«Жена Берсерка»

Жена Берсерка (fb2) - Жена Берсерка (Невеста Берсерка - 4) 1331K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Екатерина Федорова (1967)

Жена берсерка Екатерина Федорова

ГЛАВА 1. После свадьбы

На восьмое утро после свадьбы землю опять укрыл снег. Взамен того, что выпал и растаял в тот день, когда Сванхильд стала его женой.

На этот раз снежное покрывало, выбелившее крыши, двор и скалы вокруг Йорингарда, оказалось не в пример толще. И воздух отдавал морозцем.

Это уже надолго, думал Харальд, на ходу прислушиваясь к тому, как похрустывает, приминаясь под его сапогами, пушистая пелена снега.

Он дошел до прохода между навесами, под которыми на катках из колод замерли драккары. Воткнул в землю, укрытую снегом, меч, прихваченный из кладовой — один из тех, что нарочно не точили, оставляя для разминки. Окинул взглядом узкую полоску берега между фьордом и навесами.

Пара человек уже махали мечами в дальнем конце, там, где крепостная стена подходила к воде. Тонко, остро позвякивали клинки, доносились редкие возгласы. Несколько воинов, стоявших рядом, наблюдали. Еще дальше, у самой стены, замерли трое стражников.

Сейчас здесь было пусто — на зимовьях люди вставали поздно. Чуть позже народу прибавится. Голоса зазвучат в полную силу, мечи зазвенят чаще…

Может, кликнуть Свальда, лениво подумал Харальд. Вспомнить, как это бывало в детстве, когда семилетний брат, только начинавший осваивать воинскую премудрость, прибегал к нему на коровник с мечом — маленьким, выкованным для детской руки.

И показывал ему, тогда уже двенадцатилетнему, приемы, которым научил его наставник, старый Эйвинд.

Харальд уже собирался окрикнуть воинов, и послать кого-нибудь за Свальдом, но тут на тропинке, идущей от главного дома, показался Болли. И Харальд кивнул, подзывая его к себе. Новая секира, заново перекованная из старой, найденной на пепелище, была с ним. Болли тоже предпочитал секиру…

— Ищешь кого-нибудь, чтобы размяться, ярл? — с готовностью спросил Кейлевсон, подходя поближе.

— Становись, — проворчал Харальд.

И сделал пару шагов от клинка, воткнутого в землю. Подумал — потом можно будет и мечом помахать…

Но тут на дорожке показался Кейлев. Шел старик быстро, торопливо. Болли, уже изготовившийся для первого замаха, замер, отследив взгляд Харальда.

— Ярл, — пропыхтел старик, останавливаясь в трех шагах. — Я нашел то, о чем ты просил. У Свенельда из Ограмюры была как раз такая рабыня — славянка, знающая наше наречие. Молодая, послушная. Свенельду ее оставил сын — купил для себя, побаловаться… потом женился, построил свой дом. И жена не захотела видеть эту рабыню в своем доме.

— Короче, — нетерпеливо сказал Харальд.

— Я послал Свенельду весточку. Он сегодня собирался во Фрогсгард, но сначала завернул к нам. Стоит у ворот, рабыня с ним. Я на всякий случай уже зашел в кладовую, прихватил несколько марок…

Харальд кивнул и зашагал к воротам, оставив меч торчать в промерзшей земле. Потом вернется — и продолжит.

Рабыня и впрямь была молода. Стояла возле хозяина, опустив голову. Явно не желая смотреть на стражников у ворот, что пялились на нее.

Получится или нет, размышлял Харальд, присматриваясь к ней еще издалека. Выйдет ли у него то, что он задумал…

В любом случае, еще одна рабыня много хлеба не съест. Опять же, воинам будет кого ловить за овчарнями.

— Работящая? — коротко спросил он, останавливаясь напротив Свенельда.

— Добрый день, ярл… да, девка в работе злая, — отозвался Свенельд, еще крепкий мужик лет пятидесяти. И хитро улыбнулся. — Норовистая, правда. Ну да это удовольствия не портит.

— Пороть приходилось? — нетерпеливо бросил Харальд.

Свенельд замешкался с ответом на пару мгновений.

— Было дело, ярл. Один раз, когда мой сын только что ушел в свой дом.

Харальд кивнул.

— Понятно. Сколько хочешь за нее?

— Ну… — Свенельд заколебался. — Полагаю, четыре марки серебром будут хорошей ценой. Рабыня молодая, работящая. И лицо красивое.

— Пусть она его сначала покажет, — проворчал Харальд.

Свенельд тут же дернул девку за одну из кос, заставляя поднять голову.

Раньше, наверно, и впрямь была красивой, подумал Харальд, разглядывая ее. А сейчас скулы торчали, жилы на шее натянулись. В углах глаз уже залегли морщины. Лет ей было побольше, чем Сванхильд…

Но взгляд покорный, как и требовалось. И то, что он услышал от Свенельда, тоже подходило.

— Четыре марки за поротую бабу не первой свежести многовато, — заметил за спиной у Харальда Кейлев. — Я знавал парней, которые за три марки покупали в Ирландии дочек тамошних конунгов и ярлов. Причем нетронутых.

— Так то в Ирландии. — Свенельд нахмурился. — Туда на торжища привозят девок и из Ирландии, и из Англии. Когда товара много, цены на него падают… так будете брать или нет? Мне все равно нужна пара рук в хозяйстве. Если возьмете девку, то я прямо сегодня куплю во Фрогсгарде новую рабыню. Взамен этой.

— Во Фрогсгарде сейчас бабу можно сторговать и за две марки, — заявил Кейлев. — Перед зимой-то… так что сбавь цену, Свенельд. Хватит с тебя и трех марок.

— Заплати, — негромко велел Харальд, обрывая их препирательства.

Кейлев молча выгреб из кошеля на поясе четыре марки. Протянул Свенельду. Тот их принял — и развернулся к воротам, бросив на Харальда взгляд, полный любопытства.

— Иди за мной, — уронил Харальд.

И зашагал к рабскому дому.

Рабыня, низко пригнув голову, пошла за ним. Следом заспешил Кейлев.

Кресив сидела на кровати в шелковом платье, натянутом прямо поверх шерстяного, грубого. Одежка, сшитая для Сванхильд, оказалась ей маловата, швы по бокам были распороты.

При виде Харальда, молча идущего по проходу между нарами, Кресив вскочила. Покачнулась, повалилась обратно на нары…

И прямо оттуда сползла вниз, на колени. Что-то заговорила, прижимая руки к груди, глядя на него умоляюще.

Харальд остановился в нескольких шагах — а когда Кресив поползла к нему по полу, оскалился. У той хватило ума замереть на месте.

Он, даже не оглядываясь на купленную рабыню, бросил:

— Ты будешь служить этой женщине. Вот этой, в шелковом платье. Делать все, что она прикажет. Кланяться ей так низко, как она пожелает. Чесать ей волосы, мыть ноги… все, что она скажет. Ты поняла меня?

— Да, — покорно выдохнула девка у него за спиной.

Харальд развернулся, посмотрел ей в лицо. Добавил внушительно:

— И если я узнаю, что ты ее не послушалась, хоть в чем-то не угодила — выпорю тебя так, что о прежнем хозяине будешь вспоминать с тоской. А то и просто на ремни порежу.

Баба сжалась, ответила затравленным взглядом, в котором плескался страх.

Похоже, слухи обо мне докатились и до Ограмюры, насмешливо подумал Харальд. И снова обернулся к Кресив. Сказал, аккуратно выговаривая слова на чужом наречии, заранее вызнанные у Свальда — и накрепко заученные ради такого дела:

— Эта рабыня служить тебе. Твоя. Делать все, что ты хотеть. Ты наказывать. Бить.

Темноволосая, жадно глядя на него, радостно улыбнулась. Потянулась всем телом, не вставая с колен, вскинула руки.

Харальд долю мгновения смотрел на нее равнодушным взглядом, потом повернулся к Кресив спиной. Двинулся к выходу, шагнув прямо на только что купленную рабыню. Та, уступая ему дорогу, прижалась к нарам, возле которых стояла. Почти упала на них…

Кейлев, когда они вышли из рабского дома, какое-то время шел молча. Потом заметил:

— Это, конечно, не мое дело… но ведь все это сделано из-за Сванхильд?

— Твоя дочь не может забыть ту жизнь, что у нее когда-то была, — тихо ответил Харальд. И остановился, искоса глянув на старика. — Поэтому я решил, что она должна снова увидеть свое прошлое. Но так, чтобы оно ее не задело. А я посмотрю, чему это научит Сванхильд. Пусть поглядит на свою сестру теперь, когда у той появилась рабыня для битья.

Если девчонка не может жить, никого не жалея — пусть хотя бы научиться жалеть тех, кто не сделал ей ничего плохого, молча подумал он. Для начала. У Кресив сейчас накопилось достаточно яда. Если он правильно оценил ее характер — купленной девке придется нелегко. Так же, как Сванхильд когда-то.

— Кроме того, твоя дочь еще молода, и не умеет защищать себя. Зато любит защищать других. — Харальд вдруг ощутил, как на лицо выползает кривая улыбка. И не стал ее сгонять. — Вот пусть и защищает. За ней самой все равно приглядит стража.

Кейлев задумчиво кивнул. Заявил:

— Сванхильд это пойдет на пользу.

Пока Неждана, рабыня Свенельда, стояла у ворот, в уме у нее было пусто — ни одной мысли.

Вот и к новым хозяевам привели. К четвертым по счету, если считать сюда Арнульфа, хозяйского сына, отдавшего ее когда-то отцу, чтобы не печалить молодую жену.

И даже о том не думалось, что продать ее хотят ярлу Харальду, который, как говорили сами нартвеги, по ночам превращается в змея и рвет женщин на части. А во время битвы оборачивается змеем лишь до пояса, и сияет чистым светом — все потому, что его отцом был не человек, а нартвегрский бог, из здешнего моря.

Вообще ни о чем не думалось.

Потом ярл Харальд с ней заговорил, обещая или выпороть, или страшно убить за непослушание. И глаза под веками с белесыми ресницами у нового хозяина сияли начищенным серебром. Лютые, холодные.

Как только он ушел, перепуганная Неждана кинулась выполнять приказание. Подхватила под руку красивую девку в шелковом платье, напяленном поверх грубого шерстяного. Потянула вверх, помогая встать.

А поскольку девка перед этим просила ярла Харальда на славянском наречии пожалеть, простить да не гнать, даже соколом его называла — то Неждана и сказала на родном языке, который почти успела позабыть:

— Служить тебе велено… прости, имени твоего не знаю. Но что скажешь — сделаю.

Девка, уже успевшая встать, вдруг вцепилась Неждане в волосы. Больно дернула, пригнув голову. Потом помотала ее перед собой. Потребовала, разжимая скрюченные пальцы — и стряхивая с них выдранные пряди:

— Ты вроде бы на чужанском говоришь… и все понимаешь. Ну-ка, выкладывай, что ярл Харальд тебе сказал.

Неждана, успевшая вскрикнуть, пока ее драли за волосы, выпрямилась, утирая слезы. Начала рассказывать.

Хотя там и говорить было нечего.

Услышав, как ярл Харальд обещал порезать Неждану на ремни, если та вдруг ослушается, красивая девка довольно улыбнулась. Велела:

— Зови меня Красава Кимрятовна. Тут в изголовье постели у меня рубаха чистая. И платье с холстиной. Поменяешь на мне одежду, постель. Все снятое перестираешь. А то здешние девки меня обихаживают только через день — да и то без усердия.

— А где тут стирают? — заикнулась было Неждана.

И тут же пожалела о сказанном. Красава Кимрятовна отвесила ей несильную оплеуху — видно было, что рука у нее не поднимается слишком высоко. Заявила:

— Сама и найдешь, где. По-чужански знаешь, спросишь.

В другое время Неждана бы ее возненавидела, но вот сейчас, сегодня на это не было сил. Отупение какое-то напало.

И прежде, пока она жила у Свенельда, жизнь у нее была нелегкой — встань до света, все переделай, да терпи, если хозяин, в углу поймав, подол задерет. А если не стерпишь, так выпорет. Еще тычки переноси, от Халлы, его жены, которая все знала, все видела, но самому Свенельду слова поперек никогда не говорила. И всю обиду на рабыне вымещала.

А теперь, похоже, житья и вовсе не будет. Обещали убить страшной смертью, если что не так — а нартвеги за свои обещания держатся. Особенно если пообещали убить…

Неждана сняла с Красавы Кимрятовны рубаху, и поняла, отчего у той рука высоко не поднимается. По всей спине шли переплетенные рубцы, красновато-розовые, узловатые, кое-где украшенные гнойными корками.

Видать, и эту пороли, подумала Неждана — все с тем же равнодушным отупением. Ну да не одна она здесь такая…

Что-то будет, думала Красава, уже переодевшись в чистое — и пнув данную в услужение девку, чтобы та поскорей шла стирать.

Не зря к ней ярл Харальд приходил, ох не зря.

Может, тварь Забавка успела ярлу надоесть? Или не угодила чем. Вот он и пришел, вспомнил про ее любовь-ласку. Как приголубливала — жарко, сладко. Да руками мягкими, белыми, не то что у этой костлявой чернавки, с малых лет в черном теле жить привыкшей…

Но хоть Красаве и хотелось в это верить — до слез хотелось — только Харальд с ней был холоден. Смотрел свысока. Даже на грудь ее, пусть и не такую высокую, как прежде, но даже сейчас попышней, чем у Забавки, проклятущей разлучницы, ни разу не покосился.

И пока с ней говорил, на лице ни одна жилочка не дрогнула.

Невместно ему, наконец решила Красава, что свояченица, пусть и двоюродная, а все-таки женина сродственница, живет тут в простых рабынях. Умри она, другое дело. А раз уж выжила…

Но подумав, Красава от этой догадки отказалась. Захоти ярл Харальд показать, что чтит родство, так поселил бы ее в другом месте. Родственники вместе с рабами не живут.

Выходит, это все Забавка. Она упросила ярла, чтобы за сестрой приглядывали, заботились. Хоть какой-то толк от подлой гадины.

Надо будет с Забавкой разговаривать поприветливей, решила Красава. Если понадобится, то даже в ножки ей поклониться. Раз она понемногу тут силу набирает, ярлу ночью на ухо нужные слова шепчет…

Тем более, что есть теперь на ком отвести душеньку. Тварь Забавка приходит ненадолго, можно как-нибудь перетерпеть все — и рожу ее довольную, и одежду богатую.

Может, поганая чернавка и вымолит у Харальда, чтобы тот отправил ее, Красаву, домой. Уж родная матушка найдет, как родной дочке жизнь обустроить. Приданое у нее будет богатое, мало у кого в Ладоге такое сыщется…

Снег вкусно хрупал под сапожком. Забава остановилась, вдохнула полной грудью воздух, пахнущий холодом — и морем. Улыбнулась счастливо, глядя на светло-серые тучи, обложившие небо.

Первый раз она встречала зиму, так тепло одетая. Платье из крашеной, дорогой шерсти, плащ, крытый шкурами, из новых Харальдовых запасов, сапоги из овчины, мехом внутрь, на голове плат вишневого шелка, сложенного вчетверо, для тепла.

И под рубахой штаны, на ноге носки, пошитые из тонкого шерстяного полотна.

Как тут не гулять по двору? Если холод к телу ни в одном месте не подбирается?

А в Ладоге, бывало, она на берег ходила зимой стирать — под сорочицу ветер задувает, короткая душегрейка из шерстяного полотна только до бедер и достает. На ноги онучи (полоса полотна, которую накручивали на голень) навертишь из обрывков всякого старья, до колен их крест-накрест веревкой обвяжешь — и бежишь. Как в сугроб провалишься, так по ногам выше колен снежным настом и резанет. Аж сердце прихватывает.

А потом еще в ледяной воде белье полощешь, руки потом так сводит, что пальцы с трудом разгибаются…

Забава легко вздохнула, отпуская воспоминания. Наклонила голову, вскинула одно плечо, щекой потерлась о темную шкуру, прикрывавшую его.

Косматая, теплая. Харальд сказал, что медвежья — потому что его плащи на волчьем меху все сгорели на пожаре. Пришлось доставать из кладовой медвежьи шкуры…

При воспоминании о пожаре Забава вздохнула снова, но уже потяжелее. Жалко было все-таки тех девок. Гудню сказала, что они были дочками прежнего хозяина крепости — погибшего еще до того, как Харальд сюда пришел. И захотели убить Харальда, потому что тот занял место их отца. Завладел его крепостью, хоть и не сразу после него.

А потом Гудню добавила, что у дурных девок — дурные и мысли. А ей, Сванхильд, нужно о них забыть. Думать только о том, как угодить мужу.

Но Забава-то помнила, что Рагнхильд сама к Харальду приехала. И замуж за него просилась. А он не захотел. И на пиру своем свадебном беловолосая смотрела нехорошим таким взглядом — и на него, и на нее саму.

Но опять же — зачем так злобствовать? Тем более, что замуж-то Рагнхильд взяли. Пусть не Харальд, а другой. Однако тоже муж не из последних, воин, хоть и покалеченный на одну руку…

Забава вздохнула еще раз, теперь уже отгоняя воспоминания. И зашагала в сторону псарни. До обеда Харальд велел гулять с Крысенышем.

А потом ее отыщут Тюра с Гудню, чтобы вместе пообедать. Затем поведут учиться хозяйству. Но не самой что-то делать, а только приглядывать за тем, что положено делать рабам. Проверять, есть ли вода в банях, дрова, топлены ли печи там, где их положено топить. Мыты ли полы, стираны ли вещи. Поставили загодя настаиваться золу или нет…

И какую нить прядут рабыни из настриженной летом шерсти — тонкую ли, ровную. Хорошо ли ткут.

Потом на кухню зайти. Поглядеть, чистят ли каждый день печки от золы, не завелся ли в муке жучок. Почищена ли рыба, которую с утра наловили в море люди ярла Харальда. Хорошо ли мыты тарелки…

Забава пошла еще быстрей. Подумала — а вечером еще надо зайти к Красаве. Прошлый раз та хватала ее за руки, слезно жаловалась, что спина болит, мочи нет. И просила принести какого-нибудь масла, рубцы мазать…

Стражники, всегда бродившие за ней по пятам, и до этого шагавшие лениво, вразвалку, оживились. Затопали бодрей.

Терпение иногда полезно, думал Харальд, прислушиваясь к собачьему лаю, доносившемуся с дальнего конца крепости.

Сквозь легкую басовитость, говорившую о том, что лаявший пес уже успел подрасти, прорывались знакомые визгливые нотки.

Утопи он в свое время этого крысеныша, как хотел — сейчас и не знал бы, что Сванхильд бродит где-то у крепостной стены.

Харальд сделал обманный замах — и тут же коротким ударом по клинку выбил из рук Свальда меч.

Болли, с которым он разминался вначале, давно ушел по своим делам. Брат, оставшись без оружия, со смешком развел руки, сказал:

— Сдается мне, ты почему-то торопишься завершить бой.

— Топай, — проворчал Харальд. — Иди посмотри, где люди из твоего хирда. Если валяются в мужском доме, гони их во двор. А то обабятся за зиму, на меч начнут смотреть с ужасом.

Свальд ответил ему лукавым взглядом — и тоже ушел. Харальд, кликнув одного из воинов, болтавшихся на берегу, велел отнести в кладовую затупленный меч.

И зашагал к дальнему концу крепости. Посмотреть, все ли в порядке. Приглядывает ли за девчонкой стража…

Пока Харальд дошел до промежутка между сараями и крепостной стеной, снова начал падать снег. Теперь он сыпал уже гуще, слипшимися хлопьями.

Сванхильд бежала по снежку, и черный пес — подросший, и теперь лишь на половину ладони ниже взрослых кобелей — прыгал вокруг. Прихватывал клыками на короткое мгновенье полы плаща, тут же отпускал. Лаял с визгливой радостью…

Трое стражников шли следом за ней размашистыми шагами, вытянувшись цепочкой. Заметив ярла, подтянулись, пошли еще быстрей, держась на шаг позади Сванхильд.

Непорядок, подумал Харальд. Если из-за стены вдруг прилетит стрела, его люди только и успеют, что прикрыть уже упавшую девчонку. Надо по-другому — двое по бокам, вровень с ней, один сзади, осматривая пространство впереди…

И станет она жить как пленница под охраной, тут же мелькнуло у него. Нет, лучше поступить иначе. Сванхильд бегает на задах крепости до обеда. Надо будет с утра отправлять за стену два дозора, с собаками, чтобы прочесывали лес на два полета стрелы от стен. Пустое поле перед воротами и так просматривается, к тому же стража у входа за ним приглядывает.

Идет зима, на снегу отпечатки видны сразу. Где не видны, помогут псы. Чтобы попасть стрелой в человека внутри крепости, стрелявшему нужно выбрать дерево, забраться на него. И дозоры его заметят…

А еще лучше — вообще вырубить лес там, где он подходит к стенам.

Завтра отправлю два дозора, решил Харальд. И сегодня же поговорю с Кейлевом, чтобы рабы начали рубить на дрова сосны, что растут рядом с Йорингардом.

Сванхильд увидела его самой последней — и лишь тогда, когда пес уже залаял на подходившего.

— Тихо, — негромко бросил Харальд.

Черный крысеныш, обиженно тявкнув напоследок, заткнулся. Замер возле остановившейся девчонки…

— Харальд, — радостно выпалила Сванхильд. — Тебя слушает. А я говорю — тихо. И лает.

Харальд, прежде чем ответить, взглянул на стражников. Распорядился:

— Идите к главному дому. Ждите у входа. Я пока сам пригляжу за женой.

Те, уходя, понимающе покосились в сторону Сванхильд. Но без ухмылок, без переглядываний.

И лишь потом, когда стражники отошли, Харальд сказал:

— Ты не так говоришь со своим крысенышем, Сванхильд. Ты просишь. А ему надо приказывать. Чтобы он чувствовал угрозу. Понимал, что ты его сильней.

Девчонка, вскинув голову — на ресницах тут же начали оседать хлопья снега — пообещала:

— Я пробовать.

Говорила она сносно, но некоторые слова все еще коверкала.

Харальд шагнул поближе, ухватил руку, выглядывавшую в прорезь плаща, потянул Сванхильд за собой, разворачиваясь. Черный крысеныш тут же заскакал вокруг. Загавкал.

— Вот сейчас и пробуй, — проворчал он, взглядом выискивая сарай с углом поукромнее. Чтобы соседние срубы прятали его от любопытных глаз.

— Тихо, — крикнула Сванхильд на ходу.

Даже оступилась от усердия.

Харальд только головой покрутил. Дотащил до выбранного сарая, притиснул ее к бревнам, сказал, заглядывая в глаза, над которыми, на кончиках ресниц, уже повисла окаемка из снежных хлопьев:

— Не надо кричать. Говори негромко, но так, чтобы пес понял, что ты сильней. Тебя ведь били, Сванхильд? Прежде, не здесь, в Ладоге?

Она отвела глаза, сказала безрадостно:

— Не надо.

— Вспомни того, кто бил, — посоветовал Харальд, просовывая руки под полы ее плаща — и прихватывая тело так, что груди Сванхильд оказались над его растопыренными ладонями. Нажал, заставив их приподняться, ощутил мягкую упругость грудок через одежду. — Думай об этом человеке. Но не бойся его. Думай со злостью. И говори — тихо…

Последнее слово он прошипел низко, свистяще. И лицо ее, разрумянившееся от холода, было слишком близко, и на губах таяла пара залетевших снежинок…

И хотелось слизнуть их языком.

Но Сванхильд серьезно посмотрела ему в лицо, потом повернула голову к псу, прыгавшему рядом. Сказала, явно подражая ему самому, низко, с угрозой, от которой у Харальда внутри екнуло до того захотелось усмехнуться, но пришлось сдержаться:

— Тихо…

Пес затявкал еще визгливее.

— Ненавидь, — выдохнул Харальд, склонившись над ней. Руки его скользнули выше, приминая груди — и мякотью между ладонями и большими пальцами он ощутил бусины сосков. — Вспоминай и ненавидь. Думай о том, что ты сильней.

Мгновенное воспоминание скользнуло в уме — и он добавил:

— Ты сторожишь место рядом с хорошим зверем Харальдом. Только ты. Выходит, ты сильная. Думай об этом. Ну?

Сванхильд глубоко вдохнула, покосилась на него. Сказала негромко, напряженно, с долгим выдохом:

— Тихо…

Крысеныш удивленно гавкнул — и заткнулся.

Но девчонка тут же радостно объявила:

— Я смогла.

И пес опять затявкал, прыгая вокруг.

Пусть его, подумал Харальд. В конце концов, это даже хорошо, что пес такой дурной. Он всегда будет знать, если Сванхильд вдруг окажется поблизости. Особенно это пригодится тогда, когда ей не следует быть рядом с ним.

Это все равно что подвесить на нее колокольчик. Удобно…

Снежинки, успевшие растаять, оставили на припухлой губе метки сладковатой воды. Он слизнул их, подтянул Сванхильд повыше, чтобы не надо было нагибаться — и придавил ее к бревенчатой стенке. Навалился с поцелуем, раздвигая ей губы.

Руки сами собой скользнули ниже, к ее ягодицам. Пальцы впились в мягкое…

Но впились, похоже, сильнее, чем надо, потому что девчонка вздрогнула. Харальд отпустил, вскинулся, отрываясь от губ. Спросил:

— Больно?

И она, помедлив, ответила:

— Немного.

Но тут же добавила извиняющимся тоном:

— Там, где шрам. Немного…

Кожа натянулась, сообразил Харальд. Натянулась и потревожила рубец.

Он убрал руки, поправил на Сванхильд плащ. Объявил:

— Время обеда. Разделишь со мной хлеб и эль? В опочивальне?

Та посмотрела растерянно.

— Тюра и Гудню — будут искать. Мы вместе едим. Потом они учат…

— Поедят на этот раз без тебя, — проворчал Харальд. Сказал наставительно: — Они тебя учат, это хорошо. Но помни, кто ты, Сванхильд. Ты жена ярла. Хозяйка Йорингарда. Когда ты обедаешь со своим мужем, никто не смеет тебя тревожить. Никто не смеет тебя искать.

Она вдруг улыбнулась — лукаво, хоть и немного робко.

— Потому что сторожу место, да?

— А сейчас ты это место согреешь, — пообещал ей Харальд.

И, ухватив за тонкое запястье, потянул в сторону главного дома.

Подлая девка, которую ей дали в услужение, пришла не скоро. Встала возле нар, растирая ладони, доложила:

— Я все постирала, Красава Кимрятовна. И повесила на жердях за баней. Еще что хочешь?

— Обедать пора, — недовольно рявкнула Красава. — Ты где моталась, немочь бледная? Две тряпки постирать — неужто столько времени надо? Беги на кухню, поснедать мне принеси. Да скажи там, что пришла за обедом для сестры ярловой жены. И чтобы все в целости дотащила. Сама не вздумай в миску палец макнуть.

Гадкая тварь убежала, и Красава застыла на краю нар, недовольно хмурясь.

Подумала — поскорей бы Забавка пришла. Но раз до обеда не явилась, теперь уж только вечером жди…

В опочивальне все еще пахло стружками и деревом. Свежо, сладко. Харальд, скинув плащ, дождался, пока Сванхильд останется в одном платье. Велел:

— Распусти волосы.

Потом подумал — интересно, когда сработает тот капкан, что он поставил? И когда Сванхильд со своей жалостливостью заметит ту девку? Сообразит, что происходит?

Затем мелькнула другая мысль — все-таки девчонка странная. Словно и не среди обычных людей росла. Ведь знает, кто он, что он. Сколько народу сгубил. Однако даже на него с жалостью смотрела. И там, в Хааленсваге, и здесь, в Йорингарде.

Желание, накатившее еще у сараев, от этих мыслей тише не стало. Харальд дошел до кровати, сел, стащил с себя сапоги, рубаху. Потребовал:

— Иди сюда.

И когда Сванхильд встала рядом, подтянул к себе поближе. Наклонился, прижался щекой к ее животу, прикрытому многослойной одеждой. Ощутил, как она выдохнула — и, глядя снизу вверх, потянулся, отловил руками завязки на мелких сапогах. Спросил насмешливо:

— Помочь тебе снять сапоги, жена? Раз уж у вас именно это означает, что люди поженились?

Сванхильд взглянула обиженно. Выдохнула:

— Когда мне в лицо брызгать кровью, там, на свадьбе… я не кривилась. Не смеялась. Потому что это для тебя, Харальд.

Она дернулась, чтобы отступить — но он не позволил, прихватив ее за колени. Приказал, выпрямляясь:

— Стой на месте.

А потом посмотрел ей в лицо.

Девчонка залилась румянцем так, что щеки запунцовели. Смотрела и испуганно, и отчаянно — все вместе…

Сказав то, что сказала, Забава и сама перепугалась.

Разве можно было такое говорить — и кому? Харальду.

Это Харальд вернул ей все, что она потеряла. Свободу, право людям в лицо смотреть и себя не стыдится, потому что она теперь не девка для срамного дела, а честная жена при муже. Прилюдно в жены взятая, по всем обычаям.

Пусть и чужим для нее.

А Харальд еще и то дал, чего раньше у нее не было. Дом полная чаша, жизнь в довольстве, его ласка и забота…

А она возьми — да такоескажи. Словно и не благодарна ему…

Но ведь и я старалась, самой себе в мыслях возразила Забава. Гудню и Тюре в рот смотрела, все, что они говорили, делала. Потому что знала — он так захотел. И чтобы быть рядом с Харальдом, многое надо узнать, многому научиться.

Самого Харальда тоже слушалась. Скажет сядь — садилась, скажет встань — вставала…

Только в одном против его воли пошла — что к Красаве бегала. И за других просила.

Может, ему обычай из моих краев и смешным показался, мелькнуло у Забавы, но ведь я над его обычаями не смеялась. Хоть тут вон, и песни стыдные на свадьбах поют, и кровью жениха с невестой обливают.

И если Харальд один раз такое сказал, то и второй раз скажет. Потом еще чем-нибудь попрекнет. Всякий ручей с малой капли начинается.

Но все равно — нужно ли было такое ему в лицо бросать? Стерпела бы. Мало, что ли, терпела за свою жизнь?

Харальд сидел с каменным лицом, и Забаве вдруг захотелось попросить у него прощения. Повиниться перед ним, что глупость сболтнула.

Но что-то внутри позвякивало натянутой струной. И не давало.

Прогонит, решила она. Вот прямо сейчас и прогонит от себя…

Обиделась, холодно подумал Харальд. С чего бы это? Он всего лишь подшутил.

Хотя… посмейся при нем над обычаями Нартвегра кто чужой — живым от него не ушел бы. Это для него те сапоги в первую ночь — смешно. А у нее мать так отцу сапоги снимала. Бабки с прабабками. И шутки его — и над ними шутки.

К тому же он сам хотел, чтобы девчонка забыла о своих краях. О своих обычаях. Но пока он ей о них напоминает, этого не произойдет.

— Больше так не скажу, — наконец объявил Харальд.

И, нагнувшись, дернул завязки на ее сапогах. Велел:

— Раздевайся.

Сванхильд помедлила — рот приоткрылся, губы задрожали. Не знай с чего вдруг попросила:

— Отвернись.

Харальд, недовольно скривившись, глянул в сторону стены над кроватью, увешанной оружием с того края, где спал он. Подумал, рассматривая поблескивавшие при свете светильников лезвия — что, опять стесняться начала?

Не дал бы он промашку с этим обычаем — так и не позволил бы. И отворачиваться бы не стал. Ну ничего, еще посмотрит…

Девчонка в три шага утопала к сундукам, зашуршала одеждой. Но к нему уже не вернулась. Ушла к своей половине кровати, залезла там под покрывало. Затаилась молча.

И он, фыркнув, поднялся. Стащил с себя штаны, сдернул с нее покрывало.

Сванхильд лежала на боку, лицом к нему. Сжатые колени подтянуты к животу, руки перед грудью…

Но смотрела уже не обижено. Затаенно смотрела, с ожиданием — и вроде как с сожалением.

Хараль сел на кровать с ней рядом, легко поднял, затащил к себе на колени. Спросил, погладив по спине — но не опуская руки до поясницы, там, где свежий шрам:

— Что хочешь взамен? Только многого не проси. За глупые слова вергельд положен небольшой.

— Что такое вергельд? — тут же заинтересованно спросила Сванхильд.

И повернулась к нему. Харальд тяжело дыхнул — бедрами почувствовал двинувшиеся по ним округлости ягодиц, впадинку между ними. Да еще его копье, уже напрягшееся и до этого упиравшееся ей в бок, теперь скользнуло по шелковистой коже.

Но сказал он почти спокойно:

— За глупости у нас платят выкуп. И называют это вергельдом. Платят за дурное слово. За оскорбление. За увечье. Иногда и за чью-то смерть, если убили не со зла, по случайности — а родичи согласны принять вергельд и не мстить. Я сказал тебе то, что не следовало говорить. Какой вергельд ты хочешь за это?

Харальд уже приготовился к тому, что Сванхильд опять попросит за сестру. Но она вместо этого помотала головой. Опять залилась краской — и чуть ли не извиняющимся тоном заявила:

— Нет. Ты и так все дать. Чего я хотеть?

И он, прихватив ее одной рукой за плечи, другой поймал одну из грудок. Поцеловал хрупкое плечо над ключицей — рядом с тем местом, где еще не прошел след, оставленный его губами прошлой ночью. Выдохнул ей в ухо:

— Я от своих слов не откажусь. За мной вергельд. А ты пока решай, чего тебе хочется…

А чего мне хотеть, подумала Забава, начиная понемногу задыхаться от рук Харальда. И от его губ.

Потом мыслей и вовсе не осталось. Только и было, что пальцы его, ласкавшие ее между ног — сначала медленно, а потом все быстрей. Другая рука, державшая за плечи — и даже не дававшая повернуться к нему, обнять.

А ей этого хотелось. Только как повернуться, если она между руками Харальда зажата? Под животом рука, на спине рука…

И Забава погладила его мужское копье, уже торчавшее между ее боком и его животом. Харальд издал хриплый звук, проворчав что-то неразборчиво — и вдруг просунул ей руку под ноги, подхватив их снизу. Дернул, заставляя согнуть. Одним толчком поставил ее на коленки. Сам тут же очутился сзади, тоже встав на колени.

Тело его было горячим — как к печке натопленной прислонилась. И копье упиралось жестким колом Забаве в спину.

Она опять прохладная на ощупь, лихорадочно подумал Харальд. Или это ему так казалось?

Он обхватил ее, накрыл ладонью одну из грудей. Ощутил кожей между мозолями затвердевшую бусину соска, отчего по сознанию словно стрельнула медовая дымка. Потянулся второй рукой к завиткам под животом — погладить напоследок.

Там было влажно, скользко.

Мелкие ступни, зажатые между его щиколоток, дрогнули. Харальд животом почувствовал, как Сванхильд прогнулась в поясе. Ягодицы скользнули по основанию его копья…

И он согнулся, заставляя нагнуться и девчонку. Рукой, которой гладил ее между ног, оперся о кровать. Прошептал на ухо, которое было так близко — но пряталось под пологом золотистых волос, свесившихся вниз:

— Значит, все дать? Сванхильд… учись говорить правильные слова. В следующий раз говори — подумаю.

Ей бы сначала научиться хотеть чего-нибудь для себя, мелькнуло у него.

Он вскинулся, прихватив ее растопыренными пальцами за бедра. Чуть отодвинулся — и в этот момент Сванхильд тоже приподнялась, оглянувшись на него через плечо. Изогнулась при этом гибкой ящеркой…

И Харальд увидел, как она беззвучно ахнула, когда ей между ног вошло его мужское копье. Приоткрытые губы дрогнули, спина снова прогнулась — гибким луком, который только начали натягивать.

Не зря это дело скальды называют битвой, подумалось вдруг ему.

Он не спешил. Вышел, ощутил дрожь, бегущую по ее телу изнутри — и снова вонзился в скользкие, шелковые ножны. Сванхильд коротко, судорожно выдохнула, оперлась руками о кровать…

Из главного дома Забава вышла нескоро. Обрадовалась, когда стражники, поджидавшие возле выхода, посмотрели на нее невозмутимо, без ухмылок или косых взглядов — хоть, надо думать, все поняли, зачем муж искал ее посреди белого дня.

Она смущенно спрятала глаза и побежала искать Гудню с Тюрой.

Те нашлись в женском доме, в одной из опочивален. Стояли у приоткрытого окошка, рассматривая какую-то ткань. Увидев ее, они переглянулись. Потом Гудню решительно сказала, захлопывая ставню:

— Это хорошо, что ты пришла за нами сюда. Мы должны с тобой поговорить. Без лишних ушей. Стражники твои только в опочивальню к нам не сунулись — а так везде за тобой ходят…

Забава со вздохом пожала плечами. Отозвалась:

— Говорят — ярл велел.

Гудню кивнула.

— И это правильно. Люди бывают дурные. Вдруг кто захочет навредить ярлу через тебя?

Она помолчала, оглядывая Забаву. Заявила, сдвинув белесые брови:

— Сейчас я хочу поговорить с тобой о том, о чем с дочерями у нас говорят матери. Сванхильд, мужчины живут по-другому. Не так, как мы, женщины. Они заводят себе девок помимо жен. Ты понимаешь меня? Рабынь. Наложниц. Бывает, что и вторых жен. И третьих.

У Забавы вдруг нехорошо екнуло сердце. Она замерла, негромко ответила:

— Понимаю.

Внутри у нее все сжалось. Харальд. Рабыня.

И почему-то сразу вспомнилась Красава.

— Ну, у ярла Харальда ты одна, — поспешно сказала Тюра. И метнула предостерегающий взгляд на Гудню.

Та в ответ еще нахмурилась сильней.

— Она должна знать. Чтобы вести себя правильно, если это вдруг случится. Сванхильд, когда твой муж заведет себе девку, ты не должна показывать ему своего недовольства. Иначе между вами начнутся ссоры. Веди себя тихо, спокойно. Как всегда. А потом приди к нам, и мы научим тебя, как быть. Понимаешь?

Забава помедлила. Спросила:

— А как можно быть?

— По-разному, — объявила Гудню. — Вот, к примеру, у наших мужей есть одна рабыня. Ярл Харальд им подарил. Они ее держат на двоих. Нет, была бы какая-нибудь девка, что хороша в работе — я бы глаза прикрыла. А эта, говорят, только танцевать умеет. Но не как наши мужчины танцуют, а по-другому. Сама из южных краев, и танец оттуда… Мы с Тюрой каждый день посылаем ее в коровник. Навоз убирать, сено таскать. За телятами приглядывать. Вот сейчас ударят морозы — и вряд ли она доживет до следующего лета.

Забава вдруг представила Красаву в коровнике. И тут же одернула себя — на Красаву теперь злиться ни к чему. Ее теперь только жалеть можно.

Потому что у нее самой есть Харальд, а у Красавы тут нет никого.

— Но твой муж — ярл, — со значением бросила Гудню. — Если он заведет рабыню, ты не сможешь послать ее работать. Да так, чтобы пот по спине ручьями — а потом на мороз, в тонкой накидке… Если у ярла появится девка, он ее тут же переведет в женский дом. И не позволит ей работать.

Как когда-то не позволил мне, вдруг вспомнила Забава.

Ей стало вдруг зябко — не снаружи, а внутри. Хотя плащ, войдя в опочивальню, она лишь расстегнула, но не скинула.

И рабыню, о которой только что так запросто рассказывала Гудню, было жаль.

И не хотелось, чтобы у Харальда была другая.

— Поэтому жены ярлов и конунгов поступают по-другому, — уверенно заявила Гудню. — Их мужья все равно будут иметь наложниц, положение им позволяет. Еда есть, места в домах тоже хватает. Что толку изводить этих баб одну за другой? Уберешь эту, появится другая. Уберешь другую, ей на смену придет следующая. А муж начнет подозревать что-то. Еще захочет разобраться… а оттуда уже и до ссор недалеко. Жены ярлов и конунгов делают умнее. Присматриваются к тем, кого заводят себе их мужья. И если девка ведет себя послушно, законным женам не перечит — ее оставляют. Ну а если дерзит… много способов есть, чтобы убрать ее.

Тюра вдруг вмешалась:

— Мне одна из жен хирдманов рассказывала — из тех, что еще при Ольвдане, при прежнем хозяине, жили в крепости — что конунг Ольвдан как-то раз привез себе из похода красивую рабыню. Поселил ее в женском доме, подарков надарил. Но его первой жене она не понравилась. И в одну из ночей, когда конунг у себя в опочивальне отсыпался после охоты, она вместе с другими женами опоила ту девку сонным зельем. В кровать к ней подложили раба, тоже опоенного. И позвали Ольвдана, сказав, что видели, как в опочивальню к рабыне кто-то зашел. Он их обоих тут же и зарубил. Спящих. Сколько крови было — пришлось после этого половицы менять…

Забава задохнулась. Ощутила, как вздрогнули плечи — сами по себе, с судорогой по шее.

Гудню посмотрела внимательно, сказала с расстановкой:

— Сванхильд. То, что ты жалеешь рабов, в этой крепости не знает только тот, у кого нет ни глаз, ни ушей.

— Но таких здесь нет, — дополнила Тюра. — Значит, это знают все.

Гудню согласно кивнула. Заявила:

— Ты жена ярла. Мы, конечно, знаем… то есть мы понимаем, что у тебя доброе сердце. Но ты теперь — дочь хирдмана Кейлева, жена ярла Харальда. И разговаривать, как с равными, ты можешь только со свободными людьми. Рабы и рабыни не ровня тебе.

Они обе посмотрели на Забаву выжидающе.

И ведь добра мне хотят, как-то спокойно, даже равнодушно подумала Забава. Сейчас скажу что-нибудь не так — обижу. А соглашусь, но потом все-таки пойду к Красаве…

Вроде как совру в лицо.

Она замерла, вскинув брови и молча глядя на Гудню с Тюрой. Потом, переломив себя, сказала:

— Я запомнить ваши советы. И… и я благодарю вас за них.

— Вот и хорошо, — с облегчением заявила Гудню. Видно было, что ей тоже не по себе. — Про рабынь мы тебе сказали… будем надеяться, что ярл не заведет свободную наложницу. С ними трудней. И если с ней что-нибудь случиться, ярл может пожелать разобраться во всем сам. Но самое главное, чтобы он не захотел жениться во второй раз. Или хотя бы не захотел слишком рано. Пока ты сама молода и красива.

Вторая жена, как-то заморожено подумала Забава. А Гудню об этом говорит так, словно это все равно случиться, рано или поздно. Место рядом с Харальдом, которое она сторожит…

— Думаю, для одного дня мы дали достаточно советов, — поспешно бросила Тюра. — Главное, помни, Сванхильд — если что, приходи к нам. Знай — родичи тебе всегда помогут. Но своего мужа не тревожь. Не говори ему ничего, не проявляй недовольства, иначе между вами начнутся ссоры. А сейчас пойдем осматривать сыродельню. За ней приглядывает один из рабов постарше, знающий, что там надо делать. Он смотрит и за сырами, и за рабыней, что сбивает масло. Но хозяйка тоже должна заходить туда время от времени. Помни, без хозяйского глаза рабы начинают лениться, воровать…

— И тогда их следует наказать, — наставительно добавила Гудню. — Не самой, конечно. В крепости полно мужчин. Кроме того, твой муж ярл. Даже если ты останешься в Йорингарде одна, без него, у тебя всегда будет стража, которой это можно поручить…

Забава медленно, с трудом, кивнула. Шея вроде как и не гнулась. Подумала — они даже и не злые…

Но только к ней самой. И лишь потому, что она жена ярла.

С волками жить, по-волчьи выть, говорила бабушка Маленя.

— Я подожду на улице, — выдавила Забава. Губы двигались с трудом. — Тут жарко.

— Да-да, — торопливо согласилась Тюра. — У нас натоплено, а ты в плаще. Иди, мы сейчас тоже выйдем.

К Красаве Забава зашла лишь поздно вечером, когда стемнело.

Гудню и Тюра, поводив ее по сыродельне, потащили осматривать кладовую с мехами. И велели отобрать для себя несколько штук из связок, висевших на длинных жердях. Чтобы сшить, как ей сказали, плащи и шапки на зиму. Женские, из пышных мехов.

Забава, не глядя, ткнула в одну связку, но Гудню решительно качнула головой.

— Это не пойдет. Жена ярла должна носить лучшие меха из его кладовой. Хватит ходить в плащах из медвежьей шкуры — они хороши только для мужчин. Месяца через полтора наступит йоль, праздник длинных ночей. И если в Йорингард явятся гости из округи, они должны видеть, что свою жену ярл Харальд одевает достойно. Вон там — серебристый песец. А в том углу висит соболь.

— Можно еще сшить плащ из шкур белька, — вмешалась Тюра. — Для дней, когда уже не будет морозов, перед самой весной. И плащ на чернобурых лисах.

Гудню одобрительно кивнула, и они вдвоем принялись рассматривать связки, переворачивая шкуры и разглядывая мездру.

Забава, стоя рядом, ждала. Думала со страхом — выходит, от меня ждут, что я буду наказывать рабов. А давно ли сама была рабыней…

Она едва дождалась, пока Гудню и Тюра, отобрав охапки связок, подвесят их на жердину у входа — чтобы прийти за ними с утра, вместе с женщинами, что жили в женском доме, и теперь каждый день шили, заполняя сундуки не только в опочивальне Харальда, но и в соседней, стоявшей пустой. Попрощалась с невестками, когда те начали запирать дверь на замок. Развернулась и пошла к рабскому дому.

Даже не оглядываясь, знала, что невестки сейчас смотрят ей вслед.

Красава сидела на нарах. Какая-то заморенная рабыня, опустившись рядом на колени, растирала ей ноги. Увидев Забаву, посмотрела на нее измученным взглядом, не вставая.

Красава махнула рукой, прошипела:

— Пошла отсюда. Не видишь, ко мне сестра пришла.

Рабыня вскочила, тут же отступила, скрывшись в тени между нарами. Забава проводила ее взглядом. Странно — прежде, когда она приходила к Красаве, такого, чтобы за ней вот так ухаживали, не было.

И от того, как рабыня посмотрела в ее сторону, стало почему-то стыдно. Словно она стояла рядом с полыньей, в которой кто-то тонул — а руки не подавала.

Сестра тем временем поднялась, отвесила неглубокий поклон. Со стоном выпрямилась.

— Спасибо, Забавушка, что обо мне не забыла. Что проведываешь. И мужа вот упросила, чтоб рабыню мне в услужение дал.

Забава застыла. Все, что слышала сегодня от Гудню с Тюрой, разом вспомнилось. Сердце заколотилось так, словно на горку — да с ведрами забежала…

— Харальд дал тебе рабыню в услужение? — медленно выговорила она.

— Дал, — медовым голосом подтвердила Красава. — Сам пришел, сам же и рабыню привел.

Она вгляделась в лицо Забавы ястребиным взглядом, с острым прищуром.

— А ты, выходит, и не знала? Это ярл решил мне рабыню дать? Без тебя? Не по твоей просьбе?

Забава одно мгновенье смотрела на нее, раздумывая, что сказать.

Если Красава узнает, что она о таком не просила — сразу решит, что Харальд вновь о ней вспомнил.

И будет права, с ужасом поняла Забава. Он и раньше с ней тешился. И теперь сам к ней пришел, рабыню в услужение привел. Чтобы быстрей поправлялась?

Потом, может, и в женский дом Красаву переведет.

А ей придется делить с ней Харальда. Как тем женам конунгов, о которых рассказывала сегодня Гудню. И Тюра.

Правда, Харальд Красаву чуть до смерти не запорол. Но Красава ему это никогда не припомнит, не посмеет.

А самому Харальду так и вовсе — как с гуся вода. Он с бабами и похуже вещи делал. На куски их рвал.

Не хочу, подумала вдруг Забава с безысходным отчаянием.

И ощутила ярость.

Кого бы другого потерпела — раз так принято у небедных людей. Но не Красаву. Не ее. Чтобы та опять потом насмехалась…

А она еще к ней бегала. Заботилась. Жалела.

Но теперь-то что делать? Пойти к Гудню и Тюре, чтобы те сделали все так, как для себя устраивают?

Это уже смертоубийство получается, подумала Забава, слушая, как гулко бьется в груди сердце. Только прежде Харальд сам своих баб убивал — а теперь она за его баб примется…

Прежде хоть было честнее. Зверем был Харальд, и жизнь у его баб была недолгой. А нынче она начнет зверствовать — тишком да молчком, ничего ему не говоря, как Гудню с Тюрой советовали.

Забава стояла ни жива ни мертва. И видела, как на лице Красавы уже проступает понимание. Рот растягивается — улыбчиво, довольно.

Следовало соврать, что да, просила, мол. Умом Забава это понимала.

Но не хотелось ни врать, ни видеть улыбку Красавы.

Она развернулась и двинулась прямо на стражников, стоявших у нее за спиной. Смотрела на них невидяще, глазами, на которые уже навернулись слезы. Мужики торопливо попятились, тоже разворачиваясь и устремляясь к выходу…

Выйдя из рабского дома, Забава зашагала к фьорду.

Самый старший из стражников, идущих за ней, на ходу покачал головой. Время позднее, ярл наверняка уже в своей опочивальне — и ждет там молодую жену. Не туда торопиться Кейлевсдоттир, не туда…

Харальд вошел в опочивальню — и впервые за все это время застал ее пустой.

Видно, невестки Кейлева задержали девчонку, подумал он. А после этого Сванхильд еще и побежала к сестре.

И может, прямо сейчас разбирается с Кресив, довольно решил Харальд, расстегивая пряжку плаща. Ради такого дела можно и подождать.

Он достал точило, пристроился на сундуке с секирой в руках. Та была острой, но лишний раз подправить лезвие никогда не помешает…

Только Сванхильд все не было. И Харальд, пройдясь несколько раз точилом по секире, нахмурился. Вспомнилось вдруг, как Ермунгард хотел сманить Сванхильд в море. То, как сам он по-бабьи сомлел на пожаре. И ведь думал потом, что Одину девчонка тоже мешает. Если уж серебро у него на теле гаснет после ее прикосновения…

Харальд спешно отшвырнул точило, схватил секиру и вылетел из опочивальни, не накинув плаща. Остановился у двери на хозяйскую половину, рявкнул трем стражникам, сторожившим вход:

— Двое из вас — бегом по крепости. Ищите мою жену. Как найдете, сразу же ведите в опочивальню. Я в рабский дом…

Потом он развернулся и молча, тенью побежал к рабскому дому, где держали Кресив.

Рабыни уже укладывались спать. Харальд, влетев, замер у входа, где на полке горел единственный светильник. Вгляделся в темноту между нарами.

Сванхильд тут не было. Кресив спала не так уж далеко от двери, девчонку — или стражников, везде ходивших вместе с ней — он разглядел бы сразу.

Потом он увидел Кресив, уже лежавшую и сейчас вытянувшую темноволосую голову в проход. Смотревшую на него жадно…

Харальд выскочил наружу, хлопнув дверью. Кинул взгляд на смутно белеющий в темноте снег, присел на корточки. Скребнул пальцами перед собой, набрал пригоршню. Поднес к лицу.

Кто-то прошелся тут прямо перед ним. Пахло кожей и железом. Один из его воинов. Если стражники, как они это всегда делали, шли за Сванхильд по пятам, то ее запах сейчас стерт, заглушен…

Мир перед глазами высветило красным — и он разглядел дорожку из глубоко вмятых следов, уходившую к фьорду.

Ермунгард, раскалено сверкнуло в уме у Харальда. Мог опять подослать одну из своих тварей — и заманить Сванхильд вместе с воинами к воде.

Он рванулся к фьорду.

На берег Харальд вылетел с разбега — и в глаза ему тут же бросились люди, замершие у самой воды. Пока он бежал, их закрывали от него корпуса драккаров.

Четыре силуэта. Сванхильд и трое воинов.

Стояли они неподвижно, и мысль о Ермунгарде опять прошлась по сознанию каленым лезвием. Хотя над фьордом вроде бы не было ни белесого тумана, ни слишком густых теней.

Но и в Веллинхеле никто ничего не видел, пока девчонка не дала ему ту пощечину, и он не швырнул меч в краке.

Харальд на ходу развернулся влево, едва не поскользнувшись на камне, покрытом ледяной коркой. Ринулся туда, где у кромки воды — впереди всех воинов, Хель их побери, — стояла Сванхильд.

Стражники опознали подлетевшего человека не столько по фигуре и лицу, сколько по секире с четырехгранным острием. У дальних концов стен, выходивших на берег, сейчас горели костры, так что лезвие и грани острия в навершии поблескивали, ловя отсветы.

Они едва успели посторониться, когда Харальд, налетев, свободной рукой сгреб Сванхильд за талию. Вздернул в воздух, прижав к себе.

И торопливо зашагал назад. Почти побежал — но сдерживал шаг, чтобы не споткнуться.

Мутная в ночи, темно-серая гладь фьорда дышала совсем рядом, толкалась в берег свинцовыми волнами.

Сванхильд охнула, но не смогла даже вцепиться в него — руки оказались прижаты к его телу. Покачнулась, скорчилась у его плеча, замерев.

Потом, подумал Харальд, уже добравшись до прохода между навесами. Все потом. Вот когда уберется подальше от воды — там и поговорит. Расспросит, что это за ночное стояние на берегу. И как получилось, что они туда пришли.

Стражники Сванхильд топали по камням за его спиной, отстав на несколько шагов.

Он остановился, только когда навесы оказались уже в половине полета стрелы. Поставил Сванхильд на землю — та судорожно вздохнула.

Харальд отловил под плащом тонкую руку, стиснул. Спросил, глянув в сторону воинов, успевших подбежать:

— Как случилось, что вы оказались на берегу? В такое время?

— Мы пошли следом за Кейлевсдоттир, как и положено, — объявил один из воинов. — Ты же сам сказал, ярл, что твоей жене позволено ходить по всей крепости. Только за стены выпускать нельзя. Так она туда и не шла. А про время в твоих приказах ничего не было.

— Это я идти, — безрадостным голосом подтвердила стоявшая рядом Сванхильд.

И всхлипнула.

Харальд помолчал, остывая.

Похоже, капкан сработал. И девчонка, вспомнив то, что должна была вспомнить, захотела постоять на берегу. Он, конечно, не этого желал и ждал…

Но как вышло, так и вышло. А всполошился он зря. Хотя тут лучше перебдеть, чем недобдеть. О Ермунгарде забывать не следует. И доверять ему — тоже.

А теперь нужно изменить приказы, отданные страже.

— Отныне, как только солнце начнет закатываться, Кейлевсдоттир должна возвращаться в опочивальню, — громко сказал Харальд. — И к берегу, за навесы, ее больше не пускать. За руки не хватайте, просто преграждайте путь. А Сванхильд Кейлевсдоттир, которая меня сейчас слышит, думаю, поймет, что своим непослушанием она делает плохо только самой себе — и воинам своего мужа…

Он рассчитывал на то, что Сванхильд, со своей вечной жалостливостью, усовестится. И в другой раз не полезет к воде. Сама начнет возвращаться, когда положено.

— Цепь сажай, — дрожащим голосом посоветовала ему вдруг девчонка. — Конец им давай.

И попыталась было выдернуть руку, но он не отпустил. Перед глазами еще гуще плеснуло красным…

Только прохладная ладонь, зажатая в кулаке, успокаивала.

Я с тобой еще поговорю, мысленно пообещал ей Харальд. А может, и на цепь посажу, как сама же и подсказала…

Он проворчал, обращаясь к своим воинам:

— Вы все поняли? С теми, кто выйдет на стражу завтра, я тоже поговорю. А сейчас… тут по крепости бегает пара людей из тех, что должны охранять вход в мой дом. Найдите их, пусть возвращаются назад. Потом идите отдыхать.

Он снова подхватил Сванхильд, вскинул, наполовину завалив на свое плечо. На этот раз она успела освободить руки — и вцепилась в его рубаху. Молча.

Харальд тоже нес ее молча — до тех самых пор, пока за ними не захлопнулась дверь опочивальни. Затем прислонил секиру к одному из сундуков и сбросил Сванхильд на постель. Тут же улегся сверху, не давая встать.

И, приподнявшись на локтях, начал расстегивать на ней пряжку плаща. Потребовал, не глядя ей в лицо:

— Говори, что случилось. Я слушаю.

Она дернулась возмущенно. Но освободиться не смогла — он для ее силенок был тяжеловат. Помолчала, потом всхлипнула. Попыталась вскинуть руку, по локоть прижатую полой плаща.

Харальд молча перевалился на один бок, откинул полу, освобождая руку.

— Харальд, — сказала наконец девчонка, раза два хлюпнув носом и снова всхлипнув. — Ты дал Красаве рабыню.

Сработало, удовлетворенно подумал он. Ну, посмотрим, что она скажет дальше.

— Дал, — согласился Харальд, по-прежнему не глядя ей в лицо. Перевалился на другой бок, откинул вторую полу.

Сванхильдпод ним снова дернулась, уже посильней.

Но ни слова не сказала. И он посмотрел ей в лицо.

Она плакала. По вискам от синих глаз протянулись размазанные дорожки от слез, щеки тоже были мокрыми. Даже под носом поблескивало…

— Я дал ей рабыню, — уронил Харальд. — И что?

Он распустил узел под шеей, державший платок вишневого шелка. Подумал — ей идет этот цвет. И красное тоже идет. Надо сказать, чтобы на йоль она надела красное платье.

— Я больше не ложиться в постель, где лежать Красава, — напряженно объявила Сванхильд. Даже дрожь из голоса куда-то пропала.

И Харальд долю мгновения осознавал, что же именно она сказала.

А когда понял, то чуть не расхохотался. Бабы, подумал он, глядя на Сванхильд все с тем же равнодушным выражением лица, что было у него и до этого. Так она решила, что рабыня — это милость, которую он оказал, потому что снова хочет ее темноволосую сестру?

Если бы Кресив его интересовала, он не стал бы ее пороть.

А что до его постели, так она уже занята. Ее греет каждую ночь смешная дуреха…

Пряди, укороченные огнем и не успевшие еще отрасти, выбились из кос. Разметались золотистой паутиной по вишневому шелку, лежавшему сейчас у девчонки под головой.

Моя основная цель была проста, подумал Харальд, разглядывая золотистые пряди на вишневом. Сделать так, чтобы Сванхильд перестала бегать к Кресив. Забыла эту бабу, часть своей прошлой жизни. Отвернулась от нее, перестав по-глупому жалеть темноволосую.

Он шел к своей цели окольными путями. Даже решил ради этого надавить на ее чувство жалости.

Но вышло даже лучше, чем он себе наметил. Легко жалеть соперницу, которую уже отвергли — а вот попробуй-ка пожалеть ту, что вот-вот может залезть в постель к твоему мужику…

И девчонка, что тоже хорошо, попутно не расхныкалась от жалости к рабыне, отданной в услужение к темноволосой.

Получается — все сошлось и получилось. Хоть и не так, как он рассчитывал.

Теперь только осталось выкрутиться по-умному. Чтобы девчонка была по-прежнему послушной — но при этом продолжала ревновать его к Кресив. Чтобы держалась от нее подальше.

Или даже разобралась бы с ней так, как положено, отдав приказ стражникам. Один раз, ему и этого бы хватило. Жене ярла нет нужды самой разбираться с рабынями. На это есть воины. Надо будет спросить у Кейлева, успели или нет его невестки рассказать девчонке о том, что стража за ее спиной — это не только охрана…

— Ты так много и так сильно жалела мою рабыню, Сванхильд, — неторопливо сказал Харальд, — что мне тоже стало ее жаль. Я сходил к ней, посмотрел на нее. Пожалуй, я был с ней слишком жесток.

Синие глаза расширились. Девчонка закусила нижнюю губу, посмотрела на него с отчаянием.

— И ради тебя я решил о ней позаботиться. Если хочешь, я буду заботиться о ней еще сильней. Но только ради тебя, Сванхильд.

В конце концов, насмешливо подумал Харальд, женский дом в Йорингарде большой. И сейчас стоит почти пустой. Если дойдет до этого, можно даже переселить туда эту Кресив. Чтобы Сванхильд ревновала еще больше.

С ней надо сейчас надо поступить как с луком. Согнуть так, чтобы стрела попала в цель — но при этом не сломать…

Впрочем, днем со Сванхильд не спускает глаз стража. Ночью за ней приглядит он сам — и утром уйдет попозже. Все равно зимовье, в такое время люди встают поздно.

— А теперь мы поговорим о глупых словах, что ты сказала перед моими людьми, — Харальд наклонился, коснулся губами мокрой соленой щеки. Рука сама собой скользнула ниже, нашла под одеждой одну из грудок. — Про цепь. Еще раз я услышу такое, и действительно посажу тебя на цепь. Не думай, что с женами у нас так не поступают. Я знавал одного конунга, который привязывал свою жену к кровати целых три года после свадьбы. Чтобы не сбежала.

Выражение отчаяния с лица Сванхильд ушло. Теперь она посмотрела на него отстраненно.

Это выражение я уже знаю, подумал Харальд. И рывком перекатился на бок. Встал. Заметил, берясь за пряжку пояса:

— Но ты ведь сама выпила мой эль, Сванхильд? Разве не так? И сама поднесла мне эль в ответ. Я это помню. А ты помнишь?

Девчонка рывком села. Кивнула, помедлив.

— Тогда встречай меня, как положено жене, — бросил он. — С лаской. Прямо сейчас, на моей постели, на которой спишь только ты. Ну?

Врет ведь, растерянно подумала Забава, поднимаясь с кровати.

Врет и не краснеет. Сам говорил когда-то, что жалость у них не в чести. И что он ее не жалеет. Что лишь женщины это могут — но втихомолку.

А нынче заявил, что ему жаль Красаву. Да у него небось и сердца-то нет, для такого дела.

Но тут же Забава вспомнила, как Харальд ее берег — с первых же дней. Следил, чтобы всегда в тепле была, покрывало подтыкал, словно за дитем малым присматривал.

Забава залилась стыдным румянцем. Выходит, он ее все-таки жалеет, только по-своему. Но вслух никогда не признается — раз здесь это не в чести. А она-то, глупая…

Вот только плохо, что он и Красаву жалеть начал.

А если все-таки не жалеть, с замиранием сердца подумала она. Красава, хоть и исхудала после всего, что с ней случилось, все равно была красивая. Покрасивше ее самой.

И Харальду она наверняка в ноги будет кланяться, как тетка Наста дядьке Кимряте. Или уже кланялась?

А дядька Кимрята за это жене благоволил…

Харальд уже скинул рубаху и сапоги, стоял в одних штанах. Смотрел на нее с извечным своим каменным выражением на лице. И не поймешь, о чем думает.

— Отвернись, — выдохнула Забава.

Стыдным казалось, скинув рубаху и платье, остаться перед ним в мужских штанах. И подол задирать, чтобы сначала штаны развязать и снять, а уж потом стащить остальное, тоже не хотелось.

Но Харальд, вместо того, чтобы отвернуться, заявил:

— Я взял жену, чтобы на нее смотреть. Чтобы знать, что у нее под одеждой. И что на уме. Ты уже второй раз просишь отвернуться. Почему?

— Штаны под платьем, — покраснев еще гуще, пробормотала Забава.

Харальд шагнул к ней и одним движением задрал платье с рубахой до бедер. Замер — она почувствовала его кулаки, прижатые к ее бокам. Сказал медленно:

— Со своими штанами я всегда могу тебе помочь. Вот с прочим… как прошел твой день, Сванхильд? После обеда я оставил тебя в опочивальне спокойной и довольной. А вечером мне пришлось искать тебя по всей крепости. И ты зачем-то стояла ночью на берегу. Забыла про краке? Может, хотела утопиться? Из-за какой-то рабыни?

Забава молчала.

— Отвечай, — потребовал Харальд.

И сдернул с нее одежду — а ей только и осталось, что руки поднять.

Харальд швырнул скатку из платья и рубахи на сундук, потянул, надавил ей на плечи, усаживая обратно на кровать. Присел на корточки, взялся за завязки на ее сапоге.

Но глаз от нее так и не отвел. Серебро во взгляде сияло. Казалось почему-то ласковым. Светом в окошке…

И Забава вдруг почувствовала, как внутри словно что-то отпустило. Выпалила, прикрыв грудь руками:

— Я знаю — у ярлов всегда быть рабыни для утех. И женщины, которые свободные, но…

Она сбилась, со страхом осознав, что говорит не то. Что надо молчать. Беречь то, что есть. Чтобы он и дальше на нее смотрел так, как сейчас. Встречать его ласково, улыбаться и терпеть, даже если что-то случится. Как Гудню с Тюрой советовали. Чтобы не было между ними ссор…

— Свободные наложницы, — помог ей Харальд. Стянул сапог и взялся за второй. Спросил, по-прежнему не отводя взгляда от ее лица: — И что еще есть у ярлов? А то вдруг я неправильный ярл. Живу и не знаю, что у меня должно быть.

— Вторая жена, — с отчаянием сказала Забава. — А конунг Ольвдан, который прежде тут быть хозяин — иметь много жен.

Она замерла, хлюпнув носом. И когда Харальд, потянувшись к завязкам ее штанов, коснулся пальцами живота над поясом, вздрогнула.

Вторая жена, подумал Харальд. Тут как бы за одной углядеть.

Вот сидит Сванхильд, которая сначала бегает к рабыне и носит ей свои платья — а потом начинает к ней же ревновать.

Хоть бы спросила сначала, почему он оказал такую милость бабе из рабского дома. Но нет, побежала на берег, забыв про краке, про участь старухи по имени Грит…

И он носится по крепости, на глазах у своих людей разыскивая жену, которая не пожелала прийти вечером в его опочивальню. Жену, которая дерзит ему на людях.

Потом она заливается слезами. И объявляет, что не ляжет в постель, где спала другая.

И ведь не ляжет, подумал Харальд, припомнив Хааленсваге — там девчонка отказалась идти в его покои, откуда он только что выставил темноволосую. Помниться, тогда он пообещал, что ударит ее, если она посмеет снова ослушаться его, да при людях.

А в этот раз за дерзкие слова всего лишь пригрозил посадить на цепь. Причем по ее же совету.

Что-то я размяк, подумал Харальд. И ухмыльнулся, на этот раз открыто. Объявил:

— Боюсь, Сванхильд, на другую жену моей мужской силы уже не хватит.

Ведь не поймет, мелькнула насмешливая мысль. И Харальд пояснил:

— Мое мужское копье на второй жене сотрется. Или сломается. Если, конечно, ты по-прежнему будешь спать в моей опочивальне. Двух жен я не выдержу.

Сванхильд глянула сначала подозрительно — и тут же посмотрела как-то так… как-то непривычно, решил Харальд. Сказала:

— Тогда, в день свадьбы Рагнхильд, ты говорить, что будет вторая жена, если я не идти. Тогда ничего не сотрется? И не сломаться?

Он хохотнул и тут же посерьезнел. Закончил распутывать завязки, погладил мягкий живот, пощекотал его над тем местом, где начинались завитки. Нежная округлость в ответ вздрогнула. Сванхильд громко вздохнула. Однако не отодвинулась.

Говорить правду не хотелось — но она уж слишком сильно переживала из-за того, что он заведет себе другую жену. Ложь, которой он кормил Сванхильд, была щадящей. Правда пострашней…

И все же. Сегодня он нашел ее на берегу. Где она найдется завтра? И главное, какой будет при этом?

Может, открыть ей часть правды, подумал Харальд. Все равно люди в крепости знают, что должно случиться весной. И рано или поздно кто-нибудь скажет об этом Сванхильд. Конечно, девчонка будет переживать…

Но она и так переживает. Причем из-за глупостей, из-за своих выдумок. В которых и он немного виноват — потому что сам первым заговорил о второй жене.

Так пусть лучше расстраивается из-за того, что действительно опасно.

И если я хочу, чтобы она вела себя как взрослая женщина Нартвегра, подумал вдруг Харальд, то и относиться к ней следует, как к взрослой женщине.

— Сванхильд, — объявил он. — Этой весной сюда придет чужое войско. Очень большое войско. Мои враги придут, чтобы драться со мной. И если они победят…

Живот под его пальцами вздрогнул. Девчонка вздохнула уже судорожно, синие глаза расширились.

— Тогда ты останешься без меня, — закончил он быстро, не давая ей вставить слово.

И так знал, что скажет. Не умирай, Харальд.

— До весны осталось меньше пяти месяцев. Если меня не станет, тебя заберет Кейлев. Но ты должна научиться жить, как женщина Нартвегра — за эти месяцы. А их осталось не так много. Поэтому я соврал про вторую жену. Чтобы ты пошла на пир. Чтобы все видели тебя рядом со мной. То, как я тебя почитаю. И уважали тебя, когда меня не станет. За твою силу. За то, что встала и пошла, даже раненая.

Тонкие ладони легли на его запястья. Поползли к плечам.

— Второй жены не будет, — объявил Харальд, глядя ей в глаза.

Которые снова начали заплывать слезами. На лице был ужас. Уже без обиды, просто неприкрытый, безумный страх.

Беда с этими бабами, подумал Харальд. Ложь они принимают легче, чем правду.

— Если я не сумею победить, Кейлев о тебе позаботится. Его сыновья тебя защитят, случись что. Клятву с них я уже взял. Но тебя должны уважать, как женщину Нартвегра. И для этого ты сама должна уважать себя. А еще беречь, Сванхильд. Этому никто не сможет тебя научить. Это можешь сделать только ты. Ты сама, понимаешь? Береги себя. Защищай себя.

И может, мы еще увидимся, торопливо подумал он. Выходил же его родитель на берег время от времени. Хотя бы для того, чтобы зачать сына.

— Пока ты со мной, никаких других жен, — строго бросил Харальд. — Но на берег больше не бегай — это опасно. И не перечь мне на людях.

Сванхильд кивнула, потом потянулась — и обняла его. Плечо Харальда тут же стало мокрым от слез.

Он обхватил Сванхильд, встал, приподнимая легкое тело. Слишком большие для нее штаны соскользнули на пол.

Харальд уложил ее на кровать — и начал целовать соленые губы.

Почему-то их вкус напомнил ему о море.

ГЛАВА 2. Сестры

После того, как ярл Харальд заглянул в рабский дом, Красаве не спалось. И она, высунув голову в проход, зашипела:

— Нежданка. Иди сюда, поганая девка.

Для рабыни, которую ей дали в услужение, места на нарах поблизости не нашлось. Так что змеища улеглась далеко от нее.

Рабыни, уже начавшие засыпать, заворочались. Несколько баб подняли головы, что-то забубнили — по-своему, на здешнем чужанском наречии.

— Нежданка. Иди, говорю, гадина, — уже в голос крикнула Красава.

И победно посмотрела на бабу напротив. Подумала — ничего, потерпят. Все, небось, уже знают, что сам ярл ей в услужение рабыню дал. И то, как сюда вечером заскакивал, все видели.

А вышел ярл Харальд только после того, как посмотрел на нее.

Проведать заходил, гордо подумала Красава. Приглядывает, ждет, когда она от порки оправится. Небось, соскучился уже по ее ласке, устал об Забавкины мослы колотиться.

А что выпорол — не беда. Она сама в том виновата. Зачем напраслину на себя возвела? Да еще такую срамную? Хорошо хоть, ярл Харальд в это не поверил. И доискался до правды. Зато теперь ярл знает, что она ни с кем, кроме него…

Нежданка наконец притопала из своего угла. Поклонилась низко, как она ей приказывала, спросила тихо:

— Нужно чего, Красава Кимрятовна?

— Иди постиранное принеси, — велела Красава. — А то как бы не уперли. С утра снова повесишь.

Девка покорно двинулась к выходу, и Красава, изловчившись, напоследок пнула ее ногой под коленку. Чтобы быстрей шевелилась.

Неждана выскользнула из рабского дома и несколько мгновений стояла на зябком холоде, стягивая на груди потрепанный шерстяной плат, служивший ей накидкой на зиму.

Хорошо тут было, тихо. Вокруг никого.

В доме у Свенельда, подумалось ей вдруг, и то легче приходилось. Хоть и злой была старая Халла, но весь день над душой не стояла. Как поймает где, так и ткнет под ребро острым старушечьим кулаком.

Но нарочно за ней не бегала. А сама Неждана весь день по хозяйству, да немаленькому, хлопотала — так что встречались они только утром да вечером.

А тут все иначе. Хоть Красава, которой ее в услужение отдали, и из своих, а позлее Халлы будет. То за волосы ухватит, то по ногам пнет. И весь день пришлось при ней быть, неотлучно. Пинки терпеть, слушать, как та честит ее на все корки. И гадина-то она поганая, и тварь-то ленивая, и чернавка грязная…

Странно все было в крепости у ярла Харальда, того самого змея-оборотня. Непривычно. До этого Неждана в таких больших поместьях не жила.

И самым удивительным тут была красивая девка, что вечером приходила, да разговаривала с Красавой на их наречии. Про нее Неждана слышала еще у Свенельда. Только тогда ей это сказкой небывалой показалось. Что завел ярл Харальд себе рабыню, а потом дал ей свободу и женился.

Выходит, все правда. Потому Красаве ее и дали в услужение — раз уж она приходилась сестрой той самой жене ярла, как сама похвалялась.

Непонятно только, почему самой Красаве свободу не дали. Или хотя бы не поселили ее отдельно от других рабынь, где получше…

Неждана съежилась, потому что холод пронял уже до самых косточек, и побежала к бане.

Свальду не спалось. И хоть время было позднее, в опочивальню он не торопился. Посидел в главном зале, слушая разговоры тех, кто засиделся там после ужина, вспоминая прежние походы.

После сходил к воротам, похохотал с Бъерном, который этой ночью приглядывал за крепостной стеной.

А затем решил пройтись по задам Йорингарда. Вдруг, на его удачу, попадется какая-нибудь баба? Если уж совсем повезет — то молодая девка.

С той самой ночи, когда он был с Ингрид, прошло уже больше месяца. И сны, которые к нему приходили, были в основном про баб.

Иногда Свальд даже ловил себя на том, что начал смотреть слишком пристально на жену Харальда, попадавшуюся ему в крепости.

Той девки, что он привез когда-то из Ладоги, больше не было. Была другая. Гибкая, как ива, даже в косматых медвежьих плащах. Синие глаза, дымка неяркого румянца — только на скулах, не во всю щеку…

И припухлые губы. Всегда темно-розовые, отливающие красным. Кричавшие о том, что Харальд их целует каждую ночь.

При виде этих губ перед глазами вставало и тело, которое он успел повидать. Пусть даже запачканное тогда сажей и обожженное — но все равно красивое. Тонкое, девичье. Холмики ягодиц, узкая в поясе спина, перечеркнутая в ту страшную ночь ожогом…

В глаза, как Рагнхильд, жена Харальда не бросалась. Не было у нее налитой спелости и безупречной белизны кожи, яркости губ, глаз, сияющих небесной голубизной.

Но отвести от нее взгляд было даже трудней.

И чем дальше, тем больше жена Харальда напоминала Свальду Ингрид. Та тоже была красива неярко, по-тихому.

Пару раз Свальд даже думал — знай он, что девка станет такой, оставил бы ее себе. Подарив Харальду только темноволосую.

Может, тогда в его жизни не появилась бы Ингрид. И не осталась бы в ней печальной тенью, воспоминанием, тянущим за собой сожаления.

Впрочем, тогда и Харальд не стал бы хозяином Йорингарда — если верить всему, что говорили о ночи, когда он штурмовал крепость. А после виденного на пожаре Свальд этим разговорам верил.

В любом случае, засматриваться на жену брата, да еще такого брата, да еще такую жену, не следовало. Да и бесчестно это по отношению к Харальду. Недостойно его самого.

Ему нужно было завалить какую-нибудь бабу. Просто чтобы успокоить тело. Потому что в последнем сне под ним лежала уже не Ингрид, как в первое время после пожара — а Кейлевсдоттир.

Хотя лежала почему-то ничком. И мягкие ягодицы под собой он чувствовал бедрами, как наяву…

Свальд тряхнул непокрытой головой, отгоняя непрошенные мысли о жене брата. Мысли и видения.

Потом он двинулся вперед мягким шагом, стараясь, чтобы снег не скрипел под подошвами. Бывало, что рабыни выскакивали наружу в такое время. Когда по нужде, когда крались в баню, чтобы ополоснуться, пока все спят.

Однако чаще всего выскакивали потому, что договорились с кем-то о встрече за сараями. Но тут уж как на охоте — кто первым поймал, тому и сытым быть.

Ноги почему-то сами собой привели его к бане, где он в первый и последний раз встретился с Ингрид. Свальд поморщился. Прошел уже месяц. Пора забыть об этом.

Пора забыть обо всем.

И тут впереди, обрывая его раздумья, тихо заскрипел под чьей-то ногой снег. Свальд замер, прижавшись к бревенчатой стене бани. Кажется, ему повезло.

Теперь следовало дождаться, пока рабыня подойдет поближе. Чтобы не сумела сбежать, когда он метнется вперед — и снег под его ногами тоже захрустит.

Снег скрипел все громче, баба шла прямо на него. Удачней не бывает. Еще б она оказалась помоложе, чтобы было по чему пройтись рукой…

Свальд дождался, пока рабыня приблизится. Дал ей миновать угол сруба, к которому он прижимался — и рванулся вперед. Обхватил бабу сзади, прижав ее руки к телу, чтобы не билась.

Теперь оставалось только притиснуть ее к стенке, отловить ладони, развернуть. Зажать рот, если посмеет крикнуть. Тело в его объятьях оказалось крепким, стройным. Повезло…

Идя к бане, Неждана вспоминала прошедший день. То, как косились на нее на кухне, когда она по приказу Красавы объявила, что пришла за едой для сестры жены самого ярла. Молча косились, с осторожным любопытством.

Как хмурился старший раб, надзиравший за стряпней, толстый мужик лет сорока, наполняя миску для Красавы — глубокую, широкую.

Как вкусно пахло от той миски. Так вкусно, что она не утерпела — и выгребла по дороге ложки три, пока никто не видел. Мясо с приправами, тушеная морковь с овсяной кашей, щедро приправленные маслом…

Сама она поела лишь вечером, когда отправилась за едой для Красавы во второй раз. Попросила — и на кухне тут же дали ей ячменной похлебки, в которой плавал рыбий хвостик. Сунули два жестких хлебца.

Похлебку Неждана съела там же, на кухне, а хлебцы припрятала на потом, засунув в полотняный мешочек, который сшила себе из лоскутов еще у Свенельда. Спрятала их под тонкое покрывало, брошенное на нары, где спала.

Как вернусь, сразу один съем, думала Неждана на ходу. По крошечке рассосу. В холодную пору, в такой одежонке, есть хочется все время. Вот и сейчас живот снова подвело. С утра у Свенельда ей даже куска хлеба не дали. Подняли затемно, велели одеваться, сказали, что поведут продавать…

И прямо посреди этих мыслей ее кто-то сзади схватил.

Через такое Неждана уже проходила, когда к Свенельду приезжали гости. Знала, что делать.

Она дернулась вперед, пытаясь вырваться — но ноги уже оторвались от земли.

И Неждана, одним махом пригнув голову к груди, выпрямилась, запрокидывая подбородок. Затылок с силой врезался во что-то.

Сзади влажно чвакнуло, схвативший ее мужик издал хриплый звук. Без слов, просто выдох на грани стона.

Зато хватка рук резко ослабла — и Неждана нащупала ногами землю. Рванулась, приседая и выкручиваясь из лап…

А потом, уже вырвавшись, пнула назад не глядя. Угодила пяткой в изношенном сапоге во что-то мягкое — мужик за спиной взвыл. Уже в голос, без хриплых вздохов.

Но у Нежданы не было времени слушать, что с ним. Она кинулась прочь от бани, к ближайшему сараю. Стрелой пролетела вдоль бревенчатой стены, завернула за один угол, другой — и выскочила на сторону, что смотрела на ту же баню. Затаилась там, перестав даже дышать.

Знала — нартвегу и в ум не придет, что она вернулась почти туда же, откуда убежала. Сейчас он кинется искать ее в той стороне, куда она метнулась поначалу.

Но темно, следов не видно, и снег под ее ногами уже не скрипит… так что поищет и уйдет.

А ей без стиранного возвращаться нельзя, Красава опять погонит в ночь.

И о случившемся ей рассказывать нельзя. Новая то ли хозяйка, то ли рабыня может во всем обвинить ее саму. Известное дело — у хозяев сами же рабыни всегда и виноваты.

Одно хорошо — нарвеги, когда чужую рабыню для потехи ловят, да неудачно, потом об этом молчат.

Особенно если при этом по морде съездила да отбилась. Никогда никому не рассказывают. И про синяки, если останутся, обязательно соврут. Позором у них считается, когда мужик с бабой совладать не смог.

Даже не мстят после всего. Низким полагают за собственную слабость бабе мстить.

А отбиваться Неждане было не в первой. И сила в руках у нее была. У Свенельда воды приходилось носить без счету каждый день. Да деревянными ведрами, которые от влаги разбухают, тяжеленными становятся. Для дома, для бани, для коров, для овец, для прочей живности.

Тот, кто на нее напал, похоже, задержался у бани надолго, потому что снег с той стороны неожиданно заскрипел.

Хорошо же она ему саданула, раз так нескоро оклемался…

Шел мужик не спеша. Сплевывал, выдыхал коротко, с присвистом. Еще побаливало?

Впредь наука будет, подумала Неждана. И ощутила злую радость.

Даже темная ночь словно посветлела. Хоть кому-то она сегодня за плохое плохим отплатила. Не все же ей лишь молчать да терпеть?

А что лучше всего, порки за это не будет. Даже если бы нартвег увидел ее лицо и узнал потом — все равно и слова не проронил бы, побоявшись насмешек от своих.

Неждана стояла неподвижно, пока хруст снега под чужими ногами не стих полностью. Шаги удалились в другую сторону крепости — мужик даже не пытался ее искать.

Она добежала до бани, собрала вещи, бегом вернулась в рабский дом. Скинула принесенное на пустые нары рядом со своим местом.

Красава уже спала. И ее позднего возвращения не заметила.

А под покрывалом ждали хлебцы…

Свальд шел, выхаркивая на снег кровь. Нос распух, дышать приходилось ртом.

Кровь бежала по лицу и щекотно затекала в рот. Приходилось сплевывать.

Проклятая девка саданула его по носу затылком. И пнула между ног. По тому самому месту, которое уже потяжелело, пока он прислушивался к ее шагам.

Я тебя найду, молча и зло пообещал он неведомой девке. Даже если ради этого придется перетискать всех рабынь Йорингарда. Ощущение от ее тела он запомнил, одежонка на ней оказалась тонкая.

Хорошее было тело, крепкое, молодое. И сильное — раз так врезала.

А когда он эту девку найдет, то выкупит ее у Харальда. Все равно ему нужна какая-нибудь баба — чтобы не видеть тех снов.

Забава и сама не заметила, как ее всхлипы перешли в частые вздохи.

Поцелуи Харальда оказались хозяйскими, требовательными. И останавливался он только для того, чтобы слизнуть у нее с виска или щеки очередную слезинку. Потом снова впивался в губы…

Горячая ладонь гладила грудь. Мозоли на ней проходились по соскам, шершаво их задевая — отчего в животе что-то сжималось.

И Забава понемногу успокаивалась.

А когда уже совсем перестала плакать, и задышала глубоко, прогибаясь под его рукой — Харальд наконец оставил в покое ее губы, уже начавшие ныть. Прижался щекой к щеке, уколов короткой щетиной. Прошептал на ухо:

— Я сын Ермунгарда, Сванхильд. Я не человек. Если ты будешь жить с родичами, я приду к тебе. Из моря. Поэтому береги себя. Защищай себя. Для меня. И все будет хорошо. Помнишь, сколько раз я тебе это говорил?

Много, молча согласилась Забава. И решила, что завтра же расспросит Гудню и Тюру об этом Ермунгарде. Вызнает у них, что за зверь такой…

То есть бог. Раз Харальд его сын, то, наверно, на него похож?

Потом она со вздохом бесстыже вскинула и согнула ногу — ту, что не была прижата его коленом. Обхватила Харальда, дернула изо всех сил к себе. Зазывно, опять-таки бесстыже…

Он почему-то коротко рассмеялся. И, не торопясь наваливаться сверху, медленно погладил ее ногу. Ту самую, вскинутую. От колена — и вниз.

Сванхильд вдруг заспешила, потянула на себя, откровенно приглашая.

Но Харальд не хотел торопиться.

И его тело, после того, как он обедал с ней сегодня в опочивальне — причем не только обедал — прямо сейчас своего удовольствия не требовало.

Помучить ее, что ли, подумал вдруг Харальд. Приласкать так, чтобы змеей закрутилась на покрывале, упрашивая, чтобы взял. А то затаскивает на себя не столько потому, что действительно хочет — а от страха, что может потерять. Боясь за него.

А еще жалея, по своей всегдашней привычке…

Он коротко хохотнул и потянулся к ее ноге. Той самой, что Сванхильд согнула и даже приглашающе отставила в сторону. Аж на целых две ладони от другой ноги отвела.

Белое бедро вздрогнуло, когда Харальд положил ладонь на хрупкую коленку. Он потянулся вниз, к поросли, мягко золотившейся в свете светильника…

И вдруг застыл. Рука, скользившая по коже Сванхильд, потемнела, став черно-серой по локоть.

На белизне ее кожи ладонь казалась вылепленной из только что отгоревших углей. Но без багровых глазков.

Руку Харальд отдернул так, словно обжегся. Но стоило пальцам оторваться от бедра Сванхильд, как темнота на коже тут же прошла.

Он так и замер — с ладонью, зависшей над ее животом. Внутренности скрутило, но не от страха. От тянущей тревоги.

И непонятного ожидания.

Лишь потом Харальд перевел взгляд на Сванхильд.

Девчонка тоже успела увидеть. И сейчас смотрела на его ладонь удивленно, непонимающе.

— Я не человек, Сванхильд, — шипяще повторил Харальд те слова, которые шептал ей до этого.

А следом ощутил, как по телу побежала волна зыбкого холода. Как шея раздувается, утолщаясь. Подумал — снова меняюсь. Но не вовремя, в постели с ней…

И ведь касался ее боком сейчас. Обычно прикосновение к ней помогало.

Что странно, ни ноги его, ни живот, ни грудь, касавшиеся тела Сванхильд, цвета не изменили. Только рука, почти дотянувшаяся до золотистой поросли под животом.

На Харальда вдруг накатило такое желание, какого он никогда не испытывал. Хотелось дико, до безумия.

Опустить бы руку, зависшую над ней. Коснуться завитков под животом, раздвинуть ноги…

И войти.

Лучше уйти, мелькнула у него последняя разумная мысль. Уйти, попробовать перебороть это самому. Как тогда, в лесу под Йорингардом. Он не может все время…

И в этот миг тело Сванхильд засияло горящей ветвью на холодной серости покрывала. Позвало, излучая свет и тепло.

С Харальдом опять было что-то не так. Хотя рука, которую он отдернул, и посветлела, но сам он вдруг показался Забаве и крупнее, и мощнее. Жгуты на шее и плечах вздулись, зашевелились толстыми змеями.

Словно его тело боролось с темнотой, снова нырнувшей внутрь, под кожу.

Там, где бок Харальда касался Забавы, жар, идущий от него, исчез. Теперь она ощущала холод. Не ледяной, режущий — а глубинный, какой бывает в жаркий полдень у колодезной воды, подчерпнутой с самого дна.

Но самое страшное — серебро глаз Харальда потемнело, обернувшись темно-серой окалиной.

И от этого Забава задохнулась. Внутри плеснуло и жалостью, и болью за него.

Она вскинулась, обхватила одной рукой Харальда за шею. Потянула к себе. Другой рукой надавила на ладонь Харальда, так и зависшую над ней, заставляя коснуться себя.

Подумала поспешно — снова замерз. Опять греть…

Холодная рука скользнула по животу, замерла на мгновенье у нее между ног. А потом Харальд обхватил ее, наваливаясь сверху. Вошел торопливо.

И тут же весь потемнел. Но уже не в цвет погашенных углей — а словно густо-серым туманом обметало его по коже и волосам.

Между ног Забава чувствовала холод. Но ознобом от него не пробирало. Только сжималось все в животе в ответ на вторжение плоти Харальда в нее.

Медленные, тягучие вторжения.

И хотелось не обнимать, а раскинуть руки по покрывалу, и просто лежать, ощущая, как движется в ней Харальд. Слушать его дыхание.

Забава так и сделала.

А когда он наконец отогрелся, и с долгим шипением вошел в нее последний раз — острое наслаждение вдруг растеклось по всему телу прохладной волной. И осталось внутри, не уходя, не стихая. Без сладких судорог, к которым она уже привыкла, без громких вздохов…

Забава дремотно улыбнулась Харальду, почему-то смотревшему на нее с тревогой. Пробормотала:

— Все будет хорошо, Харальд.

И даже смогла напоследок погладить его по щеке — а затем уснула, утонув в прохладном удовольствии, плескавшемся в теле.

Проснувшись утром, Харальд долго лежал, слушая дыхание Сванхильд. Встал лишь тогда, когда девчонка, вскочив, побежала умываться в углу. Поднялся, в четыре шага обогнал…

И перехватил кувшин, к которому она потянулась. Сказал, встретив ее взгляд:

— Я полью.

Она, помедлив, кивнула. Осторожно, даже боязливо как-то, подставила руки.

Харальд щедро плескал в маленькие пригоршни. Смотрел, как Сванхильд умывается, мокрыми ладонями заправляет за уши пряди, свесившиеся вниз. Потом улыбается ему, выпрямляясь — просто, ясно.

И мысли, мучившие его все утро, отступили.

А думалось Харальду о серьезном. О том, куда приведут его все эти изменения. И не устанет ли девчонка всякий раз вытаскивать его из этих бед, отогревая своим телом.

Надо было все-таки переломить себя. И уйти ночью из опочивальни.

— Сванхильд, — уронил Харальд.

И замер. Что тут скажешь? Разве что предложить ей перебраться в другую опочивальню.

Но он все равно будет приходить туда каждую ночь, и лишь потом возвращаться к себе. А Сванхильд, с ее мыслями про других баб, тут же решит, что муж собрался завести наложницу. Поэтому и ее выставил…

К тому же все изменения всегда начинались лишь тогда, когда рядом была Сванхильд. И никогда, если припомнить, без нее…

Харальд уставился на девчонку уже по-другому. Разглядывая. Вспоминая.

Сванхильд уже повернулась к нему, вскинула руку к голове — легко, быстро. Пригладила спадавшие на глаза пряди и взялась за кувшин, который он держал.

— Возьму? Поставить?

Харальд разжал пальцы, не отводя от нее глаз.

Мысли текли одна за другой. Всякий раз, когда он менялся не от крови Змея, не от зелья с его ядом, а сам, наперекор всему — Сванхильд оказывалась рядом.

Но каждый раз все происходило по-другому. В лесу под Йорингардом, хоть и с запозданием, но все вышло как надо — он посветлел и уничтожил драугаров.

Зато на пожаре впал в беспамятство. И как раз тогда, когда ее следовало спасать. Серебряная тварь, сидевшая в нем, похоже, недолюбливала девчонку. Хоть и смирялась под ее рукой.

А прошлой ночью проснулось то, что досталось ему от родителя. Темнота, спавшая в теле, вылезла посмотреть на Сванхильд? И показать, какой он ее увидит, если уйдет в море и потом вылезет на берег…

Она была красива даже так. Даже когда он смотрел глазами темного зверя, бывшего частью его самого.

Сванхильд, поставив кувшин, обернулась. Посмотрела доверчиво и счастливо. Почему-то она не торопилась спрашивать, что случилось это ночью и с ним, и с ней.

А Харальд не хотел объяснять. Еще будет время. Она вчера и так много чего узнала…

Он торопливо отступил, отворачиваясь от нее и опуская взгляд.

Подумалось вдруг — не будь у девчонки способности усмирять дар родителя, она сейчас была бы мертва.

Не было бы ничего — ни этих распахнутых глаз, легкой полуулыбки, так и не сошедшей с лица. Сванхильд, тогда еще Добава, умерла бы страшно, кроваво.

От его руки.

Может, даже Добавой не стала бы. Просто не успела бы, так и оставшись в его памяти безымянной тенью.

Хотя она достойна жизни, как никто другой. Даже не будь у нее дара — достойна.

Харальд, стараясь не смотреть на девчонку, поспешно оделся и вышел.

И лишь оказавшись во дворе, тряхнул головой, отгоняя нерадостные мысли. Сванхильд жива, это главное. Жива и рядом с ним. Теперь она должна научиться защищать себя, как это делают женщины Нартвегра.

Над двором уже занялся день. И небо над Йорингардом сияло ярко-голубыми тонами — впервые за столько дней. Над кромкой крепостных стен поднималось солнце.

Свальд этой ночью спать так и не лег. Но не из-за нывшего носа.

Как найти девку, сумевшую отбиться от него, он придумал еще по дороге, пока топал к своей опочивальне.

Топал, сплевывая кровь на снег.

В Йорингарде было два рабских дома. В одном жили только бабы. Второй делился на две части — и с одной стороны спали рабыни, а с другой рабы.

Он посторожит утром у одного из домов. На следующее утро придет к дверям другого. Но выйти придется затемно, потому что большинство рабынь разбегается по делам, которые им поручены, до рассвета. Лишь малая часть — после.

Два дня, и он найдет ту, что посмела расквасить ему нос. Ради такого дела можно обойтись и без сна — чтобы не проспать эту девку.

А если она ночует не там, откуда он начнет, и успеет узнать о его поисках, что-то поймет, перебежит на следующую ночь в другой рабский дом, надеясь спрятаться от него…

Тогда на второй день он сунет по полмарки серебром старым рабыням, которые присматривают за порядком в домах. И они назовут ему имя беглянки. После чего останется только подойти к Харальду.

Свальд скривился, пощупал опухший нос. Хорош он будет, если кто-то из девок похудей и постройней, которых придется обнимать на входе, саданет по лицу еще раз.

Впрочем, вряд ли кто решится на такое. Особенно, если уже начнет светать. Одет он так, что сразу видно — не простой воин. А те, кто поумней и поглазастей, уже наверняка знают его в лицо. И даже успели разузнать, кто он.

Разве что та, наглая, осмелится.

Свальд растянул губы в кривой улыбке. И, стаскивая с себя рубаху, окровавленную на груди, решил, что начнет с того дома, где живут одни бабы.

Платок с головы был испачкан кровью нартвега.

Неждана нащупала мокрое пятно еще ночью, раздеваясь. Пальцы после него стали липкими.

Но не расстроилась. Радость, которую ощутила, отбившись, все еще кипела внутри.

До утра мокрое пятно высохнет. Завтра она накинет испачканный платок на плечи, для тепла. Укрыв голову другим, с плеч. Он у нее длинный, даже так достанет до пояса.

А кровавое пятно ототрет, когда Красава снова пошлет ее стирать.

Неждана уснула, радостная и довольная собой. Утром проснулась еще до рассвета, по привычке. Лежала, слушая, как поднимаются другие рабыни, убегают по своим делам…

Ее работа начнется, когда проснется Красава. Ну а та, как Неждана уже сообразила, к работе и раннему подъему была непривычна.

Дверь хлопала, рабыни выскакивали наружу. И почему-то то ахали, то охали. Иногда даже повизгивали.

Наверно, подморозило снаружи, дремотно подумала Неждана, поворачиваясь на другой бок. Вот и шумят бабоньки, выскакивая на холод.

В рабском доме было тепло — натопили с вечера, да и надышали за ночь. С этой стороны в Йорингарде житье было лучше, чем у Свенельда. Там спать ей приходилось в сенях. Только в большие морозы хозяева позволяли переночевать в доме. Когда и только что родившихся телят с ягнятами туда затаскивали…

Неждана потянулась на покрывале, одним концом которого укрывалась, и задремала.

Баб постарее и потолще Свальд не трогал — ни к чему.

Ни одна из рабынь, которых он перехватывал у двери и обнимал, притискивая к себе вместе с руками, на ощупь не походила на ту наглую девку.

Несколько баб взвизгнули, но остальные только охали и ахали. Потом поток женщин иссяк. И Свальд решил зайти в рабский дом. Мало ли, вдруг она все-таки там…

Переступив порог, он огляделся.

Когда дичь преследуешь, мелькнуло у него, шуметь не следует. Свальд молча взял с полки светильник, посмотрел влево, вдоль первого от двери длинного прохода между нарами.

И как раз там в проход высунулась голова. Плеснули темные распущенные пряди, свесившись до пола.

Он поморщился, узнав темноволосую девку, которую сам же и подарил Харальду. И которую выпороли как следует за глупую ложь, что та произнесла по указке Рагнхильд. У него было время узнать эту историю…

Девка уставилась на него широко раскрытыми глазами. Она все еще была красива — и Свальд задержал на нее взгляд чуть дольше, чем следовало.

Но тут же напомнил себе, что зарвавшаяся рабыня, чуть было не оставившая его без мужского копья, может прятаться где-то тут. Он повернул направо и двинулся по проходу между нар, удаляясь от темноволосой.

Сон у Красавы теперь был некрепкий, зыбкий, потому что рубцы на спине болели — и всю ночь приходилось ворочаться с боку на бок. Проснулась она от того, что сквозь утреннюю дрему различила шаги.

Кто-то вошел в рабский дом, а не вышел из него. И шаг был мужской, тяжелый. Вошедший остановился у двери, не торопясь идти дальше…

Харальд, заполошно подумала Красава. И тут же вскинулась, высунувшись в проход.

Даже на враз занывшие рубцы не поглядела, самую малость поморщиться себе не позволила. Пусть Харальд видит, что она уже оправилась. Что вот-вот станет такой, какой прежде была.

Но у входа стоял не Харальд, а другой чужанин. Тот самый, что привез ее когда-то сюда, вместе с гадиной Забавкой.

И ведь тоже князь чужанский, мелькнуло у Красавы. Там, в прежнем поместье ярла Харальда, за одним столом с ним сидел. Из таких же серебряных тарелок ел. Опять же, корабль у него есть…

Чужанский князь повернулся к ней спиной и зашагал в другой конец рабского дома.

— Нежданка, — негромко, но быстро позвала Красава, надеясь, что дурища услышит, поднимет свои мослы — и прибежит. — Живо сюда, тварь поганая. Кому сказала, ну? Вставай, змея подколодная.

Возглас Красавы вырвал Неждану из дремы — и она, подхватившись, спешно сунула ноги в сапоги, а потом помчалась на зов.

То, чем ей пригрозил новый хозяин за непослушание, было живо в памяти.

Красава уже сидела на нарах, спешно натягивая поверх посконной рубахи шелковое платье. Прошипела, когда Неждана подлетела к ней — и, как было приказано еще вчера, склонилась в низком поклоне:

— Встать помоги, подлюка. Да осторожней, за бока меня не хватай.

Неждана, зайдя сбоку, потянула Красаву вверх, ухватив за предплечья.

— Платье одерни, — велела та, едва встав на ноги.

Неждана послушно расправила поверх рубахи два полотнища, которые по бокам прежде были сшиты. Шелк лип к простой ткани, цеплялся за неровные нити.

— Гребень возьми да волосья мне быстро пригладь, — велела Красава.

Свальд, дойдя до самого конца прохода, развернулся и зашагал назад.

Блеск шелка впереди он заметил еще издалека. Вскочившую темноволосую разглядел уже потом. Смотрела она на него как-то уж очень жадно…

И Свальд, поморщившись, решил от двери свернуть ко второму проходу.

Но тут заметил светлый овал лица за плечом у темноволосой. И зашагал вперед.

Уже через несколько шагов у него мелькнула мысль — может, ночью за баней он встретился как раз с темноволосой? Но тискать девку, которую подарил брату, Свальд не хотел. Вдруг Харальд снова о ней вспомнит…

Впрочем, подумал он, у подаренной девки тело крупнее даже на вид. И потом, ее же совсем недавно выпороли. Делают это в Нартвегре на совесть, люди потом месяца два двигаются с трудом…

А вот на рабыню, смотревшую из-за плеча темноволосой, следовало взглянуть поближе. И примериться руками к ее пояснице.

За каким таким делом сюда явился нартвег, шагавший сейчас по проходу, Неждана поняла сразу — стоило ей только увидеть его лицо.

В руке у мужика горел светильник, высвечивая неровный, припухший посередке нос. А над ноздрями косым полумесяцем багровела ранка. Свежая, с плохо замытым кровавым потеком снизу.

Это он, с ужасом подумала Неждана. Тот самый мужик, с которым она схлестнулась у бани. Пришел разыскивать свою обидчицу. И ведь не постыдился свой позор на люди выносить…

Внутри у Нежданы все похолодело от страха и ненависти.

Мужик был красив — для нартвега, конечно. Грива длинных белесых волос, отчеркнутая двумя тонкими косицами, заплетенными от висков, высокий лоб, бледно-голубые глаза. И широкая нижняя челюсть, упрямо торчащий вперед подбородок — ровный, без раздвоины.

Между полами не застегнутого плаща, косматого, зимнего, виднелась рубаха из дорогой тонкой шерсти, темно-зеленая, украшенная по вороту лентой с золотой вышивкой. Скалились на ленте морды, гладко выстеленные золотой нитью, закручивались между ними завитки волн…

А личико я ему все же попортила, мелькнула вдруг у Нежданы шальная и безумная мысль. На всю жизнь памятка останется.

Красава, стоявшая перед ней, возбужденно заявила:

— Волосы, тварь навозная, ты мне так и не расчесала… а ну, махни ему поклон и спроси, зачем пожаловал. Ты по-чужански знаешь, хоть в этом пригодишься. Да говори с вежеством (вежливость) — мол, Красава Кимрятовна доброго дня ему желает. И спрашивает, что почтенному чужанину тут надо…

Придется вперед выступить, заморожено подумала Неждана. За спиной у Красавы поклон не отвесишь. Но выхода нет.

К тому же лица ее нартвег не видел — ночью все дело было. А стало быть, и не признает.

Неждана протиснулась между нарами и Красавой, торопливо поклонилась. Забормотала на здешнем наречии, глядя на мужика равнодушно, чтобы не заподозрил чего по ее лицу:

— Красава Кимрятсдоттир желает тебе доброго дня и спрашивает, зачем…

Светильник, бывший у нартвега в руках, вдруг оказался рядом на нарах. Огонек от быстрого движения моргнул, почти погас.

А Неждану стремительно развернули две руки — и тут же обхватили, притиснув спиной к мужской груди. Пол сразу же ушел из-под ног.

Нартвег вздернул ее в воздух, как вчера, у бани.

Неждану облило холодным ужасом — до дрожи по всему телу. А нартвег еще и выдохнул у самого уха:

— Ты.

Светильник снова разгорелся, плеснул трепетным сиянием. Высветил Красаву — та смотрела на них, выпучив глаза.

То ли это, то ли отчаяние, ледяной дрожью колотившее тело, придало Неждане сил. И она огрызнулась:

— Узнал? Вот и молчи. Иначе всем расскажу, какой ты слабак. Рабыням разболтаю, как пошел на охоту — а ушел битым. От них и до воинов дойдет.

Руки, державшие ее, разжались — и Неждана бухнулась на пол. Покачнулась, но устояла. Торопливо отступила к Красаве.

— Уже виснешь на нем, потаскуха? — медовым голосом спросила та. — Что ему сказала, тварь поганая? Отвечай.

Неждана молча развернулась. Встретилась взглядом с нартвегом — тот смотрел на нее угрюмо. Резко спросил:

— Как тебя зовут? Говори, все равно узнаю.

— В ваших краях Нидой назвали, — так же резко ответила Неждана. И заявила: — Красава Кимрятсдоттир…

Она кивнула, указывая на стоявшую у нее за плечом Красаву.

— Спрашивает, чего тебе здесь нужно. Да, и желает тебе доброго дня.

— Мой день уже стал добрым, — зло сказал нартвег. — Я нашел, кого искал. Еще увидимся… Нида. А скажешь кому хоть слово — узнаешь, что не только мой брат умеет разделывать людей на куски. Молчи, и будешь жить. Откроешь рот — просить о пощаде придется долго.

Он развернулся и зашагал к выходу из рабского дома.

А Красава тут же вцепилась Неждане в косы, так и не расплетенные с вечера. Дернула за них с силой, запрокидывая голову Нежданы назад…

Нартвег, уже было шагнувший за порог, но так и не закрывший двери, вдруг снова появился у входа. Застыл там, уставившись на них. Свет, падавший из дверного проема, высвечивал половину лица — красивую, с ровными чертами…

И с мятой припухлостью на носу.

Красава, как только завидела нартвега, разжала пальцы. Неждана снова выпрямилась. Мгновение она и мужик у входа мерялись взглядами — а потом тот ушел. Уже совсем.

Красава снова вцепилась Неждане в волосы, но теперь уже повыше, над косами. Дернула, заставив упасть на колени, приложила ее лбом об край нар…

Неждана не сопротивлялась — помнила, чем такое может для нее кончиться.

Так и так умирать, мелькнуло у нее в уме. Эта теперь бить начнет еще злее — и ведь наверняка пожалуется после сегодняшнего на нее хозяину. Хоть и языка не знает, но найдет как…

А если хозяин все-таки не запорет до смерти — тогда отомстит тот мужик, что сегодня приходил. Мало того, что он не из простых, так еще и братом приходится хозяину крепости, судя по его словам. Это про того болтали здешние, что он людей голыми руками на лохмотья рвет.

Что ж делать-то, с ужасом подумала Неждана, по-прежнему стоя на коленях у нар — и утирая кровь, текущую из ранки на лбу. Красава пнула ее сзади по пояснице, она глухо охнула. И развернулась, приняв следующий пинок уже на скрещенные руки.

Может, ярловой жене в ноги броситься, подумала она вдруг. Попросить о милости, о защите. Может, хоть она заступиться? А иначе не выжить…

Правда, жену ярла она видела всего один раз — но лицо у нее, как показалось тогда Неждане, было доброе. И сестру свою ярлова жена не забыла, хоть та и рабыня. Проведывала…

— Может, поутренничать тебе принести, Красава Кимрятовна? — Глухо спросила Неждана, подставляя руки под следующий пинок.

На кухне, решила она, у баб выспрошу, где и как проводит свой день жена ярла. Потом отыщу, буду молить, в ноги брошусь…

— Что, уже успела сговориться с чужанином о встрече? — пропыхтела Красава. — У меня за спиной, подлюка? Да я с тебя глаз теперь не спущу. Ты у меня света белого не взвидишь, гадина. Позже за едой пойдешь, когда чужанина тут рядом не будет.

Потом Красава, задыхаясь, бухнулась на нары. Приказала разгневано:

— Ноги мне потри. Все пальчики на них об твои кости отбила, гадюка ты мослатая. И волосья расчеши. А как поутренничаю, в баню отведешь. Вымоешь меня дочиста.

Забаве было радостно. И когда муж ушел, одевалась она не спеша.

После прошлой ночи, странное дело, все вокруг виделось ей более чистым и ярким, чем прежде. Бревна в стенах опочивальни отливали яичным желтком, огоньки светильников сияли морковными тонами, сходя в белизну на фитиле. Остро пахло стружкой, свежей древесиной, немного — горящим жиром…

Главное, думала Забава, Харальд Красаву не хочет. И вторую жену не желает. А серая напасть, опять пришедшая к нему ночью, и затемнившая кожу — прошла, словно ее и не было.

Наверно, следовало спросить у Харальда, отчего с ним такое случается. Но ночью они сам удивился, Забава это видела. Значит, находит на него внезапно, когда он этого не ждет. Как болезнь, внезапно прихватывает…

А утром Харальд ей еще и воду на руки лил, не считаясь с тем, что мужу такое не положено. Потом глаза прятал. Оделся поспешно и убежал поскорей, словно боялся расспросов.

Нешто я нелюдь какая, думала Забава, нешто не понимаю — нет вины Харальда в том, что чернота на него находит. Все потому, что отец у него не человек, а нартвегский бог. Но отца себе не выбираешь. Рождаешься, а он уже есть…

И Забава, пока Харальд одевался, его не тревожила. Будет время, еще спросит об этом — но потом, когда-нибудь.

Хотя что тут спрашивать? Если Харальду было бы что сказать, и захоти он этого — давно бы рассказал.

Забава пригладила ладонью платье из тонкой шерсти, крашенной в синий цвет, и темный, и яркий одновременно. Могла ли она подумать всего три месяца назад, что будет носить такое? А Тюра с Гудню еще говорили, что надо бы золотым поясом его украшать. Каждый день…

Она закончила одеваться, выскочила за дверь. Поздоровалась со стражниками, уже ждавшими ее у выхода, и побежала к псарне. Выгуливать подросшего Крысеныша.

Забава носилась за сараями, радостно тявкавший пес прыгал рядом, когда от одного из сараев, к ней метнулась какая-то женщина. Стража, до этого лениво трусившая следом, сразу рванулась вперед. Забаву обступили, и широкая спина одного из стражников заслонила обзор как раз со стороны подбежавшей бабы.

— Хозяйка, — выкрикнул с дрожью женский голос — на родном наречии Забавы. — Мне больше пойти не к кому — только к тебе. Заступись, если можешь.

— Посмотреть дайте, — потребовала Забава у мужиков, стеной стоявших перед ней.

Те не двинулись. И она просто прыгнула вбок — а потом увидела сложившуюся калачиком женщину. Вставшую на колени и уткнувшуюся лбом в снег. В темном одеянии рабыни…

В следующее мгновение стражники опять обступили, отрезая бабу, сложившуюся в темный комок на снегу. Крысеныш, решив, что с ним играют, тут же запрыгал рядом с мужиками, залаял.

Ненавидь, вдруг вспомнила Забава уроки Харальда. Но не позволяй себе бояться.

И сказала тихим напряженным тоном, вскидывая голову:

— Ярл приказал — не пускать на берег. Вечером — в опочивальню. Тут не берег. Не вечер. Прочь. Я хочу посмотреть.

— Это может быть опасно, Кейлевсдоттир, — проворчал один из стражников, оборачиваясь к ней. — Откуда мы знаем, что у этой рабыни на уме? Я ее в крепости до сегодняшнего дня не видел. Кто она, откуда здесь взялась? А если метнет нож?

— Да и кричит она не пойми что, — не оборачиваясь, заметил другой.

— Я понимаю, что кричит женщина, — по-прежнему напряженно сказала Забава.

И, сообразив, что переубедить стражников, закрывавших ее собой, трудно, а рабыня меж тем лежит в тонкой одежонке на снегу, крикнула на родном наречии:

— Да встань, простудишься. Как тебя зовут?

— Неждана я, — всхлипнули с той стороны стенки из воинов. — Сестре твоей прислуживаю…

И Забаве сразу вспомнилась та рабыня, которую она видела прошлым вечером рядом с Красавой. В памяти разом всплыли все подозрения, что появились у нее после этого. Забава нахмурилась, отгоняя недобрые мысли. Забыть об этом надо. И Харальду верить…

Еще мгновение она раздумывала, как и что сказать — а потом заявила:

— Поднять ее. Если вы бояться — держать руки женщине. Но я хочу с ней говорить.

Рабыню подняли, завернув ей руки за спину и прихватив за локти. Поставили перед Забавой. Она наконец посмотрела ей в лицо.

Девке было лет двадцать пять. На голове серый шерстяной платок, длинные концы которого крест-накрест завязаны под грудью. Из-под него выбиваются пряди — цвета дубовой коры, не такие темные, как у Красавы, посветлей. Глаза серые, отчаянные…

А лицо худое, заморенное. Платок утекает к груди, и в просвете между концами видна длинная истончившаяся шея, с проступившими жилами. Кожа на лбу рассечена — короткой полосой, вокруг которой кожа посинела и опухла. Кровь по лбу размазана…

Забава уже хотела спросить, кого Неждана так боится, что молит заступиться за нее, но спросила почему-то совсем о другом:

— Это Красава тебя так? Я про лоб… неужто рукой так ударила?

— Об нары стукнула, — как-то равнодушно сказала Неждана. И выдохнула умоляюще: — Возьми меня к себе в услужение. Жаловаться на Красаву Кимрятовну не хочу — все же она тебе сестра, а кровь не водица… но если возьмешь, ноги тебе мыть стану, пуще матери родной почитать. Верой и правдой буду служить. Не смотри, что я худая — я крепкая. Надо будет, и тебя на закорках унесу.

Гудню бы сюда, подумала Забава. Спросить у нее, можно ли взять эту девку к себе в услужение. Что вообще позволено жене ярла в том, что касается рабынь?

Нет, про то, что наказывать за нее могут и стражники, Гудню с Тюрой уже говорили. Но вот про остальное…

— А как получилось, что ярл Харальд велел тебе прислуживать Красаве? — спросила наконец Забава.

— Продали меня ему вчера, — глухо ответила Неждана. — Хозяин мой, Свенельд, с раннего утра сюда привез, а ярл Харальд и купил. И сразу же отвел к твоей сестре, приказал ей служить. Сказал — если Красава Кимрятовна хоть раз пожалуется, он меня или выпорет, или по…

Неждана споткнулась на полуслове, отвела взгляд. И Забава похолодела.

Покоя и тихого счастья, что были внутри у нее с прошлой ночи, сразу не стало.

Неужто опять своим делом решил заняться, подумала она со страхом. Баб на куски рвать начал? Или только словом грозит?

А важнее всего, что теперь делать с Нежданой? Без помощи ее оставлять нельзя. Красава, видать, умом тронулась после того, как ее чуть до смерти не запороли — раз девку безответную головой об нары бьет.

Но Неждану в услужение Красаве отдал сам Харальд. И если она поступит по-своему — пойдет против воли мужа.

И так нехорошо, и этак неладно.

Был лишь один выход. И хоть Забаве от этого выхода было не по себе, но девка смотрела с такой мольбой и отчаянием…

— Я пойду, — объявила Забава на наречии Нартвегра, обращаясь уже к стражникам. — Женщина идет со мной.

Она обошла мужиков, как забор — и на этот раз ей не препятствовали, потому что Неждану держали крепкие руки. Зашагала к рабскому дому, где жила Красава, лишь раз оглянувшись.

Стражники шли следом, ведя Неждану.

Крысеныш, уставший молчать, снова запрыгал вокруг. Весело залаял.

— Тихо, — хмуро сказала Забава. Голос ее прозвучал так, что пес растерянно примолк.

Внутри тек холодок. Было не то что страшно — а неуютно. Как-то еще Харальд на все это посмотрит…

Вот только отступить она не могла. Если все и дальше так пойдет, Красава может изувечить бедную девку. Со зла да в ярости даже слабая рука до смерти забить может…

Красава сидела на нарах, причесанная, с аккуратно заплетенными косами — но почему-то недовольная. Хмурая. Однако расплылась в улыбке, едва завидела Забаву.

— Ты, что ли? Рановато сегодня…

Забава встала в паре шагов от сестры. Уронила:

— Я.

И обернулась к стражникам. За крепкими, высокими мужиками Неждану даже не было видно. Забава облизнула пересохшие губы, объявила:

— Та женщина — служит Красаве.

Она махнула рукой, указывая на сидевшую сестру. Распорядилась:

— Отпустить ее. К хозяйке.

И добавила, тут же перейдя на родную речь:

— Иди сюда, Неждана.

— Так эта мерзавка здесь? — изумилась Красава. — А ведь я за утренней снедью ее посылала. К тебе, что ли, побежала? Ах ты…

Забава молча на нее глянула — и сестра замолчала, словно осеклась. Воины, обменявшись парой тихих слов, вытолкнули Неждану к нарам, где сидела Красава. Но один из них тут же шагнул вперед, замер в шаге от Забавы. Смотрел на Неждану, не отводя от нее взгляда…

Вот и хорошо, подумала Забава. Будет кому подтвердить ее слова — если… нет, не если, а когда Харальд начнет спрашивать о том, что случилось. Почему рабыня, которую он отдал в услужение Красаве, вдруг начала прислуживать его жене.

Она подавила вздох, тихо попросила:

— Встань, Красава.

Та поднялась. Прошипела, зло глянув на Неждану:

— Что, нажаловалась? Хочешь с сестрой меня поссорить, гадюка?

Неждана выслушала ее, покорно опустив глаза. Забаватоже слушала, вспоминая, что сказал когда-то ей Харальд — "а началось все с тебя, Сванхильд… с твоей жалости к тем, кто ее недостоин".

Тут тоже все началось с нее. Не бегай она к Красаве, не показывай, что не помнит зла, что по-прежнему считает ее сестрой — может, та и не стала бы зверствовать. Огляделась бы вокруг, попыталась бы с людьми жить по-человечески.

— Поссорить нас эта гадина хочет, — с напором сказала Красава. — И я тебе вот что скажу, Забава — мне сам ярл Харальд велел ее наказывать. Даже бить. На нашем языке приказал, не на чужанском. Ради меня выучил. Мне не веришь, вон ее спроси.

Она кивнула на Неждану. Забава глянула на рабыню в упор, спросила удивленно:

— Правда?

Рабыня, помедлив, кивнула. И опустила голову.

Забава вдруг задохнулась.

Это что же получается, подумала она. Сам Харальд… но почему?

Сейчас нужно делать то, зачем сюда пришла, решила она наконец. И сказала — осторожно подбирая каждое слово, потому что такого никогда и никому не говорила:

— Помучила девку — и хватит, Красава. Зря я к тебе ходила…

— Так ты что, попрекать пришла? — каким-то медовым голосом спросила Красава.

Забава качнула головой.

— Не попрекать. Сказать, что больше не приду. И вот еще что — сейчас ты при всех повторишь за мной слова. Чужанские. Чтобы и чужане, которые тут стоят, их слышали…

Красава нахмурилась.

— Что за слова?

— Я скажу, — Забава вдруг поразилась — до того спокойно ей стало сейчас.

Словно на горку боялась взойти — а тут раз, и уже взошла.

— Ты на местном наречии скажешь при чужанах, что ты эту рабыню не хочешь — и гонишь ее от себя. Что отказываешься от нее.

Красава ощерилась.

— Не дождешься. Муж твой милость мне оказал — а ты ее отнять хочешь? Чтобы я сама от его заботы отказалась? Не на ту напала. Ищи кого подурней.

Забава одно мгновение смотрела на нее.

И разом вдруг все навалилось — те воспоминания, которые она почти забыла, растворившись в счастье и в бедах, которые переживала с Харальдом. Как Красава ее пинками потчевала, пока плыли сюда. Как обещала, что пожалуется чужанину, хозяину корабля, и тот бросит ее своим воинам на потеху…

Не будь этой девки, Нежданы, может, Забава и не позволила бы себе это вспоминать. Потому что ее судьба вознесла — а Красаву, что ни говори, скинула вниз. Из любимой дочки, жившей в богатом дому, сделала рабыней. Без дома, без защиты, без отца с матерью…

— Меч, — сказала вдруг Забава ломким, звонким голосом — и на нартвегском. Протянула руку к чужанину, стоявшему в шаге от нее, не глядя, снова потребовала: — Меч.

— Зачем тебе, Кейлевсдоттир? — изумленно спросил тот. — Если что надо, ты только прикажи…

— Меч, — повторила Забава.

И наконец посмотрела на нартвега. Попросила, вдруг смутившись:

— Пожалуйста. Ненадолго. Я потом возвращать.

Красава, заподозрив что-то неладное, медленно сделала шаг по проходу, удаляясь от нее. Нартвег глянул в ее сторону — и вдруг выхватил из ножен на поясе, спрятанных под плащом, длинный кинжал. Сказал, протягивая клинок рукоятью вперед:

— Тут и этого хватит. Не поранься, Кейлевсдоттир.

Забава развернулась к Красаве с кинжалом в руке. Сказала уже на своем наречии:

— Ради себя не стала бы. Не будь тут замешан Харальд, тоже не стала бы…

Оправдываюсь, мелькнула у нее стыдная и короткая мысль. Красава безоружна — а она-то стоит с кинжалом в руках…

Но не бить же Красаву при всех, и тоже головой о нары? Одна надежда запугать, чтобы сказала нужные слова.

Иначе Харальд может снова послать Неждану к ней. Он всегда поступает по-своему. Вон и Красаву с больной рабыней тогда выпорол. Хотя она просила их пожалеть.

А так выйдет, что Красава сама отказалась. При стражниках.

— Да ты что, Забавушка… — испуганно выдохнула Красава.

И вдруг рванулась в дальний конец рабского дома. Нартвег рядом что-то пробормотал, один из мужиков, стоявших за ним, перепрыгнул через нары, оказавшись во втором проходе. Понесся туда же, куда побежала Красава.

— Нет, — крикнула Забава. Оглянулась на нартвега, потребовала: — Верни. Не надо.

И подумала, стискивая рукоять — еще не хватало, чтобы она стражников на бабу натравливала. И так стыдно до того, что щеки горят. И шею сводит от противной судороги…

Мужик что-то крикнул, убежавший вернулся. Забава вздохнула. Сказала громко, на весь рабский дом:

— Иди сюда, Красава. Скажешь несколько слов, и все. Иначе я сама я пойду за тобой. Побереги личико. А то ведь попорчу. Возвращайся.

— Хочешь, я ее приведу? — громким шепотом предложила вдруг Неждана.

Забава глянула на рабыню с жалостью. Подумала — ох и рискует девка. Видать, допекла ее Красава.

— Ты тут стой. Мало ли как оно потом повернется.

Красава все не приходила, и Забава шагнула вперед. Один из стражников снова вскочил на нары, пробежался, спрыгнул в проход уже перед ней.

— Так надо, — прогудел над ухом нартвег, шедший следом. — Тут темно, вдруг баба нападет…

Красава попыталась выскочить во второй проход — но чужанин, что шел перед Забавой, перепрыгнул через нары. И перерезал ей путь.

Красава замерла на месте, в полутьме. Отблески далекого светильника высвечивали лоснившийся нос, гладкий лоб, широко распахнутые глаза.

Надо собраться, лихорадочно подумала Забава. Пригрозить Красаве так, чтобы поверила — если не сделает, как ей велят, потом пожалеет.

Ненавидь, но не позволяй себе бояться…

— Повторяй за мной, — низким и каким-то чужим голосом приказала Забава.

А потом заявила уже на нартвегском:

— Я эту рабыню не хочу. Отказываюсь от нее.

Красава кое-как повторила сказанное, нещадно коверкая слова.

А теперь к Харальду, подумала Забава, отворачиваясь от нее.

Нартвег, стоявший за спиной, аккуратно отловил в полумраке ее ладонь, забрал кинжал.

— Вдруг споткнешься, Кейлевсдоттир. Еще поранишься…

Из рабского дома Свальд почти бегом вылетел на берег. Там разминались люди, звенели мечи, слышались веселые выкрики.

Он постоял в проходе между навесами, остывая и вспоминая то, что сказала ему наглая девка. Усмехнулся. Отчаянная…

У него было два выхода — или выкупить ее у Харальда и приглядеть за тем, чтобы молчала, или свернуть ей шею за сараями. По-тихому. Иначе рано или поздно у него за спиной воины начнут насмешливо переглядываться. Похохатывать. Если дойдет до деда, то старый Турле при следующей встрече непременно спросит ядовито, не пора ли внуку снять штаны и одеть бабье платье, которое подойдет ему больше…

Свальд сморщился. До чего он дошел? Думает, как бы прикончить какую-то рабыню. Интересно, получилось бы у него сделать так, чтобы эта девка в рот ему заглядывала?

Он огляделся, задумался. Раньше получалось.

Только сначала лучше бы ее выкупить. Так оно спокойнее.

Свальд еще какое-то время стоял на берегу, а потом пошел искать Харальда.

Харальд шел вдоль крепостной стены.

Бродил он тут не столько ради того, чтобы проверить посты, сколько для того, чтобы еще раз подумать.

Прошлая ночь все вспоминалась — и распускалась в его памяти серым холодным туманом, посреди которого светом и теплом горело тело Сванхильд. Нельзя сказать, что этой ночью он не получил своего удовольствия, совсем нет. Но…

Но оно было непривычно сильным. Накрывающим с головой, как штормовая волна. И Сванхильд после этого тут же уснула, к тому же крепко.

И сейчас, когда Харальд шагал вдоль крепостной стены, он все вспоминал, как девчонка провалилась в сон — быстро, сразу же, едва он перевалился на бок, улегшись рядом с ней. Уже посветлевший, уже такой, как всегда…

Вчерашний сон Сванхильд чем-то походил на то забытье, в которое она провалилась на его драккаре, сразу же после Веллинхела.

Надо поговорить с родителем, решил Харальд, глянув на крыши Йорингарда, полого спускавшиеся вниз, к фьорду. За ними пронзительно синела гладь морской воды. Пускала блики под холодным, уже зимним солнцем.

У Змея и до него были сыновья, он должен знать, как они менялись. Что случалось с их женщинами…

Во всяком случае, больше ему спрашивать не у кого.

Вот только человека, годного в жертву, под рукой сейчас не было. Даже мужика, предавшего ради сына и принесшего в его опочивальню гостинец от Ермунгарда, Харальд отпустил — велев больше никогда не попадаться ему на глаза.

Одна надежда на то, что Ермунгард уже достаточно оклемался, раз уж его сын продолжает меняться. И придет на зов даже без жертвы…

Тут, обрывая его размышления, сбоку торопливо подошел Свальд. Бросил на ходу:

— Доброго дня, брат. Мне нужно с тобой поговорить.

Харальд, останавливаясь и разворачиваясь, окинул того взглядом. Спросил спокойно:

— Кто-то сломал тебе нос, Свальд?

— Я сам поскользнулся, — угрюмо ответил брат. И нетерпеливо добавил: — Я хочу попросить тебя о милости, Харальд. Продай мне свою рабыню. Зовут Нида, живет в том же рабском доме, что и темноволосая девка, которую я тебе подарил…

Харальдвдруг ощутил, как его губы дрогнули — и изогнулись в усмешке. Дело было слишком ясное.

— Значит, ты поскользнулся, Свальд? Да, дорожки в моей крепости скользкие. Скажи, а откуда ты знаешь, где живет эта девка — как ее, Нида? В рабский дом, как я помню, посторонним не положено входить. Это тебе не баб на скользких дорожках поджидать…

Свальд набычился.

— Я зашел туда лишь для того, чтобы посмотреть, та ли это девка, которую я случайно увидел — и захотел. И я ее не тронул. Один раз взглянул, тут же вышел. Рабыня, о которой я говорю, похоже, спит рядом с темноволосой…

— Ну и какова она из себя? — поинтересовался Харальд. — Спрашиваю, потому что я своих рабынь по именам не помню…

Он уже примерно догадывался, о ком речь, но следовало убедиться.

— Серые глаза, — ответил Свальд. — Темные волосы — но светлей, чем у твоей темноволосой. Худая. Заморенная.

— И злая, — завершил Харальд. — Раз уж сумела расквасить тебе нос.

— Говорю тебе, я упал, — рявкнул Свальд.

И воровато оглянулся.

— Рядом никого нет, — успокоил его Харальд. — Не бойся, я буду молчать. Рабыня, думаю, тоже. Но ты ее не получишь, Свальд. Вместо этого съезди во Фрогсгард — и купи себе там бабу. Разрешаю тебе поселить свою наложницу в женском доме. А про эту забудь. Запрещаю тебе к ней даже подходить. Иди, разговор окончен.

— Брат, я заплачу, сколько скажешь… — начал было Свальд.

— Все, — отрезал Харальд.

И отвернулся, показывая, что говорить больше не о чем.

Подумал — не вовремя Свальд наткнулся на рабыню, которую он приставил к темноволосой. Серые глаза, заморенная… но молодая, иначе брат не стал бы ее просить. Та самая, больше некому. И Свальд видел ее рядом с Кресив. Точно она.

И ведь как быстро Свальд отловил эту девку — надо полагать, прошлым вечером, сразу же после того, как ее купили. А кончилось все сломанным носом. Жаркая же у них вышла встреча…

Если девчонка узнает об этой истории, начнет злиться уже не на сестру, а на Свальда.

Да, не вовремя.

Харальд нахмурился, снова зашагал вдоль стены, спускаясь туда, где стояли лодки. С другой стороны крепости доносился заливистый лай…

Он уже дошел до береговой кромки, и успел поговорить с Бъерном, стоявшим там, когда тявканье пса вдруг зазвучало слишком близко. И Харальд невольно посмотрел в сторону навесов.

Берег сейчас был полон людей — кто-то стоял у драккаров, просто беседуя, кто-то махал мечами. В такое время подходить к воде неопасно. Кроме того, вчера вечером Сванхильд сама побежала к фьорду, и Ермунгард тут был не при чем…

Но он отдал приказ, и нарушать его не позволено никому.

Харальд коротко, свистяще выдохнул. Потом молча зашагал к проходу между навесами — туда, откуда доносился визгливый лай.

Однако на половине пути его перехватил Гуннлауг — один из тех, кто сегодня охранял девчонку. Тащивший за собой ту самую рабыню, которую сегодня выпрашивал у него Свальд.

При виде девки Харальд ощерился. Та сейчас должна была находиться рядом с Кресив. Но рабыня тут, и ее ведет за собой стражник Сванхильд…

Значит ли это то, на что он надеялся?

— Ярл, Кейлевсдоттир сейчас перед навесами, — торопливо объявил Гуннлауг. И посмотрел на него виновато. — Твоя жена требует, чтобы ее пустили поговорить с тобой. Мы за ней следом уже всю крепость обежали. Парни у крепостной стены сказали, что ты спустился на берег. За навесы, как ты и приказал, мы ее не пустили. Но она уже два раза пыталась пробежать между драккарами — а хватать за руки ты запретил…

— За мной, — приглушенным голосом бросил Харальд.

И размашисто зашагал к навесам.

Узнать надо было многое — но спрашивать он собирался не здесь, а вдали от любопытных ушей.

Сванхильд стояла перед навесами. Шелковый платок сполз на затылок, сбившись, и короткие золотистые пряди радостно трепал ветерок. Рядом тявкал черный Крысеныш — как он и предвидел, девчонка назвала его именно так.

Двое стражников замерли перед ней, преграждая путь к навесам. Один из них оглянулся через плечо, заслышав шаги. Оба тут же расступились, пропуская ярла.

Харальд налетел, на ходу поймал руку Сванхильд, выглядывавшую из прорези плаща — и потащил за собой. Вверх по берегу, к главному дому.

Он остановился лишь тогда, когда завернул за угол хозяйской половины.

— Харальд… — начала говорить девчонка.

— Молчи, — проворчал он, запихивая ее себе за спину.

Затем посмотрел на Гуннлауга, замершего в трех шагах от него.

— Сначала ты. Рассказывай, почему притащился на берег не один, а с рабыней.

— Ярл, Кейлевсдоттир гуляла со своим псом, когда на нее выскочила вдруг эта девка, — степенно сказал стражник. — Закричала что-то не по-нашему. И Кейлевсдоттир захотела с ней поговорить. Мы, понятно, придержали девку за руки, прежде чем подпустить к ней. Мало ли что, я эту бабу раньше в крепости не видел…

Он сделал паузу, вопросительно посмотрел на ярла.

Харальд кивнул.

— Ты все сделал правильно. Продолжай.

— Кейлевсдоттир поговорила с девкой, затем мы пошли в рабский дом. В который ходим каждый день. Там твоя жена сначала побеседовала с рабыней, к которой ходит. А следом попросила у меня меч… и заставила рабыню произнести на нашем наречии — я эту рабыню не хочу, отказываюсь от нее. Та сначала пыталась убежать, и Кейлевсдоттир пошла за ней. Потом она отправилась тебя искать. Вот, собственно, и все.

— Так ты дал ей меч? — быстро спросил Харальд.

И подумал — то ли это, на что он надеялся? Но — меч? Однако…

— Я дал ей кинжал, — заявил Гуннлауг. — Там темно, и проход узкий — могла пораниться, споткнувшись. На ту рабыню хватило бы и кинжала. Я так и сказал Кейлевсдоттир. Так оно и вышло.

И Харальд уже второй раз ощутил, как губы сами собой раздвигаются в усмешке. Он стер ее с лица, глянул на рабыню, тихо стоявшую рядом с Гуннлаугом. Спросил, рассматривая рану и синяк у нее на лбу:

— Что ты наговорила моей жене?

Девка сжалась под его взглядом.

— Я попросилась к ней в услужение. Сказала, что жаловаться ни на кого не хочу — но если она не возьмет меня к себе, мне не жить. Вот и все.

По крайней мере, она умная, подумал Харальд. Знает, когда надо молчать.

— С тобой я поговорю потом, — резко бросил он. И снова посмотрел на Гуннлауга. — Отойдите пока в сторону. Мне надо поговорить с женой.

Мужчина, вцепившись в рабыню, проворно зашагал прочь. Остальные двое стражников заторопились следом.

И только после этого Харальд развернулся к Сванхильд. Двумя пальцами подцепил сбившийся платок, натянул ей его на голову.

Девчонка моргнула, сказала упрямо:

— Моя сестра не хочет рабыню. Я ее беру.

— Сванхильд, — тихо начал было Харальд.

А потом, плюнув на все, притиснул ее к стене главного дома. Прошептал, наклоняясь к уху, прикрытому сейчас шелком:

— Твоя сестра тоже рабыня. Моя. А рабыня не может чего-то хотеть или не хотеть. Она слушается приказов хозяина. Ты слишком мало была рабыней, Сванхильд. Неважно, что сказала Кресив. Важно, что приказал я. А я приказал этой девке служить твоей сестре.

Сванхильд, выслушав его, повернула голову. Но Харальд так и не выпрямился, стоял, по-прежнему пригнувшись, щекой ощущая гладкость шелка, раковинку уха за ним — а потому мягкие губы скользнули по его щетине. Девчонка попросила торопливо:

— Прикажи служить мне, Харальд. Раз ты хозяин.

И он ощутил каждое ее слово — выдохом на своей щеке, щекочущим движением припухлых губ…

Тело ответило жарко, с готовностью, и Харальд притиснул Сванхильд поплотнее к стенке. Откинул голову, чтобы видеть ее лицо.

Она ждала. Глядела умоляюще.

Пес, отбежавший куда-то в сторону по своим делам, пока Харальд вел Сванхильд к главному дому, снова вернулся к своей хозяйке. Запрыгал рядом, затявкал.

— Тихо, — рыкнул Харальд.

И снова посмотрел на Сванхильд. Подумал — с одной стороны, кое-что уже получилось. Жаль, что он не видел девчонку, когда она просила меч. И то, как шла за Кресив с кинжалом в руке. Вот только…

Вот только это был лишь первый шаг. А ему хотелось большего.

Дней через десять он собирался отправиться на тюленью охоту, забрав Сванхильд с собой — так оно спокойнее. А до этого пусть займется полезным делом.

— Нет, — негромко уронил наконец Харальд. — Пусть рабыня по-прежнему прислуживает Кресив. А ты…

Он ожидал, что Сванхильд дернется, посмотрит возмущенно — но вместо этого она чуть прищурилась. Наклонила голову, посмотрела на него изучающе.

— А ты, Сванхильд, присмотришь, чтобы твоя сестра стала такой, какой ты хочешь. Ты жена ярла. Если ты не научишься управляться с рабынями — как я управляюсь со своими воинами — то тебе будет трудно. Я даю тебе полную свободу. Ты можешь делать с Кресив все, что пожелаешь. Можешь приказать своим стражникам выпороть ее, наказать, как хочешь. Однако эта девка будет по-прежнему прислуживать ей. Такова моя воля.

— Ты сам приказал моей сестре бить рабыню. Наказывать, — вдруг горячо и быстро сказала Сванхильд. Прищуренные глаза распахнулись, блеснули оскорблено. — Для этого? Чтобы я тоже била? Как ты?

Вот теперь она дернулась. И его тело в ответ потяжелело ниже пояса еще сильней.

— Я не приказывал ей этого, — медленно ответил Харальд. — Я ей это разрешил. Тут есть разница. И я сделал это намеренно, чтобы ты посмотрела на свою сестру — и увидела, кого жалеешь. Будь доброй с добрыми, Сванхильд — если уж не можешь по-другому. Но злой со злыми.

Он рывком отодвинулся, подумал — хорошо, что зима, и на нем тяжелый плащ. Бросил, отступая назад:

— Иди. Подумай над моими словами. И еще кое-что. Если ты снова притащишь ко мне какую-нибудь девку — я ее просто выпорю. Не бегай ко мне по пустякам. Разбирайся с рабынями сама… жена ярла.

Сванхильд стояла у стены, глядя на него недоверчиво и настороженно. Харальд развернулся, крикнул:

— Гуннлауг. Сюда.

И когда стражники подошли, распорядился:

— Охраняйте Кейлевсдоттир. Все мои приказы по-прежнему в силе.

Следом перевел взгляд на рабыню, которую один из парней тащил за руку.

— Ты. Иди за мной.

Шагая к рабскому дому, Харальд прислушивался к тявканью пса, вновь оживившегося, едва он отошел. Ик шагам рабыни, спешившей следом. Остановился на половине пути, спросил, поворачиваясь к девке:

— Отметина на лбу у тебя от моего брата?

Та оступилась, шагнув последний раз — и замерла.

— Нет. От Краса…

— От Кресив, — оборвал ее Харальд. — Рассказывай, как и где ты наткнулась на моего брата.

— Он подстерег вчера вечером у бани, — безжизненно ответила рабыня. — Схватил сзади. Я случайно дернулась… я не хотела.

Харальд едва слышно фыркнул. Но сказал холодно:

— Дернулась ты случайно, но метко. О том, что было — забудь. Никому ни слова. Брату я уже запретил к тебе подходить. А тебе я запрещаю выходить из рабского дома после того, как стемнеет. Передай это Кресив. Служить по-прежнему будешь ей. Ступай.

Рабыня, наклонив голову, обошла его и послушно двинулась вперед. К рабскому дому.

В этот момент из-за угла хозяйской половины показалась Сванхильд. Похоже, его жена уже успела что-то надумать. И Харальд, усмехнувшись, торопливо зашагал в другую сторону. К фьорду.

Порог рабского дома Неждана переступила через силу. Подошла к Красаве, махнула ей поклон. Сказала, пряча глаза, на которых уже выступили предательские слезы:

— Хозяин обратно к тебе прислал, Красава Кимрятовна. Но велел, чтобы я, как стемнеет, во двор не выходила…

— Да я и сама тебя не выпущу, — прошипела Красава, поднимаясь с нар. — Глаз с тебя теперь не спущу, потаскуха. Ну-ка подойди поближе, поговорю с тобой по-свойски…

Неждана покорно шагнула вперед. Подумала, глотая слезы — вот и все. Мелькнула надежда, да лишь поманила…

И растаяла.

Ну и хитрый же, возмущенно думала Забава, идя к рабскому дому. Все у него не просто так, а с подковыркой. И как теперь быть? Неждану жалко, но наказывать Красаву…

Все хочет сделать меня такой же, как он сам, с горечью решила Забава. Хотя нет, скорее такой, как Гудню и Тюра.

И как быть? Красава после порки еще не оправилась. Как такую наказывать?

Забава вздохнула и зашагала к рабскому дому еще быстрей.

Вошла она туда вовремя. Красава уже успела сдернуть с головы Нежданы платок — и вцепилась в одну из кос, пригнув девку вниз. Увидев сестру, разжала пальцы, сказала с довольной улыбкой:

— Что, Забавушка, не по-твоему вышло? Не забыл меня ярл Харальд, не оставил без милости. То-то ты снова прибежала. А обещалась-то — больше не приду. И рабыню мне назад вернули, в услужение…

Ох и глупая же, как-то устало подумала вдруг Забава. Только об одном и помышляет — о Харальде. А тот Красаву лишь использует, причем без сожаления, как жердину какую.

И все, чтобы загнать ее саму на ту дорогу, которую он наметил для нее. Чтобы она стала как Гудню, как Тюра, как женщина Нартвегра…

Забава шагнула вперед, к Красаве. Стражник за спиной что-то проворчал, встав к ней вплотную. Она, не обращая на него внимания, ответила:

— Да, ярл Харальд велел, чтобы Неждана тебе прислуживала. Но я, Красава, теперь буду приходить сюда дважды в день. Чтобы посмотреть на Неждану. И если увижу на ней синяки, если она пожалуется на тебя еще раз — я схожу на кухню и прикажу, чтобы тебе не давали еды. Совсем, Красава. Я могу, я здесь вроде как хозяйка. И жена ярла.

Она замолчала, удивляясь себе самой — до чего ж жестоко сказала. Потом поспешно добавила:

— А Неждану сама кормить буду. Два раза в день стану приносить ей еду — и есть она будет у тебя на глазах. Хорошо подумай, Красава. Нужно ли такой злой быть?

— Да если я прикажу, она и куска в рот не возьмет, — огрызнулась Красава.

Но как-то растерянно. И неуверенно.

Забава вздохнула. Нет, не выходило у нее с сестрой по-доброму.

— Если ты такое прикажешь, — пригрозила она. — Я у стражников опять возьму тот малый меч, что сегодня тебе показывала. Только на этот раз, Красава, я тебя догоню. А чтобы ты мне поверила…

Говорить то, что следовало сказать, не хотелось, но Забава глянула на Неждану — и решилась.

— За то, что ты Неждане лоб рассадила, сегодня до вечера есть не будешь. Я сейчас схожу на кухню и распоряжусь. Заодно и миску с едой принесу, но не для тебя. И только тронь девку пальцем — ночью потом ляжешь спать голодная. На кухне, пока я вечером туда не зайду, и не распоряжусь, еды для тебя не дадут.

Она повернулась к сестре спиной, зашагала вперед. Но уже у двери обернулась.

Красава замерла на месте, глядя на нее и неверяще, и ненавидяще. На вскинутых к груди руках пальцы согнулись крючьями…

Спустившись на берег, Харальд выбрал себе лодку — и погреб к выходу из фьорда. Ясеневые древки привычно поскрипывали в уключинах. Навстречу суденышку катились со стороны моря темно-синие волны, колюче поблескивая под солнцем…

Он греб до тех пор, пока заснеженные скалы у входа во фьорд не остались позади. Только потом вытащил весла из уключин, побросал их на дно лодки.

И, перегнувшись через борт, позвал:

— Ермунгард.

Сзади в другой борт тут же плеснула крупная волна — а потом перед носом лодки всплыл конец огромного хвоста. Двинулся, рассекая волны, на ходу сминаясь в торс — крупный, темный, с утолщенной шеей…

Но человеческий. Рот открылся, едва прорезавшись.

— Сын…

— Я хочу спросить о том, как менялись твои сыновья, — быстро сказал Харальд.

Все-таки Мировой Змей явился сегодня по зову без жертвы — и неизвестно, на сколько его хватит.

— Те, которые у тебя были. Ты должен об этом что-то знать. Прошлой ночью я потемнел в своей постели…

— Ты первый, кто задержался на земле так надолго, — скрипуче ответил Ермунгард. — Остальных ничего не держало, они ушли вовремя… ты сам решил остаться. Сам и узнаешь, что с тобой случиться… в кого ты превратишься. Хорошо, что пришел. Я ждал тебя, даже хотел… хотел выйти на берег, когда стемнеет. Там, где ты живешь — или там, или рядом… вчера ночью прошла охота. Дикая охота Тора. Водана, как его зовут германцы…

И все вопросы, которые Харальд хотел задать, разом вылетели из головы. Он подался в ту сторону, где темно-серым столбом торчал из воды Ермунгард, потребовал:

— Рассказывай. Все, что знаешь.

— Здесь этого раньше не было, — прошипел родитель. — Это в германских землях, там Тора почитают больше прочих богов. И на его охотах всегда бывают люди. Хотя бы один человек. Потом остаются тела… или остатки тел…

Все боги, мелькнуло у Харальда, берут человеческие жертвы. Что светлые, что темные.

— Тор никогда не приходит просто так. Кто-то должен позвать… он получает силу, убивая… иногда оставляет дары.

— Что за дары? — быстро спросил Харальд.

— Не знаю… но помни — где-то там, рядом с тобой, есть человек, побывавший на дикой охоте. И у него… у него может быть дар от Тора… больше ничего не знаю… не чувствую.

Голова родителя начала оплывать. Харальд с непроницаемым лицом быстро вернул весла на место — и погреб к крепости.

Выпрыгивая на обледеневшие камни берега, он уже знал, что нужно делать. Посадить пару человек на лошадей, взять несколько псов — и прочесать леса в окрестности Йорингарда.

Если ничего не найдется сегодня, он продолжит поиски завтра. Главное, найти тела, о которых говорил родитель. И найти прежде, чем до них доберутся волки…

С собой Харальд взял не пару человек, а сразу троих — братьев Кейлевсонов и Свальда.

Первых двух потому, что их жены не позволили бы им болтаться в ночное время за крепостной стеной.

А брата взял, поскольку точно знал, чем тот занимался прошлой ночью. Ловил на скользких дорожках рабыню, потом с утра искал ее в рабском доме…

— На охоту, что ли, решил съездить? — угрюмо спросил Свальд, едва они выехали за ворота крепости.

Братья Кейлевсоны молчали. Ярл приказал собраться, взять оружие — и они сделали это, не задавая лишних вопросов. И сейчас не спешили спрашивать.

— Посмотрим, нет ли где в округе волчьего логова, — нехотя ответил Харальд. — Проедемся сначала по правую сторону от Йорингарда, потом по левую. Ну, поехали.

Он наклонился, потрепал по холке невысокого жеребца, на котором сидел. Потом переливчато свистнул, крикнул:

— Искать.

Псы, узнавшие знакомый свист, черными комками покатились по неглубокому снегу. Молча, беззвучно…

На человеческие останки они наткнулись, когда солнце уже висело низко, и Харальд собрался поворачивать к Йорингарду. Им повезло. Псы учуяли даже не тело — на трупы он их никогда не притравливал — а волков, успевших найти мертвеца. Залаяли, подавая знак, помчались вперед еще быстрей, исчезнув между невысоких сосенок…

Харальд присвистнул, дернул повод, подгоняя коня. Тот недовольно фыркнул, но вперед зарысил бойко.

Мертвец лежал в небольшом распадке между деревьев. Смятой белой грудой. Одежды на нем не оказалось. Все, что имелось — тонкий железный ошейник на шее.

— Чей-то раб, — удивленно высказался Болли, когда они подъехали поближе. — Но не наш. Тело успело промерзнуть — вон, волки начали глодать, а мясо торчит морожеными лохмотьями. Но сильных морозов пока нет, и за полдня труп так не промерз бы. Значит, лежит давно. Или с раннего утра, или…

— С ночи, — оборвал его Харальд. Закончил за Болли: — И если кто-то из рабов не вернулся бы вчера вечером в Йорингард, твой отец уже доложил бы мне о пропаже. Нет, это не наш. Не стойте тут. Проедьтесь по кругу. Ищите следы — коней или людей… только не волчьи.

Он спешился, не дожидаясь, пока спутники отъедут. Подошел к трупу, присел на корточки над ним.

Рабу было лет двадцать. При жизни он был худым, изможденным — и это все, что Харальд мог сказать, потому что тело оказалось основательно переломано. Косо, странно вывернутые руки и ноги, лицо перекошено и сплющено, словно кто-то ударил по голове сбоку, смяв череп, как яйцо.

Или словно раб упал с большой высоты, кольнула Харальда неприятная мысль.

Хуже всего оказалось то, что вокруг не было видно ничьих следов — кроме волчьих, конечно. Словно тело и впрямь упало откуда-то сверху. Снег в этот день не шел, покров, выбеливший землю, лег на нее вчера…

И не было крови — ни на снегу, ни на самом теле. Кое-где обломки костей прорвали кожу, и обнажившееся мясо выглядело бледным, словно промытым. Но раны на горле или где-нибудь еще, через которую могли заранее, в другом месте, выпустить из тела всю кровь, Харальд не нашел.

Он перевернул труп, растопырившийся на снегу громадным промороженным крабом. Но все, что увидел — это рубцы на спине. Поротый двадцатилетний раб…

И еще — снег под трупом не протаял. Значит, упал он уже мертвым и остывшим.

— Нет следов, — удивленно доложил Свальд, проехавшийся вместе с Кейлевсонами по широкому кругу — и вернувшийся к Харальду. — Никаких, нигде. Только волчьи стежки. Может, он валяется здесь со вчерашнего дня? И следы запорошило вчерашним снегом?

— Думаю, ты прав, — ровно согласился Харальд.

И посмотрел на своих родичей — одного прежнего и двух новых. Приказал:

— О нашей находке в крепости не болтайте. Раб уже поротый — значит, непокорный. Похоже, парень сбежал, а хозяин его догнал и забил до смерти. Это не наше дело. Но слухов и болтовни в крепости я не хочу. Будут спрашивать — мы искали волчье логово, но так и не нашли. Все. Возвращаемся.

Дел у Забавы в этот день оказалось немного. После обеда Гудню и Тюра не повели ее в крепость, осматривать еще одну из служб огромного хозяйства — а усадили учиться вышивать серебром. Одну из пустых опочивален невестки Забавы успели приспособить под место для рукоделья. Теперь там вместо кровати стояли стол и четырьмя разлапистых стула с широкими подлокотниками.

— Этому в Нартвегре учат каждую девушку — если, конечно, она из достойного рода, — объявила Гудню, усаживаясь напротив Забавы. — Серебряная нить есть не у каждого. Рабыням такую работу не доверишь, потому что нить стоит дорого. И ткани с лентами, на которых вышивают, тоже не из дешевых…

Она величественно кивнула, принимаясь за свое рукоделье — платье на йоль, здешний праздник. Тюра, примостившись на соседнем с Забавой стуле, показала ей, как управляться с серебряной нитью. А потом сама начала выкладывать мелкими стежками узор на шелковой ленте — волны и скрещенные молотки, знак-оберег бога Тора, как Забава уже знала…

Вышивали нартвежки чудно, без иглы. Втыкали кончик жесткой нити прямо в ткань, и вытягивали ее на другую сторону, подхватывая щипчиками, нарочно для этого приспособленными. А потом еще и приминали теми же щипчиками каждый стежок, чтобы нитка не топорщилась колечком.

Забава корпела над короткой шелковой лентой, которую ей дали для обучения. И незаметно для себя увлеклась, втянулась. Даже мысли про то, чего ждет от нее Харальд, и поумнеет ли наконец Красава, оставив в покое горемыку Неждану — как-то отступили, забылись.

Стежки у нее получались вроде бы ровные. Но сам узор не выходил таким ясным, как на той ленте, которую Тюра для нее выложила на стол — чтоб смотрела и повторяла.

Вроде бы и волны те же… да не те, чуть кривенькие. И морды, которые на чужой ленте смотрелись змеиными и гладкими, у нее получились косматыми и звериными.

— Так тоже хорошо, — довольно сказала Гудню, отложив рукоделье, чтобы встать, потянуться, дав роздых спине — и заодно подойдя к Забаве, чтобы глянуть. — Главное, клыки у тебя получились. А значит, дурной глаз твоя лента отпугнет. Вот нашьешь таких кусков, потом украсим ими прорези в зимних плащах, которые для тебя сейчас шьют…

— А кто шьет? — спросила Забава, тоже отрываясь от работы и прогибаясь, потому что спина между лопатками затекла, онемев. — Я тоже могу сшить плащ для себя. Сама.

— Нет, — проворчала Гудню. — Шить мех — тяжелая работа. Нитки для этого берутся крепкие, толстые, из грубого льна. Руки от них становятся шершавыми, как кора. И иглы большие — такие, что палец можно запросто проткнуть. Но есть и другое, Сванхильд. Женщины, которые сейчас шьют для тебя, живут здесь из милости ярла Харальда. Те, кому было куда уйти, давно ушли. Тут остались три вдовы, при них две дочери. Мужей и сыновей у них убил Гудрем. А родичам убитых мужей они не нужны — одна была второй женой хирдмана Ольвдана, две других вообще третьими женами. Все серебро из их сундуков выгребли вояки Гудрема. У хирдманов, конечно, где-то есть дома, но там хозяйничают первые жены, их дети…

— И пока они шьют для тебя, у них есть кров над головой, — подхватила Тюра. — Еда на столе. Они каждый день молятся, чтобы так было и дальше. Идти им некуда. Своих родичей у них тоже не осталось.

— Тогда пусть шьют, — поспешно сказала Забава. — Если надо, я Харальда попрошу — хочу еще платьев, плащей. Только пусть шьют медленно…

Гудню кивнула.

— Ты достойная женщина, Сванхильд. Не всякая жена могущественного ярла будет так милостива к тем, кому не повезло.

Забава жарко покраснела. Сказала, глянув на Гудню и Тюру исподлобья:

— Я о них даже не спросила. Хотя видела. Вы — помнили. Мне сказали. Вам похвала, не мне.

Гудню с Тюрой переглянулись. Потом Гудню медленно сказала:

— Ты достойная сестра своих братьев, Кейлевсдоттир. Не беспокойся, пока что им работы хватает. После пожара так многое нужно пошить. И новые покрывала для опочивальни ярла, и одежда для него самого.

Забава, вконец смутившись, склонилась над своим шитьем. Поспешно, даже не глядя, ткнула кончиком серебряной нити в ленту. И пришлось вытаскивать, заводить заново в скользкий, плотный шелк…

Она просидела бы за этой работой долго — но вспомнила о Неждане. Может, Красава уже побила там девку? Да и поесть на кухню сестра ее не отпустит. Во всяком случае, пока рядом не будет Забавы.

Так что она отложила шитье, вскинула голову, сказала:

— Харальд велел — возвращаться пораньше. Я еще в баню, мыться. Я пойду?

— Ты не должна у нас спрашивать, — поспешно ответила Гудню. — Ты — жена ярла. Конечно, иди. Делай все, что нужно, чтобы порадовать мужа. Да, и зайди по дороге в рабский дом. Возьми с собой пару рабынь, чтобы прислуживали в бане, как положено.

— Возьму, — пообещала Забава. Хоть и не собиралась этого делать. — Доброго вечера вам. И доброй ночи.

Она выскользнула из бывшей опочиваленки, на ходу накидывая плащ.

После ее ухода Гудню с Тюрой переглянулись. Гудню сдержанно заметила:

— Вообще-то положено не так. У первой жены ярла должна иметься своя опочивальня в женском доме. И рабыни для услужения всегда должны ждать там. Чтобы быть под рукой, если ей захочется сходить в баню. Или еще что понадобится…

— Сванхильд поступает умно, — возразила Тюра, обычно редко перечившая старшей невестке. — Подумай, Гудню. Ее сундуки стоят в опочивальне ярла, и она спит там каждую ночь. А у ярла Харальда нет времени, чтобы подумать о второй жене. Даже ночью.

Гудню басовито рассмеялась.

— Это верно. Только сдается мне — это не Сванхильд так умна, а ярл не хочет выпускать ее из своей постели…

Они переглянулись с улыбкой, тут же начали обсуждать, какая из рабынь, живших в крепости, успела договориться по согласию с одним из воинов — и теперь ходит в обновке…

Дело шло к вечеру, поэтому рабский дом уже был наполовину полон. Пока Забава шагала по проходу, две рабыни, сидевшие на нарах, мимо которых она шла, торопливо отвесили ей неглубокие поклоны — и быстро забрались с ногами на свои постели.

Красава тоже сидела на нарах. Но завидев сестру, поднялась. Задышала тяжело, с пыхтением, наклонила голову, тоже изобразив что-то вроде поклона. Но после громко застонала, прижав одну руку к груди, а другую закинув назад, на поясницу.

— Прости, Забавушка, разболелась я… с голодухи-то.

Забава растерялась, но только на мгновенье.

Будь доброй с добрыми, вспомнила она слова Харальда. Злой со злыми. И сказала коротко:

— Хватит, Красава. Где Неждана?

Сестра скривилась, опустила руки.

— Там, где ее поселили, там и сидит. На своем месте. Не трогала я ее, не бойся. — И, развернувшись, крикнула: — Нежданка. Поди сюда, дурища. Заступница твоя пришла.

Неждана выступила из полумрака, сгущавшегося в дальнем конце прохода. Быстро поклонилась.

— Доброго вечера, хозяйка. Прости, не знаю, как тебя звать.

— Ишь как, — желчно бросила Красава. — Нажаловаться успела, клин между сестрами вбить — тоже. А имя у хозяйки даже не спросила.

Забава молча посмотрела на Неждану. В разных местах длинного дома горело несколько светильников, и можно было разглядеть лицо рабыни. Рана на лбу покрылась коркой — но новых синяков и ран не было.

И взгляд Нежданы показался ей уже не таким затравленным, как днем.

— Не била? — коротко спросила Забава. — После того, как я тебя покормила?

Неждана снова махнула поклон. Выпалила:

— Нет, хозяйка.

— Тогда пойдем, — велела Забава. — Отведу на кухню. Распоряжусь, чтобы тебя покормили — и миску для Красавы дали. А завтра…

Она посмотрела на сестру. Та стояла тихо, только скривилась так, словно скисших щей хлебнула. Дышала глубоко, неровно.

Неужели все так просто, мелькнуло вдруг у Забавы. Ведь один-единственный раз оставила ее без еды, а та уже притихла…

— Завтра я опять приду, — громко сказала Забава. — И пока тебя не повидаю, Красава еды не получит. Доброй тебе ночи, Неждана. Пойду я.

Девка снова поклонилась, уже в третий раз. Пробормотала:

— Доброй ночи, хозяйка. И спасибо за все.

Забава развернулась, сделала первый шаг по проходу.

— Подлая ты, — визгливо высказалась вдруг сзади Красава. — За все наше добро злом отплатила. Уж сколько мой батюшка тебя кормил, матушка одевала-заботилась…

Забава обернулась, посмотрела на сестру поверх плеча Нежданы, шедшей следом. Ответила, стараясь, чтобы голос прозвучал твердо:

— Я им отплатила добром, когда тебя после порки сюда принесла, Красава.

Про все остальное говорить не хотелось. И про то, что Харальд велел никому не подходить к телам рабынь. И про то, что она его тогда ослушалась, хоть бабка Маленя и предупреждала…

Забава вышла, зашагала к кухне. Заскочила в жаркую большую домину, попросила накормить Неждану получше, а потом дать ей еды для еще одной рабыни.

Так и сказала — рабыни. Ощутив при этом мимолетную тень стыда. Все-таки сестра.

Следом Забава велела, чтобы назавтра для той рабыни еды не давали, пока она сама не придет и не прикажет.

А после пошла к главному дому. Заскочила в опочивальню — пустую, тихую. Набрала чистой одежды и побежала в баню, ополоснуться.

В крепость Харальд со спутниками вернулся уже на закате. Неяркое зарево, обрезанное с двух сторон скалами, горело над фьордом. По затоптанному снегу от домов Йорингарда протянулись длинные темно-лиловые тени.

Он молча спрыгнул с коня. Ислейв, спешившийся следом, предложил:

— Отвести твоего жеребца в конюшню, ярл? Вместе с моим?

Харальд отдал повод, глянул на второго Кейлевсона. И распорядился:

— Болли. Твоего коня пусть отведет в конюшню Свальд. А ты найди своего отца. Скажи, я сейчас займусь псами, потом подойду туда, где живут рабы. Пусть отыщет меня там. И сам приходи вместе с ним.

Он свистнул кобелям, успевшим сесть на снег в нескольких шагах от коней, зашагал к псарне. Псы, набегавшиеся за день, побежали следом охотно. И в распахнутую дверь заскочили сами.

Оттуда Харальд двинулся к рабским домам. Небо быстро темнело, и он, поглядывая на него, мельком подумал — Сванхильд, должна быть, уже вернулась в опочивальню…

Долго ждать Кейлева не пришлось. Старик вместе со старшим сыном подошел к дверям того рабского дома, где жили мужчины-рабы, следом за Харальдом. Спросил, остановившись в паре шагов от него:

— Ярл? Что-то случилось?

— У нас есть рабы из германских земель? — не ответив на вопрос Кейлева, сам спросил Харальд.

Старик задумчиво свел седые брови.

— Наверно, есть. Надо узнать у тех рабов, что приглядывают за рабскими домами.

— Узнай прямо сейчас, — проворчал Харальд. — И вот что… Болли, Кейлев, я хочу, чтобы вы нашли всех рабов и рабынь из германских земель, что у нас есть. Потом отвели их в женский дом — все равно он стоит почти пустой. Баб суньте в одну опочивальню, мужиков в другую. Поставьте у дверей опочивален охрану. Рабам скажете, что ярл хочет узнать побольше о германских землях — потому что ждет нападения конунга из тех краев. И что завтра я с ними поговорю.

Кейлев молча кивнул, но Болли удивленно заметил:

— Ярл, а зачем рабам что-то объяснять? Их дело слушаться.

— Обо мне ходит слишком много слухов, — хмуро бросил Харальд. — Если рабы решат, что их ждет страшная смерть, могут выкинуть что-нибудь. А так спокойно проспят до утра. И утром я с ними поговорю.

— Можно собрать их завтра, — вставил Кейлев.

— Завтра с утра они разбегутся по своим делам, — отрезал Харальд. — Я не буду их ждать или искать. Сделайте то, что я сказал. До завтра.

Он кивнул на прощанье и двинулся к главному дому, гадая по дороге, успела ли Сванхильд вернуться.

Новости, которые он узнал, могли коснуться и ее. Светлые боги не просто так начали искать себе здесь прислужников. Ему самому угрожало только зелье из яда родителя — но Сванхильд могла поплатиться жизнью. За то, что она была той, кем была.

Женщиной, превращавшей его в хорошего зверя, насмешливо подумал вдруг Харальд. И ускорил шаг, торопясь в опочивальню.

Однако девчонки там не оказалось. Хотя солнце уже закатилось, крепость понемногу засыпала… и приказ, отданный им, был четким и недвусмысленным.

Харальд выскочил во двор, уже собираясь двинуться к рабскому дому, но тут один из стражников, охранявших вход на хозяйскую половину, вдруг сообщил:

— Если ты опять ищешь жену, ярл… Кейлевсдоттир была здесь недавно. Но ушла.

Харальд развернулся к говорившему.

— Куда?

— Думаю, в баню, — ответил тот. — В руках у нее тряпье было.

В баню так в баню, подумал Харальд. Заодно он ее и посторожит, пока она моется…

Он зашагал в нужную сторону.

Сванхильд выбрала самую ближнюю баню — Харальд понял это по стражникам, замершим у ее двери. Он кивнул им, входя внутрь, но отпускать не стал. После тревожных новостей так было спокойнее.

К тому же завтра у этой троицы свободный день, а охранять Сванхильд выйдут уже другие.

Он скинул одежду и заскочил в парную.

Баня только-только успела прогреться. Поленья потрескивали, сгорая в каменке. Девчонка, перевернув шайку, примостилась на ней возле огня, отогреваясь. Обняла коленки, глядя на пламя — и волосы, падавшие на плечи и спину, сияли сейчас темным золотом.

На скрип двери она обернулась. Но вместо того, чтобы сказать что-то, молча улыбнулась.

И Харальду сразу стало легче. Смутные, нехорошие предчувствия, одолевавшие его после той находки в лесу, как-то отступили, поблекли…

— Вообще-то тебе сейчас следовало испугаться, Кейлевсдоттир, — бросил он. — Мало ли кто мог войти…

— Стража — за дверью, — пояснила она ему. — Пустят только тебя. Больше никого.

Это тоже надо менять, мелькнула у него мысль. Сванхильд не должна оставаться одной даже в бане. Кто его знает, какие дары мог оставить своему прислужнику Тор. И мало ли что могут подбросить в дымовое отверстие над каменкой.

Он присел на корточки перед ней, ладонями накрыл колени, успевшие согреться, горячие на ощупь. Спросил:

— Что ты решила насчет Кресив?

Девчонка расцепила руки, оперлась ими о края шайки. Плечи приподнялись, ямки за ключицами углубились.

— Я… если моя сестра бьет рабыню, она не ест. Теперь будет так.

— Это все? — уронил Харальд.

Поиграли и хватит, мелькнуло у него в уме. Теперь не до этого. Осталось только найти, кому подарить темноволосую. Как он собирался сделать еще до пожара, сразу, едва та оправится.

Но учитывая, как Кресив вскочила, завидев его — похоже, она уже оправилась.

И ему почему-то вспомнился Свенельд.

Да, этот возьмет, подумал он. Потом, может быть, перепродаст кому-то еще — но это уже будет дело Свенельда, не его. Скоро йоль, можно отправить девку в Ограмюру со словами — дар на праздник от нового соседа…

— Я рабыню при ней кормила, — печально сказала Сванхильд. — Она — смотрела.

Харальд пару мгновений осмысливал, что это значит. Она кормила…

Он вдруг расхохотался. И объявил:

— Сванхильд, женскими делами в крепости пока что заправляют Гудню и Тюра. Иначе, полагаю, ты сама мыла бы полы в моей опочивальне. А рабыни, сидя на сундуках, рассказывали бы тебе при этом, как плохо им живется и что у них болит…

Девчонка взглянула обиженно, но промолчала.

Харальд ощутил, как губы растягиваются в усмешке. И погладил ее плотно сжатые бедра. Ладони пошли скользко, размазывая уже выступившие капли пота. Дотянулись до ягодиц.

Правда, пришлось по пути отбросить ее руки, по-прежнему упиравшиеся в край шайки, на которой она сидела. И сидела неудобно для него — так, что коленки уперлись ему в грудь, когда он потянулся вниз. Поцеловал одно из бедер, пройдясь по нему языком. Привкус соли смешивался со сладким привкусом тонкой женской кожи…

Руки Харальда скользнули выше, обхватывая ее тело. Он рывком встал, вздернув и Сванхильд. Прижал к себе.

Уже потяжелевшее мужское копье сначала радостно ткнулось ей в живот, потом, когда он подтянул Сванхильд повыше, уперлось в холмик между ее ног. Харальд в два шага добрался до лавки, опустил девчонку вниз. Встал на колени перед ней — и торопливо прошелся пальцами по лепесткам, спрятанным под шелковыми завитками ниже живота.

Струйки пота добрались уже и туда, вход оказался на ощупь влажным, скользким. Харальд склонился над Сванхильд, быстро поцеловал — и вошел в ее тело тугим рывком, ладонями прихватывая ягодицы, одним движением подгребая к себе. Подумал лихорадочно, уже двигаясь в ней и чувствуя, как Сванхильд цепляется за его плечи — остальное в опочивальне…

Неждана шла от кухни с миской и хлебом в руке. Было ей радостно.

Красава ее больше не трогала, даже к себе не подзывала. А ведь был миг, когда Неждана уже решила, что зря побежала к хозяйке. Только себе навредила.

Но хозяйка, пусть и не забрала к себе в услужение, за нее все же заступилась. Да так, что Красава враз притихла. И хозяин сказал, что запретил своему брату к ней подходить.

А то Неждана уже боялась, что он ее выпорет за разбитый-то нартвежский нос…

Она на ходу прикусила губу, потому что губы так и норовили сами собой расползтись в улыбке. Потом ускорила шаг. В крепости было уже темно, а хозяин велел не выходить из рабского дома вечером.

Но что тут поделаешь, когда хозяйка сама повела ее на кухню. И пока она поела, пока миску для Красавы наполнили — время и прошло. В эту пору солнце закатывается быстро…

Неждана уже добралась до дверей рабского дома, когда от стены вдруг отделилась тень — и ее, резко развернув, припечатали спиной к бревнам. Миска с едой полетела на снег, хлеб, зажатый в другой руке, тоже выпал.

А саму Неждану какой-то мужик притиснул к стене. Навалился всем телом, вцепившись в руки чуть выше локтей, прошептал над ухом:

— Тихо. На этот раз, если дернешься, сразу шею сверну. Долго же ты шла.

Опять этот, с ужасом поняла Неждана. Следил, получается?

Она судорожно вздохнула. Выговорила тихо, едва слышно — а то и впрямь шею свернет, если вскрикнешь или даже просто голос повысишь:

— Хозяин запретил тебе ко мне подходить. Отпусти, а то ему пожалуюсь…

Мужик дыхнул тяжело, придавил ее к бревнам еще сильней. Ответил негромко:

— Не глупи. Я пришел договориться по-хорошему. Одежда на тебе никакая, а скоро ударят морозы. Другие рабыни сами договариваются с воинами, у меня в хирде уже пятерым повезло. Чем ты хуже? Сходишь один раз со мной к сараям, и будет тебе плащ из овчины.

То ли плащ из овчины, то ли по зубам тычины, безрадостно подумала Неждана. Кто его знает, что там у хозяйского брата на уме — нартвеги иногда как бешеные становятся. А она этому нос сломала. Наверняка зло затаил…

— Вот и договаривайся с другими, — выдохнула она. — А меня пусти. Я молчать буду, слова никому не скажу. Ни про то, что уже было, ни про то, как ты меня сейчас здесь подстерег. Только пусти…

— Просишь, это хорошо, — ответил мужик.

И Неждана ощутила, как одна из крепких рук, державших ее, переместилась выше. Легла на горло.

Придавит, пока не сомлею, с ужасом подумала она. Следом сделает свое дело…

А трепыхнешься — убьет. Не сейчас, так потом. В лицо знает, где она живет — тоже. И выслеживать уже начал.

Но мужская ладонь, пройдясь по горлу, жесткой распоркой подцепила снизу подбородок. Надавила, заставив вскинуть голову.

— У тебя глаза серые, — неожиданно сказал хозяйский брат.

Лицо его было совсем близко, так что Неждана почувствовала легкий запах эля в чужом дыхании.

— Красивые глаза. Как туманы над морем. Я таких еще не видел. Если сговоримся, я тебя не обижу. И есть будешь досыта, и одеваться тепло.

— А если не сговоримся? — с замиранием сердца спросила Неждана.

Нартвег тихо фыркнул, прошептал негромко:

— Куда ты денешься… крепость полна воинов, рабынь на всех не хватает. Согласишься — получишь мою защиту. Помимо всего прочего. Если кто прижмет, скажешь, чтобы убрал руки, если не хочет выйти на хольмганг с ярлом Свальдом.

— За рабыню биться станешь? — бросила Неждана. И не хотела, а в голосе прозвучало презрение. — Не побрезгуешь?

— Драться я стану за свое, — угрюмо пробормотал хозяйский брат. — А за рабыню или нет — это к делу не относится. Соглашайся. На меня еще ни одна баба не жаловалась. Все потом с тоской вспоминали…

Хвастун ты, бабами заласканный, подумала Неждана. Оно и понятно — целый ярл, не простой воин. И на лицо красивый.

Ее вдруг захлестнула ненависть. У хозяйского брата на уме мужские радости, а ей каково? Сначала шею обещал свернуть, потом улещивать начал. Сейчас наобещает всего, а потом сам же над ней посмеется — причем вместе с тем мужиком, которому она его болтовню повторить посмеет.

В другом месте дуру себе ищи, мрачно решила Неждана. Главное — сейчас отбиться. Впредь она будет осторожнее. И вечером из рабского дома больше не выйдет, как хозяин и приказал…

— Дай мне время подумать над твоими словами, ярл Свальд, — прошептала она. — А теперь пусти. Красава ждет — ты ее уже видел. Хозяин меня к ней приставил, велел прислуживать. Обещал выпороть или на куски порезать, если не угожу. А ты меня так схватил, что я всю еду, которую для нее несла, по снегу раскидала…

— Скажешь, куда придешь завтра вечером — и я сейчас сам тебя на кухню отведу, — пообещал нартвег. — Будет для твоей Кро… Кресавы еда. Вместо той, что ты уронила.

Что делать-то, лихорадочно подумала Неждана. Назначить ему место и не прийти — озлиться еще больше. Сочтет за насмешку.

И тогда уж точно подловит где-нибудь, чтобы свернуть шею.

Даже если хозяин после этого что-то заподозрит, весь вергельд за убийство рабыни — ее цена. Отдаст этот Свальд четыре марки, которые за нее заплатили вчера, и все.

К тому же он хозяину брат. Ворон ворону глаз не выклюет, особенно из-за какой-то рабыни.

— Я сестре ярловой жены прислуживаю день и ночь, — торопливо сказала Неждана. — Меня на двор вечером не отпускают. Только если сделать надо что-то. Вчера вон сестра ярловой жены ярла послала белье собрать за баней, сегодня отправила за едой. Не могу я выйти просто так. Найди себе другую. Ты мужчина сильный, красивый, тебе любая будет рада…

— Я сам решаю, кого брать, — оборвал ее нартвег. — Мне советов не надо.

И тут вдруг послышались шаги. Доносились они от другого рабского дома, и шагал не один человек. Позвякивало железо — значит, кто-то из идущих был в кольчуге и при мече.

Мужик, прижимавший Неждану к стене, тут же метнулся в сторону. Она судорожно вздохнула, сама не веря, что спаслась. Вот только…

Вот только еда для Красавы, которую она несла, пропала.

Неждана сделала шаг вперед на подгибающихся ногах. Шаги мужчин приближались — похоже, они шли прямо к тому дому, у двери которого она стояла.

А вдруг и эти идут за бабами, судорожно подумала Неждана. В таких больших поместьях ей прежде жить не приходилось, и какие тут нравы, она не знала. У Свенельда ее ловили подвыпившие гости, которые наутро уже разъезжались. А тут, в крепости, безвылазно сидела куча мужиков…

Неждана поспешно шагнула к двери и дернула на себя створку. Потом влетела в рабский дом, метнулась по проходу.

Мужики вошли следом. Крикнули кому-то от входа:

— Ходди. Иди сюда.

И Неждана успокоилась. Но только насчет этого. А с нар, возле которых она остановилась, медленно встала Красава. Спросила, подозрительно глядя:

— Где еда?

— Прости, Красава Кимрятовна, — выпалила Неждана. — Несла и оступилась, все по снегу разлила.

— Ах ты тварь, — зашипела Красава.

Но руку на нее так и не подняла.

— Беги назад. Что хочешь делай — но чтобы принесла.

— Я сейчас, — торопливо пообещала Неждана.

И махнула поклон, отступая к выходу.

Но у двери наткнулась на тех двух мужиков, что вошли в рабский дом. Одного узнала сразу — тот самый седой старик, что заплатил за нее Свенельду, после хозяйского приказа. Другого, высокого здоровяка, Неждана увидела в первый раз.

— Ты куда собралась? — прищурившись, спросил старик.

И Неждана снова махнула поклон, но уже ему.

— Прости, господин… еду несла Красаве, как велела жена ярла, но выронила по дороге. Может, на кухне снова дадут…

Старик глянул в сторону Красавы, нахмурился.

— Иди. Скажешь, Кейлев приказал дать. В другой раз не донесешь — получишь пять плетей.

Она выскочила на улицу, ощущая, как внутри волной разливается облегчение. В темноте на ощупь нашла миску, обтерла ее кое-как снегом.

Жаль, что хлеба в такой темноте не сыскать, мелькнула у нее мысль. Да и времени на это нет. А так обдула бы и припрятала — вдруг потом пригодится.

Неждана побежала к кухне, оступаясь на чужих обледеневших следах. Но у самой кухонной двери ее вдруг опять дернули в сторону и прижали к стене. Снова всем телом притиснули к бревнам…

— Я не отстану, — тихо сказал какой-то мужик.

Она узнала голос хозяйского брата.

— На зимовье все равно делать нечего. И ты никуда не денешься из крепости. Завтра, когда рабыни улягутся и эта Крос… Кресава уснет, выходи во двор. Если спросит, скажешь, что живот свело, идешь по нужде. Я буду ждать тебя у рабского дома. Рядом со входом.

И растерявшаяся Неждана, не успев ничего придумать, выдохнула:

— Тебе хозяин не велел…

Нартвег тихо фыркнул.

— Да, мне он запретил. Но это мне. А для тебя, как я понимаю, запрета не было? Поэтому ты сама ко мне подойдешь. И учти, сегодня я ни одного шага навстречу тебе не сделал. Это ты ко мне подошла — и здесь, у кухни, и там, у рабского дома. И завтра тоже сама выйдешь. Ты меня слышала. Иначе хуже будет. Я найду, как отплатить за твою наглость.

Он отодвинулся и растворился в темноте. Неждана постояла немного, прижимаясь к бревенчатой стене и молча глядя в темноту.

Не он, так другой, подумалось ей вдруг. Все равно уже не девка. И мужик этот будет у нее далеко не первым. Даже не вторым…

Сцепить зубы и перетерпеть. Небось, не в первый раз.

Она с тяжелым вздохом шагнула в сторону, заколотила кулаком в уже запертую дверь кухни. Сонный голос изнутри спросил:

— Кто там?

— Кейлев велел еды взять, для сестры ярловой жены, — торопливо ответила Неждана.

— Для нее уже давали, — проворчал, отпирая дверь, приглядывавший за кухней раб. Здесь же и ночевавший.

— Уронила, — пояснила Неждана, протягивая миску.

А потом, когда побежала назад, различила, как за спиной у нее под чьими-то ногами захрустел снег. Кто-то шагал следом — только близко не подходил. Но и не отставал.

Раза два Неждана останавливалась, и каждый раз человек, шедший за ней, тоже замирал.

В опочивальне неровно горели светильники.

Харальд ласкал ее так долго, что в животе у Забавы словно горячий камень залег — до того тяжело там стало. Воздуха не хватало. И хотелось, чтобы он поскорей закончил то, что начал.

А Харальд только ласкал. Грудь зацеловал до того, что соски заныли, перекатываясь у него во рту болезненными камушками. Потом он отвел ладонь, скользко гладившую ее между ног — и Забава вдруг со стыдом ощутила, как потянулась всем телом за его рукой.

Харальд, склонившийся над ней, это тоже заметил. Растянул губы то ли в улыбке, то ли в оскале, завалился на спину. Сказал хрипло:

— Дальше — сама…

А потом, лежа рядом, просунул руку ей под лопатки. Подтолкнул, заставляя сесть.

Забава, вся красная то ли от стыда, то ли от желания — она и сама не понимала, что мучило ее сейчас больше — села и развернулась к Харальду.

Пегие волосы, которые он после бани не заплел в косицы, расплескались по подушке. Полуулыбка, полуоскал с его лица так и не сошел. Выдыхал он хрипло, часто…

Тяжесть в животе давила, растекалась тянущим жаром по всему телу, заставляя забыть всякий срам. Забава оседлала бедра Харальда. Глянула на его копье, торчавшее сейчас прямо перед ней, у самого ее живота — и приподнялась. Подалась вперед. Опустилась на него, сходя с ума от собственного бесстыдства и от того, что чувствовала. Твердость его плоти, входящей в тело, волна острого наслаждения…

Харальд потянулся, подцепил ее ноги под коленками, дернул к себе. Обхватил растопыренными пальцами ягодицы и заставил приподняться.

Забава задохнулась. Было еще несколько движений — сколько, она не знала. Просто плыла в сладком, медовом тумане, ощущая, как входит в нее копье Харальда. Снова и снова, раз за разом.

Потом ее скрутила судорога удовольствия, и Забава скорчилась над Харальдом, упираясь ладонями в живот, слепленный из твердых бугристых пластин. Стиснула коленями его бедра.

Следом на нее навалилась слабость. Забава вдруг очутилась под Харальдом…

Девчонка после второго раза тут же уснула, повернувшись к нему лицом и чинно подсунув одну из ладоней под подушку.

А Харальду не спалось. И он лег повыше, так, чтобы ее голова очутилась у него под согнутым локтем. А затем подцепил золотистые пряди — ухватив горстью не только опаленные волосы, но и те, что не тронул огонь.

Харальд пропустил их через кулак, наблюдая, как осыпаются на коричневое покрывало, укрывавшее Сванхильд, сначала короткие пряди, потом те, что подлинней.

С утра, решил он, надо сказать Кейлеву, чтобы тот отправил Кресив в Ограмюру, в дар Свенельду. Тот, конечно, удивиться, но не откажется. Потом следует поговорить с рабами-германцами — если они найдутся в его крепости.

Если же нет, тогда придется отправить кого-нибудь во Фрогсгард, чтобы купил трех-четырех человек.

Но вне зависимости от того, что скажут рабы, кое-что нужно было изменить. Сванхильд не должна больше оставаться одна. Ни на мгновенье.

Кажется, насмешливо подумал вдруг Харальд, девчонка все же получит ту рабыню себе в услужение.

А весной, после встречи с Готфридом, если все будет спокойно, он отдаст эту Ниду брату. Как тот и просил. Затем намекнет ему, что пора бы уже перебраться в свое поместье. В конце концов, чтобы ходить в походы с хозяином Йорингарда, необязательно жить там же, где он…

Харальд снова загреб в кулак золотистые волосы. Сванхильд, умаявшаяся за день и за вечер, спала беспробудным сном. Ресницы над порозовевшей щекой даже не дрогнули…

Мне самому грозит зелье из яда родителя, холодно подумал Харальд. А вот Сванхильд — что угодно, от яда до ножа.

Ему вдруг вспомнились слова Рагнхильд о том, что еду, которую приносят или накладывают в миску рабыни на кухне, отравить легко. Но еду в общем котле — трудно.

Значит, придется самому ходить на кухню за едой для себя. Чтобы не подлили зелья. Лучше заранее прикрыть лазейку для возможного предателя.

Но следует подумать и о Сванхильд. Будет лучше, если она начнет делить хлеб и эль с ним, а не с невестками. Невзирая на то, что люди начнут шушукаться. Хорошо, что они женаты всего девять дней. Молодая жена, дело понятное…

До этого он имел дело лишь с родителем — но Ермунгард не столько воевал, сколько пытался заманить его к себе. И разум у Мирового Змеябыл затуманен. Серьезным противником он не являлся.

Светлые боги дело другое. Единственный выход…

Харальд опять подцепил пригоршней пряди девчонки. Медленно двинул ладонью, волосы начали мягко падать на покрывало.

Единственный выход — найти тех, или того, кто участвовал в дикой охоте Тора. И убить.

Если это кто-то из округи, то эти люди рано или поздно попытаются добраться до него. Возможно, не сами. Возможно, через рабов, которые выходят каждый день из крепости. За дровами, за водой…

А вот если это кто-то из крепости, тогда все проще. Надо будет узнать, кого в Йорингарде не было прошлой ночью. Но узнать тихо, не поднимая шума…

Мысли текли все медленнее и медленнее, и Харальд наконец скользнул ниже, устраиваясь рядом с девчонкой. Уснул.

Просыпалась Забава медленно, тяжело — от того, что кто-то тряс за плечо. С трудом подняла веки, заморгала…

И разглядела Харальда, склонившегося над ней. Уже одетого, хоть и без плаща.

Она торопливо приподнялась на локте, потерла одной ладонью глаза. Со стыдом вспомнила, что ночью так и не встала, не надела рубаху — и сейчас лежит под покрывалом голая.

— Сванхильд, я хочу с тобой поговорить, — негромко объявил Харальд.

И выпрямился, отпустив ее плечо.

Она тут же села, натягивая покрывало к подбородку. Опустила на пол ноги, попросила:

— Отвернись, я оденусь.

Но Харальд качнул головой.

— Не вставай. Твое утро еще не наступило. Снаружи пока что темно.

Он сел рядом с ней на кровать — доски, укрытые в несколько рядов сшитыми овчинами, а сверху еще парой покрывал, заскрипели.

— Сванхильд. То, что я сейчас скажу, ты не расскажешь никому. Будешь молчать. Ты поняла?

Забава поспешно кивнула, пробормотала:

— Да.

И замерла. Уж больно серьезно смотрел на нее Харальд. Что-то случилось…

— Обедать с Тюрой и Гудню ты больше не будешь, — медленно сказал он. — Утром я буду приносить для тебя еду в опочивальню. Когда придет время обеда, пошлю за тобой кого-нибудь, чтобы тебя привели сюда. И вечером ты разделишь со мной хлеб и эль здесь же, в опочивальне.

У Забавы от удивления даже дрема прошла. По голой спине, не прикрытой покрывалом, почему-то побежали мурашки.

— Зачем? — выдохнула она.

— Так нужно. — Харальд смотрел ровно, немигающим взглядом. — Ты не должна брать еду и питье из чужих рук. Ни от кого. Никогда. Пока я снова не разрешу. Это тебе понятно?

Забава молча кивнула. Подумала — и впрямь что-то случилось. Но не брать еду и питье из чужих рук…

Выходит, он боится, что ее чем-нибудь опоят? Из-за того, что она — его жена? Сама-то она мало что значит. Простая баба, да еще нездешняя. К тому же из рабынь.

— Если будут спрашивать, почему ярл зовет тебя в опочивальню днем, ничего не говори, — приказал Харальд. — Молчи. И делай то, что ты умеешь делать лучше всего — смущайся и красней. Остальное люди додумают сами…

В дверь вдруг стукнули, обрывая его слова. И кто-то поспешно сказал:

— Ярл. Это я, Убби. Выходи. У нас тут такое…

Харальд вскочил. Махнул рукой в сторону.

— Там, на сундуке, еда. Встань и поешь. Сейчас же. Потом сиди тут. Никуда не выходи.

Он вылетел за дверь, на ходу подхватывая плащ и секиру. А Забава побежала искать рубаху и платье. Потом, уже одетая, кинулась к оконцу. Открыла ставню — и на какое-то время замерла, прислушиваясь и всматриваясь в морозную темноту за окном.

В крепости было тихо. Только вдали едва слышно похрустывал снег — кто-то торопливо шел. Но куда и откуда, не понятно. Или Харальд, или еще кто-то…

Ладно хоть не напали, с облегчением подумала Забава. Не война — и то хорошо…

Она продрогла, стоя под окном, и наконец закрыла ставню. Потом, вспомнив о словах Харальда, подошла к сундуку.

В миске, стоявшей на нем, оказались жареная рыба и хлеб. Рядом красовалась наполовину пустая баклага с элем.

Но есть ей не хотелось. И пить этот нартвегский эль тоже. Забава умылась из кувшина, потом из него же напилась воды. Заплела косы и заходила по опочивальне.

Хотелось выйти — и сбегать посмотреть, что же там случилось. Однако Харальд велел не выходить. Сидеть здесь.

Может, ослушаться и выскочить ненадолго, подумала Забава. Стража ее, скорей всего, уже подошла, так что она не одна пойдет…

Забава вздохнула, тряхнула головой.

Харальди так не слишком доволен тем, какая из нее получилась жена. Вчера сказал, что дай ей волю, она сама бы мыла полы у него в доме.

Сегодня утром — что лучше всего она умеет краснеть и смущаться. А во всем остальном, выходит, неумеха бестолковая…

ГЛАВА 3. Время длинных ночей

Тело лежало рядом с сараем, ближе остальных подходившим к крепостной стене. В четырех шагах от длинной боковой стены.

— Это Хольгрен, — сказал Убби за спиной Харальда, присевшего над трупом. — Я с ним еще у ярла Хрорика кровавый эль хлебал. Славный был воин. В драке стоил троих.

Харальд промолчал. Рядом горел факел, который один из воинов опустил пониже, чтобы посветить ярлу. Сыроватое дерево шипело у самого плеча, плевалось искрами…

Хольгрен лежал на снегу с разбитой головой и переломанными костями. И был полураздет — ни рубахи, ни плаща, только штаны и сапоги. Безоружен. На запястьях поблескивала пара толстых серебряных браслетов. Над локтями еще пара — но уже тонких, золотых.

Убби, присматривавший в эту ночь за стражей, стоявшей на стене, переступил с ноги на ногу за его спиной. Снег под его сапогами льдисто хрустнул.

И опять не видно крови, подумал Харальд. На правом предплечье Хольгрена концы костей прорвали кожу, торчали острыми концами наружу. Мясо в открытой ране казалось бледным, каким-то рыбьим…

— Расскажи мне все с самого начала, Убби, — потребовал Харальд, поднимаясь.

— Хольгрен не был сегодня на страже, — сказал тот, слишком явно стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Тут рядом на стене стоял Эйрик. Говорит, услышал, как по эту сторону ограды что-то бухнулось. Грузно так, тяжело. Но ни криков, ни шума драки перед тем не было. Эйрик крикнул Гронигу, стоявшему чуть дальше, чтобы он присмотрел и за его куском стены. А сам побежал глянуть, что там стряслось. И нашел Хольгрена. Потом Эйрик сразу кинулся ко мне. Я пришел, увидел, что тут — и побежал за тобой, ярл. Шума поднимать не стал.

Харальд одобрительно кивнул. Помолчал, размышляя.

Небо со стороны ворот уже посветлело — одной длинной серо-синей прогалиной, полосой залегшей над краем крепостной стены. Сюда вот-вот должны были подойти те, чья очередь сторожить наступала с рассветом.

И в любом случае уже к обеду все люди в крепости будут знать, что случилось с Хольгреном.

— Уберите тело, — распорядился Харальд. — Перенесите его пока в один из сараев. Мы похороним Хольгрена сегодня же. И похороним достойно.

— Что с ним случилось, ярл? — негромко спросил Убби. — Не с крыши же упал? Чтобы так кости переломать — это со скалы лететь надо. Притом с немаленькой.

Харальд окинул взглядом своих людей, стоявших рядом. Двух воинов и хирдмана.

Все смотрели спокойно, выжидающе. Все не раз видели людей, убитых разными способами…

Но чтобы тело разбилось, словно упало со скалы, которой тут не было, а крови при этом не пролилось и капли, не видел никто.

И ему нужно было как-то объяснить эту смерть.

Одно хорошо, вдруг быстро подумал Харальд. Вряд ли светлые боги через своего прислужника — или прислужников — откроют его воинам, что это дело их рук.

Потому что вышитых молотов Тора на одеждах людей тут же поубавится.

— Вы знаете, что на меня собирается напасть германский конунг, — объявил Харальд. — Это дело его рук. Где-то здесь, у нас в округе, живет его прислужник. Я не знаю, каким колдовством он убил Хольгрена — да еще так непонятно. Но я отыщу этого человека и спрошу его об этом. Убби. Объяви людям из своего хирда, что отныне, едва начнет темнеть, из мужского дома они могут выходить только по двое. Даже по нужде. И так до рассвета. Передай мои слова и другим хирдманам. Пусть они тоже передадут своим воинам мой приказ ходить ночью по двое. Ночные караулы придется утроить. На стенах стражники теперь будут стоять по три человека, а не в одиночку.

Он развернулся и пошел искать Кейлева. Шагал, угрюмо глядя в сторону быстро светлевшего краешка неба.

Неждана проснулась рано, как привыкла. Но в это утро снова уже не задремала.

Она лежала и думала о том, что придется все-таки уступить хозяйскому брату.

От этих мыслей внутри становилось гадостно. И подташнивало. Хоть она уже и не девка. Хоть нартвег и хорош собой.

Но все равно было противно. Опять придется стать для кого-то потехой на раз. А то и на два — если хозяйский брат сразу не залечит свою обиду за разбитый нос.

Неждана со вздохом вытянулась на нарах. Пожелала молча — да чтоб у этого ярла Свальда его срамное место отсохло. Или болью так прихватило, чтобы не до баб стало.

Она все лежала, глядя в полумрак над нарами, сквозь который смутно проглядывали сероватые доски потолка. И уже всерьез молила Мокошь-заступницу, чтобы у Свальда ниже пояса все разболелось…

Но тут на звук торопливых шагов рабынь, спешивших по своим делам, наложился мужской топот. Неждана вскинулась с нар. Сунула ноги в стоптанные сапоги, глянула в сторону двери — осторожно, не вставая, чтобы ее не заметили.

И разглядела идущего по проходу хозяина. За ним вроде бы еще кто-то шел.

Хозяин остановился там, где спала Красава. Посмотрел вдоль прохода, в ту сторону, где затаилась Неждана, блеснув странными, светлыми до серебряного блеска глазами. Бросил повелительно:

— Иди сюда.

Она подхватила с нар шерстяной платок и покорно пошла, гадая, зачем хозяин с утра заявился сюда.

Красава уже поднималась с нар, встрепанная, в рубахе и простом платье, в которых спала ночью — только шелковое на этот раз натянуть не успела…

— Скажи Кресив, что сейчас ее отвезут к новому хозяину, — приказал здешний хозяин, ярл Харальд.

И Неждана, кивнув, перевела. После всего, о чем думала с утра, эта новость словно скользнула мимо нее, вызвав только слабое недоумение.

Такая она, рабская-то доля. Сегодня ты здесь живешь, а завтра тебя могут и продать. Ее саму уже три раза продавали…

Красава охнула, стремительно шагнула вперед — и, бухнувшись на колени, обхватила ноги ярла. Прижалась к ним, заголосила:

— Сокол светлый… любый. Не продавай. Смилуйся.

И хоть Неждана о Красаве слова доброго не могла сказать — но тут ей вдруг стало ее жалко.

А хозяин, ярл Харальд этот, в лице даже не переменился. Быстро ухватил Красаву за волосы растопыренной пятерней — и вздернул на ноги, отодвигая от себя. Глянул на Неждану, приказал громко, перекрывая голос Красавы, теперь просто горестно вывшей, без всяких слов:

— Ты. Иди за мной.

А потом швырнул Красаву на нары, развернулся и зашагал к выходу. Стоявший за хозяином старый нартвег — тот самый Кейлев, которого Неждана видела вчера вечером — строго глянул на нее, следом шагнул к Красаве…

И Неждана, протиснувшись мимо старика по проходу, побежала за хозяином, на ходу накидывая на голову платок, затягивая его концы узлом на спине.

Небо над крепостью уже успело посветлеть, но было оно сегодня серым, в тучах. Сыпал мелкий, редкий снежок, пахло морозом — и сыростью.

Здешний ярл, отмахав пару десятков шагов от рабского дома, остановился. Спросил тихо, не оборачиваясь к Неждане:

— Хочешь жить, Нида?

— Хочу, — согласилась она, глядя ему в спину.

Пегая грива хозяина, сегодня не собранная в косицы, как вчера, колыхалась на легком ветру.

— Ты будешь служить моей жене, — бросил хозяин. — Если с ней что-нибудь случится — тебе не жить. Ты поняла?

— Да, — коротко сказал Неждана.

И замерла, ожидая следующих слов. Но хозяин молча зашагал вперед — размашисто, широкими шагами. Неждана заторопилась следом.

Скрипнули дверные петли. И Забава, успевшая снова встать у окна — и снова распахнуть ставню, быстро повернулась к двери.

В опочивальню вошел Харальд. Дане один, а с Нежданой, девкой, что прислуживала Красаве. Забава шагнула к нему, но муж, глянув на нее вскользь, тут же перевел взгляд на сундук, где остались эль и рыба. Нахмурился, сказал:

— Когда я приношу тебе еду, ты должна ее съесть. Бери миску, садись на кровать и начинай.

— Не хочу, — выдохнула Забава. — Что случилось, Харальд? Почему тебе стучали? Звали?

Он глянул исподлобья. Серебряные глаза сверкнули из-под белесых бровей, помеченных редкими темными волосками. Резко бросил:

— В крепости ночью убили воина. И это была смерть не от меча. Это была нехорошая смерть.

Он двинулся вроде бы к ней — но прошел мимо. Дошагал до окна, выглянул наружу. Потом со стуком захлопнул ставню, задвинул малый засов, приделанный к ней.

И заявил, разворачиваясь:

— Не подходи к окну. И не открывай его больше, не выглядывай наружу. Ослушаешься — пришлю человека, чтобы его заколотили. Сегодня сидишь тут. Днем, перед обедом, выйдешь погулять. Когда, тебе скажет стража. Эта рабыня…

Он кивнул в сторону Ниды.

— Будет служить тебе. Но помни, что ты жена ярла, а она рабыня. Не одевай ее в свои платья, не разговаривай с ней, как со свободной женщиной. Особенно на людях. Иначе я буду недоволен — и девку выпорю. Чтобы был урок и ей, и тебе.

Опять грозит, подумала Забава. Но опять другим, не ей.

— Гулять тебе можно только между домами. Но близко к крепостным стенам не подходи. Запомни это, Сванхильд. И не доставляй неприятностей моим стражникам. Учти, если я буду ими недоволен — выгоню из крепости. И из войска тоже. Зачем мне воины, не способные усторожить одну женщину?

Следом Харальд перевел взгляд на Неждану. Сказал, обращаясь уже к ней:

— Твоя хозяйка не должна принимать еду и питье из чужих рук. Ни от кого. Ты ей тоже ничего не должна давать. Твое дело — сидеть с ней. Быть рядом, когда она выйдет погулять. Не подпускай ее к окну. Береги ее жизнь, иначе потеряешь свою.

Он замер молча, глядя уже на Забаву — и та сделала шаг к нему. Но Харальд заявил чужим, холодным голосом:

— Бери еду. Ешь. Я жду.

Забава замерла. Подумала со стыдом — как с дитем малым говорит. Да еще при Неждане.

И, прикусив губу, взяла миску. Стоя, глядя на Харальда, запихала себе в рот кусок рыбы. Давясь, проглотила полуразжеванное. Ощутила, как по горлу царапнула рыбья косточка, закашлялась…

Харальд тут же подхватил баклагу с элем, сунул ей в руку. Забава торопливо отпила.

— Еще, — все тем же чужим голосом приказал он, даже не дожидаясь, пока она отведет от губ горлышко баклаги.

А когда рыбы больше не осталось, резко развернулся и вышел.

Забава наконец поставила миску. Посмотрела на Неждану, спросила:

— Тебя, значит, от Красавы забрали?

— Красаве Кимрятовне я больше без надобности, — тихо ответила девка. — Ее к другому хозяину отправили.

— Вот так сразу? — изумилась Забава. — А к кому?

— Не знаю. Рабыням такие вещи не говорят.

Неждана вдруг махнула поклон, спросила:

— Как мне тебя звать, хозяйка? Или ты тоже Кимрятовна, как твоя сестра?

Забава качнула головой, отозвалась, думая при этом о своем — точнее, о Красаве:

— Нет. Отца моего Твердятой звали. Они с Красавиным отцом братья были, родные… так что выходит, я Твердятовна. Только ты зови меня просто Забавой. А при нартвегах — Сванхильд. Иначе Харальд рассердится.

— Как прикажешь, Забава Твердятишна, — быстро сказала Неждана. И предложила: — Может, сбегать, печку растопить? Опочивальня, смотрю, уже выстыла, с утра еще не топили…

Забава качнула головой.

— Не надо. Слышала, что тебе сказал ярл? Сидеть со мной. Вот и делай, что велено. Скоро сюда придут другие рабыни, что за покоями приглядывают. Они и затопят.

Она сделала несколько шагов, опустилась на кровать. В уме летели мысли — одна за другой.

Харальд продал Красаву. Быстро-то как, неожиданно… и ей ничего не сказал. А ведь только вчера девку ей в услужение дал.

Выходит, вчера он об этом еще и не думал. Или вдруг человек подвернулся, добрый да хороший? Вот он и поспешил?

Жалко все-таки Красаву. Лучше бы, конечно, домой ее отправить. Но Харальд с самого начала сказал, что этого не сделает. Хоть бы сестре хозяин попался не злой. И вдовец. Глядишь, и ее жизнь как-нибудь устроилась бы…

Выйдя из главного дома, Харальд направился к женскому дому, где под стражей сидели рабы из германских краев, которых Кейлев все-таки нашел — один мужик и две бабы.

И по пути заметил Свейна, шагавшего от мужского дома в сторону сарая, где лежало сейчас тело Хольгрена. Крикнул:

— Свейн.

Хирдман тут же свернул к нему, зашагал поспешно. Харальд остановился, дожидаясь его.

Свейн, подойдя, начал:

— Доброго…

— Этот день добрым уже не станет, — отрезал Харальд.

И Свейн молча кивнул, соглашаясь.

— Хольгрен, кажется, был у тебя в хирде, — сказал Харальд. — Ты говорил с теми, кто спит… спал с ним рядом в мужском доме? Никто ничего не заметил? Не слышал?

— Сивард и Гейрульф, у которых нары по соседству, говорят, что Хольгрен этой ночью ушел из мужского дома вскоре после заката, — быстро ответил Свейн. — Им он хвастался, что сговорился с какой-то рабыней. Больше никто ничего не знает.

— Как зовут рабыню, не говорил? — спросил Харальд.

Свейн молча качнул головой.

Надо приказать Кейлеву, чтобы тот снова прошелся по рабским домам, подумал Харальд. Описал Хольгрена, поискал бабу, что бегала к нему на свидание. Может, она знает что-нибудь.

— Опроси всех его друзей и знакомых, — велел он Свейну, ждавшему рядом, что еще скажет ярл. — Может, кто-то знает имя. И вот еще что. Хольгрен погиб не в бою. Погиб непонятно. Выбери одну из наших лодок — покрупней и получше. Весел на восемь. Скажешь, чтобы могилу рыли сразу под нее. Если Хольгрена не пустят ни в Вальгаллу, ни в Фолькванг, пусть поищет на своей лодке тот мир, где его примут. Кейлеву я уже приказал, чтобы он приготовил для него все, что нужно — припасы, шкуры, одежду, оружие.

— Хорошо бы еще рабыню, — коротко сказал Свейн.

И замолчал. Харальд глянул в сторону рабского дома, ответил:

— По справедливости, надо бы отправить с ним ту, знакомством с которой он хвастался. Узнай ее имя, Свейн. И все будет, как надо. Только сначала я с ней поговорю…

Харальд вошел в опочивальню, где держали двух рабынь из германских краев — и молча оглядел двух баб, вскочивших при его появлении с кровати.

Одна молодая, еще крепкая. Второй лет под сорок. Лицо в морщинах, седина в пушистых светлых волосах…

— Я хочу узнать о богах, которым поклоняются люди из ваших родных краев, — негромко объявил Харальд. — И в первую очередь — о том, как бог Тор охотится в ваших краях. Вы ведь называете его Воданом, так?

Рабыни переглянулись. Потом та, что постарше, осторожно заметила:

— Водан — это ваш Один. Тора мы называем Доннером…

Молодая согласно кивнула — и обе замерли, настороженно глядя на ярла.

Харальд пару мгновений размышлял.

По словам баб из германских краев выходит, что Водан и Тор — это не одно и то же. Но Ермунгард назвал Тора именно Воданом. А не Доннером, как тут заявляют рабыни.

Конечно, разум у Ермунгарда до сих пор не слишком ясный. Последние тридцать лет — после смерти сына Токки и до того, как его последний сын вошел в возраст изменений — Ермунгард провел в темно-сером безумии. Он многое мог позабыть, начать путать…

Но купец, подосланный Готфридом, а затем пошедший на корм Мировому Змею, тоже назвал Тора Воданом. Выходит, есть что-то, чего не знают эти бабы.

Но об этом лучше спросить у Ермунгарда. Опять придется бежать к нему, выдавливать знания по капле…

— Хорошо, — сказал наконец Харальд. — Значит, Тор это Доннер. А Водан — это Один. Пусть будет так. Что вы знаете о дикой охоте? Об охоте бога Тора?

— Она бывает весной, — нерешительно ответила старая рабыня. — На нее ходят лишь мужчины…

— Но ты, я вижу, о ней знаешь? — быстро заметил Харальд. — Продолжай. Рассказывай все.

— Мы задабриваем Доннера, — помявшись, начала рабыня. — Весной, чтобы поля давали хороший урожай… без жертв яблони не будут плодоносить, пшеница не уродится. И свиньи не наберут вес. Но сначала бога Доннера надо позвать. В моих краях трое самых сильных мужчин из округи выходят на то, что мы зовем охотой зова. После заката они раздеваются на окраине села. Догола. Им дают пленника. Если пленника нет, то берут любого чужака, которого поймают. В моем селе чужака ловили заранее. Мужчины гонят его по полям — долго, сколько смогут. И чем больше полей пробежит пленник, тем больше будут урожаи. Потом, когда он больше уже не может бежать, его убивают.

Баба замолчала, и Харальд настойчиво спросил:

— Как?

— Как смогут, — с легким смущением ответила старая рабыня. — Руками, зубами. Железо здесь использовать нельзя. Потом, после охоты зова, приходит уже дикая охота Доннера. Она несется на исходе ночи, где-то в небесах. Высоко над полями. Бывает, что с Доннером на охоту выходит и Водан. И боги всегда выбирают себе жертву в одном из сел. Но не в каждом селе. Тело избранного находят потом где-нибудь на полях. И там, где он упал, земля еще семь лет дает невиданные урожаи.

Харальд спокойно заметил:

— А своих вам жалко не бывает? Ладно чужаков — их нигде не жалеют…

— Их души потом пируют с Доннером и Воданом, — жарко сказала старая рабыня. — Это великая честь. Их сородичи сытно живут несколько лет…

Молодая рабыня вдруг бросила:

— А в моих краях мужчины в эти ночи не выходят из дома. И обязательно ближе к весне ловят двух чужаков. Первого загоняют на охоте зова, второго привязывают посреди села, на площади. Вот и все. И Доннер доволен, и мужчины наши живы.

Старая баба пожала плечами.

— Так тоже можно. Но в моих краях чужаков бывает мало. Я из Горной Саксонии.

Выходит, опасности подвергаются только мужчины, подумал Харальд. И только по ночам. Он напрасно запретил Сванхильд ходить по крепости днем.

Но вот расхаживать воинам ночью и в одиночку запретил не зря.

— Скажите мне вот что, — бросил Харальд. — Когда Доннер выбирает жертву в одном из сел, как далеко оттуда может упасть его тело?

— Избранный всегда падает недалеко от своего дома, — пояснила старая рабыня. — Боги справедливы. Своя кровь — к своей воде, своя плоть — к своей земле… и благословение богов на его сородичах, соплеменниках…

Молодая баба едва заметно скривила губы — в ее краях богам подсовывали чужаков, а не односельчан. Харальд спросил уже ее:

— А у вас как далеко падали жертвы?

— Да тоже рядом, — бойко сказала бабенка. — Кто их Доннеру отдает, тому и благословение. Гретель правильно сказала — боги справедливы. Правда, Доннер забирает не всякого чужака. Не каждый достоин чести пировать в одних залах с ним и Воданом.

Однако Хольгрен упал в крепости, а не на полях, мелькнуло у Харальда. Получается, откуда забрали, туда и вернули.

Кроме того, сейчас не весна, а начало зимы. Значит, над Нартвегром светлые боги охотятся не по правилам. Может, они и без охоты зова теперь обходятся?

И все же нужно поискать, не лежат ли где-нибудь рядом в лесу людские останки. Хоть и трудно представить человека, готового бегать по здешним снегам без одежды и босиком.

— Когда охота зова проходит в одном селе, а Доннер забирает себе человека в другом, — медленно спросил Харальд, — как далеко могут отстоять эти села друг от друга?

Рабыни переглянулись. Потом старшая ответила:

— Как-то раз охоту зова устроили в Грюцефойге, по одну сторону горы Аффензиц. А Доннер в ту же ночь взял себе человека из Фредехофа, что по другую сторону горы. Но во Фредехофе дикая охота прошла еще за неделю до этого. И Доннер уже брал там жертву. Однако все знают — боги берут только достойных. Если в одном селе их было сразу два — тут уж ничего не поделаешь.

В Йорингарде достойных — полная крепость, мелькнула мысль у Харальда. Придется самому посторожить ночью. Постоять вместе с теми, кто охраняет крепостные стены. Если повторится то, что случилось с Хольгреном, может, ему удастся что-то увидеть или почувствовать. И воины на стенах будут чувствовать себя уверенней, увидев, что ярл с ними, а не спрятался в своей опочивальне.

Он задал последний вопрос, который следовало задать:

— Вы слышали что-нибудь о конунге Готфриде? Из Вайленсхоффа?

Старая рабыня сморщилась.

— Он завоевал мой край. И когда победил, отрубил голову нашему королю, Гульриху. Следом убил всю его семью. Я стала добычей человека из войска Готфрида — как раз тогда, во время той войны. А потом он меня продал, как рабыню, одному купцу… вот и все, что я могу сказать о Готфриде.

Молодая рабыня пожала плечами.

— А я вообще ничего о нем не знаю. Меня продал отец, когда у нас пала лошадь — и не на чем стало пахать. Так что Готфрид тут ни при чем…

Раб, к которому Харальд зашел после рабынь, не сказал ему ничего нового.

Этот день приносил только плохие новости. Рабыня, с которой встречался Хольгрен, нашлась — но сказала, что она с ним рассталась еще до полуночи. Девка была молодая, глупая — и на ярла, расспрашивавшего ее, посматривала игриво, явно не понимая, к чему все идет. Добавила, хихикнув, что они с Хольгреном встречались на сеновале, над коровником — там теплей…

Но все равно долго не поваляешься, подумал Харальд, глядя на нее. А Хольгрен упал вниз перед рассветом. И непонятно, поймали его сразу после сеновала, пока он шел по крепости, расставшись с девкой — или Хольгрен успел вернуться в мужской дом, может, даже поспал и уже потом выскочил по нужде.

Да и не так это было важно, если вдуматься. Важнее другое — повторится ли это, когда повторится, и чего хотят боги, устраивая охоту в Йорингарде?

Может, как раз для того, чтобы сам он ночью бегал по крепости? Чтобы поймать берсерка, утащить куда-нибудь, напоить насильно зельем — и пусть начнется Рагнарек?

Харальд махнул рукой, чтобы рабыню увели, и двое парней из хирда Свейна потянули ее к женскому дому. Сейчас невестки Кейлева нарядят ее, напоят крепким элем так, что она на ногах стоять не будет — и к вечеру воины усадят девку в лодку Хольгрена. Накинут петлю на шею, слегка придушат, тут же сунут лезвие ножа под ребро, достав до сердца. И если Один не примет девку как искупительную жертву и не пустит Хольгрена к себе, то она станет его вечной спутницей.

Но если Хольгрен уже пирует в Вальгалле, то рабыня будет просто жертвой во славу Одина…

О смерти Хольгрена Свальд узнал в главном зале, куда заглянул с утра выпить эля и перехватить кусок хлеба с жареной рыбой — там на столах после рассвета выставляли малое угощение для воинов. Потом его разыскал Убби, и передал приказ Харальда о том, что ночью никто не выходил во двор по одному.

И вообще не высовывал нос наружу без нужды и без приказа.

Свальда эти новости не смутили. Вокруг Харальда все время происходило что-то непонятное. Да и смерть всегда ходит за левым плечом у каждого, кто топчет палубы ясеневых драккаров — и держится за ясеневое древко копья.

Это даже к лучшему, решил он. На холоде этим делом заниматься неуютно… но если ночью в Йорингарде будет безлюдно, можно будет отвести девку в баню. Только не в ту, где отравилась Ингрид. И тепло, и крыша над головой.

Свальд блеснул зубами в довольной улыбке, спускаясь на берег. Приказал Финбъерну, воину его хирда, попавшемуся навстречу:

— Собери всех наших. Мне надо кое-что им сказать…

После ухода Харальда Забава какое-то время сидела на кровати. Молчала, растворившись в тревоге, плескавшейся внутри.

В крепости снова умер человек. Может, место тут проклятое? Войны нет, а люди все гибнут…

Лишь бы Харальда не коснулось, подумала она вдруг. Хоть и других жалко. Вон у Гудню с Тюрой дети здесь живут. У Гудню самому младшему девять, у Тюры — семь…

Забава вздохнула и перевела взгляд на Неждану, так и стоявшую посреди опочивальни — неподвижно, столбом. Молча глядевшую на нее.

— Сядь на сундук, — не столько велела, сколько попросила Забава. Потом спросила: — Ты утренничала?

Неждана, садясь, пробормотала:

— Не успела…

И ведь даже на кухню ее не отправишь, подумала Забава. Раз Харальд велел девке сидеть тут безотлучно.

— Потерпишь без еды, пока гулять не выйдем? Я на кухню заскочу, там и поешь.

— Да запросто потерплю, — ответила Неждана. И тут же напомнила: — Однако хозяин не велел тебе брать еду из чужих рук, Забава Твердятишна.

— Да я и не буду, просто зайду…

— А он все равно об этом подумает, — опустив глаза, сказала Неждана. — Заподозрит еще чего, забеспокоиться. Я лучше потерплю сколько надо. Мне не впервой, Забава Твердятишна. Все равно сижу без дела, в тепле, в покое.

— Хоть эля хлебни, — со вздохом велела Забава.

И спросила, когда Неждана допила эль из баклаги:

— Сама-то откуда?

— Из Белоозера…

Харальд зашел перед обедом. Сказал с порога, глянув на Неждану, с которой Забава перед этим разговаривала:

— Вон.

Та тенью исчезла за дверью.

— Я снова разрешаю… — объявил Харальд.

Забава, вставшая с кровати при его появлении, пошла к нему.

— Ходить тебе по крепости. Можешь опять видеться с Гудню и Тюрой. Но помни — ни от кого не брать еды и питья.

Забава уже стояла рядом, в шаге от него — и слушала, глядя ему в лицо. На удивление спокойное.

— Не бери даже от своих невесток. Как только начнет темнеть, возвращайся сюда. Я проверю, как ты выполнишь мой приказ. Этой ночью будешь спать одна, рабыня останется с тобой.

Она хотела было спросить, где будет ночью сам Харальд, но не посмела. Подумала с испугом — и так понятно, что не к бабе пойдет…

Следом почему-то вспомнилась Красава. Вот вроде бы и хорошо, что ее здесь больше нет, хоть дурные мысли в голову не лезут — а с другой стороны, уж больно быстро Харальд все сделал. И непонятно, что теперь с Красавой, где она. Все-таки живой человек. К тому же сестра…

Харальд уже смолк. Вскинул руку, мягко заправил ей за ухо короткую прядь, выбившуюся из косы и упавшую на глаза.

Только поэтому Забава решилась спросить:

— Харальд, ты продал Красаву?

Она вдруг вспомнила, как сам он называл ее сестру, и поправилась:

— Кресив…

— Я ее подарил одному человеку, — ровно ответил Харальд. — У него большой дом и дети живут отдельно. Это лучшее, что я нашел.

— Но он не вдовец? — огорченно спросила Забава.

— Человек с хозяйством не может долго жить вдовцом, Сванхильд, — все так же бесстрастно сказал Харальд. — Потому что рабыня никогда не будет следить за хозяйством так, как следит жена. Кейлев, твой отец, не женился потому, что служит у меня — и ему не нужна хозяйка, чтобы присматривать за домом. Это все. Не спрашивай больше о Кресив, потому что в другой раз я не отвечу. Не делай того, после чего я буду тобой недоволен, Сванхильд.

Он вдруг обнял ее, и Забава ощутила, что ноги больше не касаются пола. Удивилась — вот как он может? Сам вроде показывает, что уже недоволен, а сам…

Губы у Харальда оказались жесткие и солоноватые. И мохнатый плащ, к которому он прижал Забаву, хранил холод со двора.

Поцелуй оказался недолгим — и когда Харальд вскинул голову, снова поставив ее на пол, Забава ощутила легкую тень грусти. Не хотелось, чтобы он уходил…

Но дверь за ним захлопнулась, а потом в опочивальню вошла Неждана. Замерла у порога.

— Я выйду погулять, — со вздохом сказала Забава. — И тебя доведу до кухни. Поешь, потом вернешься в опочивальню. Одежда у тебя тонкая, в такой надо дома сидеть, а не гулять.

— Хозяин велел быть при тебе неотлучно, — неожиданно твердо ответила Неждана. — Ты уж прости меня, Забава Твердятишна, но я из его воли выйти не могу. Ярл сказал, что в крепости человека убили. В такое время хозяйский приказ исполнять надо…

Забава одно мгновенье смотрела в ее лицо — худое, спокойное. И пожала плечами, смиряясь.

Раз так, сегодня Крысенышу придется посидеть в загоне. Сама она пройдется по крепости скорым шагом, посмотрит на лица людей — только чтобы понять, насколько тревожно сейчас в Йорингарде. И тут же вернется назад, в теплую опочивальню. Печку успели затопить, так что Неждана отогреется быстро.

А после обеда, решила Забава, надо попросить у Гудню и Тюры шерстяного полотна потолще, для Нежданы. К полотну шерсти непряденной. И усадить девку вечером за рукоделье. Пусть сошьет себе одежду потеплее — душегрею на два слоя, шерстяной валянной волосиной подбитую. Она и сама ей поможет…

Или этого делать не стоит? Вряд ли Харальду понравиться, если его жена будет шить одежду для рабыни.

Забава снова вздохнула и пошла за плащом, лежавшим поверх одного из сундуков.

Лица у людей в крепости оказались на диво спокойными. Вроде как и не случилось ничего. Забава пробежалась до навесов с драккарами и обратно, прогулялась в сторону кухни. После чего вернулась в опочивальню, ждать Харальда.

Тот и впрямь вскоре пришел. Принес две миски с едой, баклагу с элем, прижатую к боку локтем. Глянул на Неждану, распорядился:

— Иди на кухню, поешь. Если вернешься слишком рано, подождешь в проходе, пока я не выйду…

На кухне Неждане выдали миску похлебки с ячменем и рыбой, а к ней два хлебца. Она пристроилась в углу, стараясь занимать как можно меньше места, чтобы не выгнали.

Конечно, можно было пойти в рабский дом, сейчас стоявший почти пустым. Но Неждане хотелось послушать, о чем болтают на кухне. Дверь тут постоянно хлопала — рабыни забегали за едой, получали пузатые горшки, в которых плескалась похлебка, налитая сразу на несколько человек. Уносили их в прядильню, в ткацкую, в коровник…

Неждана, вжавшись в угол, черпала гущу из миски, стараясь делать не стучать неглубокой ложкой по дну.

Работавшие на кухне бабы разговаривали с прибегавшими рабынями. И чесали языками между собой — кто на чистом нартвегском наречии, кто на ломаном.

Почти все разговоры были о случившемся ночью. Что человека, убитого в крепости, звали Хольгреном. Что умер он непонятно, тело переломано, словно со скалы упал. Однако нашли его во дворе, где скал нет…

А всем мужикам ярл запретил ночью выходить во двор.

Выходит, здешний хозяин опасается новых смертей, решила Неждана. Но помереть могут лишь мужики, и только ночью, раз уж им велено не выходить после заката. Бабам, похоже, ничего не грозит.

Следом Неждане вспомнился нартвег, приказавший ей ночью выйти во двор. Тоже, небось, уже узнал про смерть Хольгрена. Посмеет этот Свальд после всего явиться к рабскому дому — или нет?

Такой, пожалуй, придет, подумала вдруг Неждана. Сразу видно, что привык жить, на два дня вперед не загадывая. И погибнуть может, как тот Хольгрен…

Сердце у Нежданы забилось от этой мысли — радостно забилось, гулко. Только радость была злой, ненавидящей. Изнутри огнем жгла.

Хоть бы пришел — да помер, подумала она. Поделом ему. За всех баб, которых он в своей жизни наобижал — и за нее саму. Пусть хоть так отольются кошке мышкины слезы…

Неждана сунула ложку в миску, выпустила черенок. Губы сами собой расползлись в улыбку. После заката к хозяйскому брату она все равно не выйдет — хозяйка сказала, что ночью оставит у себя, по приказу хозяина. Тот вечером в опочивальню не придет, видно, будет крепость сторожить.

Лишь бы нартвег все-таки пошел к рабскому дому после того, как стемнеет. И назад не вернулся…

Тут на кухню заскочили две рабыни, присланные нартвежскими женами, что жили в женском доме. Одна баба с ходу затребовала две баклаги с крепким элем — и добавила, что нартвежки сейчас будут поить элем Луту, рабыню, что встречалась с Хольгреном прошлой ночью.

Вторая баба, пришедшая за едой для самих нартвежек, объявила, что Луту уже успели нарядить. Да еще так красиво — в шелковое платье с брошами, с зеленым монистом на шее…

Рабыни, хлопотавшие на кухне, переглянулись между собой. Скорбно, испуганно. Но Неждана и без этих взглядов поняла, что это значит.

Если нартвег умирает по старости или по болезни, не от раны, в могилу ему кладут рабыню. Иногда не одну. Бывает, что подкладывают рабынь и тем, кто умер от меча, с честью и славой, как это называют в Нартвегре. Это уж как решат те, кто хоронит…

Улыбка с лица Нежданы исчезла. Она снова взялась за ложку, поднесла ее ко рту, размышляя.

Если хозяйский брат погибнет, понятно и без слов, кого с ним уложат. Даже если она не явится на встречу, назначенную нартвегом — здешний хозяин скинет ее в могилу хотя бы для того, чтобы мертвый брат не таил на него обиду, уйдя из мира живых. Чтобы он получил наконец вергельд за свой разбитый нос.

Выходит, от этого дурня теперь зависит ее жизнь.

Неждана торопливо доела похлебку, сунула хлебцы под платье, пристроив их над концами платка, затянутого узлом на спине. Выскочила наружу, оставив пустую миску на краю одного из столов.

Время обеденное. Нартвегов на кухне не видно — значит, для них где-то выставили угощение. Если она пройдется по крепости, может, и наткнется на этого ярла Свальда. Скажет ему, чтобы не ждал — и тут же убежит. Днем, на людях, он за ней не погонится.

Люди из хирда Свальда собрались на берегу.

И он, нахмурившись, чтобы выглядеть погрозней, передал приказ брата. Ночью сидеть в мужском доме, по нужде выходить вдвоем или даже втроем. А еще лучше потерпеть до утра. Тот, кто ослушается, может погибнуть так же, как Хольгрен. Причем рабынь на всех у ярла не хватит…

Потом Свальд решил размяться. И пока махал на берегу мечом с Торгильсом, парнем из своего хирда, все вспоминал свои же слова, сказанные воинам.

Тот, кто вылезет ночью во двор, помрет, как Хольгрен. Тот, как назло, перед смертью тоже встречался с рабыней…

Дед никогда не простит мне смерти не в бою, решил наконец Свальд, уворачиваясь от падающего наискосок чужого клинка — и отвечая коротким замахом.

Старый Турле сам тут же помрет, только чтобы добраться до внука и рассказать, какое тот ничтожество по сравнению с викингами прошлого…

Одна радость — тогда Харальд уж точно уважит его просьбу, положив к нему в могилу ту девку, Ниду. Которую не пожелал отдать при жизни. Вот только стоит ли этому радоваться…

Торгильс поймал его меч на поперечину перед рукоятью, отбросил, поднапрягшись. Свальд несильно пнул того по бедру, сказал, отступая назад:

— Когда ты так отражаешь удар, убить тебя — легче легкого. Будь это настоящий бой, я бы сейчас держал в левой руке щит. И пока ты тужился, залепил тебе в лицо острием на умбоне (бляха в центре щита). Работай ногами, Торгильс, не стой на месте.

— Хорошо, — сплевывая, пробормотал тот. — Продолжим, ярл?

Но девка-то все равно выскочит из рабского дома, как стемнеет, вдруг подумалось Свальду. Выскочит, никуда не денется. И мало ли что с дурой случится…

К примеру, может найтись смельчак, который завалит девку раньше него. Или то германское колдовство, что убило Хольгрена, позарится на тощую бабу…

Сходить, что ли, предупредить, мелькнула у него мысль.

И Свальд качнул головой.

— Продолжишь с другим, Торгильс.

Он кинул затупленный меч одному из воинов, стоявших рядом, кивнул ему, чтобы тот занял его место. И зашагал к проходу между навесами.

Девка вроде бы все время сидела в рабском доме…

Неждана прогулялась до навесов, почти дошла до ворот, оттуда повернула обратно — но проклятого нартвега так и не встретила.

Что за дурень, с тоской подумала она, останавливаясь возле главного дома и оглядываясь. Когда не нужен, он тут как тут, а как ищешь сама — так и не найдешь.

Она уже решила вернуться на хозяйскую половину, как вдруг заметил по левую руку, со стороны бань и служб, того самого нартвега, идущего от рабского дома.

И быстрым шагом пошла, почти побежала к нему, оглядываясь на ходу — не видит ли кто? Как бы хозяин не прознал…

Нартвег тоже ее заметил и остановился, поджидая. Неждана еще издалека разглядела, что он лыбится.

Слова, которые он сказал, когда подстерег ее ночью у кухни, сразу всплыли в памяти. Про то, что ему-то подходить к ней запрещено — а ей нет. И поэтому она сама будет подходить к нему.

Кабы не Лута, которую сегодня уложат в чужую могилу, я бы и шагу к тебе не сделала, зло подумала Неждана. Ишь, разулыбался…

Она остановилась в пяти шагах от нартвега, заявила издалека:

— Этой ночью я к тебе не выйду. Не жди. И в другие ночи не появлюсь. Хочешь шею сворачивать — так сворачивай.

И, тут же развернувшись, бегом кинулась назад. Знала, что сейчас он за ней не погонится…

Что-то в рабском мясе гордость взыграла, с насмешкой подумал Свальд, глядя вслед убегавшей девке. Впрочем, эта Нида и раньше слишком заносилась. Ничего, как только все уляжется и станет поспокойнее, он из нее эту гордость выбьет.

А сейчас главное — что девка не выйдет во двор ночью.

Все свои слезы Красава выплакала еще по дороге, пока ее везли. Когда выехали из ворот, попробовала было завыть — но мужик, ехавший рядом, верхом на невысоком коньке, тут же показал кулак.

Зло оскалившись при этом.

И Красава испуганно замолчала. Дальше только всхлипывала, хлюпая носом и утирая слезы краем покрывала, накинутого на плечи перед уходом. Неказистое было покрывало, темное, взятое с нар, на которых она спала. Но толстое, теплое…

Малые сани, в которые ее затолкали — узкие, на одного человека — переваливались с боку на бок, и приходилось держаться за жердины по бокам, чтобы не вылететь. А еще придерживать на себе покрывало, и узел с тряпьем, лежавший на коленях.

Мало-помалу слезы у нее кончились, и Красава начала думать о том, что теперь с ней будет. Везут, как ей объявили, к новому хозяину.

И ведь кто объявил, подумала Красава, шмыгнув носом. Змея подколодная, Нежданка. Которая осталась там, в крепости, в тепле. И потаскуха Забавка тоже там. Радуется небось, что сумела сестру выжить — и Харальда теперь отбивать некому. Празднует сейчас…

Оттуда мысли Красавы перескочили на нового хозяина, к которому ее везли. Раз рабов держит, значит, не из бедных. Как бы ему еще понравиться?

Лишь бы при новом хозяине второй такой твари, как Забавка, не оказалось. Тогда, глядишь, все и сладится. А уж она постарается ему угодить…

Красава, выпустив край покрывала, сунула руку в узел с тряпьем. Поискала там, вытащила шелковый плат. Красивый, светло-желтый, выкроенный из платья, принесенного гадиной Забавкой. Хорошо хоть, подлюка Нежданка успела края подрубить.

Красава уперлась коленями в жердины по бокам, чтобы не вылететь из саней, ехавшим прямо по бездорожью, укрытому снегом. Повязала плат на голову. С умом повязала, со слабиной, чтобы желтый шелк не прятал пышные темные волосы надо лбом. И к лицу взгляды притягивал…

Санки наконец заехали на большое подворье, стоявшее посреди леса. Трое мужиков, приехавших вместе с ней — один примостился на передке саней, двое верхом, на конях — что-то сказали старому чужанину, открывшему ворота.

И уехали.

А Красава осталась стоять посреди двора, по подмерзшей земле которого тянулись бурые островки грязного снега. Старуха, вышедшая во двор вслед за старым чужанином, окинула ее недобрым взглядом. И первым делом, едва ворота закрылись, стащила у нее с головы шелковый платок.

Красава было дернулась, глянула жалобно в сторону нового хозяина — но тот молча развернулся и ушел в дом. Старуха что-то прошипела, ткнула ей под ребро сухим кулаком. Потом, вырвав у нее из рук узел с вещами, пинками погнала в хлев, где стояла скотина. Сунула в руки деревянную лопату, показала жестами, чтобы начинала чистить пол от навоза.

Красава, снова залившись слезами, неловко принялась шоркать лопатой по раскисшей земле, присыпанной соломой, собирая навоз в кучки. Сырой, вонючий.

Покрывало пришлось сложить вдвое, наискосок, и повязать на тело, как большой плат. Платье с рубахой под ним прилипли к рубцам. Спину жгло, есть хотелось…

А тварюка подлая, Забавка, сейчас небось в шелках сидит, и медвяные заедки (лакомства, дессерт) уплетает. От этой мысли Красаве стало еще горше.

Ушедшая было старуха-хозяйка снова вернулась. Опять ткнула ее кулаком, яростно, с остервенением. Затем ухватила за косу, выволокла наружу. Указала мосластым пальцем на тележку, стоявшую у хлева, затем на дверь хлева.

И Красава принялась таскать навоз, скидывая его в кучу за подворьем. Потом ей велели носить сено для скотины…

Слез уже не было, только одна мысль в уме и билась — а Забавка-то сейчас в крепости хозяйкой сидит, кривые руки в боки упирает. Жрет в три горла, бездельничает и посмеивается, про нее вспоминая…

Работать Красаве пришлось до темноты. Потом к ней подошла вторая рабыня, тоже хлопотавшая на подворье, тронула за плечо.

Красава с трудом разогнулась. Рабыня повела ее в холодные сени дома, показала на угол возле двери, где на охапке соломы валялось ее тряпье — раскиданное, даже не завязанное обратно в узел.

Все шелковые платья исчезли. Красава встала на колени, дрожащими руками начала собирать тряпье. Кое-как увязала в узел…

Худая рабыня тем временем нырнула в дом, вернулась с миской ячменной каши и куском хлеба. Протянула все это Красаве.

Она выхватила миску из чужих рук, торопливо застучала ложкой. Есть хотелось так, что голова кружилась, а в глазах темнело. И мысли были только о еде, ни о чем другом уже не думалось — ни о Забаве, ни о новом хозяине…

Худая баба принесла еды и для себя, пристроилась напротив, на охапке соломы в другом углу. Они едва успели доесть, когда из дома выскочила старуха-хозяйка — жена старого чужанина, как поняла Красава. Задвинула засов на двери, ведущей во двор, повыхватывала у них из рук миски. И, забрав светильник, горевший в сенях, ушла в дом.

Красава повозилась в темноте, пристраиваясь на соломе. Подсунула под голову собранное тряпье, но раздеваться не стала — в сенях было холодно. Просто свернулась калачиком, приобняв узел…

А разбудили ее мужские руки, уже задравшие подол и жадно шарившие по телу. Старый чужанин, выйдя в сени посреди ночи, встал рядом на колени и задрал на ней одежду. Потом дернул за концы покрывала, завязанного на теле. Потянул Красаву вверх, заставляя приподняться.

Из угла напротив, где спала другая рабыня, не раздавалось ни звука. Тихо-тихо там было — ни похрапывания, ни сопения.

Не спит баба, сообразила Красава. Подслушивает?

Но ей было уже все равно. Тело ломило, хотелось спать. Побыстрей начнет, побыстрей закончит. Опять же, хозяину полагается угождать…

Она встала на четвереньки. Послушно расставила ноги пошире, когда подрагивавшие ладони надавили на внутреннюю поверхность бедер, заставляя их раздвинуться.

Хозяин закинул подол платья и рубахи ей на спину, пристроился у нее сзади. Зашуршало — развязывает пояс на штанах, догадалась Красава.

Она ждала, что сейчас ей между ног ткнется мужской срам, но этого не происходило. Старый чужанин нагнулся, подсунул руки под одежду, больно сжал ее груди. Принялся их тискать, то придавливая к телу, то оттягивая вниз.

Как корову доит, убито подумала Красава. Ее затошнило от отвращения. Но она стояла тихо, покорно. Терпела, опустив голову…

Дыхание чужанина учащалось, и по ягодицам Красавы наконец скользнуло мужское орудие. Потом вошло в нее. Хозяин задвигался сзади, тяжело дыша.

А у Харальда-то разом вставало, горько подумала Красава. И покрепче было. И побольше…

Она стояла покорно, слушая, как шлепают по ее ягодицам бедра хозяина. Терпела боль в коленях — стояла-то на жесткой соломе, и засохшие стебельки больно впивались в нежную кожу. Чужанин наконец ткнулся в нее последний раз, глухо замычал.

А потом встал и ушел в дом. Красава одернула подол, снова улеглась.

Но уснула не сразу. Сейчас бы к дуре-Забавке, думала она. Повалиться в ноги. Уж та бы помогла. Выручила.

Вот только ярл Харальд…

Глухая, темная ненависть вдруг навалилась на нее. И к этому чужанину, равнодушно ушедшему в дом, как только закончил свое дело. И к ярлу, взявшему ее, а потом вышвырнувшему из своего поместья, как ненужную ветошь…

ГЛАВА 4. Возвращение Красавы

А с утра хозяйка разбудила Красаву пинком. И по стянутым в узел морщинистым губам Красава поняла, что та знает, к кому ходил ночью ее муж.

Старуха вытолкала ее во двор. Сунула в руки ведра, пинками и тычками разъяснила, куда идти.

И Красава побрела по узкой стежке, протоптанной в снегу, идущей от ворот в лес. Поясница и плечи ныли от вчерашней работы, рубцы на спине горели…

Деревянные ведра, разбухшие от воды, даже пустые, оттягивали руки. Она брела, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться на узких наледях, прячущихся под снегом. Смаргивала тоскливые слезы, сами собой выступавшие на глазах.

А потом ее кто-то окликнул. Непонятно, на чужанском наречии. И Красава вскинула голову.

На тропке, в десятке шагов перед ней, стоял высокий крепкий мужик. С непокрытой головой. Кудлатая ярко-рыжая грива полоскалась по ветру, плащ, крытый черным мехом, небрежно накинут на плечи. Рубаха алая, из дорогого шелка. Лицо широкое, с высоченным лбом. Молодое, уверенное.

А в руках, на которых были натянуты непонятные рукавицы — вроде бы из кожи, но отливавшие блеском каленого железа — мужик что-то держал. Цепь из золотых звеньев. Каплями, густо и часто, свисали с нее прозрачные камни. Сияли, ловя неяркий свет хмурого дня…

Красава разжала пальцы, выронив ведра. Двинулась вперед, как во сне, глядя даже не на дивное ожерелье, которое ей протягивал незнакомец — а на него самого.

Лишь бы отсюда забрал, стучала у нее в уме лихорадочная мысль. Забрал и увел. Раз с ходу такое дорогое украшенье предлагает, значит, не бедный. Все, что угодно, лишь бы не корячится тут дальше. Видать, она ему понравилась. Где-то ее углядел, сюда за ней явился…

Она остановилась в шаге от него. Шмыгнула носом, торопливо потерла мокрые от слез щеки — чтобы румянец проступил, чтобы заплаканной не казаться.

Рыжий мужик вскинул ожерелье повыше, что-то повелительно сказал. Красава торопливо скинула шерстяной платок, открывая шею. Развела края покрывала, повязанного вокруг тела.

И мужик приложил к ее шее. Только приложил, не застегивая.

А когда отнял руки, концы ожерелья сами собой скользнули у Красавы по коже. Сошлись сзади…

Она улыбнулась, неверяще коснулась украшенья. Ледяные на ощупь камни приятно холодили кожу.

— Брисингамен, — вдруг сказал мужик, не отводя от нее глаз — бледно-голубых, почти белесых. — Ну и каково это — заново ощутить то самое ожерелье на себе? А, Фрейя?

Говорил он на чужанском наречии, но Красава его поняла. И сама себе удивилась. Выходит, успела выучить чужанскую речь, пока жила здесь?

— С Брисингаменом всякий раз — как первый, — ответила она неожиданно для себя самой. И ответила тоже по-чужански, не переставая себе удивляться. — Это ожерелье стоило того, чтобы ради него потерпеть четырех гномов. Тебе ли этого не знать… Тор.

Высокий рыжий мужик кивнул. Спросил коротко:

— Когда?

— Думаю, завтра это тело уже будет готово вернуться к своему прежнему хозяину, — объявила Красава, ощутив быструю радость.

Выходит, она все-таки вернется к ярлу Харальду. И эта тварь Забавка заплатит ей за все…

— Скажи Нъерду, моему отцу — время попридержать Ермунгарда. Он сможет, если поднапряжется. И скажи своему человеку — пусть уже этой ночью выходит на охоту. Здесь, рядом с этим домом. Тело жертвы пусть на этот раз не прячет.

Красава вскинула руки, сняла с себя ожерелье. Протянула его рыжему Тору. Тот подставил сложенные ковшом ладони в странных рукавицах, и золотая цепь с густо подвешенными камнями стекла в них. Камни переливчато постукивали…

А потом она развернулась и пошла по тропке назад, к дому.

Лес вокруг и ворота подворья, к которым Красава шагала, казались ей сейчас совсем другими. Мир вокруг переливался красками, свежими, чистыми. Даже затоптанный снег под створками ворот сиял глубокими коричневыми и лиловыми тонами.

Мир людей, подумала она неожиданно. И вдохнула полной грудью воздух, пахнущий морозцем.

А следом в уме у Красавы потекли мысли, которые ее обрадовали. Хоть и были какими-то странными, словно и не ее. Умом-то она понимала, что даже думать о таком — смешно. Как-никак, она тут рабыня. Подневольная…

Но думки текли, и Красава к ним прислушивалась.

Больше не будет никакого коровника. Никакого навоза. Скоро все станет так, как должно было быть с самого начала — ярл Харальд начнет заглядывать ей в рот, ласкать-миловать… а гадина Забавка за все заплатит.

Уж я ей покажу, яростно подумала Красава. Еще пожалеет, что на свет родилась.

Красава пересекла двор, вошла в сени, рывком распахнула дверь, оттуда ведущую в дом. Высоко вскинув голову, переступила порог хозяйской горницы. У нее за спиной с треском ударила по бревнам дверная створка…

Старуха, сидевшая у очага с прялкой, посмотрела на Красаву изумленно. Но метнула взгляд на мужа — и посмотрела уже злорадно.

Хозяин, что-то строгавший у стола, медленно поднялся с места. Сказал что-то — недобро, с замороженной, тихой яростью…

И Красава поняла все, до последнего слова.

— Что случилось? Ты зачем сюда приперлась, глупая овца?

Мужики, которые привезли ее сюда, называли хозяина Свенельдом, припомнила вдруг Красава.

Да много чести будет, если я по имени начну его величать, тут же решила она.

А вдали словно кто-то засмеялся — тихо, грудным женским смехом. Едва слышно…

— Овца? — повторила Красава последнее слово. Улыбнулась и объявила на чужанском наречии, чисто, без запинки: — Что ж. Ты сам сказал, значит, сам и выбрал.

Она перевела взгляд на хозяйскую жену.

— Ты, старая развалина. Поднимайся и сбегай в хлев. Посмотри, сколько овец у тебя подыхает — прямо сейчас, пока я с тобой разговариваю.

Хозяйка не шевельнулась, но на лице у нее появилось сомнение. Свенельд, побагровев, шагнул к Красаве, замахнулся…

Она не двинулась — хотя внутренности в животе судорогой свело от страха. Но знала непонятно откуда, что надо стоять, и все будет как надо.

Кулак хозяина, так и не долетевший до ее лица, застыл в воздухе. Свенельд уставился на Красаву неверяще и с ужасом. Сдавленно промычал что-то, не в силах даже пошевелить губами, побагровел еще больше — похоже, пытался сдвинуться с места.

— Вот так до обеда и будешь стоять, — объявила Красава.

И опять — на чистейшем чужанском наречии.

Ей вдруг стало радостно. Она тряхнула головой, развязала узел на спине, державший концы покрывала. Набросила толстое шерстяное полотно на вскинутую хозяйскую руку, по-прежнему торчавшую в воздухе. Сказала, посмотрев на старуху, смотревшую на нее уже с ужасом:

— Про жену ярла Харальда слыхала? Ту, которая прежде была рабыней? Она ведьма из славянских краев — сейдкона. Она смогла околдовать берсерка… а я ее сестра. Будете делать, что велю, может, оставлю в живых. Однако овец у вас на подворье теперь не будет. Чтобы вы запомнили, кого можно называть овцой — а кого нельзя.

Старуха-хозяйка медленно поднялась с лавки у очага. Прялка с привязанной куделью упала на пол…

— В хлев пошла. Живо, — рявкнула Красава.

От радости внутри у нее все обмирало. Вот бы и потаскухой Забавкой так помыкать. А ярла Харальда, сокола ясного, вернуть…

Все будет, подумала вдруг Красава уверенно. Все будет так, как надо. Все будет хорошо…

Из сеней вдруг закричала вторая рабыня — громко, на ломаном нортвежском наречии:

— Хозяка. Тама… иди, гляди. Овцы.

И хозяйская жена наконец встала. Бросила испуганный взгляд на мужа, сгорбилась и метнулась к двери.

Красава подошла к освободившейся лавке у очага, где тлели угли. Опустилась на нее, задумалась.

Жаль, что с Харальдом так не поступишь, подумала она, скользнув взглядом по Свенельду, стоявшему к ней спиной — тихо, неподвижно. Теперь даже не мычавшему.

Но Харальд неподвластен ее сейду (магическое искусство) — его защищает дар берсерка, дар Одина. К тому же сейд действует лишь на тех людей, кто подходит к ней близко. Даже Свенельду достаточно было вовремя отступить — и она бы уже не смогла скрутить его.

Жаль, что люди не скотина, со вздохом решила Красава. И сама себе на мгновенье изумилась.

Вот та подвластна ей и на расстоянии…

Будь у нее сейчас другое тело — то, что осталось в Асгарде, в чертоге Сессрумнир (расположен в Фолькванге) — она бы просто очаровала берсерка. И вряд ли он устоял бы перед той, перед кем не устоял сам Один.

Но Биврест, радужный мост между миром богов и людей, еще не горит в полную силу. И не загорится, пока берсерк не поднимется в небо. А значит, то, другое тело, не может появиться в мире людей. Разве что прилететь в виде сокола.

Только Тор на своей колеснице способен коснуться земли того, мира, где живут люди. Да и лишь после охоты зова.

Красава замерла, заново обдумывая то, о чем размышляла только что. У нее есть другое тело? В каком-то Срумнире?

Впрочем, мне об этом думать ни к чему, вдруг уверенно решила она.

Сейчас ей надо о другом помышлять — что она сделает с тварью Забавкой, когда до нее доберется. Вот только сначала надо попасть к Харальду…

Из сеней донеслись частые неровные шаги, в дом вернулась хозяйка. Переступая порог горницы, старуха всхлипнула. Но когда подошла к лавке и заговорила, голос у нее даже не дрожал.

— Мы не знали, кто ты. Прости нас, мы приняли тебя плохо — но только по незнанию. Будь нашей дорогой гостьей. Я отдам тебе все твои платья, я поднесу тебе золото, которое храню. Все, даже утренний дар моего супруга. Только сначала сними свое колдовство. Отпусти моего мужа. Пожалей его седины, прошу тебя. Нам… нам надо успеть прирезать овец, которые еще не подохли. А потом мы примем тебя достойно. Тебе не в чем будет нас упрекнуть, сестра жены ярла Харальда Ермунгардсона, Кровавого Змея…

И как ни странно, но первая мысль, скользнувшая в уме у Красавы, была спокойной и равнодушной. Может, и впрямь отпустить?

Но в памяти тут же всплыла прошлая ночь. То, как этот Свенельд ее испакостил. А ведь она до сих пор только с Харальдом, ни с кем другим…

Пусть заплатит, зло подумала она. Пусть за все заплатит.

И следом, странное дело, Красава сама же подумала снисходительно — ну, пусть. Только он еще может пригодиться. Так что не надо усердствовать…

— Он простоит так до вечера, — громко объявила Красава. — И его мужское копье никогда больше не нальется силой. Это вергельд, который я возьму за свое бесчестье. И это еще слишком маленький вергельд. Следовало бы вас убить, но вы мне еще понадобитесь. Ступай. Растопи для меня баню и пришли рабыню, чтобы прислуживала. Потом приготовишь мне обед. И ложе.

Старуха глянула на нее потрясенно, покачнулась — и вышла.

Красава снова задумалась. Пожалуй, шелковые платья ей ни к чему. Это может насторожить Харальда, когда он ее снова увидит…

Этой ночью Тор опять пролетит над Йорингардом. А его человек, выйдя на охоту зова, оставит убитую жертву рядом с подворьем Свенельда.

Значит, уже завтра я вернусь в крепость, к Харальду, счастливо подумала Красава. И Забавка, змея подколодная, за все заплатит. Она у меня еще кровавыми слезами умоется. Ох, скорей бы…

На следующую ночь после смерти Хольгрена ничего не случилось. А на вторую с неба ухнуло — и прямо на навесы упало очередное тело, проломив крышу и ясеневое днище драккара, оказавшегося снизу.

Харальд в это мгновение шел вдоль крепостной стены, неподалеку от бань. Рядом во мраке скользили два пса — тихо, неразличимыми тенями. И за спиной печатал шаг Свальд, в первую же ночь набившийся брату в спутники.

Причем под самым благовидным предлогом — напомнив, что сам Харальд запретил ходить по крепости в одиночку.

Вокруг был Йорингард, настороженно затаившийся в ночной темноте, вдоль стен горели частые костры. Но люди, стоявшие возле них, не смеялись и не шутили. Тихо было в крепости, тревожно…

Так что грохот пробитого навеса разнесся далеко.

Харальд кинулся к берегу. Следом, не отставая от него, бежал Свальд. Один из кобелей коротко, азартно рыкнул — и псы понеслись рядом с хозяином, мгновенно его догнав.

Плохо было то, что звук падения услышали по всей крепости. Со стороны ворот к фьорду тоже спешили люди — Харальд слышал далекий топот, накладывавшийся на хруст снега под его ногами. И под ногами Свальда…

Он добежал туда, где под навесами уже трепетал огонек одного факела. Встал рядом с троицей воинов, первыми отыскавшими тело.

Труп, пробивший навес и доски драккара, походил на мешанину из лохмотьев бледного мяса и торчавших переломанных костей. Лежал он на земле, под днищем корабля, среди разломанных досок. Один из парней подлез под драккар, поднятый на катки. За ногу, на которой уцелел сапог, выволок останки наружу.

Все, что смог разглядеть Харальд — это гриву светлых волос. Лицо стало месивом бледной разодранной плоти. От одежды остались несколько лохмотьев на поясе, от штанов. И сапог на одной ноге.

— Поднять всех наших? — озабоченно предложил Свальд. — Пересчитаем воинов, узнаем, кого не хватает. Если это, конечно, наш…

— Это может подождать до утра, — хмуро ответил Харальд. — Пусть люди спят. Когда рассветет, тогда и займемся счетом. Мертвецу торопиться некуда, нам, похоже, тоже…

Он выпрямился, подумал — если здесь лежит один из его воинов, значит, кто-то все-таки нарушил запрет и пошел ночью на двор в одиночку…

Люди, прибежавшие от ворот и от стен, толпились вокруг. Харальд окинул их взглядом. Почти все его хирдманы были здесь, хотя приглядывать за стражей в эту ночь должны были только Убби и Ларс. Правда, не было видно Кейлева — но вместо старика в толпе стояли его сыновья, Болли и Ислейв.

— Убби, гони всех обратно, — отрывисто приказал Харальд. — К стенам и к воротам. Бъерн, Свейн, поможете мне убрать тело…

И тут у него за спиной, в крепости, опять грохотнуло. Гулко, с треском — словно что-то тяжелое пробило кровлю одного из домов.

Второе тело, с холодком ярости осознал Харальд. Его запрет никто не нарушал — человек, которого вытащили из-под проломленного драккара, вышел во двор не один. И тот, кто охотился этой ночью в небе над Йорингардом, забрал сразу двух достойных…

— Всем стоять на месте, — рявкнул он, заметив, что несколько человек уже отделились от собравшейся вокруг толпы — и двинулись в ту сторону, откуда донесся грохот. — Свальд и Торвальд — поднимите человек восемь из своих, поставьте стражу у выхода из каждого мужского дома. Но пусть сидят внутри, не снаружи. И никого не выпускают, пока не рассветет. Убби, Ларс, соберите всех стражников. Разделите их на три отряда. Один отряд отправьте к воротам, два других — на берег, туда, где стены подходят к воде. Пусть стены постоят без присмотра, не думаю, что сегодня ночью кто-то пойдет на приступ… Бъерн, Свейн, Кейлевсоны — за мной. И возьмите факелы.

Он зашагал вверх по берегу, размышляя о том, что грохотнуло вроде бы не оттуда, где стоял главный дом. Единственная хорошая новость.

Сванхильд цела и жива…

Вот только что будет, если Тор начнет сбрасывать тела прицельно? Или случайно попадет в хозяйскую половину главного дома? Прямо в его опочивальню?

Харальд скривился, перед глазами плеснуло краснотой — резким злым всполохом. Хоть запихивай девчонку на ночь в подвал. Но ведь замерзнет же. Прохватит подземной сыростью, еще привяжется кашель…

Остановить это можно только одним способом — найти того, кто проводит охоту зова. Но прятаться и охотиться этот человек мог где угодно. По другую сторону от Фрогсгарда, на севере — или далеко на юге. А то и вовсе где-нибудь в горах, на востоке…

Он уже прочесывал весь прошлый день окрестные леса. И несколько отрядов разослал в разные стороны, объяснив, что надо искать. Но никто ничего не нашел. Самому ему попалось одно волчье логово…

Красава проснулась поздно, когда уже рассвело. От очага, у которого хлопотала жена хозяина, Халла, сытно пахло свежеиспеченным хлебом — горячи, только что из печи.

Этой ночью она спала на хозяйской кровати. А Свенельд и Халла примостились на широких лавках, придвинутых к очагу.

Но легли хозяева далеко за полночь, потому что допоздна сдирали шкуры с павших овец. И сегодня поднялись раньше своей рабыни, так неожиданно ставшей почетной гостьей. Свенельда в доме уже не было — то ли нашлись дела на подворье, то ли благоразумно решил не попадаться ей на глаза.

Красава поднялась с кровати, оделась в одежду, взятую из своего узла. Чистую, но из грубой некрашеной ткани, какую должна носить простая рабыня.

Халла поднесла ей еще горячие хлебцы, сыр, копченый окорок, эль. Однако Красава от угощенья отмахнулась — кусок в горло не лез. И объявила:

— Пойду за хворостом.

Халла покосилась на свою рабыню с опаской. Но ничего не сказала, молча кивнув в ответ.

Серые тучи, обложившие небо, низко висели над лесом, начинавшимся за оградой. Красава, выйдя из ворот, осмотрелась. И повернула налево.

Почему-то ей казалось, что идти надо именно туда.

Ноги проваливались в неглубокий, по щиколотку, снег, но Красава упрямо шагала. Подворье Свенельда уже исчезло за деревьями, когда она наконец наткнулась на тело. Худой облезлый волк, уже пристроившийся к трупу, вскинул голову. Оскалил клыки.

— Уходи, — спокойно посоветовала Красава на нартвежском наречии, глядя зверю в глаза. — Уходи и не возвращайся. Или подохнешь здесь же.

Волк вдруг взвыл, словно от боли. И метнулся в сторону — но уже трясясь всем телом и прихрамывая.

Красава, проводив его взглядом, подошла к трупу. Равнодушно, сама удивляясь своему спокойствию и даже немного гордясь им, осмотрела тело.

На снегу валялся окровавленный мужик без одежды. Все горло выгрызено, разодрано напрочь. Руки-ноги заломаны, как ветки, в разные стороны. На голой груди страшенные синяки — и она примята, словно на ней долго прыгали.

Вот ты-то меня обратно в крепость и приведешь, касатик, вдруг подумала Красава довольно. Теперь осталось только известить об этом Харальда. Да поскорее.

Обратно к дому Красава шла поспешно. За несколько десятков шагов до подворья и вовсе побежала. Влетела в горницу, где хлопотала у очага Халла, крикнула:

— Где Свенельд? Зови его сюда. Скорей. Там, в лесу, убитый человек.

Хозяйка глянула на нее расширившимися глазами — и боком, стараясь к ней не приблизиться, выскочила из горницы. Вскоре по сеням протопали тяжелые мужские шаги, вошел Свенельд.

Красава развернулась к двери, глянула в упор на хозяина. Объявила:

— Я ходила в лес за хворостом и нашла мертвого человека. Сейчас ты тоже пойдешь в лес, по моим следам. Посмотришь на труп. А потом сядешь на коня и отправишься в Йорингард. Скажешь ярлу Харальду, что рабыня, которую он подарил, нашла в лесу возле Ограмюры растерзанного человека. Но убили его как-то непонятно, поэтому ты просишь ярла, живущего в округе, разобраться с этим. Но запомни — если Харальд узнает о том, что случилось с тобой вчера, в твоей Ограмюре околеют не только овцы. Ступай.

Она развернулась спиной к Свенельду, не дожидаясь его ответа. Впрочем, ответа и не было, хозяин молча вышел.

Красава подошла к очагу, села на лавку.

Теперь осталось лишь дождаться берсерка.

— Принеси гребень, — потребовала Красава у вновь вошедшей Халлы, не оборачиваясь к ней. — И знай — ты должна молчать о том, что я говорила вам вчера. Иначе беда придет не только сюда. Но и в дом твоего сына. И твоих дочерей.

После ночи, когда Тор-Доннер забрал сразу двух воинов, Харальд весь день рыскал по лесам. Но вернулся в Йорингард еще до заката.

Во-первых, для того, чтобы поспать перед следующей ночью. Хоть немного. Он провел на ногах, без сна, уже два дня и две ночи.

Во-вторых, потому, что вечером должны были хоронить погибших ночью воинов. И Харальд хотел, чтобы войско видело, как их ярл отдает им последнюю честь, сам кинув горсть земли в могилу.

Ормульф и Вестмунд. Так звали тех, кого забрал этой ночью Тор. Или Доннер, Водан, Один…

Еще два человека. Еще две лодки и две рабыни.

При мысли об этом у Харальда краснело перед глазами. Не лодок было жалко, и не богатства — а жизней. Подлая смерть настигла Ормульфа и Вестмунда, бесчестная. Пусть рабыни-германки и болтали, что Тор-Доннер забирает души убитых им в свои чертоги, и это почетно — но тут не германские края. Для нартвегов всякий воин, кого убили, но не мечом, достоин лишь презрительной жалости. Ибо это не путь воина, в этом нет воинской чести…

Однако за воротами Йорингарда Харальд вдруг увидел Свенельда. Хозяин Ограмюры торопливо сказал:

— Доброго тебе вечера, ярл Харальд. Подаренная тобой рабыня наткнулась в лесу на убитого человека. Труп лежит недалеко от моего подворья, и вид у него странный. А поскольку у вас в Йорингарде тоже начали умирать люди, я решил, что ты должен об этом узнать.

Неужели повезло, с затаенной надеждой подумал Харальд. Потом вспомнил о Сванхильд, которая сидела голодной с утра — поскольку он запретил ей принимать еду не из его рук.

И решил с сожалением — надо ехать. Главное, найти того, кто устраивает охоту зова. Потом, ночью, он все равно вернется сюда, сторожить Йорингард…

Харальда все не было. За эти два дня Забава видела мужа лишь мельком, когда тот приносил ей еду. Бывало, что он сам ел вместе с ней, а бывало, просто ждал, когда она съест принесенное им.

Потом уходил, поцеловав на прощание. И ночью в опочивальню не являлся…

А в этот день Харальд пришел после рассвета, поутренничал с ней вместе. Глаза у него были запавшие, обведенные темными кругами — и под опухшими веками сияло, кипело бешеное серебро. Скулы выпирали гребнями, щеки ввалились.

Еду Харальд кидал в рот равнодушно, даже не глядя, что хватают руки. Запивал элем — крупными глотками. Смотрел на нее отсутствующе, словно сам был здесь — а мысли далеко.

И все, на что Забава решилась — это спросить о том, о чем прежде ее спрашивал он:

— Как прошел твой день, Харальд? Вчера? И ночь?

Он моргнул, потер глаза ладонями. Поглядел так, словно только что ее увидел. Потребовал хриплым голосом:

— Не будем говорить обо мне. Скажи о себе. Как ты, Сванхильд?

— Я хорошо, — торопливо ответила Забава. — Я ем, сплю… а ты спал? Прошлой ночью, этой ночью?

Харальд улыбнулся — и улыбка вышла похожей на оскал. Поднялся с того края кровати, на котором сидел, шагнул к ней и опустился на одно колено. Обнял ее — и, наклонившись, уперся лбом ей в грудь.

Пробормотал, не разгибаясь и не глядя на нее:

— Посплю, когда все закончится. Береги себя, Сванхильд. Не бегай во дворе слишком долго. Помни, темнота опасна. Теперь опасна…

И Забава поняла — опять что-то случилось. Но не прошлой ночью, потому что тогда она уже знала бы об этом. От Гудню, от Тюры, от Нежданы.

Значит, что-то стряслось этой ночью.

— Ты береги себя, — возразила она, чувствуя, как внутри разливается холодок страха. И обхватила его голову руками, прижала к себе, коснулась пегой макушки щекой. — Ты не бегай ночью…

Харальд глухо фыркнул. И, выпрямившись, притянул ее поближе к себе — так, что Забава почти сползла с края кровати. Поцеловал жадно, долго, прикусывая поочередно ей губы.

А потом резко встал и повернулся к двери. Подхватил по пути плащ, секиру, прислоненную к одному из сундуков…

Когда он ушел, в опочивальню скользнула Неждана. Подошла к кровати, где остались миски и пустая баклага от эля. Потянулась, чтобы прибрать.

— Подожди, — глухо сказала Забава. — Ты знаешь, что тут ночью стряслось?

Неждана кивнула. Ответила негромко:

— На кухне услыхала, когда там за едой для себя бегала. Еще двух воинов убили, Забава Твердятишна.

Забава сжалась. Еще двух воинов…

И — ночью. А Харальд по ночам в крепости ходит.

Она заходила по опочивальне. Потом сбегала выгулять Крысеныша. И пока ходила по двору, все выглядывала Харальда. Беспокойно ей было почему-то…

А когда Харальд в обеденное время не пришел в опочивальню, Забава встревожилась еще сильней. И побежала искать Кейлева.

От приемного отца она ушла опечаленная. Харальд уехал искать в окрестных лесах того, кто по ночам своим колдовством убивает его воинов. И когда вернется, не сказал.

Даже днем не спит, тоскливо подумала Забава. А вдруг и впрямь отыщет того колдуна? Как бы сам на его смертное колдовство не нарвался…

И хоть Кейлев сказал, что Харальд уехал не один, а с отрядом воинов, и псов взял, к охоте привычных, но все равно все тело у нее от макушки до пят захолодело от страха. Нехорошего такого страха, с липким ознобом по коже…

Забава свернула к женскому дому, решив отыскать Гудню и Тюру. Нужно было хоть чем-то заняться — чтобы тревожные мысли не сводили с ума.

Следом за ней к женскому дому послушно свернули стражники. И Неждана.

О еде Забава не вспоминала — не до этого. Потом уже подумала с сожалением, что Неждана опять останется голодной. Харальд на обед не пришел, а та без его приказа на кухню не отлучалась.

За стражников Забава не беспокоилась. Уже знала, что они, выходя на стражу в свой черед, всегда берут с собой хлеб с сыром или вяленым мясом. Едят всухомятку, пока стоят у двери опочивальни, дожидаясь ее…

И только дойдя до женского дома, Забава вдруг вспомнила, что она в этой крепости — хозяйка. И, окликнув пробегавшую мимо рабыню, распорядилась:

— Принеси хлеба с сыром и мясом. Дашь вот ей. — Она кивнула на Неждану, ответившую благодарным взглядом. Добавила: — Найдешь нас в женском доме. Ступай.

Рабыня поспешно убежала, а Забава вдруг вспомнила, что не сказала ей "прошу тебя". Или того же "пожалуйста".

Вот уже и приказываю, подумала она как-то отстраненно.

Харальд опаздывал.

Красава, дожидаясь его, то и дело выскакивала из дома. Металась по подворью, снова возвращалась в теплую горницу…

Все было готово — и тело у нее оправилось, отдохнуло от непосильной работы, и рубцы на спине непонятным образом затянулись, зажили так, что руки она теперь поднимала легко.

И чисто вымытые волосы были начесаны гребнем до блеска, заплетены не туго, чтобы видно было, до чего же у нее волос пышный и богатый…

Но топот лошадей, рычание псов и мужские голоса раздались за воротами только после того, как солнце село. Красава, вскакивая с лавки, уколола Халлу взглядом, прошипела:

— Помни, о чем я говорила тебе. А теперь иди на двор. Я — следом…

За дверью хозяйка столкнулась со Свенельдом, уже подошедшим ко входу в дом. Светильник, который Халла, выходя, прихватила из горницы, высветил лицо хозяина — напряженное, еще больше постаревшее. Он глянул на Красаву, сказал ровно:

— Ярл Харальд хочет видеть рабыню, нашедшую тело. И просит огня для факелов…

Хозяйка протянула светильник, Свенельд принял его и пошел к воротам. Красава поспешно двинулась следом.

Шла и гадала — как ей подойти к Харальду? Со склоненной головой, как положено рабыне? Или лучше все-таки павой подплыть, красиво, чтобы все загляделись?

Поскромнее бы надо, вдруг подумала Красава. Чтобы не насторожился, не почуял чего…

Она зашагала, склонив голову.

Харальд стоял за воротами, держа коня в поводу. Вокруг толпились воины — и двое из них сразу же начали разжигать привезенные с собой факелы от светильника, взятого у Свенельда.

Харальд глянул в сторону подошедшей Красавы, спросил:

— Как я помню, она по-нашему не понимает. Как вы с ней разговариваете? Знаками?

Свенельд замялся. Пора, поняла Красава.

И сказала на нартвежском, ломая язык так, чтобы слышно было — говорит она с трудом, через пень-колоду:

— Я немного понимать. Я жить твой дом, ярл. Слушать, как говорить люди. Мне — хватать.

Затем Красава замерла, по-прежнему не поднимая головы. Знала, даже не глядя — сейчас берсерк смотрит на нее изучающе.

— Когда ты нашла тело? — наконец спросил Харальд.

— Утро, я идти за хворост, — пояснила Красава. — Видеть мертвый — лежать. Человек — стоять.

— Хочешь сказать, что видела кого-то над телом? — напряженно спросил Харальд. И приказал: — Подними голову.

Красава наконец посмотрела ему в лицо. Подумала — исхудал. Сейчас надо его успокоить. Харальд нужен ей в крепости, спокойный, не ждущий беды. Дело предстоит трудное — сначала отвадить его от Забавки…

А потом в одну из ночей вывести его за крепостные стены. Чтобы только он и она, больше никого. И сверху чтобы открытое небо — а внизу земля Мидгарда, мира людей. Напоить там Харальда зельем, и пока оно будет расходиться в его теле, лечь под него…

Небо и земля. Яд с клыков Ермунгарда, чтобы плоть берсерка начала меняться быстро. И чтобы одновременно с ним пошел по всему телу жаркий кровоток от мужской потехи. Тогда плоть Мирового Змея, начав меняться, сольется с даром Одина в одно целое. И дракон взлетит…

Главное, чтобы самого Ермунгарда на этот раз не оказалось поблизости.

Давно надо было взяться за это дело самой. Состарившийся недотепа Готфрид сейчас даже девок не способен топтать — куда уж ему справиться с берсерком, сыном Змея. Только и может, что подсылать к нему пугливых шлюх. Или не менее пугливых торгашей…

Все эти мысли промелькнули у Красавы так стремительно, что она даже не успела им удивиться.

Да и не до этого ей было. Харальд ждал ответа — и Красава кивнула. Объявила негромко, заставив голос дрогнуть:

— Я видеть человек. Я могу узнать этот человек.

Харальд перевел взгляд на Свенельда, бросил коротко:

— Я заберу подаренную мной рабыню на несколько дней…

Хозяин переступил с ноги на ногу, быстро сказал:

— Ярл Харальд, ты несказанно почтил мой дом, прислав ко мне сестру своей жены. Но я недостоин такого щедрого дара. И мое скромное подворье — не место для той, что состоит в родстве с самим Ермунгардсоном. Прошу тебя, сделай мне еще один дар — забери свою свояченицу к себе. Пусть она живет рядом с сестрой…

Харальд скривился. Нехотя, но все же кивнул. Сказал:

— Олаф, подсади девку на своего коня. Если псы возьмут след, и приведут меня к тому колдуну, она нам еще пригодится. Показывай, где тело, Свенельд…

Убитый был нартвегом, причем воином — длинные светлые волосы, мозоли на правой ладони от рукояти меча. Днем снег не шел, и в десятке шагов от трупа можно было разглядеть несколько стежек из следов, ясно различимых даже ночью, под факелами. Ближе к телу отпечатки ног уже смешивались, накладывались один на другой. Сверху их помечали следы волчьих лап.

Странно, что волк, оставивший следы, почти не тронул тело, подумал Харальд, отходя от мертвеца. Вырвал пару кусков, и убежал. Не вернулся, не привел с собой стаю, как это в обычае у волков.

Может, плоть человека, убитого на охоте зова, зверю пришлась не по вкусу?

Он насчитал вокруг теля четыре следа. Один оставила рабыня, второй — Свенельд. И еще один след, ближе к трупу походивший на окровавленную борозду в снегу, оставил убитый.

А одна стежка, добравшись до трупа, потом снова уходила в лес.

Харальд присел над одним из отпечатков, повернутым к трупу пяткой. Убийца вышел на охоту зова не босым, как он ожидал после рассказов германок — а в сапогах. Из крепкой яловой кожи.

Оно и верно, по снегу босиком не побегаешь. Вот только сапоги из одной яловой кожи в это время года нартвеги уже не носят — здесь надевают обувь, обшитую по низу тюленьей кожей или моржовыми желудками, чтобы не промокала. Чужак?

Харальд загреб пригоршню снега, поднес к носу. Даже и не надеялся что-то унюхать, разве что запах жира, которым могли смазать кожу. Но неожиданно учуял легкий рыбий запашок. С привкусом моря.

След между тем уходил в лес, в сторону гор, а не побережья. Конечно, рыбу в Нартвегре ели не только на берегу…

Но чтобы запах сохранился так долго, и не стерся после беготни по снегу, хозяин сапог должен был не раз и не два потоптаться по рыбьим потрохам.

По крайней мере, собаки легко возьмут след, подумал Харальд, выпрямляясь. Нов темноте двигаться придется медленно, чтобы не налететь на ствол…

Он вдруг вспомнил о Сванхильд, сидевшей в Йорингарде голодной с утра. Однако желание найти того, кто устроил охоту зова, не отпускало. Если повезет, к утру он вернется. И принесет ей еды. Зато смертей в крепости больше не будет.

Харальд махнул рукой, подзывая своих людей, которым приказал пока держаться в стороне, чтобы не затоптать следы. Подумал — надо было взять лыжи. Кони, когда устанут, начнут вязнуть в снегу…

Он схватил самого крупного из кобелей, взятых на сворку, за загривок. Придавил, заставив понюхать след, приказал:

— Ищи.

Затем свистнул и сел на коня.

Пес, первым понюхавший след, молча и возбужденно задергал длинный поводок — рвался в лес. Позади него другие псы начали крутиться над отпечатками ног, тоже натянули поводки…

Отряд тронулся.

Вот только псы, сделав круг по лесу, выбрались к натоптанной людьми дороге, ведущей из округи к Фрогсгарду. И там след потеряли, сгрудившись в кучу на колее, в паре десятков шагов от того места, где убийца выбрался на дорогу. Днем тут проехались несколько саней, перекрыв след человека, которого искал Харальд.

И проехались именно в прошедший день, потому что следы полозьев так и не припорошило снегом. Как и конские лепехи, тянущиеся по проселку.

Кто-то из едущих во Фрогсгард мог еще и подвезти убийцу, устало подумал Харальд. Тогда по следу его и вовсе не найти.

Хорошо хоть, есть рабыня, видевшая того человека. Он оглянулся на Кресив, решил — нужно ее расспросить, но так, чтобы отвечала не на своем ломаном нартвежском. Расспросить с помощью той девки, Ниды. Пусть опишет убийцу. И завтра же он пошлет людей во Фрогсгард — искать.

А сам наконец выспится. Иначе скоро свалиться с ног.

Харальда не было весь день. Уже под вечер Неждана, сидя на сундуке напротив кровати, несмело предложила:

— Может, хоть яиц тебе принести, Забава Твердятишна? Вареных или сырых? Туда-то яда никто не подсыплет…

Забава глянула на нее, подумала — вот уже и Неждана сообразила, почему Харальд запретил ей брать еду из чужих рук. О яде заговорила.

Ей вдруг стало неловко за то, что она вроде как не доверяет Неждане, пусть и по приказу мужа. Ясно же, что девка хорошая, честная. Но — Харальд приказал не брать…

И Забава, помолчав, ответила:

— Нет. Выйти мы не сможем — мне велено после заката из дома не выходить, а тебе сказано при мне всегда быть. Да и стражники, что под дверями стоят, вряд ли нас выпустят. А если выпустят, то Харальд их прогонит…

— Так и будешь голодной сидеть? — изумилась Неждана. — Весь день? Меня-то ты покормила, а сама?

Забава через силу улыбнулась. Есть, по правде говоря, уже хотелось — но тревога была сильней голода, так что о еде она не особо думала.

То, что Харальд не пришел вечером, означало, что он все еще не вернулся в крепость. Но ведь ночь во дворе. Что там ночью разглядишь в лесу?

А вдруг наткнется на колдуна, который людей из крепости убивал, со страхом подумала Забава. И случиться чего…

Ей показалось, что в животе у нее все закаменело от этой мысли. Она прерывисто вздохнула — и сказала, стараясь, чтобы голос звучал ровно:

— Ничего со мной не случиться. А ты, Неждана, спать ложись. На сундуках, как в прошлую ночь. Я пока пошью. Не спиться мне что-то…

Вот я и вернулась, счастливо подумала Красава, въезжая уже на рассвете в ворота Йорингарда.

Она разжала руки — в дороге, чтобы не свалиться с крупа коня, пришлось ухватиться за здоровенного мужика, Олафа, сидевшего перед ней. Торопливо сползла вниз.

— Куда, — запоздало рявкнул Олаф. — Лягнет.

Но невысокий жеребец почти отпрыгнул от уже стоявшей на стоптанном снегу Красавы. Фыркнул, запрядал ушами, покосился темно-фиолетовым глазом…

Харальд, ехавший впереди отряда и уже спешившийся, распорядился:

— Болли, сбегай в мою опочивальню. Приведи сюда рабыню, которая прислуживает Сванхильд.

Про Нежданку говорит, сообразила Красава. Вот теперь хитрее надо, а то как бы не учуяла чего подлюка. Да не доложила Харальду или самой Забавке.

Она опустила голову, съежилась. Старательно поморгала, выдавливая на глаза слезу — чтобы пожальче выглядеть.

Неждану привели быстро. Красаву подтолкнули в сторону Харальда, стоявшего чуть дальше. Она зашагала мелкими шагами, покачиваясь, словно от усталости.

— Поговори с ней, — отрывисто приказал Харальд Неждане.

И указал на Красаву.

— Я хочу знать, как выглядел тот человек, которого она видела в лесу, над убитым.

Красава дождалась, пока Неждана ей повторит сказанное ярлом — и начала дрожащим голосом на славянском наречии расписывать того, кого на самом деле не видела. Но слова будто сами приходили на ум.

— Высоченный такой мужик, волос светлый, с рыжиной. На лбу, над левой бровью — шрам… рубаха темная, вроде кожаная, не из ткани.

— Без плаща? — уточнил Харальд.

Неждана перевела — и Красава тихо, с сомнением поговорила:

— Вроде бы на дальней березке плащ у него висел. И пояс с мечом на ветку был наброшен. Больше я ничего не заметила.

Харальд, как только Неждана повторила сказанное, бросил:

— Пошли отсюда. Обе.

Красава тут же развернулась и, опустив голову, пошла к рабскому дому. Следом зашагала Неждана.

Позади Харальд раздавал приказы — отобрать человек двадцать, поумней и постарше. Отправить их во Фрогсгард, с парой саней. Пусть говорят, что ярл послал прикупить разного добра — меда к йолю, хороших кольчуг, веревок для драккаров, на снасти. А сами выспрашивают о высоком мужике…

— Ты, получается, в лесу убивца видела? — сказала вдруг у нее за спиной Неждана.

Красава на ходу развернулась. Посмотрела на девку — горько, опечаленно. И склонила голову.

— Прости меня, Неждана. Груба я была с тобой. Била тебя… все от глупости моей.

— А теперь, выходит, поумнела? — как-то не слишком жалостливо спросила Неждана.

Красава глубоко вздохнула. Скривила губы.

— Меня к новому хозяину отослали. Жена его била, пинала… она в меня тыкает кулаком, а я все про тебя вспоминаю. Думаю — поделом мне. Я с тобой тоже неласкова была. Зверем на тебя кидалась.

— Хозяйку-то как звали? — вдруг спросила Неждана.

— Халла…

Неждана кивнула.

— Эта может. Ну, бывай, Красава Кимрятовна.

Девка уже шагнула в сторону, когда Красава попросила:

— Зови меня просто Красава. Так простишь, Нежданушка? Вина моя перед тобой большая…

— Да прощаю, чего уж там, — на ходу кинула Неждана.

И ушла в сторону недавно выстроенного главного дома.

Первым делом осмотрюсь, подумала Красава, провожая подлую чернавку взглядом. С Забавкой повидаюсь. И перед ней тоже повинюсь. А уж потом прикину, что можно сделать…

Сердце у нее радостно тумкало.

Забава так и уснула — на кровати, с шитьем в руках. А проснулась от стука в дверь и возгласа Болли:

— Сестра, позволь войти.

Она вскочила, опрометью кинулась ко входу. Распахнула дверь, увидела в проходе заспанных стражников и своего приемного брата. Выдохнула:

— Что? Харальд?

— Он здесь, в Йорингарде, — прогудел Болли. — Вернулся. Мы все вернулись.

У Забавы от облегчения закружилась голова, и она, покачнувшись, привалилась плечом к косяку.

— Ярл требует рабыню, которая тебе прислуживает, — деловито сказал брат.

— Зачем? — удивилась Забава.

Болли ответил сумрачным взглядом, сказал коротко:

— Для разговора.

И отступил от двери, всем своим видом показывая, что больше ничего не скажет.

Неждана, уже вскочившая с сундука, на котором спала, накинула обновку, короткий плащ из грубой шерсти. Выскочила наружу.

А Забава осталась ждать.

Неждана вернулась быстро. У порога скинула плащик, объявила:

— Забава Твердятишна, сестра твоя снова в крепости. Ярл привез.

— Ты ее видела? — спросила Забава. И брови у нее сами собой столкнулись на переносице.

— Видела. Прощенья у меня просила. Ее, Забава Твердятишна, отправили к моим бывшим хозяевам. Говорит, несладко ей там пришлось. Ну, в это я верю…

— А во что не веришь?

Неждана, прежде чем ответить, уложила сложенный плащ на крышку сундука.

— Прощенья она у меня просила, Забава Твердятишна. За все, что сделала. Только уж больно гладко да сладко просила.

— Так, может, одумалась? — уронила Забава. — Поумнела?

— Зарекался дятел дерево долбить… — Неждана качнула головой. — В лесу возле Ограмюры, где я раньше жила, кого-то убили. А Красава рядом с убитым человека видела. Потому ярл и привез ее сюда. И меня позвал, чтобы я у твоей сестры на нашем наречии выспросила, как тот человек выглядел. А потом перевела. Только…

Неждана вдруг запнулась, глянула на Забаву осторожно.

— Говори, — потребовала она.

— Только боюсь…

Дверь вдруг отворилась — и вошел Харальд. С громадной миской, с баклагой в руках. Глянул на Неждану, приказал:

— Иди. Вернешься сюда к закату.

Девка снова подхватила плащик, вылетела за дверь.

Забава, стоявшая возле кровати, торопливо шагнула к Харальду. Протянула руки, чтобы принять принесенное. Спросила, глядя ему в лицо:

— Спать будешь? Я уйду. Чтобы тихо, спокойно…

Он мотнул головой.

— Нет. Ты останешься.

И следом скинул плащ, сапоги, шерстяную рубаху, под которую, по зимнему времени, уже начал поддевать еще одну рубаху, из шерсти потоньше, без рукавов. Стащил штаны, оставшись в подштанниках — которые тоже начал одевать только сейчас, когда похолодало. Завалился на кровать, устало посмотрел на Забаву.

Она пошла к нему, неся еду в руках.

— Поешь?

— Да, — согласился он.

И отодвинулся от края кровати. Похлопал по тому месту, где только что лежал, сказал коротко:

— Сюда.

Забава поставила посуду прямо на постель. Харальд взял хлебец. Пробормотал с набитым ртом:

— Ешь.

Но она, уже потянувшись к куску сыра, кое-что вспомнила. И сбегала к поясу Харальда, который он бросил на сундук. Вытащила из ножен, прицепленных к нему, кинжал, принесла.

Харальд молча принял клинок из ее рук. Приподнялся, отрезал себе ломоть мяса. Заявил неожиданно, испытующе глянув на нее:

— Я привез Кресив. В лесу убили человека. Она видела убийцу.

Следом он протянул ей кинжал, рукоятью вперед. Указал взглядом на мясо, ничего не говоря — и Забава осторожно взяла роговую рукоять, отделанную серебром. Ответила:

— Ты будешь искать? Того, кто убил?

Харальд кивнул, бросил в рот мясо. Открыл баклагу, хлебнул эля из горлышка. Пробормотал:

— Да. Поэтому и привез Кресив. Вдруг она узнает кого…

— И как он ее не убил? Тоже? — вслух удивилась Забава.

Харальд вдруг перестал жевать. Уставился на нее сосредоточенным взглядом. Серебро под опухшими веками блеснуло…

Да я тупее последнего барана в своей крепости, подумал Харальд, глядя на Сванхильд. Девчонка это сообразила — девчонка. А он…

Мертвый в лесу был воином. Но убийца его догнал и прикончил голыми руками. Значит, речь идет о человеке сильном и быстром. От такого простая баба не убежит. И убийце не было смысла оставлять в живых рабыню, видевшую его лицо. К тому же…

Харальд вдруг вспомнил все, что видел в лесу. Труп с разодранным горлом, окровавленная борозда, стежки следов.

И последний отпечаток мелкой бабьей ноги — в десятке шагов от тела.

Получается, убийца подпустил Кресив достаточно близко к себе, а потом дал уйти.

Может, после охоты зова не положено убивать кого-то еще, мелькнуло у него. Может, не положено убивать именно бабу. Может, убийца просто не боится того, что его кто-то узнает.

Но тут и без этого много странностей.

Кресив вдруг заговорила на местном наречии. Плохо, коряво, но заговорила. Хотя всего лишь три дня назад, перед тем, как отправиться к Свенельду, умоляла его о чем-то на своем языке. И тогда ни одного слова на нартвежском темноволосая не сказала.

А потом рядом с подворьем Свенельда случилась охота зова. Причем Кресив пошла за хворостом именно в эту сторону…

И — время. Тела его людей упали на крепость перед рассветом. А Кресив утверждает, что разглядела лицо убийцы, к тому же в темноте за хворостом не ходят — значит, она наткнулась на убитого уже утром.

Или это была охота зова для следующей ночи? И в Йорингарде сегодня опять кто-то умрет?

Харальд сел, уже собираясь встать — но снова откинулся на подушки. Спешить тут не надо…

Тут надо не спешить.

Сначала следует понять, что все это значит. Что, если за Кресив кто-то стоит? Сама она из себя ничего не представляет, это ясно. Но охота зова, убитый в лесу — всеэто дело рук Тора…

Похоже, боги решили взяться за меня прямо сейчас, не дожидаясь весны, вдруг подумал Харальд. Не доверяют конунгу Готфриду? Или бояться, что берсерк может измениться уж слишком сильно…

Может, ему тоже настало время сыграть? Говорят, дед Локи любит подстраивать каверзы богам — за что и поплатился, в конце концов.

Вот только девчонку, как ни жаль, тоже придется использовать в игре. Но осторожно.

— Сванхильд, — сказал он медленно. — Я запрещаю тебя подходить к Кресив. Совсем. Хотя бы сейчас ты меня послушаешь?

Девчонка посмотрела на него, склонив голову. Спросила неожиданно:

— А если она подойдет? Ко мне?

Харальд молча взял кусок копченой свинины, торчавший с краю. Отхватил кинжалом ломтик, бросил в рот. Задумчиво прожевал, разглядывая свою молодую жену.

До сих пор, вспомнилось вдруг ему, он решал все в ее жизни. До обеда Сванхильд гуляет с Крысенышем — потому что он так приказал. После обеда идет учиться хозяйству у Гудню и Тюры — тоже по его приказу. Перед закатом, а он сейчас наступает быстро, возвращается в свою опочивальню. Все по его воле.

— Значит, надо сделать так, чтобы она не сумела подойти, — спокойно бросил Харальд. — Я отдам приказ стражникам. Если они ее увидят, тебя уведут прочь. Будет бежать следом — остановят.

Он откусил от хлебца, не сводя с нее глаз. Думал, опять воспротивится — но Сванхильд, на мгновенье сдвинув золотистые брови, медленно кивнула.

Кое-что уже складывается, решил Харальд. И хмыкнул.

То, что он задумал, было скользким делом. А Сванхильд, как выяснилось, еще и ревнива…

Он ощутил, как по губам его скользнула легкая улыбка. Скользнула и пропала.

— Что ты знаешь о смертях в крепости, Сванхильд? — негромко спросил Харальд.

Девчонка наклонила голову.

— Один человек умер три дня назад. Шел по двору…

— Был убит, — поправил ее Харальд.

Сванхильд кивнула.

— Убит, да. Еще два — день назад. И еще тот, в лесу…

Пока она выговаривала слова, явно подбирая их сначала в уме, Харальд отрезал себе еще мяса. Глотнул эля — и только тут осознал, что Сванхильд к питью не притронулась. Хотя еду жевала торопливо.

Но если она не ела и не пила сутки, пока его не было, то должна была хотеть пить…

— Сванхильд, — угрюмо спросил Харальд. — Ты меня ослушалась? Ты что-то пила? Ела?

Она посмотрела виновато. Пробормотала:

— Пила. Ночью. Нежда… Нида спала. Я — напилась. Из кувшина, там.

И махнула рукой, указывая на угол, где стоял кувшин для умывания.

— Не надо было, — проворчал Харальд.

Но подумал пристыжено — сам-то он прошлым утром прихватил с собой баклагу. И на коротком привале, который устроили в лесу, поел из общих припасов, взятых с кухни на весь отряд. Следовало все-таки зайти к ней, прежде чем отправиться к подворью Свенельда. Однако его гнало вперед нетерпение. И надежда, что концы найдутся.

А нашлись не концы, а очередная рабыня — только не похожая на себя прежнюю. Опять женщина — и зелье. И боги в Асгарде, ожидающие, когда же воспарит дракон.

Конца этому бабью, пытающемуся подползти к нему с зельем, похоже, не будет. Во всяком случае, пока он живет на берегу.

Харальд поморщился. Затем протянул Сванхильд баклагу.

— Пей.

Девчонка питье приняла, но прежде чем отпить, сказала неожиданно:

— Харальд… что теперь?

Харальд потер обеими руками слипавшиеся глаза. Спросил, размышляя, как бы получше подступиться к тому, чего он хотел от нее:

— А чтобы ты сделала? Будь ты на моем месте? А, Сванхильд?

— Пусть люди сидят дома, — неожиданно горячо сказала она. — Все. Двери запрут. На двор не ходят, совсем. Пока ночь…

— А если ночью нападут? — поинтересовался Харальд. — У стен никого не будет, открывай ворота и входи. А если кто-нибудь подожжет дома, пока все сидят внутри, за дверями?

Про то, кто мог поджечь, он не упомянул. Но Тор, что ни говори, надзирает за грозами. Мало ли на что он способен сейчас. Может и молнию метнуть. Старые, высушенные срубы загораются быстро…

Сванхильд задумчиво моргнула раза два. Нахмурила золотистые брови. И объявила:

— Собаки. Выпустить, чтобы бегали. А у ворот, там… — она запнулась. Помолчала. Потом вдруг сказала: — Там ставить домик. Чтобы люди у ворот. Но за дверью, под крышей.

И следом девчонка тут же посмотрела на него жалостливо. Добавила:

— Только домик — это долго. А тебе спать надо, Харальд.

— Ешь, — пробурчал он. — И эль пей. Давай, давай.

И, глядя на то, как девчонка послушно подносит к губам горлышко баклаги, ощерился. Следовало самому до всего этого додуматься.

Домик. Дом у ворот…

На самом деле это недолго. Для ярлов и конунгов, которых зовут морскими — потому что у них нет поместий, где можно провести зимовье — перевернутые драккары становятся домами. Опрокинуть корабль вверх килем, поставить его у ворот. Снять несколько досок с обшивки, чтобы получился вход…

Драккаров у него полно. Можно установить один у ворот, и штук шесть вдоль стен. Загнать под них стражу. И пусть сидят тихо, прислушиваются. А остальных запереть в домах. Всех, и мужиков, и баб — кто его знает, этого Тора. Вдруг ему и баба сойдет, когда во дворе не будет воинов?

А на ночь и впрямь стоит выпустить из загона псов. Все надежней.

— Позови стражника, — приказал Харальд.

Вставать ему не хотелось. К тому же девчонка все еще была в платье — так что ничего страшного, если выглянет за дверь…

Сванхильд метнулась к двери. Потом порог перешагнул Хаген, один из ее стражников.

— Для вас троих поручение, — коротко сказал Харальд. — Я хочу видеть здесь всех своих хирдманов. Прямо сейчас. И найдите их быстро. Бегите, а не шагайте.

Хаген кивнул, унесся к двери, тяжело, по-кабаньи топая. Сванхильд, когда он ушел, подошла к кровати. Спросила, стоя рядом:

— Мне уйти? Твои воины придут…

Да что ж она все убежать-то пытается, с досадой подумал Харальд. И взглядом указал на то место, где девчонка только что сидела.

— Нет. Садись. Когда придут мои хирдманы, сядешь на сундук. Но останешься здесь.

Он взял еще кусок мяса, на этот раз с ребрышком. Мрачно вгрызся в него. Покосился на Сванхильд, присевшую на краешек постели.

— Ешь.

Она отломила от надрезанной головки сыра краешек, посмотрела на него, потом оглянулась на дверь — и запихала в рот.

То прыгала туда-сюда, хмуро подумал Харальд, то сейчас сидит в ожидании его людей так, словно готова вот-вот вскочить. И ест как-то урывочно, не подметает все подряд, как сам он. Показалось ему или нет, что пальцы у нее подрагивали, когда она взялась за сыр?

Нельзя мужиков уму-разуму учить, грустно думала Забава, вспоминая, как Харальд оскалил зубы после ее слов — это когда она сказала, что всех бы запереть, а к воротам домик бы поставить.

Мужики это не любят.

А жена мужа должна почитать. И вперед не высовываться, вести себя скромно. Потому и снимает в первую ночь молодая жена сапоги с ног мужа — чтобы почтение выказать…

Забава вдруг осознала, что кусок сыра, который она уже сунула в рот, для нее великоват. И щеки у нее теперь раздулись, как у хомяка — а жевать приходится под взглядом Харальда.

И ведь учила же ее Рагнхильд брать по крошечке, понемножку. А она…

Но что делать, если живот вдруг заурчал голодным зверем? Даже ночью есть не особо хотелось. После сна желание поесть и вовсе улеглось, утихло. Первый кусок она съела не спеша. И второй тоже.

А потом вдруг есть захотелось так, что рот наполнился слюной. Вот и поспешила с куском.

К тому же сыр у нартвегов вкусный. Ломкий, со слезой.

Взгляды, которые Харальд кидал на нее, были задумчивыми и хмурыми. Потом за дверью опочивальни затопали, в опочивальню вошел сначала ее приемный отец, Кейлев, следом за ним еще один мужик.

Забава успела вскочить прежде, чем те переступили порог. Подхватила миску, баклагу подмышку сунула — даже крошки с покрывал стряхнула, в два быстрых взмаха рукой.

И забилась в угол.

Понимала — хирдманы, это те, которые тут отрядами командуют, пришли к своему ярлу. Ее тут и быть не должно, по их обычаям. Главное, молчать, слова не говорить.

В памяти у нее вдруг ожила та ночь, когда сгорел прежний дом, и они с Харальдом чуть не погибли. Толпа мужиков перед женским домом, плачущие девки в середине…

И слова Харальда, сказанные им после этого — когда я говорю со своими воинами, ты должна молчать. И Гудню с Тюрой уж сколько раз твердили, что когда беседуют мужчины, женщины держат рот закрытым.

Она чуть покраснела, поймав взгляд Кейлева. Опустила миску на сундук, сама присела рядом.

Харальд встал, перекинулся парой слов с пришедшими — а потом смолк. Замер, дожидаясь остальных.

Все семь хирдманов наконец собрались. Последним явился Бъерн, самый молодой из всех. Заскочил в дверь, запыхавшись от бега — видно, был на дальнем конце крепости, когда его позвали. Бросил любопытный взгляд на Сванхильд, и тут же торопливо отвел глаза.

Харальд нахмурился, сказал громко:

— Крепость теперь будем охранять по-другому. На двор ночью больше не выйдет никто. Убби, Кейлев, подберите людей, которые встанут на страже у дверей домов — всех, и женского, и рабских, и мужских. К каждому выходу — человек по шесть. И чтобы после заката никого не выпускали, даже по нужде. Пусть готовят ведра, если не хотят, чтобы наутро в домах воняло. Дальше. Возьмите семь драккаров. Пригоните назад те два, что мы отогнали к мысу, чтобы не вмерзли в лед, когда фьорд покроется льдом. Снимите еще пять с катков — но выберите самые старые. Проломанный не трогайте, он не подойдет. Снимите с кораблей носы, мачтовые крепления. И установите вдоль стен, вверх килем. У каждого сдерите с обшивки тройку досок, чтобы можно было подлезть внутрь. Один драккар — к воротам. Еще двое — к концам стен. Остальные четверо раскидайте вдоль крепостной стены. Еще до того, как стемнеет, под каждым кораблем должно сидеть не меньше двадцати человек. Их задача — сторожить. Пусть сидят тихо, прислушиваются, если услышат что-то — орут и бьют в щиты. Наружу не высовываться. Я ночью буду ходить по крепости, если что, прибегу. За это отвечаете вы все, но главным пусть будет Свейн. К закату драккары должны стоять под стенами, люди в них должны сидеть. Ночью ни на стенах, ни у ворот не должно быть никого.

— Да, ярл. — Свейн наклонил голову. — Но не опасно ли это? Когда твориться такое, оставлять стены на ночь без присмотра?

— Я выпущу ночью псов, — спокойно сказал Харальд. Подумал — а узнай Свейн и все остальные, что это подсказала девчонка, без косых взглядов в ее сторону не обошлось бы. — И сам буду ходить по крепости, как я уже сказал. Идите. К вечеру чтобы семь драккаров стояло у стены, кверху килем. И люди сидели под ними.

Он дождался, пока хирдманы выйдут, потом повернулся к тому углу, в который забилась Сванхильд. Сказал чуть насмешливо:

— Вылазь, жена ярла. И в следующий раз при моих людях не смущайся. Держи голову высоко. Если ночью ничего не случиться, я скажу им, что это придумала ты.

Она подошла, посмотрела серьезно.

— Зачем? Ты сам говорил — женщина должна молчать. И Гудню с Тюрой тоже…

— Моя жена может говорить, — проворчал Харальд. — С моего позволения, конечно.

Сванхильд медленно кивнула, не отводя от него взгляда.

Он вернулся на кровать — она тут же подсунула ему под руку миску с едой. Сама присела рядом…

— Иди ко мне, — глухо велел Харальд.

И торопливо вытер о подштанники жирные после мяса руки. Девчонка подскочила.

— Полотенце, Харальд?

— Поздно уже, — бросил он. — Когда встану, все равно одену чистую одежду. Иди ко мне, говорю.

Сванхильд обошла кровать, забралась на нее с другой стороны. Сказала, усаживаясь рядом с ним — на подогнутые колени, осторожненько:

— Тебе спать надо…

Харальд дернул ее за локоть, заваливая себе на грудь. Прихватил за плечи, чуть приподнял — так, чтобы она смотрела ему в глаза.

— Нам надо поговорить, Сванхильд. О твоей сестре. Слушай и не перебивай.

Ее плечи под его ладонями напряглись.

— Кресив вернулась не такой, какой была, — медленно проговорил Харальд. — Это хорошо, что ты знаешь о колдуне. Думаю, Кресив, когда я отправил ее к новому хозяину, встретилась где-то с этим колдуном. Кресив говорит по-нашему — хоть ее никто и не учил.

Синие глаза расширились.

— Кресив хочет подобраться ко мне, — продолжил он. — И я ей это позволю. Немного, но не до конца. Нет, я не приведу ее в свою…

Харальд вдруг осознал, что до сих пор называет эту опочивальню своей. И только своей. Быстро поправился:

— В нашу опочивальню она не войдет. И я не лягу с ней в постель. Но мне нужно понять, что в ней сидит. Отчего Кресив изменилась. Понимаешь?

— Понимаю, — отозвалась Сванхильд горестным шепотом.

— Ты не должна думать о том, о чем думаешь сейчас, — негромко сказал он.

И сжал ее плечи. Крепко, может, и до боли — но она даже не вздрогнула. Только посмотрела тоскующе.

Как же так, думала Забава. Опять Красава. И Харальд хочет с ней…

Ее вдруг затошнило. Она сглотнула, пробормотала:

— А если колдовство, что на ней, на тебя, как это… перепрыгнет? Может?

И это может произойти, молча признал ее правоту Харальд. Все может случиться — поэтому и нужно сейчас устроить эту возню с Кресив. Чтобы понять, на что способны боги.

Сегодня изменилась темноволосая, и он, пусть и с подсказки Сванхильд, но что-то сообразил. Что, если завтра изменится один из его хирдманов? Или даже сама Сванхильд?

— Не бойся за меня, — объявил он с уверенностью, которой не чувствовал. — Я сын Ермунгарда. Вряд ли меня берет чужое колдовство. А вот тебя — может. Скажи, Сванхильд… тебе приходилось болеть?

Золотистые брови взмыли вверх.

— Болеть? Кашлять?

Нет, кашель тут не подойдет, решил Харальда. Его еще надо суметь изобразить. И ночью, и днем. Нужно что-то более простое. Нечто такое, чего не определишь с первого взгляда.

— Живот, — объявил Харальд. — Этой ночью, когда я уйду, ты объявишь своей рабыне, что у тебя болит живот. Потом, завтра утром, я вернусь, и скажу, что тебе делать и говорить дальше. Но помни — то, что я сказал сейчас, твоя рабыня знать не должна. Ни она, ни стражники, ни кто-то другой. Никому ни слова. Обещаешь мне это, Сванхильд?

Она кивнула, но в синих глазах все равно плескалась тоска. И страх. Пробормотала вдруг:

— Слово жены ярла…

Харальд улыбнулся. Хоть радоваться пока было нечему.

И, перевернувшись, улегся на нее. Поцеловал, прикусывая мягкие губы — чуть дрогнувшие, податливые. Подумал, ощутив, как жаркой волной накатило желание — давно я этим не занимался. Два дня, три? Уже и не вспомнишь…

А потом перекатился к краю кровати, по дороге подхватывая с покрывала миску и баклагу, едва не опрокинувшуюся от его движения. В два шага переправил все на сундук. Торопливо начал скидывать одежду, не оглядываясь на Сванхильд. Которая тоже — Харальд это слышал — вскочила с кровати.

Он двинулся к ней, уже обнаженный. Шагал тяжело, ощущая, как прогибаются половицы под его босыми ступнями. Сванхильд, пока он шел, стянула с себя платье. Взялась за подол рубахи…

Не успела. Харальд сделал последний шаг.

Руки Харальда обхватили ее стальными обручами. Вздернули над полом.

Забава уставилась на него сверху вниз. Коленями наткнулась на вздыбленное мужское копье — и услышала, как он просит:

— Поцелуй. Сама.

Она поспешно обхватила ладонями запавшие, с выпирающими скулами и желваками, щеки. Потянулась к нему.

И не знай зачем, сначала попробовала на вкус нижнюю губу. Твердую, сухую, с царапающими корочками. Коснулась ее языком, запоминая вкус.

Солоноватый. С похмельной горчинкой эля.

Губы Харальда — Забава это не увидела, а ощутила — растянулись в подобие улыбки. Одна из его ладоней скользнула вверх, надавила на затылок.

И рот ее оказался смят его ртом, жадным и безжалостным. Целовал Харальд как всегда — как будто душу хотел из нее вытянуть.

Он оторвался от нее только тогда, когда уложил на постель. Рывком задрал подол, быстро погладил ноги — и раздвинул ей колени.

Серебро горело под веками, истончившиеся губы чуть разошлись — намеком на оскал. Щекотно прошлись по лицу Забавы косицы, когда Харальд улегся сверху.

Он не ласкал, и Забава понимала, почему — устал. Но мягкое, смутное удовольствие бродило по телу, пока его мужское копье вдавливалось в нее.

И рывок шел за рывком, точно волной ее качало. И дыхание Харальда обжигало лоб. Тело, тяжелое, словно каменное, прогревало жарким теплом сквозь рубаху, задранную до пояса.

Мягкий трепет нарождался в животе под скольжением его плоти. Дрожью отдавался в раздвинутых коленях…

Красава сидела на краешке нар — тех самых, на которых спала три ночи назад. Молча ждала, что же будет дальше.

А потом в рабский дом вошла Неждана. И Красава, поднимаясь с нар, подумала с легким спокойствием, к которому уже привыкла за последние два дня — вот и ладно.

И ежу понятно, что девка нынче прислуживает гадине Забавке. Потому и явилась днем в рабский дом днем, хотя остальные рабыни сейчас хлопочут по хозяйству. Видно, Харальд, как только приехал, тварь Нежданку отослал. А сам…

А сам сейчас с разлучницей Забавкой милуется. Сокол ясный. Ей предназначенный. Стервой-сестрой отбитый.

Ее обожгло привычной ненавистью, но почти тут же над ухом словно кто-то вздохнул.

Красава не обратила на это внимания, однако мысли снова потекли спокойные, ровные.

Сейчас. Вот сейчас. Еще немного. Рабский дом почти пустой. А даже если кто их и увидит — ничего не заподозрит. Главное, разговаривать тихо, без крика…

Она дождалась, пока Неждана подойдет к ней. Сказала на родном наречии, пропуская девку мимо себя — приветливо, по-доброму:

— Постой-ка, Неждана…

И та застыла.

Так оно и должно быть, довольно подумала Красава, глядя на враз окаменевшую Неждану. Приказала:

— Ну-ка, давай рассказывай, что делается промежду Харальдом и моей сестрой…

Две рабыни, прислуживавшие нартвежкам в женском доме и отпущенные до обеда за ненадобностью, посмотрели из своего угла на двух славянок.

Но ничего такого не увидели — и отвернулись. Подумаешь, разговаривают две бабы…

Хмурое небо над Йорингардом быстро темнело. Где-то над морем, за пологом серых туч, догорал закат. Синие тени вокруг домов поместья густели, наливаясь чернотой…

Неждана шла к хозяйскому дому, прислушиваясь к хрусту снега под ногами. Шла и пыталась вспомнить.

Сегодня что-то случилось. Да такое, что по хребту до сих пор зябкие мурашки ползали.

Но что именно, Неждана вспомнить не могла. Знала одно — что-то было.

Вроде бы день прошел хорошо. Она вернулась в рабский дом, подремала, сходила на кухню, поела. Потом сбегала в баню. В ту самую, куда нартвеги избегали заходить.

Краем уха Неждана слышала, что там отравилась какая-то девка. Из местных, дочка прежнего хозяина Йорингарда. И кому-то из нартвегов уже один раз вроде привиделась белая тень в углу. С тех пор они туда — ни ногой.

Но Неждана помершей нартвежки не боялась. Живых надо бояться, они пострашней мертвых будут. Так что она помылась и постиралась, заложив на двери щеколду. И ее никто не потревожил. Правда, побыла она там недолго. Все делала в спешке, водой окатилась чуть теплой — но зато у огня.

И все же в этот день произошло еще что-то. А что именно, она вспомнить не могла.

Только в памяти как заноза сидела — было что-то, было…

Занятая этими мыслями, Неждана даже не заметила, что по двору наперерез ей идет, почти бежит нартвег.

А когда налетела на него, не успела увернуться от руки, сжавшейся на плече.

— Вот ты и опять сама ко мне подошла, — довольно заявил тот самый мужик — хозяйский брат. — Да ты, похоже, за мной бегаешь.

— Не до тебя мне сейчас, — мрачно сказала Неждана. — К хозяйке иду… пусти.

Она дернулась, пытаясь вырваться из жестких пальцев. Плечо высвободила — но складки шерстяного плаща так и остались у него в горсти.

Людей вокруг не было, крепость как вымерла. Даже стража, караулившая вход на хозяйскую половину, стояла теперь внутри, за дверью…

— Хватит брыкаться, — сказал нартвег. И, оглянувшись, притянул ее к себе — резко выпустив одежду и ухватив уже за локти. — Глупые слова, сказанные в прошлый раз, я тебе прощаю. Как только эти смерти кончатся — увидимся. И тогда непослушания я не потерплю.

Он притянул Неждану к себе еще ближе, так что она уткнулась подбородком в косматую шкуру на плаще.

Вот только ей и впрямь было не до него. И она, даже не задумываясь над тем, что говорит, бросила:

— Мужик ты вроде взрослый, но ума как у ребенка. В крепости люди мрут, вот-вот стемнеет — а ты за бабой гоняешься. Совсем смерти не боишься?

Хозяйский брат тут же сжал Неждану так, что она задохнулась. Сказал угрожающе:

— Забываешься, рабское мясо. Я таких слов и от свободной женщины не потерпел бы.

— Да свободная тебе такого и не скажет, — выдохнула Неждана. — Себя побережет…

И все, что она носила внутри долгие шесть лет рабства, вдруг всплыло — и затопило черной волной. Полной ненависти, злых воспоминаний — и осознания того, что проживет всю жизнь, а потом и умрет рабыней, чужой вещью в чужом краю…

— А мне терять нечего… — почти прохрипела Неждана, уставившись в бледно-голубые глаза. — Сегодня жива, завтра мертва. Не ты, так другой найдется… бей. И тебе легче, и мне смерти не ждать.

На эти слова ушел почти весь воздух, который оставался в груди. Новый вдохнуть было некуда, чужие руки придавили ребра до острой боли…

И вдруг разжались.

— Я женщин не убиваю, — проворчал нартвег, снова сграбастав ткань ее плаща — чтобы не убежала. — Они для другого годны… зачем зря добро переводить?

Неждана с хриплым звуком втянула в себя воздух. Вдохнула раза два, потом уронила с издевкой:

— Бережливый ты. Сразу видно хозяйского брата.

И замолчала. Налетевшая волна ненависти схлынула, оставив после себя легкий, почти судорожный озноб страха. Неждана уже ругала себя на все корки — но нартвег неожиданно заявил:

— Я и сам хозяин. У меня тоже есть рабы… и рабыни есть. Живут хорошо.

К чему он это сказал, было неясно, и Неждана сморгнула выступившие на глазах слезы. Молчала, теперь уже испуганно.

Нартвег, не отпуская ее плаща, деловито спросил:

— Значит, идешь к жене брата? Ей теперь служишь?

Неждана кивнула, с тоской глядя на него.

— Это хорошо, — довольно сказал хозяйский брат. — Выходит, теперь будем часто видеться. Ступай. И в другой раз не бегай по крепости так поздно. Иначе снова подстерегу.

Его рука выпустила плащ Нежданы — и охально прогулялась по груди. Потом нартвег нагло улыбнулся, махнул рукой, указывая на хозяйскую половину. Уставился на нее строго.

И Неждана, даже не веря своей удаче — выпустил, слова неразумные простил, даже затрещину не дал, — побежала к хозяйке. Только у двери главного дома обернулась.

В сгущавшихся сумерках виден был силуэт нартвега, по-прежнему стоявшего там, где он на нее наткнулся. Смотрит, куда она пошла?

Неждана влетела в проход между опочивальнями, где стояли стражники, караулившие хозяйскую половину. Протиснулась мимо них, прижавшись к стеночке.

Странно, но ни один из них даже не шлепнул ее по заду, как случалось уже раза два. И взгляды, которыми ее проводили, были любопытными.

Но занятая мыслями о случившемся, Неждана напрочь забыла о том, что надо что-то вспомнить. Мало ли что померещиться, да еще когда живешь в вечном страхе, с оглядкой…

Не может быть, чтобы девка не сообразила, на что он намекает, довольно думал Свальд, провожая Ниду взглядом. Пусть-ка помечтает о том, как он ее увезет к себе. Глядишь, размякнет.

Она не первая рабыня, которую он ловил на эту приманку. Понятно, что стать наложницей ярла, пусть и не свободной — мечта для любой рабыни.

Только всех девок к себе не заберешь. Хотя вот эту, пожалуй, можно — если, конечно, Харальд отдаст. Как она его…

Свальд поморщился, пощупал все еще болевший нос. Ничего, сероглазая еще станет шелковой.

Он взглядом отследил, как девка скрылась за дверью главного дома. Потом развернулся и торопливо побежал к воротам. Сумрак вокруг сгущался…

Бежал и думал — хорошо, что в стражу, охранявшую хозяйскую половину, попали двое парней из его прежнего хирда. И он знал, где отловить эту Ниду. Да еще и пару слов сказал, чтобы сероглазую не трогали…

Выходя после заката из своей опочивальни, Харальд наткнулся на рабыню, которая теперь прислуживала Сванхильд. Та поджидала за дверью.

У него вдруг мелькнула мысль, что девка эта, Нида, сейчас пришла из рабского дома. И наверняка видела там Кресив.

У этих двоих даже места на нарах были на одной стороне дома, неожиданно припомнил Харальд. Только темноволосая, до того, как он ее подарил Свенельду, спала поближе к двери, а Нида в самом углу…

Он молча полоснул по девке взглядом и прошел мимо нее.

Это тоже придется учесть, решил Харальд, уже выходя во двор. Но девка не дура, к тому же она сама прибежала к Сванхильд, прося забрать ее от Кресив. И рана на лбу у этой Ниды еще свежая, полученная на память от темноволосой. Женщины зло помнят долго…

Все, кроме Сванхильд, подумал неожиданно Харальд. У нее памяти на зло, похоже, вообще нет.

И никакая другая не смотрела бы на него так, как смотрела девчонка — считая при этом, что рано или поздно он ее убьет. Дуреха. Сванхильд.

Непонятно с чего у него вдруг мелькнула странная мысль — жаль, что та рубаха, на которой она успела вышить одинокого лебедя, так и затерялась, оставшись в Хааленсваге. В конце концов, носить было необязательно. Сунул бы на дно сундука, и все…

Харальд хмыкнул, отгоняя глупые мысли. И ускорил шаг, направляясь к псарне.

Вокруг лежала затихшая в беспроглядной ночи крепость. Сегодня ее не освещали отблески костров — стража сидела под перевернутыми драккарами, спрятавшись от смерти, приходившей с неба.

Он сам выпустил псов, затем прошелся вдоль стен. Удостоверился, что перевернутые корабли стоят надежно, опираясь бортами на земляные насыпи. А люди, как и было приказано, сидят под ними. Потом проверил стражу во всех домах…

И спустился к фьорду, уже успевшему покрыться тонкой коркой первого льда. Прошелся по ней у берега, где наледь была потолще. Дошел до того места, где под ногами уже трещало и прогибалось — и только там остановился. Бросил, глядя вдоль замерзшего фьорда, над которым посвистывал ветер:

— Ермунгард.

Ответа не было. То ли родитель ждал от него очередной жертвы — то ли мороз, сковавший залив, Мировому Змею не нравился…

Надо будет завтра днем выйти в море на одной из лодок, которых оттащили к устью залива, к открытому морю, замерзавшему только в самые большие холода, решил Харальд. И попробовать еще раз позвать родителя.

А еще надо съездить к Свенельду, подумал он, выходя на обледенелый берег. Расспросить его насчет Кресив…

Неждана заскочила в опочивальню, как только Харальд из нее вышел. Махнула поклон, пробормотала:

— Доброго тебе вечера, Забава Твердятишна.

И кинулась к посуде, оставшейся после еды, которую Харальд принес в покои незадолго до заката.

— Оставь, — тихо сказала Забава, сидевшая на краю кровати. — Поздно уже, во двор выходить нельзя. И тебе доброго вечера, Неждана — вернее, доброй ночи.

Потом Забава замерла, прикидывая, как вернее и лучше сделать то, о чем ее попросил Харальд. Притвориться больной прямо сейчас? Или подождать — а потом разохаться?

И ведь Неждана спрашивать начнет, со стеснением подумала вдруг она. Что да как, почему, да не тошнит ли…

А соврать надо так, чтобы Неждана поверила. Понятно, почему Харальд этого хочет — чтобы через Неждану до Красавы дошла весть о том, что она, Забава, приболела. Чтобы Красава еще больше осмелела.

Забава едва слышно вздохнула. Красава-то осмелеет — а вот что дальше будет, еще неизвестно. Вдруг Харальд вспомнит старое? Правда, Харальд вроде бы Красаву после всего на дух не переносил. И чуть до смерти не запорол.

Но сам Харальд сказал, что сестра с колдуном встретилась. Вдруг она теперь его зельем опоит или чары какие наведет?

После этих мыслей Забаву затошнило почему-то, так что на подушки она откинулась без всякого притворства. Слабость оказалось самой настоящей.

— Плохо мне, Неждана, — пробормотала она. — Живот болит…

Неждана, как и следовало ожидать, кинулась к ней.

— Что же это с тобой? Может, ты съела чего, Забава Твердятишна? Так ты вроде только из мужниных рук ешь.

А в глазах у бедной девки, испуганных, округленных, читалось — лишь бы не отрава, непонятно как попавшая в хозяйкин рот. А то ведь ярл не помилует…

— Может, и съела, — согласилась Забава. Добавила с расстановкой, глубоко выдыхая: — Рыбу недавно ела, она вроде как горчила. А может, мне просто время пришло поболеть.

Следом Забава простонала, схватившись за живот. Сказала, старательно кривя губы и морща лоб, как от боли:

— Ты, Неждана, не тревожься. Посплю, глядишь, и полегчает. Сама тоже ложись.

Чуть позже, решив, что кашу маслом не испортишь, Забава простонала еще пару раз. А потом и сама не заметила, как уснула.

Это ночью никто не умер. Значит, или Кресив соврала — или Тор, не сумев никого подловить в Йорингарде, нашел жертву в другом месте.

К себе в опочивальню Харальд вернулся засветло. Принес, как уже привык, еду для себя и для Сванхильд. Остановился перед порогом, глянул на одного из трех воинов, стоявших тут. Взглядом указал на дверь.

Перед ним торопливо распахнули створку. Сами воины тут же отступили в сторону, чтобы ярл не подумал, что они подсматривают…

Сванхильд, лежавшая на кровати и уже проснувшаяся, вскинулась было, чтобы встать — но Харальд качнул головой, свел брови на переносице, и она снова откинулась на подушки.

Рабыня, спавшая на сундуке, торопливо поднялась, заспанно моргая.

— Иди поешь, — приказал Харальд, удостоив ее взглядом. — Потом вернешься сюда. Днем меня не будет.

Девка кинула боязливый взгляд сначала на Сванхильд, потом на него. И, подхватив оставшуюся с вечера посуду, убежала.

Сванхильд, едва дверь за рабыней захлопнулась, тут же вскочила. Пошла к нему, протягивая руки к баклаге и блюду, что были у него в руках.

— Харальд, я возьму?

— Да что там брать, — проворчал он.

И, сделав пару шагов, сгрузил все на край постели. Сванхильд снова оказалась рядом — и Харальд, хмыкнув, позволил ей забрать скинутый плащ. Приказал, сам усаживаясь на кровать, рядом с принесенной едой:

— Садись и ешь. Я сегодня могу вернуться поздно. Но помни, что при рабыне ты должна лежать.

— Весь день? — негромко спросила Сванхильд.

Заболеет еще, с досадой решил Харальд. И бросил:

— Вставай время от времени. А потом с криком падай на постель. Но из дому не выходи. Сможешь?

Девчонка кивнула. Прядь золотистых волос, выбившаяся из полурасплетенной косы, упала на лоб. Она ее сдула…

И Харальд вдруг подумал, что еда может подождать. Да и остальные дела тоже…

Утром Красава встала рано — вместе с рабынями, убегавшими на работу. Кое-как причесалась, снова завернулась в покрывало с прорезями, которое использовала как накидку. Торопливо вышла.

Ждать и затягивать было ни к чему. Сегодня, если все сложиться удачно, она добьется того, что нужно.

И бывшая рабыня получит свой урок, вспыхнула неожиданно в уме у Красавы насмешливая мысль. Одно мгновенье она думала, о ком это, а потом сообразила — да о Забавке же. О твари гулящей, подлым обманом сманившей у нее ярла…

За дверью рабского дома ветер швырнул в лицо пригоршню снежной пороши, и Красава скривилась. Придется сегодня померзнуть. Ничего, потом отогреется. В объятьях у ясна сокола Харальда…

Тихо-тихо, едва слышно, кто-то засмеялся. И Красава, шагая к кухне, улыбнулась в ответ.

Проклятую Нежданку пришлось ждать долго. Красава уже продрогла, стоя за углом кухни, глядевшим на главный дом. День сегодня выдался вьюжный, сумрачно-серое небо обложили тучи. Снизу, под шерстяную накидку, задувало, тело пробрало дрожью…

Но девка наконец-то появилась. Шла торопливо — и даже не заметила Красаву, затаившуюся за углом.

— Стой, — негромко, с угрозой, сказала Красава, шагнув ей навстречу.

И Нежданка, покачнувшись, замерла.

Ох и хорошо стало жить нынче, радостно подумала Красава. С таким-то даром… и понятно, что он с ожерельем пришло. Только ожерелье тот рыжий мужик тоже кому попало не предложил бы…

— Рассказывай, что там у Забавки делается, — приказала она. — Да как сама она, тварь, поживает.

ГЛАВА 5. Вьюга над Йорингардом

Из опочивальни Харальд вышел позже, чем собирался.

Еще ночью он решил, что с утра первым делом выберется к устью фьорда и выйдет на лодке в открытое море — но сейчас, поразмыслив, поменял свое решение.

Надо следовало узнать, как жила Кресив у Свенельда. Вдруг хоть что-то, да проясниться.

С собой Харальд взял Болли и еще одного человека, из местных, прежде служившего конунгу Ольвдану. И отправился в сторону Ограмюры. С неба сеяло мелкой снежной порошей, кони вязли в снегу…

Так что до имения Свенельда они добрались с запозданием. Но еще перед тем, как среди стволов показалась ограда, до них донесся запах дыма — приправленный густым мясным духом.

— Баранину коптят, — довольно объявил Болли, державшийся за спиной у Харальда.

Второй, по имени Скаллагрим, пробурчал:

— Уж больно жирно пахнет. Не одну тушу коптят. А до йоля (праздник, приходящийся на самую длинную ночь зимы) еще далеко. Может, у Свенельда на скотину мор напал, что он овец под нож пустил?

Харальд, и без того насторожившийся, молча нахмурился.

На подворье, почуяв чужих, залаяла собака. Ворота открыли сразу же, как только Харальд, спешившись, в них стукнул.

— Доброго тебе дня, Свенельд, — бросил он, вглядываясь в хозяина.

Старик выглядел резко постаревшим — и похудевшим. Сейчас он мало походил на того крепкого, довольного собой хозяина поместья, который несколько дней назад привез ему в Йорингард славянскую рабыню.

— И тебе доброго дня, ярл Харальд, — ответил Свенельд. Добавил, помолчав: — Будь гостем, раздели со мной эль…

Харальд, кивнув, бросил поводья своего коня Болли. Зашагал за стариком, сделав своим людям знак рукой, чтобы оставались во дворе.

Жена хозяина, имени которой он не знал, сидела у очага, над которым коптились сразу две туши — одна над другой. Поспешно поднялась им навстречу, поднесла эль.

И Харальд, опустившись на лавку перед огнем, хлебнул из чаши. Сказал спокойно:

— Я заехал к тебе узнать, не случилось ли еще чего рядом с твоим домом со вчерашнего вечера, Свенельд. Раз уж нынче я занял место конунга, который прежде присматривал за этой округой…

— Все спокойно, ярл, — торопливо сказал старик.

Харальд сделал еще глоток.

— Это хорошо. Скажи, не случилось ли чего, пока у тебя… — Он ощутил, как у него дрогнула, слегка задираясь, верхняя губа. — Жила сестра моей жены?

Старуха-хозяйка, застывшая неподалеку от очага, посмотрела на него с ужасом — и с мольбой.

— Все было хорошо, ярл, — медленно, почти уверенно сказал Свенельд. — Сестра твоей жены вела себя достойно. Она сразу сказала, кем тебе приходится — и мы отнеслись к ней, как к гостье. Я понимаю, у всех в семье бывают разлады. Ты не думай, ярл, я никому ничего не скажу.

Харальд молча сделал еще один глоток.

Ясно, что здесь случилось кое-что. Но эти люди ничего не скажут — боятся. Похоже, им успели пригрозить. Кто? Кресив? Кто-то из богов, что за ней стоят?

Но Свенельд и его жена не были ему врагами, и вытягивать из них правду силой Харальд не хотел.

Кроме того, он сам стал причиной всего, прислав сюда Кресив. Хотя мог попросту ее прикончить, соврав Сванхильд что-нибудь успокоительное. Давно следовало это сделать, по правде говоря. Возможности проверить его слова у девчонки все равно нет.

Харальд шевельнул бровями. Кое-что он все-таки узнал. У стариков пала скотина. Много скотины. Они запуганы, да так, что не решаются даже слово сказать. Но Свенельд, когда он его видел в первый раз, показался ему человеком неробкого десятка. А отсюда следует…

Люди в этом возрасте уже готовы к своей смерти. Может, им пригрозили не их смертью? У Свенельда вроде бы есть сын.

К тому же — пала скотина. И много. Проходя по сеням, он заметил высокую кипу пересыпанных солью овечьих шкур.

Конечно, можно узнать правду и по-другому, подумал Харальд. Когда Свенельд привез девку в Йорингард, он упоминал, что собирается купить во Фрогсгарде новую рабыню. Можно поискать ее — и расспросить…

А потом уехать, оставив стариков ждать всех тех бед, которыми им пригрозила переродившаяся Кресив. Или те, кто стоят за ней.

От Свенельда мысли Харальда перекинулись на Йорингард. Он уехал из крепости, оставив там Кресив, из-за которой в Ограмюре пала скотина. Но возможно, она умеет убивать не только овец.

А еще в Йорингарде осталась Сванхильд. Пусть ее охраняют, и он запретил ей выходить из опочивальни — однако Кресив ее слишком сильно ненавидит. И теперь она многое может.

Я недоумок, холодно подумал Харальд. Решил поиграть с богами в их игры, забыв, чем кончились такие игры для деда Локи — смертью сыновей и вечными муками…

Он резко встал, оставив чашу с недопитым элем на лавке. Бросил, глянув на Свенельда:

— Благодарю тебя за эль. Ты похоронил того, кого нашел в лесу?

— Да, ярл, — Свенельд изо всех сил пытался выглядеть равнодушным, но лицо его засветилось радостью, когда он увидел, что гость собрался уходить. — Земля мерзлая, пришлось развести костер, чтобы выдолбить яму. Но если найдутся родичи — тело на таком холоде сохраняется долго. Разгребут могилу, смогут забрать…

Харальд кивнул и вышел. Объявил Болли и Скаллагриму, ожидавшим во дворе:

— Возвращаемся в Йорингард. Да поскорей…

— Узнал, что хотел, ярл? — простодушно прогундосил Болли, отворачиваясь от ветра.

Харальд молча кивнул. И оглянулся.

Оба — и Свенельд, и его жена — стояли у двери дома. Смотрели вроде бы спокойно, но на лицах была надежда.

— Ветер усиливается, — осторожно заметил Скаллагрим. — Еще немного — и коней придется вести в поводу. Думаю, до темноты в крепость не вернемся.

Он не стал предлагать переждать непогоду тут, в Ограмюре. И даже не заикнулся о том, что после недавних смертей лучше бы не ходить по лесу ночью…

— Значит, нам придется торопиться, — угрюмо сказал Харальд.

И, взяв поводья у Болли, повел своего коня со двора.

Ночью Харальда в опочивальне не было — сторожил крепость, по словам подлой девки. А явившись утром, отпустил гадюку Нежданку поесть, велев затем вернуться в опочивальню.

Похоже, Харальд куда-то собрался, решила Красава, идя к рабскому дому. Миску с кашей, взятую на кухне, приходилось прикрывать рукой. Снег летел навстречу, слепя глаза…

Точно куда-то поедет, иначе отсыпался бы в опочивальне после бессонной ночи, отпустив рабыню, подумала Красава следом. Зимой в крепости для мужиков дел нет, особенно в такую погоду. Наверно, отправится искать того, кто убил человека в лесу. Того, кого она даже не видела, но описала так гладко, словно кто-то нашептал ей на ухо нужные слова.

Вот и хорошо, что Харальда тут не будет, потому что он может помешать. А так вернется — и узнает, какую змею на груди пригрел.

Красава довольно улыбнулась, входя в рабский дом. Съела кашу, присев на нары. Выждала какое-то время, слушая, как часто стучит в груди сердце, сжимая и разжимая от волнения кулаки.

А потом поднялась.

Харальда в крепости уже не было. Красава не знала, откуда ей это известно — но была в этом уверена. Пора начинать.

Погода нынче снежная, по двору поземка метет, так что все будут сидеть по домам. И не будет лишних глаз, которые могут заприметить ее издалека. Ну а те, кто окажется поблизости — так, что она их сама увидит — про нее потом и не вспомнят.

Спасибо Тору за вьюгу, уверенно подумала вдруг Красава. И сама этой мысли удивилась. Но тут же вспомнила, что Тор — это тот рыжий красавчик, который дал ей померить ожерелье.

Уже пробираясь по двору, занесенному сугробами, она решила, что надо бы сначала сходить в один из мужских домов. Позвать Убби. Чтобы было кому увидеть — а следом разнести по всей крепости…

Откуда она знает про Убби, кто это вообще такой, Красава не задумывалась. Не до этого было. Главное, еще немного — и подлюка Забавка за все заплатит…

К мужскому дому она тоже свернула по наитию, словно ее вела туда незримая рука. Открыла дверь, отряхнулась за порогом.

Мужики, сидевшие и лежавшие на нарах, негромко что-то обсуждавшие, при виде вошедшей рабыни резко замолчали. Красава, не обращая на них внимания — все равно позабудут, что она сюда приходила — зашагала по проходу.

Один из парней, сидевших там, где она шла, вскочил, попробовав загородить дорогу.

И Красава засмеялась. Каким-то чужим, журчащим голосом заявила — на чистейшем нартвежском наречии:

— Уверен, что желаешь встретиться со мной наедине, Грани? Смотри, как бы потом не пожалеть.

Парень покачнулся, осел на нары — а Красава молча пошла дальше. Остановилась у нар, на которых, неловко свесив с края искалеченную кисть, вытянулся здоровяк. Посмотрела на него в упор, сказала негромко:

— А ты не хочешь зайти к Свальду и спросить, что у него было с твоей женой, Убби? Говорят, она к нему от тебя бегала — еще до того, как ярл Харальд посадил ее под стражу…

Убби резко сел. Спросил сквозь зубы:

— А тебе что до этого, сестра жены ярла?

— Да мне ничего, — невозмутимо ответила Красава. — Только сестра моя, жена ярла Харальда, долго смеялась, вспоминая тебя. Говорила, что твою Рагнхильд кто только не топтал. Пока ты ее не подобрал…

Убби рывком встал — и Красава поспешно отступила. Бросила напоследок, чтобы подстегнуть еще сильней:

— А ярл Свальд нынче каждой рабыне, которую за амбарами заловит, рассказывает, что до нее он мял жену хирдмана Убби…

Она склонила голову и быстро зашагала к выходу из мужского дома. За ее спиной звякнула сталь — Убби застегнул пояс, к которому был подвешен меч. Потом накинул плащ.

Выйдя из мужского дома, Красава опрометью побежала к главному дому, к той стороне, где был вход на хозяйскую половину.

И едва распахнула дверь, как сразу натолкнулась на четырех стражников, стороживших вход. Подумала завистливо — бережет Харальд гадину Забавку…

Стережет, да не устережет, сердито подумала она. Ей сейчас это только на руку. Чем больше народу Забавкин позор увидит, тем лучше.

— Расступились, — коротко приказала Красава. — Встали тихо.

И стражники, сначала глядевшие на нее исподлобья, тут присмирели. Прижались к стенкам…

Сделав несколько шагов по проходу, Красава расслышала, как за первой дверью храпит Свальд. Открыла створку с ноги, пинком, радуясь собственной, так неожиданно обретенной силе и смелости. Сделала шаг за порог.

Заспанный Свальд вскинул голову.

— Кто… что случилось? Чего тебе, девка?

— Вставай, — не своим голосом приказала Красава. — Вставай и жди.

В это мгновенье у нее за спиной хлопнула дверь — разъяренный Убби наконец-то добежал до главного дома. Протопал тяжело по проходу, и Красава, развернувшись, встретилась с ним взглядом. Уронила свысока:

— Постой пока тут…

Здоровенный мужик, покачнувшись, замер на месте.

А Красава, переступив порог, пошла к двери в самом конце прохода. Той, что по правую руку — за которой, по словам Нежданки, была опочивальня ярла. Где теперь безвылазно сидела Забавка, вроде как приболевшая…

И то, что она тут сидит, мне тоже на руку, счастливо подумала Красава.

Здесь, перед этой опочивальней, стояло еще трое воинов. Один из них, когда Красава подошла, попробовал было заступить ей дорогу.

— Ты куда? А ну…

— Стой, где стоишь, — прошипела Красава. — Все стойте.

И снова пинком отворила дверь — в опочивальню, где сидела ненавистная сестра.

Забавка, развалившаяся на кровати, при ее появлении вскочила. Нежданка спрыгнула с сундука, на котором сидела, подобрав ноги.

— Замри, — бросила Красава, глянув на рабыню.

Следом в упор посмотрела на сестру.

Какой-то шум за дверью опочивальни Забава услышала, но не насторожилась. Знала, что там стражники, а они тоже живые люди, весь день молчком не простоят. К тому же ближе к выходу находилась опочивальня брата Харальда, Свальда. Когда столько народу, людские голоса не в диковинку…

Но дверь опочивальни вдруг распахнулась. Да так, что створка ударилась о стену. На пороге показалась Красава. Вошла, приказала низким голосом Неждане, уже вскочившей с сундука:

— Замри.

И заявила, переведя взгляд на саму Забаву:

— Что, не ждала, тварь гулящая? А вот и свиделись. Помнишь, что я на корабле обещала, когда нас сюда везли? Что если захочу, тебя бросят воинам на потеху. Вот и пришло времячко.

Все то, что рассказывал Харальд — что с Красавой не все чисто, что она вроде бы связалась с колдуном, который людей в крепости убивал — вспомнилось Забаве разом, мгновенно. И она закричала:

— Стража.

Но никто не явился. Хотя Забава видела плечо одного из стражников в проеме распахнутой двери. А в проходе между опочивальнями, где только что звучали голоса, сейчас почему-то было тихо-тихо…

Даже Неждана стояла у сундука, не двигаясь с места. Смотрела на все отстранено.

Красава торжествующе улыбнулась.

— Что, Забавка, привыкла ярловой женкой зваться? Готовься, сейчас ноги будешь перед мужиками растопыривать.

Спасаться надо, с ужасом подумала Забава. И спасаться самой, помощи ждать не приходится ни от кого — ни от стражников, ни от Нежданы, стоявшей сейчас столбом.

Но если стражники в проходе теперь слушаются Красаву…

То даже сбежать не получиться.

И Забава кинулась в сторону — к стене над изголовьем кровати, где со стороны Харальда висело оружие. Где поблескивала среди мечей и копий его вторая секира, про запас, бывшая поменьше той, которую он всегда таскал с собой.

Она уже успела вскочить на кровать — так оно быстрей, чем бегать вокруг. Но Красава рявкнула:

— Стой.

И руки-ноги вдруг перестали Забаву слушаться. Она застыла, утопая в ужасе. А сестра тем временем приказала — голосом сильным, звонким, в котором плескалась радость:

— Раздевайся. Все снимай с себя, говорю.

— Красава… — только и успела пробормотать Забава. Умоляюще, потому что теперь могла лишь умолять.

А потом ее сознание померкло. Словно уснула, стоя на постели.

Забава уже и не осознавала, не чуяла, как ее руки покорно ухватились за платье. Неловко дернули, задирая его и стаскивая…

Красава, обернувшись к двери, приказала стражникам, покорно ждавшим в коридоре:

— Заходите. Баб у вас, полагаю, давно не было? Вот сейчас и получите. Да оружие скиньте, мешать только будет. И помните — она вас сама сюда позвала. Сама перед вами разделась. Так ярлу и скажете.

Но посреди помраченья, того мертвого сна без сновидений, который навалился на Забаву под жадным и радостным взглядом сестры — ее вдруг окатило холодом.

Резким — как в полынью попала.

И Забава, моргнув, вынырнула из сна. Сразу увидев все по-другому.

Опочивальня теперь стала серой, везде залегли угольные тени. Даже ряд светильников на стене горел не ярко-желтым пламенем — а мертвенно-белым.

И единственное, что сияло живым цветом, это силуэты людей. Они были красные, теплые, зовущие…

Еще долю мгновения Забава потратила на то, чтобы осознать то, что с ней происходит. Она стояла на кровати, в одной нательной рубахе. И руки уже вцепились в подол, уже задрали его выше колен…

А с трех сторон кровать окружили мужики. Трое. Один тонкий силуэт застыл у стены напротив — Неждана?

Еще один силуэт сверкал у самой двери темно-красным сиянием, отливая в сердцевине синим. Красава?

Кому ж еще быть-то у выхода, решила Забава. Сторожит, чтобы никто не сбежал.

Она выпустила из рук подол рубахи. Подумала с каким-то холодным равнодушием, быстро окинув взглядом опочивальню — к оружию теперь не подобраться. Перехватит по дороге тот мужик, что глазеет на нее справа.

И наружу не выскочить. Там, у выхода — другие стражники. Тоже околдованные, раз не прибежали на ее крик.

— Что это? Берись за рубаху, стаскивай, — громко сказала Красава по-нартвежски.

Хотя перед этим разговаривала с ней на родном наречии. Только стражникам отдавала приказы на чужом языке…

Воин, стоявший по правую сторону кровати, загоготал и потянулся вперед, попытавшись ухватить Забаву за рубаху. В другое время она бы от испуга шарахнулась в сторону — и наверно, попала прямо в руки мужика, поджидавшего слева…

Но теперь страха не было, словно весь он вымерз в сером мареве с угольными тенями, помеченном красными людскими силуэтами. И Забава лишь быстро, как-то танцующе переступила с ноги на ногу, на полшага уходя назад, к изголовью и уворачиваясь от чужой протянутой руки. Снова задрала подол с одного бока — но уже стремительно, рывком…

И пока воин выпрямлялся, залепила ему ногой в лицо.

Попала вроде бы рядом с глазом. Мужик хрипло выдохнул, схватился за левую половину лица.

Опочивальня напротив, вдруг мелькнуло в уме у Забавы. И — оружие.

Она прыгнула прямо с места, метя в промежуток между стенкой и воином. Приземлилась, оступившись и едва не врезавшись в простенок, за которым прятался проход между опочивальнями.

— Хватайте ее, — гневно крикнула Красава на здешнем наречии.

Забава развернулась, содрала с крюков запасную секиру Харальда, ухватив ее двумя руками…

Но путь к выходу уже перегораживали мужики — все трое набились в промежуток между кроватью и простенком.

И ведь безоружные, как-то до странности спокойно подумала вдруг Забава. А ударить придется. Иначе…

— К оружию, — провизжала Красава. — Вы, задницы. Выбейте у нее оружие из рук.

Иначе убью себя, но не дамся, закончила свою мысль Забава.

И замахнулась, кидаясь вперед. Руки, когда-то привычные к колке дров, занесли секиру как топор.

Двое из трех воинов, стоявших перед ней, после крика Красавы оглянулись. Лишь третий, по-прежнему державшийся за глазницу, шагнул вперед…

Лезвие свистнуло — и врубилось ему в ребра. Да там и осталось. Забава попыталась было выдернуть секиру, но не смогла. Разжала ладони, сжатые на рукояти так, словно их судорогой свело…

Мужик взвыл, покачнулся, как-то странно вскинул руки — растопыренные пятерни повисли в воздухе рядом с воткнувшимся лезвием. Словно он хотел схватить секиру, но боялся.

И в глаза Забаве бросилось — желвак, вздувшийся под кожей над скулой, вместо глаза щель, из которой висит сгусток. Но все серое, без кровавых тонов…

Самое странное, она даже не испугалась. Может, потому, что двое других мужиков уже успели похватать мечи. Блеснули мертвенно-белые наточенные лезвия…

Забава снова кинулась к стене с оружием. Вцепилась в одну из рукоятей, укрепленных на высоте ее плеча, рванула из ножен. Тут же запрыгнула на постель.

Воины с мечами метнулись наперерез, вдоль изножья кровати, отсекая ей путь к двери.

И Забава птицей нырнула назад, к простенку. Врезалась в него, по пути задев рукоять секиры, по-прежнему торчавшей из чужой груди. Человек взвыл, как-то неловко начал заваливаться на пол…

Она скользнула мимо него, вдоль простенка. К выходу.

— Держите ее, — зашлась в крике Красава. — Вы, у двери. Все ко мне.

И Забава, пролетая мимо, махнула перед собой зажатым в руке длинным кинжалом Харальда. Почти неосознанно махнула, очертив лезвием широкий полукруг.

Не глядя, просто по красному силуэту…

Красава завизжала на такой высокой ноте, что уши заложило.

Забава влетела в опочивальню напротив, рывком задвинула засов. Истошный визг за створкой смолк, Красава завопила:

— Туда. Выбейте дверь.

В темноте, на ощупь, Забава кинулась к стене напротив.

Заново отстраивая после пожара главный дом, Харальд устроил тут окна побольше. Такие, чтобы в них мог пролезть человек. Ставни обили мехами и кожей, чтобы зимний холод не проходил внутрь…

Сзади в дверь ударили. Загудели толстые доски.

Забава нащупала засов, распахнула окно. Ветер тут же швырнул в лицо пригоршню колкой снежной крупы.

Она выбросила в окно кинжал, ухватилась за широкий подоконник. Подтянулась рывком — и вынырнула наружу, не обращая внимания на то, что падать пришлось вниз лицом. Успела в самое последнее мгновенье выставить руки, чтобы приземлиться помягче, повернуть голову…

И ухнула в сугроб, который вьюга успела намести под окном. Тело, прикрытое одной рубахой, прохватило ледяным холодом. Сердце зашлось так, что грудь опоясало болью.

Куда бежать, путано подумала Забава, барахтаясь в сугробе и кое-как вставая на ноги. Цвета резко, неожиданно вернулись, тело теперь колотила крупная дрожь, дыхание рвалось из груди с хрипом — и зубы стучали. Ветер налетал порывами, засыпая снегом и слепя глаза…

К кому бы она не кинулась за помощью — стоит Красаве подойти поближе, и все будет так, как та захочет. Харальда нет. В крепости нынче хозяйничает Красава. И ее непонятное колдовство.

Из окна долетел грохот — выбили дверь. Мужской голос заорал:

— В окно выпрыгнула.

И тут же до Забавы донесся выкрик Красавы:

— Бегите во двор. Ловите ее.

Не дамся, с ненавистью подумала вдруг Забава. Не дамся. Живой уж точно…

Она оглянулась — но кинжал, выброшенный перед тем, как лезть в окно, потерялся в снегу. Сзади, пробившись сквозь свист ветра, донесся рваный скрип половицы. Кто-то бежал к окну.

И Забава сорвалась с места вспугнутой птицей. Прочь от фьорда, на который выходила дверь хозяйской половины. Босые ноги вязли в снегу, а он их в ответ обжигал холодом.

Мысли вспыхивали и гасли — надо бежать… надо спрятаться. Переждать, пока не вернется Харальд. Он ведь вернется?

Но если Харальд приедет поздно? В прошлый раз он уехал с утра, а приехал лишь на следующий день.

И если даже она спрячется, оставив Красаву хозяйничать в Йорингарде — рано или поздно ее все равно найдут. Мужики обойдут все службы одну за другой, заглянут в каждую щель.

Бежать из крепости? В одной рубахе далеко не убежишь. И за ней могут отправить погоню.

Я жена ярла, вдруг мелькнуло у Забавы.

Она пронеслась мимо кухни, запрыгала по сугробам, которые вьюга намела на дорожке, ведущей от берега к воротам. Одеревеневшие ноги почти не чувствовали холода. Сейчас Забава боялась только одного — что оступится и упадет…

В тусклом свете вьюжного зимнего дня уже виднелся горб корабельного днища, темневший возле ворот. Занесенный по бокам снегом, с темным провалом там, где был вход.

Харальд все-таки сделал домик для стражи, путано подумала Забава.

И оглянулась на бегу.

За ней гнались. Мужиков было много — Красава послала ловить ее и тех двоих, что вошли в опочивальню, и остальных, стороживших вход. Вместе с ними, кажется, и Свальда.

— Не уйдешь, — хлестнул сзади крик Красавы.

Уже на родном наречье.

И Забава оступилась. Покатилась по снегу, ощущая только одно — холод, холод злой и леденящий, от которого сводило руки, спину, живот…

Ладно хоть ноги мало что чувствовали.

Она снова вскинулась и полетела вперед. На пределе сил, туда, где среди снегов темнело засмоленное, длинное днище опрокинутого драккара.

Бъерн, который в этот день присматривал за воротами и за стеной, зашел в укрытие, которое соорудили по приказу ярла Харальда. Чтобы погреться — и заодно посмотреть, что делает стража, сидевшая здесь.

В неглубокой ямке посреди пространства, накрытого корпусом корабля, курились угли. Рядом лежала охапка дров, которые подбрасывали туда по одному. Стражники примостились вокруг кострища на чурбанах, принесенных из дровяника.

— Ну и буран, — проворчал Бъерн.

И шагнул к огню, протягивая к нему руки.

Кусок кожи, закрывавший вход, вздулся под порывом ветра у него за спиной. Внутрь сыпануло снегом, угли в яме тут же зашипели, начали быстро сереть.

— Стрелу дайте, — велел Бъерн. — Прицеплю кожу к доскам, чтобы не задувало.

Один из воинов бросил в его сторону стрелу, и хирдман поймал ее на лету. Вернулся к входу, схватил край трепыхавшейся кожи…

Взгляд его скользнул наружу, туда, где проступали из снежной мути дома крепости.

Скользнул — и наткнулся на человеческий силуэт. Кто-то бежал по снегу, прямо к воротам.

Следом Бъерн разглядел золотистую голову. Сразу почему-то вспомнилась жена ярла, Кейлевсдоттир. У той волосы тоже отливали золотом.

Вот только бежавшая, насколько он мог видеть, была без плаща. Голова непокрыта… и нет стражников, которые должны ходить за женой ярла по пятам, согласно приказу Харальда.

Он торопливо шагнул наружу. И нахмурился, разглядев женщину получше.

Кейлевсдоттир неслась по сугробам в одной рубахе. А за ней, отстав примерно на один полет стрелы, бежали воины. Отсюда Бъерн не мог разглядеть лица — но первым, тяжело проваливаясь в сугробы, вроде бы топал Свальд.

— Ярл нас всех порвет, — выдохнул Бъерн, осознавая, что произошло что-то неладное.

— На помощь, — картаво, коряво, но на нартвежском, выкрикнула Кейлевсдоттир.

И крик ее наложился на свист вьюги.

— Все наружу, — рявкнул Бъерн.

А потом побежал к ней, на ходу нащупывая пряжку плаща.

— Колдун, — прохрипела Кейлевсдоттир, на бегу протягивая к нему руки. — Там. Сзади. Уходи… тебя тоже.

Бъерн только и успел сообразить, что случилось что-то неладное. Тут же поймал жену ярла растянутым плащом, одним движением закутал в него. И толкнул к драккару, возле которого толпились стражники, высыпавшие наружу. Сам замер на месте, вглядываясь в бегущих…

— Нет, — Жена ярла, не желая уходить, вцепилась в него, затрясла головой. Накинутый плащ сполз с плеч — и упал на снег. — Бежать. Тебя тоже. Колдун. Мой… моя сестра. Она колдовать.

И вот эти последние слова разом поставили для Бъерна все на место.

Бабьи свары, подумал он уверенно. Какая из той девки колдунья? Видно, поссорились сестры.

Но почему парни из стражи позволяют жене ярла носиться по крепости почти нагишом? В такой холод?

— Бежать, — срывающимся голосом просипела Кейлевсдоттир, дернув его за кольчугу на плече.

— Иди к драккару, Кейлевсдоттир, — сказал Бъерн повелительно, припомнив, что он все-таки хирдман.

И сегодня у стены командует он. А не женщина ярла.

Кейлесдоттир в ответ посмотрела на него с ужасом.

Мужчина, отдавший ей плащ, отвернулся, не обращая на нее внимания и вглядываясь в бегущих.

Как же быть, заполошно подумала Забава. Этот воин дождется, пока Красава подбежит — и присоединится к тем, другим…

А долго она не пробегает.

— Я — жена ярла, — крикнула вдруг Забава. Слова мешались в уме, и на язык выскакивало все корявое, неправильное. — Приказываю — назад.

И бросила в лицо мужика, снова повернувшегося к ней:

— Харальд убить, если не слушаться. К ворота.

А потом юрко, ящеркой, повернулась. Побежала к людям, стоявшим возле опрокинутого корабля.

И опять без плаща.

Бъерну сразу вспомнилось, как трясся ярл над своей бабой. И то, как он менялся после нее, снова становясь человеком.

Может, тут не только бабьи свары, подумал он быстро. Жена ярла и сама не из простых, раз такое делает с мужем. Вот ярл вернется — пусть сам и разбирается.

А сейчас лучше сделать так, как хочет его жена. Тем более, что она опять без плаща. И бежит по снегу босиком. Если застынет…

Еще неизвестно, что скажет об этом ярл Харальд. Так можно и попрощаться с выбранным драккаром. И с мечтой о том, как следующей весной он пойдет в поход хирдманом.

Бъерн подхватил упавший плащ, затопал по сугробам вслед за Кейлевсдоттир. Успел как раз вовремя, чтобы услышать, как жена ярла командует стражникам:

— Убить… убить моя сестра.

Тут Бъерн мгновенно припомнил, что рассказывал ему когда-то один из парней, назначенных в стражу Кейлевсдоттир. Что ярл приказывал никого из рабов к ней не подпускать — а особенно ее сестру. Если что, бить не жалея.

И он, сразу же ощутив себя увереннее, развернулся, всматриваясь в бегущих. Бабы, о которой шла речь, видно не было.

Но она может держаться сзади, за мужиками, рассудил Бъерн. Насчет них Кейлевсдоттир ничего не приказывала — так что с этой стороны все в порядке…

— Хоки, Гейрульф, — крикнул он. — Живо подхватили луки — и разбежались один влево, другой вправо. Высмотрите бабу, которая может прыгать там сзади — и чтобы положили ее с одной стрелы. Бегом.

— Нам тоже бежать, — крикнула Кейлевсдоттир. — Прочь. Она колдовать.

И Бъерн, наконец опомнившись, снова накинул на нее плащ.

— Бежать, — не успокаиваясь, крикнула жена ярла.

И понеслась вдоль стены в сторону фьорда. Босиком по сугробам.

Один из воинов, стоявших возле драккара, вскинул было руку, чтобы ее остановить — но другой стукнул ему по запястью. Прошипел:

— Одурел?

Хоть у кого-то есть ум, одобрительно подумал Бъерн. Еще не хватало, чтобы эта баба потом рассказывала ярлу, как стражники у ворот хватали ее за разные места.

Он снова повернулся к бегущим.

Впереди них и впрямь топал сам Свальд. За ним — Убби.

Этот-то как здесь оказался, удивился Бъерн.

Преследователи, заметив, что Кейлевсдоттир понеслась влево, вдоль стены, спускавшейся к фьорду, тоже свернули в ту сторону. На ходу срезая угол, с азартом топая по сугробам.

Бъерн еще успел подумать, что мужики, наверно, просто хотят догнать жену ярла — и увести ее в дом, в тепло. Вон Свальд бежит в одной рубахе, похоже, стража спешно его позвала, чтобы утихомирил невестку. Непонятная она какая-то…

А потом эти мысли исчезли, разом, словно их стерли. И в уме застучало одно, часто, настойчиво, молотом по наковальне — надо догнать проклятую девку… догнать. Сейчас.

И Бъерн, тяжело покачнувшись, припустил за беглянкой.

Хоки, убежавший влево, выронил лук, на который уже успел наложить стрелу, прицеливаясь в женщину, бежавшую за мужиками. Тоже затопал вслед за Бъерном.

Позже всех к погоне присоединись стражники, по-прежнему стоявшие возле драккара…

Гейрульф, второй стрелок, словам ярловой бабы о колдуне и о том, что ее сестра тоже колдует, поверил сразу. В отличие от Бъерна. И сразу вспомнил о Хольгрене, который спал в мужском доме по соседству с ним. Спал, пока не погиб — от рук колдуна, как сказал ярл. Подлой, нехорошей смертью, которой не должен умирать воин.

Гейрульф полагал, что просто так Хольгрен никому не дался бы. Даже возвращаясь от бабы. Значит, колдовство было сильное. Спеленали чарами, вздернули в воздух, сбросили вниз…

И жена ярла не выбежала бы из дома — в такую погоду, да в одной рубахе — по собственной дури. Она что-то увидела. Что-то колдовское, раз так напугана.

А когда Бъерн приказал взять луки, Гейрульф про себя усмехнулся.

Парень еще молод. И хирдманом стал, поскольку повезло оказаться вместе с ярлом на той лодке, что вошла в Йорингард первой. Конечно, сражаться он умеет, раз сумел выжить в той заварухе…

Но большого опыта боев, притом в разное время года, у Бъерна нет. Иначе он сообразил бы, что сейчас на стрелы лучше не рассчитывать. Разве что Бъерн хотел не убить бабу, а лишь попугать.

В такую погоду стрелы будет сносить ветром. Даже если целиться с учетом этого, чуть в сторону, и слать одну стрелу за другой — снежные вихри, налетавшие порывами, обязательно помешают делу.

Поэтому Гейрульф, заскочив под опрокинутый драккар, где хранилась большая часть оружия, вместе с луком прихватил и дротик (короткое метательное копье). Свой самый удачливый дротик, с зазубренным наконечником. С древком, в нужном месте окованном железом — для тяжести, и не только. С железным обручем дротик и летит дальше, и рука, когда за него хватается, сама на ощупь находит, за какое место браться…

Затем Гейрульф метнулся вдоль стены, уходя от ворот шагов на тридцать. В том, что попадет с такого расстояния, не сомневался — глаз у него был наметанный. А вот стоять слишком близко к колдунье не хотелось. Мало ли что.

Он развернулся, прищурился, отводя руку с дротиком…

И разинул рот от удивления, когда увидел, что Бъерн вдруг кинулся за женой ярла. А потом в ту же сторону понеслись стражники, стоявшие у опрокинутого драккара.

Гейрульф сплюнул снег, успевший набиться в рот, помянул Хель — и метнул древко. Знакомый посвист утонул в вое ветра.

Темноволосая женщина в развевающейся накидке споткнулась на бегу. Упала навзничь.

Первой мыслью Гейрульфа было сбегать и глянуть, что с ней. Добить, если надо. Колдовство — это дело такое… тут уж баба не баба, а добреньким быть не следует.

Но Гейрульф тут же вспомнил о том, что колдунья, если жива, и его может скрутить непонятными чарами, стоит лишь подойти. И решил, что это подождет. Баба вроде бы не поднималась…

А вот что произошло с Бъерном и прочими, непонятно. Однако они зачем-то погнались за женой ярла.

И Гейрульф, проваливаясь в сугробах, громко поминая Хель и Ермунгарда, понесся в ту же сторону. Возле драккара пробежал впритирку — так, чтобы не приближаться к женщине, лежавшей неподалеку, с его дротиком в спине…

Силы у Забавы кончались, и она это чувствовала. Мир перед глазами качался — размашисто, поддергиваясь по краям дымкой. Дыхания не хватало, в груди кололо остро и резко, словно лезвие туда втыкалось.

Единственное, что было хорошо — тело теперь мерзло не так сильно. Видно, от бега разогрелась… и плащ помог, тот, что набросил ей на плечи мужик у ворот. Правда, его приходилось придерживать обеими руками, чтобы не свалился.

Мимо второго драккара, поставленного у крепостной стены, Забава пролетела не задерживаясь. Без криков, молча.

Знала — помощи лучше не просить. Уже сбегала за этим к воротам, а что вышло? Теперь следом гонятся и те, к кому прибежала.

В лес, стучало у нее в уме. Фьорд покрылся коркой льда. Обогнуть по нему край стены, выходящий к берегу. И в лес. Спрятаться там под какой-нибудь корягой, завернувшись в плащ, закопавшись в снег. Вьюга разом заметет все следы…

Если, конечно, хватит сил туда добежать, оторвавшись сначала от мужиков. И если не догонят по дороге.

Забава метнула взгляд через плечо. Нартвеги бежали следом, но теперь были дальше, чем тогда, когда она неслась к воротам. Понятное дело, мужики по сугробам не прыгают, они их пропахивают…

Однако — бежали. Сквозь свист вьюги доносились выкрики, недобрые, распаленные.

А может, лучше не сворачивать, вдруг подумала Забава. Прямо по льду — и в воду. Залив замерз три дня назад, в середине наверняка осталась еще полынья, да немаленькая. В воду, чтобы не сотворили с ней того, что задумала сестра…

И тут же, вслед этой мысли, хлестнула другая, отчаянная до безумия — хочу жить. Жить. С Харальдом…

Видеть его. Ласкам его радоваться. Улыбкам нечастым. Заботе, когда грубоватой, а когда — нежнее нежного…

И Забава, разом собравшись, вгляделась в гладь залива, проступавшую из снежной круговерти ниже по склону.

Видны были только белые наледи, по которым гуляла вьюга.

Там, где лед истончится, мелькнула у нее мысль, мужики уже не пройдут. Под ними лед подломится. Нартвеги люди крупные, а на стражниках еще и броня.

А ее лед, может быть, и выдержит. Пробежаться по ледяным закраинам до устья фьорда. Напрямую. Все быстрей выйдет, чем по берегу, где под снегом прячутся валуны.

Там, у выхода из залива, должны быть лодки. Неждана рассказывала — открытое море здесь редко когда замерзает. Только льдины по нему плавают. И всю зиму нартвеги выходят на своих лодках за свежей рыбой…

Продержись, безмолвно и отчаянно крикнула она сама себе. Только продержись.

Забава пролетела мимо последнего темного горба, установленного у самого края стены. И выбежала на лед.

Гейрульф залетел в следующий драккар, стоявший возле стены, с разбега. Прокричал:

— Живо наружу. Там наши за женой ярла гонятся.

Стражники, сидевшие вокруг вяло полыхавшего костерка, повскакали. Кто-то крикнул:

— А зачем гонятся?

— Догонишь — спросишь, — рявкнул Гейрульф.

И впервые в жизни ощутил себя человеком, от которого что-то зависело. Поскольку Бъерн, который сегодня должен был присматривать за крепостной стражей, сейчас бежал вместе с Убби и Свальдом, следом за женой ярла…

— Дротики хватайте, — выкрикнул Гейрульф. — Щиты и копья оставьте. И кто-нибудь — по мужским домам. Поднимай всех. Там у ворот баба, в которую я засадил дротик — к ней не подходить. Она колдунья. Может, еще жива. Остальные — за мной.

Он вылетел наружу и запрыгал по снегу. Приказал на ходу, не оборачиваясь, но слыша за спиной топот стражников:

— Еще один — бегом по драккарам, что стоят по дороге. Скажешь всем, чтобы выскакивали — и за мной.

Что теперь делать-то, думал Гейрульф, летя по борозде, которую пропахали в сугробах люди, бежавшие впереди. Вьюга торопливо засыпала снегом широкую полосу, но не поспевала, и ему под ноги она ложилась дорогой.

Он понемногу догонял тех, кто преследовал Кейлевсдоттир. Вот только там бежали сразу три хирдмана. И среди них Бъерн.

Если Бъерн отдаст приказ — стражники, которые пока что слушались Гейрульфа, в один миг его же и повяжут…

Гейрульф на ходу опять помянул Хель, подумал зло — и вот зачем полез, спрашивается?

Его дело всегда было маленькое — честно исполнил все приказы, в конце похода так же честно получил свою долю. И все. А командовать — это дело ярла. Или хирдманов.

Он сбавил шаг, рявкнул:

— Близко к нашим не подходить. Бъерна не слушайте, он не в себе. Они все заколдованы… и кто-нибудь, найдите Кейлева. Скажите, наши гонят его дочь к берегу.

А потом Гейрульф с чувством выполненного долга затопал по борозде, стараясь держаться шагах в сорока от бегущих. Подумал мимоходом — лезть на рожон не следует, но и отставать тоже. Если бежавшие за бабой ярла поведут себя недостойно, тут уж никто их приказов слушать не будет. Но до тех пор…

Он уже в который раз помянул Хель, увидев, как далеко впереди по склону крохотная фигура выскочила на лед. Это уже не игры. Здесь не озеро и не река, на фьордах первый лед нарастает по-другому. Шагов сорок от берега — и он лежит на воде упругим полотном. Изгибается на каждой волне…

Такой лед не подламывается под ногой — он уходит под воду вместе с человеком.

Гейрульф, еще раз сбавив шаг, обернулся к стражникам, топавшим следом. Завопил:

— Наши дурни загнали Кейлевсдоттир на лед. Если она утонет, а мы будем на это смотреть — никому не поздоровиться. Тащите веревки, да побольше.

Потом он поднажал, торопясь к фьорду. Те, кто преследовал Кейлевсдоттир, уже добрались до берега. И, резко сбавив ход, цепью двинулись по прибережной кромке льда.

Сообразили, угрюмо подумал Гейрульф.

Темная метка одиноко бегущей женщины растворилась в снежных вихрях — но когда он ее видел в последний раз, она бежала как раз к середине фьорда.

Гейрульф поморщился. Придется идти за ней. И не пошел бы — но когда ярл вернется, еще неизвестно, чем все это кончится. Все же Харальд Ермунгардсон не совсем человек. Да и так понятно, что спросит со всех, кто был сегодня у ворот.

Прежде Гейрульф был человеком Гудрема — и клятву ярлу дал уже после того, как посидел в здешних овчарнях. Оставшись после этого без единого серебряного браслета на руках. Случись что, и идти некуда, и ни одной марки в запасе…

Он остановился там, где за полосой затоптанного снега начинался белесый лед. Крикнул, поворачиваясь к стражникам, прибежавшим вместе с ним:

— Где веревки?

— Сейчас будут, — громко, перекрикивая свист ветра, отозвались сразу несколько голосов.

Гейрульф окинул взглядом людей, стоявших рядом. Начал выкликать, тыкая пальцем в тех, кто казался ему похудосочнее:

— Ты, ты… и еще ты. Я выйду на лед первым, обвяжусь веревкой. Ты выйдешь следом за мной, но держись шагах в сорока от меня. И шагай поближе к берегу. У тебя будет конец моей веревки, сам тоже обвяжешься. Теперь ты. Его веревку держишь, другой обвязываешься. Иди ближе к берегу. А следом — ты. То же самое — сам обвязался, веревка того, кто впереди, в руках. Остальные — по краю льда. Если что, по первому моему крику будете тянуть. Если прибежит Кейлев и остальные, скажете им, что жена ярла вышла на лед.

Гейрульф замолчал, сплюнул — длинные речи он не любил. Потом сбросил с себя плащ, пояс с мечом, кольчугу. Туда, куда он собрался, в полном облачении не ходят.

На льду Забава начала спотыкаться — а потом он вдруг прогнулся под ногами. И она, ступив одеревеневшей ногой, поскользнулась. Растянулась на присыпанном снежком полотнище…

А потом ощутила, как оно проминается под телом. Грудь и живот, оказавшиеся на наледи, мгновенно свело болью от холода.

Забава задохнулась, снова затряслась, застучала зубами — и поползла в сторону, в направлении одного из берегов фьорда, не решаясь встать. Одной рукой волокла слетевший с плеч плащ.

Лед внизу прогибался, кое-где становясь прозрачным. Под ним в зеленовато-синей воде танцевали пузырьки воздуха…

Раза два Забава судорожно оглянулась, ища взглядом тех, кто гнался за ней. Но никого не разглядела в снежной круговерти.

Потом, когда лед стал потверже, она наконец поднялась на четвереньки. Следом кое-как встала на ноги. И пошла, уже не решаясь бежать. На ходу непослушными руками накинула плащ…

Сзади, пробившись сквозь свист вьюги, долетел вдруг окрик на нартвежском наречии. И не замерзни она настолько, что даже мысли в голове шевелились вяло, едва-едва, наверно, тут же сорвалась бы и побежала.

— Кейлевсдоттир. Иди сюда.

На то, чтобы оглянуться, у Забавы ушло слишком много времени — и сил.

Сквозь снежные вихри в стороне смутно проступал чей-то силуэт.

— Я тебя не трону, — снова крикнул человек, шедший следом. — Кейлев ждет тебя на берегу. Возвращайся.

Кейлев, туманно подумала Забава. Врут, наверно, чтобы подманить.

Дрожь сотрясала все тело. Хотелось лечь прямо на лед, закутаться в плащ — и уснуть…

Она покачнулась, сделала шаг вперед. Потом еще один. Так и шла, спотыкаясь, не обращая внимания на крики за спиной.

А потом ее схватили мужские руки. Под грудью, поперек живота. Вздернули и понесли.

Не смогла я, с мертвенной тоской подумала Забава. И тоскливо повинилась перед мужем — не смогла, Харальд…

И повисла в чужой хватке, не чувствуя ни рук, ни ног.

Когда Гейрульф выволок обеспамятевшую жену ярла на берег фьорда — в четырех полетах стрелы от Йорингарда — там уже было черно от людей, прибежавших из крепости.

На краю ледяного припая торчали Кейлев и Ислейв, вышедшие дальше всех на лед. Гейрульф со вздохом облегчения сгрузил бабу ярла на руки ее брату. Подумал довольно — хорошо, что весу в ней оказалось чуть больше, чем в овце. И хорошо, что сомлела, не дергалась. Иначе, как знать…

Кейлев уже разворачивался, чтобы пойти следом за сыном, уносившим женщину. Гейрульф громко, перекрывая вой ветра, спросил:

— А что с теми, кто бежал за твоей дочерью, Кейлев?

Старик задержался. Блекло-голубые глаза глянули из-под заснеженных бровей выморожено, немигающее.

— Их еще не привели. Они ушли дальше по берегу… Свейн с Ларсом сейчас отправились за ними, прихватив людей из своих хирдов.

После этого самый старый из хирдманов ярла Харальда торопливо ушел, сгорбившись и осторожно ступая по ледяной кромке.

Из толпы вынырнул парень. В руках у него Гейрульф увидел скатку из своего плаща — в которую было завернуто все то, что он оставил на берегу перед Йорингардом.

— Гейрульф, — окликнул его Торвальд, еще один хирдман ярла Харальда — ставший им совсем недавно. — Иди-ка сюда. Расскажешь мне, что там стряслось.

Забава пришла в себя, когда кто-то ее сильно тряхнул, вцепившись в плечо.

Следующее, что она ощутила — тепло, мягкая постель снизу…

Ее тут же захлестнуло ужасом. Забава вскинулась, открывая глаза. Тело ответило на движение дрожью — внутри все еще плескался озноб. Руки, а особенно ноги, покалывало.

Она ожидала увидеть мужские морды, но вместо этого разглядела Кейлева, стоявшего рядом. И Гудню, державшую в руках чашу, от которой шел пар. Вокруг были бревенчатые стены крохотной опочивальни.

Женский дом, с облегчением поняла Забава. И все кончилось. Кажется, кончилось…

Приемный отец и золовка смотрели на нее тревожно.

Забава прерывисто, с хрипом вздохнула. Скривилась — как в детстве, перед тем, как заплакать. Реветь хотелось в голос, только слезы почему-то не выступали…

— Рассказывай, — быстро приказал Кейлев. — Я должен знать все, что случилось. Чтобы понять, что мне делать дальше.

Забава сжалась. Ноги, укрытые сразу несколькими покрывалами, закололо еще сильней. Выговорила, сглотнув:

— Я быть… была в опочивальне. Пришла моя… моя сестра. Приказала… — Она чуть было не назвала имя Нежданы, но вовремя вспомнила, что Кейлев этого имени не знает. — Приказала рабыне стоять. Замереть. Той рабыне, что прислуживала мне…

Кейлев молча кивнул.

— Потом позвала стражников. Они вошли…

Кейлев дослушал ее до конца. Заметил:

— Я уже допросил твою рабыню, пока тебя тут отогревали. Вернее, попытался допросить. Она трясется, но упрямо молчит. И я не знаю, что эта девка расскажет ярлу, когда тот вернется и спросит ее.

— Может, лучше ей его не дождаться… — тихо уронила вдруг Гудню.

И Забава ощутила, как к горлу подкатил комок. Сказала, сглотнув:

— Не надо. Она не виновата.

Приемный отец нахмурился.

— Ярл Харальд — берсерк, Сванхильд. Если он выйдет из себя, то может и не захотеть разбираться, кто тут прав, а кто виноват. Достанется всем. Ты понимаешь, о чем я?

— Нет… прошу, не надо. Пожалуйста. Она не виновата. — Забава с хриплым выдохом поджала ноги, укрытые покрывалами — боль в них становилась все сильней. Спросила: — А где моя сестра? Я помню, я просила… я велела стражникам убить ее.

— В нее попали, — коротко ответил Кейлев. И шагнул назад. Бросил через плечо: — Пойду узнаю, есть ли новости о тех, кто бежал за тобой.

— К сестре подходить нельзя… — начала было Забава.

Старик отозвался от двери:

— Мы уже знаем об этом. Гейрульф рассказал. Он был у ворот, когда ты туда прибежала. Он же и попал в твою сестру.

Дверь за ним захлопнулась. Гудню тут же деловито сказала, наклоняясь над Забавой:

— Я принесла тебе горячую похлебку. Выпей сначала жижу, потом доешь остальное. Согреешься изнутри.

— Гудню, — тихо уронила Забава. — Ты все слышала. Ты мне веришь?

Жена Болли не отвела взгляда. Но ответила уклончиво:

— Не беспокойся. Мужчины во всем разберутся.

Пока Кейлев был в женском доме, Свальда, Убби и остальных уже довели до крепости.

Кейлев вместе с сыном пришли на берег как раз вовремя, чтобы услышать, как Свальд, шедший под присмотром людей Свейна и Ларса, несвязанный, в одной рубахе, крикнул, легко перекрывая свист ветра:

— Она заманила к себе стражников. И парни у входа сказали мне, что в опочивальне ярла твориться неладное. Я пошел посмотреть. Но славянская девка сразу заорала, что ее изнасиловали. Ее сестра тоже об этом когда-то кричала, вы все помните это. Хорошо, что ярлу тогда было на это наплевать. А что будет теперь? У меня на глазах девка схватила топор и убила Мерда. Она зарубила безоружного — только чтобы ей поверили.

— Это правда, — рявкнул идущий рядом Убби. — Я это видел своими глазами. Мы только хотели поймать ее — чтобы ярл Харальд сам решил, как с ней быть. Она убила одного из нас, чтобы оправдаться.

Кейлев скривился, начал протискиваться сквозь толпу, стоявшую на берегу, на ходу нащупывая рукоять меча. Ислейв, идущий следом, поднажал, раздвигая плечом толпу. Обогнал отца…

Но когда они добрались до тех, кого вели под охраной, то натолкнулись на Свейна.

— В сторону, — громко бросил тот. — Вернется ярл, пусть он и разбирается.

— Ярлу не понравится, что его жену бесчестят прилюдно, — рявкнул Кейлев.

— Он сам разберется, — хмуро сказал Свейн. — Посадим их пока что под замок. Посидят, остынут. А там и ярл вернется…

Тут к ним протолкался Торвальд, за которым шел Гейрульф.

— Я поставил стражу вокруг бабы, что лежит у ворот, — крикнул Торвальд. — Гейрульф угодил ей дротиком в спину. Если она и впрямь колдунья… то дело темное. Я к ней близко не подходил, на всякий случай. Так, издалека посмотрел. Лежит, не шевелится. Людей я поставил в сорока шагах, с нескольких сторон. Приказал никого не пускать. Что будем делать? Скоро стемнеет, людей надо уводить со двора…

— Ярл приедет, разберется, — уже не так уверенно сказал Свейн. Крикнул, отворачиваясь: — Ларс, веди их всех в одну из овчарен. И поставь человек десять, охранять. Но пусть наши стоят внутри. Ночь близко.

— Мы не будем с вами драться, — заорал в ответ Свальд. — Мы с вами вместе сражались — и не поднимем оружие против вас. Мы хотели лишь поймать убийцу Мерда.

— Если колдунья все-таки жива, то может замерзнуть, пока там валяется, — угрюмо заметил Кейлев, когда Свейн снова повернулся к нему. — И тогда ярлу будет не с кем разбираться. Баба должна дожить до возвращенья ярла. Чтобы ответить за все. Ярл Харальд сумеет выпытать у нее правду…

— А вдруг она опять кого-нибудь заколдует, — встрял вдруг Гейрульф в разговор хирдманов. — Я-то помню, как Бъерн убежал от ворот — молча, никому ничего не сказав. Словно его под зад пнули. А следом за ним и другие. Это колдовство… Хольгрена тоже наверняка околдовали — перед смертью. Вспомните, никто из тех, кто погиб, даже не крикнул, когда колдун до них ночью добрался.

Хирдманы молча переглянулись.

— Я пойду, — сказал наконец Кейлев. — Посмотрю, жива ли. Оттащу куда-нибудь, если дышит. Я свою жизнь прожил. И прожил хорошо, честно. Если вдруг начну вести себя недостойно…

Он посмотрел на сына, стоявшего рядом.

— Ислейв, ты меня остановишь. Болли тоже передай мои слова.

Сын скривился, но кивнул.

— Отправьте лучше к колдунье жену ярла, — бухнул вдруг Гейрульф. — На нее колдовство сестры не действует. Раз она сама о нем кричала — значит, ее оно не берет. Уж не знаю, правда ли то, о чем кричали тут Свальд и Убби — но их убить она не просила. Только сестру.

Хирдманы снова переглянулись.

— Это разумно, — заявил вдруг Свейн. — Если она, конечно, сможет идти. Кейлев, ты что скажешь? Она твоя дочь. Тебе и решать.

Кейлев одно мгновенье размышлял, морщась под ледяным ветром.

Если ведьма умрет, подумал он безрадостно, то ярлу не у кого будет узнать правду. Если правда то, что рассказала Сванхильд, то выходит, что на нее колдовство подействовало только в начале. А потом она пришла в себя. Видимо, есть в ней что-то…

Что-то, рассеивающее чары. Но он с самого начала знал, что принял в свой род не простую девку. Даже гордился этим втайне.

Опять же, вдруг она сумеет узнать что-то у своей сестры. Скажем, как снять морок, который наложили на Свальда и остальных. И тогда те заговорят по-другому…

И позор с его семьи будет снят. Потому что слова Свальда — это позор.

— Я спрошу ее, — сказал наконец Кейлев. — Но если она не захочет, пойду сам.

— Вот и порешили, — торопливо бросил Свейн. — Иди, Кейлев. Скоро стемнеет. А там, глядишь, и ярл вернется.

Похлебка обжигала губы — но согревала нутро. Забава съела все. А потом вдруг заплакала, словно у тела наконец-то появились силы на слезы. Тихо, беззвучно…

Гудню, склонившись над ней, подала полотенце.

— На вот, утрись. Все кончилось, Сванхильд. Даже случись что — утренний дар уже назначен, и Хааленсваге твое. Если что, будешь жить в своем доме. Думай об этом. И не хнычь.

Она не стала говорить о том, что неверной жене вряд ли позволят уйти живой, получив во владение более чем щедрый дар мужа. Решила — ни к чему. Вдруг все то, что сказала Сванхильд, и впрямь правда. И ярл сумеет это выяснить.

А потом, чуть погодя, вернулся Кейлев. Спросил, подойдя к кровати:

— Как ты, Сванхильд? Сможешь встать?

— Да куда ей вставать, — заметила Гудню.

Однако тут же смолкла под строгим взглядом свекра.

Забава утерлась полотенцем. Шмыгнула носом. Ноги, отходя от холода, ныли так, словно их кололи ножами…

Но она вспомнила, как сказал когда-то Харальд — "ты ранена, но ты идешь… не лежишь, не плачешь".

А она сейчас и лежит, и плачет.

— Я могу, — хрипло выдохнула Забава. Закашлялась, сказала, когда кашель прошел: — Правда, могу.

И добавила, помедлив:

— Куда надо идти… отец?

— К твоей сестре. — Кейлев на мгновенье отвел взгляд. — Она лежит у ворот, и мы не знаем, жива она или мертва. Если мертва, то надо до темноты оттащить ее за крепостную стену. А если жива, то будет лучше, если ярл сам поговорит с ней. Но на дворе, под снегом, она замерзнет.

Красава может быть жива, смутно подумала Забава.

И к ознобу, гулявшему у нее внутри, добавился холодок, порожденный страхом. Она вдруг поняла, что ни капли не сожалеет о своих словах, сказанных возле ворот — "убить моя сестра"…

Следом Забава, привстав с подушек, пробормотала:

— Я иду. Надо одеться…

— Мы сейчас принесем, — торопливо заявила Гудню. — Лежи пока.

Кейлев отступил назад. Сообщил, уже выходя:

— Я подожду за дверью.

Гудню выскочила следом за ним. Потом вернулась вместе с Тюрой. И обе несли в охапках одежду.

Забаву одевали в четыре руки. Того исподнего, в котором она выскочила из дома, уже не было. Тело прикрывали две свободные рубахи — принадлежавшие то ли Гудню, то ли Тюре. Одна из тонкого полотна, другая потолще, из шерсти. Похоже, ее переодели, пока она была в беспамятстве.

И теперь, откинув покрывала, жены братьев натягивали на Забаву одну одежку за другой. Чулки из плотной шерстяной ткани, жестковатые, теплые…

А следом — чьи-то мужские штаны.

— Новые, — сказала Гудню, отлавливая ногу Забавы, промахнувшуюся мимо штанов — и осторожно запихивая ее в штанину. — Тюра для Ислейва недавно сшила, но он их еще не одевал. В такую метель даже женщины под платье что-нибудь натягивают, когда из дома выходят. Ветер под подол задувает…

— Надо было взять штаны там, — слабо сказала Забава. И подсунула руки под рубаху, чтобы подтянуть надетое повыше — и завязать пояс. — В нашей опочивальне… из сундуков Харальда. Он разрешил. И одежду — тоже оттуда…

Гудню метнула на нее быстрый взгляд.

— В опочивальню ярла сейчас никто не войдет. Кейлев поставил там стражу. Чтобы ярл приехал — и сам во всем разобрался.

В чем разобрался-то, с дрожью подумала Забава. Ведь того, что задумала Красава, не случилось?

А потом она вспомнила о человеке, которого ударила секирой. Перед глазами тут же промелькнуло недоброе видение — вот лезвие падает, врубаясь в живое тело. Потом хруст, смачный, костяной…

И Забава спросила, боясь услышать ответ:

— Там… я там по человеку ударила. Топором. Он жив?

Гудню и Тюра, уже натягивавшие ей на ноги сапоги на меху, высокие, обвязанные кожаными шнурами, переглянулись. Затем Гудню сказала наставительно:

— Не по человеку, а человека. И не топором, а секирой. И он не жив, а мертв. Лежит там же. Но ты не бойся, Сванхильд. Вот увидишь, ярл Харальд во всем разберется.

И после этого Забава уже молчала.

На нее надели шерстяное платье, закутали в меховую безрукавку. Следом поставили на ноги, и она сморщилась от боли в ступнях. Но удержалась от стона.

Гудню накинула ей на плечи плащ, затянула пряжку. Тюра помогла натянуть варежки из овчины. И под конец, нахлобучив на ее голову меховую шапку, обвязала все сверху платком.

Теперь у Забавы торчали наружу лишь нос, глаза и немного щеки. И она самой себе напоминала капустный кочан.

— Потерпи немного, — негромко сказала Гудню, подхватывая ее под локоть. — Знаю, ты ноги обморозила… но мы их медвежьим нутряным салом обтерли. Ислейв понесет тебя на руках. Вернешься — и сразу в постель. Снова похлебку поешь. Потерпи, Сванхильд.

Забава кое-как дохромала до двери — а за порогом наткнулась на Кейлева с Ислейвом.

Приемный брат, не тратя время на слова, шагнул к ней, пригибаясь. Под животом у Забавы вдруг оказался бугор его плеча, покрытого меховым плащом, сама она взлетела вверх, чуть не стукнувшись затылком о потолок.

— Голову пригни, — прогудел Ислейв. — Сейчас через дверь вынесу.

И Забава покорно наклонилась.

Конечно, не дело так болтаться на мужском плече — но идти своими ногами сил не было. Ступни грызла боль, от теплых сапог и чулок становившаяся еще злее…

Вьюга, с посвистом гулявшая по двору, все не унималась. Смеркалось, снег под белесыми вихрями уже начали покрывать синие тени.

А к ночи, подумала Забава, все люди в крепости должны быть под крышей. Чтобы не было новых смертей. Значит, надо спешить.

Ислейв размашистым шагом донес ее до мужиков, стоявших полукругом — закутанных в плащи, в меховых шапках, низко надвинутых на лоб. Поставил на ноги. Она покачнулась, ухватилась за него…

И кое-как повернулась к людям Харальда.

— Кейлев сказал, что ты сумеешь дойти до колдуньи, — громко объявил один из стоявших. И махнул рукой в сторону ворот. — Она валяется вон там, шагах в сорока. Времени мало, скоро стемнеет… так пойдешь? Если все правда, то получается, что тебя колдовство не берет.

— Копье дайте, — севшим голосом попросила Забава.

Ее трясло, хотя холодный ветер теперь не добирался до тела. Но под всеми слоями мехов и шерсти спина покрылась потом.

Кейлев, молча подошедший сзади, выхватил копье у одного из мужчин — и воткнул в снег перед Забавой. Она обеими руками уцепилась за него, заковыляла к воротам, налегая на древко всем телом, как на палку.

Не торчи из одного холмика небольшое копье, Забава прошла бы мимо Красавы. А так — заметила. И, опустившись на колени, разгребла снег там, где в сугробе была небольшая ямка, червем уходящая внутрь.

Подумала безрадостно — крепкая все-таки Красава, вон, даже отдушину себе надышала…

Темноволосую голову Забава откопала быстро. Следом стащила рукавицу с одной руки, коснулась щеки, ледяной на ощупь.

Красава от ее прикосновения чуть шевельнулась. Может, и простонала — но уши Забаве прикрывали шапка с платком, к тому же ветер выл, не переставая, и она ничего не расслышала.

А потому, снова нацепив рукавицу, похромала обратно. Дошла до мужиков, объявила, прервавшись из-за кашля:

— Она жива… надо ее перенести.

— Куда? — заявил один из стоявших, повернувшись при этом к Кейлеву. — Может, мы ее еще и охранять будем? А если баба и впрямь колдунья? И она с нашими что-нибудь сотворит? Я предлагаю — поставим для нее палатку за воротами…

— Замерзнет, — крикнул в ответ Кейлев. — А ярл наверняка захочет с ней поговорить.

— Если верить тебе, Кейлев, то к ней даже подходить не следует, — заорал еще один мужчина. — Или она колдунья, и тогда ее лучше не трогать. Или твоя дочь кое-что выдумала, и тогда ярл уж точно должен поговорить с ее сестрой.

Они так до ночи проговорят, устало подумала Забава. А тем временем стемнеет…

И кончиться тем, что Красаву никто никуда не потащит. Или она замерзнет прежде, чем ее занесут под крышу. На снегу ведь лежит, сугробом укрытая. Не по-людски это.

Правда, о том, что крикнула тогда "убей моя сестра", Забава все равно не жалела.

Она стояла, по-прежнему цепляясь за древко. Ноги ныли, от ледяного воздуха, смешанного со снежной крупой, в груди уже зудело — нехорошо, болезненно, предвещая новый приступ кашля.

И Забава, поднатужившись, крикнула:

— Баня.

Мужчины обернулись в ее сторону. Посмотрели непонятно из-под надвинутых на лоб шапок. Забава под их взглядами закашлялась, сказала сипло:

— В баню отнести. Две… — ветер свистнул, унося ее слова, и она, вцепившись зубами в рукавицу, стащила ее. Вскинула руку, показала два пальца. — Две женщины — дотащить. В баню. Не надо стражи. Дверь бревнами завалить, на всю ночь…

— Она дело говорит, — рявкнул тут же Кейлев. — Ларс, пошли человека в рабский дом. Двух крепких баб сюда — да поживей. Пусть отволокут колдунью, и останутся с ней, заодно и присмотрят. Главное, дротик у нее из спины не вынимать, чтобы кровью не истекла. Торвальд, пошли людей за бревнами, что лежат за дровяником. Скажешь, чтобы тащили их к той бане, где девка отравилась. Ислейв, неси Сванхильд туда же.

Приемный отец как-то непонятно глянул на Забаву, а брат, отобрав копье и бросив его кому-то, снова вскинул ее на плечо. Сгрузил на пол уже в бане, пробурчал виновато:

— Я потом снаружи крикну, чтобы ты вышла, Сванхильд. Отец просил узнать у колдуньи — может, наших можно как-то расколдовать? Так у ярла меньше забот будет… и потом, оно ведь снова может повториться?

Затем Ислейв вышел, оставив дверь приоткрытой.

Забава опустилась на лавку, оказавшуюся рядом. Стянула рукавицы, задумалась, стараясь не обращать внимания на боль в ногах. Узнать про колдовство — только как? Сама Красава ей ни за что не скажет… да и Красава ли это теперь? Не пытать же ее?

Пока она думала, вернулся Ислейв, неся полупотухший факел. Бросил его в каменку, где было несколько поленьев. Выглянул в открытую дверь предбанника — и как ужаленный, выскочил наружу.

И почти тут же две бабы приволокли на покрывале Красаву, облепленную снегом, с копьем в спине. Затащили в парную, пригибаясь.

Древко копья гулко стукнуло по косяку, но Красава не издала даже звука.

Потом рабыни вышли в предбанник. Одна, глянув на приподнявшуюся с лавки Забаву, сказала:

— Приказали, как только принесем, сбегать за дровами на всю ночь. Еды прихватить, питья…

Они выскользнули за дверь, а Забава похромала в парную. Неловко опустилась на колени рядом с сестрой, темным горбом растянувшейся на полу. Позвала:

— Красава…

Сестра, лежавшая ничком, с копьем, вошедшим между лопаток, и вроде уже бездыханная, вдруг вскинула голову. Разлепила смерзшиеся ресницы, присыпанные снегом, посмотрела неожиданно живо…

И прошипела на родном наречии:

— Что, Забавка, несладко тебе пришлось? Погоди, это только начало. Ты и знать не будешь, кто к тебе подходит. И что с тобой сделают.

— А что с тобой-то сделали, Красава? — вырвалось вдруг у Забавы.

В сердцах вырвалось, зло.

Сестра в ответ скуксилась, посмотрела уже по-другому. Но головы не опустила. Простонала уже с тоской:

— Вот и все, Забавка. Кончилось все для меня. И жизни-то не порадовалась… а ведь я красивее тебя…

И Забава, поддавшись внезапному порыву, согласилась:

— Красивее, Красава.

Сестра опустила голову на покрывало, пожаловалась:

— Ничего не чую — ни рук, ни ног.

Может, оно и к лучшему, подумала Забава. Хоть от боли не будет мучиться. Столько времени пролежала в снегу… наверно, все себе отморозила.

Забава закашлялась, отворачиваясь в сторону. Потом, когда кашель стих, присмотрелась к Красаве.

Та лежала с закрытыми глазами, прижавшись одной щекой к покрывалу. Из каменки, где разгорались дрова, долетали всполохи света — и видно было, что на лице у сестры сейчас играет румянец. Нехороший, яркий.

Наверно, не следовало этого делать, но Забава потянулась и коснулась ее лба. Ощутила жар. Отдернула руку, пробормотала:

— Скоро баня протопиться. Согреешься. Еды принесут, питья…

— Все жалеешь, жалостливая? — не открывая глаз, чужим голосом отозвалась Красава. — Поздно мне еду-то…

Забава молча развязала свой платок, затянутый узлом на шее. Принялась сметать с Красавы быстро таявший снег, где ладонью, а где платком.

Потом, стащив с плеч свой плащ, укрыла ее.

И сама не понимала, зачем это делает. Жалости большой не чувствовала…

Но иначе получилось бы не по-людски. А кроме того, было у Забавы ощущенье, что она с сестрой вроде как прощается.

— Жить хочу, — вдруг прошептала Красава. — Вон как все повернулось. А тебе, колоде дубовой, ничего не делается. Самого ярла приворожила, хозяйкой в его дому стала. А я? Пластом здесь лежу, к смерти готовлюсь. Несправедливо это…

— Может, еще поживешь, Красава, — тихо сказала Забава. — Жива ведь до сих пор? Если матушка Мокошь будет милостива, и дальше будешь жить. Ты хоть поняла, что на тебе чары были? Колдовство чужое? Что не сама ты все это сотворила?

— Не чары, — неровно пробормотала Красава, открыв глаза — и посмотрев с затуманенной ненавистью. — Просто повезло мне. Зато хоть недолго, да пожила, как хотела. А теперь что? Все. Мелькнуло и ушло. Кто в меня попал-то? Как я его не заметила? Тварь ты подлая, Забавка… не будь тебя, Харальд со мной остался бы. В подарок ему меня везли, не тебя. Уходи. Видеть тебя не могу. Рожу твою жалостливую.

Последние слова сестра выкрикнула с такой силой, что древко копья, торчавшего из ее спины, дрогнуло.

Как тут что-то узнаешь, подумала Забава. Даже умирая, Красава ей Харальда не простит…

И тут, обрывая ее мысли, мужской голос со двора рявкнул:

— Сванхильд. Выходи, уже темнеет. Быстро.

Забава поднялась с колен, чувствуя боль в ногах — и облегчение. Дальше оставаться тут не было смысла. Не тот она человек, чтобы Красава ей хоть что-то сказала…

Она выбралась наружу. В сгустившемся сумраке рядом с баней стояло несколько человек. Забава по голосу узнала Кейлева, крикнувшего:

— Вы двое — живо в баню. Вы — заваливайте дверь. Сын, убери Сванхильд от двери.

Ислейв схватил Забаву в охапку, шагнул к отцу, пробурчав на ходу:

— Где плащ? Застынешь еще больше…

Мимо проскочили две рабыни, неся охапки дров, еще какой-то узел.

— Узнала что-нибудь? — громко спросил Кейлев, темным силуэтом выделявшийся на белесой круговерти.

Мужчины уже заваливали дверь, концы бревен глухо стукали о створку.

— Нет… — Забава опять закашлялась.

Сквозь меховую безрукавку ветер не проходил, но по рукам дунуло холодом. И рукавицы остались в бане.

— Значит, все узнает ярл, — спокойно отозвался Кейлев. — Лишь бы она до него дожила. Ислейв, тащи сестру в тепло. У нее такой кашель, словно она легкие вот-вот выплюнет. И останешься ее охранять. Скажешь стражникам, что стоят на входе в женском доме — кто бы ни пришел ночью, никого не пускать. Даже меня, если вдруг приду. Открывать дверь только ярлу.

ГЛАВА 6. Возвращение ярла

В Йорингард Харальд вернулся ночью. То и дело приходилось спешиваться, брести по снегу, давая роздых уставшему коню.

Время от времени он поглядывал на небо, грязно-черным покрывалом проступавшее сквозь снежные вихри.

Сейчас Харальд не отказался бы увидеться с Тором. Злости в нем хватало. И тревога плескалась через край…

А потом лес, по которому они то ехали, то шли, вдруг сменился кустами. И, оступившись на валуне, укрытом снежной шапкой, Харальд крикнул:

— Это скалы рядом с Йорингардом. Значит, крепость слева. Идите за мной.

Он свернул, зашагал торопливо, и вскоре из вьюжной круговерти появились невысокие пни. Как Харальд и приказал, рабы потихоньку вырубали деревья, превращая место вокруг Йорингарда в пустырь. Следом из снежных вихрей проступила густо-черная крепостная стена. Потом — ворота…

И Харальд заколотил кулаком по створкам, окованным железом. Рявкнул:

— Открывай. Ярл вернулся.

Он продолжал колотить, полагая, что в такую погоду, когда свист вьюги заглушает все звуки, к воротам подойдут не скоро.

Однако уже через пару мгновений с той стороны гулко грохотнула дубовая слега, продетая в железные скобы. И ворота распахнулись. Харальд посторонился, махнул рукой Болли и Скаллагриму, чтобы те вошли первыми. Подумал — если все хорошо, то надо сначала проводить этих двоих до конюшни, а потом до кухни, чтобы взяли себе еды. И отвести одного в мужской дом, другого в женский — к Гудню…

А уже потом можно будет и самому отправиться к Сванхильд. Тоже прихватив еды.

Но едва он завел своего коня за ворота, оказалось, что там, сбившись в кучку, стоят почти все его хирдманы. И среди них — Кейлев с Ислейвом.

Харальд прищурился, вглядываясь в лица, полускрытые шапками. Тут не хватало только Свальда и Убби.

— У нас кое-что стряслось, ярл, — объявил Кейлев, перекрикивая свист ветра. — Пока тебя не было. Зайдем в укрытие? Скрывать все равно уже нечего, о случившемся все знают.

Старик кивнул на драккар, стоявший вверх дном слева от ворот, и Харальд разом ощутил, как по загривку от недоброго предчувствия дунуло колючим ознобом. Крикнул:

— Болли, Скаллагрим, идите со мной. Нечего ночью одним болтаться по крепости…

И выпустил поводья своего коня, которые тут же подхватил Болли.

Харальд шагнул к драккару первым, хирдманы торопливо двинулись следом.

Под опрокинутым кораблем вяло горел костерок из пары поленьев, вокруг были расставлены чурбаки. Восемь стражников примостились в стороне, в носу корабля.

Харальд сделал пару шагов к огню, выдохнул:

— Кейлев. Начинай.

Он молча выслушал старика, потом Свейна. Замер на мгновенье, когда тот смолк…

И бросил:

— Оставайтесь здесь. Все.

А потом вышел в ночь.

Первым делом Харальд отправился в свою опочивальню.

В девчонке он был уверен — но и в злобе той, кого по собственной дурости оставил в крепости, тоже не сомневался.

И сейчас перед глазами сияла багровая пелена. Если со Сванхильд что-то случилось… если ее все-таки одолели… или если она сама, одурманенная, легла на спину…

То он должен был это знать.

Стража, набившаяся в проход между опочивальнями, вжалась в стенки, пропуская ярла. Лицо у Харальда было белым — и вроде как отливало серебром. Губы дергались, словно вот-вот разойдутся в оскале…

Дверь в его опочивальню оказалась прикрыта на засов. Харальд рванул стальную пластину, сорвав ее вместе со скобами. Влетел внутрь, рявкнул:

— Огня.

Сзади, через порог, торопливо подали светильник. Он подхватил, не глядя. И шагнул к постели. Замер перед ней.

Слева на полу, в промежутке между простенком и кроватью, лежало тело — но на него Харальд даже не взглянул. Это успеется.

Покрывала на постели оказались примяты. Сильно, словно на них боролись.

И он, похолодев от страха и ярости, медленно шагнул в сторону. Опустил светильник на ближайший сундук, прислонил к нему же секиру. Снова вернулся к кровати. Замер перед ней на мгновенье…

Потом, решившись, наклонился. Вцепился в верхнее покрывало, потащил на себя, собирая в один ком.

И поднес к носу. Закрыл глаза, глубоко вдохнул, оскалившись.

Мягко, чисто, тонко пахло девчонкой — ее телом, ее кожей. Им самим пахло. А еще немного отдавало чужими запахами — к покрывалу кто-то успел прикоснуться. Пожалуй, коснувшихся было даже несколько. Женщина… рабыня, которая прислуживала Сванхильд? И самое малое, двое мужчин.

Но запаха чужого мужского семени на покрывале он не почуял.

Харальд, хрипло выдохнув, швырнул толстый ком на пол. Взялся за следующее покрывало, нижнее. Тоже смял, собирая в один узел. Поднес к носу.

На этом, тонком и полотняном, остались запахи только его самого — и Сванхильд.

Лишь после этого внутри словно что-то отмякло. Он уронил зажатый в растопыренных ладонях ком. Постоял пару мгновений, хрипло выдыхая.

Багровое сияние перед глазами медленно таяло.

Ее не тронули. Это главное. С остальным можно разобраться. Если что — в крепости всегда найдется место для честного хольмганга.

Снег, осевший у него на бровях, растаял, пустив по лицу две капли талой воды.

Харальд утер их ладонью, потом шагнул к сундуку. Подхватил светильник, подошел к телу. И вгляделся в лицо убитого.

Лицо было ему знакомо. Один из тех, кто пришел в его войско вместе с Убби. Выходит, его звали Мерд.

Удар был нанесен неопытной рукой. Секиру направили сверху вниз, почти отвесно, как топор при рубке дров. И лезвие, прорубив ребра, застряло в ране.

Харальд легко коснулся рукояти двумя пальцами, нажал сверху. Внизу, в ране, чвакнуло. Похоже, Сванхильд пыталась его выдрать — и немного высвободила лезвие.

Он попытался представить себе, как все это произошло.

Трое стражников. Одна Сванхильд. Секира в ее руках. Один удар. А потом она метнулась к двери.

И то ли ей несказанно повезло — потому что Мерд не успел увернуться, а остальные стражники не успели ее схватить…

То ли чары, которые наложила на мужиков Кресив, сделали их неповоротливыми.

Но проскочила девчонка по лезвию меча. Помедли немного, шагни не в ту сторону — и все сложилось бы иначе.

— Жена ярла, — выдохнул Харальд, глядя перед собой.

Добавил мысленно — место, где лебедь бился…

Пальцы его, по-прежнему касавшиеся косо торчавшей рукояти, мягко ее погладили. Примерно там, где ладони Сванхильд должны были перехватить секиру при ударе.

Затем он молча выдрал оружие из трупа, прислонил его к стенке. Прежде чем повесить секиру на крюки, вбитые в бревна, нужно будет ее отчистить и наточить.

Затем Харальд вышел из опочивальни.

Ему нужно было разобраться во всем до конца.

Весь остаток дня после того, что случилось, Неждана просидела в одной из пустых опочивален на хозяйской половине. Взаперти.

И много чего передумала. Нехорошо было на душе, смутно.

То, что случилось в хозяйской опочивальне у нее на глазах, было делом срамным и грязным. От Забавы, своей новой хозяйки, Неждана видела только хорошее. И думала о ней по-доброму…

А тут такое. Сама зазвала мужиков, сама платье стащила. Подол рубахи задрала да на кровать легла, ноги раздвинула. И все при ней, при Неждане. Не стыдясь, открыто. Один из стражников даже пристроиться успел…

Потом в опочивальню вломились мужики, среди которых оказался и ярл Свальд, которому она нос разбила. Нартвеги тут же начали кричать, обвиняя хозяйку в неверности.

И Забава Твердятишна, испугавшись, убежала — только сначала зарубила того, кто успел ею попользоваться. Следом убежали мужики, вломившиеся в дверь. С ними двое из тех стражников, которых хозяйка зазвала…

А Неждана почему-то осталась. Ноги никуда не шли, сил не было. Забилась в угол опочивальни, думая об одном — не могла Забава такое сотворить сама. Не могла.

Может, опоили ее чем? Не зря же прошлой ночью у хозяйки живот болел…

Точно, опоили, решила наконец Неждана.

И тут же вспомнила, что ярл Харальд велел Забаве Твердятишне из чужих рук не то что еду — даже питье не брать. Сам приносил и снедь, и эль. Берег, как мог.

Но не уберег. Видно, злые у него враги. У таких, как он, без врагов никак…

Страшнее всего было то, что среди тех, кто вломился в опочивальню, оказался Свальд. Этого она уже знала. Этот не пожалеет, не помилует. Все расскажет ярлу Харальду. А он хозяину брат, его словам сразу поверят.

Что за этим последует, Неждана тоже знала.

Потом в опочивальню явился седой нартвег. Посмотрел на труп — и тут же начал ее выспрашивать, что да как.

Ясное дело, что за хозяйку никто из здешних не заступится, решила Неждана. Мало того, что чужачка, так еще и рабыней была раньше.

А ярл, как услышит обо всем, озвереет. Про него и так ужасы рассказывают, да еще взгляд этот страхолюдный — нет, не жить Забаве Твердятишне после этого.

И Неждана не стала отвечать. Хоть от ужаса и потряхивало. За непокорность нартвеги по головке не погладят…

Но старый мужик не стал долго расспрашивать. Быстро велел воинам, что с ним пришли и стояли за дверью, отвести Неждану в одну из опочивален, запереть там до возвращения ярла. И ушел.

Посидев в темной опочивальне, Неждана приняла решение. Неизвестно, кто захотел сгубить Забаву Твердятишну, только она ему не помощник.

А стало быть, надо придумать, что врать ярлу.

И к тому мгновенью, когда дверь распахнулась, Неждана уже все придумала.

Харальд молча вошел в опочивальню, где заперли рабыню. Поставил принесенный с собой светильник на сундук, прикрыл дверь. Посмотрел на девку, стоявшую в углу напротив входа.

И приказал:

— Рассказывай, что сегодня случилось с моей женой.

А секиру-то в руке держит, не выпускает, мелькнуло в уме у Нежданы.

— Вчера ночью у хозяйки болел живот, — гладко, уверенно сказала она на нартвежском. — А днем она разболелась так, что даже кричать начала. Вот и кинулась к двери, чтобы стражников позвать. И послать их за кем-нибудь из нартвежских баб. Сама пошла, потому что меня стражники не послушались бы. Только тут хозяйку скрутило так, что у нее сил не осталось. Вот она и кинулась на кровать, чтобы на пол не упасть от боли. Не знаю, что подумали твои воины — только они зачем-то к ней подошли. Хозяйка на вашем языке говорит не очень хорошо, а от боли у нее слова мешались… может, мужики что-то не так поняли. Потом тут твой брат прибежал, видно, крики услышал. И начал хозяйку в нехорошем обвинять. Она со страху взялась за топор… и едва смогла от них сбежать.

Закончив, Неждана уставилась на ярла честными глазами, изобразив на лице послушание.

Рабыня врала. Харальд это видел. Но смотрела при этом, выпучив глаза, с честным лицом.

— Я и без тебя знаю, что произошло в моей опочивальне, — отрывисто сказал он. — То, о чем ты умолчала, расскажут мои люди. Но я хочу узнать, почему ты лжешь. Соврешь опять, убью. Хватит с меня изворотливых рабынь, приносящих в мой дом беду. Ты поняла? Или правда — или смерть. Моим людям все равно, сколько тел выносить завтра утром отсюда, два или одно.

Девка сглотнула, поникла под его взглядом. Выдавила:

— Заба… Сванхильд была добра ко мне. Я о ней ни одного плохого слова не скажу. Даже если ты резать будешь…

— Если я буду резать, то скажешь, — холодно сказал Харальд. — У меня и мужики разговаривают. Значит, Сванхильд была добра? Ну-ну.

— Ярл, — Рабыня отступила на шаг, словно готовилась к чему-то. — Не верь никому. Хозяйку опоили. Ты же сам этого ждал, раз приказал не брать питье из чужих рук. Но враги у тебя сильные, они как-то сумели…

Защитница нашлась, зло подумал Харальд.

А Сванхильд, похоже, не послушалась его приказа — и сказала рабыне свое прежнее имя, привезенное из родных краев. Те звуки, что девка выдавила в самом начале, подозрительно его напоминали.

Но сейчас ему было не до этого.

— Моей жене ты больше прислуживать не будешь, — резко бросил Харальд. — Но даже рабская верность заслуживает награды. Поэтому я оставлю тебя в крепости. Однако если ты подойдешь к Сванхильд, или крикнешь ей хоть слово издалека — никто в Йорингарде тебя больше не увидит. Никогда. Ты исчезнешь, словно тебя и не было. И помни, свою жизнь ты купила молчанием. Храни его, если хочешь пережить эту зиму.

Он развернулся и вышел, оставив светильник на сундуке.

Теперь следовало поговорить с Кресив. Если, конечно, та еще жива.

Вьюга, пока Харальд был на хозяйской половине, начала стихать. Вместо снежных вихрей по двору теперь размашисто гуляла поземка. Проходилась со свистом по нанесенным сугробам, сметала с вершин снежную порошу…

Дверь бани, куда затащили Кресив, завалили на совесть. Створку подпирали косо поставленные бревна, поверх которых для надежности накидали еще несколько стволов.

Харальд прислонил секиру к стене бани и принялся расчищать завал. Расшвыривал бревна со злостью, не глядя, не обращая внимания, куда укатываются. Вымещая на них ту ярость, которую не мог позволить себе выместить на людях.

Порог бани он переступил, прикидывая, что сказать темноволосой, чтобы вытянуть из нее хоть часть правды. Благо та теперь умела говорить по-нартвежски.

Две рабыни, присматривавшие за Кресив, стояли в предбаннике — видимо, выбежали на шум, оставив дверь парной открытой. Харальд наградил их недобрым взглядом, приказал:

— Стойте здесь.

И, задвинув засов на входной двери, вошел в парную.

Тут было тепло. В каменке светились багровыми огнями угли, на лавке горел зажженный светильник. Посреди парной, укрытая плащом, прямо на полу лежала женщина.

И торчало вверх древко дротика, вонзившегося ей в спину.

Харальд, оставив секиру возле лавки, сдернул с бабы плащ. Присел возле нее, ухватил двумя руками древко над широким железным обручем, без натуги переломил.

Дротик все равно не вернется к своему хозяину — все, что касалось тела ведьмы, уйдет вместе с ней. А древко, если перевернуть Кресив, упрется в стену…

Женщина на полу не издала даже звука, когда дротик в ране дернулся. Вместо этого она вскинула голову, посмотрела на него. Словно спала, а он пришел и разбудил.

Харальд перекатил Кресив на бок.

С середины груди одежда на бабе была распорота. Прореха уходила вниз, к левому боку, на котором темноволосая лежала.

Харальд ощутил, как дрогнули его губы — не ухмылка, но намек на нее. Опять Сванхильд? Помнится, на стене опочивальни, где висело оружие, не хватало одного кинжала…

Края разрезанной ткани были окровавлены.

Кресив посмотрела на него снизу вверх живым, почти довольным взглядом. Словно и не торчал в спине дротик, не было раны на груди. Даже заговорила первая, на чистейшем нартвежском:

— Долго добирался, Харальд. Смотри, в следующий раз опоздаешь.

И зыбкое спокойствие, обретенное им, пока он раскидывал бревна, вмиг улетучилось. Харальд пригнулся, коснулся одним коленом пола. Выдохнул хрипло:

— Ты не Кресив, верно? Кто ты?

Женщина засмеялась — но смех оборвался судорожным вздохом, словно ей не хватало воздуха. Прошептала, раздвигая губы в кривой улыбке:

— Это тело скоро замолчит. Я вытянула из него все силы, чтобы дождаться тебя. Смирись, Харальд. Люди не зря нам поклоняются. Мы хозяева не только Асгарда, мы хозяева и этого мира. Даже если ты запрешься со своей рабыней в опочивальне — все равно не убережешь ее. И мы с ней позабавимся… а потом сделаем так, что ты поднимешься в небо. Ты взлетишь, потому что мы этого хотим. Теперь я уйду. Спрашивай это тело, о чем хочешь. Мы не боимся. Я даже оставлю этой дуре возможность говорить…

И почти тут же темноволосая застонала — тихо, бессильно. Пробормотала на все том же нартвежском:

— Ярл Харальд… одного тебя… себя берегла… для тебя…

— Что с тобой случилось у Свенельда? — быстро спросил он, даже не надеясь на ответ.

И напрягся, когда Кресив все-таки выдавила:

— Мужик… красивый. Пришел, дал ожерелье. И было… было все хорошо. Так хорошо… об одном жалею — что твою потаскуху… лишь один поимел.

Мир перед глазами Харальда стремительно начало заливать багровым сиянием. Рука дернулась, приподнимаясь…

Но он удержался. Спросил, тяжело выдохнув:

— Что за мужик дал тебе ожерелье? Имя? Как он выглядел?

— Рыжий, — простонала Кресив.

И вдруг, содрогнувшись всем телом, начала заваливаться на спину. Обломанный дротик уперся в пол, темноволосая косо повисла в воздухе. Голова, запрокинувшись назад, мелко затряслась.

Харальд не двинулся. Хоть и подумал мимолетно — жаль, что не успел расспросить ее о человеке, которого она видела в лесу над трупом, возле дома Свенельда. Впрочем, словам Кресив особо доверять не стоит. Они могли быть выдумкой того существа, которое разговаривало с ним только что…

Харальд встал. Темноволосая была еще жива — по телу пробегали последние судороги.

Он вдруг вспомнил, что однажды, после порки, уже посчитал ее мертвой. И, шагнув в сторону, подхватил секиру. Примерился. Низко, наискосок, без широкого замаха, чтобы не задеть потолок, замахнулся.

Чтобы уж наверняка. Чтобы больше не воскресала.

Под лезвием хрустнуло и чавкнуло. Запрокинутая голова Кресив отлетела в угол.

Кое-что теперь известно, подумал Харальд, выходя в предбанник. Непонятно откуда взявшийся рыжий мужик дал Кресив ожерелье. И она, учитывая ее нрав, тут же его напялила. А потом стала другой, даже выучила одним махом нартвежский…

Одна из рабынь, испуганно забившихся в угол предбанника, сдавленно всхлипнула. Харальд, подойдя к двери, одарил их недобрым взглядом. Приказал:

— Ступайте в парную. Внимательно посмотрите на то, что бывает с бабами, которые несут всякую чушь в моем доме. Услышу, что болтаете глупости — тоже останетесь без головы. Где бы вы ни были. Посидите здесь до утра. Понюхаете, как пахнет смерть. Чтобы накрепко все запомнить.

Он вышел, размышляя о том, что вообще-то рабынь тоже следовало убить. Не только потому, что они какое-то время провели с Кресив — но и потому, что слышали ее слова о том, что ему угрожают хозяева Асгарда. Если они проболтаются об этом…

Но убивать баб без причины не хотелось.

Харальд поморщился, снова прислоняя секиру к стенке бани. Доброта Сванхильд, похоже, заразна.

Завтра утром надо будет оттащить труп Кресив подальше от Йорингарда и сжечь, решил он. Саму баню тоже спалить. И отстроить новую на другом месте. А рабынь завтра же отправить во Фрогсгард и продать на торжище. Неважно, за какую цену. Убивать их не за что, но и оставлять опасно. Люди, побывавшие рядом с переродившейся Кресив, делали то, хотела она…

А она хотела погубить Сванхильд.

Раскатившиеся бревна успела замести поземка. Харальд отыскал их в темноте, пройдясь по снегу нарочито коротким шагом и попинывая сугробы. Снова завалил дверь. Потом зашагал по темной крепости, думая о том, что сегодня должны были вернуться люди, посланные во Фрогсгард — узнать о человеке, которого якобы видела темноволосая. Того самого, от следа которого пахло рыбой.

Скорей всего, его люди решили не отправляться в дорогу по такой непогоде. Или тоже заплутали, как он сам. И вернутся Йорингард с запозданием, возможно — завтра…

Овчарню, где были заперты Свальд и остальные, Харальд отыскал быстро. Ударил по двери, рявкнул:

— Открывай. Тут ярл.

Его узнали по голосу. Что-то скрипнуло, и дверь распахнулась.

Под крохотным окошком, прорубленным в бревенчатой стене, в неглубокой, наспех выкопанной яме вяло горело одно полено. Надо понимать, стражники и тут нашли способ, как погреться.

Хорошо, что есть свет, хмуро подумал Харальд. И можно посмотреть в лица придуркам, которые гнались за Сванхильд…

Он шагнул к костерку, возле которого сейчас никого не осталось — все стражники при появлении ярла убежали к выходу. Приказал:

— Те двое, что были назначены в стражу моей жены — ко мне.

От людей, молча стоявших у другой стены овчарни, отделились двое. Подошли к нему, хмурясь.

Харальд молча всмотрелся в них. Олаф и Стейнбъерн, оба из его прежнего хирда.

В уме вдруг мелькнуло — эти двое, ходившие с ним прежде в походы, могут погибнуть. На этот раз от его руки…

Молчание ярла затягивалось, Олаф со Стейнбъерном неуверенно переглянулись.

— Рассказывайте, — уронил наконец Харальд.

Олаф быстро сказал:

— Твоя жена, ярл, позвала нас в опочивальню. Мы вошли. Думали, она хочет, чтобы ей сундук передвинули или еще что. Бабы вечно все переставляют. А она вдруг начала раздеваться. Ну Мерд и… а потом прибежали Свальд с Убби. Они поймали твою жену почти что под мужиком… правда, лежала только она, Мерд перед кроватью примостился. И к тому времени уже встал…

— Вот с этого и начнет, — почти спокойно сказал Харальд. — Почему вы не остановили Мерда? Стояли и глазели? Может, еще советами помогали?

Олаф со Стейнбъерном опять переглянулись.

— Ну… — протянул Олаф.

Стейнбъерн возмущенно выпалил:

— Мы должны были охранять твою жену от врагов и от рабов, ярл. Ты сам это приказал, и мы твой приказ помним. Но держать ей ноги, чтобы она их не раздвигала перед всеми, ты не приказывал. Это не наше дело. За своей бабой всякий присматривает сам, даже ярл.

— Ты уже наговорил на пару хольмгангов, Стейнбъерн, — натужно объявил Харальд.

Голос у него хрипел. Лицо говорившего мягко, зазывно высветило багровое сияние. Да и лицо Олафа тоже…

— Но когда дойдет до этого, думаю, я выберу эйлинги (вид поединка). Теперь слушайте меня. Ладно, вы не остановили мою бабу. Но почему не остановили Мерда? Сами знаете, чем это могло кончиться для него — будь все это правдой. Если уж Мерд так хотел умереть, мог просто попросить меня об этом. А теперь выскажусь я…

Харальд прервался, обернулся, бросив взгляд на стражников, замерших у дверей. Следом на людей, стоявших в стороне. Среди которых были Свальд, Убби, Бъерн — сразу трое его хирдманов…

В любом случае, свидетелей достаточно, чтобы завтра разнести его слова по всему Йорингарду, решил он.

— Первое — Мерд ни с того, ни с сего вдруг решил попользоваться моей бабой на глазах у всех. Не наедине, чтобы никто не видел. Хотя знал, чем это кончится. Второе — вы, как овцы, стояли и смотрели, словно никогда этого дела не видели. Не оттащили его, не позвали Свальда, моего родича. Хотя должны были позвать. Пусть смотреть за моей бабой не ваше дело, но беречь мою честь? Глядеть за тем, чтобы в моей опочивальне, пока меня нет в крепости, не творилось не знай что? А если бы мою бабу у вас на глазах насиловали, вы и тут сказали бы, что это не ваше дело?

— Ее не насиловали, — пробормотал Олаф, пряча глаза.

— Третье, — бросил Харальд, не обращая на него внимания. — Вы так просто взяли и рассказали мне все это, хотя знаете, что свидетелей таких дел в живых не оставляют. Будь ваши слова правдой — тогда получается, что вы стояли и смотрели, как один из вас бесчестит вашего ярла. Но ничего не сделали. Не остановили его. Не позвали моего родича. Теперь отойдите в сторону. С вами я закончу потом. Свальд, подойди ко мне.

Он дождался, пока Свальд, которого Убби прикрыл одной половиной своего плаща, подойдет. Потребовал зло, ощущая, как губы раздвигаются, открывая зубы — недобро, оскалом:

— Расскажи теперь ты, родич, что видел. И что делал.

Свальд посмотрел на него исподлобья. Однако сказал уверенно:

— Меня позвали воины, охранявшие вход на хозяйскую половину. Сказали, что твоя жена зачем-то позвала к себе своих стражников. И что они слышат странные звуки из твоей опочивальни. Я пошел глянуть, что там. Вместе со мной увязался и Убби. А потом мы увидели твою жену на постели с раздвинутыми ногами. Мерд уже завязывал штаны.

Он замолчал, и Харальд придушенно потребовал:

— Продолжай…

— Когда дев… — Свальд сбился, но тут же поправился: — Когда твоя жена увидела нас, то начала кричать, что ее изнасиловали. И зарубила Мерда, схватив секиру. Затем она убежала, хоть и была в одной нижней рубахе. Так что мы побежали следом, чтобы вернуть ее — иначе замерзла бы. А потом твоя жена выскочила на лед, и мы сообразили, что она хочет выбраться к лодкам. Наверное, решила сбежать. Хотя как сбежишь в такую вьюгу? Унесло бы в море, и все. Поэтому мы пошли вперед, по наледям возле берега, чтобы выйти к устью фьорда первыми. Затем нас догнали Свейн с Ларсом. Потребовали, чтобы мы вернулись — и мы вернулись. Даже отдали оружие. Вот и все.

Харальд одно мгновенье стоял, глядя на Свальда. Сказал наконец хрипло:

— Я спрошу тебя, родич — почему ты не зарубил Мерда? Хотя бы не скрутил его, чтобы я мог с ним разобраться? Ты говоришь, что видел, как он принародно меня опозорил. Ты мой брат. Почему ты стоял столбом?

— Я… — Свальд смолк, заявил уже не так уверенно: — Я просто не успел. Твоя жена сама его убила.

— Да, — выдохнул Харальд. — Она все успела. Если верить тебе — моя жена сначала лежала, потом встала, взяла секиру и зарубила Мерда. И убежала. А вы, куча мужиков, стояли и смотрели. Почему ты не убил Мерда первым, Свальд? Сколько тебе нужно времени, чтобы взяться за оружие? Предположим, ты не взял его с собой — но рядом стояли вооруженные стражники. И в моей опочивальне вся стена увешана оружием. Или ты хочешь сказать, что баба, никогда не державшая в руках меча, оказалась проворней вас всех? Тогда я зря набираю в свое войско мужчин. Надо выгнать вас всех — и позвать на ваши места баб. Может, хоть тогда люди, что служат мне, перестанут двигаться, как сонные овцы. А, Свальд?

Тот ответил угрюмым взглядом. Харальд тихо, недобрым голосом спросил:

— Войдя в опочивальню, ты видел темноволосую рабыню? Ту, что называла себя сестрой моей жены?

— Нет, — буркнул тот.

— А когда бежал следом за моей женой — видел? — уже погромче бросил Харальд.

— Да не было ее там…

— Понятно, — Харальд перевел взгляд на Бъерна. — Ты — ко мне. Свальд, отойди в сторону.

Он дождался, пока молодой хирдман подойдет, приказал:

— Рассказывай то, что помнишь, Бъерн. Ты видел темноволосую?

Бъерн нахмурился.

— Нет, ярл. Мы увидели твою жену, когда она прибежала к воротам. Считай, что голышом, в одной нижней рубахе. И босая. Потом она понеслась к фьорду. Свальд крикнул, что ее надо поймать. Вот мы и побежали.

— Понятно, — Харальд помолчал. — А твои люди, что побежали вместе с тобой, видели темноволосую рабыню? Ту, о которой Свальд кричал, когда его привели назад?

Бъерн мотнул головой. Харальд перевел взгляд на людей, стоявших у другой стены.

— Нет, — отозвались сразу несколько голосов.

— А вот Гейрульф, стоявший вместе с вами у ворот, эту рабыню разглядел, — бросил Харальд. — Он видел, как она бежала за Свальдом, Убби и остальными. И Гейрульф помнит, как ты велел ему снять эту бабу стрелой — после того, как моя жена приказала тебе убить ее. Еще Гейрульф помнит, что ты вдруг побежал за моей женой, забыв о том, что должен был следить в этот день за охраной крепостных стен. И стражники побежали следом за тобой, оставив ворота без присмотра.

Бъерн глянул на него удивленно, но ничего не сказал. Задумчиво сморщился…

Харальд выдохнул, медленно объявил:

— С тобой и твоими людьми мне все ясно, Бъерн. Вы попали под чары темноволосой рабыни, которая умела колдовать. В этой крепости, похоже, колдовство не берет только меня — и мою жену. Завтра ты и все остальные поговорите с Гейрульфом. Пусть он расскажет вам то, что вы забыли. И на будущее, Бъерн… слова моей жены — это мои слова. Когда ты не слушаешься ее приказов — ты не слушаешься меня. Радуйся, что Гейрульф сделал то, что ты велел, пока ты не попал под чары темноволосой. И все-таки попал в колдунью. Теперь отойди. Убби, сюда.

Здоровяк подошел, набычившись.

— Как ты очутился на хозяйской половине, Убби? — равнодушно поинтересовался Харальд. — Каким ветром тебя туда занесло?

Убби молчал, становясь все мрачнее. Потом проворчал:

— Я пришел разобраться со Свальдом. Между нами есть одно дело… которое касается только нас двоих.

— Ты пришел в мой дом так вовремя, что теперь оно касается и меня, Убби, — бросил Харальд. — Или говори правду — или мы устроим хольмганг прямо сейчас. Хотя может, ты выберешь эйлинги? Я помню, чем тебе обязан. И предоставлю тебе право выбора.

— Мы не о том говорим, — вдруг рявкнул Убби. — Когда моя жена убила двух воинов — ты ее осудил. Теперь твоя жена убила воина — но ее ты пытаешься выставить невинной. Хотя она тебя опозорила.

После его крика в овчарне стало тихо. Только слышно было, как снаружи посвистывает поземка…

— Как и твоя жена, ты сам приперся в мой дом, — с ненавистью выдохнул после долгого молчания Харальд. — Хотя ни ее, ни тебя я туда не звал.

Все то доброе, что он помнил о своем хирдмане, разом исчезло, растаяло в багровом сиянии, щедро заливавшем теперь лицо Убби. И Харальд выплевывал слова, одно за другим:

— Она принесла в мой дом беду. Она чуть не сожгла заживо мою жену. Эйлинги или хольмганг, Убби? Ну?

— Хольмганг, — выкрикнул Убби.

И Харальд улыбнулся. Уже безо всякой злобы.

Все напряжение этого дня и этой ночи начало понемногу отступать. Все-таки нет лучшего дела в недобрый час, чем добрая драка.

— Биться будем снаружи, — спокойно объявил Харальд. Распорядился, посмотрев на стражников, стоявших у двери: — Приготовьте мне четыре факела, чтобы разметить место для хольмганга. И подсветить. Вы будете глядеть на нас отсюда, не переступая порога. Чтобы не говорили потом, что я убил своего хирдмана тайно, прячась от людей.

— Может, это я убью тебя, ярл, — резко бросил вдруг Убби, не трогаясь с места.

— На хольмганге бывает всякое, — равнодушно согласился Харальд.

И перевел взгляд на Свальда, стоявшего в шести шагах от него.

— На всякий случай… я скажу тебе то, что должен сказать, родич. Когда все случилось, в моей опочивальне, кроме вас, была еще темноволосая рабыня. Кресив. Она околдовала моих стражников — и только поэтому они сначала вошли в мою опочивальню, а затем протянули лапы к моей жене. А когда Сванхильд, защищаясь, убила Мерда и сбежала, Кресив заставила вас всех поверить, что вы видели ее позор. Затем она послала вас следом за моей женой. И неизвестно, что случилось бы, догони вы Сванхильд, потому что у вас тогда не было ни собственной воли, ни памяти. Вы слушались темноволосую покорно, как рабы — но сейчас даже не помните об этом. Думаю, именно Кресив так вовремя привела в мой дом Убби. Но он то ли не хочет вспоминать ее — то ли и впрямь не помнит. Однако Убби пришел как раз перед тем, как все случилось…

Харальд прервался, нащупал одной рукой пряжку на своем плаще. Расстегнул, кинул плащ Свальду, стоявшему в одной рубахе. И продолжил:

— Свальд. Сейчас, перед всеми, я говорю — моей жены никто не касался. Я утверждаю это не как ярл Харальд, а как сын Ермунгарда. От сына моего родителя такое не скроешь. Темноволосой рабыне за ее колдовство я уже отрубил голову. Если со мной что-то случится, прошу тебя как родич родича — защити мою жену и пусть она мирно живет в Хааленсваге, которое было назначено ей в утренний дар. Йорингард в этом случае достанется тебе, таково мое желание, и пусть все, кто здесь стоит, будут свидетелями моих слов. Но сначала сожги ту баню, куда оттащили темноволосую. И сожги ее тело вместе с отрубленной головой, лучше где-нибудь за стеной крепости. Поклянись, что сделаешь все это.

Свальд стоял, держа в руках плащ, брошенный Харальдом. Смотрел как-то непонятно…

И вдруг спросил:

— Там действительно была та темноволосая баба, которую я тебе когда-то подарил?

— Да. — Харальд, прислонив к стенке секиру, принял у стражников факелы. Шагнул к костерку в яме, сунул их концы в угли…

Свальд размышлял.

Думать о серьезном ему приходилось редко, потому что все решения по важным делам в их роду принимали отец и дед. Может, поэтому он старался ходить в походы один, отдельно от этих двоих. Чтобы хоть там главным было его слово…

Но здесь, в Йорингарде, не было ни отца, ни деда.

А дела, творившиеся вокруг, оказались посерьезнее тех, что обычно обсуждали дед с отцом.

Так что пришлось напрячься — и самому прикидывать, что да как.

Харальд победит, это ясно, быстро подумал Свальд.

Но после смерти Убби про Сванхильд все равно будут болтать всякое. Конечно, Харальду на это плевать — он вырос изгоем, дед даже не пускал его в мужской дом, отправив, как раба, жить в коровнике. И брата мало беспокоит, что о нем думают другие.

Другое дело, что Харальд не позволит открыто говорить о Сванхильд гадости. После смерти Убби люди это сразу поймут. Будут шепотки за спиной, но и только. Харальд слишком щедр со своими воинами, от таких не уходят. А воины неожиданно умирают не только у него — люди конунга Гудрема и ярла Хрерика могут это подтвердить. В бой брат всегда идет первым, зачастую в одиночку лезет туда, где опаснее всего, но не посылает свои хирды на убой…

Позор Харальдовой бабы все это не перевесит. В конце концов, бесчестье — дело, которое касается только самого ярла.

А вот с кем ходить в походы — с неудачником, который каждый год гробит кучу народа, или с Ермунгардсоном, у которого гибнут немногие, тогда как большая часть возвращается обратно — это уже касается каждого.

Сплетни и болтовня задевают лишь того, кто готов их слушать, подумал Свальд.

Конечно, остается еще смерть Мерда.

Но он погиб не где-нибудь, а в опочивальне ярла, где в то время находилась чужая жена. Дело нечистое, это всякий скажет. И повернуть его можно по-разному.

Харальд напряжен, и будет сейчас благодарен за помощь…

Пусть Йорингард вряд ли сменит своего хозяина сегодня — но есть еще Веллинхел, который тоже принадлежит Харальду, мелькнуло в уме у Свальда. Сам брат Веллинхелом не интересуется, однако может сделать щедрый дар родичу.

И в придачу к Веллинхелу можно будет выпросить у брата девку с серыми глазами, довольно подумал Свальд. После такого Харальд уже не откажет…

Он шагну вперед, к костру. Рявкнул:

— Слушайте меня. Вы знаете — а кто не знает, пусть услышит сейчас — что именно я украл темноволосую девку в славянских землях. Уже тогда она показалась мне странной. Но я не придал этому значения. И подарил ее моему брату.

Свальд перевел взгляд на Харальда.

— Я верю тебе, родич. И скажу вот что — если темноволосая лежит сейчас в бане, то утром я сам попрошу у тебя кобеля с твоей псарни, умеющего брать след. Дам ему понюхать тряпку с рабыни, и отведу ко входу в твой дом. Если пес приведет меня в твою опочивальню — значит, колдунья там точно была. Но мы ее не увидели, потому что на нас были чары.

— Это ничего не доказывает, — крикнул Убби. — Она могла зайти в главный дом до этого.

Свальд кинул на него предостерегающий взгляд, сказал:

— Это новый дом, Убби. Ему чуть больше месяца. В нем нет старых следов. И все знают, что ярл Харальд приказал не подпускать эту рабыню к своей жене. Так что она никак не могла войти в его опочивальню. Подожди до утра — и сам все увидишь.

А Свальд-то, оказывается, хитрец, зло и насмешливо подумал Харальд.

Но как он сам не додумался до этого?

Харальд метнул взгляд на однорукого хирдмана, предложил:

— Если ты согласен, Убби, мы отложим наш хольмганг до завтра. Если утром, после всего, ты попросишь прощения за свои слова, сказанные в запале и гневе — я все забуду.

Четыре факела, которые он сунул в кострище, сложив древки вместе, уже пылали. В их свете было видно, как Убби побагровел. Затем буркнул:

— Я подожду до утра. Но только для того, чтобы увидеть, куда побежит пес. И у меня условие — я сам отрежу тряпку от одежды темноволосой ведьмы. Потому что если ее коснется ярл, то пес почует его запах. И тогда уж точно приведет нас в его опочивальню.

Свальд едва заметно скривился. Харальд вдруг осознал, что брат на это и рассчитывал — что тряпки коснется он сам.

— Отрежь тряпье с того места, где моя жена полоснула колдунью кинжалом, Убби, — посоветовал он. — У темноволосой на груди рана. Думаю, на полу опочивальни еще и кровь найдется.

Харальд оставил смолисто потрескивавшие факелы в ямке, где тлели угли. Объявил, поворачиваясь к людям, стоявшим у другой стены овчарни:

— Ночью по крепости болтаться запрещено, так что посидите тут до утра. А когда рассветет, я приду за вами. И мы все вместе прогуляемся сначала к псарне, потом к бане, где лежит тело колдуньи. Уже оттуда пойдем к моим покоям. И вы все посмотрите, возьмет ли пес след. А затем послушаете Гейрульфа.

Он повернулся к выходу. Свальд сзади напомнил:

— Брат, ты оставил плащ…

— Сам укройся, до утра еще половина ночи, — бросил Харальд.

И вышел.

Ему потребовалось какое-то время на то, чтобы дойти до ворот, поговорить с хирдманами, что ждали под перевернутым драккаром, потом развести всех по домам, женскому и двум мужским.

Оставшись один, Харальд зашел на кухню. Взял себе еды, эля и направился в женский дом, куда отвели Сванхильд. Пнул входную дверь, рявкнул — и его впустили.

Затем отправил спать Ислейва, сторожившего вход в опочивальню…

В крохотном покое было тихо, Тюра сидела на сундуке, что-то шила, позевывая. При его появлении она встала, пробормотала:

— Рада видеть тебя, ярл Харальд.

— Иди поспи, — коротко приказал он. — Когда рассветет, я уйду. Будь готова вернуться сюда. Не хочу, чтобы за Сванхильд ухаживали рабыни.

Тюра сонно согласилась:

— Кейлев тоже сказал, что чужие уши сейчас ни к чему…

Она исчезла, а он сгрузил миску и баклагу на сундук. Подошел к кровати, осторожно опустился на ее край.

Сванхильд спала. Лицо было измученным, под глазами залегли тени, лоб и виски обметала испарина. Одна рука вскинута, ладонь бессильно замерла на подушке.

Покрывала съехали вниз, и в вырезе слишком большой для нее рубахи торчали ключицы.

Харальд потер лицо. Сейчас багровое сияние перед глазами почти угасло. Только тени по углам опочивальни отливали красным.

Он задумался, глядя на девчонку.

Свальд был уверен в ее вине, но стоило назвать его родичем — и своим наследником, как он заговорил по-другому…

Но чтобы ни было причиной этого, поддержка Свальда в трудный час стоит дорого. Потому что к его слову прислушиваются более четырехсот воинов, которые прежде служили у него — и у двух других ярлов Сивербе.

Теперь осталось лишь узнать, какую услугу или дар Свальд посчитает достойной оплатой за свою поддержку, спокойно подумал Харальд. Вряд ли тут дело обойдется одной рабыней — пусть и той самой, которую Свальд выпрашивал до этого.

Впрочем, он все равно задолжал брату за то, что тот когда-то привез ему Сванхильд. Девчонка останавливала просыпающийся дар отца, гасила серебро, загоравшееся на коже… цена ее велика. И Свальд, который теперь это знает, вправе рассчитывать на достойный ответный дар.

И за это, и за то, что поддержал родича перед людьми, которым заморочила головы Кресив.

Сванхильд закашлялась, но не проснулась. Харальд встал, подошел к сундуку, начал скидывать одежду. Остался в одних штанах, вернулся к кровати. Снова присел на ее край, негромко позвал:

— Сванхильд.

Девчонка задышала чаще, дремотно подняла ресницы.

А потом проснулась окончательно — и замерла, вдавив голову в подушку. Стиснула в кулак ладонь, до этого лежавшую расслаблено, уложила ее на живот, поверх покрывала. Широко распахнула глаза, глотнула воздух ртом, словно задыхалась…

И все это Харальду не понравилось. Особенно взгляд. Загнанный, словно Сванхильд и от него ничего хорошего не ждала.

Только плохое.

Он облизнул губы, сказал медленно, не шевелясь:

— Сванхильд. Я не тронул бы тебя, даже будь все то, что наболтали стражники, правдой — и даже не будь тут замешано колдовство.

Хотя полной уверенности в том, что и впрямь не тронул бы, у него не было.

Моя вера в то, что девчонка никогда не предаст, слишком велика, быстро, с оттенком горечи, подумал вдруг Харальд. Кто знает, что будет, если эту веру вдруг подрубят под корень?

А случиться меж тем может всякое. В Нартвегр Сванхильд привезли как добычу, против ее воли. Кто его знает, о чем девчонка вспоминает, когда остается одна. Может, о том, как он когда-то пообещал ударить ее со всей силы, если ослушается при всех. Это не лучшие воспоминания для той, у кого в жизни и так было мало хорошего.

Значит, на будущее придется это учитывать. И если что-то произойдет, держаться от нее подальше — до тех пор, пока не погаснет багряное сияние перед глазами. Ну а там видно будет.

— Но я знаю, что все это ложь, — твердо закончил Харальд.

Девчонка вдруг села. Золотистые пряди, теперь болезненно-тусклые, рассыпались по плечам. В синих глазах набухали слезы.

— Ты не должна плакать, Сванхильд, — негромко сказал Харальд. — Ты жена ярла. Ты билась, как берсерк…

— Я убила. — Сванхильд хлюпнула носом. — Убила одного, приказала убить сестру.

Он выдохнул — и губы у него сами растянулись в улыбке. Нашла, из-за чего плакать. Радоваться надо, что осталась жива и невредима.

— Ты убила защищаясь…

Харальд смолк, подыскивая слова, которые следовало сказать — а потом сообразил, что устал сидеть вот так, словно они чужие. И, сграбастав, притянул Сванхильд к себе. Успел ощутить, каким тонким и хрупким стало ее тело всего за один день…

Следом заметил гримасу боли. Тут же припомнил, что сказал Кейлев о ее ногах — и молча разжал руки. Поднялся, откинул покрывала, стянул с ног шерстяные носки.

Ступни опухли. Мелкие пальцы, чуть вздувшись, торчали, немного разойдясь в разные стороны. Кожа была покрасневшей, блестела от жира — похоже, ноги натерли медвежьим нутряным салом.

По подошвам частой рябью шли белые пятна, сливаясь в затейливый узор.

— Болит? — коротко спросил Харальд.

И осторожно, двумя руками, погладил ей ступни. Они дрогнули в ответ.

Это хорошо, подумал он. Раз болит, значит, пройдет. Хуже, когда обмороженные ноги ничего не чувствуют.

— Я… — вдруг сказала девчонка. Всхлипнула, утерла слезы краем покрывала. Спросила, уже потверже: — Рассказать, что было?

— Рассказывай, — согласился он.

И принялся осторожно натягивать носки обратно, слушая слова, которые она сбивчиво роняла.

Под конец ее рассказа Харальд снова сидел на краю кровати, но рук не распускал. Смотрел в лицо Сванхильд…

И думал.

Большую часть из того, что она сообщила, он уже знал от Кейлева. И то, что стражники слушались Кресив, как покорные рабы, и то, в какой последовательности все происходило.

Но вот то, как Сванхильд освободилась от чар Кресив, старик описал невнятно.

Значит, все было серое — а люди светились красным. Совсем как у него, когда кровь родителя смешивалась с его кровью. Правда, в последний раз он обошелся без крови Мирового Змея. И как раз тогда, когда он был в постели с девчонкой…

Может, родитель решил помочь — и сумел как-то до нее дотянуться? Или Сванхильд тоже понемногу меняется? Но жажды кого-то рвать она явно не испытывала.

Или только поэтому она и смогла замахнуться секирой? А потом — наконец-то, — приказала убить Кресив.

Это все придется спросить у Ермунгарда, решил Харальд.

А вот то, как она бежала к середине фьорда…

Он потянулся к покрывалам, чтобы снова укрыть ее, но Сванхильд выдохнула:

— Не надо. Жарко.

И Харальд молча свернул двое из трех покрывал, наваленных на нее, в узел. Швырнул их на сундук. Сказал, снова усаживаясь рядом:

— Ноги пройдут. Кожа будет шелушиться, может, даже выйдут пузыри… но все это заживет.

А до тех пор мне придется не покидать крепость, молча добавил он про себя. Сторожить ее. В Йорингарде слишком много людей, побывавших рядом с Кресив. Рабыни из рабского дома, воины, которые, возможно, об этом даже не помнят…

Он помолчал, решаясь. И спросил:

— Почему ты не держалась ближе к берегу, когда бежала по льду? Там дальше полынья — и так до самого устья фьорда. А вокруг тянется широкой полосой молодой лед, морской нилас. Он не держит человека, прогибается, уходя под воду вместе с ним. Хотела умереть, Сванхильд?

Слова "опять" Харальд не добавил.

Вернувшись в опочивальню, Забава все накрепко обдумала. Правда, мысли сбивались из-за боли в ногах.

Но она припомнила и то, как уклончиво отвечала ей Гудню, и то, как хмурился Кейлев.

Выходит, не больно ей верят.

А там, в опочивальне, все случившееся видели лишь стражники да Неждана — которые слушались Красаву. Даже Неждана стояла столбом, пока трое мужиков тянули к ней, к Забаве, руки.

И приказы Красава отдавала им в открытую — про то, что потом говорить ярлу.

Значит, правды Харальду никто не скажет. А раз так…

Даже в Ладоге с неверными женами неласково обходились. Когда из дому выгоняли, в чем была, когда муж смертным боем до смерти забивал…

А нартвеги народ безжалостный. Как из дома выходят, так всегда меч к поясу подвешивают. Или секиру прихватывают. Даже тут, в крепости, казалось бы, в своем дому — и то с оружием ходят. У них, небось, даже не выгоняют. Сразу убивают.

И хоть Харальд ее пальцем никогда не трогал, но от такого у любого мужика разум может помутиться.

После этих мыслей появления мужа Забава и ждала, и боялась. А ну как не поверит? Доказать, что вины на ней нет, нечем. Неждана, как сказал Кейлев, только плачет да трясется. Значит, и ей Красава голову заморочила.

Но тело было вымотано усталостью и болью, так что Забава уснула, не дождавшись Харальда.

А когда проснулась, он уже сидел рядом. Смотрел спокойно…

И не поймешь, о чем думает.

Но после его слов о том, что знает — все это ложь, у Забавы словно тяжесть с плеч свалилась. Даже задышалось сразу легче.

Харальд ей верил. Даже не расспросив ее, выслушав лишь других, верил…

Но вместо того, чтобы радоваться — Забаву не знай с чего потянуло вдруг на слезы. Сразу вспомнилось, что одного из стражников она убила, да еще как по-зверски, зарубив топором. Потом велела людям, стоявшим у ворот, убить сестру.

А когда Харальд спросил прямо, не хотела ли она сама умереть, Забава даже дышать перестала. Подумала убито — ну было, думала. Но только на короткое мгновенье…

Девчонка задохнулась — и сказала наконец:

— Я… я не хотела, Харальд. Я жить хочу — с тобой, тут. Дом — Нартвегр, как ты говорил.

Врет, холодно подумал он. И, потянувшись, снова ее обнял. На этот раз помягче, не спеша, чтобы от резкого рывка у нее опять не заболели ноги.

Сванхильд как-то уютно пристроилась у него на груди — прижалась щекой, локти согнула, так что Харальд, голый до пояса, ощутил мягкое, дрожащее прикосновение тонких пальцев к своему животу.

И, глубоко вздохнув, запретил самому себе даже думать о чем-то таком. Пусть сначала придет в себя, хоть ноги перестанут ныть…

Он наклонил голову, прошептал ей на ухо — покрасневшее, немного опухшее, тоже слегка обмороженное:

— Не лги мне, Сванхильд. Мне хватает и чужой лжи. Гейрульф сказал, что когда он на тебя наткнулся, ты шла наискосок от середины фьорда к берегу. Прямо от того места, где начинается тонкий лед.

— Я к лодкам идти, — упрямо сказала девчонка, опять начав коверкать нартвежский язык.

Харальд негромко бросил:

— В такую погоду даже мужчины не выходят в море. Отнесет от берега так, что уже не вернешься. Или течь в лодке откроется — от мелких льдин, бьющих в борта. Так ты все-таки хотела умереть? Не тут, так там…

Она шевельнулась, запрокинула голову, посмотрела на него. Сказала:

— Я не хотела — на лодке. Хотела одну столкнуть, сама спрятаться. Ветер, снег… плащом укрыться, к камням прижаться. И никто не разглядеть. Только если близко.

Харальд сдвинул брови. Подумал хмуро — могло бы и получиться. Если бы те, кто за ней гнался, поверили, что Сванхильд села в лодку и уплыла в открытое море, по извечной бабьей дурости.

А могло и не получиться. Если бы они догадались прочесать берег…

К тому же, сидя на камнях и сама прикидываясь камнем, девчонка могла застыть насмерть. Это в движении тело борется с холодом. А когда замираешь, то очень скоро начинает клонить в сон.

— Ладно, — пробормотал Харальд, решив, что все это — в том числе и мысли о том, что могло случиться — подождет до завтра. — Разделишь со мной эль и хлеб, Сванхильд? Завтра я уйду с утра, но еду принесу не скоро… только когда закончу все дела. Сегодня, как я понимаю, ты принимала еду из рук Гудню и Тюры? Это правильно, тебе нужно было горячее. Но завтра запрещаю у них что-то брать.

Он снова встал, сходил к сундуку, поставил миску с едой на колени Сванхильд, укрытые покрывалом. Заставил ее съесть несколько кусков, выпить эля. Сам жадно похватал еду, проглотил, почти не разжевывая.

И осторожно залез под покрывало. Обнял девчонку, подгреб ее к себе, запустив пальцы одной руки в золотистые пряди. Закрыл глаза.

Но сон не шел.

Зато приходили мысли, одна за другой.

Рыжий мужик, давший Кресив ожерелье… да еще и красивый. Тор? Скальды описывали его рыжим здоровяком.

И ожерелье в его руках. То самое, после которого у Кресив, по ее словам, все стало "хорошо".

В Асгарде, если верить все тем же скальдам, было лишь одно ожерелье, считавшееся волшебным. Брисингамен, ожерелье Фрейи.

Вот только что в нем было волшебного, ни один из скальдов не говорил. Болтали, что благодаря ему Фрейя становится прекрасней всех — но дочь Нъерда и так считалась первой красавицей Асгарда.

Надо исходить из того, что известно, подумал Харальд. Устами Кресив с ним разговаривал кто-то из богов Асгарда. Значит, ожерелье могло вселять в человека кого-то еще. Скорей всего, в бане с ним беседовала сама хозяйка ожерелья, Фрейя.

И то, что темноволосая вдруг начала дурманить головы людям, это подтверждало. Фрейя владела сейдом, древней магией богов. Дочь Нъерда могла заставить простых людей делать что угодно.

Но не сидя в Асгарде, судя по всему. Раз уж ей пришлось использовать тело Кресив…

Сванхильд тихо сопела, уткнувшись носом ему в грудь, и Харальд кожей ощущал ее слабые выдохи. Девчонка понемногу проваливалась в сон, измученный, обессиленный.

Харальд тем временем размышлял.

Все, что случилось, было подло… но как-то слишком мелко для богов. Это Кресив ненавидела Сванхильд по-бабски, глупо и зло. А для богов Сванхильд просто была помехой. Потому что с ней берсерк становился человеком. Потому что девчонка умела гасить серебряное сияние пробуждающегося дракона…

Что-то тут не складывается, хмуро подумал Харальд. Все, что нужно для богов — это устранить девчонку. И вчера у них был шанс. Когда Сванхильд на короткое мгновенье поддалась чарам Кресив, скинув платье…

Он поморщился, отгоняя это виденье — как его одурманенная жена стаскивает с себя платье перед распаленными мужиками, жадно глазеющими на нее. Во рту появился горьковатый привкус.

Харальд притиснул к себе девчонку посильней, успокаиваясь. Прислушался к ее дыханью, теперь мягкому, сонному. Все кончилось, она жива. Ее никто не тронул…

Но только потому, что она взялась за секиру, стрельнула у него в уме насмешливая мысль. Надо быть с девчонкой поосторожнее — иначе в следующий раз она вырвет оружие у него из рук и сама поведет его воинов в битву.

Губы Харальда дрогнули, складываясь в ухмылку.

Потом он снова начал размышлять.

Если бы Кресив, вместо того, чтобы приказывать стражникам позабавиться со Сванхильд, велела им ее прирезать, пока та была одурманена — сейчас все было бы кончено.

Девчонки нет, богам осталось бы только выждать какое-то время и подослать к нему бабу. До сих пор зелье всегда подсовывали вместе с женщиной. Сначала Эйлин, потом рабыня с пузырьком, привезенная германским купцом…

Похоже, чтобы стать драконом и подняться в небо, нужно не только выпить пойло, но и залезть потом на бабу.

Харальд вдруг припомнил свое отражение в глазах Сванхильд — которое разглядел в лодке, покачивавшейся на волнах возле Хааленсваге. Морду зверя, горевшую тогда темным огнем на его лице.

Темным, а не серебряным.

То, что в нем живет. Продолжение родителя, непонятная тварь…

Получается, подумал он хмуро, что наследие родителя и дар Одина сливаются до конца вместе только от зелья — и чтобы была еще баба. Это надо учесть. Если поднесут какую-то дрянь, потом никаких баб.

Но все равно непонятно, почему Сванхильд вчера просто не убили. Хотели, чтобы он сделал это сам, своими руками? Но боги не так глупы, чтобы полностью положиться только на его ярость. К тому же они знают, что он не человек. И во многом поступает не как обычный мужчина.

Так зачем Фрейя позволила Кресив измываться над девчонкой, вместо того, чтобы просто убить ее?

Харальд уснул, так и не найдя ответа на этот вопрос.

ГЛАВА 7. Передышка после вьюги

Многое хотелось спросить Забаве — и о том, что теперь будет со стражниками, без вины виноватыми, потому что их околдовала Красава. И о том, что рассказала Харальду Неждана. Ведь не мог он не спросить у той, кого приставил к жене, что же случилось в опочивальне…

А еще хотелось узнать имя человека, попавшего копьем в Красаву. Если бы не он, может, ее сейчас уже не было в живых.

Или жила бы — но так, что лучше б умерла. Случись все то, что задумала сестра, как потом смотреть Харальду в глаза?

Муж тем временем, отнеся миску на сундук, вернулся, лег рядом. И Забаве почему-то снова, уж в который раз, мгновенно вспомнилось все то, что случилось. Лица распаленных, одурманенных Красавой стражников. Руки, что к ней тянулись. То, как очнулась перед мужиками без платья, в одной нижней рубахе…

Но Харальд ее обнял, притиснул к себе — и закинул руку вверх, запустив пальцы в волосы. Ладонь его легла на затылок, неподвижная, каменно-уверенная, отгоняя страшные мысли. Воспоминания о случившемся как-то поблекли, отодвинулись.

Забава вдруг осознала, что Харальд и прошлой ночью не спал, и днем был в отъезде, и только сейчас, посреди ночи, вернулся…

Слова не скажу, решила она. Пусть хоть немного, да поспит.

За спиной у нее была стенка опочивальни, перед лицом — широкая грудь Харальда, мерно, глубоко дышавшего. Спокойно теперь было, нестрашно и дремотно. Даже боль в ногах отступила, кашель стих…

И Забава потихоньку провалилась в сон.

А когда проснулась, Харальда рядом не оказалось. В углу опочивальни, на одном длинном сундуке, сидели Гудню с Тюрой. Шили что-то — молча, быстро.

— Доброе утро, — пробормотала Забава.

Жены братьев, одновременно вскинув головы от шитья, улыбнулись ей. Тюра ласково, Гудню уверенно. Ни одна не отвела взгляд, как это было вчера. Ответили дружно:

— Доброго тебе дня…

Словно от того, что Харальд провел в этой опочивальне половину ночи, что-то изменилось, со стеснением подумала Забава. Потом уронила:

— В баню бы сходить.

— Да куда тебе в баню? — всполошилась Тюра, вставая с сундука. — Ноги обморожены. Кашель такой, что страшно становится. Тебе в тепле лежать надо — а не выходить на холод. Да еще мыться, а потом обратно идти по морозу.

Забава, сев на постели, ухватилась за одну из прядей, упавших на глаза. Тут же сморщилась. Волосы были жесткие, заскорузлые. Вроде как и не ее.

— Смыть все с себя хочу, — негромко ответила она. — Водой окатиться. Пожалуйста…

Жены братьев переглянулись. Гудню, тоже вставшая с сундука, заявила:

— С другой стороны, жена должна тешить взоры мужа — и лицом, и телом. Всегда. Но сначала надо поесть, чтобы силы появились. Подожди, сначала сбегаю на кухню, принесу тебе горячего. А затем и…

— Не надо, — Забава качнула головой. — Харальд велел брать еду и питье только из его рук.

Договорив, она сразу же смутилась. Получается, вроде как недоверие высказывает. Хотя еще вчера все брала.

— Ярл знает, что делает, — убежденно высказалась Гудню. — У того, кто не знает поражений, всегда много врагов. А рабам, что готовят еду, особого доверия нет. Особенно сейчас, после всего. Сделаем так — дождемся ярла, ты поешь, и тогда уж мы отведем тебя в баню.

Рассвет Харальд проспал — и к дверям овчарни подошел с запозданием, когда солнце уже успело подняться над крепостной стеной.

Рядом прыгала по снежному насту пара черных псов.

День выдался ясный, безветренный, с редкими облаками, плывшими по блекло-голубому небу. Ночная поземка вылизала вершины сугробов до блеска — и они сияли на солнце, пуская радужные искры.

Народа во дворе оказалось как-то неожиданно много. Люди стояли группками тут и там, вроде бы не глядя в сторону ярла…

Но искоса следя за тем, куда он идет.

Войско хочет увидеть, что произойдет сегодня, подумал Харальд. Все знают, что он вернулся ночью. Что сразу же сходил в свою опочивальню, потом поговорил с теми, кто сидит в овчарне…

Дверь строения оказалась открыта. Стража, приставленная охранять Свальда, Убби и прочих, уже высыпала наружу.

— Пусть выходят все, — распорядился Харальд, остановившись в нескольких шагах от двери.

И когда Свальд с Убби подошли к нему, коротко бросил:

— За мной.

Он дошагал до бани, где все еще лежало тело Кресив. Посмотрел на воинов, просидевших всю ночь в овчарне вместе с хирдманами, а сейчас гурьбой шедших следом. Кивнул на бревна, приказал:

— Убирайте.

Люди кинулись разбирать завал. Харальд посмотрел на Убби, сказал бесстрастно:

— Войдем вместе. Если ты не доверяешь мне, то и я не доверяю тебе. Вдруг срежешь тряпку не с той бабы?

Он шикнул на псов, чтобы они остались на месте, протянул Убби свой кинжал — и первым вошел в баню. Последним в нее заскочил Свальд.

Перепуганные рабыни сидели в предбаннике, таращились заплаканно из угла.

Харальд, встав у каменки, молча смотрел, как Убби, задрав подол на обезглавленном теле, отрезает лоскут — от исподнего, с нижней рубахи у пояса.

Боится, что я успел перелапать на рабыне всю одежду, мелькнуло у Харальда. Он нахмурился, велел:

— Отрежь еще один кусок. Но чтобы с кровью.

Убби перевернул тело, резанул вокруг дротика, впившегося в тело. Отодрал присохший к телу лоскут нижней рубахи, покрытый сгустками…

И, отводя взгляд, набычившись, потопал к выходу. Следом выскользнул Свальд, кинув на брата быстрый взгляд.

Харальд, выйдя, крикнул воинам, дожидавшимся снаружи:

— Заваливайте обратно.

И первым зашагал к главному дому. Псы молча пристроились с двух сторон.

Помнят, кто им приносил куски мяса с костями, хмуро подумал Харальд.

Сзади, проламывая наст, его догнал Свальд. Выдохнул:

— А меня твои кобели послушаются?

— Если неуверен, что же просил у меня пса? — проворчал Харальд.

— Приказать им искать можешь и ты, — с непрошибаемой уверенностью объявил Свальд. — Главное, что на хозяйскую половину следом за псами войду я.

Затем он оглянулся на Убби, легко и громко добавил:

— И ты, Убби.

У входа на хозяйскую половину уже собралась толпа. Люди стояли шагах в двадцати от входа, смотрели, тихо переговариваясь…

Слухи расходятся быстро, подумал Харальд. Скорее всего, воины, стоявшие на страже в овчарне, уже успели рассказать другим все то, что слышали ночью. И теперь всем интересно, что же будет дальше.

Он дошел до двери, повернулся к Убби. Сказал негромко:

— Кинжал у тебя в руке. Приколи оба лоскута к стене возле двери. Но низко, так, чтобы собачий нос мог дотянуться. Потом отойди на пару шагов, чтобы псы не отвлекались на твой запах.

Хирдман приложил оба лоскута к бревну возле дверного косяка, вонзил кинжал, пришпилив их к дереву. Сделал ровно два шага в сторону, тут же утонув по колено в наметенном сугробе.

Харальд, приоткрыв дверь, сначала заглянул внутрь. Крикнул, обращаясь к тем четверым, которых Кейлев поставил вчера охранять хозяйскую половину:

— Зайдите в опочивальню, где сидит рабыня. И дверь за собой прикройте.

Затем он шагнул в сторону, поймал одного из черных кобелей за загривок. Потянул к тряпкам. Велел, почти ткнув его мордой в лоскуты:

— Ищи.

А потом, дав ему принюхаться, подтолкнул к двери. Сам отступил в сугроб у стены. Мимо тут же протопали Свальд и Убби.

Харальд, стоя у раскрытой двери, наблюдал.

Прошло чуть меньше суток с того момента, как все случилось. Он выбрал кобелей, бравших даже старые волчьи следы, которым было больше двух дней. К тому же искать внутри дома — не то, что искать под открытым небом. Здесь нет ветра, сдувающего запахи, снега, дождей…

И тут осталась кровь Кресив. Сванхильд резанула ее широко, зацепив руку и грудь. Прошлой ночью Харальд не приглядывался к половицам, тогда было не до этого — но сейчас он разглядел пару темных сгустков у самого выхода.

Пес сначала сунулся к двери опочивальни Свальда. Тут же вернулся к выходу, коротко зарычал на Убби — тот оказался у него на пути и не сразу прижался к стенке. Вскинул морду, посмотрел на Харальда…

— Ищи, — повторил он.

И ногой отпихнул второго кобеля, тоже полезшего к открытой двери.

Пес в проходе, опустив морду, деловито потрусил к хозяйской опочивальне. Залаял, заскочив внутрь. Потом метнулся наружу.

И снова подбежал к Харальду. Замер, гавкнул еще раз — громко, растеряно. Тут след терялся под нанесенным снегом…

— Все? — спросил Харальд, взглянув на Убби, так и стоявшего шагах в четырех от выхода. — Если хочешь, можем запустить и второго кобеля. Но лучше сходи, посмотри на кровь. Моя жена успела порезать рабыню.

Он вскинул руку, указал на сгустки рядом со входом.

— Пройдись по этим следам сам. И я уверен, что дойдешь как раз до моей опочивальни. Однако на моей жене ран нет — ты это знаешь, потому что вчера сам гнался за ней…

Тот молча, стиснув челюсти, развернулся и ушел в опочивальню. Следом зашагал Свальд.

Стукнуло — Убби открыл в хозяйских покоях ставню, запуская внутрь дневной свет. Потом потопал к выходу, пряча глаза.

Свальд вышел во двор с хмурым лицом. Посмотрел на толпу, стоявшую полукругом, шагах в тридцати от входа, заорал, надрываясь:

— Пес сбегал в опочивальню ярла и обратно, к дверям. Я, Свальд Огерсон, это подтверждаю. Значит, та женщина, с одежды которой Убби срезал тряпки, и впрямь побывала в опочивальне ярла. Но мы ее не видели, выходит, это — колдовство. И Мерда убили потому, что он под чарами вошел в опочивальню ярла, куда не должен был входить. Вины самого Мерда в том нет — все случилось из-за ведьмы, которую ярл уже зарубил. Если кто-то сомневается в моих словах, пусть выйдет. Я с ним поговорю отдельно.

Люди загудели, но из толпы никто не вышел. Харальд огляделся. Бъерн с его людьми уже давно растворились среди других воинов. Только те, кто вчера вместе со Свальдом и Убби бежали за его женой, стояли группкой в десятке шагов, напряженные, хмурые.

Это лучше решить здесь и сейчас, подумал Харальд. И махнул им рукой, приказывая подойти.

— Я вас не виню, — спокойно и негромко объявил он.

Толпа, собравшаяся вокруг, быстро затихла, прислушиваясь к словам ярла.

— Вся вина на ведьме, — бросил Харальд. — Но если хотите уйти — тогда я освобождаю вас от клятвы, которую вы мне дали.

Один из мужчин проворчал:

— Я твоей жены не трогал, ярл. Стоял с другими у выхода… правда, потом за ней бегал. Я бы предпочел остаться в твоем войске. Если, конечно, Кейлевсдоттир не затаила на меня зла после всего.

И Харальд вдруг ощутил, как на его лицо наползает кривая улыбка.

— Кейлевсдоттир… — Он наконец вспомнил, как зовут того, кто с ним сейчас разговаривал. — Кейлевсдоттир не умеет таить зла, Финлейк. А я не держу на тебя зла, потому что не вижу в этом смысла. Зачем, когда можно решить все хольмгангом? Если запомнишь это, то можешь и дальше оставаться в моем войске. Как и остальные, кто был с тобой на страже у входа.

Те четверо, что вчера несли стражу у входа в его дом, дружно закивали. Затем поспешно отошли.

Перед Харальдом остались только Олаф со Стейнбъерном.

— А что будет с нами, ярл? — угрюмо спросил Олаф.

— Ничего, — ровно ответил Харальд. — Колдовство приползло на землю Нартвегра. Оно коснулось вас — и мне придется остановить его. Иначе очень скоро никто из нартвегров не будет знать, что с ним случиться завтра. Но если вы двое не испугались того, что с вами сделала колдунья — то вы мне еще пригодитесь. Кейлевсдоттир, как я уже сказал, не помнит зла. Она не станет требовать у меня ваших голов. Хоть и могла бы. И я бы их ей принес, не сомневайтесь. Я с вами закончил. Поговорите с Гейрульфом — это приказ. Идите.

Олаф со Стейнбъерном отошли. Харальд развернулся к Убби, глянул молча.

— Я сожалею, что сказал то, что сказал, ярл. — Убби вскинул голову.

Выглядел он сейчас мрачным, но спокойным.

— Однако от хольмганга не откажусь. Иначе стану нидингом, человеком без чести.

— На хольмганг тебя позвал я, Убби, — объявил Харальд. — И меня никто не посмеет назвать нидингом, если я передумаю. Да, между нами кое-что произошло. Но ты сражался за моей спиной, когда Йорингард принадлежал Гудрему. И я не стану убивать своего хирдмана из-за козней колдуньи. Она мертва — а ты мне еще пригодишься. Если, конечно, ты наконец понял, что был под чарами.

Харальд смолк, выжидающе посмотрел на Убби. Тот помедлил — и кивнул.

— Но думаю, что тебе сейчас самое время навестить свой дом, — закончил Харальд. — Посмотреть, как там твои жена и дети. Возвращайся в Йорингард в начале весны. Вместе встретим германского конунга, из-за которого все случилось. И подумай вот о чем. Когда Рагнхильд жила в женском доме, она разговаривала с той колдуньей. Кто знает, может, темноволосая баба уже тогда умела задурманивать головы людям?

Убби опять помедлил — и опять кивнул. Уронил:

— Я помню, как ее секли. Обычная баба после такого не выжила бы…

— Значит, до весны, Убби. — Харальд, уже отвернувшись от него, оглядел толпу перед хозяйской половиной. Крикнул: — Кейлев.

И когда старик подошел, распорядился:

— Найди пару человек и хорошие сани. Пусть отвезут во Фрогсгард тех рабынь, что сидят сейчас в бане с трупом. Скажешь, чтобы продали их за любую цену. И пусть спросят о людях, которых я посылал во Фрогсгард перед этим. Может, они заплутали, а может, только сегодня выехали. Мерда — обрядить и достойно похоронить…

— Стоит ли? — тихо, чуть ли не шепотом, спросил Кейлев.

Харальд нахмурился, сказал раздельно:

— Мерд погиб потому, что колдунья задурила ему голову. Иначе мне пришлось бы убить всех, кто был с ним вчера, Кейлев.

— Рабыню ему тоже положим? — уже погромче поинтересовался старик.

И Харальд скривился.

Что ни говори, но Мерд погиб от женской руки. И по вине Кресив.

Короче, куда ни посмотри — во всем виноваты бабы.

— Возьми одну из тех двух германок, что сидят у нас в женском доме под стражей, — сухо распорядился он. — И пусть тут уберут. Все покрывала с моей кровати отдай рабам — не хочу, чтобы моя жена видела их снова. Мои вещи и вещи Сванхильд пусть перенесут в опочивальню напротив. И еще. Где-то под окном той опочивальни, что напротив, в сугробе валяется мой кинжал…

— Мы найдем его, ярл, — отозвался Кейлев.

Харальд тут же перевел взгляд на Свальда.

— Поможешь мне сжечь тело той колдуньи?

— Конечно, — с готовностью согласился брат.

И посветлел лицом.

Заодно и побеседуем, подумал Харальд. Снова посмотрел на Кейлева.

— Как только мы унесем тело, отправь вслед за нами людей — пусть подтащат те бревна, которыми подперта дверь бани. Еще мне понадобится ворвань и факел. Саму баню, где лежала колдунья, сожги. Но так, чтобы рядом не заполыхало. Стражников, что сидят сейчас в одной из опочивален, отправь спать. И поставь караулить вход пару человек.

— Все будет сделано, ярл, — отозвался старик.

Харальд шагнул к стене дома, выдрал свой кинжал, торчавший из бревна. Подхватил лоскуты прежде, чем они упали.

И зашагал к бане. Следом заторопился Свальд, побежали псы…

— Здесь, — объявил Харальд, волочивший по снегу покрывало, на котором лежало тело Кресив.

Он остановился. Свальд подошел, бросил сверху голову, которую нес за волосы.

Ворота Йорингарда виднелись вдали. Четверо воинов, волоком тащивших за ними бревна, побросали их на снег. Тот, кто шел последним, поставил у ног Харальда горшок с ворванью. Воткнул в сугроб древко горевшего факела.

— Идите, — приказал Харальд.

А когда тело Кресив, уложенное поверх бревен, уже занялось огнем, уронил:

— Ты помог мне в трудное время, брат…

Свальд, отступив от костра, широко улыбнулся.

— Для этого и нужны родичи, верно? Не беспокойся, слухи о Сванхильд скоро перестанут гулять по крепости. Я скажу нужные слова тем, кто служил еще у нашего деда. И у меня. И у отца. Они приглядят за тем, чтобы о жене родича не болтали дурного.

— И чем я смогу отблагодарить тебя за такую помощь, родич? — немного насмешливо спросил Харальд, тоже отступая от костра. — А также за все остальное, что ты для меня сделал?

Улыбка Свальда стала напряженной.

— Честно говоря… мне понравилась гавань Веллинхела. И я уже просил у тебя одну рабыню.

Харальд задумался. Взглянул на псов, безмолвно, но с азартом прыгавших по снегу среди деревьев — лес начинался рядом, в нескольких шагах.

Пламя над бревнами чадило, разгораясь все сильней. Недобро пахло паленым мясом.

Харальд уже успел решить, что даст Свальду все то, что он запросит. А Веллинхел все равно стоял без присмотра. И хоть крепость там была хорошая — но Харальда вполне устраивал Йорингард.

Но сейчас ему вдруг вспомнилось, что та рабыня была единственной, кто не стал пересказывать ложь, что вложила в ее голову Кресив.

А Свальду девка нужна не для потехи — для такого дела он мог купить себе во Фрогсгарде рабыню покрасивей и помоложе. Для того, чтобы утешить задетую гордость. Рабыня, разбившая нос ярла, когда тот неудачно поймал ее за сараями…

Харальд фыркнул. И заявил:

— Сделаем так, Свальд. Твоя помощь заслуживает дара, но только одного. Выбирай — или Веллинхел, или рабыня.

Брат обиженно засопел, улыбка сошла с его лица.

Харальд в ответ ухмыльнулся. И так понятно, каким будет решение Свальда.

— Девка, — вдруг выкрикнул тот.

Но сам тут же недовольно скривился.

Харальд несколько мгновений его разглядывал, потом заметил:

— Колдовство той бабы повредило тебе разум, брат. Будь осторожен, когда начинаешь говорить.

— Да я пошутил, — без особого веселья отозвался Свальд. — Конечно, я выбираю Веллинхел. Но… тебе ведь не нужна та рабыня? Хочешь, подарю взамен пару других? Или ты держишь ее для себя?

С другой стороны, подумал Харальд, если кто-нибудь заберет девку из Йорингарда, тоже неплохо. Вон, Сванхильд уже сказала ей свое прежнее имя. И она будет о ней вспоминать, может, даже попытается увидеться.

Но жене лучше не привязываться к рабыням — особенно к тем, кто побывал рядом с Кресив.

И отблагодарить, и избавиться…

— Знаешь, Свальд, я тоже захотел пошутить, — медленно сказал Харальд. — А потому разрешаю тебе подойти к этой девке и поговорить с ней. Если она сама — сама, Свальд — захочет тебя, тогда я дам ей свободу. И ты получишь ее как свободную наложницу. Но если она не захочет, ты больше о ней не заикнешься.

Свальд нахмурился.

— Она рабыня, Харальд. Если всем рабыням давать свободу…

— Не всем. Этой. И это не тебе решать.

— Пусть будет так, — проворчал Свальд. Тут же победно улыбнулся. — Да если я захочу, она босая по снегу за мной побежит.

— Да, гонять по снегу босых баб ты умеешь, — выморожено согласился Харальд.

И брат, отведя взгляд в сторону, быстро предложил:

— Принести сухостоя из леса? Чтобы тело догорело до конца?

Харальд молча кивнул.

ГЛАВА 8. Красная рубаха

Забава так и провалялась в постели до тех пор, пока не пришел Харальд. Ноги побаливали, да и Гудню, оставшаяся с ней, велела лежать.

Одно хорошо — кашля почти не было. Только чесалось что-то в груди и горле, словно рана там заживала.

Гудню, сидевшая на сундуке, при виде Харальда тут же встала. Поприветствовала его, протянула руки, чтобы принять еду — но тот качнул головой. Сделал пару шагов и опустил миску на колени жене. Бросил на постель закрытую баклагу с элем, прислонил секиру к стене за изголовьем…

— Спасибо, Гудню, — торопливо сказала Забава, смутившись.

Гудню кивнула, быстро посмотрела на нее. Объявила хитро:

— Я скажу рабыням, чтобы начинали топить баню.

И вышла.

— Как прошел твой день, Харальд? — выдохнула Забава, придерживая миску — и глядя, как Харальд скидывает сначала мохнатую шапку из овчины, потом плащ.

От него тяжело несло дымом, паленым мясом, и ей вдруг стало страшно.

— Лучше, чем мог бы, — как-то непонятно ответил Харальд, садясь рядом. — Только день еще не прошел. А ты собралась в баню, Кейлевсдоттир? Возьмешь меня с собой?

Пахнет-то как, подумала Забава, обмирая. Спросила, потому что не могла не спросить:

— Красава… Кресив… мертва?

— Это давно следовало сделать, — спокойно ответил Харальд.

И, не отводя от нее взгляда, открыл баклагу. Глотнул…

Вот и все, с щемящей грустью подумала Забава. Вдвоем их сюда привезли — а теперь осталась только она. Красава непонятную силу получила, да только не к добру…

С ней самой тоже все неясно. Сумела же она как-то от Красавиного колдовства избавиться. И мир вокруг почему-то посерел, а люди красным засветились…

— Ешь, — сказал Харальд.

И сам первым ухватил ломоть печеного мяса из миски.

Забава послушно взяла хлебец, лежавший с краю. Сунула в рот.

— Как ты? — спросил Харальд, проглотив первый кусок.

И вдруг поднялся. Откинул покрывало с ее ног, взялся за носки. Забава неловко пробормотала:

— Я сама…

— Сиди, — осадил ее Харальд.

Все, что осталось от вчерашнего обморожения на ногах у Сванхильд — это несколько мелких желтых пузырей на подошвах. Отек спал. Кожа была чуть красноватой, но и только.

Зажило как на мне самом, вдруг подумал Харальд.

И тут же мысленно поправился — нет, на нем все зажило бы еще вчера.

Он перевел взгляд на лицо Сванхильд. Та смотрела серьезно, чуть испуганно.

— Все хорошо, — объявил Харальд. Одернул покрывало, вернулся на свое место.

О многом надо подумать, мелькнуло у него.

А не устроить ли себе роздых? Баня с девчонкой. Вечером выпустить собак, проверить стражу — и выспаться в обнимку с ней. Тем более что ноги у нее зажили.

Кейлев, приемный отец Забавы Твердятишны, велел ей идти в рабский дом — и Неждана пошла.

А как вошла села на нары, сбросила стоптанные опорки. Ноги подобрала, сжалась на нарах, не раздеваясь.

Моей жене ты больше прислуживать не будешь, сказал ярл. Но в крепости оставить обещался.

Понятно, что ничего хорошего теперь не будет. Конечно, не она одна видела то, что случилось в опочивальне. Но другие-то — нартвеги, свободные. И воины ярла. Их муж Забавы или вразумит, или поубивает на хольмгангах, которые здесь любят.

А она рабыня. К тому же — видевшая позор ярловой жены. Самого ярла позор, если разобраться. Таких, как она, в живых не оставляют. Мало ли что хозяин пообещал. Он не только ей, но и своему слову хозяин.

Самое забавное, подумала Неждана, что если и впрямь убьют, то тут же за стеной и прикопают. Так что ярл свое слово сдержит — оставит в крепости.

И ведь только-только все начало налаживаться. Хозяйка хорошая, добрая… тут даже у рабынь свой дом. Теплый. Каждый день топят. Хлебом кормят, похлебку дают.

Вслед за страхом на нее навалилось равнодушие. Убьют, так хоть отмучаюсь, решила Неждана спокойно.

А затем, зажмурившись, начала вспоминать родное Белоозеро. Отца с матерью, братьев, давно убитых…

Задумавшись, она и не услышала, как к ней кто-то подошел. Открыла глаза, потому что за руку кто-то тронул.

И тут же обмерла. Рядом стоял брат хозяина, ярл Свальд.

А ведь и он там был, мелькнула нехорошая мысль. И позор Забавы Твердятишны видел. Сейчас или выспрашивать начнет, или…

Или его подослал сам хозяин, чтобы дело закончить. Нет рабыни, нет и опасений, что болтать начнет.

Ярл Свальд тем временем уселся на нарах напротив. Сказал негромко:

— Я здесь потому, что брат разрешил поговорить с тобой. Поэтому не вздумай орать или грозить, что ему скажешь.

— Да не буду, — равнодушно сказала Неждана. — Говори, зачем пришел.

Нартвег скривился.

— Забываешься, девка…

— А ты брату пожалуйся, — почти ласково посоветовала ему Неждана.

И снова замолчала.

У Свальда нехорошо дернулась верхняя губа. Он помолчал, сказал напряженно:

— Хочешь стать моей наложницей? Свободной? Никакой работы, спокойное житье? И одеваться будешь не так, как сейчас. Если родится ребенок — я его признаю.

Все это было так неожиданно, что у Нежданы от удивления даже перехватило дыхание. Потом она глубоко вздохнула.

Нартвег ждал ее ответа. Смотрел уверенно. И Неждана выпалила:

— А кто же мне свободу даст? Ты?

Но прежде, чем он ответил, вдруг осознала — не он.

Вот, значит, как хозяин решил от нее избавиться. Отдать брату, чтобы тот увез к себе. Но свободной…

— Кто тебе хозяин, тот и даст, — пробурчал ярл Свальд. — Если станешь моей наложницей.

И мысли у Нежданы полетели быстро-быстро, круговертью.

Свобода. В крепости уже вон сколько рабынь в могилы к нартвегам побросали — а со свободной так не поступят. Не положено. Только если сама баба согласие даст. Или провинится крепко, как те дочки прежнего хозяина, о которых ей тут рассказывали другие рабыни.

Никто больше не будет ее ловить за сараями. Не посмеют. Никто на двор ночью не пошлет, как та Красава.

А если она от этого нартвега сына родит, и он его признает…

Или дочку, торопливо подумала Неждана. Будет дочка ярлова, пусть и не от законной жены, но — признанная. Таких и замуж с приданым выдают, и мужа им хорошего подыскивают. Все-таки ярл, не простой воин.

Дочка-то лучше, в смятении, боясь поверить всему этому, решила Неждана. Если родить сына, то его, как только подрастет, начнут в походы брать — у них тут так положено. Особенно у таких, как этот ярл Свальд. Или тот же ярл Харальд. Но из походов, бывает, не возвращаются.

А дочка будет всегда при ней. Ну или она сама — при дочке.

И если матушка Мокошь будет добра, то в старости еще и внуков понянчит…

Вот только удастся ли родить? Пока с сыном Свенельда жила, Халла заставляла горькое зелье пить. Да и потом, когда самого Свенельда терпеть приходилось, тоже поила зельем. Всякий раз, как новый месяц народится. Чтобы приплода не было. Кто его знает…

А не попробую — так и не узнаю, зло и весело подумала вдруг Неждана. Пусть кнутом поротая, пусть и этот нартвег только потешится с ней да бросит — тут и гадать нечего, так оно и будет…

Но если она успеет от него ребенка родить, то может, будет у нее свое счастье. Когда-нибудь. В доме дочери или сына.

Неждана снова глубоко вздохнула. Только слишком быстро поддаваться нельзя. Иначе она ему сразу наскучит. Надо время потянуть, пока не понесет от него.

— Раз хозяин решил меня тебе отдать, то придется покориться, — с насмешкой сказала Неждана. — Я рабыня послушная. Кнутом, правда, поротая…

Все равно рубцы на спине увидит, мелькнуло у нее. Лучше сразу сказать. Может, этот ярл тут же и передумает. Все лучше, чем на что-то надеяться.

— За то, что таких, как ты, не больно любила, — добавила Неждана.

И улыбнулась, хмелея от собственной наглости.

А в уме билось — пусть даже побьет за такое нахальство. Она стерпит, не впервой. Главное, раззадорить его. И понести.

Нартвег скривился, хрипло выдохнул. Но сказал медленно, негромко:

— Харальд не хочет, чтобы ты к его жене приближалась. Поэтому поживешь пока в рабском доме. А дальше видно будет. Как стемнеет — на двор не выходи.

Нынче по ночам стража и так никого не выпускает, припомнила Неждана. Но промолчала.

— Когда надо будет, я сам за тобой приду, — бросил Свальд.

И встал. Заявил, глядя на нее сверху вниз:

— Вот сегодня перед закатом и зайду. Жди.

Он ушел, а Неждана пару мгновений сидела неподвижно.

Неужто прямо здесь с ней этим делом заниматься будет? Да вряд ли. Все-таки ярл, не из простых. Или к себе поведет, или в женский дом — там, по слухам, полно пустых опочивален.

Она вскочила. Зимний день короток…

А ей хотелось быть такой, какой она еще никогда не была.

Красивой.

Спасибо Забаве Твердятишне — новой одежды теперь у нее вдоволь. Надо бы только помыться. Да волосы гребнем начесать, чтобы блестели.

Неждана собрала узелок и побежала в баню. Ту самую, которую нартвеги обходили стороной.

Но ее как раз сейчас сжигали. Стояли вокруг угрюмые мужики в плащах поверх кольчуг, с топорами и баграми — видно, присматривали, чтобы огонь дальше не пошел. Сруб полыхал, пуская в небо широкий столб дыма…

И Неждана, крадучись, убежала к другой бане.

Только там крутились рабыни — и ее даже не пустили, сказав, что велено все вымыть да натопить для жены ярла.

Как же быть-то, подумала Неждана, стоя возле закрытой двери и прижимая к себе узелок с чистой одеждой. В первый раз ведь согласилась на это дело не потому, что рабыня. Не потому, что деваться некуда и хозяйскую волю надо исполнять. Не потому, что есть глупая надежда, что потом будет хоть чуточку легче — как надеялась с сыном Свенельда.

Все зная и понимая, захотела лечь с мужиком. По доброй воле, чтобы понести…

Был только один выход.

Она вздохнула, а потом побежала к коровнику. Быстро, пока никто не видит, схватила пару ведер из тех, что были там приготовлены для вечерней дойки. Узелок с одеждой взяла под мышку, вернулась к рабскому дому тоже бегом. У стены зачерпнула снега из чистого сугроба…

А потом забилась с ведрами в самый дальний угол рабского дома. Там, впрочем, никого не было — всех, у кого нет постоянной работы, погнали чистить и скрести хозяйскую половину. И баню, как выяснилось.

Неждана скинула с себя одежду, встала на нее голышом. Загребла пригоршнями снег и принялась натирать кожу. Тихо ахала, жмурясь и дрожа.

Чтобы до скрипа. Чтобы ни запаха пота, ничего…

И волосы снегом обтерла. А потом торопливо принялась растираться одной из чистых рубах. Надо было еще успеть вернуть ведра, пока их не хватились.

Девчонка, увидев свои ноги, испуганно глянула на него — и сжалась.

— Так и должно быть, — объявил Харальд со спокойствием, которого на деле не чувствовал.

Подумал быстро — она меняется. И учитывая все, причина этого он сам. Какой она станет? Как далеко это зайдет?

Что, если Сванхильд тоже когда-нибудь начнет рвать людей, как он когда-то? Его это не пугало. Пара-тройка рабов в год — о чем тут вообще говорить?

Но вот для нее, с ее-то страстью всех жалеть…

Плохо, что никто из сыновей Мирового Змея не задерживался на земле так долго, как он. И Ермунгард может не знать, что твориться со Сванхильд.

Харальд спокойно улыбнулся. Приказал, снова усаживаясь на край кровати:

— Ешь. Теперь все будет хорошо.

Уж в который раз ей это обещаю, скользнула у него мысль.

Он быстро поел, старательно изображая, что голоден и думает только о еде. Заставил Сванхильд, почему-то прятавшую от него глаза, съесть несколько кусков. И ушел, объявив, что сходит за чистой одеждой для себя и для нее. В опочивальню тут же заскочила поджидавшая за дверью Гудню…

Столб дыма от горевшей бани поднимался над крепостью. Харальд, шагая к главному дому, покосился на него. Нахмурился.

Что-то от него ускользало. Что-то не складывалось во всем происходящем…

Он дошел до своей опочивальни и обнаружил, что сундуки с одеждой уже перенесли в покой напротив. Рабыня, под надзором стражника спешно домывавшая там полы, при его появлении метнулась в угол и замерла, боясь шевельнуться. Харальд, не обращая на нее внимания, открыл свой сундук. Набрал одежду для себя, добавил еще пару штанов для Сванхильд.

Затем перешел к ее сундуку. Присел перед ним, разворошил стопки тряпья, отыскал нижнюю рубаху не из шелка, а из красного полотна. Красного, как кровь…

Он вдруг замер, глядя на рубаху в руке. Кровь.

Сванхильд — женщина. Пусть ей всего девятнадцать — но все же баба. Когда у нее было то, что раз в месяц бывает у всех баб?

Прежде, до свадьбы, случалось, что он не трогал ее по нескольку дней. Из-за походов, из-за драк… потом из-за того, что она обгорела на пожаре. И Сванхильд могла пройти через то, что привычно всем бабам, в эти дни. Но теперь-то, теперь…

Они спят в одной кровати больше месяца. Лишь раз он не трогал ее сразу две ночи подряд — из-за того, что бегал по крепости.

Но приходил днем. Виделся. А запаха крови — не чуял.

Но в прежние дни, когда с ней что-то случалось, от нее попахивало кровью. Из-за раны, из-за треснувших волдырей на пояснице, которые пускали сукровицу…

У меня не может быть детей, с неверием и какой-то странной тяжестью на сердце подумал Харальд. Не может.

Все бабы жили с ним по нескольку месяцев. И поскольку прежде зимовья были спокойные, все шло как положено — каждую ночь. За исключением тех дней, когда от баб пахло кровью…

Он выпрямился. Уставился невидящими глазами в стену.

Если Сванхильд беременна, то это объясняет, почему она видела все серым, а людей красными. Почему устояла перед колдовством Кресив. Почему так быстро зажили обмороженные ноги, прошел кашель.

Почему она не слегла с лихорадкой после того, как бегала голышом в метель, наконец.

Его кровь — в ней.

Девчонка беременна. И от него, поэтому меняется.

Сказать ей? А если все сказанное на земле слышат боги в Асгарде? Кресив, по словам Сванхильд, удивилась, когда девчонку не взяло колдовство. Выходит, даже боги знают не все — во всяком случае, пока…

Или, возможно, они не знают того, о чем люди не говорят? Тогда надо молчать. Хотя через два-три месяца все и так всем будет ясно.

Может, даже через четыре, поправился Харальд. Сванхильд — заморыш, живот у нее округлится не сразу.

Он вернулся в женский дом. Шел, чувствуя себя как-то странно. Словно то ли перепил, то ли по голове получил.

Он станет отцом. Со временем по крепости пробежит его подрастающий детеныш. Неважно, будет тут он сам или нет.

Вот только как бы боги не заинтересовались его щенком…

Сванхильд уже успела одеться — и шла к двери, закутанная так, что торчал только нос. Харальд молча сунул ей в руки принесенную одежду, вскинул ее на плечо. Одной рукой прихватил ноги под складками мехов…

И вынес, пригибаясь в дверях.

Что-то не то со мной, с ужасом думала Забава.

Уж не набралась ли она чего колдовского от Красавы? Ту ведь тоже вон как высекли, а она быстренько оправилась.

И, задумавшись над всем этим, она даже не воспротивилась, когда Харальд взвалил ее на плечо и понес. Не стала отнекиваться — мол, сама дойду.

Даже мысль нехорошая проскочила — если пойду, то покажу всем, что уже сама хожу, не кашляю. А люди ведь всякое подумать могут…

Баня встретила их жаром, запахом дыма и запаренной хвои. Рабыня, подкидывавшая поленья в каменку, выскочила из парной, едва услышала, как кто-то вошел. Харальд поставил Забаву на пол, задвинул за рабыней засов на двери.

А потом быстро разделся. Подошел к ней, голый, с косицами, разметавшимися по плечам — и замер рядом. Смотрел как-то странно, пристально, словно в первый раз видел. Лицо тонуло в полумраке, который разгонял светильник на полке, только глаза сияли — холодным серебряным светом.

И Забава под этим взглядом смутилась. Вспомнила вдруг, что на ней опять штаны…

— Помочь? — выдохнул Харальд.

— Я сама, — торопливо сказала Забава.

И, отвернувшись от него, быстренько все скинула. Повернулась к Харальду, прикрываясь зачем-то рукой. Хотя чего прикрываться? Он ее какой только не видел.

Надо сказать о том, что и к ней прилипло чужое колдовство, мелькнуло вдруг у Забавы. Харальд должен знать, что она для него может быть опасна. Сам-то он не додумается… известное дело, у мужиков, когда они на бабу смотрят, мысли только об одном.

Вот полюблюсь с ним последний раз — и скажу, твердо решила она.

Потом шагнула вперед, едва не наткнувшись на Харальда. Он посторонился, давая дорогу. Двинул головой, взглядом и подбородком указывая на дверь парной.

Забава пошла к ней. На ходу ощутила, как Харальд ее коснулся. Жесткая ладонь скользнула по ягодицам, по спине…

А едва переступила порог и очутилась в жарком, пахнущем дымком и хвоей полумраке, как Харальд вдруг развернул ее и притиснул к бревенчатой стенке возле двери. Телом притиснул, даже не руками. Выдохнул тяжело, глядя ей в лицо.

— Дверь бы закрыть, — тихо сказала Забава.

Харальд потянулся в сторону, не отводя от нее взгляда. И копье его, уже налившееся, уже вжавшееся Забаве в низ живота, от этого движения жестко скользнуло по коже.

Дверь хлопнула, закрываясь.

Когда он закрыл дверь, Сванхильд вдруг вскинула руки. Уперлась ладонями ему в грудь, объявила:

— Не так. И не тут. Я сама хочу…

Да я тут и не собирался, подумал Харальд. Так уж, прижал от нетерпения.

И чего это она хочет сама, интересно?

Но он все-таки отступил. Хотя дыхание уже частило. И хотелось только вжаться в нее…

А следом озабочено мелькнуло — Сванхильд скоро станет матерью его сосунка. Надо бы с ней поосторожней, не спеша. И всем телом не наваливаться в следующий раз.

Одно хорошо — его детеныш, хоть и мельче мелкого, уже сам бережет девчонку. Так что можно не боятся, что помрет при родах…

Сванхильд снова ухватила его за руку, дернула к лавке. Харальд послушно пошел. И когда она опять уперлась ладонью ему в грудь, сел. Замер, подумав вдруг весело — ну сама так сама. А он поглядит, чему мать его детеныша научилась…

Девчонка на мгновенье замерла, а потом шагнула вперед, меж его расставленных ног. Харальд раздвинул бедра пошире. Не удержавшись, уставился ей на живот.

Ровный, и не скажешь, что там проросло его семя. Может, он все-таки ошибается? И Сванхильд меняется, потому что провела с ним слишком долго времени? Или потому что в ней что-то есть — не зря же ее послала Сигюн, жена деда Локи.

Ладонь Сванхильд вдруг поймала его подбородок, надавила, заставляя посмотреть на нее.

Следом она наклонилась к нему, и Харальд ощутил ее губы — жадные, ищущие. Даже надавливать ладонью на светловолосый затылок не пришлось. Сама целовала, и поцелуй был глубоким…

Харальд, удивляясь самому себе, сидел неподвижно, лишь принимая ласку. Прикосновения мелкого языка оказались все же чуть пугливыми. В низу живота от них давило все сильней.

И молотком в ушах — стук собственного сердца. Поверх этого — ее сбивающееся дыхание…

Он наконец не выдержал, подхватил Сванхильд под ягодицами, притянул к себе. Вжался мужским копьем в раздвоинку между бедер.

Потом руки сами скользнули выше — по ягодицам, к узкой пояснице. Наткнулись там на скользкую гладкость шрама, замерли.

В уме вдруг мелькнуло — а ведь обещал убить всякого, кто протянет к ней лапы…

Сванхильд оторвалась от его губ, жадно глотнула воздуха.

— Стой так, — уронил Харальд.

И надавил на лопатки, теперь, после вчерашнего, ясно проступившие под ее кожей. Притянул к себе, поймал губами бусину соска, уже затвердевшего. Катнул на языке, приминая, как сладкую ягоду…

Девчонка задышала чаще, спросила как-то путано:

— А мне так можно?

Харальд не сразу сообразил, о чем она. А когда понял, фыркнул. Оставил в покое ее сосок, напоследок сожалеющее лизнув. Тот мягко дрогнул под языком…

И сказал, позволив рукам проделать обратный путь по телу девчонки — к пояснице, вновь по ягодицам, к бедрам, так удобно ложившимся в его ладони:

— Если сядешь… — тут дыхание сбилось, и он сглотнул, — то можно.

Колено Сванхильд послушно поднялось под его рукой, скользнуло по боку. Харальд на мгновенье придавил это колено предплечьем, прижимая к себе и глядя ей в лицо. Губы приоткрыты, пряди, выбившиеся из кос, прилипли к скулам. Глаза тонут в тени, но в них тают два блика.

И ее ладони — одна на его щеке, другая на плече…

Он выдохнул шипяще:

— Сядь.

И, обхватив тонкую талию, надавил, усаживая на свое левое бедро. Ощутил кожей чуть влажную мягкость женского места — сейчас, по правде говоря, думал уже только о нем.

Но пока держался.

Следом Харальд подбил ладонью колено второй ноги, перекидывая ее через правое бедро.

Сванхильд, усевшись, потянулась к нему. Принялась, как котенок, вылизывать ему сосок…

Научил на свою голову, с усмешкой подумал Харальд. Ему-то от этого не жарко, не холодно.

Только и оставалось, что гладить ее бедра, широко разведенные, на которых уже выступил пот — в бане было жарко. Потом его руки двинулись выше. Мягкость живота, подрагивавшего под пальцами, завораживала. Жаль, что не отвлекала от желания просто войти в нее.

Если притисну ее сейчас к себе, подумал Харальд, то не удержусь. И все начнется, а потом закончится. А она так старательно пыталась доставить ему удовольствие. Нельзя с ней так.

Ладонь его сама скользнула ей между ног, раздвинула складки. Там все было нежным, влажным — и он дернулся на скамье, запустил пальцы поглубже…

Девчонка задышала судорожно. Вскинула голову, спросила неровно:

— Не… не нравится?

— Сейчас я хочу не того, Сванхильд. — Он потянулся вперед, коснулся щекой ее щеки.

И, обняв ее, приподнял. Прижал к себе, ощутил округлость грудок, мягких, теплых, на пластинах своих мышц…

А уже нывшим мужским копьем — вход.

— Просто тебя хочу, — свистящим шепотом сказал Харальд. — Но если тебе нравится — продолжай. Я подожду.

Сванхильд вдруг рывком его обхватила, поджала ноги. Выдохнула требовательно:

— Не жди.

И руки сами двинулись, бережно опуская ее вниз, на бедра. После долгого ожидания удовольствие оказалось острым, дурманящим.

А потом мыслей уже не было. Он запустил руки назад, взялся за лавку, на которой сидел. Двинул ее вперед — чтобы Сванхильд не задевала коленками стену. Хотя она и так до нее не дотягивалась, но мало ли.

От движения девчонку тряхнуло, и Харальд ощутил это той частью своего тела, которая была внутри нее. Он со свистом выдохнул сквозь стиснутые зубы. Облапил ее, прижимая к себе. Сванхильд оказалась не тяжелей ягненка…

Не искусная я в этом, затуманено подумала Забава. Не выходит у меня что-то.

Но огорчения она не ощутила. Руки Харальда стискивали, тело его было жестким, горячим, уже взмокшим. И низ живота знакомо заплывал давящим, сладким теплом…

А когда все кончилось, Харальд откинулся назад. Расслаблено оперся затылком и плечами о бревенчатую стенку, прижмурился, ладонями обхватив ее талию. Замер.

Дыхание его становилось все ровнее, большие пальцы поглаживали ей живот. Щекотно, нежно…

Сейчас, подумала Забава. Иначе потом не осмелюсь.

Она облизнула губы, сказала дрогнувшим голосом:

— Харальд, я… я тоже.

Тяжело слова давались, не шли.

Харальд открыл глаза, молча посмотрел на нее. Серебро глаз сверкнуло.

И Забава уже потверже сказала:

— Меня тоже колдовство задело. Как Красаву… Кресив. От нее перешло. При ней в глазах посерело. Люди — красные. Потом ноги зажили. Не кашляю. Нехорошо это… нет, не так. Это плохо. Страшно. Нам… тебе нельзя быть рядом со мной. Колдовство. Я теперь как Кресив.

Харальд несколько мгновений смотрел на нее молча, Забава под его взглядом вскинула голову. Но не шевельнулась. Так и сидела у него на коленях, хоть ноги уже затекли.

Знала, что надо бы встать, отойти, но все тянула.

Харальд вдруг обнял ее, заваливая на себя. Придавил ладонью затылок, дотянулся губами до уха. И прошептал едва слышно:

— Я сам так вижу мир, Сванхильд. Иногда. Все серое, а люди светятся красным. Но тут нет колдовства. Ты не Кресив, на тебя ничего от нее не перешло. Это другое. В тебе мой детеныш. Но никому об этом не говори. Никто не должен знать. Никому и никогда, ты поняла?

Детеныш, как-то непонимающе подумала Забава. Как так? Если до сих пор у Харальда детей не было…

Он убрал ладонь с ее затылка, быстро подсунул пальцы ей под живот. Погладил молча.

И только тогда Забава поверила.

Дитятко. У нее будет, от Харальда. Оно, конечно, не вовремя — вон что творится вокруг. Люди мрут, колдовство…

Но не дитя решает, когда в мир прийти. Матушка-Мокошь посылает. А матери только и остается, что его встретить. И заботится потом, растить.

Забава глубоко вздохнула, с радостью — и легким страхом. Тоже подсунула ладонь под свой живот, прижатый к телу Харальда. Наткнулась на его пальцы, которые в ответ дрогнули.

Даже не верилось в то, что у нее в животе сейчас младенчик подрастает.

И если все так, как Харальд говорит, то нет на ней колдовства — а есть его дитя. Матушка-Мокошь, счастье-то какое…

Забава зажмурилась. И спросила то, что не могла не спросить — тоже тихо, шепотом:

— Харальд… а ты как узнал? Я вот не знала…

Харальд от неожиданности хмыкнул. Ну не признаваться же ей, какие мысли пришли в голову в опочивальне.

Следом он подумал, что сама Забава в бабьих делах могла быть несведуща. О всем таком с дочерью беседует мать. Нет, ну то, что от мужиков родятся дети, она, похоже, знает. Уже хорошо. А вот как это распознать, пока живот не вырос…

Когда все станет заметно, прикажу невесткам Кейлева, чтобы поговорили с ней об этом, решил он. И шепотом объявил:

— Я догадался. Ты начала походить на меня, жена ярла. Видишь все серым, людей красным. И за секиру хватаешься. Это все из-за моего детеныша.

Когда Свальд пришел, Неждана сидела на нарах.

Закрыв глаза, сидела. И вспоминала песни, что пела ей когда-то мать. Давно это было…

Бездельничала, хоть и знала, что разумней было за иглу взяться, узор на чем-нибудь вышить. Все дело.

Шаги Свальда она в этот раз расслышала прежде, чем тот подошел. Повернула голову — и пару мгновений смотрела на нартвега, пока он приближался к ее нарам.

Гаденько было на душе. Конечно, пошла на это только ради ребенка. Чтобы дом свой когда-нибудь обрести.

А все равно противно вдруг стало.

И ведь пока тело снегом терла, почти радовалась. Думалось тогда лишь о хорошем — о дочке, что может народиться, о том, как она ее нянчить будет.

А сейчас вот припекло. Прежде чем дочку на руки взять, придется сначала этого нартвега при себе удержать. Он еще и не из простых. Свое поместье есть, как сам хвастался. И наверняка его или жена, или наложницы там дожидаются. Значит, бабами забалованный.

Хорошо хоть, Свальд не улыбался и не ухмылялся. Шагал, глядя на нее почти равнодушно — только в глазах что-то такое проглядывало, уже хозяйское…

Лишь бы про нос свой опять не вспомнил, безрадостно подумала Неждана.

И, сунув ноги в опорки, встала ему навстречу.

— Иди за мной, — негромко велел Свальд, не дойдя до нее нескольких шагов.

Потом развернулся и двинулся к выходу. Неждана, накинув на плечи плащ из толстой шерстяной ткани, пошла следом.

Спросить, что ли, куда ведет, мелькнуло у нее.

Она подавила вздох, подумала — а чего спрашивать? Ей-то не все ли равно, где с ним срамным делом заниматься? Небось не невеста, у которой сейчас все в первый раз должно случиться…

Во дворе уже смеркалось. Рабыни, закончив свои дела, торопливо бежали к своим домам. Топали от ворот нартвеги, чтобы встать на стражу у дверей — везде, даже там, где живут рабы…

Свальд, пройдя немного, свернул к главному дому.

И Неждана сообразила — выходит, все случится в его опочивальне. Ну, помогай, Мокошь-матушка — чтобы понести скоренько, чтобы нартвегу этому не наскучить прежде, чем в тяжести окажется…

А следом она уже по-другому, чуть ли не спокойно, подумала — матушке-Мокоши помолиться, это, конечно, хорошо, но и самой надо не глупить. Больно от нартвега не раскисать, даже если слова ласковые говорить начнет. А в постели…

Тут она не удержалась от вздоха. Потому что не знала, как будет лучше. То ли показать этому Свальду, что в постели с ним слаще сладкого — то ли наоборот, что он не больно-то ей мил. Чтобы не возрадовался сразу же, не заскучал.

Свальд, шедший впереди, стукнул в дверь, что вела на хозяйскую половину.

— Кто? — неласково спросили оттуда.

— Ярл Свальд, — крикнул нартвег.

Грохотнул засов, створка открылась. Неждана, склонив голову, проскользнула мимо пары воинов, что стерегли вход. Вошла вслед за хозяйским братом в его опочивальню.

Тут было натоплено, но темно. Немного света падало из открытой двери — в проходе между опочивальнями горела на полке пара светильников…

— Подожди, — буркнул Свальд.

И, выйдя, принес один из них. Прошелся по опочивальне, подпалил фитильки у светильников, стоявших здесь.

А потом отнес обратно железную ладью с огоньком на одном из концов. Задвинул засов на двери, вернувшись, сказал негромко:

— Больше я тебя сюда не приведу…

Сердце Нежданы стиснула когтистая лапа.

— Завтра Сванхильд вернется в опочивальню брата, — закончил Свальд. — И я сам перееду в мужской дом. Так хочет Харальда. Считает, что так будет безопасней. Но он позволил приводить тебя на ночь в его женский дом. Однако лишь на ночь. Жить ты по-прежнему будешь в рабском доме, и на глаза его жене показываться не должна. Ты все поняла, Нида?

Когтистая лапа отпустила, Неждана выдохнула:

— Да.

Свальд ожидал, что сероглазая девка начнет упрашивать, чтобы ей позволили не только ночевать, но и жить в женском доме. Все-таки она теперь почти свободная — Харальд уже велел ему сходить на кухню и приказать, чтобы для нее сварили эль свободной шеи.

И он сходил. Через десять-двенадцать дней на вечерней трапезе в главном доме Ниде помажут шею элем, объявят, что она больше не рабыня…

А жить свободной женщине в рабском доме унизительно. Но в женском доме днем бывает Сванхильд, и Харальд сказал ясно — никаких встреч. И велел держать свою наложницу в рабском доме.

Однако голос этой Ниды, когда она выпалила свое "да", прозвучал чуть ли не радостно. Хоть ничего хорошего в этом не было.

Свальд скинул шапку и плащ, закинул их на один из сундуков. Повернулся к девке.

Та медленно развязывала тесемки какой-то серой тряпки, укрывавшей ей плечи.

И он сказал, широко ей улыбнувшись — от этой улыбки все его девки обычно таяли:

— Больше ты такое носить не будешь. Плащ для тебя я уже приготовил — вон в том сундуке лежит.

Плащ, подумала Неждана. Небось тот самый, что еще в самом начале обещал. Откуда у него бабья одежда? Или своим добром решил поделиться?

Вот только ей было нужно от него нечто большее, чем плащ. И она равнодушно бросила:

— Я и так не мерзну.

Широкая улыбка нартвега закаменела, начав походить на оскал. Потом губы сомкнулись, ярл Свальд недобро сказал:

— Пусть ты теперь свободная — но твое бабье дело благодарить, а не огрызаться.

Как ни странно, но от злобы, прозвучавшей в его голосе, Неждане сразу стало легче.

Отвыкла я от доброго-то, грустно подумала она. А как рявкнут, так все на свои места становится.

Неждана стянула плащ, свернула его, глядя в глаза новому хозяину — раз ему отдали, ее даже не спросив, значит, хозяин. Молча отнесла к сундуку.

А когда наклонилась, чтобы положить одежку на крышку, нартвег вдруг очутился сзади. Обхватил ее со спины, как тогда. Только вверх на этот раз не вздергивал. Плотно прижал к себе — прихватив одной рукой живот, другую кинув поверх груди. Чтобы не дергалась, надо полагать.

Следом он прошептал:

— Помнишь, как меня по носу ударила, девка? Вот сейчас я и закончу то, что тогда начал.

Если смолчу сейчас, поняла Неждана, навсегда останусь для него куском рабского мяса. Хоть и свободу дать обещались, но этот Свальд все равно будет смотреть на нее как на рабыню.

И она с насмешкой сказала:

— Только так и можешь, ярл? По-другому уже не выходит? Или не умеешь по-другому?

Руки разжались, дышать сразу стало свободнее. А потом ее развернули. И нартвег уставился на нее бледно-голубыми глазами. Вроде как улыбнулся — но верхняя губа со злой дрожью задиралась все выше.

— Хочешь посмотреть, что я умею, девка? Так увидишь…

— Нида, — твердо сказала Неждана. — Зови меня Нида, ярл.

— Ты мне приказываешь? — тихо спросил он.

Не кричит, сообразила Неждана, потому что не хочет, чтобы стражники за стеной услышали. Вот и тут повезло, хоть в такой малости, а все же…

Она стиснула зубы, глядя в светлые глаза, от которых становилось страшно. И холод тек по телу.

Прибьет, всплыла в сознании пугливая мысль. Как есть прибьет.

Но как иначе ему не наскучить? Не будешь перечить, потешится разок, и все.

— Что, даже ответить не хочешь?

Нартвег вдруг протянул руки, брезгливо отодвинул край наголовного платка, завязанного у нее на шее и прикрывавшего ключицы. Потом сгреб ворот ее рубахи. Натянул, ткань затрещала…

Неждана, не двигаясь, спокойно сказала:

— Не рви. Сама сниму. Или ты только силой брать можешь? По-другому с бабами никак?

Хозяйский брат застыл. Лицо у него вдруг заледенело, став неподвижным.

А еще через мгновенье он отпустил ее ворот. Отступил, приказал:

— Раздевайся. Да побыстрей.

Неждана шагнула мимо него, подошла к кровати. Повернулась к ней лицом — а к Свальду боком. И начала раздеваться.

Сначала платок. Волосы после снега были на ощупь жесткими, и она заплела их в две косы. А сейчас, чтобы потянуть время, начала распускать…

У стены зашуршало, и Неждана, не выдержав, покосилась в сторону нартвега. Тот, глядя на нее, торопливо раздевался.

А я спешить не буду, подумала она. Стянула толстое шерстяное платье, потом рубаху. Скомкала все, зашвырнула на дальний сундук, под простенком.

И попала удачно, сразу на крышку.

На Свальда она больше не смотрела. Не потому, что страшно, а чтобы видел — он для нее что есть, что нет.

Хотя нартвег уже стоял рядом. И раздеться, похоже, успел. Дышал тяжело, но пока не трогал. Даже рук не протягивал.

Неждана, упорно глядя перед собой, на простенок, перекинула волосы на левое плечо, прикрыв от него грудь. Скинула опорки, наклонилась, стянула носки.

И, выпрямившись, замерла, все так же глядя перед собой.

Свальд широко шагнул, ладонью подхватил гриву, которую девка перекинула себе на грудь.

Волосы были жесткими, но пушистыми. Цвета дубовой коры. От желтоватого сияния светильников пряди посверкивали пепельными искрами…

Хотелось кинуть ее на постель и начать — но кое-что останавливало. Свальд желал, чтобы девка после всего смотрела на него уже по-другому. Чтобы сама ластилась, как остальные, которых у него было немало.

А она отстраненно пялилась в сторону. Вроде бы и покорная, но…

Было в этом что-то унизительное. Бабы его любили — а эта, рабыня поротая, нос воротила. Да еще топтанная не одним мужиком.

Про то, как ее покупали у Свенельда, Свальд уже слышал от одного из парней, стоявших тогда на воротах. И знал, что до Свенельда с девкой баловался его сын.

А когда она наклонилась, на спине блеснули розоватые рубцы.

Кулаком прибить легче всего, подумал Свальд. Но вот сделать так, чтобы непокорная девка смотрела на него так же, как Ингрид после той ночи…

Он наклонился, коснулся губами женского плеча. Примял ладонью одну из грудей, другой рукой прижал ее к себе. Не поворачивая, боком.

Худое бедро с торчавшей сверху округлой косточкой вжалось ему в живот. Его мужское копье, уже налившееся, радостно дернулось еще выше, скользнув по ее коже.

Надо было принести для нее еды и эля покрепче, подумал вдруг Свальд. Поела бы, промочила горло элем, глядишь, быстрей размякла.

Жаль, не подумал заранее.

Он прижал девку к себе еще крепче, впился поцелуем в ее шею под ухом. Пальцами прищемил сосок на той груди, что была под ладонью, потом пригладил. После легкой боли — ласка…

Сероглазая вскинула голову, глубоко вздохнула — и отвернулась, уставившись уже на изголовье кровати. Свальд, оторвавшись от ее шеи, развернул девку к себе.

Слабое сияние светильников стерло первые мелкие морщинки, что успели появиться в уголках глаз, и она казалась сейчас юной. Неприступной. Смотрела на него молча, вскинув подбородок. Не как рабыня смотрела — презрительно, как не всякая свободная нартвежка посмеет глядеть на ярла Огерсона…

Блудодей ты чужанский, недобро думала Неждана, глядя в лицо Свальду.

И, разлепив непослушные губы, уронила:

— А теперь что? Лечь прикажешь?

— Ложись, — приглушенно проворчал нартвег.

Неждана усмехнулась ему в лицо. Потом развернулась — и шагнула прямо на постель. Опустилась вниз, стараясь держать голову высоко. Знала, что он на нее смотрит.

Затем улеглась на спину. Спросила нагло, повернув голову и посмотрев на него снизу вверх:

— Может, еще чем помочь? А то вдруг сам, в одиночку, с этим делом не справишься? Поддержать там что-то или еще чего…

Договорив, Неждана и сама испугалась. Это что же такое она ему сказала?

Нартвег мгновенно очутился рядом — только кровать надрывно скрипнула. Вцепился ей в волосы под затылком, дернул, заставляя запрокинуть голову. Неждана раскрыла рот, но ахнуть не успела.

Свальд заткнул ей рот грубым поцелуем. Погладил груди — но уже не приминая, как прежде. Мужская рука прошлась по ним бережно, ласково.

А потом ладонь с растопыренными пальцами медленно двинулась вниз, к ее животу. Неждана дернулась, но ладонь тут же потяжелела, придавила…

И Свальд прикусил ей нижнюю губу. Несильно, но чувствительно. Разжал зубы, выдохнул:

— Не шевелись. Иначе привяжу к кровати — и буду мять до утра.

Может, все-таки посопротивляться ему сейчас, мелькнуло в уме у Нежданы. И пусть себе привязывает, да старается до утра. Вдруг она после такого понесет с первого же раза?

А через месяц, когда в этом уверится, начнет смотреть на него умильно. С поцелуями сама будет кидаться, выпрашивать одежду побогаче, кусок послаще. Он, глядишь, и заскучает.

Лучше все-таки не злить его больше необходимого, решила Неждана. Вон, губы у него и так уже подрагивают, голос срывается…

Она замерла неподвижно.

Ладонь нартвега добралась до ее срамного места. Пальцы залезли между ног — и Неждана, неожиданно для себя самой застыдившись, вцепилась в покрывало правой рукой. Левая оказалась прижата телом Свальда, ей она боялась даже пошевелить.

Таким срамом с ней даже Арнульф, сын Свенельда, не занимался.

— Вот так, — тихо сказал Свальд, нависая над ней. — А теперь ты посмотришь, что я умею.

Пальцы, державшие ее волосы, разжались. Мягко погладили затылок. Она ощутила теплое прикосновение его губ — сначала под ключицей…

Потом блудливый нартвег лизнул ямку над ключицей. Присосался к коже чуть выше.

Пальцы гладили между ног. Безостановочно. Просто гладили.

Свальд, перестав терзать кожу над ключицей, прижался к ее груди колючей щекой. Выдохнул:

— К утру ты станешь тихой и послушной… Нида. Как овца.

— Что ж ты в ярлы пошел, — выдохнула Неждана. — Раз тебе так овцы нравятся… сидел бы на берегу, завел бы себе с десяток. Слушал бы, как они вокруг тебя блеют.

Дерзить-то она дерзила — но дыхание уже частило. Мужская ладонь между ног дарила ласку стыдную, позорную, но…

Но дыхание частило. И поглаживания жестких пальцев становились все чувствительнее. Хотя он вроде бы не давил, гладил ровно, не надавливая.

Свальд громко фыркнул.

— Даже нартвежка не посмела бы мне такое сказать. Будь ты воином, уже была бы мертва.

— Будь я воином — не оказалась бы в твоей постели, — прошептала Неждана.

Он потерся щекой о ее грудь — жесткая щетина болезненно царапнула кожу. Сказал неровно:

— Все же лучше лежать со мной в постели, чем в могиле. А, Нида? Но с таким языком ты и там можешь оказаться.

Неждана замерла. Угрожает?

Впрочем, не диво — после всего, что она ему наговорила. Диво, что до сих пор не прибил…

А с другой стороны, с ним иначе нельзя. Такие, как этот нартвег — которые всю жизнь по походам — уважают лишь безумную смелость. Даже знатность рода не так ценят…

Правда, она и этим похвастаться не может.

Но кабы не сломанный нос, Свальд не стал бы брать ее в наложницы. Позабавился бы с ней тогда на снегу, а потом для себя во Фрогсгарде купил девку покрасившее, помоложе. Никем не тронутую.

Свальд поднял голову. Длинные волосы, пологом закрывшие Неждане левое плечо, скользнули по коже. На долю мгновенья ей захотелось коснуться их…

Нельзя, одернула себя Неждана. Свальд — мужик молодой, красивый. Да еще ярл. И на подарки не скупой. Ему, небось, его космы столько баб гладило да перебирало по прядке, что непонятно, как до сих пор не полысел.

Ладонь между ног вдруг исчезла — и Неждане сразу стало спокойнее. Задышалось легче.

— Раздвинь ноги, — прошептал Свальд.

Она помедлила, глядя ему в глаза. Но только начала разводить колени, как он уже навалился. Двинулся, устраиваясь сверху — и тяжестью тела заставляя раздвинуть бедра еще шире.

А вот теперь по-другому надо, подумала Неждана. Почему-то сглотнула, когда копье Свальда рывком вошло в нее. В животе странно, нехорошо так потеплело…

Чему она удивилась.

Впрочем, сейчас Неждане было не до этого — так что мимолетное тепло тут же исчезло. Забылось.

Теперь ей нужно было показать Свальду, что он и впрямь хорош в этом срамном деле. Чтобы подумал — пусть на словах злая, зато горячая в постели. И чтобы собой гордился. Мол, как девка нос ни воротила, а все равно растаяла, когда он за нее взялся.

Она вздохнула — и начала старательно постанывать. Под конец еще и обняла его…

Свальд, двигаясь все быстрей, как-то зло хрюкнул. Затем рванулся в последний раз, вжался в нее — и обмяк сверху, застыв на пару мгновений.

Вот и все, холодно подумала Неждана. Сейчас придется изобразить, как она в себя приходит от неги небывалой…

А потом опять дерзить, только уже потише. Чтобы и впрямь в могиле не оказаться.

Свальд откинулся в сторону, перекатился на покрывало. Но тут же снова сгреб ее волосы под затылком. Заставил повернуть к нему лицо.

И прошипел:

— То, что не понравился, я понял. Но какого Хеля ты притворялась?

Ох, беда, испугано подумала Неждана. Распознал притворство, и озлился…

Вот теперь — беда.

А с Арнульфом всегда выходило, печальным отзвуком пролетело у нее то ли воспоминание, то ли мимолетная мысль. Всегда верил, наутро довольный ходил. И глядел ласково. Правда, под конец все равно ушел в свой дом — а ее отцу отдал. Как ветошь ненужную.

Кулак под затылком сжался еще сильней, волосы натянулись, кожа под ними болезненно заныла.

Что теперь-то говорить, загнанно подумала Неждана. Скажешь, что со страху притворялась — и все будет напрасно. И дерзость ее, доходящая до безумия, и надежды на свой дом. Нартвегу привычно, когда баба перед ним дрожит и сопли пускает, он от этого разве что зевать начнет…

— А это чтобы тебе надоесть побыстрее, — выпалила она, глядя Свальду в глаза. — Сам же сказал, что хозяин мне свободу дает. Если еще и ты меня прогонишь — буду потом свободна и от него, и от тебя…

Тут Неждана замолчала, не зная, что говорить дальше.

Свальд усмехнулся.

— Сколько лет ты живешь в Нартвегре, Нида?

— Шесть, — пробормотала она.

Он примял тяжелой рукой одну из грудей, сказал спокойно:

— Когда хозяин дает свободу рабу, он за него отвечает — и должен присматривать. Всегда. Поскольку, случись что, вергельд запросят с него. Как с человека, давшего свободу недостойной твари. Если, конечно, раб не исчезнет куда-нибудь, а останется жить в округе, поблизости… или если раба не примут в род. Тогда отвечать будет он сам. И его новые родичи. Но в род принимают крайне редко. А если хозяин посчитает нужным, может снова сделать отпущенного своим рабом. Ты не знала об этом?

— Нет, — выдохнула Неждана.

Пальцы под затылком разжались, боль прошла.

— Полагаю, в Ограмюре вряд ли кому давали свободу… но в любом случае Харальд не позволит тебе болтаться по Нартвегру. Я помню, что ты была в опочивальне ярла, когда все случилось. И я помню все, что видел тогда. Пусть это и было наваждением. Ты тоже все видела.

Неждана похолодела. Вот о чем он заговорил. О позоре Забавы Твердятишны…

Но — наваждение? Может, на жену ярла и впрямь кто-то чары наложил?

Свальд наклонился, лизнул ей ямочку между ключиц. Проворчал:

— Я тебя все равно не отпущу. Даже когда наскучишь. Ты помнишь не только позор родича — но и мой. А когда устану от тебя, отправлю в свой дом. Рядом с Сивербе.

Отправит и прикажет придушить там потихоньку, подумала Неждана.

— Однако мне интересно, почему Харальду решил дать тебе свободу после всего этого, — с насмешкой заявил вдруг Свальд. — Что ты ему такого наговорила? Что ничего не было, и ты ничего не видела? А ведь видела… хитрая ты, Нида. Хитрая и верткая. Даже подо мной притворялась…

Неждана стиснула зубы. Потом уронила:

— Я ничего не видела, ярл Свальд. Но даже будь это не так… не важно, что я видела. Я знаю и верю, что Сванхильд Кейлевсдоттир ничем не опозорила своего мужа. И больше слова об этом не скажу. Даже если ты меня в могилу прямо сейчас положишь.

Пусть хоть одной, подумала она упрямо, счастье будет. Пусть здешние бабы полопаются от зависти, глядя, как своя, с Ладоги, с их ярлом — да не просто с ярлом, а с сыном их нартвежского бога, по слухам — живет и жизни радуется.

— Значит, то, во что ты веришь, сильней того, что ты видела… — протянул Свальд.

Он вдруг приподнялся и рывком перевернул ее на живот. Неждана глухо охнула — от неожиданности и от страха. Повернулась было к нему, приподнимаясь на локтях.

Но Свальд уже навалился на спину, прижал к покрывалу. Пробормотал, откидывая ее волосы в сторону, на подушки:

— Лежи, не дергайся. Ты у меня еще станешь тихой и послушной, Нида. Не получилось так, попробую по-другому.

Бить будет, заморожено поняла Неждана. Но на живот-то переворачивать зачем?

Губы Свальда неожиданно коснулись кожи между лопаток.

И мягкое, щекотное удовольствие заворочалось вдруг в теле — от движения его языка, от того, как нежно, играючи, его зубы прикусили кожу над хребтом. Ничего стыдного, срамного в этой ласке не было…

Но Неждана все равно смутилась.

— Хорошо хоть пороли тебя с умом, — пробормотал Свальд, оторвавшись от нее. — Удары по краям клали, чтобы после этого еще и работать могла, не отлеживаясь. И чтобы жилы рядом с хребтиной не повредить. Смотрю, ты и раньше была непокорной, Нида. Не устала еще перечить хозяевам?

Его губы снова коснулись кожи, но уже чуть повыше. Опять было мягкое, щекотное удовольствие, от которого хотелось прогнуться — и чтобы продолжалось, не заканчивалось…

— Я никому не перечу, ярл, — прошептала Неждана.

И все-таки не выдержала, прогнулась, вскидывая голову. Ощутила, как затвердели почему-то соски, сейчас касавшиеся покрывала.

— Просто руками от неожиданности, бывает, взмахну… или головой дерну. А кто рядом стоит, тому и попадает.

Свальд фыркнул.

— Верткая, как я и сказал.

Да где, в каком месте я верткая-то, подумала Неждана. Тебя вон обмануть не сумела…

Она вздрогнула, когда его губы снова коснулись кожи. На этот раз то ли поцелуй, то ли ласка Свальда длилась долго — и Неждана была этому рада. Лежала тихо, глубоко дыша и вцепившись в покрывало…

Свальд, навалившийся ей на спину, приподнялся. Погладил плечи. Потом его ладонь скользнула по руке Нежданы. Отыскала ее ладонь. Пальцы двинулись, заставляя отпустить покрывало, переплелись с ее пальцами. Сжались. Хватка оказалась крепкой, жесткой.

Следом он прикусил ей кожу чуть выше лопаток. Чуть сильней, чем прежде — но быстро отпустил. И тут же она ощутила на том месте влажное тепло его губ. Ласковое, тревожащее.

Голова закружилась.

Разве так с бабой тешатся, подумала Неждана сквозь предательскую истому, туманящую разум. И, не выдержав, прошептала:

— Смотри, еще перетрудишься — устанешь… Ты ведь свое уже получил? Ну и спал бы…

Свальд снова приподнялся, положил тяжелую, крупную голову ей на плечо. Пальцы сжались, стискивая ладонь Нежданы еще сильней — почти до боли.

— Это чтобы ты не хитрила со мной больше, Нида. Сегодня ты прошлась по лезвию меча. Запомни это. И не делай так больше. А то в следующий раз порежешься.

Потом то ли предупреждением, то ли наказанием для нее стал еще один кусачий поцелуй — но уже на плече.

— Ну и честно говоря, ночи сейчас длинные, — со смешком сказал Свальд, оторвавшись от нее. — Заняться все равно нечем. И спать не тянет. Я не баба, много дрыхнуть не привык. А ты, я смотрю, уже лежишь тихо, Нида?

— Это от страха, — судорожно втянув воздух, отозвалась Неждана. — Запугал ты меня, дышать даже боюсь…

— Тебя запугаешь. — Он снова фыркнул. — Можешь звать меня Свальд, пока мы в опочивальне. Но на людях — только ярл. Поняла?

Он опять поцеловал ее выше лопаток, там, где на коже не было рубцов. Неждана в ответ промолчала. Но Свальд, как ей показалось, ответа и не ждал. Снова была ласка его губ, подбирающаяся к шее…

А потом, когда он опрокинул ее на спину, Неждана неожиданно для себя вдруг потянулась, чтобы его обнять. И едва успела остановиться. Вцепилась в покрывало, комкая его. Напомнила себе путано — нельзя. А то больно много радостей для него выйдет — и перечить-то перестала, и обнимать-то начала. И все за одну ночь. За один раз всего добился, выходит.

Свальд, перевернув ее, целовать начал с плеч. А когда спустился к груди, Неждана зажмурилась. Все ждала, когда закончит и опять навалится сверху — а он лишь целовал.

Соски от его поцелуев горели, набухнув и затвердев. Внизу, под животом, уже ныло от горячей тяжести.

Потом по соскам, тревожа их, скользнула его грудь, поросшая жестким волосом. И Свальд сбивчато попросил:

— Посмотри на меня, Нида.

Она открыла глаза.

Нартвег нависал сверху — волосы перекинуты на одно плечо, лицо с широким подбородком наполовину утонуло в тени. А с той стороны, где на кожу падало сияние светильников, виднелся тонкий белесый шрам, идущий вниз от скулы.

Странно, прежде Неждана его не замечала. Ровный такой след, как от ножа, только поверху чиркнувшего…

— У тебя в глазах — морской туман, — как-то непонятно сказал Свальд.

Это у меня в голове туман, путано подумала она. И вцепилась изо всех сил в покрывало.

— Ты меня еще будешь обнимать. И сама ласкать начнешь, — пообещал он.

Видно, тумана в ее голове оказалось слишком много, потому что Неждана вдруг вытолкнула сквозь полуоткрытые губы:

— Не хвались, когда в бой идешь… хвались, из боя возвращаясь. Да и то — если с победой…

Свальд обнажил в усмешке крупные ровные зубы.

— Дерешься до конца, так, Нида? Ничего, ты еще научишься подо мной стонать. И по-настоящему, без притворства…

Его колено раздвинуло ей ноги, а в следующее мгновенье Неждана изумилась.

Никогда еще ей не было так хорошо. И от чего? Стыдно сказать — от того, что какой-то мужик в нее срам свой засовывает. И от того, что сверху разлеглось, придавив ее к постели, тяжелое мужское тело.

Но боль внизу живота, которую она чувствовала, пока он ласкал ей грудь, тут же прошла, сменившись удовольствием. Острым, жарким, так что хотелось лишь одного — запрокинуть голову и вцепиться в этого клятого нартвегра. Обнять его.

И чтобы не отпускал.

Потом он двинулся, и Неждана уже из последних сил стиснула скомканное покрывало. Закусила губу.

Свальд издал короткое, насмешливое:

— Ха.

И медленно вышел. Прошептал сверху, торопливо потершись колючим подбородком о ее лоб:

— Первый голод у меня уже прошел… так что все закончится не так быстро, как ты надеешься, Нида. А потом будет еще один раз. И еще. Ночи, как я уже сказал, теперь длинные. Утром ты проснешься тихой и покорной.

И Неждана, хоть губу закусывала изо всех сил — но ради такого дела вдохнула побольше воздуха. Бросила отрывисто:

— Смотри не надорвись. А то будешь утром ноги волочить по снегу, после таких трудов…

Свальд хохотнул. И рванулся так, что она охнула.

Но не от боли, что было хуже всего. От наслаждения.

Покончив с мытьем, Харальд отнес Сванхильд в женский дом. Опять на плече, как в баню нес — потому что в одной руке была секира.

Девчонка и на этот раз не протестовала, только цеплялась за плащ на его спине. Приподнималась, чтобы не висеть на плече кулем.

Наконец-то научилась послушанию, довольно думал Харальд, печатая шаг по скрипящему под ногами снегу. А потом, оставив жену в маленькой опочиваленке, где ее уже дожидалась Гудню, вышел.

Солнце закатывалось, по снегу быстро ползли длинные тени. По двору уже никто не шастал, крепость казалась вымершей. Харальд прошелся по драккарам, установленным под стенами. Еще раз повторил, чтобы никто не высовывал носа наружу — если, конечно, не услышат звона оружия. Или лая собак.

Потом выпустил псов и зашагал к кухне.

В дверь, чтобы ему открыли, пришлось колотить — пара рабов, оставшихся здесь на ночь, была насмерть испугана тем, что творилось в Йорингарде в последнее время. И смертью его воинов, и историей с колдуньей…

Харальд сам накидал в глубокую миску еды для себя и жены. Прихватил баклагу с элем — и уже повернулся к двери, когда вдруг вспомнил, что Сванхильд эль не больно-то любит.

Опять же — беременная.

Он оставил у стола секиру, рыкнул на рабов:

— В угол. И чтоб ни шагу оттуда.

Затем, пристроив баклагу под мышкой, а миску в сгибе локтя, прошел в холодную клеть. Выбрал на полках один из кувшинов с молоком, оставленных там, чтобы к утру было чем задобрить кашу. Подхватил его той рукой, которую отвел для еды, вернулся на кухню, взял у стола секиру — и вышел.

Дверь женского дома пришлось пинать, чтобы воины, стоявшие на страже в проходе, открыли своему ярлу.

Гудню при его появлении вставала с сундука, тихо пробормотала:

— Доброй ночи, ярл.

И исчезла. Харальд сделал несколько шагов от двери, прислонил секиру к стене рядом с кроватью. Замер.

Сванхильд дремала, примостившись на постели поверх покрывал — в красной рубахе, которую он сам для нее выбрал. Ноги в толстых носках подобрала под себя…

Она казалась такой исхудавшей и заморенной, что Харальд вдруг ощутил укол ярости. Постоял над ней молча, не выпуская из рук принесенной снеди.

Потом сгрузил все на сундук, скинул плащ, разделся, оставшись в одних полотняных штанах. Снова подошел к кровати, присел.

И задумался, глядя Сванхильд в лицо — полузакрытое копной распушившихся светлых волос.

Девчонка носит его детеныша. Увидит ли он его? Или уйдет в море, к Ермунгарду, прежде, чем тот появится на свет?

И каким он будет, этот детеныш? Тоже, как он сам, примется рвать баб, когда подрастет?

В том, что родится сын, Харальд не сомневался. Кровь родителя крепка, она приносит только мужчин…

И это к лучшему. Если его детеныш, еще не созрев толком, уже заставляет Сванхильд видеть мир таким, каким видит его он в свои недобрые мгновенья — значит, наследие Ермунгарда сильно в его нерожденном сыне. Для женщины такое ни к чему.

Харальд погладил девчонку по ноге — от коленки, вниз. Произнес негромко:

— Сванхильд. Ты должна поесть.

Она проснулась сразу, быстро — но глаза были сонными, заспанными. Пока поднималась и садилась, Харальд успел перетащить еду на кровать. Опустился напротив, протянул ей кувшин.

— Молоко. Чаши нет, пей так.

Девчонка приняла кувшин с радостной улыбкой, сделала несколько глотков — и спросила, вдруг став серьезной:

— Тот, кто попал в Кресив — он кто?

— Гейрульф, — ответил Харальд. — Пока — просто воин. А там посмотрим.

— Я хочу его видеть, — сообщила Сванхильд. — Это можно? Или мне опять лучше не выходить…

Она споткнулась, замолчала — а Харальд, коротко глянув на нее, подцепил кусок мяса с хлебом. Прожевал, размышляя.

Всю жизнь он ее взаперти не продержит. Если Сванхильд оправилась, нет смысла прятать ее по опочивальням. К тому же, как выяснилось, сиденье за закрытой дверью не спасает от посланцев богов.

— Завтра ты выйдешь, — спокойно сказал он. — Но после того, что произошло, по крепости могут начать гулять разные слухи. О тебе, о том, что случилось в опочивальне. Говорю это, чтобы ты знала.

Лицо Сванхильд застыло.

Харальд оскалил зубы в улыбке. Посоветовал — правда, прозвучало это скорее как приказ:

— Держи голову высоко, жена ярла. Кто бы ни смотрел на тебя. Как бы ни смотрел. И если заметишь, что смотрят как-то не так, тут же скажи мне. Я разберусь.

Она на мгновение отвела взгляд. Но Харальду и этого хватило. Сванхильд не придет к нему жаловаться, как бы на нее не пялились.

И значит, решение, которое он принял, вдвойне правильное.

— Гейрульфа ты увидишь завтра же, — ровным голосом заявил Харальд. — Мне тоже надо ему кое-что сказать. Я дам золотой браслет — отдашь Гейрульфу, как награду из твоих рук. И еще кое-что. Я хочу, чтобы ты теперь была рядом со мной не только ночью, в постели, но и днем. Куда бы я ни шел, чтобы я ни делал. Это не навсегда. Потом, когда все закончится…

Тут он споткнулся. Когда все это закончится? И чем?

Победой, вдруг подумал Харальд со злостью. Слишком много было странностей в том, что случилось. И в том, что происходило до этого. Боги вроде бы пытались сделать так, чтобы он поднялся в небо…

Но как-то вяло. Что-то тут было не то — и ему нужно понять, что именно.

Он очнулся, сообразив, что слишком долго молчит, уставившись на Сванхильд. Бросил коротко:

— Ешь. Ты должна много есть. Рано или поздно все будет хорошо, вот увидишь.

Девчонка приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать — но оглянулась на дверь и торопливо отломила ломтик от куска сыра. Засунула в рот. Харальд подхватил баклагу с элем, сделал глоток. Начал есть, не сводя с нее глаз.

И пока жевал, мысли его текли своим чередом.

Боги в его жизни уже появлялись. Сначала Один сделал его берсерком. Как ему достался дар, о котором сам он никого не просил, неизвестно. Но Ермунгард сказал, что Один одаривал так же и других его сыновей.

Однако ни один из них не поднялся в небо. Все успели уйти в море, к родителю. Его братья, теперь уже давно мертвые, вовремя сбежали, пожалев этот мир.

Харальд сделал еще один большой глоток эля. Ощутил, как губы скривились в усмешке. Он, получается, самый безжалостный из всех. Готов рискнуть судьбой мира, лишь бы остаться подольше на берегу, рядом со Сванхильд. Другие сыновья Ермунгарда были добрее к людям — и меньше думали о себе…

Это было их делом и их решением, холодно подумал Харальд. А у него нет желания спасаться бегством. Каждый пусть решает для себя. Он решил по-своему.

Сванхильд зевнула, прикрыв рот мелкой ладошкой — и Харальд на мгновенье отвлекся, глядя на нее. Потом снова вернулся к своим мыслям.

Когда боги вспомнили о нем во второй раз, произошла та история с Эйлин. Человек конунга Готфрида дал его женщине зелье — и научил, что делать. Баба опоила его, а затем сказала, что хочет переспать с ним в лесу.

И он, наглотавшись эля с зельем, пошел за ней, как теленок за коровой.

Воспоминания об этом путались — но Харальд помнил, как Эйлин смеялась. Тащила его за руку, говоря, что хочет посмотреть на его зверя на траве, под деревьями. Он, плохо соображавший тогда, решил, что баба болтает о его мужском копье…

Вот только лесок рос неподалеку от берега. И Ермунгард успел почуять, что с ним происходит. Родитель пришел, содрал со спины сына серебряных змей, остановив превращение. Заодно порвал в клочья Эйлин. Все, как положено существу, породившему его самого…

Но если бы Эйлин повела его в другую сторону, куда-нибудь подальше от берега — успел бы родитель прийти на помощь?

Хотя в Хааленсваге, куда ни ткнись, море везде рядом, подумал Харальд. Как и в Йорингарде. И пешком, опоенный зельем, он бы все равно не ушел далеко.

Следы, которые родитель оставил тогда в лесу, были глубокими. Выходит, он стоял на месте, смотрел, как сын развлекается с Эйлин — и оборачивается в серебряную тварь. В дракона.

Выходит, Мировой Змей пришел не просто вовремя — а заранее, заметив изменения в сыне из своих морских глубин. И появление Тора неподалеку от Йорингарда родитель тоже разглядел…

— Харальд, — спросила вдруг девчонка, глядя на него с тревогой. — Ты… все хорошо?

— Эль горчит, — пробормотал он. — Вот и кривлю морду. Ты ешь, Сванхильд. А потом — спать. Завтра встанешь вместе со мной.

Он подхватил кусок еще чего-то съестного из миски, начал жевать, не замечая вкуса.

В третий раз боги вмешались в его жизнь, когда серебро на коже загорелось во время пожара и он сомлел. Один тогда хотел смерти Сванхильд. В этом был смысл — именно она гасила серебро на его коже…

Но почему Фрейя, вселившись в Кресив, просто не убила девчонку? Не сделала того, что хотел сделать перед этим Один? Хотя, не будь Сванхильд беременной…

С ней позабавились бы стражники, тяжело подумал Харальд. Она не пришла бы в себя, не схватилась за секиру. Вот от этого и надо плясать.

А он бы озверел, случись все именно так.

Харальд торопливо глотнул эля, чтобы смыть горечь, появившуюся во рту от этих мыслей. И тут только заметил, что Сванхильд перестала есть. Сидела на кровати, подобрав под себя ноги, смотрела на него задумчиво…

На скулах у девчонки горел румянец, все еще немного болезненный. Щеки ввалились, синие глаза опять стали огромными.

Отвлекусь ненадолго, решил Харальд. Может, потом мозги заработают лучше.

Он встал, подхватывая миску и баклагу. Отнес к сундуку — и, уже разворачиваясь, столкнулся с девчонкой, метнувшейся следом за ним с кувшином в руках.

Харальд замер, глядя, как она нагибается, торопливо опускает кувшин. Решил — нет, Сванхильд он все равно не тронул бы. Но вот остальных…

И серебро снова могло засиять у него на коже. От ярости, от ненависти, от горя.

А если бы Один, как на том пожаре, чуть-чуть подтолкнул свой дар в нужную для богов сторону? Полез бы он после этого на какую-нибудь бабу, хлебнув сначала зелья?

Сванхильд, когда на коже загоралось серебро, он прижимал с удовольствием. Правда, один раз попытался придушить…

Но даже если так — чего боги ждали столько времени? Могли бы еще летом отправить к нему в Хааленсваге того германского купца, посланца Готфрида. С лживой сказочкой о том, что он по ошибке заплыл не туда, куда надо, не зная здешних мест. С рабыней и зельем на борту, приготовленными для берсерка, сына Ермунгарда…

И неважно, когда это бы произошло — до появления Свальда с девками, предназначенными в дар брату, или сразу после этого. Ермунгард тогда еще не успел прийти в себя достаточно, чтобы рассказать ему все.

Он позабавился с Кресив, уже положив Сванхильд на свое ложе. С еще одной бабой уж как-нибудь справился бы. А потом взлетел…

Или Ермунгард снова появился бы вовремя? На это соображения родителю хватало даже тогда.

Девчонка выпрямилась. Укоризненно улыбнулась ему, объявила:

— В другой раз миску нести я. Это мое дело. Теперь спать?

Она потопала к кровати, а Харальд, проводив ее взглядом, решил — потом додумаю.

И двинулся следом.

Догадка блеснула, когда он уже содрал со Сванхильд красную рубаху — и она лежала под ним, задыхаясь. Губы полуоткрыты, ладони на его плечах…

Боги не хотят, чтобы он поднялся в воздух. Да и может ли он вообще взлететь? Так ему сказал Ермунгард — но он лишь повторяет то, что услышал от кого-то. Разум у родителя был затуманен до недавнего времени. Еще недавно Мировой Змей чуял, а не думал.

Боги хотят, чтобы он ушел в море. К родителю.

Харальд замер. Даже желание, жегшее тело, вдруг затихло. Хоть злой кровоток по-прежнему бил в виски частыми молотками…

Он коснулся щеки Сванхильд, уставился ей в лицо. Навис над ней, не двигаясь.

Девчонка, судорожно вздохнув, чмокнула его ладонь, потом потянулась к нему. Счастливая. Довольная. Своя. Харальд ощутил, как ее губы коснулись его губ. Она его поцеловала…

Мысли кружились опавшей листвой на ветру.

Что было бы, если Сванхильд тогда, на пожаре, сгорела? Остался бы он после этого на берегу?

Вряд ли, решил Харальд. Да, он нашел бы виновных, наказал, кого следует… и наверно, прикончил бы заодно пару невиновных. К примеру, Убби — за дерзость.

А Свальда хотелось придушить с самого начала, как только он очнулся рядом с горящим домом. Скажи ему тогда кто-нибудь о смерти Сванхильд — и брат умер бы прямо там.

Но потом, после гибели виновных, берег для него опустел бы. Возможно, он в один прекрасный день нырнул бы в море — а назад не вынырнул.

Однако история с Тором, Фрейей и Кресив была посложней.

Губы Сванхильд коснулись его шеи. Харальд хрипло выдохнул:

— Продолжай…

И откинулся, заваливаясь на спину. Потянул ее за собой. Золотистая макушка блеснула над его грудью, пряди щекочуще скользнули по коже.

Так же щекотно прошлись и поцелуи девчонки — от шеи, ниже, по груди. Слишком мягкие и легкие для его кожи.

Надо вспомнить, с чего все началось, подумал Харальд.

Но вспомнить с самого начала.

Тор нежданно-негаданно вышел на свою охоту в окрестностях Йорингарда. И его почуял Ермунгард. Предупредил об этом при встрече, даже обмолвился, что хотел сам выйти на берег, для разговора с сыном. Потом в крепости начали погибать воины…

И он выслал Кресив из Йорингарда — а боги тут же подослали к ней рыжего мужика с ожерельем.

Почему к ней, почему не к любой другой бабе из крепости? Потому что та ненавидела Сванхильд?

И еще кое-что — те, кого околдовала Кресив здесь, в Йорингарде, ее потом так и не вспомнили. Но Свенельд и его баба явно что-то знали. Может, тварь, вселившаяся в темноволосую, вошла в полную силу не сразу? И ей нужно было согласие хозяйки тела? Кресив согласилась бы на все — в обмен на возможность снова вернуться сюда и отомстить Сванхильд.

Другая баба, поумней, его жену попросту убила бы. Быстро и сразу. Но Кресив наверняка хотела долгой мести.

Однако богам-то это зачем? Им и простой смерти хватило бы. Он, потеряв Сванхильд, ушел бы в море. Если только хозяева Асгарда хотели именно этого…

А может, и не ушел бы, вдруг подумал Харальд. Зная, что тут замешаны Тор и прочие боги — может, и остался бы. Хотя бы ради того, чтобы отомстить, разгромив их посланца Готфрида.

Снова что-то не сходится, подумал Харальд. Боги должны были учитывать, что он может поступить и так. Значит, надо зайти с другой стороны.

Что еще произошло между пожаром и той историей с Кресив?

Он вдруг припомнил ту ночь, когда опочивальня у него перед глазами посерела. А тело Сванхильд засияло горящей ветвью. Он взял ее, не сумев удержаться — точнее, она его притянула к себе…

Похоже, именно в ту ночь они и зачали детеныша.

А на следующий день Ермунгард объявил, что этой же ночью над округой пронеслась охота Тора. Все в одну ночь. Совпадение? Или боги, сидя в Асгарде, приглядывают за землей? И знают, что там твориться, гораздо лучше самого Ермунгарда…

Может, Тор объявился в окрестностях Йорингарда именно поэтому. Потому что был зачат внук Ермунгарда, правнук Локи.

Но перед охотой Тора должна вроде бы пройти охота зова, быстро подумал Харальд. Хотя кто его знает, может, она и прошла — сразу после того, как он взял Сванхильд. А к исходу длинной ночи над округой уже пролетел Тор на своей колеснице.

А может, никакой охоты зова на этот раз и не было. В конце концов, никто не знает, на что именно способны боги. Ни он сам, ни германские рабыни, которые рассказали ему об охоте зова.

Сванхильд приподнялась над ним, опершись на одну руку — а другой осторожно коснулась его живота.

— Сильней, — шипяще приказал Харальд. — Я не баба. Да, так… так хорошо.

Тонкие пальцы дрогнули, вжимаясь в его кожу. Он выдохнул, наблюдая за ней. Подумал — может, все дело как раз в ребенке?

И если раньше боги хотели отправить его в море, к родителю, то теперь им нужно погубить детеныша. У которого уже есть своя сила, в нужный момент проснувшаяся и защитившая Сванхильд.

Жаль, что Кресив прожила недолго — и сказала так мало. Хотя вряд ли Фрейя открыла бы ей, что об этом думают боги. Скорее наоборот, она должна была вложить в голову темноволосой только то, что боги посчитают нужным открыть сыну Змея…

Харальд вдруг затаил дыхание. Если он хочет понять мысли богов — нужно представить, что у них все получилось.

Предположим, над Сванхильд надругались. Он убил всех, кого нужно и можно… что дальше?

Девчонка, прерывая его раздумья, села поудобнее, посмотрела на него лукаво. И, потянувшись, погладила его мужское копье. Все еще вздыбленное. Все еще ждущее…

Харальд тяжело дыхнул, глядя на нее. Подумал — хватит размышлять о том, что сделал бы я сам. Что было бы с ней?

Сванхильд не пережила бы это так просто, как другие, честно ответил он себе.

И…

Той ночью Сванхильд чуть ли не сама затащила его на себя. Не испугавшись того, что он посерел. Может, женщина, способная дать жизнь его сыну, раскрыв ему объятья в нужный час, способна и оборвать эту жизнь? Вместе со своей жизнью?

Может, только она на это и способна? И тогда…

Пальцы Сванхильд пригладили поросль у основания его мужского копья. Харальд, плюнув на все, потянул ее к себе. Поцеловал, облапив — и перекатился, подгребая девчонку под себя.

Было все так, как надо. И ее тихое аханье, и тонкое тело, вновь ставшее под ним знакомо-прохладным.

Забава опомнилась только тогда, когда Харальд рывком опрокинул ее на спину и втиснул колено ей между ног. В уме пролетела судорожная мысль — как бы ребеночку не повредить.

Она сжалась, уперлась в его грудь ладонями. Вспомнила, что даже говорить о маленьком, которого она носит, нельзя.

А Харальд уже улегся сверху, и округлое навершие ткнулось в нее, раздвигая вход…

— Осторожно, — выдохнула Забава, не зная, что и говорить дальше. Но надеясь, что он поймет.

Харальд двинулся, соскальзывая ниже — и его выдох жарко обдул ей ухо. Прошептал следом:

— Тот, кто прячется в твоем животе, сидит там крепко. Даже не надейся, что сможешь его потерять, жена.

А потом Харальд вошел, так медленно, что Забава застонала. От всего — и от сладкой судороги в теле, пришедшей в ответ на его движение, и от тяжести его, и от жаркого тепла…

Уставшая Сванхильд уснула быстро.

Харальд, лежа на боку и глядя на нее, подпер голову кулаком. Погладил другой рукой светлые волосы, разметавшиеся по подушке.

Чем помешал богам детеныш, которого носит девчонка? Нерожденный сосунок всего лишь внук Ермунгарда. Даже не сын. Правнук Локи. И в роду у него идут подряд две человеческие женщины. Кровь турсов — то есть йотунов, способных принимать человеческое обличье, к которым принадлежат родители Мирового Змея, Ангрбода и Локи, у детеныша будет сильно разбавлена человеческой.

Харальд хмыкнул. Его собственную мать, пока она вынашивала ублюдка от Ермунгарда, боги не трогали. Иначе сам он вряд ли бы выжил. Унну Турлесдоттир, в отличие от Сванхильд, никто не охранял.

Что такого может быть в его детеныше, что боги забеспокоились в ту же ночь, когда тот был зачат?

Ему вдруг вспомнилась надпись на рунном камне, виденная им когда-то. Ни с того ни с сего вспомнилась…

Человек знает мало, было написано там.

Может, настоящий Рагнарек начнется совсем не так, как полагает Ермунгард, вдруг подумал Харальд. В конце концов, пророчество вельвы о конце света слышал только Один. И он же рассказал об этом остальным.

А Ермунгард вырос в Асгарде. Все, что он знает, принесено им оттуда.

Рагнарек — рок владык. Рок сильных… собственно, тут нет ни слова о гибели мира. Речь лишь о гибели богов.

Человек знает мало…

Харальд скривился и решил, что пора спать. А то мысли уже начали течь не пойми куда.

Утром ее разбудил Харальд — и Забава, сразу вспомнив то, что он говорил вечером, подскочила на кровати.

Харальд, стоявший рядом, скупо улыбнулся, посоветовал:

— Штаны не забудь надеть. Поедим на этот раз в трапезной.

И Забава опрометью кинулась в угол, где стоял кувшин с водой. Наспех умылась, оделась…

Харальд, сделавший все это раньше нее, не спеша застегнул пряжку на плаще. Подхватил секиру, дождался, пока она накинет плащ и нахлобучит шапку. Затем вышел. Забава побежала следом.

Во дворе с сумрачного неба дома сеял мелкий снежок. Где-то там, за тучами, прятался рассвет, и в крепости еще только начинало светлеть. Харальд сразу свернул к кухне. Пояснил на ходу, не оборачиваясь:

— Возьмем костей. Тогда псы сами прибегут к псарне, даже собирать не придется.

Псы?

Забава оглянулась. Дома крепости тонули в блеклых серых тенях, собак нигде не было видно.

Но когда Харальд уже вышел с кухни, с лоханью, полной костей, сбоку на нее вдруг налетел черный ком. Залаял звонко…

— Крысеныш, — обрадовано крикнула Забава.

Подросший молодой пес прыгал вокруг, пытаясь лизнуть в лицо. Она, смеясь и уворачиваясь, замедлила шаг…

— Сванхильд, не отставай, — повелительно бросил ушедший вперед Харальд.

Рядом с ним крутилось сразу несколько псов — но близко к нему ни один не подбегал, все держались на расстоянии.

— Будь рядом со мной. Поняла?

И Забава тут же послушно кинулась догонять. Пообещала шепотом Крысенышу, по-прежнему прыгавшему возле нее:

— Как придем, дам тебе кость. Только тихо, ладно?

— Тихо, — вдруг гаркнул Харальд — на ходу, не останавливаясь и не оборачиваясь к ней.

Крысеныш тут же метнулся в сторону. Забава, тоже испугавшись окрика мужа, замерла.

Потом снова кинулась его догонять. Чувствуя себя ненужной, лишь мешающей…

Дойдя до загона перед псарней, Харальд начал швырять кости псам, отпихивая ногой тех, кто уже получил свою долю — но снова лез. Потом, оглянувшись на нее, выбрал мосол покрупнее. Кинул Крысенышу, державшемуся в стороне от злых кобелей. Прикрикнул, когда у него попытались отобрать кость. Того сразу же оставили в покое.

Забава, стоявшая у ограды, посмотрела на него с благодарностью. Сказала, когда муж вышел из загона:

— Спасибо.

— Это твой пес — но с моей псарни, — спокойно сказал Харальд, запирая дверцу. — Не за что.

Ей вдруг захотелось его обнять — но она устыдилась этого желания. Муж уже развернулся, бросил через плечо:

— Не отставай.

И зашагал, возвращаясь обратно на кухню.

Зато там наконец Забава смогла ощутить себя полезной. Харальд разворошил стопку с чистыми глиняными мисками, выбрал одну из середины. Она, стоя рядом, протянула руки, попросила:

— Я сама?

Он быстро сунул ей посудину, кивнул на котел с густой похлебкой, висевший над огнем. Приказал коротко:

— Оттуда.

А сам, пока Забава наполняла миску, набрал другой снеди — хлеба, сыра, чего-то еще. Налил в кувшин эля из бочки, выбрал ложки, прихватил две чаши…

Идя следом за Харальдом к главному дому, Забава все косилась на миску. И ступала осторожно, чтобы не расплескать. Думала со смущением, что муж из-за нее сейчас позорится перед своими воинами. Видано ли дело, чтобы ярл, целый воевода, князь по-нартвегрски, за собой везде бабу таскал? Днем, да прилюдно?

Из-за всего этого в трапезную главного дома, где уже сидело несколько человек, Забава вошла с робостью. Харальд вдруг оказался рядом, тихо бросил:

— Выше голову…

И она вскинула подбородок. Подумала горестно — нет, не дело это. Надо бы сказать Харальду, чтобы позволил ей в другой раз остаться в женском доме.

Все, кто сидел за столами в трапезной, сейчас смотрели на нее. Забава выдавила:

— Доброго дня…

— Доброго, — отозвалась пара голосов.

— Позови Кейлева, — велел тем временем Харальд одному из сидевших.

Воин торопливо поднялся. Бросил на Забаву взгляд — любопытный, с хитрым прищуром.

Она вдруг вспомнила Рагнхильд — и в ответ надменно вскинула брови. Мужчина поспешно отвел глаза, вышел…

Харальд уже шагал к столу на возвышении, и Забава заторопилась следом. Поставила миску на столешницу, опустилась на стул рядом с ним.

Он неожиданно наградил ее мимолетной улыбкой — и ногой придвинул тяжелый стул, на который она опустилась, к столу. Затем расстегнул пряжку на плаще, отпил эля. Распорядился:

— Ешь, Сванхильд. А то у тебя глаза теперь, как у совы — громадные. И все от худобы…

Забава на него посмотрела — но ничего не сказала. Взяла ложку, зачерпнула похлебки. Проглотила, стараясь держать голову повыше.

Народу в зале становилось все больше. Забегали рабыни, разнося еду и разливая эль. В ее сторону бросали взгляды. Слишком пристально и долго глазеть, правда, не смели — поскольку ярл сидел рядом.

Она сама все больше смотрела на стол. Хотя с задранной головой это было нелегко…

— Тот, кто прошел много битв, — вдруг пробормотал Харальд, — знает, что всякий может пропустить чужой удар. Завтра утром ты еще и стражу у стен проверишь вместе со мной.

Забава покосилась на мужа. Харальд сидел, спокойно откинувшись на высокую спинку стула. Искоса наблюдал за ней.

Хорошо ему говорить, подумала она безрадостно. Сказала негромко:

— Вчера я сидела в женском доме. Ничего не случилось. Может, не надо…

— Если ты будешь сидеть там каждый день, — перебил ее Харальд, понизив голос, — и все это будут знать, то случиться может всякое. Я теперь никому не доверяю. Кстати, половину вчерашнего дня ты провела со мной. Но я не могу торчать в опочивальне каждый день, охраняя свою жену. Поэтому тебе придется стать моей тенью. Тебе это трудно, Сванхильд? Тяжело? Если устанешь, скажи мне. Я присмотрю, чтобы ты отдохнула.

— Нет, — почти обижено сказала Забава. — Это не тяжело. Я крепкая.

Харальд насмешливо фыркнул. Она в ответ решила промолчать. Тем более что к столу уже приближался Кейлев. Забава, изобразив улыбку, торопливо сказала:

— Добрый день, отец.

Кейлев кивнул, посмотрел на Харальда. Тот бросил, не размениваясь на приветствия:

— Кейлев, найди в кладовой золотой браслет на мужскую руку. Побольше и потяжелей. А потом скажи Гейрульфу, что я хочу его видеть. Здесь и сейчас.

Кейлев, опять кивнув, ушел. Харальд наколол на острие кинжала кусок мяса из миски со снедью. Отправил его в рот, потом подхватил со стола вторую ложку, быстро зачерпнул похлебки…

Забава тут же пододвинула миску поближе к нему.

— В следующий раз так не делай, — бросил Харальд. — У меня руки длинные, я и так дотянусь. Ешь, Сванхильд. Я сегодня хочу сходить к устью фьорда, выйти на лодке в море… это ненадолго и недалеко, но перед этим все равно надо поесть. Особенно тебе, чтобы не мерзла на ветру.

Она тут же послушно зачерпнула похлебки. Харальд подсунул ей хлеба — Забава взяла и его.

Утром Неждана проснулась первой.

Шея затекла, потому что уснула, положив голову на руку Свальда — крупную, в толстых жгутах жил. Все равно что полено под шею примостила…

Но Свальд сам подсунул руку ей под голову, и притянул к себе, прежде чем захрапеть — а перечить ему Неждана не посмела. И так ночью наговорила столько, что удивительно, как не прибил.

Голое тело Свальда сейчас прижималось к ее спине, тоже голой. Левая рука обручем прихватывала поперек живота, не давая подняться.

И ведь ночью даже рубаху не дал набросить, подумала она. Но злости в этой мысли не было, только смущение.

В опочивальне было темно, светильники успели погаснуть. За ночь воздух выстыл — но за спиной мерно похрапывал новый хозяин, и от него шло ровное тепло. Как от печки. Меховое покрывало грело колени и плечо. Только нос, торчавший из складок, озяб.

Неждана, невидяще глядя в темноту, вздохнула. Между ног побаливало…

Об удовольствии, которое она испытала ночью, вспоминать было и сладко, и стыдно. Выходит, все-таки одолел он ее.

Но ведь ни разу не обняла этого чужанина, оправдалась перед собой Неждана. Правда, задыхалась. Охала, в стоны срываясь. И в руках его, как воск растопленный, таяла…

Она шевельнулась, приподняв голову, чтобы размять шею.

— Сейчас я тебя не трону, — пробурчал вдруг Свальд. — Поздно уже.

И убрал руку с ее живота. Легонько подтолкнул в спину.

— Вставай, одевайся. Отведу в рабский дом.

Неждана молча выскользнула из-под покрывала. Нашла в темноте свою одежду, быстро накинула рубаху, платье…

Свальд, встав с постели вслед за ней, протопал к двери — голышом, не одеваясь. Приоткрыл створку, потребовал:

— Светильник.

И получил из рук одного из стражников, охранявших вход на хозяйскую половину, железную ладью с огоньком на конце. Закрыл дверь, поставил светильник на полку, повернулся к Неждане.

Та, не глядя на него, уже торопливо заплетала в косу волосы. Нечесаные, спутанные его руками…

— Что, даже посмотреть на меня не хочешь? — с насмешкой спросил Свальд.

И вдруг подошел — без одежды, бесстыдно голый, как был. Встал прямо перед ней.

Неждана вскинула взгляд. Подумала с тяжелым сердцем — красивый все-таки мужик. И лицо у него ладное, уверенное, и плечи широченные, и грива белесая по этим плечам разметалась — как седой мох по дереву…

Свальд улыбнулся.

— Упрямая. Другая бы с утра разбудила меня поцелуями…

— А я целуюсь коряво, ярл, — бросила Неждана. — Боюсь, тебе не понравится. Куда мне до других.

Он вдруг притянул ее к себе. Проговорил напевно:

— Девы нередко, коль их разгадаешь, коварство таят. Изведал я это, деву пытаясь к ласкам склонить…

И Неждана замерла. Вот же, как искушает, змей чужанский, мелькнуло у нее. Ей жалуется, да на нее же саму. И ведь какими сладкими словами. Чисто скальд, гусляр их нартвежский.

Но губы Свальда были все ближе, так что Неждана опомнилась. Объявила с притворным сочувствием:

— Вижу, от дев тебе не раз доставалось, ярл…

Свальд засмеялся — негромко, хрипло. Заявил торжествующе:

— Ну, им от меня — тоже.

И вот от этих слов Неждану по спине словно ледяной лапой погладили. Ведь скольких девок, небось, испортил — а теперь со смехом об этом вспоминает. А они-то, бедные, кому он жизнь загубил…

— Да ты храбрый воин, ярл, — четко и ясно уронила она, неожиданно для себя самой. — Даже девок не боишься. Мстишь им, когда сможешь…

Пальцы на ее плечах сжались так, что она от боли изогнулась, запрокинув голову. Уставилась в лицо Свальда — на котором растянулись в оскале побелевшие губы.

— Не будь ты все еще рабыней Харальда, — прошептал он.

Опять на шепот перешел, как-то отстраненно, несмотря на боль, отметила про себя Неждана. Опасается, что стражники за стеной услышат, если вдруг рявкнет? И тут же поймут, что рабыня ему перечит.

— Я бы выпорол тебя сегодня же…

Неждана молча смотрела ему в глаза. Те походили на лед, прикрытый голубой водой…

Пальцы на плечах неожиданно разжались. Свальд развернулся, пошел к сундуку, где была его одежда. Начал быстро одеваться.

Она, тихо-тихо ступая — и боясь даже вздохнуть погромче — отыскала у кровати свои носки. Следом натянула опорки. За плащом идти не решалась, тот валялся на том же сундуке, где Свальд оставил рубаху со штанами.

— Плащ возьми, — вдруг глухо сказал он.

И грохотнул крышкой сундука. Потом в лицо Неждане полетел тяжелый меховой сверток, больше похожий на куль.

— Мне в мужском доме столько тряпок все равно негде держать. Обрежешь полы под себя.

На этот раз она не решилась перечить. Так и застыла, держа в руках его подарок.

А потом, когда Свальд пошел за своим плащом, скользнула к сундуку. Подобрала с пола свернутую шерстяную накидку, в которой сюда пришла. Быстро набросила на плечи…

Свальд, уже застегивавший пряжку на своем плаще, повернулся к ней. Посмотрел холодно, но ничего не сказал. Так же молча шагнул к двери.

Неждана поспешила следом.

Кейлев вернулся быстро. Положил на стол перед Харальдом тяжелый золотой браслет — больше похожий на широкую пластину, свернутую в трубку и украшенную несколькими камнями. Сказал:

— Гейрульф идет.

И тут же отошел в сторону.

— Возьми, — негромко велел Харальд.

Забава торопливо подняла со столешницы украшение.

Гейрульф, высокий мужик лет тридцати, уже подходил к возвышению. Остановился перед столом ярла, посмотрел так, как это у нартвегов принято — спокойно, бесстрастно. И не поймешь, о чем думает.

— Моя жена, — объявил Харальд, не вставая. — Хотела тебя поблагодарить.

Гейрульф перевел взгляд на Забаву.

Она привстала со стула, держа в руках браслет. Разговоры в зале быстро стихли, люди оборачивались в ее сторону, смотрели с любопытством…

— Я хочу говорить, — произнесла Забава, опять запутавшись в словах от волнения.

И подумала с легким страхом — нет, не то. Сказать нужно хорошо, правильно, потому что сейчас ее все слышат. Чтобы не говорили потом — дескать, жена у ярла чужачка, из рабынь взятая, и поэтому слова путного молвить не умеет…

— Я хочу, чтобы рука, которая убила колдунью, носила золото, — заливаясь румянцем, объявила Забава.

Голос ее под конец начал позвякивать медью. Сидевший рядом Харальд вскинул брови. Посмотрел на нее пристально.

— И чтобы эта рука была всегда такой же… такой же хорошей…

Она тонула, не находя подходящих слов и краснея все гуще — но тут Харальд рявкнул:

— Такой же меткой.

А потом громко велел:

— Гейрульф, прими браслет.

Воин шагнул еще ближе, встав вплотную к столу. Протянул широкую ладонь — и Забава с облегчением опустила на нее тяжелое украшение. Добавила:

— Спасибо. За меня… за все.

— И я благодарю тебя, Кейлевсдоттир — за твой щедрый дар, — так же громко, как Харальд, ответил Гейрульф.

Затем деловито взялся за браслет двумя руками. Нажал, раздвигая края, подтянул повыше засученный рукав верхней рубахи, нацепил широкий золотой обруч поверх рукава исподней одежды.

Забава торопливо опустилась на сиденье. Харальд бросил:

— Теперь настало время для моей благодарности. Ты спас жизнь моей жены — и жизни тех, кто попал под чары колдуньи.

В зале стало так тихо, так что слова ярла отдавались легким эхом под длинным, уходящим вдаль потолком.

— Станешь одним из моих хирдманов, Гейрульф? Люди, способные правильно поступать тогда, когда другие теряются, всегда нужны.

Гейрульф шумно выдохнул, безрадостно глянул на Харальда.

— Если позволишь, ярл… то я откажусь. Я привык отвечать только за себя самого. А тут придется отвечать и за других. В тот день, ярл, я много приказов отдал — и понял, что это не по мне. На всю жизнь накомандовался. Нет, лучше уж по-прежнему, в воинах…

— Жаль, — спокойно сказал Харальд. — Из того, что я слышал — отдавать приказы у тебя получалось хорошо. Но я уважаю твой выбор. И за мной остается долг, Гейрульф. Напомни мне о нем, если тебе что-то понадобится. А на йоль ты сядешь за мой стол — как человек, чья доблесть его украсит. Еще увидимся, Гейрульф.

Воин пробормотал, отступая назад:

— Благодарю тебя, ярл.

И на лице его была неуверенность — словно он и сам сомневался в правильности выбора, который сделал. Потом Гейрульф ушел.

— Сванхильд, — тихо пробормотал Харальд.

Забава обернулась к нему. Муж едва заметно улыбался.

— Мне понравились твои слова. Сказано было мало, но хорошо. А теперь ешь.

Она схватилась за ложку, но тут появился Свальд. И при виде его Забава замерла. Сразу вспомнилось все, что было тогда — и брат мужа, бежавший за ней…

Она глубоко вздохнула, сделала над собой усилие — и зачерпнула похлебки.

Свальд прошагал по залу хмурый, чем-то недовольный. Удивленно покосился на нее, сидящую за столом — да и на Харальда тоже. Объявил, садясь на стул справа от него:

— Доброе утро, Сванхильд.

— Доброе утро, — быстро ответила Забава, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Все-таки на Свальде нет вины в том, что случилось. Чары, тут уж ничего не поделаешь.

Но Свальд, не слушая ее, уже обратился к Харальду:

— Доброе утро, брат. Давно я тебя здесь не видел. Случилось что-то, чего я не знаю?

— Ничего, — проворчал Харальд. — А ты чего такой хмурый, Свальд? Не понравился подарок, который я тебе сделал? Только не говори, что ты и в этот раз поскользнулся…

Забава немного подалась вперед, покосилась на мужниного брата. Тот после слов Харальда скривился — но ничего не ответил. Рявкнул, уставившись на рабыню-подавальщицу:

— Эля мне. И чашу.

Харальд звучно усмехнулся, но больше ничего не сказал. Забава тоже промолчала, хоть и хотелось узнать, о каком подарке речь.

Но не расспрашивать же Харальда прямо при Свальде?

И она снова взялась за похлебку.

После первого глотка эля Свальду стало легче.

Умом он понимал, что самое лучшее — выкинуть сероглазую девку из головы. Все равно эта Нида будет греть ему постель, когда он захочет. Никуда не денется.

И при желании даже можно поучить ее уму-разуму — причем так, что ни следов, ни рубцов от этого не останется. А вот рот открыть после такого она уже не посмеет.

Но баб бить — не руки придерживать, чтобы не сильно дергалась, а именно бить, чтобы болью наказать — ему еще не приходилось. И начинать не хотелось. Зачем, когда они по большей части сами дают все, что от них требуется?

К тому же на спину сероглазая легла перед ним сама. Тут он ее попрекнуть не может. На язык только несдержанна.

Свальд снова глотнул эля. Подумал вдруг то ли с раздражением, то ли с восхищением — эта Нида или безумная…

Или в ней вообще нет страха.

Но тем интересней будет приручить ее. Чтобы в рот ему заглядывала. Чтобы просыпалась не так, как сегодня — тихо, молча, и сразу бегом с кровати одеваться. Чтобы сама на него лезла.

Он сделал еще глоток, успокаиваясь. Припомнил, как она под ним лежала — спутанная грива темных волос, бледные подрагивающие плечи. Глаза, как две капли тумана. И влажный блеск на зацелованных губах, отливающих багрянцем…

А все-таки я ей понравился, довольно подумал Свальд. Пусть девка и пыталась это скрыть, ни разу даже не обняла. Но под конец стонала под ним по-настоящему, без обмана. Не так, как это было в первый раз.

Мысли его стремительно укатывались куда-то не туда, и Свальд уже задумался о том, что будет этой ночью. Может, просто приказать девке обнять его? И поцеловать.

Он тряхнул головой, отгоняя упорно лезущее в голову видение — как сероглазая метнет на него яростный взгляд, как у нее дрогнут губы, но она все-таки подчинится, потому что деваться ей некуда…

Отогнать получилось не сразу, и Свальд нахмурился. Думать о какой-то рабыне все утро — не много ли чести для девки, побывавшей не под одним мужиком?

Он покосился на брата, быстро спросил:

— Надумал что-нибудь насчет колдуна, Харальд? Не дело, если случившееся повторится.

— Я жду возвращения своих людей из Фрогсгарда, — отозвался брат. — Может, у них будут вести о человеке, которого я ищу. Потом и решу, что делать дальше.

К столу подбежала еще одна рабыня, поставила перед Свальдом миску с похлебкой. Он, перед тем, как приняться за нее, вытащил из ножен на поясе кинжал. Наколол на острие по куску мяса и хлеба из посудины, стоявшей перед братом, утащил.

— Мой хлеб за твой хлеб… — пробормотал Харальд вдруг.

И оба переглянулись, вспомнив давние годы в Сивербе. Свальд улыбнулся широко, Харальд — едва заметно. Затем бросил:

— Я сегодня выйду в море. Может, Ермунгард что-то скажет.

Свальд покосился на брата с завистью. И сам тут же устыдился этого. Огер был ему хорошим отцом — а Мировой Змей своего сына даже не замечал, пока тот не вырос. Хотя мог бы появиться перед дедом Турле, когда тот был в одном из своих походов. Шепнул бы пару слов старому ворчуну, и жизнь в Сивербе стала бы для Харальда совсем другой. Родством с Ермунгардом не разбрасываются.

— Снег идет, — заметил Свальд вслух. — Лодка отяжелеет. И на бортах может намерзнуть лед, Харальд.

Брат отхлебнул эля, ответил:

— Я не уйду далеко. И возьму с собой Сванхильд. Так что у меня будет кому выгребать снег.

Лучше бы меня взял, мелькнуло у Свальда. Увидеть бы хоть раз, как родич беседует с самим Ермунгардом…

Он покосился на Харальда. Понятно, конечно, что тому без Сванхильд жить будет гораздо труднее — то, как серебряное сияние на теле брата погасло от ее прикосновения, Свальд помнил. И возможно, Сванхильд именно поэтому мешает врагам Харальда. Вот и приходится брату держать жену при себе — как другие носят на себе все свое богатство, обернув его в золотые и серебряные браслеты. Потому что так надежнее.

Но в зал-то с утра тащить зачем? Бабы, конечно, сидят на пирах — однако в обычное время ярл делит хлеб и эль со своими воинами без них. Сейчас вон и к Ермунгарду собрался с ней вместе.

Свальд покосился на баклагу с элем, стоявшую перед Харальдом. И припомнил, как брат отодвинул ее в сторону, когда он сам садился за стол. Словно хотел придержать для себя. И рабыня-подавальщица к Харальду даже не совалась…

Похоже, Харальд опасается, что ему подсунут отраву. Да, весело брату живется.

Свальд нахмурился, предложил:

— Возьми кого-нибудь, когда пойдешь к фьорду. Хочешь, я подберу для тебя людей? И прикажу, чтобы сняли стрелой любого, кто к вам сунется — даже меня, если что…

Харальд нехотя бросил:

— Нет. Не забывай, Свальд, ты тоже был под чарами темноволосой. Я сам решу, кто будет прикрывать мне спину.

День для Забавы не прошел, а пролетел.

После завтрака Харальд прошелся по крепости — больше для порядка, чем что-то проверяя. Потом, прихватив небольшой отряд, отправился к устью фьорда.

И Забава вместе с ним.

Было тревожно, потому что она знала, зачем Харальд решил выйти в море на лодке — слышала разговор за столом. Он собрался к отцу.

И не просто к отцу, а к змею громадному, живущему под водой. Которого тут богом считают.

Пока они дошли, снег перестал идти. Воины, что топали следом за ними, в два счета выкопали из сугробов одну из лодок, вытащенных на берег. Вынесли ее на кромку льда, затем отступили назад, к прибрежным камням.

— Пошли, — бросил Харальд.

И Забава ступила на лед. Неровный, бугристый.

— Руку. — Харальд уже протягивал свою.

Забава сдернула рукавицу, вложила ладонь в его пятерню. Встретилась с ним глазами.

Он вдруг хмыкнул, сказал:

— Может, тебя еще и меч поучить держать? А, жена? Раз ты все равно за мной хвостом ходишь. Я осторожно, чтобы не повредить.

— Поучи, — торопливо согласилась Забава.

И подумала, зачарованно глядя в серебряные глаза — кто его знает, когда пригодится. Лишь бы не оплошать перед ним, когда учить будет. И ребеночку не навредить…

Потом она спохватилась, что задерживает его, стоя столбом. Торопливо шагнула вперед.

— Под ноги смотри, — бросил Харальд.

И, доведя ее до лодки, переправил туда, подхватив под локти. Сам вытолкал лодку на серовато-синюю полосу молодого льда, с пятнами вмерзших белых льдин. Просмоленное днище скрипнуло, полотнище льда прогнулось, лодка почти тут же провалилась в воду. Харальд темной громадной птицей запрыгнул внутрь, взялся за весла…

А затем, когда фигурки людей на берегу стали совсем уж крохотными, перестал грести. Встал в полный рост, сказал громко:

— Ермунгард.

Забава сидела неподвижно, затаив дыхание. Смотрела то влево, то вправо.

Но ничего не происходило. Никто не показывался.

И Харальд, еще несколько раз выкрикнув имя отца, погреб к берегу.

В крепость Харальд вернулся хмурый — и, наткнувшись на Болли, сразу велел ему сбегать за секирой.

А потом Забава стояла и смотрела, как эти двое махают на берегу топорами. Поначалу навалились воспоминания, которые она от себя гнала — о том, как убила человека вот таким же колуном. Звук вспоминался, который слышала, когда лезвие врубилось в тело, запах крови.

Следом из памяти начало выныривать и все остальное, что случилось в тот день.

Но секиры звенели, мужики перебрасывались насмешливыми возгласами, дальше по берегу тоже звякало оружие — там сходились в схватках люди Харальда. Разговаривали, смеялись, подначивая друг друга…

На нее никто не смотрел. Ее вообще перестали замечать.

И Забава понемногу начала думать о другом. О том, что смертей в крепости уже несколько ночей не было. Может, и дальше так будет, и все успокоится? О том, что отец Харальда, змей, живущий в воде, ему так и не показался. Неспроста это.

Как знать, может, он недоволен сыном?

Или тем, что жену сын взял себе из рабынь, мелькнуло вдруг у нее. Забава вздохнула, завернулась поплотнее в плащ. Подумала уже о другом — сумеет ли Харальд найти колдуна, который во всем виноват? Должно быть, тот прячется где-то в округе. Но кто-то же дает ему кров, еду. Зимой в лесу или в чистом поле не проживешь…

Сзади, со стороны крепости, вдруг закричали:

— Ярл. Вернулись наши, из Фрогсгарда. И с ними еще люди. Тебя к воротам зовут.

Харальд отбил еще один удар. Приказал:

— Болли, пойдешь с нами.

А потом, кивнув Забаве, зашагал к воротам.

Она заторопилась, чуть ли не бегом за ним побежала, чтобы не отстать.

ГЛАВА 9. На щитах

У выхода из крепости выстроилась небольшая толпа. Устало пофыркивали кони — перед воротами, которые как раз сейчас закрывали, стоял обоз из шести саней.

Гости из Фрогсгарда, подумал Харальд, на ходу рассматривая мужчин, замерших позади его людей. На всех добротные плащи, лица уверенные, спокойные. На одном из приехавших плащ из красного сукна покрыт шкурой белого медведя. Кто-то непростой пожаловал…

В округе по ту сторону Фрогсгарда живет ярл Бедульф, припомнил Харальд. И прозвище у него как раз Медведь.

Он на ходу оглянулся на Сванхильд, приказал:

— Болли, отведи мою жену к перевернутому драккару. И встаньте так, чтобы я вас видел.

— Пойдем, сестра, — тут же прогудел Болли.

Они свернули в сторону, а Харальд ускорил шаг.

Впереди всех стоял Ингульф, старший из тех, кого он послал во Фрогсгард, чтобы расспросить о человеке, которого описала Кресив. Смотрел на него, не отрываясь. И начал, едва он к нему подошел:

— Прости, что задержались, ярл…

Харальд остановился в шаге от Ингульфа.

Приехавшие гости стояли спокойно, дожидаясь, пока хозяин крепости сначала переговорит со своим человеком.

— Мы приехали во Фрогсгард как раз к концу тинга (собрание свободных мужчин области), — торопливо сказал Ингульф. — В округе Фрогсгарда тоже пропадали люди, и там обеспокоены. Человека, о котором мы спрашивали, никто не видел. Но ярл Бедульф, которого мы там встретили, рассказал, что один из его рабов заметил чужака возле заброшенной хижины, на одном из озер неподалеку от его дома. И еще, ярл…

Ингульф чуть повернул голову, посмотрел на человека в плаще из медвежьей шкуры.

— Там, на тинге, люди решили выбрать тебя конунгом. Готовы платить тебе подать, чтобы ты навел в округе порядок. И поскольку ярл Бедульф заявил, что такого, как ты, на тинг не вызовешь, как простого человека, он сам и еще несколько людей из Фрогсгарда приехали вместе с нами.

Вот и в конунги зовут, отстраненно подумал Харальд. Что до этого, так гости из города тащились сюда зря. А вот побеседовать с Бедульфом надо.

— Стойте пока тут, — отрывисто бросил Харальд. — Кстати, вчера во Фрогсгард отправились еще наши. Не видели их по дороге?

— Нет, ярл. Мы сами выехали еще вчера — но кони вязли в сугробах. Пришлось заночевать в Хердсвиге. Бедульф знает тамошнего хозяина, нас приняли с радостью.

Харальд нетерпеливо кивнул — и зашагал к человеку с белой шкурой на плечах.

Бедульф стоял с непокрытой головой. На вид ему было далеко за пятьдесят. Седые космы, заплетенные в несколько тощих косиц, разбросаны по плечам, морщинистое лицо без бороды отмечено парой рваных шрамов — похоже, тоже когда-то ходил в походы.

— Приветствую тебя, ярл Харальд, — объявил Бедульф. — Твой человек уже сказал тебе, зачем мы здесь?

Харальд кивнул.

— Да. Но я не собираюсь становиться вашим конунгом, Бедульф. Однако я приглашаю тебя остаться в Йорингарде до утра.

Лицо старого ярла не дрогнуло.

— Ярл Харальд, на тинге спросят, почему ты отказал мне — и людям Фрогсгарда. Я кажусь тебе недостойным вестником? Или есть другая причина? Да, мы не пришли на помощь конунгу Ольвдану, прежнему хозяину Йорингарда. Но на него напали ночью, внезапно, а потом было уже поздно. И для него, и для нас.

Харальд ощутил мгновенное недовольство. Верхняя губа зло дернулась, задираясь. Он кому-то должен что-то объяснять?

Излишняя заносчивость еще никого не доводила до добра, тут же молча напомнил он сам себе. Дед Локи мог бы это подтвердить. Он ярл, и Бедульф ярл. К тому старый ярл ему нужен…

— Дело в том, ярл Бедульф, — медленно сказал Харальд, — что я и сам не знаю, останусь ли здесь до лета. Может, уже в начале весны я оставлю Йорингард. Зачем Фрогсгарду конунг на пару месяцев? Так и передай людям Фрогсгарда.

Он не стал вдаваться в объяснения — про грядущую битву, про германского конунга…

— До меня дошли слухи, — так же неторопливо, как и сам Харальд, заявил Бедульф, — что весной сюда придет враг. И ты хочешь встретить его в море. Люди Фрогсгарда понимают, что если германцы не застанут тебя тут, они начнут грабить округу. Для меня, как и для моего старшего сына, будет честью биться вместе с тобой этой весной. Но я хочу драться под рукой конунга Харальда. Это хорошо и для тебя. Как конунг, ты получишь подати на прокорм своего войска.

Вот уже и до Фрогсгарда докатились вести, подумал Харальд. Слухи ходят по округе…

И люди из Фрогсгарда, выходит, опасаются, что он сбежит раньше, чем придут германцы. А им придется принимать незваных гостей без него. Вот и решили привязать его к этой земле, поманив званием конунга…

Ярл Бедульф вдруг широко улыбнулся, объявил:

— Я верю, что ты победишь в этой битве, ярл Харальд. Люди не могут одолеть того, в ком течет кровь Локи. Говорят, единственный из твоих родичей, кого смогли убить — это Нарви, сын Сигюн. Да и тот принял смерть от клыков своего брата, Нари, тоже отпрыска Локи. И лишь после того, как асы превратили Нари в волка, лишив его разума. Даже змею над твоим дедом подвесили не асы, а Скади — йотунша из турсов, как и сам Локи. А поймали его, спеленав сетью, которую сплел все тот же Локи. Надеюсь, ты не плел никаких сетей, которыми тебя могут поймать, ярл Харальд?

Харальд пару мгновений молчал, глядя в упор на Бедульфа. Почему старый ярл об этом заговорил? Просто так? Совпадение?

— Прими наше предложение, сын Ермунгарда. — Бедрульф глядел ему в лицо спокойно, уверенно. — И весной твое войско станет больше — за счет людей Фрогсгарда. А мы поможем тебе найти того колдуна, что прячется в округе.

— Насколько я понимаю, у вас тоже погибли люди, — проворчал Харальд. — Но вам на это наплевать — главное, чтобы я стал конунгом и не сбежал отсюда по весне?

— Мой брат Хрельф исчез, и думаю, я его никогда больше не увижу, — вдруг громко заявил один из мужчин, стоявших возле саней. — Да, это для меня беда — но у меня еще есть семья. И я слышал разговоры, что весной сюда придет какое-то войско. Из-за тебя, ярл Харальд. Неизвестно, сколько людей из Фрогсгарда тогда погибнут. Но ты можешь в любой день отчалить на своих драккарах, как это делают все те, кто добывает славу и золото в походах. Стань конунгом, поклянись, что не сбежишь — и мы поможем.

— И я сам устрою облаву возле того озера, где видели чужака, — быстро добавил Бедульф.

Харальд поморщился. Может, старый ярл просто врет насчет чужака, чтобы заинтересовать его?

Если стану конунгом, угрюмо подумал он, то заставлю Фрогсгард дать людей на драккары. Кто знает, сколько воинов Ольвдана вернутся сюда по весне. Может, их не хватит даже на пару хирдов. А местные будут драться за свои дома…

Эти не отступят.

— Доставайте щиты, — велел Харальд.

Щиты у приехавших, как он и предполагал, лежали наготове в санях.

Забава, стоя возле перевернутого драккара, какое-то время смотрела на толпу, закрывшую от нее Харальда. Потом повернулась, посмотрела на Болли.

Тот в ответ покосился на нее. И она решилась. Все-таки брат, хоть и приемный. Выдохнула:

— Болли. То, что я хожу с мужем — люди будут говорить всякое, да? Может, Кейлев поговорит с Харальдом…

Болли шумно выдохнул, и Забава торопливо смолкла.

— Слушай, сестра, — тихо сказал он. — Я скажу все честно, без уверток. Это верно, не дело, чтобы ярл повсюду таскал за собой свою жену. Но после того, что случилось, никто не хочет быть назначенным в твою стражу. Олафу и Стейнбъерну повезло — ярл их не тронул. Да и остальным, кто гнался за тобой, тоже улыбнулась удача. А Мерду не повезло…

Забава окаменела, вспомнив убитого ею человека.

— И каждый в Йорингарде сейчас думает об одном, — негромко продолжил Болли. — Что, если по крепости бегает еще одна рабыня, тоже нахватавшаяся колдовства? Наведет чары, и кто угодно сотворит не знай что… одно дело, честно погибнуть в бою. Но совсем другое — попасть под такое колдовство. Поэтому, чтобы наши не болтали, но каждый про себя думает — сторожит ярл свою бабу сам, вот и пусть сторожит. Так всем спокойнее, и ему, и воинам. Ярл знает, что лучше для него и для остальных. Отец, если ты его об этом спросишь, скажет тебе то же самое.

Он замолчал, перевел взгляд на толпу у ворот.

Значит, вот оно как, подумала Забава.

И ведь Болли даже не боится, что она проговорится об этом Харальду…

Она тоже посмотрела в сторону ворот. Поняла вдруг — Болли готов к тому, что Харальд узнает об этих словах. А может, брат даже хочет, чтобы тот узнал.

Забава облизнула обветрившиеся на морозе губы — хоть и знала, что нельзя, но рот вдруг пересох. Тихо, чтобы не услышали стражники, стоявшие неподалеку, сказала:

— Я велю Гудню, чтобы больше не приходила ко мне. У вас дети, мало ли…

— Гудню смелая, — с гордостью заметил Болли. — Если ты ей скажешь такое, может обидеться. И потом, та рабыня, что тебе прислуживала, ничего не сделала, так ведь? Значит, женщинам подходить к тебе можно. Вот только мужчинам рядом с тобой лучше не быть.

Над толпой у ворот вдруг приподнялся силуэт человека. Выпрямился в полный рост, стоя над всеми. Повернул голову, посмотрел прямо на Забаву. Налетел ветер, раздувая тяжелый плащ, пегие косицы взлетели над плечами…

— На щитах подняли, — пораженно выдохнул Болли. — Как положено. Значит, теперь — конунг Харальд. И ты, сестра — жена конунга. Дротнинг (королева) Сванхильд.

Дротнинг, к которой простые люди подойти бояться, подумала Забава.

И, вскинув голову, улыбнулась Харальду. Подумала быстро — получается, им теперь только друг на друга и можно надеяться.

Раз только их двоих колдовство и не берет.

А потом у Харальда был долгий обед в пиршественной зале. Сванхильд тихо сидела по левую руку, ярл Бедульф гордо возвышался по правую…

Еду и питье Харальд на этот раз сам из кухни не потащил. Вместо этого, сев на свое место и чуть выждав, окликнул рабыню, что несла миски на соседний стол. Приказал сгрузить все перед ним — несмотря на то, что перед ним и перед Сванхильд еда уже стояла.

Свальд, сидевший за девчонкой, и как всегда, быстро сообразивший, в чем дело, живенько воскликнул:

— Вижу, ты помнишь, как я люблю поесть, брат.

А потом уволок к себе еду, стоявшую перед Сванхильд.

Харальд едва заметно и благодарно кивнул ему поверх золотистой макушки жены. Пододвинул к Сванхильд одну из только что поставленных мисок, подумал — а может, теперь не стоит опасаться ядов и зелья? В конце концов, девчонка из-за его детеныша сейчас не совсем человек.

А его самого, если верна его догадка, хотят не опоить, а спровадить к Ермунгарду в море…

Но успокаиваться пока рано, решил он. И сказал, обращаясь к Бедульфу:

— Прости, но устроить пир в твою честь не могу. Хоть и следовало бы. Однако в Йорингарде тоже погибли люди, и после темноты у нас никто не ходит по двору без крайней нужды. А зимний день короток, до заката с пиром не управиться.

— Ты все верно рассудил, конунг Харальд, — громко ответил Бедульф. — Сейчас не время для пиров. К тому же я завтра утром собираюсь отправиться назад, чтобы принести людям Фрогсгарда добрые вести. Затем хочу устроить облаву возле того озера…

— А как оно называется? — перебил его Харальд.

— Россватен. — Ярл Бедульф подхватил со стола чашу, глотнул эля. — Это далеко от моря. Там, где уже поднимаются горы.

Озеро, подумал Харальд. Берег возле хижины вполне может быть усыпан рыбьей чешуей…

Вот только Россватен, судя по словам Бедульфа, далеко от Ограмюры. А рыбий запах на примятом снегу рядом с трупом он унюхал именно там.

Но все равно надо проверить. И сделать это самому. Найти среди своих людей кого-то местного, кто знает туда дорогу. Взять небольшой отряд…

А еще прихватить с собой Сванхильд. Пусть девчонка устанет — зато не придется беспокоиться, как там она.

За Йорингардом пока присмотрит Свальд, решил Харальд. Только надо бы сказать ему, чтобы собак выпускал до заката. Чтобы не бегал без него по темноте.

— Конунг Харальд, — бросил вдруг Бедульф, отрывая его от мыслей. — Приглашаю тебя в мой дом на йоль. Мои жены и дочери примут тебя с почетом…

Намек был настолько прозрачным, что Харальда едва удержался от усмешки. Но — удержался. Не время быть непочтительным.

— Если до йоля удастся найти колдуна, может, и заеду, — согласился он.

И тут же нарочито неловко потянулся к чаше с элем, стоявшей перед ним. Опрокинул — та покатилась, едва не слетев со стола. Эль расплескался по ступенькам, Харальд подхватил ее за край в самый последний момент.

А потом окликнул рабыню, наполнявшую чаши поодаль. Покосился на кубок, стоявший перед Сванхильд — и вдруг встретился с ней взглядом.

Губы ее беззвучно разошлись, снова сомкнулись, словно что-то произнося. И Харальд, столько раз видевший это движение, понял, что она сказала, не произнеся при этом ни звука. Я сама…

Он ухмыльнулся, на короткое мгновение согласно склонил голову. Опять повернулся к Бедульфу.

— Насколько далеко озеро Россватен от морского берега? Поселения поблизости есть?

Свою чашу Сванхильд опрокинула, когда он уже обсуждал с ярлом Бедульфом грядущий весенний поход. Харальд, не поворачиваясь к жене, подозвал рабыню, как раз сейчас наливавшую эль Кейлеву и его сыновьям, сидевшим за столом слева. Повелительно махнул рукой, указывая на чашу жены…

И снова заговорил с Бедульфом о том, что люди из Фрогсгарда должны явиться в Йорингард раньше, чем растает снег. Чтобы его хирдманы успели к ним приглядеться, подучить, кого надо, паре замахов…

Долго за столом не сидели, чему Забава искренне обрадовалась. Харальд велел всем расходиться прежде, чем в крепости начало смеркаться.

Потом муж вместе с ней и Свальдом проводил приезжего ярла на хозяйскую половину. Велел там же ночевать и двум людям побогаче, прибывшим с ярлом Бедульфом. Остальным приказал идти в мужской дом.

После чего сказал Свальду, что этой ночью он может переночевать на хозяйской половине, в своей опочивальне — чего Забава не поняла, поскольку тот и так там жил.

А затем Харальд отправился проверять стражу. И она вместе с ним.

От главного дома муж двинулся к берегу наискосок, срезая угол, чтобы побыстрее дойти до драккара, стоявшего у края стены, на берегу. Но по дороге вдруг остановился, прижал ее к стене мужского дома, мимо которого они шли.

Пробормотал, притискивая Забаву к бревнам и приподнимая повыше, так, что смотреть ей в лицо, не наклоняясь:

— Тихая жена, которую никто не замечает — но которая потихоньку делает свои дела… значит, такой ты становишься понемногу, дротнинг Сванхильд?

В крепости быстро темнело — а глаза Харальда в сине-сером сумраке почему-то наливались сиянием, горели все ярче…

— Это плохо? — немного неуверенно спросила Забава.

Он фыркнул. И вместо ответа поцеловал — быстро, жадно. А когда вскинул голову, у Забавы на нижней губе, обветренной за день, лопнула корочка.

— Пошли, — сказал Харальд, отпуская ее — и позволяя снова встать на ноги посередине сугроба, который они вдвоем разворотили. — Поговорим об этом в опочивальне. Сегодня переночуем в женском доме, так спокойнее. На хозяйской половине гости, поскольку ярла в мужской дом не пошлешь. А я этих людей не знаю и доверять им не могу. Мало ли что…

Он взял ее за руку, бросил, уже разворачиваясь:

— Иди за мной. Не отставай.

Потом потащил за собой, крепко сжав ладонь.

Весь день Неждана провела, как во сне.

Нет, дела-то она переделала. И в баню успела с утра — сразу туда кинулась, как только Свальд довел ее до пустого места между рабскими домами и ушел, не сказав ни слова напоследок.

Нортвеги в это время утренничали, другие рабы занимались своими делами, и в ледяную парную, выстывшую за ночь, Неждана вошла без страха на кого-нибудь наткнуться. Задвинула засов, покидала поленья в каменку, отыскала на полке кресало с куском кремня, завернутые в бересту. Подожгла дрова — и немного выждав, наскоро помылась чуть теплой водой. Потом вернулась в рабский дом, отогрелась у печки.

И, решившись, обрезала полы у подаренного плаща. Подшила…

Но весь день гнала от себя мысли. О плохом думать не хотелось — а добрые мысли на ум не шли.

Свальд явился за ней, когда уже смеркалось. Подошел к нарам, равнодушно глянул, проворчал:

— Вставай. И пошевеливайся.

А затем, развернувшись, быстро зашагал к выходу. Ей пришлось бежать за ним следом — опять к главному дому, к хозяйской половине. Хотя вчера он говорил, что больше ее сюда не приведет.

На этот раз светильники в опочивальне уже горели. Теплый желтый свет лизал бревенчатые стены.

Свальд задвинул за ней засов, сделал несколько шагов от двери. Сказал тихо:

— На хозяйской половине сегодня ночуют люди, приехавшие из Фрогсгарда. Прибыли к Харальду, чтобы поднять его на щиты… так что теперь мой брат — конунг Харальд. Будешь с ним разговаривать, смотри, не назови ярлом.

Выходит, Забава Твердятишна теперь замужем за конунгом, подумала Неждана. Вот вроде и радостно, что своя, из рабынь, стала женой конунга — но и жаль ее почему-то.

Нелегко придется Забаве Твердятишне. Нрав у нее для этого слишком мягкий. Добрый.

А хуже всего то, что у конунгов по одной жене никогда не бывает. Вот женится хозяин на одной из своих, а у той нрав окажется как у Халлы, жены Свенельда. И ведь ей наверняка не понравится, что первая жена — чужачка из рабынь. Мало ли что сделает…

— И до завтрашнего утра я запрещаю тебе разговаривать, — все так же тихо добавил Свальд, расстегивая пряжку на плаще. — Чтобы твои дерзости не услышали гости Харальда. Ты слышала? Ни слова. Ни звука. Иначе я тебя изобью, да так, что будешь харкать кровью. Раздевайся.

Неждана заворожено посмотрела ему в лицо — спокойное, равнодушное, словно и не он только что пообещал отходить ее до кровавых соплей.

— Но стонать подо мной разрешаю, — заявил вдруг Свальд с довольной улыбкой.

И Неждана ощутила прилив ненависти. Вздохнула поглубже, чтобы злобу в груди унять…

— Ну, что стоишь? Я сказал, раздевайся.

От этих его слов на нее вместо злобы неожиданно накатила усталость. Понятно, что сейчас будет. Но если она так и не понесет от него, то зачем ей все это? Как бы жарко Свальд не ласкал, она для него лишь кусок мяса — рабьего, бабьего…

Потешится и забудет. А ей вспоминать о нем потом будет даже больнее, чем об Арнульфе.

Неждана молча отвернулась от Свальда, скинула плащ, уложила его на крышку сундука, возле которого стояла. Взялась было за платье — но Свальд вдруг положил руку на ее плечо.

— Хочешь поесть, Нида? Я принес тебе кое-что. Не то, чем обычно кормят рабынь. Будешь хорошо себя вести — и я завтра распоряжусь на кухне, чтобы еду для тебя накладывали не из рабского котла.

Неждана отвела взгляд в сторону. Сама не заметила, как губы скривились в усмешке. Рука на ее плече сжалась еще сильней. Синяк, что оставил ей Свальд этим утром, когда стиснул плечи, заныл…

— Говори, — чуть громче прежнего прошипел он. — Но так, чтобы за стеной не слышали. Что, не нравится моя забота, Нида?

Она наконец посмотрела на него, тихо ответила:

— И кулаком грозишь, и куском еды подманиваешь. На что-то одно надежды нет?

— И сам не знаю, зачем я с тобой разговариваю, — проворчал Свальд.

— А ты меня спроси, я скажу, — не подумав, бросила Неждана.

Он тяжело сапнул носом, потребовал приглушенным, низким голосом:

— Ну-ка скажи, Нида…

— Скучно тебе, ярл, — честно ответила она — по-прежнему тихо, шепотом. — Сидишь взаперти в крепости, не воюешь, как привык. Ночи, как ты сам сказал, теперь длинные — но пиров нет. А когда стемнеет, приходится в опочивальне сидеть. Тут не только со мной — с собакой разговаривать начнешь…

Пальцы на ее плече разжались. Скользнули к щеке, задержались там.

— А ты говорливая, Нида. Хорошо, что хоть сейчас не дерзишь. Еда на том сундуке…

Свальд мотнул головой, указывая куда-то в сторону — но ладони с ее щеки не убрал.

— И раз ты заменяешь мне теперь пиры и драки, к которым я привык, как ты сказала — может, скажешь что-нибудь еще? А то я опять заскучал.

Чего говорить-то, хмуро подумала Неждана. Развлекай его тут, ишь ты…

— Я не скальд, ярл…

— Свальд, — перебил он.

— Свальд, — послушно повторила она. — Но все равно, красиво и без дела говорить не умею. Вот если бы ты мне пригрозил чем-нибудь… тогда бы я ответила.

— Как только увезу тебя отсюда, первым делом выпорю, — явно развлекаясь, сказал Свальд.

И сердце у Нежданы сжалось. Хоть конунг Харальд и отдал ее своему брату — а все же здесь, в его крепости, ей жилось спокойнее. Потому что тут он был всему голова, даже Свальду…

— Лучше сразу убей, — тихо посоветовала она, глядя на Свальда исподлобья. — Глядишь, так и мозолей себе о кнут не натрешь.

— Ну зачем же сразу убивать, добро портить? Ты мне еще согреешь постель, и не раз.

Рука Свальда с щеки скользнула ей на шею. Пальцы зарылись в волосы на затылке. Прихватили пряди, потянули назад, заставив вскинуть подбородок.

Неждана послушно запрокинула голову. И замерла, выжидая.

Свальд зачем-то молчал, рассматривая ее. Потом убрал руку, приказал:

— Иди поешь. И эля выпей. Я подожду тебя в постели.

Неждана шагнула в ту сторону, где на сундуке стояло съестное и пузатая баклага. Тут было и мясо, и сыр — то, чего она уж и не помнила, когда ела.

Не будь за спиной Свальда, Неждана порадовалась бы каждому кусочку. Но…

Но тут был Свальд. Ярл, побывавший на многих пирах, сидевший рядом со знатными нартвежками.

Неждана со вздохом отломила краешек от хлебца, лежавшего на блюде. Медленно прожевала, прислушиваясь к самой себе — чтобы не чавкнуть постыдно, заторопившись. Чаши не было, так что эль пришлось хлебнуть прямо из горлышка. Она сделал маленький глоток, поставила баклагу на место.

И развернулась к кровати. Свальд, оставшись в одних штанах, уже развалился поверх покрывала.

— Это все? — Он прищурился, глядя на нее.

— Я недавно ела, — спокойно ответила Неждана.

Правда, ячменная похлебка для рабов, которую она получила на кухне в обед, пахла совсем не так, как еда на блюде…

— Но я благодарю тебя за хлеб и эль, — все так же спокойно договорила она.

Затем замерла, ожидая, когда он прикажет, как вчера, раздеться, подойти…

Дождалась.

— Раздевайся, — резко сказал Свальд.

Одежду с себя Неждана снимала медленно, неторопливо. Хоть и стыдно было, так что хотелось стащить все побыстрей. А затем улечься, не стоять тут нагишом, не светить боками…

Но этому мужику слабости показывать не следовало. Так что она под конец еще и задержалась у сундука, расплетая косы. Стояла голая, в одних носках и опорках.

Свальд лежал молча — Неждана слышала только его дыхание. Частое, глубокое.

Распущенные пряди прикрыли ей грудь, свесившись ниже пояса. Она вздохнула, набираясь смелости. И пошла к кровати, к той половине, что осталась свободной. Смотрела при этом в сторону, не на Свальда.

— Иди сюда, — недовольно бросил он. — Ко мне.

Неждана уже почти успела дойти до той стороны постели, которую себе наметила. Но хозяину не прекословят. Так что она развернулась и пошла к нему. Правда, помедлила одно мгновенье…

А затем встала рядом с развалившимся Свальдом.

— Садись, — приказал он.

Неждана села — спиной к нему, упорно глядя в сторону.

— Я решил, что сегодня все будет по-другому, — со смешком сказал Свальд. — Обними меня, Нида. И поцеловать не забудь. Ты рабыня, тебя мне отдал твой хозяин… ты уже знаешь, как у нас поступают с непослушными рабами. Так что старайся. Иначе я скажу пару слов Харальду — а он может и передумать насчет твоей свободы. И задуматься о том, не слишком ли много у тебя на спине нетронутой кожи.

Свальд соврал — Харальду он ничего говорить не собирался.

Он и так опозорился с этой девкой, не хватало еще бежать и жаловаться брату, как паскудный несмышленыш…

Но Нида этого не знала. И после его слов, вздрогнув, наконец посмотрела на него.

Вот так-то лучше, довольно подумал Свальд. А то пялилась тут на стену, изображая гордость — которая рабыне не положена.

— Обнимай, — велел он.

И сероглазая девка повернулась к нему, подавив еще один вздох. Бледно-розовые губы зло поджались — но она наклонилась…

Правда, не к нему. Нида, опять-таки намеренно выказывая непослушание, сначала стащила с ног свою жалкую обувку. Под вскинутой рукой мелькнула округлая капля груди.

Надо будет поговорить с Гудню, подумал Свальд, не сводя с нее взгляда. В женском доме наверняка осталось полно тряпья от прежних обитательниц. Половина серебряной марки — и девка будет обута.

Хотя пока что она этого не заслужила.

Нида наконец повернулась к нему. Наклонилась, пушистые пряди пологом укрыли ему грудь. Девка молча ухватилась за его плечи, замерла, опять глядя не на него — а на подушку.

— Все-таки придется тебя выпороть, — шепотом сказал Свальд.

И подгреб Ниду рукой, затаскивая на себя. Так, чтобы ощутить ее вес.

Она ткнулась было носом ему в ключицу, но тут же отдернула голову. И вот теперь посмотрела ему в глаза.

— Целуй, — приказал Свальд.

Мгновение Неждана колебалась. Поцеловать так, для виду, выполняя приказ — или…

Хорош все-таки был нартвег. И тело еще помнило удовольствие прошлой ночи. Дыхание уже участилось, хоть ей это и не нравилось.

Неждана молча наклонила голову. Свальд вдруг придавил ее затылок ладонью…

Вкус его губ отдавал элем. И на несколько мгновений Неждана забылась. А когда очнулась — одна рука ее уже упиралась в подушку рядом с головой Свальда, пальцы другой скользили по его шее. Жгуты напрягшихся жил под рукой казались каменными, под ухом у него она нащупала неровность рваного шрама.

— Так-то лучше, Нида, — выдохнул Свальд, ослабив наконец нажим ладони.

И Неждана торопливо отдернула руку. Замерла на нем сверху, глядя ему в лицо.

— Начинай ласкать, — негромко велел Свальд. — Я решил, что сегодня буду лишь принимать твои ласки. Делай то, что я говорю — или пожалеешь.

Хоть он только что ее целовал, но сталь в голосе позвякивала.

Придется подчиниться, подумала Неждана. Эти нартвеги в одно мгновенье улыбаются, а в другое уже морду кому-нибудь бьют. К тому же этот Свальд может еще и нос подбитый ей припомнить.

Плохо только то, что особой грусти от этой мысли она не ощутила.

И все же Неждана сделала последнюю попытку, пробормотав:

— Боюсь, тебе мои ласки не понравятся, ярл. Под моей рукой даже коровы мычали недовольно.

— А ты не рукой. — Свальд растянул губы в усмешке. — Губами, Нида. Губами.

И ведь сама напросилась, растеряно подумала Неждана. Выход один — распалить его побыстрей, чтобы залез на нее и занялся своим делом, позабыв обо всем. Прошлой ночью он уснул только под утро, сегодня должен быть уже не оголодавший до женского тела.

Она, глубоко вздохнув, приподнялась.

— Ты как будто со скалы прыгать собралась, — хмуро сказал Свальд. — Я еще не настолько стар, чтобы бабы при виде моего тела морду воротили.

Неждана, не отвечая, наклонилась к его груди. Кожа на вкус оказалась солоновата. От Свальда пахло потом — но не застарелым и вонючим, а просто крепким запахом мужчины, который не сидит весь день сиднем…

Она и сама не знала, нравится ей этот запах или нет. Но противным он точно не был. И эта мысль ее опечалила.

Главное, голову от него не потерять, сердито подумала Неждана, целуя его чуть ниже. Потом вскинулась — и, неожиданно решившись, села. Провела рукой по животу Свальда, глядя в бледно-голубые глаза. Нащупала мужское копье, уже вставшее, твердокаменное.

И не слишком ласково погладила, попытавшись свести пальцы в кольцо. Не удалось.

Свальд издал глухой звук. Потребовал хрипло:

— Я же сказал — губами.

— Так ведь обдеру зубами, — нахально то ли пообещала, то ли пригрозила Неждана. — А если начнешь опять пугать плетьми — и откусить могу. От испуга.

Она придавила рукой его копье пожестче. Добралась до навершия, снова скользнула рукой вниз…

Опочивальня вдруг качнулась у нее перед глазами — Свальд, обхватив ее, перекатился по постели. Припечатал к кровати, навис сверху. Неждана от неожиданности вскрикнула, схватившись за его плечи. Просто потому, что надо было за что-то цепляться.

— Ты опять не сделала того, что я приказал, — заявил Свальд.

Настоящей угрозы в его голосе не было, и дышал он все тяжелей. Жесткое колено втиснулось ей между ног, ладонь накрыла левую грудь, пальцы сдавили сосок…

Но боли Неждана не ощутила. Одно только жаркое удовольствие, волной плеснувшее по телу. И, потеряв голову сразу от всего — от тяжести мужского тела, к стыду ее, сейчас желанной, от ласки грубоватой, от его частого дыхания над собой — сказала:

— Ты, наверно, и так уже девками везде облизанный. Если еще и я постараюсь — у тебя то самое место мозолями покроется.

Но Свальд уже не слышал. Или не слушал. Втиснул и второе колено, раздвигая ей ноги еще шире. Запрокинул голову, подался вверх, входя.

Неждана задохнулась, ощущая только одно — как Свальд втискивается в нее. Обняла его, хотя еще мгновенье назад не собиралась этого делать.

Он двинулся, торопливо выходя. И снова ворвался в ее тело — так, что кровать отозвалась жалобным скрипом. Неждана глухо охнула, ногтями оцарапали твердые жгуты мышц возле хребта…

— Завтра с утра я уеду, — бросил Харальд. — И ты вместе со мной.

Девчонка замерла у кровати. Спросила серьезно, наклоняя голову к плечу:

— На озеро?

Харальд, расстегивая пояс, отозвался:

— Подслушиваешь мои разговоры, жена?

А в уме у него мелькнуло — вот интересно, слова Бедульфа о том, что его дочери приветливо встретят на йоль нового конунга Фрогсгарда, она тоже расслышала?

— Подслушиваешь — это когда за дверью стоишь, — все так же серьезно сообщила ему Сванхильд. — Я сидела рядом. И слушала тебя. Ты считать… этот человек, которого видели там, у озера — колдун?

— Не знаю, — проворчал Харальд, уже стаскивая рубаху. — Но я хочу на него посмотреть. Если, конечно, чужак еще там. И я хочу взглянуть на это озеро. Но без ярла Бедульфа.

Он закончил раздеваться, подошел к ней. Коснулся пальцем крохотной ранки на нижней губе, спросил спокойно:

— Лизала? На морозе нельзя.

Сванхильд, не сводя с него взгляда, виновато пробормотала:

— Забыла…

Дуреха, подумал Харальд. А о том, что Бедульф пригласил его на йоль, даже не заговорила. Посчитала, что в словах ярла нет ничего такого? С нее станется…

Надо бы завтра приказать Гудню, чтобы дала ей нутряного жира, решил Харальд. Пригодится не только ей, но и тем, кто вдруг отморозит нос. Дорога до озера неблизкая, по дороге придется заночевать в каком-нибудь поселении.

От губ Сванхильд его рука скользнула на ее подбородок, потом на щеку. Теплую, мягкую.

— У тебя кожа… нет, не как шелк, — неожиданно для самого себя сказал он. — Как лепесток шиповника.

Сванхильд удивленно подняла брови, Харальд застыл.

Ненужное воспоминание вдруг выплыло из памяти — мать собирает цветы шиповника для какого-то снадобья, а он стоит рядом с ней, у цветущего куста. Смотрит на мать снизу вверх, и тянется к цветам. Они мягкие, слишком нежные для его пальцев. Сразу приминаются в руках, быстро темнея на сгибах…

На ощупь те лепестки были гладкие и бархатистые, как кожа Сванхильд.

— Давай спать, — ровно сказал Харальд. — Утром встанем рано.

Он наклонился, позволив ладоням скользнуть по ее бедрам вниз. Щекой прижался к холмику одной из грудей — задирая тем временем подол. Выпрямился, глядя ей в глаза, рванул вверх одежду, прятавшую тело.

Девчонка вскинула руки, прогнулась, пока он стаскивал тряпки. Обнажившиеся грудки коснулись его кожи, щекотно прошлись по ней сосками…

Харальд отшвырнул одежду на сундук, обнял тонкое тело. Прижал к себе, отрывая от пола — и уложил Сванхильд на кровать. Короткие пряди, выбившиеся из кос, золотистым облаком разлетелись по подушке. Синие глаза сияли звездами.

Он смотрел в них, не отрываясь, пока укладывался рядом. Поцеловал, бережно приласкав языком трещинку на губе.

А когда передвинулся ниже, к грудкам, терявшимся в его ладони, вдруг подумал — а ведь они станут больше. Набухнут ближе к родам. Жаль будет, если он этого не увидит. Родит Сванхильд, если он правильно все прикинул, где-то в конце лета…

Губы Харальда поймали ее сосок, и слова, которые Забава собралась произнести, прозвучали с дрожью:

— Я хотела спросить… ты рад, что стал конунг?

Он вскинул голову. Посмотрел, как-то расслаблено прищурившись. Серебро во взгляде блеснуло.

— А ты рада? Будешь теперь дротнинг Сванхильд…

— Я рада, что я твоя жена, — торопливо объявила Забава. И, приподнявшись на локтях, потянулась к нему. — Но я счастлива так… даже если ты — простой воин, я все равно буду рада. Прости. Надо сказать — рада, что ты конунг, так? Я рада, если ты рад.

Харальд тоже приподнялся, скользнул вперед. Забава ожидала, что он поцелует ее в губы. Но Харальд вместо этого лизнул ей горло. Прошелся языком до подбородка, заставив запрокинуть голову — и выдохнул, нависнув сверху:

— Судьбу каждого человека прядут норны, Сванхильд. И не человека — тоже. От нее никому не отвертеться. Я, честно говоря, не хотел становиться конунгом. Мне и ярлом хорошо было. Только простым воином я уже никогда не стану. Я им был когда-то. Прежде, давно. Но с тех пор я изменился… и ниже того, что я есть, быть не хочу. Однако люди обычно ценят почести и власть, которые приходят со званием конунга. Или со званием дротнинг. А ты, я вижу, этому не рада?

— У нас говорят, — со вздохом ответила Забава, — что у каждого — своя телега. Не та, которая летом — а которая для зимы…

Больше она ничего не сказала — потому что и так наговорила достаточно.

Ей вдруг вспомнилось, как приезжий ярл пригласил Харальда к себе на йоль, здешний праздник. И пообещал, что его жены и дочери примут того с почетом. Стало быть, у этого ярла не одна жена — а жены. А дочери, похоже, на выданье.

Однако говорить об этом не хотелось. У мужа и так забот был полон рот.

Харальд почему-то улыбнулся. Мягко надавил ладонью ей на плечо, заставив снова опуститься на подушки. Сказал, глядя в глаза:

— Телега, которая для зимы, называется сани, Сванхильд. Кстати, завтра ты поедешь именно в них. Значит, у каждого свои сани? Ну так мои заняты. Тобой.

И хоть Забава обрадовалась его словам, но где-то в уголке сознания мелькнула мысль — это сейчас. А потом появится дочка какого-нибудь ярла… или даже конунга. Это прежде Харальда боялись — а сейчас он баб не трогает.

— Не будь ниже того, что ты есть, Сванхильд, — объявил вдруг Харальд.

Его ладонь скользнула по ее груди, потом по животу. Замерла там. Не нажимая, едва касаясь.

— И хочу сказать кое-что еще, дротнинг Сванхильд. Ты не знаешь себе цены. Но цену тебе знаю я. А теперь, раз уж мы заговорили о том, кто на чем должен ездить… хочешь прокатиться на мне? Дорога будет ухабистой, но тебе понравится, я обещаю.

Забава, что ее саму удивило, от этих слов даже не покраснела.

Харальд опрокинулся на спину, хлопнул себя по животу.

— Вот сюда. Сначала я посмотрю на ту, что меня оседлает, потом все остальное.

Она торопливо поднялась, уселась на него сверху, поджав ноги. Подумала — кто его знает, что будет дальше. Но сейчас надо радоваться тому, что есть. Жаркому теплу его тела, тому, что он рядом…

— Волосы распусти, — попросил Харальд.

И Забава, уже взявшись за одну из кос, ощутила его руки на своих коленях. Они тут же поползли выше, к бедрам. Погладили ей живот, поросль под ним.

Она, поспешно дергая пряди, приподнялась, позволяя ладоням Харальда продвинуться и дальше.

Ласка его пальцев под завитками между ног была чувствительной, проникающей все глубже. Становилась понемногу все более скользкой, и Забава от нее задыхалась.

И хоть стоять было неудобно — очень уж широко пришлось развести колени, чтобы его тело поместилось между ними — она это неудобство ощущала смутно, едва-едва. Низ живота заплывал сладкой тяжестью, которая билась, ворочалась…

Харальд вдруг одной рукой дернул ее к себе, пригибая вниз — и Забаве пришлось упереться ладонями в подушки рядом с его головой. Он тут же накрыл ртом одну из ее грудей.

И Забаву унесло жарким вихрем — не было ничего, только пальцы его, ласкавшие внизу, под животом, горячие губы, ловившие то один сосок, то другой…

В себя она пришла, когда Харальд приподнялся с подушек, отодвинул ее назад. Ягодицы Забавы уперлись в его торчавшее копье, а сам он тут же откинулся на подушки. С хриплым выдохом опять прошелся руками по ее ногам — но уже быстро, торопливо. Обхватил ладонями талию, потянул, приподнимая.

Она опустилась на него сама — и золотистые волосы, плащом укрывшие плечи, замерцали в свете ночника. Две тонкие ладони уперлись в его живот…

Странно, подумал Харальд, задыхаясь от желания и удовольствия, когда Сванхильд неумело двинулась на нем. Сегодня, чтобы она не делала, ему было хорошо. Хотя раньше так выходило не всегда. Может, он снова меняется?

Девчонка приподнялась — и он накрыл ее ладони своими. Потом обхватил тонкую талию, сжал. Выдохнул:

— Я обещал тебе ухабистую дорогу, дротнинг.

И рванулся под ней сам, прогибаясь и ощущая все — тугой вход, хрупкие косточки по бокам ее живота, округлыми дужками упиравшиеся в его ладони. Щекочущее прикосновение золотистых волос к пальцам и запястьям…

Сванхильд стонуще выдохнула.

ГЛАВА 10. Озеро Россватен

Как только ворота Йорингарда закрылись за ярлом Бедульфом и людьми из Фрогсгарда, Харальд повернулся к своим людям.

Сейчас рядом стояли все его хирдманы. И Болли с Ислейвом замерли за спиной отца.

— Я тоже собираюсь уехать, — негромко бросил Харальд. — Прямо сейчас. Хочу съездить к тому озеру, где раб Бедульфа видел чужака.

Он выждал пару мгновений, полюбовался на враз помрачневшие лица своих хирдманов — только лица Кейлева и его сыновей остались невозмутимыми. Затем добавил ровным голосом:

— Крепость я оставлю на тебя, Кейлев. Но вечером ее обходить будешь ты, Свальд. И случись что, спрошу тоже с тебя. Ты — ярл, тебе и присматривать, чтобы не случилось чего. До темноты все должны сидеть по домам. Все двери на запорах, стража у каждой двери. И еще, Свальд. Выпусти псов еще до заката. Утром, чтобы их собрать, возьми на кухне лохань с костями. Но прихвати с собой пару воинов — псы тебя не знают, а на запах крови могут кинуться. И еще…

Харальд перевел взгляд на Кейлева.

— Учитывая, что Свальд недавно попал под чары… если ты, Кейлев, вдруг увидишь, что мой родич делает что-то не то — вся власть в Йорингарде тут же переходит к тебе. Если вдруг что-то произойдет, все должны слушаться только тебя. И ярл Свальд тоже. Впрочем, не думаю, что здесь случится что-то в мое отсутствие. Дротнинг Сванхильд уедет со мной.

На лицах его людей появилось нешуточное облегчение.

Только Кейлев с сыновьями по-прежнему смотрели спокойно. Да еще Свальд нахмурился.

Но не из-за новости о Сванхильд, уверенно подумал Харальд. А из-за того, что в случае чего ему придется слушаться Кейлева.

— Свейн, отбери для меня человек двадцать — из наших, из Хааленсваге, — распорядился Харальд. — Торвальд, ты служил у конунга Ольвдана. Найди пяток воинов из местных, которые знают окрестности — и дорогу до озера Россватен. Кейлев, потребуются хорошо смазанные лыжи для всех, пара саней, чтобы загрузить припасы на несколько дней — и еще одни сани, для Сванхильд. С мехами, со всем, что нужно. Те, кому я ничего не сказал, пусть помогут Кейлеву.

Он подождал, пока все разойдутся, и повернулся к девчонке, тихо стоявшей за спиной.

Синие глаза поблескивали под отворотом шапки из пышного белого меха. Ранка на губе успела зажить — всего за одну ночь.

Вот и хорошо, подумал Харальд. Значит, можно не опасаться, что она простудится или отморозит себе нос.

— Пошли, — распорядился он. — Для нас с тобой припасы придется взять отдельно. Сунем их в твои сани.

День выдался безветренный, солнечный, но морозный. От долгого сиденья холод забирался под одежду, под все слои мехов и шерсти…

Поэтому Забава то и дело выпрыгивала из саней, ехавших позади отряда. Шагала следом за ними, оглядываясь на гнедого жеребца, тащившего сани с припасами за ее спиной.

Идти по колее, накатанной лыжами всего отряда, было легко. Харальд скользил на длинных лыжах то впереди, то рядом с ней. Подъезжал поближе, когда она выпрыгивала на снег. Посматривал искоса в ее сторону. Но не заговаривал.

Забава тоже глядела на него молча. Так весь день молчком и переглядывались.

А к вечеру приехали в деревушку под названием Гереборг. Сани заехали на широкое подворье, общее для четырех длинных домов. Одна из хозяек, выскочивших навстречу гостям, позвала Забаву в дом. Подвела к очагу, поднесла эля, поглядывая с любопытством.

Забава, рассудив, что их тут не ждали — а раз так, то отравы бояться нечего, приняла чашу, чтобы не обижать хозяйку. Пробормотала:

— Благодарю.

И отпила.

Следом в дом вошел Харальд с хозяином, еще человек семь из тех, что приехали вместе с ними. В доме сразу же стало тесно. Всех приехавших позвали за стол. Муж сел рядом с Забавой, пробормотал, склонившись к уху:

— Ешь. Но осторожно. Если покажется, что горчит — отложи.

Забава молча взяла с блюда пирожок. Откусила, объявила, улыбнувшись хозяйке, сидевшей рядом:

— Вкусно очень. Благодарю…

Та заулыбалась в ответ.

— Рада, что тебе понравились наш хлеб и эль, дротнинг.

Потом женщина замолчала, и Забава, подумав, начала расспрашивать ее о детях. Как положено было в Ладоге.

Степенно расспрашивала, подражая соседкам, приходившим в гости к тетке Насте. Их разговоры она слышала краем уха, подавая угощение…

Хозяйка отвечала с улыбкой, быстро и кратко.

Харальд тем временем беседовал с хозяином о смертях, случившихся в округе. Оказалось, что неподалеку от Гереборга тоже нашли одно тело. Однако никто из живущих здесь не пропал. Остальные воины негромко разговаривали о чем-то своем.

Потом рабыня, прислуживавшая за столом, поставила перед Забавой миску с моченой брусникой. Она уже было потянулась к ней — но нога Харальда толкнула ее под столом, и Забава замерла.

Муж, продолжая слушать хозяина, сам зачерпнул ложкой ягоды из миски. Отправил в рот, заявил:

— У вас брусника крупней, чем в Хааленсваге, где я жил прежде. Сванхильд, попробуй.

И она, услышав в его словах разрешение, взяла полную ложку ягод. Губами начала брать с деревянного края по две-три ягодки…

Хорошо хоть, с едой не затягивали. Харальд объявил, что завтра с утра они отправятся в дорогу — и надо бы сегодня лечь спать пораньше. Потом, посмотрев на хозяина, добавил, что ночью из дома выходить не следует никому. И будет лучше, если даже по нужде все сбегают, пока он сам будет стоять на подворье. Но это продлится недолго…

Воины, сидевшие за столом, после его слов тут же встали, потянулись к двери.

Снаружи уже успело стемнеть. Вышедшая из дома вместе с Харальдом Забава стояла, запрокинув голову. Смотрела в ночное небо. Звезды здесь были яркие, крупные, висели низко — кажется, руку протяни, и коснешься.

Харальд, обнимавший ее со спины, вдруг сказал:

— Может, зайдешь в дом? Крыша все-таки защищает. Ладно воины — они, пока мне служат, каждый день ходят рядом со смертью. Для них это привычно…

— Нет, — отозвалась Забава. — Я лучше тут. С тобой.

Харальд хмыкнул, прижал ее к себе покрепче. И дальше молчал.

Когда они вернулись, их уложили на хозяйскую постель. Сами хозяева разместились на широких лавках, сдвинув их вместе. Воины Харальда улеглись на пол…

Солнце уже начало клониться к западу, когда к Свальду подошел Сигурд — раньше служивший у него помощником, а теперь ходивший под рукой Бъерна.

— Ярл… — протянул хмурый Сигурд, остановившись в нескольких шагах от Свальда, разминавшегося на берегу. — Поговорить бы надо.

Свальд отступил назад, махнул рукой воину, с которым разминался, давая знать, что закончил. Потом повернулся к Сигурду.

— Эрев пропал, — тихо сообщил тот.

Свальд вспомнил великана-шведа со своего драккара. Теперь тот, кажется, числился в хирде Ларса…

— Отойдем, — коротко бросил ярл Огерсон.

И первым зашагал под навесы, к драккарам, стоявшим на катках. Остановился возле просмоленного носа одного из них, посмотрел на Сигурда.

— Выкладывай.

— Эрев прошлой ночью стоял на страже в рабском доме, — негромко заявил Сигурд. — Утром вернулся в мужской дом — я его видел, когда уходил. Днем швед должен был отсыпаться. Но я недавно забегал в мужской дом и прошел мимо его нар. Его там нет. Однако я не стал бы тебя тревожить только из-за этого. Мало ли куда мог пойти человек? Со стены над нарами Эрева исчезли его меч и шлем с кольчугой. Щит, правда, остался. Но меховых покрывал тоже нет. И здесь, на берегу, где разминаются, я его не нашел. К тому же с покрывалами не разминаются. В его сундук я не заглядывал. Может, и там чего-то не хватает.

— Возможно, Бъерн велел ему выйти на стражу днем, вне очереди, — медленно сказал Свальд.

И подумал — Эрев мог сбежать, испугавшись смертей, случившихся в крепости… однако он вроде не был пугливым. Кроме того, одному вечером в лесу даже опасней, чем в Йорингарде. А еще Эрев мог просто подойти к Харальду, и честно попросить отпустить его.

И брат отпустил бы. На меч воина, который не хочет за тебя сражаться, надеяться нельзя.

А самое главное — щит Эрева остался в мужском доме, но меч, шлем и покрывала исчезли…

— У Бъерна я спрашивать ничего не буду. — Сигурд помрачнел. — Да и Эрев отсутствует слишком недолго, чтобы начать за него беспокоиться. Ты велел, ярл, приглядывать за нашими. Вот я и говорю о том, что мне не понравилось. Что теперь?

Свальд нахмурился. Распорядился, понизив голос:

— Там, на берегу, сейчас есть те, кто пришел со мной из Сивербе. Подойди к ним. Пусть они вместе с тобой пройдутся по крепости, поищут Эрева. Скажешь, что об этом их прошу я, потому что беспокоюсь за Эрева — как бы с ним не случилось того же, что произошло с Хольгреном и другими. Я — к Бъерну. Но побыстрей, Сигурд, потому что день уже на исходе.

Они разошлись, каждый в свою сторону.

Солнце клонилось к закату, когда хирдманы Харальда снова собрались у ворот — только на этот раз без своего конунга.

— Эрева нигде нет, — объявил Свальд. — Я заглянул к нему в сундук. Там только летняя одежда.

— На воротах его не видели, — резко бросил Свейн. — Я прошелся по берегу возле крепостных стен. Там, подальше, есть следы человека, который обошел стену по льду, выбрался на снег и встал на лыжи. Следы, думается мне, сегодняшние. Снег по краям лыжни еще рыхлый. А будь он вчерашним, уже покрылся бы коркой.

Кейлев проворчал:

— Значит, он куда-то ушел. Может, решил повидаться с какой-нибудь бабой? Пока конунга нет в крепости…

— Следы ведут как раз в ту сторону, куда шел конунг, — возразил Свейн. — Я прошелся по ним — и добрался до колеи от проехавших саней. Эрев ушел вслед за конунгом.

Он смолк, бросил быстрый взгляд в сторону фьорда, стиснутого синими скалами, за которыми таял блекло-красный зимний закат. Добавил:

— И что мне больше всего не нравится, следы этого Эрева идут рядом с крепостью. Но днем на стенах стояли люди. Я опросил всех, кто присматривал за той стороной. Того, кто оставил лыжню, никто не видел.

— То есть Эрев вдруг стал невидимым… — буркнул Торвальд.

И замолчал. Нахохлившийся Бъерн сказал чуть дрогнувшим голосом:

— Просто навел чары на стражников. Это у нас уже было.

— Сделаем так, — рассудительно заявил Кейлев, — завтра с утра пошлем отряд с собаками по следу этого Эрева. И посмотрим, свернул он где-нибудь или пошел вслед за конунгом. Но сегодня уже поздно. Ночь близко.

Старик замолчал, в упор посмотрел на Свальда.

Тот угрюмо подумал — похоже, Эрев и впрямь погнался за братом. Если здоровяк швед тоже нахватался колдовства, и сделает что-то Харальду…

Не если, а точно сделает, поправил он себя. Просто так из крепости не срываются. Особенно молча, никому не сказав — но прихватив меч, шлем и теплую одежду из сундука. А еще покрывала. Значит, Эрев собрался заночевать где-то.

Свальд едва заметно нахмурился. Если швед догонит Харальда, а тот после этого не вернется, то Йорингард достанется ему. Родич еще тогда, в сарае, при всех объявил, кому достанется его крепость в случае чего.

И люди начнут говорить, что ярл Огерсон и пальцем не пошевелил, когда воин из его прежнего хирда вдруг отправился убивать брата. А может, сам его и послал.

Тогда ему припомнят и то, как перед этим он гонялся по крепости за женой брата. Мелочи и подробности при пересказе наверняка переврут. Через некоторое время колдуном, наславшим чары, назовут его самого.

Но главное не это. В Хель всех болтунов, а их языки Ермунгарду в задницу…

Без Харальда будет скучно, подумал Свальд.

Долгие годы брат оставался для него скорее воспоминанием из детства — родичем, который в четырнадцать лет исчез из Сивербе. Ему самому тогда было девять — и с тех пор утекло немало воды. Несколько раз они с братом встречались на разных торжищах, пару раз он гостил у него в Хааленсваге. И все.

Но теперь все было по-другому. Вместе с Харальдом они взяли Веллинхел, с ним на пару должны были драться весной — не за добычу, но против тех, кто сам придет за добычей.

Вот только без брата это будет не та драка.

— Если Эрев тоже владеет колдовством и пошел вслед за конунгом, — громко объявил Свальд, — то Харальду нужно сообщить об этом.

— Конунг приказал, чтобы после темноты все сидели под крышами, — возразил ему Свейн. — И он ушел еще утром. Сейчас конунг уже далеко. Эрев в любом случае догонит его раньше тех людей, кого мы пошлем. Возможно, он уже его догнал.

Свальд скривился, глянул на Свейна неласково. Но ответил сдержано:

— Мой родич наверняка заночует в каком-нибудь поселении. Ночи теперь длинные, дни короткие… и те, кто ушел с Харальдом, накатали лыжню до блеска. По их следу можно пройтись как по дороге — даже в темноте. Если те, кого мы пошлем, не будут останавливаться, то они догонят Харальда еще до рассвета.

— Если только сами не погибнут, — нехотя уронил кто-то. — Ночью, в лесу…

— Я могу пойти, — упрямо бросил Свальд.

Кейлев нахмурился, сказал громко:

— Это неразумно. После стольких смертей бегать ночью по лесу? Конунг приказал тебе смотреть за крепостью, ярл Свальд. Кроме того…

Он смолк на мгновенье, затем твердо добавил:

— Кроме того, ты сам недавно побывал под чарами. Может, Эрев ушел из крепости по твоему приказу? Прежде он был воином твоего хирда, ярл Свальд. А теперь ты хочешь отправиться вслед за ним. И не днем, а ночью — когда люди, оказавшиеся не под крышей, погибают. Зачем? Может, ты решил погубить конунга, чтобы унаследовать Йорингард? И Эрева отправил за стены лишь для того, чтобы у тебя был предлог отправиться вслед за конунгом?

Кейлев снова сделал паузу, обвел взглядом остальных хирдманов.

— Вспомните, что воин, заметивший исчезновение Эрева, первым делом сообщил об этом ярлу Свальду — а не Бъерну, своему хирдману. Не подстроено ли все это? Я не вижу, чтобы ярл Свальд опасался умереть так, как умер Хольгрен — когда темнота и чужое колдовство застанут его в лесу. Почему? Может, потому, что он сам в этом замешан? А теперь хочу напомнить вам приказ конунга Харальда. Если ярл Свальд поведет себя не так, как должно — вся власть здесь переходит ко мне.

Значит, так, подумал Свальд.

И против воли ухмыльнулся. Кейлев чем-то напомнил ему деда — такой же старый пень, упрямый и прямой, как его меч.

Но ему не раз приходилось наблюдать, как отец хитрыми речами вынуждает старого ярла Турле идти на попятную…

— Я отвечу тебе, Кейлев, — вкрадчиво сказал Свальд. — Ты обвиняешь меня в том, что я в этом замешан. Но я, по крайней мере, хочу что-то сделать. А ты хочешь просто сидеть тут, в безопасности, и ждать. Но все знают, что если Харальд и его жена не вернутся, то ты, как отец Сванхильд, унаследуешь после нее Хааленсваге. Большое, хорошее поместье. Рядом на берегу стоит недостроенный драккар, который мастер Йорге заложил для Харальда. Он тоже отойдет тебе. Да, тебе незачем пытаться спасти своего конунга. Лучше просто подождать…

— Это ложь, — рявкнул Болли, стоявший за спиной отца.

— Докажи, — тут же потребовал Свальд. — Отправься вместе со мной, чтобы предупредить Харальда. И я поверю, что вы не желаете смерти ни своему конунгу, ни его жене.

— Это неразумно, — крикнул Кейлев.

Тут Свальду даже не пришлось ничего говорить, потому что в ответ на возглас отца Болли укоризненно прогудел:

— Он прав. Мне, конечно, не хотелось бы умереть так, чтобы меня развернули от ворот Вальгаллы… но мы должны предупредить конунга. Будь там хоть трижды колдовство.

— Я не собираюсь умирать, Кейлев, — быстро сказал Свальд. — Я вот что подумал — все, кто до сих пор погибал от рук этого колдуна, падали сверху, так? И погибали по одному, по двое. Мне нужно пять человек — чтобы колдун, если попытается утащить нас наверх, от натуги надорвался. Пойдем я, Болли…

— И я, — сказал вдруг Торвальд, до этого молчавший. — У меня все равно пока нет хирда. Мне присматривать не за кем.

Свальд кивнул.

— Да, это разумно. Думаю, со мной отправится еще Сигурд…

Его бывший помощник, топтавшийся в нескольких шагах от хирдманов, с готовностью крикнул:

— Как скажешь, ярл.

Бъерн, стоявший тут же, недовольно нахмурился, но промолчал.

— И я пойду, — заявил Ислейв, вытягивая шею из-за спины отца.

Лицо Кейлева застыло.

— Нет, — бросил Свальд, неожиданно для себя пожалев старика. — Тебе, Ислейв, я поручу одно дело, которое мне доверил сам конунг. Выпустишь вместо меня собак вечером. И соберешь их утром. Свейн, найдешь для меня еще пару человек? Чтобы были покрепче и потяжелей?

Свейн, молча кивнув, отошел.

— Толку-то, что вас будет шестеро, — осипшим голосом заметил Кейлев. — Колдун может выхватить или того, кто пойдет по лыжне самым первым — или последнего. Всех шестерых сразу все равно не ухватишь…

Свальд вскинул голову, ответил со смешком:

— Я, если ты помнишь, обещал тебе, что колдун от натуги надорвется. Тебе, Кейлев, я поручаю найти веревку. Самую длинную и самую крепкую в Йорингарде. Мы все привяжемся к ней — хорошо привяжемся, в три узла и две петли для каждого. Пусть тот, кто убил Хольгрена, попробует поднять сразу шестерых. Чего стоишь? Иди за веревкой. И за лыжами для нас.

Кейлев вместе с Ислейвом молча отошли. Болли тоже ушел вслед за отцом. Свальд посмотрел на Бъерна и Ларса, стоявших рядом. Заявил:

— У меня будет просьба. Если вдруг не вернусь — передайте моему отцу, ярлу Огеру, что Харальд подарил мне одну из своих рабынь. Она сейчас в рабском доме, зовут Нидой. Харальд хотел дать ей свободу… возможно, она уже понесла от меня. Скажете ярлу Огеру — если что, то это будет все, что останется ему от меня.

Он замолчал, Бъерн с Ларсом торопливо кивнули. Бъерн, как самый старший, сказал:

— Ярл Огер услышит твои слова, ярл Свальд.

Вернулся Свейн, ведя с собой двух воинов. Подал баклагу, пробормотал:

— Там крепкий эль. Замерзнет не сразу.

Свальд, прицепляя баклагу к поясу, подумал о Ниде. Следом вдруг вспомнил слова одного скальда: сын — это счастье, хотя бы на свете отца не застал он…

Забавно будет, если у сероглазой родится от него сын, подумал Свальд, проглотив смешок. Учитывая, что его самого она не больно-то жаловала…

Интересно, девка хоть разок вспомнит о нем по-доброму, если он не вернется?

Нечастые дыры, пробитые лошадиными копытами в колее, накатанной отрядом Харальда, скользить по ней не мешали. Ночь выдалась морозная, и снег под лыжами поскрипывал.

Луна еще не вышла, но в небе горели яркие, крупные звезды. Их света хватало, чтобы разглядеть колею, помеченную на серо-синем мареве снега смутными тенями.

На всякий случай пара людей несла по связке факелов, однако нужды в них пока не было.

Свальд шел первым. В голове у него крутились всякие мысли…

Если колдун утягивает людей вверх, а потом сбрасывает, значит, он летает по небу.

Догадки, которые приходили Свальду на ум в связи с этим, были недобрыми. Скальды говорили, что по небу, кроме птиц, летают лишь боги. Тор на своей колеснице, Один на Слейпнире, восьминогом коне…

Догадки эти появлялись у него уже не в первый раз, однако до сих пор Свальд от них отмахивался. А тут, в темном безмолвии зимней ночи, это у него уже не получалось.

Может, потому, что все было слишком непонятно. Одно дело бой — там всегда знаешь, что тебя ждет. В одной руке меч, в другой щит, у врага то же самое. А за спиной твой хирд.

Сейчас за его спиной тоже были воины, но это не успокаивало, скорее наоборот. Если колдун все-таки появится и схватит первого, кто идет по лыжне, то на веревке, идущей от него, повиснут сразу пять человек. Что означает верную смерть. Первым шел он. Тяжести пяти мужчин его хребет не выдержит. Точнее, плечи. Петли они накинули крест-накрест, поверх плащей…

Жаль, я не Харальд, думал Свальд, катясь по колее, оставшейся после воинов брата. Тот бы смог все — и вынести тяжесть пяти мужиков, и дотянуться до колдуна.

Конечно, он и остальные веревку повязали с умом. От одного до другого оставили веревочные концы не меньше пятнадцати шагов. Если что, то воинов, идущих за ним, вздернет на воздух не сразу — и кости у него тоже захрустят потом, чуть погодя…

Но может, до этого и не дойдет. А колдун — или кто там вместо него — разожмет лапы, когда от земли оторвется третий воин. И сам при этом надорвется, чего Свальд ему искренне желал.

Но время шло, снег продолжал скрипеть под лыжами, они уходили все дальше и дальше от Йорингарда, в темное безмолвие ночи. И мало-помалу безрадостные мысли отступили. Свальд скользил по лыжне, следом за ним, отстав на пятнадцать шагов, бежал Сигурд…

А потом Свальд уловил странный свист. Тихий, на пределе слышимости…

И поскольку он всю дорогу ждал чего-то с неба, то сейчас рявкнул, уже ныряя боком в сугроб:

— На снег. Падайте.

Затем ухнул с разбега, проламывая наст рядом с колеей. Перевернулся, поднимая клубы снежной пыли, судорожно выпутывая ноги из креплений лыж. Ощутил, как натянулись петли на плечах…

И увидел.

Голубоватые огоньки звезд с той стороны, куда они шли, заслоняло блеклое облачко. Подрагивавшее и вроде как приближавшееся.

Свальд крутнул головой, высматривая тех, кто шел за ним. Один из его людей смутно различимым силуэтом замер среди снегов. Остальных Свальд не разглядел.

Он рванулся из сугроба по направлению к стоявшему, осознавая, что все равно не успеет — да и нет смысла дергаться. Сейчас веревка натянется, его поднимет в воздух…

А тот, за кого ухватится колдун — или кто там вместо него? — погибнет в первые же несколько мгновений, не выдержав веса остальных.

То ли Свальд слишком долго представлял, что случится с ним самим, если ухватятся за него — но делал он все, не задумываясь.

Темный силуэт человека, столбом замершего посреди колеи, тихо, без воплей, взмыл вверх. Зато закричали его люди.

Свальд прыгнул вперед, взмахом руки, рукавица с которой где-то потерялась, отловил веревку, ухватился за нее. Та шла от Сигурда к тому человеку, которого вздернули в небо…

А потом его накрыло странное безразличие. И непонятно, сколько бы оно продолжалось — но по ладони, сдирая кожу, вдруг проехалась веревка, задубевшая на морозе. Толстая, связанная из полосок бычьей кожи. Кейлев не поскупился, дав им действительно самую крепкую веревку в Йорингарде.

И Свальд пришел в себя.

Их куда-то несло над снегами — невысоко подняв над землей. Его потряхивало так, словно он висел на корабельных снастях во время шторма. Шапка с головы давно слетела.

Ниже темными кулями болтались на веревочных петлях его люди. Они молчали — но над головой Свальда кто-то хрипел…

Тот, на ком мы все повисли, подумал Свальд, испытывая легкую вину.

Он подтянулся вверх, вглядываясь в мутное серое облако над головой. Под ним чернело тело человека.

Надо что-то делать, подумал Свальд. И разжал ладонь с содранной кожей, чтобы перехватить веревку повыше.

Безразличие тут же опять навалилось на него. Он повис на одной руке. А когда пальцы уже разжимались — потому что смысла их сжимать не было — вдруг вспомнил сероглазую девку.

И слова ее, ядовитые, злые, сказанные в их первую ночь, за которые он непонятно почему ее не прибил — отдались в ушах слабым эхом.

Вдруг сам, в одиночку, с этим делом не справишься, заявила она…

Свальд, невнятно захрипев, ухватился ободранной рукой за веревку повыше. Стиснул. Ладонь ожгло болью, в голове снова прояснилось.

До висевшего над ним воина он добрался в два взмаха руки. Но пораненую ладонь на этот раз с веревки не убирал, просто пропускал веревочный конец сквозь кулак — и со свистом выдыхал сквозь зубы от боли. Потом ухватился за петлю, идущую наискосок через спину хрипевшего человека.

Рядом с ним волной изгибалось серое марево облака, закрывавшего звезды. Из него, как из пелены, высовывалась рука, прихватывая висевшего за плечо.

Шестерых одной рукой держит, стрельнула мысль в уме у Свальда. Прежде он считал, что на такое способен лишь Харальд.

И еще те, мысли о ком Свальд старательно отгонял. Потому что сейчас было так — или он, или эти мысли. А повторить судьбу Хольгрена, которого тоже утащили вверх, Свальд не хотел.

Он стиснул ободранной ладонью веревочную петлю, выдернул из ножен на поясе кинжал. Подтянулся, ощутив на себе тяжесть Сигурда, соединенного с ним веревкой, пусть и не всю…

И резанул по руке, державшей хрипевшего человека. С умом резанул — от локтя к запястью, так, чтобы лезвие прорезало щель между двумя костями предплечья.

При таком ударе клинок обычно подрезал сухожилия, идущие к кулаку, и пальцы разжимались.

Опробованный в паре драк удар не подвел — лезвие скрипнуло, добравшись до костей на запястье, застряло между ними. Свальд услышал короткий, разъяренный вскрик, долетевший сверху, из-за пелены. Тут же дернул кинжал к себе, почти повиснув на нем. Лезвие пошло со скрипом, кончик клинка за что-то зацепился…

И он вдруг ухнул вниз вместе с воином, едва слышно хрипевшим рядом. Упал на него, приложился лицом о снежный наст. Ледяная корка проехалась по скуле, сдирая кожу, сознание на пару мгновений помутилось.

А потом Свальд расслышал, как орет склонившийся над ним Сигурд:

— Ярл. Яа-арл.

Он вскинулся, чувствуя, как по щеке течет кровь. Сел, с удивлением ощутив, что пальцы по-прежнему сведены на рукояти кинжала.

Медленно, как-то с натугой, чувствуя боль во всем теле, Свальд запрокинул голову. Развернулся в снегу, разглядывая небо.

Мутно-серое облако, заслонявшее звезды, торопливо утягивалось в сторону ближайшего леска. Над ним наклонялся Сигурд, рядом стояли еще трое — среди них Свальд узнал силуэт Болли. Сбоку лежало темное неподвижное тело…

— Что это было? — быстро спросил один из воинов.

— Колдун, — выдохнул Свальд. И прохрипел: — Помогите мне подняться. Этот, который лежит… как он?

— Это Клюпп, — угрюмо сказал кто-то — и Свальд по голосу узнал Торвальда. — Мертв. То ли задохнулся, то ли… там ребра переломаны, особенно сверху.

Сигурд уже тянул его вверх. И едва Свальд утвердился на ногах, бывший помощник нагнулся, подобрал что-то со снега.

— Смотри-ка, ярл. На твой кинжал нацеплено было, сейчас слетело. Тряпка не тряпка…

Свальд выдохнул — ребра ответили взрывом боли. Покачнулся, сунул в ножны кинжал, который по-прежнему сжимал в кулаке. Даже не стал очищать лезвие от крови, не до этого было. Дрожащей рукой взял то, что протягивал ему Сигурд.

Пальцы ощутили леденящий холод металла — но при этом вещь в руке оказалась мягкой, как ткань. Он подхватил ее второй, ободранной ладонью, ощупывая и растягивая.

Рукавица. Странная, непонятная.

Тор, припомнилось вдруг Свальду, носит особые рукавицы — чтобы удержать молот Мьельнир…

Выходит, он стащил рукавицу с руки бога. Нет, даже не стащил. Содрал ее лезвием своего кинжала, сначала раскроив руку Тора надвое.

Боги не простят, подумал Свальд, ощущая, как на лицо выползает угрюмая усмешка. И стиснул рукавицу. Та холодила руки как железо, но к пальцам не липла, как положено металлу в мороз.

— Что это было, Свальд? — напряженно спросил Торвальд. — Я помню, как ты заорал, чтобы все мы падали в снег. Помню, как меня унесло вверх. И потащило куда-то, по воздуху. А затем раз. И я уже валяюсь тут, на снегу. Клюпп мертвый, ты на нем.

— Это все чары, — просипел Свальд, коротко выдыхая в промежутках между словами от боли. — Тот колдун, что убил наших, добрался до нас. Клюппа придавило петлями. Но унести всех шестерых колдун не смог. Как я и говорил. Поэтому мы живы…

— А если колдун вернется? — быстро спросил Сигурд. — Что теперь, ярл? Лыжи сохранил только Болли. Может, переждем до утра где-нибудь под деревьями?

Свальд, тяжело ворочая головой, огляделся.

Серого облака на небе он больше не видел. Свиста тоже не было слышно. Тор решил не возвращаться? Может, залечивает сейчас руку?

Хорошо бы, если так, решил он.

Но были и плохие новости. Их отнесло в сторону от колеи, накатанной людьми Харальда. В какую именно, Свальд не знал. Потому что не следил, куда их тащило, не до этого было…

— Чего разахались, как бабы, — прохрипел он. — Кто-нибудь заметил, в какую сторону нас нес колдун? Знаете, где осталась лыжня?

Сначала один, потом второй неуверенно подняли руки, указывая в сторону — только каждый в свою.

Свальд застыл, стискивая рукавицу Тора.

Пойти по звездам? Направление, куда уходила колея, он помнил — к северу и немного к востоку. Но это примерно. Идя наугад, они могут пройти в нескольких шагах от лыжни и не заметить ее. А потом будут брести по снегу, пока не наткнуться на какое-нибудь жилье. Когда это случиться, неизвестно.

Предложение Сигурда подождать до утра было разумным. Но ни к чему давать людям время, чтобы они передохнули и задумались о том, что произошло, решил Свальд. Мало ли что придет им на ум.

Да и Тор может вернуться. Так что ждать до утра нельзя.

— Мы должны предупредить конунга Харальда, — выдавил наконец Свальд. — Ради этого погиб Клюпп. Ради этого мы вышли из крепости ночью… Болли, видишь те два деревца? Развяжи свою веревку. Сходи и сруби их. Потом возьми плащ Клюппа — и сделай волокушу. Возьмем тело с собой. Я не оставлю Клюппа волкам.

Потому что на его месте мог быть я, мелькнуло у него в уме. Клюпп, похоже, задумался о чем-то своем и запоздал с падением на снег. А потом его накрыло безразличием, посланным колдуном — которого на самом деле звали Тор. Но на его месте мог быть он.

И вряд ли Сигурд сумел бы дотянуться до руки, державшей его…

Свальд надсадно выдохнул, приказал:

— Льот, твоя связка факелов при тебе? Отойди в сторону, зажги один факел. Я пригляжу за небом, вдруг опять пролетит что-то. Остальные, встаньте вокруг Льота. Прикройте спинами, чтобы огонек не задуло.

Остальных было всего двое — Сигурд и Торвальд. Но Свальд хотел, чтобы сейчас на него никто не смотрел.

То, что он собирался сделать, было глупостью. Но…

Но даже боль в ребрах, вспыхивавшая на каждом вдохе, мучила его не так сильно, как любопытство. И вообще — кто знает, как долго ему позволят владеть его добычей. Которую, что ни говори, он заработал в честной драке. И дрался один на один, честнее некуда.

Вот только неизвестно, чем все это может закончиться. Тор обид не прощает, если верить скальдам.

Свальд покосился на парней, шагнувших в сторону. Вздохнул, решаясь, и быстро сунул ладонь в рукавицу.

Ледяной холод потек по коже. Но почти тут же рукавица согрелась от тела.

Боль в груди вдруг прошла, задышалось легче. Свальд посмотрел на воинов, стоявших в паре шагов от него. Перевел взгляд на неясную полоску, темневшую далеко впереди, среди мутно-серых снегов…

Ему показалось, что он различил зубчатые верхушки.

— Похоже, там дальше лес, который был слева от колеи, — громко сказал Свальд.

Воины обернулись к нему. Льот, безуспешно пытавшийся разжечь трут, чтобы подпалить от него факел, замер.

— Пойдем в ту сторону, — объявил Свальд. — Думаю, где-то по дороге мы наткнемся на колею, которую оставили люди Харальда. Селение, где они остановились на ночлег, должно быть где-то рядом. Мы шли долго и быстро, а конунг покинул Йорингард уже ближе к обеду. Они не могли уйти слишком далеко.

Главное, чтобы Тор снова не вернулся, подумал Свальд, подбирая веревку, тянувшуюся от него к Сигурду — и шагая вперед. За рукавицей или за людьми, неважно.

Болли принес два деревца, с которых он наскоро обрубил ветки. Вместе с Торвальдом соорудил волокушу, затащил на нее тело Клюппа…

Перед рассветом в ворота Гереборга заколотили — и пара псов, охранявших подворье, зашлась в хриплом лае.

Харальд, и без того спавший вполглаза, вскочил первым. Тряхнул за плечо Сванхильд, сонно завозившуюся, когда муж встал. Приказал негромко:

— Вставай. Я выйду поглядеть, что там случилось. И хочу, чтобы ты была одета. Мало ли что. Только на двор не выходи, оставайся тут.

Девчонка вскинулась в полумраке, уронила короткое:

— Да.

И торопливо встала.

В ворота продолжали колотить, псы заходились в лае. Харальд, сунув ноги в сапоги, взялся за секиру. Выскочил во двор в одной рубахе, еще с крыльца крикнул:

— Кто там?

— Я, Свальд, — рявкнули в ответ, тут же перестав стучать по створкам. — Брат, открывай. Мы принесли вести из Йорингарда.

Харальд, узнавший голос родича, недоверчиво нахмурился. Не время и не место, чтобы встретить тут Свальда.

Что такого могло случиться в крепости, раз брат, плюнув на опасность, ночью шатается по округе? Просто так рисковать своей жизнью Свальд не стал бы…

— Стой здесь, — велел Харальд хозяину, вышедшему на крыльцо вслед за ним.

И побежал к воротам. Выдернул одной рукой из скоб толстый брус, служивший запором, вскинул секиру, изготовившись на всякий случай к бою.

Свальд вошел в ворота первым. В синеватом сумраке, предвещавшем скорый рассвет, Харальд разглядел его лицо — и опустил секиру.

Брат был с непокрытой головой, с мечом в одной руке. Но дышал мерно, не загнанно, выпуская густые клубы морозного пара. Грива длинных волос на висках смерзлась в сосульки, на щеке темным мазком кровь…

Однако замерзшим или измученным Свальд не выглядел.

— Со мной еще четверо — и один труп, — с мрачным возбуждением в голосе сообщил брат.

Харальд посторонился, пропуская всех — Свальда, четырех человек, среди которых узнал Болли и Торвальда. Да и Сигурд, бывший помощник брата, был ему знаком. За Болли и Сигурдом тянулась волокуша, на ней темнело тело…

— Надо поговорить, — заявил Свальд все тем же возбужденным тоном.

Харальд кинул быстрый взгляд на подворье за своей спиной. На крыльце каждого дома уже торчали люди, выскочившие на шум — и хозяева, и его собственные воины.

— Все живые пусть идут туда. — Харальд махнул рукой с секирой, указывая на дом в конце двора. — Отогреетесь, потом я с вами поговорю. Тело оставьте тут, во дворе.

Люди, пришедшие с братом, в отличие от него, выглядели замершими и вымотанными. В снегу по пояс, полы плащей в ледяных корках.

— Все быстро внутрь, — крикнул Харальд, оглянувшись на тех, кто вылез на крыльцо — и теперь стоял, глазея на пришедших. — А ты, Свальд, останься. Поможешь мне закрыть ворота.

И когда люди отошли, бросив волокушу, добавил, посмотрев на брата:

— Начинай.

Рассказывал Свальд быстро, приглушенным голосом. Не переставая говорить, придержал створки, пока Харальд устанавливал брус на место. Заявил под конец:

— После всего этого я, честно говоря, ожидал, что Тор…

— Колдун, — перебил его Харальд.

И хоть не хотел, но тон вышел угрожающим.

— Колдун, — немедленно согласился Свальд. — Так вот, я думал, он вернется за этой штукой, если не за людьми. Так и топал остаток пути с мечом в руке. В той, на которой рукавица. Надеялся, что хоть так удастся отбиться. Какая-то магия в ней есть…

— Дай посмотреть, — тихо попросил Харальд.

И помял в руке странную вещицу, которую Свальд подал. Спросил с усмешкой:

— Оставишь себе? Или хочешь, чтобы я забрал?

— Забрал? — Свальд глянул с недоумением. Потом сообразил, заявил дрогнувшим голосом: — Это чтобы бегали за тобой, а не за мной? Но я уже по уши во всем этом. Как в… ладно, не буду говорить, в чем. А после того, как натянул ее на руку, хоть ребра болеть перестали. К тому же Тора… то есть колдуна я все равно ранил. Так что мне и отвечать. Правда, до сих пор не могу понять — как это возможно? Как?

— Тише, — проворчал Харальд. Добавил, оглянувшись: — Ты не первый такой везунчик. Если верить скальдам, йотун Хрюмир когда-то запустил в него точилом. И оно осталось у него в голове навсегда.

— Так то йотун, — пробормотал Свальд. Затем вздохнул так, что лицо его наполовину скрылось в морозном клубе выдоха. — И Хрюмира за это убили.

— Молотом Мьельниром, — с усмешкой подтвердил Харальд. — Но говорят, молот слушается Тора, только когда на нем железные рукавицы, созданные с помощью какой-то магии. Одну ты отобрал. Так что, возможно, Мьельнир твоей голове больше не грозит.

— Но почему он не бросился вслед за мной, чтобы отобрать рукавицу? — пробормотал Свальд. — Мог бы попросить своего отца, Одина, послать за нами волков, чтобы загрызли по дороге. Ведь не зря же говорят — волки звери Од… Одноглазого.

Харальд хмыкнул.

— Не важно, что говорят, Свальд. Важно, что делают. Раз за тобой не погнались… может, колдун не хотел, чтобы ты в бою с ним узнал, на что способна эта рукавица? Не всякую вещь можно отобрать в честной драке. Зато всякую можно забрать назад обманом и хитростью. Думаю, к тебе еще наведаются за этой штукой. Учти это на будущее.

Он протянул брату рукавицу, тонкую, словно шелковую. Ледяную, как и положено железу в зимнюю стужу. Свальд ее принял, но надевать не стал. Вместо этого спросил, понизив голос до шепота:

— Но почему он не открылся сразу, Харальд? Если бы я знал, кто это…

— Согласился бы стать жертвой? — негромко отозвался Харальд.

Свальд в ответ зло сапнул носом. Заявил глухо:

— Мы и так приносим жертвы всем богам. Вот скоро на йоль будем жертвовать, как положено. В Сивербе к этому празднику всегда забивали лучшего быка. Прочей скотины без счета. Опять же, если кто-то умирает не в бою, жертвуем рабынь. Или виновного в смерти. Шведы в своей Уппсале (город с храмом) на священном дубе рабов без остановки вешают…

— Так то рабов, — бросил Харальд. — Подумай сам, Свальд. Все мы свободные люди. Воины. Кому из нас понравится мысль о том, что он станет жертвой? Что из него выцедят всю кровь, а потом сбросят с высоты, как иногда швыряют в ущелья подохших от болезней рабов, чтобы не возиться с могилой? Люди Нартвегра привыкли жить с высоко поднятой головой. И в посмертный мир тоже хотят уйти с прямой спиной. В Вальгаллу или в Хель — неважно.

Свальд помолчал, размышляя. Спросил, снова переходя на шепот:

— Что ты собираешься делать теперь?

— Раз этот Эрев не появился здесь, значит, он будет ждать меня в другом месте, — тихо сказал Харальд. — И я начинаю подозревать, что весть о чужаке на озере дошло до меня не случайно. Я не хочу обвинять ярла Бедульфа. Может, тот человек нарочно показался его рабу, зная, что я рано или поздно пошлю людей во Фрогсгард с расспросами — и узнаю об этом. И вот еще что, Свальд. Когда я в последний раз виделся с Ермунгардом, он заявил, что рядом со мной есть человек, замешанный во всем этом.

Харальд на мгновенье смолк, вспомнив дословно то, что сказал родитель — человек, побывавший на дикой охоте, с даром от Тора… мог ли Эрев оказаться тем, кто устраивал это у него под носом, в окрестностях Йорингарда? Или, если в этом замешан не один человек, одним из тех, кто устраивал?

Если бывший воин брата сумел уйти из крепости посреди белого дня, не замеченный никем, то мог, нехотя признал Харальд.

И продолжил:

— Еще Ермунгард сказал, что у него может быть дар от колдуна. Какой — неизвестно. Поскольку у тебя теперь есть эта рукавица — я хотел бы, чтобы дальше, к озеру, ты пошел вместе со мной. Я жду ответа, Свальд. Но учти, если там и впрямь ловушка, как я теперь считаю, то это будет опасно для всех нас.

Свальд снова с силой выдохнул, лицо его окуталось паром.

— А я думаю, брат, что сидеть и ничего не делать для меня теперь еще опасней. Конечно, я пойду. Вот только твоя жена… может, оставишь ее здесь, в этом селении?

— Нет, — тише прежнего сказал Харальд. — Во всем Нартвегре для Сванхильд есть только одно безопасное место — это то, которое рядом со мной. Ты должен это понимать лучше всех, брат. Ты сам за ней гнался.

— Тогда, может, просто не стоит лезть в ловушку? — проворчал Свальд. — Вернемся в Йорингард. После того, как ты придумал на ночь прятать стражу под драккары, а всех остальных запирать в домах, смертей не было. Доживем до весны, а потом… как я понимаю, германский конунг придет сюда по воле того, кого мы зовем колдуном? То есть это не Готфрид послал какого-то колдуна — а тот пошлет его к нам? Досидим до весны, затем разгромим конунга Готфрида. И, глядишь, все затихнет.

Харальд ухмыльнулся.

— В ловушку, Свальд, стоит лезть хотя бы для того, чтобы понять замысел врага. Кстати, прятать стражу под драккары, и запирать всех в домах предложила Сванхильд.

— Да? — изумился Свальд. — А по ней и не скажешь.

— Она не из Нартвегра, — напомнил Харальд. — Живет по-другому, думает по-другому. Будь на ее месте Рагнхильд, об этом уже шептался бы весь Йорингард. Пойдем в дом, Свальд. Ты с дороги согреешься, а я обдумаю все. И мы поедим.

Что Харальда порадовало — Сванхильд, послушавшись его, на крыльцо не вышла, оставшись в доме. Сейчас ее непослушание встало бы ему костью в горле…

Он натолкнулся на нее, уже одетую, в сапогах, с плащом, перекинутым через руку, сразу за дверью. Увидев вошедшего Свальда, жена уронила:

— Доброе утро.

И глаза у нее при этом расширились.

— Доброе, — торопливо пробормотал Свальд.

То ли Сванхильд вспомнила, как родич за ней гнался, то ли просто удивилась, увидев его тут, подумал Харальд. Тут же объявил, посмотрев на воинов, стоявших рядом:

— На дворе рассвело, так что можете выйти. Но не разделяйтесь — куда бы не шли, шагайте все вместе.

Кто-то громко хмыкнул, он возвысил голос:

— Повсюду — вместе. Если, конечно, не хотите, чтобы потом одного из вас нашли с переломанными костями. Притащите наши припасы, чтобы перекусить перед дорогой. Вчера мы были гостями, но это было вчера. И остальным передайте то, что я сейчас сказал. Заодно освободите от поклажи одни сани. Положите туда убитого, который лежит во дворе. Прикройте его чем-нибудь, чтобы собаки не добрались.

Он повел подбородком в сторону двери — и люди дружно повалили во двор. Спросил, переведя взгляд на хозяина:

— Мне сказали, что от Гереборга до озера Россватен мы доберемся лишь после заката. Есть дорога покороче?

— Ну… — тот задумался. — По реке вы дойдете быстрей. Она здесь рядом. Как только выйдете со двора, поворачивайте к востоку — и наткнетесь на Рефсну. Она сейчас покрыта льдом, для лыж — самое то. И впадает в Россватен. Конечно, покрутит немного между холмов, но по льду бежать быстрей и легче, чем по снегу. Однако надо посматривать под ноги — там кое-где ключи со дна бьют, у берега можно наскочить на полынью. Если поторопитесь, то доберетесь до Россватена еще до заката.

Харальд, подумав одно мгновенье, спросил:

— А от дома ярла Бедульфа до Россватена далеко?

— Да почти столько же, сколько от моего дома, — неторопливо ответил хозяин. — Правда, ярл живет на западе, ближе к морю. По другую сторону Россватена.

Выходит, начни я свой путь от дома Бедульфа, все равно пришел бы на озеро уже затемно, подумал Харальд. И перевел взгляд на Свальда. Объявил:

— Тех, кто пришел с тобой, я оставлю тут. Дам им припасы, чтобы не объедали хозяев. Сегодня отдохнут, а завтра с утра вернутся в Йорингард. И заберут с собой погибшего. У тебя хватит сил, чтобы пойти на лыжах? Одну пару, как я заметил, твои люди сохранили. Палки возьмем у здешних хозяев…

— А я надеялся, что мне найдется местечко на санях, — почти горестно пробормотал Свальд.

— Нет, — равнодушно сказал Харальд. — Ты пойдешь в голове отряда, одним из первых. Выдержишь еще одну ночь без сна?

Свальд пожал плечами, ответил уверенно:

— Да я бы и раньше выдержал. А теперь, с тем, что у меня есть, полагаю… — он стрельнул взглядом в сторону хозяев, торопливо замолчал.

Харальд, не обращая на него больше внимания, бросил Сванхильд:

— За стол. Позавтракаем — и в путь.

За припасами, которые он взял для себя и жены, Харальд ходить не стал, решив обойтись тем, что будут есть его люди.

И, пока жевал копченое мясо с лепешками, которые жена хозяина поспешно разогрела над очагом, размышлял. В округе полно озер, но чужака заметили именно на Россватене. Не потому ли, что до него из Йорингарда два дня пути и добраться туда можно лишь к вечеру? А если ехать из дома Бедульфа — то три дня пути. И опять-таки доберешься к вечеру…

Ловушкой пахло все сильней.

Но идти все равно надо, решил Харальд. Нельзя упускать возможности открыто схлестнуться с теми, кто до сих пор бил лишь в спину. Иначе он и дальше будет жить, все время оглядываясь и ожидая новой беды.

Харальд перевел взгляд на Сванхильд. Хозяйка только что подсунула ей тарелку с ломтями свежего сыра. Он торопливо ухватил первый кусок, прожевал, кивнул, позволяя и ей взять сыра.

Подумал безрадостно — придется рискнуть не только собой, но и женой. И детенышем, которого она носит. С другой стороны, если ничего не делать, то до нее рано или поздно опять доберутся. В покое их все равно не оставят…

Река Рефсна изгибалась ледяной лентой среди заиндевевших ив, росших по берегам. Бежать по льду и впрямь было легче, чем по снегу.

Перекусывали на ходу. Остановиться Харальд разрешил только два раза — и лишь для того, чтобы перевести дыхание и справить нужду.

До Россватена они добрались, когда солнце склонилось к западу, а на лед уже легли длинные тени от деревьев, росших по берегам.

— Брат, — Крикнул Свальд. — Там, кажется, пещера. Вон в тех скалах.

Харальд, как раз сейчас скользивший от саней, на которых сидела Сванхильд, к началу отряда, посмотрел туда, куда указывал брат.

Устье реки, там, где она впадала в озеро, окружали невысокие скалы, поросшие лесом. По левую сторону в скалах темнел зев пещеры. Перед ним была небольшая пустошь…

— Подойдет, — согласился Харальд, уже подкатывая к Свальду. И распорядился: — Все на берег. Рубите деревья, расчищайте снег под скалой. Пока не стемнело, надо приготовить место для ночлега. Но такой, чтобы и костер развести внутри, и самим уместится. Для лошадей тоже нужно место. Если пещера будет маловата, соорудим на выходе шалаш на два ската. Если внутри места достаточно, просто прикроем выход бревнами.

Ночь выдалась морозной — и тихой.

Сванхильд, скинув плащ, разогрела на камнях промасленные лепешки из их запасов. Заодно приглядела за похлебкой, булькавшей в общем котле.

Его люди, одарив сначала девчонку, потом его самого изучающими взглядами, потихоньку расселись на некотором удалении от огня. Оставив Сванхильд наедине с котлом и поварешкой. И подсунув ей под руку свертки, где лежали соль, травы, масло — чтобы бросила в котел, когда ячмень и мелко резаное мясо уже сварятся. Один, осмелевший достаточно, попросил разогреть лепешки и для них…

Девчонка с готовностью закивала.

Харальд, сидевший у входа, занавешенного меховой полостью из саней, не повел и бровью. Пусть разомнет ноги, решил он, поглядывая в сторону Сванхильд. Та крутилась всего в трех шагах от него — костер развели у входа в пещеру, там, где в навесе оставили дыру для дыма.

Подошел отчаянно зевавший Свальд, пробормотал:

— Сейчас поем и усну… если что, пинай со всей силы. Иначе не добудишься.

— Так и сделаю, — пообещал Харальд.

Свальд стрельнул глазами в сторону Сванхильд, прошептал:

— И все же не стоило тащить ее сюда.

— Ее не стоило оставлять, — отозвался он.

И замолчал, взмахом руки приказав Свальду отойти. Замер, опять прислушиваясь к тому, что творилось снаружи.

Там было тихо. Даже ветер не посвистывал. Солнце уже зашло…

И все эти два дня, подумал Харальд, стояла морозная, ясная погода. Словно кто-то позаботился о том, чтобы они добрались сюда без затруднений.

Он так и не уснул. Похлебал горячего варева, которое поднесла ему Сванхильд, и остался сидеть у входа, примостившись на короткой коряге, принесенной для костра. Ждал, держа руку на рукояти секиры.

Место для Сванхильд приготовили в глубине пещеры. Она свернулась под мехами, подобрав ноги, и вроде бы задремала.

А Харальда в сон не тянуло. Внутри словно звенела натянутая струна…

И когда к храпу его людей добавился какой-то звук, Харальд испытал облегчение. Прислушался, не вставая.

В похрапывание вплеталось далекое, едва слышное поскрипывание снега. Кто-то ходил туда-сюда, не здесь, не близко, но в морозную тихую ночь звук разносится далеко. И время от времени ходивший тащил что-то тяжелое, потому что снег то и дело начинал скрипеть без перерыва, неровно, муторно-долго…

Харальд встал, отступил на шаг, навершием секиры отодвинул меховую полость, закрывавшую вход. Всмотрелся в узкую полоску ночной темноты. Но ничего не увидел.

Значит, надо выходить. Может, на это и рассчитывали — что он, заслышал звук чьих-то шагов, выскочит наружу?

Харальд сделал несколько шагов назад, наклонился над человеком, лежавшим ближе всех к входу. Сжал его плечо, потом тряхнул, прошептал:

— Вставай, но тихо. Буди остальных. Чтобы все были на ногах… но молча, без болтовни. Передай тем, кого разбудишь — кто-то ходит неподалеку, поэтому ни звука.

Харальд снова отступил к входу — а его люди, спавшие вповалку, впритык друг к другу, начали молча подниматься. Проснувшиеся будили следующих, подхватывали оружие, подходили к нему.

— Что там? — вполголоса спросил Свальд, подойдя к Харальду.

— Кто-то ходит, — тихо ответил Харальд.

Снег продолжал поскрипывать — далеко, едва слышно.

Снаружи, возле скал, тоже кто-то мог затаиться, подумал Харальд. Подобравшись беззвучно, в отличие от того, кто расхаживал там вдалеке по снегу. Или даже подлетев. Правда, Свальд говорил, что различил свист — но кто его знает, вдруг колесница Тора издает звуки не всегда…

— Где дротнинг? — проворчал Харальд. — Ко мне ее.

Он обернулся, заслышав, как Сванхильд пробирается сквозь толпу воинов. Подумал вдруг — даже ножа ей не дал. Выдернул из ножен на поясе кинжал, протянул жене.

Девчонка приняла — и Харальд, на мгновенье накрыв ладонью тонкие пальцы, уже сжавшиеся на рукояти, пробормотал:

— Себя не порань. Если я позову, выйдешь. А пока сиди тут.

Она ответила серьезным, каким-то повзрослевшим взглядом. Харальд тут же посмотрел на Свальда, бросил:

— Мы с тобой пойдем первыми.

И указал сначала на одного воина, потом на другого.

— Ты и ты. Ваше дело — прикрывать дротнинг от стрел. Следом — остальные. Щиты все держат наготове. Но пока ждите. Стойте тут, выйдете, когда я позову.

Харальд развернулся, прислушался к звукам, что доносились снаружи. Сдернул полость, закрывавшую вход, отбросил в сторону. Сделал несколько быстрых шагов к краю пустоши — туда, где она переходила в пологий берег озера. Быстро огляделся, скользя взглядом по реке, скалам, озеру…

Почти полная луна сияла на небе, заливая все синеватым светом. На снегу вокруг их укрытия подозрительных теней видно не было.

По левую руку бело-синяя лента реки раздавалась вширь, переходя в широкое поле озерного льда, присыпанного снегом.

И там, на озере, что-то неясно и смутно темнело. Прямо на льду. Далекого поскрипывания он сейчас не слышал…

— Может, возьмем факелы? — пробормотал Свальд, становясь рядом.

— У тех, кто меня позвал, их нет, — ответил Харальд, щурясь и пытаясь разглядеть, что там на льду. — И мы им будем видны, а они нам нет. Только подсветим себя без толку. Хотя…

Не будь здесь Сванхильд, подумал он, сбегал бы и посмотрел. Но ее не оставишь без присмотра — и после истории с Кресив никому не доверишь…

Харальд вскинул руку, свободную от секиры, распорядился вполголоса:

— Кольскег, где ты там? Мне нужен твой лук. Стрелы с обмоткой есть? Если что, возьми у других. И прихвати огня. Потом ко мне.

Он дождался, пока воин, взяв подожженное от кострища полено, подойдет к нему. Приказал:

— Целься туда, куда я покажу. Там на льду что-то есть.

Кольскег согласно хмыкнул. Повозился, передавая горевшее поленце Свальду и накладывая на тетиву стрелу с берестяной обмоткой. Харальд вытянул руку, указывая. Лунный свет как-то странно блеснул на коже ладони. Он нахмурился…

Но стрела уже свистнула, улетела вдаль, рассыпая искры.

Кольскег посылал одну стрелу за другой. Они падали на лед, обмотка на тонких древках разгоралась, высвечивая выглаженное пространство, разрисованное синими тенями. Харальд различил крохотные фигурки, рядами лежавшие на озерном льду.

— Люди? — удивленно пробормотал стоявший рядом Свальд. — Мертвые, что ли? Валяются как трупы…

Харальд молча пересчитал тех, кого мог рассмотреть. Восемь человек, неровно разложенных в три ряда. И еще что-то виднелось чуть дальше, на краю освещенного пространства.

Он медлил, рассматривая то, что высвечивали догоравшие стрелы. Подумал — так вот почему поскрипывал снег. Тела — или все еще живых людей? — раскладывали по льду.

— Побереги стрелы, — буркнул он Кольскегу. — Свальд, твоя добыча у тебя на руке?

— Да, — чуть ли не радостно ответил брат. — Что, сходим на озеро? Посмотрим, что там…

Харальд скривился. Свальду все не впрок — и даже рукавица, содранная с руки Тора, лишь наполнила его излишней самоуверенностью. Причем не вовремя.

Он помолчал, прикидывая все.

Кто-то подстроил все так, что он ночью оказался на этом озере. Тела на льду… жертвы? То ли мертвые, то ли просто равнодушные ко всему. Свальд говорил о неожиданно навалившемся безразличии, когда рассказывал о встрече с Тором.

— Харальд, — вдруг сказал брат. — Что-то ты… вроде как светишься. Немного, но…

Значит, ему не показалось. Харальд вскинул руку — кожа густо белела во мраке. И едва заметно светилась, но пока что не серебром, а лишь вымороженной белизной. Начинается?

Он еще успел подумать о том, что самое умное — это прямо сейчас вернуться назад, к Сванхильд. Чтобы та была под боком, если кожа вдруг ярко засияет начищенным серебром…

Почти полная луна сейчас висела по правую руку — низко, над вершинами далеких гор. А по левую, над озером, неожиданно блеснул многоцветный высверк. Блеснул и пропал.

И с неба упала полоса света. Изогнутая дугой, бледно-белая, отливающая серебром.

— Ночная радуга? — изумился Свальд. — Я о таком слышал, но… Харальд, ты…

Брат сказал еще что-то — но его слова потонули в вопле, прилетевшем с озера. Долгом, на пределе.

Ночная радуга, угрюмо подумал Харальд, уже разворачиваясь ко входу в пещеру. Но ведь зимой ее не бывает. Какая радуга без дождя?

В памяти вдруг всплыло — радужный мост Биврест. Может, ночью даже он становится просто белым?

А потом все мысли погасли. Последнее, что мелькнуло в уме — Сванхильд…

Свальд не знал, куда смотреть. То ли на Харальда, лицо и руки которого засияли серебром, то ли на озеро.

Однако серебряные пятна на Харальде он уже видел, а вот того, что творилось сейчас на озере — никогда. Так что Свальд уставился в ту сторону. Тем более, что Харальд ему ничего не приказывал. А просто молча повернулся, пошел обратно…

К жене направился, мелькнуло у Свальда. А она, как уже делала когда-то после пожара, избавит брата от серебряного сияния.

С озера долетел новый судорожный вопль, и Свальд больше не отвлекался от зрелища.

Конец радуги, полукольцом изогнувшейся над миром и падавшей со стороны далеких гор на востоке, уперся прямо в лед. Растекся по нему слоем света. Странного, слоистого света, шедшего волнами…

И теперь можно было рассмотреть тела — всего их оказалось двенадцать. За ними, возле конца радуги, стояла крохотная повозка, с парой силуэтов рядом.

А еще можно было разглядеть человека, присевшего над одним из лежавших тел. Полы широкого зимнего плаща раскинулись по льду двумя темными крыльями…

Неужто Эрев, подумал Свальд. Но потом мужчина поднялся — и он решил, что здоровяк швед был все-таки повыше и покрупней.

Мужчина шагнул к следующему телу. Снова раздался крик, долгий, захлебывающийся. Свальд даже различил пару слов:

— Проклятый Хелев…

Всю дорогу Забава старалась быть незаметной. Чувствовала себя лишней среди толпы мужиков. Обузой для них.

Ведь понятно же, что Харальд с людьми не в гости собрались. По-походному снарядились, по-походному и шли…

Но она все равно радовалась, что муж взял ее с собой. Все лучше, чем сидеть в крепости, думая, как бы чего с ним не случилось. И всматриваться в лица людей, подходивших к ней, вспоминая при этом слова Красавы — ты и знать не будешь, кто к тебе подходит, что с тобой сделают…

О словах этих Забава думала часто. А когда в Гереборге ранним утром объявился Свальд, первым делом опять вспомнила о них. Мало ли что? Вдруг на нем снова колдовство какое?

Она была сама не своя, пока не улучила мгновенье и не спросила у Харальда, зачем приехал его брат. Оказалось, тот лишь хотел предупредить, что из крепости пропал еще один человек. Днем, сразу же после их отъезда. И где этот пропавший, никто не знает.

После этого Забава устыдилась своей трусости. Прежде она такой не была. Разнежило ее житье за Харальдовой спиной, разбаловало…

Нужной она себя почувствовала лишь вечером, когда позволили заняться готовкой. Покрутилась у костра, доварила похлебку, разогрела всем лепешки. Отнесла Харальду, молча сидевшему у входа, горячего варева.

Он принял миску у нее из рук, пробормотал:

— Спасибо, дротнинг.

И Забава не удержалась от улыбки, хоть и понимала, что ему сейчас не до шуток. Дротнинг — княгиня. Спасибо, княгиня? Это она-то?

— Пожалуйста, Харальд, — отозвалась она.

По губам Харальда, уже зачерпнувшего первую ложку, пробежала слабая усмешка. Но вслух он строго сказал:

— Иди к костру. Не стой рядом со мной, ни к чему.

Выходит, полагает, что на них в любое мгновенье могут напасть, подумала Забава. И тихо отошла, вернувшись лишь за миской.

Но посматривала все время на мужа. И пока сидела возле костра, разведенного в ямке, на выходе из пещеры, и когда укладывалась спать. Харальд сидел внешне спокойный, даже какой-то расслабленный. Без шапки. Косицы разлетелись по темному меху плаща, глаза полуприкрыты…

А рука на рукояти секиры. Только когда ел, не держался за нее.

Потом Забава забылась зябким, некрепким сном, свернувшись в комок в дорожном плаще, на мехах, под которые подстелили сосновый лапник. А когда ночью один из воинов дотронулся до ее плеча, прошептав:

— Дротнинг, конунг велел вставать. Но тихо.

Она тут же проснулась. Поднялась, ежась от зябкой дрожи.

Тело ломило от недосыпа, от холода — под лапником и мехами был промерзший камень, от которой тянуло промозглой стылостью, пробиравшей до костей.

Но по всей пещере молча и угрюмо поднимались воины, так что Забава тут же забыла обо всем. И о ломоте в онемевшем теле, и об усталости. Подошла к Харальду, получила от него кинжал…

А потом муж вышел наружу вместе со Свальдом. Она осталась внутри, под покатым укрытием из бревен, косо приваленных к скале, на которых снаружи укрепили лапник для тепла.

Замерла, стоя между двух воинов, поглядывая на Харальда и его родича.

За ними расстилалась река, переходящая в озеро, залитое лунным светом. На дальнем берегу у подножия невысоких скал смутно белел заснеженный лес. Силуэты Харальда и Свальда казались черными пятнами на лунно-синем мареве мира…

Откуда-то прилетел крик, полный боли, и Забава вздрогнула. Стиснула кинжал, который держала. Тут же увидела, как повернулся к ней Харальд. Лицо и руки его вдруг загорелись серебром — да так, что на снег легли слабые отсветы.

Опять колдовство, со страхом подумала Забава.

Вот только звериной морды, прорисованной серебром, на лице Харальда в этот раз не оказалось. Кожа светилась сплошь. По непокрытой голове, по косицам текли ручьи света, отливавшего бледно-серым…

Она торопливо шагнула к нему, но наткнулась на край щита, выброшенного вперед и вбок одним из воинов, стоявших рядом.

— Конунг велел не выходить, пока он не позовет, — пробурчал мужик. — К тому же он сам сюда идет.

Харальд и впрямь шагал к ней, но как-то медленно, тяжело. Ноги переставлял приволакивая, покачиваясь.

Раздался второй крик, полный боли — и ярости. Харальд на мгновенье застыл. Развел руки в стороны, почему-то выронил секиру…

И вот эта упавшая секира окончательно испугала Забаву. Все не так, лихорадочно подумала она. То ли колдовства слишком много, то ли место тут такое — но с Харальдом что-то не то.

Она метнула взгляд на воина рядом, исподлобья, приказала:

— Ты… и все вы. Отойдите назад. Я говорить с конунгом.

Воин лишь качнул головой, не двинувшись с места. Край щита по-прежнему перегораживал ей путь.

И сердце у Забавы гулко стукнуло — а затем мир посерел, потеряв краски, которых и без того было немного. Ярко-алым засветился силуэт Свальда. В стороне, на том берегу реки, вдруг появилась маленькая фигура, прорисованная красным — человек, которого она прежде не видела. Хотя стоял он не так далеко, река Рефсна была не слишком широкой…

А Харальд засиял раскалено-синим. И Забаве почему-то вспомнилась Красава, тоже отливавшая синим в тот день, когда все случилось — посередине, внутри красного.

Что-то не так, метнулась судорожная мысль.

— Все назад, — приказала Забава чужим, не своим голосом.

И воин убрал щит — а в следующее мгновенье синий силуэт Харальда оказался уже в паре шагов. Замер, протягивая к ней руки.

— Беги… — неожиданно прохрипел Харальд. Щель распахнувшегося рта оказалась единственным темным местом на его лице — но эту темноту тут же залила слепящая синева.

Прилетел третий крик. Она даже расслышала какие-то слова. Только не поняла, какие, не до этого было.

Харальд покачнулся. Обнять его, быстро подумала Забава. Поцеловать, пусть и при воинах. Может, тогда и пройдет этот морок, эти чары на нем. Как прежде проходило.

Она отшвырнула кинжал, шагнула вперед, наружу, к Харальду. Ощутила вдруг его руки на шее…

Попыталась крикнуть, но не смогла. Пальцы Харальда больно сдавили горло. Потянули, вздергивая ее вверх.

Забава, пытаясь вдохнуть воздуха, вцепилась в его запястья. Знала откуда-то, что сейчас надо бы пальцы крючьями — да ему в глаза, со всей силы…

Но не могла этого сделать, потому что это был он. И он сейчас был не в себе.

Харальд, билось у нее в уме. Харальд.

— Ярл, — завопил кто-то из воинов за ее спиной. — Свальд. Сюда.

За спиной заорали, выкликая его имя — и Свальд обернулся.

Харальд уже дошел до входа, обрамленного толстыми жердями. Голова сияла серебром, высвечивая лица воинов, бывших внутри. Сванхильд, насколько он мог видеть, стояла перед братом.

Но что-то в лицах людей Харальда ему не понравилась. Опять же, Сванхильд стояла как-то не так…

И уже торопливо шагнув к Харальду, Свальд сообразил, что Харальд держал жену за горло. Без шуток, по-настоящему.

В иное время Свальд не стал бы к нему лезть. Каждый имеет право разобраться со своей бабой. Без помех. К тому же жена у Харальда полонянка и бывшая рабыня. Пожелай он, так завтра она снова станет рабыней.

А жизнь рабыни в руках хозяина.

Но без Сванхильд серебро на коже брата могло вообще не погаснуть. Что случится после этого, неизвестно. Однако Харальд ему нужен, и не только из-за Веллинхела. Много чего случилось в последнее время, много чего изменилось. Пусть сейчас что-то пошло не так, скорей всего, из-за того, что творилось на озере — но Сванхильд для Харальда была больше, чем просто баба.

Все эти мысли мелькнули в уме у Свальда в мгновение ока. А затем он услышал, как Харальд прохрипел:

— Беги…

У Забавы перед глазами все уже темнело — даже слепящая синева лица Харальда начала блекнуть.

Ребенок, вдруг вспыхнуло у нее в уме. Ради ребенка…

И она, напрягшись, стоя уже на носках ног, потому что руки Харальда тянули вверх, из последних сил врезала ему по щеке. Благо тот был близко, меньше, чем в шаге.

Целила не в глаза — но пальцы согнула крючьями. Под ногти сразу же набилась его кожа, ледяная, какая-то режущая, колючая.

В бело-синем лице Харальда открылись четыре черных борозды — как раз там, где прошлись ее пальцы. Мгновенно, точно раны, оставшиеся после ножей.

Руки, стискивавшие ее горло, вдруг разжались. Забава, закашлявшись, отступила назад. Но глаз от мужа не отвела.

— Беги, — опять прохрипел Харальд.

И развел руки. Четыре черные борозды на его щеке словно дышали — истончились, став не толще нити, но тут же распухли, каждая расползлась на толщину пальца…

С озера долетел четвертый крик.

А затем раздался глухой звук, и Харальд упал. Перед Забавой вдруг возник алый силуэт. Рявкнул голосом Свальда — и она ощутила его пальцы на своем плече:

— Чего стоишь? Брат велел бежать. Выведите коня для дротнинг.

Это он уже воинам, осознала Забава.

Сиявший синим Харальд неподвижно лежал в паре шагов от нее. Словно не просто упал, а отлетел от удара.

Кто-то подтолкнул ее в спину, крикнул:

— Посторонись. Не стой на пути у коня, дротнинг.

Забава налетела на Свальда. Родич мужа подхватил, поддержал, чтобы не упала. Она уцепилась за плащ на его груди, запуталась пальцами в пышном меху, скрипуче прокашляла:

— Что с Харальдом?

— Ничего, — зло бросил Свальд. — От одной затрещины не умирают.

— Его нельзя… — просипела Забава. — Нельзя оставлять…

Свальд, не обращая на нее внимания, приказал — не ей, а кому-то другому:

— Поедешь с дротнинг, приглядишь, чтобы она не свалилась с коня. Выведите для него второго жеребца. Живо.

— Нет, — прохрипела Забава. — Не поеду.

Она разжала руки, рванулась было к Харальду — но Свальд схватил за локти и дернул в сторону. Сзади недовольно зафыркал усталый конь, которого выводили на мороз.

Откуда-то прилетел пятый крик. Отразился эхом от скал на берегу…

Там же человек мучается, мелькнуло у Забавы. Кричат уже не в первый раз — и все это как-то связано с Харальдом.

По телу прокатился тошнотворный холодок ужаса. Она оглянулась на мужа. Сиявший синим силуэт ворочался, словно Харальд приходил в себя…

Свальд, по-прежнему державший ее руки, вдруг толкнул Забаву назад. Ее тут же подхватили сзади, вцепились в плечи. Чей-то голос над ухом бросил:

— Поехали, дротнинг.

— Уезжай, — рявкнул Свальд. — Я сам пригляжу за братом. А тебе лучше быть подальше от него.

Ее уже тянули к коню. Забава сделала шаг в ту сторону — скорее равнодушно, чем послушно. В уме вихрем летели мысли.

Сейчас, когда перед глазами все посерело, Харальд сиял синим светом. Как Красава тогда в опочивальне.

Правда, в сестре синего было чуть-чуть — пятном внутри красного. А Харальд весь переливался раскаленной синевой.

И все же… Красава тогда вкладывала в головы людей, что хотела, словно в нее кто-то вселился. Может, в Харальда тоже кто-то вселился? Поэтому он и пытался ее придушить?

Нет, решила Забава. До того, как мир посерел и Харальд схватил ее за горло — кожа у него загорелась серебром. Как с ним уже случалось. Это колдовство и раньше в нем было.

Только теперь оно стало сильней. Прежде на его лице появлялась морда зверя из серебра… или же сияние пятнами по телу ползло, как тогда, после пожара. А на этот раз морды не было. И ни единой темной промоины на коже не осталось. Весь полыхал, сплошь.

Значит, вот как выглядит покрытый серебряным сиянием Харальд, когда сила ребеночка в ней просыпается — и мир для нее сереет, подумала Забава. Горит синим светом. Тогда как простые люди светятся красным.

И эти крики. Что-то творилось здесь, что-то делали с людьми. А Харальд после этого стал другим. Захотел ее убить…

И в то же время не хотел, раз велел бежать.

Вдали опять закричали — вопль прилетел откуда-то слева. Забава, которую уже оттащили в сторону, оглянулась. Пылал красным Свальд, стоя над Харальдом, уже поднявшимся на одно колено. За ними, на озере, переливались огоньки — красные и пара синих. Там, на льду, были и люди, и еще кто-то. Там что-то происходило. Вот почему изменился Харальд…

Воин, подтащивший ее к коню, крикнул:

— Я тебя подниму, дротнинг. Первым делом — перекинь ногу через конскую спину.

Забава кивнула. Жеребец рядом светился блекло-розово, неярко. Чужие руки подхватили сзади за талию, она взлетела вверх…

И перекинула ногу, как было сказано. Вцепилась в гриву, когда ее посадили, уже с высоты конской спины кинула взгляд на далекие огоньки.

Там, в той стороне, серая блеклость мира расцветала белыми сполохами. И видно было, что там ровное поле — покрытое льдом озеро? Сверху на него падала изогнутой дугой полоса белого цвета. Виднелся крохотный синий силуэт, рядом красные пятнышки. Еще дальше — другая синяя метка.

А Харальд уже поднимался, медленно, тяжело. На раскалено-синем лице словно дышали четыре борозды — усыхали, снова раскрывались. Алый силуэт Свальд замер между Забавой и Харальдом…

Рядом забирался на второго коня один из воинов.

Забава кинула тоскливый взгляд на мужа. Скользнула ладонями по шее жеребца, на котором сидела. Отловила поводья — веревочные, наспех привязанные к узде вместо длинных вожжей.

Лишь бы ребенку не повредить, подумала она. И что теперь? Бежать, как велел Харальд? Или все-таки посмотреть, что творится на озере? Но ведь даже оружия нет…

Возле ее правого колена из серой мути вдруг прорезался белый силуэт. Появился резко, из ниоткуда. Забава еще успела подумать, что это женщина. Волосы слишком уж длинные, чуть ли не до пят, узкие плечи. Только на живого человека женщина была не похожа, скорей на призрак.

В следующее мгновенье Забава расслышала слово, которое выдохнул белый призрак:

— Прости.

И тут же женщина вскинула руку, в которой оказалась чаша…

Жеребец под Забавой в ответ на это движение почему-то дернулся, оторвал передние копыта от заснеженной земли. Встал на дыбки, хоть и невысоко, заржал. Забава от неожиданности обеими руками вцепилась ему в гриву. Кое-как удержалась.

Стоявшая рядом белая женщина шлепнула коня по шее. Тот рванулся влево, к озеру. Проскочил мимо Свальда, попытавшегося его остановить — и понес Забаву к озеру.

По щекам и ушам хлестнуло ледяным воздухом — шапка слетела с головы, пока Харальд ее душил. Забава, уцепившись за шею жеребца, коленками стиснула крутые бока. Молнией блеснула мысль, что сейчас умней всего было бы спрыгнуть с коня. Внизу снег, глядишь, и не расшибется. А потом кто-нибудь подбежит и поможет. Свальд или воины мужа…

Но то, что изменило Харальда, пришло с озера, пролетело в уме у Забавы. Оттуда, куда ее нес конь. Ну так она хоть посмотрит, что там.

Жеребец выскочил на лед, звонко грохотнувший под подковами. Тут его почему-то повело в сторону. Он заржал — жалобно, испугано. И косо, как-то боком, начал заваливаться.

Забава слетела вниз, один раз перекувыркнулась по заснеженному льду. Шею и щеки тут же ожгло ледяным холодом, в волосы набился снег.

Позади ржал конь — прерывисто, точно задыхался. Она поспешно приподнялась, села.

Плечо и бок, которым ударилась о лед, вроде не болели — но онемели. Забава судорожно вздохнула, стряхнула снег, залепивший глаза.

И разглядела один из синих силуэтов, возвышавшийся сейчас рядом с ней, всего в паре шагов. Высокий, крепкий. Мужик, решила Забава, поспешно поднимаясь.

И уже потом разглядела копье у него в руке.

Онемевшая после падения нога чуть не подвернулась, но она все же устояла.

Там, где следовало находиться правому глазу, в голове у синего мужика белела дыра. Ей даже показалось, что дыра эта свищом уходила внутрь головы…

Хотя как такое может быть? С такой дырищей не живут.

В нескольких шагах замер еще один человек, тоже отливавший синим. Одно мгновенье было тихо — Забава молчала, эти двое внимательно ее разглядывали.

Потом тот, что стоял в нескольких шагах, громко бросил:

— Она сама принесла нам сюда отродье Локи в своем животе, отец.

В голосе у него словно что-то погромыхивало.

Мужчина, стоявший рядом с Забавой, ответил:

— Эта пожива не для твоего Мьельнира. Выродок Змея скоро придет — вот тогда все и завершится.

Отродье Локи, подумала Забава. Гудню рассказывала, что Локи это еще один здешний бог, вроде одноглазого Одина. И наподобие Тора, бога грозы, у которого есть волшебный молот Мьельнир.

Причем бог Локи был дедом Харальда. Получается, отродья Локи — это Харальд и ее ребеночек.

И стоит она сейчас перед Одином и Тором.

Забава скользнула взглядом по озеру. Чуть дальше, на ровной серой поверхности, которая могла быть только озерным льдом, лежало несколько тел, в которых размытая краснота едва теплилась, отливая серым. Умирают? Или уже мертвые? Еще дальше виднелись человеческие тела, светившиеся поярче, бледно-красным. Люди, живые.

Стоявшая перед ней высокая синяя фигура неторопливо повернулась, двинулась к лежавшим.

— Зачем? — бросила Забава ему в спину. — Зачем вы…

Она не договорила того, что хотела сказать — "хотите меня убить". Осознала вдруг, что такое спрашивать может лишь дите малое.

И так все ясно. Саму ее убивать — да кто она такая? Убить хотят ребенка. Но сами они делать этого не станут. Дождутся Харальда.

Высокий мужчина, шагнувший к телам на льду, на ее слова внимания не обратил.

Бежать надо, стрельнуло в уме у Забавы. Все-таки прав был Свальд, родич мужа — ей надо убираться отсюда. Даже если Харальд погонится следом, может, вдали от этого места колдовство с него сойдет…

Она кинула быстрый взгляд в сторону коня — но тот неподвижной грудой лежал в стороне. Бледно-розовое марево внутри его силуэта стало еще светлей, ржания не было слышно.

Забава на непослушных ногах кинулась в сторону русла реки, мутной лентой выплывавшего из-за серых комков прибрежных зарослей. Но наперез ей выскочил человек, сияющий красным. Размахнулся, словно набрасывая что-то…

И Забава уже во второй раз с размаху грохнулась об лед. Дернулась, ощутив под пальцами и на лице что-то похожее на частую рыбачью сеть.

Первое, что ощутил Харальд — это боль в левой щеке.

А следом хлестнули мысли. Где Сванхильд? Почему в руке нет секиры? Кто и зачем успел вывести коня, стоявшего сейчас в стороне? Кто успел на него залезть? Зачем?

Харальд скривился, ощутив, как ноет щека — дергающей, мозжащей болью. Но почему-то обрадовался этой боли. Сосредоточился на ней…

Мир перед глазами сиял багровым, однако по нему ползли серые тени. Рядом замер белый силуэт. Женский, с чашей в руках.

— Стой, как стоишь, — тихо выдохнула женщина.

С длинными белыми волосами, со смутно знакомым голосом… Сигюн?

— Чтобы те, кто сейчас творит свое дело на озере, меня не увидели, — сказала жена Локи. — Я принесла тебе яду, Харальд. Выпей.

— И настанет Рагнарек? — как-то скрипуче ответил он. Подумал быстро — яд от родителя?

По правую руку от него вдруг возник Свальд. Глянул на Сигюн, молча сунул в ладонь рукоять секиры. Харальд сжал пальцы. И уже собрался спросить у брата, где Сванхильд — но тут Сигюн сказала:

— Сказку про Рагнарек, которую Ермунгард рассказал тебе, сочинили для него боги. И поведали через йотунов, которых подослали — чтобы Змей поверил. Чтобы он сманивал к себе своих сыновей прежде, чем они породят того, чей приход предсказала вельва. Истинный Рагнарек — дитя, которое возьмет силу двоих, тебя и твоего отца — еще не родился. Он опасен для богов Асгарда, но не для людей. Выпей яду, Харальд. Стань тем, кем должен, чтобы защитить дитя. Скорей, времени мало.

И рано или поздно настанет Рагнарек, подумал Харальд. Точнее, он народится у девчонки. А затем…

Боль в щеке на мгновенье ослабла, и мысль тут же ускользнула. Харальд оскалился, сморщился, чтобы вернуть ноющее ощущение на коже. Вцепился в него, как хватается утопающий за брошенную веревку.

Подумал — Рагнарек или не Рагнарек, но это его детеныш. Кроме того, щенок пока лишь часть Сванхильд. Так что спасать надо обоих…

Вот только можно ли доверять Сигюн?

Она жена деда, мелькнуло у него. К богам у нее свой счет — за сыновей, обращенных в волков, один из которых загрыз другого. Так что ей можно верить.

— Где… — начал было Харальд.

Но тут с озера за его спиной снова прилетел истошный вопль, и боль в щеке отступила вместе с мыслями. Харальд скривился, повел головой, приподняв плечо — чтобы мех плаща, в который набился снег, прошелся по коже.

Щека заныла, хоть и не так сильно, как прежде. Сознание оставалось каким-то мутным, мысли ускользали — хоть и проблескивали иногда.

— Сванхильд сейчас на озере, в руках богов, — быстро сказала Сигюн. — Один пришел по Бивресту, Тор тоже тут.

Она протянула ему чашу, белую, полупрозрачную. На самом дне колыхалось темно-багровая вязкая жижа.

— Осторожней, Харальд, — уронил стоявший рядом Свальд.

Но он уже коснулся губами льдисто-холодного края — оглянувшись перед этим в сторону озера. Девчонки нигде не было видно. Или она была слишком далеко? Мысли расплывались, не давая себя поймать…

Яд прокатился по горлу, вымораживая тело изнутри. Харальд неожиданно подумал, что в зелье, которое когда-то подсунула ему Эйлин, яда родителя была крохотная капля, не больше. Да и та плавала в эле.

А он только что выпил чистый, неразбавленный яд Мирового Змея.

На спине вдруг люто зачесались и загорелись рубцы — и Харальд торопливо потянулся к пряжке на груди. Следом услышал, как трещит на спине одежда. Как рвется ткань, сквозь которую вылазят змеи…

Сигюн исчезла так же, как и в первый раз, мгновенно. Разом, словно ее тут и не было. Харальд рывком развернулся к озеру.

Свальд едва успел отпрыгнуть, когда брат, разворачиваясь, крутнулся. И чуть не задел его острием в навершии секиры.

Серебряный свет, которым исходила кожа Харальда, кое-где поблек, оставив на лице сияющую морду зверя. Над плечами нависали две змеиные головы, тоже в серебряных пятнах, складывавшихся в узор. Шеи змей внизу утолщались, порванная рубаха оттопырилась на спине.

— Присмотри за моими людьми, — велел Харальд, тяжело спускаясь к озеру.

— Все под крышу, — рявкнул Свальд.

И подумал — действительно, простым людям лучше сидеть в укрытии, когда боги дерутся. Но баба эта, Сигюн, все-таки слишком многое выболтала при воинах Харальда. А еще она говорила о ребенке. Выходит, Сванхильд беременна? Неродившийся детеныш наверняка от брата, иначе не было бы такой свистопляски вокруг него…

— Сидите и не высовывайтесь, — грозно приказал Свальд людям Харальда.

А потом развернулся. Поспешил вслед за братом к озеру, над которым по-прежнему нависал изогнутый мост белесой радуги — и пухлым покрывалом лежал надо льдом слоистый свет.

Где Сванхильд, думал Харальд, на ходу оглядывая берег, подсвеченный багровым и обложенный серыми тенями.

Мысли ворочались тяжело, с трудом. На людей, лежавших на льду, и того, кто присел рядом с одним из них, Харальд глянул лишь мельком. Не столько приглядываясь, сколько запоминая, кто где. Чуть дальше стояли еще два человека.

Сванхильд нигде не было. На льду лежали одни мужики, по большей части полуголые.

Он мазнул взглядом по повозке, стоявшей рядом с тем местом, где в озерный лед упиралась бледно-белая дуга — толстая, расходившаяся внизу слоями света. Черная колесница словно плыла в белесых волнах, перед ней темнели два звериных силуэта. Вроде бы с рогами.

Снова кто-то закричал. Берут кровь и жизнь, с непонятно откуда взявшейся уверенностью подумал Харальд. Чтобы использовать для…

Мысли вдруг стали неразличимыми, ускользающими. В следующее мгновенье перестала ныть щека, разом прошла боль во рту и горле, обожженных ядом. Только вспомнилось — коротким эхом, смутным пятном лица, вынырнувшим из глубин памяти — Добава.

Сознание Харальда, замершего на месте, ухватилось за это слово. Или имя? Добава. Слово все крутилось в уме…

Свальд, шедший следом за братом, задержал шаг. После нового крика, прилетевшего с озера, Харальд застыл, не дойдя всего пару шагов до снежных заносов, за которыми начиналось озеро. Змеи над его плечами засияли сплошным серебром, а потом сжались, словно усохли. Шеи их стали не толще веревок.

Ярл Огерсон тоже замер. Перекинул меч из правой руки в левую — чтобы освободить кулак, на который сейчас была натянута рукавица Тора…

На озере двое людей спокойно стояли возле повозки. Остальные лежали, неподвижно, без криков. Еще один присел возле одного из лежавших. И никто вроде бы не замечал ни его, ни брата.

А Харальд снова лучился светом. Змеи над плечами, даже истончившиеся, горели серебром.

И когда Свальд уже задумался — а не дать ли брату в ухо еще раз, не сильно, только чтобы привести в чувство — брат вдруг тряхнул головой.

Змеи над его плечами снова распухли, сквозь серебряное сияние проклюнулись темные промоины.

Добавы теперь нет, наконец сообразил Харальд. Он сам назвал ее Сванхильд — и теперь ее следует звать только так.

Сванхильд. Дуреха, глядевшая на него то с отчаяньем, то с забавной серьезностью. А иногда с жалостью. Хотя как девчонка, макушкой едва достающая ему до плеча, может жалеть его? Харальда Ермунгардсона, который сам себя объявил ярлом, а теперь стал конунгом?

Только Сванхильд на это и способна, вдруг подумал он.

А затем резко, точно пробудившись, к нему вернулись ощущения. Жжение в щеке. Едкая боль во рту и горле.

Нужно сделать две вещи, осознал Харальд, уже шагнув к сугробам, за которыми начиналась гладь озерного льда. Получить назад Сванхильд — если она и впрямь в руках богов. И оставить Тора без колесницы. Убить его вряд ли получиться, все-таки бог.

Но можно попробовать оставить его без колесницы, на которой он охотится. И загнать на Биврест, горевший над озером…

Пусть сидит в Асгарде и дожидается следующей радуги, чтобы спустится в этот мир. А когда захочет снова поиграть в бога-викинга, идущего в поход на земли людей и берущего свою добычу человеческими жизнями — пусть выбирает места для своей охоты с умом. Не заглядывая больше в эти края…

Это на родине конунга Готфрида Тору и его охоте рады. Да и то по весне, когда думают о будущем урожае. А здесь Нартвегр. Тут богам честно отдают положенные жертвы. Но в ответ ждут от них даров — здоровья, удачи в делах и в бою.

Однако не того, что боги сами придут охотиться на тех, кто их почитает.

Харальд ступил на лед, мельком глянул на змею, покачивавшуюся над левым плечом.

Голова, расписанная горящим серебром, тут же повернулась к нему. Светлые бусины глаз оказались без зрачков. Разумным взгляд змеи он не назвал бы. Не созрела еще? Или так и должно быть?

Харальд отвернулся от змеи, окинул озеро быстрым взглядом. И наконец-то заметил Сванхильд — она барахталась на льду шагах в тридцати от него, по правую руку, возле прибрежных зарослей. Словно пыталась подняться и не могла.

Жива, подумал Харальд. И рядом никого нет. Значит, прямо сейчас девчонке ничего не угрожает.

Сванхильд его тоже заметила. Замерла, перестав трепыхаться. Но не позвала…

И хоть по уму следовало бы глянуть, как там она, но Харальд этого делать не собирался. Была внутри странная, неприятная уверенность, что именно этого от него и ждут.

Сначала — боги. Тор, благодаря Свальду, вряд ли возьмется за свой Мьельнир. Или возьмется, но вот поймать молот после броска, как об этом рассказывают скальды, уже не сможет.

— Свальд, — негромко распорядился Харальд, делая еще один шаг. — Живо к Сванхильд. Отвечаешь за нее.

За его спиной ярл Огерсон свернул направо. Побежал к женщине на льду, снова перекинув меч в правую руку.

Харальд глубоко вздохнул, стиснул на ходу рукоять секиры. До первого лежавшего оставалось не больше двадцати шагов.

Мелькнула мысль — хорошо бы сейчас и впрямь подняться в воздух. Слетать до колесницы Тора, стоявшей там, где кончалась белая дуга света, падавшая с темных небес на озеро. Разнести ее в щепки, порубить зверей с рогами, а потом птицей метнуться к Сванхильд…

Мысль эту Харальд не додумал, потому что человек, сидевший на корточках возле одного из тел, выпрямился, опираясь на копье. И ему показалось, что правого глаза у мужчины нет.

Бог Один, угрюмо осознал Харальд. На мгновенье удивился, что не испытывает страха и трепета — только ненависть.

Конунг всех богов и хозяин Вальгаллы одно мгновенье смотрел на него молча. Потом сказал — негромко, но слова разнеслись над озером, отдаваясь шепчущим эхом в прибрежных скалах:

— Ты не…

— Отец, на него не действует, — грохочущим, как грозовой раскат, голосом рявкнул один из двух, стоявших в отдалении.

И размахнулся.

Тор все-таки запустил свой Мьельнир, успел подумать Харальд.

Он не стал тратить время на приседания и прочее — а сразу прыгнул вперед. Так, чтобы упасть на лед брюхом подальше отсюда. Оттолкнулся ногами, чтобы проехаться по льду, упав…

Харальд еще успел увидеть краем глаза, как летит к нему Мьельнир. Черной меткой, сыпавшей искрами. Ощутил, уже приземляясь на озерный лед, как дернулась в сторону молота змея на левом плече. Услышал, как захрустели ребра с левой стороны.

Полыхнула дикая боль, которой Харальд никогда до сих пор не испытывал. Дыхание оборвалось, и все исчезло.

Под сетью Забава перестала различать красные и синие огни вместо людей — и тех, кто людьми не был. Серая пелена, окутавшая мир, тоже исчезла.

Она дергалась из всех сил, пытаясь приподняться. Но сеть держала крепко, и в ответ на каждое движение еще сильнее врезалась в пальцы, в тело — не позволяя даже сесть, не то что встать.

Потом на лед выскочил Харальд. Его Забава узнала издалека. На лице у него опять горела серебряная звериная морда. Вот только над плечами еще что-то было…

Змеи, с содроганием поняла она. Сияющие, вроде той, что подбросили им когда-то в опочивальню.

А еще Харальд был без плаща — и ей почему-то стало еще холодней.

Муж повернул голову, бросил на нее быстрый взгляд. Забава тут же замерла, перестав шевелиться. Чтобы он не подумал, что ей плохо, прямо невтерпеж. Чтобы не кинулся к ней, позабыв о богах.

Может, ее для этого и бросили тут без присмотра, чтобы Харальд к ней кинулся. Вдруг это западня? А она в той западне приманка…

Лежать неподвижно оказалось куда легче, чем дергаться. Только спина, прижатая ко льду, стыла. Зато сеть перестала затягиваться, впиваясь в тело.

А потом Забава увидела Свальда, бежавшего к ней.

ГЛАВА 11. Вот прилетает…

Жена Харальда лежала по правую руку от того места, где Свальд выскочил на лед — там, где озеро соединялось с устьем реки. В пяти шагах от берега темнела туша коня, непонятно почему обезумевшего и вынесшего ее на озеро.

Сванхильд лежала неподвижно, так что он поднажал, торопясь к ней. И уже успел наклониться к жене брата, когда услышал, как сзади один из богов грохочуще прокричал — на него не действует.

О Харальде говорят, уверенно решил Свальд. А следом расслышал поскрипывание снега, пробивавшееся сквозь шорохи и шум за спиной.

Словно кто-то бежал к нему от прибрежных зарослей.

Он торопливо скользнул в сторону от Сванхильд, на ходу выпрямляясь и бросая взгляд в ту сторону, откуда шел звук. Но никого не увидел. Слоистый свет над озером превращал ночь в предрассветные сумерки, белая полоса льда перед заиндевевшим ивняком была как на ладони. Пусто.

Однако после всего того, что Свальд видел, он уже ничему не удивлялся — а вот ожидал чего угодно. Скрипнуло вдруг совсем близко…

И Свальд отпрыгнул в сторону, вслепую махнув мечом. Услышал в ответ звон стали. Снова прыгнул, выписал клинком широкую дугу слева направо, разворачиваясь. Зацепить даже не надеялся, просто взмахнул клинком, чтобы не подпустить к себе того, кого не видел. Заодно уводя его подальше от Сванхильд.

То ли перчатка Тора, надетая на руку, помогла, то ли просто повезло — но на лед вдруг брызнула кровь. Не его, чужая.

Все это произошло так быстро, что Свальд даже не успел сообразить, что происходит. Все было, как в горячке боя — когда не думаешь, а вертишься по наитию, уходя от чужого клинка.

За спиной вдруг низко, басовито свистнуло. Затем шваркнуло с хрустом, и опять свистнуло. Следом грохотнуло уже выше, в скалах над озером…

Но Свальд на шум оборачиваться не стал. А вместо этого широко, от души рубанул еще раз, косясь на кровавый след, пометивший лед. От всей души надеясь, что невидимый враг отвлечется на свист.

Лезвие меча очертило косую дугу — справа налево. Зацепило лед в конце замаха, выбив осколки. Утробно хрустнуло, в трех шагах от него глухо взвыли, на лед щедро и резко брызнуло кровью.

— Лови его теперь, — ровно, гулко сказал кто-то на озере, за его спиной. — Без одной рукавицы он к тебе не вернется, сколько не зови. Но если ты все-таки убил отродье Локи, Тор…

Свальд еще раз рубанул мечом по пустоте рядом с тем местом, откуда на лед выплескивалась кровь. Ощутил под лезвием чужую плоть, услышал, как железо скрежетнуло по костям, как вой прервался коротким выдохом…

И только после этого оглянулся, высматривая брата.

Харальд темной грудой лежал неподалеку. На голове угасали остатки серебряного свечения, рубаха была залита кровью, лед возле его бока тоже побагровел — а очертания спины выглядели странно смятыми. Неужели мертв?

— Даже если так, то теперь ничего не поделаешь, — словно отвечая на его мысль, отозвался рыжеволосый здоровяк, перешагивая через одно из тел, лежавших на льду.

Но смотрел он при этом на Свальда. Да и направлялся, похоже, к нему.

— Харальд… — то ли выдохнула, то ли простонала Сванхильд у него за спиной.

Наверняка видела, как в мужа попали, осознал Свальд.

— И я не верю во все это, — рокочуще заявил рыжий мужчина, тяжело шагая. — Что все, добытое для нас Локи, перестанет нам служить, как только мы или кто-то по нашему приказу убьет одно из его порождений. Уверен, это хитрая выдумка самого Локи. На мне мой пояс силы Мегингъерд, и я не чувствую себя слабее. Да и твое копье, Гунгнир, силы не утратило — посмотри на него, оно поблескивает как всегда.

Надо бежать, напряженно подумал Свальд, делая шаг назад. Если на Торе сейчас пояс силы, делающий его непобедимым…

То у него самого только одна рукавица, добытая у Тора.

— Харальд, — выдавила Сванхильд за его спиной.

И Свальд скривился. Подумал быстро, уже разворачиваясь — можно, конечно, попробовать уволочь ее вместе с сетью.

Но с ношей Тор догонит его через пару шагов. Самое разумное, освободить жену брата, а самому…

А самому остаться и задержать рыжего. Может, бабе повезет — и она сумеет сбежать. Если ей повезет очень сильно, то она и ребенок Харальда уцелеют. Это все, что он мог сделать для брата. Даже если Харальд еще жив, боги его или добьют, или снова зачаруют.

Свальд нагнулся, торопливо отловил край сети, в которую была завернута Сванхильд. Попытался взрезать мечом веревочную сетку — но та лишь скрежетнула по лезвию, словно сделанная из стали. Клинок не оставил на ячейках, с виду старых, кое-где обожженных, даже надреза…

Снова колдовство, зло подумал Свальд. И, выпустив рукоять меча, рванул сеть руками — вдруг рукавица бога одолеет веревки, с которыми не справилось лезвие из железа?

За спиной уже звучали тяжелые шаги Тора, озерный лед гулко потрескивал, словно прогибаясь под тяжестью бога…

Свальд вдруг встретился взглядом со Сванхильд.

Синие глаза стремительно заплывали чернотой. Быстро пожиравшей и синеву, и белки по краям глаз. Расползавшейся на веки, на белую кожу лица.

А затем тонкие пальцы, вцепившиеся в веревочные, с виду самые обычные, ячейки, рванули.

И сеть, которую не смог одолеть его меч, порвалась под женскими руками.

Когда Харальд кинулся вперед, Забава снова забилась. Сесть даже не пыталась, просто хотела видеть то, что происходит сейчас на озере. Что делает Харальд…

Вот и трепыхалась на льду пойманной птицей.

Она увидела все. Как Свальд дрался с пустотой — но меч при этом звенел, словно встречаясь с невидимым клинком.

Как Харальд метнулся вперед. Как высоченный рыжий мужик швырнул в него чем-то черным, похожим на молот. Тот летел со свистом, рассыпая искры…

А потом сквозь звон меча Свальда, бившегося рядом, Забава расслышала хруст. Костяной, от которого у нее оборвалось дыхание.

То, что бросил рыжий, попало в Харальда. И улетело дальше. Врезалось в скалы, поднимавшиеся над берегом, сбило с них снежную пыль и унеслось куда-то с грозным посвистом.

А Харальд остался лежать. Сквозь пелену ужаса Забава расслышала слова нелюдей, мучивших людей на озере — если ты убил отродье Локи…

Убил? Мысль прошлась по сознанию острым лезвием. Она втянула воздух.

И ощутила, как от живота по всему телу расползается холод. Ледяной, жгуче-режущий — но не вызывающий ни дрожи, ни мурашек…

Словно ее тело принимало этот холод.

Перед глазами снова все посерело. А Свальд, пытавшийся разрезать на ней сеть, вдруг налился красным сиянием. Превратился в силуэт, наложенный на серое.

Забава молча вцепилась в веревки. Дернула — и удивилась тому, как быстро они порвались. Хотя до этого сеть не позволяла ей даже сесть.

Харальд может быть мертв, непрестанно и горестно звучало где-то на краю сознания. Если его убили, то не пожалеют и дитя в ее животе. Ему тоже не выжить.

Забава резко, рывком встала. Повела плечами, стряхивая разорванную сеть.

Красный силуэт Свальда отступил назад. Забава расслышала его изумленное бормотанье:

— Сванхильд, ты…

И тут же родич мужа повернулся к ней спиной, навстречу тому, кто подходил к ним. Приближавшийся горел синим, но Забава безошибочно признала в нем рыжего мужика. И по росту, и по стати.

Тот самый, подумала она, кто попал в Харальда. А потом ощутила ненависть, которой никогда прежде не испытывала. Тяжелую, беспросветную, от которой даже живот свело. Быстро глянула туда, где перед этим видела мужа — но разглядела лишь смутно проступающий на сером белесый силуэт. Без единого проблеска красного. Мертв?

Свальд, заслоняя ее спиной, вскинул руку, продолжением которой была серая полоса меча.

— Сеть Локи… — пораженно выдохнул вдруг подходивший. И остановился, так и не дойдя до Свальда. — Она освободилась. Не может быть… эта сеть способна удержать любого, даже самого Локи.

— Отойди, ярл Свальд, — как-то тяжело ворочая языком, сказала Забава.

Потому что видела — второй нелюдь, горевший синим, все это время державшийся в стороне, среди тел, разложенных по льду, но так и не пожелавший приблизиться к ней или к Харальду, поднял руку. В которой исходило синеватым светом длинное копье.

— Беги, — угрюмо ответил Свальд, не трогаясь с места. — Раз изменилась, может, и выживешь.

Забава, не сводя глаз с того, кто изготовился бросить копье, шагнула вперед. Поймала Свальда за плечо, оттолкнула.

Вроде и легонько нажала рукой, а тот возьми и отлети.

— Отродье… — рявкнул синий силуэт, стоявший сейчас перед ней. — С нами тебе все равно не справиться.

Но Забава его даже не слушала, глядя на того, что стоял с копьем.

У бога Одина, припомнила она вдруг рассказы Гудню, есть волшебное копье Гунгнир. Которое всегда разит, не зная преграды — и об которое ломается любое другое оружие.

Которое всегда убивает того, в кого послано…

Вот только бог Один не спешил бросать свое копье, поблескивавшее синим.

Он чего-то боится, вдруг осознала Забава. То ли ее, то ли того, что колдовские вещи, которыми здешние боги владеют, перестанут служить им.

Узнать бы еще, жив ли Харальд, подумала она. Следом еще сильнее плеснуло ненавистью, черной, холодной…

Забава сделала шаг вперед. Сказала негромко, глядя на синий силуэт, который на самом деле был Одином:

— Боги Нартвегра, как мне сказали, тоже могут умирать… как люди, да?

Рядом с ней вдруг возник Свальд, успевший подняться. Шагнул чуть вперед, выставляя перед собой меч, который здесь и сейчас — это Забава осознала ясно — никого не страшил. Вроде детской игрушки был для богов.

Она сделала еще один шаг вперед. Горевший синим Тор рявкнул вопросительно:

— Отец?

И почему-то отступил.

Они мне ничего не могут сделать, осознала вдруг Забава. Это здешние боги вложили в тело Харальда колдовство — из-за которого он время от времени горит серебром. Они заставили его этой ночью сиять серебром без единого пятнышка, мучая людей на льду.

Но в ней самой этого колдовства нет. И управлять ею они не могут. А Один убить ее не решается. Это Тор кинул молот, не подумав — но бога Одина все называют мудрым…

А может, они и сами не знают, способны ли ее убить? Сила в ней ворочалась, это Забава ощущала. Ледяная, чужая сила. Полная темной, обжигающей ненависти.

Харальд, подумала она. И еще раз шагнула вперед. Тор почему-то снова отступил. Забава велела:

— Свальд, посмотри, как там Харальд.

А потом сказала глухо, наступая на Тора:

— Чему быть, того не миновать. Я слышала, у вас даже боги своей судьбы не знают…

— Я знаю свою судьбу, — отозвался Тор, снова отступая, — Я умру от яда Ермунгарда, когда настанет время Рагнарека. Хочешь узнать свою судьбу, рабье мясо из чужих краев? Она будет страшной…

— Не пугай, — равнодушно ответила Забава. — И без тебя пуганая.

Сила-то у меня есть, подумала она тут же. Только что с ней делать? Пока не попробуешь, не узнаешь.

Ее взгляд вдруг наткнулся на одно из тел, лежавших на льду. Человек светился бледно-красным — еще был жив, похоже. Но на льду долго не протянет.

Если потороплюсь, то он выживет, подумала Забава. И объявила:

— Хочу, чтобы вы убрались с этих земель. Чтобы никогда больше тут не появлялись.

Она вскинула руку, с удивлением заметив, что та почему-то не горела красным, как тела других людей. Выглядела темно-серой, даже ногти потемнели…

А в следующее мгновенье лед ушел у нее из-под ног. И Забаву пушинкой на ветру потащило вверх. К темному небу.

Но она даже не удивилась — не до этого было. Внутри тяжело плескалась ненависть, смывая все остальное. Черной водой колыхалась в теле, дожидаясь возможности излиться…

— Дракон, — неожиданно объявил Тор — громко, раскатисто. — Вельва, провидица, предрекала — вот прилетает черный дракон. Неужели началось?

Ненависть внутри Забавы при этих словах на мгновенье поутихла. А в уме мелькнуло испуганно — кто дракон? Это она-то? Ей еще к Харальду надо, посмотреть, как он… и ребеночка выносить…

Но перед глазами у Забавы, вскинутая на уровень плеча, темнела ладонь ее руки. Как доказательство. Как грозный знак непонятно какой беды.

Она сцепила зубы, косясь на нее и по-прежнему уплывая вверх. Подумала быстро и безрадостно — если для того, чтобы уберечь Харальда, придется стать ихним драконом, навроде того зверя, которого здешние цепляют на носы кораблей…

Значит, она им станет. Иначе все равно убьют, рано или поздно. Здешние боги не позволят ребеночку Харальда родиться — особенно теперь, после всего.

Заснеженное озеро с красными силуэтами людей уплывало вниз. Забава была уже на высоте в три человеческих роста, не меньше. Отсюда, сверху, как на ладони видна была повозка, стоявшая рядом с громадной дугой белесого света. Запряженная какими-то зверями — и не поймешь, что там, но уж точно не лошади.

Тор, сиявший синим, развернулся и бросился в сторону повозки. Крикнул на бегу:

— К колеснице. Молот я заберу потом. А сейчас мне понадобится твое копье.

— Нет, — рявкнул в ответ второй синий силуэт — тот, что с копьем. — Это не время Рагнарека. Не время и не место. И Биврест не горит в полную силу… уходим. Сейчас это самое разумное.

Но Тор уже подбегал к зверям, впряженным в повозку. До Забавы долетел его ответный вопль — отдавшийся в темном небе грозовым ворчанием:

— Тогда я заберу молот. И то, что у меня украли. Уходи по мосту.

Сейчас они уйдут, потом опять вернуться, мелькнуло у Забавы. Надо что-то делать…

Знать бы еще, что да как.

Она на пробу вскинула вторую руку — и ее швырнуло вперед, к скалам по ту сторону озера. Тугой поток воздуха ударил в лицо, Забава, захлебываясь в нем, судорожно подумала — нельзя улетать далеко от Харальда.

Полет замедлился. Но красные силуэты на льду уже пропали, поднырнув под подол платья. И она торопливо завалилась на один бок, пытаясь развернуться так, как делала это, плавая на озере, на Ладоге. Подумала отчаянно — упаду так упаду…

Но и без дела тут наверху болтаться незачем.

Ее развернуло рывком. Забава увидела, как Один подходит к дуге над озером. Вступает в полосу белесого света, разом почернев. И поднимается — словно малая мушка вверх по дуге уползает.

Взгляд скользнул дальше, Забава разглядела Харальда, видневшегося на сером льду белым промытым пятнышком, рядом с которым сияла крохотная красная фигурка. Свальд?

Тор уже сидел в колеснице. Туда же запрыгнул еще один человек, светившийся красным. Неизвестные звери — черные, косматые, с громадными изогнутыми рогами — с хриплым звуком взметнулись в воздух.

Забаву тем временем несло к дуге. И она уже хотела извернуться в воздухе, так, чтобы полететь следом за повозкой, поднимавшейся в воздух, но та вдруг рванулась в сторону от Харальда.

За молотом, что ли, отправился, лихорадочно подумала Забава. Тем, который Тор швырнул в Харальда. Однако он вроде бы в другую сторону улетел…

Колесница неслась все быстрее, у больших колес пенились непонятные серые клубы. А потом у дальних скал она завернула, и Забава поняла — вот теперь Тор полетит к Харальду.

И нырнула в ту сторону. Как в воду, рыбкой.

Все случилось как-то мгновенно. Ее шваркнуло об лед чуть в стороне от Харальда и Свальда, протащило с размаху, взметывая вихри снежной пороши. В следующее мгновение Забава уже вскочила. И, не чувствуя боли, кинулась к белому силуэту Харальда. Уже бегом.

Главное, руками не махать, напоминала она себе на ходу. Чтобы не взлететь снова. Тугая ненависть по-прежнему ворочалась в груди…

— Жив? — выкрикнула Забава, с разбегу останавливаясь возле светлого силуэта.

Свальд, замерший по другую сторону тела Харальда, бросил:

— Дышит. Хоть и не понятно, чем… грудь всмятку, ребра наружу.

Забава быстро наклонилась. Потянулась было к голове Харальда, размытым пятном белевшей на сером льду. Ни ран его, ни крови она сейчас не видела — и потому боялась коснуться тела. Вдруг заденет что…

Но замерла, так и не дотянувшись. Отдернула руку, подумала коротко, с уверенностью, пришедшей непонятно откуда — нельзя. Сейчас нельзя.

Черная злоба в ответ тяжело плеснула в груди, заставив с хрипом выдохнуть сквозь зубы. И согласилась с ней — нельзя.

Колесница Тора, заложив петлю, уже неслась на них со стороны другого берега, скользя надо льдом невысоко, не выше роста одного человека. Косматые звери перед повозкой походили на комки непроглядной черноты, мерно бьющиеся в воздухе.

— Побудь с ним, — велела Забава Свальду, подбирая полы плаща, чтобы не задеть тело Харальда — и торопливо его обходя. — Укрой чем-нибудь. Только пока не двигай. Вдруг кость заденет сердце…

— Как скажешь, дротнинг, — выпалил родич мужа.

Но сам тут же повернулся спиной к Харальду. Вскинул меч, сделал пару шагов навстречу быстро приближавшейся колеснице.

— Не так надо, — тихо сказала Забава, становясь с ним рядом.

А потом ощутила ненависть. От которой аж зубы клацнули. Это Тор, сидевший в колеснице, попал в Харальда. Грудь всмятку, сказал Свальд. Ребра наружу…

Она вскинула руки, потянулась к повозке. Ее опять сорвало со льда. Взметнуло в воздух, потащило вперед.

И ничего-то Забава не сделала — просто смотрела. Ненависть кипела внутри, стирая все мысли и обрывая дыхание. Расписывая мир, и без того серый, недобрыми черными тенями…

Она смотрела.

Колесницу, уже бывшую близко, вдруг окутало непроглядное черное облако. Полетели во все стороны какие-то куски, кто-то вскрикнул, что-то тяжело заскрежетало. И облако тут же исчезло, резко, быстро.

Словно на мир в том месте набросили черный плат, а потом сдернули.

Ни колесницы, ни зверей, несших ее по воздуху, больше не было. Катился по льду синий силуэт — и слабо, бледно-красным, светилось чье-то тело, отлетевшее в сторону.

Светилось, не двигаясь с места.

Тор, перекувыркнувшись несколько раз, вскочил. Помедлил, глядя на нее — и словно размышляя. Потом раскатисто крикнул:

— Еще поквитаемся.

И побежал к дуге из белесого света, по которой в вышине ползла крохотная черная точка — Один уходил в Асгард.

Пусть и этот убирается, решила Забава. С богом ей не совладать — вон, колесница исчезла, зверей, ее тащивших, словно тьма проглотила, а самому Тору хоть бы хны. То ли пояс силы, о котором он говорил, помог, то ли еще что…

Пусть уходит, но сначала надо кое-что сделать, мелькнуло вдруг у нее.

Ненависть внутри согласно дрогнула. Заплескалась, ледяной щекоткой тревожа тело изнутри.

И Забава, приоткрыв губы в недоброй улыбке, потянулась к дуге из белесого света. Вихрем залетела под нее, неумело остановилась, завертевшись волчком. Набрала полную грудь воздуха — а потом посмотрела вслед Тору, черной меткой уплывавшему вверх.

Какие же это боги, с ненавистью и горечью подумала она, вспоминая все те смерти, что случились в крепости. Мерда, которого она зарубила из-за их колдовства. Харальда, лежавшего сейчас с раздробленной грудью. Людей, чьи тела остывали на льду…

И черной вьюгой рванулись от нее вверх хлопья тьмы. По дуге, пожирая и гася белесый свет.

— Никогда, — крикнула Забава вслед Тору.

Ожидала, что голос сорвется — но он лишь обернулся гулким шипением, волной раскатившимся над озером.

— Никогда сюда не возвращайтесь.

Вьюга летела вверх, стирая белесую дугу с темного неба, гася свет над озером. Забирая ее ненависть. Вышвыривая ее вслед уходившим.

— Никогда…

А потом стало совсем темно. Дуга исчезла, внутри, на месте истраченной ненависти, осталась лишь холодная пустота.

И Забава грохнулась на лед с высоты в три человеческих роста. Ощутила вспышку лютой боли внизу живота, прежде чем провалиться в беспамятство…

Свет над озером уже погас, а Свальд все еще смотрел зачаровано в темноту — туда, где только что висела в столбе света Сванхильд.

Но через несколько мгновений он опомнился. На озере было тихо. И после слоистого света, заливавшего его перед этим, оно показалось ему темным.

Свальд глянул в сторону берега. Под блеклым светом луны, по краям прибрежных зарослей и на склоне, за которым начиналась пустошь перед скалами, поблескивало железо…

Люди Харальда, не утерпев, вышли. И, попрятавшись, следили за тем, что творилось на озере.

Они все слышали и видели, подумал Свальд. То, как Харальд кинулся на богов. И то, как Сванхильд велела им убираться и больше не возвращаться…

Но разумный человек не станет трепаться повсюду о том, как Тор и Один сбежали из-за того, что их прогнала какая-то баба, бывшая рабыня. Все случившееся этой ночью порочило богов — а о них принято говорить с осторожностью. Все будут молчать. Потому что боги все слышат…

Свальд тряхнул головой, отгоняя недобрые мысли. Рявкнул, глядя на берег:

— Все сюда. Зажгите факелы. И соорудите носилки. Конунг ранен.

Он дождался, пока к нему подбегут люди с факелами. Распорядился, махнув рукой в ту сторону, где перед этим видел Сванхильд:

— Стейнар, Ульфхам — дротнинг должна быть где-то там. Раз не подает голоса и не бежит к мужу, значит, расшиблась.

Воины понятливо закивали. Даже объяснений не спрашивают, осознал Свальд. Значит, точно все видели…

По крайней мере, решил он, эти двое точно знают, где искать Сванхильд.

— Найдите ее и отнесите в пещеру. Но осторожно, на плаще.

Ульфхам со Стейнаром убежали. Свальд занялся Харальдом. Брата нужно было затащить на носилки — но осторожно, не переворачивая, не дергая, чтобы осколки костей не проткнули легкие. Перенести в тепло, отогреть…

А там видно будет, что дальше. В любом случае, он не тронется отсюда, пока не убедится, что Харальда можно перевозить — и он не помрет от тряски в пути.

Или пока брат не перестанет дышать.

Однако следовало сделать еще кое-что.

— Гарди, возьми шесть воинов. — Свальд посмотрел туда, где остался человек, которого он убил, так и не увидев, кто это был. — Обшарьте эту часть озера. Мертвых — на берег, утром похороним. Живых, если они без оружия и не опасны, перенесите в пещеру. Еще кое-что. Там, где начинается русло реки, возле зарослей есть лужа крови. Поставь человека с факелом шагах в семи от нее. Но близко пусть никто не подходит. Держитесь от этого места подальше, если не хотите нарваться на колдовство. Потом я сам осмотрю это место.

Гарди, как и Стейнар с Ульфхамом, кивнул. И начал отбирать для себя людей.

Свальд повернулся к Харальду. Присел над ним на корточки.

Спина брата слева выглядела сплошной мешаниной из кровавых ошметков. Справа была смята, словно ребра сместились…

И все-таки он был жив. Змея над левым плечом исчезла — размозжил молот Тора? Змея с правого плеча свернулась полукольцом поверх кровавой каши на левом боку Харальда. Глаза закрыты, и выглядела она то ли дохлой, то ли спящей…

Придется подрубить лед вокруг брата, подумал Свальд. Кровь, пропитав одежду, разлилась лужицей вокруг — и уже успела замерзнуть.

Харальд очнулся. Боль опоясывала ребра огненным кольцом — сразу же напомнив о том, как глупо он подставился под бросок Тора.

Лежал Харальд на брюхе, снизу был лапник, укрытый мехами. И первое, что он увидел, открыв глаза, это смутно белеющее в полумраке лицо Сванхильд.

Она лежала справа от него. То ли спала, то ли была без сознания. Харальд протянул к ней руку, не поднимая головы. Боль стегнула по груди…

— Брат, — счастливо гаркнул рядом Свальд. — Как ты?

— Что с ней? — с трудом, но все же выговорил Харальд.

И сумел дотянулся до щеки Сванхильд. Та оказалась холодной. Ребра отвечали вспышкой боли на каждый вдох, он скрючился, изогнувшись влево. Оказалось, что так смотреть на девчонку трудней.

Из одежды на нем остались только штаны. Грудь и левое плечо ему перетянули какими-то тряпками.

— Она упала с высоты, — объявил Свальд, заходя с другой стороны кучи лапника — и присаживаясь на корточки возле Сванхильд.

Харальд похолодел. Выдохнул шипяще:

— С какой высоты?

— А, так ты все пропустил, — чуть ли не радостно возвестил брат — и Харальду сразу же захотелось его прибить, аж руки зачесались. — Когда в тебя угодил молот…

Рассказывал Свальд долго. Харальд, слушая, косился на Сванхильд. Та лежала неподвижно, в своем беспамятстве безучастная ко всему, что говорил о ней брат.

Хребет бы у нее пощупать, размышлял Харальд, глядя на жену — и слушая Свальда. А еще голову. Все остальное заживет. Но вот хребет и голова, это опасно. На ощупь, конечно, мало что поймешь, но все же…

Потом он вспомнил про детеныша. И ощутил сожаление пополам со стыдом. Не сказать, чтобы он так сильно ждал этого щенка — слишком уж много бед сулило его появление. Но Сванхильд ему радовалась, он это помнил.

Опять же, если судить по словам Сигюн и рассказу Свальда, то, что жена сделала, получилось у нее лишь благодаря детенышу.

Дитя, которое возьмет силу двоих, тебя и твоего отца, сказала Сигюн. А Тор, получается, орал о черном драконе. И Сванхильд потемнела…

Я задолжал своему щенку уже дважды, подумал Харальд. Выдохнул, с трудом приподнимаясь на локтях:

— Свальд. Сделай так, чтобы на меня никто не смотрел. Хочу пощупать жене хребет — не переломан ли.

Свальд тут же рявкнул, поднимаясь:

— Отвернитесь. Все.

И сам встал рядом с ним, повернувшись спиной.

Харальд, сцепив зубы, потянулся к Сванхильд. Делать все приходилось медленно, потому что воздуха не хватало из-за боли в груди.

Жену укрыли ее же плащом, оставив в платье с меховой безрукавкой. Харальд сдернул плащ, потянул за одежду, перекатывая Сванхильд в свою сторону. Она мягко, безвольно плюхнулась на живот — и он торопливо взглянул…

На подоле крови не было. Харальд задрал безрукавку, медленно, кривясь на каждом вдохе, погладил спину — но там все было как положено, с прогибами на нужных местах. И позвонки под его ладонью не выпирали.

Он коснулся затылка Сванхильд. Под золотистыми волосами, слипшимися в пряди, с одной стороны распустившимися, с другой стороны все еще забранными в растрепанную косу, пальцы не нащупали ни вмятин, ни шишек.

Харальд долго, мучительно выдохнул, снова перекатил Сванхильд. Лег, опять вдавив щеку в мех, и скрючившись влево. Попросил стоявшего рядом Свальда:

— Укрой ее. Что насчет невидимки, напавшего на тебя?

— Сейчас расскажу, — пообещал Свальд. Прошелся, накинул плащ на Сванхильд, спросил быстро: — Все в порядке?

Харальд скривился.

— Если не считать того, что она в беспамятстве…

— Очнется, — уверено предсказал Свальд. — Высота, с которой дротнинг упала, была не слишком большой. Она дышит, крови изо рта я не видел — значит, внутри ничего не порвалось.

Он прошагал обратно к Харальду, натянул ему на плечи сбившийся плащ, которым тот был укрыт. Потом бросил что-то на мех.

И Харальд, скосив глаза, разглядел цепь из тонких золотых колец, валявшуюся рядом с его щекой.

— Говорят, у Одина есть кольцо Драупнир, которое сковал какой-то гном после спора с Локи, — понизив голос, пробормотал Свальд. — И Драупнир каждую ночь приносит своему хозяину восемь золотых колец. Которые, если их соединить в цепь, делают человека невидимым. Вот эта цепь была на Эреве. Я его убил, даже не видя его лица.

Вот и дар от Тора, подумал Харальд. С такой цепью Эрев мог уйти из крепости без всякого колдовства…

— А еще я прибрал сеть Локи, которую твоя жена порвала, — все так же тихо сказал Свальд. — Вдруг пригодится. Хорошо, что ты очнулся. Раз уж мы тут задержались, хочу пройтись по округе. Поискать молот Тора. Но не хотелось уходить, пока ты был в беспамятстве. Уже рассвело, ты очнулся — так что я могу идти.

— Сколько я провалялся? — спросил Харальд.

— Весь остаток ночи, — сообщил Свальд. И радостно улыбнулся. — У тебя вместо левого бока была каша. Я, когда полотном его затягивал, даже боялся, что сам об сломанные ребра порежусь. А сейчас ты уже вертишься, со мной разговариваешь. Только, Харальд… у тебя там змея была, на правом плече. Вторая, слева, исчезла, видно, ее молотком разнесло. А змея с правой стороны прилипла к левому боку, в который молот Тора угодил. Я пытался ее отделить — так она меня чуть не укусила. Пришлось все вместе полотном перетягивать — и твое тело, и змею на нем…

Осмелел Свальд, устало подумал Харальд. Затем шевельнулся, прислушиваясь к телу. Боль опять опоясала грудь, но змеи он не ощутил. Ни как что-то чужое на своих ранах, ни как часть самого себя.

— Помоги мне подняться, — хмуро сказал он. — Пройдусь немного. А потом иди, ищи молот.

Свальд подсунул ему какую-то рубаху из тонкого полотна. Заметил, помогая ее натянуть:

— Это моя нательная. И штаны на тебе сейчас те, что я сверху поддевал. Твои были в крови и примерзли ко льду. Пришлось разрезать и выкинуть…

— Ничего, в Йорингарде переоденусь, — натужно выдохнул Харальд.

Свальд присел на корточки, обул его, накинул на плечи плащ. И, наклонившись, подставил плечо.

— Хватайся…

Харальд встал, цепляясь за Свальда. Тошнило, по телу волнами плыл то холод, то жар, ноги подкашивались…

И все же он доковылял до выхода, медленно переставляя одну ногу за другой и повиснув на брате. Выйдя, замер на снегу, вытоптанном его людьми. Стоял, покачиваясь, мелкими вдохами запуская в грудь ледяной воздух. Потом, когда головокружение прошло, огляделся.

День был хмурый и безветренный. С неба, забранного блеклыми тучами, лениво падали редкие, крупные хлопья снега. Рядом, по левую руку от входа под косой навес, которым перегородили вход в пещеру, лежали трупы. Заваленные сверху лапником и свежесрубленными деревцами.

— Чуть погодя похороним, — объявил Свальд, заметив, куда уставился Харальд. — Там восемь человек. Шестеро из тех, что лежали на льду, Эрев… и еще один, весь переломанный. Тот самый, что был в колеснице Тора, которую твоя дротнинг разнесла на куски. Внутри, в пещере, лежат еще шесть живых. Пара человек из Фрогсгарда, четверо — из округи. Подобрали на озере… помнишь тела? Хорошо, что ты набрал припасов на несколько дней. Пришлось их отпаивать горячим элем. И хорошо, что они ничего не помнят. Вообще ничего. По крайней мере, так они утверждают…

Харальд едва заметно кивнул. Ощутил, как подрагивает голова, словно у дряхлого старца. Подумал зло — и сколько это продлиться?

Он покрутил головой, разминая шею. Заодно разглядел на озере темную конскую тушу. Спросил:

— Этот тот жеребец, на которого вы посадили Сванхильд? Кстати, почему он понес?

Свальд, тоже уставившись на тушу, нахмурился.

— Там все странно вышло. Я в то мгновенье на тебя смотрел — боялся, что ты вскочишь и снова начнешь душить дротнинг. Остальные, хоть и смотрели, как ее на коня сажали, но ничего подозрительного не заметили. Жеребец под ней ни с того ни с сего вдруг встал на дыбы, вылетел на озеро… а там упал и не поднялся. Я тушу уже осмотрел. Думал, нарежем мяса… так вот, у коня грудь с правой стороны обуглена. Словно по ней прошлись головешкой. Я подумал — и решил эту тушу не трогать. Мало ли что. К тому же припасов и так достаточно.

А Харальду вдруг припомнилось — первый приход Сигюн, капли яда, падавшие на половицы и оставившие на них черные выжженные пятна…

Но воины возле коня, на котором сидела Сванхильд, ничего никого не видели. Хотя это еще ни о чем не говорит.

— Харальд, — напряжено сказал вдруг Свальд, уставившись вдруг на реку. — Кажется, к нам опять гости — и опять не отсюда…

Харальд посмотрел в ту сторону.

По льду неширокой Рефсны шел человек. Шагал он как-то расслабленно, небрежно, направляясь от другого берега реки в их сторону. Голова непокрыта, плаща нет, одет в темную рубаху. Безоружный.

Он был уже близко, шагах в пятнадцати. Вот только появился буквально из ниоткуда. Харальд пару мгновений назад прошелся взглядом по белой ленте реки — но тогда ни там, ни на другом берегу никого не было…

— Позвать наших? — уже другим, сосредоточенным голосом, спросил Свальд. И тут же потянулся к мечу.

— Нет, никого не надо, — вдруг сказал Харальд.

Потому что разглядел идущего. Невысокий, темные волосы, непривычные для Нартвегра, забраны назад. А кожа на лице ярко-розовая, словно обваренная. Какая бывает на только что подживших ожогах…

И это ему кое-что напомнило.

— Добрый день, — как-то сипло крикнул человек, уже поднимавшийся по пологому берегу.

Черты лица у него были мелкими, неправильными. Заостренный подбородок, неровный скошенный кончик носа — словно хрящ на носу тоже пострадал от ожога. Темные брови оказались редкими, едва заметными, веки над темно-карими глазами без ресниц.

— Добрый, — пробурчал Свальд, не сводя с него глаз.

Харальд промолчал. Из их укрытия на звук голосов вышли несколько человек. Молча встали у них за спинами. Скользко звякнули мечи, покидая ножны…

Темноволосый был уже близко. Снег под ним, как заметил Харальд, почти не приминался.

— Приветствую тебя, Харальд Ермунгардсон, — с легкой насмешкой в сиплом голосе сказал темноволосый, останавливаясь в паре шагов от него.

— И я тебя, — выдохнул Харальд.

Свальд молчал, поглядывая то на брата, то на пришедшего. Тот, не удостоив ярла Огерсона даже взглядом, заявил:

— Отойдем? Нам нужно поговорить. Наедине.

Темноволосый развернулся, двинулся к берегу реки. Харальд прохрипел, не оборачиваясь к своим людям, стоявшим у него за спиной:

— Будьте здесь. Сторожите дротнинг.

Потом он сжал пальцы на плече Свальда, легонько подтолкнул того вперед. И заковылял, опираясь на него.

Человек с темными волосами остановился в том месте, где склон берега переходил в полосу речного льда. Мазнул взглядом по Свальду, бросил:

— В паре шагов от нас никто ничего не услышит, это я могу сделать и уже сделал… не хочешь отослать своего спутника?

Харальд качнул головой, темноволосый спокойно заметил:

— Смотри, это твой выбор. Тебе за него и отвечать. Догадался, кто я?

— Локи Фарбаутсон, — уронил Харальд.

— Я не знал своего отца, поэтому редко произношу его имя. — Лицо Локи, пока он говорил, было до странности неподвижным, словно он старался поменьше двигать челюстью.

— Учту, — Харальд чуть наклонил голову. — Как получилось, что ты оказался здесь? Я слышал, боги приковали тебя в какой-то пещере…

Подбородок Локи дернулся.

— Не приковали, а привязали кишками моего сына. Не надо бояться правды… внук. И подвесили змею, чтобы она сжигала ядом мое лицо. Надеялись, что рано или поздно яд проберется внутрь головы. Но этой ночью черный дракон взлетел. Вельва это предрекла — хоть часть ее пророчества и оказалась сущим бредом. Но кое в чем она была права. Черный дракон — рок для владык. И женщина, ненадолго получившая его силу, запечатала этот мир для богов Асгарда…

— Запечатала? — медленно спросил Харальд.

— Раз я сумел освободиться этой ночью, — объявил Локи. — Значит здесь, в этом мире, светлые боги больше не властны. Иначе мне не удалось бы… насколько я знаю, Биврест теперь разрушен. Навсегда. Радуги над миром людей будут сиять, но по ним уже никто не придет. И Тор лишился своей колесницы, а меня в Асгарде больше нет. Некому добывать для богов вещи, в которых есть сила, какой сами они не владеют. Люди вольны выбирать себе новых богов — если пожелают. И кого пожелают. Сам я в боги не собираюсь, у меня другие планы.

— Какие? — бросил Харальд.

Губы Локи дрогнули, словно он хотел улыбнуться — но так и не улыбнулся.

— Это мое дело. Однако ты разговорчивее своего отца. Хотя мог бы и порадостней встретить своего деда.

Харальд посмотрел в сторону Россватена. Ответил, надсадно выдыхая:

— Я бы встретил. Если бы Сигюн не сделала все, чтобы моя жена оказалась этой ночью на озере. С другой стороны, не окажись она там, нас все равно не оставили бы в покое. Выходит, то, что сделала Сванхильд, нужно было сделать. И то, что сделала Сигюн — тоже.

— Хорошо, что ты это понял, — отозвался Локи. — Ты унаследовал мою мудрость, внук. Жаль, я еще не знаю, что унаследует мой правнук. Мои порожденья такие разные.

— Унаследует ли? — хрипло уронил Харальд. — Сванхильд расшиблась на озере, после того, как взлетела. Она до сих пор не пришла в себя…

— Очнется, — пообещал Локи. — Тот, кого носит твоя жена, не может умереть до срока. Как и ты, впрочем. Чтобы с ней не случилось, ей придется выжить, чтобы выносить его.

После этих слов Харальд вдруг понял, что ребра ноют уже не так сильно. И, надсадно выдохнув, сказал:

— Хочу кое-что спросить. Зачем Сигюн дала мне яд?

— Твоей жене этой ночью нужно было очень много силы, — медленно ответил Локи. — Больше, чем в прошлый раз, в твоей крепости… ты знаешь, о чем я. Тогда она взяла силу от Ермунгарда — он оказался ближе. Хоть Ньерд и выморозил ему кровь, чтобы Мировой Змей не мешал богам, но кое-что твоя жена сумела взять. Правда, сама так и не поняла этого. Но чтобы встретится с богами, ей потребовалось бы гораздо больше. Требовалась сила чистая, злая, ненавидящая. Твоя. Та, которая у тебя есть. Яд помог проснуться дракону, что спит в тебе. Потому что на самом деле это ты дракон, Харальд. Жаль, но подарок того, кого называют предателем воинов, никогда не позволит тебе взлететь. Зато твоя жена, которую изменил нерожденный, но уже предсказанный, может черпать из тебя, как из колодца. Яд разбудил дракона, она зачерпнула силу… что еще ты хочешь знать?

— Вот это озеро, — хрипло сказал Харальд. — Это ты привел меня сюда? Или боги?

— Они, — спокойно объявил Локи. — Здесь удобное для ловушки место. И оно достаточно далеко от моря. Боги не хотели, чтобы твоя жена взяла силу еще и от Ермунгарда. Ну а я, скажем так… я добавил всему этому немного больше ярости. И сам едва не погиб этой ночью — потому что Сигюн отсутствовала слишком долго, а яд все капал. Чужак, которого видели у озера и которого ты искал, сейчас лежит вон там.

Он ткнул рукой, указывая на тела, уложенные возле входа в пещеру. Добавил:

— Это Тьяльви, спутник Тора. Погиб этой ночью, когда черный дракон посмотрел на колесницу. Он помогал своему хозяину в его делах. Хочешь спросить что-то еще? Но учти, я уже начинаю сожалеть о том, что ты разговорчивее своего отца…

— Змеи, — выдохнул Харальд. — Те, что на мне. Одна сейчас прилепилась к моей спине. Что это такое?

Локи помолчал, разглядывая его.

— Это часть того дракона, которым ты являешься. Остальное спросишь у своего отца. Он об этом знает больше моего. Все?

— Все, — согласился Харальд.

И помедлил, глядя на деда. Много чего еще хотелось спросить — но терпенье у Локи явно было на исходе.

— Ты, как я понимаю, пришел не ради того, чтобы повидать меня? — уронил наконец Харальд.

У Локи дернулась одна бровь — то ли он попытался нахмуриться, то ли под нежной, только что наросшей кожей прошла болезненная судорога.

— Я пришел за тем, что мое по праву. И что нельзя оставлять в чужих руках. Один раз я уже бросил эту вещь — и поплатился за это. Где моя сеть, Харальд?

Свальд, стоявший рядом, не шелохнулся.

— Не так быстро, — тихо сказал Харальд. — Боги точно сюда больше не явятся? Как мне помниться, скальды трепались, что валькирии крылаты, а у Фрейи есть какая-то повозка…

На этот раз Локи улыбнулся. Чуть-чуть, едва изогнув тонкие, красноватые губы.

— Чего только не наболтают скальды. Которым, как говорят, сам Один подливает мед поэзии. Я в свое время успел повидать каждую из валькирий без одежды, Харальд. И с виду, и на ощупь они точно такие же, как обычные бабы. Только очень красивые. И крыльев у них нет. А будь у Фрейи повозка, которая может доставить ее в мир людей, она бы прилетала сюда каждый день. Всех асов в Асгарде Фрейя уже перепробовала, только люди и остались… неоцененными, как говорит она сама. Отдай мне сеть, Харальд. Я знаю, что она у тебя. Не заставляй меня ждать.

Харальд взглянул на Свальда.

— Принеси сеть.

— И поторопись, — с жутковатым смешком заявил Локи. — А я, чтобы отблагодарить, позволю тебе и дальше владеть рукавицей Тора.

Свальд, уже успевший сделать шаг по направлению к пещере, оглянулся.

— И цепь из колец тоже оставлю, — добавил Локи, глядя на него. — Но о молоте забудь. Мьельнир не та вещь, которой может коснуться простой смертный. Разве что перед смертью, когда станет его целью. Я найду молот Тора сам. И подумаю, что с ним делать. Иди, ярл Огерсон. Принеси мою сеть. Никогда больше я не оставлю без присмотра то, чем можно меня поймать.

Свальд метнул взгляд на Харальда. Тот едва заметно кивнул.

— Неси, Свальд. Он прав. Есть вещи, которыми не должен владеть простой человек.

Локи сипло засмеялся. Кожа на его лице успела побледнеть, воспаленная краснота выцвела за время разговора, оставшись лишь на скулах и губах.

Свальд торопливо ушел. Локи посмотрел в сторону озера, медленно сказал:

— Из всех сыновей Ермунгарда ты получился самым упрямым. Остальные — слизняки, мечтавшие лишь о покое. И боявшиеся конца этого мира. Мы еще увидимся, внук…

— Лучше скажи сейчас, — хрипло проворчал Харальд, облизывая пересохшие губы. Подумал — надо было хлебнуть чего-нибудь, прежде чем выходить наружу. — Ты знал, что все так случится, когда подсылал ко мне Сигюн с ядом? Что Сванхильд выживет, одолев богов?

Локи вскинул узкий подбородок, по-прежнему глядя в сторону озера. Помолчал, заявил:

— Конечно, я все знал. Никто не может причинить вред предсказанному.

Врет, решил Харальд. Как там скальды называют Локи? Отец хитростей, родитель коварства. Богов он предупредил, что если кто-нибудь из них тронет его потомков, добытые им вещи перестанут служить. Ему самому прислал яду, чтобы в нем проснулся дракон. Девчонку Сигюн отправила к богам.

Локи хотел освободиться и сделал все для этого.

Мне бы вот так продумывать свои битвы, с легким оттенком зависти вдруг подумал Харальд.

Прибежал Свальд, неся в руке моток старой, обтрепанной рыбачьей сети. Молча подал ее Локи. Тот взял, небрежно бросил:

— Как я уже сказал — еще увидимся, внук. Прощай, ярл Огерсон. И будь осторожен с рукавицей, принадлежавшей самому Тору. Не показывай ее всем, не хвастайся ею на пирах.

Он развернулся, сделал три неторопливых шага в сторону озера — и пропал.

Оглавление

ГЛАВА 1. После свадьбы

ГЛАВА 2. Сестры

ГЛАВА 3. Время длинных ночей

ГЛАВА 4. Возвращение Красавы

ГЛАВА 5. Вьюга над Йорингардом

ГЛАВА 6. Возвращение ярла

ГЛАВА 7. Передышка после вьюги

ГЛАВА 8. Красная рубаха

ГЛАВА 9. На щитах

ГЛАВА 10. Озеро Россватен

ГЛАВА 11. Вот прилетает… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg