«Пленница Белого Змея»

Пленница Белого Змея (fb2) - Пленница Белого Змея (Хаомийский цикл - 3) 419K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лариса Петровичева (Анна Мирович)

Петровичева Лариса Пленница Белого Змея

Глава 1

Господин Шульц изволил проиграться в пух и прах.

Карты были его страстью с ранних лет — тяжелой, болезненной страстью, которая не поддавалась никакому контролю, да Шульц и не слишком-то хотел держать ее в узде. Настоящее удовольствие от жизни он получал только за зеленым столом, когда азарт вскипает в крови пузырьками южного шипучего, а Госпожа Удача обнимает за шею гладкими белыми руками и шепчет: еще, еще, Герхард! Не вздумай сдаваться!

Вчера он проиграл почти все. Деньги на банковских счетах, драгоценности жены, конюшня с породистыми лошадьми — Шульц вышел из игрального зала, покачиваясь, словно его хватил апоплексический удар. Постояв на свежем воздухе, он опомнился. Ведь был еще и дом! Еще можно было отыграться!

Гости приехали к нему ранним вечером. Из окна своей спальни Брюн видела, как к парадному подъезду подкатил роскошный экипаж, и из него вышли двое. Едва завидев их, матушка и сестры запричитали, как по покойнику, вокруг них тотчас же захлопотали служанки с водой и нюхательной солью. Брюн смотрела, как гости поднимаются по ступеням, как за одним из них тянется длинный черный плащ, похожий на змеиный хвост, и пальцы впивались в подоконник так, что становилось больно.

— Батюшка проиграется, — негромко сказала Брюн. — Это несомненно.

Матушка, лежавшая на кушетке, издала тяжелый стон умирающего животного.

— Конечно, он проиграется! И мы пойдем по миру! У нас ничего не осталось, девочки, ничего! Будь проклят этот картежник!

Служанка кинулась к ней со стаканом воды. Подобные сцены были в семье Шульца в порядке вещей. Он то проигрывался в пух и прах, то удача поворачивалась к нему лицом, и Шульц возвращался домой в несколько раз богаче, чем раньше. Но сейчас Брюн была уверена, что это конец. Она села на стул возле окна и стала ждать.

В дверь постучали спустя два с половиной часа, когда матушка и сестры устали рыдать и потихоньку завели более спокойный разговор о своей будущей судьбе. Матушка планировала ехать в приживалки к бабке, герцогине Мадельхейм — Брюн видела бабку только один раз, в детстве, и испытывала почти животный ужас при мысли о том, что с этой седой, прямой и тощей, словно палка, женщиной придется жить под одной крышей. Но эта жизнь все-таки была лучше, чем пансион для благородных девиц, где помянутых девиц держали на хлебе и воде для изящества стана и блеска глаз.

— Господин Шульц желает видеть госпожу Брюнхилд, — по лицу дворецкого ничего нельзя было угадать: он держал в руке лампу и смотрел совершенно равнодушно. Зато матушка тотчас же оживилась: схватив Брюн за руку, она подняла ее со стула и практически вытолкнула в коридор, бормоча:

— Господь всемилостивый, пусть на этом все и закончится!

Брюн поняла, в чем дело, и тогда ей стало страшно по-настоящему. Если бы дворецкий вовремя не подхватил ее под локоть, она упала бы — ноги заплетались.

Если вести речь о детях, то на востоке Хаомы имеют значение только мальчики. Старший брат Брюн, блистательный офицер, делавший карьеру в столице, был гордостью семьи, в то время как девушки оставались разменной монетой. Брюн отказывалась думать об этом, но понимала…

— Он поставил меня на кон? — спросила она, поразившись тому, насколько слабым оказался ее голос. Дворецкий устало кивнул.

— Да, госпожа Брюн. Дом уже проигран.

Этого следовало ожидать — но Брюн все равно не ожидала. Она была живым человеком, а не вещью, отец любил ее, он не мог так поступить! Человек, который играл с маленькой Брюн возле пруда и однажды поймал для нее большую стрекозу, никогда не сделал бы ставкой собственную дочь.

Когда двери малого зала открылись, то Брюн поняла: все-таки поставил. Похоже, она просто не знала своего отца.

Отец выглядел так, словно его у него вот-вот случится сердечный приступ: красное лицо, взлохмаченные волосы, оттянутые книзу углы рта — он будто надел маску сумасшедшего, и эта маска намертво приросла к нему. Брюн остановилась, не доходя до стола, и еле слышно промолвила:

— Вы звали меня, батюшка…

— Как там в народе говорят? — отец покосился в сторону одного из гостей, того самого, который носил черный плащ, и сказал с каким-то невыразимо похабным цинизмом: — Девок много, девок много, девок некуда девать?

«Скоро лошади подохнут, будем девок запрягать», — механически закончила Брюн. Мысль была чужой. Все казалось страшным и неправильным: тени, скользящие по стенам, груда ассигнаций, золотых монет и документов на столе, да и сами люди за столом.

— Как оформим приобретение в случае проигрыша? — поинтересовался гость. В другое время он обязательно заинтересовал бы Брюн: умное, интеллигентное лицо, внимательные глаза за стеклами очков, ухоженные аккуратные руки, тасующие колоду — гость был вполне привлекательным мужчиной, но сейчас Брюн смотрела на него и почему-то видела огромного змея, готового жалить.

— Я еще не проиграл! — взвился отец. Второй гость, тощий, с осунувшимся небритым лицом, примирительно произнес:

— Господин Шульц, не волнуйтесь так. Конечно, вы еще не проиграли. Но такие деликатные вопросы необходимо решить сначала, а не потом.

Он тоже был похож на затаившуюся змею, хитрую и злобную. Брюн не знала, почему ей так кажется.

— Оформим договор найма, — колода карт с легким шелестом разлетелась над столом и послушно легла в руки первого гостя. — Допустим, госпожа Шульц принята на работу в качестве домоправительницы нашего поместья. Идет?

— По рукам, — торопливо сказал отец. — Раздавайте же, дьявол вас возьми!

— Разумеется, господин Шульц, — улыбнулся первый гость и принялся раздавать карты. Некоторое время в зале царила тишина, нарушаемая только тяжелым нервным дыханием отца. Затем он сказал:

— По-прежнему работаете в артефакторике, господин Эрик?

Первый гость доброжелательно кивнул.

— Некоторое время назад даже имел из-за этого ряд проблем с инквизицией.

Значит, артефактор, отметила Брюн. Впрочем, вряд ли это имеет какое-либо значение.

Отец раскрыл карты первым. Эрик некоторое время изучал то, что было у него на руках, а затем выложил свои карты и произнес:

— Полный комплект, господин Шульц.

Отец вцепился пальцами в волосы и некоторое время сидел, механически раскачиваясь из стороны в сторону. Брюн стояла, едва дыша. Все, что она могла сейчас сделать — не упасть в обморок перед игроками. Эрик вновь окинул ее пристальным взглядом и мягко произнес:

— Думаю, будет справедливым, если я несколько перераспределю выигрыш. Как ты считаешь, Альберт?

Это была какая-то ловушка, но Брюн сейчас не могла об этом думать. Не упасть, не упасть, твердила она, чувствуя, как дрожат ноги.

— Разумеется, — кивнул второй гость. — Как сочтешь нужным.

Отец опустил руки и посмотрел на Эрика совершенно сумасшедшим взглядом, в котором теперь горела надежда. Страшная, неестественная, неправильная надежда. Эрик ободряюще улыбнулся и придвинул к нему груду денег и документов. Отец смотрел то на бумаги, то на своего гостя, и Брюн видела, что он не может понять, что происходит.

— Ваш проигрыш за вчерашний вечер и за сегодняшний, — объяснил Эрик. — Вы рискнули самым дорогим, я думаю, слишком жестоко отбирать у вас все.

— Лошади, — напомнил Альберт. — Они мне очень нравятся.

— Разумеется, — глухо проговорил отец. — Лошади ваши. И эта кобылка тоже.

Брюн все-таки упала на ковер. Не удержалась.

1.1

Брюн снилось, что ее сжимает в объятиях огромная белая змея. Она чувствовала прикосновение прохладной чешуи, тяжесть гибкого змеиного тела и понимала, что умирает. Отец проиграл ее в карты, никто не заступился и не помог. Младшая дочь в многочисленном семействе, кому до нее есть дело?

Сиденье тряхнуло, и Брюн очнулась. Нет, она не умерла: мать и служанки молниеносно собрали ее вещи, пока гости отца оформляли документы — и вот Брюн уже едет куда-то в семейном экипаже. За окошком маячили серые сумерки, туманные лесные стволы — то ли вечер, то ли утро, кто разберет?

— Я не должна плакать, — вновь и вновь повторяла Брюн. — Я Брюнхилд Шульц, я смелая, я все выдержу…

Чем, в конце концов, это отличается от замужества? Младших дочерей выдают замуж за тех, кого они в первый раз увидят только в день свадьбы — вот и ее забрали люди, которых она увидела впервые. И наверняка они будут делать с ней то, что мужу положено делать с женой. Воспитание девочек на хаомийском востоке было не настолько пуританским, как в центральных и северных округах, и Брюн даже знала, откуда появляются дети.

От отвращения ее передернуло. Брюн почувствовала, как к щекам прилила кровь: ей стало невероятно стыдно, до боли в груди. Она стала вещью, которую сперва проиграли, а теперь везут неизвестно куда, и она ничего не сможет с этим поделать.

— Ты спасла нас, — прозвучал в голове голос матери, наскоро поцеловавшей дочь в щеку. Сестры стояли на ступеньках и дружно рыдали, но Брюн понимала, что это всего лишь действия напоказ. Они-то все оставались дома…

Экипаж поехал быстрее, и в нем, кажется, стало светлее. Брюн выглянула в окно: лошади въезжали в широко распахнутые ворота, а прямо перед ними раскинулся самый настоящий дворец. Дорога, ведущая к нему, была ярко освещена новомодными электрическими фонарями, почти во всех высоких окнах здания горел свет, и Брюн на мгновение замерла от удивленного восторга. Здесь было красиво. Очень красиво.

Экипаж остановился у парадного подъезда, и вскоре Брюн услышала шаги и невольно съежилась, стараясь занимать как можно меньше места. Дверь экипажа открылась, и девушка увидела Эрика — он протянул ей руку и сказал:

— Добро пожаловать в Геренхаус, Брюн.

Рука была теплой, но прикосновение к ней пробудило в памяти сон о змее, и Брюн невольно поежилась. Эрик усмехнулся и мягко, но не оставляя возможности для сопротивления, повлек ее к дверям.

— Что вы собираетесь со мной делать? — негромко проговорила Брюн. Она всеми силами старалась скрывать свой страх, но он все равно пробивался в ее голосе, и Эрик это услышал.

— А что мужчина может делать с женщиной? — ответил он вопросом на вопрос, и, когда лицо Брюн снова вспыхнуло румянцем, примирительно произнес: — Не стоит так дрожать, ничего страшного с вами не случится.

— Я могу вам верить?

Эрик снова пожал плечами.

— Полагаю, у вас все равно нет выбора.

Они вошли в здание и около четверти часа шли по коридорам и лестницам, то выходя в просторные, богато украшенные и ярко освещенные залы, то минуя какие-то крошечные проходные комнатушки. Брюн пыталась запомнить дорогу, но после того, как они вошли в очередной зал с батальными полотнами на стенах, поняла, что не сможет покинуть это место без посторонней помощи.

Наконец, дорога закончилась: Эрик ввел Брюн в комнату, которая, судя по обстановке, служила одновременно кабинетом и спальней. Часть комнаты занимали большой книжный шкаф, доверху набитый разномастыми томами, и письменный стол, заваленный бумагами и какими-то коробками. Брюн скользнула испуганным взглядом по непонятным черным значкам на их боках и посмотрела туда, где белела заботливо разобранная слугами кровать.

Ей стало страшно до тошноты.

— Тут я и живу, — за ее спиной зашелестел темный шелк плаща: змея медленно двигалась к своей добыче. — И какое-то время будете жить вы.

— Какое-то время? — переспросила Брюн. Эрик обошел ее, сбросил плащ на ковер. Брюн увидела, что в этом человеке нет ничего змеиного: просто высокий мужчина, чуть полнее, чем принято у дворян Хаомы, имеющих привычку следить за модой.

— Змей, — прошептала Брюн. Эрик проследил за направлением ее взгляда — она смотрела на дверцу шкафа, украшенную золотым рисунком — и ответил:

— Когда-то, еще до появления людей, миром правил Великий Белый Змей. Мы, Эверхарты, его прямые потомки, в нас его сила и власть. А это наш фамильный герб. Нравится?

В дверь постучали, и в комнату вошел слуга с чемоданом Брюн. «Как странно, — подумала она, обернувшись на него, — вся моя жизнь, прошлая и будущая, уместилась в этот маленький чемоданчик».

Она закусила губу, чтоб не разрыдаться от обиды.

— Вещи миледи, господин Эрик, — подчеркнуто чопорно объяснил слуга. Эрик кивнул и, когда слуга вышел, указал на неприметную дверь в конце комнаты.

— Приведите себя в порядок, Брюн. Потом будем отдыхать с дороги, и я объясню вам ваше положение.

Брюн ожидала, что Эрик хотя бы отвернется из деликатности, когда она начнет искать вещи в чемодане, но, судя по всему, деликатность была несвойственна господину Эверхарту. Он подошел к столу и, открыв одну из коробок, принялся изучать ее содержимое, периодически бросая в сторону Брюн заинтересованные взгляды.

Так змея смотрит из травы на птичку или мышонка.

Матушка явно не задумалась о том, чтобы Брюн выглядела прилично. Всего два платья, одно совсем простенькое, почти затрапез. Хорошо хоть белья было в достатке! Разглядывая лежащее в чемодане, Брюн вдруг ощутила, как в ней растет дух сопротивления. Затрапез так затрапез.

За дверью, как и следовало ожидать, находилась ванная комната. Брюн быстро привела себя в порядок и переоделась, невольно радуясь тому, что на платье шнуровка впереди, и его можно надеть без помощи горничной. Она ведь пленница этих Белых змеев, а пленницам служанки не положены. Брюн посмотрела на себя в зеркало и удивилась тому, насколько изменилась за такой короткий срок. Выражение лица было чужим, синяки под глазами и глубокая складка на переносице делали ее намного старше. Младшая дочь семьи Шульц, которая год назад вышла в свет, бесследно исчезла, и Брюн не знала, как ей теперь быть с незнакомкой в зеркале.

Когда она вышла в комнату, то обнаружила, что на столе сервирован легкий ужин на одну персону. Брюн вспомнила, когда ела в последний раз, и у нее закружилась голова. Эрик, расположившийся в кресле, указал на стол и сказал:

— Приятного аппетита, Брюн. Угощайтесь.

Брюн не надо было приглашать дважды. Когда фаршированная куропатка с овощами исчезла, Эрик поднялся и, налив Брюн вина, сказал:

— Превосходный аппетит.

— Я же не знаю, когда мне дадут поесть в следующий раз, — парировала Брюн. Эрик вопросительно поднял правую бровь: похоже, он был удивлен.

— Вас никто не собирается морить голодом, — улыбнулся он. В другое время Брюн обязательно отметила бы, что у него очень обаятельная улыбка. Но не теперь.

— Я ваша пленница. Откуда мне знать, как вы обращаетесь с пленниками?

Улыбка угасла. На мгновение Брюн показалось, что сейчас Эрик ее ударит, и она невольно опустила руку на нож: маленький, из мягкого металла, таким и порезаться-то трудно. Разве она сумеет им защититься…

— Видит бог, Брюн, вы начинаете мне нравиться, — серьезно сказал Эрик. — Поймите для начала вот что. Вы в моей власти, но вы не моя рабыня.

Брюн почувствовала, как на глаза набегают слезы. Мягкие сумерки комнаты стали размазываться их влажной кистью.

— Я же не могу уйти домой, — прошептала Брюн. — Значит, я пленница и рабыня, как ни назови.

Эрик усмехнулся и протянул руку: Брюн послушно вышла из-за стола, и некоторое время они стояли рядом, держа друг друга за руку.

— Я артефактор, — сообщил Эрик. — Сейчас веду очень важную работу по заказу правительства Хаомы. Вы нужны для того, чтобы я проверил ряд ее положений на практике.

— Вот оно что, — промолвила Брюн и вдруг обнаружила, что ее свободная рука возится со шнуровкой платья. Это было странное, чуждое ощущение: Брюн будто бы смотрела на себя со стороны и видела, как девушка с кудрявыми каштановыми волосами дергает шнурки, ленты и крючки. Эрик пристально смотрел на нее, и его глаза остро поблескивали из-за очков.

Платье с легким шелестом упало на пол. Брюн перешагнула через него и встала рядом с Эриком. Тот одобрительно кивнул и произнес:

— Очень хорошо. Все-таки кровь имеет значение. Теперь вот что…

Брюн с прежней покорностью приблизилась к столу и взяла тот самый нож, которым несколько минут назад планировала защищаться от Эрика. Что-то внутри нее захлебывалось от страха и умоляло бежать и спасаться, но Брюн чувствовала только вязкое равнодушие, ничего больше. Лезвие легло на запястье и скользнуло по коже — розовый след неглубокого пореза начал саднить и наполняться кровавыми каплями, и Брюн наконец-то ощутила новое чувство, тихую слабость. Когда она начала заваливаться на ковер, Эрик подхватил ее, и вскоре они уже сидели на кровати. Сквозь окутавший Брюн туман пробилась мысль о том, что это хоть какая-то опора.

— Очень хорошо, Брюн, — похвалил Эрик. — Замечательно. Теперь я немного поменяю потоки входящих полей. Не бойтесь.

Бояться? Брюн сейчас была безвольной куклой в чужих руках — куклой, у которой отняли разум и возможность сопротивления. Она не боялась.

Скрипнула дверь, и в комнату заглянул Альберт. Оценив происходящее, он понимающе ухмыльнулся и поинтересовался:

— Что, уже закусил сладеньким?

Та часть сознания Брюн, которая еще сохраняла себя, содрогнулась от брезгливого ужаса.

— Не в этом дело, ты же помнишь, — мягко произнес Эрик, но за этой мягкостью слышался металл.

— Поделишься? — поинтересовался Альфред и, верно оценив выражение лица брата, быстро добавил: — Тогда я к Мадлен. Она говорила, что привезет новых девочек с юга.

— Удачи, — улыбнулся Эрик и, когда за Альбертом закрылась дверь, добавил: — Вы слишком напряжены, Брюн. Попробуйте расслабиться. Еще немного и будем отдыхать.

Некоторое время ничего не происходило. Странное тепло, медленно наполняющее тело, Брюн заметила только тогда, когда по рукам побежали мурашки, а низ живота странно заныл. Это была расслабляющая приятная истома — словно Брюн сбежала от сестер в дальний уголок парка, к прудику, возле которого так хорошо сидеть в жаркий день…

Брюн казалось, что она горит. Что ей хочется чего-то неизвестного, запредельного, способного утолить эту жажду.

— Хорошо, — негромко произнес Эрик ей на ухо. — Очень хорошо.

Когда его рука скользнула по сорочке вниз, к панталонам, и пальцы, нырнув в разрез, накрыли пульсирующую горячую точку, Брюн едва сдержала крик.

Это было именно то, что нужно. Встречный пал, который убивает разгорающийся пожар. Откинувшись на грудь Эрика, Брюн накрыла его руку своей, чувствуя, как все тело дрожит и ноет в желании двигаться в едином ритме с другим, в предвкушении невероятного наслаждения, единственного, что может быть нужным и правильным.

И в то же время какая-то часть ее души орала, захлебываясь от ужаса. Крошечная Брюн смотрела из-за пыльного стекла туда, где ее тело сгорало от страсти под умелыми ласками чужого человека, и с обреченностью приговоренного понимала, что ничего не сможет с этим сделать. У нее больше не было власти над собой.

А потом все закончилось — по телу Брюн прокатилась горячая, выбивающая дух волна удовольствия, и она без сил обмякла в руках Эрика. Некоторое время они сидели молча, а затем Эрик осторожно прикоснулся губами к виску Брюн и сказал:

— Умница. Все хорошо. Сейчас я перераспределю токи полей, и ты вернешься

Брюн словно окатили ледяной водой из ведра: она вновь получила возможность видеть, чувствовать и действовать самой. Она вернулась к себе.

Вывернувшись из рук Эрика, Брюн первым делом закатила ему пощечину, а затем подхватила с пола платье и, прикрывшись им, выкрикнула:

— Вы негодяй! Мерзавец и негодяй!

Эрик понимающе дотронулся до щеки и, поднявшись с кровати, произнес:

— Если хотите, ударьте меня еще раз.

Брюн забыла о платье и, рванувшись к Эрику, снова хлестнула его по лицу — и еще раз, и еще. На мгновение ею овладела такая ярость, что Брюн почти перестала осознавать себя, но, по счастью, это было недолго. Опомнившись, она поняла, что Эрик обнимает ее, а она колотит его кулачками по плечам — насквозь мокрая от пота, измученная и униженная.

— Что вы со мной сделали? — прошептала она, понимая, что готова сейчас выйти из комнаты и повеситься на собственном поясе. — За что? Что я вам сделала, чтоб вы… вот так…

— Я артефактор, — мягко повторил Эрик. — Моя работа имеет чрезвычайную важность для Хаомы и ее будущего.

— То есть, вы меня лапали в научных целях? — перебила Брюн. Эрик кивнул.

— Совершенно верно. Я работаю над манипуляцией сознанием, и, как видите, у меня получается.

Брюн дернула плечом, пытаясь освободиться. Не получилось. На щеке Эрика розовела свежая царапина, от воротника его рубашки почти незаметно пахло одеколоном с османтусом. Брюн казалось, что она сейчас умрет от стыда. Просто возьмет и умрет.

— И моим отцом вы тоже манипулировали? — догадалась она. Эрик отрицательно качнул головой.

— Нет. Пока я при всем желании не могу манипулировать людьми с психическими отклонениями. А ваш батюшка нездоров… мягко говоря.

Брюн хотела было осадить его, но поняла, что Эрик прав. Кто в здравом уме станет ставить на кон собственную дочь?

— Я ненавижу вас, — призналась она. — Как вы посмели…

— Я понимаю ваши чувства, — искренне произнес Эрик. — Но и вы поймите. Я должен был проверить ваши реакции на самые разные раздражители.

— Проверили? — Брюн почувствовала, как по щеке пробежала слеза, потом еще одна. — Я правильно реагирую? Довольны?

— Доволен, — кивнул Эрик. Судя по его лицу, он не испытывал ни малейших угрызений совести и действительно был рад, что все вышло именно так, как он задумывал. — Вы станете отличным инструментом, Брюн. Я уверен, мы с вами поладим.

Брюн снова дернула плечом, и на этот раз Эрик ее выпустил. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, словно бойцы на ринге, а затем Эрик произнес:

— Нам обоим надо отдохнуть, Брюн. Выспаться, как следует, — и, указав в сторону кровати, прошел к шкафу и принялся неторопливо расстегивать рубашку.

Слезы моментально высохли от гнева. Брюн подумала, что раз уж ей все равно нечего терять, она возьмет и придушит эту сволочь подушкой.

— Мне обязательно спать с вами? — спросила она. — Другой комнаты нет?

Эрик устало завел глаза к потолку, словно его невыносимо раздражала необходимость быть джентльменом.

— Вы мой инструмент, Брюн, — повторил он. — И должны быть рядом. Места нам хватит, не переживайте.

1.2

К искреннему удивлению Эрика, девчонка заснула очень быстро. Легла, повернувшись к нему спиной, повозилась несколько минут, укладываясь поудобнее, и вскоре ее дыхание стало спокойным и ровным. Должно быть, сказалась усталость и шок.

Возможно, следовало отложить проверку до завтра. Но Эрик настолько спешил подтвердить свою теорию, что просто не мог ждать. Его буквально разрывало на части от нетерпения.

Что ж, все оказалось именно так, как он и предположил на среднем этапе эксперимента. Физиологическая девственность в сочетании с особенностями благородного происхождения и фармакологией — еда была с сюрпризом! — повышала восприимчивость на несколько порядков, позволяя обходить инстинкт самосохранения и моральные установки. Эрик невольно улыбнулся, вспомнив, как Брюн дрожала от нарастающего желания в его объятиях, направляя его руку к самому центру удовольствия. Девушка на выданье из благородной семьи, которая по праву рождения скромна, целомудренна и даже вообразить не может, что именно происходит между мужчиной и женщиной.

Та часть хаомийской артефакторики, которая работала на принципах гипноза, говорила прямо: даже под гипнозом человека нельзя заставить делать то, что он считает недопустимым. Эрик вспомнил одну из демонстрационных лекций: профессор Хольт вводил пациента в транс и давал команду ударить ассистента ножом. Разумеется, у пациента начиналась истерика, как только нож вкладывали в его руку. А вот ножом из плотной бумаги он орудовал вполне охотно… Эрик смотрел и думал, что бы случилось, если бы для демонстрации возможностей гипнотической артефакторики избрали бы не скромного клерка, а какого-нибудь бродягу из предместий. Пожалуй, ни ассистенту, ни профессору не поздоровилось бы.

Брюн всхлипнула во сне. Разумеется, в ее положении мало приятного. Сам факт того, что родной отец проиграл тебя в карты, может надолго вывести из равновесия — что уж говорить об экспериментах. Эрик подумал, что все-таки надо было подождать хотя бы до завтра: для работы с артефактами необходимо нормальное душевное состояние у всех участников.

А папаша Шульц обязательно разорится, это было ясно, как день. Раз уж его страсть дошла до того, что он ставит на карту собственных детей, понятно, что неминуемый конец близок. «И это меня считают сволочью, — устало подумал Эрик. — Сволочью без принципов и моральных правил».

Да и дьявол с ними. Пусть себе думают, что хотят, а он совершит переворот в артефакторике и навсегда изменит облик мира. Это не было какими-то пафосными словами опереточного злодея — Эрик прекрасно отдавал себе отчет в том, что делает.

Осторожно протянув руку к голове Брюн, он вытянул из волос забытую шпильку. При выстраивании нитей лишний металл может перекроить все течения энергетических полей. Шпилька была украшена серебристым цветочком. Милая девичья безделушка.

Эрик вдруг ни с того, ни с сего вспомнил, как Альберт смотрел на Брюн — оценивающим взглядом столичного развратника, повидавшего всякие виды и познавшего души и тела женщин во всех возможных вариантах. С Альбертом все было очень сложно, и если бы не нужда держать его в узде и силы, которые на это уходили, Эрик давным-давно закончил бы свою работу.

Но Альберт тоже был от крови Белого Змея. Пусть слабее Эрика, но все же…

Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Эрик дотронулся до виска спящей Брюн и почувствовал легкий укол в подушечку пальца: нить, которая вырвалась из его ауры, внедрилась в ауру Брюн, аккуратно, но крепко привязывая ее к Эрику. Отец недаром назвал Брюн «кобылкой», она действительно была дерзкой и не собиралась сдаваться перед трудностями. Эрик невольно усмехнулся, вспомнив, сколько пощечин она ему надавала, защищая свою честь.

И что с того? Стоит ему захотеть — и Брюн с легкостью отдастся ему лучше всех потаскух из дорогих борделей. И никакая честь со всеми моральными установками благовоспитанной барышни ей не помешают это сделать. Просто потому, что Белый Змей сильнее.

В этом и была суть эксперимента. Полное подчинение и манипуляция. Вот только заказчик, который щедро оплачивал работу Эрика, еще не знал, что никакого артефакта нет и не будет — в привычном хаомийском понимании.

Эрик сам был артефактом. Потомком и наследником того, кто не имел к людям ни малейшего отношения.

1.3

Проснувшись, Брюн несколько минут не могла понять, где находится, и почему спальня, которую она делила с сестрами Хильдой и Гретхен, вдруг так изменилась. Вместо светлых обоев с легкомысленными букетиками цветов тут откуда-то появились плотные дубовые панели, куда-то бесследно исчез комод, заставленный баночками и бутылочками с косметикой — вместо него возник письменный стол, а уж о таком большом книжном шкафе Брюн и мечтать не могла.

Потом пришло осознание того, что с ней произошло, и это было, словно удар в лицо: Брюн опустила голову на подушку и зажмурилась, сдерживая слезы.

Одна сволочь проиграла ее в карты, а вторая ставит на ней опыты. И она ничего не может с этим поделать. И бежать ей некуда — даже если предположить, что она сумеет выбраться отсюда и добраться до дома, то отец наверняка вернет ее Эрику. Может, даст впридачу еще одну из дочерей.

Конечно, можно было попробовать сбежать к бабке. Но Брюн боялась герцогини Мадельхейм еще больше, чем братьев. Старуха, помешанная на сословных приличиях и чистоте крови, не пустила бы ее и на порог. Впрочем, бабка могла бы и пустить — мало ли у нее приживалок? — но тогда Брюн стала бы мишенью для унижений, оскорблений и проповедей, срамящих ее порок…

— Проснулись? — услышала она. Значит, ничего не приснилось, и Брюн действительно провела эту ночь под одним одеялом с безумным артефактором. А в безумии Эрика она не сомневалась — нормальный, порядочный мужчина, джентльмен, никогда не сделает с девушкой того, что сделал с ней этот человек.

Она обернулась: Эрик, уже успевший одеться, вставлял изумрудные запонки в прорези манжет — словно змея сверкала глазами. Чувствуя, как лицо заливает румянцем стыда, Брюн сердито отвела взгляд. Дьявол побери, она и повеситься не сможет, этот манипулятор не позволит.

— Не желаете со мной говорить, — с трудом скрывая усмешку, заметил Эрик. — А вот я наоборот, хотел бы с вами побеседовать.

— Вы забрали меня из дому. Привезли практически в тюрьму. Издевались надо мной, — Брюн действительно не собиралась с ним говорить, но теперь не выдержала. — Ладно, делайте со мной, что хотите. Я все равно не смогу вам помешать. Но я не собираюсь быть с вами милой и любезной.

— Сказали, как отрезали, — улыбнулся Эрик. Обойдя кровать, он протянул руку, и Брюн послушно встала. Он в самом деле мог сделать с ней все, что захочет, и с этим надо было смириться, но Господь свидетель, Брюн не знала, как это сделать.

— Будьте умницей, — попросил Эрик. — Вы мне нравитесь, я не хочу причинять вам излишний дискомфорт, но если вы будете дергать змею за хвост, я вынужден буду вас наказать.

Брюн посмотрела на него, надеясь, что в ее взгляде достаточно ярости.

— Прикажете мне вскрыть вены. Не сомневаюсь, что вы на это пойдете.

Эрик задумчиво провел подушечкой большого пальца по царапине на запястье Брюн. У нее в животе похолодело: она вспомнила, как взяла нож и порезала кожу: спокойно, словно делала привычное дело.

— Нет. Просто скручу вас в бараний рог и высеку. Как провинившуюся школьницу, — он сделал паузу и добавил: — Вы ходили в школу?

На мгновение Брюн задохнулась от гнева.

— Разумеется, — холодно сказала она. — Осенью родители хотели отдать меня в столичный пансион.

— Самая умная и дерзкая из дочерей Шульца? — предположил Эрик. — Поэтому отец поставил на кон именно вас?

Брюн всхлипнула. В какой-то момент ей стало ясно, что она больше не может сдерживаться и сейчас разрыдается, как ребенок. Видимо, Эрик это понял: он мягко погладил ее по щеке и примирительно произнес:

— Я в самом деле не хочу вас обижать, Брюн. Поверьте. Вы нужны мне для моей работы, и когда она будет закончена, вы сможете уехать отсюда, куда захотите.

Уехать? Какая тонкая издевка. Кому нужна будет Брюн после того, как станет ясно, что она жила в доме с двумя мужчинами? А это непременно выяснится, все знакомые наверняка уже в курсе того, что младшая Шульц покинула дом при весьма интригующих обстоятельствах.

— Я должна примириться со своим новым положением, — прошептала она. Некстати вспомнились чужие уверенные прикосновения, которые вчера почти заставляли ее терять сознание от наслаждения — это было словно пощечина, звонкий удар, за которым наступает обморочная тишина.

— Должны, — кивнул Эрик. — Просто попробуйте увидеть в нем и положительные стороны.

Брюн горько усмехнулась.

— Неужели они есть?

— Во-первых, вы послужите своей родине, — произнес Эрик, и Брюн поняла, что он искренне верит в то, что говорит. — А во-вторых, наше общение не будет длиться вечно. Когда закончится эксперимент и будет отработан механизм артефакта, я вас отпущу.

Несколько мгновений Брюн смотрела ему в лицо, пытаясь понять, сколько правды в словах артефактора.

— Предупреждайте, — сказала она наконец. — Предупреждайте, когда начнете манипулировать. По крайней мере, это будет честно.

Эрик понимающе качнул головой.

— Согласен, — ответил он. — А теперь пойдемте завтракать.

1.4

— Ты что-то бледен, Берт.

Завтрак был накрыт в саду, среди цветущих розовых кустов, и в любое другое время Брюн решила бы, что здесь очень красиво. Теплое и солнечное летнее утро, наполненное томительно-сладким запахом роз, деловитым жужжанием пчел и беззаботными голосами птиц в высоких деревьях, не может быть некрасивым. Но сейчас Брюн видела все словно бы через запыленное стекло, и удивительный мир казался ей ненастоящим.

Слуга бесшумно положил на ее тарелку еще одну порцию омлета с помидорами и беконом. Брюн и не заметила, как до этого опустошила тарелку: а ведь благородной девице следует стыдиться такого отменного аппетита. Она не крестьянка, которая только и думает о том, как бы набить брюхо. Матушка была бы очень недовольна.

Все равно. Как это теперь все равно.

— У Мадлен новые девочки, я вроде бы рассказывал, — произнес Альберт. Сегодня он выглядел изможденным и вновь не счел нужным побриться. Если бы Брюн встретила его где-нибудь, то непременно перешла бы на другую сторону улицы.

Такое лицо может быть у убийцы.

— Да, ты упоминал, — равнодушно произнес Эрик. — И что, бойкие?

Альберт завел глаза.

— Как она на мне скакала… — проговорил он и подпер щеку ладонью. Мечтательное выражение его лица так и кричало о том, что джентльмен погружен в приятные воспоминания. — Даже вспомнить сладко.

Должно быть, Брюн слишком громко стукнула ножом по тарелке — Альберт посмотрел в ее сторону, и в его взгляде появилось холодное оценивающее любопытство. Брюн почти физически ощущала, как с нее сползает платье, как убегают шнурки корсета и растворяются панталоны с сорочкой, оставляя ее полностью обнаженной и беззащитной.

— А как твой эксперимент? — поинтересовался Альберт. Эрик улыбнулся — сытой, удовлетворенной улыбкой хищника в человеческом обличье — и ответил:

— Все, как я и предполагал.

— То есть, благородная кровь действительно имеет значение? — оживился Альберт. Эрик кивнул.

— Имеет. Настройка полей идет быстрее и тоньше. Я справился буквально за несколько секунд.

— Прекрасно! — воскликнул Альберт. — Значит, мы уже переходим к заключительной части эксперимента?

Эрик вновь качнул головой.

— Да. Начнем после завтрака.

Брюн опустила голову, чувствуя, как горят щеки. Ей было стыдно, невероятно стыдно. В том, что произошло, не было ни капли ее вины — и в то же время Брюн сгорала от стыда. Эти люди говорили о ней так, словно она была не человеком, а вещью, и этой вещи очень повезло, что она работала, как надо.

— Выпейте кофе, Брюн, — доброжелательно посоветовал Эрик. — Вам станет легче.

Слуга тотчас же бросился к Брюн с кофейником, но она остановила его коротким жестом.

— Я не люблю кофе, — едва слышно промолвила Брюн.

— А что любите? — поинтересовался Альберт. Брюн гневно посмотрела в его сторону.

— Это имеет значение?

— Ну… — Альберт отправил в рот крошечную помидоринку и произнес: — Мы теперь живем под одной крышей. А я любопытен от природы.

Брюн вдруг словно наяву увидела, как лежит в высокой траве, полностью обнаженная, в объятиях этого Альберта, покрывавшего жадными поцелуями ее шею и грудь. Невероятно четкая картинка, наполненная запахами разгоряченных тел и смятых цветов и хриплым дыханием людей, задыхающихся от желания, вдруг размазалась: Брюн увидела, что ее медленно сжимает огромная белая змея с золотыми глазами.

— Берт, — окликнул Эрик. — Перестань.

Альберт рассмеялся, и наваждение рассеялось. Брюн обнаружила, что обеими руками держит себя за шею, и ей трудно дышать.

— Да, ты прав, — с какой-то равнодушной легкостью заметил Альберт. — Благородная кровь невинной девы действительно имеет значение.

— Вы мерзавец… — прошептала Брюн. На мгновение ей показалось, что ее вот-вот вырвет от отвращения.

— Он визуал, — произнес Эрик. — Одно из направлений невещественной магии. Оно…

Брюн швырнула в него салфетку. Не попала. Поднялась со стула — ноги подкашивались, но она все-таки могла стоять ровно.

— Вы омерзительны, — промолвила она. — Вы оба. Хреновы змеи… ненавижу вас.

Альберт рассмеялся — его по-настоящему забавляла реакция Брюн, ее боль и мука. Эрик тоже поднялся со стула, и в его глазах мелькнул тот алчный интерес, который Брюн заметила вчера, когда провела ножом по собственному запястью.

— Отлично! — воскликнул он. — Брюн, мы начинаем. Идите сюда, моя дорогая, не бойтесь.

На мгновение Брюн оглохла. Огромный мир моментально утратил все звуки, которые вернулись с уже знакомой вязкой покорностью. «Ненавижу, — думала Брюн, послушно подходя к Эрику. — Как же я вас ненавижу…» Тот мягко опустил ладони на ее плечи, и Брюн подумала, что этот человек настолько силен, что может сломать ее, как сухую ветку.

— Все хорошо, — Эрик привлек ее к себе, и Брюн неожиданно поняла, что находится в безопасности. Конечно, это было наваждение, но сейчас она была благодарна за эти чары.

— Все хорошо, — повторил Эрик. — Брюн, вы умница. Вы прекрасно справляетесь. Вот, возьмите.

Брюн почувствовала прикосновение металла к ладони и увидела, что Эрик вложил в ее руку небольшой пистолет.

— Обернитесь, — ласково произнес Эрик.

Брюн обернулась. Слуга возле стола медленно выпрямился и застыл, глядя на нее. Альберт довольно ухмылялся, откинувшись на спинку плетеного кресла и крутя в руках салфетку — он искренне наслаждался представлением. Возможно, показывал слуге какие-то картинки, заставляя его оставаться на месте.

Брюн увидела свою руку словно бы со стороны — подняв ее, она навела пистолет на слугу, и теперь надо было нажать на курок. Брюн смотрела: перед ней был молодой парень, растерянный, смотрящий в глаза собственной смерти и не понимающий, почему должен умереть.

Крошечная настоящая Брюн, заточенная в стеклянной комнате, орала во всю глотку и всем телом билась о прозрачные стены.

— Нет! Не буду! Нет! — крик ее души был беззвучен и страшен. — Я Брюнхилд Шульц! Я не буду!

— Я Брюнхилд Шульц, — повторила Брюн. — Я не буду.

Пистолет упал в траву, и Брюн тоже упала: рухнула на колени.

Наваждение исчезло.

Когда Брюн окончательно пришла в себя и стала осознавать, что происходит, то увидела Эрика — он был в ярости. Дорогой майсенский фарфор, на котором был сервирован завтрак, почти весь превратился в осколки — господин Эверхарт изволил швыряться посудой.

Брюн ощутила острую, мстительную радость. Она не была марионеткой, она могла сопротивляться — и это было настолько хорошо, что уже не имело значения, как ее за это накажут.

— Она не могла! — чашка пролетела через поляну, ударилась о плечо мраморной статуи, украсив воздушный хитон каменной девы кофейными потеками. — Не могла!

Эрик устало опустился в кресло и закрыл лицо ладонями. Его плечи едва заметно вздрагивали.

— Ну не надо так, — прежде насмешливый голос Альберта теперь был усталым и понимающим. — Не надо. Неужели ты думал…

— Она должна была выстрелить, — с тяжелым напором произнес Эрик. — Я настроил все поля. Отдал четкую команду. Она должна была выстрелить! Вчера все было отлично, Берт. А сегодня…

Он махнул рукой и отвернулся.

— Она резала вены, да? — уточнил Альберт. Эрик кивнул. Брюн казалось, что он готов расплакаться от обиды, словно девчонка.

Это было замечательно.

— Второй этап прошел без сучка и задоринки, — глухо промолвил Эрик. «Сволочь, — подумала Брюн, вспомнив, как именно проходил второй этап. — Какая же сволочь!»

Берт пожал плечами.

— Может, нам просто попалась маленькая шлюшка, — предположил он. — Которая получала искреннее удовольствие. Надо работать дальше, Эрик. Ты же понимаешь, что…

Брюн поняла, что снова не может дышать: спазм сдавил горло, выбивая воздух из легких мелкими порциями. Сумев-таки подняться на ноги, она пошла, не разбирая дороги: просто ради того, чтобы уйти от этой поляны и этих ужасных людей подальше.

«Маленькая шлюшка, — стучало в ушах. — Маленькая шлюшка».

1.5

Эрик нашел девчонку на каменной скамье возле пруда. К этому моменту Брюн успела нарыдаться всласть, и теперь покрасневшее лицо и набухшие веки выдавали ее истерику.

— Плакали? — уточнил Эрик, усаживаясь на другой край скамьи. — Незачем. Мой брат болен, не принимайте его слова на свой счет.

На самом деле, ему тоже хотелось плакать. Все, что произошло вчера, по факту оказалось только масмерическим гипнозом, магнетизмом — и рухнуло, наткнувшись на внутренние установки Брюн. Классический эксперимент, как в учебнике. Эрик думал, что способен сломать систему нынешней артефакторики, но в итоге система его победила. Надавала пощечин тонкой рукой подопытной девчонки.

«Это я тут должен плакать, — подумал Эрик. — Я».

— И чем он болен? — похоже, Брюн спросила просто ради того, чтоб спросить. Ей было безразлично.

— Страсть, доходящая до крайности, — вздохнул Эрик. — Неукротимое влечение к женщинам, которое делает его безумным. Так что постарайтесь проще относиться к его словам.

Девчонка одарила его гневным взглядом, который обжег сильнее давешних пощечин.

— Он назвал меня шлюхой. Как относиться к этому проще, не подскажете?

Эрик устало откинулся на спинку скамьи. По зеленоватой поверхности пруда величаво скользили лебеди. Вот уж у кого нет никаких проблем — живи, кушай, размножайся, храни царственную осанку. А ему досталась гордая, строптивая и упрямая подопытная, и поди знай, как ее обуздать. Впрочем, кто говорил, что будет легко? Заказчик как-то обмолвился, что хочет применить артефакт на особе невероятной силы духа — значит, придется работать так, чтоб уметь обойти любой характер и темперамент.

— Допустим, понимать, что на самом деле вы не шлюха, — произнес Эрик, провел по лицу ладонями и добавил: — Брюн, как же мне с вами не повезло. Вы такая непокорная, вы все делаете поперек.

Брюн рассмеялась — и смех ее был демонстративным и горьким.

— Так отпустите меня домой. Я буду очень рада избавиться от вашего общества.

— Не сомневаюсь, — сказал Эрик. — Но мой артефакт должен будет сработать на человеке, которого вы не превзойдете в упрямстве и дерзости. Значит, надо как-то победить вас. Понять, что именно в вас не дает нормально работать.

Некоторое время Брюн молчала, глядя на лебедей. Потом спросила:

— Вы действительно хотели, чтоб я застрелила вашего слугу?

Глаза жгло, словно Брюн швырнула горсть песку. Чувство падения было отчетливым и тяжелым: вот ты сорвался со своей вершины и рухнул на камни. И снова надо подниматься, снова лезть, срывая ногти о камни, чтоб, возможно, вновь сорваться у самой вершины.

— Вы должны были послушно нажать на курок, — горько усмехнулся Эрик. — Но вы не стали. Значит, в моих расчетах есть ошибка, и я не знаю, где она.

— И вас это расстраивает, — презрительно откликнулась Брюн. — Марионетка не слушается, а вы не знаете, за какую ниточку дернуть.

Наверно, папаша Шульц не нарадуется, что сбыл эту девчонку с рук. Эрик был уверен, что Брюн доводила все свое семейство до истерик и беспамятства таким стремлением рубить правду-матку.

— Почему вы упираетесь? — спросил Эрик, чувствуя, что вот-вот сорвется, и это не кончится ничем хорошим. — Почему вы не такая, какой должны быть?

В глазах Брюн вспыхнули злые огоньки. Казалось, она готова была броситься и располосовать Эрику физиономию.

— Вот как? И какой же я должна быть?

— Послушной, — вздохнул Эрик. — Готовой к общей работе. Я не прошу вас быть моим другом, Брюн. Я хочу, чтоб мы спокойно делали одно дело. Мне казалось, вы это поняли.

Он не мог сказать точно, но казалось, девчонку проняло. Маленькие кулачки разжались, Брюн положила руки на колени и сказала:

— Тогда и вы ведите себя, как подобает джентльмену. И не говорите при мне про веселые дома и тамошние затеи! И скажите своему брату, чтобы он…

Вот оно что. Альберт смотрел на Брюн и видел заурядную провинциальную кокетку, которая притворяется невинной, но Брюн, похоже, изрядно задела вся вольная обстановка и привычки их дома. Конечно, Берт вряд ли будет сдерживаться — с учетом его проблем.

— Он вас обидел, я понимаю, — Эрик прикрыл глаза. Если бы не те трудности, с которыми он сталкивался при поиске новых подопытных, невыносимая Брюн сегодня же вернулась бы домой. Но попробуй найди невинную девушку благородных кровей, с которой ее родственники расстанутся вот так, за здорово живешь.

— Я не шлюха, — твердо сказала Брюн. — И не собираюсь ей становиться по вашей воле.

Эрик вспомнил, как вчера она умоляла его не останавливаться, и подумал, что Альберт в чем-то может быть прав.

— Я не сомневаюсь, — ответил он и поднялся со скамьи. — Сейчас я собираюсь отправиться в Кнатхолм, пополнить свои артефакторские запасы. Составьте мне компанию.

Брюн устало вздохнула и встала. Что там любят девочки из приличных семей, младшие дочери, которым все доставалось по остаточному принципу? Цацки, тряпки?

— Заодно обновим ваш гардероб, — добавил Эрик. — Ненавижу розовый цвет.

Брюн задумчиво разгладила какую-то складку на платье и ответила:

— Я тоже его не сильно люблю.

Глава 2

— Великолепно, миледи! Просто великолепно!

Брюн никогда не одевалась в магазинах готового платья. Мать считала их прибежищем дурного вкуса и говорила, что настоящие леди ходят только к портнихам. Но сейчас, глядя на свое отражение в зеркале и слушая похвалы продавца, который подкалывал кружево, Брюн думала, что матушка была неправа.

Не надо донашивать платья за сестрами. Можно быть красивой.

— Превосходно! — продавец закончил с кружевом, выпрямился и еще раз окинул Брюн довольным взглядом. — Уверен, вашему супругу тоже понравится.

Эрик привел Брюн в магазин, оставил на кассе пачку ассигнаций и ушел по делам, объяснив, как нужно одеть юную леди. Конечно, его приняли за мужа Брюн, кем еще он может быть?

«Ужасно, — подумала Брюн, глядя на свое отражение. Девушка в зеркале словно сошла со страниц модного журнала. — Это просто ужасно».

— Благодарю вас, — промолвила она. Помощницы продавца упаковали ее старое платье, а продавец с поклоном вручил ей чуть ли не дюжину бумажных пакетов с золотой эмблемой магазина. Дорожный костюм, несколько домашних платьев, наряд на выход и пять комплектов дорогого белья — Брюн подумала, что еще ни разу в жизни не была одета настолько хорошо.

Похоже, Эрик решил ее подкупить — или загладить свою вину.

Отправив посыльного с покупками в «Золотого льва», где Эрик снял номер, Брюн около часа просто гуляла по городу, рассматривая витрины и заглядывая в сувенирные лавочки с забавными игрушками. Она никогда раньше не гуляла так, в одиночестве — ее всегда сопровождали либо сестры, либо матушка, либо кто-то из горничных, ведь порядочные девушки не гуляют одни — и теперь чувствовала не растерянность, а радость и свободу. Потом она свернула в какой-то проулок, спустилась по лестнице между домов и вышла на залитую солнцем набережную, где под полосатыми зонтиками открытых кафе сидели отдыхающие. Эрик сидел за одним из столиков, читал газету, и Брюн разочарованно поняла, что ее сюда привела чужая воля.

— Добрый день, — Эрик сложил газету и небрежно бросил на стол, рядом с нетронутой тарелкой запеченной рыбы. — Как ваши покупки?

Брюн села, равнодушно скользнула взглядом по передовице — «Министр инквизиции требует реформирования…» — и ответила:

— Спасибо. Отправила все в гостиницу. А ваши?

Эрик улыбнулся. Ковырнул вилкой кусок рыбы, но есть не стал. Брюн подумала, что если бы все сложилось иначе, он бы ей нравился. Интересный человек, искренне увлеченный собственным делом. Но она смотрела на него, видела бесчувственного мучителя и ощущала только отвращение.

— Что-то купил, что-то заказал, — улыбнулся Эрик, — но основная часть будет только завтра. Так что сегодня мы ночуем в Кнатхольме.

— Вот и хорошо, — выпалила Брюн. Мысль о том, что придется вернуться в поместье и ночевать под одной крышей с Альбертом, пугала ее — особенно после той картинки, которую он так поспешно ей подсунул. А там, глядишь, сумасшедший братец Эрика опять подастся тешить плоть и забудет о том, что Брюн есть на этом свете.

— Боитесь? — поинтересовался Эрик, и Брюн решила не скрывать:

— Да, боюсь.

— Я его контролирую, — уверенно произнес Эрик. — Берт не причинит вам вреда, можете не опасаться.

— Вы оба меня пугаете, — призналась Брюн, машинально придвинув к себе газету. На дагерротипическом снимке был изображен человек в черном, он стоял на трибуне, и за его спиной красовались государственные флаги Хаомы. Брюн отодвинула газету — она не любила политику. — Вот сейчас вы привели меня в это место, а я даже не почувствовала, что мной управляют. Где мои мысли, а где ваша воля?

Губы Эрика дрогнули в улыбке. Должно быть, какой-то этап очередного эксперимента завершился так, как он и ожидал.

— Как мне убедить вас, что вы в безопасности? — спросил он. — Что я должен сделать, если уж моим словам вы не верите?

Брюн растерянно опустила глаза. Она не знала, что ответить.

— Вы производите впечатление умной девушки, — произнес Эрик. Он вынул из внутреннего кармана сюртука квадратик мягкой ткани для протирания линз и, сняв очки, внезапно показался беззащитным. — Вы попросили предупреждать вас о начале экспериментов — я буду это делать. Сейчас же я просто позвал вас сюда, потому что не знал, как еще с вами связаться.

— Хорошо, — кивнула Брюн. К щекам вновь прилил румянец. — Спать с вами в одной постели обязательно?

Эрик устало качнул головой. Надел очки.

— Это необходимо для подстройки полей ведущего и ведомого, — сказал он. — Как и ваше целомудрие. Так что можете быть спокойны, ваша честь вне опасности.

Брюн вздохнула.

— Не делайте мне больно, — попросила она. Эрик посмотрел на нее так, словно Брюн сморозила невероятную глупость.

— Я никогда бы так не поступил, — твердо сказал он. Брюн презрительно усмехнулась.

— По вашему приказу я пыталась вскрыть себе вены.

Протянув руку, Эрик мягко дотронулся до царапины на запястье Брюн и ответил:

— Мне нужен был сам факт того, что инстинкт самосохранения отключается по воле ведущего. Я не допустил бы травмы.

Он говорил так, что Брюн ему поверила. Конечно, это снова могло быть влияние, и она прекрасно понимала, что Эрику ничего не стоит убедить ее в том, что он считает нужным.

— Хорошо, — промолвила Брюн. — Я так понимаю, вы продолжите распускать руки.

Щеки Эрика едва заметно порозовели, словно фраза Брюн смутила его, и он всеми силами пытался скрыть от нее это смущение.

— Однажды я выпил две ампулы раствора севрского порошка в сочетании с труп-травой, — сказал он. — Надо было проверить действие — и я проверил на себе. Наука иногда вынуждает нас делать неприятные вещи, и поверьте, я их делаю не потому, что хочу вас. Будьте покойны, не хочу. Меня интересует только моя работа.

Брюн вдруг подумала, что это звучит обидно — и сразу же осадила себя.

— Предупреждайте, — сказала она. — Мне нужно будет подготовиться.

2.1

В гостиницу они пришли ранним вечером, и Брюн поняла, что устала — долгий день ее вымотал. Сняв шляпку, она практически рухнула в кресло и сказала:

— Надеюсь, вы не планировали экспериментов на сегодня. Я без сил.

Эрик расстегнул сюртук, аккуратно убрал его в шкаф и откликнулся:

— Если честно, планировал. Хочу подтвердить или опровергнуть одну свою догадку. Это не займет много времени.

Что ж, этого следовало ожидать. Брюн подумала, что Эрик ни за что не откажется от своих замыслов — как и любой другой ученый, увлеченный своим делом. Эта увлеченность и готовность пойти на риск ради своего труда делала Эрика интересным. Если бы они познакомились при других обстоятельствах, и, допустим, он просто попросил бы Брюн помочь ему в экспериментах — она бы не отказала.

«Так помоги ему теперь, — ожил внутренний голос. — У тебя все равно нет выбора».

— Итак, — Эрик поднял руку, сложил пальцы щепотью, готовясь к щелчку. — Когда я щелкну пальцами, эксперимент начнется. Раз. Два. Три!

Щелчок показался Брюн оглушительным. Она встала и приблизилась к Эрику, ловя себя на том, что краем глаза видит шершавую алую нить, которая обхватывает ее талию и тянет к артефактору. Наверно, так и выглядело его влияние.

— Хорошо, — ободряюще улыбнулся Эрик. — Что вы чувствуете?

— Я устала, — проговорила Брюн. — И хочу спать.

— Какие сны в том смертном сне приснятся, — нараспев прочел Эрик, — когда покров земного чувства снят[1]?

Брюн протянула руку и ощутила уже знакомую рукоятку пистолета. Тяжелый. Он был тяжелый — разум уловил только это. Потом Брюн запрокинула голову, и дуло уткнулось ей в горло — в тонкую кожу в начале шеи.

— Хорошо, — практически мурлыкнул Эрик. — Прощайте, Брюн.

Палец с усилием надавил на курок — Брюн услышала щелчок, и все исчезло.

Она пришла в себя через несколько минут. Сперва пришел знакомый запах одеколона с османтусом, потом Брюн почувствовала прикосновение к щиколотке и невольно дернула ногой — в тот же миг ей стало ясно, что это Эрик расстегивает цепочку ее старой туфельки.

Эрик. Пистолет.

Ей приказали застрелиться, и она послушно нажала на курок.

Чужая рука мягко сжала ступню, и Брюн замерла, чувствуя, как каменеет тело — так испуганный полевой зверек застывает под янтарным взглядом змеи, надеясь, что она не заметит его. Ладонь артефактора осторожно двинулась вверх, к колену, и это тихое, вкрадчивое прикосновение выбило из груди Брюн едва слышное «Ах..!»

— Точно, — откликнулся Эрик. — Так я и думал. Вот она.

Его пальцы пробежались по колену там, где у Брюн был давний шрам — матушка говорила, что Брюн получила его в детстве, упав на катке, но Брюн, как ни старалась, не могла вспомнить, как это произошло.

— Я разбила колено на катке, — прошептала она. Эрик усмехнулся и убрал руку: Брюн невольно вздохнула с облегчением, но тотчас же уловила в нем дальнюю тень сожаления.

— Да бросьте, — скрипнула кровать — Эрик сел рядом. Брюн открыла глаза, и у нее сразу же закружилась голова — всю обстановку комнаты понесло по кругу, и Брюн испугалась, что упадет с кровати на пол, и ниже, ниже. — Откуда у вас вживленная косичка?

— О чем вы?

Эрик негромко рассмеялся и вдруг резко ударил кулаком по кровати. Брюн вскрикнула, дернулась, пытаясь закрыть голову от нового удара, но ничего не получилось: она была сейчас совершенно беспомощной — марионеткой, у которой срезали все ниточки одним ударом ножниц.

— В вашу очаровательную ножку вживлена косичка, — голос Эрика звучал вполне спокойно, но за этим спокойствием звенела нарастающая ярость. — Она сплетена из тонких металлических полосок артефакта, который искажает магическое воздействие… Господи, я идиот.

Слабость медленно ушла: Брюн внезапно поняла, что комната больше не плывет вокруг кровати. Попробовала сесть — получилось. Эрик закрыл лицо ладонями, и Брюн вдруг почувствовала, что артефактор вот-вот сорвется в истерику. Страшную, некрасивую истерику.

— То есть, это из-за косички ваш эксперимент идет не так, как надо? — Брюн говорила с тем тихим спокойствием, с которым говорят с больными или безумцами.

Эрик кивнул.

— Она старая, — негромко ответил он. — Какие-то импульсы пропускает, какие-то нет. И ее не вырезать — артефакт уже внедрился в вашу нервную систему.

Он говорил так, что Брюн невольно ощутила жалость, которую ощущают тогда, когда сильный человек раздавлен своим горем. Она осторожно дотронулась до плеча Эрика и промолвила:

— Я не знала. Я правда не знала.

Эрик усмехнулся.

— Обычно косичку вшивают тяжело больным детям, — устало объяснил он. — Тем, которые вот-вот умрут. Должно быть, у вас было воспаление мозга, дети в наших краях им часто болеют… — Эрик провел ладонями по лицу и прошептал: — Господи, какой я идиот…

— Получается, я не подхожу для вашей работы, — выдохнула Брюн. Ей вдруг стало жутко чуть ли не до обморока. Она была собственностью братьев Эверхартов, и теперь, когда ее ценность для экспериментов Эрика равнялась нулю, он вполне мог отдать Брюн своему чокнутому братишке для забав.

— Я не знаю, — пожал плечами Эрик. — Очень может быть, что в том человеке тоже есть такие косички. Значит, надо учиться обходить их влияние. Я не знаю…

Он поднялся с кровати, подошел к бару и, с грохотом открыв тяжелую дубовую крышку, вытащил бутылку вина. Брюн сидела ни жива, ни мертва. Она вдруг отчетливо поняла, что находится в номере гостиницы в незнакомом городе, в компании по-настоящему пугающего человека — и этот человек может сделать с ней все, что сочтет нужным.

Никто не защитит. Никто не поможет.

— Что со мной будет? — спросила Брюн. — Что вы собираетесь делать?

Голос дрогнул — она все-таки не удержала спокойного вида леди, которая сохраняет доброжелательное выражение лица даже в самой тяжелой ситуации. Эрик покосился в сторону Брюн и произнес:

— Я собираюсь продолжать эксперименты, что ж еще. И мне предстоит очень долгий и тяжелый разговор с заказчиком.

— А я? — жалобно спросила Брюн. На самом деле она хотела сказать очень много. Что мне предстоит? Какими будут эти эксперименты? Если я окажусь бесполезной, вы отдадите меня брату? Но все это легко уместилось в один вопрос, заданный почти со слезами.

Эрик посмотрел на нее так, словно всеми силами старался быть сейчас спокойным и дружелюбным — хотя для этого ему требовалось приложить серьезные усилия.

— Пока все по-прежнему, Брюн, — промолвил он. — Завтра едем домой.

[1] Шекспир, «Гамлет»

2.2

Итак, подопытная обладала вживленным артефактом для здоровья, который, как и любой внутренний артефакт, отражал внешнее магическое воздействие, но теперь из-за срока давности делал это через раз. В первый день Брюн выполнила все, что от нее требовалось — во второй эксперимент начался удачно, подстройка полей ведущего и ведомого прошла с необыкновенной легкостью, зато потом артефакт отразил приказ, и Брюн не выстрелила в слугу.

Впрочем, уже вечером артефакт не сработал, и Брюн послушно нажала на курок.

Лежа в кровати, Эрик таращился в потолок, бездумно скользя взглядом по фреске. Богиня весны побеждала зиму и щедро рассыпала во все стороны нарциссы и розовые крокусы — страшная безвкусица. Непередаваемая. Впрочем, она вполне подходила к общему настроению Эрика. Все было плохо. С Брюн нельзя было работать. Поди знай, чем обусловлена очередная неудача — артефактом или недостатками технологии.

Девушка, которая свернулась клубочком на другой стороне кровати, была дефектным товаром. Сейчас, обхватив себя руками за плечи, она словно закрывалась от Эрика даже во сне. И что теперь прикажете с ней делать? Надо было срочно, даже сверхсрочно искать новый образец — да где его найдешь?

Эрик чувствовал себя кроликом в ловушке. Он почти физически ощущал на своих ребрах кривые зубья капкана.

Меньше всего он хотел общаться с заказчиком — хотя бы потому, что надо было рассказывать о проблемах и задержках, а заказчик ждал результата как можно скорее. Меньше всего он хотел тратить время на поиски нового образца — с Брюн ведь так хорошо все начиналось! Настолько качественный, безупречно чистый эксперимент!

Он ведь смог. Он справился.

И все рухнуло.

Брюн что-то пробормотала во сне. Из раскрытого окна долетала далекая музыка на набережной, обрывки разговоров запоздавших прохожих и тонкий запах цветущей сирени. Ведь заказчик не принесет на блюдечке невинную девушку благородных кровей — велит работать с тем, что есть, не пасовать перед трудностями и вообще, шевелиться побыстрее. Все предсказуемо.

Эрик покосился в сторону Брюн. Девушке, проигранной в карты, надлежит быть покорной, послушной и тихой. А эта была совсем другая. Возможно, из-за этого все и пошло не так, как надо. Эрик прекрасно понимал, что характер Брюн никак не влияет на ход эксперимента — либо его влияние ничтожно мало — но никак не мог перестать испытывать досаду.

Что теперь с ней делать?

Больше всего девчонка боялась, что Эрик отдаст ее Альберту — он видел, какой ужас отпечатался на бледном лице Брюн, когда брат показал ей какую-то мысленную картинку в своем вкусе. Ну а что ему еще остается? Вернуть родителям — так это позор на всю округу, двое мужчин забирали девицу из дому и спустя несколько дней вернули домой. Разговоров хватит надолго, хотя эти разговоры наверняка уже приняли самые занимательные обороты.

Впрочем, ладно. Все это не имеет значения. Какое ему дело до чужого позора?

— Брюн, — негромко позвал Эрик, одновременно передавая девчонке мысленный сигнал. — Вы спите?

Некоторое время она не откликалась, хотя контакт был: Эрик чувствовал изменение энергетических полей. Потом Брюн шевельнулась и откликнулась:

Нет. Уже не сплю.

Анализируя многочисленные энергетические связи между ведущим и ведомой, Эрик не мог не испытывать удовольствия. Ну как же хорошо, как чисто все складывается! И как все рухнет из-за этой косички…

— Вы меня по-прежнему боитесь, да? — поинтересовался он. Брюн шмыгнула носом, сразу же став маленькой и несчастной, ребенком, заблудившимся в темном лесу.

— Боюсь, — призналась она. Эрик проследил за колебаниями ее ауры и подумал, что мог бы влюбиться в само сочетание этих невидимых обычному глазу красок, в их свежесть и насыщенность.

Аура Брюн была прекрасна. Только это не имело никакого значения, кроме эстетического.

— Кого больше: Берта или меня?

Брюн помолчала, потом ответила:

— Вашего брата.

Что ж, это был правильный ответ. Конечно, девица будет бояться похотливого маниака, а не кабинетного ученого.

— Я не хочу вас обижать, — искренне произнес Эрик и вдруг подумал, насколько лживо звучат эти слова и насколько нелепа и искажена ситуация в целом. Он забрал Брюн из дома, ставил над ней эксперименты, а сейчас они лежат в одной кровати… Повизгивание скрипки уличного оркестра придавало ночи особо извращенный привкус.

— Я не хочу вас обижать, — повторил он уже увереннее. — Мне важно, чтобы вы в это поверили.

Брюн вдруг села и развернулась к нему. Алые нити связей между ними запульсировали, словно по ним побежала живая кровь. Эрик тоже сел, мотнул головой, возвращая прежнее, человеческое зрение, а не то, что показывали глаза артефактора и потомка Белого Змея.

— Не отдавайте меня ему, — проговорила Брюн. Помедлив, она потянулась к Эрику и накрыла его руку своей. Прикосновение прохладных девичьих пальцев отдалось легким ударом тока: ведущий и ведомый приноравливались друг к другу. — Я понимаю, что больше не нужна вам. Но пожалуйста, я прошу вас, как только женщина может просить джентльмена…

Она осеклась и опустила голову. Свет фонаря проникал в окно, обволакивал хрупкую фигурку, золотил завитки рассыпанных по плечам кудрей — Эрик подумал, что Брюн красива.

— Я могу мыть вам пробирки, — всхлипнула она. — Делать любую другую работу. Только не отдавайте меня вашему брату. Я не хочу лежать в болоте, как Эвга.

Эти слова были похожи на царскую кислоту, выплеснутую в лицо. Некоторое время Эрик сидел молча, оглушенный ими, словно ударом молота — затем он собрался с силами и произнес:

— А вот с этого места поподробнее.

2.3

— Эвга, — повторил Эрик то имя, которое несколько секунд назад сорвалось с губ Брюн. — Что вы знаете о ней? Откуда?

— Я не знаю, — растерянно прошептала Брюн. Имя пришло ниоткуда — кто-то звал ее из темных глубин и наконец-то смог дозваться. Имя пришло — и с ним пришла изумрудно-зеленая гладь, черные оконца ледяной воды, разорванные бусы ягод. — Клянусь вам, я не знаю.

Эрик тряхнул головой, словно отгонял наваждение. Затем он поднялся и прошел к окну — хлопнула рама, и Брюн всем сердцем ощутила, как этот звук отрезал ее от мира. Пройдя к столу, Эрик нервно дернул шнурок выключателя, и свет маленькой лампы, озарившей комнату, напомнил о теплых болотных огнях, мелькающих между деревьями.

Куда они приведут, вот вопрос.

— Что еще вы знаете? — Эрик устало сжал переносицу. Сейчас, без очков, его лицо казалось усталым и беззащитным.

Брюн не хотела обманываться — и против воли чувствовала, что этому человеку можно доверять.

— Господом клянусь, ничего, — горячо прошептала она. — Это просто пришло, я не знаю, что это значит. Просто вырвалось… Эрик, ну поверьте вы мне!

Артефактор хмуро взглянул в ее сторону. Отвел взгляд.

— Эвга — вторая жена Альберта, — произнес он. Слова падали тяжело, словно Эрику было больно произносить их. — Умерла после первой брачной ночи от разрывов и внутреннего кровотечения. Круглая сирота, потом никто не стал ее искать.

Брюн вдруг стало холодно — ее будто бы схватили за руку и вышвырнули их теплого лета в зимнюю стужу. Все вдруг стало каким-то ненастоящим, неправильным, декорациями к страшной сказке — вот только она, Брюн, сейчас играла в этой сказке главную роль.

Эвга была рыжей и тоненькой, с бледными, усеянными веснушками плечами. Когда Альберт привел ее к алтарю, она надеялась, что полуголодная жизнь сироты-приживалки подошла к концу. Но потом ее тело оплели упругие змеиные кольца, и Эвга поняла, что мечтать и надеяться очень глупо. Особенно, когда ты оказываешься Пленницей Белого Змея.

— И он выбросил ее тело в болото, — медленно проговорила Брюн.

Несколько мгновений Эрик молчал. Тишина была тяжелой, мертвой, давящей на затылок, заставлющей опускать голову все ниже и ниже.

— Не совсем, — наконец, произнес он. — Это все-таки смерть благородной дамы, а не запоротая крепостная. Конечно, была полиция, осмотр тела, но…

— Но вам удалось все замять, — прошептала Брюн. Подняв голову, она взглянула в лицо Эрика и с прежней горячностью в голосе промолвила: — Я не хочу умереть так же. Не отдавайте меня ему, умоляю. Даже если я вам не нужна…

— Нужны, — перебил Эрик. — Эксперимент еще не закончен, и я в любом случае не собирался поступать с вами таким образом. Мой брат болен, и я не намерен подпитывать его болезнь.

Это было сказано так, словно Эрик ставил жирную точку в их разговоре. Но он задумчиво дотронулся до виска и добавил:

— Правда, ваши открывшиеся способности — это проблемы намного серьезнее.

Он будто бы окатил Брюн ледяной водой из ведра. Что может быть хуже тесного общения с этим отвратительным Альбертом?

— Я не знаю, что произошло, — призналась Брюн. — Просто слова откуда-то выпрыгнули.

Эрик горько усмехнулся.

— Конечно, вы не знаете. И, похоже, это моя вина. Эксперимент пробудил в вас способности знающей. Понимаете, о чем я?

Брюн растерянно замерла.

Она прекрасно знала, о чем говорит Эрик. Из всего многообразия людей, одаренных магией, знающие всегда считались самыми непредсказуемыми и опасными. Способность к пророчествам проявлялась в самый неподходящий момент, и знающая никак не могла укротить ее. Постепенно это сводило с ума. Брюн однажды видела обезумевшую знающую, которая сидела на паперти церкви в Стокхелине: это была еще молодая женщина, но грязные лохмотья и всклокоченные волосы превращали ее в старуху.

«Поешь, Магда», — из церкви вышла служка, осторожно поставила перед знающей миску супа и краюху свежего хлеба. Магда принюхалась к угощению и странным тоненьким голоском промолвила:

«А ты, Петра, в молодости с двумя своими братьями блудила».

Брюн помнила, каким бледным стало лицо Петры, и испугалась, что та ударит знающую. Однако служка лишь сокрушенно покачала головой.

«Снова находит, бедная, — сказала она с какой-то привычной тоской. — Терпи. Смилуется Господь».

— Да, — прошептала она. — Я понимаю. Вам не повезло со мной, Эрик.

Эрик сел рядом с ней на кровать и, помедлив, обнял Брюн за плечи — она вздрогнула от неожиданности и подумала, что так, осторожно и бережно, ее мог бы обнять брат. Добрый и искренне жалеющий брат.

— В артефакторике есть варианты терапии знающих, — уверенно произнес он. — Когда эксперимент закончится, я помогу вам. Подберем нужные артефакты, выстроим удерживающую сеть, и все будет хорошо.

Брюн вздохнула — артефактор, который увез ее из родительского дома, казался очень ненадежной опорой.

Но такая опора, по крайней мере, у нее была. Все-таки лучше, чем ничего.

2.4

Утром казалось, что ничего особенного не произошло.

Брюн решила, что станет думать так: мне все это приснилось. Я не буду погружаться в бесплодные раздумья о своем горьком будущем — еще неизвестно, будет ли оно таким горьким, как кажется, да и будет ли оно вообще.

И ей стало легче.

После завтрака в ресторанчике на первом этаже гостиницы они с Эриком отправились в большой оптовый склад, работающий для нужд артефакторов. Брюн никогда не была в подобных местах и, обнаружив, что склад представляет собой нечто среднее между магазином и лавкой чудес и диковин, чувствовала себя ребенком, попавшим в сказку. Да это и было сказкой: Брюн зачарованно шла мимо витрин, и взгляд выхватывал то книгу, страницы которой перелистывались сами по себе, то небольшое фарфоровое блюдце, по которому без остановки каталось крошечное золотое яблоко, то складное зеркало, в котором в зависимости от угла зрения отражался то летний луг, залитый солнцем, то мрачный зимний вечер. Были здесь и склянки темного стекла, наполненные разноцветными жидкостями, и ровные пирамиды золотых и серебряных порошков, и кости неизвестных животных, и необработанные полудрагоценные камни. «Как жаль, что я не артефактор, — со вздохом подумала Брюн, рассматривая удивительные морские раковины, состоявшие, казалось, сплошь из шипов и завитков. — Все это могло бы стать моим, и я бы знала принципы, на которых это работает. А так я смотрю, но не вижу».

Она отложила раковину: по проходу между витринами торопливо шел хозяин склада, низкорослый, практически карлик. Эрик, который шагал за ним следом, выглядел великаном. Под мышкой он нес большой бумажный сверток — должно быть, те артефакты, которые заказал вчера. Брюн отступила, давая хозяину пройти.

— Вот, извольте, — хозяин вытянул с книжной полки толстый том с облетевшей позолотой и протянул Эрику. — Основы структурирования сетей при работе с юродивыми. Между прочим, последний труд самого Ньютона.

Затем он полез в один из ящиков и осторожно вручил Эрику кусок необработанного аметиста на серебряной цепочке, несколько бутылочек с порошками всех оттенков синего и ларчик с серебряными пластинками артефактов. Пластинки были покрыты пугающим темным налетом — Брюн и сама не знала, что вызвало в ней дрожь.

— А это то, что использовал Ньютон, — хозяин склада покосился на Брюн и сказал: — Хватит одной восьмой унции на дозу.

Эрик кивнул.

— Благодарю вас, Пауль. Мы сейчас придем на кассу.

Пауль понял намек, кивнул и удалился — впереди, возле металлических громад кассовых аппаратов, уже стояли новые покупатели. Эрик осторожно опустил свои приобретения на крышку одной из витрин и надел на Брюн цепочку с аметистом. Прикосновение прохладного камня к коже оказалось неожиданно приятным. Брюн дотронулась до него, и внутри аметиста вспыхнул сиреневый огонь.

— Спасибо, — промолвила Брюн. — Он очень красивый.

Эрик усмехнулся.

— Все артефакты красивы, даже когда уродливы, — сказал он. — А этот поможет на какое-то время затормозить развитие способностей знающей.

— Спасибо, — повторила Брюн. — Однажды я видела знающую… жаль, что у нее не было такого камня.

— Конкретно этот стоит полторы тысячи золотых карун, — равнодушно произнес Эрик. Брюн едва не ахнула: цена была поистине колоссальной. На эти деньги можно было бы, например, купить небольшую квартиру в Стокхелине.

— Я очень дорого вам обхожусь, — понимающе заметила она. Эрик пожал плечами.

— Я же должен как-то исправить то, что произошло, — ответил он.

— Спасибо, — повторила Брюн. Эрик ободряюще улыбнулся и кивнул в сторону касс.

— Тогда пойдемте расплачиваться. Я хотел проверить еще пару вещей до нашего отъезда.

2.5

«Парой вещей» стал очередной эксперимент — когда они вернулись в гостиницу, то Эрик сгрузил покупки на кровать и, приказав Брюн встать в центре комнаты, распотрошил один из свертков и вынул тонкую серебряную пластинку, украшенную рунами. Это был самый обычный артефакт — конечно, семья Брюн была не настолько богата, чтоб использовать артефакты в повседневном быту, но она все же имела возможность встречаться с ними.

Но на этот раз серебряная пластинка внушала Брюн какой-то суеверный ужас, и при мысли о том, что Эрик сейчас подойдет и прикоснется к ней артефактом, Брюн начинало трясти, словно в лихорадке. Эрик заметил ее дрожь и с неожиданной радостью произнес:

— Отлично, так и должно быть! Вам сейчас страшно, верно?

Страшно? Это слишком мягко сказано. Брюн сорвалась бы с места и убежала — вот только ноги не слушались. Эрик подошел сзади, осторожно опустил руку на плечо Брюн и произнес:

— Начинаем. Все хорошо, я с вами.

Несколько минут ничего не происходило — даже ужас, сжимавший Брюн в объятиях, стал каким-то привычным. Потом рука Эрика дрогнула, и Брюн пронзило такой болью, что на мгновение она потеряла сознание, и если бы Эрик не подхватил ее, то она свалилась бы на ковер.

— Хорошо, очень хорошо! — воскликнул артефактор, который, казалось, с трудом скрывал свою радость. — Держитесь!

— Что вы делаете… — пробормотала Брюн. Комната плыла, утекая куда-то в сторону и возвращаясь, ноги подламывались, и Брюн чувствовала себя марионеткой в руках умелого кукловода.

— Пытаюсь проложить связи в обход вашего артефакта, — объяснил Эрик. — Сейчас будет больно. Самую малость.

И Брюн рухнула во тьму.

Когда она открыла глаза, то обнаружила, что комната больше не крутится, и мир вновь обрел стабильность. Брюн лежала на кровати, Эрик сидел рядом и, задумчиво нахмурившись, водил пальцем по ее руке от запястья до локтя — на коже вспыхивали синеватые значки и исчезали. Рука казалась слишком тяжелой и чужой.

— Получилось? — негромко спросила Брюн. Лицо Эрика дрогнуло, словно он пытался улыбнуться, но так и не смог этого сделать.

— Нет, — помедлив, ответил он, и это «нет» было похоже на пощечину. Значит, ничего не вышло, и Брюн все-таки не нужна.

— Я понимаю, — проговорила она. — Это конец.

Эрик устало усмехнулся, вычертил последний значок и погладил Брюн по руке, словно хотел подбодрить.

— Вашу косичку не обойти, — с грустью сказал он. — Я надеялся, что она не так глубоко внедрена в нервную систему. Что ж, Брюн… Если хотите, я отвезу вас к родителям.

Сперва Брюн подумала, что ослышалась. Вернуться домой, к родителям и сестрам, никогда больше не вспоминать о днях, проведенных с Эверхартами — нахлынувшая радость была такой яркой и глубокой, наполненной такой детской, невинной чистотой, что Брюн едва не закричала и не захлопала в ладоши.

Потом пришло понимание. Брюн с такой же пронизывающей ясностью осознала, что прежняя жизнь закончена, и ее не вернуть, как ты ни старайся. После того, как отец проиграл ее в карты, и Брюн жила под одной крышей с двумя молодыми мужчинами, она стала порченым товаром. Никогда не выйти замуж, каждый день выслушивать обвинения и самые дикие и грязные предположения, стать всегда и во всем виноватой — вот ее судьба, если Брюн решит вернуться. Говорят, что правда легка и приятна, но сейчас Брюн испытывала только боль.

— Нет, — промолвила она с искренней печалью. Брюн всем сердцем чувствовала, что именно в эту минуту окончательно прощается с детством и юностью и оставляет саму себя в прошлом. Что будет впереди? — она не знала и не была готова к встрече с тем, что ждало ее за поворотом.

— Нет, — повторила Брюн и закусила губу, чтоб не расплакаться. Эрик вздохнул и снова дотронулся до руки Брюн, словно хотел проявить участие и понимание и боялся, что она его оттолкнет с возмущенным гневом.

— Тогда будете мыть пробирки в моей лаборатории, Брюн, — сказал он. — Правда, у меня их почти нет. Но я найду, чем вам заняться.

2.6

Мыть пробирки? Какая глупость!

Отец, который после смерти жены взялся за воспитание сыновей с утроенной решительностью, всегда говорил: «Вы должны быть бОльшими джентльменами, чем вы есть». Для лучшего запоминания сей немудреной сентенции он использовал розги — ровно до тех пор, как Эрику стукнуло пятнадцать, и он решил, что с него хватит. С тех пор прошло полжизни, и иногда Эрик думал, что именно отцовские розги сделали Альберта чудовищем. Если бы брат рос в любви и душевном тепле, то никогда бы не стал тем, кем стал.

Впрочем, речь не о брате, а о том, что Эрик в очередной раз проявил благородство там, где не надо было этого делать. Раз уж его эксперимент оказался неудачным, то это следует признать и отправить Брюн к родителям, а не прятать голову в песок в напрасных попытках исправить то, что неисправимо. Знающая с косичкой артефакта! Только старшему Эверхарту могло так повезти.

Сейчас Брюн сидела с ним рядом на мягком диванчике вагона, поезд вез их домой, и Эрик в очередной раз чувствовал себя одураченным жизнью. Внутренний голос говорил, что с собой надо быть честным всегда — Эрику следовало признать, что Брюн ему просто понравилась. В конце концов, почему бы и нет? Юная очаровательная девушка не может не нравиться. К тому же, у девушки был вполне решительный характер и умение отстаивать себя.

Странно было бы, если бы она не понравилась.

— Вы давно занимаетесь артефактами? — полюбопытствовала Брюн, когда ей надоело смотреть в окно на однообразные леса и перелески.

— С шестнадцати лет, — ответил Эрик. — Отец хотел, чтоб я пошел по военной части. Но тогда бы Берт остался предоставленным самому себе. Так что это был оптимальный выбор.

Он мысленно осадил себя. Брюн просто коротает время в дороге, на самом деле ей все это не интересно. Берт для нее не любимый брат, не родное существо, которого маленький Эрик кормил и нянчил, а чудовище, монстр на болоте. Незачем вдаваться в детали.

— Для этого нужен талант, — Брюн почему-то казалась заинтересованной и искренней — либо Эрик в очередной раз принимал желаемое за действительное. — Вы действительно талантливы, не отрицайте. И вам нравится то, что вы делаете.

Эрик усмехнулся.

— Да, нравится, — признался он. — Даже очень.

— А ваш брат? Тоже артефактор?

— Скорее, вольный художник, но и артефактор в том числе, — Эрик ощутил укол привычной досады, вспомнив все попытки Берта сделать карьеру — и стремительное крушение этих попыток по вполне банальной причине. — Наш род один из богатейших в этой части Хаомы. Я работаю, потому что мне это нравится. А Берт развлекается — потому что может себе это позволить.

— Значит, развлекается, — в прищуренных глазах Брюн появился тяжелый болезненный блеск.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, — нахмурился Эрик.

Несколько минут они молчали, затем Брюн не вытерпела и поинтересовалась:

— Вы так и живете вдвоем?

— Да, — кивнул Эрик. — Берт был женат, я — нет.

Брюн поджала губы. Дьявол ее разбери, чего она хочет! Поссориться? Должно быть.

— Да, я помню, — сказала она. — Дважды. И хоронил своих жен на болоте.

— Послушайте! — не выдержал Эрик. — Чего вы добиваетесь? Я и без ваших уколов знаю, что Берт болен. Делаю все, чтоб ему помочь. Да, конечно, для вас он монстр. Но для меня — единственное родное существо, и я его люблю.

Он осекся, прекрасно понимая, что не пробьет эту стену. Не рассказывать же, в самом деле, о том, как он, шестилетний, носил на руках крошечного младенца, смешно сопящего розовым вздернутым носиком, кормил его из бутылочки, купал… Берт разражался страшными воплями, стоило брату уйти, и все многочисленные мамки и няньки, приставленные к младшему сыну господина Бруно Эверхарта после смерти его жены, в итоге оказались просто на подхвате у Эрика. И он, прекрасно понимая, что из себя представляет брат, не мог выбросить из памяти его детский образ. Не мог, как ни старался.

— Не обижайтесь, пожалуйста, — примирительно промолвила Брюн, и Эрик вдруг понял, что она вот-вот заплачет. — Просто… просто я боюсь возвращаться.

Вот оно что. Пожалуй, Эрику следовало догадаться.

— Я не позволю бросить вас в болото, — ободряюще улыбнулся он. Так себе, конечно, утешение — но у Эрика не было большого опыта в успокоении девичьих нервов. — К тому же, Берт вряд ли будет сидеть дома, когда в заведении Мадлен пополнение.

Брюн сердито сверкнула глазами. Ну конечно, благовоспитанная девушка из добропорядочной семьи никогда не слышала разговоров о проститутках, и эти разговоры ее коробят. Что поделать, придется ей привыкать. Если Эрик останется джентльменом, то Берт ни за что не станет держать язык за зубами.

— Одним словом, вам ничего не угрожает, — уверенно произнес Эрик. Брюн вздохнула.

— Хотелось бы верить, — промолвила она. — Очень хотелось бы.

2.7

Они спокойно доехали от вокзала до поместья, затем Эрик проводил Брюн в свою комнату, и, на ее счастье, Альберт не попался на пути. Когда за ними закрылась дверь, Брюн вздохнула с облегчением. Она будет сидеть тут и носа не высовывать.

— У меня два новых заказа, — сообщил Эрик, вынимая из своего чемодана бумажные свертки с ингредиентами для артефактов, — так что я отправляюсь в лабораторию. Отдыхайте, можете читать, парк к вашим услугам.

— Хорошо, — кивнула Брюн. Конечно, она не собиралась ни в какой парк — куда приятнее отдохнуть с дороги и почитать что-нибудь интересное. Эрик улыбнулся — должно быть, его обрадовала сговорчивость пленницы — и ушел.

Брюн умылась, переоделась и направилась на изучение книжного шкафа. Конечно, там не было беллетристики — сплошные научные труды. Некоторые были знакомы Брюн еще по школьным занятиям, а о каких-то она никогда не слышала. Что ж, пожалуй, «Введение в артефакторику» вполне подойдет.

Вытащив книгу с полки, Брюн устроилась в большом кресле у окна, сбросив туфли и по-домашнему поджав ноги. Комната Эрика была угловой, света тут хватало, и Брюн против воли вспомнила спальню, которую делила с сестрами — там тоже было светло, и окна выходили в цветущий сад. Сейчас там отцветает сирень, и ее свежий запах летит в раскрытые окна.

Интересно, вспоминают ли о ней родные? Или же Брюн просто оказалась полезной, сохранив дом, деньги и возможность вести прежнюю жизнь хоть какое-то время?

Из книги выпал сложенный вдвое листок бумаги — должно быть, черновик с заметками. Отец всегда делал выписки на таких листках, когда читал книги. Брюн развернула его и увидела, что это письмо.

Первым порывом было сложить его и убрать среди страниц. В конце концов, леди не читают того, что написано не им. Но Брюн, повинуясь какому-то странному зову, разгладила листок и прочла:

«Дорогой Эрик!

Я обещала подумать и дать ответ на твое предложение. Я прекрасно понимаю, что он разобьет тебе сердце, но я всегда дорожила своими чувствами, они для меня важнее. Нет, Эрик, я не могу стать твоей женой. Мы с тобой слишком разные. Я райская птичка, которая парит в небесах, а ты, уж прости меня, но ты смотришь в зеркало — ты, скорее, бегемот. Конечно, леди не должна так говорить, но я чужда условностей. Одним словом, мой ответ — нет. Я уверена, ты еще найдешь свое счастье.

Лютеция».

Брюн захлопнула книгу резким движением, безжалостно смяв письмо. Гадкая бумажонка, и эта неизвестная Лютеция тоже гадкая — в своей нарочитой откровенности она была невероятно, непостижимо пошлой.

А потом Брюн забыла и о письме, и о книге — дверь открылась без стука, и в комнату вошел Альберт.

Сегодня он наконец был гладко выбрит, выглядел истинным джентльменом, и только желтый блеск в глазах говорил о том, что с ним лучше не связываться. Брюн вскочила, отступила за кресло, держа перед собой книгу, словно щит и прекрасно понимая, что это ей ничем не поможет.

— А, птичка, — улыбнулся Альберт. — Где мой брат?

— В лаборатории, — промолвила Брюн. Нарастающий страх делал ноги ватными, и она прекрасно понимала, что вот-вот упадет на ковер. — Он в лаборатории, уходите.

Улыбка Альберта была лихой и обаятельной. Должно быть, видя ее, дамы и девицы начинали испытывать томление и радоваться вниманию такого замечательного кавалера — а Брюн было страшно.

— Я только вошел, — сказал Альберт. Обойдя кресло, он почти прижал Брюн к стене. От Альберта пахло дорогим одеколоном, пуговицы на его белой рубашке были щегольски алыми — словно кровь пролилась. Откуда-то со стороны донеслось шуршание колец змеиного тела.

— Буду кричать, — предупредила Брюн, понимая, что сопротивляться бессмысленно: птичка, завороженная золотыми змеиными глазами, ничего не сможет сделать — ни улететь, ни позвать на помощь.

— Будешь, — вкрадчиво произнес Альберт и, легонько погладив Брюн по щеке, вынул из ее рук книгу и бросил в кресло. — Обычно женщины у меня кричат. Исключительно от удовольствия.

Прикосновение его губ было таким же легким и осторожным — чтобы в следующий миг стать настойчивей и яростней. Чужие руки легли на бедра так, словно Альберт имел на это полное право. Страх медленно утекал, сменяясь уже знакомой вязкой покорностью, которую Брюн испытывала во время экспериментов Эрика — только сердце колотилось в груди так, словно хотело вырваться.

— Умница, — почти проворковал Альберт, оторвавшись от Брюн. Во рту появился вкус крови — он прокусил ей губу. Крошечная Брюн, запертая в самой себе, кричала и звала на помощь — и в то же время стояла возле стены, чувствовала, как в живот упирается чужая плоть, и ничего не могла сделать.

Словно со стороны она увидела, как пальцы Альберта пробежались по шнуровке ее платья — ткань зашуршала, стекая на пол, и Брюн все-таки попыталась подхватить ее, но не сумела удержать в ослабевших пальцах. В низу живота появилось предательское тепло, и, чтоб не упасть, Брюн невольно опустила руки на плечи Альберта.

— Отпусти… — она все-таки нашла в себе силы, чтоб проговорить это. Альберт усмехнулся, его ладони скользнули под сорочку и накрыли грудь. Брюн все-таки не удержала вскрика — прикосновение чуть шершавых пальцев было настолько сладким, настолько томительным и нежным, что ей хотелось, чтоб оно не прекращалось.

— Ну вот, — выдохнул Альберт почти в ее губы, почти откликаясь на ее чувства: — Ты такая сладкая, птичка. Мы поладим.

Брюн не поняла, как они оказались в постели — просто почувствовала спиной прохладный шелк простыней, слегка шелестящий, как чешуйки ползущей змеи. На груди Альберта была татуировка — свернувшийся кольцами Белый Змей — и Брюн казалось, что он шевелится, перетекает с кожи хозяина на чужую плоть. Сейчас она полностью была в чужой власти, и даже внутренняя Брюн устала бороться и, сев на полу своей темницы, закрыла лицо ладонями.

Все должно было закончиться именно так. Она не подходила для экспериментов Эрика, и тогда за нее взялся Альберт.

Брюн опомнилась тогда, когда Альберт устроился между ее широко разведенных ног, и к лону прикоснулось что-то округлое и горячее, пытаясь осторожно растянуть его. Пришла ясность — острая, пронзительная, смывающая наведенный морок; Брюн обхватила Альберта за шею, привлекая его к себе, еще успела удивиться тому, каким лихорадочным жаром наполнено его тело, а затем прошептала на ухо:

— Мари просила передать, что ждет тебя в аду.

Альберт замер, словно не поверил своим ушам. Брюн улыбнулась — наконец-то сила была на ее стороне — и добавила:

— О том, что ты завершил свой первый брак ударом ножа, не знает даже Эрик. И ты думал, что все кончено, что все будет сокрыто навеки. Но Мари знает — и ждет.

В следующий миг Брюн уже слетела на пол — удар Альберта был таким, что она на мгновение потеряла сознание. Альберт рывком поставил ее на ноги и прошипел, глядя в глаза:

— Откуда ты знаешь?

Брюн захотелось рассмеяться ему в лицо. Радость, охватившая ее, была легкой и опьяняющей, словно она выпила несколько бокалов шипучего.

— Я знающая, — призналась она. — Эрик рассказал тебе, что я бесполезна для его опытов. Но вот об этом он не упомянул, правда?

Побледневшее лицо Альберта вдруг стало спокойным — и это напугало Брюн так, что она перестала дышать. Альберт толкнул Брюн на кровать и, с медленной жестокостью наматывая на кулак ее растрепанные волосы, проговорил:

— Это не страшно, — чужая рука надавила на спину Брюн, заставляя прогнуться. — Просто тебе незачем больше жить. Передашь привет Мари, когда мы закончим.

Брюн закусила губу, пытаясь не разреветься, но слезы все равно закапали на скомканные простыни. Никто не услышит. Никто не придет на помощь. А Эрик потом все равно простит своего любимого брата — потому что не испытывает к Брюн ничего, кроме равнодушия и досады.

А она даже сопротивляться не может.

Она зажмурилась и сжалась, ожидая, когда чужая плоть станет раздирать ее тело — но ничего не произошло. Альберт вдруг выпустил ее и, сделав несколько шагов по комнате, посмотрел в окно.

— Дьявольщина! — выругался он. — Заказчик!

Брюн едва не расхохоталась от счастья. Ей повезло! Змеиные кольца разжались, выпуская ее на свободу — Брюн обмякла на простынях, чувствуя радостную звонкую пустоту.

Спасена!

— Какого дьявола… — пробормотал Альберт, одеваясь с привычной механической быстротой. — Он обещал приехать завтра, — тут он словно опомнился и посмотрел на Брюн привычным насмешливым взглядом. Брюн поняла, что, совершенно обнаженная, лежит перед почти незнакомым человеком, что ее едва не изнасиловали, и что хуже всего — она стала не просто жертвой, а нежеланным свидетелем.

— Мы еще не закончили, птичка, — улыбнулся Альберт. — Веди себя хорошо.

Когда он вышел из комнаты, Брюн подхватила с пола сорочку и, прикрыв грудь, бросилась к окну. Возле дома стоял самоходный экипаж, водитель суетился у багажного отсека, вынимая чемодан, а пассажир, по всей вероятности, тот самый таинственный заказчик, стоял у ступеней в компании Эрика — хозяин дома даже не снял фартука, в котором работал с артефактами.

Брюн прищурилась. Да ведь это тот самый человек, чей дагерротип она вчера видела в газете! Министр инквизиции!

Брюн отошла от окна и принялась торопливо одеваться. Впервые за все время в этом месте у нее появилась надежда.

Глава 3

— Я получил ваш письмовник и решил не тратить времени даром. Конечно, определенное понимание у меня уже сложилось, но я бы хотел еще раз услышать о новом эксперименте. Все подробности, даже те, которые вам кажутся ненужными.

Единственными яркими деталями одеяния Дерека Тобби было золотое шитье на вороте официального министерского мундира и золотые пуговицы — остальное было непроницаемо черным, и Эрику казалось, что на месте заказчика клубится грозовая туча, которую изредка вспарывают костлявые пальцы молний. Министр был худ, невысок — на Эрика он смотрел, натурально запрокидывая голову — и при желании мог производить обманчивое впечатление мягкости, любви к комфорту и безобидности.

Эрик прекрасно понимал, что считать Дерека Тобби безобидным — самая большая ошибка, которую только можно совершить.

— На новом этапе эксперимента я решил проверить, как влияет сочетание физиологической девственности и благородного происхождения на чистоту и скорость создания связей ведущего и ведомого, — начал Эрик. Очень хотелось кашлянуть, но министр наверняка примет это за слабость и неуверенность. — Мои догадки подтвердились. Настройка энергетических полей прошла намного быстрее и тоньше. Подопытная, — Эрик посмотрел в сторону Брюн, которая сидела напротив Альберта и не отрывала взгляда от тарелки, — с легкостью подчинялась всем указаниям в первый день тестирования. Но на второй день возникли проблемы.

Вилка и нож в руках министра, которыми он почти артистично разделывал стейк, казались орудиями пыток. Тобби бросил пронизывающий взгляд в сторону Брюн и сказал:

— Она отказалась подчиняться.

— Совершенно верно, — кивнул Эрик. — Я обнаружил у госпожи Шульц внедренный артефакт-косичку. Его вшили очень давно, и он работает, скажем так, через раз. Но этого хватает для того, чтоб я не мог ручаться за чистоту эксперимента.

Министр вздохнул, сложил вилку и нож на тарелке крест-накрест, и слуга тотчас же забрал ее. Эрик не привык чувствовать себя слабым, но сейчас хозяином положения был явно не он. Тобби подавлял. Эрик с трудом справлялся с желанием закрыться от него, как ребенок закрывается руками от тьмы в углах комнаты.

— Проблема в том, что вы не знаете, где взять новый образец, — сухо сказал Тобби. Слуга обновил его бокал, и министр равнодушно рассматривал золотые блики в белом вине. — Да, это в самом деле интересно. Благородная кровь, божественный серебряный ихор…

— Дворяне в определенном смысле не такие, как остальные, — подал голос Альберт. — Другой вид.

Тобби усмехнулся. Эрик вспомнил, что господин министр не имеет никакого отношения к дворянским фамилиям Хаомы — был убийцей именем короны и выслужился перед покойным государем.

— Друг мой, не повторяйте этого в обществе, — улыбка Тобби стала тонкой, словно он говорил о чем-то непередаваемо приятном. — Сейчас расслоение по социальному уровню не в моде. Это мы, исследователи, можем позволить себе правду… — он недобро покосился в сторону Эрика и добавил: — Я понимаю, в чем ваша проблема, господин Эверхарт. Вы не пробовали отрезать ей ту часть тела, где содержится артефакт?

Брюн медленно подняла голову и затравленно посмотрела на министра, будто он мог прямо сейчас разложить ее на столе, даже не убрав тарелки и бокалы, и начать пилить ей ногу ржавой пилой.

К счастью, она промолчала.

— Жестоко отнимать девушке ногу, — промолвил Эрик. — Даже ради науки.

— Согласен, — кивнул Тобби. — Как вы ее нашли?

— Косичку или девушку?

— Девушку.

— Он выиграл меня в карты, — подала голос Брюн. — Отец продул сперва дом и все сбережения, потом дело дошло до младшей дочери.

Тобби посмотрел на нее с мягким сочувствием — это спокойное, доброжелательное выражение, которое неожиданно появилось на его бледном лице, показалось Эрику настолько чуждым и пугающим, что он автоматически провел пальцем по колену, вычерчивая знак от дурного глаза.

— Сочувствую, госпожа Шульц, — искренне произнес Тобби и вновь повернулся к Эрику. — Беда в том, господин Эверхарт, что я не ношу в карманах целомудренных дворянок.

Эрик понимающе кивнул и устало откинулся на спинку стула. Именно этого он и ожидал. Сейчас ему посоветуют научиться обойти действие полуразрушенных артефактов, потому что именно этого и ждут от сильнейшего артефактора Хаомы — чтоб он справлялся с самыми безумными задачами.

А он не справлялся.

— Проблема ясна, — продолжал Тобби, — и я уверен, что мы найдем какой-то выход из ситуации. Мне нужно все обдумать, так что окончательный ответ я, пожалуй, дам вам утром.

Эрик невольно удивился тому, как можно одновременно испытывать диаметрально противоположные чувства: почти детскую радость от того, что сложность в работе будет преодолена — и досаду. Он не до конца понимал, откуда взялась эта досада, и это раздражало.

Но решение будет найдено. Пожалуй, это главное.

Когда ужин закончился, Брюн выскользнула из столовой первой, почти выбежала — Эрик вспомнил, каким сегодня был Альберт, и подумал, что брату надлежит сделать очередное внушение, которое он благополучно пропустит мимо ушей. После того, как министр в сопровождении домоправителя отправился в гостевую спальню, дружески распрощавшись с хозяевами, Эрик устало сказал:

— Жаль, что ничего не прояснилось.

Альберт провел ладонью по лицу и признался:

— Он меня пугает, знаешь ли. Такое ощущение, что сейчас начнет кишки вытягивать — а я ничего не смогу сделать.

Эрик криво усмехнулся. Артефакторам положено трепетать перед инквизицией. И даже наследники Белого Змея при всей их силе и могуществе не сумеют избежать этой нервной дрожи.

— Надоела мне эта муть, — произнес Эрик. — Так умело не сказать ни «да», ни «нет»…

Альберт вдруг улыбнулся и хлопнул брата по плечу.

— Нам надо отдохнуть, — сказал он. — Я предвидел, что приятного тут будет мало, поэтому привез от Мадлен одну ловкую девицу. Уже раздета, ждет с нетерпением, и уж она-то всегда скажет «да». Пусть с лекийским акцентом, зато от всей души и не один раз.

3.1

Брюн решила, что надо подождать, пока в доме станет тихо — и только затем отправляться к министру. Эрик не возвращался, и Брюн искренне надеялась, что он вновь отправился в лабораторию, и она успеет уйти до его появления.

Министр Тобби выглядел, мягко говоря, странно. То злая, почти жестокая шутка — то искреннее сочувствие и понимание. Должно быть, ему на самом деле все равно, думала Брюн, сидя в кресле у окна, вот он и ведет себя так. Но он мог спасти ее, и она не собиралась отказываться от надежды.

Скомканную постель уже заправили. Брюн смотрела на темное покрывало, расшитое золотыми цветами, но видела себя и Альберта — видение было настолько реальным, что ей хотелось ущипнуть себя за руку, чтоб убедиться: этого нет на самом деле, это прошло, в этом нет ее вины. Альберт просто взял Брюн, подчинил своей воле и получал удовольствие.

Хуже всего было то, что ей тоже было хорошо. Душа орала от боли и ужаса, не имея возможности ни сопротивляться, ни сбежать, ни спастись — а вот тело сгорало от желания в объятиях опытного любовника и хотело лишь одного: чтоб это не кончалось, чтоб чужие пальцы и губы ласкали самые потаенные уголки ее тела, чтоб…

Брюн ударила себя по щеке. Альберт был прав, она действительно шлюха. И с учетом того, что она знает правду о младшем Эверхарте, ей лучше сбежать отсюда подальше.

Откуда-то издали донесся женский смех, и Брюн почему-то поежилась. Пожалуй, медлить не стоило. Она понятия не имела, где находится гостевая спальня, и была почти уверена в том, что заблудится — но сидеть и ждать было нельзя.

Брюн знала, что ничего хорошего не дождется.

Дом погрузился в сонный полумрак: еще не ночь, но уже время, которое традиционно отводили исключительно для себя, а не посторонних. Никто не заметил, как Брюн вышла из комнаты и бесшумно спустилась на второй этаж — она уже разобралась, как добраться от комнаты Эрика до столовой и большой библиотеки, но сейчас, когда почти все лампы были погашены, дом стал совершенно незнакомым и пугающим. Брюн шла по пустым гулким залам и почти слышала шепот из темных углов: «Ты чужая, ты пленница, ты здесь чужая, чужая, чужая». Собственное отражение в одном из зеркал заставило ее вздрогнуть от ужаса — зеркальная Брюн казалась русалкой, безжизненно висящей в темной зелени вод.

Потом она свернула не туда: по прикидкам Брюн, она должна была выйти в зал с батальными полотнами — наверняка в тех битвах принимали участие какие-то предки Эрика — но коридор предательски вывел ее в маленький зал с камином.

Брюн шагнула было вперед, но, увидев, что происходит, немедленно отпрянула в тень и зажала рот ладонями, чтоб не выдать себя случайным вздохом. Потом она тихо-тихо, на цыпочках, двинулась обратно, молясь всем святым, чтоб ее не заметили. Нужная дверь, которая действительно открыла Брюн зал с картинами, просто спряталась в тени — проскользнув за нее, Брюн привалилась к стене и несколько мгновений стояла, выравнивая дыхание.

Картинка так и прыгала перед глазами. Не желала уходить.

Перед камином двое мужчин и женщина любили друг друга. Брюн узнала татуировку на груди Альберта, лицо Эрика, запрокинутое к потолку, показалось ей слепым, блондинка закатывала глаза в наплывах непритворной страсти и что-то хрипло шептала по-лекийски — Брюн не разобрала слов. А потом она моргнула, и картинка поменялась: мужчины исчезли, и теперь женщину оплетали тугие змеиные кольца, грозя вот-вот раздавить. Одна из змей, с желтыми глазами, уже вонзала зубы в беззащитно подставленную белую шею жертвы.

Брюн помотала головой, и видение исчезло. Сумев взять себя в руки, она пошла дальше и вскоре оказалась в тускло освещенном коридоре. Одна из дверей была приоткрыта, и слуга, который несколько дней назад, принес в комнату Эрика вещи Брюн, вышел в коридор с пустым подносом.

— Слушаюсь, господин министр, — услышала Брюн и отступила за тяжелую складку шторы, надеясь, что слуга пойдет в другую сторону.

Лишь бы ее не заметили! Хотя даже если и заметят — ну и что с того? Хозяева дома все равно заняты более интересными делами.

Брюн невольно поежилась. Слуга прикрыл дверь и быстрым бесшумным шагом двинулся по коридору именно туда, где стояла Брюн. Кажется, она перестала дышать, а сердце распрыгалось так, что, казалось, его стук разносится по всему дому. Но слуга не заметил ее, толкнул одну из дверей, и Брюн увидела лестницу.

Вскоре стало тихо.

Брюн подождала еще немного, а затем медленно пошла к гостевой спальне. Дверь была закрыта не до конца, и, заглянув в щель, Брюн увидела, как по комнате движется тень — черная, страшная, от которой так и веяло зимним ветром. Брюн почувствовала противную мелкую дрожь — тело так и кричало о том, что она еще может уйти.

— У вас интересные духи, госпожа Шульц, — услышала Брюн, и у нее подкосились ноги. — Заходите.

Она не запомнила, как толкнула дверь и сделала шаг.

В комнате царил полумрак. Министр стоял возле зеркала, расстегивал булавку в галстуке, и теперь, когда ушла необходимость следить за собой, его лицо обрело тяжелое, мертвое выражение. Это не была тоска или скорбь: Брюн подумала, что это чувство намного глубже любой тоски и скорби.

Оно лежало за пределами жизни.

— Хватит там топтаться, — сухо сказал министр. Булавка негромко звякнула, ложась на подзеркальник. — Заходите уже.

Брюн подчинилась, закрыла за собой дверь, надеясь, что Альберт, который так жадно смотрел на нее во время ужина, не пойдет ее искать, чтоб продолжить мучения своей жертвы, насытившись той блондинкой. Шелковая лента галстука выскользнула из воротника, и Брюн вдруг подумала, что ее сегодня могут задушить этой самой лентой: уж очень ловко она легла в руки Тобби.

— Что вам нужно? — устало спросил он. Брюн сделала еще несколько осторожных шагов и опустилась на колени.

— Заберите меня отсюда, умоляю вас, — прошептала она. — Спасите меня.

Тобби равнодушно усмехнулся и, не глядя в сторону Брюн, принялся расстегивать жилет. Золотые пуговицы бойко выскальзывали из прорезей, и Брюн вдруг стало тяжело дышать.

— Я сделаю все, что вы захотите, — проговорила она, понимая, что сейчас расплачется и никак не сможет остановить своих слез. — Спасите меня, господин министр. Вы не представляете, что они со мной делают…

— А что тут представлять? — равнодушие в голосе было непоколебимым. Непроницаемым. Тобби был покрыт этим равнодушием, словно броней. — Что еще могут делать два молодых здоровых мужика с юной девицей?

По лицу Брюн все-таки потекли слезы. Она ничего не смогла сделать, министру было наплевать на нее и все ее страдания. Он не видел человека в девушке, стоявшей перед ним на коленях.

— Я все для вас сделаю, — повторила она, до боли в груди понимая, что проиграла, и эту броню ей не пробить. — Все, что вы захотите. Только заберите меня отсюда.

Тобби поморщился, словно от внезапной зубной боли.

— Вы начинаете мне надоедать, госпожа Шульц, — сказал он, и за равнодушием Брюн услышала нетерпеливое раздражение. — Уходите.

— Я не уйду, — твердо сказала она. — Вы моя единственная надежда.

Жилет с легким шелестом лег на спинку кресла; вздохнув, Тобби сел и произнес:

— Вам нечего мне дать, госпожа Шульц. Вернее, вы и так дадите то, что мне нужно.

Протянув руку к ларцу на столе, Тобби щелкнул замочком и извлек серебряную пластинку артефакта. Болезненно скривившись, он положил артефакт на затылок и произнес:

— Посмотрите. Вы сами все поймете.

3.2

Комната озарилась бледно-голубым сиянием, и над головой министра развернулась цветная картинка. Брюн словно сидела в зрительном зале и смотрела спектакль. Вот только ни на какой сцене не покажут белые стены морга и мертвого человека на металлическом столе для вскрытия.

Это была девушка немногим старше Брюн, совершенно обнаженная, худенькая, с длинными каштановыми косами, свисавшими со стола. Девушка была беременна, взгляд так и притягивался к небольшому выпирающему животу. Брюн на мгновение перестала дышать. Смерть была невероятно, непостижимо уродливой, и от этой смерти нельзя было закрыться и негде было найти защиту.

Брюн зажала рот ладонями.

Услышав скрип двери, она невольно обернулась — нет, в комнату никто не вошел, но рядом с покойницей появились люди. Высоченный черноволосый красавец-усач поддерживал под локоть министра Тобби, явно не давая ему упасть.

«Это воспоминание, — наконец-то догадалась Брюн. — Это его воспоминание».

— Дерек, дружище, — осторожно начал усач. Тобби оперся о стол и, медленно протянув руку, слепо дотронулся до виска покойницы. Человек, который сейчас сидел в кресле и с неприятной гримасой прижимал к голове артефакт, не имел почти ничего общего с самим собой из воспоминаний. Там, в прошлом, он был живым. Живым, страдающим и искренним.

— Вот, видишь, — произнес Тобби в морге, — здесь и вышел разряд…

Его ощутимо качнуло, и усач предупредительно подхватил министра под локоть, не позволяя ему грохнуться на мраморный пол. Лицо Тобби вдруг страшно исказилось беззвучным рыданием, и Брюн услышала:

— Аурика, ну как же так…

Министр отвел руку с артефактом от головы, и картинка растворилась. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, затем Тобби убрал артефакт назад в ларец и негромко произнес:

— Мою жену убили чуть больше года назад, и я хочу отомстить за ее смерть.

В голосе не было прежнего равнодушия — только старое, неутолимое страдание. Повинуясь внезапному порыву, Брюн протянула руку и дотронулась до запястья министра жестом сочувствия.

— Мне жаль, — искренне сказала она. — Мне правда очень жаль. Я соболезную.

По бледным губам Тобби скользнула нервная улыбка.

— Для этого вы и нужны, — произнес он. — Эверхарт создаст артефакт, и я свершу правосудие. Не месть, нет, — Тобби горько усмехнулся, и Брюн с ужасом поняла, что сейчас он настоящий, раскрывший перед ней свое сердце. — Именно правосудие. Все подстроили как несчастный случай, якобы взорвался артефакт в самоходном экипаже. Вот только я знаю, что… в общем, это уже неважно.

— Мне очень жаль, — повторила Брюн. — Я представить боюсь, каково это…

— Не представляйте, — перебил Тобби. Поднявшись с кресла, он с какой-то механической аккуратностью подхватил Брюн под мышки и поставил на ноги. Брюн словно кипятком обдало, а сердце забилось с утроенной силой. Не собирается он ей помогать. Его интересует только месть, а Брюн — ее орудие.

— Помогите мне, — повторила она, глядя в глаза Тобби, тускло блестевшие в сумраке комнаты, не дающем разобрать их цвет. — Вы уже не спасете их. Но спасти меня — в ваших силах. Я сделаю для вас все, что…

Она не договорила. Пальцы Тобби вонзились в ее предплечье чуть ли не до кости, и министр поволок Брюн к выходу.

— Доброй ночи, госпожа Шульц, — проговорил он сквозь зубы, нажимая свободной рукой на ручку двери. — Постарайтесь работать как можно лучше…

Он не договорил. Брюн дернула плечом, освобождаясь из чужих пальцев, и, стараясь не смотреть в сторону Тобби, отчетливо произнесла:

— Тот, кто выполз из северных подземелий, смог забраться очень высоко. И заберется еще выше. Но потом он сорвется и разобьется о скалы.

Мир затопило тяжелой глухой тишиной. «Лучше бы мне упасть в обморок, — как-то отстраненно подумала Брюн, — тогда меня не станут убивать, — и сразу же решила по-другому: — Нет, лучше не падать. Я уже настоялась на коленях».

Тобби улыбнулся — сытой улыбкой удовлетворенного чудовища. Брюн услышала, как хлопнула, закрываясь, дверь. На память пришло, что знающими занимается именно инквизиция.

«Мне конец, — обреченно промолвила Брюн. — Как же я так умудрилась-то…»

— Знающая, да? — сказал Тобби. — Недавняя, со склонностями к пророчествам. Похоже, эксперименты на вас влияют, — он помедлил, подбирая правильное выражение, — особым образом.

— Да, — кивнула Брюн, решив, что надо говорить только правду — чтоб эту правду не вынимали из нее клещами. — Но господин Эверхарт подобрал для меня лечение.

Цепкие пальцы пробежались по ее шее, нашаривая цепочку, и Тобби осторожно вытянул аметистовый кулон и уважительно покачал головой.

— Да, серьезная вещица, — сказал он. — Что ж, надо звать вашего хозяина. И забирать вас в лечебницу.

3.3

— Бедлам. Недавно открытое столичное заведение для душевнобольных. Есть мнение, что феномен знающих не магичен по своей природе, а относится лишь к расстройству мозга. Пока мы работаем вместе.

Брюн сидела на диванчике в гостиной и молилась, чтоб все это оказалось сном. Долгим, страшным сном, который вот-вот закончится — и она проснется в своей спальне в родительском доме и скажет: ну и кошмар мне приснился!

Слугу, которого незамедлительно отправили на поиски хозяев, эти самые хозяева поколотили — он заявился в самый пикантный момент вечера. Брюн потом видела его: парень прижимал к стремительно наливающемуся синяку на щеке какой-то сверток и сокрушенно качал головой. Альберт не появлялся — должно быть, увел блондинку к себе и продолжил развлечение.

Оставалось надеяться, что она не умрет от разрывов.

Наскоро одевшийся Эрик стоял в другом конце комнаты, скрестив руки на груди, и выражение его лица было непроницаемым. Брюн не могла догадаться, о чем он думает. Возможно, радуется тому, что министр Тобби сейчас избавит его от всех проблем.

А вот у нее проблемы только начинались.

— Условия там, конечно, не сахар, — продолжал Тобби. — Сами понимаете, душевнобольные люди — это совершенно особый контингент, — он помедлил и осведомился: — Вы ведь знали о том, что госпожа Шульц обрела новые способности, не так ли?

Несколько мгновений Эрик молчал, потом обернулся, и Брюн вдруг поймала себя на мысли, что от него пахнет чем-то необычным. Запах был теплым и соленым, словно морская волна.

— Почему вы не рассказали об этом сразу? — поинтересовался Тобби. Искренний и страдающий всем сердцем человек исчез — сейчас по гостиной неспешно расхаживал хищник, которому доставляет удовольствие вгонять когти в трепещущее тело жертвы. Он, должно быть, становится счастливым только тогда, когда в рот бьет струя горячей крови.

Но он любил свою жену. И его душа умерла и остыла вместе с ней.

Брюн испуганно посмотрела на Эрика. Она прочла достаточно детективов в мягкой обложке, чтобы понять: сейчас идет самый настоящий допрос, и решается судьба артефактора. О себе Брюн почему-то не подумала. Разве может быть хуже, чем сейчас?

— Потому что я предполагал подобное развитие нашей беседы, — медленно произнес Эрик. Его темные волосы были взлохмачены, рубашка впопыхах застегнута не на ту пуговицу, а очки сидели на носу слегка криво.

«Немудрено, — подумала Брюн, — если учесть, чем он занимался совсем недавно».

— Это моя работа, друг мой, — проговорил Тобби и с нажимом произнес: — Вы должны понимать, что девушка больна. И должна быть изолирована. Это не какая-то моя личная прихоть. Таков закон.

Несколько минут Эрик неподвижно стоял возле камина, и Брюн, глядя на его отражение в зеркале, никак не могла понять, почему он медлит. Казалось бы, вот он — идеальный способ избавиться от всех проблем, которые принесла девчонка, выигранная в карты. Эрику следует уже вести Брюн в экипаж министра — и не просто вести, пинками гнать.

И почему медлит сам Тобби? Почему он просто не берет Брюн за руку и не уходит отсюда? Вряд ли ему нужно разрешение хозяина дома. Такие люди вообще не нуждаются ни в каких разрешениях.

— Я ее не отдам, — отчетливо проговорил Эрик. Обернувшись к министру, он сунул руки в карманы, и, мягко покачавшись с пяток на носки, произнес: — Я ее не отдам, и вы меня не заставите.

Движение левой руки Тобби было мягким и очень красивым: так дирижер вскидывает палочку перед началом концерта. Эрик вдруг схватился за шею, и вид у него стал растерянный и какой-то детский — словно на его глазах случилось что-то, во что он при всем желании не мог поверить.

— Никто и никогда, — промолвил Тобби с какой-то неприятной мягкостью, — не говорит со мной в таком тоне.

Эрик провел рукой по шее и вытянул из-под рубашки перерезанную ленточку с родовым амулетом. Всмотревшись, Брюн увидела, что в стене, прямо позади Эрика блестит что-то маленькое, металлическое.

— Дальневосходный метательный коготь, — объяснил Тобби, поймав направление ее взгляда. — В следующий раз, друг мой, я брошу его так, что он перережет не ленточку, а вашу шею. Я очень не люблю, когда люди, которым я плачу деньги, дерзят мне в лицо.

Эрик слепо сунул руку с амулетом в карман и ответил:

— Госпожа Шульц не поедет в этот ваш Бедлам. Я этого не допущу.

Брюн захотелось зажмуриться — и взять Эрика за руку. У нее внутри все звенело от напряжения, почти с такой же силой, как тогда, когда отец поставил ее на кон. И сейчас ее будущее решалось в очередной раз другими людьми, и Брюн ничего не могла с этим поделать.

Тобби усмехнулся. Сейчас, в сумрачном свете, озарявшем ночную комнату, он казался каким-то злокозненным духом, не имеющим отношения к людям.

Брюн казалось, что она задыхается.

— Считаете, что вы в ответе за нее? — спросил Тобби с неожиданной мягкостью. — Не можете просто взять ее и выбросить из жизни?

Эрик устало прикрыл глаза. Брюн вдруг почувствовала, что в гостиной стало прохладно, что из приоткрытого окна тянет свежестью и запахом мокрой травы. Пошел дождь, едва слышно цокая по стеклу.

— Да, вы правы, — кивнул Эрик. — Мне не хочется отдавать ни в чем не повинного человека… девушку… в ваши лапы. Я и не отдам. Пусть вы хорошо мечете ножи — а я неплохо стреляю.

Тобби понимающе качнул головой. Посмотрел на Эрика с мягкой укоризной: дескать, кого ты вздумал пугать?

— Тогда я предложу вам еще один вариант, — сказал он, — который успокоит вашу совесть.

3.4

Эрик еще никогда не чувствовал себя таким идиотом. Даже тогда, когда в школе бросил пачку дрожжей в уборной.

Идиот. Полный и набитый. Рыцарь недоделанный.

Глядя на свою посеревшую физиономию в зеркале прикроватного шкафа, Эрик думал, что в этой конкретной ситуации он не рыцарь. Он, скорее, дракон, который рискнул показать зубы твари намного опаснее любого дракона.

Захотелось рассмеяться. «Вы хорошо мечете ножи — а я неплохо стреляю». Министру следует хохотать до икоты.

— Почему вас вообще понесло к министру? — хмуро поинтересовался он, подозревая, что услышит в ответ. Брюн, сидевшая на своей стороне кровати, подняла на него заплаканные глаза и призналась:

— Я попросила его, чтоб он забрал меня отсюда.

Вот, значит, как. Эрик обнаружил, что в пальцах, которые завязывали узелок на обрезанной ленточке, поселилась нервная дрожь. То есть, получается, он напрасно вступил в драку. Надо было просто позволить министру сделать его работу и вернуться в компанию той блондинки, как бишь ее… Да, Амели. Почему-то с ударением на «Е».

— Мы вроде бы пришли к определенной договоренности, — сказал он, изо всех сил подавляя в себе желание взять Брюн за тонкую шею и встряхнуть как следует.

Брюн шмыгнула носом и едва слышно призналась:

— Это было до того, как ваш брат пытался меня… — тихий голос сорвался, и Брюн разрыдалась. Эрик посмотрел на нее и с неожиданной горечью понял, что ее действительно трясет от ужаса и отвращения. И что теперь делать?

Осторожно, стараясь не испугать, Эрик подошел к кровати и, сев рядом с Брюн, выждал немного и обнял ее. Он боялся, что она попробует вырваться, но Брюн уткнулась мокрым лицом ему в грудь и разревелась еще сильнее.

Эрик не знал, сколько времени гладил ее по голове и говорил какие-то тихие глупости, которые говорят детям и животным, когда хотят их успокоить — но в конце концов всхлипывания стали тише, и Брюн смущенно отстранилась от него.

— Честно вам скажу, — произнес Эрик. — У меня очень маленький опыт в общении с женщинами. Так что если вам понадобится моя помощь, не намекайте. Говорите в открытую, я почти не понимаю намеки. Договорились?

Влажные глаза Брюн сердито сверкнули.

— Ну конечно, так я и поверила в маленький опыт… — проворчала она и тотчас же зажала рот ладонями, поняв, что проговорилась. Эрик вздохнул. Вот, значит, чьи торопливые шаги послышались ему возле каминного зала — а он еще думал, были они на самом деле или пригрезились.

Он усмехнулся и окончательно выпустил Брюн из рук. На дворе глухая ночь, пора и на покой. Тем более, завтрашний день обещал много дел и забот.

Но Альберт! Эрик предполагал, что он может не сдержаться, но и подумать не мог, что это произойдет так скоро.

— Жаль, что ваши родители не научили вас манерам, — произнес Эрик, откинувшись на подушку. По лицу Брюн было видно, что она сконфужена, но девушка старательно прятала это чувство за наносной бравадой.

— Что, собираетесь меня высечь? — дерзко осведомилась она. Эрик только головой покачал. Ну и девушка! Неудивительно, что министр Тобби сыграл на ее поле.

— Нет, — ответил он. — Боюсь, что вам понравится… при вашем-то характере, — Эрик мысленно потянул за одну из нитей, которые соединяли ведущего и ведомую, и Брюн покорно опустилась на кровать и прикрыла глаза. Эрик приподнялся на локте, повернулся к Брюн и, дождавшись, пока выражение ее лица примет нужный, понимающий вид, произнес:

— Не зли меня, пожалуйста. Мне не нравится быть злым, но ты постоянно меня раздражаешь.

Губы Брюн дрогнули:

— Министр сегодня сказал то же самое.

Эрик усмехнулся и мягко дотронулся до губ Брюн, приказывая ей молчать. Девушка послушно умолкла, и Эрик подумал, что если сейчас переместит руку чуть левее и вниз и накроет левую грудь, то уловит ладонью, как бьется сердце.

Торчащая бусинка соска натягивала ткань сорочки, и Эрик отвел руку.

— Доброй ночи, — сказал он, и, повинуясь импульсу от нитей, Брюн закрыла глаза, и ее дыхание стало глубоким и ровным.

Выждав еще несколько минут, Эрик вытянулся на кровати и устало подумал: почему Альберт и министр Тобби всегда делают то, что считают нужным, даже если это простая прихоть? Вот захотел Альберт взять эту девушку — пошел и протянул руку.

Почему он не может поступить точно так же? Хорошее воспитание, которое не позволяет джентльмену нарушить волю дамы — или же он просто рохля?

«Завтра вы отправляетесь со мной в столицу, — вспомнил Эрик слова министра. — Не хотите отпускать госпожу Шульц — будете работать вдвоем под строжайшим надзором инквизиции. Под вашу ответственность, господин Эверхарт! Лабораторию, стол и квартиру я вам предоставлю».

Эрик не знал, стоит ли ему радоваться — или же пришла пора всерьез испугаться за свое будущее.

3.5

Вещей стало как-то слишком много.

Одежда Брюн теперь занимала три чемодана. Впрочем, глядя на то, как слуги пакуют книги, документы и артефакты под руководством взмыленного Эрика, Брюн понимала, что три ее чемодана — сущие мелочи. То, что Эрик собирался взять с собой в столицу, займет целый грузовой отсек в поезде.

— Спасибо вам, — сказала Брюн, когда в сборах сама собой возникла странная пауза, и они с артефактором остались в комнате наедине. Вроде бы все уже закончено, и слуги отправились на вокзал с вещами, а водитель господина министра уже хлопочет возле самоходного экипажа, но выходить из дому еще рано. Эрик хмуро посмотрел на Брюн, и в его взгляде она прочла искреннее сожаление.

— Мне очень жаль, что Берт поступил с вами так, — голос Эрика дрогнул. — И то, что я сказал министру, было попыткой хоть как-то загладить его вину.

Значит, защищает брата, только и всего. И до того, что пришлось пережить Брюн, ему и дела нет.

«Чего ты ожидала? — ожил внутренний голос. — Он знает тебя несколько дней. Конечно, ему важнее в очередной раз прикрыть братца, вот и все».

— То есть, вы спасали меня от Бедлама для того, чтобы… — начала было Брюн и осеклась. Ею вдруг овладело непонятное смущение, к щекам прилил румянец, и на миг ей показалось, что она говорит не то, и неправильно понимает Эрика.

— Чтобы спасти вас от Бедлама, — закончил он ее фразу. — И чтобы показать, что не все Эверхарты сволочи.

В его голосе звучало неприкрытое волнение. Протянув руку, Брюн дотронулась до запястья Эрика и повторила:

— Спасибо.

Эрик слегка сжал ее руку и искренне произнес:

— Мне очень жаль, что так вышло. Звучит, конечно, по-дурацки, но это так.

Брюн отвела взгляд. Овладевшее ей смущение становилось все сильнее. Комнату пронизывал солнечный свет яркого летнего дня, ветер листал книгу, забытую на подоконнике и гонял по полу какой-то листок — а они с Эриком словно застряли в странном месте вне времени и пространства, и Брюн понятия не имела, что делать.

— Министр сказал, что подберет мне другую подопытную, — промолвил Эрик. — Вы же будете жить в столице в качестве моей ассистентки. Это государственная служба с хорошей зарплатой, потом, когда все закончится, вы сможете жить вполне респектабельной жизнью…

Брюн вдруг захотелось зажать ему рот — потому что Эрик тоже говорил не то и не так. Она не знала, почему ей это так ясно.

— Давайте не будем об этом, — попросила Брюн. — Давайте просто… ну я не знаю… давайте просто попробуем приехать в столицу. А там посмотрим. Да?

Эрик облегченно улыбнулся. Брюн вдруг поняла, что все это время он испытывал те же чувства, что и она: неумелую неловкость, непонятное стеснение и желание сказать и сделать больше, чем нужно.

— Давайте, — сказал он, и в этот миг снаружи донеслась призывная трель гудка самоходного экипажа. Брюн посмотрела в окно: министр уже занял место рядом с водителем, и их с Эриком приглашали спускаться.

— Пора! — выдохнула она. Скоро все это останется позади. Перемена места — перемена счастья, как говаривала матушка, и тогда действительно можно будет поверить, что все, случившееся с Брюн в этом доме, просто ей приснилось. И не было ни проигрыша отца, ни руки Эрика, скользящей по ее телу, ни жадных, сминающих объятий Альфреда. Ничего этого не было — потому что иначе Брюн не сможет жить дальше.

— Нам пора, — окликнул ее Эрик.

Альберт, который вышел провожать брата, стоял возле экипажа, и невооруженным глазом было видно, что он в бешенстве и с трудом сдерживает обуревающую его ярость. Похоже, будь воля Альберта, он бы голыми руками разорвал и министра, и Брюн. Брюн словно обдало ледяной водой — на какой-то миг она снова погрузилась в прошлое, вчерашний день нахлынул на нее и смял.

Брюн казалось, что она умрет от пронзившей ее боли.

— Жаль, что не могу отправиться с вами, — когда Альберт заговорил, его голос звучал вполне дружелюбно и сердечно. Братья обнялись, и Брюн подумала, что они действительно любят друг друга. Настолько, что Эрик всегда, при любых обстоятельствах будет защищать Альберта. Чего бы тот ни сделал.

— Чем займешься? — поинтересовался Эрик. Водитель открыл перед Брюн дверь, и девушка быстро скользнула в прохладный полумрак салона, подальше от Альберта — ненависть в его взгляде была способна испепелять.

«Я знаю правду, — напомнила себе Брюн. — Знаю и могу рассказать».

— Вы бледны, — заметил Тобби. Откинувшись на мягкую спинку сиденья, он читал какую-то книгу, изредка делая беглые пометки карандашом на полях.

Брюн устроилась поудобнее — да, с таким комфортом можно ехать в другую страну, эта штука не чета даже лучшему экипажу — и ответила:

— Жарко.

— Чем мог — я вам помог, — произнес Тобби без улыбки. Ощущение чего-то мертвого, запредельного наполняло салон звенящей тревожной тишиной, ожиданием взрыва. — Дальше будет проще. Что именно сделал этот младший змееныш?

Почему-то Брюн не удивилась такому вопросу. Видимо, от Эрика ничего особо пугающего не ждали.

— Он убил своих жен, — прошептала Брюн, опасливо косясь в сторону братьев. Альберт говорил, что займется своими прежними исследованиями в биологии — ну и замечательно. — Обеих.

Тобби негромко усмехнулся.

— Я знаю, — ответил он. — На первой женился по приказу отца, на второй — чтоб избежать призыва на службу. Младшие сыновья в дворянских семьях ее обязательно проходят. И довольно быстро отправил своих дам на тот свет…

Он говорил настолько равнодушно, что Брюн захотелось сбежать. С трудом подавив в себе порыв открыть соседнюю дверь и выскользнуть наружу, она сказала:

— От вас ничего не утаить…

— На то я и министр, — ответил Тобби, и слова, которые должны были прозвучать как легкая шутка, заставили Брюн вздрогнуть.

Эрик распрощался с братом и сел рядом с Брюн. Водитель занял свое место и велел всем пристегнуть специальные ремни.

— Полетим, как пташки божьи! — весело заметил он. — К вечеру будем в столице.

Глава 4

Министр оказался просто невероятно щедр.

Лаборатория, которую выделили Эрику, по оснащению превосходила все, что он видел до этого. Чего тут только не было! Словно зачарованный, Эрик брел среди шкафов и шкафчиков, выхватывая взглядом то редчайшие книги, то связки таких растений, о которых он только читал, но ни разу не видел, то аккуратные пирамидки, сложенные из полудрагоценных камней, что разбрасывали во все стороны пригоршни разноцветных солнечных брызг.

Это было чудо — не обещанное, а сбывшееся, и Эрику казалось, что он вот-вот взлетит: счастье, наполнявшее его, буквально отрывало от земли.

— Прекрасно, просто прекрасно, — выдохнул он, осмотрев лабораторию. Брюн, сидевшая на табурете в уголке, понимающе улыбнулась: похоже, ей тоже понравилось это место, и Эрик, подумав об этом, испытал какую-то непонятную радость и сразу же разозлился на себя.

Ну какое ему, в конце концов, дело до того, что нравится Брюн, а что нет? Из-за нее он теперь окончательно подвешен на крючок заказчика. Шаг не в ту сторону, и Эрик отправится в тюрьму за укрывательство знающей… Вот тебе и стремление быть порядочным человеком.

— Лаборатория замечательная, — искренне сказала Брюн и тотчас же с готовностью поинтересовалась: — Что я должна буду делать?

Эрик неопределенно пожал плечами. Если получится реализовать ту идею, которая тревожно клевала его в висок с самого утра — а в нынешних рабочих условиях это уже не кажется невероятным — то Брюн не придется мыть пробирки, а министру Тобби — искать новую подопытную.

— Сегодня уже ничего, — улыбнулся Эрик. Несколько минут назад новенькие часы на стене пробили девять вечера. — А завтра я все-таки попробую вычленить эту косичку из вашей нервной системы.

Брюн побледнела. Ух, как она побледнела — словно Эрик ударил ее. Впрочем, конечно, запоздало понял он, в том, чтоб быть марионеткой, приятного мало, и девочка наверняка обрадовалась, что теперь-то никто не станет ковыряться у нее в голове. Но с другой стороны, между ними уже заложены все необходимые связи — Эрик подумал об этом и сразу же заметил, насколько несерьезно и жалко это звучит.

— Вы боитесь за свою свободу, — произнес он. — Думаете, что я сделаю вас своей марионеткой. В очередной раз.

— Да, — ответила Брюн. Теперь, на новом месте, ее решительность стала еще сильнее и ярче. Перед Эриком была дерзкая девчонка, готовая воевать за себя.

— А если удаление косички вас вылечит? — предположил Эрик. — Вы больше не будете знающей? Заживете обычной жизнью, без видений прошлого и будущего. Как вам такой вариант?

Брюн поднялась с табурета так, словно ее потянула чья-то воля. На миг лицо девушки исказила гримаса невероятного, глубокого страдания. Камень на шее сверкнул сиреневым светом.

— Вы в этом уверены? — спросила Брюн с такой надеждой, что Эрик с трудом сдержал дрожь.

— Нет, — честно ответил он. — Но попробовать стоит, правда?

Брюн пожала плечами и покосилась в сторону двери, словно прикидывала, как бы получше удрать. Эрик вдруг подумал, что девять вечера — отличное время для ужина и небольшой прогулки. Просто ради того, чтоб прочистить мозги.

— Пойдемте, Брюн, — сказал он. — Тут неподалеку есть небольшой ресторанчик.

Вечер выдался тихим и теплым, просто идеальным для прогулки. Глядя на гуляющих горожан всех сословий, Эрик мельком подумал о том, как выглядит рядом с Брюн. Кто они друг другу? Не любовники, не коллеги — скорее, брат с сестрой, которые, к тому же, недавно поссорились и теперь идут рядом, изредка перебрасываясь словами просто потому, что долго молчать неприлично. Впрочем, Брюн довольно скоро ожила: яркие краски столичного вечера изменили ее настроение, и девушка с искренним любопытством смотрела по сторонам, разглядывая пестрые витрины магазинов и кафе. Она даже взяла Эрика под руку — должно быть, испугалась затеряться в толпе — и Эрик подумал, что это хорошо.

Они устроились под полосатым навесом летнего ресторанчика, недалеко от площадки, которую занимал оркестр. Несколько пар уже кружились под незамысловатый мотивчик — музыканты завели его для того, чтобы разыграться и потом представить что-то более интересное. Брюн смотрела, как танцуют пары, как пышными цветными облаками плывут платья женщин, и на ее лице возник отпечаток легкой грусти. Должно быть, она думала о танцах, о балах в родительском доме, о жизни, которую потеряла, и которая уже не вернется — и в этот миг Эрик как никогда остро ощутил свою вину.

Впрочем, бокал южного шипучего оказался превосходным лекарством от меланхолии — пусть на время, но Брюн взбодрилась, в ее глазах появился блеск, а на побледневшие щеки наконец-то вернулся энергичный румянец. Эрик подумал, что такая Брюн нравится ему намного больше поникшей тени.

«Не удаляй косичку, — тотчас же посоветовал внутренний голос. — Пусть она останется ненужной для твоих экспериментов. Ненужной и живой».

— Странно, — вдруг призналась Брюн. — Тут очень шумно, и музыка, и люди, но мне впервые стало спокойно. Впервые за все время, — она с подозрением покосилась на Эрика и спросила: — Ваши штучки, да?

— Богом клянусь, я тут не при чем, — серьезно сказал Эрик. Официант поставил перед ними тарелки со смуглыми куриными бедрами, источавшими просто невероятный аромат, и Эрик продолжал: — Мы же договорились, что я буду предупреждать о начале эксперимента.

Брюн понимающе кивнула.

— Вы мне кажетесь хорошим человеком, — сказала она, задумчиво ковырнув курицу. — Вернее, вы и есть хороший человек, просто наше знакомство началось очень плохо.

Эрик только руками развел.

— Этого уже не исправить, Брюн. Как бы я ни хотел, я не исправлю. Но мы можем сделать так, чтоб дальше все было хорошо. Во всяком случае, попытаться.

Брюн посмотрела на него с такой тоской и такой надеждой, что Эрик испытал острое желание провалиться под землю. Юная девушка, почти ребенок, которую силой вырвали из родительского дома, чтоб надругаться и перекроить и душу, и тело — разумеется, ей и горько, и больно, и тоскливо, и все это не исчезнет вот так, вдруг.

— Вам нужно время, Брюн, — сказал Эрик. — Время, чтоб привыкнуть к новым обстоятельствам. Я прав?

Оркестр наконец-то закончил с уличными мотивами и заиграл Клауди — площадку для танцев сразу же стали заполнять пары побогаче и познатнее. Брюн смотрела, как кавалеры обнимают дам, и на ее лице появилось странное мечтательное выражение.

— Да, вы правы, — откликнулась она. — Я постараюсь…

«Что тут стараться, — подумал Эрик, — все пойдет своим чередом и со своей скоростью».

— Вот и прекрасно, — откликнулся он, должно быть, слишком энергично. — Давайте танцевать?

4.1

Мелодия была легкой, невесомой — она взлетала над столицей, и летний вечер становился сказочным, наполненным звонким очарованием. Когда они вышли на площадку для танцев, и Эрик опустил ладонь на спину Брюн, то девушка вздрогнула и на мгновение почувствовала тягучую робость, словно танцевала с кем-то в первый раз.

Ее рука в руке Эрика казалась крошечной, кукольной. Артефактор танцевал очень хорошо: в свое время отец не пожалел денег на то, чтоб его дочерей обучил танцам сам Флегьянти — теперь, кружась по площадке в объятиях Эрика, Брюн вспоминала своего учителя: он вел именно так — с уверенным контролем, который не подавлял, а направлял туда, куда нужно.

Брюн казалось, что ее туфельки не касаются земли. Ей вдруг стало хорошо и легко — настолько, что она едва не рассмеялась от счастья. И не было ни страшного проигрыша в карты, ни всего, что ей пришлось пережить в поместье Эверхартов, ни собственного недуга — был только танец, запах летних цветов, и чужие уверенные объятия, в которых было спокойно и надежно.

«Ты сошла с ума, — заявил внутренний голос. — Чары Белого Змея сделали из тебя покорную невольницу, которая и помыслить не смеет о сопротивлении, а ты и рада».

Брюн отмела эту мысль как неуместную и глупую. В конце концов, они договорились, что Эрик предупредит о начале эксперимента, а артефактор всегда держал слово, в этом Брюн уже успела убедиться. А потом музыка закончилась, последние ноты упорхнули к вечернему небу, и Брюн растерянно замерла — неужели сказка так быстро кончилась? Несколько мгновений они с Эриком стояли, не разрывая объятия, а потом артефактор негромко произнес:

— Спасибо.

Они вернулись за столик, и, опустившись в плетеное кресло, Брюн почувствовала себя на удивление свежо, словно только что выступила из прохладной озерной воды. Официант обновил их бокалы, и Эрик, задумчиво глядя в золотые блестки, парившие в вине, поинтересовался:

— За что тост? За танцы?

— Нет, — выдохнула Брюн и подняла свой бокал. — За свободу.

Эрик улыбнулся краем рта. Звякнул хрусталь, когда он поддержал тост.

— За свободу, — повторил он и, отпив глоток, заметил: — Вы прекрасно танцуете, Брюн. Учились у Флегьянти?

Брюн изумленно посмотрела на него. Неужели Эрик и мысли читать умеет?

— Да, — осторожно ответила она, не переставая поражаться такому совпадению. — А как вы догадались?

— Я тоже у него учился, — ответил Эрик. — Отец всеми силами ковал из нас джентльменов, Флегьянти прожил у нас два года. У него ведь своя, особая манера, вот и сейчас, когда мы танцевали, я ее уловил, — Эрик снял очки и вновь полез в карман сюртука за кусочком ткани для протирания стекол.

— Вот так совпадение! — рассмеялась Брюн. — Не думала, что у нас с вами есть что-то общее…

Она вдруг осеклась, словно наяву, увидев картинку: большой зал — тот самый, с батальными полотнами на стенах — неуклюжий юноша, который повторяет одну фигуру за другой, сбивается и едва не падает. Чуть поодаль, в тени, таилась сухонькая фигурка наставника, вооруженного длинной тонкой палочкой: Брюн откуда-то знает, что Флегьянти бьет неуклюжего юношу по ногам за ошибки, за леность, за невнимательность.

Брюн пронзило острой жалостью — настолько сильной, что она едва сдержала вскрик. Человек, сидевший рядом с ней, не был чудовищем: люди, окружавшие его, сделали все, чтоб он поверил в то, что является монстром. А Эрик всем сердцем любил брата, стремился достичь высот в избранном деле и пытался сохранить самого себя — хорошего человека, которому часто было плохо.

Кажется, Брюн все-таки всхлипнула — Эрик дотронулся до ее руки и встревоженно спросил:

— Что с вами, Брюн? Снова приступ?

Брюн уже успела убедиться, что не разбирается в людях — но сейчас она готова была поставить голову против медяка, что артефактор вполне искренне озадачен ее судьбой.

Будь иначе, стал бы он вступать в перепалку с министром?

— Нет, — промолвила Брюн. — Просто… вы не поймите меня превратно. Просто мне стало жаль вас. Ваш путь был очень длинным и очень темным…

Эрик посмотрел на нее так, что Брюн решила не благоразумно замолчать, а продолжать говорить:

— Это не та жалость, которая унижает, Эрик. Я понимаю, что вы вынесли. Вы сирота, ваш брат, которого вы любите… ну, таков, каков есть. Даже ваши артефакты его не исправили. Вы любите науку, но тут я попалась. Тоже неудача. Я уж не говорю про то, что Лютеция вас отвергла совершенно бессовестным образом, — Брюн стушевалась окончательно, поняв, что под влиянием неизвестного порыва нагородила такой ерунды, что ей будет стыдно за это до конца жизни. Всхлипнув, она уткнулась лицом в ладони — Брюн всегда так делала в детстве, если родители ловили ее за очередной проказой. Нет меня, я в домике.

Эрик осторожно отвел ее руки от лица, и Брюн увидела, что, вопреки ее ожиданиям, артефактор не зол, а просто встревожен.

— Снова видение, — сказал он. — Давайте поедем домой, Брюн, вам надо отдохнуть.

— Нет, не видение, — ответила Брюн, глядя ему в глаза и не понимая, почему ей так хочется плакать. — Я просто читала одну из ваших книг и нашла ее письмо.

Щеки горели от стыда. Брюн вдруг поняла, что сумерки стали темно-синими, что зажглись фонари, а гуляющего народу прибыло, и посетители, входящие в ресторан, бросают в ее сторону заинтересованные взгляды. Всем есть дело до того, почему она так разнюнилась.

Потому что дура. Вот и все.

— Ну и хорошо, что не видение, — Эрик облегченно вздохнул и полез в карман за кошельком. Небрежно бросив на стол несколько крупных ассигнаций, он поднялся и, протянув руку Брюн, проговорил: — Вы даже не представляете, насколько я вам благодарен за то, что вы сказали.

— Правда? — удивилась Брюн. Они неторопливо спустились по ступеням и побрели в сторону перекрестка, где несколько приличных экипажей ожидали пассажиров.

— Правда, — кивнул Эрик. — И это дает мне надежду.

4.2

Теперь, когда Брюн не нужна была для экспериментов, они спали по отдельности. Попрощавшись с девушкой и пожелав ей доброй ночи, Эрик прошёл к себе. Казенная комната, в которой жили прежние сотрудники лаборатории, была меблирована аскетично, чуть ли не убого. Эрик подумал, что, пожалуй, стоит снять деньги со счета и привести их временное пристанище в приличный вид. Он довольно спокойно относился к роскоши и не переживал по поводу её отсутствия, но Брюн наверняка неуютно в этих тоскливых стенах.

Её порывистые искренние слова тронули Эрика до глубины души — той самой, которую он тщательно скрывал даже от самого себя. Там таились воспоминания о ласковых руках матери, первое, пронзительное детское горе и боль потери, там была надежда и горячий интерес к артефакторике, там было то, что делало Эрика им самим. Брюн сегодня заглянула туда и испытала не ужас и брезгливое отвращение, а сочувствие и понимание.

Она оказалась замечательной девушкой, эта Брюн. Стоя у окна и глядя, как по улице неспешно катит запоздалый экипаж, Эрик вдруг подумал: почему бы и нет? Однажды эксперимент закончится, и если они останутся в живых, то он сможет…

— Да чтоб тебя разодрало, тварь косорылая! — из соседнего переулка выскочил какой-то пьяный типок, за которым гналась растрепанная баба, и сентиментальная настроение Эрика улетучилось без остатка.

В ту же минуту в коридоре послышались осторожные шаги. Эрик отступил от окна, прислушался: да, это Брюн куда-то кралась. Неужели захотела сбежать? Сейчас, почти в центре столицы, это намного проще сделать, чем в поместье Эверхартов. Впрочем, для такого Брюн была слишком умна. Ну, допустим, сбежала ты — и что дальше? Ни денег, ни документов, да еще и способности знающей: инквизиция сразу же приберет ее к рукам, а тогда от Бедлама уже не спастись.

В дверь постучали. Эрик помедлил, потом открыл — Брюн стояла в коридоре, зябко кутаясь в полупрозрачный палантин. В сумраке, который с трудом разгоняла крошечная лампа в ее руке, девушка казалась привидением.

— Что-то случилось? — спросил Эрик. Лицо Брюн было таким, что он испугался: вдруг заболела? Вдруг аметист на шее не сдерживает те силы, которые распирают ее изнутри?

— Под нами артефакты, да? — прошелестела Брюн. — Там внизу что-то движется. Там кто-то есть.

Эрик облегченно вздохнул.

— Брюн, не беспокойтесь, — сказал он, стараясь говорить так, чтоб вселить в девушку уверенность. — Артефакты способны издавать самые разные звуки, они шумят, перемещаются с места на место, особенно в таком большом хранилище. Вам не о чем волноваться.

Брюн посмотрела ему в глаза и упрямо повторила:

— Там кто-то есть. Я слышала шаги и шепот.

Эрик покачал головой. С такими, как Брюн, проще спуститься вниз и включить свет в лаборатории, чем пытаться что-то доказать. Ладно, пусть посмотрит и убедится, что ничего плохого не случилось. Она же поверит собственным глазам.

— Что ж, — Эрик заметил, что в его голосе позвякивает раздражение. — Давайте спустимся и посмотрим.

Он действительно начинал злиться. Ночь на дворе, давно пора спать, а не скакать туда-сюда по лестнице.

Эрик включил лампы в коридоре и на лестнице, ведущей в лабораторию, и Брюн вздохнула с видимым облегчением. «Напрасно я вспылил, — подумал Эрик, — на новом месте всегда страшно».

— Может, воры? — предположила Брюн, глядя, как он возится с замком на двери, отделяющей лабораторию от жилых помещений. Эрик усмехнулся: лезть к артефакторам способен только идиот. Особенно к тем артефакторам, на чьей двери красуется зеленый герб и витая надпись «Специальный надзор инквизиции».

Но, собственно, земля дураками не скудеет.

— Сюда никто не полезет, — уверенно сказал Эрик, проходя в лабораторию. Брюн бесшумно двигалась за ним, и Эрик неожиданно обнаружил, что она держит его за рукав рубашки, словно боится потеряться. Щелкнул рубильник, лабораторию залило ярким белым светом, и, как и следовало ожидать, она была пуста. Охранные артефакты, спокойно висевшие под потолком, казалось, даже позевывали: мол, что вам, господа хорошие, не спится?

— Вот видите, — Эрик широким жестом обвел лабораторию, позволяя Брюн убедиться в том, что она пуста. — Никого. Никаких незваных гостей.

Брюн устало прикрыла глаза, словно с ее плеч свалился тяжеленный груз, но рукав Эрика все-таки не выпустила.

— Я точно слышала шаги, — промолвила она уже без прежней уверенности. Эрик улыбнулся и ободряюще погладил ее по руке — Брюн встрепенулась, будто только что обнаружила, что держит Эрика за рукав, и разжала пальцы. Выражение ее лица было просто прелестным: девушка смотрела так, словно ее застали за чем-то постыдным.

— Наверняка вызревает какой-то из артефактов, — произнес Эрик, делая вид, что не заметил смущения Брюн. — А при вызревании они шумят, прыгают, даже… о, вон он, возмутитель вашего спокойствия!

Над одной из полок разливалось медленное золотое свечение — оно выбивалось из-под приоткрытой крышки серебряного ларца для вызревания боевых артефактов. Судя по тому, что ларец приплясывал на витых ножках, это было что-то вроде Громобоя. Опасная штука, с которой надо держать ухо востро — недозревший Громобой способен рвануть в любую минуту.

Впрочем, конкретно этот артефакт пока не собирался активироваться.

— Идемте, Брюн, — сказал Эрик. — Виновник найден, он должен созреть. Не будем ему мешать — Громобои плохо реагируют на шум и разговоры.

Брюн с готовностью кивнула и шагнула к двери. Потом Эрик не раз и не два благодарил судьбу за то, что шел следом, и Брюн не пострадала.

Но это было потом. А пока время вдруг потекло медленно-медленно, лабораторию озарило мертвенным, выбеляющим пламенем, и Эрик ощутил страшный, сокрушительный удар в спину и голову. Он успел увидеть, как оборачивается Брюн, как на ее лице расцветает ужас, и девушка медленно-медленно протягивает к нему руку: то ли желая оттолкнуть в золотое пламя, которое растекалось по лаборатории, то ли, наоборот, стремясь схватить и вытащить в коридор. «Все-таки вызрел», — успел подумать Эрик и хрипло прошептал:

— Это не Громобой…

А потом пришла тьма.

4.3

Несколько долгих минут, наполненных тошнотой и шумом в ушах, Брюн видела только ленточку с амулетом, которая вытекла из-под воротника Эрика — два узелка, переплетение металлических нитей вокруг прозрачного камня. Весь ее мир сошелся в одну точку, в золотистое дрожащее пятнышко в центре амулета.

Должно быть, ее контузило.

Брюн обессиленно привалилась к стене. Эрик лежал неподвижно, из-под растрепанных волос медленно натекала лужица крови. Невыносимо пахло гарью. Артефактор не шевелился.

«Бежать, — подумала Брюн. — Бежать отсюда».

Она знала, где лежит кошелек Эрика, а наличных в нем хватило бы для того, чтобы сесть в поезд и начать спокойную жизнь где-нибудь на юге. Если прямо сейчас она справится с волнами тошноты и выйдет из лаборатории, то успеет скрыться. Вряд ли кто-то здесь появится до утра — а там ее не найдут. Да и вряд ли будут искать.

Снова накатила слабость. Брюн вдруг поняла, что вся покрыта противным липким потом, что человек на полу, скорее всего, уже мертв, что она наконец-то свободна. Зачем бежать на юг, когда можно приехать к родителям, и будь, что будет! В конце концов, она может вытребовать свою долю имущества, если жить с ними станет совсем невмоготу.

Бежать!

Эрик не шевелился. Брюн присела на корточки рядом с телом артефактора и убедилась, что он пока жив: на шее пульсировала темная вена, из приоткрытого рта вырывалось едва слышное прерывистое дыхание. Надо было собраться с силами и уходить. Человек на полу силой вырвал Брюн из родительского дома и превратил в свою марионетку. Чем дальше она от него будет — тем лучше.

Брюн выпрямилась, оперлась о стену. Созревший артефакт, который величаво парил над своей серебряной колыбелью, медленно опустился обратно в ларец. Сиреневый камень на шее Брюн вдруг стал ледяным, проясняющим разум — казалось, артефакты общаются между собой.

Если не вызвать медикусов, Эрик умрет — Брюн поняла это с какой-то пронизывающей ясностью. Эрик умрет, и она будет свободна. Надо просто выйти из лаборатории, уйти подальше от этого места. Утром полицейский патруль увидит открытую дверь, но к этому моменту артефактора не станет: Брюн знала это совершенно точно.

Она закусила костяшку указательного пальца, чтоб не заорать.

Лужица крови становилась все больше. Опираясь о стену, Брюн поплелась к выходу из лаборатории. Прочь от этого места, прочь..!

Он одинок и несчастен. Он не побоялся схлестнуться за свободу Брюн с самим министром инквизиции.

Летняя ночь оглушила Брюн приятной прохладой — после духоты лаборатории городской воздух казался опьяняющим и сладким. Покачиваясь, Брюн двинулась к перекрестку, туда, где возле большого книжного магазина стояла деревянная будка круглосуточного патруля. Наверняка они смогут вызвать медикусов.

Она не дошла: рухнула на влажные булыжники мостовой и заскулила от боли в ушибленных ладонях. Из будочки высунулась усатая физиономия — судя по всему, ее обладатель коротал время за кружкой пива.

— Что там, Гайнц? — услышала Брюн. Обладатель усатой физиономии нахмурился и вышел из будочки.

— Девка какая-то… — крикнул он. — Поль, иди сюда! У нее кровь!

Напарник усатого был одет в инквизиторский мундир, небрежно наброшенный поверх рубашки. Брюн видела его через какую-то мутную пелену.

— Сам ты девка, Гайнц, это барышня, — произнес инквизитор, и Брюн почувствовала, как чужие руки укладывают ее на что-то мягкое. — Эй, миледи! Что с вами?

— Гревский душегубец? — испуганно предположил Гайнц, дотронувшись до виска жестом, отпугивающим нечистого. «Меня контузило, — устало подумала Брюн. — Ничего я не успела».

— Артефакт взорвался, — хрипло прошептала она. — Там мой муж… он умирает.

Брюн понятия не имела, почему решила назвать Эрика своим мужем — просто с губ сорвалось. Инквизитор выругался сквозь зубы и, вытащив из кармана пластинку артефакта, бросил ее на мостовую — спустя несколько мгновений в небе над лабораторией расцвел алый огненный цветок.

— Ах ты, Господи, — бормотал Гайнц. — Только жмура на участке нам не хватало! Двух жмуров.

«Это я — второй жмур», — подумала Брюн. Чужая рука поднесла к ее лицу пузырек нюхательной соли, и отвратная вонь, почти выворачивающая наизнанку, взбодрила и освежила Брюн. Вернулась ясность сознания: Брюн схватила руку со склянкой и заговорила:

— Громобой, это свежий Громобой, только вызрел. Он взорвался и ранил моего… — она запнулась, но потом сказала четко: — Моего мужа. Помогите же, он умрет!

— Не волнуйтесь, миледи, — уверенно произнес инквизитор. Судя по одутловатому лицу, он старательней служил пивному бочонку, чем хаомийской короне. — Я уже подал сигнал.

А потом на улице показался экипаж медикуса, белый с красной поперечной полосой — и Брюн поняла, что успела. «Вот только мне это не принесло счастья», — подумала она и смахнула слезу со щеки.

4.4

— Я, честно говоря, ожидал, что вы зададите стрекача.

Часы на больничной стене показывали половину третьего ночи, но по виду министра Тобби нельзя было сказать, что его подняли с постели. Идеально выбритое бледное лицо, прическа волосок к волоску, черный мундир — Тобби, сидевший на скамье рядом с Брюн, казался собственным парадным портретом.

— И оставить человека в беде? — устало спросила Брюн и сама же ответила на вопрос: — Ну уж нет.

Медикусы осмотрели ее еще по пути в больницу и нашли контузию Брюн совершенно пустяшной. Крошечная желтая пилюля, которую ей почти на бегу вручила женщина в белом одеянии, сняла головокружение и тошноту, так что Брюн могла спокойно ждать, когда откроется дверь палаты и выйдет медикус, занимавшийся Эриком.

Артефактор так и не пришел в сознание. Брюн боялась даже думать о том, что случится, если Эрик умрет.

Тобби усмехнулся ее ответу. Задумчиво пожал плечами.

— Господин Эверхарт неплохой человек, — заметил он. — Как минимум, порядочный.

— Вы на что-то намекаете? — спросила Брюн.

— Констатирую факт, — без улыбки ответил Тобби. — Но все-таки я ждал, что вы сбежите… Начинаете привыкать к хозяину?

Брюн поежилась. К щекам прилил румянец.

— У меня нет хозяев, — с достоинством промолвила она. Что, кроме достоинства, можно предъявить, когда все утрачено? — Я свободный человек и принимаю те решения, которые подсказывает совесть.

Она все-таки не удержала спокойного ровного тона, и в конце фразы отчетливо прозвучал гнев. Министр посмотрел в сторону Брюн так, словно впервые ее увидел — либо только что обнаружил, что пленница Белого Змея не так проста, как он считал до этого.

— Вы поступили очень достойно, после всего, что с вами случилось, — одобрительно сказал Тобби. Стрелка часов с неожиданно громким цоканьем переместилась еще на одно деление. — И вас больше не надо спасать.

— Пожалуй, да, — растерянно проговорила Брюн. — Вы смогли вытащить меня из поместья, а большего и не нужно.

— У вас есть навыки сестры милосердия? — неожиданно поинтересовался Тобби. Брюн отрицательно мотнула головой. Случись что, она и ссадину перевязать не сумеет.

— Значит, вам незачем тут завтра торчать, — министр задумчиво смахнул пылинку с алого камня в одном из перстней и продолжал: — Сейчас узнаем, как обстоят дела у господина Эверхарта, и я советую вам отправиться назад. А завтра я вас приглашаю на вечер в частном кругу. Небольшой, всего двести человек. Сливки общества.

Почему-то Брюн испугалась. То ли от того, что приглашение было внезапным, то ли потому, что ее просто незачем было звать к сливкам общества. Министр Тобби как-то хотел ее использовать, и хорошо, если она вовремя узнает, что именно ему нужно.

— Пришло время расплатиться за вашу доброту? — упавшим голосом предположила Брюн. Тобби одобрительно посмотрел на нее, словно хотел сказать, что его радуют настолько сообразительные барышни.

— В каком-то смысле да, — сказал он и, чуть ли не извиняясь, промолвил: — Честно говоря, я ненавижу все эти вечера, балы и праздники, но положение обязывает, увы… Так вот, ваша задача — веселиться, развлекаться и обязательно танцевать. В гостях будут военные, среди них — его высочество Патрис, и он непременно обратит на вас внимание. Вы в его вкусе.

Брюн брезгливо поморщилась, догадавшись, что именно от нее требуется. Чего еще можно ожидать? Она жила под одной крышей с двумя молодыми мужчинами, полными сил и желания — ну так и подложим ее под третьего. Все во имя государства, и никак иначе. Должно быть, Брюн слишком сильно изменилась в лице, потому что Тобби примирительно улыбнулся и произнес:

— А, вы, должно быть, решили, что следующий номер программы — тащить его высочество в кровать?

Мягкая улыбка, которая плавала на губах министра, снова сделала его живым человеком, а не надгробной статуей. Брюн не знала, стоит ли ей пугаться.

— Да, — кивнула она. — Что еще я должна ожидать?

Дверь палаты открылась, и вышел медикус, старательно стягивавший с рук налипшие перчатки. Крови на них не было — Брюн вздохнула с облегчением. Медикус подошел к ним и протянул министру крупную пробирку, наполненную ярко-желтой густой жидкостью.

— Вот, прошу, — сказал он. — Срок действия вытяжки сорок два часа, потом можно выбросить.

Тобби улыбнулся какой-то беззащитной улыбкой и принял пробирку настолько трепетно и осторожно, словно брал на руки младенца.

— Я успею. Как дела у господина Эверхарта?

Медикус покосился в сторону Брюн, словно решал, стоит ли говорить при ней, а затем ответил:

— Будет спать до полудня, затем переведем в отделение терапии. Он вне опасности, но пару дней я его понаблюдаю.

Брюн невольно вздохнула с облегчением. Эрик жив, с ним все будет хорошо. Где-то по краю памяти скользнула мысль о том, что он собирался вырезать косичку и продолжить свои эксперименты — но Брюн отмахнулась от нее как от неуместной и ненужной.

Когда медикус раскланялся с министром и покинул коридор, Тобби аккуратно убрал пробирку во внутренний карман мундира и сказал:

— Ваше целомудрие не пострадает, дорогая Брюн. Задача, которую я вам ставлю, проста: танцевать с его высочеством и наслаждаться музыкой и вином. Все. Ничего предосудительного и дурного.

Брюн испытующе посмотрела на Тобби и с какой-то детской наивностью спросила:

— Правда? Только танцы и ничего больше?

Тобби ободряюще улыбнулся. Застарелая боль потери сейчас плавала на самом дне его взгляда.

— Только танцы, — произнес он. — Остальное сделаю я.

4.5

В особняке министра действительно собрались сливки общества — Брюн убедилась в этом, когда подошла к высоким изящным воротам и увидела такое количество самоходных экипажей, что дух захватывало. Глядя, как из одного из них выходит стайка девушек на выданье, Брюн с трудом подавила в себе желание развернуться и уйти отсюда.

Как и обещал медикус, Эрик пришел в себя около полудня. Брюн, конечно, не пустили повидать его, зато передали коробку с апельсинами и яблоками — мать всегда покупала апельсины, стоило кому-то из членов семьи заболеть, и Брюн решила не прерывать традицию.

— С ним все будет в порядке, — заверил медикус. Судя по выражению лица, он ни капли не верил в то, что Брюн на самом деле жена его пациента. — Завтра после обеда будем выписывать.

Брюн хотела спросить, что за пробирку он вчера передал министру Тобби, но, разумеется, не стала этого делать…

В ворота въехал еще один экипаж — на сей раз не самоходный, но настолько пышный и с такими дорогими лошадьми, что не оставалось никаких сомнений в том, что его владелец очень важная персона. Брюн решительно вздохнула и ровным шагом вошла на территорию министерского особняка. «Я Брюнхилд Шульц, — повторяла она про себя. — Я не буду здесь топтаться, словно нищенка».

Дворецкий распахнул перед ней двери и улыбнулся настолько доброжелательно, словно Брюн была самой важной гостьей. Похоже, на ее счет были даны особые указания. Брюн улыбнулась в ответ, помня о том, что главное оружие леди — это вежливость, и дворецкий тотчас же произнес:

— Господин министр ждет вас на втором этаже, госпожа Шульц. По лестнице, потом прямо и направо.

— Благодарю вас, — кивнула Брюн и пошла туда, куда было велено.

Поднимаясь по лестнице, она видела, что просторный зал для приемов постепенно заполняет народ, и прекрасные гостьи выглядят так, что впору чувствовать себя гадким утенком из сказки, который затесался в компанию прекрасных лебедей. Какие же наряды у столичных красоток! Собственное платье, то самое, купленное на деньги Эрика, которое раньше так нравилось Брюн, теперь казалось ей самым настоящим рубищем.

Она так расстроилась, что заблудилась. Второй этаж министерского дома был похож на самый настоящий муравейник — множество дверей, каких-то ходов и выходов, и ни одной живой души, чтоб спросить, где искать господина Тобби. Брюн прошла через один зал, потом через другой, потом оказалась в крошечной комнатке с дверью, ведущей в каморку со швабрами.

— Дьявольщина… — растерянно пробормотала Брюн и почти сразу же услышала чужие голоса.

Говорила женщина — говорила горячо и страстно. Брюн осторожно отодвинула тяжелый край пыльной портьеры и увидела приоткрытую дверцу. Она бесшумно шагнула вперед — за дверцей маячили человеческие фигуры.

— Так чего же вы все-таки добиваетесь? — сказал усталый мужской голос. Министр Тобби собственной персоной. Брюн закусила костяшку указательного пальца, чтоб не ойкнуть и не выдать себя.

— Сказать вам правду? — женский голос принадлежал роковой кокетке и соблазнительнице, кто еще может говорить настолько глубоко и проникновенно? Да и дорогими духами пахнет так, что невольно хочется чихнуть.

— Разумеется. Я не люблю, когда мне врут.

— Я хочу снять с вас этот мундир. Убедиться, что под ним бьется живое сердце… живое и страстное, — женщина сделала паузу и добавила: — Надеюсь, моя откровенность не слишком вас задевает.

— Я бы сказал, что это не откровенность, а дерзость, — с прежней сухой усталостью заметил Тобби. — Что вам проку в несчастном вдовце, дорогая моя? В столице множество мужчин, желающих отведать ваших чар.

— Но среди них нет такого, как вы, — парировала женщина, и Брюн готова была поклясться, что она улыбается.

— Вы лукавите. На самом деле вас интересует не мое сердце, а то, что ниже и правее… Чековая книжка в кармане.

Женщина печально усмехнулась.

— От вас ничего не утаить, Дерек. Да, дела мои плохи, кредиторы покойного мужа угрожают…

— Его высочество Патрис, — перебил Тобби. — Сведите его с моей протеже, госпожой Брюнхилд Шульц, и кредиторы забудут, что вы есть на свете.

Незнакомка презрительно фыркнула.

— Брюнхилд? Гадкое имечко. Больше подходит для кухарки с толстой жопой. Не знала, что вам нравятся бойкие бабенки из простонародья.

Брюн едва не расплакалась. Матушка всегда говорила, что, подслушивая, не услышишь о себе ничего хорошего — но надо быть воистину дрянным человеком, чтобы вот так плеваться ядом. Бабенка из простонародья… да род Шульцев известен еще с Темных веков, когда Август Шульц приехал из Лекии!

Еще неизвестно, из какой дыры вылезла эта роковая дама.

— А это уже не вашего ума дело, — произнес министр таким тоном, что невольно захотелось вытянуться во фрунт и придать глазам оловянный блеск нерассуждающей покорности. — Или Стрелецкие выселки вам нравятся больше?

Послышался шелест бесчисленного количества юбок и шум, который можно было трактовать только одним способом: дама упала на колени.

— Нет, умоляю! Только не Стрелецкие выселки! Дерек, вы же обещали, что это будет забыто…

Министр холодно усмехнулся.

— Будьте умницей, Лютеция. Его высочество Патрис сегодня должен обратить самое пристальное внимание на госпожу Шульц.

— Я все сделаю, — торопливо заверила Лютеция, — обещаю. Но и вы не забудьте…

Лютеция… От одного этого имени у Брюн прошел холодок по спине. Конечно, это не та дамочка, которая дала Эрику от ворот поворот, это не может быть она.

— Не забуду, — усмехнулся министр. — До встречи.

Послышался звонкий цокот каблучков, потом хлопнула дверь, а через несколько мгновений потайная дверца открылась шире, и министр взял Брюн за запястье и осторожно потянул к себе.

— Добрый вечер, госпожа Шульц, — улыбнулся он краем рта. — Вы вся в пыли.

Комната, в которой Тобби говорил с Лютецией, была похожа на маленькую гостиную: пара кресел, небольшой стол с букетом южных роз, изящные фарфоровые статуэтки на каминной полочке и зеркало — Брюн глянула в него и увидела растерянную девчонку с растрепанными волосами и нитями паутины на цветах в прическе.

— Господи Боже, на что я похожа… — растерянно прошептала Брюн. Да, такой замарашке только с наследными принцами танцевать. Министр вздохнул и принялся выбирать паутинки из ее прически — в этом было что-то настолько семейное, что Брюн едва не разревелась.

— Мерзкая бабенка, правда? — поинтересовался Тобби. Брюн смахнула с плеча пылинки и откликнулась:

— Да… мерзкая, — горло стянуло спазмом, и она смогла только прошептать: — Я же не кухарка… и у меня не толстая жопа.

— Вас хотели задеть побольнее, пусть и заочно, — Тобби убрал последнюю паутинку и взял с каминной полки продолговатый бархатный футляр, в каких обычно хранят драгоценности. Щелкнул золотой замок, и Брюн оторопело замерла, глядя, как розовые бриллианты колье рассыпают во все стороны пригоршни светящихся брызг. Министр вынул колье, и Брюн даже дышать перестала — неужели…

— Лютеция, конечно, дрянь, — к удивлению Брюн, колье оказалось не ледяным, а теплым, чуть ли не живым. Тобби застегнул замочек, и Брюн прикоснулась к шее: она и мечтать не могла о том, чтобы даже дотронуться до таких камней. — Но она один из лучших агентов инквизиции, так что приходится ее терпеть. Вам очень идут бриллианты, госпожа Шульц, и вы действительно очень красивы. Поверьте знатоку на слово.

Девушка в зеркале сейчас ничем не напоминала ту Брюн, которая робко вошла в особняк. Брюн смотрела на нее и не могла поверить, что это она сама и есть. Брюнхилд Шульц, честная девушка из благородной семьи, которая знает себе цену и держится с достоинством.

Тобби довольно улыбнулся и сделал шаг в сторону.

— Вот теперь то, что нужно, — сказал он. — Немного злости, много самоуважения и еще больше решительности. Именно то, что требуется.

4.6

Компания девушек на выданье, к которой по привычке, воспитанной в родительском доме, присоединилась Брюн, напоминала стайку тропических птичек. Летние бальные платья были яркими, легкими, украшенными множеством цветов и страз — казалось, что если подует ветерок, то девицы, жадно смотревшие по сторонам в поисках кавалеров, просто взлетят над паркетом.

Брюн решила просто держаться в общей компании и не заводить ни с кем ни дружбы, ни разговоров. Не придется врать, рассказывая, кто она такая, и почему находится здесь без родителей. Необходимость танцевать с его высочеством Патрисом почему-то внушала Брюн суеверный ужас — она присела на скамеечку и несколько раз взмахнула веером, пытаясь освежиться.

— Ах, кавалеры! Если бы хоть один из них был похож на Карла Петера Ульриха… — вздохнула девушка, сидевшая рядом. Брюн покосилась в ее сторону: высокая дебелая блондинка с томно опущенными ресницами смотрела в сторону компании молодых людей у карточных столов. Соседкой блондинки была уже немолодая женщина с истерично выкаченными глазами — то ли родственница, то ли дуэнья. В руках женщина держала растрепанную собачонку, а на ее запястье Брюн заметила браслет с множеством красных камушков, негласный знак того, что дама, помимо мужа, имеет и любовников.

Ну и компания! Брюн о таком только читала, и если бы матушка нашла эти книжки, то порки было бы не избежать.

— В них и близко нет того благородства, — заметила женщина с собачонкой. — Что они видят, кроме своих карт? А еще и вино… Нет, тут определенно собралось общество низкого пошиба.

Блондинка вздохнула и вынула из сумочки крошечную книжку в потертом переплете. На обложке красовался светловолосый юноша в очках, который нервно сжимал в пальцах волшебную палочку. «А что, если дама с собачонкой и есть та самая Лютеция, которой поручено свести меня с принцем?» — подумала Брюн и почему-то испугалась. Впрочем, тут бояться должен Тобби, которого такая образина чуть ли не волоком тащит в кровать.

— Новая обложка? — заинтересовалась дама с собачонкой. — Ах, дорогая моя, какой вкус! Какая тонкая работа кисти! Ты просто обязана отнести свою книгу издателю!

Блондинка махнула рукой, но было видно, что похвала ей приятна.

— Мой Карл-Петер Ульрих никому не нужен, — с грустью сказала она. — Сейчас в моде сказки про пылких драконов и невинных дев…

Брюн старательно делала вид, что не слушает, хотя это давалось ей с большим трудом. Хотелось рассмеяться. Похоже, томная блондинка искренне влюблена в придуманного ею персонажа!

Эрик наверняка бы сказал, что это потеха.

Дама с собачонкой начала было бранить вкусы нынешних читателей и издателей, но в это время в зал вошла компания военных — дама осеклась, нервно схватила блондинку за руку и горячо зашептала:

— Агата, ты только посмотри!

— Да! — от волнения Агата едва не перестала дышать. — Да! Тот блондин…

— Какая выправка! Какой гордый взгляд!

И обе хором выдохнули:

— Вылитый Карл-Петер Ульрих!

Блондин, который даже не предполагал, что произвел такой фурор, носил на погонах знаки майора, а на лице печать вырождения — так, по крайней мере, показалось Брюн. Но ее соседки от переживаний едва не выпрыгивали из платьев. «Припадочные», — подумала Брюн и встала, чтобы отойти от дам подальше, но в этот миг блондин что-то сказал своим спутникам и ровным шагом двинулся к дамам.

— Господи, Агата, он идет к тебе! — прошептала дама с собачонкой. Агата едва не падала в обморок от волнения, и веер почти выпрыгивал из ее руки. Блондин остановился перед Брюн, поклонился ей и проговорил с легким акцентом:

— Госпожа, позвольте пригласить вас.

Брюн с трудом удержалась, чтоб не показать язык своим соседкам. Впрочем, они и без этого практически лишились сознания от разочарования и обиды. Предложив Брюн руку, блондин повел ее в сторону от остальных девиц, туда, где уже собирались пары для первого танца.

— Я есть адъютант его высочества Патриса, — произнес он. — Принц поражен вашей красотой и просит о чести разделить с ним сегодньяшние танцы.

— Хорошо, — испуганно кивнула Брюн. Из толпы показался знакомый черный мундир Тобби — компанию министру составляла женщина какой-то невероятной, исключительной красоты: на ее фоне он выглядел особенно мрачным и отстраненным.

Адъютант подвел Брюн к долговязому молодому человеку, который со знанием дела рассказывал своим спутникам о некой Катрине. «Неужели это и есть принц? — Брюн испугалась еще сильнее. — Черноволосый, с некрасивым осунувшимся лицом, немного сутулый, как и все, кто высок ростом и вынужден склоняться к тем, кто ниже…» Долговязый обернулся и, увидев Брюн, расплылся в довольной улыбке. Его спутники почтительно отступили в сторону и сделали вид, что заняты другими делами.

— Ваша прелесть сразила меня, как только я вошел в зал, — добродушно признался принц. — И я решил действовать дерзко, не будучи представленным, — он поклонился и представился: — Патрис вин Габен, к вашим услугам. Смею просить вас разделить со мной танцы.

— Шторм и натиск? — Брюн улыбнулась, сделала реверанс и сказала: — Брюнхилд Шульц. Наше знакомство — честь для меня, ваше высочество.

Принц рассмеялся. Он производил странное впечатление, словно в нем одновременно были хмурый молчун, охочий до выпивки, и душа компании, джентльмен и весельчак. «Только танцы, — напомнила себе Брюн. — Только танцы. Тобби обещал».

— Нигде мне не скрыться, — досадливо усмехнувшись, признался Патрис. — Куда ни приду, всем сразу ясно, кто я.

— Это ведь не помеха для танцев, — улыбнулась Брюн. Дирижер на балконе вскинул руки, и ожили скрипки — первым танцем традиционно был легкий и непринужденный кивач. Ни сложных фигур, ни затейливых схем, просто элементарное чувство ритма и…

Брюн вдруг поняла, что уже танцует. Принц заключил ее в объятия и лихо повел по залу — так, что все закружилось и смешалось в водовороте красок и звуков. Осталось плечо, на которое Брюн опустила руку, осталась рука, сжимавшая ее ладонь, и легкий запах одеколона, идущий от шеи принца — все исчезло, был только танец и власть человека, которому Брюн не могла противостоять.

Она чувствовала себя пушинкой, которую подхватил ветер и понес куда-то вдаль. Брюн давно не танцевала, и сейчас замирала от восторга — все было легко, все получалось именно так, как нужно. Она, Брюнхилд Шульц, провинциальная дворянка, сейчас кружилась под музыку в компании наследного принца Хаомы…

Этого просто не могло быть. Это было невозможно и неправильно. Танец закончился, Патрис осторожно выпустил Брюн из рук и поклонился — кланяясь в ответ, Брюн думала о том, что на самом деле замыслил Тобби. Зачем он свел их.

— Благодарю вас, Брюнхилд, — улыбнулся принц и как-то по-домашнему заметил: — Вы запыхались. Хотите воды или сока?

— Не откажусь, — откликнулась Брюн и увидела, что к ним уже со всех ног спешит слуга с подносом: принцу стоило просто поднять бровь, как его желание уже неслись выполнять. Начался второй танец, но Патрис отвел Брюн в сторону, к выходу на балкон, и поинтересовался:

— Я прежде не встречал вас в свете. Откуда вы?

— Из восточных земель, — ответила Брюн. — Совсем недавно приехала в столицу.

— Родственница Дерека? — Патрис покосился туда, где Тобби раскланялся со своей спутницей и занял место за карточным столом с какими-то стариканами с невообразимым количеством орденов на мундирах.

— Очень-очень дальняя, — улыбнулась Брюн. Пусть уж ее считают родней министра, так будет проще. Патрис взял ее за руку и вывел на балкон: свежий ветер тотчас же обнял Брюн, взбодрил и заставил опомниться.

Она поняла, что именно было неправильным — чувство вязкой покорности, которое заполняло ее тогда, когда Эрик начинал эксперименты.

Но Эрика здесь не было. Он лежал в больнице, раненый после взрыва, и понятия не имел, где и с кем его пленница. Так откуда..?

— Здесь прохладно, — проговорила Брюн и не услышала себя. — Давайте вернемся.

Патрис посмотрел на нее так, словно она сморозила неимоверную глупость. Из зала донесся смех, возле балкона скользнула чья-то тень. Брюн сделала шаг назад, оперлась о решетку оградки. Ноги подкашивались.

— Здесь красиво, — принц подошел к Брюн вплотную. Ей казалось, что она слышит, как под дорогой тканью сюртука стучит его сердце. — Здесь очень красиво. Закат…

Чужие руки тяжело легли на плечи Брюн. Она вдруг увидела, что глаза у принца необычные — темно-зеленые, с крошечной точкой зрачка. И сейчас в этих глазах была только мутная пелена, словно живой и разумный человек больше не имел никакой власти над обстоятельствами и собой.

— Закат, — еле слышно повторил принц, и в следующий миг стены и окна дома, пышный фруктовый сад, розовое золото вечернего неба смешались и закрутились. В лицо ударил тугой порыв ветра, Брюн сразу же захлебнулась им, а потом почувствовала тяжелый удар в спину, и на какой-то миг все отступило в сторону и потеряло цвета и звуки.

«Я упала с балкона, — поняла она. — Вернее, принц меня сбросил».

Откуда-то сверху донесся страшный крик, и все померкло.

Первым, что услышала Брюн после того, как пелена обморока рассеялась, был голос министра. Тобби говорил спокойно и уверенно, и это спокойствие заставило Брюн похолодеть. Он прекрасно знал, что сделает его высочество Патрис, он все это подстроил.

Но как?

— Кто она, эта девица? — усталый, какой-то надтреснутый женский голос был незнаком Брюн, и она отчего-то решила, что лучше пока не открывать глаза. Лучше просто молча лежать в мягкой постели, вслушиваясь в тупую боль в спине от удара, и делать вид, что спишь.

— Моя родственница, — откликнулся Тобби. — Из восточных Шульцев.

Его тотчас же перебили — похоже, у принца была истерика. Брюн не удивлялась: когда тобой манипулируют, еще не так заорешь. Уж она-то в курсе.

— Я этого не делал, матушка! Клянусь Господом, не делал!

Значит, женщина — ее величество Аврения. Неудивительно, что она здесь.

— Помолчи, Патрис, — сухо оборвала государыня. — Ты уже все сделал, теперь позволь умным людям с этим разобраться. Дерек… — она сделала паузу, словно собиралась с духом. — У тебя нет родственников на востоке. Не делай из меня дуру.

— Ваше величество, — вкрадчиво проговорил Тобби. — Я не хотел бы афишировать свои частные отношения…

— А! — воскликнула Аврения. — Тогда рада узнать, что ты оправился от своей потери. И теперь хотела бы услышать без утайки: что именно произошло на балу, и почему мой сын выкинул с балкона твою любовницу.

Брюн не вытерпела и все-таки приоткрыла глаза. Государыня сидела в кресле у окна, и свет маленькой лампы делал ее красивой и постаревшей, ничем не напоминавшей женщину, чей профиль красовался на золотых и серебряных карунах. Маленькая пухлая рука, унизанная перстнями, прикрывала глаза, словно у Аврении болела голова. Принц стоял рядом с матерью и медленно рвал какую-то бумажку — словно нашкодивший гимназист, чьи проказы раскрылись. Теперь он ждал, как взрослые решат его судьбу, и больше всего хотел оказаться как можно дальше от этой комнаты.

— Его высочество танцевал первый танец с Брюнхилд, — произнес Тобби. Он расположился на диванчике у стены, и его темный силуэт напомнил Брюн взлохмаченную страшную птицу Гахуль — то самое чудовище с человечьей головой и орлиным телом, которое летает над полями сражений и поедает глаза и языки павших воинов. — После этого они отошли в сторону, выпили по бокалу воды со льдом и вышли на балкон. В следующую минуту девица уже летела вниз… по счастью у меня в саду очень густая и мягкая живая изгородь.

— Я этого не делал, — повторил Патрис, бог весть в какой раз за вечер. Тобби усмехнулся.

— Ваше высочество, двум сотням моих гостей не могло померещиться. Это не был несчастный случай, вы действительно толкнули девушку. Она не оступилась.

Аврения поморщилась, потерла висок. На мгновение Брюн ощутила острую, пронизывающую жалость. По стеклам зацокали коготки дождя, и где-то справа заворочались величавые раскаты грома.

— Матушка, выслушайте меня, — горячо взмолился принц. В сторону Тобби он не смотрел — должно быть, министр тоже пугал его. — Я не знаю, что случилось. Я никогда не видел эту девчонку, но почему-то отправил к ней своего адъютанта, чтоб пригласить на танцы. Я понятия не имею, почему повел ее на балкон, почему столкнул. Все словно в тумане. Меня будто заперли в стеклянной клетке и все сделали моими руками.

Брюн с трудом сдержала крик ужаса. Все было именно так, как с ней во время опытов Эрика. Но эксперимент не завершен, он застрял на середине, а Эрик ранен и лежит в больнице. Неужели у Тобби есть еще один ученый, который создал артефакт для управления сознанием раньше Эрика?

— Надо вызвать хороших медикусов, ваше величество, — с искренним сочувствием произнес Тобби. — Я, конечно, не специалист в сфере душевных недугов, но тут картина ясна.

Аврения опустила руку и посмотрела на Тобби так, что впору было срываться с места и бежать, не захватив пожиток.

— Ты хочешь сказать, что… — начала было она и осеклась. Не было больше государыни великой державы — была лишь мать, раздавленная своим горем.

— Ваше величество, — мягко промолвил Тобби. — Это симптомы воспаления мозговой оболочки. Помутнение разума, действия, которые не осознаются. Его высочеству Патрису нужно наблюдение лучших медикусов страны.

Аврения тяжело вздохнула и не ответила. Брюн понимала ее: трудно признать, что твой сын сошел с ума. Невозможно.

Вот только Патрис не был безумен. Его использовали, и что-то подсказывало Брюн, что это только начало, и принцу отведена своя роль в этой интриге. Как и ей с Эриком.

И бог весть, чем все это закончится.

— Завтра я приглашу академика Никоша, — проговорила Аврения, и страдающая мать, которая показалась в ней на какой-то миг, исчезла без следа. В кресле сидела государыня, и она умела принимать правильные и тяжелые решения. — Пусть осмотрит тебя и все решит.

— Он законопатит меня в Бедлам, — голос принца дрогнул. Тобби тотчас же откликнулся:

— Ни в коем случае, ваше высочество. Думаю, все можно будет решить иными методами.

Аврения одарила министра сердитым взглядом и медленно поднялась из кресла. Патрис тотчас же бросился к ней, и Брюн в очередной раз подумала, что он похож на ребенка, который торопится спрятаться за мамой от всех бед.

— Всего хорошего, Дерек, — вздохнула государыня и тяжелым усталым шагом двинулась к дверям. Теперь это снова была женщина, глубоко несчастная, сраженная своим горем. Брюн захотелось сесть и сказать ей, что все подстроено, что принц стал жертвой, а не убийцей.

Но, конечно, она не сделала этого.

* * *

Медикус позволил покинуть больницу утром.

Контузия оказалась не настолько сильной, как подозревал Эрик, дорогие артефакты, доставленные лично министром Тобби, быстро справились с обожженной спиной, и утром, после финального осмотра, Эрик почувствовал себя свежим, здоровым и готовым к подвигам.

— Господин министр просил передать, что ваша супруга ждет вас в его особняке, — голос медикуса, лично помогавшего Эрику одеваться, был услужлив именно в той мере, чтоб нельзя было заподозрить подобострастие и заискивание. — Вчера с ней произошел несчастный случай.

Эрик не сразу понял, о ком речь — а потом догадался и на мгновение испытал странное чувство: словно стоишь на высокой башне, смотришь вниз и вот-вот свалишься. Они с Брюн вместе были в лаборатории, девушка почти не пострадала от взрыва и смогла привести помощь — вот все, что он знал.

И теперь с Брюн несчастье. И почему-то она в доме заказчика.

От всего этого пахло чем-то дрянным. Гадкой интригой, в которой Эрику и Брюн было отведено одно из главных мест, но им не давали этого осознать до конца.

Что ж, Эрик знал, где живет заказчик, и полагал, что Тобби не станет возражать против раннего визита.

Кошелек остался в комнатке над лабораторией, но в кармане Эрик обнаружил несколько предусмотрительно припрятанных ассигнаций. Вот и славно, не придется идти пешком через половину города. Денег хватило даже на небольшой букет валлийских роз; расплачиваясь с улыбчивой цветочницей, крайне довольной продажей такого дорогого товара, Эрик думал о том, что в родных краях мог бы просто назвать свое имя — и ему бы отдали всю цветочную лавку, поверив на слово, что он расплатится позже.

Дворецкий, открывший дверь, посмотрел на Эрика так, словно давно ждал его появления. Отступив в сторону и поклонившись гостю, он произнес:

— Госпожа Брюнхилд на втором этаже. Еще не проснулась.

Эрик вскользь подумал о том, что прежде Брюн была ранней пташкой, и тут же осекся.

— Как она себя чувствует? — осведомился он, с трудом сдерживая вопрос «Что же все-таки случилось?»

— Ей лучше, — ответил женский голос. — Все-таки нынешняя медицина творит чудеса. Здравствуй, Эрик.

Голос был знаком и просто не мог звучать здесь. Эрик неожиданно растерялся, поймал себя на мысли о том, что у него дрожат колени. Он обернулся к лестнице — Лютеция стояла на ступенях, смотрела на него и улыбалась настолько ласково, как никогда ему не улыбалась прежде.

Она была настолько сногсшибательно прекрасна, что Эрик утратил дар речи. Он превратился в восхищенное зрение — смотрел на Лютецию, не в силах оторвать глаз. Она совсем не изменилась со времен его юности и в то же время стала совсем другой. Теперь эта женщина еще больше знала цену своей зрелой красоты, и Эрик понял, что пропал окончательно.

— Доброе утро, Лютеция, — произнес он. В конце концов, джентльмен должен держаться с достоинством, не напоминая растерянного юнца, которому отказала любовь всей его жизни. — Какими судьбами?

Лютеция спустилась к нему, обворожительно улыбнулась и слегка склонила голову к букету роз, вдыхая тонкий аромат.

— Внештатный сотрудник инквизиции, — ответила она. — Розы? Мне? Как мило.

Эрик и сам не понял, как букет перекочевал в руки Лютеции. Отбирать его было уже невежливо — да и бог с ним, он купит Брюн другие цветы… Эрик растерялся настолько, что не сразу вспомнил, кто такая Брюн.

— Что привело тебя сюда? — осведомилась Лютеция, подхватив Эрика под руку. — Только не ври, что та девочка наверху твоя жена, как все говорят, я не поверю.

— Почему же? — ответил Эрик вопросом на вопрос. Лютеция нисколько не изменилась, но именно за этот шторм и натиск он когда-то ее полюбил.

— Потому что она любовница Дерека, — беззаботно ответила Лютеция. Видимо, выражение лица Эрика стало настолько удивленным, что она поспешила добавить: — Он сам так вчера сказал ее величеству, я это слышала лично.

— Тут была ее величество? — на мгновение Эрик подумал, что Лютеция врет или бредит.

— Была. Принц Патрис… — Лютеция вздохнула, прижала тонкую руку к высокой груди. — Говорят, он лишился рассудка. Вчера во время бала он сбросил с балкона эту Брюнхилд. Слава Господу, внизу были кусты!

Так вот о каком несчастном случае говорил медикус… Эрик растерянно смотрел на Лютецию и не знал, что сказать. Брюн записали в любовницы Тобби, потом его высочество Патрис лишился разума — все это было настолько дико и невозможно, что Эрик едва слышно промолвил:

— Бред.

— Я сказала бы то же самое, — невозмутимо заявила Лютеция, — если бы все это не произошло на моих глазах. Все испугались, что бедняжка расшиблась, но нет, повезло.

Было ясно, что судьба Брюн ей безразлична.

— Я должен увидеть ее, — твердо сказал Эрик тоном, не оставляющим простора для толкований. Лютеция понимающе кивнула, поднесла к лицу букет и улыбнулась.

— Второй этаж, направо, первая дверь. За это я возьму с тебя обещание прогуляться со мной сегодня в садах Вестерлинга. Три часа пополудни.

Сады Вестерлинга, чудесный парк на окраине столицы. Когда-то Эрик бы все отдал за такую прогулку.

— Хорошо, — кивнул он. — Сады Вестерлинга, три часа. Не забудь.

Взгляд Лютеции стал бархатным, ласкающим. Раньше она никогда так не смотрела на Эрика.

— Не сомневайся, — откликнулась она, и чарующий тон ее голоса заставил Эрика задрожать в предвкушении чего-то невозможного. — Я не забуду.

* * *

Брюн еще спала. Эрик тихо прошел к кровати, осторожно опустился на край, надеясь, что не разбудит девушку. Она действительно выглядела больной. Под глазами залегли синие тени, на бледных щеках цвел румянец, а губы потемнели. Цепочка артефакта, подаренного Эриком, была намотана на правое запястье наподобие браслета.

Эрик ощутил невольную жалость и мимолетное прикосновение нежности. Брюн казалась маленькой и хрупкой, фарфоровой куклой, а не живой девушкой. Эрик погладил ее по руке. Все должно наладиться, она поправится, заказчик наверняка вызвал сюда лучших медикусов столицы.

Осталось только догадаться, почему обезумел принц Патрис.

Его нервный срыв закончится очень предсказуемо — отстранением от престола. За свою историю Хаома повидала множество самых разных правителей, но вот сумасшедших среди них точно не было. У ее величества Аврении есть еще и дочь, совсем юная девушка, которая еще не начала выходить в свет, и наверняка найдутся те, кто сделает на Марселлин вин Габен особые ставки.

Брюн шевельнулась и, открыв глаза, сонно посмотрела на Эрика — и сразу же встрепенулась и села в постели.

— Лежи, лежи, — негромко проговорил Эрик. — Тебе надо отдыхать, Брюн.

— Тебя уже выписали? — спросила она. Лямка сорочки соскользнула с плеча, но Брюн этого не заметила. — Как ты, Эрик?

— Медикус говорит, что полностью здоров, — ободряюще улыбнулся Эрик. — Спасибо тебе. Ты меня спасла.

Брюн нахмурилась, став невероятно нежной и трогательной в своем неожиданном смущении.

— Я ничего особенного не сделала, — сказала она. — Не надо меня за это хвалить.

— Сделала, — уверенно произнес Эрик. — Ты позвала на помощь, хотя могла просто уйти.

«Лютеция так и сделала бы», — невзначай подумал он. Вспомнился букет, который она забрала, изящный наклон головы и мимолетное прикосновение к руке, словно Лютеция поставила на Эрике свою печать.

Брюн посмотрела на него так, словно он закатил ей пощечину.

— Никогда, — твердо сказала она. — Никогда бы я так не поступила. Понятно?

— Понятно, — улыбнулся Эрик, стараясь не показать, насколько он тронут и этой серьезностью, и этой честностью. — Как ты себя чувствуешь?

Брюн посмотрела по сторонам и ответила вопросом на вопрос:

— Ты можешь определить, есть ли в комнате артефакт, который помогает подслушивать?

Эрик кивнул и вынул из кармана сюртука небольшую плоскую коробочку — походно-полевой набор артефактора. Щелкнул крышкой — коробочка открыла свое таинственное содержимое, лежащее в обитых бархатом отделениях: плоские серебряные пластинки артефактов, которые позволяли оказать первую помощь, кого-нибудь убить либо отыскать себе подобных. Эрик извлек нужный артефакт и некоторое время согревал его в ладонях. Брюн зачарованно смотрела, как над руками Эрика поднимаются прозрачные струйки сиреневатого дыма. Когда они растаяли под потолком, Эрик произнес:

— Тут только твой артефакт и те, которые у меня. Комната чиста.

Брюн вздохнула с видимым облегчением.

— Слава Господу, — промолвила она. — Тогда я могу тебе все рассказать. Ты даже не представляешь…

Эрик слушал ее рассказ о событиях минувшего дня и чувствовал, как становятся дыбом волоски у него на руках. Значит, безумие принца Патриса было подстроено, и министр Тобби, вполне вероятно, хочет посадить на престол принцессу Марселлин. То, что у заказчика есть еще один артефактор, который справился с задачей быстрее и чище, вызвало у Эрика какие-то двойственные чувства. Он ощутил обиду — его обошли с легкостью профессионала, который оставляет позади неопытного ученика, и какое-то неожиданное облегчение — значит, они с Брюн смогут отправиться домой.

В следующий миг он понял, что раз эксперимент окончен, то Брюн уже нечего с ним делать. Они расстанутся навсегда.

— Это та самая Лютеция? — спросила Брюн после того, как закончила свой рассказ, и в комнате на несколько мгновений воцарилась тишина. Эрик печально улыбнулся.

— Да. Та самая.

— Она очень лихо охотится на министра, — Брюн нарочито смотрела в сторону, изо всех сил делая вид, что ее не интересует ни Лютеция, ни отношение Эрика к ней.

Эрик усмехнулся. Он был достаточно умен и достаточно знал свет и то, как дела делаются в свете, чтобы понимать: Лютеции нужен не он, а его банковские счета. Ради этого она способна разыграть целое представление, которое убедит давнего поклонника в том, что звезда упала с неба, воспылав к нему страстью.

Вот только ее не хватит надолго. Да и Эрик слишком ценит себя, чтоб принимать подачки. Лютеция ошибается, считая его собакой, готовой броситься на кость.

— Господь с ними обоими, — махнул рукой Эрик. — Если ты чувствуешь себя достаточно хорошо для того, чтоб покинуть это место, то давай вернемся в лабораторию.

Брюн вздохнула и снова отвела глаза, словно необходимость смотреть на Эрика внушала ей отвращение.

— Ты займешься косичкой в моем колене, — едва слышно промолвила она. Эрик отрицательно мотнул головой.

— Боюсь, нам предстоят вещи намного важнее и опаснее, чем я предполагал, — признался он. — И нам надо все обдумать, чтоб выбраться из них живыми.

* * *

Лабораторию привели в порядок, и теперь тут ничего не напоминало о взрыве артефакта. Пол влажно блестел — его старательно надраили совсем недавно. Брюн почему-то поежилась.

— Нас как будто ждали, — сказала она. Эрик прошел по лаборатории, убедился в том, что все в порядке, все артефакты на своих местах, и ни один из них не собирается вызревать и взрываться.

— Вряд ли, — откликнулся он. — Просто есть люди, которые занимаются этой лабораторией. Независимо, есть мы с тобой здесь или нет.

Брюн покосилась в сторону двери, словно всерьез опасалась, что в лабораторию ввалится дюжина головорезов с пистолями. Эрик невольно улыбнулся — настолько она была милая.

— Если бы нас хотели убить, — проговорил он, — то мы вряд ли бы вышли из дома министра. Да что там, мы бы остались прямо тут. Так что тревожиться тебе не о чем.

— Хорошо, если так, — вздохнула Брюн. — Но после вчерашнего мне трудно сохранять спокойствие.

Эрик задумчиво провел кончиками пальцев по деревянной лаковой шкатулке с исцеляющими артефактами и сказал:

— Я бы очень хотел узнать, кто именно помогал министру. Какой артефактор.

Глухая обида, которая назревала в его сердце, росла и становилась все больше и глубже. Она давила, не давая дышать. Был кто-то еще — опытный, знающий, которому досталась беспроблемная подопытная, и он просто работал, совершая переворот в артефакторике. То, что теперь принца Патриса считают безумным, а Хаому со временем ждут очень серьезные перемены, сейчас казалось Эрику незначительным, пустяшным.

Он ловил себя на совершенно омерзительном желании разнести лабораторию вдребезги. Дать выход гневу. Кто-то просто взял и утер ему нос. Можно отправляться домой и, например, уйти в запой с Альбертом — он только рад будет.

— Самое странное, — медленно промолвила Брюн, — что мы с принцем испытывали одинаковое ощущение. Манипулировали нами обоими, не только им.

Эрик печально усмехнулся.

— Вполне возможно. Даже косичка не помешала. Видит Господь, — он горько рассмеялся, — я хотел бы познакомиться с этим человеком. Он гений артефакторики, не иначе.

— Вряд ли этот гений поделится с тобой секретами, — с искренним сочувствием сказала Брюн. — Что нам делать?

Эрик вдруг подумал, что самым лучшим выходом будет незамедлительный побег. Даже если министру не нужны его изыскания, Брюн остается опасным свидетелем. И что-то подсказывало Эрику, что Тобби не станет с ней церемониться, если дела примут неожиданный оборот.

Впрочем, вряд ли у них получится сбежать. Такие, как Тобби, достанут тех, кто им нужен, даже с того света.

Но обсудить свое будущее они так и не успели — в дверь лаборатории постучали. Брюн вздрогнула, натурально шарахнувшись в сторону от испуга, но в лабораторию вошли не агенты министра с пистолями в руках, а Лютеция собственной персоной.

Она успела сменить легкое, почти домашнее платье, в котором ее увидел Эрик, на более подходящий для прогулки наряд. Сладковатый аромат духов стал сильнее, но не настолько, чтоб казаться вульгарным. Лютеция была невообразимо, невероятно хороша собой — она очаровывала и соблазняла, не будучи ни наглой, ни навязчивой. В плавном движении ее рук, повороте головы, волнах подвитых светлых волос было то, что заставляло сердце биться быстрее.

Брюн рядом с ней была дурнушкой. Цыпленок рядом с королевским лебедем.

— Доброе утро! — свежо прозвенел голос Лютеции, и она тотчас же поправилась: — Вернее, уже добрый день, Эрик. Я помню, что ты всегда был несколько рассеян и наверняка уже забыл о времени нашего свидания.

— Я не забыл, — ответил Эрик. — Добрый день, Лютеция.

— Поэтому я решила заехать за тобой, — в сторону Брюн она не смотрела: бросила взгляд, когда входила, вот и все. Девушка словно была мебелью или прислугой, на которую господа обращают внимание только тогда, когда она понадобится. — Сады Вестерлинга нас ждут, все уже готово для пикника. Погуляем, вспомним старые добрые деньки и обсудим дни грядущие.

Эрик покосился в сторону Брюн: та стояла неподвижно, и на ее побледневшем лице была только страшная обида ребенка, которого обманули и жестоко высмеяли взрослые. Должно быть, она в очередной раз почувствовала, что является просто пленницей Белого Змея.

Эрик вдруг ощутил злость. В конце концов, какое ей дело?

— Разумеется, — кивнул он, и в глазах Лютеции засветилось торжество, которое, впрочем, почти сразу же скрылось за доброжелательностью. — Брюн, тебе лучше отдохнуть, — добавил Эрик, обернувшись к Брюн. — Я скоро вернусь.

— Да… да, конечно, — прошелестела Брюн и сделала вид, что крайне заинтересована сердоликовой пирамидкой на ближайшей полке. Лютеция взяла Эрика под руку и повлекла к дверям.

— Кстати, те розы, что ты подарил утром, просто великолепны, — мурлыкнула она. — Волшебно!

Кажется, Брюн всхлипнула за спиной Эрика — но это могло и показаться.

* * *

Значит, розы. Прямо с утра, не успел выйти из больницы.

Брюн заперла лабораторию, поднялась на второй этаж и, войдя в свою комнату, наконец-то дала волю слезам. Упав на кровать, которую неизвестные посетители успели заправить, Брюн проплакала почти четверть часа — и наконец, ее пронзительная обида стала стихать, оставляя после себя лишь горькую пустоту.

В конце концов, Эрик не жених ей и не муж. Он имеет полное право идти куда угодно и с кем угодно.

— Да на здоровье! — звонко сказала Брюн. Почему она должна переживать из-за этого? Совсем не должна. В конце концов, личная жизнь Эрика ее не касается. Даже если эта сучка Лютеция решила вернуть былого воздыхателя…

А Лютеция действительно сучка, и надо быть Эриком, чтоб этого не видеть. Брюн своими ушами слышала, как та окручивала министра Тобби — этой Лютеции, похоже, все равно, под кого ложиться, лишь бы деньги были. Самовлюбленная стерва, которая и знать никого не желает, кроме себя. И Эрика она походя оскорбила, назвав рассеянным, и Брюн уколола, упомянув тот букет. Дескать, знай свое место, кухарка с толстой жопой.

— Сучка, — сказала Брюн. Неужели Эрик на это купится?

На лестнице послышались шаги. Тяжелые, уверенные — поднимавшийся мужчина напевал какую-то песенку, и Брюн моментально окоченела, узнав его голос.

Альберт.

Она ничего не успела сделать — дверь открылась, в комнату вошел Альберт и, окинув Брюн испытующим взглядом, промолвил:

— А, птичка. Где мой брат?

Судя по слегка помятому дорогому костюму, Альберт всю ночь провел в дороге. Небрежно бросив саквояж на ближайший стул, Альберт прикрыл дверь и мягко повторил:

— Где мой брат, птичка? Жив?

— Жив, — откликнулась Брюн. Ее снова охватило знакомое оцепенение — липкое, словно паутина, не позволяющее сопротивляться. «Бежать, — мелькнуло в голове, — оттолкнуть его в сторону и бежать». Но Брюн не могла пошевелиться: сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и молилась только об одном: пусть ничего не случится.

— И где он? — Альберт подошел к окну, выглянул на улицу и сокрушенно покачал головой. Похоже, обстановка его удручала.

— Уехал с Лютецией…

Альберт обернулся и удивленно посмотрел на Брюн.

— С Лютецией? С той шлюхой, которая ему один раз уже дала от ворот поворот?

Брюн кивнула. Альберт устало вздохнул и опустился на кровать с ней рядом. От него пахло чем-то сладковатым, на правой скуле был небольшой порез от торопливого бритья. Красные пуговицы на белой рубашке казались болотными ягодами.

Интересно, он убьет ее сразу, или сперва изнасилует, а потом убьет?

От страха Брюн начало тошнить. «Бежать, бежать, бежать!» — захлебывался внутренний голос, но она не в силах была пошевелиться. Протянув руку, Альберт погладил ее по щиколотке, провел ладонью вверх, к колену, медленно поднимая платье.

— Я твой лучший друг, птичка, — улыбнулся он. — Знаешь, почему?

Его прикосновения были мягкими, осторожными, и можно было поверить, что почти любящими. В памяти всплыла ночь в поместье, зал, озаренный светом камина, женщина, которую оплетали змеиные кольца… Брюн поежилась, и к ее удивлению, Альберт убрал руку.

— Почему? — прошептала она.

— Потому что все хотят тебя использовать, — улыбка Альберта была невероятно обаятельной и какой-то по-детски непосредственной. Невольно забывалось, что он убийца. — А я просто хочу, вот и все. Впрочем, не об этом речь. Что за история с принцем?

Он ослабил хватку — чужая воля почти перестала подавлять, и Брюн, обнаружив, что тело снова подчиняется ей, быстро встала с постели и подошла к открытому окну. Второй этаж вполне сошел бы и за третий, внизу была булыжная мостовая, и Брюн прекрасно понимала, что разобьется вдребезги, если решит прыгать.

— Откуда ты знаешь про принца? — спросила она, молясь, чтоб Альберт не вставал, чтоб по-прежнему сидел на кровати. Альберт рассмеялся.

— Да все знают! Первейшая сплетня: принц сошел с ума и выбросил из окна родственницу министра. Не смотри так испуганно, я не собираюсь повторять его подвиг.

— Если со мной что-то случится, то будет ясно, что это сделал ты, — проговорила Брюн. — Я все рассказала министру.

Альберт даже в лице не изменился.

— Поверь, я самая маленькая проблема, которая у тебя есть, — улыбнулся он и, поднявшись с кровати, подошел к окну и встал за спиной Брюн. Чужая рука опустилась на ее живот, и Брюн с трудом удержала вскрик.

Альберт усмехнулся. Легонько дунул в ее волосы.

— Очень скоро, птичка, за тобой начнут охоту весьма влиятельные люди. Они не дураки, понимают, что просто так никто с ума не сойдет — а значит, тут интрига, в которой ты замешана не просто так. Надо выяснить, что именно ты знаешь, как тобой руководит министр Тобби, и какую роль во всем этом играет мой несчастный брат. Служба безопасности короны уже землю роет, можешь мне поверить.

— Лютеция работает на министра, — прошептала Брюн. — Господи Боже, она недаром появилась и увезла Эрика…

— Умница, — довольно откликнулся Альберт. — Начинаешь что-то понимать. Я во всей этой каше тоже неспроста, но мне, по большому счету, надо совсем немного.

Брюн промолчала, хотя прекрасно понимала, что от нее ждут вопроса «Чего именно?». Несколько дней назад она радовалась, что едет в столицу, а теперь всеми силами души хотела никогда сюда не попадать. Не видеть этих дворцов и улиц, экипажей, людей, царедворцев и их верных слуг…

— Во-первых, вытащить брата из всей этой дряни, — произнес Альберт. — А во-вторых, взять тебя. И проверить, как скоро ты начнешь кричать мое имя. Думаю, минуты через полторы.

Он умолк и какое-то время просто поглаживал Брюн по животу. Потом чужая рука ослабила хватку, и Брюн наконец-то почувствовала, что ее разум чист и свободен от стороннего воздействия.

— Идем, — улыбнулся Альберт. — У нас сегодня много дел.

* * *

Хаомийское лето прекрасно, а лето в садах Вестерлинга, под кружевной зеленью деревьев и с ароматами цветов, прекраснее вдвойне и втройне. Лютеция забронировала для их пикника небольшой столик в отдалении от остальных гуляющих — можно было наслаждаться природой, теплым солнечным днем и обществом друг друга, не опасаясь, что кто-то помешает.

«Лихо же она берет меня в оборот», — подумал Эрик, глядя, как Лютеция, внимательная и заботливая, вынимает из плетеной корзины тарелки, хлеб и серебряные контейнеры с едой. Когда-то он был готов на все, чтобы сидеть с ней за одним столом, говорить о пустяках и ловить ее заинтересованные взгляды. Но все хорошо вовремя. Любовь старые бредни, а нынче свет поумнел, и все это вздор — Эрик прочел эту фразу в каком-то романе и иногда напоминал себе ее простую правоту.

Альберт смотрел на вещи проще. Он наверняка бы сказал, что в память старых дней Лютецию следует отодрать, как следует, а потом с непринужденным видом сообщить, что предпочитаешь шлюх качеством повыше и с грудью, которая не обвисла до пупка. Видит Господь, брат так бы и сделал. Интересно, как он проводит время дома? Конечно, Эрик оставил сдерживающие артефакты, которых хватит до зимы — но тревожиться не переставал.

— О чем задумался? — Лютеция надула губки. Похоже, она задала Эрику вопрос, но так и не дождалась ответа.

— О брате, — просто ответил Эрик и принялся намазывать паштет из гусиной печени на подсушенный ломтик хлеба. Лютеция усмехнулась.

— Как он поживает? До сих пор такой же проказник, как в юности?

— Почти без перемен, — уклончиво ответил Эрик, не собираясь вдаваться в детали. — Занимается артефакторикой.

Нет, все-таки Лютеция была хороша, чертовски хороша. Иметь такую женщину в жизни и в постели — Эрик замялся, внутренне подбирая определение, и в итоге осталось только одно слово.

Хочется.

Впрочем, в последнее время он понял, что ему нужно нечто большее, чем просто красивый аксессуар.

— Ты надолго в столицу? — поинтересовалась Лютеция. Эрик неопределенно пожал плечами. По тропинке, которую от их столика отделяла высокая зеленая стена живой изгороди, прошли гуляющие, прозвенел женский смех. Хорошо было сидеть здесь, неторопливо поедать кусочки свинины в пряном соусе, заботливо поджаренные поваром Лютеции, и не думать о том, что министр Тобби втянул всех в какое-то очень пакостное дело.

— Пока не знаю, — ответил Эрик. — У меня есть определенная работа с министерством инквизиции. Говорят, ты близко приятельствуешь с господином Тобби?

Подняв голову от тарелки, Эрик посмотрел на Лютецию в упор — жестким, пронизывающим взглядом. Впрочем, бывалую кокетку этим не смутить: Лютеция улыбнулась и ответила:

— Так же, как и с остальными влиятельными господами в свете. Одинокой вдове лучше иметь как можно больше друзей, жизнь настолько непредсказуема… — она сделала крохотную паузу и поинтересовалась: — Так что же все-таки ты? Помолвлен, женат?

Эрик с трудом сдержал усмешку. Скользнул взглядом по цепочке с жемчужиной, тонувшей в сумрачной глубине декольте его спутницы, представил, как тяжелая грудь освобождается из оков корсета и мягко опускается в ладони.

— Почему это тебя интересует? — ответил он вопросом на вопрос. — В рамках светского кокетства, разумеется?

Лютеция рассмеялась. Из живой изгороди выпорхнула испуганная птичка, взлетела на ветку, разразилась звонкой бранью.

— Я могу позволить себе роскошь интересоваться тем, чем хочу, — отодвинув опустевшую тарелку, Лютеция отправила в рот клубнику, а потом промолвила: — Эта Брюн весьма мила. Вот только почему она выбирает такие некрасивые платья? Сельская привычка?

Да, Лютеция чувствовала конкурентку и всячески стремилась ее уничтожить. Ее комплименты были словно сладости, в которых спрятаны иглы.

— Обойдемся без условностей, — Эрик вложил в свою улыбку как можно больше того цинизма светского волокиты, который не раз и не два наблюдал у Альберта. — В женщине важно не платье, а то, что под ним.

Глаза Лютеции томно сверкнули. Когда-то Эрик все бы отдал за то, чтоб она посмотрела на него именно так.

— Тогда обойдемся без условностей, — повторила Лютеция и поднялась со скамеечки. — Не строй из себя недотрогу, Эрик, мы ведь оба знаем, чего ты хочешь на самом деле.

Лютеция опустилась на его колени и оказалась неожиданно легкой, а ее губы — мягкими и сладкими. На какой-то миг Эрику захотелось раствориться в этом поцелуе и обещании большего, всего, что женщина может дать мужчине — и что теперь он имел полное право взять, воспользоваться, присвоить окончательно и дальше поступать только так, как сочтет нужным. Не зная ни сопротивления, ни отказа.

Вспомнилась Брюн — тем вечером, когда он привез ее из родительского дома. Полностью обнаженная, хрупкая, девочка-веточка в его руках — подчиненная до конца, не имеющая возможности даже помыслить о сопротивлении.

Поцелуй стал горчить, и усилием воли Эрик отогнал от себя воспоминание. На то, чтоб оторваться от Лютеции, тоже потребовалось приложить старания.

— У меня дом на Большой Приморской, — сообщила Лютеция, глядя ему в глаза отуманенным теплым взглядом. — Я бы хотела продолжить там.

* * *

Вопреки опасениям Брюн, Альберт вел себя так, как и полагается джентльмену. В какой-то момент она даже расслабилась — жизнь складывалась так, что проще было довериться Альберту, чем министру и всем, кто был с ним связан. По крайней мере, до тех пор, пока они не найдут Эрика.

— Так как же ты замешан во всей этой истории? — поинтересовалась Брюн, когда они наконец-то устроились в экипаже и неторопливо двинулись в сторону садов Вестерлинга. День выдался отличный: солнечный, в меру жаркий. «Должно быть, Эрик прекрасно проводит время с Лютецией, — подумала Брюн и добавила пожелание, которое однажды услышала от прислуги в родительском доме: — Чтоб ее сто бесов в аду драли».

Впрочем, для такой бойкой особы, как Лютеция, это скорее будет удовольствием, чем пыткой.

— Как защитник своего брата, разумеется, — ответил Альберт. Сейчас, на людях, он держался спокойно, даже привычный блеск в глазах куда-то исчез. На скамье рядом с Брюн сидел настоящий джентльмен: подтянутый, одетый с иголочки, прекрасно воспитанный. — Как только я узнал, что заказ ему дал лично министр Тобби, то очень встревожился. Это не к добру, понятное дело.

Экипаж свернул с одного проспекта на другой. Брюн подумала, что в другое время любовалась бы этими роскошными дворцами, пышными садами, статуями и храмами — но сейчас ей нет никакого дела до всей этой столичной красоты. Чудесный город казался небрежно намалеванными декорациями.

— Я, конечно, не настолько сведущ в артефакторике, — продолжал Альберт, — но у меня есть опыт и связи в других делах. Но пока, птичка, тебе лучше не знать, в каких именно.

— Служба охраны короны, — проговорила Брюн. — Откуда ты знаешь, что они уже расследуют безумие принца?

Альберт усмехнулся. Помолчал. Брюн вдруг подумала, что у него просто идеальная маска. Повеса и бабник, который никогда не ночует дома, которым руководит плоть, а не разум, которому сошло с рук убийство обеих жен. Тобби очень равнодушно отнесся к тому, что сказала Брюн: ну да, женился, убил. Ну и что? Дело житейское.

Кто воспримет его всерьез? Да никто.

— То есть ты… — начала было Брюн и осеклась. Губы Альберта едва заметно дрогнули в улыбке. Брюн машинально опустила руку на дверцу экипажа, понимая, что готова выпрыгнуть из него на ходу. Куда ее везут на самом деле?

Когда Альберт мягко приобнял ее за плечи, Брюн вздрогнула и рванулась в сторону. Но чужие руки держали ее очень крепко.

— Ее величество не дура, — прошептал Альберт. — Далеко не дура. Она понимает, что дело нечисто, и будь уверена, Аврения докопается до правды. Судьба династии на кону. Но взять в оборот Дерека Тобби она пока не может — а вот подвергнуть юную девушку допросу третьей степени вполне в ее духе. Тобби тебя выгораживать не станет, у него есть другие заботы помимо защиты своих пешек. Так что я сейчас забываю о присяге хаомийскому королевскому дому.

Экипаж свернул в какую-то неприметную улочку, затем еще в одну и остановился у дверей таверны. На вывеске красовалась огромная кастрюля, из которой выглядывала растрепанная сова. На вывеске значилось «Сипуха и похлебка. Навынос и распивочно». Альберт спрыгнул на мостовую, помог Брюн спуститься и махнул рукой кучеру, как старому знакомому. Тот махнул в ответ, и экипаж неторопливо покатил прочь. Брюн растерянно смотрела ему вслед. Подойдя вплотную, Альберт обнял ее и негромко заговорил:

— Вся беда в том, птичка, что если тебя возьмут в оборот, то ты расскажешь про Эрика. Про эксперимент и про возможность влияния на человека так, что он полностью и безоговорочно подчиняется приказам…

— Но ведь это все по заказу министра… — проговорила Брюн. Альберт только рассмеялся. Сейчас в нем не было ничего от кутилы и повесы — рядом с Брюн стоял холодный и суровый человек, и бог знает, на что он был способен по-настоящему. — И я никогда бы не выдала Эрика… — добавила она, словно бы опомнившись.

— Э, птичка, на допросе третьей степени даже немые говорят, — вздохнул Альберт и подтолкнул Брюн к дверям таверны. — Тебе надо исчезнуть, и Эрику тоже.

«Сипуха и похлебка» внутри была еще непритязательнее, чем снаружи — заплеванный пол, столы и лавки, сколоченные из каких-то кривых деревяшек, стойка с угрюмым барменом, который вытирал кружку грязной тряпкой. В углу вяло кого-то мутузили. Брюн испуганно вцепилась в рукав Альберта, который невозмутимо прошел к стойке и, громко хлопнув по ней, поинтересовался:

— Оттон, дружище, почему без музыки встречаешь?

Бармен отложил тряпку, обменялся с Альбертом крепким рукопожатием и мотнул лысой башкой в шрамах в сторону драки:

— А чем тебе не музыка? Воет славно, на мой вкус.

— Размести меня и барышню, — произнес Альберт. Бармен понимающе кивнул и мотнул головой в сторону двери, которую Брюн поначалу не заметила.

— Надолго? — спросил он. Альберт неопределенно пожал плечами.

— Пара дней, — ответил он. — Может, больше. Внакладе не останешься.

Бармен завел глаза к потолку.

— Чушь не городи, — посоветовал он. — Устроим полный пансион в лучшем виде.

За дверью оказался узкий темный коридор, и Брюн была вынуждена вновь взять Альберта за руку, чтоб ни за что не зацепиться и не упасть в этом сыром мраке. Они шли недолго: вскоре щелкнул замок, открылась еще одна дверь, и Альберт ввел Брюн в небольшую, скудно меблированную, но очень чистую комнату. Опустившись на стул, Брюн поняла, насколько устала. Снова заболела спина, а полная растерянность была намного хуже физической боли.

— Моя конспиративная квартира в столице, — сообщил Альберт. — Надежней можно спрятаться только в заднице у дьявола, — он прошел по комнате, выглянул в окно, из которого открывался живописный вид на заросший травой пустырь, и, обернувшись к Брюн, заметил: — Ты что-то бледна, птичка.

— Спина болит, — откликнулась Брюн. Больше всего ей сейчас хотелось лечь, но она не собиралась вытягиваться на кровати в присутствии Альберта. Тот присел на подоконник и промолвил:

— В ночь подняли всех сотрудников старшего звена по стране. Тобби говорит, что принц рехнулся, Аврения ему не верит. Меня вызвали в столицу личным письмом, — Альберт дотронулся до кончика носа и продолжал: — Мы, потомки Белого Змея, уже много поколений служим хаомийской короне. Эрик не в курсе, он пошел в артефакторику, а мне сделали предложение, от которого невозможно отказаться. Так и живем, — он помолчал, потом добавил: — Именно я должен был тебя допрашивать. Ты бы выложила все.

По спине мазнуло холодным ветром, хотя в комнате было тепло. «Батюшка полный идиот, — вдруг подумала Брюн. — Если бы не его карты, я никогда не попала бы в эту кашу».

— Как министр смог повлиять на принца? — спросила Брюн. Альберт пожал плечами.

— Понятия не имею. Но тут без Эрика не обошлось, это точно.

Брюн понимающе кивнула. Вспомнилась толстая ампула, которую медикус передал Тобби после взрыва — наверняка, там было нечто, оказавшее влияние на несчастного принца.

— Ты на самом деле настолько невоздержан, или это только маска для работы? — вдруг спросила Брюн и сразу же ощутила, как к щекам прилила кровь. Леди не может задавать подобных вопросов. Альберт улыбнулся и ответил:

— Я люблю то, чем занимаюсь, птичка. Не прилагая дополнительных усилий, — он протянул в ее сторону руку ладонью вверх, словно приглашал на танец, и произнес: — Подойди ко мне, Брюн. Больно не будет, обещаю.

Брюн послушно приблизилась к Альберту и с той же покорностью взяла его за руку. Мелькнула мысль, что это, возможно, и есть допрос. Прикосновение отдалось легким ударом тока, и Брюн почувствовала, что падает куда-то вниз — чужая воля овладела ее разумом, и откуда-то издалека прозвучал вкрадчивый голос Альберта:

— Ты знаешь, каков на самом деле план Тобби?

В груди поселился странный давящий жар, медленно пополз в низ живота, делая Брюн тяжелой, неповоротливой, влажной. Альберт мягко гладил ее по щеке, и Брюн хотелось, чтобы он не останавливался, чтоб его рука двинулась ниже…

— Я не знаю, — пролепетала она.

— Ты знающая, — прошептал Альберт в ее приоткрытые губы. — Ты можешь ответить. Что он хочет? Сменить династию?

— Нет, — тотчас же откликнулась Брюн. Слова пробивались откуда-то из глубины души, и невесомый аметист на шее стал пудовым камнем. — Не сменить. Полностью уничтожить.

Альберт понимающе прикрыл глаза, словно именно такой ответ и хотел услышать.

— Умница, птичка, — похвалил он, и душная давящая тяжесть стала утекать, словно змея разжимала кольца, выпуская жертву. Брюн почувствовала, что обливается потом, а сердце заходится в груди, и ноги подкашиваются. «Только не падать, только не падать», — повторяла она про себя, понимая, что вот-вот рухнет на пол — и это было бы действительно невыносимо.

Потом вдруг откуда-то появился плохо побеленный потолок, а окно уползло куда-то в сторону. Брюн обнаружила, что лежит на кровати, а Альберт расшнуровывает ее корсет. «Будь, что будет, — устало подумала она, — это теперь все равно, и я ничего не могу поделать». Она всхлипнула, попробовала удержать слезы и все-таки не смогла и заплакала, тихо и горько. Но корсет ослабил хватку, и Альберт, к искреннему изумлению Брюн, поднялся с кровати.

— Дыши глубже, — мягко посоветовал он, — и попробуй поспать. Оттон через пару часов принесет ужин. А я ненадолго отлучусь.

— Куда ты? — спросила Брюн. Не потому, что ей было действительно интересно — просто из вежливости.

— Я все-таки служу хаомийской короне, — улыбнулся Альберт, направляясь к дверям. — Ни о чем не думай, птичка. Ты в безопасности.

— А Эрик? — испуганно спросила Брюн. Альберт ухмыльнулся с прежним цинизмом светского волокиты, и эта ухмылка заставила Брюн вздрогнуть от страха.

— Пусть дерет свою бабенку, — ответил он. — Моя помощь тут не понадобится.

* * *

Отдыхать? Проще сказать, чем сделать!

Когда за Альбертом закрылась дверь, а в коридоре стихли его шаги, Брюн поднялась с кровати и выглянула в окно. Интересно, его оставили открытым просто так, или же это очередная ловушка, если Брюн решит сбежать.

Окно выходило на пустырь, заросший цветами и травами. На горизонте виднелись очертания полуразрушенных домов. Да уж, интересное место Альберт выбрал для своей конспиративной квартиры. Кто его будет тут искать…

Амулет Эрика тянул вниз, заставляя опускать голову. Должно быть, силы, бродившие в Брюн, искали выход и не могли его найти. Нет, конечно же, она не сможет сбежать — с трудом доковыляв обратно к кровати, Брюн вытянулась поверх одеяла и подумала, что все развивается от плохого к худшему.

Сперва ее вырвали из родительского дома, и тогда Брюн думала, что это самое плохое, что может с ней случиться. Потом были эксперименты Эрика, разбуженные способности знающей, министр Тобби со своей местью, взрыв в лаборатории и принц Патрис, сбросивший ее с балкона, словно тряпичную куклу. Теперь к этому присоединился Альберт, агент безопасности короны, и только Господу известно, чем все это закончится.

Брюн всхлипнула, свернулась калачиком и, подложив руку под щеку, подумала, что если бы Эрик был с ней, в этом месте, то все было бы не так страшно. В последнее время она ловила себя на мысли о том, что компания пленившего ее человека вполне приятна. Страх успел куда-то уйти, уступив место уверенности и надежде.

Но Эрик проводил время в компании своей прежней любви — и ему, похоже, все было безразлично: и то, что когда-то Лютеция бросила его совершенно хамским образом, и то, что она буквально вешалась на Тобби. Неужели Эрик не понимает, что ей нужны только его деньги, и ничего больше? Или ему все равно, и он готов платить за общество этой женщины?

Брюн вздохнула. Раньше она и не думала, что жизнь может быть настолько сложной. Впрочем, зачем девушкам вообще думать, когда их судьбу решают сначала родители, а потом муж…

В коридоре послышались шаги, затем в дверь осторожно постучали, и в комнату заглянул лысый кабатчик. Аккуратно водрузив на тумбочку поднос с едой и кофейником, он угрюмо сказал:

— Вот, барышня, поужинайте, чем бог послал.

Брюн поняла, что за его угрюмостью скрывалось смущение. Сердечно поблагодарив кабатчика, она заглянула в тарелку под металлической крышкой, но темные кусочки мяса в овощном рагу не вызвали у нее аппетита. Брюн выпила чашку холодного кофе и снова легла на кровать.

Делать было нечего.

Солнечный день за окном постепенно утратил палящую белизну, став розовым и золотым, по полу пролегли длинные тени. Приближался вечер. Брюн смотрела, как облака подкрашивает сиреневым, и думала о том, что Эрик и не вспоминает о ней.

Ему все равно.

Потом она провалилась в сон и встрепенулась тогда, когда кто-то тронул ее за плечо. Открыв глаза, Брюн увидела, что уже совсем стемнело, из окна доносятся громкие трели ночных птиц и сверчков, а на кровати рядом с ней сидит Альберт с маленькой лампой в руке. Он улыбнулся, погладил Брюн по щеке.

— Как самочувствие, птичка?

Прикосновение было легким, деликатным, но у Брюн сразу же задрожали колени. Ее вдруг охватило предчувствием чего-то жуткого — и в то же время желанного. Это было словно жажда.

— Ты… — начала было Брюн и не закончила фразу. Альберт поставил лампу на тумбочку и принялся медленно расстегивать сюртук.

— Я сегодня побывал в самых разных местах, — начал он. — Сперва добился личной аудиенции ее величества. Рассказал ей все, что смог узнать. Тебя действительно ищут, птичка, но на Эрика пока не вышли.

Сбросив сюртук и жилет на стул, Альберт вытянулся на кровати рядом с Брюн и блаженно улыбнулся.

— А что министр? — поинтересовалась Брюн. Ей уже было ясно, что будет дальше, и она прекрасно понимала, что снова ничего не сумеет изменить. Здесь не было никого, кто мог бы прийти на помощь.

— Арестован в связи с обвинением в государственной измене, — откликнулся Альберт. — Похоже, Эрику ничего не заплатят за работу. Но он, по крайней мере, будет жив, Тобби пока молчит, и я думаю, что еще долго будет молчать.

Брюн невольно поежилась. Вспомнилось лицо министра в тот момент, когда он передавал ей бриллианты — бледное, отрешенное, изувеченное неутешным горем. Что ему допрос третьей степени, когда он уже испытал самую страшную боль?

— А потом? — спросила она. — Виселица?

В памяти всплыло предсказание, которое Брюн когда-то выдала министру. Поднимется высоко, но разобьется о скалы.

Альберт пожал плечами.

— Кто знает? Может, ссылка. Может, тюрьма. Но скорее всего, казнь, Аврения его очень боится.

Он со вздохом повернулся на бок и некоторое время пристально рассматривал Брюн, которая вдруг увидела себя чужими глазами: растрепанная, уставшая, с нервным блестящим взглядом и дрожащими губами.

— Боишься? — мягко спросил Альберт. — Не бойся. Никто не сделает тебе ничего плохого.

Вряд ли его словам можно было верить. Брюн и не верила.

— А Эрик? — почти жалобно спросила она. — Он до сих пор с Лютецией?

— Не знаю, — ответил Альберт. — Этого я выяснить не успел. Решил, что лучше поеду к тебе, птичка, и мы завершим то, что начали.

В следующий миг он уже целовал Брюн — не напористо и жадно, как в прошлый раз, а легко, нежно и трепетно, так, что Брюн, сама того не ожидая, откликнулась на поцелуй. Она думала, что будет страшно, но страха не было, лишь что-то сжалось в груди предчувствием боли, заставляя сердце стучать все быстрее и быстрее.

Все было не так, как она когда-то хотела. Брюн втайне всегда мечтала о том, что выйдет замуж за того, кого полюбит всем сердцем, и супружеский долг будет похож на сказку, в которой у тебя вырастают крылья. А сейчас ее сгреб в объятия почти чужой, пугающий человек, откуда-то издалека доносились пьяные крики, за окном захлебывались в песнях цикады — все было страшным и неправильным, но сейчас, в эту минуту, Брюн хотела, чтобы было именно так.

Либо это чужая воля хотела за нее.

Но к своему удивлению Брюн понимала, что сохраняет полную ясность рассудка и позволяет губам Альберта ласкать ее шею только потому, что сама этого хочет. Пусть это было неправильно — однако ей нравилось, и прикосновения Альберта отзывались в ее теле нарастающей волной тепла.

Вот чужие ладони сминают ее платье и тянут вверх, освобождая дрожащую Брюн от ненужных тряпок, и в комнате на мгновение становится очень холодно. Но Брюн понимает, что это только кажется. Вот летит в сторону сорочка, и горячие, чуть шершавые пальцы ложатся на ноющие соски — Брюн всем телом подается навстречу губам и рукам любовника, и откуда-то издали до нее долетает хриплый шепот:

— Птичка…

Это было наваждением и жаждой, которую могли утолить только объятия другого человека. Брюн не знала, сколько времени плавала в сладком тумане, почти теряя сознание от нарастающего удовольствия. Она опомнилась только тогда, когда ее толкнуло между ног, и Альберт успокаивающе проговорил:

— Не бойся, птичка. Не бойся.

И Брюн послушно подалась навстречу. Сейчас нужно было именно это: стать мягкой, покорной, податливой, готовой впустить в себя другого человека, чтоб он заполнил ее до краешка. Она боялась, что будет больно — но боль почему-то не пришла. Было лишь желание двигаться в едином ритме с любовником, то ускоряясь вместе с ним, то замирая на самом краешке сладкого безумия, почти срываясь в пропасть. Горячая, мокрая, почти умирающая от желания Брюн действительно выкрикивала имя Альберта, и, заглушая ее крик, он впивался в ее губы очередным поцелуем, и движения его бедер становились глубокими и почти жестокими.

Все кончилось как-то сразу, и финал был словно взрыв. Брюн лежала в объятиях Альберта, высоко-высоко над ней плавал потолок, и ей казалось, что сверху на нее сыплются звезды. Сожаление уже пробивалось сквозь утекающую волну невероятного наслаждения, но Брюн старалась не думать о том, что будет завтра, и как она станет жалеть о том, что случилось.

— Еще, — выдохнула она. Альберт негромко засмеялся, провел ладонью по ее бедру.

— С удовольствием, птичка, — откликнулся он. — Я к твоим услугам.

В этот миг что-то громыхнуло, и вспыхнул свет — яркий, режущий глаза.

* * *

Брюн изумленно обнаружила, что по-прежнему лежит в кровати, но на ней надето платье, и в комнате нет никаких следов Альберта. Эрик аккуратно поставил фонарь на тумбочку и негромко произнес:

— Прости, что разбудил.

«Значит, это был сон!» — с невольным облегчением подумала Брюн. Всего лишь сладкий сон, ну и замечательно. Она бы сгорела от стыда, если бы все, что приснилось, случилось бы на самом деле. Пусть тело еще помнило прикосновения и поцелуи, пусть бедра еще сводило в томной неге — все это было сном, и слава богу.

Только не с Альбертом. Только не с ним. С кем угодно, только не с ним.

— Как ты сюда попал? — спросила Брюн. Расстегнув сюртук, Эрик сбросил его на стул и устало опустился на край кровати.

— Альберт направил. Мы с тобой угодили в очень неприятную ситуацию по милости заказчика, — ответил Эрик, и Брюн тотчас же вспомнила слова Альберта во сне: министр арестован по обвинению в государственной измене…

— Тобби в тюрьме, — сказала Брюн. — Идет допрос третьей степени, но он пока молчит.

Эрик удивленно покосился на нее, но затем, должно быть, напомнил себе, что Брюн знающая.

— Я не знаю, на что он рассчитывал, наводя на принца безумие, — вздохнул Эрик. — Ему следовало понимать, что это опасно.

Он лег, с блаженным вздохом вытянул ноги и добавил:

— Теперь нам придется скрываться, пока все не разрешится так или иначе.

Некоторое время они молчали, затем Брюн, не глядя на Эрика, спросила:

— Как поживает Лютеция?

Не то что бы ей было очень интересно — просто Брюн не могла не спросить. Эрик улыбнулся, но в улыбке, вопреки опасениям Брюн, не было ни следа приятных воспоминаний. «Неужели они просто попили чаю на природе?» — удивленно подумала Брюн.

Видит Господь, она хотела именно этого.

— Идиотка, — с пронизывающей до костей честностью припечатал Эрик. — Я, конечно, больше смотрю в книги, чем на женщин. Но это не значит, что я не понимаю, когда меня хотят использовать.

Значит, у Лютеции ничего не вышло! Получила стервозина от ворот поворот! Брюн хотелось рассмеяться и крепко обнять Эрика — она и сама не знала, почему. Ведь ревновать, особенно в ее случае, было бы как минимум неуместно. Тем более, радоваться поражению соперницы, хотя какая Брюн соперница Лютеции, этой светской львице, этой красавице, этой… Эрик, похоже, почувствовал перемену в настроении Брюн, потому что приподнялся на локтях и спросил:

— Что-то не так?

— Что? — переспросила Брюн. Ей хотелось петь, вся душа пела.

— Ты странно на меня смотришь, — ответил Эрик. — Вот я и спросил, что случилось.

Было ясно, что он не отстанет, не получив ответа, и Брюн решила ответить правду:

— Хорошо, что ты здесь. Я этому рада.

Улыбка Эрика вдруг стала очень искренней, словно он был рад услышать от Брюн именно эти слова.

— Я не уйду, — сказал он. — Я тебя не оставлю.

В груди сразу же стало жарко, щеки вспыхнули румянцем, и Брюн испугалась, что Эрик заметит это смущение — но в комнате, должно быть, было недостаточно светло.

— Вот и хорошо, — вздохнула Брюн и поспешила добавить: — Вместе не так страшно во всем этом…

Эрик осторожно привлек ее к себе. Это было странное объятие — не дружеское, не любовное, что-то среднее, и Брюн подумала, что так и должно быть. Она повела плечами, удобнее устраиваясь в руках Эрика, и спросила:

— Что мы будем делать? Прятаться здесь?

В груди по-прежнему теснило, становилось трудно дышать. Растаявший сон до сих пор владел и душой, и телом Брюн, и она отчаянно боялась, что Эрик поймет, почему она так дрожит, почувствует, как ей хочется, чтоб он дотронулся до нее иначе.

— Какое-то время придется, — ответил Эрик. — Королева хочет узнать, как именно Тобби добился манипуляции с сознанием. Буду надеяться, что он меня не выдаст.

— Нет. Не выдаст. Потому что мы ему еще нужны… — сказала Брюн, изо всех сил стараясь не думать о том, что тепло, разлитое в ней, становится мучительным, что тело желает, почти молит о том, чтоб его заполнили — просто для того, чтоб понять, где сон, а где явь.

А потом их лица оказались слишком близко, и Брюн сама не поняла, что произошло, и как так получилось, что мгновение назад они с Эриком просто смотрели друг на друга и о чем-то говорили, а спустя миг уже целовались.

Все происходило будто бы само по себе. Тело Брюн обрело собственную волю, неожиданно плавно и умело разместилось так, что Эрик оказался сверху, между раскинутыми ногами девушки. Брюн слегка сдвинула колени, словно обозначала притязание: ты мой — и Эрик, сумев-таки оторваться от ее губ, произнес:

— Я тобой не манипулирую, Брюн. Поверь мне. Это не я.

Некоторое время они просто смотрели друг другу в глаза, и Брюн, чувствуя, как пальцы Эрика скользят в ее волосах, мягко поглаживая голову, вдруг испугалась того, что происходит.

— Я знаю, что не манипулируешь, — наконец, откликнулась она. — Я сама этого хочу.

Эрик вдруг грустно улыбнулся и произнес:

— Тобой управляют, Брюн. Мной тоже, но в меньшей степени.

Чего-то в этом роде она и ожидала, и это явно были проделки Альберта. Сперва он наслал на нее бесстыдный сон, а затем подложил под своего брата уже наяву.

— Это Альберт, да? — предположила она и дернулась, пытаясь освободиться. Эрик не протестовал.

— Да. Его работа. Работа мага-визуала с образами плюс немного приворотных артефактов, — сказал он, когда Брюн на всякий случай устроилась от него подальше. — Тебе наверняка что-то снилось…

Да, снилось, вот только Брюн сгорит от стыда, если Эрик узнает, что именно она видела во сне. На нее словно вылили ведро ледяной воды — наваждение исчезло, Брюн опомнилась, и теперь ей владел только стыд.

— Ужасно, — прошептала Брюн. — Это ужасно.

— Визуальная магия работает только с тем, чего ты действительно хочешь, — произнес Эрик. — Вынимает на поверхность твои потаенные желания…

— Нет! — воскликнула Брюн и с ужасом взглянула в лицо Эрика: растерянное и честное. Он смотрел на нее так, словно хотел сказать что-то, что скрывал от самого себя.

— Меня влечет к тебе, это правда, — продолжал Эрик. — Ты действительно нравишься мне, Брюн, поэтому я сегодня ушел от Лютеции. Мне не нужны суррогаты, я хочу настоящее чувство.

— Тогда почему ты остановился сейчас? — прошептала Брюн, не слыша своего голоса. Эрик улыбнулся. Протянул руку, погладил Брюн по запястью.

— Потому что хочу, чтоб мы были вместе по собственной воле, — ответил он. — Чтоб нас не подталкивали копьями в спину. Не ты одна видишь сны…

— Эрик… — только и смогла проговорить Брюн. Сейчас ей хотелось сделать две вещи: обнять Эрика и придушить Альберта. Оторвать голову этому змею и засунуть туда, куда солнце не заглядывает.

«Не кипятись, — посоветовал внутренний голос. — Тебе ведь было хорошо, не так ли?»

Брюн не хотелось об этом думать.

В коридоре послышались шаги, и в дверь едва слышно поскреблись. На пороге обнаружился Альберт — бледный, растрепанный, было понятно, что он по-настоящему потрясён.

— Все! — воскликнул он и махнул рукой. — Тобби дает признательные показания, не выдержал!

Эрик медленно поднялся с кровати и прошел к окну, Брюн сидела ни жива, ни мертва. Альберт вынул из внутреннего кармана сюртука плоскую фляжку, сделал большой глоток и, отерев губы, продолжал:

— Признался, что готовил покушение на его высочество Патриса и ее высочество Марселлин. Артефакты ему сделал лекийский мастер. Ну тут Тобби молодец, Лекия своих не выдаст, — Альберт плюхнулся на стул и продолжал: — Королева поет и пляшет, наконец-то сможет от него избавиться с концами.

— Концы в воду? — серьезно предположил Эрик. Альберт хмуро кивнул.

— Да. Уже готовятся к казни, — он посмотрел на Брюн и объяснил: — Государева преступника сбросят в реку со скалы Эффретто.

Брюн вскрикнула и закрыла лицо ладонями. Вспомнилось собственное предсказание — насколько же быстро оно сбылось!

— Тогда нам тут нечего делать, — произнес Эрик. — Можем ехать домой, не забирая вещей.

Альберт довольно улыбнулся.

— Я уже все собрал и отправил. Экипаж у дверей.

Когда они выходили из комнаты в темный коридор, Альберт вдруг произнес:

— Дурак же ты, братец, прости меня Господь! Я так старался!

* * *

На конспиративной квартире пришлось задержаться.

Когда вся компания вышла из коридора, то лысый Оттон, тревожно озиравшийся по сторонам, велел им идти обратно и носу не высовывать до утра. В городе было неспокойно. Полиция и служба безопасности короны прошлись по столице с рейдом, результатом которого стало помещение под стражу людей из самых разных слоев общества: похоже, министр под пытками сдал своих доверенных лиц.

Тобби должны были повесить через два дня, и посмотреть на казнь съехалась чуть ли не вся столица.

Министерство инквизиции само по себе мрачное и неприятное ведомство, но его министр для многих был настоящим воплощением ужаса. Говаривали — вполголоса и с обязательной оглядкой — что он собственноручно умертвил семьдесят пять ведьм. Что в особом сундуке на чердаке его особняка хранятся их срезанные волосы и кусочки кожи. Что к смерти прежнего государя Дерек Тобби тоже умудрился приложить руку. Что королева Аврения боится его сильнее, чем младенец — буку под кроватью. Одним словом, много чего говорили, всему верили и невольно радовались тому, что такая зловещая фигура скоро уйдет со сцены.

Устроители казни не думали, что смотреть на сбрасывание со скалы притащится такая тьма народу, и не озадачились тем, чтоб организовать особые места для знати, так что потомственные дворяне толпились рядом с самыми непритязательными господами из низших слоев общества. В толпе скользили громогласные разносчики воды со льдом и сладостей, артистично работали мастера карманной тяги, даже мелькнули бойкие девчонки из заведения мадам Хасинды, предлагавшие скоротать ожидание более приятным способом, чем разглядывание помоста с петлей. Взволнованные зеваки, старавшиеся рассмотреть место казни получше, едва не падали за веревочное ограждение.

Река внизу была бурливой, глубокой и гневной.

Альберт нашел место в отдалении от остальных — отсюда была отлично видна скала, с которой собирались сбросить Тобби, предварительно надев ему на шею петлю. Брюн не хотела смотреть на казнь, она была уверена, что ударится в истерику, но Эрик, который тоже не испытывал удовольствия от грядущего зрелища, сказал:

— Здесь должен быть хоть кто-то, кто не хочет его смерти. Пусть это будем мы.

И Брюн не решилась спорить.

Сейчас она сидела на пледе, заботливо расстеленном Альфредом, думала о том, что они все-таки уедут из столицы сегодня вечером, и смотрела, как палач со знанием дела проверяет затейливо завязанную петлю. Девицы и дамы строили ему глазки — это было видно даже отсюда.

— Вот, послушайте, — Альберт вынул из кармана смятый лист «Хаомийского времени» и прочитал: — «Стараниями службы безопасности короны столица наконец-то будет избавлена от изувера, хитростью и подлостью сумевшего пробиться на государственную службу. Господин Максим Фюше, исполняющий обязанности министра, уверяет, что его ведомство ожидает грандиозное реформирование. Деньги на это пойдут из имущества Тобби, изъятого в казну».

Он сунул лист обратно и вздохнул:

— Жаль, что тебе так и не заплатили.

Эрик махнул рукой.

— Не обеднею. Зато моя голова при мне, — беспечно ответил он.

Брюн молчала, задумчиво крутя в пальцах сорванный василек и стараясь занимать как можно меньше места. Ей хотелось, чтобы братья совсем не обращали на нее внимание. В сумочке, которая сейчас лежала в высокой траве, скрывался продолговатый футляр — его вчера принес какой-то оборванец с нервно бегающими глазками. По счастью Эрик и Альберт покинули их конспиративную квартиру в «Сипухе», Брюн была одна — открыв футляр, она вскрикнула от ужаса, увидев знакомые розовые бриллианты.

К посылке прилагалась записка — ломкие буквы, написанные будто бы пьяной рукой, прыгали по листку. Трудно писать каллиграфическим почерком после допроса третьей степени.

«Дорогая Брюн!

Ты одна из немногих, кто знает мою настоящую историю. Эти бриллианты я подарил Аурике незадолго до того, как ее убили про приказу королевы Аврении. Пусть они принесут радость хоть кому-то.

Ты еще будешь счастлива. Я в этом уверен.

Берегись младшего змееныша. Он опасная тварь.

Д.Т.»

Брюн закрыла футляр, спрятав сияющие камни, и дала себе слово, что Эрик никогда не узнает об этом подарке из могилы. Сейчас, глядя на подготовку к казни, она не испытывала ничего, кроме пронзительной жалости к человеку, жизнь которого была разрушена, а месть не смогла ничего исправить.

Она даже свершиться не смогла, эта месть. Принцу Патрису стало лучше, придворные медикусы и артефакторы уверяли, что теперь с его высочеством все будет в порядке. Дерек Тобби умрет напрасно. Она видела его смерть, но не смогла остановить.

Зеваки вдруг заорали, заголосили, и в толпе замелькали голубые мундиры солдат внутренних войск. То ли государыня боялась, что Тобби сумеет сбежать в последний момент, то ли не хотела, чтоб его прибили благодарные сограждане, не дожидаясь казни.

— Везут, — лениво сказал Альберт, лузгая семена поднебесника. — Сейчас все кончится. Четверть часа, не больше.

Над толпой парили золотые шары. Утром Альберт рассказал, что над ними работали почти все столичные визуалы — шарам следовало показывать в королевских покоях все, что происходит сейчас над рекой. Аврения не отходила от больного сына, но, разумеется, не могла пропустить казнь врага, которого она так и не смогла укротить.

Зачем она приказала убить Аурику? Брюн не переставала об этом думать.

— Ведут, — с искренним сочувствием произнес Эрик, и Брюн увидела, как на помост вытолкнули белую фигурку бывшего министра. Отсюда он казался совсем маленьким. Вдруг стало тихо-тихо: смолкли зеваки, минуту назад оравшие, как оглашенные, даже ветер успокоился. Внизу едва слышно шелестели волны, бившиеся о камни. В этом месте традиционно казнили преступников, сбрасывая их со скалы — Аврения приказала на всякий случай набросить на шею Тобби петлю. Брюн не сразу поняла, что на глаза навернулись слезы.

— Желаешь ли ты умереть сыном Господа или отступником? — донесся до нее голос палача. Тобби что-то ответил, но его слов, похоже, не расслышали даже те, кто стоял рядом. Палач понимающе кивнул и, больше не тратя времени, подвел бывшего министра к самому краю деревянного настила и набросил ему на шею петлю.

В эту минуту — Брюн готова была поклясться — Тобби посмотрел туда, где стояла их троица. А потом — в этом она готова была поклясться тоже — узнал их и улыбнулся. Брюн не могла в точности рассмотреть эту улыбку, но она была уверена, что в эту минуту, стоя с петлей на шее, Дерек Тобби улыбается.

И эта улыбка не сулит его врагам ничего хорошего.

Потом палач резко толкнул его в спину, и над обрывом разнесся общий вздох зрителей, испуганно подавшихся вперед. Тобби сорвался с помоста, петля затянулась, и бывший министр несколько раз вздрогнул и обмяк, словно сломанная кукла.

Брюн вскрикнула и закрыла лицо ладонями.

Все было кончено.

Палач выждал несколько минут, а потом перерубил веревку одним ударом тяжелого клинка, и мертвец рухнул вниз и ушел под воду. С людей словно спала пелена: все закричали, заговорили, кто-то показывал вниз, кто-то уже спешил к палачу — забрать кусочек веревки. По поверью веревка висельника спасала от несчастной любви.

— Там водоворот внизу, — устало сказал Эрик. — Тело затягивает… и все.

— Ты был прав, — сказала Брюн. — Тут должен быть кто-то, кто не ненавидит.

— Но и благодарить нам его не за что, — подал голос Альберт. — Надеюсь, с принцем обойдется без последствий. Дурак на троне никому не нужен.

«Берегись младшего змееныша», — вспомнила Брюн и сказала:

— А я? Заказчик умер, эксперименты уже не нужны.

Эрик обернулся и посмотрел на Брюн так, словно впервые ее увидел. В его взгляде было горькое удивление.

— Один раз мы уже вырвали тебя из отчего дома, — произнес он. Альберт молчал, старательно глядя в сторону: сейчас решение принимал старший брат, и его мнение не требовалось. — Теперь, я думаю, ты сама можешь решить свою судьбу так, как сочтешь нужным. Я, конечно, хочу, чтоб ты осталась. Ты мне нравишься, Брюн, — Эрик сделал небольшую паузу, словно его пугало то, что он говорил. Похоже, он давным-давно никому не признавался в своих симпатиях. — Ты мне очень нравишься. Но решать тебе. Я приму и поддержу любое твое решение.

Брюн молчала. Смотрела туда, где в темном омуте навеки сгинул Дерек Тобби. Ей было одновременно страшно до одури и очень грустно.

— В качестве кого я могу остаться? — едва слышно спросила она. Сейчас Брюн было очень важно, чтоб Эрик дал нужный ответ — или хотя бы не увильнул от ответа. Альберт одобрительно хмыкнул.

Эрик вздохнул.

— В качестве моей гостьи и близкого человека нашей семьи, — откликнулся он, и это прозвучало, как пощечина.

«А чего ты хотела, дорогуша? — сварливо осведомился внутренний голос. — Что он сейчас отряхнется и поведет тебя к алтарю?»

— Не в этом дело, — произнес Альберт и указал в сторону водоворота. — Главный сорняк выполот, но королева продолжит прополку. Пока девчонку не ищут, она пешка в чужих руках, но я не гарантирую, что к нашей Брюн никогда не возникнет интереса. В таких случаях летит не только глава дома, но и чада с домочадцами. Говорю как специалист: Брюн лучше быть под нашим присмотром. А в качестве кого… — он посмотрел на Брюн так, что она вздрогнула, вспомнив свой давешний сон во всех подробностях. — Тут даже и спрашивать не надо.

Брюн почувствовала омерзение, словно наступила на крысу. «Берегись младшего змееныша!» — настойчиво напомнил человек, чью смерть она увидела несколько недель назад.

Интересно, сколько стоят бриллианты, которые Тобби оставил ей в наследство?

— Ничего плохого не случится, — сказала Брюн, и в эту минуту она действительно не сомневалась в том, что все будет в порядке. — Но Эрик, я приму твое приглашение. Ты тоже мне нравишься, и я хотела бы узнать тебя получше.

Эрик улыбнулся, смущенно и радостно, и протянул Брюн руку, помогая подняться. Теперь, когда он стоял прямо перед ней, закрывая обрыв, виселицу и расходящихся зевак, Брюн стало легче дышать. Прикосновение руки Эрика вселяло в нее уверенность и надежду.

— Вот и замечательно, — с улыбкой сказал Альберт. Стоя за спиной Брюн, он быстро провел кончиками пальцев по ее спине — прикосновение заставило ее вздрогнуть и нервно обернуться. Альберт дружеским жестом приобнял Брюн за плечи и произнес: — Тогда не будем тратить время. Мы и так тут загостились.

* * *

Кругом была тьма, наполненная плеском ледяной воды. Несмотря на жаркое лето, река почему-то была холодной, и Брюн, которую течение тащило куда-то вперед и вниз, почти сразу окоченела, превратившись в глыбу мертвого льда, чьей-то волей имевшую подобие человеческого тела.

— Тяни! — донесся крик издалека. — Тяни-тяни!

Чьи-то руки выдернули Брюн на поверхность — к легкомысленному голубому небу с редкими завитками облаков, солнцу, свету. Вздрогнув, она села и поняла, что находится в гостевой спальне поместья Эверхартов, и ей приснился очередной сон.

В комнате было тепло. Брюн провела ладонями по плечам — обычное, теплое, живое человеческое тело. Ничего общего с ледяной статуей под водой. Поежившись, она накинула халат и, поднявшись с кровати, подошла к открытому окну.

Кругом царила бархатно-синяя ночь. Где-то в стороне, у пруда, заливались песнями лягушки, им вторили ночные птицы с высоких деревьев. Над садом сверкало созвездие Болотного Господа, похожее на огромное древо. Брюн вспомнила, что рассказывала нянюшка: созвездие Болотного Господа одинаково на небесах всех обитаемых миров и более того, на него и нанизаны все обитаемые миры.

Почти все фонари в саду были погашены. Брюн высунулась в окно, огляделась: все спали, в огромном здании горело лишь одно окно в лаборатории Эрика. Брюн вспомнила, как он сказал, что хотел бы узнать ее поближе, и в груди появилось тепло, медленно разгонявшее холод после кошмара.

Они приехали сюда три дня назад. Альберт сразу же взялся за старое — переоделся и поскакал в заведение с веселыми девушками. После всех столичных приключений Брюн, конечно, сомневалась в том, что Альберт подался к проституткам — но наутро он вернулся с засосом на шее. Что ж, не всегда нужно посвящать время безопасности короны…

Эрик почти все время проводил в лаборатории. Со дня приезда Брюн видела его всего дважды за обедом — вот тебе и желание узнать друг друга получше. Она решила, что самым благоразумным в такой ситуации будет молчать и не навязываться. В конце концов, Эрик ученый — кто знает, чем он занимается в лаборатории заполночь, без сна и отдыха.

Внизу стукнула, открываясь, оконная рама, и Брюн услышала негромкий голос Альберта:

— Не спится, птичка?

Брюн не могла понять, что ему на самом деле нужно — кроме, конечно, совершенно плотских желаний. Вспоминая свой сон на конспиративной квартире, Брюн испытывала растущий гнев — и на Альберта, и на себя.

Ей было хорошо. До сих пор.

— Не спится, — коротко ответила она. — Кошмары.

Альберт вздохнул.

— У Эрика тоже. Неудивительно после казни, честно говоря.

Брюн искренне удивлялась тому, что смерть Дерека Тобби напугала ее намного меньше, чем она ожидала. На ее глазах человека лишили жизни — а Брюн не упала в обморок, не заплакала, не закричала.

— Если хочешь, помогу, — предложил Альберт. — Сделаю твой сон намного слаще. Или явь, это уж как ты захочешь…

— Мой тогдашний сон, — перебила его Брюн. — Это был действительно сон? Или ты просто зачаровал меня и…

Она умолкла. Стыд снова притек румянцем к щекам.

— Это был сон, птичка, — вздохнул Альберт. — Но будь уверена, удовольствие, которое мы получили, было реальным и обоюдным. И не сомневайся, если мы повторим это в реальности, то будет намного слаще.

— Нет! — почти выкрикнула Брюн. Альберт только рассмеялся.

— Я всегда знал, птичка, что на самом деле ты совсем не скромница. Но я и подумать не мог, что ты настолько горячая.

Брюн вдруг показалось странным, что Альберт просто болтает с ней, не делая никаких попыток подняться в ее комнату. Он у себя дома, все спят, Эрик занят работой — кто ему помешает? И несмотря на все это, Альберт просто беспечно сидит на подоконнике и разговаривает.

— И что? — спросила Брюн. — Зачем ты говоришь мне все эти гадости?

Ей действительно стало гадко. Пусть сон оказался сном — но если ее тело все равно сгорало от страсти в объятиях Альберта, то чем этот сон отличается от яви? Тем, что Альберт не прикасался к ней на самом деле?

— Просто так, — ответил Альберт и совершенно серьезно добавил: — Меня влечет к тебе, птичка. Но ты нравишься моему брату, и это меняет дело. Мы, конечно, иногда делим женщин, но ты другое дело.

Брюн невольно вздохнула с облегчением, но Альберт тотчас же добавил с привычной язвительной усмешкой:

— Но тебе лучше избегать меня, когда я пьян. А то я все-таки решу проверить, есть ли у тебя та родинка на лобке.

Брюн с трудом подавила в себе порыв спуститься и закатить Альберту пощечину — подумала, что если она это сделает, утолив свой гнев и обиду, то «младший змееныш» просто так ее не отпустит.

— Ты просто хам, Альберт, — твердо сказала Брюн тем тоном, каким ее мать отчитывала провинившихся горничных.

— Но-но, птичка! Не груби, — Брюн была уверена, что Альберт грозит ей пальцем, и решила сменить тему.

— Над чем работает Эрик?

Альберт тотчас же стал серьезным — Брюн вдруг почувствовала перемену его настроения.

— Понятия не имею, и мне это не нравится. Обычно я в курсе его работы, — ответил он и сказал: — Тебе лучше пойти спать, птичка. И не дразнить меня ни напрасными надеждами, ни размышлениями. Видит Господь, могу сорваться.

Но спать этой ночью не пришлось никому.

Сперва Брюн увидела какую-то возню вдалеке возле запертых ворот. Привратник, выбравшийся из будочки, махал руками, пытаясь убедить кого-то проваливать подобру-поздорову. Но спустя несколько минут он завозился возле замка, открыл ворота, и к дому бесшумно покатил самоходный экипаж.

— Дьвольщина… — пробормотал Альберт, и Брюн услышала, как хлопнуло, закрываясь, окно.

Дом ожил почти сразу, наполнившись шагами, встревоженными голосами и суетой. Быстро переодевшись, Брюн выскользнула из комнаты и тихонько направилась к лестнице — что-то подсказывало, что незваные гости обязательно направятся в лабораторию.

Так и случилось. Сперва Брюн увидела высокого, смутно знакомого усача в инквизиторской форме, который быстрым шагом поднимался по лестнице. Всмотревшись в его решительное лицо, Брюн вспомнила, где видела его — в воспоминании Тобби! За усачом двигалась целая компания самого непритязательного вида, которая с трудом волокла огромный, тускло светящийся металлический контейнер, очень похожий на гроб.

— Где Старший Змей? — спросил усач, не затрудняя себя приветствиями, но в это время на лестнице появился Эрик, и весь его вид говорил о том, что он крайне удивлен.

— Я Старший Змей, — сказал он. Похоже, работа в лаборатории была в самом разгаре: рукава белой рубашки Эрика были закатаны по локоть, от черных прорех на кожаном фартуке поднимался дымок, а правая линза очков дала трещину, но Эрик, похоже, этого не замечал. — Кто вы, господа, и что вам угодно?

— Я Маркус Хелленберг, старший советник инквизиции, — отрекомендовался усач. — Мне был дан приказ доставить груз в ваше поместье и передать его содержимое в лабораторию, — он негромко кашлянул, словно ему было трудно говорить, и закончил: — У нас мало времени, господин Эверхарт. Очень мало.

По лицу Эрика скользнула тень плохо скрываемого раздражения, но он решил не спорить с инквизицией.

— Поднимайте, — он махнул рукой в направлении лаборатории и спросил: — Кем был отдан приказ?

— Моим руководством, — сдержанно ответил Хелленберг. Эрик вздохнул, посмотрел в сторону Брюн, но она почувствовала, что он просто не заметил ее. Неслышно появился Альберт: только что его не было — и вот уже стоит за спиной Брюн.

— Хорошо, — вздохнул Эрик, смиряясь с неизбежным. — Идемте.

Лаборатория была ярко освещена, и в этом свете сходство контейнера с гробом было неприятным и очевидным. Носильщики поставили его на пол в самом центре лаборатории и, повинуясь нетерпеливому жесту Маркуса, вышли за дверь. Эрик склонился над контейнером и сказал:

— Кажется, я понимаю, что там. Это ведь вы написали мне то письмо?

Инквизитор отвел взгляд.

— Да. Я, — коротко ответил он. — Но деньги, которые вы получили, не мои.

Эрик устало посмотрел в сторону Брюн и Альберта, стоявших поодаль, и проговорил:

— Открывайте. Время дорого.

Контейнер открывался просто: Маркус стукнул носком ботинка по сверкающему боку, и металлическая крышка с грохотом отвалилась вправо, едва не придавив ногу Эрика. Брюн вскрикнула и тотчас же зажала рот ладонями. Альберт успокаивающим жестом опустил руку на ее плечо.

В контейнере лежал Дерек Тобби — мертвенно-бледный, в том же одеянии, в котором его сбросили с обрыва с петлей на шее. Впрочем, петли не было, а красная лента, стягивавшая руки, была на месте. Эрик склонился над бывшим министром, всмотрелся в мертвое лицо и спросил:

— Вы знаете, сколько раз его воскрешали?

— Трижды, — с готовностью ответил Маркус. Вытащив из ножен узкий стилет, он перерезал алую ленту, и руки мертвеца безвольно упали по бокам.

— Какая все-таки великая жажда жизни, — пробормотал Эрик. Возле окна на специальной подставке расположились сверкающие пластинки новых артефактов — Брюн подумала, что все эти дни Эрик работал именно над ними. Повинуясь жесту брата, Альберт подтащил подставку к контейнеру с мертвецом, и Эрик произнес:

— Что ж, будем надеяться, что это запустит сердце, — произнес Эрик. — И сможет вернуть нам господина Тобби в разумном состоянии.

Брюн с ужасом подумала, что с ними будет, если Тобби не оживет. Вряд ли его товарищ станет церемониться с незадачливым воскресителем. Один артефакт опустился на грудь Тобби, второй лег на лоб, третий и четвертый поместились в ладони. Эрик быстрыми отточенными движениями соединил их заранее подготовленной сетью из серебряных проводов, выпрямился и сказал:

— Все. Реакция пошла. Теперь остается только ждать.

Брюн подошла и, помедлив, взяла его за руку. Эрик благодарно улыбнулся, сжал ее пальцы.

Некоторое время ничего не происходило. Затем по серебряной сетке пробежали, потрескивая, бледно-голубые огни, в лаборатории пронзительно запахло горелым, и мертвец в контейнере вздрогнул, выгибаясь колесом. Руки вскинулись, упали, застучали по краям контейнера, и Брюн почувствовала, как колени наполняет вязкой обморочной слабостью, а пол уходит из-под ног. Маркус грязно выругался, рванулся к контейнеру, и Эрик прорычал:

— Не трогать! Собьете реакцию — я его не вытяну!

Инквизитор послушно попятился. На его побелевшем лице был ужас и надежда.

Спустя несколько долгих минут сияние угасло, и мертвец обмяк на дне контейнера. Стало тихо — пронзительное безмолвие нарушало лишь легкое потрескивание над сгоревшими артефактами. Брюн неотрывно смотрела на контейнер, сжимала руку Эрика и молилась — сама не зная, кого и о чем просит.

Потом она услышала вздох. На край контейнера легла рука, и голос Тобби едва слышно позвал:

— Аурика…

* * *

Эрик никогда не думал, что в одну неделю можно вместить столько событий.

Лютеция, конечно, была одним из главных — вернее, не сама Лютеция, а то, что произошло в ее доме.

Дом достался Лютеции в наследство от покойного мужа, и когда-то был роскошным, возможно, даже самым красивым в столице, но теперь переживал далеко не лучшие времена. В неровно подстриженной живой изгороди, небрежно высаженных цветах, приоткрытой двери гаража, где в тени дремал самоходный экипаж, облезающей позолоте на статных фигурах атлантов возле входа чувствовалось наступление тяжелых времен.

«Неудивительно, что она ухватилась за меня, — с грустью подумал Эрик, отстраненно поглаживая бедро Лютеции и откликаясь на ее жадные поцелуи ровно в той степени, которая нужна была для того, чтоб скрыть нарастающее презрение. — Старая любовь не ржавеет, а деньги Эверхартов — заманчивый кусок. Можно и притвориться».

В дом они вошли почти бегом — поднимаясь за Лютецией на второй этаж, в спальню, Эрик невольно обратил внимание на отсутствие слуг. То ли они были заняты делами и не хотели попадаться на глаза, то ли их было настолько мало для такого большого дома, что Лютеция велела им не высовываться при госте. А она явно спланировала эту встречу и наверняка продумала и свой образ до деталей, и позиции, в которых собирается отдаться.

Спальня Лютеции, светлая и просторная, выходила окнами на юг, в цветущий сад. Все было приготовлено к любовному свиданию: постель разобрана и застелена белоснежным шелковым бельем, цвет которого прекрасно оттенит нежную кожу хозяйки, на прикроватном столике бутылка шипучего южного, хрустальные бокалы и крупно наломанный черный шоколад для поднятия тонуса. Эрик мягко отстранил Лютецию, которая повисла у него на шее и не собиралась размыкать рук, сел на кровать и взял бутылку — спиртное могло бы помочь ему принять окончательное решение.

Видит Господь, это было тяжело.

— Это лучшее вино в столице, — ослепительно улыбнулась Лютеция, взяла бокал. Эрик выкрутил пробку, и золотистая струя с веселым шипением ударила в хрусталь.

— Ты, я смотрю, подготовилась, — небрежно проронил Эрик. Улыбка Лютеции стала еще слаще, словно говорила: «Зачем тратить время на разговоры, когда можно провести его намного приятнее?»

— А как же, — Лютеция пригубила вина, поставила бокал на столик и, глядя Эрику в глаза, потянула за едва заметную нить на рукаве платья. Ткань зашелестела, соскальзывая вниз, и через несколько мгновений Лютеция была полностью обнажена. Белья она не носила. На мгновение Эрик залюбовался ей настолько, что решимость почти покинула его. Женщина, сидевшая с ним рядом, была невероятно, недостижимо прекрасна — и всем сердцем желала принадлежать ему. Похожая на античную статую из розового мрамора, она почти светилась в солнечных лучах. Эрик протянул руку, скользнул пальцами по ее ключицам и быстро перевел их вниз, к крупной груди. Лютеция томно прикрыла глаза, потянулась за прикосновением.

Эрик вдруг подумал, что надо махнуть на все рукой и пользоваться моментом, как это сделал бы его брат. Альберт не стал бы размышлять над соблазном, он с удовольствием поддался бы ему, вмяв Лютецию в эти простыни. И было бы неважно, о чем она думает, чего хочет и зачем бросается на когда-то отвергнутого возлюбленного с таким пылом.

Все это было бы неважно.

— Помнится, когда-то ты назвала меня бегемотом, — негромко проговорил Эрик. Лютеция стыдливо отвела глаза и принялась расстегивать его рубашку. Почти невесомые прикосновения ее пальцев были настолько нежными, что Эрик против воли вновь почувствовал возбуждение.

— Это было давно, дорогой, — от нее умопомрачительно пахло какими-то южными духами, за приторной сладостью которых Эрик уловил нотку вербены. Старое приворотное средство без всякой магии. — Я была юная и глупая.

— Я тоже, — усмехнулся Эрик и слегка толкнул Лютецию, вынуждая ее опуститься на кровать. — Но с тех пор прошло много времени, и так случилось, что я поумнел…

Движение его руки было быстрым и резким, словно удар фехтовальщика. Лютеция захлебнулась воздухом, и ее удивительные голубые глаза помутнели. Руна «Ют» на артефакте, который Эрик прижал ко лбу женщины, обладала удивительными свойствами — заставляла говорить правду.

— Кретин, — прошелестел женский голос, в котором больше не было ни желания, ни страсти. Только злость и досада. — Ты кретин, Эрик. Мог бы иметь лучшую женщину в столице…

Эрик скептически заглянул в золотисто-розовую тень между раскинутых ног Лютеции. Усмехнулся.

— У тебя там не поперек. Ничего особенного. Как у любой шлюхи.

— Хам! — Лютеция дернулась, пытаясь подняться, и обессиленно обмякла на белом шелке. В прекрасных глазах мелькнули слезы.

Эрик вздохнул.

— Что именно ты планировала? — спросил он.

— Да ничего! — почти выкрикнула Лютеция. — Деньги мне нужны, деньги! Я почти разорена! Нужен дурак со средствами, который потеряет от меня голову! Все!

Эрик прикрыл глаза. Именно это он и ожидал услышать — и, тем не менее, правда оказалась очень болезненной. Ты можешь быть ученым, исследователем, да просто хорошим человеком, и все равно от тебя будут нужны только каруны, как можно больше золотых карун. Оплачивай счета и ничего не требуй. Покойный муж Лютеции так и поступал.

— Хорошо. Что на самом деле планирует Тобби?

По щеке Лютеции пробежала слеза. Должно быть, это было невыносимо стыдно: лежать с раздвинутыми ногами и не получать никакого профита от человека, который ее раскусил. Впрочем, знает ли Лютеция, что такое стыд?

«Вряд ли», — с грустью подумал Эрик. Это не Брюн, которая надавала ему пощечин, стоило ей прийти в себя после эксперимента.

— Я не знаю, — прошептала Лютеция, и к своему удивлению Эрик услышал страх в ее голосе. — Он не делится со мной своими планами. Вчера попросил меня свести эту кухарку с принцем, но мне ничего и делать не пришлось. Патрис сам ее заметил, послал адъютанта, а потом… Ну ты сам знаешь.

— Сбросил с балкона, — глухо сказал Эрик. Конечно, Тобби не дурак, он не станет посвящать агентов в свои дела. Интересно, как ему удается отбояриваться от Лютеции?

Эрик не рискнул бы спросить.

— Да, — откликнулась Лютеция. — Сбросил с балкона.

Эрик не запомнил, как покинул дом — просто вдруг обнаружил, что уже довольно долго идет по проспекту Победы в сторону Королевского музея. В голове было легко и звонко. Он окончательно закрыл ту часть жизни, которую когда-то занимала Лютеция, выбросил все мечты и надежды, вымел их, словно сор при генеральной уборке. Если бы она не была настолько напористой и скрывала бы свои планы получше, Эрик наверняка влюбился бы снова. И оказался бы тем самым дураком с деньгами, которого Лютеция так мечтала заполучить.

Что ж, какое-то время он наверняка был бы счастлив. Потом самолюбие неминуемо взяло бы верх, и брак господина Эверхарта не кончился бы ничем хорошим.

Прошлое должно умирать, вот оно и умерло. Просто Эрик не ожидал, что будет настолько неприятно.

Он вышел к небольшому скверу возле Королевского музея, устало сел на скамью и подумал, что Брюн наверняка обижена и наглостью Лютеции, и тем, что Эрик ушел с бывшей любовью. Что надо купить ей цветы взамен тех, что отобрала Лютеция. Что, когда вся эта история хоть немного уляжется, надо сделать для нее что-то очень хорошее.

Что-то стукнуло его по плечу. Эрик покосился вправо и увидел порхающий над скамейкой комочек письмовника. Он протянул руку, и письмовник опустился на ладонь и развернулся, открыв послание.

«Господин Эверхарт!

Будучи наслышанным о вашем исключительном мастерстве в артефакторике, я хотел бы предложить вам крупный заказ. До меня доходили известия о том, что вы преуспели в создании артефактов, способных воскрешать мертвецов, подготовленных определенным способом…»

Эрик опустил письмо. Откинулся на спинку скамейки и подумал, что прошлое, каким бы оно ни было, никогда не отпускает. День был солнечным и ярким, в сквере гуляли влюбленные парочки и бегали дети с игрушками, но мир Эрика моментально утратил все цвета и звуки — как в тот день, когда он чуть ли не шутки ради рискнул создать и активировать воскрешающий артефакт.

Тогда оживший мертвец прожил совсем недолго, если его существование можно было назвать жизнью. Закапывая в вязкую болотистую почву то, что осталось от бывшего товарища по университету, Эрик думал о том, что нужен не один артефакт, а сеть. Допустим, пять серебряных пластинок на основные энергетические узлы. Он не собирался повторять этот опыт и, разумеется, никому не рассказал о том, что на самом деле случилось с якобы пропавшим без вести Энцо Маттини. Но написавший письмо откуда-то об этом знал.

«Я понимаю, что такая работа, к тому же работа подлинного мастера, стоит очень дорого. Полагаю, триста тысяч золотых карун будет достаточно. Эти деньги уже размещены в Первом Морском банке на предъявителя, и вам достаточно будет прийти и назвать свое имя, чтобы получить их. Работа должна быть завершена через пять дней, а еще лучше — через четыре. Надеюсь на ваше согласие и остаюсь вашим верным и преданным другом.

«.

Этот таинственный М. наверняка был из секретной службы или инквизиции — только они могут позволить себе настолько вольно обращаться с деньгами и только они знают самые потаенные чужие секреты. Таким людям не отказывают. Эрик прекрасно понимал, что из него вытрясут эти артефакты, и лучше сделать их, получив гонорар, чем работать с петлей на шее.

Он аккуратно сложил письмовник и убрал в карман. Вспомнил, как блики солнечного света скользили по коже Лютеции, как окрашивали золотом рассыпанные по кровати волосы. Нет, все-таки надо было отвести душу напоследок в память старых дней — Эрик имел все основания полагать, что ничем хорошим это приключение не кончится.

«Брюн, — напомнил он себе. — Надо забрать Брюн и идти закупать ингредиенты для артефактов».

В памяти мелькнуло почти забытое мертвое лицо Энцо, смотревшего с усталой укоризной. Тогда Эрик оживил его практически на «слабо»: чисто случайно узнал о том, что однокашник умер от легочной жабы и отправился в морг. Маттини был сиротой, его никто не стал бы ни забирать, ни искать.

«Верни меня обратно», — только и сказал он, когда смертная пелена ушла из его глаз.

Кого хочет вернуть загадочный М?

* * *

Убедившись, что с воскрешенным все в порядке, Маркус незамедлительно отбыл вместе со спутниками. Насколько понял Эрик, за ним велось наблюдение, и инквизитор старался не вызывать лишних вопросов. По этой причине металлический саркофаг, в котором доставили тело Тобби, по документам значился как ларец для вызревания военных артефактов по спецнаправлению министра обороны, и Эрику пришлось подписать несколько бумаг.

Слуги, разбуженные переполохом, смотрели на хозяина со странной смесью ужаса и благоговения, с трудом подавляя желание с восторгом пасть в ноги. Служанка, подававшая Эрику кофе, едва не кинулась целовать ручку.

Эрик не удивлялся. В отличие от суеверных слуг, воскрешение Тобби имело для него исключительно научный и практический интерес. Бывшего министра разместили в одной из гостевых комнат, и он почти сразу заснул под действием восстанавливающих артефактов. Брюн вызвалась присмотреть за ним — служанки отказались это делать, старательно сплевывая через плечо, чтоб отогнать нечистого. Если господин Эверхарт человек знакомый, и от него хотя бы приблизительно представляешь, чего ожидать, то от мертвеца можно ждать всего, кроме хорошего.

Да и Господь с ними. Эрик отдал последние распоряжения и отправился спать.

Несмотря на усталость, спалось ему очень плохо. Снилась спальня Лютеции и Брюн — полностью обнаженная, на белом шелке простыней, она приподнялась на локтях, посмотрела Эрику в глаза и едва слышно промолвила, призывно разведя колени в стороны:

— Иди ко мне…

Эрик склонился над ней, желая взять, присвоить и никогда уже не отпускать, но вместо Брюн уже была Лютеция — веселая, полная жажды жизни. Мир сна наполнился ее звонким смехом, и Эрик понял, что это сыплются золотые каруны.

— Брюн! — позвал он в надежде, что Брюн вернется — и она вернулась. Теперь они были в его комнате, в тот самый день, когда он привез Брюн из родительского дома и, не желая сдерживать нетерпение, приступил к экспериментам. Вот только теперь Брюн была не тихой и скромной девушкой, а ласковой кошечкой с горячей кожей и жадными прикосновениями. Опустившись на Эрика сверху, она приняла его в себя с легкостью опытной куртизанки, и Эрик подумал: «Если я проснусь, то умру».

Он не умер.

Звон старинных часов привычно поднял его в шесть утра. Открыв глаза, Эрик некоторое время лежал неподвижно, вспоминая, как они с Брюн двигались в едином ритме, растворяясь в нарастающем наслаждении и не в силах насытиться друг другом. Это было невыносимое счастье и такая же невыносимая мука. Сон закончился, а наяву все иначе. Совсем иначе.

Спустившись в комнату, отданную в распоряжение Тобби, Эрик обнаружил служанку, заправлявшую постель, и испытал мгновенный укол холода. Неужели все это ему тоже приснилось?

— Господин проснулся полчаса назад, — с торопливой услужливостью объяснила служанка, взбивая подушку так старательно, словно от этого зависела ее судьба. На шее девушки Эрик заметил простенький глиняный амулет — кукиш, отгонявший нечистого. — А госпожа Брюн отвела его в столовую. Завтрак скоро будет готов.

Эрик мысленно усмехнулся. Заботливая девочка Брюн решила, что первым делом больному нужна хорошая еда, да побольше. Именно так и лечат в провинции.

Неплохой способ, что тут скажешь.

Тобби сидел за столом, пил чай мелкими глотками и уже не напоминал живой труп. Просто человек после долгой болезни, который наконец-то идет на поправку. Альберт, сидевший рядом с Брюн, выделил бывшему министру один из своих костюмов — конечно, новая одежда оказалась Тобби велика, но это лучше, чем ничего. Служанки, торопливо накрывавшие на стол, старались не смотреть в сторону Тобби. Кто их знает, этих оживших покойников, вдруг заколдует. Или сожрет, с него станется.

— Доброе утро, — произнес Эрик. — Рад видеть вас в таком состоянии, господин Тобби.

Губы Тобби дрогнули в улыбке — словно по маске пробежала трещина. Эрик сел за стол и уловил запах, идущий от оживленного мертвеца: тонкий, почти неуловимый аромат хвои. В памяти сразу же всплыла картинка заснеженного леса, хрустящего морозного полудня, голубизны неба, режущей глаза, и звериных следов на снегу.

— Вы получили плату? — прошелестел голос Тобби. — Внакладе не остались?

— Получил, — кивнул Эрик. Служанка поставила перед ним тарелку с яичницей, беконом и грибами, и Эрик мельком подумал, что это самая странная трапеза, в которой ему приходилось участвовать. — Я сразу же снял деньги со счета, как только представилась возможность.

Тобби кивнул, слепо скользнул пальцами по серебряному ножу, лежащему на столе перед ним. Эрику захотелось поднять руку и дотронуться до шеи — в том месте, где за воротником рубашки был скрыт узелок на ленточке с амулетом.

— Как же ты выбрался из воды? — спросила Брюн, и Эрик с невольным уколом ревности отметил это «ты». — А петля? Тебе бы шею свернуло, я читала…

Она осеклась. Нож, которым Тобби механически нарезал бекон, неожиданно громко звякнул о тарелку.

— Палач был подкуплен, — сообщил он. — Остальное было по-настоящему… ну, почти.

Эрик поежился. Наверняка при Тобби был артефакт Дарунга, который законсервировал тело в момент смерти. Дарунга, конечно, дорогая штука, но не для бывшего министра инквизиции.

— Вы ведь заранее подготовились, — понимающе усмехнулся Альберт. Тобби угрюмо кивнул.

— За это нужно благодарить Брюн, — произнес он, и на мгновение его тяжелый темный взгляд смягчился. — Знающая предсказала мне, что я вознесусь высоко и разобьюсь о скалы, а это могло означать только казнь. Я обдумал эту информацию и решил слегка поменять свои планы. Поменять, но не отменить.

— Расскажите нам, — потребовал Эрик. — Мы все имеем право знать, что вы задумали.

Над столом воцарилось молчание. Тобби задумчиво играл ножом, и Эрик невольно обрадовался тому, что мягким столовым серебром вряд ли можно нанести увечья. Хотя кто его знает, на что еще способен Тобби. Говорили же о нем, что он хранил кусочки кожи и волос убитых ведьм — значит, безумен до краешка.

— Я хочу отомстить за жену и ребенка, — наконец, произнес Тобби, и чувство, которое прозвучало в его голосе, было глубже печали и горя. Именно оно руководило всеми действиями бывшего министра. — Их убили по приказу королевы Аврении, которой нужен был цепной пес в моем лице. Чудовище, способное только убивать по распоряжению хаомийской короны…

Он прикрыл глаза ладонью, и Эрику вдруг с ужасом подумалось, что Тобби плачет. Почему-то это напугало его больше маленького лезвия, которое недавно срезало амулет с его шеи.

Эрик понимал это желание отквитаться. Он и сам бы поступал точно так же, если бы что-то случилось с Альбертом или Брюн. Это было правильным.

— Я решил, что отниму у нее все, — продолжал Тобби, сумев совладать с волнением. — Но сделаю это так же, как и Аврения: руками судьбы. Ведь такое случается, взорвался артефакт в самобеглом экипаже. Несчастный случай. Вот и я заготовил для королевы такие же несчастные случаи. Кару Божью.

— Сошедший с ума принц, — подала голос Брюн. Тобби покосился в ее сторону и ответил:

— Да. Для начала. Когда у сына и наследника воспаление мозговой оболочки, поневоле начнешь задумываться, что Господь наказывает. А там и ее высочество Марселлин… — Тобби усмехнулся, и Эрик ощутил, как по спине ползет ледяная капля пота.

— Они же ни в чем не виноваты, — Брюн смотрела на Тобби с ужасом и надеждой. «Бедная девочка», — вдруг подумал Эрик, не то о Брюн, не то о принцессе Марселлин.

— Аурика была виновата только в том, что вышла за меня замуж, — голос Тобби дрогнул. — Она была лучшей из всех, кого я знал. А ее убили просто для того, чтоб меня ничто не отвлекало от работы. Чтоб я не отказывался делать то, что велено. И Аврения была довольна… какое-то время.

Он умолк и принялся задумчиво крутить в руках салфетку. Некоторое время все молчали, потом Альберт, который во время разговора спокойно ел, отодвинул тарелку и произнес:

— Значит, собираетесь уничтожить эту ветвь династии. И что потом? Кто сядет на трон?

Тобби посмотрел на него с плохо скрываемым раздражением, словно у него внезапно заболели зубы.

— Видит Господь, мне это безразлично. Трон вряд ли будет долго пустовать.

Альберт покрутил в пальцах вилку, и Эрик вдруг подумал, что ни разу не видел брата таким. Знакомый Альберт, младший, выпестованный, любимый, о котором надо было заботиться, исчез бесследно, и Эрик не знал, радоваться этому или нет.

— Что, если Аврения не имеет к этому отношения? — предположил Альберт. — Что, если кто-то расчищает дорожку к трону вашими руками? Ясное дело, за смерть любимой жены и ребенка вы голову свернете тому, кто это сделал. И в задницу засунете. А потом уйдете в сторонку, сядете на скамеечку и больше никогда и ни во что не вмешаетесь… знаете, почему? Потому что вас уберут очень-очень быстро.

Альберт сделал паузу и добавил:

— Вы опасны, Дерек. Аврения радуется, что вы мертвы, но парадоксально: ее и наследников некому защитить, кроме вас.

Эрик вдруг услышал, как снаружи, в саду, щелкают ножницы садовника, который старательно подравнивает кусты — настолько тихо стало в столовой.

— Я не думал об этом, — признался Тобби. Бросил быстрый взгляд на Брюн, словно нуждался в ее поддержке, и отвел глаза. Альберт ослепительно улыбнулся, и как-то вдруг стало ясно, что здесь и сейчас именно он является хозяином положения.

— Подумайте, — предложил он. — Видите ли, Дерек, в определенной степени вы сейчас мой заложник и не покинете Геренхаус без моего согласия. Вы, конечно, можете перебить всех нас, но я в любом случае подам сигнал коллегам, и вас возьмут очень быстро.

На бледном лице Тобби впервые за все время их знакомства появилось нечто, отдаленно похожее на удивление. Он прищурился так, словно прикидывал, как именно поступить с Альбертом. Эрик невольно приготовился отражать удар, хотя прекрасно понимал, что не успеет этого сделать.

— И зачем вам это нужно, позвольте полюбопытствовать? — спросил Тобби.

— Я сотрудник службы безопасности короны, — произнес Альберт, и в его голосе звучало искреннее волнение. — И я служу не какой-то определенной династии, а Хаоме в целом. В моих интересах, чтоб потрясений, переворотов и резких смен курса было как можно меньше. Вот почему я хочу, чтоб вы некоторое время побыли под моим приглядом. Потому что если я прав, и существует тот, кто планирует убрать Аврению, то вы всем очень сильно пригодитесь. По крайней мере, не уберете ее сами.

Дерек усмехнулся. Посмотрел на Альберта как на человека, в чем-то равного себе.

— Проще было бы позволить мне умереть, — наконец, сказал он.

Альберт пожал плечами.

— Боюсь, тогда мы бы окончательно утратили надежду, — ответил он.

* * *

— Больше всего я хочу узнать, как вам удалось сманипулировать принцем.

Тобби сидел на скамейке возле пруда, равнодушно смотрел на горделивых лебедей. В ярком свете солнечного полудня он, бледный и отстраненный, казался живым мертвецом. Кружевная тень, которую отбрасывали липы, казалась саваном. «Да ведь он и есть мертвец, — напомнил себе Эрик. — Мертвец, которого чужое искусство вырвало из-за края жизни и смерти».

Его артефакты сработали просто идеально, но сейчас Эрику не хотелось об этом думать. Он полагал, что, по крайней мере, обрадуется тому, что у него все получилось — но радость так и не пришла. Была пустота в душе и что-то похожее на отвращение.

Какая уж тут радость.

— На самом деле все очень просто, — спокойно ответил Тобби. — Я ведь прекрасно понимаю, что никакой артефакт по моему заказу вы не создавали. Работы велись, но артефакта как такового нет. Верно?

Эрик сконфуженно опустил глаза. Интересно, Тобби умеет читать мысли, или это просто развитое логическое мышление и умение делать значительные выводы из незначительных вещей?

— Вы сами — ходячий артефакт, — продолжал Тобби, не дождавшись ответа. — Вся сила заключена именно в вас, конкретнее — вот тут.

Он протянул руку и дотронулся до затылка Эрика. Это было жуткое, призрачное ощущение — словно смерть прикоснулась. Когда Тобби опустил руку, Эрик невольно вздохнул с облегчением.

— После взрыва в лаборатории я приехал в больницу и убедительно попросил медикусов взять у вас кровь и сделать особую вытяжку, — продолжал Тобби. — А потом, уже на следующий день вколол ее себе. Как видите, результат не заставил себя долго ждать. Впечатляющий результат, скажу честно. Я на такое и не рассчитывал.

Он помолчал, должно быть, оценивая произведенное впечатление. Оно, надо сказать, было значительным — Эрик ошарашенно смотрел на Тобби, не в силах отвести взгляда, и в голове у него крутилась одна мысль: «Кто бы мог подумать, Господи, кто бы мог подумать…» Не нужно было делать ничего особенного, не ломать голову, не крушить жизнь Брюн, в конце концов — вся сила была просто в крови Белого Змея, которую пропустили через перегонный аппарат.

Все оказалось просто. Куда уж проще.

— Только и всего? — спросил Эрик. Тобби грустно усмехнулся.

— Только и всего. Знаете, раз уж у нас пока есть время, которое мы проводим в ожидании вашего брата, то потратьте это время с пользой.

Альберт уехал сразу же после завтрака. Эрик до сих пор не мог ужиться с мыслью о том, что легкомысленный гуляка и повеса — сотрудник службы безопасности короны. К тому же, очень профессиональный — маскировался столько лет, и Эрик ничего не заподозрил. Думал, что брату по-прежнему нужна его забота и опека.

— И что пойдет мне на пользу? — поинтересовался Эрик. Тобби задумчиво нагнулся, сорвал травинку и принялся механически разделять ее на волокна. Один из лебедей на пруду забил крыльями по воде, изогнул шею и издал громкий торжествующий клекот.

— Проведите это время с Брюн, — посоветовал Тобби. Он сделал паузу и добавил: — Знаете, если бы я больше был с Аурикой, то, возможно, все было бы иначе. Совсем иначе. Если уж мы любим, то должны быть с теми, кого любим.

Эрик и передать не мог, насколько странно и чужеродно звучали слова о любви из уст живого мертвеца. И в то же время в них было что-то настолько трогательное и наполненное искреннего страдания, что он произнес:

— Вы еще встретитесь с ней. Когда все закончится — встретитесь.

Тобби печально улыбнулся.

— Думаете? Я рассчитывал, что увижу хоть краешек другого мира, когда упаду в реку.

— Увидели? — спросил Эрик, уже понимая, каким будет ответ.

Тобби отрицательно качнул головой.

— Нет. Не увидел. Тьма и больше ничего. Нас в конце ждет только тьма, друг мой. Так что проведите больше времени с любимыми, пока с нами свет.

Пожалуй, в том, что касается тьмы и света, Тобби разбирался получше прочих. Эрик имел все основания верить ему в этом вопросе.

— Я не хотел бы копаться в ваших воспоминаниях, — сказал Эрик после того, как возникшая пауза стала неудобной. — Но все же… Почему вы решили, что за смертью вашей жены стоит именно королева Аврения?

Тобби промолчал.

— Лезу не в свое дело? — спросил Эрик. Бывший министр отрицательно мотнул головой.

— Мы в одной лодке, господин Эверхарт. Какое уж тут не свое дело… Незадолго до смерти Аурики я очень сильно поругался с ее величеством, — Тобби прищурился, и спокойное выражение его лица вдруг резко сменилось на неприятную жестокую гримасу. — Видите ли, Аурике никогда не нравилось, что я убийца именем короны. И, когда она забеременела, я решил, что пришло время для перемен.

Эрик уже примерно представлял, что будет дальше. Разумеется, королева не была в восторге от того, что Тобби осмелился своевольничать.

— Я отказался выполнять задание. Сказал, что вообще уйду в отставку и уеду, — продолжал Тобби. Морщина, которая легла по его переносице, была глубокой, словно шрам. — Аврения взбеленилась, орала на весь дворец. А потом вдруг успокоилась и сказала, что научит меня подчиняться и знать свое место. Что и у нее есть средства.

Тобби прикрыл глаза, и его лицо нервно дрогнуло, словно он в очередной раз пытался удержать свое горе и никак не мог с ним справиться.

— Аурики не стало через неделю, — едва слышно проговорил он. — Поехала к медикусу, я отдал ей свой самоходный экипаж. Я был в министерстве, готовился к переговорам, пришел Игорь, мой помощник, и сказал, что артефакт в экипаже взорвался. Погиб водитель, и Аурика погибла.

Тобби откинулся на спинку скамейки и умолк. Королева Аврения заставила строптивца подчиняться, отобрав у него самое дорогое. Но что, если Альберт прав, и Аврения здесь — всего лишь элемент головоломки, а не тот, кто ее собирает?

— Кто еще мог знать о том, что вы с королевой на ножах? — поинтересовался Эрик. Тобби равнодушно стряхнул лохмотья травинки с колена, растер зеленый сок по пальцам.

— Да все знали. В тот вечер она голосила, как сумасшедшая, — промолвил он. — Эрик, ну вы же понимаете, что я профессионал. Я обдумал все варианты. Именно Аврения хотела меня проучить и заставить слушаться. Аурика была помехой для ее воли, вот и устранили помеху…

Тобби осекся, словно ему стало трудно дышать.

— А если устранить хотят Аврению? — продолжал наседать Эрик. — Руками неутешного вдовца, который будет мстить даже с того света?

— Ваш брат сказал то же самое, — сухо произнес Тобби.

— Вам не жалко Марселлин? Юная девушка, еще ребенок.

Среди деревьев мелькнуло светлое платье, и к пруду вышла Брюн. Эрик невольно залюбовался ею — тоненькая, легкая, она была похожа на фею. Тобби поймал направление его взгляда и посоветовал:

— Я бы на вашем месте размышлял не о том, кто сядет на трон Хаомы. И не о судьбе Марселлин. А о том, как удержать то, что у вас пока есть.

Эрик прекрасно понимал его правоту. Не стоило тратить время на таких, как Лютеция, на сожаления о прошлом и мысли о том, чего уже не исправить.

Брюн подошла к скамье — Тобби тотчас же поднялся, уступая ей место, и произнес:

— Мой свет уже погас, господин Эверхарт. А ваш еще горит. Позаботьтесь о нем, пока можете.

Когда Тобби скрылся из виду, решив, должно быть, коротать время в другом месте за чем-то более интересным, чем беседа с Эриком, Брюн сказала:

— Это просто невероятно, Эрик. То, что ты сделал — невероятно.

В груди потеплело, а сердце застучало быстрее — похвала Брюн неожиданно обрадовала Эрика. Он смущенно улыбнулся и ответил:

— В принципе, ничего особенного. Просто переключение работы некротических полей по заданной схеме с учетом… — Эрик осекся и произнес: — Извини, это, должно быть, совсем неинтересно.

Брюн ободряюще улыбнулась.

— Мне просто сложно это понять, — сказала она. — Я же не знаю этих вещей.

«Зато мы оба знаем, насколько жизнь хрупкая штука, — подумал Эрик, — и как легко ее можно оборвать. Нужно лишь желание перерезать тоненькую ниточку».

— Когда все это кончится, — неожиданно для самого себя произнес Эрик, — давай поедем к твоим родителям.

Брюн самым натуральным образом шарахнулась в сторону, будто слова Эрика испугали и задели ее сильнее пощечины.

— Это еще зачем? — прошептала она. Ее голос дрожал, казалось, Брюн готова расплакаться. Эрик с грустью подумал, что она до сих пор не ждет от него ничего хорошего — хотя согласилась вернуться в Геренхаус, хотя испытывала к Эрику вполне теплые чувства.

Он вспомнил их поцелуй на конспиративной квартире Альберта. Вспомнил, какой податливой и нежной, какой открытой была Брюн.

Снова кольнуло сердце.

— Затем, что так полагается, — сказал Эрик максимально серьезно. Поднявшись со скамейки, он опустился перед Брюн на одно колено и произнес: — Если я собираюсь взять девушку в жены, то должен просить согласия у ее родителей.

Брюн смотрела на него с ужасом, непониманием и надеждой. Ее рука в руках Эрика была маленькой и хрупкой — сожми сильнее и сломаешь.

— Ты можешь подумать, что я тороплю события, — продолжал Эрик, — но мне кажется, что медлить и рассуждать незачем, когда надо действовать и принимать решения. Пока свет горит для нас обоих. Брюн, ты станешь моей женой?

Брюн негромко ахнула и тотчас же зажала рот ладонью. В ее глазах Эрик увидел блеснувшие слезы. Девушкам ведь полагается плакать, когда им делают предложение.

— Брюн? — окликнул Эрик. — Я понимаю, что вся наша ситуация как минимум сложная. Но я бы хотел, чтоб ты вышла за меня замуж. Я не обещаю тебе луну с неба, но сделаю все, чтоб ты была счастливой.

Брюн молчала еще с минуту, потом ее губы дрогнули, и Эрик услышал негромкое «Да».

— Да, — повторила Брюн уже более четко. — Да, я согласна.

Эрику вдруг стало легко-легко, словно груз тяготивших его забот куда-то исчез с его плеч, оставив только головокружение. Они поднялись, Эрик обнял Брюн и, когда она уткнулась лицом в его грудь, подумал, что наконец-то все сделал правильно. Наконец-то все шло так, как нужно.

— Я тебя люблю, слышишь? — негромко произнес он те слова, которых никому не говорил уже много-много лет. — Наверно, с первого вечера в Геренхаусе.

Брюн тихонько всхлипнула, и Эрику казалось, что он слышит, как стучит ее сердце: быстро-быстро, словно хочет вырваться и убежать.

Ее лицо и губы были солеными от слез. Эрик целовал Брюн, понимая, что его поиски счастья — долгие, мучительные, наполненные сомнениями и болью — наконец-то закончены там, где он и не ожидал.

Все наконец-то было правильным.

Это и был свет.

* * *

Магофонический аппарат работал исправно. Подключенный к нему транслятор выдавал на специальное стекло передовицы столичных газет. Эрик, стоявший за пультом управления, переводил рычаги в нужные положения, и страницы перелистывались. Казалось, газета парит в воздухе — протяни руку и дотронешься до гладкой белой бумаги, размажешь свежую краску.

— Вот, самая первая статья, — Тобби, устало сидевший в кресле, указал на газетный лист.

На передовице было несколько дагерротипических снимков, объединенных в общую иллюстрацию. Развороченный взрывом самоходный экипаж, медикусы в белых балахонах, которые грузили в карету скорой помощи носилки с небрежно прикрытым тканью человеческим телом — и врезкой портрет самого Тобби, еще не вдовца, утонувшего в собственном горе, а самоуверенного, дерзкого, молодого.

«Нет больше этого человека, — подумал Эрик. — Нет и никогда не будет».

Тобби прищурился и прочел вслух.

«На Королевской набережной сегодня ровно в полдень произошел взрыв самоходного экипажа. По данным полиции, двигательный артефакт еще на этапе создания получил конструкционные дефекты…», — Тобби усмехнулся и сказал: — То есть, я бы не проверил экипаж при покупке и не работал бы с ним потом.

Эрик пожал плечами. Бог весть — может, это и на самом деле был страшный несчастный случай?

Он думал о работе со спокойной отстраненностью. Все его мысли сейчас занимала Брюн. Они расстались полчаса назад, и Эрик до сих пор чувствовал тепло ее руки. Он был искренне счастлив, и ему на какой-то миг даже стало стыдно быть настолько счастливым.

— «Водитель и пассажирка, госпожа Аурика Тобби, погибли на месте. Госпожа Аурика была женой министра инквизиции Дерека Тобби, поэтому полиция предполагает возможность теракта», — прочел Тобби и каким-то нервным жестом дотронулся до правого века, украшенного старым шрамом.

— По-моему, это правильно, — произнес Эрик. — Это ведь ваш экипаж, а не вашей жены. Вполне возможно, хотели убрать именно вас. У вас ведь есть враги?

По лицу бывшего министра пробежала тень.

— Великое множество, — признался он, и это нисколько не удивило Эрика. Странно было бы, если бы у такого человека, как Тобби, обнаружились бы друзья.

Впрочем, друзья-то как раз были, напомнил себе Эрик. Усатый Маркус, который, рискуя карьерой и головой, организовал операцию спасения и прикрытия.

— Почему это не может быть один из ваших врагов? — продолжал Эрик. — Хотели расквитаться с вами, а получилось… — он замялся. — Ну, то, что получилось.

Некоторое время Тобби молчал.

— Я думал об этом, — нехотя признался он. — Но согласитесь, если бы хотели убрать меня, то обязательно повторили бы попытку. И я сейчас не имел бы удовольствия разговаривать с вами.

Эрик внимательно посмотрел на него. По-прежнему в одежде Альберта, которая была ему велика, измученный и больной, Тобби казался маленьким, слабым — и страшным. «Лучше бы я его не воскрешал, — внезапно подумал Эрик. — Лучше бы он умер окончательно».

— А таких попыток больше не было? — спросил он, понимая, что у него, должно быть, сейчас очень глупый вид. Тобби отрицательно мотнул головой.

— Нет. Не было.

Эрик снова перевел рычажок, и на стекле появилась новая газета. На сей раз печальная статья была на третьей странице — рассказ о похоронах Аурики. На снимке Эрик увидел Тобби — растерянного настолько, что он казался вытряхнутым из жизни и не понимающим, где находится. Под руку его поддерживал давешний усач, и без этой поддержки Тобби не смог бы идти.

— Кто это? — спросил Эрик. Что-то подсказывало ему, что сейчас очень нужно прикинуться дурачком.

— Это Маркус Хелленберт, — объяснил Тобби. — Мой товарищ и заместитель. Полагаю, сейчас его назначат министром. А что?

Эрик невозмутимо улыбнулся.

— Ничего, — сказал Эрик, но Тобби сразу же смерил его мрачным взглядом и произнес:

— Нет. Если вы думаете, что Маркус…

— Я ничего такого не думаю… — начал было Эрик, но Тобби оборвал его:

— Нет.

Это прозвучало почти жалко — Тобби, лишенный всего — карьеры, жизни, всего, что делало его самим собой, не хотел потерять еще и друга. И это очень не понравилось Эрику. Очень. Он и сам не мог объяснить, что именно его настораживает, но чувство тревоги было нервным и зудящим.

На кону было министерское кресло. Эрик отлично понимал, что люди убивают и за меньшее. Организовать взрыв, прекрасно зная характер Тобби и то, что он обязательно станет мстить за жену, а потом, когда дело неминуемо придет к казни — вернуть старого друга с того света. Ни в какой политике Тобби уже ничего решать не будет, так что желанный пост однозначно останется за Хелленбертом. И совесть его будет чиста, пусть и относительно. Друга-то он спас. С того света вытащил.

— Нет, — жестко повторил Тобби. — Нет, вы неправы.

Эрик усмехнулся.

— Иногда мне кажется, Дерек, что вы читаете мои мысли, — сказал он.

— Тут нечего читать, — недовольно ответил Тобби. — У вас все на лице написано.

Он умолк, а потом добавил чуть ли не с обидой:

— Маркус мой давний друг. Он не стал бы так поступать, я его знаю.

— Хорошо, если нет, — примирительно ответил Эрик. Откуда-то издали донеслась тихая музыка — ожил старый рояль в малом зале. Должно быть, это была Брюн, кто же еще. Девушек учат играть на музыкальных инструментах, а рояль в Геренхаусе не звучал с того момента, как умерла мать Эрика и Альберта. Играть было некому. Негромкая мелодия переливалась, словно маленький ручеек, наполняла огромное здание, и в лаборатории будто бы стало светлее.

— Аурика не играла, — вдруг сказал Тобби. — У меня дома не было музыкальных инструментов. Я думал, что все это ерунда, а она не просила. Идите лучше к Брюн, Эрик. Я уже понял, как работает эта система.

«Весьма необычный способ избавиться от неприятного собеседника», — подумал Эрик, покидая лабораторию». Впрочем, Тобби можно было понять. Когда намекают на то, что лучший друг причастен к смерти жены, то тут невольно взбеленишься.

Брюн действительно играла на рояле — стояла рядом с инструментом, и Эрику казалось, что рояль счастлив. Раньше до него дотрагивались только служанки, вытиравшие пыль, он был всего лишь предметом интерьера, но пришла эта девушка, и рояль ожил, снова став самим собой. Великое это дело, быть кому-нибудь нужным. Услышав шаги Эрика, Брюн обернулась, смущенно и испуганно, словно ее застали за чем-то предосудительным.

— Я давно не слышал, как он звучит, — признался Эрик. — С самого детства, представляешь? Мама играла на нем, а потом ее не стало.

— Если хочешь, я сыграю что-нибудь еще, — предложила Брюн, но Эрику вдруг подумалось, что эта музыка должна принадлежать только ей одной. И только тогда, когда этого потребует движение души.

— У меня есть идея получше, — сказал он. — Конечно, если ты любишь бабочек.

— Бабочек? — улыбнулась Брюн. — Да, люблю. А что?

Эрик посмотрел в окно — солнечный день уже утратил жаркую яркость и стал наполняться насыщенными красками вечера. В глубине парка среди старых деревьев уже царят прохлада и сумрак.

— Самое время для небольшой прогулки, — улыбнулся Эрик. — Идем.

Он загадал, что если им никто не встретится по пути, то скоро вся эта история завершится, и финал будет хорошим. Слуги занимались делами по дому — вышколенные еще покойным отцом, они были приучены не попадаться на глаза хозяевам, если их не звали. В саду Эрик увидел маленькую фигурку садовника, который возился с розовыми кустами, но он был далеко, и Эрик решил, что это не считается.

— Куда мы идем? — заинтересованно спросила Брюн. Эрик подумал, что за фасадом приличной домашней девушки прячется легкая на подъем, активная и дерзкая искательница приключений, и это его обрадовало.

— Мы с Бертом нашли это место в детстве, — сказал Эрик. Они перешли мостик через пруд и оказались возле стены старых деревьев. Управляющий давно говорил, что эту часть парка следует вырубить, но Эрик раз за разом давал ему отказ и советовал не умничать. — Однажды отец устроил нам знатную выволочку, был вечер, и мы убежали из дома в парк.

Он вспомнил сумрачный вечер ранней осени. Ленты тумана выползали из-за стволов деревьев, превращая привычное и знакомое место во что-то таинственное и жуткое. Гувернеры и наставники всегда говорили: дети, не ходите в дальний парк! — но Эрик и Берт, не сговариваясь, направились именно туда.

— Нам хотелось, чтоб нас не нашли, — продолжал Эрик. Тропинка, петлявшая между деревьями, была чистой и ровной, хотя здесь редко кто ходил. — И мы решили, что надежно спрячемся там, где ручейки становятся болотцем.

— Здесь есть болото? — Брюн поежилась и осеклась. Вспомнила собственные слова об убийстве Эвги и, должно быть, решила, что Эрик собирается сделать то же самое. Все-таки она не доверяет ему до конца, даже приняв предложение руки и сердца.

И так будет еще долго. Эрик прекрасно это понимал.

— Есть, но мы сейчас не туда, — торопливо ответил Эрик. — Тогда мы тоже не дошли до болота. Заблудились в тумане и выбрались вот сюда…

Тропинка вывела их на небольшую тенистую поляну среди деревьев, заросшую дикой травой. Здесь, среди темных стволов и густых трав, не верилось, что стоит пройти совсем немного — и мир изменится, появится огромный дом, начиненный артефактами, а трава на газонах будет аккуратно подстрижена. Эрик помог Брюн перебраться через поваленное дерево и предложил:

— Присаживайся. Надо подождать совсем чуть-чуть.

Кажется, Брюн вздохнула с облегчением.

— Неужели ты и правда подумала, что я хочу заманить тебя в болото? — с улыбкой спросил Эрик. Брюн посмотрела на него, как на сумасшедшего.

— Разумеется, нет, — ответила она. — Просто вспомнила жен Альберта, и мне стало не по себе. И вообще… — Брюн замялась и сказала: — Я думаю о тебе намного лучше, чем ты сам о себе думаешь.

Эрик улыбнулся и благодарно сжал ее руку. Подумалось, что он вот так бы всю жизнь просидел с Брюн на этой поляне. Где-то над ними негромко защебетала птичка, и по траве на поляне пробежала невидимая волна. Это было как дуновение ветра — но теплый воздух, наполненный запахом трав и воды, был неподвижен.

— Начинается, — с затаенной радостью произнес Эрик.

Над травой задрожали мелкие золотые огоньки. Брюн ахнула, сильнее сжала руку Эрика. Огоньки медленно-медленно стали подниматься вверх, и вскоре стало ясно, что это крошечные бабочки — они разворачивали тонкие прозрачные крылышки, густо усеянные пыльцой, и, вздрагивая, неторопливо начинали полет.

Это было удивительно и красиво. Бабочки порхали над поляной, золотая пыльца с их крылышек рассыпалась в траву, окутывая поляну прозрачной дымкой, и Брюн смотрела на это зрелище с восторгом ребенка перед новогодней елкой. Эрик вспомнил, как они с братом сидели в траве, прижавшись друг к другу, глядели, как кружит стайка бабочек, и мир больше не казался им ни плохим, ни жестоким.

— Раньше стая была намного меньше, — сказал он, когда бабочки, словно повинуясь незримому сигналу, стали подниматься вверх, к кронам деревьев. — Когда мы с Бертом попали сюда, тут было всего четыре бабочки…

Он вдруг увидел себя и брата со стороны: зареванные испуганные дети зачарованно смотрят на светящихся бабочек, и на их лицах медленно высыхают потеки слез.

— Это… это невероятно, — прошептала Брюн, и Эрик увидел, что в ее глазах появился влажный блеск. — Это волшебно.

Она обернулась к Эрику и проговорила:

— Спасибо, что показал мне это.

И теперь в ее голосе не было ни страха, ни досады, ни горечи. Только любовь и благодарность.

* * *

Эрик постучал в дверь комнаты Брюн поздним вечером, когда все обитатели дома уже спали. Брюн только что вышла из ванны и, услышав стук, вдруг испугалась: мать всегда говорила, что джентльмен не должен видеть леди с растрепанными волосами.

В тот же миг она назвала себя набитой дурой. Ведь Эрик не раз видел ее и растрепанной, и несчастной, и больной. Хуже от этого не стало. Если сейчас он здесь — точно не стало.

Они несколько минут стояли на пороге, молча глядя друг на друга, и Брюн со сладким ужасом понимала, зачем он пришел. Мать сказала бы, что такие вещи порядочные люди делают только после свадьбы, но сейчас, в эту минуту, никакие правила уже не имели значения. В груди вдруг стало тесно и горячо, к щекам прилил горячечный румянец, и Брюн едва слышно промолвила:

— Я думала, ты уже спишь, — и в тот же миг поняла, что сморозила очередную глупость. Эрик только улыбнулся — мягко, почти смущенно.

— Нет, — сказал он. — Не спится что-то.

— Мне тоже, — проговорила Брюн. — Мне…

Она не успела договорить: Эрик каким-то быстрым, неуловимым движением буквально сгреб ее в объятия и, втолкнув в середину комнаты, запечатал губы поцелуем.

Это было совсем не так, как той ночью на конспиративной квартире Альберта. Сейчас рядом с Брюн был мужчина, который твердо и уверенно брал свое себе, не оставляя никаких сомнений в том, что Брюн теперь принадлежит только ему, и он никому и никогда ее не отдаст. Это была сила и воля, и Брюн послушно покорилась ей, с удивлением понимая, что наслаждается каждой минутой. Маленькая и робкая в руках большого и властного человека, она не была ни жертвой, ни рабыней, ни пленницей Белого Змея — Брюн стала тем, кого нужно любить, беречь и защищать. Брюн прильнула к Эрику всем телом, словно хотела слиться с ним в одно существо, и с такой же жадностью откликнулась на поцелуй.

Сорочка скользнула вниз по плечам, и Брюн неожиданно вздрогнула, пытаясь подхватить ее каким-то стыдливым девичьим движением. В этот миг они с Эриком будто опомнились, очнулись ото сна. Волна безумия схлынула с них, и некоторое время они молча стояли, не размыкая объятий, а потом Эрик негромко сказал:

— Прости. Со мной иногда так бывает.

— Как? — выдохнула Брюн, каким-то чутьем понимая, что именно он имеет в виду.

— Безумно, — выдохнул Эрик в ее влажные волосы за ухом. — Кровь Белого Змея иногда делает меня сумасшедшим. Все должно быть по-другому.

Он выпустил Брюн и открыл окно. В комнате сразу стало свежее — ночной ветерок принялся играть с занавеской, из сада долетели звонкие голоса цикад, и Брюн подумала, что Эрик прав. Все должно быть по-другому.

Это ведь был не сон. Сейчас ей стало жутко. По спине пробежал озноб, а сердце забилось так, словно хотело вырваться. Но грудь наливалась томительной приятной тяжестью, а в низу живота медленно, но верно нарастало тепло.

Эрик приблизился и каким-то очень нежным и трогательным жестом дотронулся до волос Брюн. От него снова пахло одеколоном с османтусом, как и в первый вечер, но сейчас этот запах не пугал и не раздражал. Эрик осторожно вытянул длинную шпильку, которой наскоро были подхвачены влажные пряди. Пропустил между пальцами кудрявые локоны.

Брюн казалось, что она сейчас взлетит.

— Тебе страшно, — негромко сказал Эрик, легонько погладив Брюн по плечам.

— Чуть-чуть, — откликнулась Брюн. — Немножко…

На этот раз в поцелуе не было ничего от недавней испепеляющей страсти и властной алчности — только нежность, покорявшая быстрее, чем сила. И, вновь отзываясь на поцелуй, Брюн подумала, что сейчас все именно так, как она всегда хотела.

Дуновение ветра скользнуло прохладным языком по разгоряченной спине. Брюн вздрогнула и почувствовала, что чужие руки осторожно опускают ее на кровать. На миг ей показалось, что она задыхается. Эрик с той же осторожностью избавил ее от сорочки и склонился над Брюн, покрывая быстрыми, почти невесомыми поцелуями шею и грудь. Брюн обхватила его за плечи, то ли стремясь оттолкнуть, то ли наоборот, желая приблизить к себе. Поцелуи из легких, почти невесомых снова стали жадными и обжигающими, Брюн услышала чей-то негромкий стон и с удивлением поняла, что он сорвался именно с ее губ, что жар в ее теле нарастает, и ей хочется большего. Не просто долгих ласк, от которых она почти теряла сознание от наслаждения — большего.

Соединиться с человеком, которого она любит. Стать с ним одним целым.

Брюн поняла только сейчас, что чувство, наполнявшее ее все это время, было именно любовью. Не благодарностью и нежностью, а чем-то выше, больше и сильнее любой благодарности и нежности.

— Да, — хриплым от желания голосом промолвила она, когда Эрик отстранился и опустил ладони на ее колени.

— Да, — сказал он.

Потом стало больно — настолько, что Брюн вскрикнула и дернулась в сторону, пытаясь вырваться из рук Эрика. Он удержал ее, негромко повторяя что-то ласковое и успокаивающее, а потом боль взорвалась яркой вспышкой и растаяла. Взгляд Эрика был темным и тяжелым, и Брюн, глядя в его глаза, видела свое отражение — оно дрогнуло и исчезло, когда Эрик одним плавным движением вошел в нее до конца.

— Все хорошо? — спросил он, улыбнувшись самыми краешками губ.

— Лучше не бывает, — откликнулась Брюн и повела бедрами, подаваясь навстречу. Она откуда-то знала, что и как надо делать. Ее вело что-то древнее, потаенное, и эта власть была сильнее Белого Змея.

Это было похоже на движение морских волн — сначала неторопливо, ласкающе, трепетно, а затем быстрее и быстрее, почти на грани, почти до боли, чтоб, едва не добравшись до пика, замедлить темп, вернувшись к прежней тихой размеренной нежности движений, объятий и поцелуев. Брюн хотела, чтоб так было всегда. Ей казалось, что Эрик чувствует каждую клеточку ее распаленного тела, сгорающего от желания в его объятиях — и она всеми силами души стремилась отдать ему всю себя, до последней капельки. Движения Эрика были то томительно неспешными, то нервными и резкими, Брюн до крови искусала губы, чтоб не кричать от мучительного наслаждения — и все-таки кричала, впиваясь пальцами в плечи Эрика, выдыхая его имя.

Это было настолько хорошо, что не могло быть правдой. И, когда в низу живота взорвался огненный шарик, а по телу пробежала сладкая судорога наслаждения, почти выбивающая дух, Брюн поняла, что это правда. И так будет всегда.

Это не сон. Это лучше любого сна.

На живот выплеснулось что-то горячее, и Эрик со стоном уткнулся влажным лбом в плечо Брюн. Несколько минут они молча лежали рядом, не разрывая объятий и стремясь продлить момент тихой нежности. Миновала буря, страсть притихла и улеглась, и остались только двое, искренне любящие друг друга.

За окном разлилась щелкающая трель ночной птицы. Эрик улыбнулся, накинул на Брюн краешек одеяла.

— У них тоже любовь, — заметил он и улыбнулся: — Вот и все, госпожа Шульц. Теперь вы моя и никуда от меня не денетесь.

— Я и не собираюсь никуда деваться, — рассмеялась Брюн. — Но и вы, господин Эверхарт, должны…

Снаружи что-то хлопнуло — звук был подозрительно похож на выстрел. Отец частенько хаживал пострелять уток у речки, Брюн и сестры иногда ходили с ним, так что ошибиться было трудно. Эрик поднялся с кровати, выглянул в окно и спустя несколько мгновений растерянно произнес:

— Дьявольщина… Там Берт.

Брюн бросилась к нему. Неужели это кто-то стрелял в Альберта? И когда он успел вернуться?

Но, высунувшись из-за Эрика, Брюн увидела, что Альберт стоит на дороге, опустив руку с пистолетом, и весь его вид говорит о том, что он только что потерпел сокрушительное поражение. Самоходный экипаж, который выехал за ворота поместья, почти исчез во мраке. Мелькнули звездочки задних огней и растаяли в ночи.

— Берт! — окликнул Эрик. — Что случилось?

Альберт только рукой махнул.

— Это Тобби! — сказал он. — Угнал мой экипаж и был таков!

Он вздохнул и устало добавил:

— Угадай, куда он сейчас направляется…

Тут и угадывать не надо было. Тобби ехал в столицу — мстить королеве Аврении даже из-за края смерти. И не остановят его ни люди Альберта, ни инквизиция, никто. Брюн вспомнила опустошенное лицо принца Патриса, и ее пробрало могильным холодом.

— Господи Боже… — опешив, пробормотал Эрик и спросил уже громче: — Как он смог тебя обойти?

Альберт обернулся, и Брюн увидела на его лице обиду на грани ярости.

— Как смог? Братишка, он обчистил твою лабораторию! — проорал Альберт и гневно топнул ногой. — Спер лучшие артефакты! И Быстрохода тоже!

Это было, как пощечина. Брюн не знала, что такое Быстроход — ей хватило выражения лица Эрика, который отошел от окна и медленно принялся одеваться.

— Прости, — сказал он каким-то чужим, мертвым голосом. — Прости, мне надо вернуться в лабораторию.

— Я с тобой, — с готовностью сказала Брюн. Платье лежало на спинке кресла и чуть ли не само прыгнуло в руки. Эрик посмотрел на нее, и в его взгляде была печаль и признательность.

— Тебе лучше отдохнуть, — тепло промолвил он. Брюн отрицательно качнула головой.

— Я твоя, господин Эверхарт, — сказала она. — А ты мой. Мы теперь всегда вместе, разве ты еще не понял?

Улыбка, озарившая лицо Эрика, была теплой и светлой. Он взял Брюн за руки и легонько прикоснулся губами к ее губам.

— Вот и хорошо, — промолвил он. — Ты не представляешь, насколько я этому рад.

* * *

— Сапсан ушел. Да, ушел… — Альберт скривился, словно у него резко заболели все зубы, нервно щелкнул пальцами. Впрочем, это было единственным, что выдало его волнение: он держался вполне спокойно и уверенно. — При нем большой набор артефактов, включая боевые.

Зеленый огонек на корпусе магофонического аппарата почти погас, чтобы спустя мгновение вновь начать наливаться пронзительно ярким светом. Жидкость в колбах деловито булькала, то поднимаясь почти до края, то снова опускаясь. Связь была хорошей.

Эрик смотрел на Альберта так, будто до сих пор не мог поверить в то, что его брат является одним из сотрудников на верхушке секретной службы. Брюн прекрасно понимала это чувство странного удивления. Так, должно быть, родители смотрят на выросших детей, которые вдруг начинают жить своей жизнью.

— Разрешаете брать? — подчеркнуто уважительно спросил невидимый собеседник. Альберт задумчиво дотронулся до кончика носа и ответил:

— Ни в коем случае! Тобби в совершенстве владеет техникой боя асассинов, он перережет вас за секунду и не ахнет. Даже не суйтесь к нему. Не лезьте на рожон! Берите его в плотное кольцо, но так, чтоб он ничего не заподозрил. Как только окопается в столице, сразу же сообщайте мне.

— Слушаюсь, ваше превосходительство! Разрешите выполнять? — откликнулся собеседник, и Эрик удивленно поднял левую бровь. Родной брат, бабник, кутила и повеса — и «ваше превосходительство»?

Брюн подумала, что им еще многому придется удивиться. Она всеми силами старалась сохранять серьезный вид, и это было тяжело — ей с трудом удавалось изгнать из памяти картину двух обнаженных тел, сплетенных опаляющей страстью. Но, вопреки желаниям Брюн, она возвращалась снова и снова, и Брюн понимала, что сейчас и здесь у нее довольно глупый вид с этим лихорадочным румянцем и блеском в глазах.

— Выполняйте, — устало сказал Альберт и надавил на кнопку, разрывая связь. Магофонический аппарат издал легкий треск, и огонек погас. Некоторое время никто не произносил ни слова.

— Что теперь будет? — спросил Эрик, когда тишина стала давить на уши. Альберт встрепенулся, стряхивая с себя оцепенение, и ответил:

— Для начала его надо найти. Я пока ничего не говорил королеве… знаешь, почему?

Брюн догадывалась, но предпочла промолчать.

— Ты хочешь использовать их всех в качестве наживки, — ответил Эрик. — Чтоб настоящий злоумышленник, если он есть, выдал бы себя так или иначе. А Дереку ты ничего не позволишь сделать в любом случае.

Альберт кивнул. Наклонил голову к плечу, показывая шею — сейчас ее украшал едва заметный розовый шрам, длинная-длинная царапина. Лицо Эрика приобрело тяжелое мертвое выражение. Он поднялся со стула, подошел к брату и встревоженно всмотрелся в шрам.

— Ты пытался задержать его, да? — поинтересовался он. Альберт горько рассмеялся. Посмотрел на Брюн и вдруг подмигнул ей так, словно отлично знал, что именно произошло в ее спальне. Словно он наблюдал за ней и Эриком.

— Конечно! — воскликнул он. — Почему Тобби меня не убил, вот вопрос. И почему он так резко сорвался с места? — Альберт сделал паузу и твердо произнес: — Здесь что-то произошло, братишка. Что именно?

Эрик пожал плечами. Еще раз дотронулся до шрама на шее брата и вернулся на свое место.

— Похоже, я навел Тобби на мрачные мысли, — признался он. — Видишь ли, у него есть близкий приятель, господин Маркус Хелленберт. Тот самый, который привез в Геренхаус гроб.

— Я его помню, — нетерпеливо промолвил Альберт. — Заместитель Тобби. И что?

— Я решил, что у него был мотив для покушения, — сказал Эрик. Альберт удивленно посмотрел на брата, и Эрик поспешил объяснить: — Видишь ли, я предположил, что убить хотели не Аурику. Убить хотели именно Дерека. Ну кто мог знать, что министр вдруг возьмет и уступит свой самоходный экипаж жене? А от гибели Тобби больше всех выигрывал именно Хелленберт. Королева Аврения об этом до поры до времени и не помышляла. Ее все устраивало.

Альберт посмотрел на брата так, словно в его душе быстро вызревала страшная догадка, и он искренне сожалел, что не догадался об этом сам.

— Аврения сегодня подписала бумаги о назначении Хелленберта министром, — задумчиво произнес он. — То есть, ты действительно считаешь, что…

— Мотив-то у него был, — сказал Эрик, бездумно крутя в пальцах серебряную пластинку для артефакта — пока еще пустую, не покрытую рунами. — И хороший такой мотив… Помнишь, как говорили древние: «Ищи, кому выгодно». Королева в ужасе — сын стал душевнобольным. Тобби официально казнен. А Маркус удобно устраивается в министерском кресле. Он выиграл больше всех.

Некоторое время все молчали, а потом Брюн негромко спросила:

— Они ведь друзья. И Маркус все-таки спас Дерека…

Альберт расхохотался так, будто слова о дружбе были невероятно смешными. Брюн угрюмо покосилась на него.

— Что я сказала не так? — холодным тоном благородной дамы поинтересовалась она.

Альберт только рукой махнул.

— Твое трогательное предположение о дружбе, вот что не так, — ответил он. — В политике друзей нет, есть совместные договоренности на определенный срок.

Это прозвучало как оплеуха. Или предложение не лезть не в свое дело. Брюн сконфуженно опустила глаза.

— Это все философия, — пришел на помощь Эрик. — Что теперь делать?

Альберт усмехнулся. Сунул руки в карманы, задумчиво покачался с пяток на носок.

— Пока будем ждать, — ответил он. — Тобби, конечно, молодец, но и служба безопасности короны не лыком шита, возьмут его в клещи как миленького. А там уж будь уверен, ему не дадут наделать дел.

Эрик недоверчиво усмехнулся. Казалось, он так и не верил брату.

— Остается надеяться, что он не заметит этих клещей, — произнес Эрик и вдруг с искренней горечью попросил: — Не лезь на рожон, Берт. У меня дурное предчувствие. Очень дурное.

Альберт дотронулся до царапины на шее кончиками пальцев и посмотрел на Эрика так, что сразу стало ясно: братья искренне, всем сердцем любят друг друга. Брюн смотрела на них и видела испуганных, заплаканных мальчишек, которые сидели на поваленном дереве в глубине леса, и у них не было никого, кроме их самих. Совсем никого. Брюн, которая росла с сестрами, няньками и родителями, не могла не ощущать боли и сочувствия, думая о братьях.

— Закончу с этим делом и переведусь в другой отдел, — заверил Альберт. — Устал я от оперативной работы, пришла пора сидеть в кабинете и подписывать бумажки. Поверь, я именно так и собираюсь сделать.

Брюн искренне сомневалась, что Альберт решил отправиться на покой, но не стала ничего говорить по этому поводу. Зато Эрик поверил брату — или просто хотел верить.

Эрик хотел ответить, но в этот миг на боку магофонического аппарата засветился оранжевый огонек входящего вызова. Альберт устало вздохнул и прикрыл глаза.

— Ну вот, — сказал он. — Начинаем работу.

— Ваше превосходительство! — чуть ли не со слезами произнес недавний собеседник. — Мы отследили Тобби на Большом тракте. И… ваше превосходительство, простите, я не знаю, как это вышло…

— Что! — рявкнул Альберт, и Брюн увидела, что он побледнел. «Да ему страшно!» — удивленно подумала она.

— Он как-то понял, что мы рядом, — прохныкал голос из аппарата. — Активировал Прыгунка и был таков. Вот только…

Альберт провел ладонью по лбу.

— Сколько человек погибло? — неожиданно спокойно сказал он, будто именно такого поворота событий и ожидал все это время.

— Вся группа, — глухо откликнулся собеседник. — Двенадцать.

— Я говорил, — сказал Альберт после небольшой паузы, — что не надо к нему лезть. Вы и не поймете, что уже умерли. Куда ведет хвост Прыгунка, отследили?

— Так точно! — откликнулся собеседник уже бодрее. — В столицу!

Альберт сокрушенно покачал головой.

— Чего и следовало ожидать, — вздохнул он. — Ладно, продолжайте поиск. Я буду в столице к утру.

Брюн покосилась на часы: половина первого ночи. Альберт выключил магофонический аппарат и обернулся к брату.

— У тебя есть еще один Прыгунок? — спросил он и чуть ли не с мольбой добавил: — Скажи, что есть.

Эрик сунулся в один из ящиков, несколько минут копался там среди серебряных пластинок, а затем вынул несколько артефактов и произнес:

— Я тебе их отдам, Берт. Но дай мне честное слово, что это твое последнее дело. Что ты действительно перейдешь на другую работу.

— Обещаю, — твердо сказал Альберт и с искренним волнением добавил: — Клянусь памятью матери. Мы узнаем, кто на самом деле заварил эту мерзкую кашу, и тебе больше не придется за меня беспокоиться. Я буду сидеть дома, даже в салон мадам Этель не пойду.

Видимо, это было самым впечатляющим обещанием. Губы Эрика дрогнули в улыбке, и он протянул брату один из артефактов. Эрик взял серебряную пластинку, покрутил ее в пальцах и произнес:

— Похоже, я не смогу убедить тебя остаться.

— Конечно, — весело сказал Эрик. — Мы все будем вместе, раз уж на то пошло.

Альберт придирчивым взглядом смерил Брюн и ворчливо заявил:

— Ну что поделать, потащимся всем табором. Тем более, Тобби в определенном смысле расположен к нашей прекрасной даме, — Альберт едва заметно улыбнулся, и Брюн почудилось, что невидимая рука погладила ее по щеке. Она испугалась, что Альберт вот так, дерзко, продолжит издеваться над ней, но прикосновение растаяло и не повторилось. «Я нравлюсь его брату, — напомнила себе Брюн, — и это меняет дело».

— И я, похоже, знаю, где он может находиться, — сказала Брюн. — У госпожи Лютеции.

Эрик и Альберт воззрились на нее с одинаково изумленным выражением. Потом на лице Эрика появилась тревога.

— Это говорит знающая? — с дрожью в голосе спросил он. Брюн ободряюще улыбнулась.

— Нет. Это просто логика. Лютеция верная соратница Дерека, и у него есть самое главное, что ей нужно. Деньги.

Эрик едва заметно нахмурился, и Брюн подумала, что сейчас он меньше всего хочет говорить и слушать о Лютеции. Она не знала, что произошло между ними во время свидания, но явно ничего хорошего. Альберт подбросил на ладони артефакт и весело произнес:

— Вот и замечательно. Значит, проложим дорожку к окрестностям ее дома.

— Нет! — перебила его Брюн и выпалила: — Стрелецкие выселки!

Теперь Альберт выглядел так, словно со всего размаху налетел на невидимую преграду. Брюн в другое время просто наслаждалась бы выражением его лица.

— Действительно, Стрелецкие выселки, — промолвил он. — Как же я сам не догадался!

* * *

Брюн никогда не приходилось путешествовать при помощи артефактов, поэтому после того, как все закончилось, она несколько минут стояла, опираясь на Эрика и сражаясь с тошнотой.

— Дыши носом, — со знанием дела посоветовал Альберт. Уж он-то никаких проблем не испытывал: стоял рядом, сунув руки в карманы, и смотрел по сторонам. Выражение его лица было таким, словно он умножал в уме трехзначные числа на скорость.

Белое сияние за спиной угасло, открывая сонное летнее утро и неказистые домишки, столпившиеся на краю пустыря. На какой-то миг Брюн показалось, что они вернулись к конспиративной квартире Альберта: очень уж запущенным и грустным был пейзаж, совсем как тот, который она видела из окошка той комнатки в харчевне. Эрик провел ладонью по лбу, стирая пот, и поинтересовался:

— Это и есть Стрелецкие выселки?

— Они, родимые, — ухмыльнулся Альберт. — И стоим мы тут у всех на виду. Надо бы пройти подальше.

Брюн поежилась. Солнце едва-едва поднималось из-за горизонта, в этот час все люди крепко спят, но после слов Альберта ей стало казаться, что из-за всех закрытых ставень и опущенных пластинок жалюзи за ними наблюдают невидимые соглядатаи. Испуганно вцепившись в руку Эрика, она подалась за ним — Альберт вел их, уверенно ориентируясь по одному ему известным приметам. Похоже, он прекрасно знал эти места.

— Никогда тут не был, — негромко сообщил Эрик. Брюн вдруг с удивлением поняла, что ему не по себе, и он старательно скрывает нарастающий страх.

— А я успел познакомиться, — бросил Альберт через плечо. — Скоро будет тут одно местечко, сможем там устроиться.

Они прошли по пыльному проулку, где у всех домов были заколочены окна и двери, вышли на грязную улицу с покосившимися заборами и чахлыми садами, и дорога привела их к маленькой площади, что была, должно быть, центром этого района. Брюн увидела церковь, гостеприимно распахнувшую двери, и небольшую чайную — несмотря на раннее утро, хозяин заведения уже выставлял на улицу столики и открывал полосатые зонтики. Увидев Альберта, он дотронулся до виска и произнес:

— Берт, дружище, сто лет тебя не видел.

— Фриц, старина! — Альберт обменялся рукопожатиями с хозяином чайной и сказал: — Нальешь нам по чашечке черного свазиленского?

— Присаживайтесь, сейчас все будет, — пригласил Фриц, указав на один из столиков, но Альберт отрицательно помотал головой.

— Нам бы не у всех на виду, — промолвил он.

— Как скажешь, — ответил Фриц. — Тогда прошу за мной.

Окна чайной выходили прямо на собор: отпив глоток чаю из щербатой чашки, Брюн принялась рассматривать необычно украшенные двери. Вместо ангелов и архангелов здесь были изображены морские чудовища с бесчисленным количеством щупалец и глаз. Эрик проследил за направлением взгляда Брюн и объяснил:

— Это церковь Святых последних дней. Почти секта. Веруют в то, что скоро наступит конец света, и Утонувшие боги поднимутся на поверхность, чтоб стереть с лица земли род людской.

— Мерзость какая! — выпалила Брюн, поежившись. Ну и местечко выбрал Тобби, чтоб скрываться от преследователей! Неудивительно, что Лютеция тогда так испугалась.

На какое-то мгновение Брюн подумалось, что она путешествует по разным мирам. Грязные задворки столицы, где сектанты молятся подводным божествам, не имеют ничего общего с тем миром, где на балах танцуют офицеры, а старые девы влюбляются в книжных героев. Прикосновение страха было легким и жгучим, и Брюн обрадовалась, когда Эрик снова взял ее за руку.

Рядом с ним она ничего не боялась.

— Да, неприятное местечко, — согласился Альберт, когда Фриц вышел на улицу и снова принялся за расстановку столов. — Все эти колоритные домики стоят на древних катакомбах, под нами целый лабиринт из подземных туннелей. Самое лучшее место, чтоб спрятаться… — он отпил чаю и добавил: — Тут испокон веков кто только не прячется.

— Дерек не полезет вниз, — промолвила Брюн. — Ему страшно спускаться под землю.

Эрик удивленно посмотрел на нее, но Альберт лишь понимающе кивнул. Брюн почувствовала, что сиреневый камень в ее артефакте налился тяжестью и потеплел.

— Да, я что-то такое о нем слышал, — кивнул Альберт. — Что Тобби провел раннее детство в столичных катакомбах, с тех пор даже подвалов боится.

— Тут и без подземелий можно спрятаться, — сказал Эрик. — Интересно, зачем ему Лютеция?

Фриц тем временем вошел в чайную и, услышав имя, удивленно вскинул брови.

— Лютеция? Это вы о которой Лютеции, милорд?

Брюн стало очень неприятно. Вроде бы Эрик окончательно расстался с былой любовью, а она все бродит и бродит рядом — как змея, которая ползает среди цветущих кустов и так и норовит укусить. Брюн не сомневалась в выборе Эрика и в том, что выбор не изменится, но томительное тянущее чувство не покидало ее.

— Лютеция Монк, — сухо сказал Эрик, всем своим видом давая понять, что не хочет обсуждать эту женщину, и Фрицу лучше бы не лезть в свое дело. Однако тот воскликнул:

— Конечно, госпожа Монк! Она прихожанка отца Александра, вот буквально вчера приехала на исповедь.

Эрик, Альберт и Брюн удивленно переглянулись.

— Я начну верить, что у Тобби действительно везде свои люди, — наконец, произнес Альберт. Фриц пожал плечами и сказал:

— Тобби — это такой мелкий и резкий? Белесый?

Вся компания дружно кивнула и уставилась на хозяина чайной, но Фриц только плечами пожал:

— Уже полгода его не видел. А Лютеция не то что бы с ним, она племянница баро. Знаете, кто такая баро?

Брюн не знала, но Эрик и Альберт кивнули, причем у Эрика был очень сконфуженный и пристыженный вид.

— Ловко же она играла роль благородной дамы, — сказал он, когда Фриц ушел на кухню. — Всю жизнь…

Альберт похлопал его по плечу.

— Вот и славно, дорогой мой, что ты не вляпался в нее ни по молодости, ни теперь.

— Кто такая баро? — спросила Брюн. К щекам прилил румянец, и Брюн не знала, как успокоиться.

— Глава клана ортодоксов, — объяснил Альберт. — А ортодоксы — это кочевой народ. Но не это сейчас главное. Если Лютеция спрячет Тобби у ортодоксов, то нам до него не добраться. Они не любят ни артефакторов, ни полицию, а на чужаков спускают собак…

Брюн вдруг подумала о Тобби с искренним уважением и восхищением. Все продумать, быть готовым к любому повороту событий, уметь подружиться и наладить связи во всех слоях общества — да, для такого нужен талант.

Но, конечно, от таких талантливых людей лучше держаться подальше.

— Что теперь? — спросил Эрик. Сейчас он выглядел как человек, который перестал удивляться всему, что происходит вокруг, и решил просто какое-то время плыть по течению жизни. Альберт покачал в ладонях чашку — черный чай, кстати говоря, был на удивление хорош — и ответил:

— Пока — ждать. Фриц уже велел своим ребятам быть настороже. Как только тут появятся Тобби или Лютеция, нам сразу же сообщат.

Ждать пришлось долго. Постепенно солнечный свет обрел палящую белизну, и на площади стали появляться прохожие, желающие выпить чашку прохладного чая. Фриц предусмотрительно никого не пускал в чайную, накрывая на столы на улице, так что маленькую компанию в чайной никто не видел. Брюн невольно радовалась тому, что люди с такими угрюмыми лицами и тяжелыми взглядами исподлобья не замечают их. Вряд ли в таких местах затевается что-то хорошее. Постепенно церковь стала заполняться прихожанами самого непритязательного вида с печатью глубокого вырождения на лицах. Должно быть, только такие люди и могут жить в этих угрюмых домишках, возносить молитвы чудовищным богам и заниматься делами, о которых и подумать страшно.

В четверть одиннадцатого из кухни вышел лохматый паренек в грязных обносках — Брюн поняла, что на кухне был потайной ход. Поманив Фрица, разливавшего чай на улице, тот что-то зашептал ему на ухо, помогая себе дергаными жестами левой руки, покрытой струпьями. Хозяин чайной выслушал его, вложил в ладонь серебряный кругляш полукаруны, и лохматый ушел на кухню. Едва слышно хлопнула дверь. Фриц приблизился к столу и негромко сказал:

— Ну все, засекли его на выселках. Макс видел Тобби возле Башенок.

Альберт прикрыл глаза. На его лице расцвела довольная улыбка.

— С ним девчонка какая-то, — продолжал Фриц, и улыбка Альберта тотчас же растаяла. — Молоденькая совсем, из благородных. Держится очень спокойно, как с другом или родственником.

Альберт дотронулся до длинной розовой царапины на шее и каким-то беспомощным взглядом посмотрел на Эрика, словно пытался найти защиту и поддержку — и не мог.

— Он ведь должен был убить меня, — произнес Альберт. — Но не убил. Эрик, скажи мне, почему?

Лицо Эрика дрогнуло, и Альберт почти прокричал:

— Как?

— Он не хотел тебя убивать, — медленно произнес Эрик. — Но ранил потому, что ему нужна твоя кровь. Кровь Белого Змея. Нанес удар и тотчас же запаял рану артефактом…

Альберт закрыл лицо ладонями и несколько минут сидел молча. Это было настолько жутко, что Брюн снова взяла Эрика за руку — просто чтоб почувствовать хорошее и живое в этом страшном месте.

— Это Марселлин, — наконец, сказал Альберт. Он смог взять себя в руки и теперь снова выглядел уверенно. — Он похитил ее высочество Марселлин. Кто их будет искать у ортодоксов, дьявол побери их всех…

От церкви донесся удар колокола — глухой, навевающий серую тоску даже среди жаркого летнего дня.

— Это не Марселлин, — сказал Фриц от дверей. Передав кому-то очередную монету, он вошел в чайную с газетой в руках. — Марселлин скончалась ночью, голубка. Мозговая горячка.

И он совершенно искренне всхлипнул и провел ладонью по лицу. Газета легла на стол среди опустевших чайных чашек, и Брюн увидела дагерротипический портрет юной принцессы. Марселлин было всего пятнадцать — тоненькая блондинка с огромными доверчивыми глазами и еще хранящим детскую припухлость личиком смотрела радостно и удивленно: мир, лежащий перед ней, был добрым, свежим и прекрасным.

Портрет перечеркивала траурная полоса. Все подошло к концу.

* * *

Королева была убита горем, и вся страна в эту минуту действительно горевала вместе с ней. Принц Патрис лечился у лучших медикусов государства, но ходили слухи, что его высочество вряд ли сможет исцелиться от воспаления мозговой оболочки настолько, чтоб в свое время занять престол Хаомы. Принцессы Марселлин не стало — значит, рано или поздно эта ветвь рода вин Геллан уйдет окончательно.

Впрочем, люди, которые сейчас были на площади, вряд ли думали о тонкостях наследования корон. Принцессу просто по-человечески жалели: она была юной, прекрасной и доброй, и народ ее любил. Королеве сочувствовали точно так же. Мать, потерявшая ребенка, одинаково горюет и на троне, и в трущобах.

— Получается, Тобби каким-то образом увел Марселлин из дворца, — прочитав статью, Альберт некоторое время с кислой миной тер виски, а потом позвал Фрица и попросил чего-нибудь позабористее. Тот кивнул и вскоре принес бутылку вина настолько неприглядного вида, что Эрик не рискнул бы определить ее даже для покраски забора, не то что для употребления внутрь.

— Получается, что так, — подала голос Брюн. Здесь, в этих трущобах, она казалась настолько прекрасной, словно в ней горело маленькое солнце. Эрик не мог перестать любоваться ею.

— Тогда кто в гробу, простите? — Берт начинал злиться. Розовая царапина на шее потемнела.

— Если Лютеция из ортодоксов, — начал Эрик, — то наверняка кто-то из них сделал соломенную куколку.

Альберт посмотрел на него с плохо скрываемым раздражением. Эрик с запоздалым сожалением вспомнил о том, что брат не настолько преуспел в изучении народной магии, чтоб ловить мысли Эрика на лету.

— Это что за дьявольщина? — спросил Альберт, неприятно скривившись.

— Есть такая штука в магическом арсенале ортодоксов, — примирительно произнес Эрик. — Делают куколку из соломы, вплетают в нее волоски и ногти, и она приобретает облик нужного человека. Не отличить от настоящего. Вполне возможно, что королева Аврения сейчас убивается возле именно такой куколки.

Альберт лихо осушил свой бокал, а затем вдруг звонко хлопнул ладонью по колену и расхохотался.

— Гениально! — воскликнул он. — Нет, Тобби действительно гений или сам дьявол! Припрятал настоящую наследницу там, где ее уж точно никто не станет искать, и теперь спокойно ждет, кто первым начнет прыжки в сторону престола!

Брюн нахмурилась. Эрик смотрел на нее и испытывал тихую легкую радость. Именно такая женщина и была ему нужна. Не кисейная барышня, которая боится сломать ноготок и читает только любовные романы, а та, которая пойдет за ним туда, куда понадобится. Вместе и в горе, и в радости — Эрику хотелось верить, что так и будет.

В конце концов, они оба заслужили это.

— Королева еще молода, — пожала плечами Брюн. — У нее ведь может родиться еще один ребенок.

— Не может, — твердо промолвил Альберт так, что сомневаться в его словах не пришлось. — Роды принцессы Марселлин лишили Аврению возможности иметь детей.

Он откинулся на спинку стула и, прикрыв глаза, почти промурлыкал:

— Как же хорошо, что Тобби мне поверил!

— А если нет? — спросил Эрик. — Если он по-прежнему действует в рамках своего плана?

Альберт посмотрел на него примерно с такой же снисходительностью, с которой Эрик смотрел на него раньше.

— Тогда он убил бы Марселлин по-настоящему, — сказал он. — И был бы уже очень далеко отсюда. В той же Лекии. Но пока он прячется у Башенки и ждет.

— Я пойду к нему, — вдруг промолвила Брюн. — Пойду и выясню, что происходит, и чего Дерек хочет на самом деле.

Когда-то давно Эрик пообещал себе, что никогда не ударит женщину. Но сейчас ему очень захотелось как следует встряхнуть Брюн, чтоб все глупости вылетели у нее из головы.

И чтоб она перестала называть Тобби по имени. Эрик вспомнил, как Лютеция сказала, что Брюн является любовницей министра инквизиции — он, конечно, убедился минувшей ночью в том, что эта была ложь, но на какой-то миг почувствовал раздражение. Легкое, почти тень.

— Нет, — припечатал Эрик. — Никуда ты не пойдешь.

Брюн сердито сверкнула глазами в его сторону и едва не уперла руки в бока.

— Это еще почему? — поинтересовалась она, и стало ясно: девушка готова упрямо настаивать на своем, игнорируя всю возможную опасность.

— Потому что я тебе запрещаю, — с прежней твердостью сказал Эрик. — Это очень опасно, и я не пущу тебя в омут головой.

Брюн сердито прищурилась, и Эрик подумал, что от такого взгляда своей достойной половины порядочный супруг должен бы со всех ног бежать подальше. Должно быть, она позаимствовала этот грозный взор у своей матушки — вот только в данной ситуации он был бесполезен.

— Это может иметь смысл, — вместо того, чтоб поддержать брата, Альберт выступил на стороне Брюн. — Нам ведь все равно нужно обложить Тобби со всех сторон, а с учетом того, как он расправился с моей группой, это будет как минимум сложно. А вот девушка, которой он во многом доверяет и симпатизирует, может пригодиться. Я бы ее отпустил.

Почувствовав поддержку, Брюн выпрямила спину и гордо вскинула подбородок. «Не заставляй давить на тебя, — подумал Эрик. — Пожалуйста, не вынуждай меня снова на тебя влиять».

— Все, что касается Брюн, буду решать я, — жестко промолвил он, — нравится вам это или нет. Она выходит за меня замуж, и я отвечаю за нее. Брюн, даже не думай спорить. Берт, тебе лучше подобрать другой вариант.

Альберт понимающе кивнул. Последним, что увидел Эрик перед тем, как погрузиться в глубокий спокойный сон, был взгляд брата — печальный и все понимающий. Потом он понял, что мягко скользит куда-то со стула, и его быстро подхватывают руки Фрица, должно быть, давно готового к такому повороту событий.

Кажется, Брюн кинулась к нему. Кажется, она испуганно закричала.

А потом стало темно.

Фриц осторожно подхватил Эрика, не давая ему свалиться на грязный пол, и свистнул. Из кухни вышел давешний оборванец, и вдвоем они потащили Эрика в комнатушку, которой пользовался хозяин чайной, чтоб вздремнуть после обеда, не отходя далеко от рабочего места. Брюн с ужасом смотрела им вслед — Альберт моргнул, и к ней вновь вернулась способность двигаться и говорить.

— Эрик! — вскричала Брюн, бросившись к комнатушке. Альберт перехватил ее — так смертоносная желтая мамба бросается на жертву — и негромко произнес:

— Будет тебе трепыхаться, птичка. Хотела помочь — так помогай.

Брюн испуганно посмотрела на него, словно никак не могла взять в толк, что имеет в виду Альберт. Тот усмехнулся и подтолкнул ее в сторону дверей.

— Идем спасать Хаому, — сказал он. — Пожалуй, ты предложила как раз то, что нужно.

— Что ты с ним сделал? Что?

Брюн почти кричала. Когда Эрик вдруг покачнулся и медленно стал оседать куда-то вниз, она почувствовала, что ее сердце на миг остановилось. Альберт, который невозмутимо шагал по переулку, спрятав руки в карманы и совершенно по-босяцки насвистывая какую-то песенку, остановился и обернулся.

— Ничего особенного, — ответил он. — Просто усыпил до нужного момента. Будет спать и видеть приятные сны с тобой в главной роли.

Брюн остановилась. Сейчас, посреди пыльного переулка, залитого слепящим летним солнцем, они с Альбертом казались бойцами на ринге, и невидимые зрители, оторвавшись от молитв чудовищным богам и страшных занятий, таращились на них из-за заколоченных дверей и грязных оконных стекол, ожидая, когда прозвучит сигнал к началу представления.

Драка благородной барышни и шпиона. Такое не каждый день увидишь.

— И что, я могу тебе доверять? — свирепо прошипела Брюн. — После того, как ты родного брата вырубил?

Альберт пожал плечами.

— Мы ведь теперь почти семья, — ответил он, — так что я бы непременно советовал полностью и безоговорочно довериться мне, — по губам Альберта скользнула мягкая улыбка, а в глазах появился теплый блеск. — Ты хотела пойти к дорогому Дереку — так пойдем. Незачем тут торчать, не только у меня есть глаза и уши в Стрелецких выселках.

Брюн невольно поежилась. Дальше они шли рядом и некоторое время хранили сосредоточенное чинное молчание, а затем Брюн спросила:

— Далеко еще?

— Четверть мили, — прикинул Альберт, — или около того.

— Я сделаю все, что смогу, — заверила его Брюн, и Альберт тотчас же воскликнул:

— Без геройств и подвигов, птичка! Лезть на рожон — не твоя задача. Ты тихонько поднимаешься по лестнице на второй этаж — они с Марселлин там, в бывшей гостиной. Постарайся не слишком шуршать платьем и не цокай каблучками. Просто посмотри — убедись, что принцесса жива и здорова, и принеси мне подробнейшее описание помещения. Тобби наверняка начинил его и оружием, и артефактами.

Брюн поежилась. О том, что ее может ждать бомба под какой-нибудь ступенькой, она как-то не подумала.

— Я хотела поговорить с ним, — сказала она. — Попытаться убедить его освободить принцессу.

Альберт расхохотался так, словно это была самая лучшая шутка за всю его жизнь. Звонкий смех пролетел по переулку и растаял, будто стены домов проглотили его.

— Бог ты мой! — воскликнул Альберт, отсмеявшись и вытирая слезы. — Переговорщица! И чего ты хочешь добиться? Убедить Тобби отпустить Марселлин, если там действительно принцесса?

— Да, — хмуро ответила Брюн, чувствуя, как лицо заливается краской так, что даже глаза начинает печь. — Именно это я и хотела сделать.

Альберт продолжал посмеиваться на ходу, но его лицо уже стало серьезным.

— И как ты планируешь его переубедить? — поинтересовался он. Брюн подумала, что ей никогда еще не было настолько стыдно. Появилось стойкое ощущение, что Альберт просто издевается над ней. А ведь с этим человеком ей предстоит жить под одной крышей, если, конечно, он не обманул Эрика, пообещав уйти в отставку. И что же, Альберт так и будет изводить ее колкостями и насмешками.

— Не буду, — откликнулся он на мысли Брюн. — С женой моего брата я буду исключительно добропорядочным джентльменом и просто паинькой. Но ты, мышка, должна понимать, куда и к кому идешь.

Брюн была уверена, что понимала.

— К несчастному человеку, — ответила она, — который полностью раздавлен и изувечен своим горем.

— Как мило, — презрительно хмыкнул Альберт. — Оставь эти сказки для девичьей. Ты идешь в пасть безжалостному и беспощадному хищнику. Который, к тому же, совершенно не дружит с головой.

Они свернули на узенькую улочку, в которой царила настолько плотная тишь, что казалась осязаемой. Двухэтажные дома-развалюхи словно бы нависали над дорогой, и Брюн чудилось, что они с Альбертом оказались в распахнутой пасти чудовища — какого-нибудь из подводных богов, чьи изображения были на вратах храма. Кто здесь живет? Чем занимаются эти люди? Умеют ли они сочувствовать, понимать и любить — или ими правит только разрушение и ненависть?

Брюн не могла понять, почему задумалась об этом именно сейчас.

— Я понимаю, — ответила она. — Но ведь это только часть его души. А я попробую обратиться к другой стороне. Хорошей и доброй.

Альберт хмыкнул.

— И ты уверена, что эта сторона существует? — поинтересовался он, толкнув калитку, за которой лежал унылый запущенный сад. Брюн подалась за ним по крошечной, едва заметной тропке. Улица выглядела полностью вымершей, но кто-то ведь прокладывал тропы…

— Да, — твердо сказала она. — Да, существует. Дерек хороший человек.

Альберт поднялся по засыпанным сором ступенькам к дверям угрюмого двухэтажного дома и, взяв молоток, болтавшийся на цепи, постучал.

— Этот хороший человек приказал принцу выкинуть тебя из окна, — сухо сказал он. — И едва не перерезал мне глотку. Люди для него — это вещи, которые должны послушно служить до поры до времени. А не будут служить — их выкинут.

С этим было трудно спорить. Брюн слишком хорошо помнила, как принц толкнул ее с балкона, как мир завертелся бело-розовой каруселью и как потом пришла тьма. Не стоило и напоминать, такое не забудешь.

— Я понимаю, — послушно ответила она. — И буду осторожна.

Альберт довольно покосился на нее.

— Именно это я и хотел услышать. И ты просто сделаешь то, что я говорю.

Брюн решила не спорить.

За дверью послышался какой-то неприятный шорох, заставлявший волоски на руках подниматься дыбом. Казалось, по дому ползет длинное змеиное тело, негромко шелестит чешуйками по полу и приближается к двери, готовясь кинуться и пожрать незваных гостей. Брюн невольно сделала шаг назад и с трудом подавила в себе желание взять Альберта за руку. Дверь приоткрылась с длинным неприятным скрипом, и из дома выглянул грязнолицый и низкорослый оборванец с торчащими клоками рыжих волос на крупной голове.

— А, Берт, дружище, — проговорил он. — Добро пожаловать! Барышня с тобой или на ужин?

У Брюн даже живот заболел, когда она представила, какой именно ужин может иметься в виду в здешних краях. Вполне возможно, что как раз она и стала бы главным блюдом. Альберт обменялся рукопожатием с рыжим гномом, и тот бесшумно отступил, давая возможность войти в дом.

Здесь было сумрачно и свежо. По ногам скользнуло дуновение прохладного ветра, который шел откуда-то снизу, из-под трухлявых досок пола. Гном повел Альберта и Брюн по темному коридору, слабо озаренному единственной свечой, и казалось, что они бредут над бездной, от которой их отделяет лишь дерево половиц, изъеденных жучками. Когда они вышли в убогую гостиную, где в открытые окна врывался солнечный свет, Брюн невольно вздохнула с облегчением и наконец-то выпустила руку Альберта, в которую все-таки вцепилась изо всех сил.

— Не дрожи так, птичка, мы у друзей, — весело сказал Альберт и обратился к рыжему: — Ну что, Майкл, есть новости от Сапсана?

Майкл только руками развел.

— Нет. Как затихарился с той девчонкой, так ни звука. Из дома не выходил. Мои огольцы, как ты и приказал, там не маячат и лишний раз не отсвечивают.

— Надо провести туда барышню, — Альберт кивнул в сторону Брюн. — Через туннели, чтоб вышла на первом этаже. Сможешь?

Некоторое время Майкл пристально рассматривал Брюн, которая под этим испытующим взглядом вдруг ощутила себя обнаженной — но в этом не было ни следа вожделения. Она почувствовала себя куском мяса, который придирчиво выбирает хозяйка.

— Чего б не смочь? — ответил он вопросом на вопрос. — Смогу. Барышня сможет прибрать этого гада?

Да, похоже, Дерека тут недолюбливают, хотя и позволяют скрываться.

— Барышня осмотрит дом и вернется, — твердо сказал Альберт. — Больше ничего.

Майкл понимающе кивнул, скользнул языком по губам и приказал:

— Тогда усть раздевается. Принесу ей шмотье попроще, в этом ее сразу услышат.

Брюн лишилась дара речи от такой наглости, но Альберт лишь кивнул.

— Разумеется, — и, посмотрев на Брюн, поинтересовался: — Тебе помочь?

— Нет уж, — процедила Брюн. Все шнурки и ленты на ее платье были спереди: и модно, и можно обойтись без служанки. Альберт оценивающе смотрел, как она раздевается, и наверняка представлял очередную гадость в своем духе.

— Жаль, птичка, что все это было только сном, — вкрадчиво сказал он, когда платье оказалось на полу, и Брюн осталась в одном белье. Подойдя вплотную, Альберт невозмутимо обнял ее, опустив тяжелые горячие ладони на бедра, и добавил: — Мы с братом иногда меняемся женщинами. Может быть, через несколько лет, если ты захочешь…

— Нет, — оборвала его Брюн решительным тоном, не оставляющим простора для толкований. — Ты просто не знаешь, что такое любовь, Альберт. А мы с Эриком знаем. И Дерек… он тоже знает.

Вспомнилось, насколько томительным и сладким был тот сон на конспиративной квартире, и ноги наполнило предательской слабостью. Гигантским усилием воли Брюн сумела совладать с собой. Альберт едва слышно рассмеялся и, легонько поцеловав Брюн в щеку, сказал:

— Быть может, птичка, быть может. Но не зарекайся. Если однажды захочешь — просто скажи.

От двери донеслось деликатное покашливание: вернулся рыжий Майкл. В руках он держал кучу лохмотьев, которые протянул Брюн с таким видом, словно это были королевские наряды.

— Извольте, барышня, — улыбнулся он одной стороной рта и снова скользнул языком по губам. — Я в коридоре подожду.

Брюн представила, как пойдет по подземному ходу в компании этого противного карлика, и ее невольно передернуло от отвращения. Альберт наконец-то выпустил Брюн и принялся скептически рассматривать то тряпье, в которое она облачалась с брезгливой гримасой. Грязная рубашка, рваные штаны, тонкий жилет — заплата на заплате. Хотя бы крови нет — уже можно порадоваться.

Кто носил все это раньше, где теперь этот человек?

— Ты настоящий побродяжка, — одобрительно произнес Альберт, когда Брюн застегнула жилет и обернулась к нему, мысленно обещая себе, что после того, как снимет все это, залезет в горячую ванну и просидит там минимум час, стирая с кожи даже воспоминание об этом рванье. — Выглядишь так, словно всю жизнь провела на Стрелецких выселках.

— Спаси меня Господь от этого, — сухо сказала Брюн и посмотрела на Майкла. Тот почему-то подобрался, словно Брюн сумела чем-то напугать его. — Если это все, то я готова.

* * *

В подземный ход они попали, спустившись в подвал. Альберт остался наверху, сказав, что будет ждать возвращения Брюн, и в очередной раз посоветовал:

— Не лезь на рожон. Просто посмотри и принеси результаты.

Брюн согласно кивнула, прекрасно понимая, что не будет этого делать.

Майкл, теперь бодро топавший впереди, нес в руке маленький тусклый фонарь, и Брюн, шагая за гномом, невольно радовалась тому, что несколько минут назад послушно переоделась в рубище. Шагать по подземному ходу в рубашке и штанах было намного проще, чем в пышном платье, которое норовило бы зацепиться за что-нибудь, его надо было бы поддерживать, чтоб не споткнуться, и, случись что, Брюн вряд ли смогла бы быстро убежать от опасности.

В том, что здесь опасность таится в каждой тени, она не сомневалась.

В подземном ходе было довольно прохладно. То и дело свет фонаря вырывал какие-то черные провалы по сторонам коридора, и из них веяло стылым сквозняком из неведомых глубин. Карлик вел Брюн, ориентируясь по одному ему известным приметам, сворачивая то в один отнорок, то в другой. Без его помощи Брюн никогда не выбралась бы на поверхность. Порой откуда-то доносились голоса и шаги, которые тотчас же стихали, стоило Брюн обратить на них внимание. Однажды сверху до нее донеслась музыка — кто-то играл на гитаре, и Брюн узнала «Песню купца Гвельда», старинную балладу. Веселая и бойкая в родительском доме, здесь она звучала таинственной, темной, заставляющей сердце замирать. Брюн чудилось, что это не они с Майклом идут под чьим-то домом — это раздаются голоса из бездны, и лучше не задумываться над тем, кто может петь оттуда человеческим голосом, не имея отношения к людям.

Порой в скудном свете фонаря возникали остатки кирпичной кладки, какие-то деревяшки и изогнутые полосы металла, а один раз Брюн заметила старинную фреску в одном из отнорков. Господь на ней был вполне каноничным, вот только никогда, ни на каких иконах и ни в каких книгах к Нему так не льнули чудовищные змеи и кальмары с глазами на щупальцах.

— А не смотри, — мерзко хихикнул Майкл, снова проводя языком по губам. — Не твоего ума дело истинная вера.

Брюн и не собиралась интересоваться пугающими верованиями обитателей Стрелецких выселок, тем более, совать в них нос. Своих забот хватало. Сейчас она все бы отдала, чтоб выбраться на поверхность — на любую из здешних грязных улочек с домами-развалюхами и пыльными разросшимися садами, лишь бы снова увидеть солнечный свет и вдохнуть чистого воздуха.

Ее проводника темнота не смущала. Майкл спокойно шагал по туннелю, насвистывая и изредка усмехаясь каким-то своим мыслям и косясь на Брюн. Упоминание об обеде заставляло ее вздрагивать, стоило карлику в очередной раз ухмыльнуться. Что она сможет сделать, если этот мерзкий тип действительно решит затащить ее в какой-нибудь темный угол и разделать на стейки?

— Не бойсь, — ободряюще произнес Майкл и снова облизнулся. — Не бойсь, не съем.

Брюн презрительно фыркнула. Не хватало еще, чтобы он заметил ее слабость и страх.

— Ничего я не боюсь! — воскликнула она. Карлик уважительно посмотрел на нее и ответил:

— Все боятся. Особенно благородного происхождения. Ведь и косточек не найдут.

Как раз в этом Брюн не сомневалась. Сюда ни полиция, ни инквизиция даже не сунутся — тут заправляют совсем другие силы. Местные жители приспособились жить рядом с ними, только и всего.

— Моих косточек, — уточнил Майкл и подмигнул. — Братец Альберт с меня сто шкур спустит, если что. А змейки доедят.

Брюн не сомневалась и в этом. И, конечно, не захотела спрашивать, какие именно змейки имеются в виду. Ясное дело, знакомство с ними будет крайне неприятным.

Наконец Майкл вывел ее к узкой каменной лестнице с истертыми, почти сглаженными от времени и шагов ступеньками и проржавевшими перилами и махнул рукой.

— Все, пришли, — сказал он. — Поднимайся, там как раз выход из подвала. Будет дверка, она не заперта. Толкнешь — и уже в прихожей. Сделаешь, что надо, и возвращайся. Я тут буду ждать, пойдем обратно.

Сердце забилось еще быстрее. Значит, они на месте. Скоро Брюн поднимется на второй этаж древнего дома и встретит там Дерека Тобби и Марселлин — если, конечно, с ним принцесса.

— Спасибо, — ответила она. — Удачно вам… скоротать время.

Майкл рассмеялся и махнул рукой. Теперь, когда путь закончился, он не казался опасным. Неприятным и отталкивающим — да, но не опасным.

— И правда не боишься, надо же, — произнес он. — Не меня, того, кто наверху.

Альберт предупреждал, что Дерека следует остерегаться, но Брюн никак не могла почувствовать, что идет в клетку к огромному хищному зверю. «Он одинок и несчастен, — с искренним глубоким сочувствием повторяла она, всем сердцем зная, что это правда. — Он одинок и несчастен».

Подвал, в который привела лестница, был настолько пыльным и замусоренным, что Брюн с трудом сдерживалась, чтоб не чихнуть. В одежде побродяжки легко удалось пробраться к двери среди обломков мебели — дверь действительно оказалась не заперта, и Брюн бесшумно вышла в коридор. По контрасту с подземельем, здесь было невероятно, пронзительно светло — солнце светило в выбитое окно первого этажа, и некоторое время Брюн стояла просто так, бесшумно и неподвижно, наслаждаясь этим светом и буквально дрожа от счастья, что тьма ушла.

Майкл напрасно ждет ее — она вернется назад другой дорогой. Если вообще вернется.

Потом она услышала голоса. Несмотря на то, что говорившие находились на втором этаже, Брюн слышала их настолько четко, словно они стояли рядом и спокойно вели почти светскую беседу.

— Жуткое место, честно, — призналась девушка. — У меня от него мороз по коже… и от людей, которых мы видели.

— Это тоже ваши подданные, Марселлин, — Брюн узнала в говорившем Дерека и облегченно вздохнула. — И они искренне горюют из-за вашей безвременной гибели. Воспользуйтесь случаем увидеть и такую Хаому, это ведь тоже ваша страна.

Марселлин всхлипнула.

— Мама наверняка плачет, — промолвила она.

— О, в этом нет сомнений, — тотчас же отозвался Дерек. — Но вы понимаете: чтоб разоблачить врага государства, мы должны были сделать ее горе искренним. Самым искренним и неподдельным.

Несколько минут они молчали. Брюн шагнула к грязной лестнице и заметила, что пыльный слой был нарушен там, где недавно прошли Дерек и Марселлин. Снова захотелось чихнуть.

— А она простит меня? — спросила девушка с доверчивой надеждой и с какой-то детской непосредственностью взмолилась: — Скажите, что простит!

— Конечно, — ответил Дерек, и в его голосе прозвучало неподдельное тепло. Он мог бы так говорить со своей дочерью. — Тем более, дорогая Марселлин, что все это затеял я, и вы мне только помогаете.

«Значит, он воспринял слова Альберта всерьез и решил отработать эту версию», — подумала Брюн. Что ж, это было очень разумно. Дерек мог сколько угодно упиваться своим горем, но он даже в горе оставался профессионалом. И если выяснится, что за смертью Аурики все-таки стоит именно ее величество Аврения, то он просто закончит начатое и прикончит принцессу Марселлин.

Ее и так, и так уже считают мертвой. Месть свершится.

— Интересно, сколько еще ждать… — вздохнула принцесса. Брюн представила себе эту милую юную девушку: должно быть, она воспринимает все это как приключение и захватывающую игру и не думает об опасности. Не боится. Не думает, что тот, кого недавно повесили по приказу ее матери, способен причинить ей зло.

— Даже не знаю, что на это ответить, ваше высочество, — произнес Дерек. — Так что посоветую вам отдохнуть. Ночь была тяжелая, и день не легче.

До Брюн донесся легкий вздох, потом скрип, и в доме стало тихо.

Несколько минут она стояла на лестнице, а потом начала подниматься, стараясь не наступать на самые рассохшиеся доски. Да, платье бы здесь только мешало: Брюн обязательно зацепилась бы за что-нибудь и собрала подолом с пола и ступеней всю пылищу и грязь. Но сейчас она двигалась легко и беззвучно, словно в танце, и добралась до дверей, ведущих в гостиную, не издав ни звука.

Дверь, к искреннему удивлению Брюн, оказалась почти новой, без щелей и дырок, в которые можно подсмотреть, что происходит внутри. Брюн постояла рядом, собираясь с духом, а затем неслышно потянула дверь на себя и скользнула в гостиную.

Всю меблировку комнаты составлял старый шкаф с покосившейся дверцей и почерневшим от времени зеркалом на боку да большой диван с когда-то дорогой обивкой, теперь изъеденной молью. На диване сидел Дерек — он спал, и его бледное лицо выглядело расслабленным и спокойным. К его правому боку прильнула юная девушка — это действительно была принцесса Марселлин, она тоже спала, и Брюн с внезапным сочувствием подумала, что эти двое на самом деле вымотались и устали.

Она ничего не успела сделать — по лицу скользнула струйка воздуха, в дверь сзади что-то стукнуло, и Брюн увидела, как в пыль на полу медленно-медленно падает ее локон, рассыпаясь на волоски. Когда он упал, Брюн с ужасом повернулась к двери и увидела торчащий в ней тот самый дальневосходный метательный коготь, которым когда-то была перерезана ленточка с амулетом Эрика.

— Здравствуй, Брюн, — негромко сказал Дерек. Ну конечно, он не спал — только такая дура как Брюн могла решить, что он заснет в такой ситуации. — Я очень рад тебя видеть.

«Он опасен, — прозвучал голос Альберта в голове Брюн. — Он страшный и непредсказуемый хищник. Чудовище. Психопат и убийца».

— Здравствуй, Дерек, — прошептала Брюн. — Ты меня напугал.

Во взгляде Дерека появилось сожаление.

— Прости, — искренне сказал он. — Честно говоря, я не думал, что это именно ты.

— Принцесса жива, — промолвила Брюн. Интересно, сколько еще она будет вот так топтаться на пороге, говорить шепотом и понимать, что совершила глупость, когда полезла в эту кашу.

Дерек кивнул.

— Пока еще мы все живы, — сказал он и осторожно поднялся с дивана, устроив спящую Марселлин поудобнее. Девушка даже не вздохнула во сне — Брюн подумала, что тут вмешалась кровь Белого Змея. И теперь Дерек спокойно управляет принцессой, как раньше управился с ее братом, заставив его сбросить Брюн с балкона. И, когда Дерек подошел вплотную, Брюн на какой-то миг лишилась возможности дышать.

— Все будет хорошо, — произнес он, и оцепенение, охватившее Брюн, стало медленно утекать прочь. — Просто поверь мне.

* * *

Солнечный свет проникал в гостиную через рассохшиеся закрытые ставни, и Марселлин, лежавшая на диване, казалась в этом свете сломанной куклой, которую играющие дети небрежно отбросили в сторону. Брюн всмотрелась: действительно ли она спит, или умерла? Девушка спала, дышала тихо-тихо, едва заметно подрагивали ресницы. Дерек уловил этот испытующий взгляд и негромко сказал:

— С ней все хорошо, не волнуйся. С ее братом тоже все будет в порядке… если я захочу. Но пока я не решил.

«Ты в клетке с хищником, — напомнил внутренний голос с интонациями Альберта. — Не забывай о том, что он бросится в любую минуту».

Пришел ли в себя Эрик? Где сейчас Альберт? Догадался ли он, что Брюн все-таки решила действовать по-своему?

— Верю, — твердо произнесла Брюн. — Я тебе верю, Дерек. Скажи только, что будет дальше… это единственное, что я хочу услышать.

Дерек задумчиво пожал плечами, словно не знал, стоит ли посвящать Брюн в свои планы. Затем он указал на неприметную дверку в конце гостиной и промолвил:

— Там что-то вроде кабинета. Пойдем присядем.

Кабинет оказался крошечной комнатушкой, всю обстановку которой составляли два погнутых стула, да стол с треснувшей посередине столешницей. Забытый почерневший от времени подсвечник с тем, что когда-то было свечным огарком, притулился с краю. Дерек махнул рукой в сторону одного из стульев и сказал:

— Самый главный момент во всей истории заключается в том, что мы с Марселлин официально мертвы. О том, что жив я, знают от силы человек десять. И большая часть из них не выбирается дальше Стрелецких выселок.

— И среди тех, кто знает, Маркус Хелленберт, — прошептала Брюн. По лицу Дерека скользнула тень, и Брюн вдруг всем сердцем ощутила, насколько ему больно в эту минуту. Он уже потерял любимую женщину и, возможно, мог утратить лучшего друга.

— Да, — спокойно ответил Дерек. — Маркус в курсе. И самое главное, я оставил несколько зацепок во дворце, понять и прочесть которые может только он. Так что мой друг в любом случае должен прийти сюда.

— Чтобы убить вас обоих, — выдохнула Брюн. Сиреневый камешек под грязной рубашкой потемнел и налился тяжестью. Невидимая рука сдавила горло.

Дерек опустил голову и негромко ответил:

— Да. Скорее всего, да.

Он поднялся со стула, заглянул в щель между ставнями и нервно произнес:

— Видишь ли, в чем дело… Он очень хорошо разбирается в артефактах самобеглых экипажей. Практически специалист. Однажды помогал мне с настройкой и работал со знанием дела. Раньше я отказывался думать об этом, но теперь…

Он не договорил, да в этом и не было нужды. У Хелленберта наверняка был собственный экипаж, и новый министр инквизиции наверняка заезжал в гости к старому приятелю незадолго до взрыва. Специалисту ничего не стоит заглянуть в салон экипажа и, допустим, повернуть один из щупов, которые держат артефакт. Какая злая получается правда: нет в политике ни дружбы, ни понимания, ни сочувствия, а есть только желание влезть повыше и устроиться поудобнее.

И наплевать, чьи жизни ты раздавил для этого.

— Ты уверен, что за ним кто-то стоит? — спросила Брюн и поняла, что говорит шепотом. Из гостиной не доносилось ни звука. Выглянув из кабинета, Дерек убедился, что принцесса Марселлин по-прежнему спокойно спит, и ответил:

— Именно это я и хочу выяснить.

По спине Брюн пробежал холодок. Что если все это просто нелепое и жестокое недоразумение? Просто в какой-то миг все сошлось в одну точку: скандал Аврении и Дерека, который хотел отказаться от кровавых поручений, не имел никакой связи с желанием Маркуса уничтожить начальника, чтоб занять его место. Тогда все, что сделал Дерек, было напрасным, и в нем не было никакого значения. Тобби просто пошел на поводу у своего горя и желания мести.

— Не бывает таких совпадений, — хмуро сказал Дерек. — Ни в жизни, ни в политике. Это не книги, Брюн, тут все намного хуже.

— Ты читаешь мои мысли, — нахмурилась Брюн. Из гостиной послышался скрип дивана и вздох — принцесса шевельнулась в своем заколдованном сне. Сейчас Брюн отдала бы что угодно, лишь бы все закончилось хорошо. Девушка на диване вернулась бы домой, живая и здоровая, к любимой матери, утолив ее неутешное горе, истерзанная душа Дерека обрела бы покой, а Брюн и Эрик поженились бы. И не надо никакой поездки к родителям, никакого благословения и разрешения, никаких пышных платьев и риса в волосах, который щедро набросают подружки — их обвенчают в первой же попавшейся церкви. Этого достаточно.

— Разве что самую малость, — признался Дерек. — Эта кровь Белых Змеев интересная штука, но с ней довольно трудно. Хотя я пока справляюсь.

— Не сомневаюсь, — вздохнула Брюн. — Но, Дерек, что мы можем сделать? Чем я тебе могу помочь?

Дерек печально улыбнулся.

— Ты пришла именно за этим, — сказал он, и в его голосе отчетливо прозвучало удивление. — Затем, чтоб мне помочь.

«Ты слишком долго был наедине с тем, что тебя мучило», — подумала Брюн и ответила:

— Да. Так что я могу сделать?

— Ничего, — прямо ответил Дерек. — Но я в самом деле очень рад, что ты пришла. Старшему Змею с тобой очень повезло.

— Ты еще очень молод, — неожиданно для себя самой ответила Брюн. — У тебя еще будет и солнце, и счастье. Можешь мне поверить.

Дерек пристально посмотрел на нее, словно хотел убедиться, что Брюн сказала именно то, что он услышал.

— Это говорит знающая, — спросил он, — или просто добрая девушка?

Брюн не успела ответить. Дом содрогнулся от подвала до крыши, будто хотел сбросить невидимую, но очень неприятную помеху. Дерек довольно рассмеялся, словно именно этого и дожидался, и неторопливо вышел в гостиную. Брюн потянулась за ним.

Если это Маркус, и он пришел не один, то для нее и Дерека все очень скоро закончится. Вряд ли бывший министр при всех своих способностях сможет устоять перед вооруженным отрядом. «Он ведь недавно уничтожил целую группу Альберта», — напомнила себе Брюн, но у внутреннего голоса были дрожащие слабые нотки.

Впервые за все время она испугалась по-настоящему. Даже подземелье с его невидимыми обитателями так не пугало.

По гостиной кружил ветер, подхватывая пыль и мусор и закручивая их в широкий дымный столб в самом центре комнаты. Пахло грозовой свежестью, долгожданнымдождем, листьями, сбитыми с ветвей. Где-то снаружи глухо и сердито заворочался гром, и в гостиной сгустилась тьма — на улице начиналась буря. Брюн схватила Дерека за руку: воздух сгустился, застревая в горле, и по полу пробежала нервная дрожь.

В ту же минуту все кончилось. Снаружи хлынул дождь, забарабанил по окнам так громко, что у Брюн заболели уши. Крутящийся пыльный столб исчез — из него соткалась высокая фигура Маркуса Хелленберта, который неторопливо подошел к спящей Марселлин, заглянул ей в лицо и рассудительно произнес:

— Да, дружище, заварил ты кашу.

Это было сказано с такой простотой и добродушием, с таким желанием помочь, что у Брюн онемели ноги от страха. Дерек мягко улыбнулся и с каким-то наивным, чуть ли не детским выражением спросил:

— Маркус, это ведь ты повредил артефакт в моем экипаже?

Брюн всем сердцем чувствовала, что он хочет услышать отрицательный ответ. Но Маркус вдруг нахмурился, слепо дотронулся до шеи и проговорил:

— Да. Да, Дерек, это был я. Прости, дружище. Не думал, что получится вот так…

Дерек устало прикрыл глаза. Ему надо было собраться с силами, чтобы принять то, что прозвучало в гостиной.

— Почему? — спросил он. — Маркус, почему, дьявол тебя побери?

— Хотел тебя убрать, — хрипло ответил Маркус. — Тогда никто не помешал бы мне в дальнейшем. Но вышло намного лучше, чем я задумывал.

Дерек улыбнулся.

— И ты даже оживил меня, чтоб никак не замараться в крови вин Габенов… Ты не сможешь врать, дружище, — сказал он с прежней мягкостью, и его лицо на мгновение исказило гримасой мучительной боли. — Во мне сейчас кровь Белого Змея, и пусть ее совсем немного, она не позволит тебе солгать… или умолчать.

Во взгляде Маркуса мелькнуло понимание и отчаяние.

— Мы ведь были друзьями, — вздохнул он.

— Были, — с легкостью признался Дерек. — Я любил тебя как брата. Маркус, ты сейчас-то зачем пришел?

Правая сторона лица Маркуса потемнела, угол рта оттянуло книзу, и Брюн испугалась, что сейчас его хватит удар.

— Прибрать тебя, — произнес он и снова дотронулся до шеи, пытаясь ослабить невидимую петлю, не дававшую ему дышать. — Тебя и девчонку. Дружище, ты должен был убить ее, а не красть. Тогда все было бы намного проще, — Маркус кашлянул и продолжал: — Всех младших вин Габенов надо было убрать твоими руками…

— Расчистить дорожку, да? — усмехнулся Тобби. — Для кого?

Пальцы Маркуса снова заскребли по шее. Марселлин вздохнула на диване и что-то пробормотала во сне. Сиреневый камушек под рубашкой Брюн стал таким тяжелым, что она едва не рухнула на грязный пол.

— Ни для кого, — промолвила Брюн и не узнала собственный голос, ставший низким и хриплым. — Для себя.

Дерек рывком обернулся к ней — он действительно был поражен до глубины души.

— Я не знал, — почти извиняясь, проговорил Маркус. — Дружище, я в самом деле не знал.

— Он бастард покойного государя Пауля, — слова вырывались из Брюн, пробиваясь сквозь незримый заслон, голову наполняло гудящей болью, и Брюн понимала, что не сумеет удержаться на ногах. — Когда узнал об этом, то решил не тратить времени даром и все сделать чужими руками.

А потом они с Маркусом сказали хором:

— Молодые вин Габены списаны со счетов, королева Аврения будет править недолго и скоро умрет от горя. А потом министр инквизиции, которого уважает вся страна, вполне законно займет трон Хаомы.

Гостиная скользнула куда-то в сторону, и все, что случилось дальше, Брюн видела сквозь какую-то туманную пелену. Знакомые руки подхватили ее, не позволяя упасть, и Брюн ощутила легкий запах одеколона с османтусом — значит, Эрик все-таки пришел, с ним все было хорошо, и он успел к ней… Дерек легко вскинул руку, и смертоносный металл сверкнул в его пальцах расплавленным серебром, но Альберт буквально рухнул на него откуда-то сзади и, впившись в запястье Дерека, отчетливо произнес:

— Нет, друг мой, нет.

Дерек рванулся в сторону, пытаясь выйти из захвата, но силы были не равны: все-таки бывший министр Тобби был не борцом, а лишь знатоком холодного оружия. Альберт скрутил его и повторил:

— Нет. Ни в коем случае. Его будет судить Аврения, — Дерек снова дернулся, и Альберт добавил: — Ну и потом не слишком разумно убрать главного свидетеля твоей защиты.

И, услышав имя матери, Марселлин сонно села на диване и спросила:

— Уже все? Мы победили?

* * *

Артефакты из запасов Эрика выбросили всех из заброшенного дома в вечерний парк при королевском дворце. Гроза прошла, деревья, кусты и дорожки, все еще сырые после дождя и залитые сиянием выглянувшего солнца, так и приглашали прогуляться. Откуда-то доносилась негромкая музыка и голоса. Держа Эрика за руку, Брюн вдыхала свежий чистый воздух и никак не могла надышаться.

— Я так рада, что ты пришел, — промолвила она, глядя Эрику в глаза, — и рада, что не сердишься.

Тот улыбнулся и легонько поцеловал Брюн в губы.

— Сержусь, конечно, — сказал Эрик. — Но, похоже, мне надо смириться с тем, что у меня будет строптивая жена. Строптивая и отважная.

— Хватит миловаться, голубки! — воскликнул Альберт. Он держал Хелленберта, и было ясно, что Маркус при всем желании не сможет освободиться, не лишившись при этом руки. Вот только он не делал никаких попыток сопротивляться, и его посеревшее лицо было обреченным и пустым. Дерек неотрывно смотрел на бывшего друга, и, когда Эрик попытался задать вопрос, ответил:

— Не волнуйтесь, господин Эверхарт. Сейчас он под полным контролем.

Эрик вопросительно посмотрел на брата, и Альберт ответил:

— Да. И не сможет ни убежать, ни соврать. Сильная штука наша кровь, братишка.

Принцесса Марселлин, на которую Дерек больше не оказывал воздействия, дернула бывшего министра за руку и указала куда-то вправо.

— Скорее! Мама сейчас там с Патрисом, они всегда в это время гуляют! Скорее!

Ее величество Аврения сидела в открытой беседке, увитой плющом. Черное траурное платье делало женщину похожей на большую нахохлившуюся птицу, и шляпка с густой вуалью не могла скрыть покрасневшего от слез лица. Рядом с матерью сидел Патрис — тот же молодой человек, каким Брюн запомнила его на балу: о его безумии говорил лишь взгляд, метавшийся так, словно Патрис ни на чем не мог сосредоточиться. Чуть поодаль расположилась темная стайка фрейлин — компанию им составлял пожилой мужчина в одеянии лейб-медикуса. Именно он первым увидел выбежавшую из-за живой изгороди принцессу и оторопело поднялся со своего складного стульчика.

— Что за дьявольщина… — прошептал он, и в тот же миг Марселлин бросилась к матери и закричала:

— Мама! Мамочка, прости!

Аврения медленным жестом откинула вуаль, словно хотела рассмотреть девушку получше, и сразу же начала заваливаться в сторону, потеряв сознание. Фрейлины мелькнули чернильными пятнами, кинувшись на помощь госпоже, и сад наполнился удивленными возгласами и криками ужаса. Марселлин обнимала мать, лейб-медикус, взяв себя в руки, открыл саквояж и вынул нюхательную соль, и Патрис нетерпеливо воскликнул:

— Да помогите же! Скорее!

Эрик хотел было подойти, но взгляд Дерека остановил его. Брюн согласилась: сейчас лучше не вмешиваться. Так они и стояли, глядя на общую суету, и Брюн вдруг неожиданно остро почувствовала, насколько смешно и нелепо выглядит в своих лохмотьях среди королевского сада.

Наконец Аврения открыла глаза и посмотрела на принцессу с такой пронзительной любовью и с таким страхом, что Брюн чуть не расплакалась. Все смолкли, и в наступившей тишине негромкий голос королевы прозвучал оглушительно и горько:

— Не уходи. Пусть ты призрак, но не уходи.

— Мамочка, прости! — Марселлин рухнула на колени перед матерью и уткнулась лицом в ее безвольно раскрывшиеся ладони. — Я живая, живая! Все хорошо… Это все придумал господин Тобби, чтоб разоблачить его!

И Марселлин махнула рукой в сторону Альберта, державшего Маркуса.

Лицо Аврении потемнело. Некоторое время она молча смотрела на стоявшую чуть поодаль компанию, и Брюн, которая была ни в чем не виновата, вдруг ощутила острое желание провалиться под землю, настолько пронизывающим и тяжелым был этот взгляд, полный ненависти и боли.

— Подойди, — наконец, сказала Аврения. Дерек послушно приблизился к ней. Несколько минут они молча смотрели друг на друга, и Брюн чудилось, что над поляной вспыхивают и гаснут бледно-голубые искры, словно гроза решила вернуться.

— Значит, жив, — надо отдать королеве должное, она быстро взяла себя в руки. Конечно, она еще будет радоваться тому, что дочь жива, но это будет потом.

— Да, ваше величество, — улыбнулся Дерек. — И привел вам того, который хотел моими руками обрезать ветвь вин Габенов.

Аврения посмотрела на Альберта, державшего Маркуса под руку, и сказала:

— Я жду объяснений именно от вас, господин Эверхарт.

«Неудивительно, — подумала Брюн. — Если она кому-то и может доверять, то только человеку из службы охраны короны».

— Это давно разработанная операция, ваше величество, — невозмутимо произнес Альберт. — Служба безопасности короны несколько раз получала сигналы о том, что существует некая сила, которая собирается устроить переворот, уничтожив вин Габенов. Мы вели расследование, но личность злоумышленника смогли выяснить только сегодня.

Эрик невольно залюбовался братом. Ведь врет и не краснеет!

— Позвольте представить: господин Маркус Хелленберт, — Альберт легонько подтолкнул Маркуса вперед, но не выпустил. Тот хмуро смотрел на королеву и молчал. Кровь Белого Змея сохраняла его оцепенение, но где-то внутри маленький Маркус орал от ужаса.

Брюн прекрасно знала, как это бывает.

— Бастард покойного короля Пауля, — продолжал Альберт. — У нас уже есть документы, которые подтверждают его происхождение. Вот тот, кто хотел уничтожить вашу семью чужими руками.

Тобби криво ухмыльнулся.

— Сожалею, ваше величество, — сказал он. — Всех нас использовали вслепую.

Аврения медленно поднялась со скамьи и подошла к бывшему министру. Пощечина, которую она внезапно закатила Дереку, оказалась неожиданно звонкой. Фрейлины дружно ахнули, а лейб-медикус снова полез в свой саквояж.

— Использовали вслепую? — глухо повторила она. — Ты изувечил моего сына! Ты похитил мою дочь!

— Мамочка, прости! — Марселлин снова прильнула к матери и схватила ее за руку. — Но иначе мы бы не разоблачили этого человека.

Эрик кашлянул в кулак и, когда Аврения посмотрела на него, произнес:

— Ваше величество, я Эрик Эверхарт, артефактор. Недуг вашего сына может быть устраним в ближайшее время. Если прикажете, я займусь этим хоть завтра.

Некоторое время Аврения смотрела на него, а потом ее лицо дрогнуло, и по щекам королевы вновь потекли слезы. Она слепо махнула рукой и почти рухнула на скамью.

— Хелленберта в тюрьму, — услышала Брюн. — А вы, господин Эверхарт…

Маркус неожиданно резким, каким-то паучьим движением освободил руку — вторым таким же быстрым жестом он буквально дотронулся до бедра Альберта, и Брюн увидела, что теперь Маркус держит пистолет. Фрейлины с визгом бросились врассыпную, Патрис скользнул вперед, закрывая собой сестру, и Эрик повел плечом, заслоняя Брюн. Альберт оторопело смотрел на Маркуса: он и поверить не мог, что его разоружили настолько быстро и непринужденно.

— Нет… — выдохнул Маркус. Пистолет в его руке трогнул, поднимаясь к виску, и этим медленным жестом руководила чужая воля. — Нет, прошу…

Дерек неотрывно смотрел на него. Пистолет уперся в висок Маркуса, и Брюн услышала беззвучный вопль обреченного существа, которое смотрит в лицо своей смерти и лишено возможности сопротивляться.

Выстрел показался Брюн каким-то ненастоящим — так в театре стучат по доскам, когда на сцене идет дуэль. Голова Маркуса дернулась, темные волосы взметнуло фонтаном алых брызг и каких-то серых ошметок, и Маркус рухнул на дорожку.

Брюн ахнула и уткнулась лицом в спину Эрика. Тот повернулся, обнял ее, и Брюн услышала всхлипывания — это заплакала Марселлин, прячась за братом.

Все было кончено.

Дерек слепо провел ладонью по лицу и едва слышно произнес:

— Пожалуй, ваше величество, меня можно не восстанавливать на прежнем месте.

Королева одарила его свирепым взглядом и взяла Марселлин за руку. Девушка снова прильнула к матери, стараясь не смотреть на мертвеца. Патрис снял сюртук и набросил его на покойного, закрывая простреленную голову и искаженное гибельным ужасом лицо.

— Надеюсь, Дерек, я больше не увижу тебя, — холода в голосе Аврении хватило бы на все северные земли. — Уезжай и не возвращайся.

Дерек отдал ей шутливый поклон.

— Слушаюсь и повинуюсь, ваше величество, — ответил он. Аврения хотела было посоветовать ему перестать кривляться, но любое слово в адрес бывшего министра инквизиции сейчас доставляло ей боль.

— Жду вас завтра утром, господин Эверхарт, — когда она обернулась к Эрику, то ее голос звучал сердечно и дружелюбно. — Ваше искусство артефактора будет вознаграждено, как только Патрис поправится.

— С ним все будет в порядке, ваше величество, — произнес Эрик. — Я знаю, как работать с такими заболеваниями.

Аврения кивнула и быстрым шагом направилась в сторону дворца. Дети поспешили за ней. Когда королевская семья скрылась за живой изгородью, то Эрик задумчиво поинтересовался:

— Любопытно, как объяснят чудесное воскрешение принцессы…

Дерек усмехнулся. Приблизившись к мертвецу, он носком ботинка приподнял край сюртука принца и несколько минут смотрел в лицо убитого.

— Иногда лучше всего сказать правду, — произнес он, возвращая сюртук на место. — Так и напишут. «В результате специальной операции министерства инквизиции и службы безопасности короны был разоблачен тот, кто хотел уничтожить королевскую семью…» По-моему, вполне подходит для передовицы, как вы считаете?

Альберт нагнулся, поднял пистолет и убрал его в кобуру. Выражение неприятного удивления до сих пор не покидало его лица. Ловко же разоружили его превосходительство — тут и обидишься, и удивишься.

— Передовицы обычно более истеричны, — ответил он и, обернувшись к брату, произнес: — Пойдем отсюда. Пусть другие займутся жмуром, а я действительно отправляюсь в отставку.

Дерек улыбнулся и ободряюще похлопал Альберта по спине.

— Не стоит переживать, друг мой, — заметил он. — Вы все-таки не асассин.

— И слава Господу и всем святым Его! — воскликнул Альберт.

Навстречу им уже спешила дворцовая охрана, за которой чуть ли не вприпрыжку бежал лейб-медикус. Брюн надеялась, что он успел успокоить фрейлин — наверняка девушки кричали на весь дворец, а уж разговоров им хватит на месяц как минимум. Альберт махнул рукой, указывая направление — охранники обогнали их компанию и свернули на нужную дорожку.

Все закончилось.

Где-то за зданием дворца мелодично зазвенели церковные колокола.

Эпилог

Священник, который только что закончил вечерний молебен и расстался с прихожанами, с удивлением смотрел на компанию, что вошла в храм. Не каждый день увидишь девицу с осанкой и лицом дворянки, но одетую в нищенские лохмотья, в сопровождении трех благородных господ, одного из которых несколько дней назад казнили по личному указу королевы. Но золотые каруны, блеснувшие в сумраке храма, развеяли удивление — священник выслушал просьбу и тотчас же махнул рукой служкам, приказывая готовить свадебную хуппу.

Если людей призвал Господь, то не дело мешать их желаниям. Особенно, если эти люди настолько щедро платят.

— Всегда надеялся стать шафером на твоей свадьбе, — неожиданно признался Альберт, с искренней любовью глядя на брата. — Ну что, да здравствует начало новой жизни?

Эрик смущенно улыбнулся, а потом вдруг обнял Альберта примерно с таким же душевным трепетом, с каким прижимал его к себе в детстве.

— Ты не передумал? Точно уйдешь в отставку? — с надеждой спросил он.

Альберт утвердительно качнул головой. Было ясно, что он принял решение и не откажется от него.

— Как только ты вылечишь принца, мы все вернемся в Геренхаус, — твердо ответил он. — И больше я оттуда ни ногой.

Брюн одарила его пристальным колючим взглядом, и Альберт тотчас же добавил:

— И буду паинькой. Никаких излишеств, даю слово. Сяду за письменный стол и начну строчить мемуары. Всегда чувствовал в себе тягу к писательскому ремеслу.

Эрик обернулся к Брюн и, осторожно взяв ее за руки, произнес со странной надеждой:

— Ты действительно согласна? Прямо сейчас?

Брюн улыбнулась. Матушка всегда говорила, что свадебный день должен стать для леди торжественным и праздничным — ведь это тот самый день, когда невеста должна чувствовать себя принцессой. Но видит Господь, сейчас ей было все равно. Брюн слишком часто думала о том, как именно должна себя вести девушка из благородной семьи — и теперь настала пора просто жить и наслаждаться жизнью. А платья, цветы и рис в волосах — уже мелочи. Конечно, приятные, но все-таки не настолько, чтоб придавать им значение.

И в шелках, и в рубище она готова быть с тем, кого любит — и точно знает, что он всей душой разделяет ее желание.

— Согласна, — ответила Брюн, и Эрик посмотрел на нее с такой любовью, что сердце на мгновение замерло. — Сейчас и всегда. Я хочу быть с тобой.

Священник вышел из-за алтаря с серебряной чашей вина в руках и дал знак жениху и невесте. Эрик сжал руку Брюн, и, приблизившись к алтарю, они опустились на колени. Зашелестел белый шелк, который над ними развернули служки, и весь мир стал чистым и белым, настоящим, принадлежащим только двоим.

Мир, в котором им предстоит жить вместе.

Потом, когда все закончилось, и Брюн с Эриком обменялись кольцами, то Брюн с удивлением подумала: «Ничего не изменилось — и изменилось. Я стала другой».

— Я твоя жена, — промолвила она после того, как они с Эриком наконец-то смогли разорвать первый супружеский поцелуй. — Не могу поверить…

— Придется, госпожа Эверхарт, — улыбнулся Эрик. — Убедитесь сегодня ночью.

Потом, когда они вышли из храма и неторопливо двинулись в сторону квартиры Альберта — не той конспиративной, а настоящей, роскошно обставленной, с множеством комнат и дюжиной слуг — Брюн спросила Дерека:

— Что теперь собираешься делать?

Тот неопределенно пожал плечами. Брюн заметила, что тяжелое мертвящее выражение, почти приросшее к его лицу, медленно но верно смягчается. Месть свершилась — теперь Дерек мог почувствовать себя свободным и наконец-то отпустить прошлое и боль, которую оно причиняло.

— Уеду в Лекию, — ответил он, — и никогда не вернусь. Там у меня дом и товарищи, а здесь… — он прищурился в сторону заходящего солнца. — Здесь слишком много воспоминаний.

Брюн захотелось дотронуться до него. Суметь как-то убедить в том, что все хорошо, и жизнь не кончается. Но в последний момент она поняла, что этого и не нужно — Дерек и без нее все это прекрасно понимает.

— Ты еще встретишь свое солнце, — Брюн смогла только повторить то, что сказала в заброшенном доме. — Обязательно встретишь.

Дерек недоверчиво усмехнулся.

— Могу только повторить свой недавний вопрос, — сказал он. — Это говорит знающая или просто добрая девушка?

И Брюн снова не нашлась, что ему на это ответить.

Оглавление

Глава 1

1.1

1.2

1.3

1.4

1.5

Глава 2

2.1

2.2

2.3

2.4

2.5

2.6

2.7

Глава 3

3.1

3.2

3.3

3.4

3.5

Глава 4

4.1

4.2

4.3

4.4

4.5

4.6

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg