«Из огня да в полымя»

Из огня да в полымя (fb2) - Из огня да в полымя 826K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анастасия Сергеевна Акулова

Анастасия Акулова ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Стихотворение к книге:

Мне перья дергали из крыл. А я — летала! Пытались воздух перекрыть, А я — дышала! Меня пугали — не люби. А я любила! Пытались памяти лишить. Я — не забыла! Мне говорили, боль сильна. А я — терпела! Не смей врагов своих жалеть! А я — жалела… Меня опять сбивали с ног. Но я вставала. Мне говорили: не найдешь! Но я искала… Твердили все: и не мечтай! А я мечтала… И всем преградам вопреки Сильнее стала… Ксения Пшеничная

Пролог

Лес. Уф, наконец-то. Здесь меня не поймает никто и никогда. Тропы запутаю, в болота загоню неприятелей… Здесь моя территория. Здесь я наконец-то дома.

Делая последний рывок, на который хватило оставшихся сил, забралась на старое высокое дерево с толстыми ветвями и густой листвой. Благо, опыт в таких «скалолазаньях» весьма богатый. Ну вот, можно отдышаться.

Сердце стучит раздражающе сильно, словно норовя разорвать грудную клетку, болезненной дробью отдаваясь в висках. Непослушные густые волосы растрепались, превратившись в жуткий колтун. Плевать, это мелочи. Зато всё позади…

Ага, как же. Буквально через пару секунд совсем рядом ожидаемо послышался топот копыт, заставив меня подобраться и напрячься. Всколыхнулись высокие кусты, и тут же в поле зрения показались не раз виденные мною всадники (чтоб им провалиться, гадам). Все в огнеотражающих доспехах — как будто знают, сволочи, особенности моей силы. Какие молодцы, ну просто загляденье! Вот только кое-чего всё-таки не учли.

Грузный коренастый мужчина, глава отряда, едва сумел удержать молодую, норовистую, распалённую погоней лошадь.

— Чёрт! — От души ругнулся он, внимательно оглядевшись, — Куда она делась?

— Не знаю, сэр. Я потерял след. — Робко отозвался юноша-следопыт, видать, едва окончивший Академию.

— Дьяволово отродье! — Зло выплюнул тот, и его неприятный зычный голос эхом разнёсся по округе, — Сбежала-таки, тварь!

А вот за это ты ответишь, дорогуша. Заставили вы меня побегать, да и моих сестёр тоже. И заплатите за это. А уж ваш хозяин, ни дна ему ни покрышки, сварится в собственном соку. Клянусь.

— И… что мы доложим герцогу? — Сглотнув (видимо, понял, в какой жо… нехорошей ситуации они оказались), поинтересовался белокурый юноша.

Ни-че-го, уверяю вас. Насколько я знаю, ваш герцог не умеет разговаривать с покойниками. Впрочем, убийства — не мой конёк, с этим лучше к самому герцогу, он прирождённый палач. Может, припугнуть?…

— Он нам глотки вырвет, если мы ему эту шлюху не притащим, — сквозь зубы прошипел глава отряда, как разозлённая змея, — Так что придётся прочесать лес, иначе, ей-богу, не будет нам покоя.

Это точно. Я лично обеспечу.

Представив лицо вышеупомянутого герцога в момент осознания того, что теперь он до меня и моего клана никак не доберётся, я, не сдержавшись, хихикнула. Жаль, я не увижу его наглую рожу, когда до него наконец дойдёт эта мысль.

Глава отряда замер, жестом велев всем замолчать, и прислушался, щурясь, как хищник перед прыжком, оглядывая верхушки деревьев. Да, я себя выдала. Но страшно уже не было. Эти дураки даже не подозревают, что в лесу у ведьмы восстанавливаются все утраченные силы, тем более забранные так подло. А со мной именно так и поступили. Комбинация нужных трав в утренний чай — и вуаля. Ещё один повод научиться внимательности. Впрочем, пожалуй, герцогу Кенигстону досталось от меня побольше. Правда, он об этом ещё не вполне осведомлён, но всё впереди.

Простенький полог невидимости, и я «исчезла». Энергозатратная штуковина, но минут на десять хватит. Надеюсь, они всё-таки уберутся отсюда по-хорошему.

— Лучше покажись сразу, дьяволово отродье, не то хуже будет! — Гневно рявкнул глава отряда, поняв, что они не смогут теперь меня обнаружить.

Нет, ну какие вы все скучные! Хоть бы фразу другую придумали, для разнообразия что ли. Эх, не оправдали вы моих надежд, командир. Я ведь как лучше хотела. Ну что ж…

Может, я бы ещё чуток повеселилась, но, как говорится, время — деньги. Как бы ни хотелось мне подольше и покачественней отыграться за все мучения, коротко произнесла заклинание, мстительно улыбнувшись.

Издалека раненным волком взвыл ветер, оглашая лес тоскливым свистом. Ветер всё усиливался, заставив моих преследователей закрыть руками лица от пыли и палых листьев. Рядом с ними начала образовываться, завиваясь спиралями, огромная серая воронка.

Выдохнув, сбросила полог невидимости и направила вскинутую руку на и без того вспугнутый отряд, и те вскоре кинулись врассыпную, выкрикивая витиеватые проклятья на меня и моих сестёр. Только пятки сверкали. Как предсказуемо. Что сказать — храбрецы, львиные сердца. И ладно бы была реальная угроза: они ведь даже не заметили, что «смерч» ничуть не вредит лесу. Всего лишь качественная иллюзия. Впрочем, у страха глаза велики. А я и не жалуюсь.

Минут через пять уже вновь сидела одна, мысленно потирая ручки. И правда, всё позади… Теперь нужно дождаться ночи, чтобы произнести заклинание созыва. Наконец-то всё будет как прежде. А может, и куда лучше. Впрочем, эта авантюра стоила очень дорого, и, кто знает, не принесёт ли она ещё бед на мою голову…

Быстро слезая с дерева, я заранее подметила с высоты поблёскивающий в лучах заката небольшой ручеёк на другом конце леса. Надо бы добраться туда побыстрей.

Вдруг поймала себя на том, что ослабевшей рукой сжимаю дорогой кулон с огромным камнем, похожим на слезу. Подарок. Его подарок…

«Кружит танец. Простой до тошноты — но с ним я нахожу даже в этих движениях что-то чувственное.

Ослеплена светом тысяч свечей, блеском бриллиантов и переливами тканей. На мне же из украшений — только этот кулон, подаренный им. А в его хитрых глазах пляшут тёплые искорки…

Его руки на моей талии жгут так сильно, что не удивлюсь, если на платье обугленные дыры там, где он меня коснулся…

Чёрт возьми, как всё запущенно… рядом с ним я перестаю понимать себя. И контролировать. Как влюблённый подросток, чтоб меня…

Но КАК этому противиться? Научил бы кто…

— Знаешь, если бы ты хоть раз посмотрела на него так, как на меня сейчас, наш план был бы выполнен куда быстрее. — Едва не касаюсь губами уха, шепнул он.

В груди что-то странно кольнуло.

— А ты этого точно хочешь? — Натянуто улыбнулась я.

Он промолчал. И лишь в любимых глазах, прежде таких равнодушных, уверенных, отразилось сомнение. Неясная боль. Борьба.

И я узнала ответ на свой вопрос раньше, чем он сам».

Вздрогнув, крепко сжала зубы, вцепившись ногтями в ладони почти до крови. Забудь, Эва. Всё в прошлом. Всё это. И он тоже.

…После дня беспрерывного бега прохладная вода с лёгким привкусом лесных трав казалась раем, а вонючее мыло, стащенное из дешёвого постоялого двора — даром небес. Какое счастье — снова ощущать себя человеком, девушкой, а не загнанным, вывалянным в грязи животным!

Наскоро разведённый костёр согревал меня этим вечером, даря обманчивое, полузабытое ощущение неги и покоя. Подобные чувства ещё вчера мне казались сном из прошлой жизни, приятным сном о моей семье, о доме, о потерянном, невозвратимом, недосягаемом. А теперь кажется, что стоит только закрыть глаза, протянуть руку, и всё вернётся, всё исполнится, покорно положив Судьбу к моим ногам… но только кажется.

Устав бессмысленно смотреть в одну точку, играясь с язычками пламени, я с тихим вздохом полезла в маленькую котомку со скудной провизией, собранной весьма поспешно, в которой ко всему прочему приютилась старая тетрадка в покорёженном кожаном переплёте и не менее старое заговоренное гусиное перо. Они у меня с детства, и мало кто знает, что, куда бы я ни шла — они почти всегда со мной. Так уж повелось. С этой тетрадкой я прогоняю одиночество, как сейчас, коротаю время, сочиняю стихи. Наверное, это опасно — доверять свои мысли бумаге — всем людям вообще и кому-то вроде меня в особенности, но я ничего не могу с собой поделать. К тому же, на нём лежит заклятье от врагов, то есть только дружелюбно относящийся ко мне человек сможет его прочесть. Конечно, отношения меняются, тогда как знания остаются, но ничего другого я, увы, найти не смогла. Опыта маловато, да и силёнок не размером со Вселенную. А ведь ещё Верховная… Это вообще отдельная, и, пожалуй, самая гнойная болячка. Я давно привыкла к мысли о значимости своей роли и предназначения, но оставила ли я надежду когда-нибудь стать свободной от всего этого? Нет, и вряд ли когда-либо оставлю.

Ласково проведя рукой по корешку, открыла тетрадь, листая пожелтевшие страницы.

Часть 1

Глава 1

Таких, как ты сжигали на кострах. Таких, как ты священники боялись. А я обожествлял тебя в стихах, А я хотел, чтобы тобою восхищались. Таких, как ты старались избегать. Таким, как ты в глаза смотреть не смели. А я часами о тебе умел мечтать И слушать: о тебе ли шепчут ели? Таких, как ты не знали на балах. Таких, как ты туда не приглашали. А я тонул в пронзительных глазах, И упивался собственной печалью. Таких, как ты не смели обижать, Но отвернись — так зло плевали в спину. А я от всех тебя желал оберегать, Кричал, что не отвергну, не покину! Любил тебя, тобою восхищался! А ты смеялась с искоркой в глазах, А я любил, но все же убеждался: Не зря таких сжигали на кострах. Асия

Запись из дневника Эванджелины.

Этот день ничем не отличался от других. Такой же полный забот и весёлой болтовни сестёр. Но сегодня так болело сердце, словно каждое воспоминание о доме превратилось в ядовитые стрелы и вонзились в него, заставляя конвульсивно биться и кровоточить.

И я вернулась сюда, домой, повинуясь минутной слабости. Чтобы просто взглянуть на то, чего у меня уже никогда не будет.

Зима. Снег мягко опускается на соломенные крыши деревенских хижин, поблёскивая в лунном свете так, что кажется, будто с тёмного ночного неба на нас сыплются миллиарды маленьких звёзд. И вспоминается детство… В такую погоду дома пахло сыростью, любимым яблочным вареньем и вином. В небольшом очаге потрескивали поленья, беззаботно плясали весёлые язычки пламени, но холод всё равно проникал к нам, заставляя съёживаться комочком и плотнее кутаться в старое меховое одеяло из медвежьей шкуры. Его мне папа с мамой подарили, давно, на день рождения. Ещё одно маленькое напоминание о детстве. Я боюсь говорить о прошлом вслух, надеясь не разрушить то, что осталось от счастливого времени. Наверное, поэтому я так рада найти тебя, старую тетрадку, которую я стащила сегодня с прилавка вместе с парочкой чуть более годных вещиц. Тебе можно рассказать всё, и ты не посмеёшься, называя меня глупым несмышлёнышем, как сделали бы другие. Хотя, если честно, они были бы правы.

Когда мама была жива, мы вели хозяйство: у нас были овцы, свиньи и хорошая корова. Мама отводила от них сглаз и порчу, нашептывая заговоры на здоровье и удачу, потому скотина была хорошая, благодаря чему у нас всегда был сытный обед на столе. Я тогда любила вставать рано утром, чтобы подоить корову, вымыть её, содержать в порядке свинарник и успеть при этом поиграть с соседскими ребятами. Игры были презабавные — мы воровали яблоки с чужих огородов наперегонки, обдирая руки, дрались на палках, валялись в грязи, купались. А вот такими холодными зимами строили снежных баб, кидались снежками, грызли сосульки и катались по замёрзшему озеру, иной раз набивая огромные синяки. Я умела улыбаться любой мелочи, сносить много невзгод. Наверное, потому, что в нашем маленьком сплочённом селении почти все беды были общими. Никто не выделялся — все одинаково бедные, как церковные крысы. Кормильцем нашим был лес, окружающий со всех сторон, как нерушимая и крепкая стена. Иногда мне очень хотелось знать — а что там, за этой «стеной»?

Вернувшись как-то вечером с прогулки, я принесла в избу полные корзины малины и черники. Мама сушила травы, а папа корпел над лекарством.

— Мне всё время кажется, что ещё чуть-чуть, и я, наконец-то, доберусь до края леса, — весело щебетала я, перемывая ягоды в огромной глиняной посудине, — Но он будто бесконечен… а ты знаешь, мама, что там — за лесом?

— Мир, — та пожимала плечами, ласково глядя на меня болотно-зелёными глазами, — но не такой, к какому мы привыкли. Жестокий. Люди там другие, другая жизнь. Не думай об этом, Эва… Лес нас бережёт и кормит. Иного не надо.

Я покорно кивала. Неизвестный мир манил, но пугал. И, конечно, я уже не представляла себе жизни без леса. Ведь я — его дитя, его выкормыш, он — моя стихия и благодать. Неотъемлемые части единого целого, словно бы с одой душой на двоих…

Мои родители были почитаемы на селе, хотя их союз считали странным. Ну да, ещё бы: папа, его все зовут просто Джон, был десятым ребёнком в такой же бедной семье, но из города. Не знаю, как ему это удалось, однако он познал грамоту и науки, которым впоследствии обучил и меня. Умный, усидчивый и целеустремлённый, он посвящал себя помощи людям, видя, что те сотнями мрут от эпидемий. Он никогда не верил в Бога, искренне призирая какой-то фанатизм — непонятное слово, сказанное им при мне лишь однажды. Я так и не смогла узнать, почему ему пришлось бежать, но, так или иначе, лет в двадцать семь он оказался здесь, в нашем захолустье. Люди приняли молодого лекаря с распростёртыми объятьями, как Божий дар. Здесь же он повстречал маму.

Мама моя была внебрачной дочерью барона, в чьи владения входила наша деревенька. Её воспитывала кормилица в замке отца, однако с детства девочка была странной. Люди очень боятся странностей, потому к десяти маминым годам дедушка сослал маму с кормилицей сюда, чтобы уберечься от слухов. А здесь мама сразу почувствовала себя как дома — лес принял её, как и меня. Она знала все его тайны и любила, берегла. Люди обращались к ней за помощью, зная, что она поможет, хотя и боялись её до одури, крестясь всякий раз, как увидят.

Я не всегда могла её понять. Про таких говорят «не от мира сего». Но она любила меня и папу, а мы — её. И ничего не было важнее этого. На «странности» жены папа просто не обращал внимания. Счастье. Да, мы были счастливы, несмотря на голод, что заставал не раз зимой.

Каждый год к нам приезжали торговцы, купцы из города. Тогда начиналась весёлая ярмарка, где нам, юрким детям, постоянно что-нибудь перепадало. Я обожала эти времена из года в год. Пока однажды, когда мне исполнилось одиннадцать, к нам не заехали инквизиторы.

Стояло жаркое лето. Солнце палило вовсю, и мы, не стесняясь, бегали почти голышом, босиком по обжигающей ступни земле. В тот день, чумазые и весёлые, мы с друзьями играли в догонялки до вечера, оббегав все закоулки.

Задыхаясь и заливисто хохоча, я бежала от своего преследователя через небольшой лесок, мечтая, наконец, добраться до колодца. В горле пересохло, да и умыться не помешало бы…

Лес. Там даже воздух родной и близкий. Тысячи запахов и цветов сливались в невероятный букет ароматов и красок. Я бежала по мягкой траве, ловко перепрыгивая через пни, кусты и поваленные деревья, тогда как мой преследователь то и дело натыкался на колючки. Лес ведёт меня, бережёт от врагов, даже если это всего лишь игра.

Вот, сквозь деревья показались очертания людей. Оно и понятно, их днём всегда полно у колодца. Обычно ещё издалека я слышала их гомон. Но не в тот страшный день. Стояла такая тишина, что её можно было потрогать руками.

Выбежав на поляну и смешавшись с толпой, я попыталась отдышаться и осмотреться. Что-то было не так. Слишком тревожные лица, испуганные перешептывания. Слишком, подавляюще тихо. И эту тишину разрывало лишь монотонное бормотание молитв. То был голос какого-то человека, вокруг которого столпился народ. Высокий и бледный, в старой заношенной рясе, с пивным животом, горящими странным огнём рыбьими глазами-пуговками и совершенно лысой головой, он возвышался над нами, привлекая внимание. За ним, на груде зачем-то собранного хвороста, гордо выпрямившись стояла женщина в разодранной белой сорочке, пропитанной кровью. Худая, болезненно белая, как саван, поникшая и в то же время несломленная. Я всегда буду помнить её лицо. Родное и любимое лицо моей мамы…

Незнакомец долго и непонятно что-то говорил, а я терялась в догадках — почему у мамы такое испуганное лицо, почему на ней кровь, как будто избили плетью? Её страх передавался и мне. Медленно, перебирая каждый нерв, доводя до судорог. Ещё никогда не было так страшно… Я, девочка, приручающая диких зверей, готова была кричать, раздирая горло, от безотчётного страха, хотя даже не понимала, что происходит.

Поняла лишь тогда, когда незнакомец поднёс пылающий факел к груде хвороста, на котором стояла мама… Я закричала. Так, что у всех кровь застыла в жилах. Нечеловечески, душераздирающе. Я знала, что такое смерть — часто видела, как умирают люди по разным причинам, всё-таки мой отец лекарь. И продала бы дьяволу душу лишь бы моя семья жила. Но нет…

Не верила своим глазам. Ослепла, оглохла от боли, озверела, одичала, пытаясь пробиться сквозь толпу, единодушно заслонившую меня от мамы. Кусалась, брыкалась, дралась как безумная, но меня держали крепко и молча. Знакомые отцовские руки крепко зажали рот, они же поволокли назад. Мне казалось, я умираю. Каждая клеточка отзывалась болью на очередной мамин крик. В конце концов я зажмурилась и сдалась, обмякнув на руках у папы безвольной оболочкой, из которой только что высосали душу. Всю дорогу до хижины я пустыми и бессмысленными глазами смотрела в никуда перед собой, не в силах понять и поверить в то, что произошло…

С тех пор минуло много лет, но я помню тот день в мельчайших подробностях. Он стал началом. Началом моего кошмара…

Всегда до боли страшно даже вспоминать, как протекали первые дни и месяцы после гибели мамы. Всё рухнуло, осыпалось пеплом, зыбкой пылью на ладони. Всё, чем раньше жила. Я едва заставляла себя съесть несколько сырых морковок — организм словно противился пище; не могла спать, ворочаясь под одеялом всю ночь. Хорошо, если под утро удавалось заснуть, но сон этот был беспокойным, болезненным и коротким, не принося ни избавления, ни облегчения. Куда бы ни шла, перед глазами стояла одна и та же жуткая картина, так явно, так неотступно, что жить не хотелось. Мне казалось, я медленно умираю, сжигая саму себя изнутри. И без того худое, по-мальчишески угловатое тело словно высохло, яркие зелёные глаза потускнели и впали, а под ними залегли глубокие тени. Я стала тенью себя прежней. Нелюдимая, отчуждённая, не подпускала к себе даже отца, хотя видела, что причиняю ему боль. Мне хотелось закрыться от всего мира, исчезнуть, провалиться в пустоту собственной души.

Некоторый покой мне дарил лишь лес. Молча укрывал даже от меня самой, не давая заплутать средь бесконечных троп, по которым я бегала, размазывая по лицу слёзы. Пустота. Это страшное слово. Хуже страха, боли, отчаяния. Иллюзорный покой, разъедающий изнутри, как медленный яд.

Не имеет формы пустота, Ты её портрет не нарисуешь — Почувствуешь лишь только иногда… С ней ты не живёшь, а существуешь. Хуже ненависти, злости, поражений. Не найти у этой бездны дна. Упав, не жди ты лёгкого спасения. Назад дорога есть, но так трудна… Разбитое сердце пустотой не склеить, Не залечить своих душевных ран. Чтобы жить — нужно любить и верить, Остальное лишь иллюзия, обман.

С течением времени пустота постепенно уходила. На смену ей пришла ненависть. Жгучая, всепожирающая, искренняя. К маминым силам, к людям, к инквизиторам. Я почти радовалась ей, потому что ощущая что-то, кроме пустоты, я, наконец, чувствовала себя живой.

Бессилие. Это жуткое чувство преследовало везде. Но я честно пыталась вернуть всё на круги своя — работать, помириться с отцом и ребятами… жить дальше. Вроде бы даже получалось. Вот только я уже не была прежней, и уже никогда не стану. Сломанную куклу можно починить, если от неё осталось хоть что-то. От меня не осталось ничего. Пришлось возводить заново все стены, разрушенные одним ударом. Но, в общем-то, спустя год жизнь текла вполне себе размеренно. Мы с папой научились сосуществовать с болью. Много к чему привыкает человек. По-прежнему вели хозяйство, папа лечил больных и раненных, а я помогала, надеясь когда-нибудь стать не менее учёной и искусной. Всё забыть, начать жизнь заново, притворившись, что всё ещё может быть хорошо. Так, как прежде.

В тот день, когда снова сломалась вся моя привычная жизнь, построенная с таким трудом и хрупкая, как хрусталь, мне как раз исполнилось четырнадцать. Я по-прежнему оставалась нескладной девчонкой, высокой, тонкой, как жердь, с едва намечающейся грудью, пышными секущимися рыжими волосами, потухшими зелёными глазами, тонкими бледными губами и смертельно-белой кожей, несмотря на то, что большую часть дня провожу на улице.

После маминой смерти мы не отмечали праздники. Лишь перед сном я вспомнила, что у меня день рождения, как-то безразлично отметив про себя этот факт. После тяжёлого рабочего дня в поле я буквально валилась с ног от усталости, и вскоре крепко уснула.

А когда пробило полночь, я впервые услышала Зов.

* * *

Шагая по мокрой от росы траве, я не чувствовала собственного тела. Совершенно. Это очень страшно — наблюдать за самой собой в прямом смысле со стороны. Если бы могла — закричала, но неведомая сила вела меня вперёд, по знакомым тропам, не дав ни единой возможности понять, что происходит.

Лихорадочно соображая, я могла прийти лишь к одному выводу. Случилось то, чего я боялась: во мне проснулись мамины силы.

«Дар, — говорила как-то она, отрешённо разглядывая огонь в камине, — Сила, дарованная не каждому. Она передаётся по наследству, через год или два после смерти предыдущего носителя. Сама магия — не злая и не добрая. Таковыми могут быть лишь деяния, в том числе и совершённые с помощью магии. Помни это, моя девочка. И никогда не слушай других, если станут зло плевать в спину».

При мысли об этом страх овладел мной ещё больше. Я не хотела быть ведьмой, боялась до одури, ненавидела эту силу — она многих привела к костру.

«Я слабая. Я не смогу. Не стану!..»

До сих пор помню тот страх, боль и ненависть к собственной сущности, вспыхнувшие в один миг. Бояться, не принимать саму себя, свою природу — это как минимум трудно.

Средь макушек высоких могучих деревьев, этих с любопытством разглядывающих меня зелёных лесных великанов, виднелся бледный диск луны. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем ко мне, наконец, вернулось ощущение собственного тела.

Было холодно. Я вышла босой, в одной сорочке, а студёный ночной ветер пробирал до дрожи. Помнится, я уже хотела ринуться бежать обратно домой, без оглядки, зарыться скорей под одеяло и забыть о случившемся, когда услышала за спиной отстранённый голос:

— Постой.

Вздрогнув и резко напрягшись, я словно наткнулась на невидимую стену. Шумно сглотнув, медленно, очень медленно повернулась…

Казалось, время замерло.

В воздухе, буквально в метре над землёй, легко, словно птица, парила женщина, на вид лет пятидесяти. Худая, с вытянутым овальным лицом, загорелой кожей, испещрённой сетью мелких морщин, с горделивой осанкой и распущенными, длинными чёрными волосами с вкраплениями седины.

Я видела её всего раз в своей жизни, но неплохо помню до сих пор.

В ужасе глядя на неё, я открыла рот в беззвучном крике. В тот момент эта женщина казалась мне едва ли не призраком, появившимся из небытия.

— Не бойся, — холодный, но вполне человеческий голос немного привёл меня в чувство, — Я не причиню тебе зла, юная ведьма.

— В-ведьма?… — Мой собственный голос дрожал, а зубы стучали уже отнюдь не от холода, — Так всё же?…

— Да, — кивнув, та прервала мою невнятную речь и мягко опустилась на землю совсем рядом со мной, — Ты это знала и без меня.

— Я… я не хочу! — Горечь спазмом сковала горло. — Я не приму этот… с позволения сказать, дар.

— Ты его уже приняла, — незнакомка по прежнему была совершенно равнодушна, — Врождённым не дано право выбора, деточка. Мы те, кто мы есть, и не в силах изменить это. Никто не в силах. Другие за такой дар продают свои души, а тебе он достался просто так.

Волна злости и ненависти затопила меня. Я просто хотела жить нормальной жизнью. Не прятаться по углам, боясь быть пойманной и сожжённой.

— Но я вправе не использовать магию. — неуверенно отозвалась я, — В праве жить так, как другие нормальные люди.

— Вскоре настанет момент, когда у тебя не останется и этого права, — парировала та, слегка усмехнувшись, — Но… как знаешь.

…и растворилась, будто слившись с тёмным ночным лесом, оставив меня наедине со своими мыслями и страхами.

Если бы я знала, насколько права была та ведьма!

* * *

Я честно старалась забыть. Иногда такое свойство человеческого разума весьма портит нам жизнь, но иногда оно же — лучшее лекарство от разъедающих тебя сомнений. Однако у меня не получалось, как бы я того ни хотела.

Они начали приходить ко мне по ночам, во сне. Духи, древние ведьмы с пустыми, равнодушными глазами. От их бесплотных фигур веяло замогильным безразличием к чужим судьбам, и всё же в мою они отчаянно пытались вмешаться.

«— Покорись! — Нашептывали они, кружась надо мной, пока я безропотно висела в пустоте, — Где бы ты ни была, Эванджелина, твоя сила не оставит тебя. Если ты не научишься её подчинять, она подчинит тебя, и очень скоро. Не убежать от себя, от своей сути, своей сущности. Тебе, как сильной Врождённой ведьме, придётся взять главенство над одним из кланов. Так суждено. Вскоре твой клан найдёт тебя, их Верховная передаст тебе власть по праву, и тогда уже никто не сможет сплотить и защитить ведьм этого клана, кроме тебя. Хочешь быть ответственной за чужую смерть?

— Нет! — Я охрипла от слёз, обжигающих щёки и горло, — Я не лидер, а просто обычный человек, бесхитростная и далеко не самая умная девчонка, трусиха, привыкшая как страус прятать голову в песок, я понятия не имею, как возглавлять клан! Мне всего четырнадцать лет, поймите это, наконец, чёрт бы вас побрал!

— Не поминай рогатого зазря, — беззлобно хмыкнула седовласая ведьма с призрачным изнеможённым лицом, — Все сильные Врождённые становятся Верховными в четырнадцать лет. Возраст и внешность не так важны, как тебе кажется, важна сила, магия, что течёт по твоим венам. Она принесёт либо благо — если примешь её, либо непоправимый вред — если откажешься от неё. Она сожжёт тебя изнутри и как минимум наведёт бед на твою деревню. Магия не прощает отказа от неё, Эванджелина. У тебя просто нет выбора. Как и у многих других».

Эти сны, эти голоса преследовали меня. С каждым днём я всё явственней чувствовала ту самую силу, магию. Боялась её, ненавидела, словно та была чудовищем, заполонившим моё тело. И платила за это болью, что проникала в каждую клеточку тела, каждую фибру души, выворачивала наизнанку.

Вскоре я не могла не то что ходить — даже просто подняться с постели. Меня словно попеременно опускали то в раскалённую печь, то в ледяную прорубь. Приходила в себя я изредка, и каждый раз это было куда мучительнее забытья. Иногда, приоткрывая отяжелевшие веки, видела рядом обеспокоенное лицо единственного дорогого человека в мире — отца, чувствовала его постоянное присутствие, и где-то на задворках сознания мне было его очень жаль. Никому не хочется терять свою семью, и уж тем более — пережить единственного ребёнка.

Но я… я слабая. Мне хотелось жить, но я сдалась, не в силах превозмочь боль и надеяться, бороться за жизнь. Мне было слишком страшно.

…Если честно, я уже не ожидала проснуться вновь. Слишком уж всё затянулось, боль не отпускала меня слишком долго. Как же это, оказывается, здорово: просто видеть, слышать, дышать! Мир кажется ярче, ощущается острее, если ты прожил так мало, если ты ловишь последние мгновения. Прав был тот, кто сказал, что перед смертью не надышишься. А я уже и не ждала лучшего.

Словно пробиваясь сквозь вязкий и густой туман, я медленно приходила в сознание.

Мне было тепло и мягко. Каждую клеточку тела наполняло блаженное умиротворение, как после хорошего отдыха, что само по себе странно, учитывая то, что последнее время я проводила буквально в агонии. Вокруг витал невероятно приятный запах трав. Переборов желание полежать немного неподвижно, медленно разлепила отяжелевшие веки.

Ожидала увидеть отца, и даже изогнула потрескавшиеся губы в усталой улыбке, но надо мной склонилась какая-то женщина, которую я никогда прежде не видела. Черноволосая, темноглазая, она смотрела на меня удивлённо и изучающе, будто я была какой-то диковинкой.

— Здравствуй, Эванджелина, — медленно, будто нехотя, произнесла она ласковым грудным голосом, — Полагаю, тебе лучше. И вовремя, этой ночью полнолуние. На твоей руке символ нашего клана, значит, ты новая Верховная, выбранная для нас предками и покровителями. Ты восстановишься полностью, если ритуал состоится уже сегодня. Ты готова?

Нет. Я никогда не могла бы быть к этому готова. Но слова застряли на языке, будто что-то мешало им. Страх. Я слишком хотела жить, слишком боялась вновь испытать ту агонию. Всё слишком.

— Да. Я готова.

Слова прозвучали как приговор, и, как ни печально признавать, я сама себе его вынесла. Испуг, желание жить — жить, во что бы то ни стало — переполняли меня, и я не вполне осознавала, что говорю и что делаю. И что мне предстоит. Казалось, все мысли пустились в безумный хоровод, не желая проясняться, лишая воли и сопротивления. Смирение… не свойственное мне, такое странное и неприятное чувство, продиктованное обстоятельствами. Оно нещадно сжимало в тиски, насмешливо и уверенно нашёптывая: «Сдайся! Покорись! Забудь всё, что было раньше, оно ушло безвозвратно! Отпусти. Всем будет легче…»

Ночь. Глубокая, тёмная, как пропасть. Тёплая и нежная, как мамины руки… Преисполненная тишины и неги, красивая настолько, что дух захватывает. Неужто именно сегодня, в эту дивную ночь, произойдёт то, чего я так боялась?…

Полная луна смотрит на меня сквозь приоткрытое окно печально и насмешливо, будто знает обо мне всё. Беззвёздное небо похоже на зияющую дыру — оно подёрнуто туманом или дымом, испускаемым трубами… А по стеклу моросит мелкий дождь, отбивая ритмичную дробь. Пахнет сыростью.

Наверное, я всё же не права: пожалуй, именно такая грустная ночь подходит для прощания.

Исписанный корявым почерком листок дрожит в руке, волосы спутаны, глаза горят лихорадочным, почти болезненным огнём… о, я никогда не забуду этот день. День, когда я приняла самое тяжёлое решение за всю свою жизнь. Впрочем, это трудно назвать в полном смысле решением, ибо от меня и моего выбора почти ничего не зависело.

Кусочек угля снова замер над исписанным листом. Что ещё я могу сказать? Хватит ли слов, чтобы заглушить боль, не дать родному человеку страдать из-за меня? Хватит ли слов, чтобы он когда-нибудь простил меня за то, что я собираюсь сделать?…

Мне четырнадцать, и я — ведьма. Новая Верховная ведьма одного из кланов, принадлежу к тем существам, которых так боятся и травят люди на протяжении сотен и тысяч лет. Нас не считают за людей, убивают, насилуют, делают из нас наложниц — если попадёмся. Мы — зло, потому что отличаемся от других. Мы сильны, но инквизиторы всегда на шаг впереди. И где бы я ни была, куда бы не убежала — меч инквизиции всегда будет надо мной и над теми, кто мне дорог. Поэтому с тех самых пор, как мы узнаём о своей силе, ведьму раз и навсегда отрезают от семьи. Мы уходим добровольно, потому что человека, хоть как-то связанного с ведьмой, тоже убивают.

Мы слишком рано узнаём о том, что жизнь отнюдь не ко всем щедра и справедлива.

Слёзы безостановочно текут по щекам. Как же больно… уходить. Уходить навсегда, оттуда, где хотелось навеки остаться…

«Пора, Эва» — раздался в моей голове тихий, гулкий, потусторонний шепот. Сибилла, моя предшественница, зовёт на ритуал.

Тихо скрипят старые деревянные половицы под осторожными шагами. В тёмной, объятой густым ночным мраком ночи комнате летают частички пыли и пахнет различными целебными травами, лекарствами, отварами. По самодельным полкам аккуратно расставлены колбочки, книги, коробочки с нитками, иголками, пуговицами, папиными лекарскими и рабочими инструментами. В дальнем углу стоит сундук с одеждой и маленькая бадья для умывания с холодной водой. Мерно, умиротворяюще потрескивая, дрожит маленький затухающий огонёк оплывшей свечи, одиноко стоящей на столе, а прямо за этим столом, положив голову на сложенные руки, словно младенец крепко спит папа, как всгда тихо похрапывая. Его густые, обычно собранные волосы по плечи длиной спутались и разметались, а на полу рядом расплывались чернила из опрокинутой чернильницы — он, верно, и не заметил.

Такая острая, недетская тоска пронзила сердце! Словно кто-то исполосовал его тупым ножом, ногтями выдирая куски кровоточащей плоти. И всепоглощающая нежность, бесконечная, впервые горькая. Так и хотелось подойти, обнять единственного дорогого человека в мире, выплакаться, слушая сбивчивые слова ободрения, заверить его, что всё ещё будет хорошо, и, как в детстве, уснуть у него на коленях.

На секунду замерла, не дыша, застыла истуканом, широко открыв стеклянные сухие глаза и сглотнув горький ком в горле. Так страшно, неожиданно. Волнительно. Больно…

Вдруг в комнату через окно ворвался порыв ветра, затушив свечу, и я наконец очнулась. Тряхнув головой, будто отгоняя наваждение, снова вытерла набежавшие слёзы, и, положив аккуратно свёрнутую записку на раскрытую ладонь, легонько дунула, добавив совсем немножко магии.

Бумажка мягко приземлилась на стол, а я, поспешно закрывая за собой дверь, судорожно вздохнула.

Так надо. Помни, Эва, что иначе ты не могла. И научись быть сильной во всех смыслах, чтобы когда-нибудь, однажды… а, впрочем, пустые мечты.

Крадучись, вышла во двор, стараясь не скрипеть дверью, и плеснула прохладной воды из бочки в разгорячённое, будто обожжённое, лицо. Лунный свет упал на неровную водную гладь, и в отражении показалось тёмное едва различимое лицо.

Я не узнавала себя. Худая, смертельно бледная, с красными сумасшедшими глазами и искусанными губами. Встреть такую на улице — смотрела бы с жалостью, ибо вся моя фигура излучала отчаяние.

Сибилла уже ждала меня, вальяжно облокотившись на одно из деревьев рядом с тропинкой, ведущей в лес. Крепко сжимая маленький узелок с одеждой, я вопросительно, почти со священным ужасом смотрела на взрослую, древнюю ведьму, внутренне содрогаясь перед той неизвестностью, что меня ждёт.

Неужели я когда-нибудь буду такой, как она? Сильной, пугающей, красивой и холодной, словно потусторонней? Равнодушной?…

— Мы все проходим через это, — сухо обронила она, бросив на меня короткий сочувствующий взгляд. Лишь на миг тёплый живой огонёк воспылал в этих мёртвых, ледяных глазах, и тут же исчез, сожранный неизмеримой пустотой. А затем ведьма, не сказав более ни слова, уверенно повела меня вглубь чащи.

Мы шли минут десять, и лес будто расступался перед нами, указывая путь, отводя случайные препятствия с нашей дороги. Мы, ведьмы — покровительницы леса, его выкормыши и приёмыши, ревностно его оберегающие. Взамен он платит нам тем же.

В абсолютной темноте и тишине, посреди поляны, я даже не сразу поняла, что мы уже пришли. Ведьма отпустила мою руку, и больше ничего не подтверждало того, что здесь кто-то есть, кроме меня самой. Лишь внимательно вглядевшись во мрак, я заметила около трёх десятков пар поблёскивающих глаз и чьи-то полуразмытые фигуры. Вокруг. Рядом.

Неконтролируемый ужас сковал меня тяжёлыми цепями. Особенно тогда, когда все эти фигуры начали осторожно, словно хищники к добыче, приближаться ко мне, окружать. Сердце стучало как бешеное, гулом отдаваясь в голове, ногти вцепились в ладони до боли, плечи сжались, но я стояла, не шелохнувшись, не издав ни звука.

Нельзя показывать свой страх. Нельзя!

Тогда я наивно полагала, что у меня получится что-либо скрыть от ведьм на их территории. Глупость чистой воды, но что поделаешь: я была подростком, растерянным напуганным несмышлёнышем, на миг растерявшим всякое здравомыслие.

Между тем фигуры окружили меня тремя плотными кольцами. Рядом мелькнула чья-то размытая темь, а затем громкий, звучный женский голос отчётливо произнёс:

— Подойди, дитя.

«Легко сказать — иди. Куда?!» — Злилась я, мысленно проклиная всех чёртовых ведьм, одной из которых мне предстояло стать.

Себя в тот миг я тоже ненавидела.

Слепая, как котёнок в этой темноте, я послушно двинулась на голос и остановилась напротив трёх фигур, тоже застывших в центре круга. Тяжёлая рука вдруг опустилась на моё плечо, давя к земле. Опустившись на колени, я подняла голову, гулко сглотнув под тяжёлым взглядом.

— Прямо перед тобою четыре предмета, каждый из которых символизирует стихию. — Продолжал голос, — Одна из них поможет тебе пройти перерождение. Выбирай.

Всмотрелась в тьму перед собой, но ничего не увидела. Может быть, так и должно быть? Выбор должен быть интуитивным? И кто этот бред придумал? Небось, сами эти выжившие из ума старухи. И что значит «перерождение»? Неужели мне придётся…

Упаси Господь!!! Если что пойдёт не так — с того света достану этих гадин. Клянусь.

Вздохнув, бесцельно протянула руки, беспомощно шаря ими по воздуху и траве, пока пальцы не нащупали какой-то лёгкий продолговатый предмет. Ощупав его, удивлённо распахнула полуприкрытые глаза. Свеча?…

Она вдруг вспыхнула в моих руках, озарив поляну неярким светом.

Всех, кто меня окружал, скрывали тёмные плащи с глубокими капюшонами, что делало эти хрупкие фигуры похожими на призраков ночи. А прямо передо мной, помимо свечи, что я держала в руках, лежала чаша с водой, чаша с землёй и крыло.

— Что ж, выбор сделан. Поднимись, — властно приказала одна из трёх женщин, стоявших рядом со мной.

Я покорно встала на подкашивающиеся ноги, и тут же как по сигналу все окружившие меня ведьмы вскинули руки, направив их на меня. Из их ладоней потянулись сияющие синеватые нити, тянущиеся к земле, на которой складывались в причудливый, замысловатый рисунок, очерченный ровно по контуру живого круга. В какой-то момент меня буквально подхватил ветер, и, на секунду дав зависнуть в невесомости, мягко опустил прямо в центр этого странного рисунка.

Три ведьмы что-то крикнули хором на непонятном языке, тоже одновременно протянув ко мне руки. Дрожь, как молния пробила тело, и…

И я вспыхнула. Быстро и сильно, как сухое полено. Пламя, казалось, достигло небес. Как я тогда кричала!!! Дикая, выворачивающая наизнанку боль заставляла корчиться и орать до потери сил. Боль наполнила каждую клеточку моего тела, и я не могла ни о чём думать, кроме как об этой боли.

А потом, постепенно, будто присматриваясь, меня начала наполнять неведомая ранее Сила. Она была вокруг меня, частью меня, частью всего, что меня окружает. И я чувствовала себя капелькой в море. Капелькой нужной, как важный винтик в большом механизме. И это непередаваемо…

Огонь ушёл, впитался в мою кожу, в мою душу, и я предстала совершенно обнажённая перед ведьмами. Но мне не было больше стыдно или страшно — я стала другой. Одно из них. Приняла себя, свою суть, свою магию, и… может, со временем даже полюблю её. Когда-нибудь.

— Теперь ты одна из нас, Эванджелина. Новая верховная ведьма этого клана, — произнесла одна из трёх ведьм, — Твой долг беречь своих сестёр, как зеница око, пуще жизни своей.

— Да будет это во благо, — нестройным хором произнесли остальные ведьмы и опустились на колени. Передо мной.

Одна часть меня снова принялась метаться в ужасе, а другая нашёптывала: всё правильно. Всё так, как и должно быть.

Глава 2

Новая жизнь — это чистый лист. Чистый настолько, что страшно измарать его чернилами, сделать похожим на предыдущий, особенно если чистота его далась большим трудом. Но, как известно, далеко не всё всегда происходит так, как мы того хотим, и ошибки, неприятности, преграды — были и остаются вечными спутниками человека.

Всё-таки четырнадцать лет — не совсем тот возраст, когда человек вполне самостоятелен и может принимать серьёзные решения не только за себя, но и за кого-то ещё, осознавая свою ответственность за возможные последствия — это и я сама, и все мои сёстры прекрасно понимали. Они всего лишь следовали закону, и какое-то время мой статус Верховной был чисто номинальным, чему я только радовалась. Поэтому первое время моей наставницей была Сибилла. Она, уже не являясь частью клана, скиталась свободно, как вольный ветер, но всё же находила время и для меня, когда я её об этом просила. Мудрая, гордая и невероятно уставшая женщина, к которой я по-своему привязалась. Как, впрочем, и ко многим сёстрам в клане.

Первым делом меня знакомили с основами, которые я должна была запомнить раз и навсегда, причём прежде всего с основами не магическими. Объяснили многое из того, что я не понимала, рассказали много нового о мире — том самом мире вне моего леса, куда я так стремилась когда-то попасть. Мечты сбываются, ага…

Когда-то, давным-давно, ведьмы правили миром. Никто не знает, почему магия проявляется только в женщинах, но факт есть факт, и какое-то время по всему свету царил матриархат. Звучит это, мягко говоря, удивительно, учитывая то, что сейчас всё наоборот, более того, доходит до крайности. Но вернёмся к ведьмам.

Их почитали и боялись во все времена. Дело в том, что ведьмы не только управляют силами природы, они ещё умеют насылать проклятья. Случайно оброненное искренне злое слово иногда могло привести к катастрофе, и люди — обычные люди, коих было большинство — не выдержали собственного страха, постоянного ужаса от одной тени ведьмы. Так был создан орден Инквизиторов.

Сначала он был слабым, маленьким и незначительным настолько, что ведьмы не обращали на него никакого внимания. Ну, ходят тут все такие уверенные и бесстрашные — дураки, что с них взять? Однако с каждым годом угроза в их лице приобретала новые масштабы. Инквизиторы оказались очень умны, непередаваемо хитры и ловки — умели затесаться в любой круг, выкрутиться из любой ситуации, всё обернуть в свою пользу. Уверенные в своей власти и непогрешимости ведьмы оказались слепы. Произошёл государственный переворот, один, потом другой, и как чума волной покатились казни по всем странам. Казни ведьм. Так закончилась далёкая эпоха нашего главенства, о которой древние ведьмы упоминают с благоговением.

Магию объявили вне закона, нас истребляли веками, целенаправленно и беспощадно. Загнали в самые тёмные углы, но и там достают — чтобы мы встретили свой конец в «отчищающем» пламени костра. Нам подвластны стихии, но инквизиторы уже давно придумали нечто такое, что на время лишает нас магии. Традиционными считаются два способа: пару капелек белладонны в еду или напиток, или беременность.

Нас во всеуслышание называют тварями, демонами в человеческом обличье, недостойными называться людьми и малейшего сострадания. Свинье и то больше почестей воздают. Но все эти громкие слова звучат глупо хотя бы потому, что те, кто их произносит, не прочь взять ведьму себе в наложницы. Потому что все мы красивы или по крайней мере миловидны, а так же большинство ведьм владеет врождённой неосознанной способностью привлекать мужчин. Поэтому в законе о неизбежной казни всех пойманных ведьм, чья вина доказана, есть оговорка — поймавший эту ведьму инквизитор может оставить эту ведьму при себе в качестве наложницы, если он аристократ. В противном случае сострадание и тем более укрытие ведьмы наказуемо. Карается казнью или ссылкой. Впрочем, тех, кто за нас вступился бы, нет и без того…

Уж не знаю, каким образом инквизиторы голубых кровей удерживают выбранных ведьм при себе, но факт есть факт — ещё ни одна не вырвалась живой. Обо всём этом среди нас ходят байки, ужасные истории, от которых кровь стынет в жилах. Многие полагают, что лучше умереть.

Нас осталось крайне мало — с пяток кланов на страну. В каждом клане десять-тридцать ведьм, между собой кланы не связаны, но все подчиняются Триумвирату — трём древнейшим ведьмам, которые, поговаривают, были царицами в стародавние времена, а значит им всем около тысячи лет…

У меня от таких слов мурашки ползут по коже. Я люблю жизнь, цепляюсь за неё, но смогла ли бы я жить так долго? Ведь всё со временем стирается, теряет вкус и смысл… впрочем, это не моё дело. Не мне судить.

У нас есть свои законы, которые держат в узде. Они рассчитаны на три категории: Верховных, как я, слабых Врождённых, коих большинство, и Приобретённых — тех, кто продал душу демону за свою силу.

Последние меня всегда удивляли. В условиях такой страшной травли какая дура пойдёт на подобное добровольно? А ведь находятся, и не так уж мало. Чаще всего ради долголетия и вечной молодости и красоты — в остальном они всегда слабы. Но это глупо. Разве в этом счастье? В естественном ходе времени свои преимущества. Впрочем, опять же, не мне судить.

Клан даровал всем входящим в него безопасность, защиту. Но мы все прежде всего женщины, так что рано или поздно в каждой из нас просыпается инстинкт порой даже более сильный, чем инстинкт самосохранения — материнский. Желание создать семью. А так как мужчин-магов нет, почти все когда-нибудь да уходят из клана, к своим возлюбленным, женихам, мужьям. Некоторые остаются в клане с детьми, но это единицы. Большинство отчаянно стремится к полноценной семье, уютному гнёздышку и пылающему очагу, вдали от всякой суеты и страхов. Проблема в том, что с тех пор, как ведьма покидает клан, она становится очень уязвимой, её легко поймать, и в таком случае она ставит под удар не только себя, но и свою семью. Многие самонадеянно полагали, что избегут предполагаемой участи, но удавалось это лишь единицам, и то приходилось всё время оглядываться, жить в бегах. А дети?…

По закону Триумвирата обычная ведьма может самовольно покинуть клан, лишь дожив до пятидесяти лет (в среднем ведьмы живут около трёхсот лет, при том почти до самой смерти сохраняя внешнюю молодость), Верховная — ста лет.

Когда-то я не понимала этот закон, и если молоденькие влюблённые ведьмочки пытались сбежать — я отпускала. Начиталась рыцарских любовных романов, блин. В итоге получила горький урок — все они погибли. На кого-то донесли ненаглядные женихи, на кого-то соседи, но чаще просто их находили инквизиторы. Пронырливые, вездесущие беспринципные сволочи, от кого никому нет спасения.

Я видела, как они, мои ведьмочки, умирали. Есть такая традиция: нынешняя Верховная должна присутствовать на казни своих сестёр, неважно бывших или нынешних. Это ужасающее зрелище, а так же кровавые стычки и необходимость отвечать за каждое своё слово заставили меня рано повзрослеть, совсем иначе взглянуть на мир. И вот, мне восемнадцать, и я снова должна исполнить свой печальный долг — на этот раз перед бывшей наставницей, Сибиллой.

Однотонное небо синело над головой, чистое и равнодушное ко всем мирским тяготам, музыкально шелестел лес и всюду слышался женский смех, разносимый эхом — оно словно пробовало на вкус их напускную беспечную радость. Юные девушки, улыбаясь и взявшись за руки, парами прыгали через высокий костёр, громко, заливисто хохоча. Спутанные волосы и яркие юбки развевались на ветру, сладко пела лютня в чьих-то умелых руках, где-то в палатках плакали маленькие детки и ворковали над ними их матери, а кто-то так же молча и печально смотрел в небо, как я.

Мы все привыкли ко смерти. Она постоянно дышала нам в спину, всегда была рядом. Однако известие о поимке Сибиллы для всех нас стало неожиданностью, ведь она — одна из сильнейших ныне живущих ведьм. На что годны мы, если она не сумела защититься?!

— Пора, госпожа. — Ровный голос одной из ведьм прозвенел рядом, заставив вздрогнуть и очнуться от поглотивших меня размышлений.

Мелисса. Синеокая рыжеволосая красавица, которой перевалило за сотню, но она выглядит, как моя ровесница. В её взгляде неприкрытая злоба. Она одна из Приобретённых, и, вопреки стереотипам, достаточно сильная для своего вида. До меня раньше доходили слухи, что если бы не нашлась сильная врождённая на место Верховной, то таковой стала бы она, Мелисса. Выходит, я ей невольно перешла дорогу. Однако (вот странно-то, ага) виноватой себя за это перед сей старушкой всерьёз никогда не считала.

«Кто ты такая, чтобы я склонялась перед тобой, соплячка?! — Сказала мне как-то Мелисса, когда я была ещё несмышлёным угловатым подростком с глазами вспугнутой лани, — Все мои умения дались мне невероятной ценой. А ты? Что сделала ты, чтобы заслужить всё это? Ничего».

Я и не думала спорить тогда. Она права. Только одна поправочка: мне всё это было даром не нужно, а она отдала слишком многое за бессмыслицу.

У всех разные мерила морали, добра и зла, но мне эту ведьму никогда не понять.

— Пора, — кивнула я, чуть прищурившись при взгляде на солнце.

Один знак, и сёстры собрались вокруг меня в троичный круг, символизирующий три ступени могущества: Приобретённые, Врождённые, Верховные. И начался долгий ритуал по призыву стихии Воздуха — только так я могу добраться до столицы за какой-то час, и впоследствии вернуться обратно.

Глава 3

Ветер, покорный воле ведьм, подхватил меня, как пушинку. Чувство полёта, оно… непередаваемое, немыслимое, ни на что не похожее. У меня не хватит слов описать его. Жаль только, что полёт требует огромного количества сил, умений (новички и со страху помереть могут) и только с помощью целого клана можно перелететь на такое большое расстояние. Плюсом полог невидимости — тоже очень энергозатратная штуковина.

Я летела над лесами, полянами, лугами, полями и деревнями, как облако, как неприкаянный дух, и чувствовала себя как никогда свободной… от взваленной на меня ответственности, от вечного страха, от всего… Родная магия наполнила каждую клеточку тела, и сейчас, когда всё затмили чувства, я забыла о том, куда и зачем лечу, о жестокости мира, в котором живу, и вдруг полюбила эту опасную, до сих пор непонятную часть себя — магию.

Наконец, спустя, казалось бы, всего ничего времени, сила стихии начала ослабевать и мягко опустила меня на траву в ближайшем к столице лесу. Быстро скинула с себя опустошающий полог невидимости, и, вздохнув с облегчением, огляделась. Остальной путь, буквально пару километров, пришлось проделать самостоятельно. С каждым шагом, отдаляющим меня от леса, связь с Силой неумолимо слабела, пока не остались лишь совсем жалкие крохи. Именно из-за этой особенности ведьм так часто ловят. А уж если ведьма уходит из клана — связь с природой частично обрывается насовсем. То есть сил становится в два раза меньше, вне зависимости от места жительства, хоть в дупле селись.

Стража у главных ворот пропустила меня ожидаемо беспрепятственно: милая девушка-служанка, аккуратная, безукоризненно благопристойного и усталого вида, глупо хлопающая ресницами и с маленькой корзинкой ягод в руках ни у кого не вызвала подозрений. Замечательно.

Арант, огромный и суетливый город, как никогда походил на муравейник: все куда-то спешили, о чём-то торопливо говорили, что-то делали, и людей было так много, что яблоку негде упасть. Все жители, казалось, безумно торопились жить, считая каждую секунду. Ох, непривычна мне эта суета: в больших городах я бывала раз пять за всю свою жизнь. Однако в отличие от большинства других городов Арант практически полностью был покрыт плитами, каменной кладкой, брусчаткой, кроме того, здесь имелось даже такое роскошное новшество, как фонтаны. Они были, конечно, не на каждом шагу, но встречались довольно часто и были до того замысловатыми, что я невольно замирала на мгновение у каждого и самозабвенно любовалась. Пришло же ведь в голову кому-то использовать воду в эстетических целях, тогда как все привыкли воспринимать её только как ценный ресурс, необходимый для выживания!..

Аккуратные маленькие домики из дерева и кирпича (которые побогаче), ровными рядами выстраивались в чистые улицы, где сновали прохожие, всадники, кареты, телеги. Каждый дом был так или иначе искусно украшен чем-нибудь: лианами, садами, скульптурами, красивой резьбой или цветом. После покосившихся избушек в родной деревне да осточертевшей походной жизни, вечно в бегах, видя такое диву даёшься. И мечты — далёкие, несбыточные грёзы о доме — сладко дурманят голову. Я старалась делать вид, что всё окружающее мне привычно, но всё равно, наверное, смотрелась белой вороной.

Далее был рынок. Длинный, бесконечный и запутанный, как лабиринт, он манил невероятным количеством товаров, так нещадно соблазняющих мою хрупкую женскую душу. Духи, притирания, благовония, сурьмила, белила, румяна, бусы и драгоценности, платья, ткани, выпечка, пряности… Аххх…

Мысленно надавав себе пощёчин, напомнив, что у меня с собой крайне мало денег и о том, зачем я здесь вообще, поспешила скорее убраться подальше от искушения. Тем более, что идти оставалось немного — площадь Ведьм, как её называют в народе, располагалась прямо за этим рынком.

Из шумного, бойкого базара я словно попала в другой мир, сделав всего пару шагов: мощёная серым камнем безликая площадь с не подожжённым костром в центре безумно походила на вечную обитель уныния и скорби. Сердце замерло где-то в горле при взгляде на сложенные огромной кучей сухие ветки и столб, а воображение сыграло со мною злую шутку: вдруг до боли реально почудилось, что вся боль и кровь, некогда пролитая здесь, на этом самом месте, никуда не ушла и останется тут навечно, а пока невыносимой ношей упала на меня, норовя раздавить, похоронить под собой.

Как будто своей не хватало…

Людей, собравшихся на зрелище, оказалось ожидаемо немало, и я просто юркнула в копошащуюся толпу, стараясь быть незаметнее пылинки.

В какой-то миг обыденные разговоры сменились жадным, нарастающим всеобщим улюлюканьем. Задумавшаяся было я вздрогнула, застыла и проследила за взглядами остальных.

Понурая лошадь везла в старой обшарпанной телеге женщину, чью наготу прикрывала лишь грубая холщовая рубаха в пол. Спутанные чёрные как ночь волосы грязными паклями окутывали её бледное, обескровленное постаревшее лицо и струились по спине, не скрывая жутких бурых пятен. Некогда алые губы непреклонно сжаты в тонкую линию, а иссиня-чёрные глаза, обрамлённые длинными ресницами, горят жутковатым фосфорическим огнём. Осанка прямая, руки чем-то скованны за спиной. Возможно, чем-то лишающим магии…

Люди вокруг явно боялись смотреть ей в глаза и подойти ближе, чем на двадцать шагов. Даже палач, что возводил Сибиллу на эшафот, заметно трясся, хотя и пытался сохранить бесстрастную маску на грубоватом изуродованном шрамами лице.

Рядом же, в спокойной, даже расслабленной позе, сложив руки на груди, стоял высокий широкоплечий мужчина лет тридцати-тридцати пяти на вид. Загорелый, светловолосый, с правильными чертами лица, богато одетый, он сошёл бы за столичного красавца, если бы не эти стальные, абсолютно равнодушные жестокие глаза.

Сердце изошлось ядовитой, изъедающей, как кислота, ненавистью. О, эта белобрысая проворная тварь знатно попортила мне нервы. Герцог Кенигстон, советник короля и инквизитор — чудовище, убившие пять ведьмочек, ушедших из моего клана, две из которых были беременны. Более того, мне не раз приходилось сражаться с его людьми. И вот, теперь он добрался до Сибиллы — одной из сильнейших ведьм, которую я знаю, бывшей Верховной, моей наставницы…

Сволочь, как же я ненавижу его! Так и вцепилась бы ногтями в это самодовольное лощёное лицо…

Между тем глашатай, развернув небольшой пергамент, громко и с чувством прочитал приговор, словно стихи:

— Внимание, граждане Хагара! Сибилла Ангелетт тер Моран, пойманная многоуважаемым герцогом Кенигстоном, повинна в колдовстве, убийстве нескольких аристократов и наведении чумы на Арант, за что приговорена к немедленной казни — сожжению в очищающем пламени костра. Приговор вынесен верховным государственным судом, подписан его величество королём, оспариванию не подлежит и будет приведён в исполнение прямо сейчас.

Улюлюканье — радостное, поросячье — усилилось, из-за чего во мне вскипело желание сжечь эту серую жадную толпу, жаждущую чужих страданий, но сквозь все эти визгливые звуки отчётливо прозвенел смех. Каркающий, безумный. И все замерли.

— Недолго тебе осталось убивать женщин, богомерзкая тварь! — Зло выплюнула Сибилла, с ненавистью глядя на застывшего безэмоциональной статуей герцога, — Очень скоро ты за всё заплатишь. Скорее, чем думаешь.

— Хм, ну да. Тогда до встречи в аду. — Непринуждённо улыбнулся тот, дав знак палачу.

— Вот видишь, даже ты сам не сомневаешься, куда попадёшь. — Оскал Сибиллы теперь был поистине безумным, — Но Божий суд он не только после смерти, у Судьбы тоже свои весы. Может быть, никто об этом не узнает, будут продолжать считать тебя чуть ли не героем, однако это не помешает тебе однажды захлебнуться пролитой кровью. Клянусь.

Тот даже позы не поменял. В застывшем взгляде холодных равнодушных глазах не промелькнуло не то что страха или удивления — даже тени какого-либо чувства.

Не были бы вы так самоуверенны, господин герцог! Сибилла — пророчица… Хотя, быть может, это только злоба обречённой. Хорошо бы, если нет…

Факел поднесли, и пламя вспыхнуло, с невероятной быстротой подбираясь к жертве. Оно испускало едкий дым (наверное, эти идиоты сложили влажные ветки), заставляя всех далеко отпрянуть и закашляться. Оно уже лизало ведьме пятки, когда налитые кровью огромные глаза, скользящие по толпе, наткнулись на меня — словно в немой, и от того ещё более невыносимо отчаянной мольбе. Сердце в груди сделало невероятный кульбит и замерло, чтобы в следующую секунду пуститься в неконтролируемый галоп — столько боли, безысходности было в этих хорошо знакомых мне глазах…

Я незаметно кивнула ей, сильно прикусив губу, чтобы не вырвались царапающие горло, подступающие к глазам слёзы. Если бы я могла что-то сделать, хотя бы утешить, хотя бы сказать что-нибудь на прощание — отдала бы многое… Но и этой ничтожной радости все мы лишены.

А потом раздались первые крики — нечеловеческие, жуткие. От них кровь стыла в жилах, даже улюлюканья стихли. Сам воздух, казалось, вместе с раздражающим и без того покрасневшие глаза дымом напитался болью, а запах горелой человеческой крови окончательно сводил с ума, гнал. Всех, даже самых непривередливых и завзятых уличных зевак. По правде говоря, меня хватило ненадолго… Но даже убежав оттуда, я за километр слышала эти крики. И, верно, буду слышать всегда.

В ужасе, гонимая чем-то древним, как сама жизнь, я словно загнанный зверь мчалась по кривым улицам незнамо сколько — пока хоть чуть-чуть не пришла в себя. И первый же трактир, довольно неприглядный на вид, показался мне небесным благословением.

Пирующие там пьянчужки и прочие посетители не обратили на меня совершенно никакого внимания. Всё пропахло насквозь алкоголем и табаком, от чего я беспрестанно морщилась, хотя и старалась сдержаться.

— Дайте мне какую-нибудь комнату, согрейте воду. И недорогой ужин. — Без предисловий обратилась я к пожилой женщине с обрюзглым красным лицом и в опрятном чепце.

— Два золотых. — Так же кратко ответила та.

Отдав плату, я поднялась наверх по указанному маршруту, и только оказавшись в комнате почувствовала некоторое облегчение. Номер, конечно, не господский, но я и к худшему привыкла.

Наскоро вымывшись и поужинав, я без сил упала на кровать. Бездумно глядя в старый потолок, почему-то вспомнила некогда написанные мною же строчки, которые читала сёстрам в ночи у костра, и стала тихо-тихо, почти неслышно, шептать их сквозь слёзы, слегка дрожащим, но от того не менее проникновенным голосом — будто с болью и кровью, кусками отрывая от сердца слова:

Горит костёр, гогочут люди, Дождём одно лишь небо плачет, Толпа слепых и глупых — судьи, И жизнь твоя — ничто не значит. И в чём вина — быть той, кто есть ты, Родиться просто чуть другой… И потому тебе нет места Нигде, навечно ты — изгой. Смотри, вот лают… люди? Звери! Твоею болью тешат слух, Втоптать бы в грязь тебя хотели, Но выше ты, силён твой дух. Пеплом по ветру жизнь пустили… Не бойся в небо улететь: За суть твою тебя убили, Так есть ли то, о чём жалеть?… У нас, увы, такая доля, Но нет смиренья, взгляд прямой. Ищи покой, как ветра в поле… Борись за счастье быть собой, Пока жива, пока есть силы, Чтоб смерть с улыбкой встретить гордой, Чтоб у преддверия могилы Быть сильной, быть как камень твёрдой… Не будь, голубка, безутешна, Пусть даже в страшный смертный час: Хотя отнюдь мы не безгрешны Не люди — Бог рассудит нас.

Едва замолкла, как прямо за спиной натужно скрипнула дверь.

Со страхом вспомнив, что я, дура, её не заперла, с трудом отогнала от себя пронесшиеся перед глазами истории о маньяках и наёмных убийцах. Тьфу, блин, придёт же в голову. Да кому я тут нужна.

Мужчину, который по каким-то непонятным причинам решил, что ему позволено сюда входить, я никогда не видела, но почему-то он казался смутно знакомым. Среднего роста, атлетического телосложения молодой человек лет двадцати пяти, брюнет со старомодной короткой стрижкой и красивыми золотисто-карими глазами не казался опасным, но в то же время в нём сразу чувствовалось что-то такое… странное, настораживающее. Хищное.

— Вы кто и что вам надо? — Грубо бросила я.

Тот, проигнорировав мои слова, спокойно закрыл дверь, и, пройдя вглубь комнаты, сел на стул, принявшись внимательно меня разглядывать, словно оценивая.

— Повторяю: кто вы и что вам надо, чёрт бы вас побрал! — Сквозь зубы процедила вот вообще не настроенная на разговоры я.

— Леди не положено так грубо разговаривать, — презрительно усмехнулся он, — Впрочем, какие из вас, ведьм, леди…

Я забыла про всё своё возмущение, и за одно — как дышать.

— Что? — С губ сорвался нервный сухонький смешок, — Вы издеваетесь, да? Какая к чёрту ведьма? Не вам, сударь, обвинять в недостатке воспитания даму, в комнату которой вы бестактно ворвались, даже не постучавшись, и тут же принялись бросаться оскорбительными, ни в коей мере не обоснованными обвинениями. Убирайтесь отсюда, немедленно!

— О, святая простота!.. Можете не отпираться, я чувствую магию, — заявил этот ненормальный, — Вы использовали её совсем недавно. Кажется, последним сняли полог невидимости… если не ошибаюсь. Свободного времени у меня крайне мало, так что пока буду краток. Я предлагаю вам выгодную сделку: жизнь одного инквизитора в обмен на спасение вашего клана.

Меня бросало то в жар, то в холод поминутно. Откуда…? Что за?…

— Что за ахинею вы несёте… — Бледная, как простыня, растерянно прошептала я.

— Для начала научились бы лгать, — отмахнулся, как от мухи, — В данном случае это изначально бессмысленно… долго пояснять, почему. Если вам дорог ваш клан, вы выслушаете меня очень внимательно.

— Что… что вам нужно? — Взвесив все «за» и «против», на грани слышимости отозвалась я, заранее укоряя себя за глупость.

— Вскоре герцог Кенигстон снова собирается на «охоту» в ваши южные леса, — с ходу припечатал он, — Взамен на ваше согласие я предлагаю вам «Паутину» и сотню золотых. Согласитесь, хорошая плата за убийство человека, которого вы при возможности убили бы и задаром.

Я невольно засомневалась. «Паутина» — знаменитое устройство, редкое и безумно дорогое, способное сбить со следа кого угодно, спрятать… но…

— Вы хотите, чтобы я убила лучшего ищейку королевства? — Вскинув брови, едва не расхохоталась я, — Вы серьёзно?! Как?!

Он окинул меня задумчивым, донельзя хитрым взглядом.

— Вы заинтересуете его, попадётесь, станете его рабыней. А там, когда попадёте в его дом — дело за малым. Это если кратко.

— А если подробно? — Недоверчиво усмехнулась я.

— Вы побываете на балах, временно поносите дворянский титул, — искушал он, — Поучаствуете в любовных и политических интригах, наконец… Разве не каждая женщина об этом мечтает?

— Отнюдь нет. Видимо, вы скверно знаете женщин, — неуклюже попыталась подколоть я, — Я не авантюристка. И я просила вас не убеждать меня, а разъяснить суть ваших намерений, плана. Максимально подробно.

Глава 4

Дрожащая свеча капнула мне на руку горячим воском, но я даже не поморщилась, ибо мысли витали где-то очень далеко от настоящего времени.

Я была растеряна, как никогда раньше. Казалось, что все ранее принятые решения, стратегии, не раз спасавшие мой клан — ничто в сравнении с тем, что зависит от моего решения сейчас. Странно… но интуиция редко когда подводит меня.

В который раз по привычке задумчиво прикусила нижнюю губу, напряжённо глядя на спокойного, как ледяная глыба, собеседника. Может, послать его ёжиков пасти? Отличное занятие, говорят. Однако, как заманчиво его предложение… Но смогу ли? Надо быть честной хотя бы с собой: вряд ли. К тому же, доверия этот молодой человек не вызывает. Мало ли, какие цели он преследует? Может, хочет как-то выйти на мой клан через меня? Этого ни в коем случае не допущу. Умереть легче.

— Я знаю, что вы полны сомнений и понимаю вас, — будто прочитав мои мысли, вкрадчиво заметил он, — Но подумайте: что вы теряете? Даже если побоитесь связаться с кланом — они ведь чувствуют, жива или нет их действующая Верховная. И затаиться на месяцок где-нибудь в глубинке, в дремучих лесах, наверняка смогут. Можете не подозревать меня в плохих намерениях относительно вас или вашего клана: я не против ведьм. Более того, я хочу отомстить за смерть одной из них.

О как. Я чуть не подскочила от такой неожиданной новости, удивлённо взглянув на собеседника.

— С этого места поподробнее, — заинтересовалась я. — Кстати, до тех пор, пока я не узнаю вашего имени, согласия на ваши авантюры не дам точно.

— Моё имя уж точно не секрет, — фальшиво оскалился он, — Странно, что вы до сих пор меня не узнали, я довольно… известная личность. Наследный принц Хагарского королевства, Вейсаллас. К вашим услугам, хм… леди.

То, что пронеслось в моей голове в этот миг, сложно охарактеризовать словами. Скорее, это были сплошные вопросительные и восклицательные знаки.

Дёрнувшись, как от удара, и едва подавив испуганный визг, я прыжком антилопы враз оказалась у двери, и только схватилась за ручку дрожащими руками, как послышался щелчок замка, как будто меня закрыли с другой стороны. Но это невозможно, потому что (через щёлку видно) рядом с дверью там никого не было…

Что?… Магия?!

Не успела я даже дёрнуться, как оказалась резко прижатой к стене. Сердце билось так громко и испуганно, что нависший надо мной «незнакомец» наверняка слышал.

Господи, какая же я дура! Теперь, присмотревшись повнимательнее, поняла, наконец, почему незваный наглый ночной гость показался мне очень смутно знакомым: я видела его портреты в газетах…

Орден инквизиторов уже давно стоит у власти. Более того, каждый король обязан ВОЗГЛАВЛЯТЬ этот орден. Насколько я знаю, наш король предпочитает держаться в стороне от дел ордена, так, указы подписывает, а настоящим его главой на данный момент вроде как является герцог Кенигстон, но сам факт… А ведь наследного принца всегда учат быть искусным инквизитором, а так же старательно вдалбливают каноны и идеологию ордена, как аксиому жизни.

Но магия!.. Вдали от леса её получается творить лишь на расстоянии одного-двух метров, находясь в одном пространстве с объектом воздействия. Вблизи кроме нас двоих никого не наблюдалось, а значит…

Нет. Это невозможно, априори. Не может быть… Не-воз-мож-но.

Впрочем, когда-то давно я и само существование магии считала невозможным… надо же, были и такие времена.

— Вижу, вам уже не требуется объяснение, почему я не так уж ненавижу ведьм, — ухмыльнулся собеседник, внимательно наблюдавший за работой мысли на моём лице.

— Но как?! Это…! Это невозможно!! — Судорожно вздохнула я.

За тысячелетнюю историю мужчин-магов не было! Хотя, опять же, записи в те времена не велись, многое могло забыться, а Три Древние Ведьмы — умалчивать, но почему?… Точнее — для чего?

— Заведомо отвечу на вопросы, которые могли у вас возникнуть: таких, как я, больше нет в нашей стране. — Не без нотки самодовольства поведали мне, — Ещё трое есть в разных точках мира, но они скрываются. Мы — небывалая редкость, можно сказать, аномалия по всем параметрам: рождаемся у совершенно не одарённых родителей. Сила наша, по меркам ведьм, средняя, но у нас нет привязки к природе. Вообще. То есть что в городе, что в лесу, мы пользуемся одними и теми же возможностями. Чему я и мне подобные несказанно рады. Кроме меня и моей матери никто обо всём этом не знает… так что вы обязаны мне дать кровную клятву о неразглашении.

— Я вам ничего не обязана, — огрызнулась, пытаясь вырваться.

Спокойный, даже равнодушный, красивый, он пугал хищностью заострившихся черт и стальными искорками в глазах вроде бы тёплого медового оттенка. Более мощной подавляющей энергетики я никогда не встречала — даже у Трёх Древних ведьм она не не настолько… такая, что хочется от одного такого взгляда упасть в ноги, и, целуя пол, слёзно молить пощады неизвестно из-за чего.

Как я ещё тут стою и огрызаюсь — сама не понимаю. Наверное, потому что стенка за спиной упасть не даёт.

— Уверен, вы не захотите для себя и своего клана проблему в лице наследного принца. — улыбнулся он так, что меня холодным потом пробило, — Поверьте, легче согласиться. Наши цели схожи, так что не должно составить труда прийти к консенсусу.

А вот и угрозы. Куда же без них.

— Что ж вы герцога-то не разотрёте в пыль тогда, если вы такой нереально могучий маг, да ещё и всеми обожаемый наследный принц, чьё влияние почти безгранично? — Ехидно прищурилась я, всеми силами пытаясь сохранить маску горделивой уверенности на лице.

Никому нельзя показывать свой страх. Особенно такому, как он — охотнику по природе. Иначе незамедлительно стану жертвой.

— Сравнили тоже, — презрительно фыркнул тот, — Вы и ваш клан — презираемые всеми изгнанники, за которыми охотятся, как за дичью. Загнанные, измученные женщины, жаждущие покоя и семьи, готовые заплатить за малейший шанс на это любую цену, а потому слабые. Тогда как герцог — увешанный огромным количеством новейших амулетов от всякого вида магии опытный ищейка с паранойей большей, чем у кого бы то ни было. К тому же, искусный воин и удачливая, хитрая умная тварь. Он неуловим для врагов, непобедим в бою, предусмотрителен, как сам дьявол. И у него только одна слабость — красивые, молодые строптивые женщины. В особенности ведьмы. Ему нравится их бесконечная ненависть к своей персоне — самое сильное чувство, которое он вообще способен вызвать.

Недоумённо выгнула бровь. Насмешливая улыбка прорвалась даже сквозь сжимающий, как тиски, страх.

— Хотите сказать, что самый знаменитый убийца женщин нашего времени — бабник? — Как-то невесело рассмеялась я, — Вы шутите?

— Похоже, что я шучу? — Без тени улыбки на лице нахмурился принц, — Как думает, почему некоторых пойманных ведьм не сжигают на костре? Принято считать, что он отдаёт их другим аристократам, но не всегда. Самых красивых и ярких забирает себе в наложницы, только делает это очень тихо, без шума. Кроме того, у него две любовницы из аристократок.

Рот нелепо приоткрылся, но я тут же поспешила его захлопнуть. В голове скользнула весьма неприличная мысль: как его, бедняжки, на всех хватает-то?!

— Допустим, — кивнула я, немного придя в себя, — Но зачем вам его убивать? Достаточно личный вопрос, но мне необходимо знать детали. И… не могли бы вы немного отойти? — Смущённо добавила я, упершись руками в твёрдую, как камень грудь его высочества, тщетно пытаясь оттолкнуть.

— Он убил мою сестру, — Последнее Вейсаллас проигнорировал, продолжая давить на меня ледяным взглядом, под которым хотелось превратиться в пыль. — Не родную, единокровную. Она была бастардом, дочерью ведьмы-наложницы моего отца… детей от таких женщин полагалось убивать, но отец не допустил этого. Попросту скрыл рождение Катрины, искренне надеясь, что дар её матери не передастся ей по наследству. Для этого ей каждый день давали лошадиную дозу отвара белладонны, с помощью которого сковывают на время магию ведьм, и всё-таки… Я научил её скрывать свою магию, мы выросли вместе. А потом герцог узнал. Не знаю, зачем — видимо, была причина — но Катрина колдовала, в городе, и специальный прибор это засёк. Герцог лично приволок мою сестру на костёр, а отец даже не попытался вступиться: испугался народного гнева. Я пробовал, но меня посадили в темницу на неделю, заковав в кандалы. Причём кандалы в наших темницах все антимагические, так что я был бессилен. А Катрине было девять. Она была самым чистым и светлым ребёнком на свете. Так что когда эта мерзкая тварь сдохнет, и сдохнет не без моей помощи — жаль мне не будет ничуть. А если он ещё и умрёт от рук ведьмы, я ещё и посмеюсь над такой забавной иронией судьбы.

— Но почему вы тогда не наняли какого-нибудь наёмного убийцу из гильдии? Я-то дилетант в таком вопросе, — вновь безуспешно попыталась откреститься я.

— Как уже говорилось, герцог — параноик. Думаете, я не пробовал подсылать к нему убийц? Думаете, не пробовал вызвать на поединок? Давно убил бы его собственноручно, но мне, как наследному принцу, в поединках участвовать запрещено. Пробовал тайно, но этот трус отказывался. За его дворцом следят ТАК, что муха не пролетит. Если где-то он расслаблен, то в гареме, а проникнуть туда может только служанка или ведьма. Слуги все проверены досконально, к ним не подступишься. А вот ведьмы… загвоздка в том, что далеко не всякая может заинтересовать его. Тем более настолько, чтобы он потерял бдительность.

— И с чего вы уверены, что у меня получится? — Хмуро поинтересовалась я.

— Кто сказал, что я уверен? — Насмешливо выгнул бровь тот, — Но вы достаточно молоды и красивы, возможно, неглупы. Попробовать стоит, тем более что у вас есть неплохой мотив, который не купишь за деньги.

— Полагаете, некая в принципе достаточно сомнительная выгода и глубоко гипотетическая опасность со стороны герцога или вашей — обоснованный мотив для того, чтобы по своей воле положить голову на плаху? — Всё ещё не сдавалась я.

Он пожевал губами, словно сомневался, стоит ли рассказывать.

— На самом деле, есть ещё кое-что, — тонко улыбнулся он, — Тот случай в вашей лесной деревеньке… Вашу маму, ведьму и знахарку, сожгли. А знаете по чьему приказу? Это Кенигстон «охотился» в ваших краях.

Меня словно молнией пробило. А ведь правдоподобно врёт, гад: герцог некогда все окрестные селения и городки рядом «обнюхал».

— С чего мне вам верить? — На всякий случай высокомерно вскинулась я.

— Можете не верить, ваше право. — Флегматично пожал плечами он, прожигая меня всё таким же хитрым, уверенным взглядом.

Забил-таки последний гвоздь в крышку гроба. Моего…

Я ведь когда-то так мечтала отомстить! И теперь, когда я знаю виновного, сие неутихающее желание вспыхнуло с новой силой, и огоньки в моих глазах стали злыми. Фосфорическими. Истинно ведьмовскими.

А гость и не сомневался в эффективности яда своих слов. Настоящий змеёныш.

— Вас представят как дочь одного барона на бале дебютанток, который как раз вскоре должен состояться. Вас приставят ко двору, в фрейлинах моей матери. Остальное, то есть охмурение герцога — исключительно на вас. Возможно, даже попадать в гарем вам не придётся, хотя я в этом сомневаюсь — вне своего дворца он напряжён и внимателен до невозможности. По ходу посмотрим. Ну так что? Могу я на вас надеяться?

Как бы он не скрывал, в ровном голосе скользнули едва уловимые просящие нотки. Значит, не такой уж это и ультиматум. Но по факту…

— Хорошо. — Быстро, пока не передумала, согласилась я.

Вряд ли у меня действительно есть выбор.

* * *

Позвякивание серебряных столовых приборов о красивые тарелки было единственным звуком, нарушающим напряжённую тишину. В богато обустроенной большой и довольно уютной столовой повисли уйма невысказанных вопросов, и сохранять равнодушный непринуждённый вид под тяжёлыми взглядами моих новых «родителей» становилось всё сложнее и сложнее.

Барон и баронесса Андруас, представители древнего, но несколько обнищавшего рода, имели дочь моего возраста, которая должна была предстать перед высшим светом, но не смогла, потому что смертельно заболела. Девушка ещё жива, но врачи уже бессильны, и помочь ей может только магия. Несчастные согласились на всё ради единственного ребёнка: приютить ведьму, назвать её своей дочерью, а после поспешно уехать из страны. Мне противно требовать такую плату за помощь, но в целительной магии я не особенно сильна (ещё напортачу), а вот его высочество, кажется, напротив. Но как раз он и не думал проявлять ни жалости, ни бескорыстия.

И вот, я здесь. В просторном старом замке, где ветер гуляет по безмолвным серым коридорам, похожим на лабиринты, где почти не осталось слуг и все смотрят на меня так, будто я дьявол, вдруг выпрыгнувший из преисподней и пообещавший всем ад на земле.

Тем не менее, не смотря на явный страх всех обитателей этого замка, облепивший меня, как противный слизкий кокон, я думала, что вопросов господа дворяне зададут мне много, но в очередной раз ошиблась: они оба не спускали с меня внимательного, пронизывающего и вместе с тем любопытного взгляда, однако упорно молчали.

«Надо же, как их выдрессировали, — невольно промелькнула мысль, — или, что вероятнее, грубо запугали. Старается его высочество на славу. Знать бы ещё все его мотивы».

Чисто внешне они не очень походили на людей, которых легко запугать: высокий, худощавый, седовласый, во всём до мелочей аристократичный барон был устал и суров, в нём чувствовалась отнюдь не самая слабая воля, а баронесса, полненькая и румяная женщина в строгом платье, всем своим видом как бы давала понять: «за дочь я убью, не задумываясь».

В такой атмосфере и после всего случившегося кусок в горло не лез, несмотря на долгую дорогу и отсюда вытекающий голод. Наконец, не выдержав, я встала, и, оставив еду, к которой едва притронулась, произнесла:

— Благодарю за чудесный ужин, господа. Разрешите мне отправиться теперь в гостевые комнаты, хочу помыться с дороги.

Они посмотрели на меня так, как будто стена вдруг заговорила.

— Беатриса! — Окликнула баронесса, хлопнув в ладоши.

В комнату тут же вошла молодая темноволосая девушка, судя по всему служанка.

— Проводи эту… леди в её комнату.

А заминка-то намеренная. Хах, тоже мне, оскорбление, м-да-а… И глупо: им бы ради дочери лебезить передо мною что есть сил, пылинки сдувать, а они и высокомерие ещё проявляют. Дворянчики, что с них взять. Выходит, не так велика любовь?

Или не так велика проблема? Надо бы хорошенько покопаться в этом… Сама тоже хороша: взялась за дело, порученное весьма тёмной лошадкой, чьи истинные намерения неясны, ухватилась прямо-таки, ничего из сказанного не проверив, всё приняв на веру…

— Слушаюсь, госпожа.

— И отныне называйте её Эсмиррой ди Андруас. — Добавил барон, на что девушка только кивнула. Видимо, слуг заранее предупредили.

Следуя за ней, я добралась до вполне комфортной спальни с приземистой широкой кроватью с тяжёлым балдахином. Ванна, наполненная горячей водой с примесью трав, расслабила меня, дала то необходимое спокойствие, которое помогло трезво оценить ситуацию. И я укрепилась в своём решении.

Да, возможно, принц чего-то не договаривает, но герцог явно сильно перебежал ему дорогу, и это автоматически делает нас союзниками на какое-то время. Главное не осложнять. Его предусмотрительное высочество наверняка будет пытаться стребовать с меня кровную клятву о неразглашении, но поддаваться нельзя, ибо знание тайны неплохой козырь в случае чего. Сильно сомневаюсь, хватит ли у меня сил и хитрости воспользоваться им, но это уже отдельный разговор. А шанс упускать не стоит. В конце концов, до клана через меня они не доберутся, и меня есть кому заменить там. В вечных стычках и горе я привыкла не особенно цепляться за жизнь, убивать приходилось не раз, поэтому будь что будет. Кто не рискует — тот не празднует побед.

Придя к такому простому выводу, я извлекла из-под лежащей кучей одежды серебряный ножик, аккуратно утащенный с собой из столовой. Серебро лучше всего подходит для того, что я собираюсь сделать.

Лет пять назад мы с сёстрами задумали вывести новое заклинание для связи, которое помогло бы нам обмениваться информацией даже в городах, в обход придуманных не так давно какой-то сволочью датчиков магии. И наша задумка удалась: новый, весьма болезненный, но эффективный и очень простой ритуал на крови при совершении давал такой слабый магический импульс, что ни один чёртов прибор его не улавливал. Но к нему требовалась долгая подготовка: двое людей должны наполнить сосуд смешанной кровью друг друга, потом начертить ею простенький рунный круг и произнести несколько активирующих фраз. После этого они оставались в некотором смысле связаны, что в обычной жизни вообще никак не сказывалось, но если произнести ещё одну фразу-ключ и нанести на своё тело рану серебром — такая же появится и у второго связанного. И это навсегда, до тех пор, пока один из связанных (только добровольно) или оба сразу не решат эту связь разорвать.

У меня такая связь имелась с лучшей подругой, Брианой.

Взяв нож поудобнее, я начала аккуратно вырезать на коже ладони всего три буквы: АВН, что означало «Авантюра». А если конкретнее — опасное предприятие, долгое отсутствие, неожиданные обстоятельства. У нас имелась своя небольшая «азбука» для таких случаев, так что Бри поймёт.

Зеленоватая от отваров вода окрасилась алым, а я, сморгнув выступившие от боли слёзы и тихо зашипев, сжала пульсирующую от крошечных ран руку.

Теперь отступать нельзя. Надеюсь, игра стоит свеч…

Часть 2. Пеплом по ветру. Возрождение

Неблагосклонная судьба, Ведь счастье куцее лишь тлело, Хоть говорят, что жизнь — борьба, Всю жизнь бороться надоело. Победу трудно добывать, Вновь будет результат тоскливый, Ждёт поражение опять, Хотя отдать борьбе все силы. Борюсь бескомпромиссно вновь, Но результат уже известный, Борьба, бесспорно, портит кровь, Процесс, однако, интересный. Пускай несчастная судьба, И пораженья есть, и беды, Возможно, вечная борьба Прекрасней разовой победы.

Глава 1

Эванджелина.

Атласное платье изумрудного цвета идеально сидело по фигуре, как влитое, ткань с замысловатой вышивкой красиво переливалось на свету, обнажённые плечи, казалось, мерцали, а соблазнительный вырез привлекал внимание к декольте, но ужасно смущал привыкшую к грубой, простой, а главное «закрытой» одежде меня. Но вместе с тем я не могла не признать, что выгляжу весьма привлекательно, хоть и непривычно и даже как-то слегка чужеродно в собственных глазах. Мы, ведьмы, прежде всего должны быть хорошими актрисами, нас годами учат этому, ибо, по понятным причинам, только изворотливость и артистизм в некоторых ситуациях могут спасти от костра. С тех пор, как покинула отчий дом, меня целенаправленно приучали следить за мимикой, жестами, взглядами, голосом и даже смехом, улавливая тончайшие нотки, взвешивать каждое слово, при этом произнося их при необходимости как бы невзначай, улыбаться, когда хочется плакать… Иногда это действительно помогало, со мной такое было один раз. И вот, ещё одна роль. Но такая непривычная. Чувствую себя облитой грязью от осознания, кого собираюсь завлекать, для чего одеваю это платье, словно подарочную обёртку, а ведь никогда не была ханжой, более того, меня научили быть… достаточно свободной в этом плане. Нет, не блудницей какой-нибудь, но… Ведьмы, привыкшие жить одним днём (ибо следующего может и не случиться, несмотря на всё наше долголетие), привыкли рассуждать так: плевать, что этого мужчину вижу в первый раз, нравится — берём. Гормоны берут своё, как ни упрямься, а закономерно возникающая у каждой из нас паранойя не даёт ждать долгих и крепких отношений, как раз из-за тех случаев, когда мужья, женихи и возлюбленные доносили на жён-ведьм. Мы долго, очень долго подпускаем к себе — жизнь научила. А эти мимолётные ночи, коих и в моей жизни успела побывать парочка, похожи на сон: сладкие, приносящие ощущение приятного отдыха. К тому же, немалое преимущество в том, что все замужние женщины полностью зависимы от мужа: он может бить, издеваться, изменять, но если не пойман прямо на горячем — чёрта с два женщина получит развод. Но я почему-то всё ещё наивно верю в любовь. Может, она и в моей жизни когда-нибудь случится? Хотя, скорее всего, я эту веру просто растеряю на тернистом своём пути.

В то же время улыбка так и просится наружу: ничто так не расслабляет и не радует девушку, как уход за собой, красивые платья, причёски, макияж и украшения, будь она хоть трижды всеми гонимая ведьма. И пусть женское начало в каждой из нас изначально невероятно сильно (не зря нас считают символом греха, соблазна), когда мы одеваем красивую одежду и драгоценности — расцветаем, уверены в себе, полны сил и энтузиазма, нам нет равных. И у меня всё получится. Главное, верить в это.

Улыбнувшись своему сияющему отражению, поправив выбившийся локон, я надела маску в тон платью и «вылила» нужное количество духов, содержащих любовное зелье (в котором есть крошечная доля магии), которое сама же изобрела с сёстрами. Уверенность уверенностью, но права на ошибку у меня нет, раз уж ввязалась во всё это. Инквизиторы весьма поднаторели в идентификации зелий, научились безошибочно определять, не подмешано ли какое-нибудь из них в еду или напитки, но не в воздухе, а так же научились определять магию и даже где, когда (а в отдельных случаях и кем) она совершалась, но не в таких мизерных количествах — в этом и гениальность нашего изобретения. Оно действует не повально и надолго, как большая часть других любовных зелий, а как лёгкая симпатия, интерес, влечение, может быть, мимолётная страсть, кои при определённых умениях и подходе можно развить, превратить в страсть совершенно неудержимую, всё сжигающую на своём пути, в зависимость, а иногда даже любовь — в целом почти настоящую. При этом другие любовные зелья делают из любого мужчины слюнтяя, ослабляют умственную деятельность, что нередко бывает весьма и весьма заметно, тогда как наши «любовные духи» таких побочных эффектов лишены. И пахнут они всегда любимым запахом того, кто его вдыхает. Выведение такого средства нам стоило долгих трудов, и мы делали это без какой-либо конкретной цели, просто из любопытства и на всякий случай, а теперь грех не воспользоваться. Правда, действуют «любовные духи» сразу на всех ощущающих их запах мужчин, так что отбоя от ухажёров не будет, но, подозреваю, что наглая сволочь, с которой мне предстоит «работать», остальных разгонит, как овец.

Запряжённая карета и донельзя хмурые «родители» уже ждали меня. Ну что ж, посмотрим, что из этого выйдет… да здравствует бал-маскарад!

* * *

Не поддающееся контролю волнение покалывало на кончиках пальцев, когда меня ощутимо потряхивало в шикарной, почти королевского вида карете (граф не пожалел последних сбережений на внешний лоск и пафос). Сидеть в этом красивом бальном платье оказалось на редкость неудобно из-за слишком туго затянутого корсета, делающего талию неестественно тонкой и садистски впивающегося в рёбра, и ткани, противно прилипающей к вспотевшей спине. Всё это усугублялось тем, что барон и баронесса то и дело холодно посматривали на меня — под такими взглядами не откинешься вальяжно на спинку сиденья. Но едва я решилась наплевать на всё и расслабиться, карета вдруг замедлилась и остановилась.

Замок, надо сказать, впечатлил. Едва выйдя из кареты, я так и застыла, разглядывая эту запредельную каменную громаду. Он был в три раза больше всех виденных мною замков (хтя что уж там, я их видела-то совсем немного) и являл собой нечто среднее между военной крепостью и парадным правительственным зданием. Крепкий, старый, обнесённый невероятно толстой непрошибаемой стеной и длинным извилистым рвом, через который перекинули широкий деревянный мост, он, тем не менее, был красив и украшен — важность, помпезность и значимость этого сооружения виднелась ещё издали.

Не успела я опомниться, как зазевавшуюся меня «родители» довольно бесцеремонно потащили дальше с вежливыми улыбками на губах, быстро и отточено (годы тренировок) кивая каким-то знакомым. У самых парадных ворот, украшенных блестящим на солнце золотом, барон отдал одному из несущих караул стражников, с ног до головы закованных в латы, какой-то свёрнутый пергамент, и, дождавшись кивка, заполучил его обратно, а после чинно проследовал дальше, под руку с женой. Мне ничего не оставалось, кроме как следовать за ними.

Бальный зал слепил глаза — до того был пёстр. Стены украшены необыкновенными фресками из сюжетов мифологии, удивляли и восхищали мозаичный пол, канделябры, сотни свечей, огромный пиршественный стол, сервированный серебряной, фарфоровой и хрустальной посудой, сплошь уставленный самыми разными блюдами, вплоть до целой свиньи с яблоком во рту… Наряды дам и господ вполне соответствовали роскошной обстановке:. широкие накрахмаленные воротники у мужчин, длинные, высокие — у дам, сложные причёски и необъятных размеров юбки, щедро украшенные веера, шёлк, атлас, бархат, сияющие в отблесках свечей драгоценности, негромкие разговоры и звонкий, несколько фальшивый дамский смех… Всё смешалось перед глазами в тысячи ярких пятен, затеявших быстрый хоровод вокруг. Жарко, тесно, немного неуютно: все вокруг то и дело грациозно расшаркиваются друг перед другом, едва не выворачивая ноги в реверансах, а я лишь тупо хлопаю глазами и вежливо киваю при необходимости, растерявшись и подчас не успевая сориентироваться. Танцы, как меня и предупреждал его высочество (поэтому-то я и не беспокоилась особо по этому поводу) оказались простенькие, иногда откровенно скучные, но чаще — бешеные, состоящие из беспрерывного кружения дам. Придумывал это явно какой-то мужик, причём не слишком добрый, ибо после получаса таких «кружений» перед глазами вертелись звёздочки и ноги не держали. По крайней мере у меня. Более того, еде уделялось внимания больше, чем танцам, так что это, скорее, нечто переходное от простых и шумных, немного диких древних всеобщих пиршеств к непосредственно балам.

Большинство гостей уже сидели за очень длинным столом в чётком иерархическом порядке. В центре, конечно, король, уже успевший прибыть в бальный зал раньше нас: высокий, крепкий и подтянутый мужчина с отличной для своего возраста фигурой и разве что лёгкой проседью в чёрных волосах. Лицо его, как и всех присутствующих, было скрыто, но я представляла себе лицо принца, постаревшего лет на тридцать, и картина выходила вполне складной. Его величество вяло переговаривался с кем-то, неискренне улыбался, но хитрый прищур и блеск глаз выдавали лёгкую заинтересованность. Он, в отличие от меня, явно чувствовал себя более чем комфортно. Недавняя кончина королевы его определённо волновала мало.

Глядя на этого человека, я едва могла сдержать конвульсивную дрожь: вот он, в чьих руках наши судьбы, вот он, главный мучитель и гонитель… Верховный инквизитор Хагара. Пусть и номинально. С этим чувством сложно было бороться даже с помощью самых веских доводов разума.

Некоторое время, буквально минут десять-двадцать, я с радостью скучала, забившись в самый дальний угол и со спокойным сердцем отшивая всех желающих со мной потанцевать, но по истечении этих благословенных минут ко мне подошёл ещё один, сразу показавшийся смутно знакомым, несмотря на маску, скрывающую практически всё лицо. Его не составило труда узнать по необычному цвету стальных глаз и тёмным, как вороново крыло, тщательно уложенным волосам.

— А я уж было понадеялась, что вы позволите мне сегодня скромно отсидеться, ни во что не ввязываясь. — Натянуто улыбнулась я.

— Судя по тому, как вы сегодня выглядите, скромно отсидеться вы при любом раскладе даже не предполагали. — Недоверчиво усмехнулся он, окинув меня обстоятельным красноречивым мужским взглядом. Тоже подействовало зелье? Наверное. — Тот, кого вы ищете, находится во-он там, и, кстати, нередко заинтересованно на вас поглядывает. — Он указал на высокого мужчину в тёмно-алом костюме, и впрямь смотрящем в нашу сторону.

— Дайте угадаю: тут практически все знают, кто скрывается за той или иной маской. В чём тогда смысл эти маски надевать? — Поинтересовалась я.

— Верно, это так. Я тоже, признаться, не понимаю этого. Просто дань традиции. — Пояснил Вейсаллас. — Но нам это на руку, ведь кто вы такая, не знает никто, кроме нас, и это создаёт ореол тайны. Герцог очень любит разгадывать загадки, не терпит тайн и меня, а уж тайн, касающихся меня и предположительно способных повлиять на меня — тем более. Так что приглашаю вас на танец, миледи.

М-да, как всё прозаично. Мог бы сказать: «ах, как вы сегодня прекрасны, я очарован и весь ваш», и т. д., и т. п. Конечно, я бы списала это на действие зелья, но всё равно… эх… Так, стоп, о чём это я вообще?! Сказки захотелось, принца на белом коне?! Этот явно не подходит для роли героя.

Нахмурившись, я молча вложила руку в протянутую ладонь, находясь в каком-то тупом оцепенении. Вели меня в танце твёрдо, и я выполняла па практически на автомате, как завороженная рассматривая насмешливые золотые искорки в задумчивых глазах партнёра. От него приятно пахло странной смесью каких-то терпких ароматов, сильные руки легко кружили меня, как пушинку, и какое-то необыкновенное, малопонятное, но чудесное чувство ненадолго поселилось в груди…

— Вы прекрасно танцуете, — тонкая улыбка скользнула по его губам.

Я насмешливо выгнула бровь. Хорошо танцую? Конкретно этот танец — не лучше и не хуже, чем другие девушки. Хорошо, что танцы тут до ужаса просты, а то попала бы впросак.

— А ещё на нас смотрит весь зал, и явно не из-за меня. Не лесть, констатация факта. — И — с неприкрытой насмешкой, намёком: — Ну прямо магия какая-то…

— Вижу, что в любой магии вы знаток, — в ответ усмехнулась я, — Пожалуй, я предположу, что вас не огорчает моё… умение очаровывать.

— Действительно. Завораживает. — Тихо рассмеялся он, — Даже жаль, что мне не оказаться в этом плену. — Имеет ввиду зелье? То есть на магов оно не действует? — Впрочем, оставлю это счастье кому-нибудь ещё, кто потеряет голову. «Желательно, в прямом смысле» — вероятно, так и хотелось ему добавить.

— Невероятная щедрость. — Язвительно фыркнула я, откланявшись по окончанию танца.

— Уж на какую способен. — По-шутовски откланялся принц.

Вскоре у меня страшно кружилась голова, и я чисто из мести оттоптала ноги всем своим партнёрам. Они, конечно, мало виноваты в том, что тут такие свистопляски в моде вместо чего-нибудь более медленного и изящного, но меня на тот момент это не волновало. Всё внимание сосредоточилось на том, чтобы не упустить момент, и я не упустила: звонко смеясь над какой-то шуткой одного из окруживших меня «поклонников», маняще улыбнулась всё более заинтересованно посматривающему на меня герцогу. Как и предсказывала, он бесцеремонно растолкал всех на пути (хотя большая часть самостоятельно ретировалась, заметив его приближение).

— Позвольте пригласить на танец безусловную королеву этого бала. — Льстиво и сладкозвучно произнёс он.

Я смущённо опустила на миг длинные ресницы, слегка порозовев (невероятно полезное умение), а после грациозным движением вложила ладонь в его руку, подавляя омерзение.

Я светло и мечтательно улыбалась, жестоко борясь с собой, а зал сиял тысячью огней, глаза партнёра алчно и пугающе мерцали, и сладкозвучно пела скрипка…

* * *

Отбросив лишние мысли под сотней устремлённых на меня взглядов, я плавной походкой вышла почти в самый центр зала. Ощущение времени растворилось с первыми нотами, и вся эта шумная комната, эти люди — тоже. Осталась только музыка — переменчивая, проникающая в кровь, как наркотик. Дурманящая, сладкая и горькая одновременно, она заполнила собою каждую клеточку тела. Звучит, как романтический бред, правда? Но в данный момент я была как никогда далека от романтики: страшные чувства от омерзения до жгучей ненависти одолевали меня, как демоны грызли изнутри при взгляде на этого столичного красавца, богача и франта, о браке с которым мечтают многие аристократки нашего королевства. Мечтают, несмотря на то, что он — одна из самых мерзких тварей, которых мне доводилось видеть (а видела я их немало).

Улыбаться, кокетливо взмахивать ресницами, бросать мимолётные томные взгляды было как никогда тяжело, словно поле в одиночку перепахать. Казалось, что эта маска на моём лице вот-вот пойдёт трещинами, как разбитый фарфор, но нет.

Он уверенно вёл меня в танце, осыпая искусными комплиментами, при этом внимательно изучая взглядом, словно разгадывая какую-то тайну. Впрочем, нетрудно понять, какую, на то ведь и был расчёт. Но когда все его осторожные попытки узнать, кто я такая, не дали результата, всё-таки не выдержал:

— Право, я теряюсь в догадках. Здесь все знают, кто скрывается под той или иной маской, и только вы остаётесь загадкой. Неужели я мог раньше не замечать вас, раз уж мне не знаком ваш голос?

— Почему бы и нет? Не можете же вы знать всё. — Улыбнулась я.

— Раньше мне казалось, что могу. — Вроде бы даже вполне серьёзно ответил он, с улыбкой добавив: — Тем более, когда дело касается таких красавиц…

Следуя танцу, меня легко, как пушинку, подняли и покружили так, что мир перед глазами завертелся надолго.

— Почему вы думаете, что я красива? — Едва переведя дух, игриво поинтересовалась я, поправив выбившийся локон. — Ведь моего лица вы не видите.

— Достаточно вашей фигуры, голоса, волос, манеры поведения, чтобы не сомневаться. Вы очаровательны. — Тоном опытного искусителя прошептал он, почти касаясь губами уха. А в глазах горел азарт, как у игрока.

Меня передёрнуло, но это можно списать на дрожь волнения. Земля уходила из-под ног — я летела в пропасть. И улыбалась при этом, словно не падаю, а лечу. Потому что так надо.

— Вероятно, вы при дворе не более полугода? — Продолжал допытываться герцог, — И, тем не менее, столь прочно завладели вниманием его высочества, что он с вас глаз не сводит. Занятно. Впрочем, понять его совсем нетрудно. — Изучающий взгляд, ещё раз обстоятельно прошедшийся по мне, стал откровенно похотливым. На лице герцога прямо-таки крупными буквами значилось: «Хочу. Заверните», и он даже не пытался этого скрыть. Действительно, с чего бы ему, если многим светским красавицам льстит такое внимание с его стороны?

— Судя по вашему молчанию, у меня нет никакой надежды сегодня узнать ваше имя, увидеть ваше лицо? — Не унимался он.

— На то и существуют маскарады, чтобы хранить тайны. — Вывернулась я.

Он довольно улыбнулся, явно не ожидая и не желая другого ответа. Те, кто слегка помешан на идее всезнайства и абсолютной осведомлённости, в глубине души не любят быстрые разгадки.

— Вы жестоки. — А, и правда что. Из нас двоих жестока именно я, ага. Действительно, десятки сожжённых ведь не идут ни в какое сравнение с моей жестокостью. — Но в этом дворце, где даже у стен есть глаза и уши, все тайны недолговечны. Тем более для меня. — Едва удержалась чтобы не фыркнуть. Самомнения этой сволочи точно не занимать.

— Вот как? — Выгнула аккуратно подведённую бровь, — Я бы даже не расстроилась, если бы вам удалось меня так удивить.

— Думаю, что не разочарую вас… если в награду пообещаете поцелуй. — А вот это уже дешёвые приёмы. Но теперь герцог смотрел на меня почти влюблённо — видимо, зелье уж начало действовать.

Танец закончился, и, присев в реверансе, я многообещающе кивнула партнёру, после чего, взмахнув веером, скрылась среди пёстрых платьев других дам.

Чёрт, а это может быть весело. Интересно поглядеть, кто ловчее и влиятельнее: принц, ради создания ореола тайны тщательно скрывший на сегодня даже «моё» дворянское происхождение, или всё-таки герцог Кенигстон, чья власть здесь тоже почти безгранична. Время покажет, а пока я могу быть довольна собой: первый ход сделан вполне успешно.

Когда-то мне повезло научиться играть на арфе (учёба была долгой и трудной, но лучшего развлечения в кочевой жизни не найти), однако теперь я это везением не считала, ибо его высочество решил удивить всех «талантом прекрасной незнакомки», совершенно не поинтересовавшись, умею ли я хоть что-нибудь из того, чем можно развлечь публику.

В течение всего бала он старательно привлекал ко мне внимание, причём вроде бы невзначай: следил за мной долгим влюблённым взглядом, рассыпался комплиментами, удивительно мастерски изображая безумно влюблённого и не танцуя ни с кем, кроме меня. И тем не менее, я уже не сомневалась, что зелье на него не действует. Зато его нехитрая стратегия очень хорошо сработала: всё внимание было приковано ко мне, в том числе и внимание герцога, который теперь тоже вертелся рядом. И пока эти двое петушились, упражняясь в соблазнении меня и красноречии, я имела честь наблюдать, как толпа поклонников, окружавших меня ранее, медленно и не теряя достоинства постепенно эмигрировала в другие части зала.

Его высочество Вейсаллас оказался на удивление хитрым: о том, что я «дочь барона», герцог так и не узнал, и, вполне натурально изображая кровавую войну за моё внимание, принц сделал всё, чтобы распалить интерес ко мне герцога, которому впервые не удалось узнать что-то о ком-то из придворных. Теперь вот это.

— Кому как не мне знать, как завораживающе вы поёте. У вас голос сирены. — Пресёк его высочество мою попытку отвертеться.

Ну ладно, чёрт с тобой…

Перебирая струны, я лихорадочно размышляла, что бы такого спеть, если большинство известных мне песен — о ведьмах, где они невинные жертвы. Руки так и чесались исполнить кабацкую песенку о пьяной «ночной бабочке» назло принцу. Жаль, что нельзя, да и инструмент не подходит. Сосредоточившись и собравшись с духом, спела другую:

Покроется небо пылинками звёзд И выгнутся ветки упруго… Тебя я услышу за тысячу вёрст! Мы эхо, эхо мы эхо, эхо мы долгое эхо друг друга… И мне до тебя, где бы я ни была, Дотронуться сердцем не трудно. Опять нас любовь за собой позвала… Мы нежность, нежность, мы нежность, нежность Мы вечная нежность друг друга! И даже в краю наползающей тьмы, За гранью смертельного круга, Я знаю, с тобой не расстанемся мы. Мы память, память Мы память, память Мы вечная память друг друга…

Зал буквально взорвался аплодисментами, и меня ещё минут двадцать со всех сторон преследовали витиеватые похвалы.

— Ваша душенька довольна? — Ядовито поинтересовалась я, когда принц снова подошёл ко мне. И едва не откусила язык от удивления, отметив, что молчаливое восхищение на его лице в этот раз вполне неподдельное.

— Я в вас не ошибся. — Это прозвучало, как похвала.

— Вы так решили, потому что я неплохо пою? — Насмешливо поинтересовалась я, отпив вина.

— Потому что будь я в неведении насчёт вас, у меня бы сегодня появилась новая фаворитка.

Как хорошо, что я успела проглотить жидкость, иначе она вполне могла оказаться на полу после этого заявления.

Озадаченно глядя на принца, я пыталась понять, был ли этот прозрачный намёк случайным порывом или очередным расчётом, когда ко мне снова подошёл герцог, предложив ещё один танец.

Хотела было сослаться на усталость и хоть ненадолго свалить из этого дурдома на балкон, когда проходящая мимо дама толкнула проходящего мимо меня лакея с подносом, из-за чего всё вино пролилось точнёхонько на моё платье.

— Ой… прошу прощения. — Нисколько не сожалеющим тоном с нотками превосходства пробормотала дама, в которой я узнала Кехир ди Лариаль — по слухам, она последняя фаворитка его высочества.

Фу, как мелко. Стерва.

— О… досадная случайность. Позвольте вам помочь. — Тут же предложил Вейсаллас, и, не дожидаясь моего согласия, быстро и изящно поволок к выходу из зала — тому, который, предположительно, вёл в жилое крыло, оставляя позади не успевшего возразить хмурого герцога, у которого увели добычу из-под носа, и не менее хмурую фаворитку.

Я не ошиблась: вели меня целенаправленно к покоям. После того намёка следовало бы и испугаться, ведь в этом дворце я целиком в его власти, но я была спокойна и даже заинтригована.

— Если хотите, чтобы герцог думал, что я ваша тайная страсть, и вы настолько ослеплены, что сбегаете с бала перед носом у отца, чтобы… провести со мной время, то переигрываете. — Наугад закинула удочку.

— Ничуть, — Его высочество отворил двери, с картинным поклоном пропуская меня вперёд, — Чем более сильной и безрассудной будет моё «увлечение» вами, тем более грозным оружием против меня вы покажетесь герцогу. Этого достаточно для того, чтобы он приложил максимум усилий в попытке приблизить вас к себе, склонить к шпионажу, а между тем… Ваше изобретение весьма кстати. Оно ведь ваше, это зелье, верно? Я не разобрался толком, но аналогов пока не встречал. Надеюсь, вас не затруднит провести время в моей компании. Не смущайтесь, всё в рамках приличия. — И лукаво добавил: — Если, конечно, не захотите от этих рамок избавиться.

Меня это позабавило, не выдержав, тихонько рассмеялась. Его высочество, как оказалось, не только привлекательный мужчина и крайне хитрое расчётливое создание, но и наглец, из тех, кого действительно неплохо бы сжечь на костре. Это глупо, но девушкам такие нравятся, и я, к сожалению, не исключение. Многие ведьмочки из знакомых мне на моём месте не отказались бы от предложения и действительно приятно провели бы время (как уже говорилось, мы в этом отношении свободны, как ветер, и так уж получилось, что подобного рода связи у нас обычно спонтанны, недолговечны и случайны), но я быстро подавила искушение.

— Будьте уверены, не захочу. — С улыбочкой столь же лукавой, как у него минуту назад, вошла в комнату. — Общим делом я прониклась, но не настолько.

Подозреваю, что к отказам его высочество, мягко говоря, не привык, и в этом плане, и во всех других, поэтому мелькнула и пропала тень удивления.

— Жаль. — Разочарованно вздохнул он, подозвав слугу и велев накрыть на стол.

* * *

В покоях было очень жарко — по углам десятки ароматизированных свечей в изящных дорогих подсвечниках, пылающий большой камин из белого камня, огромное шёлковое ложе с навесом (обычной кроватью это назвать язык не поворачивается), мозаичный холодный пол, прекрасные мягкие ковры, в которых утопали ступни, стол с чернильницей и перьями, тяжёлые шторы, ширма. Красиво и со вкусом. А атмосфера… такая, что мне сначала показалось, будто я попала в одну из сказок — настолько идеальной показалась эта уютная спальня мне, давно утративший собственный «уголок» и дом.

Прикусив щёку, я насмешливо рассматривала принца, силясь не рассмеяться и не высказаться.

— Пожалуйста, воздержитесь от комментариев. Нет, я их не коллекционирую и никого не обокрал. Просто в этом дворце при желании можно достать всё, что угодно, если знать, где искать.

Мне тут же представилось тёмное тайное место в мрачных сырых подземельях, где разбросаны побелевшие от времени кости слишком любопытных, и… платья вроде того, которое словно из воздуха достал мне его высочество. Платья, конечно, взяты у любовниц в знак «завоёванной крепости», и каждую ночь его высочество спускается туда, чахнет, как сказочные злодеи над златом…

Спрятала смех под очаровательнейшей из улыбок, на всякий случай напомнив:

— Заметьте, про коллекцию вы сами сказали…

— Если вас это так веселит, можете остаться в испачканном платье, ну или без него. Я буду не против. — Усмехнулся он, жестом указав на высокую ширму.

Капитулировав, я взяла предложенное платье и быстро переоделась. Глазомер у принца оказался хороший, оно оказалось мне как раз впору. Простенькое, но явно недешёвое, судя по очень приятной на ощупь и красивой глубинно-синей ткани и искусной серебряной вышивке вдоль скромного выреза декольте и по подолу.

Тем временем стол был уже накрыт, но, устроившись на предложенном мне месте, к еде я, естественно, даже не притронулась, хотя съела сегодня очень мало, и есть хотелось сильно, особенно при виде шикарных яств, каких я, может быть, в жизни больше не увижу. Даже не есть, а жрать, поэтому я с завистью наблюдала за принцем, чей аппетит не страдал от паранойи.

— Я понимаю ваши опасения, но они беспочвенны. — Наконец, заверил он, нарушая молчание.

А искушение было так велико…

— Бережённого Бог бережёт. — Философски упрямилась я. — Было бы странно, если бы я спокойно обедала в покоях сына главы инквизиции, не находите?…

— Разе общие цели не располагают ко временному перемирию?

— В случае с вами даже платье, любезно пожертвованное вами из вашей коллекции, не отменяет необходимости быть осторожной. — Неловко попыталась пошутить.

— Вот так вот помогай девушкам — насмешек не оберёшься… А насчёт обеда — ну и зря, сейчас мне точно незачем вас травить, наоборот, вы мне нужны живая и здоровая. — Равнодушно пожал плечами, отпивая рубиновой жидкости из бокала, — На балу вы вина не боялись.

— Вина-то я и сейчас не боюсь, опасаюсь только неприятных примесей в нём и ещё более неприятных людей, у которых есть мотивы таковые подмешать. К сожалению, таких людей сейчас слишком много, чтобы я могла быть сколько-нибудь беспечна. — Ответила я.

— А на балу без вина было просто не обойтись? — Насмешливо фыркнул он.

Я немного смутилась.

— Ну да. Без вина мне было бы сложно весь вечер улыбаться герцогу, при этом ни разу не плюнув ему в лицо.

Подавившись кусочком десерта, Вейсаллас вдруг от души расхохотался, отчего его всегда кажущееся несколько суровым лицо на миг стало мягче, а в стальных глазах плясали озорные смешинки.

— Пожалуй, в этом дворце ещё ни одна женщина так ему не говорила.

— Всё когда-то бывает в первый раз.

— И то верно. Продолжайте в том же духе, и вы покорите мир.

— А вы мне в этом поможете, вовремя предложив вина для храбрости и платье про запас? — Не удержалась от подкола я.

— Весь к вашим услугам, миледи. — По его губам скользнула шальная мальчишеская улыбка.

А я неожиданно для себя же кокетливо улыбнулась в ответ. Я что, флиртую?… Чёрт, ну нашла с кем. Атмосфера так действует? Что-то я больно расслаблена, в присутствии потенциального врага (пусть и являющегося временным союзником) это не очень логично. Но никакие попытки заставить себя «очнуться» и вести себя прилично не помогли, тем более что принц разделял моё настроение: мы шутили и смеялись так, словно были давними друзьями, а на душе было так легко…

Я старалась не болтать лишнего, и, отвечая на каверзные вопросы, переводила тему, тогда как сам Вейсаллас охотно рассказывал о делах внутри страны, внешней политике и о последних походах. Кстати, у него несомненный ораторский талант: я слушала, как ребёнок, которому на ночь рассказывают очень интересную, красочную сказку. Умными, точными фразами, которые можно смело разбирать на цитаты, он умел отвечать на любой вопрос так, что отпадали любые сомнения в правильности ответа. При всём при этом речь его теперь была ясной, не переполненной излишним «пафосом», что очень-очень редко здесь. Все будто пытаются перещеголять друг друга в высокопарном пустозвонстве, и хорошо ещё, если таким образом выражены умные мысли — обычно всякие глупости, и на сём фоне этот разговор — словно освежающий глоток воды после жажды. Казалось, его глаза смотрят прямо мне в душу, но не давя, а изучая, как диковинку, и под таким взглядом язык не поворачивался произнести хоть малейшую ложь. Странное ощущение — я бы заподозрила магическое вмешательство, если бы не была уверена в своём даре чувствовать малейшие колебания магии. Я и не заметила, как окончательно расслабилась, как мы, улыбаясь и смеясь с детской непосредственностью, вот так вот просто обсуждая всё на свете, провели несколько часов будто несколько минут, как наступили сумерки… Кинув взгляд на окно, за которым царила ночь, я спохватилась:

— Уже поздно. Думаю, я провела здесь достаточно времени, чтобы в данных обстоятельствах вызвать неприличные мысли у всех, у кого они могли возникнуть.

— Хорошо, велю заложить карету, — кивнул его высочество. — Вечер был неожиданно приятным… Доброй ночи.

— Доброй ночи, — дождавшись, когда он отдаст указания слуге и присев в далёком от изящества реверансе (ненавижу эти расшаркивания), ответила я.

Добравшись до «дома», я успела только раздеться и мысленно порадоваться завершению трудного дня, прежде чем провалиться в сон.

* * *

Серия бал-маскарадов продолжалась две недели, и в течение этого времени всё шло как по маслу: я оставалась «таинственной незнакомкой», частой гостьей покоев принца, центром внимания, а главное, получалось злить и в то же время интриговать герцога, которому любовное зелье уже кружило голову. Я держала его на расстоянии, но не отталкивала, что его неимоверно раздражало.

— Я не тот, с кем стоит так баловаться, миледи. — Как-то во всех смыслах прижал меня он, когда я беспечно возвращалась из сада, куда ненадолго выходила подышать свежим воздухом после духоты и суеты бального зала.

Какие мы нежные.

— О чём вы, ваша светлость? — И ресницами непонимающе хлоп-хлоп.

— Я о том, что невозможность узнать о вас что-либо уже представляется мне очень странной. Не советовал бы я вам заставлять меня браться за это всерьёз.

В горле застрял комок. Этот и правда если возьмётся — то до правды докопается, и тогда мне не жить.

— Мне нечего бояться. Но почему вы так настаиваете, несмотря на то, что бал-маскарады заканчиваются, и теперь вы наверняка узнаете меня среди придворных.

— Потому что не могу не знать даже имени той, которая покорила настолько, что трудно не заподозрить её в использовании магии… — интимным шепотом, и в то же время не без доли серьёзного подозрения (или мне со страху почудилось?) ответил он.

На минуту закралось подозрение: а не оказалось ли зелье более сильным, чем мы с Брианой ожидали? Но нет, расчёты чётко выверены и точны, всё сделано правильно: мы собирали эту формулу по крупицам. Ошибки быть не может.

Однако же как близко он подобрался к правде…

Тогда я едва отвертелась, но вскоре бал-маскарады закончились, и я была официально представлена ко двору как фрейлина, и герцог узнал меня как дочь барона.

Поначалу пытался сделать из меня шпионку, подчинить себе, чтобы влияла как надо на принца — и в этом Вейс (как я могла теперь позволить себе иногда назвать его высочество наедине) не просчитался, но вскоре и думать об этом забыл, делая всё возможное, чтобы принц потерял ко мне интерес. И тот послушно начал его постепенно «терять», так, что всё выходило вполне естественно, как всегда бывает, когда наскучила очередная игрушка. Совместные посиделки в покоях и прогулки по городу прекратились, но понеслись письма. Скажу сразу: это была не моя инициатива, и вообще… честно, я сама не понимала, зачем делаю это, почему иду на поводу и откуда это будоражащее волнение перед вскрытием каждой новой записочки ночью? Причём переписка эта была не любовной, мы больше подтрунивали друг над другом и над другими, но что-то… что-то сквозило между строк. Что-то, отчего замирало дыхание и сердце пускалось в галоп.

Пусть. Это всего лишь игра. Всё забудется, как только я уеду отсюда, вернусь в клан.

Линию поведения относительно герцога не меняла: держала на расстоянии, но не отталкивала, даже Вейс перестал понимать, к чему я веду. А привело это к тому, что и ожидалось, но всё равно грянуло как гром среди ясного неба: однажды «прекрасным» утром его светлость явился в замок барона, и просто поставил «родителей» перед фактом, что я выхожу замуж. Мне страшно идти на такой шаг, ведь это будет ложь не только перед людьми, но и перед Богом? Однако лучшего момента для исполнения задуманного, чем брачная ночь после пышной и шумной свадьбы мне просто не найти.

Оставался последний штрих…

Глава 2

«Нет, я не Байрон — я другой» — …я зверь… вгоняющий под когти кровь столетий, и прутья вырывающий из клети, и двери вышибающий с петель… Искатель душ …в подлунной тишине. Вдыхаю неземные ароматы. Бегу… …бегу… …бегу на мягких лапах — и шерсть от счастья дыбом на спине. Вгрызаюсь в плоть настигнутых стихов, слюною исходя над каждой строчкой. Мне кажется такой безумно сочной разорванная мякоть тёплых Слов… Звериное чутьё …и тонкий нюх ведут меня уверенно по следу… В предчувствии волнующей победы от радости захватывает дух… Но помню: …для кого-то я мишень… Минуя то ловушки, то капканы, рассерженно зализываю раны, когда чужая пуля срежет цель… А кровь лишь разжигает мой азарт. И рыком оглашается округа… Нет, …я давно не бегаю по кругу, оглядываясь с робостью назад… Прислушиваюсь к шелесту миров. Ловлю тревожно шорохи …и звуки — они стучатся в душу тайной мукой и снова обрастают плотью слов… «Нет, я не Байрон — я другой»… …Я зверь — тот, что во власти странного рефлекса вдруг сам себе прокусывает сердце под взглядом изумлённых егерей. Савина Анна

Герцогство Кайнур.

Утро здесь всегда наступало рано. Южное солнце Кайнура словно бы ни в какую не желало прятаться долго, круглый год вытесняя здесь ночь раньше, чем где-либо ещё. А иногда и вовсе царило на небе круглые сутки, лаская просторы герцогства своими тёплыми лучами. Такие ночи, называемые белыми, слуги откровенно ненавидели — во время таковых их заставляли работать вовсе без сна и отдыха, порой выжимая так, что и в гроб лечь легче. Всё это им уже и вроде как привычно, но от того не менее неприятно.

В основном они работали в поле и огороде, на пастбищах и плантациях своих хозяев, и лишь некоторая часть из прислуги, так называемая «элита», вели относительно спокойную и размеренную жизнь, следя за порядком в самой усадьбе или замке.

Гарем (состоящий только из ведьм) могли иметь только инквизиторы-представители знати, остальные же слои населения могли только жениться на одной-единственной женщине, и, в общем-то, никто не жаловался. Тем более что для всех, кто мог бы быть сим положением дел недоволен, существовали бордели, причём никто даже не пытался их закрывать. В Кайнуре наиболее остро чувствовалась абсолютная патриархальность. Женских профессий здесь не было, а ситуации в жизни случаются разные… Это всё давно считалось нормой, как для мужчин, так и для самих женщин, хотя последним лучше от того не становилось. На крестьянках и горожанках господа из знати никогда не женились.

Никто не желал менять издавна привычное положение вещей — Кайнур славился своей консервативностью. Впрочем, остальные части Хагара и большинство других стран недалеко от него ушли. Никто не считал, что подобное наносит какой-либо урон общей нравственности, ибо то, что кажется нормальным и естественным — не может показаться безобразным.

Круглый год в этом герцогстве благоухали сады, блистали на солнце зеркала тёплых и чистых вод, а дикие, непроходимые дремучие леса, полные коварных троп и топей, живой стеной защищали от врагов жителей, наизусть знающих местность и способных великолепно там ориентироваться. И ведьм в этом лесу не было — герцог неусыпно следил за этим, да и ни одной Верховной не придёт в голову вести клан во владения самого известного и могущественного инквизитора королевства — это самоубийство. Природа герцогства всегда была необыкновенно щедра и благосклонна к трудолюбивым, так что каждая крестьянская семья могла и себя прокормить, и без проблем выплатить всевозможные налоги и долги. Но мало кто мог бы назвать Кайнур раем земным, не кривя душой. Нерушимая кровная месть порой приводила к крупным потасовкам и откровенному беззаконию, делёжка добычи после похода — так же. И господа, занятые поимкой ведьм, с лёгкостью посылали «отвоёвывать честь рода» свою наёмную миниармию из убийц. По всему Хагару вот так кто-то был занят постоянной грызнёй, кто-то выживанием, и редко кого интересовали новшества в науке и магии. У других, более прогрессивных стран, всё это перенимали, и тем довольствовались.

Свадьбу было решено справить именно здесь, в самом герцогстве — благо, оно находится недалеко от столицы. Была приглашена королевская семья и множество знати, по улицам невозможно было спокойно пройти из-за непроходимой восторженной толпы. Церковь, в которой происходило бракосочетание, украсили так, что слепило глаза, улицы пестрели яркими красками, всем желающим раздавали бесплатную еду, осыпали монетами. Герцог не поскупился на свадебные расходы, такого в Хагаре давно не было — ещё бы, это же репутация одного из знатнейших вельмож! У меня это вызывало лишь вымученную ухмылку.

У алтаря сильно дрожали руки от осознания, какой грех я сейчас совершаю, и какой готовлюсь совершить. Нет, и раньше приходилось убивать и обманывать, но сейчас я стою в церкви и клянусь перед Богом в вечной любви и верности тому, кого уже сегодня ночью собираюсь убить. Влюблённо смотрящий на меня герцог списал это на волнение и ободряюще улыбнулся, от чего меня едва не перекосило.

— Поздравляю. — После церемонии ко мне подошёл Вейс, галантно поцеловав руку. Что-то странное, злое и горькое плескалось в его глазах, словно отражение моих собственных чувств. Глядя на него, я почему-то представила его на месте жениха, и на сердце потеплело… Неужели я в него влюбилась?! Тьфу-тфу-тьфу, глупость какая! Боже упаси…

А в руке осталась крошечная записка…

Потом, после всех поздравлений, меня посадили в отдельную закрытую карету и повезли в замок. Дождавшись, пока мы немного отъедем, я задёрнула шторы и быстро развернула записку:

«Понятия не имею, как ты будешь всё это проворачивать, но если всё получится, награда ждёт ночью в условленном месте».

Усмехнувшись, разорвала записку на мельчайшие клочки и выбросила в окно.

Первое, что увидела, оказавшись в жилом крыле женской половины огромного замка — изумительный мягкий ковёр ручной работы с ненавязчивым красивым узором. Рядом уже стоял откровенно скучающий слуга, которого я даже не сразу заметила, поразившись богатству комнаты, в которой оказалась. Точнее, это было нечто вроде коридора или прихожей (о последнем свидетельствовала массивная, явно входная дверь). Необъятное помещение в светлых тонах, высоченные расписные колонны, образующие арки у самого потолка, начищенный до блеска пол, минимум мебели и огромные окна, пропускающие, несмотря на аккуратно свисающие мягкими складками портьеры, море света, отчего сверкали и переливались золотые узоры на стенах и колоннах.

— Это женская половина дворца, госпожа. — Из транса меня вырвал голос слуги, заставив вспомнить, зачем я тут вообще и что я не одна в комнате, — На другую половину без необходимости ходить вам нежелательно. Сейчас вызову наложниц, они сначала быстро покажут вам эту часть дворца, а затем отведут в покои, обеспечив всем необходимым. Пока позвольте откланяться.

Не дожидаясь какого-либо ответа, слуга вежливо поклонился и ушёл.

Девушки и впрямь пришли быстро. Не успела я опомниться от лицезрения роскоши комнаты, в которой оказались, как из-за колонн показались две девушки в лёгких, ярких штанах-шароварах, в восточных «топиках» с полупрозрачными длинными рукавами, усеянных псевдодрагоценными камнями, и в сандалиях из тонких полосок на ногах. У них такие пустые, погасшие глаза… лишь слегка поклонились, сложив перед собою руки, опустив головы и глаза. Причём всё это походило на какой-то хорошо разученный танец. Даже представить себе не могу, что нужно сделать с ведьмами, чтобы они были так смиренны…

— Здравствуйте, госпожа, — хором, ничего не выражающим голосом негромко произнесли девушки. Затем одна из них добавила: — Меня зовут Эмилия, её — Алия, и нам выпала честь стать вашими личными служанками.

Чёрт, они что, всегда говорят по заученным шаблонам?

Я на секунду представила, что мне пришлось бы жить в этом дворце всю жизнь, общаясь в основном таким же образом, и меня передёрнуло. Домик-то, конечно, ничего, и жизни богатой хочется, но определённо не такой. Умереть легче. В ответ выдала приветливую улыбку.

— Пройдёмте. — Тихо произнесла Алия.

И я покорно пошла вслед за ними.

…Некоторое время шли молча по светлым широким коридорам, освещённым факелами вдоль стен, походящими на маленькое солнышко. Стены, колонны, даже плиты пола были столь изумительно расписаны, что иной раз было страшно наступить на такую красоту. Девушки наложницы что-то монотонно рассказывали, останавливаясь у какой-нибудь фрески, мозаики, картины, двери. Ощущение необыкновенное. Дух захватывает.

— Госпожа, — одна из девушек-наложниц слегка поклонилась. — Мы показали вам женскую половину дворца. Остался только сам гарем, там и ваши покои. Изволите?…

— Да, пойдёмте, — кивнула я.

Мы направились обратно, вниз по лестнице, к расписным позолоченным дверям.

Гарем на первый взгляд казался маленьким раем. Пахло разнообразными цветами и благовониями, сидящие на мягких, шитых золотыми и серебряными нитями пуфах девушки в изумительной восточной одежде, странным образом сочетавшей в себе разврат и скромность одновременно, оживлённо общались друг с другом и даже беззаботно смеялись серебристым смехом, наполняющим, казалось, всё это богатое и уютное огромное помещение. Здесь всё было изысканно и со вкусом — каждая мелочь казалась отдельным произведением искусства, но, тем не менее, всё вместе это ничуть не смотрелось аляповато. Напротив, в этом месте будто отдыхала душа, любуясь красотой творений рук человеческих.

С улыбкой любуясь красотой уютного помещения и следуя за ведущей меня в покои девушкой-наложницей, я лишь краем сознания уловила, что разговоры и смех стихли при нашем появлении, и множество взглядов впились мне в спину, как иголки. Называется «почувствуй себя ежом».

Их, сестёр-ведьм, здесь было немало. Кто-то напоминал живой труп, кто-то выглядел довольным жизнью… И всё же для меня было дико смотреть на них, таких же, как я, чья жизнь теперь — чужая забава. Я просто не могла не подумать об этом… заранее.

— Скорее всего, некоторым из вас крайне неприятен сам факт моего появления, — в наступившей тишине отчётливо произнесла я, — Но я хочу мирно сосуществовать с вами, и, во избежание будущих проблем, хочу одарить каждую из вас скромным подарком в честь свадьбы. Надеюсь, он придётся вам по душе. — И, улыбнувшись, дала знак слуге, после чего проследовала дальше в отведённые мне покои.

Я не знала точного количества девушек, подарков было всего два десятка, но это уже кое-что. Среди этих свёртков есть маленькая бутылочка, содержимое которой может по запаху распознать любая ведьма (а обычный человек может принять за духи), и если они разумно воспользуются шансом… герцога может ждать большой сюрприз. Но это потом.

Покои, в которые меня привели, были уютными и красивыми, под стать всему, что я видела в этом дворце. Возможно, сказалось то, что мне попросту не с чем было сравнить данное великолепие, кроме королевского дворца, который этому, как ни странно, уступал. Потому, наверное, здесь меня восхищало буквально всё, в плане архитектуры и дизайнерского мастерства. Относительно гигантских коридоров, гостиных, комнат и галерей, кои мне здесь ранее довелось увидеть, отведённые мне покои казались довольно небольшими, хотя, наверное, в большей степени такое ощущение создавало обилие мебели, нежели сама площадь комнаты. Крохотные софы, усыпанные небольшими подушками, мягкий даже на вид узорчатый ковёр, несколько радующих взгляд статуй и живописных картин в позолоченных рамках, лёгкие тюли на двух больших окнах и тяжёлые портьеры, которые при необходимости могли бы и в самый разгар солнечного дня погрузить комнату в сумеречную полутьму, а так же до неприличия огромная кровать-полигон, вызывающая самые нескромные мысли. Слегка прикрытая невесомыми полупрозрачными навесами, по цвету гармонирующими с алой постелью, усыпанная большими подушками, коих хватило бы и на десятерых, она вызывала острое желание хорошенько поваляться. Хотелось разбежаться и с детским радостным визгом плюхнуться на всю эту мягкую прелесть. Собственно, воплощению сих порочных мыслишек в реальность помешало присутствие двух девушек, которые просто застыли соляным столбом за спиной, как можно ниже опустив голову.

— Желаете начать приготовления… ко сну? — С многозначительной паузой поинтересовалась одна из них.

Вздохнув и на мгновение поджав губы, я коротко кивнула. Чему быть — того не миновать…

* * *

Эта ночь была особенно красива, наполнена до краёв густой темнотой, лёгким ветром и далёким мерцанием звёзд. Полная серебряная луна смотрела на меня снисходительно и печально сквозь открытое окно покоев, откуда на улицу то и дело непроизвольно падал взгляд, и я вдыхала полной грудью диковинный запах цветов, что росли под окном — сладкий, как никогда… В такие моменты, такие вечера и ночи, я вспоминаю дом. Маму и папу, несбывшиеся детские мечты. Я так старательно гоню от себя эти мысли, это холодное одиночество, но в такие уютные вечера, такие дивные ночи, они просыпаются с новой силой… Хотя сейчас всё это должно отойти на второй план, оставив лишь цель.

Отравить что-либо (свечи, одежду, еду или напитки) не представлялось возможным, ибо в этом замке по сотне раз проверялось абсолютно всё лично герцогом. Абсолютный контроль. Ни яд, ни оружие не пронести, но я знала, что так будет. Поэтому…

Взгляд невольно упал на маленькую коробочку с помадой. И снова меня спасает одно из зелий, изобретённых мной и Брианой, которое мы так надеялись никогда не применять… но и для него пришёл час.

Это зелье — нераспознаваемый медленнодействующий яд с магической составляющей. «Поцелуй смерти». Мне он вреда не причинит, несмотря на то, что наношу его на губы, а вот тому, кого я поцелую — очень даже. Я бы назвала этот яд самым страшным в мире, потому что сначала он действует на разум и душу, а уж потом на тело. За две недели жертва в страшных муках теряет рассудок, а потом умирает от кровоизлияния в мозг. И не подкопаться.

Даже худшему врагу не желаю такой участи… И снова дрожат руки… Но, вспомнив горящих заживо Сибиллу, молоденьких сестёр-ведьмочек и их нерождённых детей, я обуздала жалость, почувствовав, наконец, некоторую решимость.

Мразь сполна расплатится за все свои грехи. И плевать, на что мне придётся пойти ради этого. Плевать. Переживу.

— Госпожа, с вами всё в порядке? Вы так бледны. — Чья-то маленькая тёплая рука коснулась обнажённого плеча. — Мне пора уходить. Его светлость уже идёт…

В лицо дунул холодный порыв ветра, и я, вздрогнув, очнулась. Задумчивость задумчивостью, а руки знают своё дело: ресницы накрашены, подведены «стрелками», лёгкие золотистые тени в тон нескромной «одежде» подчёркивают яркость глаз, придавая им глубины и загадочности. Волосы сияют, расчёсаны до блеска…

— Да, ступай. — слабо улыбнулась я своему отражению.

Дверь тихо закрылась, и комната ненадолго погрузилась в такую тишину, что я слышала только гулкое биение собственного сердца. Встав, замерла, как статуя, не мигая глядя на луну, виднеющуюся в окне, чувствуя, как кровь застывает в жилах… И не шелохнулась, даже когда горячие губы жадно «пробежались» по шее.

— Теперь ты моя… — шепнул герцог, обдавая запахом перегара. Его глаза влажно и горячо угольками блестели в полутьме.

С неподдельным трепетом обернувшись, невинно взмахнула ресницами, смущённо и страстно, с обещанием рая томно взглянув в ненавистные глаза.

— Твоя… — с лёгкой полуулыбкой шепнула в ответ, с вполне искренним наслаждением податливо прижавшись губами к его губам.

…Твоя смерть.

Я за свой грех плачу худшую цену прямо сейчас, отдаваясь тебе, сволочь, но твоя расплата — я это знаю наверняка — будет гораздо страшнее. За всё приходится платить… кем бы ты ни был.

* * *

«Будь собой!» — все твердят, — Получай оплеухи, — Только хватит ли щек для желающих бить? Терпеливых плодят Те, кто помер со скуки, От незнанья каким и зачем ему быть. Разве есть алгоритм Идеальных движений? — Впрочем, я соглашусь, чтоб не слыть дураком. Но себе как не ври, Ощутишь в сердце жженье, Когда истина ткнет в грязный пол пятаком. Время не альтруист, Шанс сжигает минута Ухватить жизнь за горло, чтоб быть первым в строю. Вяжет тех, кто прет из Фальши сладкая нуга, Глаголезвия ум превратили в «ай-кью». Справедливость — медаль, Ложь и правда — эмблемы, Но вторую никак не могу отыскать. Поиск света задан Меж сверкающих плевел, — Вот и каждый хранит драгоценный оскал. Время не филантроп, Но в подвалах пространства Клад секунд пламенеет бесконечной горой. В тюрьме мира дан срок, Что выводит из транса, Истекая… нельзя получить здесь второй. Вероятность возможна Из возможных последствий, — Она тянет как трасса красным светом из глаз. Как не будь осторожен, Попадешь в эту клетку, Чтоб исполнить глобальный начертанный план. Время — каверзный сон: Как ни хочешь укрыться, Но стихия настигнет, обезволив вконец. «Будь как все!» — в унисон Напечатано в лицах, «Будь собой…» — просто быть, жизни хватит вполне. Seneka

Из приоткрытого окна с видом на сад веяло свежестью и запахами цветов. Проскользнувший в комнату шальной ветер играл с занавесками и с выбившимися из простой крепкой косы локонами девушки, сидевшей на подоконнике. Одежда на ней была странной для дамы, а точнее откровенно мужской, как у наездника на конной прогулке — рубашка, штаны, тонкие сапоги с креплениями для маленьких засапожных ножей. Казалось, в такую чудесную тёплую ночь, в такой умиротворяющей тишине, нарушаемой лишь стрекотом цикад и шелестом листвы, стоило расслабиться и любоваться красотой природы, обточенной лучшими делами рук человеческих, непроглядно-чёрным куполом неба, усыпанным звёздами от края до края, но вся поза девушки была напряжённой.

«Пора» — Подумала она, бросив последний взгляд на крепко спящего мужчину, поднимаясь с подоконника и разминая слегка затёкшие пальцы. Так и хотелось зевнуть во весь рот, но волнение не позволяло и этой малости. Паранойя от напряжённости момента дошла до того, что случайно скрипнувшая половица под ногой испугала до чёртиков.

«Так, возьми себя в руки. Вперёд», — наконец решилась она, и, полностью раскрыв окно, ухватившись за раму поудобнее, поставила ногу на подоконник.

Немало помогало то, что покои находились на втором этаже — относительно не высоко, и выходили прямо в сад, где не было толком патруля и можно было легко улизнуть, наловчившись карабкаться по каменным стенам. Последнему жизнь научила достаточно, чтобы с лёгкостью пройти эти препятствия даже в состоянии крайней взволнованности. Пальцы не слушались, Эва всё время боялась сорваться вниз и если не убиться, то по крайней мере покалечиться, но этого не случилось.

Оказавшись, наконец, по ту сторону от замка, девушка лужицей стекла в траву и облегчённо перевела дух, устало прикрыв глаза, облокотившись спиной на стену и приложив затылок к холодному камню. Всего на минуту, после чего, собравшись с силами, двинулась дальше… в город.

Хрупкая фигура девушки, завёрнутая в бархатный плащ с глубоким капюшоном, скрывающим лицо, не слишком выделялась из толпы: большинство людей так же не хотели «светиться» возле всяких злачных заведений, коими пестрела эта улица. Да и ветер дул холодный, пронизывающий.

Девушка то и дело оборачивалась, оглядывалась, словно что-то искала в стайке редких прохожих, и в движениях её чувствовалась некоторая нервозность.

По спине то и дело пробегали мурашки, явно не от холода, и мелко тряслись руки, сжимающие ткань непомерно длинных рукавов, а интуиция буквально вопила: «Беги! Беги!»

Ей казалось, будто за ней всюду кто-то следует, пронзая ледяным взглядом, который она чувствовала кожей. Но все проходили мимо, не обращая на неё абсолютно никакого внимания.

«Паранойя — она такая: и на пустом месте всякое привидится» — судорожно смахнув слёзы, подумала она.

Тем не менее девушка то и дело ускорялась, ругая себя за страхи. Каблуки сапогов звонко цокали по плитам или гладким камням, коими была вымощена улица.

Девушка остановилась у дверей, на которых красовалась особенно яркая и заманчивая магическая вывеска, и уверенно вошла, словно не раз тут бывала. Впрочем, так оно и было.

Запах табачного дыма и алкоголя неприятно ударил в нос, заставив поморщиться. Полутёмное помещение освещалось лишь парой-тройкой ароматизированных свечей, запах коих тонул в смешении многих других. Да, не каждый может позволить себе масляные лампы — дороговатое удовольствие. Зато тепло, комфортно и есть на что посмотреть. Какая-то особая атмосфера… Здесь томная ночь пронзала стёкла окон, смешивалась с ароматным дымом кальяна и запахами яств, кружила голову, отражалась в глазах людей едва заметным блеском пьянящего безрассудства, проникала в кровь, как яд, замирала с дыханием на губах в этом царстве веселья и вседозволенности.

Девушка, не замечая ничего вокруг и не замеченная другими, быстро шмыгнула к лестнице, и, найдя нужную дверь, скрылась в комнате.

* * *

Эванджелина.

В маленькой обшарпанной комнатушке дешёвого постоялого двора «Красный петух», где мы с Вейсом договорились встретиться, всего-то и было, что кровать, крошечный столик и огарок свечи. Сам принц, одетый как простой смертный, валялся на кровати с книгой в руках, сначала удостоив меня лишь нарочито ленивым взглядом.

— Я достаточно узнала тебя, чтобы быть уверенной, что ты сейчас умираешь от любопытства, поэтому можешь не пытаться сделать вид, что тебе всё равно. — Сложив руки на груди, с ходу припечатала я.

— Хорошо, — хмыкнув, захлопнул книгу и быстро, с какой-то звериной грацией приблизился, изучая взглядом, как диковинку. — И? Как?

— Всё. — Столь же содержательно ответила я, жадно «прилипнув» взглядом к вожделенному призу — «Паутине» — артефакту, который может значительно облегчить жизнь мне и моему клану. Вейс игрался с этим рубиново-алым камнем, явно издеваясь.

— Почему я должен тебе верить?

«Я что, должна была притащить тебе сюда его голову, перевязанную подарочным бантиком?» — Так и хотелось мне съязвить, но не стала.

— Спроси у себя. Потому что ты веришь. — Подумав, ответила я.

Уголки его губ дрогнули, но глаза остались ледяными скальпелями.

— Допустим. — Хмыкнул, не скрывая лёгкой иронии, — Но как тебе удалось, если оружие туда было никак не пронести, а на магию и яды у него столько паранойи, что он за сотню километров их определит и нейтрализует?

— Неважно. — Столь же «искренне» оскалилась в ответ. — Через две недели он умрёт, причём в муках и так, что ни один лекарь не заподозрит насильственную смерть.

— Значит, всё-таки яд. Интересно… как? — Не унимался он, разглядывая всё пронзительнее, будто ответ был написан у меня на лице, только очень мелким шрифтом. Взгляд задержался на губах.

— Что ты делаешь? — Недоумённо прошептала я, когда он начал наклоняться, явно намереваясь поцеловать.

— Проверяю одну теорию…

Сердце пустилось вскачь…

Когда оставался всего миллиметр, я опомнилась, отпрянув, к сожалению, не потому что не хотела этого поцелуя (уж себе-то врать не буду), а во избежание. «Помада» стёрлась уже, но вдруг?…

Он всё понял. Теперь в знакомых, таких глубоких глазах виднелась неясная горечь, насмешка… и, может быть, доля восхищения.

Он вдруг рассмеялся, протянув мне «Паутину», но в смехе этом не было ничего весёлого.

— О женщина, имя тебе — коварство…

Не собираясь никак комментировать эту реплику, я вцепилась в свой «приз», как утопающий в соломинку, и направилась к двери, обернувшись всего на мгновение…

Этот месяц, этот человек перевернули мою жизнь. Я уже никогда не буду прежней —, вряд ли когда-либо забуду наши долгие прогулки и разговоры, когда всё уходило на второй план, окрыляя, не забуду, как он спас меня во время одной из таких прогулок по вечернему городу от бандитов, не забуду, во что втянул и сколько сил забрал. Не забуду. Даже если очень захочу.

«Нет, забуду. Нужно просто уйти, уйти скорее, и сделать вид, что этого месяца просто не было» — убеждала себя я.

Всего секунда — и я бы уже вздохнула с облегчением, поверила бы, что всё так и закончится… но нет:

— …тем более странной мне кажется твоя наивность теперь. Неужели ты и впрямь думала, что я дам тебе уйти?

Словно наткнувшись на невидимую стену, напряжённо застыла в паре шагов от двери. Вейс щёлкнул пальцами, и мне навстречу вышла до зубов вооружённая стража, заставив отпрянуть.

Действительно, как я могла быть такой наивной?…

Не могла. К сожалению. Но… всё равно больно… немного…

— А вот мне кажется странной твоя уверенность в том, что я не брошу напоследок парочку проклятий на твою сиятельную персону, раз уж мне всё равно нечего терять, и что перед смертью не поведаю миру один твой маленький секрет. — Обернувшись, процедила я, не поднимая глаз.

— И в чём странность? — Усмехнулся он, снова подойдя ко мне, — На свадебном пиру все блюда были щедро «приправлены» белладонной, а ты ела с аппетитом, я видел, так что сил у тебя нет. Что же до секрета — тебе просто никто не поверит. Твоё слово против моего, ведьма.

Вот как? Ладно… Значит, карты на стол.

Когда дал знак стражам схватить меня, я достала украденный у герцога серебряный засопожный нож, и, шепнув короткое заклинание связи, легко полоснула себя по тыльной стороне ладони, давая тем самым знак своему клану начинать.

Вейс лишь вопросительно заломил бровь, сохраняя выражение насмешки и превосходства на лице, но оно сползло, как только в моих глазах вспыхнул ведьминский фосфорический огонь.

— Иногда нельзя доверять даже собственным глазам… Ваше высочество. — Сардонически усмехнулась я, всего секунду позволив себе наблюдать, как стремительно бледнеет принц, а потом лёгким взмахом руки отправив всех троих мужчин в короткий полёт до стены.

Наслаждаясь ощущением силы целого клана ведьм внутри себя, я, зная, что у меня теперь всего пару минут до появления инквизиторов, схватила «Паутину» и — предусмотрительно — гостиничное мыло, после чего порывом ветра раскрыла окно и вылетела во тьму.

Из-за того, что до леса далеко, и клан тоже находится на большом расстоянии, полёта только и хватило, что на полкилометра, а дальше пришлось пешком. Тьма сослужила мне хорошую службу, но люди герцога уже шли по моему следу, о чём беспечная я и не подозревала…

* * *

Лес. Уф, наконец-то. Здесь меня не поймает никто и никогда. Тропы запутаю, в болота загоню неприятелей… Здесь моя территория. Здесь я наконец-то дома.

Делая последний рывок, на который хватило оставшихся сил, забралась на старое высокое дерево с толстыми ветвями и густой листвой. Благо, опыт в таких «скалолазаньях» весьма богатый. Ну вот, можно отдышаться.

Сердце стучит раздражающе сильно, словно норовя разорвать грудную клетку, болезненной дробью отдаваясь в висках. Непослушные густые волосы растрепались, превратившись в жуткий колтун. Плевать, это мелочи. Зато всё позади…

Ага, как же. Буквально через пару секунд совсем рядом ожидаемо послышался топот копыт, заставив меня подобраться и напрячься. Всколыхнулись высокие кусты, и тут же в поле зрения показались не раз виденные мною всадники (чтоб им провалиться, гадам). Все в огнеотражающих доспехах — знают ведь, сволочи, особенности моей силы. Какие молодцы, ну просто загляденье! Вот только кое-чего всё-таки не учли.

Грузный коренастый мужчина, глава отряда, едва сумел удержать молодую, норовистую, распалённую погоней лошадь.

— Чёрт! — От души ругнулся он, внимательно оглядевшись, — Куда она делась?

— Не знаю, сэр. Я потерял след. — Робко отозвался юноша-следопыт, видать, едва окончивший Академию.

— Дьяволово отродье! — Зло выплюнул тот, и его неприятный зычный голос эхом разнёсся по округе, — Сбежала-таки, тварь!

А вот за это ты ответишь, дорогуша. Выходит, герцог понял, что я ведьма… Заставили вы меня побегать, да и моих сестёр тоже. И заплатите за это. А уж ваш хозяин, ни дна ему ни покрышки, сварится в собственном соку. Клянусь.

— И… что мы доложим герцогу? — Сглотнув (видимо, понял, в какой жо… нехорошей ситуации они оказались), поинтересовался белокурый юноша.

Ни-че-го, уверяю вас. Насколько я знаю, ваш герцог не умеет разговаривать с покойниками. Впрочем, убийства мне радости не доставляют, с этим лучше к самому герцогу, он прирождённый палач. Может, припугнуть?…

— Он нам глотки вырвет, если мы ему эту шлюху не притащим, — сквозь зубы прошипел глава отряда, как разозлённая змея, — Так что придётся прочесать лес, иначе, ей-богу, не будет нам покоя.

Это точно. Я лично обеспечу.

Представив лицо вышеупомянутого герцога в момент осознания того, что теперь он до меня и моего клана никак не доберётся, я, не сдержавшись, хихикнула. Жаль, я не увижу его наглую рожу, когда до него наконец дойдёт эта мысль.

Глава отряда замер, жестом велев всем замолчать, и прислушался, щурясь, как хищник перед прыжком, оглядывая верхушки деревьев. Да, я себя выдала. Но страшно уже не было. Эти дураки даже не подозревают, что в лесу ведьму невозможно победить. Ещё один повод научиться внимательности. Впрочем, пожалуй, герцогу Кенигстону досталось от меня побольше, чем мне от него. Правда, он об этом, скорее всего, ещё не вполне осведомлён, но всё впереди.

Простенький полог невидимости, и я «исчезла». Энергозатратная штуковина, но минут на десять хватит. Надеюсь, они всё-таки уберутся отсюда по-хорошему.

— Лучше покажись сразу, дьяволово отродье, не то хуже будет! — Гневно рявкнул глава отряда, поняв, что они не смогут теперь меня обнаружить.

Нет, ну какие вы все скучные! Хоть бы фразу другую придумали, для разнообразия что ли. Эх, не оправдали вы моих надежд, командир. Я ведь как лучше хотела. Ну что ж…

Может, я бы ещё чуток повеселилась, но, как говорится, время — деньги. Как бы ни хотелось мне подольше и покачественней отыграться за все мучения, коротко произнесла заклинание, мстительно улыбнувшись.

Издалека раненным волком взвыл ветер, оглашая лес тоскливым свистом. Ветер всё усиливался, заставив моих преследователей закрыть руками лица от пыли и палых листьев. Рядом с ними начала образовываться, завиваясь спиралями, огромная серая воронка.

Выдохнув, сбросила полог невидимости и направила вскинутую руку на и без того вспугнутый отряд, и те вскоре кинулись врассыпную, выкрикивая витиеватые проклятья на меня и моих сестёр. Только пятки сверкали. Как предсказуемо. Что сказать — храбрецы, львиные сердца. И ладно бы была реальная угроза: они ведь даже не заметили, что «смерч» ничуть не вредит лесу. Всего лишь качественная иллюзия. Впрочем, у страха глаза велики. А я и не жалуюсь.

Минут через пять уже вновь сидела одна, мысленно потирая ручки. И правда, всё позади… Теперь нужно дождаться ночи, чтобы произнести заклинание созыва. Наконец-то всё будет как прежде. А может, и куда лучше. Впрочем, эта авантюра стоила очень дорого, и, кто знает, не принесёт ли она ещё бед на мою голову…

Быстро слезая с дерева, я заранее подметила с высоты поблёскивающий в лучах заката небольшой ручеёк на другом конце леса. Надо бы добраться туда побыстрей.

Вдруг поймала себя на том, что ослабевшей рукой сжимаю дорогой кулон с огромным камнем, похожим на слезу. Подарок. Его подарок…

«Кружит танец. Простой до тошноты — но с ним я нахожу даже в этих движениях что-то чувственное.

Ослеплена светом тысяч свечей, блеском бриллиантов и переливами тканей. На мне же из украшений — только этот кулон, подаренный им. А в его хитрых глазах пляшут тёплые искорки…

Его руки на моей талии жгут так сильно, что не удивлюсь, если на платье обугленные дыры там, где он меня коснулся…

Чёрт возьми, как всё запущенно… рядом с ним я перестаю понимать себя. И контролировать. Как влюблённый подросток, чтоб меня…

Но КАК этому противиться? Научил бы кто…

— Знаешь, если бы ты хоть раз посмотрела на него так, как на меня сейчас, наш план был бы выполнен куда быстрее. — Едва не касаюсь губами уха, шепнул он.

В груди что-то странно кольнуло.

— А ты этого точно хочешь? — Натянуто улыбнулась я.

Он промолчал. И лишь в любимых глазах, прежде таких равнодушных, уверенных, отразилось сомнение. Неясная боль. Борьба.

И я узнала ответ на свой вопрос раньше, чем он сам».

Вздрогнув, крепко сжала зубы, вцепившись ногтями в ладони почти до крови. Забудь, Эва. Всё в прошлом. Всё это. И он тоже.

Он — прежде всего.

Сорвала кулон и бросила его куда-то, чувствуя, как исподволь бегут мокрые дорожки слёз.

Я устала быть сильной… от предательств… от жизни бездомной, бесприютной собаки без будущего, которой Бог в насмешку дал человеческий разум и душу.

…После дня беспрерывного бега прохладная вода с лёгким привкусом лесных трав казалась раем, а вонючее мыло, стащенное из дешёвого постоялого двора — даром небес. Какое счастье — снова ощущать себя человеком, девушкой, а не загнанным, вывалянным в грязи животным!

Наскоро разведённый костёр согревал меня этим вечером, даря обманчивое, полузабытое ощущение неги и покоя. Подобные чувства ещё вчера мне казались сном из прошлой жизни, приятным сном о моей семье, о доме, о потерянном, невозвратимом, недосягаемом. А теперь кажется, что стоит только закрыть глаза, протянуть руку, и всё вернётся, всё исполнится, покорно положив Судьбу к моим ногам… но только кажется.

Устав бессмысленно смотреть в одну точку, играясь с язычками пламени, я с тихим вздохом полезла в маленькую котомку со скудной провизией, собранной весьма поспешно, в которой ко всему прочему приютилась старая тетрадка в покорёженном кожаном переплёте и не менее старое заговоренное гусиное перо. Они у меня с детства, и мало кто знает, что, куда бы я ни шла — они почти всегда со мной. Так уж повелось. С этой тетрадкой я прогоняю одиночество, как сейчас, коротаю время, сочиняю стихи. Наверное, это опасно — доверять свои мысли бумаге — всем людям вообще и кому-то вроде меня в особенности, но я ничего не могу с собой поделать. К тому же, на нём лежит заклятье от врагов, то есть только дружелюбно относящийся ко мне человек сможет его прочесть. Конечно, отношения меняются, тогда как знания остаются, но ничего другого я, увы, найти не смогла. Опыта маловато, да и силёнок не размером со Вселенную. А ведь ещё Верховная… Это вообще отдельная, и, пожалуй, самая гнойная болячка. Я давно привыкла к мысли о значимости своей роли и предназначения, но оставила ли я надежду когда-нибудь стать свободной от всего этого? Нет, и вряд ли когда-либо оставлю.

Ласково проведя рукой по корешку, открыла тетрадь, листая пожелтевшие страницы, а потом, взяв перо, начала писать обо всём, что произошло за этот месяц, пока всё это ещё свежо и болит.

Болеть, вероятно, будет долго…

А вскоре на Зов прибыли сёстры, и я снова заставляла себя улыбаться. Пусть для них я сегодня буду героиней-победительницей, даже если самой кажется, что проиграла…

Сёстры, радуясь, визжали и танцевали, устроив пир и дикие пляски до утра. Я веселилась вместе с ними, прыгая через костёр, но только оказавшись в тёплых сестринских объятиях Бри позволила себе быть собой.

Ей я поведала всю историю, в мельчайших подробностях, ничего не утаивая. Думала, наслушаюсь сейча-ас… но она молчала, глядя на меня печально и понимающе.

— …Ну, они все наверняка узнают запах, это зелье нейтрализует действие белладонны, возвращает силы. Так что в ближайшие сутки его светлость, скорее всего, лишится и гарема. Без тебя у меня бы вообще ничего не получилось. — Под конец рассказа заверила её я, увлечённо поедая кашу, — Иногда мне кажется, что у нас связь не только на том заклинании, но и вообще, как у сестёр.

Наконец-то можно хотя бы спокойно поесть, не опасаясь, что кто-нибудь отравит, подсыплет белладонны или заставит подавиться до смерти!

С последним я, однако, поторопилась, ибо Бри, выдержав паузу и как-то странно глядя на меня, вдруг выдала:

— Тебе не кажется. Мы сёстры, Эва…

Мои надрывные «кхеканья» слышал весь лес…

Глава 3

Прошлое. История Брианы.

Был один из солнечных апрельских дней, ознаменовавшихся для маленького южного графства радостным событием: их добрый господин, которого большинство жителей графства весьма уважали, обзавелся, наконец, наследником. Правда, пока ещё никто не знал, кто родился — мальчик или девочка, но жители пировали и поднимали бокалы за здравие графской семьи, так как он не поскупился и раздал много денег на празднества.

Джон Уайт, тот самый граф, чьё имя ныне славили его подчинённые, в последние дни был по-настоящему счастлив. Оно и понятно, ведь граф давно мечтал о ребёнке, но за шесть лет брака его жена, Мария, не подарила ему наследника. Он даже подумывал о разводе, несмотря на то, что по-своему любил жену, и вот тут-то она осчастливила его вестью о беременности.

Теперь же, держа в руках свой маленький свёрток счастья, граф чувствовал себя на седьмом небе от радости. Однако вскоре его вызвали в Лондон по важным делам, и ему пришлось ненадолго оставить жену и ребёнка.

…Молодая женщина лет двадцати пяти, улыбаясь, прижимала к себе новорожденную девочку. Женщина была очень красива: белокожая, зеленоглазая, с маленьким пухлым алым ртом и длинными, чудесными каштановыми волосами. Госпожа была немного усталой, но счастливой сейчас. В богато обставленной комнате, хорошенько нагретой пламенем пылающего камина, царил покой и уют. Малышка, разомлев, мирно спала на руках матери, мерно и аккуратно покачивающей её.

«Жаль, конечно, что не мальчик, — напевая колыбельную, подумала Мария, — Но для меня ребёнок любого пола — счастье. Ведь такие, как я, не имеют дома, а мне повезло».

Вдруг извне комнаты раздался тихий стук, прерывая размышления роженицы.

— Войдите, — негромко отозвалась она.

В комнату вошла её личная служанка, Кэт — юная шестнадцатилетняя девушка в безукоризненно белом чепце и переднике.

— Госпожа, — Девушка сделала лёгкий реверанс, — К вам пришла… ну, та женщина.

На этих словах Мария заметно подобралась.

— Веди её, — приказала она.

Мгновение служанка нерешительно топталась на месте.

— Госпожа, — отведя глаза, попыталась возразить девушка, — Вы же знаете, что эта женщина… ведьма!

— Но ведь инквизиторы же её пока не сожгли? Веди, — чуть более грозно повторила Мария, исподлобья глядя на Кэт.

Вновь торопливо поклонившись, служанка убежала. Через мгновение вернулась, ведя за собою некую особу…

Это была пожилая женщина лет пятидесяти. Высокая, статная, властная, черноволосая и кареглазая, она некогда была несомненно красива некой особенной, утончённой красотой. Её истинный возраст выдавали лишь морщинки у глаз и губ, а так же очень мудрый, пробирающий до дрожи взгляд чёрных, как две пропасти, глаз. Одета она была в простое чёрное платье, волосы безыскусно собраны, но во всём её облике читалась дворянская величавость.

— Попробую угадать, зачем вы хотели видеть меня, графиня, — усмехнулась незнакомка, подходя к кровати, — Хотите знать судьбу дочери, верно?

Мария лишь заворожено кивнула, а Кэт предпочла как можно быстрее сбежать.

Незнакомка присела на табурет у кровати.

— Можно мне вашу руку? — пробормотала она, внимательно глядя на малышку.

Графиня немного неуверенно подчинилась, пытаясь заглушить в себе мистический страх перед ощутимой энергетикой более сильной ведьмы, ведьмы-пророчицы, каких мало.

Закрыв глаза, незнакомка с минуту сидела молча, сжав ладонь графини в своих руках.

— Хм… — ведунья отчего-то хищно оскалилась, хитро глядя на графиню, — Вот оно что! Значит, девочка не от графа, так?

Мария испуганно сжалась.

— Откуда вы… впрочем, понятно. — Поджала губы госпожа.

Было видно, что ведунье почему-то хочется рассмеяться.

— Ах, графиня, вы так безрассудны в чувствах! Променять гарантию покоя — главную мечту любой из нас — на молодого лекаря… — С явной иронией, едва сдерживая смех, произнесла незнакомка, — у вашей дочери проявятся сильные способности. Что до судьбы этой девочки… она весьма туманна. Это всё, что я могу вам сказать.

Произнеся это, ведунья встала и, слегка кивнув на прощание, удалилась, оставив мать новорождённой захлёбываться слезами и тревогами.

* * *

Погода была невыносимо жаркой, большинство людей пытались оголиться настолько, что это было почти неприлично, потому что иначе и дышать в такую жару было трудно.

Везде был слышен шум множества разговоров и ног, люди торопились под прохладную сень крыши. И вдруг весь этот гомон разрезал громкий детский смех.

По узким затхлым улочкам городка резвой ланью бежало маленькое розовощекое чудо — шестилетняя дочь и наследница графа, Катриона, которую многие знали в лицо. Девочка юрко обходила все препятствия и неслась куда-то вперёд быстрее ветра, заливисто хохоча. За ней опрометью неслись две перепуганные женщины.

— Куда же вы, госпожа?! — Вопили служанки, пытаясь догнать девочку. Но куда там!

Завернув за поворот, она словно испарилась. Потоптавшись несколько минут, служанки начали охать и вздыхать:

— Эх, пропали мы, ей богу, пропали…

А маленькая проказница вовсю бежала к речке, что за городом. Ей порядком надоели следующие за ней повсюду няньки. Подобно всем детям мня себя взрослой, она считала, что они уже давно ей не нужны.

Чуть переведя дыхание, девчушка остановилась у какого-то высокого дома и осмотрелась. Она уже сейчас хорошо ориентировалась практически во всём графстве.

Сообразив примерно, где находится, Катриона хотела было побежать дальше, как вдруг совсем рядом с ней сильно всколыхнулась высокая трава. Девочка испуганно отскочила, посмотрев в ту сторону полными страха ясными голубыми глазами.

Однако вместо ожидаемого чудовища из травы выполз… котёнок. Совсем маленький кроха. Девочка очень любила котят и поэтому немного неуверенно подошла к животному.

Котёнок сначала шарахнулся от неё, но потом, поняв, видимо, что вреда она ему не причинит, застыл. Катриона, присев на корточки, стала внимательно разглядывать кроху.

Он был белый, как снег, с такими же голубыми глазами, как у неё. Грязный, болезненный, он жалобно мяукал — у него было почему-то сильно изранено ушко. Очевидно, ему было очень больно…

Будучи единственным ребёнком в семье, наследницей огромного состояния, Катриона была избалованной и даже немного эгоистичной девочкой. Все её хвалили, баловали, любили, холили и лелеяли, словно фамильную драгоценность. Она не знала таких понятий, как беда или боль — только в книжках читала, и то лишь изредка. Но сейчас, при взгляде на это хилое полуживое существо с жалобными, полными боли глазками, её детское сердечко отчего-то забилось чаще, даря новое, непонятное тёплое чувство — сострадание.

— Бедненький, — всхлипнула девочка, разглядывая котёнка, — Чем же я могу тебе помочь?

Взять с собой она его не могла — тут же выкинули бы, слишком больной. Но девочке ещё никогда не хотелось так сильно кому-то помочь.

Из-за угла послышался топот бегущих ног и знакомые голоса нянь. Вздохнув, девочка поднялась и, бросив печальный взгляд на котёнка, протянула к нему маленькую, пухлую розовую ручку, аккуратно погладив ею по белоснежной головке, отчего кроха замурлыкал.

— Увы, я ничем тебе помочь не смогу, — оправдываясь, вздохнула Катриона, — Пусть Бог тебя не оставит.

Девочка хотела было повернуться и уйти навстречу своим мучительницам, как вдруг шокировано упала прямо в придорожную грязь и пыль: ранка котёнка как по волшебству затянулась на её глазах! Даже для детей, верящих в чудеса, увидеть такое наяву необычно…

— Госпожа, вот вы где! Что это с вами? — Подбежав, загалдели няньки.

Поднимаясь, девчушка лишь отмахнулась от них, изумлённо глядя вслед вспугнутому их появлением котёнку…

Так впервые проявил себя её дар.

* * *

В графском замке.

Граф Джон Уайт только что вернулся с продолжительной охоты, на которую его позвали другие именитые вельможи, и предпочёл, чтобы о его прибытий домой не кричали громко. Наскоро позавтракав, граф пошёл к жене и дочери. Поднявшись к покоям Марии хотел было уже отворить дверь, как вдруг услышал незнакомый мужской голос. Учитывая то, что была уже ночь, было весьма подозрительно наличие постороннего мужчины в покоях графини, поэтому её супруг невольно прислушался.

Полуоткрытая на террасу дверь пропускала лёгкий тёплый ветер, из-за которого танцевало пламя, колыхались занавески и прекрасные шелковистые волосы графини, распущенные, что было неприлично для замужней дамы в присутствии посторонних. К тому же, из одежды на ней была только шёлковая сорочка и наскоро накинутый атласный халат. Взгляд её, обращённый на незнакомца, был преисполнен такой явной, искренней любви, что одного этого было бы достаточно, чтобы обвинить её в неверности.

Мужчине, которому она так влюблённо улыбалась, было чуть больше тридцати лет. Черноволосый, кареглазый, с мужественной фигурой и обаятельной улыбкой, он представлял собой иллюстрацию типичного повесы. Однако вопреки этому его взгляд тоже был полон любви и не лгал.

Оба были задумчивы и несколько понуры.

— Почему ты не хочешь развестись? — В который раз спросил он, — Может, не веришь, что я искренне хочу видеть тебя моей супругой, а свою дочь — наследницей?

— Нам попросту не дадут развода, — графиня грустно покачала головой, — Ты знаешь, что бракоразводные процессы ныне весьма трудны, расточительны и болезненны, к тому же, должны иметь неоспоримую причину — супружеская неверность. Если в таковой уличат меня, то и нашу девочку, и меня саму навсегда заклеймят и высекут на позорном столбе… ты знаешь, сейчас такое не прощают. И жаль, что мне не хватает сил просто закончить наши отношения.

— Тогда мы просто сбежим, и всё будет хорошо. — продолжал настаивать он, — Можешь просто хоть раз довериться мне?!

— Брайан, я… — Графиня в нерешительности закусила губу, — я не знаю, что делать… Мне хочется быть с тобой, я люблю тебя, но этим я испорчу жизнь своей дочери, а она мне всех дороже. Нет, я так не могу.

Женщина уткнулась маленькими кулачками ему в грудь, словно силясь оттолкнуть. Отвела глаза, чтобы скрыть слёзы… это решение давалось ей очень нелегко, потому что им она во второй раз хоронила себя в замужестве с чужим человеком, отказываясь от счастья.

Она родилась в давно обедневшей дворянской семье, у них ни на что не хватало денег. В шестнадцать Мария стала частью одного из кланов ведьм, но при этом практически всё время жила у отца, будто ничего не случилось. Когда она была молодой девятнадцатилетней девушкой, граф Уайт полюбил её и предложил выйти за него замуж безо всякого приданого. Марии не хотелось выходить за чужого ей человека, но она согласилась ради своих маленьких сестёр, чтобы у них всего хватало и чтобы им не пришлось потом идти на подобную жертву. И чтобы обрести дом, защиту. Будучи юной и наивной, она искренне верила, что сможет со временем полюбить мужа, поэтому отвергала все знаки внимания со стороны других мужчин. Возможно, у графа и получилось бы завоевать сердце жены, но этого ему не позволили слишком частые разъезды и мало свободного времени. А потом в её жизни появился он — Брайан… талантливый молодой лекарь, который знал её секрет уже давно, но никому не выдал, более того — поклялся всегда любить и защищать…

Граф, услышав всё вышесказанное, с минуту просто не верил своим ушам. Такого глубокого изумления и боли он ещё никогда не испытывал — словно ни с того ни с сего его ударила молния…

«Вот же тварь! — Злился граф, застыв на месте, — А я ведь любил её, всё для неё делал… Как бы то ни было, пора заканчивать всё это!! Поймались, полюбовнички…»

Подумав так, граф в ярости отворил дверь с такой силой, что та едва не слетела с петель.

* * *

Мужчина сидел около камина и пил виски. Пустой взгляд был прикован к огню, который все больше и больше разгорался. Подобно этому пламени горечь от предательства сжигала сердце и душу графа. Закон жизни слишком суров, за миг счастья платишь нескончаемым горем. Вот и он поплатился.

Граф любил свою жену, своей, особенной любовью. Пусть он не пел ей серенады под окном и не посвящал стихи, насквозь пропитанные любовью. Но он сумел дать Марии то, что многие мужья не давали своим женам. Джон дал ей свободу и уважение. Он никогда не бил её и не запирал во дворце. За рождение дочери он готов был положить к её ногам все богатства мира. Видимо это не то, чего она хотела.

Тихий скрип открываемой двери отвлек мужчину от тяжелых размышлений. В библиотеку вошла Мария. Белое платье простого покроя придавало женщине вид ангела, падшего, но всё еще прекрасного.

Женщина и мужчина смотрели в глаза друг другу, пытаясь найти ответы на свои вопросы. Восемь лет, которые они прожили вместе, не прошли даром для них. Они научились различать эмоции и чувства друг друга.

— Разве я заслужил это?

Вопрос слетел с уст мужчины как бы невзначай. В голосе графа смешалась вся боль и горечь от предательства. Реакция жены поразила Джона: вместо того, чтобы опустить пристыженно голову, как Мария сделала бы раньше, женщина уверенно смотрела в глаза мужа.

— Нет, не заслужил. Я искренне прошу у тебя прощения за всю ту боль, которую причинила.

Ответ Марии заставил графа рассмеяться.

— Просишь прошения? Ты думаешь, каких-то пару слов смогут стереть из моей памяти всё то, что ты натворила? Твои извинения не залечат мои раны.

— Я знаю это, и готова понести заслуженную кару.

— Ответь мне на один вопрос, Мария. Почему ты предала меня? Что стало причиной?

Джон ожидал услышать любой ответ. Жажда свободы, страсть, но то, что он услышал в ответ, повергло его в шок.

— Любовь. Я люблю его, и готова на все, чтобы быть рядом с ним. Это чувство завладело мной, вскружило голову и лишило разума. Единственное, о чем я сожалею, это то, что предала тебя. Ты хороший человек и не заслуживаешь всего этого.

Как говорят, от любви до ненависти всего один шаг. Все те хорошие и нежные чувства, которые Джон когда-то испытывал к жене, изменились. Вернее, они сгорели, оставив лишь серый пепел и жажду мести.

— Мы разведемся, как можно быстрее. Я не стану утаивать истинную причину и, надеюсь, ты готова к последствиям. Тебя высекут на позорном столбе, как и всех неверных жен, и заклеймят на всю жизнь, как клятвопреступницу и падшую женщину. А потом сошлют куда-нибудь на окраину, в глухую деревеньку.

Гордо вздернув подбородок, женщина в упор посмотрела в глаза мужа.

— Я готова к этому.

— Ну что ж, рад за тебя. За всё нужно платить, Мария, и за любовь тоже. Твоей платой будет разлука с дочерью. Ты её никогда больше не увидишь.

Услышав последние слова мужа, Мария в рыданиях упала на колени. Она любила дочь больше жизни и предстоящая разлука с ней причиняла сильную боль. А граф тем временем довольно улыбался. Он смог заставить её почувствовать ту же боль, что испытывает сам…

— Зачем она тебе, Джон?! — Всхлипывала женщина, умоляюще глядя на мужа, — Она… Она не твоя дочь!

— Я знаю! — Лицо графа покраснело от страшного гнева и откровенной ненависти, — Но за то, что ты сделала, я её тебе не отдам. Твоя дочь уже признана моей наследницей, и я не допущу позора!

— Ради этого ты разлучаешь дочь с матерью?! — Её голос срывался от бессильной ярости, — Ради того, — Ради того, чтобы избежать позора?!

— Ты — мой позор! — Рявкнул он, но женщина даже не вздрогнула, — Ты — низкопробная девка, а я ведь верил тебе все эти годы! Любил! Пошла прочь отсюда. Мне противно на тебя смотреть.

Женщина пыталась унять учащенно бьющееся сердце. Она хорошо относилась к мужу, но поняла, что отныне ненавидит его больше, чем кого бы то ни было.

— Тварь. Как я жалею, что стала твоей женой. — Выплюнула она, и глаза её сверкнули фосфорическим огоньком, — Ты ещё поплатишься за это. Обещаю тебе… дорогой.

* * *

В прекрасной богатой гостиной было непривычно тихо. Ни одна живая душа не посетила эту комнату сегодня кроме графини, которая сейчас стояла у окна. Безукоризненно аккуратная, ухоженная, надушенная и величавая красавица невидяще смотрела в окно. Уже третий день она пленница в собственном доме, пока муж носится с разводом. Её посадили под стражу, запретив выходить за пределы своих покоев и этой примыкающей к ним гостиной или видеться с кем-либо, кроме слуг.

Марии оставалось лишь молча ожидать своей участи, то есть публичного позора и расставания с дочерью. Её тонкий бледный профиль чётко вырисовывался в дневном свете окна, алые губы дрожали, а прекрасные голубые глаза были полны невыплаканных слёз.

«Позорный столб я как-нибудь сумею пережить, — теребя батистовый платок, думала женщина, — Но как я буду без моего ангела, моей доченьки?! Неужели я её действительно больше не увижу…»

Вдруг сзади послышался громкий треск. Вздрогнув от неожиданности, графиня обернулась… и вцепилась в подоконник, чтобы не упасть: из проёма, каким-то чудом образовавшемся в камине, вылезло нечто маленькое и чумазое. Отряхнувшись от сажи, неожиданный маленький гость дёрнул за одному ему ведомый рычаг и обернулся, эффектно взмахнув чудесными рыжими, как пламя, волосами.

— Катриона! — Радостно ахнула осчастливленная мать, протягивая дрожащие руки к улыбающемуся ребёнку.

Поймав девочку на подлёте, Мария счастливо закружила её.

— Моё счастье!..

— Мамочка! — Хихикнула девчушка, норовя вернуться в вертикальное положение.

Опустив дочь на пол, графиня присела на корточки, чтобы лучше видеть её и, мягко гладя ладонью пухленькую розовую щёчку ребёнка, взволнованно смотрела ей в глаза.

— Как ты здесь оказалась? Здесь есть тайный ход?

Малышка кивнула с немного коварной ухмылкой.

— Я весь наш дворец облазила. Здесь таких полно. — Пожала плечами девчушка.

С секунду графиня непонимающе смотрела на неё, а затем улыбнулась.

— Ишь непоседа! — Тихо рассмеялась она.

Девочка довольно улыбнулась в ответ, но в следующую секунду улыбка пропала с её личика.

— Мама, почему тебя здесь заперли? — Всхлипнула Катриона, обвив руками шею матери.

Женщина с горечью закусила губу, отведя взгляд.

— Понимаешь, доченька… — она не знала, как бы помягче объяснить ей всё, — Я сильно провинилась перед твоим… хм… отцом. Ситуация сложилась так, что мы, скорее всего, больше не увидимся. Я сделаю всё, чтобы это было не так, но я мало что могу.

— Но… но почему? — Девочка испуганно отпрянула.

— Я не могу тебе пока объяснить всего, — женщина бессильно развела руками, — Однажды тебе объяснят, ты поймёшь, но не сейчас. Моя девочка должна быть сильной. И если даже я не смогу быть рядом с тобой, то я всегда буду в твоей душе, в твоём сердце. Всегда, слышишь?

Катриона не совсем понимала смысл её слов, но они почему-то огненной печатью ложились на душу, каждое слово. Девочка с печалью и недоумением смотрела в глаза матери, когда двери вдруг резко распахнулись.

В комнату вбежали несколько грозных вооружённых мужчин. Они остановились совсем рядом, вытянувшись струной.

— Госпожа графиня, вы арестованы по обвинению в супружеской неверности и предстанете перед судом. Прошу вас следовать за нами для разбора дела. — Сухим, безжизненным голосом произнёс один из них.

— Мама… — Изумлённо протянула девочка, — Вы что, расстаётесь с папой? Он тебя больше не любит?

— Да, можно и так сказать, — грустно улыбнулась графиня, — Прощай, дорогая. Береги себя, моё сокровище… — с этими словами она обняла дочь так крепко, словно хотела задушить, а затем так резко отстранилась, словно с кровью отдирала от себя часть своей души. Мутный взгляд графини стал каким-то неживым, а сама она, пошатываясь от душевной боли и головокружения, кое-как вышла из комнаты, оставив позади своего растерянного и до глубины души огорчённого ангела с бессильными слезами, обжигающими детские щёчки.

* * *

Крики боли и звук хлёстких ударов доносились с улицы даже до девочки, запертой в комнате. Катриона сидела на полу под окном, испуганно сжавшись в комочек, жмурясь, закрывая уши руками, обливаясь бессильными слезами и дёргаясь, словно в припадке падучей, от каждого удара и крика.

Глава 4

Катриона (Бриана).

Я умею чувствовать боль других людей как свою — и физическую, и моральную. Так как многим из встречаемых мною людей было плохо, поэтому постоянно было плохо и мне. Но первую НАСТОЯЩУЮ боль я испытала именно тогда, сжимаясь у окошка и зная, что я абсолютно ничем не могу помочь своей маме, человеку, чья жизнь и счастье мне намного дороже собственного. С этого момента я возненавидела чувство бессилия и впредь всегда боролась с ним. Но что бы ни делал человек, он всегда бессилен перед своей судьбой.

Мне ничего не объясняли. Как, зачем, почему мама вдруг исчезла — на все эти вопросы окружающие упорно молчали, словно сговорившись. Даже папа, всегда такой отзывчивый ко мне, промолчал и, более того, стал ко мне гораздо более холоден. Нет, он никогда не переставал заботиться обо мне, давал всё, что я пожелаю и даже больше, вот только было в этом что-то механическое, словно забота обо мне не проявление любви, а слепое выполнение долга. Тем не менее, он стал единственным близким человеком в моём насильно замкнутом мирке, и я держалась за папу, как за соломинку утопающий.

Лишь когда мне исполнилось пятнадцать, отец соизволил отрывисто ответить на один из моих вопросов, касаемо мамы.

— Она сбежала с другим мужчиной, — отведя взгляд, довольно твёрдо произнёс он, — Она бросила нас, Катриона. Ни ты, ни я никогда не были дороги ей. Это подлая женщина, не способная быть ни хорошей женой, ни матерью…

Пазлы картинки сложились… да, я знала что позорным столбом наказывают так же и неверных жён, но не хотела, отказывалась в это верить… однако всё вокруг переубеждало меня.

Помню, я тогда проплакала весь день, запершись в своих покоях. Слёзы без остановки текли по лицу, а боль в груди всё не утихала, потому что сквозь пелену слёз, куда бы ни шла, я всегда видела лучистые глаза мамы, которую, скорее всего, больше никогда не увижу. Неужели, она и вправду бросила нас по своей воле?

Родители — самое важное в мире ребёнка. Скорее всего, именно исчезновение мамы и постоянные разъезды папы подтолкнули меня стать той, кем я являюсь. Хотя, быть может, это было предначертано судьбой…

Однажды, во время одной из прогулок, когда мне удалось сбежать от сопровождающих, я наткнулась на лечебницу, где пытались лечить умирающих, эпидемии, душевно больных. От меня всегда скрывали всё, что могло бы меня ужаснуть, потому лишь в тот день, когда секли маму, я усомнилась в том, что мир идеален. А когда увидела всё это… остатки детской веры рассыпались в прах. В основном те люди были нищими и неимущими, потому, увидев богато одетую девушку, пытались знаками попросить о помощи. У меня болело сердце от их отчаянных взглядов, вида, завываний, я не могла сдвинуться с места — мне было безумно, до боли жаль их всех, будто их страдания стали моими. Кажется, я плакала…

Жуткое чувство — бессилие. Самое, самое жуткое. Всегда проще, когда можешь что-то исправить…

— Хочешь им помочь? — Вкрадчивый голос сзади заставил вздрогнуть.

Обернувшись, увидела стоящую чуть позади женщину, чьё лицо было скрыто глубоким капюшоном плаща.

— Конечно, — сквозь слёзы кивнула я, — Но я не могу.

— Можешь, — уверенно возразила странная незнакомка. — Но что ты отдашь взамен?

Я не вполне понимала её странные речи, но, взглянув на больного жуткой болезнью ребёнка ответила, скорее, своим мыслям:

— Всё, что угодно.

— Хорошо. — Удовлетворённо отозвалась женщина. — Да будет так. Не забывай своего слова. И помни — с того момента, как сбудется твоё желание, ты служишь тьме.

Я, конечно, не восприняла тогда всерьёз её слова. А следовало бы!..

* * *

Тьма ночи — моя стихия. Время ведьм.

Всполохи звёзд на небосклоне загадочно подмигивают, будто знают все тайны мира, холодно светит полная луна, щедро орошая землю своей серебряной печалью. Как же я люблю это неповторимое чувство — будто ты становишься невесомее пуха, гонимого порывом ветра… полёт.

— СТОЙ!!! ВСЁ РАВНО ВЕДЬ ПОЙМАЕМ!!! — Истошно орали снизу, портя мне отдых.

Ну вот, так всегда. Бегают, плюются во все стороны, орут и сотрясают воздух пустыми словами — вот вам портрет начинающих инквизиторов. И ладно бы хоть что-то умели, кроме как попусту болтать!.. Слава Богу, в наших краях только такие в последнее время и водятся, ибо если здесь был бы круг настоящих, вышколенных и жестоких инквизиторов — осталось бы от меня и моей наставницы лишь кучка пепла. Хотя, конечно, наставница у меня сильная. Но всё же радует, что состоявшиеся инквизиторы к нам не заглядывают…

…Тот случай в лечебнице навсегда изменил мою жизнь. Ну, начнём с того, что я, сама того не ведая, отдала за спасение тех людей… частичку своей души. А это, кстати сказать, сделало меня начинающей ведьмой — служительницей дьявола и так далее и тому подобное. Ну, так считают люди. На самом деле, дьяволу мы не поклоняемся, кровавые жертвы не приносим… ну, по крайней мере, не часто, и не человеческие. Всего-то колдуем. И пакостим изредка. Но не потому, что так надо, а потому, что люди нас ненавидят и портят нам жизнь, даже если мы им помогаем. Душу продают только Приобретённые, я же — Отшельница. Так называют Врождённых, чья сила вдвое больше Верховных, и которая, в отличие от силы последних, просыпается ещё в раннем детстве. И которым доступны тайные знания, немыслимые заклинания. Только такие, как я, могут жить без клана, но даже таким нужен наставник. И у меня наставница была. Леди Анна, с которой я сбежала, когда меня заподозрили в колдовстве.

Отовсюду, где бы мы ни появились, нас гнали взашей, словно больных чумой. Люди никогда не признают того, чего не в силах понять. Кто-то сказал, что мы, ведьмы — зло, и все подхватили, ведомые чьей-то волей. Возможно, это просто власть не хочет, чтобы был некто более сильный…

Я не знаю, что повлияло — может то, что я потеряла кусочек души, а может то, что на моих глазах сжигали моих подруг, юных ведьмочек, которые за всю жизнь не сделали ничего плохого. Видеть медленную и мучительную смерть небезразличных тебе людей, это… невыразимо. Не найти слов. Я была готова своими руками убить тех, кто это делает, но наставница меня остановила. Это было бы бессмысленно — то я такое против огромной беснующейся толпы? Как бы то ни было, я постепенно теряла сострадание к людям, наполняясь презрением.

Конечно, они скажут, что я презираю их как низших существ, но я презираю их лишь за их абсурдный страх, зависть и злость, которые вкупе порождают невиданную жестокость…

Приземлившись у скрытой в чаще избе осторожно открыла скрипящую дверь, из который лился чадящий свет дешёвых сальных свеч. Ещё с порога слышалось бульканье варева в нашем старом надтреснутом котле, невнятное бормотание наставницы и запах знакомых ингредиентов, которые обычному человеку показались бы весьма и весьма специфическими.

— Добрый вечер, леди Анна, — поприветствовала я наставницу, скидывая капюшон чуть взмокшего от грибного дождика плаща.

— А, Бриана!.. — Хриплый надломленный голос раздался мне в ответ, — Ну как, всё получилось?

Да, я сменила имя после побега. Так, на всякий случай.

— Ещё бы!.. — Не без самодовольства фыркнула я, — Эти зелёные юнцы больше носы задирают. Зато инвентаря инквизиторов у них предостаточно, — с этими словами протянула ей Печать Ведьм — металлический треугольник с непонятными символами. Если, произнеся нужные слова, коснуться этой печатью инициированной (прошедшей испытание) ведьмы, то та мгновенно умирает. При всём при этом такая печать нужна для самого обряда инициации после испытания в положенный срок.

— Молодец. Всё готово. — Слегка улыбнулась леди Анна, так и не отрываясь от варева в котле, — Завтра… завтра испытание. Жаль, привязалась я к тебе уже. Но с того момента, как пройдёшь инициацию, будешь жить сама по себе, и спасаться от инквизиции тоже в одиночестве. Никто тебе не станет помогать.

Как радужно… Однако я была готова, поэтому в ответ на это заявление лишь легкомысленно улыбнулась.

* * *

Изменчивое танцующее пламя свечей отбрасывало блики на стены, создавая причудливые, ни на что не похожие образы. В комнате с низким сводчатым потолком сидели двое: властная на вид, высокая женщина с волосами, среди которых кое-где виднелась редкая седина, и девушка с волосами цвета огня, тонкими, худенькими руками и задумчивым взглядом кошачьих изумрудных глаз. Длинными пальчиками она немного рассеянно поглаживала тихонько скулящего рыжего кота, улёгшегося животиком вверх на её коленях. Через некоторое время скуление сменилось довольным посапыванием — зверек уснул.

Женщина, ранее молчаливо наблюдавшая за своей молодой компаньонкой, оживилась и произнесла низким, довольно хриплым голосом:

— Огатус совсем стар стал. Все скулит да скулит, словно молит о смерти, а она все не идет к нему, — при этих словах она подняла тяжелый взгляд на девушку, ожидая ее ответ. Глаза женщины, казалось, впивались в самую душу, перебирали ее, каждую фибру.

— Может, он просит своего Бога об облегчении? Или грехи свои замаливает, за каждую мышь проливает слезы? — голос девушки звучал весело, она задорно тряхнула головой и улыбнулась.

Но её собеседница, кажется, не поняла шутки.

— Если кошачий Бог такой же, как и человеческий, то справедливости ему не дождаться, — отрезала женщина и осторожно взяла спящего кота на руки.

— Леди Анна, — вставая, с тихой усмешкой ответила девушка, — если бы Бог был таким, как вы, мир бы стал серым и холодным, настолько вы пессимистичны. Зато справедливость была бы везде и всегда, — добавила она, уже открыто смеясь.

Та укоризненно покачала головой.

— Наивное ты дитё, — слабо улыбнулась она, — слишком уж ты хорошая, светлая для ведьмы. Так тоже нельзя — в мире полно людей, которые без зазрения совести воспользуются твоей добротой во зло. Тебе нужно быть осторожней. И больше практиковаться.

— Слушаюсь, ваше величество, — шутливо поклонилась девушка, ласково улыбнувшись.

— Не паясничай, — строго ответила её наставница.

За окнами лил дождь, пахло свежестью и сыростью. Женщины жались к камину, как к спасению, наслаждаясь теплом и думая о своём.

— Сегодня ночью твоё испытание, — Пытаясь скрыть боль, вдруг произнесла ведьма, с отрешённым взглядом внимая мелодичной дроби дождя.

Эти слова словно гулким эхом отозвались в душе девушки, заставляя вспомнить этот год…

Анна умело и понятно обучала свою последнюю ученицу. Усидчивая, любопытная и умная девушка всё схватывала налету.

— Ну всё. Думаю, нам пора. Настал твой час, Катриона.

* * *

Две завёрнутые в плащи фигуры двигались к лесу. Холодная и печальная луна освещала поле и их неясные силуэты.

— Поторопимся, — тихо прошептала та, что шла впереди.

Та, к кому она обращалась, покорно кивнула, прибавляя шаг.

* * *

Предрассветный лес встретил нас тишиной, прерываемой лишь тихим шелестом листвы на ветру.

Я чувствовала себя здесь как дома. Природа — моя стихия. Я чувствую её едва различимый шепот и тепло всегда, когда нахожусь в лесу. Это маленький, живой и радушный мир, в котором нет места ни злу, ни горю…

Вокруг меня мгновенно образовался круг силы. Этот круг соткан из энергии, но в то же время предотвращает случайный выброс оной. Прекрасная защита от последствий неосторожности юных учеников, вроде меня. Тем более, что инициация Отшельниц гораздо сложнее, чем Врождённых. Чем ты сильнее — тем тебе сложнее… так уж устроен мир.

— Что ж, начнём с простого, — сказала ведьма, — Покажи мне, как правильно общаться с природой, слышать её голос. Чувствую, у тебя талант к этому.

Я лишь слегка улыбнулась. Да, именно это мне нравилось больше всего. И сосредоточилась…

Свобода — это больше чем слово, это скорее чувство, эмоция, обжигающее душу, сводящее с ума. Знаете ли вы, осознаёте ли в полной мере, что такое свобода? Я — да. Именно здесь и сейчас.

Замешкавшись на миг, шепчу несложное заклинание. И будто уже не кровь бежит по венам, а чистая сила, сама жизнь. Растения, стихии… Я слилась с ними, как прежде, мы единое целое. Нет ненавистных ограничений, непонятных законов, строгих правил. Только я и древняя, как сама жизнь, мать-природа.

Травы тихо шепчут приветствие, обволакивая запахами и тайнами, доступными только таким, как я, вода шелестит игривыми волнами, будто радуясь, и древние тысячелетние деревья склоняются в вежливом полупоклоне.

Заклинание на недоступном слуху обычных людей языке легко, текуче срывалось с губ лёгким шепотом, уносимым порывом ветра.

Грудь прожёг эмпатический импульс радости. В основном именно так природа общалась со мной — импульсами или шепотом, посредством шелеста зелени, сливающимся в слова и фразы.

Вздохнув, вслушалась в неспешные голоса-шорохи, наперебой рассказывающие мне старые легенды, которых не помнит уже никто из людей.

— Достаточно, — извне заоблачного пространства послышался удовлетворённый голос наставницы, — Что ж, с этим вы блестяще справились. А теперь проверим тебя на владение стихиями… Покажи, ка ты управляешься с огнём.

Вздохнув, прошептала нужное заклинание, и на моей ладони образовался огненный шар, дым от которого складывался в причудливые фигуры животных.

— Вода, — продолжала Анна.

Опустившись на траву, я приложила руки к земле, закрыв глаза и сосредоточившись. Слова заклинания сорвались с губ, и вот уже поблизости красуется маленький ручеёк, бьющий из-под земли.

— Воздух.

А вот эта стихия поддаётся мне плохо. Всё, на что я способна, так это слегка приподнять свою тушку в воздух на некоторое время.

Недовольно прицыкнув, ведьма велела мне показать, как я справляюсь с иллюзией.

Вокруг меня вспыхнул огонь, лес наполнился явственным запахом гари, деревья трещали, будто сгорая, но… это лишь иллюзия.

Где-то ещё примерно полчаса я демонстрировала свои знания и умения. Порой задания были весьма сложными, но я справилась.

Получилось!!!

Пританцовывая, довольная шла к дому. С этого момента я официально считаюсь ведьмой-Отшельницей, имеющей право и быть самой по себе, и вступить в любой клан по желанию. Ура!

Внезапно она резко остановилась, словно наткнувшись на невидимую стену. Её лицо стало бледным и словно вылепленным из воска.

Проследив за направлением её взгляда, я увидела, как вдалеке, вместо нашего дома красуются лишь его обгорелые раскиданные остатки и не совсем потухшие язычки пламени.

— Инквизиторы, — Одними губами прошептала она.

— Опять… — Снова они!

— Я предвидела это, — усмехнулась она, отвернув плащ и показав прикреплённые к поясу мешочки с золотом, — Нам снова нужно бежать.

Да уж поняла! Вот же гады!! Юнцы, верно, профессиональную подмогу привели…

— Куда? — Обречённо вздохнула я.

— Здесь наши пути расходятся, дорогая. Таков закон Магии. — Не без плохо скрываемой печали ответила она. — На вот, возьми немного денег и вот это письмо. Там вся правда о твоём прошлом, твоих родителях… Найди свою сестру. Вы связаны навеки, только ей в целом мире можешь доверять. Оберегай её… Вместе вы выполните великое пророчество…

И, не сказав больше не ни слова, пропала, словно растворившись во тьме…

Я больше её никогда не видела. Зато после стольких лет мне повезло найти родителей (которые тоже сменили имена), поговорить с неми… Я так и не смогла до конца простить их, да и обузой быть не хотелось — мама только-только ушла из клана, посвятив себя семье. Но и одной быть не хотелось, поэтому я вступила в один из кланов, притворившись обычной слабенькой Врождённой, не переставая приглядывать иногда за маленькой сестрой, помня слова пророчицы.

* * *

Настоящее. Эванджелина.

Открыв рот, я слушала всё это, теряя связь с реальностью.

— Стоп-стоп-стоп… ты хочешь сказать, что Мария, это моя… наша мама?! — В шоке недоверчиво переспросила я.

— Да, Эва. — Кивнула Бри, — Я не смогла защитить её, опоздала, но ты… между нами всегда существовала магическая связь, так всегда бывает, когда у ведьмы рождаются две девочки-ведьмы. Как ты знаешь, это вообще крайне редко бывает. Ты, наверное, не веришь мне, но… Всё, что я рассказала — правда, клянусь Магией. — Сказав последнюю фразу, она выпустила в небо пучок света, а после зажгла на ладони маленький огонёк, доказав, что магия не исчезла.

Значит, она говорит правду, от начала до конца. Значит, она и впрямь моя старшая сестра. Но почему мама никогда не говорила о ней?

Впрочем, это уже не важно.

* * *

Две девушки, разделившие друг с другом столько горя и побед, этой тяжёлой ночью спали в обнимку, делясь друг с другом теплом и поддержкой, впрочем, не впервые. Сонно разглядывая тлеющие угольки костра, Бриана нежно провела по волосам мирно спящей сестры, но, вдруг насторожившись, почувствовала нечто странное, смутно знакомое… страшное.

— Нет!! — В ужасе шепнула девушка, поняв природу своих ощущений…

Глава 5

Эванджелина.

Долго находится на грани между сном и явью — очень странное ощущение. Какой-то частью сознания или тела я чувствовала, что меня куда-то несут, какую-то тряску, непонятные разговоры, отдалённые, приглушённые, словно слышу их сквозь плотную вату. Но что-то (или кто-то) не давало очнуться, и всякий раз, когда казалось, что вот-вот проснусь, меня вновь поглощала спасительная тьма.

Я не знаю, в какой момент всё закончилось. Приоткрыла будто налитые свинцом веки не потому, что сильно хотелось, а лишь повинуясь инстинкту. Некая комната, кажущаяся мне большим, расплывчатым белым пятном, кружилась в безумном вихре и опадала перед воспалёнными глазами. Хотела приподнять голову, но куда там — она стала тяжёлой, как наковальня, и якорем потянуло вниз, обратно на подушку. Тело будто высохло, меня словно выпили до дна, не оставив сил пошевелиться.

Когда перед глазами наконец немного прояснилось, с пугающим меня саму равнодушием осмотрела место, в котором оказалась. Довольно просторная, богато и со вкусом обставленная комната, выдержанная в приятных светлых тонах. Мебели не много: большой красивый шкаф со встроенным зеркалом в полный рост, трельяж с изящным табуретом, стол со стулом, тумба у кровати и сама кровать — огромная и мягкая. Ковры, занавески, постель — всё будто королевское.

Где это я, чёрт возьми?!

Минут через пять безуспешных попыток, мне всё же удалось встать. Ноги подкашивались, голова кружилось, но удержать равновесие и остаться в вертикальном положении всё же получилось. Прогресс…

Если это чей-то дом, следовательно, имеет смысл найти хозяев. С этой целью подошла к двери, дёрнула за ручку, но она не поддалась… Попробовала ещё несколько раз — результат тот же. И вот тут тревога превратилась в нарастающую панику. Лежать без сознания мне явно понравилось больше, чем осознавать, что я взаперти не понять где и не понять с какой целью. Впрочем, насчёт последнего были кое-какие смутные догадки, но ни одной радужной или хотя бы правдоподобной. Ведь я уснула в лесу, рядом со своим кланом, там со мной точно ничего не могло случиться.

Блин, почему мне так плохо?…

Ещё полчаса помучив крепко запертую дверь, как размазанное по стенке желе сползла на пол, пытаясь собрать себя в кучу и найти выход. Окно из небьющегося стекла тоже заперто, очень крепко. Если я попала в руки к инквизиторам, то лучше даже не думать, что из этого выйдет — костёр, иного не дано. Но пыточные мне представлялись всё же несколько иначе…

Попробовала применить силы — не вышло. Ну да, они не могли этого не предусмотреть. Воспоминания о произошедшем совсем недавно нахлынули на меня лавиной, мелькая в голове калейдоскопом картинок, слишком живых и ярких, чтобы быть просто кошмарным сном, как мне бы того хотелось…

Тонкая струйка крови из прокушенной губы потекла по подбородку, упав на ладонь, где остановился взгляд. Не дай Бог я попала в руки герцога или Вейса… ибо в таком случае меня ждёт что-то пострашнее костра.

И в тот момент, когда уже казалось благом расшибиться об стенку и дело с концом, послышался какой-то странный звук, заставив приподнять тяжёлую голову… и замереть: прямо в воздухе, мерцая, парила полупрозрачная фигурка маленькой девочки со взрослыми холодными глазами. Она смотрела на меня оценивающе и снисходительно, напоминая… Вейса?

Призрак… Мне уже приходилось иметь с ними дело, они безвредны, и видеть их могут только ведьмы. Несчастные неупокоенные души, которых что-то или кто-то держит на земле. Но здесь?… Впрочем, я даже не знаю, где это — «здесь».

— Кто ты? — Хриплым, надломленным голосом поинтересовалась я, силясь сфокусировать взгляд — перед глазами всё расплывалось.

— Та, кому теперь повезло больше, чем тебе, — какой мелодичный, потусторонний и умиротворяющий у неё голос, — Я уже много лет существую в виде бесплотного духа, и это хуже ада. Знаешь, я никому не пожелала бы такой участи, но если это — единственный способ самой выбраться, то я готова. Прости. Будь у меня выбор, я бы никогда не пошла на такое. Прости…

Ничего не понимая, я хмурилась, тщетно пытаясь собрать расползающиеся мысли в кучу, а потом меня вновь поглотила тьма.

* * *

Полная луна любопытно заглядывала в комнатку сквозь лёгкие шторы, но тут же скрывалась, словно испугавшись. Большую часть маленькой комнаты занимал огромный стол, заставленный различными стеклянными колбами, из которых струйками валил пар. Тут и там лежали аккуратно сложенные слитки металлов разных цветов, а свободная часть пола оказалась изрисована какой-то бурой субстанцией непонятными символами. Остальную часть комнатки занимали высоченные стеллажи, донельзя набитые различными книгами. Всего этого оказалось настолько много, что впору было удивляться, каким чудесным образом здесь нашлось место человеку, что вальяжно расположился в кресле около того огромного стола, быстро перелистывающему страницы одной из книг.

— Господин, вот она, — Вошедший слуга с каменным выражением лица нёс бессознательную девушку лет восемнадцати, чьи огненные волосы растрепались, а лицо было смертельно бледным и синеватым, как у покойницы.

«Господин» наконец соизволил оторваться от чтения и поднять голову. Этот мужчина в чёрном камзоле был так сосредоточен и зол, что от внимательного, цепкого взгляда пронзительных глаз, который выворачивал наизнанку, хотелось то ли провалиться сквозь землю, то ли превратиться в маленькую неприметную пылинку.

По знаку господина раб положил девушку на пол, прямо в центр странной пентаграммы.

— Пора. — Глядя на вновь выглянувшую луну, сказал призрак девочки.

Кивнув, Весаллас поставил рядом с телом девушки странного вида стеклянный сосуд, запер дверь, наложив какое-то заклинание, и опустился рядом на колени, взмахом руки зажигая тонкие чёрные свечи. С его губ срывались наизусть заученные слова древнего текста, и каждое, казалось, разрывало пространство… Буквально долю секунды ничего не происходило, а потом… девушка вдруг на миг открыла глаза, но они остекленели, как у мёртвой, из её груди жуткий хрип и… какое-то белое свечение — маленький бесформенный сгусток света, устремившийся прямо к сосуду. Но вдруг всё замерло, и сгусток света моментально вернулся в тело девушки.

— Что?… — Недоумевающе нахмурился принц, в ужасе глядя на происходящее, — Я ведь всё учёл, абсолютно всё…

— Кроме меня. — Из темноты вдруг выскользнула фигура девушки в плаще, её бледное лицо и сардоническая ухмылка, от которой у принца кровь застыла в жилах. Глаза незнакомки вспыхнули искрой в темноте, она, вскинув руку, резко сжала её в кулак.

Вейсаллас, вскрикнув от жуткой боли, сотней иголок вонзившихся в тело, упал, заливая хлынувшей изо рта кровью исписанный знаками пол. Теперь из его груди выскользнул синеватый сгусток, и, направляемый ведьмой, помчался к сосуду.

— Никто не смеет причинять боль моей сестре, и тем более — использовать её. Никто. — Тихо, но отчётливо произнесла Бриана, не слушая надрывные верещания призрака. Склонившись над переставшем подавать признаки жизни телом принца, ведьма с усмешкой взяла в руки сосуд, где нервно бился, словно пытаясь выбраться, сгусток света. — А ведь ты и впрямь не промах… Долго находился рядом, медленно проводя привязку сознания, подарил ей артефакт, в котором практически не ощутима магия… И даже цель вроде бы благородная: вернуть к жизни застрявшую в этом мире сестричку, этого ведь не сделать без сильной Верховной. Нужно было вытеснить её душу и поселить душу сестры, всего-то! Даже ритуал нужный нашёл, а ведь эти книги считались уничтоженными сотни лет назад… Оберегал Эву, спасал, заставил поверить… идеальный расклад, да, тварь? К счастью, я тоже в своё время изучала эти книги, сумела почувствовать привязку. К счастью, я не в пример сильнее тебя. — Услышав уроненный принцем вздох и шевеление, улыбнулась: — Если тебя это утешит, твоя сестра вернулась к жизни… в твоём теле. Оно тоже подошло, ты ведь маг. И даже теперь можешь сослужить мне небольшую службу… Отдам-ка я твою душу Трём Древним Ведьмам. Может, им удастся вычленить из неё магическую составляющую? И тогда сыновья ведьм тоже смогут обладать магией, как когда-то…

Ослепительно улыбаясь, Бриана спрятала сосуд в карман плаща, и, взмахом руки подняв сестру в воздух, вылетела в раскрытое окно.

* * *

Эванджелина.

Приложив руку к животу и прислушиваясь к биению новой жизни внутри себя, я с улыбкой наблюдала, как сгорают страницы моего дневника. Как сгорает моё прошлое, которое я решила навсегда оставить позади.

Сначала новость о беременности показалась мне жестокой насмешкой судьбы, учитывая, кто отец будущего ребёнка, ещё одна расплата за тот грех, но потом я поняла, что это — награда, дар, преподнесённый мне пусть и не без некоторой издёвки, но лучший.

Всё забудется… Теперь у меня есть Бриана, папа (я получила возможность видеться с ним иногда), клан и два моих ещё не рождённых сына, которые, как предсказывают ведьмы-пророчицы, будут оба магами. Такого не случалось уже много столетий, так что, возможно, это — начало новой эры для ведьм. Возможно, вскоре нас ждут новые возможности и борьба не на жизнь а на смерть, но пока что пусть всё это катится далеко и надолго. Я наконец-то обрела то, что давно искала: покой, счастье, близких. И буду бороться за них до последней капли крови. А всё, что было плохого в моей жизни — сгорает вместе с этими страницами, развеивается пеплом по ветру…

Оглавление

Пролог

Часть 1

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

Часть 2. Пеплом по ветру. Возрождение

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg