«Белая прачка»

В мире осталось только три цвета: пурпур облаков, желтизна молнии в небе и темная зелень реки, похожей на канал, заполненный разбитыми бутылками. У излучины вода была спокойной, цвета черных чернил, а затем там, где река расширялась, появлялись маленькие зеленые волны.

Девушка стряхнула с ноги прилипшую белую гальку. Она думала о том, что за последним холмом в этой болотистой местности находится их ферма. По утрам она шла на работу три мили пешком, а ночью той же дорогой возвращалась домой. В Нокхеллоу сегодня она задержалась допоздна, пришлось много мыть, подносить, потом снова мыть. Когда она подходила к дому, было уже совсем темно.

Зимой, когда снег был глубоким и по нему невозможно было идти, она возвращалась домой только раз в неделю. Ночевала в Нокхеллоу, где ветры гудели в башнях, а пронизывающие сквозняки гуляли по углам. В такие ночи она тосковала по привычному теплу своей постели, которую она делила со своей сестрой; по комнате, где всю ночь горел камин, отбрасывая красные блики на грубые стены. А летом, когда Дженни во сне пиналась и царапалась, и Ян глухо кашлял за стеной, зарывшись в одеяло, она мечтала об одиночестве, которое помогало ей как-то жить. Она жила в постоянных мечтах, но не понимала этого, так как сама не знала, чего она хотела.

В конце рабочего дня все ее мысли были о доме, где она могла просто посидеть, поспать и ничего не делать.

Вереск посерел, деревья за рекой на фоне неба казались бумажными муляжами, в воздухе носились летучие мыши.

В вечерних сумерках все звуки были отчетливо слышны, как звон колокола в пустой комнате. Девушка остановилась, прислушалась. В деревьях пронзительно крикнула птица, эхо, рыдая, вторило ей. Что-то выскочило из вереска, задело камень и улетело, откуда-то от реки донесся шум плещущейся воды. Эти звуки то усиливались, то исчезали, то раздавались снова. Это, наверное, мама стирает белье Яна. Когда у него начинались приступы кашля, он харкал кровью в кувшин, стоящий около кровати, белье становилось мокрым от пота. В доме воды не было, и маме приходилось спускаться к реке, стирать там белье и затем сушить его на улице.

Шум плещущейся воды усилился и, когда Мэри подошла совсем близко, вдруг прекратился.

— Мама! — крикнула она, — тебе помочь, мама?

Женщина не ответила. Она стояла согнувшись — призрачный белый силуэт в серых сумерках. На ней был белый халат, доходящий до лодыжек. В том месте, где она полоскала какую-то одежду, вода казалась белой, как молоко. Вся эта картина создавала такое впечатление, что женщина как будто что-то вспомнила, вскочила с постели и поспешила к реке, еще не проснувшись окончательно.

Она старательно терла и полоскала белье, погружала его в воду и шлепала им по воде, затем выпрямлялась, держа иссиня-белое белье на вытянутых руках, затем выжимала его, встряхивала и снова погружала в воду. Вдруг, потревоженная чем-то, она оглянулась, и Мэри увидела, что это совсем не ее мать. Женщина была маленького роста с увядшим гадким худым лицом. У нее были жуткие маленькие голые ноги с перепонками, как у утки.

Девушка отшатнулась, онемев от ужаса. Она бежала, спотыкаясь о камни, постоянно оглядываясь, проверяя, не бежит ли эта женщина за ней. Она ничего не видела, кроме этой белой тени, которая стояла неподвижно и смотрела ей вслед.

На кухне мама грела на печи молоко. Она была большой и уютной, длинные волосы спускались до середины спины. Она поставила чашку с блюдцем на стол и приложила палец к губам.

— Дженни спит, — сказала она, — не буди ее.

— Мама, мама…

— Потише. Что с тобой? Случилось что-нибудь в Нокхеллоу?

— Нет, нет, мама. Мама, там внизу женщина, стирает — мне она не понравилась. Если бы ты видела, как она посмотрела на меня, какое у нее ужасное лицо.

— Мери, она говорила с тобой? Она говорила?

— Нет, но она подошла бы ко мне, если бы я не убежала.

— А ты разговаривала с ней? Спросила ее о чем-нибудь?

— Я только сказала: «Мама». Я думала, это ты стираешь для Яна. Затем она обернулась.

— Что она стирала, Мэри, ради бога? Ты заметила?

— Что-то белое, я не знаю. Мне это не понравилось. Мама, что это? Что я сделала?

— Бог нам поможет, дитя. Говори тише, ты разбудишь брата. Он не должен знать об этом. Мэри, это была белая прачка, она стирала саван для мертвеца. Будь благословенны твои легкие ноги. Благодаря им она не смогла догнать тебя, иначе ты бы стала хромой. Она ударила по ноге Донала Фергуса мокрым саваном, и он больше уже не мог ходить.

— Но для кого этот саван?

— Кто-то скоро умрет. О, Мэри, у него сегодня был очень плохой день — три чашки крови после завтрака. Он и так очень слаб после последнего кровотечения.

— Ян?

— Да. Она бы сказала тебе об этом, если бы ты подползла и схватила ее. Она должна ответить, если ты первой схватишь ее, но не стоит рисковать. Она стирала саван Яна.

— Но она не имеет права! Она не должна приходить и говорить об этом. Какое право она имеет готовить саван до того, как Ян умер?!

— Тихо, дорогая, успокойся. Зато у нас есть время подготовиться. Ее тоже можно пожалеть — всю ночь стирать эти страшные вещи, которые всегда приносят людям горе. Даже Бог должен пожалеть это несчастное существо.

* * *

Утром Мэри не пошла на работу. Ужас от встречи с белой женщиной не покидал ее, она боялась выйти из дома. Пусть кухарка кашеварит на кухне в Нокхеллоу, пусть служанка выполняет там свою лакейскую работу, она останется здесь до тех пор, пока не наступит смерть, и тело ее брата не будет вынесено через порог.

— Что с Мэри? — спросил Ян, лежа в подушках. Лицо его было бледным и не по-мужски красивым.

— Она заболела сегодня ночью. Я оставила ее дома на день-другой.

— Бедная мама!

Он сжал губы, чтобы не закашляться.

— Всегда в этом доме кто-нибудь болеет. Не думай, мне сегодня лучше. Скоро я снова смогу ловить рыбу.

Женщина отвернулась, чтобы он не увидел ее слез.

Он был уверен, что поправится, постоянно говорил о реке, где лососи, выпрыгивая из воды, описывали в воздухе серебряные дуги.

Когда солнце пригрело, его вынесли на улицу. Мэри молча сидела около него. Яна удивляло, почему она не разговаривает с ним. Она чувствовала, что не может оставить его ни на секунду, что должна все время быть около него. Но она все время сдерживалась, чтобы не сказать ему какого-нибудь грубого слова. Вдали виднелась голубая линия реки, солнце пекло, как паяльник. Мама работала, Дженни тоже. Только девушка и ее брат бездельничали, они лениво сидели на улице, он усталый от жары, она усталая от страха.

Вспомнив о смерти отца, она попыталась представить, что она будет чувствовать, когда Ян умрет.

Они будут угрюмо ждать около его постели, потом наступит унылый момент, когда все кончится. Потом надо будет покупать черную одежду, гроб, платить за похороны (нанять лошадей для перевозки гроба по болотистой местности до кладбища стоит очень дорого).

Будет соответствующее застолье, гости будут есть и пить, соберутся дальние соседи, и, наконец, в доме появится лишняя комната. Больше не будет ночей, прерываемых кашлем, около кровати больше не будет стоять кувшин с мерцающей густой кровью. Она думала об этом, сидя около брата, и с трудом этому верила, потому что все это казалось выдумкой. И тем не менее она не рассказывала маме о своих сомнениях. Если она видела прачку с перепончатыми ногами (а она не сомневалась в этом), то предзнаменование вполне может быть правдой. Не могла же она предположить, что саван стирался для кого-то другого, кроме Яна. Ведь о Дженни не могло быть и речи, она была здоровой девочкой и уже выполняла всю женскую работу; мать тоже была здоровой она лежала только тогда, когда рожала; и с ней тоже ничего не может случиться, ведь она такая обыкновенная девушка! Нет, речь может идти только о Яне. Хотя сообщить ему об этом было бы жестоко, но взять на себя грех и дать ему умереть неподготовленным тоже нельзя.

* * *

Прошло два дня, а Ян не умирал. Одно голубое и туманное утро сменилось другим. Солнце поднялось и обрушило свою мучительную жару на головы людей. Равнина, поросшая вереском, шуршала под ногами, цветы белели и засыхали, все горело. Только чертополох пестрел как ни в чем не бывало своими сочными серо-зелеными цветами.

Прошла вторая ночь. На третий день Яну стало намного лучше. Возможно, он и умрет от своей болезни, но когда? В течение года, месяца или недели? Но все люди в общем смертны, а женщина в белом обычно предсказывает скорую смерть. Так, может быть, этот саван был предназначен не для Яна? Тогда для кого же?

Работа на приусадебном участке прекратилась. Кто будет заниматься землей и скотом, если в дом скоро придет смерть? Дженни не понимала, что происходит со старшими, но она не собиралась работать, когда другие бездельничают. Конечно, дом был уже убран и подготовлен для похорон, все было сделано очень быстро, и сейчас для трех пар рук в доме работы не было. Ян ничего не замечал. Он лежал около двери, погруженный в книгу, и не обращал внимания на происходящее вокруг.

Время ползло, как огромная темная туча, жизнь остановилась. Все ждали, когда придет смерть и освободит их от этого ожидания.

На третью ночь в их души закралось сомнение. Ничего не случалось. Может быть, ничего и не случится? Ян был весел. Он уже не кашлял, только голос его был необычно хриплым. Мэри начала беспокоиться о своей работе. Она не скучала по мытью каменных полов, постоянной беготне без минуты покоя, но лучше выполнять эту тяжелую работу, чем бездельничать в ожидании смерти Яна. В Нокхеллоу все-таки можно было посмеяться на кухне, поболтать под лестницей с подружкой. Она сказала об этом матери.

— Может быть, мне лучше вернуться на работу? Меня могут уволить, если я пропущу еще несколько дней.

— Пойти на работу, когда твой брат может умереть в любую минуту? Стыдно, Мэри. В конце концов ты можешь…

— Но, мама, он не умирает. Ведь ему лучше. Разве ты так не думаешь?

— О Боже милостивый, я не знаю, что сказать. Если бы ты не поклялась, что видела стирающую женщину!

— Мама, ты думаешь, что должен умереть кто-то из нас? Ты уверена в этом?

— Да, кто же еще? На этой равнине больше нет ни одного дома. Разве рядом с нами еще кто-то живет? И именно один из нас видел ее, и разве не похоже, что это должен быть Ян, ведь у него такая же болезнь, как и у его отца. Неужели ты думаешь, что умрет кто-то здоровый?

— Нет, но ведь Яну лучше, а мы должны ждать и ждать. Лучше будет, если это произойдет неожиданно. Мама, я не хочу ждать, не зная чего.

Женщина подошла к двери и посмотрела на реку. Она пересохла и едва просматривалась.

Женщина взглянула на дочь, в ее глазах стоял страх.

— Мэри, у нас есть только один выход. Ты должна спросить ее.

— Спросить ее? О нет! Я не пойду к ней еще раз. Мне страшно, мама!

— Ты должна. Если ты этого не сделаешь, мы узнаем, когда уже будет поздно. Любая из нас может умереть, а Ян останется жить. Смерть может застать нас врасплох, и мы не успеем подготовиться. Если это Ян, мы скажем ему об этом. Не думаю, что он боится смерти.

— Но если это не Ян? Представь, что она назовет тебя. Как я скажу тебе об этом? Или меня. Что я буду делать?

— Случилось то, что должно случиться. Если мы знаем половину правды, мы должны узнать всю правду. Слушай, расскажу тебе, как это сделать. Запомни. Подкрадись к ней так, чтобы она не услышала тебя, крепко схвати ее, чтобы она не смогла убежать.

— А ты не можешь сделать это вместо меня? Ты ведь не знаешь, как она смотрела на меня. Я не смогу еще раз встретиться с ней.

— Лучше пойти тебе, так как ты видела ее. Если ты крепко схватишь ее, она ничего не сможет с тобой сделать. Это как крапива.

— Ты не можешь пойти со мной?

— Кто-то должен смотреть за Яном. Иди, Мэри, будь хорошей девочкой. Она появляется, когда наступает ночь.

* * *

В мире осталось только три цвета: пурпур облаков, желтизна молнии в небе и темная зелень реки.

Она долго ждала, сидя у камина, пока уснут Дженни и Ян. Стемнело, в небе сияла вечерняя заря, за рекой деревья казались призрачными полуразрушенными башнями.

Она издалека услышала шум плещущейся воды. Ночью ни одна птица не пела, не летала ни одна летучая мышь, ни один зверек не пробегал между корнями и камнями. Шум усилился. Тело сковал страх, лицо похолодело, но она не могла повернуть обратно. Она остановилась и посмотрела на реку, стараясь увидеть то, что она уже видела раньше.

Странная прачка была на том же месте. Она была в том же белом одеянии, но в этот вечер она была скорее трогательной, чем жуткой. Склонившись над водой, она терла саван о камни. Она казалась усталой, грустной женщиной, стирающей белье в темноте. Что-то душераздирающее было в том, как она держала белье в вытянутых руках, а вода стекала с него, образовывая серебряные круги на воде.

Приходит ли она сюда каждую ночь или только тогда, когда ей нужно выполнить свою ужасную миссию?

Мэри хотелось закричать, но страх и долг, который она должна была выполнить, сдерживали ее.

Она сняла туфли и осторожно стала спускаться к реке. Белая женщина продолжала стирать, ничего не замечая, плеск воды мешал ей услышать приближающуюся Мэри. Девушка сжала зубы, она тяжело и часто дышала, сердце билось, как церковный колокол. Она протянула руку к белому силуэту, но в это время из-под ее ноги выскользнул камень. Она споткнулась, слепо шаря руками перед собой. Женщина обернулась с перекошенным от злости лицом. Она взмахнула мокрым бельем, удар как будто обжег голые ноги Мэри, она потеряла сознание. Она лежала около реки, одна, ни единой души вокруг.

После того, как белая прачка ушла, ожили все обычные ночные звуки: хлопали крылья, шелестели деревья, совы перекликались друг с другом через реку. Первая капля дождя привела девушку в чувство. Она лежала, закрыв голову руками. Было больно и неудобно. Когда она попыталась встать, почувствовала, что ноги стали свинцовыми. Жгучая боль исчезла, но ноги как будто онемели. Она боялась, что боль может снова вернуться. Страх и отчаяние придали ей силы, и она сделала попытку встать. Но ноги не двигались, они лежали, как две большие сумки с песком, которые она еще недавно должна была таскать. Дождь становился все сильнее. Стояла кромешная тьма. Мэри поднялась на руки и стала медленно, медленно ползти, но дождь как будто специально давил ее к земле, лишая последних сил. В отчаянии она стала кричать, зовя на помощь маму.

Раздались бегущие шаги с небольшого холма. Это ее мама оставила Яна, дом и все, когда услышала звериный крик дочери.

— Вставай, Мэри, любимая, — умоляла она. — Постарайся, ради Бога.

Но Мэри не могла идти. Женщина взяла ее на руки, любовь и страстное желание помочь дочери помогли донести ее до дома.

И только на кухне в безопасности, когда река и болото остались далеко, они осознали, что их всех ждет еще большее горе, ведь они так и не узнали, с кем из них это случится.