«Сказка о четырех игроках»

Мансур-купец

Как не сказать, о достойнейший из достойнейших. Все расскажу, что видел. Что не видел, не взыщите, многомудрый кади[1], слепы глаза, коль отводят их ифриты, слепы бывают от вина и еще более слепы, когда видят женщину. А ни в том ни в другом, да простит нас Аллах, в тот вечер недостатка не было.

Гулять и веселиться я начал еще после полудня, и был на то достойный повод: мой товарищ, купец Абу ибн Харуф, да будет имя его сладким медом на устах потомков, наконец вернулся из долгого путешествия в страну шелка. И поскольку у нас были общими не только разговоры, но и вложения в товары, праздновали мы с ним конец разлуки, о наимудрейший, словно вот-вот должна была прийти Разлучительница собраний.

В духан? Ах да! В злополучный духан мы попали уже ближе к часу павлина. К своему стыду, о сосуд справедливости, мы выбрали это место по причине славящихся на весь квартал танцовщиц. И будь мы не столь веселы, то непременно отправились бы ко мне домой, следуя мудрости Аллаха.

И все же, надо сказать, многомудрый, что я сразу почуял что-то неладное. Только черные как уголь невольники распахнули пред нами занавески, только в глаза ударил блеск женских бедер, как почудилось — словно провел кто-то холодной рукой по моему затылку. Как видно, это джинны, не показываясь на глаза, уже начали свои пляски. А нам было и невдомек, ведь, как известно, о справедливейший из судий, лишь отмеченным печатью творца или меткой дьявола дано видеть скрытое.

Не вняв, таким образом, знамению или шутке ифритов, я прошел с Абу ибн Харуфом на второй этаж, где нас уже ждал стол, за которым не стыдно было бы отужинать самому халифу, и три невольницы, чьи танцы горячили кровь, а дивные прелести и взгляды их мутили разум.

Играющих я тогда даже и не увидел, о мудрейший кади. Да простит меня Аллах!

Ведь не даром даже скопец Али Шар пострадал через женщин. Как, вы не знаете этой истории? Как? Ох, жаль, что вы не в настроении слушать ее, о жемчужина среди судей, хоть и достойна она быть написана в поучение иглами в уголках глаз.

В таком случае я продолжу речь о событиях, случившихся тем вечером, не менее загадочных и поучительных. Итак, мы, веселясь и наслаждаясь обществом невольниц, беседовали с моим другом о торговых делах, как вдруг снизу донесся приглушенный крик. Больше всего он напоминал крик павлина, хоть и не был так резок.

Полные любопытства, мы подошли к перилам и увидели, о достойнейший, следующее. Один из посетителей духана, игравший до этого в дальнем углу с тремя приятелями в шатранжу, внезапно поднялся и спотыкаясь побежал к выходу. Вид у него при этом был, словно гналась за ним армия джиннов.

«Клянусь Аллахом, — подумал я тогда про себя, — верно, о чем-то они поспорили. Или даже поссорились». Настроение у оставшихся было вполне миролюбивое, и я присмотрелся к ним внимательнее. Да освежит пророк мою память, о сосуд справедливости, первый из игроков находился еще в том возрасте, когда еще только начинают брить бороду. Он громко смеялся и потягивал вино, не думая об утре. Второй, скорее всего был ювелиром или одного с моим занятия. Расшитый цветами халат и руки, украшенные золотом, говорили сами за себя. Этот обеспокоено перебирал четки и безотрывно смотрел на третьего. Последний, да хранит наш Аллах от джиннов и бесов, был магрибинцем[2]. Сидел он в тени, и потому я, недостойный сын своего отца, так и не сумел разглядеть его лица, что смог сделать при более смущающих обстоятельствах.

Тем временем взволнованные странным поступком ушедшего посетители духана вновь занялись своими делами. И спустя некоторое время покой места был восстановлен. Вернулись к своему столу и я с Абу ибн Харуфом.

«Как ты думаешь, брат мой, — спросил я его, — что стало причиной такого недостойного для правоверного поведения?»

«Скорее всего подобная диковинка», — поднял вверх Абу ибн Харуф чашу с вином, и мы засмеялись.

Так, лежа и сумасбродничая, мы провели в духане еще немало времени, пока новый вопль еще громче предыдущего не взбудоражил нас. «О всемогущий Аллах, — воскликнул мой друг, — снова этим бесноватым нет покоя!»

Поднявшись, мы вновь подошли к перилам, и тут весь хмель вышел из нас, как выходит пыль из ковра под ударом палки.

Внизу прямо возле игрового стола корчился, теряя влагу жизни, магрибинец, а его противник по шатранже, юноша, являвший до этого пусть образец беспутства, но никак не злокозненности, стоял подле с оскверненным ножом.

«Что ты натворил?» — крикнул кто-то ему.

И тут, наимудрейший кади, юноша повел себя как настоящий безумец. Отбросив со смехом нож, он схватил со стола чашу вина, выпил и рассмеялся.

«Я убил ифрита, — крикнул он. — Радуйтесь, люди».

Все в духане, замерев на некоторое время, глядели на это непотребство. А затем духанщик велел рабам схватить бесноватого, а несколько посетителей сбегали за стражей.

Мы же с моим другом решили остаться до прихода вашей мудрости и сказать свое слово.

Второй игрок? Нет, второго игрока, о наисправедливейший из судий, мы не видели. В начавшейся суматохе он, как видно, ушел. Не думаю, что остался в ровном расположении духа. Слыханное ль дело, пред глазами произошло такое злодейство!

Вот и все, что мне известно, о сосуд мудрости. И на том могу поклясться Аллахом.

Убийца Хазур

Да, я убил его. Клянусь Аллахом, справедливый кади, пырнул не меньше четырех раз. Посуди сам, как мне иначе было поступить с ифритом. Ха-а-а-а-а-а-а. Он джинн и неверный, в том ручаюсь я тебе, кади. Такого убить — Аллаху радость.

Да, я сын наложницы и не знаю имени своего отца! Но это совсем не значит, что каждый может тыкать мне этим в нос! Как бы не так.

Раньше мы с этим псом не встречались, так и есть. И дружбы не водили. Как жаль, что я не могу засадить еще раз нож ему в бок.

Клянусь Аллахом, неправду говорят люди, что нельзя поразить нечистого простым железом. Можно, еще как можно!

А ведь когда мы только сели за игру, я бы и не заподозрил, что под личиной этого магрибца скрывается джинн. Аллах милосердный, говорил он разумно, облик имел благородный, и игра шла честно. И даже когда он выиграл у медянщика и шепнул ему что-то на ухо, я лишь рассмеялся. Мне Хасан никогда особо не нравился. Много болтает, везет ему часто, как тут не посмеяться, когда бежит он прочь, как любовник от ретивого евнуха, да еще с таким позором!

Меж тем, когда мы продолжили играть без медянщика, марид начал потихоньку пакостить. Гляжу, стояла на доске моя Колесница, а стала пешка. Кинул кости, выпало четыре и пять, хожу, а магрибинец берет за руку и говорит: «Что же ты делаешь, правоверный? У тебя две единицы». Я смотрю — и правда, по одной точке всего. Морок сплошной! И как тут, всепрощающий кади, не вспылить!

Видит Аллах, терпел, терпел я эти шутки, а потом, когда приметил, что чужой конь САМ передвинулся на клетку назад, схватил магрибинца за рукав и говорю:

«Что ж ты делаешь, колдун? Зачем портишь игру мне и почтенному ювелиру?»

И тут ифрит личину и скинул. Аллахом клянусь, не видел морды противней! Гляжу — сидит в клубах дыма нечистый, с клыками длинною в ладонь, огненным хвостом и смеется, подкидывая моего Раджу на ладони.

«Что, — говорит, — сын шлюхи, не знающий имени своего отца, неужто думал ты меня обыграть?»

Здесь все помутилось в моей голове, выхватил я нож и попытался его ударить. Но в первый раз не получилось. Отвел он мне глаза. Только что сидел в углу и тут же оказался на месте Абу ибн Хакана. Только я все равно его достал, кади. Дотянулся через всю доску и ударил.

Все так было, Аллахом клянусь. Был он там, был! У людей спросите!

Раскаиваюсь? Ха-а-а-а-а-а-а-а-а. Скажи, мудрый кади, ты бы раскаивался, коль при тебе стали бы поносить твою мать и глумиться над тем, что ты сирота? Вот и мне не о чем жалеть.

Что?!

Куда вы тащите меня, куда? Во имя Аллаха, зачем топор?. Зачем…

Духанщик Шамс ад-Данаф

О сиятельнейший кади, прошу справедливости.

Пришел я, чтобы развеять туман подозрения вокруг моего имени и заведения. Выслушайте меня и, если найдете мой рассказ убедительным, велите снять печати с духана, чтобы люди могли дальше веселиться и радоваться жизни.

Что бы ни говорили злые языки, нет за мной никакой вины! Истинно так! Бандж[3] в моем духане не употребляют, с танцовщицами на ложе не восходят, и пусть поразит меня Аллах на месте, если язык мой извернется сказать клевету. А смертоубийство, оно тоже часть жизни. Истинно так! Не закрывать же нам теперь всю долину Хабал, где было сражение трех визирей. Но позвольте наконец разрешить ваши сомнения, мой господин.

В тот день посетителей было не очень много. Двое купцов отмечали какой-то праздник, цирюльник со своими друзьями курил кальян в задней комнате, и прочих я видел достаточно часто, чтобы упоминать каждого. Не все из них были люди честные, но тех, по ком тосковала плаха, у меня сроду не водилось. Истинно так! Бесноватый и Хасан-медянщик пришли, едва за окном стража отбила час совы. И хоть явились эти двое вместе, было видно — пути их раньше не пересекались. Ни словом не перекинулись, ни лепешки не разломили. Бесноватый пошел смотреть на танцы Зейнаб, Хасан завел беседу с почтенным ювелиром Абу ибн Хаканом. Так они просидели немного, пока какой-то магрибинец не предложил им сыграть в шатранж. От этой проклятой игры и вышло смертоубийство. Истинно так!

Сначала Хасан в середине партии вдруг вскочил и выбежал, словно секли его по пяткам, а затем дело и до ножа дошло.

Что-то случилось меж ними во время игры, но тут я вам помочь не могу, мой господин. Истинно так! Мои глаза не всегда смотрят только в зал. Ремесло духанщика ничем не легче порою труда водоноса. Всем нужно угодить, всех одарить приветствием и добрым словом. Скажу еще лишь одно: перед тем как бесноватому вздумалось прервать жизнь почтенного Абу ибн Хакана, спорили они о чем-то с магрибинецем. И вид у неверного был очень довольный.

Что?! Да простит мудрейший кади своего недостойного раба. Не понимаю, чем навлек я на себя ваш гнев! Не пил я вина в тот день, и разум мой был не замутнен усталостью, так отчего вы спрашиваете меня о магрибинце? Убит был ювелир! Я это видел своими глазами! А что другие говорят, в том странности нет. Мало ли что может от излишеств причудиться. Истинно так!

Могильщик

Все так, мой господин. Третьего дня я закопал ювелира Абу ибн Хакана на кладбище для почтенных людей близ фиговой рощи и поставил камень из черного мрамора, как велел его управляющий. Хороший камень вышел, с резьбой и узорами, не стыдно самому ка… визирю было бы справить. Что ж теперь делать! Все по воле Аллаха! Люди приходят, живут и в назначенный час встречаются с Разрушительницей собраний. Так идет испокон веков.

Обмывал ли я мертвеца? Нет, на то в его доме есть наложницы, но раздетым видел, если вы об этом, мой господин. Ран было шесть. Грудь, ладони и бока — все было исколото, как на бойне неумелым учеником мясника. Думаю, тот шелудивый пес, что убил почтенного Абу ибн Хакана, раньше такого не делал. Я за долгие годы столько бедняг изрезанных насмотрелся, верно, сколько ваша мудрость не видела. Если виной кувшин или бандж, тычут как попало и куда попало. А если с умыслом, один или два удара — и готово, идет правоверный пировать в райские кущи, а неверный летит в пропасть. Так что, думаю, по случаю все вышло, мой господин. По случаю. И по воле Аллаха, конечно.

Хасан-медянщик

Защиты и справедливости! Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его. О достойнейшей из достойных, окружите меня стражей, заключите в темницу, посадите в глубокий колодец, на все готов, я только бы избавиться от нечистого, жаждущего смерти моей. Нет, мне не мерещатся ифриты, и гурий я не вижу. Вижу, о защита души моей, что думается тебе при взгляде на мерзкого старика, что валяется перед тобой. «Вот пес болезненный, чей разум отнял Аллах за его прегрешения». Но это не так, кади. Не так.

Мой дух смятен, но ум остр, как лезвие сабли в ножнах вашего стража. Клянусь Аллахом, видел я злого духа, и тот решил отомстить мне за то, что я проведал его суть. Другого объяснения у меня нет. Разве что ифриту ради забавы захотелось взять жизнь мою. Но на то игры не было. Думаете, при чем здесь игра? А ведь в ней-то все и дело.

Сотни раз жена говорила мне: «Хасан, не доведет до добра тебя эта доска». Но я не слушал ее и делал по-своему. Вот и поплатился.

Но я читаю нетерпение в вязи ваших морщинок, справедливейший из судей. Что ж, все началось так.

В месяц Сафар три года назад довелось мне путешествовать в Магрибию по делам своего племянника. Караван шел долго, несколько раз на нас нападали неверные, но наконец — на все воля Аллаха — мы пришли в некий оазис. Пожелав смыть песок и грязь, я оставил товарищей и направил стопы в хаммам[4]. Там я и впервые встретил ифритов. Конечно, тогда я не прозрел еще суть вещей и не понимал, что передо мной нечистый, а вот уже после, в духане… Однако не торопитесь, мудрейший из мудрейших, обо всем по порядку.

В хаммаме, помывшись и сняв лишние волосы с головы, я прошел в комнату удовольствий, где увидел, как за столом для игры в шатранж скучают трое магрибинцев. Как известно, для партии необходим четвертый, а поэтому, пожалев неверных, я решил присоединиться. И что же! Едва я присел на скамью, как главный из них, громадный, словно Рухх, показал зубы и спросил, не обозначает ли мое поведение желание сыграть в шатранж. «Именно так», — ответил ему я, на что уже все трое черных стали смеяться. «А любишь ли ты игру, — поинтересовался тогда магрибинец, — так, как любим ее мы?» Тут бы мне и уйти. Но Аллах, как видно, решил наказать меня и лишил разума. Ведь только этим, да еще гордыней можно объяснить мое второе «да». А черные засмеялись пуще прежнего.

«А если бы от твоей игры зависела жизнь правоверного?» — перейдя на шепот, подмигнул мне главный.

«Да!» — в третий раз согласился я. И тут завертелось у меня все перед глазами, послышался удар грома, и не успел я опустить ресницы, как оказался на вершине высокой горы. Клянусь Аллахом, справедливейший из кади, так все и было! Слева от меня проплывали облака, справа оскалила каменный зубы голодная пропасть, а за игровым столом напротив кривлялись трое ифритов, обликом до того мерзким, что я едва не лишился чувств.

«Ну что, — проревел мне предводитель маридов, — дал согласие — играй. А ставка — жизнь правоверного, как договаривались».

Завопил я тогда, стал плакать, умолять и рвать на себе волосы, но джинны были жестокосердны. Кривляясь и хохоча, они быстро расставили фигуры и сделали так, что я стал играть с ними. И не желает моя рука бросать кости, а кидает, от страха поджилки трясутся, но пальцы все равно пешки двигают. Долго ль времени прошло с момента начала партии — не знаю, наконец выкинул я тройку с шестеркой, отдал Слона, а сам взял Колесницей Раджу ифрита. Аллах великий! Что тут началось! Треск, крик, вой. Проигравший марид, превратившись в огненный столб, унеся прочь. Прочие же, скрежеща зубами, стали выкликать хулу мне, обещая страшные муки. Умирая от страха, я молил Аллаха о милости.

«Ладно, — чуть погодя, сказал предводитель маридов, — здесь ты выиграл, но партии еще не конец».

И снова пошла игра. Опять я кидал кости, наимудрейший кади, не желая того, а джинны глумились надо мной. Семь молитв Аллаху прошептали мои губы, семь стихов вспомнил я о деяниях пророка, но не пропало нечистое наваждение. Тут надо сказать, несмотря на мою посредственную игру в шатранж, обычно везло мне на кости. Так было и сейчас.

Ближе к полуночи выбросил я две четверки, сбил последнюю фигуру другого джинна и закрыл глаза.

Страшный ветер приподнял меня и снова бросил на лавку, а когда я осмелился приоткрыть очи, то мы уже остались с предводителем джиннов вдвоем.

«И другой раз тебе повезло», — меча искры из глаз, сказал он.

«На все воля Аллаха», — дрожа промолвил я.

«Так поглядим, как спасет он тебя!» — ударил себя в грудь марид.

После этого играли мы еще до рассвета, мне везло, а джинн становился все мрачнее и мрачнее, и, когда я уже стал думать о победе, джинн вдруг выкинул три тройки подряд и разбил все мои войска.

Клянусь Аллахом, премудрый кади, решил я тогда, что пришел мой смертный час. Захохотал предводитель маридов, сбросил стол в пропасть, а меня, подхватив за плечи, поднял туда, откуда земля кажется маковым зернышком.

«Проиграл ты, шелудивый пес, но не думай, что мне нужна твоя жизнь!» — крикнул мне джинн, так что из ушей моих полилась кровь.

«В назначенный час приду я за проигранным. А ты ничего не сможешь сделать». Сказав так, швырнул меня марид вниз. И когда закрыл я глаза, скуля, как побитая собака, внезапно ощутил себя стоящим на твердой земле.

«В своем уме ли ты, чужестранец?» — спросил кто-то позади меня. Огляделся я, и вышло так, что сидел я все в том же хаммаме, а позади стоял цирюльник с кувшином для омовений.

Оттолкнул я магрибинца и бросился скорее к каравану, спеша покинуть проклятое место. Вот и вся моя история, и если солгал я хоть в чем-то, пусть поразит меня Аллах на этом самом месте. Но ты, премудрый кади, верно, задаешься вопросом, как связан мой рассказ с делом, случившимся третьего дня в духане?

Я сокращу свои речи, но поверь: то, что вышло там, было по моей вине.

В духан я пришел вместе с одним юношей, который, как мне рассказали потом, убил почтенного Абу ибн Хакана. Поверь мне, о наисправедливейший из судий, в том вины его не было. Едва успел я обсудить свои дела с ювелиром, как подошел к нам магрибинец, и хоть зарекся я после случая в проклятом оазисе иметь с ними дела, но этот показался мне заслуживающим доверия. А меж тем был он тем самым предводителем маридов, но в другом обличье. И предложил нам нечистый сыграть как раз в шатранж. О, нет конца глупости человеческой, скажешь ты, источник мудрости, и будешь прав. Быстро забыв о пережитом, я уже год поигрывал в доску, а потому не заподозрил ничего дурного в предложении нечистого. О горе мне, как велика была глупость моя. Горе!

Меж тем для партии у нас не хватало четвертого, и стали мы его искать. Абу ибн Хакан сначала предложил сходить за цирюльником, но скрытый под личиной магрибинца марид указал пальцем на юношу, с которым я пришел в духан. К моей великой скорби, тот согласился.

Играли мы ровно, и ни одна сторона не имела превосходства, доколе вдруг марид после двух моих удачных бросков не снял с себя личину. С ужасом я увидел перед собою того самого предводителя джиннов, с которым играл на вершине горы.

«Помнишь меня? — прошипел он, словно змея. — За тобой должок».

И тогда, к стыду своему, с криком я бежал прочь, повторяя имя Аллаха, а в ушах моих переливался глумливый смех.

Так все и было. И каждое слово в моих устах есть правда. Клянусь Аллахом всемилостивейшим.

И горе мне, справедливейший из справедливейших, ибо страх, свивший гнездо в моей душе, не давал выйти из дома три дня и три ночи. А через то, вышла великая ошибка.

Но о том знать вам, верно, лучше, о справедливый кади?

Марид

Я все выполнил, как и хотел, глупый кади.

Три года пришлось ждать мне, пока созреют колосья. Три года ждать, сводить нити судьбы воедино, чтобы все случилось по моей воле.

Сначала, о сосуд навоза, я заманил в свои силки медянщика и выиграл чужую жизнь.

Это было просто, но пришлось долго ждать достойного случая для этого подарка глупца.

Спустя некоторое время, прознав, что у Абу ибн Хакана есть сын от наложницы, я сделал так, чтобы тот попал в твой город, кади. Твой спокойный, святой и тихий город. А после оказалось нужным лишь задеть мальчишку и поменяться местами с его отцом за доской.

Но ты об этом не узнаешь, червь червей, как не видишь меня возле своего носа. Но да кто сумел поднять осла на минарет, тот сумеет спустить его вниз[5]. Я забрал жизнь Абу ибн Хакана, и я же забрал жизнь его сына. И ни единая душа не знает о том, кади. А страшный грех слаще меда согревает мне сердце. Тройной грех. Медянщика, что проиграл чужую жизнь, сына, что зарезал отца, и твой — отправившего на плаху невиновного.

Ликбез для читателей

Шатранж (от индийской Чатуранги) — прародитель шахмат. Чатуранга — слово составное и переводится с санскрита как «чатур» — четыре и «анга» — часть. Со временем, продвигаясь на Запад (в Персию и Иран), чатуранга эволюционировала в шатранг (у персов) и шатранж (у арабов). Далее игра попала в Европу и там уже приобрела вид известных нам шахмат.

Изначально в нее играли как вчетвером, так и вдвоем, используя комплекты четырех цветов: красные, черные, зеленые и желтые. Каждый комплект состоял из восьми фигур: Раджи, Слона, Коня, Колесницы и четырех пешек. Фигуры расставлялись на игральном поле 8 на 8 клеток (это нам привычно) относительно игрока в левом нижнем углу (вот это уже новость). Первую линию (от игрока) занимали Слон (в самом углу), потом Конь, Колесница и Раджа. Вторую линию составляли пешки. При игре вдвоем каждый распоряжался двумя комплектами и расставлял фигуры в привычном для нас порядке.

Второе важное отличие чатуранги от шахмат — наличие источника случайных цифр, или, проще говоря, игральных костей. Именно броском кости определялись возможные ходы. Как и в шахматах, каждый ход представлял собой перемещение фигуры по заданным для нее правилам. Так, Слон двигался на одну клетку в любом направлении, а Колесница ходила по вертикали или диагонали на одну клетку. Рокировки не было, но Раджа мог один раз за игру «прыгнуть» на Коня. Цель игры — полное уничтожение противника. Как исключение, можно было взять все фигуры, кроме Раджи.

Примечания

1

Кади — судья у мусульман, духовное лицо (арабск.).

2

Магрибинец — уроженец Северо-Западной Африки.

3

Бандж — гашиш.

4

Хаммам — баня.

5

Известная арабская пословица. Смысл ее сводится к тому, что, если удалось плутовство одно, выйдет и другое.

Оглавление