«Ясновидение»

Алджернон Блэквуд Ясновидение

В самом темном углу, где отблески пламени не разгоняли мглы, он сидел и слушал чужие истории. Молодая хозяйка заняла противоположный угол; она также оставалась в тени; и между ними протянулась линия нетерпеливых, испуганных лиц с широко раскрытыми глазами. Сзади разинула свой зев пустота, которая, казалось, стирала границы между огромной комнатой и беззвездной ночью.

 Кто-то прошелся на цыпочках и приподнял жалюзи со скрежетом, и повсюду раздались звуки: через окно, открытое наверху, донесся шелест листьев тополя, которые шумели так, словно по ним шагал ветер. «Странный человек идет среди кустарников», — прошептала взволнованная девушка, «я видела, как он присел и спрятался. Я видела его глаза!» «Ерунда!» — раздался резкий голос одного из мужчин «здесь слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Вы слышали вой ветра».

 Туман поднялся над рекой и протянулся по лужайке, прижимаясь к самым окнам старого дома подобно мягкой серой руке, и сквозь его завесу движение листьев было едва различимо… Тогда, пока кто-то требовал огня, другие вспомнили, что сборщики хмеля все еще вертятся поблизости и что бродяги этой осенью становятся все более дерзкими и грубыми. Возможно, все они втайне мечтали о солнце. Только пожилой человек в углу сидел тихо и не двигался с места, не делясь ничем с окружающими. Он не рассказал никакой внушающей страх истории. Он уклонился, хотя совершил немало удивительных открытий; ведь всем было прекрасно известно, что интерес пожилого мужчины к психическим аномалиям частично объяснял его присутствие на вечеринке в этот уик-энд. «Я никогда не ставлю опытов — таких опытов», коротко ответил он, когда кто-то попросил его заполнить рассказом образовавшуюся паузу, «у меня нет никаких сверхъестественных способностей». В его тоне скрывался, возможно, оттенок презрения, но хозяйка из затененного угла быстро и тактично прикрыла отступление гостя. И он удивился. Ведь было совершенно очевидно, зачем его пригласили. Комната с привидениями, как он давно догадывался, была специально предназначена для него.

 И затем, в самый подходящий момент, дверь распахнулась, и вошел хозяин. Он пренебрег темнотой, сразу потребовал лампу, начал дымить своей большой изогнутой трубкой, и вообще, его вещественное присутствие вызвало у остальных членов группы какое-то дурацкое ощущение. Свет за его спиной струился из коридора. Его белые волосы сияли подобно серебру. И с ним возвратилась атмосфера здравого смысла, охоты, сельского хозяйства, двигателей и всего остального. Новый век вошел в эту дверь. И молодая хозяйка немедленно вскочила, чтобы приветствовать его, как будто к хозяйскому неодобрению этого вида развлечений следовало приноровиться всем присутствующим.

 Это, возможно, свет — это волшебство полутьмы от соединения огня в очаге и лампы в коридоре — или, возможно, резкое вторжение Разума в хрупкий мир Фантазии очертило контуры драмы с такой безжалостной, суровой убедительностью. Во всяком случае, контраст был очевиден — но не для тех, которые, по мнению присутствующего ясновидца, так многословно сотрясали воздух! Он был остро драматичен, боль таилась здесь — боль, которую невозможно скрыть. Когда она на мгновение замерла возле супруга в лучах света, эта бездетная женщина, три года пробывшая в браке, живое воплощение молодости и красоты, на пороге той комнаты возникло ощущение подлинной истории о привидениях.

 И самой чудесной была перемена, которая в ней совершилась — в чертах лица, в фигуре, в самой манере поведения. Выступившее из мрака тонкое, незаметное лицо озарилось внезапно страстью и страданием, и богатая зрелость, превосходившая любой нормальный возраст, осветила всю ее маленькую фигурку неким тайным великолепием. Морщины покрыли бледную кожу девичьего лица, морщины мольбы, жалости и любви, которых не показывал дневной свет, и с ними возник аромат волшебной нежности, который передал, хотя бы на одну секунду, всю полноту мягкой неги материнства, отвергнутого и все же загадочным образом дарующего наслаждение. Вокруг ее стройной фигуры разлилась вся полногрудая сладость материнства; из ниоткуда возникла потенциальная мать мира, и эта мать, хотя она не могла знать прекрасного завершения своей миссии, все же стремилась к тому, чтобы сжать в своих огромных объятиях все маленькие беспомощные создания, которые когда-либо обитали в подлунном мире.

 Свет, подобно чувствам, может играть самые удивительные шутки. Перемены достигли той грани, за которой лежит откровение… Но когда мгновением позже в комнату внесли лампы, сомнительно, что кто-то другой, кроме молчаливого гостя, который не рассказывал изумительных историй, не признавал никакого психического опыта и отрекался от малейшей способности к ясновидению, заметил и запомнил эту яркую, выразительную картину. На секунду она вспыхнула там, беспощадно яркая, открытая видению всякого, кто не был слеп к малейшим спиритуальным чудесам, кто был чувствителен к боли. И это была не просто картина юности и зрелости, плохо подходящих друг другу, нет — то была картина молодости, которая томилась самой древней в мире жаждой, и старости, которая была выше этого и сочувственно созерцала эти страдания… Но вот все исчезло и все стало как прежде.

 Муж рассмеялся приветливо и добродушно, ни на йоту не выказав раздражения. «Они напугали тебя своими историями, дитя мое», весело произнес он и обнял ее могучей рукой.

«Теперь их нет? Скажи мне правду. Намного лучше», добавил он, «вместо этого присоединиться ко мне за бильярдом или разложить пасьянс, а?» Она застенчиво глянула ему в лицо, и супруг поцеловал ее в лоб. «Возможно, они были здесь — недолго, дорогой», сказала она, «но теперь, когда ты пришел, я снова чувствую себя хорошо». «Еще одна такая ночь», добавил он более серьезным тоном, «и ты повторишь свою старую уловку с поселением гостей в комнату с призраками. Я был прав: в конце концов, видишь, это переходит всякие границы». Он нежно, по-отечески взглянул на нее. Потом он приблизился и потушил огонь в камине. Кто-то заиграл вальс на фортепьяно, и пары пустились танцевать. Все следы нервозности исчезли, дворецкий принес поднос со спиртными напитками и бисквитами. И очень медленно их группа рассеялась. Зажгли свечи. Все спустились по коридору в огромный холл, рассуждая на пониженных тонах о планах на завтра. Смех замер, когда они поднимались по лестнице к спальням; молчаливый гость и юная леди задержались на мгновение у тлеющего очага.

 «Вы не хотите, в конце концов, поселить меня в вашу комнату с привидениями?» спокойно спросил он. «Вы упоминали, помнится, в вашем письме…»

 «Признаюсь», сразу ответила она, ее манеры были слишком хороши для ее возраста, но в звуках ее голоса звучало нечто совершенно противоположное, «это я хотела, чтобы Вы спали там — кто-то, я имею в виду, кто действительно знает, а не просто испытывает любопытство. Но — простите мне эти слова — когда я увидела Вас…» — она очень медленно рассмеялась — «и когда Вы не рассказали никакой изумительной истории, подобно другим, я так или иначе почувствовала…»

 «Но я никогда ничего не вижу…», поспешно ввернул он.

 «И все-таки Вы чувствуете», столь же поспешно прервала она, страстная нежность в ее голосе была наполовину подавлена. «Я могу сказать это по вашему…»

 «А другие, в таком случае», прервал он резко, почти невежливо, «спали там… или, скорее, проводили ночь?»

 «Не в последнее время. Мой муж прекратил это». Она сделала секундную паузу, затем добавила: «Я жила в той комнате — в течение года — сначала, когда мы только поженились». Мучительный взгляд собеседника опустился на ее маленькое округлое лицо подобно тени и обратился вдаль, в то время как в душе наблюдателя то, что открылось ему в этот миг, вызвало прилив внезапного и сильного изумления, ведущего почти что к поклонению. Он ничего не отвечал, пока не почувствовал, что сможет заговорить без дрожи в голосе.

 «Я должна была уступить», очень тихо закончила она.

 «Это в самом деле было так ужасно?» — рискнул он после паузы.

 Она наклонила голову. «Я должна была уступить», мягко повторила она.

 «И с тех пор — теперь — вы ничего не видели?» — спросил он.

 Ее ответ был прост. «Потому что я не хочу, а не потому, что оно ушло…» Он в полной тишине последовал за хозяйкой к двери, и когда они миновали дверной проем, снова эта таинственная неизбывная боль пустоты, одиночества, тоски охватила его, будто боль океана, который никогда, никогда не сможет пересечь линию берега, чтобы коснуться цветов, в которые влюблен… «Спеши, дитя, или призрак поймает тебя», выкрикнул ее муж, перегнувшись через перила, когда парочка медленно поднималась к нему по лестнице. Когда они встретились, на мгновение настала полная тишина.

 Гость взял зажженную свечу и пошел по коридору. Все снова пожелали друг другу доброй ночи.

 Они уходили, она к своему одиночеству, он к своей лишенной призраков комнате. И у самой двери он обернулся. В дальнем конце коридора, словно тени в искусственном освещении, он видел их — прекрасного старика с посеребренными временем волосами и тяжелыми плечами, и худенькую молодую женщину, источавшую удивительную ауру некой великой и обильной матери мира, которую годы все еще оставляли голодной и бесплодной.

 Они свернули за угол, и он вошел и захлопнул дверь.

 Сон одолел его очень быстро, и в то время как туман поднимался и скрывал деревню, что-то еще, скрытое одинаково от всех спящих в том доме, кроме двоих, приближалось к некой высшей точке…

Несколько часов спустя он проснулся; мир был погружен в молчание, и казалось, что весь дом прислушивается; поскольку в этом чистом видении, которое некоторые извлекают из вод сна, он вспомнил, что не получил никакого прямого опровержения, и внезапно осознал, что эта большая, мрачная палата, где он лежал, была в конце концов комнатой с привидениями. Для него, однако, весь мир, а не просто отдельные комнаты, был всегда населен призраками; и он знал, что его не коснется никакой страх перед жизнью, совершенно отличной от его собственной… Он поднялся и зажег свечу, подошел к окну, за которым светился серым туман, зная, что никакие барьеры стен, двери или потолка не могли удержать эту субстанцию, которая так плотно сжималась вокруг него. Это было подобно живой стене, с открытыми глазами, маленькими протянутыми вперед руками, тысячей барабанящих крошечных ног, и крошечными голосами, кричащими в едином хоре очень слабо и просительно… Комната с призраками! Не было ли это скорее преддверие храма, подготовленного и освященного печальными обрядами, которые немногие мужчины могли бы представить себе, для всех бездетных женщин мира? Как она могла узнать, что он поймет — эта женщина, которую он видел только дважды в жизни? И как могла доверить ему столь великую тайну, которая не принадлежала ей одной? Неужели она так легко разглядела в нем подобную тоску, от которой многие годы назад смерть не дала избавиться? Была ли она ясновидящей в истинном смысле слова, и неужели все лица, обращенные к нему, складывались в одну огромную карту всей горести мирской?…

И затем, с ужасной внезапностью, простые чувства вернулись, и случилось кое-что реальное. Ручка двери слабо стукнула. Он повернулся. Круглая медная кнопка медленно двигалась. И сначала, при виде этого, какое-то общее опасение охватило его, как если бы его сердце замерло, но на мгновение он услышал голос собственной матери, теперь издалека, откуда-то со звезд, голос, призывающий его идти осторожно и в то же время быстро. Он недолго наблюдал за слабыми попытками отворить дверь, и все же никогда впоследствии не мог поклясться, что видел настоящее движение, ибо что-то в нем самом, трагическое, как слепота, возвысилось над туманом слез и застило зрение окончательно…

 Он подошел к двери. Он очень аккуратно взялся за ручку и так же тихо надавил на нее.

 Там была тьма. Он видел пустой проход, край перил, большой зал внизу, и, очень смутно, контур альпийской фотографии и набитую оленью голову на стене. И затем он опустился на колени и раскрыл свои объятия чему-то, что приближалось неуверенными, незримыми шажками. Все молодые ветры и цветы и росы рассвета шли с этим вместе… заполнили его до краев… скрыли его грудь, глаза и губы. Так цеплялись за него все маленькие начала жизни, которые не могли остаться в одиночестве… маленькие беспомощные руки и руки, которые лишены доверия… и когда богатство слез и любви, затоплявшее его сердце, казалось, разрушило все барьеры неким таинственным и невозможным финальным аккордом, он поднялся и пошел забавными маленькими шажками к окну, чтобы ощутить прохладный, туманный воздух этой иной, темной Пустоты, которая так терпеливо ждала, простершись надо всем миром. Он приподнял раму. Воздух казался мягким и чутким, как будто бы где-нибудь там тоже парили дети — дети звезд и цветов, туманов и крыльев и музыки, всего, что есть во вселенной нерожденного и крошечного… А когда он снова обернулся, дверь была закрыта. Комната была свободна от присутствия какой бы то ни было жизни, кроме той, которая покоится, чудесно благословенная, в самой себе. И эта жизнь, он чувствовал, удивительно увеличилась и умножилась…

 Сон тогда возвратился к нему, и утром он оставил дом прежде, чем остальные проснулись, сославшись на некие неотложные обязанности. Ибо он в самом деле видел Призраков, хотя и не мог поговорить о них с другими гостями у открытого огня.

© Александр Сорочан, перевод, 2004

Внимание! Файл предназначен для свободного распространения при сохранении без изменений текста и данного сообщения. Все, интересующиеся творчеством Блэквуда, располагающие информацией о нем и его творчестве, желающие принять участие в создании русскоязычного сайта писателя, приглашаются к сотрудничеству.