«Сердце ночи»

Сердце ночи (fb2) - Сердце ночи [litres] (Вранова погоня - 2) 1986K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Владимировна Корсакова

Татьяна Корсакова Сердце ночи

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Корсакова Т., 2018

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

* * *

Дышать было больно. Так больно, словно в легкие набилась стекловата. Маленькая Эльза однажды взяла в руки стекловату, и папе потом пришлось везти дочь в больницу, доставать сотни невидимых колючек. Вот и сейчас колючки – только не в ладонях, а в легких. И в сердце, кажется…[1]

– Эльза, отпусти его! – Злой и немного испуганный голос пробивался к ней через эту колючую стекловату. Голос пробивался, а следом его хозяин. Держал за плечи крепко, сжимал до боли. Кажется, даже тряс. Зачем он ее трясет? Ей и без того больно. Так больно, что вот прямо сейчас горлом пойдет кровь… – Я тебя прошу, отпусти…

Голос стих, упал до шепота. Это лучше, не так больно. И кровавый туман перед глазами рассеивается, появляются люди. Но видит и держит Эльза только одного. Крепко-крепко держит за кадык и кадык его готова вырвать, стоит ему только дернуться, только слово сказать. Хоть одно-единственное слово…

…Он почти не изменился, только борода стала гуще, только серебра в ней прибавилось. А тогда, много лет назад, она была черная, с синевой. Тогда он казался совсем другим, не смотрел волком, улыбался Эльзе человеческой улыбкой, разве что самую малость настороженной. Эльзе улыбался, а на папу ее смотрел строго, даже с упреком.

– Зачем ты ее с собой, Петрович? Разве девчонке место в тайге?

Папа тогда, помнится, усмехнулся, Эльзу погладил по голове, сказал с гордостью:

– Это не какая-то там городская неженка, Архип. Эта дочка моя! А тайга? Что тайга? Мы корни свои знать должны. Вот ты знаешь?

– Корни? – Архип тоже усмехнулся кривоватой, недоброй какой-то ухмылкой. – Про корни мне не рассказывай, Петрович.

А и то верно! Что ему, косматому и бородатому, рассказывать про корни, когда эти корни вон прямо на его ручище вытатуированы! И татуировка такая искусная, что не верится, что это всего лишь картинка. Так и кажется, что рука этими самими кореньями оплетена от плеча до широкой кисти. Кореньями и шипами. А между ними – ключ. Красивый такой, с завитушками. Ключ сразу не разглядеть, только если с определенного ракурса. Эльза разглядела и залюбовалась. Наверное, поэтому не сразу поняла, что к ней обращаются.

– Что ты видишь? – Архип смотрел на нее строго, с внимательным прищуром. Как на допросе.

– Татуировку. – Врать она не могла, но и про ключ рассказывать не хотелось.

– И что за татуировка? – Другой бы отстал, а этот не отходил, всматривался требовательно в Эльзино лицо. – Что тут? – И руку протянул так, что ключ теперь стал не просто виден, а очевиден.

– Да что ты пристал к девочке, Архип? – Папа похлопал его по плечу. – А то сам не знаешь, что у тебя там намалевано?! Корни, крючки, завитушки на манер кельтских узоров.

– Так? – спросил Архип, не сводя с Эльзы тяжелого взгляда.

– Корни, крючки, завитушки, – повторила она и покивала для пущей убедительности.

– И все?

– И все.

Он вдохнул и с шумом выдохнул, словно с облегчением. Или Эльзе просто показалось? Здесь, на самой границе тайги, в крошечном охотничьем домике ей все виделось странным и необычным. Может, потому что это была ее первая охота? И самой себе Эльза казалась этакой бесстрашной амазонкой. Что ей какой-то неотесанный егерь с его татуировками, когда впереди столько приключений?!

Знать бы тогда, как все обернется…

Вот только Эльза не знала. Тогда не знала, а потом забыла. И вот сейчас вспомнила. Только не все, а самое страшное, самое мучительное…

Тогда тоже было мучительно. Все тело зудело от комариных укусов. Эльза чесалась, срывала ногтями подсохшие корки, и по грязной коже текла алая кровь. А еще хотелось пить. Жажда была почти такой же невыносимой, как зуд. Нет, все же чуть более невыносимой. Вода закончилась давным-давно, кажется, еще день назад. Вода закончилась, а комары и жара все не кончались. Вот такая получилась охота. Не они охотились, а на них. Наверное. Воспоминания прятались за зыбким маревом, за черной, мерзко гудящей комариной тучей.

Архип выступил из этой тучи в тот самый момент, когда Эльза решила, что больше не выдержит, что умрет вот прямо сейчас, потому что нет у нее больше сил, никакая она не амазонка, а самая обыкновенная городская неженка. Она и так слишком долго держалась. Ради папы, чтобы его не расстраивать. Но все… закончились силы…

Он стоял большой и лохматый, как медведь. Упирался пятками в усыпанную иглицей землю, придерживал на плече охотничье ружье, всматривался, разглядывал…

– Нашлась? – спросил сиплым голосом и сделал шаг им навстречу.

– Нашлась. – Папа положил ладонь Эльзе на плечо. Слишком горячую, слишком тяжелую, но Эльза держалась. Она нашлась. Архип нашелся. Архип многое умеет и многое знает. И в запасе у него наверняка есть вода. Вот в той обтянутой кожей фляге, что болтается на поясном ремне. Только бы вода, а не водка…

– Где?

– Там.

Они говорили о чем-то своем, только им двоим понятном, а Эльза злилась. Почти теряла сознание от жажды и бессилия, но все равно злилась. Потому что вот она сейчас упадет. А может быть, и вовсе умрет. Это будет совсем уж обидно – умереть на самой границе тайги, когда до спасения рукой подать. Вот этой, расписанной диковинными узорами рукой. Корни темно-синие, почти черные, словно высушенные, и шипы черные, а ключ большой, рельефный, как настоящий. Будто бы Архипу вздумалось вшить его себе под кожу. Или вздумалось? Что она вообще о нем знает? Что понимает?

Это раньше мир казался понятным и ярким, а теперь все изменилось, подернулось туманом и патиной. Как будто это и не мир вовсе, а старая-старая картина. Ожившая, но все равно мертвая, холодная…

– Отойди, девочка… – Эльза и не заметила, как черное дуло охотничьего ружья уставилось ей в живот. – Сделай шаг в сторону.

Архип с отвращением смотрел на нее сверху вниз. Эльза его понимала. Понимала и почти не боялась. Теперь, когда она много про себя узнала, не нужно удивляться таким вот вещам. Он охотник. Пограничник, как назвала его та смешная бабушка, чей домик стоял на опушке леса. Он пограничник, и он в своем праве. Потому что Эльза пересекла границу. Сначала пересекла, а потом еще и посмела вернуться с той стороны. И не важно, что память ее теперь как ветхая дерюга. Иногда достаточно просто чувств. А Эльзины чувства криком кричат, что она заслужила. И боль эту, и жажду, и свинец в живот…

Папу жалко. Папа тоже все понимает, сжимает Эльзино плечо стальной хваткой, крепко, до боли, до хруста в костях.

– Не смей! – в голосе его ярость пополам с отчаянием. – Ты не сможешь!

Папа всегда ее защищал, потому что она была его маленькой девочкой, любимой доченькой. Вот и сейчас он шагнул вперед, отталкивая Эльзу, почти отшвыривая ее от себя. Ей тогда так показалось, словно горячая волна ударила в грудь, припечатала к земле в тот самый момент, когда прогремел выстрел.

От боли и от осознания того, что случилось непоправимое, Эльза сложилась пополам, завыла почти по-волчьи, жалобно и протяжно. И тайга тоже завыла, отозвалась тысячей птичьих голосов, загудела, завибрировала.

А папа умирал… Он все еще стоял на ногах, прижимал к животу окровавленные ладони, с изумлением наблюдал, как на ковер из прелой прошлогодней иглицы падают черные капли. Папа смотрел на капли и не смотрел на Эльзу. Даже головы не поднял…

Превозмогая боль, она встала на четвереньки и так, на четвереньках, поползла к умирающему отцу, обхватила руками за подгибающиеся уже колени. Но даже такой милости ее лишили: грубо и зло дернули за шиворот, поволокли прочь. Она извивалась и лягалась. Она даже пыталась укусить эту разрисованную руку, с мясом выгрызть полыхающий серебром ключ. Но не получалось. Ничегошеньки у нее не получалось! И силы закончились предательски быстро, почти так же быстро, как и воздух в легких. Наверное, он ее ударил, легонечко ткнул кулаком в солнечное сплетение, потому что почти сразу же наступила спасительная тьма, наполненная лишь птичьим клекотом и громким, нечеловеческим каким-то криком. Лучше бы она умерла…

– …Вставай! – кто-то тронул Эльзу за плечо. Не ласково и не грубо, как палкой потыкал. – Вставай, нам нужно уходить.

Сил и ненависти хватило лишь на то, чтобы дернуть плечом. Глаза не открывались, словно запеклись кровавой коркой.

– Папа… – Голос трескался и крошился, пока не закончился вместе с силами.

– Я предупреждал. – Ее дернули вверх. На сей раз не за шкирки, а за подмышки. Дернули, перехватили поудобнее. – Вам не нужно было туда ходить. Ни тебе, ни ему.

Не нужно было. Эльза теперь это и сама понимала, вот только поделать ничего не могла. Ни с прошлым, ни с этим страшным человеком. Пограничником…

– Прости. – В его голосе не было раскаяния – одна лишь усталость, почти такая же безмерная, как и ее собственная. – Я бы хотел поступить иначе.

– Ты его убил! – Голос вернулся вместе с новой волной ярости. – Ты убил моего папу!

И сил хватило, чтобы извернуться, вырваться из его хватки. Наверное, он не ожидал, что Эльза на такое способна, потому и отпустил. А она не поползла, она побежала, не разбирая дороги, к тому самому месту, где впервые посмотрела в черный зрачок охотничьего ружья…

…Огромный костер догорал, лишь кое-где из его дымных недр вырывались алые языки огня, чтобы еще разок жадно лизнуть что-то черное, бесформенное, скрюченное…

Зря она думала, что не осталось ни сил, ни голоса. Остались! Она рвалась к этому погребальному костру, не обращая внимания ни на горячие облака пепла и дыма, ни на обжигающее прикосновение искр, ни на человека, который оставил ее сиротой. А он догнал и поймал, выдернул из костра, голыми руками погасил занявшуюся одежду, заглянул в глаза. В его собственных глазах не было ничего, кроме отсветов догорающего огня, а коренья на его правой руке, словно живые, оплетали, прятали от мира и Эльзы потайной ключ.

– Я понимаю, – сказал и подхватил Эльзу на руки. – Я прекрасно понимаю, как сильно ты меня ненавидишь…

Она ненавидела. Вот только все силы, те крупицы, что еще оставались, сгорели в костре вместе с ее папой. И небо кружилось-кружилось вместе с парящими в нем черными птицами, пока не превратилось в бездонный водоворот, пока не всосало в себя теряющую рассудок Эльзу…

…А теперь силы вернулись! И силы, и ненависть!

Их хватит на многое, нужно только сжать покрепче, а потом дернуть…

– …Только если ты, милая, его сейчас убьешь, то правды тебе никогда не узнать…

Смешная старушка. Та самая, что из домика на опушке. Говорит тихо, ласково и голосом своим вкрадчивым словно разжимает невидимый сжатый кулак, палец за пальцем.

– Отпусти его, девочка. Понимаю, что тяжело, но отпусти.

Отпустила. Пальцы разжала все разом, и убийца ее отца с тихим рыком рухнул на землю. Она бы тоже рухнула, если бы не Никита. Подхватил, удержал на ногах. Или он не потому ее держит, чтобы не упала, а боится за этого… за убийцу.

Боится. Он же врач, ему людей нужно спасать. А тут почти убийство. Интересно, убить убийцу – это грех? Проверить бы, да вот только нет сил. И колечко ледяное, словно осколок льда, не греет, а выстуживает.

– Элли, что ты творишь?.. – Никита держал крепко, одной рукой за плечи, второй за талию, прижимал к себе, горячо дышал в затылок.

– Я? – Она повела плечом. Хотелось, чтобы как в сказке, чтобы спали оковы. Да вот не спали, Никита в сказки не верил. Он верил в чудеса медицины и в длинные диагнозы. У нее диагноз какой-то мудреный и сложный, но зато все-все объясняющий. Даже вот это… – Я ничего. – Дыхание почти выровнялось, и стекловата из легких исчезла. – Давай мы у него спросим. – Смотреть на убийцу было мерзко, но Эльза себя заставила. Она даже заставила себя сделать шаг в его сторону.

Почему-то казалось, что решись она на убийство, Архип защищаться не станет, умрет без лишних слов и без сожаления. Точно так же, как без сожаления убил, а потом сжег ее папу… Вдруг сделалось муторно и так тошно, что хоть вой.

– Ты вспомнила. – Архип не спрашивал, он утверждал.

– Ненавижу… – Ненависти хватило, чтобы сделать еще один шаг. Она сделала, и Марфа тоже, оторвалась от Архипа, встала между ним и Эльзой, заслоняя. Вид у нее был несчастный и решительный одновременно.

– Не надо, – сказала шепотом. – Я прошу тебя, не надо.

Она понимала. Эта простоватая, смешная и пугливая женщина лучше других понимала, на что способна Эльза. Они ведь стояли плечом к плечу перед порождением тьмы, которое бесновалось, пытаясь прорваться с той стороны. Они чувствовали силу друг друга. Не такую силу, как у Никиты или у Лешего, не грубую мужскую, а тонкую, но куда более мощную, прицельную. У Марфы силы было меньше, чем у остальных. Можно сказать, почти и не было вовсе, но тогда именно эта капля, эта заимствованная крупица и помогла им выстоять, дождаться помощи.

И Марфа, бедная, наивная Марфа, сейчас была готова на все. Умереть была готова, только бы защитить того, кто защиты ее недостоин.

– Он недостоин… – Эльза так и сказала. Тихо-тихо сказала, чтобы только Марфа услышала.

– Он не такой… Ты не понимаешь… Не надо…

– Я такой.

Пока они стояли вот так, друг напротив друга, пока мерились силами, которые нельзя измерить, Архип поднялся на ноги. Марфу он аккуратно взял за плечи, отодвинул в сторону. Она сопротивлялась, упиралась пятками, цеплялась пальцами за его жилистые, татуированные руки, но все равно сдалась, лишь глянула на Эльзу с мольбой.

– Я такой. – Он уставился Эльзе в глаза точно таким же взглядом, как много лет назад. – Слышите все? – Обернулся, посмотрел на остальных. – Я, Архип Белобородов, убил ее отца. Убил, отсидел, вышел. Слыхали?!

– Зачем?.. – Дышать снова стало тяжело, захотелось дозы. Так давно не хотелось, а теперь вот… – Он был хорошим человеком, а ты его убил!

От ее крика всполошилась, заметалась под ногами кошка, а Никита вышел наконец из стопора. Теперь он приближался решительным шагом и в своей попытке защитить Эльзу чем-то напоминал Марфу. Вот только Эльзе не нужна защита. Ей нужна правда!

– Да, он был хорошим человеком. – Архип кивнул. – И да, я его убил. Прости.

Он и тогда просил ее прощения. Прямо на догорающем пепелище просил. Безумец! Ему место не в тюрьме, а в сумасшедшем доме.

– Зачем? – Пальцы сжались в кулак и разжались. На плечи успокаивающе легли ладони Никиты. Эльза повела плечом.

– Мы узнаем. – Архип держал Марфу за руку. Крепко-крепко держал, словно боялся потерять. Вот только Эльза знала: Марфа никуда не денется, она видела незримые цепи, что сковали этих двоих: беспощадного убийцу и безобидную повариху… – Я думаю, нас затем здесь и собрали, чтобы мы узнали наконец правду…

Чтобы они узнали правду…

Забинтованной рукой Анжелика оттолкнула Лешего, а потом сама оттолкнулась от бревенчатой избы, поковыляла к эпицентру событий. Так уж вышло, что эпицентром оказалась Эльза. Так уж вышло, что Эльза не просто девица с придурью, а девица с очень большой придурью. Да еще и со сверхспособностями. Вон как она припечала этого бородатого! Едва на куски не порвала. Анжелика шкурой чувствовала – не вмешайся бабулечка, не удержал бы Эльзу от смертоубийства никто, даже добрый доктор Никита. Марфа бы попыталась. У нее на лице все чувства написаны. Тут и психологом быть не нужно, чтобы понять, что ее с бородатым что-то связывает. Или связывало. С этим еще предстоит разобраться.

Так. Стоп! А кто сказал, что она, Анжелика, должна разбираться? Кто она тут? Какое вообще отношение имеет к происходящему? А никакого не имеет! Не имеет, и участвовать в этой вакханалии не намерена! Очевидно ведь, что дело далеко зашло, что никакая это не прогулка по тайге, а что-то куда более серьезное. Нет, она не подписывалась на то, чтобы шастать по лесу с сумасшедшей и убийцей! Пусть уж как-нибудь без нее узнают правду.

– Рыжая, ты куда это? – Леший попытался дернуть ее за рукав. Пришлось снова от него отмахнуться. Крыс на Анжеликином плече запищал угрожающе. Защитник.

– Отвали! – Оборачиваться она не стала, потому что нечего время на ерунду тратить. Нужно вот прямо сейчас расставить все точки над «i». – Значит, так! – становиться на линию огня между Эльзой и егерем было страшновато, но Анжелика себя заставила. – Я не знаю, кто тут с чем разбирается и кто кого убил. – Егерь дернулся, словно от пощечины, а Эльза вздрогнула. Выглядела она скверно, как после тяжелой болезни. – Но лично меня это не касается. Лично я увидела достаточно, чтобы понять самое главное.

– И что же для тебя главное, деточка? – старушка на месте не усидела, тоже подтянулась. Собачонка ее кудлатая скакнула следом, и Эльзина кошка зыркнула на нее недобрым взглядом. – Что ты поняла?

А, пожалуй, с бабулечкой объясниться будет проще всего, потому что бабулечка хоть и в теме, но все равно чужая!

– А поняла я, баба Маланья, что собрал нас тут богатый извращенец, чтобы ставить какие-то психологические эксперименты.

– Психологические?.. – Леший пнул дохлую ворону, и Анжелику затошнило. – Точно психологические? Потому что в книжках по психологии я не видел, чтобы крепких мужиков, – он кивнул на егеря, – сначала в воздух поднимало, а потом еще и об сарай шарахало.

– Плевать! Это, дружочек, не наши с тобой проблемы! – Ох, не надо было этого говорить, потому что Леший приосанился и вроде как обрадовался, что она их объединила в каких-то несуществующих «мы». – Швыряется она мужиками, ну и славненько! Ну и пусть себе швыряется, а я домой!

– Ты тоже. – Леший не улыбался и камерой своей в Анжелику не целился, а все равно захотелось его ударить.

– Что – я тоже? – а может, еще не поздно врезать, чтобы угомонился и не говорил ерунды?

– Ты тоже так умеешь. Швыряться. Только не мужиками, а целыми маршрутками. Не верите? – Он обвел взглядом присутствующих. – Если не верите, так я вам могу показать. У меня все задокументировано.

– Чушь! – Анжелика мотнула головой, и голова предательски закружилась. – Бред сивой кобылы!

– И ты рыжая. Вы все тут рыжие!

– Ну и что?! – Тоже еще аргумент! Мало ли у кого какой цвет волос!

– Пока не знаю, но что-то это точно значит.

– Это значит, что ты кретин! – получилось неубедительно, без огонька. – Рыжие мы или серо-буро-малиновые, это не важно! Вообще все вот это, – она обвела взглядом разгромленный двор бабы Маланьи, – не имеет никакого значения!

– Имеет, – неожиданно твердо и решительно сказала Марфа. Ишь ты, и голос прорезался! – Мы его видели. Мы все его видели.

Спросить бы, кого, но Анжелика не стала. В груди вдруг стало пусто и холодно. И в голове загудел набат. Черный человек в птичьей маске, хозяин Черной Погони. Тот самый, которого вроде как нет, но он все равно вроде как есть. И Погоня его чертова есть. А хотелось бы, чтобы не было. Но изрезанные осколками ладони саднят не просто так. Все было. И чудище из беснующихся птиц, и его хозяин. И они, как три дуры, стекло подпирали, чудище держали. Ну, так это еще один весомый аргумент, чтобы валить отсюда как можно быстрее и как можно дальше!

– Не выйдет. – Марфа смотрела ей в глаза и словно бы читала мысли. – Я его видела раньше. Все мы видели. Да? – спросила и посмотрела на Эльзу.

Анжелика тоже посмотрела. Ответ был очевиден. Эльзе в покер играть нельзя, у нее все написано на лице. Видела! И, пожалуй, не один раз, а куда как чаще. Потому вот так сейчас позеленела, пальцы сцепила в замок, зубы тоже сжала. Наверное, чтобы не клацали от страха. Анжелика ее понимала и даже не осуждала, она бы и сама позеленела. А может, и уже…

– Вы о чем сейчас, а? – снова сунулся Леший.

– Они, мальчик, о том, кто вас всех сюда позвал, – проскрипела старушка и погладила свою собачонку.

– Ошибаетесь, уважаемая. – За душевной беседой они и не заметили завхоза Михалыча. А он возьми да и появись с одной из тех папочек, с которыми так любил ходить адвокат Никопольский. – Мы здесь по воле другого, совершенно реального человека, – сказал и папочкой взмахнул.

– И какого человека, позвольте полюбопытствовать? – тут же спросила Анжелика. Вдруг да и удастся выяснить имечко. Нужно ж знать, к кому обращаться за расторжением контракта.

– Имя мне неизвестно, – сказал завхоз и прижал папочку к пузу. – То есть имен в договоре несколько, но я почти уверен, что того самого, – он поднял вверх указательный палец, – здесь нет.

– А на нет и суда нет! Отчаливаем! – Анжелика погладила Крыса по холке, и тот благодарно пощекотал ее щеку усами.

– Пока нет, но очень даже может случиться. – Во взгляде завхоза Михалыча плескалась вселенская тоска.

– Может, – поддакнул Леший. – Я изучил тот текст, что мелким шрифтом. Там много всего интересного.

Анжелика тоже изучила. Не дура ж она, честное слово! Неудачный брак ее кое-чему научил. Только вот получается, что она второй раз села в одну и ту же лужу, стала рабой договора, попала из огня да в полымя.

– Господин Никопольский предвидел подобную ситуацию. – Завхоз утер носовым платком вспотевший лоб. – Или, скорее всего, не он, а тот, на кого он работает. Поэтому просил напомнить тем, кто передумает, что их ждет в случае отказа от экспедиции.

За всех Анжелика не сказала бы, а вот лично ее ждал полный финансовый крах и долговая яма. У Лешего, похоже, перспективы тоже были безрадостные.

Марфа? Марфа пойдет за своим бородатым хоть на край света. Это и безо всяких договоров понятно.

Эльза? Эта тоже попрется к черту на кулички, по глазам видно. Но у нее хотя бы есть веский повод для риска. Да и вообще она безбашенная.

Никита? С этим пока не все понятно. Видно, что за Эльзой он присматривает. Но какого рода этот присмотр? Дружеский интерес или профессиональный?

Архип? Тут тоже не ясно. Этот может и не из корыстных побуждений, этот может быть идейный. Идейный такой убийца…

Завхоз?

– А что насчет вас, Семен Михалыч? – она так и спросила. Должны же они знать правду.

– А что насчет меня? – Он не удивился, словно был готов к такому вопросу.

– Вы уходите или остаетесь? У вас там в договоре тоже есть пункты мелким шрифтом?

– Есть. – Завхоз кивнул, рассеянным жестом погладил папочку. – Но я остаюсь не по этой причине.

– А по какой? – Ей и в самом деле было интересно, что может удержать здесь этого заурядного человечка.

– Мне, знаете ли, терять нечего, – ответил он просто.

– А деньги? Деньги потерять не боитесь?

– Деньги? – Он улыбнулся, снова погладил папочку. – Я, уважаемая Анжелика, себя потерять боюсь. У меня обстоятельства… – И не договорил, отвернулся.

– Обстоятельства непреодолимой силы, – пробормотал Леший, а потом вдруг добавил совершенно незнакомым, серьезным тоном: – А ведь, похоже, у нас тут у всех обстоятельства непреодолимой силы. Вот у меня, например, канал на Ютьюбе чуть не загнулся. Был такой годный канал. Подписчики, фанаты, поклонницы…

Анжелика фыркнула: какие еще поклонницы у этого патлатого!

– А потом бац – и словно диверсия какая-то! Словно бы кто-то целенаправленно меня уничтожал, доводил до ручки. – Он зыркнул на Анжелику и торопливо добавил: – Финансовой ручки, я имел в виду.

– И у меня обстоятельства непреодолимой силы, – сказала Марфа и бросила быстрый взгляд на егеря, словно бы тот знал о всех ее обстоятельствах. А может, и знал. – Я вообще осталась без всего.

– Совсем, что ли, без всего? – Леший глянул на нее с недоверием. – Или это образно?

– Не образно. – Марфа мотнула головой. – Без гроша за душой. Хоть в петлю…

Теперь уже Архип глянул на нее по-особенному. Надоели уже эти гляделки, честное слово! А с другой стороны, у нее, у Анжелики, тоже обстоятельства. Итальянец этот, черт бы его побрал! Не случайная это была встреча. Ох, не случайная! И записывающая аппаратура в номере тоже не случайно оказалась. У братца Иванушки с сестрицей Аленушкой на такое мозгов бы точно не хватило. У них не хватило, а вот у кого-то очень даже хватило. И пошла Анжелика по миру в одном только изумрудном колье…

– А ты? – Леший ткнул пальцем в сторону Эльзы. – Чем тебя взяли?

– Меня? – она будто и не слышала их предыдущего разговора. – Меня не требовалось уговаривать. – Мотнула головой точно так же, как до этого Марфа. – У меня уже давно ничего не было. Нечего терять…

Эльза ни на кого смотреть не стала, только губу закусила. Наверное, потому что пожалела о сказанном. Как же она жила, если терять нечего? Любому человеку есть что терять. Вот хотя бы изумрудное колье…

А Никита лицом потемнел. Желваки заходили под щетиной. Себя, что ли, винит в том, что этой несчастной даже потерять нечего? Ему-то уж точно было что терять. У таких обычно жизнь – полная чаша.

– Чего смотришь? – спросил не слишком ласково и глянул так, что захотелось запустить и в него чем-нибудь тяжелым. На нее злится или на себя? – У меня отпусков скопилось за пять лет. Решил прогуляться.

– Отпуска! Так и запишем. – Анжелика усмехнулась. Хотя, сказать по правде, радоваться тут было нечему. Кинули их всех! Сначала довели до ручки, а потом кинули.

– Ну, а с тобой и так все ясно, – сказал Леший снисходительно. – Про то, как ты с дедом своим лоханулась, в интернетах писали.

Захотелось одновременно и врезать, и провалиться под землю от стыда. Анжелика и попыталась врезать, но Леший оказался к такому готов – увернулся. Он увернулся, а она чуть не свалилась с ног. Некрасиво получилось. Почти так же некрасиво, как с наследством. Наверное, она бы не сдалась, попыталась взять реванш, если бы не завхоз Михалыч.

– Не нужно спорить, – сказал он успокаивающе. – Кое-что мы с вами выяснили. Про обстоятельства непреодолимой силы. У всех нас они, оказывается, имеются, и это означает…

– Это означает, что пути обратно вам нет, – закончила за него баба Маланья и вытерла руки о передник. – Многих она уже своей печатью пометила.

– Кто? – спросили они едва ли не хором. Почти все спросили, кроме Архипа.

– Черная Погоня. Кого крылом зацепила, кого когтем, но на каждом метку оставила. Теперь он вас везде найдет, нигде от него не спрячетесь.

– Бабушка, вот только ваших сказок нам сейчас не хватало! – Отмахнулся Леший, а отмахнувшись, уставился на свою разодранную в кровь руку. Птички задели?

– Раньше знаете, как было? – Старушка его словно бы и не слышала. – Раньше одной-единственной птицы хватало, чтобы метку поставить, одной только капельки крови. И он приходил на запах, забирал, что считал своим. Сначала понемногу брал, а дальше, видно, во вкус вошел. Звери к крови быстро привыкают. А потом ослаб. Тихо стало надолго. Если только птица какая к нему в логово человечка заманит…

Птица человечка заманит… Вот одна такая в самом центре Питера человечка почти и заманила. Может, не в логово, но на проезжую часть, под колеса маршрутки. И этот, в маске, там тоже был. Ждал крови?.. Или он не за ребенком приходил, а за ней, Анжеликой? Верить в такое не хотелось. Как не хотелось верить в то, что она одной лишь силой мысли сумела маршрутку опрокинуть. Сверхспособности – это, конечно, круто, но только если в американских боевиках. А когда вот так в жизни и без подготовки, то совсем даже не круто, а страшно.

– …Вы сейчас про обстоятельства какие-то говорили, детки. – Баба Маланья поправила черный платок. – Что жизнь вашу привычную кто-то поломал и перекроил, а я вам другое хочу сказать. Вам сейчас нужно вместе держаться, потому что поодиночке он вас как кутят слепых передушит. Особенно вас. – Она обвела взглядом мужчин. Пожалуй, только на Архипа не посмотрела. А тот стоял чернее тучи, сжимал и разжимал кулаки. Интересно, на кого злился? Потому что как-то страшновато идти в экспедицию с маньяком-убийцей. С них и Погони за глаза хватит. Анжелика сначала подумала, а уже потом удивилась, что, оказывается, предстоящую экспедицию уже приняла как данность.

– А почему это именно нас? – тут же уточнил Леший и навел на бабулечку объектив камеры. Вот же гад! – Чем это мы хуже их?

– Вы не хуже, мальчик. – Бабулечка усмехнулась. – Вы слабее. Приятно вам такое слышать или нет, это уже не мое дело, но вы супротив них – никто. Видел, что она, – бабулечка ткнула скрюченным пальцем в Эльзу, – с Архипом сделала? Вот и я кое-что видела. Сила у них. Еще не проснулась окончательно, но дай время – когда проснется, тому, кто станет у них на пути, не поздоровится.

– У меня нет, бабушка. – Марфа мотнула головой и Архипа своего взяла за руку. – Я обыкновенная. – В голосе поварихи Анжелике послышалось легкое разочарование. Ну конечно, кому хочется быть такой вот никакой?

– Может, и обыкновенная. – Баба Маланья в сторону Марфы даже не глянула. – С тобой не понятно пока, но если ты тут, значит, ты тоже важна.

– Для кого важна? – Марфа то краснела, то бледнела, но выглядела отчаянно решительной.

– Не знаю. Не разобралась пока.

– Так если они такие особенные, – в голосе Лешего тоже слышалась обида, – так пусть и шуруют в экспедицию одни! А мы их тут подождем, на завалинке.

– Да тебе вообще не стоило на белый свет рождаться, не то что на завалинке ждать. – Анжелика сказала это громко, прямо в камеру его сказала. Пусть теперь вырезает.

– А меня вот что интересует, – заговорил молчавший до этого Никита. – Как нам дальше действовать? Куда идти? Есть какие-нибудь инструкции?

– Инструкции есть, – оживился завхоз Михалыч и помахал своей папочкой. – Вот тут у меня конверт. Вскрыть велено, когда прибудем в точку сбора. Хотите, прямо сейчас и вскрою?

– Прямо сейчас вы, ребятушки, приведете в порядок мой двор, – тоном, не терпящим возражений, велела баба Маланья. – Или, думаете, птиц я буду убирать? – Дожидаться ответа она не стала, кивнула в сторону сарая: – Лопаты и мешки там. Птиц закопайте на опушке, я покажу где. А потом поговорим. Вот за ужином и поговорим.

И как-то сразу отлегло от сердца. Уборка территории и ужин – это банальность. А банальности в их нынешних жизнях, считай, почти и не осталось. Кто бы мог подумать, что Анжелика станет переживать по такому поводу! Но вот – переживает.

Из почти благостного состояния ее вывел ощутимый тычок в бок.

– А пускай вот они птиц силой мысли уберут! Чтобы без лопат и мешков! Пусть попробуют направить свою энергию в мирное русло.

– Я направлю. – Анжелика обернулась, посмотрела угрожающе. Ничего такого она, разумеется, делать не собиралась, но Леший попятился, проворчал испуганно:

– Дура, что ли?

– Мешки и лопаты в сарае, – повторила баба Маланья и поковыляла к дому. – А как вы птиц станете убирать, мне без разницы. У меня и своих дел хватает.

Лешему было не по себе. Да что там – не по себе! Ему было страшно! До дрожи в поджилках страшно!

Сначала он испугался за эту рыжую дуру, когда прорвавшись сквозь черную птичью тучу, он увидел ее оглушенную, окровавленную, с изрезанными осколками ладонями. Он тогда испугался так сильно, что даже забыл про камеру. Рыжая сидела на полу у разбитого окошка, смотрела на свои руки, а ее Крыс с сумасшедшим писком носился вокруг. Леший хотел было Крыса пнуть, но потом передумал. Не побоялся, а просто пожалел. Видно же, что Крыс переживает за рыжую. Переживает почти так же, как и сам Леший.

А потом оказалось, что с рыжей все хорошо, что ее ничем не прошибешь, и от сердца отлегло. Но случилась новая напасть. Тут Леший уже не сплоховал, все заснял с максимальными подробностями. И Эльзу с этим ее совершенно сумасшедшим взглядом, и Архипа, которого, словно букашку, пришпилило к стене сарая невидимой силой. И разговор, который за этим последовал, тоже снял. А пока снимал, снова начал бояться. Осознание того, что все происходит на самом деле, что нет тут ни розыгрыша, ни постановки, возникло почти сразу же. А вместе с ним пришло ясное понимание того, что все они попали, что никакая это не экспедиция, а что-то куда более серьезное и опасное. Понять бы еще, почему попали именно они. Нет, не так! Почему он, Леший, попал! Откуда такая чудовищная несправедливость!

И ведь спросить не у кого, никто ничего не знает. Ну, разве только бабка. Но какая ей вера при ее-то маразме! Или Архип. Только Архип это не тот, которому можно вот так просто задавать неудобные вопросы. Зверски убил человека, отсидел, вышел… Кто бы мог подумать!

Поэтому во время уборки двора Леший решил держаться Никиты, как самого адекватного. Адекватные люди вообще должны держаться вместе!

Никита работал молча. При этом действовал так быстро и ловко, что впору задуматься об имеющемся уже опыте. Архип тоже работал. Сгребал дохлых птиц в охапку и запихивал в мешки, а потом тащил эти мешки на опушку. Там уже орудовал лопатой Семен Михайлович, копал братскую могилу для птиц. Девицы куда-то исчезли. Наверное, пошли помогать бабке с ужином.

При мыслях об ужине в животе громко заурчало. Перекусить в монастыре им так и не удалось. А теперь, похоже, и заночевать не получится. Не бросать же дамочек тут одних. А в мужской монастырь им путь заказан.

На все про все ушло чуть больше часа. И за это время им так и не удалось поговорить. Никто не хотел разговаривать, а на камеру косились так, что Леший решил ее убрать от греха подальше. Камера ему еще пригодится в этой чертовой экспедиции.

Умывались у старого, вросшего в землю колодца. Архип с ведром и цепью управился так же быстро, как и с птицами, стащил с себя рубаху, плеснул в лицо ледяной воды, фыркнул по-звериному. А Леший не мог отвести взгляда с его исполосованного рубцами загорелого торса.

– Это что? – все-таки не удержался, спросил. – Авария какая-то была?

Архип глянул на него искоса, буркнул коротко:

– Шатун.

Шатун. Надо же! Леший представил себе этого шатуна и окончательно расхотел идти в экспедицию.

– Не боись. – Архип уже утирался льняным полотенцем. – Я тогда без оружия был. А с оружием ни один зверь нам не страшен.

Это смотря какой зверь, подумалось некстати. Если тот, которого они видели пару часов назад, то и ружье не поможет, пожалуй. Там вообще не ружье нужно, а осиновый кол и святая вода. Может, стоит все-таки смотаться в монастырь, запастись на всякий случай?

Никита умывался молча. Так же молча, как до этого работал. А завхоз так и вовсе вымыл только лицо и руки, раздеваться до пояса не стал. Завхоз не стал, а Леший рискнул. Когда еще доведется колодезной водицей окропиться! Хотя святой все равно было бы предпочтительнее.

Стол накрыли прямо на свежем воздухе. Только не во дворе, а в саду под старой яблоней. Застелили расшитой скатертью, уставили всякими деревенскими разносолами. Вообще-то Леший предпочитал пиццы и прочий фастфуд, но сейчас вот захотелось разносолов. Аж под ложечкой засосало. А тут и вареная картошка с укропчиком, и бочковые огурчики, и огромных размеров чугунная сковорода с жареным мясом и салом. А рядом на тарелке желтоглазая яичница. Вот прямо реально желтая, почти оранжевая! Леший таких яиц отродясь не видел и не ел. Было еще и соленое сало, и кровяная колбаса, и какая-то аппетитная штука, которую бабка называла сальтисоном. В общем, много чего было, чтобы не остаться голодным.

И девицы вокруг стола так и порхали, так и порхали. Под чутким бабкиным руководством расставляли тарелки, раскладывали приборы. Марфа нарезала на краешке стола этот самый сальтисон. Вид у нее был сосредоточенный и лишь самую малость несчастный. Одним словом, девицы держались молодцом. Все до одной!

И бдили. Леший попытался стянуть со стола кусок сала, за что тут же был бит мокрым полотенцем. Бит, разумеется, Анжелой. Но ни больно, ни обидно ему не было, просто есть захотелось еще сильнее.

За столом рассаживались несколько минут. Получилось так, что Леший оказался рядом с Ликой. Не специально, а совершенно случайно. Эльза дождалась, пока усядется Архип, и отсела от него как можно дальше. В отличие от Марфы. Та, наоборот, от егеря не отходила. Точно так же Никитос не отходил от Эльзы. Аккуратненько так присматривал, чтобы чего не вышло, чтобы не повторился недавний инцидент. Баба Маланья заняла место во главе стола, а Семен Михайлович – напротив нее. Невесть откуда он достал несколько бутылок водки, водрузил их в центр. Вообще-то Леший предпочитал вискарь, но сейчас не отказался и от водки. Стресс нужно было как-то снимать. Девицы тоже не отказались, даже баба Маланья с молчаливым одобрением приняла из рук завхоза чарку.

– Ну, коль уж так вышло, – начала задумчиво, – давайте выпьем за то, чтобы все хорошо закончилось, чтобы все вы вернулись обратно.

Получилось как-то не слишком оптимистично. Словно бы они не в экспедицию собираются, а на войну. Леший аж водкой поперхнулся, а Лика тут же презрительно фыркнула. Наверное, решила, что он не умеет пить. А он умеет! И пить умеет, и есть!

Еда у бабы Маланьи, кстати, оказалась обалденная! Куда там пиццам и прочим фастфудам! Леший и не знал, что бывает так вкусно. Или это все из-за стресса?

Наверное, чтобы унять стресс, по второй выпили быстро, едва лишь закусив. А после третьей Леший не выдержал.

– Ну, так что там насчет инструкций? – спросил, вальяжно откидываясь на спинку деревянного стула. – Семен Михайлович, оглашай! – Три чарки вернули ему и силу воли, и силу духа, и веру в победу. Будущее больше не виделось таким мрачным, как еще пару часов назад.

А остальные затаились. Особенно девицы. Марфа так даже вилку уронила. Вилку поднял Архип, молча вытер полотенцем, так же молча положил на Марфину тарелку. Смотрел он в это время на Эльзу, внимательно смотрел, с прищуром. Она его взгляд выдержала. Да что там – выдержала! В какой-то момент Лешему показалось, что Архип сейчас полыхнет синим пламенем под ее встречным взглядом и просыплется кучкой пепла прямо к Марфиным ногам. И вот как с такими идти в поход?

А Семен Михайлович уже нацепил очки и аккуратно распаковывал плотный пакет. Инструкции он извлекал так же бережно и аккуратно, зачитывал их хорошо поставленным голосом, с чувством, с расстановкой.

Зачитал, и Леший себя похвалил. Все-таки была у него чуйка на необычные дела и объекты! Искать им предстояло Вранову башню и прочее имение безвестно пропавшего почти двести лет назад Игната Горяева.

– …Золото и прочие драгоценности мы можем оставить себе и поделить по нашему усмотрению, – закончил Семен Михайлович и сдернул с носа очки. На носу его повисла капля пота. Наверное, от усердия.

– Да вы что?! – то ли обрадовалась, то ли умилилась Лика. – Вот так прямо можем оставить себе золото?!

– Тут так написано, – Семен Михайлович постучал пальцем по инструкции, смахнул с носа каплю.

– А ничего, что для начала нам нужно найти дом, который никто до сих пор не находил? – не унималась Лика.

И вот тут Леший был с ней полностью согласен. Вранова башня оттого и считалась объектом легендарным и даже мифическим, что ее до сих пор никто так и не нашел.

– А ничего, что оттуда, – Лика дернула подбородком куда-то в сторону предполагаемой тайги, – никто не возвращался?!

– Я возвращалась, – голос Эльзы звучал тихо, но расслышали ее все. – Я там была. Кажется.

– Кажется? – Лика уперлась локтями в стол, подалась вперед. – Ну и как оно там?

– Я не помню.

– Почти никто не помнит, – сказала баба Маланья. – Из тех, кто вернулся живым. Поэтому ничего удивительного. Жива, и слава богу!

– Не о том сейчас речь. – Лика принялась нетерпеливо барабанить пальцами по столу. – Речь о том, что ты не сможешь нас туда отвести.

– Она не сможет. – Баба Маланья раскладывала сальтисон по тарелкам. – А вот он сможет!

Нож, зажатый в скрюченных пальцах, указал на Архипа, и тот побледнел, сжал столешницу с такой силой, что та жалобно затрещала.

– Правда, что ли? – не удержался Леший. Оказывается, ему уже хочется в экспедицию. Вот прямо до зуда хочется!

Под перекрестьем направленных на него взглядов Архип молчал. Сопел, крошил столешницу голыми руками и молчал.

– От судьбы не убежишь. – Баба Маланья поставила перед ним тарелку с сальтисоном, плеснула в чарку еще водки.

– Я попробую, – сказал он наконец и одним махом опрокинул в себя водку.

– Ты не попробуешь, ты сделаешь. – Старушка вернулась на свое место. – Отведешь их.

– Почему он? – спросила Эльза. В глазах ее зеленющих плескалась ненависть. Леший понимал и не осуждал девушку. У этих двоих свои особенные счеты.

– Потому что он пограничник.

Пограничник! Надо же, как интересно! Вот только никаких границ в этом регионе нет, Леший географию знал так же хорошо, как и историю. Или о чем-то другом речь? О чем-то, что простому смертному понять не дано?

Архип тем временем медленно закатывал рукав рубахи. Закатал, протянул перед собой татуированную руку. Татухи у него были прикольные. Леший, пожалуй, от таких тоже не отказался бы.

– Видишь? – Леший смотрел только на Эльзу. – Еще раз спрашиваю, ты его видишь?

Теперь уже Эльза побледнела так сильно, что Никитос успокаивающе сжал ее ладонь, но она тут же высвободилась.

– Видишь?! – Вроде и тихо спросил, а словно гром громыхнул.

– Вижу, – сказала Эльза и со свистом втянула в себя воздух.

– И тогда видела. – Архип не спрашивал, он утверждал.

– И тогда видела. – Она кусала побелевшие губы, до крови кусала.

– Потому и выжила.

– Ты меня поэтому не убил?! – Ее голос сорвался на крик. – Из-за этого чертова ключа?!

– Это не я тебя не убил. Это он тебя не убил.

– Вран?..

– Вран…

И над столом повисла такая тишина, что стало слышно гудение одинокой пчелы.

– Кто еще его видит? – спросил Архип осипшим голосом, в клочья разрывая эту тишину.

– Я, – сказала Марфа и осторожно коснулась его предплечья в том месте, где татуированные коренья и шипы переплетались между собой особенно сильно.

– Похоже, и я тоже. – Лика подалась вперед. – А что, есть кто-то, кто его не видит? – в ее голосе было удивление.

– Потаенный ключ, деточка, видят только те, кто может пересекать невидимую границу. – Баба Маланья погладила поднырнувшую под руку собачонку.

– Так где ключ-то? – не выдержал Леший.

– Неважно, – Архип одернул рукав, отодвинулся от стола.

– Вот, вас таких уже трое, – сказала баба Маланья. – Вас трое и он – пограничник – четвертый.

– И что это значит? – уточнил Леший.

– Это значит, что ваши шансы вернуться возрастают в четыре раза. И поверь мне, мальчик, это очень много. На моей памяти такого вообще никогда не было, а живу я на свете уже очень давно.

– Вы его тоже видите. – Эльза перевела взгляд на старушку.

– Видела раньше. Больше нет. – Та покачала головой. – Силы уже не те.

Вот про силы Лешему тоже было интересно!

– То есть вы, бабушка, хотите сказать, что можете вот так, как они?

– Так не могу, – она усмехнулась. – Но раньше кое-что умела. А если бы мать свою слушала, так могла бы еще больше.

– Стоп! – Леший не выдержал, включил камеру. – Давайте уточним! Вы только что признались, что вы ведьма?!

Получилось глупо, как-то совсем по-детски. Вот и Лика фыркнула презрительно, а бабка продолжала улыбаться так ласково, словно с дебилом разговаривала.

– Что ты, мальчик! Какая ведьма? Ты, наверное, этих своих интернетов насмотрелся! Я про то, что когда-то умела знаки видеть и находить, а теперь вот зрение не то стало. А ты про что?

Вот и выставила идиотом! Леший торопливо выключил камеру. Это в эфир пускать не стоит. Это ж надо было вообще додуматься такое спросить!

– А если бы мы не видели этот ключ? – заговорила Лика. – Если бы вообще никто из нас не видел, что бы случилось? Мы бы не сумели попасть в этот ваш заповедник?

– Попасть бы сумели, – сказала старушка. – И, вероятно, даже Вранову башню бы нашли. Вот только обратно не вернулись бы. Или вернулись такими, что лучше уж вовсе не возвращаться.

– Много народу пропадает? – Эх, не ловит у бабки Интернет! А так бы Леший уже все в Сети нашел, все выведал.

– Раньше меньше, сейчас все больше. Последний раз год назад экспедиция целая пропала. Пришли ко мне ребятишки, навроде вас. Молодые, дурные. Хотим, говорят, найти сокровища и селфи сделать на фоне Врановой башни. – Старушка покачала головой. – Я их отговаривала, как могла. Даже стращала, только, похоже, еще больше раззадорила.

– И что с ними стало? – спросил Михалыч. – С ребятами из экспедиции?

– Про всех не скажу, а одна вернулась. Уходила в тайгу девочкой молодой и веселой, а вернулась седой старухой. Недели через две это случилось. Ко мне пришла. Они все сначала ко мне приходят, так уж у меня дом расположен, на границе. Пришла, в дверь постучалась. Я и не признала ее сразу, только по ботам. У нее такие смешные красные боты были. Я, помнится, еще думала, что в таких далеко не уйдешь. А эта не то что ушла, так еще и вернулась.

– И что она вам рассказала? – спросила Эльза. Выглядела она мрачной и сосредоточенной, на старушку смотрела во все глаза.

– Так ничего не рассказала. Не до разговоров нам было. Она в крови вся, поцарапанная, словно от птиц убегала.

– От Погони, – шепотом сказала Марфа и поежилась.

– От Погони, знамо дело. – Старушка кивнула. – Я раны, как могла, перевязала и вот ее, – она потрепала свою собачонку по холке, – с запиской в монастырь отправила. Так, мол, и так, нашлась ваша пропажа, вызывайте «Скорую».

– А спасатели? – уточнил Леший деловито. – Если целая экспедиция пропала, значит, людей искать должны были. Искали?

– Искали. Из областного центра присылали спасателей. Они по тайге побродили и ни с чем вернулись.

– А чего они вернулись-то? Вы ж, бабушка, сами только что говорили, что из вашего заповедника, – Леший бросил быстрый взгляд на Лику, – что из вашего заповедника живым никто не возвращается.

– Я не то говорила, мальчик. Ты плохо слушал. Не возвращаются те, кто через границу перешел и Вранову башню увидел. Не каждому, видимо, такое дано, чтобы без пограничника на ту сторону попасть.

Теперь все, как один, уставились на Архипа, загадочного пограничника с невидимым ключом.

– Но местные все равно стараются в те места не соваться. От греха подальше. Помнят, видать, старые истории. А пришлые что? Пришлые только в эти свои интернеты и верят.

– Что с той девушкой стало? – нетерпеливо спросила Эльза.

Эльзу можно было понять. Судя по всему, она и сама побывала в той же ситуации.

– Раны телесные залечили. – Старушка снова разлила по рюмкам водку.

– А душевные?

– Она не разговаривала совсем. Мычала только и плакала. Да еще пыталась спрятаться куда-нибудь, людей боялась. Умом тронулась та девушка, вот что.

– И не рассказала ничего про остальных? – спросила Марфа испуганно.

– А что рассказывать? – старушка посмотрела на нее с недоумением. – Там живым не место, там Его царство. Если не вернулись, значит, нет их больше на этом свете.

– И надежды никакой?

– У нашего работодателя, похоже, надежда есть. – За разговором они и не заметили, как Михалыч извлек из пакета еще один листок и сейчас очень внимательно его разглядывал. – Нам предстоит найти людей из той экспедиции.

– Вот это поворот! – Леший от удивления даже есть перестал. – Почти год уже прошел! Какие, к чертовой бабушке, поиски?! Кого мы там найдем?

– Тут сказано, – Михалыч взмахнул листком, – найти живыми или мертвыми… – Голос его дрогнул.

Леший его понимал, живых искать куда интереснее, чем покойников. Подумалось вдруг, что покойников, если те даже вдруг найдутся, транспортировать придется. Вот же радость и развлечение! В то, что в тайге кто-то мог продержаться целый год, он, как здравомыслящий человек, не верил.

– А что за люди были в той экспедиции? – спросил молчавший все это время Никитос.

– Что за люди? – старушка стрельнула в него острым взглядом. – А не знаю я, что за люди. Молодые все, два парня, две девушки. Во время ужина, когда я их отговорить пыталась, назвались историками. Вот только больно молодые они были. Студентики…

– Я понимаю! – Леший торопливо дожевал сальтисон, вытер губы рукавом. – Я понимаю, кто нас нанял. Это родители! У кого-то из тех пропавших ребятишек родители были непростые, вот и наняли…

– Спустя целый год? – Лика посмотрела на него с жалостью. Вот же язва! – Нормальный родитель поисковый отряд организовал бы сразу, как только узнал, что его ребенок пропал!

Это аргумент, и крыть Лешему было нечем. Он, конечно, пока вообще не родитель, но свои примерные реакции представляет. Он бы точно ждать не стал. Да еще имея такие деньжищи, которыми, судя по всему, ворочает их загадочный работодатель. Да и секретность эта в таком случае была бы ни к чему. И вообще, сам Леший нанял бы отряд крутейших спецназовцев, этаких Рембо с Терминаторами, чтобы разобрали этот чертов лес по бревнышку, если понадобится. А работодатель, чудак-человек, нанял их, команду никчемных лузеров. Да, да, лузеров! Может, в каком другом деле каждый из них и профи, но уж точно не в поисковом. Если только Архип. Так у Архипа на поверку оказалась такая биография, что с ним теперь вообще страшно рядом находиться…

Похоже, нечто подобное думали и остальные, потому что притихли и пригорюнились. Бодрой и деятельной оставалась только старушка. Она все подкладывала на тарелки гостей разносолы, все подливала водочку. Вспомнились вдруг сказки про Бабу-ягу, про то, как она потчевала добрых молодцев, мыла их в баньке, а потом употребляла в пищу. И пить, и есть тут же расхотелось. Отмотать бы все назад. Знать бы заранее, чем все обернется! И плевать бы на этот ютьюб-канал! Жил же Леший как-то без него, работал программистом. Неплохим программистом был, надо сказать. А теперь уже поздно. Сто пудов – поздно… И в Интернете ничего не посмотришь. Нету тут Интернета! Леший сомневался, что Сеть есть даже в поселке Сосновом, до того дикими казались здешние места. А если вернуться в райцентр?

Он так и спросил. Он спросил, а Михалыч ответил:

– Нам завтра утром выступать.

– В инструкции так написано? – Леший попытался сыронизировать, но завхоз шуток, похоже, не понимал.

– В инструкции, – сказал и снял с переносицы очки. – И даже, если бы не имелось четких указаний, райцентр отсюда в двухстах с лишним километров. Это же Сибирь.

– Мобильный Интернет ловил на дороге! – Леший не собирался сдаваться. – Это, я думаю, километров шестьдесят всего нужно проехать. Никитос, давай мы с тобой скакнем проверим, что к чему. – Из всех присутствующих только Никита внушал ему какое-никакое доверие.

– Вы пили! – напомнила Марфа испуганно. – Как можно пьяными за руль?

– И баба Маланья сказала, что разделяться нельзя. – Лика откинулась на спинку стула.

– Волнуешься за меня, рыжая? – На душе сразу потеплело, захотелось подвигов.

– Не за тебя, за него! – Она кивнула в сторону Никитоса, и подвигов сразу же расхотелось, даже обидно стало.

– Нельзя пьяными за руль, – встрял Михалыч. – Никак нельзя.

– Значит, завтра! – А вот сейчас в Лешем говорила злость. Как это вообще возможно отправляться на поиски, не имея никакой информации об объекте?! А вдруг они кого-то не того найдут! Что тогда? Прощай-то денежки? Идея родилась быстро, а как только родилась, Леший принялся ее обдумывать. Происходящее за столом перестало его волновать. Да и не происходило там больше ничего интересного.

– Завтра мы выступаем, – сказал Архип. Сказал, словно отрезал. И все сразу послушались.

Леший оказался прав насчет баньки. Баньку и в самом деле истопили. Пока Архип возился с дровами, они с Никитосом натаскали из колодца воды. Таскать пришлось много, чтобы хватило всем. Парились по очереди: сначала дамы, потом мужики. Леший париться не стал, вот еще какие деревенские глупости!

Спать их положили тоже порознь. Девицам баба Маланья постелила в доме, а мужчин отправили на сеновал. Спать на сеновале Лешему еще никогда не доводилось. Оказалось, что это то еще удовольствие. Пыльно, жарко, колко… И насекомые всякие невидимые в темноте. Мерзость!

А остальные уснули. Первым вырубился Никита, вторым – Михалыч. Архип не ложился долго, пару раз выходил во двор курить, и Леший со своего колючего насеста видел красный огонек его сигареты. Наконец угомонился и он. Вырубился, оглашая округу мощным храпом. Значит, пора!

Машину во двор загонять не стали, она так и стояла снаружи, совершенно не вписываясь в общую картину. Ключи от зажигания Леший стащил из кармана Архиповой куртки еще во время банных процедур. Оставалось только надеяться, что все умаялись за минувший день и спят достаточно крепко, чтобы не услышать гул мотора. Ну, и чтобы псина старушкина не залаяла. А даже если и услышат, то все равно догнать Лешего не смогут. А ему-то и нужно совсем ничего: отъехать на расстояние, на котором ловит Интернет. И не факт, что это будет пятьдесят километров, может, получится поймать и на двадцати. Двадцать километров – это же совсем ничего! Это десять-пятнадцать минут езды. Зато потом в его руках окажется ценнейшая информация о тех ребятах, что пропали здесь год назад. Что-что, а искать информацию он умеет! И видос можно попытаться запилить! Так сказать, сводки с фронтов. Чтобы эти городские лузеры видели, что все серьезно, а не понарошку, чтобы знали, на какие лишения Леший идет ради них, своих подписчиков, на какие подвиги! А в лагерь он потом вернется весь такой на белом коне, но делиться информацией ни с кем не станет, прибережет для себя и будущей истории. А эти сони пусть до всего доходят сами!

Вставить ключ зажигания с первой попытки не получилось, в крови бурлил адреналин пополам с алкоголем. Адреналина чуть больше, алкоголя чуть меньше, но в целом смесь получалась гремучая, как раз такая, чтобы не бояться никого и ничего. И машина не подвела, муркнула тихонечко, по-кошачьи, и так же тихонечко покатилась прочь от избушки. Всего двадцать километров…

Оно-то, может, и двадцать, вот только Леший по пути сюда все больше смотрел в планшет, чем в окошко, не оценил ни дорогу, ни мастерство водилы. А теперь вот оценил. Когда дороги, считай, никакой и нет, когда не видно ни зги и ползти приходится по-черепашьи. А вокруг тьма и странные шорохи. Нет, не странные – страшные! Чтобы не испугаться еще сильнее, Леший включил приемник, покрутил ручку настройки. Радио не ловило. То есть радио не ловило нормальных каналов, а ловило какую-то хрень, почти такую же, что была снаружи. Треск, шорохи, шепот… Леший мужественно чертыхнулся и врубил на полную мощность плеер в телефоне. Но почти сразу же вырубил, потому что озаботился он, дурак такой, всем, кроме заряда. И заряда должно было хватить если только в обрез.

Интернет появился на двадцать пятом километре. Пока еще хилый, видос на такой скорости не запилишь, но инфу какую-никакую уже можно поискать. Леший искать не стал, решил проехать еще немного, чтобы уж наверняка одним выстрелом убить всех зайцев сразу. Ехать пришлось еще семь километров. Зато сейчас Интернет почти летал. Ну как летал – хотя бы не тормозил. Леший приткнул микроавтобус на обочине, фары гасить не стал, потому что в голове его родилась шикарная просто идея. Сейчас он не просто зальет видос из старых, сейчас он снимет вот прямо реальную картинку. Картинка, к слову, жуткая: лес черной стеной, небо тоже черное, но с белыми дырами от звезд. И звуки. Звуки такие, что аж жуть: вой, уханье, шум ветра. А ему больше и не нужно, ему маленький такой видосик. Сначала камеру на себя, и фонариком подсветить для пущего драматизму, сказать, что хотел сказать. Это он уже придумал, пока ехал. А потом снять вот всю эту жуть.

Леший так и сделал: и сказал, и снял. А потом заглушил мотор, забрался обратно в салон. Пока видос будет загружаться, можно поискать инфу про пропавшую экспедицию. Только бы заряда хватило! Сейчас, когда Леший был занят любимым делом, он не боялся никого, ни людей, ни черта лысого! Он всем еще покажет! И особенно этой рыжей, которая держит его за дурачка!

Видос грузился ни шатко ни валко, но слава богу, что вообще грузился. А Леший, точно гончая, рыскал по просторам Интернета, искал инфу. Увлекся так сильно, что подозрительные звуки услышал лишь в последний момент. Услышал и нырнул под руль, а телефон спрятал под полу куртки, чтобы не отсвечивал. Загрузки там оставалось совсем ничего, жалко, если оборвется. Те звуки, что показались ему подозрительными, на самом деле были не странными, скорее уж неожиданными. Потому что кто ожидает услышать ночью посреди тайги человеческие голоса? Сначала подумалось, что это кто-то из своих. Проснулись от звука мотора, кинулись в погоню. Вот только не свои! Голоса мужские, незнакомые. К тому же своим броситься в погоню не на чем, потому что единственным видом транспорта вероломно завладел он сам.

В обычной, не таежной жизни Леший бы, наверное, высунулся, сказал – привет, мужики! А тут отчего-то затаился, даже дышать перестал. Дышать перестал, а за тем, как грузится видео, следить не забывал.

Загрузилось! От сердца отлегло. Самую малость отлегло, не придется перезаливать видос. Но голоса… Они не удалялись, не становились тише. И вот сейчас незнакомцы подойдут достаточно близко, чтобы разглядеть в темноте микроавтобус, чтобы разглядеть его, свернувшегося калачом Лешего. Скорее всего, в этом нет ничего страшного. Скорее всего, это какие-нибудь охотники или старатели, или кто тут еще шастает по ночам в лесу? Одним словом, обычные люди. А обычные люди после того, что Леший видел вчера, – это тьфу, это смешно, а не страшно. Вот только непонятно, почему так сильно бьется сердце, а ладони взмокли. Обычные люди. Зачем прятаться от…

Додумать до конца эту оптимистичную мысль Леший не успел, микроавтобус качнулся, и в дверцу со стороны пассажирского сиденья что-то врезалось, а потом нутро салона осветил белый свет фонарика.

– Кто это тут у нас? – послышалось с той стороны. Голос был сиплый, словно прокуренный. А микроавтобус снова качнули. Сразу понятно, что тот, кто стоял снаружи, очень сильный. Почти такой же сильный, как Архип. – Гриня, ну-ка посвети!

Посветили. Луч фонаря скользнул по приборной панели, а потом соскочил к ногам Лешего, прямо к его подкосившимся и дрожащим коленкам. Обнаружили! И теперь совсем не понятно, что хуже: страх или стыд за то, что страшно. А ему ведь страшно.

– Двери открой, – сказал тот, что снаружи. – Выходи. Посмотрим на тебя такого!

В этом сиплом голосе не слышалось ни любопытства, ни даже насмешки. Голос приказывал, Леший должен был подчиниться. Вот только подчиняться не хотелось. И двери открывать тоже. А хотелось ударить по газам и валить отсюда куда глаза глядят.

А ведь это мысль! Что ему мешает уехать! Конечно, он не гонщик, но за рулем с шестнадцати лет. Вот как папка научил, так и за рулем! Сразу полегчало. Отпустило даже. Леший сунул телефон в карман, уселся на сиденье и повернул ключ в замке зажигания.

– Я сказал, открой дверь!

Не стоило смотреть, нужно было сразу по газам. Но Леший все равно посмотрел.

Их было трое. Один здоровый, бородатый, навроде Архипа. Тот самый, что велел открыть дверь. Второй высокий, даже долговязый, с повязанной на макушке банданой. Третий коренастый, плечистый, моложе остальных. Этот третий был почти ровесником Лешего. Он смотрел на него с веселым, звериным каким-то интересом. И скалился тоже по-звериному. Одно лишь это настораживало и пугало, но было еще кое-что. Оружие. Разглядеть в темноте подробности у Лешего не получилось, но оружие – это всегда серьезно. А оружие в руках у этих…

Может, Леший и был шалопаем, как считали родители. Может, он даже являлся слегка придурком, как и думала Лика, но кое-чего у него было не отнять. У него имелась чуйка! На интересные сюжеты, на интересные места, на интересные темы. На опасных людей… Эти люди были по-настоящему опасны. Куда до них адвокату Никопольскому с его контрактом и неустойками! Эти не станут пугать неустойками, эти сразу…

Заурчал мотор, и по салону пробежала вибрация, Леший вцепился в руль. Сейчас-сейчас… Дайте только секундочку…

Не дали. Молодой, со звериным оскалом, заступил дорогу. Шагнул аккурат в свет фар. И теперь Леший разглядел все в деталях. Лучше бы не видел. Лучше бы вообще не предпринимал эту идиотскую вылазку. Что теперь? Давить, что ли?..

– Я сказал, вышел из машины! – рявкнул бородатый, а потом как-то слишком стремительно, почти неуловимо для глаза замахнулся и врезал прикладом ружья в боковое стекло.

Давить! Если придется, давить всех к чертовой матери… Леший мотнул головой, смахивая осколки стекла, и тронул машину с места. Молодой отскочил в сторону с невероятным проворством, одновременно сдергивая с плеча ружье. А Леший уже ничего не видел. Леший маневрировал и молился всем богам, чтобы микроавтобус сдюжил, чтобы не застрял колесом где-нибудь в колее, чтобы дорога оказалась достаточно широкой для маневров.

У него получилось. Потому что у страха не только глаза велики, страх руками человеческими иногда может творить настоящие чудеса. Например, развернуть громоздкий бус всего за пару приемов, а потом швырнуть его вперед, в непроглядную темноту. Только бы у этих троих не оказалось машины! Только бы они не бросились в погоню!

Они не бросились. Вместо этого открыли огонь. Самый настоящий огонь. Как в кино! Как в чертовом боевике про гангстеров! Над головой что-то просвистело. Так близко, что еще чуть-чуть – и кранты. А Леший в этот момент думал только об одном. Чтобы не попали в колесо… Он пригибался к самому рулю, давил на газ и орал дурниной. Орал так громко и так отчаянно, что не сразу понял, что все – больше никто не стреляет, больше никто за ним не гонится. И даже когда понял, не сразу поверил. А оглянуться или посмотреть в зеркало заднего вида боялся. Вот честное слово, боялся!

А дорога как-то быстро, почти стремительно вынырнула к уже знакомой опушке. И там, на краю опушки, Леший увидел свет, горевший в окнах старой избушки, а это значило, что его отсутствие уже заметили, что его команда не спит. По крайней мере кто-то из команды не спит точно. Вот только тогда Леший сбросил скорость, только тогда, кажется, начал дышать, а не судорожно глотать раскаленный воздух. Микроавтобус он запарковал аккуратно, почти ювелирно. Словно эта аккуратность могла оправдать разбитое стекло и попорченный пулями салон. Если, конечно, пули вообще были. Если он не придумал выстрелы в угаре погони.

Прежде чем открыть дверцу и выйти в ночь, Леший немного посидел, крепко вцепившись в руль. Посидел бы и дольше, если бы микроавтобус не качнула неведомая сила. Впрочем, почему неведомая? Очень даже ведомая! С той стороны стоял Архип. Он был голый по пояс. И шрамы, и татуировки его заливал мертвенный свет луны. Вот кого нужно бояться…

– Выходи, – сказал Архип и, не дожидаясь, просунул руку в пробоину в стекле, разблокировал дверь.

А за его широкой спиной уже маячили остальные. Марфа в накинутой поверх цветастой сорочки шали. Эльза в косо, не на те пуговицы застегнутой рубашке. Баба Маланья при полном параде, словно и спать не ложилась. Никита, тоже по пояс голый, взъерошенный и оттого выглядящий совсем несерьезно, как мальчишка. Михалыч в какой-то нелепой полосатой пижаме и тапках. Но Леший искал глазами не их, Леший искал Лику.

Не пришла. Не взволновалась, не озаботилась его исчезновением. Небось спит себе и не парится. Или проснулась, но не посчитала нужным выйти, чтобы убедиться, что с ним все в порядке…

Исчезновение Лешего первым заметил Архип. Никите тоже что-то подозрительное почудилось сквозь сон, но окончательно проснулся он от тычка под ребра.

– Вставай, док, – посипел на ухо Архип. – Этот ваш блогер, кажется, свалил.

Сам он оказался уже на ногах. Полуголый, косматый, бородатый, он был похож на медведя-шатуна. Того самого, который оставил следы на его теле. Никита сел, просыпаться по первому требованию ему было не привыкать.

– Как свалил? – спросил, натягивая джинсы.

– На вашем бусе. Вот как.

Архип уже спускался во двор по шаткой приставной лестнице. Где-то в глубине сеновала завозился, забормотал спросонья Семен Михайлович. Никита направился вслед за Архипом. В душе проснулось и набиралось сил беспокойство. Наручные часы показывали половину второго ночи.

А в избушке уже загорелся слабый огонек. Кажется, кто-то зажег свечу. Или керосинку. Скрипнула тихонько дверь, на пороге появилась высокая девичья фигура. Если высокая – значит, Анжелика. Из всех девчонок на модель была похожа только она одна.

– Что это было? – спросила Анжелика, зевая и поглаживая своего Крыса. Спала она с ним, что ли!

– Сейчас узнаем. – Никита вслед за Архипом выбежал за калитку.

Так и есть, микроавтобус пропал. И это могло означать только одно: Леший в самом деле свалил. Вот только куда и зачем?

– Вот дебил, – сказала в сердцах Анжелика и поплотнее запахнула полы своей куртейки. – Поехал искать Интернет.

Тогда и в самом деле дебил. Особенно в свете того, что рассказала им намедни баба Маланья. Особенно в свете того, что они видели своими собственными глазами. И ведь теперь его никак не догнать.

– У монахов есть уазик. – Архип словно прочел его мысли. – Только пока мы в монастырь, а потом обратно… – Он чертыхнулся, сплюнул себе под ноги.

Скрипнула калитка, и в образовавшуюся щель проскользнула сначала псинка, а потом баба Маланья.

– Что? – спросила она, поправляя платок. – Уехал?

– Уехал… – Архип закурил и теперь мерял широкими шагами пятачок перед покосившимся забором.

– За Интернетом, – поддакнула Анжелика. Вот только в голосе ее не было прежней язвительности. Никита бы даже сказал, что она волнуется. Наверное, показалось.

– Если за Интернетом, то вернется. – Кажется, баба Маланья успокоилась. – Главное, чтобы не в тайгу.

– Он, конечно, дурак, но не до такой степени, бабуля! – Анжелика шмыгнула носом и погладила своего Крыса. А калитка снова приоткрылась, на сей раз пропуская Семена Михайловича, Марфу, Эльзу и Зену.

– Что? – спросил Семен Михайлович почти так же, как баба Маланья. А Эльза ничего не спросила. Она стояла, прижавшись спиной к забору, и вид имела сонный.

Марфа сделала было робкий шаг к мечущемуся Архипу, но замерла, так и не решившись подойти ближе. Выглядела она несчастной и потерянной, а еще нелепой в этой своей ночнушке в цветочек.

Совещались недолго. Да и что совещаться, если машины все равно нет? Оставалось только ждать. Они и ждали. Архип курил сигарету за сигаретой. Семен Михайлович расположился в доме за столом и корпел над какими-то своими бумагами. Девицы тоже вернулись в дом, но никто из них не лег спать. Волновались все, даже Анжелика, которая старалась не подавать виду и деловито скармливала сухарь своему Крысу.

Звук мотора первым услышал Архип.

– Возвращается, – сказал, ни к кому не обращаясь, перекинул через плечо ружье и вышел за калитку.

Никита шагнул следом. Еще минут пять он не слышал ровным счетом ничего, а потом вдали и в самом деле послышался гул мотора. Сначала послышался гул, а потом показался и свет фар. Еще через пару минут на полянке перед воротами остановился микроавтобус. Первым делом Никита увидел разбитое стекло. Вторым – бледное, как луна, лицо Лешего. Третьим – странные отверстия на лобовом стекле. Очень странные…

А Архип уже за шкирку вытаскивал Лешего из салона, причем Леший даже не сопротивлялся.

– С ним все в порядке? – спросила шепотом Марфа. Оказывается, на звук мотора вышли все, кроме Анжелики.

– Сейчас узнаем. – Архип тряхнул Лешего, как щенка. Встряска, кажется, привела того наконец в чувства, он замотал головой, принялся вырываться.

– Пусти, – прохрипел придушенно.

Архип разжал пальцы, и Леший, потеряв опору, едва не рухнул на землю. Однако устоял, даже подбородок вздернул. А егерь уже обходил микроавтобус по кругу, осматривал, ощупывал, разве что не обнюхивал.

– В тебя стреляли. – Не спросил, а равнодушным тоном констатировал очевидный факт.

Испуганно ахнула Марфа, бросилась к Лешему. Хотя по-хорошему провести осмотр следовало бы не ей, а Никите. Но Никита и без осмотра видел – с Лешим все в порядке. Легкий стресс не в счет.

– Кто в тебя стрелял? – К Лешему он все-таки подошел. Не из-за врачебного долга, а из-за любопытства.

– Упыри. – Леший медленно, но верно приходил в себя. – Какие-то отморозки с ружьями. Хотели отнять бус. Требовали, чтобы я вышел. А я не вышел! Я по газам, а они стрелять… Представляешь? – Он посмотрел на Никиту так, словно видел впервые в жизни. – Они стреляли по микроавтобусу! Они меня чуть не пристрелили!

Все-таки в себя он не приходил. И если ничего не предпринять, с ним запросто случится истерика.

– В дом пойдем, – велела баба Маланья и дернула Лешего за рукав куртки. – Налью тебе можжевеловой настойки. Есть у меня.

Она говорила и тянула Лешего за собой, как теленка на веревке. Остальные тоже двинулись к избушке.

А на крыльце их уже ждала Анжелика.

– Явился? – спросила равнодушно, словно до этого и не волновалась вовсе.

Леший – удивительное дело! – ничего ей не ответил. Войдя в дом, он молча принял из рук бабы Маланьи стопку с настойкой, выпил одним махом, охнул и зажмурился. Наверное, настойка оказалась слишком крепкой.

– Рассказывай! – велел Архип, усаживаясь напротив.

– Что рассказывать? – прохрипел Леший. Его бледное лицо стремительно заливал румянец.

– Все рассказывай. Что за упыри, как выглядели?

Леший рассказал. Пережитый стресс никак не повлиял на его наблюдательность. Впрочем, рассказ получился короткий, как и знакомство Лешего с нападавшими.

– Кто это были? – спросила Анжелика и погладила своего Крыса. Спрашивала она у Архипа, но ответила ей баба Маланья.

– Это поисковики. Когда те детишки пропали, их тут много бродило. Всякие люди ко мне заглядывали. Были и нормальные, были и вот такие… Цель у них у всех была одна-единственная – поиски экспедиции.

– С нормальными ясно, – Анжелика кивнула, – там великие идеалы гуманизма, а у этих какой интерес?

– Финансовый, – пожал плечами Архип. – Их наняли.

– Кто нанял? – спросил Никита.

– Я думаю, тот самый человек, что нанял и нас с вами. – После стопки настойки Леший ожил. – Я в этом почти уверен! Я ж не просто так ночью по тайге мотался…

– Конечно, – хмыкнула Анжелика. – Ты за инфой мотался.

– И нашел. – Леший даже не глянул в ее сторону. – Год назад, когда пропали те ребята, в Сети объявили награду тому, кто их найдет.

– Большую? – Семен Михайлович поправил очки.

– Миллион долларов. Как вам? – Леший поежился. – Объявление повесили на профильных сайтах. Ну там, охотничьих, поисковых. На сайтах черных копателей и прочих авантюристов. Гарантом выступил какой-то банк, я забыл название, но, думаю, вспомню. То есть, там все было серьезно с самого начала. Такие деньжищи… – Он замолчал, но ненадолго. – И народ ломанулся в тайгу. Я ведь прав, бабуля? Ломанулся народ?

– Ломанулся. – Баба Маланья кивнула. – Тогда ломанулся и сейчас, как видите, все еще ломится. Деньги большие. За такие деньги дурной человек мать родную не пожалеет.

– Были прецеденты? – спросила Анжелика.

– Были! – Леший по-прежнему не смотрел в ее сторону. – Пять трупов за год. Трупы все криминальные. – Он снова немного помолчал, а когда заговорил, голос его стал тише: – Они мне сразу не понравились. Но тогда я не знал, кто они. Просто чуйка… А теперь вот подумал.

– Правильно подумал. – Архип хлопнул его по плечу. Наверное, сильно хлопнул, потому что Леший аж поморщился. – Здесь лихих людей и раньше хватало.

Тяжело, с надрывом, вздохнула Эльза. И Никита испугался, что она сейчас снова бросится на егеря. Или не бросится, а бросит его самого – на стену, как она может. Но обошлось, Эльза отступила в тень, затаилась.

– Ерунда какая-то! – Наверное, Анжелике нравилось спорить с Лешим. – Целый год уже прошел.

– А награда до сих пор актуальна, – отрезал Леший.

– Тогда мы ему зачем? – Она не унималась. Вроде и в самом деле пыталась понять. – Этот наш неизвестный Рокфеллер мог нанять кого угодно. Ему вон ляма долларов не жалко. А нанял нас! – Она подняла вверх указательный палец. И Крыс на ее плече привстал на задние лапы. – Да не просто нанял. Он нам предварительно жизни поломал, чтобы мы не отказались, чтобы наверняка. Зачем мы ему вообще нужны, если у него такие ресурсы?!

– Тебе ж уже сказали, что мы особенные, – Леший пожал плечами.

– Не мы все, – Анжелика посмотрела на него с презрением, – а я, Эльза и вот этот пограничник. – Она мотнула головой в сторону Архипа.

– Так может, тогда вы втроем в лес и пойдете? – тут же взвился Леший.

– Пойдем вместе, – коротко и веско остановил спор Архип. Сказал и уставился в темноту за окном.

– Может, он передумал? – Эльза выступила из тени, и кошка Зена показалась следом. – Тот человек, что нас нанял. Может, он сначала пошел обычным путем, а потом решил прибегнуть к необычному?

– А объявление снять забыл? – хмыкнул Леший.

– Или просто решил, что какой-нибудь из вариантов рано или поздно сработает, – подсказал Семен Михайлович.

– И теперь мы в любой момент можем столкнуться в лесу с этими отморозками. – Леший посмотрел на завхоза с укором, словно это именно он отправляет их на встречу с отморозками.

– Можем. – Архип пристально вглядывался в темноту за окном. – Поэтому чтобы больше никто не смел уходить из лагеря без моего ведома. Ясно вам? – Он обернулся. Лицо его было мрачным и грозным. Теперь Никита запросто мог поверить, что Архип способен на убийство. Да и что верить, если Архип не скрывает, что убил Эльзиного отца! И вот вопрос – с кем им опаснее в тайге, с теми незнакомцами или с Архипом?

Наверное, вопрос этот читался на лицах всех присутствующих, потому что Архип криво усмехнулся, вытащил из пачки сигарету, размял ее в пальцах.

– Кто-нибудь из вас, умников, сможет убить врага в случае чего? – Ответа он дожидаться не стал, мрачно кивнул. – А я смогу. Вот и подумайте, как вам будет в тайге лучше, со мной или без меня.

Тихо всхлипнула, почти застонала Эльза, выскочила из избушки в ночь. И тут же воцарившуюся тишину разорвал женский крик. Кричала Марфа. Никита только сейчас заметил, что ее нет с ними в избушке. Вздрогнул, а потом ломанулся во двор Архип, Никита бросился следом.

Снаружи было темно, тусклого света звезд едва хватало, чтобы разобрать дорогу. Впрочем, можно было не разбирать. Достаточно следовать за Архипом. Тот, похоже, в темноте видел, как кот.

А Марфа уже перестала кричать. Хороший это знак или плохой, думать не хотелось. Да и не было времени. Архип остановился резко, как вкопанный, и Никита по инерции налетел на его широкую спину.

– Ты чего? – Голос егеря сделался тихим, почти ласковым. Даже не верилось, что вообще может так разговаривать. – Марфа, ты чего кричала?

Марфа стояла, притулившись спиной к темной стене сарая, и прижимала к груди сложенные лодочкой ладони.

– Ничего… Все хорошо… Архип. – Казалось, для того чтобы назвать егеря по имени, ей пришлось сделать над собой усилий. – Я просто испугалась.

– Чего ты испугалась? – Архип к церемониям и фанабериям не привык, он уже решительно разжимал ее ладони. – Что у тебя там?

– Все хорошо, только не убивай ее… Она не виновата, что я испугалась.

– Не убивай… – В голосе Архипа послышалась такая горечь, что всего на мгновение Никите стало его жалко. – Покажи.

– Она нечаянно… – Марфа говорила скороговоркой и пятилась. – Она врезалась в меня в темноте, запуталась в волосах… вот я и закричала. А на самом деле ничего страшного не случилось… Я сама виновата. Я от неожиданности ее ударила и, наверное, зашибла…

– Покажи! – повторил Архип требовательно, и Марфа нехотя, очень медленно разжала ладони.

На ее руке сидело нечто – черная клякса, обрывок темноты. И это нечто вроде как металось, порывалось взлететь, но не улетало.

– Летучая мышь. – В голосе Архипа не было никаких эмоций. И те, прежние, наверное, Никите просто почудились. – Ты столкнулась с летучей мышью?

– Так получилось. – Белые Марфины пальцы почти с нежностью гладили кожистые крылья существа. – Никто не виноват.

– Никто не виноват… – повторил Архип, отступая.

– Какая мерзость. – Послышался из темноты голос Анжелики. – Они же переносчики инфекций и вообще вампиры!

– Кто бы говорил! – тут же поддел ее Леший. – Сама-то небось со своим ангелочком даже спишь.

– Это совсем другое! Как можно сравнивать?

– Это одно и то же. – Пятачок перед сараем осветил желтый свет от керосинки, что держала в руке баба Маланья. – У каждой свой зверь. Теперь и у нее тоже. – Она ткнула пальцем в подслеповато щурящуюся Марфу, повторила: – Теперь и у нее.

– Я ей крыло, наверное, сломала, – сказала Марфа встревоженным шепотом. – Обращалась она исключительно к бабе Маланье.

– Покажи-ка! – Старушка поднесла лампу поближе к обрывку черноты в Марфиных руках, без страха и без отвращения прощупала сначала одно крыло, потом другое.

– Все с ней хорошо.

– Но она не улетает.

– Она не улетает, потому что хочет быть с тобой. Теперь это твой зверь. Уж какой есть…

– Я понял! – неожиданно громко и весело сказал Леший. – Это фамильяры!

– Кто? – Обернулся на него Никита.

– Фамильяры! – Леший улыбался. – У каждой уважающей себя ведьмы должно быть животное-фамильяр. Ну, типа, домашний питомец, только поумнее.

– В Интернете прочитал? – спросила Анжелика язвительно.

– В кино увидел. В каком-то сериале.

– Значит, в сериале? Понятненько! А я уже начала было думать, что ты нормальный.

– А я тебя нормальной вообще никогда не считал!

– То есть ты сейчас снова пытаешься нас убедить, что мы ведьмы?

– За других не скажу, а вот ты точно ведьма! – буркнул Леший. – Ведьмища! Баба-яга и кикимора в одном флаконе!

Он не стал дожидаться ответного удара, решительно толкнул дверь сарая.

– Все, я спать! – послышалось из темноты. – С меня на сегодня хватит.

Архип курил сигарету за сигаретой и все никак не мог накуриться. Когда ему предложили, практически навязали это дело, он понимал, что будет тяжело, но он не знал, что настолько.

Искупление… Вот ведь и не в чем ему себя винить, а все равно на душе – мрак. Девчонка эта… как посмотрит своими зелеными глазищами. Лучше уж сразу об стенку! Раз – и нет раба Божьего Архипа Белобородова.

Уже тогда нужно было понять, кто она такая на самом деле. Почему вернулась оттуда живой. Почему оба они вернулись. Посмотрел бы тогда Архип на нее внимательнее, все бы сразу понял. Но он не посмотрел. Не смог он ей тогда в глаза взглянуть. Боялся, что увидит в них пламя разгорающегося погребального костра. Тени от вороньих крыльев боялся увидеть.

Или пожалел? Вот просто по-человечески пожалел? Он же не зверь какой, а она девчонкой совсем была. Ей такая ноша разве под силу?

Под силу. Если на той стороне побывала, если вернулась и потаенный ключ сумела разглядеть, значит, непростая девочка. Ох, непростая! Из тех, про которых отец Архипу рассказывал. А отцу – дед. Рассказывать-то рассказывали, а вот никто их в жизни своей не видел. Тех, кто, как они, пограничники, могут ходить на ту сторону. Тех, кого им самой судьбой назначено защищать.

Байки те – сначала дедовы, а потом и отцовские – Архип слушал краем уха. Неинтересны ему, молодому да горячему, казались эти суеверные бредни. У него целая жизнь была впереди. Большая, интересная жизнь! Какое уж тут приграничье! Какой потайной ключ?!

Так бы и не верил Архип в сказки, если бы однажды не увидел ключ собственными глазами. Отцовский и дедов он и раньше видел, даже завидовал этим их не то татуировкам, не то шрамам. Но это были чужие ключи, а теперь собственный, невесть откуда на руке взявшийся. Спать Архип ложился без ключа и не пил перед сном ничего крепче кваса. Ложился спать с чистой кожей, а проснулся с ключом на все предплечье. Точно таким же, как у отца с дедом. И что самое удивительно, никто кроме Архипа этот ключ не видел, даже суровый мужик-татуировщик. Не видел, но словно чуял, потому что татуху набил как раз вокруг ключа. Потаенного ключа. Архип, помнится, тогда еще подумал, что мужик-татуировщик над ним насмехается. Или вовсе в сговоре с отцом. Так бы и думал, если бы тот не сделал мгновенный снимок татухи на полароид. Такими снимками у него была завешана вся стена. Так вот, на снимке ключа не оказалось…

Осознание приходило долго. И пока приходило, Архип боялся, что тронется умом. Потому что вместе с ключом стал видеть и другие, ранее невидимые, непонятные вещи. Тайные тропы, смертельные ловушки, следы Погони… Вот прямо в небе, как инверсионный след от самолета, только не белый, а черный. И границу тоже стал видеть. Шкурой чуять, где заканчивается людская власть и начинается Его территория. И потаенный дом тоже видел, и Вранову башню. Только издалека, подойти близко отец не позволил.

– Нельзя, – сказал коротко. – Мало в тебе еще сил, можешь и не вернуться.

Архип силу в себе чуял огромную. Подковы мог гнуть голыми руками, на медведя мог… Вот медведь его с неба на землю и вернул, доказал, что сила его перед настоящей мощью – это тьфу… Отец его тогда нашел в тайге истекающего кровью, полумертвого. Нашел, притащил к бабе Малаше, положил на пол посреди комнаты, сказал сипло:

– Спасай, старая…

Это последнее, что Архип запомнил перед тем, как отключиться. Успел только подумать – вот и все, вот и конец. Оказалось, не конец. Баба Малаша его с того света, считай, вытащила. И ключ она его видела. Архип специально не задавал вопросов, просто по глазам понял, что видит. Спросил только у отца:

– Она из них?

– Нет, – отец покачал головой. – У нее просто есть кое-какие силы. Как у матери ее и у бабки…

С тех пор Архип стал осторожным, границу без лишней надобности не пересекал и судьбу не испытывал.

Судьба испытала его сама, когда заставила убить школьного товарища на глазах у его дочери. Да не просто убить… До сих пор от воспоминаний – холод в животе.

А девочка выросла. Выросла и жаждет возмездия. Крови его жаждет. Пока еще сдерживается, контролирует свою силу, но долго ли продержится?

И вторая, которая Анжелика. Девица городская, хлесткая, красивая. В ней тоже сила, если верить этому балаболу Лешему.

И третья… Марфа… Архип ведь ее тогда совершенно случайно встретил. Приехал на встречу с Никопольским, чтобы обсудить все лично, а тут она – такая смешная, такая красивая, такая отчаянная… Кто ж думал, что она тоже увидит ключ?! Кто вообще мог такое предположить?!

Или мог? Тот, кто их всех нанял через Никопольского? Ведь все не случайно. Настолько не случайно, что аж страшно. Не за себя. За себя Архип уже давно бояться перестал, вот за этих трех девочек. А еще любопытно, которая из них. Эльза самая сильная. В Марфе силы если только капелька. Анжелика кой-чего умеет. Которая тогда? Самая сильная или самая слабая? Или три сразу? Но такого быть не может. Не случалось такого за всю историю существования их рода никогда. Ни отец такого не рассказывал, ни дед. Если только тот, самый первый, пращур, который повинен в том, что с ними со всеми случилось. Надо в охотничий домик наведаться, проверить тайник. Тайнику тому, наверное, лет сто уже, если не больше. Кто сделал? Точно не дед. Кто-то до него. Раньше Архипа не интересовало, что там в тайнике. Молодой был, дурной и горячий. Сначала делал, а уж потом думал. А дальше случилось то, что случилось, и стало не до тайника. А потом тюрьма, монастырь и обет, который Архип принял. Да и какой это был обет? Так, отдохновение для истерзанной души. Не онемевший, но молчаливый. Что слова?! Мусор! В его жизни и так мусора полно. И грязи… Так что не испытание, а лекарство. Наверное, отец настоятель прекрасно понимал, что Архипу больше всего было нужно. Отец настоятель многое в этой жизни понимал лучше остальных. Иногда Архипу казалось, что и видел тот больше остальных. Потайной ключ точно видел. Но ничего не сказал, только головой покачал вроде как с жалостью. И когда пришло время от обета отказаться, отец настоятель тоже не упрекнул, сказал только:

– Береги себя.

– Постараюсь. – Соврал. Себя беречь после всего, что он натворил, последнее дело. А вот девчонку, которая по его вине осталась круглой сиротой, он постарается сберечь. Сам костьми ляжет, а ее спасет.

Кто ж тогда думал, что девчонок этих окажется аж три?! Кто ж думал, что одной из них будет Марфа?!. И что теперь? Как их всех беречь и спасать? Как остальных спасать? Пацанов этих городских… Бухгалтера… И спасать теперь, оказывается, придется и от людей, и от нелюдей. Где силы взять?

Хотя нет, про то, где взять силы, Архип прекрасно знал. Там, куда простым людям хода нет, за невидимой для остальных границей. И тянуть нельзя, нужно выступать на рассвете. А сейчас спать, урвать у этой проклятой ночи хоть клочок тишины и покоя.

– Всем спать, – велел Архип таким тоном, что ослушаться его было никак нельзя. Велел и потушил недокуренную сигарету.

На Марфу он даже не взглянул, но она не обиделась, не расстроилась даже. Потому что на крик ее он примчался первым. Ничего ласкового не сказал, но по глазам было видно – он за нее испугался. Испугался. Такой мужчина, как Архип, испугался за такую женщину, как она. На душе заскреблись кошки. Нет, не кошки, а мышки. Маленькая летучая мышка не больно, почти ласково, вонзила коготки в кожу. Мышка смотрела на Марфу черными, как бусины, глазами и не то попискивала, не то пощелкивала. Красивая, смешная такая!

Кто бы раньше трусихе Марфе сказал, что ей понравится летучая мышь! Не поверила бы ни за что. Она и обычных-то мышей не очень, а тут летучая. Но то другие, чужие звери. А это ее девочка. Марфа была почти уверена, что это – девочка.

– Ночка, – прошептала она и погладила свою мышку по макушке. – Будешь Ночкой. Хорошо?

Мышка Ночка снова что-то прощелкала, кажется, одобрительное. И на душе как-то сразу полегчало.

Спать укладывались в полном молчании, даже вечно язвительная Анжелика не проронила ни слова, рухнула на кровать едва ли не с разбегу, закинула руки за голову. Крыс ее тут же устроился на подушке. Эльзина кошка тоже прилегла в ногах у хозяйки. За кошку Марфа переживала особенно. Вернее, не за кошку, а за свою Ночку. Хоть бы никто ее не обидел. Потому что кошка – это ведь хищник.

– Не волнуйся, – послышался из темноты голос Эльзы. – Зена не тронет твою… мышку.

– Ночку, – поправила Марфа с улыбкой. – Ее зовут Ночка.

В темноте тут же фыркнула Анжелика, но как-то не зло, а так… ради проформы. Ну и ладно, придется как-то попытаться уснуть, потому что вставать уже через пару часов, нужны силы…

– …Вставайте, девки! Петухи уже пропели! – Голос бабы Маланьи пробивался к Марфе словно через серую плотную вату, но все равно был громок и требователен.

Тут же что-то ласково защелкало возле уха, завозилось в волосах. Еще не до конца проснувшись, Марфа уже испугалась, но почти тут же вспомнила про свою Ночку и успокоилась. Рука нашарила треугольную, шишковатую голову мышки, погладила.

– Привет, Ночка, – сказала Марфа шепотом и открыла глаза.

Комнату заливал серый рассветный свет, из открытого окошка тянуло прохладой. На подоконнике уже сидела кошка, рядом – Эльза, растрепанная и несчастная. Что это она совсем, что ли, спать не ложилась?

Если Эльза не ложилась, то Анжелика, кажется, не собиралась вставать. Она закрывала голову подушкой, по которой туда-сюда сновал ее Крыс, и бормотала что-то нечленораздельное. Но баба Маланья была настойчивой и беспощадной. Она убрала подушку, а потом сдернула с Анжелики одеяло. Крыс протестующе запищал, забегал теперь по Анжеликиной спине.

А Марфа уже спустила босые ноги на деревянный пол, потянулась. Ночка ухватилась лапками за ее косу, снова защелкала. Раньше Марфа терпеть не могла, когда что-нибудь делали с ее волосами, а теперь вот ничего, пусть держится.

На дворе у колодца уже умывались мужчины – Архип молча, Никита и Леший с громкими фырканьями. Наверное, потому что вода холодная. А Семен Михайлович вышел на крыльцо с дымящимся алюминиевым ковшиком в руке.

– Доброе утро! – вежливо поздоровался он и тут же добавил с виноватой улыбкой: – Не переносят мои суставы ледяную воду. Годы, знаете ли…

Годы у него были не так чтобы очень большие. Марфа дала бы ему пятьдесят лет, может, чуть больше. Еще не старик, но вот ведет себя так… по-стариковски, осторожно.

– И поспешите, пожалуйста! – добавил он, с опаской косясь на болтающуюся на Марфиной растрепанной косе Ночку. – Сейчас позавтракаем и выдвигаемся.

Завтракали быстро и почти в полном молчании. Выглядели все участники экспедиции мрачными и невыспавшимися. Относительно бодрым казался лишь Семен Михайлович. Он же первый и дал команду к выступлению. С бабой Маланьей прощались уже как с родной. Она обняла всех по очереди, каждому заглянула в глаза, каждому что-то шепнула на ухо. Марфе тоже шепнула:

– Он хороший человек, девонька. Хороший, только очень несчастный.

Марфа не стала спрашивать, о ком речь, и так все поняла. Несчастный… А как быть счастливым, когда на душе такой грех?.. Думать про то страшное, что сделал Архип, было больно, а не думать не получалось. И все равно, несмотря ни на что, Марфа бы жизнь свою бестолковую за него отдала, не раздумывая. Вот так все сложно у нее получалось. Куда сложнее, чем с обманщиком Мишаней. Даже странно, что из-за Мишани она когда-то лила слезы. Дура была, вот и лила. Она и сейчас дура, если смотрит на Архипа так… если от каждого его взгляда, от мимолетного прикосновения мурашки по коже. Но что поделать? Наверное, это и есть судьба…

– Куда мы? – спросил Леший, с отвращением и легким недоумением косясь на разбитое стекло микроавтобуса. – Сразу в тайгу?

– В Сосновый. – Архип уселся за руль. Остальные погрузились в салон, заняли свои места. – Михалыч, у тебя деньги есть на случай форс-мажора? – Он посмотрел на завхоза.

– Это смотря какой форс-мажор и какие деньги, – уклончиво ответил тот.

– Большие деньги. Хорошее оружие стоит недешево.

– А зачем нам оружие? – задала вопрос Анжелика. Если бы она промолчала, спросила бы Марфа.

– Чтобы защищаться. – Архип повернул ключ зажигания, заурчал мотор. – Кто-нибудь из вас умеет обращаться с оружием?

– Нет, – тут же ответил Семен Михалыч и даже головой потряс, отрицая такую вероятность. – Как-то не приходилось.

– Я умею. – Леший распрямил плечи, бросил быстрый взгляд на Анжелику. – Было время, я в тир похаживал.

– В тир похаживал, – хмыкнул Архип, не оборачиваясь.

– У нас военная кафедра в мединституте была и сборы, но я знаю только азы, – сказал Никита.

– Я в страйкбол играла. – Анжелика скармливала сушку своему Крысу. – Но стреляю хреново.

– Тебе и не надо стрелять, ты их будешь силой мысли гасить, – тут же поддел Леший.

– Я не умею, – торопливо вмешалась Марфа, чтобы унять зарождающийся конфликт. – Даже в руках не держала.

– Я умею, – Эльза не смотрела ни на кого из них, Эльза смотрела в окно. – Меня папа учил.

На слова Эльзы Архип обернулся, во взгляде его мелькнула боль. Или Марфе это только показалось?

– Значит, два практика и три теоретика, – констатировал он, трогая машину с места.

– Кто практик? – тут же поинтересовался Леший.

– Я и она. – Архип кивнул в сторону Эльзы. – Она хорошо стреляла… в детстве.

– А мы, значит, теоретики?

– У меня есть карабин, поэтому нам нужно еще как минимум четыре ружья. – Архип не ответил, Архип смотрел на Семена Михайловича. – Если четыре не выйдет, то хотя бы три. На самый крайний случай – два.

– А разрешение? – тут же засомневался тот. – Насколько я знаю, требуется разрешение.

– Вот потому денег нам потребуется много, что без разрешения. И человек, который оружием торгует, непростой, у меня с ним были… – Архип сделал паузу, – были определенные разногласия. Может и отказать, но попытаться стоит.

– Я договорюсь, – вызвался Семен Михалыч неожиданно решительно. – Вы мне только скажите, что конкретно нужно, какие модели, сколько патронов. А лучше, знаете что?! Лучше на бумажке мне все подробненько напишите.

– Чужаку он не продаст.

– Мне продаст. – К решительности добавилась уверенность. – Меня не просто так наняли. У меня, знаете ли, тоже есть дар. Дар убеждения. – Семен Михалыч поправил очки. – Так что давайте пишите свой список.

Архип смерил его долгим взглядом, а потом молча кивнул. Доверился чужому дару? Или просто не захотел спорить?

Марфа думала, что тот человек, который может продать им оружие, живет в самом поселке, но Архип в Сосновый заезжать не стал, остановил микроавтобус в стороне от одинокого, но с виду основательного хутора.

– Дайте бумагу и ручку, – велел проводник, ни к кому конкретно не обращаясь.

Ручка и бумага тут же нашлись у Семена Михайловича. Архип что-то быстро написал, подумал немного и добавил еще один пункт.

– Его зовут Федором. Такой тщедушный, лысый мужичонка. Бородка у него с косичкой дурацкая. Но пусть вас не вводит в заблуждение его внешний вид. Он опасен, по-настоящему опасен. Все местные бандиты и браконьеры – его клиенты. Если откажет, лучше сразу уходите. Сделаем крюк, найдем в другом месте.

– У нас нет времени на то, чтобы искать в другом месте, у нас четкий график. – Семен Михайлович аккуратно сложил листочек, сунул в карман своей жилетки.

– Вы пойдете один, но я буду поблизости. – Архип выбрался из-за руля. По лицу его было видно, что в удачный исход предприятия он не верит. – Если вдруг что-то пойдет не так.

– Все будет хорошо. – Семен Михайлович спрыгнул на землю, решительно направился в сторону хутора, а Архип словно испарился. Только что был, и вот его уже нет.

Они отсутствовали больше двух часов. Оставшиеся уже начали волноваться, парни даже собирались пойти следом, когда наконец увидели две фигуры: высокую, чем-то нагруженную, и маленькую, идущую налегке.

– Получилось, что ли? – недоверчиво спросил Леший и выскочил из микроавтобуса, следом выбрались остальные.

У Семена Михайловича и в самом деле все получилось, и по растерянному лицу Архипа было видно, что он до сих пор не может поверить в случившееся. Словно покупка оружия у местного мафиози куда опаснее, чем недавнее нападение птиц и то, что им еще предстояло пережить.

– Я же говорил. – Семен Михайлович скромно пожал плечами. – Конечно, пришлось поторговаться. Потому как я считаю своим долгом отчитаться о тратах, но все, что было указано в списке, я добыл.

А мужчины, какими бы взрослыми, какими бы сильными они ни были, все равно оставались малыми детьми! Потому что ни Леший, ни Никита его не слушали, они с нескрываемым восхищением рассматривали, взвешивали в руках, прикладывали к плечу купленное оружие. Марфа надеялась, что Архип не забыл его разрядить. Мало ли что.

– Все, пора в дорогу, – сказал Архип, перехватив встревоженный Марфин взгляд. – Еще километров десять получится проехать, а дальше придется идти пешком. Возвращайтесь в машину.

С оружием парни расставались с неохотой. Даже Никита, который был куда благоразумнее Лешего. Дети, ну точно дети! Вот только игры им предстояли не детские, и ружья эти тоже не игрушечные…

– Я узнал еще кое-что, – сказал Семен Михайлович, когда их автомобиль тронулся с места. – Про тех людей, что напали на вас ночью. – Он глянул на Лешего. – За информацию пришлось заплатить, но я подумал, что она может нам пригодиться. Федор знает лично только одного из них, самого главного. Это бывший уголовник Олег Демьянов по прозвищу Демьян.

Стоило только прозвучать этому имени, как Архип встрепенулся, даже оторвался от дороги, чтобы посмотреть на Семена Михайловича. Лицо его сделалось мрачным и сосредоточенным. Марфа сразу поняла, что с Демьяном он знаком. Бывший уголовник… Архип ведь тоже бывший уголовник… В груди сделалось холодно и колко, дремавшая все это время Ночка тут же проснулась и успокаивающе защелкала. Марфа погладила ее по спинке. А вот Семен Михайлович ничего не заметил, он как ни в чем не бывало продолжил свой рассказ:

– Федор сказал, что Демьян промышлял браконьерством, а пятнадцать лет назад убил инспектора охотнадзора, который застукал его за разделкой туши лося. Убил охотничьим ножом, а тело спрятал в лесу. Убийцу бы никогда не нашли, если бы не егерь. Там егерь работал, Федор сказал, цитирую – совсем безбашенный мужик, не боялся ни черта, ни дьявола, ни Демьяна-убийцы. Вот он Демьяна и выследил, а потом сдал в милицию. В таком виде сдал, что пришлось его потом долго лечить и штопать перед судом. Демьян отсидел, а три месяца назад вышел и вернулся в родные края. А тут это объявление о награде в миллион долларов. Вот он и решил с подельниками попытать счастья. А перед этим взял у Федора в долг оружие.

– В долг? – Архип нахмурил густые брови.

– Ну, не совсем чтобы в долг, в счет будущих призовых.

– То есть этот Демьян уверен, что получит призовые? – спросил Леший. Выглядел он при этом одновременно воинственно и испуганно. Наверное, вспомнил то, что приключилось с ним минувшей ночью.

– Он на это очень рассчитывает. Что ни говори, а Демьян из местных. Лес здешний знает, с оружием управляться умеет. – Семен Михайлович перечислял, загибая пальцы. – Ну и репутация, знаете ли. Федор сказал, что многие от поисков отказались, когда узнали, что Демьян в деле. Испугались. Он лютый человек, беспощадный.

– Мне можете не рассказывать про его лютость. – Леший поморщился. – Я с ним нос к носу столкнулся, можно сказать, чудом в живых остался. Страшный тип…

– Я надеюсь, не страшнее нашего Архипа, – заметил Семен Михайлович и тут же смущенно крякнул. – Ой, простите, я не то имел в виду.

– Все нормально. – Архип, не оборачиваясь, пожал плечами. – Вы правильно все сказали. Демьян не страшнее меня, но злее. Много злее. Для него святого ничего нет. И души нет.

– А у тебя есть? – Эльза вытянулась в струну и с ненавистью буравила затылок Архипа. Марфе стало страшно. И за Эльзу, и за Архипа…

– Не знаю. – Архип ответил не сразу. Она уже думала, что и не ответит вовсе. – Может, и нет.

Марфе хотелось крикнуть, что это неправда, что он ошибается, что у него есть и сердце, и душа, но напоролась на острый как бритва взгляд Эльзы и прикусила язык. У этих двоих такие счеты, про которые даже думать страшно. И больно, потому что жалко обоих. Быть такого не должно, убийца – всегда убийца, а вот ей, Марфе, все равно жалко. Аж до слез.

– А это же вы тот егерь! – послышался в тишине салона голос Лешего. – Это вы Демьяна спеленали и в милицию сдали!

– Я. – Архип бросил на него быстрый взгляд. – Я с Ильей, инспектором убитым, за одной партой сидел. У него жена осталась и трое ребятишек сиротами… – Он замолчал, перевел взгляд на окаменевшую, превратившуюся в статую Эльзу и больше ничего не сказал, уставился на дорогу.

Эльза тоже промолчала, просто крепко зажмурилась, уткнулась лбом в стекло. Кошка Зена тут же сунулась к ней, и Никита подался вперед, всматриваясь с тревогой, порываясь пересесть поближе к Эльзе. Он передумал в самый последний момент, дернул подбородком, отвернулся.

Дальше ехали в полном молчании. Архип не включал даже радиоприемник. А может, и не ловило радио в этой глуши. Ведь и в самом деле глушь. Лес становился все темнее, а дорога все ýже, пока не превратилась в едва различимую тропу. Вот когда превратилась, Архип и заглушил мотор.

– Приехали, – сказал, убирая руки с руля. – Дальше пешком. Все готовы?

Ответом ему стала тишина. Никто из них не был готов. Потому что они понятия не имели, что их ждет впереди.

– Разбирайте! – Архип кивнул на ружья. – Без лишней надобности не палить, только когда я скажу. Места тут такие. Примерещиться может всякое… Поэтому не стреляйте без команды.

Оружие досталось Лешему, Никите, Анжелике и Эльзе. Никита попытался забрать у нее рюкзак, чтобы было легче идти, но Эльза отмахнулась, быстро и сноровисто проверила затвор, осмотрела ружье, кивнула удовлетворенно. А Марфа не на шутку испугалась. Теперь, когда у этой несчастной девочки в руках оружие, разве станет им всем спокойнее? Разве Архипу все равно, что прямо за его спиной вооруженный человек, который ненавидит его лютой ненавистью, у которого есть все основания для этой ненависти?..

– Стрельнуть бы, – мечтательно сказал Леший и прицелился в торчащую из земли хилую сосенку.

– На место придем, стрельнешь, – пообещал Архип. – А пока лучше не шуметь.

– Куда идем? – деловито поинтересовался Семен Михайлович. – Из своего рюкзака он достал зеленый баллончик и сейчас щедро орошал себя его содержимым. – Средство от насекомых и клещей, – пояснил он. – Настоятельно рекомендую. Клещевой энцефалит, знаете ли, не шутка.

– Можно подумать, клещи – это самое страшное, что нас ждет, – хмыкнула Анжелика, но баллончик у завхоза все-таки взяла. Перед тем как побрызгаться, посадила Крыса на высокий пенек, чтобы не нанюхался химии.

– Идем к охотничьему домику. – Архип забрал у Марфы ее рюкзак. Вот просто молча взял и перекинул через плечо. Она и слова сказать не успела. – Здесь недалеко, километров шесть всего.

– Всего километров шесть! – простонал Леший. – Какая малость!

– А что там, в охотничьем домике? – спросил Семен Михайлович, забирая у Анжелики баллончик с репеллентом и передавая его Эльзе.

– Кое-какие припасы в дорогу.

– Я всеми припасами запасся. – В голосе завхоза послышалась обида.

– Всеми да не всеми. – Не дожидаясь остальных, Архип двинулся вперед, кажется, только шаг сделал, а тут же пропал в густом подлеске. – Не отставайте! – послышался оттуда, из-за этой серо-зеленой завесы его хриплый голос, и Марфе захотелось бежать следом. Слишком неуютным, слишком диким и первозданным казался этот лес.

Шли гуськом. Первым Архип, последним Никита. Марфе казалось, что говоря про чисто теоретические знания, врач слукавил, потому что ружье держал уверенно, куда увереннее, чем хвастун-Леший, почти так же уверенно, как Эльза. Оказавшись в лесу, Эльза изменилась, походка ее стала мягкой, по-кошачьи крадущейся, а лицо оставалось каменным, словно мыслями она была где-то очень далеко. Кошка Зена сначала трусила рядом с хозяйкой, а потом исчезла, ушла в разведку. И Ночка, все это время дремавшая, уцепившись за Марфину косу, встрепенулась, глянула черными бусинами глаз и взмыла в небо. Ночка вернется. Теперь Марфа это точно знала, чувствовала, как чувствовали своих зверей остальные девушки. Анжеликин Крыс тоже куда-то пропал. И Анжелика переживала, то и дело вглядывалась в траву под ногами. Может, боялась наступить ненароком.

Сначала идти было легко, но очень скоро Марфа поняла, что устает, не выдерживает заданный Архипом темп. Жарко. И пить хочется. И присесть где-нибудь в тенечке. А лучше вернуться к дому бабы Маланьи, усесться на завалинке возле колодца и не двигаться. Наверное, такие упаднические мысли посещали не только ее, потому что, когда Леший, словно бы ненароком перехватил Анжеликин рюкзак, та не стала отмахиваться от помощи. Поблагодарить не поблагодарила, просто глянула так… удивленно. А Эльза, наверное, и не заметила, что ее рюкзак уже у Никиты. Она крепко сжимала ружье и, кажется, к чему-то напряженно прислушивалась. Может, и в самом деле что-то слышала. Архип ведь сказал, что отец брал ее с собой на охоту. Наверное, научил слушать лес.

А лес не молчал. Он похрустывал и порыкивал, шелестел ветвями деревьев и крыльями птиц. Птиц Марфа боялась больше всего, даже больше медведя. Поэтому то и дело смотрела вверх. Остальные, наверное, думали, что она высматривает свою Ночку, но Архип знал правду.

– Они сюда редко залетают, – сказал он, не оборачиваясь. – Это не их земля. Не бойся.

Можно было соврать, что она не боится, но Марфа не стала. Она боялась. Боялась леса, птиц и своей отчаянной решимости дойти до конца. Она ведь не борец. Она самая обыкновенная, скучная даже. Но судьбу не выбирают. Вот она – ее судьба, прет напролом, раздвигая широкими плечами колючие ветки. Не оборачивается…

– Может, передохнем? – первым не выдержал Леший, не оправдал свое лесное прозвище. – Посидим в тенечке, подумаем о бренности бытия? Дамы небось устали. – Он с надеждой посмотрел на Марфу, наверное, как на самую слабую, самую ненадежную из них всех.

– Скоро уже, – сказал Архип, не оборачиваясь. – Тут полчаса ходу осталось.

Сам он теперь точно так же, как до этого Марфа, вглядывался в небо. Соврал про птиц? Просто чтобы успокоить ее, соврал?

Но уже через пару минут Марфе стала понятна причина его беспокойства. Собиралась гроза. Стихло все в лесу: и птичьи голоса, и звериные. Слышен оставался лишь свист ветра в ветвях вековых сосен. И свист этот усиливался с каждой секундой.

– Ускоряемся! – крикнул Архип и, ухватив Марфу за руку, потянул за собой.

Теперь они уже не шли, а бежали. Ей казалось, что, не разбирая дороги, в никуда. А ветер становился все сильнее и сильнее, он еще не сбивал с ног, но скоро, очень скоро… Посыпались сверху ветки, сначала мелкие, потом все крупнее, угрожающе заскрипела старая сосна, заскребла лапами землю, накренилась.

– Держитесь за руки! – рявкнул Архип, стараясь перекричать ветер. – Уже почти на месте!

И словно испугавшись этого почти звериного рыка, лес расступился. Потревоженные ураганом деревья раскачивались, стонали, окружали небольшую, приземистую избушку, но, будто заколдованные великаны, не решались переступить невидимую границу.

– К дому! Беги! – Архип с силой толкнул Марфу вперед, к теряющейся в сером мареве избушке, снова заорал: – Все сюда!

Под низкий навес он забежал последим, убедившись, что никто не потерялся, не пропал в этой круговерти. И тут же грянул гром, а следом разверзлись небеса, заливая все вокруг потоками холодной воды.

– В дом! – Он навалился плечом на тяжелую дверь, и та с тихим скрипом отворилась.

В доме было темно, пахло пылью, старым деревом, сухими травами и немного бензином. Люди нашли спасение, но здесь не было зверей…

Обратно к дверям они бросились все разом: Марфа, Эльза и Анжелика. Наверное, втроем, напуганные и одновременно решительные, они были силой, потому что даже Архип не смог им помешать. Их голоса тонули в раскатах грома, но те, кого они звали, услышали.

Первой под навес заскочила Зена. Уперлась лапами в пол, встряхнулась почти по-собачьи. Следом юркнул Крыс. Он был насквозь мокрый и оттого казался не белым, а серым. Ночка прилетела последней, вцепилась коготками в Марфину косу, защелкала. Все на месте, теперь можно возвращаться.

Внутри уже горел свет. Зажгли керосинку, и Архип возился у печи, разводил огонь. На вернувшихся он глянул лишь мельком, словно не сомневался, что все с ними будет хорошо. А снаружи бушевала настоящая буря, билась тараном в бревенчатые стены, рвала крышу.

– Хоть выдержит? – с опаской спросил Семен Михалыч.

– Она и не такое выдерживала. – Архип подбросил в печь сосновую чурку. Потянуло дымком. Марфа чихнула. Лишь бы не заболеть…

– Как думаете, это надолго? – спросил Никита, всматриваясь в темноту за окном.

– Надолго, – успокоил Архип уверенно. – Это приграничье, тут его власть становится сильнее. Наши силы против его.

– И что теперь? – спросила Анжелика, стаскивая с себя мокрую куртку. – Что нам делать теперь?

– Ждать. – Архип пожал плечами.

– Вот тут ждать?! – Она обвела взглядом комнату.

Комната, хоть и была довольно просторной, но, судя по всему, единственной. Печь, широкий деревянный полок, застеленный медвежьей шкурой, лавки вдоль стен, грубо сколоченный дубовый стол, пара стульев – вот и вся мебель…

– Можешь ждать снаружи. – Архип не шутил, он, кажется, вообще не умел шутить. – А остальные располагайтесь. Придется заночевать здесь, так что будьте как дома.

Марфа думала, что Анжелика станет капризничать, язвить и донимать всех придирками, но она лишь вздохнула, прижала к груди дрожащего Крыса и переместилась поближе к печке. Там, на деревянном полке, уже улеглась Зена. А Марфа вдруг вспомнила, что все они не ели с самого утра, а готовка – это ее прямая обязанность. И веселее как-то, если все вместе за столом…

За водой вышел Никита. Прихватил в сенях ведро, сунул под дождевые струи. Если прокипятить, то, наверное, можно будет пить. Леший вытащил свою камеру и сейчас снимал внутреннее устройство избушки. Снимал и бурчал, что мало света и видно все хреново. Семен Михайлович перепаковывал вещи, Эльза и Анжелика развешивали у печи на просушку мокрую одежду. Похоже, все смирились с вынужденной заминкой. А может, где-то в глубине даже обрадовались этой отсрочке.

Закончив с печью, Архип накинул дождевик и вышел из избушки. Прямо в грозу вышел…

Его не было почти полчаса, а Марфа волновалась уже с самой первой минуты. То и дело поглядывала на часы. Куда пошел?

Когда терпеть дальше уже не было никакой мочи, дверь наконец распахнулась, и в сени ввалился насквозь мокрый, пахнущий дождем и лесом Архип. В руках он держал плетеную корзину, чем-то доверху наполненную и прикрытую дерюгой.

– Вот, это тебе. – Он поставил корзину на лавку рядом с Марфой, сказал чуть виновато: – В погреб ходил за провиантом.

Марфа не ответила, только украдкой, чтобы никто не заметил, коснулась его мокрой руки. Архип улыбнулся одними уголками губ, отошел от стола, принялся стягивать дождевик. А Леший уже сунулся со своей камерой к корзине.

– Ну-ка, что у нас тут? Что Бог послал?

Бог послал чуть пожухшей картошки, шмат сала, приличных размеров кусок вяленого мяса, банку самодельной тушенки и пакет кедровых орешков. С такими запасами с голоду они точно не умрут. Марфа уже даже придумала, как все это приготовит. Вот только с печкой она управляться не умеет. Хоть бы не испортить. А Архип уже закатал рукава и принялся чистить картошку. От лезущего под руки Лешего он отмахнулся, но не зло, а так… для порядка. И Марфе стало совсем спокойно. Словно бы не бушевала снаружи гроза, словно бы не ждало их впереди ничего страшного. Все хорошо, все правильно. Большая семья готовится к обеду. Обычное ведь дело.

У Марфы никогда не было большой семьи, но в сердце росла уверенность, что вот именно так все и должно выглядеть. Архип чистил картошку и поглядывал на нее искоса. Вид у него был задумчивый, а из-под рубашки выглядывал уголок не то книги, не то тетрадки в кожаном переплете, небрежно засунутой за пояс. Наверное, это была важная книга, если Архип решил с ней не расставаться. Спросить бы, но ведь не расскажет…

…Солнце палило нещадно, над головой роился и гудел гнус. Отмахиваться от этих крылатых тварей Степан устал. Да и что толку – отмахиваться, когда они кругом? Забиваются в глаза и ноздри, лезут в горло, стоит только открыть рот. Оттого они с Игнатом и шли молча, чтобы лишний раз рты не открывать. А еще от усталости и волнами накатывающей злости.

Заблудились! Как они, бывалые люди, старатели с многолетним опытом, умудрились заблудиться?! Как такое вообще случилось? Степан знал как – из-за Игната, из-за чуйки его дурацкой! Вот Игнатова чуйка их к этому гиблому месту и вывела. Чуйка, а еще азарт.

– Я знаю, Степа, шкурой чую, что близко золотишко-то! – Игнат поначалу еще разговаривал, поглядывал на Степана ободряюще и лишь самую малость виновато. – Найдем! Эх, друг дорогой, найдем, что искали! Всем им носы поутираем! Ты, главное, верь мне!

Степан верил. Вот уже года три как верил своему закадычному дружку Игнату Горяеву, следовал за ним молчаливой тенью, надеялся на скорый фарт. Да только с каждым днем бесплодных мыканий по тайге надежда становилась все призрачнее, а вот злость, наоборот, нарастала. Ладно Игнат! Этот всегда был мечтателем, но сам-то Степан здравомыслием не обделен! Зачем ему погоня за призрачным золотом, за жилой, которую никто не видел, а они непременно найдут? Промышлял бы себе охотой, как раньше. На шкурах тоже можно немалые деньги заработать. Одному так точно на жизнь хватило бы. Но вот терпел, верил дружку Игнату, потому как умел тот увлечь своими дурными фантазиями, умел убедить. Вот и верилось, что это уж точно самая последняя их вылазка, что скоро-скоро они разбогатеют и станут первейшими на всю Сибирь-матушку миллионщиками. Ну не смех ли? Особенно теперь, когда, как на грех, заблудились! Словно леший водит, честное слово!

А может, и леший! Места тут дикие, глухие, не каждый местный так далеко забредает, а они и вовсе чужаки. И что теперь? Над головой – адово пекло, под ногами трясина, комарье заживо жрет. Что теперь?..

Остановиться, передохнуть надо. Подумать как след, куда они прутся и как дальше быть.

Степан так и сделал. Тронул Игната за плечо, сам тяжело рухнул на пружинистую, болотной водой пропитанную кочку, уронил голову в ладони. Хоть немножечко посидеть, передохнуть и подумать.

– Чего? – Игнат уселся рядом, толкнул плечом.

– Заблудились мы, вот чего. – Подумалось вдруг, если товарищ его еще раз вот так ткнет, то он Игнату врежет. Вот прямо промеж глаз.

– Заблудились. – Игнат неожиданно согласился, но тут же сказал: – Не беда, Степа! Где наша не пропадала?! Выберемся как-нибудь! – Он хлопнул себя по небритой щеке, прибивая сразу с полдюжины комаров, подмигнул Степану.

Дурак! Не понимает, что вот тут, прямо в этом чертовом болоте, они найдут свою погибель, потому что топь уже кругом. Потому что уйти под воду они теперь могут в любой момент. И хорошо, если просто под воду, а не в эту вонючую, грязную жижу. Не хочется в жиже умирать…

Степан думал так и ответить, но ему не дали. Почти над самым ухом кто-то гаркнул. Так громко, что аж в голове зазвенело.

Старый, седой ворон сидел на чахлой сосенке, косился на них с Игнатом единственным глазом. На месте второго глаза зияла кровавая рана, в которой, Степан был в этом почти уверен, копошилась белая гнусь.

– Кыш! – Он замахнулся на птицу. – Вон пошла, нечисть!

Ворон вспорхнул с ветки, но далеко не улетел, кружился над их с Игнатом головами, громко каркал.

– Да чтоб тебя! – Степан запустил в него комом мокрой земли. Попасть не попал, но почувствовал мимолетное удовлетворение. – Я сказал, вон пошел!

Ворон коротко каркнул, взмыл высоко в небо и исчез. Вот и хорошо! Не любил Степан этих тварей. С детства не любил.

– Ты чего? – спросил Игнат, потягиваясь до хруста в хребте. – Хоть одна живая душа была рядом, а ты его шуганул.

– Не люблю, – сказал Степан мрачно и прикрыл глаза.

Вот только насладиться покоем не получилось. Захлопали над головой крылья, так близко, что аж ветерком лицо обдало.

Ворон вернулся и снова кружил над их головами. На сей раз молча кружил, а потом вдруг ринулся вниз. Степан подумал, что в атаку, даже отшатнулся. Он отшатнулся, а Игнат не успел. Или не захотел.

Именно Игнат поймал то, что выронил или специально бросил ворон. Поймал прямо в заскорузлую ладонь и очень долго ладонь не разжимал, смотрел удивленно на свой кулак.

А ворон продолжал кружиться и каркать.

– Что? – спросил Степан осипшим голосом, зачерпнул пригоршню болотной воды, плеснул себе за шиворот.

– Вот. – Игнат разжал пальцы. – Ты глянь-ка, Степа, это ж самородок?!.

В его голосе одновременно слышались и неверие, и радость.

Степан присмотрелся – точно самородок! И немалый! Они такой последний раз два года назад находили. И денег, за него вырученных, хватило на целый год беззаботной жизни. А сейчас что же получается? Сейчас золотишко им с неба свалилось?

– Это ты мне принес? – Игнат запрокинул голову к небу, помахал рукой ворону.

Тот каркнул, словно бы соглашаясь.

– А еще есть?

Вот ведь дурак! Разговаривает с птицей, как с разумным существом!

Ворон ничего не ответил, снова исчез, но почти тут же вернулся. В черном, страшном клюве его что-то поблескивало.

– Матерь Божья! – Игнат перекрестился. – Степа, ты смотри, еще золото! – И свободную руку вытянул ладонью вверх. – Ну, давай, птичка, давай золотишко!

Вот только не отдала птичка золотишко, отлетела на приличное расстояние, уселась на кочку, словно дожидаясь.

– Хочешь, чтобы мы за тобой пошли? – Игнату, видать, темечко-то напекло, раз такое удумал. А ворон неожиданно кивнул. Вот прямо по-человечьи кивнул. – Видал? – спросил Игнат шепотом и поднялся на ноги. – Ну, так мы пойдем! – сказал уже громко и решительно шагнул на соседнюю кочку.

Так они и шли: два безумца и одноглазая птица. Продвигались в самые болотные дебри, прямиком в трясину перли. Один раз Игнат даже провалился под воду, пришлось тащить. Пока Степан друга тащил, ворон сидел на деревце, ждал. Безумие, чистой воды безумие! Хотя нет тут чистой воды – одна лишь вонючая жижа кругом…

А ворон вдруг всполошился, забил крыльями, сунулся прямо к Игнату, тот едва успел поймать второй самородок. Но успел, поймал и сунул за пазуху.

– Чего кричишь? – спросил ласково. Степану даже показалось, что он сейчас ворона погладит.

Не погладил, хватило на это благоразумия. А ворон снова взмыл в небо, но далеко не улетел, закружился с громким карканьем над чем-то черным, едва различимым в поднимающемся над болотом мареве.

– Человек? – Игнат присмотрелся. – Степа, там человек, что ли?

Не человек, а головешка. Черная, корявая головешка. Может, молния ударила в дерево, и оно обуглилось. А может, просто сгнило от времени. Потому что человек так выглядеть не может.

Степан так и сказал, но Игнат его не услышал. Не боясь снова провалиться в трясину, он ринулся вперед, к головешке. Ну что тут сделаешь? Степан тоже ринулся, но не к головешке, а за другом, чтобы успеть прийти на помощь, ежели что.

Они бежали, а ворон каркал все громче и громче, бил черными крыльями над головешкой, но сам на нее не садился. Очень скоро Степан понял, почему не садился, потому что и в самом деле не дерево и не головешка, а человек. Мертвяк, обгоревший. Вон видна кость, отвратительно белая на фоне черной плоти. И цепь вот видна, тоже черная, закопченная, но все еще крепкая. Это из-за цепи мертвяк до сих пор не просыпался в болото горелыми ошметками. Она крепкими кольцами обвивалась вокруг него и обуглившейся сосны. Вот так вот…

Степан закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Глаза закрыл, но продолжал слышать жадное жужжание мух, запах горелый чуял. Он считал себя человеком крепким и бывалым, а тут не выдержал. Едва успел отбежать в сторону до того, как сложился в три погибели. Не жрали они с Игнатом уже два дня, оттого и рвало его недолго, одной только желчью. Но полегчало. Нос заложило, и смрада горелой плоти он больше не чувствовал. Спасибо Боженьке!

– Кто ж его так? – Голос Игната доносился словно издалека.

Игнат не испугался, сунулся прямо к мертвяку. И Степану, который считал себя крепче и выносливее, сделалось стыдно. Что он, покойников никогда не видел?! Таких вот страшных не видел, но теперь уж что, выбора нет. Он тоже подошел, встал за Игнатовым плечом. Над головой снова каркнул ворон, и Степан испуганно вздрогнул. Еще этой твари не хватало…

– Его ж убили тут, Степа. – Игнат подошел вплотную, теперь его лицо и черная обгорелая маска были на одном уровне. – Заживо спалили, бедолагу. Ты слыхал когда-нибудь, чтобы с человеком поступали вот так?

Степан лишь молча мотнул головой. Снова захотелось закрыть глаза, но он заставил себя смотреть. И вот в тот самый момент, когда заставил, мертвяк захрипел, дернулся и открыл глаза. Изумрудная зелень на черном и кровавом, два самоцвета небывалой красоты…

Заорал и отпрянул в сторону Игнат, а Степан от страха потерял и дар речи, и способность двигаться. И лишь одноглазый ворон закаркал радостно и победно, словно приветствовал… Кого приветствовал? Вот этого ожившего мертвяка?..

А мертвяк продолжал хрипеть и слабо дергаться в своих железных путах. На людей он смотрел, не мигая. И взгляд его проникал прямо в самую душу, холодил не хуже болотной воды. Первым в себя пришел Игнат.

– Матерь Божья, – сказал шепотом, – так он еще живой!

И принялся разматывать цепь. Он разматывал, а оживший мертвяк все хрипел и дергался. Хотелось думать, что от нетерпения, но Степан знал, что от боли. Это ж какая боль должна быть, когда нет кожи?..

– Помоги! Придержи его, – крикнул Игнат, стараясь перекричать громкое карканье. – Придержи, я один не справлюсь.

Ох, как не хотелось! Как страшно и мерзко было прикасаться к черной плоти, но Степан никогда не был слабаком. Если человек еще живой – пусть даже уже не жилец! – ему все равно нужно помочь.

С цепью они возились долго, пока не поняли, что проще срубить наполовину сгоревшее дерево, чем сбить крепкий навесной замок. Степан рубил, Игнат держал шипящего мертвяка. Нет, не мертвяка – человека…

Они завалились на землю все разом: и дерево, и человек, и Игнат. Только Степан устоял на ногах. Устоял и первым бросился развязывать железные путы. Тянул за цепь и боялся, что неловким движением сдерет с костей остатки еще живой плоти, убьет несчастного теперь уже наверняка.

Но обошлось. Цепь с тихим звоном упала на землю. А дальше что? Что делать с этим?.. Назвать его человеком не поворачивался язык. Сидеть рядом и ждать, пока сам помрет? Потому как помочь ему они ничем не в силах. Если только свернуть шею, чтобы не мучился. Над мыслью этой Степан крепко задумался, будет ли это по-божески, избавить человека от адских мук таким вот способом? Заворчал, заклекотал ворон, встал между Степаном и мертвяком, словно почуял его дурные мысли. А может, и почуял, ведь видно же, что птица эта непростая…

– Что делать будем? – спросил Степан, опасливо косясь на ворона. – Как нам с ним, Игнат?

Игнат ответить не успел, потому что то черное, что бесформенной кучей головешек лежало у их ног, вдруг зашевелилось и поползло. Оно двигалось медленно, по-паучьи, цепляясь за кочки обгоревшими пальцами, противоестественно белыми зубами вгрызаясь в землю, оно ползло к воде, к открывшемуся вдруг болотному оконцу.

Степан хотел помешать, ухватить хоть за что-нибудь, не подпустить к воде, но Игнат крепко сжал его руку, сказал:

– Пусть. Так даже лучше.

Ничего хорошего в этом не было, но хоть не придется брать грех на душу. Степан отступил и так, со стороны, наблюдал, как сползает, медленно погружается в воду то, что когда-то было человеком. Трясина жадно чавкнула в последний раз и сомкнулась. Вот и все, отмучился, бедолага.

Они еще долго молча стояли у самой границы воды, всматривались в подернутые тиной глубины. Не хотелось ни разговаривать, ни даже думать о том, что случилось. Да и само случившееся уже начало казаться им страшным сном. Если бы не пожарище, если бы не одноглазый ворон, который и не думал улетать. Он молча сидел на земле между Степаном и Игнатом и так же пристально всматривался в воду, а потом с громким карканьем взмыл ввысь и исчез.

Только сейчас путники поняли, что простояли вот так у воды до самого вечера, что возвращаться в сумерках уже никак нельзя и придется ночевать на этом гиблом островке суши. Разжигать огонь там, где до этого было погребальное кострище, чувствовать удушающий запах горелой плоти. Как же они так?..

– Уйдем утром, – сказал Игнат и принялся собирать сушняк. – Сейчас уже опасно, а утром как-нибудь.

Костер они разложили в стороне, как можно дальше от пятачка выгоревшей земли, вскипятили воду, заварили кой-какие оставшиеся у Степана травы. Есть не хотелось, впервые за два дня им не хотелось есть, мутить начинало от одной только мысли о еде. И спать тоже не хотелось. Или просто было страшно? Ведь те люди, или нелюди, что сотворили такое, могли находиться где-то рядом. Могли вернуться, чтобы проверить, что сталось с их жертвой. Могли найти себе новые жертвы. Две новые жертвы…

Потому и не спали. Сидели, пялились в огонь, позорно вздрагивали от каждого шороха. Вздрагивать приходилось часто, потому что, в отличие от мертвяка, болото продолжало жить своей жизнью и не собиралось засыпать. Ближе к полуночи они уже свыклись с этими тревожными звуками, даже начали их различать. Протянуть бы до утра, а там уж как-нибудь…

Наверное, Степан все-таки задремал, потому что от громкого всплеска испуганно дернулся, вскочил на ноги, еще до конца не соображая, что происходит. Рядом вскочил Игнат, всмотрелся в темноту. Плеск повторился. Словно бы крупная рыба билась в сетях. Да вот только откуда в гнилом болоте рыба? Степан потянулся за ружьем. Игнат выдернул из костра головешку, взмахнул ею, разгоняя тьму.

Плеск…

Вздох…

И тихие шлепающие звуки… Словно бы босиком да по грязи…

Волосы на загривке встали дыбом, зубы засвербели все разом, а ладони взмокли.

Степан прицелился в оживающую, обрастающую плотью темноту. Кто-то выбирался из болота на сушу. Кто-то достаточно большой, чтобы издавать вот такие звуки. А им некуда бежать, потому что кругом ночь и топь, потому что они сами загнали себя в ловушку.

– Это он, – послышался рядом голос Игната. – Мертвяк…

И Степан поверил. Потому что никто живой не смог бы сначала уйти в болото, а потом вернуться. Вот так вернуться…

Белые кости с ошметками не то плоти, не то болотной грязи. Руки – сучья, ноги – коряги, голова – черная головешка с пиявками вместо волос. Хорошо, что Степан третьи сутки ничего не жрал…

Неуверенный шаг в их сторону. Один, потом другой. Если сделает еще хоть один, если только попробует, Степан выстрелит. Хотя все его охотничьи инстинкты кричат, что ждать нельзя, стрелять нужно прямо сейчас, пока еще есть возможность.

Степан бы и выстрелил, если бы не Игнат. Игнат вцепился в ствол, зашептал:

– Погоди, Степа…

А беда пришла, откуда не ждали, налетела сверху невидимой птичьей стаей, всколыхнула застоявшийся болотный воздух, обдала их с Игнатом сладким кровавым духом.

Птицы, большие и маленькие, болотные и лесные, ринулись к той твари, что выползла на берег, облепили черной копошащейся мантией. И над всей этой вакханалией главенствовал их старый знакомец – одноглазый ворон. Запах крови становился все сильнее, все невыносимее, словно они оказались не посреди болота, а на скотобойне. Откуда запах? Что несут в кровавых клювах все эти птицы?

Степан не видел что, но все равно знал. Плоть, крошечные кусочки человеческой плоти. Откуда-то убыло, где-то прибыло…

Стало вдруг удивительно тихо. Так тихо, что от тишины этой заболела голова. Еще бы ослепнуть, не видеть того, что предстало их глазам.

Уже не мертвяк, но еще и не человек. Вместо болотной тины на костях кровавые куски плоти. Приживают, прирастают, сочатся кровью по швам, поливают черным болотную землю. И глаза, единственное, что осталось от того, прежнего, то вспыхивают зеленым болотным огнем, то наливаются чернотой, такой кромешной, что хочется криком кричать. Или бежать… Или стрелять…

– Не нужно… – Голос зазвучал прямо у Степана в голове. Сиплый, похожий на свист ветра голос. – Вам не нужно меня бояться.

Врет… Ох, врет… Как же не бояться того, кто сначала помер, а потом ожил вот таким… чудищем?

– Все заживет, – свистел ветер в голове. – Пару дней, и буду новее нового. А вам спасибо. Спасли.

А хорошо ли, что спасли? Нужно ли было такого спасать?

Подумал, и тут же испугался, что этот, который уже не мертвяк, но и не человек, услышит мысли.

– Я вас не трону. – Кажись, не услышал. – Не трону и за помощь отблагодарю.

Сказал и шагнул в очерченный светом костра пятачок. Высокий, окровавленный, словно заново народившийся, но все равно безмерно старый. Шагнул, а одноглазый ворон тут же уселся ему на плечо, впился когтями в еще не зажившую плоть, заклекотал приветственно.

– Ты кто? – А Игнат оказался смелее. Или любопытнее? Игнат всегда рвался к новому и неведомому. То золотишко искал, то клады, то вот… нечисть.

– Зовите меня Враном. – Нечисть, которая все больше и больше становилась похожа на человека, протянула окровавленную ладонь, и Игнат ее почти без заминки пожал. Игнат пожал, а вот Степан так и не решился.

На его нерешительность тот, кто назвал себя Враном, коротко усмехнулся.

– Не хочешь? – насмешливо просвистел в голове голос. – Понимаю. Но я тебя все равно одарю. Не привык я оставаться в долгу у людей.

Сказал и руку протянул. Отшатнуться Степан не успел, острые не то ногти, не то когти впились в макушку, кажется, череп пробили насквозь. Сделалось сначала невыносимо больно, а потом невыносимо ярко. Степан заметался, закричал, от яркости попытался отгородиться ладонями, не пустить ее с головы вслед за голосом. Да, наверное, ничего не вышло, разве ж от такого подарка откажешься? Умрешь скорее, чем откажешься… Или не умрешь, а станешь вот таким, как этот… не человек.

Сначала ушла боль, потом свет, а когда Степан открыл глаза, мир вокруг изменился. Его пронизывали невидимые доселе нити и тропы, он подсвечивался зеленым болотным светом и являл Степану все следы, что оставили на этой земле живые существа. Хоть вчера оставили, хоть сто лет назад. Теперь он совершенно четко видел и болотные ловушки, и спрятанную под водой, давным-давно проложенную кем-то гать. Теперь он не понимал, как можно было заблудиться, когда кругом столько следов, столько знаков.

– Нравится подарок? – Голос-ветер насмехался у него в голове, а Вран улыбался порванным, еще не до конца сросшимся ртом.

А ведь нравится! Самое ужасное, что очень нравится! И если бы подарок попытались отнять, Степан бы в него зубами вцепился, потому что жить дальше без этих знаний, без этого волчьего какого-то зрения он бы уже не сумел. Это все одно, что слепым жить.

– Вижу, что нравится. – Из уголка рта по подбородку скатилась черная капля, но упасть на землю не успела, Вран слизнул ее длинным, совсем не человечьим языком. – Дарю на века! Захочешь, будет дар, не захочешь – проклятье. Тебе решать.

Он обернулся к Игнату, протянул руку, коснулся острым когтем, разрывая на груди рубаху. Игнат даже не дернулся, словно дите малое, ждал своего подарка.

Вот только Степан не слышал теперь голоса. Понимал, что они разговаривают, понимал, что о чем-то важном, но не различал ни слова. Кажется, он даже ослеп на мгновение, потому что, когда снова обрел способность видеть, Игнат уже что-то прятал в карман и благодарил Врана с такой неистовостью, что сделалось одновременно неловко и страшно. А еще любопытно, что ж там за подарок такой? Если хоть вполовину такой же хороший, как у самого Степана, то радость товарища понятна.

А еще можно уходить. Не дожидаться рассвета, а идти прямо сейчас. Степан видел дорогу, чуял ее своей новой звериной чуйкой. Но Игнат уходить не спешил. И Вран тоже. Вот этот пусть бы шел. За подарок низкий поклон, но оставаться рядом с этим не то человеком, не то мертвяком было еще боязнее, чем раньше. Поэтому Степан отошел сам, подкинул в костерок валежника, уставился в огонь.

– Он с нами пойдет. – Рядом уселся Игнат. – Сейчас сил наберется, а на рассвете двинемся в путь.

Сил наберется? Спрашивать, откуда те силы, Степан не стал, лишь молча пожал плечами. А Игнат все не унимался:

– Подфартило нам, Степа! Ох как подфартило! – Он мечтательно улыбался, а рука его то и дело ощупывала карман. Боялся дружок закадычный подарок потерять? – Ты понимаешь, какая силища у него? Ты понимаешь, что это за человек?

– Человек? – все-таки не выдержал, глянул на Игната искоса. – Точно человек?

Они ж не дураки, они ж понимают, что за подарочки получили. От кого получили…

– А мне все едино! – Игнат небрежно пожал плечами. – Ты его слышал? Мы его от верной смерти спасли. Нам от него никакого вреда не будет. Он помочь обещал, научить кой-чему, чтобы фарт тепереча был навсегда, чтобы мы с тобой, Степа, ни горя, ни бедности не знали до конца наших дней.

– А взамен что? – Степан подбросил в костер ветку. Обернуться бы, посмотреть, где тот, кто так много обещает. Вдруг ушел, если к огню не подходит. Да страшно, вот по-настоящему страшно. – Что взамен попросил, Игнат?

– Взамен? – Друг глянул удивленно. – А считай, ничего и не попросил. Так, сущий пустячок. Чтобы вывели мы его из болота да защищали от лихих людей.

– От тех, что его спалили? – Во рту отчетливо почувствовался запах гари. А еще, кажется, крови.

– От лихих людей, – сказал Игнат, как припечатал. – И мы ему поможем, Степа. Сначала мы ему, потом он нам. Или тебе не понравился его подарок? – дожидаться ответа он не стал, сам же и ответил: – Вижу, что понравился. Вот и мне мой тоже… И платить я готов, ежели потребуется. Да он и не требует ничего особенного, только помощи. А разве ж помочь человеку – это грех? – спросил и в глаза заглянул.

– Человеку помочь – не грех. – Хотелось добавить, что вот только не человек Вран вовсе, но Степан язык прикусил, помнил про подарок…

Ужинали при свечах за широким, сколоченным из струганных досок столом. Марфа свое дело знала, все принесенное Архипом и припасенное Михалычем приготовила так, что пальчики оближешь. Отвык Никита от такой простой, но здоровой еды. На работе перебивался все больше фастфудом, дома если и отваживался на готовку, то исключительно из полуфабрикатов. А теперь вот наслаждался. Казалось бы, какое уж тут удовольствие, когда впереди сплошная неизвестность, а поди ж ты!

Кстати, о неизвестности. Сегодня им точно ничего не светит, потому что за стенами избушки творится что-то невероятное. Дождь сплошной стеной. Ветер такой, что кажется, вот-вот сорвет крышу. Тьма. И иррациональное, но совершенно отчетливое ощущение, что они не одни, что там, снаружи, притаилось и ждет своего часа зло. Но Архип спокоен, в окошко, как остальные, с тревогой не поглядывает, ест с явным удовольствием. И от добавки не отказался, даже, кажется, улыбнулся Марфе благодарно.

Что связывает этих двоих? И когда вообще связало? У каждого из их маленького отряда свои тайны, свои интересы. Кое-что они благодаря изысканиям Лешего выяснили, но еще очень многое остается неизвестным.

Вот, к примеру, Эльза. Кто же знал, что ее отец не просто погиб на охоте? Кто ж знал, что его зверски убили? Вот этот похожий на медведя мужик и убил… Убил, отсидел, замолил грехи, а теперь что? Зачем согласился сопровождать их в этой экспедиции? Какой для него лично во всем этом интерес? Ведь очевидно же, что не финансовый. Плевать Архипу на деньги. А на что не плевать? На Марфу? Из-за нее согласился? Чтобы быть поблизости? Чтобы защищать? А про Эльзу знал, когда соглашался? Понимал, с кем придется встретиться?

Никита украдкой бросил взгляд на Эльзу. Ела она мало, но, слава богу, ела. Кошка Зена дремала у нее на коленях. Наверное, это тоже был хороший знак, потому что на все дурное, на все паранормальное звери реагировали первыми.

Со зверями, кстати, интересная история. Ладно, кошка, но крыса и летучая мышь… Разве ж можно считать их домашними питомцами? А девчонки, похоже, считают. Как обозвал их Леший? Фамильяры? Ведьмины звери?

Чушь собачья! Если допустить существование фамильяров, тогда придется поверить в то, что Эльза, Анжелика и Марфа – ведьмы. Смириться с таким Никите пока не позволяло здравомыслие, но непрошеные сомнения нет-нет да и лезли в голову. А еще страх. Ведьмы они там или самые обычные девчонки, но в игру их втянули опасную. И простреленный бок микроавтобуса – наилучшее тому доказательство. Вот именно доказательство, а не догадки и домыслы! Демьян и его отморозки, в отличие от Врана, существуют на самом деле. Мало того, они по-настоящему опасны. И Архип опасность эту осознает. Иначе не стал бы заморачиваться с поиском оружия. Да и Михалыч явно встревожен. Может, не все рассказал им из того, что узнал от Федора? Решил не пугать еще сильнее? Или рассказал, но не им, а Архипу. Так сказать, тет-а-тет?

– А она далеко? – Никитины размышления оборвал Леший, который снова взялся за камеру и теперь лез с ней к мрачному, но невозмутимому Архипу.

– Кто? – спросил Архип, отодвигая от себя пустую тарелку.

– Граница, про которую баба Маланья говорила, далеко?

– Как когда. – Архип пожал плечами.

– Что значит, как когда? – не отставал Леший. – Я тебе конкретный вопрос задал, сколько нам еще пилить до этой границы?

– А я тебе конкретно ответил. – Архип одарил его мрачным взглядом. – Не знаю я, как далеко граница.

– Почему? – Теперь уже и Никите стало интересно, как такое может быть. – Ты разве там не бывал?

– Отчего же не бывал? Бывал. Вот только искать границу на одном и том же месте бессмысленно. Бывает, пару шагов от охотничьего домика сделаешь – и вот она. А бывает, что двое суток по тайге бродишь, пока на границу наткнешься.

– И с чем связаны ее перемещения? – деловитым тоном поинтересовался Михалыч.

– Не знаю. – Архип казался озадаченным. – Раньше ее проще было найти, до того как… – Он бросил быстрый взгляд на Эльзу и замолчал.

– До того как ты убил моего папу, – сказала она бесцветным голосом, а латунный подсвечник с наполовину оплывшей свечой вдруг вздрогнул и заскользил по столу к Архипу. Сначала подсвечник, а следом и охотничий нож… И поделать с этим ничего было нельзя, потому что никто из присутствующих не знал, как управляться с таким. Никита точно не знал, но рывком встал, готовясь перехватить нож. Если получится.

У него бы не получилось. Зачем же себя обманывать? Но получилось у кое-кого другого.

– Нет, – сказала Марфа одновременно испуганно и решительно и так же решительно выбросила вперед руку с раскрытой навстречу ножу ладонью.

– Марфа… – Архип попытался было оттолкнуть ее, но вместо этого отлетел в сторону сам. Вместе с тяжеленным дубовым табуретом. И Никита был готов поклясться, что это не Эльзиных рук дело. Совсем не Эльзиных…

– Не надо. – Марфа не смотрела ни на нож, ни на свечу, ни на подрагивающую на столе посуду, Марфа не сводила напряженного взгляда с Эльзы. А летучая мышь, словно по канату, вскарабкалась по рыжей косе вверх, обхватила хозяйку крыльями за шею, заверещала пронзительно. – Прекрати, Эльза. Я прошу тебя!

Она не прекратит. Просто не сумеет остановиться, потому что движет ею сейчас не злость и даже не ненависть, а боль. Бесконтрольная…

– Элли… – Никита зашел со спины, положил ладони на Эльзины плечи, сжал. Сейчас она сорвется, ударит невидимым кулаком сначала его, потом Архипа. Хорошо, если только кулаком…

Сорвалась, но не ударила, в последний миг перенаправила удар, одним махом смела со стола всю посуду. Леший едва успел увернуться от взмывшего в воздух котелка с перловкой. А нож, пролетев по какой-то совершенно невероятной траектории, по самую рукоять вонзился в бревенчатый потолок.

Наступила тишина. Такая пронзительная, что одолеть ее не мог даже мечущийся за стенами ветер. Эльза откинулась на спинку стула, то ли враз обессилевшая, то ли утратившая всякий интерес к происходящему. Кожа ее сделалась такой горячей, что жар этот Никита ощущал даже сквозь ткань ее футболки. Тихо всхлипнула Марфа, тяжело опустилась на свое место. Многозначительно фыркнула Анжелика. Покачал головой Михалыч.

– Все снял! – сообщил Леший, пряча от греха подальше камеру.

Архип молча вернулся к столу, выдернул торчащий в потолке нож, сунул за голенище сапога и вышел вон из дому, прямо в бурю.

Никита разжал онемевшие пальцы. Получилось не сразу. Наверное, он сделал Эльзе больно. Наверное, останутся синяки. Но он был почти уверен, что она ничего не заметила в этом своем временном бесчувствии. Даже его прикосновений. Ему и самому вдруг захотелось выйти вслед за Архипом на свежий воздух. Или что там сейчас вместо воздуха? Но было страшно оставлять Эльзу вот такую. И за Марфу тоже было страшно. Даже за Анжелику, которая, кажется, вообще ничего не боялась.

– Интересное кино! – произнес Леший радостно. – Это что же у нас, девушки, получается?! Это получается, что вы все, даже ты, – он ткнул пальцем в сторону белой как полотно Марфы, обладаете силой?! Слово «сила» он произнес особенным тоном, едва ли не с придыханием.

– Сейчас он снова скажет, что мы ведьмы. – Анжелика почесала своего Крыса по холке.

– А как вас обозвать, а? – не сдавался Леший. – Если вы вот такое творите, тогда кто вы после этого?

– Прибраться надо. – Марфа принялась собирать с пола черепки. – А то еще порежемся.

Неожиданно ей на помощь пришла Эльза, а потом и Анжелика. Вот ведь диво дивное!

– Как у вас это получается, а? – Леший не унимался, ходил кругами. – Это ж телекинез чистой воды!

– Я не знаю. – Ответила ему Марфа, остальные молча собирали осколки посуды. – Я испугалась. – Она искоса глянула на Эльзу. – Подумала, что еще чуть-чуть, и… все.

Эльза не ответила, кажется, даже не заметила ее взгляда.

– Все с вами ясно! – Леший подобрал с пола котелок, поставил на стол. – Это у вас бесконтрольный выплеск энергии.

– Сериалов насмотрелся про супергероев, да? – хмыкнула Анжелика. – Бесконтрольный выплеск! Надо же!

– А что тебя больше смущает, рыжая? – Леший смотрел на нее сверху вниз. Снисходительно так смотрел. – То, что вы в принципе способны на такое? Или то, что не умеете это контролировать?

И ведь правильный вопрос задал. Контролировать свои силы – или что там у них за способности! – девчонки явно не умеют. И это – очень серьезная проблема. Сегодня только чудом обошлось без жертв. А впереди, возможно, еще не один день пути. И Архип никуда не денется, и ярость Эльзина сама собой не рассосется.

– Я не умею, – тут же созналась Марфа. – Я вообще не думала, что могу вот так… – Теперь она смотрела не на Эльзу, а в окно. Ждала возвращения Архипа? – Я просто испугалась.

– Испугалась. Так и запишем. Там, в Питере, Лика тоже испугалась перед тем, как опрокинуть маршрутку.

– Ничего я не испугалась, – отмахнулась от него Анжелика. – Я вообще не успела сообразить, что происходит.

– Ты не успела, а тайная суть твоя очень даже сообразила. Поняла, что хозяйке сейчас придут кранты, и среагировала. А Марфа испугалась за Архипа. А Эльза… – вот тут он запнулся.

– Я не боюсь, – сказала Эльза шепотом. – Я просто… – она запнулась, – я просто ненавижу его так сильно, что мне страшно.

– Все равно это страх. В том или ином виде, но для каждой из вас страх является тем самым спусковым крючком. – Леший взъерошил и без того лохматые волосы. – Ну или, возможно, какие-нибудь другие очень сильные эмоции. Это нам с вами еще предстоит проверить.

– Нам с вами? – Анжелика многозначительно вскинула бровь. – А давай прямо сейчас проверим, а? Я как раз испытываю к тебе очень сильные чувства. Вот ты сейчас еще какую-нибудь ерунду ляпнешь, и я тебя с радостью припечатаю сковородкой. Хочешь, силой мысли, а хочешь, просто силой.

– Да пошла ты! – буркнул Леший, но от греха подальше отошел в сторонку, уселся рядом с Михалычем.

Архип вернулся через полчаса, принес вязанку дров, высыпал у двери. Вид у него был невозмутимый, впрочем, как и всегда.

– Ложимся спать, – сказал, ни к кому конкретно не обращаясь. – Женщины пусть на полке, а мужики – в спальниках на полу. Буря стихает, но до утра все равно нам в тайгу ходу нет. Надо отдохнуть, пока есть возможность.

Спорить с ним никто не стал. Все устали. Не столько физически, сколько морально. А ведь экспедиция, по сути, даже еще и не началась. Вот только спать Никита не планировал. Инаковость этого странного места он чувствовал шкурой, хоть и считал себя человеком здравомыслящим.

– Дежурство установим? – наверное, Леший ощущал то же самое.

– Не нужно. – Архип покачал головой. – Они сюда не сунутся.

– Кто не сунется? – спросила Анжелика. – Уголовники эти?

– Никто не сунется. Дом заговоренный, его еще Аграфена, бабы Маланьи бабка, заговаривала. А она дело свое знала. Сильная была… – он не договорил.

– Ведьма? – за него закончил Леший и победно глянул на Анжелику.

– Не знаю, откуда ее силы. – Архип проверил засов. – Но дед мой рассказывал, что она многое умела. И заговоры ее до сих пор работают.

– Это значит, если я, к примеру, выйду из домика свежим воздухом подышать, отойду на пару шагов, то потом могу домик и не найти? – спросил Леший.

– Не найдешь. – Архип кивнул. – Никто из мужчин не найдет, только они. – На девчонок он даже не глянул, но все сразу поняли, что речь именно о них. – А если сами не найдут, то их звери выведут. Слышите меня? – На сей раз он посмотрел прямо на Марфу. – Если вдруг случится что, если вдруг потеряетесь, идите за своим зверьем.

Марфа молча кивнула, погладила по голове летучую мышь. На том разговоры и закончились. Через полчаса все разошлись по своим местам, и избушка погрузилась в темноту, подсвеченную лишь зажженной на столе свечой. Не лег спать только Архип, так и остался сидеть за столом. Соврал про заговоренную избушку и решил оставаться на боевом посту до утра? Вот только выяснять правду у Никиты не было никаких сил, в сон клонило немилосердно, словно бы он несколько суток провел на ногах.

– Спать охота, аж жуть! – зевая и потягиваясь, сказал Леший. – Вот что значит чистый воздух. Отравились кислородом!

Может, и кислородом, вот только на память пришел вкус заваренного Архипом травяного чая. Странный был вкус у этого чая…

…Проснулся Никита от громкого птичьего щебета и бьющего в глаза солнечного света. Кажется, только сомкнул глаза, а ночь уже закончилась, уступив место утру. Но тело бодрое, отдохнувшее. И голова ясная. Вот бы каждый раз просыпаться с такой головой.

Он встал, осмотрелся. В избушке кроме него оставался только Леший. Он спал, наполовину высунувшись из спальника, и вид имел совершенно счастливый. Наверное, видел приятные сны. Никита выбрался из своего спальника, осторожно переступил через Лешего, вышел из избушки.

Снаружи было хорошо. Остро пахло сырой землей, хвоей и недавно закончившимся дождем. Девчонок нигде не было видно, но из-за дома доносился звонкий голос Анжелики:

– …Эльза, а дай подержать! Да ты не бойся, я себе ногу не отстрелю. Я ж не этот малахольный.

Малахольным она, по всей видимости, называла Лешего. Хотя, сказать по правде, не был он таким уж малахольным. Худой – да. Высокий – да. Но не хилый, а вполне себе жилистый. Даже странно, как ему удалось не заплыть жиром при его-то работе. Целыми днями и ночами за компом!

Никита спрыгнул с крыльца, обошел избушку. За ней оказалось что-то вроде заднего двора, густо поросшего бурьяном. Видно, что место это хоть и поддерживали в рабочем состоянии, но давно им не пользовались.

Девчонки стояли кружком, такие разные и одновременно такие похожие! Они рассматривали двустволку, которую крепко держала в руках Эльза. Не то чтобы Никита так уж хорошо разбирался в оружии, но кое-что почитывал и посматривал. Эльзе достался ТОЗ-34, нормальное такое, проверенное временем и опытом многих охотников ружье. И держала она его так, что сразу становилось понятно – не в первый раз. Анжелике, похоже, тоже хотелось подержать. А вот Марфа неодобрительно хмурилась и на двустволку поглядывала едва ли не с отвращением.

– Помнишь, как с ней управляться? – Архип появился словно из ниоткуда, встал напротив Эльзы, посмотрел выжидающе.

Дрогнули Эльзины руки, дрогнул ствол… У Никиты похолодели ладони. Подумалось, что вот сейчас случится страшное. А Архип даже бровью не повел, стоял, ждал. В этот момент Никита отчетливо понял, что егерь не боится умереть, что, возможно, для него смерть – это благоприятный исход всего. И стало еще страшнее, чем было.

Эльза смотрела на Архипа долгим и пристальным взглядом, а потом протянула ему двустволку. В ответ Архип молча кивнул, проверил затвор.

– Она умеет, – он кивнул в сторону Эльзы. – А вам надо научиться.

– Я не буду. – Марфа протестующе замотала головой.

– Будешь. Нужно. Ты слышала, что Леший говорил? Дыры в машине видела?

Марфа молчала, тихонько пятилась от Архипа и двустволки.

– А я эту гнусь знаю не понаслышке. Он никого не пожалеет. Он тебя, Марфа, не пожалеет!

– А мы его силой мысли. – Анжелика со скучающим видом изучала свой маникюр.

– Вот как появятся мысли и силы, так и пожалуйста. – Архип в ее сторону даже не глянул. – А пока за мной идемте.

И они пошли. И Марфа, и Анжелика. На месте осталась только Эльза. Она в растерянности посмотрела сначала на свои опустевшие руки, потом на Никиту.

– Распогодилось. – Он не нашелся, что сказать, и поэтому произнес банальность.

– Зря ты сюда приехал. – А вот Эльза плевала на банальности. Нынешняя Эльза резала правду-матку прямо в глаза.

– Не зря.

– Тут опасно.

Стало даже обидно, что она, хрупкая и почти невесомая, опасается не за себя, а за него – взрослого крепкого мужика.

– Вот оттого я здесь, – сказал он, чеканя каждое слово. – Потому что здесь опасно.

Как же она не понимает, что в этот медвежий угол он поперся только ради нее!

Не понимает. Потому что он ее уже бросал, оставлял в беде и в одиночестве. Она научилась выживать и справляться. Даже защищаться, кажется, научилась. И если Эльза ответит сейчас чем-нибудь злым и обидным, это будет полное ее право.

Эльза ничего не сказала. Или не успела? Совсем рядом громыхнул выстрел, а потом послышался восторженный Анжеликин визг. Похоже, Архип от теории перешел к практике.

А к ним, взъерошенный и еще до конца не проснувшийся, несся Леший.

– Стреляли? – орал он на бегу. – Лика кричала?

– Не бойтесь, молодой человек! – Из ближайших кустов вынырнул Михалыч. – Все в порядке. Это, так сказать, тренировочные стрельбы. Архип велел и вас разбудить.

– А кто боится?! – вскинулся Леший и замотал лохматой башкой. – Было бы чего бояться! Визжат тут всякие, спать мешают… Но раз уж все равно разбудили, тогда ладно. Пострелять я всегда любил.

Получилось смешно и совсем по-мальчишески. Даже Эльза улыбнулась уголками губ. Вот только не Никите она улыбнулась, а Лешему…

Как Степан дотянул тогда до утра, он и сам не знал. Муторно было. Страшно. Пахло болотной гнилью и кровью. Так дурно пахло, что к горлу то и дело подкатывал колючий ком. Хорошо хоть этот… хорошо, что Вран к костру не подходил, сидел в сторонке, разговаривал со своим одноглазым вороном на непонятном языке.

Откуда он вообще такой взялся в здешних краях?

Нет, не тот вопрос Степан себе задает. Спросить бы, кто и за что этого Врана заживо спалить пытался. Да вот боязно правду узнать. Может, даже еще боязнее, чем в его черные глаза посмотреть.

Так и промаялся Степан всю ночь, придремал только на рассвете, когда на болото упал серый туман.

– Степа, вставай! – кто-то легонько толкнул его в плечо, и Степан тут же вскинулся, замотал головой.

Туман там или не туман, а дар его никуда не делся. По-прежнему видел он и звериные тропы, и спрятанную под водой гать, и черные окна бездонной трясины. Это хорошо. Вот бы пусть дар остался, а тот, кто его подарил, ушел восвояси.

Не ушел. Туман скрывал и его наготу, и его неестественное уродство, но Степан знал, стоит только подойти поближе, как все это проявится, вскроется смрадным пузырем болотного газа.

– Одежу мы ему по дороге раздобудем. – Игнат по-своему расценил молчание приятеля. – А пока, он сказал, и то, что есть, сгодится.

Было немного: кусок окровавленной волчьей шкуры, обернутый вокруг бедер. Откуда взялась шкура? Если добыча, то чья? Уж точно не Степана и не Игната. Снова замутило, захотелось самогона и крепкого самосада, такого, чтобы аж слезы из глаз.

– Поохотился ночью. – Теперь голос Врана он слышал не в своей голове, а снаружи, сквозь туман. Был этот голос сиплый и раскатистый, словно звериное рычание.

Поохотился… Посеред ночи на волка… С голыми руками… И вот теперь этот охотничий трофей кровоточит и привлекает к себе всю болотную гнусь разом.

– С вами пойду. – Вран не спрашивал разрешения, а сообщал о своем решении. И Игнат радостно закивал, даже ладонь об ладонь потер в нетерпении. – Дорогу ты теперь найдешь. Ведь так, охотник? – спросил Вран и выступил из тумана…

Пусть бы не выходил, пусть бы прятался в этой мглистой серости и дальше. Потому что теперь Степану точно не уснуть еще много-много ночей…

…Прижилась плоть, приросла рваными лоскутками к костям, прикрыла кровоточащее мясо, но видно, что чужое все, силой взятое, по живому выдранное, кое-как скроенное, будто наспех сшитая из лоскутов рубаха. Вот только не рубаха. Совсем не рубаха…

– Что глаза отводишь, охотник? – в сиплом голосе слышалась насмешка. – Не люб я тебе такой?

– Ты что, девка, чтоб тобой любоваться?! – Хватило сил и на то, чтобы в черные глаза посмотреть, и на дерзость.

Не девка… Не девка и даже не мужик. Вовсе не человек! Оживший, из трясины выползший мертвяк. Гнусь и нежить, которая рядится не то что в чужую одежу, а даже в чужую шкуру.

И страшный. Божечки, до чего же страшный! Когда с него, дочерна обгорелого, цепь с замком снимали, и то не таким жутким был…

– Понимаю тебя, охотник. И за страх не виню. – Рваный, криво заживший рот растянулся в улыбке, обнажая крепкие белые зубы. – Вот так тебе полегче будет?

Спросил и костлявой рукой перед своим лицом провел. И лицо вдруг изменилось! Был мертвяк, а стал обычный мужик, только с глазами горящими, что угли.

Степан моргнул, прогоняя морок. Вран снова усмехнулся, острым, похожим на птичий коготь, ногтем поскреб подбородок, сказал:

– Сил мало. Долго мне эту личину не удержать. Но ты, охотник, не боись, день-другой – и привыкнете вы к любому моему обличью.

И снова стал ожившим мертвяком, положил ладонь на голову ворона, отступил обратно в туман.

– Зря ты так, Степа, – зашипел рядом Игнат. – Не надо его злить. У него такая силища! Такого в друзьях нужно держать, а не во врагах.

Такого бы лучше держать посаженным на цепь посеред непролазной топи, подальше от людей. Но вслух Степан это не сказал, даже мыслей испугался, повел плечами, разминая затекшие мышцы, буркнул:

– Уходить пора.

– Пути видишь? – Дружок закадычный Игнат тоже многое про него понимал, потому и спросил не про одну дорожку, а сразу про все пути. Какой ни выбери, а в нужное место все равно придешь. Рано или поздно.

– Вижу. – Степан перекинул через плечо вещевой мешок, с тоской посмотрел на почти уже догоревший костер. С костром было спокойнее, но с собой ведь огонь не унесешь. – А ты что теперь видишь, Игнат?

– Я не вижу, я знаю. – Игнат загадочно улыбнулся. – Чуйка у меня появилась. Вот у тебя на тайные тропы и зверье чуйка, а у меня – на золотишко. Держись меня, Степа! Вдвоем мы с тобой горы свернем с нашими-то уменьями!

– Вдвоем? – Ему еще верилось, что от Врана можно избавиться, что тот уйдет, как и обещал, как только наберется сил.

Зря надеялся…

Уже собрались идти, когда Вран вдруг сказал:

– Еще об одном одолжении вас попрошу. – Посмотрел он на скрученную у срубленного дерева цепь. – Сбросьте в болото. Чтобы не было этого тут, чтобы не мозолило глаза.

Хотелось спросить, а чего ж сам не сбросит, но Игнат не дал спросить, подхватил с земли замок, зашвырнул далеко в топь. Цепь досталась Степану. Ржавые петли он скручивал неспешно, пытался понять, что за сила такая в этой железяке, если Вран даже дотрагиваться до нее не желает. А когда скрутил, столкнул в воду, да только не на глубину. И место запомнил. Просто так, на всякий случай…

Выбирались из топи долго. И не потому, что Степан терял след. Наоборот, потому что видел больше того, что положено обычному человеку. Невидимые ловушки видел. Ловушки эти светились серебром и поставлены были не на зверя. Вран их тоже видел. Или просто чуял. Подходил близко, но всегда останавливался на безопасном расстоянии, рассматривал серебряную паутину, ухмылялся мертвецкой улыбкой, а потом говорил:

– Другую дорогу придется искать.

А Игнат вопросов не задавал. Ему эти блуждания по болоту были словно бы в радость. И Врана он не чурался, словно и не замечал вовсе его нечеловеческой сути. Наоборот, при любой возможности спешил перемолвиться словом, справиться о здоровье.

А какое здоровье у ожившего мертвяка? Если не может умереть, то и жить не может. Однако ж Вран крепчал с каждым часом. И человеческую личину у него получалось удерживать все дольше и дольше, пока наконец Степан и вовсе не стал забывать, как тот выглядел изначально. Или потому так легко забыл, что забыть хотел? Лишних вопросов он себе теперь старался не задавать.

Из топи вышли на девятый день. Проход между нитями серебряной паутины Степану пришлось искать очень долго, он уже и надежду почти потерял, когда увидел черную нору меж корней старой ели. Он увидел, а Вран мимо прошел. Не заметил? Или специально проверял?

– Нам сюда! – Степан подошел к ели.

– Куда? – Игнат недоумевал. Игнат видел только золото и не видел пути.

– В лаз. – Вран улыбнулся совсем уж по-человечески и похлопал Степана по плечу. Побежала по шкуре волна холода. Колени задрожали, и на ногах устоять получилось с великим трудом. Господи, помоги… – Ты нашел путь, охотник. Полезай первым!

И снова проверка? Боится попасться в серебряные путы? Боится, что Степан может его в них заманить?

Зря боится! Не достанет у Степана ни смелости, ни коварства. Да и жалко, если вдруг дар пропадет вместе с дарителем. Как же ему теперь без всего этого… без совершенно нового, такого яркого и интересного мира?

Степан усмехнулся, хватило на то его сил, встал на карачки и пополз в лаз. Казалось, не будет здесь выхода на другую сторону, что впереди чья-нибудь нора, но он знал правду, видел путь. Следом полз Вран, прожигал взглядом Степанов затылок, дышал тяжело, жарко. Утешало только, что выход близко, что потерпеть осталось совсем чуть-чуть, и получится вздохнуть полной грудью, а спиной прижаться к шершавому еловому стволу, чтобы никто больше за спину не зашел. Ни друг, ни враг…

Свет ударил в глаза сильно и неожиданно. Степан даже зажмурился с непривычки. Дальше к выходу полз вслепую, стараясь не думать ни о нежити, что за спиной, ни о боли, что разрывала левую руку. Зацепился за что-то в темноте? Располосовал? Ничего, сейчас все увидит, вот уже и глаза к свету привыкли.

На руке, от самого локтя до запястья пульсировал, наливался сначала бурым, а потом серебряным диковинный ключ. Степан провел по нему пальцем, чувствуя и пульсацию, и рельеф. Словно бы там, в темноте подземного перехода, кто-то невидимый вшил ему под кожу настоящий ключ.

– Появился. – Степан и не заметил, как подошел Вран. Он с интересом разглядывал ключ, облизывал сухие губы острым, совсем не человечьим языком. – Ну все, охотник, приняла тебя граница, одарила еще одним подарком.

– Этим, что ли? – Степан не спешил одергивать рукав, все смотрел, любовался.

– Этим. Ты теперь пограничник. Ты теперь не просто пути видишь. Ты в любом гиблом месте найдешь переход.

– Куда переход? – спросил и тут же подумал, что ответа знать не желает.

– Оттуда сюда. – Вран пожал широкими плечами. – Ты потом поймешь, как время придет. Не всякий даже с моим даром может стать пограничником. Не всякого граница примет и пропустит. Тебе повезло, пограничник. – Он немного помолчал, а потом добавил: – И мне.

– А что случилось бы, если бы граница меня не приняла? – Теперь, когда потайной ключ стал его частью, Степан почти перестал бояться. Теперь можно и спросить.

– Завалило бы нас там, под землей.

Тяжело вздохнул Игнат, даже сложился пополам не то от внезапной боли, не то от страха.

– Застряли бы на границе на веки вечные, стали бы безвременниками. – А Вран, казалось, забавлялся. Или просто радовался, что Степан справился, что перетащил их с той стороны?

– Что за безвременники? – Игнат все еще дышал часто, по-собачьи, но краски уже возвращались на его бледное лицо.

– Да вот эти. – Вран небрежно повел плечом, и его одноглазый ворон встрепенулся, взмахнул крыльями.

– Какие? – Игнат вертел головой, оглядывался по сторонам, но ничего не видел.

Он не видел, а вот Степан видел все. Видел и глазам своим не верил.

Из норы, той самой, из которой они только что выбрались, выползали твари. Не были они похожи на людей, хоть людьми когда-то родились. Длинные, костлявые, с кожей синюшной, местами покрытой коростой и мхом, с голодными глазами и жадно разверстыми пастями. Степан насчитал троих, двух мужчин и одну женщину. Женщину он определил по длинным, свалявшимся волосам и высохшим грудям. Она была самой алчной из них всех, самой голодной. Может, из-за голода этого нечеловеческого двигалась быстро, по-змеиному. И не просто двигалась, а подкрадывалась к до сих пор ничего не видящему Игнату.

Степан хотел закричать, предупредить друга об опасности, но не смог. На плечо легла тяжелая ладонь Врана, и все силы враз закончились. На ногах бы удержаться.

– Смотри, пограничник, и запоминай, – сказал Вран ласково.

Степан смотрел. Только и оставалось, что беспомощно наблюдать, как тварь обходит Игната со спины, тянет костлявые руки, высовывается из разверстой пасти длинный-длинный язык, как впивается Игнату пониже затылка, присасывается, словно пиявка. Кинуться бы, помочь, но велено смотреть, и приказу этому противиться нет сил.

А Игнат и не замечал, и не чувствовал ничего. Или чувствовал? Вот дернулся уголок рта, и по бороде потекла струйка слюны, вот глаза начали стекленеть и терять осмысленность. Вот кожа, снова сначала побледнела, а потом и вовсе посерела, отдавая и цвет, и силы присосавшейся твари. А тварь та, наоборот, наполнялась чужой силой. Даже волос ее делался густым и блестящим, а груди наливались точно молоком, покрывались синими пульсирующими жилами.

– Холодает что-то… – Игнат, наверное, давно упал бы, если бы не длинный язык безвременницы, который, точно канатом, удерживал его на ногах.

А остальные твари уже приближались, опасливо озираясь и шипя, обходили Степана и Врана, окружали Игната, готовились присоединиться к пиршеству.

Сил только и хватило, чтобы просипеть:

– Пусти…

Вран отпустил, убрал руку, сказал весело:

– Ну, пограничник, покажи, на что способен.

Ни на что он не способен, но друга нужно спасть. Если начать стрелять, то в Игната он попадет быстрее, чем в безвременницу. Значит, придется голыми руками.

Дальше Степан не думал. Выдернул из-за голенища охотничий нож, поудобнее перехватил костяную рукоять, полоснул лезвием по языку-присоске, пресекая эту губительную связь. Завизжала, совсем по-бабьи замахала руками безвременница, кинулась на Степана.

Как нужно поступать, он не знал, все как-то само собой вышло. Сначала попробовал пырнуть тварь ножом, целился в сердце. Да только откуда ж у нежити сердце? Лезвие прошло насквозь, не почувствовав никакой преграды, и рука почти по локоть провалилась между вислыми грудями безвременницы, а лицо оказалось близко-близко от ее ухмыляющейся пасти. «Убьет, – мелькнула в голове равнодушная мысль, – присосется тем, что осталось от языка, и высосет силы до последней капельки. И хорошо, если только силы, а не саму душу…»

Действовать Степана заставили страх и омерзение. Отшвырнув бесполезный нож, он правой рукой ухватил безвременницу за язык, почувствовал в руке мерзкое – склизкое и извивающееся, но ведь почувствовал же! Ухватил, крутанул вокруг запястья, притянул сипящую тварь к себе, и левой рукой, той самой, на которой полыхал серебром потайной ключ, приложил по лобастой башке. Вот прямо ключом и приложил…

Безвременница издохла почти сразу же: просыпалась к ногам серыми грибными спорами, ушла под землю черным туманом. А остальные твари попятились, нападать больше никто из них не спешил, ни на Игната, ни на Степана. Почуяли его силу?

Думать об том не хотелось, а хотелось сильно, до крови, разодрать левую руку. Потайной ключ все еще полыхал и будто бы рвался на волю. Степан бы и разодрал, если бы не Игнат.

– Что это было? – Голос Игната звучал слабо, словно приятель только-только проснулся или тяжело заболел. А чего бы и не поболеть, после того как из тебя едва душу не высосали? – Что за гнусь такая, Степа? – Игнат спрашивал, и так же, как Степан руку, скреб свою шею, аккурат в том месте, где остался след от смертельного поцелуя безвременницы.

– Так ты ее увидел? – Степан спрятал руку за спину, сцепил зубы, пережидая этот почти нестерпимый зуд.

– Что значит увидел? – недоумевал Игнат. – Я все видел! Как она на тебя кинулась, как ты ее зашиб.

– А то, как она тебя чуть до донца не высосала, значит, не заметил? – Не хотел он издеваться над другом, просто пытался во всем разобраться. – На шее у тебя что, как думаешь?

– Они могут являться простым людям. – Вран шагнул к Игнату, крепко сжал его запястье, убирая руку от шеи, всматриваясь в белесый рубец. – Иногда вот как сейчас, из-за страха или боли. – Он поскреб когтем рубец, а потом дунул Игнату в затылок. Так мамки дуют детям на разбитые коленки. Вот только Вран не мать, и Игнат не коленку разбил… – А иногда показываются специально. Но это уже в самом конце, когда у человека не останется сил, чтобы с увиденным совладать. Безвременники до конца дело редко доводят, живой человек им нужнее мертвого, живым можно долго кормиться. Особенно если за пределы границы его не выпускать. Это уже потом, когда поживиться, считай, нечем, они человеку являются в своем истинном обличье. А иногда и в другом, куда более страшном.

– И что с человеком? – Игнат тереть шею перестал, но выглядел все равно напуганным.

– А человек теряет разум, – сказал Вран весело. – Если сил в нем еще хватает, чтобы за границу выйти, то и выходит дурачком безмозглым. – Все тем же ласковым жестом он стер с Игнатовой бороды дорожку слюны. – А если сил нет, то остается бродить у границы, пока не станет таким же, как они. – Ногой он пнул на глазах загнивающий, смердящий мертвечиной язык безвременницы.

– Почему за язык я ухватиться сумел, а нож насквозь прошел? – спросил Степан, вытирая руки о влажный мох.

– Потому что по языку к ней человеческая сила идет. Есть сила, есть плоть. Безвременников испокон веков только так и ловили, за язык.

Испокон веков… Сколько ж он на свете живет, если все это знает?.. Уточнять Степан не стал, испугался ответа. Вместо этого спросил о другом:

– С Игнатом теперь что станет?

– Ничего не станет. – Вран погладил по голове свою птицу. – Слишком мало времени прошло с того момента, как безвременница к нему присосалась. До заката походила бы за ним следом, как привязанная, вот тогда бы точно все, а так только шрам останется да способности кое-какие.

– Какие? – оживился Игнат. Про подарки и способности ему было интереснее, чем про болезни и смерть.

– Тот, кого безвременник поцеловал, но до конца не высосал, начинает видеть кое-что, то, что другим не под силу.

– Тайные пути? – спросил Игнат и покосился на Степана. Ох, не любил дружок закадычный, чтобы у кого-то было что-то лучшее, чем у него самого. Вроде и дар этот ему не особо нужен, а все равно отобрал бы у Степана с радостью, даже глазом бы не моргнул.

– Нет. – Вран покачал головой. – Пограничником не всякий стать может. Если только один на тысячи. На то в человеке должны найтись особые способности. Их только разбуди – и готов пограничник. – У тебя что-то иное откроется. Думаю, к бабам ключик подбирать научишься. – Вран усмехнулся. – Слюну безвременниц раньше использовали, когда зелье приворотное готовили.

– Ключик к бабам, говоришь… – повторил Игнат. И ведь не поймешь, радуется он такому дару или печалится.

Сказать по правде, бабам Игнат никогда особо не нравился. Невысокий, худой, сутулый, конопатый. Может, оттого задиристый и фанаберистый, чтобы хоть чем-то девиц заинтересовать? Правды Игнат все равно никогда бы не рассказал. Одно только Степан знал наверняка, девицы его дружком закадычным не интересовались. Вот на него, на Степана, поглядывали. Да что там поглядывали! Много чего позволяли! Но не из тех он мужиков, которые своими амурными победами хвастают, порядочных барышень компрометируют. А так-то, конечно, всякое в его холостяцкой жизни случалось, будет что на старости лет вспомнить.

Подействовало зелье бабы Маланьи: ночью все спали как убитые. Потому что неизвестно, что их всех ждет впереди, и страхи лишние им ни к чему, и силы нужно беречь. Архипу не привыкать не спать ночами, для него это, можно сказать, плевое дело. Да и ночь, несмотря на все ее буйство, выдалась не особо хлопотной. Про защитные ставы он не соврал, избушка эта будет понадежнее, чем Форт Нокс. По крайней мере нечисти сюда точно не пробраться. А для людей у него припасены подарочки. Архип погладил до блеска отполированный приклад любимого карабина. Тут же подумалось, что снабженец Михалыч – молодец и, считай, кудесник, если сумел выторговать у Федора именно то оружие, которое нужно ребятам.

Ребята… Молодые, глупые, необстрелянные. Настоящее оружие хорошо, если в руках держали. Исключение только одно – Эльза. Эта и держала, и помнит, как с ним обращаться. Убивала ли она кого-нибудь хоть однажды, хоть крошечную зверушку? Архип в этом сильно сомневался, помнил, как отец ее сетовал, что девчонка к стрельбе способная, но не азартная, всех жалеет.

Всех жалеет. Раньше, возможно, и жалела, а вот сейчас… Даже если на ее пути встанет не животное, а человек. Даже если нечеловек встанет, она не дрогнет. Изменилась девочка. То ли сломалась, то ли закалилась. И в том только его вина. Или не только его? У нее путь особенный. Веками не просыпалась сила, ни по ту сторону границы, ни по эту. Они уже и верить перестали, и ждать. А сила возьми да и проснись! Да не в одной, сразу в трех!

Сила проснулась, а учить их некому. Баба Маланья почти все позабыла, а из него какой учитель, если он свои собственные силы столько лет сознательно душил, что, считай, и задушил почти?!

Но учить все равно придется. Хотя бы тому, что он знает хорошо, тому, как пользоваться оружием. Пока силы не окрепнут, сгодится и свинец.

– Значит, так, – сказал Архип с утра, когда отдохнувшая команда проснулась и принялась возиться с оружием, – мы с вами идем не просто в тайгу, мы идем за границу. Что за граница, объяснять не стану, сами все увидите, когда мы ее пересечем. Опасностей там на пять жизней хватит. Зверье. – Он загнул один палец. – Демьян со своими отморозками. – Второй палец. – И прочее…

Про прочее рассказывать не хотелось. Не сейчас. Проблемы нужно решать по мере их поступления. Если что, проинструктирует в пути.

– Прочее?! – тут же оживилось патлатое недоразумение по кличке Леший. Кто бы сомневался… – И что там будет прочее? – недоразумение уже тыкало в лицо Архипу камерой. Захотелось ударить и камеру разбить. И ударил бы, если бы не Марфа. Марфа глянула так, что сердце на мгновение остановилось. Да что ж с ним такое?! Голова нужна холодная, а в груди пожар…

– Прочее – это то, что в ваших кругах принято называть непознанным и паранормальным, – процедил он максимально вежливо. – Вот за границей паранормального этого хоть отбавляй.

– И пушки помогут? – спросило недоразумение с надеждой. – Ну, от паранормального?

– Нет. – Архип мотнул головой. Ярость прошла, осталась лишь усталость. – Пушки не помогут. Пушки помогут против людей. Запомните первое правило. Не расходимся! Что бы ни случилось, держимся все вместе!

Правило. Только ему ли не знать, как легко за границей рушатся все правила? Ладно, пусть думают, что от них что-то зависит.

– Второе. – Он снова обвел всех взглядом, задержал его на Анжелике и Марфе. – Если видите человека с оружием, стреляете первые.

– Как?! – ахнула Марфа. – Как стрелять в человека? А если это будут хорошие люди?

– В хороших ему особенно приятно стрелять. – Не выдержала, не промолчала Эльза. Словно кинжал в сердце воткнула. Сначала воткнула, а потом еще и провернула. Больно стало. Так больно, что за жизнь цепляться совсем расхотелось.

– И ты стрельни, девочка. – Подошел вплотную, стал так, что Эльзина двустволка уткнулась обоими дулами прямо ему в живот. – Стрельни, и закроем этот гештальт раз и навсегда. – Да, и такие слова он тоже знает. Выучил в тюрьме… – Только стреляй прямо сейчас, потому что, если не выстрелишь, а потом под ноги мне сунешься, я тебя придушу. Шею сверну, как кутенку.

А вот и док встрепенулся, посерел лицом. Любит девочку? Или просто жалеет? Вот Марфа его, Архипа, любит, и любовь эта греет душу. А жалость… жалость никому не нужна.

Что она там прочла в его взгляде, как глубоко заглянула в душу? Но точно что-то увидела, потому что двустволку опустила, сказала шепотом:

– Ты сам себе судья.

– Правда твоя, – ответил он так же шепотом. – Я сам себе судья. – И тут же проговорил уже другим, решительным голосом: – Нет за границей хороших людей. Может так статься, что там вообще людей нет. А если встретите кого с оружием, повторяю – не раздумывайте! Стреляйте сначала по ногам, а потом подходите и добивайте.

– По ногам?! – тут же сунулась с сомнениями Анжелика. – Да я ни в жизнь не попаду по ногам. Мне лучше в торс или в голову.

– У тебя дробовик. Дробью точно попадешь. А ты, – он посмотрел на Эльзу, – ты можешь сразу в голову. Представь, что это я, и стреляй, не раздумывая.

– Ну зачем вы так, Архип? – пожурил завхоз. – Вы так только наших девочек еще больше напугаете.

– Я наших девочек… – он поморщился, – не напугать хочу, а подготовить. И девочек, и мальчиков! – Архип перевел взгляд на парней.

– Когда стрелять будем? – Леший от нетерпения разве что не подпрыгивал на месте.

Вот же дурень городской! Или не совсем дурень, если его выбрали в эту экспедицию? С девочками все понятно, а остальные? Кто они? Зачем они?

– Будем. Вот сейчас закончим инструктаж и будем стрелять, – сказал Архип ласково. – А пока послушайте. Если кто-то из вас что-то необычное почувствует, не молчите, сразу зовите меня.

– Что необычное? – спросил док и нахмурился.

– Да что угодно. Холодно вам вдруг станет на ровном месте…

– Это он про призраков! – сунулся снова Леший.

– …Или если вдруг станете замечать, что слабеете резко или тупеете. – От Лешего он отмахнулся. – Зовите меня! Если меня рядом нет, а я всегда должен быть рядом, зовите кого-нибудь из них! – Архип кивнул в сторону девчонок.

– Типа они нас спасут? – Леший стрельнул взглядом в сторону Анжелики. – Типа они такие крутые ведьмы?

– Типа они увидят то, что на вас напало, – пояснил Архип терпеливо. – Даже если сами не справятся, то меня позовут.

– А что там может такое напасть? – энтузиазма у Лешего поубавилось.

– Кикиморы. – Анжелика посмотрела на него с жалостью. – Ты как раз в их вкусе.

– Я тут пока вижу только одну кикимору. Так на что ты намекаешь?

– Хватит! – оборвал Архип разгорающуюся перепалку. – Завтракаем, знакомимся с оружием и выступаем.

Спорить никто не стал. Слава богу! Потому что не было у него больше сил вести все эти светские беседы. В печенках уже они…

– А если мы увидим его? – вдруг спросила Эльза, и всем сразу стало ясно, кого она имеет в виду.

– А если вы увидите его, бегите, – бросил Архип и пошел прочь.

Этот лес казался Степану родным и знакомым до последней кочки. Да что там – казался! Так оно и было! Вышли они за пределы невидимой границы, пропали серебряные сети и черные, словно гнилью наполненные ловушки. Обычная тайга, хоженая вдоль и поперек. И идти теперь было легко. И дышалось полной грудью. И не давило ничего на сердце. Почти не давило…

Шли быстро, без остановок. Игнат то и дело трогал рубец на своей шее, поглядывал на Врана. Не верил байкам про слюну безвременниц? Или чувствовал что-то необычное? Спросить бы? Но вот ответит ли?

А одноглазый ворон куда-то исчез. Наверное, улетел в разведку или по каким-то своим птичьим надобностям. Хорошо, что улетел. Без него как-то легче, словно убрали надзирателя. Вот скоро, за тем сосенником – лесной ручей. Там можно будет напиться, ополоснуться, смыть с себя и грязь, и смрад прошлых дней, рыбы какой-никакой наловить и заночевать на берегу.

Голоса они услышали раньше, чем увидели людей. Голоса сиплые, а слова все больше забористые, матерные. Охотники? Или, может, старатели, навроде их с Игнатом? Лучше бы охотники, потому что есть старатели, что своего брата на дух не переносят. Эти горластые, похоже, из таких. Степан переглянулся с Игнатом, друг понимающе кивнул, сдернул с плеча ружье. Степан тоже приготовился, предупреждающе тронул Врана за плечо. Не хотелось прикасаться к этой страшной, точно из лоскутов сшитой шкуре, но он себя заставил. Если тех у ручья окажется много, то разумнее обойти их стороной. Степан трусом никогда не был, но и в драку без лишней надобности предпочитал не лезть.

А Вран обернулся, глянул насмешливо, словно мысли его прочел, и буром попер прямехонько к ручью. Вран попер, а следом и Игнат, как бычок на веревочке. Что оставалось делать Степану?

Их и в самом деле оказалось много, Степан насчитал шестерых. Косматые, грязные, одичалые мужики. Такие из тайги выходят, дай бог чтобы раз в год, а уж в тайге промышляют чем придется. Грабежами небось тоже не брезгуют. А у Игната два золотых самородка. Убивают и за меньшее. Эх, лучше бы обошли, но теперь уж что? Степан поудобнее перехватил приклад. Пусть сразу увидят, что без боя они не сдадутся.

– Кого это к нам леший привел? – Самый старший и самый главный в этой лесной банде смотрел на них с ленивым интересом, ковырялся веточкой в зубах. Был он бородатый, крупный и широкоплечий, в отличие от остальных, прилично одетый. Может, ограбил недавно какого купца. – С пустыми руками али с подарками?

В руке, в которой до этого была веточка, откуда ни возьмись появился нож. Ножом этим разбойник поигрывал с небрежной ловкостью. Точно с такой же ловкостью он может всадить этот нож кому-нибудь из них в горло. Степан прицелился. Пусть видит, что они тоже не лыком шиты. Глядишь, и получится разойтись миром.

Да вот не вышло.

– Он мне подходит. – Вран улыбался улыбкой одновременно обаятельной и страшной. За крепкозубой этой улыбкой на мгновение показался крепкий птичий клюв, и глаза сделались по-птичьи круглыми, немигающими. Степан заметил эти сиюминутные перемены, а вот бородач не заметил.

– А это что у нас тут за образина? – спросил он ласково, а потом метнул нож. Так быстро, что Степан даже движение его руки не успел отследить.

Если бы на месте Врана оказался обычный человек, то человека этого уже и не было бы. Но что нежити какой-то нож? Да и не попал он в цель. Летел прямо в черный птичий глаз, а оказался в сжатом кулаке. Вран поймал его не за рукоять, а за лезвие, и по руке его теперь текли кровавые ручейки. Текли и тут же застывали черными потеками.

Повскакивали с ног остальные бандиты, похватались за то оружие, что у них было, вот только в бой не спешили, переводили растерянные взгляды с главаря на Врана, не верили своим глазам. А Степану хотелось глаза закрыть, потому что чуяло сердце дурное. Не уйти этим глупцам от ручья живыми. Для того, кого они с Игнатом вывели из болота, предстоящее – всего лишь забава. Истосковался он по крови и своего не упустит.

Так и вышло. Выстрелить не успел ни один из них. Стоило только Врану руку протянуть да шепнуть что-то на незнакомом языке, как замерли все шестеро. Бери их тепленьких голыми руками.

Вран и взял… голыми руками разделал, освежевал. Только бородача оставил на закуску.

– Раздевайся, – велел ласково.

– Отпустишь? – Бородач смотрел испуганно и одновременно заискивающе. Неужто надеялся?

– Отпущу. Раздевайся.

И отпустил… Вот как одежу аккуратненько в сторонку отложил, так и отпустил вслед за дружками. А потом, когда стихли отчаянные крики, сдернул с бедер волчью шкуру, шагнул в ручей, оставляя на воде кровавые разводы. Плескался долго, с удовольствием, а когда вышел, облачился в одежки мертвеца. Одежки сели как влитые.

– Что смотришь, пограничник? – спросил весело. – Осуждаешь?

Осуждал, но больше ужасался. И восхищался самую капельку ловкостью и силой. Вот это было самым страшным и самым мерзким. Не должно такое человека восхищать.

– Они бы вас прирезали и имен ваших не спросили бы. Или, думаешь, к костерку пригласили бы?

Не пригласили бы и да – прирезали. Да Степан и сам бы их того… Случись что, не дрогнула бы рука. Но то необходимость, а тут чистая звериная радость от смертоубийства. И помолодел Вран. И похорошел. Смотришь на такого, и смотреть хочется. Морок… Степан силой заставил себя отвернуться, а Игнат не смог. Или не захотел.

Захлопали над головой черные крылья, обдали смрадной волной. Одноглазый ворон камнем упал на то, что осталось от бородача, и Степан не выдержал, застонал…

Купаться в том ручье они не стали, и костер не разложили, и есть передумали, двинулись дальше, прямо в глухую ночь. А на рассвете вышли к Сосновому. И снова подумалось – может, отведет Боженька беду, решится Вран пойти своей дорогой, оставит их, наконец, в покое.

Не оставил, посмотрел на Игната весело, сказал:

– Ну, веди к себе в гости, братец названый!

Братец названый. Хуже лютого волка такой братец! Но кто ж Степана спросил, что тот думает?! К своему дому Игнат побежал разве что не вприпрыжку. По Настене, младшей любимой сестрице, соскучился? Или так хотелось побыстрее названого братца приветить?

Дом был старый, но крепкий, достался он Игнату с Настеной от покойных родителей. Отец их, Василий Саврасович, в Сосновом был человеком уважаемым, держал сразу две лавки, доход имел по тем временам приличный, надеялся, что сынок со временем в дело войдет и дело это расширит, планы имел очень серьезные. Вот только Игнат торговлей не интересовался и надежды отеческие не оправдал. Как только померли родители, сначала отец, а следом через год и матушка, так сразу лавки и продал, а часть вырученных от сделки денег потратил на снаряжение для их со Степаном самой первой экспедиции. С младых ногтей грезил Игнат о золоте, о том, как станет наипервейшим на всю округу старателем! И в фортуну свою верил свято. Дождался?..

Их приближение первым почуял Трезор, старый, полуслепой пес – Настенин дружок и любимец. Толку от Трезора с каждым годом становилось все меньше, и Игнат уже начал поговаривать, что следует взять новую псину, потому как во время его длительных отлучек Настена оставалась в доме, считай, одна. Бабка Праскева, такая же древняя и такая же полуслепая и беззубая, как Трезор, в защитники для молоденькой девчонки годилась мало.

Но Трезор их почуял, забрехал сипло, с надрывом, кинулся, гремя цепью, на покосившийся забор.

– Тихо, тихо, старый! – сказал Игнат, отпирая калитку. – Свои!

Да только пес не успокаивался, заходился не то лаем, не то старческим кашлем, кидался на забор. Понял, что за зверь в хозяйский дом пожаловал? Не хотел пускать?

А Вран не испугался, только плечом дернул насмешливо, и одноглазый ворон на его плече встрепенулся, гаркнул на всю округу. А с крыльца уже бежала к калитке Настена, босоногая, простоволосая, в накинутой на плечи цветастой шали. Замерло от радости сердце Степана. Сначала замерло, а потом бросилось в галоп. Эх, красивая у Игната сестренка! Тонкая, что хворостинка, с волосами рыжими, что гречишный мед, с василькового цвета глазами и веснушками на загорелом лице. А ведь раньше Степан эту красоту и не замечал. Малая да и малая, младшая сестра закадычного дружка, что с нее взять? А вот, поди ж ты, выросла в такую красавицу, в такую паву!

– Игнат! Степа! – Настена мчалась по влажной от утренней росы траве, раскинув руки, как птичка. Птичка-невеличка… – Вернулись! – Она повисла на шее у брата, поцеловала в заросшую щетиной щеку, озорно и хитро глянула на Степана. – А баба Праскева волновалась, глупости всякие говорила. Старая! Глупая! Напугала меня болтовней своей. А вы вот вернулись… – Настена осеклась, бросила быстрый взгляд на Врана, засмущалась.

Тот стоял в сторонке, скрестив на груди руки. Гость незваный. Опасный гость. И ворон одноглазый куда-то исчез, словно его и не было.

– Ой, – сказала Настена и от братца отцепилась. – Здравствуйте! – Кажется, только сейчас поняла, что босая и неприбранная перед чужим человеком. Степана-то она с младенчества своим считала и не стеснялась.

– Красавица какая у тебя сестра. – Вран улыбнулся. Улыбка получилась как раз такая, которая нравится юным девицам. Вот только Настене все равно не понравилась. Она отступила от гостя на шаг, вцепилась в загривок беснующемуся на цепи Трезору.

– Что-то волнуется, – сказала растерянно и так же растерянно погладила пса по седой башке. – Угомонись, Трезорка! Тут все свои.

Вот только Трезора не обманешь ни чужими одеждами, ни чужою шкурою. Трезор чуял самую Вранову суть, оттого и продолжал бесноваться, рваться с цепи.

– Ну, что же мы тут стоим?! – Игнат бросил на пса недобрый взгляд. – Настя, веди гостей в дом, буди бабу Праскеву, пусть на стол накрывает. Мы голодные, что те волки! А пока вы там, мы тут баньку протопим! Правда, брат мой названый? – На Врана он посмотрел с обожанием, и Степаново сердце кольнула злая обида.

Пока таскали в баню воду да разжигали огонь, Настена успела переодеться, заплела волосы в тугие косы и сейчас хлопотала у печи на пару с бабой Праскевой.

Откуда в Игнатовом доме взялась эта сухонькая, вечно всем недовольная старушка, Степан уже и запамятовал. Кажется, была она дальней родственницей, вдовой и бездетной, а оттого злой и строгой. По крайней мере Игната с Настеной в детстве она держала в ежовых рукавицах, да и сейчас по старой памяти любила прикрикнуть. Даже на него, на Степана, покрикивала временами, но он знал, что это все не со зла, что старушка в своих воспитанниках души не чает, и часть ее любви достается и ему тоже. Люби как душу, тряси как грушу – не уставала повторять баба Праскева. Так она и жила: и трясла, и любила. Вот только сил у нее с каждым годом становилось все меньше. Как у Трезора.

К слову, и к гостю она отнеслась точно с такой же настороженностью, что и Трезор. Слова дурного не сказала, но смотрела с внимательным, совсем не стариковским прищуром. Даже не смотрела, а следила за каждым его движением, каждым жестом. А Настена, кажется, освоилась, на Врана кидала быстрые и скорее любопытные, чем испуганные взгляды. И Степаново сердце снова кололо иглами с такой силой, что приходилось выходить во двор. Во дворе он садился на завалинку, обнимал за шею Трезора, закуривал папиросу. Будущее больше не виделось ему безоблачным и радостным. И даже Вранов подарок не грел душу. Чуяла душа, что за этот подарок дорого придется заплатить…

Инструктаж Архип провел быстро и по-военному четко. Самое основное Анжелика запомнила: не разделяться, присматривать друг за дружкой и стрелять по ногам. Последний пункт ей особенно не нравился, но для себя она твердо уяснила – если придется стрелять, она стрельнет, рука не дрогнет. Потому что такое уж тут место – или ты их, или они тебя! О тех, кто может повстречаться им на пути, Анжелика думать не стала. Авось пронесет!

Шли гуськом парами. Впереди Архип с Марфой. Следом завхоз, которому пары не досталось, но он и не особо переживал по этому поводу. Потом Анжелика с Лешим. Патлатый прицепился к ней как репей и отставать не думал, хорошо хоть шел молча, не надоедал болтовней. Замыкали колонну Эльза с Никитой. Эти двое тоже молчали, за час не перекинулись ни словечком. Их молчание было таким тягостным, что Анжелика чувствовала его шкурой. Скрашивал ее путь только Крыс. Он сидел на плече, иногда вставал столбиком на задние лапы, всматривался в даль, как капитан корабля. Разве что лапку ко лбу не прикладывал. Наверное, там, вдали, все было спокойно, потому что ни Анжеликин Крыс, ни Марфина мышка, ни Эльзина кошка не подавали признаков беспокойства. Беспокоился пока, похоже, только Архип. Сейчас он оглядывался по сторонам все чаще, все внимательнее. Ожидал нападения или не находил границу?

Вот Анжелика, к примеру, ничего особенного вокруг не видела – лес да лес, в меру густой, в меру дикий, но не страшный. Пока не страшный. Еще бы комары не доставали! Репеллента, которым снабдил их Михалыч, хватало от силы на два часа, а потом вся эта крылатая и пищащая братия начинала атаковать с новой силой. Вон и Леший все время чешется. Аж противно смотреть!

– Приготовьтесь! – голос Архипа пробился к ней через рой раздраженных мыслей. Начинается, что ли?

Анжелика осмотрелась по сторонам, но по-прежнему не увидела ничего необычного. Она не увидела, а Крыс насторожился, впился когтями в плечо, тоненько заверещал в ухо. Марфина Ночка так и вовсе взмыла в небо, заметалась над их головами. Точно так же, только под ногами, заметалась Зена. Начинается…

– Ну, когда же? – одновременно ворчливо и нетерпеливо спросил Леший. От волнения он даже перестал чесаться и теперь без остановки вертел по сторонам патлатой башкой. – Где эта ваша граница?

– Уже, – отозвался Архип тихо и быстрым движением, всего на пару мгновений коснулся Марфиной руки. – Мы ее уже перешли. Теперь смотрите в оба. Не отставайте, не разбредайтесь.

Перешли? А так сразу и не скажешь. Ничего ведь не поменялось! Ну разве что стало тише и комары куда-то исчезли. Так это не минус, а скорее плюс. Без комаров как-то веселее. Вот только пить хочется и еще отдохнуть немного. Сколько они уже в пути? Анжелика глянула на часы. Получалось, что до границы они топали четыре с лишним часа. Самое время сделать перерыв.

Опередил ее Леший, озвучил невысказанное желание.

– Эй, Архип! – позвал нарочито громко. – Может, передохнем, что ли! Дамы вон устали! – Он кивнул башкой в сторону Анжелики.

– За себя говори! – буркнула она.

– А и правда, – вступилась за Лешего Марфа, – давайте сделаем привал, покушаем. У меня тут…

– Десять минут! – оборвал ее Архип. – Никаких костров! Оправились. Воды попили. Перекусили. И топаем дальше.

Ответом ему стал разочарованный коллективный вздох. Никто не записывался в спартанцы, и десять минут – это очень мало!

Анжелика так и сказала, а остальные ее поддержали. Даже Леший. Архип окинул их раздраженным взглядом, а потом с досадой махнул рукой.

– Полчаса, – сказал, закуривая сигарету. – Все остальные требования те же.

На землю они не уселись, а попадали, как перезревшие яблоки со старой яблони. Анжелика сбросила рюкзак, с наслаждением вытянула гудящие с непривычки ноги. И только неугомонная Марфа тут же принялась хлопотать, извлекать на свет божий съестные припасы. Оказалось, что припасы эти весьма даже кстати.

– Мне бутербродик с ветчинкой, будьте так любезны! – Михалыч обмахивался панамой цвета хаки и с вожделением следил за Марфиными приготовлениями. – И огурчик сверху, если есть.

– Пикник какой-то, а не экспедиция, – проворчал себе под нос Архип, но в нынешней какой-то особенной тишине все его прекрасно услышали. Услышали, но сделали вид, что нет.

– Ну, мальчики налево, девочки направо! – провозгласил Леший, вставая на ноги.

– Ружье с собой! – велел Архип, даже не глядя в его сторону. Сам он уже который раз проверял свой карабин.

– Ну разумеется! Кто ж ходит в сортир без оружия! – Леший поправил на плече ружье, скрылся в редком подлеске.

А Марфа уже выкладывала на аккуратно постеленную поверх травы салфетку приготовленные бутерброды, нарезала хлеб и ловко вскрывала консервы. Красота! Без комаров так вообще шикардос! Анжелика подсела поближе к салфетке, цапнула бутерброд с ветчиной, отщипнула кусок булки для Крыса. Остальные не отставали, ела даже малахольная Эльза. Наверное, понимала, что силы могут понадобиться. А может, причиной тому свежий воздух! И ведь какое все вкусное! Красота!

– Эй, парень? – позвал Архип. – Ты где?

– Я здесь, – донеслось из-за кустов. – Цветочки нюхаю!

Как же это на него похоже – понтоваться даже в таких вот, почти критических условиях! Цветочки он нюхает! Анжелика откусила от бутерброда большой кусок, принялась жевать. Вот только вкуса ни ветчины, ни хлеба, ни сыра она не почувствовала. Это место, похоже, приглушало не только звуки, оно еще и рецепторы пришибало. Анжелика поднесла бутерброд к носу, понюхала – не пахнет! Вообще ничем не пахнет. Она сорвала первую попавшуюся под руку былинку, тоже понюхала, даже пожевала. Ничего. Мир вокруг казался ненастоящим. Три-дэ проекция, а не мир. А Леший, паразит, нюхает цветочки…

Это была не тревога и даже не эхо тревоги. Это было тихое, приглушенное, как мир пограничья, раздражение. И чтобы стряхнуть его с себя, Анжелика поднялась на ноги.

– Куда? – спросил Архип, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Туда же! – Она еще поход в сортир с ним не согласовала!

– Не задерживайся и этому… – Архип сделал неопределенный жест рукой, – скажи, чтобы возвращался.

– Мальчики налево, девочки направо! – огрызнулась Анжелика и нырнула в кусты.

Вот только, оказавшись в кустах, она направилась не направо, а налево. Дернул же черт!

Леший стоял, притулившись плечом к старой сосне, вид имел лихой и слега дурацкий. Хорошо хоть не со спущенными штанами стоял. Никаких цветочков вокруг не наблюдалось, наверное, занюхал все до смерти.

– Привет, рыжая! – сказал он и помахал Анжелике рукой.

– Давно не виделись. – Развернуться бы и уйти направо, как и положено примерной девочке. Да вот только что-то все не отпускало.

– А ты красивая. – Леший снова взмахнул рукой. – Хоть и стерва.

– Сам дурак, – отозвалась она не со злостью, а скорее уж по привычке. – Там Марфа поляну накрыла, ты бы поторопился, а то без тебя все съедят.

– Все съедят. – Он улыбнулся, но как-то кривовато, без привычного нахальства. – Тут место такое – все время кто-то кого-то ест… И холодно… А ты красивая…

– …Хоть и стерва. – Уходить Анжелика передумала. Что-то было не так. Архип сказал, если что-то покажется подозрительным, нужно звать его. Но она сначала попробует разобраться сама, чтобы не прослыть, не дай бог, глупой паникершей.

– Как цветочки? – спросила она и сделала осторожный шажок в сторону Лешего.

Он моргнул, не переставая улыбаться, поскреб свою отвратительную метросексуальную бородку.

– Какие цветочки?

– Которые ты нюхал. Эй, ты как себя вообще чувствуешь?

– Я? – Кажется, он удивился. – Я великолепно! Лучше всех!

Еще один шажок, только теперь не вперед, а чуть в сторону. Эх, лучше бы она сразу позвала Архипа…

Тварь пряталась за деревом, а теперь, когда Анжелика ее увидела, прятаться передумала. Она ухмыльнулась синюшными, как у покойника губами, оскалила острые зубы, между которыми проскользнул длинный, ну точно змеиный язык. На кончике его Анжелика успела разглядеть жало.

Анжелика разглядела, а вот Леший, похоже, не видел ничего. Не видел и не чувствовал. Потому что как же можно продолжать улыбаться, когда тебе в шею с мерзким чмоканьем впивается вот это самое жало?..

Анжелика сделала глубокий вдох, собирая в кулак и смелость, и волю. Надо было что-то делать. Вот только что?

– Что ты такое? – Приближаться к твари не хотелось, но Лика себя заставила. И ружье с плеча сдернула, даже прицелилась, как умела. Кучность боя хорошая… Стреляй по ногам… Вот только Анжелика точно знала, что стрелять нужно не по ногам. Целиться лучше вот в этот длинный, мерзкий язык. А как целиться, когда тварь буквально прилипла к этому идиоту?

– Совсем с ума спрыгнула? – Леший обиженно дернул кадыком. – Своих не узнаешь? – Лицо его тем временем стремительно теряло краски, кожа синела, цветом своим уже мало отличаясь от губ твари.

А тварь продолжала скалиться. Мало того, она положила когтистые не то руки, не то лапы на плечи Лешему, заурчала почти по-кошачьи.

Нет, ружьем тут никак нельзя. Дробь непременно попадет в Лешего. Даже если не убьет, то искалечит. Рука сама потянулась к охотничьему ножу. Ножи еще в самом начале пути им выдал Архип, каждому, без исключения. Вот только, чтобы использовать нож, нужно подойти к твари вплотную…

Вот сейчас самое время заорать, позвать на помощь. Пусть Архип сам разбирается. Если успеет…

– Кыш, – сказала Анжелика не слишком уверенно и замахнулась ружьем. – Я сказала, вон пошла!

– Точно сдурела. – А голос Лешего становился все тише, все неувереннее.

Воинственно запищал над ухом Крыс, а потом соскользнул с плеча, белой молнией метнулся к твари. Крыс оказался смелее своей хозяйки. Смелее и благороднее. Потому что, пока Анжелика соображала, как поступить, Крыс уже взобрался вверх по сосновому стволу и вцепился зубами в пульсирующий ворованной силой и ворованной жизнью язык. Тварь дернулась и заверещала, когтистой лапой попыталась отшвырнуть Крыса, уничтожить Анжеликиного малыша!

Страх и отвращение исчезли в одно мгновение, а вместо них пришла ярость, граничащая с сумасшествием. За пульсирующий, извивающийся язык твари Анжелика схватилась голой рукой. Одной схватилась, а второй со всей силы полоснула ножом, рассекая, прерывая эту чудовищную, противоестественную связь нежити и живого человека.

Тварь отшатнулась, дернула лысой, с редкими пучками волос головой, упала на землю на четвереньки. Язык тоже упал, зазмеился, вспахивая слежавшуюся иглицу. Рядом медленно сползал по сосновому стволу Леший. Сползал и тихо матерился. Значит, живой. А вот сейчас самое время пострелять…

Анжелика сдернула с плеча ружье, прицелилась. Только не в ноги, а прямо в выемку между вислых сисек твари, как раз туда, где у нормального существа должно быть сердце. Выстрелила.

Хорошая кучность стрельбы… Кто там что говорил про кучность?! Все мимо! Или не мимо, а насквозь, но все равно без особого толку?

– Отойди! – Голос Архипа отрезвил и вернул способность соображать. – Пулей безвременников не возьмешь.

Он уже доставал из-за голенища охотничий нож. Не ту бесполезную финтифлюшку, что выдал Анжелике, а настоящего монстра с зазубринами на сияющем лезвии.

– Отвернись, не смотри, – велел, направляясь к твари.

Конечно, Анжелика не послушалась. Конечно, она не отвернулась и видела все, что произошло, в малейших деталях. И то, как нож взлетел вверх. И то, как впился в горло твари. И то, как загорелся, запульсировал на запястье Архипа потайной ключ, выжигая на лбу твари огненное клеймо. И то, как покатилась к самым ногам Лешего отрубленная лысая башка. Башка покатилась, уставилась черными, совсем без белка глазюками, оскалилась острыми зубами. Леший снова выматерился, хотел было вскочить на ноги, но не сумел, не хватило сил. Теперь Анжелика это точно знала.

А тварь – и отрубленная голова, и длинное, словно лишенное костей тело – медленно превращалась в тлен, прорастала в землю отравленными грибными спорами. Ох, и тяжко придется тому, кто грибочки эти соберет и отведает. Анжелика и сама не понимала, откуда знает все это. Просто знала, и все.

– Молодец, девка. – Архип похлопал ее по плечу тяжелой лапищей. – Только нужно было сразу меня звать, а не геройствовать.

Он обошел Анжелику, направился к притулившемуся спиной к сосне Лешему, присел рядом на корточки, сказал почти ласково:

– Ну-ка, дай погляжу.

– Что это такое?.. – Лешего била крупная дрожь, и говорил он, заикаясь. Анжелика его понимала и даже не осуждала. – Что за гнусь такая?

Теперь, когда существо, и без того не живое, становилось мертвее мертвого, он его наконец увидел. Увидел и ужаснулся. А левой рукой потянулся к шее, пониже затылка.

– Это безвременница. – Голос Архипа звучал глухо и буднично, словно бы он читал им лекцию о какой-нибудь лесной зверюшке, милой и безопасной. – Раньше я их никогда не видел, мне батя рассказывал. Эта попалась очень голодная. Такая голодная, что решилась выпить тебя сразу до самого донышка.

– Как это – выпить до донышка?.. – Леший щупал шею и морщился.

Анжелика тоже морщилась, разглядывала свою руку, ту самую, которой схватила за язык тварь. Разглядывала недолго, чертыхнулась и принялась с остервенением оттирать ладонь о моховую кочку. Вот же пакость! Теперь нужно дезинфицировать!

Архип уже склонился над Лешим, принялся осматривать рану на шее.

– Что там? – взвизгнул Леший почти по-девчоночьи. И снова Анжелика его не осуждала, ей и самой хотелось визжать от отвращения.

– Ничего страшного. – Архип растер в ладонях какую-то тут же сорванную травку, приложил получившуюся кашицу к ране. – Жить будешь. – Он бросил быстрый взгляд на Анжелику и добавил: – Ей спасибо скажи. Если бы не она, остались бы от козлика только рожки да ножки.

– Это кто тут козлик?! – обиженно вскинулся Леший, и Анжелика неожиданно для самой себя улыбнулась. Не изменился патлатый, а значит, все с ним будет хорошо. – А ты чего улыбаешься? – в голосе его звучали злость и обида. Это тоже, наверное, хорошо.

– Спасибо скажи! – с нажимом повторил Архип. – Если бы не она, стал бы точно таким же, как эта тварь. Не сразу, но превратился бы в безвременника.

– Спасибо, – буркнул Леший, не глядя на Анжелику. Ну, не больно-то и хотелось. – А кто это вообще такие? – носком ботинка он пнул серую кучу, что осталась от отрубленной головы. – Вампиры? – спросил с какой-то почти детской радостью. – Я теперь тоже того… – он выпучил глаза, – стану вампиром?

– Не станешь. – Архип протянул ему руку, помогая подняться, и тут же подставил плечо, потому что Лешего качнуло из стороны в сторону, как пьяного. – Но бонусы кое-какие от этой встречи точно поимеешь.

– Какие бонусы? – оживился Леший, даже качаться перестал.

Архип усмехнулся, шепнул ему что-то на ухо.

– Да ладно! Правда, что ли?

– Будет время, проверишь.

– Обалдеть! – Леший приосанился, как-то странно, очень уж пристально посмотрел на Анжелику, а потом сказал: – А вот прямо сейчас и проверю!

Он шагнул к ней неуверенной, нетрезвой какой-то походкой, обхватил за плечи, заглянул в глаза и… поцеловал.

Конечно, Анжелика его оттолкнула и даже врезала по наглой бородатой морде. Но только после того, как закончился этот дикий, упоительный какой-то поцелуй. А длился он, судя по тому, как сбилось дыхание, не пару секунд, а куда дольше.

– Дебил! – сказала Анжелика зло и вытерла губы рукавом куртки. – Идиот!!!

– Значит, все фигня! – Леший смотрел не на нее, а на Архипа. – Не работает твой бонус!

Архип насмешливо пожал плечами.

– Или нужно время? Ну, чтобы все там закрепилось в организме! – Он снова как-то излишне пристально посмотрел на Анжелику.

Пришлось взяться за ружье.

– Еще раз сунешься – стрельну, – предупредила она, но как-то не слишком уверенно. Одновременно хотелось и стрельнуть, и повторения. Может, она тоже ядовитых спор надышалась?..

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы из ближайших кустов не вывалился завхоз, а следом не вынырнула встревоженная Марфа.

– Все у вас в порядке? – спросил Михалыч, обводя их внимательным взглядом. – Кто стрелял?

– Я стреляла. – Анжелика опустила ствол. – Целилась тут в одного оленя…

– Оленя? – продолжал недоумевать Михалыч, а Марфа тем временем шагнула прямо к тому месту, где подохла тварь.

– Что тут было? – себе под ноги она смотрела с отвращением. Анжелика ее понимала. – В кого ты стреляла, Лика?

– В кого стреляла, того твой рыцарь уже порешил! – Вдруг накатили злость и усталость, захотелось обратно в Питер, подальше от этого всего.

– Я расскажу, – пообещал Архип и крепко взял Марфу за руку, притянул к себе. – Пойдемте отсюда, я расскажу.

– Пошел фарт, Степа! Нет, ты только подумай, сколько золота! – Игнат, уже изрядно захмелевший, а оттого шумный, ткнул Степана в бок.

Они сидели в ресторации, отмечали свои маленькие и большие победы. Победы занесли их далече от дома, аж в Чернокаменск. У Врана в этих краях были какие-то свои дела. И у Игната появились. А Степан уж следом, по старой памяти… Ресторацию эту, самую дорогую во всем Чернокаменске, выбрал Игнат. Самому Степану за глаза хватило бы кабака в родном Сосновом. А здесь, за столом, застеленным белоснежной крахмальной скатертью, сервированным доброй дюжиной неведомых ему приборов, в окружении хрусталя, серебра и непонятной еды, под пристальным взглядом холеного официанта, он чувствовал себя не в своей тарелке. Да что там! Он чувствовал себя деревенщиной, по какой-то нелепой случайности попавшей в этот рукотворный эдем. И сюртук, не купленный, а по настоянию Врана пошитый у дорогого портного, хоть и сидел на Степане как влитой, но все равно душил. И шелковый шейный платок душил тоже. Хотелось одним махом смести со стола все эти заморские разносолы и сбежать в лес, туда, где все ему было понятно, где ему было хорошо и уютно. Но Игнату хотелось всей этой мишуры, и часть заработанных денег он без сожаления тратил на ресторации, загулы и дам. К слову, дамы и в самом деле нынче к Игнату благоволили. Были ли тому виной деньги или поцелуй безвременницы, Степан не знал, да и знать не желал.

– Тут на речке Чернокаменке есть прииск, – Игнат понизил голос до заговорщицкого шепота. – Золотишка там давно уже никто не намывал, но я знаю, шкурой чую, Степа, что оно там! – Он поднял вверх указательный палец. – Завтра же прикуплю участок. Его за бесценок продают, вот я и прикуплю. И ты тоже купи, Степа, я скажу какой. Купи, друг дорогой! Обещаю, не прогадаешь!

– Да хватит мне, – отмахнулся Степан.

А ведь и правда – хватит! Денег у него нынче столько, что за всю жизнь не потратить. Зачем ему одному столько?

Он так и сказал, а Игнат хитро так сощурился и спросил:

– Это ежели одному. А как жениться надумаешь? Я за Настеной большое приданое дам, не поскуплюсь, но и ты меня пойми, друг дорогой, что за голытьбу мне сестрицу единственную отдавать смысла никакого нет. Деньги к деньгам, – сказал и подмигнул заговорщицки. Неужто понял, прочел в Степановом сердце то, о чем тот сам себе не хотел признаваться. – А ты думал! Не слепой я, чай! Чай, вижу, как ты на Настену смотришь. Так вот имей в виду, Степа, все в твоих руках. Ты, главное, меня слушай.

– Тебя или его? – Не хотелось спрашивать, как-то само с языка сорвалось.

Вран теперь в их с Игнатом жизни появлялся не часто, но из виду не спускал, ходил у Игната в первейших советчиках. И пока, надо признать, советы эти были дельные, вот только не верил Степан ни единому его слову. И хотелось бы забыть, кто Вран на самом деле, хотелось обмануться холеным лицом, хорошими манерами да дорогими одеждами, но не получалось. Никак не получалось. И крики, и смрад крови преследовал Степку если не каждую ночь, то через одну точно. И в небо с недавних пор Степан смотреть не любил, потому что боялся увидеть там воронью стаю, верную Вранову Погоню.

– Обоих слушай, Степа. – Игнат склонился над столом так низко, что щегольским галстуком мазнул по заморскому салату, посмотрел зло и требовательно: – И запомни, что я тебе сказал, породнюсь я только с достойным человеком. И богатым! – он улыбнулся почти такой же улыбкой, что и Вран.

Вот только улыбался он не Степану – поверх его плеча смотрел на вошедшую в залу ресторации пару. Степан обернулся, тоже посмотрел. Мужчина в летах, дорого и ладно одетый, вел под руку юную девицу весьма привлекательной наружности. Девица вся в шелках, кружевах и кудрях была похожа на спустившегося на землю златовласого ангела. Степан даже залюбовался на мгновение, а потом перед внутренним взором его предстала веснушчатая и простоволосая Настена, и наваждение тут же развеялось.

– Любезный! – Игнат сделал знак официанту, и тот с почтением склонился над его плечом и с ловкостью фокусника сунул в карман обслуги немалого достоинства купюру.

– Слушаю-с! – откликнулся тот с подобострастной улыбкой.

– А скажи-ка нам, любезный, что это за люди? – Игнат едва заметно кивнул в сторону вошедших. – Откуда будут? Как звать?

– Это Сергей Антонович Савастеев с дочерью Оксаной Сергеевной, – заговорил официант приглушенной скороговоркой. – Промышленник из Перми, деловой партнер господина Злотникова. Приехал в наш благословенный город на все лето.

– По какой такой надобности?

– Завод железоделательный хотят то ли модернизировать, то ли покупать. И к шахтам чернокаменским, говорят, присматриваются.

– Значит, Злотникова партнер. – Игнат поскреб кончик носа, что выражало крайнюю степень его заинтересованности. – А скажи-ка, любезный, есть ли в вашем заведении шампанское, непременно французское и самое дорогое, чтобы не стыдно было им даму угостить?

– Есть! Как же не быть, Игнат Васильевич! Вот прямо из Парижу на днях привезли.

– Хорошо, что прямо из Парижу, – похвалил Игнат. – Ты, знаешь чего, ты возьми это шампанское и передай от моего имени тем господам из Перми. Скажи, от золотопромышленника Игната Васильевича Горяева с наилучшими пожеланиями.

– Золотопромышленника? – усмехнулся Степан, когда официанта след простыл.

– Будет, Степа! Все у нас будет, дай только срок! – Игнат откинулся на спинку стула. Барышню Савастееву он теперь разглядывал, не таясь, и то, что видел, нравилось ему с каждым мгновением все больше и больше. – Хороша девица! Что скажешь?

– Хороша, – согласился Степан. – Да только не про твою честь, Игнат.

– Про мою. – Друг даже не обиделся, он не сводил взгляда с златокудрой красавицы, почесывал кончик носа. – Я ее папеньку с его миллионами уже через год переплюну, дай только срок!

А к столику, за которым они наблюдали, уже приближался тот самый официант с бутылкой самого дорогого французского шампанского. Он склонился над Савастеевым с той же подобострастностью, с которой до этого склонялся над Игнатом, сказал что-то и кивнул в Игнатову сторону. Игнат, заметив это движение, привстал из-за стола и сделал приветственный жест. Не зря же он уже целый месяц обучался хорошим манерам у какого-то прощелыги.

Девица Савастеева под его пристальным взглядом зарделась как маков цвет, закусила пухлую губку. Неужто понравился ей Игнат? По всему выходило, что понравился. Да вот только папенька ее был сделан не из шелков и кружев, а отлит из наипрочнейшего чугуна. Потому, наверное, подарку не обрадовался. Наоборот, окинул их цепким взглядом сверху вниз, от набриолиненных макушек до самых кончиков щегольских ботинок, и все сразу про них понял. Он что-то коротко сказал официанту, и тот, прихватив непринятое шампанское, удалился.

– Велели благодарить, но от подарка отказались. – Официант замер навытяжку у их столика. – Что прикажете делать с шампанским?

– Отказались, говоришь? – Глаза Игната недобро сощурились, и на мгновение, всего на долю секунды, он стал похож на Врана. На того Врана, который горелой головешкой выполз из болота. – Побрезговали. А и ничего! Мы не гордые! Разливай! – Он подхватил полный бокал шампанского и отсалютовал им промышленнику Савастееву.

Промышленник кивнул в ответ и отвернулся, а девица снова зарделась от смущения.

Когда Архип с Семеном Михайловичем почти волоком притащили на полянку Лешего, Никита первым делом бросился к нему, потому что выглядел парень очень скверно, словно после большой кровопотери. Вот только крови нигде не было видно…

– Не боись, док, – сказал Архип, помогая Лешему усесться на землю, – ничего с ним страшного не приключилось. Хоть и могло. Но остальным на будущее наука.

Пока Архип рассказывал эту свою сказочку про безвременников, Никита все-таки Лешего осмотрел. Парень оживал на глазах и больше уже не походил на восставшего мертвеца, даже клацать зубами перестал.

– Вот эта рана, Анжелика? – Никита разглядывал след не то от укола, не то от укуса. Рана тоже заживала на глазах, рубцевалась. Еще минута – и нечего стало обрабатывать.

– Она. – Анжелика близко к Лешему не подходила, словно боялась заразиться от него какой-нибудь гадостью. Первым делом она потребовала от Никиты спирта или чего-нибудь дезинфицирующего.

Не спирт, но самогон нашелся у Михалыча. Кто бы сомневался! Прежде чем плеснуть самогона себе на руки, Анжелика сделала два больших глотка из фляги, закашлялась, а потом с остервенением принялась протирать ладони.

– И мне, – простонал Леший, хотя лично Никите уже было очевидно, что он больше придуривается, чем страдает. – От стрессу и для дезинфекции!

Мгновение казалось, что Анжелика запустит в него фляжкой, но обошлось – поставила на траву у его ног. Леший тоже глотнул и даже не закашлялся, занюхал самогон рукавом куртки, по-стариковски крякнул.

– Идти сможешь? – спросил Архип.

– Смогу. – В доказательство своих слов Леший не только встал, но даже притопнул ногой, а потом вдруг спросил: – Мужики, а есть у кого-нибудь бритва? Не могу после того, как эта гадина меня того… – Он поморщился, как от боли. – У меня теперь, кажется, все плесенью провоняет. – Пятерней он прошелся по своей уже изрядно отросшей и потерявшей былой лоск бородке, снова поморщился.

Станок ожидаемо нашелся у Михалыча, и еще добрых пятнадцать минут вся их честная компания ждала, пока Леший побреется. Вот это время и ушло у них на сказки про безвременников и дальнейший инструктаж.

– Видели, что с пацаном чуть не стало? – Архип кивнул в сторону Лешего. – Поняли, что мы тут с вами не в бирюльки играем? – Сам он то и дело касался запястья левой руки, где на коже были отчетливо видны следы от расчесов. Его бы тоже осмотреть, но ведь не дастся. – Места тут темные. Закрутит, замотает – ни в жизнь дорогу назад не найдете. В лучшем случае издохните, в худшем – сами превратитесь в безвременника. Даже я не все пути вижу. Кто-то рвет нити… одну свяжу, вторую тут же искать приходится.

И никто из них не спросил, какие такие нити и кто их рвет. Все слушали очень внимательно, даже Леший, который, казалось, был полностью поглощен бритьем.

– И это пока цветочки. Это он еще силки не раскидывал. Поэтому, господа хорошие, в сотый раз повторяю – не расходимся, держимся вместе! А если так станется, что кто-то отстанет, – Архип зыркнул сначала на Лешего, потом на Анжелику, – смотрите в оба! Не верьте ни глазам своим, ни ушам. Нет тут друзей – одни враги кругом.

– И какую нечисть мы тут еще можем встретить? – спросила Анжелика, разглядывая свои ладони.

– Не знаю. Изменился лес. Раньше все по-другому было, опасно – но предсказуемо, а теперь… – Архип пожал плечами, а потом уже значительно более уверенным тоном велел: – Все, выдвигаемся! Эй, парень, ты закончил марафет наводить?

– Закончил! – Леший стер с лица пену, улыбнулся. – Готов к труду и обороне!

Никогда раньше Никита не видел, чтобы человека так меняла борода или, скорее, ее отсутствие. Вот, казалось бы, бороду Леший отращивал специально для солидности, да только ни солидности, ни возраста она ему не прибавляла. А сейчас, гладковыбритый, с порезами от неловкого обращения со станком, он казался куда взрослее и даже мужественнее. Что, в принципе, было довольно странно. Не к такому Лешему они привыкли.

– Что? – Леший заметил их удивленные взгляды, потер щеку. – Пену не вытер?

– Тебе не нужна борода. Тебе так лучше, – сказала Марфа, самая добрая из них.

– Спасибо. – Леший перестал тереть щеку, бросил быстрый взгляд на Лику. Но та уже отвернулась, с сосредоточенным видом гладила своего Крыса.

– Я вот тут подумал, – Никита поднял с земли рюкзак, – а если тот мальчишка, которого мы ищем, уже не человек вовсе? – Вопрос этот показался бы диким там, в городских джунглях – оплоте цивилизации, а здесь, в джунглях реальных, он никого не удивил. – Времени с момента его исчезновения прошло столько, он мог превратиться в этого… безвременника. Ну, чисто гипотетически.

– Мог, – кивнул Архип. – И гипотетически, и практически.

– И что тогда? Что нам с ним делать? Как быть?

– Убить. – Архип вскинул на плечо свой карабин.

– Как – убить?.. – Вздохнула Марфа, а Эльза с такой силой вцепилась в лямки своего рюкзака, что побелели костяшки пальцев. Если она не справится… Никита сделал шаг в ее сторону. Просто так, на всякий случай…

– Я знаю как. – Архип искоса глянул на Эльзу. Тоже ждал нападения?

– А доказательства? – спросил Михалыч тоном до отвращения деловым, словно речь шла не о живом человеке. – Клиенту потребуются доказательства. Я бы, с вашего позволения, предложил следующее. – Он сдернул с переносицы очки, протер краем ветровки. – Я бы предложил хотя бы попытаться вывести его за пределы границы. Архип, вы не знаете, могут ли эти… эти существа выжить в нашем мире?

– А зачем? – Архип посмотрел на завхоза с удивлением. – Зачем тащить нежить в нормальный мир?

– Затем, что в нормальном мире нежить может снова стать человеком, – очень тихо, так, что остальные ее едва расслышали, проговорила Марфа.

– Или подохнуть окончательно, – сказал как отрезал Архип, и Марфа тут же поникла, отступила на шаг.

– Мы попробуем! – Эльза обняла Марфу за плечи. – Мы сделаем все возможное, чтобы спасти того, кого еще можно спасти!

– Прямо какая-то сходка гуманисток! – усмехнулась Анжелика. – Это вы, дамочки, просто не видели то, что видела я. И вот что я вам скажу! Когда вы столкнетесь с этой тварью, у вас будет одно-единственное желание – покромсать ее на мелкие кусочки. Так что удачи, но без меня! – Она со злостью дернула с земли свой рюкзак и нырнула в кусты.

– Я велел держаться вместе! – прорычал Архип и ломанулся следом.

В Чернокаменске задержались дольше, чем планировали. Все ж таки Игнат решил прикупить у здешнего миллионщика Злотникова прииски. Прииски те были давно выработаны, оттого, наверное, Злотников продал их без сожаления. Задешево продал.

Их познакомил Вран. Ввел гостями в злотниковский роскошный дом. Чуял Степан, если бы не Вран, ничего бы у них не вышло, Злотников даже не глянул бы в их сторону. Но Вран умел убеждать и умел нравиться. Здесь, в Чернокаменске, он представлялся польским князем, жил на широкую ногу и репутацию себе заслужил человека странного, но весьма дельного. Вот таких Злотников особо привечал. Ну и Степана с Игнатом приветил по Врановой рекомендации, уступил прииски. Может, оттого и уступил, что знал – нет на берегах Чернокаменки больше золотишка, ушла жила, давным-давно ушла. Он другого не знал, что любая жила, как глубоко бы она ни ушла, выходила на зов Игната, пробивалась из-под земли самородками.

Первые два они нашли в тот самый день, как ударили со Злотниковым по рукам. Каждый из самородков был размером с голову младенца, а уж сколько стоил, Степан и считать не стал. Муторно ему было в Чернокаменске, тяжко. Словно давило на него что-то. Особенно страшным и странным виделось ему озеро с островом посередке. Или замок, что посреди острова был построен по прихоти Злотникова? Неважно! Одно он знал наверняка: дурные места, темные! Бежать бы отсюда без оглядки. Но Игнат уезжать из Чернокаменска не спешил, и причиной тому была Ксения Сергеевна Савастеева. Влюбился дружок закадычный. Впервые в жизни потерял голову из-за женщины.

– Женюсь, Степа, – сказал он, провожая объект своего вожделения долгим взглядом. – Вот на ней и женюсь.

Степан ничего не ответил, знал, что Игнат доводов не услышит, если уж решился. Знал и то, что Савастеев не их полета птица, что дочку свою единственную он никогда не отдаст за выскочку навроде Игната. И дело тут вовсе не в деньгах. Дело в том самом полете. Как ни учился Игнат, как ни хорохорился, а не получалось у него со свиным рылом в калашный ряд… Дорогими подарками, побрякушками из самоцветов он мог завоевать разве что доверчивое девичье сердце, а Савастеев видел людей насквозь. Игната видел. Оттого все подарки возвращались нераспакованными, оттого взгляд Сергея Антоновича делался все холоднее, все пристальнее. Не предвещал этот взгляд ничего хорошего, вот только Игнат не понимал. Ошалев от амурных переживаний, он решился на глупый и отчаянный шаг: за одним из роскошных ужинов, что устраивал хлебосольный Злотников, попросил у Савастеева руки его дочери.

Случился скандал. Такой некрасивый, что и вспоминать тошно. Разумеется, Савастеев Игнату отказал. Игнат вспылил, кинулся к несостоявшемуся тестю с кулаками. А Оксана Сергеевна от стыда такого едва не лишилась чувств, весь оставшийся вечер ее приводила в себя супруга Злотникова. А Степану с Игнатом от дома было отказано в категоричной форме. Да и то понятно! Кто они, а кто Савастеев! Даже Враново заступничество не помогло.

С острова добирались на лодке. Степан сидел на веслах, а Игнат всю дорогу бесновался.

– Пожалеет! Все они пожалеют, что посмели со мной так! Слышишь, Степа! Помяни мое слово, кровавыми слезами умоется Савастеев.

– …Если ты хочешь. – Вран черной тенью выступил из-за прибрежного валуна. Как так? Ведь оставался в замке среди гостей! – Если хочешь, брат мой названый, будет все по-твоему. И девица твоя станет.

– Хочу! – Игнат спрыгнул с лодки, шагнул к Врану. – Убери его с моего пути!

– Уберу. – Вран протянул руку, и с неба на нее камнем упал одноглазый ворон, молча уставился на Игната, приготовился слушать, что скажет хозяин. А Степан затаился, не спешил выбираться из лодки. Сбежать бы куда глаза глядят.

– Только так убери, чтобы мучился, – шептал Игнат. – А перед самой кончиной чтобы узнал, от кого смерть принял. Ты про Погоню свою рассказывал… Да я и сам видел… Вот так сделай. Слышишь меня?! Как с тем разбойником…

Зашумело в ушах, замутило. Хотелось крикнуть другу, чтобы остановился, чтобы одумался, да только в горле вмиг пересохло, и одноглазый ворон следил за Степкой сторожко, словно мысли его читал. А из озера прямо на берег выползали черные щупальца. Нет, не нити, к которым Степан уже давно привык, а вот это страшное, извивающееся. Словно зло, что пряталось глубоко на дне, пробудилось, почуяв еще более страшное зло, почуяло и потянулось. Щупальца оплетали Игнатовы ноги, ползли вверх по насквозь промокшему сюртуку, прорастали через кожу и плоть, подсвечивали глаза дурным, желтым светом.

Да что же это? Да как же они так?.. Убежать бы, но ведь поздно. Не отпустит их Вран. А если и отпустит, то форы большой не даст. Ровно столько, чтобы потом вдоволь повеселиться со своей кровавой Погоней.

Степан так испугался, что не сразу заметил, как одно из щупалец раскачивает лодку, тянется к его руке. Дотянулось, обожгло холодом и тут же истаяло рассветным туманом. А потайной ключ вспыхнул с невиданной силой, аж глазам стало больно.

– Что, пограничник, и тут ты видишь всякое?

Вран улыбался. Лицо его, до этого молодое, с аккуратной щегольской бородкой, вдруг на мгновение изменилось. Из-под чужой, ворованной кожи проступили струпья, засочился прямо на дорогую шелковую сорочку гной. Хорошая маска, да только у всякой маски есть свой срок. У этой вот, похоже, заканчивался. Новая плоть нужна. Новая кровь. Самое время созывать Черную Погоню.

– Видишь. – Вран продолжал улыбаться. – И меня настоящего видишь. Тогда должен понимать, что мне от людей больше всего нужно.

Понимал. И от понимания этого волосы на загривке становились дыбом. А еще от осознания, что ему в одиночку ту тварь, что прячется за маской, никогда не остановить.

– Даже не пытайся. – Все он про Степана знал. Знал и не боялся. – И на пути у меня не становись, пограничник. Если не хочешь, чтобы и твоя шкура послужила мне добрую службу.

– Его не трожь! – вступился Игнат. – Он тебе не навредит и нам не помешает.

А ведь и в самом деле не помешает. Что он против Врановой Погони, против той черной силищи, что стоит за спиной их страшного приятеля?

– Отпусти меня. – Выбрался из лодки и рухнул на колени прямо в холодную озерную воду. К кому из этих двоих обращался, и сам не знал.

Не отпустили. Глупо было надеяться.

– Степа, ты же друг мне! – Игнат хмурился, вглядывался ему в лицо. – Мы же с тобой с младенчества, считай, вместе. – Куда я без тебя? Ты же видел, как они! Как они все против нас! Потому что у них сила и власть.

– И у тебя будет, дай время, – попытался убедить, образумить, но не вышло.

– А не хочу я время терять, когда они там живут и жизнью своей наслаждаются! Я сейчас хочу! Мне чужого не надо, вы с моим, главное, считайтесь! Со мной, Игнатом Горяевым, считайтесь! А коли не захотите, так я вас заставлю.

– Мы заставим, – поправил его Вран вкрадчиво.

…Беда случилась на третий день. Савастеев с приятелем, помещиком Агаповым, отправились в тайгу на охоту. С ними еще три егеря из местных, Злотниковым снаряженных. Тревогу забили на следующее утро, когда охотники из лесу не вернулись. Собрали поисковый отряд, позвали всех желающих, потому как злотниковский тесть однажды вот точно так же с охоты не вернулся. Помнил город тот страшный случай. Помнил и боялся повторения. Оттого и забылись старые разногласия и обиды. Оттого и затесались в поисковый отряд Игнат со Степаном. Ну и Вран, конечно, как же без него?! Игнат всю дорогу держался поближе к Оксане Сергеевне, уговаривал, утешал. И девица от его ласкового голоса успокаивалась, даже улыбаться начала. А на сердце Степана скреблись кошки, хоть по малодушию своему он до последнего надеялся, что не выполнил Игнат угроз, пожалел отца своей зазнобы.

Не пожалел. Первыми на ту кровавую поляну вышли люди Злотникова. Сначала замерли, а потом закричали в ужасе, точно были не крепкими мужиками, а сопливыми мальчишками. И запах… Как же страшно пахло в том месте! От кровавой росы на примятой траве поднимался пар…

Вскрикнула, начала валиться с лошади Оксана Сергеевна, но Игнат не позволил ей упасть. Одной рукой подхватил лошадку под уздцы, второй – девицу за талию, прижал к себе, не позволяя смотреть, не давая увидеть то, что видели остальные. Что это было с его стороны? Жалость? Милосердие? Или тонкий расчет? Может, тогда еще Игнатово сердце не окаменело до конца, может, чувствовал он, помимо радости, еще хоть капельку вины? По крайней мере Степану именно так и хотелось думать.

Тогда так и не поняли, что случилось с охотниками. Кто грешил на диких зверей, кто шепотом, с оглядкой, рассказывал о том, что в окрестностях Чернокаменска завелся вурдалак, потому что ни один зверь не сумеет сотворить с человеком такое…

Хоронили Сергея Антоновича Савастеева и помещика Агапова в Чернокаменске. Людей на похоронах было немало. Много добрых слов сказали об усопших, много соболезнований услышала враз осиротевшая и враз превратившаяся в единственную наследницу многомиллионного состояния Оксана Сергеевна. Вот только ничего она не слышала и никого не видела, кроме Игната. Только он стал ее единственной надеждой и опорой. Сначала так, а потом, как прошел срок траура, и законным супругом. Так все и вышло, как хотелось лучшему другу. Жена-красавица, души в нем не чаящая, любимая сестренка, капитал, что на глазах прирастал, почет и уважение, дом – полная чаша…

Про новый дом Игнат заговорил сразу после женитьбы. Не в избушку ж родительскую везти молодую жену! Нужен дом! Такой, чтобы всем на зависть, чтобы диковиннее злотниковского замка, чтобы только об нем говорили и до Уральских гор, и за ними…

Место для нового поместья – уже не просто дома, а самого настоящего поместья! – выбирали втроем. Игнат, Вран и он, Степан. Хотя сам Степан отказался бы от такой чести с превеликим удовольствием. Не видел он больше в жизни никакой радости. Если только редкие встречи с Настеной еще зажигали слабый огонек в сердце. Огонек, а еще тревогу. Боялся Степан за Игнатову младшую сестрицу, боялся того, какие взгляды бросал на нее Вран. Оттого, наверное, и таскался цепным псом за этими двумя. Присматривал.

– С нами пойдешь. – Вран поигрывал плеткой-семихвосткой, каждое охвостье которой заканчивалось свинцовым шариком. Новая игрушка. Зачем такому оружие, когда он сам – оружие?

– Зачем я вам? – Уж не потому они Степана с собой берут, что он пограничник и лес насквозь видит. Вран тоже видит.

– А просто так, за ради забавы! Ох, и хочется забав, братушки! Аж шкура свербит! – сказал Вран и глянул на Степана так… со значением. От взгляда этого и собственная Степанова шкура засвербела.

– Да полно тебе, Степа! – Игнат ткнул его кулаком в плечо, по-свойски так ткнул, а получилось все равно зло и больно. – Мне нужно особенное место для дома выбрать!

– В Сосновом построй.

– Глупость какая – дворец посеред деревни возводить! – Игнат поморщился. – Нет, я Оксану свою хочу в удивительное место привести, особенное.

– Посеред тайги? – Не выдержал, не сумел скрыть злость и страх.

– А хоть и посеред тайги! Я, друг мой дорогой, такую домину отстрою, такие хоромы! С зимними садами, с фонтанами и прочими заморскими диковинами, что любому толстосуму будет за честь и за счастье ко мне в тайгу приехать. Дорогу проложу. Надо будет, так даже и железную. А что, Степа, интересная идея с железной дорогой?! Купим паровоз, чтобы гостей туда-сюда катал…

– Давай сначала место найдем. – Вран мечтать не любил. Все его мечты были об одном.

Искали долго. Больше недели из лесу не выходили. Из того самого лесу, который Степан, казалось, знал как свои пять пальцев. Знал да не знал! И как получалось, что столько раз мимо этого места проходил, а теперь вот увидел?!

И лесной ручей этот, кажется, знал, а вот не видел ни бобровой плотины, ни запруды, что из-за нее образовалась. И дубов вековых не видел, и серебряных нитей, их могучие корни оплетающих.

– Красота! – Игнат остановился на берегу запруды. – Вот именно это я и искал!

Красота, кто ж спорит? Да только темная какая-то красота. Из живого здесь только ручей с дубами, да вот эти серебряные нити, что делятся с дубами своей силой. А все остальное словно мхом поросло. Обычным взглядом не увидеть ни этот мох, ни паутину, что алчно подрагивает от каждого их шага, ни притаившегося на берегах запруды смрадного тумана.

И если посмотреть в черную воду, то многое можно увидеть. Вот он, Степан, светится синим и серебряным. Вот над головой Игната кровавые всполохи и черные дыры. А вот тот, кто человеком прикидывается. Головешка, что выползла из болота. Чернота, чернота кругом, и только глаза полыхают. А если голову наклонить вот так, то и не головешка уже, а птица – огромный красноглазый ворон. Насмехается, следит за Степаном со дна запруды. Зазеваешься, и утащит под воду.

– Хорошее место, братец! – Ворон раскрыл клюв и положил когтистую лапу на плечо тому Степану, что отражение. Только вот больно стало Степану настоящему, это на его шкуре напоминанием и предупреждением выступила кровавая роса. Молчи, пограничник! Не мешай моей забаве!

– Ручей мы сильнее запрудим! – Игнат притопнул ногой. – Чтобы был нам тут настоящий пруд. Посеред пруда насыплем островок и поставим беседку, а к ней мосток, чтобы Оксана с Настеной могли по нему прогуливаться. Ну и лодки с пристанью! Все чин чином будет! – Игнат настоящий продолжал мечтать, а Игнат подводный недобро скалился, грозился Степану пальцем. – А дубы я велю выкорчевать к едрене-фене!

Екнуло сердце. Дубы тут, считай, единственные были живыми и настоящими. И в черной воде отражались такими, какие есть, без гнили и паутины.

– Зачем корчевать? – спросил Степан у Игнатова отражения. Понимал, что это оно сейчас все решает.

– Чтобы диковинок заморских насадить! – отражение подмигнуло, снова оскалилось. – Кого ты дубами удивишь, Степка?! Ну и домина! Дворец чтобы, а не простой домишка. Эх, пригласить бы этого Берга, что Злотникову замок построил. – Игнат настоящий посмотрел на Врана. – Как думаешь, если большие деньги посулить, согласится?

– Не согласится. – Вран покачал головой, а черный ворон на дне запруды защелкал клювом. – Этому золото без надобности.

– А если напугать?

– Такого нечем пугать.

– А если смертью пригрозить?

– А если смертью пригрозить, он тебе за это еще и спасибо скажет. Нет, братец названый, ищи другого архитектора. Если хочешь, из Европы кого-нибудь выпиши. Золотишка тебе хватит, не переживай.

– Да я и не переживаю! – Носком сапога Игнат пнул земляную кочку, и под кочкой этой оказался золотой самородок. – Жила тут, Вран. Глубоко лежит, но если позову, придет. Как эту выработаю, следующую найду. С твоим даром я тепереча завсегда с золотишком! Спасибо тебе, брат названый.

Наверное, остальные решили, что Марфа обиделась на Архипа. Но нет, она не обиделась, она испугалась. Не его, а того страшного мира, в котором ему приходится жить. Мира, в котором нет полутонов, который делится только на своих и чужих, на живых и неживых. А вот Марфа считала, что каждый заслуживает если не второго шанса, то хотя бы надежды на прощение. Поэтому, когда Архип крепко, до боли, сжал ее ладонь в своей, она не убрала руку. Бывают моменты, когда женщина сильнее даже самого сильного мужчины, когда только в ней опора и есть, и он это чувствует, хоть и не желает признавать.

Шли долго, так долго, что с непривычки гудели ноги. Хотелось сесть. Нет, хотелось лечь! Вот прямо на эти мохнатые, пружинящие под ногами кочки.

– Эй, Архип, а куда это ты нас ведешь? – Первым встревожился Леший. – В твоем роду, случаем, не было Ивана Сусанина?

Леший пнул ногой одну из кочек, оглядел окрестности. Впрочем, какие окрестности, когда кругом сплошной лес! Уже не такой высокий и не такой густой, как раньше, и деревья какие-то корявые, с почерневшими, как после пожара, изогнутыми стволами. И кочки эти…

– Не было. – Архип не останавливался и Марфину руку из своей не выпускал.

– А я вот что-то сомневаюсь. Эй, ребята! – Леший остановился, не давая пройти остальным. – Вы что, не видите, что он нас в болото ведет?! Думаете, Горяев свой домишко среди топи построил? Думаете, он до такой степени чокнутый был?

– Это еще не болото. – Архип тоже остановился.

– Еще не болото?! – Лика встала рядом с Лешим. Кажется, впервые за все время похода эти двое проявили солидарность.

– В самом деле, скажи, уважаемый, – встрял Семен Михалыч, – что это за странный маршрут вы выбрали? – В голосе его тоже слышалась тревога.

– Это не я маршрут выбрал, это маршрут меня выбрал. – Архип обвел внимательным взглядом их маленький отряд.

– И теперь мы премся в болото? – Лика злилась. И остальные, кажется, тоже начинали злиться. Это ведь проще, чем бояться. Вот Марфа ничего не боялась, потому что доверяла Архипу, а они не доверяли. Они не знали его так хорошо, как она.

– Мы не просто премся, девочка. – Архип остановил взгляд на Лике. – Я пограничник, а это значит, что я вижу пути.

– Какие пути? Куда пути? – Леший положил руку Лике на плечо, и та плечом дернула. – Ну, признай, мужик, что мы заблудились!

– Мы не заблудились. – Архип говорил тихо, терпеливо, но Марфа чувствовала – терпение его на исходе.

– В самом деле, Архип, – поддержал Лешего Семен Михайлович, – скоро вечер, потом ночь. Как мы тут ночевать будем?

– Так же, как и в любом другом месте. Держитесь меня, и все с вами будет нормально, – сказал и решительно пошагал дальше.

– Я читал форумы! – не унимался Леший. – И там ни слова не было про болото! Горяев свой чудо-дом построил посреди леса! Так что не надо нам тут…

Архип замер как вкопанный и проговорил очень медленно, так, словно сдерживался из последних сил.

– Я обещал, что выведу вас к горяевскому дому, и я это сделаю. А если кому-то не нравится маршрут, я того не держу.

– Ну, конечно, не держит он! – Лика пересадила своего Крыса с плеча за пазуху. – Завел хрен знает куда и теперь не держит! Нет уж, дудки! Ты от нас теперь так просто не отделаешься!

И только Эльза с Никитой не влезали в эту перепалку. Никита думал о чем-то своем, пробовал носком ботинка моховую кочку на прочность, а Эльза смотрела вдаль невидящим взглядом. Или видящим?

Марфа сощурилась, чтобы разглядеть то, что так заинтересовало Эльзу, вот только ничего не увидела. Зрение у нее было не очень острое, а носить очки она стеснялась.

Дальше шли в полной тишине. Никто не проронил ни слова, даже когда на поверхности мохового ковра явственно стала проступать вода, даже когда Архип нарезал чахлых осинок и каждому выдал по самодельному посоху.

– Идем след в след, – велел он, ни на кого не глядя. – Уже недолго осталось, скоро остановимся на ночевку.

– До темноты хоть управимся? – спросил Семен Михайлович.

– Через полчаса будем на месте, не переживайте.

– Хотелось бы еще знать, что это за место, – проворчала Лика, перебрасывая ружье с плеча на плечо.

А Марфина Ночка уже знала, куда ведет их Архип, потому что улетала вперед на разведку. Ночка летела по небу, а Эльзина кошка черной тенью скользила по земле, перепрыгивая с кочки на кочку. И только Крыс остался со своей хозяйкой. Может быть, крысы боятся воды?

Место для ночлега Архип выбрал хорошее, кажется, единственный клочок твердой суши в этом бескрайнем болоте. И не клочок даже, а остров, поросший молодыми сосенками и редкими березами. Был он, наверное, метров четыреста в диаметре. Во всяком случае Марфе так показалось. Оценивать размер острова в наползающих сумерках она не решилась. Да у нее и других забот хватало. Пока мужчины собирали валежник и разжигали костер, она занялась приготовлением ужина. Плохо, что есть придется всухомятку. Воды кругом хоть залейся, но что это за вода? А той, что набрали в лесном роднике, хватит только на чай. Семен Михалыч сказал, что у него есть специальные таблетки для обеззараживания, но Марфа твердо решила, что воспользуется ими только в крайнем случае. Даст Бог, обойдутся без «химии».

Пока она занималась ужином, Архип обошел остров по периметру. Просто так обошел или с какой-то особенной целью? Наверняка с целью, потому что, вернувшись к весело потрескивающему костру, сообщил:

– На острове нам бояться нечего, защиту я поставил от всякого… – Он не стал уточнять, от какого всякого, а они благоразумно не стали спрашивать. – Но за пределы острова, в топь, не суйтесь. Здесь и днем небезопасно, а уж ночью и подавно.

– Кто бы сомневался! – тут же вскинулась Лика, но под тяжелым взглядом Архипа замолчала.

– Дежурить будем? – спросил Леший.

– Сам, – отмахнулся Архип.

– Какой-то ты прямо двужильный! – в голосе Лешего Марфе послышалась зависть. Мальчишка. Глупый, смешной мальчишка…

– Уж какой есть. А вам я бы посоветовал как следует выспаться. Завтра будет тяжелый день.

Несмотря на усталость, ужинали все с большим аппетитом. И факт этот грел Марфину душу не хуже ярко полыхающего в темноте костра. Сидя вот так, у огня, в хорошей компании, запросто можно представить, что это никакая не экспедиция, а самый обыкновенный пикник. Жаль только, что запасы воды подходят к концу. Завтра хочешь, не хочешь, а придется использовать «химию» Михалыча. А посуду она помоет болотной водой, прокипятит ее хорошенько и помоет. Тут до берега всего пару шагов, а Архип сказал, что на острове бояться им нечего.

Темнота поразительно быстро сожрала свет от костра. Вот за пару шагов и сожрала. Дальше Марфа шла уже едва ли не на ощупь. Если бы не знала, что цель близка, так и не пошла бы, наверное, вовсе. Но она еще по свету сходила в разведку, чтобы сейчас не трусить в темноте.

Скоро земля под ногами начала пружинить, а это верный признак того, что вода близко. Вот уже и плеск слышен. Словно бы это не болото вокруг, а речка. Марфа переложила котелок в правую руку, левой ухватилась за белый ствол березы, нависающей над водой…

– …Мне нужна эта вещь. – Архип говорил шепотом, так, что не все сказанное удавалось расслышать.

– У меня ничего нет. – А это Михалыч. Тоже шепчет, словно речь идет о какой-то тайне. – Я, конечно, снабженец и многое могу, но этого у меня нет.

– Врешь.

– Зачем мне врать? Я могу памятью покойной жены поклясться, если хотите…

Стало неловко от того, что Марфа вроде как подслушивает чужой разговор, и она специально, нарочито громко загремела котелком. Вот она тут! Не выбалтывайте свои тайны, мальчики!

– Кто здесь? – испуганно вскрикнул Михалыч.

– Марфа? – Архип сразу ее почуял. Увидел в темноте ту серебряную ниточку, что их связала.

– Это я! – сказала громко. – За водой спустилась.

– Погодь, помогу. – Кажется, только произнес, а вот уже крепкая рука ухватила ее за талию, и в шею быстро, всего на мгновение, уткнулись сухие, пахнущие табаком губы. – Не ходи одна!

– Ты же сказал, на острове безопасно. – Марфа отважилась, поцеловала Архипа в колкую щеку и зажмурилась от счастья.

– Все равно одна не ходи. – Он улыбнулся в темноте, перехватил котелок, наполнил его водой, потянул Марфу обратно к костру. А Михалыч на берег так и не вышел. Решил, наверное, что и без его помощи разберутся.

Пока укладывались на ночлег, тихо переговариваясь, иногда переругиваясь, Марфа все думала, о какой такой вещи говорили Архип с Семеном Михайловичем. Что, если спросить? Скажет ей Архип правду или промолчит? Промолчит. Как молчит он о цели их путешествия. Не к горяевскому потайному дому, а в это болото. Он сказал – нити ведут. Может, и ведут, да вот только куда? Хоть бы не в западню!

На плечо упала Ночка, вцепилась острыми коготками. Прилетела с разведки.

– Все спокойно? – спросила Марфа, гладя свою мышку по спинке. – Все тихо?

Ночка сложила кожистые крылья, засопела в ухо смешно и успокаивающе. Значит, нет повода для волнений. Пока нет.

Несмотря на усталость, долго не могли уснуть, ворочались, вздыхали. Леший с Никитой все порывались помочь Архипу с дежурством, но тот велел не дурить и не путаться под ногами. Леший обиделся, а Никита лишь пожал плечами, вернулся в свой спальник, обратно к Эльзе. Он всегда старался держаться поближе к ней. Точно так же, как Леший поближе к Лике, как Архип к ней, к Марфе. Разъединяло их многое, но и многое связывало. Только эти нити еще тонкие, почти невидимые. Но придет срок, все почувствуют их натяжение. Вот Марфа уже чувствует.

Сон подкрался внезапно, навалился лохматой, душной тушей, придавил к земле. Засыпала Марфа под легкий шорох шагов. Очнуться бы, да нету сил. Душит сон, утаскивает в темноту…

Кипела стройка посреди тайги! И в самом центре этого котла прямо на глазах вырастал дворец. Был он именно таким, каким виделся Игнату в мечтах – огромный, роскошный, всем на зависть. Днями и ночами трудились архитекторы, строители, садовники. Корчевали вековой лес, расчищали запруду, воплощали в жизнь Игнатову мечту. Он и сам на стройке дневал и ночевал, подгонял, умасливал, обещал еще больше денег за скорость. И работали люди не за страх, а за совесть. И рос на берегу теперь уже не запруды, а огромного лесного пруда прекрасный дом.

Это если на его отражение не смотреть… Вот у Степана не смотреть не получалось. Дом-отражение был черен и мрачен. Толстые стены его, как морщины, бороздили глубокие трещины. И из трещин этих, точно гной, сочилась рыжая болотная жижа. Степан видел, Вран видел, а остальные думали, что строят настоящий дворец, в котором его хозяева будут жить долго и счастливо, балы давать, дорогих гостей принимать, детишек растить…

Врану, брату названому, Игнат тоже сделал приятное, построил на небольшом отдалении башню – высокую, узкую, с окнами-бойницами и продуваемой всеми ветрами смотровой площадкой. И вот эта башня в воде отражалась такой, какой и была в жизни. Может, оттого, что и в жизни оказалась уродлива и страшна. И рядом с роскошным дворцом она смотрелась дико. И архитектор, которого выписали из Женевы и который за все отвечал, долго и тщетно уговаривал Игната построить что-нибудь более изящное, более соответствующее первоначальному плану. Но башня нравилась Врану, а перечить Врану Игнат или не хотел, или боялся. Так она и торчала на самом краю пруда, острым, как птичий клюв, шпилем вспарывая неосторожные облака. Облака висели над ней всегда, даже в самый солнечный день, и стены ее всегда были сырыми, а от того еще более черными. А жизненные силы, те редкие серебряные нити, что еще оставались в этом двуличном месте, ушли, истаяли под напором зла в тот самый день, когда дом принял своих жильцов.

Это был погожий июльский денек. И белогривые арабские скакуны неслись по лесной дороге весело, во весь опор. И доносился из золоченого, на заказ сделанного экипажа звонкий смех Оксаны Сергеевны и Настены. Игнат до поры не показывал дом ни любимой жене, ни любимой сестрице, хотел, чтобы удался сюрприз, чтобы ахнули его девочки.

Он так Степану и сказал:

– Хочу, Степа, чтобы все самое лучшее у них было! Чтобы такое, что не найти ни в парижах, ни в венециях! Оксанка мне все про Венецию твердит, что красота там дивная, что гондолы какие-то и вода кругом. Вот и будет ей Венеция посеред тайги. И красота, и вода кругом, и даже эти гондолы, тьфу на них! А Настена, та и вовсе к красоте не приучена. Только однажды, еще в детстве, отец возил ее в ботанический сад. Там розы были. Подумаешь, розы! А она вот с детства ту поездку запомнила, мне все уши по малолетству прожужжала, мол, как вырастет, себе непременно английский розовый куст заведет. А теперь, Степа, у нее не какой-то там куст, у нее целый розовый парк будет! Ох, сколько деньжищ я угрохал, чтобы все эти англицкие изыски у себя сотворить! Садовника нашел, из самого Лондона переманил! А к нему еще и толмача личного приставил, чтобы не страдал человек, чтобы чувствовал себя как дома. И ты видел, Степан, какой он парк мне отгрохал?! Укрывать придется все на зиму, потому как не выживет этакая красота. Но я уже решил, поговорил с архитектором. К осени построим над парком купол. Мне рекомендовали инженера из Санкт-Петербурга, который может придумать, как землю под куполом согревать и этот… – Игнат прищелкнул пальцами, – правильный климат создать. Видишь, какие планы у меня, друг дорогой? Видишь, какую красоту я на родной земле создаю? Из земли золото добываю и в нее же, родимую, возвращаю!

Игнат говорил так красиво, так увлеченно, что Степану хотелось верить. И в благие его намерения, и в то, что не окропятся никогда бесценные английские розы человеческой кровью. И в то, что отражения пусть не завтра, пусть через несколько лет станут нормальными, перестанут пугать своей гнилой чернотой.

– А сам-то ты что? – Игнат по-свойски ткнул его в бок. – Отчего домишко построил такой скромный? Если деньжат мало, так я подкину! За мной не заржавеет.

Дом Степан и в самом деле построил. И по его разумению, дом этот был огромный – двухэтажный. Стоял он на берегу того самого лесного ручья, выше по течению. И в воде отражался таким, каким был на самом деле – светлым, белокаменным! И дубы Степан рубить не стал, велел строителям сберечь все деревья до единого. Оттого дом, казалось, тоже рос в лесу, как гигантский белоногий гриб. Вот в этот дом он бы с легким сердцем привел жену. Тут бы растил детишек. И собак бы завел охотничьих. Вот бы на что денег не пожалел, так это на хороших гончих! Видел таких у Злотникова, аж завидки взяли. А чего завидовать, когда денег столько, что до конца жизни не потратить? Вот как появится семья, так и выпишет он себе кобелька и суку из тех узкомордых да голенастых, которые только с виду кажутся малахольными и бесполезными. Видел Степан их в деле. Чудо, а не звери!

Так за разговорами и мечтами и не заметил, как домчали кони до Игнатова дворца, загарцевали нетерпеливо перед парадным крыльцом, у которого уже навытяжку стояли лакеи в голубых ливреях. Тут же нервно переминался с ноги на ногу управляющий Григорий Анисимович, мужчина средних лет, степенный и, говорят, в своем деле незаменимый. Управляющего Игнат тоже откуда-то переманил большими деньгами, перевез в Горяевское – так теперь велено было именовать поместье! – всей семьей. И вот теперь Григорий Анисимович расстарался, организовал все по высшему разряду. Стоило только появиться на подъездной аллее золоченому экипажу, дал знак, и над прудом поплыли чарующие звуки музыки.

– Оркестр! – подмигнул Степану Игнат. – Сам придумал.

Он гордился этой своей придумкой, как маленький ребенок, и Степан помимо воли улыбнулся.

А девочкам понравилось! Ах, как им все понравилось! Как порхали они по дому и по парку яркими райскими птичками! Как восторгались диковинными узкими лодчонками, теми самыми венецианскими гондолами! Неужто пришло наконец счастье в эти темные места?! Пусть бы пришло!

А спустя две недели в Горяевском давали бал. Степан в жизни своей ни одного бала не видел, но отчего-то решил, что вот этот не хуже царского будет. Гостей приехало – тьма! Роскошные экипажи прибывали один за другим! Гости, с которыми Игнат никогда раньше и знаком не был, но до которых вместе с пригласительными, тисненными на тонких пластинах червонного золота, дошли слухи о невероятном дворце посреди тайги и его хлебосольном хозяине – сибирском Крезе, как успели окрестить Игната газеты. Не позвал Игнат только Злотникова и тех, кто однажды стал свидетелем его позора, лично проверил список на несколько сотен фамилий.

– Пусть жалеют! Пусть тепереча локти себе кусают, что потеряли дружбу с таким человеком! – Разбогател Игнат, а обид старых не забыл.

Про тот удивительный бал долго судачила вся Сибирь. И в газетах про него писали несколько недель кряду. Получилось у Игната заявить о себе так громко, что эхо докатилось аж до самого Санкт-Петербурга. Все, как хотел, так и вышло. О золотые слитки спотыкается! В любом европейском банке – наипервейший, наиважнейший клиент! Дом – полная чаша! Жена – красавица! Чем не жизнь?

Омрачало Игнатово счастье только одно – не получалось у них с Оксаной детишек. Год уже, считай, живут под одной крышей, уже пора бы – ан нет! Только однажды он пожаловался. Пили они горькую после удачной охоты. Не в Игнатовом, а в Степановом доме пили. Вот тогда и пожаловался.

– Это наказание мне, Степа. – Игнат был пьян и оттого разговорчив. – За отца ее наказание. Чтобы род мой пресечь.

– Не дури, Игнат. – Про наказание Степан был с ним согласен, но надо же как-то дружка закадычного поддержать. – Наладится еще у вас все! Оксана твоя в тебе души не чает! А год – это не срок.

– Срок, Степа! Еще какой срок! – Игнат одним махом опрокинул в себя рюмку. – У меня капитал какой! Деньги, власть! А кому я это все оставлю? Мне наследник нужен, Степа! Вот что я тебе скажу! А если Оксана моя – пустоцвет, то что ты мне, крепкому, здоровому мужику, прикажешь делать?! С другой бабой не хочу! Есть у меня ублюдки, наплодил по молодости и глупости. Но то ублюдки, а я тебе про законного наследника сейчас талдычу! Что делать, я тебя спрашиваю?

Ответить Степан не успел, скрипнула, открываясь, дубовая дверь. За ней черной тенью стоял Вран. Никогда он порог Степанова дома не переступал. Не хотел? Или не мог? Слишком много серебра, слишком много светлой силы было в этом доме. Степан специально место выбирал. А Вран все понимал, усмехался кривой своей усмешкой и порог никогда не переступал. Хотя думалось, что если очень захочет, никакая сила его не остановит, ну, разве только его черные вороньи крылья опалит.

– Будет тебе наследник. – Вран гладил свою птицу и сам совершенно по-птичьи склонил голову набок. – Попомни мое слово, и года не пройдет.

Хоть одно хорошее предсказание от этого… нечеловека. Обрадоваться бы, да только Степан помнил про цену. Ничего Вран не делает просто так. Когда придет время, заплатить за свое счастье Игнату придется сторицей. И ему, Степану, тоже. Пусть не за счастье, пусть за дар, с которым расставаться не хочется. Все равно придется платить.

А Игнат обрадовался, сорвался с места так, что опрокинул тяжелый дубовый стул, кинулся к Врану обниматься. Да так и застыл с распростертыми объятиями – испугался. То ли Врана, то ли ворона его одноглазого.

– Верь мне, – сказал Вран ласково и исчез, растворился в темноте.

Тот их пьяный разговор как-то быстро забылся. Закрутили их вихри неотложных дел и забот. У каждого заботы были свои, но видеться Игнат со Степаном продолжали часто. Случалось, что Степан и на ночь оставался в Горяевском. В доме-перевертыше никогда не ночевал, облюбовал себе небольшой домишко, что строился для прислуги на самом краю парка. Тихо, спокойно, а главное – подальше от Врановой башни.

Башню стороной обходили все. Даже девки, нанятые в Сосновом, чтобы убираться в усадьбе, отказывались в башню заходить. Ни за какие деньги не хотели! Игнат сначала пытался их вразумить уговорами да посулами, потом стращать взялся, да только, видно, Врана девки боялись куда сильнее, чем хозяина, и поделать с этим даже всемогущий Игнат Горяев ничего не смог. А Вран и не настаивал. По счастью, в Горяевском он появлялся редко. Мотался по миру по каким-то своим надобностям. Или охотился? Чтобы подальше от дома? Потому что когда возвращался, выглядел завсегда моложе и крепче, чем когда уходил. Думать об том не хотелось. Нет Врана – и слава богу! Дышать вот хоть можно полной грудью, радоваться дивному саду, что заложил для Настены Игнат.

Вот Степан и дышал, и радовался. Проснулся рано, на самой зорьке, решил искупаться. Только не в пруду, среди страшных отражений – ушел вверх по течению, с головой окунулся в ледяные струи ручья, почувствовал, как капелька за капелькой просачивается в тело сила. Сил у него прибавилось. Что уж говорить! Однажды ради интереса попробовал разогнуть найденную на дороге подкову. Разогнул. Даже не вспотел. И сейчас, после купания в живой лесной воде захотелось сотворить что-нибудь такое-этакое, дать волю силушке. Да вот хоть колесом по лужайке на манер английский пройтись, как когда-то в детстве.

Степан и прошелся. Рухнул в мокрую от росы траву, улыбнулся просыпающемуся небу, а потом услышал легкий девичий смех. Услышал и едва успел за колючим розовым кустом притаиться.

По лужайке от парка в сторону пруда шли, держась за руки, двое – Оксана и Игнат. Оба босоногие. Он в распахнутой на груди рубахе, она в накинутой поверх тонкой сорочки шелковой шали. Шли теперь уже тихонько, крадучись, как нашкодившие детишки, которые опасаются отцовской порки. Степан усмехнулся увиденному. Это хорошо, когда у мужа с женой все вот так, когда огонек, что во время венчания зажегся, не только продолжает гореть, а полыхает с еще большей силой. Тут уж точно за наследником не заржавеет.

Он бы, пожалуй, ушел, не стал подглядывать за чужим счастьем, но зависть не пустила, потянула, словно на аркане, вслед за этими двумя. Хоть со стороны посмотреть, как оно бывает, когда в семье лад да согласие. Глядишь, и у них с Настеной когда-нибудь сладится…

Мысли о Настене были сладкие, оставляли на кончике языка малиновый вкус. Степан даже зажмурился от удовольствия, а когда открыл глаза, сердце его заледенело…

Эти двое не спешили уходить, стояли на бережке, любовались растущими в пруду кувшинками. Степану бы тоже залюбоваться, если бы не отражения… По эту сторону Оксана и Игнат, а по ту… Чужую жену по-хозяйски обнимал и целовал в белую шею Вран. И не целовал, а раздирал нежную кожу острым клювом, до крови раздирал. Эта Оксана радостно улыбалась, а та морщилась от боли.

Отражения… В них истинная суть, от других скрытая. Вот Степану не повезло, он эту суть может увидеть. Эх, лучше бы не видел! Как же ему теперь? Как же Игнату теперь?..

Рассказать другу правду он так и не решился. Да и что рассказывать? Не виновата Оксана, что под личиной любимого мужа не рассмотрела мерзкое отродье. Так Врану не привыкать маски менять. Или не маску, а сразу чужое тело прихватить во временное пользование? Это ж какая забава для его черной души! Для души – да, если есть у него вообще душа. А что с телом? Где его собственное тело, когда он вот так Игнатовым распоряжается? Найти бы! Вот прямо сейчас найти и снести с плеч башку-головешку. А потом разрубить, что останется, на мелкие кусочки и утопить в самом глубоком болоте. Глядишь, по кускам бы не собрался…

Тот, кто прихватил на эту ночь чужое тело, обернулся, обвел парк долгим внимательным взглядом, словно бы почуял кровожадные Степановы мысли. Нет, не почуял, а иначе самому Степану не сносить бы головы…

Этой ночью Никита твердо решил не спать. Оттого специально не пил ничего, кроме воды. Помнил Архипов чаек, после которого все они вырубились в охотничьем домике. Больше на этот крючок он не попадется. И пускай Архип твердит, что помощь ему не нужна, место тут такое, что лучше быть начеку. Особенно ночью. А днем он уж как-нибудь. Припасены у него на такой случай чудесные таблетки от друга Илюхи, на них сутки без сна можно продержаться запросто. А то и двое суток, если придется…

…В лицо ткнулось что-то мохнатое и щекотное. Ткнулось и зашипело, выдергивая Никиту из полудремы. Из-за осознания того, что сплоховал, уснул на посту, Никита даже испугаться толком не успел. А потом уже и нечего было пугаться: на груди его черным ночным татем сидела Зена. Глазюки ее светились в темноте зеленым, а острые когти вспарывали плотную ткань Никитиной куртки.

– Что? – спросил он шепотом и погладил кошку по голове. Пока гладил, успел осмотреться. Вон Архип ссутулился у костра. Вон спят Лика, Леший и Марфа. Вон храпит на всю округу Михалыч.

Вот Эль…

Эльзин спальник был пуст. А Зена уже соскочила на землю, обернулась, зыркнула на Никиту зелеными глазищами. Сердце дернулось, а потом ошалело забилось о ребра, и дыхание вдруг перехватило.

Эльза ушла… Одна… Посреди ночи…

Из спальника Никита выбрался в мгновение ока, вскочил, и кошка тут же под ноги метнулась. Сначала метнулась, а потом отпрыгнула в сторону. Он все понял. Ему не впервой. Только бы успеть. Только бы Эльза не ушла никуда с острова…

– Эй, Архип. – Он тронул егеря за плечо. – Слышишь меня?

Не слышал. Сидел с открытыми глазами, но все равно спал. Никита специально рукой у него перед лицом помахал – никакого эффекта. Но пульс есть, и дыхание крепкое, как у спящего. Как же это? Что его так накрыло?

Неважно! Не сейчас! Сейчас надо бежать за Зеной. Может, еще не поздно. Хоть бы еще не было поздно!

Кошка мчалась в ночи, сливаясь с мглой. Никита несся следом. Напролом, не видя, не разбирая дороги. Да и какая дорога посреди болота? Хорошо, что твердь под ногами. Пока еще твердь. Да только и она скоро кончилась. Зачавкало, захлюпало под ботинками болото, завоняло гнилью. Он так спешил на помощь к Эльзе, что совсем забыл про осиновый посох. Карабин схватил, а посох забыл. И сейчас каждый шаг – это лотерея. Повезет – выживет. Не повезет – уйдет с головой в болотную жижу!

– Эльза! – Он заорал во все горло, не боясь разбудить остальных, не думая вообще ни и о ком, кроме нее. – Элли!

Орал и бежал. Несся по болотным кочкам, играл в лотерею со смертью.

– Никита, стой!

Замер. Завертел головой, пытаясь понять, откуда доносится слабый, но такой требовательный голос. Света бы! Ну хоть чуть-чуть света!

И словно в ответ на его мольбы выкатилась из-за тучи луна, плеснула под ноги мутного белесого света, мазнула по черной кошкиной спине, по ходуном ходящему болоту, по бледному Эльзиному лицу. Только по лицу, потому что все остальное было под водой. Эльзе с лотереей не повезло.

– Стой! Не двигайся! – Над водой, или над тем, что водой прикидывалось, оставались еще плечи и правая рука. Рукой этой Эльза хваталась за болотную кочку, скребла ногтями чахлый мох. – Не подходи! Провалишься!

Провалится. Или он провалится, или она. Ей до финала уже совсем ничего. Трясина чавкает, причмокивает, как голодный зверь. И рядом, как назло, ни одного деревца. Ничего, что бы могло послужить опорой.

– Не бойся, Элли. – Он сдернул с плеча карабин. – Ты только не бойся. И не шевелись. Слышишь ты меня? Не шевелись!

Если подобраться поближе, если дотянуться ружьем, у них все получится.

– Стой! – Она боялась. Страх этот ерошил заскорузлую шкуру трясины, накатывался волнами. Вот только боялась она не за себя, а за него. Дура! – Тут топь, ты провалишься.

Топь. Кто бы сомневался! Да только ему все равно! Он ее уже предавал. Все, баста! Больше никогда! Только бы она продержалась.

– Молчи. – Собственный голос казался ему незнакомым, словно бы это не он сейчас отдавал команды, а кто-то другой, холодный и рассудительный. И кто-то другой сделал сначала один осторожный шаг, а потом второй. И руку с ружьем протянул вперед. – Еще чуть-чуть, и я тебя вытащу. Как тебя сюда занесло, Эльза? Чем ты вообще думала, идиотка?! – Пусть лучше злится, пусть обижается на него до конца жизни. Только чтобы осталась у нее эта жизнь, чтобы не закончилась в тухлом болоте.

– Вон пошел! – Разозлилась. Рукой дернула, словно хотела замахнуться на него. Вот же… Ведь велел не двигаться. – Ненавижу тебя! Уходи!

– Ненавидь. – Третий шаг, а потом четвертый. И даже пятый получился. И вот бы еще два – и он дотянется до нее ружьем. Как вытаскивать будет – другой вопрос. Сейчас главное – дотянуться. – Только рот закрой и не шевелись. Слышишь ты меня, Элли? – Надо было полным именем назвать, чтобы не так ласково. Но уж как получилось.

– Никита, родненький, уходи! – Все она про него поняла. Не помогли уловки. – Прошу тебя, пока не поздно, уходи. Я сама… Честное слово, сама…

Сама. Что она сможет сама против этой твари, болотом прикидывающейся?

Еще два шага. Совсем ведь ничего осталось, особенно, если ползком.

– Лови, Элли! – Перехватил ружье за ремень, швырнул вперед изо всех сил. – Хватайся!

Схватилась. И в тот самый момент, как схватилась, Никита начал терять твердь под ногами. Заворчала голодная тварь, заворочалась, оплела невидимыми щупальцами, потянула вниз.

– Никита!!! – Она кричала так громко, что криком своим могла порвать эту чертову ночь в клочья. – Не надо!

Не надо, но теперь уж как есть… Хотелось, как лучше, а получилось, как всегда… Вот дурак…

– Элли, ты посмотри на меня. Просто послушай. Хорошо? – Если уж как всегда, то можно и правду. Ну, напоследок. Может, не так обидно будет умирать. Да, страшно, но не обидно…

– Я не хочу… – Она замотала головой. – Я не хочу, чтобы ты умирал. – Мысли его прочла? А может, и прочла. Она же ведьма…

– Элли, ты же ведьма! – Получилось громко и глупо, но по-другому как до нее докричаться? Как достучаться до этой ее силищи? – Ты вспомни, как ты Архипа припечатала. Вспомнила?

– Я не смогу. – И головой она мотать тоже уже не могла, потому что болотная жижа доходила ей уже до подбородка. – Не смогу, Никита. Я пробовала…

Пробовала. Кто бы сомневался, что пробовала?! Он бы тоже попробовал. Черт, да и сейчас попробует…

– Тогда мы сдохнем, – сказал не зло, а ласково. – И ты сдохнешь, и я следом за тобой. Но ты не переживай, я уже смирился. Помирать так помирать!

А тварь, что прикидывалась болотом, ворочалась и урчала, чуяла скорую поживу, тащила их обоих в свою смердящую утробу. Тварь урчала, а боевая кошка Зена выла, взобравшись на кривую березу, что росла на краю острова. Почти на самую ее верхушку забралась и выла сверху, как сирена. Она не умолкла даже тогда, когда береза с надрывным стоном начала крениться вниз, все ниже и ниже к земле, все ближе и ближе к ним с Эльзой. Не чахлое деревце, а крепкое, настоящее, с корнями, уходящими, наверное, к самому земному ядру. И вот сейчас какая-то сила, как струны, один за другим обрывала эти корни.

Отвернуться Никита не успел. Береза упала, больно хлестнув его ветвями по лицу, в кровь рассекая кожу, дразня болотную тварь человеческой кровью. В этот момент он не думал ни о боли, ни о твари. Он думал о том, как бы ухватиться за шершавый ствол, как подтянуться самому, а потом подтянуть Эльзу. Не подтянуть, а вытянуть, выдернуть из трясины.

Ее больше не было над поверхностью. Кончились силы, все, до последней капли, ушли на то, чтобы повалить березу. Но ремень ружья все еще оставался в натяжении, и Никита тянул за этот ремень, тянул, нырял в вонючую жижу, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, пытаясь нащупать.

Нащупал. В тот самый момент, когда уже почти потерял надежду, ухватил, потянул вверх, к воздуху и березе, которая мостом пролегла между ними и островом. Заорал прямо в незнакомое, перепачканное грязью лицо:

– Эльза!

Если там, в дыхательных путях и легких, вот эта густая жижа, то он все равно опоздал. Чудес не бывает. Чудеса закончились с падением березы. Но он все равно попробует, потому что если у него ничего не выйдет, лучше не выбираться на берег, лучше остаться тут, с Эльзой, которую он снова подвел.

Он орал и полз. Одной рукой хватался за ствол, подтягивался сам, подтягивал Эльзу. Рядом по веткам скакала Зена, мяукала громко и пронзительно, хваталась когтями и зубами за рукав Эльзиной куртки, помогала, как могла. Никиту тоже кто-то схватил за куртку, прямо за шиворот, как кутенка, поволок, ломая березовые ветки.

– Держи ее, парень! – прорычал над ухом Архип. – Ее держи и сам держись! Скоро уже! Сейчас-сейчас!

Земля, упоительно твердая, настоящая, поднырнула под колени и в кровь исцарапанные ладони, приняла в свои объятия. Упасть бы, отдышаться. Но нет времени. Времени не было уже тогда, когда Эльза ушла под воду. Но он все равно попробует…

Азы реанимации – это то, что вдалбливали в их головы в институте, это то, что отработано до автоматизма за годы практики. Сейчас он врач. Просто врач! А Эльза – просто пациентка, которую непременно нужно спасти. Он не потеряет ее. Только не ее…

– …Все! Все, парень! – Кто-то снова тащил его за шкирку, мешал делать свою работу. – Она дышит! Слышишь ты меня?! С ней все в порядке!

– Никита… – И этот голос. Сиплый, незнакомый, но все равно до боли родной. – Никита, посмотри на меня…

Посмотрел. Еще лежит на спине. Еще мертвенно-бледная в лунном свете, но живая. Совершенно точно живая!

– Никита… – И щекам больно от ее прикосновений. Нет, не от прикосновений, а из-за березовых веток. Эльза тут ни при чем. Ну, сказала бы еще что-нибудь. Ну, хоть что-нибудь про то, какой он молодец, про то, что он ее герой. Вот бы было прекрасное завершение этой чертовой ночи! Но она лишь уткнулась грязной макушкой ему в грудь и разревелась. Это хорошо, что разревелась, значит, с ней и в самом деле все в порядке, значит, легкие и верхние дыхательные пути функционируют, а с остальным они как-нибудь разберутся.

– Ну, наревелась? – послышался над ними злой голос Архипа. Эльза замерла, вцепилась в полы Никитиной куртки, затаилась. – А теперь давайте разбираться!!!

– Степка! Степка, друг мой дорогой! – Игнат кинулся к нему с радостными объятиями.

Они не виделись больше двух месяцев. Степан уходил в тайгу, подальше от всего этого, чтобы не вспоминать, чтобы не думать даже. Просидел бы и дольше, до самой весны просидел бы, если бы не Настена. Страшно было ему оставлять Настену в том доме одну. Вот и вернулся.

– Поздравляй! Поздравляй меня, чертяка! К Масленице стану папкой! Беременная моя Оксанка! Слышишь?

– Поздравляю, Игнат. – Екнуло сердце, и шкура на руке засвербела, аккурат над потайным ключом.

– А я все смотрю, что-то девочка моя какая-то смурная. То ей ананасов подавай, то рыбы соленой, а то кислых щей! А баба Праскева меня надоумила. Дурень, говорит, Оксанка твоя ребеночка ждет, оттого и капризничает! Да и пусть капризничает! Ради сына, ради наследника я любые ее капризы стерплю. Что угодно хоть с края земли достану. Да хоть моченых яблочек, хоть молодильных! Сын у меня будет, Степка! Сыночек!

Радовался друг, строил планы на будущее. Прикидывал, как станет сына учить сначала детским всяким забавам, потом охоте, а потом и в дело введет, поделится сокровенными секретами, расскажет, как жилы золотые искать, как деньги из воздуха делать. Друг радовался, а у Степана на душе была тьма. Какого ребенка Оксана носит под сердцем? Чей это на самом деле ребенок? Может, вот прямо сейчас рассказать, что видел?

И что будет? Даже если Игнат вдруг ему поверит, что в порыве ревности сотворит с Оксаной и младенчиком? А они разве виноваты? Нет, не они виноваты! Только один человек за все в ответе. Или, скорее сказать, не человек. Нелюдь!

Вот и терзался Степан от того, что знал. И сон, и аппетит потерял, но для себя твердо решил, что за Игнатовой женой станет присматривать, чтобы никто не причинил ей вреда. Оттого в Горяевском сделался частым гостем, временами и ночевать оставался в парковом домике. Только не спал, а нес ночную вахту, обходил дом, присматривался, прислушивался. В переплетениях невидимых для других людей нитей пытался увидеть след Врана. Вран снова куда-то исчез, ушел с первыми заморозками вместе со своей чертовой птицей. Башню свою оставил открытой, как приглашение. Да только никто туда по доброй воле не сунется. Степан не сунется точно, потому что видит гнилые паучьи сети и раскиданные под ногами силки. Попади в такой силок ногой или сунься в паутину лицом – и все, поминай как звали. Помрешь медленной и мучительной смертью, истаешь как летний туман, всю свою силу отдав тому, кто силки расставил.

Оксанина беременность протекала тяжко. Хоть сам Степан ничего в этом не понимал, но догадывался, что не так, совсем не так должна выглядеть и чувствовать себя беременная женщина. Оно, конечно, всякое бывает. И капризы, и слезы без причины, и то, как расплывается, дурнеет фигура – все это обычное дело. Да вот беда – у Оксаны все это было каким-то не таким, не обычным. Она серела лицом, на котором только и остались что вылинявшие, как августовское небо, глаза. И фигура ее менялась, только не так, не по-людски. Рос лишь живот, а остальное же тело худело. Натягивалась на тонких косточках пергаментная кожа, по рукам змеились, готовые эту кожу прорвать, синие жилы. И характер, характер сделался сквернее некуда. Наверное, от того, что тяжело ей было, бедняжке, вынашивать это дитя. Такое дитя…

Игнат видел перемены, что происходили с его любимой женой, видел и перемен этих пугался. Теперь в усадьбе неотлучно находились сразу два врача, и едва ли не каждую неделю приезжали новые светила со всего мира. Пилюли, микстуры, притирки, кровопускание – ничего не помогало. Казалось, что Оксана готовится не родить ребеночка, а умереть. Из дому она больше не выходила, оставалась в своей комнате, за плотно занавешенными портьерами, словно кожа ее теперь была такой тонкой, что даже солнечный свет причинял ей боль. К себе она пускала только Игната, Настену и бабу Праскеву, а бесполезных врачей гнала прочь слабыми, едва слышными уже криками.

А на Горяевское давно уже обрушилась зима, такая лютая и такая снежная, что за одну только ночь все дорожки и аллеи заметало напрочь. И купол над зимним садом приходилось чистить каждый день, чтобы не проломился под тяжестью снега. Чтобы отвлечься и от тяжких дум, и от того, что творилось в доме, Степан расчищал дорожки. Махал лопатой с остервенением, до заливающего глаза соленого пота.

– Спасать девку надобно, – послышался за спиной скрипучий голос. Баба Праскева подошла незаметно и сейчас требовательно смотрела на Степана снизу вверх. – Заморят ее эти… – Она поморщилась, но он и так понял, что речь о медицинских светилах.

– Как спасать? – спросил он, втыкая лопату в снежный наст.

– Поможешь? – баба Праскева приблизилась вплотную, зашептала: – Игнатка с этим золотом своим да со злыднем тем дурак дураком стал. Ничего вокруг себя не видит, на деньги одни только надеется. А деньгами Оксанку не спасти. Он сегодня на станцию поедет, собственнолично встречать еще какого-то… – Она снова поморщилась. – Вот за это время мы должны управиться. Поможешь?

– Помогу. – И даже спрашивать не стал, как будут управляться. Все равно что-то делать нужно, пока не поздно. Мелькнула шальная мысль рассказать бабе Праскеве правду, да передумал. Не время и не место.

Игнат уехал сразу после завтрака. Велел запрячь тройку, сам уселся на козлы. Может, истосковался по воле, по свежему воздуху и молодецкой лихости? Степан об том знать не хотел, Степан делал то, что велела ему баба Праскева.

Втроем, Настена тоже взялась им помогать, они завернули уже не сопротивляющуюся, не капризничающую Оксану в медвежью шубу и таким вот косматым кулем уложили на старые санки-волокуши. В санки впрягся Степан, баба Праскева уселась в изголовье, скрюченными руками придерживала Оксанину голову, прикрывала лицо от снега.

Шли быстро. Пригодилась заемная силушка. Степан, считай, рысью бежал по лесу, а не устал. Думал только об одном, чтобы успеть, чтобы не померла Оксана в дороге. Что потом Игнату говорить? Как оправдываться?

– Тпррру! – крикнула с санок баба Праскева, еще и прутиком Степана по спине перетянула, точно он был жеребцом, а не человеком. – Приехали, Степка!

Куда приехали? Он озирался по сторонам и ровным счетом ничего, кроме деревьев и снега, не видел. Только спустя время додумался посмотреть другим своим взглядом.

Избушка пряталась под ветвями огромной ели. Кто-кто в теремочке живет? Кто-кто в невысоком живет?..

– Матушка! – неожиданно громко позвала баба Праскева. – Матушка, пусти нас!

Взмахнула черными лапами старая ель, отряхнулась от снега, и вдруг стало понятно, что теремок-то куда больше, чем виделось с первого взгляда. Да и не теремок это вовсе, а ладная такая избушка. Бесшумно распахнулась узкая дверца и в темном проеме показалась согбенная фигура. Старушка, которая вышла на зов бабы Праскевы, казалась старой, как та ель, что ее приютила. А может, и того старше. Но взгляд у нее был острый, и голос крепкий.

– Что там у тебя, Праскева? Зачем пожаловали?

– Беда у нас, матушка. – Баба Праскева ткнула Степана кулаком в бок. Давай, мол, двигайся! – Девка помирает!

Старуха, которая и в самом деле годилась бабе Праскеве в матери, сделала приглашающий жест рукой. И только сейчас Степан разглядел, что на сгорбленной спине ее сидит филин. Испуганно дернулось сердце. Ох, и не любил он птиц…

– Не бойся, мальчик, – послышалось из недр избушки, – Филюшка тебя не тронет. Он хоть и старый, но разума у него поболей, чем у некоторых людей. Али вспомнил что, мальчик?

Вспомнил. Да только не хочется о том рассказывать чужой чокнутой бабке. Или не чокнутой? Он ведь чует ее силу. Немалую, надо сказать, силу. И по углам избушки не паутина клочьями, а серебром подсвеченные сгустки этой самой силы. Сколько лет она тут копилась, дожидалась своего часа?

Как бы то ни было, а в избушку Степан вошел без страха, бережно положил беспамятную Оксану прямо на добела натертый пол, сам отошел в сторонку, чтобы не мешать.

– Вот, – только и сказал.

– Вижу. – Старуха взмахнула рукой, и старый филин перелетел на стол, уже оттуда зыркал на незваных гостей желтыми глазищами. – Да и ты видишь, мальчик. – Она не спрашивала, она просто расставляла все по своим местам, сразу давала понять, кто она такая. – Благодарен ему за дар свой? – Она говорила и ловко выпутывала Оксану из медвежьей шкуры. – Знаю, что благодарен. А зря. Сила в тебе все время жила. Сама бы проснулась рано или поздно. А так, – старуха глянула на него желтыми, как у филина, глазами, – привязал он тебя и к этим местам, и к себе. Неразлучники вы с ним отныне.

– Ты лучше на нее посмотри, старая. – Стало вдруг обидно, что она вот так сразу все про него поняла и все увидела. – Можно ее спасти?

– Погляжу, коль уж сам пограничник меня об том просит. – Сказала и дернула вверх подол Оксаниной сорочки. Степан едва успел отвернуться.

Остальное он уже не видел, а только слышал. Сопела, фыркала по-звериному старая ведьма, словно обнюхивала несчастную Оксану. Спрашивала что-то шепотом у бабы Праскевы, и та так же шепотом ей отвечала.

– Сильный ребенок, упертый! Хоть и от нежити зачатый, а все одно жить хочет. Оттого и цепляется за нее, силы высасывает, как пиявка.

Снова зашептала что-то баба Праскева, на сей раз зло и возмущенно.

– Замолчи! – В голосе старухи слышались злость и усталость. – Если не знаешь, кто отец, так и помолчи.

– Не может такого быть! Хорошая девка! Игнатку моего любит всем сердцем.

– Девка, может, и хорошая. И Игнатку твоего любит, да только не он отец. Что скажешь, пограничник? Да не отворачивайся, на меня смотри!

Посмотрел. Прямо в желтые совиные глаза посмотрел, а потом спросил:

– Спасти ее можно?

– Можно, – старуха кивнула. – Только вот дите надо из ее утробы достать. Тогда, даст Бог, и получится ее спасти.

– Как достать? – всполошилась баба Праскева. – Что ты такое говоришь, матушка?! Ей не срок еще рожать! Да и дите слабое…

– Дите сильное! – сказала как отрезала. – Оба выживут, если поспешим. Если он, – она ткнула в Степана заскорузлым пальцем, – мне поможет.

– Как помогать? – Он уже решился. Коленки от страха тряслись, но решение было принято.

– Силой поделись. Той, что я скопила, – ведьма кивнула головой в сторону одного из углов, может не хватить. Да и мне самой еще пожить хочется, мальчик. Ну так как? Дашь силу?

– Бери. – Что она станет делать, как силу забирать… Додумать до конца не успел, старуха когтистой лапой цапнула его за запястье, как раз пониже потайного ключа, и кожу когтями проткнула. А дальше закружился потолок, заходил ходуном, а потом и вовсе дернулся, сбивая Степана с ног, вышибая из груди не то что силу, а саму душу. Стало темно и почти хорошо. Если бы не крик…

…Кричало дите, орало так, словно глотку имело луженую, не давало покоя. Да вот только от этого беспокойства на душе вдруг сделалось легко, и душа тут же в тело вернулась.

Степан сел, замотал гудящей головой, открыл глаза.

Оксана лежала все такая же беспамятная, по самый подбородок укрытая медвежьей шкурой. А на колченогом столе исходил паром огромный чугун, и над чугуном этим старая ведьма держала орущего младенца, словно хотела сварить заживо, как в старых сказках. Или в самом деле хотела? Степан дернулся и застонал от боли в голове. Не было больше сил, а когда появятся, непонятно.

– Не бойся, – сказала старуха, не оборачиваясь. – Купаем мы младенчика. Купаем. Крепкая девка родилась. А теперь, благодаря твоей силе, глядишь, и выживет. Только вот подумай, нужно ли такое в эту жизнь выпускать?

– Такое? – Все-таки он встал, ковыляя, подошел к столу, посмотрел на младенчика. Девочка. Розовенькая, щекастенькая, горластенькая, на Оксану похожая. Он зажмурился, собирая те крохи силы, что в нем еще остались, а когда открыл глаза, посмотрел не на младенчика, а на его отражение в горячей воде.

Отлегло. Девочка. Самая обычная девочка. Нет в ней черноты и грязи.

– Что увидел? – старуха держала девочку на вытянутых руках, разглядывала, словно диковинную зверушку.

– Все с ней хорошо. Нет в ней ничего от него.

– В этой нет, а в детях ее а ну как проснется сила? Ты же знаешь, какая у него сила, на что она способна? Ты решай, пограничник! Может, макнем ее головой в воду – и делу конец? А мамке скажем – помер младенчик, хиленький был.

– Сдурела, старая! – Степан дернулся, выхватил из лап старухи девочку.

– Ну, как скажешь. – Старуха усмехнулась вроде как одобрительно. Да кто ж ее, ведьму лесную, поймет! – Это твое решение, пограничник. Это ты теперь в ответе за ее судьбу. Но ты же понимаешь, что это не конец? Цели своей, какой бы она ни была, он так и не достиг. И незнамо сколько еще людей помрет, пока кто-нибудь его остановит.

– Я смогу? – спросил Степан с тайной надеждой.

– Ты – нет. – Старуха покачала головой. – Слаб ты супротив него, пограничник. – Сказала и отвернулась, потеряла к происходящему всякий интерес.

– Дай-ка дите! – Баба Праскева, о существовании которой Степан уже и думать забыл, забрала у него девочку, завернула сначала в какие-то тряпицы, а потом сунула себе за пазуху. – Спасибо, матушка, – сказала с уважением. – Спасибо, что помогла.

– Не меня благодари, а его. – Старуха обернулась, глянула на Степана и велела: – Силы зачерпни, мальчик. А то ведь не дойдешь.

Он и зачерпнул, вот прямо из ближайшего угла и зачерпнул того светящегося и пульсирующего. Взял ровно столько, чтобы хватило дотянуть до дома. Не нужно ему чужого.

– Я там травку положила, – старуха перевела взгляд на бабу Праскеву, – запаришь ей, как очнется, чтобы молоко не пропало. Ну, идите уже, пока метель не началась. Игнатку своего домой до завтрашнего дня не жди, метель его не пустит. А вам как раз будет время, чтобы придумать, что ему сказать.

– Спасибо, – Степан поднял с пола завернутую в шубу Оксану.

– Не благодари, – вздохнула старуха. – Я лишь помогла тебе на плечи ношу взвалить, а уж нести ее тебе самому, пограничник. – Она помолчала немного и добавила почти шепотом: – Но если потеряешься, если силы совсем закончатся, приходи. В доме моем еще остались углы…

Они проснулись от крика. И Семен Михайлович проснулся, хоть сам себе еще вечером крепко-накрепко запретил засыпать. За Архипом следовало присматривать. Да и за остальными тоже. И не спалось ему последнее время, совсем не спалось. А тут вот вдруг накатило, точно волной. Накатило и поволокло. Засыпая, Семен Михалыч еще успел подумать про их с Архипом разговор, про ту вещицу, которая была нужна Архипу. Чудесная вещица, очень особенная! Вот только нет ее у Семена Михайловича. А даже если бы и была, сумел бы он с ней расстаться без сожаления? С этим вопросом он и уснул, а проснулся от женского крика. Вскочил, заметался по полянке, принялся тормошить Архипа, да только без толку. Егерь словно пребывал в ступоре, и состояние это пугало почище крика.

Проснулась Марфа, первым делом бросилась к Архипу, упала перед ним на колени, обхватила руками его широкие запястья, зашептала что-то едва различимое. Да Семен Михайлович и не стал прислушиваться, схватив осиновый посох, помчался на крик. Следом бежал этот мальчишка Леший. Леший, кажется, тоже еще до конца не проснулся. И Анжелика бежала, смешно вскидывала острые коленки, чертыхалась на бегу.

А дальше все было как в страшном сне. Нет, как в блокбастерах, которые нынче так любят показывать в кинотеатрах. В тот самый момент, когда повалилась в болото береза, Семен Михайлович подумал, что это все. Теперь уже точно все, и ничего ему с этим не поделать.

Ошибся. У него не вышло, а у Архипа, которого Марфе удалось-таки добудиться, очень даже получилось. Архип вытащил сразу двоих: и Никиту, и Эльзу.

Они справились с потрясением быстро, Никита чуть раньше, Эльза чуть позже. Кое-как оттерлись, отмылись от болотной грязи, переоделись в сухое. Сухое было у Семена Михайловича, на то он и снабженец, чтобы предвидеть всякое! И самогона он им плеснул, Никите чуть больше, Эльзе чуть меньше. Исполнил свою миссию и приготовился слушать. В том, что Архип из этих двоих выбьет всю информацию, Семен Михайлович даже не сомневался.

– Рассказывай! – Архип хмурил густые брови, поводил плечами. Он не стал переодеваться в сухое, лишь снял и повесил поближе к костру свою камуфляжную куртку. – Что тебя понесло на болото?

Эльза молчала, смотрела прямо перед собой, словно не слышала и не видела. Почти как до этого сам Архип.

– Говори! – рявкнул егерь, и девочка вздрогнула.

– Ты что-то видела там, Эльза? – мягко спросила Марфа и протянула ей чашку с горячим чаем. – Ты всю дорогу на что-то смотрела.

А вот у Марфы, пожалуй, может получиться лучше, чем у Архипа. Лаской оно завсегда верней, чем криками.

– Что ты видела? – Архип подался вперед. Лицо его было сосредоточенным, будто он пытался решить сложную головоломку.

– Кого. – Эльза сделала осторожный глоток, поморщилась. – Я видела женщину.

– Безвременницу? – тут же всполошился Леший и завертел лохматой головой.

– Нечисти на остров не пробраться. – Архип скреб предплечье. Сильно скреб, не замечал даже, что до крови. – А простой человек сюда живым не доберется.

– Но кто-то все-таки пробрался. – Никита больше верил Эльзе, чем Архипу. Семен Михайлович его понимал и поддерживал. Не нравился ему этот егерь. И то, что вывел он их не к оговоренному месту, а к болоту, не нравилось вдвойне. – И не человек, если сумел тебя… – Никита прищелкнул пальцами, – зачаровать. Ты спал с открытыми глазами. И если это не каталепсия и не малый эпилептический припадок, то это точно что-то странное. Морок? – спросил и глянул на Эльзу.

– Что за женщина? – Архип тоже глянул. – Живая? – спросил с нажимом.

– Я не знаю. – Эльза обхватила себя за плечи, и Никита тут же прижал ее к себе. Помирило ребятишек болото. Вот оно как бывает.

– Ты должна знать. Должна чуять. – Архип так и сказал – чуять. – Испугала она тебя?

– Нет. – С ответом Эльза не задержалась.

– Чего хотела?

– Я не знаю. Я проснулась, а она перед вами сидит, гладит по голове. Я сначала подумала, что это Марфа. А потом она обернулась и меня за собой поманила.

– И ты пошла?

– И я пошла.

– Прямо в топь?

Она не ответила, лишь пожала плечами.

– Да уж, не похожа дамочка на добрую фею. – Леший подсел поближе к Анжелике и та – удивительное дело! – не отодвинулась. – Заманила в трясину, чуть не утопила. Повезло тебе, что Никитос проснулся.

Повезло. Каждому из них в чем-то повезло, а в чем-то – нет. Но девочке сегодняшней ночью повезло точно.

– Я от нечисти поставил защиту, – повторил Архип, раздирая предплечье. Марфа тут же поймала его за руку, мягко сжала, успокаивая.

– Значит, не от всей нечисти поставил. – Леший осторожно положил руку Анжелике на плечо. – Значит, в твоем бестиарии появилась еще одна зверушка. – Эльза, как она выглядела, эта женщина? Лысая и с вислыми сиськами?

– Нет, – Эльза мотнула головой. То ли от самогона, то ли от пережитого потрясения выглядела она сонной и заторможенной. – Темно было, я не разглядела.

– А деревце кто выкорчевал? – спросил Леший.

– Само свалилось. – Никита косился на Эльзу. Во взгляде его была тревога.

– Очень своевременно свалилось, надо сказать. Вот Лика у нас тоже так умеет!

– Да отстань ты! – Анжелика, словно опомнившись, сбросила руку Лешего со своего плеча и отодвинулась подальше.

– Главное, что все хорошо закончилось, – заметила Марфа, поднимаясь на ноги и отходя к костру, чтобы поправить развешенную на рогатинах мокрую одежду.

Ох, не закончилось! Чуяло сердце Семена Михайловича, что все только начинается. Но назад пути все равно нет. А ребят пугать не хочется. Это на его плечах лежит тяжкое бремя знаний и жизненного опыта. Ему это бремя и нести.

Еще немного посидели молча, каждый думал о своем. Оттого в тишине Марфин голос показался особенно громким.

– Что это? – На вытянутых руках она держала Эльзину куртку. Эка невидаль…

– Что? – Архип встал, подошел к костру. Семен Михайлович бы тоже подошел, да что-то усталость навалилась, а любопытство совсем пропало.

– Вот это. – Марфа достала что-то из кармана Эльзиной куртки, протянула Архипу. – Я еще подумала, почему она такая тяжелая…

– Покажи! – Договорить ей Архип не дал, накрыл ладонью ту штуку, что держала Марфа, замер, словно к чему-то прислушиваясь. А когда снова заговорил, в голосе его было безмерное удивление: – Откуда это у тебя?

Он шагнул к Эльзе, присел перед ней на корточки. На его широкой ладони лежал старый амбарный замок, ржавый и заскорузлый.

– Это не мое. – Эльза замотала головой.

– Это лежало в кармане твоей куртки. Где ты его нашла? – Архип говорил тихо, но казалось, что вот-вот сорвется на крик.

– Нигде. Зачем он мне?

– Вот и я думаю, зачем он тебе. – Архип сунул замок в карман. А ведь проще было бы выбросить. – На рассвете уходим, – велел, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Что, и по болоту не погуляем? – тут же вскинулся Леший, и Анжелика одобрительно хмыкнула.

– Нагулялись уже. – Архип отступил обратно к костру. Вид у него был такой, будто бы он только что решил ту самую головоломку. – Кто не спал, пусть поспит. Пара часов еще есть. – Он говорил и рукой то и дело оглаживал карман куртки.

– Так все-таки, что это за тетка была? – Анжелика смотрела на Эльзу. – Стоит нам ее бояться?

– Нам стоит бояться каждого, кто повстречается нам на пути, – проворчал Архип, но не зло. Он тоже косился на Эльзу. И если бы Семен Михайлович не знал об их более чем напряженных отношениях, то подумал бы, что с одобрением. И все же, почему замок? И откуда он взялся в кармане Эльзиной куртки? Подумалось, что замок может оказаться вещицей наподобие той, что Семен Михайлович не сберег. Особенной вещицей. Оттого Архип так и разволновался. Может, при случае получится спросить, а пока очевидно, что от ответа егерь уйдет. Ему обманывать не впервой.

А на остров вместе с рассветным сумраком наползал туман. И существовать в этом тумане было просто невыносимо. Тут и без того муторно и жутко, а когда ты не видишь собственной протянутой руки… Но никто больше не разбредался, каждый из них чувствовал то же, что и Семен Михайлович. Болото опасно! И если им удалось вырвать из его пасти одну жертву, это не значит, что оно не потребует новую…

Игнат вернулся только на следующий вечер, как и предсказывала старуха. К тому времени Оксана уже пришла в себя, не спускала с рук новорожденную дочку. Так и вышла встречать любимого мужа с улыбкой на бледном лице и дитем на руках.

– А у нас тут вот… приключилось, – сказал Степан смущенно. И так же смущенно глянул на Настену.

А Настена смотрела не на него, она глаз не сводила с того, кто стоял за Игнатовой спиной. Молодой, высокий, красивый, одетый модно, по-городскому – в тонкое пальтецо. Тот самый доктор, за которым ездил на станцию Игнат. Вот только не нужен здесь больше доктор! Пусть уезжает обратно в свой Санкт-Петербург, Степан уже сам со всем разобрался.

– Оксана… – Игнат, как был в бобровой шубе, так и бросился к жене.

– Куда с холода! – закричала, замахала на него руками баба Праскева. – Дите застудишь! Да и жене твоей еще не время по дому разгуливать! – На Оксану она посмотрела с привычной строгостью.

– Как же так?.. Счастье-то какое! – Игнат сбросил шубу, потер одну о другую ладони, подышал на них, согревая. – Оксана, мальчик? Наследник?

– Девочка. – Оксана улыбалась, баюкала спящую дочку.

Игнат замер с протянутыми руками, на лице его промелькнула, но тут же исчезла досада.

– А и ладно! Девочка так девочка! – сказал весело и осторожно принял дите на руки, откинул с личика угол пеленки, сощурился, разглядывая. – На тебя похожа, – добавил шепотом, а девочка от этого шепота вдруг проснулась, раскричалась на весь дом.

– Голодная! – Оксана приняла у мужа дочку, принялась баюкать. – Все время кушать хочет, – сказала с виноватой улыбкой. – Я пойду.

Дожидаться мужниного ответа она не стала, поддерживаемая под локоть бабой Праскевой, направилась к двери. А Настена не ушла, осталась.

– Ух ты! – Игнат обвел присутствующих удивленным взглядом. – А я, как пурга эта началась, грешным делом подумал, что все… не успеем мы с доктором к Оксане. – Он повернулся к столичному щеголю: – Видите, Дмитрий Петрович, какое дело? А ребеночка-то мы только к Масленице ждали.

– Бывает, что и раньше срока, Игнат Васильевич! – Щеголь нет-нет да и бросал взгляды на Настену. – Сейчас важно убедиться, что с Оксаной Сергеевной и девочкой все хорошо. После того что вы мне рассказали, я, признаться, опасался худшего. Если позволите, я помою руки и приступлю к осмотру.

Вона какой! Сразу с места в карьер! К осмотру он приступит! Закололо, зазудело между лопаток – вернейший признак того, что случится что-то неладное. Вот из-за этого щеголя столичного и случится.

– А я ж не представил вас! – Игнат хлопнул себя ладонью по лбу. – Семен, Настена, это Дмитрий Петрович Быстров, тот самый доктор из Санкт-Петербурга. Приехал, внял моим мольбам, а тут радость такая! – Игнат нахмурился, словно подумал о чем-то плохом. – Но вы, Дмитрий Петрович, обратно все равно не спешите! Не отпущу я вас, пока не удостоверюсь, что с девочками моими все хорошо. Вы уж не обессудьте!

– Да я, Игнат Васильевич, и сам возвращаться не планировал. – Щеголь улыбнулся, и от улыбки его Настена зарделась, а у Степана между лопаток зачесалось совсем уж невыносимо. – Побуду у вас, сколько потребуется.

– Вот и славно! – Игнат по-свойски похлопал его по плечу. – Это – друг мой, – он посмотрел на Степана. – Степан Белобородов. С детства мы с ним. Пуд соли на двоих съели, дело вместе начинали. А это, – он обнял за плечи Настену, – сестрица моя младшая, Анастасия Васильевна. Я вам про нее рассказывал.

– Рад знакомству! – Первым делом щеголь поцеловал Настенину ручку, вторым пожал Степанову ладонь. Рукопожатие у него было крепкое, даром что врач и столичный щеголь. – А теперь, если позволите, я бы осмотрел Оксану Сергеевну и девочку.

– Буду вам безмерно благодарен! – Игнат кликнул прислугу, велел предоставить доктору все, что потребуется. – А потом к столу, дорогой Дмитрий Петрович! Отужинаем с дорожки, а заодно и отпразднуем! И ты, Степа, далеко не уходи, расскажешь, как оно так вышло, как вы управились тут без меня.

Правду говорить не хотелось. Да никто кроме них с бабой Праскевой всей правды и не знал. Уходили они с Оксаной в лес еще засветло, а вернулись уже затемно. Степан специально убедился, что не видел никто. И Настена уже к их приходу уснула, умаялась бедная от волнения. Вот и выходит, что никто не знал, что девочка не в Горяевском родилась, а в лесу. Так пусть и будет. А с Настеной он при случае поговорит, чтобы не рассказывала никому, что Оксану к ведьме возили. Игнат нынче человеком стал прогрессивных взглядов, он больше столичным светилам доверяет, чем деревенским шептухам. Вот пусть так и остается.

Ужин подали по-простому, в малой столовой. В новом доме столовых этих было не сосчитать. Оксана осталась у себя, сослалась на усталость. И баба Праскева осталась при ней. Так что ужинали они впятером: Степан, Игнат, управляющий Григорий Анисимович, доктор и Настена. Настена к столу вышла нарядная, в василькового цвета платье. И волосы не в косу заплела, а уложила в высокую, замысловатую прическу.

– Супруга ваша родами ослаблена, – докладывал доктор. Он к ужину тоже нарядился, и дорогой сюртук из тончайшей шерсти сидел на нем как влитой. У Степана вот никогда не получалось так одежу носить, все на нем морщило да топорщилось. – Но, сдается мне, все с ней будет хорошо. Организм молодой, крепкий, хоть и истощенный до крайности. В первый раз вижу, чтобы беременность протекала так тяжело.

– А девочка? – спросил Игнат, разливая по рюмкам коньяк. Настене он плеснул на самое дно бокала шампанского. – С ребенком моим что? Ведь изрядно раньше срока родилась. – В голосе его слышалось напряжение. – Оно и понятно, ведь не каменный человек, переживает не только за жену, но и за дите.

– Дочка у вас замечательная, Игнат Васильевич! – Доктор расплылся в улыбке, словно говорил о собственном ребенке. – Удивительно здоровая и крепкая девочка! Не нашел я у нее никаких признаков недоношенности. Если бы не знал анамнеза, если бы не видел записи своих многоуважаемых коллег, решил бы, что напутали вы что-то со сроками.

– Не напутали. – Игнат усмехнулся, но как-то криво. И в глазах его промелькнуло что-то такое, темное.

– Значит, будем считать, что имеет место быть медицинский феномен. – Доктор тоже улыбнулся. – Или, если хотите, чудо! Я хоть и причисляю себя к людям науки, но в чудеса верю. В медицине, дорогие друзья, чудеса встречаются как никогда часто. Ну, предлагаю тост! – Он поднял свою рюмку. – Давайте выпьем за здоровье Оксаны Сергеевны и вашей дочери! Пусть чудеса в их жизни случаются и дальше!

Вот только выпить они не успели – распахнулись двустворчатые двери и на пороге столовой появился Вран. Теперь уж не только между лопатками зачесалось, теперь огнем загорелась кожа над потайным ключом. Принесла нелегкая…

– Игнат, друг дорогой! – Вран заключил Игната в крепкие объятия, а сам поверх его плеча зыркнул на Степана. – Слыхал, радость у вас! Разродилась Оксана Сергеевна?

– Разродилась. – Игнат улыбался Врану сторожко, совсем не как дорогому другу, а как дикому зверю. – Дочка у меня, Вран!

– Дочка?.. – Вранов взгляд, и без того черный, сделался еще чернее. – Ну, поздравляю, коли так. Знаю, ты сына хотел, наследника… Но что родилось, то и родилось. – Не присаживаясь к столу, он плеснул себе коньяку, выпил одним махом.

– А сын? – спросил Игнат и посмотрел как-то странно, едва ли не с мольбой. – Сын мне нужен. Чтобы дело мое продолжать. Ты же знаешь, Вран, делом я живу, о нем думаю денно и нощно!

– Ну, ежели жена твоя постарается, ежели ты силой мужской не обделен, народите себе еще сынов. – Вран взял с тарелки моченое яблочко, впился в него крепкими зубами.

– Это заблуждение, – вмешался доктор. – Дремучие предрассудки! Пол будущего ребенка никак не связан ни с мужественностью отца, ни с особыми заслугами матери. Вероятность рождения что мальчика, что девочки примерно одинаковая. Простите, я не представился. – Он встал из-за стола, протянул Врану руку. – Дмитрий Петрович Быстров, врач из Санкт-Петербурга.

– Врач, значит? – Вран пожал протянутую руку с такой силой, что Дмитрий Петрович поморщился от боли. – И все-то вы, эскулапы, про человеческую природу знаете. Изучили человека до самых потрохов.

Прозвучало это насмешливо, а про потроха так и вовсе жутко. Вот только поняли его лишь Степан с Игнатом. Настена просто смущенно отвернулась, а Дмитрий Петрович принял брошенный вызов.

– Все не все, но устройство человеческого организма знать должен всякий уважающий себя врач. Устройство и процессы, в этом организме протекающие. На то и нужна наука медицина, чтобы, познав основы болезни, разобравшись с тем, как она развивается, мы научились болезни этой противостоять. Болезни и прочим предрассудкам, – добавил с нажимом.

– А смерти? – поинтересовался Вран с усмешкой. – Смерти противостоять вы еще не научились, дорогой Дмитрий Петрович? Не изобрели еще в этих ваших лабораториях эликсир вечной молодости? Подумайте только, как бы это было интересно!

– В вечной жизни нет ничего интересного, – доктор покачал головой. – Я считаю, что бесконечное существование может породить сначала бесконечную скуку, а потом настоящее чудовище, для которого ничто на свете не будет иметь ни веса, ни цены. Жизнь должна быть конечна. А вот дети как раз и дарят нам иллюзию того, что мы будем жить вечно. Они – наше будущее и наша сила.

– Да вы, доктор, философ! – Вран поставил на стол опустевшую рюмку, произнес, обращаясь к Игнату: – Ладно, я двое суток провел в дороге, чтобы тебя поздравить, а теперь прошу меня простить, – он поклонился всем присутствующим. – Устал. Да и не все дела еще решил.

– Ты снова уезжаешь? – И не понятно, чего в Игнатовом голосе было больше, досады или надежды.

Вран, который находился уже у двери, обернулся:

– Поживу пока в башне. Навел наш многоуважаемый доктор меня на кое-какие мыслишки. Я с тобой потом поделюсь. Обещаю, тебе понравится.

Сказал и тихонько притворил за собой дверь.

В путь двинулись, как только рассеялся туман. Леший умудрился даже подремать пару часов. Проснулся только к завтраку от не слишком ласкового тычка в бок.

– Вставай! – послышался над головой голос Лики. – Едим и валим отсюда к чертовой бабушке.

К чертовой бабушке Леший не хотел, а вот к самой обыкновенной, своей родной, наведался бы с превеликим удовольствием. Давненько он не бывал у бабули, аж стыдно. Ничего! Вот выберутся они из этой передряги с кучей бабок, снимет Леший свой гениальный сюжет, заработает еще больше, и можно рвануть на пару недель в деревню. Главное, выбраться!

Он потянулся, сунул руку под шею, нащупал шрам. Шрам никакого особого дискомфорта не доставлял. Вот, говорят, и от пиявок так. Что-то они там такое в рану выделяют, чтобы жертва раньше времени дурного не заподозрила. Может, и безвременники как пиявки? Об одном он только жалел, что в тот знаменательный момент не оказалось у него камеры. Или хорошо, что не оказалось? Лика сказала, что выглядел он тогда дурак-дураком. Или это она со зла? Хотя какое уж тут зло, если она на его защиту, можно сказать, грудью встала! А могла бы Архипа на разборки позвать или вообще мимо пройти. От этих мыслей стало так хорошо, так тепло в середке, что Леший улыбнулся.

– Чего лыбишься? – спросила Лика. – Тебе в самом деле все равно, что тут творится? Вчера сам чуть нежитью не стал, ночью Ник с Эльзой едва не потонули. Весело тебе? Лыбишься?

– А ты за меня переживаешь, рыжая? – Леший открыл глаза, посмотрел на Лику снизу вверх. Она сидела совсем близко, подсунув под тощую задницу свернутый спальник. И Крыс ее был на месте, бдил.

– Я за себя переживаю. – Лика дернула плечом, и Крыс тихонько пискнул. – Оказалась посреди Лукоморья в компании каких-то ненормальных.

– Я нормальный, – заверил ее Леший и выбрался из спальника.

Прежде чем ответить, Лика окинула его долгим взглядом, словно видела впервые в жизни, а потом сказала:

– Ох, боюсь, что ты самый нормальный из всех. Ну, может, еще Ник.

– А чего тогда боишься? – Леший потянулся, разминая затекшие мышцы. – Если я нормальный, так и держись меня. Со мной не пропадешь, рыжая!

– А может, мне лучше Ника держаться? – спросила и сощурилась так недобро.

– Оно-то, конечно, можно, – покивал Леший, – но есть риск, что за Ника тебе Эльза коски-то повыдергает. Или подпалит. Уж не знаю, как у вас, ведьмочек, принято устраивать разборки.

Лика фыркнула. Как же ему нравилось это ее многозначительное, почти кошачье фырканье! Раньше не нравилось, а теперь вот…

– А за меня коски никто выдергивать не станет, все мои многочисленные поклонницы остались на Большой земле, и на данном этапе я совершенно свободен и готов к конструктивному диалогу.

– О боже! – простонала Лика, поднимаясь на ноги. – За что мне такое наказание?

– Я не наказание, я подарок. Просто ты пока еще не поняла.

Она наклонилась над ним так низко, что кончик ее рыжего лисьего хвоста коснулся его щеки, стало щекотно и неожиданно приятно, сказала ласково:

– Не дождешься! – И ушла в рассеивающийся туман, виляя своими тощими модельным бедрами. Вот же выдра!

После завтрака Архип пересчитал всех по головам, как малых детей, велел строго:

– Идем за мной, шаг в шаг. Никита, ты замыкаешь колонну.

Стало вдруг обидно, а чего это Никита все время замыкает, а не он, Леший?! Прежний Леший бы непременно возмутился, а нынешний решил наплевать на обиды и расчехлил камеру. Теперь он все время будет начеку. И даже если не заснимет ничего паранормального, то одно это болотце заслуживает отдельного сюжета. Заснял, что успел, а потом Архип скомандовал:

– В путь!

Так они и пошли, шаг в шаг. Помнили о ночном приключении. Вот Эльза до сих пор зеленая, что болотная вода. И по сторонам все смотрит, словно выглядывает кого-то. Кого? Ту загадочную тетку, что усыпила их всех на острове, а саму Эльзу заманила в трясину? Что за тетка, кстати? Еще одна разновидность местной нечисти? Какая-нибудь кикимора? Вот бы ее заснять!

Но пока заснять получалось немного: спину впереди идущей Лики да лысый хвост ее Крыса. Однажды над болотом пролетела какая-то крупная птица, и все они разом напряглись, но Архип сказал, что это самая обыкновенная цапля. Самая обыкновенная – вот что было ключевым. Мало в этом месте обыкновенных вещей. Как там сказала Лика? Лукоморье! А однажды совсем рядом, где-то в метре от них, всплыл на поверхность и лопнул гигантский газовый пузырь. Завоняло тухлятиной, и Лика тут же принялась возмущаться. Удивительная все-таки девчонка, в критических ситуациях ведет себя почти стоически, а по пустякам ноет и капризничает.

А окружающий ландшафт тем временем медленно, но верно начал меняться к лучшему. Земля под ногами все еще пружинила, но уже не сочилась болотной водой. И деревья выглядели пободрее и повыше. Кажись, Архип взялся за ум и решил-таки вывести их из болота. На твердой земле оно как-то поспокойнее будет. И можно не идти гуськом. Можно шагать рядом с Ликой. Она, конечно, морщится, словно все еще чует запах болотного газа, но молчит и не ноет. Вот только Крыс ее что-то беспокоится. С чего бы ему беспокоиться? Нормально же все!

– Стоять! – рявкнул Архип, запрокидывая голову вверх и наблюдая за тем, как над ними закладывает виражи летучая мышь Марфы. Мышь тоже нервничала, как и Эльзина кошка, которая ни с того ни с сего принялась утробно рычать.

А собственно, почему ни с того ни с сего? Еще пару минут назад небо над их головами было чистое, а сейчас его стремительно затягивало черными, с белыми сполохами молний тучами. Собиралась еще одна гроза. Прошлую они пережили в Архиповой избушке, а как пережить эту?

И словно в ответ на его невысказанный вопрос полыхнуло ослепительно белым. Только вот не в небе, а совсем близко. Полыхнуло, и стоящая всего в паре метров от них сосна вспыхнула как спичка. Сначала одна сосна, следом другая и третья. И так по кругу. Будто кто-то невидимый решил взять их в огненное кольцо. Всхлипнула Марфа. Зло ругнулась Лика, сунула Крыса за пазуху. Эльза подхватила с земли свою кошку.

– Бежим! – закричал Никита, который, похоже, тоже сообразил, что происходит.

– Поздно, – прорычал Архип, голыми руками сбивая с бороды огненные искры. – Подлесок не пройдем.

Замотала рыжей гривой Лика. Лешему подумалось вдруг, что будет жалко, если из-за искры сгорит такая красота. Глупость, конечно, особенно в свете грядущего конца света, но Леший все равно накинул ей на голову капюшон ветровки. И за руку взял крепко.

А огонь с сосен и в самом деле переметнулся на подлесок, запылали кусты и трава. И дым, вечный спутник огня, тоже соскользнул вниз, потянулся серыми, вонючими щупальцами. Нет, не щупальцами – крыльями.

Птицы! Теперь Лешему везде мерещились птицы! Красные и рыжие скакали по сосновым ветвям, черные и серые атаковали с земли, загоняя людей в самый центр полыхающего кольца.

– Ко мне! Все сюда! – Архип вытащил из рюкзака холщовый мешок, сыпанул на ладонь что-то белое. Дождался, пока его спутники собьются в кучу, спина к спине, замахнулся. Белое и сыпучее полетело на все четыре стороны. Далеко полетело, но Лешему бы хотелось, чтобы еще дальше, потому что там, где оно падало на землю, словно вырастала невидимая стена. Огонь замирал. Кричали от боли и ярости красные птицы, отступали черно-серые.

– Соль, – заорал Архип, пытаясь перекричать огненных птиц. – Она их задержит.

– Надолго? – Леший тоже орал и тыкал включенной камерой Архипу в лицо.

– Нет. – Архип покачал головой, обхватил лапищами Марфу, прижал к себе.

Пусть бы соврал! Зачем же им вот такая правда? Зачем им эта чертова правда?!

А Марфа, та, которая вечно льнула к Архипу, которая не сводила с него влюбленных глаз, вдруг высвободилась из его объятий, протянула руки к Эльзе и Лике, посмотрела вверх, в черное грозовое небо.

– Если есть гроза, должен быть дождь, – произнесла она на удивление спокойным, ласковым даже голосом.

– Твою ж мать, – всхлипнула Лика, сжимая Марфину и Эльзину руки. – Подохнем тут ни за что ни про что! – Она вдруг глянула на Лешего. Так глянула, словно хотела ему что-то сказать. Может, и сказала бы, если бы было время.

Вот только времени у них не было, выгорала, теряла силы заговоренная соль. Жарко. И дышать больно. А еще не видно ничего. Только кольцо из женских рук, только мечущиеся на ветру рыжие волосы. Интересно, если люди сгорят, камера уцелеет? Пусть бы уцелела, потому что вот эти девчонки, вот это волшебное и эпическое реально стоит того, чтобы его увидели.

Громыхнуло. Низко-низко, прямо над их головами. И в тот момент, когда огненное крыло дотянулось-таки до Лешего и опалило шкуру, небо разверзлось, обрушиваясь на землю потоком ледяной воды. Не дождь и не ливень – настоящий водопад. Чертова Ниагара! И из самых недр этой Ниагары донесся рев Архипа:

– А теперь бегите!!!

И Леший побежал. Задыхаясь, ничего не видя перед собой, поймал Лику за руку, потянул. Он как-то сразу понял, что это она, просто почувствовал. Они мчались, не разбирая дороги, прорываясь сквозь пелену шипящего пара, перепрыгивая через корчащийся, прибитый к земле огонь, глотая ледяную воду вместо воздуха, кашляя и отплевываясь, а в голове у Лешего, как закольцованная, билась одна-единственная мысль. Из огня да в полымя!

Все равно им конец. Если не задохнутся в дыму, то сгорят в огне. Если не сгорят в огне, то ошпарятся паром. Если не ошпарятся паром, то захлебнутся. Финал один! Но как же хочется жить! Аж злость берет!

Вот эта злость, наверное, и гнала их вперед, заставляла бежать, а когда бежать не получалось, на карачках ползти прочь от этого чертова апокалипсиса.

Выползли. Сами не заметили, как стало легче. И дышать, и смотреть, и вообще…

И как только выползли, так силы сразу и закончились. У обоих.

Они лежали, макушка к макушке, дышали с присвистом, держались за руки и молчали. А о чем говорить, когда только-только, буквально чудом, удалось пережить апокалипсис? Тут бы хоть дыхание для начала восстановить.

– Ты как? – Лика отдышалась первая, со стоном перекатилась со спины на бок, вытащила из-за пазухи Крыса. И Лешему стало обидно, что беспокоится она не о нем, а о своем грызуне. Вот только смотрела она на него. Гладила Крыса, а смотрела на него, Лешего. Так смотрела, что аж сердце биться перестало.

– Ты мне? – спросил он на всякий случай и стер мазок сажи с идеального Ликиного подбородка.

– У тебя кровь. – Она тоже что-то стирала с его щеки. Сосредоточенно и очень деловито. А губы ее дрожали, и чтобы они не дрожали, она их то и дело прикусывала. Тоже до крови…

– Все нормально. – Леший перехватил ее руку, сжал крепко, наверное, даже до боли, пообещал глядя в опухшие то ли от дыма, то ли от слез глаза: – Лика, все будет хорошо.

Пусть Архип перед началом апокалипсиса их не обманул, сказал страшную правду, но что мешает соврать Лике сейчас? Конечно, все у них будет хорошо. Когда-нибудь…

– Остальные… – она всхлипнула.

– Выберутся! – кивнул он уверенно и осторожно поцеловал перепачканную в земле и траве ладошку. – Ты же не одна такая уникальная. Эльза с Марфой тоже девки – не промах! Все спаслись!

Получилось очень оптимистично и очень правдоподобно. Леший даже сам в сказанное поверил.

– Мы не справились. – Лика мотнула головой. На плече ее, занавешивая острую мордочку Крыса, скользнула рыжая, опаленная огнем прядь. – Мы не рассчитали силы. Мы нас чуть не убили.

– Чуть не считается! – возразил Леший. – Я вот, к примеру, вполне живой.

И тут он вспомнил про свою камеру. Рывком сел, едва не столкнувшись с Ликой лбами.

Включенная и на первый взгляд невредимая камера болталась у него на шее. Значит, вытащить из апокалипсиса удалось обеих: и Лику, и камеру. Пусть бы и остальные выбрались. Никогда раньше Леший не думал об остальных с такой нежностью и тревогой, словно о членах семьи. Даже вечно мрачный Архип казался ему сейчас роднее родного дядюшки. Даже вечно чем-то озабоченный Михалыч. Даже раздражающий своей идеальностью Никитос. А уж про девчонок и говорить нечего! Они должны спастись. Просто обязаны, потому что это нечестно, умереть в тот самый момент, когда он к ним так привязался!

– Мы их найдем, – сказал Леший и осторожно потрогал обожженную рыжую прядь. Наверное, теперь волосы придется сильно обрезать. Жалко.

– Как? – спросила Лика, глядя на него с надеждой. На него! С надеждой!

– Как-нибудь! – Леший осмотрелся. Кругом был лес. Слава богу, что не болото. В лесу они уж точно как-нибудь.

– Мне бы умыться. – Лика откинула с плеч волосы, с ожесточением потерла щеку. – От меня воняет гарью. Меня аж тошнит от этой вони!

– Умыться? – Леший улыбнулся. – Да легко! Если хочешь, можем даже искупаться!

Выжив в апокалипсисе, он стал каким-то глазастым и ушастым. Потому что плеск воды, потом и петляющую за деревьями лесную речушку он услышал и увидел первым.

– Класс! – Лика тоже увидела, вскочила на ноги. – Я первая! – И, не дожидаясь Лешего, поковыляла к речке.

Он тоже поковылял. Солнце палило с такой силой, что от мокрой одежды шел пар. Еще час-другой, и все высохнет.

– Не смотри! – Лика бережно ссадила Крыса на старую корягу, сдернула с плеч ветровку.

– Не больно-то и хотелось!

Вообще-то хотелось. Еще как хотелось! Что он, не мужик, что ли? И камеру бы включить. Сделать видео, так сказать, исключительно для личного пользования. Прежний Леший так бы и поступил, а этот, который прошел и огонь, и воду, вдруг ни с того ни с сего почувствовал в себе задатки джентльмена. Поэтому не то что камеру не включил – вообще отвернулся от греха подальше.

Лика купалась долго. Леший слышал плеск воды и ее довольное кошачье фырканье. Вот бы позвала! Ну, чисто по-дружески позвала бы!

Не позвала, зря надеялся.

– Я все, теперь ты, – послышалось за его спиной.

Он обернулся. Умытая, мокрая Лика была чертовски хороша. Особенно в этой тонкой маечке, особенно в штанцах типа милитари. И все это мокрое, и все это липнет к телу… Лика проследила за его взглядом.

– Дурак, – сказала незло и потопала прочь от речушки, обратно на полянку.

А Леший торопливо поскидывал шмотки и с разбегу бросился в ледяную воду. Потому что нужно же ему как-то потушить вспыхнувший в организме пожар.

Он тоже плавал долго. Это сначала вода казалась невыносимо холодной, а потом ничего – привык. А речушка была хоть и не широкой, но глубокой. Кое-где Леший даже не доставал ногами дна. И со дна ледяными струями били ключи. Вот почему вода такая!

На берег он вышел неторопливо. Постоял пару минут голышом, обсыхая, а потом натянул почти сухие штаны. Футболку надевать не стал. Кое-чем и он может похвастаться. Вот, к примеру, бицепсами, дельтами и прочими широчайшими мышцами спины. Тут ему, конечно, просто повезло с генетикой, потому что тренажерки и всякие зожи всегда навевали на него смертную тоску. Да и лень-матушка делала свое дело. Но с генетикой повезло, что есть, то есть! Все бывшие говорили Лешему, что фигура у него – класс. Вот пускай теперь и Лика посмотрит. Надо только появиться как-нибудь поэффектнее, словно невзначай, поигрывая мышцами.

– Эй, рыжая! – Леший вышел на полянку. – Я что хотел сказать… – Вышел, да так и замер…

На полянке Лика была не одна. Ее держал подельник Демьяна, тот самый – молодой, со звериным оскалом. Одной рукой держал, а второй зажимал рот, чтобы не кричала. Она, конечно, брыкалась, пыталась вырваться, но силы были неравны.

– А вот и Ромео пожаловал, – послышался за спиной насмешливый голос, и затылку вдруг стало больно и горячо, а синее небо закружилось, увлекая в хоровод верхушки вековых сосен. Леший рухнул в траву.

После ухода Врана беседа не клеилась. Сам ушел, а тьма после него осталась, повисла под сводами столовой черным пологом. Оттого, наверное, и разошлись все по своим комнатам быстро. Кто с дороги устал, у кого на завтра дела были, а кому и просто не сиделось на месте. Вот Степану как раз и не сиделось. Чуяло сердце недоброе, ворочался под кожей потайной ключ. Потому Степа и не уснул, бродил ночным татем по заснеженному парку, заглядывал в горящие теплым, уютным светом окна. Не хотел подглядывать, просто нужно было убедиться, что и с Настеной, и с Оксаной, и с девочкой все хорошо. Теперь, когда вернулся в Горяевское Вран, не стало Степану покоя, терзали душу дурные предчувствия. И даже доктор Быстров больше не казался таким уж никчемным человечком, не вызывал ни злости, ни ненависти. И без того было кого бояться.

Нет, за себя Степан не боялся. Хоть и сказала старуха, что ему Врана не остановить, но силу в себе он чувствовал немалую. И Вран тоже чувствовал, оттого и обходил стороной. А вот самого Степана словно на аркане тянуло к башне. Как дикий зверь вокруг добычи, он накручивал круги, прислушивался, приглядывался. Расползалась от высоких стен тьма, прорастала черными нитями сквозь белый снег, опутывала паутиной парковые деревья, заплетала заледеневший пруд.

Степан уже собирался уходить, когда увидел Игната. Тот решительным шагом направлялся к башне, и черные нити тянулись к его сапогам, ныряли за голенища, ползли вверх, под бобровую шубу.

– Эй, Вран! – Заходить в башню Игнат не стал. Неужто тоже чуял то великое зло, что выплескивалось из ее утробы? – Вран, выйди! Разговор есть!

Вран явился на зов почти сразу, вынырнул черной тенью, замер напротив Игната. И одноглазый ворон тут же упал ему на плечо, глухо каркнул. А Степан вжался взмокшей спиной в каменную стену. Стоял и чувствовал, как тянутся к нему черные нити, но, зашипев, опадают. Видно, не по зубам здешнему злу пограничник.

– Ты же обещал, – Игнат говорил шепотом, но, казалось, вот-вот сорвется на визг. – Ты сказал, что сын у меня будет! А тут девка!

– Я обещал тебе наследника, а не сына. – В голосе Врана слышалась насмешка. – А уж в том, что твоя жена родила тебе вместо сына дочку, моей вины нет. Может, конечно, и ее вины в том нет. Может, прав твой докторишка.

– А ты сам, сам как думаешь, чья в том вина? – Только сейчас Степан понял, что Игнат пьян. Видно, напивался все это время в кабинете вместо того, чтобы быть с женой и новорожденным ребенком. – Или дальше получится? Ладно, пусть уж первая девка, но чтобы второй непременно сын! Получится так, Вран?

– Нет. – Вран качнул головой. – Один шанс у тебя с этой женщиной был. Один шанс и один ребенок.

Застонал Игнат, обхватил руками голову, рухнул прямо в снег.

– С этой женщиной?.. Хочешь сказать, что не родит мне Оксана больше детей?

– Не родит.

– Но как же так?.. Ты же знаешь, как мне нужен наследник. Ты один меня только можешь понять! Что там доктор про вечную жизнь говорил? Про то, что в детях наше продолжение? А кто меня продолжит?! Кому я дело свое передам, когда придет мой час? Ради чего я все вот это, – Игнат развел руки в стороны, словно силясь обнять все Горяевское, – ради чего я все это затевал, если все равно помирать, а сына нет?! Кто меня вспомнит, если некому будет дело мое продолжать?

– Тебе важно, чтобы тебя помнили, Игнат?

– Важно! Всю жизнь со мной никто не считался. Не верил никто в мою фортуну!

Степан верил, а теперь вот думается, что зря…

Игнат пьяно всхлипнул, рухнул спиной в пушистый сугроб, раскинул руки.

– И тут ты… – Голос его звучал из сугроба глухо, как из бочки. – Я с тобой, брат мой названый, первый раз себя человеком почувствовал. Силу в себе ощутил. И другие наконец поняли, кто я есть на самом деле. Заговорили про Игната Горяева, перестали насмехаться. А тепереча что, если все равно придется помереть, а наследника нет?

– Так и не помирай, – произнес Вран вкрадчиво.

– Как это? – Игнат сел, уперся ладонями в снег, и голос его вдруг враз сделался трезвым.

– Поверил своему докторишке? – Вран склонился над ним, навис черной тенью. – Поверил, что конечна человеческая жизнь?

– А как же?..

– Человеческая конечна. – Вран говорил и склонялся все ниже и ниже. – А если ты из человечьего заберешь только шкуру? Шкура она тоже не вечная, вот как, к примеру, твоя шуба. Но шкуру завсегда можно поменять на новую.

– Как ты? – прошептал Игнат. – Ты сейчас про себя говоришь?

– Я сейчас про тебя говорю. Про то, каким ты можешь стать, если будешь меня слушаться и мне помогать. Во мне много силы, и с каждым разом ее становится все больше и больше…

Степан сжал зубы так, что аж в челюстях заломило. С каждым разом – это с каждым убийством. Вот о чем сейчас говорил Игнату Вран. А что слышал Игнат? Что можно жить вечно? Что не нужен ему никакой наследник, если все можно делать самому, жить не по Божеским законам, а по указке вот этого нелюдя?

– Я поделюсь с тобой, брат мой названый. Я ловчее, умнее и хитрее большинства людишек, но их больше, среди них встречаются сильные, очень сильные.

– Как те, что тебя тогда на болоте?.. – Игнат не договорил.

– Да. – Вран вдруг уселся рядом с Игнатом, положил ему руку на плечо, а показалось, что крылом укрыл. – Ты пойми, мне воля нужна, чтобы Погоня моя ни в чем отказу не знала. В Европе тесно, слишком много людей, слишком много глаз. А тут хорошо, вольготно. В тайге людишки и раньше пропадали. Кто их искал? Да, считай, никто и не искал! А если и находили то, что оставалось, так думали на диких зверей. Вот и сейчас пусть думают. Ты, Игнат, при своих деньгах, при нынешней своей власти и силище будешь мне от людей защитником. Согласен?

И мгновения не оставил себе Игнат на раздумья, сразу ответил:

– Согласен! Только и ты не забудь про то, что мне обещал. Оно ведь вот как получается, раньше-то мне казалось, что в деньгах счастье, а нынче, когда деньги те у меня прямо под ногами лежат, я понимать начинаю, что больше мне нужно, гораздо больше.

– Вот и по рукам! – Вран поднялся на ноги, и ворон его снова взмыл в небо.

Степан отступил в темноту и тут же с темнотой этой слился. От услышанного на душе было так погано, что и не передать. Себя он привык считать человеком порядочным, хоть и бестолковым, а как встал на их пути этот нелюдь, так и вышло, что теперь он, Степан Белобородов, уже совсем не тот, что был раньше. Пусть свои руки чужой кровью не замарал, а все одно в ней по самую маковку. И не отмыться никогда, и жить теперь с этим камнем на сердце и за пазухой до конца дней…

…Остаток зимы прошел в тяжких раздумьях и душевных терзаниях. Появилась было у Степана трусливая мыслишка сбежать от всего этого в тайгу, заняться тем, что любо, не думать ни о чем. Но держали те, кто оставался в Горяевском, приковали покрепче чугунных цепей.

И не только Настена, но и Оксана с девочкой. Девочку крестили Аленой. Вот Степан с Настеной и крестили. А Игнат, отец родной, куда-то съехал по неотложным делам вместе с Враном. Думать, что это за дела, Степану было страшно. Легче думать об Оксане с Аленкой да Настене.

А столичный франт оказался не таким пустым человеком, как виделось поначалу. Когда стало ясно, что с Оксаной и девочкой все будет хорошо, не уехал обратно в Санкт-Петербург, остался в их глуши. Сначала Степан переживал, что из-за Настены, что понравилась ему девчонка, вот и красуется, бравирует. А выходило, что парень-то из идейных, хочется ему таежной романтики, хочется больницу в Сосновом организовать такую, чтобы не хуже, чем в столицах. И Игнату идея с больницей понравилась. Нынче удумалось Игнату быть не только Крезом, но еще и меценатом, отцом родным для всего таежного люда. Вот и не скупился он на деньги, финансировал строительство больницы в самом центре Соснового. Да и сам поселок не без его участия разрастался прямо на глазах. Прознав о неслыханной щедрости миллионщика Игната Горяева, люди приезжали семьями, оседали, обзаводились хозяйством.

Дмитрий Петрович нынче жил на два дома, курсировал между Горяевским и Сосновым. Больничку открыл пока в старом купеческом доме, нанял людей в помощь, переманил из города двух врачей, таких же молодых и идейных, открыл курсы сестер милосердия для местных барышень. Вот на эти курсы Настена и записалась. Поначалу-то Степан думал, что это она все из-за Дмитрия, из-за девичьей амурной привязанности, ревновал даже. А потом однажды увидел ее в деле. Как она, не дрогнув, даже не побелев, перевязывала ампутированную ногу пареньку, которого привалило деревом во время валки леса. Ногу пареньку Дмитрий спасти не сумел, не осталось там ни единой целой косточки, но гангрены не допустил, считай, с того света вытащил. И вот за этим несчастным ухаживала Анастасия Васильевна Горяева, сестрица того самого Горяева. И было видно, как увлекает ее эта нелегкая, временами грязная работа. Какие там розы! Позабыла Настена про свои детские забавы, повзрослела.

Степан, видно, тоже повзрослел. Потому что, при взгляде на Настену, сердце больше не щемило и не пускалось в галоп. Любил он ее по-прежнему, но как младшую сестренку – не как женщину. А кого полюбил, о той думать себе запрещал…

Оксана, чужая жена. И как так вышло, когда родилось это колкое и болезненное чувство? Не той ли снежной ночью, когда он поделился своей силой со старухой, чтобы спасти не только мать, но и ребенка? Хоть что-то хорошее сделал в своей пустой жизни! Ведь никогда раньше даже не помышлял посмотреть на Оксану как на женщину. Знал, что красива, умна и добра. Но знал также, что чужая жена. Любящая и любимая.

Вот только любимая ли? Изменился Игнат после рождения дочери. Или еще раньше изменился, а Вран лишь в нужное время бросил семя в уже подготовленную почву? Как оно на самом деле? Как бы ни было, а жили теперь Игнат с Оксаной как чужие. И баба Праскева однажды с досадой шепнула, что уже больше месяца не переступал Игнат порога супружеской спальни. Зато другие пороги переступал. Когда столько денег, когда вся власть у тебя в руках, тяжко остаться порядочным человеком. Или даже просто человеком тяжко остаться?

А Аленка росла славной девчушкой и с каждым днем все больше и больше становилась похожа на мать, но Степан всякий раз, когда брал малышку на руки, всматривался со страхом, потому что боялся, что проявятся или во внешности ее, или, не дай бог, в характере черты отца. Настоящего отца… Всматривался и думать себе запрещал о том, что будет, если случится такая беда. Виновато ли дитя, что родилось от чудовища? Виновата ли мать, что родила дитя от чудовища? Не виновата! Никто не виноват, кроме самого чудовища!

Да и Вран к девочке не проявлял никакого интереса, Степан за этим зорко следил. И бабе Праскеве велел присматривать и за Оксаной, и за Аленкой. Баба Праскева знала не все, но об очень многом теперь догадывалась. Оттого и смотрела на своих девочек с тревогой, а на Игната – с печалью. Врана она не боялась, чуяла его звериную суть, но все равно не боялась. Может, из-за старости, а может, просто такая смелая уродилась. Главное, что, когда Степану нужно было отлучиться по делам, она всегда оставалась с Оксаной и Аленкой, сторожила.

А летом у Настены приключилась любовь. О том, что приключилась, Степану со смущенной улыбкой рассказала Оксана. Нынче она с ним часто разговаривала, куда чаще, чем с собственным мужем. Степану иногда даже казалось, что об Игнате Оксана забыла. Или старается забыть. Она ведь умная женщина, и глаза, и уши у нее есть, а вокруг столько желающих ей глаза открыть. По доброте, исключительно по доброте и дружбе! Как больно ей было от этой правды? Степан даже подумать не смел. Но держалась Оксана стойко. С железным стержнем оказалась женщина, даром, что на небесного ангела похожа. И доброты своей она не растеряла, частенько вместе с Настеной помогала Дмитрию в больнице. Там, в больнице, вдали от поместья, она словно оживала, делалась веселой и смешливой, как до замужества.

Вот она первой и заприметила те перемены, что случились с Настеной. А виновником перемен стал – кто бы мог подумать! – писатель из Перми. Уж какими ветрами занесло его в их медвежий угол, Степан не знал, но подозревал, что теми же, что и Дмитрия – захотелось хлебнуть романтики, увидеть настоящую жизнь, а потом сделать эту жизнь лучше.

Писателя звали Артемием Завацким, был он высок, кудряв и румян, аки херувим. Подрабатывал написанием статеек в заштатные газетенки, но планы имел великие. Для того таскал при себе пухлый блокнотик, в который аккуратным бисерным почерком заносил все мало-мальски дельные мысли, что рождались в его буйной голове. Первым делом Артемий сдружился с Дмитрием. Может, даже решил взять его главным героем в свой роман, но Степан подозревал, что место главного героя молодой писатель оставляет для себя. А уж Дмитрий познакомил его с Настеной. И вспыхнули чувства!

Про вспыхнувшие чувства с лукавой улыбкой сказала Степану Оксана во время уже ставшей для них привычной утренней конной прогулки. Душно ей было в Горяевском, муторно. Хоть и не видела она черные нити, что тянулись от Врановой башни, но, наверное, чувствовала. Оттого и рвалась при первой возможности на волю: если не в Сосновый, то на прогулку. Обычно они болтали о всяких пустяках, а большей частью так и вовсе молчали, но тем утром Оксана не удержалась.

– Он хороший юноша. – Оксана отпустила удила и позволила своей лошадке пастись на берегу лесного ручья. – Нас познакомил Дмитрий Петрович. Конечно, идеалист и немножко революционер, но кто не был таким в его возрасте? – сказала и на Степана глянула искоса. А он даже глаз на нее поднять не решался, так хороша она была в этой малахитового цвета амазонке, с растрепавшимися после скачки волосами! Если бы глянул, она бы все сразу про него поняла. Чужая жена… Лучшего друга жена… Или уже не друга?..

– Я таким никогда не был, – пришлось сознаться, чтобы сказать хоть что-нибудь, чтобы нарушить это неловкое молчание.

– А мне кажется, были. Вы, Степа, просто очень скромный человек. И сила в вас есть, и ум, и благородство, а вы все прячетесь за этим своим «никогда таким не был».

И сила, и ум, и благородство. Одновременно и радостно, и больно от таких слов. От того, что она так хорошо о нем думает. А переубеждать, показывать тот кипящий котел, в который превратилась его душа, не хочется, да и страшно. А ну как отвернется с отвращением или и того хуже – испугается?

Она и испугалась, да только не его. Грозы ничто не предвещало, и небо было чистое, без единой тучки. Но лес вокруг Горяевского уже который год менялся, набирался странной, неправильной какой-то силы. И силы этой хватало, чтобы вот так, посеред ясного неба случилась гроза, чтобы били в землю молнии, как серебряные стрелы. Одна такая и ударила. Прямо перед Оксаниной лошадкой. Вышибла из старой ели огненную искру. Лошадка заржала испуганно, вскинулась на дыбы, едва не сбросив на землю наездницу, и, закусив удила, понесла. Закричала Оксана. И Степан тоже закричал, стегнул своего жеребца со всей мочи, кинулся вслед за лошадкой.

Если бы не лес, если бы чисто поле, он бы быстро догнал, поймал, успокоил. А тут не выходило. Лошадка мчалась между старых сосен, проносилась под еловыми лапами, перепрыгивала через торчащие из земли корявые корни, а Оксана прижималась к ее холке, держалась из последних сил, чтобы не упасть под копыта.

И дождь. Как не бывает дыма без огня, так не бывает и грозы без ливня. Хлынул с неба ледяной непроглядный поток. Теперь Степан не видел даже ушей собственного жеребца, не то что Оксанину лошадку. Но несся вперед, не думая о том, что в этой страшной круговерти жеребец запросто может сломать ногу, да и сам он может оказаться на земле. А тогда уже все, Оксану ему не догнать и не спасти.

Мчался, звал ее, стараясь перекричать громовые раскаты, надеясь, что Оксана услышит его голос, поймет, что он ни за что не бросит ее в беде, сам костьми ляжет, а ее спасет. Потому что без нее и ему жизни нет. Так уж получилось. Что уж теперь…

Может быть, именно это чувство, такое же яркое, как бьющие вокруг молнии, и придало ему сил, потянуло капризную фортуну за рукав, чтобы та развернулась наконец и к Степе лицом. Всего на мгновение пелена дождя сделалась не такой плотной, и Степан увидел несущуюся во весь опор лошадку. К обрыву несущуюся…

Крепкий у него был жеребец, резвый, на него одного оставалась надежда.

– Ну, дружок, давай! – Степан припал к взмыленной лошадиной шее, закричал, что есть мочи: – Выручай!

Может, понял жеребец, а может, просто испугался той дикой силы, что исходила от хозяина, но, всхрапнув, рванул вперед. Лошадку они нагнали у самого обрыва. Едва ли не в тот самый момент, как ее передние копыта заскользили по размытой дождем глине, Степан перехватил удила, потянул на себя так яростно, что что-то щелкнуло в плече, а в глазах вспыхнули кровавые искры. Но держал, не отпускал. Вдвоем с храпящим жеребцом они тянули и тянули беснующуюся лошадку прочь от обрыва и верной смерти.

Вытянули. Сил еще достало, чтобы привязать лошадку к сосне и спустить Оксану на землю. А потом силы закончились. Вместе с болью. Закружилось все, завертелось и накрыло Степана черной кисеей беспамятства. Да видно, ненадолго, потому что почти сразу стало вдруг так хорошо, что хоть пой от счастья. Он и не понял, отчего. Лежал с закрытыми глазами, чувствовал ласковые прикосновения к своему лицу, слышал испуганный, полный отчаяния голос:

– Степан! Степа! Степочка, очнись! Открой глаза! Ну пожалуйста… очень тебя прошу!

Просит. И называет так ласково – Степочкой. Никто его так не называл, кроме мамки. Да только мамки давно уже нет, а вот этот голос есть. Ну и еще боль в выбитом плече, глухая и далекая, как голос уходящей грозы. Хорошо. Так хорошо, что хоть глаза не открывай. Но все равно открыл. Просто чтобы убедиться, что все это чудо происходит с ним, а не с кем-то иным.

Голова его лежала на Оксаниных коленях, а сама она, заплаканная, промокшая до нитки, гладила его по щекам, перебирала тонкими пальцами слипшиеся от дождя волосы.

– Очнулся… Степочка.

И глаза ее синие-синие оказались так близко, куда как ближе, чем небо. И дрожащие губы близко. Все это было слишком сильным испытанием для него, таким сильным, что Степан не выдержал, здоровой рукой обхватил Оксану за шею, притянул к себе. А дальше уж, когда она не стала противиться, когда сама, теперь уже всем телом, подалась к нему, не осталось для него никаких преград в этом наполненном дождем и громом мире. Словно крылья за плечами выросли.

Они целовались долго и самозабвенно. Степан мог бы вот так целую вечность, но сквозь тонкую ткань амазонки почувствовал, как Оксана дрожит. Хотелось бы, чтобы от страсти, но нет, от холода.

– Оксана, нам нужно идти. – Стараясь управляться только здоровой рукой, Степан сел и ее рядом с собой усадил. Выпустить свое счастье из объятий было страшно.

– Куда, Степочка? – А она льнула к нему, в глаза заглядывала, и он неожиданно для себя решился.

– Ко мне, – сказал, словно в ледяную прорубь нырнул. И зажмурился, так страшно ему было услышать ее ответ.

– К тебе. – В Оксанином голосе была такая неотвратимая решимость, что Степан как-то сразу перестал бояться. И силы снова вернулись, просочились сквозь кожу из сырой земли, уняли боль в плече.

Ехали на Степановом жеребце. Здоровой рукой Степан держал и Оксану, и повод. А Оксана все оборачивалась, встревоженно и одновременно с надеждой всматривалась в его лицо. От взгляда ее замирало сердце. За что же ему такое счастье?!

Дом встретил их теплом и тишиной. Не было у Степана слуг, со всем управлялся сам. Вот и сейчас управился быстро. Растопил огонь, чтобы Оксана согрелась и просушила свою амазонку. Долго возился в платяном шкафу, выбирая из одежды хоть что-нибудь, ей подходящее, потому что как же она без одежды?..

– Степочка… – На плечи легли горячие ладони. – Ничего мне не надо. У меня все есть.

Обернулся. Хоть и страшно было. Что ж у нее есть, если ничего у нее нет? Если на ней самой ничего нет, кроме длинных, на волю выпущенных волос? И как же ему теперь с такой красотой? Как ему пережить все это? Как вытерпеть?

– Не надо терпеть. – Может, он вслух сказал, а может, она мысли его шальные прочла, только прижалась к нему всем своим телом, прильнула. А шею руками обвила и зашептала жарко-жарко: – Пойдем, Степан. Холодно мне.

Холодно? Да как же холодно, когда жар такой, что аж кожа дымится! А в груди и голове так и вовсе пожар!

Эх, подхватить бы свое рыжекудрое счастье на руки, чтобы красиво, чтобы ясно было, что он не медведь лесной, а тоже понятия имеет, как с дамами обходиться… Да вот только выбитая рука плетью висит. Хорошо хоть не болит.

– Не надо на руки. – Оксана тянула его за здоровую руку, прямо к кровати тянула.

Вот и пригодилась огромная, на заказ сделанная кровать. А думал, что век ему на ней одному…

Она попалась, как малый ребенок. Даже рыпнуться не успела, даже крикнуть, предупредить Лешего. Выбравшись из огненного ада, они совсем забыли, что в этом месте опасность может исходить не только от нечисти, но и от самых обычных людей. Забыли и за то поплатились. Заскорузлая, воняющая табаком лапища зажимала Анжелике лицо с такой силой, что даже дышать получалось через раз. Вторая лапища шарила по еще влажному, только что с такой тщательностью вымытому телу. А над ухом назойливым шмелем жужжал голос:

– Какая девка ладная да сладкая. И чего тебя сюда занесло, длинноногая? Без мужиков соскучилась?

– Есть у нее мужик. – Второй голос был тихий и сиплый, обладатель его, крепкий бородатый мужик, рассматривал Анжелику с ленивым интересом. Ни в голосе, ни во взгляде его не было похоти, но было что-то другое, от чего Анжелике сделалось еще страшнее. – В речке плещется, дурачок. Ничего, сейчас Гриня его доставит.

Вот и Леший попался. А ведь Анжелика надеялась, что ему с его идиотским везением удастся почувствовать опасность. Нет, она не мечтала, что Леший бросится в бой с бандитами. Очевидно же: силы не равны. Но он мог бы сбежать, найти остальных, позвать на помощь. Анжелика уж тут как-нибудь продержалась бы. Ей с мразями не впервой… Так нет же! Ничего не почувствовал, приперся. И тут же получил прикладом по голове.

Она так испугалась, что даже вырываться перестала, перестала чувствовать чужие лапищи на своем теле. Думать получалось только о Лешем. Живой?..

– Ты его там, часом, насмерть не зашиб, Гриня? – спросил бородатый.

Гриня, долговязый урод в грязной бандане, присел над Лешим, нащупал пульс.

– Живой. А даже если бы и зашиб? Зачем он нам, Демьян? У нас вон какая цыпочка есть!

Живой. Ну, живой, и слава богу! Снова вернулась возможность соображать и чувствовать. Вот, к примеру, лапищу, что лезет за пояс ее штанов…

Анжелика подалась вперед, а потом изо всей силы впечаталась затылком в морду того, что сзади. Сначала, кажется, что-то хрустнуло, а потом послышался рев, ослабла хватка. Вот сейчас бы воспользоваться случаем и убежать. Но куда ж бежать, когда у них Леший? А еще оружие. Далеко она убежит с пулей между лопаток?

– Ах ты ж… – Ее схватили за волосы, с силой и злостью дернули назад. Теперь уже у нее в шее что-то хрустнуло, а из глаз хлынули слезы.

– Тихо, Малой, полегче! – рявкнул Демьян. Тот самый Демьян, у которого были давние счеты с Архипом, который убил инспектора из охотнадзора… – Шею ей не сверни! Девка нам пока еще живой нужна.

– Да я ее… – бесновался Малой. – Да я с нее шкуру с живой спущу, но сначала…

– Потом! – оборвал его Демьян. – Развлекаться будете потом, а пока нам бы с ней потолковать. Ну, потолкуем, красавица? – он подошел вплотную, посмотрел на Анжелику долгим внимательным взглядом.

– Потолкуем. – Когда не получается ничего другого, нужно тянуть время.

– Молодец! – похвалил Демьян. – Сообразительная.

– Только пусть этот меня отпустит.

– Малой, слышал, что дама сказала? Отпусти.

– Сбежит! – Малой грязно выматерился, но хватку ослабил.

– Куда ей бежать? У нее ж вон дружок тут отдыхает, – Демьян кивнул на лежащего в траве Лешего.

Отдыхает. Пусть бы подольше отдыхал. Пусть бы не видел, что эти гады с ней сделают. Если сделают. Нужно быть оптимистом. А еще тянуть время.

– Но перестраховаться, конечно, стоит. – Демьян толкнул ее к тонкой сосенке, надавил на плечи, заставляя сесть, связал руки позади сосны. – Вот так оно поспокойнее. Я, знаешь ли, бабам не доверяю. Баба, она пострашнее мужика может быть. А теперь поговорим! – сказал и присел на корточках напротив.

– Поговорим, – согласилась Анжелика, осторожно, чтобы никто не заметил, пробуя на прочность веревочные путы. Крепко. Самой никак не развязать.

А он все равно заметил, усмехнулся понимающе.

– Я ж говорю – бабам верить нельзя. – И ткнул Анжелику кулаком в живот. Вроде и легонечко, а дышать от боли сразу стало нечем.

Демьян терпеливо ждал, когда она придет в себя, жевал былинку.

– Ну, очухалась? – спросил почти ласково.

Анжелика кивнула.

– Тогда рассказывай, что вы здесь делаете?

– В поход решили сходить.

Второй тычок оказался сильнее первого. Анжелика тихонько взвыла, сложилась пополам, несмотря на боль в плечах. Животу было больнее…

– В поход у нас принято с оружием ходить? – Демьян мотнул головой куда-то в сторону. Там в высокой траве лежали их с Лешим ружья. Вот ведь они идиоты… – Не зли меня, девка! В последний раз тебя предупреждаю!

А связанным запястьям вдруг сделалось щекотно, в онемевшие ладони ткнулась острая мордочка. Крыс! Не бросил хозяйку, вернулся! И мало того что вернулся, вот сейчас, в это самое мгновение пытается перегрызть веревку.

– Еще раз спрашиваю, что вы делаете в этом лесу? – Демьян больно сжал ее подбородок, заглянул в лицо. В его глазах была тьма. Вроде и человек, а уже не человек. Как безвременник, только еще хуже.

– Мы хотим найти тех ребят, что пропали в прошлом году. – Если она скажет часть правды, хуже не станет. – Прочитали в Интернете про вознаграждение и вот, приехали.

– Приехали? – он ей не верил. Его не интересовала часть правды, он хотел знать все. – Одни?

– Ну да, одни. Вдвоем, то есть. – Крыс старался, грыз крепкую веревку, иногда, чтобы подбодрить, щекотал усами. Хороший мальчик.

– Оружие где взяли?

А вот тут нужно быть осторожной. Тут, наверное, тоже придется сказать правду.

– У Федора купили, в Сосновом.

– У Федора в Сосновом? – у него была мерзкая привычка повторять услышанное. – Слышишь, Гриня? – Он обернулся на долговязого в бандане. – А Федька-то, оказывается, оружие кому ни попадя, первому встречному продает!

Ленивой походкой подошел Гриня, сплюнул себе под ноги, согнулся едва ли не пополам, чтобы лучше видеть. От него несло перегаром и немытым телом. Анжелику замутило.

– Не хочет по-хорошему. – Демьян на Анжелику не смотрел, Демьян смотрел на Гриню. – Ну, не хочет, как хочет. Эй, Малой, разожги-ка костерок.

– А может, сразу шкуру? – Малой вытащил нож с зазубринами, почти такой же, какой Анжелика видела у Архипа. – Или сначала мы б ее того, а потом шкуру? – спросил с надеждой.

– Сначала дело, потом развлечения.

Демьян придвинулся поближе, потрепал Анжелику по щеке, сказал:

– Видишь ли, красавица, тут вот какое дело! С дружком твоим мы уже встречались пару дней назад. И от встречи этой впечатление у нас осталось не самое хорошее. Малого он вообще едва бусом не переехал. Так что не надо нам рассказывать сказки про то, что вы невинные овечки, пришли в этот чудесный лесок подышать свежим воздухом.

А Крыс, умничка, уже управился с веревками. Анжелика пошевелила пальцами, восстанавливая кровообращение. Эх, как бы здорово было шарахнуть этих гадов силой! Хоть магической, хоть какой! Вот только беда: не чувствует она больше в себе силы. И дело тут не в психологии, не в каких-то там блоках и зажимах. Она боится этих троих. До дрожи в коленях боится. И за себя, и за валяющегося в беспамятстве Лешего. Потому что прекрасно понимает, оставлять в живых эти сволочи их не планируют. Зато планируют убивать долго и мучительно. И даже не ради информации, а ради удовольствия. А силы нет… Вычерпала Анжелика все до последней капельки тогда, во время грозы, когда вместе с Эльзой и Марфой пыталась погасить пожар. Все, кончились силы! Крутись, Анжелика, как хочешь! Хорошо, что руки свободны, но что она одна с голыми руками против трех вооруженных бугаев?

– Рассказывай! – лицо Демьяна снова оказалось слишком близко. – Что знаешь про это место? Про Горяевское что знаешь?

Ответить она не успела, он ударил раньше. Просто так, ради забавы. На сей раз не в живот, а по лицу. Губы разбил в кровь, урод! Нет уж, она и голыми руками согласна! И зубами! Хотя бы одного. Хотя бы вот его!

– Знаю. – Анжелика сплюнула кровавую слюну, растянула разбитые губы в кривой усмешке. – Я знаю, как туда добраться! – Теперь они ее точно не убьют. Во всяком случае прямо сейчас.

– Знаешь? – Демьян подозрительно нахмурился.

– Половину пути. – Про Лешего тоже нельзя забывать. Надо же как-то его вытаскивать… – Мы нашли карту и поделили. Одна половина у него, вторая у меня.

– Зачем? – сунулся Малой. – Зачем делили?

– Это как раз понятно. – Ухмыльнулся Демьян. – Чтобы к потайному дому никто из них в одиночку не дошел. Как говорится, дружба дружбой, а табачок – врозь. Правильно я говорю, красавица?

– Правильно, – Анжелика кивнула.

– И где карта?

– Так нет ее! Мы ж не дураки. Мы запомнили каждый свою часть и вот теперь… идем.

– Запомнили, значит? Ишь, какие предусмотрительные!

– Предусмотрительные. – Она снова кивнула, краем глаза наблюдая, как возится с костром Гриня. Огонь разгорелся быстро и теперь с жадностью пожирал сухие ветки. – Сейчас веду я, а как дойдем до того ориентира, что обозначен в карте, поведет он.

– Твой дружок?

– Мой дружок. Хотите, мы вас отведем? – сейчас главное выторговать им с Лешим немного времени, а там, глядишь, она подсоберет этих своих ведьмовских сил. Ну, хоть каких-нибудь.

– Предложение, конечно, заманчивое, – Демьян задумчиво жевал былинку. – Но у меня к тебе, красавица, есть встречное предложение. Где-то у нас тут была бумага и ручка. Ты сейчас напряжешься, вспомнишь свою часть карты во всех подробностях и нарисуешь. А потом уговоришь своего дружка сделать то же самое.

Это был конец. Не нужны они этим гадам живые. Им требуется только эта несуществующая карта. Стоит только ее нарисовать, и все…

– Нет, – сказала Анжелика решительно. – Так не годится. Мы пойдем с вами.

– Упрямая. – Демьян улыбнулся. – Уважаю. Скажи-ка мне вот еще что, где вы эту карту взяли?

– Купили. В дакнете на аукционе. – Анжелика врала напропалую. – Ты знаешь, что такое дакнет?

Демьян кивнул.

– Вот. А Леший известный ютьюбер, он как раз всяким паранормальным занимается. – Врать у нее получалось все складнее и складнее. – Вот ему и предложили эту карту.

– Кто предложил?

– Не знаю. Аноним.

– Хорошо, Лешему предложили карту, а ты тут при чем?

– При том! Она дорогая, у него не было столько денег.

– А у тебя, значит, были?

– У меня были. Я как раз очень удачно овдовела. Осталось кое-что после мужа.

– Вот бабы! – сказал Демьян с восхищением, а потом вдруг добавил таким тоном, что у Анжелики похолодело между лопаток. – Карту ты мне сейчас нарисуешь. Хочешь, по-хорошему, а хочешь, по-плохому. Сначала ты, а потом этот твой ютьюбер.

– Нет. – Теперь холод разливался по всему телу, холодил пятки, сковывал затылок.

– Ну, как скажешь! – Демьян встал на ноги, сделал знак Грине.

А тот, словно только этого и ждал, выдернул из костра палку, подошел.

– Можно я? – попросил Малой. – Ну, дайте мне!

Но Демьян взял палку сам, свободной рукой дернул вверх Анжеликину футболку, ткнул головешкой прямо в живот.

Она не сразу почувствовал боль. Сначала завоняло паленой кожей, а потом тело словно током пронзило. Анжелика закричала. Все, нет больше сил ни терпеть, ни тянуть время! Вообще никаких сил нет!

Демьян не ожидал, что она может напасть. Оттого, наверное, и не среагировал сразу. Этой секундной растерянности ей хватило, чтобы выдернуть у него из-за пояса нож, полоснуть по тому, до чего удалось дотянуться. Получилось по левой руке. Теперь по жилистому запястью Демьяна на землю стекали ручейки крови. Не смертельно, но для начала сойдет.

Заорал дурниной Гриня, заметался по поляне, пытаясь сбросить с себя Крыса. Крыс упал на него с дерева и сейчас рвал лицо когтями и зубами. Одним словом, делал то, что так хотелось сделать самой Анжелике. Хороший мальчик!

– Не подходи! – Анжелика перехватила рукоять ножа поудобнее, снова замахнулась на Демьяна.

Тот отшатнулся, но не испугался, усмехнулся, облизал пересохшие губы, заметил:

– А ты и вправду девка – не промах. Эх, так не хочется тебя убивать, но придется. Не могу я допустить, чтобы какая-то баба со мной так…

Что-то изменилось в окружающем мире. Или это Анжелика сама изменилась? Картинка стала ярче и четче и, кажется, словно замедлилась. В этом медленном мире Анжелика отчетливо слышала, как капает на землю Демьянова кровь, как шуршит трава под чьими-то крадущимися шагами, как тихо щелкает предохранитель. А потом оглушительно громко прозвучал выстрел, и Демьян, ойкнув совсем по-бабьи, начал медленно валиться с ног. Второй выстрел последовал почти сразу за первым. Заорал, заверещал, хватаясь за пах, Малой. Крики его сплелись с криками Грини, который одновременно пытался и сбросить с себя Крыса, и сдернуть с плеча ружье. Не успел. Тот, кто пришел, наконец, им на помощь, оказался быстрее и опаснее, приложил Гриню прикладом по башке.

Как хорошо, что в этом чертовом месте оказался кто-то опаснее этой троицы! Кто это? Архип?

Не Архип… В десяти шагах от Анжелики с двустволкой наперевес стоял Леший. Вид у него был совершенно дикий, словно в его тело вселился бог войны. И смотрел он не на нее, спасенную Анжелику, а куда-то поверх ее плеча. Недолго смотрел, а потом заорал:

– Лика, безвременники! Беги!

Запах крови и крадущиеся шаги… В своем нынешнем измененном сознании она, кажется, уже и сама понимала, чьи это шаги. Понимала, но все равно обернулась.

Они шли цепью, шесть голодных тварей. По две на каждого из банды Демьяна. Скоро, очень скоро безвременников станет девять.

– Лика! – Леший дернул ее за руку, потянул за собой, рявкнул совсем как Архип: – Не оборачивайся!

Но она все равно обернулась. В ее измученной душе просыпалось что-то почти такое же кровожадное и беспощадное, как безвременники. Она хотела видеть!

Она видела, а вот ни Демьян, ни Гриня, ни Малой не видели ровным счетом ничего. Не чувствовали, как впиваются им в шеи острые жала. Они тупо смотрели перед собой и улыбались, а из многочисленных ран от дроби – Леший стрелял по ногам, как и учил Архип! – из многочисленных ран больше не вытекло ни капельки крови…

А Леший все тянул и тянул ее за собой, крепко, до боли сжимая руку, не позволяя ни остановиться, ни передохнуть ни на секунду. Остановился он, лишь когда уже вконец обессилевшая, задыхающаяся Анжелика была готова сдаться, упасть. Не позволил, подхватил, прижал к себе.

– Все. Теперь уже все. – Он говорил и гладил ее по голове. Как маленькую девочку. Никто и никогда не гладил ее по голове. Никто и никогда не защищал ее вот так, не спасал и не поддерживал. Она и не знала, что такое вообще бывает в этом мире. – Лика, ты прости меня. Я не должен был им позволять обижать тебя, но мне требовалось время, чтобы…

Договорить она ему не дала, впилась в губы жадным поцелуем. Теперь им обоим стало нечем дышать. Так было честнее и правильнее.

Ах, каким счастливым местом стал для Степана его лесной дом! И подумать он не смел, что такое в его жизни возможно, что достанется ему самая лучшая женщина на земле, что будет любить его так истово, так отчаянно, что аж страшно.

И еще один страх терзал Степана. Нет, не Игната он боялся, про то, что Оксана – мужнина жена, он в тот самый первый раз думать забыл. Он боялся за всех своих девочек разом. И за Оксану, и за Аленку, и за Настену.

За Настену боялся особенно сильно, потому что, пока упивался своим собственным счастьем, словно ослеп, не заметил, как с девочкой приключилась беда. Хотя поначалу-то подумалось, что не беда, а наоборот – радость.

Про Настену ему рассказала Оксана. Нынче Оксана про золовку знала куда больше Степана, сдружились девочки.

– Степа, нам нужно что-то делать… – Они сидели на каменном крыльце его дома, наблюдали, как купается в лесном ручье полуденное солнце.

– Что делать?

Он, признаться, решил, что Оксана сейчас о них, потому что, хоть и счастливая у них была нынче жизнь, но счастье это виделось заемным, не своим. Степан уже и сам подумывал, что нужно что-то решать. А вот хоть бы взять девчонок и увезти куда-нибудь на край земли, чтобы ни Игнат, ни Вран не нашли. Подумывать-то подумывал, да только знал правду: если от Игната скрыться получится, то от Врановых крылатых соглядатаев не уйти. Эти твари найдут и на краю земли. И еще с одной правдой ему приходилось считаться, с тем, что он не простой нынче человек, а пограничник, что привязали его серебряные нити к этому месту крепче стальных цепей. Уйти-то, может, и получится, а вот что станется с его жизнью, с его натурой, непонятно.

– Ты только не злись и не ругайся. – Оксана погладила его по волосам, и на душе сразу сделалось тепло, вылетели из головы все тяжкие мысли. – Обещай, Степа.

– Обещаю. – Ей, своей любимой, обещать он был готов все что угодно. И не только обещать, но и сделать.

– Настена беременна. – Прозвучало это как гром посеред ясного неба.

– Как?.. – выдохнул он. А уж потом, подумав мгновение, спросил другое: – Кто отец?

– Артемий Завацкий, кто ж еще? – Оксана улыбалась, но как-то тревожно. А у Степана, наоборот, от сердца отлегло. Хороший парень этот Артемий! Даром что писатель! И супруг для Настены из него получится хороший. А что балбес и идейный, так это с возрастом пройдет. Они с Дмитрием ему помогут, наставят на правильный путь.

– Ну, коль уж так получилось, что до свадьбы, – он поцеловал Оксану в висок, – что ж поделать? Если срок еще небольшой, так никто и не узнает. О чем печаль, Оксанка? – Как же хорошо, как же сладко было называть ее вот так запросто – Оксанкой!

– В том печаль, Степа, что никто о свадьбе речь не заводит. – Она вздохнула, потерлась лбом об Степаново плечо.

– Хочешь сказать, что жениться на Настене этот негодник не собирается? – В душе тут же поднялась буря негодования. Да как же так можно с порядочной барышней?

Оксана в ответ пожала плечами, сказала шепотом:

– Время-то идет, скоро и не скроешь ничего, а Артемий все вокруг да около ходит. Цветочки дарит, про любовь говорит, а про свадьбу не заикается.

– А про ребенка он хоть знает? – спросил Степан. – Сказала ему Настена?

Оксана мотнула головой.

– Не хочет. Говорит, что насильно его на себе женить не станет. Ей по любви хочется.

– По любви, значицца, – Степан нахмурился. – И сколько раз у них эта любовь уже приключалась?

Оксана глянула на него сердито, словно он спросил что-то неприличное, даже в плечо кулачком толкнула. В то самое вывихнутое плечо. Оно уже давно зажило, спасибо старой ведьме и той силе, что по углам ее хаты хранилась, а Оксана все переживала. Вот и сейчас испуганно ойкнула, словно сделала ему больно. Пришлось накрыть ее ладошку своей, успокоить.

– Ты не думай про нее плохое, Степа, – попросила она. – Один раз только у них все случилось. Он сам к ней пришел, влез в окошко посреди ночи. Представляешь?

Степан представлял. Он и сам, бывало, в окошко посреди ночи… Ну, так у них с Оксаной все вон как, а у этих молодых, выходит, баловство одно.

– Вот так вот. Один раз – и сразу же ребеночек. А Артемий не знает и жениться не собирается.

– Соберется, – пообещал Степан грозно. – Вот я с ним побалакаю, и сразу же соберется!

Сказал и в тот же день обещание исполнил. Вот только странный у них с Артемием получился разговор.

Мальчишку Степан нашел у Дмитрия, сидел, паразит такой, в саду под яблонькой, строчил свой роман. Степан тоже под яблоньку присел, заглянул через плечо, спросил ласково:

– Пишешь?

– Пишу, – Артемий глянул на него с опаской. Степана он хоть и уважал, но побаивался. Вот и правильно, что побаивался. Особенно после того, что натворил.

– А про что роман? – Степан придвинулся поближе и локтем, словно невзначай, задел.

– Про жизнь. – Артемий покраснел и приосанился. Он всегда так делал, когда речь заходила о его книге.

– Про жизнь, значицца? А то я, грешным делом, подумал, что про любовь.

– Ну, и про любовь тоже. Немножко… – Мальчишка покраснел еще сильнее, а потом сказал доверительным шепотом: – Вы только Анастасии не говорите, я решил сделать ее прототипом главной героини. – Сказал и застыл с пером в руке, посмотрел с надеждой.

– Прототипом, значицца, решил барышню сделать? – переспросил Степан многозначительно. – А что еще ты с барышней сделал? – спросил ласково и так же ласково, но крепко, сжал Артемию локоть.

– О чем вы, Степан Иванович? – А мальчишка не испугался, наоборот – расхорохорился. – Если вы об наших с Анастасией чувствах, так это вас не касается! Если хотите знать, я намерен сделать ей предложение!

Вот и хорошо, что такой влюбленный и решительный! Степану только и остается, что с решением будущего женишка поторопить.

– Это очень хорошее намерение, – похвалил он Артемия и по плечу одобрительно похлопал так, что тот крякнул. – Ты только поспеши с предложением-то, потому как плод ваших с Анастасией чувств долго ждать не станет. Растет плод-то, – сказал и подмигнул этак по-свойски.

– Какой плод? – А парень так удивился, что аж перо выронил, замарал чернилами девственной белизны лист.

– Плод любви. Какой же еще? Беременна от тебя Настена, – похлопал снова по плечу писателя Степан, но на сей раз осторожнее, чтобы не сломать будущему мужу и отцу ничего ненароком. – Беременна, а тебе сказать стесняется. Хочет, чтобы поженились вы по любви, а не по необходимости.

– Как беременна?.. – спросил Артемий шепотом. А потом задал совсем уж странный вопрос: – От кого беременная?

– Как это – от кого? Это ж с тобой у нее чувства. Ну а там, где чувства, там, знаешь ли, и ребеночек может случиться.

Мальчишка молчал очень долго. Краснел, бледнел, даже губы в кровь искусал, а потом сказал с какой-то отчаянной решимостью:

– Я готов, Степан Иванович! Если у Анастасии так вышло, то я готов…

– Погодь, погодь! – что-то не понравилось Степану и в выражении его лица, и в голосе. – Что значит – так вышло у Анастасии? Это у нее одной, что ли, вышло? Без твоего участия?

– С моим… С моим участием… – проговорил быстро, без запинки, но все равно было что-то такое в его голосе… – Вы даже не смейте думать про Анастасию плохо, это все я! И я женюсь. Непременно женюсь. Если она захочет… – добавил почти шепотом.

Заболело, заныло сердце от дурного предчувствия. Заворочался под кожей потайной ключ. Степан и сам не заметил, как с силой сжал Артемию руку.

– Скажи мне правду, парень, – проговорил он почти просительно, – было у тебя с Настеной что-то или не было?

– Было! – снова ответил без запинки и даже высвободиться попытался, да только Степан держал крепко.

– А был ли в твоей жизни такой день или скорее даже ночь, чтобы ты себя не помнил?

– Вы сейчас, Степан Иванович, меня спрашиваете, не напивался ли я пьяным? Так я не пью! В рот даже не беру. У меня, знаете ли, отец был… – Артемий не договорил, лишь покачал головой. – Но память я однажды и в самом деле терял. Мы с Дмитрием как раз гостили в доме у Игната Васильевича. Да вы помнить должны, я вам тогда еще в карты проигрался.

Степан помнил. Игната тогда в Горяевском не было. Впрочем, в поместье он нынче появлялся крайне редко, носило его по сибирской земле, скупал все, что можно скупить. Все ему мало было золота, приисков, заводов, фабрик, женщин… Раньше-то Степан по слабодушию своему радовался этим частым отлучкам, а теперь вот задумался. И про Врана подумал. Где этот тать находился в тот вечер, когда мальчишка так внезапно потерял память?

Ответ получался только один. Это был страшный ответ. Артемий теперь уже сам сжал его руку, заговорил решительной скороговоркой:

– Вы не подумайте, Степан Иванович, я Анастасию очень сильно люблю! Я для нее все что угодно сделаю! Для нее и ее ребенка.

Сделает. Даром что сам еще мальчишка, но с железной сердцевинкой. И порядочный. Коли женится, никогда жену попрекать не станет чужим ребеночком. Или станет? Что Степан знает про то, как в семье заведено? Ничего не знает. Но делать что-то нужно. Вот с этими детьми бестолковыми. И с тем нелюдем, кто хочет им жизнь поломать.

– У тебя, Артемий, тогда, помнится, жар был? Нездоровилось тебе, оттого и в карты мне проигрался.

Ему ведь и в самом деле нездоровилось. Странный был мальчишка, словно сам не свой. И Дмитрий даже пытался его осмотреть, но Артемий отказался, сказал, что перегрелся на солнце, все пройдет.

– Был жар, Степан Иванович! – Он и сам за эту мысль ухватился, понял, куда Степан клонит. – Думаете, это я в бреду такое… натворил?

– Ну, отчего же натворил? – успокоил его Степан. – А в бреду всякое с человеком случиться может. Вот чувства твои к Настене и проявились.

– Так проявились, что я не помню ничего? – он и хотел и не хотел верить.

– Главное, что она помнит и тебя ни в чем не винит. Если ж все по любви, так чего уж теперь? Ты, главное, с предложением не тяни, не позорь порядочную девушку. А что не помнишь ничего, так это не беда. Сколько у вас с ней впереди…

Подействовали на Артемия Степановы слова, разволновался, аж из-за стола вскочил, а чернильницу так и вовсе опрокинул.

– Сделаю! – сказал с жаром. – Вот прямо сейчас и попрошу ее руки! Я же не знал, не думал даже… А она молчала… Да как же так?..

– Всякое бывает. – Степан тоже встал, пожал мальчишке руку, произнес со значением: – И про Настену ничего дурного не думай. Хорошая она девушка. Другой такой тебе не найти.

В тот момент ему думалось, что удалось хоть как-то помочь этим двоим. Если дите родится похожим на Настену, так и вовсе все может сладиться. А вот ему нужно еще кое-что сделать. Потому что кулаки чешутся, аж мочи нет терпеть! И потайной ключ острыми краями раздирает кожу. И воронье над садом кружится. Вернулись Врановы соглядатаи. Значит, и сам он уже недалече…

Вранова башня щерилась привычно открытой дверью, заманивала глупую жертву в свои липкие сети. Вот только Степан не жертва, а пограничник! Его голыми руками не возьмешь!

– В гости пожаловал? – послышалось за спиной. Он даже порог не успел переступить.

Оборачивался медленно, давал понять этой нежити, что не боится. Но потайной ключ уже не ворочался под кожей, а полыхал на руке во всю силу. Что, если и Врана попробовать ключом, как когда-то безвременницу? Вдруг получится?..

Но стоило встретиться с Враном взглядами, как стало ясно, против него потайной ключ – что рогатка против медведя. Другим чем-то нужно. Но здравые мысли – это одно, а ярость – совсем другое. И ярости своей Степан тут же дал волю: ухватил Врана за горло, прижал к каменной стене, зарычал в насмешливое, у очередного покойника украденное лицо:

– Как ты посмел?! Тебе Оксаны было мало, теперь за Настену взялся?

– А ты многое знаешь, пограничник. – Вран не испугался и вырваться не пытался. Казалось, его забавлял этот разговор. – Мне думалось, ты поглупее будешь, а оно вон как. И как тебе с Оксаной после меня? Что ты чувствуешь, когда ее в свою постель укладываешь? – он усмехнулся. – Что? Думал, ты один только чужие тайны знаешь? Так я тоже много чего ведаю. Молчу пока, до поры до времени, но могу ведь и рассказать. И как считаешь, кому из нас Игнат быстрее поверит? Что сделает с неверной женой? Что с дочкой ее сделает?

– С твоей дочкой, – прохрипел Степан.

– А пусть даже и моей, – согласился Вран. – Только мне, как и Игнату, дочка не нужна. Если хочешь, забирай себе обеих. Только на пути моем не становись! – сказал и дернул подбородком. Казалось, легонько, а Степан отлетел в сторону, рухнул на землю, словно с высокого дерева. Аж в голове загудело. Сначала загудело, а потом послышался насмешливый Вранов голос: – Я тебе, пограничник, жить не мешаю. Не трогаю ни бабу твою, ни ребятенка. А ты подумай, если вдруг трону? У Оксаны кожа тонкая, нежная, ну точно лайковая. А уж про девчонку я и вовсе молчу…

Вскочил на ноги. И откуда только силы взялись! Ринулся снова на Врана. И даже до кадыкастой шеи дотянуться сумел, зарычал в бешенстве:

– Если с ними, хоть одной из троих, что-нибудь случится, я тебя убью. Верь мне, найду способ! Не спасет тебя твоя Погоня, зубами рвать стану на мелкие клочки!

Всего на мгновение мелькнуло что-то во Врановом взгляде, Степану хотелось думать, что страх, а потом Вран его отшвырнул. И когда Степан снова на ноги вскочил, на том месте, где только что стоял его заклятый враг, увидел черную завесу из птичьих тел.

– Не лезь в мои дела, пограничник, – донеслось из-за этой завесы. – Глядишь, и я смилостивлюсь, не заставлю тебя до конца дней горевать над могилками своих девок. А сунешься еще раз – берегись! С Оксаны твоей первой начнут. Погоня моя давно человечинки не пробовала, истосковалась…

Степан снова бросился. Грудью прямо на стену из птиц, да только налетел на стену из камня. Исчезли и птицы, и их хозяин, словно их и не было… Вот только страх, что острой занозой засел в Степановой душе, никуда не делся, раздирал эту душу в кровь…

Артемий свое слово сдержал. В тот же вечер явился в Горяевское просить у Игната руки его младшей сестры. Да только напрасно! Разве ж пара какой-то нищий писатель его Настене?! Не пара! У него для любимой сестрицы уже приготовлен жених. И пусть жених стар и страшен лицом, пусть похоронил уже трех жен, зато человек при деньгах и связях. Настена за ним будет как за каменной стеной. А что еще глупой бабе надо?! Какая такая любовь?!

Вступиться за влюбленных пыталась и Оксана, и баба Праскева, и Дмитрий Быстров. Да и сам Степан пробовал бывшего друга уговорить, усовестить. Да только как усовестить того, кто совесть уже давно потерял? А вместе с совестью и сердце…

Игнат никого не желал слушать, ярился, грозился Артемия собаками затравить, а Настену так и вовсе приказал во флигеле запереть и охрану приставить, а управляющему Григорию Анисимовичу велел подготовить дом к приему дорогого гостя. Очень уж будущий жених торопился с самим Игнатом Горяевым породниться!

Вот такое началось в поместье сумасшествие. И пробиться сквозь Игнатово упрямство не удавалось никому. Не слышал он больше людей. Не считался даже с теми, кого когда-то любил. А Вран за всем наблюдал со стороны и посмеивался. А еще никуда больше не уезжал, ждал. Чего ждал? Того, что Настенин стремительно растущий живот уже будет не скрыть ни под какой одеждой? Степан теперь тоже из поместья старался не отлучаться. Кругами ходил вокруг дома, присматривал, чтобы ни с одной из его девочек не случилось беды, думал, как выручить Настену. А еще приходилось приглядывать и за Артемием. Парнишка не смирился, рвался в Горяевское к любимой. Дважды был пойман охранниками, дважды избит так сильно, что Дмитрию приходилось его неделями выхаживать.

Скандал разразился, когда в Горяевское наконец явился жених, чтобы обговорить с будущим родственником детали предстоящей свадьбы. Жених даром что был стар и подслеповат, а Настасьин живот заприметил сразу… С принципами оказался жених, от невесты с таким «приданым» отказался. Если бы не Степан да баба Праскева, что кинулись на Настасьину защиту, Игнат бы, наверное, сестру убил. Забил бы до смерти той самой плеткой-семихвосткой, которая когда-то так нравилась Врану. Руку с занесенной плеткой Степан успел перехватить, а баба Праскева стеной встала между Игнатом и Настеной.

– Через мое мертвое тело тебе придется переступить, Игнатка, прежде чем родную сестру ударить! – сказала и сама замахнулась сухоньким кулачком. – Ты посмотри, кем ты стал! В кого превратился с этим своим иродом! Что в тебе от человека осталось, Игнатка?

В тот момент Степану подумалось, что все ж таки что-то осталось, потому что на бабу Праскеву Игнат посмотрел растерянным, диким каким-то взглядом и от Настены отступился.

– Пусти! – велел Степану и плечом повел, силясь высвободиться из его хватки.

– Обещай, что сестру не обидишь! – потребовал Степан.

– Не обижу. – Игнат усмехнулся. – Но за позор, что она на меня навлекла, накажу. Слушайте меня все! – Он повысил голос до крика, и крик его подхватили и разнесли на черных крыльях вороны. – Слушайте! Если только осмелится Артемий Завацкий переступить границы моих владений, если только попытается приблизиться к моей сестре, я его убью! Собаками затравлю!

Не собаками – вороньем! Тем самым, что разлетелось по всей округе в поисках обещанной добычи.

Закричала, упала на колени Настена, поползла к брату со слезами и мольбами. Оттолкнул и отвернулся, процедил, не глядя в ее сторону:

– Я тебя, сестра, предупредил. Слово мое крепко. Если я что-то решил, так тому и быть. Мне не веришь, так можешь вот у него, дружка моего закадычного, спросить. – На Степана он посмотрел с улыбкой. Точно так же улыбался ему Вран, точно такую же тьму видел Степан во Врановом взгляде. – Ты ж про меня многое знаешь, Степка? Знаешь! – сказал и пальцем погрозил. – Да только никому не расскажешь. Или расскажешь?

Степан не ответил, разжал пальцы и едва удержался, чтобы ладонь о штанину не вытереть. Казалось, что выпачкана рука не то что в грязи – в крови…

Бабу Праскеву нашли мертвой на следующий день. Лежало в лесу истерзанное птицами тело. Вот и не осталось между Настеной и Игнатом никаких преград… Про себя самого Степан даже и не знал, как думать. Защитник ли он этим бедным девочкам? Или, наоборот, бездействием своим помогает вершиться злу? Запутался, словно в паутине. Если бы только о его жизни шла речь, так не задумывался бы ни секунды. Если бы можно было собственную жизнь на их счастье обменять, пошел бы на такую сделку с улыбкой. Вот только не нужны были Врану сделки. Только страхом одним он питался. И, видать, Степанов страх был ему особенно люб. А еще горе тех, кого Степан любил больше жизни…

Про страшную смерть бабы Праскевы Игнат рассказал сначала Оксане, а потом и Настене, беременной Настене, которая и так от горя была сама не своя. Рассказывал в красках и деталях, упивался.

И Настена не выдержала… Даром что срок рожать еще не пришел… Вран решил, что пришел срок. Может родить, а может умереть… Кто ж эту нежить разберет!

За Дмитрием Игнат посылать не хотел.

– Как забрюхатела, так и разродится! – Он играл сам с собой в шахматы и на Степана не смотрел. – Даст Бог, выживет бастард. А коли нет, так в том только ее вина.

В этот момент Степану подумалось – а что будет, если вот прямо сейчас стиснуть тонкую Игнатову шею и не отпускать? Что станет с всесильным Игнатом Горяевым, если его некогда лучший друг не разожмет пальцы?

– Что, Степка? – Игнат поднял голову от шахматной доски, усмехнулся. – Думаешь, как бы половчее меня зашибить? Не мотай башкой, я нынче все твои мысли читаю, как раскрытую книгу. Да только не сумеешь! Потому как лучшего друга, чем я, тебе никогда не сыскать! Потому что то болото нас с тобой связало узами покрепче кровных. Кровавыми узами оно нас связало, Степка! – Он улыбнулся почти нормальной, почти прежней своей улыбкой, а потом сказал: – Я все помню! Помню, как ты меня от безвременницы спас, как поддерживал меня тогда, когда остальные от меня отвернулись. Только из-за того, что память у меня длинная, ты еще жив, пограничник. Перед Враном я единственный твой защитник. Вот бабу Праскеву я не уберег. Так она старая уже, ее не жалко. А ты ж еще молодой…

– Сестру спаси, – Степан разжал сжатые в кулаки пальцы. – Вспомни, как росли вы с ней, как любил ты ее, вспомни! – Не выдержал, сорвался на крик и рубанул прямо по шахматной доске так, что брызнули во все стороны фигуры.

– Тебе надо, ты и спасай. – Игнат взял со стола ферзя, сжал в кулаке. – Но имей в виду, к щенку этому столичному я ее не отпущу. Пусть даже не надеется! А противиться удумает, отниму ребенка. Так ей и передай! – Он помолчал, а потом добавил: – Если хоть кто-нибудь из них в живых останется.

Настена выжила. Каким чудом, ведомо только Степану, Дмитрию да лесной ведьме. Ведьма в Горяевское не пошла, зачерпнула пригоршню силы из самого дальнего угла своей избушки, протянула Степану.

– Сам спасай, пограничник. Силой я с тобой поделилась, а дальше уж как выйдет. Хочешь, мою отдай, хочешь, собственной нацеди. Только помни, что место то черное, быстро на ноги тебе будет не встать. А слабый ты – лакомая добыча для любого стервятника, что с крылами, что без.

Степан отдал все, что у него было, и старухину силу, и свою собственную. Потому что старухиной хватило бы только для Настены, а Степану было важно спасти еще девочку. Ту, чье бездыханное тельце растерянно баюкал на ладони Дмитрий.

– Дай-ка! – Девочку Степан забрал, заглянул в мертвенно-белое личико и вдохнул часть своей силы в сомкнутые детские губы. Думал, получится обойтись малым, да не вышло. Прежде чем сделать первый вдох, высосало новорожденное дите его почти до самого донца. И уже проваливаясь в темноту, увидел Степан ясный, как весеннее небо, взгляд. Увидел, и вздохнул с облегчением…

Больным он провалялся почти месяц. Барахтался между сном и явью, словно на ниточке подвешенный, а когда пришел наконец в себя, первым делом спросил про Настену и девочку.

– Живы! Обе живы, Семен Иванович! – Дмитрий, исхудавший и осунувшийся до черноты, сдернул с его лба мокрую тряпицу. – А вот за тебя мы с Оксаной Сергеевной очень боялись. Ты же рухнул там, словно мертвый. Признаюсь, мне даже пульс твой нащупать не сразу удалось. Ты рухнул, а малышка ожила. – Дмитрий посмотрел на него внимательно, словно ждал объяснения, как так вышло. Или просто искал в Степановом взгляде подтверждение своим диким, антинаучным догадкам?

– Где Оксана?.. – Степан осекся и тут же сам себя поправил: – Оксана Сергеевна где?

– В Горяевском с Анастасией Васильевной и ребенком. Тяжело ей, мечется между поместьем и вашим домом.

– А Игнат где?

– Уехал. Той же ночью, как Анастасия Васильевна родила, и уехал. Зашел в ее комнату вместе с этим своим… – Дмитрий помолчал, – странным другом. Посмотрел сначала на нее, потом на девочку, развернулся и ушел.

– И Вран посмотрел?..

– Даже смотреть не стал, спросил только, какого пола младенец. – Дмитрий отошел к распахнутому окну, выглянул в окно, словно опасался, что их разговор могут подслушать, и только потом продолжил: – Я разговаривал с Артемием, рассказал ему про дочку. Он плакал от счастья. Вот только Анастасия Васильевна не желает его больше видеть, записку прощальную передала. И тоже плакала. Я не понимаю, Степан Иванович! – Дмитрий в отчаянии взъерошил волосы. – Ведь не дремучее Средневековье на дворе, а один человек до сих пор может распоряжаться судьбами других. Я же вижу, что Анастасия Васильевна Артемия любит, что бы там ни говорила. Ей что-то брат на ухо шепнул, перед тем как уехать. – Дмитрий озадаченно замолчал. – Он запретил ей? Запугал?

И запретил, и запугал. Может, и про Черную Погоню шепнул, и про то, от чьей руки умерла баба Праскева, что станет с ее любимым Артемием, если Настя ослушается. Нет больше человека Игната Горяева, а что есть, и подумать страшно.

– Сам-то ты как? – Дмитрий вернулся к кровати, нащупал на Степановой руке пульс, на той самой руке, где под кожей спал потайной ключ.

– Жить буду. – Он сел, свесил босые ноги на пол. – За меня не боись, Дмитрий.

– А за кого ж мне еще бояться? – вроде в шутку спросил, да только Степан понимал, что не шутит доктор, что беспокоит его что-то еще. Очень сильно беспокоит.

– Рассказывай! – велел и, пошатываясь, встал с кровати. Эх, сейчас бы в лес! Припасть к земле, попросить силы! Пусть не той, что поделилась с ним старуха, пусть послабее, но чтобы была она живой, искрящейся, как вода в лесном ручье! – Давай-ка на крыльцо выйдем.

– Что-то странное творится в округе, Степан Иванович. – Они стояли на крыльце, вдыхали сырой осенний воздух. – В лесу стали находить обезображенные тела. Мужские, женские, – Дмитрий со свистом втянул в себя воздух, продолжил упавшим до шепота голосом: – Детские. Восемь уже. Ты слышишь меня, Степан Иванович?

– Слышу. – Как холодно вдруг стало, как зябко! А ведь еще только сентябрь на дворе. Сейчас бы по грибы, по ягоды. Чтобы обычные человеческие радости, чтобы не слышать про… мертвых детей. А Дмитрий все говорил, говорил. Видно, хотел выговориться, поделиться тем ужасом, что его переполнял.

– Сначала думали, что это какой-то зверь, но я видел тела! Они без кожи… плоти местами нет до самой кости, словно ее вырвали.

Выклевали… Чуть не сказал, в последний момент спохватился. Не нужно Дмитрию такое знать.

– И охотники говорят, что ни один зверь на такое не способен. Слухи всякие по Сосновому гуляют. Припомнились и былые случаи. Это не в первый раз, говорят, здесь. – Дмитрий помолчал, обвел округу тревожным взглядом, продолжил: – Говорят, все началось еще со строительства Горяевского. Уже тогда люди стали пропадать чаще, чем обычно. В основном охотники, потому и думали на диких зверей. Иногда тела находили, но уже в таком состоянии, что и не понять, отчего наступила смерть. Да что я тебе рассказываю, Степан Иванович! – Он вскочил на ноги. – Ты же сам охотник! Родился здесь! Тайгу знаешь, как свои пять пальцев! Вот и скажи мне, что это? Кто это? Я же вижу, происходит что-то. Все затаились, жизнь остановилась. Люди по вечерам за порог выйти боятся, шепчутся. Знаешь, про кого шепчутся?

– Знаю. – Степан кивнул.

– И что? Что ты сам-то про это думаешь?

– А ты что думаешь, Дмитрий Петрович?

Доктор ответил не сразу, сбежал с крыльца, снова поднялся по ступенькам, встал напротив Степана.

– Я в науку верю. Я тебе говорил, если помнишь.

– Помню.

– И в чудеса тоже верю.

– И это помню.

– Так вот здесь не наука и не чудеса, здесь что-то страшное, такое темное, что я его шкурой чувствую.

Шкурой… Степан тоже чувствовал. А еще знал то, о чем Дмитрий даже подумать не мог. Вылетела на кровавую охоту Вранова Погоня. Не боится он больше ничего и никого, если убивать начал вот так… Надеется на Игнатово заступничество? Или Игнат вместе с ним?.. Какую цену нужно заплатить за вечную жизнь? Как часто нужно эту цену платить? Чем поступиться, чтобы получить не только золото и власть, но еще и вот эту нечеловеческую живучесть?..

– Может, Игнат вернулся? – вот на какой вопрос он сейчас может получить ответ.

– Если и вернулся, то тайно. Не видел его никто в Горяевском. Я специально у Григория Анисимовича интересовался.

– А Вран?

– Я не знаю. Башня его стоит открытая, по ночам в ней свет горит. Это я своими собственными глазами видел. Свет видел, а его – нет. А ты почему спрашиваешь, Степан Иванович? Думаешь, это он? – И тут же сам себе ответил: – Нет, не может такого быть! Человек на такое не способен!

Человек, может, и не способен, да только кто сказал, что Вран – человек?

– Что делать будем? – Дмитрий смотрел на Степана с надеждой, словно только тот один мог противостоять этой беде.

– А если я скажу, что это все Вран? – спросил Степан и посмотрел на Дмитрия очень внимательно. – Ты тут мне про чудеса рассказывал. Вот такие у нас нынче чудеса… Что ты мне на это ответишь? Что мы станем делать? – он горько усмехнулся. Подумалось, что вот прямо сейчас столичный доктор принимает самое важное в своей жизни решение. Верить – не верить? А если верить, то остаться или бежать из этих темных мест сломя голову? А если остаться, то как поступить?

– Ты мне сейчас, Степан Иванович, хочешь сказать, что всех этих людей убивает Вран? Своими собственными руками?

– Не руками. – Степан посмотрел в небо. Там высоко, под самыми облаками, кружилась воронья стая. Вернулась Погоня, выискивает своему хозяину новую добычу. – Вон его руки.

– Птицы?.. – Дмитрий замотал головой. – Не может такого быть!

– А девочка, которая по всем законам природы должна была мертвой родиться, да вдруг ожила?

– Она не сама ожила, это ты ее оживил. Так не бывает, но я своими собственными глазами видел.

– Вот и я своими собственными глазами видел…

Обгорелая головешка – кости с ошметками мяса, – которая ползет, силится выбраться из гнилого болота… И птицы… И кровавый дождь… Уже тогда сердце знало, что спасают они не человека. Вот если бы не спасли, примотали цепью обратно к дереву, чтобы издох в муках, чтобы не кружила сейчас в небе Черная Погоня! Но что уж теперь? Дело сделано, и нужно думать, можно ли хоть что-нибудь исправить.

– Я не могу в это поверить. – Дмитрий покачал головой. Вот и принял столичный доктор свое самое важное решение. Пусть так. Пусть уезжает. Главное, что в живых останется… – Но я тебе верю. И помогать стану, потому что такое… Все это нужно остановить!

Вот, оказывается, какое решение! Ну что ж, от такого помощника отказываться не станет. Парень сам выбрал себе судьбу.

– Только я не знаю… – Дмитрий смотрел вверх, где птицы уже не метались без толку, а телами своими выкладывали в небесной сини огромный черный глаз. И глаз этот смотрел. Может, еще не видел, но уже искал очередную жертву. – Я не знаю, как с таким можно бороться.

– Я тоже не знаю, – ответил Степан едва слышно.

Леший очнулся от щекотных и настойчивых прикосновений. Открыл глаза и прямо у своего лица увидел острую крысиную морду. А потом услышал голоса: три мужских и один женский. И тут все вспомнил и все понял…

Как же они так попались?! Как допустил, чтобы Лику схватили эти гады?! Первый порыв был вскочить на ноги и броситься в бой, но победило благоразумие. Один безоружный против троих вооруженных. Даже прикидывать не нужно, чем кончится дело. Прикидывать не нужно, нужно думать, как добраться до двустволки. Соображать было тяжело, потому что Лику избивали. Он слышал и ее стоны, и ее крики. И от этого в душе поднималась черная волна. Нет, не страха, холодной ярости.

Их с Ликой оружие валялось в пяти метрах от него. Дотянуться до него, не привлекая внимания этих сволочей, у него не получится. У него – нет, а у Крыса?

Крыс смотрел на Лешего очень внимательно, словно пытался понять, что тот хочет. Нет, не простой Крыс, а фамильяр, ведьмин зверь. А значит, он должен быть умным, куда умнее своих сородичей.

– Ружье, – произнес Леший одними губами. – Притащи.

Крыс моргнул, юркнул в высокую траву, а всего через мгновение трава зашевелилась. Крыс, умница такая, тащил Лешему его двустволку! Тащил осторожно, короткими перебежками, чтобы не привлекать внимания.

Снова закричала Лика, и Леший скрежетнул зубами. Он лежал, краем глаза наблюдая за тем, что происходит вокруг, и уговаривал себя потерпеть, проявить это хваленое благоразумие. И себя уговаривал, и Лику. Она сильная девочка, она выдержит. А им с Крысом осталось совсем ничего…

Пальцы Лешего дотянулись до приклада в тот самый момент, когда Демьян ткнул Лику раскаленной головешкой. И волна, мрачную силищу которой Леший пытался сдержать, накрыла его с головой. На ноги вставал уже не Леший, а какой-то другой, холодный и расчетливый человек. Человек, который точно знал, что делать, который был готов убивать за свою женщину. И голос Архипа звучал в голове четко и ясно, словно бы кто-то зачитывал Лешему инструкцию. Он следовал этой инструкции без раздумий, без малейших сомнений. Сначала Демьян, потом молодой. На то, чтобы перезарядить двустволку, времени не оставалось, и он ударил долговязого прикладом по башке. Помог Крыс. И Лика. Лика, наверное, справилась бы и без него. Вот такая смелая и удивительная она была! И красивая, чертовски красивая…

Начало отпускать. Из головы исчез голос Архипа, улеглась ярость, а кончики пальцев отчего-то начали подрагивать. Архип учил – стреляйте по ногам, а потом подходите и добивайте. Сумеет ли он добить? Даже после того, что эти трое сделали с Ликой. Даже с учетом того, что могли бы еще сделать. Леший не знал.

К счастью, ему не пришлось делать этот страшный выбор. Безвременники, сторожевые псы этого темного мира, почуяли кровь. Почуяли и пришли. Теперь Леший видел их совершенно ясно, наверное, виной тому был яд, который все еще бродил в его крови. Он видел, а Лика – нет. Лика смотрела только на него, смотрела и словно не узнавала. Он и сам себя не узнавал, но сразиться еще и с безвременниками был не готов, оттого и заорал во все горло:

– Лика, безвременники! Бежим!

А потом и за руку ее схватил, потому что подумал вдруг, что она так и останется стоять на поляне как завороженная. И второе ружье он тоже взял, уже на бегу. Больше он такую ошибку не повторит. Крыс, отважный маленький зверь, не пропадет, догонит. В этом Леший даже не сомневался.

Бежали долго, наверное, он бы мог пробежать еще дольше, если бы не Лика. У Лики кончились силы. Он привык, что она всегда дерзкая, смелая и сильная, что даст фору любому мужику. А тут такое. Она чуть не упала, наверное, упала бы, если бы он ее не удержал. Безо всякой задней мысли удержал, схватил за плечи, прижал к себе. А она расплакалась. Разревелась, как девчонка. Пришлось успокаивать, гладить по голове, потому что как нужно успокаивать таких, как Лика, Леший не знал.

Получилось. Она перестала плакать, подняла зареванное лицо, посмотрела внимательно и как-то требовательно. Захотелось объясниться, рассказать, почему он допустил, чтобы с нею вот так… Но не вышло, не позволила. Поцеловала так же требовательно, как до этого смотрела, и глаза свои ведьмовские зажмурила от удовольствия. Хорошо, если от удовольствия, а не по какой другой причине. Но отстраняться и играть в джентльмена Леший не стал. К черту благородство! Тут такая девушка! И сама! И добровольно!

Зашумело в ушах. То ли от нехватки кислорода, то ли от нахлынувшего счастья, чтобы не свалиться с ног, Леший прижался спиной к стене и Лику за собой потянул.

Стоп! К стене?! Откуда посреди тайги стена? Ох, и не хотелось ему прерывать этот сладостный миг собственного неожиданного триумфа, но стена определенно требовала внимания.

– Лика, подожди… – Все-таки он отстранился, но потом все равно чмокнул ее в соленую от слез щеку, давая понять, что это не конец, а лишь передышка. Чтобы не расслаблялась.

Она не обиделась. Он очень боялся, что она обидится или оскорбится! Она улыбнулась и спросила:

– Что?

– Смотри! – Леший развернул ее за плечи, поставил лицом к поросшей мхом, а кое-где и травой стене из белого камня.

Это была не просто стена, это была стена дома. Большое, двухэтажное здание стояло на берегу той самой лесной речушки и отражалось в ее стремительных водах как-то странно. Казалось, что это отражение настоящее, а вот сам дом – всего лишь следы на воде.

Крыльцо давно растрескалось и в трещинах этих, как колонны, проросли молодые дубы. Наверное, из-за этих дубов дом и сам выглядел неотъемлемой частью леса, словно вырос тут безо всякого человеческого участия. Вырос и сохранился почти в полной неприкосновенности. Кое-где разбитые непогодой окна не в счет. Леший отчего-то был совершенно уверен, что виной именно непогода, а не вандалы. Не ступала на это старое крыльцо нога ни одного вандала. Откуда взялась такая уверенность, он не знал. Взялась, и все тут. А еще у них с Ликой теперь есть место для ночлега. Безвременники сюда не сунутся. В этом он тоже был уверен. Осталось только проверить, заперта ли дверь.

– Я посмотрю. – Леший первый взошел по ступеням, Лика шагнула следом. Его руку она сжимала крепко-крепко, и стало ясно, что оставаться на крыльце без него она не намерена.

Дверь распахнулась, стоило только на нее как следует надавить. Из недр дома дохнуло сухим жаром, как из бани. Никакой сырости и плесени, как это бывает в давно покинутых хозяевами домах. Внутри светло из-за бьющих в окна закатных лучей. Леший и не заметил, что наступил вечер! Дощатый пол тихо поскрипывает под ногами, в воздухе кружатся пылинки. Массивный стул отодвинут от не менее массивного стола. И сохраняется стойкое ощущение, что хозяин дома покинул его совсем недавно. Да и не покинул, а так… вышел на прогулку.

– Заночуем здесь, – сказал Леший, осматриваясь.

Он и сам не обратил внимания, как начал принимать решения за них обоих. Он принимал решения, а Лика не спорила. Даже странно. А в неплотно прикрытую дверь шмыгнул Крыс, пискнул приветственно, забрался на стол.

Они осмотрели сначала первый этаж, потом второй. Дом был просторный, гулкий, почти лишенный мебели. А та, что еще сохранилась, вид имела спартанский. Вот, к примеру, эта большая двуспальная кровать. Плохо, что совсем без белья и даже без матраса, хорошо, что двуспальная. Леший бросил быстрый взгляд сначала на кровать, потом на Лику. Лика смотрела в окно, вид у нее был сосредоточенный. Точно такой вид бывал у Эльзиной кошки, когда та видела что-то подозрительное.

– Что? – Он подошел, осторожно, с опаской, обнял Лику за плечи, а осмелев, поцеловал в рыжую макушку.

– Мне кажется, я что-то видела, – прошептала Лика. – Смотри.

Он посмотрел поверх ее плеча. Сначала не увидел ничего, кроме речушки и дубов, а потом разглядел черную тень.

– Это Зена! – Лика больше не шептала, она бросилась вниз по лестнице к входной двери, выскочила на крыльцо. Леший выскочил следом. И уже вдвоем они закричали: – Зена!!!

Эльзина кошка тоже была необычной зверушкой, а это значило, что она не просто их услышит, но и приведет к ним свою хозяйку. А лучше бы весь отряд целиком!

Так и вышло, закачалась, зашуршала трава, и к крыльцу неспешным шагом вышла кошка, посмотрела на Лешего с Ликой снизу вверх, мяукнула и снова скрылась в траве. А в небе между кронами старых дубов уже кружила Ночка. Ну все, теперь им оставалось только ждать.

Пока ждали, Леший наловил рыбы. Нашел в старом доме плетеную то ли из лозы, то ли и вовсе из какого-то корня штуку, которую его дед называл «топтухой» и весьма уважал за хорошую производительность, стащил штаны и снова полез в холодную воду. А Лике с ружьем наперевес велел оставаться на берегу, бдить. Прежняя Лика, наверное, стала бы спорить и язвить, а эта лишь молча передернула затвор двустволки. Хоть бы не пальнула нечаянно.

А Леший принялся ловить рыбу. Если есть река и вот эта винтажная «топтуха», то просто обязана быть и рыба. А уж он-то своего не упустит, тряхнет стариной, вспомнит все, чему учил его дед.

Рыба в реке была. Много рыбы. Пожалуй, ее удалось бы наловить и голыми руками, но с винтажной штукой дело шло веселее. Уже через полчаса на берегу плескалось штук пятнадцать довольно крупных рыбешек, а Леший промерз, кажется, до самых костей.

– Вылезай! – велела с берега Лика. – И имей в виду, я рыбу чистить не собираюсь!

Сказать по правде, Леший тоже не собирался. Большие надежды он возлагал на Марфу. Уж Марфа-то точно чистить рыбу не откажется. Он выбрался на берег, замотал головой, и с мокрых волос во все стороны полетели брызги. Досталось и Лике, но она не разозлилась, а наоборот – рассмеялась. От смеха ее разбитая губа снова закровила, и Леший осторожно стер капельку крови. Дышать снова стало больно. Отчасти из-за злости, но больше из-за страха за Лику. Все это, вся эта пастораль – лишь временная передышка. Ничего не закончилось. Возможно, самое страшное еще даже не начиналось. Прежний Леший уже давно плюнул бы на все и попытался свалить. Или уговорил бы остальных свалить вместе с ним, но новый Леший был какой-то неправильный. Эта неправильность удивляла и даже немного злила. А еще отчего-то вселяла уверенность, что все у них получится.

Захотелось рухнуть в траву, подставить уходящему солнцу мокрое пузо, но вместо этого он подобрал с земли ружье. Надежность – вот теперь его новое имя! Ну и что ни говори, а оружие мужика украшает. А Лика вскочила на ноги, закричала, радостно замахала рукой кому-то за спиной Лешего. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто это. Пришли!

Они пришли все! Мало того что пришли сами, так еще и с вещами. Один рюкзак нес Архип, второй Никитос, но Леший отчего-то ни на секунду не сомневался, что вытащил рюкзаки из самого эпицентра не кто иной, как завхоз Михалыч, который сейчас шел налегке, отмахиваясь сорванной веткой от невидимых комаров.

Как там проходила встреча на Эльбе, Леший не знал, но был уверен, что их встреча оказалась еще круче, еще радушнее. Улыбался даже Архип, который, думалось, улыбаться не умеет в принципе. Улыбалась даже Эльза. Да что там улыбалась! Повисла на шее сначала у Лики, а потом и у него, Лешего. И мужики с ним не просто поздоровались – обняли, как родного. Даже как-то не по себе стало от этих скупых и молчаливых объятий. Тревогу, душившую их все это время, озвучила Марфа.

– Мы боялись, что вас больше нет. – Она очень уж внимательно посмотрела на разбитое Ликино лицо, а Лешего, словно невзначай, погладила по голове как раз в том месте, где наливалась кровью и ноющей болью шишка.

– А мы есть. – Лика не стала улыбаться, чтобы губа снова не закровила, но зато поцеловала Марфу в щеку. – А Демьяна с его отморозками больше нет… – сказала и глянула на него, Лешего.

И Архип тоже глянул, как-то со значением, словно видел впервые. Да что с ним сегодня не так?! Все на него смотрят! Все удивляются!

– Это не я их. – Леший мотнул головой, и в голове тут же загудело и немножко забулькало. Хотя после Марфиных прикосновений вроде как стало полегче. – Это их безвременники.

– Сначала он, а уже потом безвременники. – В голосе Лики ему послышалась гордость. Это она им гордится, что ли?

– А ты как? – Эльза тоже разглядывала Ликино лицо, и добрый доктор Никитос уже порывался осмотреть их обоих. Вот же напасть! Но все равно приятно, черт возьми!

– Я нормально, а вот у него, наверное, сотрясение! – Лика кивнула на Лешего. Перевела, так сказать, стрелки.

– Ой, рыбки кто-то наловил! – воскликнула Марфа.

– Не кто-то, а я! – Леший расправил плечи. Добытой рыбкой он гордился куда больше, чем всем тем, что произошло до того. Что бы там ни думала Лика и остальные. – Очень, знаете ли, кушать захотелось, а повариха куда-то пропала! – Он улыбнулся Марфе самой обаятельной из своих улыбок.

– Так я сейчас! – Марфа уже тянула с плеча Архипа рюкзак с припасами. – Ухи сварю! Тут еще и на поджарку останется! Вы мне только костер разведите!

И все как-то сразу завертелось, забило ключом, словно не было никаких бед и напастей, словно все у них хорошо. Есть еда, есть крыша над головой. Все живы и здоровы.

– Знаешь, чей он? – Леший подошел к Архипу. – Тот прикурил и сейчас задумчиво смотрел на дом.

– Догадываюсь. Переночуем в нем, места должно всем хватить. И защитные ставы, я чувствую, еще сохранились.

– Ставы? Хочешь сказать, что непростой домик?

– Прапрадеда моего дом. – Архип шагнул к крыльцу. – Никто из моих предков его найти не мог, а ты нашел, – он снова как-то странно посмотрел на Лешего, а потом сказал, обращаясь сам к себе: – Наверное, время пришло.

Та осень запомнилась обитателям Соснового диким каким-то страхом. Замерла жизнь во всей округе, затаилась в ужасе. Степан тоже боялся. Выезжал с Дмитрием в добровольный дозор, а думать мог только о тех, кто остался заложниками в Горяевском. Оксана, Аленка, Настена с маленькой дочкой. Девочку крестили Марией. Степан и крестил. Стоял под сводами церкви со спящим дитем на руках и просил Боженьку только об одном, чтобы уберег он невинные души, а ему, Степану, дал сил защитить этот мир от Врановой Погони. За девочками в его отсутствие присматривал Григорий Анисимович. Хорошим оказался человеком Игнатов управляющий. Хорошим и неглупым. Кажись, понимал получше других, что творится в Горяевском, но службу свою нес исправно. Хоть и становилась эта служба с каждым днем все тяжелее и тяжелее. Как пожар, летела по тайге дурная молва, народ разбегался из поместья в страхе.

Кое-кого еще можно было удержать обещаниями или большими деньгами, но таких отчаянных с каждым днем становилось все меньше. Первым уехал садовник-англичанин, потом французский повар. Разбежались музыканты и горничные. На глазах дичал оставленный без людской заботы парк, затягивало тиной некогда прекрасный пруд…

Той осенью между Степаном и нежитью началась необъявленная война. Первым никто не нападал, примерялся к противнику, присматривался. Хотелось верить, что Вран его, пограничника, боится, но думалось, что нелюдь просто забавляется. А чтобы эта жестокая забава стала еще веселее, Вран перекрыл все пути из Горяевского. Не для всех перекрыл, только для Аленки с Машенькой.

Когда Степан про это узнал? Да тогда и узнал, когда решился Оксану и Настену с девочками из поместья увезти. Для начала хоть бы и в Сосновый, а там, глядишь, и дальше. Потому что на войне женщинам и детям не место. И уж тем паче им не место в доме врага. Да только ничего у него не вышло. Дорога, которая связывала Горяевское с Сосновым, по которой столько хожено-перехожено, вывела их обратно к поместью. Степан попробовал пойти напрямую – лесом. Ему ли, пограничнику, не видеть тайные пути? Да вот не видел! Как только рядом с ним оказывалась Аленка или Машенька, исчезали пути, а все тропы возвращались в Горяевское. Он уже и так пробовал, и этак. И по берегу ручья пытался вывести своих девочек. И всех сразу, и каждую поодиночке. С Оксаной и Настеной получалось, а с их дочками – никак. Но какая мать согласится оставить родное дитя?

– …Что, заблудился, пограничник? – Вран явился, когда Степан уже совсем отчаялся, встал черной тенью за спиной. – Не хватает силенок мою ворожбу перешибить? А все потому, что в детях этих моя кровь течет, моя сила. Со мной у них связь куда как крепче, чем с матерями. Если не захочу отпустить, никуда они из поместья не уйдут, до самой старости при мне проживут. Или не проживут. – Он осклабился, и одноглазый ворон на его плече глухо каркнул. – Помни, пограничник, чьи жизни в моих руках. Не испытывай мое терпение, не становись на моем пути, не меряйся силенками. Я пока терплю, но терпение мое не бесконечно.

– И ты помни! – Степана переполняла ярость. От ярости этой дымилась земля под ногами, а воздух вокруг звенел, как натянутая струна. – Помни, если с ними хоть что-нибудь случится, если терять мне станет нечего, тебе не жить. Пусть я и сам издохну, но и тебя с собой заберу!

Испугался Вран? А ведь испугался! У кого-то же однажды достало сил привязать его заговоренной цепью к старой болотной сосне, сначала привязать, а потом и спалить едва ли не дотла. Вот и Степан так сможет. Вот теперь они все друг про дружку знают. Вот теперь они заклятые враги на веки вечные!

Так и расстались каждый при своем. Но силы свои Степан теперь попусту не тратил, собирал по капельке. Брал все, что давал лес, купался в ледяной воде ручья, шкурой впитывал растворенную в ней природную мощь. Готовился. И на болото то самое сходил, вытащил из гнилой воды ржавую цепь, спрятал в укромном месте до поры до времени. И след он теперь брал легко, будь то человеческий, будь то звериный. Успевали они с Дмитрием найти и вернуть обратно в Сосновый всех тех, кого заманивали в лес проклятые птицы. Пока успевали…

А в Сосновом за порядком присматривал Артемий. Создал парнишка добровольную дружину, которая каждую ночь патрулировала поселок. Свой так и недописанный роман он забросил и с тем, что Настасья больше не желает его видеть, смирился. Да только Степан знал правду – не смирился. Хоть и казался мягким, что глина, хоть и принял безропотно волю любимой, но все равно продолжал надеяться. А в душе наверняка мечтал стать героем не хуже того, про которого сочинял свою книжку. Каждый из них словно вел войну, и у каждого война эта была своя…

…Этот след был не такой, как остальные. Степан почувствовал это сразу, стоило только спешиться, коснуться рукой припорошенной первым снегом земли. Ошибся, не один след, а сразу два. Женщина и мелкий зверь. Если бы дело происходило не в лесу, решил бы, что кошка. Но откуда ж в тайге взяться кошке?

А женщине откуда, когда все в округе живут в страхе и даже за ворота выходят нынче лишь по крайней нужде?

– Что? – спросил Дмитрий. Он тоже спешился, встал рядом со Степаном.

А Степан уже чуял неладное. Резал кожу потайной ключ, рвался на волю. Лес вдруг затаился, притих. А тревога делалась все сильнее, и Степан взлетел в седло. Хоть бы не опоздать!

По лесу их с Дмитрием кони мчались ноздря в ноздрю, нетерпеливо всхрапывали. А Степан втягивал носом холодный воздух, принюхивался, как гончая, всматривался в переплетение серебряных и черных нитей, искал след. И нашел…

Девчонка с медно-рыжими волосами металась по лесной полянке, точно пламя. И у ног ее металась кошка. Даже Дмитрий, который не видел всего того, что видел Степан, понял, что и девчонка, и кошка попали в беду, соскочил с коня, сдернул с плеча ружье.

Дмитрий видел птиц. Крылатые твари сбились над полянкой в черный клин и по очереди падали вниз, атаковали. Пока еще по очереди. Пока еще рыжей девчонке и кошке чудом удавалось отбить нападение. Но птицы были не единственными. Степан заметил врага пострашнее. Безвременники заходили с четырех сторон, брали девчонку в кольцо. Никогда раньше они не пересекали границу, что отделяла болото от леса. С того, самого первого раза, Степан видел безвременника лишь однажды. Вот как раз на границе.

И девчонка их видела! Вот ведь диво! Сучковатой палкой отбивалась одновременно и от воронья, и от тварей. Кошка тоже отбивалась, сшибла одну из ворон, свернула шею и уже примерялась к следующей.

– Стреляй по птицам! – крикнул Степан, прорываясь через кольцо из безвременников. – Да девку не порань! – И тут же бросил девчонке: – Не бойся, милая, отобьемся!

Она замерла на мгновение, глянула на него зелеными глазищами, а потом ткнула палкой безвременника в лоб. Эх, дуреха, безвременника палкой не возьмешь.

– Я и не боюсь! – фыркнула совершенно по-кошачьи и снова завертелась по полянке волчком.

Она вертелась, Дмитрий с кошкой разбирались с птицами, а Степан убивал безвременников. Одного за другим. И казалось, что конца и края не будет всем этим тварям, что не устоять перед темной безумной волной, как вдруг вокруг сделалась такая тишина, что зазвенело в ушах. Просыпались трухой безвременники, улетела Погоня. По своей воле улетела или Вран отозвал?

А девчонка, которая еще секунду назад крутилась по полянке волчком, сейчас ничком лежала на снегу, марая этот снег алым. И кошка ее шипела, не подпускала к хозяйке ни живых, ни мертвых. Да только Дмитрий на кошачье шипение не обратил ни малейшего внимания, упал на колени перед девчонкой, рванул за полы хлипкого беличьего полушубочка с такой силой, что посыпались на снег костяные пуговицы.

– Ну что ты? Что ты? – бормотал себе под нос, осматривая и ощупывая, откидывая рыжие кудри с окровавленного лица.

Степан уже и сам видел, что девчонке досталось. И вот эта глубокая рана через всю щеку зарастет длинным шрамом, и не быть больше девочке красавицей. Это хорошо, если нету ран пострашнее, потому что крови много, слишком много, потому что полушубочек-то не беличий, как подумалось сначала, а из заячьего меха, а рыжий от того, что весь в крови.

«Не спасем», – мелькнула в голове поганая мыслишка. Птицы Погони не простые, и раны их клювы оставляют особые. Кровят эти раны, без конца кровят. А как же человеку без крови?..

Уже не шипела, в голос выла кошка, когда Дмитрий подхватил девочку на руки. Да только они все равно не успеют, не довезут до больницы. До больницы не довезут, а до ведьмы?.. Тут как раз и недалече!

– За мной! – велел Степан и рванул прямо через подлесок, своим телом прокладывая для Дмитрия прямой путь.

Так они и бежали: впереди Степан, следом Дмитрий с девочкой, а последней кошка. Она больше не выла, понимала животинка, что хозяйке ее они зла не желают.

И ведьмин домик появился, словно из-под земли, не пришлось искать.

– Снова ты, пограничник? – старуха стояла в дверях, и филин ее недобро зыркал желтыми глазищами. – Кого на сей раз спасать?

Она уже и сама видела, кого. Девочку Дмитрий по-прежнему держал на руках, боялся опустить на землю, и рыжие кудри ее мели белый снег.

– В дом! – велела старуха и растворилась в темноте. Они и не заметили, как стемнело. – И ты, хвостатая, заходи! – послышалось из недр избушки. – Не обижу я твою хозяйку!

Степан тоже вошел, хоть его и не звали. Внутри было жарко, пахло свечным воском и травами.

– На стол клади, – командовала старуха. – И одежу с нее снимай! Мне раны нужно видеть! А ты, пограничник, – она через плечо глянула на Степана, – не боись. Твою силу я сегодня брать не стану. Такой, как она, иная сила нужна!

Бормоча, она тащила с девчонки ботиночки, не желала дожидаться, пока Дмитрий управится с полушубком и другими одежками, ощупывала ноги, подслеповато щурясь, разглядывала окровавленные запястья, а потом с удивительным проворством метнулась к печи, швырнула в кипящий котелок пригоршню каких-то трав.

– Откуда ж ты взялась-то такая? – вернулась с котелком к девчонке, сдернула со своей головы черный плат, окунула в отвар и, не дожидаясь, пока остынет, принялась стирать кровь. – А впрочем, хорошо, что такая. Другой бы ни за что не выжить, а ты крепкая. Слышишь, мальчик? – она бросила взгляд на Дмитрия. – Будет жить твоя девка. Да только былую красоту я ей не верну. Тут уж нужно выбирать: или в гробу красивой лежать, или уродиной жить.

– Она не уродина, – прорычал Дмитрий сквозь стиснутые зубы, и кошка зашипела, с ним соглашаясь. И даже филин заухал одобрительно. А старуха осклабилась в ухмылке, сказала:

– Ну, коль уж у нее такие защитнички, так шрамы ей помехой не станут. Верно я говорю, мальчик?

– Вы главное ее спасите, бабушка. – Дмитрий, тот самый Дмитрий, что верил в науку и немножко в чудеса, сейчас вдруг доверился безграмотной старухе. Впрочем, Степан тоже когда-то доверился…

– Спасу, – пообещала ведьма, а потом велела: – Уходите! Завтра утром вернетесь, а пока нечего у меня под ногами путаться!

Дмитрий принялся было протестовать, но Степан крепко схватил его за руку, потянул вон из избушки. Ему вдруг до одури, до боли захотелось оказаться рядом с Оксаной и Аленкой, обнять обеих, убедиться, что с ними все хорошо. Эх, забрать бы их всех, увезти, да только от Черной Погони нигде не скрыться. И силы такой, как здесь, у Степана на чужбине не будет, не сумеет он их защитить. Тут его корни, тут он крепко стоит на земле, и земля эта ему помогает. И Вран это тоже понимает, оттого, наверное, и держится в стороне, не трогает тех, за кого Степан не моргнув глазом ему глотку перегрызет.

Перед тем как вернуться в дом у ручья, они с Дмитрием заглянули в Горяевское. Некогда многолюдный и шумный дом нынче тонул в темноте. Свет горел лишь в нескольких окнах, да на самой вершине Врановой башни. А еще в Игнатовом кабинете. Зайти бы по старой дружбе, поговорить по душам, усовестить. Да только нет больше у Игната ни совести, ни души, с каждым днем все сильнее и сильнее становится он похож на Врана. Разве что собственной крылатой тварью еще не обзавелся.

– Доброй ночи, господа! – Из темного коридора вышел Григорий Анисимович. Высоко в руке он держал керосиновую лампу, вот только света ее недоставало, чтобы разогнать тьму.

– Доброй, Григорий Анисимович! Как оно тут? – привычно спросил Степан. – Как Оксана Сергеевна и Анастасия Васильевна? Как девочки?

– С Божьей помощью! – с готовностью доложил управляющий. – Мне довелось списаться со своим старым приятелем из Перми. Он обещался поспособствовать с гувернерами для юных леди. И новых слуг я в городе нашел. Денег пришлось пообещать столько, что самому страшно, но без прислуги в доме никак, вы же понимаете! На кухне с поварами пока управляется моя Анна Тихоновна, но я эту проблему тоже твердо намерен решить. – Управляющий говорил и увлеченно махал свободной рукой. – И еще кровь из носу нужно садовников найти. Пропадает парк. А про зимний сад я и вовсе молчу. – Он вздохнул, но тут же приободрился. – Ничего, господа, справимся! Все это непотребство творится из-за тех страшных убийств, я понимаю. Но ведь тихо уже который месяц! Если и орудовала какая-то банда, так, видать, уже ушла. И в Сосновый, я слышал, полицейское начальство из города приезжало, народ успокаивало, обещало разобраться.

Управляющий все говорил, говорил, а Степан думал, как же легко жить этому человеку! Одни только заботы у него и есть, что поместье в порядке содержать да прислугу нанимать. Верит в бандитов, когда сам живет под одной крышей с настоящим чудовищем. Но человек Григорий Анисимович хороший и порядочный, за тем, чтобы хозяйкам было хорошо и уютно, следит очень строго. И оптимизм его заражает, хочется верить, что этому дому можно вот так запросто вернуть былую жизнь.

Тем вечером они повидались и с Оксаной, и с Настеной. Спящих девочек Степан поцеловал в лоб на прощание.

– Все будет хорошо, – сказал Оксане и обнял крепко-крепко. – Скоро все закончится.

Хотелось верить, что закончится. Но еще сильнее хотелось успокоить их, самых дорогих и любимых.

– Я знаю. – Оксана обвила руками его шею. – Вы только себя берегите. И за мальчиком, за Артемием присмотрите, чтобы не наделал сгоряча дел. Я за Настю боюсь, волнуется она за него сильно. Не признается в том даже мне, но я же не слепая, все вижу. – Сказала и отвернулась, чтобы Степан не заметил ее слез.

Ничего, за каждую слезинку он с Враном рассчитается. За каждый седой волосок в золотой Оксаниной косе. Придет время!

Ночевали с Дмитрием в его лесном доме, одного парня Степан в Сосоновый не отпустил. Да тот и сам не рвался. Рвался он в лес к старой ведьме. Или не к ведьме, а к девочке этой рыжей, что пожар? Степан об том спрашивать не стал, хватало у него других забот.

Вышли из дому, как только забрезжил рассвет, и с первыми солнечными лучами были уже у старой ели.

– Явились, – старуха ждала их на покосившемся крыльце, гладила по плешивой голове своего филина.

– Как она? – не здороваясь, совсем забыв о хороших манерах, спросил Дмитрий.

– Жива. – Старуха скрюченным пальцем поманила их за собой в избушку.

Изменилась избушка. По углам ее почти и не осталось силы – одна только бесполезная паутина. Что же, хозяйка все потратила на незнакомую девчонку? С чего бы такая щедрость?

А девчонка сидела на лавке, куталась в серую холстину, ладонью прикрывала половину лица, ту самую, на которой останется шрам. Уже остался. Но живая, и слава богу! И старухе спасибо. Старуху он потом поблагодарит. Силой не поделится, потому что самому надо, такие уж настали времена. Но какую другую помощь окажет. Вот хоть дров натаскает да наколет на зиму.

– Вот, Злата, явились твои вчерашние спасители, – старуха усмехнулась и провела ладонью по кошкиной выгнутой спине, филин тут же ревниво заворчал, а та, кого хозяйка назвала Златой, поплотнее укуталась в холстину и отвернулась к стене.

– Как вы? – Наверное, Дмитрий наконец вспомнил, что он врач, вид на себя напустил важный и серьезный, вот только полыхающие уши выдавали его совсем не врачебное волнение. – Позвольте, я посмотрю! – Он сжал девочкино запястье, попытался отвести ладонь от лица. Она дернулась, зашипела ну точно по-кошачьи, а старуха сказала с усмешкой:

– Да не шарахайся ты от него, девка! Не шарахайся! Он вчера не только лицо твое порезанное видел, но и все остальное. И ничего, как-то выжил, даже вон прибег по первому снегу.

Тут уж покраснели девчонкины уши. Да и не только уши. Вся она покрылась ровной бурачной краснотой, в которой потонули золотистые веснушки. Злата. Ей, рыжей как огонь, очень шло это имя. Вот и еще одна рыжая на их голову…

– Все хорошо, я доктор, – Дмитрий пытался то ли успокоить, то ли оправдаться. – Мы с вами вчера виделись.

– Я помню. – Она зыркнула своими зелеными глазищами сначала на Степана, затем на Дмитрия, а потом решительно убрала ладонь от лица. – Спасибо, что помогли.

Да, не быть ей больше красавицей. Эту рану не залечит никакая ворожба, останется шрам на всю жизнь. Длинный, от глаза до подбородка. Сейчас он еще багровый, сочится сукровицей, но скоро заживет, побелеет да только никуда не денется. Такая вот беда.

А Дмитрий шрам бедой не считал, на девочку он смотрел такими глазами, что и слепому стало бы ясно – никакого шрама он не видит. А если даже и увидит, то точно не испугается. Ох, как все не вовремя! Не о чувствах им сейчас нужно думать, а о том, чтобы переиграть Врана в его дьявольской игре.

– Ты их видела, – прервал затянувшуюся паузу Степан. – Почему ты их видела? – спросил строго и требовательно одновременно.

Ответить Злата не успела, ее опередила старуха:

– Потому и видела, что может видеть то, что другим не дано.

– Как ты?

Старуха усмехнулась.

– Ну, до меня, пограничник, ей пока еще далеко. Не по роду ей сила передалась, потому и пользоваться ею она еще не умеет.

– Какая сила? – спросила Злата и почесала кошку за ухом. – Я не понимаю, о чем вы, бабушка.

– Видишь, не понимает. – Старуха покосилась на Степана. – Как бы дел не натворила по неопытности. Откуда сама-то? Куда направлялась?

– В Сосновый, там школу по осени открыли. Я слышала, им учительница нужна.

– А ты, стало быть, учительница? Сколько тебе годков, деточка? Родители твои хоть знают, куда ты отправилась?

– Я сирота, – сказала и подбородок вздернула, а краснота, что еще совсем недавно заливала ее лицо и шею, ушла, уступая место смертельной бледности. И немудрено, столько крови девочка потеряла! Диво, что еще сидеть может.

Да вот и не смогла.

– Можно я прилягу? – спрашивала у старухи, а смотрела на Дмитрия.

– Сирота, значит. – Старуха почесала кончик носа. – Тогда, может, и родовая у нее сила, просто обучить было некому. Чего расселся? – она глянула на Дмитрия. – Помоги девочке, тулуп вон под голову подсунь. Намаялась я с ней этой ночью. Думала, не выйдет ничего.

– Я вижу, что намаялась, – Степан многозначительно посмотрел на ближний угол.

– Не боись, пограничник! Твоего не возьму. – Старуха уже хлопотала у печи, опять заваривала какие-то травы. – Вот она, как поправится, вернет мне все сторицей. Я в ней такое вчера почуяла…

– Учить ее нужно, – проговорил Степан задумчиво.

– Так и будем учить. – Старуха улыбнулась. – Она пусть детишек учит, а я ее. А как выучимся, так и разберемся.

Пока они судили да рядили, что теперь делать со Златой, та уснула. Или провалилась в беспамятство. Степан в таких делах не шибко разбирался. Зато Дмитрий разбирался, нащупал пульс, выслушал сердце, кивнул одновременно удовлетворенно и удивленно. Ну что ж, парень, вот тебе и еще одно чудо.

– Знать про нее пока никому не надо, – сказала старуха. – В Сосновом скажешь, что твоя дальняя родственница, родители прислали к тебе на воспитание.

Степан хмыкнул. Какой из него воспитатель! Да и дядюшка из него тот еще! Но с ведьмой спорить не стал. Только сейчас, когда в избушку прокрались солнечные лучи, увидел, как сильно она сдала за минувшую ночь. Надо бы поделиться…

– Не надо! – услышала она его мысли и отмахнулась от его благородных порывов. – Сама справлюсь, а тебе еще понадобится все, что есть, до последней крошки. И за девчонкой присматривай. Сдается мне, не зря ее судьба в наш многострадальный лес привела.

– Ты сейчас про что, старая, думаешь? Она же ребенок совсем.

– Ребенок – не ребенок, а в той войне, что ты затеял, любой солдат пригодится. Даже если солдат этот будет в юбке. Вы решите пока, где ей жить. У меня нельзя. Тянет она сейчас из меня силы, сама не понимает, что творит, но тянет. Еще помру чего доброго раньше срока. И у тебя, пограничник, ей не место. С тебя тоже потянет. В ней крови сейчас осталось, что у куренка. Еле-еле душа в теле.

– Я договорюсь, – сказал Дмитрий решительно. – Найду ей жилье в Сосновом. И сам за все заплачу.

– Благородный. – Покосилась на него старуха. – Ох, уж мне эти благородные господа! Одна морока с вами! Ты, главное, смотри не влюбись в девчонку. И ее в себя ненароком не влюби, благородный. Силища в ней такая, что о-го-го! Сгоряча она такое может наворотить, что нам потом всем вместе не расхлебать. Я ночью, признаться, даже думала придушить ее тихонечко, чтобы от греха подальше. Но не поднялась рука. А раз так, то чего уж теперь! Забирайте ее себе, лечите! Ко мне не пускайте, пока полностью в себя не придет.

– Это сколько же? – спросил Степан, которого одновременно и волновал, и пугал этот разговор.

– Пока шрам на морде не станет толщиной в конский волос.

– Это еще очень не скоро случится, бабушка, – Дмитрий покачал головой.

– Это у обычных девок не скоро, касатик, а у таких, как она, все по-другому.

– А какая она? – спросил Дмитрий отчего-то шепотом.

– Вот скоро и узнаем, какая! – сказала старуха и отвернулась.

Сделали все так, как велела старуха. Девчонку тем же днем переправили в Сосновый. На первых порах Дмитрий поселил ее в своем доме. Пересудов он не боялся, а Злата и подавно, чувствовалось, что девка – огонь, просто силенок у нее пока маловато. Самых обычных силенок, не тех, про которые говорила старуха.

Первые два дня она лежмя лежала. И кошка ее лежала в ногах, охраняла хозяйку. На Дмитрия со Степаном шипела, но не бросалась, понимала хвостатая, что зла они не желают. Степану-то было недосуг, а вот Дмитрий все свободное время проводил рядом с девчонкой – выхаживал. Да только думалось Степану, что теперь-то она и без их помощи сумеет встать на ноги. Вон заживает на ней все как на собаке. Или как на кошке. Его собственные раны тоже затягивались быстро, так ведь он не простой мужик, а пограничник. Впрочем, девчонка тоже была непростая. Это если верить старухе. А чего ж ей не верить, раз она уже столько раз ему помогала?!

Пока Злата отлеживалась, Дмитрий нашел ей домишко. Специально, наверное, подыскал поблизости от своего, оплатил наперед, купил самое необходимое. Даже из одежды кое-что приобрел на первое время. А девчонка обиделась.

– Я не просила! – сказала сердито и подбородком дернула.

Ясное дело – не просила. Когда ей было просить, если три дня болталась между небом и землей!

– Ты бы лучше спасибо сказала, – Степан посмотрел на нее строго, и под взглядом его она смутилась, снова покраснела. – Возился с тобой Дмитрий Петрович как с дитем малым днями и ночами. Не просила она!

Хотелось сказать еще что-нибудь сердитое, но хватило одного взгляда на девочку, чтобы понять – достаточно. Все поняла, хоть и обиделась. И Дмитрий уже рвался ее защищать. Эх, дети…

– Я все верну, – заговорила Злата после долгой паузы. – Вот заработаю и верну.

– Вернешь. Непременно вернешь, а пока не ерепенься, милая. Бери, что дают. Придет время, сочтемся.

– Сочтемся, – пообещала серьезно, словно не девочкой зеленой была, а столетней старухой. – Я добро помню, Степан Иванович. И по долгам своим платить приучена.

Да какие ж у нее долги, у этой несмышленой?!

– Мне не надо ничего. – Дмитрий замотал головой. – Да и домишко-то недорогой, мне его за полцены сдали.

– Почему? – тут же спросила Злата. Не поверила, не привыкла людям доверять.

– Потому что хозяина этого дома я от смерти спас. Он тоже, знаете ли, привык по долгам платить.

Врал ведь безбожно столичный доктор Дмитрий Быстров, домик присмотрел не из дешевых. Скидку ему хозяин, конечно, сделал по старой памяти, но не такую, о которой он тут рассказывает. А девчонка поверила, успокоилась, заговорила уже о другом:

– Мне бы работу. Я с детьми умею, любят меня дети.

– Будет вам работа, – пообещал Дмитрий. Да и чего ж не пообещать, если бегут из Соснового люди. Вот прямо семьями бегут. – Вы только поправляйтесь быстрее.

И поправилась! Как обещала старуха, так и вышло. За две недели шрам затянулся, стал не толще конского волоса. Силенок тоже поприбавилось. Самых обычных. От Дмитрия она съехала сразу, как только начала вставать на ноги, не пожелала быть обузой. Глупая, того не понимала, что для него она совсем не обуза. Вот даже Степан понимал, хоть в амурных делах разбирался не шибко.

А с работой никак не складывалось. Закрыли школу. Боялись нынче родители отпускать детей одних, даже за порог не выпускали, не то что в школу. Поэтому Злата пока подрабатывала сестрой милосердия в больнице. Вместо Настены. Настена после разговора с братом Горяевское больше не покидала. Сначала опасалась ненароком встретиться с Артемием, а теперь боялась оставить Машеньку в поместье без присмотра.

В больнице работы хватало всем. Но то была самая обычная, рутинная работа. Кто ногу сломает, кто шальную пулю на охоте поймает, кто под тонкий лед провалится. Не находили в лесу больше страшных, изуродованных тел. Затаилась нежить. Или вовсе покинула Горяевское. Игнат так точно уехал, дел у него нынче было по всей Сибири. Все ему недоставало, все ему казалось мало. А про Врана никто точно сказать не мог. Горел огонек в черной башне, стояла распахнутой дверь, но был ли на месте тот, кто всю округу держал в страхе, даже Степан не знал, но за предоставленную передышку благодарил судьбу. Устал он бояться. Устал засыпать и просыпаться с мыслью о том, что не получится у него защитить своих девочек, что не придумает он никогда, как остановить Врана.

А старуха о Злате напомнила сама. Степан охотился в лесу на кабана, когда услышал, как хрустнула за спиной ветка. Развернулся, вскинул ружье…

– Не боись, пограничник! – сказала и скрюченные руки вскинула вверх. Филин ее сидел на еловой лапе, смотрел на Степана внимательно. – Как девка-то? Поправилась?

– Поправилась. – Степан убрал ружье.

– Тогда завтра приводи ее ко мне. Учить стану.

– Приведу.

– И цепь с собой прихвати. – Старуха сощурила желтые глаза и стала похожа на своего филина.

– Какую цепь? – спросил осторожно и по сторонам посмотрел.

– Ту, что на болоте нашел. Приноси, пограничник. Я ее у себя сохраню. Поверь, у меня она целее будет.

Вот ведь… все-то она знает. А Степан на болото один ходил, никому об этом не рассказывал.

– У меня в доме тоже надежно, – возразил он из какого-то детского упрямства. – Он мой порог переступить не сумеет.

– Сумеет, – старуха мотнула головой. – А если у самого не выйдет, дружка своего отправит. Или ты до сих пор веришь, что Игнатка твой, а не его дружок?

Не верил. Кончилась его вера давным-давно.

– И в доме своем ты часто ли бываешь, пограничник? А ну, как они управятся, пока ты по лесу будешь мотаться? А в мою избушку никому из них ходу нет. Уж поверь мне.

Степан поверил. Разучился людям доверять, а вот ей верил.

– Завтра Злату приведу и цепь принесу.

– Мало одной только цепи, – покачала головой старуха и потуже повязала свой черный плат. – Замок нужен. Без замка его надолго не удержать.

– Я ищу. – Степан и вправду искал, да только даже ему, пограничнику, такое было не под силу.

– Не найдешь. – Старуха вытянула вперед руку, и филин бесшумно спланировал с ветки, вцепился острыми когтями в драный рукав.

– А ты? – спросил с надеждой.

– И я не смогу. Не те силы. На девочку у меня большая надежда. Если бы она повзрослее была, так я бы даже не сомневалась. А так… – старуха помолчала. – Слишком молодая, слишком горячая. По молодости кто из нас глупостей не делал? – И на Степана посмотрела так, словно все-все про него знала. А может, и знала, на то она и ведьма.

А Злате старухина наука неожиданно понравилась. Первым делом ей хотелось узнать про безвременников, что за твари такие, как с ними сражаться. Боевая оказалась девка, охотничьему ножу, что Степан подарил, обрадовалась больше, чем янтарным бусикам, которые Дмитрий для нее на ярмарке купил. Вот только спала в ней сила, не отзывалась на старухин зов. Степан уже начал подумывать, что ошиблись они, что никакой силы и нет, но старуха не сдавалась. Чему она там девчонку учила, Степан не знал, потому что их с Дмитрием в это время гнали за порог, а на пороге ложилась кошка, зорко следила, чтобы не мешали хозяйке.

Так они и жили той зимой. Считай, нормальной жизнью жили. Степан уже даже начал надеяться, что Вран сгинул в чужих краях и никогда больше не вернется. В отсутствие хозяина Горяевское тоже оживало. Григорий Анисимович сдержал слово, нанял в дом новую прислугу. Уж как заманивал, что обещал, это его дело, главное – что поместье больше не напоминало заметенный снегом погост. Но Злату в Горяевское Степан все равно не пускал, чуялось сердце, что нечего там делать девчонке. Вот только кто ж его послушался…

Как выяснилось, к усадьбе Злата бегала часто. Вот как возвращалась от старухи, так и делала по лесу крюк. Первое время и Степан, и Дмитрий пытались за ней присматривать, сопровождать, но очень скоро поняли тщетность этой затеи. Злата провожатых бывало, что и не дожидалась, сбегала. Ругай ее – не ругай! Огонь-девка! Скачет рыжей белкой по лесу, ничего не боится. Старуха за нее тоже не боялась, отпускала одну смело, и это Степана немного успокаивало. А Дмитрий переживал, вечерами бродил возле дома Златы, злился, а стоило только ей появиться на пороге, как про всю свою злость враз забывал. Вот девка этим и пользовалась, вила из несчастного веревки, испытывала на нем все свои женские чары. Дети, неразумные дети…

А тем вечером Дмитрий Злату не дождался, промаялся у ее дома несколько часов, вскочил в седло и, несмотря на кромешную тьму, ринулся в лес. На порог Степанова дома он явился бледный, взъерошенный, с мокрыми от снега волосами. Степан и спрашивать не стал, что приключилось. Одно у них последнее время было приключение. Первым делом поскакали к старухе, да только Златы у нее не оказалось.

– Ищите в поместье, – сказала ведьма, кутаясь в дырявую шаль. – Чую, там она.

Так и вышло. Когда добрались до Горяевского, Дмитрий уже не находил себе места, а оказалось, зря волновался.

Они сидели в одной из малых гостиных: Оксана, Настя и Злата. Ну и кошка. Как же без кошки! Платье на Злате было чужое – кружева, шелка, декольте. Вот Дмитрий первым делом на декольте и уставился. Потерял дар речи то ли от красоты такой, то ли от волнения. А Степан ничего не терял, с дамами поздоровался со всей возможной галантностью. Оксана-то знала, что значит такое вот обхождение. Это значит – все, край пришел Степанову терпению и кому-то сейчас сильно достанется. Оттого она и не позволила ему заговорить, взяла за руку, глянула в глаза со значением, а потом сказала:

– Не злись, Степа.

Да как же не злиться, когда они эту вот рыжую по всему лесу искали?

– Она Аленку спасла, – Оксана всхлипнула, а потом заговорила торопливой скороговоркой: – Это моя вина, недоглядела, понадеялась на новую гувернантку. Они с Аленкой на прогулку пошли. Я гулять разрешаю только перед домом, чтобы на виду… А они пошли на пруд. Григорий Анисимович распорядился утром каток расчистить, чтобы детишкам было веселье. Его сынишке сегодня полегче стало, вот мы и договорились, что Григорий Анисимович их всех после сна на санках по льду покатает.

Про сына управляющего Степан знал только то, что мальчик был поздним и долгожданным ребенком, но болел беспрестанно. На докторов и его лечение отец тратил немалые деньги. Может, оттого до сих пор и оставался в Горяевском, из-за денег.

– Я не знаю, как это получилось, – продолжала Оксана, не выпуская его руки из своей горячей ладони. – Не знаю, откуда взялась та полынья. Уже всех слуг допросили, думали, кто-то рыбу решил половить. Только кто ж теперь сознается? А полынью сначала прихватило ледком, а потом припорошило снегом, вот Аленка на тот снег и ступила…

Оксана и сама не видела, что плачет, в кровь кусает губы. Степан обнял ее за плечи, прижал к себе, сам поверх ее головы посмотрел на Злату. Девчонка сидела как ни в чем не бывало, попивала чаек из чашки английского сервизу.

– Аленка же в валенках, в шубке. Она сразу камнем под воду… – Настена поняла, что сейчас из Оксаны рассказчика не получится. – А гувернантка растерялась, закричала, побежала к дому, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Степа, мы бы Аленку не спасли, если бы не Злата.

Злата попивала чаек, стреляла зелеными глазищами в белого как полотно Дмитрия.

– Она нырнула за Аленкой прямо в прорубь. Представляешь?

– Я хорошо плаваю. – Девчонка пожала плечами, и ее веснушчатая грудь в вырезе платья качнулась на радость Дмитрию. Ну, или на погибель. Это уж как посмотреть. – И девочка же совсем маленькая, ее могло под лед утянуть.

Могло. И непременно утянуло бы или под лед, или на дно. Если бы не вот эта рыжая. Она поймала взгляд Степана, спросила одними только губами:

– В расчете?

Он молча кивнул. Теперь уж он у нее в должниках на веки вечные.

– Аленка, представляешь, весь день от Златы не отходила, – сказала Оксана и тоже глянула на девчонку с благодарностью. – Она ж никого, кроме нас с Настей, не признает, гувернанток дичится, а тут словно подменили ребенка. И Машеньке она понравилась. – Оксана замолчала, а потом продолжила решительно: – Степан Иванович! – Ох, коль уж называет его по имени-отчеству, значит, удумала что-то такое, что ему непременно не понравится. – Степан Иванович, Злата нам рассказала, что ехала в Сосновый работать учительницей, да только школа оказалась закрыта.

Понял Степан, к чему она клонит, вздохнул тяжко, приготовился слушать дальше.

– Вот и выходит, что работы у Златы теперь нет, средств к существованию тоже нет…

Тут уж Дмитрий вздохнул. Обиделся небось, когда услышал такое. Уж чего-чего, а средств для Златы он не жалел. Вот только она ничего у него брать не желала. Молодая, глупая и гордая. Ужасное просто сочетание!

– А девочкам она очень понравилась, и гувернантку ту я уже рассчитала. – Оксана говорила твердо, так, что сразу стало ясно, что решение уже принято. – Так что, господа, завтра утром Злата переезжает к нам! – это она вслух сказала, а уже Степану на ухо шепнула: – Их давно уже нет, Степа. Даст Бог, и не вернутся больше.

Да только вернулись… Прилетели на крыльях лютой мартовской вьюги. Явились оба – и Игнат, и Вран, а Степан подумал, что совершил страшную ошибку, когда разрешил Злате остаться в Горяевском. Теперь в заложниках у нежити оказалось на одну девочку больше. Правда, сама Злата себя заложницей не считала, с прежней резвостью скакала по лесу, успевала и с детьми управляться, и со старухой разговоры разговаривать. Ни Игнат, ни Вран ее не замечали. До поры до времени…

Тот день ничем не отличался от остальных, весна входила в свою силу, топила снег даже в самых темных уголках леса, будила мелких птах, гнала из-под земли первоцвет. Жизнь, какая она есть. Красота. Степан сидел на крыльце своего дома, правил нож, когда услышал этот крик. Кричать так не мог ни человек, ни животное. Кто ж тогда?

Долго гадать не пришлось. Затянуло весеннее небо. Сначала подумалось, что тучами, но оказалось, что птицами. И дождь на землю пролился кровавый, совсем как тогда, на болоте. Степан вскочил на ноги, сбежал с крыльца, задрал голову к небу, прикидывая, где, над каким местом проливается в это самое мгновение кровавый дождь. Выходило, что близко. Где-то посреди пути от его дома до ведьминой избушки. Стало одновременно и страшно, и радостно! А ну как нашла старуха управу на нежить!

Вот только не нашла…

Вран стоял в центре лесной поляны. Он больше не кричал, закрывал лицо руками. А над головой его с кровавыми ошметками плоти в клювах кружили птицы. Занялось от боли сердце, предчувствуя страшное. Если столько крови, сколько же тогда мертвецов?..

А Вран отнял руки от лица. От того, что когда-то было лицом, а сейчас дымилось и оплывало на землю гнилой плотью.

– Пограничник… – прошипел, обнажая в страшной ухмылке голые десны. – Вижу, снюхался со старой гадиной!

– А у тебя, вижу, не вышло?

Не возвращал кровавый дождь нежити былую красоту и силу, не приживалась больше сорванная с мертвецов плоть. Старуха постаралась? Она! Больше некому.

– Думаешь, ржавой цепью меня можно удержать, – шипел Вран, размазывая кровь по тому, что когда-то было лицом. – Думаешь, со мной так просто справиться?

Значит, права оказалась старуха, приходил он к ней за цепью, да только встретил неласковый прием. Чем она ему в морду плеснула, каким таким заклятьем? Или, может, остатками той силы, что еще могла наскрести по углам? А цепь, видно, силу имеет, если Вран за ней пришел. Эх, еще бы и замок найти!

– Зря ты все это затеял, пограничник! Ох, зря! Думаешь, если повязаны мы с тобой, думаешь, если я девок твоих не могу убить… – Значит, не может! Вот и проговорился нелюдь! – Думаешь, я никого не трону? Так не надейся, пограничник! И года не пройдет, как наполнится твой любимый лес мертвечиной! Никто меня больше не остановит! Ни меня, ни мою Погоню! Готовься хоронить мертвецов, пограничник! Долго я тебя терпел! – Сказал и раскинул в стороны руки. Степан и глазом моргнуть не успел, как укрыла нелюдя черная копошащаяся мантия. Укрыла и вовсе унесла…

– Думаешь, не врет? – спросил Степан, не оборачиваясь. Старухину силу он чуял за версту.

– Не врет. – Ведьма вышла из тени старой ели. – Озверел он теперь, пограничник. Если мы его не остановим, не останется скоро в округе ни единой души. Убьет всех и сбежит, затаится.

– Девочки?..

– Ты же слышал. Не может он им сейчас навредить, но вот удержать в своем доме может. А дом тот ты и сам видел. Долго в нем можно прожить, чтобы не сойти с ума? Чтобы без людей, без смеха, чтобы ни единой живой души кругом?

Степан представил и зажмурился. Крепко, до кровавых кругов перед глазами. Не желал он никому такой доли, а уж тем более тем, кого любил больше жизни.

– Ты же и сам все знаешь, пограничник, – продолжила старуха, – сильный он, не совладать нам с ним пока.

– А Злате? Что с ее силой? – спросил с великой надеждой. Сейчас он был готов и на такой шаг. Если потребуется, будет в его маленьком воинстве и вот эта рыжая. Надо же как-то людей спасать.

– Ничего. – Старуха пожала плечами. – Спит сила. Я уже начинаю думать, что почудилось мне. Или не так сильна оказалась девочка, как мне думалось. Ты про людей сейчас печалишься, я знаю.

– Он не остановится, начнет убивать. – Степан стер со лба холодную испарину. – И я знаю, что в том есть моя вина.

– Не твоя – моя. – Старуха покачала головой. – Из-за меня он озверел. Мне и думать, как его остановить. – Она глянула на Степана искоса. – Не надейся, пограничник, убить я его не сумею, а вот Погоню его остановлю. Пусть хоть и на время, но для нас с тобой время – нынче самый главный союзник.

– Я помогу. Что делать нужно?

– Тебе, пограничник, ничего. Вот он все сделает. – Старуха посмотрела на своего филина, и тот согласно ухнул. – Ворона, эту гадину одноглазую, нужно изловить. Без него Врану тяжко будет управляться со своей Погоней. Понадобится время, пока новая птица его найдет.

– Сама найдет? – Степан смотрел на филина и думал, справится ли тот с вороном. А если справится, то какой ценой.

– Да. Звери или птицы, тут уж у кого как, таких, как мы, сами находят. Это неразрывная связь.

– А если связь порвать? – спросил с надеждой.

– Больно будет тому, кто уцелеет. Это, как без руки остаться или без сердца. И часть колдовской силы уйдет со смертью зверя. Вот на это я сейчас и уповаю, пограничник.

– Я могу попробовать ворона пристрелить. Мне бы только выманить его из башни.

– Не получится. Не берет таких зверей обычная пуля. Чем сильнее хозяин, тем сильнее его зверь. А Вран очень сильный.

– А ты, твой зверь сильный?

– Мой зверь старый и хитрый. – Филин снова согласно ухнул. – Он справится. А я ему помогу.

– И сколько у нас будет времени?

– Не знаю. Надеюсь, до осени. А если повезет, то до следующей зимы. Ты ступай, пограничник, не мешай. Мне подумать нужно. Крепко подумать.

– А если у тебя не получится? – задал Степан самый важный сейчас вопрос.

– А если не получится, ты об том первый узнаешь. Дочка у меня есть. Не здесь живет – далеко. Я для тебя ее адресок черкану, под порогом спрячу. Если не слажу с нежитью, отправишь ей весточку, пусть возвращается. Нельзя этому месту без присмотра. – Сказала, крутнулась на пятках и исчезла меж еловых лап, словно ее и не было. А Степан приготовился ждать. Больше ему ничего и не оставалось.

Ждать пришлось три дня и три ночи, прямо как в сказках. Третьей ночью Вран сам явился на его порог. Вот только Степан не сразу понял, что это Вран. Не было у нежити больше лица, вместо него – из человечьей кожи скроенная маска. И не понять, что страшнее, то кровавое месиво, что Степан видел раньше, или вот эта, похожая на огромный птичий клюв маска.

– Не ждал, пограничник? – раздалось из-под маски змеиное шипение. – Вижу, не рад ты таким гостям. Да только терпи! Я нынче буду у тебя частым гостем. Мне нынче заняться нечем.

А ворона одноглазого нигде не видать…

– Я знаю, это она сделала. – В голосе нежити послышалась боль. Или Степану только показалось? Разве может такой горевать? – Лицо забрала, крылья обрезала… Что, думаете, сломали вы меня? Так не надейся, пограничник! Дай срок, вы все умоетесь кровавыми слезами. Эту ночь ты на всю жизнь запомнишь.

– Я уже запомнил. – Степан кивнул. – А ты бы ушел подобру-поздорову, пока еще можешь.

– Так в том-то и дело, пограничник, что не могу. Ты ж понимаешь, что непростая та цепь и замок непростой. Держат они меня здесь, надолго не отпускают. А давай договоримся. – В прорезях маски сверкнули красным глаза. – Ты вернешь мне цепь и найдешь для меня замок, а я уйду из этих мест. Забуду все наши обиды, девок твоих не трону. Обещаю.

Обещает. Да только грош – цена обещаниям нежити! Успокоится Степан, лишь когда он издохнет вслед за своим вороном.

– Ну, как знаешь, пограничник. – Вран отступил от двери. – Я по-хорошему хотел. Теперь пеняй сам на себя…

Ведьма пришла на рассвете, тоже одна, без филина. Одного взгляда на старую хватило, чтобы понять – нет больше у нее особенного зверя. А другой ей не нужен, так станет жизнь доживать.

– Обещала – сделала, – сказала она и уселась прямо на пороге. Степан не успел подхватить ее под руку. – Не бойся, пограничник, – произнесла ведьма, расправляя подол своей черной юбки, – силенок моих еще на многое хватит. Даже без него… – И голос ее дрогнул. – А у нас теперь появилось время. Глядишь, и получится Златкину силу разбудить.

Получилось. Вот только знать бы заранее, кто и как эту силу разбудит…

Жизнь у Златы настала прекрасная! Волшебная просто жизнь! Поначалу-то Злата боялась этого злого и бородатого, которого лесная бабушка называла пограничником. Не верилось ей, что в таком грозном с виду человеке есть место доброте. А Дмитрия она просто стеснялась. От внимания его, от заботы ей делалось так неловко, аж до злости! Злилась, потому что понимала, не его она поля ягода, а возится с ней он исключительно из жалости. А не нужна ей его жалость! Она не собачонка бездомная, чтобы ее жалеть! Выходил, на ноги поставил – и спасибо ему за это, и низкий поклон! А вот жалеть ее не надо, и присматривать, как за маленькой, тоже не надо. Она уж давно не маленькая! Она с тринадцати лет сама по себе и ничего, не пропала. А он не понимает, смотрит так внимательно, словно изучает, словно она для него медицинский феномен, с которым непременно нужно разобраться, а до той поры присматривать и опекать.

Потому Злата и злилась, и Дмитрия пыталась разозлить. Да только он все равно не злился, так вот оказался бесчувственный. А к дому ее почему вечерами приходил, не понятно. Но наблюдать из-за угла за тем, как он мается у ее крыльца, было приятно. И сердце замирало радостно, хоть Злата в себе эту радость и старалась придушить, твердо помнила, что он столичный доктор, а она приблудыш, медицинский феномен. Говорила же лесная бабушка про какую-то силу, учила Злату силу эту призывать и обуздывать. Вот только не чувствовала она в себе никакой другой силы, кроме силы воли. Этого ей с детства было не занимать. Уж такое у нее получилось детство. А бабушка и Степан думали иначе. Степан специально ничего не спрашивал, но Злата чувствовала: он к ней присматривается и словно бы чего-то ждет. Она и старалась изо всех сил, чтобы эти их ожидания оправдать. Да только не получалось. Никакой она не феномен… Уйти бы, пойти дальше своим путем, да словно привязало ее к этому месту. Или не к месту, а к людям? К одному конкретному человеку привязало невидимыми нитями, которые одной только силой воли не оборвать.

Тогда, в Горяевском, когда Злата бросилась в прорубь за маленькой девочкой, она не думала ни о чем, и понравиться никому не хотела. Просто словно в спину толкнул кто-то невидимый, шепнул на ухо – спаси девочку! И она спасла. Сама едва не утонула, а девочку, считай, со дна вытащила. И когда тащила, видела подо льдом что-то странное, похожее на ловчие сети. Были они словно ненастоящие, но девочку опутывали крепко, тянули вниз. И рвать их Злате пришлось голыми руками. Она рвала, а сети вспыхивали от ее прикосновений. Добрый доктор Дмитрий Быстров сказал бы, что это все из-за нехватки кислорода. Да Злата и сама читала, как оно бывает, когда не хватает воздуха. Но думалось ей, что здесь что-то другое, какая-то иная, неведомая науке сила. Оттого и тянуло ее в Горяевское, чтобы с этой неведомой силой разобраться.

И хозяйки поместья ей понравились, что Оксана Сергеевна, что Анастасия Васильевна. И дочки у них были славные. Вот только не было в этом роскошном поместье места счастью. Те же сети, что раскинулись подо льдом, оплетали стены дома, пыльными лохмотьями свисали с потолка. И Злате иногда приходилось наклоняться, чтобы не задеть их головой.

А Дмитрий за нее испугался. И это был какой-то особенный испуг, словно бы он боялся Злату потерять. Нет, не как медицинский феномен потерять, а как женщину. И смотрел он на нее так, что у Златы уши горели огнем, а сердце грозилось выпрыгнуть из груди. Из той самой груди, которая так красиво, так по-взрослому смотрелась в вырезе подаренного Анастасией Васильевной платья. На вырез Дмитрий тоже поглядывал, и румянец на его щеках делался все ярче и ярче. Злате хотелось думать, что не из-за злости, а из-за волнения.

Тем вечером им удалось перекинуться всего парой фраз, но Злате хватило и малого. Одного только его прикосновения, одного только взгляда хватило, чтобы сердце перестало биться.

– Если бы с тобой что-нибудь случилось… – От волнения он, неизменно вежливый и обходительный, перешел на «ты», а Злата затаилась, дожидаясь продолжения.

Вот только он больше ничего не сказал, прижался сухими, горячими губами к ее раскрытой ладони. Всего на мгновение, а ей показалось, что прошла целая вечность. И еще кое-что она про него и про себя узнала в этот момент. От знания этого стало одновременно и страшно, и радостно. Аж до дрожи.

– Береги себя, – попросил Дмитрий на прощание. – Обещаешь?

– Обещаю, – сказала и осторожно, самыми кончиками пальцев, коснулась его колкой от пробивающейся щетины щеки.

– Я приду к тебе. Хорошо?

– Хорошо.

Ухватить бы за полы дорогого, по столичной моде скроенного сюртука и никуда от себя не отпускать, но ведь нельзя же так! Мужчину – такого мужчину! – силой не удержишь, а как удержать, Злата еще не понимала. Только одно она знала наверняка: если понадобится, она за него жизнь отдаст. Что ее бестолковая жизнь по сравнению с его?! Он людей спасает! Сначала в лесу вместе со Степаном, а потом еще и в больнице, уже в одиночку.

– Приходи, – шепнула ему на ухо, и убрала руку, словно обожглась.

Он и пришел. На шестой день – нет, на шестую ночь! – осторожно постучался в дверь Златиной спальни. Он постучался, она открыла и первая, не позволяя даже слова сказать, не позволяя одуматься, обвила руками его шею, губами прижалась к сомкнутым губам. Дождалась!

Ничего-то она не знала про эту сторону людской жизни. Лесная бабушка учила ее совсем другим премудростям, вот теперь приходилось самой… без учителей. Когда вдвоем, оно не так страшно. И не так стыдно, потому что от горящей на столе свечи, света совсем чуть, остается полагаться только на чувства, а не на зрение. А чувства эти такие, словно с нее кожу сняли, и все-все она теперь ощущает иначе – острее, слаще, больнее…

И глаза можно закрыть, отдаться чужой силе и чужой воле без остатка. Она ведь сама так решила, сама этого хотела. Да только не получается отдаться без остатка, мешает что-то, воет, рвет когтями кожу в кровь. Кошка! Ее любимица, ее единственная верная подружка. Зачем же она?.. Что же Дмитрий подумает?..

Вот только не Дмитрий… Лицо его близко-близко, и глаза близко. Чужие глаза, черные, как болотные омуты. И руки больше не ласкают, с силой прижимают к кровати, впиваются ногтями в кожу. И голос… Не Дмитрия это голос! Тело его, лицо его, а глаза и голос чужие. Злата знает чьи. Знает, оттого и мечется, пытается вырваться из страшных, душных объятий.

– Надо же, увидела… – Закричать бы, но рот закрывают, запечатывают жадным поцелуем, и тело рвут на части, в клочья рвут. Как тогда птицы… – Чуял я в тебе силу, девочка. Не прогадал.

Кошка! Где ее кошка? Где единственная подружка и защитница?

– С тобой у меня точно сладится. Сила к силе! Сына мне родишь. Теперь уж точно сына.

А кошка вот она – яростной фурией вскочила на спину тому, кто, как в чужое платье, рядится в чужое тело, кто обманом и силой готов добиться своего. Уже добился…

Злата вырвалась, скатилась с кровати, дотянулась до ножа, Степанова подарка, замахнулась.

– Бей, – сказал и улыбнулся. – Меня не убьешь, а вот доктора своего запросто. Мне его тело больше без надобности. Сделано дело, одного раза нам с тобой достаточно.

Как же хочется замахнуться, вонзить нож по самую рукоятку в горло. Аж рука дрожит. Но нельзя, никак нельзя. Это ведь Дмитрий, его тело, пусть и ворованное. Значит, не его – себя. Так будет правильно, потому что с этой мерзостью в себе она жить не сможет.

– Убьешь себя, убьешь моего сына. – Он не смотрит на нее больше, даже спиной повернулся, но все равно все видит, все замечает. – А за сына я мстить стану страшно. Первым начну с твоего доктора, следом приду в детскую к девочкам.

– Это твои дочки! – Теперь она знает, видит то, что раньше не видела, чувствует, как стонет, ворочается этот дом под натиском черных сил.

– Мои. – А ему, человеку, который уже почти тень на белой стене, все равно. Он и думает уже о другом. О крови думает, о той, что капает с крыльев черных птиц на его голое тело. И вкус ее чувствует на своих губах. На губах Дмитрия… – Да только девки мне без надобности. Такому, как я, нужен сын. В моем роду сила наследуется от отца к сыну. А если еще и мать ведьма…

Теперь уже и Злата почувствовала вкус крови от прокушенной насквозь губы. Удержаться бы, не наделать беды, не убить того, кто ни в чем не повинен. Потому она и нож отложила, хоть и понимала, хоть и чувствовала, что теперь ей нож без надобности. Проснулась та сила, про которую лесная бабушка говорила. Разбудили…

– И если от ребенка надумаешь избавиться, подумай о тех, кто из-за тебя примет мученическую смерть. – Уже и тени на стене нет, только голос. Или и вовсе эхо…

А пол холодный, тянет по нему сквозняком, будто снежной поземкой. Замерзнуть бы насмерть, чтобы не чувствовать и не помнить, но нельзя. Нужно жить. Хоть бы затем, чтобы отомстить!

Первой неладное заподозрила старуха, сама явилась в дом у ручья, стучаться не стала, переступила порог хозяйкой, а когда переступала, еще и сыпанула что-то под него с тихим бормотанием.

– Соль обережная, – сказала, не глядя на Степана. – Я потом дом обойду, защиту тебе сделаю, чтобы понадежнее. Почему не спрашиваешь, пограничник, зачем пришла?

А потому и не спрашивает, что боится ответа. Вот уж и лето в разгаре, жить бы, полной грудью дышать, а не выходит. То и дело тянет посмотреть в небо, не кружит ли над лесом Черная Погоня, не выискивает ли своему хозяину очередную жертву. Пока не кружит, но надолго ли?

– Зачем пришла? – все-таки спросил и стул старухе придвинул. Вот только она садиться не стала, так и осталась стоять посреди комнаты. Сколько же ей лет? Сколько живут такие, как она?

– Много, пограничник, – усмехнулась устало. – Мне уже и надоело, но что тут поделать? Не мы себе судьбу выбираем. Ты Злату давно видел? – задала она вдруг вопрос.

Степан задумался. Сначала-то казалось, что недавно, но как стал вспоминать, вышло, что давненько, с начала лета. Все никак не получалось у них свидеться. Как-то у Дмитрия пытался про нее спросить, да только отмолчался парень. Степан тогда еще подумал – дело молодое, поссорились ребятки. А теперь вот защемило, закололо сердце.

– Что с ней? – спросил и по-стариковски устало опустился на стул. – Проснулась сила?

– Проснулась, – старуха кивнула. – Вот только боюсь я, пограничник, теперь той силы. Как бы не случилось беды.

– Отчего же? Мы же того и добивались.

– Добивались… – Она поджала тонкие губы. – Да вышло, что не мы одни девку добивались.

– Не темни, старая. – А у самого в глазах потемнело так, что белый день показался ночью. – Что случилось?

– А то случилось, что беременная Златка. Без птицы своей я ослабла, не заметила сразу тех перемен, которые раньше с первого взгляда увидела бы. – Старуха горестно покачала головой, а потом добавила: – Почему не спрашиваешь, пограничник, кто отец?

Потому и не спрашивает, что так же, как и ведьма, уже знает правду. Ох, не нужно было оставлять девочку в Горяевском. Ведь чуяло сердце недоброе. И сердце чуяло, и глаза видели. Рыжая она. И Настена, и Оксана… Все три – что огонь, золото и мед.

– В рыжих женщинах особая сила. – Старуха поправила свой черный плат. – Не все ведьмы, как Златка, но сила есть. Он их так и выбирает – по силе. Ему обычная баба без надобности, ему вот такие нужны.

– Зачем? – только и хватило сил спросить.

– Затем, что всякая тварь на этой земле стремится оставить после себя след. Даже такая, как он. Вот только девочки его не интересуют, он сына хочет, наследника. Помнишь, как Игнатка сына хотел?

Игнат хотел, да только Вран его отговорил. А сам, выходит, не просто забавляется, план у него. И Злата стала частью этого плана.

– Она знает?

– Что беременная? – усмехнулась старуха. – Не смеши меня, пограничник. Такое любая баба про себя поймет. А ей это дитя с каждым днем носить все тяжелее и тяжелее. Тянет оно из нее и силы, и жилы. Это с виду она тощая, что кошка, а дите свое все равно берет, до срока она не доходит, попомни мои слова.

– Я не про то, старая! – Степан вдруг разозлился, хоть и понятно, что злость эта от беспомощности. И старуха поняла, оттого и не обиделась. – Кого она отцом считает? Дмитрия? Я же видел, что у них налаживаться что-то стало, а теперь вот… разладилось. Думал, что просто поссорились.

– Оттого и разладилось, что она знает, что не Дмитрий к ней приходил. Она ж не обычная девочка, у нее силы и способности великие. Пришел-то он к ней Дмитрием, а вот дальше… – старуха помолчала. – А дальше она его истинную суть увидела. Проснулась сила. Оттого она теперь Дмитрия и дичится, гонит его прочь, даже на порог не пускает. Потому что понимает, чье дите под сердцем носит. Потому что дите это всем сердцем ненавидит, а избавиться от него не смеет.

Степан не стал спрашивать почему. Умел Вран запугивать, на самое больное давил – на близких и любимых. А кто у Златки самый близкий? Кому она без раздумий ночью дверь своей спальни открыла? То-то и оно! Попалась девочка… И он, Степан, тоже в ее беде повинен, не уберег.

– Она тебе сама все рассказала?

– Рассказала… – Старуха поморщилась. – Клещами пришлось из нее правду тянуть. Да и кто про такое станет рассказывать? Она бы тоже молчала, но больно ей. Душа болит, тело. А я помочь могу, унять боль хоть на время.

– И что же нам теперь делать?

– Со Златкой ты теперь ничего не поделаешь. Даже если захочешь, не подступишься, она тебя сейчас как комара прихлопнет одним только взглядом, такая у нее нынче силища. Нам о другом нужно думать, пограничник. – Старуха обернулась на запертую дверь, словно опасалась, что их могут подслушать. – Нам нужно думать, что с дитем делать. Если Злата сына родит, то это будет не обычный мальчик. Ты ясно должен это понимать, пограничник! Вырастет из него второй Вран. А может, и пострашнее чудовище. Сила к силе… Много бед он может натворить, и мы с тобой в том будем повинны. Понимаешь?

Степан понимал. Умом понимал, а сердце и душа противились. Разве ж дите виновато, что от чудовища рождено?

– Не виновато, – сказала старуха твердо. – Но выхода у нас с тобой иного нет. Я вижу, не найдешь ты в себе сил дите убить. Не бойся, пограничник, сама возьму грех на душу.

– А если дочка? – Подумалось вдруг, что ведь Злата может родить девочку, как Оксана и Настена. – Если девочка родится, все хорошо будет?

Не ответила старуха, только посмотрела так странно, что аж сердце занялось. Словно бы рождение девочки станет для них всех еще большей бедой. Но ведь быть такого не может! И Аленка, и Машенька – чудесные малышки!

– Потом, – сказала старуха наконец. – Пусть она родит сначала. Если родит. У меня сил мало осталось ведьмовских, а у нее – человеческих. Хоть бы управились.

– Когда ей срок?

– В конце осени, но она и до конца лета не доходит. Никто его дите до срока доносить не сумел. Ты же помнишь, пограничник, как оно с Оксаной твоей было.

Помнил. Такое не забудешь.

– А у Златки все намного хуже. Может, если бы хотела она это дитя, то не было бы таких мук, но тут сам понимаешь. Оставалась она у меня сегодня ночевать. Вот всю ночь во сне то стонала, то криком кричала… Ты вот что, ты Дмитрия к ней не пускай. Не хочет она, чтобы он правду знал, чтобы видел ее такой. Она прогнала его, много плохого ему наговорила, чтобы ушел и не возвращался, но кто вас, мужиков, знает. Не пускай! Не нужна она ему теперь такая.

А Степан зло подумал, что не старой ведьме решать, кому кто нужен. Вон Оксанка ему нужна. И любит он и ее, и девочку больше жизни. Да только Оксанка про свое дите правды не знает, а Злата знает. Вот ведь какая беда…

Порешили на том, что старуха станет присматривать за Златой, а Степан – за Дмитрием. А уж за Враном смотреть им придется обоим, потому как зло, что в нем жило, никуда не делось, просто затаилось на время.

Оно и вправду затаилось. Вот только совсем ненадолго. Оставшись без своей Погони, нежить придумала себе новую забаву, новую охоту…

Первая девка, мельника дочка, пропала в Сосновом еще в конце весны. Была она из тех, про кого говорят «оторви да брось», слава о ней по поселку шла дурная. Оттого, наверное, родители и не шибко испугались, решили, что сбежала дочка в город с очередным кавалером. А потом пропала еще одна девушка, считай, ребенок еще. И вот тут уж всполошились все, потому что свежи еще были в памяти сельчан события минувшей зимы. Снова заговорили, зашептались про Черную Погоню. Вот только Погоню ту никто не видел, а Степан так и вовсе знал наверняка, что ее нет.

Погони нет, а девочки пропадают без следа… И у Игната появилась новая забава. Еще по осени выписал бывший дружок из-за границы псов остроухих, остромордых, черных, как ночь. Выписал и сам лично натаскивал. Говорил, что на медведя. Вот только на медведя ли?..

Про псов Степану рассказала Оксана. Про псов и про Златку. Не укрылось и от нее девчонкино состояние, хорошо хоть про отца ребенка спрашивать не стала. Может, думала на Дмитрия? Надеялась, что все у них со Златой сладится? И в душу к Злате не лезла, помочь старалась незаметно, чтобы не напугать и не обидеть. А на Степана смотрела строго, мол, поговори с дружком, время не ждет! Степан и сам порывался поговорить, да только что он может сказать? Правду? А что сделает с Дмитрием эта правда? И со Златой что сделает? Потом. Придет время, все само решится. Как-нибудь… А сейчас побольше бы узнать про Игнатовых псов.

К псарне Степан подошел ночью, заглянул в щель между воротами. И верно – черные, как ночь, молчаливые. Ни один из шести псов даже голоса не подал, однако ж встали перед запертыми воротами вряд, смотрели выжидающе и алчно. Открой, человек, эту дверь. Только открой, а мы уж покажем, на что способны!

С той самой ночи Степан дежурить стал не в лесу, а у псарни. Видел, как приходил к своим новым любимцам Игнат, как приносил сочащиеся кровью куски мяса, как говорил им ласковые слова, словно они были его детьми. А в ночь полной луны вывел Игнат свою черную свору на охоту. Были они вдвоем с Враном, оба на черных, в ночи неразличимых арабских скакунах. У каждого на связке по три ярящихся пса.

Они на скакунах, а Степан на своих двоих. Пока мчался по ночному лесу, думал только об одном, чтобы не опоздать. Заблудиться-то он не боялся, даже в темноте видел кровавый след.

Опоздал… Прибежал, запыхавшийся, себя не помнящий от усталости, к словно специально расчищенной от деревьев поляне, и прежде, чем пиршество смерти увидеть, он его почуял… Пахло кровью и плотью. Совсем так, как когда-то на берегу лесного ручья. Но там, у ручья, были бандиты, а тут девчушка. Та самая, что пропала последней… Не на медведя натаскивал свою свору Игнат, совсем не на медведя… Захотелось дружку завести свою собственную Черную Погоню. Игнату захотелось, а Вран поддержал кровавую забаву… И еще кое-что видел Степан. Уже другую, призрачную свору безвременников, что стекались к поляне со всего приграничья. Чуяли страх, чуяли кровь…

А Степан потерял контроль. Столько лет учился быть сильным и невозмутимым, а тут потерял. Рванул на волю, разрывая плоть, потайной ключ, полыхнул в темноте чистейшим серебром. Когда Степан доставал из ножен охотничий нож, думал он только о чистоте. О том, каким чистым станет этот мир без Игната. Хотя бы без Игната…

Перед тем как перерезать глотку некогда лучшему другу, Степан успел заглянуть в его глаза. Не осталось в них ничего человеческого – одна темнота. Значит, и жалеть не о чем!

Игнат еще хрипел, силился что-то сказать, а на Степанову спину уже кинулась черная тень, сначала одна, потом вторая. И еще четыре брали в плотное кольцо. Не боись, пограничник! Где наша не пропадала!

Псы рвали его клыками, он кромсал псов ножом, но один против шестерых… Даже если ты пограничник, даже если в тебе клокочет яркая, как молния, ярость…

А безвременники вторым кольцом. Скалятся, чуют его близкую погибель. Радуются, потому как для них нет страшнее врага, чем пограничник.

И Вран темной тенью на краю поляны. Стоит между мертвой девочкой и мертвым Игнатом, усмехается. Степан не видит его улыбки из-за маски, но все равно знает…

Лег на землю первый пес, свалился визжащим кулем второй. А третий и четвертый завалили Степана. Все-таки придется помирать. Девочек жалко… Как же они без него?..

Черная свора знала свое дело. Псы рвались к горлу. Рвались и непременно дорвались бы, если бы кубарем не слетели с обессиленного, истекающего кровью Степана, если бы не завизжали, словно щенки. Сначала завизжали, а потом враз стихли.

И хоровод из безвременников исчез, растворился в темноте вслед за Враном, а из темноты этой вышла Злата, склонилась над умирающим Степаном, положила на пылающий лоб ледяную ладонь. Вот про какую силу говорила старуха, вот на что надеялась и чего боялась. А ему не страшно. Мертвецы ничего не боятся…

Да только не умер. Не приняла его такого земля. Или просто не отпустили? И как у Златы, беременной, но все одно худой, что хворостинка, хватило сил дотащить его до ведьминой избушки?! Однако ж дотащила, не бросила на поживу безвременникам, потому что, когда Степан открыл глаза, над головой его было не черное небо, а низкий, паутиной затянутый потолок. Старуха возилась у печи, а Злата сидела у окна, подперев кулачком острый подбородок. Рядом пристроилась кошка.

– Очнулся, – сказала старуха, не оборачиваясь. Почуяла?

– Очнулся. – Смотрел Степан не на нее, а на девчонку. – Спасибо, – сказал обеим сразу.

– Не меня благодари, а ее. Сначала ты поблагодари, а потом я отругаю. – Голос старухи звенел не то от злости, не то от волнения. – С голыми руками пойти против безвременников! О чем ты только думала, девка?!

– Ни о чем, бабушка. – И ведь правду сказала. Не было в ее голосе ни прежнего лихого озорства, ни жизни, шелестел он как опавший лист на ветру.

– Ты мне жизнь спасла, Злата. – А в его собственном голосе не было благодарности. Ну, спасла и спасла. Сегодня она его, завтра он ее… Сочтутся, им не впервой.

– А девочку спасти не успела. – Все-таки она на него посмотрела, и Степан испугался, что и в ее зеленых глазах увидит черную тень. Не увидел. Зелень – малахит, трава подзаборная. Больно ей, обидно детской обидой, жалко себя, любви своей так и не случившейся. А зла нет, не запятнал Вран ее душу.

– Остальных зато спасла. Нет больше ни своры, ни Черной Погони. – Хотел утешить, но вышло ли? – Как ты узнала, где я?

– Следила. – Злата пожала острыми плечами. – Не за тобой – за ними. А тебя уж потом увидела.

Следила. И ведь понятно, зачем.

– Не смей! – Отвернулась от печи старуха, посмотрела на Злату строго. – Даже думать не смей, девка! Не управиться тебе с ним! Это только кажется, что ты сильнее. Не сильнее, не думай! Если бы ты его дите не носила, он бы тебя, как букашку!.. И не зыркай на меня! Не зыркай! Степан все знает. На то он и пограничник, чтобы знать.

Подумалось, что вот сейчас девчонка разозлится, разметает старухину избушку по бревнышку, а она вдруг уронила лицо в ладони и расплакалась. Плакала долго, навзрыд. Степану бы встать, пожалеть, да сил нет, чтобы даже голову от подушки поднять. А когда появятся, непонятно. Потрепала его Игнатова свора изрядно… И старуха девочку утешать не спешила, возилась у печи, словно и не замечала ее слез. Только кошка ткнулась мордой в мокрое от слез лицо, замяукала. Вот у кошки и получилось то, что у них со старухой не вышло: Злата перестала плакать, утерлась уголком платка, сказала с пугающей решительностью:

– Я его все равно убью!

– Может, и убьешь, – согласилась старуха. – Только не сейчас. Пока живи, сил набирайся, готовься.

Она не договорила, к чему готовиться, они и сами все поняли.

– Дмитрию только не говори, – проговорила Злата, не глядя на Степана. – Очень тебя прошу. Этот гад сказал – всех убью… – Она всхлипнула. – Сначала Дмитрия, потом девочек…

– Не убьет! – Степан попытался-таки встать, но не вышло, не слушалось тело. – Я не позволю.

– Ох, горе мне с вами, – вздохнула старуха и сыпанула в чугунок горсть сухой травы. – Вести из Соснового пришли, – сказала и глянула на Степана искоса. – Нашли утром Игната. И Игната, и девочку мертвую. А еще дохлых псов. Разговоры пошли… Сам понимаешь, какие разговоры. Люди ведь не дураки, поняли, что к чему. Чую, скоро быть беде. Пока не нашелся среди них тот, кто мужиков поднимет, но найдется. Долго такой страх терпеть никто не станет.

Степан это очень хорошо понимал. Тем, кто детей потерял, больше терять нечего. Только и остается им одна отрада – месть. И мстить они станут не тому, кто мертв, а тем, кто жив. Врана тронуть побоятся, а Оксану с Настеной? А детей? И он, Степан, нынче беспомощный, что младенец. Когда еще он на ноги встанет?

– Через пять дней, – ответила старуха на его невысказанный вопрос. – Раньше даже не надейся, пограничник.

– Я за ними присмотрю, – вдруг предложила Злата. – Не дам в обиду никому.

Это она про девочек. А сама ведь еще ребенок.

– Очень сильный ребенок, – проворчала старуха. – Ты не волнуйся, пограничник, чтобы людей остановить, ее нынешних сил хватит. Ну и я кое-чем подсоблю, запутаю, перекрою пути к поместью. Долго морок удерживать не смогу, так что ты тут не разлеживайся. Мужики сосновские тебя уважают, глядишь, и удастся нам остановить смертоубийство. Опять же, Дмитрий с Артемием в Сосновом. Какое-то время у них получится народ сдерживать.

Как сказала старуха, так и вышло. В тот же вечер примчался к лесной избушке Дмитрий. По глазам было видно, что хотел застать там Злату, но девочка уже ушла. Почуяла, наверное, такого гостя.

– Живой! Ну, слава богу! Дай-ка я тебя осмотрю! – Врач придвинул к Степановой лежанке стул. Хмыкнула у печи старуха, но спорить не стала, понимала, что одно дело они с Дмитрием делают, пусть и разными способами.

– От собачьих клыков раны – рваные, – сказал Дмитрий, после осмотра и на Степана посмотрел требовательно. – Говори, это ты его, Степан Иванович?

– Я. – А что ж врать, когда на шкуре его все кровавыми узорами написано! – Я – его, а псы – меня.

– И девочку…

– И девочку…

– Псов я тех видел. Три подохли от ножевых ран. А трех других словно расплющило. Как это, Степан Иванович?

– Не знаю. – Хотел плечами пожать, да не стал из-за боли. – Как-то так вышло.

– А Вран?

– Ушел.

– Но он был там?

– Был.

– А еще кто-нибудь был?

– Нет. – Раз просила Злата ничего Дмитрию не говорить, так Степан и не станет.

Дальше разговаривали о том, что творится в поместье и в Сосновом. Степан расспрашивал о девочках, Дмитрий отвечал.

– Я Оксане Сергеевне сегодня же расскажу, что с тобой все в порядке, что живой. Может, привезти ее сюда?

– Не надо. – Степан мотнул головой. – Неспокойно стало в лесу, безвременники повыползали. Я сам. Как оправлюсь, так сразу и приеду.

– Волнения в Сосновом. Мельник народ поднимает, зовет в Горяевское идти, правды требовать. Артемий пока их сдерживает, да только я вижу, что сам он тоже рвется в поместье, хочет Настасью Васильевну с дочкой защищать.

Рыцарь…

– Не пускай, – велел Степан. – Придет время, свидятся они с Настеной. Недолго осталось ждать. И народ придержи, сколько сможешь, а потом уж я сам.

Эх, знать бы, что не будет у них этого времени, ползком бы пополз в Горяевское…

Волнения начались сразу после Игнатовых похорон. Хоронили тихо, без почестей, на окраине сельского кладбища. Да и теми, кто пришел проводить его в последний путь, двигала совсем не любовь. Распоряжался всем Григорий Анисимович, нанял горьких пропойц, чтобы вырыли могилу, договорился с батюшкой. Вот только не с местным. Отпевать Игната Горяева приехал батюшка городской, Сосновский сказался больным. Так и вышло, что людей на кладбище было чуть: батюшка, Григорий Анисимович, Оксана, Настена и Дмитрий. А Вран, брат названый, не пришел. Не горевал по потере? Или боялся людей?

Люди стояли у кладбищенского забора серой мрачной стеной, сжимали в руках кто ружье, кто лопату, а кто и вилы. Чуть поодаль голосили бабы, разноголосый хор их проклинал убийцу и его приспешников. А когда Оксана и Настена вышли за кладбищенские ворота, вслед за проклятьями в них полетели первые комья грязи. Пока только грязи…

От разгневанной толпы женщин прикрывали Дмитрий и Григорий Анисимович, а саму толпу пытался сдержать Артемий. Дмитрий потом рассказывал, что не выдержал мальчишка, бросился к Настене. И Настена не выдержала. Чай, не каменное сердце у девочки! Ведь и так мучились друг без друга больше года. Но Дмитрий Артемия в поместье не пустил, да и сам вернулся в Сосновый, как только пересек границу Горяевского и увидел ведьму. Старуха держала обещание, путала пути, перекрывала лесные тропы. Чего ей это стоило, никто не спрашивал. Каждый из них, как умел, готовился к грядущей войне. Казалось им в то смутное время, что нынче большая опасность исходит от людей, а не от затаившегося в черной башне Врана.

А война грянула раньше срока. Степан уже начал вставать на ноги, а через день и вовсе надеялся встать в строй. Надоело ему валяться на печи, да и тяжкие думы не давали покоя. Он сидел на завалинке в тени от старой ели, когда увидел Злату. Девчонка шла, согнувшись в три погибели, обеими руками обхватив свой уже ставший заметным живот. Шла да не дошла, рухнула со стоном в десяти шагах, а кошка ее метнулась в избушку звать старуху, потом с громким мяуканьем бросилась к Степану под ноги.

Вдвоем со старухой они кое-как затащили Злату в дом, уложили на дубовый стол. А уж дальше все завертелось, да как-то без Степана. Какой из него помощник в таком-то деле? Справятся сами, на то они и бабы.

Да вот только не справлялись… Уже и вечер наступил, а не смолкали доносящиеся из избушки крики. И силу, что еще хранилась по углам, старуха давно израсходовала, а собственной силы у нее осталось чуть. У старухи осталось, а у Златы, похоже, не осталось ничего. Степан понял это, когда сначала стали тише, а потом и вовсе оборвались крики. Испугался даже, что померла девочка.

– Не померла. – Старуха вышла из избушки, не села, а упала рядом со Степаном. – В беспамятстве она, а дите не идет. Я уж и так, и этак его выманивала… – она покачала головой, а потом сказала шепотом: – Не знаю я, пограничник, что делать, как девочку спасать.

Она не знала, а Степан знал. Пришло время обратиться к совсем иной силе, силе науки. Только бы не опоздать!

До Соснового он добирался едва не ползком, как добрался, и сам не понял. Шибанул кулаком в дверь Дмитрия и упал на пороге без сил. Хорошо хоть Дмитрий оказался дома.

– Со мной пойдешь… Злате плохо…

Вот и закончилось время тайн. Какие тайны, если без Дмитрия ни Злате, ни ребеночку не жить?

Все, что знал, что запрещено ему было рассказывать, Степан рассказал по дороге. Ничего не утаил. Рассказывал, а на Дмитрия не смотрел. Тут уж такое решение… каждый его принимает сам. Вот Степан свое принял. Принял и любимую женщину, и ее дитя.

Дмитрий слушал молча, не понять, что думает. Даже если он после того, что узнает, Злату любить не сможет, все равно долг свой врачебный исполнит. Такой уж он человек…

А старухи перед избушкой уже не оказалось, вернулась к Злате. Занялось сердце от недоброго предчувствия, так сильно занялось, что Степан схватился за грудь. А Дмитрий схватил свой саквояж и решительно переступил порог.

Очень долго ничего не происходило. Степану казалось, что целую вечность. И звезды с черного неба смотрели на него насмешливо. Во что ты ввязался, человечек? С какими силами собрался бороться?

Наверное, он задремал, потому что от громкого детского крика испуганно вскинулся и едва не свалился с ног. Зря смеялись звезды! Получилось! Родилось дитя! Вот только рад этому дитю хоть кто-нибудь? Рада ли родная мать?

Распахнулась дверь избушки, и к Степану с серым свертком на руках шагнула старуха.

– Кто? – спросил он шепотом.

Прежде чем ответить, она долго молчала. Степан уж снова успел испугаться, подумалось, что Злата могла и не выжить. Дите есть, а матери нет…

– Девочка. – Старуха откинула с личика младенчика угол серой шали, показала Степану.

И правда, девочка! Такая же огненно-рыжая, как и ее мать. Это же хорошо? Ведь хорошо же, что дите похоже на мать, а не на отца?

– Плохо, – сказала старуха и снова укутала спящего младенчика в шаль.

– Почему? – он не понимал, никак не мог понять, что ж плохого, что дите нормальное, что не нужно никого убивать, брать грех на душу.

– Теперь он их сам убьет… – старуха баюкала серый сверток и смотрела на Степана печально. – Всех своих дочерей убьет. Никому не даст дожить до совершеннолетия.

– Почему? Он же говорил, что дочки ему не нужны.

– Это если две дочки, а когда три, то тут уже совсем иной расклад получается. Сын такому, как Вран, силы даст, а дочки… – старуха помолчала. – Не может у колдуна быть трех дочерей, никогда такого не случалось.

– Почему? – Сколько раз за эту страшную ночь он задал этот вопрос?..

– Потому что если девочек будет три, то рано или поздно в одной из них проснется такая мощь, перед которой никому не устоять. Или в ней, или в ее потомстве. И помнить такая девочка будет весь тот страх, всю ту боль, что ее отец причинял людям. И поэтому не найдется у нее к нему даже капли жалости, а вот сила окажется тройная. Понимаешь? Для ведьмака рождение трех дочерей – страшнее самого страшного проклятья. Третья дочь, третья погибель. Он не остановится, пограничник. Теперь все девочки в страшной опасности. Если только…

Договорить она не успела, из избушки вышел Дмитрий, он был взъерошен и взволнован, а еще, кажется, счастлив.

– Она хочет увидеть дочку, – сказал шепотом. – Дайте мне, бабушка. – Он протянул к старухе руки, и та передала ему младенчика.

– Раз хочет, пусть увидит. Ни одна мать от своей кровиночки так просто не откажется. Пусть посмотрит…

Она сказала «посмотрит», а Степану почудилось «попрощается». Ведь почудилось же?!

Спросить он не успел, обернулся, а вместо старухи увидел парящую в темноте птичью маску. Это сначала показалось, что парящую, из-за черных Врановых одежд.

– Значит, еще одна дочь… – донеслось из-под маски. – Подвела меня ведьмочка, обманула.

– Вон пошел! – Старуха замахнулась на него клюкой, и Вран отступил на шаг.

– Сами мне младенца отдадите или придется силой забирать?

– Попробуй. – Степан выступил вперед, собой закрывая и старуху, и подступы к избушке. – Сначала меня убей, потом вон ее, – он кивнул на ведьму, – а дальше попытайся сладить с матерью, у которой хочешь забрать дитя.

Подумалось, что глупость это все, что сметет их Вран одним лишь взмахом черного крыла, до того они сейчас обессилены и растеряны. Однако же нежить отступила в темноту и уже оттуда прокаркала:

– Свидимся еще, пограничник…

– Почему он ушел? – Степан, все силы которого враз закончились, прислонился плечом к стене избушки.

– Потому что нет у него больше прежних сил. И еще сорок дней не будет. Третья дочь потянула, все себе забрала.

– Так может, его сейчас?..

– Не выйдет, – старуха мотнула головой. – Без заговоренного замка его все равно не одолеть. Хоть ты режь его на куски, хоть на костре жги. Замок нужен, пограничник.

– Найду, – пообещал Степан твердо. – Если потребуется, все то чертово болото вычерпаю, а замок найду. Ты мне только одно скажи, старая, пока я там… он девочек наших?..

– Не тронет. Сорок дней не сумеет подступиться ни к одному ребенку. Только тебе замок так просто не найти. Ты вот о чем подумай, попробуй вспомнить, какую такую вещицу Вран подарил Игнатке там, на болоте. Ведь ты сам рассказывал, была вещица, с которой Игнатка не расставался, которая помогала ему золото искать. Что это было? Видел ты ее когда-нибудь?

– Нет, – теперь уж Степан покачал головой. – Никогда он не показывал мне эту вещицу. А что, старая, думаешь, с ее помощью можно не только золото искать?

– Не думаю, а знаю. Найди вещицу, пограничник. Если потребуется, все в том доме переверни, а вещицу сыщи. Без нее тебе замок не достать, можешь даже не стараться.

– Значит, мне пора. – Степан обнял старуху за плечи, – поцелуй за меня девочек.

– Иди, Степан. – Впервые она назвала его по имени. – На тебя сейчас одна надежда. Дорогу к поместью ты найдешь без труда, для тебя пути открыты. Поспеши.

Несмотря на глухую ночь, в Горяевском не спали. Оксана с Настеной переживали из-за исчезновения Златы. Да и мало ли у них нынче было переживаний! Девочек своих Степан обнял и расцеловал, а потом прямым ходом отправился к Григорию Анисимовичу. Если кто и разбирался в Игнатовых делах, так это управляющий.

Григорий Анисимович тоже не спал, на стук Степана дверь открыл тут же и его более чем странную просьбу выслушал без удивления.

– Так, говорите, Степан Иванович, вы не знаете, как может выглядеть та вещица? – спросил деловито. – Но уверены, что Игнат Васильевич с ней никогда не расставался?

Они шли по темному, гулкому коридору к кабинету Игната, управляющий с керосиновой лампой впереди, Степан следом. С замком пришлось повозиться, Григорий Анисимович очень долго не мог найти на внушительной связке нужный ключ. Наконец вошли в кабинет, зажгли свечи, приступили к самому настоящему обыску. Перерыли ящики стола и шкафы, простучали настенные панели и под одной из них нашли потайной сейф. Вот только сейф этот оказался заперт на мудреный английский кодовый замок, и комбинацию предстояло подобрать из четырех цифр. Подбирали долго, перебирали разные даты: и Игнатов день рождения, и Настенин, и Оксанин, и даже Аленкин. Щелкали проклятыми клавишами и наобум, по очереди. До самого рассвета щелкали. А на рассвете Степана осенило! Не было в Игнатовой жизни важнее дня, чем день встречи с Враном, вот какой код следовало набирать!

Так оно и вышло, распахнулась стальная дверь несгораемого английского сейфа. Степан и сам не знал, что рассчитывал в нем увидеть, какое такое чудо. Может, оттого и разочаровался, что вместо чуда на бархатной подушечке лежал костяной наконечник от стрелы. Такая вот волшебная вещица…

– Оно? – с недоверием спросил Григорий Анисимович.

– А вот сейчас и узнаем. – Степан взял наконечник в руки, покрутил и так и сяк. Обыкновенная вещица, ничего в ней нет волшебного. – Давайте-ка, Григорий Анисимович, выйдем из дому.

Вышли, стали на крыльце.

– Ну, что искать будем? – спросил Степан у управляющего.

– А что Игнат Васильевич искал?

– Всякое, но большей частью золото.

– Так давайте и мы золото.

Вот понять бы только, как искать. Степан раскрыл ладонь, положил на нее вещицу и мысленно представил золотой слиток. Ничего не изменилось, наконечник не дернулся, не повернулся острием в нужную сторону, но ноги сами понесли его вперед, прямо к берегу пруда. В темноте идти было тяжко, оттого, наверное, Степан и споткнулся. Думал, об корень, а оказалось, что о золотой самородок. Вот так-то…

– Что это? – Григорий Анисимович вертел самородок в руках, подносил к глазам, обнюхивал, разве что на зуб не пробовал.

– Золото. Забирайте себе, мне без надобности.

– Да как же можно? Это ж какие деньжищи! – Григорий Анисимович упирался, совал ему самородок обратно. – Вы нашли, Степан Иванович, вам и забирать!

– Ай, полно вам, – Степан устало покачал головой. – Не золото мне нужно отыскать, а совсем другую вещь.

На душе сразу стало легко, разве что птички райские не запели. Теперь, когда вещица у него, найдет он замок без труда. Утром выступит в дорогу, а пока отдохнуть бы, поспать хоть пару часов.

Постелил ему Григорий Анисимович в прежней его комнате, сам принес поднос с ужином, сказал виновато:

– Плохой из меня управляющий. После смерти Игната Васильевича народ снова побежал из поместья. Ничем не могу я людей удержать, ни уговорами, ни деньгами.

– Ничего, – успокоил его Степан, переламывая хрустящую буханку, – скоро все изменится, Григорий Анисимович. Вы уж потерпите, за девочками моими присмотрите, а там совсем другая жизнь у нас всех начнется.

– Присмотрю, – пообещал Григорий Анисимович. – Не извольте беспокоиться! Всем сердцем надеюсь, что экспедиция ваша сложится удачно.

Степан тоже надеялся, потому после ужина и уснул сном младенца. А может, и от усталости.

Григорий Анисимович, как и обещал, разбудил его на рассвете, приготовил в дорогу сумку с припасами, проводил за ворота, помахал рукой. В лес Степан уходил с твердой верой, что очень скоро вернется обратно не с пустыми руками, а с Врановой погибелью.

Как же она не хотела, как ненавидела этого ребенка! Всю беременность желала ему смерти, а стоило только взять на руки, стоило только взглянуть в зеленые, что молодая трава, глазки, так и прошла вся ненависть. Разве ж можно желать зла такому чуду?!

Злата баюкала новорожденную дочку и думала, как станет растить ее, как будет заплетать рыжие кудри и рассказывать сказки. Дети любят сказки. Она вот любила.

Дмитрий сидел рядом, на нее и на девочку смотрел очень внимательно, думал о чем-то своем, молчал. Это хорошо, что молчал, потому что Злата не знала, что ему сказать, как благодарить за спасение дочери. А о другом говорить у нее не осталось ни сил, ни смелости. Ясно ведь, что в жизни ее теперь все будет иначе. Дмитрия она потеряла, зато доченьку нашла. Радоваться бы, да только скребется что-то в душе, не дает дышать полной грудью. И ненависть к Врану никуда не делась, такая сильная, такая черная, что аж страшно. Клокочет внутри темная сила, вот-вот выплеснется через край…

– Злата, я все знаю. – Прислушиваясь к себе, она не сразу услышала голос Дмитрия, а когда услышала, вздрогнула, словно ее ударили. – Мне Степан рассказал.

Она не стала спрашивать, что рассказал, отвернулась. Теперь уже точно все, теперь, когда он знает про нее всю правду, уйдет и не оглянется. Долг свой врачебный исполнил, а остальное… вся эта грязь и чернота его не касается. Не должна касаться.

– Злата… – сидел, не спешил уходить. – Я знаю, что не время, что тебе больно и страшно…

Не больно и не страшно. Просто грустно немного.

– Но я должен сказать. Я в себе это полгода ношу, рвет оно меня на части, и если не скажу, жизни мне не будет.

А вот теперь и больно, и страшно. Пусть бы лучше молча ушел, ничего не объясняя. Она бы смирилась, ей не привыкать.

Но Дмитрий заговорил. Говорил решительно, быстро, чтобы Злата не могла его остановить. Такие слова говорил, от которых таяли и боль, и страх, а в измученном сердце расцветала надежда. Кто бы Злате сказал, что в жизни ее непутевой может случиться и вот такое чудо? А даже если бы и сказал, разве ж бы она поверила? Она слушала Дмитрия, в глаза его смотрела и верила каждому слову. Может, сила ее ведьмовская теперь позволяла отличить правду ото лжи или, и того хуже, от жалости. А может, с рождением дочери проснулась в ней наконец настоящая, уверенная в себе женщина. И эта женщина твердо знала, что достойна любви.

Сколько они разговаривали, Злата не помнила. Время для них словно бы остановилось. Но с первыми лучами солнца закончилась их дивная сказка.

– Собирайтесь, – велела ведьма и через Златино плечо посмотрела на спящую девочку. – Дмитрий, в поместье их отвезешь. Да не смотри на меня так, в поместье им сейчас безопасно. Да и мне сподручнее, когда они все в одном месте под твоим и Артемия присмотром.

– А Степан где? – спросила Злата испуганно. Подумалось вдруг, что пограничника она не видела с той самой минуты, как свалилась полумертвой к его ногам. Жив ли?

– Жив, – успокоила ведьма. – Заходил на рассвете попрощаться. На болото ушел, искать заговоренный замок.

– Не найдет. – Злата покачала головой.

– Найдет. Теперь у него вещица есть, с ней непременно найдет.

– И что будет, когда он с замком вернется?

– А то и будет, девочка, о чем мечталось. Ты, главное, к тому времени силы подкопи, понадобятся нам все наши силы. Выйди-ка, парень, подыши воздухом. – Она тронула Дмитрия за плечо: – Разговор у нас есть не для мужских ушей.

Дмитрий вышел послушно, без лишних слов, а ведьма уселась на его место, посмотрела Злате в глаза, сказала едва слышным шепотом:

– Я, Злата, верить хочу, что у пограничника все получится, но мы с тобой должны быть готовы ко всему, девочек наших необходимо защитить любой ценой.

Ох, не слышать бы ей того, что рассказала старая ведьма, или сразу же позабыть. Но нельзя, теперь уж точно нельзя!

– Все будет хорошо, бабушка, – сказала Злата и поцеловала ведьму в морщинистую щеку. – Мы справимся!

– Справимся, – эхом отозвалась ведьма и крепко-крепко обняла Злату на прощание. – Наберись терпения, – сказала ласково. – И сил, – добавила шепотом.

Оказалось, что сил у Златы куда как больше, чем терпения. Потому что в череде похожих друг на друга дней она едва не сходила с ума от бездействия. От последнего шага, от попытки все решить в одиночку ее удерживала дочка. Ради нее Злата была готова смириться и с этой, точно гнилой зуб торчащей над поместьем башней, и с нежитью, что в ней пряталась. Не одна она теперь, нельзя ей рисковать. А так бы войти в распахнутые двери, голыми руками порвать не видимые обычным людям сети, и этими самыми руками содрать с затаившегося в темноте чудовища маску вместе с ошметками так и не прижившейся плоти. У нее бы вышло. Наверное… Вот это не слишком уверенное «наверное» и держало Злату на краю, не давало переступить черту.

А время шло, сначала друг друга сменяли дни, потом недели. Ушли из Горяевского последние люди, не захотели ни денег, ни прочих благ. Последними уехали жена управляющего с сыном. Сам же Григорий Анисимович остался присматривать за хозяйками и опустевшим домом.

– Как же я вас брошу? – говорил он Оксане, когда та пыталась и его отправить из Горяевского. – Как же поместье без надзору?

В поместье теперь жили Дмитрий с Артемием. И если бы не тяжкое бремя ожидания, время это стало бы самым чудесным в жизни Златы, потому что было оно наполнено не только злостью и неизвестностью, но и любовью. Такой яркой, что сердце металось в груди, как на качелях. Вверх, вниз…

Несколько раз приходила старая ведьма, проверяла крепость своих заклятий, тех самых, что не пускали в Горяевское чужаков, косилась на Вранову башню. И с каждым разом взгляд ее становился все тревожнее и тревожнее.

– Больше ждать нельзя, – сказала ведьма на тридцатый день. – Степану давно следовало вернуться.

– Он бы вернулся. – Дмитрий баюкал на руках Надюшу, так они со Златой назвали дочку. Чтобы была у них теперь еще одна Надежда. – С ним что-то случилось. – На Надюшу и Злату он посмотрел с нежностью, а потом добавил: – Мы с Артемием пойдем за ним, поможем в случае чего.

– Идите. – Ведьма не стала спорить. – До края леса я вас доведу, безвременников нынче расплодилось, без меня не пройдете.

– Откуда они? – спросил Артемий. Про безверменников он только слышал, оттого считал себя обделенным и с юношеским задором рвался в бой.

– Ирод этот наплодил. – Ведьма покосилась на башню, из распахнутых дверей которой в мир выплескивалась чернота. С каждым днем черноты становилось все больше и больше… – Не всех людей его Погоня убивала, часть оставляла на поживу безвременникам. Забавлялся, гаденыш… – Она сплюнула себе под ноги, а потом решительно сказала: – Выступаем завтра на рассвете!

Провожать Дмитрия с Артемием вышли все: Оксана, Настя, Григорий Анисимович. У Златы было такое чувство, что провожают они их если не на верную погибель, то на войну. Сердце рвалось на части от боли.

– Присмотрю, не горюй, – шепнула ей на ухо ведьма. – Ждите, скоро вернусь.

…Она вернулась через три дня, уставшая, постаревшая еще сильнее. Будто бы ей еще было куда стареть, сказала, глядя на башню:

– Готовься, девочка. Меньше недели у нас…

Слова эти прозвучали как приговор, не осталось в Златином сердце места надежде. Осталась одна лишь решимость. Оксана с Настей теперь знали правду и, наверное, тоже готовились к неизбежному. Каждая по-своему, вот только самое главное, самое страшное решение принять предстояло Злате.

И она его приняла в то утро, когда тьма из Врановой башни дотянулась уже до стен дома, встретилась с ловчими сетями, что бороздили пруд.

Что-то случилось. Их мужчины не вернутся. Не успеют им помочь. Значит, придется самим. Как получится…

Это был их последний ужин в поместье. Одновременно ужин и военный совет.

– Все, время вышло, – сказала ведьма. – Девочек нужно отсюда уводить.

– Как?! – В Оксанином голосе слышалось отчаяние. – Мы пробовали! Степан пробовал! Ничего не вышло. – Она уронила лицо в ладони. Рядом испуганно всхлипнула Настя.

– Есть способ. – На Оксану с Настей ведьма смотрела с жалостью. – Злате все ее силы понадобятся, чтобы удержать ирода в башне, а моих сил осталось совсем мало. Чтобы распутать пути, пусть даже на время, мне потребуются силы заемные.

– Наши? – в один голос спросили Оксана с Настей. – Мы согласны. – Даже думать не стали, даже спрашивать, какую цену придется заплатить. И только Злата знала, какая цена…

– Слушайте, девочки мои, – старуха говорила ласково, успокаивающе. – Слушайте и решайте. Вот он, – она указала скрюченным пальцем на Григория Анисимовича, – заберет детей. Времени на то, чтобы вывести их отсюда, будет мало. Долго я проход не удержу.

– Все сделаю, – кивнул Григорий Анисимович. – Остались лошади, резвые арабские скакуны. Мы с Оксаной Сергеевной и Анастасией Васильевной успеем.

– Нет, – ведьма покачала головой. – Детей увезешь ты один.

Воцарилась тишина. Такая тягостная и такая глубокая, что у Златы зазвенело в ушах.

– Вы останетесь, девочки, – сказала старуха. – Это вашу силу я заберу, чтобы открыть проход. Вычерпаю до самого донца, понимаете? Не станет вас после этого. Вас не станет, а у дочек ваших не станет матерей…

– Но отцы останутся? – стирая с бледной щеки слезу, спросила Настя. – И у них, наших девочек, будет нормальная жизнь?

– Так и будет.

– Мы согласны, – кивнула Оксана, обнимая Настю за плечи. – Делайте, что должно.

– Завтра утром. – Ведьма встала из-за стола, по очереди поцеловала каждую из них в лоб. – Проведите этот вечер с детьми, попрощайтесь. А на рассвете я приду.

…Она пришла, как и обещала, с первым рассветным туманом, отогнала посохом черные щупальца тьмы, встала у крыльца, на которое уже выходили Оксана с Настей. На руках они держали спящих дочерей. Злата прижимала к груди Надюшу. Все молчали. В тумане тревожно заржали лошади, и на подъездную аллею, цокая копытами, выехал экипаж, на козлах сидел Григорий Анисимович.

– Я готов, – сказал дрогнувшим голосом и спрыгнул с козел.

– Сейчас. – Из складок юбки ведьма достала три колечка, в каждое из которых была продета суровая нитка, повесила колечки девочкам на шеи, пояснила: – Заговоренное серебро, древнее. Если в какой из них сила проснется, серебро поможет ее в узде удержать или направить, куда следует. Чтобы не сгорели заживо от такой силищи. А теперь прощайтесь! Времени у нас мало.

Простились. Тихо, без слез, с нечеловеческой какой-то решимостью в глазах. И лишь когда пришло время отдавать дочерей Григорию Анисимовичу, не выдержали, дрогнули материнские сердца. Но ведьма оставалась словно глухой к этой безграничной боли.

– Дайте мне руки, – сказала она, когда девочек устроили в экипаже, а управляющий занял свое место на козлах. – Не бойтесь, милые, вам не будет больно…

…Им и в самом деле не было больно. Уходил румянец. Выбеливала некогда рыжие волосы седина. Кожа серела и покрывалась паутиной морщин, но лица оставались безмятежными. Им не было больно. Они покидали этот мир с надеждой…

Первой на землю опустилась Настя, следом Оксана.

– Трогай! – Голос ведьмы прогремел в тишине, словно гром. – Не медли!!!

Рассек воздух кнут, захрипели, рванули с места тонконогие скакуны, растворились в тумане, оставляя позади двух мертвых женщин и двух живых ведьм.

Златино сердце, казалось, остановилось. И время остановилось вместе с ним.

– Все, – послышался в этом безвременье усталый голос. – Они успели. Теперь, девочка, дело за тобой.

– Когда? – спросила Злата, вытирая мокрое от слез лицо.

– Сейчас. – Из заплечной сумки ведьма достала старую цепь, протянула Злате.

Вокруг черной башни клубилась тьма, превращая утро в глухую ночь. Тьма была живой, она ярилась, выла на разные голоса, хватала Злату за подол платья и волосы, пыталась оттащить прочь от двери. В этой тьме метались черные птицы, вспарывали острыми клювами кожу, вырывали куски плоти. Прежняя Злата, наверное, не дошла бы, не захлопнула проклятую дверь прямо перед рвущейся из темницы нежитью. Но нынешняя Злата знала, ради чего все это. Нынешняя Злата была сильной. Куда сильнее тьмы и птиц. Заскрежетала тяжелая цепь, обвивая кованые ручки, запечатывая Врана в башне, загоняя следом тьму и птиц.

Захотелось сесть, прижаться спиной к этой черной двери, закрыть глаза, умереть…

В лицо ткнулась кошка, замяукала, не позволяя провалиться в темноту.

– У тебя получилось, девочка. – На плечи легли почти невесомые ладони. – Ты все сделала правильно.

– Дети? – Только и хватило сил спросить.

– С ними все будет хорошо, а мне пора.

Пора. У каждой из них свой крест, своя судьба. Старуха уйдет в мир обычных людей, попытается найти Дмитрия, Степана и Арсения, попытается унять их боль. Если получится, если останутся у нее силы. Самые обычные – человеческие, потому что ведьмовских больше нет и вряд ли когда-нибудь появятся. Выгорела бабушка, дотла выгорела.

Злата тоже выгорела. Может, так оно и лучше? Может, с пепелищем вместо души в этом темном месте будет проще. Ведь обе они знают – нет Злате больше пути из Горяевского. Кто-то должен присматривать за башней и за тем злом, что в ней заточено. Изнутри присматривать, веками. Дозором обходить эти черные стены, ухаживать за домом и могилами Оксаны и Насти, пытаться не сойти с ума, надеяться…

Не работала волшебная вещица. Не работала! Степан вдоль и поперек исходил проклятое болото, сжимая в кулаке наконечник, представляя замок. Без толку! А топь насмехалась, напускала туману, водила кругами, заманивала черными колодцами гнилой болотной воды, предлагала нырнуть, поискать самому. А если не получится, так и остаться там, под водой. Что ж возвращаться в мир людей, когда в этом безмолвном мире и так хорошо?

И безвременники ходили следом, как привязанные. Приближаться боялись, но не отступались. Их было много, так много, что в одиночку не управиться. Оттого и спал Степан вполглаза. Считай, и не спал вовсе, в сером туманном мареве потерял счет дням, сбился с пути. Раньше вот видел все тайные тропы, а теперь не получалось. От усталости хотелось лечь прямо в болотную жижу, закрыть глаза, прислушаться к колыбельной, что пела ему топь, заснуть навсегда. Уже и ложился, и глаза закрывал, но в самый последний момент вскакивал, хватался за охотничий нож, принимался кромсать туман и выплывающих из него безвременников. Кричал в голос, до сипа, до боли в горле. Только чтобы не уснуть, не поддаться мороку, не провалиться в беспамятство.

Но не вышло. Провалился. Не в беспамятство, а в черное болотное оконце. Хлебнул мертвой воды, забарахтался, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Да не за что было хвататься. Добилась своего топь, верная Вранова подружка. Вот и не станет пограничника Степана Белобородова. Да и бог бы с ним! Без него мир ничего не потеряет. В другом беда – не станет его, некому будет помочь девочкам. Не управятся они с нежитью без замка. Сам пропал ни за грош, и девочек погубил… Оттого, наверное, и продолжал рваться из трясины, месил ногами топкую грязь, рвал жилы, кричал в ярости.

По крику его и отыскали Дмитрий с Артемием. Были они такими же измученными, как и сам Степан, худыми, почерневшими от усталости. Но из трясины его, полумертвого, беспамятного, вытащили.

– Нашел? – спросили в один голос.

А что он мог им сказать? Что не работает волшебная вещица? Что напрасны их надежды?

Ничего не сказал, они и сами все поняли. Оставались бы у них силы, завыли бы в голос от отчаяния. Но сил не было. Оказывается, и времени тоже. Успеть бы вернуться. Пусть и без замка. Может, получится сладить с Враном и так, обычными человеческими силами. Как-нибудь. Только бы успеть.

Не успели…

Старуха ждала их на самом краю болота, сидела на гнилой коряге смотрела в черную воду. Они думали, что это они смертельно устали. Им стоило лишь заглянуть в ее бесцветные глаза, чтобы понять, какая она на самом деле – смертельная усталость. И заговорила старуха не сразу. То ли с силами собиралась, то ли с мыслями. А когда заговорила, белый день для них всех сделался чернее самой глухой ночи.

Они не поверили. Да и кто бы поверил на их месте? Кто бы поверил, что нет больше женщин, без которых жизнь теряет не только краски, но и сам смысл?! По их вине нет…

К поместью они уже не шли, а бежали, оставив старуху далеко позади. И откуда только силы взялись? Наверное, из этого вот нечеловеческого отчаяния. А еще из надежды. Ведь случаются же в жизни чудеса. Они ведь даже были свидетелями этим чудесам! Так почему не сейчас?!

Бежали к поместью, а выбежали к старухиной избушке. Водил их лес, как до того водило болото. Не пускал, путал пути. Или не лес? Старуха сказала, что отныне Злата держит эту призрачную завесу. И через нее ходу нет никому: ни Врану, ни им. Ни самой Злате…

Сколько было попыток попасть в Горяевское, они не знали, сбились со счета. Ходили и втроем, и поодиночке, но неизменно возвращались к лесной избушке.

– Хватит, – однажды сказала старуха. Она стояла, упершись в посох, и студеный осенний ветер трепал ее черные одежды. – Нет больше ваших женщин! Смиритесь! О другом подумайте! О тех, ради кого они жизни свои отдали, кто выжил, но осиротел! Хотите им, детям ни в чем не повинным, такой доли?

Они не хотели. И в девочках, каждая из которых была копией своей матери, им отныне предстояло видеть отражение своих любимых женщин.

– В Сосновом они, – сказала старуха. – Управляющий обещал ждать, сколько потребуется. Если вы уже настрадались вдоволь, так ступайте в поселок за своим детьми!

Вот только не нашли они в Сосновом девочек. Вообще никого не нашли. Хозяин постоялого двора, того самого, в котором снимали номера жена и сын Григория Анисимовича, рассказал, что примчался управляющий на рассвете в экипаже, запряженном взмыленными жеребцами, потребовал срочно расчет и тогда же, на рассвете, отбыл с семьей в неизвестном направлении. Были ли с ним маленькие девочки, хозяин постоялого двора не знал, но младенческий плач, кажется, из экипажа слышал. Оставил ли Григорий Анисимович письмо или какое-либо распоряжение? Так не оставил! Торопился сильно и словно бы чего-то боялся.

– …Вот оно как, – вздохнула старуха. Она уже не ходила, лежала в своей избушке, готовилась помирать. Не умирала лишь потому, что ждала дочку. Ту самую, что должна была занять ее место в этом проклятом лесу. – Слабый оказался человечек, не устоял перед соблазном.

Про соблазн Степан уже и сам все понял. И про соблазн, и про то, отчего вдруг перестала работать волшебная вещица. Оттого и перестала, что подменили. Управляющий, видно, и подменил, когда Степан вздремнул перед дальней дорогой. Себе оставил вещицу? Не устоял перед ее силой? Богатств захотелось несметных, как у Игната, или в другом дело?

Видно, в другом – в мальчике, в тяжелобольном сыне. Когда есть вещица, что может что угодно отыскать, отчего же не попробовать отыскать лекарство? То самое лекарство, что поставит на ноги даже смертельно больного? Эх, Григорий Анисимович, что же ты наделал?! Сколько душ безвинных погубил, спасая родное дитя?! Свое дите спас, а с чужими что сделал? Не подумал, что кому-то чужие дети могут быть роднее собственных? Не поверил, что нужны кому-то сиротки?

– Не убил бы он их, пограничник. – Старуха больше не читала его мысли, просто понимала, что ни о чем другом Степан думать сейчас не может. – Не смог бы он еще и такой грех на душу взять. Ищите. С собой, видно, увез.

Искали. Прочесали всю Сибирь, потратили весь немалый Степанов капитал на поиски. Да только так ничего и не нашли, даже следов. Да и чего удивляться? Для человека, у которого есть та волшебная вещица, нет нынче ничего невозможного. Мог и за границу уехать с семьей. Взял ли с собой девочек? В такую доброту Степан не верил. Уж больно девочки приметные, если три такие рыженькие да вместе, кто-нибудь их непременно запомнил бы. Значит, оставил кому-то на воспитание. Может, всех троих разом, но скорее всего разделил детей, раскидал по стране.

В Сосновый они вернулись спустя год. Старуха к тому времени уже умерла, в избушке ее нынче хозяйничала другая ведьма, почти такая же старая, одетая в такие же черные одежды. Только на плече ее вместо филина притаилась болотная гадюка. Куснет такая – и все, нет человека.

– Умерла мама, пограничник, – сказала старуха, не здороваясь, – теперь я вместо нее. Не нашли девочек?

Он ничего не ответил, только головой мотнул, опустился на дубовую лавку, сжал голову в ладонях.

– Держись. – Ведьма села рядом. И гадюка ее сунулась к Степану в лицо – разглядывала, запоминала нового хозяйкиного знакомца.

Он держался. Как умел, так и держался. За себя не боялся, боялся за Дмитрия с Артемием. Раньше, пока искали девочек, пока у парней оставалась хоть какая-то надежда, они тоже бодрились, а как вернулись в Сосновый, так будто сломалось в них что-то. Окончательно сломалось. Снова кинулись искать потаенный дом. Так нынче называли местные исчезнувшее поместье. Искали, но не находили. Да и кто найдет, если даже он, пограничник, больше путей не видит?

– Когда-нибудь увидишь. – Эта ведьма тоже читала мысли, совсем как ее мать. – Или ты увидишь, или потомки твои. Веками держать границу ни у кого не получится. Девочка, я знаю, сильная, но и тот, против кого она стоит, тоже силен. Придет время, истончится морок, в некоторых местах человеку получится пройти через границу. Такой, как ты или как я, пройдет и обратно вернется, а обычный может уже и не вернуться. А если он, – ведьма посмотрела куда-то вдаль, где в черной башне был заточен Вран, – найдет себе нового зверя, силы его начнут расти. Наступит час, когда девочка не сумеет его удержать, и все повторится. Но мы с тобой, пограничник, тех темных времен уже не застанем. У нас нынче своя работа. Я за лесом стану присматривать, ты за людьми и безвременниками. Следи, чтобы к границе не приближался ни живой, ни мертвый.

– Как следить, когда границы я той больше не чую?

– Почуешь. Переступить пока не сможешь, но чуять будешь. Вижу, хочешь о чем-то меня попросить. – Она погладила гадюку по треугольной голове. – Проси. Если в моих силах, помогу.

– Мне не нужно, я сам. – Степан вздохнул. – Ребятам помоги. Тяжело им. Время идет, а легче не становится, словно привороженные они.

– Привороженные, – ведьма кивнула. – Такая уж у них любовь…

– Пусть забудут. – Вот он и сказал то, что мучило, не давало покоя. – Пускай все забудут. Пускай живут обычной жизнью. Довольно с них, и без того настрадались. Сделаешь?

Прежде чем ответить, она долго молчала, а потом кивнула.

– Смогу. Забудут они и женщин своих, и детей. Тебя тоже забудут, пограничник. Забудут и уедут, потому как ничего их души здесь больше держать не будет.

– Пусть уезжают, так даже лучше.

– А сам-то что, пограничник? Хочешь, и твою ношу облегчу?

– Нет. – Он мотнул головой. – Я хочу помнить.

– Значит, так тому и быть. Но тогда уж и о другом не забывай. – Она смотрела на него немигающим, точно змеиным взглядом. – Род твой на тебе оборваться не должен. Через три года женишься. – Желтым ногтем она прочертила бороздку на раскрытой Степановой ладони. – Будущую жену полюбить так, как Оксану свою любил, ты никогда не сможешь. Тут уж я бессильна. Но жить будете в согласии и уважении. А главное, придет время, родит она тебе сына. Вот такая у тебя будет судьба, пограничник…

Обещание свое ведьма сдержала. Уехал из Соснового сначала Артемий, а следом за ним и Дмитрий. Отпустила ли их та боль, что все это время терзала Степана? Он надеялся, что отпустила. Пусть начнется у них другая – счастливая жизнь. Пусть будут в этой жизни и жены, и дети. Пусть все будет.

– Судьбу не обманешь, пограничник. – Ведьма стояла за Степановой спиной. – Мы лишь отсрочили неизбежное. Придет время, судьба опять соберет здесь всех, кого сейчас отпустила.

– А мы их подготовим! – сказал Степан решительно. – Расскажем нашим детям, что их ждет. Научим бороться. Ведь так и будет, да? – Он обернулся, заглянул ведьме в глаза.

– Так и будет, пограничник. Ты только сам не забывай.

Он не забудет. Но для надежности все запишет. Для того и книжицу специальную в Сосновом купил, чтобы было что передать сыну, а потом и внуку. И треклятый замок, Вранову погибель, он станет искать до конца своих дней. И сыну завещает искать. Глядишь, кто-нибудь да и найдет. Глядишь, и сотрут зло с лица земли их еще не рожденные дети…

Ужинали ухой и жареной рыбой, что наловил мальчишка. Или не мальчишка уже, а мужчина? Семен Михайлович смотрел на Лешего и думал, как изменила их всех эта экспедиция! Отмыла, очистила от шелухи, вытащила на поверхность самое главное! Словно бы перешагнув невидимую границу, они переродились. Стали ли лучше, чем были? Семен Михайлович надеялся, что стали. Может, с переменами этими внутренними обрели что-то еще. Еще кого-то обрели. Ведь каждый из них в экспедицию уходил одиночкой, а сейчас что? Нет больше одиночек, разбились все на пары, как и должно быть. Только он, старый пень, один. Так и не нужен ему никто, кроме любимой жены. А что нет ее больше на этом свете, ну что ж, значит, встретятся на том. Вот, может, сразу после этой его экспедиции и встретятся…

Ночевать решили в доме. Том самом доме, что больше сотни лет простоял посреди тайги заброшенным, но никем не тронутым. Бывают и такие чудеса! Ужинали все вместе на просторной кухне, у жарко натопленной печи, а спать разошлись парами. Так уж получилось. Да и дело ведь молодое. А место тут такое… обостряет все чувства донельзя. И боль, и страх, и любовь… У кого в душе какого чувства больше, то и обостряет. Вот у него, у Семена Михайловича, остались только боль и отчаяние, а еще немного надежды. Что заслужил, то и получил. Чего уж теперь жалеть?

Для ночлега он облюбовал себе комнату на первом этаже. По всему видать, раньше, при прежних хозяевах, комната эта служила рабочим кабинетом. Из мебели в ней имелся стол и стул, но Семену Михайловичу и этого достаточно. Спать он не собирался, понимал, что, может так статься, ночь эта станет самой последней в их жизни.

Не хотелось. Ох, как не хотелось! Но от судьбы не уйдешь. И жаркое дыхание ее Семен Михайлович уже чувствовал затылком. Мало осталось. Совсем чуть-чуть…

Рукавом он смахнул со стола вековую пыль, уселся на стул, из рюкзака, того самого, который мужественно вынес из лесного пожара, вытащил папку, принялся изучать ее содержимое. Хотя мог и не изучать, все материалы, в ней собранные, он знал наизусть, а папку с собой таскал так, по привычке.

А ночь за белыми стенами дома стояла кромешная и безмолвная. Семен Михайлович давно заприметил странность этого места. Все здесь было приглушенным: и звуки, и запахи, и вкус. И только чувства, страсти людские горели ярким пламенем. Жаль, пламени этого не хватало, чтобы осветить темноту за окном.

Захотелось курить. Просто невыносимо захотелось! Семен Михайлович бросил курить, когда заболела жена. Она попросила, и он в тот же день бросил. А потом, уже после похорон, попробовал закурить, но не смог. С тех пор к сигаретам и не прикасался, а теперь вот…

Из комнаты он вышел на цыпочках, чтобы не разбудить ребят. Прокрался на кухню, где возле печи сушилась их одежда, на припечке увидел Архиповы сигареты, взял одну, закурил. Сигареты Архип курил крепкие, забористые, в горле от них тут же защипало. А ведь Архип раньше тоже бросал. То ли зарок себе какой-то давал, то ли просто так…

Семен Михайлович курил у разбитого и наспех заколоченного досками окна, всматривался в темноту. Что надеялся увидеть? И надеялся ли вообще?

– …Папа, – шепнула темнота до боли родным голосом. – Папа, ты нашел меня.

Нашел! Полмира перевернул, тысячи узелков связал, чтобы найти!

– Леша! – Семен Михайлович прильнул к щели между досками. – Леша, сынок! Ты где?

– Я здесь, папа. – Из темноты выступила сутулая, долговязая фигура.

Длинные, до плеч отросшие волосы, исхудавшее, заострившееся лицо, вытянутая футболка, рваные на коленях джинсы, стоптанные кроссовки. Кто же ходит в тайгу в таком дурацком виде?..

Леша ходит. Его единственный, горячо любимый сын. Пропал на год, а теперь вот… нашелся. Слава богу, живой! Живой и не этот… не безвременник. А остальное Семен Михайлович решит. Все исправит. Все сделает правильно.

– Леша, ты только не уходи. – Загоняя под кожу занозы, Семен Михайлович голыми руками попытался оторвать доски. – Ты подожди, я сейчас…

Он заметался по комнате, схватил со стола фонарик, выбежал в коридор. Входная дверь была заперта на тяжелый, заржавевший засов. Семен Михайлович истратил остатки сил на то, чтобы его открыть. Но открыл! Распахнул дверь, выбежал на крыльцо, включил фонарик. Хоть бы не ушел! Хоть бы дождался!

Дождался. Но под луч света выходить не спешил, и когда Семен Михайлович направил на него фонарик, закрылся рукой. Отвык. В этом страшном месте легко отвыкнуть от света, но теперь все изменится. Главное, что не напрасно все. Главное, что сдержал он данное жене обещание, отыскал Лешу.

– Леша, сынок, не стой там, иди сюда. – Со взрослым сыном он разговаривал, как с маленьким, приманивал, словно одичалое животное. Ничего, сейчас главное – приманить, укрыться с ним в доме, в безопасности.

– Не могу, папа. – Леша так и остался стоять на самом краю освещенного фонариком пятна.

– Почему? – руки тряслись, и пятно тоже подрагивало. – Почему, сыночек?

– Он меня не отпускает.

– Кто? – Зачем спрашивать, когда ответ ясен, и от знания этого – мороз по коже?..

– Человек в маске.

Вот только не человек. Совсем не человек! Никогда раньше Семен Михайлович не соображал так четко и так быстро. Ум его всегда был острый, оттого и сколотил он просто невероятный по нынешним временам капитал, оттого и управлял миллиардной империей с невиданной легкостью на зависть врагам и конкурентам. Но сейчас, в это самое мгновение он, возможно, должен был принять самое важное в своей жизни решение.

– Что он хочет, сынок?

Все в этом мире не просто так. Всем, и живым, и неживым, что-то нужно, а Семен Михайлович может любую потребность удовлетворить, достать что угодно. Хоть луну с неба! По крайней мере раньше мог. Но и сейчас попробует.

– Замок. Папа, ему нужен какой-то замок. – Леша взъерошил свои отросшие волосы решительным и одновременно отчаянным жестом. Защемило сердце. Как же он, его мальчик, жил все это время? Как выживал в этом страшном месте? Почему не потерял рассудок, как остальные несчастные? Не потому ли, что в тайгу он ушел не с пустыми руками, прихватил с собой семейную реликвию? Ту самую вещицу, которую требовал у Семена Михайловича Архип?

…Как быстро Архип его раскусил, Семен Михайлович не знал. Может сразу, а может тогда, на болоте. Нужно было предвидеть. Составляя весь этот сложный, многоходовый план, стоило принять в расчет, что Архип не простой человек, а пограничник.

Или все дело в книжице, которую Архип почитывал в дороге? Семен Михайлович тоже не слепой, приучил себя все видеть, все запоминать. Да и не книжица то была, а дневник. Чей дневник? Вот у Семена Михайловича сохранился дневник прадеда Григория Анисимовича Вяземцева. Или не дневник, а исповедь? Сейчас, по прошествии стольких лет, уже и не понять. И не только дневник, а еще и вещица, похожая на каменный наконечник стрелы, та самая семейная реликвия, что передавалась от отца к сыну, что обеспечивала семейству Вяземцевых небывалое везение и процветание.

Пришло бы время, вещица досталась Алексею, но мальчик не захотел ждать. Мальчик жил глупыми идеалами и фантазиями, хотел отыскать легендарное, затерянное посреди тайги поместье, то самое Горяевское, в котором когда-то служил управляющим их далекий предок.

Конечно, Семен Михайлович воспротивился! Какое еще поместье?! Что за блажь?! Перед мальчиком весь мир открыт, а его тянет в какую-то глушь. Или он уже тогда боялся? Боялся, что все рассказанное прадедом может оказаться правдой? Не буди лихо! Вот что подумал тогда Семен Михайлович. Подумать-то подумал, а вот вещицу перепрятать понадежнее не сообразил.

А Леша ушел-таки в эту свою экспедицию. Сам ушел и вещицу с собой прихватил. Поначалу Семен Михайлович разозлился, а потом, когда времени прошло достаточно, а никто из тех ребят, что отправились с Алексеем в тайгу, так и не вышел на связь, испугался не на шутку. И Валюша заболела. Навалилось все разом…

Он крутился тогда волчком, не позволял себе ни отдыха, ни передышки. Параллельно решал вопросы с Валюшиным обследованием и лечением. Хотел отправить любимую жену за границу, но она наотрез отказалась, ждала Лешиного возвращения. На поиски сына Вяземцев отрядил тогда сразу пять спасательных отрядов, и Никопольский по его настоянию вывесил то объявление в Интернете. Деньги – вода! Если бы понадобилось, Семен Михайлович заплатил бы в десять, в сто раз больше, но Никопольский был человеком рачительным, счет деньгам знал. Даже чужим деньгам.

– Повремените, Семен Михайлович, – сказал ему тогда Никопольский. – Ворья и аферистов нынче развелось – тьма. И на слово никому не верьте. Я все проверю, любую информацию.

С Никопольским они были знакомы много лет, и сотрудничество их, наверное, со временем могло бы перерасти в крепкую дружбу. Или уже переросло, да просто Семен Михайлович не заметил? Во всяком случае Никопольский был первый и единственный, кто попытался отговорить его от вот этой сумасшедшей, на первый взгляд, затеи. И волновался он не о деньгах Семена Михайловича, а о самом Семене Михайловиче.

– Сумасшествие! Чистой воды авантюра! – Он мерил шагами свой роскошный кабинет и теребил узел пронзительно-желтого галстука. – Что вы такое удумали, Семен Михайлович? Вы хоть понимаете, чем эта ваша затея может закончиться?

– Понимаю. – Семен Михайлович через огромное панорамное окно наблюдал за тем, как где-то далеко внизу кипит жизнь. А вот его собственная жизнь закончилась, как только на крышку Валюшиного гроба упали первые комья кладбищенской земли. Жизнь закончилась, а обещание, данное любимой жене, осталось. Сына он был намерен отыскать любой ценой.

Вот тогда, наверное, Вяземцев в первый раз и подумал про цену. А не платит ли он за чужие, давно погребенные под ворохом лет грехи? Не пришло ли время расплаты за то, что сотворил некогда Григорий Анисимович, родоначальник их в одночасье ставшего богатым и могучим рода? И что станет, если попытаться вину искупить, заново переиграть ту страшную историю, что приключилась на глазах у прадеда почти двести лет тому назад?

Девочки. Их было три. Похожие, как сестры, огненно-рыжие. Тогда прадед испугался, не решился оставить спасенных из Горяевского детей у себя. И оставить их троих в одном месте он тоже не решился, чтобы те, кто непременно бросились бы девочек искать, не нашли сначала их, а потом и самого Григория Анисимовича. Слишком яркие, слишком приметные были те девочки! И потому он пошел на еще одну подлость: разделил детей, пристроил в разные семьи в разных уголках страны. Разделил, но присматривал за ними до конца своих дней, приемным родителям платил исправно и крепко следил, чтобы родители эти девочек не обижали. Как умел, искупал вину за то, что оставил ни в чем не повинных детей сиротами, но грех, что взял он на душу ради спасения единственного сына, никуда не делся. Вот теперь этот крест лег на плечи Семену Михайловичу, теперь уже его собственный сын нуждается в спасении, а сам он в искуплении. Наверное. Если по-другому никак…

Он нашел их всех быстро. Даже без своей особенной вещицы он все еще не утратил этот уникальный дар. Остальное решили деньги. Был план, одновременно четкий и жестокий. План этот ломал жизни сразу шестерым, но Семен Михайлович очень надеялся, что потом, когда все закончится, он сумеет все исправить, вымолить прощение у потомков тех, кого предал его пращур.

А Никопольский считал его затею авантюрой. Особенно твердое решение Семена Михайловича лично принять участие в экспедиции. Как бы то ни было, а нанятые Никопольским люди воплотили в жизнь сумасшедший план Семена Михайловича. Он утешал себя мыслью, что хоть одну жизнь он все-таки не сломал, а спас. Если бы не его вмешательство, Эльзы уже, наверное, не оказалось бы в живых. И самое главное не случилось бы в жизни этих ребят, если бы не его, Семена Михайловича, вмешательство. Они бы не встретились, не полюбили… Так может, и от его злодейства выйдет хоть какой-нибудь прок?

– Папа? – Голос Алеши теперь звучал громче, да и сам он приближался, медленно обходил по периметру круг света от фонарика. – Папа, ты принесешь замок?

Он принесет. И даже не спросит, зачем замок понадобился Врану. Он сделает все возможное и невозможное, чтобы спасти своего единственного ребенка. Заплатит любую цену, возьмет на душу точно такой же грех, что некогда взял его предок. Значит, такая у них судьба – быть предателями и клятвопреступниками…

– Я принесу, – сказал Семен Михайлович. – Ты только не уходи. Дождись меня, сынок.

В доме было тихо, даже дубовые половицы не скрипели. Семен Михайлович прокрался на кухню, в темноте, не зажигая света, принялся обшаривать карманы оставленных на просушку курток.

– …Замок ищешь, Михалыч? – сначала послышался голос, а потом темноту вспорол невыносимо яркий луч фонарика. Семен Михайлович отшатнулся, прикрыл глаза ладонью.

– У него мой сын. – Он говорил, не открывая глаз. – Что, по-твоему, я должен делать, пограничник? Как бы ты поступил на моем месте? Как поступил?

– Не знаю. – Луч света скользнул в сторону. – Но то, что ты собираешься сделать, неправильно. Это не выход. Поверь мне. Он все равно тебя обманет. Он получит свое и убьет твоего сына.

– Не обманет. – Семен Михайлович открыл глаза. – Не обманет и не убьет. Год прошел. Если бы хотел, давно убил бы. Ведь так?

– Не так.

В руках Архип сжимал карабин, и ствол его был нацелен прямо Семену Михайловичу в живот. Значит, попытаться отнять замок силой не выйдет. Так может, получится другое? Может, Архип сумеет защитить и Лешу?.. Он же пограничник!

Семен Михайлович упал на колени, руками схватился за ствол карабина, взмолился. Нечего ему больше терять. Теперь уж точно нечего.

– Пойдем. – Архип рывком поставил Вяземцева на ноги, подтолкнул к выходу. Сам держался позади, словно на расстрел вел. А пусть бы и так, лишь бы Алешу спас!

Вышли на крыльцо, замерли, прислушиваясь, всматриваясь в темноту.

– Покажись! – велел Архип и за карабин ухватился покрепче.

– Алексей, иди сюда! – позвал Семен Михайлович. – Выйди, это друг.

Другом Архип ему никогда не был и после сегодняшнего уже точно не будет, но мальчику поможет, потому что он не такой, как Семен Михайлович, есть в нем какая-то несгибаемая вера. И доброта тоже есть, чистая, как вода вот в этом лесном ручье. Спасет мальчишку, не оставит в беде.

А из темноты послышался голос:

– Пограничника привел, папаша. – Голос этот был Алешин, но тон… но слова. Семен Михайлович вздрогнул. И Архип, кажется, тоже вздрогнул.

– Отпусти мальчишку! – Архип прицелился в темноту, в единственного сына Семена Михайловича прицелился… – Отпусти мальчишку, и поговорим.

– А о чем мне с тобой разговаривать, пограничник? – Выглянула из-за тучи луна, осветила стоящего у крыльца Алешу. Вот только Алешу ли? – Хочешь мальчишку, так я отдам. Я тебе – мальчишку, ты мне – замок.

– Это не твой сын, – шепнул Архип одними губами. – Только оболочка его… – И прицелился.

Он прицелился, а Семен Михайлович с рычанием вцепился в дуло карабина.

– Убить хочешь? – Тот, кто выглядел точь-в-точь как Алеша, насмехался. – Как тогда, когда дружка своего пристрелил на глазах у его дочери?

– Не дружка – тебя! – прорычал Архип и легко, играючи, отмахнулся от Семена Михайловича. – Я тогда чуть не опоздал! Ты бы ее живой не отпустил! Руками родного отца задушил бы девочку!

– Не руками – ремнем. – Тот, кто выглядел точь-в-точь как Алеша, осклабился. – Не для того мои птицы ее сюда заманили, чтобы она от меня живой ушла. А ты помешал, пограничник! В который уже раз помешал! Ты и эта ведьма! – На мгновение, всего на секунду, Алешино лицо исчезло, и на его месте появилась уродливая птичья маска. Показалось. Примерещилось… – А каково тебе было дружка своего убивать? Ведь знал же, что меня простой пулей не взять.

– Ты бы его все равно не отпустил. Выносил бы до дыр, как старую одежду, а потом отдал бы безвременникам! – В голосе Архипа звучала боль. Такая неизживная, что Семену Михайловичу сделалось страшно.

– И ты его убил. Так чем ты отличаешься от меня, пограничник? Ты такой же убийца, как я!

– …Он не такой! – Они и не заметили, что на крыльце больше не одни. За их спинами стояла Эльза.

– Уйди, девочка, – прошептал Архип, не оборачиваясь. – Я прошу тебя, уйди.

Но она не ушла. Наоборот, она обошла их с Архипом, ступила босыми ногами на каменные ступени крыльца. И кошка скокнула следом, выгнула дугой спину, зашипела.

– Это не он, это ты убил моего папу! – голос ее звенел в темноте. – Ты всех убил!

– Убил. – Тот, кто присвоил себе Алешино тело, усмехался. – Его убил и до тебя едва не добрался. Как жилось тебе под сенью моей Погони? Что ты чувствовала, когда вернулась из этого места? Каково тебе было одинокой, всеми брошенной? Вот и мне так. Один-одинешенек я здесь. Скучно. Много времени прошло. Я теперь думаю, может, и хорошо, что я тебя тогда не убил. Сейчас веселее будет.

– Эльза, назад, – прохрипел Архип и шагнул вслед за девочкой. Семен Михайлович тоже шагнул. За дулом двустволки он следил неотрывно, готовился в любой момент броситься под пули, заслонить Алешу.

А она все шла. Медленно, шаг за шагом. И волосы ее огненные трепал невесть откуда взявшийся ветер, а на безымянном пальце полыхало колечко. Холодным серебряным светом полыхало.

– Стреляй, пограничник! – Тот, кто забрал Алешино тело, рывком задрал футболку, обнажая впалый живот. – Вот прямо сюда и стреляй. Мне не жалко, я себе новое найду.

– Архип, умоляю… – простонал Семен Михайлович. – Он же ни в чем не виноват…

– Никто не виноват. – Дуло карабина дрогнуло, но не опустилось.

– Не надо, Архип. – Ветер донес до них тихий шепот. – Я сама.

Они бы все равно ничего не успели. Ни Архип выстрелить, ни Семен Михайлович под пули броситься. Эльза оказалась быстрее. Быстрее и куда опаснее самого страшного оружия. Она всего лишь вытянула перед собой руку. Ту самую руку, с колечком. И стих ветер, но лишь на мгновение, чтобы тут же ударить невидимым кулаком, разметать их всех, точно былинки, смахнуть с крыльца. Лешу тоже смахнуло, подняло в воздух, закрутило в водовороте из птичьих тел, встряхнуло, как тряпичную куклу, а потом швырнуло обратно на землю. Алешу швырнуло, а птицы остались, сбились в стаю, на глазах превращаясь в невиданного черного зверя, точно такого же, что рвался в избушку к бабе Маланье. Зверь припадал на передние лапы, выл на сто голосов, мотал башкой, и из его черной гривы, словно стрелы, летели во все стороны окровавленные, с мясом выдернутые из птичьих тел перья.

А Семену Михайловичу было не до зверя, не обращая внимания на звон в разбитой голове, он полз к Алеше, чтобы собственным телом укрыть сына от этих черных стрел. Он полз и краем глаза продолжал видеть хрупкую девичью фигурку, что бесстрашно стояла напротив ярящегося зверя, и серебряные смерчи, что взвивались у ее ног, образуя светящийся, непрошибаемый щит. Когда он дополз и упал на бездыханное тело сына, напротив зверя стояла уже не одна девушка, а три, но думать он мог только об одном. Что с Алешей? Отпустила ли его нежить живым, или сбросила, как сбрасывает гадюка ненужную кожу.

Не было пульса. Не было дыхания, и сердце не билось. Не живой человек – ненужная кожа…

Он кричал до хрипоты. Кричал и баюкал своего мертвого сына. Пока кто-то сильный и жестокий не дернул его за плечи, отрывая от Алеши, отшвыривая в сторону.

– Успокойся! – послышался над ухом голос Архипа. – Позволь ей помочь.

Кому? Семен Михайлович замотал головой, заморгал, прогоняя слезы. Разве хоть кто-нибудь способен в таком помочь?!

Марфа стояла над Алешей на коленях, и распущенные волосы занавешивали не только ее лицо, но и Алешино. Она просто стояла, держала мальчика за голову и ничего не делала. Она не помогала!

Семен Михайлович уже не закричал – не было сил кричать, – засипел в ярости и снова бросился. И снова не пустили, держали крепко, словно рвущегося с цепи пса.

– Все, – прорвался наконец через его ярость и отчаяние голос Архипа. – Все, живой он. Успокойся.

И невидимая цепь враз ослабла, отпуская Семена Михайловича к лежащему на земле сыну. Живому сыну! Это он понял сразу, как только заглянул в карие, точно такие же, как у Валюши, глаза, как только услышал слабый шепот:

– Папа, все хорошо…

Черные перья кружились в небе страшным хороводом, мешались с сорванными с вековых дубов листьями, оставляли в ночном небе кровавые росчерки. Словно чья-то невидимая рука вот прямо сейчас писала этими перьями историю. Страшную историю Эльзиной жизни. Нет, не только Эльзиной! Невидимый писатель знал про всех женщин и девочек, которых задела крылом Черная Погоня, помнил их муки и их крики. Помнил, как они умирали. Эльза теперь тоже помнила. И это… И все остальное…

…Она не заметила, в какой момент потеряла из виду отца. Наверное, в тот самый, когда под ноги ей бросилась галка с перебитым крылом. Сначала бросилась, а потом отскочила в сторону, глянула черным глазом, заклекотала. Галку еще можно было спасти. Ее требовалось лишь поймать, перевязать крыло и отнести в домик на лесной опушке к бабушке Маланье. Бабушка ей поможет, Эльза в этом не сомневалась.

Вот только птица в руки не давалась, пыталась подняться в небо, но камнем падала на землю и бежала вперед, волоча за собой перебитое крыло. Эльза тоже бежала. Сначала ей казалось, что еще чуть-чуть и она галку поймает, а потом оказалось, что она заблудилась. Вокруг не было ни единой живой души. Даже птица куда-то исчезла.

Нет, Эльза не испугалась. Папа говорил, что паника – это последнее дело. Особенно в тайге. У нее есть ружье, вода и кое-какие съестные запасы. Она продержится, пока папа ее не найдет.

Оптимизма хватило до вечера, а потом вместе с первыми лиловыми сумерками Эльзу накрыл страх. Лес больше не казался обычным. Темнота меняла его до неузнаваемости, превращала старые деревья в оживающих монстров, постанывала и порыкивала незнакомыми, совсем не звериными голосами.

Эльза развела костер и всю ночь зорко следила, чтобы он не погас. А ружье из рук так и вовсе не выпускала. Немного подремать ей удалось на рассвете, а потом она тронулась в путь. Оставаться на месте не было никаких сил, отчего-то казалось, что выйти к людям у нее получится и у самой. А для папы в качестве ориентира останется кострище. Он хороший охотник и хороший следопыт, он ее обязательно очень скоро найдет.

Не нашел. Ни на следующий день, ни через день. А потом как-то так вышло, что Эльза сбилась со счета. К страху добавились голод и жажда. Пока получалось перебиваться на кедровых орехах и ягодах. Она умела стрелять и, наверное, сумела бы раздобыть себе на обед какую-нибудь мелкую зверюшку, но терпела, не хотела никого убивать. А еще в этом темном, совсем уж диком лесу ей казалось очень важным сохранить патроны. Просто так, на всякий случай.

Хуже всего было без воды. Утренней росы Эльзе не хватало. Однажды прошел дождь, ей удалось утолить жажду и даже собрать немного воды в дорожную фляжку. Но эти запасы очень скоро кончились, почти одновременно с надеждой. Еще пару суток без воды – и ей конец. Наверное, ей и так конец. Если бы папа мог, он бы уже давно ее нашел. Кто-нибудь да нашел бы. Значит, рассчитывать теперь остается только на себя, искать не только выход, но и воду. А для начала следует найти подходящее дерево.

Дерево обнаружилось быстро. Старый дуб клонился нижними ветвями к земле, и у Эльзы получилось за эти ветви зацепиться, взобраться по ним вверх, как по лестнице. Высоты она не боялась. Теперь в ее жизни появились страхи куда серьезнее.

Внизу колыхалось зеленое море. Куда ни посмотри – везде только эта сизая зелень. И лишь в одном месте что-то блеснуло на полуденном солнце, словно огромный кусок стекла. Нет, не стекла – речки!

К речке Эльза бежала, позабыв про усталость. И так же, с разбегу, рухнула в холодную воду. Плескалась долго, до скрипа натирала белым речным песком искусанную комарами и мошками кожу, пила из сложенных «ковшиком» ладошек упоительно вкусную воду, чувствовала себя почти счастливой. Идти дальше она решила вдоль русла реки. Еще из уроков истории помнила, что населенные пункты всегда строились на берегах. Может, получится выйти к какой-нибудь лесной деревушке. А если даже и не получится, то под рукой у нее теперь всегда будет вода и рыба. Серебристые рыбьи косяки Эльза видела, пока купалась. У нее даже получилось голыми руками поймать одну из рыбешек. Тем вечером она впервые досыта поела, а утром тронулась в путь, вниз по течению.

Не обманули уроки истории! Уже на утро следующего дня Эльза увидела верхушку черной башни, возвышающейся над макушками деревьев. Она ускорила шаг, то и дело всматриваясь вдаль, опасаясь, что башня могла ей просто примерещиться от усталости. Башня не исчезала, наоборот, она становилась ближе с каждым пройденным километром, и в Эльзином сердце росла надежда.

Идти пришлось долго, но когда знаешь, к чему идешь, уже не так страшно. Страшно стало позже, когда Эльза вышла к затянутому ряской пруду. Это место было нежилым. Нет, не так! Это место было неживым! Огромный дом, некогда нарядный и белокаменный, окружал одичалый сад. Стелились по земле колючие плети шиповника, и через проломы в стеклянном куполе рвались к небу черные, словно обгорелые, ветви. Здесь, в этом месте, все было диким и корявым, словно ненастоящим. А еще здесь было тихо. Так тихо просто не бывает. Всегда есть птицы и звери. И ветер шумит в кронах деревьев.

Шумел… раньше. И не среди этих извитых, перекрученных ветвей, а в обычном кедровнике или сосоннике. А это место особенное – тихое и страшное. Но другого нет. И вполне возможно, что кто-то здесь все-таки живет. Или хотя бы иногда приходит. Дом такой необычный, явно старинный. Может быть, это какой-то памятник старины. Памятники охраняют. Или хотя бы присматривают за ними. К памятнику непременно должна вести дорога. Или от памятника. Эльзе было неважно. Главное, выйти к людям. А пока можно осмотреть этот удивительный дом. Человеческое жилище – лучше глухой тайги, даже если это жилище давно заброшено.

К дому Эльза шла по топкому, заросшему озерной травой берегу пруда и в темных водах ей виделось удивительное. Отражение дома казалось еще старше, еще страшнее самого дома. Каменные стены покрывали черные трещины, окна вытягивались в узкие бойницы, заострялась прорастала шипами крыша. А плети шиповника извивались, словно были живыми. Показалось. Конечно, показалось. Из-за усталости, из-за голода, из-за ряби на черной воде. И вот эти гнилые сети, всплывающие со дна, ей тоже кажутся. Нет никаких сетей, никакой черноты!

От подъездной аллеи почти ничего не осталось. Между некогда плотно подогнанными, выложенными в диковинный узор камнями, проросла трава и мелкий кустарник. Но аллея все-таки была, а это значило, что по ней можно куда-нибудь выйти.

Пойти захотелось вот прямо сейчас! Не заходить в заброшенный дом, не подниматься по щербатым ступеням к гостеприимно – гостеприимно ли? – распахнутой входной двери. Побежать по аллее прочь от дома-перевертыша, мимо страшной черной башни, прочь из этого мертвого места.

Но не получилось. Стоило только Эльзе шагнуть обратно на аллею, громыхнул гром, и сразу же, без предупреждения, хлынул ледяной ливень, заливая все кругом, отсекая все пути. Серое марево было живым, оно клекотало, в нем метались сотни птиц, задевали Эльзу черными крыльями, в кровь раздирали кожу. Эльза тоже заметалась, замахала руками, в тщетной попытке отбиться от невидимых птиц, укрыться от острых когтей и клювов. В беспомощном отчаянии подумалось вдруг, что ливень и птицы не закончатся никогда, и черная вода выйдет из топких берегов старого пруда, смешается с Эльзиной кровью, накроет с головой. Ей не было так страшно даже тогда, когда стало ясно, что она потерялась. Тогда была надежда, а теперь не осталось ничего, кроме боли, стылого безвременья и птиц…

Эльза закричала. В глаза и горло заливалась холодная вода. У воды был соленый вкус крови. Эльза задыхалась, захлебывалась и продолжала кричать, пока не осипла от крика, пока под ноги ей не бросилась серая тень. Нет, не тень – кошка! Самая обыкновенная кошка. Или необыкновенная, если живет в этом страшном месте?

Кошка зашипела, ударила лапой одну из птиц, нервно дернула пушистым хвостом. Пушистым. Дождь, как из ведра, а кошкина шерсть сухая. Еще одна странность? А и пусть! Кошка пугала ее куда меньше, чем птицы. Можно сказать, кошка ее вообще не пугала. Она манила Эльзу за собой, выводила из серой мглы. Времени на раздумья не было, да и сил почти не осталось. Вслед за кошкой Эльза вбежала в дом, навалилась на дверь всем телом, нашарила в темноте засов, задвинула, оставляя снаружи все свои страхи. И лишь отдышавшись, убедившись, что вслед за ней не просочится ни серая мгла, ни птицы, позволила себе вздохнуть полной грудью и осмотреться.

Она была в холле. Огромном и гулком, пахнущем чем-то горько-полынным. С насквозь промокшей Эльзиной одежды на покрытый вековой пылью мраморный пол капали капли воды и крови, оставляли некрасивые черные кляксы. Эльза отжала мокрую косу, и клякс на полу стало еще больше.

– Кис-кис, – она присела на корточки, позвала кошку. С кошкой было не так страшно. Хоть одна живая душа. Да только живая ли?

Кошка выступила из темноты, сделала несколько шагов к Эльзе. Вот только на пыльном полу не осталось следов от кошачьих лап. Следов не оставалось, а кошка была. Она смотрела на Эльзу по-человечески разумным взглядом, и кончик ее пушистого хвоста нервно дергался.

– …Досталось тебе. – Из темноты вслед за кошкой вышла девушка, веснушчатая и рыжая. Почти такая же рыжая, как сама Эльза. Да и выглядела она немногим старше Эльзы. До тех пор, пока Эльза не заглянула ей в глаза…

У молодой девчонки не может быть такого по-стариковски усталого взгляда и седины в рыжих косах. И вот этого старинного платья. И шрама через всю щеку. Молодая девчонка должна оставлять на полу следы и отбрасывать тень… И вообще…

Эльза отступила на шаг, снова уперлась спиной в дверь. Дверь дрожала под напором из вне. Что-то, то ли ветер, то ли птицы, бились в нее с неистовой силой. И ветер, и птицы были настоящими, но пугали куда сильнее, чем девчонка и ее кошка.

– Не бойся. – Рыжая протянула руку, но до Эльзы так и не дотронулась. Хорошо, что не дотронулась, потому что Эльза все еще была не готова принять такую нереальную реальность. – Не меня тебе нужно бояться, девочка.

Сказала так, что отпали все сомнения в том, что и косы, и веснушки, и молодость ее – это все кажущееся, ненастоящее.

– Я не боюсь. – Эльза прижималась к вздрагивающей двери, размазывала по руке кровавые потеки.

А девчонка, которая не могла быть живой, но и на покойницу не походила, вдруг усмехнулась озорной улыбкой.

– Смелая. Совсем как я когда-то. – Она подхватила на руки свою кошку, пригладила ладонью шерсть. Ее руки были в тонких, давно заживших шрамах, и Эльза отчего-то сразу поняла, что это от птиц. – Вот только ты пришла слишком рано, девочка. Сила в тебе еще спит, и спать будет долго. Или ты не сама пришла? – Она нахмурилась, мотнула головой, и кошка заворчала, поудобнее устраиваясь в ее руках. – Он тебя заманил. Он снова может управлять птицами. И это плохо. Черную Погоню он еще не созвал, но я знаю – времени у нас остается мало. Времени мало, а ты слишком молодая и слабая, девочка.

Она говорила, словно сама с собой разговаривала, словно привыкла к таким вот монологам, а Эльза не могла оторвать взгляда от огромного, в пол, зеркала. В этом зеркале они отражались все втроем: и она, и незнакомка, и кошка. Если бы Эльзе вздумалось надеть старинное платье и заплести волосы в две нелепые косы, если бы на щеке ее был шрам…

– Вот какой ты стала, моя девочка. – Незнакомка улыбалась ей ласковой, чуть кривоватой из-за шрама улыбкой. – И в тебе есть сила. Еще спит, но все равно рано или поздно проснется. Он это знает. Чует, что близка его погибель, потому и заманил сюда, попытался убить.

– Кто? – Верить в то, что ее пытались убить и заманили в это темноте место специально, не хотелось, но Эльза верила.

– Вран.

– Человек, который управляет птицами?

– Не человек. – Рыжая покачала головой. – Он становится сильнее. Год от года. И удерживать его в башне мне все сложнее. И птиц все больше. Они чуют его, летят на его зов.

– И он, этот не человек, натравил на меня своих птиц? – Дверь перестала вздрагивать. Наверное, это хорошо. – Зачем?

– Затем, что ты еще ребенок. Убить ребенка проще, чем взрослую ведьму. Он уже пытался однажды, но мы не позволили.

– А кто ведьма? – Если бы разговор их случился в другом месте и в другое время, Эльза, наверное, решила бы, что ее разыгрывают. Но место было таким… нереально реальным. – Это ты ведьма?

– Я. – Рыжая усмехнулась, ее кошка мяукнула. – И ты когда-нибудь станешь.

Эльзе вдруг подумалось, что она хотела добавить «если выживешь», но в самый последний момент сдержалась.

– А сейчас тебе нужно уходить! – Рыжая опустила кошку на пол. – Он истратил свои силы на бурю и птиц, если поспешим, ты успеешь.

– Я не знаю дороги. – Эльза бы поспешила, бегом бы побежала из этого жуткого места.

– Никто не знает дороги, но такая, как ты, сумеет пересечь границу. Даже сейчас. Я тебя провожу, девочка.

– Эльза. Меня зовут Эльза. – Отчего-то ей было важно, чтобы рыжая узнала ее имя.

– Эльза… Красиво. – Рыжая улыбнулась. – А меня зовут Златой… Звали когда-то.

– Ты умерла? – Вопрос и глупый, и опасный одновременно. Однако не опаснее этого дома и птиц, что остались снаружи.

– Наверное. – Злата пожала плечами. – Я не помню. Но это место делает меня почти настоящей. Чувствуешь? – Кончиками пальцев она дотронулась до Эльзиной руки. Прикосновение это было почти невесомым, словно бы дуновение ветерка, но Эльза могла поклясться, что все равно что-то почувствовала. – А за пределы границы я никогда не выходила, не было такой надобности, да и нельзя мне. Все силы мои тут. И силы мне эти нужны.

Граница… Что за граница такая? Между чем и чем граница?

– Между этим миром и настоящим. – Живая она там или не живая, но Эльзины мысли она читала. – В некоторых местах морок ослаб и граница почти стерлась. Люди забредают сюда все чаще и чаще.

– И находят дорогу обратно? – спросила Эльза с надеждой.

– Нет. – Злата покачала головой.

– А я? – По спине потянуло холодом. То ли от безысходности, то ли из-за насквозь промокшей одежды.

– А такая, как ты, сумеет перейти на ту сторону. Не бойся, девочка, я тебя выведу, провожу почти до самой границы.

– И этот… Вран не сможет нам помешать?

– Не сможет. Он заперт в башне. Но времени у нас с тобой мало. – Злата всмотрелась в мутное, веками немытое стекло, добавила задумчиво. – Так странно. Мне думалось, что время – это единственное, что у меня осталось, но, оказывается, даже его может не хватить. Пойдем!

На мгновение Эльзе показалось, что Злата возьмет ее за руку, но вместо этого девчонка толкнула тяжелую дубовую дверь.

Снаружи было тихо. Так тихо бывает только во сне, а в жизни – никогда. И следа от только что прошедшего ливня не осталось. И птиц нигде не было видно. Наверное, это хорошо, хоть и странно.

Они шли по едва заметной аллее мимо затянутого тиной пруда, мимо одичавшего парка и черной башни, кованые двери которой были обмотаны старой ржавой цепью, прошли через арку покосившихся, поскрипывающих, несмотря на полное безветрие, ворот, шагнули под густую сень леса. Здесь не было ни дорог, ни тропинок, но Злата шла уверенно. И кошка ее скакала то по земле, то по нависающим над их головами веткам. Наверное, высматривала птиц. Эльза тоже высматривала и по сторонам оглядывалась с опаской. Раны, оставленные птичьими клювами и когтями, до сих пор кровили. Подумалось, что найти их запросто можно вот по этому кровавому следу.

– Ты не бойся, – сказала Злата, не оборачиваясь. – Раны от Врановых птиц будут долго заживать, но все равно заживут. Если бы его Погоня вошла в полную силу, наверное, даже я не смогла бы тебе помочь.

Про Погоню Эльза до конца не понимала. Наверное, это птичья стая. Та самая, которой управляет тот, кто заперт в черной башне.

А Злата вдруг резко остановилась, и кошка ее выгнула спину, зашипела в пустоту.

– Прочь пошли! – Голос Златы звучал грозно, вот только кого она пыталась прогнать? Эльза никого не видела. – Это безвременники. У границы их особенно много.

– Я ничего не вижу. – Эльза поежилась.

– Увидишь. Когда-нибудь. Таким, как мы с тобой, эти твари не страшны, но простым людям с ними лучше не встречаться. – Злата замахнулась на пустоту посохом, и на долю секунды Эльзе показалось, что она видит долговязое, отдаленно похожее на человека существо. Наверное, показалось. От страха.

Шли долго. Эльзе думалось, что целый день. Страшно хотелось пить, а фляга оказалась пуста. И сил оставалось совсем чуть-чуть. Самых обыкновенных, человеческих сил. На необыкновенные она даже не рассчитывала.

– Потерпи, – сказала Злата. – Граница уже близко, вон за тем подлеском. Дальше ты пойдешь сама, я останусь здесь.

Стало вдруг одновременно грустно и страшно. И начавшие было затягиваться раны снова закровили.

– Мне нельзя туда, девочка. – Злата ее понимала без слов. – Здесь я почти живая, а там очень быстро теряю силы.

– А силы тебе еще потребуются… – Эльза стерла со щеки непрошеную слезу.

– Силы потребуются нам всем. – Злата улыбнулась. – Когда-нибудь тебе придется вернуться.

Она не хотела! Не желала еще раз оказаться в том страшном месте!

– Не бойся, просто послушай, что я тебе скажу. Когда придет время, когда ты почувствуешь в себе силу, найди пограничника.

– Пограничника?..

– Ты узнаешь его по ключу. Найди пограничника, скажи, чтобы отвел тебя на болото. Он знает, на какое. – Злата говорила быстро, сама тревожно оглядывалась по сторонам. – Отыщите замок. Без замка нам с Враном не справиться. А ты сможешь. Я бы тоже смогла. Наверное. Но мне нынешней такую вещь даже в руках не удержать, так что придется тебе.

Она говорила, а Эльза почти ничего из сказанного не понимала. Слишком много всего, слишком сложно, слишком странно.

– Ты просто запомни, девочка, что я сказала тебе про пограничника и замок. Придет время, ты все поймешь. И птиц берегись. Я не знаю, как далеко он теперь может их отправлять. Надеюсь, только до границы.

Эльза тоже надеялась. Птиц она боялась. Птицы были настоящие, а все остальное походило на сказку…

– Беги, девочка. – Злата протянула к ней руки, словно хотела обнять. Но не обняла, лишь улыбнулась грустно. – И возвращайся, когда придет время.

И Эльза побежала. Она мчалась по лесу, не оглядываясь, позабыв про усталость и жажду. Лишь бы как можно быстрее оказаться подальше от всего этого… Лишь бы забыть… А когда кто-то поймал ее не бегу, завизжала.

– Эльза! Эльза, это я!

Папа! Папа прижимал ее к себе так крепко, что было трудно дышать. Она и не дышала, позабыла от радости, как это делается. Получалось только плакать, хватать папу за рукава охотничьей куртки, заглядывать в глаза, черные, незнакомые глаза… Он искал ее так долго, он смертельно устал…

– Наконец-то я тебя нашел. – Папа взял Эльзу за руку, сжал ладонь крепко, до боли. Наверное, боялся, что она снова потеряется. – Пойдем, у нас мало времени.

Рядом с папой ей больше не было страшно. И ничего, что идут они в обратную сторону, назад к заброшенному дому. Наверное, ей это просто кажется. От жажды, от смертельной усталости…

…Эльза, взрослая, все вспомнившая Эльза, очнулась на берегу ручья. Пить хотелось невыносимо, и она зачерпнула воды, сделала несколько жадных глотков.

– …Он ушел, – послышался за спиной хриплый голос.

– Далеко не уйдет, – ответила Эльза, не оборачиваясь. – Я знаю, зачем нам замок.

– Я тоже. – Архип встал рядом. Эльза видела его отражение в серебряной речной воде. Раньше было темно, а теперь, похоже, забрезжил рассвет.

– Я все забыла! – Эльза плеснула себе в лицо ледяной воды. – Она велела помнить, а я забыла. И столько лет не могла вспомнить.

– Ты не виновата. – Архип коснулся ее плеча, но тут же убрал руку. – Ты была еще ребенком. Ребенок не должен помнить такое…

– А ты? – Она обернулась, заглянула в его уставшее, осунувшееся лицо. – Каково было тебе, пограничник?

– Ты спрашиваешь, сожалею ли я о том, что сделал?

– Я знаю, что сожалеешь, я чувствую твою боль. – Теперь уже она сама коснулась его руки. – И точно так же тебе было больно все эти годы?

Он молча кивнул, вытащил из кармана куртки сигарету, закурил.

– Ты не виноват. – Ей было тяжело признавать это, почти так же тяжело, как окончательно избавиться от ненависти, но она должна. Никто из них не виноват в том, что Вран решил поиграться их судьбами. – Нам придется все исправить, потому что он не остановится.

– Исправим. – Архип курил и наблюдал, как над ручьем собирается рассветный туман. – Та женщина, что ты видела на болоте?.. – Он вздохнул, посмотрел на Эльзу. – Это была Злата?

– Она просила, чтобы я помнила про замок, а я забыла… – Эльза взяла на руки беспокойно мяукающую Зену, погладила по голове. – Сама она достать замок не могла и заставила меня. Как умела, так и заставила. И теперь у нее совсем не осталось сил. А у Врана скоро появится новый зверь и цепь его не удержит. Времени так мало, что мне страшно, пограничник.

– Времени еще достаточно. Как ты себя чувствуешь? – Он больше не следил за туманом, он следил за Эльзой.

– Как? – Она закрыла глаза. – Раньше я думала, что схожу с ума. Все эти кошмары и видения. – Глаза она открыла, в упор посмотрела на Архипа. – А это не кошмары, это воспоминания. Не мои, всех его жертв…

Архип вздохнул, громко, со свистом, втянул в себя воздух.

– Прости меня, девочка. Я, весь мой род, был призван искать и защищать одну конкретную женщину. Особенную женщину, ту, что должна стать для Врана погибелью. Если бы я знал тогда, что это ты… Я думал, ты обычная девочка.

– Я видела твой ключ. Помнишь, ты спрашивал, что я вижу? Так вот я видела, но не призналась. Испугалась. А потом все забыла. Злата велела мне найти пограничника…

– Ты его нашла.

– А ты, что нашел ты? Я видела у тебя книгу…

– Записки Степана Белобородова, моего предка, самого первого из пограничников. – Архип горько усмехнулся. – Ты знаешь, в двадцать первом веке довольно сложно верить во все это. – Он обвел взглядом ручей и дом. – Мой прадед верил чуть больше, дед и отец уже чуть меньше, а я, считай, и не верил. А он, Степан, все записал вот тут! – Архип вытащил из-за пазухи потрепанную книжицу, погладил ласково. – Считай, готовая инструкция. Да только кто ж в наше время читает инструкции?.. Я вот удосужился только сейчас.

– А я свои инструкции вообще позабыла. – Эльза тоже улыбнулась. Отчасти Архипу, а отчасти маячившему в отдалении Никите сказала решительно: – Давай их изучим, перед тем, как отправимся в Горяевское.

Собрались в столовой. Места за большим дубовым столом хватило всем, даже мальчишке. Тому самому, из-за которого все это началось. Или мальчишка тут ни при чем, началось бы и без него? От судьбы не уйдешь.

Вот Архип им сейчас про судьбу и рассказывал. Рассказчиком он был никаким, поэтому просто раскрыл Степанову книжицу и принялся читать. А когда прочитал, снова закрыл, обвел всех присутствующих внимательным взглядом. Поверили ли?

Поверили. Оттого и молчали, что крепко задумались. Архип их не торопил. Было над чем подумать.

– То есть, выходит, что все мы потомки тех самых ребят? – Первым, разумеется, не выдержал Леший. – Я так точно потомок. Потому что по паспорту я Вадим Завацкий.

– Вадим, значит, – хмыкнула Лика. – Приятно познакомиться.

А мальчишка не обиделся, чмокнул Лику в щеку, этак по-хозяйски чмокнул, так, что сразу стало ясно – у этих все сладилось.

– А уж мне как приятно! – Леший смотрел на Лику влюбленными глазами. – Ты ведь, надо думать, праправнучка Анастасии Горяевой. А ты, – он ткнул пальцем в Марфу, – Оксаны Горяевой. А ты, – Леший обернулся к Эльзе…

– Я знаю, – она мотнула головой, – я ведьмина дочь.

– Очень самокритично, – похвалил ее Леший, и тут же снова углубился в свои генеалогические изыскания: – Никитос у нас благородный потомок благородного доктора Дмитрия Бойцова. С Архипом все ясно, он пограничник. Баба Маланья, надо думать, произошла от лесной ведьмы, только силы и навыки малость порастеряла за ненадобностью. А ты? – Он перевел взгляд на Михалыча. – Ты кто будешь?

– А он будет тем самым человеком, который отправил нас в эту экспедицию. – Архип на Михалыча смотреть не хотел, больно было на него смотреть. – Семен Михайлович Вяземцев.

– Да ладно! Тот самый Вяземцев, миллиардер, владелец заводов и пароходов?! Тот самый, про которого знала вся страна, но никто не видел?! – Леший смотрел на Михалыча во все глаза. – Обалдеть! Михалыч, с тебя эксклюзивное интервью! Так сказать, по старой дружбе.

Лика ткнула Лешего локтем в бок, и он глянул на нее удивленно. А что, собственно, такого он сказал?..

– Я тот самый Вяземцев, – Михалыч тяжко вздохнул, встал из-за стола, словно готовился произнести доклад или тост. – И прапрадед мой Григорий Анисимович Вяземцев – человек, который разрушил судьбы всех ваших предков.

Он говорил и смотрел на своего сына. Мальчишка, кажется, все еще не пришел в себя. Минувший год напрочь стерся из его памяти. Может, оно и к лучшему. Зачем ему помнить такое?.. Зато аппетит у него был просто волчий, Марфа не успевала подкладывать ему добавки, а Архип уже начал переживать, как бы у пацана не случился заворот кишок.

– И да, это по моей воле вы оказались в этом месте. Это я во всем виноват.

– За эксклюзивное интервью я тебе все прощу! – Леший в великой ажитации ерзал на месте, и Лика то и дело дергала его за рукав. Тоже по-хозяйски дергала. – Я вот только одного понять не могу. В изначальном плане Врановой погибелью должна была стать только одна из девочек. А у нас тут в наличии сразу три действующие ведьмы. – Сказал и подмигнул Лике, а та снова ткнула его локтем в бок. Дети… влюбленные дети.

– Три лучше, чем одна, – заметил Архип и тоже не удержался, посмотрел на Марфу. На ведьму она не походила, но он своими собственными глазами видел, как она вернула мальчишку, считай, с того света.

– Простите. Простите меня. – Михалыч стоял, упершись ладонями в столешницу, и думалось, что без этой дополнительной опоры он упадет. – Я знаю, как сильно виноват. И постараюсь все исправить.

– Интервью, – тут же напомнил Леший, а Архип подумал, что никакого интервью может и не случиться. Эльза сказала, что Врановы силы растут… – Интервью и денежная компенсация за моральный и материальный ущерб нас с Ликой вполне устроит. Да, рыжая?

– Ой, балбес, – простонала Лика, но как-то совсем не зло. – Ты еще доживи до этой компенсации.

Эта девочка всегда поражала Архипа своим здравомыслием. Вот и сейчас она зрила в корень, понимала, что их ждет впереди. Боялась ли? Боялась! Как и все они. Но было ясно, что Лика пойдет до конца. Все они пойдут до конца. Даже Михалыч. Еще небось и в бой станет рваться, чтобы искупить вину. А не нужно никому такое геройство. Но отговаривать Архип не будет. У каждого своя судьба. Что уж поделать, если пришел и их час?

Выступили с первыми лучами солнца. Лешу оставили дома, не стали брать мальчишку с собой. Ему и без того досталось, а дом под защитой. Архип надеялся, что и Михалыч останется с сыном, но тот упрямо мотнул головой, сказал, ни на кого не глядя:

– С вами пойду.

Ну, тут уж каждый сам себе хозяин. Хочет идти, пусть идет.

Дом у ручья Архип покидал с сожалением, но мысленно пообещал, что вернется сюда, когда все закончится. Если все закончится…

Шли быстро. Теперь пути видел не только Архип, но и девчонки. И звери их мчались впереди авангардом, готовились предупредить хозяек о малейшей опасности. А следом на безопасном расстоянии тянулись безвременники. Близко подходить опасались, но надеялись на легкую поживу. Тем временем лес начал меняться. Уже и не понять, лес это или одичалый парк. Значит, Горяевское близко, и нужно быть настороже.

Некогда нарядные кованые ворота косо висели на проржавевших петлях и тихо поскрипывали. На одной из створок сидел ворон. Вран тоже выслал дозорных. Кто бы сомневался. Архип поудобнее перехватил приклад своего карабина, нащупал во внутреннем кармане куртки замок.

– Обалдеть! – Усадьбу во всей ее дикой, неживой красе первым увидел Леший. Увидел и тут же сдернул с шеи камеру. Вот же балбес!

– Тихо, – шикнул на него Архип, а Лика сдернула с плеча свою двустволку. Молодец девка. Хоть и думалось, что без оружия ей будет сподручнее. – Некогда любоваться красотами, идем сразу к башне!

Вот только сразу подойти не получилось. Потемнело. В другом каком месте подумалось бы, что из-за туч, но нет – из-за птиц, целого полчища крылатых тварей. Вранова Погоня встала на защиту хозяина. Ну, не беда! Они теперь тоже кое-что умеют.

За девчонок Архип не боялся, эти отобьются. Больше он переживал за парней.

– Никита, Леший, Михалыч! Бегите к дому! – заорал он что есть мочи. – Прячьтесь!

Да кто ж его послушался? Идиоты! Два малолетних и один престарелый… Если бы не девчонки, пришел бы им конец. Но девчонки не сплоховали. Проснулась ведьмовская кровь, проснулась сила. Даже Марфа больше не походила на себя прежнюю. Кто бы узнал недавнюю затюканную повариху в этой рыжей воительнице?! Даже Архип бы не узнал. Да и недосуг ему было присматриваться, хватало работы и ему. Управиться бы…

Управились. Какой ценой, потом станут разбираться. А пока главное, что все живы. В ранах, в кровище, Михалыч вон еле на ногах стоит. Но стоит и ладно. Птиц кругом – тьма. Шевелится черный ковер под ногами, и с неба нет-нет да и сверзится дохлая пташка. Одна такая упала прямо на Лешего, и тот чертыхнулся, отшвырнул трупик ногой. Камера без дела болталась на его окровавленной шее, а сам он вид имел совершенно дикий. Видел бы себя. Небось всю оставшуюся жизнь бы собой гордился. Вот Архип гордился им прямо сейчас, но говорить мальчишке об этом не стал, чтобы не зазнавался. А Никита уже осматривал Михалыча, ощупывал его лысую голову на предмет смертельных ранений. Нет там ничего фатального, но у Никиты долг и клятва Гиппократа. Да и в предках у него человек числится отважный и благородный.

А девчонки сбились в кучку, и звери их были тут же. Звери тоже бились с крылатой ратью, Архип видел собственными глазами. Жаль, что удивляться чудесам он за последнее время совсем разучился.

– Ну что? – спросил он, оглядывая свое воинство и доставая из кармана замок. – Идем дальше?

Пошли. Прямо по ковру из птиц пошли к башне, казавшейся черным гнилым зубом. В узких бойницах башни клубилась тьма. И была она куда чернее вороньих крыльев, под стать своему хозяину. Подумалось вдруг, что не нужно заходить, как в тухлое болото погружаться в эту тьму, достаточно повесить на цепь замок. Ведь с замком нежить никуда не выйдет.

Не выйдет, но и не умрет. Так и останется, запертой в башне, пока не окрепнет, пока не придумает, как избавиться из оков. Когда это случится? Через сто лет? Тысячу? Да когда б ни случилось, если Вран окажется на свободе, в этом будет его, Архипа, вина. Нельзя оставлять незаконченным то, что начали когда-то их предки. Не по-людски это.

Цепь с двери снимала Эльза. У Архипа не вышло. Наверное, было на той цепи какое-то заклятье. Не оставила бы старая ведьма дверь без дополнительной защиты. И Злата не оставила бы.

Архип сумел взять цепь в руки лишь после того, как она с тихим лязганьем упала на землю. Цепь упала, а двери распахнулись. Заходите, гости дорогие!

Никита с Лешим и сунулись было, но Архип не пустил. Не видели ребята того, что видел он. Ловчих ядовитых сетей не видели.

– Стойте тут, – велел он и рубанул ножом по одной из сетей.

Вспыхнула темнота нестерпимо ярким пламенем, завыла на все голоса. Вспышку ребята увидели. И голоса услышали. Вот так-то…

В башню они вошли вчетвером: Архип и девчонки. Словно в бездонный омут нырнули, так душно, так муторно было в ее стенах. И мысли в голову лезли всякие. Страшные мысли… Архип мотнул головой, прогоняя дурное, покрепче сжал рукоять ножа, к крутой винтовой лестнице шагнул первым…

…Он сидел на высоком стуле, лицом к одной из бойниц. Нет, не лицом – маской. Страшной птичьей маской, в прорезях которой диким огнем горели глаза. Не человек. Давным-давно уже не человек. И от прежней его оболочки ничего не осталось, кроме вот этой маски. Сгнила, истлела ворованная плоть, сохранились одни только кости.

– Вот и свиделись, пограничник. – Сказал, но даже головы не повернул. А что бы было, если бы повернул? На чем она держится? И держится ли вовсе? А вот он сейчас и проверит!

– Свиделись. – К нежити Архип шагнул без промедления. Нельзя такому давать ни секунды передышки! Заморочит, обманет.

Ржавая цепь легла аккурат под птичьей маской, натянулась, обвила железной змеей извивающееся в бессильной ярости тело. Кожа да кости… Нет, одни только кости… Щелкнул, навеки запираясь, заговоренный замок. Вот и все. Дело за малым.

– Уходите, – велел Архип, не оборачиваясь. – Дальше я сам. – И флягу с самогоном из-за пазухи достал. С самым обыкновенным, еще Михалычем припасенным самогоном.

Постоял напротив затаившейся нежити, дожидаясь, пока далеко внизу стихнет эхо шагов, плеснул на птичью маску самогона, щелкнул зажигалкой. Теперь уже точно все…

Пожар занимался с небывалой силой. Горели, вспыхивали синим силки и ловчие сети, подыхали вслед за тем, кто их создал. Архип стоял до последнего, наблюдал, как корежится, плавится птичья маска, как обнажаются желтые кости, как чернеют под напором огня. К лестнице он бросился, лишь когда жар сделался нестерпимым, когда занялась, задымилась его борода. Сбежал вниз, выскочил из башни, которая уже полыхала по всей своей высоте. Вырывались из окон-бойниц языки пламени, тянулся к небу черный дым. А в небе закручивалась воронка из птиц. Оставшаяся без хозяина Погоня металась в беспомощной растерянности. Нет, уже не Погоня, а самые обыкновенные птицы. Нет больше Врана! Нет больше Врановой Погони! У них получилось!

Они стояли на берегу старого пруда, наблюдали за тем, как рушится, медленно оседает на землю черная башня. А Архип видел и другое: распадались, превращались в тлен сети, что веками бороздили воды пруда, светлела вода, отпуская на волю плененные некогда отражения.

Отражения…

– Все, что ли? – спросил Леший, убирая от лица сложенную козырьком руку и хватая болтающуюся на шее камеру. – Конец подвигам? Можем идти домой?

– Не можем… – Заныло сердце, затрепыхалось в груди, словно в силки пойманное.

– Почему? – Леший смотрел на Архипа одновременно весело и удивленно.

Вот только не Леший. Старый пруд отпустил на волю не все отражения, одно осталось. Черные одежды, птичья голова, и камера нелепой вещицей в вороньих лапах…

Верный карабин казался неподъемным, точно отлитым из свинца. И решение, которое в этот самый момент принимал Архип, было таким же тяжелым.

– Лика, отойди от него, – велел, прицеливаясь чуть повыше камеры. Все, нет у Врана больше тела. Это последнее… Мальчишку жаль, но иначе никак…

Не отошла! Да и глупо было надеяться. Встала между Архипом и тем, кто рядился в Лешего, закрыла собственным телом.

– Только попробуй, пограничник! Только выстрели в него, я тебя на клочки порву! Обещаю!

И порвет. Одной лишь своей соболиной бровью поведет – и конец придет пограничнику Архипу Белобородову. Значит, такова цена. Он готов…

– Это не он, Лика. – Сказал и в сторону отражения кивнул. Она увидит, даже ослепленная любовью, все равно увидит страшную правду. – Это больше не он.

Увидела. Побелела, как полотно, сжала кулаки, готовая напасть в любую минуту.

– Все равно, – произнесла она очень тихо, – я не позволю тебе его убить.

Не позволит. Вран на то и рассчитывал, когда новую одежку себе подбирал. С пограничником ему не сладить. В Никиту вселяться опасно, потому что за Эльзой стоит вся боль, какая только успела народиться в этом страшном месте. Позволит ли эта боль ей убить любимого человека? Архип не знал, а Вран не стал проверять…

– Подождите! – Теперь между Ликой и Архипом встала Марфа. – Встала и руки раскинула, словно голыми руками могла остановить пули. – У Эльзы ведь получилось тогда… с сыном Семен Михалыча. Пусть она попробует и сейчас.

На Эльзу все они посмотрели с надеждой. И только тот, кто рядился Лешим, медленно пятился, пытался уйти.

– Стоять! – рявкнул Архип и прицелился, собрался с силами.

Лика тоже собралась с силами. Они клубились вокруг нее жаркими вихрями, готовые в любой момент сорваться с привязи. Бедная девочка… Бедные они все…

– Ничего не выйдет. – У Эльзы дрожали и губы, и руки. Эльза понимала и принимала решение Архипа. – Я могу его выбить, но куда он денется? В чье тело вселится?

Они поняли. Все разом поняли весь страх и безвыходность ситуации. Теперь, чтобы уже навсегда уничтожить Врана, им все равно придется убить кого-то из своих… Нет у нежити других тел!

– Я знаю, как быть. – Михалыч, который все это время держался в тени, шагнул к Эльзе. – Я виноват перед вами всеми. И я прожил долгую жизнь, ребята. Девочка, – он смотрел только на окаменевшую Эльзу, прямо в глаза ей смотрел, – если это в твоих силах, сделай так, как я тебя прошу. А ты, – он обернулся к Архипу, – ты, главное, не медли, пограничник. Не дай ему снова уйти…

Архип молча кивнул. У каждого свой крест, и каждый его принимает со смирением. И Михалыч принял, и он примет, не дрогнет рука…

– Я готов, – сказал, не сводя взгляда с того, кто рядился в Лешего. – Я все сделаю.

– …Не надо. Не бери еще один грех на душу, пограничник.

Этот звонкий девичий голос был ему одновременно и знаком, и не знаком. Обернуться бы, посмотреть, кто там, за спиной. Но нельзя. Даже в человеческом теле Вран остается коварной нежитью, нужно следить, не спускать с мушки.

Не пришлось оборачиваться. Она встала рядом с Эльзой, взяла девочку за руку, сказала с усталой улыбкой:

– Вот мы снова и свиделись.

А сама ведь с виду девчонка еще совсем, только в глазах – такая тоска, что сразу становится ясно, уже давным-давно ничего не осталось от прежней Златы. Вот, кто охранял это темное место веками. Вот кому они должны сказать спасибо.

– И с тобой свиделись! – Злата смотрела на того, кто рядился Лешим, очень пристально смотрела. – Думаешь, не осталось у меня больше сил, нелюдь? Так остались! И тайну твою я знаю.

Сказала и сжала голову Лешего руками, крепко-крепко сжала. Архипу подумалось, что теперь уж точно из последних сил. А кошки – одна живая, вторая призрачная – уже тащили к ее ногам черного ворона.

– Дождался своего особенного зверя? – спросила Злата ласково. – Вижу, что дождался. Так забирай!

Полыхнуло так, что на мгновение Архип ослеп. И земля под ногами вздрогнула, застонала. Когда он открыл глаза, Леший уже лежал на земле у Златиных ног, а ведьмины звери – три живых и один призрачный – в клочья рвали черную птицу, последнее пристанище темной Врановой души.

Вот и все. Теперь уже точно все. Очистилось это некогда страшное, слезами и кровью пропитанное место. И они, весь их такой разношерстный, но уже сплоченный отряд, имели к этому очищению самое непосредственное отношение.

– Хорошо. – Злата стояла напротив них, гладила по голове свою кошку и улыбалась светло, радостно. Исчезла вековая старуха, вместо нее появилась рыжая, веснушками усыпанная девчонка. И девчонка эта была счастлива. – Мне пора. Заждались меня.

Они не стали спрашивать, кто ее заждался. Наверное, все те, кто любил, кто жизнь свою готов был положить за ее счастье. Она вот тоже положила. А сейчас освободилась.

Прощались. Злата по очереди обняла каждого из них, даже Михалыча. И каждый объятья ее почувствовал по-своему, как умел.

– Ну, спасибо тебе, пограничник, – шепнула Злата Архипу на ухо. – Рада была снова свидеться.

Он тоже был рад, хоть и не того пограничника она сейчас видела перед собой. Ну да ладно, главное, дело сделано.

Они уходили по парковой дорожке – рыжая девчонка и ее кошка, растворялись в солнечных лучах, оставляли после себя надежду.

– Ну, все, – сказал Архип и обнял за плечи всхлипывающую Марфу. – А теперь домой.

– Что, даже домик не осмотрим? – А это Леший. Очухался парень, взялся за старое. Это хорошо, что взялся за старое, значит, все с ним будет в порядке. Ну и Лика присмотрит. С этой не забалуешь.

– В другой раз, Вадик, – сказала Лика и потянула Лешего за руку. – Мы осмотрим домик в другой раз. Хватит с меня приключений.

Эпилог

– Вадик, а я говорю тебе, мы заблудились!

Лика ерзала на пассажирском сиденье, теребила ремень безопасности. Ремень с некоторых пор она особенно не любила, потому что тот передавливал растущий Ликин живот. Ремень передавливал, а она упорно отказывалась перебираться на заднее сиденье, не желала, понимаешь ли, выпускать ситуацию из-под контроля. Вот придремала всего на часок, и пожалуйста – непутевый муж завез ее в какие-то дебри.

– Ничего мы не заблудились, у меня все под контролем. Скажи, усатый?

Леший подмигнул пристроившемуся на приборной панели Крысу. Тот пискнул в ответ. Вот такая у них мужская солидарность. Собственно, это из-за Крыса они и пилили на машине тысячи километров из Питера до Соснового. Лика наотрез отказалась лететь на самолете, чтобы не сдавать Крыса в багаж. Леший бы тоже не стал, как-никак фамильяр, член семьи. И семья их скоро увеличится еще на одного человека. Пока непонятно, на девочку или мальчика. Ребенок им достался какой-то вертлявый, ну никак не получалось на УЗИ увидеть его пол. А и ладно! Леший согласен и на мальчика, и на девочку. Вот только поскорее бы, потому что беременная Лика – это то еще испытание для мужских нервов. Даже если нервы эти – стальные канаты, как у него.

– А я говорю, заблудились! – Лика потянулась, потерла поясницу. – Надо было соглашаться, когда Архип предлагал встретить.

– Да где ж мы заблудились, рыжая?! – Леший чмокнул жену в щеку. С беременностью на щеках у Лики появились веснушки, которые ее страшно раздражали, а Лешему невероятно нравились. – Вон уже и Сосновый, ты глянь! Архип мне адресок скинул, сейчас машину пристроим и дальше на лошадках по свежему воздуху.

– На лошадках по свежему воздуху! – простонала Лика, но было совершенно ясно, что происходящее ей нравится. – А Ник с Эльзой уже приехали? – спросила она, высовываясь из окошка и осматривая окрестности.

– Приехали. Им же сюда не так, как нам, за тридевять земель переться, они, считай, рядышком. А вон, смотри, Никитос! – Леший тоже высунулся из окошка, приветственно помахал рукой. – Встречает нас, добрый доктор Айболит. Переживает, чтобы с моей беременной женушкой в тайге чего не случилось.

– А что с ней случится? – Лика пожала плечами, а потом заорала во все горло: – Ник! Привет!

Встречать их Никита явился не один, на приземистой черногривой лошадке лихо гарцевала Эльза. Вот Эльзу Леший, признаться, узнал только по рыжим волосам. Это ж надо, чтобы человек изменился почти до неузнаваемости! Ну красотка же, право слово! Конечно, не такая красивая, как Лика – Лику никому не переплюнуть, – но тоже чертовски хороша! И Зена ее тут же, крутится под ногами у пешего Никитоса, мяукает приветственно.

Из салона Лика выбралась быстрее Лешего, оправила на пузе дизайнерский джинсовый комбинезон и со всех ног бросилась обниматься сначала с Никитосом, потом и со спрыгнувшей с лошадки Эльзой. Кошку тоже погладила, даже в черный нос чмокнула. Идиллия! Пастораль!

А дальше начались суета и армагеддон. Потому что вещей и подарков они с собой набрали столько, что едва получилось закрыть багажник. И теперь все это требовалось аккуратно и бережно перенести в тарантас, который Никитос не без иронии называл экипажем, а Лика на полном серьезе – каретой.

Карету грузили битых полчаса, а потом, наконец, загрузились сами. Никитос, как более опытный, вскочил на козлы, а Леший устроился рядом с женой. И снова началась идиллия и пастораль! Вот только он ее, кажется, проспал, сказались бессонные часы за рулем.

В доме у озера их уже ждали. За два года Архип дом полностью обновил. Ремонтировал бережно, чтобы сохранить то, что Лика называла духом истории, а Леший всякой антикварной ерундой. Но нужно было признать, получилось здорово! В таком доме самое место для большой и дружной семьи. А семью Архип с Марфой запланировали немаленькую. Собственно, оттого и весь сыр-бор, что в семье этой три месяца назад случилось пополнение, появился на свет божий Степан Архипович Белобородов!

Архип уже ждал гостей на крыльце своего дома, считай, родового гнезда. Вот кто не изменился за эти два года, так это он! Так же могуч, космат и грозен. И только во взгляде появилась невиданная доселе мягкость. Это, видать, Марфина заслуга. С такой-то женой отчего мягким не быть! Марфа тоже выбежала встречать дорогих гостей. И снова начались суета и армагеддон с объятиями, ахами, охами, выгрузкой багажа и распаковкой подарков. А потом всей дружной гурьбой они отправились смотреть на Степана Архиповича. Степан Архипович показался им точной копией папеньки. По крайней мере, белесые брови он хмурил точно так же и на незнакомых товарищей смотрел не по-детски суровым взглядом.

Пока разглядывали и развлекали Степана Архиповича, Марфа успела накрыть на стол. Архип выставил прямо на берегу ручья стол, тот самый – дубовый, который и двоим-то не поднять. Но на то Архип и пограничник, чтобы неподъемную мебель двигать.

Обедали с великим аппетитом. Особенно Лика. Супруга на пару с Эльзой налегала на соленые огурчики, и событие это показалось Лешему знаковым. Настолько знаковым, что он даже многозначительно подмигнул Никитосу. Тот в ответ расплылся в совершенно идиотской улыбке, и Леший тут же узнал в нем себя. Теперь им о многом предстояло поговорить. Как ни крути, а опыта в общении с беременными у Лешего больше.

К ужину явился Михалыч. Признаться, Леший до конца не верил, что тот найдет «окошко» в своем более чем плотном графике. Как-никак миллиардер, владелец заводов и пароходов! Но явился! Вертолетик свой личный, видно, оставил где-то на лесной опушке, потому что все они отчетливо слышали механический клекот, а сам Вяземцев пришел пешочком. Шел, и было видно, как тяжело ему дается все это. Давит, ох, давит на Михалыча груз прошлых прегрешений.

А чего давит, когда расплатился уже за все сполна! Даже обещанное эксклюзивное интервью Лешему год назад дал. Ох, и намучился тогда Леший с этим интервью! Миллиардер и меценат, оказывается, совершенно не умел работать на камеру. Пришлось учить!

Влиться в их дружный и уже изрядно захмелевший коллектив Михалычу помогли девчонки. Взяли в плотное кольцо, словно рыжее цунами, потащили к столу, где ждала самогоночка, собственноручно Архипом выгнанная. А там уже между первой и второй перерывчик небольшой! Вот и все, расслабился Михалыч, превратился наконец из миллиардера в завхоза.

Как они тогда напились! Леший боялся, что утром не сумеет головы от подушки поднять. Но ничего, хорошая у Архипа оказалась самогоночка, проснулся, как огурец. И сразу же, считай, прямо с крыльца, сиганул в ледяные воды ручья. Следом сиганули Никитос с Архипом, а Михалыч, сославшись на больные суставы, остался сидеть на бережке.

Пока купались, Леший наловил рыбы. Той самой винтажной «топтухой». Только рыбу на завтрак дамы есть отказались. Завтракали аки аристократки, свежим творожком, медком и кофеем. А как позавтракали, принялись собираться в путь.

Леший сам себе в этом боялся признаться, но не хотел он пересекать ту границу, которой вроде как больше и нет. И Лику отпускать не хотел. Свежи еще были воспоминания.

– Не волнуйся, – Архип про его переживания все понимал. – Чистое теперь это место.

– Безвременники?..

– За два года ни одного не видел.

– Птички?..

– Самые обыкновенные. Пойдем, парень, там теперь есть на что посмотреть!

А ведь оказалось, и в самом деле было на что посмотреть в Горяевском! Кипела в усадьбе работа. Люди, техника… Руины, что оставались от Врановой башни, давно убрали и дом почти полностью отреставрировали. Сейчас вот чистили старый пруд.

– Это что тут такое творится? – Леший не выдержал, расчехлил камеру.

– Реставрация. – Архип пожал плечами. – Будет музей. Желающих посмотреть на это чудо посреди тайги уже и сейчас полно, пришлось даже охрану выставить, чтобы не разнесли по камешкам.

– И за чей счет банкет? – спросил Никита, не без тревоги поглядывая на Эльзу. Тоже боится за жену? Ведь боится же. Такое им тут все довелось пережить, что до сих пор по коже мурашки.

– За счет тайного мецената. – Архип снова пожал плечами.

– Прямо-таки тайного мецената?! – Леший многозначительно посмотрел на Михалыча, тот в ответ тоже пожал плечами, совсем как Архип. – А зачем? – Самому ему казалось, что было бы разумнее и безопаснее все здесь сравнять с землей, не оставить камня на камне, чтобы даже памяти не осталось о Вране.

– А о нем и не останется памяти, – сказала Лика, словно мысли прочла. А может, и прочла, на то она и ведьма. – Пусть помнят тех, кто достоин людской памяти. Они здесь жили. Любили. Сражались за свою любовь. – Лика смотрела не на Лешего, а куда-то вдаль. И Эльза с Марфой тоже смотрели. И улыбались, будто видели то, что им, мужчинам, увидеть было не дано. Нет, точно видели!

Леший тоже всмотрелся, даже сощурился от усердия. И на мгновение, всего на долю секунды, увидел стоящих на противоположном берегу пруда людей, трех мужчин и трех рыжеволосых девушек. Прощальный взмах рукой, россыпь солнечных зайчиков на воде – и видение исчезло, а на сердце сразу стало легко и радостно. И за себя, и за тех, кто некогда привел их в этот мир. А еще подумалось, что дело пращура надо бы поддержать. Роман, что ли, написать? Такая шикарная история да в его исполнении непременно станет бестселлером!

– Пиши, – шепнула ему на ухо Лика и поцеловала в щеку.

Примечания

1

Начало истории читайте в романе Т. Корсаковой «Вранова погоня».

(обратно)

Оглавление

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg