«Ведьмы танцуют в огне»

Ведьмы танцуют в огне (fb2) - Ведьмы танцуют в огне 1521K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Владиславович Чучмай

Юрий Владиславович Чучмай Ведьмы танцуют в огне

«О, если бы все это можно было назвать выдуманным и не соответствующим истине! О, если бы, по крайней мере, церковь осталась незатронутой этим ужасным осквернением! Но, к несчастию, по свидетельству папской буллы, дело обстоит иначе. Тому же учит нас опыт, приобретённый на основании признаний ведьм касательно их позорных деяний. Мы не должны прекратить инквизиции, если не хотим подвергнуть опасности спасение своих собственных душ»

Яков Шпренгер и Генрих Инститорис, «Молот ведьм».

Прелюдия

Как часто люди говорят: «Это событие заставило меня по-другому взглянуть на мир» или «Это знакомство изменило мою жизнь», и как мало из них задумывается, что совершенно мимолётная, незначительная встреча порой может изменить судьбу тысяч людей, преломить ход истории. Как камешек, попавший в сандалию цезаря, останавливает целый легион на марше.

В небольшой живописной долине, среди высоких и по-весеннему зелёных холмов, на берегах реки Регниц, словно наконечник каменной стрелы в сердце едва проснувшейся природы, раскинулся Бамберг. С вершин семи холмов, на которых он стоит, открывается вид на крепкий франконский город с серыми и узкими улочками из мёртвого камня, который с востока защищает крепостная стена. Красные, словно пропитанные солнцем черепичные крыши оживляют его вид, а дымок из сотен труб несёт аромат домашних очагов, в которых горожане готовят угощения к святому празднику.

И в этот день, по воле Господа или же по наущению дьявола, в лавке мясника повстречались два человека. Простые немцы, не принадлежащие к знатным сословиям — дочь ремесленника и сын воина. Светлые, с золотистым отливом волосы девушки выбивались из-под белого чепца и обрамляли красивое белое лицо с тонкими изящными чертами и изумрудно-зелёными глазами. А он носил шляпу охотника на ведьм и шпагу с крестом на клинке.

Девушка была чем-то очень опечалена. Она долго выбирала мясо, разглядывала развешанные на стенах обрезки и туши, но не спрашивала цен. Вела себя очень тихо, словно боясь быть замеченной. Солдат-ведьмолов же, пришедший купить продуктов на следующие несколько дней, решил не уходить раньше неё, чтобы хоть несколько минут полюбоваться красотой незнакомки.

Ему понравились её золотистые волосы, её белая кожа, её изящная хрупкость. И пока он стоял в углу лавки, наблюдая за незнакомкой краем глаза, в душе его вдруг потеплело, и словно малая свеча начала топить тот айсберг одиночества, от которого он мёрз вот уже многие годы. И ему, холодному и чёрствому сержанту городской стражи, вдруг захотелось взять её за тёплую руку и повести по улицам Бамберга, шепча: «Ты самая красивая, самая светлая девушка на земле, и даже Мария, Матерь божья, да простят мне небеса эту ересь, с тобой не сравнится. Я готов погасить все звёзды или зажечь вновь, только бы чувствовать рядом твоё тепло. Чувствовать, что ты — часть меня. Лучшая моя часть…»

Но пока он подбирал слова, чтобы начать разговор, девушка купила несколько крупных кусков мяса и, одарив задумчивого мужчину застенчивым взглядом, опустила глаза и побрела прочь. Охотник на ведьм хотел было последовать за ней, но вдруг представил, как на него выжидательно и негодующе смотрит эта девушка, как он неловко хочет помочь ей, как она со страхом или еле сдерживаемым отвращением отказывается и уходит домой к мужу, который, верно, ждёт её. И ему вдруг стало горько и невыразимо тоскливо. Он заплатил за первый попавшийся мясной кусок и направился к выходу, успокаивая себя тем, что девушка такой красоты, наверное, весьма гулящая особа, которой другие мужчины пользуются лишь для удовлетворения своей похоти. А чего им от неё ещё хотеть? Ведь молодые дамы частенько, осознав свою телесную привлекательность, лишь о ней и радеют, забывая о заветах и заповедях, покидая Бога и множа разврат. Ему-то, охотнику на ведьм, это было известно получше многих: часто чем красивее была девушка, тем более жуткие грехи брала она на душу. В конце концов солдат тяжело вздохнул и тоже вышел из лавки.

Ни он, ни незнакомка, которую он встретил, даже и не догадывались о том, какую роль в их жизнях и судьбе всего Бамберга сыграет эта мимолётная встреча.

Глава 1 ВЕДЬМА

Среди множества пивоварен, наполнявших серые улицы пряными запахами пива, особенно славился «Синий Лев». Более двухсот лет были распахнуты его окна с синими ставнями, выходящие на Доминиканерштрассе, а над дверью рычал, изогнувшись, железный лев. Каждый день хозяева выставляли под окна горшки с цветами.

На конце искусно выкованного флагштока, под самым фонарём, красовалась шестиконечная звезда — «пивной указатель». Его вывешивали на дверях тех пивоварен, где было свежее пиво. Над дверью же «Синего Льва» эта звезда горела всегда. Здесь е находилась и пивная, на чьей памяти было множество хмельных ночей и вечеров, множество праздников и драк, пьяного веселья и грусти, утопленной в пиве. И последний день апреля 1630 года ни чем не отличался от остальных.

— …добрых два года! Два года, слышишь! Готовы взять их живьём, да так спросить за всё, что черти в аду от признаний оглохнут! И вдруг получается, что рано. Как это так — рано? Что там ещё осенью будет? — разгорячённо возмущался Дитрих, и его снежно-белое лицо, которое впечатлительным барышням казалось и без того излишне жестоким, исказилось ещё более жуткой гримасой. Выдвинутая вперёд нижняя челюсть и тяжёлые надбровные дуги, бегающие голубые глаза, горбатый нос, расплющенный когда-то в драке, под которым росли густые светло-рыжие усы — всё это говорило, что человек он решительный и порой даже резкий. Он был одет в багряную рубаху и длинную кожаную безрукавку, короткие, по колено, штаны и сапоги с отворотами. На голове он носил шляпу, полы которой спереди и сзади были пришиты к тулье — чтобы не мешались обзору и чтобы шляпа не падала, когда Дитрих задирал голову.

В углу пивной «Синий Лев», в этом застоявшемся воздухе, запахе десятков потных тел и гуле пьяных голосов, в дыму чадящих светильников, отбрасывающих на чёрные стены пляшущие рыжие блики, сидела пара молодых солдат, служителей божьего порядка на земле. Пропитанные бычьей кровью балки низкого потолка нависали над ними, а само помещение было заполнено по-немецки стройными рядами прямоугольных столов, за которыми выпивали и поглощали пищу посетители заведения. В разных концах зала уютно трещали камины, а над каминами висели разнообразные охотничьи трофеи — кабаньи и волчьи головы, оленьи рога и шкуры хищников. На вид солдатам, притаившимся в углу, было по два с половиной десятка, они обсуждали насущное и потягивали «раухбир» — «дымное» или «копчёное пиво», которым так славился Бамберг. Особенность этого напитка заключалась в том, что солод для него сушили над тлеющими буковыми поленьями, и потому «раухбир» имел необычный привкус дымка и ни с чем не сравнимый аромат.

— Осенью покрупнее этого будет, — ровным монотонным голосом отвечал Дитриху собеседник Готфрид. — Там-то самая верхушка и соберётся. Я не знаю, зачем, но думаю, чтобы перед зимой людям побольше навредить. Герр Фёрнер говорил, что ему известно, где будет сходка. Но он всё держит в тайне, чтобы ни одна живая душа не узнала — ты же знаешь, какой он предусмотрительный. А если сейчас их спугнём, то осенью они сменят место и всё, не найдёшь. А разве тебе так хочется сегодня в лес выходить?

Чёрные глаза на мрачном лице Готфрида, казалось, были наполнены какой-то тоской. Его взгляд редко поднимался выше линии горизонта, предпочитая оставаться среди людей. Прямой острый нос нависал над тонкими бесчувственными губами, а щёки всегда были тщательно выбриты, но при этом вечно синели от новой щетины, которая росла быстро и неустанно.

Он снял широкополую шляпу с высокой тульёй, которая в представлении потомков станет главным атрибутом любого охотника на ведьм, и положил её на стол, придвинув к себе «зайдлу» — пол-литровую кружку дымного пива. Серая рубаха, тёмно-коричневый кожаный камзол и кожаные штаны, заправленные в сапоги с отворотами — вот была его повседневная одежда, в которой он арестовывал и допрашивал подозреваемых, ходил в лавку или посещал церковь. На плечах его, как плащ у благородного рыцаря из сказки, висела куртка.

На некоторое время воцарилось молчание. Дитрих чавкал, уплетая копчёную колбаску, а Готфрид сидел молча и размышлял, наморщив лоб. Взгляд его бродил по посетителям пивной — людям совершенно разного достатка, которые, в большинстве своём, сидели небольшими компаниями и пили пиво или, если это были гости города, пробовали сухие франконские вина.

— С другой стороны, конечно, хорошо, что ни за кем по лесу не нужно охотиться, — сказал Дитрих. — Оглянуться не успеешь, как тебе самого поймают. Я своим старикам наказал, чтобы окна и двери не открывали никому, да они и сами учёные. А мы тоже лучше пересидим, да ещё и отметим немного. А ты чего мрачный такой? Давай, доедай скорее, а то нас уже ждут. Если опоздаем — палок прикажут всыпать.

— Я сегодня за мясом ходил в лавку, — монотонно начал Готфрид, глядя на колбаску, которую уплетал его друг.

— Угу, — кивнул тот с набитым ртом.

— И там была девушка. Знаешь, такая красивая, что я даже засмотрелся. Хотелось побольше ей полюбоваться, но она ушла, а я так ничего и не смог сказать. Жалко, ведь такая красивая…

— Да все они такие… Красивые вроде, а в душу загляни — сущие ведьмы, — отмахнулся Дитрих, громко жуя. — Если она такая красивая, то ты её скоро встретишь — в Труденхаусе, в камере. Все прелестницы туда попадают, потому что за красоту душу дьяволу продают. А это, как ты знаешь, часто Господом наказывается.

Готфрид только вздохнул.

— Мне, вон, тоже многие нравятся, — продолжал Дитрих. — Но я себя в руках держу, и тебе учиться надо. Тело оно глупо, зато душа сильна. А особенно у слуг божьих. Тем более, сегодня все праведные люди с самого утра по домам сидят, а из красавиц только ведьмы всякие бродят.

— Да мне она не за внешность понравилась, а за что-то другое. Такая слабая, грустная… Так захотелось защитить её. Как будто это и вправду ей требовалось. Знаешь, мне так приятно стало с ней рядом, что я готов был тут же жениться, не взирая на то, кто она и откуда.

Дитрих поморщился, повысил голос и вперился взглядом в глаза друга. Когда он старался кого-то, склонить к своей точке зрения, то казалось, что этот рыжий вояка сейчас впечатает собеседника в пол, и будет прыгать на нём, убеждая в своей правоте. И либо убедит, либо растопчет.

— Глупости всё это, понимаешь? Или колдовство — ещё не ясно, что хуже. Может, ты уверен, что душа твоя к ней лежит, а она с собой сушёные лепестки роз таскает под юбкой или другое зелье. Что тогда тобой овладело, как не колдовство?

— Не знаю, — в очередной раз вздохнул Готфрид. — Я в жизни никого красивее не видел.

— Ну и плюнь ты на эту красоту. Мне тут один священник сказал, мол в Библии написано, что миловидность и красота — это всё обман и суета. Не это главное. Но жена, говорит, которая боится Господа, достойна хвалы. Так что всё это временно, понимаешь?

Готфрид молча отхлебнул пива. Дитрих никогда не понимал его романтических привязанностей, зато любил убеждать его в собственной правоте. Наверное отыгрывался за то, что приходилось исполнять роль подчинённого. Пытался казаться главнее хотя бы самому себе.

— Да понимаю, понимаю — сдался наконец Готфрид. Ему хотелось уйти от этого бессмысленного напора, да и сам в он глубине души хотел поверить, что та девушка, которой он готов был даром отдать душу, просто самообман или сушёные розы под юбкой. — Давай лучше о войне поговорим. Ничего нового не слышал?

Дитрих сразу расплылся в широкой улыбке. Конечно он слышал, и не применёт показать свои знания. Да и о войне у них получалось говорить лучше, чем о чувствах, потому что настоящие мужчины умеют только воевать и не умеют чувствовать.

— В начале года, — начал он, — шведы захватили остров Рюген. Наверное оттуда они на наши земли нападут. Ещё, поговаривают, что его величество уволили какого-то генерала, который хотел престол захватить, и армию его разогнали. Точнее не знаю, но скандал был не дай Бог!

Но самое главное: говорят, что шведский король боится света. Для него, мол, даже специальный шатёр сделали, в котором всегда темно. А ночами, после битв, он ходит со своими слугами на поля, пьёт кровь мёртвых солдат из большой чёрной чаши и рычит как зверь.

— М-да… — протянул Готфрид, постукивая пальцами по кружке и глядя в сторону. — Проклятые лютеране. Фёрнер говорил что-то о том, что шведы воюют на стороне дьявола, но чтобы такое…

— Во-во, — кивнул Дитрих. — Лютер первый душу продал, а эти все за ним. Святой Михаил, помоги нам выстоять. Давай, Гога, выпьем за нашу победу.

И они снова грохнули кружками.

Приближался вечер, а с ним и время Готфриду и Дитриху заступать на караул в городскую ратушу: так уж вышло, что сегодня они должны были охранять оплот местного самоуправления от любых посягательств. Однако же они особо не грустили: герр Фёрнер, епископский викарий, управлявший делами города, уехал на время по своим викарным заботам, а значит можно было тихо веселиться всю ночь, поставив на стражу молодых солдат.

Друзья, прихватив бочонок пива и мешок жареных сосисок, покинули свои места и направились к ратуше, благо она была всего в двух кварталах от пивной. Пройдя по изгибающейся Доминиканерштрассе, свернув затем на Каролиненштрассе, они вышли на Высокий Мост, соединяющий берега одного из рукавов Регница. По легенде, после того, как сгорело старое здание ратуши, местный епископ не хотел отдавать горожанам ни дюйма своей земли под новую постройку. Тогда смышлёные бамбергцы вбили сваи прямо Регниц, на старой границе между Епископской Горой и Городом Горожан, создав там искусственный островок, что разделял поток зеленоватой воды пополам. На островке-то и было возведено нынешнее здание ратуши.

Теперь она возвышалась прямо на середине Высокого Моста: трёхэтажное квадратное строение с разинутой аркой в середине, в которую и входил мост, подобно гигантскому каменному языку. Венчала строение маковка с большим чугунным колоколом, который звонил во время бед или праздников.

Левое крыло ратуши, административный корпус — продолговатое двухэтажное здание в стиле фахверк, с красной односкатной крышей, которую пробивали насквозь красивые оконца в один ряд. В этом здании находились кабинеты всех важных чиновников города, судебные залы, а так же комнаты собраний. Оно опускалось задней частью на Низкий Мост, идущий параллельно Высокому.

Правое же крыло нависало над водами Регница всего в нескольких футах от воды — это был капральский домик, с помещениями для нарушителей спокойствия.

Гулкие шаги друзей по мосту смешались с шумом текущих вод и унеслись с ветром на юг.

— Видел? — закричал Дитрих и указал на небо.

— Нет, — ответил Готфрид, разглядывая подсвеченные закатом облака. — Что там было? Сова?

— Да какая сова?! Ведьма пролетела! Вон там, над крышей ратуши. На восток подалась, стерва!

— Да ладно тебе, — отмахнулся Готфрид.

— Ей богу, говорю, ведьму видел! На метле такая, нос крючком, а на нём бородавка.

— Как ты бородавку-то разглядел?

— Говорю тебе, ведьма была! Ну, не веришь, твоё дело, — сказал Дитрих и обогнал Готфрида, чтобы постучать массивные ворота ратуши.

Услыхав невнятное бормотание, он крикнул, чтобы отворяли. Бухнул железный засов и в тяжёлых створках открылась калитка. Тучный сержант Марк Штайнер, в блестящей кирасе, показался в проёме и приветливо замахал Готфриду.

— Приветствую! — бодро пожелал он, пропуская их внутрь.

Он заметил мешок сосисок, весь покрытый пятнами масла и источающий дурманящий аромат, а также бочонок пива, который нёс Готфрид, и глаза его загорелись.

— Кушать будете? А мы как раз в «Синий Лев» собираемся, а то от голода уже брюхо подводит.

— Сейчас там не протолкнуться, — сказал Дитрих. — Праздник завтра, вот все заранее и напиваются. Ты мне скажи, видел ведьму, которая только что пролетела?

Глава 2 ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД

Они приняли пост, сменив на нём дневную стражу. Уставшие за день ландскнехты пожали им руки, собрали своё добро и направились по домам и пивным — кому как больше нравилось. Ведьмы никто, конечно, не видел, и Дитрих очень огорчился.

Вскоре подошла смена — ландскнехты гарнизона, числом в двадцать человек. Они-то и должны были нести караул под руководством Готфрида. Однако двое из них, друзья Герман Фаульхайм и Отто Кляйн, почему-то задерживались. Хотя, они часто приходили не вовремя.

Готфрид встретил стражников у ворот. Одежда у них была самая пёстрая и вызывающая, потому что кайзер Максимилиан I даровал им освобождение от законов, определяющих внешний вид граждан. «Их жизнь настолько коротка и безрадостна, что великолепная одежда — одно из их немногих удовольствий. Я не собираюсь отбирать его у них» — сказал он. Вся одежда солдат была в стиле «буфы и разрезы» — раздутые рукава, белые чулки, обилие бантов и повязок. Одни носили широкополые шляпы с множеством перьев, другие — открытые бургиньоты, с гребнями сверху.

Самому же Готфриду не нравились их кричащие и вычурные до безвкусицы одежды. Он одевался неброско, чтобы не выделяться в толпе горожан.

Солдаты были вооружены алебардами с лезвиями в форме полумесяцев и закованы в железные кирасы с широкими оплечьями. На поясах носили тяжёлые, по современным меркам, мечи-кошкодёры — шпаги из хорошей стали были дороговаты.

До закалённых в боях ландскнехтов Священной Римской Империи солдатам бамбергского гарнизона было далековато: эти воины были сносно натренированы в обращении с оружием и могли защитить город, если вдруг к стенам подступит враг, но для серьёзного боя им не хватало опыта и умения.

Готфрид направил каждого на свой этаж, привычно расставив их по давно заученным местам. Двое у ворот, двое у входа в кладовую, несколько человек охраняют кабинеты высоких чиновников, другие приставлены к трапезной, залам собраний и судебным комнатам. Ещё раз обойдя красиво отделанные этажи ратуши, он направился в зал собраний, где уже ждал Дитрих, раскладывая по дорогим тарелкам жирные сосиски и наливая пиво в хрустальные фужеры.

— Отужинаем как господа! — провозгласил он, сбрасывая шляпу на стол и бухаясь в дорогое кресло, украшенное искусной резьбой.

Погружённый в свои думы Готфрид, лишь улыбнулся, и они продолжили прерванную трапезу.

Им нравилось ужинать в расписных залах ратуши, чувствуя себя значимыми и уважаемыми людьми. Особенно это нравилось Дитриху, потому что он всегда жил в пригороде. В ратуше он занимал кресло бургомистра или викария, ревностно следя за тем, чтобы Готфрид не уселся выше по званию.

— Хорошо, что сейчас герр Фёрнер ведёт городские дела! — со счастливым вздохом сказал он. — Который год уже, а я всё нарадоваться не могу. Поприжал он благородных-то, ведьм и еретиков поприжал, простому люду воли дал. Даже жалование нам поднял. Говорят, кабинет старого бургомистра до сих пор пустует.

— Не знаю, — ответил Готфрид, отхлёбывая пива. — Скорее всего, после его казни кабинет занял кто-нибудь другой…

— А его казнили? — удивлённый Дитрих даже поставил пиво на стол и придвинулся поближе. — Я думал, что его герр епископ сняли с поста за то, что противился их воле…

— Нет, — Готфрид покачал головой. — Его пытали и казнили, неужто ты не помнишь? Держали в Труденхаусе, как и всех ведьмаков. Им ещё занимался…

— А его в Труденхаусе держали? — Дитрих снова выпучил глаза. — Это что же, значит, он у нас под носом был, а я так и не узнал?!

Готфрид усмехнулся:

— Куда уж тебе было о нём думать? Ты же его в глаза ни разу и не видел, и разговоров наших о нём не слушал.

— Это ещё почему? — младший ведьмолов будто бы позабыл часть своей жизни.

Готфрид уже не мог сдерживать улыбку.

— Ты ведь тогда увлечён был какой-то девкой. Даже когда по улице шёл, вечно в нечистоты забредал. А уж что тебе говорили, ты не слышал. Как ветер в печную трубу дул — так слова у тебя в одно ухо влетали, а из другого вылетали.

Дитрих сразу подобрался, лицо его стало ещё более жёстким, а взгляд похолодел, словно вершины восточных гор зимой.

— Да, было такое, — ответил он, тщетно пытаясь изобразить отрешённость и спокойствие. — Она меня околдовала, вот я и думал только о ней. А она оказалась ведьмой. Причём такой гулящей, что Боже упаси.

— Но ведь она была, кажется, целительницей или белой колдуньей?

— Всё одно — ведьма! — отрезал Дитрих, вперившись в глаза друга яростным взглядом. — Я как узнал, сразу и сошло с меня наваждение-то. Понял я, что околдовала она меня.

— А ведь ты даже мне её не показывал, не знакомил. Как её звали? — Улыбнулся Готфрид, ради забавы ещё больше распаляя друга.

— Говорю же, околдовала! — отмахнулся тот, не попавшись на удочку. — Вот и не хотел никому показывать — боялся, что уведут. Хэленой её звали… Ты забудь про неё, расскажи лучше, что с тем бургомистром было?

Готфрид пожал плечами.

— Два года назад поймали этого бургомистра, Иоганна Юниуса. Пятьдесят пять лет ему было. Кажется, кто-то из арестованных сознался, что видел его на шабаше. Сначала, как и полагается, допрашивали его только устно, без пыток: почему-де впал во зло? Почто колдовать стал и с ведьмаками на шабашах плясать? Тот начал отпираться и креститься, что невинен. На очных ставках со свидетелями, которые видели его на шабаше, также не сознавался. Затем его начали пытать: тиски для пальцев, страппадо… Видимо, дьяволы не давали ему сознаться. Инквизиторам пришлось снова уговаривать его сознаться, чтобы спасти свою душу. Тут он взял день на размышления и, в конце концов, рассказал всё по порядку.

— И как всё было?

— Да как всегда. За четыре года до этого, после какого-то тяжёлого суда, на который ушло много денег, он решил отдохнуть в своём саду. Там к нему подошла девушка и начала расспрашивать о его печалях и горестях.

Дитрих ухмыльнулся, уже понимая, что это за девушка.

— Он рассказал ей о своих делах, — продолжал Готфрид, — о том, что гложет его, а затем девушка обернулась козлом, который заблеял и сказал: «Ты будешь моим, а иначе я сломаю тебе шею», а ещё потребовал, чтобы тот отрёкся от Всевышнего. По его словам, он воззвал к Господу, и дух исчез. Но через некоторое время девушка вернулась с людьми, и снова потребовала, чтобы он отрёкся от Господа Бога. Не вынеся страха, он, конечно, отрёкся. его нарекли именем злого духа и крестили по своим богомерзким законам. Суккуба снабжала его деньгами и брала на шабаши: к его кровати тогда подходила чёрная собака, он садился на неё, и летел, куда дьявол потащит. На одном из этих шабашей его и приметили друзья, которые тоже были колдунами. Их всех потом арестовали, они сознались в содеянном и донесли на него.

Ещё суккуба заставляла его убить своих детей. Но он устоял, хотя его за это и избивали. Время от времени он совокуплялся с ней, что, как ты знаешь, совсем плохо. А, ещё он отдал суккубе священную облатку. Когда Юниус сознался во всём этом, а также указал на других ведьмаков из городских управителей, его казнили, предварительно простив все грехи…

Готфрид снова отхлебнул пива. Вспомнилось, что после казни Юниуса, епископ назначил викарием Фридриха Фёрнера. Тот начал исполнять обязанности помощника епископа и бургомистра одновременно, занимаясь судами и управляя делами города. Под его управление подпадала и городская стража, занимавшаяся отловом преступников и колдунов.

— Ну ладно, — сказал Дитрих. — Это всё интересно, конечно, но меня вот что больше волнует: в какой день соберётся осенний шабаш? Я так думаю, Гога, что нужно все праздники вспомнить, и вот в самый крупный и самый святой из них всё это и произойдёт. Какие там у нас праздники осенью?

Внезапно раздался учтивый стук. Друзья переглянулись, и Дитрих направился к двери. В проёме показалось виноватое лицо Отто Кляйна — одного из задержавшихся, лентяя и бестолочи.

— Простите, герр Айзанханг, но Фаульхайм просил вас срочно приехать!

Готфрид недоумённо воззрился на вошедшего, и тот, словно бы пытаясь оправдаться, затараторил ещё быстрее:

— У него тёща… ну, то есть она как-то странно себя ведёт… может быть, она ведьма? Вот он и просит вас приехать и посмотреть…

— Что ты несёшь, дурень? Что значит «странно себя ведёт»? — взъярился оторванный от ужина Дитрих. — Ты хоть понимаешь, какой это бред? Ведьмы либо колдуют и зелья варят, либо нет! «Странно себя ведёт» — что за глупости?

На несчастного Отто было страшно смотреть — он будто съёжился от свалившегося на него негодования. Солдат стоял, вжавшись в дверь и барабаня пальцами по железному шлему, который он держал в руках.

— Такой ужас с ней творится, такой страх… лихорадит, изо рта пена… — бубнил он, вытаращив глаза.

Готфриду было жаль несчастного, ни в чём, по сути, не виноватого вояку, да и хотелось побыть в одиночестве. Он жестом приказал Дитриху замолчать, а затем поднялся.

— Я схожу, Дит, а ты пока тут побудь.

Дитрих друг, оставшийся за столом, чуть не подавился едой:

— Да ты что, Готфрид? Вздумал пост оставлять? А вдруг проверка или ещё что похуже? Да этим мерзавцам верить нельзя! Нету его, значит и пиши, что не был, а ездить к нему…

— Замолчи! — прикрикнул на него Готфрид. — Остаёшься за старшего, пока я не вернусь. Если нагрянет проверка, то так и скажи, что уехал, потому что доложили.

Дитрих насупился, с отвращением бросил сосиску на блюдо и обиженно буркнул:

— Ну как знаешь. Смотри, до темноты возвращайся, сам знаешь, что сегодня творится. Только я бы на твоём месте…

Однако Готфрид уже хлопнул дверью.

Темнело поздно, чувствовалось приближение лета. Оранжевое солнце, ложась брюхом на черепичные крыши, светило Готфриду в спину, когда он выходил из ратуши. Окликнув скучающего у моста извозчика, он сел в карету и направился в восточную часть города, на окраину, где и проживал Герман Фаульхайм.

Кареты наёмных извозчиков — это вообще особая история. Грязные лужи на полу, которые глубиною могут поспорить с Регницем, говорят о том, что десятки катающихся на них людей не особо утруждают себя вытереть ноги. Мутные стёкла в завешенных засаленными занавесками окнах жалобно дребезжат, а изношенные рессоры безбожно трясут кабину, когда колёса едут по мостовой — этакое небольшое землетрясение на одну персону. Его, правда, смягчают набитые войлоком кожаные сиденья, ободранные во многих местах жадными до порчи чужого пассажирами и продавленные, очевидно, ярыми чревоугодниками.

Копыта мерно цокали по булыжным мостовым Бамберга. За окном проплывали фахверковые дома, озарённые розовым отблеском заката. Карета пересекла остров горожан по Хауптвахтштрассе и выехала за восточные ворота к мосту Кеттенбрюке. Улица Кёнигштрассе, что шла вдоль Регница по ту сторону моста, была отгорожена от мира целой стеной стоящих плотно друг к другу домов. На востоке за ними расстилались распаханные по весне поля и сады.

Однако Готфрида занимали совсем не красоты природы. Извозчик свернул на Унтере Кёнигштрассе, а Готфрид ещё глубже погрузился в свои думы. Из головы всё никак не шла та девушка, которую он видел в мясной лавке…

Путь Готфрида пролегал мимо дома старого друга его отца. Поэтому он, на секунду оторвавшись от дум, отодвинул засаленную занавеску и выглянул на улицу.

У входа в дом старого кузнеца Альбрехта Шмидта толпился народ, оживлённо переговариваясь. До Готфрида доносились фразы: «не вовремя», «было бы, с кем», «ох, тяжело будет», «никогда бы не подумал», «это всегда так случается», «покуда Бог миловал», «так ничего и неизвестно?», «оружие хорошее было, да…», «некстати», «Прости, Господи…»

Поодаль стояла пустая телега с плоским широким дном. А вот сама кузница, находившаяся в задней части дома, казалось, умерла. Каждый раз, когда Готфрид пусть и изредка, но всё же проезжал мимо неё, из трубы валил густой дым и на всю улицу разносился весёлый стук молота. Он никогда не заходил к кузнецу, но помнил его с детства, с самого того момента, как отец привёл будущего охотника на ведьм в этот дом огня и дыма. Кузница казалась картиной ада, сошедшей с полотен безумных художников, но Готфриду тут понравилось. Мастер был добрым человеком, часто улыбался и говорил бархатистым низким голосом. Седеющие уже тогда усы сейчас должны были быть белее ангельских крыльев, а мускулистые руки ослабнуть и трястись подобно осиновым ветвям на ветру.

Карета стучала деревянными колёсами по булыжной мостовой, а дом всё ещё был тих. С самого детства Готфрид не заходил сюда, и вот теперь, почему-то встревожившись, он крикнул извозчику, чтобы тот остановился. Но не успел он выйти из кареты, как толпа перед домом кузнеца заволновалась и помаленьку начала втягиваться внутрь. Странно, но он успел заметить несколько иудеев, маленькой кучкой стоявших в стороне.

С другой стороны улицы показались ещё люди, одетые в траурные одежды. Они медленно брели к дому. Одни плакали и причитали, другие же шли молча, понуро опустив головы.

— Эй, — окликнул Готфрид проходившего мимо грузного усатого мужчину. — Что тут произошло? Кого-то хоронят?

Усатый подошёл ближе. Это был Рудольф Путцер, скорняк, жену которого давным-давно казнили. Готфрид ожидал увидеть ненависть в его глазах, но ремесленник только чуть приподнял голову и со вздохом произнёс:

— Кузнеца хоронили, Альбрехта Шмидта. Народ с кладбища возвращается.

— Дочка у него осталась и… а вот и она идёт, — продолжал Путцер, небрежно указывая рукой в сторону одинокой фигуры в чёрном.

Готфрид глянул на неё мельком и застыл — это была та самая девушка, которую он видел днём в мясной лавке. Она плелась в хвосте процессии, понурив голову и, кажется, даже плача. Он не смел двинутся с места, провожая взглядом златовласую дочь кузнеца. И пока он молча наблюдал за ней, ремесленник коротко попрощался и бросился к дому, очевидно боясь остаться без места за столом или без угощения. А Готфрид всё смотрел, как процессия втянулась в дом славного старого кузнеца, и как девушка вошла последней и закрыла дверь. Он не узнал её имени, а ему так хотелось познакомиться. Однако решимости недоставало. Да и не время было сейчас — он боялся оскорбить её чувства к умершему.

Обругав себя за нерешительность и решив вернуться сюда через несколько дней, якобы с визитом к её отцу, он приказал извозчику ехать дальше.

Дом Фаульхайма находился на Зихенштрассе, всего лишь двумя кварталами дальше. По странному стечению обстоятельств название улицы буквально означало «улица хилых». Готфрид отпустил извозчика, поднялся на высокое крыльцо и постучал. Внутри слышались рыдания и брань, а также приглушённые разговоры ближе к двери. Через какое-то время всё смолкло, и на пороге показался сам Герман Фаульхайм. Вид его был растерянным и напуганным, домашняя одежда испачкана, вся в мокрых пятнах, а жир на животе и подбородке трясся то ли от страха, то ли от возбуждения.

— А, герр Айзанханг, проходите!

Готфрид поправил пояс со шпагой и вошёл внутрь, разглядывая внутреннее убранство дома, в котором ещё ни разу не был. Ему приходилось бывать в этой части города, и он знал, где живёт Герман, но вот внутрь он входил впервые. Жилище было средненькое — закопчённые потолки и стены, еле освещаемые недорогими масляными лампами, небогатая утварь и теснота. Чего ещё ожидать от дома рядового ландскнехта?

Готфрид последовал за Фаульхаймом в одну из комнат. На узкой постели здесь лежала бледная старуха, чьи тонкие, выгнутые в вечном недовольстве губы тряслись и непрерывно двигались, словно произнося зловещие тайные заклинания. Лоб её покрывала испарина, иногда стекая ручейками в закатившиеся глаза.

Рядом с постелью стоял плешивый священник, скорбно взирая на Готфрида и перебирая в руках чётки.

— Вот, — сказал Герман, отходя в дальний угол комнаты. — Вчера ещё хорошо себя чувствовала, а теперь вот лежит и бормочет что-то. Говорит, что боится. Просила, чтобы её инквизиция обследовала…

Готфрид тяжело вздохнул — когда же это кончится?

— Я её исповедовал, — кротко сообщил священник.

— За доктором посылали?

— Посылали, — закивал Герман, — однако же, он сказал, что фрау здорова. Болезнь её, говорит, душевная…

— Я исповедовал её, — повторил священник, — так что душа может быть спокойна…

— А на что она жаловалась? — спросил Готфрид, коротко кивнув святому отцу.

— Ну, — Герман потупился, — говорила, что опасается, как бы ей не стать ведьмой… Просила позвать кого-нибудь, чтобы он мог проверить, есть ли на ней колдовские знаки или другая дьявольщина…

— Понятно, — обречённо кивнул Готфрид. — Вставайте, фрау Фаульхайм. Я пришёл обследовать вас.

Старуха, до этого момента, казалось, лежавшая на смертном одре, вдруг открыла глаза и перестала что-либо шептать.

— Вставайте, вставайте, — повторил Готфрид, снимая шляпу.

Больная, наконец, с трудом поднялась, и села на постели.

— Что случилось? — спросил он, садясь на крепкий стул напротив неё. — Рассказывайте всё в подробностях.

Старуха оглянулась сначала на Германа, а затем на священника, и, наконец, решилась.

— Я вчера возвращалась с рынка. Шла себе по улице, никого не трогала, несла овощи в корзинке. Как вдруг на меня из подворотни какая-то девка зыркнула. Да так зло, что я даже перекрестилась. Ну, думаю, зыркнула и зыркнула — что с того? Однако же, едва я перешла мост, как меня боднул козёл! — старуха выпучила глаза, ожидая реакции Готфрида, однако же тот остался безучастен. — А потом мне соседка сказала, что так из людей ведьм делают… А утром я заболела.

Герман со священником переглянулись, однако он не заметил в этом взгляде и намёка на иронию — только страх и сочувствие.

— Понятно, — промолвил, наконец, Готфрид. — Смею вас заверить, фрау Фаульхайм, что соседка ваша сама не ведает, что говорит. Ведьмами не становятся таким образом. Более того, ведьмами становятся только по собственному желанию. Для этого нужно отречься от Господа Бога и продать душу дьяволу. Вы ведь этого не делали?

Старуха медленно покачала головой, переваривая услышанное.

— Вот видите. Ведьмовство — это не чума и не лихорадка, которой можно заразиться. Ведьмовство — это намного страшнее, а потому дьяволу нужно согласие самого человека на обращение его в ведьму.

— Но ведь… Но я же… — начала старуха, глядя то на Германа, то на священника. — Я ведь заболела.

— Ведьмы не болеют, потому что дьявол даёт им защиту от дела рук своих.

— А вдруг на мне остались колдовские знаки? А вдруг я всё же стала ведьмой?

Готфрид лишь развёл руками:

— Убедиться, правда это или нет — моя обязанность, как служителя Господа. Куда вас боднул козёл?

— Пусть эти выйдут, — капризно сказала она.

— Фрау, речь может идти о жизни и смерти, — терпеливо объяснил ей Готфрид.

Старуха глянула на него исподлобья, а затем, кряхтя и переваливаясь, повернулась задом и задрала подол ночного платья. Солдат и священник склонились над ней, однако Готфрид попросил их расступиться и сам принялся за осмотр несчастной. Пытаясь не дышать, он наскоро осмотрел дряблую кожу на заду и спине старухи, задерживаясь на некоторых родинках и пятнах, а затем одёрнул её подол. За время службы в инквизиции он успел обследовать множество подобных старух, которые из-за старческой слабости ума воображали себе всяческие страхи. Дитрих называл подобные процедуры «последним взглядом», явно намекая на то, что старушкам просто хочется немного тепла и внимания молодого и привлекательного мужчины в последние годы своих скучных жизней.

— Ничего страшного, — сказал он. — Нету на вас никаких знаков.

— А как же болезнь? — перебила его старуха.

— А это, — Готфрид склонился над ней, придавая своему голосу зловещие звучание, — от слабости вашей веры дьявол вами начинает овладевать. Вы что же думаете, что Бог вас покинул, позволив какому-то козлу обратить вас в ведьму? За это и расплачиваетесь. Советую вам три дня усердно молиться, тогда выздоровеете.

Старуха смотрела на него, не мигая, приоткрыв рот от страха и удивления. Едва Готфрид уйдёт, как несчастная начнёт в ужасе вымаливать прощение у Господа за слабость своей веры, а к утру забудет обо всех своих болезнях.

— Фаульхайм, — позвал тем временем Готфрид, надевая шляпу. — Сегодня ночью ты должен быть на службе в ратуше.

— Но… — протянул тот вслед вышедшему из комнаты командиру.

В гостиной Готфрид наткнулся на заплаканную женщину.

— Скажите, что с ней? — вопрошала та, перегородив ему дорогу. — С ней всё в порядке?

— Да в порядке, в порядке! — проворчал из-за его спины Герман. — Говорил же я тебе, дуре, что всё обойдётся. Подождите меня, герр сержант…

На двери висели пучки зверобоя, которые, по поверию, должны были отгонять злых духов. Готфрид открыл её и вышел на улицу, а за ним вывалился Фаульхайм. Плотно прикрыв дверь, он обратился к командиру:

— А с ней точно всё в порядке? — спросил он, заглядывая начальнику в глаза. — А может быть её в Труденхаус на недельку…

— Тогда и вас вместе с ней, чтобы не вздумали сбежать, если вдруг она и впрямь окажется ведьмой, — холодно ответил Готфрид, которому это начало надоедать. — И допросить каждого из вас с пристрастием. А ещё всплывёт, что на службу ты сегодня опоздал…

Герман отвёл глаза, покосился куда-то в сторону и попытался изобразить довольную улыбку на лице, однако дрожащие губы его подвели.

— Ну, раз она здорова, так и мне пора бы в ратушу… — он ещё раз улыбнулся и скрылся за дверью.

Готфрид, не дожидаясь нерадивого стражника, поймал карету и направился обратно.

Солнце уже село, и теперь бросало розовый отсвет на белые облака, скрывшие горизонт. Впереди был ещё тёплый ужин, дымное пиво и дружеские посиделки всю весеннюю ночь…

Карета доехала до ворот ратуши. Стражник пропустил его внутрь, но едва Готфрид снял шляпу и переступил порог, как навстречу ему выбежал взволнованный Дитрих, размахивая желтоватым бумажным конвертом с красной сургучовой печатью.

— Я же говорил, что что-нибудь случиться может! — приговаривал он, вкладывая письмо в руки друга. — Вот, с гонцом пришло…

Охотник на ведьм вскрыл гербовую печать самого Готфрида Иоганна Георга II Фукс вон Дорнхайма и быстро пробежал глазами текст, написанный ровным почерком.

— Что там? — со смесью страха и любопытства вопрошал Дитрих. Всё же не каждый день сам епископ бамбергский, удостаивает письмом солдат, охотников на ведьм. Видимо, случилось что…

— Собирай солдат, — отрывисто приказал Готфрид, пряча послание за пазуху.

Глава 3 ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Тропа уводила прочь от города в лес Хаупсморвальд — лес, окружавший Бамберг. Доспехи ландскнехтов лязгали, а под ногами хрустели мелкие ветки, шуршала трава, и Готфрид поминутно давал воинам знак остановиться, недовольный шумом, который те издавали. В любую минуту по дороге мог пройти кто-нибудь из участников шабаша, и, если он услышит этот громогласный топот и пыхтение воинов Христа, то, конечно же, проскользнёт мимо, чтобы предостеречь ведьм о приближающейся угрозе. А если те разбегутся, то продолжат портить посевы, воровать детей и наводить порчу на людей и скот.

Готфрид не понимал этих несчастных людей. Он не видел смысла в их безумном вредительстве, как ни пытался его разглядеть. Но свой долг во имя Христа — находить и предавать строгому, но справедливому суду еретиков, язычников и колдунов — выполнял самоотверженно и твёрдо, как и учил отец.

Перед ним, жалуясь на холод, брёл тощий и сморщенный майстер Валье — крыса и доносчик, которого пришлось разбудить среди ночи, так как он единственный знал дорогу.

— Хоть бы предупредили заранее… Надеюсь, отблагодарят достойно, — гнусаво бормотал он. — Вот, нам сюда.

— Налево, — мрачно скомандовал Готфрид. Его злили жалобы этого жалкого старикашки, раздражал грохот доспехов и громкий кашель, которыми ландскнехты, очевидно, пользовались как боевым кличем.

Они свернули с тропы, и пошли за майстером Валье, шурша прошлогодними листьями и молодой травой. Полуночные тени резали их путь, оставляя на серой земле чёрные шрамы в форме ветвей, игл и листьев.

— Отблагодарят, как же! — ворчал Дитрих. — Их светлость приедут завтра из своего Геборна, и всыплют нам по первое число. Ладно, если палок прикажут дать, а то ведь и в Труденхаус можно отправиться. Так ведь вальпургиева ночь ещё, в лесу нечисти полно…

Майстер Валье от таких речей явно трусил. Он то и дело испуганно оглядывался на Готфрида, будто надеясь, что он даст приказ возвращаться. Солдаты позади тоже начали недобро перешёптываться и шумно креститься. Нужно было сказать им что-то, чтобы успокоить, но на ум приходила только брань.

— Никто никаких палок не всыплет, — только и выдавил из себя Готфрид, повернувшись к солдатам. Сказал он это до того неуверенно, что ландскнехты остановились.

— Герр Фёрнер же приказывали, чтоб никакой шабаш в эту ночь не трогали, — Дитрих обречённо вздохнул. — Пусть, мол, еретики дозреют, осторожность потеряют, тогда мы их осенью возьмём гораздо больше.

— Приказ епископа, говорю же! — сказал Готфрид. — Не посмеет нас Фёрнер наказывать, ещё и наградит. Давайте, вперёд! Нечего стоять.

Но солдаты не двинулись. Они переглядывались, переминались с ноги на ногу и не решались идти дальше.

— Что стали? Сказано же, приказ епископа…

— Так ведь нечисть же, — сказал майстер Валье, и солдаты ответили тихим, нестройным гомоном.

Вот оно что! — подумал Готфрид. Не в приказе дело. Дело в страхе.

— Сегодня черти на крышах в карты играют, — сказал кто-то. — И в лесу, наверное, полно…

На него зашикали.

— А оно ведь и правда, — сказал Дитрих. — В святые праздники-то самая нечисть и собирается, чтобы, значит, над Богом насмехаться. Дорого бы я дал, чтобы только из леса этого убраться поскорее.

Словно в подтверждение его слов где-то невдалеке заухала сова. Ещё немного, и воины сначала попятятся, а потом и вовсе бросятся в рассыпную, роняя оружие, спотыкаясь и крича.

Но тут Готфрида нашёл правильные слова.

— Всё это, — произнёс он холодно и медленно, подавляя ярость, — выдумки самих колдунов. Они нарочно распространяют такие слухи, чтобы никто не мешал им устраивать свои бесовские игрища. Чтобы воины Господа не хотели ходить в ночной лес, потому что кому-то из них бабка сказала, мол, по лесам сегодня нечисть рыщет. Мы выполняем приказ герра епископа. Если ослушаемся, то ничего хорошего точно не жди. Загремишь в Труденхаус за помощь ведьмам, и вся эта нечисть тебе приветливее любой шлюхи покажется. Не знаете, что ли, какие пытки там бывают?

— Ну, я бы лучше в камере посидел, чем с утопленницей или кровососом столкнуться, — начал было Дитрих, но Готфрид резко обернулся, схватил его за отворот рубахи и озлобленно прошипел: «Тихо!»

Дитрих любил болтать, делиться слухами и легендами. Да и Готфриду нравилось молчаливо слушать его, потягивая раухбир в любимом трактире. Но сейчас было не время и не место. Стражники хотя бы старались не шуметь.

— А что такого? — возмутился тот, повышая голос. — Ты думаешь, нас услышит кто-нибудь? Здесь же глушь…

— А не нарочно ли ты ведьм предупреждаешь? — снова сдержанно прошипел Готфрид и впился подозрительным взглядом в болтуна. — Может быть ты сам колдун, и хочешь своих собратьев по ковену предостеречь?

Дитрих вытаращил на друга удивлённые глаза и тут же прикусил язык, едва почувствовал, словно кожей, тяжёлые взгляды солдат. Шутка шуткой, но вот месяц назад графа поймали, а на той неделе пастор в колдовстве сознался. Так что и его, Дитриха, можно сдать в застенки, где он расскажет дознавателям о том, как пытался предупредить ведьм криками в ночном лесу, и о том, как совокуплялся на шабаше с дьяволом, с непременным целованием козла под хвост, и о пожирании детей…

— Ты что, ты что? — зашептал он, крестясь. — Тебя, никак, бес попутал!

Затем он снял крестик с шеи, трижды поцеловал.

— Молчи и ступай тихо, тогда, быть может, спасём невинных людей от этой дьявольской напасти, — в последний раз шикнул на него Готфрид, а затем повернулся к следовавшим за ними воинам. — За мной, братья! Нечисть — выдумка, а вот на награду наш епископ, думаю, не поскупится.

Посулы, вкупе с угрозами пыток, подействовали как и ожидалось. Воины двинулись дальше, пригибаясь, пряча свои лунные тени под деревьями, по тропе, скрытой от посторонних глаз влажными зарослями папоротника.

Шли почти вслепую, рискуя напороться на засаду или же вовсе не найти колдовского сборища. На майстера Валье надежды было мало — он мог и наврать про место, лишь бы нажиться. Всё равно, наверное, догадывался, что ведьм оставят в покое до осени. Однако приказ епископа нарушил все планы. Он был предельно ясен: изловить богохульников и отправить в Труденхаус. И они шли ночным лесом, то и дело останавливаясь, прислушиваясь, и вдыхая влажный воздух, словно гончие псы, брошенные вслед убегающим лисицам.

Они поднялись на небольшой холм, и впереди, на расстоянии около пяти десятков шагов, между сосен замелькал пляшущий огонёк факела. Деревья отбрасывали длинные тени в его трепещущем свете, и два человека в тёмных одеждах шли под факелом, словно защищаясь им от протянутых кривых ветвей. Наверное, они о чём-то переговаривались, строили свои зловещие планы или богохульничали, но этого не было слышно.

Потревоженные светом, с деревьев вспархивали сонные пичуги и носились в ветвях, ожесточённо колотя крыльями, ничего не разбирая в темноте.

Готфрид приказал воинам пригнуться и как можно тише следовать за двумя путниками. Сначала он не поверил глупости ведьмаков — идти на шабаш с факелом! Но потом вспомнил, что в лесу водятся волки, и эти двое, скорее всего, пытаются отогнать хищников огнём. Так они следовали за спутниками около часа, настороженно и с опаской, боясь спугнуть. Тропа вела всё дальше, спутники успели сменить уже два факела. Вот они прошли между двух высоких камней, словно в адовы врата, на которых отражались блики пылающего за ними костра. Вдруг послышались низкие раскаты барабана, десятки глоток затянули монотонное песнопение, которое на мгновение прерывали дружные хлопки в ладоши.

Место богохульных игрищ представляло собой поляну, в центре которой, как зубы в пасти дьявола, торчали кольцом восемь идолов из песчаника. Почти все в человеческий рост, иные — на голову выше или ниже. Руки некоторых были скрещены на груди, другие складывали их в странных жестах или держались за оружие. Фигуры были выщерблены дождями, солнцем и постоянной влажностью Хаупсморвальда, но на них всё ещё угадывались гротескные черты измождённых и злых лиц. Кривые сосны вокруг идолов тянулись к ночному небу, словно пальцы чернокнижника, сведённые судорогой колдовского экстаза. Увидев это, солдаты начали креститься и бубнить молитвы.

Подобравшись поближе, Дитрих недолго понаблюдал за началом обряда. Он примерно оценил соотношение сил, и вернулся к христовым воинам, на ходу объясняя шёпотом, что еретиков примерно в два раза больше, чем их самих. Поразмыслив немного, друзья решили отправить к каждому просвету между камнями двоих воинов, но западный оставить пустым. Ландскнехты появятся со всех сторон разом, и еретикам ничего не останется, кроме как бежать к единственному выходу, где, притаившись во тьме, их будут ждать остальные пятеро. Идея в основном принадлежала Дитриху — что касалось тактики, то он знал в ней толк. Никогда не обучавшись ей, он словно бы божьим провидением понимал, кого и куда лучше поставить, и как будет действовать противник в этой ситуации. Готфрид лишь поставил себя, как шахматную фигуру, к восточному выходу, предположив, что еретики сильнее испугаются сержанта, чем рядовых стражников.

Окружить колдунов было делом четверти часа, благо ведьмы не слышали громогласного лязга доспехов из-за набирающего силу песнопения, которое казалось Готфриду просто набором случайных звуков и слов. Место для шабаша было самое удачное — не так далеко от города, чтобы родные не успели хватиться ведьм, но в достаточно глухой чаще и вдали от тракта, чтобы случайный путник не мог наткнуться на него. До гор были десятки и десятки миль, поэтому непонятно как идолы оказались здесь: то ли их притащили сами еретики, то ли они оставались тут с незапамятных времён, когда этими землями безраздельно владело язычество и мракобесие. Хотя песчаник часто встречался и в этом болоте, которое носило название Хаупсморвальд.

Между идолов уже валялись всяческие объедки, пустые кувшины из-под вина, а так же обглоданные кости, очень похожие на человеческие…

Очевидно, праздник только начинался — прошло пиршество, во время которого богохульники ели и пили без меры, кичились своими злодействами и коварными планами. Наступал час непристойной пляски нагишом, а потом будет отвратительная оргия, где демоны и люди совокупляются друг с другом без разбору. Вот во время этой-то оргии и следует брать пьяных и беззащитных нечестивцев, а потом вести их в Труденхаус, словно ягнят.

Солдаты притаились за изваяниями, а Готфрид, сняв шляпу, осторожно выглянул. В беспорядке валялись сброшенные в спешке одежды, и в свете костра, заходясь в экстазе от чародейских зелий и богохульных песен, плясали ведьмы, изредка замолкая на миг и хлопая в ладоши все вместе. Их грязные, спутанные волосы болтались в трепещущем свете костра, а нагие тела, измазанные волшебной мазью, извивались, словно диковинные бледные черви. Обнажённые мужчины и женщины готовились предаться прелюбодеянию, а старики и старухи сидели возле идолов, прижавшись к ним спинами, и били в барабаны и бубны, гудели примитивными волынками.

Готфриду было отвратно смотреть на это, но он думал, что может в любой момент прервать греховное созерцание, поэтому продолжал наблюдать. Женщин здесь было больше чем мужчин, и Готфрид не удивился, ведь как учили его когда-то: «Ведьм намного больше, чем колдунов, потому что женщины обладают лживым языком и рассказывают другим о том, чему они научились. Женщины так же более легковерны, впечатлительны, склонны к галлюцинациям, чем мужчины, и потому легче поддаются влиянию дьяволов».

В центре площадки, между пятью кострами, символизирующими пентаграмму — символ дьявола — находился большой камень для жертвоприношений. Сейчас он был измазан кровью какой-нибудь домашней птицы или кошек, тёмные и бесформенные тушки которых были свалены прямо под ним. Пляска ведьм окончилась, и все они застыли, глядя в сторону, куда-то за стену обнажённых тел. Но вдруг толпа разразилась радостными криками и к алтарю поднесли обнажённую девушку. Видимо, она была опоена каким-то зельем, потому что мешком висела в руках державших её, и поминутно запрокидывала голову назад, отвратительно смеясь, точно квакая.

Ведьмы положили девушку на алтарь и разошлись. Сейчас Готфрид мог видеть её юное тело во всех деталях: упругие груди и ягодицы, стройные ноги, и манящая тень между них, что слегка наползала на едва подрагивающий плоский живот. Прекрасное лицо, которое обрамляли разметавшиеся и измазанные в крови жертвенного животного золотые волосы, было повёрнуто к Готфриду, но закатившиеся зелёные глаза не видели его, прячущегося во тьме. Кожа её лоснилась от чародейских мазей, которыми натирались все участники шабаша. И от блеска этого у Готфрида вдруг что-то вспыхнуло в груди. Жар был так силён, что дыхание обычно холодного, и будто бы немного сонного Готфрида перехватило. Сейчас он даже не гадал, что же это будет за действо. Он просто не мог оторвать взгляда от прекрасной девушки, в которой узнал дочь Альбрехта Шмидта. А ведь он так и не узнал её имени.

Он чувствовал себя в долгу перед старым мастером, и, глядя на его дочь, распластанную на алтаре, знал, как этот долг вернуть.

Но вот к ней подошла обнажённая, и оттого ещё более отвратительная рядом с юной красавицей, старуха. С провисшей сморщенной кожей, покрытой пятнами и отвисшим животом. Она начала макать пучок изломанных и мятых трав в кровь на алтаре, и наносить на прекрасное тело непонятные знаки, что-то неразборчиво бормоча, повышая голос и кропя кровью вокруг. Ведьмы позади молчали, с интересом наблюдая за действом. Готфрид, чтобы не терять времени и отвлечься от греховных желаний, перевёл взгляд с девушки на других участников шабаша. Так-та-ак… Вот Рудольф Путцер, скорняк. Вот Каталина Фридман, Якоб Вебер, Дитрих Аальхаут… Тут находились многие именитые горожане, ремесленники, да и просто крестьяне из окрестных селений. Конечно, всех их сегодня поймают, так что можно было бы и не запоминать лица… Но Готфрид никогда бы не дослужился до звания сержанта, если бы думал, что всё всегда будет идти так, как ожидается.

Колдунья бросила свои травки в костёр, и громко произнесла:

— Прииди, Рогатый бог! Прииди к нам! Дай нам плод и жизнь, дай стрелу и щит!

Снова загрохотал барабан. Ведьмы разразились криками и улюлюканьем, обступая алтарь и вновь заходясь в конвульсиях бесовских плясок, повторяя вразнобой эти нелепые слова.

А потом, сквозь просветы между их тел, к жертвеннику вышел некто. Он был высок, тело его скрывал чёрный балахон наподобие тех, что носят монахи, а из чёрной головы торчали два длинных рога. Он остановился — чёрная фигура посреди белых тел, сложил руки на груди и замер.

Из-за пляшущих ведьм Готфрид не мог точно разобрать, была ли на его лице маска с рогами в три ладони, или они действительно росли из его головы. Дай Бог, чтобы это была лишь личина…

И откуда он вообще появился на окружённом воинами пятачке?

Контракт с Сатаной, — понял Готфрид, — а ведьмы просят у него защиты от праведных рук инквизиции, в обмен на… дочь Шмидта?

В круг вышел массивный Рудольф Путцер. В руках у него был ритуальный кинжал — длинный и толстый, со скруглённой гардой, чем неуловимо напоминал стальной фаллос.

Старухе передали чашу, тяжёлую на вид, наполненную тёмной жидкостью.

Все голоса сразу смолкли, ведьмы остановили свою пляску, пристально наблюдая за ведьмой и скорняком.

— Сегодня бог вступает в зрелость, — сказала она высоким голосом. — Он жаждет богиню.

Готфриду было жалко жертву, а огонь в груди всё жёг и жёг, становясь нестерпимым. Он словно наяву видел, как кинжал впивается в её прекрасную плоть, как густая кровь течёт на жертвенник…

Ведьмы плясали, подвывая, точно вмиг лишившись всех человеческих качеств, нырнув в бездну животных инстинктов. Рогатый медленно приблизился к алтарю, раздвинул ноги своей безвольной жертвы…

Старуха кружилась вокруг камня, выкрикивая:

— Отдаём тебе деву! Пусть навсегда исчезнет эта дева, рекомая…

Нужно было подождать ещё немного, пока не закончится ритуал, пока обнажённые мужчины и женщины не предадутся греху, став в это время беззащитными, но Готфрид не мог смотреть, на это.

— Во имя Христа! — закричал он, вытаскивая шпагу из ножен и появляясь между идолов.

Воины отреагировали мгновенно: с лязгом и грохотом вышли из-за камней, ощетинились алебардами и уверенно начали теснить еретиков, словно скот, к Дитриху с его пятёркой.

Люди в панике, толкая друг друга, крича и визжа, не зная, куда бежать, рвались в разные стороны. Кто-то налетел на закованных в железо воинов, кто-то угодил в горящий костёр…

Готфрид рванулся к алтарю, задыхаясь в отвратительном смраде человеческих тел и колдовских мазей. Еретики разбегались от него, как черти от Христа. Сбивая их на землю эфесом, он прорывался туда, где в последний раз видел дьявола, молясь про себя, чтобы тот не прикасался к девушке. И молитвы его были услышаны: девушка всё также бесчувственно лежала с раздвинутыми ногами, перемазанная, к счастью, лишь в тёмной крови жертвенных животных.

Человек в личине дьявола стоял с другой стороны алтаря, пытаясь найти просвет между телами обезумевших ведьм. Готфрид обогнул камень, но вдруг на него налетела перепуганная женщина, и он упал, едва не ударившись головой об алтарь. Только мелькнула в толпе чёрная спина рогатого.

Шестеро поджидавших у выхода, вышли на свет, заступив перепуганным людям путь. На каменных лицах читалась суровая решимость. На начищенном оружии и металлических пряжках отражался пляшущий свет пяти костров. Впереди всех стоял Дитрих, обнажив шпагу и победно ухмыляясь.

— Именем Святой Инквизиции вы все арестованы за ересь и колдовство!

Люди, бросившиеся к выходу, на мгновение замерли, попятились. Всем им было страшно — страшно пытаться прорваться сквозь заслон мечей и алебард. Но ещё страшнее было попадать в руки инквизиции, ведь сзади подходили остальные воины. И вот, не разбирая со страху дороги, крича и визжа, на Дитриха налетела одна из ведьм. Тот, боясь ранить женщину шпагой, оттолкнул её локтём. Взметнулись рыжие кудри, и колдунья, запнувшись, рванулась на свободу, истошно вереща.

— Хватайте её, братья! — запоздало кричал кто-то.

Солдаты попытались схватить ведьму, но руки в кожаных перчатках лишь скользнули по скользкому, как у лягушки, телу.

Дитрих обернулся на мгновение, чтобы посмотреть, что происходит сзади, как на него налетели остальные нечестивцы. Лавина голых тел сбила его с ног и, как ни старались ландскнехты, задержать испуганных ведьм не могли. Мужчины и женщины с обезумевшими глазами неслись на вооружённых людей, словно не разбирающее дороги стадо овец на стаю волков. Солдаты подняли оружие, сквозь панические вопли послышались выстрелы, но ведьмы просто смяли их и разбежались по ночному лесу.

Готфрид, откинув с себя женское тело, бросился за ними. Перед глазами вновь появился человек в рогатой маске. Он бежал одним из последних, но прыти ему было не занимать. Едва выбежав из колдовского круга, он резко бросился влево, в низину с папоротниками, и его чёрная спина растворилась в ночной темноте.

— Будьте вы прокляты, дьявольские прихвостни! — заорал им вслед Дитрих, грозя скрывшимся в лесу людям шпагой. — Бог всё видит, и не скрыться вам от инквизиции, все на костры пойдёте!

Готфрид огляделся: под ногами лежало несколько мёртвых тел. Кто-то напоролся на алебарду или меч, иных затоптали. Воины держали в руках молодую девушку и — кто бы мог подумать! — самого Рудольфа Путцера, скорняка из переулка Токлергассе. Еретики сначала бились в их железной хватке, но вскоре обмякли и только испуганно озирались по сторонам, мелко дрожа.

— Чёртовы язычники, чтоб им в дерьме захлебнуться! — ругался тем временем Дитрих. — Мажутся всякой дрянью, чёрта с два поймаешь! Проклятие!

Готфрид приказал связать пойманных, а сам направился к алтарю. Девушка на нём теперь спала, уютно свернувшись калачиком на холодном камне. Костры всё ещё полыхали. Казалось, что переполох длился целую вечность, но вот весело пляшущий огонь говорил об обратном.

Приблизившись к девушке, он взял её на руки и понёс прочь. Тело было скользким, измазанным во всей этой дряни, и Готфрид чуть не уронил её.

— Кто так устраивает облавы? — вопрошал уже остывший, но всё ещё злой Дитрих. — Послали невесть куда, без чёткого плана действий, почти без людей! Теперь эти проклятия господни будут осторожнее! Верно я говорю?

Готфрид с бесчувственной девушкой на руках коротко кивнул, проходя мимо друга. Остальные мычали что-то одобрительное. Они были согласны, но не хватало смелости открыто сетовать на волю их преосвященства епископа Иоганна Георга.

— Только хулу на епископа не возводи, а то мигом в застенки попадёшь, — бросил ему Готфрид, обернувшись. Любой из присутствующих здесь мог донести инквизиции о словах горячего Дитриха, дабы выслужиться или спасти свою шкуру.

— Да я не об их преосвященстве… — замялся тот, а затем, со всей силы пнув труп застреленной женщины, добавил уже спокойнее: — Просто глупо.

— И покойников не оскверняй, всё же люди, хоть и грешные, — попросил Готфрид. — Нужно пригнать подводу, чтобы опознать их завтра и похоронить.

— Сделаем! — шагнул вперёд один из воинов, поклонившись ему, словно благородному. Выслуживается…

— Трое солдат и майстер Валье пойдут с нами, чтобы поскорее доставить еретиков в Труденхаус, а остальные оставайтесь на страже, чтобы ни одна ведьма не вернулась. Тела сложите вот здесь. Всё ясно?

— Так точно.

Готфрид взвалил незнакомку на плечо и направился обратно, в сторону города.

За ним пошёл Дитрих, пробурчав «на всякую падаль ещё время тратить», потом майстер Валье, двое солдат с пленными, и ещё один с факелом, чтобы освещать путь.

С огнём идти было веселее. Не было того ощущения наползающей опасности, таящейся в темноте. Все страхи ночного леса теперь остались снаружи огненного круга, между стволов мачтовых сосен и под пологами папоротников. Они таились там, ожидая, и облизывались, довольно ухмыляясь. И лишь один не испугался огня, остался с Готфридом, заставляя поджилки позорно трястись и судорожно искать выхода. И эта змея терзала бы его сердце всю дорогу до дома, если бы Дитрих снова не стал ворчать:

— Вместо целого шабаша тащим обратно каких-то троих еретиков! — бубнил он, размашисто шагая позади процессии и пиная сучья и мелкие ветки, что попадались ему на пути. — Ещё, небось, их светлость, викарий Фёрнер, нам взбучку устроит, за то что не послушались приказа. Мы-то не виноваты, да всё равно плетей всыплет — чтобы впредь слушались только его…

Готфриду казалось, что из темноты на них смотрели глаза беглых колдунов. Нападения ландскнехты не боялись — эти обыватели только в приступе безумства могут броситься на вооружённого человека. Теперь же они напуганы, но свободны и живы, и поэтому не будут разменивать свои жизни на свободу троих собратьев.

Тропинка вела обратно к городу, оставляя поляну ведьм позади. Нагая девушка на плече, которую Готфрид позабыл одеть хоть во что-нибудь, спала, и когда он шёл, её руки ударялись о его зад.

— Кстати, место они выбрали отличное для шабаша, — заметил Дитрих, оборачиваясь назад. — Эта поляна теперь почти настоящее укрепление. Если бы у них было оружие и они бы нас заметили, то пришлось бы штурмом брать. До утра бы, наверное, не управились.

— Вот почему нельзя орать во всю глотку, когда идём в облаву, — Готфрид не упустил возможности сделать другу наставление, но тот только отмахнулся.

— Но ведь меня не услышали! — как всегда возражал он, повышая голос. — Вечно ты начинаешь нудить, когда всё уже кончилось! «А если бы то, а если бы это…» Но ведь всё время всё получается хорошо. Мы до сих пор живы, так что всё к лучшему.

— Когда-нибудь тебя и подстрелят, когда зазеваешься из-за своих разговоров, — спокойно посулил Готфрид.

— Не подстрелят, — уверенно помотал головой Дитрих, затем немного помолчал, и предложил, — А может мы этих девок того… ну, справим, так сказать, нужду телесную…

Трое солдат, идущих впереди, сразу остановились и повернулись, с надеждой взглянув на Готфрида. Майстер Валье сказал: «Э-э…» и преданно покосился на него, пытаясь понять, нужно доносить на солдат или нет.

Арестованная девушка завизжала и забилась, но воин резко дёрнул её за руку, и она повалилась на тропу, дёргая ногами и крича:

— Нет, пожалуйста, не надо! Ради Христа, пожалейте…

— Ишь, как заходится, — хохотнул Дитрих. — Как с ведьмаками и дьяволами валяться на шабаше, так это она с радостью. А как христовых воинов избавить от нужды, так сразу «пожалейте»! Ещё имя божье всуе поминает! Ух, я тебя!..

— От нужды будешь в кустах избавляться, — бросил Готфрид с отвращением. Не переносил он занятия столь интимным делом на людях.

— Ну можно или нет? — спросил Дитрих громче.

— Давайте, только быстрее, — ответил он и пошёл дальше. — Майстер Валье, останьтесь здесь, вдруг майстер Путцер начнёт бесноваться.

Доносчик с ужасом посмотрел на жирного скорняка и сглотнул.

— А ты бы нам девочку-то оставил, — предложил Дитрих.

Готфрид покачал головой, зажигая новый факел от уже горящего.

— Одной обойдётесь.

— Ну и ладно. Он, наверное, с ней наедине хочет, — пояснил солдатам его друг. — Может на него лигатуру наложили или на людях просто стыдится… Давайте, братья, держите её…

Глава 4 АЛЬБРЕХТ

Крики ведьмы разносились далеко окрест, иногда смешиваясь с дружным хохотом солдатни, а иногда прерываясь. Но вскоре она перестала кричать, и только похотливый смех говорил о том, что она ещё жива.

Пока ландскнехты во главе с Дитрихом овладевали ведьмой, Готфридом овладевало отчаяние во главе со злостью. Он ругал себя за то, что не предусмотрел такого исхода событий. Да, это именно его вина, потому что никто, кроме него, не может быть виноват. Безвольные и покорные стражники? Дурачок-Дитрих? А под чьим командованием он находится?

Чтобы отвлечься, Готфрид считал шаги. Получалась тысяча. То есть он ушёл от сопровождающих примерно на одну германскую милю, даже не заметив, как смолкли их голоса. Сейчас они, наверное, как раз идут за ним. Бросить бы эту девушку тут, спрятать вон в тех кустах, а остальным сказать, что очнулась и сбежала. Можно даже кожу свою разодрать до крови, чтобы поверили…

И только Готфрид так подумал, как из тех самых кустов послышался шорох. Он мгновенно напрягся. Девушка лежала на правом плече, поэтому, чтобы вытащить шпагу, её нужно было положить на землю. Будь в кустах волк или другой хищник, то он мгновенно бросится на неё, и оружием от него не отмахнёшься. А если там человек, то нужна будет шпага…

Пришлось бросить факел на дорогу, его свет не подпустил бы зверя. Готфрид осторожно снял девушку с плеча, переложил на другое, а затем аккуратно, чтобы не поранить её, достал оружие. Приближаться к кустам совсем не хотелось, поэтому Готфрид начал боком обходить их, как краем глаза увидел нечто бледное.

— Брось её, незнакомец, — послышался монотонный голос.

Готфрид повернул голову. Весь бледный, с заострившимися чертами лица, с глазами, пустыми и недвижными, в одежде, в которой его погребли, стоял Альбрехт Шмидт.

— Брось её, иначе навлечёшь проклятье на свой род, — холодно повторил он.

Готфрид начал пятиться.

— Майстер Шмидт, вы ведь сработали для моего отца эту шпагу… — выдавил Готфрид.

— Кто ты?

Готфрид чуть было не ответил, но промолчал. Призракам нельзя раскрывать своего имени.

— Майстер Шмидт…

— Оставь мою дочь здесь, а сам уходи, иначе в твоём доме поселится зло.

— Почему они хотели убить её, майстер Шмидт? — спросил Готфрид, и ему показалось, что голос дрожит, как и поджилки. Он отступал под сень деревьев.

— Эта ведьма проклята, — ответил Шмидт. — Оставь её, иначе тебя ждёт смерть.

С этими словами покойный двинулся на него. Медленно, но необратимо, как восход луны, он шёл, вперившись мёртвыми глазами в лицо Готфрида. Тот отступал спиной, выставив шпагу и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не побежать.

Шмидт приближался спокойно и медленно. И когда он подошёл почти вплотную, поднял руки с грязными, потрескавшимися ногтями, Готфрид вдруг поскользнулся на круглом сучке и повалился на спину.

Он падал целую вечность, думая лишь о том, как бы не повредить шпагой девушке, как бы не упасть на неё. А едва упав, поднял шпагу, направил её остриём в темноту. Но Шмидта уже не было.

Готфрид до боли в глазах всматривался в темноту, но никого не было.

Кажется, он не поранил дочь мертвеца, но нужно было убедиться. Положив её на землю, Готфрид снял шляпу и принялся осматривать её тело.

Она мирно спала, и от губ её пахло зельем, которым её опоили. Упругая грудь вздымалась от ровного дыхания, а тело было столь тёплым, словно и не провело на ночном холоде несколько часов. Хотя это-то и не удивительно, ведь, мази, которыми мажутся ведьмы, должны давать им не только возможность летать, но и согревать в ночную пору. И помогать выскальзывать из рук охотников на ведьм.

На её теле не было ни порезов, ни переломов. Это радовало.

Слушая, как она мерно дышит, как ровно и сильно бьётся её сердце, Готфрид вновь почувствовал ту волну жара, что окатила его, когда он наблюдал за шабашём. Возбуждение разогнало кровь, и его сердце начало биться так сильно и быстро, что, казалось, грудная клетка проломится от этих бешеных ударов. Он прижался к её телу, обманывая себя, говоря, что хочет только согреть её, замёрзшую на холодном ночном воздухе. Но губы невольно коснулись её шеи, и сердце, заходящееся в невероятном ритме, начало биться ещё быстрее, перегоняя не кровь, но огонь в жилах. Он сильнее прижался к незнакомке, продолжая целовать её шею и плечи. Она издала негромкий томный вздох во сне, и он будто почувствовал её улыбку. Губы Готфрида едва коснулись её губ, как где-то рядом послышалось тихое всхлипывание и голоса:

— Смотри, а ты говорил, лигатуру наложили! — тихо произнёс кто-то.

— На него никакая лигатура не подействует, я уверен! — заговорщицки ответил ему голос Дитриха.

Готфрид поднял глаза и воззрился на стоявших неподалёку солдат. Они вели с собой Путцера и молоденькую ведьму, на белой коже которой даже в темноте были видны чёрные пятна синяков от пальцев охотников. Она тихо всхлипывала, плотно сжав ноги.

— Ты уже всё? Можем идти? — по-дружески ехидно спросил Дитрих.

Готфрид надел шляпу, поднялся на ноги, отряхнул одежду, и мрачно произнёс:

— Я видел призрак Шмидта, пытался бежать, но споткнулся.

Послышавшиеся сзади Дитриха негромкие смешки разозлили его, но друг, вопреки ожиданиям, не стал смеяться.

— Кого?

— Её отца, — Готфрид кивнул на нагое тело на земле, а потом спохватился и сбросил куртку, чтобы, чтобы укрыть, согреть дочь кузнеца.

— А тебе не показалось? — с сомнением спросил Дитрих. — И откуда ты знаешь её отца?

Позади него вновь раздался короткий смешок, и Готфрид бросил туда взгляд полный такой злобы, что всё вдруг смолкло, и даже ведьма перестала всхлипывать.

— Кому там смешно? — прорычал Готфрид озлобленно.

Солдаты разом застыли и сделали каменные лица.

— Нет, это точно был он. Я услышал шорох, бросил факел, а потом начал отступать вот сюда, — Готфрид последовал по своему пути. — Затем запнулся и упал. А призрак исчез. Через минуту и вы подошли.

Дитрих осветил пространство между тремя деревьями, и поднял из травы толстый сук факела с тлеющей на нём промасленной тряпкой. Почесал затылок, сдвинув свою шляпу на лоб.

— Знаешь, когда мы подошли, никого рядом с тобой не было, — сказал он.

Солдаты переглянулись, и один из них, державший ведьму, предложил:

— А может быть, у неё спросим? А ну как она знает, что за колдовство такое?

— Да, небось, знает, — и Дитрих подошёл к ведьме, осветив факелом её заплаканное, испачканное лицо. — Что скажешь, колдунья? Что это за чародейство и зачем наслали его? Хочешь, факелом ткну?

Девушка спрятала глаза и замотала головой, пытаясь отодвинуться и бормоча:

— Не ведаю, я в колдовстве не сведуща, колдовать не умею.

— А ты? — Дитрих чуть не ткнул факелом в лицо Путцеру, но тот промолчал.

— Ничего, на дыбе расскажут, — устало махнул рукой Дитрих. После небольшого веселья с этой фройляйн он словно стал спокойнее и добрее. — Пойдёмте братья из этого места, пока на нас ещё кто-нибудь не напал.

И они пошли вниз по тропе, петляющей между деревьев и серых камней. Дитрих освещал путь, Готфрид нёс на плече спасённую, которую догадался завернуть в свой плащ, а сзади них, тихо переговариваясь, шли солдаты. И в интонациях их разговора, которого Готфрид не мог разобрать, слышалось ехидство и обидные насмешки. Они были уверены, что он решил оприходовать девку в одиночестве, сохранив при этом кажущуюся непорочность. А когда его поймали за развратным делом, то насочинял сказок о колдовстве и призраках, пытаясь выглядеть чище, чем он есть. И ландскнехтам это не понравилось, потому что они понимали, что рядом с ним выглядели просто животными. Им казалось, что он, будучи таким же прелюбодеем, осуждает их, прикрываясь непорочностью и скрывая своё истинное лицо…

* * *

Для Готфрида дьявол растворился в толпе, а затем исчез в чаще. Но в темноте ночного леса человек в чёрном балахоне не скрылся от пристального взгляда пары обворожительных серых глаз. Когда ведьмы рассеялись по лесу, он бросился бежать по одному ему ведомому пути, поминутно останавливаясь и прислушиваясь. Погони не было, а потому вскоре он начал пробираться осторожно, стараясь издавать как можно меньше шума. Двигаясь на север, к тракту, он не заметил, что за ним следовала одна из участниц шабаша.

Хэлена, как и все в эту ночь, была нагая, без единого лоскута одежды на теле. Но в то время, как другими ведьмами овладел ужас и паника, её вдруг захлестнуло любопытство. Она не раз бывала на подобных сборищах, не раз участвовала в ведьмовских оргиях, но впервые в жизни ей повстречался сам Рогатый. Не то убогое подобие, которое изображал обычно верховный жрец. Нет, в этот раз под маской скрывался сам бог. Цернунн. Она как будто чувствовала всем своим естеством этот острый взгляд, эту силу, что тёмными волнами пульсировала, исходя от Него, призывая идти за Ним.

И Хэлена пошла. Она долго преследовала таинственного незнакомца, запыхавшись и исколов босые ноги хвоей, но не потеряла его чёрное тело из виду, хотя оно и сливалось с ночью. И вот Рогатый был перед ней в каком-то десятке шагов. Он осторожно крался, с силой раздвигая руками ветви кустарников. Ведьма кралась за ним с не меньшей опаской, прячась за деревьями.

Её полная грудь ещё вздымалась после бега, а внутри вдруг родилась озорная мысль — настигнуть самого Цернунна в этом лесу, до краёв наполненном вальпургиевой ночью, и отдаться ему с такой страстью, какой ни один смертный не заслуживает. Ей захотелось, чтобы он взял её своими сильными руками и… От этой мысли у неё потеплело внизу живота, а сердце стало биться быстрее и громче, и Хэлена испугалась, что Рогатый бог может услышать его.

В том, что перед ней именно Он, колдунья не сомневалась: во-первых, Мать не станет заключать сделки с простыми смертными, коль скоро они не облечены почти божественным (или дьявольским) могуществом. Во-вторых, такую жертву не каждый день приносят. И, наконец, третье, и самое главное: та сила, та властность, которую излучал этот человек, не могла принадлежать простому смертному.

Хэлена вновь представила глаза незнакомца, его движения, стать, и подумала, что даже простой смертный, обладай он таким же взглядом и жестами, был бы очень пылок как в любви, так и в жизни. И это не один из тех мелких духов, которые озоруют на земле. Нет, это был сам Рогатый — неистовый бог охоты и плодородия, бог силы и магии, олицетворение мужского начала в природе. По крайней мере, Хэлене хотелось в это верить.

Но почему он убегает? Бережёт человеческое тело? Не хочет до поры, расставаться со столь ценной оболочкой? Может быть, у него ещё остались какие-то дела? Хэлена слышала, что духи могут вселяться тела людей, чтобы испытывать наслаждения и радости, каких не бывает в их бесплотном мире… И она так захотела доставить самому Цернунну столь земное и одновременно райское удовольствие, за которое Библия прочит муки ада, что в горле у неё пересохло.

Но пока Хэлена придавалась думам и сладким грёзам, Рогатый, всё это время сидевший в зарослях, вдруг вскочил и резко бросился дальше, перепрыгивая через сухие ветви, чтобы не издавать шума. Ведьма сначала даже решила, что он заметил погоню, но поняв, что солдаты отсюда далеко, она поспешила за убегающим незнакомцем. Его тело мелькнуло между деревьев, скрывшись из виду, хрустнула пара ветвей, и всё затихло. Хэлена немного переждала, боясь попасться ему на глаза, а потом медленно и осторожно начала пробираться вперёд.

Она долго бродила в ночи, пытаясь найти его следы, или увидеть его в темноте, но Рогатый как сквозь землю провалился.

Тщетно осмотрев всё вокруг, она с досадой вдохнула пряный ночной воздух и направилась в сторону Бамберга, уже зная, что и у кого спросить, чтобы ухватиться за нить и начать поиски той сущности, о встрече с которой мечтала всю жизнь.

* * *

Ближе к рассвету, когда заря показала первые золотистые лучи позади солдат, они вошли в Бамберг. По пустым улочкам, выплывая из утреннего тумана как призраки и слушая гулкое эхо своих шагов, прохаживалась ночная стража, зевая и ёжась от холода. Дважды спутников останавливали, и Готфриду приходилось показывать грамоту викарного епископа Фридриха Фёрнера. Тогда стражи будто бы просыпались — вздрагивали, пятились, извиняясь, и давали дорогу воинам инквизиции, охотникам за еретиками и богохульниками.

За несколько кварталов до Труденхауса спутники остановились.

— Идите дальше, передадите арестованных начальнику тюрьмы, — сказал Готфрид, пристально глядя в глаза солдатам. — Но об этой девушке ни слова! Расскажете писарю, как я отправил вас в город с двумя арестованными, а сами пошли за подводой. Но её, — он кивнул на спящую, — не было!

Достав из кармана талер, он протянул его застывшим в сомнениях стражникам. Майстер Валье очнулся первым и взял деньги.

— Вот вам майстер Валье, выпьете с солдатами за наше здоровье. Дитрих, дай им ещё талер. Ты мне был должен, помнишь?

Тот перевёл на друга удивлённый взгляд.

— Ты что, ты что, Гога? Куда ты эту девку собрался тащить?

— Просто отдай ему это серебро! — с нажимом повторил Готфрид, сверля друга тяжёлым взглядом.

Дитриху ничего не оставалось, как недовольно вздохнуть и отдать монету солдату.

— В общем, о ней молчите. Сейчас пойдёте к майстеру Вагнеру, у него есть подвода, и вернётесь в лес. Нужно собрать тела, чтобы опознать и похоронить по-человечески. Мы с Дитрихом вернёмся в ратушу, чтобы дождаться смены караула.

Я зайду завтра, — он немного помолчал и добавил. — Просто, понимаете, перед этой девушкой я в неоплатном долгу, поэтому и хочу спасти её на первый раз. Я уверен, что она не ведьма.

— Хорошо, — кивнул один из солдат, прикидывая, как можно разгуляться на серебро сержанта. — Сделаем, как прикажете. А уж ведьма или нет — не нам ведь решать.

И они ушли по вымощенной камнем улочке, оставив Дитриха и Готфрида одних на перекрёстке.

— Ну и зачем тебе эта ведьма? — начал Дитрих. — Поимел и в Труденхаус сдал, чего морочиться? Что за блажь на тебя нашла? Какой долг, что ты им там наврал?

— Она не ведьма. Понимаешь, это та самая девушка, которую я вчера видел. Она дочь майстера Альбрехта Шмидта, который сделал когда-то мою шпагу. Я думаю, что её похитили, и хотели с её помощью заключить союз с дьяволом… Я ещё не всё понимаю. Просто мне нужно выспаться.

И Готфрид повернул к дому. Дитрих шёл за ним, сначала молча, а затем снова начал ворчать:

— Тебя, ослушника, на костре сожгут вместе с твоей ведьмой. Сейчас кто-нибудь из солдат донесёт, и всё — гореть тебе огнём. Ну, сделал тебе мастер шпагу, ну и что с того? Свою жизнь теперь из-за этого отдавать? Девка-то не мастер, так что…

Так они дошли до шестнадцатого дома на улице Геллерштрассе. Он соединялся с соседними домами, так что все вместе они образовывали подобие стены с редкими просветами узких переулков — такова была архитектура города. Дом был небольшим, двухэтажным, построенным в стиле фахверк. Маленький, среди трёх-четырёхэтажных собратьев, зато весь свой. Окна, по три с каждой стороны, рамы которых когда-то были побелены, а теперь покрыты облупившейся краской, были затворены деревянными ставнями, потемневшими от времени. Этот дом достался ему в наследство от отца, и был, несмотря на свои малые размеры, велик для одинокого Готфрида.

Из-за угла выбежала серая собака и приветливо завиляла хвостом.

— Извини, Мартин, но у меня сегодня ничего нет, — ответил он на молчаливый вопрос животного. — Дитрих, возьми ключ у меня в кармане…

Пёс поднял уши, но не ушёл, а продолжил озадаченно смотреть на голые ноги девушки, которые торчали из-под куртки, в которую она была завёрнута. Как гусеница, которая готова стать бабочкой.

Усталый и измотанный Готфрид чуть не уронил её на низкое каменное крыльцо, пока Дитрих доставал ключ и открывал жилище. Когда они вошли внутрь, Готфрид положили девушку на постель. Дитрих задвинул засов и начал растапливать очаг.

Внутри было довольно уютно — деревянная мебель, большой, в половину северной стены, очаг, выложенный из необтёсанного серого камня с кованой чугунной решёткой, чтобы удерживать дрова и угли внутри. На очажной полке, закопчённой дочерна, была свалена деревянная и оловянная посуда, давно не мытая и потемневшая от времени. Перед очагом стояло кресло и широкий трапезный стол, на котором тоже стояла грязная посуда и два бронзовых подсвечника. Угол возле очага занимала широкая деревянная бадья — для умывания, мытья посуды и на случай пожара. Окна были закрыты почерневшими от грязи занавесками, и притянуты к потолку толстыми канатами паутины, в которую уже давно никто не попадался.

Над постелью для гостей, куда друзья положили девушку, висела голова горного козла — трофей отца Готфрида, вылинявший и пыльный, а вдоль противоположной стены стояли в ряд три сундука с одеждой и прочим барахлом.

Второй этаж, на который вела крепкая деревянная лестница, был просторнее — здесь стояла постель хозяина, пара сундуков и стол с письменными принадлежностями, мутные окна цедили первые рассветные лучи.

Однако же в доме царило запустение — отвыкший от внимания вечно занятого хозяина, он медленно старился, иногда вздыхая чёрным дымом из трубы или скрипя лестницей и дверями. И каждый прохожий видел, что дом хоть и обитаем, но давно заброшен.

— Нас с тобой обоих на костёр отправят, как только узнают, что ты с ведьмой связался, — продолжал ворчать Дитрих, высекая искры на стружку и мелкие лучины.

Готфрид зевнул и устало ответил:

— Я хочу спать. Давай завтра поговорим.

Затем он повесил шляпу на рог торчащей из стены головы, укрыл девушку одеялом, снял ботфорты и завалился на постель рядом с ней прямо в одежде, даже забыв помолиться. Хотя сейчас это пришлось бы как нельзя кстати.

— Слава Богу, что не разделся, а то бы ещё застукали за прелюбодеянием тебя, — буркнул Дитрих засыпающему другу, подкладывая большие поленья в начинающий разгораться очаг.

— Надо бы караул сдать, — сказал Готфрид. — А то получится, что пост оставили…

— Сейчас пойду, — вздохнул Дитрих. Но потом вернусь, так что ты тут давай поскорее, если что, — он с улыбкой оглянулся, но его намёк пропал втуне — кажется, Готфрид уже спал.

Через некоторое время Дитрих взял запасной ключ с крючка на очаге, надел шляпу и, стараясь особо не шуметь, ушёл в ночь.

Готфрид слушал, как он с тихим стуком ступает по деревянному полу, как закрывает дверь и поворачивает ключ в замке. И в душе его сейчас ворочалось сомнение и… страх? Кто-то мерзкий и скользкий, как майстер Валье, как натёртая колдовской мазью старуха, говорил ему своим гнусавым голоском, что, не отправив незнакомку прямиком в Труденхаус, он, Готфрид, руководствовался далеко не чувством долга, не жаждой справедливости. И что всё это — ложь, слабость. Так хочется быть холоднее и циничнее, чтобы не сомневаться, чтобы не мучиться совестью… Ведьма ли она? Возможно, но разве будет ведьма строить глазки охотнику на ведьм, когда они от слуг христовых как от огня разбегаются? Да разве может ведьма родиться в семье столь честного и искреннего католика, каким был Альбрехт Шмидт? И какой ненавистью ко всему божественному нужно обладать, чтобы в первую же ночь после похорон отца отправиться на шабаш для грешных игрищ и колдовства? Разве может столь чистое и красивое существо быть так глубоко порочно? Конечно же, нет.

Куда больше верится в то, что девушку притащили на шабаш силой, пытаясь принести своеобразную жертву. Почему именно её? А потому, герр Фёрнер, что родилась она в семье честного и искреннего католика. Потому, герр Фёрнер, что осталась она сиротой и её никто не хватится. Потому, что опоили её, околдовали.

Размышляя об этом, Готфрид с удовольствием вдыхал пряный аромат трав, исходивший от девушки рядом. Она мерно дышала, укрытая тёплым одеялом, и он дышал вместе с ней. В очаге, словно в предостережение, гудело и бесновалось алое пламя…

Но, если она всё же ведьма, разве это не значит, что она должна будет сбежать, опасаясь за свою жизнь, как только проснётся? Разве это не значит, что она должна будет вернуться в ковен и закончить ритуал?

Готфрид вновь вдохнул её запах. Как было бы легко отдать её Фёрнеру… если бы это было так легко. Нет, пусть спит. А завтра, когда она проснётся, надо будет обязательно поговорить.

Ночью пришёл Дитрих, прокрался наверх и, как всегда, наверное, завалился на постель Готфрида в одежде и сапогах.

Потом взошло солнце, разбудив жителей Бамберга. Начиналась среда — самая середина недели, и город постепенно наполнялся людским гулом, топотом ног. Хлопали ставни соседних домов, и слышался плеск и мокрые шлепки помоев, которые чистоплотные горожанки выбрасывали из окон прямо на мостовые. Тут и там раздавались звонкие голоса соседок, желающих друг другу доброго утра или делящихся последними сплетнями. Часто, живущие в противоположных домах женщины, выглядывали в окна и передавали последние новости подругам через проходящую внизу улицу. Голоса их были высокими и звонкими, и говорили они с такой гаммой чувств и интонаций, какой позавидовал бы любой актёр или проповедник. И, конечно же, разносимые ими сплетни становились достоянием широкой публики: выпав из окна, они цеплялись за уши проходящих внизу горожан, и плодились по всему городу, перевираемые каждым новым рассказчиком.

— Вчера-то, говорят, облаву на ведьм устроили, да не поймали никого! — слышал Готфрид и, переворачиваясь на другой бок, вяло думал: «Поймать бы вас, да выведать на дыбе, откуда вы это успели узнать…»

— О, смилуйся, Господи! Да неужто эти еретики снова посевы будут портить? У меня с утра ребёнок захворал, кашляет и слизью исходит. Может, колдовство какое?

— А где он вчера был?

— На речке купался, с Клаусом и другими мальчишками…

— Зачем ты его отпустила, дурёха? То опасно! Ведьмы, поговаривают, в праздник святой Вальбурги речки отравляют мазями или порошками колдовскими! Ты своди сына к священнику, расскажи, как всё было, да гостинцев святому отцу дать не забудь! Пусть трижды молитву над ребёнком читает, может быть исцелит…

Потом улицу начали наполнять рабочие звуки и запахи: аромат свежего хлеба из булочной неподалёку, который почти перебивал вонь помоев на улицах. Послышался мучительный в такую рань стук молотка — сосед, майстер Браун, чинил крышу.

Готфрид, недовольно замычав, попытался спрятать голову под соломенную подушку, но сон уже не хотел возвращаться. Захотелось скинуть одежду и залезть под нагретое за ночь одеяло, но, вспомнив, что рядом с ним лежит обнажённая фройляйн, он понял, что если разденется, то точно не уснёт. Поэтому он отвернулся от неё и закрыл глаза, слушая рваный ритм ударов молотка.

Ему всё-таки удалось уснуть. И он бы проспал так до вечера, но уже в полдень в дверь требовательно постучали, и Готфрид, сонный и опухший, вскочил с постели. Встряхнув головой, он накрыл дочку Шмидта одеялом, чтобы не бросалось в глаза обнажённое тело, если вдруг придут солдаты. А друзей, которые могли просто так прийти к нему в гости, у Готфрида почти не было…

Он осторожно выглянул из-за грязной занавески: на пороге, в серой рубахе и штанах, которые должны были доходить взрослому человеку до колен, но у него свисали почти до земли, переминаясь с ноги на ногу и глядя вверх, стоял мальчик. Это был молодой служка, который которого часто отправляли с сообщениями тому или иному человеку. Звали его, кажется, Михаэлем…

Готфрид приоткрыл дверь, загородив собой весь просвет, чтобы мальчишка ничего не увидел.

— Их преосвященство викарный епископ бамбергский Фридрих Фёрнер вызывает вас к себе, — выпалил посыльный, комкая в руках полы своей засаленной серой рубахи.

— Как настроение у преосвященства? — нарочито спокойно спросил Готфрид.

Мальчишка огляделся, а потом поведал заговорщицким шёпотом:

— Злы очень. Сердиться изволят…

— Понятно. Беги дальше, — кивнул Готфрид и захлопнул дверь. Мальчишка на пороге облегчённо вздохнул и исчез за углом.

— Готфрид на секунду задумался, но его оцепенение прервал скрип лестницы.

— Герр Фёрнер по твою душу посылал? — спросил Дитрих мрачно.

— Не отпевай раньше времени, — так же мрачно отозвался Готфрид и начал натягивать белые чулки, дань моде, которые он носил в городе.

Гостья девушка всё ещё спала, сладко и томно вздыхая. Господи, пожалуйста сбеги! Открой окно и исчезни навсегда!..

— Я с тобой пойду — всё же мы вчера вместе были, — бросил друг и пошёл наверх, за одеждой.

Глава 5 ДВЕ КЛЯТВЫ

Утро было солнечным, но вот к полудню небо заволокло тучами. Тяжёлые и серые, они висели над улицами, медленно проплывали над черепичными крышами и тусклыми крестами церквей. Зябкий ветер изредка поднимал с мостовой пыль и мелкий мусор. Готфрид кутался в куртку, пропахшую ароматом колдовской мази, и старался идти быстрее, чтобы не мёрзнуть. Мысли его сейчас занимал Фёрнер. Неужто викарий всё же узнал что-то про дочку Шмидта? Или он всего лишь хочет дать подчинённым новые поручения? Нет, ещё рано — палачи ещё не успели ничего узнать от двоих заключённых. Или дело всё-таки в девушке? Он слишком хорошо представлял себе, что может сделать герр Фёрнер. И только холодный ветерок не давал Готфриду углубиться в эти тяжкие терзания.

— Брось ты к чертям собачьим эту ведьму! — не унимался тем временем Дитрих. И Готфрид знал, что он не уймётся, пока не добьётся своего. — Она тебя околдовала, вот ты и влюбился без ума. Она даже не красивая ни капли: тощая как палка и рыжая, как адское пламя! Да ещё ворожит, поди, бесов в дом вызовет! Ну и пусть бы её там в жертву принесли, тебе-то что? Мало девок в Труденхаусе сидит? Тюремщик вино по-прежнему любит, так что не понимаю я тебя, Гога…

— Ты ведь тоже рыжий, — заметил Готфрид.

— Да, но у меня красивая, благородная рыжина! — возразил Дитрих. — А у ведьм она такая… ну, как у этой твоей. Я как посмотрел, сразу понял — ведьма!

— Её же хотели убить. Ну какая она ведьма? — сказал Готфрид.

— А может её не убить хотели?

— А что? Ты видел нож и чашу? Думаешь, собирались устроить ритуальную дефлорацию?

У Дитриха аж глаза загорелись от злого восторга.

— Ритуальную — что? — спросил он, еле сдерживая возбуждение. От улыбки его, казалось, сейчас треснет лицо.

— Дефлорацию. Это лишение девственности так называется. По-латыни.

— О, дьявол! — Дитрих расхохотался на всю улицу. — Ритуальная дефлорация! Ты где такое слово вычитал?

— От Фёрнера слышал, да в какой-то книге, кажется, упоминалось…

— Ритуальная дефлорация, — повторил Дитрих, пробуя слова на вкус. — То есть теперь ты ей устроишь ритуальную дефлорацию?

— Нет, — холодно ответил Готфрид.

— А почему нет?

Готфрид слушал молча, быстро шагая по каменным мостовым жемчужины Франконии. А Дитрих продолжал увещевать друга:

— Как пить дать, дьявольщиной дом заразит! Появятся у тебя там призраки и упыри, будут кровь пить из тебя ночами. Ты чахнуть будешь, а она молодеть! Такое часто бывает, мне бабка в детстве рассказывала! Ты и так уже бледный, как мрамор. Бросай её, сдай герру Фёрнеру или просто в лес отпусти, а то сгубит она тебя, ей богу сгубит!

На дорогу перед ними, кружась и танцуя, упал летучий листок, каких множество валялось по городу. Оттиск, сделанный с помощью клише, изображал пламя костра, в котором корчилась нагая женщина. Лицо её, искривлённое в гротескной агонии, выглядело скорее нелепо, чем устрашающе, и всё же гравюра давала понять, какая кара постигнет всех тех, кто занимается колдовством или погряз в иной ереси. Внизу же красовалась надпись: «Всем жёнам и девам в предостережение и назидание».

— Вот! — мгновенно вскричал Дитрих, указывая на листок. — Это божье предостережение!

Готфрид наступил на бумагу и молча пошёл дальше.

— Тьфу, Господи помилуй! — Дитрих плюнул на гравюру и последовал за ним.

— Мы же приказ нарушили, — сказал Готфрид, чтобы перевести тему.

— Да, чувствую, нам сейчас достанется.

— Мне особенно — я ведь в Ратушу так и не вернулся, не я караул сдавал, не я арестованных в Труденхаус доставил…

— Да плюнь на это! — отмахнулся Дитрих. — Кто узнает-то? Я скажу, что мы вместе были. Стражникам тоже правду говорить не выгодно: Приняли пост не у сержанта, а у меня! Думаешь кто-то признается? Скажет: «Простите, герр Фёрнер, я хотел спать, потому и принял службу у кого попало»!

Навстречу им попался грешник в чугунной маске. Личина напоминала ту, в которой ночью видели дьявола. Это было наказание за грехи — несколько дней носить тяжёлую чугунную харю на голове.

— Это точно знак, — сказал Дитрих, провожая грешника взглядом.

Опасаясь дождя, друзья поспешили в ратушу, оставив позади грязные улицы, с которых торопился убраться народ. Дважды с неба начинало капать, и дважды переставало, так и не набрав какой-нибудь значительной силы.

Викарий был свободен — перед его кабинетом не было ни одного посетителя, а потому, оставив Дитриха за дверью, Готфрид вошёл внутрь.

Фридрих Фёрнер был высоким и тощим человеком. Он мерно вышагивал по комнате, опустив глаза и о чём-то задумавшись. Высокий умный лоб его подчёркивали тонкие тёмные брови. Длинный и тонкий прямой нос нависал над небольшим скромным ртом. Также он носил усы, кончики которых были немного вздёрнуты вверх, и густую квадратную бородку, длиной в палец, форму которой усердно старался сохранить. Голова его облысела от старости, и лишь по бокам росли кудрявые, седеющие волосы, доходившие викарию до плеч. Несмотря на это, внешне Фёрнер совсем не выглядел на свои пятьдесят. У него были живые, подвижные глаза, а с губ не сходила по-отечески тёплая улыбка.

У викария был просторный кабинет, в центре которого стоял прочный стол из морёного дуба. На тёмной поверхности его лежали разные деловые бумаги и ящичек с письменными принадлежностями. В стене справа был выложен камин, где сейчас догорал сухой хворост — очевидно викарий замёрз утром. В углу кабинета, за отдельным столом, сидел муниципальный секретарь, почёсывая кончиком гусиного пера свою потную плешь.

— Готфрид Айзанханг прибыл, — отчеканил Готфрид и замер у двери, пытаясь понять, что же будет дальше.

Секретарь сразу спрятал глаза и начал что-то писать. Фёрнер остановился около окна и поглядел наружу. Готфрид ждал.

Наконец викарий промолвил:

— Итак, Айзанханг, извольте объясниться, почему вы самовольно оставили вверенный вам пост? Почему по возвращении я обнаруживаю у городских ворот подводу, полную трупов?

— От их преосвященства герра фон Дорнхайма пришло послание, в котором был приказ сорвать шабаш и привести еретиков на суд, — это говорил не человек, но раб, которому было приказано. Невинная жертва обстоятельств. Как приятно, когда ты ни за что не в ответе.

Готфрид достал из-за пазухи означенное письмо и положил на стол викарию. Фёрнер с интересом углубился в чтение, задумчиво поглаживая бородку. Гладил он её особым образом, кладя ладонь снаружи, а изнутри прижимая большим пальцем. От этого его борода становилась прямой и ровной, и всегда блестела от жира, попадавшего на неё с рук.

Викарий молча прочитал письмо и поднял глаза на Готфрида, пристально вглядываясь в его лицо.

— Действительно, — вымолвил наконец он, — приказы его преосвященства следует ставить выше моих, а посему хвалю за решительность. Жаль, безусловно, что мы раньше времени показались, однако же пути Господни неисповедимы.

Готфрид облегчённо вздохнул.

— Так что там произошло? — будничным тоном поинтересовался викарий, усаживаясь за стол и давая секретарю в углу знак начинать запись.

— Шабаш состоялся где и предполагалось. На охране ратуши я оставил нескольких стражников, а с остальными отправился на арест. По совету Дитриха Байера мы окружили место сходки, а затем напали разом на всех ведьм. Мы не думали, что они так бросятся на нас… Им удалось прорваться, потому что они были смазаны жиром. Мы стреляли в них, однако многим удалось бежать. Поймали мы только одного мужчину и молодую девушку… — Готфрид запнулся, вспомнив о дочери кузнеца. — И эти двое теперь находятся в Труденхаусе, я отправлял туда Дитриха, а сам пошёл принимать утреннюю стражу в ратуше.

Фёрнер задумчиво покивал, а затем снова погладил бородку.

— Значит всего двое? — протянул он, подняв глаза на Готфрида.

Тот нервно кивнул и в душе его зашевелился страх. Он всё знает! Но откуда? Неужто эти тупые стражники всё ему разболтали? От епископского викария не приходилось ждать сострадания, а тем более сочувствия в любовных делах…

— Известная личность сообщила мне, — промолвил наконец Фёрнер, — что стражу в ратуше принял также Байер.

Готфрид судорожно сглотнул.

— А так же то, что вам посчастливилось арестовали ещё одну пленницу…

Теперь он внутренне напрягся и дрожащим голосом произнёс:

— Простите, герр Фёрнер! Не имел в мыслях вас обманывать… видит Бог, я… я спас эту девушку…

— А теперь расскажи, Готфрид, что в действительности там произошло, — попросил викарий елейным, не сулящим ничего хорошего, голосом.

— Ну, — замялся он, пойманный на лжи. — Эти колдуньи хотели отдать её в жертву дьяволу! Они уже готовились это сделать, как я не выдержал и дал приказ атаковать. Девушку я спас и унёс с собой — она была без сознания. Понимаете, она дочь кузнеца, который выковал моему отцу эту шпагу… Я просто не мог смотреть спокойно…

— Твоя знаменитая проклятая шпага, — кивнул Фёрнер, а затем встал и мерным шагом направился к окну. — Выходит, если бы ты подождал немного, то ведьмы предались бы греховному совокуплению, и сейчас их в Труденхаусе находилось бы гораздо больше… Да ещё этот… дьявол… Как он выглядел?

— Высокий, чёрный… с рогами… хотя, это могла быть и маска… лицо ещё такое, чёрное…

— А детородный орган велик ли был? — озабоченно поинтересовался Фёрнер.

— Он был в рясе, наподобие монашеской, — слегка растерялся Готфрид, вспомнив, что ведьмы на признаниях в своих сношениях с дьяволом часто замечают, что член его массивен и холоден как лёд.

— Итак, получается по твоей вине еретики разбежались?

— Я готов искупить свою вину, если только это возможно, — виновато отчеканил Готфрид, чувствуя холодок в животе. — Я запомнил некоторых из них, так что смогу указать…

— Это похвально, — кивнул Фёрнер, вновь глядя в окно. — Я сам займусь этим делом. А ты, во-первых, вспомни всех, кого видел на шабаше и продиктуй их имена. Во-вторых, сейчас у нас очень мало палачей, посему будешь вести часть дознаний и отчитываться передо мной. Вместо арестов будешь заниматься пытками. Возьми себе кого-нибудь в помощники. Грех можно искупить только усердным трудом во имя Господа нашего.

Викарий подозревал его в сговоре с тёмными силами, — понял Готфрид. То, что он назначил его вести дознания — ни что иное, как проверка. Пришлось щёлкнуть каблуками и отчеканить:

— Всё исполню как велите, герр Фёрнер. В помощники хочу Дитриха Байера. Можно приступать?

— Подожди, — викарий впился в глаза сержанта, на мгновение замолкнув. Слышно было, как скрипит перо секретаря в углу. — Что там с этой девушкой? Где она сейчас находится?

Айзанханг вновь напрягся.

— Я оставил её у себя. Отец её, Альбрехт Шмидт, недавно умер, так что девушка осталась сиротой… Вчера она была опоена колдовским зельем, а сегодня, когда она придёт в себя, я отведу её домой. Но защищать её для меня — дело чести.

— Альбрехт Шмидт, говоришь? Разве у него была дочь?

Готфрид пожал плечами. А затем спохватился и кивнул.

— Помню его, хороший кузнец был. Изрядно мы с ним не виделись. Жаль, больше и не придётся. А не боишься, что эта девушка сама окажется ведьмой?

Готфрид помедлил, но ответил:

— Если она окажется ведьмой, то я сам отведу её на костёр!

Викарий испытующе поглядел на него, а затем коротко кивнул:

— Посмотрим, посмотрим. На дознаниях тебя будет сопровождать вот этот секретарь, майстер Ганс Шталь. Будь уверен, он запишет и доложит мне всё в точности. Помни о своём обещании, и дай Бог, чтобы твоя возлюбленная не оказалась ведьмой… Ты же, покуда идёт расследование, держи себя в руках и не вздумай поддаться соблазну прелюбодеяния с ней, ибо тогда сам пойдёшь на костёр, как соблазнённый дьяволом. Всё ясно?

Готфрид кивнул.

— Мне нужна твоя клятва, — потребовал Фёрнер, протягивая вперёд руку с перстнем на пальце.

Он встал перед викарием на одно колено и произнёс:

— Клянусь своей бессмертной душой, что не предамся прелюбодеянию с дочерью кузнеца, покуда не буду уверен в её чистоте. Клянусь так же, что… — он вдруг запнулся, дыхание его перехватило и вся решимость вдруг улетучилась, оставив ужасный холод в желудке и слабость во всех членах. — Клянусь, что… что буду… что поведу её на костёр, если будет доказано, что она… ведьма.

Последние слова он произнёс дрожащим голосом, потому что представил, как одна из арестованных под пыткой называет девушку колдуньей и своей сообщницей… Не важно, правда это или нет, но отныне жизнь её… Нет, лучше не думать.

Готфрид поцеловал перстень викария и поднялся. Фёрнер удовлетворённо кивнул, и произнёс, глядя в бумаги:

— Вот так. Пусть она пока живёт у тебя. Мне кажется, что ведьмы так просто её не оставят в покое, а значит она может сгодиться и для нас. Теперь можешь идти. Пусть ко мне сейчас зайдёт Байер, а ты хорошенько всё вспомни. Нам нужны имена и приметы тех личностей, что участвовали в шабаше. Скажи Байеру, чтобы ждал моего приглашения. И пусть Господь поможет тебе.

Готфрид перекрестился, кивнул и вышел из кабинета.

Толстый секретарь перестал скрипеть пером и воззрился на Фёрнера.

— Как думаете, герр Шталь, — сказал викарий, подходя к нему. — Что заставит впасть человека в больший грех: страх, ненависть, гордыня, жажда власти или искренняя любовь? O tempora, o mores…

С этими словами он взял исписанный протокол и, смяв его, бросил в камин, на тлеющие угли.

— Ну, что? — спросил Дитрих, когда Готфрид притворил за собой дверь.

— Он всё знает! — прошептал тот. — И про девушку, и про то, что ты один пост сдавал…

— Дьявол! — возмущённо ответил Дитрих и сжал кулаки. — Вот ублюдки!

Тут дверь отворилась и Шталь позвал Дитриха внутрь.

Когда он вернулся назад, лицо его было бледнее, чем обычно. Он напряжённо тискал в руках шляпу и то и дело стирал ей пот со лба.

— Снова тебя требует, — сказал он другу. — Давай, с Богом.

Готфрид вернулся в кабинет к викарию. Пока Дитриха не было, он как можно более точно вспомнил события вчерашней ночи и продиктовал имена так уверенно, словно это была молитва «Pater noster». Наскоро записав за ним, секретарь скопировал этот список и вручил викарию. Фёрнер с интересом принял бумагу начал читать в слух, как будто пытаясь выяснить, не ошибся ли его подчинённый:

— Рудольф Путцер — тот, которого уже поймали, скорняк. Дитрих Аальхаут — мелкий торговец. Якоб Вебер — иудей, ростовщик… хорошо, хорошо… и Каталина Фридман.

Несколько раз удовлетворённо кивнув, Фридрих Фёрнер благословил Готфрида на богоугодное дело.

— Хорошо, Айзанханг. На сегодня свободны — советую отоспаться, наверное устали за ночь. За подозреваемыми отправятся другие люди, а вас завтра с утра… хм… нет, к полудню, жду здесь. Свободны.

Готфрид лишь поклонился и вышел.

* * *

Хэлена сидела на чердаке своего дома, завернувшись в старый тёплый плед, и в который раз перечитывала «Тристана и Изольду». Из распахнутого настежь окна лился бледный свет, какой обычно бывает в непогоду. Лёгкий ветерок, иногда забрасывающий в окно брызги тихого моросящего дождя, блуждал по чердаку, вороша старую пыль. Её сухой запах смешивался с ароматом пасмурной сырости. И так очевидна была грань между мёртвым спокойствием тёмного чердака и унылым бытием шумного ненастья.

Иногда ветер игриво пытался перелистывать страницы, но Хэлена удерживала их тонким пальчиком, хотя в этом и не было необходимости — она никак не могла сосредоточиться на чтении. Книгу она уже давно выучила наизусть, но всё время ловила себя на том, что мысленно она не в Корнуолле, а где-то далеко оттуда, совсем в другом месте. Неважно где, важно лишь, что рядом с ней Он. Глубоко вздохнув, она отложила книгу и оперлась на рассохшийся от времени подоконник, положив голову на руки и наблюдая за серым и холодным дождём. Она любила ненастья, потому что в эти часы так по-особому воспринимался привычный домашний уют.

Едва Хэлена проснулась сегодня утром, как её охватили мысли о том таинственном незнакомце. Цернунне. Рогатом. Эти мысли и фантазии жгли её изнутри подобно огню, и она уже не находила себе места — так страстно желала поскорее увидеть его вновь. Не спасали даже любимые книги. «Наверное, это любовь» — говорила она себе, задумчиво поглаживая волосы. Может быть хоть этот мужчина будет не похож на других, будет таким, что никогда не надоест, никогда не опостылит… Хотя и понимала, что это лишь мечты.

Она бросила последний взгляд на булыжную мостовую под окном, которая сейчас была скрыта под слоем воды и грязи, и пошла вниз, осторожно ступая по ступенькам старой лестницы.

— У герра Нойманна заболела дочь, — бросила ей мать, когда Хэлена проходила мимо её комнаты. — Он просил помочь ей, и готов заплатить.

— Хорошо мама, — тихо сказала Хэлена, надевая тяжёлый кожаный плащ. — Я зайду к нему попозже.

Почему-то Хэлена всегда говорила тихо, точно стесняясь звука своего голоса, в отличие от матери, у которой тон был истинно командирским. Хотя, возможно, первое вытекало из второго.

Она вышла на улицу и пошла в одной ей известном направлении. Ступая по торчащим из луж камням мостовой, она слушала, как дождь барабанит по толстому капюшону плаща. Сначала было зябко, но потом она согрелась, быстро шагая по мокрой дороге. Она направлялась к Матери. И Мать была ей чуть ли не ближе родной. Она должна рассказать ей о Рогатом. Никогда у Матери не было секретов от Хэлены. Ну, почти никогда. Поскорее бы узнать хоть что-нибудь о том незнакомце. Эта жажда не давала ей спокойно существовать, требуя действовать. И пока Хэлена шла по улицам Бамберга, её посещали сладкие мечты, которым она давала волю. Казалось, что она нашла смысл жизни, и теперь следовала тому, что велит сердце — подобно героям её любимых произведений.

Так она добралась до одного неприметного дома и постучала в дверь трижды по три раза. Ей открыла седая старуха, выглянула на улицу, проверяя, не притаился ли там кто, а затем поманила её внутрь костлявым пальцем, с длинным обломанным ногтём на конце. Хэлена вошла, плотно затворив за собой дверь. Старуха тем временем направилась вглубь дома, бормоча что-то неодобрительное по дороге. А она повесила плащ, сняла платок с плеч, и последовала за ней, смиренно ожидая, когда Мать заговорит.

— Ну, чего пришла? — спросила наконец та то ли недовольным, то ли усталым голосом. — У меня сейчас хватает забот. Если зелий каких нужно, так у меня самой мало осталось, а ты уже не маленькая, знаешь сама, как их готовить…

— Мать, — тихонько перебила её Хэлена. — Простите, но я не за этим пришла. Вчера на шабаше был незнакомец, о котором я не могу забыть…

Она замолчала, ожидая. Та, которую она назвала Матерью, насторожилась и повернула подозрительное лицо к девушке.

— Я не могла оторвать взгляд от него, и хотя лицо этого… мужчины было скрыто маской, но всё же я почувствовала такую силу, что последовала за ним, когда появились солдаты, — продолжила она, и её сердце замирало от восторга. Её чувства были не просто возвышенны и красивы, как в древней легенде, они также были настоящими. Истинными.

Глаза Матери округлились от удивления.

— Дура! — воскликнула старая ведьма. — Ты хоть представляешь, что ты могла наделать? Чудо, что ты в живых осталась!..

Хэлена потупилась, опасаясь встречаться глазами с яростным взглядом Матери. Колдунья бросила грязную сковороду в кадку с водой, и вновь, но на этот раз с пониманием, посмотрела на Хэлену.

— Глупая, — выдохнула она. — Да если б ты знала, кто это на самом деле, то убежала бы прочь.

— Мне всё равно, — упрямо ответила Хэлена, так и не поднимая взгляда. — Скажите мне, кто он, и я последую за ним хоть на край света…

Мать безнадёжно покачала головой.

— Нет, нет, нет! Не нужно тебе этого знать…

— Но я хочу быть с ним! — Хэлена сказала это так резко, что сама испугалась, однако Мать лишь вновь покачала головой.

— Ты думаешь, ему нужна такая, как ты? — ведьма сощурила глаза и подозрительные морщинки исчеркали всё её лицо. — Ты думаешь, что не получив Эрику, он согласится на другую?

— Но чем я хуже Эрики? — недоумевала Хэлена.

— Она… да хотя бы и то, что она — девственница. Я чувствую это даже сейчас. А вот ты… — Мать многозначительно промолчала, оглядывая ученицу с ног до головы.

Хэлена вновь потупилась и покраснела. В который раз она пожалела о своей развязности, однако сколько ещё раз ей предстоит этому радоваться?

— То-то же! — произнесла Мать. — Поэтому-то ты ему и не нужна.

— Тогда скажите хотя бы, человек это или и вправду…

— Вправду, — кивнула Мать, спрятав глаза.

— Я хочу увидеться с ним, пожалуйста…

— Ни за что! — отрезала старуха. — Ты ему совершенно безразлична. Его блудницы не интересуют.

В глазах выступили предательские слёзы. Казалось, весь мир сейчас рухнет. Блудница… Как же тяжело носить это клеймо. Не стоит рассчитывать на любовь или даже простое человеческое уважение. Но самое обидное, что она не нужна Ему. Как будто все её чувства ничего не значат. Но нет, это ложь. Мать просто не хочет, чтобы Хэлена встретила своего бога. Но почему?

Мать прервала её мысли, погладив девушку по плечу.

— Ну ничего, ничего. Не грусти. Кажется, я знаю средство…

Хэлена с надеждой подняла на Мать заплаканные глаза, а ведьма продолжала:

— Если Рогатому угодна только Эрика, то нужно вернуть девчонку.

Хэлена слушала молча, изредка кивая, а Мать продолжала:

— Он ведь мужчина, поэтому, возможно, захочет не только Эрику, но и…

— Я согласна! — с плохо скрываемой радостью произнесла Хэлена.

Мать тоже улыбнулась и кивнула.

— Тогда ты будешь помогать мне. Где она и с кем — вот, что нам нужно узнать.

* * *

Разволновавшись в ратуше, Дитрих с Готфридом решили немного успокоиться. Ни о каком сне уже и речи быть не могло — Дитрих признался, что у него коленки тряслись в кабинете викария. Готфриду тоже пришлось поволноваться. Поэтому они решили, чтобы не терять время на пустой сон, зайти в любимую пивную и выпить пива, благо оно отлично помогает уснуть, и набить животы.

Они расположились за угловым столом, чтобы не мешали болтающиеся туда-сюда посетители. Стол был грязным, в царапинах от ножей, словно мясницкая доска, и был зрелищем довольно печальным. Но лишь до того момента, как его украсили двумя зайдлами пива и цепочкой толстых сосисок.

— Я думаю, кто-то донёс Фёрнеру, что я забрал её к себе, — мрачно сообщил Готфрид, отрывая одну из них.

Дитрих даже отставил кружку.

— Уверен! Проклятые стражники! — он закатил глаза, соображая с явным усилием. — Как думаешь, Гога, ради выслуги нажаловались или по глупости наболтали?

Готфрид пожал плечами, сосредоточившись на пиве, и ничего не ответил.

Дитрих тоже взялся за еду и пиво, и только изрядно выпив, продолжил говорить. Причём ещё больше, чем обычно.

— Вот ведь мерзавцы. Нет чтобы промолчать, просто по дружбе… Рассказали… Надо их выловить да потолковать по душам. А лучше рожи им почистить. Ненавижу тех, кто ради выслуги, ради звания готов дружбой и всем поступиться… А ещё ненавижу этих еретиков! Всяких там ведьм, колдунов, гадалок, некромантов, дьяволов, предсказателей и знахарей! А знаешь за что? Да за то что они против веры, против Бога идут! Да и ладно бы, если б просто Господу не молились, но ведь и людей губят, посевы уничтожают, скотину портят! Вера, христово учение, она ведь для того нам, грешным, дана, чтобы души спасти и начать жить в мире и любви. — он отхлебнул и продолжил, — А ещё ненавижу людей, которые друзей предают. Вот я ради друга, ради тебя, Готфрид, хоть в ад спущусь! — и Дитрих похлопал товарища по плечу. — Пусть хоть вся шведская армия против нас двоих встанет, а всё равно нельзя бежать, потому что друг рядом. А с другом и умирать веселей! Правильно?

— Да, — кивнул Готфрид. — А я презираю тех людей, кто не только против веры идёт, но и против власти, против всех, пытаясь своего выгородить. Если обвиняют твою жену или дочь в колдовстве, так стоит ли из-за этого против людей, против всего поворачиваться? Писать доносы, с еретиками сговариваться… А может жена твоя дьяволу отдавалась? А может она детей новорождённых живьём ела? Ведь нельзя из-за страха потерять близкого человека против всей империи становиться? Все мы близкими людьми дорожим, но ведь если жена, допустим, душу дьяволу продала, то разве можно её женой твоей назвать? Она ведь что-то вроде дьявола, получается. Нечисть, одним словом. Ведь если не будет власти божьей и мирской, то и родственникам твоим опасность стократ выше будет от дьяволов, от чародеев беспутных, которые ради удовольствия людям вредят. Если не умрёт одна ведьма, могут пострадать множество невинных.

— Вот! — поднял Дитрих палец. — Дерьмо. Это, брат, от слабости всё! Если слаб человек духом, то он ради мирского, ради суетного готов свою жалкую душу загубить! Ему говорят, что спасётся он, если выдаст жену-ведьму или дочь, а он упираться начинает! Страх и слабость — вот что душу губит, заставляет человека против веры идти.

— То-то и оно, — вздохнул Готфрид. — Представь, если бы каждый, ради спасения души, взял бы да и открыл инквизиции каждого еретика, каждую ведьму или знахарку, которую знает. Вот тогда бы мир от скверны очистился. Жаль, не все это понимают. Думают, что могут к знахарке сходить или к травнице, чтобы она их вылечила, а потом в церковь. Бог всё простит.

— Ох, всех бы знахарей извести, то-то дело хорошее было бы… — Задумчиво обронил Дитрих. — Все болезни молитвой да верой в Господа излечить возможно, а они с дьяволами якшаются…

— Не скажи, — помотал головой Готфрид. — Кажется, герры Шпренгер и Инститорис в своём великом труде писали, что если знахарка Господу служит и молится ему ежедневно, то таких можно в живых оставлять, потому что они людям будут пользу приносить своим чародейством и знахарским умением. Хотя, возможно, я что-то путаю.

— Не знаю, не читал я «Молота ведьм», — отмахнулся Дитрих. — И никакие знахари мне не любы. Конечно, они могут вылечить от болезни какой или ещё чего, но кто знает, не нашлют ли они порчу на тебя? Особенно те, что в колдовстве сведущи. Им только дай волю!..

— Вот поэтому и нужно, чтобы инквизиция о них знала! Чтобы раненый или больной не боялся за душу свою. У герра Фёрнера их, по слухам…

— На то он и герр Фёрнер! Давай этот разговор прекратим, мало ли? — сказал Дитрих, осматриваясь по сторонам. — Глянь лучше, как на нас те двое смотрят!

Готфрид обернулся и всмотрелся в лица двух мужчин, наблюдавших за ними.

— А спорим, я их сейчас глазами прогоню, как чародей какой?

И, не дожидаясь ответа, Дитрих уставился подозрительным взглядом на двоих спутников. Готфрид искоса наблюдал за их реакцией: мужчины, хлюпавшие дешёвой похлёбкой, сначала опустили глаза принявшись вдруг что-то искать в чашках. Дитрих смотрел на них не мигая, приговаривая что-то себе под нос, словно шепча заклинание. И вдруг один мужчина спешно поднялся, едва не опрокинув длинный прямоугольный стол, и, что-то неразборчиво бросив второму, направился к выходу. Второй же, с опаской глянув в сторону друзей, последовал за ним с расторопностью рекрута имперской армии.

— Что я тебе говорил! — загоготал Дитрих, когда испуганные посетители исчезли за дверями. — Ведь ни единого колдовского слова не знаю, а вот прогнал этих двоих! Выходит сила колдунов только в страхе, который они маловерным да деревенщинам всяким внушают! Эти же, вон, испугались, что я сейчас их в Труденхаус потащу, вот и сбежали!

Уже стемнело. Мартин ходил где-то, а не встречал Готфрида, как обычно. Спасённая уже давно, наверное, бежала. Проснулась в чужом доме, в чужой постели, испугалась всего того, что могло произойти, и, выбравшись через окно, вернулась в свой опустевший дом.

Однако он всё равно достал гребень, который всегда носил с собой, и расчесал волосы.

Затем, покачиваясь, Готфрид повернул ключ в замке, открыл дверь и… не узнал своего жилища. Исчезла серая паутина со стен и потолка. В камине, избавленном от сажи, догорали несколько толстых поленьев. С кухни тянуло ароматом жаркого. Пол был тщательно вымыт, а на отскобленном от грязи столе, словно войско императора на смотре, стояла вычищенная до блеска посуда. Гостья, устав от проделанной за день работы, спала на постели для гостей, укутавшись в тёплое шерстяное одеяло. Готфрид тихо прикрыл дверь, будто боясь спугнуть сладкое наваждение, затем немного постоял над спящей. Её лицо было так прекрасно в неровном свете от пламени очага, что у него сжалось сердце, едва он подумал о том, что мог бы промедлить в прошлую ночь. Тогда бы он поймал того колдуна, что рядился в маску дьявола, но что бы потерял? Потерял бы душевный покой, если бы позволил нелюди надругаться над этим творением небес… хотя покой теперь потерян ещё вернее, и гулко колотящееся сердце на даст заснуть до утра. И пусть герр Фёрнер сетует, что из-за него самые сильные и злые ведьмы ещё на свободе. Готфрид чувствовал себя виноватым, но не сожалел об этом.

Когда Готфрид оставлял её у себя дома, то боялся, что она сбежит и больше никогда не встретится ему на пути. Но она осталась и даже отблагодарила спасителя, прибрав его дом. Это, конечно, не тот вид благодарности, которую часто испытывают благородные дамы, спасённые рыцарем из когтистых лап дракона, но Готфриду, любящему порядок, но не умеющему его поддерживать, этого хватило с лихвой. Но вот знает ли она, кто её спас? Запомнила ли она лицо, хоть и была подобна кукле — безвольная и бессмысленная пародия на человека? А может быть ей действительно некуда было больше идти, вот она и осталась в доме неизвестного хозяина?

«Клянусь, — сказал Готфрид сам себе, — что буду защищать её до последней капли крови, чего бы мне этого не стоило». И пусть он произнёс всё это про себя, пусть он был пьян и его слегка покачивало, слова эти были так же крепки, как клятва, данная викарию.

Он ещё постоял над ней, любуясь, глубоко вздохнул, а затем медленно поднялся по скрипучей лестнице, задерживая дыхание на каждом шагу. Скорее бы пришло утро…

Глава 6 ЭРИКА ШМИДТ

Серый потолок, правда уже без привычной паутины, гул голосов на улице.

«Господи, помоги мне сегодня быть достойным милости твоей и остаться верным тебе, не впасть во грех, и не предаться мирскому» — коротко помолился Готфрид. Он всегда молился по утрам, а теперь нужно было делать это с особым тщанием. Затем он шёпотом произнёс молитву «Pater noster», и тут услышал шуршание внизу.

Скрип лестницы выдал его.

— Доброе утро, — сказал он, сжав руку на деревянном поручне.

Гостья сидела в кресле перед горящим камином и смотрела в огонь. Услышав Готфрида, она вздрогнула, обернулась, а потом быстро встала с кресла, словно боясь чего-то.

Чтобы не быть голой, она надела его одежду, валявшуюся в кладовой: старую рубаху с мешковатыми рукавами и заношенные штаны, которые он когда-то очень любил.

— Доброе утро, — повторил он. — Меня зовут Готфрид, а вас?

— Эрика… Эрика Шмидт, — промолвила та после некоторой паузы и попыталась сделать реверанс. — Мой отец, Альбрехт Шмидт…

— Да, я помню его, — кивнул Готфрид. — Он сделал для моего отца шпагу.

На мгновение повисла неловкая пауза.

— Спасибо, что прибрали мой дом, — вымолвил он наконец. — Вы помните, что случилось позапрошлой ночью?

Эрика вся покраснела и спрятала глаза.

— Кажется меня хотели… совершить ритуал… ну, ведьмы…

— Колдовской шабаш — произнёс Готфрид, добавив в голос суровых ноток. — Как вы туда попали?

— А где я? — с детской наивностью спросила она. — Я помню только начало этого, а дальше…

— А дальше мы сорвали его. Вы ведь дочь Альбрехта, поэтому я взял вас к себе. Но вы не ответили, как попали туда?

Она боялась этого вопроса, намётанный глаз ведьмолова заметил это. Боялась, что её посчитают ведьмой? Эрика глубоко вздохнула, оглядела глазами комнату и безнадёжно, будто уже стоя на эшафоте, сказала:

— Меня опоили зельем… А что было потом не помню. Даже того, как оказалась здесь. А вы… солдат?

Готфрид кивнул.

— Значит вас опоили против вашей воли?

— Да, да! — энергично закивала Эрика. — У меня ведь больше нет отца, так что никто бы меня не хватился, вот меня и решили…

Она замолчала.

— Принести в жертву?

— Да.

— Кому?

— Дьяволу, — ответила она спрятав глаза. — Это был дьявол, — она осенила себя крестным знамением, — слуга Сатаны!

— Я понял это. Но мне показалось, что под личиной дьявола скрывался обычный человек.

Видно было, что Эрика очень смущается, но всё же она твёрдо покачала головой.

— Это был дьявол. Или тот, в кого он вселился. Какой человек пойдёт против людей и Бога? — она подняла глаза к потолку.

— А почему они выбрали именно вас?

— Ну… моего отца больше… нет… — Эрика уставилась в пол. — Я ещё девушка, и… наверное мне просто не повезло…

Готфрид кивнул. Может быть ведьмы таким образом хотели опорочить семью славного мастера и бывшего солдата Альбрехта Шмидта? Или ей и вправду не повезло?

— Хорошо, — сказал он после паузы. — А где ваша мать?

— Её у меня тоже нет, — и она вздохнула.

— Так как вы попала им в руки?

— Они… еретики пришли на похороны отца. Я думала, что они его друзья, знакомые. А потом они опоили меня.

Готфрид помолчал.

— Сможете опознать кого-нибудь из них, если потребуется?

Девушка снова кивнула, а затем неуверенно спросила:

— Вы ведь не будете меня пытать? Ведь я не виновата, меня против воли…

— Конечно нет, — сказал он. — Вы можете пока идти домой. Если хотите, мы приставим к нему охрану и вас больше никто не тронет.

Самому ему не хотелось этого говорить, но долг и совесть требовали дать ей свободу, отпустить, отправить домой.

— Сейчас мы позавтракаем, а потом я дам вам денег на экипаж. Дело в том, что к полудню мне нужно быть в ратуше…

Во время этого разговора Готфрид стоял на ступенях лестницы, а Эрика прямо перед ним, возле приоткрытой двери кладовой. Великолепное гостеприимство: устроил несчастной допрос при первой встрече. У неё умер отец и сама она пережила такое, что не дай Бог никому. А тут ещё и эти подозрительные расспросы… Чурбан. Накормить бы её для начала… Да одежды купить.

Эрика молча смотрела на него, крепко сжав руки, словно молясь.

Деньги у Готфрида водились, и немалые — по закону, родственники казнённых еретиков должны были выплачивать деньги всем причастным к казни. От епископа, верховного судьи, до самого низшего палача. У него эти богатства уходили, в основном, на повседневные нужды и оседали в «Синем Льве».

На какое-то время повисла пауза, а потом Готфрид повернулся и пошёл на кухню. Живот уже подводило от голода и вчерашнее жаркое пришлось бы как нельзя кстати. А потом можно забежать в «Синий Лев», перехватить кружечку-другую. Но как же всё-таки не хочется, чтобы Эрика уходила.

Он повернулся к ней и выжидательно посмотрел.

— Домой мне нельзя, — сказала Эрика, жалобно взглянув Готфриду в глаза. — Они выследят меня. И вам… вам тоже туда нельзя, потому что они могут и вас выследить или убить… В моём доме теперь только нечисть.

Повисла долгая пауза.

— Хорошо, — наконец кивнул Готфрид, умело скрывая восторг. — Так как Альбрехт был другом моего отца, то я считаю своим долгом защищать вас от всех напастей и предоставить вам все возможные удобства. Так велит мне честь и так я хочу, так что можете рассчитывать на меня. Жить будете здесь, пока мы с этим делом не разберёмся.

— Большое спасибо вам, благородный герр, — сказала Эрика, взглянув в его глаза с благодарностью и… теплотой? От этой теплоты сердце Готфрида стало таять, и он улыбнулся. Непривычно и нелепо, но очень искренне.

— А сейчас пойдём за продуктами и купим вам женскую одежду — негоже фройляйн ходить в мужских обносках.

Эрика кивнула, смущённо улыбнувшись. Конец допроса принёс ей явное облегчение. Конечно, она смущалась — одна, в доме незнакомого мужчины. Но смущался и Готфрид, хотя под ледяной маской равнодушия этого не было видно.

Они наскоро позавтракали вкусным жарким и пошли по узким улочкам Бамберга, стараясь особо не спешить, чтобы дорога вместе длилась подольше. В Труденхаусе сейчас просыпались подозреваемые, их тела ныли от вчерашних пыток и холодных камней пола, а души страдали от невыносимой неопределённости будущего. Хотя какая уж тут неопределённость? Каждого ждала боль, каждого ждал позор и пламя. И пусть тех, кто не сознавался, отправляли в тюрьмы на долгие годы, выдержать пытки всё равно было мало кому под силу.

Узники просыпались, думая о предстоящих муках, которые расчётливая инквизиция отложила до полудня — пусть еретики мучаются в ожидании, промаринуются в собственном страхе, тогда и станут податливее и сговорчивее.

А в это время снаружи, вне тьмы камер, молодая пара прохаживалась по узким улицам Бамберга, стараясь особо не спешить, чтобы дорога вместе длилась подольше.

Вопреки ожиданиям Готфрида, его златовласая спутница никак не реагировала на встреченных ею людей. Наверное, все еретики крепко засели в норах и берлогах, боятся высунуть свои богохульные носы на улицу. И, в общем-то, правильно делают. Или же она просто никого из них не знала в лицо. Или знала? А Рудольф Путцер? Вот уж кто точно был с ней знаком. Ох, не случайно именно её, Эрику Шмидт, выбрали жертвой…

Внезапно у Готфрида появилась идея: а что, если устроить Эрике очную ставку с возможными похитителями? Ведь она сможет опознать многих из тех, кто сейчас ждёт своей пытки, и тогда, возможно, им будет легче. Обвинение, в котором есть неколебимая уверенность, но пока нет доказательств, будет составлено значительно быстрее, а значит на долю обвиняемых выпадет меньше истязаний. То есть они почти сразу отправятся на казнь.

С этими мыслями он шёл молча. Хотелось что-нибудь сказать Эрике, чем-то её развлечь, но он не был мастером болтовни, как Дитрих, а боязнь выставить себя не в лучшем свете губила на корню все зачатки разговоров.

Мысли об очной ставке он тоже отбросил — не стоило вообще вести Эрику в Труденхаус, ведь кто знает, вдруг и на неё падут подозрения?

Так они шли дальше и Готфрид изредка поглядывал на свою спутницу — если бы она увидела кого-то из своих похитителей, он сразу понял бы это. Но Эрика смотрела на всех прохожих одинаково равнодушно.

* * *

Этим утром Хэлена вышла из дома, намереваясь посетить одного своего знакомого. Мать пристыдила её накануне за распутный образ жизни, но сколько знакомых у неё благодаря этому!

В этот солнечный день она собиралась заглянуть в гости к Зигфриду — одному из своих мужчин, лейтенанту городской стражи. Он мог бы рассказать ей, где сейчас находится Эрика Шмидт. И с кем. То, что Эрики нет в Труденхаусе уже сказала ей Мать. Интересно, какое волшебство она использовала, чтобы узнать это?

Более того, Хэлена собиралась развеяться и немного согрешить. Правда, совсем не с Зигфридом.

Солнце светило мягко и ярко. Улицы были полны: тут были и люди, снующие по своим делам; и мухи, жужжащие над ещё тёплой кучей дерьма под расписным окном; и вездесущие грязные вороны и голуби, копающиеся в утреннем мусоре; и крысы, которые составляли им конкуренцию.

Путь Хэлены лежал в центр города. Она окликнула возничего двуколки, чтобы добраться туда быстро и с удобством.

Дурного вида престарелый возничий смерил её взглядом, каким умирающий от голода смотрит на вертел с бараниной, и спросил, куда ей нужно.

— В центр, на рыночную площадь, — сказала Хэлена.

— Хорошо, милая фройляйн, я не возьму с вас много денег, — подобострастно сказал он, и Хэлена с отвращением поняла, что его интересует плата совсем иного рода.

Извозчик гнал по главным улицам, то и дело охаживая кнутом зазевавшийся народ, и бросал плотоядные взгляды в глубокий вырез на платье Хэлены, сидевшей рядом. Как будто хотел сожрать её с потрохами. Она же старательно избегала встречаться с ним взглядом, делая вид, что очень интересуется проносящимися мимо них грязными домами.

Наконец двуколка остановилась прямо у рыночной площади.

— Куда дальше? — с готовностью спросил возничий.

— Спасибо, мне и здесь удобно, — вежливо ответила Хэлена и быстро слезла на землю. Даже не воспользовавшись рукой, которую ей услужливо предложил возничий.

Она расплатилась с ним и не оглядываясь пошла прочь, по дальше от его похотливых глазок. Хорошо ещё, что это благодетель не огласил в слух той цены, которую хотел получить от неё. Попадаются же иногда такие… В тридцать лет они вдруг понимают, что жизнь прошла мимо, и начинают неумело заигрывать с каждой встречной. Это было бы даже мило, если бы не было так убого. Эти отчаявшиеся престарелые ловеласы всегда раздражали Хэлену. Жалкие, лысеющие, с масляными улыбками и заискивающими глазами… При ней они нахохливались и выпячивали грудь вперёд пивного брюха. А когда возвращались домой, к толстухе-жене и опостылевшим детям, снова сутулились и шаркали ногами. Каждый из них напоминал облезлого петуха, который от старческой слабости ума вдруг решил, что он орёл.

Как же Хэлене хотелось почувствовать рядом с собой настоящего мужчину. Сильного и независимого, неколебимого как скала и ласкового, как весенний ветерок. От этих мыслей она снова вспомнила о Рогатом. Властитель лесов, бог тех сил природы, которые никогда не подчинятся человеку, необузданный, сильный, страстный. Та сила, которая заставляет семя расти в плодородной почве, которая порождает новое и уничтожает старое.

Настоящий мужчина.

И настоящие мужчины, судя по всему, не заставили себя ждать.

— Эй, — окликнул её грубый голос. — Стоять!

Хэлена нервно оглянулась и встретилась взглядом с двумя стражниками, которые спешили к ней, бряцая бронёй. Она остановилась, не ожидая ничего хорошего. Патрульные сбавили шаг.

— Что-то она подозрительно выглядит, — сказал один, дыхнув пивным перегаром.

— Наверное, украла что-нибудь, — кивнул второй.

Хэлена оцепенела и только испуганно поглядывала на них обоих. От них воняло потом и пивом, глаза у обоих были мутные и злые.

— А ну-ка, как зовут? — осведомился первый. У него были густые русые усы, голубые глаза и нос картошкой.

Хэлена молчала.

— Как зовут? — повысил голос второй, худой и гладко выбритый. — Глухая что ли?

— Хэлена, — ответила та, стараясь бочком-бочком как-то обойти патрульных.

— Куда идёшь? — спросил первый, перегораживая ей путь.

— В гости, — бросила Хэлена, шаря глазами по улице в поисках спасения. — К лейтенанту Зигфриду Татцену.

— В гости! — передразнил её второй. — К какому ещё Татцену? Знать не знаю такого. Подожди убегать, давай отойдём.

— Я не хочу, я очень спешу, — взмолилась она.

— А тебя никто не спрашивает, — ответил первый. — Может, ты что украла, а?

С этими словами они загнали её в ближайший переулок. Вокруг были только серые стены, по земле текли ручьи воды от вчерашнего дождя. И выхода не было — другая сторона переулка была намертво закрыта досками.

— Ну что, — сказал второй, — она, поди, под платьем краденое прячет.

Он визгливо заржал и схватился за подол её платья.

— А ну-ка, — пробасил первый, и его похотливые лапы легли на её ягодицы и бедро.

Хэлена пыталась оттолкнуть их руки, как-то успокоить этих двоих, но те уже ничего не слышали. Они прижали её к стене, начали лапать грудь, задрали подол…

— Помогите! — закричала она, не надеясь особо, что кто-нибудь ей поможет. Двое стражников никак не отреагировали — они знали, что если сюда кто и сунется, то тотчас же пойдёт дальше, стараясь забыть увиденное. С властью никому не хотелось ссориться.

— Не надо, пожалуйста! Не надо! — на глазах Хэлены выступили слёзы, она всё ещё отбивалась, но вот ткань платья затрещала…

— Эй вы! — послышался низкий гневный голос.

Хэлена повернула голову, но увидеть незнакомца ей мешал один из стражников, плотоядно глядевший на неё и облизывавший слюнявые губы.

— А ну оставьте её в покое, ублюдки!

Стражники развернулись, разъярённые тем, что кто-то посмел им так грубо мешать.

Хэлена наконец увидела своего спасителя — он был в шляпе, лицо у него было суровое и злое. А через мгновение она с радостью поняла, что стражники его боятся.

— Хартман! — прорычал незнакомец, отталкивая здорового стражника. — А второй кто? А, Виттих!

Оба стража вжались в противоположную стену, пряча глаза от пришедшего и изредка бросая взгляды на Хэлену.

— Я вам, ублюдкам, прикажу плетей всыпать! — рычал тем временем её спаситель. — А ну марш на улицу и продолжать патрулировать! Сегодня же о вас доложу!

— Слушаюсь, сержант Айзанханг, — пробубнил один из стражников и они боком, словно два закованных в железо краба, всё ещё пряча глаза от пришедшего, обошли его и, выйдя из переулка, быстро исчезли за углом.

Хэлена тем временем поправляла платье, пытаясь стереть слёзы с глаз.

— Всё хорошо? — спросил её спаситель.

Хэлена подняла на него взгляд и с удивлением увидела, что позади него стояла Эрика.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза, застыв. В глазах Хэлены были слёзы и удивление. В глазах же Эрики только испуг.

От ярости Готфрид не заметил их взглядов.

Потом Хэлена закрыла лицо руками, словно плача, и выбежала прочь из переулка.

— Эй! — только и успел крикнуть Готфрид ей в след.

Когда он услышал её крики, то не смог пройти мимо. Когда же увидел, что двое стражников пристают к совершенной невиновной девушке, внутри его разгорелась такая ярость, что он еле сдержался, чтобы не поубивать их прямо на месте.

— Ублюдки, — выругался он и пошёл к выходу из переулка. Эрика последовала за ним.

Ральф Шнайдер со своей женой Анной были портными с Ланге штрассе — самой главной улицы Бамберга. В их небольшую швейную мастерскую и пошли спутники.

Мастерская была не очень широкой, зато уютной. Здесь была стойка, деревянные болванки для шитья одежды. Над входом висели колокольчики, отпугивающие ведьм — ведь, как гласит поверие, ведьмы боятся шума. Когда дверь открывалась, они звенели и бренчали, а к самой двери была прибита подкова.

Готфрид сдержанно поздоровался и попросил Ральфа помочь Эрике с выбором платья. Портной намётанным глазом оценил точёную фигурку Эрики и отправился в подсобное помещение, откуда вернулся с целым ворохом разных платьев, юбок, чепцов и каким-то свёртком. Всё это богатство он унёс в примерочную комнату, куда и пригласил златовласую фройляйн для выбора.

Когда за Эрикой закрылась дверь, и ключ повернулся в замке, Готфрид облегчённо вздохнул. Рядом с Эрикой у него самым позорным образом подкашивались ноги, впору было вспоминать слова Дитриха о колдовстве…

— Нашли себе невесту, герр Айзанханг? — улыбнулся портной.

— Может быть майстер Шнайдер, — буркнул Готфрид. — Её семья пострадала от колдовства, одна она осталась. Я же взял её под протекцию, как велит совесть.

Портной вздохнул.

— Неужто в наше время люди остаются друг с другом только по велению совести? — спросил он у потолка.

Готфрид тоже вздохнул и кивнул в ответ:

— Да, это бич нашего времени — разнузданность нравов… Если бы не церковь, давно бы все в Геенне огненной мучились. Предались бы блуду, как проклятые язычники.

— Да, да, — покивал майстер Шнайдер грустно. — Истину говорите, герр Айзанханг. Но ведь только по совести тоже нельзя…

Тем временем замок снова щёлкнул, и в проёме показалась Эрика, одетая по последнему слову германской моды: белый чепец, завязанный под подбородком на красивый бант, белая рубашка, подхваченная тёмно-красным корсажем на шнуровке, и чёрная юбка, из-под которой торчали носки старых сапог Готфрида…

— Э-э-э… протянул он, растеряно глядя на Эрику, которая будто бы расцвела, и на лице её переливалась счастливая улыбка.

Однако же майстер Шнайдер воспринял его реакцию по-своему:

— Обувь я не продаю, — с сожалением сказал он. — Но фройляйн очень идёт это платье. Будете брать что-то ещё?

Готфрид вышел из оцепенения.

— Да, Эрика, может быть возьмёшь ещё пару платьев? Не будешь же ты всё время ходить в одном.

Девушка вернулась в примерочную, но не закрылась там, а сразу показалась с несколькими свёрнутыми платьями в руках. И когда она успела их все перемерить?

Готфрид расплатился, и портной забрал платья, которым сегодня повезло меньше. Однако таинственного свёртка среди них уже не было…

Затем пошли к сапожнику, майстеру Маллюру. Он сидел на крылечке своей лавки и подбивал подошву ещё достаточно новому ботинку. У него нашлась пара женских туфель для Эрики. Казалось, она готова была приплясывать от радости, когда примеряла их, однако только скромно поблагодарила Готфрида за подарок, как всегда опустив глаза в пол.

Время уже подходило к полудню. Спутники попрощались с майстером Маллюром и поспешили за продуктами. Готфриду нужно было на службу, а Эрике, судя по всему, не терпелось как следует рассмотреть приобретения. А на это не жалко истратить и целый день. Поэтому они быстро набрали чего-то съестного почти не глядя и скорее пошли домой.

Однако и на обратном пути Готфрид не заметил, чтобы Эрике попались какие-то знакомые: люди проходили мимо них, не обращая ни малейшего внимания, а девушка всё время то смотрела себе под ноги, то поднимала голову и заглядывала ему в лицо. И взгляд этот обжигал его, заставлял отводить глаза, смущал…

Оставив счастливую фройляйн дома, Готфрид закрыл дверь на ключ и отправился на службу.

Его дом находился как раз между ратушей и Труденхаусом, в паре кварталов от обоих.

Когда он уже подходил, то увидел Дитриха у дверей. Он часто топтался там, поджидая Готфрида, трескал какие-нибудь орехи и сплетничал со стражниками.

Однако тут Готфрида окликнул знакомый дребезжащий голос.

Глава 7 ДЕМОНОЛОГ

Это был местный сумасшедший. Никто не знал его имени, а сам он называл себя то императором Фердинандом, то отвергнутым сыном епископа, однако кто-то поговаривал, что он свихнувшийся монах или колдун.

У него были седые сальные волосы, спутанные, как пряжа нерадивой хозяйки. Редкие гнилые зубы торчали из зловонной пасти, а за ними, подобно червю в ране, шевелился белёсый язык. Глаза его были безумны, жёлтые белки вечно вращались и крутились, как нахватавшаяся блох псина.

— Послушай, друг, — вкрадчиво сказал сумасшедший. — Разве Сатана предложил бы Иисусу все царства мира, если бы они ему не принадлежали?

Готфрид прошёл мимо, не удостоив его даже взглядом.

А вот и «дом ведьм». Множество имён: Малефицхаус, Хексенхаус, Труденхаус и Друденхаус, обозначали одно — четырёхэтажное здание, обнесённое трёхметровым забором и не блещущее особыми архитектурными изысками. Ровные серые стены, двухэтажная мансарда под двухскатной крышей, и всё это обнесено крепкой каменной стеной. Тюрьма была относительно новой — построили её всего три года назад.

Над дверями Друденахуса находилась фигура Справедливости и начертаны слова Вергилия: «Discite iustitiam moniti et non temnere Diuos», что означало: «Смотри и учись делать добро и не презирай благословенных богов». Слева и справа от входа были выполнены две надписи, одна на латыни, а другая на немецком, со стихами из Библии: «И о храме сем высоком всякий, проходящий мимо него, ужаснётся и свистнет, и скажет: „за что Господь поступил так с сею землёю и с сим храмом?“ И скажут: „за то, что они оставили Господа бога своего“».

Дитрих стоял у входа и лузгал орехи.

— Привет, — сказал он после рукопожатия. — Сейчас только Фёрнер приехал, говорит, будем Фогельбаум допрашивать. Как думаешь, почему он именно нас выбрал для этого? У него же есть палачи, которым платят за такое…

— Я думаю, он нас проверяет. Меня, скорее… А тебя я взял в помощники. Как это — проводить дознания? Сложно?

— Да не особо, — Дитрих покачал головой. — Ты же это сто раз видел. Когда я тут работал, меня даже хвалили за усердие…

И он рассказал Готфриду о трудовых буднях наёмных палачей. О порядке дознания и о маленьких секретах, которые используют, когда вина очевидна, но доказательств нет.

Потом они вошли внутрь, и вся тяжесть деревянных перекрытий и неровных шершавых стен навалилась на них. Вдаль уходил широкий тёмный коридор, зажатый между двумя рядами обшарпанных деревянных дверей. В воздухе стоял запах тления и сырости, из камер то и дело доносились стоны, всхлипы и звонкий лязг цепей.

В конце коридора мерцала цветными витражами полукруглая пристройка с алтарём — здесь молились и исповедовались как инквизиторы, так и узники. А так же молельня защищала тюрьму от дьяволов.

Это была церковь судебной системы, только вместо скамей, стоящих ровными рядами, располагались двадцать шесть тюремных камер. Подобные тюрьмы были также возведены и в других крупных городах епископства.

Справа от входа была лестница на второй этаж, слева — каморка тюремщика и пыточные камеры.

Из своей коморки показался подхалим-тюремщик Леопольд Денбар, ссохшийся злой старикашка с бритой головой. Поздоровавшись с ним, друзья прошли в камеру дознаний.

Пыточная тоже была мрачным местом: небольшая комнатушка, шести шагов в длину, шести в ширину и шести в высоту, чтобы было удобно использовать страппадо. Стены были увешаны разнообразным палаческим инструментом — тисками, щипцами, масками, плетьми. В полу находилось отверстие для слива нечистот и крови. В углу стоял стол, покрытый пурпурным сукном с жёлтой окантовкой, которое также было придавлено сверху тяжёлым бронзовым распятием на подставке. Небольшое окошко под потолком цедило пасмурный свет сквозь толстые прутья ржавой решётки.

Камера была наполнена людьми, столпившимися возле скрюченной, пристёгнутой к деревянному креслу фигурки молодой девушки. Той самой, с которой Дитрих Байер со товарищи так весело развлеклись пару дней назад. Это были всевозможные доктора, священники, жаждущие исповедовать заблудшее дитя, и, собственно, инквизиторы, которым надлежало вести дознание.

Из-за стола с пурпурным покрывалом на всю эту толчею взирали герр Фридрих Фёрнер, доктор права Эрнст Фазольт, незнакомый Готфриду доктор медицины, священник, а так же секретарь Ганс Шталь, посасывающий перо за своей маленькой конторкой в стороне. В тёмном углу, позади герров, притаился странный чернобородый незнакомец с изрядными бакенбардами. Он торопливо писал что-то в небольшой книжице свинцовым карандашом, иногда смачивая его слюной. На кафедре лежала стопка из трёх книг, чтобы можно было свериться на случай разногласий, а так же стояло бронзовое распятие, как символ божьего присутствия.

Наконец Фёрнер постучал деревянным молоточком в знак того, что дознание начинается, и вся мелкая шушера расползлась вон из зала. В поисках новой жертвы, конечно, ведь параллельно, в соседних помещениях, велись ещё два дознания. А в зале суда остались лишь герры судьи, канцелярская сволочь, Готфрид с Дитрихом, а также чернобородый незнакомец с книжицей.

Прочитали все обычные молитвы.

— Приступим к дознанию, — сказал Фёрнер и вновь стукнул молоточком, отбив последние разговоры. — Извольте представиться.

— Анна Фогельбаум.

— Возраст?

— Девятнадцать лет, ваше преосвященство.

— Замужем?

— Нет, ваше преосвященство, живу с родителями…

— Знаете ли причину, по которой вас допрашивают?

Анна потупилась и произнесла:

— Обвиняют в ведовстве?

— Именно, — ответил Фёрнер мягко. — Поэтому предлагаю тотчас сознаться во всём, дабы не тратить наше и своё время.

Анна промолчала, а викарий вздохнул и спросил:

— Мои люди утверждают, что вас поймали в ночь на первое мая сего года на шабаше в Хаупсморвальде, где вы предавались богохульным игрищам и прочей ереси. Вы можете оправдаться?

Ведьма молчала ещё какое-то время, а потом, верно решив, что терять ей больше нечего, выпалила:

— Ваши люди, вот эти, — она указала на Готфрида с Дитрихом, — были пьяны, схватили меня в переулке и… и… надругались надо мной!

Господа судьи равнодушно переглянулись, и доктор Эрнст Фазольт предложил:

— Нужно проверить её на дьявольские знаки.

Дождавшись благосклонного кивка Фёрнера, Дитрих заголил девушке спину и грудь, и Готфрид стал присматриваться к её телу, ища нечестивые отметины. Грудь у неё была хороша. Лицо так себе, а вот грудь очень даже хороша. Упругая, молодая… Господа судьи даже наклонились вперёд, чтобы получше всё разглядеть.

— Что это за царапины на предплечьях?

— Ваша честь, это меня кошка исцарапала. Я хотела её покормить, а она…

Тем временем Готфрид проверял подозрительные участки кожи, тыкая в них специально предназначенным для этого шилом.

Укол — длинная, толстая игла входит в тело, девушка взвизгивает от боли, из ранки течёт кровь. Ещё укол — то же самое. Снова укол, следующий — девушка дёргается и кричит, кандалы звенят, но Дитрих крепко держит её за плечи. Опять укол, и вдруг шило по рукоятку входит в тело ведьмы в районе лопатки, прямо в странное тёмное пятно.

Она, казалось, сама была удивлена, потому что повернула голову и непонимающим взглядом уставилась на это место.

— Что вы чувствуете? — с интересом спросил Фёрнер.

— Я… э-э… щекотно… — в растерянности ответила Анна.

Писарь что-то нацарапал в протоколе, а Готфрид продолжил осмотр. Вскоре он обнаружил ещё пару дьявольских отметин: одну в виде пятна и одну в центре треугольника из родинок.

— Вы всё ещё будете отрицать свою виновность? — благодушно спросил Фёрнер. — В таком случае, где вы получили дьявольский знак?

Анна перекрестилась скованными руками и ответила:

— Я никогда ничего не замышляла против Господа, и останусь верна ему. Ни в каком шабаше я не участвовала и колдовством не занималась.

— Что ж, раз подозреваемая не реагирует на милосердное обращение, в таком случае следует применить пытки, — сказал викарий.

Готфрид приказал было применить тиски для пальцев, однако Фёрнер прервал его.

— Давайте лучше страппадо, — попросил он. — Сегодня у нас гость, так что покажем ему что-нибудь зрелищное. И снимите с неё платье, пожалуйста.

Наверное гостем был этот, с книжицей и бакенбардами. Палачи отстегнули девушку от кресла, раздели догола, связали ей руки за спиной и примотали к ним верёвку. Другой конец верёвки проходил через кольцо в потолке и был намотан на деревянный вал, к которому подошёл Дитрих. К ноге ведьмы Готфрид прицепил каменный груз, размером с её голову.

Анна Фогельбаум молчала и податливостью своей напоминала куклу. Вот Готфрид отошёл от девушки, заскрипел вал, наматывающий верёвку, и ведьма тихо замычала от боли, когда её начало поднимать к потолку, неестественно выворачивая руки. Верёвка тянет её всё выше, и подозреваемая захлёбывается криком.

— Отпускай! — скомандовал Фёрнер, и верёвка тут же ослабла.

Девушка, рухнула на пару футов вниз, но тут верёвка снова натянулась и суставы несчастной хрустнули, сухожилия растянулись. Она закричала от жуткой боли, засучила ногами, а затем срывающимся голосом призналась:

— Я — ведьма!

— Извольте опустить.

Палачи опустили Анну на пол, она встала на ноги, подняла блестящие от слёз глаза на судей.

— Я невиновна, моей вины перед Богом нет!

— Поднять, — скомандовал Фёрнер.

Девушку вновь вздёрнули, кости её опять захрустели, крик снова ударился о гулкие стены камеры. При этом на лице Дитриха играло выражение бесшабашного веселья, он еле сдерживал улыбку: поднять, так поднять.

— Дьявол не даёт мне сознаться! — закричала она срывающимся голосом.

Её вновь опустили.

— И так, в чём вы хотите сознаться? — спросил Фёрнер.

— Я была на шабаше, занималась колдовством! — ответила Анна в отчаянии. — Пожалуйста, не надо больше!..

Судьи переглянулись. Доктор Фазольт с пренебрежением покачал головой.

— Этого мало. Что-то ещё?

Девушка молчала.

— Айзанханг, полста розог ей.

Похоже, что новый гость герра Фёрнера, был важной персоной, поэтому викарий и распинался перед ним, стараясь показать все прелести бамбергских инквизиционных процессов.

Готфрид взял из бочки с солёной водой ивовую розгу и приказал Дитриху поднять девушку на страппадо, а затем начал спокойно и размеренно пороть её по белому заду, по спине.

Едва девушку опустили, как она рухнула на холодный пол и тихо заплакала.

— Ишь, стонет, ведьма! — брезгливо бросил доктор Фазольт.

— А теперь, — сказал викарий и глянул на бородатого, следя за его реакцией, — давайте попробуем верёвку.

— Верёвку? — с усмешкой переспросил Дитрих. — Есть!

— Нет! — завыла побледневшая Анна, из её глаз покатились крупные слёзы.

— То есть вы готовы признаться? — поинтересовался Фёрнер.

— Да, я признаю, что я была на шабаше.

— И плясала богохульные пляски!

— Да, плясала.

— Как часто?

— Шабаши были каждую субботу, но я была впервые…

— Ранее вы сказали, что занимались колдовством, а теперь говорите, что были там впервые. Как это изволите понимать? — поинтересовался викарий.

— Меня там заставили колдовать.

— И как же вы колдовали?

— Мне дали глиняный горшок, и сказали набрать в него… м-м… дохлых лягушек. Это для того, чтобы вызвать дождь, — принялась объяснять ведьма.

— И она его вызвала! Посмотрите на улицу, герры! — ехидно вставил Фазольт. На улице, за решётчатыми окнами, действительно шёл дождь. — Герр секретарь, прошу отметить этот факт — вредоносное колдовство.

— Хорошо, и кто же вас привёл на шабаш? — спросил Фёрнер, когда писари перестали скрипеть перьями.

Ведьма опустила глаза и обречённо ответила «Рудольф Путцер».

— Где вы с ним познакомились?

Подсудимая, то и дело всхлипывая и забито озираясь, начала рассказывать, как недавно она рассталась с женихом. И вот, когда она сидела и плакала над своей судьбой, к ней подошёл незнакомец и предложил ей помочь вернуть потерю. Конечно, она согласилась. У неё не было выбора. Тогда дьявол, а это был именно он, потребовал её подписать контракт. Конечно же, кровью. И, едва она его подписала, незнакомец указал ей на идущего мимо Путцера и сказал ей идти вместе с ним на шабаш в следующую ночь. Так она и очутилась здесь.

— Во сколько начинался шабаш? — уточнил Фёрнер.

— В полночь. А закончиться должен был под утро, когда все расходились.

— Был ли там дьявол?

Анна всхлипнула и закашлялась.

— Да, был. Всё время сидел на своём троне. У него такой трон… из костей… Все ели, пили и все хвалились своими злодействами.

— И чем же угощал вас дьявол? — ехидно спросил Фазольт. — Вкусно было?

— Еда там была вся безвкусная и… по ней ползали черви. Всё было плохо приготовлено. Пироги с крысами. Ещё собаки варёные. Ни хлеба, ни соли там не было.

Фазольт хмыкнул, а Фёрнер одобрительно кивнул, а бородатый с книжечкой всё усердно царапал что-то на страницах.

— А что было потом?

— Потом мы все должны были раздеться и совокупиться друг с другом… — колдунья всхлипнула.

— Оргия, — подсказал доктор Фазольт.

— Вы вступали в интимную связь с дьяволом?

Анна опустила голову и завыла в голос, пытаясь произнести «нет».

— Байер, извольте поднять её ещё разок.

Дитрих молодецки выдохнул, крутанул своё колесо, потом резко крутанул обратно и застопорил. Ведьма завизжала от боли, начала извиваться как змея.

— Вы вступали в интимную связь с дьяволом?

— Да! — кричала Анна Фогельбаум. — Отпустите!

Дитрих посмотрел на Фёрнера, и тот кивнул. Ведьму опустили, но она не устояла на ногах и шлёпнулась на холодный камень, продолжая плакать и стонать.

— Расскажите, вы подписали с ним контракт? — от холодного голоса Фёрнера даже палачей пробирала дрожь.

Однако ответом ему были только всхлипывания. Готфрид с Дитрихом подняли несчастную на ноги и посадили на стоявший тут же трёхногий табурет. Какое-то время она плакала, и герры судьи начали о чём-то тихо переговариваться между собой, и до Готфрида стали долетать редкие фразы: «…молода…», «…быстро созналась…», «… нужно узнать о дьяволе…». Фёрнер вполголоса расспрашивал бородатого о том, как ему нравится дознание. Бородатый одобрительно кивал и приговаривал: «Да, да… очень даже… в том смысле, что просто превосходно…»

Наконец Фогельбаум успокоилась и теперь уже она ожидала, пока судьи прекратят свои разговоры.

— Ну так что? — Фёрнер обернулся к ней последним. — Вы подписали с ним контракт?

— Он… он чуть не задушил меня. Уселся на меня сверху и начал душить, заставляя подписывать какую-то бумагу…

— Вы хотите сказать, что это произошло не по вашей воле?

— Конечно нет! Я всегда была верна только церкви, но тогда просто испугалась. И подписала бумагу. Я тогда ещё не знала, что это было.

На подсудимую было жалко смотреть: она вся скрючилась, побледнела, её горячие слёзы капали на тёмный каменный пол. Только что она подписала себе смертный приговор. Призналась, что она ведьма. Теперь её заставят выдать своих товарищей и товарок…

— Ладно, — сказал Фридрих Фёрнер, встав. — Вы всё записали, майстер Шталь? Хорошо. На сегодня хватит с неё, все свободны. Байер, уведите её в камеру. Айзанханг, завтра извольте расспросить о других сообщниках, а сейчас, как закончите, прошу вас тотчас в мой кабинет. Герр Эбенхольц, пойдёмте.

С этими словами комиссия встала и вышла из пыточной. Дверь с лязгом закрылась.

— Что это за грамотей с ними был? — спросил Дитрих. — Ну, бородатый такой, который писал всё время. Эбенхольц, вроде, или как-то так.

Готфрид пожал плечами, поигрывая розгой.

— Сам не знаю. Может их величество император кого прислали? Ну, чтобы проследить за всем.

— Да, похоже на то. Спроси у герра Фёрнера, а?

— Не думаю, что нас это касается, — пожал плечами Готфрид.

— Ага. Ну что, — сказал Дитрих, косясь на скрючившуюся на полу ведьму, — может ещё с ней повеселимся?

— Давай без меня, — покачал головой Готфрид, забрасывая розгу обратно в бочку. — Я к Фёрнеру.

— Так ещё же время есть! Успеем! — бросил тот, отвязывая Анну.

Однако Готфрид уже выходил, затворяя за собой тяжёлую скрипучую дверь. Последнее, что он услышал, было:

— … тебе же всё равно помирать, так что давай хоть удовольствие в последний раз получишь…

Благодетель. Святой Дитрих, доставляющий удовольствие приговорённым.

Экипаж викария уже уехал. Готфрид поспешил и через несколько минут уже был в ратуше.

Он достал гребень, расчесал волосы, оправил камзол, протёр туфли рукой, подтянул чулки, и только потом постучался в кабинет. Фридрих Фёрнер сидел за своим столом, откинувшись на спинку кресла, а перед ним, со своей книжицей в руках, находился тот самый мужчина с бородой и длинными бакенбардами, который присутствовал на дознании.

— Садитесь, Айзанханг, — викарий указал на стулья, рядком стоявшие справа от двери.

Готфрид сел, мимолётом удивившись тому, что герр Фёрнер не оставляет его ждать, как обычно, за дверями кабинета, а приглашает внутрь во время, очевидно, важного разговора. Почему? Может быть он хочет обезопасить себя, и позвал Готфрида, если вдруг понадобится защита? Тогда кто же этот незнакомец?

— Итак, я начал с… — викарий вопросительно глянул на своего гостя, и тот поспешно прочитал из своих записей:

— «Родился в 1570-м году в Вайсмане»…

— Ах да, — Фёрнер кивнул и продолжил свой рассказ.

Он говорил о своём детстве и юности в Вайсмане. О том, как учился теологии в Вюрцбурге и в Collegium Germanikum в Риме, и как впоследствии стал настоятелем в Бамберге в 1594 году. Затем он начал стремительно подниматься по служебной лестнице духовенства: соборный проповедник, соборный викарий, член духовного совета. Всё это время он занимался борьбой с реформацией в своих проповедях и сочинениях. Дружба с епископом, Иоганном Готфридом фон Ашхаузеном, помогла ему в 1610 занять место генерального викария, евангелиста Иоганна Шенера. В заместители он выбрал одного из самых верных своих людей — доктора права Эрнста Фазольта. Собрав вокруг себя группу преданных подчинённых, Фридрих Фёрнер стал крепкой опорой для Ашхаузена, потому что тому приходилось исполнять обязанности архиепископа как в Бамберге, так и в Вюрцбурге. Взяв на себя большую часть дел епископства, викарий, вместе с Эрнстом Фазольтом, в 1611 году отправился в поездку по всему епископству.

— Я был поражён, — говорил Фёрнер. — Оказалось, что в деревнях канонов и заповедей никто не соблюдал! Люди там предавались греху, даже не зная, что грешат! От полного грехопадения их спасало лишь нравственное чувство, которое есть у каждого человека от Бога. В местных церквях не было дипломированных священнослужителей. Более того, многие из них даже не умели читать! Plenus venter non studet libenter, как говорится. Это потрясло не только меня и моих спутников, но даже епископа, когда мы сообщили ему о положении дел. Было решено исправить это безобразие. Через год я имел честь стать личным викарием его преосвященства, а в тринадцатом году мы отправились во вторую поездку по епископству. Я тогда мало спал, почти не ел, однако же по дороге мы посвятили около десятка тысяч людей в святое таинство конфирмации. Так же нами была основана семинария, что позволило дать священникам хоть какое-то образование.

В его словах не было ни капли самодовольства или тщеславия. Разве что сочувствие делу Церкви. Викарий не строил из себя мученика, святого или героя. Он просто рассказывал свою историю, рассказывал о тех усилиях, которые он прилагал к святому делу. И которые, по его мнению, должен был бы приложить каждый на его месте.

— Наш доблестный епископ, — продолжал он, — принял сан где-то семь лет назад, то есть, получается, в двадцать третьем. Почти сразу после смерти Ашхаузена. Между прочим, пост епископа Вюрцбурга занял его двоюродный брат, досточтимый Филлип Адольф фон Эренберг.

На улице послышался шум толпы, недовольные крики. Фёрнер привстал со стула, выглянул в окно позади себя, а потом сел обратно, сказав:

— Прошу вас, не обращайте внимания, обычное дело. Кстати, охота на ведьм у нас началась позже, чем в других немецких городах — в девятом году, с приходом к власти епископа Иоганна Готфрида фон Ашхаузена. В борьбе за спасение невинных душ, в этой войне против дьявола, было казнено более трёхсот человек по обвинению в ведовстве.

— А как епископ относится к инквизиции? — спросил Эбенхольц, оторвавшись от своих записей, чтобы смочить слюной свинцовый карандаш.

— Могу с уверенностью сказать, что их преосвященство, герр епископ, имел честь стать достойным преемником герра Ашхаузена. Похвастаюсь, что на сегодняшний день нами казнено около восьми сотен разнообразных еретиков и ведьм. Хотя, если задуматься, все мы твари божьи, и в таком количестве смертей, конечно, нет никакой чести. Но многие знатные горожане, как раз за самоотверженную борьбу, называют нашего правителя «Ведьмосжигателем». А я его скромный слуга. И плоды нашей работы видны и знати, и простому обывателю: колдунов и ведьм теперь выдают более охотно, потому что знают, что церковь никакое зло не оставит безнаказанным. Число же еретиков-лютеран, попадающих к нам в руки, настолько мало, что я смею предполагать, что в городе их осталось не более пары десятков.

Между прочим, при герре Дорнхайме мы построили Труденхаус — этакую тюрьму для ведьм. Во-первых, старая тюрьма не вмещала весь этот сброд. А во-вторых, колдуны своими зловонными магическими эманациями могли навредить другим заключённым, отбывающим справедливое наказание за обычные проступки или ожидающим суда.

Кстати, многие чиновники и даже бургомистр Иоганн Юниус оказались колдунами, мешающими святой церкви бороться с инакомыслием и пагубой духовной. Этих людей мы нашли и казнили, после справедливого и быстрого суда. Так мы облегчили себе борьбу с инакомыслием. До этого герр епископ являл собой единство власти административной и духовной, а теперь вся законодательная, исполнительная и судебная власти сосредоточились в его руках, давая ему полную свободу для защиты веры от колдунов и богоотступников.

Инквизиционные органы при герре епископе получили колоссальную поддержку и развитие: охота на ведьм идёт силами городской стражи, лояльные епископу судьи ведут закрытые судебные процессы, и быстрые, без лишних проволочек, казни виновных. А закон следит, чтобы имущество казнённых отправлялось на нужды Церкви и инквизиции. Вдобавок, близкие родственники осуждённых должны содержать всех связанных с казнью людей за свой счёт до конца дней, что открывает больший простор для просветительской деятельности.

Бородатый быстро записал это в свою книжицу и облегчённо вздохнул. На лбу у него появилась испарина.

— Кстати, — сказал викарий, — вот этот человек, он как раз и занимается делом, о котором я вам говорил. Его зовут Готфрид Айзанханг, он прекрасный ведьмоискатель, верный делу церкви. Ни единого разу ещё не случалось такого, чтобы он нарушил приказ или был заподозрен в ереси. Я позвал его сюда именно для того, чтобы сообщить, что у него есть все задатки настоящего инквизитора. Я планирую понаблюдать за ним и, вероятно, присвоить более высокое звание. Несмотря на то, что он простой унтер-офицер, за его плечами воспитание и обучение в монастыре святого Михаила.

Бородатый подошёл к нему, пожал руку и представился:

— Вольфганг Эбенхольц, очень приятно.

Из-за свинцового карандаша, который он всё время смачивал слюной, у него на языке осталась чёрная полоса.

— Вольфганг Эбенхольц, — пояснил Фёрнер, — демонолог и мой хороший друг. Он путешествует по всей Европе и собирает сведения для своей книги.

Готфрид сидел, не зная, что ответить. Фёрнер так огорошил его возможным повышением, что в голове смешались все мысли.

— Смею мечтать, что эта книга будет достойна таких усилий, — улыбнувшись сказал Эбенхольц.

Он был высок и худ, на его узком лице фанатично горели чёрные глаза, и взгляд его был острым, как игла.

— Надеюсь, — кивнул Фёрнер. — Вольфганг, ты можешь спрашивать Готфрида о чём угодно, и он расскажет тебе всё в подробностях.

— Большое спасибо, — ответил демонолог, — если мне что-то будет не ясно, я обязательно обращусь к герру Айзанхангу.

— Хорошо, — сказал викарий. — А теперь Айзанханг, будьте любезны, проводите моего гостя на улицу. Знаете, все эти люди… просто для сохранности. И завтра с утра с Байером зайдите, чтобы получить распоряжения на день. Ах да, и не стесняйтесь, захаживайте ко мне в кабинет после работы. Мы здесь с герром Эбенхольцем часто ведём праздные беседы, и будем очень рады видеть вас.

Для Готфрида это была не просьба, а прямой приказ. Повышение! Он может стать настоящим инквизитором!

Они распрощались с Фридрихом Фёрнером и вышли из кабинета.

— А о чём ваша книга? — спросил Готфрид скорее из вежливости, нежели из любопытства, пока они шли по гулкому коридору на улицу. Близился вечер, и служащие ратуши помаленьку расходились домой.

— О, моя книга, надеюсь, станет хорошим подспорьем любому инквизитору. В том смысле, что определение ведьм с её помощью станет намного проще и безошибочней. Я пишу об инквизиции, ведовских ковенах и о том, как в разных странах борются с ведовством.

— Очень интересно. И много вы уже написали?

— Я уже почти закончил собирать материал, — кивнул демонолог. — Конечно, хочется больше — я бы, например, с удовольствием побывал внутри такого ковена, чтобы самолично наблюдать их традиции и ритуалы. Жаль, подобной возможности у меня пока не представилось…

Выход на улицу был перегорожен толпой людей. Каждый из них кричал что-то, поэтому ничего нельзя было разобрать в этой каше голосов. Два стражника еле сдерживали их напор, тесня толпу древками алебард и громко ругаясь.

Готфрид вздохнул, мысленно перекрестился и двинулся навстречу толпе.

— Герр инквизитор! Герр инквизитор! — сразу же начали кричать оттуда.

— Что там с моим братом?

— Помогите, мне нужно поговорить с герром викарием!

— Немедленно отпустите мою жену!

— Там моя дочь, Анна! Анна Фогельбаум! Что с ней?

Готфрид молча протиснулся плечом вперёд, придерживая шляпу и помогая себе ножнами. Демонолог семенил по образовавшемуся за ним пути. Люди сначала потянулись за ними, но, не успев отойти даже на десяток шагов от двери, с руганью вернулись обратно. Они пока спокойные, думают, что их родственников оправдают и отпустят… Интересно, что будет потом, когда судьба их станет понятна всем? Обозлятся или же спрячутся по домам, как всегда делают? Вероятнее всего, конечно, успокоятся, но кто знает, ведь так много одновременных арестов случается редко. Да, трудновато страже будет вести Фогельбаум обратно в тюрьму.

На улице было душно, словно перед грозой, поэтому Готфрид сбросил с плеч куртку и повесил её на руку.

— У вас красивый город, — заметил демонолог. — В том смысле, что все эти церкви, ваш прекрасный собор… Фридрих говорил мне, что у вас тут процветает духовенство, но я только сейчас обратил на это внимание. Расскажите мне что-нибудь о вашем городе, Готфрид, — попросил он.

— Ну, разве что самое простое, — смутился Готфрид. — Видите ли, я не знаток…

— Но всё же.

— Ну хорошо. Его основали графы Бабенберги. Потом он перешёл во владения кайзера Генриха Второго. Он построил здесь свою резиденцию и…

— Для чего?

— Точно не знаю, но, кажется, для просветительской деятельности на востоке. Понимаете ли, в те времена там было множество язычников…

Демонолог кивнул.

— Тогда понятно, почему у вас так много церквей, и вообще духовенство очень развито.

— Ну, не только духовенство, — возразил Готфрид. — За кайзером сюда начали съезжаться благородные герры, а также ремесленники и торговцы. А после смерти императора, городом правил епископ Клеменс II, который даже после смерти не покинул его. Мы гордимся, что он единственный римский Папа, похороненный вне Италии. Поэтому город так вырос. Теперь Бамберг, конечно, не столица, но некоторые до сих пор называют его столицей всего света или даже «франконским Римом».

— Да, — кивнул демонолог. — Фридрих упоминал об этом. До Рима ему, конечно, далеко… Но не подумайте плохого! Мне очень нравится ваш город, поэтому я сейчас собираюсь прогуляться и посмотреть на достопримечательности. А вы?

— Вам следует поспешить — скоро вечер, а ночью лучше не ходить в одиночестве. А я сейчас домой, — Готфрид развёл руками.

— Тогда подскажите, что там за шпили виднеются?

И он указал на четыре четырёхугольные башни, торчащие над крышами на фоне чёрных туч.

— О, это императорский собор святых Петра и Георгия, — ответил Готфрид. — Самое большое и красивое здание нашего города.

— Великолепно! Вот туда-то я и направлюсь. Желаю вам всего наилучшего, — демонолог пожал ему руку. — Я остановился у Фридриха, так что вы можете всегда найти меня через него.

С этими словами он пошёл прочь.

Глава 8 ЗНАКОМСТВО С ВЕРХОВНОЙ ЖРИЦЕЙ

Готфрид перешёл через Высокий Мост, рядом с которым обычно стояли наёмные кареты и повозки. Пожилой кучер открыл ему дверцу, и он уселся на мягкое, обитое кожей сиденье. Но направился он совсем не домой — путь его лежал на окраину города.

Карета катилась мимо дома Альбрехта Шмидта, стуча по булыжной мостовой деревянными колёсами. Не слишком медленно, чтобы никто не заподозрил неладного, но и не слишком быстро, чтобы можно было разглядеть опустевший дом кузнеца во всех деталях. Готфрид, приоткрыв занавеску, внимательно рассматривал здание: самый обычный дом в стиле фахверк, как и у него. Как и у большинства жителей Бамберга. Грязные потёки с крыши на серых стенах. Над дверью висело изображение молота и наковальни, освещённое последними закатными лучами багряного солнца. Деревянные ставни были открыты, но сквозь мутные оконца нельзя было ничего рассмотреть внутри. Готфрид вздохнул, поняв что ничего тут не разузнает, и бросил последний взгляд в пустые глазницы окон… внезапно ему почудилось там движение. Докатившись до конца улицы, он попросил кучера развернуться и вновь медленно проехать мимо дома кузнеца. Карета с грохотом развернулась и направилась обратно. Готфрид лишь слегка отодвинул занавеску, чтобы не было видно его самого, и продолжил наблюдать. Окна вновь были пусты, однако же входная дверь отворилась, и из дома вышла сгорбленная, одетая в чёрное платье старуха. У неё было сухое, покрытое пятнами лицо, растрёпанные седые космы, хищные глаза осмотрели улицу в обе стороны, а затем цепкие руки закрыли дверь на ключ. Старуха, опираясь на клюку из потемневшего дерева, ещё раз осмотрелась, и вдруг вперила взгляд прямо в лицо Готфрида.

Он хотел было задёрнуть занавеску, но сдержался, зная, что увидеть его с улицы невозможно. Однако же старуха смотрела так, будто знала кто он, и зачем приехал сюда. Её взгляд словно говорил: «Ах вот ты какой… Дай мне получше тебя запомнить…» Он перекрестился.

Вскоре ведьма скрылась из виду, но Готфрид ещё долго ощущал её взгляд, и по спине его бежал холодок. Не решаясь выглянуть на улицу, он прямо из кареты постучал кучеру и крикнул, чтобы тот поскорее вёз его домой, хотя и было немного стыдно перед собой и кучером за такое малодушие.

Как ему показалось, это была та самая старуха, что проводила ритуал в вальпургиеву ночь. Та самая, что привела туда дьявола, та самая, под чьим руководством выкрали Эрику. Ей Готфрид, конечно же, ничего говорить не собирался. Кто знает, а вдруг она испугается, придумает, что за его домом теперь тоже следят и сбежит от него?

Добравшись до дома, где перед дверью уже ждал Мартин, Готфрид вошёл внутрь. Эрика встретила его ароматом мясной похлёбки, который заполнил всё его жильё, выгнав даже въевшийся в деревянные перекрытия запах пыли.

Он сдержанно поблагодарил девушку, а затем вытащил из стоящего на столе котелка большую кость с ошмётками мяса на ней, и, выйдя на улицу, отдал Мартину. Пёс завилял хвостом, вцепившись в подарок, и начал глодать его, облизывая и отрывая кусочки мяса. Затем он подхватил своё сокровище и убежал прочь, цокая когтями по камням мостовой.

Готфрид закрыл ставни, чтобы черти или злые люди не сглазили дом, вернулся обратно и запер дверь. Эрика уже накрывала на стол.

— Как прошёл день? — спросила она, пока он раздевался и усаживался за стол.

— Нормально, — ответил он без особого желания и вкратце рассказал о событиях дня, промолчав, однако, о том, что повстречался со старой ведьмой.

Эрика кивнула, поставила на стол крынку молока и отошла.

— А ты не будешь есть? — спросил он, твёрдо решив разговаривать с ней на «ты». Кто знает, сколько ещё времени предстоит провести им вместе?

— Нет, я потом… — неуверенно ответила она.

— Садись, — и он пригласил её за стол, — ты ведь моя гостья. Тем более, нам нужно поговорить.

Она посмотрела на него как-то странно, и неуверенно приблизилась.

— Садись, садись, — он жестом указал на стул напротив, и Эрика присела, сложив руки на коленях.

Готфрид смотрел на неё, не зная как начать. Ему не хотелось выглядеть слишком ласковым с ней, чтобы она не думала, будто за её красоту ей всё дозволено. Но и не хотел напугать, потому что искренне жалел её. Наконец он начал:

— Как думаешь, что может связывать бамбергских ведьм и твоего отца?

Она пожала плечами. Зажато и несмело — она всё ещё его боялась.

— Не знаю. Может быть то, что он всю жизнь был честным католиком. Ещё он побывал на войне, служил Католической Лиге.

— А чем он занимался после, когда стал кузнецом?

— Ковал оружие. Много оружия, у нас все стены им были завешаны. Он даже меня учил фехтовать, но я так ничему и не научилась, — Эрика опустила глаза, и Готфрид поймал себя на том, что ищет другую тему, лишь бы отвлечь её от воспоминаний об отце, потому что на глазах её блеснули слёзы.

— Хорошо, — поспешно сказал он, лишь бы она не плакала. — Очевидно, всё это связано с тобой и твоим отцом. Мы сейчас занимаемся этим делом, и я веду расследование, так что если что-то вспомнишь, обязательно расскажи мне. И теперь давай обращаться друг к другу на «ты». Хорошо?

Она кивнула и вытерла красные от слёз глаза. Готфрид ещё не подозревал, что произойдёт ночью.

* * *

Хэлена встретила Мать на окраине города. Тут повсюду были обшарпанные крестьянские дома, покосившиеся и изгнившие деревянные заборы. Старуха ковыляла по улице, опираясь на клюку, потемневшую от времени и отполированную её руками, через плечо у неё висела потрёпанная тряпичная сумка.

Вместе они прошли за город, на широкий тракт, и Хэлена взяла Мать под руку. Сзади светило заходящее солнце, длинные тени колдуний чернели перед ними, будто бы указывая дорогу. Когда они отошли на приличное расстояние, где людей уже на было, Хэлена сказала:

— Я всё узнала. Его зовут Готфрид Айзанханг, он сержант городской стражи, охотник на ведьм. Солдаты только о нём и говорят в последнее время…

— Я видела, — ответила Мать, кивнув. — Он проезжал мимо.

Они свернули с дороги и углубились в лес тайными тропами. Хотя, какие они теперь тайные, когда каждый распоследний городской стражник знает путь к Кругу Предков? Остаётся одна надежда на то, что суеверный страх перед древними изваяниями не подпустит любопытных горожан близко.

Хэлена рассказала всё, что удалось узнать о Готфриде. О его доме, родителях, друзьях, прошлом… Мать, погруженная в свои думы, кивала и шла вперёд.

Далеко за полночь они приблизились к Кругу Предков. Каменные идолы выглядели во тьме мрачно и таинственно. Мать знаком приказала молчать, прошла вперёд и начала делать пассы рукой, шепча заклинание. Оставалось лишь терпеливо ждать.

Наконец она удостоверилась, что никого нет поблизости, и пошла вперёд, поманив Хэлену за собой крючковатым пальцем.

Старуха подошла к высокому идолу, изображающему человека с мечом, возложила на него руки и закрыла глаза. Постояв так в молчании, она двинулась к следующему. Так она обошла их всех по часовой стрелке, останавливаясь у каждого и вслушиваясь во что-то.

Хэлена ожидала. Тишину нарушал только шум листвы да щебет птиц, которые по весеннему времени не умолкали даже ночью.

Наконец Мать отошла от последнего изваяния и приблизилась к алтарю.

— Этот Готфрид… он очень добр к ней, — проговорила она. — Эрика ему нравится и он не причинит ей зла.

Хэлена ждала, но Мать больше ничего не сказала.

— А почему бы просто не оставить её с ним, раз он не причинит ей вреда? — спросила она.

Старуха покачала головой и ответила:

— Опасность грозит им обоим, но сейчас мы ничего не можем сделать. Спасать её рискованно, если только она сама не вернётся или Готфрид её не отпустит. Поэтому нужно выждать, — она посмотрела в темнеющее небо. — Ночью будет буря.

Хэлена бросила взгляд в сторону города и предложила:

— Может быть, переночуем в хижине? Тут недалеко…

— Круг Предков защитит нас, — сказала Мать спокойно. — Я знаю, как нам вернуть её. И появление Альбрехта оказалось как нельзя кстати…

* * *

За окном быстро сгущались тучи, словно невидимый пастух гнал их призрачными кнутами. Ветер завывал и отчаянно бился в окна, колотил ставнями, грозясь разнести в щепки всё, что попадётся ему на пути. Ещё немного — и лезвия дождя разрежут серый, спёртый воздух затишья перед бурей. Нужно закрыть ставни, иначе окна разобьются, и тогда стихия примется гулять по дому. Готфрид вышел на улицу, оставив шляпу дома. Холодные порывы били в глаза, и волосы трепались на ветру, неприятно щекоча лицо. Он спешил, захлопывал ставни, защёлкивал крючки: одна створка, другая, крючок, следующее окно. Вой в ушах становился всё сильнее и вдруг сквозь него — не показалось ли? — послышался безумный квакающий смех.

Убирая волосы с лица, Готфрид прислушался. Смех отчётливо доносился откуда-то сверху. Он поднял голову — там, на крыше, тёмная фигура в развевающемся платье, золотые волосы полощутся на ветру, как истлевший, рваный флаг. И отвратительный, квакающий смех, как квакает толстая и скользкая жаба.

Это была Эрика.

Даже не закрыв последние ставни, Готфрид бросился в дом. По скрипящей лестнице наверх, через открытый люк на чердак, и на крышу через слуховое окно. Эрика стояла спиной к нему на скользкой черепице, держась за флюгер и смеялась, квакая… или квакала, смеясь? И вращала тучи в небе, водя над головой руками. А они сходились тёмной, всклокоченной воронкой, и ветер всё яростнее рвал их мягкие брюха, всё отчаяннее выл в трубах.

Вдалеке, словно жаркие солнца или огни маяка, горели кресты на шпилях императорского собора. Ночью, в бурю, их не должно быть видно!

— Эрика! — закричал Готфрид, пытаясь подойти к ней поближе, но черепица так и норовила выскользнуть из-под ног.

И Эрика, услышав его голос, опустила руку, повернула к нему голову, и её жабий рот расплылся в чудовищной улыбке. Жаба, жаба в облике человека! Золотые волосы Эрики, которые так приятно пахли, сейчас трепещут перед большими глазами болотного цвета, скользкой холодной кожей, отвратительным лягушачьим ртом.

— Эрика! — ещё раз крикнул Готфрид и проснулся.

На улице бушевала буря, билась в закрытые ставни. Дождь барабанил по крыше, ветер завывал в каминной трубе.

Господи, помоги мне сегодня быть достойным милости твоей и остаться верному тебе, не впасть во грех, и не предаться мирскому.

Готфрид встал с постели и тихонько подошёл к лестнице. Эрика спала, завернувшись в одеяло. Её волосы, совсем белые в темноте, были разбросаны по подушке, словно пшеница после жатвы. Значит всё же сон. Некстати вспомнилась примета: убить лягушку — к буре. Или к дождю? Не важно. Нужно выспаться. Однако в груди засел горячий ком. Это был не страх, не беспокойство, а что-то вроде разочарования. И отвращения. К Эрике? Да нет, ведь это просто сон. Кто же по снам судит о человеке? Только безумец или колдун какой-нибудь, для которого любой сон имеет тайное значение.

Он так и пролежал до рассвета, ворочаясь и размышляя. А когда вышел на улицу, ветер сорвал с него шляпу и косые струи дождя ударили по лицу. Готфрид бросился вдогонку и поймал беглый головной убор, но отряхивая его от воды, бросил взгляд на крышу — туда, где во сне была Эрика.

Глава 9 ВИДЕНИЯ

Дитрих, как обычно, ждал у ратуши. Буря загнала его и стражников под арку ворот, и Готфрид посочувствовал солдатам — им предстояло мокнуть под проливным дождём ещё целый день, мёрзнуть в своём железе.

— Здорово, — сказал он, оторвавшись от своей вечной болтовни.

Друзья пожали руки и вошли внутрь.

По гулкому холлу сновали мальчишки с письмами, плешивые монахи в рясах, тощий секретарь со скрежетом волок конторку по каменному полу, придерживая стоящую на ней чернильницу.

— Ну как у тебя, Готфрид, с Эрикой? Ещё не устроил ей ритуальную дефлорацию? — спросил Дитрих и громко расхохотался, будто в жизни не слышал ничего смешнее, а затем выжидательно посмотрел на друга.

— Ты не мог бы не упоминать о ней при посторонних? — процедил Готфрид сквозь зубы. — И, Дитрих, я же тебе говорю, что ни о чём таком речь не идёт! Её отец был лучшим другом моего отца, так что я считаю своим долгом…

— Ну уж конечно! Да ты влюбился в неё по уши, и только себя обманываешь этими сказками про честь и долг. Я же вижу, у меня опыта побольше твоего.

— Может быть, — холодно ответил тот. — Только давай об этом говорить без посторонних. Мало ли что.

— А что? — деланно удивился Дитрих. — Кто тебя будет подслушивать? Кому вы нужны?

Я говорю, что влюблённость твоя ненормальная! Сколько тебе лет, вспомни?

Он ждал, что Готфрид ответит, но молчание друга так и повисло порванной струной.

— Ну? — спросил Дитрих, чувствуя триумф. Ему приносило удовольствие насмехаться над людьми подобным образом. За это он и получил ощутимый тычок под рёбра.

Когда они зашли под своды ратуши, Готфрид сразу направился к викарию в кабинет. Дитриха он оставил за дверью, сказав что потом всё объяснит.

— Ты мне сразу не мог сказать? — заворчал он. — Вечно тайны какие-то…

Но Готфрид уже закрыл дверь за собой.

— Герр Фёрнер, — обратился он к викарию, после короткого приветствия. — У меня есть, что сообщить вам.

— Я слушаю.

— Это касается нашего дела. Понимаете, я вчера побывал у дома Альбрехта Шмидта…

— Так, — викарий кивнул.

— Я видел, как из него выходила та самая ведьма, которая проводила ритуал в ночь на среду. Которая хотела принести Эрику в жертву.

— Так, — с интересом повторил викарий. — Когда это было?

— Вечером, прямо перед закатом. Она закрыла дверь на ключ и куда-то пошла. Я не смог проследить, потому что она меня заметила…

— Снова без приказа, Айзанханг? — викарий повысил голос, что было редкостью. — Почему вы никого не предупредили? Если мы спугнём их во второй раз, то…

Он замолчал, и Готфрид попытался оправдаться:

— Мне просто было интересно, я даже не думал…

— Ваш интерес может нарушить всё, вы понимаете?

Готфрид опустил голову и тихо сказал:

— Я готов отправиться туда с отрядом..

Но Фёрнер отмахнулся от него.

— С каким отрядом, Айзанханг? То, что вы видели старуху у дома Шмидта, само по себе ничего не значит. Это могла быть его соседка или сестра, да кто угодно! И если отправим туда отряд ландскнехтов, это не только не послужит на пользу делу, но может и нанести вред. Я сейчас же пошлю наблюдателя туда.

— Разрешите мне! — выпалил Готфрид.

— Нет, — викарий резко помотал головой. — Я пошлю другого человека, а вы слишком фанатичны. Он проследит за домом. А когда мы будем готовы, я тотчас назначу вас командовать арестом! Всё. Сейчас отправляйтесь на дознание к Фогельбаум, а я… А у меня пока здесь дела.

Готфрид щёлкнул каблуками и вышел.

Вместе с Дитрихом они быстро дошли до Труденхауса. По дороге он ругал себя: прибежал, как мальчишка, «скорее, герр Фёрнер, надо атаковать, арестовать всех! Я сам готов повести отряд…». Ему стало противно от самого себя, и он сплюнул. «Разрешите мне!». Дурак…

Холодные внутренности тюрьмы приняли их без особой приязни. Из дальней камеры доносились чьи-то дикие, нечленораздельные вопли и грохот двери.

— А ну заткнись там, а то я солдат позову, — прикрикнул Денбар на неведомого бунтовщика. — А, здравствуйте. Проходите, проходите, не обращайте внимания…

Они направились к пыточным камерам, но по пути Дитрих остановился возле троих палачей и принялся жать им руки.

— Как дела, Дит? Ты, говорят, служишь теперь? — спросил его тощий парень с густыми чёрными бровями, сросшимися над переносицей.

— Да вроде того, — небрежно ответил Дитрих. — А вы всё тут?

Троица заржала.

— Тут местечко тёплое, — усмехнулся белобрысый палач с подростковым пушком на подбородке. — Недавно плату подняли, а иногда разрешают забить кого-нибудь из молчунов. Ну, ты понимаешь.

— Понимаю, — кивнул Дитрих. — Нас тоже к вам поставили, на время. Говорят, народу не хватает.

— Ещё бы его хватало, — хохотнул третий, толстый и красномордый. — Мы тут чужих не любим. Если кто новый приходит, сразу объясняем, что к чему, так что большинство тут надолго не задерживается. Надо, так сказать, бороться за место под солнцем.

— Ну, ладно, — Дитрих похлопал их по плечам. — Нам уже идти нужно. На днях надо пива выпить вместе.

— Добро, — кивнул толстый. — Потом увидимся.

Командовать сегодняшним дознанием и расспрашивать полагалось доктору Фазольту. Видимо Анну не посчитали важным свидетелем, поэтому решили обойтись одним инквизитором.

Два священника стояли по сторонам от стола, секретарь Иоганн Шмельциг сидел за своей конторкой и подробно записывал, что происходит. Фазольт вздохнул и начал дознание.

Анна Фогельбаум, после того, как её попросили подтвердить вчерашнее признание, снова начала говорить, что верует только во Христа, и что вчера её заставил солгать исключительно дьявол. Так почти всегда бывает — посидит ночь в камере, ужаснётся своей участи, а наутро начинает отпираться.

Руки её, после вчерашней пытки, висели как плети — вывихнутые суставы отзывались жуткой болью при каждом движении и отказывались служить. В серых глазах стояла мука, и, казалось, что она вот сейчас упадёт в беспамятстве на холодный каменный пол.

— Айзанханг, начинайте пытать её, — махнул рукой Фазольт.

Готфрид кивнул. Понимая, как у ведьмы болят руки, он подошёл к неровно оштукатуренной стене, на которой был развешан палаческий инструмент, и кое-что снял оттуда. Два небольших тисочка, в пядь длиной, куда вставлялись пальцы несчастного.

Фазольт оценил его выбор.

— Послушай, ведьма, — предупредил он. — Мы собираемся применить тиски для пальцев. Ты до сих пор будешь искать оправдания?

Ведьма резко помотала головой. Как будто язык проглотила от страха. Знает, видать, что становится с пальцами после того, как их укусят эти вот тисочки.

Фазольт кивнул палачам.

— Дитрих, держи, — приказал Готфрид.

Секунда — и крепкие руки Дитриха ухватили её, верёвка затянулась на запястьях. Потом он перехватил грудь ведьмы поперёк, а другой рукой взялся за её связанные и извивающиеся руки. Анна заплакала от боли и страха — плечи, должно быть, причиняли ей адскую боль при каждом движении, а тут грубый Дитрих ухватил её так, что даже у крепкого мужика кости хрустнули бы.

Готфрид надел ей на растопыренные пальцы левой руки одно из своих приспособлений. Красивые, женственные пальчики, которым если и стоит работать, то только ощипывая спелый виноград с вьющихся лоз. И потемневшие от времени тиски, отполированные множеством рук, кривые, сделанные, видимо, самым ленивым подмастерьем, с выщербленным винтом в середине. Один только их вид наталкивал на мысли о раскаянии.

— Признаёте ли вы, Анна Фогельбаум, что в ночь на первое мая подписали договор с дьяволом, отдав ему свою бессмертную душу в обмен на мирские блага? — начал читать Фазольт с одной из бумаг.

Руки повернули винт, железные челюсти тисков сомкнулись на кончиках пальцев. Ещё поворот, и фаланги хрустнули, ногти смешались с плотью в сплошном месиве.

— Признаю! — выкрикнула Анна и разревелась, с ужасом глядя на свои когда-то тонкие и женственные пальчики.

— Признаёте ли вы, что с помощью колдовства наносили вред людям и животным?

— Признаю!

— Как это происходило?

— Я варила колдовские зелья, морила скот. Собирала лягушек в горшок, чтобы вызвать дождь.

— Возможно вы просто хотите прекратить свои мучения, сознаваясь во всём, — задумчиво сказал инквизитор. — Вы раскаиваетесь в содеянном?

— Да, ваша честь, — пробурчала ведьма, опустив голову.

Иоганн Шмельциг записал признание. Фазольт вздохнул, подпёр голову рукой и начал без особого интереса рассматривать инструмент на стене, пережидая, пока ведьма успокоится, пока утихнут её рыдания. Из соседней комнаты донеслись жуткие крики. Кричала женщина, захлёбываясь рыданиями, но сквозь её плач были слышны холодные и жёсткие голоса инквизиторов.

Фазольт начал читать дальше:

— Назовите соучастников шабаша.

— Никого я там не знаю, — залепетала Анна. — Я впервые там…

— Тиски!

— Рудольф Путцер! — закричала она, но Фазольт лишь поморщился.

— Не нужно называть тех, кого мы уже поймали, ведьма! В твоих же интересах отвечать чётко и быстро, и тогда ты потерпишь меньше мучений. Неужто дьявол даёт вам мётлы и колдовские мази, но забирает остатки разума?

Ведьма молчала.

— Ну? Так кто ещё, кроме известных нам, был на шабаше?

Она попыталась что-то промычать, но остановилась.

— Тиски!

Ведьма вновь закричала.

— Кто? — давил судья.

— Мария Вагнер, Альберта Фегер! — выкрикивала она, задыхаясь. — Они привели меня, я никого больше там не знаю!

— Неплохо, — одобрительно кивнул Фазольт. — Сможете подтвердить это на очной ставке? Отлично. Герр Шмельциг, подготовьте приказ об аресте Марии Вагнер. Где она, кстати, живёт?

Ведьма рассказала ему всё о троих еретиках, и её отправили обратно в камеру. Слишком быстро сдалась, обычно держатся подольше. Молодая ещё.

Потом Готфрид с Дитрихом отправились в ратушу.

— Как думаешь, отпустит нас пораньше? — спросил Дитрих.

— Наверное. Пятница ведь.

— Ох, надеюсь. У меня сегодня ещё дела есть — надо мамке помочь, да в пивную сходить. Пойдёшь со мной?

— Нет, — Готфрид помотал головой. — Меня Эрика дома ждёт.

— Тебе эта баба дороже пива, — буркнул Дитрих.

Они поднялись к кабинету викария и постучали.

— А, Айзанханг, извольте зайти.

— Простите, — сказал Готфрид, просовываясь в дверь. — На сегодня будут ещё поручения?

— Здравствуйте, — невпопад вставил Эбенхольц.

— Нет, нет, — замахал руками Фёрнер. — Байер может быть свободен, а вы заходите, посидите с нами.

— Разрешите сообщить Байеру?

— Извольте.

Готфрид на мгновение выглянул из кабинета и сказал Дитриху, что тот свободен.

— А ты? — удивился тот.

Готфрид пожал плечами и вернулся в кабинет.

— Именно! — викарий снова погрузился в прерванную беседу. — Не ведьмы одиночки, большинство из которых просто малолетние фантазёрки, а настоящий ковен, я бы даже сказал, conventus professionalis!

— Фридрих, а ты знаешь, что означает слово ковен? — еле сдерживая возбуждение, спросил Вольфганг.

Фёрнер подозрительно посмотрел на него и осторожно ответил:

— Знаю. Это колдовская община.

— Да нет, — отмахнулся демонолог. — Я говорю об этимологии, корнях этого слова…

Лицо Фёрнера сделалось обречённым, но он терпеливо молчал.

— Слово «ковен», — продолжал Эбенхольц, — происходит от латинского «convenio», что означает сходиться, съезжаться, собираться… э-э… сейчас, — он пролистал свою книжицу и ткнул пальцем в записи. — Ага, «означает сходиться, съезжаться, собираться, общаться, встречаться, соглашаться, соответствовать, подходить, сочетаться, соединяться, сцепляться, а так же спариваться и вступать в половую связь». Что очень интересно, учитывая то, что еретики не только «встречаются» и «общаются» на своих шабашах, но так же вступают в половую связь в отвратительных оргиях.

На лице его застыл восторг. Демонолог явно был доволен своим открытием и ожидал одобрения и похвалы от Фёрнера.

— Это всё весьма интересно, — сказал викарий, — только я имею в виду нечто иное…

В дверь постучали, и, едва Фёрнер разрешил войти, в кабинет ввалился молодой стражник, запыхавшийся от бега.

— Ваше преосвященство! Там ведьму привели! — начал тараторить он. — Велено вам доложить…

Викарий со вздохом поднялся.

— Прямо сюда? — поинтересовался Фёрнер.

— Так точно.

— Что ж, пойдёмте, Айзанханг. Вольфганг?

— Нет, спасибо, Фридрих, я лучше побуду тут.

Фёрнер достал из шкафа какой-то чёрный ящичек с металлическими набивками на углах, передал его Готфриду. Ящичек был тяжёлый, в нём что-то звенело и грохотало. Вместе они спустились вниз, где, под конвоем из двоих стражников, стоял красивый молодой мужчина, держа верёвку, которой были связаны руки красивой молодой девушки.

— Что тут случилось? — поинтересовался викарий.

— Она ведьма, — заявил красивый молодой мужчина, указывая на упирающуюся девушку.

— Я не ведьма, Пауль! — чуть не плача ответила та, и начала дёргаться, пытаясь вырвать конец верёвки из его рук.

— Почему вы решили, что эта девушка — ведьма? — спросил викарий.

— Я не ведьма! — упрямо повторила она.

— Вы не поверите, герр инквизитор, но у неё, — Пауль наклонился к уху Фёрнера и что-то прошептал, потрясая открытой ладонью с оттопыренными пальцами.

У невозмутимого герра викария, которого обвинитель принял за инквизитора, округлились глаза.

— Целых пять! — повторил Пауль шёпотом.

— В таком случае, её нужно осмотреть. Айзанханг и… Кляйн, — Фёрнер указал на одного из стражников, потому что Дитриха не было рядом. — Отведите её в этот зал. Вы, Пауль, пойдёте с нами. Остальные — разойтись.

— Что вы делаете? — запричитала подозреваемая, но крепкие руки уже схватили её за плечи.

Фёрнер, тем временем приказал нескольким стражникам разыскать судей: Герренбергера, Шварцконца и Айнвага.

Готфрид с Германом привели её в просторный зал суда и усадили на стул. Вскоре появились судьи, и герр Фёрнер с Гансом Шталем, своим личным секретарём.

— Ну что же, давайте приступим, — сказал викарий, когда все расселись по местам и перестали скрипеть стульями. — Вот вы… хм… как вас зовут?

— Пауль Фаульбире, — ответил красивый молодой мужчина.

— Итак, Пауль Фаульбире привёл сюда эту женщину и утверждает…

Викарий сделал паузу и посмотрел на Пауля, ожидая продолжения.

— Что? — смутился он, но быстро опомнился. — А, я утверждаю, что эта женщина — ведьма.

— Извольте предъявить доказательства.

— У неё пять сосков на груди!

Судьи переглянулись и озадаченно покачали головами.

— Что вы на это скажете? — обратился Фёрнер к девушке. — И, представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Кристина Фаульбире…

— Вы что, сестра этого человека? — удивился доктор Шварцконц.

— Нет, понимаете, дело в том, что я его жена…

— Жена? — удивлённо ахнули все разом. Такой преданности Богу можно было лишь завидовать.

— Да, это моя жена, — сказал он. И, будто бы оправдываясь, добавил: — Мы поженились недавно.

— Хорошо, в таком случае, расскажите всё по порядку, — попросил доктор Герренбергер.

Оказалось, что в первую брачную ночь, этот молодой муж, ни разу до свадьбы ни уединявшийся со своей женой, обнаружил, что она, хоть и девственна, но имеет пять сосков на груди.

— Вы представляете, герры судьи, целых пять! — он потряс растопыренной пятернёй, театром пяти сосков. — Пять!

— Давайте проверим? — с энтузиазмом спросил Шварцконц. Другие судьи, хоть и скривились, но не отказались — дознание есть дознание.

Готфрид начал оголять ей грудь.

— Что вы себе позволяете! — закричала она, и попыталась отбиться, но связанные руки ей этого не дали.

— Вот, видите! — сказал Пауль Фаульбире.

Трое судей в удивлении затихли. На груди Кристины и вправду было пять сосков. Три на правой, в форме треугольника с вытянутой книзу вершиной. Самый нижний сосок был скорее под грудью, чем на ней. Два же оставшихся соска были на левой груди — один там, где положено, а другой немного справа и чуть повыше. Все соски были разного размера и формы, поэтому судьи в отвращении скривились и начали торопливо креститься.

— Отвратительно! Это нарушение божественной симметрии подобно преступлению! — сказал Герренбергер. — Айзанханг, оденьте её!

— А как же проверить её на дьявольские метки? — спросил Шварцконц. — Может быть эти соски у неё вовсе не от дьявола?

Двое оставшихся судей, вместе с герром Фёрнером поглядели на него, как на умалишённого.

— Ну, давайте проверим, — сказал молчавший до этого Айнваг.

— Айзанханг, будьте любезны, откройте ящичек, — попросил Фёрнер.

Внутри чёрной коробки лежали палаческие инструменты. Самые малые, конечно, но также и одни из самых действенных: тиски для пальцев, шило для проверки дьявольских меток, воронка, клещи… Готфрид взял шило. От обычного шила оно отличалось тем, что на рукоятке имелась небольшая кнопочка. Когда кнопочку нажимали, то внутренний упор иглы сдвигался, и шило легко входило в ручку. Это подсказал ему Дитрих и научил, как пользоваться таким устройством.

Пока Готфрид колол шилом её «нечувствительные» к боли соски, Паулю Фаульбире, как верному сыну Церкви, отсыпали вознаграждение за донос на ведьму и отправили домой.

Кристина сразу потеряла всю уверенность в себе и стала испуганными глазами смотреть на судей.

— Ну что, — произнёс Герренбергер, — покажите ей инструменты.

Готфрид продемонстрировал девушке остальной палаческий инструмент, разложив его на столе: стальные тиски, воронка, клещи… и простая верёвка — одно из самых страшных.

Она заплакала и начала что-то бормотать, нервно тряся головой.

— Герры судьи, — произнёс молчавший до этого Фёрнер. — Давайте на секунду остановимся и подумаем: в чём виновата эта девушка?

Судьи прекратили все разговоры и дружно уставились на Фёрнера. А на лице того блуждала полуулыбка.

— Вы сами слышали, что её муж сказал, что она сохранила девственность. Он так же не упрекнул её в колдовстве. Следовательно остаётся лишь её… хм… уродство. Врождённая особенность. Corporalis anomalia. Но разве виновна она в этом?

Судьи молчали, а викарий продолжал.

— Так какой же приговор мы ей вынесем? Обвиняется в «нарушении божественной симметрии»? Но, позвольте, разве стоит винить скульптуру в её непропорциональности? Любой нормальный человек вам скажет, что винить в этом стоит скульптора. Но ведь это ересь! Всё, что создаёт Господь, служит его неисповедимым целям. Я считаю, что эта девушка не только невиновна, но даже полезна. Да, да, полезна! Если Господу было угодно создать её с пятью сосками, кто знает, может быть ими она выкормит пятерых верных католиков?

— Невиновна! — сказал Шварцконц.

— А как же нечувствительность к боли? — спросил Герренбергер, в отвращении приподняв верхнюю губу.

— Но ведь кости человека и мозг его тоже не чувствительны к ней, — парировал Фёрнер. — Может быть для того Господь и наградил её соски таким свойством, чтобы их не ранили зубки малышей?

Судьи одобрительно закивали.

— Ладно, — махнул рукой Герренбергер. — Согласен. Оправдать.

Лицо Кристины засияло, улыбка проступила сквозь слёзы, как солнце сквозь тучи.

— Готфрид, проводите её, — сказал викарий.

— Разрешите мне! — встрял обычно вялый и безынициативный Отто Кляйн.

— Хорошо, — ответил Фёрнер с некоторым удивлением. — Извольте, отведите вы. А вы, Готфрид, собирайте инструменты и пойдёмте, выпьем вина.

Вечером они с викарием пили его любимое белое франконское и болтали о разных пустяках. Эбенхольц присутствовал тут же и надоедал цитатами из своей будущей книги. Но постепенно разговор перешёл на тему, которая всех волновала:

— Стоило ожидать, — говорил Фёрнер, — что в войне с Данией мы победим.

— Лютеране вернули нам два архиепископства, дюжину епископств и монастырей больше сотни, — уточнил Эбенхольц.

— Да, — кивнул викарий. — Но в начале года шведы захватили остров Рюген. Это раньше их удерживала война с Польшей за Балтийское побережье, но теперь у них развязаны руки, и Россия им помогает. Эти обстоятельства дают мне право полагать, что в грядущем война будет происходить и на наших землях, поскольку у шведов новейшее огнестрельное оружие и пушки. Боюсь, как бы они не добрались до Бамберга.

— Мне приходилось слышать, что их величество уволили известного чешского аристократа за попытку захватить престол…

— Это всё наветы, — отмахнулся Фёрнер. — Уверен, что Валленштейна оболгали придворные, чтобы самим выслужиться. Его наняли для войны с Данией, у него было множество возможностей захватить престол, но он не сделал этого. Вот увидите, император позовёт его назад, как только поймёт, какого союзника потерял.

— А как вы думаете, герр Фёрнер, долго ещё продлится война? — спросил Готфрид.

Фёрнер отхлебнул вина и вздохнул.

— Если ты читал мой труд «Panoplia Armaturae Dei», то ты знаешь, как я отношусь к этому вопросу, — он оценивающе поглядел на Готфрида. — Но ты не читал. Вольфганг?

— Признаюсь, Фридрих… — виновато начал Эбенхольц.

— Хорошо, объясню кратко. Боюсь, мы не будем рады концу этой войны. Я считаю, что она — одно из последних столкновений сил Света и Тьмы. Чума, Война, Голод и Смерть — все всадники уже здесь, а разнообразные еретики и колдуны помогают дьяволу в этом противостоянии. Ужасно также известное обстоятельство, что многие сочувствуют казнённым и арестованным. С библейских времён повелось, что тот, кого преследуют — несчастная жертва, несправедливо осуждённый, бедная овечка, за которой гонится волк. Но я всегда говорил, что неправота гонителей не означает правоты гонимых.

Дьявол ослепляет самых маловерных обещаниями богатств, славы, власти. Так, например, он действует, через умы лютеранских еретиков, ведя Евангелическую Унию против Католической Лиги. Мы же, истинно и безоглядно верующие, делами нашими и мыслями, стоим против него, потому что именно мы — последний рубеж в этой войне, именно наши души являются тем барьером, через который он не может перешагнуть. И покуда мы чисты сердцем и крепки в вере, дьявольским силам не сломить нас. Всё, что создал Господь на этой земле, охраняется верой нашей.

К счастью обыватели во многом нас поддерживают. Они часто не видят, но чувствуют, что война со Швецией — это война Господа с дьяволом, а ведьмы — предатели, переметнувшиеся на сторону врага. И как только падёт сопротивление, тотчас наступит конец всему. И свет померкнет. Потому-то мы и должны искоренять ересь калёным железом, уничтожать проклятие ведовства на наших землях, не жалея живота своего.

Но в охоте на ведьм имеется один скрытый плюс. Дело в том, что ведьмы — как раз тот самый враг, который помогает нашим рядам сплотиться и стоять, подобно нерушимой стене. А единство в это тяжёлое время — весьма ощутимое преимущество на нашей стороне. Господь поддерживает нас, и, как мы видим, колдуньи сначала начали скрываться, их с каждым днём всё меньше и меньше, а вскоре они и вовсе перестанут существовать.

Готфрид с Вольфгангом согласно кивнули и сдвинули бокалы за победу Господа как на кровавых полях войны, так и в сердцах людей.

Полная луна освещала покосившиеся каменные кресты и надгробия. Это было бамбергское кладбище, заросшее и пустое, как и положено кладбищу. Поговаривали, что здесь живёт кладбищенский сторож, но его мало кто видел. Скорее всего это был какой-то свихнувшийся старик, который ходил целыми днями пьяный или спал в укромном уголке своей истлевшей сторожки.

Проржавевшая калитка отворилась со скрипом и Готфрид вошёл внутрь. Зачем он попёрся сюда ночью, прямо из пивной? Наверное, его просто терзали сомнения, действительно ли Альбрехт Шмидт умер. И, даже если умер, действительно ли он похоронен здесь? В последнее время он начал сомневаться во всём.

Узкая тропинка, вытоптанная родственниками и друзьями умерших и погибших. Она петляет между могильных плит, и надгробия, как дорожные камни, отмечающие мили: миля Гретхен Пфаффе, миля Ганса Ульга, миля Германа Обдаха, миля Альбрехта Шмидта… И рядом с ней сидит Эрика, глядя на новую и холодную могильную плиту.

Готфрид подошёл к ней, и положил руку на плечо. Хотелось сказать, что ему очень жаль, но это было бы глупо. Почему жаль? Разве это он виноват?

— Да, это ты виноват! — вдруг закричала Эрика, подняв на него глаза, полные ненависти. — Это ты во всём виноват!

Он попытался её успокоить, совсем растерявшись, но девушка оттолкнула его. И с остервенением начала рыть кладбищенскую землю. Не с тем отчаяньем, которое просыпается порой на похоронах дорогого человека, но с остервенением, похожим на злобу, ненависть.

Готфрид попытался взять её под руки, оттащить, увести, успокоить… Но это была уже не Эрика — когти, похожие на собачьи; глаза без зрачков, слепо смотрящие сквозь него; кривые и острые зубы, пытающиеся ухватить, растерзать…

Он проснулся рывком. На улице было ещё темно, но закрывать глаза больше не хотелось. Ночной кошмар, бессмысленное и бесплотное наваждение напугало его так, как не напугала бы компания пьяных головорезов. Он помолился и спустился вниз. Эрика ещё спала, и Готфрид какое-то время стоял в темноте, любуясь её красотой, её золотистыми волосами. Потом он подбросил дров на тлеющие угли камина и пошёл на кухню, в надежде чем-нибудь позавтракать.

Готфрид уже строил планы на субботу — пойти в пивную, отдохнуть, поболтать с Дитрихом, послушать от него последние сплетни… Однако, появилась работа. Викарий почему-то был очень озабочен тем, чтобы поскорее начать дознания одного из арестованных. Как будто что-то подозревал, но вслух не говорил, так что и в субботу Готфрид встал рано и отправился на дознание.

Он вышел из дома, затворил дверь и вдруг краем глаза заметил человека. Тот стоял на противоположной стороне улицы и глядел на дом. Готфрид повернулся к нему, чтобы рассмотреть. Может быть, это был сосед, может быть, человек просто пришёл к кому-то в гости… пусть даже ранним утром.

Однако незнакомец тотчас отвернулся, надвинул шляпу на глаза и быстро пошёл по направлению к Ланге штрассе. Готфрид проводил его подозрительным взглядом. Странный он был какой-то, но, с другой стороны, нельзя же каждого странного незнакомца хватать и допрашивать.

В Труденхаус он пришёл одним из первых. Раньше его пришли только те, кому в этот день обещали снять срамную железную личину или чугунный крест, которые они должны были таскать с собой, дабы искупить прегрешения.

Пришлось привести молчаливого и покорного Путцера в камеру, привязать к креслу, а потом долго ждать судей.

— Здоров будь, — послышался весёлый голос.

Готфрид поднял глаза — у двери стоял тип в засаленной шляпе грязноватой одежде.

— Я — Фидль, — он прошёл внутрь, не глядя на скорняка, и протянул руку. — А ты?

— Готфрид.

Фидль был крепким парнем. На лице, туповатом, но открытом, играла идиотская полуулыбка, какая бывает у юродивых или пьяных.

— Ну что, Готфрид, кто тут у тебя? — панибратски сказал Фидль и уселся рядом с ним на стол.

Готфрид смерил его взглядом.

— А ты кто?

— Как кто? — удивился тот. — Тоже палач. Жду, вот, когда герры инквизиторы изволят прийти. — Так кто у тебя тут? Колдун или еретик?

— Колдун, — сказал Готфрид. Фидль его раздражал своими расспросами, панибратством и вообще всем видом. Интересно, он всех так расспрашивает?

— А где поймали его? Небось, соседи шепнули?

Готфрид промолчал.

— Ну, как хочешь, — сказал Фидль, не дождавшись ответа. — Сам-то давно тут? Я тебя раньше не видел.

— Три дня.

— А-а, значит, ещё привыкнуть не успел, — кивнул палач. — Это поначалу не очень, а потом привыкаешь. А так работа отличная — мало того, что злодеев пытаешь, так ещё и деньги платят, — он глупо усмехнулся. — Герры судьи, бывает, на обед уйдут, а тебя оставят признание выбивать, чтобы записать потом. Вот уж тут можно душу отвести! Делаешь с ним что хочешь, никто не видит! А если девка попадётся, то вообще… — Фидль причмокнул и мечтательно вздохнул.

— А если люди на улице узнают? — поинтересовался Готфрид. — Не боишься, что отомстят?

— Я-то? — хмыкнул палач. — Неа. Пусть попробуют чего, их самих живо в колодки. Есть, конечно, дураки, но редко. В основном спокойные все. Зыркают страшно, а сделать ничего не могут — кишка тонка.

Послышался лязг входной двери, незнакомые голоса.

— Ну ладно, — сказал Фидль, вставая. — сейчас мне работу дадут. Видел эту, Фогельбаум? Вот бы к ней меня приставили, красивая баба, титьки особенно.

С этими словами он пожал Готфриду руку и удалился. А сразу после него в камеру вошёл Фёрнер.

— Кто это был? — осведомился он.

Готфрид спрыгнул со стола и, вытянувшись перед викарием, ответил:

— Другой палач.

— Что его сюда привело? — спросил Фёрнер, раскладывая на столе какие-то книги, кодексы и прочую литературу, без которой не обходится ни одно дознание.

— Он рассказывал о работе.

— Жаловался? — поинтересовался викарий, усаживаясь.

— Никак нет. Мне показалось, что ему… нравится мучить.

Викарий кивнул.

— Но, герр Фёрнер, разве это правильно? Ведь пытка — это необходимость, а не…

— Я понимаю вас, Айзанханг. Но подумайте сами: здесь он за деньги мучает людей и получает от этого некое удовлетворение, находясь под контролем органов инквизиции и применяя свои умения, если можно это так назвать, к подозреваемым в колдовстве и ереси. А что было бы, если бы этот человек без дела слонялся по улицам, не имея возможности выплёскивать свои низменные желания? Многие из тех, кому здесь платят из епископской казны за пытки и мучения, могли бы, при других обстоятельствах, стать разбойниками, убийцами, насильниками, от которых страдали бы невинные люди. Некоторые из них даже готовы работать за еду, лишь бы…

Готфрид хотел спросить, что с домом Шмидтов, но тут дверь снова отворилась и в камеру вошли Дитрих, худощавый доктор, двое священников и Ганс Шталь.

Пока они усаживались, Дитрих успел поведать Готфриду очередную сплетню, мол, когда стражники вели Путцера в ратушу, он так грозно зыркнул на одного из них, что у того сразу прихватило ногу.

— Рудольф Путцер, как вы объясните своё присутствие на шабаше в Хаупсморвальде в ночь на первое мая?

Голос Фёрнера бился о стены, искажаясь и становясь металлическим. Но в ответ толстый скорняк молчал, только зыркал злобными глазами.

— Путцер? — переспросил Фёрнер. — Вы меня слышите?

Путцер молчал.

— Может он немой? — предположил доктор. — Может быть у него нету языка?

Дитрих подошёл к скорняку и бесцеремонно разжал его челюсти.

— Язык на месте.

— Тогда почему он молчит? Уважаемый, вы — Рудольф Путцер?

— Ну, я, — с неохотой, наконец, пробасил тот.

— Тогда извольте отвечать на вопросы. — викарий поправил шляпу и заглянул в бумаги. — Рудольф Путцер, как вы объясните своё присутствие на колдовском шабаше в Хаупсморвальде в ночь на первое мая?

— Никак, — буркнул он.

— Но вы не отрицаете, что были там?

Скорняк промолчал.

— Путцер? — Фёрнер улыбнулся и оглянулся на священников. — У него какая-то выборочная немота, вы не находите?

Те промолчали.

— Хорошо, — герр викарий кивнул и обратился к Шталю. — Запишите, пожалуйста, что обвиняемый не соизволил отвечать на вопросы, а потому…

— На дыбу его, — скомандовал Готфрид и Дитрих привычно, хоть и с усилием, повернул колесо.

— Ну что, колдун? Будешь признаваться? — поинтересовался Фёрнер.

Но Рудольф Путцер, скорняк из переулка Токлергассе, только краснел и что-то тихо бормотал.

— Что он там бормочет? Не колдовство ли, часом?

— Никак нет, — ответствовал Готфрид. — Ругается.

— Богохульничать изволит? — заинтересовался викарий.

— Никак нет.

И интерес его сразу истаял.

Потом скорняка растягивали на лестнице, как он сам когда-то растягивал сыромятную кожу. Но он лишь потел, краснел и ругался себе в усы, пока хрустели его суставы.

— Этакого толстяка не в миг проймёшь, — посетовал викарий.

Три часа Дитрих старался вовсю, крутил колесо, натягивал верёвки, однако Рудольф Путцер словно ничего не чувствовал, и ругался только для виду. Пришлось отправить его обратно в камеру, а Фёрнер объявил, что все свободны и могут идти по домам. Видели ли что-нибудь его соглядатаи у дома Шмидтов, он так и не упомянул, поэтому Готфрид не спешил домой. Нельзя, чтобы Фёрнер узнал, но и просто ждать было невозможно.

— Гога, ну ты идёшь? — спросил Дитрих, выходя вслед за викарием.

— Не могу, — соврал Готфрид, стараясь, чтобы не услышал Фёрнер. — Мне приказали тут кое-чем заняться.

— Чем? — спросил Дитрих подозрительно.

— Это секрет. Фёрнер не велел мне кому-либо говорить.

Дитрих насупился.

— Чем?

— Я же сказал…

— Тебе трудно рассказать, Гога?

— Да, представь себе, — Готфрид начал злиться. — Фёрнер сказал, я исполняю. А ты иди домой.

Дитрих испепелил его взглядом, но всё же развернулся и вышел на улицу.

Стараясь не привлекать внимания снующих у входа стражников, монахов и писцов, он подошёл к Денбару.

Глава 10 МАСКА

Старик подозрительно оглядел Готфрида, а потом проворчал:

— От какой?

— Где сидит скорняк Путцер. Кое-что забыл спросить.

— Четвёртая слева, — сказал Леопольд и вручил ему ключи от камеры.

Готфрид отослал его обратно, в дальний угол помещения, под трепещущий свет единственного по вечернему времени факела.

Ключ повернулся лишь с третьего раза — заржавел, потому что кто-то, вместо того, чтобы смазывать его маслом, тащит это масло к себе домой.

Рудольф Путцер сидел на полу. Наверное, он спал до того, как ключ повернулся в замке. Но вот поднялся и сидит теперь, глядя мрачными глазами на незваного гостя.

— Рудольф, мне нужна твоя помощь, — сказал Готфрид мягко. — Мы ведь оба знаем, что ты колдун. Ты был на шабаше, и тебя я видел на похоронах Альбрехта. Что ты там делал? Почему на похоронах этого благого человека собралось столько нечисти? Вы хотели оскорбить память о нём?

Путцер молчал, отведя недовольный взор в сторону и выказывая величайшее презрение к нему.

— Можешь молчать, — сказал тогда Готфрид. — Но мы всё равно всё узнаем. Ты, может быть, и не боишься пыток, зато другие скажут под ними всю правду.

Путцер молчал.

— Хотя я, вообще-то, пришёл не за тем, чтобы уговаривать тебя признаться во всём. Только в самом малом. Ты хочешь, чтобы пытки были слабее?

Скорняк поднял гневные глаза и процедил сквозь гордость:

— Допустим, хочу.

— Тогда скажи мне вот что: кто такая эта Эрика Шмидт, что за ней гоняются ведьмы? Зачем вам понадобилось приносить её в жертву? Почему именно её? И почему возле дома Альбрехта я видел одну из ваших ведьм? Как это всё связано с Эрикой и Альбрехтом?

Однако Путцер молчал, только смотрел своим тяжёлым, озлобленным взглядом прямо в глаза.

— Ну? — давил Готфрид.

Молчание.

Он ещё долго впустую ждал ответа, однако скорняк так и не проронил ни слова.

— Прекрасно, — сказал он ледяным голосом. — Тогда завтра тебя будут пытать так, что язык сам начнёт говорить, без твоего участия.

И, окинув узника последним презрительным взглядом, он бухнул тяжёлой дверью и запер её на замок.

По дороге домой Готфрид повстречал местного безумца. Убогий отбивался палкой от стаи бродячих собак, которые лаяли на него и кидались.

— Доброго вам пива, герр в шляпе! — крикнул он, уворачиваясь от клыков.

Готфрид подошёл ближе, прикрикнул на псов, замахнулся, и все они вмиг сгинули, отбежали на безопасное расстояние, откуда продолжали лаять и скалиться.

— Собака лает и на то, что противно человеческой природе, что является порождением тьмы, — сказал он весомо.

— Ты — порождение тьмы? — еле сдерживая улыбку, спросил Готфрид.

— Нет, — безумец покачал головой, — но в душе моей много зла…

Все сумасшедшие любят вещать, как пророки, — подумал Готфрид.

— Тогда тебе следует молиться Господу, — сказал он и пошёл домой.

Но уже недалеко от него услышал лай Мартина — Готфрид за многие годы начал узнавать его, как голос хорошего друга. Но это был не тот весёлый лай, с которым собака играет. Лай был тревожный и злой, с надрывом — как у цепного пса, который никак не может достать чужака зубами.

Сразу вспомнились слова сумасшедшего. Придерживая ножны со шпагой, инквизитор побежал по улице, расталкивая зазевавшихся прохожих. Что могло случиться? Неужели их так быстро нашли?

Он выбежал из-за угла — наконец-то стал виден дом. И Мартин. Пёс бросался на стену, лая в отчаянной злобе, пытался достать до окна, но не мог. Готфрид подбежал ближе и остановился. На подоконнике, за стеклом, сидел чёрный кот, разевая пасть в беззвучном шипении, и безуспешно пытался зацепить когтями морду пса.

Мартин наконец увидел Готфрида и завилял хвостом, а затем снова повернулся к коту и злобно гавкнул.

Как туда попал кот?

Инквизитор резко дёрнул ручку, но дверь не открылась. Да он же сам закрыл её утром! Дрожащими руками он достал ключ и отворил дверь. Откуда там взялся этот кот?

Он вошёл внутрь, оттолкнув Мартина. Серые кошачьи глаза посмотрели на него с неодобрением, как на незваного гостя.

— Эрика! — в волнении позвал Готфрид.

Кресло, на котором она так любила сидеть вечерами, было пустым. В нём лежала только какая-то книга.

Она вышла из кухни, встревоженная его голосом, а он облегчённо вздохнул. Сейчас бы обнять её, но не будет ли это как-то слишком?

Готфрид приблизился к ней.

— Откуда взялся кот? — спросил он холодно. Хотя чего уж тут непонятного — май на дворе, вот и подобрала она чьего-то загулявшего питомца. Который запрыгнул, например, в окно. Что может быть проще?

— Я — начала Эрика, напуганная его напором. — Я… Я сегодня ходила на кладбище к отцу, и там нашла кота… И решила, что, раз у вас никто не живёт, то может быть…

Готфрид опешил.

— Но ведь я закрыл дверь, — тревога сменилась недоумением. — Я же помню, что закрыл на ключ.

— Вот, — Эрика указала на камин, в каменном боку которого торчал крючок, а на нём висел запасной ключ. — Я закрывала дом… И следила, чтобы никто за мной не шёл.

Готфрид не нашёл, что ответить. И даже не знал — радоваться или злиться?

— Больше так не делай, — как можно спокойнее попытался сказать он. — Ты понимаешь, что еретики могли не только проследить за тобой, но и поймать?

— Понимаю, — Эрика опустила голову. — Прости. Я просто хотела сходить на могилу отца… Прошло уже четыре дня…

— «Прости?» — Готфрид начал злиться. Неужто она совсем ничего не понимает? — Неужто ты совсем ничего не понимаешь?

— Понимаю, прости, — и снова глаза в пол.

Он забросил шляпу на рога пыльного горного козла и обессилено вздохнул. Что тут ещё говорить? Она понимает!..

— Эрика, мне нужно, чтобы ты рассказала мне всё, что знаешь об этих еретиках!

— Я ужин приготовила, — ответила она невпопад, пряча глаза.

Готфрид снова вздохнул.

— Тогда давай ужинать!

Короткая молитва перед едой немного помогла успокоиться. Тем более, что дурманящий запах мяса со специями заставлял забыть о всех мирских делах и предаться греху чревоугодия. Однако Готфрид твёрдо решил поговорить с Эрикой о Путцере и начал расспрашивать её прямо за столом, едва успев немного насытиться.

— Знаешь, я сегодня заходил в камеру к этому скорняку, Рудольфу Путцеру. Он попался нам тогда, ночью. Ты с ним знакома?

У Эрики сразу забегали глаза. Потом она опустила взгляд в тарелку и произнесла:

— Он был другом моего отца, продавал ему кожу на ножны и эфесы. Но лично я его не знаю.

— Я разговаривал с ним, пытался узнать, почему именно тебя…

— И что он сказал? — перебила Эрика.

— Он мне не ответил. Он молчит. Даже пытки выдерживает. Как ты думаешь, он один из главных в ковене?

— Не слушай его, пожалуйста, — слабым голосом попросила она. В глазах её, кажется, мелькнул страх. — Он не скажет ничего хорошего. Он будет лгать, но ты не верь ему.

Спросить её, что ли, о тех, кто был на похоронах? — подумал Готфрид, однако решил, что знание этого мало что ему даст. Назови их имена Фёрнеру, сразу возникнет вопрос: «Откуда знаешь?». Попытаться выставить Эрику как свидетеля — слишком велика вероятность того, что её саму заподозрят. Всем известно, как легко это делается. Сам недавно нашёл дьявольские знаки на Анне Фогельбаум и на этой, с пятью сосками, при помощи шила, игла которого прячется в ручку, если нажать на потайную кнопку. А всем, и обвиняемой в том числе, кажется, что игла без крови и боли вошла в тело. Вот так и находят нечувствительные к боли дьявольские отметины, которыми нечистый метит своих людей, подобно тому, как метят клеймами скот. Но одно дело доказать, что Фогельбаум ведьма, ведь сам видел, как она плясала на шабаше, другое же дело подвергнуть риску Эрику, жертву обстоятельств. Хотя кто, кроме Готфрида, в это поверит?

— Если ты что-то знаешь о нём, то, прошу, скажи… — начал он мягко.

— Ничего, — тихо ответила она.

Готфрид повысил голос:

— Тогда почему ты так испугалась? Что он может рассказать про тебя?

— Я не знаю, — залепетала она, совсем опустив глаза. — Я знаю, что он будет врать. Он колдун, просто не верь ему!..

— А кому мне верить? Ты тоже ничего не говоришь! Расскажи мне, что ты знаешь, потому что я ничего не понимаю! Совсем ничего!

— А я ничего не знаю, — ответила Эрика.

Она боялась поднять на него глаза. Она молчала и боялась, а он молчал и злился. Так они сидели друг напротив друга, а ужин остывал.

Этот разговор совсем выбил её из колеи, поэтому Готфрид, немного успокоившись, решил больше не возвращаться к этой теме. По крайней мере сегодня.

— А как зовут кота? — спросил он, взглянув на прикорнувшее на постели животное.

— Это кошка, — ответила Эрика. — Давай назовём её Агатой?

— Красивое имя, — сказал Готфрид. — А рассказать тебе, как я нашёл Мартина?

Она молча кивнула.

Тогда он рассказал, как однажды возвращался со службы и к нему подбежал бездомный, но очень общительный пёс. Серая, грязная шерсть, хвост-каралька и весёлая морда, которой он тыкался в ноги, панибратски принюхиваясь к нему. Так он проводил Готфрида до самого дома, где суровое сердце солдата инквизиции размякло, и он бросил бездомному псу объедки со своего стола. Однако на этом знакомство не закончилось, так как пёс стал всё чаще навещать щедрого хозяина. Готфрид назвал его Мартином, в шутку сравнив с Мартином Лютером, основателем доминиканства. Однако кто-то мог бы подумать, что из уважения — так они сдружились с бродячим псом.

— Домой он ко мне не просился, — закончил Готфрид свой рассказ. — Наверное, ему нравится воля, и я подозреваю, что Мартин носит ещё добрый десяток кличек, на каждую из которых отзывается. Такой он пёс.

Эрика, кажется, успокоилась. По крайней мере, съела две ложки жаркого. Тут Готфрид вспомнил о книге, которую увидел в кресле. В его подвале без дела гнила целая стопка сочинений и памфлетов разных богословов.

— Ты умеешь читать? — спросил он, кивком указывая на книгу.

— Да. Я и писать умею. Днём обычно скучно, так что я решила заняться чтением. Ты ведь не обижаешься, что я взяла твои книги?

— Конечно бери, — махнул рукой Готфрид. — Я давно хотел их прочитать, но, наверное, так никогда и не соберусь.

Чтобы не нарушить клятву, Готфрид старался вести себя как можно более холодно с Эрикой. Во всём услуживал, опекал со всей нежностью, не переступая, однако, той черты, которая лежит между двумя совершенно незнакомыми людьми. Он не позволял себе прикасаться к ней. Даже не думал о ней, как о молодой и красивой девушке, с яростью отбрасывая от себя любые романтические мечтания. Но в глазах его горел огонь. Такой же, какой горел в её глазах. И Эрика видела это, и, видя, не понимала, почему он даже не пытается сблизиться с ней, как безуспешно пытался это сделать почти каждый мужчина, которого она встречала. Готфрид был холоден, как дыхание северного ветра. И сух, как дыхание ветра южного. Он целыми днями занимался делами инквизиции, а она содержала в чистоте его дом, их прибежище, и готовила еду. Они были словно хозяин и кухарка. Как боевые товарищи в дальнем походе. Его равнодушие было странно для Эрики. И огорчало её.

Сквозь корявые ветви мачтовых сосен проступала луна, кутающаяся в облака, словно ей не хватало весеннего тепла. Дороги домой не было. Здесь вообще не было дорог, только хвоя и сухие ветви на ней. Однако путь к городу будто впечатался в память. Готфрид шёл сквозь тьму, прислушиваясь к гулу вдалеке. Что это может быть? Похороны, где десятки пьяных глоток воют в непереносимой скорби? Гуляние, где люди буйствуют, кривляясь и выплясывая, как обезумевшие язычники?

По лесу стелился туман, и в темноте клубы его казались призраками, которые корчатся от боли, разрываясь между раем и адом. Казалось, войди в него, и ты захлебнёшься, как в молоке.

А голоса всё нарастали, хотя отдельные слова разобрать было пока невозможно.

В тумане забрезжил свет, подобно солнцу среди облаков. И Готфрид направился к нему, чувствуя смутную тревогу и стараясь ступать как можно тише. Вот в белёсой пелене проступили очертания крыши, затем показались потемневшие бревенчатые стены, резные наличники окон…

Голоса стали внятными. Бесформенное гудение обратилось военным строем мрачных слов: «О, тёмный владыка, возьми наши души! О, Вельзевул, дай нам силу! О, Люцифер, дай нам знание! О, Астарот, уничтожь врагов наших! О, Сатана…»

В окно Готфрид видел полутёмное помещение, которое освещали лишь короткие язычки пламени, лизавшие чёрное брюхо большого котла. Вокруг него, держась за руки и хором повторяя слова зловещего песнопения, стояли женщины.

Чёрные волосы, лохмотья и фанатичное пламя в глазах. И перевёрнутые кресты на шее каждой, светящиеся, словно раскалённые докрасна. Ведьмы вновь повторили всю песню и стали бросать что-то в котёл.

«…Да будет дождь, да будет гроза! Да сгниют семена на полях!..»

Готфрид привстал на носки, чтобы разглядеть, что же за тёмные комки летят в его мрачное чрево, и вдруг понял, что это лягушки, летучие мыши, змеи, черви и прочие мерзкие твари, волей божьей до сих пор обитающие на свете. От удивления он приоткрыл рот и прислонился к холодному стеклу, как вдруг стоявшая спиной к окну ведьма обернулась, и Готфрид с ужасом узнал в ней Эрику. Губы её изогнулись в отвратительной улыбке, она потянула руки к нему, судорожно сжимая крючковатые пальцы с корявыми ногтями, и тут Готфрид проснулся.

Первое, о чём он подумал после молитвы — что в этом сне он тоже видел символ креста.

* * *

Хаупсморвальд был наполнен щебетом и пересвистом птиц, поющих о своей весенней страсти. Солнце уже встало, и этот воскресный день был прекрасен — солнечный и тёплый. Такая редкость в последнее время.

По лесной дороге из окрестных деревень в Бамберг спешили крестьяне. Кто-то ехал на повозке, кто-то, кто победнее, сам тащил свой мешок. Но все они спешили на рынок, чтобы продать оставшиеся после зимы овощи, которыми славился Бамберг, разные ремесленные изделия или же просто спеть и сплясать за звонкую монету.

Хэлена шла вглубь леса, пристально вглядываясь в тени под кустарниками и выворачивая рогулькой нужные растения. Она долго бродила между деревьев, разыскивая в цветущем весеннем ковре именно те коренья и травы, о которых просила Мать.

И, как она ни старалась, у неё не получилось вникнуть в её идею. По всему выходила какая-то защита от чар, но откуда возьмутся эти чары, и кто осмелится применять колдовство против самой жрицы?

Она ещё долго бродила между сосен, не зная, кого повстречает вскоре. Все эти праздные размышления о целях Матери вскоре забылись, сменившись фантазиями о Рогатом. И перед её внутренним взором поплыли картины страсти, безудержной и пылкой, как весенняя ярь животных.

Хотелось порхать, стать чем-то лёгким и невесомым, как пух. И тогда Хэлена начала танцевать. Грациозно и истово, напевая под нос любимую мелодию. Вокруг не было ни души, а это значит, что можно кружиться в танце, не опасаясь насмешек, хоть до поздней ночи.

Синее платье и чёрные волосы её летели по ветру, руки извивались, подобно змеям. Хэлена танцевала, забыв обо всём и погрузившись в сладостные мечты о Нём.

Она не сразу поняла, что забрела глубоко в лес. Перед ней стояла старая сосна. Ствол её был толстый, покрытый тёмной и грубой корой. Массивные кривые ветви тянулись к солнцу, путаясь в кронах соседних деревьев. Она была одна такая, старая, но ещё крепкая среди молодой поросли мачтовых сосен. И она приглянулась Хэлене.

Корзинка с травами упала на землю, рядом упали кожаные сапожки. Девушка приближалась к дереву, ступая босыми ногами по колючей хвое.

Дерево было древнее, прожившее уже не одну сотню лет.

Она прислонилась к нему спиной и закрыла глаза. И тотчас почувствовала, как жизненная сила этой старой сосны тугим потоком устремилась сквозь её тело. Она расслабилась и глубоко вздохнула. Она стала частью этого леса, она сама стала древом. Её корни потянулись в глубь земли, давая ей опору и жизнь её стволу, устойчивому и крепкому. Её ветви, раскидистые и густые, устремились к солнцу, чтобы вобрать в себя его тепло и жизнь. Она тоже была сосной, но только молодой и гибкой. Теребя новорожденные зелёные иглы, ветер в её ветвях. Она чувствовала даже птиц, которые нашли там приют. Они громко щебетали, погружённые в собственные заботы. Их коготки слабо царапали молодую кору.

Она вернулась к реальности и прислушалась к потоку силы, текущей сквозь её тело. Этот поток был полон звуков и картин, которые готовы были раскрыться перед ней. И Хэлена оставалось лишь задать свой вопрос. И она спросила о том, кто давно не давал ей покоя.

Рогатый.

Цернунн.

И тут же завертелись образы, чувства, разноцветные и сумбурные, как рой бабочек на цветочной поляне. А когда Хэлена погрузилась в эту бурю, то увидела…

Охотничий домик посреди леса. И лицо Рогатого — отрешённое лицо женственного юноши, увенчанное оленьими рогами. Лишь одна из Его ипостасей.

Затем дверь дома отворилась, Хэлена вошла внутрь… и вдруг открыла глаза. Обычно общение с деревьями приносило умиротворение и спокойствие, но в этот раз всё было по-другому. В этот раз была тревога и страх… Страх чего? Она не могла понять. Но страх этот принадлежал не дереву, а ей самой. Это было предчувствие того, что она ещё не успела увидеть.

Она быстро натянула сапожки, подхватила корзинку с травами и побежала к охотничьей хижине, спотыкаясь о коренья сосен. Забыв даже поблагодарить дерево.

Вскоре она приблизилась к охотничьей хижине и спряталась за стройным стволом мачтовой сосны неподалёку.

Охотничья хижина была местом мрачным и зловещим — по крайней мере так утверждали горожане. По слухам здесь водилось множество разной нечисти, ночами по округе летали зеленоватые болотные огни, проходящие мимо исчезали и никогда больше не возвращались. А так же устраивали свои шабаши и жертвоприношения ведьмы и иудеи.

На самом же деле всё было по-другому. Охота и рыбная ловля в епископских лесах были запрещены, поэтому охотники, пользуясь дурной славой места, о котором сами же рассказывали зловещие байки, иногда останавливались в хижине, возвращаясь из дальних пределов епископских земель с грузом рябчиков и глухарей на плечах. Частенько и после шабашей сюда наведывались члены колдовского братства, чтобы отдохнуть после бурной ночи или уединиться для оной.

Сама избушка выглядела мрачно: потемневшие от времени брёвна, скрипучая дверь, поросшая мхом крыша, которая одной стороной опиралась на растущее рядом дерево, и покосившаяся труба из щербатого кирпича.

Хэлена понаблюдала за ней, но хижина, кажется, была пуста. Тогда она сделала осторожный шаг из своего укрытия, как вдруг дверь со скрипом отварилась и гулко бухнула о стену.

В проёме показался человек в шляпе, в котором Хэлена с удивлением узнала Готфрида Айзанханга, того самого, кто похитил Эрику.

Охотник на ведьм остановился. Он держал в руках что-то чёрное, вертел его так и сяк, разглядывал, наморщив лоб.

Хэлена стояла за деревом, затаив дыхание, и наблюдала за ним.

Наконец Готфрид насмотрелся на свою находку, принялся заворачивать её в куртку.

Это была чёрная железная маска с рогами, наподобие той, что носят на улицах иные грешники. И точно та же, за которой скрывал своё лицо Рогатый, во время шабаша на праздник Бельтайн.

Сердце бешено заколотилось. Как он узнал о хижине? Как догадался, что Рогатый был здесь? Хэлена смотрела, как Готфрид заворачивает маску в свою поношенную куртку, быстро крестится и уходит прочь, в сторону города. Сегодня колдовской хмель не играл в её душе, поэтому она поостереглась идти за ним. Вместо этого она, когда ведьмолов скрылся между деревьев, зашла в хижину.

В ней было темно, из окон падал серый свет, в воздухе кружилась потревоженная Готфридом пыль. Хэлена тщательно обшаривала все закутки, все тёмные углы, надеясь найти хоть что-то, что принадлежало Рогатому. Про себя она уже восстановила примерную картину произошедшего: Рогатый бежит сквозь лес, прячется в хижине, сбрасывает здесь маску, а потом надевает свою обычную одежду и пробирается обратно в город.

В этой картине, правда, имелся большой изъян, которого даже Хэлена, погружённая в грёзы, не могла упустить, а именно: зачем богу лесов переодеваться в мужскую одежду и идти в город?

Логика говорила, что этот некто был простым человеком. Но Хэлена не верила в логику. Она верила своим ощущениям. И ощущения говорили, что тот, кто скрывался под маской, был очень силён. Если бы только найти какую-нибудь из его вещей — оброненную пуговицу, пучок волос, что угодно, — тогда Хэлена могла бы найти его, для этого существуют специальные заклятия. Но незнакомец, как назло, ничего не оставил, ни единой песчинки.

Глава 11 КОШМАР

Не зная, как распорядиться маской, Готфрид спрятал её дома, в тайнике. Он не знал, как она может помочь ему найти колдуна, нацепившего личину дьявола, но теперь с уверенностью можно было сказать, что этот инкогнито — человек. И ещё сам факт того, что сон привёл Готфрида к такой важной улике, говорил о том, что источником видений являются силы добрые и благоволящие Готфриду. Герру Фёрнеру он решил ничего не говорить — боялся, как бы на него самого не пало подозрение.

В пивной сегодня было не продохнуть — воскресенье. Большинство столов занято, и девки-подавальщицы только и успевали сновать между ними с десятками больших оловянных и деревянных кружек в руках. Отовсюду были слышны разговоры: громкие и тихие, пустая пьяная болтовня и остервенелые философские споры…

— Покажите мне баварца, который не любит пиво! И я скажу вам, что это баварец — грязный иудей или еретик!

— Как вы думаете, уважаемые герры, если Бог столь милостив и всемогущ, почему он позволяет еретикам колдовать и губить честных людей?

— Налейте ещё пива моему другу! Жизнь без пива — всё равно что церковь без веры!

— Ересь, ересь — причина всех наших бед! Ересь и колдовство! Истинно так, говорю!

— Слышали: император Фердинанд уволил Валленштейна и армию его распустил!

— Император знает, что делает, давайте лучше поднимем кружки в его честь!

Дитрих направился к столу, за которым плотной кучкой сидели студиозусы и сдвигали кружки во славу императора.

— Зигмунд! — поприветствовал Дитрих. — Давно не виделись! Приветствую, мудрые студиозусы! Светлого вам пива!

— Садитесь к нам, — позвал Зигмунд. — Мы как раз вели дискуссию относительно колдовства и ереси. Дорогие друзья, эти двое — охотники на ведьм! Может быть они помогут разрешить нам некоторые вопросы…

— Здравствуйте, отважные ведьмоискатели! Красивых вам ведьм! — ответил самый бойкий из них, осушив кружку.

Начали знакомиться, по очереди пожимая руки:

— Дитрих.

— Готфрид.

— Тиль.

— Зигмунд Ланге.

— Петер.

— Олаф Бауэр.

— Филипп Рихтер.

— Бруно.

— Краузе, Вильгельм.

— Эрвин.

— Олаф.

— Отто.

— Пива нам! — громко потребовал Дитрих и пивные кружки с девушкой на хвосте тут же устремились к нему.

Готфрид так и не запомнил, кто из них кто: вон тот длинный с веснушками он Отто, или же Краузе, Вильгельм?

Беседа началась какими-то шутками-прибаутками, бессмысленными и глупыми. Однако вскоре все напились, посмелели и начали задавать шутливые и каверзные вопросы:

— А сколько ведьм вы ловите в день?

— Это правда, что герр викарий сам разогнал шабаш в вальпургиеву ночь?

— А знаете, — сказал кто-то. — у меня друг недавно спрашивал, разве не грех казнить людей за колдовство? Ведь это божьи творения…

На мгновение повисло молчание.

— Скажи своему другу, — ответил Дитрих, отставив от себя полную зайдлу раухбира, к которому хотел было присосаться. — что ведьмы и колдуны продали души дьяволам, поэтому…

— Дай, я объясню, — вмешался Готфрид. — Знаете, что такое колдовство? Колдовство — это приказ, в то время как молитва — смиренная просьба. Ведьмы исполнены гордыни. Они своим колдовством ставят себя выше природы и Бога. Все их привороты-отвороты — что это, как не распоряжение чужими судьбами? Мы же просто боремся с ними их же способами.

— Но ходят слухи, что среди них много… ну, не невинных, конечно, но тех, чьи грехи очень малы. Так какой смысл спасать людей от зла, если при этом страдают невиновные? — спросил Филипп Рихтер, парень в чёрном камзоле. — Ведь всё это делается ради невиновных, а если они при этом гибнут, то что получается? Получается, что зла стало только больше.

— Мы считаем, — спокойно сказал Готфрид, — любое деяние во славу Господа заведомо благим.

Дитрих положил кружку на бок, в знак того, что можно принести новую, и шепнул Готфриду:

— Гога, меня эти щенки бесят.

— Я согласен с герром ведьмоискателем, — кивнул из своего угла назвавшийся Эрвином. — Колдуны вредят людям, поэтому нужно их всех найти и казнить.

Половина студиозусов согласно закивала, другие же скривились в сомнении. Повисло молчание.

— Тихий ангел пролетел, дурак родился — сказал кто-то дежурную шутку, и все отреагировали вялыми дежурными улыбками.

Дитрих мрачно оглядел их, но потом выпил и снова заулыбался.

— Мы боремся не столько с колдовством, сколько с отголосками языческих традиций. До сих пор есть суеверные люди, которые верят байкам знахарок и ведуний, а не церкви…

— Я — честный католик, — вмешался Зигмунд Ланге, — и я очень сочувствую делу инквизиции. И вот что меня беспокоит — язычество и колдовство проникло в искусство, в университеты — оно захватило умы элиты. Художники рисуют демонов, философы и учёные спорят о том, что такое христианство — отголоски языческих верований Египта или Вавилона? Это непростительно, так я считаю.

— Я тоже считаю, что всех художников нужно перебить, а оставшихся бросить в тюрьмы, — отозвался Дитрих.

— Но ведь художники, музыканты, скульпторы создают красоту… — возразили ему.

— Красота, — сказал он весомо, — это, по сути, та же гордыня. Вот если ты красивее других, значит лучше, значит возгордился. И Бог наказывает за красоту. Цветы, например. Раз красивые — ножом их.

Они ещё долго разговаривали о Боге, церкви и вере. Близился вечер. Студиозусы расспрашивали друзей, подкалывали их, а Готфрид старался объяснить им всё, как сам понимал: что Бог — это порядок, а дьявол — хаос. Что смысл жизни каждого человека — служить Господу. Что инквизиция исполняет волю божью на земле. Что близится Апокалипсис, что цель ведьм и колдунов — это именно его наступление.

— А вот я считаю, что ведьм, возможно, не существует, — сказал в наступившем молчании здоровенный детина, с совсем ещё юношеским пушком на подбородке и под носом.

«Возможно» — без этого слова можно было бы хоть сейчас составлять обвинение в ереси. А так всё может обойтись строгим наставлением.

Однако, Дитрих выбрал проверенное временем средство победы в любом споре.

— Да ты что, Отто! — зашикали друзья на здоровяка.

— А что? — возразил тот. — Я никогда никакого колдовства в своей жизни не видел. И думаю, что, возможно, колдовство — это вообще заблуждение.

— Неправота гонителей не означает правоты гонимых, запомните это, — сказал Готфрид и тут же вкрадчиво, как сделал бы, наверное, сам Фёрнер, спросил. — Вы понимаете, что за такие речи мы можем составить обвинение?

— Да мы без обвинения обойдёмся! — вспылил Дитрих. — Ты что же, считаешь, что ведьм не существует? Ты думаешь, что колдовство — это выдумки? Мы, по-твоему, всем врём?

— Я только предполагаю… — неуверенно начал здоровяк.

— А как ты объяснишь эти дожди, гибель урожая, войну?…

— Ну есть же естественные, природные…

Дитрих поднялся так резко, что кружки на столе подпрыгнули.

— Да я вот на прошлой неделе своими глазами видел! Ты что, щенок, думаешь, что это всё сказки? А я самого дьявола видал! Вот этими глазами! Скажи теперь, что я вру!

Он уже плохо стоял на ногах, этот очевидец, однако кулаки у него были сжаты крепко.

— А я не видел, — тоже поднялся Отто, глянув насмешливо на Дитриха, который, по сравнению с ним, казался тощим как мальчишка. — Всё это выдумки, потому что…

— Не видел? А я сейчас тебе покажу! — прорычал Дитрих и рванулся к оппоненту.

Однако на середине пути он грохнулся на стол, перевернув часть кружек и облившись пивом с головы до пят. Отто, не зевая, двинул ему сверху по голове, но тут школяры, вскочив с мест, утащили дерущихся на улицу.

Внутренний дворик «Синего Льва» видал уже не одну потасовку — там где пиво, там и драка, и потому ничего удивительного в сегодняшнем происшествии не было.

— Ведьм он не видел! — Дитрих закатал рукава и отцепил ножны со шпагой.

Здоровяк размахнулся и врезал ему так, что тот покачнулся. Однако он устоял, успел сориентироваться, поднырнул под левую руку Отто и дал ему по уху, а затем по челюсти. Отто зарычал, развернулся, сбив Дитриха огромным локтём на землю, а затем схватил его за рубаху, попытался поднять… Но от удара сапогом в пах, здоровяк заскулил и упал, чуть не задавив своего оппонента. Дитрих сразу же вскочил и ну охаживать лежачего кулаками. Хотел было и ноги пустить в дело, но тут подоспели школяры и оттащили его.

— В следующий раз думай, что говоришь! — кричал Дитрих. — За такое у нас на костёр отправляют, считай, что легко отделался!

Здоровяка подняли и молча повели прочь со двора, а к друзьям подбежал Зигмунд.

— Вы, герры ведьмоискатели, не сердитесь на Отто, он по глупости сболтнул… С пьяного языка, как говорится…

— Мы всё понимаем, Зигмунд, — оборвал его Готфрид. — Только пусть в следующий раз следит за языком.

Школяр поблагодарил их и побежал вслед за остальными.

— Я понял, откуда у нас столько ереси, Гога, — сказал Дитрих, когда успокоился, когда они с Готфридом вышли из двора пивной. — Всё от университетов этих, от грамоты!

Готфрид с сомнением посмотрел на друга.

— Грамота даёт очень многое. Человек учится читать, узнаёт законы мира, по которым Господь создал его…

— Это, конечно, верно, — возразил Дитрих. — Но ты же видишь! Эти студиозусы думают, что, раз они грамотные, то могут со своей колокольни обо всём судить. А это, брат, знаешь что? Это уже гордыня, смертный грех! Тут им и ведьмы — не ведьмы, и Господа они уже не почитают. Всё от грамотности, говорю тебе! Ишь, чего, дожди каждый день «от естественных причин», — он скривился.

— Ну нет, меня же учили грамоте в монастыре. И я ведь не погряз в гордыне, в необходимости инквизиции не сомневаюсь. Это если человек до учёбы грешен был, то грамота тут ни при чём.

— Ну уж ни причём! Когда человек учится грамоте, ему видится, будто он теперь всё… ну то есть может судить…

— О добре и зле? — подсказал Готфрид. — Знает грань между добром и злом?

— Во-во! А знает это только Бог, и рассказывает он нам об этом через Библию и церковь. А у них представления о добре и зле не правильные, не такие, как у нас, вот они и считают себя подобными Богу!

Дитрих фыркнул.

— Как думаешь, Дитрих, а стал бы герр Фёрнер викарием, если бы не был грамотен?

Тот набычился, что означало предельное умственное напряжение.

— Вот в том и дело, что если грамоте учит церковь, то человек знает своё место и не лезет судить, есть у нас ведьмы или нет, — снова начал он закипать. — А вот эта их университетская грамотность — вот источник гордыни! Вот он где грех сидит! Отсюда и ересь! Уверен, что большинство из этих студиозусов не согласны с церковью. Но молчат пока. Пока молчат! Я думаю, что нужно всю эту ересь калёным железом! Спалить все университеты к чёртовой матери!

— Наверное, да, — согласился Готфрид. — Нужно обязательное церковное образование, чтобы люди не потеряли истинную суть жизни. Чтобы не уходили от Господа.

— Вот! — мгновенно уцепился за его слабину Дитрих. — А все университеты спалить к чёртовой матери! Быть грамотным — значит поклоняться дьяволу!

— Ладно, — наконец отмахнулся Готфрид. — Давай лучше о другом. Завтра Путцера пытать. Мне вот почему-то кажется, что он сильный колдун…

— Рудольф Путцер — колдун? — друг только расхохотался в ответ. — Да эта жирная туша пришла на шабаш только для того, чтоб на девок голых посмотреть! Уж поверь мне, я это по его гадским глазёнкам понял.

По Ланге штрассе они дошли до поворота на Геллерштрассе. Уже темнело, горожане закрывали окна ставнями, а Дитрих всё ругался и мечтал спалить всех грамотеев вместе с ведьмами. Готфрид пожелал ему в этом удачи и пошёл домой.

Но едва он подошёл к двери, как его окликнули. Это был сосед Гельмут Браун — стареющий одинокий плотник. Он носил усы и изрядное пивное брюхо, которое сейчас лениво почёсывал.

— К тебе сегодня друг какой-то приходил, — сказал он.

Готфрид насторожился. Какой друг мог к нему прийти? Дитрих был с ним весь день, а других друзей, которые бы могли прийти к нему домой без приглашения, у него было всего ничего.

— Он ко мне постучался, сказал, что тебя дома нет. Спрашивал, когда бываешь. Я сказал, что по будням ты в основном на службе, а домой приходишь только к вечеру…

Сразу вспомнился незнакомец, который стоял вчера под дверями. Высокий такой, со щетиной, одет как простой горожанин.

— А как он выглядел? — спросил Готфрид.

— Да высокий такой, в шляпе, — ответил майстер Браун и показал рукой примерный рост гостя.

Готфрид насторожился ещё больше, огляделся, будто незнакомец мог быть поблизости. Поблагодарив майстера Брауна и попрощавшись, он вошёл в дом.

Когда он снова подошёл к двери, его внимание привлёк странный равномерный стук, доносившийся из дома. Металлический звук навёл его на мысли о дьявольской личине, которую он сегодня нашёл. Но зачем Эрике стучать по ней?

Готфрид вошёл внутрь.

Кресло, в котором любила сидеть Эрика, было отодвинуто в сторону, а сама она сидела прямо на полу перед полыхающим очагом. Она аккуратно помешивала что-то в большом котле, который остался у Готфрида ещё от отца. Металлический черпак, которым она орудовала, тихо побрякивал, ударяясь о закопчённые бока котла.

Готфрид поздоровался. Эрика промолчала в ответ, как если бы не заметила его. Он поднялся наверх, чтобы сбросить верхнюю одежду, и даже здесь почувствовал запах мясной похлёбки. В животе урчало, поэтому он быстро вернулся назад и остановился на лестнице.

Он увидел, как Эрика зачерпнула густой, масляно блестящей жижи, поднесла к лицу, принюхалась. Потом вылила обратно и извлекла оттуда бутыль из тёмного стекла и опорожнила её в котёл.

Готфрид с интересом наблюдал за ней. Ему редко приходилось видеть, как она готовит, тем более было интересно, что за специи она добавила в бульон.

Она попробовала своё варево на вкус и, судя по всему, оставшись довольной, сняла котелок с огня. Затем она погрузила черпак обратно в котёл и начала там что-то нашаривать, то и дело глухо скребя по дну. Это продолжалось какое-то время, и тут она, наконец, что-то зацепила. Готфрид видел, как из котелка показалось что-то похожее на кость. За костью потянулся большой кусок мяса, с четырьмя болтающимися ошмётками.

Это было разварившееся тело младенца.

Готфрид похолодел от ужаса, глядя, как Эрика отбрасывает тело прочь, и оно гулко ударяется об пол, катится, разбрызгивая повсюду густую жижу, в которой оно варилось. Капли её тускло мерцали в отсветах огня — отвратительные, скользкие, жирные. А трупик ребёнка лежал в стороне. Месиво из ошмётков разварившейся плоти.

Ведьма тем временем исчезла из виду и вернулась с метлой. Зачерпывая варево из котелка, она размазывала его по древку своего колдовского инструмента, снова и снова, слой за слоем. Отвратительные капли падали на пол, разбрызгиваясь в разные стороны.

Потом Эрика сбросила платье, обнажив своё божественное тело, и начала мазать его тем же варевом. Лицо, волосы, грудь, ноги и руки — она не оставила свободным ни дюйма кожи.

Готфрид глядел на это как заворожённый, не в силах пошевелиться или издать звук.

Эрика оседлала метлу. Её одежда так и осталась на полу, в луже колдовского зелья.

Потом она подошла к камину и мгновенно исчезла в трубе, послышался только свист.

Готфрид сбежал вниз, распахнул дверь: по небу промелькнул её тёмный силуэт. Он бросился по улице, запрыгнул в карету дремавшего неподалёку извозчика и приказал гнать в лес. Он уже знал, куда.

Стражники распахнули перед ними ворота, и карета вылетела на ухабистую загородную дорогу. Вскоре показались тёмные кроны ночного Хаупсморвальда.

Готфрид бежал сквозь ветви деревьев, сквозь тьму, слыша вдалеке богохульное песнопение. Спотыкался, падал, сбавлял ход, чтобы отдышаться, а потом продолжал свой бег.

Поляна, которая открылась, наконец, его взору, была освещена огнями костров, окружена каменными изваяниями — всё точно так же, как в памятную вальпургиеву ночь.

Он подобрался поближе, не зная даже, что предпринять. В голове его был только ужас и настойчивое требование: сделай что-нибудь. Хоть что-нибудь.

Но он не знал, что. И ему приходилось просто наблюдать.

Эрика танцевала вокруг костра. Нагая и, судя по всему, хмельная. Вокруг неё, болтая косматыми головами, выбрасывая в разные стороны руки и ноги, будто желая избавиться от них, плясали ведьмы.

— Я призываю тебя, мой повелитель! — закричала Эрика в чёрное небо, куда уносились искры от костров, присоединяясь к звёздам.

Готфрид тем временем обходил поляну кругом. Высокий камень идола на мгновение скрыл от него Эрику, а когда она вновь показалась, с ней уже стоял высокий незнакомец в рогатой маске.

— Я отдаюсь тебе, сатана! — выдохнула Эрика.

Дьявол повалил её на жертвенный камень, прижал собственным нагим телом, а потом вошёл в неё. Готфриду было противно и больно на это смотреть, он сжал челюсти, сжал кулаки. Стоять и глядеть? Ну, нет!

Он бросился вперёд, на бегу выхватывая шпагу. Ненависть, обида и ярость вели его, и он бы даже мог сказать, что был счастлив в этот краткий миг, потому что он знал что ему делать, потому что все страхи и сомнения исчезли.

Взмах шпаги, вспыхнул крест на клинке, калёная сталь блеснула над парой тел, свившихся в комок похоти… и Готфрид проснулся.

На улице лил дождь. Утро было пасмурное и холодное. Он поставил ноги на холодный пол и уронил голову на руки. В голове было пусто, зато сердце горело болью. Он совершенно не помнил, как уснул вчера вечером. Казалось, сон и реальность сплелись воедино.

— Эрика, — перекрестившись, громко позвал он. И в голосе его был остаток той обиды и злости, которую он только что испытал.

Эрика прибежала на зов. Как хорошая служанка. Она и была служанкой для него.

— Что случилось? — испуганно спросила она.

— Ничего, ничего.

Готфрид поднялся и прошёл мимо неё.

На столе его уже ждал горячий завтрак. От него подымался ароматный дымок. О ноги Готфрида тёрлась чёрная кошка, мурлыча и изредка мяукая. Семейная идиллия.

Однако Готфрид не мог поднять глаз на Эрику. Не мог встретить её взгляд. Слишком реален был сон.

Он оставил ужин недоеденным, поспешно оделся и ушёл. Нужно было время, чтобы успокоиться. Уйти в работу, хотя бы.

Однако у ворот Труденхауса его ждало совсем не то, к чему он привык.

Его встретил Дитрих, хотя в этом-то ничего странного не было. Но вот его взгляд. Он смотрел как-то странно. Задумчиво? Увидеть задумчивого Дитриха было большой редкостью.

Рядом стояло несколько солдат. И лица их не были знакомы Готфриду.

— А, вот он, — сказал один из них, когда Готфрид подходил, но другие сразу на него зашикали.

— А, Готфрид, здравствуй, — и Дитрих одной рукой как-то странно, слишком по-отечески приобнял его, словно приглашая внутрь.

— Проходите, герр Айзанханг, — подхватили солдаты, и повели его внутрь.

— Что за балаган? — спросил Готфрид жёстко. Он был ещё зол, поэтому выходка солдат казалась ему какой-то насмешкой.

— Пожалуйте на дознание, — сказал ему Дитрих, глупо улыбаясь.

Готфриду всё это не нравилось. Он прошёл вместе с солдатами в пыточную. Дверь за ними затворилась.

И тут он понял, что в камере нет подозреваемого. Кто там был сегодня на очереди?

— А где Путцер? — спросил он, повернувшись к Дитриху.

И тут они разом навалились на него.

— Ну что, ублюдок?! — и Дитрих ударил его по лицу. — Рассказывай, как младенцев убивал!

Готфрид, привязанный к стулу, пытался что-то отвечать, но губы не слушались. Солдаты вокруг посмеивались и перешёптывались.

— А ведь мы так давно знакомы! — ярился тем временем его друг. — Уж не думал, я, Гога, что ты…

Они находились в пыточной, и Готфрид с ужасом осознавал, что на этой верёвке его подвесят к потолку, а к ногам прицепят каменные грузы. Или растянут на лестнице. Или положат в ванну с негашёной известью. Или…

— На костёр пойдёшь! Когда ты заключил союз с дьяволом?

Готфрид судорожно соображал, кто мог на него донести. Сосед майстер Браун? Кто-то из солдат? Может быть, Фаульхайм? Или даже Эбенхольц?

— За что меня, Дитрих?! — закричал он. — Какая на мне вина?

— Исход, глава двадцать вторая, стих восемнадцатый, вот за что! — прорычал Дитрих насмешливо.

— Дитрих, это же я! Дитрих, мы же с детства дружили! Какой Исход, о чём ты?…

— Ты меня не проведёшь, колдун! Расскажи-ка, как на шабаше с дьяволом совокуплялся!..

— Я его, проклятого, в глаза никогда не видел! — разозлился Готфрид.

Снова удар по лицу.

— Врёшь! Ты ему всегда служил, ублюдок!

— Это ты ему служишь! Это ты!.. Где комиссия? Где судьи?! Позови…

— Хрен тебе, а не судьи, ведьмак! Ты давно просрал свой суд, и на небеса тебе не попасть! Будешь вечно в аду гореть!

Готфрид задышал глубоко и порывисто. От злобы он уже не мог думать, хотелось разорвать верёвки и наброситься с кулаками на этого дурака. Но он замолчал и постарался успокоиться.

— Судей ему подавай, — издевался Дитрих тем временем.

Наконец, немного успокоившись, Готфрид прорычал:

— Позови судей. Я хочу при них!..

Снова удар.

Внезапно в дверь постучали.

— Откройте, — бросил Дитрих.

На пороге показался солдат в полном облачении. Тоже незнакомый. Откуда их столько взялось?

— Ведьму привели! — бодро отрапортовал он.

— Ага, — глаза Дитриха аж загорелись. — Твою ведьму привели!

— Эрику? — испуганно спросил Готфрид.

— Сейчас и посмотрим, — хохотнул Дитрих и вышел.

Вернулся он почти сразу, ведя за собой Эрику.

— Отвязывайте его, братья, — сказал он, перехватывая девушку за волосы. — Сейчас мы с ней повеселимся.

Солдаты загоготали, мгновенно отвязали Готфрида от стула и поволокли прочь.

— Дитрих, — закричал он, — перестань! Что ты хочешь? Я всё сделаю!..

Но дверь закрылась прямо перед его носом.

И он снова проснулся. Снова разбитым и злым, но на этот раз он чувствовал себя так, словно поднялся из могилы.

Исход, глава двадцать вторая, стих восемнадцатый? Господи, помоги мне…

Всё тело затекло и онемело так, точно спал он целую вечность. Глаза слиплись, словно залитые клеем. Готфрид поднялся на постели, борясь со слабостью, в теле маленьким ручейком начинала струиться жизнь. Он продрал глаза, потянулся… но едва глянул в окно, как сразу же забыл обо всём.

Глава 12 НОЧЬ БЕЗ СНА

— Сколько времени? — крикнул он, сбегая по лестнице, на ходу одеваясь.

— Почти полдень, — ответила Эрика. — Я хотела тебя разбудить, но ты так крепко спал…

Он наскоро собрался и ушёл, оставив свою хозяйку наедине с обедом. И пока бежал до ратуши, в голове его проносились картины ночных видений.

Зачем человек спит? Для чего он видит свои сны, приумножающие печаль? Ведь если тебе снятся картины счастья, то, проснувшись утром и обнаружив, что всё произошедшее лишь иллюзия, и ты непременно впадаешь в тоску. А если снятся кошмары, то наутро ты просыпаешься разбитым и напуганным, и весь день пытаешься совладать с вырвавшимися страхами, которые, казалось, навсегда похоронил в душе.

Ведьмы и кресты… Сны как будто подталкивали его к чему-то, на что-то намекали. И он знал, на что. Но не хотел в это верить.

Эрика не могла видеть, как он мучается. Каждую ночь она слышала его стоны и тихие вскрики. Она понимала, что происходит, и, рискуя навлечь на себя гнев Готфрида, а то и вовсе попасть в железные руки инквизиции, она взяла кое-какие травы и засунула их в маленький мешочек. У них был тонкий пряный аромат, и они должны были отогнать неприятные сновидения. Мешочек она спрятала под кроватью Готфрида, когда он ушёл.

Ратуша пустовала, только одинокий секретарь собирал с пола разлетевшиеся бумаги.

— Герр Фёрнер у себя? — спросил Готфрид, проходя мимо.

— Отправились на дознания, — ответил тот.

Готфрид помог ему собрать белые листки в неаккуратную пачку, а потом поспешил в Труденхаус.

Карета, которую он поймал по дороге, быстро домчала до места. Готфрид выскочил на улицу, вбежал внутрь, где наскоро поздоровался с Денбаром и столкнулся лицом к лицу с Дитрихом.

И на дознание он опоздал, и не выспался. Это было поистине дьявольским коварством. Или божьим проведением?

— Путцера уже отпустили? — спросил Готфрид, переводя дыхание.

— Не-не, всё только начинается, — ухмыльнулся Дитрих, пожимая руку. — Оставили пока, после обеда вернутся и продолжим.

Они вошли в пыточную. Скорняк, привязанный к креслу, злобно глядел на них.

— Давно они уехали?

— Да вот только что, не знаю, как ты их не встретил.

Готфрид оглядел пыточную и кивнул на скорняка:

— Молчит?

— Молчит, — вздохнул Дитрих. — Надо бы ворот смазать, а то скрипит, как стариковские кости. Ах да, тебя же их светлость к себе просили! Если, говорит, появишься, то сразу…

— Что ж ты сразу не сказал?

Дитрих пожал плечами.

У Готфрида вдруг появилась идея, и он кое-что шепнул ему на ухо, а потом добавил так, чтобы Путцер мог слышать:

— Пока пожалеем, нужно кое-что узнать, — миролюбиво сказал он. — Я сейчас схожу к Фёрнеру, а ты пока привяжи его к лестнице, но не вздумай пытать раньше времени!

— Всенепременно! — с ухмылкой ответил Дитрих.

Бухнув дверью, Готфрид ушёл. Послышались его шаги по тёмному коридору.

— Ну что, изверг колдовской? — плотоядно улыбнулся Дитрих жёлтыми зубами. — Пока герра Айзанханга нет, я тут повеселюсь с тобой чутка.

С этими словами он привязал ноги скорняка к длинной лестнице, приставленной к стене, привалил его к ней, взял кусок толстой измочаленной верёвки и затянул его петлёй на связанных руках несчастного. Затем он перекинул верёвку через верхнюю ступеньку лестницы и что есть силы натянул.

Скорняк издал только приглушённый рык, сухожилия его захрустели.

— Крепкий, кабан эдакий! — ругнулся Дитрих и всем телом повис на верёвке.

Жирная спина скорняка вытянулась на округлых перекладинах, снова раздался хруст и Рудольф Путцер тихо, словно неуверенно, начал мычать от боли.

— Ага! — обрадовался Дитрих. — Кричи погромче, всё равно никто не слышит!

И он заржал так злорадно и мерзко, что Путцер застонал уже в полный голос.

Почти час он мучил скорняка — растягивал его на лестнице, отдыхал, снова растягивал. Путцер молчал, только бубнил что-то в усы. Когда Дитрих в очередной раз, пыхтя и отплёвываясь, начал своё тяжкое дело, вошёл Готфрид с бумагами в руках.

— Дитрих! — заорал он с порога. — Я же тебе велел!..

— Извините, — лепетал Дитрих. — Я решил, что его, богоотступника, надобно помучить, чтобы знал цену своим прегрешениям…

— Иди сюда, — рявкнул Готфрид, вытащил его за дверь и плотно затворил её. — Ну, как? — осведомился он шёпотом.

— Да никак! — так же тихо ответил Дитрих. — Даже не испугался.

— Но поверил?

— А чёрт его знает! А что викарий сказали?

— Отчитал меня за опоздание. Сейчас они с судьями будут. Раньше них пришёл, чтобы проверить.

— Ладно, пока ещё попробуй, — Готфрид хлопнул друга по плечу и рявкнул: — Ну, погоди у меня, сейчас я герров судей приведу, перед ними и…

Он втолкнул Дитриха обратно и ушёл, захлопнув дверь.

Возможно, такая уловка поможет Готфриду заслужить доверие скорняка, чтобы вечером…

Путцер тяжело вздохнул и исподлобья посмотрел на Дитриха.

— Ну, чего смотришь? — спросил он. — Нравится мне это, понимаешь? Погоди, он ещё не скоро вернётся, некому тебя защищать.

Он ударил скорняка в живот, а затем снова растянул его на лестнице, то и дело отвешивая ему оплеухи и гадостно посмеиваясь.

Через некоторое время вернулся Готфрид с судьями, и пытка началась уже официально.

Однако так ничего и не принесла. Колдун молчал, будто ему отрезали язык.

— Нет, в этом скорняке всё-таки секретов больше, чем дерьма, — сказал Дитрих, когда они с Готфридом шли в пивную, чтобы расслабиться после рабочего дня. — Поверь мне, я-то вижу. Мне сначала показалось, что он на девок пошёл глядеть, но нет. Он у них там если не главный, то уж точно не на побегушках.

— Он был на похоронах Альбрехта, — сказал Готфрид, надеясь, что вместе с Дитрихом они смогут распутать эту сеть.

— Кого? — переспросил тот вместо блистательной гипотезы.

— Мастера, который мою шпагу выковал. Ну, друг моего отца.

— А-а-а-а… — протянул Дитрих, сворачивая на Доминиканерштрассе и разбрасывая ботинками дорожную грязь. — Значит скорняк точно к этому причастен.

Дитрих был бы гением, если бы не был таким бараном.

— Я знаю, — сообщил ему Готфрид.

— Да я про то, что они были знакомы с твоим Альбрехтом. Что-то тут не чисто. Думаешь, твою Эрику прямо на похоронах опоили?

— После. Я видел, как она возвращалась с них.

Дитрих задумался.

— Значит так и есть, если только она не пригласила братьев-ведьмаков к себе на праздник, — и он скривился в подобии зловредной усмешки, вытянув лицо вперёд.

Они всегда возвращались из пивной вместе по Ланге штрассе. И этим вечером всё было как всегда — они распрощались в начале Геллерштрассе. Дитрих пошёл дальше, а Готфрид свернул, будто бы к своему дому.

На самом же деле он прошёл мимо него и снова отправился в Труденхаус через тёмные вечерние переулки.

У дверей стоял жалкий мужичок, комкавший в руках шляпу и жалобно глядя в глаза приближающемся охотнику на ведьм. Наверное просился внутрь, но его не пустили. И правильно сделали.

— Герр инквизитор, помогите, пожалуйста, — начал он, однако Готфрид направился мимо него, поэтому мужичок в отчаянии продолжил: — Помогите, Господом Богом молю! Жену мою позвольте повидать… а можно ли её как-то вызволить?

— «Все, кто вступает в союз с дьяволом, подлежат пытке, казни огнём и конфискации имущества» — процитировал Готфрид эдикт императора Максимилиана от 1611 года. С этими попрошайками можно разговаривать только так — холодно и односложно. Да и по-другому он не мог.

Путцер сидел в своей камере и всё так же пялился на Готфрида ненавидящим взглядом. Словно не его сегодня пытали. Словно Готфрид в последний раз заходил сюда минуту назад.

— Ну что, скорняк? Ты ответишь на мой вопрос?

Скорняк молчал.

— Ну? — Готфрид нахмурился, но попытался придать голосу теплоты. — Кто такая Эрика Шмидт? Почему для ритуала понадобилась именно она? Ты должен признаться, иначе этот безумец Дитрих убьёт тебя. А так я могу ходатайствовать, чтобы тебе смягчили пытки или вообще протащить свидетелем.

Путцер молчал ещё какое-то время, а затем, скривившись в ядовитой ухмылке, заорал истеричным голосом:

— Да потому что она ведьма! Невеста дьявола! Она ведьма, ведьма!..

С большим трудом Готфрид сдержался, чтобы хорошенько не отходить скорняка сапогами. Вместо этого он резко развернулся и хлопнул дверью.

Слава Богу! Слава Богу, что проклятый колдун не стал её выгораживать! Слава Богу, что он начал так истошно орать, кривясь в своей дурацкой улыбке! Не знаешь ты, Рудольф Путцер, как выдают настоящих ведьм. Какие муки нужно вытерпеть, чтобы вот так указать на своего друга. И какие муки нужно вытерпеть, когда укажешь. А твоя ложь лишь подтверждает чистоту Эрики. На этом Готфрид пока успокоился. Покоя ему не давало другое — то, что он проспал до полудня, мучаясь кошмарами!

Эта дрянь ему снилась из-за Эрики — обманывать себя он больше не мог. Не было Эрики, не было снов. Появилась Эрика — начались сны, пусть и не сразу. Сегодня он проспал до полудня, а вдруг завтра он вообще не проснётся? Он будет день и ночь смотреть сны о ней. И никто не сможет его разбудить. Если судить по тому, с какой лёгкостью дьявольские силы продержали его в мире кошмаров сегодня, то сомнений в том, что они могут продлить это мучение надолго, не оставалось.

Дома Готфрид был мрачен как туча. Вошёл, даже не поздоровавшись с Эрикой, хлопнул дверью, быстро разделся и принялся растапливать камин. Ночь предстояла длинная, а на улице собирался дождь.

Он уже всё решил, он уже знал, что будет делать.

— Всё хорошо? — спросила Эрика, подняв на него глаза, полные тревоги.

— Да, всё нормально, — ответил он, разжигая огонь тонкой лучиной.

Она ещё немного помолчала и вернулась к своему делу. Готфрид искоса проследил за ней: прибрав во всём доме и приготовив ужин, она не нашла ничего лучше, как заняться шитьём.

— Что ты шьёшь?

Эрика подняла глаза.

— Я сходила сегодня за материей решила сшить нам новые шторы — эти-то уже все истрепались. Надо здесь подшить, а тут сделать петельки…

«Нам»? Как много значило сейчас это слово.

— Ничего, что я уходила? — спросила она тихо.

Готфрид только пожал плечами. Ему жутко хотелось спать, и не хотелось вступать ни в какие пререкания.

Однако он поднялся.

— Есть у нас что-нибудь на ужин?

— Конечно, — Эрика отложила шитьё и принялась выставлять на стол ещё тёплую снедь.

Пока она хозяйничала, Готфрид взял в руки будущие шторы. Они были бордовыми, его любимого цвета, из плотной, тяжёлой ткани. Хорошая защита от солнца и любопытных глаз. Не такие пышные, как в кабинете у герра Фёрнера, но тоже очень даже ничего.

Потом он сел за стол, а она продолжила шить. Рассказать ей о том, что он решил сделать? Она ведь всё равно узнает.

И с этого момента всё в их жизни пошло наперекосяк.

— Знаешь, я решил не спать этой ночью, — сказал он.

Эрика оторвалась от своего дела и подняла взгляд.

— Сегодня я проспал до полудня. А вдруг завтра я совсем не проснусь? Меня замучили эти ужасны сны… если бы ты знала, что я вижу каждую ночь… — он отвёл взгляд. — Наверное, лучше не спать совсем?

— Что? — переспросила она с тревогой, но он промолчал и снова принялся есть. — Может быть сегодня ты всё же попробуешь выспаться, чтобы завтра…

— Нет, — Готфрид помотал головой. — Я уже решил. Лучше совсем не спать, чем каждый вечер бояться, что не проснёшься утром.

— Человек не может совсем не спать, — сказала она.

— Я знаю, — кивнул он. — Но постараюсь. Хотя бы пару дней, чтобы забыть это всё… всю эту дрянь.

А про себя сказал: «Прости меня, Господи, если иду против воли Твоей, но не могу иначе, потому что я слаб, я всего лишь человек. Я не могу сделать, как ты просишь, и потому достоин самого сурового наказания».

— Что будешь делать всю ночь?

— Сидеть у огня, — пожал он плечами. — Сначала хотел в пивную пойти, но от пива только больше спать хочется. Эту ночь постараюсь не заснуть, потому что… потому что не хочу.

Он не смог признаться ей, что ему тяжело видеть в снах её, а не сами видения.

— Да, наверное, лучше так. А я хочу с тобой. Можно?

Готфрид даже улыбнулся.

— Можно.

И вот, едва стемнело, они уселись перед камином. Пламя в нём плясало и щёлкало, излучало нестерпимый жар и наполняло дом теплом. А на улице снова начался дождь. Он стал стеной, отделившей их от внешнего мира. Преградой всем злым силам. Вокруг них была темнота, и только широкая полоса света падала из горячей пасти камина, отбрасывая блики на холодное окно.

Эрика немного пододвинулась к Готфриду. Порой такие ночи заканчиваются много большим, чем просто посиделками.

— Ты знаешь, Альбрехт ведь был другом моего отца.

— Правда? А где теперь твой отец? — будто бы с тревогой спросила Эрика.

— Умер давно, — пожал плечами Готфрид. — Они вместе служили в армии.

— Расскажи, — попросила она.

— Альбрехт чином был выше моего отца, Олафа, но всё-таки они сдружились. Воевали вместе где-то два года, а потом твоего отца ранило в ногу. Пришлось ему возвращаться в Бамберг. Твой дед ведь тоже кузнецом был? Вот и он, получается, пошёл по его стопам. Отец говорил, что он ухаживал за твоим дедом, когда тот умирал, перенимал у него мастерство. А сам он приезжал к нему изредка. И однажды Альбрехт даже подарил ему шпагу, которая потом перешла ко мне.

— Я не знала твоего отца, — сказала Эрика. — Я почти не была знакома с друзьями моего.

— Я тебя тоже не видел у него дома. Хотя в последний раз я у него был лет пятнадцать назад, ещё с отцом. С тех пор не заходил. Думал, что он не узнает меня. Да и о чём нам с ним было говорить?

Готфрид помолчал и продолжил:

— А твоя мать? Что с ней?

— Умерла давно, — пожала плечами Эрика. — Когда я была ещё маленькой.

— И моя. Только она умерла при родах. Отец, говорят, совсем разбит был. Когда я чуть подрос, он отдал меня на воспитание монахам, в монастырь святого Михаила, а сам продолжал воевать. Иногда он приезжал, учил меня фехтованию, рассказывал о войне, о матери, а потом снова уезжал на год или два.

— Какое тяжёлое детство, — сказала Эрика грустно.

— Да не такое уж тяжёлое, — пожал плечами Готфрид. — Отца, конечно, не хватало, но в монастыре было хорошо.

— А что было дальше?

— А потом отец погиб. Как только началась война, в самом первом её сражении. Перед смертью он просил передать мне шпагу, — Готфрид усмехнулся. — Кто-то до сих пор считает, что она проклята и разит только католиков.

Повисло молчание, только шуршала за окном серая мантия дождя.

— Но я в это не верю, — сказал он.

И снова молчание.

— А я жила с отцом. Он продавал свои изделия, и мы не бедствовали, — Эрика улыбнулась. — Вот так скучно. Я всегда жила дома, обо мне всегда заботились, всё было хорошо… а потом отец умер.

— А почему все эти люди, Рудольф Путцер, например, хотели…

— Я же сказала, что не знаю, — Эрика чуть повысила голос и отвернулась, а потом, словно стыдясь этой вспышки, добавила: — Я не хочу об этом вспоминать. Расскажи лучше, как ты стал охотником на ведьм?

Готфрид вздохнул.

— Меня воспитывали как писаря или богослова, но мне хотелось быть похожим на отца. Поэтому я пошёл служить в гарнизон. Там же, кстати, и познакомился с Дитрихом. А потом меня взяли в охотники на ведьм, потому что я был воспитан в монастыре и хорошо нёс службу. Я же замолвил слово за Дитриха — нам хотелось служить вместе. Нашим делом было выслеживать и ловить колдуний и еретиков, и только недавно герр викарий приказал нам участвовать в дознаниях в качестве палачей…

К ней подошла кошка, потёрлась об руку, а потом устроилась на коленях хозяйки.

— Когда я впервые тебя заметил, там, в лавке, ты мне сразу понравилась… — промолвил Готфрид.

— Я… ты мне… тоже…

Эрика подняла на него глаза и их взгляды встретились. И оба они ощутили притяжение. Молча, они смотрели друг на друга. Затем Эрика облизнула губы, и её тело как бы само собой подалось вперёд, грудь начала вздыматься чаще…

Но Готфрид отвёл глаза и тяжело вздохнул.

— Я поклялся герру Фёрнеру… — он хотел рассказать о своей клятве, но ком встал в горле и он промолчал.

Эрика тоже отвела глаза, а потом пододвинулась почти вплотную и положила голову ему на плечо.

— Ты хотела бы жить где-нибудь в деревне, подальше от города? Чтобы своё хозяйство и никого кругом, только ты и… любимый человек? — спросил Готфрид.

Эрика помолчала и ответила:

— Да. Иногда я мечтаю об этом.

— Я тоже.

Они снова надолго замолчали.

— А что тебе снится? — вдруг спросила она осторожно, будто опасаясь его гнева.

— Разная дрянь, — вяло ответил он. Ему хотелось спать, а не отвечать на больные вопросы.

— А именно? — Эрика начала проявлять странную настойчивость.

— Ну, ведьмы всякие, колдовство, кресты какие-то.

— Каждую ночь?

— Да. А что?

Она помолчала, глядя в огонь, а потом ответила.

— Я знаю, кто насылает их.

У Готфрида взлетели брови от удивления. Откуда? Хотя, если подумать, ей ли не знать, ведь именно с ней они связаны.

— И кто же?

Она заглянула ему в глаза и сказала:

— Дьявол. Только ты не верь им. Он хочет нас разлучить.

— Откуда ты знаешь? — спросил он тихо, но Эрика молчала в ответ. — Откуда?

— Прости, Готфрид, я не скажу.

— А кресты?

— Дьявол всегда прикрывается святыми символами.

С него слетели все остатки сна, но он не подал виду. Только удивился про себя: когда она успела стать такой… уверенной? И не граничит ли эта уверенность с наглостью? Ведь он судил исходя из своего к ней отношения, а сам он не мог бы позволить себе быть с ней наглым или настойчивым. Потому что клятва. Как это легко.

Он промолчал.

Так они и сидели, слушая дождь и глядя в горящий камин. Когда же за окнами забрезжил слабый отсвет серого, пасмурного утра, Эрика уснула на плече Готфрида. А он глядел на тлеющие угли, не решаясь подбросить дров, потому что боялся нарушить её сон. Её хрупкий, драгоценный сон.

Глава 13 АЛЬБЕРТА ФЕГЕР

Когда он пришёл в ратушу, там уже кипела работа. Фёрнер с порога отправил его в Труденхаус.

— Я зайду туда попозже, — сказал он, поднимая глаза от бумаг. — Проконтролирую дознания. А пока у меня много дел…

В пыточной камере все уже были на своих местах: два священника, писец и доктор права герр Герренбергер. Ввели подозреваемую — женщину средних лет, давно растерявшую всю красоту юности. У неё были густые рыжие волосы и бледная кожа, покрытая веснушками.

— Альберта Фегер? — спросил судья.

— Да.

— Ваше семейное положение?

— Замужем пятнадцать лет, мать восьмерых детей, пятеро из которых живы.

— Вы обвиняетесь в соитии с дьяволом и колдовстве. Вы готовы признаться? — устало спросил Герренбергер, словно уже зная ответ. Хотя ответ и вправду очевиден.

Женщина нагло ухмыльнулась и покачала головой:

— Я невиновна.

— Это решать суду. Против вас серьёзные обвинения.

И судья зачитал ей свидетельства других еретиков, а так же обвинительный акт.

Однако ведьма только смеялась, чем начала выводить судей да и Готфрида из себя.

— Зря вы меня поймали. Денег у нас отродясь не водилось. Я никогда не была на шабаше, — отвечала она и смеялась. Её рыжие кудри тряслись в такт смеху. — Никогда не видела дьявола, никогда не травила урожай…

— Покажите ей инструмент… А, к чёрту! Давайте сразу начнём, — махнул рукой судья.

Кажется, не только у Готфрида было сегодня плохое настроение. Даже Герренбергер были какими-то вялым и спешил поскорее выбить из ведьмы признание, вместо того чтобы долго задавать ей дурацкие вопросы, на которые все отвечают одинаково: «Невиновна».

Подсудимую растянули на лестнице, хрустнули её суставы и она вдруг оглушительно закричала, что она ведьма. Однако герр инквизитор не спешил её отпускать.

— Вы принадлежите к ковену, действующему в городе?

— Да! Только отпустите!

Дитрих, повинуясь приказу ослабил верёвки.

— Я невиновна! Клянусь, нет моей вины! Клянусь Богом!

Герренбергер вздохнул, с шумом выпустив воздух из волосатых ноздрей.

— Давайте опять.

Альберту снова растянули на лестнице, и она снова начала кричать, что она ведьма. Но едва её отпустили, она снова начала божиться, что невиновна. Так повторялось пять раз.

— Почему вы сначала сознаётесь, а затем вновь отрицаете свою вину? — без особого интереса спросил наконец судья.

— Это потому, что у ваших палачей руки коротки, — ответила ему наглая ведьма, усмехаясь.

— Господа, пойдёмте обедать — вдруг предложил Герренбергер, и остальные с радостью согласились. — А вы, Айзанханг, добейтесь от неё признания. Если что, потом задним числом запишем.

Герренбергер, а с ним священники и даже писарь, поднялись со своих мест и ушли.

— Что с тобой сегодня, Гога? — накинулся на Готфрида Дитрих. — Я уж не знаю, что думать! Вдруг, думаю, тебя там околдовали или ещё что… Ты какой-то… сам не свой.

— Я не спал всю ночь, — ответил Готфрид хмуро.

— Это ещё почему?

— Потому что мне такое ночами снится…

И Готфрид рассказал ему о своих снах, и о том, как они провели эту ночь с Эрикой.

Дитрих присвистнул.

— Всё говорит в пользу того, что Эрика — ведьма, — авторитетно заявил он.

— Кстати, я тут подумал, — Готфрид словно и не слышал его. — Ведь она девственница, умеет читать и писать, так может быть она монахиня? Или готовилась уйти в монастырь? Представь, ведьмы, чтобы навредить Господу…

— Откуда ты, Гога, знаешь, что она девственница?

— Сама сказала.

Дитрих расхохотался, а потом спросил с ехидцей:

— Сама сказала?

Готфрид только вздохнул.

— Убивают монахиню? — с сомнением проронил Дитрих. — Гога, ты придумываешь ей оправдания.

— Можешь думать что хочешь, — разозлился Готфрид. — Только никому об этом не говори. Понял?

— Хорошо, хорошо. А теперь давай её это… — Дитрих кивнул на Фегер и взялся за ремень.

— Подожди, — одёрнул он друга. — Сначала признания добьёмся, а потом делай что хочешь. Почему тебе неймётся всё время?

Дитрих пожал плечами.

— А ты чего разозлился? Тебе какая разница? Эта ведьма сама свою душу погубила, я-то причём?…

— Заткнись и помоги лучше, — Готфрид отвязывал Альберту от лестницы.

Вдвоём они посадили её на деревянное кресло, защёлкнули руки в железные кандалы. Дитрих, как профессиональный палач, мигом всё смекнул и принёс две пары тисков — для пальцев рук и ног.

— Давайте ребятки, — сказала Альберта, злорадно усмехаясь, — пытайте бедную женщину…

— Сам с ведьмой связался, а меня… — начал сетовать Дитрих.

— Ты заткнёшься или нет? — заорал Готфрид.

Дитрих отпрянул от него, в глазах его на секунду мелькнул страх, но он сразу сменился презрением.

— Что ты орёшь-то, как на дыбе? — брезгливо сказал он, однако в голосе его чувствовалась попытка примириться. — Делов-то…

Однако Готфрида это только больше злило. Он разогнул пальцы упирающейся Альберты, надел на них тиски и рывками принялся закручивать винт.

— Альберта Фегер, вам же лучше будет подписать признание. Таким образом вы сможете избежать многих мучений, — монотонно говорил Готфрид сквозь её крики.

— Хорошо, я признаюсь! — закричала она, и Готфрид тут же ослабил тиски.

Альберта с болью покосилась на свои искалеченные пальцы, но лицо её тут же злобно скривилось, и она выпалила:

— Я признаюсь, что вы сопляки, каких свет не видывал!

— Вот шлюха, — бросил Дитрих, плюнув на пол. — Корчишь из себя вторую Шварц?

Он стоял чуть поодаль и живо разминал кулаки, будто готовясь к драке.

Готфрид снова завернул тиски до упора, так, что, казалось, они вот-вот сойдутся, измельчив кости ведьмы в муку.

— Да ты пошибче, пошибче! — издевательски кричала Фегер, обезумев от боли. — Каши мало ел? А ты знаешь, что такое восьмерых детей родить?!

— Давай тиски для ног, — бросил Готфрид.

Дитрих отошёл в угол, где какой-то идиот свалил палаческий инструмент, и принялся рыться там.

— Господи Иисусе, помоги мне выстоять, пресвятая Дева, дай силы…

— Господь не помогает ведьмам, — рявкнул на неё Готфрид. — Дитрих, хватит возиться!

— Я всю жизнь была честной женщиной! Это вас он накажет! Это вы — слуги дьявола! Зад ему целуете, говно его жрёте…

Этого Готфрид не мог стерпеть. Ярость и ненависть захлестнули его, и он ударил её. Потом снова. И снова. Кулаком прямо по лицу. И ещё раз. Что-то хрустнуло, и он как сквозь сон услышал голос Дитриха:

— Гога, Гога, да ты с ума сошёл что ли?

Друг перехватил его посередине груди и оттаскивал от кресла, в котором безвольной куклой лежала Альберта Фегер. На левом виске её была вмятина, из которой торчала белая кость и медленно сочилась кровь.

— Успокойся, успокойся, — бормотал Дитрих, постепенно ослабляя хватку.

— Шлюха, — процедил Готфрид, тяжело дыша.

— Правильно, я бы всех баб в цепи! Бог создал их после мужчины, так что они должны подчиняться. Ноги нам должны целовать. А они дьявольское семя, прелюбодействуют и богохульничают… ты только успокойся, Гога, успокойся!

Внезапно дверь скрипнула. Фёрнер показался в проходе, произнёс «Здравствуйте, герры…» и тут же остановился, уставившись на окровавленное тело.

— Айзанханг, что здесь происходит? — спросил он, глубоко дыша, точно пытаясь подавить ярость.

— Я… — Готфрид плохо соображал, язык у него заплетался. — Простите, герр Фёрнер, я решил, что надо получить признание…

— И для этого убили ценного подозреваемого, Айзанханг? Вы знаете, сколько она могла нам рассказать?!

Готфрид виновато кивнул, спрятав глаза.

— Это всё сны! — вступился за друга Дитрих. — Готфрид не рассказывал вам, что его преследуют страшные ведения? Поэтому в прошлую ночь он не спал, вот и не рассчитал силу…

Фёрнер недовольно фыркнул.

— Дознания в отсутствие судейской коллегии категорически запрещены. Просто потому, что некому будет записать признания подозреваемого, — сказал он. — Вам обоим грозит дисциплинарное взыскание.

— Мы ж хотели, как лучше, — промямлил Дитрих. — Притом, герр инквизитор сами сказали, что можно задним числом…

— А вас, Айзанханг, я попрошу в мой кабинет для объяснений.

Дитрих остался снаружи, а викарий закрыл дверь на ключ.

Вместе они уселись в карету, и пока ехали, Готфриду казалось, что его везут на казнь. Всю дорогу Фёрнер молчал, глядя в окно.

Они доехали до ратуши и поднялись в кабинет викария. Готфрид, понурив голову, плёлся сзади.

— Это было весьма неосмотрительно с вашей стороны, Айзанханг — сказал Фёрнер, усевшись за письменный стол. — Как можно было?

— Она богохульничала, ваше преосвященство…

— Она ведь ведьма! — выпалил он. — Глупо было бы ожидать от неё пения псалмов!

— Это получилось случайно, — буркнул Готфрид, стоя перед викарием по стойке «смирно» и стараясь не встречаться с ним взглядом. — Она разозлила меня своей бранью и богохульством…

— Случайно? В нашей работе, Айзанханг, не должно быть таких случайностей. Вы понимаете, что дисциплинарного взыскания вам не избежать? Вам повезёт, если получите пару сотен палок или временное заключение. Но я боюсь, как бы герры судьи не изволили судить вас по всей строгости. Герру Герренбергеру, кстати, тоже не сладко придётся.

Готфрид молчал, опустив голову.

— Как можно было так легкомысленно поступить? — вопрошал Фёрнер.

Готфрид молчал. Это было похоже на очередной сон.

— Понимаю, всех нас порой захлёстывают эмоции, которые мы не в силах сдерживать. Как говорится: «ira furor brevis est», — викарий уже говорил своим обычным, размеренным тоном.

Не в силах сдерживать? Если Фёрнер и знал о них, то лишь понаслышке — уж его-то нельзя было упрекнуть в горячности. Казалось, что все его поступки, слова и действия продуманы и по нескольку раз просчитаны. Каждая улыбка, каждый жест… Может быть поэтому Готфрид так хотел быть похожим на него? А может Фёрнер просто казался ему таким?

— И извольте рассказать, что это за сны, о которых говорил Байер? — спросил викарий.

Готфриду пришлось рассказать викарию о своих видениях. О кладбище, дьяволе, буре… О летучих мышах, чьи коготки не оставили царапин…

Его сердце сжалось и похолодело, но он так же признался, что в каждом из них присутствовала Эрика. Он не мог лгать викарию. Не мог лгать церкви. Господь не простил бы ему. И Готфрид надеялся на снисходительность и понимание.

Фридрих Фёрнер задумчиво глядел на него.

— Если бы это повторилось раз или два, — наконец произнёс он, — можно было бы заподозрить нервное расстройство. Но, так как это повторяется каждую ночь… Когда они начались?

— Через несколько дней после шабаша. Точной даты я не помню.

— Плохие сны бывают у тех, у кого совесть не чиста, — задумчиво произнёс викарий и оценивающие посмотрел на Готфрида.

Тот похолодел. Казалось, сапоги солдат уже грохочут по лестницам, уже звенят кандалы и скрипит ворот в пыточной камере.

И допрос, как во сне позапрошлой ночью.

Готфрид никогда до этого не думал, что его видения могут быть пророчествами. Но как же Эрика и кладбище, как же железная маска дьявола?

— Однако я не берусь толковать видения, потому что это ересь, — спокойно сказал Фёрнер. — И всё же, Айзанханг, я бы посоветовал вам сей же день исповедаться и освятить жилище. И не распространяйтесь о ваших снах — кто знает, что подумают люди о вас и об инквизиции в целом? Чтобы воин Господа видел демонов? Думаю, это может дать нежелательный толчок к ереси. Вы понимаете?

Готфрид кивнул.

— Вероятно, вы думаете, что это могло быть колдовство? — сказал викарий. — Так вот, я приведу вам один пример из жизни. Как вы думаете, Айзанханг, сколько раз меня, как главу инквизиции, пытались околдовать?

Готфрид пожал плечами. Но Фёрнер не продолжал, а выжидательно глядел на него.

— Ну… много… раз сто, наверное? — вдавил он, поняв, что ответить всё равно придётся.

— Мне самому неизвестно, — ответил он. — Но ничего чудовищного или сверхъестественного со мной не происходило. Истинная вера — вот защита от колдовских штучек. По вере вашей, Айзанханг, да воздастся вам. Веруйте в Господа, а не в колдовство, пожалуйста. Вот ещё что: тотчас же отправляйтесь в церковь и попросите священника освятить ваш дом.

И, кстати, есть ещё кое-что по нашему делу, — викарий испытующе посмотрел на Готфрида. — Завтра в ваше распоряжение поступит новая подозреваемая. Её зовут Доротея Флок. Несколько арестованных уже указали на то, что она может принадлежать к верхушке ковена. Нужно любой ценой выбить из неё признание, понимаете? Любой ценой!

Готфрид кивнул.

— Разрешите идти?

— Нет. Теперь самое главное. Готфрид, вы хороший солдат, но инквизиция не может делать вид, что ничего не произошло. Убийство — это тяжкий, смертный грех. Это также очень тяжкое преступление. Мне бы очень хотелось избавить вас от вины, но, увы, я не вижу способов этого сделать. Суд по вашему делу будет в понедельник. И я бы на вашем месте не рассчитывал на милость. Также я хотел бы видеть на нём фройляйн Шмидт, в качестве свидетеля и…

Викарий замолчал, но Готфриду показалось, что он хотел сказать «…и подозреваемой».

— Мне следовало бы приказать арестовать вас и держать в тюрьме, но сейчас мне как никогда нужны люди, — продолжал викарий. — Вы хороший солдат и, ко всему прочему, охраняете ценного свидетеля. Поэтому я разрешаю вам оставаться на воле до следующего воскресения. Только не вздумайте пытаться сбежать из города — стража у ворот будет оповещена и вас не выпустят. Сегодня можете больше не приходить, так что извольте быть свободны.

У Готфрида внутри всё упало. Злоба, которую он выместил на подозреваемой Фегер, вновь захлестнула его. Всего пять дней с Эрикой оставалось ему. Хотелось бежать. Трус! — сказал он себе. — Имей мужество нести наказание за свои грехи, как положено верному солдату и честному человеку.

Легче не стало. Злоба разгорелась с большей силой. Злоба на себя. Теперь уже никакие сны не вызывали у него тревоги. Снов пусть боятся дети.

Он спустился по лестнице, но когда пошёл к выходу, то заметил возле одного из залов знакомую косматую голову, тощее тело, мелькавшее между грязных лохмотьев. Сумасшедший подглядывал в замочную скважину одно из залов для заседаний.

— Эй, ты! — рявкнул Готфрид. — Какого чёрта ты тут делаешь?

Безумец поднял на него испуганные глаза, скрючился в три погибели, ожидая удара… Но Готфриду вдруг стало жалко его.

— Девки… с сосцами, как райские кущи… Эдем…

— Пошёл прочь, иначе тебе так всыплют палок, что ходить не сможешь!

Безумец начал медленно отступать, трясясь всем телом, а потом выбежал прочь из ратуши. Стражников у ворот почему-то не было.

Тут же с улицы послышались крики и ругань. Готфрид поспешил наружу и увидел, как трое солдат крепко били сумасшедшего древками алебард. Тот вертелся, пытался уклониться, просил прощения, жалко, будто извиняясь, посмеивался, чем ещё больше злил стражников. Побои сыпались на него градом.

Вдруг он получил сильный удар по своей пустой голове, упал, а сапоги стражников тут же заплясали по его рёбрам.

— А ну отставить! — рявкнул на них Готфрид. — Кто позволил отлучаться с поста?

— Да мы… — попытался возразить один, но всё-таки они бросили несчастного нищего и прошли мимо Готфрида, опустив головы и ругаясь сквозь зубы.

— Вот дьявол, — проворчал Готфрид, подходя к блаженному. Кажется тот был ещё жив.

— Дьявол — просто видение сумасшедшего монаха, — уверенно сказал тот, поднимаясь с земли и прикрывая пострадавшие рёбра. — Нету никакого дьявола. Это Бог так зол с нами.

— Не подходил бы ты близко к ратуше, — мягко сказал ему Готфрид. — А то ведь убьют тебя эти…

Сумасшедший ничего не ответил, а повернулся к нему болтающимся в дырявых штанах задом, и медленно поплёлся восвояси.

Исповедальная кабинка — тесное, тёмное помещение с решёткой между грешником и священником. Готфрид вошёл в неё, притворил хлипкую дверцу и сел.

— Святой отец, я хочу исповедаться, — сказал он со вздохом.

Спокойный, мягкий и, казалось, равнодушный голос ответил ему.

— Что тебя гложет, сын мой?

Готфрид помолчал мгновение, раздумывая, с чего начать, и произнёс:

— Мне кажется, я предал Бога.

И снова замолчал.

— Что же случилось? — равнодушно спросил священник. Но разве ему объяснишь то, в чём сам запутался? Не легче ли просто купить индульгенцию, ничего не говоря? Если бы ещё существовали индульгенции от совести… А может нужно ему рассказать всё, сбиваясь и всё время возвращаясь в начало, чтобы самому хоть немного понять?

— Понимаете, я нарушил прямой приказ…

Нет, не так. Разве это грех? Да и никакого приказа, собственно, никто и не нарушал. То есть приказ герра Фёрнера, конечно, пришлось нарушить, чтобы выполнить приказ герра епископа, их светлости, но ведь это не грех, так как епископ стоит выше своего викария… Господи, какая каша в голове! В чём же он согрешил? Господи, да разве он грешил? Эрика…

— Сегодня я убил женщину.

Вот так. Начнём с конца.

— Вот как? Вы уверены в этом?

— Конечно, я уверен, — сказал он, сдерживая раздражение. — Её подозревали в колдовстве, а мы должны были пытать её. Она издевалась над нами. Я не выдержал, разозлился и… убил. А в понедельник меня ждёт суд.

— Что же, я думаю вы заслуживаете справедливого наказания. Купите индульгенцию и Господь простит ваш грех.

— И мне страшно, потому что дома у меня живёт девушка. Что с ней будет, когда меня посадят?

— Это ваша жена?

— Нет… Просто мы случайно оказались вместе. Но никакого прелюбодеяния не было.

— Хм… — протянул по ту сторону решётки этот продавец прощений. — Ну что же, приобретите индульгенцию, и Господь простит вас.

— Да, пожалуйста. И, знаете, я бы хотел освятить своё жилище, потому что последнее время меня мучают кошмары, и я думаю, что в этом виноваты дьявольские силы.

— Хорошо, давайте выйдем…

Через полчаса Готфрид уже был счастливым обладателем куска бумаги, который удостоверял, что рекомый Готфрид Айзанханг получил прощение грехов вольных и невольных. Индульгенция выдавалась от имени Папы Римского, поэтому в силе её сомневаться не приходилось. Индульгенции сильнее мог выдавать только сам Бог, но, как известно, в небесной канцелярии нет бумаги и чернил.

Готфрид шёл домой. На душе было чуть легче, но только чуть. Он всё также боялся тюрьмы. А Эрика? Куда она пойдёт?

Рядом с Готфридом шагал отец Фиделиус — низкий, округлый и плешивый. Кажется это именно он исповедовал старуху Фаульхайма. А может быть и нет. Всю дорогу говорили о войне со Швецией и сошлись на мнении, что шведами управляет дьявол, и что Господь не потерпит святотатства и накажет изуверов.

А потом Готфрид решился спросить то, о чём думал два дня.

— Святой отец, скажите, а что написано в Исходе, глава двадцать вторая, стих восемнадцатый?

— М-м… — промычал священник, закатив глаза. — Ах, да: «Ворожеи не оставляй в живых». А почему это вас так беспокоило.

— Просто, вспомнилось что-то…

Дома у Готфрида священник достал свои принадлежности и долго ходил по комнатам, кропя святой водой и читая молитву. Особенно крепко он взялся за постели Эрики и Готфрида: он окропил их трижды, так что, наверное, спать на них в эту ночь будет невозможно. А ну и пусть, главное что кошмарные сны исчезнут, а подобную мелочь можно и перетерпеть, ничего страшного.

Когда же священник ушёл, приняв щедрое пожертвование, дом казался наполненным свежестью и чистотой. В нём так легко дышалось, но у Готфрида ещё оставались сомнения в том, что его мерзкие ведения кончились.

Перед сном он строго-настрого наказал Эрике разбудить его ранним утром, и плюхнулся на постель прямо в одежде — усталость срубила его.

Глава 14 ДОРОТЕЯ ФЛОК

И на следующий день Путцер всё молчал. Кажется, это начало надоедать даже судьям. Они бы с большей охотой растянули на дыбе какую-нибудь полуголую ведьму, да послушали её вопли. А скорняк, эта жирная и потная туша, этот измученный пытками кусок дерьма, висел на страппадо, закатив глаза и молчал как рыба. Казалось, от ежедневных мучений он вообще перестал что-либо чувствовать и понимать.

— Рудольф Путцер, вы признаёте, что были в ночь на первое мая на шабаше в Хаупсморвальде?

Молчание.

— Рудольф Путцер, как вы объясните своё присутствие на шабаше в Хаупсморвальде?

Молчание. Только поскрипывает натянутая до отказа верёвка.

— Рудольф Путцер, заключали ли вы договор с дьяволом?

Молчание.

— Рудольф Путцер, где находится книга с именами всех ведьм и колдунов Бамберга?

И только молчание в ответ.

— Может попробовать латынь? — предположил Фёрнер. — Quo usque Rudolf, abuter patientia nostra?

Скорняк не ответил.

— Колдовство, — прошептал один из судей доктору Фазольту. — Человек не может так молчать.

— Может быть, отправить его в тюрьму, да и пусть сидит? — задумчиво обронил Фазольт. — Хотя, нет. Пусть повисит, может быть, потом заговорит.

Господа судьи поднялись со своих мест, начали собираться на обед. Ганс Шталь скрипел пером, спеша записать в протокол все действия подсудимого и судей.

— После обеда ещё допросим, — Эрнст Фазольт, не дожидаясь других, уже подошёл к дверям.

Инквизиторы вышли, и сквозь раскрытую дверь Готфрид видел, как герр Фёрнер взял протоколы параллельных дознаний и принялся читать.

Дверь закрылась.

— Хорошо им, — посетовал Дитрих. — Чуть что — на обед. Дескать, господские желудки не то, что обычные — им без обеда никак нельзя.

Он вздохнул и живот его красноречиво заурчал.

Готфрид не успел ответить, потому что дверь снова отворилась.

— Герр Фёрнер вас к себе просили, — сказал стражник, показавшийся в проёме.

Готфрид коротко кивнул. Как только он вышел во двор, то увидел только удаляющиеся кареты. Пришлось идти пешком.

Когда он добрался до ратуши, кареты уже все стояли возле Высокого Моста.

— Герры судьи давно приехали? — спросил он у стражника.

Тот почесал шлем, отогнал назойливую муху и только тогда ответил:

— Примерно четверть часа назад.

Из ратуши вышла девушка. Лицо её показалось Готфриду смутно знакомым, но он не обратил на неё внимания. А, обратив, понял бы, что девушка была та самая, которую он совсем недавно спас от изнасилования.

Хэлена же, увидев Готфрида, спрятала глаза и поспешно пошла прочь.

В кабинете викария уже находились инквизиторы, ведущие дела Каталины Фридман и Дитриха Аальхаута.

— А, Айзанханг, — Фёрнер поднял глаза от бумаг. — Проходите, сейчас дождёмся доктора Айнвага и начнём.

Айнваг вёл дело Якоба Вебера. Он показался через минуту, извинился за опоздание и снял шляпу.

— Герры, — начал Фёрнер, поднявшись из-за стола. — Я имею сообщить вам пренеприятное известие: Каталина Фридман подтвердила, что в городе действует ведовская секта.

Инквизиторы молчали, слушая слова викария. Все давно были в этом уверены, но некоторых, особо тёмных, известие это оглушило, словно молотом.

— Однако есть и хорошие новости, — продолжал тем временем викарий. — Каталина Фридман так же призналась, что существует некая книга имён всех тех нечестивцев и еретиков, состоящих в ковене. Доношу это до вашего сведенья, потому что сейчас основная цель дознаний — узнать, где и у кого находится книга. Повторю, что в ней записаны имена всех участников ковена. И если этот список попадёт к нам в руки, то… — Фёрнер обвёл присутствующих взглядом. — Полагаю, не нужно говорить, что в таком случае дни ковена сочтены. И ещё: за пределы ратуши эти сведения не должны выйти. А теперь все свободны.

Инквизиторы разошлись, сразу же за дверью начав обсуждать всё услышанное.

— Айзанханг, пойдите-ка в Труденхаус, дабы Путцер не наложил рук на себя. А мы с геррами инквизиторами обсудим услышанное за сытным ужином. Так ведь, герры?

Герры вразнобой принялись кивать и соглашаться, а Готфрид щёлкнул каблуками и направился обратно.

Когда он прошёл в зал дознаний, Дитрих сидел на месте инквизитора, сложив ноги на стол и что-то рассказывал скорняку.

— Ну что? — он опустил ноги на пол и встал, когда Готфрид затворил за собой дверь. — Что тебе сказали вчера?

— В тюрьму меня посадят, — буркнул Готфрид.

— Как же в тюрьму, когда эта Фегер была сущей ведьмой?

— Да потому что не доказали ничего!

— Да чего тут доказывать? — возмутился Дитрих.

— Да всё уже! Поздно доказывать. В понедельник суд, — Готфрид разозлился.

Дитрих помолчал, соображая, а потом воскликнул:

— Ах ты, чёрт! Мне ведь их преосвященство сегодня сказали, что я должен быть свидетелем в понедельник… А я-то, дурак, думаю — свидетелем чего? Что же будет, Готфрид?

— Посадят, наверное, — Готфрид вяло пожал плечами.

— Гога, а почему тогда ты на воле? Почему не сбежишь?

Готфрид вздохнул.

— Давай выйдем, — сказал он, кивнув на дверь. — А то этот услышит.

Они вышли в тёмный каменный коридор. Вокруг никого не было, а старый Денбар стал так туг на ухо, что не услышит, даже если вострубит первый Ангел.

— Фёрнер говорит, чтобы я пока с Эрикой побыл, — начал Готфрид. — Из города мне всё равно не сбежать — стражников у ворот оповестили обо всём… Эрику требуют как свидетеля в понедельник. Да и нельзя мне бежать. Надо нести наказание за преступление.

Дитрих посмотрел на друга, как на дурака.

— А что с этой… с Эрикой? Ты же не думаешь, что…

— Конечно, я не думаю! Если она попадёт в руки к судьям, то они её точно не отпустят.

— Что будешь делать? — спросил Дитрих участливым тоном. — Может, спрячем её где-нибудь? Прямо сегодня? А сами скажем, что сбежала.

Готфрид покачал головой.

— Если я сразу не доложу, тогда судьи заподозрят меня и будут пытать. Давай сделаем по-другому. В воскресенье герр Фёрнер будет проповедовать в Верхней церкви. Мы с ней пойдём на мессу, и он увидит нас вместе. А вечером ко мне придёшь ты. Ночью мы отвезём её к тебе домой, а в понедельник ты вывезешь её из города. Хорошо?

— Знаешь, сколько народу пойдёт поглазеть на викария? Думаешь, он вас заметит?

— Мы сядем в первом ряду, — сказал Готфрид.

— Тогда ладно, — Дитрих кивнул.

— Все мои деньги я передам ей. Отвезёшь её куда-нибудь на север, подальше от войны.

— А ты, Гога?

— А я сяду в тюрьму.

— Но может быть тебе тоже бежать? Помнишь, у меня есть знакомый контрабандист, Нойманн?

Готфрид покачал головой.

— Нет, я совершил преступление, — Готфрид развернулся, открыл дверь и вошёл в пыточную.

Дитрих только беспомощно вздохнул и последовал за ним. Молча, он подошёл к Путцеру, сидящему на деревянном кресле, и принялся проверять узлы на его запястьях и ногах.

— Что герр викарий говорят? — наконец спросил он деловым тоном.

Готфрид вздохнул.

— Подтвердилось, что в городе ведовская секта действует. А ещё, что есть список имён всех людей, которые в ней состоят.

— М-м, — Дитрих одобрительно кивнул. — Серьёзно. Про секту-то и так понятно…

— Как так понятно?

— Давно всем давно понятно, — он махнул рукой. — Шабаши, всякие сборища. Ковен, наверное, даже не один. Я думал их несколько.

— Может и несколько, — сказал Готфрид, а потом повернулся к Путцеру. — Ну что, колдун. У кого находится список всех ваших еретиков?

Путцер дёрнул жирной мордой, не желая отвечать. Отвернулся. Вообразил себя героем под пыткой, гордыню свою языческую выпятил вперёд пуза… Что же, пытка ему и вправду будет, вот только никакой он не герой, а подобие червя белёсого, что в кишках больного обитает. Вредный и противный, и если издохнет в жутких муках, то никто и не сжалится. Но героем его называть просто смешно.

— Эй, Гога, — опасливо окликнул его Дитрих. — Может не надо, а? А то ведь этот поважнее Фегер будет, убьёшь ещё… Давай судей дождёмся, — он быстро взял себя в руки. — Так ему пытки нравиться начнут. Он, глядишь, сам проситься будет в подвал, ха-ха-ха!

— Меня и так посадят, а если добьёмся признания, может быть…

— Готфрид, — сказал вдруг скорняк, и друзья мгновенно повернулись к нему. — Мы же знакомы были с Альбрехтом. Я делал ножны для твоей шпаги. И я знал твоего отца. Как ты можешь служить этим… этим… — он скривился от отвращения, пытаясь подобрать слова.

— О, кто заговорил, — ухмыльнулся Дитрих, однако Готфрид знаком приказал ему замолчать.

— Вот уж не думал, — продолжал Путцер, — что ты будешь путаться с этими свиньями.

— Я, по крайней мере, не путаюсь с дьяволами, колдун. Не порчу посевов и не насылаю проклятья на невинных людей.

— Конечно, пытки и казни — более праведные дела.

— Лучше скажи, где вы прячете книгу имён, тогда пыток на твою долю достанется меньше.

— Ваша власть скоро рухнет. Люди не потерпят… Бог не позволит…

— Не тебе говорить о Боге, колдун, — разозлился Готфрид. — Мы защищаем закон, мы поддерживаем порядок — так угодно Богу.

Дитрих заметно напрягся, готовясь броситься к Готфриду и не допустить ещё одного убийства.

Путцер фыркнул и отвернулся.

— Береги Эрику, — пробормотал он, и больше не произнёс ни слова.

Они пытали его ещё несколько часов, но он молчал.

— Я слышал, — сказал Дитрих, утирая пот со лба, — что одна ведьма выдержала три пытки подряд, насмехаясь над палачом. Говорят, она не чувствовала боли. А потом на её теле нашли кусочек пергамента, на котором была надпись: «Подобно сладости млека Пресвятой Девы Марии устам Господа нашего Иисуса Христа, да будет эта пытка сладка и приятна рукам моим и ногам моим». Представляешь? Когда этот пергамент сожгли, то ведьма сразу во всём и призналась…

Судьи вернулись с обеда, вяло понаблюдали за пытками, устали и махнули на него рукой. Ну не до вечера же сидеть с этим упрямцем, в самом деле?

Путцера отправили в камеру, а Готфрида — на дознание некоей Доротеи Флок. Однако внезапно путь ему преградили.

Дорогая одежда, белые шёлковые чулки, серебряный пряжки и золотые перстни — это был усатый мужчина среднего возраста. Он шёл к Готфриду, воровато оглядываясь, но едва приблизился, как серые глаза его стали надменными, а губы чуть искривились, как будто он старался не выказывать бурлящее презрение. Весь его вид, осанка и благородный живот показывали, что человек этот знатен и привык распоряжаться, хотя вид у него был довольно обычный. «Такого, если оденется в простое платье, в толпе не заметишь» — подумал Готфрид, оглядев его с ног до головы.

— Здесь держат мою жену, — сказал пришедший так твёрдо, словно по одному его требованию жену доставят домой в сопровождении почётного эскорта. Однако на последнем слове голос его чуть дрогнул.

— Здесь много кого держат, — пожал плечами Готфрид и хотел было вернуться к своим делам, но мужчина крепко ухватил его за плечо.

— Доротея Флок, так её зовут, — вполголоса зачастил он. — Мне сказали, что её в чём-то обвиняют, но я так и не понял в чём, и если вы немедленно…

— Если вы немедленно не уберёте руку, — сказал Готфрид, пытаясь представить, как бы это сказал Фридрих Фёрнер, — я арестую вас за попытку чинить помехи инквизиции.

Усатый убрал руку и снова оглянулся на выход.

— Доротея Флок обвиняется в колдовстве и сношении с дьяволом, — сухо сказал Готфрид, поправляя рукав, хотя сам не был уверен, в чём именно её обвиняют. — И как только она сознается в своих злодеяниях, то будет казнена.

— Я требую… — начал было усатый, но остановился, сжал губы и с видимым усилием сменил тон. — Я прошу. Пожалуйста, помогите…

— Вы что, хотите, чтобы я освободил её? — резко спросил Готфрид.

— Ну почему же, — замялся пришедший. — Видите ли, всего лишь нужно передать ей письмо. Я хорошо заплачу, но если этого вам будет мало…

От снял с пальца золотой перстень с пятью рубинами. На месте шестого зияла пустота. Перстень был исцарапанный и потёртый, но всё же дорогой.

— Уберите это, или я должен буду сообщить начальству. Советую вам заказать литургию по ней, за искупление грехов и за упокой души. Бог помилует невинную душу. Стража! Выведите его отсюда.

С этими словами Готфрид повернулся и зашагал прочь, оставив несчастного в отчаянии.

Доротея Флок, в девичестве Хофман, уже находилась в камере для дознаний. Она была одета в дорогое платье, изрядно испачкавшееся в Труденхаусе, руки её были скованны.

На дознании присутствовал сам Фридрих Фёрнер, а так же Эрнст Фазольт и доктор Герренбергер. Демонолога Эбенхольца почему-то не было, хотя, по словам Фёрнера, дознание это было крайне важно.

— … двадцать два года, — читал секретарь Шталь, — замужем за консулом Георгом Генрихом Флоком, родилась в Нюрнберге.

— Вы подтверждаете это? — спросил Фазольт.

Доротея отрешённо кивнула, всем своим видом давая понять, что Бог защитит её, ибо она, как и все пойманные, невиновна.

— Сколько дел, сколько дел, — устало посетовал Фазольт, оглядывая бумаги. — Ну ничего, на этой неделе мы с ними, думаю, разберёмся. И возьмёмся за вас, Айзанханг, — он одарил Готфрида неприязненным взглядом.

Готфрид не ответил. Они с Дитрихом посадили фрау Флок на кресло, привязали. Судьи задали стандартные вопросы, на которые она стандартно ответила, что она не ведьма и колдовством никогда не занималась.

— Итак, вы отрицаете, что когда-либо вступали в связь с дьяволом и занимались колдовством? — спросил Фёрнер, выжидающе глядя на подсудимую.

— Да, отрицаю, — с достоинством подтвердила Флок. — Мой муж и отец не потерпят такого обращения…

— А вот свидетели говорят, об обратном. Байер, Айзанханг, давайте начнём пытку.

Готфрид с Дитрихом подхватили женщину под руки, начали привязывать к верёвке страппадо.

— Что вы себе позволяете? — вопила она. — Да вы знаете, что мой муж имеет хождение в самые высокие круги?! Я происхожу из уважаемого дворянского рода, и моя семья этого так не оставит!..

— Помолчи, ведьма, — сказал Фазольт. — Мы пока не трогали тебя по причине беременности, но теперь пришло время отвечать за свои грехи.

— Вы признаёте, что занимались вредоносным колдовством? — спрашивал Фёрнер, когда подсудимую поднимали на страппадо.

— Нет! Я всегда была честной христианкой! Никто из моей семьи никогда не был замечен ни в чём дурном!

— То есть, вы стыдитесь того, что вас поймали? — участливо спросил Фазольт.

Доротея кивнула.

— Отлично. Запишите: «стыдится того, что стала позором семьи». Это может служить доказательством вины, ведь честному человеку нечего стыдиться.

— Я невиновна! — ответила ведьма. Она уже стояла на коленях, руки её были вывихнуты. Но она держалась из последних сил и не показывала слёз.

— Вы сказали, что ваш муж имеет хождение в какие-то высокие круги, что он богатый и влиятельный человек?

Доротея почувствовала, что инквизиторов можно зацепить этим — они могут позариться на его богатства, — и залепетала:

— Да, он очень влиятелен! У него много денег, и он найдёт способ откупить меня! Пожалуйста…

— А может быть ваш муж своими деньгами помогает ковену? — тут же вставил Герренбергер.

У ведьмы округлились глаза от удивления.

— Нет, нет, конечно же нет! — затараторила она. — Он честный человек…

— Давайте узнаем, правда ли это, — произнёс Фёрнер, и ведьму тот час вздёрнули к потолку.

— Нет, пожалуйста! Господи, помоги мне!.. — закричала она.

— Какое отношение ваш муж имеет к ковену?

— Никакого! Он — честный человек!..

— Извольте снова.

Её снова вздёрнули и сбросили. В камере раздался громкий хруст. Доротея Флок упала на пол, скрючилась на нём и заплакала.

— Какое отношение ваш муж имеет к ковену?

Она мычала что-то нечленораздельное. Слёзы и слюни её текли на гладкий каменный пол.

— Вы будете отвечать на вопрос?

В ответ только мычание.

— Может быть, продолжить пытку? — спросил её Фёрнер.

— Нет… — еле слышно произнесла она. — Не надо…

— Запишите, — сказал Фазольт. — Страх перед пыткой тоже может являться доказательством вины. Честный человек не боится пыток, потому что знает, что его сердце чисто.

Шталь принялся скрипеть пером.

— Доротея Флок, — вступил Фёрнер, — есть сведения, что у вас хранится колдовская книга — список всех членов колдовского ковена. Это так?

Она молчала, скрючившись на полу, и если бы не хриплое дыхание, можно было бы подумать, что она мертва.

— Это так? — повторил викарий.

— Да, — слабо простонала она.

— Где вы прячете её?

Но Доротея Флок молчала.

— Айзанханг, Байер, поднимите.

Готфрид с Дитрихом схватили ведьму за вывихнутые руки, рывком подняли, но тут она вскрикнула и обвисла.

— Что случилось? — с тревогой спросил Герренбергер.

Дитрих наклонил голову к ней, прислушался к дыханию.

— Дышит, — сообщил он.

— Возможно, потеряла сознание от боли, — заключил Эрнст Фазольт.

— Ладно, — сказал Фёрнер. — Привести её в сознание, а потом в камеру. Завтра продолжим. На сегодня все свободны.

Судьи покинули пыточную, а друзья остались. Дитрих взял ведро с водой и плеснул из него в лицо Доротее. Готфрид тем временем развязал ей руки.

Едва она пришла в себя, как заскулила, подобно побитой собаке.

— Завтра мы с тобой продолжим работу, ведьма, — сказал Дитрих с издёвкой.

Они закрыли её в камере и разошлись по домам. Дитрих в своём обычном приподнятом настроении, а Готфрид наоборот — в тревоге. Фёрнер снова отправил его домой, не пригласил к себе в кабинет. А что, если он нашёл другого на его место?

Это было похоже на ревность, и Готфрид обругал себя самыми чёрными словами. Ищет выгоды, места повыше, вместо того, чтобы кротко служить, исполнять и искоренять…

Глава 15 ПОСЛЕДНЯЯ МЕССА

На следующее утро, едва солнце начало стучаться в закрытые ставнями окна, как послышались ехидные голоса соседок:

— Слыхала, чего говорят-то, — тараторила одна. — У какого-то инквизитора в доме ведьма поселилась. Окрутила его, да и нечистью всякой дом наполнила. Уж тот молился-молился, да толку нету — не уходит от него дьяволица.

— Да ты что! — поражалась другая. — Господи, помилуй душу его!

Готфрид, сквозь дрёму слышавший это, резко открыл глаза и сел на постели. Проклятье! Да чтоб о вас такие сплетни разносили! Говорят, несомненно, о нём, слава Богу, что хоть имени не знают. Что же будет, если слухи дойдут до Фёрнера? Их проницательность даже слишком напрягаться не будет, чтобы понять, о ком идёт речь.

«Девушку, говоришь, спас, Готфрид? От еретиков спас? От ритуала?».

«Да, герр Фёрнер, как есть, спас».

«Но, позволь, почему же народ судачит, что она — ведьма? А давай-ка её проверим — на страппадо, в тисках для пальцев…»

Нет, конечно Фёрнер такого не предложит, но… Что, если судьи поверят слухам?

Слухи разлетелись быстро, и через пару дней Готфрид начал узнавать, что в доме у некоего инквизитора живёт не просто ведьма, а целое полчище разномастных колдуний и колдунов, которые варят новорождённых детей в котлах и пожирают их, а по ночам кричат по-козлиному и пляшут голышом, топча святые облатки. Он старался не выказывать раздражения, каждый раз когда слышал подобные наветы, но в душе его кипела злость. Злость на единственного человека, который считал Эрику ведьмой.

Дитрих Байер.

Наверное, когда Господь раздавал языки, Дитриху досталось помело какой-нибудь кухарки — так он обожал разносить сплетни.

В четверг продолжили пытки Доротеи и Путцера, но они молчали, поэтому решено было оставить их. Зато в пятницу аж несколько ведьм на параллельных допросах сознались в своих злодеяниях.

Жизнь казалась Готфриду прекрасной — мучившие его сны пропали, растворились в ночной мгле и больше не беспокоили, не отравляли жизнь.

Выходные провёли с Эрикой: всю субботу они гуляли по улицам Бамберга, вдоль каналов и садов. Катались на скрипучей лодке, управлял которой беззубый старый рыбак, и смотрели на плещущихся в воде уток.

Он так ничего и не сказал ей о суде в понедельник. Не хотел расстраивать и пугать. В воскресенье придёт Дитрих, там всё и объясним. Сейчас хотелось не думать о будущем, а просто плыть по течению в лодке, наслаждаясь последними часами вместе.

С утра в воскресенье они пошли в Верхнюю Приходскую церковь на мессу. Это было красивое и крепкое здание из жёлтого песчаника, с высокими стрельчатыми окнами и двускатной черепичной крышей. Справа возвышалась башня, взрезавшая лазурное небо подобно ангельскому копью.

Внутри церковь была светла и огромна. Высокие арки тянулись к самому потолку, ряды скамей олицетворяли божественный порядок.

Готфрид и Эрика пришли пораньше, чтобы занять переднюю скамью. Зал постепенно наполнялся народом — все хотели поглазеть на его преосвященство епископского викария, которые соизволил самолично проповедовать на мессе. И вот, наконец, началось входное песнопение. Люди встали со скамей, и на высокий постамент алтаря взошёл предстоятель.

Утренняя месса благословляет весь день на богоугодные дела.

И началась проповедь. Проповедь о добродетельной жене из книги Лемуила:

— «Кто найдёт добродетельную жену? цена её выше жемчугов. Уверенно в ней сердце мужа её, и он не останется без прибытка. Она воздаёт ему добром, а не злом во все дни жизни своей. Добывает шерсть и лён, и с охотою работает своими руками. Она, как купеческие корабли, издалека добывает хлеб свой. Она встаёт ещё ночью, и раздаёт пищу в доме своём и урочное служанкам своим. Задумает она о поле, и приобретает его; от плодов рук своих насаждает виноградник. Препоясывает силою чресла свои и укрепляет мышцы свои. Она чувствует, что занятие её хорошо, и — светильник её не гаснет и ночью. Протягивает руки свои к прялке, и персты её берутся за веретено. Длань свою она открывает бедному, и руку свою подаёт нуждающемуся. Не боится стужи для семьи своей, потому что вся семья её одета в двойные одежды. Она делает себе ковры: виссон и пурпур — одежда её. Муж её известен у ворот, когда сидит со старейшинами земли. Она делает покрывала, и продаёт, и поясы доставляет купцам Финикийским. Крепость и красота — одежда её, и весело смотрит она на будущее. Уста свои открывает с мудростию, и короткое наставление на языке её. Она наблюдает за хозяйством в доме своём, и не ест хлеба праздности. Встают дети и ублажают её, — муж, и хвалит её: „Много было жён добродетельных, но ты превзошла всех их“. Миловидность обманчива и красота суетна; но жена, боящаяся Господа, достойна хвалы. Дайте ей от плода рук её, и да прославят её у ворот дела её!»

Потом проповедовал Фридрих Фёрнер. Выйдя, он коротко глянул на Готфрида, а потом отвёл взгляд и больше не смотрел на него. Но Готфриду было достаточно и этого — значит, заметил.

Викарий говорил о грехе ереси и о благе инквизиции, обещал уничтожить заразу ведовства уже в этом году, и люди аплодировали ему. Наконец месса закончилась и Готфрид с Эрикой направились к выходу. По пути им попался Дитрих. Он подмигнул Готфриду и снова скрылся в толпе.

Они с Эрикой пропустили плотную толпу прихожан вперёд, а сами тихонько шли следом и молчали. Готфрид думал, что Эрика как раз подходит под этот образ добродетельной жены из проповеди. Кроткая, работящая, добрая. Он покосился на неё и облегчённо вздохнул… Фёрнер увидел их вместе, значит у неё будет время скрыться.

Но когда они вышли из церкви и направились было домой, кто-то остановил Готфрида, взяв его за плечо.

Он обернулся. Это был солдат, весь в броне и с алебардой наперевес.

— Готфрид Айзанханг? — спросил он.

— Я, — ответил Готфрид, уже чуя неладное.

— Вас хотят видеть.

— Кто?

— Герр викарий. И фройляйн тоже.

У Готфрида неприятно похолодело в кишках. Он огляделся, но бежать было некуда — вокруг открытое пространство, группы людей, выходящих из церкви и патрули городской стражи.

— Девушку тоже? — спросил он.

— Так точно, — ответил солдат. — Мне велено вас проводить.

Пришлось следовать за ним, к стоявшей немного поодаль карете.

Солдат остановился и сказал:

— Надо подождать.

Готфрид уже понимал, что происходит. Викарий подстраховался.

Дитриха, как назло, нигде не было. Наверное ушёл в «Синий Лев», чтобы выпить раухбира для храбрости. Как же он удивится, когда придёт вечером, а дома никого не будет…

Судорожно ища выход, Готфрид оглядел солдата. Добродушное одутловатое лицо, большой, поддерживаемый доспехами, живот, густые усы и бородёнка. Серые глаза смотрят, но не видят. Солдат то ли спал стоя, то ли был крайне задумчив. В любом случае, Готфриду это было только на руку.

Выхватить шпагу, рубануть несчастного под колени и бежать. Куда? К выходу с площади, в «Синий Лев», если не успеют догнать, а там уж Дитрих поможет.

План был так себе, но ничего лучше Готфрид не придумал. Он положил руку на эфес шпаги и медленно, словно устав стоять на месте, начал обходить солдата. Тот на мгновение проснулся, проводил его взглядом, поднял бровь, но потом снова вернулся к своим думам. Эрика тоже ничего не замечала.

Ещё шаг и…

Сквозь шум толпы прихожан послышался стук каблуков по мостовой и грохот железа. Готфрид посмотрел в чём дело и разом побледнел: в сопровождении двоих солдат к нему шёл сам викарий. Он мельком глянул на Эрику, холодно поцеловал ей ручку и представился:

— Фридрих Фёрнер, викарий.

— Эрика Шмидт, — улыбнулась она и сделала реверанс.

— Так вы и есть дочка того самого Альбрехта Шмидта? Очень приятно. Весьма талантливый был кузнец, я лично имел честь быть знакомым с ним. Примите мои соболезнования по поводу его смерти.

Эрика не нашлась что ответить, только улыбнулась и кивнула.

Готфрид так и стоял, замерев, держа руку на Эфесе.

— Так, Айзанханг, — сказал Фёрнер, покосившись на Эрику. — Давайте сядем в карету и всё обсудим, а рядовой Мюллер пока развлечёт фройляйн.

Пришлось следовать за ним.

Они уселись в карету, и Готфрид краем глаза увидел сквозь залапанное окно, как рядовой Мюллер отводит Эрику подальше, как она тревожно оглядывается назад.

Вот и всё, — подумал он. Поднимать оружие на викария он не хотел. Да и какой смысл? Вокруг полно солдат.

— Можно сначала попрощаться с Эрикой и Дитрихом? — спросил он тихо.

Стало вдруг грустно, что ему не с кем больше прощаться.

— Некогда, — отмахнулся Фёрнер, — завтра успеете.

Готфрид представил, как вокруг стоят судьи и солдаты, как он тихо говорит «прощай» и их с Эрикой разводят по разным камерам.

— Готфрид, — викарий вырвал его из забытья, — как ты знаешь, у Доротеи есть муж — канцлер Георг Генрих Флок. В том, что он колдун, нет никаких сомнений — первую его жену казнили за колдовство, а теперь подобное же подозрение пало и на вторую. Он пытался выгородить её, вытащить из Труденхауса с помощью своих связей, грозил императорским судом и пытался подкупить инквизиторов. Однако, буквально на днях несколько арестованных сознались в том, что книга с именами находится у него, и что он присутствовал на шабаше в ночь на первое мая. Как сообщают доверенные лица, он бежал в Эрланген в среду, вечером. Флок весьма осторожен, потому что знает о наших подозрениях. Лично я почти убеждён в его принадлежности к верхушке ковена.

Готфрид не понимал, к чему всё это, но Фёрнер продолжал:

— Посадить тебя в тюрьму было бы легче, чем достать потом оттуда. Судьи в гневе из-за убийства Фегер, но с божьей помощью мне удалось убедить их, что больше людей нет. Я сделал всё, что в моих силах, чтобы отложить суд. Тебе следует скрыться на продолжительный период, чтобы они успокоились, а у меня было время подумать. Поэтому ты отправишься вслед за Флоком.

Я постараюсь получить у епископа официальное разрешение на его поиски и поимку в других областях, но это может затянуться. А у нас, как ты сам понимаешь, дело идёт о жизнях невинных людей, так что сейчас не до бюрократии, — Фёрнер посмотрел в глаза ему, желая удостовериться, понял ли тот.

Готфрид коротко кивнул, пытаясь осознать, и викарий продолжил:

— Поедешь вместе с одной способной колдуньей.

— Колдуньей? — удивился Готфрид.

— Да, Готфрид. Помнишь это: «Те же, которые защищают труд людей от уничтожения бурей и градом, заслуживают не наказания, а вознаграждения»? Даже и с помощью колдовства. Я, конечно, не люблю магию и всячески её порицаю, однако в нашем деле дьявольские силы могут помочь сделать всё быстро. Пусть будет малое зло вместо большего, — Фёрнер виновато улыбнулся. — Ты, наверное, её видел на дознаниях и в Труденхаусе. Она светлая колдунья, поклялась служить церкви своим дьявольским ремеслом.

Завтра поутру за тобой заедет карета и вы направитесь прямо в Эрланген. Даю тебе вечер на сборы. Больше людей с собой дать не могу, так как дело тайное. Понимаешь?

Готфрид снова кивнул.

— Ну вот и отлично. Объект твоих поисков — плотный усатый мужчина. При нём, возможно, будет его фамильный перстень с шестью рубинами. По нему сможешь…

— С пятью рубинами, — машинально поправил Готфрид.

— Что?

— С пятью рубинами, — повторил он. — Одного рубина не было. Он приходил в Труденхаус, вымаливал прощение для жены, предлагал мне этот перстень как оплату…

— Оплату за что?

— За письмо, которое нужно было передать жене.

— И ты не взял его? — Фёрнер прищурился.

— Нет, — виновато ответил Готфрид. Он уже понял, какую ошибку допустил.

— Плохо, — сказал Фёрнер. — Плохо, что тогда мы ещё ни о чём не догадывались. Значит ты видел его. Это облегчит вам задачу. Итак, шесть рубинов в форме шестиугольника. Вероятно, у него был там какой-то иудейский знак, а может быть это символизирует число Зверя. Я не знаю. По этому перстню ты сможешь опознать его.

Будь осторожен и молись, чтобы Бог охранил тебя от чар. Вот и всё. Пусть Господь прибудет с тобой и поможет в твоём священном поиске.

Готфрид кивнул.

— Хорошо, — сказал викарий и подозвал Мюллера.

Эрику со всей вежливостью пригласили внутрь, а солдат встал на запятки.

Всю дорогу Фёрнер развлекал Эрику крамольными байками:

— Идёт суд. Судья выносит вердикт: «Сжечь ведьму!». Ему возражают: «Но она же такая красивая». «Хорошо, — смягчается судья, — но потом сжечь!»

Эрика покраснела и отвернулась, а Готфрид вежливо улыбнулся. Тревога его никуда не ушла, а только усилилась. Он думал о том, как оставит Эрику одну. Что с ней может стать, пока он ездит? А отказаться нельзя.

Карета подкатила к дому Айзанханга. Готфрид с Эрикой вышли и распрощались с викарием.

— Я не думала, что наш викарий такой добрый и интересный человек, — сказала она.

— Об этом мало кто знает, — пожал плечами Готфрид. — Все судят по количеству казней, но те, кто знает его лично… В общем, он очень хороший человек.

— Ты такой бледный… О чём вы с ним говорили?

И он рассказал ей о суде, которому не суждено состояться. Рассказал о том, что должен уехать. И что неизвестно, когда он вернётся. И что не знает, как оставить её одну.

Эрика заметно погрустнела. А потом пошла на кухню, чтобы приготовить обед.

— Ты не бойся, мы что-нибудь придумаем. Ведь главное, что суда не будет, а из Эрлангена я вернусь, — сказал он ей, чтобы успокоить, но она не ответила.

Целый день они провели вместе. О чём-то разговаривали, но все эти темы были какие-то надуманные, деревянные. Они боялись затронуть главное.

Готфрид собирал дорожную сумку: тёплый плащ, вторую рубаху, немного еды, молитвенник, точильный камень для шпаги и огниво. Всё, что необходимо ему для нормальной жизни.

Куда спрятать Эрику на время отъезда?

А на ужин было тушёное мясо и пирог из сушёных фруктов, и запах этого ужина так манил спокойствием домашнего очага, что Готфрид едва не забыл о завтрашней поездке.

Потом Эрика подала на стол и Готфрид набросился на мясо, как голодный пёс. Она же сидела напротив, сложив руки на коленях, и глядела на одну из самых привлекательных ипостасей мужчины: мужчину насыщающегося.

Послышался стук в дверь. Когда-то Готфрид не закрывал её на ключ изнутри, и потому Дитрих вечно врывался неожиданно и без стука. Но времена изменились.

Он подошёл к окну, отодвинул занавеску и выглянул наружу. У двери никого не было, только редкие прохожие плелись по улице и горели окна домов напротив. И тут, прямо перед глазами мелькнуло мертвецки бледное лицо, скрюченные пальцы, грязные, спутанные волосы…

Готфрид отскочил, выхватил шпагу… и с досады выругался, глядя как за окном загибается от смеха дурачок Дитрих. Очень смешно! Просто ужасно смешно! Пытаясь унять сердцебиение, Готфрид отворил дверь и впустил гогочущего друга внутрь.

Дитрих прошёл внутрь, повесил камзол и шляпу на крючок.

— Ох, ну и лицо у тебя было, Гога! — сказал он улыбаясь. — Будто призрака увидел.

— Его и увидел, — не остался в долгу тот. — Рожа бледная, глаза как талеры… тьфу!

Готфрид вернулся к еде. Дитрих снова рассмеялся, тоже взял крепкий деревянный стул и подсел к столу.

— Слышали историю о наказанной ведьме? — он посмотрел на Готфрида, а затем перевёл взгляд на Эрику. — А я сегодня услышал. Знаете, недалеко от церкви святого Стефана находится пошивочная мастерская, где часто шьют церковные одежды? Говорят, раньше, когда у неё был другой хозяин, в этой мастерской трудился один молодой парень. Хорошо трудился, всё успевал в срок, работал безукоризненно, ну и всё такое. При этом был очень вежлив и набожен, как и подобает доброму христианину. Хороший, в общем, парень.

Но вот однажды утром мастер заметил, что ученик какой-то вялый и уставший. Он еле сделал работу в срок и отправился домой. Мастер решил было, что у ученика была бурная ночь или что-то подобное, — Дитрих подмигнул Готфриду. — Однако на другой день ученик был ещё более вымотан: у него дрожали руки, были тёмные круги под глазами и работа у него совсем не спорилась. Ну мастер, дело ясное, спросил его о том, почему он так устал. В ответ парень расплакался и признался, что не может уснуть потому, что каждую ночь, ровно в полночь, к нему в комнату проникает ужасная ведьма и ушами как у летучей мыши, красными глазами и крысиным хвостом. Она садится ему на грудь, не даёт дышать и выпивает всю его силу.

Мастер не поверил ему и сказал, что это просто страшный сон. Он сказал ему взять лампу поярче и не гасить её всю ночь.

И вот приходит ночь… И ровно в полночь, с последним ударом колокола на кафедральном соборе, он услышал шорох под дверью. С каждой минутой он всё усиливался, ещё послышался скрежет и вдруг ключ, забытый в дверном замке, упал. Дверь распахнулась и порыв ветра затушил лампу! Парень громко закричал и бросил подушкой туда, откуда доносился шорох.

И тут наступила тишина. Ученик зажёг лампу и увидел, что его подушка валяется на полу в дверном проёме, а рядом лежит соломинка. Ну, он осмотрелся, прислушался, но больше никого не увидел.

Тогда он поднял соломинку, от злости скомкал её и выбросил в окно. А затем закрыл дверь, взял подушку и уснул.

Рано утром его разбудили крики с улицы. Выглянув в окно, он увидел старуху, жившую по соседству. Она лежала мёртвая на дороге, вся переломанная, с вывернутыми суставами и разбитой головой, а вокруг была лужа крови. Это и была та ведьма, которая мучила парня, — закончил Дитрих трагическим шёпотом.

На какое-то время наступила тишина. Готфриду показалось что друг намекает ему на что-то. Понятно, на что. Он отставил пустую тарелку и произнёс:

— Суда не будет.

— Почему? — удивился Дитрих.

— Их светлость хотят, чтобы я скрылся на время. Он сказал, что постарается замять это дело, поэтому завтра я уезжаю. Герр Фёрнер направляет меня на поиски мужа Доротеи Флок. Недавно обнаружилось, что он бежал в Эрланген, и пока остаётся там. Сегодня я должен собрать вещи в дорогу и отправляться. Поэтому я прошу тебя, Дитрих, присмотреть за домом и Эрикой, ведь мало ли что… — Готфрид многозначительно замолчал. — Я оставлю деньги на еду. Не знаю когда вернусь, но надеюсь что проведу там не больше месяца.

— А меня с тобой не отправляют? — удивился Дитрих.

— Нет, задание тайное, поэтому там буду только я и одна светлая колдунья. Понимаешь, чтобы не было слухов…

Дитрих энергично покивал, а затем откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок, что-то прикидывая.

— Я, конечно, могу у тебя пожить, но у меня ведь тоже дела, — сказал он после паузы. — Днём-то в ратушу да в Труденхаус надо… Но ночью буду здесь.

Готфрид кивнул.

— Ночью как раз и надо. Последнее время нас никто не беспокоил, даже сны прекратились, но вдруг всё вернётся…

— Флок сбежал и сны прекратились? — спросил Дитрих. — Ты знаешь, я думаю, что этот сраный колдун тебя и околдовал. Странно ведь, что вся эта погань прекратилась как раз тогда, когда он исчез?

— А ещё я позвал священника и он осветил дом. Хотя, может быть и так. И всё же нужно ещё какое-то время подождать, — заключил Готфрид. — Спать будешь внизу, а Эрика наверху, на моей постели.

— Хорошо, — ответил Дитрих. Я уже сегодня могу остаться…

— Нет, — покачал головой Готфрид. — Сегодня поезжай домой и тоже собери кое-какие свои вещи, чтобы завтра уже готовым прийти сюда.

Дитрих недоумённо глянул на Готфрида, затем на Эрику, и лицо его расплылось в ехидной ухмылке.

— Ах, вот оно что, — протянул он. — Ну тогда я действительно пойду.

С этими словами он поднялся и направился к выходу.

— Ты уж постарайся поскорее, Готфрид, — попросил он одеваясь. — А то я же сдохну от скуки! Каждую ночь надо дома сидеть — ужас какой-то!

— Постараюсь, — ответил Готфрид и вышел на улицу вслед за другом.

Там он плотно прикрыл входную дверь и ухватил собравшегося было уже идти друга за рукав.

— Подожди, Дитрих. Хочу попросить тебя кое о чём.

— Да? — обернулся тот, с интересом глядя на него.

Готфрид посмотрел ему в глаза и твёрдым голосом произнёс:

— Я хочу, чтобы ты поклялся, что не тронешь Эрику и пальцем, пока меня не будет. Я хочу чтобы ты забыл всю свою похоть, пока находишься у меня дома.

— Да ты что, Готфрид? — наполовину шутя возмутился Дитрих. — Да я же…

— Тогда поклянись!

Шпага с крестом на клинке с шелестом выпорхнула из ножен и упёрлась остриём в грязную мостовую. Дитрих помедлил и опустился перед оружием на одно колено.

— Клянусь умерить мысли похотливые в твоём доме, Готфрид. Клянусь не трогать Эрику и пальцем, а защищать ценою своей жизни от дьявольских напастей. Клянусь исполнить свою клятву во славу Бога и церкви. Аминь!

Он трижды поцеловал тёмный чеканный крест на светлом, мерцающем в ночи клинке, трижды перекрестился и поднялся на ноги.

— Всё?

— Да, — кивнул Готфрид. — Я скажу Эрике, она будет ждать тебя завтра вечером. Храни её пожалуйста и не забывай о клятве.

— Ладно, только ты ритуальной дефлорацией не увлекайся, а то завтра не выспишься, — улыбнулся в ответ тот.

С этими словами они пожали друг другу руки и Дитрих, цокая каблуками, растворился в ночи. Готфрид постоял ещё немного, а затем вернулся в дом.

Эрика весь вечер молчала и кусала губы, словно желая что-то сказать, но не решаясь. Однако же он не обращал на это внимания, собирая в дорогу немного еды, кое-какую одежду и прочие необходимые мелочи.

А утром, едва Готфрид успел позавтракать вчерашним пирогом и мясом, как в дверь постучали. На пороге стоял довольно стройный тип с седеющими густыми усами, одетый как извозчик.

— Готфрид Айзанханг? — осведомился он. — Карета подана.

Эрика обняла его, прижалась всем телом, и он вышел на улицу.

Карета была на удивление чистой, пахла сырой кожей, а на мягком сидении, глядя через окно на улицу, сидела симпатичная девушка. Её полная грудь мерно вздымалась, чёрные волосы выбивались из-под головного убора, а тонкие пальчики тихо барабанили по сиденью.

Извозчик тронул, Готфрид помахал Эрике на прощание и закрыл окошко, намереваясь немного подремать. В это время фройляйн, глядевшая в окно, повернула симпатичное, смутно знакомое личико к нему, обворожительно улыбнулась. Глаза у неё были какие-то ядовитые, хотя в общем она была очень даже ничего. Дитриху бы понравилась.

Протянув руку для приветствия, она представилась:

— Хэлена Каленберг.

Глава 16 СВЕТЛАЯ КОЛДУНЬЯ

Входная дверь оказалась не заперта, и Хэлена, отскоблив уличную грязь с туфель о специальное металлическое приспособление, скользнула в дом Матери.

Тут было темно, пыльно и пахло травами. Шаги в пустых комнатах отдавались громовыми раскатами.

Зачем старуха позвала её в столь поздний час?

Мать сидела у очага и в его тусклом свете что-то готовила.

— Здравствуйте.

Старуха подняла голову и кивнула, серые пряди её засаленных волос качнулись.

— Проходи, — проскрипела она.

Хэлена сначала поглядела на табурет, но решила, что сидеть выше Матери как-то… неприлично? Поэтому она устроилась на полу, подобрав под себя ноги.

Мать молчала, сноровисто кромсая ножом какие-то травки. Хэлена не могла разглядеть, какие — в комнате было темно, да и зрение её было испорчено книгами. Она решила не прерывать тишины — может быть, в этом есть какой-то смысл? Или Мать сосредоточилась на каких-то делах? В любом случае, отвлекать её нельзя.

Отсвет очага падал на напряжённое старческое лицо. Как странно, рядом со стариками Хэлена обычно чувствовала себя стареющей и больной, в ногах появлялась неприятная, нездоровая слабость… Но не рядом с Матерью. Мать выглядела старухой, но рядом с ней Хэлена чувствовала силу.

— Сегодня Барс приходил, помог с дровами, а то я совсем немощная стала.

Насчёт немощности ведьма явно лукавила. Да и не помнила Хэлена такого, чтобы она когда-либо сама колола дрова. Не деревенская девка ведь.

— Гадаешь, зачем я тебя позвала? Подожди, поставлю похлёбку на огонь, и всё расскажу. Что-нибудь слышно в ратуше?

Хэлена поёрзала, устраиваясь поудобнее, и сказала:

— Странное говорят. Я слышала, что муж одной из арестованных увёз с собой книгу, где записаны все имена наших… — начала Хэлена.

— Именно об этом я и хотела поговорить, — прервала её Мать. — Не знаю, кто распускает такие слухи, но книга-то здесь. Да и нет там имён — только прозвища. И линии, кто за кем в нашу общину пришёл, кто кого привёл. Только это. А зачем писать в книге настоящие имена?

Хэлена промолчала.

— Готфрид отправится вслед за Флоком, а мы должны помешать поймать его. Любыми способами. Пусть инквизиция считает его главой общины. Если он сбежит, то они направят все силы за ним, и оставят в покое нас.

— Откуда вам всё это известно? — спросила Хэлена.

Мать загадочно улыбнулась.

— Много будешь знать, Лисица… Хотя… У меня есть знакомые в ратуше. От них и узнала.

Она наконец поднялась, повесила котелок с ужином на крюк над огнём и поманила Хэлену за собой в дальнюю комнату.

— Я научу тебя нескольким сильным наговорам, а также дам могучих зелий и ядов… — говорила она по пути. — Запомни одно — Готфрид ни в коем случае не должен вернуть Флока в Бамберг. Если он поймает его, то делай что хочешь: помоги ему бежать, убей Готфрида, отрави — всё, что угодно. Главное — Флок должен бежать, и должен бежать живым. Ты, кстати, можешь чем-нибудь опоить этого проклятого ведьмолова.

С этими словами Мать потянула за кольцо в полу, открыв крышку погреба. Взяв свечи, ведьмы спустились вниз по осклизлым ступеням в прохладную сырость тесного подземелья.

Хэлена была тут уже не раз, но ей всегда было интересно взглянуть на стройные ряды склянок и горшочков с разноцветными жидкостями и мазями, плотно запертые сундуки со стопками медленно тлеющих книг внутри. И непонятно было, отчего здесь трещат церковные свечи: от сырости, пропитавшей воздух, или от обилия колдовских снадобий?

Мать взяла с полки пустую сумку и протянула Хэлене.

— Возьми, пригодится, — сказала она, а потом пристально уставилась на свои полки и начала по одному вылавливать маленькие бутыльки, не больше детской ладошки каждый. — Вот тебе три флакона. В этом яд. В этом сонное зелье. Так, а в этом «Бычий Глаз». Но смотри не перепутай! А «Глаз» у меня очень крепкий, может и убить, если выпьешь слишком много. Ещё возьми кинжал.

Её голос казался здесь глухим и пугающим.

Старуха нагнулась, открыла сундучок, стоявший на полу и уже поросший плесенью, и достала оттуда кинжал. Тонкое лезвие, маленькая, вычурная рукоятка. Это оружие как будто специально было создано для девушки. Кинжал был тяжелее, чем казался. Отполированное лезвие было предназначено больше для колющих ударов, нежели для режущих. Например, ударов в спину, в горло или в сердце. А если ещё и с хорошим ядом…

— Его делал отец Эрики, — проскрипела старуха. — Наверное, для неё самой. Но ты всё равно бери. Тебе он послужит не хуже. Мне ни он, ни зелья больше не понадобятся…

Они поднялись наверх, и старуха закрыла крышку подпола.

— Почему они вам больше не понадобятся? — настороженно спросила Хэлена.

— Потому что стара я стала. Скоро, осенью или следующей весной уйду. Пусть жрицей другая будет, я научила вас всему, что умела. И так уж до старости задержалась.

— А кто же будет вместо вас?

Хэлена поддержала ведьму под руку.

— Не знаю, это уж как старейшины решат. Может быть и ты будешь, хотя… Ладно.

Они дошли до входной двери.

— Главное помни, Лисица, — ведьма посмотрела в глаза Хэлены. И во взгляде этом была такая мягкость и доброта, которой у Матери никогда, наверное, не видели. — Всё это ради Эрики. Я боюсь даже представить, что будет, если мы её не вернём. Всё рухнет. А если инквизиция будет гоняться за этим Флоком, может быть у нас будет время всё исправить.

И в этот момент Хэлена так возненавидела Эрику, что захотела её смерти.

* * *

Карета легко катилась на восток по лесной просеке. Сквозь шум леса, сквозь пение птиц и фырканье лошадей. Готфрид, намеревавшийся немного вздремнуть по дороге, понял, что это было бы не вежливо по отношению к даме. Как там сказал Фёрнер? Белая колдунья? Ладно, пусть будет белая колдунья.

Немного скромная на первый взгляд, Хэлена оказалась отличным собеседником: вместо пустых и скучных монологов о дрянной погоде и жалоб на свою жизнь, как часто бывает в разговоре незнакомых людей, она с видимым интересом начала расспрашивать Готфрида о его жизни, привычках и пристрастиях. Он отвечал коротко и односложно, немного смущённый излишним, как ему показалось, вниманием, ведь его дома ждала Эрика. Внезапно начался дождь — он гулко забарабанил по крыше кареты, из-за чего спутники стали плохо слышать друг друга.

Вечером они остановились в придорожной корчме, где отужинали и отдохнули. У Готфрида болела спина после неудобных сидений, но до Эрлангена оставалось совсем немного, поэтому было решено ехать ночью.

Когда наступили сумерки, кучер запряг сытых коней, дождался, пока пассажиры усядутся на свои места и, попрощавшись с какими-то знакомцами, тронулся. Вечер был душным — явно жди грозы. Однако эта духота создавала какое-то особое настроение. Спокойный застоявшийся воздух, мерное покачивание кареты, огоньки жилищ, уплывающие в ночь… Готфрид хотел было задремать, благо обстановка располагала, однако Хэлена опередила его, по-детски непосредственно положив голову ему на плечо. Конечно, теперь про сон и речи быть не могло: у Готфрида сбилось дыхание, а кулаки непроизвольно сжались. Что ни говори, кто там его дома не ждал, но Хэлена была действительно очень желанной.

Однако он взял себя в руки, утроился поудобнее и уставился в окно, на проплывающие в темноте поля, постепенно сменяющиеся сосновым лесом. Над всем этим безлюдьем висели серебряные звёзды и серп убывающей луны. Кучер затянул вполголоса какую-то песню, и, пытаясь разобрать её слова, Готфрид не заметил, как уснул сам.

— А ну, слезай! — от этой фразы Готфрид проснулся.

Плохо соображая, что происходит, он отодвинул от себя Хэлену, которая тоже открыла глаза.

— Что же вы, добрые люди, везу людей… — послышался голос кучера.

— А ну слезай, кому говорят! — повторили злобно. — Тащите его, ребята.

Снаружи началась возня, послышались ругательства и сухие щелчки ударов — кучер оказался не робкого десятка, и, видимо, стал сопротивляться обидчикам. Готфрид надел шляпу и вылез из кареты. За ним испуганно выглянула Хэлена.

Снаружи стояло несколько человек, вооружённых кто чем — от допотопных мечей, до шпаг и пистолетов. Двое из них стаскивали упирающегося кучера с козел, а остальные, посмеиваясь, наблюдали за их вознёй.

— Кто вы такие? — спросил Готфрид надменно. — По какому праву…

— Вали его ребята, — приказал один из разбойников, судя по всему главарь. Он стоял поодаль, закинув руку с пистолетом на плечо, а другой указывал на Готфрида. На лице у него, как и у всех остальных, была чёрная повязка, оставлявшая открытыми только глаза.

Негодующий Готфрид схватился за шпагу, однако получил тяжёлый толчок в спину, и грохнулся под ноги бандитам. Те заржали, словно кони, наступили на руку, вырвали шпагу и срезали кошелёк.

— Да отойдите вы от кучера! — крикнул главарь. Грохнул выстрел, полыхнуло так, что на мгновение осветило всё вокруг.

Ещё живой кучер мешком свалился с той стороны телеги. Готфрид, пытаясь увернуться от пинков, краем глаза увидел его скрюченную от боли фигуру, пальцы, царапающие землю, и рот, хватающий воздух.

Послышался визг Хэлены. Её ноги, обутые в походные сапожки, ступили на землю рядом с телом кучера, а затем бросились в ночь.

— Ловите девку! — заорал главарь, и бандиты бросились за ней. — Куда, дураки! Этого добейте!

Теперь на долю Готфрида осталось всего двое. Было страшно, и он уже почти ощущал, как пуля прошивает его тело. И этот страх придал ему сил. Он схватил одного разбойника за ноги, повалил на землю и вскочил.

Второй отшатнулся от него, как от дьявола. И Готфрид понял почему: главарь уже перезарядил пистолет и направил на него. Пришлось броситься прочь, пригибаясь и ныряя из стороны в сторону. Прогремел выстрел, но Готфрида не задело.

— Ловите его! — неслось сзади, когда Готфрид бежал сквозь лес.

Пустые ножны бились о бедро, и он на ходу ругал себя за то, что потерял шпагу. Хотелось остановиться и попытаться вернуть оружие, но Хэлена в своих платьях долго не пробегает по лесу, так что нужно было выручать её, пока не поздно.

Как оказалось, направление он угадал. Впереди замаячило светлое пятно платья колдуньи и спины троих разбойников, что с топотом и пыхтеньем неслись за ней.

— Эй, вы! — закричал он. — Оставьте фройляйн в покое!

Разбойники развернулись как по команде и встали полукольцом, медленно надвигаясь на наглеца. Отчасти, чтобы не дать ему убежать, но в основном для того, чтобы отдышаться. Однако шпаги ни у кого из них не было. Её взял кто-то другой или её бросили по дороге, чтобы потом подобрать?

— Нападение на воина святой инквизиции! — Готфрид пытался выиграть время для Хэлены. — Убийство! Разбой!

Хэлена почти скрылась за деревьями, и разбойники только раздосадовано оглядывались в её сторону.

— Да вас не просто повесят, а сначала пытать будут, — продолжал Готфрид, но увидев, как троица достаёт оружие, бросился в строну на полуслове.

— А иди, повесь нас! — крикнул кто-то из них, выбегая на перехват.

Цепкие руки ухватили Готфрида за рубаху, он дёрнулся, послышался треск ткани, но всё же вырвался и припустил с такой скоростью, что почти ничего не видел перед собой. Со стороны дороги послышался одинокий выстрел и крики главаря, который больше ничего не мог сделать.

Вскоре разбойники отстали и вернулись в карете — делить скудное добро Готфрида и платья Хэлены.

Он остановился и перевёл дух. Погони, кажется, не было. Можно было немного постоять, уперев руки в колени, жадно вдыхая холодный ночной воздух. Где-то там, в темноте, была Хэлена. И её нужно найти, иначе отыскать Флока будет невозможно. И как бы Готфриду ни хотелось сейчас наплевать на всё и пойти обратно, к деревеньке, чтобы оттуда уже добраться до Бамберга, он всё же пошёл за Хэленой. Сложив руки рупором, чтобы разбойники на дороге не услышали, он звал её, но ответом была только тишина.

Так он и шёл, прислушиваясь и всматриваясь во тьму, над которой горел месяц. Хэлену он так и не встретил, но ближе к утру вышел к одинокому домику на отшибе какой-то глухой деревеньки. Слева уже разгорался рассвет, но окна дома горели. Не долго думая, уставший и измотанный Готфрид постучал.

Дверь ему открыл пожилой, но ещё крепкий крестьянин с длинными поседевшими усами и строгим взором. Он был одет в рабочую одежду и, к удивлению Готфрида, давно проснулся.

— Чего вам? — строго спросил он, подозрительно оглядывая двор, будто бы высматривая кого-то.

— Я воин святой инквизиции, ехал по поручению его преосвященства викария Фридриха Фёрнера. На нас напали разбойники…

— А-а, — протянул крестьянин поскучневшим голосом. — Жена, тут ещё один!

Внутри, за накрытым столом уже сидела Хэлена и что-то скромно клевала из щедрого крестьянского угощения. Рядом примостилась женщина, очевидно жена хозяина, с таким скорбным лицом, словно это её ограбили и чуть не убили. Хотя, некоторые за чужую долю больше переживают, чем за свою.

— Спасибо, добрый хозяин, — ответил Готфрид. — Инквизиция покроет убытки.

— Да какие тут убытки, — махнул рукой тот и поклонился. — Храбрым воинам орла нашего герра Фёрнера, мы всегда рады помочь.

Он промолчал о плохих урожаях нескольких последних лет. Умолчал о поборах, которые из-за войны со Швецией взлетели до небес. Умолчал и о том, что даже скудный урожай на полях то стойко гибнет от орд саранчи, то его выбивает градом. И только кланяется Готфриду, словно благородному, потому что знает — никто, кроме церкви, не спасёт их от заразы ведовства. Эх, основательно взялся дьявол за наши земли…

Готфрида проводили к столу учтивым жестом. Поздний и скудный ужин был сытен, хотя Дитрих скорее всего назвал бы его ранним завтраком. Тем не менее, он проходил в полной тишине — Хэлена молчала из скромности, а Готфрид был слишком голоден.

— Так где на вас напали? — спросил хозяин, так и не представившийся.

— Южнее, на тракте, — тщательно прожевав, ответил он. — Человек десять было. Убили кучера, да только нас Господь пощадил. Еле выбрались.

— Да, разбойники нынче что-то совсем обнаглели, — задумчиво проронил тот. — Однако впервые слышу, чтобы они на церковных людей нападали. Всё более крестьянскими обозами промышляют да благородных, упаси Господи, грабят.

Готфрид пожал плечами. Какая выгода разбойникам в тряпках Хэлены, нескольких талерах и шпаге? Ах да, ещё сапоги кучера. И кони с каретой. И всё равно мало, даже в сравнении с бедным крестьянским обозом. Наверное им кто-то заплатил… А уж этот кто-то известен.

— Если бы не Готфрид, то нас бы уже убили, — тихо сказала Хэлена, однако все расслышали. У неё вообще было странное умение: говорить тихо, но весомо. — Он нас обоих спас.

— Что ж, на то и существуют мужчины, — улыбнулся хозяин.

Только сейчас Готфрид начал замечать, что Хэлена поглядывает на него украдкой. Скромно, но с интересом.

Они остались в крестьянском доме. Хэлена зашила его порванную рубаху, а хозяева накормили завтраком.

К полудню вышли на тракт. Множество пустых обозов и телег шло из Бамберга в родные деревни. Крестьяне возвращались с торгов, везя, домой деньги и истории. Этими-то историями они с радостью делились в пути.

Глава 17 ЭРЛАНГЕН

Эрланген был небольшой деревенькой, каких много в любой стране. Грунтовые улицы, которые осенью и весной превращаются в болота. Дома, как правило, сложенные из песчаника снизу и деревянные сверху. И вся деревня строилась вокруг центра — церкви, как строятся все поселения в Европе. Готфрид и Хэлена вошли в неё ближе к вечеру. Давешняя гроза уже улеглась и лишь прохладный ветерок иногда дышал им в лица. Что же, придётся искать место для ночлега, однако чем платить, Готфрид не знал. О чём и сказал Хэлене с толикой смущения.

— Ничего, — сказала она будничным тоном, указывая на декольте, — у меня есть немного денег, на какое-то время хватит.

Готфрид нахмурился — мало того, что он, мужчина, не смог обеспечить их жильём и пищей, так ещё придётся существовать на немногие сбережения Хэлены. Конечно, в том что у них не осталось денег, виноват совсем не Готфрид, но это его мало успокаивало. Досадно.

— Я всю одежду растеряла, мне теперь не в чем ходить, — пожаловалась тем временем колдунья. — Одно только дорожное платье и осталось.

Готфрид совершенно не понимал этой проблемы, однако покивал, словно соглашаясь. Дорожное платье? Ну и что? Разве мало? Не голышом ведь ходишь.

А Хэлена только досадно вздохнула, будто бы услышав его мысли. Или это только показалось?

— Нужно тогда искать постоялый двор, — сказал Готфрид как бы невзначай, но тем не менее чувствуя себя иждивенцем, уже бессовестно тратящим деньги Хэлены.

— Ничего не нужно искать, давай просто спросим…

— Да его легко будет найти — все постоялые дворы выглядят примерно одинаково.

Однако через полчаса бесплодных поисков они всё же спросили дорогу у одного из местных жителей, и он указал им на приземистое каменное строение на другом конце деревни.

— «Ужин и кров» — прочитала Хэлена вывеску, и Готфрид удивился тому, что она умеет читать. Не то что все эти девицы, которые только и думают о том, как бы поскорее замуж выскочить, нарожать кучу детей, да жить горя не зная, не прочитав ни одной святой книги. Эта казалась не такой, хотя кто поручится?

Внутри было душно и пахло, как ни странно, раухбиром. Наверное завозили из Бамберга или освоили рецепт в какой-нибудь местной пивоварне. Запах копчёностей и хмеля наполнял это помещение. Три ряда столов, поставленных впритык друг к другу, образовывали три длинных стола, за которыми, на крепких лавках, сидели постояльцы. Целыми компаниями или в одиночку они громко болтали о войне, будущем урожае или же в молчании поглощали пищу. Гостиница была полна в первую очередь проезжими, спешащими по торговым делам людьми, путь которых пролегал через Эрланген. Оно и понятно — едва утряслось буйное весеннее бездорожье, едва пути стали пригодны для сколько-нибудь приличной езды, как несметные полчища торговцев и ловцов удачи хлынули по ним, принося прибыль придорожным гостиницам и тавернам. И даже постоянные дожди, периодически смывавшие дороги, их не останавливали.

Они заплатили хозяину за домик из двух комнат и отправились туда, чтобы передохнуть с дороги.

Хэлена сразу скрылась в дальней комнате, закрыла дверь на засов. Немного повозившись, она извлекла из-под юбки небольшой узкий кинжал в кожаных ножнах, который был пристёгнут ремешками к её бедру. Ходить с ним было неудобно — рукоять вечно тёрлась о другую ногу, но приходилось терпеть. Она бросила его на постель, но тут в дверь постучали. Хэлена поспешно спрятала оружие под тюфяк и открыла. В проёме стоял Готфрид.

— Я хочу обойти деревню и опросить людей, — сказал он. — Если ты устала, можешь пока отдохнуть.

— Нет, нет, — сказала колдунья. — Я пойду с тобой. Но, может быть, сначала пообедаем?

Так они и сделали.

В трапезном зале постоялого двора было тепло и светло — как раз то что нужно уставшему путнику после холодных лесных дорог, изрядно испорченных моросящими дождями.

Оставшиеся деньги позволяли обедать только капустой с горохом.

— Денег ещё на пару дней осталось, — сказал Готфрид. — Потом надо будет что-то делать. Можно к трактирщику наняться, дрова рубить. Можно телеги разгружать.

Хэлена кивнула.

— А можно отправить письмо герру Фёрнеру…

Однако Готфрид только отмахнулся.

— Сказать, что нас ограбили? Даже шпагу забрали, выродки. Я бы их всех…

Он тихонько пристукнул кулаком по столу.

— Я думаю, герр Фёрнер вышлет нам денег, — сказала Хэлена.

— Вышлет, — эхом откликнулся Готфрид. Однако просить ему не хотелось. Совесть бы потом всё припомнила. Поэтому он постарался перевести разговор в другое русло.

— Герр Фёрнер сказал, что ты можешь помочь нашим поискам? Что ты, вроде бы, — он понизил голос, — белая колдунья?

— Да, — кивнула Хэлена. — Я могу найти обладателя по вещи, которая ему принадлежала долгое время. Могу сделать лечебное зелье, от которого раны быстрее затянутся.

Готфрид только дёрнул щекой. Использовать колдовство ему очень не хотелось.

— Ты не любишь магию? — огорчённо спросила она.

— Не люблю, — кивнул Готфрид. — Вся магия от дьявола.

— А если она приносит благо? Магией, например, можно исцелить человека.

— Но только тело.

— Ну, да, только тело, — кивнула она. — Но разве этого мало? При помощи магии можно найти этого чародея, Флока.

— Фёрнер тебе верит, — холодно сказал Готфрид. — Я же… Не знаю. Если бы не Фёрнер, я бы тебя давно арестовал. Но, кажется, ты хороший человек.

— Спасибо, — немного смущённо ответила она.

— И ты никак не связана с колдовским ковеном?

— Нет конечно, — Хэлена покачала головой. — Иначе бы я не помогала инквизиции.

— Это верно. Понимаешь, в вальпургиеву ночь мы брали один крупный шабаш. И там, на шабаше, был дьявол. Тебе ведь известно, что ведьмы поклоняются дьяволу?

Хэлена кивнула, но про себя усмехнулась — Рогатый не был дьяволом. Он был богом. Хотя ей была интересна точка зрения христианина.

— Может быть он вселился в чьё-то тело, — продолжал Готфрид, — может просто сам обратился в человека. Хотя, скорее всего, это был просто человек в маске. Но, наверное, не простой человек, а очень могущественный. Подобный дьяволу.

— Почему?

— Потому что после шабаша кое-что произошло, и меня начали преследовать странные видения — кошмары, сны, похожие на реальность. Но я не о них. Меня настораживает то, как они пропали. Я освятил дом, но не думаю, что это помогло, потому что сны прекратились примерно тогда же, когда Георг Флок сбежал из Бамберга.

— Да? — удивилась Хэлена.

— Вот я и думаю, — Готфрид задумчиво потёр подбородок, — может быть ты мне что-то подскажешь. Ты ведь знакома с магией?

— Конечно, — кивнула Хэлена. — Вполне возможно, что сильный маг вторгался в твои сны, а потом, когда инквизиция объявила на него охоту, бежал и всё прекратилось.

— Вот и я так думаю, — кивнул Готфрид.

— А расскажи ещё что-нибудь о дьяволе, — неожиданно даже для самой себя попросила Хэлена.

— Зачем? — насторожился Готфрид.

— Просто я мало что знаю из Библии, ведь никогда её не читала — нельзя. Поэтому было бы интересно узнать о дьяволе из уст человека, который сам его повидал.

Готфрид не устоял перед таким скрытым комплиментом.

— Не к ночи будет сказано, — проговорил он, — но, в общем, дьявол — это такой рогатый, мохнатый зверь с копытами. Он живёт под землёй и жарит грешников на больших сковородах. А ещё он сам склоняет людей во грех.

— А как ему поклоняются ведьмы? Он может выходить… оттуда? — Хэлена опустила глаза.

— Думаю, может, — кивнул Готфрид. — Просто, чтобы соблазнить человека на грех, нужно его личное согласие и даже желание этот грех совершить. На шабашах ведьмы поклоняются ему и совокупляются с ним. Он часто принимает вид козла…

Готфрид продолжал рассказывать о силе, коварстве и могуществе дьявола, а Хэлена всё более склонялась к мысли…

Нет, разве можно так думать?

Но, что если и вправду… А вдруг Мать и остальные не знают, что поклоняются дьяволу? Ведь он принимает разные формы. Тем более кто они такие? Кучка отщепенцев, сектантов. А церковь? Она по всей земле, все знают, что есть Бог и дьявол, и ни о каком Рогатом слыхом не слышали.

Дьявол…

Невестой Рогатого мечтала стать едва ли не каждая ведьма. А вот кто когда мечтал стать невестой дьявола? Уж точно не монашки и не суеверные горожанки. Не зря говорила Мать: «если бы ты знала, кто он на самом деле, то убежала бы прочь».

Она представила, как подошла бы к Рогатому, погладила по щекам, а потом сказала то, чего он никак не ожидал: «Я знаю, ты — дьявол».

Она так глубоко погрузилась в мечты, что не заметила, как Готфрид закончил свой рассказ.

— О чём ты задумалась, — спросил он.

Хэлена вздрогнула и ответила первое, что пришло в голову:

— Я думаю, что здесь очень уютно. Я больше люблю города, но здесь как-то… спокойно.

Готфрид с готовностью закивал.

— Ты знаешь, — сказал он. — Я сейчас живу с одной девушкой. Она мне очень нравится, но не знает об этом. Так вот, у меня есть мечта когда-нибудь забрать её и переехать в деревню. Туда где спокойно, где нет колдуний, где не надо опасаться, что на тебя донесут по глупости или из зависти.

— Согласна, — кивнула Хэлена. — Я тоже всё время этого опасаюсь. Некоторые люди очень завистливы. Все друг на друга доносят.

Готфрид кивнул.

— Да, в наше время трудно найти настоящих друзей, но ведь доносы только на пользу нам. Если всех злодеев и еретиков казнить, то плохих людей не останется.

— Останется, — вздохнула Хэлена и тут же перевела разговор в другое русло: — А я иногда мечтаю путешествовать и выступать с бродячими актёрами.

— Хорошая мечта, — ответил Готфрид, так как ничего другого в голову ему не пришло.

— А ты любишь книги?

— Нет, — покачал он головой. — Читать я умею, но… Подожди, вон трактирщик освободился, нужно бы его спросить.

— Да, конечно, — кивнула Хэлена и последовала за ним.

— Эй, майстер трактирщик, — позвал Готфрид. — Расскажи, не было ли у тебя за последнюю неделю такого посетителя: плотный, усатый, с брюшком? Ехал со стороны Бамберга. Зовут Георг Генрих Флок, хотя мог прикрываться другим именем.

Майстер трактирщик пожал плечами:

— Не помню. Сейчас народу много ездит: и плотные, и усатые, и всякие есть. С чего бы мне кого-то одного запоминать?

Готфрид сначала подумал дать ему денег, но потом вспомнил, что денег осталось совсем мало. Да и жирно будет этому паскудному лавочнику.

— Грамоте обучен? — спросил он.

— Нет, — трактирщик помотал головой.

— А кто обучен?

— А мне откуда знать?

— А оттуда, — с нажимом сказал Готфрид, — что тот, кого мы ищем — колдун и чернокнижник. А это, — он достал и развернул перед трактирщиком бумагу, — приказ арестовать его. Подписанный самим викарным епископом Фридрихом Фёрнером.

Хозяин сразу смекнул, чем дело пахнет и, ударив себя по лбу, выдал:

— Ах да, останавливался у меня такой! Назвался, кажется, Иоганном Хартманом. Одет был не то чтобы богато, но в новую одежду. Странный какой-то был. Явно бежал от кого-то.

— Давно уехал?

— Позавчера, кажется. Сначала словно опасался кого-то, а как собирался уезжать, то быстро-быстро своё барахлишко собрал и драпанул так, что пятки сверкали. Вы уж, майстер ведьмоискатель, не обессудьте. Я вам про него поостерёгся рассказывать, потому что решил что вы разбоем каким занимаетесь или убить его задумали.

— В какую сторону уехал?

— Не знаю. Собрал вещи, оплатил постой и был таков. Я его до тракта не провожал, не знаю.

— Понятно. А кто ещё про него что знать может?

Трактирщик пожал плечами.

— Тоже не ведаю. Он разговоров не разводил тут, ходил мрачный, как туча. Жил всего, наверное, дней пять. То ли ждал кого знакомого, то ли оказию искал. А потом будто случилось что — собрался быстренько и бежать. Как будто вас почуял. Колдун ведь, говорите?

Готфрид рассеяно кивнул.

— А куда он ходил, пока жил здесь? Не может же быть, чтобы он всё время здесь сидел.

— Ходил куда-то. Вот только я не знаю, куда. Может и вправду оказию искал? А может и в лесу свои чёрные дела делал. Колдун ведь!

— Может быть остались какие-то его вещи? — встряла в разговор Хэлена. — Может быть, одежда?

— А книга у него с собой какая-нибудь была? — тут же спросил Готфрид.

Трактирщик немного опешил, не зная, на какой вопрос отвечать первым, но быстро пришёл в себя и сказал:

— Вещей у него с собой мало было — одна сумка, набитая до отказу. Насчёт книги не знаю, может она у него в сумке и лежала. А что за книга? Колдовская?

— Можно ли осмотреть его комнату?

— Конечно можно! — усмехнулся хозяин трактира. — Я же в неё вас и поселил! Чего-нибудь ещё?

Готфрид не ответил и уже повернулся, чтобы уйти, однако трактирщик окликнул его:

— Подождите, подождите, герр ведьмоискатель! Ради успеха вашего дела, разрешите вас бесплатно угостить пивом? У меня оно лучшее в Эрлангене! Помните, «Закон о чистоте пива?» С прошлого века? Так вот: только солод, хмель и вода. Уж не откажите…

И он скрючился, достал из-под стойки две оловянные кружки и метнулся к бочке с пивом.

— Нет-нет! — остановил его Готфрид. — Понимаете, мы с фройляйн стеснены в финансах… Можно нам лучше один ужин?

Трактирщик немного помедлил, соображая, а потом улыбнулся:

— Конечно можно… герр?

— Айзанханг.

— Вот, ага, Айзанханг. Сегодня вас будет ждать королевский ужин, уж поверьте мне!

Он немного помедлил, всматриваясь в лицо Готфрида, а потом вдруг, с удивлением и какой-то нарастающей злобой процедил:

— Постойте-ка… это что же получается? Вас на тракте тоже…

Договорить он не успел, потому что герр Айзанханг приложил палец к своим тонким губам.

— Ну это же ни в какие ворота не лезет! — озлобленно заворчал трактирщик. — Проклятые оборванцы!

Он злобно засопел.

— И часто так бывает? — в голосе Готфрида не было никаких эмоций, только лёд.

— Да уж бывает! — скривился трактирщик от злобы и отвращения. — Но чтобы церковных людей грабить — это они уже обнаглели!..

— Кто — они?

— Да разбойники эти, падаль паскудная. Едут от нас в Бамберг люди или обратно — грабят, деньги отбирают, убивают, кого придётся… Люди теперь без охраны по тракту не ездят. Видано ли это, чтобы самый задрипанный крестьянин вёз свою вонючую репу под охраной троих вояк? Нападают в масках, мужиков режут, девок насилуют и тоже режут. Деньги забирают, коней уводят непонятно куда. Продают, наверное. И вещичками награбленными торгуют. Приходилось мне видеть, как вещь какого-нибудь убитого ими другого хозяина тут находила. Недавно у одного кольцо серебряное увидел, которое нашему Йоргу принадлежало. «Где взял?» — спрашиваю, а он мне в ответ, мол, подошёл мужичишка какой-то и предложил купить по цене дешёвой. Ну он, не будь дурак, и купил. А то что кольцо с трупа сняли, не ведает. Такие вот дела.

Раньше-то людей святых не трогали. Ну там, священников разных или иных духовников. Да наших, вроде, тоже не сильно обижали. А нынче, стало быть, всё равно им. Что же теперь-то будет?

— Спасибо, — сказал Готфрид.

— Вам спасибо, герр Айзанханг! Если бы вы вовремя не сказали, пришлось бы пиву стоять. А выдохшееся пиво, знаете ли, вредит здоровью.

Потом они пошли в снятый домик и обыскали свои комнаты.

Хэлена ходила из угла в угол, ощупывая пространство растопыренными пальцами и что-то еле слышно приговаривая.

Готфрид же обшарил каждый закуток, заглянул в каждый сундук, даже в дымоход, однако нашёл только пыль, сажу, хлебные крошки, мышиное дерьмо и обгрызенные ногти.

Хэлена подержала эти ногти в руках, что-то пошептала, а потом отрицательно покачала головой.

— Ногти не его. Но он тут был, я чувствую. И он чего-то очень боялся. Поэтому и бежал отсюда.

— Нас почуял?

Ведьма пожала плечами.

Весь оставшийся день они осматривали деревню. Сплошь жилые дома, склады, амбары и небольшие ремесленные мастерские. В мастерских никто Флока в глаза не видел.

— Я чужаков сразу вижу, — сказал им усатый кузнец, весь чёрный от сажи и блестящий от пота. — Ко мне обычно всё наши идут — кому плуг починить, кому кобылу подковать, кому гвоздей надо. Чужакам же подковы нужны, да обода на колёса. Своих-то я всех с детства в лицо знаю, а чужаков нет. Вот и говорю, что точно не было такого, как вам надобно.

Так они и ходили до заката, но никто из местных жителей так и не рассказал ничего о Флоке. Готфрид смотрел на неторопливую и спокойную деревенскую жизнь, на небольшие домики крестьян, и думал, как хорошо было бы поселиться с Эрикой здесь, вдали от городской суеты.

Хэлена же не разделяла его романтических мыслей. От усталости она еле держалась на ногах, и потому ухватилась за крепкую руку Готфрида. Она жаловалась и просилась обратно, на постоялый двор. Готфриду тоже было не легко, но он держался. Ему хотелось скорее найти этого проклятого Флока, чтобы вернуться к Эрике.

— Сейчас, — говорил он, — ещё немного и пойдём обратно.

Тревога не покидала его.

А когда на улице стало совсем темно, они вышли к церкви, которая стояла в центре Эрлангена.

Готфрид оправил волосы и постучал в массивные двери. Через некоторое время в них отворилось маленькое окошко и показалось суровое лицо с острым взглядом чёрных глаз.

— Кто пришёл? Месса закончилась, приходите завтра!

— Мы по заданию инквизиции. Ищем одного человека, — Готфрид вытащил из-за пазухи бумаги и сунул их прямо в окошко.

Священник отворил и впустил их внутрь.

— Здравствуйте. Меня зовут отец Филипп. Какого же человека вы ищете? — спросил он, опасливо выглядывая наружу, а потом закрыл дверь.

Однако Готфрид сначала прошёл мимо него, усадил Хэлену на одну из скамей, и только потом повернулся к священнику и представился. Священник был одет по канону, а на груди у него, вместе с крестом, висел камень с отверстием посередине — амулет против ведьм и вообще от колдовства.

— Может быть вы видели плотного, усатого человека? Он пожилой, у него седые усы. Возможно, он был богато одет или у него на пальце был перстень с шестью рубинами? Он приехал неделю назад…

Услышав про перстень, священник заметно заволновался.

— Знаете, — сказал он, — был такой человек. Тоже что-то выспрашивал, выспрашивал… я потом исчез. Как в воду канул. Наверное, уехал.

— И давно?

— Может быть дня два назад.

— Но вы его видели?

— Конечно, — кивнул священник. — Он часто приходил молиться.

Готфрида как молнией ударило: колдун приходил молиться?

— Вы уверены, что это был именно он?

— Господь свидетель, — кивнул святой отец. — Плотный, усатый, с перстнем… Молился почти каждый день, а потом уходил.

— А о чём молился?

— Я не слышал.

— Может быть он исповедался?

— Нет. А если бы и исповедался, вы же понимаете…

— Понимаю, — кивнул Готфрид. — Может быть вы знаете, куда он поехал, с кем общался?

Внезапно в дверь постучали. Священник вздрогнул, поджал сухие губы и быстро проговорил:

— Вам пора, пожалуйста, уходите. Если будут какие-нибудь вопросы, приходите завтра.

Глава 18 БЫЧИЙ ГЛАЗ

Он проводил их до двери, открыл массивные створки и выпустил на улицу.

Снаружи стоял коренастый человек с лицом воина, иссечённым шрамами. Он был одет совсем не бедно, даже с излишествами: шёлковая рубашка, золотая цепь, золотые и серебряные кольца были надеты поверх перчаток, нашиты на шляпу. На поясе у него были кинжал и шпага, тоже достаточно искусной работы, судя по всему. Однако Готфрид почти не обратил на них внимания. Он вглядывался в лицо, сравнивая его с лицом Георга Флока.

— Приветствую, — сказал незнакомец хриплым голосом, снял шляпу и прошёл внутрь. Готфрид проводил его подозрительным взглядом.

— Это не Флок, — сказала Хэлена. — Пойдём обратно, а то я так устала.

— Конечно, пойдём, — согласился Готфрид. — Хотя, подожди минутку…

Он прижал палец к губам и прислушался. Из церкви доносились удаляющиеся голоса священника и странного ночного посетителя:

— Святой отец, у меня скончался друг.

— Ах, какое несчастье!

— Его нужно похоронить и, в общем, всё как обычно.

— Конечно, конечно…

— Ещё я хочу сделать больше пожертвование…

Дальше голоса стали совсем неразборчивыми — видимо эти двое пошли к алтарю, в дальний конец помещения.

— Странный тип, — сказал Готфрид.

— Может быть наёмник или охранник.

— Все наёмники сейчас должны быть на севере, воевать с проклятыми шведами.

— Я устала, — повторила Хэлена, надув губки.

— Ладно, пойдём.

На душе Готфрида стало гадостно. Когда он увидел шпагу у незнакомца, он сразу растерял остатки своего настроения. Подумать только, оборванный наёмник, а со шпагой! А ты, служитель Господа, имел глупость расстаться со своим оружием! Потерять, как трус или новобранец.

Поэтому Готфрид не мог уснуть. Он уже трижды помолился, и теперь ворочался с боку на бок, а мысли всё время возвращались к его шпаге. Как посмел потерять единственное напоминание об отце! Ведь шпага была больше, чем просто оружием. Она была символом, памятью, и даже опорой веры… Остались только ножны, да какой теперь от них толк?

Скрипнула входная дверь, и он увидел в проёме фигурку Хэлены. Лунный свет обливал её роскошное тело в ночном платье, струился по чёрным волосам и блестел на радужках серых глаз.

— Мне не спится, — сказала она тихо. Помолчала, точно в нерешительности, и сделала шаг вперёд.

Готфрид сел на постели.

— Мне тоже, — устало признал он.

Хэлена медленно подошла к нему и устроилась рядом, кутаясь в простыню. Внутри у него всё затрепетало, он глубоко вздохнул и сбивчиво проговорил:

— Всё шпагу не могу забыть. Ведь от отца досталась…

Она молча кивнула, смотря куда-то вдаль.

— А тебе почему не спится? — спросил он после паузы.

— Ну, — она вздохнула, — понимаешь… Дело в том, что… мне понравился один мужчина, — она бросила на него быстрый взгляд. — Я даже сама не ожидала. И я вижу, что нравлюсь ему, но ведь мы с ним такие разные…

Готфрид внимательно слушал, склонив голову набок и чуть дыша.

— … и я не знаю, как он отнесётся к моему чувству. И боюсь, — она помолчала, а затем спросила. — Как думаешь, если я ему во всём признаюсь, не отвергнет ли он меня?

Он взял её за руку и промолвил:

— Если ты ему тоже очень нравишься, то он поймёт тебя…

Поцелуй Хэлены оборвал его фразу. Девушка прижалась к нему, обвила трепещущими руками, и он обнял её в ответ.

— Готфрид, — начала шептать она, сбрасывая простыню. — Как только я увидела тебя, я поняла что не смогу без тебя прожить…

Они повалились на постель, и ласковые руки ведьмы коснулись его жёсткой щетины, шеи, груди, пробежались по напрягшемуся животу и опустились ниже…

— Готфрид, я хочу быть с тобой…

Её дыхание участилось, полная грудь прижалась к груди Готфрида, губы снова нашли его губы…

— Хэлена, Хэлена, — он оторвал её от себя, как будто она высасывала воздух из его лёгких. — Пожалуйста перестань, ведь меня дома ждёт Эрика…

— Но ведь я хочу тебя прямо сейчас! — настаивала девушка, целуя его щёки. — Никто не узнает, если ты не хочешь…

— Нет, Хэлена, — он взял её за руки и отстранил от себя. — Неужели ты не понимаешь, что я не хочу этого?…

Хэлена смотрела ему в глаза, а потом набросила простыню на плечи, села на постели и опустила голову. Её лицо, закрытое руками, потонуло в чёрных волосах.

— Прости… — попытался успокоить её он. — Просто…

Хэлена горько усмехнулась и опустила руки. Затем она встала и, не глядя на Готфрида, пошла к двери. Резкой, порывистой походкой озлобленной хищницы. Потом на мгновение остановилась, словно собираясь что-то сказать, но затем просто открыла дверь и исчезла в темноте.

Ему было стыдно. Стыдно, что чуть не предался греху с этой ведьмой. И сердце его начинало ныть, когда он вспоминал, что там, в Бамберге, его ждёт Эрика. Ждёт и верит ему, такая чистая и непорочная. А он? Разве он достоин её после такого?

Готфрид подумал, что неплохо бы сходить к священнику, исповедаться. И мысль эта так въелась в его сознание, что он решил идти прямо сейчас.

Дорогу до церкви он помнил. Ноги, уставшие за день, всё же шли быстро. Он ещё мучился от стыда и отвращения к себе, однако теперь у него была цель, можно было что-то сделать, появилась надежда.

Он миновал несколько грязных, скособоченных домов. Небо было чёрное, среди бисера звёзд едва виднелся тонкий, ещё совсем рахитичный серп растущего месяца. Дул несильный ветер, качая развешенное между домов бельё. Большинство окон уже погасло. Со стороны леса доносился шум деревьев.

Вот уже главная улица Эрлангена, до церкви рукой подать — вон она, белеет слева… однако Готфрид вдруг остановился в тени переулка и насторожился.

Впереди, по направлению к церкви, двигалась группа из пяти мужчин. Они брели в полной темноте, без факелов и ламп. Один спереди, а ещё четверо несли длинный тёмный ящик. Гроб.

Это-то и насторожило Готфрида — какие ещё похороны после полуночи? На всякий случай он отодвинулся подальше в тень и продолжил наблюдать.

Они подошли к церкви, и первый из них постучал. Дверь открылась почти сразу, и пятеро незнакомцев внесли гроб внутрь. Гулко грохнул засов.

Готфрид немного помедлил и осторожно пошёл через улицу. Ему всё ещё хотелось исповедаться, однако профессиональное чутьё подсказывало, что здесь происходит нечто, противоречащее закону. Либо земному, либо небесному. Поэтому он не мог просто пойти прочь.

Он ждал какое-то время между деревьями, которые стояли в стороне от церкви. Вскоре двери её раскрылись и пятеро незнакомцев понесли гроб и крышку от него в сторону кладбища. Последним из сияющего чрева храма показался священник, отец Филипп. Он закрыл за собой двери и поспешил следом за растворившимися в темноте фигурами.

Внезапно послышался шорох сзади. Готфрид оглянулся. Звук, кажется, донёсся оттуда, откуда он пришёл. Сердце беспокойно заколотилось. До рези в глазах он вглядывался во мрак, но там никого не было. Показалось?

Он решил, что показалось, хотя потом-то, конечно, понял, что нет. А пока лишь последовал за тёмными фигурами, прячась в тени покосившихся строений и вглядываясь во мрак.

Эти люди шли молча, не произнося, ни слова. Только изредка скрипел гроб, когда они перехватывались поудобнее, да кто-то из них начинал шумно чесаться.

Через какое-то время они пришли к кладбищу, прошли через скрипучую железную калитку и углубились во тьму между крестов и надгробий.

Готфриду было жутко. Он чуял, что здесь готовится чёрное колдовство или богохульство. Он попытался вспомнить, не похож ли был кто-то из этой пятёрки на Георга Флока, но не смог — лиц не было видно.

Он аккуратно приоткрыл калитку, чтобы её скрип не разбудил мёртвых и скользнул на святую землю.

В самой глубине кладбища, ближе к лесу, эти люди поставили гроб в высокую траву, а сами отошли в сторону и принялись разводить костёр. Готфрид спрятался за широким надгробием из песчаника и наблюдал.

Гроб стоял, как и положено, на похоронах, открытым, и лицо покойника, которое нельзя было разобрать в темноте, смотрело в звёздное небо.

Послышался стук кремня, тихая ругань и первые язычки пламени появились в темноте. Таинственная пятёрка разожгла костёр.

Огонь начал набирать силу, и в отсветах его Готфрид различил лица отца Филиппа и ещё двоих. Это были не лица — это были хари: грязные, с гнилыми зубами в тёмных провалах ртов, покрытые щетиной, изрезанные шрамами. Незнакомцы носили шляпы. На поясе у одно из них висел топор, у другого — кинжал. Остальные стояли к Готфриду спиной. На их поясах тоже болталось кое-какое оружие: старинная палица, плеть, кинжал и даже шпага. Её носил, судя по всему, тот самый наёмник, который заходил в церковь вечером, просил похоронить друга.

— Ну что, — пробасил главный, носитель шпаги и золотых перстней. — Давайте копать, а то до рассвета не управимся.

Остальные закряхтели, поднялись, взяли с земли лопаты и принялись рыть землю по ту сторону костра.

Готфрид уже собирался уйти — ну, в самом деле, что такого в том, что воины хоронят боевого товарища? Пусть даже ночью. Однако перед уходом он решил глянуть на этого покойника. Любопытство победило.

Он осторожно начал пробираться вперёд, избегая полосок пляшущего света между надгробиями. Страх перед могилами как-то сам собой ушёл. Руки ощупывали только холодный камень и дерево крестов. И ничего зловещего или страшного.

Наконец он поближе подобрался к гробу. Воины выкопали яму пока только по колено, но стояли спиной к нему. Главного из них нигде не было. Перед угасающим костром, отбрасывая назад огромную тень, сидел отец Филипп, простерев руки к огню. Этой-то тенью и решил воспользоваться Готфрид, чтобы подобраться поближе к открытому гробу.

Он осторожно ступал по высокой траве, внимательно следя за воинами, приблизился к покойнику. Яма была уже глубокой, работники уже почти скрылись за горкой могильной земли.

А потом Готфрид опустил глаза.

Лицо покойника было желтоватое, бледное, кожа истончилась, неестественно выступили скулы, рот был приоткрыт в потусторонней улыбке, и в нём виднелись кривые пожелтевшие зубы. Однако как ни изменилось лицо, Готфрид всё же узнал его. Эти седеющие усы и нос-картошку. Это был их кучер.

— Эй, ты! — раздался сзади хрипловатый низкий голос, и тяжёлая рука упала ему на плечо. — Какого хрена тебе тут надо?

Он повернулся и встретился лицом к лицу с главарём. Наёмник дыхнул из зловонной пасти и так крепко ударил по скуле, что Готфрид упал рядом с гробом.

— Эй, ребята! — крикнул он. — Тащите верёвку, тут какой-то засранец…

Готфрид попытался подняться, но тут же получил сапогом под дых. Он лежал, хватая ртом воздух, и смотрел снизу вверх на этого проклятого наёмника. Но тут он кое-что заметил. И от этого удивился ещё больше.

Подскочили другие, с лопатами и верёвками. Они живо скрутили Готфрида и потащили его к костру.

— А-а… герр Айзанханг, — протянул монах, посмотрев на него. — Не повезло вам. Присаживайтесь рядом.

Готфрида усадили на крышку от гроба.

— Почему эти люди хоронят нашего кучера? — спросил он сразу же.

Четверо воинов переглянулись и загоготали.

— Вы ещё не поняли? — спросил священник. — Потому что, каждого человека нужно хоронить, иначе душа его не обретёт покоя.

— Это я знаю, — разозлился Готфрид. — Но почему они говорят, что он их друг?

Снова взрыв смеха.

— И почему, — продолжал он, — у этого ублюдка моя шпага?

— Выбирай выражения! — рыкнул главный ублюдок, и только тут Готфрид всё понял.

— Так это вы нас ограбили! — выдохнул он от злости и удивления. — Это вы — те разбойники.

— А парень-то не так туп, как казался, — усмехнулся один из них. Остальные опять заржали.

— Как же ты догадался? — с притворным удивлением спросил другой.

— Но почему вы-то им помогаете? — спросил Готфрид у священника. Но отец Филипп промолчал.

Значит он боялся их. Каким же ублюдком нужно быть, чтобы силой заставить священника провести погребение?

— А почему вы просто не зарыли его в лесу? — спросил Готфрид у разбойников. — Никто бы не узнал! Зачем тащить его сюда?

— Иначе душа не обретёт покоя, — ответил главарь. — Мы не такие страшные, какими нас малюют. В последних почестях мы никогда не отказывали. Кстати, как звали вашего кучера? Это чтобы надгробие правильное справить, а не называть очередным Фрицем Мюллером.

— Не знаю, — буркнул Готфрид.

— А тебя как зовут? — почти ласково спросил разбойник. — Тоже для надгробия.

— Готфрид Айзанханг. Я служу инквизиции Бамберга, поэтому моё убийство вам с рук не сойдёт. И Господь не простит!

Разбойник только презрительно скривился.

— Тогда мы похороним тебя живьём, чтобы не убивать, — с ухмылкой сказал он. — Верно, ребята?

— Уж похороним! — отозвались ребята. — Всё как положено!

Кто-то из них гоготнул.

Готфрид с ужасом подумал о своей участи. Подумал об Эрике, которая ждёт его дома. Подумал о Хэлене, которая спит сейчас и не ведает ничего. Подумал о Дитрихе и Фёрнере. Он молчал какое-то время, а потом твёрдо произнёс:

— Развяжите меня.

— Что? — усмехнулся главарь. — Нет, вы слышали этого наглеца?

— Развяжите, я требую поединка. Дуэли!

Разбойники покатились со смеху, а главарь хмыкнул:

— Ну дурак!

Наткнувшись на такой ответ, Готфрид просто взбесился.

— Неужели вы, ублюдки, ничего не знаете о чести? Честь дана Богом! Неужели вы откажете в последнем желании?

— В последнем не откажем, но не в таком, — ответил главарь. — Если хочешь исповедаться — вот священник.

Готфрид ничего не ответил, злобно уставившись в лицо главаря.

— Чего пялишься? — усмехнулся тот. — Давай исповедайся, да и всё. Яму-то почти докопали. Вдвоём вас и похороним.

— Почему вы, такие праведные, его хороните со всеми почестям, а меня хотите живьём зарыть? — злобно спросил Готфрид.

— Ты исповедаться будешь или нет? — серьёзно спросил главарь.

— Буду, — буркнул Готфрид.

— Ну так давай!

— Прямо здесь?

— А что такого?

Готфрид фыркнул.

— Не хочу, чтобы о моих грехах знали такие ублюдки, как вы.

— Он хочет подальше отойти да сбежать, — предостерёг один из разбойников, выбираясь из ямы. — Не отпускай его.

— Без тебя вижу, — ответил главарь. — Но я его сейчас на верёвку привяжу. Далеко не убежит!

Он привязал верёвку к связанным за спиной рукам Готфрида, взял в руки один её конец и махнул:

— Можете идти!

И Готфрид пошёл в темноту, а священник, поднявшись кряхтя, побрёл за ним.

Они отошли на несколько метров.

— Ну что же, я вас слушаю, сын мой, — сказал священник, усаживаясь возле одной могилы. — Вы можете говорить шёпотом, если боитесь, что они вас услышат.

Готфрид уселся рядом.

— Почему вы не сообщили кому-нибудь, что в Эрлангене такое происходит? Почему мне не сказали сегодня?

Отец Филипп пожал плечами.

— Не вижу, почему я должен сообщать о подобном, — сказал он.

У Готфрида даже дыхание перехватило.

— То есть как? — зашептал он. — Ведь они убивают и грабят путников!

— Успокойтесь, — священник похлопал его по плечу. — Понимаете, то что делает Людвиг — благо.

— Он убивает и грабит! — прорычал Готфрид.

— Он убивает и грабит только богатеев, — ответил священник. — Любое богатство убивает душу. А большую часть денег он отдаёт на нужды церкви. Подумайте сами, Готфрид, разве это не благородно — отбирать деньги у тех, кто заработал их нечестным трудом и отдавать их церкви, на благо веры?

Готфрид задумался.

— Поэтому он не грабил экипажи духовенства? — наконец проронил он.

— Да, — кивнул священник.

— Но ведь убийство — это грех!

— Смотря какие последствия у этого убийства. Инквизиция убивает ведьм и еретиков — разве это не благо? Разве грех? Я иезуит, и убийство во имя Господа, как гласит правило иезуитов, не является грехом. Разве вы не знали?

— Знал, — Готфрид опустил голову. — И вы дадите им меня убить?

Священник тяжко вздохнул.

— Мне очень больно об этом думать, — признался он, глядя в темноту. — Я не хочу, чтобы убивали невинного. Но ведь вы куда-нибудь пожалуетесь, и тогда… И тогда мы не сможем помогать бедным, калекам и сиротам. Разве это хорошо? Одна жизнь взамен скольких?

Я бы поверил вам, если бы сказали, что сохраните всё, что видели в тайне, но ведь Людвиг…

— Я такого не скажу, — отрезал Готфрид. — Если бы я знал раньше, то давно поставил бы в известность бамбергский магистрат. И вас бы всех перевешали.

Священник вздохнул. Какое-то время они молчали, а потом отец Филипп произнёс:

— Будете исповедаться?

— Да, — с некоторой заминкой кивнул Готфрид.

И он начал рассказывать ему о всех своих грехах. Даже самых мелких и незначительных. Он вспоминал истории из детства, юношества, зрелости. Он рассказал о девушках, вина которых была не доказана, но их пришлось казнить, иначе бы разъярённые и напуганные горожане устроили бунт. О колдовстве, на котором ловил порой простых солдат, и на которых не доносил из жалости. Рассказал он об Эрике, о том, как пытался скрыть её от викария, о том, как любит её, но все считают её ведьмой. О Дитрихе, которого он иной раз люто и греховно ненавидел. О Хэлене, которая пыталась его соблазнить, и у которой это почти получилось.

— Вы хороший человек, Готфрид, — сказал священник, когда исповедь закончилась. — Я буду молиться о вашей душе. И обязательно отошлю письмо о вашей смерти Эрике. Понимаете, я считаю благом то, что делаю. Вы можете быть не согласны со мной, но…

— Ну вы скоро там? — рявкнул издалека Людвиг и подёргал верёвку. — Всё уже готово.

— Пойдёмте, — священник легонько подтолкнул Готфрида, и последовал за ним.

Быть закопанным в яму живьём? Всё естество его в этот момент взбунтовалось. Страх разжёг ярость.

Глядя прямо на фигуру Людвига впереди, Готфрид сделал шаг вперёд, повернулся вокруг своей оси, заматываясь в верёвку, потом ещё раз, и тут рванулся в противоположном направлении, едва не сбив с ног священника.

Верёвка натянулась и ослабла, вырвавшись из рук разбойника.

— За ним! — орал Людвиг сзади, и Готфрид услышал позади топот и пыхтение.

Он перемахнул через старую могилу, ударился плечом о шершавый деревянный крест, ободрав кожу до крови, рванулся вперёд, но тут верёвка снова резко натянулась, и он упал лицом в кладбищенскую землю.

— Поймал! — гаркнул сзади грубый голос.

Тут же к Готфриду подбежали трое разбойников и принялись охаживать его сапогами по бокам. Когда же им это надоело, они подняли его на ноги и повели обратно.

Могила уже была выкопана, рядом стоял гроб с кучером. Костёр постепенно догорал, а на востоке постепенно разгоралось утреннее зарево. Ещё немного, и проснутся крестьяне, и… но разве они смогут найти Готфрида или даже помочь?

Его усадили спиной к массивному каменному кресту, связали руки за ним, чтобы больше не смог убежать.

— Давайте скорее, пока не рассвело.

Разбойники теперь собрались возле могилы. В круг тусклого света вышел отец Филипп с молитвенником в руках.

Он начал говорить что-то о том, какого человека сегодня хоронят. Готфрид не слушал. Он привалился к холодному камню и покорно ждал своей участи. Быть погребённым заживо. Он даже усмехнулся. В сущности, что такое смерть? Он, Готфрид, попадёт в рай. Все служители инквизиции туда попадают. Ему ли об этом беспокоиться? Но умирать было всё равно страшно. Тем более, такой смертью.

Поджилки у него затряслись, а в животе похолодело. Он понял, что не боялся умереть. Он боялся биться в ужасе под землёй, зная, что не спастись, пытаясь разгрести землю или срывая ногти о крышку гроба. Как его похоронят?

Сзади послышался шорох. Потом ещё один. Но Готфрид не обратил на это внимания. Он очень устал. Поэтому расслабился и ждал собственного погребения. Если не уснёт раньше.

— Это Хэлена, — послышался сзади шёпот.

Готфрид сначала обрадовался, но потом понял, что одна она помочь ему ни чем не сможет.

— Ты одна?

— Да.

Понятно, — подумал он.

— Выпей это и всё будет хорошо! — пообещала она.

Священник затянул молитву на латыни, и разбойники, все, как один, сложили руки и опустили головы.

В лицо Готфриду ткнулось холодное стекло. Это был маленький, тёмный флакон, блестевший в последних отсветах угасающего костра. Запах от зелья исходил противный, ядовитый. Запах какой-то отравы. Но именно этого хотелось сейчас Готфриду больше всего. Отравиться и умереть.

Он выпил зелье залпом, но ведьма оторвала от его губ бутылёк, оставив в нём примерно половину.

— Спасибо, — сказал он. — А теперь уходи, а то они и тебя поймают.

Разве можно было передать словами, как он благодарен ей за такую лёгкую смерть?

Но Хэлена не спешила уходить. Вместо этого, она принялась что-то делать с верёвкой.

— Уходи, — слабо повторил он.

Сердце бешено забилось. Яд уже достиг его, и эти судорожные удары напоминали посмертные конвульсии убитого.

В голове у Готфрида всё смешалось, а в глазах потемнело. Тело как будто стало чужим. Камень уже не казался таким холодным, твёрдым и шершавым. Руки стали плетями и повисли вдоль тела… Вдоль тела?

Готфрид поднял кисти к лицу. Во мраке на них алели пятна от верёвки и… что это? В правой руке лежал небольшой кинжал, совсем детский…

Готфрид медленно поднялся, пошатываясь, поднял взгляд на разбойников. Он готов был сразиться, пусть даже так, с детским кинжалом в руках и смертельной отравой в сердце. Но это уже не было позорным. Больше не было ничего плохого или хорошего, достойного или постыдного. Важного.

Один из разбойников увидел Готфрида, протяжно закричал и медленно направился к нему. Готфрид ждал. Разбойник приблизился, как во сне, из глотки его нёсся протяжный звук, не имеющий никакого смысла. Он медленно потянулся к топору на поясе, но Готфрид уже вогнал кинжал в его грудь, и спокойно взял топор из руки.

Поверженный начал медленно заваливаться назад, раскинув руки в стороны, но на его место уже спешили остальные трое. Они медленно плыли в воздухе, выбрасывая вперёд ноги и отталкиваясь ими от земли.

Готфрид подошёл к первому, рубанул его топором по лицу, затем следующего. Третий начал уворачиваться, медленно отклонился в сторону, в глазах его читался суеверный ужас. Готфрид сделал шаг к нему, и тут левый бок пронзила острая боль.

Он повернул голову, и увидел, как туда медленно входит блестящее лезвие его же собственной шпаги. Потом он увидел руки в кожаных перчатках, озлобленное небритое лицо Людвига, застывшее в уродливой гримасе, а так же его ноги, зависшие в воздухе.

Готфрид отошёл с его пути, шпага взрезала кожу и вышла наружу. Вокруг её лезвия алой пылью поплыли капли крови. Затем он ударил в грудь бежавшего разбойника и рубанул по затылку всё ещё висящему в воздухе Людвигу.

А потом провалился во тьму.

Во тьме он плавал целую вечность. Миллионы жизней. Иногда он открывал глаза и видел в небе застывшие кроны деревьев и висящих в воздухе птиц. А потом снова на несколько жизней проваливался во тьму.

Глава 19 ДУЭЛЬ

Когда он проснулся, в доме было темно и тихо. В его доме. Ему всё это приснилось? Он лежал на постели для гостей, широкой и мягкой, на которой всегда спала Эрика. Издалека, с улицы, доносились мерные шаги ночной стражи. В камине трещал огонь, наполняя комнату запахом дыма. Было невыносимо жарко, и Готфрид сбросил с себя тёплое меховое одеяло. Он был раздет, а перевязанная рана жутко болела, но, кажется, не кровоточила. Он потрогал её рукой, и застонал от боли. С кухни прибежала Эрика, присела возле кровати и положила ладонь ему на лоб.

— Дай попить, — слабым голосом попросил он, убирая её руку.

Она молча принесла с кухни чашку с чем-то тёплым и странно пахнущим, поднесла ко рту Готфрида.

— Что это? — брезгливо прохрипел он, отворачиваясь. — Дай воды!

— Это травы, чтобы жар сбить, — слабым голосом сказала она. — С ними быстрее поправишься, они тебе сил придадут…

— Один Господь силу мне даёт! — ответил Готфрид, отодвинув от себя отвар и чуть не расплескав его. — И уж если Господу будет угодно, чтобы я выздоровел, то Он меня и исцелит! А колдовства в своём доме не потерплю!..

Эрика помолчала какое-то время, глядя на него в темноте, а потом вернулась на кухню и принесла оттуда простой, слегка тёплой воды.

Готфрид выпил её в несколько глотков, вернул чашку Эрике и взял её руки в свои. Оба они молчали какое-то время, глядя друг на друга в темноте. И он думал, насколько приятно возвращаться домой, где тебя кто-то ждёт. Где ты нужен, где ты чувствуешь себя чем-то большим, чем эхом в четырёх стенах. Для этого люди заводят собак и любимых — чтобы только не быть простым эхом.

— Я очень по тебе соскучился, — сказал, наконец, Готфрид, отводя глаза. — Долго я проспал?

— Ты уже несколько дней лежишь, — тихо сказала она. — Говоришь во сне, зовёшь кого-то… У тебя рана загноилась, я её перевязываю.

— Тебе, наверное, тяжело? Прости… — сказал он, чувствуя свою вину за слабость и бессилие.

— Да нет, — призналась Эрика. — Дитрих приносит еду и повязки, ходит за водой. Как ты себя чувствуешь?

— Плохо. Жарко очень. Как я здесь оказался?

— Тебя привезли на телеге крестьяне. Сказали, что какая-то девушка остановила кровь и заплатила им, чтобы тебя довезли до Бамберга.

— Хэлена, — прошептал он.

— Хэлена? — насторожилась Эрика. — Кто это?

— Колдунья, которая помогала мне… Я ей жизнью обязан. Меня схватили разбойники, а она дала мне какой-то отвар, от которого всё замедлилось. Я как будто под водой оказался…

— Ведьмы называют его «Бычий глаз», — сказала Эрика, погладив его по голове. — Я слышала, что он даёт человеку невероятную скорость и реакцию.

— Я ей жизнью обязан, — повторил Готфрид и закрыл глаза.

Ему вспомнилось, что «бычьим глазом» некоторые крестьяне называли «глаз бури» — затишье в центре шторма.

— Спи, — Эрика снова погладила его, и постепенно он провалился в тяжёлый, тревожный сон.

Иногда он просыпался. А может быть, ему так казалось. Он открывал глаза, оглядывал, пустую комнату, а потом снова тонул в забытье. Один раз ему привиделось, будто Эрика бросает в огонь пригоршню трав, и по комнате расплывается пятно неестественно-белёсого дыма.

Следующий день — если это был следующий день — оказался солнечным и жарким. С Ланге штрассе доносился грохот карет, гомон множества людей, спешивших по своим делам.

Эрика сидела перед камином и что-то читала в рассеянном свете из окна.

— Доброе утро, — сказал Готфрид, и собственный голос не понравился ему. Он был такой слабый и скрипящий, словно у умирающего. Пришлось прокашляться.

— Доброе утро, — Эрика уже отложила чтение и присела возле его постели. — Как спалось?

Готфрид неопределённо покачал головой. Потом он собрался с силами, посмотрел ей в глаза и произнёс:

— Я видел… или мне показалось, что ты бросала в огонь какие-то травы или что-то такое…

— Тебе приснилось, — ласково сказала она. — Я надеюсь, твои сны не возвращаются?

Готфрид закрыл глаза, помотал головой и пробормотал:

— Не помню.

Послышался громкий стук.

Готфрид насторожился, приподнялся на постели, морщась от боли… Но Эрика уже беззаботно подошла к двери и открыла. На пороге стоял Дитрих. В руках у него были две корзины, накрытые белыми платками.

— О, Гога! — воскликнул он, пронося корзины на кухню. — Проснулся? Как себя чувствуешь?

— Нормально, — соврал Готфрид. — Лежу вот.

— То-то по голосу слышно, — усмехнулся друг. — Я вам тут еды прикупил. Эрике-то опасно на рынок ходить, да и тебя же стеречь надо, вот я и… Красавица, сделай-ка нам покушать.

— Хорошо, — ответила Эрика и улыбнулась ему. Готфриду стало неприятно.

Этот Дитрих не был похож на себя обычного. Какой-то слишком он стал заботливый и добрый, будто подменили.

Они с Эрикой завозились на кухне, разбирая покупки, а потом Дитрих вернулся к постели.

— Как на службе? — спросил Готфрид.

— На службе-то всё по-старому. Путцер сидит себе в камере, на Доротею Флок ищут улики, остальные либо давно сознались, либо сознаются на днях. А сегодня…

— А про меня герр Фёрнер что-нибудь спрашивал? Я так его подвёл…

— Нет, он понимает. Зато убил виновных. Эта ведьма, которая с тобой была, всё рассказала ему, а он мне. Всё ты правильно сделал, Гога! Я бы так же поступил. В общем, он говорит, что послал за Флоком других. Вошёл в положение, передаёт, чтобы ты лежал пока. Дел, мол, серьёзных нету, а если и будут, то без тебя обойдёмся…

Почему-то это задело Готфрида. Он как будто начал ревновать Фёрнера к другим подчинённым. «Без тебя обойдёмся»? Это было глупо, и он мысленно обругал себя. Нужно было работать на благо церкви, а не думать о повышениях.

— Я скоро поправлюсь и вернусь на службу, — сказал он. — Надоело лежать, как полено.

— Ты бы полежал, Гога, — сказал Дитрих. — Успеешь ещё поработать.

— Не хочу лежать, — буркнул Готфрид.

Друг не ответил. Обоим было ясно, что в ближайшее время он не поднимется с постели.

Повисла пауза, которую прервал Дитрих.

— Так я о чём! — оживлённо начал он. — Сегодня, представляешь, Шварц сбежала! Ну, то есть, вчера ночью.

— Сбежала? — удивился Готфрид. — Как?

— А кто это? — спросила Эрика.

— Гога, ты ей не рассказал что ли?

— Нет, — немного смутился Готфрид. — не думал даже… Так что там с ней?

Дитрих снял шляпу и положил на стол, а потом начал рассказывать:

— Тут неподалёку, на рыночной площади, есть такой трактир «У гуся». Там часто народ после торговли отдыхает. Барбара Шварц была женой хозяина. Такая стерва, что боже упаси. Ругалась похлеще морских пиратов! Так вот, три года назад её обвинили в колдовстве. Уж не знаю, что там было, дело-то тёмное. Может поссорилась с кем, может и вправду колдовала. Ну, понятно, посадили мы её под замок. Пытали четыре дня подряд, по нескольку часов — всё выдержала! «Нет, — говорит, — я невиновна». Наши уже сами сомневаться стали.

Бросили её в тюрьму, а год назад, где-то в конце лета, снова вызвали на дознание. А она не успела зайти в пыточную, как давай ругать судей на чём свет стоит. Навроде этой Фегер, — Дитрих кивнул Готфриду. — Потом оказалось, что кандалы перепилила. Никто до сих пор не знает, как, но, скорее всего, не без помощи дьявола. В общем, выпороли её как следует и снова в тюрьму.

А нынче ночью стражники, видимо по случаю воскресенья, напились пива и уснули. Ведьма снова перепилила цепи и вылезла через каминную трубу!

— Кого-нибудь отправили в погоню? — Готфрид даже приподнялся с постели.

— Конечно! Отправили погоню, ждём вестей теперь… Говорят, она в Регенсбург отправилась. Они, крысы, все теперь туда сбегаются — пощады просят…

Эрика накрыла на стол. Дитрих замолчал и принялся есть.

— Я обедать ушёл, Доротею палачику одному оставил, чтобы руки на себя не наложила. А сам дай, думаю, к вам забегу, поем. Брюхо подвело, сил нет!

Они ещё немного поболтали, а потом Дитрих убежал. Сказал, что спешит, и что судьи уже, наверное, вернулись в Труденхаус.

Дверь за ним закрылась, а Эрика принялась убирать со стола.

— Расскажи, почему вы так дружны с Дитрихом? — спросила она. — Вы ведь совсем разные…

— Не знаю. В нём есть что-то… какой-то огонь, которого мне часто не хватает.

Она не ответила, только слышно было, как пляшет нож на доске, да хрустят свежие овощи.

— Эрика, — позвал Готфрид.

— Да? — она отложила нож и подбежала к нему, как хорошая служанка, на ходу вытирая руки о передник. — Что-нибудь нужно?

Готфрид помолчал, стараясь не смотреть ей в глаза. Было немного стыдно перед ней за вчерашнее, ведь она старалась… Но Дитрих не оставил его равнодушным. По сравнению с ним, он чувствовал себя дряхлым стариком, умирающей развалиной, покидающей жизнь со всеми её радостями. Поэтому он пересилил себя, перешагнул через принципы, через отвращение, через гордость, и попросил:

— У тебя остался ещё тот отвар, который ты мне давала ночью?

* * *

Был необычайно тёплый день. По небу плыли редкие белые облака, а на шпилях церквей блестело солнце. Множество горожан вывалили из домов и пивных на улицы, чтобы насладиться начинающимся летом. Они гуляли по уютным узким улочкам, каменным мостам, площадям.

И на одной из таких площадей, противостоя потокам толпы, стоял мужчина с цветами.

На его не обезображенной интеллектом лице были голубые глаза, под носом произрастали аккуратные усики, а венчала всё короткая, также невероятно аккуратная, причёска. В руках он держал букетик каких-то полевых сорняков, которые, верно, собирал с дотошностью знахаря-травника. Все цветочки были одинаковой длины, с бутонами равного размера. Даже лепестков на каждом было поровну.

Мужчина стоял как на карауле: не двигаясь, лишь изредка провожая глазами прогуливающихся. Он ждал свою фройляйн, рядом с которой его жёсткое сердце начинало биться чуть быстрее, чем обычно приказано сердцу немецкого солдата. И вот появилась она…

— Фройляйн Каленберг! — воскликнул он, тщетно пытаясь сдержать восторг.

— Ну зачем же так официально, Зигфрид? — смутилась она, подавая ручку для поцелуя.

Её забавляло, как этот вояка корчил из себя галантного мужчину. Ага, небось сейчас цветочки и «фройляйн Каленберг», а потом, в казарме, рассказы, в которых фройляйн Каленберг во всей красе и под всевозможными углами. Знаем вас таких, не раз сталкивались.

Отточенным движением Зигфрид протянул букет Хэлене. Наверное после такого движения люди обычно сгибаются пополам, держась за живот и хватая ртами воздух.

— Большое спасибо, — и Хэлена вновь смущённо отвела глазки, вдыхая запах цветов. — Какие красивые!

— Я их очень долго собирал, — после паузы ответил солдат.

Хэлена оторвалась от цветов. Зигфрид взял её под руку и они медленно пошли по парку.

— Я так соскучился, — говорил он, глядя на неё сверху вниз, ловя мимолётные взгляды. — Мне без тебя было очень одиноко. Куда ты ездила?

— К тётушке, в Эрланген. Знаешь, там так скучно.

— Представляю.

Какое-то время они шли молча.

— Произошло что-нибудь новое?

Зигфрид как будто очнулся ото сна:

— Марк, один мой сослуживец, меч потерял, так мы его искали долго… Да, недавно в пивной подрался…

— Бедный мой, — сказала Хэлена, заглядывая в лицо мужчине. — Тебя не поранили?

— Нет, — ответил Зигфрид с воодушевлением. — Я увернулся, вот так, а потом ка-ак…

И он начал рассказывать о своём ратном подвиге, а Хэлена слушала его внимательно, изредка кивая.

Весь день они гуляли по городу, наслаждаясь тёплой и светлой погодой. Зигфрид рассказывал о тех немногих событиях, которые произошли в городе, о войне со Швецией, а Хэлена жаловалась ему на жизнь.

Когда они проходили мимо дома Зигфрида, он, как бы невзначай, заметил:

— Вот мой дом.

— А давай зайдём! — неожиданно для солдата попросила Хэлена.

Конечно, скромная женщина всегда кажется чище, чем она есть на самом деле, но больше колдунья не могла ждать. Нужно было действовать.

Он посмотрел на неё как-то странно, со смесью страха и радости, и открыл дверь.

Хэлена ожидала увидеть типичную холостяцкую берлогу, однако внутри было как-то не по-мужски чисто. Видимо здесь прибиралась солдатская дисциплина — постоянная женщина Зигфрида. В гостиной было просторно, редкая старая мебель испуганно жалась к стенам, на полках, стройными рядами, вот-вот готовые к маршу, стояли деревянные и глиняные плошки. Между полок висело трофейное оружие, взятое Зигфридом в боях. Весь этот невероятный порядок почему-то вызывал у Хэлены жалость. Казалось, хозяин дома и сам не понимает, почему держит жилище в такой чистоте, но тем не менее старается, потому что так учили в армии. А может быть он просто любитель Порядка, любитель Предсказуемости и противник всяческих Перемен.

Они вошли внутрь, и Зигфрид усадил свою возлюбленную в обветшавшее деревянное кресло, а сам спустился в погребок, откуда достал грязную бутылку красного вина.

Потом он вымыл бутылку в бадейке, поставил на стол, откупорил. Сколько раз Хэлена видела этот ритуал… Не меньше десятка. И, наверное, он останется навсегда: угостить фройляйн, выпить, уняв предательскую дрожь, а затем внимательно наблюдать, когда она расслабится, начнёт болтать всякую чепуху и бросать на тебя всё более смелые и откровенные взгляды.

— Ещё вина?

А затем нужно только поймать момент, и все былые опасения окажутся слишком надуманными.

То же самое касалось и Хэлены.

Теперь Зигфрид наливал уже молча.

— Разожги камин, — потребовала она, недвусмысленно глядя ему в глаза.

И, пока он возился с дровами и кресалом, капнула немного любовного зелья в его бокал. Нет, она не сомневалась в его чувствах. Просто дело, которое она задумала даже втайне от Матери, требовало от Зигфрида полной отдачи и собачьей преданности. Любви не бывает много.

Хотя, все эти подарки с его стороны, все комплименты, цветы и угощения… Ей жалко было терять такого ухажёра. Конечно, какое-то время он ещё продержится, будет оказывать знаки внимания, но вскоре всё сойдёт на нет. Как всегда. В идеальных мужчин Хэлена не верила.

Однако дело требовало решимости, и, скрепив сердце, она поглядела прямо в глаза Зигфриду и медленно потянула за шнурок на корсете… Казалось, у него задрожали кончики усов, а взгляд опустился вниз.

Он залпом осушил бокал и повёл фройляйн в спальню.

Зигфрид не был мастером по части ласк, и после нескольких по-солдатски жёстких минут, Хэлена, изобразив бурный пик удовольствия, получила положенный по уставу поцелуй и смогла наконец расслабиться.

Зигфрид повалился рядом с ней и положил руки под голову. От его подмышек пахнуло застарелым солдатским потом.

— Ты сегодня грустная, — сказал он.

Она промолчала, только поудобнее устроилась на его волосатой груди.

— Всё в порядке?

— Вообще-то нет, — тихо ответила Хэлена.

— Что случилось?

— Ничего.

— Нет, что-то ведь случилось?

— Если я тебя попрошу, сделаешь для меня кое-что? — спросила она.

— Конечно, — Зигфрид поцеловал её ручку. — Всё, что угодно.

— Есть такая девушка, Эрика Шмидт. Она ведьма. И живёт с колдуном по имени Готфрид Айзанханг. Помнишь, я спрашивала тебя о нём?

— Да, я помню. Который разогнал шабаш?

Хэлена кивнула и продолжила:

— Я хочу, чтобы ты сообщил об этом в ратушу. Я хочу, чтобы инквизиция ими занялась. Я хочу, чтобы их казнили.

— Но почему? — Зигфрид очень удивился и, кажется, немного испугался.

— Просто хочу, — надула губки Хэлена.

— Но… я не знаю, что они сделали. И меня они не трогали… Почему ты зла на них?

— Ну, понимаешь… — она прикусила губу. — В Эрланген меня сопровождал этот самый Готфрид. Он сержант. И вот, когда мы остановились в дороге, он…

Глаза Зигфрида аж расширились от удивления.

— Нет! — сказал он, не веря.

— Да.

— Нет! Не может быть! — всё его тело напряглось, а пальцы сжались на плече Хэлены. — Он… изнасиловал тебя?

Хэлена отвернулась, ответив только тихими всхлипами. Простые женские слёзы порой сильнее зелья с тысячей компонентов.

Его лицо осунулось, и он проговорил тихим, скрипучим голосом:

— Что мне сделать для тебя?

Хэлена немного помолчала, а потом ответила:

— Сходи в ратушу, найди там кого-нибудь, и расскажи, что когда ты сидел в парке, эта самая Эрика подошла к тебе. Расскажи, что она позвала тебя на праздник в лес, обещала там много выпивки и женщин. А когда ты отказался, она обратилась в козла и начала на тебя наскакивать. Ты отбился, и тогда она превратилась в собаку, изорвала тебе одежду и покусала. А потом снова стала человеком и наложила на тебя проклятие.

Зигфрид внимательно всё выслушал.

— А Готфрид? — спросил он.

— Ему тоже достанется, — уклончиво ответила она.

Зигфрид ещё какое-то время размышлял. Он был простым и честным солдатом, и не мог просто пойти и соврать. Однако любовное зелье действовало, и Хэлена знала это. Бравый лейтенант поверил даже в такую немудрёную ложь.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я всё сделаю. Ты будешь довольна.

Она чмокнула его в губы.

— Спасибо. Только ни в коем случае не упоминай моего имени! Хорошо?

До вечера они провалялись в постели. Околдованный чарами Хэлены Зигфрид думал, как защитить её честь. А она уже праздновала победу. Эрику Шмидт закроют в Труденхаус, а может быть даже сожгут. И никто не знает, что она, Хэлена, всё это придумала. Просто какой-то сумасшедший придёт, расскажет дурацкую историю и ведьму арестуют. Как было тысячи раз до этого. Правда, придётся потом как-то избавляться от Зигфрида, потому что он совсем сойдёт с ума от любви, будет преследовать её. Такое уже бывало с бесчисленным множеством других мужчин. Слабых, податливых мужчин.

Но Зигфрид не мог оставить насильника безнаказанным. На следующий день он узнал у солдат, кто такой этот Готфрид Айзанханг и где он живёт.

И пришёл прямо к его дому.

Стук в дверь был требовательный и жёсткий. Готфрид, превозмогая боль, поднялся с постели. Отвар, который приготовила Эрика, действовал как надо: рана начала заживать почти на глазах. Однако, её всё равно лучше было не тревожить.

— Я открою, — Эрика прошла мимо, но Готфрид остановил её.

— Я сам.

Он дошёл до двери и открыл. На пороге стоял смутно знакомый крепкий мужчина с аккуратными усами. Голубые глаза его пылали яростью, которую он сдерживал глубоко внутри. Зрачки были неестественно расширены.

Позади незнакомца стоял старик с пивным брюшком и серыми усами.

— Готфрид Айзанханг? — холодно осведомился молодой.

— Да.

— Я вызываю вас на дуэль.

— Что? — Готфрид удивился и растерялся.

— Я вызываю вас на дуэль, — повторил незнакомец. — Меня зовут Зигфрид Татцен. Вы имели наглость запятнать честь моей фройляйн…

— Подождите, — сказал Готфрид. — Вы, вероятно, ошиблись…

— Эрика Шмидт с вами? — холодно осведомился Татцен.

— Да, со мной, — также холодно ответил Готфрид.

— Значит я не ошибся. Дуэль послезавтра. В полдень в лесу, за городскими воротами. Выбирайте оружие.

Готфрид разозлился.

— Послушайте, — сказал он. — Кто вы такой?

— Герр Татцен изволил бросить вам вызов, — ответил престарелый из-за плеча безумца. — Извольте принять его или отвергнуть.

— Хорошо, я принимаю, кивнул Готфрид, но я хотел бы знать…

— Ваше оружие? — процедил Татцен.

— Шпаги.

— Вот и хорошо, — сказал престарелый. — Желаем вам всего наилучшего.

И они удалились.

— Проклятие, — Готфрид хлопнул дверью.

— Что случилось? — спросила Эрика.

— Какой-то дурак только что вызвал меня на дуэль! Из-за чести какой-то девки, которую я в глаза не видел.

— Когда дуэль?

— Послезавтра. Но ты на неё не пойдёшь! — сразу отрезал Готфрид. — Я просто поговорю с ним, и мы всё выясним.

Тем же вечером Зигфрид Татцен встретился со своей возлюбленной Хэленой. На улицы уже опустился вечер, уютно горели окна домов по обе стороны улицы. За плотными занавесками иногда мелькали силуэты жильцов. Они накрывали на столы, задумчиво прохаживались туда-сюда или чинно ужинали всей семьёй.

— Дорогая, — сказал Зигфрид, беря её под руку, — я защитил твою честь. Я вызвал этого мерзавца на дуэль.

У Хэлены расширились глаза, она прикрыла рот от ужаса и остановилась.

— Ты вызвал его на дуэль? А Эрика?

— Когда я заколю его, то сразу же доложу о ней.

— Зигфрид, ты идиот! — воскликнула Хэлена. — Откажись от дуэли! Сейчас же иди к нему и откажись.

— Но на кону моя честь! И твоя тоже! — возмутился он.

— Всё равно!

— Нет, Хэлена! Мне не всё равно! Нельзя вот так бросать вызовы, а потом идти на попятные. Я обещал защитить тебя, и я сделаю это. Этому ведьмаку повезло, что я не заколол его прямо там! Я так хотел это сделать!

— Ох, Зигфрид… — Хэлена покачала головой. Иногда любви бывает слишком много.

— Дуэль послезавтра. Ты должна пойти со мной и увидеть, как я задам этому…

— Нет! — Хэлена вырвала свою руку из его. — Ты болван. Ты даже не понимаешь, что ты наделал!

— Но я…

Однако она уже шагала прочь.

— Хэлена, вернись! Пожалуйста!

Молчание. Только цоканье каблучков по мостовой.

— Хэлена!

Горе и страх на лице Зигфрида вдруг сменились яростью. Наплевать! Насильник умрёт, и всё вернётся на круги своя. Послезавтра.

* * *

— Давай, Гога, — сказал Дитрих, поигрывая шпагой. — Ты — хреновый фехтовальщик, поэтому я тебя кое-чему научу.

Дитрих как всегда считал себя лучшим во всём.

Они были на заднем дворе дома Байеров. Дом у Дитриха был в пригороде. Одноэтажный, со своим наделом, на котором родители Дитриха растили репу, капусту, морковь и многие другие овощи. Задний двор их был завален разным хламом: тут были и тележные колёса, и обрезки досок, заботливо сложенные в штабеля, и несколько прохудившихся вёдер, и кое-какой крестьянский инвентарь.

— Итак, — сказал Дитрих, — я тебя сейчас научу одному финту. Надеюсь, в дуэли он тебе поможет.

— Я не хочу сражаться с этим дураком, — ответил Готфрид. — Он либо сумасшедший, либо околдован. В любом случае тут дуэлью ничего не решить.

— Хватит сопли жевать, — оборвал его Дитрих. — Какая тебе разница, что там с этим сраным лейтенантом не в порядке? Он же не посмотрел, что ты раненый! Вызвал на дуэль. Значит нужно его заколоть и дело с концом. Следи за мной и попробуй отбить.

Он крутнул восьмёрку перед Готфридом, ударил по его шпаге так, что она отклонилась в сторону, потом плашмя ударил его по руке, поднял клинок по дуге вверх и аккуратно положил лезвие на шляпу Готфриду.

— Ну, как? — сказал он самодовольно. — Конечно, с первого удара башку ему может и не разрубишь, но он точно потеряется, а уж ты коли его в сердце.

— Ловко, — ответил Готфрид. — Мне бы, наверное, пригодилось.

— Ещё бы тебе не пригодилось. Теперь я тебе буду говорить, а ты делай. Сначала восьмёрка. Так. Потом, выходя из восьмёрки, шпага ударяет мою. Сильно, чтобы моя отклонилась, чтобы я потом не смог тебя атаковать. Теперь шпагу обратно и режь мне руку. Так! Теперь по дуге вверх. При этом левую ногу назад. Так! И руби меня по голове!

Готфрид наметил удар и опустил шпагу.

— Похоже на бой мечом, — сказал он.

— Так и есть, — кивнул Дитрих. — Я тут выпивал с одним ветераном, и он мне показал этот финт, а я уж его переделал под шпагу. Там ещё щитом нужно было как-то махать, но я позабыл. Ну, ладно, давай отрабатывать. Уверен, этот твой Зигфрид не сможет отразить такой финт!

— А ты? — с усмешкой спросил Готфрид.

— Да я дурак, что ли? Конечно, смогу! Это же я его, можно сказать, придумал.

Они отрабатывали финт и просто фехтовали до самого вечера, пока мать Дитриха, Хильдегарда Байер, не позвала друзей ужинать. Надо сказать, что Дитрих фехтовал лучше. Просто потому, что Готфрид боялся ранить друга, а вот друг, очевидно, от таких опасений не страдал, и пару раз едва не порезал его.

Готфрид с Дитрихом подошли ровно в назначенный час. В условленном месте, на вытоптанной поляне уже скучали Зигфрид Татцен и его секундант — мужчина с пивным брюхом и седеющими усами.

— Я вижу, вы, Айзанханг, тоже пришли без своей женщины, — холодно сказал Татцен. Ярость душила его, потому что Хэлена отказалась быть с ним на этой дуэли.

— Она не моя женщина, — холодно ответил Готфрид. — Об этом я и хочу с вами поговорить.

Зигфрид встал в стойку, ясно давая понять, что говорить не намерен.

— Понимаете, я даже не знаю той, чью честь вы тут пытаетесь защитить!

— Это потому что я вам не сказал.

— Так скажите!

— Хватит этой болтовни, — процедил Зигфрид. — Мы пришли сюда не для этого дерьма. Давайте уже начнём. Вы согласны или отказываетесь сражаться?

— Подождите, я же говорю, что всё не так…

— То есть, вы отказываетесь? — спросил секундант Зигфрида.

Готфрид опустил голову.

— Нет. Хорошо, я согласен.

Зигфрид перекрестился, и Готфрид последовал его примеру.

Они сбросили камзолы, оставшись в рубашках. Готфрид отдал Дитриху шляпу. Скрестили клинки, затем разошлись, отсалютовали друг другу и вдруг хищно напряглись, изогнулись, стали похожи на двух скорпионов, выставивших вперёд свои ядовитые жала. Они медленно кружили, сцепившись взглядами, покачивали шпагами, искали слабину в противнике.

Наконец Зигфрид Татцен решился — шаг вперёд, слабый удар снизу. Готфрид отбил эту проверку.

— Я в сотый раз говорю, что не понимаю, о чём вы!

— Ложь! — новый выпад, и снова Готфрид отбил его.

— Подожди, — прорычал он, укорачиваясь от выпада и делая шаг назад. — Я никого не…

На этот раз Зигфрид атаковал по-настоящему. Клинок свистнул слева от Готфрида и порезал ему руку. Готфрид отступил назад, на мгновение потеряв ориентацию, и тут Зигфрид атаковал снова. Ощутимый укол в живот. И выпустил бы Готфриду кишки, если бы он снова не отступил. Осталась лишь царапина, из которой кровь хлынула на белую рубашку.

Град ударов. Зигфрид перестал шутить и решил взяться за него серьёзно. Готфрид отступал, парировал, снова отступал.

И тут по левому боку потекло что-то горячее. Сначала Готфрид подумал, что Зигфрид всё-таки ранил его, но тут же понял, что это разошлась рана, нанесённая ещё в Эрлангене.

— Гога, давай! — крикнул Дитрих.

Контратака. Солдату пришлось отступить, защититься, и тут Готфрид сделал финт. Шаг вперёд, восьмёрка, удар по лезвию, шпага только чуть касается правой руки… и тут удар в лицо кулаком. От Татцена. Готфрид покачнулся. У него ещё не вполне зажил синяк на левой скуле, как появился ещё один на правой. Но не это главное. Зигфрид смог отбить его финт! Ещё раз Готфрид попробовал: восьмёрка, удар по лезвию… Но нет, Татцен отступил и контратаковал. На его правом плече начало расплываться кровавое пятно. Готфрид увернулся.

На мгновение они застыли, тяжело дыша, мокрые от пота, в пятнах собственной крови. Готфриду стало плохо, кровь из него лилась толчками. Он понимал, что Татцен измотает его, а потом просто прикончит, заколет как свинью.

Тогда он сделал восьмёрку. Татцен понял, что противник снова решил испробовать свой финт. Он отвёл шпагу, отступил, и тут же получил укол в левый бок. А потом ещё один, под плечо, и ещё один.

Зигфрид со стоном повалился на землю. Готфрид стоял над ним, пошатываясь.

— Можешь сражаться? — с издёвкой спросил Дитрих.

Татцен не ответил. Из его ран текла кровь. Пугающе быстро она расползалась по рубахе, собиралась в лужу на земле. Солдат смертельно побледнел, попытался подняться, его начала бить крупная дрожь.

— Добейте его, — потребовал секундант Зигфрида.

Готфрид приставил шпагу к сердцу противника, и с горечью сказал:

— Я ведь говорил, что всё это было ошибкой!

На жалком, испуганном лице Зигфрида на мгновение сквозь слабость и боль проступила гордость и сила. Он кивнул сквозь крупную дрожь, и Готфрид пронзил его сердце.

— …Что мне больше всего понравилось, — говорил потом Дитрих, — так это то, как ты ему сказал: «Она не моя женщина». Вот уж чего не ожидал от тебя, Гога! Молодец!

И он похлопал друга по плечу.

Глава 20 ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС РУДОЛЬФА ПУТЦЕРА

Прошло несколько дней. Готфрид уже почти выздоровел, однако доктор, приходивший к нему изредка, сказал, что тяжести ему лучше не поднимать ещё, как минимум, месяц.

Пришлось снова оставить Эрику дома, а самому приниматься за дела.

Фёрнер поздравил его с выздоровлением, и сразу назначил дело:

— Сейчас уже должны были начать дознание Путцера. Пока вы были в Эрлангене, он валялся в Труденхаусе, отдыхал. Может быть теперь станет посговорчивее. Пойдёмте, нас уже ждут.

Их действительно ждали. доктор Фазольт, доктор Шварцконц и Дитрих.

Готфрид уже успел отвыкнуть от работы, которая кипела в Труденхаусе: от снующих туда-сюда секретарей с чёрными от чернил пальцами, от криков допрашиваемых, от тяжёлой поступи бронированных стражников, от закованных в чугунные личины грешников, от коридорных разговоров о ведьмах, войне и пиве.

— Какой смысл снова беспокоить нас? — возмущался Фазольт, окидывая взглядом пыточную. — Всё равно он молчит как пень. Нужно его сначала хорошенько попытать, а потом уже собирать коллегию.

— Вы думаете? — спросил викарий.

— Конечно! — Фазольт махнул рукой.

— Хорошо, — Фёрнер улыбнулся. — Но нужно соблюдать формальности. Итак, Рудольф Путцер, вы признаётесь в том, что заключили контракт с дьяволом?

Путцер молчал.

— Вы вообще хоть в чём-нибудь признаётесь? — иронически спросил Фазольт.

Путцер молчал.

— Вот теперь позволительно начать пытку, — кивнул Фёрнер.

— Знаете что, — сказал Шварцконц, — я согласен с герром Фазольтом. Не вижу причины, почему бы благородным геррам не посидеть где-нибудь, пока двое солдат развязывают язык этой глыбе.

Фёрнер и Фазольт переглянулись.

— Я только рад, — ответил Фазольт устало. — Один вид этого Путцера вызывает у меня жесточайшую мигрень и злобу. Нет, ну надо же быть таким дураком!..

— В таком случае, — сказал Фёрнер, давайте закажем чего-нибудь в том трактире, «У гуся», и обсудим… хм… кое-какие проблемы. Айзанханг! Начинайте пытать скорняка, мы появимся ближе к обеду. Да уж постарайтесь не убить его, как эту… Фегер.

— Слушаюсь, — ответил Готфрид.

— Они там проблемы будут обсуждать и куропаток жрать под красное вино, а мы будем этого сраного колдуна мучить, — ворчал Дитрих, когда они остались наедине с Путцером в камере пыток.

— Фёрнер любит франконское белое, — поправил его Готфрид.

— Да плевать, — махнул рукой друг. — Что с ним будем делать? Может верёвкой?

— Пока давай страппадо, потом тиски. Как судьи придут, попробуем верёвку.

Они вздёрнули скорняка под потолок. Суставы и сухожилия, которые ещё не успели срастись за последние недели, громко хрустнули. Путцер взревел, как раненый медведь.

— Ух ты! — удивился Дитрих. — Гога, он, того и гляди, говорить начнёт!

— Опустите! — прохрипел колдун. — Опустите!

— Говорить будешь? — поинтересовался Дитрих.

— Буду.

Его опустили на пол.

— Готфрид, — сказал скорняк, превозмогая боль. — Я ведь знал твоего отца. Я знаю, кто такая Эрика. Помоги мне бежать, и я всё тебе расскажу!

Готфрид замешкался на мгновение. Хотелось узнать у него всё, разгадать эту загадку… Но потом он оглянулся на Дитриха и процедил:

— Я с колдунами и дьявольским прихвостнями договоров не заключаю.

— Готфрид!..

В этот момент дверь открылась и внутрь вошёл секретарь Шталь, державший под мышкой толстую книгу.

— Их преосвященство направил меня к вам, на случай, если скорняк начнёт говорить.

Готфрид с Дитрихом переглянулись. Монах уселся за парту, открыл книгу для протоколов и сразу начал что-то писать.

— Давай ему пальцы сломаем, Гога? — предложил Дитрих.

— Нет, — сказал Готфрид, глядя на культи скорняка, начавшие срастаться как попало. — Лучше пока выпорем его розгами, а судьи уж пусть сами решают, как дальше.

Они сняли рубаху со скорняка и по очереди начали пороть его по голой спине.

— Готфрид, — рычал он, — неужели ты стал таким же ублюдком, как и все они?

Готфрид не отвечал, снова занося и опуская розгу на изрезанную спину толстяка.

Потом они бросили пороть его, закинули розги в бочку с солёной водой и сели играть в кости, надев на скорняка колодки с шипами.

Путцер всё молчал, потел, скрипел зубами от боли, косился на секретаря и больше ничего не предлагал Готфриду.

После обеда пришли судьи. Они принесли с собой сытые отрыжки и освежающий запах франконского.

— Ну что? — спросил Фёрнер. — Колдун ещё жив?

Готфрид с Дитрихом вытянулись перед ним.

— Ещё как жив! — доложил Дитрих.

Викарий подошёл к секретарю и заглянул в его записи, а потом бросил подозрительный взгляд на Готфрида. Примеру Фёрнера последовали Фазольт и Шварцконц.

— Я всё скажу, — донеслось из угла, в котором сидел скорняк. И Готфриду послышалось в его голосе… злорадство?

Судьи повернулись к нему. Шварцконц уже занял своё место, затем и остальные последовали его примеру. И, наконец, Фёрнер кивнул Путцеру.

— Рассказывайте.

— Альбрехт Шмидт, покойный кузнец, был колдуном, — начал Путцер. — Когда он умер, на его похороны собралось множество нечисти. Я знал только Анну Фогельбаум, все остальные обращались друг к другу по прозвищам. Когда колдуны похоронили Шмидта, они всем скопом отправились в лес, чтобы помянуть его.

Судьи даже замолчали. Никто не ожидал, что он когда-нибудь начнёт говорить.

— Альбрехт Шмидт? — переспросил Шварцконц. — Герр Шталь, вы всё записываете? Так. А как вы попали на памятный шабаш в ночь на первое мая?

— Снимите колодки, — натужно, сквозь боль попросил он.

— Вы будете говорить?

— Да.

— Я думаю, он заслужил. Снимите, — кивнул Шварцконц и Готфрид с Дитрихом раскрутили винты.

— Меня заставили туда идти, — ответил скорняк, когда колодки сняли. — Опоили зельем и заставили идти. Я был просто его другом, пришёл на похороны чтобы проводить, почтить память…

— Что было на шабаше?

— Какие-то пляски, песни, голые девки… Я плохо помню.

— Чтобы он голых девок плохо запомнил? — гоготнул Дитрих.

— Байер! — прикрикнул на него Фёрнер и даже хлопнул ладонью по столу. — Молчать!

Дитрих сразу опустил взгляд.

— То есть, вы хотите сказать, что не заключали с дьяволами никаких договоров?

— Конечно нет! — Путцер помотал головой.

— Только посмотрите на него! — сказал Фазольт. — Да чтобы опоить этакую тушу, нужна целая бочка зелья!

— Но это правда! — воскликнул скорняк.

«Не слишком ли похоже на историю Эрики, колдун?» — подумал Готфрид, но вслух ничего не сказал.

— Секретарь делал кое-какие записи, пока нас не было. Так вот, о какой Эрике вы говорили с сержантом Айзанхангом? — поинтересовался Фазольт.

У Готфрида всё аж похолодело внутри. Стоять и слушать, как этот колдун будет клеветать на неё?

— Отвечайте же, Путцер.

Скорняк помолчал, будто собираясь с мыслями, а потом начал говорить, тщательно подбирая слова:

— Эрика Шмидт — дочь того колдуна, Альбрехта Шмидта. Она была на шабаше…

— Это ложь, ваше преосвященство, — перебил его Готфрид. — Эрика Шмидт действительно дочь покойного Альбрехта Шмидта, но на шабаш её притащили силой и хотели принести в жертву. Мне удалось спасти её в последний момент, и теперь она живёт у меня. Она ничего не помнит о той ночи, так же как Путцер. Но она утверждает, что Путцер является главным в ковене, что это он опоил её и притащил туда.

На мгновение все затихли, Фазольт перевёл удивлённый взгляд с Путцера на Готфрида. Скорняк тем временем тихо выругался.

— Вот это да, Айзанханг! — сказал инквизитор. — А почему вы молчали раньше?

— На самом деле мне было известно об этом, — вступился за Готфрида Фёрнер. — Я поручил Айзанхангу охранять столь ценного свидетеля. И, хотя он не связан обетом безбрачия, как мы с вами, я всё же взял с него клятву не учинять никакой духовной пагубы…

— Её не было и не будет, — отчеканил Готфрид. — Я верно служу делу церкви, и охраняю Эрику Шмидт от любых посягательств.

— Даже своих собственных? — ухмыльнулся Фазольт.

— Так точно.

— Я думаю, герр Айзанханг заслужил повышение, — сказал инквизитор. — Вы не находите, герр Фёрнер?

— Я абсолютно с вами согласен, доктор Фазольт, — кивнул Фёрнер. — Я дам ему пару заданий и посмотрю, как он с ними справится. Возможно, Эрика Шмидт понадобится нам в качестве свидетеля.

Готфрид вытянулся по струнке и со стеклянным взглядом слушал похвалу.

— Что вы на это ответите, Путцер?

Однако скорняк словно вернулся назад во времени: он надул губы и опустил взгляд, всем своим видом давая понять, что говорить не намерен.

— О, Господи, — Фазольт уронил голову на руки. — Путцер, вы опять онемели?

Путцер молчал, только сверкнул озлобленными глазами на Готфрида.

— Ну, хорошо, — сказал Фёрнер, поднимаясь, — на сегодня хватит.

Готфрид с Дитрихом удивлённо переглянулись.

— Давайте отправим этого молчуна в камеру, пусть подумает до завтра. Что-то мне подсказывает, что сегодня он говорить уже не будет.

Инквизиторы сразу приободрились — начали скрипеть стульями, полезли из-за стола. Они явно обрадовались тому, что рабочий день закончился и теперь можно вернуться домой, как следует отдохнуть.

Готфрид с Дитрихом подняли тушу на ноги.

— Дитрих, отправьте Путцера в Труденхаус с солдатами, а вы, Готфрид, поднимитесь, пожалуйста, ко мне, — сказал Фёрнер и вышел из подвала.

— Я сам за ним завтра схожу, чтобы никто и ничто… — сказал Дитрих — Прямо из дома зайду туда, и буду ждать вас. Неужели он начал говорить?…

В своём кабинете викарий усадил Готфрида перед собой и начал говорить:

— Понимаете ли, Айзанханг. Сегодня сам Рудольф Путцер нарушил свой… хм… обет молчания. Пока он ещё сопротивляется нам, но первый шаг уже сделан и когда-нибудь он выложит всё. Ваша задача, Айзанханг, усилить охрану Эрики Шмидт. Чтобы ни одна живая душа не имела к ней доступа. Вы говорите, что она нужна ковену? Мне, конечно, не известно, для чего, но мы должны любыми способами не позволить им ею завладеть.

Завтра мы все крепко возьмёмся за Путцера. Я пока разберу кое-какие дела, и выберу из них наиболее ответственные. Это чтобы посмотреть, как вы проявите себя. Герр Фазольт действительно заставил меня задуматься о вашем повышении. А теперь свободны, отдыхайте.

Готфрид поднялся и вышел.

Повышение! Всё внутри у него затрепетало от радости. Захотелось пойти в «Синий Лев» и отметить, но Дитрих уже ушёл в Труденхаус. Сходить, что ли, с ним? Однако Готфриду показалось это скучной затеей. Он вздохнул, поправил шляпу и направился домой, уже предвкушая, как обрадуется Эрика.

На следующее утро радостное солнце по своему обыкновению вскарабкалось на крыши. Просыпаться было приятно и легко — дело с судом замяли, Путцер начал говорить, пусть и далеко не правду. «Господи, помоги…»

Эрика ещё спала, и Готфрид попытался тихо спуститься по лестнице, чтобы не разбудить её. Но, едва он ступил на вторую ступень, раздался такой скрежет, что от него, казалось, проснулся весь город. Издалека донёсся звон соборного колокола, возвещая о начале нового дня.

Ратуша была пуста, все звуки гулко отдавались под сводами. Дознаний сегодня было совсем мало. Почти все арестованные сознались. Как сказали стражники, сплетничающие у ворот, оставался только Путцер да несколько мелких колдунишек, чья так называемая волшба вызывала только жалость: на одного донесла соседка, когда увидела, как он заговаривает вросший ноготь на большом пальце, другой был уверен, что, готовя овощную похлёбку на ужин, перепутал ингредиенты и сварил колдовское зелье, которым довёл несчастную тёщу до ругани и истошного поноса. Поэтому пришёл сдаваться сам.

Фёрнер оставил Готфрида дожидаться в коридоре, пока сам разбирается с бумагами.

— Путцер может и подождать, — сказал викарий, улыбнувшись. — Не думаю, что он может позабыть что-то из своих показаний. Но вот эти бумаги не терпят отлагательств.

Поэтому сержант Айзанханг спокойно стоял у стены и ждал. Утреннее настроение куда-то выветрилось, а вместо него пришли мрачные мысли — что, если Путцер попытается свалить всю вину на Эрику? Странный он. То говорит «береги Эрику», то начинает лгать про Альбрехта.

Внезапно от входа послышался грохот и брань. Готфрид повернул голову. По коридору бежал Дитрих, цокая подкованными каблуками сапог.

— Путцер умер! — кричал он.

— Как умер? — только и мог спросить Готфрид.

— Не знаю! Нужно к Фёрнеру, скорее!

— Подожди…

Грохнули деревянные двери.

— Герр Фёрнер! Рудольф Путцер умер ночью! — выпалил Дитрих, без стука ворвавшись внутрь.

— Что? — невозмутимый викарий поднял бровь. — Как это случилось?

Они вышли в коридор и викарий плотно прикрыл за собой дверь.

— Я пришёл сегодня в Труденхаус, приказал открыть камеру, а Путцер лежит на полу! Я сначала подумал, что он спит, толкнул его, а он не шевелится… и бледный такой весь…

— Нужно спешить, — отрезал Фёрнер и все трое быстрым шагом пошли к выходу.

— Фаульхайм, — крикнул викарий одному из ландскнехтов. — Карету, быстрее!

Вскоре экипаж был подан. Они сели на мягкие кожаные сиденья и лошади помчались по булыжной мостовой.

— А теперь, Байер, расскажите подробнее.

— Вот я и говорю, что нашёл его уже мёртвого. Он калачом свернулся и лежит на полу. Потом подошли стражники, которых мне Готфрид направил из ратуши.

Готфрид кивнул.

— То есть, никто не видел тела до вас?

— Ну что вы, — Дитрих выпучил глаза и замахал руками. — Я не убивал! Зачем мне?

— Никто вас не обвиняет, — успокоил его викарий. — Но нам следует проверить все возможности. Вы ведь понимаете, какой информацией он обладал? Известно, что еретики не хотят раскрытия ковена, но убийца, если мы его поймаем, как раз и укажет нам на него. Здесь ошибок быть не должно — нельзя терять времени.

За считанные минуты они домчались до Труденхауса, вошли внутрь.

Двое стражников в проходе тревожно переговаривались вполголоса.

— Кто-нибудь приходил вчера вечером или сегодня утром? — спросил у них Фёрнер.

— Никак нет. Вчера последними ушли герры Герренбергер и Шварцконц.

Тюремщик также подтвердил, что, окончив пытки Каталины Фридман, инквизиторы покинули Труденхаус.

У камеры Путцера стояли стражники, которых утром отправил Готфрид.

— Когда мы пришли, Байер уже открыл камеру, — сказал один из них.

Дитрих побледнел, хотя казалось, что это невозможно для его и без того белой кожи, и перекрестился.

Викарий повернулся к тюремщику.

— Как это было?

— Ну, — сказал тот, — ночью никаких происшествий не было. Утром пришёл Байер, потребовал открыть камеру, зашёл туда, а потом выбежал и сказал, что Путцер мёртв.

— Я сначала думал, что он спит, а потом… — затараторил Дитрих, затравленно озираясь. Попробуй теперь докажи, что не ты виноват в смерти этого скорняка!

Викарий, не слушая его, вошёл в камеру и, склонившись над трупом, потрогал его.

— Давно умер, — констатировал он. — Успел остыть. Окоченел весь… значит умер вчера ночью, а не утром. Будьте любезны, кто-нибудь, приведите доктора из ратуши. Можете воспользоваться экипажем.

Дитрих с шумом выпустил воздух и снова перекрестился в темноте.

— Денбар, — снова обратился викарий к тюремщику. — Никто не приходил к покойному, когда он сидел в камере? Может быть, какие-нибудь родственники или знакомые, друзья?

— Ну что вы, — ответил тот. — Как можно пускать кого-то постороннего? — он помолчал. — Вот разве что этот приходил два раза, и Путцер при нём кричал что-то про ведьм на всю тюрьму.

С этими словами Леопольд Денбар указал на Готфрида.

Готфрид опешил.

— Я… — начал он. Так глупо попасться! Скажи викарию, что Путцер назвал Эрику ведьмой, так он не посмотрит, что тот кричал это задыхаясь от злорадства, а первым делом отправит её на страппадо.

— Ну, Готфрид? Извольте объясниться.

— Это было давно, недели две назад… Просто я не был уверен, что видел Каталину Фридман в ту ночь, — выдавил, наконец, он и, почувствовав почву под ногами, продолжил врать. — Я пришёл к нему и говорю, мол, Каталина Фридман выдала тебя, Путцер! Она, говорю, не ведьма, а видела тебя, когда ты колдовал. Тут он разозлился и начал кричать, что она ещё какая ведьма, что это она его сманила… ну и всё в таком духе. Я хотел было вам сообщить, что не уверен относительно её, но вот таким образом всё прояснилось. Первый-то раз он, конечно, молчал, а вот во второй признался.

Фёрнер задумался, глядя в глаза Готфрида.

— Умно, — наконец сказал он. — Получается, если бы не ваша смекалка, Айзанханг, нам бы пришлось отложить дознание Каталины, а там — кто знает — может быть она и не рассказала бы про книгу… Жаль, что Путцер умер. Хотя на его долю досталось столько пыток… не мудрено, что он покинул этот мир.

Дитрих снова перекрестился и вздохнул:

— А я уж думал, что это Готфрид его…

Готфриду показалось странным, что вчера Дитрих как будто чувствовал, что кто-нибудь попытается убить скорняка.

Через некоторое время прибыл доктор — низенький пожилой мужчина. Он зашёл в камеру и склонился над телом Рудольфа Путцера, пока Дитрих, Готфрид и Фридрих Фёрнер стояли в коридоре.

— Похоже на яд, — сказал он.

— Подсыпали в еду? — поинтересовался Фёрнер.

— Нет, еды у него нет, — доктор вышел из камеры, качая головой. — Мне нужно будет обследовать его намного тщательнее, а для этого понадобится забрать тело.

— Хорошо, — кивнул Фёрнер, — стражники помогут погрузить его. А нам пока нужно в ратушу. Следует немедленно начать расследование. Допросить всех.

И викарий вышел прочь из Труденхауса.

Однако немедленно начать расследование не получилось.

Глава 21 НОВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Когда они вернулись в ратушу, у её ворот стояла богато украшенная карета самого епископа.

Дитрих с Готфридом переглянулись, а Фёрнер устало вздохнул.

— Что там ещё стряслось? — вполголоса спросил он и велел кучеру остановиться.

Епископ не был частым гостем в ратуше, во всех городских делах доверяя своему викарию.

Фридрих Фёрнер в сопровождении Готфрида и Дитриха поднялся к своему кабинету. Перед его дверью ожидал епископ, мечась из стороны в сторону, как раненый кабан.

Готфрид Иоганн Георг II Фукс вон Дорнхайм был полным, невысоким мужчиной. Он был уже стар, слабые ноги еле несли грузное тело, и казалось, что епископ вот-вот упадёт. На его лысеющей голове ещё остались кудрявые волосы, жидкие и слипшиеся, готовые выпасть в любой момент. Они плавно переходили в широкую кудрявую бороду, в которую так же впадали его густые усы. Над усами нависал мясистый нос. Кожа епископа была желтоватой, почти как у покойника, и покрыта сухими чешуйками. Маленькие глазки горели злобой.

— Фёрнер! — немедленно возопил он, увидев викария. — Какого чёрта? Где вы шляетесь?

— Позвольте, я… — спокойно начал тот, но епископ, казалось, слышал только себя.

— Дело чрезвычайной важности и не терпит отлагательств! Открывайте вашу чёртову дверь, немедленно!

Викарий спешно впустил епископа внутрь. Тот громко кричал и ругал Фёрнера на чём свет стоит.

Едва кабинет закрылся и щёлкнул замок, как Дитрих метнулся к двери и прислушался.

— Ты что? — зашипел Готфрид. — Если он сейчас откроет дверь, нас обоих…

Но Дитрих только приложил палец к губам.

И совершенно зря, потому что крики епископа были громкими, как трубы Иерихона.

— Как вы умудрились упустить Флока, чёрт вас подери?! Этот ублюдок добрался до Нюрнберга, к родным своей жены, и требует прекратить суды инквизиции и вовсе расформировать её! Вы понимаете, что это значит? Нет, вы не понимаете! Это значит, что всё рухнет! Господи, помоги нам, Господи!..

Вы должны немедленно казнить всех подозреваемых! Немедленно! В особенности Доротею Флок! Делайте что хотите, но казните всех, чтобы Труденхаус опустел!..

Фёрнер что-то отвечал — как всегда тихо и спокойно, поэтому из-за двери его не было слышно. Буря продолжалась ещё какое-то время, в течение которого Иоганн Георг всё кричал и кричал, что нужно казнить всех и чем быстрее, тем лучше. Фёрнер что-то бубнил в ответ. Наконец наступило затишье. Скрипнула дверь, и из-за неё высунулось озабоченное лицо викария.

— Готфрид, изволь принести нам вина и какой-нибудь снеди. Байер, разыщите герра Шталя, он нам очень нужен, — сказал он и снова закрыл дверь.

— Беда у их преосвященства, — сказал Дитрих, почёсывая затылок.

Готфрид молча отправился на кухню откуда через некоторое время вынес два широких блюда, наполненных кусочками тушёного мяса. Кусочки эти плавали среди петушиных гребешков, бычьих хвостов, почек, бараньих ножек, телячьих желёз, были засыпаны горами лука, перца, гвоздики и муската, и залиты тремя стаканами белого вина. Кувшин же с франконским стоял радом на подносе.

У дверей стоял Ганс Шталь, неуверенно крутя гусиное перо в руках, а Дитрих сидел на стуле неподалёку.

— Герр Шталь, герр Фёрнер вызывал вас. Будьте добры, откройте дверь.

Секретарь не стал этого делать, а с достойной клерка рассудительностью сначала постучал, и, только получив из-за двери разрешение войти, открыл её для Готфрида.

Фёрнер сидел на своём обычном месте, а перед ним, по ту сторону стола, громоздился епископ. Они делали какие-то пометки на большом листе бумаги.

— Шталь, входите. Айзанханг, поставьте поднос на стол. Большое спасибо. Можете пока быть свободны, позже я вызову вас. Готфрид затворил дверь.

— Сначала ведьмы Путцера отравили, а теперь это, — сказал Дитрих. Он нервно барабанил пальцами по коленям.

— Почему думаешь, что ведьмы?

— Ясно же — он чуть не начал говорить. Вот они его по-быстрому и отправили на тот свет, чтобы не раскрыл их замыслов.

— Похоже на то. Но что тогда получается — у них есть люди в ратуше, которые бы могли знать о том, что Путцер сознаётся и отравить его?

— Это колдовство какое-то, — отмахнулся Дитрих. — Не думаю, чтобы у нас тут были какие-то еретики, и мы бы их не нашли.

— Может это тюремщик его?

— Может быть, — неохотно согласился Дитрих. — А ты-то, Гога, что там забыл?

Готфрид прижал палец к губам.

— Спрашивал про Фридман, — сказал он, памятуя про болтливый язык Дитриха.

Они сидели ещё долго. Перебрасывались фразами около пары часов, пока епископ не вышел. Он прошествовал мимо них, натужно пыхтя и краснея, держа толстыми пальцами с золотыми перстнями полы своих одежд.

Сквозь открытую дверь Готфрид увидел, как Фёрнер молча поманил его. Он зашёл в кабинет и притворил дверь.

— Садитесь, Айзанханг, — сказал викарий и, подождав, пока Готфрид сядет, продолжил. — Видели, как зол епископ?

— Так точно, — ответил Готфрид едва не вскочив со стула.

— Всё из-за этих Флоков, — викарий поморщился. — Георг Флок бежал и направил прошение о помиловании самому Фердинанду, а так же понаписал ещё бог знает чего. И кайзер выступил в их защиту. Мы, безусловно, должны довести дело до конца, потому что, как вы понимаете, мы здесь спасаем людей от заразы ереси. Ведьмам место на костре, даже если их защищает сам Фердинанд.

— И что нам делать?

— То же что и с Георгом Хааном; то же, что и с Анной Марией Малер, — Фёрнер мягко улыбнулся.

Готфрид смутно помнил, о ком он говорит. Георг Хаан был городским канцлером, и одним из немногих, кто в открытую осуждал действия инквизиции. И, конечно, попал в пыточную два-три года назад. Берлинский апелляционный суд, опять же под действием родственников канцлера, выдавал три мандата в том, 1628 году, в пользу членов семьи Хаана. Однако, так как он повторял свои показания под пыткой, по закону всё было чисто, и его вскоре казнили. Ах да, с Анной Малер было то же самое — четыре мандата выходили в её пользу, но, так как она ранее признала свою вину и последующие пытки это подтвердили, то эти мандаты не спасли так же и её. Но одно дело мандаты, которые «призывают к соблюдению действующего процессуального права», а другое — личное заступничество Фердинанда. Как обойти его, не нарушив закон?

Однако Фёрнер ничего больше не сказал, а Готфрид постеснялся допрашивать викария. Но тот вдруг посмотрел ему в глаза и произнёс:

— Готфрид, нам нужна Эрика Шмидт.

Голос его был мягкий, елейный, совсем без нажима, и это очень пугало Готфрида. Он сглотнул, отвёл глаза.

— По делу Доротеи нам нужны все свидетели, — продолжил он. — Я тут размышлял насчёт этих твоих снов… То есть, думаю, что Эрика могла бы опознать многих из пойманных, раз она была на шабаше.

У Готфрида всё аж похолодело внутри. Викарий почему-то упомянул сны… оговорился? Или же имел ввиду что-то другое, не просто свидетельство? Может быть он думает, что в снах виновата Эрика?

— Завтра утром я пошлю за вами. Соберём трибунал, расспросим фройляйн Шмидт, потом допросим фрау Флок и всё. А теперь отправляйтесь…

Фёрнер заглянул в бумаги, удивлённо поднял брови.

— А знаете, Айзанханг, у нас сегодня больше нет дознаний. Со смертью Путцера всё перемешалось. Можете идти домой. Да и Байер, пожалуй, свободен. Денбара допросят без вас.

Готфрид повернулся, чтобы выйти, но снова услышал голос викария:

— А чтобы у вас не было желания сделать глупость, я дам приказ не выпускать вас из города. И к дому, пожалуй, поставлю пару стражников. Всё-таки Эрика — ценный свидетель…

— Мне передать?…

— Нет, что вы, что вы, — замотал головой Фёрнер. — Не утруждайтесь, герр Шталь передаст.

Готфрид вышел. «Эрика — ценный свидетель», — думал он зло. Не доверяет нам герр Фёрнер. После смерти Фегер доверие его испарилось, как роса на жарком солнце.

Готфриду было немного не по себе от того, что Фёрнер вызвал Эрику. Но он попытался успокоиться, сказав себе, что она будет просто свидетелем, скажет пару фраз, кивнёт где надо, и её отпустят. Но только в это почему-то не верилось.

Он позвал Дитриха с собой, и пока они спускались и выходили из ратуши, молча молился.

Однако и это не помогло.

— Фёрнер завтра требует Эрику к себе для дознания, — сказал он. — Пока в качестве свидетельницы, но ты же знаешь, как может повернуться.

— А я тебе говорил, что она ведьма, — с иронией проскрипел Дитрих и покосился на Готфрида — поймёт ли друг шутку?

Однако Готфрид остановился, будто наткнувшись на стену.

— Какое тебе дело?! — вдруг рявкнул он так, что Дитрих отшатнулся. — Почему тебя так волнует, кто она?! Ты не можешь забыть об этом и не вспоминать? Или это одна из немногих мыслей в твоей тупой башке?

На них оборачивались прохожие, прижимались к стенам и старались обойти десятой милей. Дитрих же быстро опомнился, набычился, словно выставив вперёд несуществующие рога и подошёл к Готфриду почти вплотную.

— Какое мне дело? — процедил он сквозь зубы. — По-твоему друзья существуют только для того, чтобы пиво вместе хлестать? Я девок повидал и знаю, какие они. Это ты думаешь, что она может самая лучшая в мире, а я вижу, какая она на самом деле. Эти твари только кажутся хорошими, а внутри… — он сплюнул.

— Заткни рот, — Готфрид ухватил друга за грудки. — Мне всё равно, что ты думаешь, но Эрику не смей оскорблять.

Дитрих аж покраснел от злости, запыхтел, как обожравшийся боров, но всё же не исторг ни одного язвительного комментария, как бы ему ни хотелось. Почувствовал черту, за которой кончается дружба.

— Я о тебе думаю, — продолжил он уже спокойнее. — Ты ради неё уже готов с другом поссориться, вместо того, чтобы прислушаться. Друзья ведь не только для того, чтобы пиво вместе хлестать. Друзья нужны для того, чтобы держаться друг за друга и указывать на ошибки, которых ты не замечаешь. Друзья должны помогать друг другу избавиться от дерьма…

— Не надо мне указывать на мои ошибки, и в жизни моей копаться тоже не надо! Дерьма и у тебя полно, но я туда не лезу. Не навязываю тебе своё. Я лучше пойду домой и подготовлюсь к завтрашнему дню.

С этими словами Готфрид развернулся и пошёл в сторону дома, оставляя Дитриха позади.

— Да уж конечно! — кричал тот вслед. — Мы с тобой всегда будем копаться в дерьме! Мы — золотари, а не священнослужители, потому что мы очищаем город от дерьма. Ты знаешь, кого я имею в виду!

И он был прав, этот проклятый золотарь общества.

* * *

В доме было как всегда темно и тихо. Наверное тишина и темнота нужны были ведьме, чтобы сосредоточиться, или она опасалась праздных зевак, заглядывающих в окна…

— Рогатый больше не может помочь нашим братьям и сёстрам, — проскрипела Мать. Пламя злобы в глазах её то разгоралось, то гасло, сменяясь болью и тоской.

— Но почему? — спросила Хэлена, не понимая. — Ведь он всемогущ!

— Нет, — Мать покачала головой. — Он говорит, что они сами виноваты — признались. Предали его. Тем более, он так и не заполучил Эрику. Это значит, что договор расторгнут.

Хэлена молчала. Но ведь под этими пытками в чём угодно признаешься!

— Теперь их казнят. Инквизиторы почему-то очень торопятся.

Хэлена пожала плечами.

— И что мы будем делать? — спросила она, опустив глаза. Может быть она и не любила дурочку-Анну, не нравился ей и этот отвратительный скорняк Путцер, по прозвищу Тюлень. Но, поняв что люди, с которыми так крепко связана была её жизнь, вдруг исчезнут, она почувствовала горечь и отчаяние.

Она хотела попросить Мать свести её с Рогатым. С дьяволом. Упасть на колени перед ней. Уж она, Хэлена, смогла бы уговорить его, отдалась бы в полную его власть, в рабство. Она так жалела, что во время своего ритуала вступления была пьяна и ничего не помнила. Только боль.

Однако она так и не попросила. Она могла бы уговорить мужчину, но Мать, конечно, не согласится — только она может разговаривать с Ним своими тайными способами. Это даёт ей власть и уж её она не отдаст никому.

— О чём это ты задумалась? — спросила старая ведьма подозрительно и впилась ей в глаза своим взглядом, который пробивал любого насквозь и вытаскивал все тайные мысли, чувства и фантазии наружу.

Хэлена сбросила с себя оцепенение, попыталась сделать вид, что внимательно слушала.

— Знаю я, о чём ты думаешь, — старуха скривилась. — Но нам нужна Эрика. И только она.

Как хотелось Хэлене надуть губки, топнуть ножкой и сказать «Хочу!», как часто поступала с преданными ухажёрами, однако она была не в том положении, чтобы требовать. Требовать могли только от неё.

— И вот ещё что, — со вздохом сказала Мать. — Больше нет у нас защиты от инквизиции, попомни мои слова. Что-то начинается. Пока ещё ничего не ясно, но что-то начинается.

Боюсь, что инквизиторы на днях готовят казнь. Мы можем использовать это в своих интересах. И даже если не спасём сестёр и братьев, то хотя бы отомстим. Завтра нужно собрать всех, так что займись этим.

И ещё: для ритуала нам нужна кладбищенская земля. Возьми с собой кого покрепче — Барсука или Вепря, и отправляйтесь на старое кладбище этой же ночью. Только следите, чтобы вас не видели. Начинайте собирать землю с полуночи и только с тех могил, на которых ещё есть холмик. Всего нужен мешок. Переночуете в лесной хижине, а поутру возвращайтесь.

Хэлена кивнула.

— Как там, кстати, твоя ученица?

— Мы пока занимаемся с ней травами. Скоро хочу рассказать ей о нашей вере и научить делать снадобья, самые простые.

— Очень хорошо. Ина — способная девочка, всё схватывает на лету, но сейчас тебе нужно сосредоточиться на другом.

* * *

Домой Готфрид пришёл подавленным и злым. Хлопнул дверью, скинул сапоги и шляпу, сбросил на пол куртку. Эрика же, увидев, что он мечется, как дикий зверь, поскорее накрыла на стол и поспешно исчезла на кухне, будто бы что-то там делая. Господи, такая понятливая. Её кротость граничит со святостью. Да разве может она быть ведьмой? Нет, только святой. Хорош же я буду, если начну топать ногами и кричать, как помешанный. Всё из-за Дитриха, а Эрика тут ни при чём, не стоит показывать ей свой гнев. Она не виновата, в том, что всё так сложилось. И всё-таки как злит то, что вместо работы, вместо ловли настоящих ведьм, может понадобиться воевать с судьями и Фёрнером, доказывать очевидное.

Он перебрал в мыслях все доводы. Эрику хотели убить. Путцер выдавал историю Эрики за свою, что очень и очень подозрительно. Если бы Эрика была ведьмой, тогда с Готфридом случилось бы что-нибудь плохое или в доме его начали твориться странные вещи: черти плясали в камине, метла летала сама по себе… Про сны он им ни за что не скажет Слухи будет отрицать.

Успокоившись немного, Готфрид как можно более радостным и дружелюбным голосом позвал Эрику. Потом замолчал. Не таким жизнерадостным голосом нужно сообщать, что завтра вас, возможно, обвинят в колдовстве и бросят в темницу. Тут нужно спокойно и серьёзно поговорить.

Она села напротив, сложила руки на коленях и вопросительно посмотрела ему в глаза.

— Эрика, — произнёс он. — Завтра нас с тобой вызывают в Труденхаус. Ты будешь свидетельницей. Расскажешь о шабаше…

— Но я ничего не помню.

— Всё равно, нужно будет рассказать. Может быть ты вспомнишь, а может быть придумаешь — не важно. Просто нужно свидетельство, вот и всё. Просто…

Хотелось сказать: «Просто, если свидетельствовать будешь не ты, то свидетельствовать будут против тебя», но Готфрид сдержался. Не нужно пугать её, тревожно всматривающуюся в его лицо.

— Что?

— Ничего.

Он вышел закрыть ставни, поздоровался с двумя стражниками, стоявшими у дверей.

— Это вы завтра будете нас сопровождать? — поинтересовался Готфрид.

— Никак нет. Мы ночь простоим, а утром смену пришлют. Заботится о вас герр Фёрнер, охраняет…

— Охраняет, — эхом откликнулся Готфрид и открыл дверь, чтобы вернуться в дом.

— Доброй ночи, — пожелал один из ландскнехтов, и Готфрид запер дверь на засов.

Весь вечер они молчали. Молча ужинали. Молча смотрели в огонь. Эрика о чём-то думала, опустив глаза в пол и закусывая губу. Изредка она бросала опасливые взгляды на Готфрида, словно боясь, что он прочтёт её мысли.

Солнце уже село, а они так и не зажгли свечи. Только жадная пасть очага освещала тёмную комнату.

Из-за двери слышалось сопение, скрежет доспехов и приглушённые голоса:

— Две шестёрки третий раз подряд?!

— Мне везёт.

— Да ты душу дьяволу за эти кости продал! Везёт ему, ишь ты…

— Наверное пора спать, — тихо сказал Готфрид.

— Да, да, — поспешно заговорила Эрика.

На мгновение в отблесках огня сверкнул её выжидающий взгляд.

Готфрид молча поднялся и пошёл к себе. Уже на лестнице он повернулся и пожелал ей спокойной ночи.

Но когда он лёг в свою холодную постель, все мысли о сне исчезли из головы. Теперь её заполнили видения завтрашнего дознания. Гнетущие и пугающие. Хотелось вскочить с постели и что-то сделать. Что угодно. Лишь бы ускорить развязку, лишь бы не прокручивать в голове возможные варианты событий. Ожидание было пыткой. Изощрённой и страшной, от которой не было избавления. Нужно помолиться. Со всей душой, со всем тщанием.

Он долго ворочался в постели, смяв простыни, пытаясь уснуть. И тут до его уха донёсся знакомый звук.

Скрипнула лестница.

Послышались тихие шаги. Лёгкие и осторожные. Готфрид открыл глаза и лежал так, уставившись в потолок, не зная, чего ожидать.

Страх или же похоть погнали Эрику к нему, он так и не понял. Она внезапно оказалась в его постели, прижалась к нему всем телом, таким нежным и дрожащим… но от чего?

— Прости меня, Готфрид, прости! — горячо шептала она, обхватив его лицо ладонями, неумело целуя тонкие губы и покрытые жёсткой щетиной щёки. — Я очень боюсь. Я не хочу, чтобы они забрали меня, не хочу, чтобы это произошло. Я боюсь тебя потерять, я…

Теперь он понял, откуда этот трепет, поэтому сердце его забилось быстрее, а руки крепко обняли тонкое тело Эрики. И всё же разум и вера продолжали сопротивляться, тысячей голосов умоляя остановиться:

— Эрика… нельзя так… так нельзя…. - он уже плохо понимал, что говорит. — Не надо…

Но руки всё сильнее прижимали её, а сердце билось подобно грому, и он начал лихорадочно дрожать.

— Я люблю тебя… люблю… — шептала в ответ она, не обращая внимания на его слова. — Хочу быть только с тобой…

Готфрид уже плохо понимал, что делает, однако ночная рубашка Эрики полетела в угол, а сама она оказалась сверху, безумно желанная и столь же безумно греховная…

«Простите, герр Фёрнер…»

А потом они умерли. И родились заново, но уже совершенно другим существом.

Может быть кто-то сказал бы, что они стали ближе к Богу, однако у кого спросить, верно ли это? Одно точно: они стали намного ближе друг к другу.

И эта близость пугала вечно замкнутого и одинокого Готфрида. Страх что кто-то сможет влезть в его душу, а потом вырвать с корнем его чувства, предав его, был слишком велик. Он почувствовал себя незащищённым и ранимым. Словно открылся для выпада противника. Он отвернулся от Эрики, злясь на себя за эти дурацкие страхи, но ничего не мог с собой поделать. А она, перешагнув ту невидимую грань, которой разделены люди, крепко прижалась к нему, поклявшемуся её защищать. И казнить.

Всю ночь Готфриду снился сон. Сон был тёмным, с редкими отсветами огня в жаровне и стенах подземелья. В нём он пытал юную девушку, очень похожую на Эрику. Девушка кричала от боли, молила его о пощаде, говорила, что её оболгали. Ему было жалко, но он понимал, что если не добьётся от неё признания, то её отпустят. И тогда она продолжит вредить людям, или же другие, увидев слабость инквизиции, займут её место. Поэтому он тянул рычаг ворота. Поэтому он ломал её пальцы в тисках.

Трибунал удовлетворённо глядел на это. Герры судьи ждали признания, и вот она созналась во всём: в блуде, в колдовстве, в пожирании младенцев. Ей вынесли приговор, как всегда справедливый. Смерть на костре. И тогда она начала плакать и молиться пречистой деве. Она готова была умереть, но не хотела стыда и позора.

Её подняли и вывели прочь. Казнь проходила на площади, и всё время, пока оглашался приговор, она стояла на коленях и молилась. Палач уже готов был начать своё нелёгкое дело, но тут с крыши собора упал камень и зашиб девушку насмерть.

Готфрид проснулся.

О, Господи. Как чудовищно коротки порой бывают ночи. Ему снилась бамбергская дева. Когда-то это действительно происходило. Девушку, дочь привратника, кажется, обвиняли в блуде. Но после её смерти горожане признали, что она была невиновна.

Почему иногда нужно умереть, чтобы люди поверили тебе и перестали обвинять?

За окном только начало подниматься солнце, отблесками играя на куполах соборов и церквей, разжигая на крышах оранжевый пожар, наполняя улицы предутренним сумраком. По ним уже шли первые, одинокие прохожие. Кричали петухи и хлопали ставни, город начинал просыпаться.

Готфрид открыл глаза. На груди его лежала Эрика, тихо дыша во сне.

Открылся для выпада противника…

Снизу послышался решительный стук. А вот и он — выпад.

Готфрид перекрестился. «Господи, помоги нам сегодня выстоять…»

Глава 22 САМОЕ ТЯЖЁЛОЕ ДОЗНАНИЕ ГОТФРИДА

Это были двое солдат. Опухшие со сна рожи, начищенные до зеркального блеска доспехи.

— Сержант Айзанханг?…

— Да. Сейчас мы выйдем.

И захлопнул дверь перед их харями.

Они вышли через несколько минут, даже не успев позавтракать. К чему такая спешка?

Девушка была бледна, всё время молчала и почти не поднимала глаз, пока они шли до Труденхауса. Готфрид пытался шутить, легко и непринуждённо болтать языком, как в совершенстве умел Дитрих, однако внутри у него было холодно и пусто, а редкие фразы вываливались изо рта, как выкидыши из утробы. Много ли нужно, чтобы отправить Эрику на костёр? Один двусмысленный вопрос, один неверный ответ, и вот — исполняйте клятву, герр Айзанханг. Вас за язык стальными клещами не тянули, не вырывали с мясом ваше слово. Проклятие.

Стражники, между тем, никаких проблем с языками не испытывали. Они всю дорогу обсуждали некую Хильдегарду Кёлер. Сначала Готфрид решил, что это какая-нибудь известная на всю округу шлюшка, но из разговора он понял, что это была ведьма, которая на днях созналась в колдовстве.

— Посмотреть бы, как её казнят, — говорил один.

— Если повезёт, — отвечал ему второй, невысокий, но плечистый. — А то опять поставят в оцепление где-нибудь в стороне, так и помрёшь от скуки. Меня как-то раз так поставили, что я только лысины преподобных всё время и видел.

Чем их так заинтересовала казнь именно Хильдегарды Кёлер, Готфрид так и не узнал. Да и не до того было. Дорога до Труденхауса казалась дорогой на эшафот, настолько она стала коротка. Вот уже каменная ограда, кусок крыши над ней, стражники у ворот, заметив сержанта, приосанились, загрохотав железом, вытянулись.

Камеру для дознаний также охраняли ландскнехты — двое плечистых вояк с решимостью и преданностью, высеченных на их каменных лицах.

Фёрнер уже ждал внутри. Тут же присутствовали герры судьи — доктор Фазольт и доктор Шварцконц. В углу, скрестив руки на груди, стоял Дитрих. Он приветственно кивнул Готфриду. На столе позади него было свалено палаческое оборудование — колодки с шипами, тиски для пальцев, плеть, розги.

Судьи расселись по местам, Ганс Шталь взял перо и обмакнул его в чернила.

И началось самое тяжёлое дознание в жизни Готфрида.

— Фройляйн Эрика Шмидт, — сказал Готфрид, когда Эрику усадили пред очами инквизиторов. Он мысленно перекрестился и решил выдать все свои доводы разом. — Я встретил её…

— Достаточно, Айзанханг, — прервал его Фёрнер. — Позвольте нам самим задавать вопросы. Герры судьи, сегодня у нас весьма сложное дело, поэтому следует внимательно выслушать фройляйн Шмидт и сделать выводы.

Начнём, пожалуй, со свидетельства сержанта Айзанханга. Вчера он утверждал, что встретил фройляйн Шмидт сначала в мясной лавке, а затем, когда отлучился с поста по долгу службы, видел её, возвращающуюся с похорон отца. После этого, подчиняясь прямому приказу его преосвященства епископа, Айзанханг с двумя десятками воинов, которым положено было охранять ратушу, отправился в место предполагаемого шабаша. Им удалось разогнать сборище и даже захватить двух еретиков, а также присутствующую здесь фройляйн Шмидт. Он предположил, что она просто жертва еретиков, поэтому не сообщил о ней, а оставил жить у себя дома.

Фазольт пробормотал что-то неодобрительное.

— Готфрид Айзанханг, вы подтверждаете, что всё было именно так? — спросил Фёрнер.

— Подтверждаю, — ответил Готфрид, и тут вспомнил, что забыл помолиться с утра. Ч-чёрт. Господа попросил помочь, а «Pater noster» не прочитал. — Понимаете, герры судьи, там, в лесу, её хотели убить. Старуха ведьма занесла над ней нож.

Я спас и приютил её, потому что боялся, что еретики из ковена будут её искать. У неё недавно умер отец, она осталась совсем одна. Кто же её защитит, если не я? Её отец, Альбрехт Шмидт, был другом моего отца, так что моим долгом было спасти её и охранять от зла, — он говорил быстро, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, пытаясь высказать всё разом.

Судьи промолчали, только Шварцконц медленно покивал, глядя в бумаги и явно скучая.

— Спасибо, сержант. Итак, Эрика Шмидт, мы собираемся допросить вас как свидетеля по делу присутствующей здесь Доротеи Флок. Герры судьи приготовили вопросы, а вам нужно всего лишь ответить на них. Герр Фазольт, начинайте.

Герр Фазольт взял бумагу со стола и, чуть отстранив её от лица, прочитал:

— Как вы попали на шабаш?

— Меня привели туда против воли, — спокойно сказала Эрика. — На похороны моего отца собрались одни ведьмы. Сначала я подумала, что они его друзья, какие-то знакомые, накрыла на стол…

— И когда же вы поняли, что на похороны вашего отца пришли именно ведьмы? — с еле заметной издёвкой спросил Фазольт, и Готфрид понял — он не верит ей.

— Ну, сначала они начали бросать на меня странные взгляды, — сказала Эрика, — а потом я ничего не помню. Я думаю, они подлили мне какого-то зелья в вино.

— Когда же вы очнулись?

— В лесу, шабаш уже начался.

— Сержант Айзанханг, как так получилось, что фройляйн Шмидт оказалась у вас в руках?

— Дело в том, что она лежала на алтаре без чувств. Я поднял её и понёс, — Готфрид пожал плечами.

— А что она делала на алтаре? Вы видели, как её туда принесли?

— Её привели туда несколько ведьм, она еле стояла на ногах. А потом появился человек в рогатой маске.

— Это был дьявол? — поинтересовался Фазольт.

— Я не знаю, — Готфрид снова пожал плечами.

— И что же он делал, как вёл себя?

— Он был одет в чёрную рясу, плясал вокруг алтаря… а потом я скомандовал нападать.

— Почему именно в этот момент?

— Я боялся, что они убьют её.

— Почему вы боялись? Разве вы были знакомы с ней прежде?

— Нет, — неуверенно протянул Готфрид, — но разве не должны мы защищать невинных от колдунов и ведьм?

Фазольт кивнул.

— Хорошо. Фройляйн Шмидт, вы видели на шабаше присутствующую здесь фрау Флок?

Эрика перевела взгляд на связанную женщину. В увлажнившихся глазах Доротеи были страх и отчаянье. А ещё мольба, безнадёжная и слепая.

И Эрика видела эту мольбу, поэтому молчала. Пауза затягивалась, инквизиторы начали нетерпеливо ёрзать.

— Ну же, фройляйн Шмидт, видели вы фрау Флок на шабаше или нет? — спросил Фазольт.

— Нет, ваша честь, я не видела её, — ответила Эрика.

— Мы вас правильно поняли? — вкрадчивым голосом поинтересовался Фёрнер. — То есть, вы не видели фрау Флок на шабаше.

Готфрид испугался. Он мгновенно вспотел. Вспотел так, словно двери ада разверзлись перед ним.

— Понимаете, Господа судьи… — начал мямлить он, но Фазольт перебил:

— Такое чувство, что она сама ведьма и выгораживает своих подруг!

Герр Шварцконц удивлённо покосился на него.

— Что вы такое говорите, герр Фазольт? Девушке просто стало жалко, можно же объяснить это элементарным благородством…

— Я думаю, в наши времена не осталось благородства. Оно пылится где-то в рыцарских романах прошлых веков, — отмахнулся Фазольт. — Ну, посудите сами: к ней в дом приходит множество незнакомых людей. Как она умудряется накрыть на всех стол? Они зачем-то, совершенно без причины, хватают её, тащат на шабаш и пытаются принести в жертву! Похоже на нелепое и неумелое враньё.

— Тогда, позвольте, что, по-вашему, там произошло? — спросил Фёрнер не без интереса.

— Я думаю, она сама одна из этих, — Фазольт кивнул на Доротею Флок. — Воспользовалась слабостью сержанта, затаилась, а теперь думает, что может позаламывать руки, притвориться несчастной жертвой, и никто ничего не заподозрит. Нет уж, мы тут таких навидались.

Готфрид стоял позади Эрики чуть живой. Руки его мёртвой хваткой вцепились в спинку её стула.

— Что-то я не очень улавливаю вашу мысль, — признался викарий. — Поясните, пожалуйста.

— Извольте. Была она на шабаше со своими подружками. На алтарь её положили для какого-нибудь их ритуала, не думаю, что смертельного. Потом сержант Айзанханг спас её, вот она и затаилась у него дома. Сюда попала случайно, потому что Бог нам помогает. Увидела одну из своих хозяек и боится слово сказать, чтобы та её не обратила, допустим, в жабу. Как думаете? И потом, помните ли вы какие-нибудь случаи, чтобы ведьмы и колдуны воровали взрослых людей? Детей да, но — взрослых? Ведь как попадают в ковен? Через посулы и обещания в него заманивают, и вот несчастная жертва уже подписывает контракт с дьяволом. По-моему, очень правдоподобно.

Доктор Шварцконц задумчиво закатил глаза, вытянул губы и покивал.

— А в этом действительно что-то есть. Но что вас натолкнуло на подобные мысли?

— Да это же очевидно! — проворчал Фазольт.

Фридрих Фёрнер тоже задумался. Он стоял, глядя то на фрау Флок, то на Эрику, поглаживая свою бороду, и молчал.

— Но почему вы отрицаете жертвоприношение? — наконец поинтересовался он.

— Я не отрицаю, но считаю что это слишком очевидно. Да и где мотив? Тем более у нас есть показания, что её отец сам был колдуном…

— Он не был колдуном, он был честным католиком и хорошим оружейником, — перебила его Эрика срывающимся голосом.

— Пусть даже так, — согласился Фазольт. — И всё равно, мотив какой-то… натянутый. Вы не находите? Зачем кому-то убивать дочь кузнеца? Это же не бургомистр какой-нибудь…

— Я вас прекрасно понимаю, — кивнул Фёрнер. — Но давайте к делу. Что вы предлагаете?

Пока судьи были заняты спором, Готфрид слегка наклонился к уху Эрики и зашептал:

— Скажи, что Флок ведьма! Скажи, иначе они сожгут тебя! Ну же, пожалуйста…

Его голос надломился, как у плачущего.

Эрика молчала. Она всегда молчала, когда боялась спорить с ним.

Фазольт пожал плечами.

— Предлагаю признать, что она не хочет отвечать по-хорошему.

— А следовательно в пыточную её, — кивнул Шварцконц.

Фёрнер молчал. Даже Дитрих, чьё мнение по этому вопросу было давно известно, стоял в замешательстве.

Сам же Готфрид понимал, что нужно что-то делать. Но что? Он только тискал спинку стула Эрики так сильно, что ногти заскребли по дереву, как скребёт крышку гроба заживо похороненный.

С другой стороны Фазольт был прав. Зачем кому-то убивать дочь кузнеца?

— Байер, будьте добры, покажите фройляйн Шмидт инструменты.

Дитрих растерянно посмотрел на Готфрида, собрал свой инвентарь в охапку и принялся раскладывать его на столе перед Эрикой.

Она мгновенно побледнела, глаза её забегали. Она смотрела то на Дитриха, то на Готфрида, то на инквизиторов, то на Доротею Флок. Та же, измученная пытками и допросами, сидела, поджав губы, и молчала.

В голове Готфрида забилась судорожная мысль: выхватить шпагу и заколоть Фазольта, заколоть Шварцконца… А Фёрнера? Оставить, чтобы потом самому остаться без головы? А солдаты за дверью? Даже если удастся убить судей, солдаты за дверью услышат шум, а снаружи их ещё десяток…

Как хотелось не думать, не чувствовать, не знать эту девушку. Как хотелось… проснуться.

Но он не проснулся. А всё так же стоял позади Эрики, вцепившись в спинку стула, и ждал.

— Герр викарий, вы не находите, что Айзанханг несколько… предвзято относится к свидетелю?

Фёрнер оценивающе поглядел на Готфрида, погладил бородку, а потом скомандовал:

— Айзанханг, отойдите к двери.

Ноги Готфрида подкосились и по телу прошла дрожь. Оно словно стало деревянным. Он медленно пошёл к двери, поймав по пути испуганный взгляд Эрики.

С указанного места ему был виден весь зал: судьи, сидящие справа; Доротея Флок, повёрнутая спиной к нему; Дитрих со своим инструментом и изредка бросающий на него взгляды через плечо; Фридрих Фёрнер, стоящий в центре зала и поглаживающий бороду…

И Эрика. Её лицо. Её зелёные глаза и страх в них.

— И позовите двоих стражников, пожалуйста, — обратился к нему Фазольт.

Готфрид приоткрыл дверь и пригласил двоих солдат внутрь.

— Вот и хорошо, — кивнул Фазольт, когда сержант оказался между двух металлических статуй, этих жерновов мельницы правосудия. — Если сержант Айзанханг попробует как-либо воспрепятствовать процессу, помешайте ему, пожалуйста.

— Так точно, — отозвались жернова правосудия.

И Готфрид вдруг понял, что чем выше забирался он по служебной лестнице, тем ниже опускался. Сначала он был таким же бездумным орудием, но по мере того, как одно звание сменяло другое, для совести оставалось всё меньше отговорок. И вот он уже золотарь, как сказал Дитрих. И только чудом избавляется от дерьма, которое его окружает, задрав кверху свою сержантскую морду и привстав на носочки. Но вот сейчас, кажется, даже это не поможет.

— Эрика Шмидт, — между тем сказал Фёрнер. — Видели ли вы присутствующую здесь фрау Флок или же её мужа на шабаше в ночь на первое мая?

— Нет, я же сказала вам, — ответила она, и её умоляющий взгляд обжёг сердце Готфриду.

— В таком случае, может быть вы видели их на поминках по вашему досточтимому отцу?

— Н-нет, — после паузы ответила Эрика. — Я вообще не видела её мужа.

Готфрид видел, что она очень боится, что она хочет как-то оправдаться, избежать мучений, но взгляд в глаза Доротее не даёт ей этого сделать. Что это, самоотверженная жалость или колдовство? Эта ведьма напротив управляет Эрикой?

— Ну же, может быть вы помните хоть что-то, связанное с ней? Может быть вам кто-то что-либо говорил о семействе Флоков, может быть вы что-то слышали?

Снова зелёные глаза Эрики встретились с глазами Доротеи, потом опустились вниз, поднялись на Дитриха, на судей и вернулись к Готфриду.

Мольба и страх — вот что читалось в её глазах.

— Скажи «да», скажи «да», — повторял он одними губами и чуть заметно кивал, чтобы она поняла. Глаза начало предательски щипать.

Но Эрика отвела взгляд. Готфрид не мог видеть лица Доротеи, но был уверен, что она злорадствует.

— Как видим, допрашиваемая не хочет сознаваться, — констатировал Фазольт. — Байер, давайте начнём с колодок для ног.

Дитрих взял жутковатое приспособление, деревянные жвала с металлическими зубами-шипами внутри, и принялся раскручивать направляющий винт, чтобы между деревянных челюстей можно было вставить ногу Эрики.

Готфрид тискал эфес шпаги и кусал губы. Эрику била крупная дрожь.

Висело молчание, только скрипел винт в тисках, да скрипело перо секретаря.

Тут из соседней камеры донёсся крик. Душераздирающий, нечеловеческий. Кричала женщина, но из-за толстых стен можно было разобрать лишь «невиновна» и «Господи». Судьи вздрогнули и посмотрели на дверь, а Шталь оставил кляксу в протоколе.

— Я слышала, — срывающимся голосом заговорила Эрика. — На шабаше. Они выкрикивали что-то хором, и сначала мне показалось, что это слово «блок», как будто они славили алтарь. Но теперь я понимаю, что они кричали «Флок»…

Она опустила голову и заплакала.

— Неумелое враньё, — фыркнул Фазольт.

— Как же они восславляли его? — с интересом спросил Шварцконц.

— Они говорили: «Пусть будет славен дьявол и Флок, а инквизиция сгорит в огне», — промолвила она сквозь слёзы.

— Я не верю ни одному её слову, — гневно сказал Фазольт. — Эта ведьма имеет наглость лгать нам в глаза, а мы должны это выслушивать? Примените тиски для пальцев, тогда и посмотрим, как запоёт.

Он скрестил руки на груди и уставился на Дитриха, но тот не спешил двигаться с места, как-то чересчур медленно раскручивая свой инструмент.

— Ну что вы, — вмешался Фёрнер. — Герр Фазольт, у нас складывается такое впечатление, что вы имеете некую личную неприязнь к свидетелю. Вы забываете, что мы здесь не для того, чтобы пытать. Нам нужно добровольное свидетельство. Понимаете? Не стоит забывать, что свидетельницу опоили, и в том, что ей послышалось одно слово вместо другого, нет ничего удивительного.

Судьи одобрительно покивали, Фазольт надулся и отвернулся, а Дитрих перестал раскручивать тиски.

— А что ещё, связанное с Флоком, они говорили? — спросил Фёрнер.

— Давайте дадим свидетелю успокоиться, — неожиданно для самого себя сказал Готфрид.

— Айзанханг! — прикрикнул на него Фазольт.

— Подождите, — прервал инквизитора викарий, — я думаю, это хорошая идея. Мы можем пока удалиться на обед, как думаете?

— Ну, ладно, — нехотя согласился Фазольт. Давайте прервёмся.

— Вот и прекрасно. Герр Шталь, вы останетесь здесь. Пойдёмте, герры инквизиторы.

И они удалились, оставив секретаря скрипеть пером. Однако перед тем как выйти из кабинета, Фазольт сказал одному из стражников:

— Если сержант Айзанханг вздумает освободить или вывести из кабинета кого-либо из подозреваемых, не позволяйте ему.

— Так точно.

Фазольт бросил презрительный взгляд на стоящего между ними Айзанханга и вышел, задев его плечом.

Едва закрылась дверь, как Готфрид бросился к Эрике. Он обнял её, и она вцепилась руками в его рубашку и уткнулась лицом в грудь. Он гладил её по голове, и слышал всхлипы. Рубашка постепенно стала горячая и мокрая.

Дитрих заглянул ему в глаза.

— Гога, ну ты же понимаешь, что я бы никогда…

Однако Готфрид не ответил. Спасибо тебе, Господи, и вам, герр Фёрнер.

Когда же инквизиторы вернулись после обеда, то на Эрику они больше не обращали внимания.

Фёрнер теперь уселся между Фазольтом и Шварцконцем.

— Доротея Флок, — сказал он, разбирая бумаги на столе. — Вас привели сегодня сюда для очной ставки со свидетелем, но во время обеда мы с геррами судьями решили, что сэкономим ваше и наше время, если вынесем вам приговор в этот же день. Даже несмотря на то, что вы не признали свою вину, на неё ясно указывают факты…

Фёрнер наконец нашёл нужную бумагу и начал зачитывать с неё:

— На вину подсудимой указывает страх перед пыткой, так как невиновный не будет бояться мучений, потому что его защищает сам Бог.

Далее, на вину подсудимой указывают свидетели, утверждающие, что видели её на шабаше, а так же слышали, как ведьмы провозглашали имя их семьи.

Также, на вину указывает стыд того, что она стала позором семьи, ибо осуждённому по ошибке нечего стыдиться.

И последнее: при аресте Доротеи Флок у городского стражника Рихарда Абриеля так прихватило спину и правую ногу, что это невозможно списать ни на что, кроме колдовства.

Итак, считаю вину подсудимой доказанной и выношу приговор в виде смертной казни через отсечение головы. Возражений нет?

Судьи молча покачали головами, и викарий продолжил:

— Казнь назначена назавтра. Уведите её.

На глазах Доротеи проступили слёзы. Двое стражников взяли её под руки и повели прочь.

— Фройляйн Шмидт, вы свободны, — сказал он, не обращая внимания на фрау Флок. — Айзанханг, можете возвращаться с ней домой, но завтра с утра быть на службе. Нужно готовиться, как вы понимаете. Хотите, мы поставим стражу у вашего дома?

— Нет, спасибо, — Готфрид поспешно помотал головой.

— Что ж, в таком случае, всего наилучшего.

С этими словами викарий встал, взял бумаги со стола и пошёл к выходу. Судьи тоже быстро собрались и, с торопливым цоканьем каблуков по шершавому полу, покинули зал. Выходя, Фазольт одарил Эрику взглядом полным неприязни.

Когда на улицы упала ночь, разогнав всех прохожих, Готфрид разжёг очаг. Восковые свечи горели на каминной полке и на столе, слегка рассеивая мрак в углах. Эрика подсела к нему поближе, положила голову на плечо и вздохнула.

— Ты молодец, — тихо сказал Готфрид и открыл бутылку красного вина. — Ты всё сказала правильно.

Эрика промолчала. Они немного выпили, чтобы лучше почувствовать вкус жизни, чтобы лучше рассмотреть все краски колеблющегося пламени. Голоса забот и тревог стали тише, словно перед ними захлопнули дверь, и они остались на улице, скуля и подвывая по своему обыкновению.

Готфрид обнял Эрику за плечи. Она была чем-то опечалена. Она смотрела на пламя, но мысли её бродили где-то далеко.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Ты не жалеешь о том, что произошло… вчера ночью?

Она чуть улыбнулась, словно через силу, и покачала головой.

— Нет. Я просто не могу забыть эту женщину… Доротею Флок. Её казнят?

— Да. Завтра. Уже готов приказ.

— Я чувствую себя виноватой.

— Почему?

— Я… я не верю, что она ведьма. А вдруг она невиновна? То, что я, якобы, слышала про Флока на шабаше, я наврала, я боялась пыток…

— Всё хорошо. Эта женщина ведьма, а её отец один из главных в ковене. Иначе, зачем ему нужно было бежать?

Эрика промолчала.

— Поверь, она — ведьма, — повторил Готфрид. — И ты сегодня сделала хорошее дело. Ну? — ласково спросил он, заглянув ей в глаза. — Что тебя ещё тревожит?

Она отвела взгляд, ещё помолчала, и, наконец, произнесла:

— Я боюсь, Готфрид.

— Чего ты боишься? — он улыбнулся. — Чего тебе бояться, ведь я с тобой. И вся инквизиция теперь за нас. Фёрнер спас тебя, ты помнишь? Он помогает нам с самого начала. Если бы не он, меня бы давно казнили… Ни один колдун теперь не посмеет даже приблизиться к тебе. А если вдруг что, то мы сможем так далеко уехать, что даже сам дьявол нас не найдёт.

Эрика только вздохнула, будто сказав «если бы всё было так легко», и ответила:

— От некоторых вещей не убежишь, как бы ни хотелось.

— Ты говоришь о колдовстве?

— Совсем нет.

— Тогда о чём? — Готфрид недоумевал. — Скажи, от чего это нельзя убежать?

— Ладно, — сказала она и опять замолчала.

Было неловко, и поэтому он снова произнёс:

— Всё будет хорошо, ведь ты со мной. Вот разберёмся с делами, а потом уедем куда-нибудь в деревню. Где красивые луга и леса. И возьмём с собой Мартина. У нас будет своё хозяйство и много детей. Хочешь?

— Хочу.

— Мы поженимся и у нас всё с тобой будет хорошо, надо только немного потерпеть.

— Мне так хорошо с тобой.

Она поцеловала его и они продолжили смотреть в огонь до утра.

Глава 23 ACTUS FIDEI

И вот наступил день казни. Ранним утром Готфрид явился в ратушу, чтобы получить распоряжения их преосвященства. Солдаты у входа о чём-то оживлённо шептались, верно обсуждая будущую казнь. Сами они её не увидят — им весь день стоять на посту.

Позади грохнула дверь — это Дитрих опоздал и вошёл вслед за Готфридом.

— Где герр Фёрнер? — осведомился он разом у всей ратуши.

— Изволят распоряжения отдавать, — ворчливо отозвался стражник у одной из дверей. — Проходите, пока ещё не началось.

В зале за дверью собрались сержанты и старшины городской стражи.

— Герры, — сказал Фёрнер. — Вчера верные люди донесли, что колдовской ковен готовится сорвать казнь и освободить своих собратьев. Мы должны воспрепятствовать этому. Я распорядился выделить удвоенную охрану из числа городской стражи. Она будет сопровождать приговорённых до рыночной площади, а на самой площади будет стоять усиленное оцепление. Вам же надлежит вооружиться и не спускать глаз с еретиков. Если вдруг по пути до рыночной площади кто-нибудь попытается прорваться к осуждённым, его следует убить на месте. Стража уже предупреждена, в толпе будут находиться надёжные люди.

Солдаты начали переговариваться, но тут в дверь учтиво постучали.

— Можете войти, — сказал викарий в наступившей тишине.

Дверь приоткрылась, и в щель просунулось лицо стражника.

— Герр Фёрнер, — осторожно сказал он, — нижайше прощения просим! Велено доложить, что явился какой-то гонец… с мандатом!

Лицо викария вытянулось, и он поспешил к дверям. Стражник начал говорить ему что-то вполголоса. Все солдаты повернулись к ним, до Готфрида донеслись только обрывки фраз:

— …венского императорского суда… одиннадцатого мая сего года… в защиту… более не помню…

— Тщательнейшим образом проверьте у него все бумаги! — громко велел Фёрнер, и солдат кинулся исполнять.

— Лейтенант Кратц, — сказал викарий, — нужно немедленно казнить Доротею Флок. Приказ его преосвященства! С вами пойдёт сержант Айзанханг, — сказал Фёрнер, и Готфрид появился рядом с Кратцем.

Они торопливо вышли. У дверей стоял человек в дорожной одежде и сумкой через плечо, а неграмотный стражник делал вид, что читает его подорожную. Человек с видимым нетерпением пристукивал ногой по мостовой.

Кратц и Готфрид протиснулись мимо и помчались на карете в Труденхаус. К чему такая спешка? — думал Готфрид. — И почему Флок нужно казнить именно сейчас, одну, а не вместе со всеми сегодня вечером?

Так они подъехали к Труденхаусу и вошли внутрь. Из камер раздавались всхлипы и крики заключённых. От двери к двери, в сопровождении двоих солдат, ходил брадобрей, неся в одной руке огромные ножницы, а в другой — мешок с волосами. В дальнем конце коридора показался священник и тут же исчез в другой камере. Ведьм готовили к казни.

— У меня приказ о немедленной казни Доротеи Флок, — отчеканил Кратц тюремщику Денбару.

Старик снял со стены связку ключей и неторопливо пошёл по тёмному коридору. Подозвав скучающего у входа стражника, он отворил нужную дверь и впустил палачей внутрь.

Доротею ещё не успели обрить. Она сидела на прелой соломе, и из-под её свалявшихся волос не было видно лица.

— Вот она, — со вздохом сказал Денбар и вышел.

— Давайте меч, — коротко бросил Кратц солдату. Тот потащил оружие из ножен и неуклюже передал его лейтенанту.

— Может быть, она хочет исповедаться? — неуверенно спросил Готфрид.

— Не было приказа, — порычал лейтенант. — На том свете исповедается. Держите ведьму, Айзанханг.

Доротея подняла на своих палачей глаза, полные слёз. Что будет с её ребёнком? — невпопад подумал Готфрид, но всё же заломил ей руки.

Вместе со стражником они поставили её на колени и согнули так, что лицо Доротеи коснулось испачканного нечистотами пола. Мгновение было слышно, как она тихо всхлипывает, но потом Кратц с силой выдохнул, и меч глухо звякнул о камни пола.

Тело ведьмы начало дёргаться, словно дьявольские силы исходили из него.

— Неудобно тут, — посетовал Кратц и принялся перерезать кожу и мышцы, которые не удалось разрубить с первого раза.

Вдалеке грохнула входная дверь.

— Денбар, будьте любезны, откройте камеру Доротеи Флок, — произнёс голос Фёрнера.

Кратц и Готфрид насторожились.

— Так только что открывал, — ответил Денбар. — Пришли люди, эту самую Флок казнить.

— Надеюсь, ещё не поздно, — торопливо сказал Фёрнер, и в коридоре послышались торопливые шаги нескольких пар ног.

Стражник, слышавший это, выскочил из камеры. Готфрид и Кратц переглянулись. Лейтенант тяжело вздохнул и упёр лезвие меча в пол. Вид у него был такой, будто он готовится к драке. Он понимал, что герр Фёрнер может три шкуры спустить с них за эту казнь, пусть даже сам не успел её вовремя остановить.

Викарий появился в дверях и тут же отпрянул. За ним показалось лицо того самого человека, одетого по-дорожному, с сумкой через плечо.

— Как изволите видеть, — сказал Фёрнер с досадой, — мы не успели. Доротея Флок уже казнена. Герры Кратц и Айзанханг слишком хорошо выполняют свои обязанности…

У Готфрида пробежал холодок по спине.

— Не успели? — переспросил человек в дорожном. Он не был похож на благородного, но так дерзко с викарием не мог говорить никто. — Не успели? Вы это называете казнью?

Фёрнер был мрачен, но оставался спокоен.

— Да, — ответил он. — Что вас смущает?

— Да свиней режут с большим почтением, чем у вас людей казнят, — возмутился приезжий. — Где священник? Кто оглашал приговор? Почему, наконец, её казнили в камере, а не на площади? Я вынужден сообщить об этом кайзеру!

— Воля ваша, — Фёрнер развёл руками. — Но, видите ли, Доротея — опасная ведьма, а до нас дошли слухи, что ковен, о котором я вам говорил, собирается во время сегодняшней казни освободить её. Пришлось принять меры, и то, что мы прибыли чуть позже, всего лишь роковое стечение обстоятельств… Ну, право же, вы видели, с какой поспешностью я проверял ваши бумаги.

— Конечно, — приезжий уже успокоился. — Я доложу обо всём кайзеру, и упомяну о вашей помощи.

— Если у вас есть мандаты в защиту других заключённых, то я буду рад освободить их.

Приезжий вздохнул и покачал головой.

— В таком случае, нам здесь больше нечего делать.

Человек в дорожном молча кивнул и пошёл к выходу. Фёрнер же на секунду задержался, улыбнувшись Кратцу уголками рта и чуть заметно кивнув.

Смеркалось. На пути от Труденхауса до рыночной площади уже с полудня начал собираться народ — экзекуция должна была начаться в сумерках. Кто-то выходил на улицу, чтобы посмотреть, как осуждённых поведут на казнь, а затем вернуться к своим делам. Кто-то направлялся к месту казни, чтобы увидеть всё действо от начала и до конца. Так или иначе, но о предстоящем событии знал весь город.

Весь городской гарнизон был сегодня здесь — ландскнехты, что сдерживали толпу; палачи из солдат, даже и не думавшие скрывать свои лица; шпионы и доносчики, шнырявшие между людей, подслушивающие и подглядывающие.

Готфриду выпало сопровождать осуждённых, и он уже понял, почему двое стражников накануне так хотели посмотреть на казнь Хильдегарды Кёлер.

Её везли на открытой повозке, в сопровождении священников. Она была обрита наголо и раздета по пояс, и все мужчины глазели на её грудь с розовыми сосками. Руки её, покоящиеся на животе, были скручены грубой верёвкой и держали крест, который дали ей священники. Она что-то тихо шептала — то ли молилась, то ли произносила заклинания и проклятия. Рядом с повозкой шёл Готфрид и думал, что Хильдегарда, наверное, одна из самых главных ведьм, раз её подвергнут такому изощрённому наказанию.

На всём пути на Хильдегарду глазели горожане, ругаясь, крича что-то злое и насмешливое, шепчась и веселясь. Позади повозки солдаты гнали сыромятными ремнями остальных, менее знатных девушек и мужчин. Все приговорённые были обриты налысо и одеты в длинные белые рубахи, руки их были скованны цепями или связаны верёвками.

Женщины плакали. Мужчины также являли собой жалкое зрелище. Они затравленно озирались по сторонам, и то и дело скрючивались, сжимались от ударов ремней. Палачи направляли осуждённых словно стадо, без остановки сбивая разбредающихся в кучу. Убежать отсюда было невозможно — ступи поближе к толпе, и на тебя посыплется град ударов и проклятий, тщательно приберегаемых для подобного случая. И поделом колдунам да ведьмам. Бывало, что осуждённых затаскивали в толпу и забивали насмерть, поэтому их всегда сопровождали несколько солдат с алебардами, оттеснявших особо ретивых зрителей и прокладывавших дорогу.

Вся площадь была запружена народом. Ремесленники, торговцы, духовенство и даже знать пришли поглазеть на смерть. Она словно тянула их, обещая зрелище, от которого леденеет кровь, которое на секунду приоткрывает завесу тайны, позволяя заглянуть туда…

Хэлена проталкивалась сквозь толпу зевак. Справа от неё, шагах в пяти, шёл Барс — один из самых верных членов общины, а вместе с тем высокий красивый мужчина с серьёзным лицом. Где-то там, в толчее, знала Хэлена, идут её сёстры и братья. Вся община. Даже те, кто только учится или не умеет колдовать совсем — все сегодня на рыночной площади. И у всех на поясе висит по такому же мешочку, как и у неё. Мать что-то задумала, но никому своей идеи не объяснила. То ли боялась шпионов инквизиции, то ли подстраховалась на тот случай, если кого-то из общины поймают.

Готфрид дал извозчику знак остановиться и подозвал троих палачей в чёрных балахонах. Кучер, сидевший без седла прямо на запряжённой двойке, остановил повозку и оглянулся назад, чтобы ничего не пропустить. Толпа придвинулась так близко, что алебарды стражи, казалось, вот-вот затрещат.

Один из палачей завязал Хильдегарде Кёлер глаза, а другой, тем временем, вытащил из-под своего балахона железные клещи, вроде тех, какими кузнецы берут из горна раскалённые заготовки или выдирают гвозди из дерева. Две фигуры в балахонах заскочили на подножки повозки и крепко взяли фрау Кёлер за плечи. Затем палач ухватил клещами мягкий розовый сосок девушки, сжал и резко дёрнул на себя.

Грудь осуждённой на мгновение неестественно вытянулась, на платье брызнула кровь, расплылась тёмным пятном, а сама она забилась от боли, безумно крича и вырываясь. Но палачи знали своё дело: они лишь сильнее прижали её к сиденью, игнорируя крики. Наконец, она перестала дёргаться и лишь в голос завыла. Повязка на её глазах намокла, из-под неё покатились крупные слёзы. Толпа вокруг начала только громче голосить.

Второй сосок палач поймал не так быстро — стоило холодному железу прикоснуться к груди приговорённой, как она начинала дёргаться и кричать в отчаянии. Однако все понимали, что наказания не избежать, и повозка будет стоять до тех пор, пока оба соска не будут вырваны.

Наконец, устав от этой дурацкой игры, один из экзекуторов, держащий несчастную за плечо, навалился локтём ей на шею, вжимая в сиденье, и обоими руками схватил её за правую, ещё не повреждённую, грудь. Клещи тут же вцепились в плоть и дёрнули. Однако, на этот раз сосок не оторвался полностью, а продолжил болтаться на толстом клочке кожи. Хильдегарда кричала и плакала, кровь лилась ей на живот и ноги, а она зажимая окровавленные раны на груди связанными руками. Палач снова ухватил оторванную плоть и довершил дело. Толпа громко загомонила и кучер тронул коня. Ведьме развязали глаза, и, увидев своё изуродованное тело, она закричала от отчаянья, боли и бессильной ярости.

Крик подхватила толпа, но в её устах он окрасился злорадством и торжеством. Горожане навалились на стражников, и тем пришлось отчаянно работать локтями и древками алебард, защищая осуждённых от преждевременной расправы.

Вот оно, благо инквизиции, — думал Готфрид. Если бы не суды над ведьмами, кто знает, не было бы жертв, растоптанных толпой, в десятки раз больше?

Родственники, друзья, мужья и жёны, которые ломились в Труденхаус и ратушу, вымаливая прощение для своих близких, осуждённых, конечно же, по ошибке — где они теперь? Откуда вдруг взялась бушующая толпа, готовая разорвать проклятых еретиков? Где те люди, которые «высказывают сомнения относительно истинности обвинений в ведовстве»? Народу лучше знать своих врагов, потому что слухи расходятся быстро. И народу, в отличие от инквизиции, не нужно доказывать очевидных вещей. Ну так что, умники-учёные, «высказывающие сомнения», где же вы? Где этот юнец, Отто, которому Дитрих вломил тогда, во дворе пивной, по первое число?

Процессия двинулась дальше и протиснулась на рыночную площадь. Несколько десятков стражников охраняли её от вездесущих горожан, которые так и норовили пролезть поближе к кострам, ожидавшим своих жертв.

Чуть поодаль высилась епископская ложа: там уже заняли свои места высшие священники, судьи и Фридрих Фёрнер с Иоганном Георгом в центре.

Из стрельчатых окон церкви выглядывали десятки молодых монахов.

Солдаты принялись привязывать ведьм цепями к толстым брёвнам, вкопанным в землю. Руки приговорённых были связаны вместе, наподобие молитвенного жеста, поэтому нужно было обматывать сначала ноги, затем пояс, а потом горло. Готфрид старался не слишком натягивать цепи — так у осуждённого будет иллюзия свободы, и он будет больше дёргаться, потешая зрителей. А это и зрелищнее, и назидательнее, и самому смертнику, наверное, легче умирать, пытаясь высвободиться, чем зная, что это невозможно. Наверное тугие цепи так угнетают перед смертью. Как похороненному заживо не важно, что воздуха ему осталось на пару десятков минут, его пугает именно теснота гроба. Так и здесь: пламя всё равно доберётся до тебя, но если цепи будут свободнее, у тебя хотя бы есть надежда высвободиться. А надежда, пусть даже пустая, — это великий дар перед смертью.

Готфриду выпало привязывать к столбу ослабшую и истекающую кровью Хильдегарду Кёлер. Когда он закончил, палач забил крючья на концах цепи в дерево — замки были слишком дороги и могли испортиться в жарком пламени веры.

В гомоне толпы иногда слышались обрывки фраз:

— Анна, мы будем молиться за тебя!

— … да я сам видел, как этих ведьм ловили!

— Отпустите им хоть грехи перед смертью!

— Ставлю гульден, что верёвка на руках перегорит раньше, чем она умрёт…

— Так их, еретиков проклятых! Пусть горят в аду!

— Гляди, гляди какая рожа вон у той! Устала, бедненькая? Ну умора, ха-ха-ха!

— Вот, смотри, дура, как ведьм казнят! Будешь со своим вертопрахом якшаться, самолично тебя в Труденхаус отведу!

Готфрид оглянулся. Позади него, в первых рядах толпы, стоял полный пожилой горожанин и указывал совсем ещё молодой девушке на приговорённых. Она смотрела распахнутыми голубыми глазами на ведьм, но едва встретив холодный взгляд Готфрида, в страхе отвернулась. А он только ухмыльнулся её отцу — правильно, пусть пугает девчонку, может хоть научит чему. Может быть хоть меньше этой заразы в городе будет.

Пока смертников приковывали к брёвнам, кто-то из них, сложив связанные руки, бормотал под нос молитвы, кто-то плакал, другие гордо молчали. В это время между ними ходил священник и отпускал грехи, читал заупокойные, крестя костры и приговорённых.

— Ну как дела, Гога? Ты сонный какой-то? Не выспался?

— Да, — кивнул Готфрид, ещё не подозревая, что имеет в виду друг.

— О-о, — многозначительно протянул тот. — Никак, устроил Эрике ритуальную дефлорацию?

Готфрид только недовольно скривился и отвернулся. Но Дитриха это только больше заинтересовало.

— Давай, рассказывай! — заговорщицким шёпотом сказал он, заглядывая другу в глаза.

Готфрид пытался показаться холодным и равнодушным, но желание похвастаться пересилило. Он улыбнулся и сказал:

— Всё было отлично.

— И как она в постели?

— Я не знаю, но, кажется, хорошо.

— Молодец, — Дитрих похлопал его по плечу и улыбнулся. — А сколько до неё было?

— Ни одной, — немного смущённо ответил Готфрид.

Дитрих даже отступил на шаг от него, будто от прокажённого.

— То есть как? А та шлюшка под рождество? А ведьмы, которые мылись в Регнице прошлым летом?

— Я их не трогал.

— То есть как? Почему? — удивлялся Дитрих.

— Хотел остаться чистым.

— Да ведь никто бы не узнал!

— Я хотел остаться чистым перед Богом, чтобы только после свадьбы… — Готфрид смущённо пожал плечами.

— Бог бы простил, — отмахнулся Дитрих, а потом глаза его загорелись. — Так вот почему ты так влюбился! Тут, наверное, и без колдовства обошлось…

Готфрид ничего не ответил.

— А вот про ведьм я думаю, что нельзя им давать возможность молиться или прощать грехи перед смертью, — сказал Дитрих, подойдя к Готфриду. Он уже закончил привязывать Анну Фогельбаум, с которой пару раз «веселился», однако никаких эмоций на его лице не было — он не грустил, да и не радовался особо. Сожгут и сожгут. И Готфрид втайне позавидовал такому цинизму.

— Почему нельзя? — спросил он.

— Да потому что если они при жизни Бога всячески попирали, грешили направо и налево, то зачем им сейчас прощать грехи? Сейчас-то понятно, что они будут молиться и креститься, может кто и в рай попадёт, хотя вряд ли. Но ведь кто-то всю жизнь исправно это делает, не грешит, посты соблюдает, а какому-то еретику — р-раз, пожалуйте, получите искупление, — Дитрих скривился.

— А по-моему это благое дело перед смертью дать исповедаться и грехи простить, — ответил Готфрид. — Они же мир покидают, значит и мирское можно им простить.

— Ублюдки они, — Дитрих, как всегда, предпочёл оставить последнее слово за собой.

Палачи ещё вбивали крючья в брёвна, приговорённые ещё молились, а на помост уже вышли викарий Фридрих Фёрнер и епископ Иоганн Георг. Толпа мгновенно затихла.

— Дети мои, — начал епископ. — Ужасна и недопустима зараза ереси в наших землях. Сегодня мы собрались здесь, чтобы совершить праведную казнь над еретиками и колдунами, дабы очистить наш мир от их зла, греха и порока. А сейчас пусть герр Фёрнер прочитает проповедь относительно колдовства и ереси.

Вперёд вышел викарий, коротко поклонился и начал. Проповедь была сухой и сжатой, без отступов и пауз. Фёрнер говорил быстро и громко. Казалось, что он очень торопится.

— Из сегодняшней проповеди мы узнаем, кто же такие ведьмы, что они собой представляют и как стоит относиться к ним.

Итак, лицо, вне зависимости от пола и возраста, следует считать ведьмой или колдуном, если он или она совершили одно из четырёх преступлений против Господа, также называемых crimen magiae.

Первое — участие в колдовских сборищах и шабашах. Участие в них неминуемо ведёт к остальным трём злодеяниям. Также известно, что на этих сходках ведьмы убивают невинных детей и варят их, чтобы создавать свои колдовские мази и творить прочую волшбу.

Второе — вредоносное колдовство. Если ведьма наносит вред какому-либо божьему созданию, как-либо изменяет физическую форму любого естества. К вредоносному колдовству также относится наведение бесплодия, лигатуры, разного рода заговоры против других людей, приворотные и отворотные снадобья, и прочее.

Тут следует оговориться, что женщины также могут воздействовать на чужие тела, например мужские, и производить изменения их без участия дьявола. Мы пока не можем объяснить этого, но это установленный Богом порядок вещей, поэтому не стоит приписывать эти изменения дьяволу, действующему через женщин…

Когда викарий затянул свою нудную речь, Хэлена поняла, что пора начинать. Она огляделась, пробежала взглядом по лицам окружающих. Они, все как один, застыли, жадно ловя каждое слово викарного епископа, вытянули свои морды, словно крысы, почуявшие отбросы.

Хэлена посмотрела под ноги и почти сразу нашла то, что искала — место, где четыре камня мостовой сходились таким образом, что пространство между ними имело форму более-менее правильного креста. Она запустила руку в специальную прорезь в юбке, нащупала висящий под ней мешочек и развязала тесёмки. Снова огляделась. Кажется, никто не заметил её действий. Медленно и аккуратно она запустила руку в мешочек, зачерпнула горсть могильной земли с кое-какими травами и высыпала прямо на крест между камнями брусчатки. Затем принялась шептать под нос заклинание. Смысла она не понимала, потому что не знала латыни. А на вопрос, почему именно латынь, Мать ответила так: «Их бог понимает только этот язык».

— …Третье — сношение с дьяволом, — говорил в это время Фёрнер. — Часто ведьмы совершают сей противоестественный и противный Господу греховный акт. При сношении дьявол, как правило, принимает облик козла, а значит ведьмы занимаются содомией. Все мы помним Содом и Гоморру. Господь наказал распутников огнём, извержением вулкана. Такова была Его воля. Мы же, следуя воле божьей, предаём содомитов костру.

Четвёртое — сделка с дьяволом. По условиям сделки ведьма получает в своё распоряжение силы, которые позволяют ей вредить божьим созданиям. Взамен ведьма обещает дьяволу свою бессмертную, богом данную душу.

Каждое из этих преступлений карается смертью…

Когда заклинание кончилось, Хэлена снова огляделась, надвинула поглубже чёрный капюшон и начала протискиваться дальше, искать новый крест на мостовой.

— Всё, чем занимаются ведьмы, суть ересь. Но колдовская ересь отличается от ереси, то есть неверия крещёного христианина. Очень хорошо по этому поводу написано в «Молоте Ведьм»: «…колдовская ересь отличается от других ересей тем, что она не только через нарочитые, но и через просто заключённые договоры стремится вредить творцу и его созданиям, тогда как все другие простые ереси не основаны на подобных договорах с нечистой силой, хотя и здесь не обходится без содействия со стороны сеятеля зависти лжеучений из-за трудности понимания того, во что надо верить. Сверх того, эта ересь отличается и тем, что из всех видов кудесничества она обладает наибольшей степенью злобы. Ведь даже её латинское наименование — maleficium происходит от maleficere, то есть male de fide sentire», что в переводе означает «дурно относиться к вере».

Итак, всё, чем занимаются ведьмы, есть ересь. А ересь равна государственной измене, ибо своим колдовством ведьмы помогают дьяволу, то есть предают Господа. Наказание за это — смерть.

Поэтому Лукан говорит нам: «Лишь чрез песню заклятий, но не чрез жгучие яды гибнет душа».

Запомните: ошибочность мнения ещё не делает еретиком, если к нему не присоединяется закоснелость воли.

Но для того чтобы помочь врагу человеческому, ведьмы распространяют свою ересь. Для этого они отдают своё тело и душу дьяволу, сношаются с инкубами и суккубами, отрицают католическую веру, убивают младенцев, распространяют ошибочное мнение, будто ведьм не существует совсем, заманивают в свои секты невинных людей, обещая им золото, власть и прочие мирские утехи. И горе тем, кто поверил в их ложь, потому что ничего из того, что они обещают, у них нет. Например, у них нет власти, иначе бы они открыто убивали христиан, а не скрывались. Они не бывают богатыми, ибо, как написано в «Молоте ведьм»: «ведьмы не богатеют, во-первых, потому, что они, по воле демона, готовы за самую незначительную мзду осрамить и опозорить Творца, а во-вторых, чтобы своим богатством не обращать на себя внимания».

Ведьмы могут лишь ввести человека во грех или убить, больше ничего. И если к вам придёт незнакомая женщина или мужчина, и посулит богатство и власть в обмен на вашу душу, знайте, что это ведьма или же дьявол в человеческом облике. Гоните его прочь от дверей своих, и сообщите инквизиции…

Хэлена уже посыпала могильной землёй четыре креста, как наткнулась на Барса.

— Ну, как? — спросил он тихо, то и дело опасливо озираясь. — Много?

— Четыре.

Народ вокруг не обращал на них внимания. Одни испуганно сжимали руки, другие бранились вполголоса, кто-то шёпотом восклицал «О, Господи!»

— У меня семь, — сказал Барс. — Я пойду дальше, но скоро вернусь. Не теряйся.

Она кивнула, и они разошлись.

— Каждая ведьма или колдун должны быть преданы смерти. Никакое положение или сан не могут защитить от этого. Если преступление доказано, но подозреваемый отказывается признавать свою вину, тогда его пытают.

Ведьмам нельзя помогать. Тому, кто укроет их, грозит сожжение имущества. Кто будет принимать их и давать им советы, будет сослан, а его имущество конфисковано.

Помните, что сказано во Второзаконии, глава 31, стихи 17 и 18: «И возгорится гнев Мой на него в тот день, и Я оставлю их и сокрою лице Мое от них, и он истреблён будет, и постигнут его многие бедствия и скорби, и скажет он в тот день: „не потому ли постигли меня сии бедствия, что нет Бога среди меня?“

И Я скрою лице Мое от него в тот день за все беззакония его, которые он сделает, обратившись к иным богам».

Ведьмы — это орудие дьявола, как инквизиция — орудие Господа. Герры Шпренгер и Инститорис говорят нам в своём бессмертном труде: «Пусть дьявол знает тысячи способов вредить людям, пусть он старается со дня своего падения разрушать единство церкви, оскорблять любовь, забрасывать желчью зависти деяния святых и всячески уничтожать род человеческий. Однако его сила заключается лишь в чреслах и в пупе».

Это значит, что без ведьмы, которая отдала свою душу в мерзостное служение ему, дьявол ничего не может сделать человеку.

Однако же особо проницательный человек может спросить: а почему ведьмы ещё не уничтожили всех своих врагов, в том числе и святую инквизицию? Дело в том, что добрый ангел препятствует им в этом. С этим соглашается Пётр Тарантасийский: «Из-за великой своей зависти, в своей борьбе, с человеком, дьявол уничтожил бы все, если бы было божье попущение».

Это значит, что Господь позволяет дьяволу совершать одно зло, а другое — не позволяет. Цитируя «Молот Ведьм»: «Это причиняет дьяволу большой позор и недовольство, так как бог во всем пользуется им для откровения своей славы против воли дьявола».

Запомните: всё зло происходит лишь с божьего попущения. Любые беды и невзгоды — это испытание для нас, ниспосланные Господом. И если мы пройдём эти испытания с верой в сердце, то на небесах воздастся нам, и врата рая…

Готфрид привычно оглядывал толпу. Всё было тихо: пьяные особо не буянили, мальчишек, режущих кошельки совсем не было видно. Но тут взгляд его остановился на монахине. Женщина в чёрном капюшоне стояла, скрыв лицо от всех, и что-то бормотала. Наверное, молится, решил Готфрид, но всё же продолжил наблюдать за ней. Через секунду женщина сунула руку под юбку, вытащила нечто, сжимая это в кулаке, и высыпала на землю.

Колдовство! Готфрид последовал за ней, не сводя взгляда с тёмной фигуры, проталкиваясь плечом вперёд сквозь толпу. До колдуньи оставалось совсем немного. Вот он ухватил её за рукав, притянул к себе, снял капюшон…

— Хэлена! — вырвалось у него.

Ведьма смотрела на него испуганными глазами, пытаясь вырвать рукав из цепких пальцев.

— Что это такое? — суровым тоном спросил Готфрид.

Однако Хэлена не ответила. Из-за её плеча он увидел человека, смотрящего на них из толпы. Высокий, с мужественным лицом, на голове потрёпанная старая шляпа… Это был тот самый незнакомец, которого Готфрид видел однажды утром возле своего дома!

Хэлена тоже обернулась, проследовав за его взглядом, и вдруг взвизгнула:

— Беги!

Незнакомец опустил глаза, развернулся и начал торопливо пробираться сквозь толпу, придерживая шляпу одной рукой.

— Стоять! — крикнул Готфрид, рванувшись к нему.

И тут Хэлена дёрнулась в другую сторону. Ткань с треском порвалась, и ведьма, едва не упав, бросилась прочь сквозь толпу.

— Держи! — запоздало крикнул Готфрид, но было уже поздно.

Решив, что Хэлена теперь никуда не уйдёт, он, словно охотничий пёс, бросился вдогонку за незнакомцем в шляпе. Тот, поняв что за ним гонятся, уже не скрываясь расталкивал народ и пёр к краю площади, прочь из толпы.

Люди вокруг загалдели, заголосили женщины, которых мимоходом задел Готфрид.

— Ловите колдуна! — кричал он, но голос тонул в возмущённых криках и брани.

Внезапно навстречу ему вылетел Дитрих.

— Что случилось, Гога?

— Давай за тем, в шляпе! — крикнул Готфрид в ответ.

Дитрих нырнул в сторону, очевидно чтобы зайти с боку. На какое-то время Готфрид потерял их обоих из виду, приходилось проталкиваться вслепую, крича «Именем Святой инквизиции!». Вот толпа начала редеть, и тут он увидел шляпу, чуть возвышающуюся над головами. Владелец ломился сквозь толпу прямо на него. Руки сами легли на эфес, Готфрид пригнулся, затаился и вдруг выскочил прямо навстречу незнакомцу.

— Дитрих! — с досады прорычал он и выругался.

— А я думал, ты — это он… — оторопело ответил друг.

— Давай наружу.

Вместе они протолкнулись к краю площади, но там уже никого не было.

Тогда они вернулись назад. Викарий начал молитву, после которой все присутствующие клялись повиноваться и помогать инквизиции. Нельзя было пропускать это, но шансы поймать колдунов всё таяли. Тогда Готфрид быстро перекрестился вместо полной молитвы, и начал обходить оцепление, вытаскивая из него каждого второго стражника. Он описывал Хэлену и того беглеца в шляпе, говорил, что ведьмы что-то сыплют на землю, какое-то зелье, что они, возможно, скрывают свои лица и могут быть опасны. Потом он отправлял их на поиски и подходил к следующему.

Они же с Дитрихом начали прочёсывать толпу молящихся в поисках других подозрительных личностей.

Темнело. Солдаты начали зажигать факелы, чтобы было лучше видно осуждённых. Вслед за ними, тут и там в толпе вспыхивали свечи и фонари.

На помост вышел тощий молодой герольд, развернул свиток и принялся оглашать приговоры. Толпа молча внимала его словам.

— Согласно Уголовному Кодексу Карла V, наказание за ведовство производится следующим образом:

«Статья 109. Наказание за ведовство. Если кто-то причинил вред или ущерб людям при помощи ведовства, его необходимо наказать, отняв у него жизнь, и это наказание должно осуществляться через сожжение. Но если кто-то занимался ведовством, никому не причинил вреда, то надлежит наказать иначе, в соответствии с тяжестью преступления; в этом случае надлежит судьям обратиться за советом, в соответствии с предписанием относительно обращений за советом».

Виновные:

Якоб Вебер. За вредоносное колдовство, ересь и заключение контракта с дьяволом, отлучается от церкви и предаётся светскому суду.

Дитрих Аальхаут. За вредоносное колдовство, поругание священных символов, совокупление с дьяволами и порчу скота, предаётся светскому суду.

Анна Фогельбаум. За богохульные пляски, вредоносное колдовство, совокупление с дьяволом и заключение контракта с ним, отлучается от церкви и предаётся светскому суду.

Каталина Фридман. За сношения с дьяволом, богохульные песни, разврат и порчу мужской потенции, насылание котов, вызывающих дурные сны, а так же другое вредоносное колдовство и заключение контракта с дьяволом, отлучается от церкви и предаётся светскому суду.

Герда Бауэр. За блуд, ересь, сквашивание молока, применение лигатур, нежелание сотрудничать с органами инквизиции и наведение порчи на детей отлучается от церкви и предаётся светскому суду.

Хильдегарда Кёлер. За попытку отравить соседа, расчленение тела повешенного, вредоносное колдовство и заключение контракта с дьяволом отлучается от церкви и предаётся светскому суду.

Мириам Глазер. За богохульство, прелюбодеяние, ересь и пожирание детей, отлучается от церкви и предаётся светскому суду…

Толпа одобрительно загудела.

— …Смягчение приговора, — продолжал герольд, — получает Анна Фогельбаум, за чистосердечное признание и сотрудничество с органами инквизиции.

Одобрения заметно поубавилось — никому не хотелось, чтобы ведьму пощадили. Инквизиция не могла приговаривать к смерти. Самый страшный из её приговоров — отлучение от церкви. Но она могла оправдать подозреваемых, тем самым избавив их от казни.

— В связи с вышеназванными преступлениями, светский суд выносит следующие приговоры: Якоб Вебер…

Снова тишина повисла над площадью.

— …смерть через сожжение.

Дитрих Аальхаут — смерть через сожжение.

Люди вновь начали одобрительно голосить, разводить руками и кивать. Тут и там слышалось: «Правильно», «А я так и знал», «Тихо, тихо, кто там дальше?».

— Анна Фогельбаум…

Толпа затихла, ожидая, какое же смягчение приговора получит молодая ведьма.

— …учитывая её чистосердечное признание и сотрудничество с органами инквизиции, в виде милости будет удушена перед сожжением.

Одобрительный гомон.

— Каталина Фридман — смерть через сожжение. Доротея Флок — вырывание сосков, смерть через обезглавливание, сожжение.

Гомон одобрения всё громче.

— Хильдегарда Кёлер — вырывание сосков, смерть через сожжение. Герда Бауэр — смерть через сожжение. Мириам Глазер — смерть через сожжение.

Между столбов появился палач с верёвкой в руках. Многие приговорённые сегодня утром пожелали исповедаться, поэтому их надлежало удушить, в виде снисхождения.

Анна Фогельбаум просила прощения у других, за то, что под пытками оговорила их, за все облыжные свидетельства.

Она просила прощения громко и отчаянно, и другие приговорённые кивали и прощали её, но вот сзади подошёл палач и набросил на горло верёвку. Глаза ведьмы полезли из орбит, она попыталась вдохнуть, рот приоткрылся, голова начала судорожно дёргаться. По телу прошла крупная судорога, другая, третья, и ведьма обвисла в своих цепях. Лицо её посинело и опухло, глаза, так и оставшиеся открытыми, смотрели на развлекающуюся толпу.

Готфриду отрадно было смотреть, как работает отлаженная система правосудия — холодно, без эмоций, без сомнений и сожалений. Это было завораживающе и жутко.

Наконец толпа разразилась радостью и улюлюканьем. Никого сегодня не пощадят, а это значит, что страх перед колдовством на время отступит. Значит, никто не будет воровать детей, никто не нашлёт проклятье из-за угла и если репа в этом году повянет, значит на то божья воля.

Приговорённые женщины уже не плакали. После пыток и Труденхауса, где похотливые палачи, пропахшие пивом и потом, упивались их беспомощностью, слёз уже не было. Они кончились, высохли, как их души. Приговорённые женщины бессильно висели в своих путах, с тихой радостью осознавая, что вот она, последняя пытка, а дальше — темнота. Такая милостивая и добрая.

Викарий приказал начинать казнь.

Толпа завыла, когда палачи поднесли факелы к сухому хворосту. Огонь стал быстро разгораться, лизать пятки приговорённым, и вот площадь наполнилась истошными криками ведьм.

— Смотри, смотри, какую она рожу скорчила! — говорил кто-то позади Готфрида.

— Эх, хорошо горят, такими бы печь топить!

— Посмотрите, посмотрите! Словно бы даже и не горят, а танцуют в огне!

Приговорённые задёргались в цепях, пламя охватило их волосы, словно гигантские костры начали пожирать свои жертвы с головы. На их телах взбухали и лопались кровавые волдыри. Кожа закипала, словно смола, а потом чернела.

Вездесущие озорные мальчишки нашли себе забаву — они заранее запаслись камнями, и теперь кидали их в горящих, соревнуясь в меткости.

Но ведьмы уже не чувствовала их попаданий. Они кричали, хрипели, дёргались в расклеенных цепях — не по своей воле, а из-за мышечных судорог. Вскоре кожа их пошла пузырями, над площадью запахло палёным мясом.

Их жизни оборвались в первые минуты казни. Глаза приговорённых выкипели, волос давно не было, почерневшие рты застыли в беззвучном крике…

Народ начал расходиться только когда пламя угасло. А к тому времени, когда остыли угли, на площади остались только ландскнехты, священники и семьи казнённых.

Здесь были родители Фогельбаум, собиравшие её пепел в старый, щербатый кувшин.

Были друзья Якоба Вебера, набивавшие плотный мешок обугленными костями, пока мать, седая старуха, визгливо плакала неподалёку.

Муж Хильдегарды, Альберт, сдерживал слёзы, чтобы дети, помогавшие ему, не видели его слабости. Они были ещё слишком малы, чтобы понимать, что произошло. Слишком малы, чтобы их можно было оставить дома. Угольщик, он знал, как набрать полный мешок сажи и пепла, не испачкавшись.

Останки же тех, за кем не пришли ни родные, ни друзья, собирали священники, чтобы потом похоронить в углу кладбища, под скромными деревянными крестами.

Глава 24 ПРЕДЧУВСТВИЕ

Тяжёлые удары в дверь и тишина после них.

— Они там уснули, что ли? — предположил кто-то сзади.

— Ну конечно, — ответил Дитрих. — Уснули, а свечи погасить забыли.

Минутой позже послышались приглушённые шаги, и мужской голос опасливо спросил:

— Кто там?

— Именем Святой Инквизиции, откройте! — сказал Готфрид.

На мгновение повисла пауза, будто бы хозяин стоял в нерешительности, но потом послышалось шуршание засова и дверь отворилась. Стоявший на пороге мужчина был худ, усат, одет в домашнюю одежду, а в голубых глазах его было недоумение.

— Здравствуйте, герры, милости просим, проходите…

— Вы — Ганс Каленберг?

— Я.

— Сабина Каленберг и Хэлена Каленберг дома?

Глаза мужичонки наполнились тревогой.

— Сабина дома, а Хэлены нет. Но, позвольте…

— Именем святой инквизиции, ваша семья арестована по подозрению в колдовстве и соучастии.

Ганс Каленберг приоткрыл рот, отступил на шаг.

— Взять его, — скомандовал Готфрид, и солдаты без особой нежности схватили мужичка под руки и вывели вон.

Потом они прошли в дом и отыскали там фрау Каленберг, дородную женщину с тяжёлым характером.

— Фару Каленберг, вы арестованы по подозрению в колдовстве и содействии колдовским силам…

Но фрау Каленберг была не робкого десятка. Секунду она обдумывала сказанное, а затем глаза её налились кровью.

— Да как вы смеете? — возопила она, схватив чугунную сковороду с горячим маслом.

Солдаты отступили на шаг, схватились за оружие.

— Фрау Каленберг, за неповиновение… — хладнокровно начал Готфрид, но фрау Каленберг и не думала его слушать.

Она выплеснула кипящий жир в солдат, запустила в них сковороду, а затем бросилась вон из кухни через вторую дверь.

Двое солдат побежали за ней, грохоча как обвал в горах, а Дитрих с ещё двумя перекрыл входную дверь.

Фрау Каленберг, зажатая как в клещах, начала истерично голосить и ругаться, но вскоре её поймали, связали ей руки, и повели в Труденхаус.

В опустевшем доме остались лишь Дитрих, Готфрид и трое рядовых солдат.

— Надо было подождать немного, был бы ужин, — посетовал Дитрих, ставя сковороду обратно на чугунную печь. На левом боку его было жирное пятно от масла гостеприимной хозяйки, но пострадала, к счастью, только одежда. — Эй, сообразите-ка нам что-нибудь поесть.

Готфрид с Дитрихом закрыли ставни, чтобы Хэлена не могла их увидеть, зажгли свет и удобно устроились в гостиной.

— Эх, хочется старушку-Хэлену снова повидать, — задумчиво обронил Дитрих.

Странно было слышать это из его уст.

— Ты её знаешь? — удивился Готфрид.

— Ещё бы мне её не знать, Гога! Помнишь, я по ней сох так, что ничего не видел и не слышал? Я только когда узнал, что она ведьма, так сразу и понял всё.

Готфрид попытался вспомнить.

— Ну, ты мне про Иоганна Юниуса недавно рассказывал, помнишь?

— Ах, да. Но она ведь работала на инквизицию?

— Да знаю я. Но всё равно противно.

— Это её я видел на площади. Она со мной ездила в Эрланген.

— Ну, ты её там?… — многозначительно спросил Дитрих. Он придал себе равнодушный вид, но Готфриду на секунду почудились нотки ревности в голосе.

— Конечно, нет! — возмутился он.

— Ах, да, ты же с Эрикой в первый раз, — опомнился друг. — А так-то она девка гулящая, что Господи прости. Знаешь, из тех, что вроде и не очень красивые, а мужики за ними бегают, как околдованные. До меня тогда, конечно, доходили слухи, но я им не верил. Вот только однажды застукал её с одним солдатом… — Дитрих скривился то ли в отвращении, то ли в усмешке.

— И давно она на нас работала? Почему я её не знаю, и не видел никогда?

— Да уж несколько лет. Вызовет её герр Фёрнер, она приходит. Ну там, зелье целебное сварит или про какое заклятие расскажет… Все ведьмы одинаковы. Колдовство, оно же меняет человека. Вот был, например, добрый христианин, а как научился колдовать, так сразу стал души губить направо и налево. Мне как объяснили, что Хэлена — колдунья, так я сразу понял, что к чему. Ну, нет, думаю, мою душу, ты не получишь. И бросил её.

Хотел сначала герру Фёрнеру сказать об этом, да, думаю, зачем? Он бы меня всё равно не послушал, я ведь всего-то старшина. Он сам лучше знает, что делать. Но вот наконец-то её и вывели на чистую воду.

— А может такое быть, чтобы она о нас как-то узнала? Каким-нибудь колдовским способом?

— Неа, — покачал головой Дитрих. — Разве что наших с её родителями встретит. Но это вряд ли.

— Тебе не жалко будет её арестовывать? — спросил Готфрид.

— Гога, ты — дурак? Да я хочу этой суке в её проклятые распутные глаза посмотреть. Я всегда знал, что она занимается чёрным колдовством. Ведьмы все такие. Я просто хочу увидеть её лицо. Когда поймаю. Хочу видеть, как она будет умолять нас отпустить её! Хочу, чтобы она боялась. Я знал, что не вечно ей будет сходить это с рук.

— А мне её немного жаль. Она мне в Эрлангене жизнь спасла…

* * *

Лес был полон звуков и запахов, с дерева на дерево то и дело перепархивали деловитые пичуги. Солнце уже начало склоняться к горизонту, светило в глаза. В корзинках, связанные в пучки, лежали собранные травы.

— В нашей вере, — говорила Хэлена, — Бог не один. Их двое — Бог и Богиня. Они равны, они — одно целое. Бог — это Солнце, сила, магия, охота и семя. Он дарит плодородие земле, пробуждает спящую в ней силу, заботится о животных. Он хранит природу. Он в лесах и пустынях, реках и морях, в семенах и плодах.

Бог дарит людям желание, обеспечивает продолжение рода.

— А Богиня? — спросила девочка, шедшая рядом. У неё были чудесные золотые кудряшки чуть ниже плеч и голубые глаза. В руке она тоже несла корзинку с травами.

— Богиня — это вселенная, она источник плодородия, любви и мудрости. Она — сама земля, сама природа. И она всегда меняется, у неё есть три лица: Дева, Мать и Старуха. Они соответствуют фазам Луны: растущей, полной и убывающей.

Бог — это семя, а Богиня — почва. Бог — это разрушение, буйство, движение вперёд, а Богиня — устойчивость и спокойствие. Бог — мужское начало, а Богиня — женское.

Хэлена оглянулась. Ей казалось, будто сзади кто-то идёт, но никого не было. Впереди, между деревьев, уже начала проглядывать серая лента дороги.

— Богиня — источник любви для людей, а Бог — страсти.

Она замолчала и, подобрав платье, начала перебираться через кусты.

— Смотри Ина, а вот и красавка, — сказала она, присев. — Как её здесь много… Её ещё называют «пёсьей вишней» и «Матерью-королевой ядов». Она-то нам как раз и нужна больше всего. Из её ягод делают Летучую мазь. Ещё нужен болиголов и…

— А ты научишь меня, её готовить?

— Конечно, научу, — кивнула Хэлена и улыбнулась. — Для этого мы с тобой сегодня и собираем травы.

— А как это — летать?

— Скоро будет праздник, и это событие станет одним из важнейших в твоей жизни, — сказала Хэлена. — Там всё и узнаешь.

— Правда? — обрадовалась Беттина, которую все называли просто Ина. — Расскажи, расскажи, что там будет?

— Нельзя, всё узнаешь сама, когда придёт время. Лучше помоги.

Девочка наклонилась, и начала аккуратно собирать ягоды в корзинку.

— Ты говорила, что Богиня — источник любви. А откуда же тогда зло, откуда взялись злые люди?

Хэлена задумалась.

— Злые люди, — сказала она, наконец, — это что-то вроде хищников в природе. Они охотятся на других людей.

— Понятно. А как был создан мир?

— Говорят, что когда-то не было ничего, и был только хаос и тьма. Но потом в самом центре хаоса зародился Дух, создавший Богиню из своей любви. Когда Богиня танцевала, она давала жизнь звёздам и планетам. Когда её танец ускорился, она создала море и сушу. От её песни, наполненной словами любви, рождались цветы и деревья. Потом она вдохнула во Вселенную краски, и вселенная наполнилась яркостью и великолепием. От её журчащего смеха родились звуки льющейся воды, а слёзы её радости стали дождём, дающим жизнь.

После этого богиня опечалилась, потому что она была одинока. И тогда Дух создал Бога, которого мы называем Цернунном или Рогатым. Когда Бог и Богиня соединились, то вместе дали начало всем животным на свете: птицам, зверям, рыбам и людям.

Бог одарил животных повадками, а Богиня наделила птиц умением петь волшебные песни. Для защиты и наставления людей они создали ангелов и духов могущества.

Через некоторое время, когда род людской стал многочисленным, Бог и Богиня взяли силу ангелов, животных и людей и создали нас — колдунов и колдуний. Они наделили нас искусством магии и целительства, научили нас разговаривать с животными и понимать язык растений. А когда мы умираем, то попадаем в Страну Вечного Лета.

— А что потом стало с тем миром? — спросила Ина благоговейным шёпотом.

— Мы в нём живём, — немного смутилась Хэлена.

Ина помолчала, устремив взгляд в землю, а потом снова спросила:

— Тогда почему он не такой прекрасный, каким создали его Они?

Хэлена закусила губу. Ребёнок всегда говорит то, что видит. Дети чисты и искренни. Именно поэтому порой так тяжело говорить с ними.

— Он остался таким же, как был, просто… может быть просто мы этого не видим.

— Почему же люди убивают колдунов и колдуний?

Хэлена вздохнула.

— Многие боятся нас, потому что не понимают. Епископ и инквизиторы набивают карманы за счёт имущества казнённых. Другие преследуют нас, потому что считают, что их вера единственно правильная, хотя наша появилась задолго до рождения их Христа. Поэтому приходится скрываться.

— А для чего Бог и Богиня создали нас?

— Для того, чтобы мы исполняли их волю на земле, помогали людям. Если будешь хорошо учиться, то сама всё поймёшь.

— Ты научишь меня разговаривать с Богиней? — просияла Ина.

— Да, — помедлив ответила Хэлена.

Они вышли на дорогу. Город был уже близко, оранжевое солнце то и дело заслоняли чёрные шпили и башни церквей. Пока они шли, Хэлена рассказывала своей спутнице об обычаях и традициях общины, делилась воспоминаниями о своём вступлении.

— Лиса, а я ведь и забыла! Мать хотела тебя видеть, — сказала Ина, когда они уже шли по городу.

— Зачем? — удивилась Хэлена. — Что случилось?

— Сегодня я встречалась с ней, и она просила позвать тебя. Сказала, что дело срочное.

— Хорошо, — ответила Хэлена. — Мне только нужно зайти домой, чтобы сообщить родителям…

— А можно я пойду с тобой? — попросила девочка. — Я понимаю, что меня ещё не приняли, но может быть Мать позволит…

— Боюсь, что нет. Матери приходится опасаться, поэтому она не принимает никого у себя дома. А у тебя ведь даже прозвища нет.

Беттина опустила глаза.

— Ну ладно, — сказала она, — тогда я пойду домой. Ты заходи ко мне в гости, если что.

— Хорошо, — ответила Хэлена. — Обязательно зайду.

Хотя она знала, что вряд ли когда-нибудь ей это понадобится. Эти молодые девчушки, которых принимают в общину, бывают такими дружелюбными, что порой просто тошнит.

Беттина отдала ей свою корзинку, но тут внимание их привлекли звуки музыки.

В начале рыночной площади стояли четверо музыкантов. Один из них играл на скрипке, второй бил в барабан, а двое других мучили роммельпоты — гремящие глиняные горшки. Мелодия была незатейливая, но весёлая, и Хэлене сразу захотелось танцевать.

Вокруг стояли люди, хлопали в ладоши. Две девочки в новых платьицах неумело танцевали прямо перед музыкантами. Поодаль, оперевшись на алебарды, стояли двое стражников. И было непонятно, то ли они наслаждаются музыкой, то ли ждут удобного момента, чтобы отобрать у музыкантов деньги, которые горожане бросали к их ногам.

— Я иногда мечтаю путешествовать со странствующими музыкантами или актёрами, — призналась Хэлена. — Играть какую-нибудь роль или танцевать за деньги.

— Правда? — удивилась Беттина. — Я тоже! Было бы здорово путешествовать вместе. Когда отправимся?

Хэлена улыбнулась.

— Сначала ты должна закончить своё обучение, — сказала она.

Они ещё посмотрели на музыкантов, а затем пошли дальше. Наконец, распрощавшись с Беттиной, Хэлена направилась к своему дому.

Ина была очень способной девочкой, и быстро запоминала травы, рецепты зелий. Нехитрые колдовские приёмы, которым учила её Хэлена, схватывала буквально на лету. Мать возлагала на неё большие надежды, говоря что она одна из самых лучших учениц за последние несколько лет. А Мать слушали все, ведь её избирали верховной жрицей четыре года подряд.

Из раздумий Хэлену вырвал гаденький хохот сзади.

— Смотри, какая задница, — донёсся до неё гнусавый подростковый голос. — Мой папаша говорит, что задница это самое главное у баб!

— Главное у баб — вымя! — ответил ему другой, не менее противный.

— Да не, задница тоже важна, — стоял на своём первый.

Хэлена обернулась. За ней, на расстоянии пяти-шести шагов шли трое прыщавых юнцов в потрёпанной одежонке. Несмотря на то, что улица была полна народу, эти трое нацелились именно на неё. Она поймала их взгляды — там была только похоть, разве что слюни изо рта не текли.

Она прибавила шагу. Ребята, судя по всему, заметили это и тоже пошли быстрее.

— Эй, фройляйн, — донеслось до неё. — Не желаете ли, чтобы мы вас проводили?

Хэлена не снизошла до ответа. Молчать и не реагировать — это самое лучшее, чего не понимают многие девушки. Одно слово в ответ — и начнётся разговор. А там уже и остановят. И…

Хэлена смотрела в лица идущих навстречу мужчин и женщин. Помощи, конечно, неоткуда было ждать. Серые вечерние улицы извивались, как змеи, но всё же вывели Хэлену к дому.

— Подожди, давай познакомимся, — слышалось из-за спины. — Куда так торопишься, куда?

Конечно, эти сзади отстанут от неё, как только она войдёт в дом. В конце концов, это были всего лишь пугливые прыщавые щенки, у которых в голове гремучая смесь из страха и похоти.

Но Хэлена решила поступить иначе. Ина сказала, что Мать ждёт её, и визит к ней не следовало откладывать. Тем более, лучше принести травы пораньше, пока они ещё свежие.

Она запрыгнула в первую попавшуюся двуколку и назвала извозчику адрес.

Извозчик хлестнул лошадь и начинающие кавалеры сразу остались где-то позади.

На небе собирались тучи, багряное солнце медленно садилось за горизонт. Скоро будет дождь. Даже гроза.

Через несколько минут карета домчала её до дома Матери. Того самого, где когда-то жил кузнец Альбрехт со своей дочерью Эрикой. Хэлена расплатилась и вышла.

Из трубы шёл дым, но свет в окнах не горел. Ведьма взяла специальный молоточек, висящий на цепочке, и постучала особым образом — два удара, пауза, а потом ещё три. Мать открыла почти сразу.

— Проклятие, — проскрипела она, когда они вдвоём оказались в одной из задних комнат. — Всё теперь будет по-новому, всё! Нужно крепче взяться за этого Готфрида. Рогатый не защитил наших сестёр, не заполучил Эрику. Договор расторгнут, что уж говорить.

— И что теперь? — спросила Хэлена, ставя обе корзины на пол. Видимо Матери сейчас было не до трав.

— Теперь нужно любыми силами не дать ему завладеть Эрикой. — сказала старуха.

— Но почему? — не понимала Хэлена. — Зачем она ему?

Мать только покачала головой и села в своё кресло-качалку, ветхое, как она сама.

— Нужно вернуть её, во что бы то ни стало. Но пока ещё рано.

Она надолго замолчала, словно обдумывая что-то.

— А зачем вы меня хотели видеть? — осторожно поинтересовалась Хэлена.

— Затем, чтобы ты перестала заниматься снами. Пусть Готфрид думает, что во всём виноват Флок.

Хэлена кивнула.

— И ещё, — продолжала Мать. — В последнее время я чувствую угрозу. Что-то близится.

Хэлена напряжённо ожидала.

— Я не знаю, что будет, но чувствую, что скоро мне будет видение. Сегодня или завтра. Может быть послезавтра. Но я пойму. И вот тут нужна мне ты. Думаю, что это что-то связано с Эрикой. Может быть, инквизиция обнаружит нас. Может быть поймают кого-то из общины. Твоё же дело — ждать моего слова.

— Но, — ответила Хэлена, — дома меня ждут родители. Они не знают где я. Они будут волноваться, вдруг со мной что-то случилось.

— Кому ты это рассказываешь, Лиса? — ухмыльнулась старая ведьма. — Ты столько ночей провела вне дома, что твои родители давно уже перестали волноваться. Ты нужна мне эти три дня. Нельзя отлучаться ни на мгновение.

— Но мне нужно всего четверть часа, я вернусь, когда ещё не успеет стемнеть…

— Нет, — отрезала Мать. — С твоими родителями ничего не случится, а вот нам или Эрике может угрожать опасность, если мы промедлим хотя бы на минуту.

Хэлене пришлось повиноваться.

Мать накормила её ужином и они улеглись спать в одной комнате. Свечей не жгли — видимо старуха боялась, что кто-то может заподозрить неладное, когда увидит свет в доме покойного кузнеца. По мнению Хэлены, отсюда нужно было уезжать. Слишком уж приметное место.

Мать постелила Хэлене соломенный тюфяк на пол и дала толстое шерстяное одеяло, а сама, улеглась на кровать. Утробно гудел камин, сполохи огня освещали завешенные оружием стены — как будто это был не дом кузнеца, а гостиная какого-нибудь аристократа, воина, ушедшего на покой. Хэлена смотрела в огонь и думала о Барсе. Он очень понравился ей — такой решительный, мужественный, сильный. А как он проявил себя тогда, во время казни! Был хладнокровен, не замешкался ни на минуту. Настоящий защитник и кормилец. Если бы его, в его-то возрасте, выбрали верховным жрецом общины, то Хэлена бы ни чуть не удивилась.

Окунувшись в эти мысли, она не заметила, как приблизилась полночь. Мать уже давно уснула, но не переставала ворочаться во сне и что-то бормотать себе под нос.

На улице лил дождь, камин уже погас и озноб пробирал до самых костей. Но Хэлена не могла уснуть не поэтому. Тревога закралась в её сердце, тревога заставляла мысли путаться, перескакивать с одного образа на другой. Казалось бы, беспричинное беспокойство. Но она слишком хорошо знала мир магии, чтобы понимать — не бывает ничего без причины. Почему-то хотелось вернуться в свой уютный дом и позабыть обо всех тревогах. Обнять маму…

Внезапно Мать поднялась с постели, накинув на плечи оба тёплых одеяла, которые спасали её от невыносимого холода ночи. Она опустила ноги на пол и уставилась пустым взглядом в окно.

— Что случилось? — спросила Хэлена, тоже приподнимаясь со своего ложа.

— Подожди, — произнесла Мать, подходя к окну.

По стеклу текли капли, и их тени падали в прямоугольник тусклого ночного света на полу. Тень Матери почти закрыла этот прямоугольник.

— Тревожно мне.

Хэлена промолчала. Ей тоже было тревожно. Мать глубоко вздохнула.

— Я видела… Боюсь, Круг Предков в опасности. Идолы… — она помолчала. — Идолам тревожно. Они чего-то боятся.

И вот Хэлена шла сквозь ночь, под проливным дождём. Плащ с капюшоном, которым одарила её Мать, был узок, закрывал только плечи и голову. Платье её насквозь промокло и облегало фигуру, выгодно подчёркивая формы. Вот только кто будет любоваться формами в промозглой ночи? Злые и голодные до женской ласки стражники, отправленные в ночной обход? Или же воры, контрабандисты, попрошайки, калеки, спасающиеся от дождя в тёмных переулках?

Хэлена шла сквозь дождь, то и дело тревожно оглядываясь, всматриваясь во тьму между домов. Но не было похотливых взглядов из подворотен, не было пьяных и злых патрулей, грохочущих мокрыми кирасами. Словно всё это смыл дождь. И, несмотря на холод и тревогу, Хэлена где-то в глубине души была рада тому, что осталась сегодня у Матери.

Сквозь шум воды донёсся стук подков, а потом, громоподобно грохоча колёсами по мокрой улице, промчался экипаж, едва не обдав Хэлену грязью из лужи.

Уже у самого дома, в окнах которого не горел свет, её нагнал ещё один экипаж.

— Фройляйн не желает доехать с удобством? — учтиво спросил старый кучер.

— Нет, — ответила Хэлена улыбнувшись, и постучала в дверь.

Кучер вздохнул и покатил дальше.

— Кого там дьявол несёт? — послышался злой голос сонного Барса.

— Это Лиса.

В двери открылось смотровое оконце, подозрительные, но совсем не слипшиеся со сна глаза, глянули на Хэлену, осмотрели пустую улицу. Затем зашуршал засов, и дверь отворилась, пропуская ведьму внутрь.

— Что случилось? — встревоженно спросил Барс, между делом выглядывая на улицу через окно.

— Мать тревожится, говорит, что идолы в опасности.

Он зажёг свечу и пошёл на второй этаж, поманив за собой Хэлену. Он был высок, одет в кожаный камзол, тёмные штаны и высокие ботфорты. На шее он всегда носил старый ключ — ключ от судьбы, амулет, указывающий верное направление и помогающий пройти свой путь, не оступаясь.

Наверху, в одной из дальних комнат, за круглым столом, сидели четверо мужчин. Ведьма узнала крепкого и неуклюжего Белого; тощего, угрюмого Вьюна; братьев Филина и Вепря. Мужчины поздоровались с фройляйн и в шутку предложили присоединиться — на столе у них, между кружек с пивом лежали стопки потёртых карт.

Только Вьюн странно посмотрел на неё и отвёл взгляд.

— У Хэлены важные новости, — сказал Барс, тихонько затворяя за собой дверь.

Мужчины переглянулись и отложили карты.

— Сначала я, — сказал Вьюн. — Лиса, я видел сегодня, как твоих родителей арестовала инквизиция.

Глава 25 ИДОЛЫ

Ночью прошёл дождь, а к утру улицы заполнил туман. Сквозь облака начало проглядывать солнце.

У входа в ратушу стояла крепкая подвода, а на ней сидели нанятые викарием работники. Пятеро крепких парней, на подводе — два молота, верёвки, лопаты и скомканные накидки из рогожи.

На сегодня было назначено дознание фрау Каленберг. Однако, не успел Готфрид зайти в зал суда, как к нему вразвалку подошёл один из наёмных палачей — худой и прыщавый юнец со сколотыми передними зубами.

— Герр Айзанханг? — гнусаво спросил он.

Готфрид кивнул.

— Их преосвященство вызывают вас к себе. А мне велено вести дознание этой старой шлюхи…

— Что случилось? — поинтересовался Готфрид, но тот лишь пожал плечами.

— И Байера, говорит, если найдёте, то тоже к нему.

И скрылся за дверью.

— Меня ждёшь? — крикнул Дитрих от входа, и, усмехаясь, направился к другу.

— Герр Фёрнер нас к себе вызывает. Дознаний сегодня, кажется, не будет.

Дитрих буркнул что-то недовольное и пошёл за Готфридом.

В кабинете викария находились ещё двое солдат и немолодой уже лейтенант Роланд Кратц. Солдаты мяли в руках шляпы, а вот он, судя по всему, даже не подумал прикрыть свои светлые, аккуратно расчёсанные волосы.

Лицо его было изрезано шрамами, а серые глаза глядели сурово и холодно. Он был худ и жилист, носил чёрный камзол, чёрные штаны и чёрные же, видавшие виды сапоги с блестящими металлическими пряжками. Несмотря на то, что одежда была уже достаточно потрёпанной, было видно, что Кратц бережно ухаживал за ней и старался держать в подобающем виде. На шее у него была железная цепочка с крестом. На поясе — шпага с широкой гардой, а так же потёртый пистолет. И он, и солдаты, судя по всему, были готовы немедленно выступать в поход, потому что одежда на них была исключительно дорожная.

Фёрнер кивнул вошедшим.

— Ну, приступим, — сказал он. — Герры, у меня для вас ответственная и секретная миссия. Всем вам известно, что весной мы, благодаря герру Айзанхангу, — кивок в сторону Готфрида, — имели удачу арестовать нескольких участников шабаша. Сам шабаш мы разогнали. Однако дело в том, что мы раскрыли, себя, и поэтому еретики больше не появятся в обычном месте своих игрищ. Это, конечно, большое преимущество в нашей борьбе — всё-таки мы лишили врага возможности приносить жертвы дьяволам и проводить свои богомерзкие игрища. Но, как вы понимаете, мы не можем всё время держать место шабаша под наблюдением, поэтому-то я вас и вызвал.

Дело в том, что герр Айзанханг видел место сходок. Если верить его отчёту, оно выглядит как круг из восьми идолов. Мы, с герром Кратцем, недавно побывали там и видели всё своими глазами. Итак, вы отправитесь в Хаупсморвальд и, под командованием лейтенанта Кратца, вывернете из земли эти идолы. Лейтенант посвящён во все детали. Внизу вас уже ждут рабочие, десяток стражников на всякий случай и несколько подвод. Если даже еретики и узнают об этом разговоре, они не успеют ничего сделать. На нападение они не осмелятся, но лучше всего быть настороже. Есть вопросы?

Солдаты покачали головами.

— В таком случае извольте приступать, — улыбнулся Фёрнер, и лейтенант Кратц скомандовал выходить наружу.

Они спустились вниз, к подводе. Неподалёку прохаживался священник, так же необходимый для этой миссии, как и несколько пар крепких рук.

Все погрузились, перезнакомились с работниками, пожали руки в знак приветствия. Ландскнехты, которым места на подводе не хватило, пошли следом. Как всегда чеканя шаг и лязгая доспехами.

— Даже в дорожную одежду не переодеться, — пожаловался Дитрих тихо. Так, чтобы не слышал лейтенант Кратц.

Готфрид промолчал. Дело прежде всего. А белые чулки с рубахой можно и выстирать.

Выехали за город, где, невдалеке от тракта, стояли оставшиеся пять телег.

— На подводы, — скомандовал лейтенант, и солдаты с работниками засуетились, забираясь на деревянные борта.

Сами солдаты сели на козлы, чтобы управлять конями, потому что о найме возниц, очевидно из соображений секретности, никто не озаботился. Готфрид взобрался на телегу к Дитриху и тощему как палка священнику, отцу Тадеушу и двум юным солдатам.

Путь их пролегал через окрестные деревни, по дорогам между опустевших по летнему времени полей. То и дело навстречу попадались скачущие вестники или ехали экипажи из других городов. Богатые путешественники-вертопрахи или приглашённые гости на аудиенцию к его преосвященству, епископу Иоганну Георгу.

Хаупсморвальд встретил их мрачной, не сулящей ничего хорошего тишиной. Пришлось сворачивать с накатанной дороги прямо в лес. Толстые колёса тяжёлых грузовых телег с трудом покатились по влажной после дождя почве, по мокрому мху и траве. Первым ехал лейтенант Приходилось выбирать дорогу между деревьев, по возможности объезжая ямы и кочки. Однако иногда под колесо всё же попадала палка или бугорок трухлявого пня, и тогда отец Тадеуш смешно ойкал.

По дороге Готфрид с Дитрихом разговорились с двумя молодыми солдатами, Вальтером и Себастьяном. Они служили чуть больше года, мечтали победить зло во имя Господа. В общем, совсем ещё зелёные юнцы.

— А зачем вы пошли служить? — поинтересовался Дитрих, с ехидцей глянув на Готфрида.

— Мою мать ведьмы прокляли, так она месяц лежала в горячке, а потом умерла, — сказал Вальтер. — Поэтому я хочу отомстить.

— А мне надоело, что на севере нас шведы теснят, иудеи филистимлянами зовут, ведьмы только и делают, что жизнь отравляют. Да и просто колдунов ненавижу, — сказал Себастьян. — От них одно зло.

— Что же делать собираетесь? — поинтересовался Готфрид.

— Хотим на войну, — сказал Вальтер. — Защищать свои земли, свою родину.

— Да, шведам давно уже пора показать, — согласился Дитрих.

— На войну, — кивнул Себастьян, а как шведов победим, то обратно, сюда, в гарнизон, чтобы на ведьм охотиться.

— Солдатам мало платят. Идите лучше в доносчики, — сказал Дитрих, хитро прищурившись. — Они ребята сытые, да и инквизиции верно служат. Там такие умные, как вы, сильно нужны.

— Да кому сейчас умные-то нужны? Верность — вот добродетель. От ума только зло. А второго дня поймали доносчика, — сказал Себастьян. — Забили насмерть. Майстер Валье его звали, кажется. Никто их не любит — ни стража, ни люд, ни сами ведьмы и еретики, ясное дело.

Готфрид с Дитрихом переглянулись.

— А ну и что? — не унимался Дитрих. — Слыхал, что тот ценный еретик — тот, кто сам пришёл? Так вот доносчики-то еретиков и приводят. Только махнут им перед носом бумагами, как те сразу в Труденхаус и бегут сдаваться, едва штаны не теряют по дороге.

— Да и погано это — доносчиком быть, — скривился Себастьян и сплюнул.

— А молодец! — загоготал Дитрих и хлопнул Себастьяна по спине. — Хороший солдат из тебя выйдет! Давайте в следующее воскресенье сразу после церкви встретимся в «Синем Льве». Знаете, где это?

— Как не знать! — улыбнулись новобранцы. — Придём!

— Ну вот и отлично, — сказал Дитрих.

— Приехали, — заметил Готфрид.

Мрачное кольцо идолов на поляне. Восемь древних камней. Солнечные лучи падали на них, стекая по складкам одежды, по суровым лицам, по рукам сжимающим оружие.

Лейтенант Кратц скомандовал остановиться. Работники лениво слезли с телег, потянулись и неспешно приблизились к идолам.

— Что встали, ублюдки?! Быстро накинули верёвки, и все эти поганые камни свалили их к чёртовой матери! — заорал на них лейтенант.

Работники принялись торопливо доставать инструменты из телег. Солдаты поспешили на помощь. Никому не хотелось спорить с лейтенантом.

Вскоре на толстую шею первого каменного истукана легла петля.

— Давайте сюда все, — крикнул Кратц, ухватившись за верёвку. Работники и воины выстроились цепочкой прямо за ним. Двое крепких мужиков взяли наизготовку толстые поленья и встали перед идолом.

— Раз, два, тяни! — командовали лейтенант. Крепкие руки дёргали верёвку в такт, раскачивая каменного исполина.

Работники подсунули рычаги под истрескавшееся и сырое основание, толкнули и повалили его на землю, едва успев отскочить. Идол упал с гулким ударом и замер.

Дитрих подошёл к нему с кувалдой и с силой ударил по каменному лицу. Не сотвори себе кумира и уничтожь чужих.

Самый широкий из рабочих, сбросив грязную рубаху, тоже взял молот и начал помогать Дитриху. Другие тем временем принялись за следующую фигуру.

Работа спорилась: идолов валили и разбивали. Песчаник легко подавался железным бойкам молотов, скалывался слоями и сыпался песком. Обломки бросали в подводы.

Уже почти все телеги были заполнены кусками камня, сохранившими складки одежды и черты лица, когда произошло кое-что странное.

Дитрих подошёл к шестому по счёту идолу. Раньше он стоял спиной на север, а теперь лежал, словно поверженный гладиатор. Сжимая в руках круглый щит и короткий меч, он ожидал последнего удара. Солдат замахнулся и с силой опустил молот на его лицо. Видно было, как ему нравилось уничтожать отвратительные языческие камни. Снова удар, и ещё… но желтоватый, выщербленный дождями камень не поддавался. Более того, от него не отлетело даже кусочка. Снова и снова Дитрих бил по каменному лицу, рукам, мечу, но тщетно.

— Дай мне, — лейтенант Кратц отобрал у него молот и грубо оттолкнул его. — Девочкам у нас не место.

И сам начал бить по старому камню. Быстро, сильно, с выдохом. Он бил, поднимал молот и снова бил. Но на камне не осталось даже трещин. Кратц остановился, вытер пот со лба.

— Как будто эта проклятая глыба заговорена! — сказал он, часто дыша.

Потом снова поднял молот и с силой ударил. Боёк соскочил с рукояти и укатился в траву.

— Что за проклятье? — зарычал Кратц, оглядывая обломанный черен, из которого торчали щепки. — Айзанханг, дай сюда другой молот!

Готфрид поспешно подал его в мозолистые, перевитые тугими жилами руки лейтенанта. Вокруг стояли солдаты и работники, с интересом наблюдая за поединком камня и человека, остатком старой веры и представителем новой.

Кратц поплевал на руки, глубоко вздохнул, приноровился к молоту, с силой вздел его над головой. Наблюдавшие даже отпрянули на шаг, так резко он поднял своё орудие.

С глухим рыком он опустил молот.

Вспышка, хлопок, и в руках у лейтенанта снова остался лишь черен. Тот конец, где до этого находился боёк, был покрыт гарью и медленно тлел, пуская тонкую струйку белого дыма.

Люди ахнули, кто-то бросился искать боёк, но так и не нашёл. Лейтенант со злобой швырнул обгоревшую палку прочь и плюнул на идола с такой силой, что, казалось, мог бы его раздробить.

Но на этот раз ничего не вспыхнуло, не хлопнуло. Слюна распласталась по поверхности камня, скаталась мелкими капельками в пыли.

— Господь со мной, и я не боюсь тебя! Слышишь, дьявол! — закричал лейтенант в лицо идола, а затем поднял глаза на молчащих людей вокруг. — Что встали? Увезём этих троих целиком!

Работники и солдаты только молча крестились.

— Вы что, оглохли, дьяволово семя? — взъярился он. — А ну подняли этот кусок дерьма и на телегу его!

Как ни страшно было прикасаться к языческой святыне, гнев лейтенанта Кратца всё же был страшнее. Медленно, с опаской они прикоснулись к идолу, затем подняли его на руки. Даже Дитрих делал это осторожно, боясь, как бы его руки не обратились в головёшки. Глыбу поднесли к пустой подводе и аккуратно опустили. Готфрид облегчённо вздохнул.

— Грузите следующих! — скомандовал Кратц.

На этот раз использовали верёвки. Рабочие завели их под фигуру и подняли, а десяток рук взялись спереди и сзади, чтобы идол не качался. Так погрузили второе и третье изваяние.

Уставшие работники вместе с солдатами влезли на подводы, а вот отец Тадеуш, который всё это время сидел без дела или слонялся поблизости, подошёл на место экзекуции.

На развороченной поляне зияли восемь ям, на примятой и вытоптанной траве валялся колотый камень вперемешку с песком. Святой отец неторопливо шёл по поляне, крестя воздух перед собой и вполголоса читая молитвы. Лейтенант Кратц следовал за ним и держал сосуд со святой водой, которой священник то и дело кропил искромсанную землю.

— In nomine Patris et Filii et Spiritus sancti…

Потом повозки тронулись, заскрипели перегруженные оси. Колёса, оставляя глубокие колеи в мягкой лесной почве, медленно покатились в сторону дороги.

Барс шёл через лес, а за ним следовали его собратья. Арбалеты, старые, ещё дедовские, мечи, ружья, шпаги держали они в руках. Они пробирались сквозь лес, к дороге. Как раз между Бамбергом и поляной предков, туда, где должны были проехать солдаты.

Собратья заняли места с обеих сторон от дороги, затаились в кустах и придорожных канавах.

Несколько часов томительного ожидания. Пот, который струится по телу, заставляя шумно чесаться и пыхтеть. Комары, которые норовят забраться под одежду и напиться тёплой крови. Скука и раздражение. Бессмысленные фразы. И наконец…

… скрип тяжёлых колёс по наезженной дороге, храп уставших коней, голоса солдат.

— Приготовиться, — Барс прижался к земле, словно настоящий барс, готовый к броску. Мокрые от напряжения пальцы сжимали эфес шпаги.

Собратья приготовились, натянули чёрные платки на лица. Белый взвёл старый арбалет. Какая ирония: инквизиция запретила арбалеты, назвав их дьявольским оружием. И вот сейчас это оружие поднято против воинов инквизиции.

Отто подготовил ружьё. Сыч поудобнее взялся за меч. Вепрь медленно потянул шпагу из ножен. Остальные выставили вперёд рогатины, достали пистолеты. Солдат больше, но на стороне собратьев была неожиданность.

Подводы шли неспешно. Кони медленно, устало тащили их по лесной дороге. Солдаты изредка перебрасывались пустыми фразами, то и дело глядя по сторонам. На первой телеге, взяв в руки вожжи, восседал сам лейтенант Кратц.

Внезапно из кустов один за другим грохнули три выстрела, голову обоза заволокло пороховым дымом.

Из кустов выскочили несколько фигур, плохо различимых в дыму. Рядом с Готфридом, ухватившись за арбалетный болт в собственном горле, упал один из ландскнехтов.

— Стреляй, стреляй! — кричали впереди, и Готфрид, словно это кричали ему, вытащил пистолет и спрыгнул с подводы.

— Давай вперёд, Гога! Кто не отважен, тот не побеждает! Кажется, они убили Кратца! — это Дитрих подбежал сзади и подталкивал друга в облако порохового дыма, а оттуда уже неслась отчаянная брань и перезвон шпаг.

Они бросились туда, перешагнув через труп стражника с окровавленным лицом, чуть не сбили с ног мчащегося прочь отца Тадеуша.

За белёсой пеленой было плохо видно, но всё же друзья различили нескольких нападающих, которые навалились на одного, упёршегося спиной в борт подводы. Готфрид застрелил одного из них, Дитрих другого. Третьего насадил на шпагу, а затем сбросил с неё ногой защищавшийся. Это был лейтенант Кратц, непонятно каким чудом уклонившийся от трёх выстрелов. Хотя, когда друзья приблизились к нему, стало понятно — лейтенант был ранен в бедро. Но, судя по всему, легко.

— Чёрт, ранили, нелюди проклятые! — прорычал он, срывая с себя рубаху, уже испачканную кровью.

— Дитрих, нужно собрать других, — крикнул Готфрид через плечо, а когда обернулся, то увидел совсем не Дитриха.

Увидел он здоровенного детину, с рогатиной в руках. «Хэ!» — с выдохом детина сбил его с ног древком. Поднял своё оружие, чтобы добить, но Кратц, бросив рубаху на землю, наотмашь полоснул его по лицу, а затем рубанул по руке, орудуя своей шпагой как какой-нибудь дубиной.

— Дитрих! — закричал Готфрид, поднявшись.

Дым уже рассеялся, и Готфрид увидел, как напавшие добивают нескольких ландскнехтов длинными алебардами. Вдоль обоза лежат трупы в тяжёлых, начищенных до блеска доспехах.

Дитрих появился внезапно, а с ним ещё трое стражников и Вальтер, один из молодых солдат.

— Сейчас мы покажем этим… — ярился Дитрих.

— А ну вперёд, — перебил его Кратц, и сам рванулся на нападающих, подволакивая ногу, перебарывая боль.

При виде их, разбойники в масках сразу струхнули, подались назад. Видно, испугались открытого и честного боя, привыкли нападать из засады. Ну ничего…

Лейтенант первым налетел на них. Вскоре к нему присоединились остальные, и нападавшие, потеряв пару своих товарищей, побежали.

— Коней! Коней! — послышалось сзади.

Все повернулись. Это кричал один из разбойников, очевидно главный, заряжая свой пистолет.

Дитрих рванулся к нему, но прогремел выстрел, и он упал, только ноги мелькнули в воздухе. Разбойник, едва различимый в облаке дыма, рубанул по шее ближайшей лошади и скрылся в придорожных кустах.

Нападавшие успели убить одного коня и позорно бежали, оставив на поле боя двоих своих товарищей.

Кратц ругался во всё горло и отдавал приказы. Готфрид склонился над Дитрихом, уже предчувствуя дурное. Тот лежал на земле с закрытыми глазами, грудь его была вся в крови. А за обычной бледностью было не ясно, жив он ещё или нет.

Внезапно Байер открыл глаза.

— А-а, чёрт! — заорал он вдруг. — Проклятье, дерьмо… Г-господи!

Пуля задела его за грудную клетку, сорвав кусок плоти и обнажив ребро. Немного левее, и Дитрих вряд ли издавал бы сейчас какие-либо звуки.

— Скорее, скорее! — командовал лейтенант. — На подводу раненного!

Ландскнехты быстро взяли кричащего от боли Дитриха за руки и ноги. Готфрид подложил свою куртку и выходной камзол прямо на щебень в телеге, раненного устроили на нём.

— Проклятье! — подвывал он, держась за обнажённое ребро.

Стражники, во главе с лейтенантом, подвели первую телегу немного назад, срезали ремни упряжи с мёртвой лошади, и этими ремнями привязали вторую, осиротевшую подводу к первой. Также сделали с другой подводой.

— Давайте, давайте, скорее! — командовал Кратц. — Мёртвых на телеги! Быстро, быстро!

Готфрид, оставшиеся в живых ландскнехты и молодой Вальтер принялись грузить на телеги тела своих боевых товарищей. Первым подняли молодого Себастьяна — его убили, насадив на рогатину, а потом сбросили. А потом ещё несколько пар ног пробежалось по телу, изломав и изуродовав его.

Потом начали поднимать тела стражников, которые в полном доспехе весили лишь немногим меньше идолов.

Когда они закончили работу, уставшие и измазанные в крови, лейтенант тронул коня, и тот, медленно и через силу, потащил две подводы, доверху нагруженные осколками священных когда-то камней. Другой конь, которому досталась эта ноша, не смог даже сдвинуть её с места, поэтому решено было оставить подводу на дороге и вернуться за ней потом.

Но едва кони тронулись, как справа, с северной стороны, послышался шорох и треск веток. Солдаты взялись за оружие и с тревогой начали вглядываться в зелёный сумрак леса.

— Герр Кратц! Герр Кратц! — донёсся до процессии слабый прерывающийся голос. — Подождите, пожалуйста, меня!

Это был отец Тадеуш. Он продирался через лес, спотыкаясь через каждые пару шагов. Ряса его была порвана, а голова измазана в крови.

— Поскорее, святой отец! — с неудовольствием проворчал лейтенант, даже не подумав приостановить коня. Он и без того слишком медленно плёлся.

Священник взобрался на подводу к Дитриху, и солдаты продолжили путь. Напряжённые, хмурые лица. Руки лежат на оружии, а глаза выискивают проклятых язычников среди деревьев. Разговоры, оборванные атакой, так и не продолжились, сменились гробовым молчанием.

Молодой Вальтер растерянно сжимал поднятую с земли алебарду, и изредка косился на тело Себастьяна ничего не видящим взглядом. Он был ещё молод, ещё не привык к тому, что близкие и хорошо знакомые люди вдруг исчезают, отправляются на суд божий, не успевая даже попрощаться. Да и разве можно к этому привыкнуть? Вот вы стоите на каменном мосту или на песчаном берегу Регница, а в следующее мгновение друг прыгает в тёмную воду и исчезает навсегда. И тебе остаётся только посмотреть на круги на зеркальной глади и возвращаться домой. И священник заметил это, спрыгнул с телеги Дитриха и взобрался к Вальтеру. Тихо, вполголоса он принялся что-то говорить ему, утешать и подбадривать юношу, добродушно кивая, когда тот изредка отвечал.

Через час доехали до места. Дорога привела их на крутой берег Регница, к северу от города. Выше по течению находился город, а ниже — только широко раскинувшиеся поля земледельцев и ароматная тень соснового леса.

Кратц остановил свою телегу над обрывом и приказал остановиться другим.

— Герр викарий приказал утопить эти камни здесь, — сказал лейтенант, — так что за работу.

Он окинул своих людей холодным взглядом и принялся бросать крупные камни из своей телеги в воду. С громким плеском они падали в медленное течение Регница, оставляя за собой расходящиеся круги. Солдаты помогали ему, сноровисто топя обломки идолов. Тут же суетился и отец Тадеуш, не брезговавший работой. А может быть просто торопившийся обратно в город, потому что на подводах лежали изуродованные трупы. Они требовали погребения, да и рядом с ними было мерзко и неприятно находиться.

Когда опустошили головную подводу, на её дно перетащили покойников со следующей, аккуратно уложив каждого, и принялись за вторую. Вскоре дело дошло и до трёх уцелевших идолов. Они лежали на своих местах, глядя выщербленными глазами в начинающее темнеть небо, и со смиренностью праведников ждали своей участи. Однако…

— Может быть, затопить их вместе с подводами? — негромко предложил кто-то. Люди боялись прикасаться к древним изваяниям, но только у одного из них достало храбрости высказаться вслух. И то, тихо и незаметно.

— Кто это сказал? — мигом обернулся лейтенант. — Шаг вперёд!

Сначала все недоумённо переглядывались, но затем из группы солдат вышел самый молодой — Вальтер.

— Ага, — Кратц осклабился в зловещей ухмылке. — Значит, не хочешь камень трогать? Тогда распрягай этого коня!

Вальтер повиновался, принявшись освобождать от упряжи лошадь, в телеге позади которой покоилось древнее изваяние.

— Давай быстрее, пока темнота не наступила, — подгонял его лейтенант. — Вы двое, распрягайте остальные две!

И двое стражников тоже взялись за работу.

Тем временем Вальтер распряг лошадь и отвёл её чуть подальше, ожидая приказа лейтенанта.

— Отлично, — сказал тот ядовито. — Теперь бери телегу за оглобли и тащи в воду!

Юноша беспомощно поглядел на лейтенанта, но гордо взял оглобли в руки и начал медленно, рывками поворачивать подводу в сторону пологого спуска в воду. А до него было не меньше двух десятков шагов.

— Смирно! — прикрикнул Кратц на стражников, которые хотели двинуться на помощь юнцу.

Итак, все наблюдали, как он в одиночку ворочал телегу, которая была чуть ли не в тридцать раз тяжелее его самого. Сначала он рывками и нечеловеческими потугами развернул её. Видно было, как он измотался: лицо покраснело, ко лбу прилипли мокрые светлые волосы, дышал он часто и глубоко. Немного передохнув, лишь бы лейтенант снова не прикрикнул на него, он продолжил свой путь. Теперь ему предстояло скатить телегу с возвышенности к пологому берегу реки. Что он и попытался сделать. Однако она оказалась слишком тяжёлой, и едва он потянул вперёд, как тяжёлые колёса весело завертелись и подвода, набирая скорость, помчалась вниз по склону. Вальтер не мог её остановить, а потому, схватив оглобли под мышки, смешно бежал впереди, подпрыгивая и размахивая в воздухе тощими ногами.

Солдаты наблюдали за всем этим, посмеиваясь. Телега на большой скорости докатилась до воды, залетела в неё, подняв тучу брызг. Но тут Вальтер споткнулся, оглобли упали на воду, а телега ударила его по голове.

— Дурак! — в сердцах бросил Кратц и первым бросился на помощь. За ним побежали и остальные.

Влетев в воду, лейтенант тут же принялся шарить по дну руками, а Готфрид отрядил каждому стражнику небольшой участок поисков — тело могло проволочь вперёд.

Наконец кто-то вытащил из воды руку. Кратц сразу же бросился к нему, взял тело под мышки и приказал стражнику брать за ноги. Так они вытащили его на берег. Бледное лицо Вальтера ничего не выражало. Лейтенант подложил руку ему под голову, и сразу же вытащил — на руке была кровь.

— Чёрт! — выругался он, но поделать ничего не мог.

Череп юноши был цел. Скорее всего, он потерял сознание, но вряд ли ему это помогло. Готфрид, выйдя из воды, мрачно оглядел юношу с ног до головы. И ему представилось, как несчастный падает в воду, пытается подняться, но его бьёт по голове передняя ось. Тяжёлое, толстое колесо вжимает его руку в песок и он, пытаясь вырваться, рвётся вверх, бьётся головой о дно телеги, и снова получает удар по затылку, теперь уже задней осью.

— Дурак! — снова выругался Кратц и со злостью пнул песок. — На телегу его, к остальным! А эти идолы в воду, да поживее.

И пошёл к лошадям.

Стражники бросились выполнять. Пока двое тащили тело Вальтера на телегу, другие, оставив кирасы и шлемы на берегу, поспешили к затопленной телеге. Несколько крепких рук взяли изваяние. Их страх не прошёл, просто они теперь не обращали на него внимания. Под водой тяжёлый камень перемещать было намного легче, поэтому его быстро сбросили в глубину и вытащили телегу на берег. Так же поступили и с другими идолами: сначала загоняли подводы с ними в реку, а затем топили эти изображения не то богов, не то духов, не то каких-то древних воинов.

Всё это время Кратц озлобленно запрягал лошадей и выводил их к дороге. Троих людей он отрядил вернуться за оставшейся на дороге подводой и так же утопить её содержимое.

Напоследок отец Тадеуш, не скрывая грусти, быстро прочитал какие-то молитвы над волнами, очевидно для того, чтобы древние боги не смогли никому навредить, и остался на берегу, ожидая последней телеги с камнями.

Остальные же двинулись к городу. Ехать в темноте, в окружении покойников было жутко и противно, но дорога домой прошла без происшествий. Когда же подводы подъехали к воротам, Кратц оставил стражников охранять тела, а Дитриха и Готфрида повёз дальше. Перед Высоким мостом он остановил телегу, спрыгнул на землю и быстро пошёл к зданию ратуши, в окнах которого ещё горел свет.

Через некоторое время он вернулся, ведя с собой несколько человек и двоих священников.

— Тела похоронить на кладбище, а родных оповестить, — донеслись до Готфрида его слова. — Байера немедля в госпиталь!

Кратц подошёл ближе и повернулся к солдатам, стоящим у телеги.

— Айзанханг! За мной!

Готфрид похлопал Дитриха по плечу, а тот только выругался напоследок.

Ландскнехты, пришедшие с лейтенантом, покатили телегу с Дитрихом к госпиталю, а Кратц, не оборачиваясь, пошёл по мосту, в сторону ратуши.

Готфрид ожидал, что придётся отчитываться о проделанной работе, но лейтенант прошёл мимо входа, направившись на другой берег Регница. Готфрид молча следовал за ним. Так они прошли ещё квартал по знакомой Доминиканерштрассе, в ноздри ударил знакомый запах копчёного пива…

— Сегодня будешь пить со мной, — бросил Кратц через плечо и свернул во двор «Синего Льва».

Они пили до самого утра. Отчаянно и горько. Кратц вспоминал солдат, которых не вернуть, ругался, рычал и гнул оловянные кружки. А Готфрид молился, чтобы Дитрих скорее выздоровел.

Глава 26 ВОЗВРАЩЕНИЕ

Прошло две недели. Две недели, полных любви и счастья. Готфрид с Эрикой жили душа в душу, почти как настоящие муж и жена. Она ждала его дома, готовила ужин, а он ходил на дознания, которых становилось всё меньше. Вот такое немудрёное житейское счастье. Маленький рай для двоих.

Самая обыкновенная карета катилась вдоль по Ланге штрассе. Чёрная, окна занавешены, кучер прятал лицо под капюшоном. А внутри находились Барс, Хэлена Каленберг и Белый.

— Мать сказала, что ей там теперь находиться опасно, — говорила Хэлена. — Что нужно действовать скорее, иначе ковен обречён. Говорила, ты знаешь, что делать. И что Готфрида сейчас нет.

Барс кивал, изредка поглядывая в щель между занавесками. Белый же сидел хмурый, тиская в руках крепкую пеньковую верёвку.

— Как бы никто не углядел, — сказал он наконец.

— Будем работать тихо, — ответил Барс.

В начале Геллерштрассе они остановились и вылезли из кареты.

— Ах, ещё повязки, — спохватилась Хэлена и вытащила из мешка, который несла с собой, две чёрные тряпки.

Барс с Белым повязали их на шею, чтобы, в случае чего, скрыть лица. Раньше времени же привлекать внимание не хотелось.

А затем они двинулись вперёд. Вот уже Геллерштрассе 16, окна по сторонам от двери плотно закрыты бордовыми шторами. На улице тихо, никого нет. Это как раз на руку.

Хэлена встала так, чтобы из окна её нельзя было увидеть, и поставила свой мешок на землю, А Барс с Белым прикрыли её от любопытных взглядов редких прохожих своими спинами. Благо улица была не самая оживлённая. Один раз маленький мальчишка в дырявых штанах попытался разглядеть, что там делает странная девушка, но Барс отогнал его прочь, и ребёнок быстро скрылся из виду.

Хэлена извлекла из мешка крепко закупоренную глиняную бутыль, почерневшую серебряную чашечку и кропило, точно такое, какое используют в церкви для кропления святой водой. Быстро налив зелья в чашку, она сунула в неё кропило и принялась обрызгивать окна готфридова дома, тихо бормоча заклинание. Капли зеленоватой жидкости неровно ложились на стекло, стены и дверь. Наконец ведьма глянула на свою работу, вылила остатки зелья обратно в бутыль и спрятала её в мешок.

— Ну что? — спросил Барс.

— Уже всё, — ответила она. — Теперь просто будьте рядом, но смотрите, чтобы она вас не увидела.

Сейчас они повеселятся, думала Хэлена. Будут стоять и тихо давиться от смеха. Ну ничего, главное, чтобы она открыла.

Хэлена набросила на голову капюшон и подняла палку, которую принесла с собой. Она была одета в лохмотья, в старую рваную ткань, как настоящая ведьма из страшного сна приходского священника. Потом она подошла к двери и постучала.

Эрику, которая сидела дома и развлекалась шитьём, этот стук насторожил. Она аккуратно отложила рукоделие. Кто же это? Нищие и калеки, которые ходят по домам и просят милостыню? Или ушлые менестрели, назойливо пытающиеся скрасить одиночество хозяйки своими песнями и не только ими? А что, если?…

Она тихо подошла к окну и заглянула за занавеску. На улице, опершись на клюку, глубоко дыша и прислонившись морщинистым, обвисшим лицом к самому стеклу, стояла старуха. Едва она увидела Эрику, как тотчас же начала хрипеть:

— Доченька, доченька, помоги мне!

Её голос затихал, срываясь на шёпот, она задыхалась, смутно знакомые Эрике серые глаза стекленели, как у умирающей.

— Доченька, пожалуйста, помоги!..

Эрика бросилась к двери. Дёрнула за ручку, потом опомнилась, взяла ключ с каминной полки, вставила его в замочную скважину, и… застыла. Что-то показалось ей странным.

Старуха продолжала хрипеть там, за окном, царапая стекло грязными когтями. Такая жалкая и страшная. Эрика снова выглянула наружу и поняла, что её так смутило. На другой стороне улицы, подпрыгивая и приплясывая, маленький мальчик в рваных штанах играл с дохлой крысой. Вот только лицо у мальчика было старое, покрытое морщинами и старческими пятнами.

Эрика посмотрела в одну сторону, в другую, и увидела пожилую пару, бодро, словно молодые, идущую вдоль по улице. И одеты они были не по моде времён Потопа, а очень даже современно…

А потом она заметила зеленоватые капли на стекле. Палку, не отполированную руками до блеска, а покрытую свежей корой, будто только что обломанную. И знакомые, ядовитые глаза.

Старуха всё бормотала: «Доченька, доченька…», но Эрика покачала головой и ответила:

— Нет, Хэлена. Я не открою.

Старуха отстранилась, внимательно и зло посмотрела на неё, потом выругалась и бросила клюку на землю.

— Она не откроет, — сказала она в сторону, и оттуда появились двое в чёрных повязках на лицах.

— Открой, Эрика, мы пришли за тобой, — сказал Барс. — Это же я, Барс. А это — Белый.

Они приспустили платки, чтобы показать ей свои лица, но Эрика только сильнее помотала головой.

— Пойдём с нами, — с нажимом повторил Барс. — Здесь теперь опасно.

— Нет, я останусь, — ответила она и задёрнула занавеску.

— Она боится, — сказал Барс.

— Давай выломаем дверь, — предложил Белый.

— Нет, нет, — вмешалась Хэлена. — Нужно выманить её, чтобы никто не заметил…

Внезапно залаяла собака — это Мартин проходил мимо и увидел чужих людей у знакомого дома.

— Скорее, Белый, она же сейчас нам всё сорвёт! — испуганно залепетала Хэлена. — Брось ей что-нибудь, успокой…

— Нет времени, — отмахнулся тот и достал пистолет. — Эрика может позвать на помощь.

Он выстрелил в пса. Тем временем Барс взял у Хэлены палку, бросил «отойдите», и с размаху ударил по стеклу.

Из окна будто брызнул дождь. Сотни осколков рассыпались по земле. Барс наскоро очистил раму от оставшегося стекла, проворно влез внутрь и открыл дверь.

Эрики нигде не было.

— Белый, давай в погреб, а я поднимусь наверх.

Они разошлись, а Хэлена вдруг вспомнила о маске. Она бросилась шарить под кроватью Эрики, на каминной полке, везде, куда только добирались её глаза.

Сверху раздалось отчаянное «Помогите!» и каблуки Барса застучали по потолку. Белый пулей вылетел из погреба и встретил собрата на лестнице. Вместе они проворно связали руки трепыхающейся Эрике, а Барс даже снял платок, чтобы заткнуть ей рот.

С улицы раздался грохот — это, взволнованно трясясь на камнях мостовой, подъехала карета. Кучер спрыгнул с козел и распахнул дверцу.

— Хэлена, что ты там ищешь? Уходим, скорее! — крикнул Барс, когда они с Белым выносили бьющуюся и плачущую Эрику из дверей.

Ведьма ничего не оставалось, кроме как бросить поиски и поспешить.

Вместе они втолкнули пленницу в тёмное нутро экипажа.

— Давай, пошёл! — крикнул Барс извозчику, лицо которого тоже скрывала повязка.

Лошадь быстро понесла похитителей по улицам, мимо серых домов, мимо тёмных переулков.

— Ну и дура же ты, — сказала Эрике Хэлена.

Вечером, когда солнце уже начало скрываться за крышами домов, Готфрид возвращался домой.

Дознания окончились, фройляйн Каленберг упорно не желала говорить, где скрывается её дочь Хэлена. И как будто бы всё было как всегда, но в душу Готфриду закралась тревога. Скользкая, неуловимая, словно гадюка, и совершенно беспричинная.

Внезапно из ближайшего переулка на него выскочило тело в серых лохмотьях, спутанные волосы разлетелись по ветру, как паучьи лапы. Это был безумец.

Готфрид отпрянул, потом попытался обойти глядящего выпученными глазами старика, но тот всё время вставал у него на пути.

— Что случилось? Какого чёрта?… — начал Готфрид, но сумасшедший перебил его:

— Знаешь, какое самое изощрённое наказание у Господа?

— Нет, — ответил Готфрид с нетерпением.

— Ему очень нравится делать людей теми, кого они ненавидят. Когда-то я был богат и в своём уме, я ненавидел бедняков и сумасшедших…

— Пошёл прочь, — Готфрид оттолкнул безумца и прошествовал мимо.

— И ты станешь тем, кого ненавидишь! — крикнул тот ему вслед, а потом начал бормотать что-то неразборчивое.

Мартин не лаял приветственно, не встречал хозяина за два квартала от дома. Да и что с него взять — молодой, на улице весна… Ходит, поди, где-нибудь по своим собачьим делам.

Готфрид завернул за угол и вдруг остановился, как вкопанный: одно окно было разбито, дверь распахнута настежь, в стороне лежал труп Мартина. На морде животного застыл хищный оскал, а в остекленевших глазах стояла злоба.

Он подошёл немного ближе и перекрестился, уже понимая, что произошло. Её похитили.

— Готфрид? — из-за соседней двери показалось лицо соседа.

— Да, — резко ответил он. — Что вам, майстер Браун?

— Ничего, — смешался тот. — Просто я видел, что тут произошло…

— И что же? — Готфрид приблизился к дому, осторожно заглядывая внутрь.

Сосед подошёл к нему и посмотрел на разбитое стекло и открытую дверь.

— Тут какие-то люди в чёрных масках вломились в дом. Я как звон стекла услышал, сразу выглянул. Они вытащили девушку твою, посадили её в карету и умчались.

— В какую сторону?

— Туда, — он махнул в сторону Ланге штрассе. — С ними ещё была какая-то женщина в лохмотьях.

— Старая?

— Кажется, да. У неё капюшон был, я лица не разглядел…

Они вошли в дом, под ногами захрустело выбитое стекло. Майстер Браун быстро перекрестился. С камина были сметены подсвечники, постель разворошена, как будто на ней происходила битва. Из кухни вышла кошка и жалобно мяукнула.

— Быстро они вышли?

— Почти сразу.

Постель не была примята, никто не валился на неё с похотью, и это немного утешило Готфрида.

— Будешь свидетелем, — сказал Готфрид твёрдо. — Опишешь в Труденхаусе, что и как произошло.

— М-м-м… — начал мямлить тот. — Да я особо-то ничего и не видел.

— То есть? — Готфрид начал злиться. — Ты что же, еретиков будешь защищать?

— Не в том дело, просто не хотелось бы… — Гельмут замолчал, выжидающе глядя на Готфрида.

— Боишься в Труденхаус идти?

— Боюсь.

— Не бойся, тебя никто не тронет.

— Но слухи…

— Чушь. Честных людей не пытают.

Майстер Браун с сомнением пожал плечами.

— Будешь свидетелем?

— Буду, — всё же кивнул он.

Готфрид поблагодарил его и побежал к ближайшему экипажу.

— Куда едем? — деловито спросил извозчик.

— В Труденхаус.

Он пронёсся по пустеющим залам, взбежал по лестнице и оказался прямо перед кабинетом викария. Однако путь ему преградили двое солдат, охранявших дверь.

— Герр викарий никого к себе не пускает, — сказал один из стражей, и они скрестили древки алебард.

— Но у меня срочное дело! — разозлился он. — Пропусти, болван!

— Не велено.

— Эрику похитили! На мой дом напали!

— Не велено.

— Хотя бы доложи…

— Не велено.

Внутри у Готфрида всё закипело.

— Плетей захотел? — зарычал он. — Я тебе приказываю отойти!..

— Что тут за шум? — дверь кабинета приоткрылась и в проёме показалось лицо викария. — Что случилось, Айзанханг?

— Эрику похитили прямо из моего дома! — выпалил тот.

Лицо викария, расслабленное белым вином и приятной беседой, сразу же стало жёстким, заострилось, как у хищника.

— Что? — переспросил он. — Впустите его!

Стражники отошли в стороны.

Готфрид влетел в кабинет. Внутри пахло вином, стояло блюдо, в котором осталось только масло и обгрызенные кости. На стуле напротив стола викария сидел Эбенхольц и карябал что-то в своей книжице.

— Что именно произошло? — спросил викарий, усаживаясь в своё кресло.

Готфрид выложил ему всё, как на духу.

— Что? — возмутился Фёрнер, вскочил и начал быстро ходить по комнате. — Возмутительно! Это не просто похищение! Это плевок в лицо инквизиции! Прямо у нас из-под носа… Эй, вы! — он позвал солдат из-за двери. Срочно соберите всех сержантов и старшин, и чтобы через пять минут были у меня в кабинете.

Солдаты отправились выполнять. Однако, как выяснилось через некоторое время, все уже разошлись по домам. остались только командующие ночной стражи.

— Вот что, — говорил Фёрнер, прохаживаясь взад-вперёд перед двумя старшинами. — Наглость колдунов не знает границ. Сегодня они осмелились похитить Эрику Шмидт, ту самую, которую сержант Айзанханг взял под свою опеку и защиту. Она — ценный свидетель, а её выкрали среди бела дня из его дома самым наглым образом! Это неслыханная дерзость.

Слава Богу, что несколько минут назад мне доложили, что в дом, который Айзанханг указал ранее, заходили люди. У нас нет времени на слежку или промедление — нужно брать их сейчас! Вы, собирайте всех солдат и стройте их перед воротами, обратиться к силам гарнизона мы уже не успеем, — отрывисто скомандовал викарий.

Старшины поспешили выполнять. Собирать гарнизон или будить спящих солдат уже не было времени.

Ландскнехтов построили перед воротами ратуши — двадцать человек в стальных панцирях. Из коморки принесли чугунную болванку — таран, чтобы выбивать двери.

— Ваша задача, — говорил викарий, стоя перед ними, — арестовать всех, кто сейчас находится в доме по Унтере Кёнигштрассе и доставить их в Труденхаус, чтобы сразу же начать дознание. Подчиняться будете сержанту Айзанхангу. Выполнять!

— Кру-угом, — скомандовал Готфрид и два десятка ландскнехтов разом повернулись. — Шагом марш!

Когда они с грохотом шагали по улицам, мимо сонных домов и закрытых лавок, Готфрид краем глаза отмечал, как появляются в тёмных окнах сонные лица. Испуганные взгляды женщин, напряжённые взгляды мужчин, удивлённые лица детей провожали их вдоль по улицам. Не беспокойтесь, думал он. Сегодня мы идём не за вами.

Через четверть часа они пересекли мост и впереди показался дом Шмидтов — мёртвый и мрачный. В окнах не горел свет, поэтому можно было лишь надеяться, что еретики сейчас спали, а не готовились к штурму, глядя на солдат из темноты.

Не было смысла скрываться — грохот доспехов и топот подкованных сапог разносился далеко окрест. Тесной группкой солдаты подошли к входной двери.

— Раз, два, три…

Несколько гулких ударов, и тяжёлый чугунный таран сорвал дверь с петель так легко, словно столкнулся с листом бумаги.

Вооружённые солдаты ворвались внутрь, с гулким грохотом разбежались по дому кузнеца. А потом всё вдруг затихло. Готфрид обходил комнаты одну за одной, но в них было пусто. Солдаты, волоча древки алебард по деревянному полу, возвращались и вяло докладывали: «Никого». Ни души. Только пустые сундуки, обчищенные, будто грабителями, комнаты, огарки свечей…

— Вот дерьмо, — сказал кто-то из солдат и плюнул на пол. — Что дальше, сержант?

Готфрид вложил шпагу в ножны и поправил шляпу.

— Ничего, — сказал он. — Обыщем весь дом и оставим засаду. Добровольцы есть?

Добровольцев не было. Тогда Готфрид выбрал четверых солдат и велел им следить за домом до следующего утра.

Потом они обошли весь дом в поисках каких-нибудь улик, но нашли только сушёные травы, старую женскую одежду, да зола в камине была тёплая.

Пришлось покинуть дом и возвращаться в ратушу, чтобы доложить о провале.

Хэлена тем временем сидела у окна, и следила за ними в щель между плотными шторами. Она видела, как дальше по улице стражники выбили дверь дома, который долгое время служил пристанищем Матери, как вышли потом, унылые и разочарованные. Однако даже это не радовало её, потому что едва завидев их, она снова вспомнила об арестованных родителях.

Когда Готфрид возвращался, ставни домов уже давно были закрыты, а по улицам прохаживались одинокие патрули.

Открыв дверь своего дома, стащил с постели простыню и снова вышел наружу, хлопнув дверью. Труп собаки так и лежал, твёрдый и окоченевший, с оскаленной пастью.

Он нагнулся над останками пса и стал заворачивать их в белую простынь. Кровь давно успела свернуться. Оглядев отверстие от пули, Готфрид завязал свой тюк на узел и, держа его на отлёте, зашагал прочь, к городским воротам. Он шёл в темноте, чувствуя как предательски щиплет глаза. Прохожие и стража сторонились его.

— Кого там чёрт несёт? — заворчал привратник, когда Готфрид постучался в окно его сторожки.

— Майстер Швайгель, это Готфрид Айзанханг. Откройте, пожалуйста, калитку.

Привратник вышел наружу, в свете, льющемся из раскрытой двери, показалось его тощее морщинистое лицо, со следами оспин, мешками под сощуренными, водянистыми глазами.

— Чего там у тебя? — он указал на простыню.

— Пса моего собаки подрали. Хочу похоронить.

— Ага, — кивнул тот с отвращением глядя на ношу пришедшего. — Погоди чуток.

Он вернулся в дом, а потом вышел с лопатой. Открыв калитку в воротах, он спросил:

— Помощь нужна?

— Не помешала бы, ответил Готфрид. Не видно ничего.

И привратник вернулся за лампой.

Налево от восточных ворот, прямо перед каменной городской стеной, рос чей-то сад, огороженный зубастой деревянной оградой. Площадь его была по карману разве что кому-то из низшей знати или духовенства, но никак не простому горожанину. Налево от ворот, вылезая из-под стены и сворачивая на север, шёл ров с водой, который потом впадал обратно в Регниц. А если идти прямо, на восток, то можно попасть, пройдя мимо полей, к дому Дитриха Байера и его семьи.

Готфрид пошёл направо, вдоль рва, туда, где невысокие холмы покрыты высокими травами и кустарником. Сзади послышался скрип двери, и вскоре привратник догнал его. Шли молча, пока Готфрид не остановился и не сказал: «Здесь».

Он положил свёрток на землю и начал копать, разрубая цепкие корни сорной травы, выбрасывая комья земли наружу. Вскоре на дне ямы показался песок, глина — свидетельство того, что когда-то эти земли были полностью затоплены то ли гигантским болотом, то ли морем, то ли библейским Потопом.

Швайгель не мог копать — эта старая развалина даже лампу-то держала еле-еле, то и дело сменяя руки, которые так безбожно тряслись, что у Готфрида начало рябить в глазах.

Наконец он вырыл яму почти по грудь глубиной и вылез наружу. В последний раз взглянув на Мартина, в его преданные собачьи глаза на окровавленной морде, Готфрид завязал простыню и опустил её вниз.

Ночной Бамберг мало чем отличался от дневного: узкие улочки, всего в длину копья шириной, были тускло освещены горящим щелями ставен ютящихся вдоль них домов. И только к глубокой ночи они угасали по-одному, пока не оставалось всего несколько на весь город, которые горели до утра.

Вернувшись в опустевший дом, убрав стекло с пола, Готфрид разделся и безвольной куклой повалился в кресло. То самое, на котором так любила сидеть Эрика. Хотелось бежать обратно в Труденхаус, хватать ручку ворота и пытать, пытать, пытать, всё повторяя и повторяя один вопрос: «Где они её держат?».

Злоба проснулась в нём. Святая злоба.

Но пыточные были закрыты, а протоколы хранились в кабинете викария. Нужно было бороться с мукой бездействия до утра. И он поклялся себе — найти Эрику любой ценой. Иначе он и не мог — его бы просто убила совесть.

* * *

— Ну, что? — старуха-ведьма искренне злорадствовала. — Нагулялась с этим своим Готфридом?

Эрика стояла молча, опустив голову. Руки её по-прежнему были связаны за спиной.

— Развяжите её и идите по домам, — приказала Мать стоящим позади собратьям и те повиновались.

Когда дверь мягко затворилась, Мать закрыла её на засов и встала, уперев руки в бока.

— Ну что, не рада меня видеть, значит?

Эрика молчала.

— Ты пойми, мы же для твоего блага всё это делаем…

— Вы отдадите меня… этому? — поборов страх и ненависть, спросила Эрика.

— Нет, — откликнулась Мать. — Уже поздно.

— Тогда зачем вы похитили меня? Ведь я была так счастлива! — закричала она, и поток слёз чуть не хлынул из её глаз.

— Скоро мы покинем этот город, — сказала старуха. — Здесь слишком опасно для нас.

— Вот и покидайте, при чём здесь я?

— А ты решила, что мы оставим тебя здесь? Дура! Таких Готфридов пруд пруди в каждом городе, а тебя угораздило влюбиться именно в этого. Ты хоть понимаешь, какой опасности подвергла себя и нас?

— Не нужно мне ничего от вас, — зло бросила Эрика и ушла из комнаты.

— Можешь злиться, сколько хочешь, это ничего не изменит, — крикнула вдогонку ей старая ведьма.

В соседней комнате, устроившись с ногами на мягком кресле, с запрещённым «Декамероном» в руках сидела Хэлена. Она читала, покусывая губу, но как только Эрика вошла, она подняла на неё насмешливый взгляд.

— Как тебе возвращение? — спросила она, оценивающе оглядывая вошедшую.

— Никогда бы не подумала, что ты будешь им помогать, Лиса, — ответила Эрика, всхлипывая, пытаясь унять слёзы обиды.

— Пойми, мы же для твоего блага, — мягко сказала Хэлена.

— Я от всех это слышу! — взорвалась Эрика. — Почему вы все считаете, будто лучше знаете, что для меня благо? Я хочу быть с Готфридом, мне с ним хорошо, я хочу замуж за него…

Хэлена нахмурилась.

— Замуж за него, значит? — спросила она как-то слишком доброжелательно. В её ядовитых глазах промелькнули искорки злорадства. А ты знаешь, что это я ездила с ним в Эрланген?

Эрика замерла, вглядываясь в лицо подруги.

— Ты?

— Конечно. И знаешь, чем твой ненаглядный Гога занимался в Эрлангене? — спросила Хэлена с ухмылкой и, уловив недоверие и страх в глазах Эрики, продолжила: — Чем мы с ним занимались? Мы занимались с ним любовью, — постепенно ядовитые нотки в её голосе сменились сладостными переливами, словно она и впрямь вспоминала некое фантастическое удовольствие. — Он набросился на меня как зверь. Просто напал и чуть не порвал моё платье.

Хэлене было обидно. Немногие мужчины могли устоять перед ней. И потому уж совсем невероятно было, чтобы от неё отказался этот Готфрид, у которого на лбу написано, что его единственная женщина — это служба. Она хотела, чтобы Эрика поверила ей, чтобы перестала верить Готфриду, чтобы порвалась их духовная связь — так она мстила за своих родителей и за себя.

Костяшки на кулачках Эрики побелели, и Хэлена с удовольствием заметила, что её начинает трясти от злости. Пусть пока девчонка злится и не верит, но дай ей время всё хорошенько обдумать, и, можно не сомневаться, она найдёт миллион подтверждений измены любимого.

— Ты врёшь, — выдавила из себя Эрика. — Готфрид не мог так поступить.

— Но поступил, — до тошноты приторно улыбнулась Хэлена. — Все мужчины одинаковы, тебе ещё предстоит в этом убедиться. Ах да, он ещё звал меня жить в какую-то деревню… Как глупую девку! Как будто мне интересно вести своё хозяйство. Но, признаю, он не лишён благородства — так дрался за меня на дуэли…

И ведьма, высокомерно задрав подбородок, проследовала мимо Эрики, добавив на прощанье:

— Если вам удастся свидеться, то передай ему, что всё было просто прекрасно. И поцелуй его от меня. Уж это-то ты сможешь?

Она видела, каких сил стоило Эрике не броситься за ней вслед, сдержать ненависть и раздражение. Хэлену проводил её горящий взгляд, а затем ведьма услышала тихие всхлипы.

Глава 27 ПРАЗДНИК ЛИТА

Круга Предков больше не было, но на поляне осталась сила. Идолы, поставленные в незапамятные времена давно позабытым народом, были варварски выворочены из земли и разбиты на мелкие кусочки. Но их сила всё ещё была здесь.

В центре поляны, там, где раньше был алтарь, теперь полыхал огромный костёр. Пламя гудело, трещали поленья и ветки, и некоторые члены общины подходили поближе, чтобы погреться или понаблюдать за огнём.

Колдуны и ведьмы собрались в круг, а в центр его вышла Мать. За ней шли двое мужчин, которые несли большую чашу с дурманным зельем.

Старуха начала подзывать участников праздника, и они подходили по-одному, отпивали из чаши и возвращались на свои места.

Отпила и Хэлена. Хмель быстро завладел её сознанием — он был сильный, как несколько зайдл крепкого пива. Однако, даже хмель не мог выветрить из её головы услышанного ей накануне. Мать говорила с Барсом о Беттине. К чему бы это? Сегодня её должны были принять в ковен и дать ей новое имя. Не самая приятная процедура, но всё через неё прошли. Кто-то помнил своё посвящение, а кто-то — нет. Беттине было уже четырнадцать — самое время вступить в общину. Даже несмотря на то, что обучалась она меньшее года. Мать очень спешила и объяснила Хэлене, что нужно принять девочку как можно скорее, потому что другого шанса может и не быть — инквизиция следовала по пятам.

Пришло время обнажиться, чтобы стать ближе к природе и друг к другу. Никто не стеснялся, все сбрасывали одежды и возвращались в круг абсолютно нагими. Такими, какими их создала Богиня.

Они намазались колдовской мазью и взлетели все вместе. Внизу оставалась поляна с горящим костром. Хэлена пронеслась сквозь белый дым, поднялась над деревьями. Ей хотелось выше, к чёрному небу и белым звёздам, и она поднималась и поднималась. Наверху было обжигающе тепло, и она опустилась немного ниже. Под ногами проносились дороги, города, блестящие ленты рек…

Она летала, казалось, целую вечность. Но потом действие мази начало кончаться. Хэлена открыла глаза и поднялась с земли.

Собратья уже стояли кольцом и держали в руках свои жертвы.

Хэлена посмотрела на Барса, оценив его развитое и сильное тело. Сегодня у неё было кое-что для него.

Алтаря для жертвоприношений теперь не было — его разбили псы инквизиции. Поэтому ведьмы и колдуны начали бросать свои жертвы прямо в огонь. Каждый чего-то хотел от Бога и Богини, и в пламени исчезали сушёные фрукты, венки из цветов, соломенные фигурки людей и прочие мелочи. По поверью, то, что попадёт сегодня в священный огонь, умножится десятикратно.

Хэлена бросила в костёр двух соломенных человечков с крепко связанными руками и обмазанных её собственной кровью. Она просила Богиню и Бога освободить её родителей из темницы, спасти им жизнь. Она хотела, чтобы всё стало как раньше.

Конечно, Бог и Богиня не сделают за неё всего, придётся и самой постараться. Но она была готова, и знала, что может помочь ей. Вернее, только надеялась на это.

Соломенные фигурки попали в огонь, вспыхнули, и вот от них уже не осталось и пепла. Хэлена постояла ещё, глядя в гудящее пламя, а потом отошла. Она хотела также попросить у них Барса, хотя бы на одну ночь, но сочла это желание слишком мелким. К тому же, она не знала, что ответят боги сразу на два желания, а потому решила не рисковать.

После того, как последние жертвы отправились в священный огонь, все участники праздника взялись за руки и начали кружить хоровод вокруг огромного костра. Девушки затянули древнюю колдовскую песнь, и мужчины подхватили её сильными голосами.

Потом забил барабан и круг распался на отдельных людей, истово и страстно танцующих. Они кружились вокруг костра, словно мотыльки. Девушки и женщины извивались, точно змеи, а мужчины танцевали ломано и ритмично.

Они танцевали до изнеможения, ломались в безумной пляске до первых лучей зари. Когда же костёр начал угасать, а танцующих осталось совсем мало, в центр поляны вышла Мать. Все затихли, барабан смолк.

— Возрадуйтесь! — громко сказала она. — Сегодня мы принимаем в нашу общину новую сестру!

Ведьмы заулюлюкали, загудели, и в центр круга вывели Беттину. Она была пьяна и еле держалась на ногах, поэтому двум женщинам приходилось поддерживать её под руки.

Потом вынесли мешочек с травами, чашу с кровью и кинжал. На земле расстелили толстую шкуру и положили на неё Ину. Она лежала спокойно, только изредка говоря что-то бессмысленное и посмеиваясь, словно в бреду.

Старуха бросила мешочек с травами в костёр и через мгновение по воздуху поплыл пряный дымок, от которого кружилась голова.

— Прииди, Рогатый бог! Прииди к нам!

Снова загрохотал барабан и ведьмы начали повторять эти слова хором.

И вдруг из их рядов вышел мужчина с головой оленя — сам Рогатый. Он был высок и мускулист, и Хэлена с ужасом узнала в нём Барса. Походка, осанка, жесты — всё было его. Сегодня ему выпало олицетворять Цернунна, мужское начало природы.

Раздались крики восторга.

Он подошёл к Матери, и та ощупала его напряжённый член. Все затихли, а после довольного кивка старухи, снова разразились криками радости. Ведьмы, стоявшие позади, вручили Барсу кинжал, а ей — чашу с кровью.

— Сегодня праздник Лита, самая середина лета, летнее солнцестояние, — сказала ведьма, поднимая чашу над головой и показывая всем. — Сегодня Бог и Богиня соединяются, чтобы плодородная земля наполнилась семенем.

Старуха кружилась вокруг них, выкрикивая:

— Отдаём тебе деву! Пусть навсегда исчезнет эта дева, названная Беттиной, а в место неё появится наша сестра, по имени Арника.

Она подняла чашу на уровень глаз. Барс окунул в неё кинжал, и кровь на лезвии заискрились в свете костра. Это был всего лишь символ, и настоящее действо должно было вот-вот начаться.

Отложив оружие, он медленно подошёл к Беттине, опустился на колени и раздвинул ей ноги. Сначала она застонала от боли, но потом обмякла и лежала неподвижно, уставившись в чёрное небо, откуда ей подмигивали равнодушные звёзды.

Хэлена не могла на это смотреть. В душе её поднималась злость и ревность. Она-то, дура, хотела сегодня возлечь с ним, соблазнить…

Она отвернулась и протолкнулась за ряды обнажённых людей, лишь бы не видеть этого. Взгляд её упал на собственную одежду. Так хотелось уйти отсюда подальше, но она придумала кое-что получше.

Когда Барс закончил и поднялся, покачиваясь. Послышались крики одобрения и радости. Беттину, ставшую теперь Арникой и начавшую засыпать, подняли на ноги и повели прочь с поляны. Мать взяла с земли шкуру и показала всем — на ней было небольшое пятно крови.

— О, Рогатый Бог, дай этой земле плодородия, дай нам силу и защиту, — громко сказала она и бросила шкуру в костёр.

Теперь пришло время акта соединения — пламенное колдовское зелье играло в жилах, дурманя разум, притягивая мужчин и женщин друг к другу. Инквизиция называла это «отвратительными оргиями» и всячески очерняла их смысл, сводя к обычному плотскому совокуплению.

Несмотря на то, что каждый мужчина сейчас олицетворял Бога, а каждая женщина — Богиню, Хэлене не хотелось участвовать. Она была уже одета и спешила к Барсу, который в это время снимал рогатую маску за спинами начавших свальную утеху.

Его, как и остальных, напоили пламенным зельем, поэтому в глазах его был туман, он мял кулаки и присматривался к танцующим девушкам. Хэлена взяла его под руку и потащила прочь с поляны.

— Что такое, куда мы идём? — бормотал он заплетающимся языком, а руки его, тем временем оплетали её тело, сжимали с жаждой и жадностью.

— Сейчас, сейчас, уже скоро, — Хэлена поминутно останавливала его, отталкивала цепкие руки и оглядывалась по сторонам, чтобы никто их не видел.

Она подобрала его одежду с земли и потащила Барса дальше от толпы.

— Пойдём назад, там же сейчас начнётся, — шептал он ей прямо в ухо, а потом принялся целовать и облизывать его, как голодный пёс облизывает вожделенную кость.

— Я не хочу туда, — отрезала ведьма, надув губки. — Я хочу, чтобы сегодня мы были вдвоём. Только вдвоём.

Барс замолчал, но дыхание его красноречиво участилось.

Луна смотрела им вслед, тени мачтовых сосен провожали их. Иногда от шума их шагов просыпались птицы и встревожено били крыльями в чёрной вышине. Пряный аромат травяных мазей струился от тела Хэлены, и ей нравился этот завораживающий запах.

Когда они дошли до охотничьей хижины, сладострастные стоны на поляне уже почти не были слышны. Хэлена отворила дверь, потянула за собой Барса, который, казалось, вообще не понимал где находится. В его мыслях была только похоть и желание. Как у любого мужчины, только намного больше.

— Не хочу там, — снова сказала Хэлена, словно оправдываясь. — Сегодня хочу только с тобой…

— Я тоже, — и он впился в её губы.

Его жадные руки с силой утопающего стиснули её тело. Она попыталась высвободиться, чтобы сбросить платье, но он порвал его и начал мять грудь.

— Что ты делаешь, Барс? Мне больно…

Но Барс не слушал, только мычал и рычал, словно одичавший, а его руки пробирались всё ниже по её телу.

Соединение их было коротким. Однако потом было следующее. И следующее. Сила колдовского зелья всё ещё бурлила в Барсе, и хотя с него сошло уже семь потов, глаза вращались, не видя ничего, а тело сотрясалось в конвульсиях, он хотел снова и снова. И она отдавалась ему снова и снова, неумелому и грубому. Кто знает, так подействовало на него зелье, или же он всегда был таким в постели.

Только ближе к утру он пришёл в себя, когда сжимал Хэлену в своих объятьях.

— Тебе понравилось? — спросил он.

— Да, — ответила Хэлена, хотя внутри у неё всё болело.

— И мне, — сказал он. — Даже не жалко, что танец плодородия пропустил…

Они помолчали какое-то время, а потом Хэлена, чтобы нарушить тишину, спросила:

— Как тебя зовут… звали до вступления?

— Ганс. Ганс Адльмюллер. А тебя?

— Хэлена Каленберг.

Снова повисла тишина, а потом Ганс спросил:

— Хэлена, а ты не знаешь, кто должен будет провести ритуал с Эрикой?

— Если ты хочешь лишить её девственности, говори с Матерью, — ответила она недовольно.

Ганс приподнялся на локте.

— Что случилось?

— Ничего.

— Почему ты злишься?

— Потому, — Хэлена помолчала. — Потому что Эрике вечно всё самое лучшее достаётся.

Ганс смотрел на неё, силясь понять.

— Её выбрали в невесты Цернунну, за ней все бегают, будто она из золота отлита. Как будто она так важна! — объяснила она.

— Но она и вправду важна, — робко заметил Адльмюллер.

— Да совсем она не важна, — фыркнула Хэлена в ответ. — Эта девчонка только всё портит. А Мать этого не замечает. Я стараюсь, помогаю Матери, поддерживаю её во всём, а она думает только об Эрике! Она хочет сделать её следующей жрицей, хочет, чтобы она заняла её место…

— Её желание вполне понятно, ведь Эрика…

— Не хочу больше слышать о ней! — прошипела Хэлена и отвернулась. Она возненавидела его за то, что ему, как и всем, нравилась эта глупая девчонка.

Ганс аккуратно обнял её и прижал к себе.

— Ничего, всё будет хорошо.

— Не будет, — сказала Хэлена.

— Ты мне нравишься.

А она промолчала в ответ.

Глава 28 ВЕДЬМЫ В ЦЕРКВИ

Воскресное утро благоухало, и цвело всеми красками солнца. Дождь прекратился ещё ночью, поэтому улицы были почти сухими, а от земли подымался запах сырости. В этот день многие жители Бамберга, ища заслуженного утешения или незаслуженного прощения, стремились на воскресную мессу. Они шли группками, хлюпая по лужам, кутаясь от холодного ветра в серые тряпки.

— А зачем мы идём в церковь? — спросила Беттина. Ветер раздувал её золотые волосы.

— Я не могу тебе этого сказать, — после паузы ответила Хэлена. — Мне просто… нужно. Вот и всё.

И вот церковь. Возвышенное здание, выполненное из песчаника, тяжёлое и давящее.

Арка входа надвинулась на них, словно они попали в пасть к каменному гиганту. Их подхватила людская толпа и они пошли в её потоке вглубь. Над головой проплывали высокие своды, и Хэлена невольно залюбовалась ими.

Цветные витражи пропускали серый уличный свет, оживляя его, окрашивая в рукотворное подобие радуги.

— Прикрой голову! — зашептала какая-то старуха слева.

— Что? — не поняла Хэлена.

— Голову прикрой, доченька!

Хэлена обернулась на Беттину — та спрятала свои кудри под белый чепец. Другие прихожанки также были в головных уборах. Хэлена поспешно накинула платок на голову и поблагодарила старушку.

Они прошли внутрь и сели на скамью в середине ряда. Ина знала здесь всё и, не стесняясь, рассказывала и показывала Хэлене.

— Сейчас выйдет предстоятель, — сказала девочка.

И действительно, появился предстоятель, сопровождаемый входным песнопением.

— Я слышала, что в императорском соборе, когда епископ ведёт службу, на него смотрят черти, — сказала Беттина, задумчиво глядя на священника.

— Черти? — переспросила Хэлена.

— Ну, да. Говорят, что епископ, который строил этот собор, был очень жаден, — ответила девочка. — А деньги, на которые он планировал закончить собор, начали подходить к концу. Вместо того, чтобы взять денег из своей собственной казны, он созвал всех работников, мастеров и строителей и сказал им, что теперь они будут меньше зарабатывать. Тем же, кому новые порядки не понравятся, он велел искать другую работу. И они вынуждены были согласиться с ним, потому что всем нужно было кормить свои семьи. И в то время, когда они впали в нищету, епископ всё так же купался в роскоши и сорил деньгами, — она брезгливо приподняла верхнюю губу.

И вот, когда строительство собора было почти закончено, один из мастеров поднялся на самые высокие леса и изобразил морды двух чертей на потолке так, чтобы их мог видеть только епископ во время богослужения. Эти морды, говорят, показывают языки епископу и насмехаются над ним. Потом строительные леса обвалились, и уже никто не мог уничтожить их.

Беттина хитро улыбнулась, будто это она насолила епископу.

— Странно, я здесь с рождения живу, а этого не знала, — сказала Хэлена.

— Я тоже не знала, но мне родители рассказали. Простым-то людям в императорский собор нельзя, так что правда это или нет — никто не видел.

Потом были какие-то ритуалы и молитвы, которых она не запомнила, но Ина назвала каждый из них:

— Обряд покаяния, ой, нет. В воскресенье вместо него Сумма.

Их окропили святой водой.

— А теперь молитва «Kyrie eleison». А сейчас гимн «Gloria». А вот и первое чтение из Ветхого Завета — это такая книга, где говорится о том, как Бог создал землю.

Называя обряды, ритуалы и молитвы, Ина каждый раз поднимала взгляд на Хэлену, словно говоря при этом: «Видишь, сколько я знаю!». Она была очаровательным ребёнком.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Моя мама очень сильно верит в Господа.

— А ты?

— А я не верю, — просто ответила Ина.

— Но почему? — удивилась Хэлена.

— Я его не чувствую, — просто ответила девочка. Ответ достойный юной колдуньи.

— А для чего нужны все эти обряды? — спросила Хэлена.

— Не знаю, — Беттина пожала плечиками. — Да они и сами, наверное, не знают.

Хэлена оглядела ряды прихожан. А ведь они не знают, зачем сюда ходят, с ужасом подумала она. Им обещали прощение и счастье после смерти… Но разве они когда-нибудь искали счастье сами? Делали что-то, что могло бы перевесить их грехи?

Предстоятель продолжал назидательным голосом читать Ветхий Завет. Хэлене стало скучно, и она попросила Беттину рассказать ей ещё что-нибудь об императорском соборе. Наверное, он больше подошёл бы для её цели, но простому люду туда вход заказан.

Девочка вздохнула, чуть наклонилась к уху Хэлены и начала рассказывать:

— Говорят, что давным-давно венгерский король решил взять в жёны сестру императора Генриха Второго, Гизеллу, — начала рассказывать Беттина. — Он был наслышан о её красоте, а потому собрался в Бамберг. Сам король был язычником, но очень надеялся увидеть Гизеллу.

Он скакал и скакал на запад, пока, наконец, не увидел башни нашего собора. Король решил, что это и есть дворец императора, и поскакал в собор прямо на коне. Когда же он въехал внутрь, то увидел всего один огонёк, горевший в темноте. Он поскакал на свет, но оказалось, что огонёк освещал алтарь. Говорят, что его конь опустился на колени, и тут королю стало страшно, потому что он понял, что натворил. Но император Генрих простил его, так как король Венгрии был чужеземцем. Он вывел его за руку из собора.

На следующий день король Венгрии встретил прекрасную Гизеллу, и от её красоты у него в жилах застыла кровь.

Тогда он попросил позволения жениться на ней. Генрих согласился, но с условием, что венгерский король примет крещение. Его окрестили, назвали Стефаном. Говорят, что это именно его изображает скульптура, которая стоит в соборе — всадник, обнажённый по пояс, с венком на голове.

Потом была молитва за воинов-защитников, сражающихся сейчас со шведами, за воинов, уже павших в битвах. За ней были другие молитвы и ритуалы, которые Беттина уверенно называла, но Хэлена пропускала их мимо ушей.

Когда же участников мессы благословили и люди начали подниматься со своих мест, тогда Хэлена поняла, что её время пришло.

Изображения Бога были такими величественными и исполненными неземной власти, что Хэлена едва не склонилась перед ними. Она почти никогда не бывала в церквях, считая их средоточием скверны, которая пожирала Бамберг.

И вот теперь пришло время идти на компромисс. На компромисс не столько с чужой верой, сколько с самой собой.

— Подожди меня здесь, Ина, — сказала она своей спутнице, а сама поднялась со скамьи и двинулась к алтарю.

Предстоятель уже покинул зал. Возле алтаря теперь суетились монахи и церковные служки.

Хэлена шла вперёд, а навстречу ей шли люди с пустыми лицами. Они говорили о своих житейских мелочах, спешили, словно стадо, покинуть церковь.

Хэлена подошла к одному из священников или монахов, или как они здесь называются? Пришло время сделки не только с совестью, но сделки с самим своим естеством. Всё, чему её учили, бунтовало, но она была решительно как никогда. Даже если бы на кону стояла её жизнь, она не была бы так уверена в своём шаге.

— Да, дочь моя?

Хэлена собралась с духом и сказала:

— Я хочу поставить свечу за здоровье моих родителей.

… А потом она молилась чужому богу, которого всегда так презирала и ненавидела. Молилась неумело, перескакивая с одного на другое, но искренне, и чувствовала, что эта искренность поможет ей достучаться до небес. Она просила его освободить её родителей, даровать им жизнь и избавить от позора и обвинений. За это она готова была принять крещение, верить в него всем сердцем, благодарить до конца своих дней и даже уйти в монахини. На глазах её выступили слёзы. Она трижды повторила про себя молитву, чтобы быть уверенной, что бог услышит её.

Потом она вернулась к Беттине, ослабшая и опустошённая, словно после сильной ворожбы.

— Что с тобой? — спросила та, но Хэлена только покачала головой.

Вместе они пошли к выходу, медленно следуя в конце толпы прихожан.

— Здравствуйте, милая фройляйн, — произнёс приторно-учтивый голос прямо возле самого уха Хэлены.

Она обернулась. Перед ней стоял мужчина с чёрной бородой. Его острый, пронзающий взгляд показался очень знакомым.

Он поцеловал ей руку и выжидающе уставился, замерев, точно околдованный.

— Ну? — сказал он после паузы. — Вы не узнаёте меня?

— Кажется я видела вас… в ратуше? — с сомнением ответила Хэлена. Незнакомец ей понравился, и она не упустила возможности стрельнуть глазками.

— Совершенно верно, — кивнул тот. — Позвольте представиться — Вольфганг Эбенхольц.

— Хэлена, — коротко представилась она, благоразумно предпочтя не называть своей фамилии.

Вольфганг повторно поцеловал ей руку.

— Тоже пришли на воскресную службу? — осведомился он.

— Да. Вы часто сюда ходите?

— Я в этом городе проездом. Дело в том, что я гощу у одного своего друга, поэтому ранее мне доводилось посещать местные церкви всего несколько раз. Но, каждый раз я поражаюсь их великолепию и красоте.

— Я согласна с вами, — ответила Хэлена. — Я тоже не перестаю удивляться и восхищаться.

— А почему вы не знакомите меня со своей очаровательной спутницей? — спросил Эбенхольц, глядя на Ину. Та смерила его подозрительным взглядом.

— Ах да, — спохватилась Хэлена. — Это Беттина.

Девочка сделала реверанс и Вольфганг также поцеловал ей руку.

Разговаривая о разных мелочах, они, вслед за стадом прихожан, вышли на широкую паперть, где два монаха торговали индульгенциями.

— Скажите, Вольфганг, а чем вы занимаетесь? — спросила Хэлена.

— О, — улыбнулся он. — Я — демонолог. Слышали когда-нибудь о таких?

— Слышала. Вы изучаете демонов?

— Не совсем так, — Вольфганг покачал головой. — Видите ли, в мире есть добро и есть зло. Любой человек знает элементарные различия между двумя этими силами, но в более высоких сферах их отношений путается даже духовенство. Наша задача — простым языком рассказать о различиях добра и зла священникам и магистратам низших уровней. В том смысле, что современная церковь, как ни прискорбно это признавать, увязла в разногласиях. Если на высших уровнях священнослужители имеют единое представление о Боге и Библии, добре и зле, то низшие саны до сих пор трактуют эти понятия каждый со своей точки зрения. Да что говорить, многие из приходских священников даже не обучены грамоте и никогда не читали Библии! Отсюда и ересь. Вот в чём состоит наша забота — сделать церковь единой в понимании Бога.

— Это как теолог?

— Нет, теологи познают истину, а мы всего лишь переводим её на нормальный язык, — Эбенхольц улыбнулся. — Можно сказать, что мы объясняем людям иерархию зла.

Хэлена ответила ему своей улыбкой. Этот демонолог был весьма мил и невероятно интересен в общении.

— Как вам наш город? — спросила она.

— Весьма и весьма, — демонолог улыбнулся. — Но я здесь, знаете ли, не просто красотами любуюсь. Я ведь пишу книгу.

— Очень интересно. И о чём же она?

— Об инквизиции и колдовстве. Эта книга, я думаю, покажет инквизицию, охоту на ведьм и вообще самих ведьм немного в ином свете.

— Вы же не собираетесь оправдывать ведьм? — спросила Хэлена с видимым недовольством, но в душе её затаилась надежда.

— Боже упаси. Просто хочу немного углубиться в этот вопрос. В том смысле, что, они не всегда столь опасны, как считает простой люд. Я хочу рассказать о ведьмах, чтобы люди понимали, кто это и какие мотивы ими движут. С другой стороны, я хочу подчеркнуть некоторые детали, которые присутствуют в борьбе инквизиции с ведьмами. Вы знали, например, что частные лица чаще выдвигают обвинения в наведении порчи, в то время как власть и священники стараются привлечь к суду знахарей и предсказателей?

— Правда? — удивилась Хэлена. — Это очень интересно. А почему ведьм и колдунов называют еретиками? Ведь колдовство и ересь — это разные вещи.

— Не скажите, — покачал головой Эбенхольц. — Ересь — это вероучение, не соответствующее господствующим религиозным догматам. Любое колдовство — это сделка с дьяволом. То есть, вера в то, что дьявол может помочь человеку в чём-либо. Вы понимаете? В том смысле, что это вероучение, не соответствующее господствующим религиозным догматам.

Хэлена задумалась, поражённая простотой такого объяснения.

— Ересь вообще распространена, — продолжал тем временем демонолог. — Очень легко впасть в ересь, когда объясняешь Священное Писание дураку, простолюдину или иноверцу. Вообразите, что он задаёт вам вопросы, на которые вы отвечаете… отвечаете, как вам кажется, совершенно логично и правдиво… и вдруг приходите к выводу, что отошли от Писания. В том смысле, что именно логика вас оттуда увела. А в следующий момент вы понимаете, что Писание нельзя трактовать однобоко, ведь каждая фраза имеет несколько смыслов. Надеюсь, вы не обвините меня в ереси? — шутливо, но в то же время немного смущённо спросил он.

— Ну что вы, кончено же нет. У вас очень интересный взгляд… Давайте прогуляемся. По-моему день очень располагает, — предложила Хэлена, уже уставшая ждать, когда демонолог сам поймёт это.

— Не могу с вами не согласиться, любезнейшая, — с готовностью ответил он, кивнув, — однако я пришёл не один — у меня тут ещё друзья… Ах вот, кстати, и они.

Он указал рукой за спину Хэлена, она обернулась… и обомлела от ужаса. Прямо к ним шёл тот самый Готфрид Айзанханг.

— Ина, беги к Матери, — быстро сказала Хэлена.

Девочка, ничего не понимая, огляделась вокруг.

— Хэлена! — удивлённо крикнул Готфрид и начал протискиваться сквозь толпу. — Именем Святой инквизиции… Чёрт, Эбенхольц, хватайте её!

Однако герр Эбенхольц растерялся, и это дало Хэлене шанс броситься в сторону. Оставив Готфрида в стороне, она пробежала несколько шагов, вынырнула из толпы. Беттина была неподалёку…

И тут на плечах Хэлены словно сомкнулись кандалы, хотя Готфрид был ещё далеко.

— Попалась, птичка, — злорадно произнёс знакомый голос.

Хэлена подняла глаза…

— Дитрих?

— Он самый. Соскучилась?

Её мгновенно прошиб холодный пот. Она дёрнулась, как угодившая в капкан лань, но бесполезно — Дитрих держал её крепче любого капкана, хотя держал как-то странно — одной рукой. Другая болталась без дела.

Через мгновение подошли Готфрид с Вольфгангом.

— Фройляйн Каленберг, вы арестованы.

— Но, позвольте, за что? — удивился Эбенхольц.

— За колдовство, ересь и блуд, — процедил Дитрих, ухмыляясь.

Хэлена заметила, что под рубашкой у него были бинты. Он изредка морщился от боли, когда из-за своего темперамента забывался и дёргал левой рукой.

Вокруг них начали собираться зеваки. Готфрид отогнал их, но ненадолго.

— Давайте отойдём в сторону, — предложил он, глядя как новые и новые прихожане останавливаются и глазеют.

Они отошли от входа.

— Я за стражниками, — сказал Готфрид, оправил волосы и пошёл к выходу с площади.

— Ну что, как ты теперь себя чувствуешь? — злорадствовал Дитрих.

— Дитрих, отпусти меня, пожалуйста, — взмолилась она.

— С чего бы это?

— Разве ты не помнишь, как нам было хорошо? Неужели ты так ненавидишь меня?

— О, ненавижу я тебя очень сильно, — злорадно кивнул он.

Эбенхольц наблюдал за этой сценой молча, скрестив руки на груди.

— Ну скажите хоть вы ему, — обратилась Хэлена к демонологу, но тот молчал. — Если хотите меня, я отдамся вам, только отпустите… — взмолилась она, отчаявшись.

— Хо-хо-хо! — загоготал Дитрих. — Вы слышали, герр Эбенхольц? Она думает, что кому-то нужна…

Хэлена не смогла сдержать слёз и заплакала.

— Вот, это уже похоже на раскаяние, — издевался Дитрих. — Где там Готфрид?

На мгновение повисла пауза, во время которой они с демонологом искали глазами Готфрида. Хэлена в это время отметила, что Ина успела скрыться.

— Что с м-моими родителями? — спросила Хэлена сквозь слёзы.

— А ничего, — ответил Дитрих. — Сейчас тебя доставим в Труденхаус, а их отпустим. Они-то не виноваты, правильно, герр демонолог?

Эбенхольц пожал плечами, а Хэлена вдруг поняла, как коварно решил выполнить её просьбу Бог.

Вскоре подошёл Готфрид с двумя солдатами. Они связали Хэлене руки и застыли в ожидании приказа.

— Эта фройляйн — ведьма, — втолковывал Дитрих Эбенхольцу. — Предательница и ведьма. И шлюха к тому же, как вы сами могли убедиться.

Демонолог кивал, но Хэлена подметила, что делал это неискренне, словно боясь поспорить с ним. Она злилась на Дитриха за то, что он начал говорить о ней такое в присутствии Вольфганга. Пусть даже она его больше не увидит.

— Это не так, — со злобой процедила Хэлена. — Это ты — слабак. Слизняк, а не мужчина.

Дитрих мгновенно покраснел, его глаза вылезли из орбит.

— Что? — заорал он. — Да как ты смеешь, ведьма? Гога, я ей сейчас рыло разобью!

— Успокойся, Дит! — Готфрид поймал его за руку и оттащил. — Спокойно, нам она нужна живой.

— Да я и не собираюсь её убивать, — ответил тот.

— Но и калечить её не нужно!

— Гога, — начал Дитрих, а потом оглянулся на Хэлену, на стражников и Эбенхольца и сказал: — Давай отойдём.

Они отошли, и Хэлена видела, как Дитрих в чём-то оживлённо убеждает Готфрида. Слов она разобрать не могла. А вот теперь Готфрид начал спокойно и размеренно отвечать ему.

— Да ты спятил? — заорал Дитрих. — Как так можно?

Готфрид спокойно ответил ему и пошёл к Хэлене. Дитрих поспешил за ним, возмущаясь на ходу:

— Гога, у тебя совсем не все дома? Что за колдовство на тебе?

— А что? — отвечал тот. — Стражники ничего не вспомнят, потому что мы угостим их пивом. Так ведь?

Стражники переглянулись и неуверенно кивнули.

— Вот видишь, — сказал он Дитриху.

— Да это предательство, измена! — негодовал тот.

— Но я не могу по-другому, — отрезал Готфрид. — Иначе это преступление против чести.

— Ты — дурак! — рявкнул Дитрих.

— Хэлена спасла мне жизнь, — отчётливо и медленно, словно объясняя тугодуму, проговорил Готфрид.

— И что с того?

Готфрид повернулся к Хэлене.

— Спасибо тебе за то зелье там, на кладбище, — сказал он. — Развяжите её.

Стражники сняли с её рук путы.

— А теперь, Хэлена, можешь идти. Но если мы увидимся снова, то не рассчитывай на подобную доброту.

— Гога, ты — дурак! Гога, тебя повесят! — Дитрих закатывал глаза и драл себя за волосы. — Я таких болванов в жизни не видел…

— Спасибо тебе за твоё благородство, — ответила Хэлена. Ей вдруг стало стыдно за то, что она врала Эрике про него. — А мои родители?

— Хэлена, уходи, — повторил Готфрид.

— Мы тебя ещё поймаем ведьма, — сказал Дитрих зловеще. — Мы тебя поймаем, и уж тогда ты не отвертишься. Пойдёшь на костёр! Шлюха!

Хэлена оглянулась на Эбенхольца, который стоял на месте, не зная как реагировать, и, подобрав подолы платья, побежала прочь.

А вечером… Этим вечером дом Айзанханга был пуст. Зря ждала своего сына чета Байеров. Ночь уже опустилась на черепичные крыши, на дымящие трубы. Улицы опустели, закрылись ставни и задвинулись засовы. В доме Фридриха Фёрнера Вольфганг Эбенхольц готовился ко сну.

Готфрид же с Дитрихом находились в ратуше, в кабинете епископского викария, вытянувшись по струнке. Фёрнеру бы ругаться, брызгая слюной, однако он довольно улыбался, слушая их рассказ.

Глава 29 БЕГСТВО

— …а потом, — сказал Готфрид, — Дитрих отозвал меня в сторону и предложил изобразить ссору. Мы так и сделали. Я приказал отпустить Хэлену, будто бы из чувства долга, и, когда она ушла, мы отправили за ней мальчишку, обещая ему пять талеров за слежку.

— Моих талеров, — как бы между прочим вставил Дитрих.

— Весьма похвально, — ответил Фёрнер, поглаживая бородку. — Примите моё восхищение вашей смекалкой, Байер. Вы, безусловно, получите свои деньги назад. Ну, так вы узнали, где прячутся ведьмы?

— Так точно.

— В таком случае тотчас собирайте солдат. Байер, оставайтесь здесь, берегите рану.

Со стуком, подобным лязгу подков по мостовой, Готфрид сбежал вниз по лестницам.

— А ну, дармоеды, все на выход с оружием и строиться в линию! — рявкнул он так, что в высоких окошках зазвенели стёкла. Сам лейтенант Кратц испугался бы его сейчас.

Ландскнехты в грохоте доспехов, отчётливо слышном в тишине ночи, бросились исполнять приказ. Готфрид обошёл все коридоры и даже спустился в подвал, убедившись, что никого не осталось в ратуше.

Когда он показался снаружи, стража уже построилась и ожидала приказов. Два десятка солдат. Алебарды и доспехи начищены, блестят в свете привратных факелов. На мужественных лицах серьёзность и решимость.

Вывели карету Фёрнера, запряжённую белой лошадью. Викарий выглянул на мгновение из окошка, поманил Готфрида к себе.

— Вот, держи, может понадобиться, — с этими словами викарий протянул Готфриду старенький пистолет, — Вернёшь. А теперь следуйте за мной.

Он и постучал в переднюю стенку кабины и карета тронулась. За ней, построившись в два ряда и чеканя шаг, двинулись ландскнехты.

Готфрид шагал впереди всех. Тело вспоминало солдатскую муштру, и ноги сами ступали в такт, но глубоко внутри сидело волнение и страх. Если бы его нервы и прочие поджилки были из железа, то их дребезжание, наверно, перекрыло громоподобную поступь стражи.

Нужно собраться. А то трясётся, как дьявол в церкви. Интересно, сколько их там? Справятся ли с ними два десятка ландскнехтов? Эрику, наверное, хорошо охраняют. Если только… если только прямо сейчас они не пытаются повторить тот ритуал. Но ведь шабаши только по церковным праздникам? Но разве ритуал проводится обязательно на шабаше? Хотя нет, на шабаше всегда присутствует дьявол, поэтому…

Хотя, кто сказал, что они проводят ритуал прямо сейчас? Что мешало им провести его раньше? От таких мыслей Готфриду стало тревожно, он некстати подметил, что ведьмы попритихли в последнее время.

Процессия миновала восточные ворота. Вот и мост Кеттенбрюке, а теперь Кёнигштрассе, Унтере Кёнигштрассе… неужели?…

В конце Кёнигштрассе Фёрнер остановил карету, вышел и указал на дом, находившийся неподалёку от конфискованного теперь дома Альбрехта Шмидта.

— Айзанханг, прикажите солдатам идти потише. Нельзя допустить, чтобы ведьмы услышали их топот.

Карета осталась на месте, а ландскнехты осторожно двинулись вперёд, придерживая подвижные части доспехов, чтобы те не болтались и не бились друг о друга.

— Вот оно, колдовское логово! — слышал Готфрид шёпот сзади.

— Не дай бог услышат нелюди, вмиг по мётлам рассядутся и улетят. Только их и видели.

— Главное, чтобы не прокляли и не сглазили…

Готфрид обернулся и увидел, как несколько ландскнехтов вразнобой осеняли себя крестными знамениями. «Трусы маловерные!» — хотел он прикрикнуть на них, но разве это сейчас поможет? Он только выдаст себя вместе с солдатами. Проклятье там или нет, а сила Господа с нами. Мы исполняем волю Его, и потому победим.

Рядом шёл Фёрнер. И что его погнало ночью в эту облаву? Не доверяет старик ему, Готфриду. Думает, наверное, что он опять всё испортит. Упустит верхушку. Но в его возрасте викарий скорее помещает, чем поможет и проконтролирует. Или сам попадёт под пулю или стрелу, или что там у еретиков есть?

Сквозь закрытые ставни на улицу пробивался жёлтый свет, слышались приглушённые голоса и тени то и дело шныряли внутри. Колдовской дом был полон жизни, несмотря на глухую ночь.

Ландскнехты помаленьку начали окружать его. Подобрались к окнам, к двери. В доме горит свет, ставни заперты.

С четверыми Готфрид ушёл в конец улицы и постучал в один из домов.

— Кто это? — донеслось из-за двери через некоторое время.

— Именем Святой Инквизиции, откройте!

Дверь тут же отворилась. Испуганный, скрюченный мужичонка отскочил от неё и затравленно уставился на пятерых пришедших. За кем они пришли? Что им нужно?

— Чёрный ход есть? — спросил Готфрид, совсем сбив несчастного горожанина с толку.

— Е-есть, — нервно кивнул тот.

— Давайте через чёрный ход, будете ждать позади их дома, — скомандовал Готфрид и четверо ландскнехтов ввалились внутрь, позабыв всякое приличие.

Дело в том, что дом, в котором ютились еретики, был зажат между остальными, и все вместе они являли подобие стены. И чтобы добраться до чёрного хода, нужно было либо обойти всю улицу, либо вот так, через чей-то дом.

Готфрид вернулся обратно. Ландскнехты подготовились к штурму, а герр Фёрнер благоразумно стоял чуть поодаль. Если бы в него вздумали стрелять из окна, то стрелку нужно было бы высунуться наружу и прицелиться под очень острым углом к остальным домам. Викарий никогда не был связан с армией или войной, и поэтому его предусмотрительность поражала Готфрида.

— Давай, — шепнул Фёрнер и коротко кивнул.

Готфрид приблизился к двери.

Ещё раз оглядев своих солдат, он глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь в коленках, и мягко махнул рукой.

Бум! Бум!

Двое ландскнехтов по очереди били в дверь тяжёлым тараном. Железная болванка сталкивалась со старым деревом. Грохот и треск.

— Именем Святой Инквизиции, откройте!

Бум! Бум!

Дверь наконец поддалась и с хрустом рухнула внутрь. Пыль и грохот доспехов. Готфрид вместе со стражей вбежали внутрь.

Внутри горел свет, множество лиц незнакомых мужчин и женщин обратилось к солдатам. Среди них были зелёные глаза старой ведьмы, которую Готфрид видел однажды, а также серые, ядовитые очи Хэлены Каленберг.

— Защищайте Мать! — раздался грубый голос, и мужчины надвинулись на солдат.

Готфрид выхватил пистолет, направил его в лицо ближайшему.

— Именем Святой Инквизиции и Господа Бога вы все арестованы!

— Защищайте Мать!

И лавина тел, которыми дом был набит под завязку, ринулась на пришельцев. В воздухе замелькали ножки стульев, шпаги, табуреты, ножи и мечи.

Панцирная пехота стражи на мгновение хлынула назад, но вот мышцы вспомнили казарменную муштру, и бронированные бойцы навалились на еретиков, тесня их внутрь дома.

Солдаты хватали их и втаскивали в железное кольцо, а потом толкали дальше, наружу. Там их вязали и ставили на колени, подрубая ноги древками алебард.

— Вяжите их, ребята!

— К стенам, к стенам прижимай!

Готфрид так и не выстрелил из пистолета, и теперь пробивался внутрь, разбивая головы его рукоятью. Где они держат Эрику? Холодный подвал, где она распята на потемневшем от крови алтаре?

— Смерть христовым выродкам!! — вопль донёсся сверху, с лестницы на второй этаж.

Вдруг грохнул выстрел, и звериное рычание вокруг сменилось криками паники и страха.

Но Готфриду было всё равно. Он пробивался вперёд, обнажив шпагу. Удары сыпались на него со всех сторон, но он, словно обезумевший медведь, не чувствовал их. Шёл напролом. А за ним мостил дорогу стальной клин городской стражи.

Ещё одна комната, запруженная народом. К стенам прижались ведьмы, прячут лица, пытаются ускользнуть прочь. А между ними и Готфридом потные рыла еретиков, их зловонное дыхание, гнилые жёлтые зубы и ругань, ругань и крики.

— Где Эрика?! — кричит Готфрид, сам не зная, кому. — Где вы её держите?!

А в ответ только ругань и удары. Рычание, кряхтенье и удары. Как хорошо, что здесь негде даже размахнуться. Богохульники больше мешали друг другу, чем инквизиции. И слава Господу!

— Эрика!

Но вот впереди мелькнули чёрные волосы Хэлены Каленберг и растрёпанные космы той самой Матери, Готфрид рванулся за ними. Еретики прикрывали ведьм своими телами, проталкивали их дальше. А Готфрид расталкивал эти тела, прорываясь вперёд и вперёд, пока наконец не достиг двери, где скрылись колдуньи.

Получив изрядный толчок в спину, он едва не распластался на полу, но всё же сумел удержать равновесие. Комната была заставлена глиняными горшками, на верёвках вдоль стен и под потолком висели пучки сухих трав. В дальнем углу испуганный юноша подталкивал ведьм в спину, опасливо оглядываясь на Готфрида. А в середине комнаты трое мужчин. Один, лысый, держал металлический прут, другой нож, а третий возился с пистолетом, пытаясь забить пыж.

С ходу, не рассуждая ни секунды, Готфрид выстрелил в правого, с пистолетом. Потом широкий взмах, но шпага и железный прут скрестились, словно на дуэли. Усатый с ножом пытался зайти слева, пока лысый размахивал прутом. Готфрид отступал, отводя шпагу от ударов — чтобы не затупилась. Он схватил левой рукой глиняный горшок со стола, бросил, но лысый увернулся. Следующий горшок — снова мимо. Третий же, столкнувшись с железным прутом, просто разлетелся в пыль.

Готфрид был уже у самой двери, как вдруг сзади послышался топот. Ещё одного противника ему не выдержать. Он попытался обернуться, но нет — лысый с прутом был слишком быстр, пришлось уворачиваться от замаха.

— Подсобить, герр сержант? — раздалось сзади.

Мимо Готфрида в дверь протиснулся солдат с алебардой. Оружие, с которым в тесных комнатах больше возни, чем проку. Однако же он умудрился протащить его и с ходу ударил в грудь лысого с прутом. Готфрид не отставал: он заколол замешкавшегося усача и бросился дальше, в следующую комнату.

За дверью его ждало множество грубо сколоченных столов, расставленных вдоль стен, запах трав и спирта.

Комната была проходная, но в одной из стен чернел проход, очевидно в каморку или подвал. Готфрид хотел было бежать дальше, но в тёмном проёме ему почудилось движение. Он мгновенно бросился туда, готовясь опередить хитреца, заколоть его раньше, чем тот успеет понять, что его заметили. Шпага взлетела для удара, тёмная фигура в углу сжалась, закрыв руками золотые волосы…

Это была Эрика. Подняв полные страха и удивления глаза, она забилась в угол и лишь инстинктивно закрывала голову руками. Готфрид не видел её лица, но каким-то божьим проведением понял — это она.

Он обнял её, прижал к себе. Краем глаза он видел, что ведьмы бегут через следующую дверь, бросив на влюблённых мимолётные, источающие ненависть взгляды. Ну и пусть. Ну и наплевать. Далеко они не убегут.

Через секунду в комнату вломилась стража.

— Они там! — крикнул Готфрид, перекрывая звон доспехов, и указал вслед колдуньям.

И скорее повернулся обратно к Эрике, бормоча, что всё будет хорошо, что всё уже кончилось, что уже всё, всё…

А на глазах Эрики блестели слёзы, и она прижималась к нему так искренне, как прижимаются лишь к тем, кого считали потерянными навсегда.

Грохот и лязг, брань, запах пота и древесной стружки. Все — и ландскнехты, и еретики, — бежали мимо них, а они стояли, будто бы вне времени, вне мирской суеты, вне всего этого. А когда всё успокоилось, Готфрид повёл Эрику наружу. Мимо стоящих на коленях еретиков, бросающих на них озлобленные, напуганные, презрительные взгляды. Мимо ландскнехтов, которые пинали ногами тех, кто ещё пытался сопротивляться. Мимо ведьм, которые в ужасе и ненависти кричали своими скрипучими голосами. Наружу, на улицу, в ночь.

Перед выходом стоял герр Фёрнер, поглаживая бородку своим особым жестом.

— Спас? — с добродушной усмешкой спросил он.

— Спас, — ответил Готфрид, гладя волосы возлюбленной.

— Здорово тебе досталось, — заметил Фёрнер после недолгой паузы.

Готфрид заглянул ему в глаза, а потом отёр лицо — на ладони была кровь. Саднили скулы и нос болел, как после хорошего удара.

— Это всё пустяки, — отмахнулся он.

Постепенно всех арестованных вывели наружу.

— Герр Айзанханг, еретики, общим числом тридцать пять, пойманы, — отчитался Отто Кляйн.

Готфрид обернулся и оглядел всех пойманных. Мужчины, женщины…

— А где старуха-ведьма и Хэлена Каленберг?! — воскликнул он. Но Кляйн только недоумённо пожал плечами. Откуда ему знать? Они их в глаза ни разу не видел.

Улыбку Фёрнера словно смыло дождём. Он обошёл всех арестованных, посмотрел в лицо каждому. Даже заглянул в дом.

— Самую верхушку упустили! — сказал он с досадой. — Немедленно обыщите весь дом! Можете всё перевернуть, но найдите мне их — старуху и молодую фройляйн с чёрными волосами. А вы, шестеро, обшарьте всё вокруг, от Кеттенбрюке до Токлергассе! Они нужны живыми или мёртвыми! Марш!

Готфрид подумал, что если выяснится, что он последний видел этих двоих ведьм, то Фёрнер опять будет подозревать его в сговоре с ними. Опять придётся что-то доказывать, убеждать, может быть даже врать. Хотя нет, только без лжи.

— А этих всех немедленно в Труденхаус! — скомандовал Айзанханг, чтобы не думать о плохом.

Арестованные, едва услышав это, повскакали с колен, бросились было в рассыпную, но солдаты быстро сбили их древками алебард и хорошенько отходили самых резвых ногами.

Но как ни искали ландскнехты, ни в доме, ни в окрестностях двоих беглянок не было. Фёрнер, хоть и был рад поимке стольких инакомыслящих разом, но всё же досадовал. Арестованных повели по ночным улицам, прямо за каретой викария. А Готфрид взял Эрику за руку, и не спеша побрёл с нею в конце процессии, глядя на звёзды и полной грудью вдыхая ночной воздух.

— Ты поранился, — сказала она и принялась вытирать кровь с его лица.

— Пустяки, — ответил он.

Глава 30 ВОЗРОЖДЕНИЕ

Мать сидела в темноте и одиночестве. Дом был пуст, на улице гулял ветер. На столе, обтянутом синей тканью, стояла свеча. Старуха перебирала в руках птичьи кости для гадания: клюв, лапку, ребро, позвоночник и перо. И как бы она не раскидывала их, какие расклады и трактовки не использовала — всё выходило плохо. Конечно, птичьи кости говорили о какой-то возможности, которая, вероятно, подвернётся, но эту возможность ещё нужно было разглядеть.

Раздался стук. Мать кряхтя выбралась из-под пледа, которым грела свои старые кости, и пошатываясь пошла к двери.

— Кто это? — спросила она, чутко прислушавшись.

— Лиса, — донёсся из-за двери знакомый голос.

Мать отодвинула засов. На пороге была Хэлена Каленберг с корзинкой трав, которые она каждый день искала в лесу. А позади неё, скромно потупившись, стояла незнакомая девушка.

— Кто это? — строго спросила Мать. — Я же тебя просила, Лиса…

— Я помню, но она хочет кое о чём нас спросить.

Старуха подозрительно посмотрела на обеих и впустила их внутрь. Гостья была симпатичной высокой особой, наверное из семьи богатого горожанина или какого-нибудь промотавшегося аристократ. Мать поманила девушек корявым пальцем в дальнюю комнату, где только что сидела сама. Она вновь устроилась на кресле и укрылась пледом, быстро собрав птичьи кости в мешочек.

— Так что за вопрос? — спросила она. — Где ты подобрала её, Хэлена?

Хэлена хотела что-то сказать, но гостья её перебила:

— Меня зовут Рита Вольскер, — представилась гостья. — И мне нужна ваша помощь. Прошу, расскажите мне о будущем.

Мать оценивающе оглядела её.

— В таком случае садись, дитя моё. Хэлена, покинь нас.

Хэлена молча вышла, за дверью послышались её отдаляющиеся шаги.

— Хорошо, доченька. Я брошу птичьи кости и расскажу тебе о будущем. Отплатишь сама, как совесть скажет.

Рита кивнула.

Мать подняла мешочек на уровень глаз, начала водить им перед собой, что-то низко бормоча. Затем она трижды дунула на него и высыпала птичьи кости на тёмное покрывало.

Рита нетерпеливо придвинулась, будто тоже пытаясь разглядеть свою судьбу в получившемся беспорядке. Однако, судя по всему, беспорядком это мог назвать только не сведущий в подобном гадании. Мать быстро пробежала глазами по валяющимся перед ней костям и начала говорить:

— Завистники есть у тебя. От них тебе горе будет. Страшная сила за тобой будет охотиться. И если не найдёшь защиты… погибнешь.

Рита ошарашено смотрела то на кости, то в глаза Матери, будто ожидая, что старуха улыбнётся и скажет, что пошутила. Но лицо старухи оставалось серьёзным.

— Я так и знала, — проронила девушка и закрыла лицо руками. — Я так и знала…

— Расскажи мне, что за горе в твоей жизни?

Рита судорожно вздохнула.

— Понимаете, ходят слухи, будто бы я — ведьма. А у меня только мама чуть-чуть заговаривать умеет… А кто-то говорит, будто я скот морю. Меня люди бояться. А недавно мне сказали, что про меня какой-то старшина всё выспрашивал. Ходил вокруг дома, сплетни слушал. А потом ушёл. Вот и боюсь я теперь…

— Это дело поправимое, доченька, — сказала старуха. — Пусть твоя мать придёт завтра ко мне. Может быть поможем твоему горю, спасём тебя от пыток.

— Правда? — Рита подняла глаза на неё. — Но как?

— Это уже наше дело. Ты ступай, ступай. Завтра с матерью приходи, да гляди, чтобы не следовал за вами никто.

Девушка искренне поблагодарила Мать, а затем, оставив в качестве платы целых два талера, поспешила уйти.

Старуха ещё раз глянула на выпавшую комбинацию, а затем собрала кости, встряхнула их и снова вывалила на стол.

— Что случилось? — спросила Хэлена, незаметно появившаяся в проходе.

— Видимо сейчас мы ступили как раз на тот путь, который приведёт нас к благополучию, — ответила Мать и спрятала кости.

На следующий день Рита привела свою мать, и через неё община получила связь с другими колдуньями Арнштадта.

Первое время они жили в доме, который давным-давно принадлежал общине и стоял пустым на тот случай, если инквизиции Бамберга всё же удастся их обнаружить. Город был близок к панике — Густав, король Швеции, высадился на материке, в устье Одера. Это событие было основной темой сплетен и слухов.

Но постепенно по Арнштадту начали расползаться слухи совсем иного рода: о том, что в городе живёт несколько ведьм, и что они помогают всем нуждающимся, могут за небольшую плату приворожить, сделать целебное зелье, вылечить или погубить скот.

Рита со своей матерью Изабеллой очень им помогали, приводя людей в их скромное жилище. Барс, Хэлена и другие члены общины тоже искали клиентов — они подсаживались к людям в пивных, прохаживались по рынку, в поисках нуждающихся, а потом предлагали им свои услуги.

Однако водить всех и каждого в дом стало слишком опасно — слухи также доходили и до городской стражи, и о священнослужителей самых разных санов.

Но вскоре нашлось решение и этой проблеме.

В Августе к ним пришёл Отто Мецгер, владелец одного из местных трактиров — усатый старик, с лицом испещрённым морщинами. Он жаловался, что народ обходит его заведение стороной, как будто оно проклято.

— Вот если бы можно было как-то это поправить, чтобы народ-то шёл, — виновато говорил он, теребя усы, я бы никаких денег не пожалел.

Матери, конечно, нужны были деньги, но гораздо важнее для неё было другое. Вскоре община навела на трактир такие чары, которые приманивали туда богатых и состоятельных посетителей, а городская стража обходила её стороной. Хозяин был очень рад, предлагал деньги, пищу взамен, но всё же община выторговала у него место в подвале, чтобы там принимать нуждающихся и не ставить под угрозу тот единственный дом, где они доселе обитали.

Заклятие, наведённое на трактир, кажется, привлекало посетителей и к ним. Слухи быстро расходились по городу, а работа ведьм не вызывала ни у кого нареканий, поэтому народ шёл валом. Городская стража во главе с местным епископом сбилась с ног, пытаясь разыскать колдовской ковен, который вырос у них прямо под носом. Но безрезультатно. Было похоже на то, что люди больше верили колдуньям, чем церкви. И колдуньи не подводили их, хоть и стоило им это немалых сил.

— У меня неделю назад издохла корова, а у соседа они, наоборот, становятся жирнее, — говорил пришедший крестьянин.

— Вы хотите, чтобы у вас коровы были лучше, чем у соседа?

— Нет, я хочу, чтобы они у него все перемёрли, потому что, я уверен, это он на моих коровок порчу наслал…

И приходилось выполнять, потому что платили деньги, давали продукты или что иное.

— Пусть у моей сестры вместо носа вырастет жаба!

— Сделайте так, чтобы все меня боялись…

— …она ушла от меня, так пусть ей будет плохо!

— Да я уверен, что Якоб украл у меня репу и посадил у себя на огороде. Пусть она у него вся сгниёт!

И прочая дребедень, которой люди всегда желают. Никто не просил счастья для ближнего, даже тех, кто желал быть лучше других, было очень мало.

«Сделайте, чтобы ему было хуже, чем мне!» — это было похоже на гонку вглубину, на неведомую игру в «отставашки», где нужно не обогнать других, но заставить их отстать от тебя.

И Хэлена больше не удивлялась, откуда взялась охота на ведьм, инквизиция, казни, доносы, порча и сглаз. Это были всего лишь проявления зависти и ненависти, царивших под этим небом.

Но зависть и ненависть платили деньги. И общине приходилось преумножать зависть и порождать ненависть, идя на сделку со своей совестью, чувством справедливости и даже верой.

А в конце сентября к ним пришёл вовсе странный посетитель.

— …плавят, мерзавцы, целые талеры в крейцеры. По весу выходит одинаково, а в сумме — больше. Да ещё стараются поменьше серебра добавлять, чтобы дешевле вышло. Видано ли, чтобы сто лет назад талер стоил семьдесят пять крейцеров, а теперь — больше тысячи? Чиновники и ландскнехты крейцеры уже не принимают, скоро и мы перестанем, — трактирщик махнул рукой.

— Сейчас война, шведы уже близко, так что крейцер ещё подешевеет, — сказал Барс, стоявший рядом.

— Господи, спаси нас, — вздохнул Отто.

В этот момент входная дверь со скрипом отворилась, звякнули набитые на неё подковы, внутрь, в сопровождении двоих солдат, вошёл крепкий лысый мужчина, одетый как ландскнехт.

Хозяин Отто как-то незаметно, бочком-бочком исчез в проёме подвала. Немногие посетители вжались в стулья и искоса наблюдали за тем, как пришедший шагал к стойке.

У стойки стояли Барс, Мать и Хэлена.

— Я к вам, — отчеканил он, холодно глядя ей в глаза. — Меня зовут Вольф, я капитан гарнизона.

Как его зовут, знали все. Он пришёл, даже несмотря на то, что городской страже не доставляло особого удовольствия прохаживаться рядом с трактиром — появлялась смутная тревога, хотелось уйти отсюда подальше. Но он не был рядовым стражником и пришёл сам — видимо его привела очень сильная нужда.

Мать кивнула. Казалось, она тихо обрадовалась ему.

— Нам нужно поговорить, — потребовал он.

— Говорите, — спокойно предложила старуха.

Вольф оглянулся на посетителей, солдат за плечами, и предложил:

— Давайте отойдём. Пусть это будет только между нами.

Мать открыла двери подвала, где стоял мрачный Отто.

Солдатам он приказал остаться наверху. Они спустились вниз, и Барс с Хэленой проводили их взглядами.

— Уж как я за вами гонялся, но не мог найти, — сказал он. — Вся стража с ног сбилась. А тут как будто сам Бог указал мне путь к вам.

— Что же вы хотите? — спросила Мать. — Арестовать нас?

Он помялся, как новобранец, а потом вымолвил:

— Нет, дело в другом. Моя жена очень сильно больна. Она видит какие-то чудовищные сны, громко кричит по ночам, не узнаёт меня и детей.

— Быть может, у неё расстройство ума? — спокойно осведомилась Мать. — Вы пробовали звать врачей?

— Я уже всё перепробовал — и врачей, и священников. Но они только руками разводят. Врачи говорят, что это неизвестная науке болезнь. А священники — что это порча, насланная кем-то.

— Что же вы хотите от нас? Вы ведь не думаете, что…

— Если бы я так думал, то сжёг бы ваше логово, — резко ответил Вольф. — Я пришёл сюда за другим.

— Зачем же?

— Скажите, вы можете избавить мою жену от этого… сглаза, порчи, или как там у вас это называется?

Мать неопределённо повела головой.

— Давно это с ней?

— Уже больше месяца.

Мать покачала головой, перебирая птичьи кости в мешочке, и промолчала.

Молчал и капитан стражи. Наконец, когда пауза стала невыносимой, он спросил:

— Это значит — нет?

Ведьма снова покачала головой.

— Я знаю этот вид порчи, — проскрипела она, — она очень сильная. Я не знаю, сможем ли мы вам помочь.

— Я очень хорошо заплачу, — торопливо начал он, но потом вдруг остановился. — Но если вы не излечите её, я всех вас уничтожу.

Снова повисла пауза, во время которой Мать сверлила гостя взглядом.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Мы сделаем всё что сможем, но и вы должны будете помочь нам.

— Я сделаю всё, что в моих силах.

— Всего не нужно. Вы придёте завтра, мы дадим вам снадобья и скажем, как ими пользоваться. И, возможно, вашей жене повезёт.

— Сколько я вам должен?

— Давайте решим это, если нам всё же удастся исцелить её. Я верю в вашу честность.

Вольф кивнул.

— Это всё? — спросил он.

— Да, — ответила Мать. — Возвращайтесь завтра.

Когда он ушёл из маленького трактира, Мать позвала к себе Хэлену.

— Лиса, сними свою порчу с его жены. А завтра дай ему каких-нибудь мазей, зелий… Ну, чтобы он поверил.

Так они заключили сделку с местной стражей. Они помогали людям, платили страже кое-какие деньги, а стража, взамен этого, их не трогала и даже защищала от мелких бандитов.

В то время им очень везло. И в белую полосу событий как нельзя кстати попало ещё одно…

Однажды Хэлена отправилась в лес. Её работой, её платой общине было собирать травы. Потом эти травы пойдут на настойки, отвары и прочие зелья, помогающие от разных телесных недугов, способные приворожить или отворотить, помочь с урожаем и загубить его у соседа. Зелья всегда пользуются большой популярностью — слишком много людей хочет, чтобы легко и сразу. Даже несмотря на опасность отправиться на костёр или в застенки инквизиции.

Хэлена шла сквозь лес, неся в руках плетёную корзинку. Она пока пуста, но скоро будет полна благоухающих на разные лады трав.

Вот дягиль — он хранит человека от распутства. Вот красавка, которая всегда очень нужна. Нужно также собрать побольше вербены, потому что без неё не сваришь приворотное зелье. А приворотные зелья во все времена пользуются спросом. Она также полезна в лечении болезней, в заклинаниях и заговорах. Сок её может исполнять желания и является противоядием против укусов змей.

Широкая дорога оставалась далеко позади, и теперь только узкая тропка вела её. Вокруг тропки всё уже было варварски вырвано с корнем или срезано ножом. Обычному человеку этого не видно, но Хэлене все эти срезанные и вырванные цветки и травы говорили о том, что слишком много ленивых и жадных людей нынче ими промышляет. Также они говорили, что если она хочет хоть что-то собрать сегодня, ей нужно идти много дальше, туда, где нет тропинок и пушистый ковёр трав ещё цел. Она намеренно не брала оставшиеся вдоль тропинки растения — пусть растут и множатся, чтобы было что собирать в будущем году.

Вскоре Хэлена забрела в чащу, где и начала собирать колдовской урожай. Травы, цветы, и даже грибы — всё отправлялось в её корзинку. Тут попадалась и красавка, и вербена, и зверобой, оберегающий от злых духов и колдовских чар. Она сидела на коленях и искала среди сорной травы то, зачем пришла, а её длинная юбка лежала на земле вокруг неё. Руки были заняты одним делом, а мысли — совсем другим.

Сначала Хэлена думала о Барсе, который в последнее время стал каким-то мягкотелым, но вместе с тем нервным и ревнивым. Он давно ей разонравился, и Хэлена постепенно отдалялась от него. Но Ганс видел это, и потому пытался выяснить отношения в любой удобный момент. Конечно, это приводило к ссорам, обидам и ругани. Ганс то называл её шлюхой, то просил прощения, чуть не ползая в ногах.

В конце концов Хэлена начала просто избегать его, мечтала, чтобы он поскорее всё забыл и успокоился. Мечтала найти другого мужчину, не такого… как этот. Она даже сама толком не понимала, почему он ей надоел. Да и не хотела. Рогатый бы не надоел ей никогда. И постепенно её мысли устремились к возлюбленному. К буйному богу плодородия…

Несколько часов она собирала травы и грибы, выбирая лишь самые лучшие, потому что с ними и работать легче, и зелья из них стоят дороже, и действуют вернее. А когда солнце поднялось в зенит, Хэлена взяла свою корзинку, доверху набитую урожаем, и пошла обратно.

Когда она шла по тропинке к дороге, ведущей в город, мечты её, её сладостные видения витали далеко. В них она встретила своего бога, и отдалась ему, как только может отдаться женщина. Как же красив осенний лес! Деревья, покрытые золотом, прохладный ветерок и ни с чем не сравнимый запах трав. Лес всегда навевал ей фантазии о Рогатом. Поэтому она не сразу заметила человека, стоящего на её пути.

— Хэлена Каленберг? — произнёс знакомый голос, ведьма подняла глаза и вздрогнула. Она не знала, пугаться ей или радоваться.

Глава 31 ЕРЕТИК

В трактире «Славная Зайдла» было почти пусто. День, самая середина недели. Редкие посетители в такое время могли беззаботно наслаждаться пивом или мягкой постелью. Хозяин Отто покойно вытирал стойку. Подавальщицы, пользуясь часами дневного затишья, подметали полы, чистили столы и стулья. Везде царила тишина и покой. Даже мухи жужжали вяло и солидно.

Но тут тишину нарушил скрип входной двери. Хэлена прошла в помещение, сказала хозяину условную фразу, а затем прошмыгнула в темноту задних комнат, куда обычных посетителей никогда не допускали. За ней прошёл худощавый незнакомец с чёрной бородой.

Они спустились по каменной лестнице вниз, прошли мимо винного погреба и Хэлена постучалась в дверь одной из подсобных комнат.

— Войдите, — произнёс размеренный голос.

Внутри, за накрытым синей материей столом, сидела Мать. Вся комната была задрапирована тёмной тканью, а на табурете в углу сидел Барс и говорил старухе, что «…нельзя этого делать. Слишком опасно, да и какой смысл?».

Ведьма подняла на Хэлену оценивающий взгляд, но поняв, что это не очередная жаждущая узнать будущее, опустила глаза. Вслед за Хэленой вошёл и незнакомец.

— Вольфганг Эбенхольц, — представился он.

Ганс скорчил недовольную гримасу, а Мать снова подняла глаза.

— Что вас интересует? — произнесла она.

— Он ищет убежища, — сказала Хэлена и без паузы продолжила. — Он был демонологом, но церковь теперь преследует за его взгляды…

Мать подозрительно сощурилась.

— Какие такие взгляды? — перебила она Хэлену. — Разве демонология — не одна из церковных дисциплин?

Хэлена была напугана, но этого невозможно было заметить.

— Понимаете, — сказал Эбенхольц. — Дисциплина, конечно, церковная, но как-то раз я имел неосторожность высказаться в том ключе, будто бы колдовства не существует. За это меня объявили еретиком, и теперь я в бегах…

Мать задумалась, оценивающе оглядела его.

— И много вас таких, кто считает колдовство выдумкой?

— Хм… — замялся демонолог. — Не скажу, что много, но мнения, подобные моему, слышал.

— Что ж… А куда вы теперь направляетесь?

— Собираюсь пробираться в Швецию — там меня никто не знает, может быть удастся начать тихую и спокойную жизнь…

— А что же вы хотите от нас? — Мать снова сощурилась.

— Прошу помощи, — прямо ответил демонолог. — Вся эта шумиха с вашим ковеном в Бамберге… Говорят, вас почти не осталось. Но вот я приезжаю сюда и совершенно случайно встречаю Хэлену. Припоминая кое-какие слухи, относительно некоей ведовской активности здесь, я понимаю, что слухи говорят о вас. И тогда я решил, что люди, которые из ничего за какие-то несколько месяцев сумели создать столь крепкую и глубоко законспирированную организацию, с лёгкостью смогут помочь мне скрыться на время, а потом бежать на север.

Мать молча смотрела на него.

— Конечно же не за просто так, — спохватился он. — Я могу поделиться с вами информацией об инквизиции в Бамберге, и, конечно, у меня есть немного серебра…

— Хорошо, — сказала старуха. — Тогда выйди на время.

Ганс поднялся и, бесцеремонно взяв демонолога под локоть, вывел его проч.

— Ты кого сюда привела? — зашипела Мать на Хэлену. — Церковную крысу! Демонолога! Ты бы ещё самого епископа притащила, дура!

— Он никому не причинит вреда, я уверена, — начала оправдываться та. — Тем более я подумала, что нам может пригодиться то, что он знает об инквизиции. И деньги…

— А что если он натравит на нас инквизицию?

Хэлена пожала плечами и опустила глаза.

— Но ведь пока не натравил.

— Я говорю, что инквизиция могла его подослать!

— Если инквизиторы и нашли нас, то почему просто не нападут, как они обычно делают?

Мать насупилась, размышляя.

— Хорошо, — изрекла она наконец. — Пусть он живёт здесь. Пусть снимет комнату и затихнет. Попробуем как-то отправить его на север. Да и деньги его нам и впрямь пригодятся.

Хэлена обрадовалась. Из комнаты она вышла почти улыбаясь, но наткнулась на суровый взгляд Ганса. Тот зажал несчастного демонолога в угол и стоял над ним, как икона над грешником.

— Пойдём, — сказала Хэлена Вольфгангу, игнорируя Барса. — Мать разрешила тебе остаться. Снимешь комнату наверху, а потом поговорим о делах.

Демонолог поблагодарил ведьму и отправился наверх в её сопровождении. А Хэлене доставило неописуемое удовольствие лицо Барса: оно выражало разом и замешательство, и негодование, и кажется даже страх.

Когда ведьма с демонологом удалились, Барс ворвался в комнату к Матери.

— Он остаётся? — спросил он, еле сдерживаясь, чтобы не закричать.

— Да, — ответила Мать.

— Но почему? Ведь он же церковный прихвостень!..

— Он уже нашёл нас! Если мы ему откажем, к кому он пойдёт? Может быть постарается вымолить прощение у инквизиции, выдав нас. Так что лучше держать его поближе да наблюдать.

— Ты думаешь, он и вправду считает колдовство выдумкой?

Мать вздохнула.

— Не знаю. Но если все люди будут так думать, то оно и вправду превратится в сказку.

Прошла уже неделя с того времени, как демонолог Вольфганг Эбенхольц появился в ковене. Всё это время он спокойно обитал в своей комнате, изредка выходя на рынок за продуктами. Его не волновали тревожные слухи с севера и группы пьяных ландскнехтов, расквартированных в Арнштадте. Его беспокоили лишь возможные соглядатаи, которых он высматривал каждый раз, когда появлялся на улице.

Сегодня же он изменил своим привычкам. И всё из-за дамы.

— А куда именно на север вы думаете направиться? — спросила Хэлена.

Они сидели за столом в «Славной Зайдле», друг напротив друга, и разговаривали, едва покончив с тушёным кроликом.

— Пока не знаю, — признался демонолог. — Нужно сначала пересечь линию фронта, не попасться немцам и шведам. Думаю, стоит попробовать двинуться через Чехию или Польшу, а оттуда уже на север. Хотя кто знает. В том смысле, что это может получиться даже опаснее.

— А долго вы планируете здесь пробыть?

— Пока не знаю, думаю, в ближайшее время…

Вот сейчас самое время сказать, подумала Хэлена. Это на время спасёт её от назойливого внимания Барса и появится возможность познакомиться с Вольфгангом поближе.

— Очередного мужика соблазняешь? — вдруг послышалось сзади.

Это был Ганс. Он подкрался к ней, как вор, и теперь стоял, уперев руки в бока и ухмыляясь небритой физиономией.

— Мне надо с тобой поговорить, Лиса, — сказал он.

— А мне нет, — отрезала она.

— Ну-ну, процедил Ганс и уселся за соседний стол.

Хэлена надула губки, а потом взглянула на Вольфганга. Тот сидел смирно, стараясь не встречаться взглядом с Гансом.

— Пойдём, прогуляемся, — предложила она таким елейным голосом, что у Ганса должно было всё внутри вспыхнуть от ревности. Ну и пусть ревнует, Хэлене это доставляло только удовольствие.

Они вышли на улицу и побрели, куда глаза глядят по поросшим мхом мостовым. Мимо проплывали старые, обшарпанные дома, редкие прохожие торопились по своим делам. Небо было чистое и голубое, солнца не было видно из-за двускатных черепичных крыш. От «Славной Зайдлы» тянулись ароматы жареного мяса и пива.

— Вы знаете, бегает за мной этот… мужчина. Преследует всё время, что-то требует…

— Это не удивительно, учитывая вашу красоту, — сказал Эбенхольц и поцеловал ей ручку.

— Ну что вы, — Хэлена зарделась. — А вы любите танцевать?

— Признаюсь, не умею…

— А музыку? Песни?

— Смотря какую. Уличные музыканты меня не трогают, я люблю нечто более возвышенное. Например, церковный хор…

— А мне нравятся баллады. Знаете, о любви, о подвигах.

— Да, приходилось слышать.

Они замолчали на время, и тут Хэлена решилась.

— А знаете, оставайтесь у нас.

Демонолог решительно покачал головой.

— Ну что вы, не могу же я злоупотреблять вашим гостеприимством. Тем более, что члены вашей… м-м… общины не очень-то дружелюбно настроены ко мне.

— Да бросьте. Дело в том, что мы тоже скоро уезжаем.

— Куда же, если не секрет?

— Секрет, вообще-то, — призналась Хэлена. — Но вам я могу довериться. Ведь вы никому не скажете?

— Клянусь, — демонолог положил правую руку на сердце.

— В Бамберг.

— Что? — Эбенхольц остановился. — Я, конечно, не собираюсь лезть в ваши дела, но не кажется ли вам, что там слишком опасно?

Хэлена пожала плечами.

— Мать меня не слушает. Она уверена, будто там всё утихло. Говорит, что там последнее место, где нас будут искать; и что там безопасно, что шведы ещё не добрались туда… Да ещё эта девка… Но я не об этом. Я прошу вас остаться до того момента, как мы будем уезжать.

— Остаться…. - эхом повторил демонолог.

Мимо прогрохотал отряд стражи, смерив их подозрительными взглядами.

— Остаться со мной, — уточнила Хэлена, заглянув ему в глаза. — А потом мы отправимся в Бамберг, а вы в Швецию.

— Признаюсь, ваше предложение очень заманчиво, — ответил Эбенхольц, между бровей его залегла морщина. — А знаете, что? Я останусь. В конце концов всё равно пока не решил, как буду перебираться через границу.

Хэлена чуть не захлопала в ладоши от счастья.

В последний день своего пребывания в «Славной Зайдле», Вольфганг стоял возле стойки, потягивая пиво и обедая каким-то фирменным блюдом, рецепт приготовления которого, по словам хозяина, передаётся из поколения в поколение вот уже сколько-то там лет. Рядом, по ту сторону, стоял сам хозяин и рассказывал, рассказывал, рассказывал беглому демонологу всё о своей тяжёлой жизни. О том, как он купил этот дом, чтобы открыть в нём пивную для странствующих рыцарей. Однако, странствующих рыцарей в наше время поубавилось, а народ из центра не спешил на окраину города, чтобы пропустить зайдлу-другую в полдень или ближе к вечеру. Поэтому пришлось в верхнем зале пивной мастерить перегородки и делать комнаты, благо постояльцев, которые хотят дёшево переночевать, всегда хватало. Так и превратилась славная, в перспективе, пивная в захудалый окраинный трактирчик.

— Ладно хоть жена отговорила делать комнаты на первом этаже — так бы посетители все разбежались. Ну, ты понимаешь, сверху грохот, галдёж…

Вольфганг покивал.

Полдень. Посетителей достаточно много — половина столов уже была занята, а дверь, на которую было наколочено вразнобой множество найденных хозяином подков, хлопала и хлопала, впуская внутрь новых и новых клиентов. Они подходили к стойке с своими кулинарными предпочтениями, и хозяин либо наливал пива в глубокие кружки, либо кричал жене, чтобы приготовила то или иное блюдо, либо сам спускался в погреб.

— Откуда столько подков, майстер Мецгер? — поинтересовался Вольфганг.

— Люди приезжают на лошадях и часто теряют их, — пожал плечами хозяин. — А мне что? Удачи много не бывает.

К вящему интересу Вольфганга, одним из посетителей оказался невысокий, измождённый на вид человечек, одетый в простую и грубую одежду. Его можно было бы принять за бродягу или бедняка, но лицо его было совсем другим. По лицу-то Вольфганг и понял, кто решил посетить «Славную Зайдлу».

— Эй, друг, не хочешь ли присоединиться ко мне? — спросил он странника, едва тот заказал жаркое, и хозяин исчез на кухне.

— С удовольствием!

Они сели за угловой стол, Вольфганг угостил нового знакомца пивом.

— Я вижу, ты паломник? Куда держишь путь? — спросил он.

— Держу путь в Бамберг, чтобы замолить свои грехи, — сказал тот. — Кстати, меня зовут Якоб.

— Вольфганг.

Они пожали руки, и демонолог продолжил:

— Бамберг? Мне доводилось там бывать. Признаюсь честно, инквизиция там — страшнее некуда. Они все там одержимые! Не боишься?

Якоб пожал плечами.

— А чего бояться честному католику? Инквизиция, она ведь только с еретиками да колдунами борется. Меня-то она ни в жизнь не тронет. Бояться надо шведов — они ведь уже здесь. А инквизиция, она, почитай, за нас воюет.

Демонолог помолчал, испытующе глядя на паломника.

— С одной стороны ты, конечно, прав, — вымолвил он. — Но бамбергская инквизиция никого не щадит. В её жернова могут попасть даже добрые католики. Такие, например, как я… или ты.

— Бог не позволит, — отмахнулся Якоб и перекрестился.

Вольфганг подумал, как глупо бояться, трястись за свою шкуру, пытаться продумать всё наперёд, подстелить соломки, когда можно просто перекреститься и знать, что ничего плохого не будет, потому что Господь щадит праведников. Он вздохнул.

Вскоре хозяин принёс им жаркого и ещё пива. Он наградил демонолога странным взглядом, но Вольфганг этого не заметил.

Они пили и разговаривали ещё долго. Рассказывали друг другу о разных местах, где доводилось бывать. И всё это время хозяин изредка косился на них, потом заговорщицки переглядывался с некоторыми посетителями, кивал им, и снова косился.

А разговор у Вольфганга и Якоба клеился. Демонолог даже с удивлением стал замечать, как поддакивает собеседнику в вопросах, в которых придерживался иного мнения, настолько поломник оказался искренен и открыт.

Ни Хэлена, ни Мать, ни кто другой из ковена так и не появлялся с самого утра. Только к хозяину подходили таинственные посетители, перебрасывались с ним парой слов, снова уходили.

За окнами сгущался вечер. Вольфганг и Якоб выпили уже много, поэтому секретов друг от друга у них совсем не осталось.

— Наверное, много грешил, если в Бамберг едешь? — спросил демонолог, и лицо паломника тут же осунулось и стало серым. Глаза опустились в кружку и он тихо проговорил:

— Как-то раз собаку соседскую убил. Дочку мою покусала, я и убил. Палкой. А сосед свою собаку сильно любил. Вроде как убить-то её и не грех, а всё равно совестно. Было дело, в голодную годину воровал. Ну и разные мелкие грешки: зависть, гордыня, ненависть…

— Ну, это же мелочи, — успокоил его Вольфганг. А сам подумал: «Рассказать ему или нет?»

— Я же женщину на смерть забил, — шёпотом поведал паломник, и чуть не макая подбородок в кружку. — Конечно, никому этого не сказал. Говорили, что она ведьма. А я как-то вышел из дому, смотрю, она под окнами ходит. Ну я, знамо дело, решил, что колдует. Ночью дело было. Подхватил я палку какую-то и начал её бить. Испугался я тогда сильно. Жена ведь у меня, и дети там, а эта под окнами ходит. Тело потом зарыл. Вроде и благо сделал, да только ведь никто так и не доказал, что она ведьма. А я вроде как роль судьи на себя взял… Боюсь, поймают меня, а дети без отца останутся…

Он протёр глаза, словно они устали от чтения.

— Да ничего. — Вольфганг похлопал его по плечу, а потом добавил очень тихо: — Знаешь, я ведь сам на инквизицию работаю.

Якоб испуганно поднял глаза. Его осунувшееся и скорбное лицо застыло в напряжении. Вольфганг приложил палец к губам.

— Да, да, — сказал он. — Я здесь по заданию Святой Матери Церкви. Слежу за колдовским ковеном. Если хочешь, я пошлю с тобой весточку своему другу, бамбергскому викарию, и он простит тебе все грехи.

Паломник не мог оторвать от него глаз. Хозяин и несколько таинственных личностей в зале — тоже. Однако Вольфганг этого как будто не замечал. Да и не могли они его слышать.

— Я слышал, что где-то здесь можно купить колдовские зелья, но сам я такими дьявольскими вещами не занимаюсь, — судорожно пробормотал Якоб. — Я всегда был и остаюсь честным католиком, и ни с каким ковеном я не связан…

— Я знаю, — кивнул Вольфганг. — Не бойся, инквизиция тебя не обидит. Я вижу, что ты предан нашей святой вере. Вот, что я тебе хочу сказать: «Славную Зайдлу» — не место для честных католиков, понимаешь? Хозяин продал свою душу дьяволу. Ты заметил, что он наблюдает за нами вот уже не первый час? Нам нужно уходить немедленно. Я провожу тебя до ворот, чтобы с тобой ничего не случилось.

Они поднялись, оставив на столе давно остывшие остатки своей трапезы, и спокойно направились к выходу. Несколько пар глаз незаметно проводили их.

* * *

Сегодня на главной площади города толпился народ. Его было не так много, как обычно бывает на казнях, но к толпе, окружившей повозку монаха, постепенно подходили новые и новые люди. Монах ёжился от холода осеннего утра, прятал руки в широкие рукава рясы. На свою плешивую голову он накинул капюшон, но то и дело сбрасывал его, чтобы обернуться назад и крикнуть:

— Ну-ну, не все сразу, проявите уважение!..

Люди подходили и уходили, иные приводили друзей или знакомых. Всем было интересно посмотреть, даже тем, у кого никто не терялся.

Тут и там слышались слова:

— Слава Господу, не наш.

— Похож на Марка, — говорил кто-то.

— Кто же его так?

— А где нашли?

— В лесу, за городом, — отвечал монах нетерпеливо. — Ну, не толпитесь, пропустите других!

Монах восседал на козлах тележки, запряжённой мулом. Её рассохшиеся от времени, потрескавшиеся колёса были покрыты налипшей грязью и мокрыми жёлтыми листьями. На тележке лежало накрытое серым льняным покрывалом тело. Люди подходили к нему, приподнимали покров, глядели, а потом, не узнав в погибшем никого из своих пропавших друзей или родственников, уходили.

Мёртвый был бледен, а на горле красовалась глубокая рана, вся покрытая почерневшей запёкшейся кровью.

— Ваше преосвященство, — прорезал гул толпы тонкий детский голосок. — Ваше преосвященство!

Монах повернул голову, стараясь разглядеть, кто же это обращается к нему как к епископу? Прямо в лицо ему ткнулась детская рука, сжимающая несколько серебряных монет. Мальчику было лет восемь, у него были ярко-голубые глаза и светлые волосы.

— Его зовут Вольфганг Эбенхольц, — сказал он и потряс монетами в кулачке. — А вот деньги на его похороны.

— Это твой родственник? — поинтересовался монах, принимая плату.

— Нет, — мальчик помотал головой. — Какие-то герры сказали мне его имя и дали деньги.

— Молодец, — монах погладил мальчика по голове, тем временем пытаясь разглядеть в толпе тех, кто опознал тело, однако никого не обнаружил. — Благословен будь.

Он перекрестил мальчика, и тот спросил, неуверенно дёргая за серое покрывало:

— А можно посмотреть?

Глава 32 ОБРАТНО В БАМБЕРГ

Хэлена подошла к комнате Вольфганга и постучала. Ей открыл незнакомый усатый мужчина.

— Да? — спросил он, плотоядно оглядывая её с ног до головы.

— Мне бы Вольфганга… — немного растеряно ответила она.

— Кто там? — позади мужчины показалась полноватая женщина. — С кем ты разговариваешь, Филипп?

— Никакого Вольфганга здесь нет, мы поселились тут только сегодня, — торопливо ответил Филипп и захлопнул дверь.

Но как же так?

В волнении Хэлена побежала вниз, в подвал. Там, за толстой дверью в мистическом полумраке, находились Барс, Мать, а также человек, в ком Вольфганг Эбенхольц узнал бы своего недавнего знакомца. Старуха сидела за столом, а мужчины склонились над ним, изучая что-то лежащее на нём.

— Где Вольфганг? — спросила Хэлена, распахнув дверь. — Куда он делся?

Ганс переглянулся с Матерью и ничего не сказал.

— Сядь, Хэлена, — произнесла Мать ледяным тоном.

Решимость девушки сразу испарилась. Она неуверенно уселась на табурет для посетителей.

— Знаешь, кого ты привела? — старуха наклонилась вперёд и опалила её своим взглядом. — Этот твой демонолог работал на инквизицию!

Хэлена молчала.

— Вьюн это узнал, когда Эбенхольц, пьяный, начал хвастаться ему, что они вот-вот изловят всех нас и отправят на костры. А ещё он хвастался вот этим! — Мать подняла со стола небольшую книжонку, которую так усердно изучали Вьюн и Барс, потрясла ей перед носом Хэлены.

Девушка выхватила книгу из крючковатых пальцев старухи и прижала к груди. Та, казалось, на секунду опешила, но мигом взяла себя в руки и сказала уже спокойнее, но с издёвкой:

— Вот, почитай, что он пишет, какие мысли излагает!

— Что вы с ним сделали? — упавшим голосом спросила Хэлена, всё сильнее прижимая книгу.

— Убили, — спокойно произнёс Ганс, сверкнув на Хэлену глазами. Уж точно это сделал он, и уж точно с превеликим удовольствием. Проклятый ревнивец, ублюдок, тварь…

Она уже открыла рот, чтобы высказать, выругаться, но Мать опередила её:

— Поганые фантазёры, которые не владеют своей головой, пишут трактаты, где решают, кого убить, а кого миловать! Всё бы ничего, да такие же дураки им верят! Мы сделали одолжение всему миру!

Хэлена стояла, опустив глаза. На них наворачивались слёзы. В отличие от Зигфрида Татцена, Вольфганг нравился ей. Нравился по-настоящему.

— Беттина говорила, что видела, как ты разговаривала с каким-то бородатым в церкви. По описанию он был очень похож на этого твоего демонолога. А я, старая дура, не поняла сначала, почему ты так за ним увиваешься, — Мать покачала головой. — Может быть это ты навела его на наш след?

— Нет, — испуганно произнесла Хэлена.

Старуха оценивающе посмотрела на неё, поскребла ногтями столешницу и ответила:

— Мы решили, — холодно сказала Мать. — Мы изгоняем тебя.

У Хэлены отнялся язык. Она стояла, прижав книжицу к груди не в силах вымолвить ни слова.

— Ты предала нас и нашу веру. Теперь, Лиса, тебе нет места в нашей общине и никто из нас не пустит тебя под свою крышу. Собирай свои вещи и уходи. Мы не будем тебя преследовать, потому что не держим зла на тебя, но и обратно не примем.

В душе Хэлены всё смешалось, она смотрела на Мать глазами, полными слёз. Рушились все её надежды когда-нибудь стать верховной жрицей, рушилось всё…

Она не выдержала, хлопнула дверью и побежала прочь.

Когда шаги Хэлены стихли и хлопнула входная дверь постоялого двора, Мать тяжело вздохнула и сказа присутствующим:

— Они нас всё-таки нашли. Нужно уходить.

— В Бамберг? — спросил Ганс, надевая перчатки. — На севере война…

— Мы вернёмся в Бамберг. Там последнее место, где инквизиция будет нас искать. Нужно воспользоваться суматохой, вернуть Эрику и отправляться на юг, подальше от войны.

* * *

Воины инквизиции собрались в одной из келий арнштадского монастыря. Монахи, узнав об их священной миссии, с радостью предоставили им кров и пищу. Отсюда шла слежка за ковеном, здесь они ждали удобного момента, чтобы ударить.

Близился вечер, оранжевое осеннее солнце уже начало заглядывать в высокие окна, окрашивая белёные стены в оранжевый цвет.

— Пусть Господь упокоит его душу, — сказал Кратц, сняв шляпу.

— Думаете, еретики обнаружили его книгу? — спросил молодой Отто.

— Уверен. Говорил я ему, оставь. А он думал, что сможет всё время держать её при себе. Ему были важны его пометки. Он сказал, что мысли, которые к нему приходят, потом забудутся.

— Хороший был человек, — кивнул Фиделиус.

— Завтра мы возьмём их логово, но нужно срочно написать герру Фёрнеру. Айзанханг займитесь.

— Но… — попытался возразить Готфрид, — нам нужно в Бамберг.

— Что случилось? — нахмурился Кратц. — По дому соскучился?

Готфрид подавил раздражение.

— Завтра уже будет поздно — вы же знаете, что они собираются вернуться в Бамберг. Я думаю, они уже снялись с места.

— Откуда такие познания? — скривился лейтенант.

— Мы упустили Хэлену Каленберг, мы упустили ковен, потому что недооценили их. Мы не успеваем, они слишком быстро реагируют. Поэтому я думаю, что мы должны первыми добраться до Бамберга и встретить их там.

— Что за надобность им возвращаться в Бамберг?

— Дело в том, что там Эрика. Я почти уверен, что именно из-за неё. И если ведьмы снова её выкрадут, то…

Кратц сверкнул глазами, а другие солдаты отвернулись, будто бы стыдились за соратника.

— Отставить панику. Что им за надобность из-за одной девки идти к нам в руки?

— Не могу знать.

— Вот в этом и дело. Послушайте, Айзанханг! Если их преосвященство обещал сделать вас лейтенантом, то это очень похвально. Но пока вы всего лишь сержант, и подчиняетесь мне! А теперь займитесь письмом.

Готфрид нахмурился. Его охватил такой страх за Эрику, что он больше ни о чём не мог думать. Он не мог снова её потерять. И тем не менее, белое перо со скрипом заплясало по бумаге, следуя словам лейтенанта Кратца и оставляя за собой строчки ровных букв:

«Ковен вновь действует. К нему примкнули местные знахари и колдуны, разбойники и простой люд, впавший в ересь. Эбенхольц убит, но успел сообщить, что ковен собирается вернуться в Бамберг, чтобы склонить народ ко дьяволу. У них есть оружие и верные люди, примите меры. Роланд Кратц.»

Готфрид ещё раз перечитал короткое письмо, исправил кое-какие ошибки и переписал его на чистовик. Потом он сложил из чистого листа бумаги конверт, на котором написал: «Герру Фридриху Фёрнеру, викарному епископу Бамберга», и запечатал письмо воском.

Письмо отправили вместе с гонцом — совсем юным мальчишкой на горячем пегом коне.

Солдаты стояли на крыльце монастыря, щурясь от закатного солнца. Когда конь скрылся из виду, Кратц обратился к Готфриду:

— Мы не знаем точно, отправятся ли они в Бамберг. Может быть всё это обман. Поэтому у нас каждый человек на счету. А Дитрих, если вдруг потребуется, защитит твою Эрику.

— Да, — кивнул Готфрид. — Он не подведёт.

— Ну вот и хорошо, — ответил Лейтенант. — Теперь ужинать и отбой. Завтра решим, как будем брать ковен.

Наступила ночь. Монахи давно спали, монастырь погрузился в тишину. Только в одной келье горела свеча, рассеивая тьму. Товарищи в соседних кельях тоже спали сном праведников. Готфрид принялся собирать свои вещи. В сумки отправилась одежда, кое-какая еда и письма от Эрики, в которых она писала, что у них с Дитрихом всё хорошо. («Мы ходили вместе в церковь, Дитрих рассказывал мне о вашей службе» «А вчера он так напугал кошку, что она теперь прячется от него под моей кроватью»). Беспокоиться пока было не о чем.

Когда он закончил, было уже за полночь. Двор монастыря слабо освещала убывающая луна.

Придя в стойло, Готфрид снял сбрую со столба и принялся запрягать коня. Тот фыркал, не успев проснуться, надувал брюхо и норовил укусить. Однако же Готфрид запряг его, прицепил сумки к седлу и покинул монастырь. Путь его лежал на юг, в сторону Бамберга.

Готфрид понимал, что за побег его объявят дезертиром, но ему больше не хотелось ввязываться во всё это. Ему хотелось спокойно жить с Эрикой, а не гоняться за ведьмами и не бояться, что они придут в его дом. Жить там, где нет дыма и гари, где чистый воздух и цветущие луга. Где-нибудь в предгорьях жить, как червяк в сале, и горя не знать. И он уже придумал, как добьётся этого.

Обещанное ему повышение, карьера инквизитора, духовный сан, привилегии — всё это уже не имело никакого смысла. Всё это сор, мирские блага, по сравнению с уютным монастырём семейной жизни.

Он помолился святым о лёгкой дороге, сонный привратник открыл двери, удивлённо спросив, куда майстер собирается на ночь глядя. Готфрид не удостоил старика ответом и покинул гостеприимный монастырь.

Берега реки Регниц наполняли домики в стиле фахверк, жмущиеся друг к другу и подходящие почти к самой воде. Если смотреть на них из проплывающей лодки, то может показаться, словно весь город растёт прямо из реки. Должно быть приятно, думал Готфрид, жить в таком доме, по-немецки чистом и уютном, засыпая под плеск речных волн и видеть их блики на потолке, просыпаясь под звон колоколов.

Он быстро шёл вдоль этих жмущихся к воде домиков, пока не остановился перед нужно дверью с жестяной вывеской в виде парусника. Вывеска болталась на ветру и скрипела.

Готфрид постучал, и из-за двери показалось выдубленное солнцем и холодным речным воздухом лицо с подозрительным прищуром. Оно было прорезано глубокими морщинами, но в серых глазах всё ещё сияла молодость. На шее у лица висела речная галька с отверстием посередине.

— Чего надо? — спросило оно и оглядело улицу.

— Нужен Иоганн Нойманн, хочу нанять лодку.

Подозрительный прищур оценивающе смерил Готфрида взглядом, а затем снова оглядел улицу.

— Проходи!

Внутри дом был более похож на сарай, чем на жилище — тут и там развешаны всяческие рыбацкие принадлежности, вроде сетей и удочек, в углу валялись несколько вёсел, напротив двери висел корабельный штурвал, а под ним поддерживали друг дружку пара небольших лодочных якорей. Однако, в отличие от рыбацких сарайчиков, рыбой тут не пахло, чувствовался только смутный запах водорослей и прохлада осеннего Регница.

— Иоганн Нойманн — это я. Пошли вниз, покажу лодки.

Он открыл дверь в левой стене и они спустились по деревянной лесенке к небольшому причалу, оборудованному прямо под домом. Наружу вела пара арочных выходов. К причалу были привязаны три лодки: одна длинная, с небольшой постройкой на корме, куда могли бы уместиться лёжа несколько человек; другая небольшая, двухместная; третья размером с первую, но почти полностью закрытая кожаным тентом, очевидно грузовая.

— Вот, извольте выбирать. Сами будете плыть?

— У меня не совсем обычная просьба, — предупредил Готфрид, и Нойманн насторожился. Старый контрабандист, он всегда ждёт этих слов. — Нужно вывезти кое-что, но так, чтобы никто об этом не узнал.

— Контрабандой я не занимаюсь, — предупредил лодочник, и застыл, явно чего-то ожидая. Он всматривался в лицо Готфрида, как моряк всматривается бесконечную водную гладь, надеясь разглядеть тонкую полоску суши.

— Меня послал Дитрих Байер, — спокойно ответил Готфрид. — И не надо полагать, будто инквизиции неизвестно о вашем занятии. Ваши грешки у всех на слуху. Вас просто ещё не поймали за руку.

Нойманн раздражённо вздохнул. Не потому, что известие его огорчило, а так, словно слышал он его в сотый раз, но поделать ничего не мог.

— Хорошо, — сказал он. — Будет вам лодка. Какой товар нужно перевезти и куда?

— Двоих человек, в самое ближайшее время, и так, чтобы никто ничего не видел.

— Эти двое в розыске?

— Вполне вероятно, — уклончиво ответил Готфрид.

Нойманн задумался, а затем назвал сумму.

— Куда они будут плыть? — уточнил он.

— Куда-нибудь на юг, точное место вам скажут позднее.

— Тогда я посоветую вам эту лодку, — и контрабандист указал на первую, длинную и с постройкой на корме. — Достаточно быстрая пассажиров в ней не видно. Я бы предложил плыть ночью. Когда они будут готовы?

— В самое ближайшее время, завтра или послезавтра. Будьте готовы отплыть в любую минуту.

С этими словами Готфрид дал Нойманну десять талеров задатка.

— Вот и прекрасно, — сразу повеселел тот. — Как я их узнаю?

— Одним из них буду я, а со мной будет девушка.

— Понимаю, — протянул контрабандист весело. — Всё будет в лучшем виде. Сегодня же промажу все щели…

— Тогда пусть Бог вам поможет, да простит вам грех контрабанды, — пожелал Готфрид.

— Бог помогает тем, кто сам себе помогает, — весело ответил тот на прощанье. — А то что я вожу соль и прочие штуки контрабандой — так то не я грешу, то я не позволяю грешить властям, которые на этом наживаются. Берегу их от чревоугодия, хе-хе.

Покинув дом Нойманна, Готфрид направился к себе домой, предчувствуя сладость встречи после долгой разлуки. В голове крутились десятки дел, которые нужно закончить, вещи, которые нужно взять с собой. Итак, шпагу, кое-какие книги, деньги и старые драгоценности, которые остались ещё от матери и пылятся теперь в тайнике на втором этаже. Продать дом? Нет, это вызовет подозрения… Пока можно оставить его Дитриху, а затем пусть он его продаст и пришлёт деньги. Хотя он там, конечно, вовсю попирует, ну и пусть. Есть ещё пара дней, чтобы уладить всё, так что нужно будет спешить. Главное, чтобы никто не узнал о побеге. Дитриху можно сказать перед самым отъездом или оставить письмо, а то он ещё, чего доброго, разболтает своим суетным языком.

Ведьмы ещё не успели добраться до Бамберга, и даже сам герр Фёрнер не знает, что Готфрид здесь. Поэтому нужно брать Эрику и уезжать прочь, подальше от всего этого кошмара.

Готфрид открыл дверь своего дома на Геллерштрассе. Непривычно было без пса Мартина, но что уж поделать? Проклиная неведомые силы, что сгубили четвероногого друга, он переступил порог. Внутри было темно и пусто. Разворошённая постель для гостей, холодный камин, стол, кадка с прозрачной водой — прозрачной потому, что вся грязь успела осесть в ней на самое дно. Эрики с Дитрихом нигде не было. Готфрид обошёл дом, осмотрев каждый закуток. Куда они могли податься ранним утром? Лавки закрыты, на рынок ещё не стеклись селяне с окрестных деревень. Вряд ли их потянуло на раннюю прогулку или же Дитрих… но нет, он даже подумать об этом не мог! Такого не могло быть! Скорее, тёмные силы забрали их… но, если бы это и вправду было так, то всё здесь было бы перевёрнуто вверх дном…

Его охватила тревога. Куда они могли подеваться?

Вдруг за окном замаячил тёмный силуэт.

Глава 33 ЛЮБОВЬ ОСЛЕПЛЯЕТ

Готфрид распахнул дверь и вылетел на улицу.

— Майстер Браун? — удивился он.

— А, Готфрид, ты уже приехал, — рассеяно ответил тот.

— Что случилось, куда делись Дитрих с Эрикой?

Сосед пожевал усы, посмотрел на него, собираясь с мыслями, а потом ответил:

— Ну, куда они могли деться? Я тебя, Готфрид, конечно, ни в чём не виню, но этого можно было ожидать… То есть, взрослые мужчина и женщина вместе…

— Что у них было? — холодно спросил Готфрид.

— Я не подглядывал, но… — сосед отвёл глаза.

— Майстер Браун, где они?

— Я думаю, они стали любовниками, — виновато ответил майстер Браун. — Ну, сам посуди: они всё время проводили вместе, а пару дней назад просто взяли и ушли. И больше не возвращались.

Он ещё постоял молча, глядя, как Готфрид тискает эфес шпаги.

— Ну, у меня там еда готовится, — виновато вымолвил он и ушёл.

Готфрид проводил его взглядом, а потом вошёл в дом и хлопнул дверью.

Он сел на постель, которую они с Эрикой когда-то делили, поглядел на кресло, на котором она так любила сидеть с каким-нибудь скучным религиозным сочинением, и глубоко вздохнул. Было горько думать о своей невесте, было горько вспоминать те счастливые дни, что безвозвратно канули в небытие. Их первую ночь вместе, её письма к нему, прогулки по городу и тихие разговоры по вечерам. Через всё это чёрной лентой проходил страх и напряжение, вызванные враждебным человеческому существу колдовством, но от того, казалось, их отношения были насыщеннее и лишены досадных мелочных ссор, которые, если задуматься, другими и не бывают.

Для чего человеку дана память? Чтобы хранить то, чего уже не вернёшь? Чтобы множить скорбь, вспоминая радость? Кому нужны теперь все те дни с возлюбленной, которых уже как будто нет, но которые раскалёнными гвоздями впиваются в сознание, напоминая: «Было когда-то вот так. А вот тогда ты повёл себя недостойно. А вот то могло обидеть Эрику. А этим тебе следовало бы интересоваться побольше, ведь ты так и не узнал её…» Разве за такое короткое время можно было хоть что-то о ней узнать? Хоть каплю из того моря, которое являет собой человеческая сущность? Готфрид не мог, потому что был настолько околдован Эрикой, что, глядя на неё, её саму не видел. Смешно и глупо, но это правда.

Он снял шляпу, отстегнул ножны со шпагой, с силой швырнул их в угол и лёг на постель, даже не сбросив грязных дорожных сапог. Несколько минут над ним довлели воспоминания, но всё же усталость взяла верх, усыпив Готфрида обещаниями того, что Эрика, возможно, вернётся к вечеру, если его опасения не верны.

И тогда наступила зима. Снег укрыл весь мир, похоронив под собой и горячку лета, и тягучую грусть осени. Только зима. Только холод. Спокойствие. Уверенность. Снег покрыл и самого Готфрида. Упал на его плечи, полы шляпы. И Готфрид обратился в лёд. Как хорошо быть куском льда — перестать чувствовать, воспринимать, реагировать, жить. Перестать видеть скорбь и страдания. Закрыть глаза и раствориться во сне.

Жаль, что это всего лишь сон.

Он проспал весь день, мучаясь от светлых образов возлюбленной, что снились сумбурно, как в тяжёлом бреду. Мелькало её лицо, обрывки фраз, бессвязные, но наполненные смыслом, который через секунду забывался. Кусочки воспоминаний как разбитое стекло осыпались перед глазами Готфрида, успевавшего уловить лишь немногое — жест, слово, взгляд из тех давних дней.

К вечеру он проснулся совсем разбитым. Секунду он вспоминал, что же случилось с утра, и почему он чувствует себя так плохо, а потом с воспоминаниями навалилась и острая боль в груди, словно там засел демон, что упорно и увлечённо грыз его плоть.

На улице по-осеннему рано темнело. С пожелтевших деревьев падали листья и кружились, подхваченные промозглым ветром. Моросил противный дождь, оставляя на окнах грязные разводы. Можно было ждать Эрику вечно, но Готфрид понимал, что она не придёт. Кому-то не хотелось бы в это верить, но он ощущал некое противоестественное удовольствие, повторяя про себя «Она не придёт, ждать и думать о ней бесполезно. Она оказалась одной из этого бабьего племени, такой же, как все.»

От злости он пнул входную дверь, и та резко отворилась, грохнув металлической ручкой по стене и напугав вечерних прохожих. Закрыв дом, он, ёжась под тонкими струями холодного дождя, направился к месту, где привык расставаться с глубокой тоской и унынием — в «Синий Лев». Дымное пиво должно было быстро привести его в норму, а пьяная болтовня и мимолётные знакомства — поднять настроение.

В пивной, после холода и хляби улиц, оказалось тепло и уютно, словно во чреве матери. Дородные девушки разносили пиво и еду посетителям, а те вполголоса галдели каждый о своём, от чего в помещении царил негромкий, но плотный и ровный гул. Готфрид взял свежего пива, которое налили ему прямо из большой дубовой бочки, и обессилено плюхнулся за угловой стол, чтобы побыть в одиночестве. Он никогда не любил больших и шумных компаний, и считал, что боль следует выносить в одному — так вернее от неё избавишься, станешь сильнее.

Наблюдая за девушками, разносящими еду и убирающими посуду с пустых столов, он думал о Дитрихе. Тому нравились такие фройляйн — крепкие, плечистые и с широким тазом. Но ему нравилась и Эрика — не просто же так он ходил перед ней павлином, ведя себя как главный в его, Готфрида, доме. И ещё всё время говорил мягкосердечному другу: «Брось её, она тебя околдовала!» Конечно, думал он, бросил бы я её, а ты бы подхватил. И то, что происходит сейчас, началось бы намного раньше. Этакий добрый рыцарь. Который вовсе и не рыцарь, а просто ублюдок, предатель неписаных законов дружбы — законы, которые сам же и ставил превыше всего. Это был удар в спину.

Разве мог так поступить друг?

Нет, только враг. И только враг без чести, совести и каких либо принципов, раз не гнушается и такими грязными приёмами. «Она ведьма, — говорил он, — Она дом дьявольщиной заразит!»

Готфрид был уверен, что его выгода так мала, что Дитриху глупо было бы так напрягаться — Эрика надоест ему, бабнику, через пару недель. Он не любил девушек, неумелых в постели.

Но Дитрих увёл её не по тому, что ему было одиноко и холодно в его скрипящей кровати. Нет, он хотел превзойти Готфрида, в очередной раз доказывая, что он сильнее, опытнее, мудрей. Он всё никак не мог простить другу того, что именно его поставили выше, сделав Дитриха подчинённым. И именно поэтому Дитрих пытался показать всем, что он лучше. Именно поэтому для него было делом чести переспорить Готфрида. Именно поэтому он всё время украдкой пытался соревноваться с другом в стрельбе, фехтовании, деньгах, хвастался своими любовными похождениями… Дурак! Он действительно лучше разбирался в тактике, быстрее реагировал и принимал решения. Но Готфрида поставили над ним, потому что Готфрид выполнял все приказы чётко и дисциплинированно, не споря и не пререкаясь, не пытаясь изменить что-то. Именно за это Фёрнер и ценил его — за полное подчинение, в то время как Дитрих обязательно наломал бы дров, пытаясь поступить так, как лучше в его понимании.

Вспомнилось, как викарий выговаривал за спасённую Эрику. Не потому он злился, что Готфрид спас ведьму, а потому, что ослушался приказа. Подумать только, из-за какой-то вертлявой дуры поплатиться возможным повышением по службе! Готфрид только скрипнул зубами от досады, залпом допил пиво и пошёл за новой порцией.

Об Эрике вообще вспоминать не хотелось, но мысли как назойливые мухи сами лезли в голову. Вспомнилась и первая встреча в мясной лавке, вспомнилась первая ночь, вспомнилось, как он, стоя в темноте над спящей незнакомкой, поклялся её защищать. Как хорошо было тогда, несмотря на все опасности, и как от этого плохо теперь — оттого, что больше не будет тех сладких ночей и пробуждений, словно в раю.

В этих чёрных мыслях он и просидел всю ночь, заливая пивом печаль. Он думал, что хмель принесёт ему блаженное забытьё, но тот лишь влил в болото горя маленький ручеёк ненависти к себе, от которого Готфриду стало совсем погано.

Ближе к утру, когда кошелёк опустел, он поплёлся домой на ватных ногах, то и дело спотыкаясь и падая.

По улице, наперерез ему, шла толпа пьяных людей. Они шатались, как во время шторма, и испуганные горожане шарахались в стороны. В основном это были подвыпившие студиозусы, но среди них, кажется, была пара обычных крестьян.

— Проклятие! — кричал один из них во всю глотку. — Шведы напали на наши земли и хозяйничают в них как на своей кухне! К оружию, братья, погоним лютеранцев обратно в ад!

То, что этот юнец умеет обращаться с оружием, вызывало у пьяного Готфрида большие сомнения, однако толпа поддерживала его вялым мычанием одобрения. Не подоспей вовремя стража, кто знает, может быть этот громкоголосый щенок собрал бы ополчение прямо здесь и пошёл воевать со шведами. Хотя он-то бы, конечно, не воевал — не умеет он оружие держать, да и страшно это — но кричал бы громче всех. Потом появились стражники.

Готфрид безучастно понаблюдал, как толпу разгоняют, а зачинщиков бьют древками алебард прямо на улице, и только потом пошёл домой.

Измазанный в грязи и пьяный, бормочущий что-то бессвязное под нос, он завалился на кровать для гостей и уснул тяжким сном. Наверное, если бы он не напился, то не смог бы уснуть и до полудня, пока воспалённый мозг не отключился бы сам собой. Но хмель сделал своё чёрное дело, и теперь Готфрид спал, не видя снов. Не видя кошмаров.

Через несколько часов встало солнце, и город пробудился вместе с ним. Улицы оживали, наполняясь гамом толпы. Люди сновали по каменным мостовым, спеша по своим делам. Звонили колокола на башнях императорского собора, вслед за солнцем возвещая о приходе утра. Но Готфрид спал тяжёлым хмельным сном, выброшенный из этой ежедневной суеты, забыв даже про работу.

В дверь постучали. Сквозь сон он подумал, что это, возможно, служка, который пришёл узнать, где Готфрид пропадает, почему не спешит в ратушу с докладом о поездке в Арнштадт. Он не захотел вставать, да и дела инквизиции его сейчас беспокоили не особо. И потому он снова уснул под настойчивый стук в дверь, благо окна были занавешены, и его никто не мог видеть. Сон для него всегда был спасением от всех бед, лекарством от всех болезней. Когда случалось что-то плохое в его жизни, он просто ложился спать. И если при пробуждении ничего не менялось, и он вновь чувствовал себя плохо, то через некоторое время он снова засыпал. В такие дни он мог спать почти круглые сутки, просыпаясь лишь на несколько часов, для того, чтобы поесть. Так он привык, и так было сейчас.

Голова болела от долгого сна, а тело казалось ватным и слабым. Он нехотя поднялся с грязной постели, на которую завалился вчера прямо в одежде, взял корку чёрствого хлеба и принялся жевать её, пытаясь прогнать скрутивший нутро голод. В доме было темно и тихо. Солнце уже почти село за горизонт.

Ему вспомнились сочные колбаски «Синего Льва», и желудок грустно заурчал. Готфрид поднялся на второй этаж, вытащил из тайника часть сбережений — по-видимому, Дитриху хватило совести не обшаривать дом — и решил снова пойти в любимую пивную.

«Синий Лев» принял его, как отец принимает заблудшее дитя, обняв запахом хмеля и десятков потных тел. Он по привычке бросил свои вещи на крайний столик, и взял пива со знаменитыми баварскими сосисками. Есть ему хотелось почему-то только в голове, в то время как желудок словно обледенел. Но Готфрид понимал, что долго не протянет, если будет целыми сутками голодать.

Едва он насытился, как тяжкие мысли, прогоняемые дотоле голодом, вернулись, и с новой силой начали гудеть в голове Готфрида сотней чужих голосов.

«Что я сделал такого, что ты предала меня, Эрика?» — думал он, глубоко вздыхая, будто пытаясь подавить рвущиеся на волю рыдания. Сейчас на него жалко было смотреть — ссутулившийся и враз отощавший, он мрачно глядел впалыми чёрными глазами из-под надвинутой шляпы. Взгляд его при этом никогда не уходил далеко — он бродил по поцарапанному столу, по оловянной кружке с пивом, по стене рядом, избегая встречаться со взглядами других людей.

Он перебирал в памяти всё, что было связано с ней, не понимая, в чём провинился. Неужели та любовь, которую она ему дарила, то счастье в её глазах, тот страх при расставании — всё ложь? Наверное, нет. А ведь Дитрих пытался заигрывать с ней! — Готфрид чуть не стукнул кулаком по столу от досады. Как можно было верить ему, когда он говорил, что Эрика ему совсем не нравится? Но у лжи короткие ноги. Нужно было оглядываться на поступки, а не на слова, ибо язык лжив, а люди пока ещё не научились убедительно врать своими поступками. Но почему Дитрих не сбежал с Эрикой, когда Готфрид уезжал в Эрланген? Понятное дело — они с Эрикой ещё не были так близки, как стали за эти несколько месяцев! Будь проклята вся инквизиция, будь проклят Фёрнер, который послал его в этот проклятый Арнштадт!

Неужели он не понимал, как Готфриду жаль оставлять Эрику? Или, может быть, он хотел, чтобы всё так и произошло, чтобы Готфрид лучше работал, а не мечтал на досуге о своей ведьме? Хотя это был заведомый бред. Проклятый Дитрих предал его, но с другой стороны у Готфрида не было никаких доказательств того, что похитил её именно его старый друг. Кроме, конечно же, того, что дверь была открыта и закрыта ключом. Теперь Готфрид колебался. Кто-то украл ключ у Дитриха? Или выкрал Эрику прямо на улице? Что ж, в таком случае понятно, почему ничего из дома не похищено…

И тут за столом неподалёку он увидел знакомое лицо. Это был Отто Кляйн, один из стражников ратуши.

В голове вдруг появились мысли: а что, если?… Готфрид поднялся, подсел к нему и поздоровался.

— И вы здравствуйте, герр сержант, — пробубнил тот, отводя глаза, как от проклятого.

— Как твоя жизнь?

— Да ничего, — ответил он и пододвинул к себе кружку с пивом, будто бы защищаясь от Готфрида. — Помните Кристину?

Готфрид покачал головой.

— Ну, Кристина, — Кляйн понизил голос, — у которой было пять сосков на груди.

— Ах, да, — Готфрид кивнул. — И что она?

Кляйн откинулся назад и с гордостью проговорил:

— Мы поженились.

Готфрид помолчал, а потом спросил:

— А что люди говорят?

— А что нам люди? — отмахнулся Отто. — Конечно, говорят, что она ведьма, что у неё пять сосков… но мне всё равно. Какая разница, сколько у неё сосков, если мы любим друг друга? Тем более, что сами герр викарий оправдали её.

— Любовь — это хорошо, — тупо кивнул Готфрид, полностью находясь в своих мыслях. — А что тут происходило, пока нас не было?

— Да не особо-то много, — Кляйн пожал плечами. — Народ беснуется, кто-то рвётся на войну, кто-то, наоборот, роет погреб поглубже. Иные бегут из Бамберга, а торгаши задирают цены. А, да ещё того сумасшедшего — помните? — с месяц назад камнями забили насмерть. Уж не знаю, что он там такого людям сказал…

— Ты знаешь, — начал Готфрид, осторожно подбирая слова, — когда я уезжал, Дитрих оставался вместе с Эрикой, а теперь…

— Я знаю, — перебил его солдат и неловко замолчал.

Тут Готфрид решил узнать всё.

— Скажи, куда они делись? Может быть, викарий переправил их куда-то, спрятал?

Однако Кляйн замотал головой и отвёл взгляд. Готфрид ждал. Наконец, когда молчание стало нестерпимым, солдат ответил:

— Это ваши с Дитрихом дела, я в них не ввязываюсь… я бы никогда так… ну ладно, извините, я лучше пойду…

Готфрид попытался его остановить, но он встал и ушёл.

Не хотелось верить, что Эрика променяла его на Дитриха. Да ведь Кляйн не сказал напрямую, что Дитрих с Эрикой были любовниками. Но кто бы мог наверняка это подтвердить?

В задумчивости, Готфрид заглянул в кружку, словно там мог быть ответ. Но там ответа никогда не было, и вряд ли когда-нибудь появился бы. Но ответ уже был в голове. Настолько простой, что Готфрид обругал себя за легкомыслие. Он залпом допил пиво и быстрым шагом вышел из пивной.

Глава 34 ДНЕВНИК ЭБЕНХОЛЬЦА

Нужно возвращаться в Бамберг, думала Хэлена. Больше ей было некуда идти. Да и в Бамберге её ждала только опасность. Старая жизнь безвозвратно рушилась, но у Хэлены оставалось одно незаконченное дело. Поэтому она и отправилась в родной город без гроша в кармане.

Она вышла из Арнштадта пешком. Сначала думала встретить на дороге попутчика, какого-нибудь торговца, чтобы ехать вместе с ним, но потом отказалась от этой идеи. Она боялась, что, идя трактом, может попасться на глаза своим бывшим собратьям или воинам бамбергской инквизиции.

Осенью на дорогах и без того было неспокойно, а теперь ещё отряды ландскнехтов Католической Лиги шли на север, к устью Одера. Все они были одеты и вооружены по-разному, но общее сходство всё же было: длинные алебарды, неполные латы, широкие шляпы с перьями, одежда в стиле «буфы и разрезы». Одетые ярко до безвкусицы, воины каждого отряда носили на руках, шляпах и поясах яркие ленты своего цвета. За эти-то ленты, от немецкого «das Band», шведы называли ландскнехтов «бандами». А так как частенько в дороге солдаты напивались и грабили встречных крестьян и торговцев, в это неодобрительное название вылились всё презрение и ненависть мирных жителей.

Поэтому Хэлена шла в стороне от трактов.

Начало холодать, и она спасалась от мороза только быстрым шагом. Спрашивая дорогу у встречных паломников и одиноких путников, она вышла к какой-то деревеньке.

В деревеньке был постоялый двор, где Хэлена и решила поужинать и переночевать. Наступил вечер, скупое осеннее солнце скрылось за горизонт, и холодная ночь обступила постоялый двор со всех сторон. Люди в трапезном зале спокойно ужинали или тихо переговаривались. Здесь было множество торговцев, которые сворачивали с тракта, чтобы переждать ночь. За изгородью двора стояло множество телег и возов с товаром, а из конюшен то и дело доносилось громкое ржание.

Последней сотни крейцеров хватило лишь на холодную овощную похлёбку и немножко хлеба. Нужно было что-то придумывать дальше. Например, попробовать магию. Но магии, которая делает еду из воздуха, она не знала. Ночевать она решила прямо в трапезном зале, как делали многие, у кого не хватало денег на комнату или домик.

Чтобы как-то скоротать время и отвлечься от вкуса поганенькой похлёбки, она достала книжицу Эбенхольца и погрузилась в чтение красивого, ровного почерка:

«В Геборне я встретил своего старого друга, Фридриха Фёрнера. Мы отужинали, и я рассказал ему о своей книге. Он очень заинтересовался и пригласил меня в Бамберг, обещая показать работу инквизиции и поделиться кое-какими своими секретами. Думаю, благодаря ему, я смогу наконец собрать достаточно материала чтобы приступить к окончательному написанию книги.

1 Мая 1630

Утром приехали в Бамберг. Всю ночь тряслись в карете, так что я не мог заснуть. Однако Фридрих выглядит бодрым, даже хочет заняться обычными своими делами. Мне он выделил комнату в своём доме, где у меня будет возможность выспаться. Весь день проспал. Вечером пришёл Фридрих и сказал, что по приказу епископа солдаты сорвали проведение колдовского шабаша. Арестовано несколько человек, поэтому у меня будет возможность понаблюдать за дознаниями лично. Ещё он выражал опасения по поводу войны, но мне они показались несущественными. Я считаю, что шведы вряд ли доберутся до Бамберга, иначе что делает армия?».

— Здравствуйте, прекрасная фройляйн!

Хэлена подняла глаза и увидела, что напротив неё уселся толстый мужчина. Он был уже не молод, в волосах появилась первая седина. Несмотря на то, что от него за милю несло скверной брагой, которую, верно, подавали здесь, он был богато одет, а на пальцах блестели золотые перстни.

— Разрешите представиться, — начал он. — Отто Фишер.

— Хэлена, — представилась она.

Толстяк сразу не понравился ей. А уж его лизоблюдские повадки, масляные улыбочки и бегающие глазки совсем было навели Хэлену на мысль, что нужно поскорее уходить.

Однако она не ушла, потому что как ни противен был торговец, он предложил ей то, чего ей так не хватало весь день.

— Разрешите, я вас угощу? — и, не дожидаясь её ответа, толстяк заказал множество блюд, по-крестьянски простых и сытных. А к ним лучшего вина.

Хэлена не могла устоять. После целого дня голода, она набросилась на еду с аппетитом хищного зверя.

Он говорил что-то о том, что из-за войны всё дорожает, а деньги, наоборот, дешевеют. Что пьяные солдаты на дорогах хуже разбойников, что податей с каждым годом становится всё больше…

Запивая обильные яства вином, она быстро захмелела и начала рассказывать толстому торговцу, имя которого даже не запомнила, о своей тяжёлой жизни. Она рассказывала, что идёт в Бамберг одна, пешком, что ей холодно, что её родителей арестовала инквизиция…

Толстяк слушал и кивал головой, а потом вдруг попросил извинения и ушёл. Хэлена сначала обрадовалась, что больше не будет видеть эту рожу, однако вскоре он вернулся, неся в руках замечательный пуховый платок.

— Я, конечно, не могу освободить твоих родителей, но хоть спасу от холода, — сказал он. — Вот, настоящая турецкая шаль.

И он протянул платок Хэлене. Она, конечно, посопротивлялась для вида, но всё же приняла подарок. Шаль была легка, как облако, и грела не хуже любимой кошки.

Она рассказывала торговцу ещё о чём-то, что-то сочиняла, врала, жаловалась. А потом он пригласил её к себе. И Хэлена согласилась. Рассказывая по пути о своей нелёгкой судьбе, она последовала за ним в снятое жилище. Там он набросился на неё, как разбуженный зимой медведь-шатун, повалил на хлипкую постель. Хэлена не сопротивлялась.

Когда он наваливался на неё своей тушей, размазывал губами слюни по её лицу, она лежала спокойно, уставившись в потолок и терпела. Потом он отвалился, как напившаяся крови пиявка, и захрапел. Хэлена лежала ещё какое-то время, пока хмель не начал выветриваться из её головы. И когда опьянение спадало, его место заполняло отвращение. Оно жгло изнутри, вставало комком в горле.

Хэлена медленно сползла с постели и нашарила своё платье. Одевшись, она взяла шаль и хотела было уйти, но остановилась. Её отвращение стоило больше, чем обильный ужин и тёплый платок. Она нашла одежду толстяка и принялась рыться в карманах, извлекая оттуда талеры и гульдены. Потом она нашла и его кошелёк, и перстень с драгоценным камнем. Однако отвращение только усилилось. Теперь она чувствовала себя не просто дешёвой кабацкой шлюхой, но ещё и воровкой.

Она поборола это чувство и вышла на улицу. В дёргающемся свете масляного фонаря она увидела крестьянина, который выводил лошадь из стоила.

— Здравствуйте. Куда вы направляетесь? — вежливо спросила она.

Крестьянин повернул к ней заросшее редкой бородой лицо, осмотрел сверху до низу, а потом ответил:

— На юг, через Тюрингский лес в Бамберг. Хорошо поторговал брюквой, вот, еду пустой, — он развёл руками и улыбнулся.

— Подвезёте меня?

— Садись.

Так она покинула постоялый двор. В темноте они выехали на тракт и крестьянин начал рассказывать, что он сам не из Бамберга, и из деревеньки неподалёку, что брюква в этом году уродилась отменная. Потом он говорил что-то про то, как лучше ухаживать за ней, когда садить и поливать…

Хэлена не слушала его. Едва взошло солнце, как он замолчал. Тогда она достала книжицу Эбенхольца и продолжила чтение.

«2 Мая 1630

Сегодня Фридрих познакомил меня с Готфридом Айзанхангом, о котором отзывался как о надёжном, хоть и недалёком исполнителе воли Церкви. Он говорил, что Готфрид может хорошо послужить делу инквизиции, однако уточнять, как именно, не стал.

Айзанханг оказался мрачным молодым человеком в чине сержанта. Когда он провожал меня из ратуши, нас чуть не разорвала толпа людей».

Дальше Эбенхольц скучно описывал события из своей жизни в Бамберге, перечислял всех людей, с которыми знакомился. Хэлена пролистала страницы назад, чтобы узнать, что происходило до того, как он встретился с викарием, и нашла:

«Всё колдовство происходит от дьявола, и все колдуны и ведьмы получают волшебные силы непосредственно от него. Ковен — это колдовская община, имеющая целью вредить людям и церкви.

Вообще я заметил, что бывает два типа колдовских ковенов: кельтские и иудейские.

Тут я считаю важным сделать некое отступление, чтобы объяснить феномен так называемой „охоты на ведьм“.

У всех народов прошлого, даже у самых тёмных язычников, есть законы против колдовства. К сожалению, я не могу привести здесь примеров из книг, но по возвращении сразу же это сделаю.

В христианских же странах первая ведьма была казнена только в 1498 году. Кто-то может посчитать это отсталостью, но мне всё видится иначе. Я считаю, что Господь не позволял нам устраивать суды над ведуньями, потому что по бесконечной доброте своей давал им шанс исправиться и принять правильную веру, которым они не воспользовались.

Кельтские являют собой остатки древних культов Европы. Это своего рода смесь из множества языческих верований, включающая в себя германо-скандинавские и англо-саксонские традиции. Сия смесь, думается мне, образовалась от неустанной охоты на ведьм. В том смысле, что язычники, терпя постоянный урон от инквизиции, вынуждены прятаться и смешиваться между собой, а вместе с тем смешивать и свои традиции.

Хотя в мелочах устройство и обычаи кельтских ковенов различаются, основы у них примерно одинаковы.

Члены ковена поклоняются языческим богам — часто это рогатый бог-отец (в облике которого мы безошибочно угадываем черты дьявола) и богиня-мать. Они символизируют противоположные силы, соответственно: война-мир, ярость-спокойствие, огонь-вода, пыл-холодность, а так же мужское и женское начала.

Ковен управляется обычно двумя жрецами — мужчиной и женщиной, а так же советом старейшин. Жрец и жрица на игрищах и праздниках часто изображают бога и богиню, совокупляются друг с другом и делают другие непристойные вещи.

Молодых послушников принимают в общину через специальные ритуалы, которые чаще всего являются обычным лишением девственности с вариациями.

Обряд принятия так же имеет один важный аспект…»

Тут телега свернула с основного тракта и углубилась в редкий лес.

— Куда мы едем? — подозрительно спросила Хэлена, отрываясь от чтения.

— Тут можно срезать, есть короткий путь, — ответил спутник.

Хэлене стало тревожно. Лес темнел, дорога становилась всё хуже, как будто по ней никто не ездил. Птицы затихли, а попутчик начал бросать на Хэлену странные взгляды…

А потом телега вдруг остановилась.

— Ну что, — сказал крестьянин. — Пора бы и заплатить…

Он обнял Хэлену трясущимися руками, прислонился к ней колючей бородой, и начал твёрдыми губами жадно целовать её. Он набросился на неё, как набрасывается на воду отчаявшийся и обезвоженный путник пустыни.

Хэлена схватила его за грязные волосы, оттащила его мерзкое лицо от себя, а потом свалилась на землю и бросилась в лес.

— Эй! Да подожди же… да я же… хотел, ведь… — неслось сзади, когда она продиралась сквозь подлесок. Она испачкала в грязи платье, изодрала его о колючие ветви, но насильник всё же отстал. Впрочем, Хэлена не смогла бы с уверенностью сказать, что он вообще слезал с телеги, чтобы гнаться за ней.

Она остановилась, чтобы отдышаться и осмотрела платье. Видимо это глубокий вырез на груди так привлекал к себе разного рода изголодавшихся по женской ласке стариков. Подол был изорван во многих местах, мокрая грязь запятнала чистую когда-то ткань. Да, в этом платье теперь стыдно показываться даже в деревне.

Шаль пострадала меньше, и это радовало. До Бамберга, по словам крестьянина, оставалось совсем немного, и Хэлена решила проделать оставшийся путь пешком, благо она успела исходить здешние леса вдоль и поперёк в поисках нужных трав.

Хорошо, что она догадалась обобрать, толстяка, этих денег хватит ей… И тут она спохватилась, обшарила пояс, но кошелька, в котором лежал золотой перстень и гульдены, не было. Наверное он выпал где-нибудь в этом подлеске или остался в телеге у крестьянина. может быть именно поэтому он не стал гнаться за ней?

Осталось только несколько монет в декольте, которые она отложила на всякий случай. Как раз на ночлег и ужин. Но всё же нужно было проверить, может быть, кошелёк выпал, когда она бежала, и сейчас лежит где-нибудь неподалёку, в траве.

Она собралась было вернуться, как услышала топот копыт и скрип деревянных колёс. Бородатый всё ещё был там, наверное, ждал её. А может быть, он рыщет где-то здесь, а его лошадь нервно переступает с ноги на ногу, фыркает и отряхивает шкуру, отчего скрипят деревянные оглобли?

От этих мыслей Хэлену прошиб холодный пот. Она подхватила подол платья и побежала через лес туда, где должен был быть Бамберг.

Через некоторое время она вышла на возвышенность, и взору её предстали башни императорского собора, сияющие купола церквей и оранжевые крыши домов. Бамберг и вправду был рядом, рукой подать. Хэлена радовалась, несмотря на то, что всё шло наперекосяк.

К вечеру она вошла Бамберг и остановилась в одной из таверн. Заказав себе скромный ужин и постель, она уселась за стол и раскрыла дневник Эбенхольца.

«Обряд принятия так же имеет один важный аспект, а именно: во время этого обряда молодой послушник заключает контракт с дьяволом, часто даже не подозревая об этом. Обыкновенно жрец принимает в своё тело демоническую субстанцию, представляя как бы языческого бога (что на самом деле и есть дьявол) и проводит ритуал. Само прохождение этого ритуала и есть заключение соглашения. После этого послушник получает волшебные силы, которые он использует, чтобы вредить людям и прославлять дьявола.

Иудейские ковены более похожи друг на друга, чем кельтские. Известно, что их народ, как ни какой иной, привержен идее своей богоизбранности и обособленности. Они принимают в свои ряды только чистокровных иудеев и поэтому сильнее сплочены. Так же, как известно, многие из них занимаются торговлей и ростовщичеством, поэтому их общины намного богаче, чем общины кельтов.

Они поклоняются рогатому богу Баалу, а так же сохраняют многие традиции своего народа. Мне думается, что именно за поклонение этому языческому богу их преследовали на родине, поэтому они вынуждены были бежать в Европу.

Иудейский ковен управляется, как правило, женщиной или же советом старейшин. Род иудея прослеживается по материнской линии. Такие ковены часто богаче своих кельтских собратьев, потому что их поддерживает обширная иудейская общность.

Иудеи так же собираются на шабаши, где занимаются колдовством и другими грехами.

Интересен тот факт, что иудейские ковены никогда не враждуют друг с другом, в то время как кельтские могут сотрудничать или враждовать, в зависимости от верований и богов, которым они поклоняются. Однако же иудеи и кельты враждуют всегда.

Но есть множество примеров родства этих двух видов колдовских общин, и все они основываются на одном: и там и там присутствует наличие рогатого бога, что ясно даёт понять любому здравомыслящему человеку, что бог этот есть не кто иной, как дьявол.

Производные от веры в него: множество сходств в ритуалах, использование сходных символов (например, пятиконечной звезды), символ рогов, жертвоприношения, бесовские пляски и прочее.

У некоторых англо-саксонских язычников есть бог плодородия Биле, а у иудеев это рогатый бог Баал.

И кельты, и иудеи занимаются колдовством во славу дьявола и во вред людям.

Но есть так же и отличия, в которых мало кто разбирается. Например, слово „шабаш“ образовано от иудейского слова „шаббат“, то есть „субботний отдых“. Примечательно, что во Франции, чтобы обозначить колдовское сборище, говорят не „шабаш“, а „синагога“ — то есть иудейский храм. Из этого следует, что называть сходки кельтских язычников шабашами неправильно, однако учитывая то, что отличить одно от другого, не обладая необходимыми познаниями, крайне сложно, лучше оставить всё как есть».

С каждой строчкой симпатия Хэлены к Эбенхольцу таяла, как свеча. Она пролистала немного вперёд, чтобы прочитать об их встречах. Что там было такого, что Мать решила, будто Хэлена предала их?

«23 Июля 1630

Сегодня с Айзанхангом и Байером мы пошли в Верхнюю Приходскую церковь, на воскресную мессу. Там я познакомился с симпатичной девушкой, которую часто видел в ратуше. Она представилась Хэлена, и показалась мне очень интересным собеседником. Однако, когда вернулись Байер и Айзанханг, оказалось, что девушка эта была в розыске по подозрению в колдовстве. Они схватили её, но потом почему-то поссорились, и Айзанханг приказал её отпустить».

Дальше было про штурм дома и арест всей общины со слов Фёрнера.

«…оказалось, что некоторым еретикам удалось бежать».

Потом были будни, когда они ждали вестей от осведомителей, разосланных по округе. Эбенхольц писал, что сдружился с Готфридом Айзанхангом, часто заходил к нему в гости. Расписывал достоинства проклятой Эрики, её кулинарное искусство, кротость и красоту.

Они часто выпивали вместе с Дитрихом и Готфридом, обсуждали будущие планы и надежды. Готфрид ждал повышения, обустраивал дом, начал тесно общаться с самим викарием. Кажется, они с Эрикой даже готовились к свадьбе.

Дитрих тоже не отставал — как-то раз, он в одиночку поймал колдуна, плясавшего ночью на соборной площади (здесь она называется «Старый Двор»), и певшего заклинания. Когда он доставил его в Труденхаус вместе с доказательствами — бутылочками зелий и сушёным кошачьим хвостом, — викарий намекнул ему на повышение по службе.

Потом демонолог описывал, как они гуляли на празднике «Зандкерва».

Далее было:

«31 Августа 1630

Осведомители Фридриха донесли о том, что ковен возродился и процветает в Арнштадте. Он срочно собрал совет и назначил людей отправиться туда и попытаться проследить или арестовать еретиков. Я попросился с ними, потому что счёл это великолепной возможностью набрать материала для будущей книги.

Не перестаю удивляться, почему с такими осведомителями Фридрих ещё не выжег заразу колдовства из своих земель.

Дитрих Байер хочет поехать с нами, но Фридрих настаивает на том, чтобы он остался с Эрикой Шмидт, на случай, если еретики снова захотят её похитить».

Потом был отъезд, пустые путевые заметки, которые Хэлена пробежала глазами не читая. И вот, наконец, их с Эбенхольцем вторая встреча:

«4 Ноября 1630

После долгого наблюдения за ковеном издалека, лейтенант Кратц решил внедрить шпиона в их секту. Я вызвался добровольцем, мотивируя это желание тем, что знаком с Хэленой Каленберг лично. Вместе мы придумали историю, по которой за мной гонится инквизиция. Жду не дождусь, когда попаду внутрь этого гадючника. Дневник я планирую взять с собой. Кратц предупредил меня об опасности, если он попадёт в руки еретиков. Но я планирую надёжно спрятать его под одеждой и доставать только в полном уединении. Да поможет мне Господь.

6 Ноября 1630

Мы проследили за Хэленой, и я встретил её в лесу. Когда я рассказал свою историю, она поверила мне и отправилась представлять главной ведьме, которую они называют Матерью (считаю это крамолой). После споров и пререканий, Мать всё же согласилась оставить меня в ковене и помочь отправиться на север, куда я, в соответствии со своей ролью, бегу.

Кажется, я нравлюсь Хэлене. Кажется, она пытается заигрывать со мной. Мне это, конечно, лестно, но я в который раз убеждаюсь, насколько грязные существа, эти женщины. Ими движут пороки и греховные желания, и я всё больше уверяюсь в этом, когда вижу арестованных ведьм. Ковены часто управляются женщинами, в чём я усматриваю проявления дьявольских козней. дьявол, как известно, делает всё наперекор Господу.

14 Ноября 1630

Хэлена смышлёнее, чем кажется. На днях она поведала мне, что члены ковена, по её мнению, служат дьяволу, сами того не подозревая. Весьма зрелое суждение. Несмотря на моё негативное отношение к ней, меня радует, что она мыслит в верном направлении. Ещё немного и она уверует в Господа, а не в своих языческих божков. Будь я на месте их Матери, давно бы изгнал её, потому что она уже начала отходить от их лживого учения.

Я уже больше недели живу на втором этаже гостиницы „Славная Зайдла“. Моя работа идёт хорошо: члены ковена доверяют мне, а я сообщаю сведения герру Кратцу. Я понимаю всю опасность хранения при себе дневника, но не могу иначе, ведь тогда я могу упустить ценные наблюдения и мысли.

Ковен занимается богопротивным колдовством и продажей зелий…»

Дальше были скучные заметки о буднях ковена, мысли и идеи Вольфганга на это счёт. После них шли пустые страницы, видимо демонолог не успел больше ничего записать.

Хэлену душила злоба на Эбенхольца, вспоминая, как верила ему, как защищала… «она уже начала отходить от их лживого учения»! Как будто Хэлена уже подалась в монашки и отдала себя Церкви. Она вдруг жутко захотела отомстить Эрике, Айзанхангу и всей инквизиции за то, что они так поступили с ней. Она возненавидела ковен за их глупость и слепоту.

И тут у Хэлены родилась блестящая идея. Если и не отомстить всем, то хотя бы убить двух зайцев разом можно было. Она открыла последнюю страницу, вырвала её, попросила у трактирщика перо и чернила, и начала писать…

Глава 35 ПИСЬМО

На улице уже стемнело, однако Готфриду было наплевать на приличия, и он готов был ввалиться к Дитриху хоть под утро. Он поймал открытый экипаж и поехал по лентам булыжных мостовых прямо к дому бывшего — бывшего ли? — друга.

Казалось, возница едет слишком медленно, и потому Готфрид попросил прибавить ходу. Они проехали мимо ратуши на юг, выехали за город и оказались в небольшом селении на северо-востоке. Всюду здесь были опустевшие поля и широкие одноэтажные домики крестьян.

Наконец экипаж с грохотом остановился возле крепкого и приземистого крестьянского дома. В окнах горел свет.

Готфрид вышел из экипажа и быстрым шагом направился к дому. После долгого и громкого стука дверь, наконец, отворилась, и перед ним предстала взволнованная Хильдегарда Байер. Скорее всего, она решила, что инквизиция заинтересовалась кем-то из её семьи, раз приходит ближе к полуночи. Что ж, она была не так уж далека от истины. И всё же, когда она увидела Готфрида, то с облегчением вздохнула и расплылась в улыбке.

— Здравствуйте, фрау Байер — сказал он железным голосом. — Позовите Дитриха, пожалуйста.

Женщина часто заморгала, неуверенно улыбнувшись.

— А Дитриха сейчас нет. Он уехал… Ты, Готфрид, заходи, заходи в дом, голодный наверное?

— Куда уехал? — словно каменный истукан, которому дали каменный язык, осведомился он.

— Не знаю, — мать Дитриха смущённо потупилась. — С новой девушкой они… куда-то, — она совсем покраснела и решила перевести разговор в другое русло. — А ты знаешь, что Дитриха повысили? Он теперь тоже будет защитниками нашими, стражниками командовать. Вы с ним теперь вместе будете…

Договорить она не успела, потому что Готфрид резко развернулся, бросив через плечо слова прощания, и на негнущихся ногах вернулся в экипаж.

— Обратно! — громко сказал он извозчику, пытаясь не смотреть в удивлённые глаза фрау Байер.

Он даже не стал уточнять, что это за новая девушка. Ишь ты, повысили его! Защитник наш! Да неужто Эрика, та, кого Готфрид не смог бы заподозрить ни в чём корыстном, бросила своего возлюбленного только потому, что Дитриха поставили выше по служебной лестнице? В это не хотелось верить, но верилось.

Не доехав до городских ворот, Готфрид остановил экипаж, щедро переплатил извозчику и отправился подальше от дороги, в поле.

Злость и обида жгли изнутри, и потому он решил остаться в одиночестве, боясь, что может сейчас кому-либо навредить. Он вынул из ножен шпагу, подошёл к одному стоящих на голом поле снопов, и принялся с остервенением рубить его, широко размахивая оружием. Клинок со свистом вгрызался в мягкие сенные бока, а Готфрид рычал от злости и отчаянья. Эрику похитили на улице! Дом не разграбили! Тогда почему Дитрих не сообщил Готфриду об этом письмом или лично? Ведь он должен был охранять её! А он решил воспользоваться ситуацией и ударить друга в спину. ЗА ЧТО?

Он громко кричал и ругался, проклиная всё на свете. Чем сейчас занимаются Дитрих с Эрикой? Ясно, чем! Одна лишь мысль об этом сводила его с ума, и он с ещё большей яростью размахивал шпагой. Боль прорывалась криком и бранью, от которых во дворах неподалёку начали лаять разбуженные собаки. Готфрид с силой воткнул шпагу в сноп сена и повалился на холодную землю, ударив по ней кулаком. Жгло глаза и хотелось плакать, и он даже ослабил контроль, что позволял ему держаться холодно и отчуждённо, как и подобает мужчине. Он был готов разрыдаться как последняя баба, благо никто сейчас не мог его видеть. И всё же слёзы не брызнули из глаз. Их продолжало всё так же щипать, но солёная влага даже не выступила под веками. От этого Готфрид ещё больше разозлился на себя, и скорчился на земле, пытаясь противостоять той силе, что сейчас выдавливала его грудную клетку изнутри.

В это мгновение он ненавидел всё, о чём думал: Эрику, Дитриха, его мать, себя, инквизицию и даже Бога, который был виноват в том, что ему безразлична судьба одного маленького человека. Может быть, Его пути и были неисповедимы и в конечном счёте вели к благу, но вот только Готфриду сейчас было наплевать на его пути и все блага, которые «ждут» его в будущем. Его разрывали на части желания и ненависть: он хотел быть с Эрикой, и больше не хотел её видеть никогда; хотел убить Дитриха, и пытался великодушно простить. Он хотел умереть, и хотел ожить. Ему хотелось забыть всё, но при этом запомнить каждую мелочь.

Ближе к утру, когда силы начали его покидать, а усталость и сон стёрли горе, он направился домой, волоча ноги и озлобленно пиная попадающиеся на дороге камешки. Втайне он надеялся, что Дитрих с Эрикой попадутся ему по пути, и тогда-то он сможет решить для себя, как жить дальше. Но он никого не встретил, и только сонная стража у ворот пропустила сослуживца в город.

Эрика сидела перед уютно трещавшим камином, глядя в огонь и не замечая Готфрида. Он подошёл к ней и обнял сзади, прижавшись к мягким волосам, которые пахли пряными травами.

— Ну что ты делаешь, — сказала она, отстраняясь. — Не дыши мне так в шею, мне щекотно.

— Тогда я тебя зацелую, — ответил Готфрид и, обратив её лицом к себе, приник к губам.

Сколько же счастья впереди, сколько радости от вернувшейся любви…

Он проснулся днём, не помня, как доковылял до дома и рухнул на кровать прямо в одежде. Это был только сон? Привычная уже тоска снова навалилась. Казалось, будто она была чугунным шаром, который приковывают к нему, заключённому любви, каждое утро, и снимают только когда, он заснёт в беспокойстве. Неужто воспоминания теперь будут мучить его и по ночам?

Раньше ему снилось лишь то, чего он боялся, теперь же — то, чего вожделел. Но что больнее, что мучительнее: видеть картины ужасного будущего, которое, возможно, никогда не наступит; или же глядеться в отражения столь сладкого теперь прошлого, зная, что оно больше не вернётся?

Готфрид вздохнул и, отцепив шпагу от пояса, сбросил её с постели.

Он сполз на пол, нечаянно загнав ногой своё оружие под кровать. А когда он засунул руку за ним, то с удивлением обнаружил там мешочек с пучком трав внутри. Удивлённо смотрел он на то, что держал в руках, не понимая, как колдовское зелье могло попасть сюда. Но постепенно догадки начали озарять его ум, складываясь разрозненными кусочками в цельную картину. Итак, Дитрих, мог купить этот мешочек у какой-нибудь колдуньи, или даже сам собрать для него травы. Скорее всего он спрятал зелье в одну из первых ночей Эрики в этом доме — этим объясняются дурные сны Готфрида, которые его преследовали. Наверное Дитрих влюбился в Эрику с первого взгляда, иначе зачем бы он уговаривал её бросить? А едва он понял, что Готфрид не собирается избавляться от неё, вопреки всем уговорам друга, то обратился к каким-нибудь ведьмам. Благо возможность вызнать их имена у него была — пообещай в Труденхаусе любой пойманной, что отправишь на костёр всех её родных, и потом предложи «забыть» обещание в обмен на имя какой-нибудь могучей ведьмы. И эта ведьма, в обмен на деньги или услуги Дитриха, прокляла дом Готфрида, наслав на него эту нечисть…

Готфрид скрипнул зубами, сжав в руках мешочек с травами. Нужно будет проведать одну из этих «добрых» ведьм, если только такие бывают, и выспросить, что же это за травы…

Но сейчас были дела поважнее, и потому, взяв немного денег из тайника, Готфрид снова направился в «Синий Лев». Теперь его грызла злость, и потому хотелось напиться и выместить её на первом встречном. Он больше не пытался быть великодушным или понимающим — теперь его накрыла волна всепожирающего презрения и ненависти к тем двум существам, которых звали Дитрих и Эрика. Он даже закинул в угол мешочек с травами, потому что ему стало не интересно, кто и для чего положил под его кровать этот сбор.

До вечера он злился, разжигая свою злость хмельным пивом. Вспоминались слова и действия Эрики, Дитриха, и Готфрид злился ещё сильнее. Мысленно он продолжал давно законченные споры, жёстко прерывал своего бывшего друга и бывшую возлюбленную, насмехался над их идеалами и чувствами.

Теперь для него был только один праведник в мире — он сам. Злость давала силы бороться с горем, и всё бы было прекрасно, если бы не страх снова скатиться в ту пучину скорби, из которой ему с таким трудом удалось выбраться. Но едва страх этот вползал в сердце, как Готфрид отгонял его знатным глотком пива.

Ближе к полудню, когда он уже спал с открытыми глазами, его голова скорее по привычке, чем из необходимости переваривала события последних дней. Сейчас расставание с Эрикой не казалось чем-то вроде состязания: кто быстрее найдёт себе другую любовь, кто быстрее забудет старую… Она опережала Готфрида по всем пунктам. И хотя от этого ему становилось горько, он одновременно хотел и наверстать упущенное, и выйти из этой бессмысленной гонки. «Ну что же, — подумал он, — а ведь я могу обогнать тебя, проклятая дрянь. Я могу быть счастливее, ведь ты скоро наскучишь Дитриху, а я вот прямо сейчас могу найти себе женщину, которая будет любить меня всю жизнь, не оглядываясь на моё положение в обществе или заработок. Вот как раз идёт подходящая кандидатура».

И действительно, между столами, невдалеке от него, плыла девушка божественной красоты. Красоты, которую ей, несомненно, придавало и опьянение Готфрида. Она была одета в небогатое платье простой, не имеющей проблем с деньгами, горожанки.

На секунду охотник на ведьм залюбовался ею, но лишь на секунду. Он тут же достал гребень, выронил его, махнул на него рукой, вскочил, оправил волосы, и, натыкаясь на столы, пошёл к божественному видению на заплетающихся ногах.

— Фройляйн, прелестная фройляйн! Разрешите мне сопроводить вас до дома и обогреть…

От обилия выпитого пива слова его были трудно различимы, и речь больше напоминала мычание. Да, в общем-то, она и была пьяным мычанием. Не окончив мысли, Готфрид споткнулся об одну из лавок и грохнулся на пол. На счастье или на беду он успел ухватиться за подол той самой фройляйн, которой собирался отдать душу и сердце. Треснула ткань, и юбка порвалась, обнажив прелестные бёдра и исподнее несчастной девицы. Вокруг сразу же разбушевался океан звуков: одни начали громогласно хохотать, другие восхищённо охать и цыкать языками, совсем загнав девушку в краску.

— Пьяный бездельник! — к Готфриду подбежал разъярённый мужчина в коричневом камзоле и, ухватив его за ворот, рывком поднял его на ноги. — Ты оскорбил фрау! Извинись перед ней, ни то…

Он не успел договорить, потому что Готфрид оттолкнул незваного защитника и выхватил шпагу. Мужчина отпрянул, а посетители вокруг разом вскочили со своих мест, схватившись за оружие.

Повисла неловка пауза. В центре зала стоял Готфрид, нацелив остриё шпаги с крестом на клинке в грудь защитника дамы. Дама стояла позади него, прикрывая ноги остатками платья. Вокруг них, напряжённо держа руки кто на оружии, а кто на спинках стульев, застыли посетители пивной. Вдалеке слышался топот охранников, которые спешили на место конфликта.

И в этот момент Готфрид протрезвел. Увидев шпагу в своих руках, которая, опозоренная теперь, дотоле служила лишь для правого дела, он устыдился своей глупости и низости. Он опустил оружие, громко и твёрдо, насколько это позволял заплетающийся язык, произнёс «простите», а затем демонстративно вложил шпагу в ножны, давая всем вокруг понять, что не намерен продолжать сцену. Испуганный защитник, у которого, к слову, не было никакого оружия, поспешил увести свою даму прочь из зала.

Посетители вокруг расселись по своим местам, иногда всё же бросая опасливые взгляды на оставшегося стоять сержанта. «О, Господи! — думал он. — В кого я обратился? В дикого зверя, что беснуется и рычит на всякого встречного. Я словно одержимый, выгораю изнутри, снедаемый низким, плотским чувством, которое хочу погасить другим, но тем же в сущности. Дай мне силы, дай мне силы, Господи, не впасть во грех и пережить тяготы кротко и смиренно, как и подобает рабу Твоему. Nam et si ambulavero in medio umbrae mortis non timebo mala quoniam tu mecum es virga tua et baculus tuus ipsa me consolata sunt»…

Он ещё немного постоял, от стыда тиская эфес шпаги, а потом вышел, громко ступая негнущимися ногами по гулкому деревянному полу.

У окна дома по Геллерштрассе стоял какой-то мальчишка в потёртой одежонке и пытался заглянуть внутрь. Он привставал на цыпочки и что-то разглядывал в щель между занавесками.

— Эй, ты! — прикрикнул Готфрид. — Что нужно?

Мальчишка отскочил от окна и поднял на него испуганные глаза.

— Герр Айзанханг? — спросил он.

— Я. Что нужно?

— Вам письмо, — с этими словами мальчишка протянул ему сложенный вчетверо лист бумаги.

Готфрид дал ему пару крейцеров и мальчишка с облегчением убежал прочь.

На письме стояла надпись «Готфриду Айзанхангу». Интересно, от кого оно? Готфрид, не открывая двери, развернул его. Внутри лежал лист бумаги, исписанный красивым почерком:

«Если ты желаешь узнать, кто такая Эрика и почему за ней охотится ковен, то я могу помочь тебе. Но только в том случае, если ты поможешь мне. Ты, несомненно, помнишь, что в памятную Вальпургиеву ночь на шабаше присутствовал некий инкогнито, выдававший себя за дьявола. Был ли он им на самом деле или же нет — не важно. Я готова рассказать тебе всё об Эрике Шмидт в обмен на маску этого человека, которая находится у тебя. Но, пожалуйста, не вздумай искать меня или говорить об этом письме с Фридрихом Фёрнером, потому что в таком случае Эрике может грозить опасность.

Если ты согласен, поставь свечу на подоконник.

Хэлена.»

Что она задумала, эта ведьма? Готфрид вошёл в дом и бросил письмо в холодный камин. Затем он подошёл к окну, сорвал ненавистные багровые шторы и растоптал их. Так он топтал память об Эрике, этой блудливой суке.

Позади мяукнула кошка. Готфрид подхватил её, выпустил на улицу и захлопнул дверь.

Нужно собрать вещи и исчезнуть отсюда. Хотя бы на время. А потом, когда всё утихнет, продать дом, если его до этого времени не конфискуют, и больше никогда здесь не появляться.

И он начал собирать вещи в большие сумки. Лучше уехать сегодня ночью. Нет, ночью лучше выспаться.

На глаза ему попался подсвечник с оплывшей свечой. Будь что будет, подумал он, и поставил его на подоконник. Интересно, что ему расскажет Хэлена?

Глава 36 ЛОЖЬ И ПРАВДА

Он успел подняться на второй этаж, как в дверь постучали. Пришлось спускаться вниз и открывать. На пороге стояла Хэлена. У неё были спутаны волосы, одежда испачкана в дорожной грязи, а на плечах лежала засаленная серая шаль. Ведьма явно была где-то поблизости и ждала, когда ему доставят записку.

— Проходи, — буркнул он.

Они уселись по разные стороны трапезного стола, и Готфрид, чтобы не тянуть время, напрямик спросил:

— Так что ты хотела рассказать мне?

Хэлена помолчала в нерешительности.

— Маска у тебя? — наконец спросила она. — Покажи мне её, пожалуйста.

Готфрид со вздохом поднялся, сунул руку, в потухший камин, нашарил тайную полку и вытащил оттуда железную маску. Она бухнулась на стол с глухим лязгом.

— Ну, что?

Хэлена вздохнула, и сказала, не отводя взгляда от маски:

— Скажи мне, пожалуйста, ещё кое-что. Как ты узнал, что она лежала именно в той хижине?

— Мне приснился сон, — сухо ответил Готфрид.

Хэлена подняла на него удивлённые глаза.

— Не может быть, — прошептала она. — Нет, она не могла так… но зачем?

— Что случилось?

— Странно, что она тебе приснилась, — сказала Хэлена.

— Мне многое снилось в то время. Эрика подложила мне какие-то травы под кровать, вот они и…

— Это не Эрика, — ведьма покачала головой. — Это делали мы — я и Мать. А травы… наверное она просто хотела защитить тебя.

— А зачем вы это делали? — на лице у Готфрида не дрогнул ни единый мускул, не обозначилось удивление.

— Это была идея Матери, — сказала Хэлена. — Подобие пророческих видений — кладбище, на которое Эрика не могла не пойти, буря, которая должна была начаться на следующий день… Даже призрак Альбрехта вписался в эту затею как нельзя кстати. Ты должен был видеть подтверждения снов и верить им, как откровениям. А потом прогнать Эрику, решив, что она ведьма…

— Но я ведь мог отправить её в Труденхаус!

— Не мог, — Хэлена снова покачала головой. — Не стал бы. Ты не из тех, кто может так поступить… Мать чувствовала, что от тебя ей не угрожает и не будет угрожать опасность, даже если ты поверишь, что она колдунья. Мы думали, что ты просто отпустишь её и всё, ей придётся вернуться…

— Да кто она такая? Почему вы за ней так бегаете? — не выдержал Готфрид и стукнул кулаком по столу.

Хэлена подняла на него испуганные глаза, подождала, пока успокоится, и произнесла:

— Тебе может показаться невероятным, что я тебе сейчас скажу, но выслушай меня до конца, а потом сам думай, верить тебе в это или нет.

Эрика — дочь нашей верховной жрицы, которую мы зовём Матерью.

По лицу Готфрида трудно было что-либо понять — оно как было мрачным, так и осталось. Щёки его ввалились от бессонницы, а вокруг глаз залегли тени, отчего взгляд казался хищным и озлобленным. Хотя, таким он и был.

— Она была ведьмой, наследницей ковена… — продолжала Хэлена.

— Тогда почему она не околдовала меня? Не пыталась бежать? — перебил Готфрид.

— Почему ты думаешь, что не околдовала? — желчно спросила ведьма. — А бежать она не пыталась, потому что знала, что её ждало.

— Её хотели принести в жертву?

— Д-да, — после паузы кивнула Хэлена, — её хотели отдать в жертву Рогатому. Чтобы заключить какой-то договор с ним — я точно не знаю.

— То есть вы с помощью неё хотели заключить договор с дьяволом?

— Ну, да. Она ведь была девственницей, готовилась к свадьбе…

— К свадьбе? — в груди у Готфрида вновь вспыхнуло болезненное пламя. — С кем?

— Я не знаю, — покачала головой ведьма. — Готовилась к свадьбе, но тут…

— Подожди, как могла мать принести в жертву собственное дитя?

Хэлена замолкла, а потом ответила:

— Я имела в виду принести в жертву не саму её, а её девственность, как символ молодости и чистоты. Поэтому она не вернулась к нам — не хотела быть чьей-то вещью, несмотря на то, что её удостоили столь великой чести.

— А кем был её жених?

— Я не знаю. Это известно только Матери. Мы многое скрываем друг от друга — чтобы на пытке не выдать друзей. Мне очень жаль, но она не любила тебя. Ей просто нужно было укрытие…

— Мне наплевать, — ответил Готфрид холодно. Ему стало только горше. Это означало, что его обманывали с самого начала, а он верил. Хотя… кажется, он догадался, кто был её женихом.

А ведь тогда, на дознании Эрики, доктор Фазольт был прав. Был прав во всём, как будто сам был тому свидетелем. Готфрид вдруг увидел всё кристально чисто: Эрика ничего ему не говорила, потому что боялась инквизиции. Её рассказ, шитый белыми нитками, он никогда не воспринимал всерьёз. Сейчас это было ясно. Он просто закрывался им, как хлипким щитом, от того, что подозревал. Эрика была ведьмой. А всё, что у них было — просто мираж. Картина художника, которая прекрасна с одной стороны, но сзади всегда есть грубый, грязный холст, на который и нанесены краски.

Кругом обман. Эрика была намазана мазью в день шабаша, как делают все ведьмы перед своими гуляньями. Как он мог не обратить на это внимания? А те травы под кроватью? Всё же было ясно как день. Воистину, любовь ослепляет. А Дитрих? Как он ловко придумал отпустить Хэлену, чтобы проследить за ней. Небось был уверен, что она сбежит и предупредит ковен. Никому нельзя верить.

Ему вдруг очень захотелось выпить. Отметить конец всего этого дерьма, а потом подумать, что делать дальше. Может быть, вернуться к Фёрнеру. Может быть, уехать подальше. Можно отправиться на север, там теперь нужны солдаты.

— Забирай свою маску и проваливай, — сухо сказал он.

— Спасибо, что приказал отпустить меня тогда, у Верхней церкви, — тихо сказала Хэлена.

— Скажи спасибо Дитриху, — оборвал её Готфрид.

Хэлена ушла в недоумении, а он понял, что без пива не переживёт эту ночь. И решил наведаться в «Синий Лев», чтобы взять маленький бочонок, для размышлений.

Как же всё-таки слаб человек, пытающийся избавиться от чувств и страхов при помощи зелья. Пусть это зелье разрешено Церковью, пусть в нём нет ни капли магии, но оно, подобно любому колдовскому снадобью, склоняет душу человека во тьму, к дьяволу. И человек из доброго и порядочного семьянина вдруг превращается в лютого зверя, которого былые, загнанные в глубины души, страхи бьют огненными бичами, распаляя ярость и давая иллюзию силы. Тут-то и становится виден он во всей красе: тихоня начинает громко кричать, холодный и чёрствый человек плачет, как ребёнок, а трус лезет в драку. И чем больше пытается несчастный отравою заглушить свою истинную природу, тем прочнее она укореняется, разваливая по кусочкам и без того хлипкую душу. Хлипкую потому, что ослабела она, бедная, и обрюзгла, с тоской глядя на серые будни и не имея цели, к которой могла бы стремиться. Вот от духовного безделья-то и плодится пьянство и разбой на улицах, а также страх и слабость внутри людей. И если трудишься ты лишь для того, чтобы забыться вечером в кабаке, значит труд твой вреден телу твоему и душе. И потому они тебя скоро покинут.

За полдороги до «Синего Льва» начался промозглый осенний дождь. Готфрид посильнее запахнул куртку и прибавил шагу. Странным образом ненастье придало силы его злобе. Ну и пусть Дитрих сейчас валяет Эрику! Пусть хоть весь мир рухнет, что мне до этого? Я собираюсь жить весело и счастливо!

С этими мыслями он поднялся на крыльцо пивной и вошёл внутрь. Как тут было тепло и уютно после грязных, неприветливых улиц! Готфрид снял шляпу и куртку и пошёл к своему излюбленному месту в углу, небрежно распихивая лавки и стулья, встречавшиеся на пути. Однако место было занято двумя подвыпившими толстяками, которые неразборчиво убеждали друг друга в чём-то. Тогда Готфрид развернулся и начал искать глазами свободное место. И тут взгляд его наткнулся на фигуру старого друга. Дитрих сидел один, сгорбившись и мрачно глядя в зайдлу.

Готфрид молча сел напротив. Высказать бы ему сейчас всё! Или лучше сделать вид, что ничего не произошло? Наплевать мне на эту вертихвостку, пусть ей пользуется кто хочет. Однако же с Дитрихом никакой дружбы больше! Хватит за собой его таскать, словно я ему должен по гроб. Наплевать. Пусть с девкой этой будет, а я уж один проживу, без друзей-предателей.

Дитрих наконец поднял голову, чтобы посмотреть, кто же к нему подсел. И тут же в глазах его появилась растерянность.

— Здравствуй, — мрачно и холодно произнёс Готфрид.

— Здравствуй, здравствуй, Гога, — поспешно закивал он, сдвигая снедь на столе к краям, словно она могла помешать разговору. — Как твои дела? Давно ли вернулся?

— Пару дней назад. И уже успел заметить, что вы без меня натворили, — странно, а вроде сказать хотел совсем не то. Слова сами полезли из уст Готфрида. Холодные, мрачные и тяжёлые. — Теперь-то мне всё известно…

— Да ты прости Гога, — Дитрих казался спокойным и расслабленным, однако именно это нарочитое, наигранное спокойствие выдавало в нём сильнейшее внутреннее напряжение. — Я же и сам понимаю, как поступил…

— Понимаешь, как поступил? — зло усмехнулся Готфрид. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы губы начали говорить то, что он хочет. — Я всё знаю, Дитрих. Ты — колдун.

Дитрих насторожился, прищурился.

— Откуда у тебя была такая уверенность, что Эрика ведьма? Почему ты вызвался стеречь скорняка, хотя причин опасаться за его жизнь, вроде бы, не было? А кто предложил отпустить Хэлену? Ты надеялся, что она предупредит ковен и они сбегут?

Ты так долго увивался вокруг Эрики, чтобы вернуть её в ковен? А может быть ты и был её женихом?

— Ты что говоришь-то, Гога? — испуганно затараторил Дитрих и перекрестился. — Ты в своём уме? Не колдун я, и никогда им не был! Про Эрику это были просто догадки… А скорняка я взялся сторожить, потому что сердцем чуял, что что-то не ладно. И ведь всё подтвердилось!

— А Хэлена?

— Был бы я колдуном, стал бы я весь ковен из-за неё одной подставлять? — фыркнул он. — А насчёт Эрики… Ты уж прости меня…

— Хватит, — оборвал его Готфрид. — Ты точно никогда не колдовал и с колдунами не знался?

— Да будь я проклят! — выпалил он и широко перекрестился. — Теперь веришь?

Готфрид помедлил с ответом, смерил друга взглядом.

— Верю. Да и наплевать, даже если бы ты им и был.

— Ну вот и хорошо, — сказал Дитрих. — А насчёт Эрики…

— Прекрати, — снова перебил его Готфрид, получив в ответ опасливый взгляд. Не хотелось слушать его дурацкие оправдания и терпеть фальшивые попытки помириться. — Не хочу о ней слышать. Сделанного не воротишь. Так что давай не будем об этом. Я здесь хотел просто отдохнуть. Вскоре, думаю, доложу о прибытии герру Фёрнеру, а там снова дела. А ты как?

Дитрих поморщился и отхлебнул пива.

— Да девушка от меня ушла…

— Какая девушка? — Готфрид насторожился. — Что ещё за девушка?

— Да была тут одна, пока ты ездил. Как стрекоза: то к одному, то к другому… Вот и ушла, дождался…

— Так это была не Эрика?

— Так я же тебе и говорю, а ты перебиваешь! — Дитрих досадливо поморщился. — Ты прости уж меня, Гога, что так получилось…

— Где Эрика? — с нажимом спросил Готфрид, упреждая долгие оправдания. — Если она не с тобой, то где?

Дитрих опустил глаза и нервно забарабанил пальцами по столу.

— Понимаешь, был приказ от герра Фёрнера доставить её. Мне просто приказали, и я ничего не смог поделать…

— Она в Труденхаусе? Её в чём-то обвиняют?

— Просто приказали и всё… Сказали, что ведьма, что подозрения есть… ну ты знаешь…

— Так надо разобраться, — всегда спокойный Готфрид вдруг вскочил и метнулся к выходу, однако Дитрих ухватил его за рукав.

— С кем ты разберёшься? С Фёрнером или с инквизицией?

И Готфрид вспомнил, как родственники, мужья, жены и дети арестованных приходили и в ратушу, и в Труденхаус молить на коленях о помиловании. Предлагали себя вместо них…

Но успокоиться он уже не мог.

— Тогда что делать? — спросил он друга, вырвав рукав у него их рук и по-прежнему с раздражением глядя на него.

— Ты сядь, Гога, — голос Дитриха опустился почти до заговорщицкого шёпота, его едва можно было расслышать сквозь гул вечерних посетителей.

Готфрид сел и в бессилии прорычал:

— Как ты мог так поступить? Что она тебе сделала?

— Да ты успокойся, Готфрид. Её взяли за дело…

— За дело?! — снова взорвался он. — Как всех? А тебя поэтому повысили? За то, что ты друга предал?!

— Я просто выполнял долг! — Дитрих уцепился за последний щит своей совести. — Мне приказали! А вот ты не разглядел ведьмы, попал под чары! Сейчас война, люди на севере гибнут, нас защищая, а ты, вместо того, чтобы Господу служить, взялся гулящей девке прислуживать!..

Грохот перевёрнутого стола, пиво на полу, и Готфрид, схвативший Дитриха за грудки. Ох, как хотелось впечатать его физиономией в стену! Разбить наглое бледное лицо, хорошенько отходить ногами по рёбрам!

Однако он сдержался. Выпустил ворот из побелевших кулаков, оттолкнул Дитриха и ушёл прочь.

Бывший друг, как это ни прискорбно, был прав. Во всём. Проклятая ведьма! — грохотало в сознании. Ярость Готфрида, столь редкая, но долгая, душила его. Не рассмотрел! Не поверил! Пошёл на поводу у греховных желаний! Нарушил клятву, хотя каждому было ясно, что Эрика — колдунья. Не исполнил долг. Предал веру и себя…

Он быстро шёл по темнеющим улицам и прохожие шарахались от него, крестясь, точно увидели дьявола.

Ублюдок Дитрих! Захотел выслужиться! Поманили властью, а он и готов друга предать. И правильно — ведьмам место на костре. А предатель пусть остаётся в инквизиции. Наплевать. Всё это уже так надоело, что хочется собрать свой невеликий скарб и уехать куда-нибудь в провинцию. В деревню. Подрабатывать каким-нибудь плотником или вышибалой в трактире и горя не знать. Хотя бы на время, чтобы забыть это всё. Ведь, как ни говори себе, что все кругом виноваты, а один ты несчастная жертва, дела так и остаются погаными. Если бы ещё верить, что виноват кто-то кроме тебя. Завтра заявлю Фёрнеру, что хочу уйти. Хотя бы на время. А вдруг он припомнит клятву его, Готфрида? И заставит казнить Эрику?… Кратц, наверное, давно прибыл, доложил о дезертире… Тогда лучше исчезнуть тихо… Сегодня же ночью завалиться к контрабандисту, запугать его и уплыть по Регницу куда глаза глядят.

Если бы ты знала, Эрика, как я любил тебя. На что готов был… И если бы я знал, что ты так же готова на всё ради меня…

«Готфрид Айзанханг, я даю вам важнейшее задание, — сказал тогда викарий, поглаживая свою бородку. — От него зависит очень многое. Ваша задача: выследить ковен и сообщить о его местонахождении. Для этого я выделяю вам лучших людей. Командовать вами будет лейтенант Кратц. Однако, если же вы хорошо справитесь, я с радостью назначу лейтенантом и вас.

И помните — всё это в интересах веры. Колдовство в наше время принимает поистине ужасающие масштабы. Ведовские секты там и тут, люди перестают почитать Господа. Для общего блага нужно найти еретиков и уничтожить, предав суду. Потому что из-за таких, как они и приближается гибель нашего мира — в этом уже нет никаких сомнений».

Готфрид вспоминал это. Вспоминал, как не хотел оставлять Эрику одну, пусть даже и под присмотром раненного Дитриха. И как всё-таки согласился. Потому что в «интересах веры», потому что «для всеобщего блага». Жаль, что это всеобщее благо обошло стороной его самого.

Но едва он закрыл дверь, как в неё постучали. Не глядя в окно, он снова её отворил и застыл в оцепенении, не зная, что предпринять. На пороге стояла старуха.

Это была та самая старуха, которую он видел возле дома Шмидтов. Та самая, которую ведьмы называли Матерью. Её зелёные, по-старчески мутные глаза впились в глаза Готфрида, седые космы обрамляли лицо, морщинистые руки сжимали клюку, на которую старуха опиралась.

— Здравствуй, Готфрид, — проскрипела она и вошла в дом. Он лишь посторонился.

Старуха опасливо смотрела ему в глаза, словно ожидая нападения. Она была похожа на дряхлую волчицу, вышедшую на охоту. Повернувшись к нему всем телом, она медленно прошла вглубь дома, уселась за стол, держа руку на клюке и не сводя с него глаз.

Готфрид совсем не был ей рад. Наоборот, он сам напрягся, ожидая непонятно чего. От старухи так и веяло опасностью. Он не рискнул поворачиваться к ней спиной. Прикрыл дверь и двинулся к столу. Шпага, висевшая на поясе, придавала уверенности и силы. Крест на клинке… поможет ли он против чародейства?

Готфрид сел напротив. Ведьма внимательно следила за ним, перебирая пальцами и складывая из них какие-то знаки — то ли волновалась, то ли колдовала. В глазах старухи явственно ощущалось сомнение, даже борьба. Будто бы она собиралась о чём-то сказать, но не решалась. Что-то мешало ей. Она испытующе глядела в лицо Готфриду, и он даже поёжился, таким пронзительным был этот взгляд. Как будто она читала сейчас его мысли.

Он молчал и тоже смотрел на неё. Внешне казалось, что Готфрид ожидает, когда она заговорит, но на самом деле он думал, как можно связать старуху, так чтобы она осталась в живых и не успела повредить ему? Если он приведёт её в Труденхаус, ему сразу простят любые дезертирства, любые ошибки прошлого. Сама Мать, верховная жрица ведовского ковена в гостях у викария! Может быть его даже повысят или дадут награду…

— Сегодня я обнаружила в нашем старом доме записку. В ней говорилось, что Эрика теперь в Труденхаусе, и что я должна прибыть туда, иначе её казнят. Ты должен спасти её, — вдруг проскрипела она.

Чего угодно ожидал Готфрид, но только не этого. Он сохранил внешнее спокойствие и ответил:

— Не намерен.

— Ты должен, — повторила старуха, повысив голос. — Она меньше других виновата во всём этом. Я вижу, что она нужна тебе. Нашей общине приходит конец, не знаю, сколько я ещё смогу скрываться. Но вы с Эрикой можете бежать, скрыться…

— А не вы ли, фрау, преследовали её? Не вы ли выкрали её тогда? — неожиданно для самого себя взъярился он. Эта ведьма, испортившая им с Эрикой жизнь, смеет врываться в дом и требовать — не просить, а именно требовать, чтобы Готфрид теперь её вызволял. Да с какой стати? Да плевать на Эрику. А за поимку этой старой карги Готфрида точно повысят. — Нет! — твёрдо ответил он — взыграла гордость. — С какой стати вы вваливаетесь в мой дом и чего-то требуете? Почему нельзя было оставить нас в покое? Чем она так провинилась перед тобой, старуха, что ты испортила ей жизнь?

Хотелось взять её, заломить руки и увести, отдать палачам в пыточную, но кое-что останавливало. Непонятно, что старая ведьма имела в запасе, какое колдовство, какую подлость. Поэтому он медлил.

— Да потому что она должна была наследовать ковен, возглавить наших братьев, нашу веру!

— Но она не хотела этого, иначе бы не осталась со мной!

— Меня не волнует, хотела она или нет, дело совсем не в её капризах, а в людях. Она должна была…

— Судя по твоим словам, тебе все должны, ведьма. А вот ты, судя по всему, не должна никому, всеми пользуешься и крутишь как хочешь…

А старуха точно имела в запасе волшебные слова. И не преминула сказать их:

— Она ведь так любила тебя, Готфрид!

Он вдруг с ужасом осознал, что вся злоба, вся та ярость, что давала силу жить, вдруг утихает, гаснет, как пламя. Щенок! — сказал он себе. — Сказали «любит» и всё, уже готов валяться брюхом кверху?!

— Так любила, что ничего не сказала мне ни о ковене, ни о своём женихе? — прорычал он, пытаясь вернуть уходящую злобу.

Старуха подозрительно прищурилась:

— О каком ещё женихе?

— Которого она тоже любила, за которого собиралась замуж.

— Кто тебе сказал об этом?

— Кто надо, — Готфрид оставался холоден. — Я не буду спасать её. Она мне лгала.

— Ты не понимаешь! — зашипела ведьма, наклонившись вперёд. У неё тряслись губы, а глаза лезли из орбит, и Готфрид на мгновение даже решил, что пожалеет, если они, вывалившись, испачкают его трапезный стол. — Фёрнер погубит её!

— Фёрнер вообще любит губить ведьм, — заметил он с презрительной ухмылкой. — Уж я-то знаю…

Он хотел добавить, что и она скоро узнает, но сдержался. Опасно праздновать победу раньше времени.

— Да не ведьма она!

— А кто? Святая? Монахиня? — он тянул время.

— Она… — старуха задохнулась от негодования, но сжала кулаки и взяла себя в руки. — Хочешь услышать, что здесь происходило? Хорошо… Но сначала объясни, что тебе известно и откуда?

— Я знаю, что Эрика — ваша дочь, что вы были женой Альбрехта, фрау Шмидт. Что она ведьма и наследница ковена. И что у неё был жених, с кем она хотела обвенчаться, но вы пытались отдать её… хм… в жёны вашему дьяволу, — Готфрид скривился. — Что она скрывалась у меня от вас и от инквизиции одновременно.

В глазах ведьмы разгорелось чёрное пламя злобы, губы сжались в тонкую полоску, и Готфрид невольно сжал руку на эфесе.

— Здесь была Хэлена? — полуутвердительно спросила она, но даже не стала слушать его ответа. — Это она рассказал тебе всё… проклятая дура… поэтому ты… ну ладно. То, что она тебе рассказала — неправда. То есть, не всё из этого правда. Я объясню. Понимаешь, Хэлена всегда ненавидела Эрику, хотела занять её место, хотела когда-нибудь стать верховной жрицей. Поэтому она и солгала тебе — чтобы ты возненавидел мою дочь. Да, я была женой Альбрехта. Сам он до последнего своего дня был простым кузнецом и не знал, чем я занималась. Я умела скрыть правду.

Церковь и ведовские общины всегда враждуют — так думает любой горожанин. Так ему спокойнее, есть уверенность, что его защищают. Но правда в том, что мы часто сотрудничаем с инквизицией. Именно так! У нас было нечто вроде молчаливого согласия — мы особо не высовываемся, а Фёрнер за это нас не трогает.

— А почему бы ему не уничтожить вас? — спросил Готфрид. Старуха продолжала нести чушь, и это его начало раздражать.

— Потому что это было не выгодно ни инквизиции, ни церкви. Когда по городу ходят слухи о ведовском ковене, всегда есть на кого свалить любую вину, а церковь переполнена прихожанами. Более того, под видом борьбы с колдовством и ересью, можно судить богатых горожан и отбирать у них имущество. Конечно, наши с Фёрнером отношения были не совсем дружественными, скорее враждебными, но он не трогал нас, и это было очень удобно. Ни инквизиция, ни наша община не знали, что существует это молчаливое соглашение. Мы занимались своими делами — продавали зелья, помогали людям при помощи колдовства… Не фыркай, именно помогали! По городу расходились слухи, а Фёрнер собирал с них урожай — инквизиция арестовывала ложно обвинённых, получала их имущество и сжигала на кострах. Конечно, иногда казнили и наших братьев и сестёр, но тут уж ничего нельзя было поделать.

Прошлой весной герр Фёрнер выразил опасения, относительно того, что шведская армия может войти в Бамберг.

— И что? — перебил Готфрид.

— Его, как викария и исполняющего обязанности бургомистра, арестовали бы и, скорее всего, повесили или взяли в плен. Поэтому он и обратился к нам. То есть ко мне — остальная община не знала об этом. Он попросил содействия в случае угрозы городу и помощи в поисках особо опасных еретиков, — старуха скривилась. — Пришло время сделать наши взаимоотношения не такими зыбкими…

— Чушь! — отмахнулся Готфрид.

— Слушай дальше, да не перебивай. Я согласилась, потому что понимала выгоду такого союза для нас. Но, в качестве гарантий, потребовала его жениться на моей дочери, Эрике.

— Он и был её женихом? Кому ты врёшь, старуха? Викарий дал обет безбрачия! Если бы даже он попробовал жениться, его бы сместили с поста за нарушение обета.

Старуха покачала головой.

— Сынок, в наше время обеты нарушаются так же легко, как и даются. Конечно, он мог измыслить множество способов не нарушать обет, но главное — он должен был получить Эрику, в знак подтверждения договора. Эрика жила бы у Фёрнера как служанка, но по сути являлась бы женой. Это была гарантия.

Готфрид промолчал. Он всё ещё не знал, как бы скрутить её. Любое неосторожное движение могло быть опасно. При всём своём спокойствии, старуха тоже была начеку, это просто бросалось в глаза.

— Фёрнер согласился, и я поставила условия их брака. Дело в том, что мне нужно было, чтобы Эрика вступила в общину, потому что я уже не могу ей руководить. Она уже давно минула возраст инициации. Мне было жалко её, но ради, пусть и временного, но почти официального перемирия с Фёрнером, я решилась. Обряд вступления в общину достаточно прост — это ритуальное лишение девственности, как символ соединения Бога и Богини. И я хотела, чтобы Эрика лишилась её не с кем попало, а с будущим мужем. Викарий же настоял на том, что будет в маске и в одежде, чтобы его потом, в случае чего, не могли узнать. Я согласилась.

Таким образом я решила совместить обряд её посвящения и первую брачную ночь. У нас, детей старой веры, язычников, как вы говорите, на вальпургиеву ночь как раз праздник плодородия приходится…

— Так значит это Фёрнер был тем дьяволом? — ухмыльнулся Готфрид. Господи, да что несёт эта полоумная ведьма?

Он встал и начал прохаживаться по комнате взад-вперёд, заложив руки за спину и украдкой поглядывая вокруг, нет ли где верёвки. Старуха не сводила с него подозрительного взгляда. Он мог бы просто заломить ей руки и вывести наружу, но что потом? Не слишком ли просто? Может быть как раз на такой случай она подготовила какое-то проклятие или дурманное зелье?

— Именно так! Он и сейчас сущий дьявол, только вот шкуру ягнёнка носит. Вы сорвали ритуал, и викарию ничего не оставалось делать, как начать поиски участников, чтобы не самому попасть под подозрение Иоганна Георга.

Ты был сторожем для Эрики. Мы не могли открыто вернуть её, иначе бы договор был расторгнут и Фёрнер взялся бы за нас по-настоящему. Первое время он даже помогал нам, пытался снять обвинения, но епископ давил на него, поэтому, используя Эрику как заложницу, он начал охоту за нами. Рудольф Путцер, скорняк, был верховным жрецом. Он чуть не начал говорить, поэтому Фёрнер и убил его. Это было началом конца. Я ещё надеялась, что хоть кого-то из осуждённых освободят, пока не назначили их казнь. И когда стало понятно, что назад дороги нет, тогда-то мы и забрали Эрику. Тогда-то и началась настоящая война. И всё потому, что ты взял её к себе! Подумать только, как одна глупость, может разрушить всё, уничтожить нас и даже поставить под удар инквизицию!

— А как инквизиция-то от этого пострадала? — удивился Готфрид.

— Как? Мы помогли Флоку бежать. По нашей указке он начал писать императору и требовать разобраться с бамбергской инквизицией. У меня была идея — мы могли вновь заключить перемирие с Фёрнером, если бы император начал проверки. Они просто не нашли бы улик. Но император промедлил, и вот что из этого вышло. Мы не успели встретиться с Фёрнером и всё продумать, поэтому он начал уничтожать всех, кто мог бы свидетельствовать против него. Бамбергской инквизиции конец, и он понимает это. Ему остаётся только спасаться самому. Он опасался шведов, а выходит так, что может попасть под суд императора.

Она замолчала и посмотрела своими мутными старческими буркалами в глаза Готфрида. Он тоже молчал и продолжал мерить комнату шагами.

За окном послышался грохот кареты, какой-то лязг. На мгновение Готфриду почудились знакомые голоса, но потом он понял, что только почудились.

— Пусть даже и так, но при чём тут я?

— Спаси её, Готфрид! — взмолилась ведьма. — Мне осталось не так уж и долго, я это чувствую, но вы можете бежать и всегда быть вместе. У тебя есть доступ в Труденхаус, ты можешь притвориться, что Эрику срочно вызывают на дознание. Прийти вечером, когда там никого нет, вывести её. Ты там всех знаешь, вас не скоро хватятся. В крайнем случае остаётся оружие… Твоя шпага, которую сработал Альбрехт.

— Все считают, что она проклята, — Готфрид скривился в подобии ухмылки, — что разит только честных людей и не может защитить своего хозяина от врагов.

— Шпага у тебя самая обыкновенная. Дело не в ней, а во владельце. Подумай, сам ли ты направляешь свою руку на честных и порядочных, или кто-то делает это за тебя?

Готфрид хмыкнул.

— Кто может делать это? Ты говоришь о колдовстве?

Старуха покачала головой.

— Есть вещи намного более могущественные и опасные, чем колдовство или даже боги. Я больше ничего не могу тебе сказать, ты должен решить сам.

Потом она вдруг резко поднялась и направилась к двери. Нужно было бежать за ней, хватать её за одежду, валить на пол и вязать. Но Готфрид не стал этого делать.

Он вдруг подумал о том, что солдаты не могли донести на него сразу после шабаша. Каким образом? Они спали в своих постелях, и если бы викарий стал допрашивать их, то не раньше самого Готфрида. Слухи? Тоже вряд ли.

А для чего Фёрнер так часто оставлял его с Путцером наедине? Чтобы Готфрид убил скорняка? Да ещё намекал: «Да уж постарайтесь не убить его, как эту… Фегер». Поэтому Готфрид не понёс наказания — чтобы не бояться его впредь. А как ненатурально Фёрнер удивился тому, что ковен существует! А как защищал Эрику…

Готфрид захлопнул дверь, и не увидел, что происходило на улице.

Глава 37 ПОСЫЛКА ГЕРРУ ФЁРНЕРУ

— Доставили как и приказано, — доложил старшина с порога.

Фёрнер рассеяно кивнул, потом поднялся из-за стола и вышел вместе с солдатом.

Вдвоём они доехали до Труденхауса.

По вечерним улицам мчалось множество экипажей, но гербовой карете викария всегда уступали дорогу.

В последних отсветах заходящего солнца Труденхаус выглядел ещё более мрачно, чем обычно. Викарий вышел наружу, поприветствовал стоящих у ворот солдат и вошёл внутрь. Возле камеры стояли стражники, и он приказал им уйти на улицу.

— Здравствуй, Гретхен.

Фридрих Фёрнер подошёл к зарешеченному окошечку в толстой сосновой двери и поглядел внутрь. Мать сидела на холодном полу, безвольно опустив голову. Но как только тень викария упала на пол перед ней, она подняла на него свои мутные старческие глаза.

— Зачем пришёл? — спросила она брезгливо, словно здесь были её палаты, а он, нищий и убогий, явился попрошайничать.

— Изрядно мы не виделись с тобой, Гретхен, — вздохнул он, оставаясь спокойным и добродетельным. — Я просто хотел кое-что у тебя узнать.

— Если хочешь знать, почему я не хочу иметь с тобой дела, то я скажу: договор был расторгнут, когда ты убил Рудольфа, — буркнула ведьма.

— Если бы он всё же заговорил, любые наши договоры стали бы бесполезны, потому что меня сожгли бы вместе с ним, — пожал плечами Фёрнер.

— А казнь?

— На меня давили обстоятельства. Я же не могу открыто идти против воли епископа. Я и так тянул время как мог. Хотя, теперь это меня мало волнует. Ты здесь, ковен скоро выследят. Свидетелей уже почти не осталось.

— Ваш епископ испугался, потому что кайзер мог пронюхать, что он при помощи казней набивал карманы. Но люди не потерпят такого зверства, — Мать придвинула лицо к решётке. — Разбегутся от вас, кто куда. Сам ведь знаешь, как из Бамберга бегут. Дома бросают, чтобы только в лапы к вам не попасться… — ведьма махнула рукой. — А что от инквизиции останется, если кайзер запретит вам имущество осуждённых забирать, а? Как вы ловко Доротею Флок осудили, а ведь я её до казни даже в глаза не видела ни разу! Вам богатств её захотелось.

Викарий оставался спокоен и холоден, как статуя.

— Позволь узнать, чем вы лучше нас? Если бы люди не знали, что можно кого-то приворожить, околдовать, уничтожить посевы с помощью колдовства, разве стали бы они вас бояться?

Вы считаете, что вправе распоряжаться судьбами людей, управлять ими с помощью магии, приворотов, отворотов и прочей дьявольской кухни. Мы же просто боремся с вами вашими же методами. Если бы вы прорвались к власти, то вели бы себя точно так же, потому что иначе нельзя! Легко судить нас, стоя в стороне.

Может быть у нас действительно руки в крови, может быть мы и вправду такие злодеи, какими ты нас выставляешь. Но только задумайся, что бы было с вами, если бы не инквизиция? Лично тебя, Гретхен, я дважды отпускал за недостаточностью улик. А люди? Если бы им некому было на тебя доносить, не на кого надеяться, толпа давно затоптала бы тебя и дом твой сожгла.

— Из-за вас люди больше не верят природе! Природа для них — сонмище бездушных сил, которые нужно покорить на потребу человека. Они не верят себе! Думают, что помочь им в их проблемах может кайзер или ваш Господь, которого они в жизни не видели и не знали никогда. Они перестали надеяться на себя, обленились, считают что кто-то придёт и спасёт их от того дерьма, в которое они сами же и влезли. Они не верят в вашего бога, они просто ждут от него чуда. И нательный крест ни чем не лучше кроличьей лапки. И вот когда они начнут понимать это, начнут понимать, что чуда ваш бог им не явит, вот тогда ваша церковь начнёт разваливаться…

— Гретхен, я бы с удовольствием ещё поспорил с тобой об этих философских вопросах, — вздохнул Фёрнер, — но, увы, времени у нас мало.

Уж не знаю, порадует тебя это или нет, но их величество вместе с приближёнными решили объявить колдовство выдумкой — чтобы никого не убивали, чтобы никто не мог нажиться. Их можно понять — они всего лишь берегут свой народ, источник налогов и продуктов.

— И вы, ваше сиятельство, хотите, чтобы наша община помогла доказать вам, что колдовство существует?

— Нет. Они не хуже нас обоих это знают. Я здесь не за этим. Я просто пришёл попрощаться. Мне нравится дискутировать с тобой, Гретхен, но, боюсь, скоро этому всему придёт конец. Думаю, если люди перестанут верить в колдовство, то и гонения на вас прекратятся. Ты должна радоваться такому повороту.

— Если люди перестанут верить в колдовство, то никакого колдовства и не будет, — проворчала Мать.

— Есть ли Господь, если в него никто не верит? — задумчиво обронил Фёрнер.

— То-то и оно, что нет. Если люди перестанут верить в колдовство, то церковь ваша захиреет первым делом. Вы без нас не сможете.

— Как и вы без нас, — парировал он.

— Так что ты хотел узнать, викарий?

— Благодарствую, но всё, что нужно, я уже узнал, — он улыбнулся.

Ведьма только сверкнула глазами от злости. Он обвёл её, в который раз! Как будто затеял пустую беседу, а сам…

— Что будет с Эрикой?

— Возможно, её казнят. Хотя, может быть мне стоит отдать её Айзанхангу в обмен на его преданность и молчание?

Мать промолчала.

— Кстати, а почему её не видно?

— Наверное, спит.

— Кстати, мне всё не даёт покоя один вопрос. Что за ритуал вы проводили тогда, во время казни? На что направленно было это колдовство?

Мать ухмыльнулась, обнажив пеньки гнилых зубов, и ответила:

— Наше колдовство удалось. Оно ещё не свершилось вполне, но результаты уже видны. Однако, всего этого можно было ожидать и без колдовства…

— Ну же, не говори загадками, ведьма, — мягко попросил викарий. — Что было целью волшбы?

— Целью было — уничтожить инквизицию. И, как видишь, мы преуспели.

Она улыбалась и следила, как он опускает глаза, морщит лоб и поглаживает бородку.

— И ещё кое-что, — сказал он, подняв взгляд. — Мне ведь сказали, что арестовали тебя у дома Айзанханга. Зачем ты приходила к нему?

Ведьма не ответила.

— Осмелюсь предположить, что ты рассказала ему о нашей сделке?

Мать молчала, по-волчьи глядя в глаза викарию. Тот всё понял и ухмыльнулся.

— Он отомстит, — она злобно сощурилась, сжала губы.

Фёрнер помолчал, ожидая что колдунья скажет что-то ещё, но она только пристально смотрела на него.

— Вполне возможно. Готфрид никогда не отличался наличием мозгов и каких-либо зачатков собственной воли. Он прекрасный исполнитель, но решать что-либо самостоятельно, увы, не способен. Ты думаешь он любит твою Эрику? А по-моему ему просто нужна женщина, которая бы могла заменить ему мать.

— Ты ничего не понимаешь в чувствах.

— Я понимаю, что Готфрид полон ненависти к себе и окружающим. Вряд ли в его душе есть хоть какое-нибудь место любви. Если ему скажут, что Эрика ведьма, он будет её ненавидеть. Если скажут, что она ангел — будет её любить. Вот и все его чувства. Но всё же жаль, что такой хороший солдат пропадает зря. Но это он. А тебе не интересно, что будет с тобой?

— Казнишь, — откликнулась ведьма. — Какие обвинения выдвинут твои судьи? Как ты будешь выкручиваться, когда я расскажу…

— Ничего ты не расскажешь, — повысил голос викарий. — Я не буду рисковать, устраивая для тебя суд и показательную казнь на Старом Дворе. Лучше казнить кого-нибудь другого, объявив, что это и есть глава ужасного ковена ведьм.

— Избавляешься от свидетелей? Ты ведь не думаешь, что кайзер оставит тебя в покое, после всего того, что вы натворили?

— Конечно, нет. Но так мне будет спокойнее. Кстати, надо будет разобраться и с этим Готфридом, — он позвал солдата из-за двери. — Убейте её и скормите псам. Прощай, Гретхен.

И вышел, слыша, как с молитвой отодвигают засов, как открывается дверь камеры.

— Нельзя изменить предначертанное, — вдруг сказала Мать ему вслед. — Мы можем сопротивляться, но судьба возьмёт своё. Совсем скоро. Я чувствую это. В первый день новолуния, что бы мы ни делали, всё решится. Готфрид не сможет убить тебя, но…

— Спасибо за благое пророчество, — улыбнулся викарий. — Когда вас казнят, мне будет уже всё равно.

— Ты даже не представляешь, насколько прав! — усмехнулась Мать.

* * *

Хэлене было некуда идти. Её дом теперь принадлежал инквизиции, а община… Хэлена больше не существовала для неё. Оставалось лишь бродить по улицам, рискуя попасться на глаза каким-нибудь ночным грабителям или, того хуже, городским стражникам.

Небо было черно, только россыпь ярких звёзд переливалась на нём, и ведьма вспомнила, что сегодня новолуние, «мёртвая луна».

Она решила всё же дойти до своего дома. Вдруг инквизиция ещё не успела прибрать его к своим рукам. Или, если даже и успела, то, возможно, он стоит пустой. Разбить окно и пробраться в него, чтобы пережить пару ночей.

Она пошла по улице, надеясь, что сегодня она будет ночевать под крышей. Но едва показался дом, как сердце ведьмы упало — за закрытыми ставнями горел свет. Такой уютный и тёплый, в отличие от промозглой декабрьской ночи. Такой знакомый. Хэлена поплотнее укуталась в свою шаль, поудобнее перехватила замотанную в тряпки маску и, словно последний осенний мотылёк, двинулась на свет.

То, что в руках у неё была маска, уже не радовало её. Мороз пробирал до костей, а желудок урчал от голода. Сейчас ей было совсем не до романтических фантазий. Да и нужных снадобий не найти — все аптеки закрыты, а бабушки, торгующие из-под полы колдовскими травками да зельями, вряд ли примут её, предательницу. У неё даже денег оставалось всего на один ужин.

Хэлена приблизилась к ставням и осторожно заглянула внутрь через узкую щель. За большим обеденным столом, за которым они когда-то ужинали всей семьёй, теперь собралась совсем другие люди. Улыбчивая толстушка-мать, трое детей семи-восьми лет, худой усатый отец.

Хэлена смотрела на это, и на глазах её начали проступать слёзы. Однако она сдержалась. Она сказала себе, что она сильная.

Но если в её доме живут другие люди, не значит ли это?…

Она покачала головой, отгоняя эти ужасные мысли. Нет, только не это. Но кто может знать наверняка? У кого спросить?

Готфрид Айзанханг. Да, он должен знать. И, может быть, он сжалится над ней, оставит на ночь у себя. Она готова была даже отдаться ему, лишь бы поесть и отогреться. Она направилась сквозь ночь обратно.

Но до дома Готфрида она не дошла, потому что совсем недалеко от него находился дом Ины.

Хэлена позвонила в колокольчик на двери, и вскоре на пороге показалось лицо хозяина, видимо отца Ины.

— Здравствуйте, меня зовут Хэлена. А Беттина дома?

Мужчина оглядел гостью с ног до головы — грязную, испачканную, зябко кутающуюся в куцую шаль, и позвал дочь.

На пороге возникла Ина с улыбкой на лице, но едва увидела Хэлену, как улыбка сползла с её уст.

«Она уже знает» — поняла ведьма и уже приготовилась уходить.

— Привет, — сказала Ина. — Что случилось?

— Прости пожалуйста, но мне негде ночевать, я и хотела попросить тебя, может быть…

— Конечно, конечно, проходи, — Беттина впустила её внутрь. — Мама, папа — это Хэлена. Она переночует сегодня у нас?

— Конечно, — ответила мать, которая возилась на кухне. — Скоро будет готов ужин.

Маленький братик Ины выглянул из соседней комнаты, посмотрел большими глазами на Хэлену, а потом скрылся.

Они поднялись наверх, в комнату Ины.

— А как ты оказалась здесь? — начала допытываться молодая колдунья, едва дверь за ними закрылась.

— Нас выследили, пришлось бежать. А ты ничего не знала?

Беттина покачала головой. Они уселись на кровать и говорили тихо, иногда даже переходя на шёпот. Хэлена сбросила свою шаль и спрятала книжицу Эбенхольца под неё.

— А остальные тоже в городе? Я никого не встречала.

— Я не знаю, — Хэлена пожала плечами. — Может быть их поймали, а может быть они просто скрываются.

И тут она поняла, что сказала слишком много.

— То есть как? — удивилась Ина. — А почему ты не с ними? Я бы от них ни на шаг…

Хэлена посмотрела на неё. Девчонка, ей от ковена нужно не только знание, но и защита. И она готова будет защищать общину безоглядно, с подростковой ограниченностью и упёртостью, также именуемыми «верностью» и «решительностью».

Но всё же она решила сказать правду. Свою правду.

— Я ушла. Они посчитали, что я предала их.

— А ты не предавала?

— Я просто помогла одному… Помнишь Вольфганга? Демонолога? Он пришёл и сказал, что за ним охотится инквизиция. Я поверила ему, а он оказался шпионом. Им удалось бежать, но я тоже ушла от них.

Ина хлопала своими большими голубыми глазами.

— И как же ты добралась сюда?

Хэлена вкратце рассказала о своём пути.

— …платье, вот. жалко, — посетовала она. — Я думала, что мой дом ещё не успели конфисковать, хотела переночевать там, но в нём уже кто-то живёт.

— Ах, ты же не знаешь… — девочка прикусила губу и осторожно посмотрела на Хэлену.

— Чего не знаю? — спросила она, затаив дыхание.

— Говорят, что император вроде бы решил запретить инквизицию в Бамберге. Поэтому викарий и епископ сейчас суетятся, как тараканы, — сказала Ина, подавив смешок, а потом снова горестно посмотрела на Хэлену. — Говорят, что они уничтожают все дела, в которых недостаточно улик, которые могут доказать, что они казнили невинных жителей. Но вместе с этим они избавляются от свидетелей. Говорят, что Труденхаус почти опустел. В последнее время тут многих казнили. Без празднества, даже без епископа. Торопились, чтобы успеть. Твою маму и отца сожгли в конце августа.

Сердце Хэлены будто остановилось. Маму. Сожгли. Она попыталась понять, как это, но не могла. Мама по прежнему была в памяти, живая и здоровая. Такая, какой она её больше никогда не увидит.

Хэлена снова сдержала слёзы, хотя одна из них всё же скатилась по щеке.

А потом позвали ужинать. Девушки задули свечи, спустились вниз и чинно уселись за стол, словно ничего не произошло. К еде, видимо с претензией на изысканность, подали вилки. Хэлена взяла непривычный инструмент так, как берут перо. Несмотря на то, что мыслями она сейчас была далеко, не хотелось ударить в грязь лицом в доме Ины.

Помолились. Хэлена поймала заговорщицкий взгляд Ины и тайком кивнула ей. Ведьмы, которые благодарят Господа за хлеб насущный.

— Беттина, у нас кончаются продукты, так что завтра ты сходишь со мной на рынок.

— Да, мама. Кстати, дядя Бартль сказал, что забил сегодня барашка, так что мясо будет свежее.

— Хорошо. Что он ещё рассказывал?

— Я забегала к нему ненадолго. Он передавал отцу привет и сказал, что до сих пор завидует.

— Если бы дядя Бартль поменьше завидовал, то давно бы нашёл себе женщину, ничем не хуже нашей мамы… — усмехнулся отец.

— Ну что ты, Пауль, он ведь шутит. Чему тут завидовать? — зарделась мать.

— Как чему? Да ты у нас первая красавица в городе!

— Да, мама!

— Ой, ну перестаньте…

Вся эта домашняя болтовня, уютная, милая, тёплая, но чужая, не оставила Хэлену равнодушной. Какое-то время она сдерживалась, ковыряя вилкой в тарелке, но потом душный поток слёз всё-таки хлынул. Она пыталась скрыть рыдания, прятала лицо, но всхлипы и судорожные вздохи прорвались наружу. Едва не обронив вилку, Хэлена поднялась, тихо извинилась, ни на кого не глядя, и убежала наверх. Пусть думают, что хотят.

Горькие слёзы капали из глаз ведьмы. Они душили её, а тело заходилось в судорогах. В душе девушки смешались боль и гнев. Ну почему всё пошло так? За что богиня наказывает её?

Хэлена сидела на постели Ины в темноте, уронив голову на руки, и беззвучно рыдала. Они часто ссорились с матерью, но от этого она не любила её меньше. Более того, мать для неё всегда была идеалом, такой, какой Хэлена мечтала стать когда-нибудь. Они даже не попрощались. Не увиделись напоследок. А отец? Она ведь ни разу не навестила их в тюрьме. Пусть это было опасно — всё равно, можно было попытаться, договориться, отвести глаза страже… Где теперь похоронена её семья? Почему так вышло? Раньше казалось, что всегда есть кто-то, кто ждёт и любит тебя. А теперь вдруг понимаешь, что это не так. Всполох костра — и одиночество.

Девушка расправила спутанные волосы и посмотрела через щель в ставнях на звёздное небо. Ненависть и злоба жгли её изнутри. Все мысли были только об убийстве, о мести, казалось даже слёзы её пропитались этим ядом… Ядовитый взгляд — так ей говорили всегда.

Ведьма нащупала книгу Эбенхольца. Всё ещё не в силах унять рыдания, она открыла её и стала листать. Горькие, ядовитые слёзы исступлённой ненависти капали на страницы, пропитывали засаленную и помятую бумагу. Даже в темноте было видно, как расплываются чернила по страницам. Наговор рождался сам собой: в нём была горечь потери и презрение, злоба, самоотверженная ненависть к убийце.

Слёзы блестели в свете с улицы, падая на страницы книги и словно чернели в полёте. Эта видимость придавала Хэлене остервенелости, отчаянной и свирепой злобы, которую она выплёскивала в конвульсивных рыданиях. Убийца заплатит. Пусть он попробует ту горечь, что принёс в дома и семьи Бамберга.

Давным-давно, когда Хэлена была ещё совсем ребёнком, и её впервые привели в ковен, Мать сказала, взглянув ей в глаза: «Твои слёзы могут убить». Но Хэлена так и не поняла, что она имела в виду. По крайней мере именно слёзы её были такими же как у всех — солёными.

Утро было отвратительным, промозглым, а серый дождик за окном довершал картину душевного смятения Хэлены.

Родители Беттины ушли. Девочка начала споро собирать на стол, а Хэлена помогала ей.

— Я ведь тебе не говорила, Хэлена, что сегодня ночью вся община собирается, чтобы выбрать новую жрицу.

— Новую? — удивилась она. — А как же Мать?

— Вчера вечером, до того как ты пришла, заходил Барс. Он сказал мне, что Мать поймали, и теперь нужно выбрать другую жрицу, а потом бежать на юг.

От этих вестей Хэлене стало совсем плохо.

— Когда её поймали?

Ина пожала плечиками.

— Пойдём со мной на собрание, — предложила она. — Я буду за то, чтобы ты стала жрицей. Барс обещал зайти за мной вечером. Мы сядем и поговорим.

— Х-хорошо, — сказала Хэлена, ничего не воспринимая.

В голове не укладывалось, как мог её привычный старый мир рухнуть в одночасье? Родители, Мать, Путцер — никого из них уже нет, а в её доме живут чужие люди. Нужно теперь бежать из города как можно скорее. Надежду давала только рогатая маска. Быть может её обладатель сможет помочь Матери или ковену? Тогда бы Хэлену приняли обратно, тогда не было бы так страшно и одиноко.

— Так ты идёшь, Хэлена? — спросила Беттина, доедая гороховую кашу.

— Иду, — решительно кивнула она.

Потом до самого вечера они сидели в комнате Ины, и Хэлена учила её гадать на картах. Самой ей выпала «дорога». Видимо, в ковен её не примут, зато она сможет уехать куда-нибудь далеко от этого города.

Когда солнце начало клониться к закату, а дождь чуть ослабел, Хэлена засобиралась.

— Куда ты? — спросила Ина, складывая карты в колоду.

— Надо закончить пару дел, — сказала она.

— Хорошо, я буду ждать тебя здесь. Скоро должен прийти Барс…

— Я постараюсь побыстрее.

Взяв у девочки немного денег на снадобья, Хэлена вышла. Рогатую маску она несла, прижав к груди, завернув в тряпки, которые дал ей Готфрид. Сначала хотела оставить её, но потом почему-то передумала.

Путь её лежал в ратушу. Моросящий дождь струился по лицу, норовил забраться под одежду, поэтому Хэлена зябко ёжилась и втягивала голову в плечи. Подойдя к воротам ратуши, она остановилась. Не хотелось отдавать книгу Эбенхольца в руки стражников. Но, если бы викарий увидел Хэлену здесь, то приказал бы арестовать. Она огляделась. Стражники странно косились на неё, а к воротам шла целая процессия разных людей — тут были два монаха, несколько богато одетых герров и десяток обычных горожан.

Хэлена вручила посылку одному из святых братьев, попросив передать её герру викарию. Книга была обёрнута в бумагу, обвязана верёвками и запечатана свечным воском. Утешение было слабое, но всё же была вероятность, что другие люди не попытаются её вскрыть. Потом Хэлена поспешила прочь, чтобы самой ненароком не встретиться с Фёрнером.

Неподалёку, на Каролиненштрассе, находилась аптека. Хэлена редко заглядывала сюда после того, как в прошлом году казнили бывшую хозяйку, Барбару Люстенауэр. Официально её обвинили в колдовстве, и это никого не удивило — многие горожане и духовенство не любили аптеки, называя их «ведьминскими кухнями».

Внутри было сухо и тихо, на полках стояли бутылочки, баночки, горшочки с разными лекарствами. Сушёные хвосты змей, костяная мука, барсучий жир, совиные глаза и когти, а так же толчёные кузнечики — верное средство от желудочных расстройств. Не удивительно, что люди, впервые заходя сюда, крестились и плевались. Однако же аптеки были популярны не только благодаря своим действенным снадобьям против болезней, но и снадобьями совсем иного рода. Хэлена, например, когда у самой не было времени или ингредиентов, часто покупала у Барбары Люстенауэр средства от нежелательной беременности. Католическая вера запрещала их использование, потому что, по мнению священников, «каждое семя священно». Кажется, слухи дошли до епископа или викария, а уж потом было дело за малым: под пытками она призналась, что к ней приходил дьявол в виде чудища с огромным клювом и крысиным хвостом, что она отреклась от Господа и всё в таком духе…

— Что для вас? — спросила молоденькая улыбчивая аптекарша.

Хэлена купила пару вымоченных в уксусе собачьих носов и кое-какие травы, а потом направилась обратно, домой к Беттине.

Она шла быстро, оставляя позади квартал за кварталом, стараясь не попадаться на глаза городским стражникам. У них как будто был нюх на людей, которые что-то скрывают, поэтому они могли запросто остановить её, отобрать маску и снадобья.

Постепенно мысли Хэлены перешли со стражников на то, что она несла. Маска была тяжёлой. Отлитая из железа, она скорее всего была одной из тех масок, которые носят грешники, искупая свою вину. И для любого человека она была бы просто куском металла, но только не для Хэлены. Хэлена знала, как заставить этот предмет говорить. Заклинания, наговоры, травки — всё пойдёт в дело, как только она дойдёт до дома. Она применит к маске все знания, которыми обладает, и тогда перед её внутренним взором предстанет лицо того, кто надевал её на шабаше в вальпургиеву ночь. От нетерпения она начала гадать, каким он будет. Конечно, высоким. С чёрными глазами. У него будут чувственные большие губы, прямой нос. Мужественные скулы с чётко прорисованными желваками на них. Жёсткие волосы. Может быть даже небольшая щетина. И хотя Цернунна изображали либо бородатым старцем, либо женоподобным юношей, Хэлена не сомневалась, что тот, кого она увидит, будет образцом мужественности.

До дома Беттины оставалось совсем немного, как впереди появились двое стражников. Они шли, лениво перебрасываясь пустыми фразами и глядели по сторонам. Хэлена замедлила шаг, опустила глаза, умоляя Бога и Богиню защитить её. И они, казалось, услышали её мольбы — солдаты прошли мимо, всего лишь смерив незнакомку похотливыми взглядами.

Хэлена судорожно вздохнула и нырнула в ближайший переулок, чтобы отдышаться. Стражники скрылись за мерцающей пеленой дождя. Хэлена осторожно выбралась из своего укрытия и пошла дальше, опустив глаза и стараясь не оборачиваться. Она очень боялась стражников, хотя бояться ей следовало как раз не их.

Вдруг на её плечо опустилась чья-то крепкая ладонь и знакомый голос произнёс:

— Куда направилась?

Хэлена подняла глаза. Перед ней был Барс. Он смотрел сурово и подозрительно, с полей его шляпы ручейками стекала вода.

— Привет, — ответила Хэлена как можно более мило. — Иду домой. Не проводишь?

Адльмюллер презрительно скривился, а потом заметил свёрток, который она прижимала к груди, и в глазах его загорелся интерес.

— Что это?

— Ничего, — ответила она. Пожалуй, слишком поспешно ответила.

— Дай посмотреть, — и Барс бесцеремонно вырвал свёрток у неё из рук, а затем размотал его.

— Где ты её взяла? — спросил он сурово. — Это же та маска, в которой…

— Отдай! — Хэлена вцепилась в железные глазницы холодными пальцами и потянула на себя.

— Теперь мне всё ясно! — заключил он, перетягивая чёрное лицо на свою сторону. — Это ты навела инквизицию на наш след. Это ты нас предала, а теперь ещё и доказательство достала! Я видел куда ты ходила — к этому проклятому охотнику на ведьм! Потаскуха! Это ты выдала им Мать, а? По твоему навету её схватили?

— Отдай, — повторила Хэлена, отчаянно пытаясь вырвать маску у него из рук. На глазах начали наворачиваться слёзы. А потом она вдруг вцепилась зубами в руку Барса.

— Шлюха, — закричал он и отпихнул от себя Хэлену. Она плюхнулась в лужу, бутылочки со снадобьями раскатились по земле, а маска осталась в его руках.

Хэлена заплакала. От обиды и бессильной злобы.

— Пойдёшь со мной, община решит, что с тобой делать…

— Стража! — вдруг закричала она срывающимся голосом. — Стража! Помогите!..

Барс быстро оглянулся. Стражники, почти исчезнувшие из виду, остановились и глядели на них.

— Помогите!

Солдаты бросились к ним, придерживая шлемы. Хэлена вскочила на ноги и побежала прочь от застывшего Барса. Она нырнула в тёмный переулок, пробежала между домов, и помчалась дальше. Миновав так несколько кварталов, она, испачканная и мокрая, вся в слезах, остановилась отдышаться. Позади не было ни Барса, ни солдат. Наверное, он побежал в другую сторону, а они последовали за ним…

Она снова заплакала: маска была у неё в руках, а теперь…

Размазывая слёзы и капли дождя по лицу, она пошла прочь. Куда теперь идти? Возвращаться в ковен? Ей не позволяла гордость — чего доброго, Барс ещё решит, что она пришла умолять его вернуть маску. А дома у неё больше не было. Хэленой вдруг овладели страх и одиночество. Она осталась одна против инквизиции и против ковена. И Фёрнер скорее всего объявил её в розыск. Мать вон уже схватили… Да, старуха, несомненно, приказала убить Вольфганга, но ведь она была для Хэлены как родная и могла бы помочь, объединить разбежавшийся ковен. Если бы только можно было её освободить… И Хэлена знала, кто может ей в этом помочь.

Вдруг послышались быстрые шаги. Хэлена обернулась, и увидела вначале переулка тёмный силуэт. Барс, разбрызгивая лужи, бежал к ней.

Глава 38 НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА

На улице уже начало смеркаться. Снова шумел дождь. Казалось, что он будет лить вечно. Петля времени, где ненастье никогда не кончается. Свинцовые тучи повисли в небе, убивая последние лучи дневного света, помогая ночи в её ежедневной борьбе. Ночь опять побеждала.

Готфрид сидел за столом и чистил шпагу. Одежда и обувь его были в идеальном состоянии, отчищенные как для парада или похорон. А вот за оружие он принялся в последнюю очередь — оставил самое приятное напоследок. Он усердно стирал с блестящего клинка капли дорожной грязи, пыль от точильного камня, которым прошёлся по зазубрившемуся лезвию, и сальные отпечатки собственных рук.

Ему вспоминался отец и Альбрехт Шмидт. Потом мысли вернулись к Эрике. Сначала он очень любил её. Потом ненавидел. Теперь нужно было снова любить — так требовала логика. Но у него в душе была только зияющая пустота, в которой иногда дул ветер праздных мыслей. Он вспоминал дни с Эрикой, те самые, которые успел тысячу раз перебрать в памяти. Наверное именно поэтому они казались ему блёклыми гравюрами в книге, несущими лишь сухую информацию, но не вызывающими никаких чувств. И он пытался понять, почему был так одержим ею. Да, она была красива, но красота эта давно стала ему привычна. Её загадочность? Это его только пугало, настораживало и раздражало. Доброта и кротость? Скорее всего. Хрупкость и женственность? Да, ему хотелось защищать и оберегать её. Наверное она казалась ему островком спокойствия и домашнего уюта в этом напряжённом мире подозрений, доносов, грязи и вечного дождя. Жаль, что только казалась, ведь именно из-за неё всё это и началось. Хотя островок спокойствия по определению должен быть окружён бушующим океаном. Остаётся лишь надеяться, что всё это скоро кончится.

В гордыне своей он думал, что сам направляет клинок, сам выбирает цель. Но разве зря на клинке выбит крест? Разве сам он не подобие этого клинка?

В дверь торопливо постучали, и она сразу отворилась. Внутрь ворвались струи дождя, порывы ветра и… заплаканная Хэлена, промокшая до нитки.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга — Хэлена красными от слёз глазами, в которых были страх и надежда, а Готфрид мрачным взглядом безнадёжной решимости.

— За мной гонятся, — выдохнула она.

— Кто? — вяло поинтересовался Готфрид.

— Один человек… из ковена…

Снаружи послышались торопливые шаги, Готфрид поднялся и пошёл к двери, сжимая в руках оружие. На мгновение в окне показалось лицо, а потом исчезло. За дверью уже никого не было.

— Мать арестовали! — сказала наконец ведьма, когда Готфрид одарил её тяжёлым взглядом..

— Ну и что? — спросил он, продолжая глядеть на неё.

Хэлена не нашла, что сказать.

— Я думала… Ладно, — она покорно опустила глаза. — Можно, я немного обсушусь?

Ей не хотелось возвращаться на улицу, там ещё мог быть Барс. Готфрид молча кивнул. Ведьма принялась развешивать свою одежду по дому, оставив на себе только промокшее насквозь платье.

— А где маска? — спросил он.

— Она… один ублюдок её отобрал, — сказала Хэлена насупившись. — Который гнался.

— Зачем она была тебе нужна?

— Я хотела найти того… дьявола. Того самого, который был на шабаше. Меня как будто околдовали… А как ты узнал, что маска лежала именно в том доме в лесу? Я видела тебя, когда ты уносил её.

— Мне пришло это во сне, — ответил Готфрид. — Мне приснилась эта хижина и ведьмы внутри.

Хэлена, казалось, удивилась.

— Приснилась хижина? — сказала она самой себе.

Но зачем это понадобилось Матери? Но потом поняла — для того, чтобы она, Хэлена, не нашла маску.

— Куда ты собираешься? — спросила Хэлена, чтобы поддержать разговор.

Готфрид странно посмотрел на неё. Как будто хотел о чём-то спросить. В руках он держал свою шпагу, и колдунья насторожилась.

Он поднялся с места, в последний раз протёр клинок сухой тряпкой, и сунул шпагу в ножны.

— Я пойду в Труденхаус, — сказал он тяжёлым голосом.

— Зачем? — Хэлена уловила безнадёжность в интонации, но ещё не понимала её причины.

— За Эрикой.

— Всё-таки решил отправиться за ней? — переспросила она после паузы.

— Да. Мать приходила ко мне и всё рассказала.

Хэлена окоченела, не зная что предпринять — вскочить и бежать, или же согласно кивнуть, словно и не было той лжи, которая изливалась из её уст совсем недавно?

— Если я верну её, это многое прояснит. И, может быть, нам удастся начать жизнь сначала. Мать сказала мне, что тот человек вовсе не дьявол. Это наш викарий, Фридрих Фёрнер. А маска и ряса — для того, чтобы не узнали, — спокойно произнёс Готфрид, глядя прямо в глаза Хэлены.

— Но… — вдруг растерялась та. — Тогда зачем?… — и тут её лицо налилось кровью. — Она лгала мне, чтобы использовать меня! Чтобы я вернула ей эту девчонку!

Её душа вдруг опустела — надежды, мечты, которым она предавалась в одиночестве, вдруг растаяли. Фантазия о Рогатом боге натолкнулась на факты и разбилась. Исчезла её плоть, то, что могло доказать, что всё это может быть в реальности. Теперь сама голая идея жгла душу, потому что была очаровательна, но неправдоподобна, несбыточна. И Хэлена поняла, что втайне она надеялась никогда не узнать имени незнакомца под маской.

— Почему ты так её ненавидишь? — спросил Готфрид, выведя её из ступора. Он достал свой гребень и теперь расчёсывал волосы — на службе нужно выглядеть безупречно.

— Эрика всегда была маменькиной дочкой, — фыркнула Хэлена. — Всегда слушалась родителей. Что ей говорили, то и делала. У неё было всё, в то время как я из кожи вон лезла, чтобы меня заметили. Мать держала её для особого случая, предвидела, что через её невинность можно заключить хороший договор. Это как свадьбы королей — не по любви, а из-за политики. И я теперь понимаю, что человеком этим был наш досточтимый викарий. Хотя и ума не приложу, зачем она была ему нужна? Её красота, как мне кажется, безразлична ему.

Однако Эрика заупрямилась. Матери она, конечно, ничего не сказала, но я-то видела, что ей не хотелось быть женой незнакомца. Но она не могла пойти против матери. Пришлось ей смириться. И тут появился ты и забрал её. Конечно, девочка испугалась, что мать её накажет. Ей не хотелось возвращаться, чтобы не стать чьей-то вещью. Поэтому она поселилась у тебя, надеясь на твою защиту. И впервые в жизни она нарушила наказ родителей. Не послушалась. Наверное, ты стал воротами в её жизнь. Думаю, она уже начала мечтать о вашем совместном будущем. Она глупая, неопытная девчонка, которая всё испортила. Просто ты был её первым мужчиной, вот она и влюбилась. Знала бы вас получше…

То же самое относилось и к Готфриду. Только вместо родителей была церковь и инквизиция.

Тот, кто сказал, что противоположности притягиваются, очевидно слишком хорошо знал физику, и слишком мало понимал в любви.

— Дитрих рассказывал мне, что ты… — он помолчал, подбирая слово, чтобы помягче выразить то ругательство, — довольно легко ведёшь себя с мужчинами.

— Знаешь, — разозлилась Хэлена, — это моё…

— Ты когда-нибудь влюблялась? — перебил он её.

Она посмотрела на него, точно ожидая подвоха или насмешки, а затем отвела взгляд.

— Меня с детства влекло к мужчинам… Первого своего я не помню — дело было на шабаше, меня тогда приняли в ковен. Мне было тринадцать… Помню только, что сначала было страшно и больно, а потом, кажется, даже приятно… Словно все тревоги разом отступили.

Потом были другие мужчины, и в них было что-то, что давало мне жизнь. Я не могу без них, я как будто умираю.

Но любовь… Я читала любовные истории, смотрела на бродячих артистов, но не было в моей жизни мужчины, которого бы я смогла полюбить всем сердцем, как героини эпических саг. Все они были какими-то… не такими, каких мне хотелось. Слабыми, приземлёнными, обычными.

Поэтому идея соблазнить самого дьявола показалась мне настолько безумной и при том возбуждающей, что я не смогла устоять. Я искала его, и Мать сказала мне, что может помочь. Но я, в свою очередь, должна вернуть Эрику, потому что дьяволу нужен дар, невинная девушка. Что мне оставалось делать? Вот я и пыталась разлучить вас, чтобы хоть кончиками пальцев прикоснуться к самому царю Преисподней. Я влюбилась в мечту, а всё это оказалось сплошным обманом. Мы верим тем, кто обещает исполнить наши мечты, но мечты привлекательны лишь потому, что лишены обыденности.

Хэлена вздохнула, а Готфрид обошёл её сзади и промолвил:

— Нет ничего безумнее, чем желать возлечь с дьяволом.

С этими словами он схватил её и повалил на постель. Та сначала растерялась, решив что Готфрид изнасилует её, но когда на белых руках сошлась верёвка, туго стянув их, ведьма по-настоящему испугалась:

— Ты хочешь оставить меня тут?

Он затянул узел на резном выступе спинки и сказал:

— Нет, я тебя здесь оставляю.

И ушёл.

— Будь ты проклят, дурак! Вы с ней никогда не будете счастливы! — кричала она вслед.

Он не слышал. Он закрыл дверь на ключ, и его тёмный силуэт скользнул в окне.

Хэлена подёргала верёвки, попыталась дотянуться зубами до узлов, но тщетно.

Дьявол… действительно ли Фёрнер был тем самым дьяволом? Да, по версии Готфрида всё достаточно чётко и логично, но вот его логика боролась с чувством Хэлены. С чувством, что это разные люди. Этот взгляд… Разве у Фёрнера такой же взгляд? Сложно вспомнить, потому что смотреть викарию в глаза она никогда не отваживалась. Тогда почему он бежал? Боялся, что его поймают и ему придётся признать свою вину и позор перед Иоганном Георгом, пойти на казнь за свой грех? Уж как ни любил бы епископ своего верного викария, а протокол пришлось бы составить.

Хэлена чувствовала, что упустила что-то важное… но что? дьявол вырвался с поляны, побежал, исчез во тьме… Побежал! Она чуть не задохнулась от восторга, а сердце бешено забилось. Да разве мог шестидесятилетний старик так бегать? Лишить Эрику невинности — вполне, Хэлене встречались и не такие, но вот быстро и долго бежать — нет. Так мог только молодой. Да и стал бы Фёрнер, при всей его осторожности и предусмотрительности, сам приходить на шабаш? Сдалась ему невинность этой девчонки! Эрика нужна была ему как заложница, не больше. А под маской мог быть кто угодно, поэтому сам он ничем не рисковал. Да и не мог это быть он, ведь Эбенхольц писал в своём дневнике, что в ночь шабаша они ехали в Бамберг!

От этих мыслей сердце Хэлены возликовало и она не смогла сдержать довольной улыбки, какая появляется на губах после ночи с любимым мужчиной.

* * *

Сгущался вечер. Епископский викарий Фридрих Фёрнер стоял перед окном, но стекло почти не запотевало от его дыхания. Он о чём-то думал, напряжённо кусая губы и поглаживая бороду особым своим жестом. Как всё-таки скоротечно всё, как мелочны и преходящи мирские блага. И как тщетны деяния наши на земле. И как сложно быть таким, каким тебя хотят видеть — возвышенным, мудрым, почти божественным. Видит Бог, пошёл уже шестой десяток, а старая и измотанная плоть всё норовит взять своё. Плоти хочется празднеств, гуляний, хмельного пива и сытной еды, хотя кости уже ломит от непогоды, а в груди что-то болит вот уже с полудня. Оттого так паршиво на душе, и хочется бросить всё… однако дело нужно закончить. Поэтому Фёрнер достал из шкафа новую стопку бумаг.

Ганс Шталь косо глянул на плоды своих трудов, и потом снова опустил глаза в записи.

Викарий перебрал протоколы: дело Путцера, Фогельбаум, Фридман… Всё они отправились в камин. Взяв кочергу, Фёрнер закопал документы в угли, чтобы они быстрее прогорели. Какое-то время он наблюдал, как исписанная убористым почерком бумага чернеет и сворачивается, словно в агонии, как над ней взлетают снопы искр и исчезают в дымоходе.

Потом Фёрнер пригласил в кабинет сержанта Вебера и проговорил:

— Извольте взять живым или мёртвым Готфрида Айзанханга, проживающего по улице Геллерштрассе, дом шестнадцать. Он обвиняется в ереси и сговоре с тёмными силами. Ордер выдаст герр Шталь.

— Слушаюсь!

— Также соберите, пожалуйста, тех солдат, кто больше всего боится и ненавидит колдовство… И пригласите Байера.

Когда с делами было покончено, а ландскнехты отправились выполнять свои поручения, викарий вернулся к окну и стал наблюдать за медленным танцем снежинок на тёмной глади реки. Эти маленькие белые бабочки, знаменующие приход зимы, пока радуют глаз. Сколько лет каждую зиму они вот так падают с небес, а всё равно каждый раз как впервые. Смотришь на них и вспоминаешь, как когда-то мальчишкой ещё бегал по первому снегу, как топтал белоснежное покрывало зимы, как пытался лепить первые, мокрые и холодные снежки.

А теперь уже не побегаешь. Теперь вот стоишь перед окном и думаешь, что надо бы пораньше уйти, а не то, чего доброго, поднимется ветер или совсем похолодает, и кости будут ныть так, что взвоешь подобно волку.

— Герр Шталь, — обратился Фёрнер к секретарю. — Я сейчас собираюсь домой, что-то расхворался…

— Идите, идите, ваше преосвященство! — затараторил писарь. — И дай Бог вам здоровья.

— Хорошо, хорошо, — кивнул викарий. — Закроешь за собой кабинет и отдашь ключи начальнику стражи.

— Всё как полагается, не извольте беспокоиться.

Фёрнер закрыл шкаф на ключ. Оставшиеся улики можно сжечь и завтра, никакой срочной надобности в этом нет. Можно было бы, конечно, поручить это дело герру Шталю, но кто знает, не соблазнится ли он возможностью передать их в чужие руки за крупное вознаграждение? Попадать под суд викарий не хотел. Если обвинят в казнях ради собственной наживы, то это ещё ничего. Можно попробовать откупиться, поднять старые связи, отсидеть срок в тюрьме… Хотя какая уж тюрьма в шестьдесят лет? Но если откроется, что он был в сговоре с колдунами, с целым ковеном богоотступников, язычников и еретиков, то его ожидает только костёр. Хотя, с другой стороны, кто знает, как поведут себя судьи, ведь теперь народу пытаются доказать, что колдовства не существует совсем. Тогда снова обвинение в убийствах, а от этого не легче…

На столе лежал свёрток — посылка от кого-то, которую принесли недавно. Надо будет взять её домой и там посмотреть, что же там такое. Надев верхнюю одежду, он вышел, попрощался со стражей и пошёл домой, надеясь, что лёгкая прогулка немного развеселит его. Хотя сейчас больше всего хотелось выпить чего-нибудь горячего и уснуть.

С неба, вместе с холодной водяной пылью, на мокрые мостовые и крыши домов сыпались звёзды. Интересно, сколько их ещё осталось на небе, раз уж конец света близок? Успеют ли упасть все, или ещё останутся? Викарий поднял голову, чтобы поглядеть. Все знакомые ещё по школьным временам созвездия были на месте, а вот луна совсем истаяла. Правильно, новолуние. Как и предрекала Мать, сегодня всё должно завершиться. Айзанханг, Эрика… А может из-за убыли луны он так расхворался? Надо будет спросить завтра доктора, есть ли в этом связь.

Он неспешно вернулся домой. Положил принесённый с собой свёрток на стол, закрыл входную дверь и зажёг свечу. Её ровный свет осветил богато убранное помещение. Бесчисленные блики заплясали на дорогих рамках портретов, на золотых ножках подсвечников, на серебряной посуде, стоявшей в трапезной зале.

Слуги, конечно, спят. Не ожидали, что он вернётся так рано. Что ж, придётся их разбудить.

— Мария, Анна, — крикнул он без каких-либо интонаций в голосе.

Тут же послышался топот на лестнице и две служанки, опухшие ото сна и напуганные предстали перед викарием, теребя в руках подолы мятых платьев.

— Приготовьте ужин и растопите камин в моей комнате, — приказал он спокойно. — А потом можете идти.

Служанки часто закивали и разбежались исполнять. А Фёрнер взял свёрток с посылкой и поднялся к себе.

Анна разводила огонь в очаге, то и дело испуганно на него поглядывая, а постель была измята, будто на ней происходила битва. Слава Богу, что без кровопролития. Наверное служанки спали на ней, самой мягкой в доме. А застелить не успели, когда хозяин вернулся раньше времени. Викарий вздохнул и погрозил Анне пальцем, указывая на постель — надо будет сделать выговор им обоим. Но это завтра, а сейчас так хочется спать… Хотя нет, было ещё кое-что.

Он взял посылку. Упакована в бумагу, запечатана воском. Но печати с гербом нет. На вес как книга. Да и на ощупь тоже. Кто-то решил преподнести ему скромный подарок? Знал, что его, Фридриха Фёрнера прельщают философские и религиозные трактаты, пусть даже и написанные еретиками. Ничего страшного — вон их целая полка в библиотеке. Кто крепок верой, того не проймёшь дьявольскими книгами. Но почитать, узнать мнение других всегда было интересно.

Он сорвал печать и развернул бумагу. Внутри лежала истрепавшаяся и повидавшая виды книга. На обложке было написано «В. И. Эбенхольц».

Фёрнер не спешил открывать дневник убитого друга. Кому он мог попасть в руки? Если это солдаты, то зачем такая секретность? Почему не передать лично? А если ковен? Если ковен, то совершенно непонятно, зачем вообще её возвращать. Во внезапные благодеяния Фридрих не верил. Итак, если книга попала в руки к колдуньям, то это их огромное преимущество. Они могут преподнести её кайзеру в качестве доказательств против него, Фридриха Фёрнера. Или обменять на свободу своих собратьев. Но зачем просто дарить? Может быть её послал Готфрид Айзанханг? Он, конечно, беглец и дезертир, но он достаточно честен, прям и почтителен. Вполне вероятно, что он послал дневник, потому что не мог иначе. А сам сейчас собирается бежать прочь из города.

Викарий взял с ночного стола нож для писем и аккуратно попытался поддеть одну из мятых и уже не раз перечитанных страниц им. Так и есть, они слиплись, словно склеены. Захочешь их разъединить — смочишь палец слюной. А затем ещё и ещё, пока не умрёшь от отравления. Но кто бы мог измыслить столь коварное убийство? Нет, это не Айзанханг — тот слишком прям и честен, он бы скорее предпочёл дуэль.

Тогда кто же её послал… Хотя, в сущности, какая разница? Фёрнер хмыкнул, поднялся с постели и бросил книгу в огонь. Яда слишком мало, чтобы его испарения могли хоть сколько-нибудь ему навредить.

Затем он помолился и лёг спать. Служанки заходили к нему, чтобы сообщить, что ужин готов, но не рискнули будить смертельно уставшего викария.

Глава 39 КЛИНОК БЕЗ КРЕСТА

У ворот Труденхауса мёрзли два стража. Готфрид прошёл мимо них не удостоив даже словом. Те то ли не знали, что его разыскивают, то ли просто не заметили лица. Идёт человек и идёт, кому какая разница? Разве кто пойдёт в Труденхаус по собственной воле, кроме инквизиторов и палачей?

До входа оставалось всего несколько шагов, как из дверей вышел Денбар. Готфрид поспешно надвинул шляпу, чтобы тюремщик не увидел лица.

Кажется, старик не узнал его. Прошёл мимо, занятый какими-то своими мыслями, щурясь от ветра, дующего в лицо. Но, как только Готфрид положил руку на ручку двери, сзади донеслось:

— Вам туда лучше не ходить, герр Айзанханг.

Готфрид оглянулся через плечо. Старик как будто хотел сказать что-то ещё, но промолчал. Секунду они стояли, глядя друг на друга, потом Денбар развернулся и побрёл дальше, а Готфрид открыл тяжёлую дверь.

Внутри было тепло и тихо, стражников не было. Только одинокий звук шагов гулко звучал под сводами — кто-то ходил между камерами.

Готфрид узнал его.

— Отойди, — холодно сказал он, вынимая шпагу. Шершавый эфес приятно тяготил руку, давая уверенность в том, что правда на стороне владельца.

— Я поклялся защищать веру! — гордо ответил одинокий страж, также доставая оружие. — Не надо, Готфрид. Ведь ты же сам говорил, что нельзя идти против Бога, пусть даже ради других. Не бери грех на душу!

— А ты предал нашу дружбу и встал на защиту кучки головорезов, — Готфрид смотрел противнику прямо в глаза, выплёвывая фразы, словно раскалённый свинец. — Ты защищаешь убийц. Они убивают людей, прикрываясь именем Христа. Нашими руками они грабят знать и простой люд. На нас уже столько греха, что вовек не отмыться. Но я в этом больше не участвую, и мне нет дела до их бесчинств — Бог сам рассудит, кто был прав. Я лишь хочу вернуть Эрику, и больше ничего!

— Готфрид, опомнись! — Дитрих почти умолял его. Куда делся его привычный нажим в споре? Куда исчезло всё его бахвальство и показное равнодушие? — Эта ведьма околдовала тебя! Да, нам с тобой приходилось мучить и убивать людей, но Апокалипсис и впрямь надвигается — посмотри, война, чума, смерть и колдовство вокруг! А ты, ради какой-то… ради Эрики, хочешь поставить под угрозу жизни простых людей… Я не пропущу тебя, что бы ты ни говорил. Мой долг защищать веру, а ты предал то, чему присягал, — он оглянулся, словно опасаясь, что из темноты на него бросится неведомый чёрный зверь.

— Люди и так под угрозой! Фёрнер с епископом убивают невинных, а разбойники, что приносят подати, гуляют на свободе! Я сам это видел! Эрика не сделала никому зла, она просто пыталась сбежать! А ты вернул её Фёрнеру, не зная, что он связался с язычниками! Потому-то и убивает христиан как скот!

Дитрих минуту колебался, остановившись и глядя пустыми глазами на бывшего друга.

— Дитрих, — продолжил Готфрид, — просто дай мне дорогу. Мы уйдём с ней и всё это кончится. Многие бегут отсюда, потому что это место проклято Богом.

— Я не побегу, — Дитрих снова стал резким и твёрдым. — Лучше уходи сам, потому что вдвоём вам не уйти. Слышишь, Готфрид? Вам не уйти, и я не могу тебя пропустить. Просто не могу.

— Тогда сразимся, — мрачно изрёк бывший солдат инквизиции. — Нам и вправду пора заканчивать.

Его шпага метнулась вперёд, чтобы полоснуть Дитриха по животу, но тот крутнулся вправо с одновременным выпадом, от которого Готфрид еле сумел уйти.

— Готфрид, перестань! Просто уйди, и я ничего не скажу герру…

Восьмёрка, удар по шпаге, удар по правой руке, а потом ещё один, прямо по черепу.

Дитрих отшатнулся и закатил глаза, будто пытаясь разглядеть страшную рану на голове. По лбу его сочилась кровь. Он поднял глаза на Готфрида — взгляд его был молящий, жалобный. Пытаясь что-то промолвить, он с грохотом упал лицом вниз.

И Готфрид понял, что как бы ни ненавидел его сейчас, этот последний взгляд останется с ним навсегда.

Ты станешь тем, кого ненавидишь! — вертелось в голове.

* * *

Дождь со снегом летели в лицо, забивались под одежду, залепляли глаза. Погоня, кажется, отстала, благо в мокрой каше сложно различить следы. Но Барс всё же остановился в тени трёх сосен и оглянулся. Позади была только серая стена дождя с белыми мухами снежинок, за которой уже скрылись стены города.

Из-за стражников, увязавшихся за ним, он решил не идти к Беттине-Арнике — она ещё маленькая, сходка может пройти и без неё. Он отдышался и пошёл вглубь леса. Туда, где в старой охотничьей хижине, уже собрались его оставшиеся собратья.

С небес летел мокрый снег, вялые ручейки стекали по крыше дома, под которой висел гул десятков голосов. Барс приблизился, заглянул сначала в окно, а затем уже открыл дверь.

Здесь были как новые последователи общины, так и старые, бежавшие и спрятавшиеся в городе. Их собралось здесь не больше двух десятков — последние выжившие в жерновах охоты на ведьм. Некоторые уставились на него, другие продолжали о чём-то бурно спорить.

— Мать арестовали! Лиса предала нас! — громко сказал Барс, перекрывая галдёж. — Мы должны уходить из города…

Собратья гневно зароптали, кто-то в голос начал ругать всю инквизицию и епископа вместе с ней.

— Куда нам бежать, Барс? — спросил седоусый Вол. — У нас здесь семьи, друзья… Давайте останемся! Рассеемся по городу, никто нас не найдёт!

— Правильно он говорит, — вмешалась старуха-Ива. — Вы, молодые, ещё можете убежать, а нам-то уже никак.

— Я тоже хочу остаться, — сказал кто-то позади остальных.

— Лиса предала нас! — повысив голос, повторил он. — Вы что, не понимаете? Она знает многих из нас по именам, знает, где мы живём… Я думаю, к каждому нашему дому приставлены стражники!

Трое парней помоложе стояли поодаль и вполголоса ворчали, что хорошо бы дать инквизиторам бой.

— Почему ты уверен, что это Лиса, — спросил Белый.

— Когда я шёл к Арнике сегодня, видел её у дома Айзанханга. Она несла с собой вот эту маску.

Он развернул тряпки и отдал личину в руки более опытных колдунов. Те заинтересовались, начали рвать её друг у друга из рук, как дети.

— Нужно выбрать новую жрицу, — предложил один из молодых.

— Нужно уходить, и прямо сейчас, — отрезал Барс. — Хэлена могла рассказать инквизиторам о нашей сходке.

— Да брось, она ведь не знала, — сказал Белый.

— Но она могла рассказать о хижине, — упёрся Барс.

Внезапно со стороны леса послышались грубые голоса, крики команд, лязг железа и скрип тележных колёс. Собратья сразу смолкли, прислушиваясь.

— Это инквизиция! — закричал кто-то, и трое молодых парней сразу же выхватили ножи.

Началась давка, через окно было видно, как из леса появляются городские стражи в своих тяжёлых доспехах и с неизменными алебардами наперевес.

— Закрывайте дверь! — закричал Адльмюллер.

Её захлопнули так быстро, будто были вышколены в имперской армии. Как только бухнул тяжёлый засов, все затихли. Было слышно только ругань и звон железа снаружи. За окном споро собирались ландскнехты городской стражи. Они окружали дом, блокировали каждое окно, несколько человек встали у выхода. За ними ехала телега, покрытая тёмной рогожей.

— Не дадимся им живыми! — сказал Барс. — Если нас сейчас арестуют, то все мы пойдём на костры!

Но это и так понимал каждый.

— Эй, колдовские отродья, а ну открывай! — послышался снаружи голос капитана.

Адльмюллер даже не снизошёл от ответа.

— Открывай, кому говорят! — повторил капитан.

— Держать дверь, — сказал Барс. — Будем драться до последнего!

А ничего другого им и не оставалось. Вокруг дома рассредоточились ландскнехты, направив в окна пики алебард.

— Мы не сдадимся! — закричал кто-то, и толпа подхватила этот крик, разделив его на десятки голосов, вопящих и рычащих вразнобой.

— Давайте скорее! Герр Фёрнер дали нам масла из погребов ратуши! — кричал капитан за дверью, и Барс с изумлением услышал удары, словно били камнем о камень.

— Давайте, живее, выродки! — кричал капитан. — Шульц, Фаульхайм, Нордман, поджигай!

Послышался гул, в дверных щелях замелькали огненные сполохи. Девушки и старухи закричали, начали прорываться к выходу. Крики ужаса смешались с озверелым рычанием, люди начали биться в истерике, кто-то упал под ноги другим и его затоптали. Адльмюллер вместе с верными товарищами как мог держал дверь.

— Умрём как один! — слышалось из середины дома. — Пусть знают! Не потерпим!

Роза, молодая ведьма, выскочила в окно, упала, поднялась на колени, молитвенно сложив руки.

— Беги! — кричали ей вслед, но она как будто не слышала.

— Убить ведьму! — приказал капитан. — Никакой пощады сегодня! Наконец-то нам герр викарий волю дали!

К Розе подбежали солдаты и мгновенно, не колеблясь ни секунды, подняли её на алебарды.

— Смерть нелюди! — громыхнули они разом. — Во имя Господа!

Затем три их алебарды просунулись в открытое окно, словно лапы огромного паука, забились, зашевелились. Одна из них задела старика Вола, и он привалился к стене, зажимая раненное плечо.

Дом занялся сразу с четырёх сторон, едкий дым потёк в сумеречное небо.

— Пощадите! — начала кричать какая-то девушка.

Но воины не собирались щадить никого. Они тоже боялись: боялись за себя и свои семьи. Боялись той неведомой, непонятной, мрачной силы, которая может, без божьего соизволения, управлять их жизнями, вызывать болезни и проклятья. И страх этот перерастал в ненависть ко всей колдовской братии, ко всем дьявольским прихвостням. Справедливость, уверенность и успокоение виделись им в языках пламени.

Изнутри доносились крики, громкий кашель, ругань. Несколько срывающихся голосов даже затянули песню. Поочерёдно еретики вырывались из пламени, чтобы попасть на лезвия солдатских алебард.

Пламя пожирало дом, и с каждым новым криком, с каждым футом, захваченным огнём, солдатам становилось всё радостнее. Они чувствовали, что Господь их не бросил. Они видели, что справедливость существует. Они знали, что после такого ни одна ведьма, ни одна проклятая гадалка не посмеет навредить кому-либо или даже просто показаться в городе. Они знали, что правы, потому что они сражались за Господа, и он помог им.

Вскоре деревянная крыша рухнула вниз, разом прекратив последние стоны умирающих. Дом стал разваливаться на части. Подкосился и упал на бок козырёк над крыльцом, поехала в сторону горящая стена, пылающее бревно откатилось под ближние деревья. Оплот ереси догорал, и к тёмному небу взмывали сотни искр, словно души погибших, покидавшие этот мир.

Лейтенант Кратц вытер испачканные в саже руки о штаны и произнёс:

— Конец теперь колдовским ублюдкам. Доброе дело сделали. Господь наградит.

* * *

Готфрид перешагнул через тело предателя-Дитриха и пошёл дальше по коридору. Впереди, в тюремной церковке горели свечи, отбрасывая блики на цветные витражи и золотое распятие.

— Господи, помоги мне выстоять сегодня, — прошептал он.

Двери справа и слева были открыты — одни всего не несколько дюймов, другие — распахнуты настежь. И только в самом конце виднелась одна, закрытая. Викарий избавлялся от свидетелей, Труденхаус был почти пуст. Осталась только Эрика. Но надолго ли?

Как он был глуп, как ничтожен и слаб. Он боролся за то, чему нет до него дела. Сломал жизнь, убил любовь… ради чего? Ему просто приказали. Его вера — это его крест, а сам он клинок. Но ничего, ещё не поздно всё исправить, пока стража не нашла их, пока не утих переполох. Ещё можно бежать из города. Иоганн Нойманн помогает беглецам. Может быть даже ковен укроет их на время.

В приоткрытых пастях камер ему почудился странный блеск, будто бы даже послышались голоса. Словно призраки казнённых ещё обитали там. Не останавливаясь, он дошёл до нужной двери, отодвинул тяжёлый засов, потянул ручку… и остановился.

Тёмное чрево каменного мешка, холодный пол, шершавые, изрезанные надписями стены… Эрика лежала перед ним. Она была вся в синяках, бледная, с заострившимися скулами, в грязном, изорванном платье, испачканном запёкшейся кровью.

Они насиловали её и избивали. Как всегда — двое держат, один веселится. Сколько их, потных, пьяных и жестоких, прошло через неё живую? Сколько ещё надругались потом над холодным телом?

Бог наказывает за красоту.

Она, беглая дочь, несостоявшаяся жена, игрушка двух могучих сил, была мертва уже несколько часов. И все слова, которые Готфрид так и не сказал ей, умерли у него в груди. И только слёзы появились на глазах, набухли и упали, как спелый урожай скорби.

— Эрика… — произнёс он одними губами, но от входа послышались топот и ругань.

И скрип дверей. Это камеры отворялись, — понял он. А из них, как голодные крысы, почуявшие падаль, появлялись ландскнехты. В доспехах, с мечами и алебардами наперевес. Злорадствующие. Бывшие сослуживцы. Они ждали его в камерах, а Дитрих знал это. И хотел предупредить, спасти друга…

Готфрид склонился над телом любимой, припал к ледяным губам, как к источнику вечной жизни. Её больше не было здесь, было лишь это холодное тело.

Еретик, убийца, предатель — это всё о нём, но он не слышал, а только гладил пальцами крест на своём клинке. Символ веры, символ Бога, символ солнца. Символ власти.

А власть всегда стоит на костях.

«Разве Сатана предложил бы Иисусу все царства мира, если бы они ему не принадлежали?»

Эрика — случайная жертва, пешка, загубленная неосмотрительным игроком. Как и он сам, Готфрид Айзанханг.

Он поднялся во весь рост над телом любимой и вышел из камеры. Топот приближался, в конце коридора показались потные, небритые хари ландскнехтов городской стражи, блестящие лезвия алебард и коротких мечей. Было желание бросить шпагу с ненавистным клеймом, но что тогда? Арест и суд? «Расскажите нам, что пообещал вам дьявол в обмен на вашу бессмертную душу?».

И он поднял оружие навстречу толпе.

Эпилог

— Город шведы захватили. Монастырь святого Михаила разграбили, в который раз уже. Из Труденхауса всех выпустили. Я, как только узнал, сразу туда, чтобы тебя найти. Хотел раньше, так разве меня кто пустит? Как тебе там сиделось эти три месяца?

— Плохо сиделось. Как ты сам жив остался? — сухо спросил Готфрид. В его глазах были только печаль и темнота.

— Да, знатно ты меня приложил, — Дитрих натянуто улыбнулся, снял шляпу и провёл пальцами по длинному, уродливому шраму. Он пересекал голову и частью выходил на лоб.

— Я думал, что убил.

— Мне сначала тоже так показалось. Ан нет, живой, как видишь. Болит только постоянно, — Дитрих снова глупо улыбнулся, но потом улыбка сползла с лица сама собой, и он приложился к зайдле.

Опять повисло неловкое, давящее молчание. Они сидели в «Синем Льве», Дитрих допивал уже третью кружку раухбира, а Готфрид всё тянул первую.

Вокруг сновали девушки-подавальщицы, за столами сидели посетители. кто-то перешёптывался, иные вели мрачные разговоры о войне, и о том, как жить под властью нечестивых шведов.

— Что с моим домом? — Готфрид прервал паузу монотонным голосом.

Дитрих тягостно вздохнул.

— Конфисковали его. Кто-то из чиновников постарался.

— А Хэлена? Я оставил её там, привязал к кровати…

— Не знаю, что там произошло, — Дитрих понизил голос. — За тобой тогда солдат посылали, чтобы арестовать. А они рассказывали: пришли к тебе домой, а окно выбито изнутри. Кровать поперёк комнаты, верёвка измочаленная на столе и точильный камень… Люди на улице показали, куда она ушла. Те за ней, через ворота, в лес. Так и не нашли, но, говорят, видели следы. Как у коровы такие, но не по четыре, а по два. Они шли вдоль дороги, впечатались в грунт. Словно дьявол шёл. Потом он как будто остановился, потоптался на месте и свернул в лес.

Опять повисло молчание.

— Почему меня не казнили? — равнодушно спросил Готфрид. — Фёрнер должен был, я ведь знал, что он…

Он замолчал и посмотрел на Дитриха пустыми глазами.

— Фёрнер? Фёрнер умер в ту же ночь, в которую ты меня… — Дитрих потёр шрам на лбу. — Утром нашли его. То ли сердце, то ли ещё что, упокой его, Господи. Арестовать-то тебя арестовали. Обвинение в колдовстве и вообще в нападении на человека. Хорошо, что ты никого больше не зарезал. Я-то свои претензии сразу снял, я же видел, что эти свиньи с Эрикой сделали. В общем, посадили тебя, а Фёрнер умер. Епископ знает, что нельзя тебя отпускать, но и серьёзное обвинение выдвинуть не может — меня ты не убил, в колдовстве никто тебя не обвинял. Тут такой кабак начался! Герр кайзер издали законы, чтобы обвинения предъявлялись публично, что должны быть адвокаты, что имущество теперь конфисковать нельзя… До сих пор, например, никто не знает, в чём Доротею Флок обвиняли. Вот и сидел ты ни за что три месяца. Тут шведы пришли, всех из Труденхауса выпустили. Охота на ведьм, само собой, прекратилась разом. Епископ, говорят, из города бежал.

Готфрид молчал. Замолчал и Дитрих, заискивающе глядя на него.

— Ты, Гога, знаешь что… — сказал он вдруг. — Ты не думай, что это я тебя предал. Сначала мне просто приказали её привести, я же не знал, что её посадят. Да если бы и знал, что бы изменилось? Фёрнер хотел тебя заманить в Труденхаус. Он тебя боялся почему-то, всем говорил, что ты колдун. Но я-то не верил, я-то знал, что он врёт. Хотел тебя предупредить, а он меня туда отправил, с ними… — Дитрих опустил глаза, сглотнул. — Фёрнер им сказал, чтобы за мной присматривали, и, если вздумаю тебе помочь, чтобы убили сразу. А с ней, говорит, делайте, что хотите… Готфрид, они просто ублюдки, свиньи… Я не мог им помешать, их ведь два десятка, а я? Я стоял у двери, а она всё кричала, а они всё ржали… — Дитрих пристукнул кулаком по столу.

Он надвинул шляпу пониже, чтобы не было видно глаз. Руки его медленно, судорожно сжимались и разжимались.

— Я хотел им помешать, но струсил… А я ведь таким же был. Ты знаешь, мне сдохнуть хотелось, я хотел, чтобы ты убил меня тогда… Я её тоже любил. По-своему, конечно, как сестру…

Май 2008 — декабрь 2010.

Послесловие

Автор выражает благодарность администрации сайта «Русский Бамберг» (-bamberg.de) за консультацию по истории Бамберга и исправление ошибок. А также Анастасии Чумаченко, Сергею Гомонову, Евгению Пастухову, Юлии Коваль, Елизавете Николаевой, Антону Козлову, Зое Черновой, Екатерине Коротаевой, Андрею Демакову, Елене Лысенко и Марине Еньшиной за похвалу, поддержку, советы, подсказки, подначивания и подталкивания.

Также автор считает важным раскрыть дальнейшую судьбу некоторых реально существовавших людей, ставших прототипами для персонажей книги:

Фридрих Фёрнер умер 5 декабря 1630 года по неизвестной причине.

Канцлер Георг Генрих Флок добрался до Нюрнберга, откуда ходатайствовал императору о прекращении инквизиции в Бамберге.

Выбравшись из Труденхауса через каминную трубу, Барбара Шварц бежала в Регенсбург, где королевский совет выдал ей «защитное письмо» — документ, который должен был защитить её от повторного ареста и пыток.

Пока Барбара сидела в Труденхаусе с 27-го по 30-год, её муж, оставшийся единственным владельцем трактира «У гуся», женился повторно. Он также получил защитную грамоту, но принимать жену обратно не собирался. Он писал епископу, что бывшая жена отпугивает клиентов от трактира и всячески порочит его своей репутацией. 4 февраля 1631 года Барбару Шварц снова арестовали и посадили в Труденхаус.

Вскоре, 11 февраля 1631 года, Бамберг оккупировали шведы. Находившихся в Труденхаусе пленников освободили. Следы Барбары Шварц затерялись в истории и дальнейшая её судьба не известна.

После оккупации города, бамбергский епископ Готфрид Иоганн Георг II Фукс фон Дорнхайм, забрав с собой часть соборной казны и некие ценные документы, бежал в Верхнюю Австрию. Там, в Шпиталь-ам-Пирн, 19 марта 1633 года он умер от апоплексического удара.

В 1635-м году горожане сравняли Труденхаус с землёй, а его камни были использованы в строительстве иезуитского монастыря. Историки до сих пор спорят о его изначальном местоположении.

В 1877-м году хозяином пивоварни «Синий лев» стал Андреас Гразер, по прозвищу Schlenkerla, что означает «пьяный, шатающийся человек». «Синий лев» был переименован в «Шленкерлу», и его синие ставни открыты и по сей день.

© Copyright Чучмай Юрий Владиславович, 12/11/2011.

Оглавление

Прелюдия

Глава 1 ВЕДЬМА

Глава 2 ПОСЛЕДНИЙ ВЗГЛЯД

Глава 3 ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Глава 4 АЛЬБРЕХТ

Глава 5 ДВЕ КЛЯТВЫ

Глава 6 ЭРИКА ШМИДТ

Глава 7 ДЕМОНОЛОГ

Глава 8 ЗНАКОМСТВО С ВЕРХОВНОЙ ЖРИЦЕЙ

Глава 9 ВИДЕНИЯ

Глава 10 МАСКА

Глава 11 КОШМАР

Глава 12 НОЧЬ БЕЗ СНА

Глава 13 АЛЬБЕРТА ФЕГЕР

Глава 14 ДОРОТЕЯ ФЛОК

Глава 15 ПОСЛЕДНЯЯ МЕССА

Глава 16 СВЕТЛАЯ КОЛДУНЬЯ

Глава 17 ЭРЛАНГЕН

Глава 18 БЫЧИЙ ГЛАЗ

Глава 19 ДУЭЛЬ

Глава 20 ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС РУДОЛЬФА ПУТЦЕРА

Глава 21 НОВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ

Глава 22 САМОЕ ТЯЖЁЛОЕ ДОЗНАНИЕ ГОТФРИДА

Глава 23 ACTUS FIDEI

Глава 24 ПРЕДЧУВСТВИЕ

Глава 25 ИДОЛЫ

Глава 26 ВОЗВРАЩЕНИЕ

Глава 27 ПРАЗДНИК ЛИТА

Глава 28 ВЕДЬМЫ В ЦЕРКВИ

Глава 29 БЕГСТВО

Глава 30 ВОЗРОЖДЕНИЕ

Глава 31 ЕРЕТИК

Глава 32 ОБРАТНО В БАМБЕРГ

Глава 33 ЛЮБОВЬ ОСЛЕПЛЯЕТ

Глава 34 ДНЕВНИК ЭБЕНХОЛЬЦА

Глава 35 ПИСЬМО

Глава 36 ЛОЖЬ И ПРАВДА

Глава 37 ПОСЫЛКА ГЕРРУ ФЁРНЕРУ

Глава 38 НЕЧАЯННАЯ ВСТРЕЧА

Глава 39 КЛИНОК БЕЗ КРЕСТА

Эпилог

Послесловие Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg