«Змеевы дочки»

Змеевы дочки (fb2) - Змеевы дочки (Тайна старого поместья - 5) 1620K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Владимировна Корсакова

Татьяна Корсакова Змеевы дочки

© Корсакова Т., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Темнота казалась почти кромешной. Слабого света нарождающейся луны хватало лишь на то, чтобы не сбиться с дороги, которую и дорогой-то можно было назвать с очень большой натяжкой. Старые сани потряхивало на ухабах, мотало из стороны в сторону, и Галку мотало вместе с ними. Она пыталась уснуть, хоть как-то пристроиться на куче прелой соломы, но ничего не выходило. От многодневной, уже почти привычной усталости впору было потерять сознание, а сон все равно не шел. Наверное, виной тому Галкин спутник. Или надсмотрщик, она так и не сумела решить, кем считать этого сидящего напротив мрачного, немногословного мужчину в серой армейской шинели.

Лица его в темноте Галка не видела, но ей и не нужно было – выучила за время пути до последней черточки. И смуглую, продубленную кожу, и глубокие, словно ножом вырезанные морщины, и бороду с нитями седины, и серые, с недобрым прищуром глаза. Выучила она и руки – заскорузлые ладони, короткие пальцы с черной каймой грязи под ногтями. Хотя руки он редко показывал, прятал в глубоких карманах шинели, словно стеснялся их мужицкой некрасивости.

Или дело было в пистолете, который все это время лежал в одном из карманов, ничем не выдавая себя, но Галка точно знала, что он существует, видела своими собственными глазами и почти не испугалась. Ей велели быть сильной, и она старалась изо всех сил. Вот только силы, кажется, подходили к концу…

– Почему не спишь?

Голос у мужчины был сиплый, простуженный. Заботы в нем не слышалось – только глухое раздражение. Поэтому Галка не ответила, лишь поплотнее запахнула полы пальто. Это было чужое пальто, некрасивое, колючее, неудобное. Пальто из чужой, неправильной и уже ненавистной жизни. Захотелось плакать, но Галка себе запретила, почти до крови прикусила губу, сжала кулаки. Ей бы спросить, долго ли им еще ехать, когда уже наконец закончится эта бесконечная лесная дорога, но спрашивать она не стала, потому что знала, вопросы задавать бесполезно. Он, этот мрачный незнакомец, не ответит, даже взглядом не удостоит.

– Скоро уже.

В темноте вспыхнул красный огонек папиросы, едко завоняло махоркой. Галка едва сдержалась, чтобы не закашляться. Дед тоже курил, но не мерзкие папиросы, а дорогой, пахнущий вишней и шоколадом табак. Тот запах Галка любила и берегла в памяти. Похоже, воспоминания – это единственное, что позволили ей взять с собой из прошлой жизни.

– Раз не спишь, тогда слушай. – Огонек папиросы вспыхнул сильнее, осветив мрачное и одновременно сосредоточенное лицо мужчины. – Слушай и запоминай.

Галка все уже знала, все инструкции выучила наизусть, но спорить не стала. Споры он пресекал таким взглядом, что хотелось спрятаться, а лучше бежать как можно дальше.

– Тебя зовут Галина Ерошина. Тебе шестнадцать лет.

Галке было семнадцать, почти восемнадцать, но кого это волнует?.. Кого вообще волнует ее жизнь?!

– Хорошо, что ты такая… – в сиплом голосе послышался намек на насмешку, – такая неразговорчивая. Лучше бы тебе считаться немой, но ведь не сможешь? – Насмешка сменилась сомнением.

– Не смогу, Кузьма Ильич.

– Фанаберии эти брось. Обращайся ко мне по-простому, называй дядькой Кузьмой. Поняла?

Галка кивнула, и дядька Кузьма удовлетворенно хмыкнул.

– Мало времени, – сказал он после недолгого молчания. – Говор у тебя… не нашенский у тебя говор. Ну ничего, переучишься. Чай, девка ты неглупая.

Глупая, раз согласилась на все это, раз не настояла на своем, позволила себя убедить, отослать. Все-таки Галка не справилась, горячая слезинка покатилась по щеке, оставляя за собой огненную дорожку боли.

– Не реви. – В сиплом голосе снова послышалось раздражение. – Чтобы я больше не видел!

Он и не должен был видеть, не в этой чернильной темноте. Почуял ее слезы, как иной зверь чует пролитую кровь?

– И подбородком не дергай. Голову опусти, взгляд в землю. Молчи, пока с тобой не заговорят. А когда заговорят, тоже лучше молчи. Если молчать невмоготу, думай, кому и что говоришь. Уяснила? Я спрашиваю, ты все уяснила?!

– Молчать. – Галка сжала и разжала онемевшие от холода пальцы. – Думать, что говорю.

– Тут тебе все чужие, девонька. Своих нет и не будет. И цацкаться с тобой никто не станет. Даже не надейся.

Она уже не надеялась. Почти. Только где-то на самом дне души все-таки оставалась крохотная мыслишка, что все это понарошку, не по-настоящему. Что вот прямо сейчас перед их санями вспыхнут яркие огни, на дорогу выйдут веселые, нарядные люди, а бабушка радостно и громко скажет:

– Сюрприз, Галка! – И по голове погладит, а потом спросит с усмешкой: – А ты никак испугалась, детка?! Ты же особенная, ты не должна ничего бояться.

Не должна, а боится. До дрожи в коленках, до судороги в сжатых челюстях, до тошноты.

Тошнота была реальной, она подкатила к горлу горько-колючим комом, заставила сложиться пополам.

– Остановите… Мне нужно сойти… Пожалуйста!

– Нашла время. – Дядька Кузьма отшвырнул догоревшую папиросу, похлопал безмолвного возницу по плечу. Тот обернулся, мазнул по Галке равнодушным взглядом, натянул удила.

Сани качнулись, подпрыгнули на ухабе и замерли.

– Далеко не отходи, – велел дядька Кузьма.

Галка его не слышала, страх и боль уже рвались из нее, выворачивали внутренности наизнанку.

Она стояла, упершись ладонями в дрожащие коленки, не в силах поднять голову, когда услышала волчий вой. Услышала, но не сразу поняла, что это. Не укладывалось у нее такое в голове. И два желтых огонька, вспыхнувшие рядом, не напугали, и даже тихий утробный рык. Напугал ее крик дядьки Кузьмы:

– В сани! Быстро!

Он не стал дожидаться, пока Галка придет в себя, грубо схватил ее за шиворот, дернул вверх. Она упала лицом в колкую солому, затаилась. К рыку присоединилось нервное ржание, загарцевал, почти по-человечески закричал жеребец.

– Гони! – закричал дядька Кузьма и, выхватив из рук возницы кнут, безжалостно стеганул по лошадиному крупу. Жеребец попытался было взвиться на дыбы, но, усмиренный крепкой рукой, рванул вперед. Затряслись, заметались из стороны в сторону сани, Галка ухватилась за их борта, чтобы снова не свалиться в солому. Сердце в груди билось так громко, что, казалось, заглушало и лошадиное ржание, и волчий вой.

А волков было много. Теперь она слышала разноголосый хор. Они заходили с боков, серыми тенями скользили рядом с санями, клацали челюстями, примерялись к лошадиной шее… Одного из них огрел кнутом возница, зверь взвизгнул и отстал, но место его тут же заняли еще двое.

– Не высовывайся, – с мрачной сосредоточенностью сказал дядька Кузьма и прицелился.

Прогремел выстрел, одна из теней с визгом взвилась вверх, а потом слетела с дороги. А дядька Кузьма уже целился во второго волка. Он велел не высовываться, Галка и рада бы последовать его приказу, с головой зарыться в солому, но не получалось. Неведомая сила заставляла ее смотреть, выискивать в темноте все новые и новые тени, считать…

Получалось двенадцать. А патронов в браунинге сколько? Семь. А сколько времени уйдет на перезарядку? Достаточно, чтобы волчьи челюсти успели сомкнуться на лошадиной шее. Или человечьей…

От страха Галка тоненько завыла, но тут же до крови прикусила губу. Она не станет, не позволит себе бояться! В ворохе соломы девушка нашарила какую-то палку, потянула на себя. Палка оказалась черенком от вил.

– Не дури, девка! – рявкнул дядька Кузьма, перекрикивая грохот очередного выстрела. Какого по счету? Второго или, быть может, уже пятого? – А ну положь! И сама на дно… Я кому сказал?..

Он отвернулся, снова прицелился, выстрелил. Попал ли? Галка не поняла. И выстрелы считать перестала. Не потому ли, что не было больше выстрелов? Кончились патроны…

Патроны кончились, а волки все не кончались. Теперь Галка их не только видела и слышала, но и чуяла. От волков пахло слежавшейся шерстью, кровью и почему-то отчаянием. Словно бы они сами были не загонщиками, а жертвами.

Показалось. Со страха и не такое покажется…

Щелкнул в воздухе кнут возницы, перешибая волчий хребет, выругался дядька Кузьма, истерично заржал жеребец в тот момент, когда на холке его сомкнулись крепкие челюсти. Сомкнулись, чтобы больше уже не разжаться…

Вилы были тяжелые. Куда тяжелее, чем Галка себе представляла. Но откуда ни возьмись, появились силы. Наверное, их привел на поводке страх. Сил хватило не только на то, чтобы поднять вилы над головой, но и на то, чтобы метнуть их в серую рычащую тень.

Наверное, Галке просто повезло, что орудие ее не только не упало на середине пути, но и достигло цели. Острые зубья царапнули впалый волчий бок, вышибая из разомкнувшихся челюстей не то вой, не то стон. Жеребец мотнул головой, сбрасывая с себя зверя, снова защелкал кнут. А потом к этим звонким, похожим на треск сухой ветки щелчкам добавились другие. Очень близко. Почти над Галкиной головой.

– Ложись! – Дядька Кузьма сшиб ее с ног, навалился сверху, впечатывая в дно саней, не давая ни поднять голову, ни просто сделать вдох. Под тяжестью его веса Галка одновременно и ослепла, и оглохла. Больше она не слышала ничего, кроме уханья собственного пульса в ушах. Щелчки тоже прекратились. А сани остановились. Кажется…

– Лежи. – Дышать стало легче, но широкая ладонь дядьки Кузьмы продолжала прижимать Галку ко дну саней. – Лежи и молчи.

Сам он вставать тоже не спешил, Галка скорее чувствовала, чем видела, как его руки быстро и сноровисто заряжают браунинг.

– Эй, не стреляйте! – крикнул он в темноту. – Свои!

– Это кто тут у нас свой? – отозвалась темнота голосом лихим и веселым. – Дядька Кузьма, ты, что ли?

– Я и Глухомань! – В голосе дядьки Кузьмы послышалось явное облегчение.

Наверное, это было хорошо, что на лесной дороге они встретили знакомца. Но где же волки? Куда подевались? Галка, которую наконец-то оставили в покое, попыталась сесть в санях. Закружилась голова, к горлу снова подкатила тошнота. Только этого не хватало…

А темнота тем временем расступилась, вытолкнула из своей черной утробы четырех всадников. Кони под ними танцевали, но не испуганно, а скорее нетерпеливо, словно рвались в бой.

– Вовремя ты, Демьян Петрович! Очень кстати. – А дядька Кузьма, кажется, совсем успокоился и браунинг свой аккуратно сунул в карман. – Нас тут едва не загрызли. Ошалели волки с голодухи-то!

– Ошалели, не то слово! – Один из всадников выдвинулся вперед, приблизился к саням. Он показался Галке огромным, почти великаном. И конь его был рослый, куда выше и крепче их раненого жеребчика. – Вчера задрали корову Митяя Сидорова, а сегодня напали на парней из волошинской бригады. Те как раз с вечерней смены возвращались.

– Отбились волошинские-то? – спросил дядька Кузьма.

– Волошинские-то отбились. Они ж там все как на подбор, крепкие мужики. А если бы бабы или, того хуже, ребятишки? – Великан спешился и стал обыкновенным, просто высоким. И был он милиционером, если судить по меховой шапке и синей шинели. – Придержи-ка, Глухомань! – Он бросил свои поводья вознице, а сам подошел к испуганно всхрапывающему жеребчику, обеими руками обхватил того за морду, зашептал что-то ласковое, успокаивающее.

Возница со странным и смешным именем Глухомань неловко, как-то кривобоко спустился на землю, подошел к уже почти успокоившемуся жеребчику, внимательно осмотрел его шею.

– Волк порвал? – спросил незнакомец, но Глухомань ему не ответил. Перехватив поудобнее кнут, он шагнул в темноту и почти тут же в ней растворился. А через несколько мгновений Галка услышала щелчок и слабый рык.

– Порвал, – ответил дядька Кузьма. – Мог бы и нас порвать, если бы не ты со своими молодцами. Вот только пошто стрелять начали без предупреждения? Девчонку мне до смерти напугали.

Галка не сразу поняла, что речь о ней. Никто раньше не называл ее девчонкой. Называли девушкой или барышней на худой конец. А тут девчонка…

– Так мы ж не по вам, мы по волкам, дядька Кузьма! – послышался из темноты молодой, задиристый какой-то голос, и к саням, ведя под уздцы вороную лошадку, шагнул парень. В темноте Галка не могла разглядеть его лица, видела только темный высокий силуэт, но по голосу сразу поняла, что он молод, моложе своего спутника.

– По волкам! – Дядька Кузьма закурил папиросу, протянул портсигар Демьяну Петровичу. – Ты, Лешка, в темноте видишь, как кот? – спросил, прикуривая.

– Может, даже и получше некоторых котов, – огрызнулся тот, кого дядька Кузьма пренебрежительно назвал Лешкой. – Где волки? – спросил задиристо. – Нет волков! Разбежались. А кто не сбежал, тот вон пристреленный лежит. Так что не надо…

Он не договорил, из темноты вынырнула кривобокая фигура. В одной руке Глухомань держал кнут, во второй вилы.

– Это что? – спросил Демьян Петрович, продолжая успокаивающе гладить раненого жеребчика по холке.

– Это вилы, – снова вместо Глухомани ответил дядька Кузьма. – Отбивались от волков, чем могли. – На Галку он даже не глянул, видно, не мог до конца поверить, что она сумела не просто метнуть вилы, но еще и попасть. Галка и сама не верила. Происходящее казалось ей страшным сном. То ли от холода, то ли от пережитого сделалось вдруг очень холодно. Зубы предательски клацнули.

– А что за девочка? – Демьян Петрович, а следом за ним и Лешка вплотную подошли к саням, уставились на Галку. – Откуда взялась? Что-то не припомню я, дядька Кузьма, чтобы у тебя была внучка.

– Так это не моя. – Дядька Кузьма махнул рукой с зажатой в ней папиросой. – Бабы Клавы это родственница. Везу из Перми. Мамка ее того… преставилась недавно мамка. Девка сиротой осталась, вот баба Клава и попросила, чтобы съездил, привез.

– А что худющая-то такая родственница? – спросил Лешка и взглянул на Галку со смесью любопытства и, кажется, жалости. Теперь, когда он оказался совсем близко, она могла рассмотреть его лицо.

Впрочем, нечего там было рассматривать. Худое, угловатое, насмешливое лицо, с выбивающимся из-под фуражки вихром. Галка отвернулась, зажала озябшие ладони между коленками. Вот только с зубами ничего поделать не смогла, зубы продолжали клацать.

– Так городская. Что с нее взять? – пожал плечами дядька Кузьма и тут же сказал: – Поедем мы, Демьян Петрович, пока эти твари снова в стаю не сбились.

– Мы проводим. – Лешка лихо, красуясь, вскочил в седло. – Опасно на дороге стало. Слышите, Демьян Петрович, надо бы облаву организовать. Да не такую, как сегодня, а настоящую.

– Ишь, умник! А людей на облаву я где тебе наберусь?

– Клич бросим, найдутся люди. Волки этой зимой всем вот уже где. – Лешка выразительно чиркнул ребром ладони по горлу.

– Разберемся! А теперь поехали. Нечего нам тут посреди леса делать. – Демьян Петрович тоже уселся в седло. – Двигайся, Глухомань, а мы тут с ребятами рядом…

Они и в самом деле держались рядом с санями, двое всадников с одной стороны, двое – с другой. Галке хотелось думать, что в случае чего ружья их готовы к бою. Ведь не для красоты у них ружья.

Волки больше не приближались, не рисковали, и Галка уже почти успокоилась. О случившемся на дороге напоминали лишь лежащие на дне саней вилы с окровавленными зубьями. На вилы она старалась не смотреть. Как и на Лешку, лихо гарцующего рядом, перебрасывающегося шуточками с товарищами.

В темноте запястье ее крепко сжала лапа дядьки Кузьмы.

– Помни, о чем говорили, – процедил он сквозь зубы так, чтобы расслышать его могла одна только Галка.

Она молча кивнула.

А лес тем временем начал редеть, а потом и вовсе закончился. Дорога теперь змеилась посреди замерзшей, засыпанной снегом пашни. Стало светлее то ли от снега, то ли от выглянувшей из-за туч молодой луны. Но окружающий мир виделся мрачным, мертвенно-серым, неласковым. Галка обхватила себя руками, закрыла глаза.

– Бывала у нас раньше? – послышалось над самым ухом, и от неожиданности она вздрогнула.

Лешка смотрел на нее с ленивым интересом. Было видно, что ему просто скучно и хочется поговорить хоть с кем-нибудь.

– Нет. – Галка крепко помнила наказ дядьки Кузьмы.

– Тебе тут понравится. Места у нас красивые, привольные!

Не нравилось! Ей уже все не нравилось. И не понравится никогда. Как может нравиться этот холод и тьма, и пугающая бескрайность?! Ей нравился Ленинград с его улицами, мостами и набережными, с его молочно-сизыми, уютными ночами, а эта уральская глушь вызывала лишь панику.

– А бабе Клаве ты кем приходишься? – Он не унимался, не мог понять, что не нужен ей этот разговор, что ей и без того страшно и больно.

– Внучатой племянницей, – ответил за Галку дядька Кузьма, и впервые она была ему за это благодарна. – Седьмая вода на киселе, но раз уж так получилось… – Он многозначительно замолчал, а Лешка понимающе кивнул, словно и в самом деле что-то понимал.

– Не бойся, малая, – сказал он покровительственным тоном. – Баба Клава не злая. Бывает, ворчит без дела, но это от возраста. Сколько ей лет, дядька Кузьма?

– Много. Помолчал бы ты, Алексей, не жужжал.

Наверное, он обиделся на это пренебрежительное «не жужжал», потому что пришпорил свою лошадь, рванул вперед, в темноту. Галка вздохнула с облегчением.

А впереди уже появились первые огни, намечая границы города, в котором Галке теперь предстояло жить. Название у города было мрачное, неприятное – Чернокаменск…

Они свернули, не доезжая до города.

– Баба Клава живет при клубе, – объяснил снова вернувшийся к саням Лешка. – Это в старой кутасовской усадьбе, здесь совсем недалеко. Я провожу.

– А то мы без тебя дорогу не найдем, – проворчал дядька Кузьма.

– Алексей, домой езжай! – велел Демьян Петрович. – Волошин меня по головке не погладит, если один из его ребят завтра на работе будет что вареный рак.

– Так мне во вторую смену! Отосплюсь еще! А дед Василь обещал бате сапоги починить. Вот заодно и спрошу, что там с сапогами.

– Среди ночи спросишь? – Если Демьян Петрович и злился, то не особо, скорее для проформы.

– Так они ж с бабой Клавой все равно проснутся, чтобы родственницу встретить. – Алексей по-свойски, как старой знакомой, подмигнул Галке. Она отвернулась, сунула озябшие руки в рукава пальто.

* * *

Ночь выдалась интересная – с волками, облавой, перестрелкой и спасением прекрасной дамы! Впрочем, с прекрасной дамой вышла неувязочка: и не прекрасная, и не дама. Мелкая какая-то замухрышка. Мало того что некрасивая, глазастая, скуластая, мосластая, так еще и неблагодарная. Алексей ей, может быть, только что жизнь спас, а она даже спасибо не сказала. Да что там спасибо, даже смотреть в его сторону не хочет! Вот такие в Перми девчонки – с гонором! Но что интересно, по виду и не скажешь, что испугалась. Сидит, нахохлившись, что ворона, в пальтецо свое модное, но хлипкое кутается, зубами клацает, а не боится. Другая б уже ревела белугой от страха или от радости, что спаслась. Может быть, даже на шею бы Алексею бросилась в порыве благодарности, а эта молчит, нос воротит, ежится. Ежится, небось, от холода. В пальтишке этом дурацком разве согреешься? Будь на ее месте какая другая девушка, Алексей бы не сдержался, проявил благородство, предложил свою куртку. Сам-то он к холоду привычный. На охоте с батей по три часа в сугробе лежать приходилось, и ничего!

А вообще, любопытно, что она за родственница такая! Баба Клава и дед Василь всегда были при усадьбе, прислуживали сначала кутасовской семейке, а потом и тем, кому усадьба досталась. В их жизни даже после революции ничего не изменилось, так и остались в старом доме, только уже не прислугой, а смотрителями. Дед Василь сторожил и ремонтировал, если что сломается по мелочи, а баба Клава прибиралась. Сначала, когда усадьба стояла бесхозная, работы у них было немного, про них, кажется, вообще забыли. Другие были в те времена в Чернокаменске дела и заботы. А потом про усадьбу вспомнили. Сначала в ней располагался какой-то склад, потом госпиталь, потом туда переехала библиотека, и работы у стариков прибавилось. А лет пять назад часть дома отдали под клуб, и уединенное, почти забытое место сразу оживилось, сделалось весьма популярным у городской молодежи. Особенно по выходным, когда в клуб привозили кинофильмы, а после просмотра устраивали танцы. Зимой – в отремонтированном по такому случаю бальном зале, а летом – на площадке в старом парке, прямо под открытым небом. Парк Алексею нравился больше, привольнее как-то было на свежем воздухе, веселее.

Сани тем временем свернули на аллею, ведущую к усадьбе, темнота под сенью вековых деревьев сделалась непроглядной, почти такой же, как в лесу, разве что без волков. Волки сюда не заходили, словно чуяли, что поживиться тут нечем, промышляли по деревням и городским окраинам, нападали на домашний скот и собак, а теперь вот перешли на людей.

Алексей был одним из тех волошинских парней, которым пришлось отбиваться от волков. Отбивались тем, что нашлось под рукой: кто палкой, кто подобранным с земли булыжником. Тогда им повезло, волков было всего трое. Худые, отчаявшиеся с голодухи, потерявшие всякий страх, звери припадали к земле, скалились, не спешили нападать, видели численный людской перевес. Не нападали, но и не уходили – выжидали. Демьян Петрович был прав, окажись их жертвой кто-нибудь послабее, женщина или ребенок, случилась бы беда, а так ничего, отбились. Алексей так еще и за Демьяном Петровичем увязался. Только домой заскочил, прихватил батино охотничье ружье, и вперед, на хутор к Митяю Сидорову. Там волкам удалось поживиться, от единственной Митяевой коровы остались только рожки да ножки.

Там же, на хуторе, они и решились на погоню. Митяй, запивая горе самогоном, икая, говорил, что стая ушла недалеко, что если поспешить, то можно нагнать и наказать иродов. Они и поспешили.

Демьяна Петровича долго уговаривать не пришлось. Он хоть и был лицом официальным – начальник городской милиции как-никак, – но азарта и авантюрной жилки не растерял, велел только, чтобы не дурили и оружие держали наготове.

– Глубоко в лес соваться не будем, – сразу же остудил он охотничий пыл своих компаньонов. – Не хватало мне еще и за ваши горячие головы отвечать! Значит, так, слушаемся меня, без приказа не стреляем. Уяснили?

Они уяснили, но, как показало время, не до конца. Стоило лишь услышать, а потом и увидеть волков, как приказ Демьяна Петровича был позабыт. Хорошо хоть люди случайно не пострадали. Эти, которые в санях. Хорошо, что у дядьки Кузьмы глотка оказалась луженой, крик его они расслышали даже за грохотом выстрелов. Демьян Петрович там, на лесной дороге, не сказал им ни слова, но Алексей чуял – разговор предстоит очень неприятный. Может так статься, что за ослушание он их больше с собой не возьмет. Даже на волчью охоту. Думать об этом не хотелось, глядишь, все как-нибудь само собой утрясется, поэтому Алексей предпочел думать про вот эту замухрышку, про то, какая жизнь ждет ее со стариками-отшельниками. Жизнь получалась скучная и унылая. Себе бы Алексей такую не пожелал.

Усадьба встретила их тишиной и кромешной темнотой. Да и что удивительного, если на дворе уже ночь? В Чернокаменске спать ложились рано, особенно такой порой, когда холод и тьма. Исключение составляли выходные дни, когда старый дом оживал, отряхивался от многолетней пыли и наполнялся людскими голосами.

– Спят, видать. – Демьян Петрович спешился первым. – Придется будить.

– Разбудим, раз такое дело. – Дядька Кузьма выбрался из саней.

Глухомань последовал его примеру, но направился не к дому, а к своему жеребцу, снова принялся осматривать рану на боку. Девчонка осталась на месте, выглядела она безучастной ко всему происходящему. Алексею даже показалось, что она уснула. Но нет, не уснула, вон как глазюками зыркает.

– Галка, чего расселась? – спросил дядька Кузьма, не оборачиваясь. – Вставай давай! Пойдем с родственниками знакомиться.

Она послушно выбралась из саней. Было видно, что к такому виду транспорта она не привычная. Оно и понятно – девчонка же городская. А имя смешное, птичье – Галка.

Дядька Кузьма направился не к крыльцу, над которым красовалась надпись «Городской клуб», а двинулся вдоль стены, к черному ходу. Было видно, что ему доводилось бывать здесь раньше. Ничего удивительного, дядька Кузьма в Чернокаменске числился старожилом. Работал и на приисках, и в шахтах, и в лес уходил с охотничьими артелями. Многое знал, многое умел, со многими водил знакомства.

Демьян Петрович в нерешительности потоптался на месте, а потом сделал знак Алексею:

– Поехали домой, Лешка. Больше в нашей помощи тут не нуждаются.

Как же он оказался не прав!

– Погоди, Демьян Петрович. – Голос дядьки Кузьмы звучал ровно, но что-то в нем неуловимо изменилось, заставило всех замереть. – Посвети-ка. А ты стой, где стоишь. – Он бесцеремонно, даже грубо, оттолкнул шедшую за ним следом Галку.

– Что там у тебя? – Демьян Петрович на ходу вытащил фонарик, луч света мазнул по замершей в нерешительности девчонке, по стене дома с серыми разводами на некогда белой штукатурке и уперся в широкую спину дядьки Кузьмы.

– Сюда иди, – позвал тот.

– А ты не суйся! – Демьян Петрович сдернул с плеча ружье, многозначительно посмотрел на Алексея и шагнул с дорожки в снег.

Конечно, он не послушался! Он же не какая-то напуганная городская девчонка, и вполне может так статься, что его помощь окажется нелишней. Свое ружье Алексей тоже с плеча снял, просто так, на всякий случай.

Они разглядывали что-то у себя под ногами. Алексей заглянул через плечо дядьки Кузьмы и в желтом пятне света увидел на снегу бурые следы.

– Кровь, – сказал дядька Кузьма безо всякого выражения и сунул руки в карманы шинели.

– Знать бы еще чья. – В голосе Демьяна Петровича слышалась тревога.

Не сговариваясь, они двинулись по кровавому следу, который уводил их в глубь старого парка, прочь от дома. Первым шел дядька Кузьма, следом Демьян Петрович и Алексей. Девчонка, как привязанная, плелась сзади. Еще потеряется в темноте, чего доброго. Алексей замедлил шаг, поймал ее за рукав пальто.

– Держись рядом, – сказал тихо.

Она не стала спорить и вырываться не стала. Бледное лицо ее выражало равнодушие к происходящему. Железные нервы у девки.

Кровавый след вывел к часовой башне. Башню эту знал каждый мальчишка в Чернокаменске, и каждый мечтал на нее забраться, своими собственными глазами посмотреть на часовой механизм и бронзовые фигуры, которые, говорят, раньше могли двигаться. Но мечты эти пресекались на корню. Башню посчитали опасным объектом и от греха подальше заперли на замок. Ключи от замка имелись только у деда Василя, но он был непреклонным и ни на какие уговоры не шел, в башню посторонних не пускал. А сейчас тяжелая дубовая дверь оказалась распахнута настежь, и порывы ветра раскачивали ее из стороны в сторону, заставляя стонать давно не смазываемые петли. Коротко выругался дядька Кузьма, вопросительно посмотрел на Демьяна Петровича. Тот молча кивнул, снова зажег фонарик и первым переступил порог.

Внутри было темно, пахло старым деревом и отсыревшей штукатуркой, а еще чем-то металлическим. По лестнице поднимались гуськом, выбивая из деревянных ступеней гулкое эхо, тревожа покой поселившихся в башне голубей.

Наверху, на смотровой площадке, буйствовал ветер. Алексею даже пришлось придержать рукой фуражку, чтобы ее не сорвало с головы. Наверное, поэтому он не сразу увидел то, что увидели остальные.

Тело деда Василя лежало у лап бронзового дракона. Растерзанное тело у когтистых лап… Некогда белая рубаха была красной от крови, кровь же растекалась по деревянной платформе. Кое-где ее уже прихватило морозом, и она стеклянно поблескивала в свете выглянувшей из-за тучи луны. На тех, кто потревожил его покой, дед Василь смотрел с немым укором. Или укор этот был адресован не им, а его убийце, чудовищу, посмевшему совершить такое зверство?

Дядька Кузьма шагнул к телу, под его ногами хрустнула замерзшая кровь. Алексея передернуло от этого звонкого, такого неуместного здесь звука. Заскорузлые пальцы дядьки Кузьмы коснулись стариковской шеи, прямо под некогда седой, а сейчас окровавленной бородой.

– Теплый еще, совсем недавно преставился, – произнес Кузьма глухо и вытер руку о штанину.

– Не преставился, дядька Кузьма, а убили. – Демьян Петрович говорил тихо, почти шепотом. – Видишь, сколько ран? И на руки, на руки его посмотри. Пальцы поломаны. Его пытали перед тем, как убить.

В голове не укладывалось. Кому нужно убивать, а перед этим еще и пытать ни в чем не повинного старика? Зачем?..

– Хороша ночка! – Рукавом шинели Демьян Петрович вытер покрывшееся испариной лицо. – Сначала волки, а теперь еще и это…

Договорить он не успел, под их ногами неожиданно дернулась и пришла в движение деревянная платформа. Чтобы не упасть, Алексей схватился за одну из статуй. Кажется, это была женщина, одна из тех, которых во все времена принято считать прекрасными дамами. Дама глянула на него с брезгливым укором, от бронзового тела ее шел такой холод, что ладоням стало больно. Чертыхнулся дядька Кузьма, который едва не свалился на мертвое тело, а Демьян Петрович обхватил за шею похожую не то на дракона, не то на крылатого змея тварь.

В этот же момент башня словно завибрировала, наполнилась глубоким и чистым звоном. Он был таким громким и таким пронзительным, что захотелось зажать уши руками.

– Что это? – Демьян Петрович оглушенно замотал головой.

– Где девчонка? – не закричал, а зарычал дядька Кузьма, и Алексей только сейчас осознал, что Галки с ними нет…

К лестнице он бросился первым, двигался, ориентируясь скорее на интуицию, чем на звук. В темноте едва не вывихнул лодыжку, больно стукнулся локтем, пока не попал на этаж с часовым механизмом.

Она стояла спиной к огромным вращающимся шестерням. Руки ее оказались перепачканы чем-то черным, а взгляд был пустым и бессмысленным, словно она спала наяву.

– Эй, ты! – Алексей не хотел ее пугать, но получилось все равно громко. Ему показалось, что даже громче металлического перезвона, наполнившего часовую башню. – Что ты сделала?

Она никак не отреагировала на его крик, даже голову в его сторону не повернула. Ненормальная.

А шестерни за ее спиной вращались все быстрее и быстрее, и Алексею вдруг подумалось, что стоит только ей сделать шаг назад, и она попадет в эту стальную мясорубку. Вот сейчас стало по-настоящему страшно. То есть страшно ему было и там, на смотровой площадке, рядом с мертвым, уже замерзающим телом, но только сейчас он осознал, что у страха, оказывается, бывают грани. Стоящая напротив девчонка могла умереть в любую секунду, и смерть ее была бы едва ли менее мучительной и страшной, чем смерть деда Василя.

Именно страх, а не здравый смысл легонько толкнул Алексея в спину, взъерошил ледяной лапой волосы на затылке, шепнул на ухо – давай!

Он двигался осторожно и плавно, словно бы боялся спугнуть дичь. Не сводил взгляда с окаменевшего, удивительной красоты лица, только в глаза, черные с серебряными проблесками, старался не смотреть. Шкурой чуял – не надо заглядывать в эти колодезные глубины, небезопасно. И когда пальцы его сомкнулись на ее плечах, ему вдруг показалось, что вся она каменная или бронзовая, как те фигуры, что кружатся сейчас наверху. Подумалось, что сдвинуть ее с места не получится…

Получилось. Алексей рванул девчонку на себя, подальше от шестерней, краем уха успев услышать чудовищный скрежет. От застопорившихся вдруг шестерней снопом посыпались искры, а через мгновение какофония звуков стихла, уступила место тревожной, вибрирующей тишине.

Тишина длилась недолго. Окаменевшее тело, которое Алексей продолжал прижимать к себе, сначала обмякло, а потом забилось в тщетной попытке вырваться. Девчонка, до этого безмолвная и безучастная, истошно завизжала, одновременно отбиваясь от Алексея и пытаясь зажать уши перепачканными мазутом руками. Казалось, она слышит что-то свое, недоступное для остальных, мучительное и страшное одновременно. Или не только слышит, но и видит?..

В продуваемой всеми ветрами башне и раньше было холодно, но тот холод казался самым обыкновенным, не таким, который окутывал их с Галкой сейчас. Он не прошивал позвоночник ледяными нитями, не выстуживал внутренности, не вытягивал силы, не заставлял волосы на затылке шевелиться. Тепло, самая его малость, исходило лишь от снова застывшего Галкиного тела, от грязных ладошек, которыми она теперь упиралась Алексею в грудь. Она смотрела на что-то за его спиной, и Алексею казалось, что еще чуть-чуть, и в зеркально-серебряных ее зрачках он увидит отражение…

Ему бы обернуться. Вот просто взять и повернуть голову, убедиться, что за ним никого нет и быть не может, да только скованное холодом тело не слушалось. Как-то так вышло, что теперь не он держал Галку, а она его. Держала, не давала упасть, не давала замерзнуть окончательно. Чувство это длилось всего мгновение, до тех пор, пока Алексей не услышал встревоженный голос дядьки Кузьмы:

– Что тут у вас такое? Чего орешь, скаженная?

Она уже не орала, и серебряные искры из ее глаз исчезли без следа. На Алексея девушка смотрела удивленно, словно не могла понять, кто он и как оказался рядом с ней.

– Что ты видела? – спросил Алексей отчего-то шепотом. – Кого ты видела?

Она молча мотнула головой с такой силой, что пуховый платок белым облаком соскользнул ей на плечи.

– Кого она могла видеть? – Луч фонарика задержался на замерших шестернях, а потом осветил бледное Галкино лицо. – Ты кого-то видела, девочка? Кто завел часы?

Она снова мотнула головой, закрылась от света рукой, затаилась. А Демьян Петрович уже осматривал деревянные доски пола. На досках отчетливо виднелись мокрые следы босых, то ли женских, то ли детских ног. Они все разом, и Демьян Петрович, и дядька Кузьма, и Алексей, уставились на ноги Галки. Ничего особенного – ноги как ноги, обутые в коричневые сапожки, уж точно не босые…

– Эй, девка, – спросил дядька Кузьма строго, – это ты завела механизм?

– Нет! – Она смотрела на них недоуменно и испуганно, перепачканными в мазуте руками продолжала цепляться за Алексея, сама того не замечая. – Я ничего не делала.

Она делала, но забыла. Предпочла забыть, как забывают недобрый сон, чтобы он не сбылся.

– А орала чего?

– Я не орала…

Про это она тоже предпочла забыть, а дядьку Кузьму, кажется, полностью удовлетворил ее ответ.

– Ладно, – сказал он мрачно, – спускаемся! – И отстранив Алексея, первым шагнул к лестнице.

Внизу у башни их ждал Глухомань. Алексей подумал было, что тот прибежал на звук курантов или Галкин визг, но тут же вспомнил, что мужика оттого и называют Глухоманью, что он ничего не слышит. Говорить иногда говорит, но не слышит.

– Там, – сказал Глухомань и махнул рукой в сторону дома. – Там, – повторил вроде как сердито и, никого не дожидаясь, пошагал прочь от башни.

– Вот беда, – сказал дядька Кузьма, а потом в который уже раз за эту ночь зло выругался. – Парень, держи ее крепко, никуда не отпускай.

Алексей и не заметил, что сжимает Галкину ладошку, а она, как маленькая, послушно идет следом. Впрочем, она и есть маленькая. Сколько ей? На вид хорошо, если шестнадцать. Галка, птичка-невеличка…

– Стой, – сказал он зачем-то строже, чем следовало.

Она замерла, посмотрела вопросительно, а он молча натянул ей на голову сползший на плечи платок, мельком, всего на мгновение, коснувшись черных, гладких как шелк волос.

– Замерзнешь, – добавил все так же строго и двинулся вслед за дядькой Кузьмой.

Сказать по правде, идти в дом ему не хотелось. После увиденного в башне от этой так интересно начавшейся ночи он больше ничего хорошего не ожидал. И оказался прав. На крыльце черного хода уже горел свет. Наверное, Глухомань вошел внутрь и зажег лампочку, которая сейчас раскачивалась порывами ветра из стороны в сторону, отвоевывая у темноты то кусок парковой дорожки, то щербатые ступени, то хмурое лицо Глухомани.

– Вы стойте, – сказал он и ткнул пальцем в Алексея с Галкой, а потом многозначительно посмотрел на дядьку Кузьму.

– Баба Клава? – спросил тот и с отчаяньем махнул рукой.

– Будь рядом с ним, – велел он Галке. – Чтобы больше ни шагу! Уяснила?

Она снова молча кивнула, крепче сжала Алексееву руку. А он вдруг разозлился, что из него, давно взрослого и самостоятельного, сделали няньку для этой вот мелюзги. Разозлился и решил не слушаться чужих приказов, поэтому шагнул в дом следом за остальными.

Внутри так же, как и снаружи, горел свет. В отличие от промозглого холода башни, в жарко натопленном доме оказалось тепло. Вот только запах… Пахло свежей кровью. И если в башне, на морозе, запах этот можно было не признать, то сейчас сомнений не оставалось, как не оставалось у него сомнений и в том, что баба Клава, так же, как и дед Василь, мертва.

Она лежала на полу в луже крови. Пытали ли ее перед смертью, Алексей не знал, да и знать не хотел. От одной только мысли об этом к горлу подкатывала тошнота, хотелось бежать прочь, на свежий воздух. А в комнате царила разруха, было видно, что тот, кто убил хозяев, перевернул здесь все вверх дном. Что-то искал? Или им просто двигала лютая, нечеловеческая злоба? Кто вообще мог решиться на такое?..

Рядом тихо всхлипнули, и Алексей вспомнил, что в комнате с ними, закаленными, ко всему привычными мужиками, находится девчонка. Если деда Василя она видеть не могла, то бабу Клаву видела прямо сейчас. И прямо сейчас, чего доброго, если не успокоить, не увести прочь, с ней могла приключиться самая настоящая истерика.

А куда уводить? В ночь, на холод, под нервное мельтешение уличного фонаря, от света которого становится все горше и горше?

– Не реви, – велел Алексей строго. – Даже не вздумай.

Она ничего не ответила, стояла, прижав ладошку к щеке. Щека ее теперь тоже была перепачкана мазутом. Что же она делала в башне? Как сумела завести механизм? Или это не она, а тот, чьи следы они увидели на полу. Босые следы…

– Тело еще теплое. Надо звонить, вызывать ребят. – Демьян Петрович огляделся. – Леша, ты не знаешь, есть у них тут телефон?

Телефон был, но не в доме стариков, а во флигеле, в котором сейчас располагалась городская библиотека. Если поискать ключи…

– Вот. – Дядька Кузьма положил на стол увесистую связку. – Висела на гвозде.

– Телефон в кабинете Жильцова, в библиотеке, – сказал Алексей, стараясь смотреть не на мертвое тело, а на связку.

– А Жильцов разве не в усадьбе живет? – спросил Демьян Петрович и, чертыхнувшись, направился к выходу. – Кузьма, оставайся с девочкой и Глухоманью здесь, а мы с Алексеем проверим. Вот же сволочная ночка выдалась…

Дожидаться Алексея он не стал, лишь буркнул на ходу:

– Оружие держи наготове. Мало ли…

Алексей понимал его опасения: если тело бабы Клавы еще теплое, значит, тот, кто сотворил такое со стариками, может до сих пор прятаться в усадьбе. Или, и того хуже, этот кто-то может отправиться за еще одним здешним обитателем – директором клуба и по совместительству библиотекарем Иннокентием Жильцовым…

Как они вообще могли забыть про Жильцова! Он жил при усадьбе с прошлого лета. Поселился во флигеле почти сразу, как устроился на работу. На самом деле в усадьбу его, считай, сослали местные власти, в Чернокаменском горкоме комсомола посчитали это решение удачным и правильным. Не нужно думать, к кому на постой пристроить молодого специалиста. Библиотека всегда под присмотром. Старикам помощь. И самому Кеше хорошо – баба Клава и покормит, и обстирает. Он тогда, кажется, и не возражал. То ли по робости характера, то ли по причине врожденной скромности.

С Жильцовым Алексей виделся редко, только на комсомольских сходах. На танцах в клубе библиотекарь почти никогда не появлялся, говорил всем, что не любит такие мероприятия. Но причина была в другом – в патологической Кешиной застенчивости. Наверное, поэтому в Чернокаменске он так не стал своим, предпочитал оставаться в тени и без лишней надобности из тени этой не выходить. Ему вполне хватало общества книг, благо библиотека от прежних хозяев усадьбы осталась богатая. Да и чугунолитейный завод не жалел денег на закупку новых книг. И как-то так вышло, что про Кешу Жильцова вспоминали, лишь когда переступали порог библиотеки, да вот, пожалуй, сейчас, когда старую усадьбу накрыло кровавым пологом.

– Держись рядом, – велел Демьян Петрович. – Не высовывайся.

Сам он шел скользящим, бесшумным шагом, который выдавал в нем бывалого охотника. Вот только дичь сейчас особенная, пострашнее медведя-шатуна, и от мысли этой холодело в душе. С убийством Алексею сталкиваться раньше не доводилось.

– Думаете, они еще в усадьбе? – спросил он шепотом.

– Не знаю. Но тот перезвон, что устроила девочка, разбудил бы и покойника, а Жильцов из своей норы так и не выбрался. – Голос Демьяна Петровича был мрачен и полон недобрых предчувствий.

Они сошли с парковой дорожки, ступили в ноздреватый, прихваченный ночным морозом снег, двинулись к едва заметному в темноте флигелю.

– Свет не горит, – сказал Алексей, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Сам вижу. – Демьян Петрович крепко сжимал ружье. – Не к добру.

Дверь флигеля оказалась открытой. Вот это точно было не к добру…

Демьян Петрович вошел внутрь первым, спрашивать, есть ли кто живой, не стал, в темноте нашарил выключатель, зажег свет. Библиотека занимала весь первый этаж флигеля, двери, ведущие в читальный и абонементный залы, оказались закрыты. Демьян Петрович молча указал на дубовую лестницу, Кешу Жильцова следовало искать именно там.

По лестнице они поднимались, стараясь особо не шуметь, но старые ступени все равно предательски скрипели. Оставалось надеяться, что убийцы во флигеле нет. Найти бы Кешу. Найти бы Кешу живым…

Почти все комнаты второго этажа были заперты на ключ, кроме одной, двери приоткрытой.

– Не суйся, – снова одними губами проговорил Демьян Петрович и первым переступил порог.

Через мгновение в комнате вспыхнул свет, освещая царящий в ней разгром. Здесь, как и в доме стариков, кто-то устроил обыск. Матрас был сброшен с кровати на пол. Тут же, на полу, валялась одежда Жильцова. Ящики письменного стола были выпотрошены, на бумагах и книгах растекались пролитые чернила. Сама чернильница закатилась в угол, оставив на полу грязные кляксы. Кеши Жильцова нигде не было видно. Наверное, это можно считать хорошим знаком. Все-таки чернильные лужи – это не лужи крови…

– Надо обыскать первый этаж. – Демьян Петрович достал из кармана связку ключей, добавил мрачно: – Заодно и в участок позвоним.

Вопреки ожиданиям, дверь читального зала оказалась не заперта. Она поддалась, стоило лишь Алексею коснуться дверной ручки. И тут же Демьян Петрович оттеснил его плечом, первым шагнул в гулкую, пахнущую пылью и книгами комнату. На сей раз выключатель искать пришлось долго. Все это время Алексей до боли в глазах всматривался в темноту, ладони, сжимающие приклад ружья, вспотели от напряжения. И когда наконец вспыхнул свет, он помимо воли вздохнул с облегчением.

В читальном зале тоже царил кавардак, книги, бережно хранимые Кешей Жильцовым, в беспорядке валялись между двумя рядами столов, поверх книг лежал сам библиотекарь…

Первое, что увидел Алексей, была кровь, словно красными чернилами заливающая страницу какого-то учебника. Сердце защемило от дурного предчувствия. Еще один…

Демьян Петрович шагнул к телу первым, проверил пульс, сказал громко и возбужденно:

– Жив! – Голос его эхом разнесся под высокими сводами читального зала, вывел Алексея из ступора. – Лешка, помоги-ка мне!

Кеша и в самом деле был жив. Его, как и стариков, пытали. В кровь разбитые губы опухли, правый глаз заплыл, а на лоб с кудрявой макушки стекала красная струйка. Демьян Петрович сунул руку Кеше под голову, ощупал рану.

– Кажись, череп не проломлен. Надо его к Палию в больничку, да быстрее. Где ж у них тут телефон? – Он встал на ноги, осмотрелся.

Телефон стоял на гранитной конторке, прямо перед носом у Демьяна Петровича.

– Алексей, звони в участок и Палию, пусть мчится в больницу, готовит там все необходимое. А мои пусть сюда едут, да побыстрее. Нет, погоди! Дай я сам, а ты пока за библиотекарем присмотри, чтобы он не того…

Кеша открыл глаза в тот самый момент, когда Алексей попробовал еще раз проверить его пульс, замычал что-то нечленораздельное, попытался забиться под стол. Взгляд у него был совершенно безумный, но лишь в первое мгновение, до тех пор, пока он не уставился на Алексея.

– Черкасов, ты? – Разбитые губы едва шевелились, а здоровый глаз смотрел со смесью страха и подозрения.

– Все в порядке, Кеша. Ты в безопасности!

Алексей помог Жильцову сесть. Тот застонал, схватился за разбитую голову.

– Видел, кто тебя? – спросил Демьян Петрович, набирая на телефонном диске номер милицейского участка. – Сколько их было?

– Нет. – Кеша мотнул головой и снова застонал, сказал виновато: – Простите, товарищ милиционер, ничего я толком не рассмотрел. На лицах у них было что-то такое… – Он замолчал, подбирая правильное слово. – Сначала я подумал, что это маски. Ну, знаете, как на новогоднем представлении. Маски из папье-маше. А потом понял, что это мешки, обыкновенные мешки с дырами для глаз.

– Сколько было нападавших? – Демьян Петрович смотрел на телефон, хмурился.

– Двое. Двоих я точно видел.

– Как выглядели, запомнил?

– Не запомнил. Обыкновенно как-то выглядели, я больше на мешки эти смотрел, чем на них самих, все никак в толк взять не мог, что происходит…

– Погоди-ка, – велел Демьян Петрович и заорал в трубку: – Семашко?! Семашко, ты спишь там, что ли? Газаева к телефону позови. Убийство у нас. В клубе. Да, в бывшей кутасовской усадьбе…

– Убийство? – Кеша бросил встревоженный взгляд на Алексея, спросил шепотом: – Они убили кого-то?

– Деда Василя с бабой Клавой. – Не было смысла скрывать правду, которую к утру узнает уже весь Чернокаменск.

– Как же это?.. – Придерживаясь за конторку, Кеша встал, покачнулся, но на ногах удержался. – За что?

– А тебя за что? Что они хотели? Что искали?

– Искали… – Кеша прикрыл здоровый глаз, коснулся пальцами разбитой губы. – Они спрашивали у меня, где тайник, говорили, что старуха спрятала бумаги в библиотеке. А я не понимал ровным счетом ничего. Я читал, понимаете? Перед сном читал, потому что мне не спалось. Я даже не услышал, как они вошли.

– Ты был наверху? – спросил закончивший телефонный разговор Демьян Петрович. – Когда эти, в мешках, явились.

– Да, у себя в комнате. Сидел за столом, читал. Они ворвались и почти сразу начали меня бить. Я и не понял ничего, не успел. А потом меня потащили вниз, сюда. – Жильцов обвел взглядом опрокинутые стеллажи и в беспорядке валяющиеся на полу книги. – Снова били, спрашивали про тайник. Я им показал. Только не тайник, а сейф в стене. Я его нашел, когда приступал к обязанностям библиотекаря. Делал опись в читальном зале и нашел.

– Что за сейф? – Демьян Петрович тоже оглядел читальный зал.

– Там, в стене. – Жильцов махнул рукой в сторону одного из простенков, в котором раньше стоял стеллаж. – Только ключей от него у меня все равно не было, а они не поверили.

– Снова били? – сочувственно спросил Алексей. Кешу ему было по-настоящему жалко. Неласково встретил Чернокаменск молодого библиотекаря – кулаками.

– Кажется. – Кеша почти равнодушно пожал плечами. – Я отключился, ничего больше не помню.

– Сейф вскрыт. – Демьян Петрович разглядывал нишу в стене. – Если в нем что-нибудь и было, нам уже не узнать.

– А что там могло быть? – спросил Алексей, заглядывая ему за плечо.

Сейф казался довольно большим, поместиться в него могло много чего, но воображение тут же нарисовало оставшийся после Кутасова клад. Кутасов, прежний хозяин чугунолитейного завода и половины Чернокаменска, говорят, был очень богат, а его зять Злотников и того богаче. Может, и остался после них в усадьбе какой-нибудь клад. Хотя сам Алексей начал бы поиски не с усадьбы, а с острова.

– А тот, кто это знал, уже ничего не расскажет.

– Думаете, их из-за этого и убили? А пытали, чтобы про сейф узнать? – Про клад Алексей тут же позабыл, стоило только подумать про мертвых стариков.

– Кого пытали?.. – Жильцов тоже подошел к открытому сейфу, провел пятерней по слипшимся от крови волосам.

– А тебе, парень, повезло. – Демьян Петрович посмотрел на него с жалостью, как на несмышленого ребенка. – Мы этих гадов спугнули, не довели они дело до конца.

– Они, наверное, бой часов услышали и испугались. – Алексей мысленно вернулся в часовую башню, к промозглому холоду и мокрым следам на полу.

– Каких часов? – Кеше было тяжело, разбитая голова соображала плохо, да и болела, наверное, сильно. Все-таки надо, чтобы доктор Палий его осмотрел. Там, небось, точно сотрясение мозга.

– Башенных. Кто-то завел часы. Они зазвонили, спугнули грабителей, – сказал Демьян Петрович задумчиво.

– Или это мы их спугнули. – Алексей посмотрел в чернильную темноту за окном. – А что, если они еще в усадьбе?

– Нет их в усадьбе. Забрали, что хотели, и ушли. Сейчас ищи-свищи! – Демьян Петрович досадливо покачал головой. – Как волки.

– Как волки, – эхом отозвался Кеша и так же, как до этого Алексей, посмотрел в окно. – Дед Василь… – он запнулся, а потом заговорил решительным голосом: – Дед Василь рассказывал, что видел волка в парке. Еще и меня предупредил, чтобы, как стемнеет, на улицу носа не казал. А тут, оказывается, других волков бояться нужно – о двух ногах…

* * *

Девчонка сидела, притулившись спиной к натопленному печному боку, ладошки зажала между коленками. Смотрела она прямо перед собой. Вот и хорошо, нечего ей на покойницу пялиться. Хотя, Кузьма понимал это ясно и отчетливо, хорошего в случившемся ничего не было. Ни для кого. Дед Василь с бабой Клавой убиты. С библиотекарем непонятно что приключилось, может так статься, что тоже убит. А девчонка в одночасье осталась и без какой-никакой родни, и без крыши над головой. Кому она теперь нужна? Ему, Кузьме, точно не нужна. У него и своих забот полон рот. А теперь, кажется, еще больше прибавится, потому как не к добру все это. Ох, не к добру! И непонятно, чего следует опасаться больше: ночных налетчиков или того, что случилось в часовой башне.

Те следы босых ног видели все, но вопросов, к счастью, задавать не стали. Другие на тот момент у них были вопросы, куда как важнее каких-то следов. А вот Кузьма крепко призадумался, и думы эти были невеселые. Получалось, что по доброй воле впутался он в очень нехорошее дело, приоткрыл ту дверцу, которой бы оставаться запертой до конца дней. Или это не он приоткрыл, а вот эта пигалица? С ее появлением в Чернокаменске все и началось.

Что там говорили про волков? Лютовали? Есть такое дело. Отчего ж им не лютовать, когда зима такая снежная и холодная, что и людям не всегда удавалось вдосталь наесться?! А в город когда волки в последний раз заходили? А на людей в открытую когда в последний раз нападали? Волки ведь звери неглупые, на рожон без лишней надобности не полезут, даже с большой голодухи. А тут не то что на рожон, тут пистолета не испугались. Словно поджидали. Словно встречать вышли… Кого встречать? Вот эту шмакодявку? А если и вышли, то кто их послал? Что послало?..

Заныла, засвербела старая рана на ноге. Словно бы только вчера на ней сомкнулись стальные зубья медвежьего капкана. Вот только не вчера, а давным-давно. День тот Кузьма запомнил на всю оставшуюся жизнь, как запомнил он и того, кому жизнью оказался обязан. Пришло, получается, время отдавать долги. Старика Кайсы уже сколько лет на свете нет, а долг перед ним у Кузьмы остался.

Или, может, черт с ним – с долгом?! Все, о чем договаривались, он сделал, девчонку из Ленинграда в Чернокаменск доставил в целости и сохранности, а то, что не ждет ее тут больше никто, так он ни при чем. Может, оно и к лучшему? Явись они в усадьбу хоть несколькими часами раньше, и лежала бы она сейчас рядом с бабой Клавой с перерезанной глоткой, а так ничего – напугана, но ведь жива!

Захотелось курить, так сильно, что аж во рту пересохло. Кузьма не стал выходить на улицу, закурил папиросу прямо в доме. Баба Клава, чай, не заругается. Он курил и помимо воли, по старой следопытской привычке рассматривал комнату, которая теперь стала местом преступления. На первый взгляд бабу Клаву не пытали. По крайней мере, пальцы ее были целы и сама она выглядела невредимой. Если не считать перерезанную глотку. Или разорванную?..

Посмотреть бы поближе, да вот только нет никакого желания вмешиваться во все это. Не его это дело. Теперь уже не его. Но девчонку порасспросить стоит, пока рядом только Глухомань.

– Кого ты видела в башне? – Не получалось у него ласково ни с бабами, ни уж тем более с детьми. А она ведь по сути еще совсем ребенок. Даром что семнадцать, на вид дитя дитем. И только во взгляде что-то этакое, что выдает породу, что крепче крови роднит ее с бабкой. Непростая девка, хоть и кажется замухрышкой. Не было в ее роду замухрышек. Других Кузьма может обманывать сколько угодно, но себя-то зачем обманывать? А правда такова, что ввязался он в опасное дело. Со всех сторон опасное. Куда ни кинь – всюду клин! И самое обидное, от себя не уйдешь. Теперь все это на его совести.

Справляться с совестью ему всегда помогала злость. Помогла и на сей раз.

– Кого видела, спрашиваю?! – рявкнул он так, что девчонка аж подпрыгнула от неожиданности.

– Никого, – сказала испуганно. – Я никого не видела, дядька Кузьма.

Придуривается? Или в самом деле не видела?

– А механизм зачем запустила?

– Какой механизм?..

– Часовой! Какой же еще?!

– Не запускала я никаких механизмов. – Сказала и головой замотала для пущей убедительности.

– Не запускала, говоришь? – Все-таки врет. Все врут, даже он, Кузьма. – А руки отчего в машинном масле?

Она посмотрела на свои ладони так, словно видела впервые в жизни, перевела на Кузьму недоуменный взгляд.

– Я не знаю, – сказала едва слышно. – Я не помню… Наверное, где-то выпачкалась…

Где-то выпачкалась. Да он бы и среди бела дня тот механизм не сумел запустить, а она раз-два и… выпачкалась. Врет. Точно врет. Непонятно только зачем.

Снаружи послышались шаги, и Кузьма привычным жестом сунул руку в карман шинели. Сидящий на лавке Глухомань жест его расценил верно, покрепче сжал кнут.

– Свои! – с порога сказал Демьян, и Кузьма разжал рукоять браунинга.

В комнату вошли трое: Демьян, Лешка и еще какой-то парень с разбитой мордой и окровавленной головой. Надо думать, этот третий и был здешним библиотекарем. Да, не повезло бедолаге. Или, наоборот, повезло, если жив остался?

– Дозвонился. Сейчас следственная бригада приедет, – сказал Демьян и с жалостью посмотрел на девчонку. Тоже, небось, понимает, что девка совсем сиротой осталась, что придется что-то решать, как-то пристраивать. Ну и пусть решает. Он, в отличие от Кузьмы, человек большой, при власти, при погонах.

– Здравствуйте, – поздоровался библиотекарь и перевел взгляд с девчонки на мертвую бабу Клаву. Ишь, побитый, а все равно вежливый, интеллигентный.

Никто ему не ответил. Глухомань не услышал, девчонка с безучастным видом разглядывала свои ладони, а Кузьма не посчитал нужным. Он думал о том, как на неделю, а то и другую уйдет с Глухоманью в лес. В лесу ему и дышится, и живется привольнее. Не то что в городе. Хватило с него городов, сыт по горло.

Демьяновы ребята появились через четверть часа. С их прибытием все закрутилось в сосредоточенно-деловитой круговерти, считай, стало на свои места. Их всех, даже девчонку, допросили, составили протоколы. Все чин по чину, по правилам. Осмотр прилежащей территории оставили до утра. Благо утро это было не за горами, в волнениях и хлопотах ночь незаметно подошла к концу. Оставленная в покое, разомлевшая от тепла, девчонка прикорнула на лавке. Кто-то сердобольный прикрыл ее сверху тулупом по самую черную маковку. А волосы-то у ней другие, не такие, как у бабки, без серебра. Оно, может, и хорошо, что без серебра. Историю ту многие уже позабыли, но вдруг да и остались те, кто все еще помнит? Начнут вопросы задавать, а вопросы ни ему, ни девчонке сейчас ни к чему.

Демьян стоял на крыльце, курил папиросу, пряча ее от ветра в широком кулаке.

– Плохо дело, дядька Кузьма, – сказал, не оборачиваясь. – Пять лет в Чернокаменске такого не было.

– Было. – Кузьма тоже закурил. – Ерошка Сидоров отца по пьяной лавочке топором зарубил.

– То по пьяной лавочке, а здесь другое. Здесь разбой со всеми вытекающими. Искали эти ироды что-то в доме.

– Нашли?

– Надо думать, что нашли. Оттого, видно, и пытали стариков, чтобы узнать про сейф и про то, что в нем было спрятано.

Спрашивать о том, что спрятано, Кузьма не стал, понимал, что Демьян, даже если бы и знал, языком болтать не стал бы…

– Библиотекаря я в больницу к Палию отправил. Пусть осмотрит его, чтобы уж наверняка. – Все-таки Демьян обернулся, в упор посмотрел на Кузьму, спросил уже другим, не официальным тоном: – Девочка теперь, получается, совсем одна осталась?

– Получается, что так. – Кузьма пожал плечами.

– Со всех сторон сирота. А документы ее у тебя?

– У меня. – Из внутреннего кармана он достал девчонкины документы. Справные документы, ничем от настоящих неотличимые. Об этом позаботились еще там, в Ленинграде, продумали все: от новых документов до легенды. Не подумали они лишь об одном – о том, что в Чернокаменске их любимую девочку больше никто не ждет.

Демьян документы изучал очень внимательно, словно бы что-то такое подозревал, Кузьме их не вернул, забрал себе.

– Что будешь делать, Демьян Петрович? – Это был правильный вопрос. Этот вопрос сразу расставлял все точки над «i», давал понять, что ответственность за девчонку с себя Кузьма снимает. Да не просто снимает, а перекладывает на Демьяновы широкие плечи. Вот пусть он теперь и крутится.

– Не знаю. Помочь нужно сироте. Пока в больницу ее отвезу к Палию, пусть пару дней там поживет, а потом решим. Может, и сладится что-нибудь. В райком схожу, лично за нее попрошу, чтобы пристроили.

– Куда пристроили? – Не надо было спрашивать, коль уж переложил ответственность, но все равно спросил.

– На Стражевой Камень. Давненько тебя в городе не было, не знаешь, небось, что на острове решено открыть детский дом. – Для воспитанницы она уже слишком взрослая, сам должен понимать. А нянечкой там или рабочей…

Снова засвербела, задергалась старая рана.

– Места другого найти не могли? – только и сумел спросить. – Там же разруха на острове. Сколько лет дом пустовал? Да сгнило, наверное, все внутри.

Допустим, пустым дом на острове не стоял никогда. Уж больно лакомым он был куском. Да только советской власти кусок этот до недавнего времени оказывался не по зубам. А сейчас, значит, детский дом…

– Все лучшее детям. Да, Демьян Петрович?

– А ты не ерничай, дядька Кузьма, не ерничай! Это не я придумал, это приказ сверху. Беспризорников знаешь, сколько у нас до сих пор? Не знаешь? То-то и оно! А есть еще дети этих… – Он не договорил, глубоко затянулся папиросой.

Да Кузьма и сам понял, о каких детях речь. Что там сказал товарищ Сталин? Сын за отца не отвечает? Ну, это с какой стороны посмотреть…

– Под детский дом подыскивают подходящее помещение в городе. – Демьян закашлялся сипло и надсадно, швырнул в снег недокуренную папиросу. – Но туго с этим делом. И старое отремонтировать, и новое построить – на все нужно время. Понимаешь?

– Понимаю.

– Значит, должен понимать, что остров – это временная мера. Как только утрясется все, детский дом в город переведут.

– Там кровью каждый камень залит. – Кузьма говорил тихо, словно сам с собой разговаривал. А, впрочем, так оно и есть. Сам с собой разговаривал, сам себя убеждал, что все они поступают правильно. Все лучшее детям…

– Да что ты душу мне рвешь! – вскинулся Демьян. – Можно подумать, от меня что-то зависит. Директива сверху. Все! Амба! А ты, если такой добрый, так оставь сиротку себе. Хочешь, я поспособствую?

– Не надо способствовать. – Боль в ноге прошла, зато заныло сердце. – Делай как должно, Демьян Петрович.

– Вот то-то и оно. Каждый из нас делает, что должен. – Демьян зло сплюнул себе под ноги. – Ладно, пойду будить девочку, отвезу ее в больницу к Палию.

* * *

Галкина жизнь снова изменилась. В последний ли раз? Люди, к которым вез ее дядька Кузьма, жестоко убиты, а это значит, что теперь она официально сирота. От нее отказались все: и родные, и чужие. Выживать теперь придется самой. Если получится. Она ведь понятия не имеет, как вообще нужно выживать. Не учили ее этому ни бабушка, ни дед. А чему учили, то теперь, наверное, никогда не пригодится.

Галке бы испугаться этих страшных мыслей еще больше, а она совершенно неожиданно для себя уснула, как в яму провалилась в глубокий, наполненный тенями и шорохами сон. Во сне этом кто-то положил тяжелую ладонь ей на плечо, сказал сиплым голосом:

– Просыпайся, девочка. Нам пора.

Галка проснулась в ту же секунду, открыла глаза, словно бы и не спала вовсе, посмотрела на стоящего напротив милиционера.

– Куда? – только и спросила.

– Пока в больницу.

– Я здорова.

Она была голодна, но точно не больна.

– Вот и хорошо, что здорова. – В глаза ей Демьян Петрович старался не смотреть. Галке это показалось дурным знаком. А еще дурным знаком было то, что дядька Кузьма куда-то исчез. Бросил ее одну? Получалось, что бросил.

Снаружи уже рассветало. Ночную мглу разбавлял сизый рассветный туман, превращающий окружающий мир во что-то мрачно-сказочное. На подъездной дорожке рядом с крыльцом стояли сани, запряженные уже знакомым Галке жеребчиком. В санях лежали два тела, прикрытые дерюгой. Галка застыла, как вкопанная. Не хотела она туда, к мертвым старикам.

– Не бойся, – сказал Демьяна Петрович. – Не надо их бояться.

Она не боялась, она просто… не могла себя заставить.

– Эй, птичка-невеличка, давай сюда! – Алексей больше не красовался на своей вороной лошадке. Выглядел он мрачнее и взрослее, чем казался минувшей ночью. – Ну, решай, в санях или со мной?

– С тобой, – сказала Галка и уцепилась за протянутую руку.

Он оторвал ее от земли легко, словно бы она ничего не весила, усадил перед собой, велел держаться крепче и пришпорил лошадь. Лошадь тронулась с места мелкой рысью, чувствовалось, что ей не терпится сорваться в галоп, но она приучена слушаться хозяина. Ехали молча. Алексей ничего не говорил, ни о чем не расспрашивал, и Галка была ему за это благодарна. Не выдержала бы она расспросов, еще, чего доброго, расплакалась бы. А слезы – это последнее дело, слезами горю не поможешь. В том, что происходящее вокруг горе и есть, Галка не сомневалась ни на секунду, хотя раньше никогда с ним не сталкивалась. Когда погибли родители, она была еще слишком маленькой, чтобы горевать по-настоящему. А когда бабушка спешно собирала ее в дорогу, погоревать не успела. Слишком быстро все случилось, слишком неожиданно. Она все понимала, или хотела думать, что понимает, но в глубине души надеялась, что происходящее – это понарошку, надо еще чуть-чуть потерпеть, и все изменится.

Изменилось. Вот только не в лучшую сторону. Стало хуже, стало страшнее…

Город встретил их собачьим лаем и горьким печным дымом. После Ленинграда он показался Галке маленьким, почти игрушечным. И люди, в нем живущие, тоже виделись ей ненастоящими. Настоящим в этом неправильном мире был только Алексей, да и то лишь потому, что сквозь тонкую ткань пальто Галка чувствовала исходящее от него тепло. Тепло это не давало ей замерзнуть окончательно, не позволяло заледеневшей статуей свалиться под копыта лошадке.

Они остановились перед одноэтажным кирпичным зданием, во дворе которого на ветру, точно старые паруса, реяли застиранные, явно казенные простыни. Алексей спрыгнул на землю первым, помог спуститься Галке. Он так же, как и Демьян Петрович, старался не смотреть ей в глаза. Галка закусила губу, отвернулась. Скрипнула входная дверь, и с клубами пара на улицу вышел невысокий мужчина в очках и бородке, в накинутом на плечи медицинском халате. В отличие от простыней, халат этот оказался кипенно-белым, куда белее лежащего во дворе снега. Галка была почти уверена, что он еще и накрахмален до звонкого хруста. Когда-то, в прошлой жизни, она мечтала поступить в медицинский. И если бы мечте ее суждено было сбыться, в будущем она сама носила бы вот такой белоснежный крахмальный халат. Она помогала бы людям. Всем, без исключения. Потому что врач на то и дает клятву Гиппократа, чтобы спасать всех подряд, не делая различий.

– Илья Лаврентьевич, доброе утро! – Алексей приветственно взмахнул рукой.

– Было бы оно добрым, молодой человек, мы бы с вами сейчас пили чай на кухне, а не стояли здесь, дожидаясь, когда привезут покойников. – Доктор сдернул с носа очки, протер их краем халата, посмотрел на Галку, а потом добавил: – А вы, надо думать, та самая милая барышня, за которую хлопотал Демьян Петрович?

Галка ничего не ответила, как-то сразу поняла, что вопрос риторический, что доктор и так про нее уже все знает.

– Как там Иннокентий? – спросил Алексей и легонько подтолкнул Галку в спину, навстречу доктору.

– Жить будет, если вы об этом. Ушиб мягких тканей головы, ссадины и гематомы, легкое сотрясение и нешуточное душевное потрясение. Не каждый день, знаете ли, приходится сталкиваться с разбойниками. Кстати, что это мы с вами стоим на морозе? Барышня вон посинела вся от холода. Заходите внутрь, товарищи!

– Спасибо, но я домой. – Алексей теперь уже настойчивее подтолкнул Галку вперед. – Мне сегодня в ночь, хочется хоть немного поспать.

– Оно и понятно! – Доктор закивал. – Крепкий сон – это то, что нужно для здоровья растущего организма.

– Уже вырос, Илья Лаврентьевич! – усмехнулся Алексей и сказал уже тише, обращаясь только к Галке: – Ну, держись тут, птичка-невеличка.

– Почему птичка? – спросила она и помимо воли коснулась шеи, на которой когда-то висел медальон в виде ласточки.

– Потому что галка. – И он этаким небрежным жестом поправил Галкин пуховый платок. Словно она была маленькой девочкой, которая нуждалась в такой глупой заботе. Прощаться с ним она не стала, сунула руки в карманы пальто и направилась навстречу своей судьбе. Так уж вышло, что сейчас судьба выглядела, как провинциальный доктор. Тогда Галка еще не знала, что дни, проведенные в больнице, станут едва ли не единственными спокойными днями в ее новой жизни…

* * *

Над чаном с кипящим постельным бельем поднимался густой пар. Из-за пара этого на стеклах больничной столовой оседали капли, стекали на растрескавшийся подоконник тонкими струйками.

– Галка, открой-ка фортку! – велела баба Рая, работающая при больнице санитаркой. – Дышать нечем!

Рама разбухла и не поддавалась, пришлось толкать изо всей силы. Наконец в комнату ворвался свежий, морозный воздух.

– А сама от окошка отойди. Еще заболеешь, не дай бог!

Ей бы и в самом деле заболеть, хоть как-то отсрочить неизбежное. А неизбежное с каждым днем становилось все ближе и ближе. Детский дом. Не самое плохое решение, как сказал доктор Палий. Вот только при этом он так же, как Демьян Петрович, старался не смотреть ей в глаза.

В помощь бабе Рае Галка напросилась сама. Чтобы не сидеть в четырех стенах, не пялиться на мир в узкое, заиндевевшее окошко. Работа была незамысловатая, но грязная. Прибраться в палатах, перемыть посуду или вот, как сейчас, прокипятить и развесить белье. Галка бралась за все, что помогало ей забыться, отвлечься от нелегких мыслей.

В больнице ее никто не навещал: ни дядька Кузьма, ни Демьян Петрович, ни Алексей. И в какой-то момент Галка начала надеяться, что про нее просто забудут, оставят все как есть, что не будет никакого детского дома ни на каком острове.

Не забыли. Из распахнутой двери потянуло сквозняком, и в комнату, на ходу сдергивая с головы шапку-ушанку, шагнул Демьян Петрович.

– Доброго всем утречка! – поздоровался так, словно расстались они с Галкой только вчера.

– Доброго, если не шутите, товарищ милиционер. – Баба Рая глянула на него из-под низко надвинутого на лоб платка, велела: – Двери только прикройте, не выстуживайте.

Он послушно закрыл дверь, зачем-то ударил об колено свою шапку, а потом сказал:

– Вижу, помощница у тебя появилась, баба Рая. Хорошая хоть помощница? – На Галку он так и не посмотрел.

– Обыкновенная. – Баба Рая вытерла красные, в цыпках, руки о передник. – Старательная. А чего вы спрашиваете, товарищ милиционер? Может, хотите ее при больнице оставить? Так я вам вот что скажу, мне помощь не помешает. Работы тут всем хватит. Илья Лаврентьевич – доктор, конечно, хороший, да только в хозяйственных вопросах – сущее дите. Вот у нас давеча уголь закончился. А я ему еще две недели назад говорила, что надо выписать. Он в ответ только покивал, а что у него там в голове, одному богу ведомо. Пришлось самой…

Баба Рая ворчала, а Галка не смела вдохнуть полной грудью. Вдруг да и получится уговорить Демьяна Петровича.

– Про трудности твои, баба Рая, я все понимаю. – Он слушал очень внимательно, а потом разрушил все Галкины надежды: – Но помочь ничем не могу. Нашли мы ей местечко. И довольствие будет, и крыша над головой. Все честь по чести.

– Это где же честь по чести? – Баба Рая уперла кулаки в тощие бока, вид у нее сделался воинственный. – На острове? Так не мне тебе рассказывать, какое это гиблое место. Там и взрослый-то не всякий приживется, а то дите неразумное.

Галка дитем себя не считала, тем более неразумным, но предпочла промолчать, не вмешиваться, прислушиваться к тому, о чем говорит баба Рая. О том, что детский дом расположен на острове посреди озера, она уже знала, не знала она о том, что место это отчего-то считается гиблым. Отчего же?

– Хватит! – неожиданно повысил голос Демьян Петрович. – Довольно с меня это дремучести и суеверий! И девочку нечего пугать. Обыкновенное это место. Обыкновенное! – Последнее слово он произнес раздельно, по слогам, вдохнул, выдохнул, а потом велел: – Галка, иди собирай вещи. Я тебе отведу.

Она растерялась, застыла точно вкопанная. Наверное, успела убедить себя в том, что этот день не наступит никогда, а он взял и наступил.

– Иди, кому говорю! – Демьян Петрович сердился, но Галка была почти уверена, что сердится он не на нее.

Сборы не заняли много времени. Вещей у нее было мало, всего один небольшой чемодан, который тут же забрал Демьян Петрович.

– Здесь недалеко, – сказал он мрачно и пристроил на голове шапку. – Прогуляемся пешком.

Погода для прогулки выдалась подходящей, в меру морозной, в меру солнечной, без пронизывающего ветра. Демьян Петрович шел широким шагом, и Галке приходилось почти бежать, чтобы за ним поспевать. Городские улицы закончились через пятнадцать минут, вместе с ними исчезла и хорошая дорога. Шагать теперь приходилось по разбитой колесами грунтовке. Позади осталась водонапорная башня, сложенная из красного кирпича, а чугунолитейный завод, о котором говорил Алексей, Галке удалось увидеть лишь издали. Даже не сам завод, а черные трубы с рвущимися из них столбами сизого дыма. Замерзшее поле путники пересекли быстро, вступили под сень старого соснового леса.

Оказавшись на лесной дороге, больше похожей на широкую тропу, Демьян Петрович ускорил шаг, правую руку положил поверх кобуры с пистолетом. Галке подумалось, что, наверное, это из-за волков. Сейчас, конечно, белый день, но кто же знает, где может рыскать волчья стая?

А потом она увидела озеро и думать забыла про волков. Озеро оказалось покрыто ледяной броней, которая на солнце отсвечивала серебром. Снега поверх льда не было. Наверное, его сдувал ветер, который по мере их приближения к озеру делался все сильнее, все злее. А из самого центра гигантской серебряной чаши серой громадой выступал остров. Он щетинился черными валунами, тянулся к небу высокими, косматыми соснами, но не валуны и не сосны привлекали внимание. Остров, и без того необычный, казался почти сказочным из-за возвышающегося над ним средневекового замка и башни маяка, стены которой, казалось, покрывала черная чешуя. Эту башню строил Галкин прадед. С этим островом было связано прошлое ее рода. Жаль только, что о прошлом она знала слишком мало, а то, что знала, казалось еще более сказочным, чем замок…

Галка застыла на берегу, не в силах ступить на сияющий, удивительно прозрачный лед.

– Не бойся. – Демьян Петрович по-своему понял ее заминку. – Лед на озере толстый, не провалимся. Он будет лежать почти до конца апреля, а потом растает за одну ночь. Вот такая аномалия. – На лед он ступил первым, протянул Галке загрубевшую, красную от холода ладонь. – Идем, тут недолго осталось. И не слушай всякие россказни, – добавил зачем-то.

Девушке хотелось спросить, куда девался дядька Кузьма или хотя бы Глухомань, но не стала, потому что понимала: теперь каждый сам по себе. Она сама по себе.

Идти по озеру оказалось неожиданно легко, словно по торной, сделанной из хрусталя дороге. Ноги на льду не скользили, а смотреть на распускающиеся в ледяной толще диковинные узоры было даже интересно. На мгновение, всего на долю секунды, Галке показалось, в темных глубинах озера вспыхнули и погасли два желтых огня, будто бы гигантское реликтовое существо открыло, а потом снова закрыло глаза. Конечно, показалось! Потому что ничего подобного случиться никак не могло. Это все суеверия. Суеверия и расшатанные нервы. Оказывается, у нее могут расшататься нервы, как у кисейной барышни.

А хрустальное озеро уже выплеснулось на припорошенную снегом сушу, но до изножья башни так и не добралось. Галка запрокинула голову, взгляд заскользил по чешуйчатому каменному боку, застыл на вершине, над которой гордо реял красный флаг.

– Это парни из волошинской бригады, – не без гордости в голосе сказал Демьян Петрович. – Лешку помнишь? Вот он, шельмец, забрался на самый верх и установил флаг.

Галка представила, какой силы ветер там, на самом верху, и поежилась.

– Замерзла? – спросил Демьян Петрович с запоздалым участием. – Прости, не подумал, что пальтишко у тебя такое хлипкое. Ну ничего, мы уже, считай, пришли.

Идти пришлось еще минут десять. И чем ближе они подходили к черной громаде замка, тем сильнее и быстрее билось Галкино сердце. Было ли это от нетерпения или от дурного предчувствия, она не знала, просто чувствовала, как лезут из темных глубин ее души те страхи, от которых она так старательно и так безуспешно пряталась.

Так же, как в старой усадьбе, Демьян Петрович направился не к парадному входу, а к черному. Для этого им пришлось обойти дом по периметру и выйти к очищенной от снега, хорошо сохранившейся каменной дорожке, которая одним своим концом упиралась в полуразрушенный деревянный пирс, а вторым в закрытую дверь. Дверь Демьян Петрович толкнул, не особо церемонясь, но она оказалась заперта. Пришлось долго и изо всех сил стучать кулаком в почерневшие от времени, но все еще крепкие дубовые доски.

– Кого еще нелегкая принесла?! – Голос, который раздался с той стороны двери, был скрипучий, не понять, мужской или женский.

– Открывайте! Начальник чернокаменской милиции Сметников! – во все горло заорал Демьян Петрович.

Дверь открылась, но не до конца. В образовавшейся щели появилось узкое длинноносое лицо с редкой бородкой и редкими же усиками. Черные, словно бусины, глаза ощупали их с головы до ног, а потом все тот же скрипучий голос сказал:

– Погодите, я доложу хозяйке.

Дверь бы непременно захлопнулась прямо перед их носами, если бы Демьян Петрович с неожиданным проворством не просунул в щель ногу и не потянул ручку на себя.

– А что годить? – спросил он мрачно и шагнул вперед, заставляя пятиться невероятно худого, сутулого человека. – И что это еще за барство такое?! Хозяйке он доложит! Прошло, мил человек, время хозяев, наступило время товарищей!

Он говорил и продолжал теснить человечка в глубь просторного холла. Густой бас милиционера разносился по затаившемуся дому, заставлял вибрировать застоявшийся, пахнущий сыростью и плесенью воздух.

– Мефодий, что ты тут устроил?! – Этот голос, одновременно звонкий и вкрадчивый, доносился откуда-то сверху. – Товарищ милиционер, прошу простить моего помощника. Мефодий излишне бдительный и не в меру подозрительный. – Женщина, невысокая, пышнотелая, со стянутыми в строгий пучок волосами и милыми ямочками на щеках, стояла на верхней ступеньке лестницы и смотрела на них сверху вниз. – Но бдительность его вполне объяснима. – Придерживаясь рукой за перила, она принялась спускаться по лестнице, и пышная грудь ее, затянутая в строгий серый жакет, колыхалась в такт шагам. – Место здесь уединенное. Остров практически необитаемый. Говорят, в городе свирепствуют волки, а у нас ведь тут дети, и мы с Мефодием за них в ответе.

Продолжая говорить и улыбаться, она сошла с лестницы и остановилась напротив Демьяна Петровича, сказала, теперь уже глядя на него снизу вверх:

– Простите, я не представилась. Аделаида Вольфовна Бурская, директор детского дома. – Она кокетливым жестом протянула пухлую руку, которую Демьян Петрович осторожно пожал. – Мы тут с Мефодием совсем недавно, две недели как. Обустраиваемся, как умеем.

– Сметников Демьян Петрович, участковый инспектор милиции. – Демьян Петрович запоздало и как-то суетливо сдернул с головы припорошенную снегом ушанку. – Пришел вот проверить… – Он замялся, бросил быстрый взгляд на Галку, – помощницу вам привел.

Из кармана шинели он извлек какие-то бумаги, протянул директрисе.

– Вот ее документы. Звать Галиной. Будет вам тут помогать.

– Помощница, говорите, товарищ милиционер? – Директриса окинула Галку внимательным взглядом, благосклонно кивнула. – Сотрудники нам нужны. Сами понимаете, детский дом новый, только сформированный. Воспитанников у нас на сегодняшний день немного, только двенадцать человек. Но это не надолго. – Она улыбнулась, и на щеках ее снова появились ямочки. – Перспективы для дальнейшего развития и расширения у нас очень большие, а вот свободных рук остро не хватает. Нас пока трое: я и за директора, и за воспитателя, и за учителя, кухарка Матрена Косолапова да Мефодий, который по хозяйственной части. А теперь, значит, еще и нянечка появилась. Замечательно! Очень хорошо!

Восторг директрисы казался Галке каким-то неискренним, наигранным, а царящая в доме тишина была странной. Двенадцать детей – и такая подозрительная тишина.

– Что-то тихо у вас тут. – Демьян Петрович словно прочел Галкины мысли.

– Это потому, что у нас режим. – Директриса кокетливым жестом поправила безупречную прическу. – Воспитанники спят. Поэтому, вы уж простите, на экскурсию не приглашаю. Чтобы не тревожить.

– Конечно-конечно! – Демьян Петрович понимающе закивал, а Галке вдруг показалось, что ему и самому не очень хочется на экскурсию по этому мрачному и тихому дому. – Ну так вот, оставляю на ваше попечение Галину. Надеюсь, вы с ней сработаетесь. Девочка тоже сирота, – добавил он зачем-то.

– Сирота? – Что-то такое мелькнуло во взгляде Аделаиды Вольфовны, что-то хищное и жадное, заставившее Галку невольно поежиться. Жест этот не остался незамеченным. – Замерзла, детка? Признаться, холод – это одна из наших насущных проблем. Дом слишком большой, отопить его целиком не представляется возможности. Спасаемся, как умеем.

Как конкретно в замке спасаются от холода, уточнять она не стала, а Галка не спросила. Сама скоро все узнает.

– С дровами мы вам поможем, – пообещал Демьян Петрович. – Вы напишите заявку. Лучше сразу на имя директора чугунолитейного завода. – Он посмотрел на Галку, вздохнул, а потом добавил: – Ну, Галина, вверяю тебя в заботливые руки Аделаиды…

– …Вольфовны, – заполнила возникшую неловкую паузу директриса. – Не беспокойтесь, товарищ милиционер, под моим крылом с Галиной все будет хорошо. Правда, детка? – И снова во взгляде ее промелькнуло что-то темное, словно тень от воронова крыла.

Галка молча кивнула. А Демьян Петрович уже прощался и пятился к двери, на Галку он снова старался не смотреть, словно даже такая малость была ему в тягость. Да и сам Чернокаменск, насколько она успела заметить, производил тягостное впечатление. Не дышалось в нем полной грудью, не хотелось жить. Или это оттого, что Галка враз осталась совсем одна, в окружении чужих людей?

Хлопнула входная дверь, словно отсекая путь к отступлению. Как дверца в мышеловке… И в эту же самую минуту лицо директрисы изменилось: исчезла улыбка и милые ямочки, взгляд сделался колючим, испытывающим.

– Ну что же, – сказала она вкрадчиво, – если будешь вести себя правильно, мы с тобой сработаемся. Уяснила?

Галка снова кивнула.

– А ты не слишком-то разговорчива. Это хорошо. Болтливых я не люблю. – Директриса развернулась на каблуках, не сказала, а приказала: – Иди за мной, покажу твою комнату. Мефодий, а ты дверь на засов запри!

Она направилась вверх по лестнице, шла быстрым и решительным шагом. От перестука ее каблуков под сводами дома просыпалось гулкое эхо.

– На первом этаже у нас общие помещения, кухня, столовая, классы, комната Мефодия и мой кабинет, – говорила она на ходу. – На втором – спальни. Твоя и воспитанников. Да, – она обернулась, посмотрела на Галку сверху вниз, – сразу хочу предупредить, у нас тут железная дисциплина. Воспитанники особые, почти все сложные, рука им требуется жесткая. Понимаешь?

Галка не понимала. Зачем детям, несчастным, оставшимся без родителей сиротам, нужна жесткая рука? Рука им нужна ласковая.

– Понимаешь? – переспросила Аделаида Вольфовна, на сей раз громче.

– Понимаю, – отозвалась Галка.

По коридорам второго этажа гуляли сквозняки. Холодом тянуло из небрежно заколоченных досками окон. На подоконнике Галка успела заметить наметенную горку снега. Теперь не только телу, но и душе сделалось зябко. А Аделаида Вольфовна уже толкнула ближайшую дверь.

– Твоя комната. Вещи можешь оставить здесь.

Комната была маленькой. Наверное, при прежних хозяевах она принадлежала кому-то из прислуги. Из мебели в ней имелась лишь грубо сколоченная кровать, поверх которой лежал старый тюфяк с лезущей из прорех соломой и такая же старая подушка. Рядом с кроватью стояли тумбочка и стул. Ни шкафа, ни стола в комнате не было. На подоконнике узкого, мутного оконца поблескивала тонкая корка льда. Галка поставила чемодан рядом с кроватью, вопросительно посмотрела на директрису.

– Теперь пойдем в мой кабинет, – сказал та и, не дожидаясь девушку, вышла из комнаты.

Спальню воспитанников директриса показывать не стала. И пока они шли по темному коридору, Галка все гадала, за какой из дверей она находится. У нее ничего не получилось, тишину второго этажа нарушали лишь звуки их шагов.

Обстановка в кабинете Аделаиды Вольфовны была далеко не такой аскетичной. Здесь имелся и обтянутый зеленым сукном письменный стол, и удобное кресло, на подлокотниках которого Галка рассмотрела глубокие царапины, словно бы от огромных когтей. У стены позади стола возвышался наполовину пустой книжный шкаф, рядом с ним стоял массивного вида сейф. Но отличался кабинет от прочих комнат не сейфом и не добротной мебелью, а излучающей благословенное тепло печкой, отделанной изразцами.

Директриса уселась в кресло, откинулась на спинку, блаженно прикрыв глаза. Присесть Галке она не предложила. Да и не было в кабинете свободного стула.

– Ты откуда? – спросила она, не открывая глаз.

Галка едва не сказала, что из Ленинграда, но вовремя вспомнила приказ дядьки Кузьмы.

– Я из Перми.

– А в Чернокаменск зачем явилась?

– К родственникам.

– К родственникам? А говоришь, сирота.

– Их убили.

– Убили? – Директриса открыла глаза, посмотрела на Галку с внимательным прищуром. – Эти старики, что жили при усадьбе, были твоими родственниками?

– Да.

– И к ним ты ехала из Перми? – Из ящичка стола она достала серебряный портсигар, прикурила тонкую папироску.

– Да, к ним.

– А тут, выходит, такой кошмар – убили родственников. Слышала, им перерезали глотки.

Прозвучало это мерзко, словно речь шла не о людях, а о скотине. Галка не стала отвечать.

– Ты раньше бывала в усадьбе? – Их беседа больше походила на допрос. Что такое допросы, Галка, увы, знала. – Гостила раньше у стариков?

– Нет. Я даже не была с ними знакома. Дальняя родня.

От сигаретного дыма защипало в глазах, запершило в горле.

– И теперь дальняя родня убита, а ты, бедная сиротка, оказалась здесь, под моей опекой.

На опеку их отношения никак не походили, но, может быть, Галка ошибалась? Бабушка часто повторяла, что внучка не умеет разбираться в людях и поэтому должна быть особенно осторожной.

– Иди-ка сюда. – Аделаида Вольфовна поманила ее пальцем. – Покажи руки.

Галка вытянула перед собой ладони. Цепкая рука директрисы крепко, по-мужски, сжала ее запястье.

– Кожа-то гладкая. Смотрю, не приучена ты к работе. Ничего, приучим. Как говорится, терпение и труд все перетрут. Делать будешь все, что велю. За воспитанниками присматривать, по дому помогать, разгребать снаружи снег, если понадобится. На довольствие я тебя возьму, но на многое не рассчитывай. Еды мало, еду нужно заслужить. Всем. – Пальцы на Галкином запястье разжались. – Кто не работает, тот не ест. Ясно?

– Ясно. – Девушка кивнула.

– Повтори!

– Кто не работает, тот не ест. Еду нужно заслужить.

– Молодец. – Директриса небрежно потрепала ее по щеке. – Сообразительная. Есть еще одно правило – не болтать! Мы тут одна семья, и о том, что в семье происходит, чужие знать не должны.

Это была какая-то неправильная, какая-то страшная семья. От недоброго предчувствия, а еще немного от голода засосало под ложечкой. В животе предательски заурчало.

– Хочешь есть. – Директриса не спрашивала, она утверждала.

Галка кивнула. Ей вдруг сделалось стыдно за эту свою слабость. Но есть и в самом деле хотелось.

– Иди на кухню к Матрене, скажи, что я велела тебя покормить. – Аделаида Вольфовна махнула рукой с зажатой в ней папиросой и отвернулась, потеряв к Галке всякий интерес. – И помни, что я сказала. Не болтай!

Кухню Галка нашла быстро, по запаху вареной капусты. У печи суетилась невысокая худощавая женщина в повязанном прямо поверх душегрейки не слишком чистом переднике.

– Значит, нянькой взяли? – спросила она вместо приветствия и вытерла руки о передник. – А с виду ты больше похожа на этих…

– Каких? – Галка, не дожидаясь приглашения, присела на широкую лавку.

– На этих оглоедов. Кто тебя такую к нам направил? Не любит хозяйка чужих в доме.

Галке подумалось, что вот уже второй человек называет Аделаиду Вольфовну не директрисой, а хозяйкой. Словно бы она и в самом деле всему и всем здесь хозяйка.

– Меня начальник милиции привел.

– Значит, сам начальник милиции? Ну, против милиционера-то она не попрет. Раз привел, так живи, пока живется. Жрать хочешь?

Дожидаться ответа Матрена не стала, проворно вытащила из печи большой чугун, пошуровала в нем половником и плеснула в глиняную тарелку что-то странное, по запаху совсем несъедобное.

– Щи, – сказала в ответ на недоуменный Галкин взгляд. – Из кислой капусты и картошки. А ты думала, тебя тут перепелами угощать станут? – От краюхи хлеба она отрезала тонкий, просвечивающийся кусочек, положила рядом с миской. – Я тебе так скажу, девка, радуйся, что хоть такая еда есть. Бывали дни, когда этим, – она снова ткнула пальцем вверх, – вообще ничего не перепадало, а тут такая роскошь – капустка, да и не гнилая почти.

Галку замутило, оказалось вдруг, что она совсем не голодна, что ей достаточно вот этого полупрозрачного кусочка хлеба.

– Балованная, – хмыкнула Матрена, наблюдая, как она отодвигает в сторону миску. – Откуда ж ты такая взялась? – Смотрела она на Галку неодобрительно, с осуждающим прищуром.

– Из Перми.

– Городская, значит, девка. Я так сразу и подумала. Уж больно вид у тебя… – Матрена прищелкнула пальцами, – деликатный. Хозяйка таких не любит. Поэтому послушайся доброго совета, не ерепенься! Если хочешь здесь остаться, придумай, как хозяйке понравиться.

Оставаться в этом мрачном доме Галка не хотела, она хотела назад в больницу, к ворчливой, но все равно доброй бабе Рае. Если попросить Демьяна Петровича или доктора Илью Лаврентьевича, то, быть может, они позволят ей вернуться. Ей ведь совсем мало надо: крыша над головой да немного еды. А работать она будет старательно, не за страх, а за совесть. Решено! Завтра же она сходит в город, попросится назад. Отчего-то Галке казалось, что ей не откажут.

От принятого решения на душе как-то сразу стало спокойнее, не исчезли, но чуть-чуть разжались сдавливающие сердце тиски. Все у нее будет хорошо! Она особенная. Так говорила бабушка, и Галка ей верила. Может быть, потому, что ничего, кроме веры, ей не оставалось. Она раздумывала над своим будущим и жевала кислый хлебный мякиш, когда прямо над ухом проскрипел голос Матрены:

– Наелась? Тогда нечего рассиживаться! Бери ведра и шуруй за водой.

Ведра стояли тут же в кухне, рядом с притулившимся в углу коромыслом.

– А где здесь колодец? – спросила Галка, спешно дожевывая последний кусочек и вставая из-за стола.

– Через черный ход выйдешь, повернешь налево, там и колодец. Да иди уже, а то скоро эти встанут. Начнется тут… – Матрена не договорила, лишь недовольно поморщилась.

Колодец нашелся практически сразу. Старый, но с виду крепкий сруб от непогоды защищала припорошенная снегом крышка. Галка смахнула снег, потянула за медную ручку. Поддавалась она с неохотой, а когда наконец поддалась, перед Галкиным взором предстало темное и гулкое колодезное нутро. Вода плескалась где-то очень далеко внизу, по крайней мере, девушке так показалось. Она уперлась ладонями в покрытый ледяной коркой край, посмотрела вниз.

– Ау!

Собственный голос показался ей незнакомым. Отразившись от деревянных стен, камнем упав в студеную воду, он вернулся обратно не криком, а тихим стоном. Будто бы там, на дне колодца, кто-то страдал и мучился, не находя покоя. Сделалось неуютно, даже страшно. Такому страху место среди глухой непроглядной ночи, но никак не среди бела дня. Галка решительно заправила под платок выбившуюся прядь, столкнула с колодезного борта старое, со следами ржавчины ведро. Оно глухо ударилось о деревянную стенку, заскользило вниз под натужный скрип цепи, виток за витком, пока не послышался всплеск. Галка вздохнула, обеими руками ухватилась за железный ворот, принялась крутить его изо всех сил.

Наполненное до краев ведро было тяжелым, едва удалось вытащить его из колодца, не расплескав воду.

За спиной заскрипел снег под чужими шагами, Галка обернулась. Мефодий приближался к ней крадущейся походкой, худое лицо его кривилось то ли в гримасе, то ли в улыбке.

– Уже приступила к работе? – Все-таки это была улыбка, потому что в голосе Мефодия слышалась благосклонная снисходительность. От недавнего подобострастия не осталось и следа. На Галку он смотрел внимательно. Подумалось вдруг, что как на добычу.

– Приступила. – Она снова столкнула ведро с бортика колодца.

– Это хорошо, что ты такая работящая и ответственная. Нам такие нужны.

Галка чуть было не спросила, кому «нам», но в последнее мгновение удержалась. Ей тут недолго осталось, нужно лишь немного потерпеть, а завтра она вернется в Чернокаменск. Ведро с гулким булькающим звуком ушло под воду, цепь натянулась, Галка снова обеими руками взялась за ворот, принялась крутить.

– Давай-ка помогу. – Мефодий навис сверху, смрадно дохнул в лицо чесноком, руки свои положил поверх Галкиных, сжал.

– Я сама! – Она дернула плечом, отстраняясь, стараясь не дышать. – Спасибо, не надо!

– Дичишься? – Мефодий продолжал улыбаться, но руки все-таки убрал. – А ты не дичись, девонька. Ты вот о чем подумай, крепко подумай. – Голос его сделался вкрадчивым, едва слышным. – Если мы с тобой подружимся, жизнь твоя в этом доме может быть весьма сносной, даже приятной. А может стать невыносимой. Это уж тебе решать, как оно лучше.

Для Галки оказалось бы лучшим, чтобы этот скользкий, этот мерзкий человек вообще не появлялся в ее жизни. Вот только права выбирать себе друзей ее лишили. Она изо всех сил потянула полное ведро, не удержала, плеснула ледяной воды прямо на себя. Холод отрезвил, вернул решительность. Она здесь временно, ей не нужно никого бояться!

Мефодий стоял в сторонке, наблюдал за Галкой, по-птичьи наклонив голову к плечу. Он и был похож на птицу – на длинношеего растрепанного стервятника, готового напасть в любую минуту.

– Спасибо, мне не нужна помощь. – Промокшая одежда льнула к телу, кажется, тут же покрывалась ледяной коркой. Галка подхватила ведра, по узкой тропинке направилась к черному ходу.

– Но ты все равно подумай, – донеслось ей вслед.

* * *

Ведра с водой Галка поставила в кухне и, не дожидаясь дальнейших распоряжений Матрены, поднялась к себе в комнату, чтобы переодеться. Промокшее пальто она повесила на спинку стула. Стащила чулки и юбку, достала из чемодана сменную одежду. Одежды было немного, только самое необходимое, только то, что поместилось в дорожный чемодан. Сплошь добротные, но простые вещи, совершенно лишенные индивидуальности.

– Детка, тебе нельзя выделяться, – говорила бабушка преувеличенно бодрым голосом, собирая внучку в дальнюю дорогу. – Тебе нужно затаиться и переждать…

Не получилось переждать и затаиться. Кто ж знал, что так все выйдет? Даже бабушка, которая, казалось, могла предугадать многое, на сей раз просчиталась… Прежде чем закрыть чемодан, Галка проверила потайное отделение. Все, что нужно было прятать от посторонних глаз, осталось на месте. Но все равно лучше бы перепрятать.

В запертую дверь постучались.

– Открывай! – послышался с той стороны голос Матрены. – Ишь, запирается она, а постельное прихватить не соизволила, мне таскай!

Галка сунула чемодан под кровать, открыла дверь, взяла из рук недовольной Матрены стопку серого, пахнущего сыростью белья, поверх которого лежало ветхое шерстяное одеяло. Матрена в это время бесцеремонно осматривала комнату.

– Постель заправишь и иди уже этих поднимать, – сказала наконец. – Сейчас хозяйка с Мефодием пообедают, а через полчаса ты этих в кухню выводи.

– Вы сейчас о детях? – спросила Галка. Не укладывалось у нее в голове, что о детях можно вот так… презрительно.

– Да какие они дети?! – Матрена вдруг понизила голос, словно бы разговор их могли подслушать. – Звереныши это, а не дети. У большинства родители знаешь кто?

– Кто? – спросила Галка.

– Преступники. Враги советского народа, предатели! Они, значицца, родину предавали, а родина об их выродках все равно заботится.

Кончики пальцев вдруг онемели, и затылку сделалось холодно. Это был страх, практически животный, неконтролируемый страх. Галка сжала и разжала кулаки, успокаиваясь.

– Все они? – спросила она, сглотнув колючий ком. – Все дети врагов народа?

– Не все. – Во взгляде Матрены застыло равнодушие. – Имеются еще беспризорники. Этим тоже, считай, повезло. Крыша над головой есть, кормят, одевают, обучают. Живи – не хочу! И ведь не ценят они заботу! Я уже десятый год при хозяйке, насмотрелась всякого. Бегут мерзавцы! При всяком удобном случае бегут. Но Мефодий почти завсегда их находит, у него чуйка. Как у ищейки! – добавила Матрена со смесью отвращения и восхищения. – Ты, девка, с Мефодием в контры не вступай, поостерегись. – И без того тихий голос упал почти до шепота: – Он хозяйке поболе моего служит верным псом. Глотку за нее любому перегрызет. Или хребет переломает… – Матрена встрепенулась, словно испугалась, что сболтнула лишнего, сказала зло и громко: – Ну, чего стала? Прислали никчемушницу, толку с тебя никакого!

Продолжая ворчать и ругаться, шаркающей походкой она двинулась по коридору, а Галка так и застыла на пороге, не находя в себе силы даже закрыть дверь. Как же хорошо, что сама она уже достаточно взрослая, чтобы не становиться заложницей в этом страшном доме! Завтра же ее здесь не будет.

Мысль эта привела Галку в чувство, позволила выйти из комнаты и сделать первые шаги в сторону той самой двери, за которой находилась детская спальня. Прежде чем взяться за дверную ручку, она замерла, прислушиваясь. Ничего, мертвая тишина. Может быть, она ошиблась комнатой? Здесь их много, легко перепутать. Но проверить все-таки стоит.

Тяжелая дверь поддалась не сразу, открылась с вынимающим душу скрипом. Галка переступила порог. Они сидели рядком на кроватях. По двое, а кое-кто даже по трое. Двенадцать испуганных, безмолвных детей, самому старшему из которых на вид было не больше двенадцати, а самому младшему, наверное, не исполнилось и пяти. Выродки и звереныши, как сказала Матрена…

Они не походили ни на выродков, ни на зверенышей – скорее уж на испуганных птенцов. За каждым ее движением дети следили настороженно, сидели неподвижно, только бритые налысо головы поворачивались на тонких цыплячьих шеях да огромные, как плошки, глаза смотрели, не мигая. И Галка тоже замерла, прижалась похолодевшей спиной к двери, не зная, что говорить, как общаться с этими совсем не похожими на детей детьми.

– А ты кто? – Самый маленький, лопоухий, ясноглазый мальчик с побледневшими за зиму, но все еще заметными веснушками, оказался самым смелым. Только в его взгляде помимо настороженности светилось еще и обычное детское любопытство.

– Я Галка. – Она сделала глубокий вздох, оттолкнулась от двери, подошла к мальчику. – А как тебя зовут?

– Меня зовут Александром, – сказал мальчик тоном серьезным и официальным.

– Санька, не дури, – одернула его сидящая рядом девочка лет восьми. О том, что это девочка, а не мальчик, догадаться можно было лишь по ветхому пальтецу, в которое она зябко куталась. – Тетеньке неинтересно знать, как тебя зовут. – На Галку она глянула испытующе, исподлобья, а маленького Саньку обняла за плечи, словно защищая.

– Отчего же? Мне интересно. Вот, к примеру, мне интересно, как тебя зовут.

– Я Алена.

На Галку девочка больше не смотрела, теребила подол пальто. Руки ее были красными от холода и шершавыми от цыпок. Галка только сейчас почувствовала, что в этой комнате так же холодно, как и в ее собственной. Но вот же она – печка! Чтобы убедиться в своей догадке, Галка потрогала холодный печной бок. Не поверила, распахнула почерневшую от копоти чугунную дверцу, заглянула в пустое нутро.

– Дров нету, – подал голос самый старший из детей, болезненно худой и бледный мальчик с черными, как угли, цыганскими глазами. – Тепло только в кухне, но нам там долго оставаться не разрешают.

А Галке вдруг подумалось, что тепло не только в кухне, но и в кабинете директрисы, и скорее всего в комнате Мефодия. Тепла недоставало лишь вот этим несчастным детям. А еще захотелось узнать, что бы сказал Демьян Петрович, если бы Аделаида Вольфовна пригласила его на экскурсию по дому или если бы он сам на этой экскурсии настоял. Как бы он отнесся к вот этой мертвой печи и к этим непохожим на детей детям? Чутье подсказывало, что увиденное ему не понравилось бы. Не оттого ли его и не пригласили?

Спрашивать, почему детям не разрешают оставаться на кухне, Галка не стала. Достаточно было вспомнить лицо Матрены, и все становилось ясно. Девушка обвела взглядом комнату, отведенную под детскую спальню. Ничто не говорило о том, что это детская. Галка не увидела ни одной игрушки, ни одной книжки. Пять кроватей, заправленных такими же ветхими, как и у нее, простынями. Пять кроватей – двенадцать детей… Наледь на подоконниках, и дует из окон немилосердно, потому что, несмотря на морозы, окна даже не заклеены.

– Давно вы тут? – спросила она черноглазого мальчугана.

– Больше недели. – В голосе его не было ни волнения, ни обиды, ни боли – одна лишь покорность судьбе.

– А ты останешься с нами?

Галка и не заметила, как самый маленький, самый смелый мальчик подошел к ней, доверчиво взял за руку. Он смотрел на нее снизу вверх и улыбался, а она не находила нужных слов для ответа.

– На сегодняшний вечер, Санечка. Я останусь с вами до завтрашнего утра.

Девочка Алена многозначительно хмыкнула, словно бы читала Галкины трусливые и подлые мысли. А мысли ведь и в самом деле были подлыми. Она не хотела и не собиралась оставаться в этом похожем на тюрьму доме. И чтобы избавиться от этой неловкости перед детьми и в первую очередь перед самой собой, Галка громко и излишне бодро сказала:

– Пойдемте обедать!

Они встали как по команде, выстроились в шеренгу по двое, взялись за руки. Сердце заныло, подпрыгнуло к горлу и там затрепетало, задергалось. Эти дети не были похожи на детей, потому что привыкли жить по взрослым законам. Как в казарме. Или как в тюрьме…

Они так и шли парами, сначала по коридору, потом по лестнице. Шли тихо, как двенадцать маленьких призраков. И старый дом не отзывался на их присутствие даже шорохом, словно их и не существовало вовсе.

На кухне было тепло и парно, пахло все той же капустой. Матрена возилась у печи. На Галку она бросила быстрый взгляд, велела:

– Доставай из буфета тарелки, накрывай на стол. А вы рассаживайтесь! Нечего глаза мозолить!

Дети молча заняли свои места за длинным дубовым столом, за движениями Матрены они следили жадными глазами, и Галка вдруг поняла, что воспитанники голодны. Не просто проголодались после обычных детских игр, а голодны по-настоящему, по-взрослому. А еще замерзли. И сейчас, сидя в жарко натопленной кухне в ожидании баланды из гнилой капусты, они почти счастливы. Поэтому, доставая из буфета старые, с трещинами и сколами тарелки, Галка нарочно не спешила. Пусть посидят подольше, пусть погреются.

– Что ты там возишься? – сказала Матрена недовольно и поставила на середину стола чугун, от которого шел пар и отвратительный капустный дух.

– Я сейчас. – Галка переставила с места на место тарелки. – Тут ложек не хватает.

– Знамо дело – не хватает! Где ж на них всех напастись ложками! Давай одну на двоих, как-нибудь управятся. Чай, не баре! А кто сильно голодный, тот и так похлебает, без всяких ложек.

Это было гадко и отвратительно! Детей, еще совсем маленьких и беззащитных, лишали самого важного – права оставаться людьми. И ведь они привыкали, принимали происходящее как должное, тянулись к разлитой по тарелкам бурде с жадным нетерпением, не боясь обжечься, прямо руками вылавливали редкие куски картошки и ошметки капусты. Им не нужны были ложки. Почти всем.

Санечка придвинул к себе тарелку, понюхал поднимающийся над ней пар, вздохнул, взял у Галки ложку и принялся есть. Он ел аккуратно, стараясь не уронить ни капли, а то, что осталось на дне, старательно вымакал хлебным мякишем, с надеждой посмотрел сначала на Галку, потом на Матрену.

– Хочешь еще? – спросила Галка шепотом, и он молча кивнул. – Кому еще добавки?

Вверх поднялось двенадцать рук. И двенадцать пар голодных глаз посмотрели на нее со смесью удивления и надежды. А Галка уже разливала по тарелкам остатки щей. Руки ее дрожали то ли от несправедливости происходящего, то ли от злости.

– Что ты делаешь?! – вскинулась Матрена. – Что ты творишь, девка?!

– Они голодные. Неужели вы не видите?! Щи ведь еще есть.

– Есть, да не про вашу честь! – Матрена стояла у печи, уперев кулаки в бока. Галке показалось, что она сейчас кинется в бой, и была готова бой этот принять.

– Ешьте, дети, – сказала она так спокойно, как только могла. – Ешьте, не бойтесь.

Их не нужно было просить дважды. Они ели быстро, как оголодавшие волчата, разве что не урчали от удовольствия.

– Хозяйке доложу, – прошипела Матрена. – Ишь, самовольничает она!

Галка не ответила, она наблюдала за детьми, руки ее по-прежнему дрожали. Тарелки опустели быстро, на столе не осталось даже хлебных крошек. Их аккуратно сгребли в ладошки и тут же съели.

Задержаться подольше на теплой кухне Матрена не позволила, замахнулась мокрым полотенцем на сидящего с края мальчика, но не ударила.

– Пошли вон, оглоеды! – сказала зло и так же зло зыркнула на Галку.

Дети встали молча, выстроились в шеренгу по двое, вопросительно посмотрели на Галку. Привыкли делать все по команде. Или приучили.

– Где Аделаида Вольфовна? – спросила Галка.

– Уехала с Мефодием в город по делам, – ответила Матрена сквозь стиснутые зубы. – А тебе что за беда?

– У детей в спальне холодно. Нужны дрова, чтобы протопить печку.

– Нету дров!

– Я видела во дворе.

– То, что ты видела, тебя не касается. Если хозяйка велит, я выдам, а так и думать не смей. У них одеяла есть и в одеже им ходить по дому разрешено. Что ты еще хочешь?

– Я хочу, чтобы детям было тепло, – упрямо повторила Галка.

– А вот если такая сердобольная, так бери топор и шуруй в лес! А из поленницы брать не смей.

– Где топор? – спросила Галка, не особо надеясь на ответ, но Матрена неожиданно снизошла:

– В кладовке.

Прихватив из кладовки топор, Галка проводила детей обратно в их комнату.

– Может, кто-то хочет со мной прогуляться? – спросила и запоздало подумала о том, что дети одеты не по погоде. Нормальные валенки были лишь у троих.

Они переглянулись, словно научились общаться друг с другом без слов, и так же без слов выбрали для прогулки троих, которым достались валенки. Среди этих троих оказались Алена, черноглазый мальчик, которого звали Марком, и Санечка. Санечка оказался одет легче остальных, но по глазам было видно, что на прогулку ему хочется тоже сильнее, чем остальным. И Галка нашла выход: сдернула с плеч пуховый платок, крест-накрест обмотала им мальчика поверх пальтишка. Получилось тепло, хоть и смешно. Но никто из детей смеяться не стал. Может быть, они не умели?

Из дома выходили через черный ход, шли гуськом сначала мимо гулкого холла, потом мимо кухни, где зло гремела посудой Матрена, и, оказавшись на дворе, взялись за руки.

– Ну, где тут лес? – спросила Галка, оглядываясь.

Ей никто не ответил. Они не знали, потому что гулять вне дома им раньше не разрешали. Впрочем, ответ был очевиден: в глубине острова виднелись припорошенные снегом сосновые кроны.

– За мной! – скомандовала Галка и взяла за руку Санечку.

Они шли бодрым шагом, говорил только Санечка, остальные молчали. От Санечки Галка и узнала, почему на прогулку снарядили этих троих. Потому что они шли не на прогулку, а за дровами. Самым сильным и самым старшим в отряде был Марк, а самой выносливой Алена. Санечке же просто повезло, третья пара валенок ни на кого из старших детей попросту не налезала. А ему так хотелось прогуляться по лесу! До жути!

Лес оказался ближе, чем Галке думалось. Был он густым и темным, почти таким же, как лес перед озером. Под сенью его царила тишина.

– Нам нужен валежник! – Галка осмотрелась в поисках обломанных веток или сухостоя. – Только от меня далеко не отходите. Будьте рядом!

– Нашел! – Сломанную сосенку первым увидел Санечка, запрыгал от радости, захлопал в ладоши. – Вон она!

Рубить тонкое деревце оказалось не слишком тяжело, вот только и дров с него получилось немного. Галка расстелила на земле прихваченную из кладовки дерюгу, принялась складывать на нее полешки, сучья и сосновые лапы. Дети помогали. Чтобы раздобыть еще дров, пришлось углубиться в лес. Им повезло. Эту сосну вывернуло из земли прямо с корнем, наверное, еще осенью, потому что колючие лапы ее успели пожелтеть, а кое-где иголки и вовсе осыпались. По Галкиным прикидкам, хватить сосны должно было надолго, может, на несколько недель. О своем твердом решении уйти с острова она на время забыла.

Ветки у сосны были длинные и толстые, Галка начала с нижних. Она рубила, Марк с Аленой обламывали колючие лапы, а Санечка аккуратно складывал их в кучу. Они уже решили, что каждому достанется по вязанке, так дров получится больше. Работали дружно и споро, не пререкаясь, не капризничая, не глядя по сторонам. Оттого, наверное, и не заметили, как подкралась беда…

У беды были острые зубы и голодные глаза. Она скалилась десятком пастей, рычала утробно и нетерпеливо, окружала со всех сторон. Волки… Волки пришли на Стражевой Камень по льду в поисках добычи.

Нашли…

– Тихо… Только не кричите и ничего не бойтесь. – Одной рукой Галка крепко сжала топор, а второй попыталась задвинуть детей себе за спину, хоть как-нибудь защитить от голодной стаи. Только бы они не запаниковали, не бросились врассыпную. В одиночку никому не выстоять. Им и вместе не выстоять, если уж начистоту, если уж прямо посмотреть правде в глаза…

За спиной тихо пискнула Алена, вцепилась в рукав Галкиного пальто.

– Не плачь, – сказала Галка шепотом, не сводя взгляда с самого большого, самого матерого волка. – И отпусти, пожалуйста, мою руку.

Ей нужна была свобода, пространство для маневров. Лучше уж думать о предстоящем как о маневрах, чем трястись от страха.

Алена послушалась, и в рукоять топора Галка вцепилась уже двумя руками. Марк и Санечка тоже вооружились. Как умели, срубленными сосновыми палками. Смелые мальчики…

А вожак, самый большой, самый матерый, больше не желал ждать. Стая его все еще пребывала в нерешительности, но сам он уже сделал первый шаг. С желтых клыков его на белый снег капала слюна, а от грозного рыка закладывало уши.

– Стоять! – Галка закричала что есть мочи, замахнулась топором.

Волк не остановился, разве что немного замедлил шаг. Теперь он приближался к ним по дуге, больше не рычал, лишь жадно втягивал ноздрями воздух. Стая ждала. Галка тоже ждала. Рукоять топора скользила во взмокших ладонях. Удержать бы…

А волк был уже совсем близко. Настолько, что стоило протянуть руку, и Галка смогла бы дотронуться до его черного, словно бархатного носа. В желтых глазах его застыло какое-то удивленное, совершенно человеческое выражение. Галка сделала глубокий вдох, приготовилась. Никогда раньше она не видела такого большого волка. Да что там, раньше она не видела никаких волков! И топор в руках не держала…

– Только попробуй, я тебе башку раскрою, – сказала она так, что и сама почти поверила в то, что может причинить хоть какой-то вред этому огромному и страшному зверю, словно может его напугать.

Напугала. Кажется, напугала… Волк вдруг припал на передние лапы, заскулил совершенно по-собачьи. Острые уши его теперь были плотно прижаты к голове, седая шерсть на холке нервно подрагивала.

– Вон пошел! – Голос Санечки звучал звонко и решительно, боковым зрением Галка заметила взметнувшуюся в воздух палку. – Уходи!

– Санечка, тише, – прошептала она онемевшими от страха губами. – Не дразни его.

А волк и в самом деле уходил. Он мел хвостом снег и пятился, пятился. Его стая, растерянно и зло порыкивая, тоже отступала. Серые тени одна за другой растворялись в сени леса, пока не исчезли окончательно.

Только сейчас Галка вдруг поняла, что, выдохнув однажды, так и не вдохнула снова, что воздуха в легких не осталось ни капли. Она тяжело опустилась на снег, закрыла лицо руками. Секунда. Нужна одна лишь секунда, чтобы прийти в себя.

На плечо легла маленькая ладошка, и голос Санечки бодро сказал:

– Не бойся, Галка, я их прогнал!

– Ты их прогнал. – Санечку она сгребла в охапку, прижала к себе крепко-крепко. – Ты смелый мальчик. Вы все очень смелые!

Здравомыслие вернулось к ней буквально через мгновение. Волки ушли, но что мешает им вернуться?

– Так, нам пора. – Галка взвалила на плечи тяжелую вязанку дров. Ведь глупо же уходить с пустыми руками!

Дети последовали ее примеру, даже Санечка прихватил сосновых веток. К дому шли быстро, тревожно оглядываясь по сторонам, но волков больше не было ни видно, ни слышно. Галке уже начало казаться, что они ей просто привиделись. Здравый смысл в голос кричал о том, что не оставила бы их голодная стая вот просто так. В свое время волки не побоялись напасть на лошадь и вооруженных людей, а тут всего лишь маленькие дети. Что же это было? Может, везение?

До дома они добрались уже с первыми сумерками, Галка перевела дух, лишь оказавшись за тяжелыми дубовыми дверями, но слабины себе не дала. Впереди было еще очень много дел.

Оставлять хворост внизу они не стали, под неодобрительное ворчание Матрены поднялись на второй этаж. В детской спальне ждали оставшиеся в доме дети. Они сидели в полумраке безмолвными тенями, и Галке подумалось вдруг, что в этом доме нет не то что электричества, а даже керосина. Или керосин есть, но, как сказала Матрена, не про вашу честь? Это нужно обязательно выяснить, но чуть позже. Сейчас главная задача – растопить печь.

Огонь разгорался долго. Отсыревшие ветки трещали, дымили, но в конце концов занялись. Пламя, сначала несмелое, сине-белое, крепло с каждой минутой, наливалось оранжево-красным. Дети, все как один, прильнули к еще холодному печному боку, во взглядах их было ожидание не просто тепла, а настоящего чуда. А у Галки оставались еще дела.

На первый этаж она спустилась бегом, заглянула на кухню, сказала с порога:

– Мне нужна керосинка!

– А мне соболиная шуба, – буркнула Матрена, не оборачиваясь.

– Но ведь скоро стемнеет! Как же дети будут в темноте?

– Да уж как-нибудь. Ты шибко не переживай, они к темноте привычные, а керосин нужно экономить. Хозяйка не одобрит.

Пора уже было догадаться, что без разрешения хозяйки в этом доме не делается ничего. Ну и ладно, можно все равно что-нибудь придумать! Придумывать не пришлось, Матрена отвлеклась от своих дел, вытерла руки о передник, сказала:

– Ладно уж, есть одна лампа. – На столе словно по мановению волшебной палочки появилась керосинка. – А уж как ты ей распорядишься, дело твое. Хочешь, себе оставь. Хочешь, этим отдай. Только имей в виду, керосина мало, спалишь весь за пару дней, весь месяц будешь сидеть в темноте.

– Спасибо! – Галка взяла керосинку и, поколебавшись мгновение, спросила: – А где здесь можно раздобыть старых газет?

– Зачем тебе газеты? – тут же насторожилась Матрена. – Если удумала печь бумагой топить, так сразу забудь!

– Это для окон. В детской спальне сквозняки и холод, от окон дует, на подоконниках лед.

– Ну и что, что холод? Они привычные. Крыша над головой есть, и то хорошо.

– А будет еще лучше. – Галка не собиралась сдаваться. Не сейчас, когда желаемое так близко.

– Нет газет, – сказала Матрена после недолгих раздумий. – Но в кладовке валяются какие-то тетрадки и книжки, остались еще от прежних хозяев. Только ты это… – Она почесала кончик носа. – Тогда уж всем окна поклей, и в хозяйской спальне, и в моей комнате. Раз уж такая добрая.

– Мне бы еще муки для клея. Самую малость.

– Если только самую малость. А то с таким-то расточительством и по миру пойти недолго.

– А ветошь? – Использовать неожиданную доброту Матрены нужно было по максимуму. – Ветошь, чтобы законопатить щели в окнах.

– В кладовке, там же, где и бумага. – Похоже, ветоши кухарке было не жалко. – Да ступай уже, скаженная! Хозяйка с Мефодием скоро из города явятся, а у меня еще ужин не готов.

Прежде чем вернуться в детскую спальню, Галка решила отыскать ту самую кладовку с бумагой и ветошью. Задача эта оказалась не из легких, в старом доме было много комнат и много дверей, большая часть из них оказалась заперта на ключ. Наконец нашлась нужная дверь. Небольшая, лишенная окна комнатка была почти до самого верха забита всякой старой рухлядью. Первым делом Галка достала толстенные книги, оказавшиеся старыми гроссбухами, следом пришла очередь ветоши. Тряпья в кладовке тоже хватало. Оно было старое, пыльное, грязное, но для ее целей вполне годилось. Вот сейчас она отнесет в детскую лампу и муку, а потом вернется с кем-нибудь из помощников в кладовку.

Дети были там же, где Галка их и оставила, у печи. Малыши грелись, а Марк подкидывал в разгоревшийся огонь мелкие щепки. Ее появление они встретили молча, не оттого, что были не рады Галкиному возвращению, а оттого, что так привыкли.

– А я принесла вам лампу! – сказала она как можно бодрее и поставила керосинку на тумбочку.

Кто бы мог подумать, что такая простая новость произведет на детей такое огромное впечатление! Они все как один вздохнули, потянулись к незажженной лампе, как тянутся мотыльки к свету.

– Нам можно будет ее зажечь? – спросил Санечка восторженным шепотом.

– Конечно. – Галка никак не могла взять в толк причину этого восторга. Даже протопленной печи дети не радовались так сильно, как старой закопченной керосинке. – Зажжем, когда совсем стемнеет. Только огонек сделаем маленький, чтобы подольше хватило. А пока у нас есть еще дела, будем клеить окна! – Рядом с лампой она положила гроссбух и старую ветошь. – Есть желающие помочь?

Желающие нашлись тут же. Все-таки это были самые обычные дети, пусть даже и детдомовские.

За окном быстро стемнело. Работу заканчивали при неровном свете керосиновой лампы. Уже через час в комнате стало заметно теплее. Отчасти из-за заклеенных окон, отчасти из-за натопленной печи.

Дверь спальни распахнулась в тот момент, когда Галка убирала с широкого подоконника остатки ветоши и бумаги. На пороге стояла директриса, за ее спиной виднелась сутулая фигура Мефодия. Дети, ожившие и оттаявшие, вдруг снова будто закаменели под ее стылым взглядом.

– А что это тут у нас происходит? – Голос директрисы звучал мягко, но мягкость эта была обманчивой.

– Утепляемся. – Остатками ветоши Галка вытерла мокрые руки. – Вот, протопили печку, заклеили окна, чтобы было теплее.

– Смотри-ка, Мефодий, какая расторопная нам досталась помощница. – Аделаида Вольфовна улыбнулась. – Сколько дел успела переделать всего за один день. Где дрова взяли? – Голос ее вдруг изменился, из мягкого сделался резким. – Кто разрешил тратить запасы?

– Это не из запасов, это из леса. Мы с ребятами днем сходили, нарубили. А ветошь взяли в кладовке, нам Матрена разрешила.

– Лампу вам тоже Матрена дала? А о том, что керосина у нас с гулькин нос, она тебя предупредила?

– Предупредила. Мы будем экономить. Но, Аделаида Вольфовна, ведь нельзя же детям в полной темноте!

– Почему?

Вопрос этот поставил Галку в тупик. Почему детям нельзя оставаться в темноте в старом полупустом доме? Не потому ли, что им просто может быть страшно? Они же дети!

Дожидаться ответа Аделаида Вольфовна не стала, ответ ей оказался неинтересен.

– Керосин будешь покупать за свои собственные деньги. Если ты такая добрая.

Галка не была доброй. Более того, завтра же она собиралась убраться с острова восвояси. Она уйдет, а дети останутся…

– Есть еще кое-что, что ты должна уяснить раз и навсегда. Это детский дом, государственное учреждение, и в этом учреждении существуют четкие правила. Одно из этих правил – экономия. Здесь тебе не курорт, на каждого воспитанника выделяется определенная сумма. Мы не можем себе позволить выходить за рамки и уж точно не можем позволить это тебе. Матрена сказала, что сегодня в обед ты разрешила воспитанникам съесть по две порции.

– Дети были голодны…

– …И тем самым ты вышла за рамки. Свою дневную норму они съели за обедом, отсюда вывод – ужина не будет.

– Но как же?..

– Вот так! Это мой детский дом и мои правила. Если хочешь здесь остаться, ты должна следовать им неукоснительно. Надеюсь, ты хорошо меня поняла?

– Я вас поняла, Аделаида Вольфовна.

– Вот и замечательно. Сегодня уже слишком поздно, а завтра утром начнешь клеить окна в моем кабинете. Матрена слишком занята на кухне, а ты, как я погляжу, девица весьма энергичная. Вот и займешься полезным делом.

Из детской комнаты директриса вышла, не сказав больше ни слова, даже не пожелав детям спокойной ночи. Как только со стуком захлопнулась дверь, к Галке подошел Санечка, взял за руку, сказал, глядя снизу вверх:

– Ты не волнуйся. Мы не очень голодные.

Они были вечно голодные, тень голода Галка видела в их расширившихся зрачках, в худых шеях и торчащих ключицах. Они просто привыкли быть голодными…

– Только не забирайте лампу, пожалуйста, – попросила Алена. – Мы согласные без ужина, только чтобы со светом.

В голосе ее слышался страх, и Галка вдруг осознала, что страх этот куда сильнее голода.

– Конечно, я оставлю вам лампу. – Спине вдруг сделалось зябко, словно в комнату снова ворвались сквозняки. – Но вы должны понимать, что на ночь ее все равно нужно будет погасить. Иначе керосин закончится очень быстро.

Они не ответили. Марк молча открыл дверцу печи, забросил внутрь несколько щепок, а Галка подумала, что и дрова тоже нужно экономить, потому что ходить в лес опасно из-за волков. Она оказалась не готова. Не привыкла она к такой жизни, где все нужно экономить, где похлебка из гнилой капусты – это неслыханный деликатес. И не привыкнет, наверное, никогда. Бабушка ошибалась, она не сильная, она слабая и никчемная. Никчемушница, как сказала Матрена…

– А хотите, я расскажу вам сказку? – Слова вырвались сами собой, нарушили тягостную тишину. – Я знаю много интересных сказок.

– Про принцесс? – спросила Алена, а Марк снисходительно хмыкнул. Он считал себя взрослым и не верил в сказки. Он вообще ни во что больше не верил.

– И про принцесс, и про благородных рыцарей, и про коварных драконов. Рассаживайтесь по своим местам, я начинаю.

Дети послушно уселись на свои кровати. Галка так и не смогла понять, хочется ли им услышать сказку или они просто привыкли слушаться. Но сейчас это было не так важно. Ее задача – развлечь и отвлечь. Пусть бы даже и глупыми детскими сказками. Она и в самом деле знала очень много сказок, помнила еще с детства почти наизусть. Наверное, поэтому сейчас ей было легко. Наверное, поэтому дети слушали с интересом. Интерес этот даже позволил Галке погасить лампу.

– Вам же не страшно, пока я с вами? А когда я уйду к себе, я снова зажгу свет. Вы согласны?

Они закивали. В темноте Галка скорее почувствовала это, чем увидела.

Сказок было много, но они все равно закончились. В темноте Галка слышала, как кое-кто из малышей уже посапывает во сне. Санечка точно уже спал, уткнувшись лбом ей в плечо. Галка осторожно встала с кровати, потянулась до хруста в позвоночнике. Подумалось, что, если дети все равно уже спят, керосинку зажигать не обязательно.

– Можно я включу лампу? – Марк говорил шепотом, так, чтобы не разбудить остальных.

– Тебе страшно? – Галка зажгла спичку.

– Нам всем страшно. Это плохой дом.

– Он не плохой, он просто очень старый.

Огонь со спички перепрыгнул на фитиль. Галка отрегулировала лампу так, чтобы света от нее было минимум, поставила обратно на тумбочку, сказала:

– Спокойной ночи, Марк.

– Спокойной ночи.

– Я тут рядом, в соседней комнате, – добавила она. – Если нужно, зовите.

– Зачем? – Черные глаза Марка в темноте были похожи на угли. – Ты все равно завтра уйдешь. Зачем нам тебя звать? – В его голосе не было обиды и злости, только безысходность. Он единственный из детей не забыл Галкины слова о том, что она уйдет.

Она ничего не ответила. Что она могла ответить этому не по годам серьезному мальчику? Она сама еще вчера была ребенком. Ее не готовили к тому, что случится. Или все-таки готовили, но вспоминать об этом не хочется так же сильно, как детдомовским детям не хочется помнить, что завтра она уйдет?..

Из спальни она вышла так же молча, как до этого Аделаида, только дверью не хлопнула, а прикрыла аккуратно, чтобы не разбудить детей. После тепла детской собственная комната показалась ей ледником. Галка нашарила в темноте кровать, легла, не раздеваясь, до самой макушки натянула ветхое одеяло. Думать о том, что завтра она уйдет с острова и в ее жизни все изменится, больше не хотелось. Не приносили эти мысли желанного облегчения. Облегчения не принес даже сон. Не водилось в этом мрачном доме светлых снов, а те, что водились, были больше похожи на кошмары.

Галка проснулась от крика. Вскинулась, заметалась, не способная спросонья в почти кромешной темноте понять, где она, что с ней. К двери бросилась на ощупь, больно ударившись коленкой об угол кровати. Крик доносился из детской спальни, был он приглушенный, едва слышный. Галка вцепилась в ледяную дверную ручку, потянула на себя.

В той комнате было темно и холодно. А еще очень тихо. Больше никто не кричал, даже не шевелился. Галка на ощупь двинулась к тумбочке, на которой оставила лампу, нашарила коробок, чиркнула спичкой. Зажечь лампу получилось не сразу, руки озябли и онемели, как на морозе. Наконец, получилось. Галка подняла керосинку высоко над головой, обвела комнату и спящих – спящих ли? – детей. Прячась от света, бросились врассыпную длинные тени, а по полу зазмеилось, уползая в дальний угол, что-то белое, едва различимое в темноте. Мгновение – и нет ничего! Только комната с минимумом мебели. Только испуганные дети, моргающие в темноте по-совиному.

– Не надо бояться, это я, – сказала Галка, еще выше поднимая лампу. – Кто кричал?

Наверное, холод ей почудился, потому что сейчас в спальне было довольно тепло и отчетливо слышалось потрескивание углей в печи.

– Это я. – Алена сидела, обняв за плечи Санечку.

– Тебе приснился кошмар? – Галка присела на край кровати, успокаивающе погладила сначала Алену, потом и Санечку по бритым головам.

– Это не кошмар. – Алена мотнула головой, стряхивая ее руку. – Это ведьма, страшная ведьма. Она была здесь.

– Здесь никого нет. И в коридоре никого нет. Тебе показалось, Аленка. Или приснилось.

– Мы все ее видели, – заговорил Марк. – Она приходит по ночам.

– Когда она приходит, становится очень холодно и очень страшно, – добавил Санечка и, поймав Галкину ладонь, прижал к своей горячей со сна щеке.

– И как… как она выглядит? Может быть, это была Матрена? Приходила проведать, как вы тут?

– Матрене до нас нет дела даже днем, не то что ночью. – Марк изо всех сил старался, чтобы голос не выдал его волнения. Получалось плохо. Он боялся так же, как и остальные. – А это что-то совсем другое.

Он так и сказал не «кто-то», а «что-то», словно сам не понимал, что или кого видел. А вот Галка, кажется, начинала понимать. Хотя верить в такое получалось еще меньше, чем в детские сказки.

– Она вас обижает? Эта женщина?

– Она смотрит, – сказала Аленка шепотом. – Просто смотрит. У нее такие волосы… – Узкие Аленкины плечики вздрогнули. – Как белые змеи. Они подкрадываются…

– Однажды я стащил на кухне нож. – Марк посмотрел на Галку с вызовом. – И когда одна из этих змей потянулась ко мне, резанул…

– И что?..

– И ничего. Она просто исчезла, эта ведьма. Ты нам не веришь. – Он не спрашивал, он и сам не мог поверить, что кому-то их рассказ может показаться правдой.

– Я вам верю.

Галка и в самом деле верила. Верила и боялась этой своей веры. Потому что, если она поверит в такое, жизнь ее уже никогда не будет прежней. Впрочем, жизнь ее и так никогда не будет прежней. И неизвестно, кого в новой жизни ей следует бояться больше: этого старого дома или людей, в нем обитающих.

– Останься с нами. – Санечка крепко держал ее за руку. – Пожалуйста. Тут широкие кровати, мы все поместимся. А если хочешь, я могу посидеть на стуле.

– Не надо на стуле, мы поместимся. – Галка легла рядом с Санечкой и Аленкой, вытянулась в струнку на самом краю.

– И свет, пожалуйста, не выключай, – попросила Аленка, зевая.

* * *

Это была тяжелая ночь. Дети уснули почти сразу, а Галке не спалось. Мысли в голову лезли одна хуже другой. А на рассвете она приняла решение. Это было первое в ее жизни настоящее взрослое решение. Она остается! И если уж она решилась, то нужно обдумать, как им быть дальше, как выживать на острове.

У нее имелись с собой деньги. Не слишком много, но на керосин должно хватить. А еще на еду. У детей должно быть что-то кроме гнилой капусты. Значит, сегодня же нужно сходить в город за припасами. О том, что добираться до города придется через лес, Галка думать себе запретила. Думать сейчас нужно о другом, например, о том, как обрадуются дети, когда она сообщит им о своем решении.

Дети и в самом деле обрадовались. И радости своей не скрывали, даже Марк не сдержал улыбки. А Санечка так и вовсе повис у Галки на шее, зашептал на ухо жарко и радостно:

– Как замечательно, что ты осталась! Мы будем вести себя хорошо, мы будем во всем тебя слушаться, Галочка!

Этот малыш был самый яркий, самый открытый из всех. Словно его еще не успела отравить вся эта мрачная казенщина, которая превращала нормальных детей в воспитанников.

– Санечка, давно ты здесь? – спросила Галка тоже шепотом.

– Я здесь не навсегда. – Он мотнул головой, добавил уже едва слышно: – Я потерялся, но все равно обязательно найдусь!

На завтрак была сваренная на воде пшенная каша. Проголодавшиеся за ночь дети съели ее за считаные минуты. Добавки больше никто не просил, хорошо запомнили урок. Матрена поглядывала на Галку искоса, ворчала что-то себе под нос, сердито гремела посудой. После завтрака Галку вызвала к себе Аделаида, напомнила про окна. О случившемся ночью никто даже не заикнулся. Не услышали детских криков или не придали значения?

Утеплением окон Галка занималась несколько часов, а после обеда ее снова вызвали в кабинет директрисы.

– Поедете с Мефодием в город, – сказала Аделаида, затягиваясь папироской. – Нужно получить продукты. Возьми с собой мальчонку, того, что постарше.

– Марка?

– Не важно. Пусть поможет тебе с погрузкой. Мефодию надрываться нельзя, у него больная спина. Ну, чего стала? – сказала и рукой взмахнула раздраженно. – Ступай уже!

Сообщение о том, что им предстоит вылазка в город, Марк воспринял с радостью. Собрался в дорогу быстро, во двор выбежал самый первый. Перед домом уже стояла гнедая лошадка, запряженная в сани. Лошадку Галка раньше не видела, а вот Марк, похоже, был с ней знаком. Мало того, Марк лошадку любил. Любил настолько крепко, что поделился с ней не съеденным за обедом кусочком хлеба.

– Это Зорька. – Он ласково погладил лошадку по бархатному носу. – Она очень умная и очень красивая. Я ее…

Договорить он не успел, из двери вышел Мефодий. В теплом тулупе и в шапке-ушанке он казался выше и крупнее, чем был на самом деле, на плече его болталось ружье.

– Готовы? Тогда полезайте в сани! Нам нужно до темноты управиться.

– Из-за волков? – спросила Галка, усаживаясь на кучу соломы.

– А что волки? – Мефодий обернулся.

– Вчера мы видели их в лесу.

– На острове? – Он поправил ружье. – По льду, значит, дошли. Ну ничего, слышал, в городе собираются организовать облаву. Надо будет сообщить, что и у нас эта нечисть завелась.

– И Зорькин сарай укрепить, чтобы не добрались, – подал голос молчавший все это время Марк.

– Не учи ученого, – хмыкнул Мефодий и зло стегнул Зорьку кнутом.

Лошадка обиженно всхрапнула, перешла на рысь, а Марк потемнел лицом. Галка успокаивающе положила свою ладонь на его крепко сжатый кулак, заглянула в глаза.

– Не надо, – сказала одними губами.

Он послушался, но кулаки так и не разжал.

До Чернокаменска домчались в два счета. Отчего-то Галке казалось, что озеро от города значительно дальше. Оказалось, не так и далеко. Мефодий высадил их на центральной площади, велел ждать.

– Сколько? – только и успела спросить она.

– Сколько нужно, столько и будете ждать. И чтобы я вас не искал. – Мефодий снова стегнул Зорьку кнутом, и сани сорвались с места.

– Он надолго уехал, – сказал Марк мрачно.

– Откуда ты знаешь? – спросила Галка, оглядываясь по сторонам. Отведенным им временем можно было распорядиться с умом, нужно только узнать, где тут продают керосин и продукты.

– Прошлый раз он меня с собой брал и тоже велел ждать, а сам явился только через полтора часа. Я закоченел весь.

Галка не стала спрашивать, отчего Мефодий не взял мальчика с собой, вместо этого спросила о другом:

– Марк, может быть, ты знаешь, где здесь можно купить керосин?

Он бросил на нее быстрый взгляд.

– Тут все рядом, – сказал с улыбкой. – Пойдем, я покажу.

Первым делом они купили керосин, денег пришлось потратить чуть больше, чем Галка планировала, но кое-что еще оставалось на гостинцы для детей. Посовещавшись с Марком, она выбрала сушки. Они весили мало и стоили относительно недорого. А еще их можно было спрятать под одеждой, чтобы Мефодий не заметил.

Зато Мефодий заметил бутыль с керосином.

– Это что? – спросил подозрительно.

– Это керосин. – Галка прижала бутыль к груди. – Матрена выдала мало, а я боюсь темноты.

– Правильно делаешь, что боишься. Темнота на Стражевом Камне дело такое… – Мефодий прищелкнул костлявыми пальцами, – непредсказуемое. Особливо если спать в одиночестве. – И глянул так, что у Галки от стыда загорелись щеки.

– Я не в одиночестве, – сказала она с вызовом. – Я с ребятами. Так и керосин сэкономим.

– Ладно, полезай в сани, экономная, – усмехнулся Мефодий. – У нас еще дела не деланы.

Марк был прав: Чернокаменск оказался городом небольшим и довольно компактным. Во всяком случае, его центральная часть. От площади отъехали недалеко. Мефодий остановил сани сначала перед продуктовой лавкой, в которую отправился сам, оставив Галку с Марком снаружи. Из лавки он вынес нагруженную доверху сумку, которую бережно пристроил рядом с собой в соломе.

– А теперь нам туда! – Он указал на расположенное на противоположной стороне улицы здание, достал из кармана тулупа смятую бумажку, расправил на коленке, полюбовался жирной печатью, велел: – Чего стали? Топайте! Я пока сани подгоню.

– Тут продукты выдают, – шепнул Марк. – Сейчас погрузимся и обратно поедем.

Мальчик оказался прав. Из-за приоткрывшейся деревянной калитки выглянула шустрая тетенька, выхватила из рук Мефодия бумажку с печатью, сказала что-то резкое. В ответ Мефодий лишь сердито сплюнул себе под ноги и закурил папироску.

– Вперед, красавица! – велел, с насмешкой глядя на Галку. – Грузиться будете вдвоем с мальцом. Мне нельзя, мне спину прихватило.

Марк глянул на него полным ненависти взглядом, но, почувствовав на своей руке Галкину ладонь, успокоился, лишь сказал строго:

– Ты не лезь, я сам.

Он сам. Маленький двенадцатилетний мальчик. Сам бы он все равно не сумел, потому что помимо обычных продуктов грузить им пришлось еще и тяжелые мешки. Мешки были грязные и пыльные, пахло от них смесью зерна и опилок.

– Подворье на острове решено заводить, – снизошел Мефодий до объяснений. – А это фураж. На первое время. Да вы не ленитесь, веселее работайте. А то ведь и в самом деле не управимся до темноты.

Наверное, оттого, что он постоянно их подгонял, это и случилось. Тяжелый бидон с молоком Марк подхватил сам, не позволил Галке ему помочь. Зря не позволил, потому что почти у самых саней поскользнулся и упал. Он лежал и беспомощно наблюдал, как из опрокинутого бидона прямо на грязный снег вытекает молоко. А Галка испугалась, что Марк расшибся, потому что упал он очень неловко, ударился затылком о мостовую. Она помогала Марку встать на ноги, когда скорее почувствовала, чем увидела, нависшую над ними тень.

– Ты что это наделал, гаденыш? – Голос Мефодия дрожал от ярости. И в унисон подрагивал хлыст в его руке. – Как посмел?

– Простите, я не хотел. – Смотреть на Мефодия Марк боялся, он испуганно цеплялся за Галку, совершенно забыв о том, что он взрослый.

– Не хотел? – Глаза Мефодия побелели, радужка словно исчезла, уступая место наливающимся кровью белкам. – Я тебе сейчас покажу! Я тебя научу, как…

Когда хлыст взлетел в воздух, Галка только и успела, что встать между Марком и Мефодием да крепко зажмуриться и вскинуть руку в попытке защитить лицо от неминуемого удара.

Удара не последовало. Зато послышалось злое шипение, переходящее в возмущенный вопль. Мефодия кто-то с силой дернул за ворот тулупа, швырнул в сугроб. Кнут упал рядом. От неожиданности Галка тоже не удержалась на ногах, плюхнулась на мостовую рядом с Марком.

– А что это вы, товарищ, себе позволяете? – Голос был охрипший, с трещинками. Голос этот Галка помнила. – Ай, как некрасиво на девочку руку поднимать!

Над Мефодием горой возвышался Демьян Петрович. В зубах его была зажата почти догоревшая папироса, а правая рука многозначительно поглаживала кобуру пистолета.

– Хорошо, Лешка проворный оказался, а то б мне стрелять пришлось. Не терплю я, когда на вверенной мне территории творится такое безобразие.

– Ушиблась, малая? – Кто-то совершенно не галантно подхватил Галку под мышки, поставил на ноги. – Он тебя не задел?

– Я не малая, – только и смогла ответить Галка. На Алексея она даже не посмотрела, бросилась поднимать с земли Марка.

– Товарищ милиционер, да что вы такое говорите?! – А вот голос Мефодия она не узнала, так сильно он изменился. – Пареньку вашему почудилось что-то. – Мефодий встать не пытался, сидел в сугробе, трусливо прикрывал голову ладонями.

– Прямо-таки почудилось? – Демьян Петрович выплюнул докуренную папиросу, стряхнул с сапог снег. – И кнутом ты на Галку не замахивался?

– Как есть почудилось! – Мефодий смотрел заискивающе, губы его дрожали. – Поскользнулся я, товарищ милиционер. Вот как мальчонка, так и я поскользнулся. Скользко тут. А кнутом я не замахнулся, а взмахнул, чтобы удержать равновесие.

– Что ты брешешь?! – Алексей шагнул вперед, навис на Мефодием, и тот испуганно вжался в сугроб. – Ты думаешь, я слепой?

– Да вы у деток, у деток спросите! Вот, к примеру, у мальчика спросите, как дело было! – Голос Мефодия сорвался на визг. – Мальчик, скажи товарищам, что видел.

– Он поскользнулся. – Ответил Марк не сразу, а после небольшой заминки, которая ясно дала понять Галке, как хочется ему сказать правду и как мало надежды он на эту правду возлагает, как отвык доверять людям.

– А ты что скажешь, Галина? – Демьян Петрович нахмурился, посмотрел исподлобья. – Как дело было?

Ей бы сказать правду, рассказать обо всем, что творится на Стражевом Камне, но внутренний голос шептал – молчи, выйдет только хуже.

– Так все и было, как он говорит. – Галка бросила быстрый взгляд на Марка, на его сжатые кулаки. – Они оба поскользнулись.

– Вот видите, товарищ милиционер! – Мефодий с демонстративным стоном поднялся на ноги. – Парень ваш ни за что ни про что хорошего человека обидел. А еще, небось, комсомолец! – На Алексея он покосился с укором.

Алексей в это время смотрел на Галку, очень пристально, словно взглядом хотел прожечь в ней дыру.

– Я все видел, – сказал одними губами, так, чтобы ни Мефодий, ни милиционер не услышали.

Галка лишь пожала плечами.

– Ну, коли обидели мы тебя, мил человек, так сейчас же и извинимся, – сказал Демьян Петрович, осматривая сани. – Я гляжу, вы провиантом запасаетесь?

– Продуктами для сироток. Фуражом еще. Аделаида Вольфовна решила на острове скотинку кое-какую завести, чтобы дети не голодали, чтобы мяса им было в достатке.

– Что ж, это дело похвальное. Вот мы с Алексеем вам и поможем. Сколько там еще мешков не погружено? – К явному неудовольствию Мефодия, уходить Демьян Петрович не спешил.

– Да что вы, товарищ милиционер! Не надо нам помогать, мы и сами управимся!

– Как же вы управитесь? Помощники-то у вас совсем хилые: малец да Галина моя.

Он так и сказал «Галина моя», словно специально давая понять Мефодию, что до Галки ему есть дело. Или просто показалось?

Вместе с Алексеем они управились в два счета, погрузили оставшийся фураж в сани.

– Ну, мил человек, чего ждем? – спросил Демьян Петрович ласково. – Берись за вожжи, проводим мы вас до острова.

Мефодий начал было снова отнекиваться, но его оборвали:

– Времена настали неспокойные. Слыхал, банда в округе завелась? В старой кутасовской усадьбе двоих убили, третий чудом жив остался.

– Слыхал. – Мефодий уселся в сани, бросил недобрый взгляд на замешкавшуюся Галку. – Страсти какие!

– Давай, малая! – Алексей лихо запрыгнул в сани, протянул Галке руку.

От помощи она отказалась, забралась сама.

– А еще волки, – добавил Демьян Петрович мрачно. – Стая рыщет по округе. К вам на остров серые не забредали?

– Забредали, – опередила Мефодия Галка. – Мы с ребятами их вчера видели.

Как близко видели, уточнять не стала, подумала, что все равно не поверят.

– На острове видели? – нахмурился Демьян Петрович.

– Недалеко от дома.

Она должна была рассказать им про волков, потому что стая угрожала всем, кто жил на острове, потому что рано или поздно ей с ребятами снова придется выйти в лес за дровами.

– Плохо дело. – Алексей уселся рядом, искоса глянул на Галку. – Демьян Петрович, мы за этими тварями по лесу гоняемся, а они, оказываются, на острове детей пугают.

– Я не ребенок, – огрызнулась Галка. Ей не нравилось, что этот самонадеянный парень считает ее маленькой.

Он посмотрел на нее с насмешкой, но, слава богу, ничего не сказал.

Всю дорогу до озера Демьян Петрович пытался разговорить Мефодия, но тот предпочитал отмалчиваться. Галка тоже большей частью молчала. Да и что она могла сказать этим двоим? Пожаловаться на то, как обращаются в детском доме с сиротами? А кому поверят быстрее: ей или Аделаиде? Бабушка велела молчать и смотреть в оба, в Чернокаменске доверять только старикам, которых больше нет, и дядьке Кузьме, который вроде как есть, но на самом деле его тоже нет. Так на кого Галке можно положиться? Уж точно не на Алексея, который смотрит на нее как на несмышленую мелюзгу и обидно называет малой.

Стоило саням въехать на лед Стражевого озера, как и без того вялые разговоры и вовсе стихли. Мужчины поглядывали по сторонам, Демьян Петрович больше не убирал руку с кобуры, а Алексей снял с плеча охотничье ружье. Даже Марк тянул шею, стараясь в наползающих сумерках первым разглядеть волчью стаю.

Им повезло, до острова они добрались без происшествий. Может, стая, не найдя, чем поживиться, убралась восвояси? Пусть бы так и было. Потому что хвороста надолго не хватит… И тут Галка вспомнила обещание Демьяна Петровича. Легонько коснувшись рукава его шинели, она сказала шепотом, так, чтобы не услышал Мефодий:

– Демьян Петрович, вы говорили про дрова…

– Будут вам дрова. – Он тоже понизил голос. – Я уже договорился с директором завода. Завтра же Алексей этим делом и займется. А что, Галина, – он сощурился, – сильно холодно в замке?

– Холодно, – она опасливо покосилась на Мефодия. – Особенно в детской спальне.

– Так я ж видел во дворе поленницу.

Девушка не ответила. Да и что она могла сказать? Неужели он сам не понимает?

Бабушка говорила, что многие не понимают, не видят всего ужаса происходящего, слепо верят в идею, которой нет. И не все из этих слепых людей плохие. Наоборот, многие из них были хорошими, просто неспособными заглянуть в суть происходящего. Демьяна Петровича бабушка назвала бы одним из таких хороших людей. Галке хотелось в это верить. И довериться ему ей тоже очень хотелось, но не сейчас. Слишком сложно все, слишком мало она знает о тех, кто оказался рядом, не разобралась до конца, кто свой, а кто чужой. И есть ли вообще эти «свои».

Темнота догнала их уже у самого замка, словно чья-то невидимая рука набросила на остров черную рванину, в прорехах которой загорелись тусклые звезды. Галка все никак не могла привыкнуть к тому, что ночь в этом странном месте наступает так же стремительно, как на юге. Вот только на юге она чувствовала радость и прилив душевных сил, а не страх и опустошенность…

* * *

Своим глазам Демьян привык доверять. Глаз у него был острый, как у заправского охотника. И то, что помощник директрисы замахнулся кнутом на девочку, он видел. Алексей же не только видел, но еще и успел помощника от девочки оттолкнуть. Не придержи Демьян парня, так и разбил бы убогому морду в кровь. Вот только был ли Мефодий убогим? Хотел таким казаться, а являлся ли на самом деле? Убогие на детей и женщин руку не поднимают. А этот поднял не просто руку, но еще и с кнутом. И выкрутился как ловко! Поскользнулся он, как же!

А детишки вранье его поддержали. Интересно, с чего бы? Объяснение у Демьяна было только одно, и объяснение это ему ох как не нравилось. И Алексею тоже не нравилось, вон как желваки играют, а глаза горят. Горячий парень, лихой! Но с открытым сердцем. Вон как за ребят переживает.

А малец напуган, хоть и хорохорится, старается казаться старше и опытнее, чем есть на самом деле. Он-то, может, и старше, детдомовцы взрослеют быстро, но опыта, чтобы скрывать свои чувства, ему пока недостает. А вот девочка держится молодцом. Если чего и боится, то виду не подает. Еще и объяснить что-то Демьяну пытается, намекает на что-то. Или показалось? Ну, показалось или нет, он сам скоро узнает. Стемнело быстро, и темнота эта, а еще рассказы о волках Демьяну были только на руку. Родилась у него одна идея.

В замке светились лишь два окна на первом этаже. Свет был тусклый, с рыжиной. Не добрались еще до этого дикого места блага цивилизации в виде электричества, да и вряд ли доберутся в скором времени. Никому не нужен Стражевой Камень, до сих пор крепка у местного люда память о творившихся здесь некогда зверствах. И хоть времени с тех пор прошло немало, а сердце все равно сбивается с ритма, словно чует недоброе. Стыдно. Стыдно ему, начальнику милиции, предаваться таким вот глупостям, но сердцу не прикажешь. И хотелось бы, да не выходит.

– Ну, спасибо вам, товарищ милиционер, за помощь! – Мефодий сошел с саней, встал между Демьяном и запертыми дверьми, ощерился, точно цепной пес. – Дальше мы как-нибудь сами.

– И что же, мил человек, даже в гости нас не пригласишь? Не дашь передохнуть с дороги? – Про усталость это он так, для красного словца. Если бы понадобилось, Мефодия он бы просто смел со своего пути, хватило бы сил.

Не пришлось. Мефодий, сучий сын, широко улыбнулся, согнулся в холуйском поклоне, сказал елейным голосом:

– Как можно, товарищ милиционер?! Милости просим!

И дверь распахнул хлебосольным жестом, будто и в самом деле рад незваным гостям.

Внутри было холодно. Так же холодно, как в тот день, когда Демьян привез на остров девочку. Может, и права Галка, не хватает дров, чтобы протопить такую-то домину?!

– Вещи вот прямо тут оставляйте. – Мефодий указал на широкую лавку. – У нас здесь все свои, одной семьей живем. Воровства никакого нету. Вы раздевайтесь, а я на минуточку… Сообщу Аделаиде Вольфовне, что у нас такие гости.

– Не трудись, Мефодий. – Голос у Аделаиды был медовый, да и сама она была женщиной видной, сдобной. От одних только ямочек на щеках можно голову потерять. Она так же, как и при первой их встрече, спускалась по лестнице, и пышная грудь директрисы аппетитно колыхалась. От груди Демьян взгляд отвел не без усилий, а Алексей так и стоял дурак дураком. Молодой потому что еще, несдержанный.

– Добрый вечер, Демьян Петрович! – сказала директриса и улыбнулась, как старому другу. Надо же, и отчество его запомнила.

– Добрый, Аделаида… – А вот он растерялся. Только что помнил – и забыл…

– Вольфовна. – Улыбка ее сделалась лукавой.

– Простите. – Демьян покаянно склонил голову.

Пока кланялся да расшаркивался, успел заметить, как напряглась Галина, как сжал кулаки мальчонка. Этого хватило, чтобы морок спал, а на место неловкости пришла подозрительность.

– Мы тут в городе встретили вашего… Мефодия и Галину мою. Сами понимаете, не сумели пройти мимо. – Он говорил и продолжал улыбаться. Не зря, значит, его в чернокаменский театральный кружок зазывали. Есть какие-никакие таланты. – Решили помочь по-свойски. А потом про волков услыхали и не смогли оставить их без охраны.

– Волки? – Тонкие, в ниточку выщипанные брови директрисы удивленно приподнялись.

– Повадились на ваш остров. Летом бы не смогли, а зимой по льду запросто.

– Мефодий всегда с ружьем, он сумел бы в случае чего детишек защитить. – На детишек она глянула ласково, ну точно мать родная.

– Так-то оно так, но мне, знаете ли, спокойнее, когда все под контролем. Да и соскучиться я успел по Галине. – Девочку он приобнял за плечи, мысленно отмечая, что плечи эти каменные. – А где же ваши воспитанники, Аделаида Вольфовна? Неужто опять спят?

– Да что вы! – Она коротко хохотнула, и пышная грудь призывно качнулась. Вот же беда какая… – Детишки наверху, в своей комнате занимаются.

– А как же они занимаются без света? – Удивиться получилось вполне искренне. – Не видели мы света на втором этаже.

– Показалось! – Если Аделаида что и умела, то блефовать. – Просто не разглядели.

Может, и не разглядели, а вот тощую бабу со злым лицом Демьян очень даже разглядел. Баба прошмыгнула мимо них на темную лестницу.

– Ой, да что же я за хозяйка такая?! – Аделаида уже взяла его под руку, улыбнулась медовой улыбкой. – Гости в дом, а я их даже к столу не пригласила. Вы, наверное, устали!

Алексей хотел было что-то ответить, но Демьян глянул на него многозначительно, заговорил сам:

– А ведь и правда устали. Мы с Алексеем сегодня день на ногах, с утра во рту и маковой росинки не было. – Про маковую росинку Демьян сказал не ради красного словца. Захотелось проверить одно предположение. Он глянул на наручные часы, улыбнулся виновато: – Я смотрю, время ужинать. Может, пригласите нас к столу? Заодно и с детишками вашими познакомимся. Есть у меня задумка. – Он заговорщицки подмигнул Аделаиде. – Предложу директору чугунолитейного завода взять над вашим детским домом шефство. Начнем с дров, а там видно будет. Может, еще чем подсобим.

Ох и не понравилась ей его задумка! Так сильно не понравилась, что за лицом своим уследить не сумела. Промелькнуло на нем что-то такое… как тень.

– Конечно! – В руки себя Аделаида взяла быстро. – Сейчас Матрена спустится и все организует. Только вынуждена предупредить, живем мы очень скромно. Детский дом только-только начинает становиться на ноги, с финансированием еще есть определенные сложности. Так что вы уж не обессудьте. Как говорится, чем богаты, тем и рады. – Она бросила взгляд на помощника, сказала деловито: – Мефодий, поднимись наверх, предупреди Матрену, что у нас сегодня гости, пусть поторопится.

Помощник кивнул, тенью шмыгнул на лестницу.

– И вы, дети, идите, – улыбнулась Аделаида. – Галина, подготовь воспитанников к ужину.

Галка молча взяла мальчонку за руку. А Демьяну показалось, что подниматься на второй этаж ей не хочется.

– А вас я пока приглашаю в свой кабинет! – сказала Аделаида, увлекая Демьяна куда-то в темные недра дома. – Кстати, кем вам приходится Галина?

– Родителей я ее знал. – Соврал и глазом не моргнул. – Осталась девочка сиротой. Взял бы ее к себе, но, сами понимаете, при моей-то профессии. А тут у вас под крылышком ей самое место. Надеюсь, еще и научится чему-нибудь толковому.

– Научится. Непременно научится, если будет стараться.

В кабинете у Аделаиды было тепло, жар шел от протопленной печи. Да и сам кабинет выглядел не по-казенному уютно. Не в пример остальному дому. Светские беседы вели минут двадцать. Демьяну-то ничего, а Алексей совсем извелся от безделья, поглядывал на часы сердито и многозначительно. Не нравилось ему в замке? Или в Чернокаменске какая зазноба ждала? На танцах этих зазноб пруд пруди, а Лешка парень видный, комсомолец, передовик, жених, каких поискать.

В дверь тихонько поскреблись.

– Хозяйка, ужин готов, – послышался скрипучий голос.

– Идем, Матрена! – Аделаида поднялась из кресла, уперлась ладонями в подлокотники с глубокими царапинами, словно от когтей. Вспомнилась старая чернокаменская байка про волка-оборотня, который вроде как оторвал голову первому хозяину замка. Уж не в этом ли кресле сиживал тот хозяин?

На просторной кухне и в самом деле было все готово. За длинным дубовым столом безмолвно сидела дюжина детишек. На Демьяна с Алексеем детишки почти не смотрели. Взгляды их были прикованы к стоящим на столе разносолам. Впрочем, какие там разносолы – обычная деревенская еда! Каравай хлеба, шмат сала, перловая каша. Матрена, та самая сухопарая тетка, нарезала сало на тонкие, почти прозрачные ломтики, укладывала на такие же тонкие кусочки хлеба. Галка раскладывала по щербатым тарелкам кашу. Тарелок оказалось мало, самые красивые достались Аделаиде и им с Алексеем. Впрочем, как и самые толстые куски сала. Если Демьян и был голоден, то сейчас аппетит пропал напрочь. Не оттого ли, что воспитанники, дети мал мала меньше, смотрели на простую еду как на что-то уникальное? Смотреть смотрели, сглатывали слюну, но притронуться не решались. Ждали разрешения?

– Воспитанники, – сказала Аделаида торжественным голосом, – а у нас гости! Вот товарищ милиционер и его… – Она бросила косой взгляд на Алексея, – и его помощник. Ведите себя хорошо. Не подводите меня.

– Здравствуйте, ребята! – так же торжественно поздоровался Демьян.

– Здравствуйте, товарищ милиционер, – прошелестели слабые детские голоса.

И сами они были слабые, какие-то квелые, бритые налысо и оттого большеглазые, лопоухие. Не сразу поймешь, где мальчик, а где девочка.

– Кушайте, дети, – разрешила Аделаида и сама взялась за ложку.

Дважды их просить не пришлось. Ели торопливо, кашу глотали, кажется, даже не пережевывая, а сало, наоборот, долго держали во рту, то ли удивляясь, то ли наслаждаясь его вкусом. Демьяну же, впрочем, как и Алексею, кусок в горло не лез. Они ограничились кашей, а сало свое разрезали на двенадцать маленьких кусочков, под пристальным взглядом Аделаиды раздали детям. Не досталось добавки лишь Галке, и Демьян с запоздалой неловкостью подумал, что сама она недалеко ушла от этих налысо бритых, лопоухих. Пусть и взрослая почти, но все равно еще ребенок, такая же никому не нужная сирота.

– Воспитанники, – Аделаида постучала ложкой по краю тарелки, звук получился резкий, – а теперь поднимайтесь в свою комнату.

Они встали из-за стола, кое-кто из них поспешно, уже на ходу, смахивал в ладошку хлебные крошки, и Демьяну сделалось совсем уж тошно.

– Чаю? – спросила Аделаида, когда в столовой остались только взрослые. Она зябко куталась в цветастую шаль, выглядела милой, даже беспомощной. Слабая женщина, на хрупкие плечи которой свалилась неимоверная тяжесть.

– Будем вам крайне признательны. Я хотел вас…

Демьян не договорил: снаружи, из непроглядной темноты донесся волчий вой.

– Значит, не ушла стая! – вскинулся Алексей, глаза его загорелись азартным огнем. Небось, уже мечтает, как они вдвоем станут охотиться на волков посреди ночи.

Охотиться они будут, но не этой ночью. На эту ночь у Демьяна совсем другие планы.

– Сядь, Алексей! – велел он со всей строгостью, а на Аделаиду, наоборот, посмотрел умильно: – Вынужден просить вас об одолжении. Волки нынче совсем озверели…

– Но, Демьян Петрович!.. – Алексей уже в нетерпении поглядывал на прислоненное к стене ружье.

– Цыц! – Пришлось прикрикнуть, осадить мальца. – Облаву нужно проводить с умом. А на то, чтобы стать для волков закуской, большого ума не надо. Аделаида Вольфовна, – отчество ее он на сей раз выговорил без запинки, – я надеюсь, мы вас не особо стесним, если останемся на острове до утра? Нам, собственно, ничего особенного не нужно, мы не балованные. Думаю, в замке найдется пустая комната.

– И не одна. – Аделаида улыбалась. – Свободных комнат тут предостаточно. Только они все холодные, понадобится время, чтобы протопить печь. Мы экономим дрова, огонь зажигаем лишь в жилых помещениях.

– Это не беда, мы с Алексеем ко всему привычные. А с дровами вопрос в ближайшее же время я решу, обещаю.

– Ну что вы, Демьян Петрович, как я могу заставлять дорогих гостей мерзнуть? – Аделаида бросила быстрый взгляд на своего помощника, сказала: – Мефодий сейчас принесет дров.

Мефодий тут же встал, скрылся за дверью. Через пару минут он вернулся с вязанкой дров, спросил с порога:

– Куда нести, хозяйка?

– На второй этаж. Мы сейчас выберем комнату поприличнее.

На втором этаже гуляли сквозняки и протяжно, почти по-волчьи, завывал под крышей ветер. Уютом здесь и не пахло.

– Мы обживаемся, – сказала Аделаида, кутаясь в шаль. – Делаем, что можем.

– А где тут спальня детей? – спросила Демьян тоном самым что ни на есть беззаботным.

– Воспитанники уже готовятся ко сну.

Подумалось, что рановато еще для сна, что зимние вечера – самое время для посиделок у печи и уютных разговоров.

– Вот мы им спокойной ночи и пожелаем.

Демьян шел по гулкому, темному коридору и пытался определить, за какой из множества дверей находится детская спальня, но вой ветра заглушало лишь эхо их шагов. Уж больно тихие жили в этом доме детишки.

Нужную дверь без стука толкнула Аделаида, в комнату вошла первая. Демьян бесцеремонно двинулся следом, осмотрелся. Беглого осмотра хватило, чтобы понять: если в детской спальне и затопили печь, то совсем недавно, возможно, сразу же после их появления. Воздух еще не успел прогреться. Да и топили не дровами, а сосновыми сучьями. Остатки их он разглядел на полу. А вот керосиновую лампу разглядел не сразу, такой тусклый шел от нее свет. В свете этом лица детей казались восковыми масками. Они сидели на кроватях по двое, набросив на плечи тонкие одеяла. Галка была здесь же, на вошедших она смотрела исподлобья.

– А мы вот… – Демьян запнулся, не зная, что и сказать. – Решили остаться в вашем гостеприимном доме до утра.

Этот дом не был гостеприимным. Наоборот, он, кажется, ненавидел своих обитателей, не делал скидки ни на пол, ни на возраст. А дети вдруг обрадовались. Словам его они были рады так же сильно, как салу за ужином. Если не сильнее. Даже в скудном свете керосинки стало видно, как смягчились их лица, как расплавились восковые маски, обнажая обычные детские улыбки.

– …Хозяйка, куда нести дрова? – послышалось из коридора, и теперь уже Аделаида, кажется, вздохнула с облегчением.

– Следуйте за мной! – велела она излишне бодрым тоном и торопливо вышла из детской.

Комната им досталась небольшая. Из мебели в ней имелись лишь две кровати да колченогий стул. Располагалась она в дальнем конце коридора, практически в тупике. Не успели Демьян с Алексеем переступить порог, как следом шмыгнула Матрена, принялась застилать постели. Мефодий нерешительно топтался в коридоре.

– Давай уже сюда, мил человек! – Демьян забрал у него дрова, аккуратно сложил перед холодной печью.

Алексей уже возился с керосиновой лампой. Вид у него был мрачный и недовольный. Злился, что Демьян не отпустил на ночь в город. Ничего, позлится и успокоится. Зато целее будет.

Убедившись, что гости устроены с максимальным комфортом, Аделаида откланялась, сослалась на какие-то незаконченные дела, но Демьяну подумалось, что ее просто нервирует присутствие чужаков в доме. А еще подумалось, что за домом этим будет не лишним присмотреть. Может, и в самом деле предложить на ближайшем партсобрании организовать над детдомом шефство? Чтобы не забывали про остров и про детей, чтобы хоть время от времени заглядывали, навещали. Для себя самого Демьян твердо решил, что все это так не оставит, будет присматривать за девочкой. Видно же, что чертов замок – не самое хорошее для детей место. И хорошим никогда не станет.

– Чего насупился? – спросил он Алексея, когда они остались в комнате одни. – Батя твой знает, что ты со мной, значит, волноваться не станет. А из-за меня волноваться вообще некому.

– Место какое мерзкое, Демьян Петрович. – Оказывается, парень переживал не из-за пропущенных танцулек, а из-за этого дома. – И дети… Я понимаю, детский дом новый, только открылся, но вы видели, какие эти дети? Они голодные!

– Голодные и холодные. – Демьян встал с кровати, подошел к окну. Снаружи было темно, свет редких звезд едва достигал земли, подсвечивал снег грязно-серым. – Заметил, чем детскую спальню топят?

Не заметил, по растерянному лицу видно, что не заметил.

– Не дровами, как в кабинете у директрисы, а сосновыми ветками. Много тепла с тех веток, как думаешь? Надолго этого тепла хватит? Кроватей в спальне мало, на всех детей не хватает, хотя вот они – пустые кровати, дожидаются дорогих гостей. – Демьян поморщился.

– Он ведь хотел ее ударить. – Алексей встал рядом, ногтем соскреб с подоконника наледь. – И если бы мы не успели, ударил бы обязательно. А она соврала, что ничего такого не было. Почему она нам соврала, Демьян Петрович?

Почему соврала, он уже понял. Хватило нескольких часов, проведенных в этом чертовом замке. И кто только додумался отдать его под детский дом?! И почему дети боятся? А они боялись. Но не Мефодия, как подумалось сначала, а кого-то другого. Или чего-то другого? Вспомнились вдруг все байки, которые он слышал про Стражевой Камень. Баек было много, одна другой страшнее и невероятнее. Раньше Демьяну казалось, что все это от людской дремучести, а сейчас что же? А сейчас на душе неспокойно. Точно так же неспокойно было неделю назад в кутасовской усадьбе. Словно ходит вокруг кто-то страшный, но невидимый, а они тычутся, как слепые кутята, и ничего не понимают.

Воспоминания об убитых стариках вернули Демьяна к действительности. Если в округе завелась банда, это плохо. Очень плохо! В Чернокаменске люд живет лихой, а вокруг непролазные леса. От милиции по этим лесам можно годами бегать, есть где и спрятаться, и отсидеться. А еще волки. Оно понятно, зима голодная, холодная, но давно уже такого не было, чтобы волки без страха в город заходили, под пули лезли. Надо будет про волков у Галины поподробнее расспросить да сказать, чтобы по острову ни она, ни дети без присмотра не шастали. Пока со стаей не разберутся.

– Зря вы меня тогда остановили, Демьян Петрович. – Алексей думал о своем, все никак не мог успокоиться. – Может быть, если бы я ему врезал…

– Если бы ты ему врезал, он бы стерпел и утерся, – сказал Демьян резко, – а вот потом, уже без тебя, на детях отыгрался бы. На Галке и на мальчонке.

– А если его в участок?

– За что в участок? Он никого не ударил, дети на его стороне. Нет, Алексей, тут по-другому надо, по-умному. – Хорошо, что парень не спросил, как по-другому, потому что он еще и сам не знал. И поэтому сказал, зевая: – Давай спать, Леша. Все равно делать нам здесь больше нечего. Ложись.

Сон не шел. Рядом ворочался с боку на бок Алексей, кровать шаталась и скрипела под его весом. Сам же Демьян лежал на спине, уставившись в потолок. Наверное, все-таки он задремал, потому что пронзительный женский визг выдернул его в реальность с почти физической болью. Рядом вскинулся Алексей, ударился обо что-то в темноте, зашипел от боли.

– Что это было? – спросил шепотом, зажигая керосинку и одновременно пытаясь нашарить ружье.

– Сейчас разберемся. – Демьян сунул ноги в сапоги, достал из кобуры пистолет.

К тому времени, как они вышли из комнаты, крик стих, словно его и не было. А может, и в самом деле почудилось? Говорят, на Стражевом Камне и не такое может почудиться.

Если почудилось, то не им одним. Они уже пробирались к лестнице, когда открылась дверь детской комнаты, выпуская в коридор серую тень.

– Чего не спим? – спросил Демьян строго.

– Кто-то кричал, – сказала тень голосом Галки.

– Разберемся, а ты возвращайся в комнату, запрись изнутри, – велел он громким шепотом, запоздало вспомнив, что защелки на двери детской нет.

– Я не могу. – Она вцепилась холодными, ледяными просто пальцами в его руку. – Демьян Петрович, я не нахожу Марка! Когда закричали, я первым делом пересчитала детей. Его нет в комнате…

– Час от часу не легче! – Демьян покрепче сжал пистолет, стряхнул Галкину руку, велел: – Никуда не ходи, мы с Лешей его найдем.

В том, что случилось что-то страшное, Демьян уже не сомневался. Никогда раньше его чуйка не подводила. Подумалось вдруг, что банда могла попытаться укрыться на острове. Мало кто в городе знал, что замок отдали под детский дом. А место тут и в самом деле укромное, ничем не хуже леса.

Все эти мысли промелькнули и исчезли. Вниз по лестнице Демьян бежал уже с ясной, холодной головой. Успел даже Алешку опередить и оттолкнуть, чтобы не лез поперек батьки в пекло.

На первом этаже было еще холоднее, чем на втором. Холодом тянуло из распахнутой настежь двери черного хода. Открыта дверь была уже давно, потому что на порог успело намести снега, и на снегу этом отчетливо виднелись следы волчьих лап…

– Что происходит? – В коридор с лампой в руках выглянула Аделаида. Поверх сорочки она накинула шаль, и пышная грудь директрисы волнительно колыхалась. Вот только у Демьяна сейчас были совсем другие волнения.

– Леша, ты это видишь? – Он кивнул на следы.

– Он в доме? – Парень держал ружье на изготовку.

– Не знаю, но ты на улицу не выходи и будь начеку. Аделаида, а вы вернитесь в свою комнату!

– Я слышала крик. – Она не послушалась, вышла в коридор. – Кажется, это была Матрена.

В кухню Аделаида заглянула первой, застыла на пороге и потом издала странный, клокочущий какой-то звук и тяжело привалилась спиной к дверному косяку.

– Что там? – А вдруг там мальчик. Мертвый мальчик… Сделалось одновременно жарко и холодно. Демьян грубо оттолкнул Аделаиду, ворвался в кухню.

Света от керосинки хватило, чтобы увидеть картину целиком, но без подробностей. На полу лицом вниз лежала женщина. Судя по расплывающемуся под ней черному пятну, женщина была мертва.

– Запритесь в своей комнате! – Демьян силой вытолкал Аделаиду из кухни, краем глаза успев заметить лежащий на столе шмат сала и краюху хлеба с отрезанным, но так и не съеденным куском. – Где ваш помощник?

– Я здесь, товарищ милиционер, – послышалось из темноты коридора.

– Уведи ее! – рявкнул Демьян. – И сам уйди.

Он не стал дожидаться, исполнят ли эти двое его приказ. Он выбежал во двор, присел на корточки, всматриваясь в следы, выискивая среди них детские. И нашел. Маленькие следы вели сначала вдоль дома, потом мимо поленницы к сараю с распахнутыми настежь дверями. Здесь следов оказалось много, детские исчезали в мешанине волчьих, белый снег был измаран черным. Как пол в кухне…

– Марк! – позвал Демьян, всматриваясь в темноту сарая. – Марк, ты там?

Наверное, все чувства его обострились до предела, а иначе чем можно было объяснить тот факт, что он услышал-таки этот слабый, едва различимый всхлип.

– Марк, я иду к тебе!

В сарай он не вошел, а ворвался. Застыл на пороге, давая глазам возможность хоть как-то привыкнуть к темноте. Привыкнуть было сложно, света сквозь мутное оконце проникало совсем мало. Он ложился на земляной пол мутной лунной дорожкой, которая вела в самый дальний, самый непроглядный угол и стелилась под ноги старухе в рваных одеждах. Седые косы ее, словно живые, тянулись вверх, исчезали в темноте под крышей. Сама же старуха улыбалась Демьяну, как родному. Вот только острозубая улыбка ее была такой жуткой, что захотелось в нее выстрелить. Немедленно. Прямо сейчас…

Рука с пистолетом поднялась сама, и рука эта, к стыду Демьяна, считавшего себя бесстрашным, дрожала. Он бы, наверное, и выстрелил, пристрелил бы старуху на месте, не разбираясь, кто она и откуда взялась. Вот только стоило моргнуть, и старуха исчезла, словно ее и не было. Или в самом деле не было? Примерещилось спросонья да от волнения?..

А мальчонка не примерещился. Равно как и лошадка. Оба они, и мальчонка и лошадка, оказались живы и, кажется, невредимы.

– Марк, это я, Демьян Петрович! Ну-ка, выходи сюда, дай я на тебя посмотрю. С тобой все в порядке?

Мальчонка выходить не спешил, цеплялся за лошадиную шею, тоненько поскуливал и не трогался с места. Пришлось самому. Сначала разжимать окаменевшие пальцы пацана, потом тащить его, до смерти напуганного, из сарая. Они были уже у выхода, когда истошно, почти по-человечьи заржала лошадка. И Демьян с несвойственным ему страхом подумал вдруг, что стоит только обернуться, стоит только всмотреться в темноту, и он увидит…

Наверное, поэтому он не стал оборачиваться. А еще потому, что был тертым калачом, коммунистом и начальником чернокаменской милиции. Такие, как он, не должны верить во всякое…

А потом закричал Марк. Не закричал даже, а замычал. И Демьян увидел тех, кого испугались лошадка и мальчонка.

Волков было девять. Злые, оголодавшие, они рычали, медленно, но верно смыкая свои ряды, отрезая людям путь к отступлению.

– Спокойно, Марк. Не надо их бояться.

Девять волков… восемь патронов в магазине табельного «ТТ»… Даже если он не промахнется, даже если каждая пуля попадет в цель и цель эту уничтожит, останется еще один зверь, с которым придется врукопашную…

– Марк, вернись в сарай, – сказал Демьян шепотом, целясь в уже готовую броситься волчицу. – Не выходи, пока не позову.

На сей раз рука не дрожала. Волки – это понятное, этих тварей можно и свинцом. Главное, не промахнуться, все правильно рассчитать.

Высоко над головой что-то вспыхнуло, словно звездочка зажглась. Не звездочка, а огонек керосиновой лампы в окне второго этажа. Лампа стояла на подоконнике, освещала оранжевым два детских лица. Галка и веснушчатый мальчуган, имени которого Демьян так и не узнал, смотрели на него широко распахнутыми, черными, словно колодцы, глазами. Губы их шевелились. Кажется, Галка что-то кричала, но из-за волчьего рыка не слышно. Да и не до того ему…

Грянул первый выстрел, и волчица, взвизгнув, упала на снег, марая его кровью. Сейчас бросятся остальные, выстрелы их не напугают. Мысль эта пронеслась в голове в те считаные мгновения, пока Демьян целился в следующего зверя. Но остальные отчего-то медлили, не нападали, не рычали, лишь молча щерились. Острые уши их нервно подрагивали, словно бы они слышали что-то такое, чего не мог слышать Демьян.

К черту! Некогда ему разгадывать шарады! Раз уж враг замешкался, надо этой заминкой воспользоваться.

Второй выстрел прогремел, кажется, громче первого, сбивая с ног молодого, годовалого волка. Тот упал молча, ткнулся башкой в снег и застыл. Демьян снова прицелился…

Вот только стрелять было не в кого. Волки исчезли, слились с окружающей темнотой, стали ее частью. Передумали нападать? Испугались? Демьяну не верилось ни в первое, ни во второе. С волчьей натурой он был знаком не понаслышке, просто так они никогда не отступали, не бросали легкую добычу. Но обдумать все это можно было потом, в безопасности, а сейчас требовалось действовать, воспользоваться ситуацией.

– Марк, иди сюда! – Не сказал, а рявкнул, чтобы пацан уж наверняка послушался. – Быстро!

Марк выбежал из темноты, вцепился в рукав Демьяновой шинели, зашептал умоляюще:

– Дяденька милиционер, заприте сарай! Христом богом молю! Там Зорька, они же ее порвут!

На то, чтобы задвинуть засов, ушли бесценные мгновения.

– Теперь бегом!

Одной рукой Демьян держал пистолет, второй крепко сжимал тощее детское запястье, пацаненка тащил за собой почти волоком. Тут уж не до жиру, быть бы живу…

Они подбегали к дверям черного хода, когда раздался еще один выстрел. Стреляли в доме, и сердце снова засбоило от дурного предчувствия. Прежде чем подняться на второй этаж, Демьян втолкнул Марка в кабинет директрисы, сам бросился вверх по лестнице. Он бежал по едва освещенному коридору, проклиная этот мерзлый и темный дом, пока не споткнулся обо что-то большое и лохматое, пока не свалился с ног, едва не выронив пистолет. От большого и лохматого пахло псиной и кровью, оно было еще теплое.

– Демьян Петрович, все в порядке! – послышался из темноты бодрый голос Алексея. – Я пристрелил эту тварь! Малая, не бойтесь там! Принеси-ка лампу!

Дверь детской комнаты открылась в ту же секунду, из узкой щели в коридор выплеснулся тусклый желтый свет. Галка держала в руке лампу, держала высоко, освещая часть коридора и лежащего у стены мертвого волка. Даже после смерти волк продолжал скалиться, стеклянные глаза его смотрели на людей с укором.

– Прятался в одной из комнат. – Алексей, не выпуская из рук ружья, присел перед зверем, провел ладонью по свалявшейся шерсти, а потом спросил с совершенно детским удивлением: – Демьян Петрович, как такое вообще могло случиться?

Демьян не знал. В обычной жизни волки никогда не заходили в человеческие жилища и уж тем более не поднимались по лестницам. В обычной жизни стая не оставляла легкую добычу и не уходила восвояси. В обычной жизни…

– Он мертвый, да? – Они и не заметили, как вслед за Галкой в коридор вышел тот самый веснушчатый мальчишка.

– Санечка! – Галка попыталась поймать его за рукав, но не успела.

Мальчишка, которого, оказывается, зовут Саней, присел рядом с Алексеем и бесстрашно погладил зверя по загривку.

– Он уже мертвый, – не спросил, а констатировал. – А остальные? Те, что были внизу? – На Демьяна он смотрел снизу вверх, и во взгляде его читалась тревога. – Дяденька милиционер, вы спасли Марка?

– Спас я твоего Марка, не волнуйся!

Оказалось, что это он сам волнуется. До холодной испарины, до дрожи в коленях. Когда стоял один против волчьей стаи, не волновался, а теперь, когда все закончилось, пожалуйста…

– Спасибо, дяденька милиционер! – А малец уже не гладил мертвого волка, он серьезно, по-взрослому протягивал Демьяну ладонь для рукопожатия.

Ладонь эту Демьян принял, а потом сказал строго:

– Так, Саня, забирай-ка Галину и ступайте к себе в комнату. Успокойте остальных детей. Если получится, поспите. До утра еще далеко.

– Кто кричал? – спросила Галка, обнимая мальца за плечи. – Где Марк?

– Я здесь. – По лестнице медленно, чуть пошатываясь, поднималась невысокая тень. Все они в этом доме больше похожи на тени, чем на людей. Даже мертвый волк кажется ненастоящим.

– Марк! – Галка теперь обнимала их обоих, гладила по бритым головам, успокаивала. – Куда ты ходил?

– В сарай. – Мальчонка смотрел в пол. – Я услышал, как ржет Зорька… Я подумал, что волки могли… – Он всхлипнул.

– И ты пошел в сарай проверить, как лошадь? – недоуменно спросил Алексей. – Один?! Не позвав с собой никого из взрослых?!

– Я хотел! – Мальчонка глянул на него исподлобья. – Я думал, что так и сделаю, но увидел открытую дверь и решил, что кто-то из взрослых тоже услышал ржание.

– Входная дверь была открыта? – уточнил Демьян, присаживаясь перед Марком на корточки, заглядывая в глаза. – Ты точно это помнишь?

– Мефодий всегда запирает дверь на ночь не только на засов, но и на ключ. – Марк кивнул. – Ключ есть только у него и у Аделаиды Вольфовны. А тут дверь была открыта. – Он икнул, потер кулаками глаза. – Я подумал, что выйду только на минуточку, только посмотрю.

– Ты видел волчьи следы на пороге?

– Нет. Разве я вышел бы, если бы понял, что в доме волк?! – В голосе его слышалось негодование пополам с обидой. – Я же должен их защищать!

Демьян не стал спрашивать, кого именно он должен защищать. И так все было ясно. Он спросил о другом:

– Что было в сарае?

Вроде бы и простой вопрос задал, а малец вдруг скукожился, даже меньше ростом стал. Подумалось, что не ответит, но тот вдруг заговорил торопливой скороговоркой. Обращался он при этом не к Демьяну с Алексеем, а к Галине с Саней.

– Сарай был заперт на засов, но Зорька все равно ржала. Я просто хотел ее проведать, успокоить. Я умею с лошадьми… они меня слушаются.

– Слушаются, Марк. – Галка снова успокаивающе погладила его по голове.

– А Зорька металась в стойле, словно чуяла что-то страшное. Они же чувствуют побольше нашего! – Голос его сорвался на крик, но тут же упал до едва различимого шепота. – Я подошел, хотел успокоить, погладить. А ворота закрыть забыл. Не до того было, понимаете? А она никак не успокаивалась, только еще хуже все становилось. Я обернулся, а там волки… – Он всхлипнул. – Много волков. Они стояли на пороге, но войти не решались. Я еще удивился, почему они не заходят. Сначала, конечно, испугался, а уж потом как-то само собой получилось, что удивился… А еще понял, что нам с Зорькой из сарая живыми не выбраться.

Если не врет, если правду говорит, то волки еще тогда должны были разорвать и его, и лошадь на мелкие кусочки. Отчего же не разорвали?

Наверное, Демьян задал этот вопрос вслух, потому что Марк ему ответил. Вернее, опять не ему, а Галине с Санькой. Эти трое словно бы вели только им одним понятный разговор.

– Она была там – старуха. – Приходилось напрягать слух, чтобы услышать, что он говорит. Но Демьян услышал, и ладони вдруг взмокли.

– Какая старуха? – спросил он так же шепотом.

– Страшная. С белыми косами и черными глазами. – Марк прижался виском к Галкиному плечу, глянул на них с Алексеем исподлобья, разве что не оскалился по-волчьи. – Она встала между нами и волками. Просто встала и стояла. А косы ее… они кружились в воздухе. Знаете, как кнутом можно круги в воздухе рисовать? Вот так и ее косы. Они кружились, и волки стояли, не решались войти.

Страшная, с белыми косами и черными глазами. Значит, не примерещилось. Или все-таки примерещилось? Им обоим…

– Она пыталась тебя обидеть? – спросила Галка, и в голосе ее не было ни неверия, ни даже удивления. Такие вот дела…

– Нет, мне кажется, она меня, наоборот, защищала. Меня и Зорьку. Она косой своей Зорьку за шею обвила, и та сразу же успокоилась, перестала метаться. Я тогда еще подумал – вот бы и мне так, чтобы коса петлей на шее, чтобы не бояться. А она обернулась, погрозила мне пальцем и улыбнулась. У нее зубы острые и язык раздвоенный, как у гадюки, а вместо ногтей когти. Вот такие! – Он развел дрожащие руки, показывая длину когтей. Соврал, наверное, потому что таких когтей нет даже у медведей, не то что у каких-то там старух.

Мальчонка говорил, а Галка слушала его очень внимательно, кивала в ответ на каждое сказанное слово. Верила? Или знала что-то такое, чего не знал он, Демьян?

Внизу, на первом этаже, послышался какой-то шум, а потом голос Аделаиды решительно произнес:

– Демьян Петрович, не могли бы вы спуститься? Нам тут необходимо ваше присутствие!..

* * *

Руки предательски дрожали, и Алексей сунул их в карманы, чтобы Демьян Петрович или, не дай бог, Галка не заметили. В случившееся всего несколько минут назад до сих пор верилось с трудом. Воспоминания были какими-то мутными, неясными. То, что где-то в доме бродит волк, казалось выходящим за границы реальности. Наверное, волчьи следы почудились Демьяну Петровичу спросонья. Потому что откуда же взяться волку в человеческом жилище?!

Алексей уже собирался ослушаться приказа и выйти во двор, когда снаружи послышались выстрелы, а на втором этаже испуганные детские крики. По лестнице он поднимался осторожно, враз вспомнив все, что рассказывал ему отец о волчьих повадках. Только не было в отцовских рассказах ничего из того, что Алеше пришлось пережить всего через несколько мгновений.

На втором этаже оказалось уже не так темно, как раньше. Наверное, глаза успели привыкнуть к темноте, и теперь мутного лунного света хватало, чтобы видеть очертания предметов. Волка искать не пришлось, он выпрыгнул в коридор, словно из стены. Только потом Алексей понял, что на самом деле не из стены, а всего лишь из незапертой комнаты. Инстинкты сработали быстрее, чем разум и логика, Алексей нажал на курок раньше, чем сообразил, что происходит. И попал, хотя почти и не целился. Волк кувыркнулся в воздухе и рухнул на пол. Несколько мгновений когти еще скребли доски пола, а потом все затихло.

Тишина была повсюду. Больше не кричали дети, не гремели выстрелы, разбуженный дом словно затаился. И мысль, что тишина эта неспроста, пугала сильнее волков. Пока внизу не послышался топот сапог и голос Демьяна Петровича. А дальше начались сказки, потому что никак иначе рассказанное мальчиком назвать не получалось. Странно только, что Демьян Петрович сказки эти слушал очень внимательно, ни разу пацана не перебил. И Галка слушала. Мало того, она, казалось, верила. Что ж это за место такое дикое, которое заставляет детей верить в страшные сказки?!

На первый этаж Алексей спустился вместе с Демьяном Петровичем. Галка осталась с детьми, но лишь потому, что боялась оставить их без присмотра. Если бы не это, непременно ослушалась бы. Внизу их уже ждала директриса с помощником. Вид у обоих был сосредоточенный. Если и испугались волчьей атаки, то уже пришли в себя.

– Что там? – спросила директриса, глядя исключительно на Демьяна Петровича. – Мы слышали выстрелы.

– Там волки. Двоих во дворе убил я, а третьего на втором этаже застрелил Алексей.

– На втором этаже?! – Кажется, она не поверила. Да и кто бы поверил?

– Кто-то посреди ночи оставил дверь открытой, – буркнул Демьян Петрович, протискиваясь мимо директрисы в кухню. – Кто это мог быть?

– Глупости какие! Мы тут все разумные люди! У нас дети на попечении. Мефодий всегда строго следит за тем, чтобы все двери были заперты.

– У кого есть ключи от черного хода? – Голос Демьяна Петровича донесся уже из темноты кухни. – И подайте мне сюда лампу!

– Ключи? – Директриса на мгновение замешкалась. – У меня есть ключи, у Мефодия и у Матрены. – Она приняла из рук помощника керосиновую лампу, ступила на порог кухни. – Со своими Мефодий не расстается, мои заперты в ящике рабочего стола, а Матрена хранила их где-то на кухне. Я не спрашивала.

– Стойте, где стоите! – велел Демьян Петрович, забирая из ее рук лампу, и Алексею наконец удалось разглядеть, что же там такое на кухне. Кто же там такой…

– Это ее волк так? – спросил Мефодий испуганно. – Порвал?

– Кто же, по-твоему, еще мог?! – Если директриса чего-то и боялась, то страх свой хорошо умела контролировать.

– А вот сейчас и посмотрим. Алексей, подсоби-ка мне!

Прикасаться к уже коченеющему телу не хотелось, но Алексей себя заставил, ухватил несчастную за щиколотки, помог перевернуть с живота на спину и с совершенно детским ужасом подумал, что лучше бы они оставили все как есть.

В желтом свете керосинки разглядеть все подробности было тяжело, да и не нужно! Того, что Алексей увидел, оказалось достаточно, чтобы порадоваться, что в кухне сейчас только взрослые. Тело поварихи было истерзано, задеревеневшие ладони она прижимала к вспоротому животу, словно пыталась удержать то, что вот-вот собиралось вывалиться. На некрасивом лице ее застыла странная гримаса ужаса и наслаждения одновременно. Как такое может быть, Алексей не понимал. А Демьян Петрович продолжал осматривать тело с удивительной невозмутимостью.

– Леша, посвети-ка мне, – сказал и осторожно потянул пропитанную кровью ткань ночной сорочки, обнажая острые ключицы и глубокие кровавые следы. – Видишь?

Алксей видел, но все равно не верил своим глазам. Волки так не нападают. Волки не оставляют на жертве такие следы. Были бы рваные раны, а тут порезы. Словно от медвежьих когтей или рысьих. Или черт его знает чьих еще, но точно не волчьих.

Или, может, зверь тут ни при чем? Может, следы эти от ножа? Как в усадьбе. Алексей обернулся, окинул быстрым взглядом директрису и помощника. Если бы они были причастны, одежда, руки, лица их оказались бы в крови. Отмыться и переодеться в чистое так быстро у них вряд ли получилось бы…

Если Демьян Петрович подумал о том же, о чем и Алексей, то виду не подал. Он забрал керосинку, принялся внимательно осматривать следы на полу. Должны ведь были остаться следы, хоть человечьи, хоть волчьи. Когда столько крови, в темноте замараться в ней легче легкого. Вот только не было следов. Вообще никаких.

А ключ от входной двери нашелся. Он лежал на столе рядом с надкушенным куском хлеба, и Алексею стало интересно, кто его туда положил. Уж не сама ли повариха? Выходит, дверь тоже она открывала? Открыть открыла, а вот запереть забыла? И зачем открывала?

Снова вспомнились мертвые старики из кутасовской усадьбы. Они ведь тоже открыли кому-то дверь, а этот кто-то их и убил. Убил жестоко, не колеблясь. Наверное, Демьян Петрович размышлял над тем же, потому что коротко глянул на Алексея, покачал головой.

– Нет, – сказал тихо. – Там другая рука. А тут, – он поскреб подбородок, – а тут вообще не рука…

– Думаете, волки?

– Я пока не знаю, что и думать. Посмотри на раны. Ее рвали, Леша. Когтями рвали. Это ее крики нас разбудили. Когда я спустился на первый этаж, тело было еще теплым. И я не увидел никого.

И не удивительно! Этот дом был похож на огромный темный лабиринт. Коридоры, комнаты, закоулки, подвал… Кто бы ни сотворил такое с поварихой, спрятаться он мог где угодно, переждать всю эту суматоху, а потом тихонечко уйти через открытую дверь черного хода. Хоть бы даже и тогда, когда Демьян Петрович вышел во двор в поисках мальчика.

– Меня сбили с толку волчьи следы на пороге. – Демьян Петрович словно бы разговаривал сам с собой. – Но это не волк. Это точно не волк.

– Оборотень, – заявил вдруг Мефодий и мерзко так хихикнул.

– Что ты несешь?! – Директриса уставилась на него с удивлением и брезгливостью. – Ты пил?

– Никак нет! – Он вытянулся по струнке, разве что каблуками не прищелкнул. – Я просто пересказываю местные байки. Говорят, раньше, еще до советской власти, – он бросил быстрый взгляд на Демьяна Петровича, – на острове всякое творилось. Уверяют, тут водился оборотень. Вроде как он и жил в замке, когда был в человечьем обличье. Народу положил – страшно представить! Хозяину дома башку оторвал. И потом еще раз появлялся перед революцией. Появился, значицца, поглумился и исчез, словно его и не было.

– Не пори чушь, Мефодий! – прикрикнула директриса. – И не вздумай сказать такое при воспитанниках!

А Лешка подумал, что воспитанникам и так досталось. Застреленный волк на втором этаже – лучшее тому доказательство. А еще подумалось – всего на секундочку! – что, возможно, Мефодий может оказаться прав, что, возможно, на втором этаже сейчас лежит не волчье, а человеческое тело. Алексей скрипнул зубами, мотнул головой, словно комара отгоняя. И в самом деле, плохое это место, если ему пришла в голову такая дикая мысль.

– Оборотень – это глупости и суеверия! – строго отрезал Демьян Петрович. – Сейчас, посреди ночи, мы с этим все равно поделать ничего не сможем. Разбираться будем завтра. – Он посмотрел на директрису, сказал задумчиво: – Детей утром в кухню пускать не надо, чтобы не испугались. Поедят в своей комнате. Я видел, ваш Мефодий вчера сухой паек получил. Вот пайком ребятишек и накормим. А мы с Алексеем пока разберемся с волком, нечего ему там лежать. Пойдем, Леша, поможешь!

Волк никуда не делся и в человека не превратился, лежал там же, где Алексей его и пристрелил. Оказался он тяжелым, несмотря на ввалившиеся бока. Вниз по лестнице тащили его вдвоем, и волчья башка глухо билась о ступени.

– Как такое вообще может быть! – Мертвый волк напугал директрису, кажется, сильнее, чем мертвая повариха. Во всяком случае, за сердце она схватилась вполне искренне.

– Как-то так! – Демьян Петрович пожал плечами, велел Мефодию: – Отопри-ка дверь, выбросим его на улицу. С остальными волками тоже утром разберемся. Леха, потащили!

Снаружи было морозно и тихо, они швырнули волчью тушу в снег, вернулись в дом. Демьян Петрович проследил, чтобы Мефодий запер дверь, устало вытер вспотевший лоб, сказал:

– Ну, пока вот так. Вы, Аделаида Вольфовна, ступайте к себе. Если получится, поспите. До утра еще далеко. А мы с Алексеем подежурим.

Спорить она не стала. Наоборот, кажется, даже вздохнула с облегчением. Не стала она делать и еще кое-что. Не поднялась на второй этаж, не проверила, как там дети, не попыталась успокоить.

Алексей, дождавшись, когда они остались вдвоем с Демьяном Петровичем, предупредил тихо:

– Я схожу наверх, проведаю, как они.

– Там и оставайся. – Демьян Петрович опустился в глубокое кресло, стоявшее посреди просторной комнаты, наверное, некогда бывшей гостиной, кресло развернул так, чтобы видеть коридор, пистолет положил себе на колени. – Дети напуганы. Будет лучше, если ты останешься поблизости. И дров с собой прихвати. Ветки, небось, уже давно прогорели.

– Что мне сказать про повариху?

– Ничего пока. Просто скажи, что волков мы с тобой прогнали. Этого будет достаточно.

– Демьян Петрович? – Спрашивать о таком было странно, но он все равно спросил: – А о какой женщине говорил Марк? Как думаете, почудилось мальцу с перепуга?

– Почудилось. Как же иначе? – Вот только в голосе Демьяна Петровича на сей раз не было привычной уверенности.

* * *

Детей успокаивать пришлось долго. Нет, они не плакали и не кричали, они просто окружили Галку плотным кольцом. Каждый из них пытался подобраться поближе, взять ее за руку или хотя бы ухватить за край шали. Дети боялись, и страх их передавался ей самой, пробирал холодом до костей.

Галка не могла сказать, чего она больше испугалась: волков или рассказа Марка. А еще она боялась за самого Марка, боялась, что его накажут за эту ночную вылазку. Она как раз рассуждала, как защитить мальчика от гнева Аделаиды, когда в дверь постучались.

– Кто там? – спросила Галка голосом как можно более решительным.

– Это я! – отозвался из-за двери Алексей, и дети вздохнули с облегчением. – Я могу войти?

– Входи!

Он пришел не с пустыми руками, а с вязанкой дров, не говоря ни слова, подошел к печи, присел на корточки, открыл чугунную дверцу. Из-за пережитого страха они на время позабыли о холоде, а теперь вот снова вспомнили.

– Нам нельзя брать дрова, – тихо предупредила Галка.

– Почему? – Он обернулся, посмотрел на нее снизу вверх. – У вас тут холодно, как в погребе.

– Экономия. – Она дернула плечом. Стало вдруг обидно, что приходится отчитываться перед этим лихим и самоуверенным парнем. Что ему?! Вот он был, а вот и нет его! А расплачиваться за его самоуправство придется детям. Аделаида и без того зла на Марка, а тут еще и это.

– Отнеси дрова назад, – велела она решительно.

– Ты дура совсем? – спросил он обиженно. – Если сама не мерзнешь, о детях подумай.

– Я о них и думаю. Отнеси дрова назад. Или я сама!

Галка бы не уступила, сделала, как собиралась. Не получилось. Алексей встал, неожиданно крепко сжал ее руку, сказал почти ласково:

– Давай-ка выйдем, поговорим.

Не хотела она никуда выходить, но еще сильнее не хотела пугать детей, настороженно наблюдавших за их пикировкой.

– Мы ненадолго, – сказала она Марку. – Вы не бойтесь. Я буду поблизости.

В коридор она вышла с гордо поднятой головой и уже там со злостью вырвала свою руку из цепких Алексеевых пальцев. Она думала, он станет злиться, может быть, даже замахнется, а он вместо этого спросил:

– Что происходит, птичка-невеличка?

– Я не птичка!

– Хорошо, – он кивнул, – но все равно скажи мне, что происходит? Чего вы тут все боитесь?

Он не понимал. Да и откуда ему понять такое! Сытый голодному не товарищ…

– Мы ничего не боимся. – Чтобы смотреть ему в глаза, приходилось запрокидывать голову, а руками пришлось упереться ему в грудь. Уж больно близко он стоял. – А ты не вмешивайся!

– Если бы я не вмешался, Мефодий бы тебя ударил. – Алексей больше не улыбался, говорил злым свистящим шепотом. – Сначала он избил бы тебя, а потом отлупил бы мальчишку.

Хотелось сказать, что Мефодию еще представится такая возможность, когда чужаки уедут, но Галка прикусила язык. Чужаки они и есть чужаки. А ей с детьми нужно как-то выживать. Она и не заметила, как стала своей для этого темного места, как прижилась и прикипела. Но вот она – правда. И в ее новой действительности нет места этому самоуверенному, ничегошеньки не знающему о жизни парню.

Она не сказала, но Алексей, кажется, все равно все понял.

– Я не позволю, – сказал едва слышно. – Ясно тебе?! – В голосе его была злость, словно это ей, Галке, он собирался что-то запрещать.

– Дрова брать нельзя. – Смотреть ему в глаза становилось все тяжелее. Да и шея затекла. – Это против правил.

– А кто устанавливает правила?

Она не ответила, потому что вопрос был глупый, а ответ очевидный.

– Поэтому вы топите детскую ветками?

Шел бы он уже к себе, не испытывал бы ее терпение! Или лучше самой уйти?

Не позволил. Держал крепко, прижимал к холодной стене, рассматривал внимательно, словно пытался что-то важное для себя понять.

– Где вы взяли ветки?

– Нарубили в лесу.

– Ты и дети?

– Я и дети. Марк, Алена и Санечка мне помогали.

– И там, в лесу, вы видели волков. Они были далеко?

– Близко, – отрезала она.

– Насколько близко?

Вспоминать не хотелось. Не этой ночью. Но он ведь не отстанет.

– Почти как ты сейчас.

Он не поверил. Да и не удивительно, Галка бы и сама не поверила.

– Врешь?

– Вру. – Зачем же ей спорить с тем, кто не верит? Или все-таки верит, если до сих пор не ушел?

– Как вам удалось от них убежать? – поинтересовался Алексей.

– Они ушли сами.

А вот сейчас точно не поверил, даже головой мотнул раздраженно.

– Конечно, сами! Ушли, чтобы вернуться ночью и снова напасть. Даже в дом пробрались!

– Обычное дело для волков, да? – спросила она зло и так же зло толкнула Алексея в грудь. – Они тут у вас в Чернокаменске главнее людей будут.

Он ответил не сразу. Стоял, смотрел, а потом снова мотнул головой и сказал:

– Мы разберемся.

– Разбирайся. – Галка кивнула. – С волками разбирайся, а ко мне не лезь. Ясно?!

Вот она и нарушила еще один бабушкин наказ. Ей велели не выделяться, вести себя тихо, а она, кажется, уже нажила себе врага.

– Ты боишься? – спросил он вдруг. – Если боишься, то с острова тебе лучше съехать этим же утром. Демьян Петрович поговорит с доктором Палием, пристроит тебя в больницу санитаркой.

– Я ничего не боюсь и не надо меня никуда пристраивать! – Еще хотелось спросить, куда деваться с острова детям, но она не стала. Детям деваться некуда. Значит, и она останется.

– Смелая. – Алексей неожиданно улыбнулся. Улыбка у него была красивая. Куда красивее, чем он сам. – Смелая птичка-невеличка. За детей, значит, переживаешь? – Он все понял правильно. Выходит, не такой дурак, каким кажется.

– Забери дрова, – повторила Галка упрямо.

– Не заберу. Дрова вам велел Демьян Петрович принести. С директрисой он сам разберется. – Парень помолчал, а потом сказал уже другим, серьезным тоном: – Повариху вашу убили этой ночью. Так что смотри тут поосторожнее. И за детьми присмотри.

– Как убили?.. – Вся злость, все раздражение куда-то исчезли, уступили место страху. – Кто убил?

– Демьян Петрович думает, что какой-то зверь.

– Какой-то зверь? Волк?

– Может быть, и волк. – Больше Алексей не смотрел ей в глаза и к стене не прижимал. – Но пока доподлинно ничего не известно, вам тут всем нужно быть осторожными. В лес за хворостом выходить даже не вздумай. Дрова завтра привезут. Если даже завод не выделит, я лично привезу. Вам на первое время хватит.

– Как ее убили? – спросила Галка.

– Не нужно тебе этого знать, – заявил он своим прежним, отвратительно самоуверенным тоном.

Конечно, Галке не нужно знать, как умерла Матрена! Это ведь не ей оставаться на острове. Не ей и не детям.

– Я пойду. – От стены веяло холодом, а печка в детской еще хранила остатки тепла. Если прижать к ней ладони…

– Иди. – Сказал и первым шагнул к двери. – А печь я все равно протоплю. С теплом всяко лучше, чем с морозом. Правда, дети?

Ему никто не ответил. Эти дети давно научились сторониться чужаков…

Ночь казалась бесконечной. Ребята давно забылись тревожным сном, а Галке не спалось. Мысли в голову лезли всякие, одна страшнее другой. И даже слова Алексея о том, что они с Демьяном Петровичем будут дежурить всю ночь, не могли вернуть утраченный покой. Поэтому наступившему наконец утру она была даже рада.

Когда Галка спустилась на первый этаж, там уже никто не спал. В кухню ее Демьян Петрович не пустил, велел ждать на коридоре. За сухим пайком для завтрака сходил сам. Еды вынес много, целую коробку, Галка успела заметить внутри даже несколько банок с тушенкой. А еще она успела поймать полный раздражения взгляд Аделаиды. Подумалось, что после такого щедрого подношения дети рискуют остаться не только без обеда, но и без ужина, поэтому нужно экономить. Кое-что съесть, а остальное припрятать. Хотя бы даже и в старой кладовке.

Демьян Петрович словно прочел ее мысли, сказал устало:

– Иди, Галина, накорми детей! Я потом поднимусь, проверю, все ли они съели.

Это была фраза из какой-то иной, куда более счастливой жизни. В той жизни взрослые следили за тем, чтобы дети хорошо питались и наедались вдоволь. Галке вдруг остро захотелось вернуться в ту жизнь, но вместо этого девушка кивнула и приняла из рук милиционера коробку с едой.

– И Лешу там покорми! – послышалось ей вслед. – Мефодий вам сейчас чайник с кипятком принесет.

Алексей уже ждал ее в детской спальне. Легок на помине!

– Доброе утро! – поздоровался как ни в чем не бывало. – Как спалось?

– Никак. Ребята, идемте мыть руки и кушать!

На коробку с едой дети смотрели, как на какое-то чудо, обступили со всех сторон, но взять без спросу ничего не решались. Галка нарезала хлеб, приняла у Алексея вскрытую консервную банку, тонким слоем намазала на ломти жирную с тонкими прожилками мяса тушенку. Ни себе, ни Алексею бутербродов она не сделала. Обойдутся, чай не маленькие! Он ничего не сказал, сунул в рот пустой кусок хлеба, принялся сосредоточенно жевать. Хоть бы убрался в свою комнату! Ей ведь еще нужно как-то спрятать две оставшиеся банки тушенки.

Дверь открылась без стука. На пороге стоял Мефодий. В одной руке он держал дымящийся чайник, а во второй две чашки. Его появление все испортило. Дети перестали жевать, замерли с недоеденными бутербродами, а Галка едва успела накинуть платок на ящик с сухим пайком.

– Кушаете? – спросил Мефодий ласково. – Приятного аппетита! А я вам вот тут кипяточку принес.

– Очень вкусная у вас тушенка! – сказал Алексей, забирая чайник. – Только мало! Мне, знаешь ли, этой вашей банки на один зуб. Может, еще принесешь?

– Больше нету! – От любезности Мефодия не осталось и следа. – Постыдились бы, товарищ, детей малолетних объедать! – добавил он с укором и вышел.

Алексей усмехнулся ему вслед, подмигнул Галке, спросил заговорщицким шепотом:

– Сколько там у тебя еще банок?

– Две.

– И что ты с ними будешь делать?

– Тебе отдать?

– Дура. – Он обиженно поморщился и отошел к окну, а Галке вдруг сделалось неловко. Получалось, что Алексей им помог, а она с ним вот так… грубо.

Но неловкость – это одно, а голодные дети – совсем другое. И действовать нужно быстро, провизию перепрятать в какое-нибудь надежное место. Что-то подсказывало ей, что сразу же после отъезда гостей детскую комнату обыщут. Обыщут и найдут… А вот пусть найдут эту начатую пачку печенья! А остальное она прямо сейчас приберет.

– Я помогу. – Алексей оказался у коробки раньше нее. – Куда нести?

Галка молча поманила его за собой. На полу в коридоре виднелось засохшее пятно волчьей крови. Надо обязательно вымыть полы. Здесь и, возможно, на первом этаже. Там, где Матрена. Когда к горлу подкатила тошнота, пришлось напомнить себе, что она не какая-то там белоручка и может со всем этим справиться.

В кладовке царил хаос, который был Галке только на руку. Она запрятала ящик с провизией в дальнем углу, сверху привалила старым хламом, вздохнула с облегчением. Алексей не помогал, но и не мешал, просто молча наблюдал за ее действиями. И лишь когда они вышли из кладовки, спросил:

– Что, все так плохо?

Она опять лишь молча пожала плечами. Больше они не разговаривали. Галка вернулась к детям, а Алексей спустился к Демьяну Петровичу.

* * *

За подмогой в город отправился Алексей. Чтобы было быстрее, взял местную лошадку. Ружье тоже прихватил. Раньше волки лютовали только с наступлением темноты, но кто их знает… Сам же Демьян минувшей ночью не сомкнул глаз и сейчас отчаянно хотел спать. Не помог даже заваренный Аделаидой крепчайший чай. Зато приободрило умывание холодным снегом. К тому времени, как приехала бригада из города с доктором Палием, Демьян был уже бодр и полон энергии.

Тело кухарки они осматривали со всей тщательностью, почти каждый из них был охотником и о ранах, оставленных звериными когтями, представление имел, но больше всего Демьяна интересовало мнение доктора. Все-таки он единственный из прибывших разбирался еще и в человеческих ранах.

– Определенно, это сделал какой-то зверь. – Палий поправил сползшие на кончик носа очки, снизу вверх посмотрел на Демьяна.

– Какой зверь? – спросил Алексей.

– А это уж вам виднее, товарищи. Это же вы тут волчьей охотой занимались.

– Волк так не убивает. – В чем-чем, а в этом Демьян был совершенно уверен. Так же, как и остальные ребята из бригады.

– А если это какое-то оружие? – спросил Алексей. – Например, нож?

– Исключено. – Палий покачал головой. – На ребрах видны зазубрины. Вот, обратите внимание. Четыре зазубрины на равном расстоянии друг от друга. Несомненно, это когти.

– И какой длины должны быть эти когти? – спросил Демьян, борясь с острым желанием закурить прямо тут, на залитой кровью кухне.

– Какой? – Палий нахмурился. – Пожалуй, вот такой! – Он развел ладони, демонстрируя предположительную длину когтей. Точно так же, как это делал Марк.

По хребту побежал холодок, а желание закурить сделалось таким нестерпимым, что Демьян не выдержал, вышел во двор. Он встал рядом со сваленными в кучу волчьими телами, обвел взглядом мрачную панораму острова и вытащил из кармана папиросы. Следом из дома вышел Палий, окинул мертвых волков неодобрительным взглядом, тоже закурил.

– Так что, Илья Лаврентьевич, убийство исключаем? – спросил Демьян, глубоко и с наслаждением затягиваясь.

– Если речь об убийстве человека человеком, то исключайте смело. – Палий снова поправил очки. – Тело мы, конечно, заберем на экспертизу, но я вам еще раз говорю, это не человеческих рук дело. – Он искоса глянул на Демьяна, словно бы ожидал, что тот расскажет ему, какой именно зверь мог совершить такое.

Вот только беда в том, что Демьян не знал. Не было у него здравых мыслей на этот счет. А теми, что были, делиться с доктором он не намеревался. Сказать по правде, он и сам им не слишком-то доверял.

– Помнится, отец мой рассказывал занимательные истории, – Палий поддел носком сапога волчью лапу, – о том, как в прошлом веке места эти терроризировал странный зверь. От когтей и зубов его тогда погибли многие, да вот только очевидцев по понятным причинам не осталось, одни только рассказы.

– Вы про оборотня сейчас, Илья Лаврентьевич? – спросил Демьян устало. – Наслышан я уже от местного сотрудника. Да только не было вчера на острове никаких оборотней. Вы уж мне поверьте.

Оборотней не было, а страшная старуха была… Он мотнул головой, прогоняя воспоминания, загасил папиросу, сказал твердо:

– А вот с волками точно нужно что-то делать, если уж они начали в дома рваться.

– Организуете облаву, товарищ милиционер? – поинтересовался доктор.

– Давно пора. Детишек вчера эти твари напугали до смерти.

– Что-то не видно их.

– Кого? – спросил в ответ Демьян.

– Детишек. Тихо в доме, как на погосте.

– А вы думаете, после ночного происшествия они тут должны хороводы водить и частушки петь?

– Дети – существа любопытные. Хоть бы один да подлез посмотреть, как работает наша доблестная милиция.

– Насмотрелись уже вчера. – Демьян сунул руки в карманы шинели, подумал, что сегодня же следует поговорить с директором завода насчет дров и другой какой помощи. По-хорошему, забрать бы детей с острова, но кто ж станет спорить с приказами, которые спущены с самого верха?

– Как тут Галка? – спросил Палий и тоже погасил сигарету.

– Справляется.

А ведь девчонка именно что справлялась, а не жила в полную силу. Да и разве можно в этом диком месте жить нормально? Надо бы поговорить с Алешкой, пусть пригласит ее на танцы или в кино. Чтобы забылась, отвлеклась как-нибудь, а то сидит тут, как в тюрьме…

Собирались быстро, волчьи туши и завернутое в старое одеяло тело кухарки погрузили на сани, торопливо раскланялись с Аделаидой, тронулись в путь. Из-за этой поспешности Демьяну показалось, что с острова они не уезжают, а бегут. Конечно, показалось! Глупость какая…

День прошел в заботах. Отоспаться, как мечталось, не получилось. Сначала Демьян надолго задержался в милицейском участке, оформлял документы. Мог бы и позже оформить, но ведь сам же требовал от подчиненных порядка и дисциплины, значит, должен быть личным примером. Да и глупую болтовню про оборотня следовало пресечь на корню. Если уж милиционеры начнут такую ерунду обсуждать, то что говорить о простых горожанах! Места тут, как ни крути, до сих пор дикие. И люди живут дикие, на страшных сказках выросшие, так что приходится принимать меры.

Меры Демьян придумал самые решительные. На волчью стаю в ближайшие же дни придется устроить настоящую облаву. Собрать охотников поопытнее, отсеять глупую молодежь, которой только бы побравировать да удаль молодецкую показать. Не получится здесь одной лишь бравадой и удалью все решить, уж больно странные дела творятся. О том, что волки ведут себя до крайности нетипично, Демьян пока старался не думать. Придет время – подумает. А сейчас у него и других хлопот хватает. Нужно съездить на завод, договориться с директором насчет дров для детского дома. Еще бы охрану на острове поставить, но не позволят. Да и не приставишь к каждому в Чернокаменске по милиционеру.

На заводе все получилось быстро, как и думалось. К дровам директор обещал добавить десяток шерстяных одеял, а председатель заводской комсомольской ячейки так и вовсе воодушевился, озадачился организацией культурной программы для воспитанников детдома. Что это будет за программа, Демьян спрашивать не стал, лишь одобрительно хмыкнул. После ночи, проведенной на Стражевом Камне, ему стало казаться, что чем больше взрослых людей будет на острове, тем лучше. А культурные это будут люди или простые рабочие – дело десятое. Главное, чтобы дети не оставались одни.

В общем, как-то получилось, что весь день Демьян провел на ногах, позабыв об усталости и недосыпе, мотался по городу и округе, что тот волк. И когда пришло время возвращаться домой, оказалось, что уже стемнело. Темнело в Чернокаменске внезапно. Вот только, кажется, светит солнце, и вот уже на небо выкатывается луна. Ощущалась в этом какая-то природная аномалия, только Демьяну сегодня было не до аномалий, так сильно он устал.

Дорогу домой его вороной знал отлично, стоило только ослабить поводья, как конь обрадованно всхрапнул, потрусил по дороге легкой рысью. Путь от завода шел вдоль реки через редкий сосенник. Уже почти у самого города заводская дорога сливалась с дорогой, идущей от кутасовской усадьбы. Здесь лес становился гуще и темнее, приближался почти вплотную. И здесь же вороной почуял недоброе, встал точно вкопанный, замотал башкой, зафыркал. Демьян успокаивающе погладил коня по холке, сдернул с плеча ружье, осмотрелся. Света от луны хватало, чтобы видеть дорогу почти так же хорошо, как днем. Да только ничего подозрительного он так и не заметил.

– Ну же. – Он легонько ткнул вороного пятками в бока. – Вперед!

Стоило им только сдвинуться с места, как где-то совсем рядом послышался волчий вой. Конь снова нервно загарцевал, забил копытом. Чтобы удержаться в седле, пришлось натянуть поводья, крепко сжать коленями лошадиные бока. Можно было вернуться на завод, позвать кого-нибудь на подмогу, но Демьян не стал. Он начальник милиции, не к лицу ему бегать от волков. Особенно когда есть оружие. Особенно когда есть вот эта почти звериная злость. Вороной подчинился, всхрапывая и нервно косясь по сторонам, двинулся вперед в темноту.

Волков Демьян увидел очень скоро, звери и не думали таиться. Они стояли полукругом, перекрывая путь. Он насчитал пятерых изрядно отощавших, но все еще крепких зверей. Шестой лежал на снегу, разглядеть, что с ним случилось, с такого расстояния было тяжело. Да и не думал Демьян ничего разглядывать, вместо этого он вскинул ружье, прицелился.

Прогремел выстрел, один из зверей упал замертво прямо на того, что и так уже был мертв, остальные бросились врассыпную. Не выпуская из рук ружья, Демьян спешился, по замаранному кровью снегу подошел к волкам. И лишь приблизившись вплотную, понял, что одно из двух тел совсем не волчье.

…На снегу, приваленная волчьей тушей, лежала женщина. Демьян чертыхнулся, оттащил мертвого волка в сторону, присел на корточки, чтобы разглядеть все в подробностях.

Пальтецо на дамочке было красивое, но хлипкое, явно не для здешних зим предназначенное. Смешная, какая-то куцая меховая шляпка сползла с головы, оставляя открытой рыжую, в завитушках, макушку и почти полностью закрывая лицо. Демьян отшвырнул шляпку, отвел с лица короткие кудри, вгляделся. Лицо ее было мертвенно-бледное. По крайней мере, так показалось в неровном свете луны. Но никаких особо бросающихся в глаза ран он не заметил. Если волки и собирались закусить незнакомкой, то появление человека спутало их планы. По крайней мере, на первый взгляд руки-ноги целы, голова на месте… В отличие от сознания. Может, в обморок дамочка упала со страху? Шла себе по дорожке, шла, как Красная Шапочка, а тут волки… При таком раскладе запросто можно в обморок грохнуться.

Вот и ридикюльчик ее валяется на обочине, такой же смешной и нелепый, как пальтецо и шляпка. Оно и понятно, ридикюльчик волкам без надобности, а спереть его никто не успел. Да и что в нем может быть интересного? Выпавшее из ридикюльчика барахло Демьян небрежно запихнул обратно, а потом аккуратно потряс дамочку за плечи:

– Эй, гражданочка! Очнитесь!

Оно ведь как, если уж день с утра не задался, то все, пиши пропало! А сегодняшний день не задался не то что с утра, а с самой ночи. Теперь вот еще и с этой обморочной возись…

Глаза она все-таки открыла, посмотрела на Демьяна ничего не выражающим взглядом, вцепилась пальцами в борта шинели, попыталась что-то сказать. Вот только ничего у нее не вышло, снова отключилась, а кожа ее сделалась еще белее, и губы посинели, как у покойницы. Хватит с него на сегодня покойниц!

С тяжким вздохом Демьян подобрал с земли шляпку, нахлобучил на рыжую макушку, чтобы не замерзла. Следом пришел черед ридикюльчика, а потом и самой дамочки. Она оказалась легкой, почти невесомой. Не потребовалось особенных усилий, чтобы перебросить ее через седло. А вороной все равно недовольно заржал, затанцевал на месте.

Найденную посреди дороги дамочку можно было отвезти прямиком в больницу, чтобы дальше с ней разбирался доктор. Да вот только Палий наверняка с работы уже ушел, больница на другом краю города, а собственный Демьянов дом всего в пяти минутах езды. И что прикажешь делать?!

Решение имелось одно-единственное, и Демьяну оно очень не нравилось. Давненько в его холостяцкой берлоге не бывало женщин, да еще таких диковинных, с ридикюльчиками.

– Это ненадолго, – сказал он вороному. – Как очухается, сразу же выставлю за дверь.

Вороной согласно кивнул и потрусил вперед мелкой, осторожной рысью. Словно понимал, что ношу везет необычную и деликатную. К дому прибыли без приключений и без свидетелей. Вот и хорошо, не хватало еще глупых пересудов!

Калитку Демьян еще кое-как открыл, а вот с замком пришлось повозиться. Очень несподручно управляться с ключами, когда на руках у тебя дамочка и ридикюльчик. Собственная доброта злила Демьяна все сильнее и сильнее, ситуация намекала на то, что выспаться сегодня так и не удастся. Наверное, поэтому на кровать он дамочку скорее не положил, а швырнул. И раздевал без всякого пиетета.

Сапоги ее оказались такими же красивыми и такими же бесполезными, как и все остальное барахло. Ноги в них заледенели, хорошо, если не случилось отморожения. Пальтишко Демьян повесил на вешалку, по ходу не удержался, воровато ткнулся носом в пушистый лисий воротник. Уж больно вкусно от него пахло. Ни от одной чернокаменской дамочки, даже самой наипервейшей модницы, не пахло так хорошо и манко! Под пальтишком оказалось шерстяное платье, застегнутое на множество мелких костяных пуговок. Платье Демьян одобрил – теплое и практичное, вот только носить такое нужно под шубу, а не под пальто на рыбьем меху. И какой дурой нужно быть, чтобы так вырядиться?

Последней он снял шляпку, а потом с совершенно мальчишеским любопытством бережно отвел с лица незнакомки густые рыже-каштановые волосы. Эти волосы были непривычно короткими и едва закрывали мочки ушей. Они вились мелким бесом и пахли точно так же, как чертов лисий воротник. А дамочка… дамочка при ближайшем рассмотрении оказалась совсем молодой, годков двадцати пяти от силы. Красавица она или дурнушка, понять было сложно из-за противоестественной бледности и синих, как у покойницы, губ. Она дышала часто-часто, и пульс, который Демьян с трудом нащупал, тоже был частый, едва различимый. Подумалось вдруг, что это не обморок, что дело гораздо серьезнее, чем казалось на первый взгляд. И как только подумалось, Демьян увидел доказательства: на подушке, подсунутой под голову незнакомке, расплывалось алое пятно крови…

Там, на дороге, крови оказалось много, он не стал разбираться, где человеческая, а где волчья. А потом из-за шляпки не разглядел раны на затылке. Как можно было не разглядеть такую рану?!

Демьян со смесью испуга и растерянности посмотрел на свои окровавленные ладони. Те самые, которыми он мгновение назад ощупывал голову незнакомки с ощутимой вмятиной на затылке. Приплыли…

На улицу Демьян не вышел, а выбежал, кликнул соседского мальчишку Васятку, велел как можно быстрее привести доктора Палия, а потом вернулся в дом к беспамятной рыжей девице. За время его почти суточного отсутствия дом остыл, Демьян забросил в печь дров, разжег огонь, поставил на керогаз чайник с водой. Доктору может потребоваться горячая вода, или вдруг дамочка придет в себя и захочет хлебнуть чайку. Впрочем, надежда на то, что она очнется, таяла с каждой минутой. Демьян не был врачом, но и дураком он тоже не являлся, умел отличить слегка больного человека от тяжело раненного. Рыжая казалась не просто раненной, а смертельно раненной.

Палий явился быстро, чайник едва успел закипеть. Вот за что Демьян любил городского эскулапа, так это за оперативность и безотказность.

– Давно не виделись, – буркнул доктор, на ходу снимая пальто. – Ну, что у вас тут приключилось, товарищ милиционер?

– У меня приключилось вот это. – Демьян подошел к лежащей на кровати незнакомке. – Нашел на улице без сознания. Вы бы глянули, Илья Лаврентьевич. У нее там рана на затылке…

Просить дважды ему не пришлось. Доктор уже деловито рылся в своем чемоданчике.

– Приготовьте воды, чтобы я мог помыть руки.

– Уже. – Демьян развел в тазу теплой воды, поставил на табурет перед Палием, сказал растерянно: – Что-то с ней неладное. И дышит она как-то странно.

– Странно, что она вообще дышит. Отойдите-ка, товарищ милиционер. Вот к окошку отойдите, позвольте мне осмотреть больную. – Голос Палия сделался ворчливым, и это был явный признак его крайней озабоченности.

Демьян молча отступил от кровати, уставился в подернутое инеем окно. О том, что выспаться уже не доведется, не думалось. Думалось о дамочке, над которой колдовал Илья Лаврентьевич, о том, откуда она взялась и куда направлялась, о том, кто нанес ей эту страшную на вид рану. Хотелось обернуться, посмотреть, как оно там, но Демьян себе запретил. Не его это дело, пусть уж доктор сам…

Однако ж терпения не хватило.

– Ну, что там, Илья Лаврентьевич? – спросил он, не оборачиваясь. – Как она?

– Плохо дело, товарищ милиционер. – На сей раз в голосе Палия слышалась не озабоченность, а жалость. – Тяжелейшая черепно-мозговая травма. Тяжелейшая! Рефлексы и симптоматика такие, что не оставляют ни малейшей надежды на благоприятный исход. Увы, в этом случае медицина бессильна.

– Медицина бессильна или вы, Илья Лаврентьевич? – спросил Демьян осипшим вдруг голосом.

– Я бессилен точно. – Палий развел руками. – А медицина… даже если бы гипотетически была возможна операция! Так вот, я повторюсь, даже если бы была возможна операция, больная не пережила бы транспортировки.

– В больницу?

– Я не хирург и не волшебник. К сожалению, ее травма не совместима с жизнью, а смерть ее – это всего лишь вопрос времени.

– Какого времени?..

Сейчас, когда окровавленного, смятого затылка не было видно, дамочка казалась вполне себе живой, разве что излишне бледной.

– Нарушены важнейшие витальные функции. Давайте начистоту, товарищ милиционер. До утра она не доживет. Вы поймите, – заговорил Палий торопливо, – я не отказываюсь, я сделал все, чтобы облегчить ее страдания, но вернуть ее не в моей власти.

– Она страдает? – Вспомнилось, как он вез ее, перекинув через седло, головой вниз… Собственная голова вдруг загудела, словно бы это по ней ударили чем-то тяжелым, несовместимым с жизнью. А пальцы сами собой сжались в кулаки.

– Не думаю. – Палий мотнул головой. – То есть я почти уверен, что в нынешнем своем состоянии она ничего не чувствует. Для нее это благо, поверьте. Я понимаю ваше беспокойство, особенно теперь, когда я обрисовал ее перспективы… – Он запнулся, сказал уже другим, не официальным тоном: – Демьян Петрович, если вам неприятно… если не хотите, чтобы в вашем доме умирала…

– Замолчите, – сказал Демьян устало. – Каждый из нас делает то, что должен. Тем более вы сказали, что транспортировка ее убьет…

– Скорее всего.

– А если она дотянет до утра? Если случится чудо?

– Чуда не случится. Но если вдруг, то я попытаюсь связаться со своими пермскими коллегами. Вы обеспечите транспорт? – Палий бросил на Демьяна полный жалости взгляд. Было очевидно, что словам своим он и сам не верит.

– Обеспечу. Что еще мне нужно знать, как действовать, если она…

Произнести вслух слово «умрет» у него так и не получилось.

– Она уйдет тихо. Вероятно, вы даже не заметите, как это случится.

Демьян молча кивнул. Умрет – уйдет… Доктору удалось подобрать более щадящее слово.

– Если хотите, если вам так будет легче, я могу остаться. Буду честен, помочь ничем не смогу, просто ради поддержки…

– Не надо. – Демьян мотнул головой. – Я сам.

– В таком случае я заночую в больнице. На всякий случай.

– Вы же сами сказали, что чудес не бывает, Илья Лаврентьевич.

– Сказал. Но вот мой покойный отец ответил бы вам совсем другое. В его практике этих самых чудес встречалось предостаточно. Возможно, и в моей они тоже появятся.

Палий собрал саквояж, накинул поверх халата пальто и не прощаясь вышел из дома, оставив Демьяна один на один с вот этой незнакомой женщиной. Она лежала, не шелохнувшись. В свете электрической лампы кожа ее казалась бледной, полупрозрачной. И только тяжелое прерывистое дыхание говорило о том, что она все еще жива. Пока еще жива…

Демьян подошел к кровати, осторожно дотронулся до узкого запястья, пытаясь нащупать тонкую нить пульса.

– Откуда же ты такая взялась, рыжая? – Он пригладил непослушные, даже от болезни не потускневшие кудри. – Откуда же ты взялась на мою голову?

А голова болела, гудела колоколом от недосыпа. Здравый смысл уже в голос кричал, что поступил Демьян опрометчиво, что нужно было везти дамочку в больницу, и пусть бы с ней там разбирались. Какой с него спрос? Он не сиделка и не доктор. Но дело сделано, решение принято.

Демьян вздохнул, достал из серванта бутыль с самогоном, плеснул на дно граненого стакана, выпил одним махом, не закусывая. Легче не стало, но теперь он мог хотя бы дышать. Еще бы покурить, но бросать рыжую страшно, мало ли что с ней приключится в его отсутствие.

– Ничего, милая, – сказал он, придвигая к кровати стул, – нам с тобой главное ночь продержаться, а там уж как-нибудь.

Не продержался. Уснул самым позорным образом, прямо на стуле, положив голову на кровать рядом с белой, точно фарфоровой рукой. Забылся глубоким, вязким, что топь, сном. Поэтому, когда в двери постучали, не сразу сумел вырваться из этой трясины. А когда вырвался наконец, первым делом нащупал тонкую нить пульса на чужом запястье. Жива!

Наручные часы показывали полночь, за окном притаилась непроглядная темнота, а вот кто притаился за дверью? Рукоять пистолета привычно легла в ладонь. Времена настали лихие, поэтому лишним не будет…

– Открывай, Демьян Петрович! – послышалось с той стороны. – Помер ты там, что ли?!

Демьян вздохнул, сунул пистолет за пояс, потянул засов.

– Поздновато для гостей, – заметил Демьян, вместе с клубами холода впуская в дом дядьку Кузьму.

– А я не в гости, я по делу. Жива еще девка-то?..

* * *

Больше всего на свете Кузьма любил лес. Лишь в лесу он чувствовал себя дома, чувствовал себя самим собой. Вот только возможностей побыть самим собой у него с каждым годом становилось все меньше и меньше. А лет Кузьма прожил немало. Узнали бы остальные, сколько ему на самом деле, не поверили бы. Правду знал только Глухомань. Да и ему Кузьма доверился не сразу, долго присматривался, прикидывал, стоит ли.

Ухнула в темноте ночная птица, заплакал пойманный хищником заяц, забился в предсмертных муках. А в костре, который они с Глухоманью поддерживали по очереди, тихо потрескивал кедровый лапник. Вот такие мгновения Кузьма любил больше всего в жизни. Так сильно любил, что не хотел тратить их на сон.

К этому замерзшему лесному ручью они вышли по следу кабана. Кабанчик был еще молодой, заматереть и обзавестись опасными бивнями не успел. Он петлял по лесу, заметал следы. Но Кузьма с Глухоманью никуда не спешили, знали – в конце концов зверь станет их законной добычей.

О том, что идиллия закончилась, Кузьма догадался почти мгновенно по воцарившейся вдруг мертвой тишине, по тому, как испуганно припали к земле языки пламени, как беспокойно заворочался во сне Глухомань. Руки сами потянулись к ружью, хотя умом Кузьма понимал – от грядущего оружие не защитит. И ведь должен был уже привыкнуть за все эти годы, да не выходит.

Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как начинает плавиться и вскрываться лед на ручье, как появляется над поверхностью сначала седая макушка, а потом костлявые плечи, как извиваются волосы, обнимая вислогрудое старушечье тело, будто саваном.

Албасты ступила на снег, не стесняясь своей уродливой наготы, отжала из волос воду. Впрочем, не было больше наготы, тело ее теперь прикрывало черное тряпье, такое же старое, как и сама она. А ведь Кузьма помнил те времена, когда албасты являлась ему молодой девкой такой красоты, что глаз не отвести. Давно это было, не стало девки, осталась старуха.

– Что смотришь, человек? Не люба я тебе такая? – К тому, что она умеет читать мысли, Кузьма давно привык, оттого и не удивился.

– Ты мне любая не люба. – Сказал правду, не испугался даже острозубого оскала, который албасты считала улыбкой.

– Ну, какая есть. – Белые волосы меж тем уже сплетались в длинные косы, и косы эти, слепо шаря по земле, потянулись к спящему Глухомани.

– Не балуй, – велел Кузьма строго и поскреб давно зарубцевавшуюся, но до сих пор ноющую рану на ноге…

…Молодой он был тогда. Молодой и неопытный. Оттого и сунулся один в тайгу. Оттого и не разглядел запрятанный в прошлогодней листве медвежий капкан. Когда щелкнули стальные зубья и захрустели раздробленные кости, взвыл по-звериному. Выл недолго, потому что от боли провалился в беспамятство. А когда снова очнулся, боль никуда не делась. И капкан по-прежнему был на месте, вгрызся в плоть намертво. Кузьма пытался разжать его челюсти, но силенок не хватило, только хуже себе сделал, растревожил рану. И проржавевшая цепь была закреплена вокруг старого дерева намертво. Цепь такую не порвал бы даже самый матерый медведь, не то что шестнадцатилетний пацан.

А места глухие, далекие от людских троп. Тут уж ори не ори – никто не услышит и на помощь не придет. Если только медведь, тот самый, на которого поставлен капкан. Медведь придет, а тут он – готовая закуска…

Умирать было страшно, хоть на цепи, хоть в медвежьей пасти, и Кузьма снова завыл. Или не завыл, а заскулил тоненько, по-щенячьи. Это уже потом, спустя двое суток, смерть от медвежьих лап показалась ему едва ли не благословением. Куда страшнее медведя были жажда и боль в распухшей, превратившейся в колоду ноге. Боль была милосерднее, от нее Кузьма хоть на время проваливался в забытье, но даже там, в забытье, не переставал грезить о глотке воды. И когда вода эта наконец полилась ему в глотку, решил, что продолжает грезить.

– Эй, тихо-тихо, малец, не захлебнись. – Раньше в его грезах-кошмарах не звучал человеческий голос, слышались только звериные рыки. Чтобы узнать, кто же это с ним разговаривает, нужно было открыть глаза, а сил на такую малость не осталось. Сил хватало лишь на то, чтобы глотать теплую, но все равно до одури вкусную воду. – Как же тебя угораздило-то? Ты потерпи, я сейчас.

Снова сделалось больно. Это была не привычная уже боль, а острая, вырывающая из груди сиплый крик, опаляющая самое нутро. Хорошо, что закончилась она быстро, обернула Кузьму черным одеялом, подняла с земли, куда-то понесла.

В себя он пришел в охотничьей сторожке. Света в ней едва хватало, чтобы разглядеть низкий потолок да свисающие с него клочья паутины.

– Жив? – Голос этот Кузьма запомнил. Голос не дал ему умереть от жажды.

– Пить… – Хотел сказать, но получилось прошептать.

– Будет тебе вода, малец. – В поле зрения появилась сначала рука с железной кружкой, а потом и сам человек.

Это оказался старик. Еще крепкий, с прямой спиной и по-детски яркими глазами. На голове его была косматая волчья шапка, а за поясом торчал нож с резной костяной рукоятью. Человек смотрел на Кузьму без интереса и без жалости, задумчиво хмурил седые брови.

– Живучий, – сказал, забирая у Кузьмы пустую кружку. – Другой бы на твоем месте уже давно окочурился, а ты молодец, не сдался, зубами за жизнь цеплялся.

И ничего он не цеплялся, просто так вышло. Повезло.

– Повезло. – Старик кивнул. – Мне как раз такой и нужен, живучий и везучий. Если смерти в глаза смотрел и не испугался, то и ее не испугаешься.

– Кого? – спросил Кузьма просто так, неинтересно ему было знать правду. А вот есть хотелось очень сильно.

– Ее.

Старик отступил в темноту, а вместо него из темноты вышла девка такой красоты, что у Кузьмы аж дыхание занялось. Разве ж можно такую бояться?!

– Думаешь, сгодится? – Девка стояла не шелохнувшись, а белые косы ее медленно извивались в воздухе, прямо перед глазами Кузьмы, завораживали. – А если не выдержит, помрет?

Девка прищелкнула пальцами и в ту же секунду превратилась в древнюю старуху. И только косы остались прежними, живыми.

– Он и так помрет. Ты рану его видела?

– Слишком молод. – Раздвоенный змеиный язык вывалился между острых зубов, потянулся к Кузьме. Кузьма замотал головой, попытался отползти от ведьмы подальше.

– Молодость – это не порок. – Старик усмехнулся Кузьме, а потом спросил: – Жить хочешь, парень?

Жить он хотел. Сейчас, когда к нему тянулась эта седая нечисть, жить хотелось особенно сильно.

– Без нее, – старик кивнул на ведьму, – без ее силы ты, парень, не жилец. Я тебе ничем помочь не смогу, если только глотку перерезать, чтобы не мучился. Хочешь?

Во рту пересохло, Кузьма замычал, снова замотал головой.

– Не хочешь. – Старик удовлетворенно кивнул. – Тогда прими ее помощь.

Стоило бы спросить, а что взамен, но он не спросил. Отдал бы все, что угодно, так сильно ему хотелось жить.

А ведьма уже все поняла, улыбнулась острозубо, провела раздвоенным языком по сухим губам. Косы ее, словно живые, ухватились за край шкуры, которой был укрыт Кузьма, потянули, обнажая ноги. На рану он смотреть не хотел, потому что знал, что увидит. Не осталось у него больше ноги. А то, что осталось, окровавленное, гниющее, это больше не нога. От нее только боль и смерть, прав старик. Как же ему жить калекой?..

– Если выживешь, – ведьма перекинула косу через плечо, – калекой не останешься. Все заживет, обещаю.

Он только это и услышал, что все заживет, закивал торопливо, чтобы она не передумала.

– Будет больно, – предупредил старик, и в сиплом голосе его послышалась жалость.

– Больнее, чем есть, не будет. – Кузьма сцепил зубы. – Я готов.

Он ошибся. Могло быть больнее. Могло быть куда больнее. Он понял, как ошибался, когда острый коготь ведьмы впился в его размозженную капканом плоть. Захотелось умереть, прямо сейчас, сию же секунду, потому что терпеть это не было никаких сил. И забвение, такое ожидаемое, такое благословенное, не приходило.

– Я предупреждал. – Сиплый голос старика пробился к Кузьме сквозь крик, сквозь его собственный крик. А костлявые пальцы крепко сжали его лодыжку, вонзили в рану раскаленное острие ножа. Запахло металлом и горелой плотью. – Потерпи, парень, – сказал голос.

– Долго?..

Вопрос его остался без ответа, а сам он оказался совсем один. Один на один с чудовищной, нечеловеческой просто болью. Когда не осталось ни сил, ни слез, ни голоса, когда губы были искусаны в кровь, а ногти обломаны до основания, все закончилось. На Кузьму навалилась благословенная темнота, и перед тем, как соскользнуть в ее ласковые объятия, он успел подумать, что не справился, что пришел его час…

– …Ты как?

Скрипучий голос прогнал темноту, а чужие настырные руки что-то делали с телом Кузьмы, ворочали, разминали занемевшие мышцы. Едко пахло какой-то мазью. Хотелось пить и есть.

– Я жив?

– Ты жив. И проживешь теперь долго. Будешь сильным и крепким, точно заговоренным.

– А взамен? – наконец поинтересовался Кузьма.

– Правильные вопросы задаешь, парень. А взамен, она тебя иногда будет навещать.

– Ведьма?..

– Албасты. Даже такой, как она, нужна помощь таких, как мы. Я тебя научу. Еще есть время, я тебя многому научу. Как тебя зовут, парень?

– Кузьма.

– А я Кайсы. Слыхал про меня?

Кто ж про него не слыхал?! О легендарном охотнике, неуловимом, как ветер, знали многие, вот только не видели его уже много лет. И он обещает научить Кузьму если не всему, то многому! Только ради одного этого можно было перетерпеть и боль, и ведьму.

– Это теперь твое. – В раскрытую ладонь лег кинжал с костяной рукоятью. Тот самый, которым Кайсы резал его искалеченную ногу. – А к албасты ты привыкнешь…

Во всем оказался прав старый Кайсы, кроме одного: прошли десятилетия, а Кузьма так и не привык. Бояться перестал, но не привык…

– Думал, я тебя тут не найду? – Албасты уселась прямо на снег, скрестила босые ноги. На ногах ее тоже были когти – загнутые, черного цвета, словно птичьи.

Надеялся. Понимал, что достанет его нежить где угодно, особенно если рядом есть вода, но все равно надеялся. Точно маленький.

– Я свою часть уговора исполнил, – сказал Кузьма сердито и подкинул в почти догоревший костер еще веток.

– У нас с тобой уговор не частями. – Албасты принялась расчесывать волосы. – У нас с тобой уговор до гробовой доски. Или забыл?

– И хотел бы забыть, да ведь ты не позволишь. – Рядом с ней всегда было холодно. Не поможет костер, можно даже не пытаться. Только бы Глухомань не проснулся, незачем ему.

– Не позволю. Ты мне нужен, человек.

Нужен. Оттого Кузьма до сих пор и жив, что нужен вот этой. А еще благодаря заговоренному серебру, толика которого течет теперь в его жилах.

– Я все сделал, девчонку доставил в целости и сохранности, как и обещал. – Кольнуло в груди, заныло. Что это: сердце или совесть? – Не моя вина в том, что стариков убили. – На албасты он посмотрел пристально, не отвел взгляда, хоть и хотелось. – Это ты их убила?

– Не я. – Она не обиделась, лишь плечом дернула раздраженно. А ведь, небось, знает, чьих это рук дело. Знает, но не скажет. Такова уж ее сущность. – Ты бросил ее, человек.

– Бросил. – Оправдываться Кузьма не стал. – Мне было велено девчонку доставить живой и невредимой, а нянчиться с ней я не обязан.

– Будешь нянчиться. – Албасты взмыла в воздух, зависла перед Кузьмой. Черные глазюки ее теперь были так близко, что он в них видел свое отражение. – И не только с ней. Собирайся! Тебе нужно спешить.

– Куда? – Спорить с албасты не стоило. Когда-то очень давно Кузьма пытался. Шрамы на спине до сих пор иногда начинали кровоточить, а болеть так и вовсе не переставали. Чтобы помнил об уговоре, чтобы не спорил.

Глухомань будить не стал, проснется, сам все поймет. Чай не впервой. Найдет его в городе, или куда там тащит его албасты…

В окнах Демьяновой хаты горел свет, значит, несмотря на поздний час, не спит, бдит. А над кем бдит, Кузьма сейчас сам узнает. Недолго осталось.

– Я рядом, – послышалось за спиной, и спине этой вмиг сделалось нестерпимо холодно. – Я слежу за тобой, человек.

– Да угомонись ты, – сказал он, не оборачиваясь. – Все понял, все сделаю.

В дверь он постучал громко и раздраженно, вымещая на ней злость на албасты. Открыли быстро. Открыли и ткнули в живот ствол. Все-таки Демьян мужик бывалый, такого голыми руками не возьмешь.

– Поздновато для гостей, – сказал он и опустил пистолет.

– А я не в гости, я по делу. Жива еще девка-то?.. – Кузьма оттеснил его плечом, переступил порог.

– Палий сказал? – Объяснение всему и вся Демьян находил быстро, не зря уже который год служил начальником чернокаменской милиции.

В ответ Кузьма лишь пожал плечами и как был, не разуваясь, прошел в комнату. Смотреть на незнакомую девку ему было неинтересно, но с албасты спорить – себе дороже, придется смотреть. Девка оказалась совсем молодой и рыжей, что лисица. Одного взгляда хватило, чтобы понять – до утра она не доживет и никакой врач ей не поможет. Врач не поможет, а вот он, Кузьма, может попытаться. Знать бы еще зачем.

– Помрет, – сказала Кузьма, стаскивая шинель и сбрасывая ее на приставленный к кровати стул. – Веришь? – Он мрачно посмотрел на Демьяна.

Тот молча кивнул в ответ. Вид у него был безрадостный. Да и чему радоваться?

– Знакомая твоя? – Кузьма не удержался, потрогал рыжую прядь.

– На дороге нашел. – Демьян поморщился.

– Умеешь ты находить… всяких.

– Зачем пришел? – Вот и злиться начал, хоть и сам понимает, что злость эта от бессилия.

– Помочь тебе пришел. Или ей. – Вслед за шинелью Кузьма стащил шапку, пригладил изрядно поредевшие волосы.

– Палий не помог, а ты…

– А я могу. – И в глаза посмотрел таким взглядом, что другой бы не выдержал, отступил. Демьян не отступил, лишь зубами скрежетнул.

– Делай, что нужно, – сказал наконец.

– Тебе не понравится. – Кузьма принялся закатывать рукава. – Предупреждаю сразу, если я возьмусь ее лечить, ты вмешиваться не станешь, что бы ни увидел, что бы ни подумал. Уяснил?

Демьян кивнул. Было видно, что решение это далось ему нелегко, но коль уж решился, то мешать точно не станет.

– Мне нужен огонь. – Кузьма достал нож с костяной рукоятью. Тот самый, что много лет назад передал ему Кайсы.

Демьян молча выгреб из печи угли, пересыпал на чугунную сковороду. Сковороду протянул Кузьме. Жар от углей шел знатный, на волю то и дело вырывались языки пламени. Это хорошо. Вот только нож было жалко. Может, даже жальче, чем помирающую девку. Кайсы говорил, что лезвие его сделано не из серебра, а из полозовой крови. Оттого оно особенное – крепкое и острое. Ни разу в жизни Кузьме не доводилось нож точить. А теперь вот приходится его в огонь…

За действиями гостя Демьян наблюдал настороженно, но молчал, помнил о данном слове. Главное, чтобы потом, когда придет время, не помешал, не испортил все. Выгнать бы его из хаты, да ведь не согласится. Значит, придется как есть…

– Платье с нее сними. – Лезвие ножа накалилось, но не покраснело, как обычный металл, а приобрело удивительный синий оттенок.

– Что?.. – Демьян нахмурился.

– Я говорю, платье с девки сними.

Уже не нахмурился, а покраснел, точно пацан безусый, спросил сдавленным голосом:

– Зачем тебе, дядька Кузьма?

– Любоваться буду. Снимай, говорю! Или ты бабу голую никогда не видел?!

На мгновение показалось, что врежет, вот прямо сейчас съездит кулаком по морде. Не врезал, вспомнил данное обещание. К девке подошел осторожно и так же осторожно принялся расстегивать пуговки, одну за другой, а уже затем потянул за ворот платья, обнажая сначала одно плечо, потом второе. Потом рука его замерла в нерешительности…

– Быстро! – прикрикнул Кузьма, и Демьян подчинился, вот только перед тем, как сдернуть платье окончательно, отвернулся. Деликатный…

Оно, может, и хорошо, что деликатный. Пока будет смущаться да глаза отводить, Кузьма как раз свое дело и сделает. Уверенности в том, что случится все так, как обещала албасты, не было, но и выхода иного у них тоже не наблюдалось. Та, что лежала на Демьяновой кровати, уже к утру превратится в хладный труп, так что или пан, или пропал…

Но занесенная для удара рука все равно дрожала. Костяная рукоять скользила в ладони. Кузьма сделал глубокий вдох, успокаиваясь. Тут все как со зверем. От зверя человек вообще мало чем отличается: то же сердце, легкие, требуха. Ему нужно сердце. И медлить нельзя, пока серебро снова не застыло, пока есть еще в нем сила.

– Все равно помрет, – прошептал он одними губами и по самую рукоять вонзил нож девке в грудь…

Зашипело, запахло горелой плотью, а недвижимое до этого момента тело выгнулось дугой, забилось в корчах.

– Да что же ты!..

Демьян пришел в себя раньше, чем следовало, бросился на Кузьму. Уворачиваться тот не стал, но и ударить себя не позволил, отшвырнул глупого щенка в дальний угол, снова вздохнул, закрывая собой мечущееся девичье тело.

– Не лезь, – сказал злым шепотом. – Не мешай, Демьян! Все с ней будет хорошо, только не мешай.

– Ты же ее… – Демьян встал на колени, рукавом рубахи утер с лица кровавую юшку, – ты же ее убил. Заколол!

– Не убил, не дури! Я предупреждал, что по-другому никак. Ты согласился.

А судороги прекратились, лишь костяная рукоять подергивалась в такт биению сердца. Сердце до сих пор билось. Вот такие дела…

– Что ты наделал, дядька Кузьма? Мне ж тебя теперь придется… – Демьян пер на него буром, глаз больше не отводил, смотрел на рукоять, словно зачарованный. Только бы выдернуть нож не попытался.

– Не трожь, – предупредил Кузьма. – Пока лезвие не остынет, вынимать нож нельзя.

– А потом, значит, будет можно? – Демьян смотрел на него с отчаянием и ненавистью. Сколько ему? Лет тридцать пять? Мальчишка еще. Даром, что начальник милиции. – Потом она кровью истечет!

– Не истечет.

А движения ножа тем временем становились все размереннее, все спокойнее. Кажется, пора!

– Отвернись, – велел он, уже зная, что Демьян не послушается. – Или хотя бы под руку не лезь.

Костяную рукоять Кузьма сжал бережно, помедлил секунду, а потом потянул нож на себя. Он верил албасты, но в то же время боялся, что вот прямо сейчас из раны, из самого сердца брызнет фонтан крови и девчонке придет конец. Он даже зажмурился на мгновение, приготовился почувствовать на лице жар чужой крови.

Не почувствовал ничего, кроме привычной тяжести клинка и стылости, от него исходящей. Словно бы серебряный нож вытянул из умирающего тела весь холод, а взамен поделился живительным теплом. А рана, и без того небольшая, на глазах затягивалась, становилась все меньше и меньше, пока почти не исчезла.

– Что это?.. – Руки Демьяна скользнули по белой повязке, поднырнули под девкин затылок, и выражение лица его вдруг сделалось удивленным, точно у малого ребенка. – Нету раны, дядька Кузьма! Там вмятина на кости была, а теперь нет. И дыхание… Слышишь, как она дышит?

Дышала она тихо, правильно дышала, как живая. Она теперь и есть живая. Права оказалась албасты. В который уже раз права.

– Налюбовался? – спросил Кузьма устало и сам, не дожидаясь, натянул простыню болезной до самого подбородка, прикрыл наготу, которая до недавнего времени так смущала Демьяна. – До утра она теперь не проснется.

– Не очнется?

– Я сказал – не проснется. А что там утром ты с ней станешь делать, не моя печаль. Пойду-ка я покурю.

Он вышел во двор как был, без шинели, уселся на крыльцо, скрутил самокрутку. За спиной хлопнула дверь, рядом присел Демьян. Какое-то время курили в полной тишине, и Кузьму это устраивало. Не любил он пустую болтовню, с младых лет отвык. Вот бы сейчас докурить и обратно в лес.

– Палий сказал, что надежды нет, – нарушил благословенную тишину Демьян. – Сказал, что она до утра не доживет. Что-то про рефлексы говорил и витальные функции, но я понял только одно – не доживет.

– Теперь доживет, – проворчал Кузьма, делая последнюю затяжку. – Только не рассказывай никому. Особенно Палию. Ему о моих способах лечения знать незачем.

– А мне? Я же своими глазами видел кинжал в ее груди. Что это был за кинжал? Почему раны не осталось?

– И тебе об том знать незачем. Кинжал особенный, очень старый. Довольно с тебя такого ответа?

По глазам было видно, что не довольно, что Демьяну хочется докопаться до самой сути. Что хоть и видел он все, а до сих пор глазам своим не верит. Кузьма вздохнул и, предупреждая дальнейшие расспросы, сказал:

– Помог я девке твоей, вот и радуйся, а лишних вопросов не задавай. Все равно не отвечу.

– Она не моя. Я ее знать не знаю.

– Теперь знаешь, коль без одежи видел. – Усталость навалилась внезапно, придавила к земле грузом прожитых лет. Сделалось вдруг так тяжко, что хоть волком вой. – А я к тебе не приходил. Уяснил, Демьян Петрович?

– Уяснил. – Он кивнул, сжал ладонями виски, будто пытаясь унять головную боль.

– И еще. – Кузьма встал, запрокинул лицо к звездному небу, вздохнул полной грудью. – Я тебе помог, теперь за тобой должок…

* * *

Убирать в доме пришлось Галке, отмывать волчью кровь на втором этаже и человеческую – на первом. Справилась, сделала все как нужно и уже только потом, когда все закончилось, выбежала во двор, сложилась пополам, уперлась ладонями в колени, стараясь дышать открытым ртом, прогоняя волну тошноты.

– Деликатная, – послышалось за спиной, и от неожиданности она едва не закричала. – Смотрю, непривыкшая ты к грязной работе.

Мефодий стоял совсем близко – и когда успел подкрасться? – смотрел с притворной жалостью.

– Напугал я тебя? – Он улыбнулся, и отступившая было тошнота вернулась. – Вот и правильно! Вишь, как оно бывает: есть человек – и нет человека! А будешь меня держаться, станешь со всем уважением, так, глядишь, и устроится все.

Мефодий сделал шаг, Галка отступила, поскользнулась и едва не упала. Может, и упала бы, если бы он не поймал ее за ворот пальто, не притянул к себе.

– Осторожненько, – сказал ласково. – С уважением. Будет мне хорошо, и твоя жизнь сразу легче станет. – Лапа его уже шарила по Галкиному пальто, костлявые пальцы тянулись к пуговицам.

– Пусти! – Получилось извернуться, оттолкнуть. – Не смей меня трогать!

– Так я еще и не начинал даже. – Мефодий лыбился, а взгляд его оставался по-змеиному холодным.

Галка отступала, он наступал. Но не спешил, словно развлекался.

– Чистенькая. Чистенькая и строптивая. Так я таких как раз и люблю, чтобы сначала через колено переломать, а уж потом…

– Мефодий! – От окрика Аделаиды он сначала вздрогнул, а потом и вовсе замер. – Иди сюда!

Послушался, отпустил Галку, посеменил к дому торопливым, стариковским каким-то шагом, даже ростом, кажется, ниже стал. А девушка так и осталась стоять, не решаясь сдвинуться с места.

Эти двое разговаривали очень тихо, почти шепотом. Расслышать ничего не получилось, но стало понятно, что Аделаида злится, выговаривает своему помощнику. Сейчас Галка была ей за это благодарна, за то, что отозвала Мефодия, отвела беду, но страх, поселившийся в душе, все равно никуда не делся. Она боялась. Боялась помощника директрисы, боялась волков. Но сильнее всего она боялась той, что приходила по ночам, пугала детей. Это был парализующий, разрушительный страх, и Галка его себе запретила. Бабушка сказала, что она должна быть сильной, и она будет сильной. Пусть не ради себя, так ради детей.

В дом она вошла решительным шагом и так же решительно поднялась на второй этаж. Предположения ее оказались верны, после почти царского завтрака воспитанникам не досталось ничего. Об обеде можно было даже не заикаться. Поэтому, прежде чем зайти в детскую спальню, Галка заглянула в кладовку. Припасы оказались на том же месте, где они с Алексеем их и оставили. Стоило только посмотреть на банки с тушенкой, как страхи и сомнения отпустили. Сейчас у нее одна задача: сделать так, чтобы дети не голодали и не мерзли.

Они ждали ее в своей комнате. То ли привыкли к послушанию, то ли просто боялись выходить в коридор после случившегося. Галкиному появлению они обрадовались, наверное, даже больше, чем бутербродам с тушенкой. Пока ели, Галка стояла в дверях – сторожила, боялась пропустить появление Аделаиды или Мефодия. Обошлось, подниматься на второй этаж эти двое не любили, предпочитали сытое тепло собственных комнат.

После обеда, как и обещал Демьян Петрович, подвезли дрова. Четверо молодых парней весело и споро сложили дрова в поленницу. Галка стояла у окна, всматривалась, нет ли среди этих четверых Алексея. Не было. Наверное, надоели ночные приключения. Или работа. Он ведь работает на чугунолитейном заводе. Подумалось вдруг, что минувшая ночь могла бы стать куда страшнее и опаснее, если бы рядом с ними не оказалось Демьяна Петровича и Алексея. Дети это тоже понимали, потому что Санечка то и дело спрашивал, а не вернется ли дядя милиционер. Отчего-то Демьян Петрович впечатлил его особенно сильно, все разговоры мальчика были не о волках, не о ведьме, а о начальнике милиции, о том, какой он смелый и сильный.

А дров им принесли! Один из заводских парней постучался в комнату, подмигнул Галке и сложил возле уже остывающей печки приличную вязанку дров.

– Это вам, детвора! – сказал весело. – Подарок от чернокаменских комсомольцев. Грейтесь!

Наверное, он ожидал благодарности или хотя бы одобрения, но, не услышав ни звука, удивленно хмыкнул, посмотрел теперь уже только на Галку.

– Чего это они у тебя такие тихие? – спросил озадаченно.

– Какие есть. – Она пожала плечами и торопливо добавила: – Большое спасибо за дрова! Они нам очень нужны.

– Пожалуйста. – Кажется, он только сейчас разглядел и комнату, и детей. Улыбка на широком румяном лице поблекла, а потом и вовсе исчезла. – Демьян Петрович велел вам помочь… – Парень переступил с ноги на ногу. – Сначала дровами, а потом еще… по мелочи.

– Спасибо, – снова поблагодарила Галка.

– Так мы и поможем. Обсудим на комсомольском собрании, прикинем, как лучше поступить. Я смотрю, одежда у них…

Договорить ему Галка не дала, увидела поднимающуюся по лестнице Аделаиду.

– Наш детский дом просто еще только открылся. Мы стараемся, делаем все, что от нас зависит, – сказала девушка громко.

Аделаида замерла, прислушиваясь.

– Вот и мы сделаем все, что от нас зависит. Поможем, как говорится, чем можем. – Парень снова улыбнулся, попятился к двери. – Ну, детвора, до скорой встречи!

Ему снова никто не ответил, лишь Аделаида коротко кивнула, пропуская парня мимо себя на лестницу. Какое-то время директриса прислушивалась к звукам его шагов, а потом вошла в комнату.

– Хорошо, – сказала Аделаида Галке. – Хорошо, что ты все правильно понимаешь.

– Я стараюсь. – Совсем другие слова ей хотелось бросить в холеное лицо Аделаиды, но пришлось сдерживать себя. Не сейчас. Может быть, когда-нибудь потом, когда все наладится…

– Воспитанники! – директриса уже не смотрела на Галку, обводила пристальным взглядом застывших детей. – Воспитанники, этой ночью произошло страшное происшествие, в наш дом пробрался волк. Он загрыз повариху.

Никто не шелохнулся, не издал ни единого звука. Галке так хотелось уберечь их от страшных подробностей, чтобы не напугать еще больше, но Аделаиду такие мелочи, как детские страхи, похоже, не беспокоили. Она шагнула к Марку, посмотрела сверху вниз, процедила сквозь стиснутые зубы:

– А все потому, что кое-кто ослушался приказа, вышел посреди ночи во двор и не запер за собой дверь.

Марк вздрогнул, испуганно втянул голову в плечи.

– Это провинность. – Аделаида поправила безупречную прическу. – Это очень большая провинность. А что следует за провинностью?

– Наказание, – прошептал Марк.

– Аделаида Вольфовна, пожалуйста! – Галка попыталась встать между директрисой и мальчиком. – Он все понял. Не нужно его наказывать.

– А это кто тут у нас такой? – Взгляд Аделаиды сделался колючим и злым. – Тебе было велено смотреть за воспитанниками, а вместо этого ты крутила шуры-муры с этим… сопляком.

Она не крутила шуры-муры, но в остальном Аделаида была права. Галка виновата.

– Вот и накажите меня.

– Накажу, но позже. – Директриса улыбнулась. – А теперь я накажу его. – Она схватила Марка за шиворот, потащила к двери. – Ночь проведешь в кладовке, подумаешь над своим поведением.

Ночь в кладовке… В этом доме даже ночь в обычной комнате – уже испытание. Марк не выдержит. Никто из них, из тех, кто видел ведьму, не выдержит.

– Стойте! – Галка ухватила Марка за вторую руку, потянула к себе. – Он никуда не пойдет!

– Что ты сказала? – Тонкие брови Аделаиду удивленно взлетели вверх.

– Я сказала, что такое наказание бесчеловечно. И если вы попытаетесь, – Галка сделала глубокий вдох, – если только попробуете, я все расскажу Демьяну Петровичу.

– Что ты расскажешь? – Голос Аделаиды упал до шепота.

– Все! – В стылые глаза директрисы девушка смотрела смело, не отводила взгляд. – Расскажу, как вы обворовываете детей, как держите их в холоде и морите голодом!

Какое-то мгновение Галке казалось, что Аделаида вцепится ей в волосы, такой страшный, такой дикий был у нее взгляд. Но время шло, а директриса не шевелилась. Наконец она отпустила руку Марка, наклонилась к Галке, сказала свистящим шепотом:

– Смотри, чтобы не пришлось пожалеть. Со мной лучше не ссориться.

Не получалось с ней не ссориться. Если не ссориться, если оставить все как есть, эту ночь Марк проведет в кладовке, и нет никакой гарантии, что это его не сломает.

– Со мной тоже. – Сказала, и на душе как-то сразу полегчало. Нельзя спокойно наблюдать за такой страшной несправедливостью и одновременно оставаться человеком. Не такому ее учили дед с бабушкой!

Аделаида ничего не ответила, лишь полоснула острым, как бритва, взглядом и вышла из комнаты. Долгие мгновения оставшиеся боялись даже дышать, а потом Марк, взрослый и рассудительный Марк обхватил Галку руками и заплакал немыми, беспомощными слезами. Он плакал, а его бритая налысо макушка вздрагивала под Галкиными ладонями.

– Не плачь. – Первым заговорил Санечка. – Галка тебя в обиду не даст. Видишь, какая она смелая. – Сказал и тоже поднырнул макушкой под Галкину ладонь.

А она в этот миг размышляла над тем, смелость это или безрассудство, и не сделала ли она своими словами только хуже. Но что сделано, то сделано. Марк остался с ними, и сейчас это самое главное. А дальше видно будет.

Ночь наступила внезапно, просочилась чернотой в голые окна, завыла ветром в дымоходе, взъерошила ледяной рукой волосы на затылке. Галка зажгла керосинку, пламя сделала маленькое, такое, чтобы только не погасло. Дети уже сидели на своих кроватях, по старой привычке натянув на плечи тонкие одеяла. В натопленной комнате было тепло, по-настоящему тепло. Вот только расслабиться, забыть о случившемся никак не получалось. На этом заметенном снегом острове пугало все: и старый замок, притворяющийся человеческим жилищем, и его новая хозяйка, притворяющаяся человеком, и притаившиеся снаружи волки. Галка то и дело подходила к окну, вслушивалась. Ничего. Снаружи выл только ветер. Может быть, волки наконец ушли? Пусть бы они ушли!

Чтобы самой отвлечься от тяжких мыслей и развлечь ребят, она взялась рассказывать сказки. Сказки специально выбирала добрые, с хорошим концом. Дети слушали очень внимательно, не перебивали, не задавали вопросов. Им тоже хотелось забыться, хоть на время сбежать в сказочные миры.

Первым этот звук услышал Санечка – встрепенулся, насторожился. Звук доносился из коридора, словно бы кто-то тихонечко скребся в дверь. Первым делом подумалось про волков, вторым – про ведьму. Испуганно пискнула Алена, зажала рот ладошкой.

– Это она? – шепотом спросил Марк. Лицо его было сосредоточенным, не по годам взрослым. – Это снова она?

Было бы разумным затаиться, сделать вид, что там, в коридоре, никого нет. Да, это было бы разумно, если бы дверь запиралась на засов… Вот только она не запиралась, а тот, кто притаился в коридоре, не собирался уходить.

Галка встала с постели, взяла в руку керосинку, выкрутила свет до максимума, подняла лампу высоко над головой, прогоняя тени.

– Не бойтесь! – сказала как можно тверже. – Я не боюсь, и вам не надо!

На самом деле она боялась. И чтобы лампа в руке не дрожала, приходилось прикладывать много усилий. Но она здесь самая старшая, и у этих детей нет другой защитницы. Она справится!

Дверь открылась совершенно беззвучно, с той стороны не было никого. Вернее, это Галке, приготовившейся к самому страшному, сначала так показалось. А потом она увидела кошку. Кошка была самая обыкновенная, трехцветная, с пушистым хвостом. Она снисходительно смотрела на Галку и не спешила входить в комнату.

– Ой, – пискнул Санечка и мелкими шажками, боясь спугнуть, подошел к гостье. – Это кошка! – Он говорил шепотом, а казалось, что кричит от восторга, таким радостным, таким ясным было выражение его лица.

В ответ кошка дернула пушистым хвостом, тихо мяукнула и переступила порог. Выглядела она сытой и вполне довольной жизнью, в детской вела себя с хозяйской уверенностью, обошла комнату по периметру, а потом запрыгнула на одну из кроватей, вытянулась во весь рост, громко заурчала. А дети, разом позабыв про недавние страхи, окружили ее со всех сторон, смотрели с немым восторгом, не решались прикоснуться.

– Она, наверное, голодная, – сказал Марк и вопросительно глянул на Галку.

– Сейчас. – В припрятанной банке оставалось еще немного тушенки, совсем чуть-чуть, но неожиданной гостье должно было хватить.

Ей и хватило, подношение кошка приняла с независимым видом, мяукнула в знак благодарности, поднырнула головой под Галкину ладонь. Она была пушистая и теплая, тело ее вибрировало от мерного урчания. Гладить бы такое чудо и гладить…

Желающих погладить кошку нашлось много, а вернее, все. Дети прикасались к трехцветной спинке осторожно, боясь спугнуть гостью. Это уже позже стало совершенно ясно, что кошка никого и ничего не боится, что в доме чувствует себя полноправной хозяйкой, а прикосновения детских рук терпит, потому что понимает: котята – они и есть котята, хоть на четырех ногах, хоть на двух.

Как-то так вышло, что именно простая кошка вернула в их жизнь спокойствие, своим бодрым урчанием разогнала тени и страхи, заглушила даже доносящийся снаружи вой. Она полежала на каждой кровати, убаюкала каждого из детей, а когда все, кроме Галки, забылись крепким сном, растянулась на пороге перед дверью, словно была она не кошкой, а сторожевой собакой. И эта ночь, пожалуй, первая из всех ночей, прошла спокойно, без страшных визитов и не менее страшных происшествий.

А утром кошка ушла по своим кошачьим делам. Она встала перед дверью, глянула на Галку, мяукнула требовательно. Дверь пришлось открыть, хоть и очень не хотелось, но ведь нельзя же удерживать гостью силой. Если захочет, снова придет. Только бы не попалась на глаза Аделаиде или Мефодию…

Спуститься на первый этаж Галка детям не разрешила, в разведку пошла сама. Признаться, после вчерашней стычки с директрисой было немного страшно, но боялась она не за себя, боялась, что своей дерзостью навредила остальным, тем, кому нет дороги с острова.

Внизу было тихо и темно, кажется, все еще спали. Не привыкла Аделаида просыпаться в такую рань. Оно и хорошо. Может, получится незаметно проскользнуть на кухню, взять из кладовки еще каких-нибудь припасов и вскипятить воды. Чая воспитанникам не полагалось, но Галка помнила, что видела над печью пучки сухих трав. Можно заварить зверобой или багульник, получится очень вкусно.

Она наполнила чайник водой, поставила на керогаз, сама направилась в кладовку. Чувства, что она совершает воровство, не было. В конце концов, продукты изначально предназначались детям! Разобраться бы еще в этих ящиках и коробках…

Она уже почти разобралась и определилась с выбором, когда за спиной послышался вкрадчивый голос:

– А что это ты тут делаешь? Воровством промышляешь?

Мефодий стоял как раз на том месте, где еще вчера лежало мертвое тело Матрены. На мгновение Галке даже почудилось, что носки его ботинок замараны в крови. Но первый испуг прошел, а с ним и наваждение.

– Я ничего не ворую, – сказала она твердо. – Дети проснулись, их нужно накормить. Матрены больше нет, – она снова бросила взгляд на ботинки Мефодия, – я подумала, что должна…

– Ты не должна думать, – Мефодий улыбнулся, – ты должна исполнять приказы хозяйки и мои. – Улыбка его сделалась хищной. – Мы же с тобой уже говорили об этом.

Он сделал шаг к Галке, раскинул длинные руки, словно хотел схватить ее или заключить в объятия. И то и другое было ей одинаково отвратительно, поэтому дожидаться Галка не стала, проворно поднырнула под одну из рук, бросилась вон из кухни.

– Дело твое, – послышалось ей вслед. – Только ты ведь сейчас о себе думаешь, а ты бы о детях подумала. Каково им будет второй день без харчей!

Галка, уже готовая бежать к лестнице, замерла, медленно обернулась.

– Только попробуйте, – сказала с угрозой. – Только посмейте отыграться на детях, и я это так не оставлю, я все расскажу!

– Кому? – спросил Мефодий, выдвигаясь вслед за ней из кухни. – Мальчишке этому своему? Или милиционеру? Так это еще неизвестно, кому быстрее поверят: тебе, шалаве подзаборной, или хозяйке. У хозяйки знаешь, какие связи? У нее везде свои люди. Если хочешь знать, с любым из тех выродков, о которых ты так печешься, она может сделать все, что ее душеньке захочется, и никто ей слова поперек не скажет. Даже твой милиционер. А с тобой я могу сделать все, что моей душеньке угодно. – Мефодий уже не улыбался, он двигался медленной, скользящей походкой, отсекая Галке путь к лестнице. – И ты, красавица, будешь молчать. Еще и благодарить меня станешь за то, что в живых оставил. Это если я решу тебя в живых оставлять.

Мефодий дернулся, кинулся вперед, точно кобра, Галка взвизгнула, бросилась по коридору к двери. Бежала со всех ног и понимала, что снаружи без верхней одежды ей долго не продержаться, рано или поздно придется возвращаться обратно, в лапы к этому…

Минувшим днем на двери приделали засов. Он был тяжелый и неповоротливый, Галка едва не сломала пальцы, пока пыталась его открыть. Мефодий же подходил неспешно, загонял, как дичь, знал, что деваться ей все равно некуда. Когда его крепкие пальцы сомкнулись на Галкиной шее, она наконец справилась с засовом, толкнула дверь и едва не выпала наружу. Наверное, девушка не удержалась бы на ногах, если бы кто-то, стоящий по ту сторону, не ухватил ее за шиворот, не позволяя упасть.

– Куда это ты ни свет ни заря? – послышался над ухом сиплый голос, а в ноздри шибанул знакомый запах махорки. Так пахли руки лишь одного человека.

– Здравствуйте, дядька Кузьма! – сказала Галка, прижимаясь щекой к колючей шинели. – Как же я рада вас видеть!

* * *

Дядька Кузьма ушел не прощаясь, а Демьян так и остался стоять на крыльце. Возвращаться в дом было страшно: вдруг соврал старый черт, вдруг она уже умерла… Но пришлось. Ночной холод пробирал до костей, да и появился вдруг совсем другой страх. Вот очнется рыжая одна в чужом доме, испугается.

Не очнулась, но и умирающей больше не выглядела. Порозовели щеки, ушла синева с губ, и лишь забинтованная голова говорила о том, что еще совсем недавно девица находилась при смерти. Демьян подошел к кровати, осторожно размотал пропитанную кровью повязку, ощупал и осмотрел затылок. На наволочке и на рыжих кудрях была запекшаяся кровь, кровавая корка была и на коже, но под коркой не обнаружилось ни раны, ни вмятины. Чертовщина…

Рассматривать голую женщину, да еще и беспамятную, – это свинство, это совсем не по-мужски, но Демьян должен был убедиться. Не мог же он не верить своим собственным глазам! А глаза видели кинжал, по самую костяную рукоять воткнутый в грудь, прямо в сердце! При такой ране смерть являлась лишь вопросом времени. Но вот оно, время, идет себе, идет, а смерти все нет. Как нет и раны от ножа. Остался лишь тонкий, с волос толщиной, шрам. Если не знать, где искать, то и не найдешь.

Дядька Кузьма сказал, что рыжая проспит до утра, а утром проснется совершенно здоровой. Можно ли в такое поверить? А можно ли поверить в то, что он видел этой ночью? Можно ли назвать случившееся чудом? Положено ли начальнику милиции и коммунисту верить в такие чудеса?

Ответов на эти вопросы у Демьяна не было, поэтому он снова бережно укрыл рыжую простыней, подумал и набросил сверху еще и шерстяное одеяло, для надежности. Захотелось вдруг сбегать за Палием, показать ему чудо, но ведь не бросишь же больную одну. К тому же следовало сделать еще кое-что. По-хорошему, проверить документы девицы следовало сразу же, вот только как-то не до того было. А теперь до того. Должен же он знать, кого подобрал на лесной дороге!

Не нашлось документов. Демьян вытащил из ридикюльчика все барахло, перетряхнул каждую одежку. И лишь в кармане пальтишка обнаружил билет, из которого следовало, что девица не из местных, что прибыла она в Чернокаменск из Перми. Узнать бы еще, за какой надобностью и к кому. А еще узнать бы, кто и зачем пытался ее убить. Впрочем, на этот счет у Демьяна имелись кое-какие догадки. В вещах девицы он не нашел не только документов, но и денег. Значит, ограбление. Вполне вероятно, что действовали те же люди, что и в кутасовской усадьбе. А одинокая дамочка – легкая добыча, ничего не стоит тюкнуть такую по голове, забрать все ценное и скрыться. Странно только, что не добили. Решили, что ей все равно не жить, что голодные волки сделают все за них? Не подумали, что волков может кто-нибудь спугнуть?

С волками тоже не все ясно. Уж больно странно они в последнее время себя ведут. Сколько пролежала рыжая посреди той дороги? Да сколько бы ни пролежала, не стали бы звери водить вокруг беспомощного человека хороводы, напали бы сразу же, как только почуяли кровь. А они не нападали, стояли кругом, словно команды ждали. Демьян устало потер глаза, мотнул гудящей головой, а потом отхлебнул самогона прямо из бутылки, еще раз проверил пульс на запястье рыжей и, не раздеваясь, пристроился на неудобном диване. Эта ночь выдалась такой же странной и сумасшедшей, как и прошлая, многое нужно обдумать, но сделать это следует на ясную голову, а пока стоит попытаться хоть немного поспать.

Демьян отключился, стоило только подсунуть ладонь под щеку. Перед тем как провалиться в сон, он увидел скользящие по полу белые косы, но сил, чтобы открыть глаза, больше не осталось. Как не осталось сил на то, чтобы, защищаясь от внезапного холода, натянуть на себя одеяло. Уснул, отключился, провалился…

Его сон был темный, как бездонный колодец. Никаких сновидений – только тишина, темнота и холод. От холода Демьян и проснулся. Уселся на диване и тут же почувствовал, как тянет сквозняком по босым ногам. За годы службы он научился действовать быстро. Иногда на то, чтобы обдумать ситуацию, не хватало времени, и тогда Демьян доверялся чему-то в глубине себя – то ли интуиции, то ли чутью. Чутье не подвело и на этот раз, одного взгляда на опустевшую кровать хватило, чтобы понять: девица очнулась и бросилась в бега.

В два прыжка Демьян пересек комнату, выскочил сначала в сени, а потом и на крыльцо. На крыльце он ее и поймал. А если бы не поймал, то далеко она все равно бы не ушла, рухнула бы где-нибудь по пути к калитке. Собственно, девушка и сейчас падала, ему оставалось лишь подхватить ее на руки, чтобы не расшиблась, отнести обратно в дом, прямо в пальто и сапогах пристроить на кровати.

Было видно, что одевалась она в спешке, пальто даже не застегнула, а шляпку свою дурацкую так и вовсе забыла. Прихватила лишь ридикюльчик и кухонный нож. Демьян аккуратно разжал побелевшие пальцы, забрал нож, похлопал девицу по щекам. Похлопал старательно, не церемонясь. Она же не церемонилась, когда пыталась сбежать, прихватив с собой его имущество! А потом, когда первая волна злости и растерянности спала, еще раз ощупал затылок. Был он ровный, вихрастый, с запекшейся в волосах кровью. Значит, не приснилось. Была смертельная рана и пропала…

А рыжая тем временем открыла глаза, глянула на Демьяна мутным, но уже проясняющимся взглядом, и снова попыталась бежать. Наверное, она была такой же, как и он сам, сначала делала, а потом уже думала.

– Тихо! – Демьян схватил ее за плечи, прижал к кровати, сказал злым шепотом: – Да не дергайся ты!

Дернулась! Еще и цапнула его за руку, больно цапнула. Он взвыл, но хватку не ослабил. Не на того напала!

А она ведь думала по-другому. Она ведь думала, что это он на нее напал. Она же не помнила ничего из прошлой ночи.

– Подожди… не бойся. – Демьян старался разговаривать с ней спокойно, ласково, как с маленьким ребенком или слабоумной. – Не надо меня бояться! Я милиционер!

Не поверила, замотала головой протестующе, а потом побледнела и застонала. Чудо там вчера сотворил дядька Кузьма или не чудо, а голова у нее, похоже, крепко болела, да и сил на то, чтобы трепыхаться, не осталось.

– Да смотри же! Вон шинель милицейская на стене висит! Видишь? – Демьян хотел было встряхнуть девушку за плечи, чтобы вразумить, но вовремя спохватился. Нельзя ее трясти. Не после того ужаса, что с ней вчера приключился.

Посмотрела – сначала на шинель, потом на него самого. Вот только веры в ее взгляде все равно не прибавилось, руки сжала в кулаки так крепко, что кожа на костяшках, казалось, вот-вот порвется.

– Где я? – спросила сиплым, с присвистом, голосом. Хорошо хоть вырваться и сбежать больше не пыталась.

– Ты в Чернокаменске.

– Где я? – повторила требовательнее. – Почему я здесь?

Ответить он не успел, скрипнули половицы, и оба они разом обернулись на дверь. На пороге с неизменным своим саквояжем в руках стоял доктор Палий. Вид у него был до крайности изумленный. Очки он сдернул с переносицы и сейчас пытался протереть и без того чистые стекла о отворот пальто.

– Товарищ милиционер, – наконец сказал он таким же сиплым голосом, что и рыжая, – не могу поверить глазам своим…

– Представьте, Илья Лаврентьевич, я тоже!

На самом деле Демьян обрадовался появлению эскулапа, как никогда. Вот пусть тот теперь и объясняется с этой несостоявшейся покойницей.

– Позвольте… – Палий сделал осторожный шаг в сторону девицы, сказал теперь уже шепотом: – Голубушка, как вы себя чувствуете?

Наверное, доктор внушал куда больше доверия, чем Демьян, потому что девица ему ответила:

– Слабость, – сказала неуверенно и дотронулась до затылка. – Голова гудит и кружится… – Выглядела она сейчас до крайности растерянной. Демьяну даже стало ее немного жалко.

– Голова гудит и кружится?.. – Палий водрузил очки на переносицу, а потом сказал: – Голубушка, я врач. Это я вас вчера осматривал, после того как Демьян Петрович вас нашел. Вы позволите?..

– Что?.. Я не понимаю… – Взгляд ее сделался затравленным.

– Так бывает. – Палий улыбался и медленно-медленно, чтобы не спугнуть, подходил к кровати. – После травмы головного мозга, голубушка, и не такое бывает.

– Какое? – спросила она.

– Разное. Заторможенность, спутанность сознания, амнезия. Так вы позволите? – В доказательство чистоты своих помыслов Палий открыл саквояж, показал девице его содержимое. – Я хотел бы вас снова осмотреть. Понимаете ли, в некотором смысле вы медицинский феномен, я должен убедиться.

– Хорошо, – она кивнула, – но вы должны мне объяснить, что я делаю в этом доме.

– Демьян Петрович! – Палий посмотрел на него с мольбой.

– Я нашел тебя вчера вечером. – Ну, не получалось у него обращаться к рыжей на «вы», особенно после недавних событий. – Ты лежала на лесной дороге с проломленным черепом.

– С проломленным черепом? – Она снова запустила пальцы в волосы, ощупала голову. – Вы издеваетесь надо мной?

– Конечно! – Демьян уже начинал закипать. – Мне же больше делать нечего, кроме как подбирать на дорогах бесчувственных дамочек, а потом над ними издеваться!

– Демьян Петрович, – снова взмолился Палий, – будьте так добры, согрейте воды. Попьем чайку, успокоимся.

– Я спокоен, – буркнул Демьян.

– Пусть он выйдет, – велела девица.

– Выйдет, голубушка! – тут же согласился Палий. – Непременно выйдет и без вашего разрешения не вернется.

– Я, между прочим, в собственном доме! – Демьян только сейчас обнаружил, что босой, натянул сапоги, вышел из комнаты.

Оказавшись на кухне, он подкинул дров в печь, поставил на огонь чайник и, прихватив из сеней ведро воды, вышел во двор. Из сарая послышалось приветственное ржание, это вороной почуял хозяина. Демьян наскоро умылся ледяной водой. Холод привел его в чувства. Ну, почти привел. Во всяком случае, обратно в дом он вернулся бодрым и относительно спокойным.

Позвали его минут через двадцать. Демьян уже порывался войти без разрешения. В конце концов, он здесь хозяин! Но не пришлось. Отворилась дверь, и Палий вежливо поинтересовался:

– Демьян Петрович, готов ли чаек?

Демьян не стал ничего отвечать, вместо этого разлил по чашкам кипяток, порылся в старых припасах, нашел бог весть когда купленные пряники. Пока занимался по хозяйству, успокоился окончательно, в комнату вошел решительным шагом.

Девица по-прежнему сидела на кровати, только уже без пальто. Пальто висело на вешалке рядом с дурацкой шляпкой.

– Ну, вот и все… – пробормотал Палий. Вид у него был такой же потерянный, как и у его пациентки.

– Что – все? – отчего-то испугался Демьян.

– Закончил я осмотр. Закончил и все равно ровным счетом ничего не понимаю! Ровным счетом! Да, сохраняется некоторая астенизация, но рана… и рефлексы… и прочее. Демьян Петрович, ну вы ведь вчера все видели! Могу я взять вас в свидетели?

– Можете, Илья Лаврентьевич. – На самом деле видел он куда больше доктора, вот только рассказывать об увиденном не собирался. Непонятно вообще, как о таком рассказывать. – Все было: и рана, и рефлексы, и прочее. Да вон же на волосах у нее кровь!

Девица снова дотронулась до своей головы, потом испуганно посмотрела на пальцы.

– Все верно, запекшаяся кровь имеется, а под ней – ничего. – Палий, не дожидаясь приглашения, взял самую большую чашку, задумчиво откусил от пряника.

– А сама-то она, – Демьян не слишком вежливо кивнул в сторону девицы, – что говорит? Что помнит?

– Так в том-то и дело, что ничего не помнит, кроме своего имени. Кстати, познакомьтесь, это Елизавета. Елизавета, это ваш спаситель Демьян Петрович Сметников, начальник чернокаменской милиции.

Впервые она улыбнулась. Улыбка получилась несмелая, растерянная и немного виноватая.

– Простите меня, Демьян Петрович, – сказала она и приняла из рук Палия вторую чашку с чаем. – Я просто растерялась. Очнулась в чужом доме, практически без одежды. Я испугалась и попыталась бежать.

– Да ладно вам, Лиза…вета. – Тяжело оставаться черствым, когда перед тобой извиняется женщина. И на «ты» обращаться уже как-то неловко. – Я все понимаю. Просто все, что с вами произошло, очень необычно.

– Медицинский феномен, – поддакнул Палий. – Признаться, я уже не рассчитывал увидеть вас в живых этим утром. Вы уж меня простите, голубушка, что не верил в вашу витальную силу. А Демьян Петрович верил, согласился остаться с вами до самого… – он запнулся, мотнул головой, – согласился присмотреть за вами до утра. Но теперь уж, коль так вышло, коль вы одним лишь своим существованием перевернули мой мир, прошу вас, нет, категорически настаиваю! Елизавета, вы должны последовать за мной в больницу.

Демьян хотел было сказать, что теперь-то ей точно больница без надобности, но вовремя прикусил язык, вместо этого спросил:

– Вы видели того, кто на вас напал? Вы хоть что-нибудь помните?

– Нет. – А ответила она не сразу. То ли пыталась вспомнить, то ли придумывала ответ. – Я ничего не помню.

– А цель вашего визита в Чернокаменск? Я нашел в вашей одежде билет. Вы приехали из Перми.

– Не помню. – Все-таки не врет. Слишком уж потерянной, слишком испуганной выглядит. Да и зачем ей обманывать? Она ведь не преступница, а пострадавшая. В этом у Демьяна не было никакого сомнения. Других сомнений хватало, но винить рыжую в том, что ее едва не убили, глупо.

– Хорошо, ну хоть что-то вы помните?

– Помню. Волки выли. Так выли, что я испугалась. А потом вдруг стало очень больно голове. Сначала больно, а потом темно. Спасибо вам, товарищ милиционер, – сказала она вдруг.

– Это за что же?

– За то, что не бросили, не проехали мимо.

Что это она удумала?! Благодарит за совершенно очевидные вещи, даже неловко как-то.

– Перестаньте, – проговорил Демьян строго, – любой бы на моем месте поступил так же.

– Скажите, – она вдруг подалась вперед, – при мне были какие-нибудь документы? Бумаги, деньги?.. Я посмотрела в своей сумке перед тем, как решила уйти, но ничего не нашла. Вы не брали? – На Демьяна она глянула почти с мольбой.

– Нет, – он мотнул головой. – Я думаю, вас ограбили. Сначала напали, ударили чем-то по голове, украли все ценное, а вас бросили умирать.

– Умирать… – отозвалась она эхом и снова потрогала свой затылок. – Доктор рассказал мне удивительные вещи. – Она бросила быстрый взгляд на Палия. – Такое вообще возможно?

– Откуда же мне знать? – Демьян пожал плечами. – В медицине я не силен.

– Голубушка, – вмешался в их диалог Палий, – давайте обсудим этот феномен по дороге в больницу! Демьян Петрович, вы ведь можете организовать нам транспорт? Барышня еще слишком слаба, чтобы идти пешком.

Транспорт Демьян организовал быстро, заглянул к соседу, Васяткиному отцу, попросил запрячь сани. Была мысль сопроводить Лизу с Палием в больницу, но Демьян от нее отмахнулся. Чудеса там или не чудеса, а дел у него полным-полно. Вот нападение на гражданку нужно оформить… И с волками нужно что-то делать, поговорить с мужиками.

* * *

После ночного приключения у ко всему привычного Кузьмы до сих пор дрожали руки. Он то и дело доставал нож с костяной рукоятью, разглядывал клинок. Ничего непоправимого с клинком не случилось, на то она и есть полозова кровь, но на всякий случай Кузьма проверил остроту лезвия, удовлетворенно хмыкнул.

Времени до рассвета оставалось мало, и захочешь отдохнуть, так не успеешь. Впрочем, отдыхать и заходить к себе домой Кузьма не собирался, помнил об уговоре. Да и как забыть, когда о силой вырванном обещании до сих пор напоминает кровоточащая спина?

До Стражевого озера он дошел без приключений. Если и рыскали где-то волки, то близко подходить не решались. Не оттого ли, что окрестности озера являлись вотчиной албасты? Ее, небось, волки боялись побольше, чем простого человека. Чуяли нечисть за версту. Чуять чуяли, но отчего-то все равно рвались на остров, к замку. Спросить бы у албасты напрямую, да ведь не расскажет. Вот про девку рыжую ничегошеньки не объяснила.

– Эту так просто не убьешь, – только и сказала в ответ на его сомнения. – Только не моим кинжалом.

Вот и странно, что не убьешь. Сколько зверья Кузьма этим ножом положил! Да что там зверье! Бывало, и лихой человек под руку попадал. Ни один не воскрес. Может, потому, что мертвое мертвее уже не станет? А рыжая, считай, мертвая и была…

Лед на Стражевом озере казался кристально прозрачным, в глубинах его то тут, то там вспыхивали желтые огоньки. Или это всего лишь отражения звезд? Вон их сколько на небе! Как бы то ни было, а привыкнуть к этой прозрачной темени не удавалось. Каждый раз казалось, что идешь не по льду, а над бездной. Не то чтобы Кузьма боялся, но чувствовал внутри какую-то выхолаживающую пустоту. И следов никаких не разглядеть. Всякий след тут же уносится ветром, прячется от чужих глаз. Чертовщина…

Стражевой Камень предстал перед Кузьмой черной громадиной, ощетинился вековыми елями, уперся в едва светлеющее небо верхушкой маячной башни. Вот где красота! Пусть и был мастер Берг пьяницей и чудаком, но дело свое знал в совершенстве, вещи после себя оставил поистине уникальные. Один только замок чего стоит, глаза бы на него не смотрели!

Глаза бы не смотрели, а ноги все равно вели Кузьму к замку. С албасты не пошуткуешь, если велела явиться сторожевым псом на остров, так тому и быть. Черную тушу замка Кузьма обошел по периметру, внимательно изучил оставленные на снегу следы. Следов было много: лошадиные, человеческие, свежие волчьи. Выходит, и этой ночью звери успели тут побывать. Крови не видать, значит, на сей раз обошлось без жертв.

Свет в замке горел только в двух окнах второго этажа. Да и не свет, а так… отблеск света. На керосине в этом доме явно экономили, а электричество сюда когда еще проведут! Если вообще проведут. Кому он нужен – этот проклятый остров!

По прикидкам Кузьмы, обитатели замка должны были уже проснуться, значит, стучаться можно смело, не опасаясь разбудить хозяев. Но постучаться он не успел, дверь распахнулась сама, он едва успел увернуться и подхватить свалившуюся ему под ноги Галку. Одного мгновения хватило, чтобы понять: девка напугана. Дышит часто, вцепилась в шинель, что репей, и талдычит какую-то ерунду, про то, как рада его видеть.

Охотник в Кузьме никогда не засыпал, и вот сейчас охотник этот сделал стойку, напуганную девку задвинул себе за спину, всмотрелся в того, от кого девка пыталась сбежать без верхней одежи и почти босая. Зрение у него, несмотря на возраст, было отличное, а в темноте он видел не хуже рыси. Албасты не только отнимала, иногда и дары преподносила, чтобы совсем уж прислужники ее не закисали от тоски. Пригодилось зрение.

В дверном проеме стоял мужик – долговязый, длиннорукий, худой. Стоял и раскачивался, точно готовая напасть гадюка, переводил сердитый взгляд с Кузьмы на Галку.

– Кто такой? – спросил неприветливо. – Чего нужно?

– Мне ничего не нужно. – Кузьма говорил, а сам наступал на мужика, теснил его в глубь дома. – Зато, слыхал, вам тут помощник по хозяйству требуется, после того как кухарку вашу волк задрал.

– Ты, что ли, помощник? – Пятиться мужик перестал, уперся кулаками в бока, демонстрируя явное нежелание пускать Кузьму в дом. – Не нужен нам никто, сами справляемся.

– Да вы что?! А вот в городе думают иначе, меня к вам отправили по распоряжению председателя горкома. После вчерашнего-то грех от помощи отказываться. А если ты из-за бумажек печалишься, так не бойся, до обеда обещали бумажки подвезти. Оформят меня к вам в детдом по всем правилам, чин по чину. Ну, так и будем в дверях стоять?

– Откуда мне знать, что ты не лиходей какой?! – Ох и не понравились мужику слова Кузьмы! Да и сам он не понравился. – У нас дети, мы за них ответственные.

– Я вижу, ты в Чернокаменске человек новый, а то бы знал, кто я есть. – Все-таки пришлось его легонько плечом подтолкнуть, негоже полуголой девке на морозе стоять. Еще застудит себе что. – Да вот Галина может подтвердить мою личность. Подтвердишь?

Девчонка закивала, а от шинели отлипать и не думала. Боялась?

Неизвестно, чем бы закончились их препирательства, может, пришлось бы даже несговорчивого мужика к стеночке приложить для пущей сговорчивости, если бы за его спиной не послышался раздраженный женский голос:

– Мефодий, что происходит?! Почему дверь нараспашку?! С кем ты там разговариваешь?!

Вот и явилась хозяйка проклятого замка. По всему видать, именно хозяйкой она себя и считает. Ну, пусть. Его дело маленькое: при замке и при хозяйке остаться. И не беда, что хозяйка у него другая, пострашнее этой раз в сто. Знать об этом никому не нужно.

Внутрь Кузьму все-таки пустили. Директриса приказала, а Мефодий тут же подчинился, только зыркнул так, что сразу стало ясно: с этим ухо нужно держать востро. Непростой он фрукт. С какого-то перепугу по дому ходит не в домашней одеже, а в полном снаряжении, да еще в ботах. И боты вон в носах влажные, явно от растаявшего снега. И следы от них приметные, Кузьма такие снаружи уже видел. Неужто нравится Мефодию ночью по острову прогуливаться? Или не только по острову? На льду-то следов не найти. Неужто ночные прогулки он так любит, что и волков не боится? Любопытный человечек. Весьма любопытный…

Директриса приняла Кузьму на кухне, в кабинет к себе не позвала. Видно, много чести для простого-то чернокаменского мужика. Беседовала строго, смотрела с настороженным прищуром, брезгливо поджав губы, давала понять, что с ней шутки плохи. Кузьма слушал, что она там гутарит, кивал, а сам все присматривался.

Галка, воспользовавшись его появлением, убежала наверх. Кузьма видел, как она прихватила с собой чайник и кой-чего из провизии. Голодает? Или это не себе, а тем самым сиротам, которым замок отдали? А сироты-то что же такие тихие? Или спят еще?

Мефодий из кухни уходить не собирался, пристроился за спиной хозяйки, скрестил на груди длинные руки. На Кузьму он смотрел неласково, наверное, чуял в нем помеху своим темным делишкам. Вот и правильно чуял, помеха Кузьма и есть, еще какая помеха.

– …Нам повариха нужна, а не помощник, – донесся до него сердитый голос директрисы. – На кой нам помощник, когда для этих целей у меня Мефодий имеется?

– Так мое дело маленькое. – Кузьма пожал плечами. – Мне велено явиться на остров, детский дом от волков и прочих лиходеев охранять. Вот я и здесь. А готовить умею, не сомневайтесь. Как попробуете мою похлебку из зайчатинки, пальчики оближете! А по мелочи мне Галка поможет, она девка расторопная.

– Я бы даже сказала, слишком расторопная, – поморщилась директриса, а у Мефодия нервно дернулся кадык. По всему видать, что-то там между ним и девчонкой приключилось. Или едва не приключилось, да Кузьма помешал… – Что ты еще умеешь? – Директриса зевнула, укуталась поплотнее в пуховую шаль. – Какой с тебя еще толк?

– Что умею? – Он задумался. Не станешь же признаваться во всех своих талантах. Да и не поверят! – Много чего умею. По столярному делу могу, по кузнечному кое-что. Сапоги починю, если потребуется, дрова поколю, воды натаскаю. За этими вашими присмотрю, если что…

– За какими этими? – подозрительно сощурился Мефодий.

– За сиротами. Не могу сказать, что я детей шибко люблю, но управляться с ними умею.

– Свои дети у тебя имеются? – спросила директриса. – Или внуки? Вообще, кто у тебя из родни есть?

Интересные вопросы задает. С чего бы?..

– Никого нет. – Кузьма снова пожал плечами. – Один я, как перст.

– Как перст, значит? – А она повеселела, словно придумала что-то там для себя. – И охотник, говоришь, хороший?

– Грех жаловаться, хозяйка. – Хозяйкой Кузьма назвал ее по примеру Мефодия. Ей понравилось, а вот помощничка аж перекосило. – Вы не смотрите, что я старый, глаз у меня острый и рука крепкая. Если нужно будет какого волка подстрелить, так я запросто.

– Хорошо. – Она кивнула, снова поежилась. – Быстро, смотрю, в горкоме дела решаются. Детский дом открыться не успел, а уже столько помощников. Сначала Галина, теперь ты. А не боишься? – спросила она вдруг.

– Чего мне бояться? – притворно удивился Кузьма.

– Да хотя бы того, что с Матреной, кухаркой моей, случилось. Ведь до сих пор никто так и не понял, кто с ней такое сотворил.

– Не боюсь, хозяйка, – сказал Кузьма и не покривил душой. После стольких лет общения с албасты бояться он вообще разучился. Смерти так точно не боялся. – Как говорится, двум смертям не бывать, а одной не миновать.

– Вот и хорошо, что не боишься. – Директриса улыбнулась какой-то особенной, многозначительной улыбкой. – Жить будешь на втором этаже, комнату себе можешь выбрать сам. Белья постельного у нас острая нехватка. Надеюсь, ты не в обиде?

– Не в обиде. Я ко всему привычный. Мне что без белья спать, что вообще на полу – все едино.

– Тогда к работе можешь приступать прямо сейчас. – Она встала, бросила многозначительный взгляд на Мефодия. – Начни с дров, которые вчера привезли. Поколешь да в поленницу сложишь. Лошади сена задай. Снег снаружи расчисти.

А вот согреться и перекусить с дороги ему никто не предложил. Не слыхали в этом доме о гостеприимстве.

– Что с довольствием? – спросил Кузьма, обращаясь уже не к директрисе, а к Мефодию.

– А на довольствие мы тебя поставим, когда документы соответствующие покажешь, – мстительно улыбнулся тот.

Значит, придется все самому. Ну ничего, ему не впервой.

– Благодарствую. – Кузьма тоже улыбнулся. Улыбаться он умел по-разному, у иных от его улыбки и глаз дергаться начинал. Но Мефодий оказался крепким орешком. А еще он вооружен. Кузьма успел разглядеть под душегрейкой ножны, а на пальцах Мефодия следы от оружейной смазки. Вот такой при детдоме помощничек – и швец, и жнец, и на дуде игрец… – Поднимусь наверх, устроюсь, а как окончательно рассветет, примусь за дрова.

Ответа он не дождался, да не особо и ждал. Обвел быстрым взглядом кухню, заприметил пятнышко крови у самой стены и три едва различимые царапины на половице. Вот где убили повариху. А зверь убил или какая иная тварь, это уже не его ума дело.

В замке было темно и холодно. Худшего места для детского дома и придумать нельзя, но кто-то ведь придумал, поселил сирот посеред озера в этом каменном склепе. Нарождающийся рассвет уже заглядывал в грязные окна второго этажа, разгонял по углам ночные тени. Здесь, на втором этаже, Кузьма тоже почуял кровь. Именно почуял, имелась у него такая особенность, выработалась с годами. Эта кровь была звериная, и как ни пытался кто-то оттереть ее с пола, а запах все равно остался. Подумалось, что дом этот особенный, что питается он не только чужими страхами, но и кровью. Сколько уже кровавых жертв ему принесено, а все не угомонится! Или не дом виноват, а тот, о ком даже албасты говорить не хочет? Тот, о ком в Чернокаменске за последние годы почти забыли, кого превратили в страшную сказку на ночь? Как бы то ни было, а детям здесь не место. Высосет дом из них все соки, переварит и выплюнет белые косточки. Если раньше до детей не доберутся волки… Что ж их тянет-то так в Чернокаменск? На дорогах волчьи кордоны, остров в оцеплении. Не к добру…

Комнату Кузьма себе выбрал быстро, просто толкнул первую попавшуюся дверь, положил на скособоченную кровать свои вещи, снял шинель. Только осмотрелся, как в дверь осторожно постучались.

– Входи, – сказал он, уже зная, кого увидит.

– Вы в самом деле к нам? – спросила Галка, и в голосе ее послышалась плохо скрываемая радость. Давненько Кузьме не радовались, он уже и забыть успел, каково это.

– Подслушивала? – спросил вместо ответа.

– Вы громко разговаривали. – Она не смутилась, улыбнулась лукаво. А ведь повзрослела девка! Сколько они не виделись? Пару недель, наверное. А она словно на пару лет старше стала. – Можно я вас познакомлю, дядька Кузьма?

– С кем? – Не хотел он ни с кем знакомиться, но ведь понятно, что не отстанет. В этом она на албасты похожа.

– С ребятами. Пойдемте! – И за рукав ухватила, как тогда, во дворе. Только тогда девица боялась, а сейчас радовалась. – Как хорошо, что вы пришли!

– Я это уже слышал, – проворчал Кузьма. – Ты чего от него бежала? – спросил строго. – Обижает?

Ничего не ответила, только плечами пожала. Повзрослела, точно повзрослела!

А с детьми знакомиться все-таки пришлось. Ну как знакомиться – Кузьма просто стоял посреди комнаты истуканом, а они молча его рассматривали. Маленькие, лысые, лопоухие, большеглазые. Голодные. Видно же, что голодные.

– Ладно, – сказал Кузьма, когда ясноглазый пацаненок лет пяти-шести попытался взять его за руку, – некогда мне с вами! Дел полно!

Они не обиделись, не стали удерживать, проводили настороженными взглядами, и взгляды эти Кузьма чувствовал потом еще очень долго. Из замка он вышел, прихватив с собой ружье. Пожалуй, час-другой в его распоряжении имелся. На путаный заячий след напал быстро, особо и искать не пришлось. И жирного беляка подстрелил тоже быстро, прямо на подступах к лесу. Грех голодать, когда вокруг еда так и шныряет, так и шныряет. Зайца он освежевал тут же, еще раз проверил в деле серебряный нож. Уже собирался возвращаться, когда почуял холод. Не привычный зимний, а особенный, который ни с чем не спутать.

– Зачем явилась? – спросил, не оборачиваясь.

– Не о том спрашиваешь, человек. – Албасты не смилостивилась, не осталась за спиной – во всем своем уродстве предстала перед Кузьмой.

– А о чем мне нужно спросить?

– О том, зачем ты здесь.

– Зачем? – вздохнул он.

– Чтобы их защищать.

– Кого?

– Детей.

– От кого? От волков?

– Ото всех. – Что-то такое промелькнуло в ее черном взгляде, что-то почти человеческое. – Если понадобится, то и от меня.

Да, задала ведьма ему задачку. Как же можно защититься от нежити?! Знал бы, давно бы уже послал ее куда подальше.

– Кинжал. – Длинный коготь коснулся костяной рукояти, а Кузьма невольно вздрогнул, испугался, что с рукояти коготь соскользнет на его руку.

Вот оно как! А он, дурак, столько лет старой карге прислуживал, не знал правды! Накатило вдруг, навалились и детские обиды, и боль, и тоска по несбывшемуся. Сам не заметил, как воткнул серебряное лезвие ведьме в грудь. Сначала воткнул, а уж потом испугался того, что наделал.

Албасты посмотрела на него без злобы, словно ничего другого и не ждала, улыбнулась острозубо и просыпалась на белый снег снегом черным, таким же черным, как ее душа. Была ведьма, и не стало ведьмы. А вот на сердце тоска осталась. Будто бы поступил Кузьма неправильно, не по совести поступил. На серебряный клинок, одолевший албасты, глянул едва ли не с отвращением, но избавиться от ножа не сумел, сунул за голенище.

Теперь, когда с албасты покончено, можно было возвращаться в тайгу, к Глухомани. Нет у Кузьмы больше никаких обязательств. Обязательств нет, а заяц есть. Не забирать же его с собой…

К тому времени, как Кузьма вернулся к замку, уже окончательно рассвело. Заячью тушку он бросил во дворе, заглянул на кухню, отыскал пустое ведро. Раз уж так вышло, раз уж вернулся с добычей, сварит ребятне похлебку из зайчатины, пусть побалуются лопоухие. Вот сейчас воды наносит, печь истопит, и все. Час-другой – и не будет его на этом чертовом острове.

Колодезная крышка оказалась припорошена снегом. Кузьма смахнул его рукавом шинели, потянул на себя дверцу, столкнул с бортика ведро. Оно полетело с гулким уханьем, пару раз ударившись о каменные стены колодца, плюхнулось в воду где-то далеко внизу. Кузьма подождал, пока ведро наполнится водой и натянется цепь, а потом потянул ворот на себя. Крутил ворот и думал о своем, о том, как привольно ему наконец заживется. Потому, наверное, не сразу заметил, что ворот идет очень уж туго, хотел поправить цепь и онемел. На обледеневший ворот накручивалась не цепь, а белые косы. А из колодезных недр, по-паучьи цепляясь когтями за каменные стенки, поднималась албасты. Бежать бы от колодца без оглядки, но Кузьма знал, от албасты не убежишь. Вот и белая коса захлестнулась вокруг руки, сдавливая ее с невероятной, нечеловеческой силой.

– Не спеши, человек. – Албасты выбралась на поверхность, улыбнулась. – Не спеши, не закончен еще наш разговор. И договор не расторгнут.

Дурень. Какой дурень! Думал ножом нежить убить…

– Не бойся, – она вздохнула. – Я тебя прощаю.

– Почему?

– Потому что другого я от тебя и не ожидала. Любой, окажись он на твоем месте, поступил бы так же. Любой из хранителей.

– Я тебя не убил. – О чем тут говорить, и без того все видно.

– Не убил, но больно сделал. Очень больно. Я уже и забыла, как оно.

– Тогда зачем?

– Зачем рассказала? Чтобы ты, в случае чего, знал, как меня остановить. Навсегда не остановишь, не в человеческих это силах, но задержать сумеешь.

Все равно Кузьма ничегошеньки не понимал, зачем ему албасты задерживать?

– Крови хочу, – ответила она на его невысказанный вопрос и провела раздвоенным языком по синюшным губам. – Голодная я. А они близко. Только когтем чиркнуть – и все.

– Кто – они? Дети?..

– Я их стараюсь обходить стороной. – Албасты на него не смотрела, разматывала ворот, освобождая косу. – Попугать могу, икоту наслать, но убивать… Раньше сдерживалась, а теперь все труднее. Понимаешь? – Она прямо в душу ему заглянула. И подумалось вдруг, что у нежити, быть может, тоже есть душа.

– Понимаю.

– А они близко. И пахнут вкусно…

– Кухарку ты убила? – Можно было не спрашивать, он уже и так знал правду.

– Я. Когда поняла, что не выдержу, наброшусь на одного из них. Она была дрянной бабой, жестокой. На ее совести детских смертей поболе, чем на моей будет.

– Убивала?..

– Травила. Кровь у нее вонючая, гнилая кровь. Я как была голодной, так голодной и осталась.

– И что мне теперь делать? – Кажется, впервые он разговаривал с албасты не как с нечистью, а как с человеком. Вот же диво!

– Будешь их охранять.

– От тебя?

– От всего… От меня. Днем я еще держусь, а ночами тяжело. Так и тянет, так и тянет… Я уже и кошку вперед себя пустила. Когда кошка рядом, мне легче, успокаивает она меня.

– И как мне тебя… отгонять? Ножом?..

– Им самым. Если в сердце попадешь, меня дольше не будет. А если просто заденешь, могу вскорости вернуться. Не спрашиваю, сделаешь ли. Знаю, что сделаешь. Да еще и с удовольствием. – Албасты усмехнулась, когтем прочертила на колодезном вороте зарубку. – И волков нужно отгонять, – добавила она задумчиво.

– На волков облаву хотят организовать. – Кузьма разглядывал зарубку.

– Не выйдет ничего с облавой. Они сюда со всех сторон стекаются. Двоих убьют, на их место четверо новых встанут.

– Отчего стекаются?

– Чуют. Волки – звери умные, они многое чуют.

– И что именно?

– Иди. Устала я. – Когда албасты не хотела отвечать на вопросы, она не отвечала. – Как понадобишься, позову.

Сказала и скользнула в колодец, на лету рассыпаясь брызгами. Кузьма чертыхнулся и отшатнулся, чтобы ни одна капля на него не попала. Скорее по привычке отшатнулся, чем от страха, и тут же сам на себя разозлился. Провела его ведьма, как малое дите, и разговором этим странным к себе и острову пуще прежнего привязала.

Пока он возился у колодца, из дома вышли директриса с помощником. Аделаида обвела окрестности раздраженным взглядом, который задержала на Кузьме.

– Приказов ты, как я погляжу, не понимаешь, – процедила она сквозь стиснутые зубы и ножкой капризно притопнула. – Я тебе велела дрова колоть!

– Поколю. – Спорить с дурной бабой не хотелось, да и не с руки ему сейчас ссориться. – Хозяйка, все, что велено, сделаю. Не сомневайтесь! Сами-то далеко? – спросил с этаким деревенским простодушием.

– В город по делам. Мефодий со мной, а ты тут по хозяйству. И смотри, как вернусь, все проверю! Мне тут бездельники и нахлебники не нужны. – Хотела было еще что-то добавить, но промолчала, лишь махнула рукой.

А Мефодий тем временем уже подогнал запряженную в сани лошадь, выпрыгнул из саней, протянул руку, помогая хозяйке усесться. Еще и медвежьим пологом заботливо укрыл, чтобы не замерзла в дороге. На Кузьму он поглядывал искоса, взгляд его был настороженно-многозначительный. Мол, знаем мы таких, у нас не забалуешь. Кузьма его не боялся, чуял подвох и подлость, но не боялся. Если придется, управится с Аделаидиным помощником он одной левой.

Щелкнул кнут, жалобно заржала лошадка, и сани сорвались с места. Кузьма проводил их долгим взглядом, а потом подхватил в одну руку ведро, а во вторую уже подмерзшую заячью тушку. Дом встретил его кладбищенской тишиной. Дети сидели в своей комнате тихо, как мыши. Кузьма прошел на кухню, поставил ведро на лавку, зайца бросил на стол, позвал громко:

– Галка! Ребятня! Эй, спускайтесь все!

Ответом ему стала тишина, он уже подумал было, что придется все делать самому, как услышал топот детских ног. Воспитанники сгрудились в коридоре, заходить в кухню боялись. Не испугалась только Галка, спросила вежливо:

– Вы что-то хотели, дядька Кузьма?

– Хотел, – проворчал он. – Хотел, чтобы ты мне чаю заварила, а потом похлебку сварила.

– Какую похлебку? – спросил самый маленький, ясноглазый.

– Вкусную. Из зайца. Ел кто-нибудь из вас похлебку из зайца?

– Из кролика ел, – подал голос высокий чернявый паренек. Выглядел он старше и серьезнее остальных. – Когда-то очень давно, – добавил тихо.

– Как зовут? – спросил Кузьма.

Спрашивал вот этого чернявого, а ответили все разом, загалдели, представляясь, ожили. Только и удалось расслышать, что чернявый Марк, а ясноглазый Сашка. Пока и этого довольно, с остальными он потом познакомится. Хочешь не хочешь, а запоминать их имена все равно придется, коль уж он застрял на этом острове.

– Значицца так, господа хорошие! – сказал Кузьма и хлопнул ладонями по столу. – Заданий мне ваша директриса отсыпала с три пригоршни, приказала управиться до ее возвращения, так что от помощи я не откажусь. Поможете?

Они закивали, снова все разом, и в глазах их загорелись огоньки любопытства.

– Вот и хорошо! Постановим так: девочки с Галкой остаются на кухне, готовят обед, – он кивнул на заячью тушку, – а мужики одеваются потеплее и идут со мной во двор колоть дрова и чистить снег.

Кто бы мог подумать, что они обрадуются этакому скучному заданию, но они в самом деле обрадовались, снова загалдели, заулыбались даже. Или это они не работе обрадовались, а будущей похлебке? Вон как на зайца поглядывают. Одичавшие, оголодавшие, ну точно – звереныши.

А работали они старательно, особенно Марк. Мальчонка только с виду казался хлипким, а на самом деле был сильным. Пока Кузьма колол дрова, он очистил от снега подъездную дорожку. Остальные, те, что поменьше, помогали иначе, подбирали с земли дрова, аккуратно складывали в поленницу. Санька от большой старательности так и лез Кузьме под руку, полешки подхватывал едва ли не налету. Пришлось его шугануть, чтобы не покалечить ненароком этакого шустрого. На окрики Санька не обижался, только поглядывал с хитрецой да смешно морщил конопатый нос. А девочки во главе с Галкой тоже без дела не сидели. Одна из них, маленькая, юркая, отзывающаяся на имя Аленка, аж два раза выносила им чаю. Пили из щербатой чашки по очереди, сначала пацаны, потом уже Кузьма. По тому, что к чаю не полагалось ни крошки, он понял, что с провиантом в детдоме совсем туго, не приучены эти дети ни к пряникам, ни к сладостям.

Со двора возвращались раскрасневшиеся, несмотря на морозец, распаренные, голодные. Стоило только переступить порог, как в ноздри шибанул аромат наваристого мясного бульона. У пацанов тут же заурчало в животах, а взгляды сделались шальными, недоверчивыми. Не верилось им, что все это, вкусно пахнущее, для них. А Кузьме тут же вспомнилось, как в задумчивости стояла Галка над зайцем, как прикидывала что-то в уме. Оказалось, прикидывала, на сколько частей его можно поделить, чтобы подольше хватило. А что там делить, в этом несчастном зайце?! Так он Галке и сказал:

– Закидывай все, что есть, не жмоться.

А она все никак не могла решиться на этакое расточительство:

– Я бы еще завтра супа сварила. Столько мяса…

– Завтра я тебе нового беляка добуду, – пообещал Кузьма и щедрой рукой порубил тушку на куски.

А теперь вот заяц пах на весь дом, пах так вкусно, что у самого Кузьмы потекли слюнки. Когда расселись за большим столом, первую миску Галка налила ему, протянула с благодарной улыбкой. И Кузьме, всякого в своей жизни повидавшему, сделалось вдруг страшно неловко.

– Сначала сами, – буркнул он, наверное, излишне строго, но дети не испугались этой его строгости. И просить их дважды тоже не пришлось. Похлебку умяли в два счета, косточки обглодали, тарелки облизали. А Галка хотела зайца делить, дуреха.

Все-таки миску похлебки съесть она Кузьму заставила, пусть и девчонка еще, пусть и серебряных кровей, а с понятием. Кайсы бы праправнучкой своей гордился. Да Кузьма и сам вдруг почувствовал это странное, доселе неведомое чувство радости за чужого человека, вот за эту пигалицу! И тут же вслед за гордостью пришел стыд за то, что долг свой перед Кайсы и всем Галкиным родом исполнил он лишь формально, сделал то, что просили, а от остального открестился. Почти открестился…

После обеда сытые, уставшие дети разомлели. Санька клевать конопатым носом начал прямо за столом, да тут же и заснул. Кузьма отнес его наверх, уложил в кровать, прикрыл сверху шерстяным одеялом, осмотрелся. Места в комнате было много, а вот кроватей явно не хватало. Решить этот вопрос можно было в два счета, нужно только Марка взять в помощники.

В одной из комнат второго этажа обнаружили десять сломанных кроватей. Из десяти Кузьма с Марком собрали шесть, оттащили в детскую. Найденные старые тюфяки выпотрошили, набили свежей соломой из сарая, получилось вполне себе ничего. Не перина, конечно, но и бока не отлежишь, как на голых досках. Пока ремонтировались да устраивались по-новому, начало смеркаться. И с сумерками дети поникли, как цветы в конце жаркого дня. Вот только что болтали и щебетали, как вдруг затаились. Чего боятся: возвращения директрисы, волков или албасты? А может, всего и сразу? Спрашивать Кузьма не стал, время покажет.

Он курил самокрутку, стоя на крыльце, когда скрипнула дверь, выпуская наружу Марка. Мальчишка молча стал рядом, но было видно, что вышел он не просто так, не воздухом подышать.

– Ну, говори уже, – сказал Кузьма, глубоко затягиваясь. – Чего хотел?

– Спросить хотел, дядька Кузьма.

– Спрашивай.

– Вы не уйдете?

– Этой ночью? – На мальца, побледневшего то ли с мороза, то ли от страха, он посмотрел очень внимательно.

– С вами так спокойно. – Марк отвел взгляд, словно стеснялся говорить такие глупости, глядя в глаза. – Мы думали, нам тут всем конец, что не справимся. А потом появилась Галка и стало лучше. Но Галке самой тяжело, она старается, даже с Аделаидой из-за меня поругалась, но… – Он мотнул головой. – Ей не справиться.

– А я, по-твоему, справлюсь? – усмехнулся Кузьма, хоть и было ему не до смеха. Мальчишка ведь сейчас рассуждал об очень серьезных вещах, почти по-взрослому рассуждал.

– Я тут самый старший, – заговорил Марк после долгого молчания. – Почти год, считай. Я многое видел, хоть и не все понимал.

– Что ты видел? – Вот опять охотник в Кузьме сделал стойку, заподозрил неладное.

– Разное. – Марк поежился. – Мы тут все вроде как сироты, а вроде как и нет.

– Не понимаю, объясни!

– У меня вот, к примеру, есть дед. И когда меня в детский дом забирали, дед живой был и крепкий, а они все равно… – Марк замолчал, шмыгнул носом, но плакать не стал, продолжил твердо: – Меня прямо у школы встретили…

– Кто встретил? – спросил Кузьма, уже заранее зная ответ.

– Мефодий. Подкараулил на улице и забрал, привез к этой… – Марк болезненно поморщился.

– К Аделаиде, – подсказал Кузьма.

– Да. А она сказала, что теперь заботиться обо мне будет советское государство, потому что дед мой неблагонадежный, потому что он враг народа. А он никакой не враг! – Голос мальчишки дрогнул. – Он хороший человек! Порядочный! Он и меня учил таким быть. Я просил, умолял, чтобы пустили к деду, чтобы хотя бы попрощаться дали, а они не позволили, в тот же день увезли из города.

– Из какого города? – спросил Кузьма.

– Из Перми.

– Чем занимался твой дед? – Мальчонку он успокаивающе погладил по голове, ощутил под ладонью колкий ежик его отрастающих волос.

– Он был ювелиром. Самым известным в Перми, одним из самых лучших. Он никогда никому ничего плохого не сделал, никому врагом не был.

Значит, ювелиром. Одним из лучших в Перми… Слыхал Кузьма от старого Кайсы о пермском ювелире. Старинный еврейский род, целая династия, стяжавшая себе небывалую славу благодаря удивительной красоты изделиям из серебра. Вот только не серебро это было, Кайсы так сразу и сказал:

– Полозова кровь. Досталось Соломону Яковлевичу от одной старой сделки. Что это за металл, объяснять тебе не нужно, – и на подаренный албасты клинок посмотрел этак многозначительно. – В оружии он опасен, в оберегах незаменим, а в побрякушках… – Кайсы вздохнул: – А побрякушки мало того, что в шедевры превращает, так еще молодость их владельцам продлевает.

Про продление молодости Кузьма знал не понаслышке, своими собственными глазами видел, каким крепким, двужильным оставался Кайсы, несмотря на более чем преклонный возраст. А потом и на собственной шкуре испытал. Кому сказать, сколько лет он на самом деле небо коптит, не поверят. Да он и сам уже позабыл, сколько. А тут, выходит, вот этот чернявый и есть потомок того самого пермского ювелира. Но уточнить правду все равно стоило.

– Как твоя фамилия, Марк?

– Атлас. Марк Самуилович Атлас. А почему вы спрашиваете, дядька Кузьма? Вы знали моего деда?

– Нет. – И ведь не соврал, а на душе все равно гадко. Мальчонка-то оказался из тех самых, из знаменитых Атласов. – Ты рассказать что-то хотел, – напомнил он. – Что-то про детский дом.

– Они плохие люди. – Марк вцепился в рукав его шинели и сам этого не заметил. – Очень плохие! Дети появляются, иногда совсем маленькие, как Санечка, иногда такие, как я. Живут какое-то время в детдоме, а потом… – Он снова шмыгнул носом.

– Что – потом? – насторожился Кузьма. История парнишки не нравилась ему все больше и больше.

– А потом исчезают, – сказал Марк шепотом.

– Как исчезают?

– По-всякому. Кто-то сбегает и никогда больше не возвращается.

– Так, может, и хорошо, что не возвращаются, если тут так плохо?

– Я раньше тоже так думал, а потом подслушал разговор Аделаиды и Мефодия. Тогда как раз Ваня сбежал, он в детдоме раньше моего появился и с первых дней хотел сбежать, сам мне об этом по секрету рассказывал. Мефодий за ним погнался, но вернулся ни с чем. Нам сказал, что не нашел, а Аделаиде доложил, что дело сделано, волноваться больше не о чем, сказал, что концы в воду…

Концы в воду… Догоревшая самокрутка опалила пальцы, и Кузьма чертыхнулся. Вот какие дела.

– А другие дети ни с того ни с сего стали болеть. Болели, болели и умирали. – Кажется, Марк уже не мог остановиться, так ему было страшно. – Мы тут все болеем, часто животами маемся, но это от голода, а там совсем другое. Нельзя людям желать смерти, это грех большой, но когда Матрену убили, я обрадовался.

Спрашивать, почему обрадовался, Кузьма не стал, малец сам все рассказал:

– Она их травила… Она и меня хотела.

– Откуда ты знаешь? – Кузьма принялся сворачивать следующую самокрутку.

– Она сама мне сказала. Поймала как-то за шиворот, в глаза заглянула и сказала с такой улыбочкой… сказала, что не нравлюсь я ей, что хозяйке я уже без надобности и теперь пришло ее, Матрены, веселье.

– А про отраву она тебе что-нибудь говорила? – Вспомнились слова албасты. Значит, не врала, не морочила голову.

– Нет, – Марк покачал головой, – я об этом сам догадался и потому обрадовался, когда ее убили, подумал, что есть справедливость на этом свете и всем достается по заслугам. Но мне все равно страшно. Не за себя, за остальных. За Галку тоже. Мефодий на нее злость затаил, а Мефодий обид не прощает. Не уезжайте, дядька Кузьма! – За рукав шинели он ухватился теперь сразу двумя руками. – Вы сильный и добрый, я же вижу! Меня дед с детства учил не только в камнях, но и в людях разбираться. Не бросайте нас, пожалуйста!

Кузьма ничего не ответил, только вздохнул. Видно, плохо учил старый ювелир своего внука, если тот считает Кузьму добрым человеком. Не осталось в нем ничего доброго, за годы жизни даже те крохи растерял, что раньше были.

А Марк не расстроился. Что-то себе там напридумывал, заулыбался даже, хоть Кузьма ему ничегошеньки не пообещал. Вот ведь…

* * *

Проводив Палия с Лизаветой до самой больницы, Демьян отправился не в участок, а по делам. Захотелось теперь уже по свету осмотреть место преступления. А в том, что произошло преступление, после минувшей ночи он не сомневался. Верить во всякую чертовщину не хотелось, но его милицейская душенька чуяла, что над Чернокаменском нависло что-то темное, недоброе. Вот только в протоколах и отчетах перед начальством как это черное отобразить? Найдутся доказательства тому, что в городе появилась банда убийц и грабителей, вот тогда можно и за отчеты браться.

При свете дня дорога, на которой он нашел Лизу, выглядела иначе – безобиднее и безопаснее. Благо выходной день, оттого заводского народу с ночи по ней прошло мало, почти все следы остались на месте. Вот множество звериных, вот кровавое пятно на снегу в том месте, где лежал подстреленный Демьяном волк. Ночью лежал, а сейчас нет. Но виден след от полозьев. Видно, кто-то из чернокаменских мужиков волчью тушу с собой прихватил. Вот другой кровавый отпечаток. Как раз там, где Демьян вечером нашел Лизавету. Значит, не примерещилась рана на затылке ни ему, ни доктору. Была рана, и крови из нее вытекло немало. Вот и еще одни следы от лошадиных копыт и полозьев, не слишком четкие, явно с прошлой ночи оставшиеся.

Демьян закурил, присел на корточки, осматривая снег. Странность бросилась в глаза почти сразу, стоило только задуматься над увиденным. Свой след и след вороного он нашел без труда, натоптали они на этом пятачке изрядно. А вот следов Лизаветы нигде не было видно. Не с неба же она упала на эту лесную дорогу! Или не с неба, а с саней? Тогда понятно, почему следов не видно. Упала, стукнулась головой…

Демьян выпрямился, потер глаза. Не сходится, как ни крути! Дорога снегом заметена, не удариться об нее так, чтобы до смятого затылка. Да и возница бы заметил пропажу, вернулся бы. Или волков испугался? Волков со счетов сбрасывать тоже не стоит, этой зимой волки особенные…

Еще минут пять Демьян осматривал обочины, в надежде найти Лизаветины документы, но так ничего и не обнаружил. Вскочил в седло, направил вороного по старому санному следу, который вывел его к чернокаменским окраинам и там же затерялся среди множества других следов. Бестолковое у него получилось расследование, ничего полезного он так и не узнал. Пришла пора отправляться в участок, разбираться с бумажками.

Возле участка Демьяна уже ждали. Он насчитал двенадцать мужиков, из тех, кого сам же недавно звал на волчью облаву. Пришли. Были они мрачные, сердитые, курили и спорили о чем-то вполголоса, то и дело шугая любопытных ребятишек, которые так и норовили подслушать, о чем речь.

– Все! Кончилась наша терпелка, Демьян Петрович! – заговорил Митрич, самый старший и самый уважаемый из них. В Чернокаменске он считался одним из лучших охотников. – Вчера волки на Савушкин хутор напали, всю скотину порвали, старого Савушку едва не загрызли. Хорошо, что мимо Иннокентий Иванович проезжал, отбил Савушку от иродов. – На скромно стоящего в сторонке библиотекаря Митрич глянул с уважением и так же с уважением добавил: – Наш человек! Даром, что из интелехентов. Настоящий герой! На волков без оружия попер, с одной только игрушкой своей.

Иннокентий от этих слов зарделся, засмущался.

– С какой игрушкой? – Демьян глянул на него с удивлением. – Иннокентий Иванович, в каком таком героизме вас обвиняют?

– Виноват, товарищ милиционер. – Из-за пояса Иннокентий вытащил самый настоящий кистень. – Вот волкобой, в усадьбе нашел! – сказал с каким-то мальчишеским восторгом. – Наверное, еще от прежнего хозяина остался.

Кистень был добротный, с гладкой рукоятью и свинцовой головой. В руке безобидного Иннокентия он смотрелся весьма странно.

– И вы с этим на волков? Не побоялись?

– Сколько же можно отсиживаться, Демьян Петрович? – спросил Иннокентий очень серьезно, а потом добавил едва слышно: – Огнестрельного оружия у меня нет, да и не умею я, а с этим… – он едва ли не с нежностью посмотрел на кистень, – мне как-то спокойнее.

Демьян кивнул. Иннокентия он понимал. После нападения, приключившегося в усадьбе, парень не хотел оставаться безоружным. А бравада эта вполне объяснима – боялся прослыть «интелехентом» и трусом, вот и полез на рожон.

– Да ты не прибедняйся! Не прибедняйся! – Митрич похлопал Иннокентия по плечу. – Ты молодец! Другой-то, может, и мимо проехал бы, а ты не убоялся. Надо в горкоме сказать, чтобы тебе медаль выдали за храбрость!

– А что вы делали у Савушкиного хутора в такой поздний час? – спросил Демьян.

– Возвращался с завода. – Иннокентий снова зарделся. – Мне тут товарищи из комсомольской ячейки рассказали про открывшийся на острове детский дом, вот я и подумал, что, возможно, моя помощь там может пригодиться. Я ведь тоже детдомовский. – Он замолчал, рассеянно погладил свой кистень.

А Демьян отметил, что это очень хорошая инициатива, что чем больше будет на острове вот таких Иннокентиев, тем лучше. Но сейчас думать следовало не о детдоме, а о волках. Облава так облава!

Пока совещались, как лучше действовать, пока собирали снаряжение и выбирали загонщиков, подтянулись еще охотники. Видно, вездесущие мальчишки разнесли клич по всему Чернокаменску, и на клич этот отозвались разгневанные волчьим произволом горожане. Людей собралось почти четыре десятка, кто на лошадях, кто пеший, а кто и на санях. Нетерпеливо гарцевали кони! Лаялись между собой охотничьи собаки. Нервно похохатывали молодые девицы. Малолетних детей и девиц Демьян отправил по домам. Женщинам и детям на охоте не место. Да и никакое это не развлечение.

Начали с леса, который вплотную подступал к Савушкиному хутору, дальше пошли уже по свежим следам. Двигались тихо, не курили, почти не переговаривались, чтобы не спугнуть зверя раньше времени. По примерным прикидкам лесхозовских егерей, волков оставалось от силы пятнадцать-двадцать, вот только не подтвердились прогнозы. Никто оказался не готов к тому, что волков будет так много. Не готовы они оказались и к тому, что, вырываясь из оцепления, волки не побоятся пойти на флажки. А они не побоялись, серой стеной двинулись не на ожидающих их в засаде стрелков, а на загонщиков…

На той охоте удалось положить тридцать пять волков, при этом погибли двое загонщиков… Еще троих, в том числе и библиотекаря Иннокентия Жильцова, раненными доставили в Чернокаменск. Не получилось триумфального возвращения. Да и о каком триумфе может идти речь, когда для двоих мужиков охота закончилась навсегда?.. В городе их уже ждали, горькие вести разносятся быстрее радостных. Стояли вдоль дороги хмурые старики, в голос выли бабы. От этого воя Демьяну сделалось не по себе, захотелось сбежать от людского горя куда подальше. И он смалодушничал, сбежал: вызвался отвезти в больницу раненых.

Меньше всего досталось Иннокентию: выпущенная кем-то шальная пуля просвистела в нескольких сантиметрах от его головы, лишь слегка задела мочку уха. Крови от этой раны оказалось так много, что сначала Демьян испугался не на шутку, и, лишь осмотрев Кешино ухо внимательно, успокоился. Этот точно жить будет.

Ранение библиотекарь переносил стоически, все рвался помочь тем, кому повезло меньше, чем ему самому, отказывался от медицинской помощи, но Демьян был непреклонен, возражений не принимал. Сказать по правде, у него имелся еще один повод, чтобы заглянуть в больницу, хотелось проведать Лизавету, узнать, все ли у нее хорошо. И откладывать это дело на завтра он не желал.

В больнице раненых уже ждали. Палий стоял на крыльце в наброшенном поверх медицинского халата пальто, вид у доктора был сосредоточенный. Первым он бросился к окровавленному Иннокентию, но быстро оценил ситуацию и перешел к другим пострадавшим. Похоже, и их состояние не вызвало у него особых опасений, потому что, вздохнув и протерев очки о борт пальто, Палий громко распорядился:

– Этих в перевязочную!

В больнице Демьян ориентировался хорошо, не единожды приходилось доставлять пациентов: то ребят из милиции, то раненных при задержании преступников.

– Погуляйте пока, – велел доктор им с Иннокентием. – Сейчас разберусь тут, потом за вас возьмусь. Вот, – он протянул Иннокентию белую тряпицу, едко пахнущую спиртом, – прижмите к ране.

Библиотекарь послушно приложил тряпицу к уху и придушенно взвыл.

– Больно, – сказал с виноватой улыбкой.

– Пусть лучше больно, чем совсем никак, – глубокомысленно заметил доктор и закрыл дверь в перевязочную.

Они потоптались в нерешительности перед кабинетом и отошли к окну, чтобы не мешать снующим по коридору медсестрам и санитаркам.

– С боевым крещением тебя, Иннокентий Иванович, – с невеселой усмешкой сказал Демьян. – Уж больно нескучная у тебя получается жизнь в нашем Чернокаменске. – После случившегося в лесу на «ты» перейти получилось как-то само собой. Какой уж тут официоз!

– Глупо как-то все вышло. – Иннокентий прижимал тряпицу к уху и мужественно терпел боль. – Я не про облаву, я вообще… В охоте я не разбираюсь, но очевидно же, что волки повели себя странно, на флажки пошли. Я читал, что волк – зверь умный и осторожный, что без лишней надобности рисковать не станет, а тут такое.

– А тут такое, – повторил за ним Демьян.

– И вообще, они какие-то не такие. Людей не боятся, нападают среди бела дня. И много! Демьян Петрович, вы видели, как их много?! Это вообще нормально?

– Это вообще ненормально. – Захотелось курить и горячего чаю. Подумалось вдруг некстати, что с утра у него во рту не было и маковой росинки.

– А на острове, я слышал, волк на кого-то из сотрудников напал прямо в доме, – не унимался Иннокентий. – Мужики говорят, что там раны какие-то необычные на теле? – Он с жадным мальчишеским интересом посмотрел на Демьяна.

– Ерунду говорят, обычные раны, – проворчал Демьян, всматриваясь в тонкий девичий силуэт, появившийся в полумраке больничного коридора. – Кто-то из сотрудников детского дома, может быть, даже сама повариха, входную дверь на ночь не запер, а волки сейчас сам видел какие…

Барышня тем временем приближалась к ним медленной, неуверенной походкой. Она приближалась, а Демьян уже знал, кого увидит через мгновение.

– Товарищ милиционер? – Кудри свои рыжие она спрятала под белую косынку и сейчас была похожа на сестру милосердия. – Илья Лаврентьевич просил проводить вас в его кабинет, напоить чаем. Вас и товарища… – она вопросительно посмотрела на притихшего, почти спрятавшегося за своей тряпицей Иннокентия.

– Иннокентий Иванович Жильцов, – отрекомендовал его Демьян, – наш городской библиотекарь и с недавних пор непримиримый борец с волками.

– Очень приятно. – Она протянула Иннокентию руку. – А я… называйте меня просто Елизаветой.

Протянутую руку Иннокентий пожал осторожно, словно боялся сломать тонкие дамские пальчики. Весь вид его выражал крайнюю степень смущения, и Демьяна это мальчишеское волнение вдруг задело, но разозлился он не на парня, а на себя. Делать ему нечего, как обращать внимание на всякие там взгляды.

– Как ваше самочувствие, Елизавета? – спросил он официальным тоном и снова разозлился.

– Спасибо, Демьян Петрович, мне уже значительно лучше. Илья Лаврентьевич сказал, что у него больше нет оснований опасаться за мое здоровье.

– А память?..

– А память вернется. – Она неуверенно улыбнулась и добавила: – Может быть.

– Я думаю, Елизавета – еще одна жертва тех самых бандитов, что напали на тебя в усадьбе, – сказал Демьян, обращаясь к Иннокентию. – Вчера вечером я нашел ее без сознания на лесной дороге, доктор констатировал тяжелейшее сотрясение мозга.

– Тяжелейшее?.. – Взгляд Иннокентия выражал крайнюю степень недоверия.

– Илья Лаврентьевич считает меня медицинским феноменом. – Теперь Лизавета улыбалась именно Иннокентию, персонально. – Сегодня утром он выразился весьма образно, сказал, что на мне все заживает как на собаке. – Тонкие пальчики потянулись к затылку, коснулись косынки… – Вот только память.

По всему было видно, что Иннокентию весьма любопытно узнать, что же не так с ее памятью, но он стесняется.

– После нападения и полученного удара Елизавета потеряла память, – избавил его от мучений Демьян.

– А еще деньги и документы. – Как бы то ни было, для вчерашней покойницы держалась она молодцом, без истерик. – Товарищ милиционер, – она едва ли не с мольбой посмотрела на Демьяна, и сердце его екнуло от этого взгляда, – Илья Лаврентьевич сказал, что вы могли бы поспособствовать в выяснении моей личности.

– Поспособствую, – пообещал он. – Пошлю в Пермь запрос.

– Спасибо! – Благодарила она его искренне, хоть и преждевременно. Кому, как не начальнику милиции, знать, как непросто найти в большом городе человека, да еще и имея о нем минимум информации. – Ой, простите меня! Я тут со своим проблемами, а Иннокентий Иванович ранен…

– Пустяки, – сказал Иннокентий придушенным голосом. – По сравнению с вашими несчастьями моя рана совершенно ерундовая. Доктор Палий даже не стал брать меня в перевязочную.

– Лизавета, вы что-то говорили про чай, – нескромно напомнил Демьян. От светских бесед он уставал и терялся, а вот есть хотелось все сильнее и сильнее. Вдруг к чаю полагаются еще и какие-нибудь сушки…

К чаю полагались черствые пряники и вазочка с засахарившимся вишневым вареньем, а сам чай был черный, чифирной крепости, совсем без сахара. Демьян, отринув смущение и политесы, положил в свою чашку сразу три ложки варенья, взял из вазочки пряник, обмакнул в чай. Иннокентий последовал его примеру. Лизавета себя чаю не налила.

– Мне пока нельзя тонизирующие напитки, – ответила она на невысказанный вопрос. – Да и не хочется. А вы пейте, пожалуйста. Иннокентий Иванович, ваше кровотечение уже остановилось, можете отложить свою повязку.

Он послушно отнял от раненого уха тряпицу, неловко сунул ее в карман пиджака, а потом так же смущенно спросил:

– Елизавета, я все никак не могу взять в толк… Демьян Петрович только что говорил, что вы были тяжело ранены.

Демьян кивнул, старательно пережевывая черствый пряник.

– Но выглядите вы совершенно нормально, если не сказать великолепно. – Пряник вдруг встал поперек горла, и Демьян едва удержался, чтобы не закашляться. – Любая рана, даже самая легкая, оставляет следы. Вы говорите, вас ударили по голове…

– Это доктор Палий с товарищем милиционером так говорят, а сама я ничего не помню. – Она стащила косынку, встряхнула волосами и едва заметно поморщилась. Все-таки ей до сих пор было больно, как бы она ни хорохорилась. – Но сейчас все в порядке. Зажило. Представляете?

– Нет, – признался Иннокентий, до неприличия внимательно разглядывая ее рыжую макушку.

– Вот и я не представляю. Если бы товарищ милиционер не был таким серьезным человеком, я бы решила, что он шутит, что это просто такой розыгрыш… – Она снова повязала косынку, бросила испытывающий взгляд на Демьяна.

– Возможно, я не внушаю вам доверия, – обиду в голос удалось не пустить, – но доктор Палий в городе человек уважаемый. Надеюсь, его словам у вас вера есть.

– Есть. – А вот ответила она не сразу. Неужто даже доктору не доверяет? Впрочем, винить ее за это нельзя, для сомнений у Елизаветы есть все основания. Уж больно диким кажется то, что с ней приключилось. – Я очень благодарна. – Она запнулась. – Благодарна Илье Лаврентьевичу и вам, товарищ милиционер.

Демьяну вдруг стало обидно, что к Палию она обращается по имени-отчеству, а к нему – по-казенному сухо. У него, между прочим, тоже отчество есть. Или, на худой конец, имя.

– И как же вы теперь собираетесь жить? – спросил Иннокентий. – Без документов, без прошлого.

– Пока не знаю. – Она растерянно улыбнулась. – Как-нибудь. Доктор Палий предложил мне пока пожить в больнице. Мне кажется, ему не хочется меня отпускать, потому что я медицинский феномен. – Она снова улыбнулась, но на сей раз значительно веселее. – А я постараюсь оказаться ему полезна. Не знаю, чем я занималась в прошлом, но помогать доктору с больными или просто по хозяйству я смогу. До тех пор, пока не вспомню, кто я и зачем явилась в этот город.

Получилось довольно безысходно, несмотря на все улыбки. Демьян попытался представить себя на месте Лизаветы и не смог. Одна в чужом городе, без денег и документов, без памяти.

– Если судить по вашей одежде, задерживаться в Чернокаменске вы не собирались, – сказал он, чтобы хоть чем-то заполнить неловкое молчание, но получилось только хуже. Получилось, что он рылся в ее вещах и не скрывает этого.

Да, рылся! Но не из праздного любопытства, а по делу! И вообще, что там вещи, если видел он куда больше того, что дозволено постороннему человеку…

Стоило только вспомнить, как лоб покрылся холодным потом, а гимнастерка прилипла к спине. А Лизавета, кажется, заподозрила что-то недоброе, посмотрела испытующе, нахмурилась, но ничего не сказала. Воспитанная оказалась дамочка…

Остаток пряника Демьян дожевывал в сосредоточенном молчании, жевал и ругал себя за то, что в сложившейся ситуации больше думает о незнакомой девице, чем о проблемах города. С волками вот, к примеру, вопрос так до конца и не решился, хотя цену горожане заплатили немалую. Что делать с вырвавшейся из окружения стаей? Вправе ли он еще раз просить охотников о помощи после случившегося сегодня?

Раздумья прервал скрип открывающейся двери, в кабинет вошел доктор Палий, обвел гостей задумчивым взглядом поверх очков, сказал:

– Ну-с, Иннокентий Иванович, показывайте свою боевую рану!

– Уже прошло все. – Показывать рану Иннокентий не желал, многострадальное ухо прикрыл ладонью.

– Это позвольте мне судить, – проворчал Палий, поправляя очки и разглядывая рану. – Все в порядке, – резюмировал он через пару мгновений. – До свадьбы заживет!

Посмотрел он при этом не на Иннокентия, а на Лизавету, и Демьяну подумалось – уж не решился ли Илья Лаврентьевич пристроить свою подопечную в хорошие руки? А еще подумалось, что делать ему самому в больнице больше нечего, раненых доставил, Лизавету проведал, даже чаю с вишневым вареньем выпил… Решено – пора уходить!

Вставал он, пожалуй, слишком поспешно, так поспешно, что едва не опрокинул столик вместе с чашками, блюдцами и вазочками.

– Пора мне, – сказал, обращаясь исключительно к Палию. – Остались еще кое-какие дела.

– Задерживать не стану, товарищ милиционер, – ответил доктор и тут же добавил: – А впрочем, я хотел вам кое-что сказать, – он смущенно кашлянул, – наедине.

Иннокентий и Лизавета все поняли правильно, засобирались из кабинета, но Демьян их остановил.

– Давайте выйдем на улицу, Илья Лаврентьевич. Очень хочется курить…

На улице, на пронизывающем ветру прикурить получилось не сразу. Палий не торопил, не дергал – молча стоял рядом, кутался в свое пальто.

– Слушаю вас, – сказал Демьян, глубоко затягиваясь папиросой. – Это насчет Лизаветы?

– Отчего же Лизаветы? – удивление Палия было вполне искренним. – Конечно, факт ее феноменальной живучести не может оставить меня равнодушным, но я хотел бы поговорить с вами о другом. О женщине, которая погибла на острове.

– Что-то не так?

– Все не так. Я детально осмотрел, даже сопоставил размеры ран с размерами волчьих когтей и клыков. Не смотрите на меня так, товарищ милиционер. Эта женщина – тоже в некотором смысле феноменальна, как Лизавета. Только в одном случае мы имеем дело с феноменом жизни, а в другом – феноменом смерти. Ни один волк, даже самый крупный, не сумел бы оставить таких следов.

– А кто же тогда? – Ветер холодил голую шею, Демьян поднял ворот шинели.

– Вы не поверите, я пустился в настоящую авантюру и раздобыл у одного из охотников медвежий коготь и челюсть.

– Медведя в доме точно не было. – Демьян мотнул головой.

– Я же говорю – авантюра! – отмахнулся от его сомнений Палий. – Впрочем, теперь я достоверно могу утверждать, что несчастную убил не медведь.

– Кто же в таком случае ее убил?

– Не знаю, товарищ милиционер. Но эта странная смерть напомнила мне о других не менее странных смертях, которые наблюдал в начале века мой отец. Тогда в окрестностях Стражевого озера тоже нередко находили тела. Были они растерзаны, иногда освежеваны…

– Только прошу вас, не начинайте снова про оборотня, – взмолился Демьян. Довольно с него на сегодня чертовщины.

– Не про оборотня. – Палий мотнул головой. – Вы ведь не местный, товарищ милиционер, вы многого про наши места не знаете. А тут, бывало, всякое творилось. Я сейчас вам расскажу одну местную легенду. Пока вы курите.

Да что ж ты с ним станешь делать?! Ведь не отстанет, пока не расскажет! Демьян молча кивнул.

– Хватает тут всякого… аномального. – Палий прищелкнул пальцами. – Вы ведь не станете отрицать тот факт, что наша Лизавета в некотором смысле – медицинское чудо?

Демьян отрицать не стал. Чудо и есть.

– Вот. – Палий кивнул. – Только это чудо доброе, а бывают чудеса страшные. Об одном из них мне рассказывал покойный батюшка. Однажды он пытался спасти найденного на берегу озера мужика. Мужика этого отец считал дрянным человеком, но врачу не дано право выбирать себе пациентов. Его, этого мужика, привезли в больницу окровавленного, с множеством страшных ран, но еще живого. Помочь ему уже ничем было нельзя, только облегчить мучения, потому что муки он, по словам отца, испытывал адские, не помог даже укол морфия. Так вот перед смертью тот ненадолго пришел в себя, отец как раз успел спросить, кто же его так. Тоже думал, что какой-то зверь. Оказалось, не зверь… – Палий многозначительно замолчал.

– А кто же тогда? – спросил Демьян, понизив голос.

– Мужик называл ее албасты. Албасты – это, знаете ли, такой фольклорный персонаж. У разных народов она выглядит по-разному, но тому несчастному она явилась в образе ужасной старухи, с седыми косами и огромными когтями. Этими самыми когтями она его и того…

– Чего – того? – спросил Демьян, гася папиросу.

– Исполосовала. Вот точно так, как нашу жертву.

– Илья Лаврентьевич, вы же разумный человек… – Демьян говорил то, что должен был сказать на его месте всякий страж порядка, но думалось в этот момент о другом. Думалось о старухе, стоящей между волками и Марком, о седых косах, со свистом рассекающих воздух, о когтях…

– Все, забудьте, товарищ милиционер! – обиженно оборвал его Палий. – Просто забудьте, считайте это моими чудачествами! А заключение по вскрытию я передам вам завтра же. Отражу все как есть, безо всякой там чертовщины!

– Илья Лаврентьевич, да погодите вы! – Демьян и сам не знал, чего ему хочется больше: возразить доктору или согласиться. – Не нужно обижаться! Мы живем в мире, вполне материальном… – Те косы были точно живые, едва ли не живее их хозяйки… – Легенды – это очень интересно, но как я подошью легенду к делу?

– Никак. Вы совершенно правы, товарищ милиционер. – Доктор нервно сдернул с переносицы очки. – Точно так же, как не подошьешь к делу аномальную активность волков и чудесное исцеление нашей с вами общей знакомой! Позвольте откланяться! У меня, с вашего позволения, еще очень много дел!

Обиделся. А Демьян потерял возможность узнать побольше об этой… албасты. Просто так, для общего развития, для ознакомления с местным фольклором. Впрочем, отчего же потерял? Надо лишь дождаться Иннокентия.

Иннокентий вышел на крыльцо почти тут же, словно мысли его прочел. Или просто дожидался, пока в кабинет вернется доктор, чтобы не оставлять Лизавету одну.

– По домам, Демьян Петрович? – спросил, надвигая на самые глаза шапку-ушанку.

– Можно и по домам, но у меня к тебе, Иннокентий Иванович, будет одна просьба.

– Какая просьба?! – Кешины глаза загорелись, и кистень свой он огладил с нежностью. Снова рвался в бой, дуралей?

– Культурного плана. Меня тут Илья Лаврентьевич упрекнул в незнании местного фольклора. Мол, фольклор весьма богатый, а я ни сном ни духом. Вот хотел бы восполнить этот пробел. В твоей библиотеке, случайно, не найдется книг на эту тему? Может быть, дневников, мемуаров?

– С этническим уклоном? – Иннокентий сунул кистень за пояс. – Надо порыться в архивах. Там много всякого, что еще только предстоит каталогизировать и прочесть. Если хотите, я посмотрю.

– Хочу, – сказал Демьян, пряча руки в карманы шинели. – Может, там и про волков что-нибудь найдешь.

– Про чернокаменских оборотней? – обрадовался Иннокентий.

– И ты туда же! Не было и нет в Чернокаменске никаких оборотней.

– Да я понимаю, Демьян Петрович! Я ведь образованный человек. Но с этнографической точки зрения это все весьма любопытно! Я поищу. Сегодня же ночью займусь. Как найду что-нибудь, так сразу доложу.

Демьян лишь вздохнул. Вот и еще один добровольный помощник нашелся. Только бы не втянуть его во что-нибудь опасное…

* * *

Впервые за все те дни, что Галка провела на Стражевом камне, ей было спокойно. С дядькой Кузьмой можно не бояться ни Аделаиды с Мефодием, ни албасты, ни волков. Наверное, не зря дед с бабушкой доверили Галкину жизнь именно ему. Наверное, знали, что делали.

…Тот вечер навсегда врезался в память болью, обидой и страхом. В их дом пришли люди в штатском, но с военной выправкой. Они предложили деду проследовать с ними. Предложили вежливо, но таким тоном, что сразу стало ясно, что отказываться нельзя.

– Не нужно волноваться, это по работе, – сказал дед им с бабушкой, надевая пальто и целуя Галку в щеку. – Все скоро решится, и я вернусь.

Он говорил спокойно и уверенно, он даже улыбался своей по-мальчишески яркой улыбкой. И Галка поверила, почти успокоилась. Ее дед был военным инженером-механиком на серьезной и секретной работе, за ним часто присылали машину, он частенько не ночевал дома, но сейчас… сейчас все было по-другому. Галка поняла это по озабоченной морщинке, что пролегла между бабушкиных бровей, по ее решительно поджатым губам.

Тем вечером дед так и не вернулся. Как и на следующий день. А еще через день бабушка сложила в сумочку какие-то документы, прихватила шкатулку с фамильными драгоценностями и ушла из дома на несколько часов, Галке велела запереть дверь и никого не впускать.

– Никого, слышишь меня, детка? – сказала бабушка, надевая шляпку и перчатки.

– Его арестовали? – спросила Галка о том, о чем и так уже в глубине души знала.

– Его задержали до выяснения обстоятельств. – Бабушка никогда ей не врала, даже когда Галка была еще совсем маленькой, говорила только правду. Не соврала и сейчас.

– Каких обстоятельств? – Теперь к беспокойству прибавился еще и страх. – Это такие же обстоятельства, как у Свиридовых?

Отца Галкиного одноклассника Пети Свиридова арестовали еще прошлой весной, с тех пор его никто больше не видел, а Петя, раньше веселый и открытый, вдруг сделался замкнутым и нелюдимым. Мама его, женщина очень приятная и приветливая, теперь проходила мимо соседей с низко опущенной головой, торопилась побыстрее скрыться за дверями своей квартиры. А в середине осени оба они, и Петя и его мама, просто исчезли, и в их просторную квартиру въехала другая семья.

– Это другие обстоятельства, детка. – Бабушка погладила Галку по голове, сказала твердо: – С дедом все будет хорошо.

– Откуда ты знаешь?

Не нужно было спрашивать. Бабушка знала многое, дед иногда шутил, что его жена обладает даром предвидения. Или не шутил? Пусть бы не шутил! Потому что Галке так хотелось верить бабушкиным словам.

– Есть особенные люди, с особенными судьбами. – Из простого холщового мешочка бабушка достала удивительной красоты медальон в виде серебряной ласточки. – И есть особенные вещи. – Она протянула медальон Галке. – Когда-то он принадлежал моей маме, потом мне, а теперь это твоя особенная вещь.

Серебряная ласточка кольнула шею острым крылом, но не больно, а словно бы знакомясь, принимая Галку под свою защиту.

– У деда тоже есть особенная вещь?

Она уже знала ответ. Простенькое серебряное кольцо, которое дед называл обручальным и никогда не снимал. Вот только насколько это особенная вещь? Хватит ли ее силы, чтобы защитить деда?

– Все будет хорошо, – пообещала бабушка и улыбнулась. – Мы со всем разберемся, но тебе, детка, придется уехать.

– В Пермь?

Помнится, в Перми жили давние знакомые их семьи. Бабушка говорила, что такие знакомые иногда лучше родственников, что бывают такие узы, которые крепче родства, они могут быть не видны, но на деле надежнее стальных канатов.

– Нет, детка, не в Пермь. – Бабушка покачала головой. – В Перми, я думаю, теперь тоже небезопасно. – Ты отправишься в Чернокаменск.

Про этот город Галка слышала с раннего детства и с раннего же детства мечтала в него попасть. Но не так, не при таких обстоятельствах.

– Я связалась с одним человеком. – Бабушка мерила шагами дедов кабинет. В минуты особенно сильного душевного волнения она не могла усидеть на месте. – Попросила его о помощи. Он может показаться тебе странным и немного диким, но на самом деле он хороший человек.

– Он ваш с дедом друг?

– Нет. Но на просьбу мою откликнется.

– Почему?

Было мгновение, когда Галка подумала, что бабушка ей не ответит или солжет впервые в жизни, но после недолгих раздумий та заговорила:

– Ты должна узнать историю нашего рода. Кажется, пришло время…

История рода больше походила на сказку, чем на жизнеописание настоящих людей. Поверить в такое, наверное, могла бы маленькая девочка, но не почти взрослая, почти совершеннолетняя Галка, потому что как же можно верить в сказки?!

– Тебе придется, – сказала бабушка, прочтя недоверие в ее взгляде. – Боюсь, тебе еще многое придется узнать, детка. Но ты не бойся. Ничего не бойся! Даже ее…

Про нее поверить вообще никак не получалось, подумалось, что бабушка шутит. Или, быть может, от горя у нее помутился рассудок. Мысль эту Галка тут же прогнала, потому что никто не посмел бы сомневаться в ясности и остроте бабушкиного ума. Она, урожденная графиня Шумилина, не только сумела пережить революцию, но и закалилась в ее пламени, как булатная сталь. Пережила, удержалась на плаву сама, не стала высокородной обузой для мужа, сохранила и укрепила семью. Как тяжело ей пришлось, Галка начала понимать лишь с годами, когда шумный и беспокойный внешний мир все-таки стал прорываться в ее уютный и спокойный мирок.

– Нас спас твой прадед Федор Шумилин. Помни об этом, детка, храни память о своих предках.

Про предков, особенно про прадеда, Галка знала если не все, то многое. Знала о том, что в молодости он примкнул к народовольцам, знала о суде, приговоре и каторге. Те, кто раз за разом проверял их семью, наверное, тоже знали, потому и не трогали потомков революционера, осмелившегося покуситься на жизнь царя. Это была правда для чужаков, а в кругу семьи хранилась и оберегалась совсем другая правда, уже не о революционере и мученике за идею, а о благороднейшем, порядочнейшем и сильнейшем человеке, об истории его невероятной и одновременно трагической любви к своей жене. Эту историю маленькая Галка готова была слушать часами, по крайней мере, ту ее часть, в которой не говорилось о предательствах и смертях. Вот и пришло время узнать правду до конца. Узнала и не захотела уезжать. Как же может она убежать, спрятаться?! Как может оставить бабушку с дедом совсем одних?!

– Ты уедешь, – отрезала бабушка в ответ на Галкины возражения, и в ее удивительного серебристого цвета глазах блеснул холодный огонь. – Ты уедешь и не вернешься, пока мы не позволим тебе вернуться.

– Но почему?! – Не могла она сдаться вот так, совсем без боя, не могла не попытаться еще раз.

– Потому что ты делаешь нас слабее и уязвимее. – И в бабушкином голосе вдруг тоже прорезались металлические нотки. – Пока ты с нами, тебе угрожает опасность. С каждым днем опасность эта становится все серьезнее. Я не могу одновременно пытаться вызволить твоего деда и бояться за твою жизнь. Это слишком даже для меня, детка. Поэтому, как только придет время, ты уедешь.

– Я уеду и не вернусь, – повторила Галка, – пока вы мне не позволите.

– Тебе будет тяжело. – Бабушка погладила ее по голове. – Я даже представить не могу, что ждет тебя в Чернокаменске, но история повторяется, и каждая женщина нашего рода должна пройти этот путь.

– А моя мама? – Тема маминой смерти никогда не была в их семье табу, но Галке казалось, что говорить о таком бабушке больно, поэтому она не спрашивала больше того, о чем ей посчитали нужным рассказать.

– А для твоей мамы я попыталась выбрать другой путь. – Бабушка говорила твердым, спокойным голосом, но спокойствие это могло обмануть лишь чужаков. – Там страшно, на самом деле страшно.

– В Чернокаменске?

– В Чернокаменске, на озере, на острове. Для каждой из нас там уготовано свое испытание. Раньше мне казалось, что судьбу можно обхитрить, обойти стороной все капканы и ловушки, если просто вычеркнуть из жизни и из воспоминаний само это место, не рассказывать ничего дочери, не пускать, ограждать… – Бабушка замерла у окна, теперь Галка видела лишь ее напряженную спину, но не видела лица. – А она, моя девочка, металась в поисках своей судьбы, но не знала, где на самом деле ее нужно искать. Она искала не в том месте и не с теми людьми. Вместо того чтобы найти, она потерялась. Мы ее потеряли.

– Это был несчастный случай. – Галка встала, обняла бабушку за плечи.

Несчастный случай в геологоразведочной экспедиции, горная река, перевернувшаяся лодка, трое погибших, среди которых Галкины мама и папа.

– Это был другой путь, неправильный. Она просто не там искала. – Бабушка положила ладонь поверх Галкиной руки, погладила успокаивающе. Хотя в утешении сейчас больше нуждалась именно она. – Прости меня, детка, – сказала ласково.

– За что?

– За то, через что тебе придется пройти. Я не знаю, что это будет, но ты справишься.

– А вы?

– И мы тоже справимся. С дедом все будет хорошо.

– Особенные вещи, я понимаю. – Галка улыбнулась. Улыбка получилась сквозь слезы. Хорошо, что бабушка их не видит.

Дядька Кузьма с Глухоманью появились в Ленинграде спустя неделю. Через два дня Галка покинула отчий дом, а в Неве нашли тело девушки с Галкиными документами. Про девушку ей рассказал дядька Кузьма, когда они были уже на середине пути. Рассказывал сухо, без эмоций и жалости.

– Нашли в морге неопознанное тело. Два дня потратили с Глухоманью на то, чтобы найти подходящую девку.

– Для чего подходящую?.. – Галка еще не добралась до Чернокаменска, а судьба уже дохнула ей в лицо могильным холодом.

– Для нашего дела. – Дядька Кузьма говорил и сосредоточенно сворачивал самокрутку. – Чтобы сошла за тебя в случае чего. Чтобы графиню не таскали по допросам после твоего исчезновения. Все, нет тебя, умерла ты! Может, по недомыслию, а может, от несчастного случая.

В тот момент Галке показалось, что она и в самом деле умерла вместе с той несчастной незнакомой девочкой, которая так и осталась после своей смерти неопознанной, никем не оплаканной.

– О чем думаешь? – Дядька Кузьма уже закурил, и теперь его окутывало едкое табачное облако.

Галка не ответила, тогда ей казалось, что ему все равно, что ничего он не понимает. А он, наверное, понимал, потому что, уже почти докурив папиросу, сказал:

– Она неприкаянная была, никому не нужная, та девка. Зарыли бы ее в общей могиле, и все. А графиня, бабушка твоя, сделала для нее все честь по чести, по-человечески. Довольна ты теперь?

Она снова не ответила, но от слов дядьки Кузьмы на душе стало чуточку легче. Только вот страх, который сковал ее точно ледяным панцирем, никуда не делся. Был ли страх признаком того, что Галка выбрала верный путь? Тогда она об этом не знала, а вот сейчас больше не сомневалась ни на минуту. Бабушка оказалась права.

К тому моменту, как вернулись Мефодий с Аделаидой, все дела были переделаны, в доме царила сонная тишина. Дети, кроме Марка, находились в своей комнате, играли с вернувшейся к вечеру кошкой, Галка прибиралась на кухне, а дядька Кузьма тут же чинил поломанную лавку. Лицо его было мрачным и задумчивым, впрочем, другого Галке видеть не доводилось. Рядом крутился Марк. С появлением на острове дядьки Кузьмы он ходил за ним хвостиком, как умел, пытался быть полезным. Кузьма помощь его принимал, не хвалил, но и не гнал. Наверно, это был хороший знак.

Первым подъезжающих к дому Аделаиду с Мефодием увидел именно Марк.

– Приехали, – сказал обреченно.

– Поднимайся-ка ты наверх, парень, – буркнул дядька Кузьма, не отрываясь от своего занятия. – И ты, Галина, тоже ступай. Я тут сам.

Девушка отрицательно мотнула головой. Раз уж так вышло, что она теперь часть этого места, то нужно привыкать ко всему, не только к хорошему, но и к плохому. Дядька Кузьма возражать не стал, лишь глянул хмуро из-под густых бровей да ушел открывать дверь, в которую нетерпеливо, с силой ударили кулаком.

– Что так долго? – вместо приветствия спросила Аделаида, стряхивая снег прямо на пол. – Околеть можно, пока вас дождешься! – Она повела плечами, сбрасывая шубку в руки расторопному Мефодию.

– Сделал, что было велено? – Мефодий зыркнул сначала на Галку, потом на дядьку Кузьму.

– Сделал. А вы что так долго? Стемнело уже, волки по округе рыщут.

– Уже не рыщут, – вместо Мефодия ответила Аделаида. – Облава утром была. – Она потерла озябшие руки. – Говорят, волков положили много, больше двух десятков.

– Надо же. – В голосе дядьки Кузьмы послышалось что-то вроде разочарования. Наверное, охотничьей его натуре сделалось обидно, что облава обошлась без него. – Больше двух десятков!

– А волки порвали двух мужиков. – Мефодий аккуратно пристроил шубку на вешалку. – Насмерть. – Сказал и этак многозначительно глянул на Галку.

– Прекрати! – неожиданно резко оборвала его Аделаида и устало потерла виски. Выглядела она не просто уставшей, но не на шутку взволнованной. До такой степени, что даже не стала больше придираться ни к Галке, ни к дядьке Кузьме, только лишь велела, ни к кому конкретно не обращаясь: – Заварите мне чаю.

Из кухни она вышла стремительным шагом, оставляя на полу мокрые следы. В глубине дома хлопнула дверь кабинета.

– Чего стала? – спросил Мефодий и улыбнулся привычной своей гаденькой улыбкой. – Слышала, что хозяйка сказала? Завари чай да на заварке не экономь!

Сам он открыл запертый на ключ буфет, достал вазочку с медом, понюхал, но пробовать не стал. Не про его честь была эта вазочка. Пока Галка возилась с чайником, он оставался на кухне, пристально следил за каждым ее движением. Может, опасался, что она подсыплет Аделаиде в чай что-нибудь этакое? Или ему просто нравилось пугать девушку, выводить этим своим сальным взглядом из душевного равновесия? Все-таки как хорошо, что дядька Кузьма здесь, сидит на табурете в дальнем углу, чинит лавку, взгляда не поднимает, но все равно все видит, все подмечает.

– Эй, старик, – Мефодий притулился спиной к горячему печному боку и от тепла этого выглядел разомлевшим и расслабленным, – а пойди-ка лошадь распряги! Сам же сказал, волки!

– А хозяйка сказала, что всех волков перебили. – Дядька Кузьма зыркнул на него исподлобья.

– В ее отсутствие я тебе хозяин. – Мефодий отклеился от печи, плавной кошачьей походкой подошел к дядьке Кузьме почти вплотную, навис черной тенью. – И я тебе приказываю пойти во двор распрячь лошадь. Ты меня слышишь?

– Слышу. – Дядька Кузьма поднялся так стремительно, что Мефодий отшатнулся, сплюнул раздраженно себе под ноги. – Со слухом у меня все в порядке, а вот тебе уважения недостает.

– Вон пошел, – процедил Мефодий сквозь стиснутые зубы. – Не хватало еще, чтобы какой-то леший лесной мне указывал! – Худое лицо его пошло бурыми пятнами, и Галка вдруг подумала, что Мефодий тоже чем-то взволнован. Может быть, не так сильно, как Аделаида, но все же…

Перед тем как выйти во двор, дядька Кузьма бросил ободряющий взгляд на Галку. Мол, ты держись тут, девка, я скоро. Она улыбнулась в ответ, едва заметно кивнула. Не было в ней больше того страха, что раньше.

А зря…

Стоило только дядьке Кузьме выйти за порог, как Мефодий скользнул к двери, запер ее на засов.

– От греха подальше, – сказал с привычной своей ухмылкой.

С той же ухмылкой он плотно закрыл дверь в кухню, постоял мгновение в задумчивости, а потом двинулся на Галку. Шел он медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, широко раскинув длинные руки.

– Устал я, – сказал доверительным шепотом. – Устал и замерз. А ты раскраснелась вся, горячая, смотрю, ты девка.

Не переставая говорить и улыбаться, он медленно загонял Галку в угол, отрезал ей путь к отступлению. Их разделяло ничтожно маленькое расстояние, когда и выражение лица, и тон Мефодия изменились, сделались холодными, расчетливыми:

– Стены тут толстые, домик строили на века. Если заорешь, старик не услышит и на помощь к тебе не поспеет. – Длинные узловатые пальцы сжали пуговку Галкиной блузки, потянули. – А детишки – те, наоборот, услышат. Может быть, даже прибегут к тебе на помощь. Представляешь, что они могут тут увидеть? – Пуговка выскользнула из петельки, а пальцы Мефодия уже взялись за следующую. – Мне-то не стыдно, забавно даже. А тебе каково будет? – Вторую пуговку постигла участь первой. – Ты подумай. Времени у нас немного, поэтому думай быстро, станешь ты орать и брыкаться или мы все сделаем полюбовно.

Не должна была Галка забывать, каким быстрым, каким ловким он может быть. Растерялась, забыла, оттого и в себя пришла, лишь когда Мефодий опрокинул ее на спину, когда край столешницы больно врезался в поясницу, а сверху навалилось тяжелое, дурно пахнущее потом и чесноком тело.

– Кончилось время, – прошептал Мефодий, одной рукой прижимая Галку к столу, а второй задирая юбку. – Да ты не рыпайся, не рыпайся. Ты не о себе сейчас подумай, ты о выродках своих подумай. Подумай, что любой из них в моей власти. – Холодные, влажные губы Мефодия елозили по Галкиной шее, а ей в этот момент хотелось не просто кричать, а визжать от отвращения. Но крик застрял в глотке вместе с выдохом. Не получалось кричать, да и нельзя. – Время нынче сама знаешь какое, волчье время. Выйдет бедный сиротка из дому, ослушается, а тут раз… – В Галкину шею он впился уже не поцелуем, а острыми, ну точно волчьими, зубами, прокусил кожу глубоко, до крови, пропел с совершенно безумной ухмылкой: – Придет серенький волчок и укусит за бочок. С кого начнем, красавица? Кого волчку отдадим? Еврейчика или, может, самого маленького, самого вкусного? Ни того, ни другого искать никто не станет…

Он говорил, а руки его жадно шарили по Галкиному телу, вот только она больше ничего не чувствовала. Жизнь, кажется, осталась лишь в кончиках пальцев, которые скребли занозистую столешницу в попытке нашарить хоть что-нибудь.

Нашарила и снова ничего не почувствовала, просто догадалась, что именно попалось ей под руку.

– Открой глазоньки, красавица. На меня смотри. Я люблю, когда такие вот чистенькие да сахарные на меня смотрят, когда понимают, кто тут хозяин.

Открыла. Вот только посмотрела не в глаза Мефодию, а поверх его головы, туда, где в воздухе заплеталась длинная седая коса, свивалась в петлю, вот-вот готовую захлестнуться на тощей кадыкаской шее.

– Будешь меня хозяином величать…

Наконец-то к Галке вернулась способность чувствовать, кончики пальцев опалило жаром, когда она сжала наполненную кипятком кружку. Ничего, она потерпит, главное, что этой сволочи будет больнее. Не в пример больнее!

Мефодий взвыл в тот самый момент, как обжигающие капли коснулись его заросшей щетиной щеки. И в тот самый момент петля над его головой сначала расплелась, а потом и вовсе растворилась в воздухе. А Галка с отстраненной холодностью подумала: «Как хорошо, что в этом доме такие толстые стены. Никто не услышит…»

Мефодий скатился с нее, матерясь и зажимая обожженную щеку рукой, кинулся к ведру, плеснул ледяной водой себе в лицо. Раз, потом еще раз. Прошипел сквозь стиснутые зубы:

– Ты пожалеешь. Ах, как ты пожалеешь!

И она уже понимала, что пожалеет, потому что такие, как Мефодий, обид и боли не прощают. Но с той же отстраненной ясностью она понимала, что по-другому все равно не смогла бы. Не получилось бы у нее смириться и покориться этому нелюдю. Такая уж у нее порода…

Галка встала, одернула юбку, застегнула все пуговки до последней, прикрывая след от укуса, сказала тихо, но так, чтобы Мефодий мог ее расслышать:

– Тогда и ты должен кое-что про меня узнать. – Голос казался чужим, непохожим на ее собственный, но это были ее слова и ее воля: – Если ты только попробуешь, если только подумаешь причинить кому-нибудь из детей зло, я тебя убью.

Оставленный дядькой Кузьмой нож с костяной рукоятью удобно лег в руку, приветственно сверкнул острейшим лезвием, признавая в ней хозяйку. И внутри у Галки что-то отозвалось на этот серебряный блеск, пришло осознание, что этот нож тоже особенный, такой, как ее медальон и дедово кольцо.

Что увидел в ее глазах Мефодий, Галка не знала. Но что-то он определенно увидел, потому что вмиг перестал выть и материться, попятился, зажимая щеку пятерней, едва не опрокинул ведро…

В дверь черного хода постучали. Сначала деликатно, а потом все настойчивее. Галка еще раз убедилась, что с ее одеждой все в порядке, и вышла из кухни. Когда она отодвигала тяжелый засов, пальцы почти не дрожали, а арктического холода, поселившегося в душе, хватило бы, наверное, на то, чтобы погрузить Стражевой Камень в вечную зиму на долгие годы.

– Все хорошо? – спросил дядька Кузьма, переступая порог.

– Все хорошо. – И улыбка получилась вполне искренняя, хотя онемевших губ она почти не чувствовала. – Как там волки?

– Пока тихо. – Вслед за ней он прошел на кухню. Мефодия там уже не было, пустая кружка стояла на краю стола. – Ножик отдай, – сказал дядька Кузьма и уселся на прежнее свое место.

Галка положила нож на стол рядом с пустой чашкой, замерла в ожидании вопросов, но их не последовало.

– Убить живого человека тяжело, даже если человек этот хуже дикого зверя. – Вот единственное, что сказал ей дядька Кузьма.

Наверное, это что-то значило, вот только разбираться не было сил. Галка лишь кивнула и поднялась на второй этаж. Оказавшись в своей комнате, она достала медальон, поколебавшись мгновение, повесила его себе на шею. У нее тоже есть особенная вещь, может быть, не такая опасная, как нож с костяной рукоятью, но все равно особенная. Серебряная ласточка ободряюще коснулась кожи острым крылом.

* * *

Домой Демьян добирался уже по темноте, отпер замок, включил свет, без сил опустился на верхнюю ступеньку крыльца, закурил сигарету. Этот день вымотал не столько физически, сколько морально. Может, и не было в том его вины, но в смерти двух охотников он все равно винил именно себя. И пусть никто ему об этом не скажет, но сам себе он самый строгий судья. Он знал, на что способны волки, своими собственными глазами видел растерзанное тело кухарки и застреленного Алексеем волка на втором этаже замка. На втором этаже! Должен был предвидеть, что оказавшиеся в западне звери могут повести себя нетипично, что они могут побороть страх и первыми напасть на охотников. Должен был, но не сумел, значит, грош – ему цена!

Мучило его и еще кое-что. Да что там кое-что! Многое его мучило, лишало сна! И странно ведущие себя волки – лишь малая часть его проблем. Кроме волков была еще старуха, которую видел лишь он с мальчиком. А еще Лиза, которой не должно быть в живых после той страшной раны на голове, и уж точно после удара охотничьего кинжала, который Кузьма по самую рукоять вогнал ей в сердце. А она живая! Что беспамятная, так это ерунда, главное, что живая.

Демьян как раз думал о Лизе, когда на пороге его дома появился доктор.

– Вот, решил заглянуть, – сказал Палий, протирая очки, – все равно ведь по пути.

Не то чтобы Демьян был так уж рад непрошеным гостям, но вежливую улыбку на лицо все-таки нацепил. К тому же доктора он сегодня, кажется, обидел своим неверием. Вдруг да получится искупить вину.

– Тогда, может быть, чайку? – Он пошире распахнул дверь, пропуская Палия в дом.

– Вынужден отказаться. – Доктор говорил официальным тоном, значит, прошлые обиды еще не забыты. – Но разговор у меня к вам, товарищ милиционер, имеется. – Он так и топтался в пороге, не желая проходить в комнату. Демьяну от этого было как-то особенно неловко. – Дело касается Лизы.

– Что-то случилось?.. – Подумалось вдруг, что с ней и в самом деле могло что-то случиться. Может быть, какие-то скрытые, пропущенные при прежних осмотрах симптомы. Такая рана… Такая страшная рана…

– Ничего непоправимого. – Голос Палия смягчился. – Я тут на досуге размышлял о ее амнезии, а еще о том, что вы крайне благоприятно на нее влияете.

– Я?! – Вот уж в самом деле удивительная новость!

– Поверьте, товарищ милиционер, разбираться я умею в проблемах не только телесных, но и душевных. Моя пациентка… Лиза рада вашему обществу.

Ничего-то милейший доктор не понимал в делах душевных! Рада Лиза была обществу Иннокентия, а не Демьяна. Ну да ладно, лишь бы рада, лишь бы на пользу.

– И чем же я могу вам помочь, Илья Лаврентьевич?

– Не мне – Лизавете. Она потерялась. Во всех смыслах этого слова, потерялась в пространстве и потеряла свою личность. В нынешней ситуации для нее крайне важно обрести себя как можно быстрее.

– И каким образом я могу повлиять на процесс обретения? – Не хотелось ему язвить, как-то само получилось.

– Вы ее нашли, вы единственная ниточка, что связывает ее с прошлым, которое она не помнит.

– Я не связываю ее с прошлым. Хотел бы напомнить, когда я ее нашел, у нее уже не было прошлого.

– У нее и шансов выжить не было, а она выжила. Я считаю, исключительно благодаря вам. Упрямство никогда не казалось мне добродетелью, но в данном случае, товарищ милиционер, это добродетель и есть. Вы ее спаситель, пусть даже вам и не хочется так думать. И теперь вы за нее в ответе. Я, разумеется, тоже, но вы больше. Многим больше.

– И чем я могу помочь?

– Я думаю, вы могли бы помочь ей вспомнить.

– Я?.. – Вот уж не думал он, что способен так удивляться. – Каким образом, Илья Лаврентьевич? Может, вы забыли, но нет у меня медицинского образования.

– А оно и не нужно! В данном случае ей нужно участие не медицинское, а человеческое. Самое обычное. Сегодня она пыталась помогать мне в больнице, получалось у нее весьма неплохо, я бы даже сказал, профессионально. Несомненно, барышня, несмотря на юный возраст, имеет пытливый и острый ум.

– И как это связано с потерей памяти? – Неожиданно разговор начал Демьяна раздражать, захотелось побыстрее со всем покончить.

– Думаю, связано. Понимаете, товарищ милиционер, таким людям, как Лиза, нужна пища для ума. Это очевидный факт! – Доктор взмахнул рукой, словно опасался, что Демьян начнет с ним спорить. – Будет пища для ума, будут впечатления, и, вполне вероятно, к ней вернется память. Рано или поздно…

– И все равно я никак не могу взять в толк, в чем конкретно заключается моя помощь.

– Дайте ей впечатлений, Демьян Петрович! – Пожалуй, впервые за все время знакомства Палий назвал его по имени-отчеству. – Возьмите ее с собой. Покажите ей Чернокаменск, отвезите на то место, где на нее напали.

– Предлагаете мне стать нянькой и экскурсоводом для беспамятной девицы? – Он уже даже и не знал, злиться ему или смеяться.

– Предлагаю проявить участие к судьбе человека, которого вы спасли. Понимаю, – Палий нацепил на нос очки, посмотрел на Демьяна поверх стекол, – вы загружены на службе, в городе и округе неспокойно, но ведь можно выкроить хотя бы несколько часов! – В голосе его послышались умоляющие нотки. Быть такого не могло. Наверное, почудилось.

А Демьяну вдруг стало неловко за свою резкость и свое равнодушие. Или неловко ему было, наоборот, – из-за неравнодушия, которое хотелось скрыть ото всех, даже от самого себя?

– Хорошо, – сказал он, снова выходя на крыльцо и закуривая, – устрою я экскурсию вашей подопечной.

– Нашей подопечной, – расплылся в улыбке Палий. – Вы, дорогой Демьян Петрович, не открещивайтесь от сотворенного доброго дела. Не надо! А за помощь благодарю. Я бы, знаете ли, сам… – он поежился на ветру, – но жизненный опыт подсказывает мне, что у вас получится значительно лучше.

– Что я должен сделать? – спросил Демьян, уже заранее смиряясь с предстоящим.

– Ничего особенного делать как раз и не нужно. Просто станьте ей другом, а там, – Палий махнул рукой, – там будет видно. – И тут же, словно опасаясь, что Демьян может передумать, он добавил: – Ну, так я жду вас завтра в больнице? Когда прибудете?

– После обеда. – До обеда ему предстояло переделать уйму бумажных дел, которые в связи с событиями последних дней он совсем забросил. А вот после обеда можно наведаться в кутасовскую усадьбу, поговорить с Иннокентием. Вдруг тот найдет что-нибудь по интересующему Демьяна вопросу. О том, что вопрос чудной и к расследованию никакого отношения не имеющий, Демьян старался не думать. Зато Лизе, возможно, будет интересно. Да и на обратном пути можно заглянуть в тот лесок, в котором он ее нашел. Посмотрит на место преступления, глядишь, и вспомнит нападавшего. В последнее Демьяну верилось с трудом, но чем черт не шутит!

А доктор Палий от чая все-таки отказался, но, добившись своего, домой ушел в благостном расположении духа, оставив Демьяна в смятении чувств и мыслей.

* * *

Лиза старалась держаться. Наверное, у нее это получалось, потому что доктор Илья Лаврентьевич называл ее умничкой и даже пару раз по-отечески погладил по голове. Хотя Лиза подозревала, что жест этот носил еще и исследовательский характер. Потому что пальцы доктора задерживались на ее затылке дольше положенного, успевали не только погладить, но и ощупать. Лиза и сама то и дело дотрагивалась до того места, где все еще чувствовала глухие отголоски боли. Дотрагивалась и не верила, что такое возможно.

Илья Лаврентьевич сказал, что голова ее была не просто разбита, а проломлена, что этот хмурый милиционер, которого Лиза, казалось, очень раздражала, нашел ее полумертвой на лесной дороге и принес в свой дом. Поверить в такое было тяжело, почти невозможно: и в проломленную голову, и в доброту этого… милиционера. Он не выглядел добрым. Высокий, широкоплечий, черноволосый, смуглый, несмотря на зиму, с сизой щетиной, которую, наверное, не брал ни один бритвенный станок, он больше напоминал разбойника с большой дороги, чем милиционера. Даже шинель и фуражка не могли убедить Лизу в обратном. Приходилось себя заставлять, постоянно напоминать себе, что мужчина, который если и смотрел в ее сторону, то исключительно неприветливо хмуря черные брови, никакой не разбойник, а наоборот – страж порядка. В его обществе Лизе было тяжело. Тяжело с той самой секунды, когда, очнувшись, она попыталась убежать из его дома, а он поймал ее на крыльце и убежать не позволил.

Но не начальник чернокаменской милиции был самой большой Лизиной проблемой и не головная боль, а память, вернее, почти полное ее отсутствие. После случившегося на дороге девушка помнила лишь собственное имя, да и в этом была не слишком уверена. Вдруг это чье-то чужое имя, которое всего-навсего задело какие-то струны в ее душе? Имя она повторяла и так, и этак, на все лады. Лиза, Лизавета, Лизонька, Лизок, даже Лизка, но в разбитой, гудящей голове чаще крутилось не Лиза, и не Лизавета, а лиса. Возможно ли, что кто-то близкий называл ее именно так? Отражение в зеркале намекало на то, что вполне могло быть и так. Лиса она и есть, рыжая, конопатая, только вот совсем не хитрая, скорее уж глупая, если позволила кому-то на себя напасть и почти убить…

О том, что кто-то напал на нее, Лиза старалась думать как можно реже, но мысли все равно возвращались к этой пугающей информации. На нее не просто напали, ее хотели убить и, если верить Илье Лаврентьевичу, почти убили. Кто? За что?

Были и другие, не менее важные вопросы. Что она делает в этом богом забытом городе? Зачем сюда приехала? По каким таким делам?

Сколько бы вопросов Лиза себе ни задавала, ни на один из них у нее не было ответа. Наверное, от отчаяния рано или поздно она бы просто сошла с ума, если бы доктор Палий не дал ей робкую надежду. И пусть надежда эта была напрямую связана с тем, кого доктор официально величал товарищем милиционером, а раненый библиотекарь – уважительно Демьяном Петровичем, Лиза была готова потерпеть. Сказать по правде, выдержать она могла что угодно, лишь бы вспомнить хоть что-нибудь из своего прошлого.

Наверное, именно обещание Ильи Лаврентьевича лишило Лизу остатков сна. Всю ночь она не сомкнула глаз, ворочаясь с боку на бок на узкой и неудобной больничной койке, прислушиваясь к отголоскам боли в собственной голове и звукам, которыми наполнялась больница. А еще к волчьему вою. Этот вой был такой же глухой, как и ее боль. Лиза скорее чувствовала его, чем слышала. А может, амнезия и почти зажившая рана на голове играли с ней злую шутку и не было никакого волчьего воя? Как бы то ни было, рассвет Лиза встретила едва ли не с облегчением, а визит милиционера ждала так и вовсе с нетерпением.

Он явился, как и обещал, после обеда, прискакал верхом на вороном жеребце. Они хорошо смотрелись вместе: оба рослые, оба вороные, нетерпеливые, если не сказать раздраженные. Наверное, именно из-за этого не особо скрываемого раздражения Лиза и не вышла, как собиралась, на крыльцо. Вместо нее вышел доктор Палий, переговорил о чем-то вполголоса с гостем, вернулся в больницу.

– Ну-с, дорогая моя, собирайтесь! – велел он, потирая ладони. – Демьян Петрович пребывает в нетерпении!

Про нетерпение он точно соврал, не захотел расстраивать Лизу правдой. Да она и сама не собиралась расстраиваться! Как бы ни относился к ней этот милиционер-разбойник, она с ним не на прогулку едет, а по делу! Вот об этом и нужно себе постоянно напоминать. Тогда, наверное, будет проще.

Из больницы Лиза вышла, даже не взглянув на свое отражение в зеркале. Из-за волнения забыла шляпку, но возвращаться не стала, потому что плохая примета. Подумалось, что она откуда-то знает про плохую примету, но лишь на мгновение.

А он не спешился, так и продолжал гарцевать на своем жеребце. На Лизу глянул привычно хмуро, но потом все-таки нашел в себе силы вежливо улыбнуться.

– Добрый день, Лизавета! – произнес официальным тоном.

– Добрый, товарищ милиционер!

А день и в самом деле был добрый. Высокое синее небо и солнце в прорехах белых облаков говорили о том, что весна уже не за горами, что еще чуть-чуть – и потекут ручьи, а там и лето! Лето Лиза особенно любила, хоть и не помнила, за что.

– Ну, поехали! – Он протянул ей руку, и не успела она осознать, что происходит, как оказалась в седле.

– Мы поедем вот так? – спросила она, не оборачиваясь, затылком чувствуя его горячее дыхание.

– А как иначе? – Кажется, он удивился. – На машине у нас проехать можно разве что летом, а санями я, знаете ли, пользоваться не привык. Если вам неудобно…

– Мне удобно! – возразила она, пожалуй, излишне поспешно. Просто испугалась вдруг, что он может передумать. – Спасибо, товарищ милиционер, все очень хорошо!

Он лишь многозначительно хмыкнул. И непокрытого Лизиного затылка снова коснулось его дыхание.

– Ну, куда мы теперь? – спросила она.

– Я созвонился с Иннокентием. Помните такого? – В голосе его послышалось ехидство, причины которого Лизе определить не удалось.

– Помню. – Наверное, зря она согласилась на эту авантюру доктора Палия. Вот и товарищ милиционер, похоже, сожалеет, сопит раздраженно.

– Отлично! Я просил его кое о каком одолжении.

– Дело касается банды? Мне Илья Лаврентьевич рассказывал.

– Дело касается всего! – сказал он зло и тронул жеребца с места.

– А я что буду делать? – Не нужно было спрашивать, следовало сидеть тихонечко, молчать и благодарить судьбу и товарища милиционера, что снизошли и сжалились.

– А вы будете наслаждаться видами, – буркнул он. Хорошо хоть жеребца в галоп не пустил, Лиза бы этого точно не пережила. – И город посмотрите. – Раздражения в его голосе становилось с каждой секундой все больше. – Я доктору обещал.

Доктору обещал… Ну все понятно тогда, отдает долг товарищ милиционер. Больше Лиза вопросов задавать не стала, вцепилась в гриву жеребца, чтобы ненароком не свалиться на землю.

– Не надо так крепко, – послышалось над ухом. – Он не любит.

Наверное, вороной не любил, чтобы его дергали за гриву, оттого и мотал нервно головой.

– Я боюсь упасть, – призналась Лиза, разжимая пальцы.

– Вы не упадете, я не позволю.

Не позволит. Точно не позволит! Не будут всякие девицы с его коня падать! Стало смешно и уже не так страшно. А товарищ милиционер деликатно, но довольно крепко обхватил Лизу за талию. Чтобы не свалилась. Объятиями этот жест назвать было тяжело, но Лизе стало одновременно и спокойнее, и теплее. Вот только непокрытая голова и уши мерзли. Шляпка не спасла бы положения, но, возможно, хоть немного защитила от ветра.

– Не надует? – спросил товарищ милиционер все тем же мрачным тоном и дохнул в затылок, согревая хоть на время.

– Не беспокойтесь.

– А я вот что-то все равно беспокоюсь.

Улочка, по которой неспешной рысью шел вороной, вывела на городскую площадь. Здесь у приземистого двухэтажного здания были развернуты торговые ряды. Не говоря ни слова, товарищ милиционер спрыгнул на землю, выдернул Лизу из седла и велел:

– Ждите меня здесь!

Отсутствовал он недолго, вернулся минут через пять, глянул на Лизу сверху вниз, достал из-за пазухи белый пуховый платок.

– Наденьте, – велел таким тоном, что и захочешь, а не откажешься.

Впрочем, Лиза и не собиралась отказываться.

– Если вы еще и простынете в придачу, доктор Палий с меня голову снимет.

– В придачу к чему? – спросила Лиза, повязывая платок.

– В придачу ко всему, – хмыкнул он и вскочил в седло. – Ладно, давайте уже поедем. Времени у меня мало.

Он говорил так, словно Лиза мешала ему двигаться дальше, и вообще висела на нем пудовыми гирями, отвлекая от важных дел.

Теперь, когда на ней был пуховый платок, дыхания Демьяна она не чувствовала, зато слышала, как гулко ухает его сердце. Спиной чувствовала, несмотря на его шинель и свое пальто. Отстраниться бы, да некуда… Чтобы не думать о всяких глупостях и не переживать еще сильнее, она стала смотреть по сторонам, на проплывающий мимо город. Впрочем, город закончился, так и не успев начаться, дорога свернула сначала в редкий подлесок, а спустя недолгое время превратилась в заснеженную липовую аллею. По всему было видно, что и аллея, и деревья очень старые, наверное, посаженные еще в прошлом веке прежними хозяевами. В подтверждение Лизиной догадки из-за поворота показался дом с ротондой.

– Бывшая усадьба промышленника Кутасова, а теперь клуб чугунолитейного завода, – казенным тоном сообщил товарищ милиционер. За все время пути заговорил он с Лизой в первый раз, да и то лишь потому, что молчать дальше было совсем уж неприлично.

На крыльце клуба их уже ждал Иннокентий, вчерашний знакомец. Он приветственно вскинул вверх руку, а потом и вовсе замахал по-мальчишески. Наверное, ему было скучно и одиноко в этой переделанной под клуб усадьбе. Неизвестно, как в выходные, но в будние дни здесь было малолюдно.

– Добрый день, Демьян Петрович! – На месте Иннокентий все-таки не устоял, спрыгнул с крыльца, побрел к ним навстречу, по колено утопая в снегу. – Здравствуйте, Лиза!

Товарищ милиционер тоже спрыгнул с лошади, протянул руки к Лизе, помогая спуститься. Сейчас, при посторонних, он проявил чуть больше галантности, чем раньше, но душу эта официальная галантность совсем не грела. Да и с чего она должна греть? На это имелся пуховый платок.

– А вы знаете, Демьян Петрович, – Иннокентий подбежал, пожал протянутую руку, легонько сжал Лизины пальцы, – я ведь и в самом деле нашел кое-что любопытное! Хотелось бы, конечно, дневниковые записи, но уж что есть.

– А что есть? – впервые проявил интерес товарищ милиционер.

– Наброски! Уверен, вы слышали о местной знаменитости архитекторе Августе Берге? – Иннокентий говорил, а сам уже стремительным шагом направлялся к крыльцу.

– Кое-что слышал. Замок и маяк на Стражевом Камне – это его рук творения?

– Именно так! А еще вот эта усадьба, часовая башня, водонапорная башня и с десяток зданий в Перми. – Оказавшись на крыльце, Иннокентий притопнул, стряхивая с валенок снег, гостеприимно распахнул дверь: – Прошу вас, входите!

– Дамы вперед! – Товарищ милиционер придержал перед Лизой дверь. Она молча переступила порог.

– Вперед по коридору, – уже командовал Иннокентий, предусмотрительно запирая дверь на засов. – Там будет вешалка!

Снять пальто Лизе помог именно Иннокентий, пока товарищ милиционер возился со своей шинелью. Оставлять пуховый платок на вешалке она не стала, набросила на плечи, затем за Иннокентием проследовала в глубь дома.

Они устроились в светлой и очень уютной гостиной. Похоже, вся мебель в ней осталась еще от прежних хозяев. Была она изящная, в золоченых завитушках, хрупкая. На диван на тонких изогнутых ножках Демьян – даже мысленно звать его товарищем милиционером Лизе как-то очень быстро наскучило – посмотрел с явным опасением и остался стоять у подоконника, широкой спиной заслоняя свет. Лиза приглашение Иннокентия приняла с благодарностью. Пусть Илья Лаврентьевич и считает ее медицинским феноменом, но чувствует себя она все еще не слишком хорошо. Если даже не обращать внимания на головную боль, остается изматывающая слабость. Да и верховая прогулка не придала ей сил. На диванчик Лиза уселась с явным облегчением, сложила на коленях сцепленные в замок руки. А Иннокентий уже принес поднос с чайным набором, принялся расставлять на инкрустированном перламутром венском столике чашки и блюдца.

– Чем богаты, – сказал со смущенной улыбкой, придвигая поближе к Лизе вазочку с вареньем.

Демьян от чая отказался, напомнил с нетерпеливой многозначительностью:

– Кеша, ты хотел что-то рассказать про архитектора.

– Хотел! Не только рассказать, но и показать. Вот! – Иннокентий положил на столик внушительных размеров альбом. – Нашел вчера среди прочих бумаг!

Сам он присел на диванчик рядом с Лизой, забывшись, отхлебнул чаю из ее чашки, раскрыл альбом.

Внутри были карандашные рисунки, некоторые небрежные, в виде набросков, другие тщательно и с любовью проработанные. Чувствовалось, что человек, их нарисовавший, обладал если не гениальностью, то уж точно незаурядным талантом. По большей части из всего увиденного узнала Лиза только вот эту старую усадьбу с ротондой, но мужчины, которые вместе с ней очень внимательно изучали содержимое альбома, узнавали практически все.

– Стражевой Камень! – Кеша ткнул пальцем в изображение возвышающегося посреди озера острова. Был бы этот остров самым обычным, если бы не средневековый замок и маяк.

– Все это существует на самом деле? – Лиза погладила уголок рисунка.

– Мало того, все это как раз и создал Август Берг! – Кеша перевел восторженный взгляд с альбома на нее. – Он называл свой замок химерой. Я не знаю, по какой причине. Возможно, из-за каменных горгулий, которых усадил на крышу. А вот, кстати, обратите внимание! – На следующем пожелтевшем от времени листе и в самом деле были изображены горгульи. Когтистыми лапами они цеплялись за узкий парапет, вытягивали длинные шеи, а перепончатые крылья их были расправлены словно для полета. Горгульи казались одновременно уродливыми и прекрасными. – Ну как вам? – спросил Кеша таким тоном, словно бы это он являлся автором этого чуда.

– Красиво и жутко, – призналась Лиза.

– Это вы еще не видели настоящую жуть! Вот поднимемся с вами на смотровую площадку часовой башни, посмотрите на дракона…

– Кеша, – сказал Демьян и многозначительно хмыкнул, – не нужно ей на часовую башню.

– А и то верно, не нужно. Я сейчас на картинке покажу.

А Лизе вдруг подумалось, отчего это Демьян не хочет пускать ее на часовую башню, что там такого страшного?

– Вот, полюбуйтесь! – На картинке был изображен не просто дракон, но целая скульптурная композиция: дракон, рыцарь и дама. – Когда заводят часовой механизм, фигуры начинают двигаться вместе с деревянной платформой, на которой закреплены. Зрелище, я вам скажу, удивительное!

– Иннокентий, – снова проворчал Демьян. Возвышаться над их головами ему надоело, и он придвинул к столику стул, оседлал его на ковбойский манер и вдруг стал моложе и легкомысленнее, чем казался до этого момента. – Давай-ка ближе к фольклору!

– Ближе к фольклору… будет сделано. – С очередной страницы из-под низко надвинутого на лоб платка на Лизу строго глянула женщина, отмеченная какой-то особенной, сдержанной красотой, не улыбалась, но улыбка все равно читалась в уголках ее губ. Было видно, что этот портрет выписан особенно тщательно, со старанием и любовью.

– Кто это? – спросила Лиза.

– Евдокия, жена Берга. Я не знаю всех подробностей, но, кажется, она погибла.

– Ее убили, – сказал молчавший до этого Демьян. – Мне рассказывали. В Чернокаменске была банда под предводительством одного… гада. – Он поморщился, и сразу стало ясно, что к мертвым преступникам он относится с таким же точно омерзением, что и к живым. – А Берг перешел этому гаду дорогу, вот его и проучили…

Что скажешь на такое? Вроде бы и история давняя, а чужая боль чувствуется, как своя собственная. Даже странно.

Дальше альбом листали в молчании, даже Кеша притих, задумался о чем-то своем. Оживился, лишь когда осталось всего несколько рисунков, сказал с загадочной улыбкой:

– А вот сейчас как раз и начинается фольклор.

И снова был замок, только на сей раз не со стороны, а близко, словно бы Лиза стояла прямо перед ним, словно являлась не просто наблюдателем, но еще и свидетелем. Два огромных зверя схлестнулись в схватке, и сразу становилось понятно, что схватка эта не на жизнь, а на смерть. Вот только никак не понять, который из зверей станет победителем: черный как ночь, или серебристый с белыми подпалинами.

– Это кто? – спросила Лиза шепотом и погладила по вздыбленной холке серого зверя.

– Это, надо полагать, те самые оборотни, что терроризировали Чернокаменск почти сто лет назад, – также шепотом ответил Кеша. – Видите, какие они большие?! Я бы сказал, огромные.

Рядом тоскливо вздохнул Демьян. Отчего-то подумалось, что про оборотней ему слушать неинтересно и скучно. А вот Лизе, наоборот, было очень интересно, хотелось узнать, победил ли серый зверь. Хотелось, чтобы победил именно он.

И он победил! По крайней мере, на следующем рисунке черный зверь уже недвижимо распластался на земле, а над ним, спиной к зрителям, стоял рослый мужчина. Стоял так, что как-то сразу становилось понятно, что он ранен, что выйти из боя без кровавой дани у него не получилось. Почему у мужчины, а не у серебристого зверя, Лиза не понимала, просто чувствовала. Слишком яркой, слишком щемящей была эта картина. Наверное, поэтому она не сразу разглядела женщину. Или, скорее, девушку? Тонкую, изящную, с длинными-длинными белыми косами, которые извивались над ее головой, точно змеи над головой Медузы Горгоны. Разглядывая девушку с косами, Лиза мимоходом отметила, что знает, кто такая Медуза Горгона. Наверное, это был хороший знак.

– Кто это? – Демьян указал на девушку с косами. Лицо его оставалось невозмутимым, но в голосе появились какие-то особенные, доселе незнакомые нотки.

– А это, надо полагать, вторая часть чернокаменского фольклора, – сказал Кеша и выложил на стол самый последний рисунок. – Это албасты! Прошу любить и жаловать!

Уже не девушка, а старуха с жуткими черными глазами, с птичьими когтями и раздвоенным языком, с седыми космами, которые она расчесывает костяным гребнем. Она расчесывает, а космы заплетаются в длинные косы…

– Ну-ка! – Жуткую магию момента нарушил Демьян, бесцеремонно придвинув рисунок поближе к себе, всматриваясь в лицо старухи со смесью интереса, брезгливости и недоверия. – Еще раз, что это за нечисть такая? – спросил, не отрывая взгляда от рисунка.

– Это албасты, – терпеливо повторил Кеша. – После смерти жены мастер Берг обосновался на острове. Ходили слухи, что он продал душу дьяволу и вот она, – Кеша указал на старуху, – стала его спутницей и подружкой на долгие годы.

– И что эта албасты делала? Чем занималась? – Чувствовалось, что спрашивать о таком Демьяну неловко, но узнать очень хочется, как до этого Лизе про оборотней.

– А чем там принято заниматься у нечисти? – пожал плечами Кеша. – Вроде как на людей нападала. По большей части на мужиков. Оборачивалась красоткой и заманивала несчастных на озеро, а уж потом перекидывалась в старуху и…

– Что – и? – не выдержала Лиза. – Что она с ними делала?

– Убивала. Да вы бы, Демьян Петрович, порасспрашивали доктора Палия. В записях его отца есть много упоминаний о странных происшествиях, которые и хотелось бы списать на нападения животных, но не получалось.

– Не получалось, говоришь? – Демьян задумчиво потер подбородок. Вид у него был растерянный и до крайности задумчивый.

– Когти видели у нее какие! Такими когтями можно и живот вспороть, и освежевать. Ну, это если гипотетически, если просто предположить, что такое вообще возможно. – Кеша виновато посмотрел на Лизу и тут же смущенно добавил: – Но мы ведь с вами люди просвещенные, мы понимаем, что все это – всего лишь городские легенды да фантазии из ума выжившего старика. К тому же Август Берг был горьким пьяницей, чему имеется немало доказательств. Куда больше, чем доказательств существования в окрестностях Стражевого озера оборотней и прочей нежити.

– Все правильно. – Демьян мотнул головой, словно прогоняя морок, даже глаза устало потер. Вот только два последних рисунка в альбом не вернул, сложил вчетверо, сунул в карман и посмотрел на Лизу.

– Ну, – сказал раздраженно, – пожалуй, нам с Лизаветой пора! Сказки мы послушали, картинки посмотрели. Там, наверное, Илья Лаврентьевич уже беспокоится. – Он поднялся на ноги, отодвинул в сторону стул и добавил уже совсем другим, деловым тоном: – А ты, Иннокентий Иванович, смотри тут поаккуратнее. Я бы вообще тебе рекомендовал на время переехать в Чернокаменск.

– Не дождутся! – вскинулся Кеша и упрямо вздернул подбородок.

Эти двое говорили о чем-то, только им одним понятном, и Лизе вдруг сделалось обидно, что на экскурсию в усадьбу ее взяли, да только рассказали хорошо если о десятой части того, что тут творится. Уж лучше бы вообще не брали…

Они уже стояли на крыльце, когда Кеша деликатно поинтересовался:

– Елизавета, как ваше самочувствие? Я ведь в некотором смысле ваш товарищ по несчастью, на меня тоже было совершено нападение. Думаю, даже теми же самыми людьми.

– Тоже на дороге? – В затылке снова заныло.

– Нет, здесь, в усадьбе.

– Кеша… – Взгляд Демьяна был красноречивее слов. Из них двоих именно товарищ милиционер не хотел посвящать ее во все тонкости расследования. Про дела давно минувших дней – сколько пожелаете, а о проблемах настоящего – ни-ни!

– Спасибо, Иннокентий, – сказала Лиза церемонно. – Со мной все хорошо, кроме памяти. Но Илья Лаврентьевич обещает, что память тоже в скором времени вернется.

– Очень на это надеюсь! – Вместо того чтобы пожать протянутую руку, после секундной заминки Кеша ее поцеловал. Вот какой галантный, не то что некоторые. – Вы приезжайте в клуб, Лиза! У нас тут имеется замечательная библиотека!

– Обязательно! – пообещала она и первой, не дожидаясь Демьяна, спрыгнула с крыльца в снег.

* * *

Выбравшись из пропахшего пылью и нафталином будуара с дурацкой, игрушечной какой-то мебелью, Демьян первым делом вдохнул полной грудью. Вот и съездили на экскурсию! Вот и приобщились к местному фольклору! До сих пор сердце екает.

Демьяну хотелось думать, что екает оно от злости, а не от страха. Но с полученными фактами все равно как-то предстояло мириться и разбираться. Старуха, которую он видел в сарае на острове, словно бы сошла с картинки этого чокнутого гения! Если бы сам Демьян умел рисовать, то нарисовал бы ее именно такой… достоверной. А Лизавете история про ведьму и оборотней понравилась, особенно про оборотней. Глупая, наивная девица! Чему ее там учили в ее Перми? Сказкам верить?!

Закипающую злость Демьян придушил на корню. Девчонка не виновата, что такой уродилась. Да и вообще, может быть, не уродилась, а стала после нападения. Кстати, о нападении: неплохо бы было заглянуть на ту лесную дорогу. Пусть осмотрится, вдруг что-нибудь припомнит. А он покурит, пока она будет осматриваться. Потому что сил его нет терпеть все это!

После визита к Кеше Лиза повеселела, в седле уже не сидела деревянным истуканом, а с любопытством вертела по сторонам головой. Хорошо хоть, что с расспросами не лезла. Не до расспросов ему…

Заговорила она, лишь когда с аллеи Демьян свернул на ту самую лесную дорогу.

– Мы заедем куда-то еще? – спросила едва ли не с надеждой.

– Заглянем на место преступления, – сказал он.

– Какого преступления? – Она обернулась, глянула на Демьяна своими ярко-серыми глазищами. А он и не знал, что они у нее такие…

– Недавнего. Доктор Палий считает, что память может вернуться к вам, если вы окажетесь на том самом месте, где было совершено нападение. Я собираюсь проверить его гипотезу. Вы не станете возражать, Елизавета?

Не стала, лишь пожала плечами и больше не оборачивалась, сидела ровненько, снова как истукан. А ее пуховый платок щекотал Демьяну нос, стоило лишь наклониться немного вперед.

До места добрались с первыми сумерками, окрасившими снег розовым. Глядя на это розовое, Демьян запоздало подумал, что с позапрошлого дня не было снега и вид крови, что осталась на дороге, может окончательно выбить Лизавету из колеи. Но давать задний ход было уже поздно, да и не в его это правилах. Захотелось доктору Палию эксперимента, так вот ему эксперимент! Только бы барышня не бухнулась в обморок от увиденного.

Не бухнулась. Оказавшись на земле, деловито притопнула ногой. Или не деловито, а от холода? Сапожки на ней не для дальних прогулок. Может, валенки купить? И шубейку какую, чтобы уж совсем по-человечески?.. Мысли эти отвлекли и успокоили. Пока Лизавета осторожными шажками приближалась к кровавому пятну на дороге, пока держалась молодцом и не собиралась падать без чувств, Демьян решился закурить. Идея доктора казалась ему все глупее и глупее, особенно когда Лизавета начала задавать вопросы.

– Это моя кровь? – спросила она, останавливаясь аккурат напротив того места, где Демьян ее и нашел.

– Ваша. – Табачный дым застрял в горле, рвался на волю кашлем. Демьян отшвырнул сигарету, прислушался.

Что-то было не так. Ему понадобилось время, чтобы понять, что именно.

Тишина. Глубокая, не свойственная наполненному всякой крупной и мелкой живностью лесу. Из звуков, пожалуй, лишь едва различимое потрескивание на морозе старых сосен да поскрипывание снега по чьими-то…

– Лизавета, – позвал Демьян шепотом, доставая из кобуры пистолет.

– А это чья кровь? – Она указала пальцем туда, где раньше лежал застреленный Демьяном волк. И он только сейчас заметил, что с момента его прошлого осмотра волчьих следов на этом лесном пятачке заметно прибавилось.

– Лиза, идите ко мне. – Не хотелось ее пугать без лишней нужды, но все его инстинкты криком кричали, что они в опасности. Или она в опасности. И место это… Дорога, небольшой пятачок чистого пространства и густой подлесок, подступающий почти вплотную, а еще пугающая, противоестественная тишина…

– Это все как-то странно… – Она стояла в задумчивости и совершенно его не слышала. А вот вороной слышал. Вороной вскинул голову и тихонько, предупреждающе заржал. И Демьян наконец увидел серую, стелющуюся по земле тень. Стелющуюся, но уже изготовившуюся к прыжку…

– Лиза!!! – заорал он во все горло, одновременно вскидывая пистолет. – Лиза, падай!!!

Не упала. Не поняла, какая опасность крадется к ней из подлеска. Даже не закричала, когда матерый волчище, ломая ветки широкой грудью, выскочил на лесную дорогу, взвился в воздух, готовый напасть, разорвать в клочья.

Выстрел прозвучал оглушительно, отозвался эхом, сбил волка на лету, швырнул на Лизу, вдавил в сугроб обоих, а сверху припорошил просыпавшимся с сосновых лап снегом. И снова наступила тишина. После грохота выстрела она была по-особенному звонкой, даже болезненной. Демьян бросился вперед, к лежащим посреди дороги телам: волчьему и человеческому.

– Лиза! – Сделалось вдруг так страшно, как не было никогда в жизни. Что, если он опоздал? Или, наоборот, волк успел, дотянулся в самый последний момент… – Лиза, ты меня слышишь?

И не дожидаясь ответа, вцепился в волчий загривок, потянул на себя.

– Он мертвый, да? – Голос ее был едва слышен даже в этой тишине. – Ты его убил?

Она обхватила зверя руками за шею, словно не желала отпускать, словно не понимала, насколько этот зверь опасен.

– Он мертвый. – Демьян осторожно разжал ее пальцы, оттолкнул наконец в сторону мертвого волка. – А как ты?

На ней была кровь, и от вида этой крови Демьян на мгновение зажмурился. Задел… Или волк когтями, или он сам пулей. Нет, сам он не мог, стрелял он метко, без промахов. Значит, волк…

– Я хорошо, спасибо, – ответила она вежливо, как и должны отвечать благовоспитанные девицы. Вот только благовоспитанные девицы не валяются посреди дороги, залитые кровью. – Это его кровь… – Она провела ладонью по своей окровавленной щеке, посмотрела на пальцы. – А со мной все в порядке.

Демьян не поверил. Ему нужно было убедиться лично, что с ней все в порядке. Наверное, оттого он и забыл, что перед ним благовоспитанная девица, усадил рывком, бесцеремонно ощупал сначала лицо, потом тело. Жива! Жива и, кажется, невредима! Дышать сразу стало легко. Морозный воздух больше не царапал горло, не застревал колом в груди. Жива!

А она не сопротивлялась, не отталкивала его настойчивые руки, не возмущалась. Она не сводила взгляда с волка. И во взгляде ее не было ни страха, ни злости – одно лишь сожаление. Дура! Эта тварь лохматая едва не разорвала ее в клочья, а ей жалко! От злости ли или от того, что едва не случилось, Демьян пнул мертвого зверя носком сапога. Пнул зверя, а застонала Лиза, словно это ей он сейчас сделал больно. Дура и есть…

– Жалко? – спросил Демьян резко. – Жалко милую зверюшку?!

Ответа он так и не дождался, а если бы даже и дождался, то все равно не расслышал, потому что увидел кое-что такое, что переворачивало все с ног на голову. Действовать нужно было быстро, но сначала он должен был убедиться.

Убедился. Скрипнул зубами от ярости и, не говоря больше не слова, потянул Лизу за лисий воротник, поставил на ноги, велел:

– Домой! Быстро!

Вороной вел себя спокойно, значит, больше не чуял поблизости волков. И когда Лиза по привычке вцепилась ему в гриву, лишь раздраженно мотнул головой.

– Держись крепко, – велел Демьян и пустил вороного в галоп.

Они мчались по лесной дороге, а следом за ними гнались сумерки – наползали, укутывали всех и вся тенями, нашептывали что-то тревожное. Демьян боялся, что вот сейчас с Лизой приключится истерика, что она сорвется, завизжит или выкинет что-нибудь этакое, что там принято у благовоспитанных девиц, поэтому держал ее за талию крепко, прижимал к себе так сильно, что чувствовал запах волчьей крови, от нее исходящий. Она не вырывалась, даже не пискнула. Умница, хоть и благовоспитанная девица…

Вороного он направил к своему дому, въехал во двор, помог Лизе спуститься, отпер дверь и велел:

– Сиди тут, никому не открывай.

– А ты куда? – Она вцепилась в рукав его шинели, заглянула в глаза. – Что вообще происходит?

Происходило странное, если не сказать страшное, вот только ей пока об этом знать не нужно. И в больницу тоже не нужно. У него дома, пожалуй, будет понадежнее.

– Не бойся, я скоро вернусь. Нужно кое-что проверить.

А она боялась. Пожалуй, сейчас, находясь в безопасности в его доме, она боялась куда сильнее, чем там, на лесной дороге. Поэтому и рукав Демьяновой шинели не отпускала, и в глаза заглядывала.

– Я вернусь, – пообещал Демьян как можно тверже и как можно спокойнее. – И с тобой все будет хорошо. Ты пока запрись и никому не открывай.

– Совсем никому?

– Только мне. Поняла?

Она кивнула в ответ, разжала пальцы, возвращая Демьяну свободу.

– Я буду тебя ждать, – сказала как-то так, что ему снова сделалось не по себе. – Ты только будь осторожен. Хорошо?

– Со мной ничего не случится.

Он вышел из дома, постоял на крыльце, убеждаясь, что Лиза заперла дверь на засов, и снова вскочил в седло.

Демьян не соврал. С ним вряд ли случится что-то плохое, а вот с ней уже случилось. Причем не в первый раз. Кто же она, черт побери, такая?!

Первым делом Демьян направился к милицейскому участку, велел дежурному запрягать сани и следовать за ним. На объяснения времени не было, да и не понадобились объяснения. Его люди были ко всему привычные, такой уж у них город.

До места добрались быстро, считай, еще по свету. Вот только зря… Не оказалось на лесной дороге мертвого волка. Демьян мог бы подумать, что это снова кто-то из мужиков прихватил случайную добычу, вот только интуиция и опыт говорили о другом. Он включил фонарик, осветил то место, где совсем недавно лежал зверь, но увидел лишь свежую кровь и ничего больше. На укатанной дороге следов от полозьев было много. Поди разберись, какие старые, а какие свежие. Ясно одно: труп волка кто-то забрал. И забрал не просто так, а чтобы спрятать, чтобы скрыть улики. И метаться сейчас по темному лесу бессмысленно, потому что спрятать в нем по зиме можно что угодно и где угодно. А можно и не в лесу, а где-нибудь в городе, в одном из дворов. Да мало ли где! Важно другое – какая-то сволочь его снова обошла. И на сей раз это не выдуманная нечисть, а самый настоящий человек…

Когда Демьян постучался в дверь своего дома, стемнело уже окончательно. Лиза открыла, даже не спросив, кто там.

– С ума сошла?! – Вся накопившаяся злость вдруг выплеснулась наружу. – Я же велел тебе…

– Я видела, что это ты. Смотрела в окно. Ты сделал то, что собирался?

Ничего он не сделал, поэтому и отвечать не стал, молча прошел в дом, устало прислонился спиной к дверному косяку, посмотрел на Лизу. За время его отсутствия она попыталась смыть кровь. Лицо и руки ее были почти чистые, а вот все остальное… Да и выглядела она так плохо, что запоздало вспомнилось, что еще пару дней назад находилась при смерти, да и сегодня…

– Сегодня переночуешь у меня. Доктора Палия я предупредил, – сказал Демьян тоном, не терпящим возражений. Обычно таким тоном он разговаривал с преступниками или нерадивыми подчиненными, а вот сейчас пришлось с барышней.

– Почему?

Вопрос был правильный. С какого такого перепуга незамужняя благовоспитанная девица должна ночевать в доме малознакомого мужчины? Да и незамужняя ли? Что он вообще о ней знает?..

– Потому что так будет безопаснее всего.

– Для кого? – Она продолжала задавать правильные и очень неудобные вопросы, и Демьяна это злило до крайности.

– Для тебя в первую очередь.

– Думаешь, за мной могут прийти волки? – В голосе ее послышалась ирония.

На самом деле Демьян думал, что прийти могут люди, а не волки, но отвечать не стал, вместо этого сказал:

– Ты вся в крови. Я сейчас растоплю баню и подберу тебе что-нибудь из одежды. Прости, но ехать за твоими вещами в больницу у меня сейчас нет ни сил, ни желания.

– Хорошо. – Она кивнула. – А потом ты мне все расскажешь. – Не попросила, а потребовала. – Я имею право знать, что происходит.

Она имела право знать, вот только Демьян не знал, о чем станет рассказывать. Поэтому молча прихватил из сеней ведра и вышел во двор. Не получилось ускользнуть, Лиза выбежала следом, снова схватила за рукав:

– Ты мне расскажешь, – велела она твердо, и он согласно кивнул.

– Расскажу. Потом.

– А сейчас я могла бы приготовить ужин. Ты хочешь есть?

Он хотел. Так уж был устроен его организм, что есть Демьяну хотелось почти всегда. Одна беда – готовить он не любил, да и некогда ему было готовить.

– А продукты? Хоть что-нибудь? – Она все поняла правильно. Смышленая.

Были у него продукты, и не какие-нибудь. Вчера заходил сосед, заядлый охотник, приволок полтуши молодого кабанчика. В погребе имелась картошка и соленья, доставшиеся Демьяну от соседовой жены, которая взяла над ним негласное шефство и не теряла надежды пристроить в «хорошие руки».

– Все есть, – сказал Демьян и направился в погреб.

Первым делом он разделал кабанчика, разумно рассудив, что городская девица с таким не справится, потом принес пару ведер воды и отправился топить баню.

Баню Демьян любил, строил своими собственными руками, лично перебрал и отсортировал каждое бревнышко, лично ездил за самым лучшим в округе печником, чтобы все было чин по чину, на совесть. Баньку поставил такую, о которой только мечтать, но вот беда – париться по-настоящему, так, чтобы с душой, в ней оказалось некогда.

Демьян смотрел, как разгорается в печи пламя, и думал, что жизнь его устроена как-то неправильно. Вроде бы все для жизни есть, а самой жизни вроде как и нет. Все бегом, все на ходу. Нельзя сказать, что Демьяну такой ритм не нравился, но иногда накатывало…

А в доме уже вкусно пахло жареным мясом, и в печи жарко потрескивали полешки. Лиза что-то делала, стоя у стола, на звук Демьяновых шагов она даже не обернулась. Обиделась? Демьян присел к столу, подпер кулаком щеку, как делал когда-то в детстве. Смотреть на Лизу было приятно, спокойно и уютно. Даже пятна крови на вороте ее блузки и манжетах почти не смущали. Вот только идиллия длилась недолго.

– Что не так было с тем волком? – Лиза села напротив, уставилась серыми своими глазищами, тонкие пальцы сцепила в замок.

Он вздохнул. Рассказывать о своих догадках не хотелось, но, как ни крути, она должна знать правду. Хотя бы часть правды. А правда заключалась в том, что на самом деле выстрелов было два. В волка стрелял не только Демьян, но и кто-то еще. А если совсем уж начистоту, то не в волка…

Он помнил в малейших подробностях, как все было. Помнил, как Лиза стояла между ним и выскочившим из подлеска волком. Помнил, как кричал, чтобы она пригнулась или упала. Помнил выстрел и эхо, которое на самом деле оказалось вовсе не эхом. Стреляли из леса. Вопрос – в кого хотели попасть, в зверя или в Лизу? И волк… волк ведь и в самом деле вел себя странно. Сейчас, посекундно восстанавливая события, Демьян уже мог почти с полной уверенностью ответить на этот вопрос.

Стреляли в Лизу, а зверь оказался на линии огня между ней и стрелком, своим телом прикрыл, защитил от пули. Случайно ли? Нарочно ли? Демьян об этом не думал. Он думал о том, что если бы неизвестный стрелок так же, как сам Демьян, пытался спасти Лизе жизнь, то не стал бы отсиживаться в лесу, а вышел бы на дорогу. Но насторожило Демьяна не это, насторожило его исчезновение мертвого волка вместе с пулей, оставшейся в его теле. А по пуле, в случае чего, узнать можно было многое, от марки оружия, до места, откуда стреляли. Да только нет ни волка, ни пули…

Лиза слушала его очень внимательно, время от времени запускала пальцы в рыжие волосы, ощупывала свой затылок, морщилась, словно от боли. А может, и от боли. Кто же знает…

– Ты хочешь сказать, что меня хотели убить? – спросила она наконец.

– Я не могу этого исключить. – Захотелось курить так сильно, что аж челюсти свело, но нельзя оставлять ее сейчас одну.

– А волк меня спас?

– В каком-то смысле. – Демьян пожал плечами. – Он прикрыл тебя своим телом. Но не специально. Ты ведь понимаешь? Если бы его не остановили пули, он бы все равно на тебя напал. Это же волк. А так, считай, тебе очень повезло.

– Повезло? – Она горько усмехнулась, снова потрогала свой затылок. – Уже во второй раз повезло.

Демьян все понимал, но не было у него для нее утешений. Он мог только одно.

– С тобой ничего не случится, – сказал он, глядя прямо в серые Лизины глаза. – Я не позволю. Веришь?

Поверила ли? Разве поймешь этих девиц?

– Значит, это не было случайное нападение. – Она думала о своем. – Меня сегодня пытались убить во второй раз. Почему?

– Не знаю.

– А что, если я не та, за кого себя выдаю? – Она поежилась. – Что, если я в чем-то виновата?

– Ты ни в чем не виновата. – А вот в этом Демьян был полностью уверен. – И не надо думать о всяких глупостях.

– Это не глупости, это моя жизнь. И пока я не вспомню, кто я такая, все это будет продолжаться.

Демьян подумал, что, когда Лиза вспомнит свое прошлое, все может стать еще сложнее, еще запутаннее, но вслух об этом говорить не стал. Был человек, который мог знать правду, и поговорить с этим человеком нужно как можно скорее. Благо известно, где найти дядьку Кузьму.

– Завтра я собираюсь проверить одну версию, – сказал Демьян, вставая из-за стола.

– Завтра? – спросила Лиза разочарованно.

– Скоро ночь. – Объяснение было так себе, но уж какое есть. – Баня уже протопилась. Пойдешь первая?

– Нет, – она мотнула головой. – Иди ты, я пока закончу с ужином.

– Хорошо, я мигом.

Она пожала плечами.

Мылся Демьян быстро, можно сказать, впопыхах: боялся надолго оставлять Лизу одну, хоть и понимал, что в его доме ей ничего не угрожает. Пожалуй, бояться ей сейчас следовало лишь людской молвы, если даже милейший доктор Палий решение Демьяна оставить Лизу на ночь у себя не одобрил. Возражать не стал, но не одобрил.

Такие вот мысли терзали Демьяна, когда он переступил порог своего дома. Можно подумать, других проблем у него нет! Он прошел мимо возящейся у печи Лизы в комнату, распахнул шкаф, замер перед ним в задумчивости. Одно дело – обещать барышне что-нибудь из одежды, и совсем другое – найти что-то хоть мало-мальски подходящее ей по размеру. Любая Демьянова вещь окажется Лизе катастрофически велика. Разве что вот эта рубашка. Если ее подпоясать, то запросто сойдет за платье или сорочку. Всяко лучше, чем ее окровавленная блузка. А на плечи можно накинуть плед. Есть у него замечательный шерстяной плед, купленный по случаю в Перми.

Так он и вернулся в кухню, с рубашкой и пледом, положил на табурет, сказал смущенно:

– Ну вот, чем богаты.

На рубашку она посмотрела с большим сомнением, но возражать не стала, и Демьян был ей за это благодарен. Не до дамских капризов сейчас. Хотя можно было понять, что Лиза не из капризных, что она вполне… адекватная.

– Можно я подольше? – спросила она со смущенной улыбкой. – Мне кажется, я сто лет нормально не мылась.

– Конечно. – Легко быть великодушным, когда просят о таких мелочах. – Не спеши.

– А ты пока поешь. Все уже готово. Хочешь, я на стол накрою?

Он хотел поужинать вместе с ней, но даже самому себе в таком не признался бы, поэтому сказал:

– Не нужно, я сам. А ты иди, воды в баке еще много, можешь одежду свою постирать. Если хочешь.

Она ничего не сказала, взяла приготовленные им вещи, аккуратно прикрыла за собой дверь.

Несмотря на то что ужин Лиза приготовила очень вкусный, ел Демьян без аппетита. Жевал жареное мясо и то и дело выглядывал во двор. Окна баньки светились рыжим светом, год назад Демьян сподобился провести туда электричество, чем втайне очень гордился. Пригодилось электричество, его гостье не придется мыться в потемках, при свечах, все цивилизованно, почти как в больших городах.

Лиза и в самом деле задержалась в бане надолго. Демьян успел и поесть, и со стола убрать, а она все плескалась. А может, просто хотела смыть с себя не только кровь, но и страх? Будь Демьян благовоспитанной девицей, ему бы точно хотелось.

На крыльцо он вышел просто так, подышать перед сном свежим воздухом. И как только вышел, почувствовал неладное. В сарае бился в стойле и испуганно всхрапывал вороной. Подумалось вдруг, что поблизости волк, но мысль эту пришлось сразу же отбросить. Ни один волк не осилил бы двухметровый забор, а калитку и ворота Демьян собственноручно запер. Но вороного что-то явно беспокоило, и следовало убедиться, что с ним все в порядке.

Провести электричество в сарай Демьян не сподобился и сейчас ориентировался внутри почти на ощупь. Почуяв присутствие хозяина, вороной успокоился, перестал метаться, ткнулся в раскрытую ладонь бархатными губами.

– Ты чего? – спросил Демьян, ласково потрепав коня по холке. – Чего буянишь?

Ответом ему стал крик. Кричала Лиза…

Демьян выбежал из сарая, бросился к бане, с разбегу налетел на запертую изнутри дверь. Вот же дуреха! Заперлась! И окно занавесила простыней, чтобы он, не дай бог, не увидел чего лишнего! А чего он там не видел?!

Крик прекратился так же внезапно, как и начался. В наступившей тишине Демьян слышал лишь уханье своего сердца.

– Лиза! – Он изо всех сил врезал кулаком в дверь. – Лиза, что случилось?

Ответом ему стала тишина, и в дверь Демьян врезался уже плечом, запоздало подумав, что зря строил баньку на совесть. Но не было у него другого выхода, даже если бы разбил окно, то внутрь протиснуться не сумел бы. Значит, придется что-то делать с дверью.

Наверное, беспокойство придало ему сил, потому что дверь Демьян вышиб уже с четвертой попытки. Вышиб, ворвался внутрь, сначала в предбанник, а потом и в пышущую жаром парную.

Лиза лежала ничком на дощатом полу, и Демьян почти с облегчением подумал, что она, наверное, просто сомлела с непривычки. А потом из клубов пара выступила старуха…

Август Берг не упустил ни единой детали, когда рисовал ее почти сто лет назад, и за эти сто лет она нисколько не изменилась. Впрочем, как может измениться существо, которое не человек?.. Теперь, оказавшись с албасты лицом к лицу, Демьян не сомневался, что она не человек, все его сомнения просыпались на пол мириадами острых игл. То, что еще мгновение назад было паром, сейчас превратилось в лед. Лед выступил на деревянных стенах, тонкой коркой, точно карамелью, покрыл обнаженное Лизино тело, осел инеем на рыжих волосах, делая их седыми.

– Уйди, – сказала старуха, вставая перед Лизой на колени. – Уйди, не мешай.

В руке ее появился гребень, точно такой же, как был нарисован на картинке.

– Не тронь ее! – Собственный голос показался Демьяну чужим. Наверное, из-за лютого холода, который воцарился в некогда жарко натопленной бане. – Пошла вон! – Рука нашарила кобуру. С пистолетом он в последнее время не расставался даже дома. – Не трогай ее, или я буду стрелять.

Костлявая рука с зажатым в ней гребнем уже тянулась к Лизиной голове, и Демьян почти не сомневался, что стоит только гребню коснуться рыжих волос, случится что-то страшное, непоправимое.

– Глупый. – Албасты обернулась, не встала с колен, а просто враз оказалась прямо перед Демьяном, седые косы ее потянулись к его ногам. – Я могу убить тебя одним лишь прикосновением. Ты ведь знаешь.

И это он тоже знал, чуял какими-то глубинными, почти звериными струнами души. Но также он знал, что не сможет оставить Лизу наедине с этой… нежитью. Наверное, поэтому и напал первым. Пуля вошла старухе прямо в горло. Демьян на мгновение зажмурился, готовый почувствовать на лице жар чужой крови, но вместо жара ощутил холод. Албасты исчезла, просыпалась ледяным дождем, который прямо на глазах сначала растаял, а потом превратился в пар…

– Не меня ей нужно бояться, – послышалось над ухом. Демьян резко обернулся, но никого не увидел. – От людей береги…

Голос старухи звенел ледяной капелью, делался все тише, пока не затих окончательно. Но Демьян ее больше не слушал, он стоял на коленях перед неподвижной Лизой и пытался нащупать пульс на ее шее. Несмотря на вернувшийся жар, она была холодная, точно покойница, лицо и губы ее посинели, а на длинных ресницах по-прежнему искрился иней. Первым делом Демьян укутал ее в льняную простыню, а потом в шерстяной плед, подхватил на руки, вынес из бани в холод ночи. До дома бежал бегом, боялся, что она может замерзнуть окончательно. Оказавшись в комнате, уложил на кровать, сверху прикрыл одеялом и растерялся.

Что делать с ней дальше, он не знал. Если вызвать доктора Палия, то придется объясняться, рассказывать про албасты. Поверит ли? Подумалось вдруг, что очень даже поверит, вот только сам Демьян был не готов не то что рассказать, а и самому смириться с существованием этой… этого существа.

– Лиза? – Он провел ладонью по ее мокрым волосам. Волосы снова были рыжими, без всякой седины. – Лиза, ты меня слышишь?

Не слышала, но и на покойницу больше не походила. Порозовели и щеки, и губы, растаял иней на ресницах. Может, все еще обойдется?

Оставаться на месте не получалось, в минуты особенного душевного волнения Демьян начинал метаться по комнате. Метался он и сейчас. Дверь, окно, стол, кровать, Лиза… Дотронуться, удостовериться, что с ней все в порядке, и снова дверь, окно, стол…

Она очнулась в тот самый момент, когда Демьян коснулся ее виска, коснулся не рукой, а губами, как делала мама, когда он болел. Лизе все равно, а ему так спокойнее. И вообще…

– Что ты делаешь? – От звука ее голоса он вздрогнул, резко выпрямился, почти отшатнулся, но далеко от кровати не ушел. В конце концов, он взрослый мужик и он у себя дома.

– Проверяю, – не сказал, а прохрипел. Пришлось даже откашляться, чтобы снова вернулся голос.

– Что ты проверяешь? – Она села. Тонкие пальцы ее снова потянулись к затылку. – Я потеряла сознание?

– Хуже. – Если Лиза не помнит того, что случилось с ней в бане, будет очень тяжело объяснить, как она оказалась в доме. Не говоря уже об отсутствии одежды. Демьяна, ко всему привычного, многое на своем веку повидавшего, вдруг бросило в жар.

А она вспомнила. Взгляд ее из удивленного сделался испуганным, почти диким от ужаса. Какая там баня, какая одежда, когда последним ее воспоминанием стала албасты!

– Я ее видела, – сказала Лиза шепотом. – Видела старуху с рисунка. – На Демьяна она посмотрела почти с мольбой, поймала за руку. – Скажи, ты ее тоже видел?

Он кивнул, присел на край кровати, осторожно обнял Лизу, прижал к себе.

– Она настоящая? – Лиза не вырывалась, наоборот, уткнулась лбом ему в плечо. – У нее глаза и когти и змеиный язык. Она не может быть человеком…

– Она не человек, – сказал он и сам удивился своим словам.

Коммунист, начальник милиции, а верит в… в чертовщину всякую верит! Но и глазам своим он тоже верил. Видел нож, по самую костяную рукоять воткнутый в Лизину грудь, видел старуху, сначала на острове, а теперь в своей собственной бане. Он даже пытался ее убить! Наверняка пуля застряла в бревне, как доказательство того, что все случилось на самом деле. Да и не нужно ему доказательств, вот в его объятиях самое главное, самое весомое доказательство того, что в Чернокаменске происходит что-то странное. Ладонью Демьян погладил Лизин затылок, убеждаясь, что на сей раз с ней точно все в порядке. Она накрыла его ладонь своей, всхлипнула.

– Что со мной не так? – спросила обреченно. – Почему это происходит со мной?

– Не только с тобой. – На ее виске лихорадочно билась жилка, и Демьян поцеловал ее, губами ощущая биение пульса.

Лиза могла оскорбиться, оттолкнуть, испугаться, в конце концов. И он бы отступил, извинился и покаялся. Но она не испугалась и не оттолкнула, она обвила его шею руками, затаилась, отдаваясь чужой воле. Его воле.

А с волей его была беда. Ничегошеньки от нее не осталось. Ни от воли, ни от офицерской чести и чувства долга. Все это вспыхнуло и разом сгорело в ослепительном пламени, стоило только Лизе заглянуть ему в глаза. Вроде бы и раньше заглядывала, но не таким взглядом, не добиралась до самого дна души, не выворачивала эту душу наизнанку. И прикосновениями своими не выжигала дыры на его задубевшей коже. И поцелуями не крала дыхание вместе с разумом.

Зато им обоим сразу все стало друг про дружку понятно, словно бы прожили бок о бок они не один десяток лет. И к белому пламени, в котором горела Демьянова душа, прибавилось нетерпение. Одеяло! Плед! Простыня! Слишком много раздражающих, ни ему, ни ей не нужных преград! И жарко! Черт возьми, как же жарко рядом с ней. И совсем уже не думается о том, что она благовоспитанная девица, возможно, даже мужняя жена.

Девица – да, мужняя жена – нет. И это хорошо, потому что делить ее с другим мужчиной Демьян не собирался. От одной только мысли такой становилось больно дышать. Вот как оно, оказывается, бывает…

– …Завтра же отнесем заявление.

В голове все еще шумело, но жар больше не опалял, а согревал июльским солнцем. И солнцем же казалась рыжая Лизина голова, лежащая у него на плече.

– Какое заявление? – Ее голос был сонный, а тонкие пальчики рисовали узоры на Демьяновой груди.

– После всего случившегося я, как офицер, обязан на тебе жениться.

– Обязан? – Лиза приподнялась на локте, посмотрела на него сверху вниз. – После всего случившегося?

– Чтобы случившееся могло… повторяться на законных основаниях. И вообще… – Сказал и только потом подумал, что слишком уж прямолинейное, слишком рациональное получается у него предложение руки и сердца. А девицам, да еще таким, как Лиза, наверное, хочется романтики. А потом подумал, что она, может быть, и не собирается за него замуж. Вот тут и стало по-настоящему страшно. Куда там албасты до этого страха!

А Елизавета вдруг рассмеялась. И это был радостный и необидный смех, рассеивающий все страхи скопом.

– Значит, отнесем заявление? – спросил Демьян осторожно и так же осторожно накрутил рыжий локон на палец.

– Может быть, и отнесем. – Смеяться Лиза перестала, лицо ее сделалось серьезным. – Но должна тебе напомнить, что жениться ты собираешься на дамочке, у которой нет не то что документов, но даже прошлого.

– Разберемся! – Теперь, после ее обнадеживающего «может быть», Демьян был готов горы свернуть, не то что разобраться с документами и прошлым.

А Лиза уже села в кровати, укутавшись в одеяло до самого подбородка. На Демьяна она смотрела долгим сосредоточенным взглядом. Он знал, о чем она сейчас думает. О ком думает.

– И с этим мы тоже разберемся, – сказал твердо. – С бандитами, волками, ведьмами. Со всей этой чертовщиной.

– Кажется, я сама часть этой чертовщины. – Из-под одеяла она выпростала сначала плечо, потом всю руку, погладила Демьяна по небритой щеке. А он подумал, что так и не рассказал ей про серебряный кинжал, который должен был ее убить, но вместо этого вернул к жизни. Расскажет. Только не сегодня, а когда вытрясет из дядьки Кузьмы всю правду. Что-то подсказывало Демьяну, что старый черт знает о том, что творится в Чернокаменске, куда больше остальных.

* * *

С самого утра Алексей хандрил. Казалось, что вся жизнь проходит мимо. Из-за дежурства на заводе он пропустил волчью охоту, на которой удалось отличиться даже Кеше Жильцову. Да что там отличиться – получить боевое ранение! И Демьяна Петровича в участке последнее время было не застать. Алексей заглядывал туда пару раз, но все напрасно. После событий, случившихся в детдоме, ему хотелось на остров, узнать, как там дети и Галка. Пожалуй, больше всего Алексею не терпелось увидеть именно Галку. Самому себе признаваться в этом было как-то неловко, но девчонка его зацепила. Куда сильнее зацепила, чем все чернокаменские красавицы, вместе взятые. Да и события их связывали по меньшей мере удивительные, если не сказать страшные. Как о таком не думать?

Именно поэтому, когда от председателя заводской комсомольской ячейки Алексей узнал о том, что в детдом собирается целая делегация и Кеша в том числе, тут же вызвался быть добровольцем. Программу визита придумывали буквально на ходу. Было решено показать ребятне кукольное представление, а Кеша отобрал в библиотеке несколько десятков детских книг, которые собирался лично вручить директрисе. На остров он рвался едва ли не сильнее, чем Алексей. Наверное, был наслышан о ночном нападении волков, а после волчьей облавы считал себя настоящим асом. Вон и кистень на пояс прицепил. Выглядел он при этом скорее комично, чем грозно, но насмехаться над его амуницией никто не спешил. По всему Чернокаменску люди вооружались кто чем мог, потому что помнили: на волчьей охоте погибли не только волки, но и люди.

Алексей взялся помогать Кеше с книгами, которые были сложены в стопки и аккуратно перевязаны бечевкой. Кое-что, наверное самое ценное, Жильцов упаковал в картонный ящик, который не выпускал из рук.

До острова их делегация добралась без приключений, по гладкому льду Стражевого озера домчались и вовсе очень быстро. Вот только в детском доме незваным гостям оказались не рады. Во всяком случае, Мефодий, который открыл им дверь, довольным не выглядел.

– Вам чего? – невежливо спросил он, переводя взгляд с Алексея на Кешу.

– А нам к детям! – ответил Кеша и встряхнул картонную коробку, с которой не расставался всю дорогу. – Мы подарки привезли! – Он снова встряхнул коробку.

– И кукольный театр! – послышался из-за их спин звонкий девичий голос. – Будем вашим воспитанникам представление показывать. Про Мальчиша-Кибальчиша!

– Ждите, доложу! – велел Мефодий и, захлопнув перед ними дверь, скрылся в недрах дома.

Его не было довольно долго. Девчонки из самодеятельного театра уже начали замерзать и злиться. Наконец дверь снова распахнулась. На сей раз на пороге стояла сама директриса. Вид у нее был радушный, вот только улыбка показалась Алексею неискренней.

– Милости прошу, товарищи! – сказала она, широко распахивая дверь. – Проходите, располагайтесь. Мы вам очень рады! – Она бросила быстрый взгляд сначала на Кешу, потом на его картонную коробку, вежливо поинтересовалась: – Что у вас там?

– Книги! – отрапортовал Кеша и снова встряхнул коробку. – Для воспитанников!

Директриса пожала плечами. Она так и стояла в дверях, провожая внимательно-настороженным взглядом каждого входящего в дом, а когда комсомольцы столпились в холле, громким, хорошо поставленным голосом сообщила:

– Товарищи, в доме нет подходящих для представления помещений, поэтому предлагаю организовать все в гостиной. Мефодий вас проводит. Вы пока готовьтесь, я сообщу воспитанникам о том, какой замечательный сюрприз их ожидает.

Вот только в голосе ее не было даже тени радости. Как не было ее и во всем этом мрачном доме.

– Я сообщу! – Алексей выступил вперед, поднял вверх руку, привлекая к себе внимание Аделаиды. – Я уже был здесь, вы должны меня помнить.

– Я вас помню. – Она посмотрела на него с вежливым равнодушием. – Как вам будет угодно, можете подняться. И предупредите Галину, что у нас гости. Пусть спустится, поможет с организацией спектакля. – Не дожидаясь ответа, она обернулась к Кеше: – А вы, молодой человек, следуйте за мной. Я провожу вас в библиотеку, там вы сможете распаковать этот ваш… ящик.

По лестнице Алексей не поднялся, а взлетел. Он не знал, чего ему хочется больше: оказаться подальше от директрисы или увидеть Галку. Но стоило только открыть дверь детской комнаты, как стало ясно – Галка важнее!

Она сидела за столом с книжкой в руках. Дети расположились на кроватях, которых с прошлого раза стало явно больше.

– Здравствуйте! – сказал Алексей, замирая в дверях.

– Здравствуй, – ответила Галка, откладывая в сторону книгу. Во взгляде ее промелькнуло что-то такое, от чего Алексею сразу стало ясно, что она рада его приходу, хоть и пытается эту радость скрыть.

– А мы вот к вам в гости. Кукольный театр вам привезли! – Обращался Алексей к детям, но смотрел все равно на Галку.

За те несколько дней, что они не виделись, она словно бы стала старше. Больше не птичка-невеличка, а взрослая девушка. Очень красивая девушка. Хоть и смотрит неласково, исподлобья.

– Кукольный театр! Ура! – Санечка, самый маленький, самый смешной мальчонка, радостно захлопал в ладоши, а сидящий рядом с ним Марк строго дернул его за рукав, призывая к порядку.

– Сейчас внизу мои товарищи готовят декорации, думаю, минут через десять можно будет спускаться, – сказал Алексей и добавил, обращаясь к Галке: – Можно тебя на пару слов?

Было видно, что оставлять детей одних ей не хотелось, но любопытство взяло верх. Или это было не любопытство, а что-то большее? Алексей бы не стал возражать.

– Что тебе? – спросила Галка, когда они оказались наедине в коридоре. Неласково спросила. Может быть, винила его за то, что давно не навещал? Так ведь у него работа, не всегда получается делать то, что хочется. Вон он даже волчью охоту пропустил.

– Как вы тут? – ответил Алексей вопросом на вопрос и попытался взять Галку за руку, но она не позволила, отстранилась. – Я слышал, дядька Кузьма с вами?

Лицо ее враз посветлело, и Алексею вдруг стало обидно, что упоминание какого-то старика радует ее больше, чем его собственный визит. Но обида прошла так же быстро, как и появилась. Это ведь хорошо, что такой замечательный охотник, как дядька Кузьма, сейчас присматривает за детьми и за Галкой. У такого никто не забалует: ни волки, ни люди.

– А Мефодий? – Все-таки он взял Галку за руку, сжал крепко, так, чтобы не высвободилась. – Он больше вас не обижал?

– Нет, все хорошо. – Слишком поспешно, слишком неискренне, чтобы быть правдой. Не научилась еще эта девочка врать. Да и не нужно ей.

– Значит, обижал. – Алексей нахмурился, руку Галкину сжал, наверное, сильнее, чем следовало, потому что она едва заметно поморщилась. – Я с ним поговорю, – пообещал, ослабляя хватку, но не отпуская девушку от себя.

– Не нужно. – Она мотнула головой. – Я уже сама… поговорила.

Алексей представил, каким мог получиться этот разговор, и на душе сделалось муторно. А еще стыдно из-за того, что оставил девчонку наедине с этим… Мефодием. Видел ведь, что за тип, помнил занесенную для удара руку и ничего не предпринял, дождался, пока она попытается все решить сама.

– Хорошо. – Спорить с Галкой он не стал, улыбнулся беззаботно, а потом спросил: – Как волки? Была облава. Ты слышала?

– Слышала, – она кивнула, тоже улыбнулась. Кажется, с облегчением. – У нас пока тихо. Волчий вой по ночам слышен, но близко они к дому больше не подходят. Испугались, наверное, облавы.

– Испугались. – Рассказывать о том, что в облаве этой погибло два человека, Алексей не стал. Незачем ее пугать. – В округе сейчас поспокойнее стало. – Он задумался на мгновение и добавил: – В пятницу в клубе будет кино, а потом танцы.

Галка ничего не ответила, хотя любая другая чернокаменская девчонка сразу бы поняла, к чему он клонит. Чернокаменская поняла бы, а эта вот не понимала.

– Может, сходим? – сказал, как в прорубь сиганул. Даже сам удивился такой своей реакции. Чего волноваться-то?

– Я не могу. – Галка ответила не сразу, и в этой заминке Алексею почудился добрый знак.

– Из-за волков? Не бойся, я за тобой присмотрю, провожу до самого дома.

– Нет, из-за ребят. – Галка кивнула в сторону детской комнаты. – Я не могу их оставить.

– Почему? Ты ведь им не мамка? – сначала сказал, а уж потом подумал, что сказал. Но слово – не воробей…

– Вот потому и не могу, что мамок у них нет. – Галка посмотрела так, что Алексею показалось, что из них двоих не он, а она старше и умнее. Стало так неловко, что загорелись уши. И руку свою она убрала, а он не посмел удерживать ее силой. Плохо получилось, некрасиво. Хотел как лучше, а вышло вот так…

– Нам пора на представление. – Галка улыбнулась. Вот только улыбка эта была холодная, улыбкой этой она отгородилась и от мира, и от Алексея, прочертила невидимую границу, за которую ему не было хода.

Ничего, он все исправит, следующий раз сделает все правильно, как надо. Алексей еще не знал, как надо, но уже понимал, что готов на все, чтобы этой девчонке было хорошо. Ей и ее детдомовским детям.

Когда воспитанники, выстроившись в колонну по двое, спустились на первый этаж, импровизированная сцена была уже готова, а в гостиной в несколько рядов стояли разномастные стулья и лавки. Под пристальным взглядом Аделаиды Галка рассадила детей по местам, сама присела с краю, сложила руки на коленях, как примерная ученица. Алексей хотел было сесть рядом, но, подумав, остался стоять у стены. Удобное место, видно не только сцену, но и всех, кто пришел посмотреть представление.

Перед спектаклем слово взял Иннокентий, на невысоком столе он разложил принесенные книги, коротко, но увлеченно рассказал о каждой из них, а потом пригласил ребят к себе в библиотеку. Наивный Кеша надеялся, что Аделаида с Мефодием станут катать детей в город. А дети книгам обрадовались, особенно Марк. И Алексей подумал, что надо будет попросить Иннокентия, чтобы тот подобрал для Марка что-нибудь посерьезнее детских сказок. Иннокентий подберет, а он, Алексей, отвезет. Вот и появится повод еще раз увидеться с Галкой.

Объявили представление, в гостиной воцарилась торжественная и одновременно нетерпеливая тишина, которую нарушили сначала робкие, а потом дружные аплодисменты. Спектакль дети смотрели, затаив дыхание. Со своего наблюдательного пункта Алексей мог видеть, как светлеют их лица, как широко раскрываются глаза. Все-таки хорошо, что заводские комсомольцы взяли над детдомом шефство!

Пока дети не сводили восторженных взглядов со сцены, взрослые занимались своими делами. Первым из гостиной ушел Мефодий, следом встала с места Аделаида, поманила за собой Галку. Время приближалось к обеденному, наверное, после убийства кухарки часть ее забот легла на Галкины плечи. А вот дядьку Кузьму Алексей так и не увидел, не было его в доме. Может, ушел в город или на охоту. Пока светло, бояться на острове нечего, а к темноте он вернется. В углу гостиной возился Иннокентий, складывал книги обратно в коробки, готовился переправить их в библиотеку. Пусть бы лучше отдал Галке. Что-то подсказывало Алексею, что в замковую библиотеку детей могут попросту не пустить. Надо будет предупредить и Кешу, и Галку. Галку можно предупредить прямо сейчас. Осторожно, стараясь никого не потревожить, Алексей вышел из гостиной.

Искать Галку следовало на кухне. Если повезет, она его не прогонит, может быть, даже выслушает. Он ведь собирается говорить о деле, а не о всяких глупостях. Алексей как раз направлялся к кухне, когда отворилась дверь, ведущая в кабинет Аделаиды, и в полутемный коридор выскользнул Мефодий. Движения его были плавными и одновременно стремительными, сейчас, когда Мефодий думал, что за ним никто не наблюдает, эта звериная стремительность сделалась особенно заметна, не оставалось сомнений, что такому обидеть беспомощную девочку – раз плюнуть. Он обидит, а Галка будет молчать, а если ее кто-нибудь спросит, скажет, что со всем разобралась…

Отец называл Алексея горячей головой. И это не было похвалой, скорее уж укором. Сдерживаться он не умел, хоть и учился этому с детства. Бывало, его подхватывала и несла холодная волна. Иногда волна ярости, но чаще азарта. Управляться с азартом Алексей худо-бедно научился, но ярость контролировать было куда тяжелее. Особенно когда дело касалось не его самого, а кого-нибудь близкого, когда этого близкого несправедливо обижали. Галка определенно была Алексею не чужой, и ее определенно обижали. Ее обижал вот этот гад…

За ворот Мефодия поймал уже не Алексей, а какой-то другой, куда более опасный человек. Поймал, встряхнул, припечатал к стене, сказал срывающимся на рык шепотом:

– Если ты, гнида, еще раз… если хоть пальцем тронешь Галку или кого-нибудь из детей, я тебя…

– Что ты мне сделаешь, щенок? – так же шепотом спросил Мефодий и уперся Алексею в грудь, пытаясь высвободиться из его хватки. – Смотрю, у этой вашей девки защитничков развелось… Плюнуть некуда – кругом защитнички! Да только не нужно меня пугать. – Зрачки его вдруг сделались узкими. На мгновение Алексею показалось, что из круглых они стали вертикальными, как у змеи. – Не такие об меня зубы обламывали. Да и не только зубы. А я, вот он я – живой и невредимый. Я живой, а врагов моих иди еще поищи.

– Ты мне угрожаешь? – Схватить бы эту тварь за кадыкастую шею да сжать посильнее, так, чтобы глаза из орбит…

– Угрожаю? – Он глумился, ухмылялся в лицо. – Тебе? Может, и угрожаю. А может, и не тебе вовсе. Это уж как мне вздумается. Это уж мне решать. И хватку ослабь, ослабь. А то сейчас как закричу, запричитаю, придется тебе потом объясняться перед этими своими комсомольцами-кукольниками, за что ты безвинного человека обижаешь.

– Только попробуй! – Алексей тряхнул Мефодия с такой силой, что тот крепко приложился затылком к стене. – Только сунься к кому-нибудь из них.

– К сироткам неприкаянным? Да ты хоть знаешь, щенок, сколько таких вот сироток через меня прошло? Счета им нету. А все потому, что никто их и не считает. Одним больше, одним меньше. Или не одним. То хворь какая, то несчастный случай. То дикий зверь порвет. У вас здесь, как я погляжу, зверей этих развелось…

– Развелось. – Алексей разжал пальцы, брезгливо вытер руки о штанины. – Только зверье это о двух ногах. Я не знаю, что ты раньше творил, но здесь издеваться над детьми тебе никто не позволит.

– Над детьми или над этой твоей девкой? – Мефодий сощурился, а потом спросил с мерзкой ухмылкой: – Да что ж в ней такого, что за нее всяк кобель горой, и старый, и молодой? Что она такое умеет, о чем я до сих пор не знаю?

Не удержался. Как ни старался, а не вышло – врезал Мефодию в челюсть. Крепко врезал, не жалеючи. Сначала в челюсть, а потом еще и под дых.

– Ты меня услышал, – сказал, наклоняясь над сложившимся вдвое выродком. – А это так… для надежности, чтобы запомнил.

Не учили его ни отец, ни Демьян Петрович людей бить, да только разве же это человек? Ответом ему стал лишь придушенный, кажется, даже удивленный стон. Не привык Мефодий к этакому обращению, чтобы не он, а его. Теперь будет знать. Глядишь, и заречется слабых обижать. Но на сердце все равно было неспокойно. Вроде бы и сделал то, что нужно, а все равно тревожно. По-хорошему, забрать бы Галку в город. Не на время, а насовсем забрать, но ведь откажется. Она детей боится оставить даже на несколько часов, не то что насовсем. И что ж теперь?

А теперь придется брать все в свои руки, наведываться на Стражевой Камень каждый божий день, хоть с поводом, хоть без повода. Ему сейчас все равно, что Галка скажет, сейчас главное, чтобы с ней и малышней ничего не случилось. Плохо, что дядьки Кузьмы на месте нет, с ним бы поговорить, предупредить насчет Мефодия. А еще с Демьяном Петровичем, пусть подключит свои связи, узнает про этого гада все, что только возможно. Глядишь, и получится его прижать.

В кухню к Галке Алексей так и не заглянул. Не знал он теперь, как с ней разговаривать, как утешать и что обещать. Не станешь же хвалиться, как мальчишка, что набил Мефодию морду. А в утешениях и обещаниях она вроде как не нуждается. Или делает вид, что не нуждается. Нет, сначала он сам все решит, а уж потом поговорит с Галкой, когда ей уже ничто и никто не будет угрожать.

Когда спектакль закончился, а комсомольцы засобирались обратно в город, появилась робкая надежда, что она выйдет попрощаться. Не вышла. Провожала их только директриса. На Алексея она зыркнула так, что сразу стало ясно: про их стычку с Мефодием она знает. Ее бы воля, не сносить ему головы, но воля не ее, поэтому приходится вежливо улыбаться, благодарить и пожимать комсомольцам руки.

– Мы тут решили, – сказал Алексей, сжимая ладонь Аделаиды чуть сильнее, чем следовало, – что теперь будем навещать вас как можно чаще! Помогать будем всем, чем сможем.

– Спасибо, вы уже помогли. – Она больше не улыбалась, буравила недобрым взглядом.

– Это еще что! – беззаботно отмахнулся он. – Это мы еще, считай, даже и не начинали помогать!

Пусть боится, пусть знает, что теперь и за ними, и за делишками их грязными наблюдают. Пусть не спускает своего пса с короткого поводка.

Неизвестно, чем бы закончилось это их противостояние, если бы с прощальной речью к Аделаиде не подошел Иннокентий. В отличие от Алексея, он не замечал нависших над островом грозовых туч, а то, что видел, казалось ему радужным и беззаботным. Его болтовню Аделаида выслушала с рассеянной улыбкой, было видно, что ей не терпится побыстрее избавиться от назойливых гостей, но воспитание или что-то другое не позволяет. Наконец с прощаниями и взаимными благодарностями было покончено, и тяжелая дубовая дверь захлопнулась за их спинами с грозным, тревожным каким-то звуком.

* * *

О том, что Галка пропала, Кузьма узнал от Марка, как только переступил порог дома. Охота нынче выдалась удачная, получилось подстрелить не просто зайца, а молодого кабанчика. Теперь малышня на неделю обеспечена мясом. Кузьма от себя такого не ожидал, не думал, что будет радоваться тому, что какие-то там чужие дети не лягут спать голодными. А оказалось, что радуется. Мало того, он еще и Глухомани, который, как и ожидалось, вернулся вслед за ним в город, наказал охотиться старательно, чтобы впрок.

Кузьма уже представлял, как выложит на стол свою добычу, как обрадуется кабанчику Галка, когда к нему бросился Марк. Бросился, вцепился в рукав, зашептал срывающимся шепотом:

– Дядька Кузьма, Галка пропала! Я уже весь дом обыскал, каждую комнатку, но нет ее нигде.

Каждую комнатку… Не знает малец, сколько в этом доме на самом деле комнат и тайных ходов. Да Кузьма и сам не обо всем знает.

– Рассказывай! – велел он, выкладывая добычу на стол.

В душе еще теплилась слабая надежда, что с девчонкой все в порядке. Может, отправилась в город с комсомольцами. Может, Алексей ее на танцы в клуб пригласил. Видел Кузьма, как парень перед ней красуется, сразу все понял. Да только себя не обманешь, не из тех Галка девок, которые могут, бросив все, за кавалером побежать. Значит, случилась беда. Стало муторно и тошно, по хребту поползла ледяная змейка страха. Но прежде чем бросаться на поиски, следовало расспросить Аделаиду. Вдруг она дала девчонке какое-нибудь срочное поручение.

Об исчезновении Галки Аделаида знать ничего не знала. Кузьме показалось, что она даже удивилась.

– У нас тут были гости, – сказала раздраженно. – Представление воспитанникам показывали. С тех пор я ее и не видела. – Аделаида поморщилась и добавила: – Вот такая мне досталась помощница. Так и норовит от работы увильнуть. Бестолочь!

Больше она Кузьму не удостоила ни словом, ни взглядом, заперлась у себя в кабинете.

Оставался Мефодий. Не нравился он Кузьме еще сильнее, чем Аделаида. Чувствовалась в нем не гнильца даже, а гниль. С таким ухо стоило держать востро, но расспросить его все равно нужно.

– В городе она. – Мефодий смотрел на него хмуро, исподлобья. – Небось побежала на свидание к этому своему… комсомольцу.

– Уверен? – Кузьма уже знал, что от Мефодия правды не добьешься. Даже если он эту правду знает, все равно не расскажет.

– Видел, как из дому одетая выходила.

– И как в город направлялась, тоже видел?

– Куда ж ей еще деваться? На острове, чай, развлечений нет. – Мефодий равнодушно пожал плечами, а потом сказал: – А чего это ты меня о ней расспрашиваешь? Я ей не нянька, у меня своих дел полно. Я тут целый день по хозяйству кручусь. Если не веришь, спроси у хозяйки.

Можно было не спрашивать, Аделаида подтвердит каждое его слово. Потому что она хозяйка и есть, а Мефодий – ее цепной пес. Все это время Марк стоял в сторонке, тянул тощую шею, прислушиваясь. На лице его застыл страх.

– Найдем, не переживай! – пообещал ему Кузьма нарочито бодрым голосом.

– Я ребятам сказал, что Галка в город отправилась по делам. Чтобы не волновались. – Марк рассеянно провел пятерней по черному ежику отрастающих волос. – Но если она к ночи не найдется…

– Найдется. – Кузьма строго посмотрел на Марка и добавил: – Ты, парень, теперь за старшего. Малышня на тебе.

– А вы?

– А я остров обыщу.

До темноты времени оставалось не так и много, нужно было торопиться, и начинать стоило именно с острова, пока видны хоть какие-то следы.

Возле замка следов оказалось много, натоптали гости-комсомольцы будь здоров! Пойди разберись, где тут Галкины! Но Кузьма не сдавался, хоть уже и не верил в свою затею. До темноты нужно было обшарить весь остров. Потом уже останутся потайные закутки замка. И если девчонка не найдется… О том, что будет, если Галка не найдется, Кузьма старался не думать. Обещания свои он привык выполнять, а графине он пообещал, что с внучкой ее в Чернокаменске ничего дурного не случится. Раз пообещал, значит, сделает! И нечего тут!

Кузьма так глубоко задумался, что не увидел, как из-за сосны ему навстречу шагнул Глухомань. Этакого конфуза с ним раньше никогда не случалось. Глухомань, старый друг, смотрел пристально, хмурил густые брови, кривил губы.

– Что? – спросил сиплым, давно отвыкшим от разговоров голосом.

Хорошо, что явился! Очень хорошо!

Жестами, понятными только им с Глухоманью, Кузьма объяснил, что случилось, велел отправляться в город за Демьяном. Тут уж такое дело – не до тайн. Да и у Демьяна после случившегося с той рыжей девицей наверняка уже скопилось немало вопросов. Того и гляди, сам скоро пожалует. Так пусть уж с пользой для дела…

Переговорив с Глухоманью, Кузьма вернулся к замку. В доме царила привычная могильная тишина. В другое бы время он этой тишине порадовался, но не сегодня. Сегодня все было иначе, куда тревожнее. Стоило только скрипнуть двери, как по лестнице сбежал Марк. Наверное, караулил у окна.

– Ничего, – произнес Кузьма шепотом, а потом велел: – Поднимайся наверх. Я тут пока осмотрюсь.

По черным глазищам Марка было видно, что ему хочется помочь, но Кузьма не позволил.

– Иди к остальным, – сказал, наверное, излишне строго, потому что Марк едва ли не испуганно втянул тощую шею в плечи, побрел к лестнице. – И не переживай. – Захотелось если не успокоить, то хотя бы утешить. – Я послал за Демьяном Петровичем, вместе мы ее непременно отыщем.

Марк кивнул. А Кузьма вздохнул с облегчением. Что ни говори, а не умел он с детьми…

Замок он обыскал быстро. Проверил каждую комнату, поднялся на чердак. Оставались подвал и башня, но двери, в них ведущие, оказались заперты, а от навесных замков ключей не было ни у Аделаиды, ни у Мефодия.

– Зачем мне? – удивилась Аделаида, когда Кузьма сунулся к ней с вопросом про ключи. – Мне бы с тем, что имеется, разобраться.

Мефодий тот и вовсе вопрос проигнорировал, прикинулся глухим, только отмахнулся сердито.

Кузьма уже решил было, что придется вспомнить былое и попытаться замки взломать, как в дверь решительно постучали. На пороге стоял Демьян, за спиной его маячил Глухомань.

– Не нашлась? – спросил Демьян, не здороваясь.

– Нет, – Кузьма мотнул головой.

– А она точно на острове? – Демьян вошел внутрь, отряхнул с густых волос снег. – Не могла с молодежью в город податься?

– Не могла, – сказал Кузьма убежденно. – Случилось что-то с девочкой.

– Что случилось?

Демьян поглядел на него как-то по-особенному, так, что сразу стало ясно – это лишь самый первый вопрос из множества других неприятных и даже опасных вопросов. Но отвечать все равно придется. Кузьма понял это той ночью, когда вонзил серебряный клинок в сердце рыжей девицы. Тогда удалось отвертеться, но сейчас не выйдет. Но ответить он не успел, из своего кабинета выглянула Аделаида, увидела Демьяна, приветственно замахала руками.

– Товарищ милиционер, какими судьбами? – спросила, запахивая на пышной груди шаль.

– Да вот решил подопечную свою навестить. – Молодец, все правильно понял, не выдал Кузьму. – Неделя выдалась хлопотная, сами знаете. Едва выкроил время.

Аделаида согласно закивала, а потом бросила требовательный взгляд на Кузьму.

– Нет ее до сих пор, – ответил он, глядя больше на Демьяна, чем на Аделаиду. – Остров я обыскал, дом тоже проверил. Пропала девочка. Словно сквозь землю провалилась.

– Найдется, – сказала Аделаида, но как-то не слишком уверенно. Было видно, что ей очень не нравится, что в историю эту вмешался Демьян. – Дело-то молодое. Наверное, в городе она. Загулялась с друзьями, да и осталась до утра. Сейчас ведь из-за волков опасно по темноте ходить, а Галина девушка рассудительная.

– Вот потому, что Галина девушка рассудительная, она бы и не отправилась в город, не предупредив никого на острове. – Демьян многозначительно посмотрел на Кузьму, сказал: – Давай-ка выйдем на свежий воздух, дядька Кузьма, переговорим.

Все-таки толковый он мужик! Понял, что не хочется Кузьме при Аделаиде разговоры разговаривать. Да и Глухомань в дом не вошел, остался караулить снаружи. Кузьма сдернул с вешалки шинель, прихватил топор и, не дожидаясь разрешения директрисы, вышел вслед за Демьяном на улицу.

– За мной идите, – велел Демьяну с Глухоманью и направился к башне. – Хочу кое-что проверить.

На то, чтобы сбить навесной замок, потребовалось время и сноровка. Кузьма остервенело орудовал топором, остальные стояли молча. Демьян достал из портсигара папиросу, рассеянно помял в пальцах и сунул обратно. Глухомань острием ножа вычищал из-под ногтей грязь. Выглядел он спокойным, даже расслабленным, но это только на первый взгляд. Пусть старый друг почти ничего не слышал после контузии, но читать по губам он умел, оттого и поглядывал на Демьяна, дожидаясь, когда тот начнет разговор. И Демьян начал, не выдержал:

– Что скажешь, дядька Кузьма? Куда она могла на самом деле деваться? – В голосе его слышалось неподдельное волнение.

– Про волков думаешь? – спросил Кузьма, не без усилий распахивая тяжелую дверь. – Посвети-ка!

Демьян включил фонарик, сказал многозначительно:

– Я уже не знаю, что думать. Творится тут всякое…

– Творится… – Все-таки не отвертеться ему от разговора. Демьян сам как волк, если уж в глотку вцепится, то челюсти уже не разожмет. – Но только не думаю, что тут волки виноваты. Тут другое…

Подумалось, что помощь албасты им сейчас не помешала бы, да вот только нечисть – она на то нечисть и есть, что живет не по людским, а по своим собственным законам. В одном только Кузьма был уверен: албасты Галку не обидит. Или обидит? Странная она в последнее время стала, словно сама не своя. На детей пока кидаться не пробовала, но спал он теперь по ночам урывками – сторожил, чтобы чего не вышло. А что, если албасты не сдержалась? Что, если черноты в ней стало так много, что чернота эта заглушила отблески серебра? Могло такое случиться? Еще пару дней назад Кузьма готов был побожиться, что нет, а вот сегодня уже ни в чем не был уверен. Теперь уже стало холодно не только позвоночнику, страх сковал его от макушки до пят, заключил в ледяную броню, мешая дышать и двигаться. Наверное, поэтому, прежде чем шагнуть в темные недра башни, он сначала нащупал свой кинжал. С кинжалом оно как-то спокойнее.

– Ты тут посторожи, – велел он Глухомани, а Демьяна поманил за собой.

По лестнице Кузьма поднимался быстро, не дожидаясь и не оглядываясь. Себе самому не смог бы в том признаться, но, как умел, откладывал предстоящий разговор. Демьян тоже молчал. Заговорил, лишь когда они оказались на самом верху, в комнате, выходящей окнами на все четыре стороны света.

– Нет тут никого, спускаемся.

Тут нет, значит, придется и в самом деле спускаться. Только не на первый этаж, а в подземелье. О существовании подземелья Кузьма знал еще от Кайсы, даже видел кусок от руки нарисованной карты, которую Кайсы затем передал на хранение Анне, своей внучке. Видеть-то видел, да вот не запомнил почти ничего. Помнил лишь, как из башни можно попасть в подземелье, а еще то, где спрятана потайная дверь.

Память не подвела, как не подвел и сделанный много лет назад механизм. В лицо дохнуло холодом и сыростью, взъерошило невидимым подземным ветром волосы. За спиной тихо присвистнул Демьян. Этому-то все в диковинку, потому что нездешний. Здешние-то все про подземелья слыхивали. Про подземелья и спрятанный где-то на острове разбойничий клад. Кузьма был одним из немногих, кто про клад не только слышал, но и видел. Кайсы показал перед самой своей смертью. Отвел на место, ткнул скрюченным пальцем, сказал:

– Это здесь. Если тебе понадобится что-то, бери, но больше никому не рассказывай. Слышишь? Золото и самоцветы эти принадлежат двум семьям. – Говорить, каким семьям, Кайсы не стал. Кузьма и так все знал, выучил чужую вековую историю, как свою собственную, и втайне даже считал себя частью этой истории. Вот только золото и самоцветы ему без надобности. Все, что ему нужно, можно добыть в лесу или в озере. Такие уж у него смешные нужды.

А Кайсы, указав место клада, вознамерился рассказать еще об одном тайнике. Можно подумать, мало с Кузьмы чужих тайн! Вознамерился, но не успел, начал говорить про какие-то зеркала, которые нужно держать подальше от дурных людей, закрыл устало глаза, как это бывало с ним в последнее время довольно часто, и больше уже не открыл.

– Все… – послышался за спиной у Кузьмы звонкий, точно колокольчик, голос. – Ушел охотник в Нижний Мир, теперь там будет охотиться.

Албасты, дева юная, красоты невиданной, присела рядом с Кайсы, провела ладонью по его седой голове прощальным, почти ласковым жестом, коснулась ввалившихся стариковских щек, а потом посмотрела Кузьме в глаза:

– Теперь ты вместо него.

Как же ему не хотелось! Как же не рад он был этакой сомнительной чести, но сделка есть сделка, а слово свое Кузьма держать привык.

– Я знаю, – сказал, не сводя взгляда с мертвого Кайсы. Старик выглядел спокойным, даже умиротворенным. Разгладились глубокие морщины, губы тронула усмешка. Отмучился? Или встретил наконец на той стороне тех, кого потерял много лет назад. – Он говорил про зеркала…

– Не нужно тебе об этом пока знать. – Албасты глянула на него искоса. – Если придет время, расскажу…

Может быть, пришло время? Пришло, а они оба не заметили, не подготовились?..

Желтый луч Демьянова фонаря скользил по каменным, кое-где сочащимся водой стенам, отвоевывал у темноты клочок света и тут же его терял. Такое уж это было место.

– Расскажи мне про албасты. – Не просьба, а требование, и луч замер, ослепляя Кузьму.

– Убери, – велел он, прикрывая глаза рукой.

– Прости. – Луч скользнул в сторону. – Ты ведь о ней знаешь?

– Я-то знаю. – Кузьма вздохнул. – Меня другое волнует, ты откуда знаешь?

– Я ее видел. Веришь?

Верит. Отчего ж не верить? Албасты она такая, является, кому сама захочет. Видать, зачем-то понадобился ей Демьян.

– Дважды. – А Демьян, похоже, обрадовался, что Кузьма над ним не смеется, слушает внимательно, не перебивает. – Первый раз тут, на острове. Я тогда не один был, а с Марком. Это в ту ночь, когда волк кухарку убил.

– Не волк. – Кузьма покачал головой. – Она это, албасты.

И ведь не удивился, не стал спорить, только вздохнул тяжело, а Кузьме вдруг захотелось его утешить.

– Она дрянной бабой была, эта кухарка. Детишек травила.

– Как травила?

– Известное дело, как. Насмерть! Одним детдомовцем больше, одним меньше… Кто ж их сейчас считает. Ты про албасты начал и про Марка, – напомнил Кузьма, а в уме сделал зарубку, что нужно бы и с мальцом переговорить, и с албасты. Если, конечно, еще доведется свидеться.

– На нас она не нападала. Наоборот, мне показалось, она пыталась нас защитить. Стояла между нами и волками, не подпускала их близко. Может такое быть, дядька Кузьма?

– На этом острове еще и не такое может быть. А второй раз ты ее когда видел?

– Прошлым вечером в своей бане. Лиза в бане мылась, а потом закричала…

Значит, уже Лиза. Значит, в бане мылась. Ну и что тут такого? Дело молодое, Демьян мужик видный, да и Лиза девка красивая.

– Когда я в баню вбежал, она над ней стояла.

– Албасты?

– Албасты. Лиза лежала на полу, а эта… собиралась расчесать ей волосы.

Демьян говорил, а по голосу было слышно, что ему, коммунисту, начальнику милиции, до зубовного скрежета неловко о таком рассказывать. Ладно, девка в бане, это хоть и неприлично, но понятно. Но албасты… А Кузьме вдруг стало интересно, что задумала албасты. Про гребень ее он кое-что знал, помнил еще из рассказов Кайсы. Помнил, что с обычным человеком могут сделать прикосновения его костяных зубьев. Да то же самое, что и прикосновения ее когтей и кос! Не выжить обычному человеку после такого. Спасти может лишь Полозова кровь. И тут же вспомнился серебряный клинок, который он собственной рукой по самую рукоять воткнул девчонке в сердце. А ведь выходит, что течет теперь по ее жилам серебряная кровь, защищает.

– И что ты сделал? – спросил Кузьма, стараясь, чтобы голос его не выдал волнения. Давненько, надо сказать, он так не волновался.

– Выстрелил, – ответил Демьян, и луч света нервно дернулся. – Прямо ей в горло. Если бы она была обычным человеком, она бы не выжила…

– Она не человек, и она выжила.

– Лиза тоже выжила. – Демьян замолчал, и это было очень многозначительное молчание. От такого не отмахнешься.

Кузьма шагал по гулкому подземелью, вслушивался в эхо их шагов и думал, с чего лучше начать.

– Дядька Кузьма, я помню, какой ее нашел, помню ее рану. Чудо, что я вообще довез ее до дома живой. Даже Палий расписался в своем бессилии, а Палий, ты же знаешь, за каждого больного борется до конца. И вот появляешься ты с этим своим ножом… Мне продолжать? – спросил Демьян требовательно.

– Не нужно. – Коридор закончился, уперся в глухую стену, а Кузьма подумал, что если не оставлять каких-нибудь меток, то запросто можно заблудиться. – Я знаю, о чем ты хочешь меня спросить. Вот только я не знаю, как ответить на твои вопросы.

– Расскажи все как есть.

– Она пришла ко мне.

– Албасты?

– Да. Пришла, сказала, что ей нужна моя помощь. И не спрашивай, почему за помощью она пришла именно ко мне, это долгая история. Не о том сейчас речь. Значит, пришла, рассказала, где я найду девчонку и что должен сделать. Сказала, что если не сделаю как велено, девчонка погибнет.

– Поэтому ты, не раздумывая, вогнал ей в сердце кинжал?! – Голос Демьяна вибрировал от ярости.

– Отчего же не раздумывая? Всю дорогу только об этом и думал, а сомневаться перестал, когда эту твою Лизу увидел своими собственными глазами. Она бы все равно не выжила.

– И ты решил ее добить?..

– И я решил ее спасти! Если уж ты поверил в существование албасты, то поверить в существование особенных вещей тебе будет еще проще. Так вот, мой нож – особенная вещь. Вернее, металл, из которого сделано его лезвие. Когда-то точно таким же ножом албасты спасла и мою жизнь тоже. Считай, с той поры началось наше с ней… знакомство.

Не удивился, воспринял все как должное, вместо этого спросил:

– Зачем ей Лиза?

– Не знаю, – ответил Кузьма и не покривил душой, он и в самом деле не знал. – Но смерть ее албасты не нужна. Наоборот, она пытается твою рыжую защитить. Знаешь, я пожил на этом свете достаточно, чтобы уже ничему не удивляться. И добро видел, и зло. И вот что я тебе скажу: албасты, может, и нежить, но числятся за ней и светлые дела. Марка она спасла, ты сам говорил. – И тут же вспомнился другой разговор, когда албасты просила его защитить детей. От нее защитить. Это добро или зло?

– Лизу уже дважды пытались убить, – сказал Демьян после долгого молчания, во время которого они обследовали другой коридор. – И дважды на одном и том же месте. Первый раз ее ударили по голове, а второй раз в нее выстрелили. Если бы не волк, она бы точно погибла.

– Волк? – Кузьма нахмурился.

– В первый раз, когда я ее нашел, она была окружена волками. Второй раз, когда в нее выстрелили, волк прикрыл ее своим телом. То есть не прикрыл, а просто выпрыгнул на дорогу и попал под пулю вместо Лизы. И вот сейчас, после всего, что ты рассказал мне про албасты, и после того, что я видел своими собственными глазами, я думаю, – он снова замолчал, подбирая нужные слова, – я думаю, а что, если волков прислала она? Что, если она каким-то образом может ими управлять?

– Возможно, так оно и есть. Албасты многое может.

А еще многое может Желтоглазый. Волков призывать он точно может. Что в зверином обличье, что в человеческом. По крайней мере, когда-то давно мог. Но на разговоры еще и о Желтоглазом им и ночи не хватит. Поэтому Кузьма ничего рассказывать не стал.

– А Галка? Может быть, албасты причастна к ее исчезновению? – спросил Демьян.

– Я не знаю. Я только знаю, что Галка девчушка очень особенная. – Кузьма задумался на мгновение, можно ли рассказывать о таком Демьяну, но почти сразу же решил, что можно. Демьян – человек честный и порядочный, Кайсы таких называл светлыми. Вот он светлый и есть, чужую тайну сбережет, как свою. И Кузьма рассказал. И о женщинах с серебряной кровью, ведущих свой род от албасты, и о собственном обещании женщин этих защищать.

– Ну вот, теперь ты понимаешь, почему она особенная, – закончил Кузьма и почувствовал облегчение от того, что теперь тяжкое бремя чужой тайны можно разделить на двоих. – И поэтому я не думаю, что албасты могла ей навредить. Сознательно навредить. Если она кого-то и любит по-настоящему, так это своих девочек.

– Сознательно?..

– Она меняется. Сначала это было не так заметно, а сейчас очевидно. Раньше старухой она редко являлась, все больше молодой девкой. И натуру свою нечеловеческую раньше контролировала куда как лучше. Если бы я не знал, что она бессмертная, я бы решил, что она стареет. Думаешь, отчего я на острове ошиваюсь? Оттого, что она мне велела. Велела в доме ночевать и присматривать.

– За чем присматривать?

– За тем, чтобы она не напала на кого-нибудь из детей. Понимаешь, детей она никогда раньше не трогала. Наверное, это единственное человеческое, что в ней осталось. Она и сейчас не хочет их обижать, но сдерживаться ей все труднее. Дети – легкая добыча. И вот я думаю, а вдруг она все-таки не сдержалась…

– И как это можно выяснить? Ты можешь ее позвать? Или призвать?.. – Демьян нервно, совершенно по-мальчишески, хохотнул.

– Не могу. Она появляется сама, когда считает нужным.

– И давно не появлялась?

– Пару дней уже.

А тем временем они уже обошли подвал. По крайней мере, видимую его часть. А сколько еще осталось потайных ходов, Кузьма себе даже не представлял. Если Галка сейчас где-нибудь в подземелье, им ее не услышать и не найти…

На душе стало горько и муторно, захотелось на поверхность, вдохнуть свежего воздуха. Наверное, что-то подобное испытывал и Демьян, потому что, выйдя из мрака подземелья в мрак наступающего вечера, он со свистом втянул в себя морозный воздух, вытащил из кармана портсигар, протянул сначала Кузьме, потом выступившему из темноты Глухомани. Курили молча. Да и о чем говорить, когда совершенно непонятно, как действовать дальше, какую стратегию разрабатывать?

– Я вернусь в город, – наконец заговорил Демьян. – Отправлю на поиски своих ребят. Если Галка в Чернокаменске, мы ее найдем.

Кузьма кивнул. Сам он собирался остаться в доме. Кто-то ведь должен присматривать за детьми. О том, что он станет этим детям говорить, как посмотрит им в глаза, думать не хотелось.

– Еще раз обыщу остров, – прохрипел Глухомань.

– Осторожнее там, – попросил Кузьма, не заботясь, увидел ли глухой товарищ движение его губ.

Увидел, потому что многозначительно хмыкнул в ответ и прежде, чем слиться с темнотой, прощально махнул рукой.

* * *

После стычки с Мефодием на сердце у Алексея было неспокойно. Неспокойно до такой степени, что, промаявшись полдня, он поменялся сменами с приятелем Федькой Крутиковым. Выходить в ночь Федьке не хотелось, поэтому пришлось пообещать ему свой охотничий нож, на который тот давно засматривался.

Из дома Алексей вышел уже в темноте, запряг лошадь, взлетел в седло. О том, что он станет говорить Галке, не думалось. Как и о том, что скажет Аделаида, когда он едва ли не посреди ночи явится на порог замка. Там видно будет, а сейчас главное убедиться, что с Галкой и детьми все хорошо.

Вечер выдался ясный. Легкий морозец, луна на полнеба, россыпь крупных звезд – красота! Вот только ему не до красоты, с каждой минутой все неспокойнее, все тяжелее на душе. Поэтому лошадь Алексей пустил в галоп, стрелой промчался через Чернокаменск и укутанное снегом поле, стрелой же вонзился под сень старого леса. Он не думал ни о разбойниках, ни о волках, лютующих где-то поблизости. Думать получалось только о Галке…

А на берегу Стражевого озера случилось странное. Послушная, покладистая лошадка вдруг заартачилась: заржала, взвилась на дыбы, ни за что не желая ступать на черный лед. Не помогали ни уговоры, ни угрозы, а силу применять Алексей не хотел. Он спрыгнул на землю, успокаивающе потрепал лошадь по холке, шепнул на ухо:

– Домой!

Оставлять ее на ночь привязанной на берегу было опасно. Волки хоть и притихли после облавы, но далеко все равно не ушли. А дорогу домой она отыщет легко, потому что умная, умнее некоторых людей. Что ж ее мучить?!

Алексей дождался, пока стихнет топот копыт, и решительно ступил на лед. Сам он ничего не боялся, потому что прихватил из дому винтовку. Случись что, сумеет отбиться и от волков, и от лихих людей. Да и идти тут напрямую совсем недолго. А уж если побежать…

Он и побежал. Подгоняло его все усиливающееся беспокойство, толкало в спину вместе с откуда ни возьмись налетевшим ветром. На гладком, точно стекло, льду ноги скользили, и Алексей запоздало удивился, что раньше лед Стражевого озера не был скользким. По этой причине чернокаменская детвора никогда не приходила на озеро кататься на коньках. А теперь вот – каток. Самый настоящий каток… Кажется, что озеро сопротивляется, не хочет пускать его на остров. Не хочет пускать его к Галке. Глупости, конечно! Просто ветер вылизал, отполировал лед до такого состояния, что на ногах не устоять. Алексей уже не раз падал. Падал, вставал и упрямо, буром пер вперед к черной громаде Стражевого Камня. Не проймешь его такой ерундой!

Упав в очередной раз, Алексей со злостью врезал по льду кулаком. Понимал, что глупость и мальчишество, но ничего с собой поделать не сумел. А глупость и мальчишество вдруг обернулось неожиданным. От того места, где его кулак впечатался в лед, во все стороны начали разбегаться трещины. Зрелище было одновременно странным и завораживающим. Зимой Стражевое озеро промерзало глубоко. Да что там зимой! Бывало, до самого мая лед лежал. До мая лежал, а тут вдруг не выдержал…

Трещины, сначала тонкие, словно волос, ширились прямо на глазах, наливались чернотой, сочились озерной водой, окружали Алексея паутиной. Осознать, что все это происходит на самом деле, не получалось. Как не получалось осознать, что он оказался в нешуточной опасности. Ну не могло такого случиться, и все тут!

Не могло, но случилось. Звук сначала был тихий, едва слышный. Не звук даже, а вибрация, которая волнами пробегала по льду, делая его все более и более хрупким. А потом, когда вокруг Алексея метра на три раскинулась сеть из трещин, послышался хруст. Так хрустят ветки старых деревьев под тяжестью снега.

Или кости…

Или озерный лед в мае…

Додумать эту мысль до конца Алексей не успел, под ногами в последний раз что-то громко хрустнуло, и он с головой ушел под воду. От холода перехватило дыхание. Впрочем, при всем желании вдохнуть под водой он бы не смог. И выплыть не поверхность тоже не смог бы. Вмиг пропитавшаяся водой, отяжелевшая одежда и сапоги камнем тянули его на дно, туда, где в темноте вспыхнули желтым два огня, похожие на два огромных глаза.

Алексей заметался, сбрасывая сапоги и тулуп. За ружье держался до последнего, ружье было в разы жальче всего остального. Но когда воздуха в легких почти не осталось, и его пришлось отпустить. Вверх, к ярким звездам он рванул пулей и почти дотянулся. Дотянулся бы наверняка, если бы не кристально прозрачная, но непрошибаемая кулаком ледяная корка. Озеро снова замерзло…

Жарко теперь было только легким. Легкие горели огнем, а в ушах то ли шумело, то ли шуршало:

– Сдайся, человечек. Смирись, и все будет хорошо.

Желтые огни разгорались все ярче и ярче, ослепляя, не позволяя думать ни о чем, кроме этого шелеста-обещания. Да только не мог Алексей смириться! Тело хотело жить! Хотело тепла и хоть глоточка воздуха. Тело рвалось вверх, в кровь обламывало ногти о ледяную броню, сопротивлялось шепоту и неминуемой смерти.

Когда шепот превратился в треск, Алексей уже почти отключился. Наверное, оттого и не удивился, когда самым краешком сознания увидел тянущихся к нему двух белых змей. Змеи оплели его со всех сторон, дернули вверх, к угасающим звездам, к склонившейся над ним старухе с глазами чернее самой черной ночи.

– Я тебя держу, мальчик, – просипела старуха и улыбнулась жуткой острозубой улыбкой.

В когтистой руке ее что-то блеснуло, и его левому запястью вдруг стало сначала нестерпимо холодно, а потом нестерпимо горячо. По всему телу полилось благословенное тепло, словно бы Алексей только что вышел из горячей парной, а не вынырнул из ледяной воды. И почти тут же пришел страх. Но испугался парень не старухи, а того, что на самом деле ее нет, что она всего лишь плод его умирающего от холода и недостатка кислорода мозга. Нет никакой старухи, есть только два желтых глаза и шепот-шелест. До сих пор есть…

– Не слушай его! – Острый коготь вонзился в плечо, извлекая из горла отчаянный крик боли, вырывая Алексея из окутавшего его морока. – Не слушай его, слушай меня! Внимательно слушай, пока я еще в силах… пока сдерживаюсь.

Коготь дернулся и вышел из онемевшей плоти. Алексей уперся ладонями в лед, сел. Никакой полыньи, никаких трещин, снова гладкая, вылизанная ветром ледяная поверхность. Самое время подумать, что привиделось все, если бы не мокрая одежда, если бы не браслет на запястье. Тот самый, от которого тепло, несмотря ни на что.

А шепот исчез, словно его и не было. Шепот исчез, старуха осталась. Она смотрела на Алексея с недобрым прищуром, и ее седые косы белыми змеями извивались на черном льду. Стало страшно. Едва ли не страшнее, чем тогда, когда он оказался подо льдом.

– Боишься, – сказала старуха и улыбнулась. – Правильно, меня и нужно бояться. Особенно сейчас.

– Вы кто? – Спросить получилось почти спокойно, только зубы клацнули.

– Я? – Она на мгновение задумалась, словно бы забыла свое имя. И немудрено, на вид ей было лет триста. – Я албасты. – Из старухиного рта вывалился длинный, по-змеиному раздвоенный язык. Наверное, чтобы не осталось никаких сомнений, что она не просто страшная старуха, а та самая албасты, о которой в детстве рассказывала маленькому Алексею бабушка. Нежить, убивающая людей…

– Убиваю. – Наверное, она читала его мысли. – Поэтому спиной ко мне лучше не поворачивайся. Я пока сдерживаюсь, но кто знает…

– Вы меня спасли. – Если спасла, то зачем тогда убивать?

– Я тебя спасла, чтобы ты ее спас.

– Кого?

– Мою девочку. Пойдем! – сказала требовательно, и белые косы ее взмыли в воздух. – Он ослаб, может, последние силы свои потратил на тебя, но кто знает?.. А она, хоть и крепкая девочка, но вскорости умрет, если ты ей не поможешь.

– Вы о Галке?..

– Я начала забывать их имена. Раньше помнила каждое, а теперь вот забываю. Он слабеет, и я вместе с ним. – Албасты хихикнула, и этот сумасшедший смех был куда страшнее и змеиного языка, и когтей. – Пойдем! Быстро!

Она не шла, а скользила по льду, раскинув тощие руки. То есть это сначала Алексею показалось, что скользила, а потом он увидел, что босые ноги ее вовсе не касаются льда… Думать о том, как такое может быть, не хотелось, все его мысли были о Галке, о том, что сказала албасты. Галка в беде и может умереть, если он опоздает!

Чтобы не опоздать, Алексей перешел на бег. Теперь присмиревшее озеро не сопротивлялось, и даже насквозь мокрая, прихваченная морозом одежда не доставляла почти никаких неудобств. И босые ноги его не чувствовали холода. Чудеса… Вот только всего за несколько минут Алексей разучился удивляться чудесам.

А албасты остановилась, не доходя до кутающегося в ночную тьму замка, замерла у колодца.

– Она там, – сказала, заглядывая в черную бездну.

– В колодце?

– Под колодцем. Спускайся!

Спускаться туда? В черноту, в неизвестность? Алексей подошел к колодцу, встал рядом с албасты. Она посмотрела на него искоса, словно сомневалась, что он решится. Плохо она его знает!

Решительным и одновременно отчаянным движением он столкнул в колодец ведро, прислушался к гулкому, все никак не затухающему эху, проверил на крепость цепь.

– Не выдержит. – Албасты перебросила через край колодца одну из своих кос, снова усмехнулась. – Не бойся, мальчик, моих сил достаточно, чтобы тебя удержать. А твоих сил теперь хватит, чтобы не умереть от моих прикосновений.

– Из-за этого? – Серебряный браслет Алексей ощущал как неотъемлемую часть себя. Ощущения были необычными и такими яркими, что тело лихорадило с непривычки.

Албасты кивнула.

– Когда-то давно он принадлежал другому мальчику, такому же молодому и такому же отчаянному. Пришло твое время. – Кончик косы потянулся к Алексею, захлестнулся вокруг руки. На мгновение закружилась голова, но ласково, по-кошачьи, мурлыкнул браслет, возвращая Алексея из мира теней в этот мир.

– Я готов, – сказал он решительно и так же решительно перебросил ногу через каменный борт колодца.

Темнота накрыла сразу, стоило только начать спуск. Яркими и колкими в этой темноте оставались лишь звезды. Босыми ступнями Алексей упирался в заледеневшие стены колодца, чувствуя каждую неровность, каждую выбоинку. Коса албасты впивалась в ладони, стирая их до крови, окрашиваясь черным, но боли он не чувствовал, как и холода. А спуск все длился и длился, Алексею уже начало казаться, что у этого колодца нет дна, когда внизу послышался слабый плеск. Парень по-прежнему не видел воды, но близость ее чувствовал каждой клеточкой тела. Или воду чувствовал не он сам, а его браслет?

– Все, – прошелестел в голове голос албасты. – Теперь прыгай.

Он разжал руки без страха, не раздумывая о том, что ждет его внизу. Разжал и камнем рухнул вниз, снова в ледяную воду. Только это была совсем другая вода – чистая, звонкая, ключевая. Она обняла Алексея со всех сторон, мягко качнула на волнах. Он раскинул руки и ноги в попытке нащупать стены колодца, но стен не оказалось. И темнота, его окружающая, была другой, не кромешной, а подсвеченной мягким серебряным светом. Алексей не сразу понял, что свет этот исходит именно от воды.

Нет, не от воды! От Галки!

Она лежала на берегу идеально круглого подземного озера, и волосы ее светились серебром.

– Галка! – В два широких гребка Алексей оказался рядом. – Галка, ты меня слышишь?

Не слышала. Кожа ее была такой же холодной, как вода, а распущенные волосы, кажется, и вовсе покрывал иней. Из верхней одежды на девушке оказалась только телогрейка, мокрая насквозь, заледеневшая. Онемевшими, содранными в кровь пальцами Алексей попытался нащупать пульс на шее лежавшей. Ничего не вышло, не чувствовал он ни пальцев, ни биения чужой жизни. Накатила паника, ударила жаркой волной, качнула вперед, к Галке. Он коснулся губами ее виска, замер, прислушиваясь, пытаясь поймать, уловить хоть что-нибудь, пусть бы даже намек…

Уловил. Пульс оказался едва слышен, но он был, а это главное. Неподвижное Галкино тело он вытащил из воды, обхватил за плечи, прижал к себе. Это было совершенно бесполезное занятие, никак не могли две льдинки согреть друг друга. А они и были этими льдинками, разве что не звенели от мороза. Алексей вскинул голову вверх, к далеким-далеким звездам, закричал:

– Я нашел ее! Что дальше?

Ответом ему стала тишина, нарушало которую лишь слабое журчание воды. Албасты ушла, бросила их с Галкой на дне этой подземной пещеры, и сейчас ори не ори, никто их не услышит, потому что там, на поверхности, уже ночь и ни единой живой души. И даже не единой неживой… А Галка долго не протянет. Чудо, что она до сих пор жива. Значит, не время раскисать, время действовать!

Может быть, в пещере стало светлее, а может, просто глаза привыкли к темноте, но видел Алексей значительно лучше, чем раньше, ему удалось кое-как осмотреться. Они и в самом деле оказались в подземной пещере. Вот такой удивительный это был колодец! Каменный купол, идеально круглое озерцо в центре и два темных проема подземных ходов. Алексею очень хотелось, чтобы ходов, а не просто слепых каменных мешков.

– Все, птичка-невеличка, мы идем домой! – сказал он, подхватывая Галку на руки.

Она была легкой, даже несмотря на промокшую, отяжелевшую одежду. И волосы ее по-прежнему отливали серебром, хотя Алексей уже точно знал, инея на них нет. Из двух проходов он выбрал правый. Шагнул в идеально гладкий и идеально круглый тоннель. Впереди их с Галкой ждала неизвестность, возможно, даже опасность, но оставаться в пещере было смерти подобно. Значит, вперед!

Сначала Алексей считал шаги, а когда счет перевалил за тысячу, сбился. Туннель извивался в гранитном чреве острова, уводил все дальше и дальше от пещеры. Хорошо еще, что не ветвился и у них не было риска заблудиться. Пару раз Алексей останавливался, прислушивался к едва различимому Галкиному дыханию и шел дальше. По его прикидкам выходило, что очень скоро остров должен кончиться, сползти под воду Стражевого озера. Где же выход?!

Не было выхода… Туннель перекрывала глухая стена, и стена эта являлась рукотворной. Кто-то много лет назад надежно замуровал этот выход. Алексей застонал от злости и бессилия, не выпуская Галку из рук, привалился спиной к каменной кладке и замер…

Там, за стеной, билось чье-то сердце. Его гулкое уханье он не столько слышал, сколько ощущал всем телом как ритмичную, размеренную вибрацию. Нагрелся браслет, завибрировал в унисон. И собственный Алексеев пульс, казалось, тоже начал замедляться, подстраиваться под это редкое «тук-тук». Слишком редкое для обычного человеческого сердца. Умом Алексей понимал, что не выдержит, минута-другая – и организм не сможет сопротивляться этому навязанному, смертельно опасному ритму. Еще чуть-чуть, и поиски выхода из подземелья перестанут его волновать. Уже почти перестали…

Галка открыла глаза в тот самый момент, когда Алексей, не разжимая объятий, начал медленно сползать на каменный пол. Глаза ее были такого удивительного серебряного цвета, что на мгновение он отвлекся от гипнотического биения невидимого сердца.

– Леша, – сказала Галка и ледяной ладошкой дотронулась до его немеющей щеки. – Леша, не слушай его. Слушай меня!

– Она тоже так говорила. – Он попытался улыбнуться, но ничего не вышло. – Старуха велела не слушать его, слушать только ее.

– А теперь слушай меня. – Она серебристой змейкой вынырнула из его объятий, крепко обхватила за талию, потянула вверх. – Леша, слушай мой голос…

– Ты такая красивая… – Все-таки получилось улыбнуться. Сначала улыбнуться, а потом подняться на ноги. Она ведь маленькая, она его не удержит. Значит, придется самому.

– Вот так, не слушай его, говори со мной. Говори, какая я красивая, только не слушай. – Галка поднырнула плечом ему под мышку, потянула прочь от стены, как немощного старика. – Ты меня нашел. А я думала, что никто меня больше не найдет, что теперь уже все…

– Неправда, не все! Я тебя искал! – Он даже разозлился оттого, что она могла так подумать, а она, наоборот, обрадовалась, засветилась вся.

– И нашел. Никто не нашел, а ты нашел. Только дорогу неправильную выбрал. Это он тебя поманил.

А биение чужого сердца тем временем делалось все тише, пока совсем не исчезло. Алексей замер, прислушиваясь к звону в своей голове, к лихорадочному уханью пульса в висках. Его собственное сердце наконец-то опомнилось, принялось с утроенной силой перекачивать кровь по сосудам.

– Галка, я тебя нашел! – Ему, уже во второй раз вернувшемуся с того света, было позволительно. Она должна понять!

Сама она была ледяная! Сама ледяная, а губы горячие, почти обжигающие. И поцелуй обжигающий. А серебряного цвета глаза смотрели на Алексея очень внимательно, очень пристально, по-взрослому.

– Ты меня нашел, – подтвердила она, когда к ним обоим вернулась способность дышать. – Как хорошо, что ты меня нашел! А теперь пойдем, Леша.

Дальше по туннелю они шли, взявшись за руки. Света, исходящего от Галки, хватало, чтобы осветить им путь.

– Я боялся, что ты умерла, – заговорил Алексей, крепче сжимая согревшуюся Галкину ладошку.

– А я думала, что умерла. Я упала, ударилась об воду, а когда очнулась, оказалась в очень странном месте. – Свободной рукой она коснулась своей шеи, на которой Алексей разглядел серебряный медальон в виде ласточки. Одного лишь взгляда хватило, чтобы понять, из какого металла он сделан. – Там было разное. Я не все запомнила. Помню только, что не хотела возвращаться. Он уговаривал меня остаться, и я почти согласилась.

– Кто тебя уговаривал?

– Желтоглазый. Он очень старый и очень уставший, а еще очень злой. Я не сразу поняла, что он злой, только когда он попытался остановить твое сердце. – Галка и сама остановилась, привстала на цыпочки, заглянула Алексею в глаза, словно еще раз убеждаясь, что с ним в самом деле все хорошо.

– Я в порядке, – он улыбнулся. – А ты светишься.

– Бабушка говорила, что это все серебряная кровь, говорила, что рано или поздно она просыпается в каждой из нас. Нужно лишь оказаться у истоков. Я вот, кажется, оказалась…

– Как? – задал Алексей вопрос, который должен был задать сразу же. – Как ты тут оказалась?

– Меня столкнули. Я помню, как по приказу Аделаиды отправилась к колодцу за водой, а потом меня кто-то сильно толкнул, и я полетела вниз.

– Когда это было?

– Спектакль еще не закончился. Я думала, что как раз успею заварить гостям чаю. Дядька Кузьма принес какой-то очень вкусный травяной чай. Его было так много, что можно было пить хоть по пять раз на дню! Представляешь?!

Алексей не представлял. Как можно говорить о каком-то травяном чае, когда твоя собственная жизнь висела на волоске. Да и сейчас, возможно, висит. Они ведь до сих пор не нашли выхода из подземелья.

– И ты не видела того, кто это сделал? – На самом деле ему не требовался ответ, он прекрасно знал, кто столкнул Галку в колодец. Тот, кто угрожал, тот и столкнул. Пальцы сами сжались в кулак, зубы скрежетнули от ярости.

– Не видела. – Она снова замерла, дотронулась ласково до его щеки, будто почувствовала эту его неудержимую ярость, будто поняла, как ее сдержать.

И у нее, у этой серебряной птички-невелички, получилось то, что не получалось у других: Алексей успокоился, собрал в кулак уже волю.

Они снова вышли в пещеру. Галка в восхищении замерла на берегу озера, сказала шепотом:

– Ты мог представить, что здесь такое?

До недавнего времени Алексей если и думал об острове с его тайнами и подземельями, то исключительно как о людских выдумках навроде албасты. А вот оно как оказалось. Даже албасты – не выдумка.

– Пойдем! – Он крепко сжал Галкину руку, потянул ее во второй туннель, такой же гладкий и такой же идеально круглый. – Нам нужно как можно скорее выбраться на поверхность. Ты можешь заболеть.

– Я не заболею, – заверила она его. – Не после того…

– Не после того, как ты припала к истокам?

– Ага. Припала с размаху. Можно сказать, вляпалась. – Она совершенно по-девчоночьи хихикнула, прикрывая рот ладошкой, а потому вдруг сделалась очень серьезной, спросила: – Который сейчас час, Леша?

– Уже ночь.

– Ребята…

– Уверен, с ними все хорошо. Дядька Кузьма должен был уже вернуться.

– Я тоже должна была уже вернуться, а не вернулась.

– Ты вернешься. Пойдем!

Этот тоннель они не прошли, а пробежали, так сильно им обоим не терпелось оказаться наверху. Наверное, поэтому никто из них не подумал, что выхода из подземелья может и не оказаться.

А его и не было… Снова глухая стена, разве что не такая старая, разве что сложенная не из камней, а из кирпича. Но ведь стена!

– Все хорошо, – сказала Галка, оглаживая пальчиками грубую кладку. – Мы что-нибудь придумаем, найдем другой выход.

Вот только Алексей знал, что другого выхода нет. И до чего ж обидно, когда знаешь, что свобода близко, возможно, в нескольких метрах, а добраться до нее никак! Наверное, именно обида была причиной тому, что он врезал кулаком по стене. Врезал почти так же, как недавно по льду. И почти так же, как лед, кирпичная стена пошла паутиной трещин. И эти трещины не были иллюзией. Алексей с удивлением посмотрел на свои сбитые в кровь костяшки. Боли не почувствовал, но зато почувствовал силу. Нет, не силу, а силищу! Словно бы мог он ее теперь черпать полными горстями хоть из озера, хоть из воздуха. Из-за браслета? Браслет согласно мурлыкнул, подтверждая и поддерживая, снова подталкивая к стене.

– Галка, отойди, – попросил Алексей как можно спокойнее, чтобы не напугать, чтобы не опалить ее этой внезапной силищей.

И она отошла, послушно замерла в сторонке, обхватив себя руками за плечи. Алексей снова ударил в стену.

Сначала казалось, что у него ничего не выйдет, а потом, раза, наверное, с тридцатого, кладка начала поддаваться, осыпаться к ногам кирпичной крошкой, оседать в давно высохших волосах красной пылью. Когда стена наконец рухнула, просела с гулким стоном, ослепшему от пота и усталости Алексею показалось, что из одной ловушки они оказались в другой, так темно, так сыро было с той стороны. Но, отдышавшись и перебравшись через завал из кирпичей, он с радостным удивлением понял, что из подземелья они попали в подвал замка. Самый обыкновенный, человеческими руками сделанный подвал. Следом в пролом пролезла Галка, он подхватил ее на руки, бережно опустил на каменный пол.

– Пойдем, – сказал решительно.

Здесь, в почти полной темноте, он ориентировался на удивление хорошо. Возникло вдруг чувство, что все окружающее ему знакомо, что он знает каждый закуток, каждый поворот этого подвала. Чувство это превратилось в уверенность, когда они с Галкой снова оказались перед каменной стеной. Алексею не пришлось искать потайной рычаг, чужая память, которую бережно хранил серебряный браслет, подсказала, что нужно делать, и уже через пару секунд то, что казалось незыблемым, с тихим скрежетом сдвинулось с места, выпуская их с Галкой сначала в закопченное жерло огромного камина, а потом в просторную, напрочь лишенную мебели комнату.

– Вот и все, – сказал шепотом Алексей, а Галка покрепче сжала его руку.

* * *

Оставаться в бездействии Кузьме было тяжко. На месте, в детской комнате, его удерживала лишь малышня. Дети долго не могли угомониться, расспрашивали про Галку. Пришлось соврать, что она на танцах в городе, уехала с комсомольцами, чтобы развеяться. Кажется, они ему поверили, хоть и не сразу. Правду знал только Марк. Мальчонка смотрел на Кузьму с такой тревогой, что душе делалось не только тяжко, но и больно. А он уже и помнить не помнил, как может болеть душа. Хорошо хоть укора во взгляде Марка не было, хорошо хоть не спрашивал, отчего Кузьма отсиживается в замке, вместо того чтобы искать Галку. Может, и думал малец что-то этакое, но предпочитал молчать. Он уснул самым последним, обхватил руками громко урчащую трехцветную кошку, привалился спиной к стене, да так, сидя, и заснул. А Кузьма, наоборот, встал с места, принялся кружить по комнате. Обыскать бы замок еще раз, но детей одних оставлять страшно. Если албасты явится в его отсутствие, может случиться самая настоящая беда.

От тяжких мыслей отвлекал волчий вой. Судя по всему, волков было несколько, они кружили возле замка, но близко подойти не решались. На чей зов явились и по чью душу? Эх, лучше, наверное, такое и не знать.

Кузьма как раз выглядывал в окно, когда услышал в коридоре шорох. Первым делом он схватился за серебряный нож. Албасты никогда раньше не предупреждала о своем появлении, но кто ж ее знает! В дверь тихонько постучали, слишком деликатно для чужака, а албасты та и вовсе не стучится.

– Дядька Кузьма, – позвал тихий девичий голосок, и от сердца тут же отлегло. – Это я, Галка.

Стараясь не разбудить ребятню, Кузьма отодвинул засов, впустил в комнату Галку и Алексея. Выглядели они странно. Оба в насквозь промокшей одежде, а Алексей еще и босой, со сбитыми в кровь костяшками пальцев. Оба с припорошенными пылью волосами и сияющими глазами. И если у парня глаза светились по причине крайнего возбуждения, то у девочки… Кузьме не нужно было долго думать, чтобы понять: вот она и проснулась – серебряная кровь, вот и превратилась девочка в точную копию своей бабки! Серебро волос, серебро глаз и сила, серебром этим дарованная. А как превратилась, через что прошла, чтобы вековой дар получить, думать не хочется. Не даются легко такие вещи.

Да и не только Галка прошла. Вон и на Лешкином запястье браслет приметный. Знал Кузьма, кому этот браслет раньше принадлежал, знал, у кого потом хранился. Не знал он одного – что все это может значить. Он молча обнял их, каждого по очереди, а потом сказал:

– Сейчас одежу сухую принесу.

Они не стали спорить. Они стояли, прижавшись друг к другу, словно только в этих тесных объятиях и черпали тепло. Да, так и есть, окрестила их судьба, связала накрепко серебряными узами, которые покрепче стальных канатов будут.

Переодевались они быстро. Галка – спрятавшись за печкой, а Алексей прямо посреди комнаты, не таясь. Переоделись и вместо того, чтобы притулиться к горячему печному боку, снова притулились друг к другу.

– Рассказывайте, – велел Кузьма и, многозначительно посмотрев на Алексеев браслет, спросил: – Она дала?

Кто «она», парень понял сразу, кивнул, свободной рукой ласково погладил браслет. Кузьма его понимал, сам нет-нет да и прикасался к костяной рукояти своего кинжала. А вот рассказ ему не понравился. Ох как не понравился! И та его часть, которая касалась человеческого вероломства, и та, что с человеческим не имела ничего общего.

Много лет назад Желтоглазый был пойман в ловушку. С каждым годом он слабел, но не умирал, а ярость его становилась все сильнее, все разрушительнее. Уж не эта ли ярость не позволяла ему умереть окончательно, заставляла манипулировать слабыми духом людьми точно марионетками, подначивать их на дурное? Однажды Желтоглазый попытался уничтожить Анну, Галкину бабку, а теперь вот почти дотянулся до девочки, почти убил. Если и была в нем когда-то жалость к собственным потомкам, то давно уже кончилась, сгорела в желтом огне нестерпимой злобы.

И если с Желтоглазым Кузьма ничего поделать не мог, то с Мефодием пришло время поговорить по душам. Остров большой, в замке подземелий хватает. Если и исчезнет вдруг этот упырь, никто о том особо жалеть не станет. И никакая Аделаида Кузьму не остановит! Давно надо было поквитаться с подонком!

Он обвел взглядом спящих детей, посмотрел на Галку. Теперь она в силе, теперь кровь ее проснулась. Если даже и явится албасты, Галке бояться нечего, и ребятишек она защитить сумеет. В этом Кузьма не сомневался. Как не сомневался он и в том, что Алексей его одного за Мефодием не отпустит. Ну, так тут он в своем праве! Если захочет мести, Кузьма противиться не станет. Да только не тот Алексей человек, чтобы совершить самосуд. Пусть даже судить придется настоящую гадину. Вот тогда-то Кузьма и сгодится.

– Галка, ты запрись, – сказал Алексей и не таясь поцеловал девочку в губы. А она зарделась от смущения и молча кивнула в ответ. – И никому, кроме нас с дядькой Кузьмой, не открывай.

Расстаться им было тяжело. Кузьма это понимал, оттого и дернул Алексея за рукав, почти силой вытаскивая из комнаты. По коридору второго этажа они шли тихонечко, не хотели спугнуть Мефодия раньше времени, но, кажется, все равно спугнули, потому что в сонной тишине дома вдруг отчетливо послышался скрип открываемой двери. Или закрываемой!

Вниз они слетели бегом, уже не особо таясь. Первым делом бросились к выходу. Так и есть! Тот, кто вышел из дома, так сильно торопился, что не успел запереть за собой дверь. А снаружи была непроглядная мгла, хоть глаз выколи. С неба пропали и звезды, и луна, вместо их холодного света на землю теперь струилась чернота. Они пробовали бежать следом за Мефодием, хотели отыскать следы. Все тщетно! Не сейчас, не этой волчьей ночью. Волки выли теперь уже совсем близко, не в две глотки, а в дюжину. Подумалось, что волки запросто могут сделать то, что не удалось сделать им самим. Пусть бы…

– Пойдем! – В темноте Кузьма схватил Алексея за рукав, потянул за собой в ту сторону, где, по его разумению, должен был находиться замок. – Не уйдет он от кары. Не боись! Каждый получит по заслугам.

Парень сопротивлялся, чуть было не вырвался, но Кузьма держал крепко, продолжал увещевать, тащить к дому.

– Раз сбежал, значит, виноват. Значит, знает, что мы по его душу шли. Теперь он на остров ни ногой, не тронет ни Галку, ни ребятню. А мы его найдем. Это я тебе обещаю. Землю буду рыть, а найду, клич кину среди местных мужиков. Он не спрячется, не отсидится нигде. Да не упирайся ты! О девочке своей подумай, одна она там сейчас!

Подействовало. Стоило только напомнить про Галку, как успокоился, перестал вырываться и бузить. Вот ведь горячая голова!

А в замке их уже ждала Аделаида. Поверх ночной сорочки она накинула пуховую шаль и керосинку держала высоко над головой, словно хотела осветить им путь.

– Что происходит? – спросила строго. – Что вы здесь делаете, молодой человек?! – И на Алексея зыркнула неприязненно.

– Где ваш помощник, Аделаида Вольфовна? – вопросом на вопрос ответил Алексей и шагнул навстречу директрисе.

Что она там увидела в его взгляде, Кузьма не знал, только Аделаида взгляда этого не выдержала, отшатнулась. Колыхнулись на стене длинные, на змей похожие тени, разве что не зашипели.

– Не знаю. – Могла ведь не отвечать, но ответила. Испугалась? – Я от шума проснулась. Вышла из комнаты, а входная дверь нараспашку… – Она поежилась, а потом почти выкрикнула: – Волки по острову рыщут, а вы дверь не закрыли! Воспитанников оставили в опасности!

– С волками они, пожалуй, в меньшей опасности будут, чем с этим вашим Мефодием, – прорычал Кузьма. Таиться и прикидываться простым деревенским мужиком больше не было нужды. После того, что сегодня приключилось, Демьян прижмет к ногтю и Мефодия, и директрису. А уж Кузьма подсуетится, не пожалеет времени и сил, нароет на этих двоих столько всего, что и на «вышку» хватит.

– Что ты несешь? Что ты вообще себе поз… – И снова не договорила. Соображала Аделаида быстро, этого у нее не отнять.

А Кузьма уже шел к комнате Мефодия. Хоть и знал, что никого там не найдет, но проверить все равно следовало. Так и вышло. В комнате царил армейский порядок, словно и не жил тут никто. Ни денег, ни документов Кузьма не обнаружил. Выходит, Мефодий все прихватил с собой. Может, услышал, а может, и увидел, как возвращаются из подземелья Алексей с Галкой, смекнул, что его дальше ждет, да и дал деру.

– Утек, – резюмировал Кузьма, поправляя на койке шерстяное добротное одеяло. – Девочку едва не убил и утек.

– К-какую девочку? – От волнения или еще от чего Аделаида начала заикаться.

– Так Галину! Демьяна Петровича, начальника чернокаменской милиции, подопечную. Или вы забыли уже, что девочка вчера пропала?

Директриса нервно икнула.

– Вот, вчера пропала, а сегодня нашлась полумертвая на дне колодца. Рассказать, кто ее туда скинул?

– Нет! – Аделаида замотала головой с такой силой, что волосы ее растрепались, занавесили половину лица. – Ничего не желаю знать про чужие преступления!

– Про чужие?! – не выдержал Алексей. – А вы вроде как не при делах? Вроде как не знали, что у вас под носом творится?

– Молчать! – Аделаида сорвалась на визг, погрозила пальчиком сначала Алексею, потом Кузьме. – Вы не смеете меня ни в чем обвинять! Я сама жертва… я буду жаловаться!

Она еще что-то кричала им в спины, но они не стали слушать, поднялись на второй этаж, тихонько вошли в комнату.

Галка спала, обняв свернувшегося калачиком Саньку. И даже свет керосиновой лампы не мог разбавить желтым серебро ее волос.

– Умаялась, – сказал Кузьма почти ласково, а потом искоса глянул на Алексея, велел: – И ты ложись. Хочешь, в моей комнате на койке ложись, а хочешь, прямо тут на полу.

Нужно ли говорить, что он выбрал? Швырнул старый тулуп на пол возле Галкиной кровати, сам рухнул сверху и вырубился почти в ту же секунду.

И этот умаялся. Кузьма укрыл его своей шинелью, сам отошел к окну. На горизонте чернильную темноту ночи уже разбавил пурпур нарождающегося рассвета. Кузьма прижался лбом к холодному стеклу, поблагодарил Бога, что все они пережили эту темную ночь…

* * *

Всю ночь Демьян провел на ногах, вместе с ребятами рыскал по Чернокаменску в поисках Галки. Еще с вечера, возвращаясь с острова, заскочил к Алексею, хотел подключить парня к поискам, да только того, как назло, не оказалось дома.

Лизу Демьян дома одну тоже не оставил. Был соблазн взять ее с собой на Галкины поиски, ему бы так было спокойнее. Но как объяснить подчиненным присутствие на задании постороннего человека, да еще женщины? Пришлось оставить ее в больнице под присмотром доктора Палия. Доктор, услышав об исчезновении девочки, больше никаких вопросов задавать не стал, наверное, по лицу Демьяна понял, что дело плохо, сказал только:

– За Лизаветой я присмотрю, на этот счет можете не волноваться, Демьян Петрович. – И добавил так, чтобы слышно было только им двоим: – Вы поосторожнее там.

Демьян кивнул, поблагодарил доктора за помощь, подошел к Лизе, обнял, потом поцеловал. По-настоящему поцеловал, не таясь. И плевать, кто что подумает!

Рассвет застал его в участке. Наверное, Демьян все-таки задремал, потому что, казалось, только на мгновение смежил веки, а на настенных часах уже семь утра. Он вскочил из-за стола, замотал головой, прогоняя сон, потянулся к телефонному аппарату. Трубку доктор Палий снял почти сразу же, голос его, несмотря на ранний час, был бодрый. Может, дежурство выдалось беспокойным и поспать ему вообще не довелось?

– Нашли? – спросил Палий после короткого приветствия.

– Ищем.

– Конечно, это не мое дело, но я бы на вашем месте еще раз обыскал остров и замок, – сказал доктор осторожно. – Этот замок точно айсберг, на поверхности видна только малая его часть. Заметьте, я сейчас выражаюсь не только фигурально, но и буквально.

– Вы про подземелья под замком? – спросил Демьян.

– Значит, уже и сами знаете? Хорошо, тогда мне будет проще донести до вас то, что я хочу донести. – Доктор немного помолчал, посопел в трубку, а потом продолжил: – Не стану утомлять вас рассказами про разбойничий клад, который, согласно местным легендам, спрятан где-то на Стражевом Камне. Об этом у нас в Чернокаменске знают даже дети. А вот о том, что под замком и в самом деле много подземных ходов, знают немногие. Мой отец не то чтобы приятельствовал, но был лично знаком с Августом Бергом. Это…

– Я знаю, – перебил его Демьян. – По проекту Берга построен замок.

– Значит, навели-таки справки. – Доктор Палий удовлетворенно хмыкнул. – Хорошо. Ну так вот, отец рассказывал, что буквально весь остров пронизан подземными ходами. Якобы есть даже переход, соединяющий замок с маяком. Такая, знаете ли, блажь была у мастера Берга. Или не блажь… – Он замолчал, а когда снова заговорил, голос его стал предельно серьезным: – Демьян Петрович, я бы не стал исключать возможность того, что девочка нашла один из входов в подземелье. Дело молодое, пытливый ум… А там всякие механизмы, возможно, ловушки… Вы меня понимаете?

– Я вас понимаю, Илья Лаврентьевич. Как только рассветет, отправимся на остров, обыщем каждый камень. Я только хотел спросить… – Теперь уже он замолчал, подбирая нужные слова.

– С Елизаветой все в порядке. Неугомонность ее натуры с лихвой компенсируется смекалкой и трудолюбием. Во время дежурства она была мне крайне полезна. Знаете, Демьян Петрович, – Палий понизил голос до заговорщицкого шепота, – по некоторым косвенным признакам я сделал вывод, что она имеет отношение к медицине. Медсестра или даже врач… Да-с, я как-то, задумавшись, сказал ей пару слов на латыни. И знаете, она меня поняла! Она мне даже ответила. Сначала ответила, а потом уже удивилась. Вот такой у нас с Елизаветой прогресс! – сказал он с гордостью в голосе и тут же многозначительно добавил: – Вам с ней повезло.

– Да, мне с ней повезло. – Демьян и сам не заметил, как улыбается. – Вы передайте ей, Илья Лаврентьевич, что я приеду сразу, как только смогу. Или, может быть, я сам передам?

– Она спит. Ночка у нас приключилась беспокойная, принимали роды. Двойня у нас, представляете?!

Демьян кивнул. Да, двойня – это здорово.

– Я тут оформляю документы, а Лизавету отправил в ординаторскую спать, и скажу по правде, мне бы не хотелось ее будить.

– Не нужно. Просто передайте ей мои слова.

– Непременно.

Демьян попрощался с Палием и положил трубку. В этот момент бесшумно открылась дверь и в кабинет шагнул дядька Кузьма. Сердце тревожно екнуло…

– Нашлась, – сказал старик прямо с порога, не стал томить неизвестностью. – Слава богу, живая!

Демьян, который уже вставал из-за стола, устало опустился обратно на стул.

– Где она была? Как нашлась?

Прежде чем заговорить, дядька Кузьма плотно закрыл за собой дверь, пересек кабинет, уселся напротив.

– Дело у меня к тебе, Демьян Петрович. Дело и как к другу, и как к начальнику милиции…

Демьян думал, что после встречи с албасты и чудесного Лизиного исцеления ничто больше не сможет его удивить. Оказалось, знает он далеко не все. Оказалось, есть еще чему удивляться и даже пугаться. Обычным и не подлежащим сомнению в этой истории был лишь факт совершенного преступления. Вот с этим Демьян мог начать работать прямо сейчас! Он с превеликим удовольствием переключится с поисков Галки на поиски Мефодия! А все остальное, все эти подземелья, змеи и прочая… чертовщина не для него. Разобраться бы хотя бы с тем, что в его силах. Демьян уже собирался так и сказать дядьке Кузьме, когда в тишине кабинета раздалась тревожная телефонная трель. Сердце снова замерло. Жизненный опыт подсказывал: рассветные звонки не сулят ничего хорошего. Наверное, дядька Кузьма почувствовал что-то похожее, потому что нахмурился, положил ладонь на рукоять своего ножа.

– Слушаю! – сказал Демьян, забыв от волнения представиться по всей форме.

– Демьян Петрович, это вы? – послышался в трубке голос Иннокентия. Был этот голос приглушенный, словно пришибленный.

– Что случилось, Иннокентий Петрович? С тобой все в порядке?

– Да. То есть я не знаю… Демьян Петрович, вам нужно срочно приехать в усадьбу. – Кеша замолчал, а потом выпалил: – Кажется, я только что убил человека!..

До кутасовской усадьбы добирались на санях. Всю дорогу молчали, случившееся не обсуждали. Да и что обсуждать, когда совсем ничего не понятно! Кого убил Кеша? За что убил? Как убил?..

Иннокентий встречал их на крыльце, как и в прошлый раз, когда Демьян привез в усадьбу Лизу. Разве что тогда светило яркое солнце, а сейчас протоптанную в снегу дорожку освещал желтый свет электрической лампочки. Кеша сидел на верхней ступеньке, в зубах его была зажата незажженная сигарета, которую он тут же отшвырнул в сторону, как только увидел их с дядькой Кузьмой.

– Демьян Петрович! – Он вскочил на ноги, бросился им навстречу. – Как хорошо, что вы приехали! – Он хотел было протянуть руку для рукопожатия, но тут же спрятал ее за спину. На тонких аристократических пальцах Демьян успел заметить следы подсохшей уже крови.

– Что случилось? – спросил он, бросая быстрый взгляд на дядьку Кузьму. – Это твоя кровь?

– Нет, это его кровь. – Кеша наконец собрался и с мыслями, и с силами, лицо его сделалось сосредоточенным. – Прошу, пройдемте со мной, я вам все покажу.

Он повел их не во флигель, а в главное здание, в тот самый читальный зал, где когда-то они нашли библиотекаря израненным и избитым. Здесь уже горели лампы, заливая беспощадным электрическим светом место преступления. В том, что случилось преступление, сомнений у Демьяна больше не оставалось, потому что в проходе между гранитной конторкой и письменными столами лежал мертвый Мефодий. Голова его была повернута в сторону, являя на всеобщее обозрение окровавленный, продавленный висок. Угол конторки тоже оказался в запекшейся крови. Рядом валялся наган. Демьян проверил, в барабане не хватало двух пуль, как минимум одну из которых эксперты найдут в боковине книжного стеллажа. Входное отверстие видно даже отсюда.

– Он в меня выстрелил. – Кеша разглядывал свои ладони. – Он хотел меня убить, а получилось вот так…

– Как? – спросил Демьян, уже заранее представляя себе картину произошедшего.

– Мне нечего было терять. Понимаете? – Кеша усмехнулся. – Я бросился на него. Толкнул, а он упал…

Упал и приложился виском об угол гранитной столешницы. Это понятно, непонятно другое…

– Так, Иннокентий Иванович, давай-ка по порядку! – велел Демьян. – Расскажи с самого начала, что произошло.

– С самого начала? – Кеша глянул на него одновременно испуганным и отчаянным взглядом, глубоко вдохнул, сказал решительно: – Хорошо! Все началось с визита в детский дом. Ребята из комсомольской ячейки показывали детям представление, а я привез книги. – Он глянул на дядьку Кузьму, словно призывая того в свидетели. Дядька Кузьма кивнул. – И там я увидел этого человека. Сначала я его не узнал и, наверное, никогда бы не узнал, если бы не услышал его голос. Это был тот самый голос, Демьян Петрович! Я не мог ошибаться.

– Какой голос?

– Этот человек, – Кеша бросил быстрый взгляд на мертвого Мефодия, – это он убил стариков и напал на меня той ночью. Я не видел лица, но я слышал голос. Я запомнил его очень хорошо, потому… – Он снова глубоко вздохнул, успокаиваясь, – потому что такое невозможно забыть! И вот я его услышал и понял, что это тот самый преступник. Я процентов на девяносто был в этом уверен. Его все искали, а он спрятался на острове, среди маленьких детей… Он мог и им навредить. Я долго думал. Ведь оставалось десять процентов… Вы меня понимаете? – Библиотекарь с надеждой посмотрел на Демьяна.

– Надо было прийти ко мне.

– Я и пришел! Вечером, когда наконец решился. Но вас не было в участке, вы отправились на поиски пропавшей девочки, Галины. Тогда я подумал, что это он, точно он… Подумал, что, если бы не мои сомнения, она осталась бы жива…

– Галка нашлась, – сказал Демьян. – С ней все хорошо!

– Нашлась?! – Лицо Кеши засветилось от радости. – Живая?!

– Живая, но ты был прав, Мефодий пытался ее убить.

– А я убил его. – Он снова посмотрел на свои окровавленные ладони. – Хотел присоединиться к вашим поискам, но вы, Демьян Петрович, что ветер! Нигде не задерживаетесь надолго. – Кеша виновато улыбнулся. – Я отправился домой в усадьбу, решил, что все расскажу утром. А потом еще с улицы увидел свет фонарика и сразу все понял. Он зачем-то снова вернулся.

– И ты полез грудью на амбразуру! – с укором сказал Демьян. – Решил погеройствовать?

– Так получилось. В тот момент я плохо соображал, я лишь помнил, как он меня по голове… Он меня по голове, а теперь вот я его… – Кешины руки дрожали, и крепко сжатые губы дрожали тоже, но он держался из последних сил. – Я думал, подкрадусь в темноте и нападу…

– Дурак, – впервые за все время заговорил дядька Кузьма. – В темноте он мог убить тебя так же легко, как на свету. Вон пуля, которая тебе предназначалась, – он кивнул на стеллаж.

– Дуракам везет. – Кеша по-мальчишески шмыгнул носом, а потом спросил: – Что теперь со мной будет, Демьян Петрович? Меня посадят в тюрьму?

– Глупости не говори!

– Еще и орден выпишут за содействие милиции в нейтрализации особо опасного преступника, – проворчал дядька Кузьма, присаживаясь перед мертвым телом на корточки. – Хочешь орден, Иннокентий?

– Я чаю хочу. С сахаром. – Кеша обхватил себя за плечи.

– Что он мог здесь искать? – Демьян осмотрелся. – Зачем вернулся?

– Не знаю. – Кеша пожал плечами. – Может быть, то, что не нашел в прошлый раз? То, за что убил стариков? Это ведь старый дом, возможно, в нем сохранились какие-то тайники.

– Мы нашли открытый сейф, – напомнил Демьян.

– Старики эти присматривали за усадьбой еще до революции, – напомнил дядька Кузьма. – Могли знать что-нибудь, интересующее преступников. Могли что-нибудь прятать еще с тех времен.

– Что? – в один голос спросили Демьян и Кеша.

– Да откуда ж мне знать? – Дядька Кузьма пожал плечами, но по глазам его было видно, что-то он все-таки знает, но делиться своими соображениями не спешит.

* * *

Кузьме было тревожно. Вроде бы и поводов для волнения больше нет. Вот он, Мефодий, мертвее мертвого, никогда больше не обидит ни Галку, ни детей, но охотничья чуйка нашептывала, что расслабляться еще рано, что-то он упускает. Спросить бы у албасты, да только нет ее, точно сквозь землю провалилась старая ведьма. А может, и провалилась. Кто ж ее знает! Наверняка Кузьма теперь знал только одно: отчего волки кружат вокруг Стражевого Камня. Не Желтоглазый их поманил, сами пришли, явились на одним только им слышимый зов. А тот, кто их позвал, ни сном ни духом. Вот такие дела!

…Дети спали. И большие дети, Галка с Лешей, и мелюзга. Спали беспокойно, барахтались в кошмарах, которые щедро подбрасывал им замок. Про кошмары Кузьма знал не понаслышке, самому еще ни разу не удавалось уснуть в этом чертовом месте так, чтобы совсем без сновидений. Мерещилось всякое, все больше из прошлого, а прошлое у него было темное, темнее не придумаешь.

Ворочался с боку на бок Санька, постанывал во сне, сбивал с себя одеяло. Сонная Галка его поправляла, а он снова сбивал, вертелся, пока и вовсе не свалился с кровати. Свалился, но так и не проснулся. Кузьма поднял его, мокрого, взопревшего, на руки, хотел было одернуть задравшуюся на спине рубашку, да так и замер. Девять родинок россыпью под левой лопаткой… Не просто родинки, а метка. Про метку такую Кузьма уже слышал от Кайсы, знал, кому, когда и за что она была оставлена. Вот, значит, из какого рода мальчонка! Вот, значит, что за кровь течет в его жилах! Волчья кровь течет, некогда заговоренная, усмиренная албасты, но все равно особенная. Мальчонка еще маленький, чтобы все это могло проявиться, чтобы он обрел способность перекидываться. Да и не позволили бы ему. Про серебряный оберег Кузьма тоже знал.

В каждом поколении Рудазовых рождались только мальчики. Один мальчик на семью, никогда больше. Да и как может быть больше, когда серебряный браслет только один! Взрослым мужчинам, научившимся контролировать в себе нечеловеческое, браслет был без надобности, малым детям тоже, а вот подросткам, когда в жилах вскипает и человеческая, и волчья кровь, в самый раз, чтобы не перекинуться, чтобы остаться человеком. У Саньки браслета нет, потому как еще мал. Браслета нет, а ведьмина метка есть. И волки ее чуют, кружат вокруг острова, рвутся в дом, потому что Санька для них свой. Санька для них звереныш, очень сильный и очень особенный звереныш! И наверное, если разбудить его и расспросить, окажется, что он умеет с волками общаться. Окажется, что это он отвел беду от детей, когда те отправились в лес за дровами, это он прогнал стаю, осаждавшую сарай с Марком и Демьяном. Все это сделал он, только ничего не понял, потому что еще слишком маленький, потому что не пришло еще его время узнать правду.

И тут же подумалось: а отчего это вдруг Рудазовский мальчонка оказался в детдоме? Что стало с его родителями? Почему не ищут, не борются за своего ребенка? Ответы напрашивались неутешительные: нет больше родителей. А если есть, то сидят… И есть какая-то горькая ирония в том, что мальчонка оказался не где-нибудь, а именно на Стражевом Камне. Точно так же, как Галка. Или это не ирония, а предначертанность, о которой так любит говорить албасты? И что предначертано этим детям? Последний вопрос волновал Кузьму особо, чуяло сердце недоброе. А еще сердце чуяло, как ворочается под ледовым панцирем, как рвется в этот мир желтоглазое зло. Раньше вот не чувствовал, признаться, даже не особо верил рассказам Кайсы, а теперь как-то враз понял, что все это по-настоящему. Оттого и концентрируется в округе зло, оттого и творят люди непотребства, что он так хочет. Ему чем хуже, чем лучше, только в этом он сейчас черпает силы. И плохо, очень плохо, что дети на острове, так близко к нему, что ближе некуда. Галку он уже пытался убить. Захочет, доберется и до Саньки. Ему гибель невинной души за счастье…

…Демьяну тоже что-то не нравилось, он стоял над телом мертвого Мефодия, хмурился, а потом спросил, обращаясь к Кеше:

– Иннокентий Иванович, из оружия при нем был только наган?

Прежде чем ответить, Кеша замешкался, нездоровая бледность его сменилась такой же нездоровой краснотой.

– Ружье еще было, – заговорил он наконец. – Я его уже потом нашел, когда… – Он замолчал. – Лежало вот тут, на конторке.

– И где ружье?

– Я подумал… – краснота приняла бурачный оттенок, – я подумал, что ему больше не нужно, а мне пригодится. У меня ж из оружия только волкобой…

– Волкобой? – Кузьма удивленно приподнял одну бровь.

– Кистень, – пояснил Демьян, не переставая разглядывать Мефодия.

– А с ружьем мне оказалось бы спокойнее, – закончил Кеша уже почти шепотом.

– Давай сюда! – велел Демьян и отошел наконец от тела.

– Вот оно. – Из-за стеллажа, того самого, простреленного, Кеша достал охотничье ружье, аккуратно положил на конторку.

А ружье оказалось знатное, дальнобойное. За такое любой охотник бы левую руку отдал, не задумываясь. Кузьма бы точно отдал. И зачем бандюку Мефодию такая игрушка?

– В Лизу стреляли, – сообщил Демьян, почти ласково оглаживая приклад. – Стреляли с такого расстояния, что я стрелка даже не рассмотрел. Как думаешь, дядька Кузьма, из этой игрушки такое возможно?

– Запросто. – Кузьма даже думать не стал. – Если стрелок хороший, то вообще никаких проблем. Думаешь, это он стрелял?

– Предполагаю. Я только понять пока не могу, почему Мефодию было так важно ее убить?

– Ну, сейчас его об этом уже не спросишь.

– А если спросить Аделаиду?

– Будет все отрицать. – Кузьма мотнул головой. – Эту голыми руками не возьмешь. На нее у нас ничего нет. Скажет, знать не знала, ведать не ведала, что помощничек творил.

Демьян, кажется, даже не услышал Кузьму, думал о чем-то своем, в задумчивости скреб заросший щетиной подбородок.

– А со мной что будет, Демьян Петрович? – снова подал голос Кеша.

– Сейчас бригада подъедет. Дашь показания, расскажешь все в мельчайших подробностях.

– И про то, что ружье хотел себе оставить?..

Демьян переглянулся с Кузьмой, тот едва заметно кивнул. Оступился мальчишка по глупости и горячности. Ему и так наука на всю жизнь.

– Ружье мы на конторке нашли, – сказал наконец Демьян и вышел из читального зала на воздух, вытащил из кармана папиросы, протянул Кузьме, закурил сам.

Какое-то время курили в полном молчании, а потом он заговорил:

– Я в участок. Оформить все нужно, начальству отчитаться. Начальство на меня давно волком смотрит. С того самого дня, как стариков убили.

– Про Аделаиду что думаешь? – спросил Кузьма. – Замешана она во всем этом?

– Если и замешана, то руки кровью не марала. Вот только глуп Мефодий для зачинщика. Как считаешь?

Кузьма согласно кивнул.

– И дело тут не в простом разбое. Тут что-то гораздо более серьезное и глубокое. Я только пока понять не могу… И Лиза. Лиза ко всему этому какое имеет отношение?

– Выясняй, Демьян Петрович. Что я еще могу тебе посоветовать? Работа у тебя такая: преступления раскрывать. Вот и раскрывай.

– И ведь арестовать эту гадину я не могу! – Демьян в ярости ударил кулаком по стене. – Нет у меня на нее ничего.

– Кое-что, может, и есть, – сказал Кузьма, понижая голос. – Я с Марком разговаривал. Оказалось, он внук одного из самых известных в Перми ювелиров. А ювелиры – люди непростые, на черный день у них всегда что-нибудь припрятано. И вот представь себе ситуацию: забрали у старика единственного внука, родную кровиночку. Как думаешь, на что он пойдет, чтобы внука вернуть? Что отдаст тем, у кого внук? С Санькой тоже история непростая. Я тут выяснил, мальчуган этот из особенного рода, который с Чернокаменском связывает очень многое. Если я тебе начну рассказывать все, что знаю, боюсь, поверить ты мне не сможешь. Но не о том я сейчас. Я о другом. У Санькиной семьи, я это достоверно знаю, имеются деньги. Очень большие по нынешним временам деньги. Или, скорее всего, на руках ничего нет, но кто-то из них знает, где эти деньги есть…

– Ты часом не про клад разбойничий пытаешься мне сказать, дядька Кузьма? – спросил Демьян, сощурившись. – Мне только этой байки не хватало для полного счастья!

– Зря не веришь. Клад существует, и спрятан он на острове. Или под островом. – Кузьма перешел на шепот. – Просто допусти, что такое возможно, Демьян Петрович. А теперь подумай, отчего Аделаида выбрала для детдома именно замок? Ты ведь не веришь, что с ее изворотливостью нельзя было выбить здание где-нибудь в городе?

Демьян снова глубоко задумался. Думает – это хорошо. Пусть думает.

– А я тебе скажу, поселилась она на острове, чтобы находиться как можно ближе к кладу, чтобы никто другой до него не добрался. А дети у нее как заложники. Тут все проще простого: на родителей анонимку написать, а ребенка изъять. И шантажируй родителей сколько угодно. Хочешь, драгоценности припрятанные требуй, хочешь, разбойничий клад. Вот у тебя, Демьян Петрович, пока своих детей нет, но подумай, на что бы ты пошел, если бы твою кровиночку так, как этих детишек?.. Что бы ты отдал? Можешь не отвечать, сам знаю – все бы отдал. Такая получается безотказная схема. Пока родителям есть чем откупаться, дети официально числятся в детдоме. А потом, когда взять с родителей уже больше нечего или если какая осечка, дите вдруг помирает от непонятной хвори или сбегает с концами. Мне об этом Марк рассказывал, ну а про повариху, что детвору ядом подкармливала, албасты сказала. Только сам должен понимать, не повариха себе жертв выбирала, травила тех, на кого Аделаида указывала.

Демьян слушал молча, лицо его было темнее тучи, желваки под сизой щетиной так и ходили.

– Но арестовать ты эту гадину сейчас не сможешь, нет у тебя никаких доказательств, Демьян Петрович. Ищи доказательства, землю рой! Думаю, наследили они за эти годы, надо только копнуть как следует.

– Копну, – пообещал Демьян. – Даже не сомневайся! Так копну, что твари этой мало не покажется. А сейчас мне пора. Дел, сам понимаешь, сколько.

– Понимаю. – Кузьма кивнул. – Ты ищи, а я со своей стороны тоже поищу, поспрашиваю людишек…

На крыльцо вышел Кеша, встал рядом. Вид у него был одновременно виноватый и воинственный, на Демьяна он посмотрел вопросительно.

– Больше не надо геройствовать, Иннокентий Иванович, – устало сказал Демьян и помахал рукой идущим по подъездной дорожке милиционерам. – И про ружье не забудь…

* * *

Галка проснулась раньше остальных от бодрого кошачьего урчания. Дети еще крепко спали, и Алеша тоже, но стоило только ей опустить босые ноги на пол, как он вскинулся, посмотрел на нее одновременно встревоженно и радостно.

– Все хорошо, – сказала она шепотом и перебралась к нему на тулуп, присела рядом. Он тут же обнял ее за плечи, крепко прижал к себе.

– Где дядька Кузьма? – спросил все так же шепотом.

Прежде чем ответить, Галка заметила на столе клочок бумаги.

«Все хорошо. Ушел в город».

Из написанного она запомнила лишь «все хорошо», а Леша глянул в окно, помрачнел, сказал виновато:

– Галка, мне тоже нужно идти. Я вчера сменами поменялся…

Было видно, что уходить, оставлять ее и детей ему очень не хочется, но и пропустить работу тоже нет никакой возможности.

– Иди. – Галка погладила его по вихрастой голове. – С нами все будет хорошо. В доме Мефодия нет, а из дома мы выходить не собираемся.

– Аделаида сейчас напугана. – Леша поцеловал девушку в кончик носа. – Она к вам лезть не станет, а к вечеру, глядишь, все и разрешится. Я приду к вам вечером, вы не останетесь тут одни на ночь. А знаешь, – он обрадованно улыбнулся, словно придумал что-то очень хорошее, – я поговорю с заводскими ребятами, чтобы прислали к вам кого-нибудь днем. Пусть в доме будут люди, мне так спокойнее! – Он поймал прядь Галкиных волос, принялся накручивать себе на палец.

– Мне уже спокойно. – Она тоже улыбнулась. Отпускать его не хотелось. И не потому, что Галка боялась оставаться в замке с Аделаидой, а просто… не представляла себе теперь, как можно расстаться с ним надолго. Вот так, оказывается, бывает.

Но расстаться все равно пришлось. Леша надел оставленную для него дядькой Кузьмой одежду, поцеловал Галку на прощание, на сей раз не в нос, а в губы, и выскользнул за дверь. Следом выскользнула кошка, ушла по своим кошачьим делам, а старый дом снова погрузился в дремотную тишину.

К тому моменту, как проснулись ребята, Галка уже привела себя в порядок и даже попыталась составить план действий. Правда, особого плана не получилось. Выходило, что ей остается только ждать и оберегать детей от Аделаиды и прочей нечисти, пока не вернется дядька Кузьма, пока не приведет на остров Демьяна Петровича. Ну что ж, забота это небольшая, особенно при свете дня. А начать ей нужно с обыденного – с завтрака. Бабушка любила повторять, что иногда именно в рутинной повседневности можно найти успокоение. Вот она и попробует его отыскать.

Дети проснулись, когда завтрак, перловая каша на воде, был уже почти готов. Первым в кухню спустился Марк. Увидел Галку, молча обхватил за талию, прижался лбом к плечу.

– Все хорошо. – Она погладила его по короткому ежику волос. – Вот она я, никуда не делась.

Только он не поверил, что все хорошо, разглядывал ее долго и очень внимательно, словно видел в первый раз, а потом сказал:

– Твои глаза и волосы…

– Иногда так бывает. – Алеша тоже говорил что-то про глаза и волосы, но зеркало во всем замке висело только в кабинете Аделаиды. Галка уже начала забывать, как выглядит. – Ничего особенного, Марк. Не переживай! – И чтобы он не переживал, не думал ни о чем плохом, тут же велела: – Сходи за остальными. Пусть спускаются, я уже на стол накрываю.

Дети явились быстро, звать дважды их не пришлось. И каждый из них норовил Галку если не обнять, то хотя бы потрогать, убедиться, что она с ними, что вернулась. Аделаида из своей комнаты так и не вышла. Оно и к лучшему. Видеть ее у Галки не было никакого желания. Аделаида знала обо всех бесчинствах Мефодия. Или почти обо всех. Знала, но даже не попыталась его остановить. И на детей ей было плевать, интересовало ее кое-что совсем другое, кое-что, связанное с замком и островом.

А ближе к обеду явилась обещанная Лешей подмога в лице Иннокентия. Пришел он снова не с пустыми руками, а с книгами, выглядел измученным и каким-то пришибленным, но улыбался бодро, даже весело. Поздоровался с детьми, отдал им книги, а сам поманил Галку в сторонку. От него она и узнала про Мефодия. Обрадоваться не обрадовалась, но камень с души упал. Боялась она не за себя, а за детей. Теперь, выходит, можно выдохнуть, хоть немного расслабиться. Нет больше Мефодия, получил по заслугам.

Дети вернулись в свою комнату, а Галка пригласила Иннокентия на кухню, заварила для него травяной чай дядьки Кузьмы, насыпала в вазочку припрятанных до поры до времени сушек. Сама села напротив, подперла кулаком подбородок, задумалась. Она жалела Иннокентия, и думать о том, что ему пришлось сделать, было тяжело. Хотелось его успокоить, хоть как-то утешить. Пусть бы даже и чаем с зачерствевшими сушками…

На звук их голосов из своего кабинета явилась Аделаида. Одета она была со всей тщательностью, с аккуратной, старательно уложенной прической, с подкрашенными помадой губами. На Галку директриса даже не глянула, вежливо поздоровалась с Иннокентием, спросила обычным своим высокомерным тоном:

– Какими судьбами, Иннокентий Иванович?

– Да так, – он пожал плечами, – вот решил вас навестить. Еще книг принес вашим воспитанникам.

Про Мефодия не сказал ни слова. Галка тоже промолчала. Наверное, такие вещи должны сообщать официальные лица, вроде Демьяна Петровича. И если Иннокентий не находит в себе смелости или просто не хочет, это его право. А правда все равно скоро станет известна.

– Что с твоими волосами? – вдруг спросила Аделаида и вперила в Галку полный ненависти взгляд. – Чем ты их покрасила?

– Ничем.

– А ведь Аделаида Вольфовна права, – оживился приунывший было Иннокентий. – У вас и в самом деле изменился цвет волос!

– И глаз, – добавила Аделаида, присаживаясь рядом с Иннокентием. – Глаза у тебя тоже стали странного цвета. С чего бы вдруг?

– Не знаю. – Не хотела она обсуждать ни цвет своих глаз, ни цвет своих волос. Особенно сейчас, когда все так зыбко, так тревожно, когда на волю рвется зло, по сравнению с которым Аделаида с Мефодием – несмышленые дети.

– Это все здешние места, – заметил Иннокентий, задумчиво помешивая ложечкой остывающий чай. – Я читал в заметках Августа Берга, что они меняют людей. Кого-то меняют внутренне, а кого-то и внешне.

– А у вас есть заметки Августа Берга? – спросила Галка.

– Вы удивитесь, сколько интересных документов я нашел в архивах усадьбы! – В особом, свойственном творческим людям порыве Иннокентий взмахнул рукой, опрокидывая чашку с недопитым чаем. – Простите, – сказал смущенно, – я бываю очень неловок, когда увлекаюсь.

– Это не страшно, не надо волноваться!

Под пристальным взглядом Аделаиды Галка убрала со стола, налила Иннокентию еще чаю, вернулась на свое место. Ее собственный чай уже почти остыл, и она допила его одним большим глотком. Был соблазн взять из вазочки сушку, но девушка не стала. Детям больше достанется.

– И что же такое удивительное вы нашли? – спросила Галка, игнорируя Аделаиду, обращаясь исключительно к Иннокентию.

– Рисунки Августа Берга. Знаете, он, оказывается, был неплохим художником. Рисовал не только здания, но и портреты. – Иннокентий глянул на часы. – И среди прочих там был один очень любопытный портрет! Я даже могу вам его сейчас показать. Хотите?

Галке хотелось увидеть любопытный портрет, но еще больше ей хотелось спать. Спать хотелось так сильно, что приходилось из последних сил сдерживать зевоту, чтобы не обидеть Иннокентия. А он уже достал из кармана сложенный вчетверо альбомный лист, развернул его, положил на столе перед Галкой, сказал с восторгом в голосе:

– Вы только посмотрите!

Она посмотрела. Это был искусно выполненный карандашный рисунок, и нарисована на нем была она сама, вернее, девушка, поразительно на нее похожая.

– Вы видите это сходство? – спросил Иннокентий, обращаясь отчего-то не к Галке, а к Аделаиде. – Вы понимаете, что это не просто сходство, а фамильное сходство?

А на шее у нарисованной девушки был медальон в виде ласточки. Кто же это? Бабушка? Или, может быть…

– Здесь написано, что девушку звали Айви, – проговорил Иннокентий, словно прочтя Галкины мысли. А мысли эти, надо сказать, разбегались, кружились в бестолковом хороводе. И голова тоже кружилась. И комната… И Галка вместе с ней…

– Они провели нас, – добавил Иннокентий каким-то совершенно другим, незнакомым голосом. – Мы думали, что девчонка погибла, а она жива.

– Какая девчонка? – спросила Галка, удивляясь тому, каким неповоротливым вдруг сделался язык.

– Какая девчонка? – Аделаида вдруг оказалась так близко, что Галка могла бы в мельчайших подробностях разглядеть каждое пятнышко, каждую морщинку на ее холеном лице. Могла бы, да что-то не получалось… – Хватит прикидываться дурочкой…

– Ты ведь не просто какая-то безродная Галка. – Лицо Аделаиды расплылось, вместо него появилось лицо Иннокентия. – Ты ведь не кто иная, как Галина Туманова! И я несказанно рад познакомиться с тобой лично…

Удерживать этот неспокойный, вращающийся в разные стороны мир больше не было никакой возможности, и Галка сдалась, закрыла глаза…

…А когда открыла их снова, вокруг было темно и тихо. Тишину нарушал лишь звук капающей где-то далеко воды. Тело затекло и болело, Галка попробовала встать, но не вышло. Оказалось, что руки и ноги ее привязаны к стулу, а сам стул придвинут спинкой к холодной и сырой стене. Именно по холоду и сырости, а еще по специфическому запаху плесени Галка и поняла, что она не в замке, а где-то под землей. Понять бы еще, как она здесь оказалась…

Последнее, что Галка помнила, было головокружение и слабость, а еще чужой, незнакомый какой-то голос Иннокентия. Иннокентий сказал: «Они провели нас. Мы думали, что девчонка погибла, а она жива…» А еще милый и славный Иннокентий, библиотекарь в чернокаменском доме культуры, откуда-то знал ее настоящую фамилию…

Тихо скрипнули дверные петли, в комнату, ставшую для Галки камерой, вошли двое.

– Очнулась, – проговорил Иннокентий таким тоном, словно ничего более важного и радостного в его жизни не случалось. – Ада, а ты волновалась, что я переборщил с дозой снотворного! Не волнуйся, дорогая, если я чему-то и научился у Матрены, то это верным дозировкам. Кстати, не знаю, как тебе, а мне не хватает нашей милой отравительницы.

– Хватит, Кеша. – В голосе Аделаиды слышалось нетерпение пополам с усталостью. – Для ерничанья у нас слишком мало времени.

– Нет, дорогая, это не у нас мало времени, это у нашей сребровласки мало времени. – Иннокентий поставил на каменный пол камеры керосиновую лампу, сам присел перед Галкой на корточки, спросил заботливо: – Как самочувствие?

– Вы с ней заодно? – Голова гудела, но уже не кружилась, и мысли с каждым мгновением становились все яснее и четче.

– Какая умненькая девочка! – сказал Иннокентий восхищенно и тут же добавил: – Это хорошо, что умненькая. С умненькими проще договориться, они все понимают с полуслова.

– Что вам от меня нужно? – Им ведь что-то нужно. В противном случае она оказалась бы уже мертва, а она все еще жива, и Иннокентий собирается с ней договариваться.

– Нам от тебя нужно совсем немного, нам от тебя нужна вторая часть карты. И не спрашивай, какой карты, не заставляй меня разочаровываться в тебе.

– Какой карты?

– Умненькая и упряменькая. Скверное сочетание, неприятное. – Иннокентий поцокал языком, а потом сказал: – Так и быть! Пожалуй, я могу уделить пару минут своего времени на игру в вопросы-ответы. Надеюсь, узнав правду, ты станешь более сговорчивой.

Он поставил напротив Галки еще один стул, уселся на него. Теперь он находился так близко, что, если бы ее руки были свободны, она могла бы до него дотронуться.

– Постараюсь рассказывать быстро, чтобы не утомлять прекрасных дам лишними подробностями. Я уже говорил о своей любви к старинным документам?

Галка промолчала, потому что вопрос был явно риторический.

– У каждого из нас свои слабости. Матрена любила травить ядом безвинных детишек, Мефодий любил молоденьких девочек и не брезговал убийствами. Адочка любила всем этим непотребством руководить и придумывать всякие прекрасные в своем коварстве планы.

В темноте хмыкнула Аделаида, чувствовалось, что слова Иннокентия ее не злят, а забавляют.

– А я люблю копаться в прошлом. И иногда прошлое подкидывает сюрпризы. В этом славном городке я оказался первым. Нравится мне быть самому по себе. Прости, любовь моя! – Он обернулся, послал Аделаиде воздушный поцелуй. – Всегда полезно, чтобы кто-нибудь оставался в стороне от происходящего, чтобы имя его никаким образом не оказалось связано с остальными. И незаметным библиотекарем Кешей быть тоже весьма полезно, хотя иногда и утомительно. С одной стороны, всякий хам так и норовит надавать по твоей не в меру интеллигентной роже, а с другой – легко оставаться в тени.

– Хватит красоваться, – оборвала его Аделаида, – думаешь, девчонке это интересно?

– Это интересно мне. И этого достаточно. – Голос Иннокентия оставался по-прежнему ровным и мягким, но как-то сразу же стало понятно, что автором прекрасных в своем коварстве планов был именно он, а не Аделаида. – А Галина достаточно умна, чтобы оценить красоту композиции.

Аделаида снова хмыкнула, Галка предпочла промолчать. Сейчас, связанная по рукам и ногам, она могла думать только о детях, о том, что теперь они совсем одни.

– Оказавшись в этом богом забытом городе, я не нашел другого развлечения, кроме чтения старых дневников и записей, которые обнаружил на чердаке флигеля. Среди прочих выделялся один очень любопытный дневник неизвестного авторства. Или даже не дневник, а так… короткие заметки. Весьма содержательные заметки. Именно из них я узнал про спрятанный где-то на острове разбойничий клад и про карту, для пущей надежности разделенную на две части. Я даже выяснил, кто был автором этих заметок. Но ты ведь и так знаешь. Правда?

Галка не знала, но догадывалась. Бабушка рассказала ей про человека по имени Михаил Сиротин незадолго до их расставания. Бабушке хотелось думать, что память о нем давно канула в Лету, но оказалось, что она ошибалась, Михаил Сиротин вел записи, которые спустя много лет попали в руки Иннокентию.

– По этим записям я и нашел всех наследников. – Иннокентий мечтательно улыбнулся. – Сначала семейку Рудазовых в Перми, а потом наш верный Мефодий добрался до Ленинграда. С Рудазовыми все получилось легко, стоило лишь забрать мальчонку…

– Какого мальчонку? – шепотом спросила Галка.

– А ты до сих пор не догадалась? Ай-яй-яй, не разочаровывай меня, Галина! – Иннокентий погрозил ей пальцем. – Санечка, этот твой любимчик, как раз и есть последний из Рудазовских наследничков. Первая часть карты оказалась в наших руках вскоре после того, как бедный сиротка Саша Рудазов попал под заботливое крылышко Аделаиды. Дети – это, знаешь ли, очень хороший аргумент в любом споре. Особенно дети любимые. Ты ведь тоже любимая деточка. Единственная внучка известного военного инженера и его женушки-аристократки. Такими легко манипулировать, достаточно нескольких неподписанных писем и анонимных звонков куда следует.

– Вы донесли на дедушку?! – Галка сжала кулаки, проверяя на прочность веревку.

– Донесли. – Иннокентий кивнул. – Сделали, так сказать, упреждающий удар. А потом честно предупредили твою бабку о том, что ты следующая.

– И что бы меня ждало? Я слишком взрослая для вашего детдома!

– Все правильно. Однако и со взрослыми случаются трагические случайности. Но бабка твоя оказалась не из робкого десятка. Впервые на моей памяти кто-то не испугался угроз.

Да, ее бабушка была смелой и решительной. Она всегда знала, как нужно поступать и что делать. Она вызвала в Ленинград дядьку Кузьму, вместе они организовали Галкину «трагическую гибель», а потом Галка уехала. И перед самым отъездом бабушка отдала ей не только медальон в виде ласточки, но и клочок бумаги с нарисованной на ней картой.

– Пусть будет у тебя, – сказала она, целуя внучку в лоб. – Спрячь понадежнее и никому не показывай.

– И ей удалось обвести меня вокруг пальца! – Иннокентий ударил ребром ладони по своему колену. – Удалось убедить всех, что ты мертва. Меня удалось убедить! Говорят, твои похороны были очень красивыми.

– Кто говорит? – спросила Галка, снова безуспешно проверяя свои путы на крепость.

– Человек, которого я приставил наблюдать за твоей бабкой.

– Мефодий?

– Нет, Мефодий был способен лишь на грязную работу. За наблюдение и прочее приходилось платить знающим людям. Кстати, и вашу ленинградскую квартиру, и вашу дачу обыскали, перевернули все вверх дном, но карту так и не обнаружили. Я уже было поверил, что нет никакого клада.

– Поверил ты, как же! – усмехнулась Аделаида и впервые за все время разговора вышла на свет, уперлась ладонями в спинку Кешиного стула. – Зачем же стариков пытал?

– Стариков? – Он улыбнулся сначала Галке, потом Аделаиде. – На всякий случай. Знал, что с графиней они связаны уже много лет, а если связаны, то могут знать что-нибудь важное.

Только сейчас Галка с ужасом поняла, о каких стариках речь. О тех самых, к которым отправила ее бабушка. Тех самых, чьи остывающие тела они нашли в ночь приезда в Чернокаменск.

– И не нужно смотреть на меня с таким укором. – Иннокентий скрестил руки на груди. – В свое оправдание хочу сказать, что убивать их я не планировал. Стряпня у старухи была весьма недурственная, а вкусно поесть я всегда любил. Если уж кого и нужно винить, так это Мефодия. – Он запрокинул голову, снизу вверх посмотрел на Аделаиду. – И тебя! – сказал жестко. – Это ведь ты, вопреки моему приказу, отправила его в усадьбу.

– Дело не терпело отлагательств. Ты сам это понимаешь. – Аделаида ласково провела ладонью по его волосам, и Иннокентий раздраженно дернул головой.

– Мы договорились, что никто не должен видеть нас вместе, – процедил он сквозь сжатые зубы, – а этот кретин явился прямо в мой дом. Мало того, он заговорил о деле, не убедившись в том, что рядом нет посторонних. И старуха все услышала. Ну, так кого нужно винить в ее нелепой смерти?

– Мефодия, – Аделаида кивнула.

– Именно! Но должен признать, смерть стариков не была такой уж бессмысленной, от них я узнал о тайнике с бумагами Августа Берга. В муках о чем только не расскажешь! – Он улыбнулся, и от этой совершенно нечеловеческой улыбки в подземелье сделалось еще холоднее. – Правда, тогда я еще не знал, какой козырь оказался у меня в руках вместе с этими бумагами. Мало того, я едва не попался с поличным.

– Вы ведь были избиты, – сказала Галка. – Я сама видела.

– Надо полагать, это был звездный час нашего Мефодия. – Иннокентий продолжал улыбаться. – Не всякий раз хозяин позволяет холопу себя ударить. А я не просто позволил, я велел бить, не жалеючи. – Он дотронулся до своей челюсти, словно та до сих пор болела. – И этот гад выполнил приказ со всей старательностью. Странно, что вообще не зашиб.

– Я его за это наказала, – произнесла Аделаида очень тихо. – Ты ведь знаешь.

– Я знаю, что получил сотрясение мозга и что мои зубы, – Иннокентий провел языком по верхним резцам, – до сих пор болят и шатаются. Но нельзя отрицать, что избиение сняло с меня подозрение. Впрочем, все это лирика! – Он уперся ладонями в колени, подался навстречу Галке. – Теперь самое время перейти к делу. Вчера, от нечего делать перебирая рисунки сумасшедшего гения, я увидел тот портрет и сразу понял, кто ты такая на самом деле. Я воспрял духом, решил, что еще не все потеряно, а потом узнал, что этот кретин Мефодий столкнул тебя в колодец! Он столкнул в колодец мою последнюю надежду добраться до клада!

– Иннокентий… – сказала Аделаида просительно.

– Замолчи! – рявкнул он. – Это с твоего попустительства ему многое сходило с рук! Твой бешеный пес сорвался с цепи, и если бы он попался в руки этому милиционеру, то сдал бы нас с потрохами.

– Что ты с ним сделал? – спросила Аделаида шепотом и отступила на шаг.

– Я сделал то, что нужно было сделать уже давно.

– Ты убил его?..

– Убил. Мой волкобой – исключительно хорошая и безотказная штука. – Иннокентий погладил висящий на поясе кистень, а потом добавил: – Почти безотказная. Одна осечка все-таки случилась.

– Ты убил Мефодия… – Аделаида словно бы его и не слышала.

– Говорю же, убил. А потом позвонил товарищу милиционеру и во всем чистосердечно признался.

– В чем ты признался? – Аделаида отступила еще на один шаг.

– В том, что находящийся в розыске преступник попытался на меня напасть. Мне пришлось защищаться. Завязалась борьба, я оттолкнул негодяя, он упал, ударился виском об угол конторки и умер. Мне поверили. Потому что как же не поверить, когда все факты против Мефодия?! Я ведь вспомнил голос того, кто меня избивал. Лица-то я не видел, но голос запомнил. И попытался задержать, так сказать, повинуясь душевным порывам. И мне повезло! – Иннокентий заговорщицки подмигнул Галке: – А потом повезло еще раз. Ты оказалась поразительно живучей девицей, и мой план вышел на новый уровень.

– Какой уровень? – спросила она, внимательно всматриваясь в лицо Иннокентия. Как можно было раньше не заприметить этот безумный блеск в его глазах?!

– Ты отдашь мне вторую часть карты. Не могу обещать, что сама ты при этом останешься в живых. Все-таки знаешь ты слишком много. Но могу обещать другое. Убью я тебя быстро, мучить не стану. Это во-первых, а во-вторых, сиротки, о которых ты так печешься, останутся в живых. Они мне не нужны. Как тебе такая сделка?

– Меня будут искать, – проговорила Галка враз осипшим голосом.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. Тебя будут искать, но так и не найдут. На этом острове бесследно сгинуло столько народу, что и счет давно потерян. Одной девчонкой больше, одной меньше. Ну, так что ты решила? Где карта?

– Мне нужны гарантии. – Времени на раздумья у нее оставалось мало, но прежде, чем принять решение, она должна быть уверена, что с детьми ничего не случится.

– Гарантии? – Иннокентий понимающе кивнул, встал со своего стула. – Ладно, попытаюсь тебя обнадежить. Я не слишком хорошо представляю себе размеры клада, но по кое-каким косвенным признакам могу понять, что он большой. Очень большой! Вполне возможно, что добраться до него будет сложно, на это потребуется время. Поэтому мне нужно иметь постоянный доступ на остров. Как думаешь, если вдруг вместе с тобой исчезнут еще и дети, что тут начнется? Да этот ваш Демьян Петрович нагонит сюда столько милиции, что яблоку будет негде упасть! Нет, смерть детей мне сейчас совершенно невыгодна.

– Но Мефодия могут связать со мной. – В голосе Аделаиды послышались истерические нотки. – Ты сам говорил, что этот милиционер не успокоится. Если он начнет копать, то рано или поздно выйдет на меня.

– Говорил. – Иннокентий обернулся. – И я уверен, что так оно и будет. Вы оказались слишком неосторожны в последнее время.

– И что мне теперь делать? – спросила Аделаида. Красивое лицо ее враз постарело на несколько десятков лет.

– Тебе? – Иннокентий улыбнулся. – Тебе, любовь моя, ничего не нужно делать. Я сам обо всем позабочусь.

Аделаида с облегчением улыбнулась, хотела что-то сказать, но не успела. Иннокентий оказался быстрее. Или не Иннокентий, а его кистень, который с чавкающим звуком опустился на затылок Аделаиды сначала один, а потом еще несколько раз…

Галка зажмурилась, закусила губу, чтобы не закричать.

– Ну все, – послышался над ухом шепот Иннокентия, – дело сделано. Можешь открыть глаза.

Она не хотела открывать глаза, ей даже дышать не хотелось этим сырым, пропитывающимся запахом крови воздухом, но выбора не было.

Аделаида лежала ничком на каменном полу. В том, что она мертва, не оставалось никаких сомнений. Как не было у нее сомнений и в том, что Иннокентий сумасшедший. Потому что не может нормальный человек сотворить такое!

– Думаешь, я ненормальный? – Он понимающе улыбнулся. – Ошибаешься. Я не злодей, все это лишь вынужденные меры. Рано или поздно до Ады бы добрались. Я знаю ее слишком хорошо, чтобы понимать: ради спасения собственной шкуры она продаст родную маму, не то что какого-то там любовника. А теперь все, все ниточки оборваны. Мефодий убит. Ты и Аделаида пропали. Что подумает товарищ милиционер? Он подумает, что Аделаида убрала тебя как опасного свидетеля и сбежала из Чернокаменска. Какое-то время вас поищут, а потом успокоятся. И все будет хорошо.

– У кого?

– У меня. – Иннокентий улыбнулся. – Возможно, у бедных сироток тоже, если им повезет и следующий директор детдома не окажется таким, как Ада. А теперь скажи мне, пожалуйста, где карта.

– Вы даете слово, что не причините вреда детям? – Глупо брать слово у лгуна и убийцы, но ничего другого ей не остается.

– Я ведь уже пообещал. – Голос Иннокентия смягчился, стал бархатистым. И сам он теперь выглядел как прежний Кеша, славный и немного чудаковатый.

– В кладовке на втором этаже под старым хламом вы найдете коробку. Карта – в ней.

– Люблю разумных людей! – Подолом задравшейся Аделаидиной юбки Иннокентий вытер свой окровавленный кистень, направился к двери.

– Подождите, – позвала Галка. – Это ведь вы приходили в замок в ночь нападения волков? Это вы, а не Марк оставили дверь открытой?

– Ты права, – он кивнул. – Это был я. Знаешь ли, есть что-то романтическое в таких вот ночных прогулках. Ты спросишь, а как же волки? А я отвечу, волков бояться – в лес не ходить! К тому же эти твари чуют, кто жертва, а кто хищник. Меня они предпочитают обходить стороной. – Последние слова донеслись до Галки уже из-за закрывающейся двери.

Вот и все… Она откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Теперь, когда счет ее жизни шел на минуты, наверное, нужно было подумать о главном, вспомнить все самое хорошее, что с ней происходило, но вот что-то не думалось и не вспоминалось… Не открывая глаз, Галка снова попробовала на прочность свои узы и опять убедилась, что веревки завязаны на совесть. Но если попробовать раскачать и повалить стул, то можно дотянуться до тела Аделаиды. Вдруг при ней найдется какое-нибудь оружие…

Ей не хватило сил и времени. Иннокентий вернулся очень быстро. Вид у него был довольный, в руке он держал карту.

– Не обманула, – сказал он одобрительно. – Это хорошо. За это я постараюсь убить тебя с одного удара, а не так, как Аду. И сиротки твои останутся в живых, потому что они и есть мое алиби. Я попрощался с ними больше часа назад, и этот твой еврейчик запирал за мной дверь. Он подтвердит, что я ушел, а ты осталась разговаривать с Адой на кухне. Конечно, к тому времени ты уже находилась в отключке, и Ада вела не диалог, а монолог, но что мог разобрать бедный ребенок из темного коридора? А мне всего лишь нужно было обойти дом и войти в заботливо оставленную открытой парадную дверь. – Он замолчал, что-то обдумывая, а когда снова заговорил, лицо его сделалось бесстрастным: – Скажу честно, мне жаль тебя убивать. Я, знаешь ли, умею ценить женскую красоту и широту души. Но другого выбора у нас с тобой, к сожалению, нет.

Галка думала, что она смелая и решительная, что любые невзгоды сумеет встретить с той же невозмутимостью, что и бабушка, но оказалось, что все не так. Оказалось, что перед лицом смерти она всего лишь беспомощная, напуганная девчонка. От страха и от холода начали клацать зубы, и ей приходилось изо всех сил сжимать челюсти. И онемевшие кулаки тоже приходилось сжимать, чтобы не дрожали пальцы, когда Иннокентий вытащил ее стул на середину камеры, развернул спиной к себе так, что видеть теперь Галка могла только глухую стену да отбрасываемые на нее тени.

Не смотреть бы, снова зажмуриться, смириться, но она не станет! Вот она, тень Иннокентия, долговязая, длиннорукая, тянется, склоняется над ее собственной скрюченной тенью. И рука удлиняется еще сильнее из-за кистеня, поднимается все выше и выше… Хочется закричать, завизжать во всю мощь легких, но нельзя. Вдруг услышат дети, вдруг прибегут. Тогда им точно конец. Единственное, что остается, это часто-часто моргать, смахивая с ресниц непрошеные слезы. Взмах, еще взмах – и вот теней на стене уже не две, а три. И костлявые руки с огромными когтями, кажется, скребут стену, а в воздухе извиваются косы-змеи. Сами по себе. Та, кто отбрасывает эту тень, стоит позади Иннокентия, и она, безоружная, куда страшнее всех кистеней на свете. Одна из кос перехватывает занесенную для удара руку, оттаскивает от Галки.

– Закрой глаза, девочка. Не смотри. – Старый как мир голос звучит прямо у нее в голове, и Галка подчиняется, закрывает глаза…

* * *

Без Демьяна время тянулось медленно-медленно, и чтобы хоть как-то его подстегнуть, Лиза бралась за любую работу, помогала Илье Лаврентьевичу, помогала медсестрам. У нее хорошо получалось, тело помнило то, что забыла голова. Впрочем, голова, оказывается, забыла не все. Если не задумываться, если специально не вспоминать, то кое-что всплывает из глубин памяти само собой, взлетает легко, как наполненный гелием воздушный шарик. Илья Лаврентьевич сказал, что это хороший знак и есть надежда. Лизе очень хотелось в это верить, но еще больше ей хотелось к Демьяну. Кто бы мог подумать, что чужой человек, мужчина, которого она знала всего несколько дней, может стать таким родным и таким необходимым! Как воздух… Кто бы мог подумать, что может быть почти физически больно от того, что ты не рядом, что не знаешь достоверно, где он, что делает, все ли с ним хорошо! А домой к нему нельзя, потому что она пообещала, слово дала, что останется в больнице, пока Демьян не вернется. И теперь приходится отсчитывать мгновения, браться за любую работу…

Именно поэтому Лиза и вызвалась пойти в сарай за углем, чтобы не сидеть сложа руки, чтобы сделать хоть что-то. После яркого солнечного дня в сарае было сумрачно. Пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте и взгляд отыщет в дальнем углу сваленные в кучу угольные брикеты. Впрочем, найти их Лиза могла бы и с закрытыми глазами, просто по запаху. Уголь пах по-особенному, совсем не так звонко и сладко, как поленья. Дым от него был едкий, неуютный. Он стелился низко над городом, марал серым уставший за зиму слежавшийся снег, путался в волосах и надолго оседал на коже. Этот дым Лиза не любила с детства, хоть и не помнила, каким было ее детство.

Чтобы понять, что за спиной ее кто-то есть, не требовалось оглядываться, лютый холод, припорошивший инеем все вокруг, был наипервейшим вестником той, которая не желала оставить Лизу в покое.

– Что тебе от меня нужно? – спросила Лиза, не оборачиваясь.

– Нужно. – Голос был такой же холодный и призрачный, как этот невесть откуда взявшийся иней. – Мне нужна твоя помощь.

– Моя? – Все-таки она обернулась, лицом к лицу встретилась с той, что стояла за спиной.

Старуха куталась в черное тряпье, словно бы тоже мерзла, а седые косы ее слепо шарили по земляному полу сарая.

– Не бойся, – сказала албасты и улыбнулась, обнажая острые зубы и белые бескровные десны. Лучше бы не улыбалась, лучше бы вообще исчезла без следа… – Я тоже этого хочу – исчезнуть без следа. Ты и представить себе не можешь, как давно я этого хочу, как сильно я устала.

Лиза тоже устала. Рядом с этой… с этим существом уходили силы, просачивались холодным потом через кожные поры, растворялись в воздухе вместе с дыханием. Еще чуть-чуть, и она сама растворится, исчезнет…

– Не исчезнешь, – старуха мотнула седой головой. – Ты куда сильнее, чем кажешься. Ты особенная.

– Чем я особенная?

– Всем. Я думала, что это никогда не случится, что я тебя не дождусь, а ты появилась.

– Кто вы? – Нет, неправильный вопрос. Правильный будет другой. – Кто я?

– Хочешь вспомнить? – В костлявых пальцах старухи появился гребень. – Хочешь?

– Хочу! – сказала не раздумывая, не колеблясь.

– Тогда доверься мне. Позволь мне тебя расчесать.

Желание отшатнуться было так велико, что Лиза едва устояла на месте.

– Не бойся, я не причиню тебе зла. Только не тебе. В каком-то смысле ты тоже одна из моих девочек. Я просто хочу помочь тебе вспомнить, кто ты есть на самом деле. Ну же!

И Лиза доверилась, сделала шаг навстречу старухе и своему забытому прошлому, склонила голову.

– Будет больно, – предупредила старуха, и острые костяные зубья тут же впились в кожу, раздирая ее до крови.

Лиза закричала. Вернее, хотела закричать, но у нее ничего не вышло, потому что то, что навалилось, нахлынуло на нее со всех сторон, оказалось в тысячи раз сильнее…

– …Смотри, лисенок, какая лошадка! – Мужчина с ясными, прозрачносерыми глазами улыбается ей, гладит по рыжим волосам. – Ты моя девочка. Ты моя солнечная девочка!

Маленькая Лиза знает, что это не просто мужчина, это ее папа. Он приходит в их с мамой дом очень редко. К его приходу мама всегда готовится, наряжается сама, наряжает Лизу, а когда он уходит, мама курит в приоткрытую форточку и плачет.

– …Так бывает, Лизавета! – Мама, постаревшая, подурневшая, привычно курит в форточку, худые пальцы ее нервно подрагивают, а в некогда огненно-рыжих волосах серебра уже намного больше, чем золота. – Люди сходятся, потом расходятся. Заводят новые семьи, забывают старые.

Лиза, уже взрослая, с отличием закончившая школу и готовящаяся к поступлению в медицинский институт, не хочет думать о том, что так бывает. Не хочет смотреть на смертельно уставшую маму, не хочет думать про новую папину семью. Но больше всего она не хочет думать о мальчике, совсем крошечном, таком же ясноглазом, как папа. Сын, еще один ребенок, который отнимет у Лизы те крохи отцовской любви, которые у нее еще остались. А у мамы уже давно ничего не осталось, даже надежды. Надежду отобрала другая женщина, мать этого ясноглазого ненавистного мальчика. А без надежды жить нельзя, Лиза это точно знает, потому что видит, как догорает, дотлевает ее мама…

– …Ты должна переехать к нам, Лисенок. – С серого неба падают крупные снежинки, ложатся на обитый красным сукном гроб, присыпают букет из живых роз. Розы принес вот этот мужчина, незнакомец, который обнимает бесчувственную ко всему Лизу за плечи и что-то говорит. – Дочка, ты меня слышишь? Я не хочу, чтобы ты сейчас оставалась одна.

– Я уже давно одна. – Сил хватает, чтобы не плакать, но не хватает, чтобы убрать с плеча его тяжелую, горячую руку. – И я уже давно не маленькая, папа…

Она и в самом деле давно не маленькая, она заканчивает учебу в институте и подрабатывает в больнице. Она вполне может о себе позаботиться…

– …Пусть это побудет у тебя. – Отец, еще недавно молодой и крепкий, а теперь такой же уставший, как некогда мама, садится напротив, выкладывает на стол конверт из плотной бумаги. – Это ваше с Санькой наследство.

Ей не нужно наследство, ей нужна всего лишь любовь, но у сидящего напротив мужчины сил на любовь, кажется, не осталось.

– Она тоже умерла, – говорит он и трет глаза до тех пор, пока они не становятся красными. – Умерла, как и твоя мама.

Лизе не жалко чужую женщину, отнявшую у нее отца, но в груди все равно становится пусто и колко. Она молча заваривает отцу крепчайший чай, такой, какой он любит.

– Когда-нибудь я тоже умру, и у вас с Санькой никого не останется.

Лиза хочет сказать, что у нее и так никого не осталось, но вместо этого она ставит перед отцом вазочку с вишневым вареньем. Его варила мама в позапрошлом году, и есть его жалко.

– Я хотел бы вас познакомить. – Отец смотрит просительно, почти с мольбой, и пустота в груди ширится.

– Нет, – отвечает Лиза. – Мне это не нужно…

– …Если вы решите отказаться, мы вас поймем. В вашем возрасте такая обуза… – Дородная тетка с пергидрольными кудряшками смотрит на Лизу с ленивым равнодушием, словно бы заранее знает, каким будет ее ответ. – Всю заботу о ребенке возьмет на себя государство.

Ребенок сидит у окошка. Совсем еще маленький, светловолосый ясноглазый мальчуган, куда больше похожий на отца, чем сама Лиза. Его руки сложены на коленках, пальчики переплетены, а в глазах застыли страх и отчаяние.

– Мы оформим все необходимые документы. – Пергидрольная дама встает, протягивает мальчику полную руку: – Александр, пойдем.

Он тоже встает, так и не расцепляя пальцев. Наверное, он просто не может этого сделать, потому что они занемели.

– Подождите! – Лиза встает между дамой и мальчиком. – Он не обуза. Он мой… брат…

– …Лиза! Лиза! Смотри, что я умею! – Санечка разгоняется и делает «колесо». Получается не слишком хорошо, но Лиза все равно хлопает в ладоши и целует брата в макушку. У нее сегодня ночное дежурство, и Санечке придется остаться дома одному. Он говорит, что не боится, что в случае чего постучится к соседке тете Симе, но на сердце все равно неспокойно. Так бывает перед каждым дежурством, которых очень много, потому что Лиза теперь отвечает не только за себя, но и за Санечку…

– …Лизонька… – Тетя Сима плачет, громко сморкается в кухонное полотенце. – Он пришел утром, показал какие-то бумаги, сказал, что за Санечкой плохой пригляд, сказал, что забирает до выяснения обстоятельств…

Лиза мечется по кухне, от окна до двери и обратно, слушает причитания тети Симы и думает, думает. Она запрещает себе паниковать, она решает ехать в детский дом. Вот только ни в одном из детских домов Перми Санечки нет. И бумаг никаких нет. И человека, который его увел, никто не знает.

Телефонный звонок раздается среди ночи, в пустой квартире он звучит болезненно громко.

– Слушаю! – Лиза хватает трубку, прижимает к уху.

Мужской голос в трубке мягкий, интеллигентный. Голос предлагает проявить здравомыслие и договориться: Санечка в обмен на обрывок карты, той самой, которую отдал Лизе отец. Смешная плата за право снова увидеть брата, и Лиза уже готова согласиться.

– Где мой брат? – Ее собственный голос дрожит от волнения. – Я хочу его увидеть, убедиться, что с ним все в порядке!

– Я вам перезвоню, – говорит голос, и связь обрывается.

А через четыре дня приходит напечатанное на машинке письмо. Завтра же Лиза должна прибыть в Чернокаменск вместе с картой.

Времени на сборы мало, его хватает лишь на то, чтобы отпроситься на неделю с работы, но Лиза надеется, что они с Санечкой успеют вернуться в Пермь намного раньше.

Путь до богом забытого Чернокаменска неблизкий. На заснеженной, местами занесенной сугробами дороге старенький грузовик глохнет дважды. Пассажирам приходится выходить, помогать водителю разгребать снег. Так даже лучше, остается меньше времени на тяжелые думы.

В Чернокаменске Лизу уже ждут. Долговязый мужчина выныривает из наползающих сумерек, воровато оглядывается по сторонам. Он не спрашивает, кто она такая, потому что и так знает.

– Садись! – кивает на старые сани.

– Где мой брат? – Лиза старается быть сильной и смелой.

– Привезла? – спрашивает мужчина, стегая лошадь кнутом.

– Привезла. – Она прижимает к груди сумку с вещами и документами. – Но сначала вы должны сказать мне, где Санечка.

– Я тебя к нему отвезу. – Он оборачивается, смотрит на Лизу таким взглядом, что впору пожалеть обо всей этой затее. Но жалеть она не станет, она приехала за братом и без него не вернется!

А темнеет тут быстро. Куда быстрее, чем в Перми. И фонарей никаких нет, кругом тьма. Тьма и, кажется, волки. От приглушенного волчьего воя лошадка нервно всхрапывает, переходит на резвую рысь. Домов больше не видно, дорога сворачивает в сторону леса, туда, где воют волки…

Человек темной тенью вырастает посреди дороги. Молодой, невысокий, приятный. И голос у него приятный, тот самый голос, что разговаривал с Лизой по телефону.

– Елизавета? – спрашивает человек и приветливо улыбается. Его улыбке хочется верить, но Лиза знает, что доверять никому нельзя.

– Где мой брат? – отвечает она вопросом на вопрос.

– Он здесь, в чернокаменском детдоме. Я отвезу вас к нему и сделаю все возможное, чтобы мальчика вернули вам незамедлительно, но сначала мне нужно увидеть карту.

Осознание, что она в ловушке, приходит в тот самый момент, когда из-за туч выглядывает белый бок луны. В ловушке на лесной дороге, наедине с незнакомцами.

– Мне нужен только брат, – говорит Лиза, открывая сумку. – Понимаете? Я больше ничего не желаю знать. Я заберу Саню, и мы с ним тут же уедем.

– Я вас понимаю. – Человек улыбается, его поза расслабленная, и даже приближающийся волчий вой, кажется, не может вывести его из равновесия. – Но и вы меня поймите. Я всего лишь посредник, мне нужно убедиться.

Карту он рассматривает в желтом луче карманного фонарика, очень внимательно изучает каждую деталь.

– Она настоящая, – говорит Лиза. – Мне дал ее отец.

– Я вижу, что настоящая. – Его улыбка становится еще шире, еще обаятельнее. – Спасибо, Елизавета! Я вам очень признателен. – Он оборачивается к долговязому, говорит приказным тоном: – Мефодий, отвези девушку в детский дом.

С души падает огромный камень. Так просто. Зря она боялась…

Вот только во взгляде долговязого Лиза видит что-то такое, от чего сердце снова обреченно сжимается еще до того, как на голову обрушивается страшной силы удар. Падая в снег, Лиза думает не о том, что ей больно, а о том, что она подвела Санечку и папу. Умирать с этим чувством вины очень страшно, но умереть все равно придется. Последнее, что она слышит перед смертью, – это тоскливый волчий вой…

– …Вспомнила? – Голове все еще больно, но это другая боль, от острых зубьев костяного гребня. И сама она жива. Вопреки всему.

– Вспомнила. – Дышать тяжело, воздух вырывается из легких с тихим свистом, превращается в морозное облачко, просыпается инеем к ногам. – Где Санечка? Он жив?

– Жив. – Старуха кивает, прячет за пазуху гребень с запутавшимися в нем рыжими волосами. – И будет жить, если ты согласишься мне помочь.

– Что я должна сделать? – Удивительное дело, но старуху Лиза больше не боится, каким-то глубинным чувством понимает, что та ей не враг.

– Я могла бы рассказать, но это займет много времени, а времени у нас с тобой осталось очень мало, поэтому я тебе покажу.

Седая коса обвивается вокруг Лизиной шеи, сжимает, обездвиживает, а в самое основание черепа впивается что-то длинное и острое. Лиза почти уверена, что это коготь.

– Смотри, девочка, – слышит она сквозь кровавую пелену боли. – Смотри моими глазами…

Чужая жизнь, тысячи чужих жизней пролетают стаей острокрылых ласточек. Девочки, девушки, женщины, судьбы, связанные воедино серебряными нитями. Желтые огни и блеск змеиной чешуи, который с каждым столетием делается все тусклее и тусклее. Серебряное сердце, которое не живое и не мертвое, которое бьется и не бьется, которое не здесь и не там. И ярость, такая сильная, такая ослепительная, что в пламени ее запросто можно сгореть…

– Не бойся, девочка! – прорывается через холодное белое пламя голос Кайны. Теперь Лиза знает, как ее зовут. Теперь Лиза знает ее, как саму себя. – Ты не должна его бояться!

– Почему? – Лизе кажется, что она кричит, но на самом деле с губ срывается едва слышный шепот. Почему она не должна бояться того, кого боится сама Кайна?

– Потому что ты особенная.

В кожу под левой лопаткой вдруг впиваются острые иглы. Лиза не может их видеть, но знает, что их ровно девять, столько же, сколько зубьев в костяном гребне Кайны. Сначала становится больно, словно бы с нее заживо сдирают кожу, а потом тело, до этого слабое и беспомощное, наполняется силой.

– Остановись! – требует Кайна. – Еще не время!

И Лиза замирает, шарит ладонями по грязному земляному полу, стараясь найти то, что потеряла. Она потеряла что-то очень важное, что-то такое, без чего жизнь ее теперь никогда не станет прежней. Или не потеряла? Может быть, ей просто не позволили попробовать?

– Ты и в самом деле особенная. – В голосе Кайны слышится восхищение, а к Лизе возвращается способность видеть мир своими собственными глазами.

Глубокие борозды на мерзлом земляном полу, словно от когтей. От когтей той, кем она едва не стала всего мгновение назад…

– Ты это слышишь? – Кайна склоняется над ней, улыбается уже не страшной, почти материнской улыбкой. – Ты слышишь?

Она слышит. Сотни волчьих голосов, которые радостно откликаются на ее молчаливый призыв. Она чувствует тонкий аромат серебра и хлебных крошек. Так пахнет Санечка. Он совсем близко, и теперь Лиза точно знает, как его найти. Но громче и отчетливее всего она слышит и чувствует биение неживого сердца. И ее собственное сердце, отзываясь на этот безмолвный призыв, захлебывается кровью.

– Нам нужно спешить. – Кайна протягивает ей руку. Лицо ее становится молодым и удивительно красивым, но лишь на мгновение. – Он слабеет.

Слабеет, но слабость эта особенного рода, она может длиться вечно, как и сам Желтоглазый. Длиться и отравлять все вокруг ненавистью.

– И я слабею вместе с ним. – Белые волосы Кайны заплетаются в тугие косы, сворачиваются змеями вокруг ее головы. – Я забываю, какой была прежде. Я забываю имена своих девочек. С каждым мгновением мне все сильнее хочется чужой крови. Вот так он наказывает меня за то, что я сделала. Он ждет, когда я окончательно потеряю себя, и час этот близок. Я чую.

Лиза тоже чует. Пахнет подтаявшим снегом, отсыревшим углем, прокипяченными, но все еще сохраняющими тяжелый кровавый дух бинтами.

– Что я должна сделать? – спрашивает она, уже заранее зная ответ.

– Ты особенная, – повторяет Кайна. – В твоих жилах тоже течет серебряная кровь. Не такая, как у остальных моих девочек, – заговоренная. Ты не должна была родиться, но родилась. И это знак.

– Почему я не должна была родиться?

– Потому что так предопределено. Волчья кровь, мешанная с полозовой, – тяжкое бремя. Не всякий мужчина его вынесет. Девочки в таком роду не рождаются, умирают еще в материнской утробе. Умирали. – Кайна смотрит искоса, во взгляде ее – тьма. – А ты выжила тогда и, я надеюсь, выживешь потом. В тебе сила, которой он боится. Не многие могут спускаться в нижний мир, туда, где он. Я могу, девочки мои могут. Ты тоже сможешь.

– Я должна его убить?.. – Правда одновременно прозрачна, как горный ручей, и страшна, как бездонный омут.

– Ты не будешь одна. Мы сделаем это втроем: я, ты и другая моя девочка. Если бы я могла сама… – Кайна улыбается, в ее улыбке – горечь. – Однажды я его уже убила. Думала, что убила. Нет у меня второго шанса. И сил больше нет. – Она молчит, склоняет голову к плечу, словно прислушиваясь, а потом велит: – Пойдем! Уже время…

Из сарая Лиза вышла никем не замеченной. Кайны она не видела, но присутствие чувствовала. По городу шла стремительной, уверенной походкой, повинуясь не зрению даже, а обострившемуся, звериному какому-то чутью. К озеру вышла быстро, решительно ступила на черный лед и тут же услышала приветственный вой. Волки. Защитники, уже дважды спасавшие ее жизнь. Теперь Лиза знала это наверняка. Первый раз там, на лесной дороге, волки не позволили бандитам ее добить, второй раз защитили от пули.

– Сила в тебе. – Кайна тоже ступила на лед. Только не с берега, а из ниоткуда. – Великая сила. И они это чуют, признают в тебе хозяйку.

– Санечка там? – Лиза посмотрела на черную громаду острова. Можно было не спрашивать, запах металла и хлебных крошек дразнил, щекотал ноздри.

– Там. – Кайна снова прислушалась, а потом нахмурилась и велела: – Жди у маяка. Мне нужно спешить…

Она исчезла даже раньше, чем успела договорить, а Лизе вдруг невыносимо сильно захотелось упасть на черный лед, упереться в него всеми четырьмя… лапами, отозваться на волчий призыв. У нее бы получилось. Нет в этом ничего сложного, нужно только захотеть. Останавливало одно – захочется ли потом вернуться, стать прежней? Кайна об этом ничего не говорила, а рисковать Лиза не хотела. Да и не верилось до конца. Что уж там…

* * *

Тело мертвого Мефодия отправили в больницу. Демьян мог бы и не ехать следом, но ведь там Лиза! И пусть времени у них совсем мало, но можно хотя бы сказать «здравствуй», поцеловать украдкой, шепнуть на ухо какую-нибудь глупость. Удивительное дело, раньше Демьяну и в голову бы не пришло шептать дамочкам на ушко всякие глупости, а сейчас вот… Творится вокруг всякое, а ему никак не избавиться от мыслей о Лизе. Да и не хочется от них избавляться! А чего хочется, о том только Лизе и можно рассказать. Вот как раз шепнуть на ушко…

Демьян переступил порог больницы и почти сразу же увидел Палия.

– Вовремя вы, Демьян Петрович, – сказал доктор, пожимая протянутую руку. – Я как раз осматривал тело.

Вот таким он был – ответственным и педантичным, не оставляющим без внимания ни живых своих пациентов, ни мертвых. Демьяну хотелось к Лизе и не хотелось слушать про Мефодия, но служба есть служба.

– И нашел кое-что необычное. – Илья Лаврентьевич глянул на него поверх очков.

– Необычное? – Все романтические глупости враз вылетели у Демьяна из головы. – Что именно необычное?

– Ваш сотрудник, тот, что доставил тело, сообщил, что смерть наступила в результате проникающей черепно-мозговой травмы.

– Так и есть. Этот выродок ударился виском об угол гранитной конторки.

– Нет. – Илья Лаврентьевич покачал головой. – Характер раны говорит о другом. Сначала его ударили в висок тяжелым предметом округлой формы. А угол конторки… – Доктор замолчал, принялся сосредоточенно протирать стекла очков, а когда снова заговорил, в голосе его послышалось сомнение. – Если бы я не знал подробностей задержания, я бы сказал, что вторая рана была нанесена для того, чтобы скрыть первую. Но это же полная нелепица! – Он снова замолчал, а потом вдруг схватил Демьяна за рукав, заговорил скороговоркой: – Стойте! А я ведь видел такую же рану! Да и вы сами, товарищ милиционер, ее видели!

Вмятый затылок, слипшиеся от крови рыжие волосы, рана от тяжелого предмета округлой формы… И самое главное, он неоднократно видел этот предмет! Кеша называл его волкобоем…

– Где она? – спросил Демьян враз охрипшим голосом. – Илья Лаврентьевич, где Лиза?!

– Кажется, в сарае. – Доктор Палий нацепил очки на нос, руки его дрожали. – Демьян Петрович, вы же не думаете…

Демьян его уже не слышал, он несся по коридору к выходу.

Опоздал… В сарае не было никого и ничего, кроме пронизывающего холода и глубоких царапин на земляном полу. Словно от когтей. Албасты… Пока он исполнял свой долг, албасты пришла за Лизой. Что ей, вековой ведьме, какая-то больница! Пришла и забрала, увела с собой. Ведь увела же, если сарай пуст?! Хорошо, что пуст! Это значит, что есть еще надежда и у него, и у Лизы. Только бы найти. Только бы не опоздать. Но где искать?!

Снаружи послышались голоса, доктор Палий с кем-то тихо переговаривался, а потом в дверном проеме появился дядька Кузьма.

– Лиза пропала, – сказал Демьян, не оборачиваясь, не в силах отвести взгляда от следов когтей.

Дядька Кузьма молча переступил порог, присел на корточки рядом с ним, коснулся земли.

– Волчьи, – сказал уверенно.

– Волчьи? – Все-таки Демьян на него посмотрел. – Я думал, это ее.

– Не ее. – Дядька Кузьма мотнул головой. – Волчьи. Только волк этот, – он провел ладонью по следу, – особенный.

– Мне нужно в усадьбу! – Не хотел он сейчас думать про особенных волков. Не албасты, значит, Иннокентий!

– Зачем? – Дядька Кузьма выпрямился. – Я только что оттуда. Нет его там. И Лизы твоей нет.

– Ты знаешь? Как догадался? – В ушах вдруг зашумело, земляной пол качнулся под ногами. Впервые в жизни Демьян не знал, как поступить, что делать, где искать Лизу.

– Албасты объявилась, кое-что свое забрала, кое-что на ухо шепнула… – Вид у дядьки Кузьмы был растерянный. Никогда раньше Демьян его таким не видел. – Да я уже и сам начал подозревать. Не нравился мне этот ваш библиотекарь. Уж больно гладко у него, несмышленыша, все получилось. Уж больно легко он Мефодия завалил. А Мефодий – зверь матерый, такого голыми руками не возьмешь.

– Он его не руками, он его волкобоем… – Демьян сделал глубокий вдох, успокаивая рвущееся из груди сердце, добавил мрачно: – А до этого Лизу. Тоже волкобоем… И ведь орудие преступления все время было у меня на глазах! Он же его даже не прятал! Зачем ему Лиза?! – спросил и уставился дядьке Кузьме в глаза. Одного взгляда хватило, чтобы понять: старик знает если не все, то многое. – Говори!

– Пойдем. – Дядька Кузьма взгляд выдержал, глаз не отвел. – Пойдем, надо спешить. Она велела идти на остров и тебя с собой взять. Зачем? не знаю. Пойдем, по пути все, что знаю, расскажу.

Снаружи рядом с Демьяновым вороным нервно пригарцовывал молодой крепкий жеребчик, которого держал под уздцы Глухомань. Увидев их, Глухомань приветственно кивнул, перекинул поводья дядьке Кузьме, спросил громко:

– Еще какая помощь?

– Нет. – Дядька Кузьма помотал головой. – Дальше мы сами.

В седло Кузьма вскочил легко, как двадцатилетний. Демьян последовал его примеру. Вороной нетерпеливо загарцевал на месте.

– К озеру! – бросил дядька Кузьма и пришпорил жеребчика…

* * *

Никогда раньше Алексей от работы не увиливал, фотография его уже три года подряд висела на заводской Доске почета, но этот день был особенный. О работе совсем не думалось. Думалось только о Галке. Сначала это были светлые, радостные мысли, но с наступлением сумерек на душе становилось все тревожнее, все неспокойнее. Не оттого ли, что сумерки эти случились непривычно, неправильно рано? Настенные часы в цеху показывали еще только полчетвертого вечера, а за окнами уже клубилась тьма. Как перед грозой. Но откуда зимой взяться грозе?

Оттуда! После всего пережитого минувшей ночью гроза посреди зимы – это сущие пустяки. Или не пустяки, а предвестники? Не оттого ли так тяжело дышать? Не оттого ли душа рвется на волю, в предгрозовую темень? Не оттого ли подаренный албасты браслет тревожно вибрирует, и вибрация эта пронизывает все тело, до самых костей?

Бригадир Волошин, давний отцовский приятель, отпустил Алексея без лишних расспросов, только посмотрел многозначительно да сказал:

– Ты глянь, что на дворе творится! Не шастай там без лишней надобности. Если дело какое-то неотложное есть, делай, а потом сразу же домой. Зимние грозы они самые страшные.

Из цеха Алексей не вышел, а выбежал. К тому времени как он оказался на улице, браслет уже не просто вибрировал, а нагрелся так сильно, что едва ли не обжигал. А снаружи творилось невероятное, на стремительно темнеющем, затянутом тучами небе вспыхивали зарницы. Снежинки, еще с утра мягкие, кружевные, превращались в крошечные острые пики, больно впивались в кожу, не спешили таять. Порывы ветра так и норовили сбить с ног. Только сейчас стало понятно, о чем говорил Волошин: в такую круговерть на улице делать нечего. А кому есть что делать, тот дурак и самоубийца.

Алексей не был ни дураком, ни самоубийцей, к Стражевому озеру его гнала уже не тревога, а самая настоящая паника. И ни ветер, ни ледяные пики не могли его остановить. Остановить не могли, а вот замедлить…

Он был уже на середине пути, когда из снежного марева вырвались две тени. Вырвались так стремительно, что Алексей едва успел отскочить в сторону.

– Далеко собрался? – спросила одна из теней голосом Демьяна Петровича, и Алексей увидел протянутую руку. – Давай, запрыгивай! Пешком ты до острова сегодня не доберешься!

– Хорошо еще, если лошадьми доберемся! – послышался голос дядьки Кузьмы. – Давай, парень, не задерживай нас!

Алексей не стал ни о чем расспрашивать, ухватился за протянутую руку, вскочил на лошадиный круп позади Демьяна Петровича. Высоко в небе громыхнуло. Лошади испуганно заржали, сорвались в галоп.

* * *

Крепко зажмуренные глаза не помогли, потому что зажать уши связанными руками Галка не могла, а значит, слышала все до последнего крика, до последнего всхлипа и последнего вздоха… А сырой воздух подземелья пропитался острым запахом крови, кажется, насквозь.

– Пойдем, девочка, – послышалось в наступившей наконец тишине, и Галкины узы упали на пол. – Пойдем, у нас мало времени.

Открывать глаза было страшно, но Галка себя заставила. Смотрела она не на то, что осталось от Иннокентия, а на албасты.

– Не бойся. – Албасты вытерла окровавленные руки о свои седые волосы, и волосы сделались красными. – Тебе не нужно меня бояться. Только не меня. Пойдем!

Длинные когти снова скользнули по седым волосам, выдирая клок. Через мгновение к Галкиным ногам упал светящийся клубок из волос, но до пола он так и не долетел, завис в воздухе, на уровне коленей. Света, от него исходящего, как раз хватало, чтобы осветить им путь. Албасты шла первая. Вернее, не шла, а плыла, не касаясь босыми ногами земли. Подземелье не мешало, не задерживало, шаг за шагом открывало перед ними свои тайны, признавая в албасты хозяйку, признавая Галку своей по праву рождения. Подземелье со вздохом легкого сожаления отдало им что-то, завернутое в холщовую сумку. Или это был не вздох, а всего лишь сквозняк? Галка не знала. Думать она могла теперь только о детях, что остались в замке. Думать про Иннокентия и Аделаиду она себе запретила.

– Дети, – сказала она, глядя в сгорбленную спину албасты. – С ними все будет в порядке?

– Будет. – Албасты обернулась, посмотрела на девушку черными-черными, словно до углей выжженными глазами. – Если мы его одолеем, все, кого ты любишь, останутся в живых.

Галка не стала спрашивать, кого они должны победить. Знание это теперь тоже было в ее крови, оно просочилось в поры вместе с ледяной озерной водой, когда Желтоглазый пытался убить сначала ее, а потом и Лешу. От мыслей о Леше на сердце, уже почти выстывшем до состояния льдинки, снова стало тепло. Ради Леши, ради детей она будет стараться изо всех сил, сделает все, как велела албасты. Хотя бы попытается…

Когда в одной из стен вдруг открылся потайной ход и они вышли на поверхность, оказалось, что снаружи почти так же темно, как и под землей. Густую черноту подсвечивали лишь синие всполохи молний. Налетевший ветер едва не сбил Галку с ног, но седые косы албасты сначала обвили ее за талию, не позволяя упасть, а потом и вовсе потащили за собой, как на буксире. Оглохшая от громовых раскатов и ослепшая от вспышек молний, заледеневшая на пронизывающем ветру, Галка могла думать лишь о том, чтобы удержаться на ногах и добраться до маяка живой. То, что путь их лежит к маяку, она поняла почти сразу, почувствовала по сначала едва различимой, но с каждым мгновением все усиливающейся пульсации. В пещере под маяком в последней агонии билось серебряное сердце, и конвульсии его передавались острову, заставляя землю под ногами вздрагивать.

– Он чует, – послышался в голове голос албасты. – Он чует нас троих и боится. Эта буря – все, что он может, все те крохи сил, что он скопил за эти годы.

Крохи? Как можно назвать крохами такую всеразрушающую мощь?! Каким же он был в полной силе?

– Страшным, – ответила албасты на невысказанный вопрос. – Он и сейчас страшный и опасный. Вы с ней должны быть осторожны.

– С кем?

– С ней!

Из снежной круговерти выступила девушка. Она оказалась совсем не похожа на Галку. Она была старше и выше, даже снег не мог скрыть золотое сияние ее волос. Серебро и золото… Наверное, со стороны это даже красиво. Жаль только, что некому оценить эту красоту. Или, наоборот, хорошо? Потому что тех, кто мог бы оценить, не должно здесь быть! Пригласительные билеты есть лишь у них троих. Так уж вышло…

– Здравствуй, меня зовут… – Рыжая не успела договорить, одной рукой албасты сжала ее запястье, второй – Галкино, и надобность в представлении отпала. Всего через мгновение они знали друг о дружке все. Они не были сестрами, но серебро, текущее в их венах, роднило куда сильнее человеческих уз.

– Спасибо, – сказала Лиза, обнимая Галку за плечи. – Спасибо, что уберегла Санечку.

В маячную башню вслед за албасты они вошли, крепко держась за руки. Было ли им сейчас страшно? А пожалуй, что нет! За себя они больше не боялись.

– Сюда. – Одна из кос албасты обвилась вокруг торчащего из досок пола железного кольца, потянула вверх, открывая вход в подвал.

Спускались быстро, без лишних разговоров, а спустившись, замерли над еще одним люком, на сей раз надежно замурованным. Им не нужно было рассказывать, что там, под башней, они чувствовали это каждой косточкой, каждым нервом. Чувствовали его злость и его беспомощность.

– Там внизу вода. – Ноздри Лизы раздувались, втягивая в себя воздух. – Оно полностью под водой…

– Оно под водой, а сам он в Нижнем Мире. – Из холщовой сумки албасты одно за другим доставала серебряные зеркала, расставляла их вокруг замурованного каменного колодца. – Ты, – она указала когтем на Галку, – спустишься в пещеру. А ты, – коготь почти уперся в Лизину грудь, – отправишься в Нижний Мир.

– Почему она? – шепотом спросила Галка.

– Потому что там она сможет перекинуться и стать намного сильнее, чем здесь. Там от нее больше пользы.

Лиза кивнула, соглашаясь. На красивом лице ее отчетливо читалось нетерпение.

– А ты? Что будешь делать ты? – спросила Галка у албасты.

– А я буду держать проход открытым. – Светящийся клубок из волос вдруг ярко вспыхнул, и свет, от него исходящий, разом отразился от всех зеркал. – Я буду держать его открытым, сколько смогу, чтобы вы обе успели вернуться. – Она улыбнулась каждой из них по отдельности и обеим сразу, а потом сказала: – Становитесь в круг. Нам пора!

В центре очерченного серебряными зеркалами круга было удивительно тихо, словно время здесь текло по своим собственным законам.

– Ты первая! – Албасты протянула Галке серебряный нож с костяной рукоятью, точно такой же, как был у дядьки Кайсы. – Ему он больше не понадобится, а ты знаешь, что нужно делать.

Галка знала. Она сделала шаг к замурованному колодцу. Обернулась, бросая прощальный взгляд на Лизу и албасты. Костяная рукоять удобно легла в ладонь, серебряный клинок приветственно блеснул перед тем, как легко, почти без сопротивления, войти в камень. Содрогнулась под ногами земля, зашатались темные стены башни, когда перед Галкой раскрылся черный пролом. Теперь и она тоже чувствовала запах воды. Мало того, она видела воду. Ледяная, черная до непроглядности, страшная… Только бояться сейчас никак нельзя. Если она испугается, если отступит, то подведет всех, кого любит, обречет Лизу на верную смерть.

Лиза… Галка снова обернулась, завороженно наблюдая, как в центре зеркального круга встает на лапы удивительной красоты золотая волчица, прощально взмахнула рукой и шагнула в черный пролом…

Эта вода была мертвой. Ее уже много лет назад убило, лишило живительных сил серебряное сердце. То самое, которое лихорадочно бьется на дне подземной пещеры, то самое, от которого волнами расходится ярость и страх. Галке тоже страшно. Страшно впустить в себя эту мертвую воду, страшно сделать то, что нужно сделать, но по-другому никак. У каждой из них свой собственный бой, и Галка не сдастся…

…Больно всего лишь мгновение, пока ломаются кости и перекраиваются на новый лад мышцы, пока ногти становятся длинными и острыми, превращаясь в серебряные когти. У нее золотая шерсть, но когти… все серебро, что было в ее крови, сейчас ушло в них. И это правильно, потому что Желтоглазого можно уничтожить только его собственным оружием.

– Иди, девочка! – Кайна ласково гладит ее по загривку, заглядывает в глаза. – Иди же!

Но она не идет, она прыгает. Нынешнее ее тело способно на многое, и тяжело избавиться от детского желания узнать, как же это – быть волчицей.

Прыжок заканчивается падением. Лапы упираются в черную, дотла выжженную твердь Нижнего Мира, серебряные когти высекают из нее искры. Лиза рычит, и мертвый ветер подхватывает ее рык, несет к пещере, в которой прячется Желтоглазый. Сейчас, в новом своем обличье, она чует горько-дымный дух его ненависти, слышит, как шуршит, задевая отполированные стены подземных туннелей, змеиная чешуя.

Вспыхивают желтые огни, и детская, безрассудная радость тут же проходит, уступая место не страху, нет, – настороженности. Новые инстинкты подсказывают Лизе, как действовать, заставляют забыть все человеческое, полностью отдаться охоте.

– Глупая… – Шепот-шипение взрывается в голове тысячей острых колючек. На мгновение Лиза слепнет. – Глупая человеческая девчонка, возомнившая себя неуязвимой!

Голос в голове шепчет, глумится, в то время как из пещеры появляется древний, как сам этот темный мир, змей. Чешуя, некогда сияющая серебром, тронута тленом и ржой, покрыта бурыми пятнами ила, из-под которых вырываются дурно пахнущие гейзеры гнилой крови. Шипы на широкой треугольной голове обломаны почти до основания, морщинистая кожа тяжелыми складками нависает над устало полуприкрытыми глазами. Но и немощность, и вековая усталость обманчивы. Лиза понимает это в тот самый момент, когда острая пика змеиного хвоста впивается ей в спину, едва не перешибая хребет. Тело, ее новое крепкое тело, насквозь прошивает боль, валит с ног на черную выжженную землю. Отдышаться бы, собраться с силами…

– Борись, девочка! – Мертвый ветер приносит голос Кайны. – Не сдавайся!

Она и не собирается! Ей нужно лишь мгновение, чтобы прийти в себя. Но даже мгновения у нее нет, Желтоглазый теперь вокруг, извивается, обвивает, сжимает чудовищные объятия. Лиза видит свое отражение в сотнях серебряных чешуй. Волчица! Здесь она не беспомощная девчонка, здесь у нее есть сила! Особенная сила, которую боится даже Желтоглазый.

Острые когти впиваются в трещины между змеиной чешуей, глубоко вонзаются в мертвую плоть. Желтоглазый уже не шипит, а воет, хвост его слепо шарит из стороны в сторону. А Лиза не по-волчьи, а скорее уж по-кошачьи карабкается вверх, на темную, лишенную серебряного блеска змеиную спину. Мчится по этой яростно извивающейся ленте вперед, к треугольной голове. Думает она только об одном, о том, чтобы не упасть, не свалиться прямо под эту громадину…

…Дышать мертвой водой больно. Она обжигает горло и легкие, отравляет кровь. Отравляет, но не убивает. В подземной пещере темно, но темнота эта больше не кромешная, ровный жемчужный свет исходит от Галкиных волос, и его хватает, чтобы видеть.

Огромное серебряное сердце пульсирует, засасывает через ошметки сосудов мертвую воду и тут же выталкивает ее обратно. Пульсация все ускоряется и ускоряется. И вместе с ней пульсируют не только стены пещеры, но и весь остров.

Становится холодно. И это не простой холод, с которым можно смириться, который можно пережить. Этот холод рождает мертвое змеиное сердце, и само оно – смерть для всего живого. Мучительная, медленная смерть.

– Я заберу вас с собой. – В хаотичном сердечном ритме вдруг угадываются слова. – Заберу с собой обеих! Не отпущу!

И Галка понимает, что это не угроза, это самая настоящая правда. То, что им с Лизой предстоит сделать, отнимет у них все силы. Они не смогут выбраться. Галка останется здесь, умирать в подземной пещере, а Лиза – в Нижнем Мире. Наверное, это плата за победу. Наверное, это правильно, но ей все равно страшно. Так страшно, что в голове мелькает трусливая мысль, что можно все решить иначе, можно договориться. Но мысль эта существует всего лишь мгновение, а потом ее смывает горячей волной ярости. Она не станет договариваться! Она сделает то, что должна сделать!

Ярость разливается по онемевшему от холода телу, возвращает чувствительность сжимающим костяную рукоять пальцам, толкает Галку к серебряному сердцу.

– Сделайте это, девочки! – слышится в плеске воды голос албасты, и Галка заносит руку с ножом…

…Ей нужна лишенная серебряной брони складка в том месте, где треугольная голова переходит в тело. Кайна сказала, бить нужно только туда.

– Сделайте это, девочки! – Кайны нет рядом, но Лиза чувствует ее присутствие, и это придает ей сил.

Сил хватит лишь на то, чтобы завершить задуманное. У них троих… Кайна еще держится, удерживает проход между мирами открытым, но Лиза чует ее отчаяние.

– Простите… – То ли шепот, то ли шелест, а то ли и вовсе голос ветра. – Мои бедные девочки…

…Серебряный клинок вонзается в мертвое сердце в тот самый момент, когда серебряный волчий коготь вспарывает мертвую змеиную плоть. И все звуки мира заглушает один-единственный звук – рев ярости и боли. Они сделали то, что должны были сделать. Кайна оказалась права, они особенные девочки.

…Мертвое сердце вздрагивает в последний раз. Серебро его тускнеет, идет трещинами, превращаясь в камень. Но Галка этого уже не видит. Раскинув руки, как птица, она медленно опускается на дно пещеры. Все, они сделали то, что должны были. Теперь можно отдохнуть…

…Огромное – какое же оно на самом деле огромное! – змеиное тело еще агонизирует, но уже видно, что конец близок. Серебро чешуи теряет остатки блеска, растрескивается, каменеет. Лизины когти тоже больше не горят серебром. Серебро ушло из них вместе с остатками сил. И лапы, такие крепкие, такие ловкие раньше, больше не держат. А припорошенная черным пеплом земля манит, обещает вечный покой. Теперь можно отдохнуть…

Остров дрожит, и черная башня, построенная гениальным безумцем, тоже дрожит, осыпается каменной кладкой. Кайна чувствует эту дрожь, как чувствует она и смерть того, кого любила и ненавидела сильнее всего на свете. И теперь это самая настоящая смерть. Теперь он там, где ему и должно быть. И никогда больше не вернется, не потревожит никого из ее детей. Она и сама больше не потревожит, потому что пришло и ее время тоже. Она отдала долги. Простят ли ее за совершенные злодеяния? Есть ли у нее хоть крупица надежды? Кайна не знает, она знает лишь, что ее время пришло. Нужно только вернуть девочек. Хотя бы попытаться…

Одна белая коса обвивает Галку за талию, вторая нашаривает в Нижнем Мире лапы золотой волчицы. Сил больше почти не осталось, но она должна сделать хоть что-то по-настоящему человеческое перед тем, как уйти…

* * *

Они заблудились, стоило только оказаться на озере! Заблудились в трех соснах, как сказал дядька Кузьма. А вокруг творилось что-то невероятное, ледяная твердь под ногами не просто вздрагивала, она ходила ходуном, то проваливалась, то вздыбливалась. Лошадей пришлось оставить еще на берегу, проще было оставить, чем заставить их ступить на лед. Шли сами, прорывались через сизую мглу метели, вздрагивали от молний, срывающихся с черного неба. Знать бы еще, куда они прорываются! Демьян схватил Алексея за руку, закричал что есть мочи:

– Держись! Не теряйся!

Парень ничего не ответил. Или ответил, но он не расслышал.

Так они и шли – цепью. То один из них падал на черный лед, то другой. Но вставали, сцепив зубы, шли дальше – в никуда.

– Водит, гадина желтоглазая! – проорал прямо Демьяну в ухо дядька Кузьма. – Не пущает! – В голосе его было отчаяние, которого Демьяну никогда раньше не доводилось слышать.

А время остановилось. Демьяну начало казаться, что они – мухи, застывшие в куске янтаря или в куске льда. К бессилию добавилось еще и отчаяние. Дядька Кузьма прав – их не пускают, не позволяют спасти тех, ради кого только и стоит жить. Первым не выдержал Алексей, закричал во все горло со злостью и надеждой:

– Галка!!!

Его не должны были услышать в этой какофонии, но все равно каким-то чудом услышали. Из снежной мглы выступил старик. Был он одет не по погоде, в тонкие брюки и рубаху. На шее его красовался пижонский и совершенно неуместный шелковый платок. Редкие курчавые волосы обрамляли лысую макушку. Старик выглядел недовольным, словно бы по их вине только что отвлекся от очень важных дел.

– Явились, – сказал ворчливо. – Ну, коли явились, так пойдем!

– Вы кто? – прокричал Лешка и шагнул навстречу старику. – Вы знаете, где они?

– Это мастер Берг, – сказал дядька Кузьма, – и да, он знает.

Они шли в метель за человеком, который умер много лет назад, и больше не задавали никаких вопросов. Главным оставалось только одно – он знает!

А к раскатам грома прибавился еще один новый звук. Демьян слышал такое однажды на Кавказе, так грохочет селевой поток, сметая все на своем пути. Скоро, очень скоро они увидели темный силуэт маячной башни. Увидели и ужаснулись – башня ходила ходуном, готовая в любой момент обрушиться в озеро.

– Быстрее! – велел мертвый старик и нетерпеливо махнул рукой. – Увы, бесконечна лишь наша любовь, но не наши силы!

– Чьи силы? – спросил Алексей, прижимая ладонь козырьком ко лбу.

– Их!

Теперь они видели! Люди стояли цепью перед маячной башней, стояли, взявшись за руки. Девушка с серебряными волосами, удивительно похожая на Галку. Молодой мужчина со шрамом через все лицо. Высокий худой старик в косматой волчьей шапке. Еще один старик, коренастый, узкоглазый, смуглолицый, и третий – седовласый, с благородными чертами лица. Были и десятки других, одновременно незнакомых и узнаваемых. И лишь их объединенная сила сейчас удерживала башню от падения.

– Идите! – велел Август Берг, вставая рядом с девушкой с серебряными волосами. – Спасите наших девочек!

В башню они не вошли, а ворвались. Первым Алексей, следом Демьян и дядька Кузьма.

– Хорошо, что вы пришли.

Навстречу им выступила высокая, статная женщина в низко повязанном платке. Лицо ее было строгим, даже аскетичным, но при этом удивительно светлым и красивым. Демьян уже видел это лицо. Это была Евдокия, жена мастера Берга!

– Забирайте их и уходите. Быстро!

Обе девушки лежали на каменном полу. В первое мгновение Демьяну показалось, что они мертвы, и сердце перестало биться от боли.

– Живы, – сказала Евдокия мягко. – Она их спасла.

Она – это третья девушка, красивая, изящная, с длинными белыми косами, с устало прикрытыми глазами. Лишь каким-то шестым чувством Демьян признал в ней албасты.

– Я их вытащила, – сказала албасты, не открывая глаз. – Я сделала все, что могла. Теперь ваш черед.

Теперь их черед. Демьян шагнул к лежащей ничком Лизе, на ходу стаскивая с себя шинель, укутывая ее от макушки до розовых пяток, подхватывая на руки. Рядом Алексей что-то шептал на ухо бесчувственной Галке. Вид у него был одновременно ошалелый и счастливый. Значит, девочка тоже жива, хоть и промокла насквозь, до самых кончиков серебряных волос.

– Пора! – сказала Евдокия, становясь на колени перед албасты. – Уходите! Идите к замку, успокойте детей!

Их не требовалось просить дважды. Никого из них. На руках у них было самое дорогое, то, ради чего только и нужно было жить. К замку они не шли, а бежали. Остановить их не мог ни ветер, ни снег, ни уходящая из-под ног земля. И словно путеводная звезда, путь им освещал маленький рыжий огонек выставленной на окно керосинки, который тоже оказался сильнее стихии. Дверь распахнулась в тот самый момент, как дядька Кузьма ударил по ней кулаком. Они все были здесь, напуганные, но все равно решительные. Живые!

* * *

– Уже скоро? – Кайна почти забыла, как это – чувствовать себя обычным человеком, не ощущать испепеляющей злобы и жажды, но чувствовать боль и слабость.

– Скоро. – Евдокия ласково погладила ее по волосам.

– Мне страшно. – С человечностью вернулось то, чего она долгие века была лишена: возможность чувствовать.

– Не бойся, все будет хорошо. – Евдокия говорила уверенно, словно бы и в самом деле знала. А может, и знала. Кайне хотелось в это верить. – Я останусь с тобой до самого конца.

– И что потом?..

– И встречу на той стороне. Не бойся, просто закрой глаза.

У Евдокии ласковые руки и красивый голос. Она тихо поет колыбельную, гладит Кайну по волосам. Теперь не страшно. Даже если на той стороне ничего нет, ей не страшно, потому что впервые за целую вечность она не одна…

Маячная башня стонет, не в силах больше противостоять напору стихии. Стонет, кренится то в одну сторону, то в другую, а потом сдается, осыпается черным каменным дождем, хоронит под своими обломками саму память о том, что происходило в ее стенах. А озеро по-прежнему беспокойно. Толстый лед идет трещиной, и трещина эта змеится от самого берега до острова, ширится с каждой секундой под натиском того огромного, что поднимается со дна на поверхность.

А оно поднимается, душит ледовый озерный панцирь. На то самое место, где еще не так давно стояла башня, ложится шипастая змеиная голова, дергается из стороны в сторону в последней агонии, замирает уже навсегда. И длинное тело тоже замирает, черной каменной лентой соединяя берег с островом.

Ураган стихает, словно его и не было. Снег больше не прошивает землю колючими пиками, а мягкими хлопьями кружится в лунном свете, припорашивает место последней битвы, укутывает белым пологом то, что еще недавно было Желтоглазым. Теперь это лишь новый элемент пейзажа, природная аномалия, странным образом похожая на гигантского каменного змея, растянувшегося от берега до самого острова. Людям больше не понадобятся лодки, чтобы добраться до Стражевого Камня. Теперь у людей под ногами есть гранитная твердь. Это ли не чудо?!

Эпилог

Весна началась в одночасье: за ночь растаяло Стражевое озеро, и серебряные волны его теперь старательно вылизывали черную гранитную ленту, раскинувшуюся от берега до острова, удивительно похожую на гигантского змея.

Природная аномалия! Так написали в пермских газетах. Последствия локального, но очень сильного землетрясения, изменившего весь озерный ландшафт.

Правду знали лишь единицы, те, кто были на Стражевом Камне в ту страшную ночь. Знали, но пытались забыть. По крайней мере, Лиза пыталась.

– Поехали, гости нас уже заждались! – Демьян, уже почти час как законный муж, обнял ее за плечи, поцеловал в висок, а потом легко, точно пушинку, вскинул на спину вороного.

По случаю свадьбы дети вплели в черную гриву коня разноцветные ленты. Получилось красиво, хоть Демьян и смущался этакой красоты. Но Лизе, Галке, Санечке и другим ребятишкам все это страшно нравилось, и ему пришлось смириться.

Подчиняясь хозяйской руке, вороной осторожно ступил на гранитную ленту, цокнул копытами, словно проверяя новую дорогу на прочность, а потом сорвался в резвый галоп.

Праздновать свадьбу решили в замке. И это было осознанное решение. Слишком много боли, слишком много крови и страданий, почти ничего светлого. До сегодняшнего дня! Они с Демьяном станут первыми, кто положит начало новой истории острова, первыми, кто отдаст дань всем тем, кто той страшной непроглядной ночью вернулся в этот мир, чтобы стать на их защиту.

На том берегу их уже ждали. С караваем в руках стояла женщина, которую язык не поворачивался назвать старухой. Волосы ее были цвета расплавленного серебра, без единой седой пряди, а в чертах все еще очень красивого лица угадывалось несомненное сходство с Галкой. Анна Туманова, урожденная графиня Шумилина, бабушка Галки, одна из тех самых девочек, за которых ушла в Нижний Мир Кайна. Рядом с ней стоял высокий, широкоплечий мужчина, военный инженер и Галкин дед Клим Андреевич Туманов. Он по-свойски подмигнул Демьяну, по-отечески поцеловал разрумянившуюся Лизу в щеку, подхватил на руки и подбросил высоко к синему небу подбежавшего Санечку, потрепал по отросшим вихрам не по-детски серьезного и торжественного Марка.

Галка с Алексеем были тут же, стояли, крепко взявшись за руки. Их время тоже скоро придет, осталось подождать пару месяцев до Галкиного совершеннолетия. Но это ведь такая малость, когда впереди у тебя длинная и счастливая жизнь!

Пока обменивались приветствиями и поздравлениями, услышали музыку. Свирель, бубны, трещотки – самодеятельный оркестр чернокаменского детского дома во главе с его старшим воспитателем Кузьмой Ильичом!

Это решение тоже было осознанным, принял его дядька Кузьма после недолгого совещания с Демьяном, Лешей, Климом Андреевичем и Глухоманью за рюмкой чистейшего первача.

– Сколько можно по тайге шляться? – сказал он со смущенной ухмылкой. – Дел у нас с Глухоманью тут теперь непочатый край!

И «дела», все двенадцать человек, включая Санечку, облепили его со всех сторон с радостными визгами. Эти дети научились наконец не только улыбаться, но и смеяться, и в том была заслуга всех тех, кто находился сейчас на острове.

…В замке, его мрачном детище, звучала музыка и детский смех. Впервые за долгие годы. Даже каменные химеры, казалось, улыбались. Или Августу просто хотелось, чтобы они улыбались? Ему многого хотелось для этого острова и этих людей! Ах, как много он мог бы еще сделать!

– Ты и так много сделал, Август. – Евдокия ласково взъерошила его редкие кудри. Теперь он мог чувствовать ее прикосновения, и прикосновения эти делали его почти живым. – Ты спасал их жизни и спас снова. Ты хороший человек!

Она вдруг замолчала, а потом потянула Августа за собой ко входу в бальный зал, где был накрыт свадебный стол.

– Слушай, – сказала шепотом, словно бы их могли услышать.

За столом говорили о них. Говорили тепло и с любовью. Поднимали тосты, вспоминали добрым словом и Августа, и Евдокию, и всех тех, кто был ему дорог и остался дорог этим удивительным людям.

– Видишь, какой ты на самом деле человек? Видишь, какие у нас с тобой замечательные дети? – спросила Евдокия и снова совершенно по-девчоночьи взъерошила ему волосы.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg