«Никогда не кончится июнь»

Никогда не кончится июнь (fb2) - Никогда не кончится июнь 533K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Изабелла Кроткова

Изабелла Кроткова НИКОГДА НЕ КОНЧИТСЯ ИЮНЬ

ГЛАВА 1

— Марк Смилевич — браво! Отгадано двадцать музыкальных отрывков из двадцати. У вас, разумеется, пятерка. Варя Козырева — четыре. Как же вы не узнали вступление?.. Там же просто — начинается с пиццикато, потом минорный аккорд!..

Я, задумавшись, посмотрела за окно на склонивший голову клен. Сегодня оглашение результатов последней контрольной, а на завтра уже взяты билеты на Средиземное море — впервые в жизни мы всей семьей вылетаем на отдых за границу. Наконец-то я отдохну как следует! За последний месяц гитарный футляр уже оттянул все плечи…

Это будут мои самые счастливые каникулы!

А молодец Марк! Взять и отгадать все номера! Это ведь не просто рядовая контрольная — это безумная затея преподавателя под названием «Двадцать мировых оперных шедевров». Нужно было угадать музыку, пройденную и прослушанную за весь четырехлетний курс обучения. Но я тоже не промах! Я узнала все отрывки, и сейчас Артем Витальевич…

— …Буранюк! Вы меня слышите?..

Услыхав донесшуюся откуда-то свою фамилию, я повернулась от окна и увидела грустное лицо Артема Витальевича, преподавателя по музыкальной литературе.

— Даша, я не понимаю… Как вы могли наделать такое количество ошибок?.. Я был просто вынужден поставить «два». По окончании подойдите и уточните время пересдачи. На это у вас остается пять дней.

Я растерялась. Какая пересдача?.. Какие пять дней?!.

— Подождите, Артем Витальевич… как же так?!. — вскочила я с места. — Я же все написала…

Подошедший Артем Витальевич положил передо мной лист с моей работой.

— Ваша?

Я уставилась на лист.

Ну да, моя. И в то же время… что за ерунда?.. Я точно помню, что вторым номером было ариозо Ленского, а здесь написано — моей рукой — «ария Онегина»… И здесь тоже, Сальери вместо Моцарта…

Чувствуя нависшую над поездкой угрозу, я резко оттолкнула от себя ужасный лист.

— Нет, не моя. Я этого не писала!

Артем Витальевич ткнул в надпись: «Письменная экзаменационная работа по музыкальной литературе студентки четвертого курса народного отделения Дарьи Буранюк…»

— Как это не ваша? Вы же лично подписывали свою контрольную!.. Почерк ваш?

Почерк мой, но то, что написано дальше моим почерком, не лезет ни в какие ворота…

— Мой, но…

Артем Витальевич развернулся и пошел прочь, раздраженно бросив на ходу:

— Выберите время для пересдачи на этой неделе. Все свободны.

Да это просто бред какой-то!.. Растолкав текущую к выходу веселую толпу, я подбежала к педагогу.

— Артем Витальевич, но у меня билет на самолет на завтра…

— В таком случае пересдать придется через год, и тогда же получите диплом. Выбирайте, что для вас важнее.

Нет, только не это!.. Отец… Страшно даже представить его реакцию!..

— А сегодня… сегодня никак нельзя пересдать?..

— А вы готовы пересдать сегодня? Ведь в случае неудачной пересдачи вас гарантированно оставят на второй год!

Увидев мои наполнившиеся слезами глаза, преподаватель смягчился.

— Ну-ну, Даша, не плачьте! Это еще не трагедия. Честно говоря… — он понизил голос, — если бы работы проверял я один, я натянул бы вам тройку. Ведь у меня просто в голове не укладывается — как вы могли понаписать такого! Лауреат шести международных конкурсов, гордость училища, и вдруг спутать Онегина с Ленским, а Аиду с Травиатой… Вы же все отлично знали! У вас же пятерка в полугодии!

Я опять взглянула на лежащий передо мной листок.

— Я сама не понимаю, как я могла это написать! — увидев слова «ария Онегина», я в отчаяньи выкрикнула: — Да и не писала я этого!

Артем Витальевич вздохнул.

— К сожалению, даже не знаю, чем вам помочь. Для пересдачи должна вновь собраться экзаменационная комиссия, а Элеонора Львовна и Иннокентий Викторович сегодня принимают экзамены на отделении теории. Самое раннее, когда мы сможем вас принять — это завтра.

Я горько усмехнулась.

Значение имеет только сегодня. А завтра или через пять дней — уже неважно.

Прощай, Средиземное море!..

Я набрала в грудь воздуха и обреченно сказала:

— Тогда в любой день. Мне все равно.

И, зажав в кулаке злополучный клочок бумаги с ответами, медленно вышла из класса.

ГЛАВА 2

… — Алеша, угомонись и не мешай мне. Даша, это ты? Ну как контрольная? Иди сюда. Посоветуй, какой взять сарафан — голубой или сиреневый? Или, может, оба?

Мама вышла в прихожую, неся на руке два сарафана.

— Возьми голубой… — произнесла я, тяжело опускаясь на низкую тумбу для газет.

Следом за мамой в коридор выскочил младший брат.

— Алеша, да сядь ты на место, сил уже нет никаких! Из-за тебя забуду что-нибудь важное! Господи, как с тобой учителя справляются?.. Брал бы пример со старшей сестры! Вот Даша действительно заслужила поездку, педагоги на нее не нарадуются!

Надув губы, шестиклассник ушел в комнату.

Мама, свернув сарафаны в кучу, повернулась ко мне.

— Дашка, что с тобой?..

Внезапно я припала к ее плечу и разрыдалась.

А из ладони выпал листок, на котором стояла жирная двойка.

… — Нет, Игорь, поездку надо отменять, — резюмировала мама, когда вся семья собралась на кухне. — Как же мы поедем без Даши?..

Отец стоял, как монумент, грозно подперев спиной дверь кухни. Выслушав длинную мамину речь, завершившуюся этими словами, он долго молчал и, наконец, тяжело произнес:

— Лера, я тебя понял, а теперь послушай меня. Что значит — как мы поедем без Даши? Даша не ребенок, ей скоро девятнадцать лет. Она должна была просто лучше готовиться к экзаменам. У всех нас был тяжелый год…

Мама хотела что-то возразить, но отец жестом остановил ее.

— …и я считаю, что из-за Дашкиной глупости, безалаберности — называй это как хочешь — лишать всю семью возможности настоящего отдыха, о котором мы так мечтали, просто несправедливо.

— Да, несправедливо, — тихонько поддакнул из-за угла предатель Алешка.

И в этот момент все посмотрели на меня, как на подсудимого, которому предоставляется последнее слово.

Я окинула взглядом сурового отца, преданную маму и замершего в ожидании братишку.

И, скрепя сердце, объявила:

— Я считаю, вы просто обязаны полететь. Я настаиваю. — Настояние получилось какое-то неуверенное. — А в следующий раз мы непременно отдохнем все вместе. Ну, раз уж так вышло…

— Три — один, — констатировал отец и посмотрел на маму. Та некоторое время молчала, но, поймав мою вымученную улыбку, наконец, сдавленно произнесла:

— Ну, хорошо. После обеда съезжу, сдам Дашин билет…

Таким образом, заседание семейного совета состоялось, и наутро все, кроме меня, улетели в Италию.

Сдерживая слезы, я проводила их в аэропорт, выслушала мамины последние наставления и с нелегким сердцем вернулась домой.

Квартира встретила меня непривычным безмолвием — ни маминой болтовни по телефону, ни тяжелых шагов отца, ни воплей каких-то мультяшных уродов из Алешкиного компьютера. Впервые в жизни я осталась дома совсем одна.

Телефонный автоответчик мигнул красным огоньком. Я нажала на кнопочку.

— Даша Буранюк? Это Артем Витальевич. Ваша пересдача назначена на 12 часов дня четвертого июня. Жду вас в аудитории номер 17. Готовьтесь. Желаю успеха.

Я представила золотящееся в закатном солнце Средиземное море, потом подошла к полке, где громоздилась куча дисков с классической музыкой и вытащила оттуда концертное исполнение оперы Дмитрия Шостаковича «Катерина Измайлова».

Включив оперу с жутковатым сюжетом, я устроилась в вертящемся кресле за компьютером и начала водить мышкой по коврику, стреляя разноцветных пиратов.

— «Помер Борис Тимофеевич!..» — пророкотал из наушников глубокий бас.

Я приготовилась к вдумчивому прослушиванию, но не успела дослушать первую строку арии, как содрогнулась в кресле — кто-то так неистово колотил в дверь, словно хотел во что бы то ни стало сорвать ее с петель. Скинув наушники, я побежала в прихожую и прильнула к глазку. За дверью стояла соседка снизу, толстая Надя Козяичева.

Я открыла дверь и вопросительно посмотрела на нее.

— Помер Борис Тимофеевич, — сообщила та.

— Что?..

— Сосед твой сверху, говорю, помер, — втолковала Надя, — по пятнадцать рублей с квартиры собираем на венок. Я вам звоню-звоню, стучу-стучу… Ты спала, что ли?

Я мельком посмотрела на Надины огромные кулаки.

Да ты своим стуком и Бориса Тимофеевича из гроба поднимешь!..

— Ага, — испытывая какое-то странное смятение, сказала я, сгребла мелочь с тумбочки и сунула ей в потную ладонь.

— А родители где? — поинтересовалась Надя.

— Уехали, — коротко ответила я, захлопывая дверь.

Черт знает что.

Взгляд упал на лист с контрольной — он, до сих пор никем в суматохе не поднятый, валялся возле полки с обувью. Я подобрала его и медленно поднесла к глазам.

И все-таки, что-то в нем не то. Я не могла написать этого.

Я вдруг отчетливо вспомнила, как звучал этот второй отрывок, заданный для угадывания, и как моя рука уверенно выводила на бумаге: «ариозо Ленского»… Почему же сейчас я вижу совсем другие слова?..

И…

И совсем другой листок!

Память, открывшая мне момент написания, явила мне и тот лист, на котором было начертано про ариозо Ленского. Тетрадный лист в клеточку, обычного формата.

Этот листок тоже был в клеточку, но она была чуть мельче. И сам лист был чуть-чуть меньше обычного.

Кто-то подменил листы!

Но кто, кто?

И зачем?

Скорее всего, кто-то сделал это из зависти — незадолго до экзаменов я во всеуслышание объявила о семейной поездке в Италию после окончания училища. И, как водится, не все восприняли это известие с радостью. Светка Липатова, помнится, недовольно протянула:

— Конечно, у тебя же папа — адвокат…

И Лена Курганова тоже скривилась и шепнула Светке: «Деньги некуда девать…»

Припоминая все это, я вновь посмотрела на листок. Потом вынула из сумки тетрадь — ту самую, из которой был вырван лист для контрольной. И вложила в нее тот, что держала в руках. Он был явно мал — он лежал в тетради, словно младший брат всех остальных, скрепленных дугами скобок.

Если это кто-то из завистливых одногруппников… что ж, пусть радуются.

Скоро я получу диплом и, надеюсь, больше никогда их не увижу.

…Но ведь почерк, которым выполнена контрольная — мой почерк! И он не подделан, нет — я ясно вижу свою руку.

Как же так?..

Так ничего и не поняв, я прошла обратно в комнату и вновь надела наушники.

«Ах, Борис Тимофеевич, зачем ты покинул нас?!.» — на невероятной высоте завизжал истерический женский голос.

Я вздрогнула от какого-то нехорошего ощущения и тут же сорвала их обратно.

Квартира Бориса Тимофеевича, того, что умер наяву, а не в опере, располагалась как раз надо мной.

Борис Тимофеевич Залевский. Одинокий пенсионер.

Кажется, антиквар.

Я была у него однажды, в детстве — мой брат Алешка тогда еще даже не родился. Я относила пожилому антиквару блины — была Масленица, мама напекла блинов и послала меня с огромным блюдом раздать их всем соседям. Тогда-то в первый и единственный раз я и попала к Борису Тимофеевичу.

У него было очень уютно и интересно: много картин, каких-то старинных предметов… Борис Тимофеевич, помнится, налил мне чаю с мятой и земляничным вареньем…

А теперь его уже нет…

Я поняла, что, несмотря на необходимость подготовки к музлитературе, не смогу больше слушать «Катерину Измайлову», вытащила диск и сунула его обратно на полку.

Тишина вновь объяла меня со всех сторон.

При мысли, что в квартире наверху стоит такая же неживая тишина, стало жутковато.

Может, послушать что-нибудь повеселее? Например, «Свадьбу Фигаро»?..

Но почему-то мне показалось это неэтичным по отношению к лежащему наверху покойнику.

Внезапно мне стало безразлично все на свете.

Пусть даже я останусь на второй год.

Я выдернула наушники и выключила компьютер.

ГЛАВА 3

Через три дня я успела привыкнуть к одиночеству в квартире. Понемногу оно даже стало мне нравиться. Я могла сколько угодно валяться в ванне, без брюзжания отца «Ну когда она, наконец, закончит свои мыльно-рыльные процедуры?! Она же здесь не одна!» И сколько угодно играть в «Растения и зомби», без увещеваний мамы: «Даша, ты уже взрослая, тебе пора стать серьезнее. Дай поиграть Алеше. А сама лучше подучи «Движение» Диенса…»

Теперь, отложив «Движение» Диенса в дальний угол, я играла в «Зомби» до одурения. Еще я сидела по ночам в интернете и спала до одиннадцати.

Единственное, чего я не делала — это не готовилась к пересдаче.

Стоило мне только приблизиться к наушникам, как в памяти оживал бас, ревущий «Помер Борис Тимофеевич!..»

Однако, время, отпущенное на подготовку, истекало, и после завтрака я решила все-таки переступить через внутреннюю преграду и послушать что-нибудь вразбивку, пытаясь при этом угадать, что именно я слушаю.

Но стоило мне лениво потянуться за дисками, как раздался звонок в дверь.

Надеюсь, больше никто не умер?.. — с этой нехорошей мыслью я пошла открывать.

За дверью стоял светловолосый веснушчатый парень лет шестнадцати с падающей набок челкой. В руке он держал огромный чемодан.

— Я — Степа! — сообщил он мне с лучезарной улыбкой.

— А я — Даша, — в ответ представилась я, не понимая, что означает этот визит.

— А где Борис Тимофеевич? — выдержав паузу, спросил незваный гость, незаметно заглядывая за мою спину.

Это словосочетание заставило меня насторожиться.

— Так схоронили вчера… — тихо произнесла я.

— Кого?.. — нахмурился Степа.

— Бориса Т… — продолжить я не успела, потому что Степа, качнувшись, упал вместе с чемоданом прямо в мои объятия.

Мне ничего не оставалось, как затащить его в прихожую и усадить на стул.

Через несколько секунд парень пришел в себя и спросил:

— А ты кто?

— Я — Даша, — повторила я. — Соседка.

— Соседка?.. — не понял Степа.

— Ну да, соседка. Борис Тимофеевич живет… жил этажом выше.

— Я что же, этажом ошибся? — догадался Степа.

Я кивнула.

Степа посидел еще немного, а потом тихо сказал:

— А я племянник его. Из Астрахани приехал на каникулы. Письмо получил с приглашением…

И он зачем-то вытащил из кармана джинсов мятый конверт и показал его мне. Потом поднял на меня глаза и растерянно проговорил:

— Нам почему-то никто не сообщил ничего… А что же теперь делать-то?..

— А ключ у тебя есть? — поинтересовалась я.

— Есть, — кивнул Степа, — мама дала на всякий случай…

— Тогда пойдем наверх и посмотрим, что к чему, — решила я, с тоской глянув на стопку дисков на полке.

— Пойдем! — оживился Степа и взялся за чемодан.

Мы поднялись на двенадцатый этаж, где жил Борис Тимофеевич.

С того единственного посещения его квартиры несколько лет назад, я ни разу больше не ступала на двенадцатый этаж.

Увидев дверь антиквара, я испытала необычное ощущение, что мне опять семь лет, и я стою с огромным блюдом с блинами, еле дотягиваясь до кнопки звонка. С ностальгическим чувством я оглядела дверь, обитую темно-красной, кое-где потертой, кожей и дверную ручку в виде головы льва. Помнится, в детстве она меня так восхитила, что перед тем, как позвонить, я минут пять с восторгом взирала на нее.

Я и сейчас смотрела на эту дверь завороженно, так, как будто она пропадала куда-то на долгих двенадцать лет и вдруг опять возникла из давно ушедшего времени, но Степа, прервав мои сентиментальные воспоминания, вынул из кармана чемодана ключ, открыл дверь и вошел в квартиру.

Через мгновение оттуда высунулась его рука и втащила меня внутрь.

…Надо же, у нас с Борисом Тимофеевичем совершенно одинаковые квартиры, однако такое ощущение, что его жилище намного больше и запутаннее, если так можно выразиться. Очень много каких-то закутков, переходов, укромных местечек, созданных нагромождением старинных вещей.

И странное чувство — квартира кажется мне знакомой. Как будто я бывала здесь раньше. И бывала часто…

Хотя на самом деле я была здесь всего один раз.

Двенадцать лет назад.

— Иди сюда! — скомандовал Степа из кухни.

Я оторвалась от рассматривания полотна батика с надписью «Гармония», висящего на стене, вошла в светлую просторную кухню и увидела на круглом столе две чашечки чая.

— Устал, как собака! — пожаловался племянник хозяина, усевшись на табурет. — Три дня в поезде трясся!.. И есть охота, сил нет!

В ту же секунду из чемодана были явлены несколько бутербродов с колбасой.

— Присоединяйся, — пригласил Степан.

Я не заставила себя ждать и тут же присоединилась, с удивлением оглядывая помещение.

Круглый стол, цветущая ярко-красная герань на подоконнике, рядом какие-то пузырьки с лекарствами…

И почему-то мне кажется, что я знаю надпись на одном из пузырьков…

В голове невесть откуда вдруг всплыло замысловатое название.

Эфедрин.

Из-за облака выплыло яркое солнце, и свет его ударил прямо в лицо Степе. Тот недовольно сощурился и, держа в руке надкусанный бутерброд, потянулся к занавеске, задернул ее и попутно взглянул на тот самый пузырек.

— Наверно, у дяди Бори с легкими плохо было, — печально сказал он и добавил: — Эфедрин — это ведь от легких?

— От легких… — голосом, отчего-то ставшим бесцветным, как тень, подтвердила я.

Степа одним глотком допил чай и, не дождавшись, пока я покончу с ленчем, встал с табурета и вышел из кухни.

— Иди сюда! — вновь раздался из комнаты его повелительный голос.

Мне это не понравилось. Чего это ради я буду гоняться за ним туда-сюда?..

Невзирая на призыв, я продолжила спокойно жевать бутерброд.

Не дождавшись моего прихода, Степа вернулся сам. Лицо у него было озабоченное.

— Ты чего? — спросила я, прихлебывая чай.

Степа подошел к окну и встал ко мне спиной.

— Это все так неожиданно… — произнес он, глядя вниз с двенадцатого этажа. — Ехал к дяде, и тут такое… И назад не вернешься уже — мать меня нарочно спровадила, чтоб гостей принять, подругу с семьей, из Германии… Мою комнату таким образом им освободила…

Степа повернулся от окна, и по выражению его лица я поняла, что он принимает какое-то решение.

— Даша… — наконец, начал он и искоса посмотрел на меня.

Я вопросительно уставилась на него.

— Понимаешь, такое дело… — и опять запнулся.

— Ну какое дело? — поторопила я.

— Он же тут лежал… дядя Боря… — сбивчиво продолжил племянник, — ну, в гробу…

Я все еще никак не могла понять, чего он от меня хочет.

— И мне как-то страшновато тут ночевать одному… Ты не подумай, что я трус, просто… просто… В общем, я не смогу спать, если в квартире больше никого не будет. Может быть, ты…

Степа замолчал и посмотрел на меня.

Хотя фразу он не закончил, суть я уловила.

Предложение застигло меня врасплох, учитывая, что знакома с парнем я была примерно полчаса.

— Ты не бойся, — вдруг добавил он, — я тебя не трону.

Тон его показался мне снисходительным.

«Тоже мне, мачо!» — подумала я.

— Да вот еще, испугалась! — я посмотрела на Степу свысока. — Малолетку какого-то…

Тот неожиданно обиделся. Он покраснел, как рак, и выдал:

— Сама-то кто? Подумаешь, принцесса!..

Мог бы быть и повежливее, все-таки я трачу на него свое время вместо того, чтобы слушать прекрасную классическую музыку!..

Я отставила пустую чашку в сторону.

— Спасибо за чай. Кажется, я загостилась у Бориса Тимофеевича… — холодно произнесла я и пошла к выходу.

Видимо, гордость не позволила Степану броситься за мной с извинениями, и я беспрепятственно вышла на лестничную площадку и спустилась на свой этаж.

— Вы из девяносто второй? — окликнул меня чей-то голос, когда я ковыряла ключом в замочной скважине собственной двери.

Я обернулась и увидела худую черноволосую женщину с узким лицом и глубоко посаженными глазами.

— Да, — подтвердила я, с любопытством глядя на бумажку в ее руке.

Женщина заглянула в бумажку.

— Буранюк Дарья Игоревна?

Я кивнула, ощутив неясное волнение.

— Вам извещение на посылку.

И она сунула мне в руку извещение, на мгновение коснувшись ладони липкими пальцами.

— А… — удивленно начала было я, но странная посланница уже исчезла в открывшейся кабине лифта.

Проводив ее глазами, я заглянула в бумажку. «Получатель — Буранюк Дарья Игоревна. Извещение на посылку». И больше ничего — ни обратного адреса, ни имени отправителя.

Чудно как-то… Раньше я никогда не получала посылок. Может, какая-нибудь дурацкая реклама?..

Ладно, зайду за ней как-нибудь на днях, по пути.

Я, наконец, открыла дверь и, все еще сердясь на Степу, очутилась в квартире.

Положила на тумбу извещение и тут же забыла о нем, продолжая дуться на обидчивого парня.

Ну ладно, если я (я вспомнила его смешок) принцесса, пусть-ка переночует в квартире Бориса Тимофеевича один.

ГЛАВА 4

За пять дней, отпущенных мне Артемом Витальевичем на подготовку, я успела высадить целый сад дзен в игре «Растения и зомби», перестрелять уйму пиратов, и перестреляла бы еще больше, но тут, будто из-за угла, подкралось четвертое июня.

Проснулась я поздно, потому что на стрельбу пиратов ушла половина предыдущей ночи, и только проснувшись, вспомнила, что сегодня в двенадцать у меня экзамен.

Быстренько нацепила штаны и майку, наспех глотнула чаю и поспешила в училище.

В здании училища было как-то подозрительно пусто — как в середине августа. Лишь вахтер дядя Витя с неизменной газетой «Спорт» сидел на своем рабочем месте.

— Далеко ты? — спросил он, увидав меня на пороге.

— Экзамен, — коротко бросила я, проходя мимо вахты.

Дядя Витя что-то крикнул мне вслед, но я, не слушая, прошествовала по широкой лестнице на второй этаж, в аудиторию 17.

Шаги в безлюдном помещении гулко отдавались под потолком.

Странно — такое ощущение, что на этаже никого нет.

Я подошла к семнадцатой аудитории и подергала ручку.

Дверь была заперта.

А где же комиссия — зубры музыкальной литературы Элеонора Львовна, Иннокентий Викторович?..

Ничего не понимая, я попыталась открыть двери соседних аудиторий, но те тоже оказались запертыми.

А где вообще хоть кто-нибудь — абитуриенты, выпускники, педагоги?.. В начале июня училище должно буквально кишеть народом…

Где люди?!.

Помещение словно вымерло!

Отчетливо слыша в тишине каждый свой шаг, я в растерянности вернулась назад, к дяде Вите.

Но его тоже не оказалось на месте.

Только на столе одиноко лежала газета «Спорт».

Пользуясь случаем, я заглянула в журнал прихода и ухода.

Четвертое июня. Ни одной фамилии.

Интересное дело!.. Когда же я буду сдавать эту чертову музлитературу? Еще немного — и все музыкальные отрывки, которые я с трудом удерживаю в своей распухшей от них голове, выветрятся оттуда!..

Они что, забыли про меня?!.

Так и не дождавшись дяди Вити, я открыла тяжелую дверь старинного здания училища, вышла на улицу и в полном недоумении направилась обратно к остановке.

Возле дома взгляд мой невольно поднялся к окнам Бориса Тимофеевича. От них веяло холодом и пустотой. Интересно, что сейчас происходит за ними?.. Непостижимость и таинство смерти всегда вызывали во мне мистический трепет.

«Там, наверху, лежал покойник… — почему-то пришло на ум, и я вздрогнула. — А вдруг он лежал прямо над моей спальней?..»

«Ну лежал и лежал… Сейчас он лежит в другом месте…» — попыталась я отбросить детские глупые страхи, и, с трудом оторвав взгляд от окон, вошла в подъезд.

Лифт бесшумно привез меня на одиннадцатый этаж и выпихнул прямо в широкую спину в белой рубашке.

Спина повернулась, и я увидела озадаченное лицо Степы.

— Дашка, а я к тебе, — зашептал он, схватив меня за руку, — пойдем скорее!..

Я выдернула руку.

И с достоинством произнесла:

— Вот еще!

Степа, однако, не понял причины моей аристократической надменности, снова схватил за руку и поволок наверх, шепча:

— Там у дяди черт знает что творится! Иди сама посмотри!..

Поняв, что у парня пробел в воспитании, я хотела было сообщить ему об этом как-нибудь поманернее, но не успела, так как, тащимая Степой, очень быстро оказалась на двенадцатом этаже, перед дверью Бориса Тимофеевича.

Когда я вновь увидела дверь, весь искусственный гонор моментально слетел с меня, и я, уже не сопротивляясь, вошла в квартиру вслед за племянником антиквара.

— Ну, и что тут у тебя творится?

— Сейчас увидишь… — зашептал Степан, скидывая ботинки, похожие на две огромные лодки, и волоча меня за руку в большую комнату.

Он сказал что-то еще, но последние слова я пропустила — меня вдруг опять охватило все то же необъяснимое чувство, оно нахлынуло на меня, как нежданная огромная волна посреди спокойного голубого моря.

Комната мне знакома.

Я бывала здесь, и не раз.

И… бывала с какой-то целью…

— Эй! — вернул меня к реальности парень.

С трудом отрываясь от некоего глубинного воспоминания, я медленно повернула к нему голову. Выглядел Степан неважно — лицо перестало быть круглым из-за появившейся легкой впалости щек, а покрасневшие веки выдавали бессонную ночь, и едва ли единственную. Взгляд, который бросил на меня парень, показался затравленным.

— Что с тобой?.. — испугалась я.

— Дядя… — произнес Степа страшным голосом.

— Что — дядя?.. — невольно понизив голос, спросила я, приблизившись к нему.

— По-моему, он не умер… — едва слышно проговорил тот.

Я отпрянула назад.

И, несмотря на очевидную несуразицу произнесенного, внезапно почувствовала легкий прилив страха.

Но прилив этот относился не к покойному дяде, а к самому Степе.

Пока я стояла столбом посреди комнаты, тот неожиданно метнулся из гостиной в маленький коридор, ведущий в удаленную спальню, и оттуда послышалась знакомая фраза:

— Иди сюда!

Отгоняя странное ощущение, я беспрекословно двинулась за племянником Бориса Тимофеевича через гостиную и несколько забитых сундуками и тюками закутков и, наконец, оказалась в угловой комнатке, точной копии моей собственной спальни, перед стоящим у окна небольшим письменным столом.

Степа вытянул вперед веснушчатую руку и указал на лежащую на столе продолговатую черную ручку.

— Видишь, ручка?

Чувствуя, что ситуация отдаленно напоминает утро в палате сумасшедшего дома, я, тем не менее, покорно подтвердила:

— Вижу.

И ощутила острое желание вернуться домой.

С невыразимой тоской я покосилась на выход.

Но Степа не заметил этого.

— И скомканный лист в урне — видишь? — он подтащил меня к стоящей под столом корзине для бумаг.

— Вижу, — повторила я, как попугай, чувствуя поднимающееся раздражение.

— Он там что-то пишет по ночам, — тихо заключил Степа, когда мы вернулись обратно в гостиную, и я вспомнила, как мама в детстве учила меня никуда не ходить с незнакомцами.

Я пропускала ее наставления мимо ушей, и вот результат — я нахожусь в чужой квартире, передо мной стоит едва знакомый молодой человек с явным психическим отклонением, и как выбраться отсюда, чтобы не навлечь на себя его гнева, я не имею ни малейшего понятия.

Степа посмотрел на меня. В его взгляде затаился страх.

Осторожно подойдя ближе, он взял меня за руку и сказал:

— Я понимаю, ты мне не веришь. Но вот переночуй тут хотя бы одну ночь, и сама увидишь! Он ходит, он садится за стол, и перо начинает скрипеть…

И рука парня вцепилась в меня еще крепче.

Ночь в квартире усопшего со сдвинувшимся Степой! Этого еще не хватало!

— Пусти, — я вызволила руку и сочувственно произнесла:

— Тебе надо уезжать отсюда…

— Да некуда мне уезжать, гости там… — заскулил Степа. — Сорок дней обязательно здесь пробыть придется…

Сорок дней. Какое-то… неприятное число…

— Подай мне ложечку для обуви, — попросила я, подойдя к двери и пытаясь натянуть на ноги тесные туфли на каблуке, выбранные специально для несостоявшегося экзамена.

Увидев, что я ухожу, паренек заметно расстроился. Он вздохнул и с отчаяньем человека, который никак не может доказать очевидное, повторил:

— Ну останься хотя бы на одну ночь, и тогда мне поверишь! Он не умер!

Я вспомнила венок, купленный Надей на собранные деньги, и траурную ленту на нем.

«Борису Тимофеевичу от соседей…»

— Умер, — возразила я.

Степа отрицательно помотал головой.

Я стояла на цыпочках, опустив пальцы ног в носы узких туфель. Поняв, что напуганный парень не собирается помогать мне обуться, я вышла из них, и, даже не успев оформить мысль, подошла к трехстворчатому шкафу в прихожей, открыла нижний левый ящичек и, поворошив щетки и банки с кремами, вытащила блестящую металлическую ложку.

— Ты тут прямо как дома, — невзначай заметил Степан.

— Пока, — одновременно с этой его фразой обронила я.

И только у двери своей квартиры пришло осознание необъяснимой уверенности, с которой я выдвинула именно этот ящик…

Ключ в руке дрогнул. Правда, а как я безошибочно нашла ложку в чужом доме?

И откуда-то свыше пришел ответ на этот вопрос.

Ты не нашла ее. Ты знала, что она там.

Но в очередной раз удивиться я не успела, потому что от размышлений отвлек громкий телефонный звонок.

Я подняла трубку со стоящего на тумбе аппарата.

— Даша? — оттуда послышался голос

Артема Витальевича!

— Да-а… — протянула я пораженно. Ишь, явился!.. Сейчас, наверно, извинится, скажет: «Простите, что не смог вас предупредить, обстоятельства заставили меня срочно…»

Но наполовину составленную в уме фразу разбил металлический тон:

— Где вы были сегодня в двенадцать дня?

Такое начало меня огорошило, поэтому я только безмолвно хлопнула ресницами.

— Алло! — требовательно позвал педагог.

— Как — где?.. — произнесла я, наконец. — В училище. Ломилась в семнадцатую аудиторию.

— Даша, оставьте этот жаргон! «Ломилась»!.. А вы в курсе, что Элеонора Львовна пришла ради вас с температурой?!

— Ну я была там, Артем Витальевич! — чуть ли не крича, начала уверять я. — Там никого не было!

— Где никого не было? — холодно уточнил преподаватель.

— Нигде! Ни в училище, ни в классе! Все двери были заперты. Поэтому я и в них и ломилась…

В ответ раздался саркастический смешок.

— Значит, вы там были. А в журнале вы, надеюсь, отметились?

Я вспомнила журнал, где не значилось ни одной фамилии.

Но говорить этого Артему Витальевичу я почему-то не стала.

Я почувствовала, что происходит что-то непонятное. С того дня — когда фальшивая контрольная сама собой переписалась моим почерком и впрыгнула в портфель, выпихнув оттуда настоящую.

На прощание голос Артема Витальевича стал совсем ледяным.

— Только из уважения к вашему отцу я назначил вам последний срок сдачи — двадцать второе июня.

— Ровно в четыре часа?.. — ляпнула я.

Трубка загудела, и я медленно опустила ее на рычаг.

Ну я же там была! Почему он мне не верит?..

И журнальная страница с сегодняшним числом была пуста! И двери закрыты! Почему он мне не верит?..

И в этот момент я вспомнила Степино жалобное лицо и его фразу:

«Останься здесь сама, тогда поверишь!..»

И почувствовала кожей, каково быть на его месте.

В ту же секунду я собралась наверх, к Борису Тимофеевичу.

Надо поддержать парня.

Хотя он, безусловно, городит несусветную чушь.

Интересно, что по этому поводу сказал бы Артем Витальевич?..

Не раздумывая больше, я вновь поднялась на двенадцатый этаж и позвонила.

ГЛАВА 5

— Можешь лечь в зале, а можешь — в спальне дяди… — указал Степа на узкую, продавленную в середине, кровать Бориса Тимофеевича. Как и большинство вещей в квартире покойного, кровать была старинной, скорее всего, французской — про такие шишечки по краям изогнутой металлической спинки я когда-то читала в произведениях Мопассана и Золя.

Глянув на нее, тонущую в свете неяркого ночника в форме раскинувшей крылья чайки, я почему-то испытала непередаваемый страх.

Только не в спальне дяди!..

— Пожалуй, нет. Давай… — я ужаснулась, что предлагаю такое, — давай ляжем в одной комнате.

Честно говоря, в детективах Агаты Кристи меня всегда удивляло, почему героям, которых по очереди убивали в их спальнях в каком-нибудь особняке, не приходило в голову до выяснения личности убийцы спать всем вместе в одной большой комнате?..

Степа не нашел в моем предложении ничего предосудительного.

— Давай, — согласился он.

Мы устроились в большой спальне — одной из имеющихся в наличии четырех комнат. В моей квартире, в данный момент пустующей этажом ниже, подобная служила родительской спальней. Она была наиболее удалена от повергшей меня в легкий ужас комнаты дяди.

Точной копии моей комнаты этажом ниже.

Почему-то эта аналогия мне совсем не нравилась.

Все-таки, он лежал именно здесь! Прямо над моей головой…

Степа уступил мне широкую кровать, а сам улегся рядом на раскладывающееся кресло.

В незавешенное шторами окно глянула огромная белая луна.

Неподвижная черная голова Степы на светлой подушке отчего-то показалась каким-то черным обрубком дерева.

Я поежилась — неужели этому школяру удалось нагнать на меня страху?..

И тут же одернула себя. Вот еще, глупости!..

Вдруг черная голова приподнялась на подушке и произнесла голосом Степы:

— Только ты сразу не засыпай. Он скоро ходить начнет…

Я хотела было ответить, что не собираюсь, не смыкая глаз, ждать этого знаменательного момента, но что-то удержало меня от сарказма, и я кротко согласилась.

— Хорошо, полежу пока так…

Надеясь повернуться к стенке и тут же заснуть.

Но время шло, а сна по необъяснимой причине не было ни в одном глазу. Он словно брел где-то рядом, а меня обходил стороной.

Степа тоже ворочался в своем кресле с боку на бок.

Примерно через полчаса бесполезного лежания и смотрения в потолок я окликнула парня.

— Степа!

— Что? — мгновенно отозвался он.

— Ну что, можно уже спать? — не удержалась и съязвила я.

Степа приподнялся, и я увидела его обнаженный по пояс темный силуэт. Голова наклонилась в сторону двери.

— Тс-с! — вдруг вскрикнул он громким шепотом и в то же мгновение переполз на мою кровать.

Я быстро отодвинулась к стене.

— Слышишь?!. — не обращая внимания на мой маневр, шепнул он мне прямо в ухо.

Я прислушалась, но не услышала ничего, кроме гнетущей тишины.

— Кто-то прошел из зала в дядину спальню. Там в одном месте паркет скрипит так… характерно…

Внезапно трусость Степы стала мне противна, и я, в белой рубахе до пят, с распущенными длинными волосами, сама похожая на привидение, вылезла из кровати и решительно потянула его за собой.

— Пошли!

Неожиданно тот повиновался.

Мы вышли в просторный зал, освещаемый лишь низко висящей луной. Мягкий свет лежал на предметах интерьера — на крышке высокого старинного сундука, на дверях тяжелого шкафа, на паркетных досках пола…

— Видишь? Никого, — шепнула я, но уже менее решительно. Все-таки не очень приятно глубокой ночью бродить в темноте по чужой квартире, где недавно умер человек…

На Степу вдруг нахлынул прилив храбрости, и, ухватив под локоть, он потянул меня через узкий переход в маленькую дядину спальню.

На стыке зала и коридора паркет вдруг негромко скрипнул под нашими шагами.

Характерно… — вспомнила я.

Степина рука дрогнула, но, преодолев страх, он потащил меня дальше.

Короткая мысль пробежала в голове за мгновение до того, как ступить в дальнюю комнату.

Зачем я ввязалась во все это?!

Но не успела я принять ее или отбросить, как очутилась на пороге спальни, и, озаренная голубоватым светом, она предстала перед моими глазами.

На миг мне показалось, что передо мной моя собственная комната, и дыхание застыло где-то внутри, но, присмотревшись, я увидела письменный стол у окна, под ним урну с белеющим мятым листом, и облегченно вздохнула.

Это комната Бориса Тимофеевича, и в ней никого нет.

Я уже хотела развернуться и пойти обратно, как вдруг в ухо ворвался срывающийся шепот.

— Смотри, ручка!

Я взглянула на стол и сразу поняла, что хотел сказать племянник.

Ручка, которую Степа на моих глазах поставил на полку, в стакан для карандашей, вдруг, словно из воздуха, возникла над столом и легонько хлопнулась на него. В тот же миг огненная молния страха промчалась где-то внизу живота.

Я невольно вцепилась в крепкую влажную ладонь парня.

— Пойдем… — произнесла я не своим голосом, не отрывая взгляда от ручки, лежащей теперь на столе темной продолговатой тенью.

Через мгновение мы в три прыжка очутились в кровати и, трясясь, как мокрые котята, прижались друг к другу.

А за окном по-прежнему сияла луна, похожая на фарфоровую суповую тарелку с нарисованными на ней глазами, ртом и носом.

Остановившимся взглядом я смотрела на нее, и вдруг мне почудилось, что луна растянула рот в жуткой ухмылке.

Резко выдернув свою руку из Степиной, я нырнула под тонкое, пахнущее старьем, одеяло.

— Там еще тетрадь была… — глухо произнес парень.

Я ничего не ответила. Жуть сковала мой голос, и он спрятался где-то в коленных чашечках.

Степа, молча посидев минут пять у меня в ногах, наконец, медленно переполз на свою постель.

Я вытянула ноги на освободившееся пространство.

В голове ворочались какие-то обрывочные мысли.

Не помню, как и когда я уснула.

ГЛАВА 6

Утром, где-то около десяти, меня разбудил бодрый голос Степана.

— Даша! Завтрак подан!

Я открыла глаза и увидела, что он стоит передо мной в шортах и майке, а в руках его вибрирует поднос с чашечкой кофе и горкой сухого печенья.

Видел бы эту картинку мой отец!

Несмотря на пережитое ночью, я нашла в себе силы усмехнуться.

— Поставь на стол и отвернись, — приказала я, вылезая из-под одеяла и облачаясь в халат.

И, словно готовясь к допросу сурового родителя, если Андромеда Николаевна — соседка Бориса Тимофеевича — доложит ему о моих похождениях, поинтересовалась:

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, — ответил Степан, подумав.

— Можешь поворачиваться, — разрешила я, надкусывая печенье, и повторила, как будто не расслышав: — Так сколько, если без мании величия?

Степа повернулся и тоже взял с подноса печенье.

— Ну, семнадцать… — нехотя сообщил он и после паузы добавил, — будет в августе…

А мне через две недели стукнет девятнадцать.

И в самом лучшем случае папа философски заключит, что разница в два года имеет значение только в юности…

А в самом худшем…

Худшее я даже не решалась себе представить.

Может быть, вчера Андромеда Николаевна не сканировала своим зрачком лестничную площадку?.. Ни днем, когда я явилась сюда после звонка педагога по музлитературе, ни вечером, когда пришла на ночлег с вещами? В это трудно поверить, но мало ли…

— А тебе сколько? — в свою очередь полюбопытствовал новый друг.

Мельком взглянув в зеркало на двери шифоньера, я честно ответила:

— Восемнадцать, почти девятнадцать.

Степа вдруг залился хохотом. Поднос в его руках задрожал мелким бесом.

— Поставь на стол, говорю! — рассердилась я, и, когда повеление было исполнено, уточнила: — Чего ржешь-то?

— Не сочиняй! — продолжая заливисто смеяться, воскликнул рыжий черт. — Какие тебе девятнадцать!

Я холодно взглянула на него.

— И даже так не девятнадцать, — оценил эксперт. — Небось, и восемнадцати нет?..

Мне снова не понравился его снисходительный тон.

И я отставила в сторону кофе, кстати, довольно гадкий.

— А ты готовить не умеешь, — ответила я выпадом на выпад. — Выйди отсюда. Я ухожу.

Степа, пожав плечами, вышел. Я быстро переоделась и, пройдя мимо стоящего истуканом парня, бросила на ходу:

— Пока!

И выскочила из квартиры прямо в объятия Андромеды Николаевны с мусорным ведром в руке.

Глаза противной тетки округлились, но она попыталась спрятать изумление под масленой улыбкой.

— Дашенька!.. Доброе утро!..

— Доброе утро… — Я метеором пронеслась на одиннадцатый этаж, заметив краем глаза, как из пакета предательски свесился рукав белой ночнушки.

Ну все, теперь весь дом будет знать, где дочь адвоката Игоря Буранюка провела эту ночь.

Когда я прыгающим в руке от нетерпения ключом пыталась попасть в скважину, чтобы успеть исчезнуть до появления на этаже огромной Андромеды Николаевны, в квартире раздался пронзительный звонок телефона.

К счастью, я захлопнула дверь, когда на повороте лишь показались ее толстые ноги в широченных розовых шлепанцах, надетых на синие носки.

И бросилась к телефону.

— Даша?.. — радостно, но с оттенком грусти, спросила мама. — Ну как там у тебя дела?..

— Хорошо… — ответила я, слыша под дверью слоновье шарканье, и ушла с трубкой в комнату.

— А то папа интересуется — все ли в порядке?..

— Конечно, все в порядке, — бодро уверила я.

За исключеньем пустяка.

Умер Борис Тимофеевич, я ночую в его квартире с его несовершеннолетним племянником, и об этом знают все соседи; мой диплом под вопросом, так как я вторично не сдала последний экзамен…

А в остальном, прекрасная маркиза…

Поговорив с мамой на абстрактные темы, я в душе слегка посокрушалась о том, что поддалась жалости и из-за какой-то глупой детской солидарности провела ночь в квартире наверху.

Степа этого все равно не оценил, а моя репутация безнадежно подмочена, и еще неизвестно, как отнесется к новости, непременно переданной и отредактированной заботливыми соседями, мой строгий отец.

Задумавшись, я налила себе чаю и вышла на балкон.

Но, несмотря на то, что сегодняшняя ночевка явно была ошибкой, произошедшее в комнате умершего до сих пор не выходило из головы, и я опять словно наяву увидела, как в голубоватом лунном свете на узкий стол со стуком откуда-то падает длинная черная ручка…

«Там еще тетрадь была…» — всплыли в памяти слова Степы, и перед глазами предстало мутное белесое пятно в углу стола.

Зрение у меня не очень, но, судя по-всему, это и была увиденная племянником тетрадь.

…Когда мы вечером посетили комнату Бориса Тимофеевича, стол был абсолютно пуст. Я это точно помню.

По телу прошла легкая дрожь.

Чтобы подавить волнение, я хлебнула из чашки крепкого чая и собиралась уже вернуться в комнату, как вдруг сверху, прямо мне под ноги, упал заклеенный темно-серый конверт.

Щурясь от яркого июньского солнца, я подняла голову. Проделки Степы! Двенадцатый этаж — последний, и больше ниоткуда конверт упасть не мог.

Наверно, внутри записка с извинением… хотя нет, Степе это несвойственно. Просто с приглашением переночевать еще раз. Ей-богу, детский сад!

«Ну уж нет, — усмехнулась я, разрывая конверт, — с этой минуты вся эта жуть меня больше не касается. Справляйся с ней сам и спи спокойно, дорогой товарищ…»

В этот момент конверт, наконец, раскрылся, и из него выпал заполненный текстом белый лист в клетку — чуть меньше стандартного.

Я начала читать, чувствуя, как тускнеет день, и за колени обнимает мертвый холод.

Когда я дочитала до конца, солнце померкло.

ГЛАВА 7

«Дарьюшка.

Я умираю.

К сожалению, выполнить то, для чего я жил последние годы, мне самому невозможно.

Сделать это за меня придется тебе.

Если вспомнишь, чему я учил тебя двенадцать лет из тех девятнадцати, когда жил той, другой жизнью.

ОНИ не отпустят меня и там, за гранью, пока не исполнится то оставшееся, единственное из двух, что еще может сбыться.

Первая жизнь загублена раньше твоего рождения, и этого тебе уже не исправить.

Я прошу лишь вырвать из их сетей наши души… и ее воспоминания.

Помоги мне, и я помогу тебе выйти из круга.

Не препятствуй ничему, что покажется невероятным.

Торопись.

И помни — у НИХ в плену остается

одна юная жизнь.

Залевский Б.Т.»

Почерк письма был мелким и витиеватым.

Но я с легкостью разобрала его, словно мне случалось делать это не в первый раз, и почему-то не было никаких сомнений в том, что письмо написано покойным антикваром и предназначается именно мне.

Из его содержания я ничего не поняла… и, в то же время, какое-то смутное воспоминание шевельнулось где-то глубоко-глубоко. Словно я знаю, о чем идет речь.

Но знаю не здесь, а в какой-то другой жизни…

И это обращение — Дарьюшка — как к хорошо знакомому, даже близкому человеку, отчего-то тоже не показалось мне странным…

Тупо глядя на лист в руке, я вдруг заметила, как он похож на тот, на котором была написана моя фальшивая контрольная по музлитературе.

Точь-в-точь такие же мелкие клетки, тот же нестандартный размер…

В груди глухо застучало сердце.

Все не случайно.

Это недоразумение с контрольной, и то, что в результате ее подмены я осталась в городе…

Не случайность, а закономерность.

Так было нужно.

Ему.

Зачем?

Что это за таинственное поручение, которое я должна выполнить? О сути его в письме не было сказано ни слова. Как же я могу сделать то, не знаю, что?..

Я медленно перечитала короткий текст и уцепила в нем одну фразу, которая указывала на мой первый шаг к его выполнению.

Если вспомнишь то, чему я учил тебя двенадцать лет, когда жил той, другой жизнью…

…Казалось бы, чего проще — разорвать упавшее будто с неба послание, пустить его клочки по ветру с высоты одиннадцатого этажа и, смеясь, включить компьютер и начать стрелять пиратов… Однако я все еще продолжала держать в руках надорванный темно-серый конверт.

Потому что между мелких строк выплывали какие-то ускользающие кадры той, другой жизни, о которой упоминал Борис Тимофеевич.

И я почему-то отчетливо знала, что обычной памятью вспомнить этого невозможно.

Вернее, может быть, возможно при каких-то определенных условиях. Каких?..

Я решилась на эксперимент, и память, перелистывая пласты моей недолгой жизни, уже залезла так глубоко, что погрузилась в самое раннее детство, и я с трудом вытащила ее оттуда, обессиленную от поиска хоть каких-то соприкосновений с антикваром…

Она не нашла там ничего, связанного с умершим соседом, кроме того единственного эпизода, когда семилетней девочкой я пришла к нему с тарелкой блинов…

Значит, файлы находятся не здесь…

Но они есть. Это я почему-то точно знала.

Как то, что днем светит солнце, а ночью — луна.

И, скрестив от внезапного холода на груди руки, я понимала, что обязательно и всенепременно должна сделать то, чего он ждет от меня.

Иначе…

…И помни — у НИХ в плену остается…

(Интересно, у кого это — у НИХ?..)

Одна юная жизнь.

Иначе — я была уверена — быть беде.

Я прошла в свою комнату и, медленно шевеля рукой, положила письмо в верхний ящик комода.

Потом, загибая пальцы, посчитала дни. Получилось, что со дня смерти Бориса Тимофеевича прошло шесть дней.

Торопись…

Оглядела свою тихую комнату и снова почувствовала легкий укол в солнечное сплетение от мысли, что прямо над ней находится его предсмертное пристанище.

Внезапно меня захватило необычное ощущение…

Словно на какой-то миг моя душа расцепилась с телом.

И это мне тоже что-то смутно напомнило…

В память вновь пролезла строка упавшего под ноги послания.

Если вспомнишь…

И я поняла, что если и смогу что-то вспомнить, то только там, наверху, в точно такой же комнате, как эта, посреди которой я сейчас стою в полном замешательстве.

И, не теряя времени, я вышла из квартиры и по широким ступеням уже привычно поднялась на двенадцатый этаж, взяла в руку холодную медную голову льва и нажала на кнопку звонка в квартиру 96.

ГЛАВА 8

Степа принял меня, как мне показалось, отстраненно — казалось, его всерьез заботило какое-то новое обстоятельство. Хмуро произнеся «Привет…», он удалился вглубь квартиры и пропал из виду.

Разувшись, я разыскала его в комнате дяди.

Он молча стоял перед письменным столом. На столе не было ни ручки, ни тетради.

Урна тоже была пуста.

Внезапно племянник обернулся ко мне и возбужденно сообщил:

— Знаешь, что он писал?!

— Что? — спросила я, присаживаясь в плетеное кресло-качалку, стоящее у стены.

— Ноты! — выпалил парень и резким движением отбросил со лба длинную светлую челку.

«Ноты…» — повторила я медленным шепотом, словно это могло что-то прояснить в моей ситуации.

Но, кажется, ничего не прояснило.

— Какие ноты? — уточнила я.

— Не знаю… Я не разбираюсь в музыке, — ответил Степа, — но это точно ноты.

— Покажи, — попросила я.

Степа приподнялся на цыпочки и достал с верхней полки длинную нотную тетрадь в красивом переплете.

— Вот. Это она каждую ночь сама собой появляется на столе. А к утру в ней добавляется несколько новых строк… Я заметил… Слушай! — он вдруг с безумными глазами вцепился в меня, как клещ. — Давай сегодня у тебя переночуем?! Я больше не могу. Я с ума сойду!

Я взглянула на протянутую тетрадь. Действительно, ноты. Написаны черными чернилами, как и письмо, свалившееся с неба прямо мне под ноги.

Я пристально всмотрелась в замысловатые строки.

И поняла, что произведение предназначается для исполнения на гитаре.

А что если сыграть то, что здесь написано?..

— Сыграть тебе на гитаре? — предложила я.

В ответ на Степину мольбу переночевать у меня эта фраза совершенно случайно прозвучала издевательски. Он посмотрел на меня, как на врага.

Я вспомнила, что парень не в курсе, что я гитаристка.

— Если бы у меня были деньги… — задумчиво произнес он, проигнорировав предложение, — я бы снял гостиницу на эти сорок… тридцать пять… нет, тридцать четыре дня.

Вот влип, бедняга… — подумала я, глядя на его несчастное лицо, и в мозг вдруг снова впились последние строчки письма.

…И помни — у НИХ в плену остается

Одна юная жизнь.

Тело внезапно стало тяжелым. Руки и ноги будто налились свинцом.

Я поняла, что и Степа оказался здесь не случайно.

Он и есть эта юная жизнь!

И никуда ему отсюда не деться — он связан со мной и собственным покойным дядей незримой нитью. Он тоже звено всей этой безумной цепи.

— Нет, — я положила свинцовую руку на спинку кресла. — Будем ночевать здесь. Вместе. Скоро этот кошмар закончится…

Степа посмотрел на меня с нескрываемой надеждой.

И, помолчав немного, застенчиво произнес:

— Я картошку пожарил с грибами. Пойдем?..

Я вспомнила неудавшийся завтрак и улыбнулась.

Может, хоть совместный обед состоится?..

— Пойдем.

Совместный обед состоялся, и, пожалуй, утром я была неправа в нелестных высказываниях о кулинарном таланте парня. Картошка с грибами явно удалась!

Шеф-повар категорически не разрешил мне мыть посуду.

— Я сам помою, а ты посиди, — заявил он.

Я согласилась, окидывая взглядом узкий подоконник.

— Интересно, а где у него губки с железками?.. — тихо, словно самому себе, задал вопрос парень.

— В столе, на средней полке, — быстро сказала я.

Степа повернулся и странно взглянул на меня. Потом медленно вытащил губку из глубины полки, на которую я указала.

Возникла напряженная тишина.

И мне почему-то тоже стало не по себе.

Чувствуя легкий приступ удушья, я перевела взгляд на окно и снова увидела стоящий в углу, за горшком с алоэ, эфедрин.

Сама не зная почему, я обратила на него долгий и пристальный взгляд.

И вдруг под побеленным потолком пролетела темная бабочка.

Она слегка покружилась вокруг маленькой люстры и вылетела в открытую форточку.

И в тот же миг где-то высоко прозвучал, отдаляясь, тихий-тихий голос.

Я успела поймать окончание улетающей на шумную улицу фразы.

«…Болею я, Дарьюшка. Сегодня ты пришла в последний раз…»

Я невольно вцепилась в стул.

Из памяти восстали эти слова, будто я совсем недавно их слышала — точь-в-точь в таком порядке…

— Ты что, бывала у него, что ли? — подозрительно спросил Степан и, не услышав ответа, повернулся, и я увидела, как расширяются его глаза.

— Ты что такая белая?! Может, лекарства какого-нибудь накапать?

И он кинулся к эфедрину.

— Это не подойдет?..

— Нет! — взвизгнула я не своим голосом.

— Тут еще валерьянка есть… — деловито сказал парень, перебирая пузырьки.

Я вскочила.

— Мне ничего не надо… — и голос резко сорвался, будто рухнул с обрыва.

— Ладно, ладно, — махнул рукой племянник, — как хочешь… Тогда на вот, водички попей.

«Бабочки… — подумала я, — бабочки приносят голос Бориса Тимофеевича…»

И почувствовала, что схожу с ума.

— А ты что, действительно умеешь играть на гитаре? — неожиданно спросил Степа, держа у моего рта стакан с теплой водой.

Я медленно, по глотку, выпила всю воду, прежде чем ответить:

— Ну да, я музыкальное училище заканчиваю по классу гитары.

И почему-то никак не могу закончить…

— Ниче себе! — Степа отбросил со лба челку и восхищенно посмотрел на меня. Я увидела россыпь веснушек на его круглом лице. — А может, тогда правда поиграешь те дядь Борины ноты? Давай, тащи гитару!

Парень заметно воодушевился, предвкушая вечер классической музыки.

Но настроение у меня резко упало, надо мной все еще витал обрывок улетевшего голоса, опускаясь на дно памяти тяжелым осадком, и я почувствовала, что все больше запутываюсь в какой-то невидимой паутине.

А тут еще эти ноты, которые сами собой пишутся по ночам, как какой-то чертов «Реквием»…

— Не буду я их играть, — грубо сказала я, ставя на стол пустой стакан. И твердо добавила: — Ни за что!

Степа помолчал, потом убрал стакан на полку и расстроенно промолвил:

— Ну ладно…

Незаметно на город опустился теплый летний вечер, и неумолимое приближение ночи почему-то вызвало болезненную, щемящую тоску.

Видя, как сгущается за окном темнота, я внезапно испытала острый прилив отчаянья и, сама того не осознавая, вдруг вцепилась в Степин локоть, безумно боясь его отпустить. Словно в это мгновение только его рука держала меня на земле, а выпустив ее, я, как шар, наполненный гелием, взлечу в темное небо, и назад мне уже не вернуться…

В полумраке комнаты я повернулась к рыжему мальчишке и уставила на него умоляющие глаза.

— Будь рядом! Всегда! Понял?

И сама поразилась своей интонации.

Он, кажется, ничего не понял, но ухмыльнулся и сказал:

— Понял, принцесса!

Я, по-прежнему не отпуская, держала его руку в своей.

Что ж, мне достаточно и этого обещания.

ГЛАВА 9

На этот раз сон смежил веки, стоило мне только забраться под тонкое одеяло и пожелать Степе спокойной ночи. Не знаю, сколько времени я проспала, как убитая, но через какое-то время покров сна стал истончаться, словно его подтачивала какая-то внешняя сила. Наконец, он стал легким, как клочок прозрачной ткани, и эта неведомая сила сдула его с моих ресниц.

Я открыла глаза и повела ими вокруг, оглядывая темную комнату — белеющее в ногах одеяло, пятно ковра на стене, очертания Степиной неподвижной фигуры в кресле рядом…

И светящую в окно огромную луну.

Из-за чего это я вдруг проснулась среди ночи?..

У меня возникло необъяснимое ощущение, будто кто-то меня позвал.

Но не голосом, а как-то иначе.

Глаза постепенно привыкли к темноте, и я вновь ощупала взглядом просторную спальню. И вдруг из глубины груди вырвался тихий возглас.

Я увидела прямо перед собой сидящую на спинке кровати, уцепившись лапками за французскую шишечку, большую бабочку с темными крыльями.

От моего непроизвольного крика Степа вздрогнул, пробормотал что-то невнятное и перевернулся на другой бок.

Бабочка посмотрела на меня — казалось, она пронзила насквозь мои черные зрачки — потом медленно поднялась, взмахнула крыльями, как опахалами, и подлетела к раскрытой форточке.

Я села на постели и остолбенело уставилась на нее.

Оказавшись снаружи, существо не улетело, а продолжало виться вокруг бледных оконных рам, будто плясало в прозрачном лунном сиянии.

И этот удивительный танец неудержимо притягивал и влек меня к себе.

Словно невидимым магнитом прикованная к этому зрелищу, я вылезла из-под одеяла и, ступая неслышно, как тень, подошла к высокому окну.

Странная бабочка как будто одобрила мое приближение, взмахнула крылом, точно маня за собой, и начала медленно опускаться вниз.

Не ведая, что творю, я, как была, босая и в белой рубашке до пят, бросилась к двери, распахнула ее и по освещаемым откуда-то снизу ступеням стремительно побежала вниз.

И ничуть не удивилась тому, что она встретила меня там своим бесшумным полетом и, продолжая указывать путь, устремилась вперед по ночной улице.

Я побежала за ней, слыша, как со свистом цепляется воздух за широкий подол рубахи.

Наконец, когда счет времени был уже давно потерян, и силы начали иссякать, а от мелькания маленькой летящей тени зрение стало терять окружающие очертания, я замедлила бег и увидела, как сужается незнакомая темная улица и вдали из мрака вырастает вытянутый, как башня, ярко освещенный дом.

Подлетев к его входу, бабочка широко махнула крыльями и исчезла внутри.

Я подошла вслед за ней и сощурилась от неожиданно яркого света окон четырех этажей и одного высокого фонаря, стоящего возле распахнутой входной двери, которая вела в кромешную темноту.

В окнах мелькали цветные силуэты, раздавались возбужденные выкрики и вульгарный женский смех.

Бросив краткий взгляд вокруг дома, я удивилась одной необъяснимой странности. Он стоял словно сам по себе — пространства около него будто не существовало вовсе.

…Не препятствуй ничему, что покажется невероятным…

Поколебавшись всего одно мгновение, я вошла в мрачный дверной проем и сразу провалилась в глухую тьму. Бабочки, как путеводной звезды, больше не было надо мною, и я, натыкаясь на какие-то углы, на ощупь пошла по внезапно ставшей холодной и какой-то странно рыхлой, напоминающей песок, земле.

«Я ничего не вижу, это опасно…» — подумала я, и в то же мгновение рыхлая земля под ногами оборвалась, и, не успев уцепиться хоть за что-нибудь, я ощутила необыкновенный полет и приземление в ворох чего-то мягкого, похожего на гору старых тряпок.

Выпутавшись из-под подола рубахи, я подняла глаза и увидела, что метрах в пяти от того места, куда я упала, из щели в полу льется узкая полоска света.

Слыша бешеный стук собственного сердца, я осторожно приблизилась к ней и прислушалась к тому, что происходило за дверью.

— Ну ты будешь бить или нет?! — послышался из-за двери грубый мужской голос.

— Сейчас… сейчас… — ответил другой, послабее и потоньше.

— Похоже, не фартит тебе сегодня!

— Похоже, так…

Придвинувшись вплотную и замирая от страха, я приблизила глаз к узкой щелке неплотно притворенной двери, и взору моему предстала, как на ладони, картина: в маленькой комнате за квадратным столом играли в карты двое мужчин, а вокруг них толпились еще несколько человек, заинтересованно следя за ходом партии.

Один из играющих, невысокий мужичок, растерянно почесал в затылке. Я подумала, что именно ему сегодня не везет.

— Давай, давай!.. — грубым басом поторопил его напарник — волосатый мужлан в тельняшке, и тот, другой, наконец, сжав до белизны тонкие губы, дрогнувшей рукой положил на стол карты.

— Да нечем мне… — раздался робкий голос.

Наблюдатели безмолвно ахнули и переместили взоры на второго.

Под низким потолком прогремел его жуткий, леденящий душу, смех, и, похожий на циркового борца, огромный волосатый человек в тельняшке рубанул по столу рукой, держащей карты.

И они горой высыпались на его неровную поверхность.

— Ха! — рявкнул он довольным голосом так громко, что чуть было не выплеснул пиво из стоящей на углу стола высокой стеклянной кружки.

Зрители злобно загоготали, и от их оглушительных криков я зажала уши.

— Ну что, еще партейку? — довольно спросил толстяк, сгребая колоду волосатой рукой.

— Нет… — проигравший попытался вылезти из-за стола, но сгрудившаяся толпа не дала ему этого сделать.

В комнате вдруг стало очень жарко — жара просочилась даже за дверь, где, прильнув глазом к щели, стояла я, упираясь босыми ногами в мягкое тряпье.

— Давай, давай еще разок!.. — принялся подначивать волосатый громила, и в толпе раздались громкие разношерстные выкрики:

— Давай!

— Еще партейку!

— Отыгрывайся!

Отчаявшись выйти, бедолага уселся обратно на свое место.

— Что на кону? — из толпы вывернулся тощий небритый мужичок скользкого вида.

— У меня больше ничего нет… — бесцветным голосом произнес маленький человек за столом.

— Тогда пари! Пари! ПАРИ! — загоготала толпа.

— Пари… — голосом, затухающим, как слабый огонек свечи, согласился тот.

Слово «пари» из его помертвевших уст прозвучало равносильно слову «смерть».

Тот, что был в тельняшке, уверенной рукой начал быстро тасовать колоду. Проигравший следил за движением его рук, и полные безысходности глаза его ходили туда-сюда. Наконец, удачливый игрок закончил раздачу. Заглянув в свои карты, он довольно крякнул и изрек:

— Начнем?

— Начнем… — эхом откликнулся его соперник, ставший бледнее, чем моя рубаха.

Толстяк же, напротив, совсем не разделял его уныния. Он ловко выкинул на стол карты, которые бедняга принялся было покрывать, но следом полетели еще и еще, и, наконец, маленький человек сдался, сгреб все в кучу и начал разбирать ее дрожащими руками.

Внезапно игра побежала быстро-быстро, как будто кто-то нажал на кнопку перемотки.

И вдруг над столом пролетел громовой бас:

— Смотри, КАКИЕ у меня козыри!

Мужик в тельняшке растопырил грязные пальцы и показал десятку, валета, даму, короля и туза — все масти треф.

Довольный хохот сотряс его крупное тело.

— Если бы мы играли в покер, я бы сказал так…

Возникла короткая пауза, во время которой я услышала, как прерывисто дышит проигравший.

Его дыхание перекрыл тот же бас, грянувший вдруг в самое ухо:

— КОРОЛЕВСКИЙ ФЛЕШ!!!

И огромный мужик в засаленной тельняшке выскочил из-за стола. Толпа бешено заулюлюкала, раздался бесноватый смех, сокрушающий стены, и маленький человечек с потухшим взором вдруг качнулся, глаза его помутнели, и из рук выпала горстка мелких карт.

— Пари! Пари! ПАРИ!!! — раздались отовсюду безумные выкрики, такие громкие, что мне снова пришлось изо всех сил зажать уши.

Вдруг что-то тихо коснулось моего оголенного плеча.

Я повернула голову и различила в свете, льющемся из дверной щели, очертания темных крыльев. Они порхнули возле самого моего лица, и где-то над ухом послышался тихий выдох:

— Пора…

Разрезая разрывающий уши смех, из соседней комнаты вдруг донесся голос:

— Там кто-то есть!

Внезапно все звуки за дверью разом стихли, и наступила тишина — такая неестественная, словно всех, находящихся там, вдруг накрыла своим покрывалом смерть.

Но это была обманная тишина — неожиданно голоса раздались с новой силой, и дверь, за которой я стояла, начала медленно открываться. Свет потоком хлынул из нее, и душа моя ушла в пятки — сейчас я в одной своей белеющей в темноте ночной рубашке предстану перед страшной оголтелой толпой…

И в тот момент, когда из щели высунулась огромная волосатая рука, меня, объятую невыразимым ужасом, вдруг подхватил поток воздуха и, подхватив, обнял и завернул, как в простыню, в легкое темное крыло.

И, сжатая в этом крыле, я взлетела, чувствуя, как стремительно поднимающихся ввысь ступней вскользь коснулись чьи-то липкие горячие пальцы. Глубоко внизу, хрипло ругаясь, наперебой закричали голоса, но постепенно они начали отдаляться и вскоре остались где-то далеко, в наплывающей удушливой жаре, а мимо меня пронеслась светлеющая улица, длинные волосы развевал ветер, и свободный воздух забивался под вздымающуюся парусом рубаху.

Неожиданно перед глазами промелькнули интерьеры комнат, и я поняла, что, без труда пролетев сквозь стены, опускаюсь на раскинутую на постели простыню.

Коснувшись головой светлого пятна подушки, я вдруг почувствовала невероятную усталость и невозможность шевельнуть ни рукой, ни ногой. Очертания комнаты начали расплываться и очень скоро исчезли совсем, уступив место убаюкивающей темноте.

ГЛАВА 10

… — Даша, ну сколько можно спать!

Отгоняя чей-то навязчиво бубнящий над ухом голос, я, наконец, разомкнула тяжелые веки.

— Одиннадцатый час! — укоризненно произнес стоящий посреди комнаты Степа. Он был в спортивном трико и майке-борцовке. — Завтрак на столе.

— Какой завтрак?.. — пролепетала я, с трудом поднимаясь на локте и сгоняя со щеки длинную русую прядь.

— Гречневая каша с молоком. А чего бы хотела принцесса? Икры и шампанского?

Я вдруг вспомнила свое ночное путешествие.

— Подойди сюда, — позвала я парня, не отрывая взгляда от шишечки на спинке кровати.

Той самой, где сидела удивительная бабочка.

Степа настороженно приблизился.

— Как ты спал?.. — осторожно спросила я.

— Слава богу, нормально. Наверно, дядя дописал ноты, — прибавил племянник, понизив голос и покосившись на приоткрытую дверь.

— Тебе ничего… странного не снилось?.. — опять задала я вопрос, чувствуя учащенное биение сердца под тонкой рубашкой.

— А что? Тебе приснилось что-то?

Я посмотрела сквозь Степу.

Перед глазами отчетливо всплыла подземная комната, и тишину словно вновь прорезал леденящий душу громоподобный крик:

— КОРОЛЕВСКИЙ ФЛЕШ!!!

— Мне? Нет… Такое чувство, что не приснилось. Что я была там… наяву.

Неожиданно Степа рассмеялся.

— Нигде ты не была наяву! Спала как убитая!

— Откуда ты знаешь? — насторожилась я.

Степа покраснел и ничего не ответил.

— Ну, говори! — поторопила я.

Парень помялся, потом неохотно произнес:

— Ну, в общем, я тебя брал ночью за руку, как ты просила — помнишь? Ну, чтоб я тебя не отпускал.

— Ну?

— И знаешь, ты почему-то была очень холодная. Даже пульса почти не было. И дыхание такое легкое-легкое, еле уловимое…

Я помолчала. Потом вновь посмотрела на светловолосого мальчишку.

— А что ты красный такой?

Степа опустил глаза, и, наконец решившись, признался:

— Я испугался, наклонился и стал слушать дыхание, и… в общем, я тебя поцеловал. Как-то незаметно… Ты была такая красивая, прямо как панночка! Лицо белое, волосы распущенные… Ну, и… А ты лежишь себе, как статуя… и почти не дышишь…

От услышанной новости я даже забыла, с чего начался разговор, и сурово взглянула на рассказчика.

— Ты что это себе позволяешь?!

Степина скромность вдруг куда-то девалась.

— А что? — неожиданно бессовестно заявил нахал.

Я вылезла из постели.

— А ну прочь отсюда, я оденусь!

Степа склонился в дурашливом поклоне.

— Будет исполнено, ваше высочество…

Я быстро надела оливковый сарафан и туфли и, не глядя на него, пошла через зал к выходу.

— А каша? — донеслось в спину.

Реплика прилетела вслед за хлопком входной двери, и я услышала ее уже с лестничной площадки.

«Вот негодяй!» — закипела я праведным гневом, открывая дверь своей квартиры и слыша, как опять разрывается настойчивым звонком телефон.

— Дашка, выручай! — раздалось из трубки, когда я, нахмурившись, бросила на пол пакет с ночной рубашкой и поспешила к аппарату. — Это Марк Смилевич!

Чем, интересно, я могу выручить однокурсника Марка?..

— Что случилось?

— Понимаешь, такое дело… Срочно нужна гитаристка, и не простая, а супер-пупер. Ну, в общем, такая, как ты.

— Зачем? — поинтересовалась я, чувствуя, как начинает посасывать под ложечкой. Зря я отказалась от каши. Надо было сначала поесть, а уж потом уйти с гордо поднятой головой…

— Нужно срочно сыграть на свадьбе. Да там ерунда… — начал увещевать Марк.

— Какая ерунда?.. Говори яснее, — потребовала я, и Марк стал сбивчиво излагать суть дела.

— Сегодня у одного крутого мэна состоится свадьба. Жених приготовил невесте подарок — музыкальную шкатулку, а внутри — две крохотных статуэтки: жених играет на скрипке, а невеста — на гитаре.

— Интересно… — пробормотала я, хотя мне было совершенно неинтересно.

— И после вручения подарка он хочет, что бы шкатулка типа ожила. И тут появляетесь вы…

— Кто — мы? — уточнила я.

— Ты и Димка Кортнев. Нужно, чтобы пара была очень талантливой и очень красивой. Они заплатят прилично, в обиде не будешь!.. — продолжал убеждать Марк.

Проигнорировав замаскированный комплимент, я выслушала предложение с кислой миной на лице.

— Ты знаешь, у меня сейчас другие проблемы… — начала я.

— Я понимаю, что деньги тебя мало интересуют, — перебил Марк. — Ну выручи тогда Димку! Он не может найти пару …

Я с тоской глянула на полку с дисками. Тебе-то хорошо рассуждать…

«Марк Смилевич, браво, браво!..» — вспомнила я восторженные возгласы Артема Витальевича.

— Возьмите Кузьмину, она красавица, — предложила я, зевнув.

— Но ведь надо еще здорово на гитаре сыграть! — напомнил Марк. — А ей до тебя далеко…

— Тогда Болященскую, она неплохая гитаристка… — такое ощущение, что я совсем не выспалась.

— Но она слишком тощая… — заканючил Марк.

— Невесты разные бывают, — ответила я и положила трубку.

Как же хочется есть!..

Я подошла к холодильнику и заглянула в него. Н-да… Придется тащиться в магазин.

Открыв шкаф, где лежали деньги, оставленные родителями, я обмерла.

Денег — сложенных стопкой, и довольно внушительной — в шкафу не было.

Батюшки, обокрали!.. — ахнула я и ощутила приступ сильного головокружения.

Сердце подкатилось к горлу, и, что бы не упасть, я ухватилась за скрипучую спинку кресла.

«Да нет, не могли обокрасть… — каруселью завертелись в голове мысли, — у нас же фирменные замки, сделанные на заказ в единственном экземпляре, их невозможно открыть ничем, кроме родного ключа…»

Все еще не веря в случившееся, я судорожно пошарила ладонью по полке.

И все-таки денег на месте не было.

Через десять минут, слегка отойдя от шока, я набрала номер Марка Смилевича.

А еще через полчаса синеглазый брюнет, первый красавец курса Марк Смилевич уже деловито затягивал на моей спине корсет длинного свадебного платья.

— Ну вот, просто конфетка! — довольно потер он руки, закончив работу и посмотрев на меня со стороны. — Значит, так. Свадьба начнется в восемь вечера в кафе «Лабиринт», но вы понадобитесь позже. Сыграть надо пьесу для скрипки и гитары какого-то неизвестного автора. Вот ноты. Через час приедет Димка, позанимаетесь. В девять подадут машину. Деньги попросишь у жениха вперед, сразу по приезде. Часиков в одиннадцать сыграете, после чего вам вызовут такси и отправят на все четыре стороны. Вопросы, пожелания?

— Пожелание, — сказала я. — Пусть Димка привезет пиццу и салат. Есть очень хочется.

— Будет сделано, жди!.. — крикнул Марк и испарился.

А я взглянула на лежащие передо мной ноты.

Какие они загадочные — ни названия произведения, ни автора…

Потом медленно взяла в руки гитару и начала играть…

Над комнатой вдруг поднялись и взлетели звуки необыкновенного танго. Они то рассыпались дождем, то шелестели травой, то летели неведомыми птицами, то уходили в туман одиноким ночным поездом…

И трепет объял меня от этой необычной, чарующей, волшебной музыки…

Когда я доиграла до конца, на лбу выступила испарина.

Будто исполнение отняло у меня все силы.

Отложив гитару, я уставшей, неподъемной рукой еще раз пролистала ноты — может быть, где-нибудь указано имя автора?.. Это же невероятный талант!.. Еще ни от одного произведения меня так не бросало в дрожь.

Я никогда не слышала и не играла такой музыки…

Но даже инициалов нигде указано не было.

Я отложила ноты, но танго не шло у меня из головы. Казалось, в скрытом от глаз уголке мира вдруг открылась потайная дверь, и я вошла в незнакомый город и ясно увидела эти падающие на него сумерки, трепетание птичьих крыльев под проливным дождем, бьющим по мостовой, и чей-то страстный ночной танец, словно наперекор судьбе…

Время пролетело быстрой, острой стрелой, и я даже не заметила, как появился облаченный в черное скрипач, и в аккомпанемент гитары вплелся высокий голос скрипки.

И танец на лезвии ножа вдруг обернулся ласковой рекой и перетек в песню влюбленных, которым предстоит разлука до конца жизни.

Или смерть.

Я увидела, как, заламывая руки, бежит по мостовой девушка в длинном сером платье, и по ее бледному лицу, смешиваясь с дождем, текут слезы. И, отдаляясь все дальше и дальше, что-то отчаянно кричит ей юноша, и ломающийся голос его пронизан невероятной мукой…

— Я больше не могу, — внезапно прервав игру, взмолилась я, чувствуя, что неуклонно погружаюсь в эту музыку, как в темную воду, и, поиграй я ее еще немного, мне уже не вынырнуть из страшной пучины.

Димка, белый как полотно, не произнеся ни слова, отложил скрипку. Рука его дрогнула, и инструмент чуть было не упал на пол.

— Жуть какая… — произнес он на выдохе.

Мы посмотрели друг на друга, и я почувствовала, как нас разделил ледяной холод только что исполненного танго.

С трудом оторвав взгляд от скрипача, я окинула взглядом собственную квартиру и внутренне призналась себе, что еще никогда она не казалась мне такой родной, теплой и уютной.

«Я не хочу ехать в это кафе…» — внезапно под тонкую кожу пробрались острое нежелание и смятение.

И, заглянув в Димкины глаза, я прочла в них ту же тревогу.

ГЛАВА 11

Однако ровно в девять часов вечера мы с Димкой вышли из квартиры и двинулись вниз по ступенькам — заходить в тесный лифт в таком шикарном платье я посчитала неразумным.

— …Беременная, на четвертом месяце уже, — услышала я с нижней площадки глубокий бас Андромеды Николаевны, — от энтого белобрысого… Родители у ней уехали, а они бознать че творять…

Я невольно замедлила шаг и прислушалась. Похоже, речь идет обо мне.

— Но ведь родители уехали раньше, чем он приехал, откуда же четвертый месяц? — резонно возразил голос другой соседки — престарелой вдовы генерала Бартышева.

— А она еще весной с ним встречалась, в Астрахань ездила к нему. Помнишь, Лера говорила — Даша в Астрахань на конкурс поехала?.. На конкурс, ага… Тогда-то все и началось. Вот отец-то ей устроит…

Собеседница тихо ахнула.

А я вдруг вспомнила, что последний международный конкурс, на котором я победила, действительно проходил в Астрахани.

Я подивилась и даже отчасти позавидовала умению Андромеды Николаевны сопоставлять факты. Это не мне, а ей Борис Тимофеевич должен был поручить свое ответственное задание…

В этот момент лестница закончилась, и я, в ослепительно белом платье до пят, под ручку с Кортневым в костюме предстала перед изумленными сплетницами.

— Куда это ты, Дашенька, такая нарядная?.. — пролепетала Андромеда Николаевна, заходя за щуплую спину генеральской вдовы, косящейся на мой, обтянутый корсетом, абсолютно плоский живот.

— В загс, — сообщила я громко и, указав на Димку, добавила: — А это жених мой. Бизнесмен, владелец четырех частных авиакомпаний.

Про авиакомпании выскочило как-то само собой — иногда, начав врать, я не могу остановиться.

Эффект оказался потрясающим — бабы застыли как две обледенелые статуи.

Я не стала дожидаться, пока они очнутся, и быстро застучала каблучками по ступенькам, утянув за собой хлопающего глазами Кортнева.

Скрипач опомнился только на улице.

— Поздновато для загса… — только и вымолвил он.

Я не успела ничего ответить, потому что увидела Степу.

Он шел со стороны магазина с пакетом в руке. Увидев у подъезда меня в белом платье со шлейфом и выплывающего вслед за мной Кортнева, парень густо покраснел и шарахнулся в другую сторону.

На мгновение я замерла и хотела было его окликнуть, но псевдожених, владелец четырех авиакомпаний, легонько подтолкнул меня в спину, я обернулась и увидела подъезжающий к подъезду черный «Фиат».

— Это за нами, — шепнул он.

Краем глаза я заметила, что Степа подошел к детской площадке, присел на скамейку и закурил.

— Садись, Даша!.. — поторопил Кортнев, и я, подобрав платье, забралась на заднее сиденье.

Машина мягко тронулась, и из затемненного окна мне было видно, как Степа выкинул недокуренную сигарету, зло топнул по окурку и направился к подъезду.

В эту секунду дверь распахнулась, и оттуда выползла необъятная туша Андромеды Николаевны. Увидев Степу, она мерзко улыбнулась и указала на машину, в которой я сидела.

Степа, нервно дернув головой, бросился в подъезд и исчез внутри.

В тот же миг «Фиат» завернул за угол и понесся по улице.

В сердце поселилось какое-то гнетущее чувство, и я не могла понять, отчего оно там — то ли от неловкой ситуации со Степой, то ли от музыки — надрывной, горькой, не отпускающей и до сих пор терзающей меня.

Мы ехали довольно долго, петляя какими-то тупиками и переулками, пока, наконец, впереди не возникло нарядное здание с яркой вывеской «Кафе «Лабиринт». Этажи его были словно неловко поставлены друг на друга — наверно, в этом эффекте был особый замысел архитектора.

В премерзком настроении я вышла из машины, потом вытащила тяжелый гитарный футляр.

«Так, все проблемы переносим на завтра — и настроиться только на работу», — дала я себе мысленное указание.

И, вслед за Димкой, шагнула внутрь помещения.

— А, музыканты приехали?.. Сюда, сюда!.. — залепетал невесть откуда взявшийся мужичок в костюме и нелепом розовом галстуке и, ухватив Кортнева за руку, поволок куда-то вглубь узкого коридора.

Я, перекинув шлейф через плечо, поспешила за ними, с удивлением оглядывая череду дверей по бокам.

На кафе совсем не похоже…

Влекомые мужичком, мы вскоре очутились в маленькой комнатке со столом и двумя стульями. В углу помещения была прорублена дверь.

— Это выход на сцену, — пояснил провожатый. — Ровно в полночь, ни раньше, ни позже, откроете ее и пойдете вперед. По сторонам не смотреть. Сделаете то, зачем пришли — и сразу обратно. Костюмы оставите здесь. За углом будет ждать такси.

После этого монолога человек положил на стул две стопки денег и быстро вышел.

Мы с Димкой ошарашенно посмотрели друг на друга.

— Странно как-то… — наконец, произнесла я.

Тот махнул рукой.

— А, ладно! В каждой избушке свои погремушки… — и засунул свою долю в футляр скрипки.

Я прислушалась к тишине за дверью. Может, свадьба пока где-то в другом месте?.. Никто не кричит, не смеется…

Моя рука сама потянулась к дверце…

— Не лезь! — Димка ухватил меня повыше локтя и тут же более мягко добавил: — Нам же сказали… А то деньги отберут.

Я вырвала руку и опустилась на стул, по-прежнему не слыша никаких звуков, кроме собственного дыхания, и необъяснимая тревога перехватила горло.

Димка, казалось, ее не разделял. Он спокойно достал скрипку и пробежал пальцами по струнам. В гробовой тишине эти звуки резанули по ушам.

— Позанимаемся? — и голос его глухо взлетел под низкий потолок.

Не сказав ни слова, я начала распаковывать футляр.

ГЛАВА 12

— Без одной минуты двенадцать, — наконец, взглянув на часы, произнес Димка.

Я прижала к себе гитару и ноты и покосилась на дверь в углу.

И вспомнила свое нежелание ехать в это кафе, больше похожее на сомнительную гостиницу.

С другой стороны по-прежнему не доносилось ни звука.

— Ну, с Богом… — и скрипач уверенной рукой открыл дверцу.

Оттуда хлынул резкий слепящий свет. В первое мгновение парень отпрянул, но тут же, прикрыв глаза ладонью, шагнул вперед.

Я двинулась по его следам.

Если бы не украденные деньги…

— Осторожно! — шепнул Димка, и я увидела, что освещенная яркими прожекторами сцена совсем маленькая, и я, задумавшись, чуть было не поставила ногу мимо нее, в невидимую пустоту.

Потому что зал тонул в полной темноте. Я видела только сцену и ее обрывающиеся края.

Посреди сцены стоял стул — видимо, для меня. Двигаясь, как во сне, я села, поставила ногу на скамеечку и в ужасе почувствовала, что руки меня не слушаются.

— Начинай… — шепнул Димка.

Я подняла глаза, и они глотнули мрак — словно я вышла в беззвездную ночь за околицу тихой деревни, откуда видны далекие кресты кладбища…

— Даша, начинай! — шепнул скрипач чуть громче.

И я тронула уползающие из-под пальцев струны. Через пару тактов вступил Кортнев, и уже знакомая мелодия танго поднялась над сценой, то рассыпаясь дождем, то расцветая пересекающими небо огненными молниями, и как будто даже немного развеяла тьму.

Не смотреть по сторонам…

Димка не смотрел.

И я не смотрела.

Все равно ничего не видно.

И еще такое ужасное ощущение, что здесь вообще никого нет. Звуки разрезали мягкую и густую тишину. Постепенно руки обрели уверенность, и музыка полилась с такой пронзительной болью, что на лбу у меня выступил пот. Скрипка, словно на коленях моля о чем-то невозможном, щемящей нежностью пронзила пространство, и вот я снова вижу бегущую девушку… юношу, чей голос рвет сердце…

Рука дрогнула, и последний аккорд я плеснула мимо нужных нот, в жутком диссонансе с Димкой.

А он, кажется, «уехал» куда-то еще раньше меня…

Дрожа, как осиновый лист, я поднялась и склонила голову в поклоне перед невидимыми зрителями. Гитара зацепилась за шлейф и глухо стукнулась об пол сцены.

Ни хлопков, ни вздохов, ни даже дыхания.

Но…

Какая-то темная волна накатила на меня из зала.

Есть что-то другое.

Незримое присутствие.

Потусторонний конвой, держащий меня под прицелом.

Вдруг, совершенно внезапно, я почувствовала, ощутила кожей, что они есть. Что зал буквально набит людьми. Я каким-то другим зрением увидела их глаза.

И глаза эти были страшны…

— Пошли!.. — зло зашептал Кортнев, и я, уцепившись за его рукав и едва не теряя сознание, неверными шагами вышла обратно в крошечную гримерку, больше похожую на загон для скота.

— Ты что, испугалась, что ли? — весело спросил он, укладывая скрипку. — Ой, я уже столько на своем веку повидал! Каждый по-своему прикалывается!

С этими словами Димка обернулся и увидел, что я по-прежнему стою, прислонившись к стене и глубоко дыша.

Над комнатой прозвенел его раздраженный голос.

— Даш, ну давай быстрей, такси уже ждет!

И он ловко скинул костюм и облачился в джинсы и голубую майку.

Я начала медленно стягивать платье, отчаянно путаясь в его оборках и складках. Напарник стал терять терпение.

— Даш, ну че ты, как черепаха!

Я, наконец, вынырнула из платья, не без труда отцепила прядь волос от пуговицы и переоделась в принесенную с собой одежду. В ушах стоял какой-то шум.

— Наконец-то… — язвительно произнес прекрасный скрипач, минуту назад извлекающий рвущие душу звуки. — Не прошло и года!

— Когда ты искал пару, интонации были другие, — заметила я. — Марк чуть ли не ноги мне целовал, что бы я тебя выручила.

Димка сразу замолчал. Потом попытался взять у меня из рук тяжелый футляр. Я резко убрала руку.

— Спасибо, не надо.

Мы вышли в коридор, и у меня возникло смутное ощущение, что под ногами не ровный пол, а тягучий мокрый песок. И запахло как-то удивительно…

Как возле моря…

Но ощущение это только коснулось сознания, потому что Кортнев шел очень быстро, и через несколько секунд мы очутились у входа.

Я спустилась по ступеням, и под ноги мне откуда-то вывернулась рыжая собака. Она просяще посмотрела мне в глаза.

Кажется, где-то на дне сумки есть хлеб — я брала на днях для голубей… Порывшись, я вынула ржаной ломоть и, разломив его, присела перед ней на корточки.

— Даша! — нетерпеливо, но уже гораздо более мягким тоном окликнул Димка.

Невзирая на вопль, я погладила уминающую хлеб собаку по язве на левом боку.

Потом приподнялась с корточек, подняла футляр и потащилась к машине.

Такси тронулось, я оглянулась на собаку, но ее уже не было.

Вместо этого я увидела, как на всех этажах диковинного кафе «Лабиринт» вдруг ярко вспыхнул свет, и в окнах заметались пестрые тени.

И полилась громкая веселая музыка.

В распахнутом настежь окне третьего этажа вдруг показалась тонкая фигурка девушки в свадебном платье. Девушка высунула на улицу красиво убранную головку, и я увидела ее полные слез глаза.

И холод разлился под летним сарафаном.

Это была она — та, что в моих видениях неизменно бежала, задыхаясь, по мостовой.

Кафе исчезло за углом, и мимо понеслись столбы, рельсы, какие-то заброшенные гаражи, перекрестки…

А я вдруг вспомнила, как из зала сквозь мое белоснежное платье ножами вонзались взгляды незримого конвоя.

Неужели Кортнев не почувствовал этого?..

— Менделеева, 10, - сообщил шофер, прерывая мои мысли.

— Спасибо, Даша… — извиняющимся тоном пролепетал Димка, подавая футляр.

— Пока, — сухо ответила я и вышла из машины.

…Да нет, этого не может быть — в окне никак не могла появиться девушка из видений.

Потому что ее не существует.

ГЛАВА 13

Возле подъезда в унылой позе сидел Степа. Заслышав шаги, он поднял глаза и, увидев меня, вдруг счастливо рассмеялся.

— Приехала?! А я боялся, что ты только утром вернешься!

Это ему, похоже, Андромеда напророчила.

— Ну что ты, я ночую только с тобой… — с трудом стряхивая жуткие ощущения, улыбнулась я.

— А я блины испек и сырники, — радостно поведал Степа.

И я почувствовала, что ужасно хочу есть.

— Очень вовремя, — похвалила я, поднимаясь вместе с сияющим парнем на лифте в квартиру на двенадцатом этаже.

— А куда ты ездила? — осторожно задал Степа вопрос, усадив меня за накрытый стол.

А я уже думала, что разбора полетов не состоится…

Стараясь не вникать в детали, я коротко объяснила ревнивцу, что подрабатывала на свадьбе.

— Кем, невестой? — ухмыльнулся тот.

— Музыкантом, — пояснила я, уписывая за обе щеки сырники.

— Кафе «Лабиринт»… — вдруг задумчиво произнес Степа, подкладывая на тарелку еще парочку творожных кругляшей, — кафе «Лабиринт»…

— Что? — насторожилась я и даже перестала жевать.

— Знакомое какое-то название… Оно с дядей Борей как-то связано…

— Как связано?.. — кусок застрял у меня в горле.

Степа потер лоб. Я уставилась на него.

— Не помню… Мама как-то раз, очень давно, упоминала об этом кафе в связи с дядей.

Странная взаимосвязь покойного с жутким местом, в котором я побывала, неожиданно начисто отбила аппетит.

— Рассказывай! — потребовала я, отставив тарелку.

Степа пожал плечами.

— Да не помню я! Знаю только, что из-за того, что случилось в этом кафе, мама с дядей не разговаривали много лет. Лет двадцать, наверно…

Я внимательно посмотрела на Степу, а он — на меня.

И в моей голове шевельнулась какая-то неясная мысль…

Я попыталась ухватить хотя бы ее краешек, но она была так прозрачна…

— А почему они через двадцать лет вдруг снова начали общаться? — медленно спросила я, чувствуя, что мысль уплывает все дальше и дальше, и догнать ее мне уже не под силу.

— Кто тебе сказал? — удивился Степа, и рыжеватые брови его поползли вверх.

— Как — кто? — удивилась я в свою очередь. — Ты! Ты же сказал, что дядя пригласил тебя в гости!

— Ну так то — меня! Мама тут ни при чем. Просто пришло письмо с приглашением. Я и поехал. — Степа вновь пожал плечами.

— А до этого вы не общались с дядей?

— Никогда.

— А где письмо?.. — я почувствовала, как дрожит голос. — Оно здесь?

— В чемодане, кажется. Я его сохранил из-за адреса. По правде говоря, оно какое-то странное.

Странное?..

— Покажи!

Степа ушел в комнату и через несколько минут вернулся, держа в руках темно-серый конверт.

Я вытащила из него небольшой лист в мелкую клетку.

И сразу узнала замысловатый почерк Бориса Тимофеевича.

Строчки от волнения плясали перед глазами, но я справилась с этим и вскоре разобрала текст короткого письма.

«Здравствуй, мой юный племянник!

Я никогда не видел тебя. Но это не значит, что я тебя не любил. Это лишь следствие обстоятельств, о которых я невероятно сожалею. Но теперь, кажется, пришла пора нам встретиться. Если приедешь 1 июня и пробудешь у меня дней сорок, для меня это будет великим благом.

Б.Т. Залевский»

Внизу стоял адрес.

Но не дядин, а мой!

Вместо квартиры 96 каллиграфическим почерком был указан номер 92.

Я подняла на Степу озадаченный взгляд.

…Значит, и то, что Степа попал ко мне в квартиру — не случайно.

Он не ошибся этажом.

Он пришел туда, куда его направил Борис Тимофеевич Залевский.

ГЛАВА 14

Заботливый юнец расстелил мне постель и укрыл одеялом.

Но, как и в первую ночь, сон лишь приблизился к изголовью, однако окончательно вплыть в его тихую гавань мне никак не удавалось. Обрывки ушедшего дня картинками носились в голове, и стоило мне вроде бы отмахнуться от них, как они тотчас же наплывали вновь, не давая ни сна, ни покоя.

Лишь под утро я, наконец, почувствовала, что усталость берет свое, и сон утягивает меня в царство Морфея

Перед тем, как врата царства, впустив меня, бесшумно закрылись, я успела поймать ускользающую мысль: может быть, сегодня опять прилетит бабочка?..

И мне показалось, что я слышу ее тихий, летящий шепот, будто сотканный из шелка:

— Даша, Даша…

Я потянулась было за ее мелькнувшим в окне крылом, как вдруг бабочка рявкнула Степиным голосом:

— Даша, Даша!

Я распахнула глаза и увидела перед лицом сеть веснушек и удивленные глаза подростка.

— Это ты ночью на гитаре играла?!

Вопрос заставил меня недоуменно приподняться в постели, и я увидела, что за окном разгорается яркий солнечный день.

— Что?..

— Я сквозь сон слышал звуки гитары. Ты что, не наигралась еще своих прелюдий?

— Каких прелюдий? Ты что, с потолка упал?

И мы оба, не сговариваясь, посмотрели на гитарный футляр, стоящий у подножия кровати.

И у меня екнуло сердце.

Потому что он стоял как-то не так, как я обычно его ставлю.

— Я его не трогала… — шепнула я.

— Но я же слышал… — произнес Степа, почему-то тоже шепотом.

Я вытащила из-под рубахи ноги и спустила их на пол, косясь на потертый от таскания по корпусам училища футляр.

Один замок его был раскрыт и смотрел на меня своим разинутым ртом.

— Ты передвигал его? — медленно спросила я у Степы.

— Не-ет… Я вообще к нему не прикасался. Я думал, ты ночью играла. Между прочим, весьма романтично… Тихая ночь, луна и звуки гитары — такие тоскливые, что аж душу свело… Только спать очень мешали.

Я внимательно посмотрела на парня. Потом на приоткрытый футляр.

И вчерашняя щемящая тоска вновь пролилась в душу, разрывая радостное летнее утро.

…И звуки тоскливые-тоскливые…

— А где ноты? — вдруг спросила я.

— Какие ноты?..

Вот остолоп!

— Ну те, что дядя написал!

— Ноты?.. Так я их выбросил!

— Как выбросил?! — и я вдруг почувствовала, что потеряна очень важная нить к разгадке того, что мне следует исполнить.

— Ну как-как! — внезапно рассердился Степа. — Ты же сказала, что не будешь их играть! А мне-то они зачем?.. Наоборот, после этого некоторое время было спокойно…

— Когда выбросил? — уныло спросила я.

— Вчера еще к бачку отнес. После вашего свадебного шествия, — последние слова Степа произнес довольно едко.

Неожиданно я разозлилась.

— Дурак!

— Сама дура! — не остался в долгу Степа.

Не сказав больше ни слова, я схватила с кровати одеяло и накинула его Степе на голову, а сама стала быстро натягивать джинсы и майку.

Когда Степа стащил с головы одеяло, я уже бежала по лестнице вниз. «Больше никаких ночлегов вне собственной спальни», — поклялась я, с глухим стуком ставя футляр в прихожей своего покинутого жилища, и почувствовала некоторое успокоение.

С легкой ностальгией, будто не была дома очень давно, я вдохнула его родной запах. Как же здесь уютно!

Взгляд упал на тумбочку, и перед глазами возник клочок сероватой бумаги. Я вздрогнула.

Это было извещение на посылку.

От него почему-то повеяло холодом.

Может, не получать ее?..

Сделать вид, что не было никакого извещения…

Но извещение приковало к себе взгляд, словно умоляя получить то, что прислано неизвестным.

И снова тяжесть объяла мое сердце.

Вздохнув, я сунула клочок в карман и отправилась на почту.

Отстояв огромную очередь из получающих пенсию и оплачивающих коммунальные услуги, я оказалась, наконец, перед узколицей дамой в позолоченных очках.

— Следующий! — каркнула она и, уткнувшись в компьютер, вытянула вперед руку и нетерпеливо повертела пальцами. Проявив небольшую смекалку, я всунула извещение в вертящиеся в окошке пальцы. Некоторое время работница почты, нахмурившись, не отрывала взгляда от монитора, изучая какие-то таблицы.

— Нельзя ли побыстрее?.. — вежливо спросил кто-то из очереди.

— Кому некогда, идите в банк, с процентами платите! — тут же рявкнула дама, не прекращая блуждания мышкой по коврику. Потом повернула голову и, противно смеясь, крикнула сидящей в другом углу сотруднице:

— Лен, ну ты представляешь? На Главпочтамте совсем обалдели! Хотят, чтобы мы эти талоны…

Краем глаза она высокомерно покосилась на меня, потом на бумажку, зажатую в пальцах.

И вдруг лицо ее преобразилось на глазах.

Пальцы вжались в извещение, и она, повернувшись и вытянувшись на стуле в струну, обратила на меня раболепный взор, словно я была министром почтовой связи.

— А с этим вам не сюда. — Я не узнала ее голоса. Из вульгарного он превратился вдруг в чрезвычайно вежливый и уважительный. — Вам нужно на Ягодную. Почтовое отделение номер двадцать.

Услышав слова «отделение номер двадцать», напарница из угла резко перестала пересчитывать корешки квитанций и окинула очень странным взглядом мою небрежно повязанную на голову бандану, майку и штаны. Под их пристальными взглядами я почувствовала себя неуютно.

— Это там, где начинаются дачи, — ангельским голосом стала подробно объяснять сотрудница. — Сядете на автобус и сойдете за железнодорожным переездом. Там только один дом, вы его ни с чем не спутаете…

Она по-прежнему не отрывала от меня голубых глаз за позолоченными очками.

— Спасибо… — ничего не понимая, ответила я и, почувствовав, что извещение опять у меня в руке, в неестественной тишине вышла на улицу.

ГЛАВА 15

— Этот автобус идет на Ягодную? — спросила я у водителя остановившегося возле почты 19-го автобуса и, получив утвердительный кивок, быстро забралась в салон, битком набитый бабками с мешками и ведрами. Они зажали меня со всех сторон, так что мой нос прилепился к чьей-то потной спине.

«И чего ради я еду на эту почту…» — не понимала я, поневоле вдыхая запах несвежего пиджака. Однако постепенно бабки стали выходить, толпа поредела, и, подойдя к окну, я увидела, что мы уже выехали из центра и следующего за ним частного сектора и приблизились к железнодорожному переезду, отделяющему город от дачных поселков.

«Мне, наверно, пора выходить…», — подумала я, завидев в стороне заброшенные почерневшие рельсы, между которыми пробивалась молодая зеленая травка.

Но автобус как будто не собирался останавливаться.

— А остановка скоро?.. — дернула я за рукав мужика с удочками.

— У «Даниловского», — ответил он, и я опять взглянула в окно на то, как рельсы, заворачивая, уходят влево.

А где этот непонятный «Даниловский»?..

Услышав мой вопрос, небольшого роста женщина, одетая совсем не-по дачному — в длинное платье и туфли на каблуке — обернулась и, нагнувшись к моему уху, тихо сообщила:

— Королевский флеш…

— Что?! — Мне вдруг показалось, что в ухо, отогнав шепот женщины, ворвался совсем другой голос.

А может…

Похолодев, я взглянула ей в глаза.

И увидела улыбающийся, доброжелательный взгляд.

Ну, точно.

Я просто ослышалась.

Хотя довольно неприятное ощущение…

— Я говорю, здесь только по требованию, — вновь тихо повторила женщина.

К этому моменту автобус уже проехал далеко вперед.

— Остановите! — спохватившись, закричала я с задней площадки что было сил.

Как ни странно, шофер меня услышал, и автобус остановился.

Я вышла, мгновенно оказавшись почти по колено в лопухах и крапиве, и он тут же дал газу.

Выйдя из лопухов на дорогу, я удивленно осмотрелась по сторонам.

Куда это я попала?..

Сзади, за моей спиной, — лесок, или, вернее, небольшие посадки, внизу, под земляной насыпью, простирается широкий луг, а где переезд?..

Он потерялся — завернул куда-то, и теперь надо возвращаться назад и искать его.

Чертыхнувшись, я побрела назад вдоль дороги, чувствуя, как жара — совсем не июньская — постепенно превращается в пекло.

Я шла минут десять, поглядывая на луг, когда на солнце вдруг сверкнули уходящие к горизонту рельсы. Быстро перейдя дорогу, по которой за это время не проехало ни одной машины, я по насыпи спустилась к лугу и вскоре оказалась перед ними. В легком недоумении повертела головой — где же почта?..

Там всего один дом…

А ноги сами собой ступили на рельсы и почему-то быстро, как в сапогах маленького Мука, поспешили вперед.

Я шла довольно долго и стала уже сомневаться в правильности избранного пути, когда передо мной вдруг, словно из ниоткуда, возникла одинокая скособоченная избушка — ни дать ни взять, сельская почта.

Вздохнув с облегчением, я подошла к избушке и ступила на ее обваливающиеся шаткие порожки.

За низенькой скрипучей дверцей моему изумленному взору предстала удивительная картина: за высокой стойкой в креслице-качалке сидела маленькая старушка в очочках и ловкими пальчиками вязала теплый зимний шарф. Увидев меня, она вскочила с креслица и, не дав мне вымолвить ни слова, возбужденно вскричала:

— А вот и за гитарой пришли!

И я, хлопая глазами, пронаблюдала, как старушка лезет в стоящий у стены огромный кованый сундук, причитая себе под нос:

— Славушка сказал — придет девочка! А я жду-жду, уж думаю, и не придет, наверно… И вот, пришла-таки!

— Простите… вы, наверно, не так поняли… У меня извещение… — пробормотала я, чувствуя, что глаза упорно лезут на лоб, но старушка, не слушая, нырнула рукой куда-то глубоко, на самое дно сундука, и вдруг вытащила… очень необычную черную гитару.

Подтащив ее к стойке, она осторожно положила интересную вещицу вдоль нее.

Я взглянула на гитару. Сразу видно, что очень-очень старая и просто невероятно дорогая… Вот бы сыграть на ней!..

Но, как ни велико было вспыхнувшее искушение забрать инструмент, я все же справилась с нехорошим чувством и протянула старушке извещение со словами:

— Посмотрите, пожалуйста, посылку для Дарьи Буранюк!

И полезла в сумку за паспортом.

Однако та даже не взглянула на извещение и, слегка придвинув ко мне гитару, произнесла со слезой в голосе:

— Наконец-то ты пришла! Как же долго Славушка тебя ждал!

— Да нет, я… — вновь попыталась я оказать сопротивление худенькой бабульке, всучивающей мне в руку изящную шейку гитары.

Но безуспешно. Увидев, что гитара надежно зажата в моей руке, старушка вышла из-за стойки и глянула на меня чистыми, как небесная роса, глазами.

— Пойдем, назад провожу, а то долго плутать будешь…

Как во сне двигаясь за ее хрупкой фигуркой, я по тем же шатким порожкам вышла на улицу и — сама не знаю, как — минуты через три уже стояла на повороте рельсов к дороге.

С нескрываемым изумлением я воззрилась на провожатую.

— А дальше нельзя мне… — сказала та, мягко улыбнувшись, и у меня возникло удивительное ощущение, что она, сложив ладони, зачерпнула горстью мою душу, легонько встряхнула ее и поставила на место.

— Дальше иди одна…

Старушка повернулась, и спина ее вдруг начала стремительно удаляться, словно она не шла, а плыла по лугу на быстром невидимом корабле. Через несколько секунд фигурка ее исчезла на горизонте.

Оторвав, наконец, зачарованный взгляд от луга, на котором уже никого не было, я увидела, что стою возле насыпи, а в руке моей зажата черная сверкающая гитара.

Все еще не выходя из лунатического состояния, я поднялась наверх и впрыгнула в подъехавший автобус.

— Блуждают, блуждают гдей-то до ночи… — неприветливо встретила меня хмурая кондукторша, и я вдруг обратила внимание на то, что, кроме меня, в автобусе никого нет. — А мы подбирай их… Это тебе повезло еще, что последний рейс ввели, а то б ночевала тут…

— До какой ночи? — не поняла я, с удивлением замечая, что на улице уже смеркается.

— А ты где была-то? — вдруг, понизив голос, спросила женщина.

— На почте… — пролепетала я, постепенно приходя в себя и чувствуя в руке теплое дерево.

— На какой почте, пьяная что ль? — она попыталась ко мне принюхаться.

— Сами вы пьяная! — рассердилась я, уворачиваясь. — В двадцатом отделении!

Кондукторша покосилась на меня, потом за окно, на тонущий в сумерках луг, и произнесла как-то странно:

— Нет там никакой почты. Отродясь не было.

Я оторопело взглянула на нее.

— И по рельсам не ходи больше — бывает, люди оттуда не возвращаются. Лет пять назад ученые приезжали, изучали. Говорят, зона там аномальная — голоса какие-то слышатся, призраки по лугу бродят… И еще это… время в одну сторону быстрее текет, в другую медленнее. Моли Бога, что живая оттуда ушла…

— И почты, получается, нет?.. — дошло вдруг до меня.

А где же я тогда побывала?..

Кондукторша потерла ладонью прижатую к животу сумку.

— Да почта-то есть. Только не за лугом, а на две остановки дальше — у «Даниловского». Туда всякие дорогие посылки приходят — особо ценный груз. Да ее ни с чем не спутаешь, там только один дом — высокий, на окнах решетки, охрана…

— А за лугом-то что?.. — произнесла я еле слышно.

— Нет ничего за лугом, поняла? Ничего. И рельсы эти никуда не ведут. Никуда.

Я в напряжении почесала лоб. Значит, я попала не на почту, а в дом какой-то старушки, и забрала у нее гитару, которая предназначалась вовсе не мне. А мне надо было к неведомому «Даниловскому» за особо ценным грузом.

А что вообще написано в извещении?.. Почему меня с ним посылают то туда, то сюда?..

Трясущейся рукой я вынула из кармана джинсов клочок серой бумаги. Здесь должно быть указано почтовое отделение.

Я взглянула на извещение и застыла.

В моих руках был только корешок извещения с написанным твердым почерком словом «Получено» и четкой круглой печатью «Почтовое отделение № 20».

Как же так?..

Приглядевшись повнимательнее, я увидела возле цифры «20» маленькую буковку «а».

ГЛАВА 16

«Как-то быстро прошел день… — подумала я, аккуратно положив гитару в кресло, — не прошел даже, а промелькнул»…

Мне все еще было неловко оттого, что я не настояла на своем в доме у старушки, а теперь придет неведомый Славушка и устроит ей разгон.

А как же корешок извещения с печатью?.. Откуда он взялся?..

Я точно помнила, что старушка даже не взглянула на извещение, не говоря уже о том, чтобы ставить на него печать…

Ну ладно, завтра прямо с утра сразу поеду туда и верну гитару обратно. Дорогу я теперь знаю и — я зевнула — не заблужусь.

«Люди оттуда не возвращаются…», — вспомнились вдруг слова кондукторши.

И отчего-то легкий мороз пробежал по коже.

Ну не все же. Я-то вернулась!

Вот и она сказала: «бывает…»

Значит, бывает по-разному.

…А если бы я опоздала к этому последнему автобусу? Ну, пришла бы минутой или даже несколькими секундами позже? Ведь и впрямь пришлось бы ночевать в чистом поле…

При мысли об этом меня передернуло.

Завтра пойду с самого утра и не задержусь ни на мгновение — приду, отдам гитару, и сразу назад.

За окном зашумел дождь. Я распахнула балкон и впустила в душную квартиру его свежее влажное дыхание.

— Даша! — раздалось откуда-то сверху.

Я подняла глаза и увидела свесившуюся с перил голову Степы. Лицо у него было виноватое.

— Ты прости меня за дуру.

Я усмехнулась.

— А ты меня за дурака!

Веснушчатая рожица повеселела.

— Ты придешь?

Я запахнула покрепче длинный шелковый халат.

— Нет, переночуй как-нибудь сам.

Рожица приняла обиженное выражение. Я отвела от Степы взгляд и посмотрела вдаль, на круглую луну, смотрящую из-под зависшего в темно-синем небе длинного розового облака.

Над головой пролетел голос:

— А как ты думаешь, что это такое: они друг на друга похожи, но все ж не одно и то же. Между мной и тобой — днем твердь, ночью воздух. Для меня — земля из дерева, для тебя — небо из камня…

— Не знаю, — перебила я. — Это тебе в «Что? Где? Когда?» посылать надо.

— Жаль, ответа не было… — зевнул Степа.

— Спокойной ночи, — пожелала я и вернулась в комнату.

Шум дождя усилился, ветер бешено засвистел и, ворвавшись в комнату, качнул на стене фотографии в рамках. Балконные двери со звоном ударились друг о друга. Пожалуй, надо покрепче закрыть и балкон, и форточку…

Закупорив окна и двери, я расчесала длинные, до пояса, волосы и, наконец, с наслаждением улеглась в свою кровать.

И стоило только закрыть глаза, как я тут же рухнула в пропасть сна.

…Почему дождь так громко стучит?.. Как отчаявшийся путник, он колотит в окна, разрывая непрочную оболочку сновидения, и в образующиеся трещины проникает горький стон ветра…

Уже почти безысходный стон ветра…

Плач и стенания ветра…

Эти стенания разверзли, наконец, хрупкий покров сна, и он вновь стал истончаться, будто пелена, плотно закрывающая мои глаза, начала расползаться, разбредаться на клочья, и все они вдруг разом упали, и…

Сон как рукой сняло.

Я открыла глаза и повертела головой, блуждая взглядом по темной спальне. Взгляд уперся в часы на стене. Видно плохо, но, по-моему, около трех.

А это что?..

Я вгляделась в темное пятно окна и поняла, что сердце уходит в пятки.

На краешке форточки со стороны улицы сидела бабочка, издавая всхлипывающие звуки, похожие на заунывный плач. Сначала я разглядела лишь ее плавно кивающую крыльями огромную тень. Потом, раскрыв глаза, увидела, как она бьется в глухое стекло своим маленьким тельцем, и обреченный стон пролетел над спящей комнатой. Увидев, что я проснулась, бабочка приподнялась с места и, тяжело взлетев, вспорхнула в небо. Я суетливо попыталась скинуть рубашку, что бы переодеться в майку и шорты, но у меня почему-то ничего не получилось — рубашка выскальзывала из рук и струилась по гладкому обнаженному телу.

Бабочка за окном металась из стороны в сторону, словно призывая меня.

Быстрее!

Я бросилась к выходу и за дверью обнаружила, что лифт не работает.

Придется бежать.

Подъезд был темным, и шаги отдавались глухой пустотой. Спирали лестничных пролетов замелькали перед глазами. Я выбежала на улицу, чувствуя необычайную легкость в теле.

Бабочка уже нетерпеливо махала крыльями над головой. Я вдруг разглядела ее глаза — совсем как человеческие, глубокие и темные. Но этот взгляд длился не больше секунды, она плавно поднялась, вновь, как и в прошлый раз, увлекая меня за собой. И так же, как и в прошлый раз, почти не касаясь земли — а может, и вовсе ее не касаясь, — я перемещалась мимо тусклых фонарей, гаражей, извилистых троп, пока впереди опять неожиданно не вырос высокий, неказистый с виду, ярко освещенный дом. И среди полной тишины послышался неприятный резкий смех, зазвенели голоса, а в окнах засуетились человеческие фигуры.

Только на этот раз дом мне что-то смутно напомнил.

Это нелепое нагромождение этажей…

Кафе «Лабиринт»!

Бабочка залетела в распахнутую дверь, ведущую в темноту, и пропала из виду.

И я уже знала, что внутри останусь одна.

Но все-таки шагнула за ней, опустив ступни в рыхлую, похожую на песок, землю.

«Тут надо быть осторожной. Земля обрывается очень внезапно…», — пришло мне на ум, и в ту же секунду нога скользнула в сторону, и я полетела вниз с головокружительной высоты.

И так же мягко приземлилась в уже знакомый теплый ворох.

Приподняв с пола невесомое тело, осторожно огляделась и поняла — я в той же самой комнате. Дверца в стене снова чуть приоткрыта, из нее льется струйка света и, перебивая друг друга, раздаются грубые голоса.

Двигаясь на цыпочках, я прильнула глазом к узкой щели.

Видимо, я прибежала слишком поздно, и игра уже подошла к концу.

— В последний раз! — закричал изворотливый небритый мужичок, усаживая на место худого человека со смертельной бледностью на лице. Это был уже другой человек, не тот, которого я видела несколько ночей назад, по настоянию огромного мужика заключивший неведомое пари.

— Нет, нет… Я проиграл слишком много… слишком много… — залепетал клиент, пытаясь выбраться из-за стола.

— Надо отыграться! — заревел бас громилы — он опять был здесь и по-прежнему сидел за карточным столом с колодой в руках. — Или расплачивайся — и немедленно! Таково условие!

Мужчина затрясся. Он был похож на больную птицу, попавшую в силок.

— Но где я возьму столько денег?.. — бледный как полотно, проигравший стоял, опираясь дрожащей рукой на острый угол стола. Я слышала его прерывистое дыхание.

— Таково условие! — категорично повторил сидящий напротив.

— Условие… — обреченно прошелестел тающий голос.

— Или пари! Помнишь, какое у нас пари? — заорал небритый, и окружавшая столик толпа подхватила:

— Пари, пари, ПАРИ!!!

Нестройные голоса вонзились мне в уши, и пол на мгновение уплыл из-под ног.

— Не-е-ет! — высокий крик отчаянья выстрелил в потолок комнаты.

Громила поднялся над столом, потирая здоровенные ручищи.

— Но ты же знал об условии! — рявкнул он так громко, что пивная кружка, стоящая на углу стола, лопнула и разлетелась на три крупных осколка.

— Да что тут думать? Перед заключением пари все долги списываются! — сверкая лживыми глазками, зашептал на ухо зажатому со всех сторон человеку вертлявый мужичок.

— Пари… — наконец, произнес тот и бессильно уронил голову на грудь.

Тут же из толпы протянулись длинные худые руки, они подхватили осколки, и на месте их появилась новая сверкающая кружка с переливающейся через края пеной.

В руках огромного игрока вновь оказалась колода, и он начал быстро-быстро тасовать карты.

Прилипнув к дверной щели, я напрягла зрение изо всех сил.

Что-то здесь не то…

Тасуя, он развернул колоду так, что она была мне хорошо видна, и перед глазами замелькали карты — черви, трефы, пики…

И вдруг легким, неуловимым движением пиковый туз как-то ловко скользнул между пальцев раздающего и исчез.

«Шельмует, гад!» — поняла я.

И почему-то еще одно потаенное чувство, забытое словно еще до рождения, скрытое глубоко-глубоко в памяти, в той самой памяти, что не здесь, приподняло свою голову…

Будто я знаю, как…

Из комнаты вдруг поползла жара невероятной температуры, и чувство это, не успев открыться, расплавилось и обвалилось назад, в глубокую нору той, другой, памяти. Жар потоком плеснул в лицо, качнув прямо к двери легкое тело под рубашкой.

— Кто там?! — взревел громовой бас, и дверь распахнулась настежь.

В ту же секунду из комнаты пролился яркий свет, и перед моим взором возникло кипящее яростью лицо гигантского, под потолок, человека в тельняшке, и шею совсем близко обдало его тяжелое дыхание.

Мечась не на шутку испуганным взглядом по углам, я отшатнулась назад.

Где же бабочка?!

И ужас, леденящий ужас пронзил меня насквозь — он пробежал по телу резким и мощным электрическим разрядом, и от внезапной слабости в коленях я едва удержалась на ногах.

ГДЕ ЖЕ БАБОЧКА?!. Неужели она не спасет меня?!

А в следующую секунду мои длинные волосы оказались зажатыми в огромной волосатой ладони.

ГЛАВА 17

Внезапно в моем ненадежном укрытии стало жарко, как в печи, и я почувствовала, что воздуха начинает не хватать — он все сильнее рассеивался в этой наплывающей жаре, и я, задыхаясь, уже втягивала в себя лишь опаляющий легкие огонь.

— Мама… — пролепетала я, чувствуя, как отдаляется гомон толпы, как притупляется боль у корней волос, как меркнет яркий свет, и как я сама растворяюсь в этом пылающем пламени, осыпаясь в маленькую горку пепла…

— Закрой лицо… мне пришлось это сделать… — возле уха легким дуновением пролетел шелест, и я, внезапно восстав из пепла и бесконечно этому удивляясь, легко и плавно взмыла в воздух — в прохладный, широкий воздух июньской ночи, и вдохнула его всей своей сдавленной грудью, захлебнувшись первым же глотком.

Розовый луч рассвета высветился на небе, расцвечивая его бледной радугой.

— Ты проспала… мне пришлось это сделать… поздно… поздно… — легкий шелест остался в небе, а я выкатилась из объятий бабочки и стремительно, камнем, полетела вниз…

… — Даша! Даша!

… — Даша, да проснись же ты!

Я, наконец, открыла глаза и увидела Степу, трясущего меня, как тряпичную куклу.

Я, в длинной ночной рубашке, лежала на своей постели.

Господи, какой жуткий сон! И уже второй раз подряд!

Лицо Степы было встревожено.

— Я уже полчаса тебя бужу!

— Полчаса?..

Одернув рубашку, я села на постели.

— С тобой все в порядке? Дверь была распахнута настежь!

Все еще чувствуя неотпускающий страх, я ощупала свои плечи, руки и колени.

— Вроде да… Просто сон…

— Опять?! Тебе надо попить чего-нибудь успокоительного. Хочешь, я у дяди Бори посмотрю?

Я тут же снова вспомнила про эфедрин на подоконнике.

— Да нет, не надо…

Тем более, дяди Бориного…

— Ты лежала прямо как мертвая!.. — восклицал Степа, обнимая меня и тычась носом в плечо. — Белая, как простыня, ни дыхания, ни пульса…

Я начала постепенно приходить в себя.

Внимательно посмотрела на Степу.

— Сегодня я ночую у тебя.

От меня не укрылась тень радости, мелькнувшая на его лице.

— Одевайся, я тебе творог приготовил с клубникой, — воодушевленно произнес он и зарылся руками в мои волосы. — Ой… — голос его осекся, — а что это с тобой?

Я повернула к нему лицо.

— Что?

— Волосы…

— Волосы? А что с моими волосами?

Я пропустила густые пряди меж пальцев и заметила, что они как-то слишком быстро закончились.

Почувствовав неладное, я вскочила с кровати и бросилась в прихожую, к огромному зеркалу во весь рост.

И увидела, что волосы мои, еще вчера густым полотном падающие до пояса, обрезаны по самые плечи.

О Боже!

…мне пришлось это сделать… поздно… поздно… — возник в памяти теплый шелест возле уха, и горькие стоны, и биение в стекло…

…ты проспала…

Когда я вновь повернулась к Степе, он изменился в лице.

— Да что ты так ужасаешься?! Тебе и с такой прической очень даже хорошо…

Не имея сил говорить, я опустилась на стул и покачала головой.

— Нет, не то…

— Да нормально, говорю тебе!.. Волосы не зубы — отрастут!

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Это был не сон.

Парень захлопал светлыми ресницами.

— Я там была… Он схватил меня за волосы… А бабочка… она каким-то образом отсекла их, чтобы унести меня оттуда!.. — забормотала я словно в припадке.

— Откуда?.. — прошептал Степа угасающим голосом.

— Из подземелья! — вскрикнула я и разрыдалась.

— Не плачь! — кинулся ко мне рыжеволосый мальчишка.

Я подняла на него зареванные глаза и воскликнула в отчаяньи:

— Ты только верь мне, верь, как я тебе поверила! Это не сон! Я действительно летала туда! Я уже дважды побывала там! Я боюсь, что в следующий раз я оттуда не выберусь!

— А как ты туда попадаешь? — медленно задал вопрос Степа.

И я рассказала все-все, с самого начала.

— Так не ходи больше за бабочкой! — приказал парень.

Я опустила голову.

«Ты не знаешь, что у НИХ в плену остается ОДНА ЮНАЯ ЖИЗНЬ…»

— Я должна. Так указано в послании.

— А где это подземелье? — глухо спросил Степа после паузы.

— В кафе «Лабиринт»… — тихо ответила я.

Он придвинулся поближе, потом присел на корточки у меня в ногах и взял мои руки в свои. Глаза его блеснули решимостью.

— Давай найдем это кафе и тайком узнаем, в чем там дело. Оно же должно где-то находиться, если ты в нем выступала!

Я вспомнила свое выступление, ощупывающие меня из темноты невидимые, полыхающие льдом глаза, и вздрогнула.

Парень поднялся.

— Одевайся, идем наверх, и я сейчас же звоню в справочную.

Забрезжила слабая тень надежды. Я слегка воспряла духом и даже проявила смекалку:

— Зачем в справочную? Я позвоню Марку Смилевичу и спрошу…

Я прошла в спальню и непослушными руками облекла себя в короткое цветное платье.

Потом вернулась к Степе и взяла его за руку.

— Пойдем.

И вдруг поняла, как здорово, что он у меня есть.

ГЛАВА 18

Однако оказалось, что выяснить местонахождение кафе «Лабиринт» не так-то просто.

… — Да не знаю я, где это кафе, — оправдывался в трубку сквозь какую-то громкую музыку Марк Смилевич. — Мне позвонили, сказали, нужно выступить в кафе «Лабиринт», и все… Да иду я! Это я не тебе…

— А заказчик кто? — насела я на однокурсника.

— Да говорю, не знаю!

— Он что, даже не представился?

— Нет, просто поздоровался, потом спросил, вы, мол, свадьбами занимаетесь? Ну, и изложил условия… А тебе зачем? Оставила там что-нибудь? — спросил Марк.

«Волосы», — хотела сказать я, но вместо этого упавшим голосом произнесла:

— И ты даже приблизительно не знаешь, где оно находится?

Марк, похоже, задумался, а когда через несколько секунд прозвучал его ответ, показалось, что он царапнул черными коготками нежную оболочку моего сердца.

— Странно, но я, похоже, тогда услышал это название впервые… В других кафе и ресторанах мы с ребятами часто выступаем, да их и не много у нас… А про этот «Лабиринт» никогда не слышал… Может, оно новое?..

— Может… — тускло произнесла я и нажала на кнопку отключения.

— Дай мне… — Степа вырвал трубку из моих рук. Потом быстро набрал пару цифр и официальным тоном осведомился:

— Девушка, будьте добры… По какому адресу располагается кафе «Лабиринт»? Да, «Лабиринт»… Что? Как это — нет? Мы в нем вчера отдыхали… Что значит — закусывать надо?..

Трубка полетела в кресло, Степа развернулся ко мне, и на лице его застыло крайнее недоумение.

— Она сказала…

И уже знакомый неприятный холод пополз по моей спине при начале фразы.

— Ну что?!

Глядя мне прямо в глаза, парень четко и уверенно произнес:

— Она сказала, что такого кафе НЕ СУЩЕСТВУЕТ.

Воцарилась тишина. Потом Степа преувеличенно бодро предложил:

— Пойдем кофе пить со сливками?

Я подняла на него глаза.

— Оно существует. Я там была.

Степа помолчал, потом осторожно спросил:

— Может, оно не «Лабиринт» называется?.. Может, ты перепутала?..

Может, ты перепутала?..

Перепутала…

Перепутала…

Степины слова, ускользая и растворяясь, проплыли мимо сознания все дальше и дальше,

и в комнате будто бы снова зашелестел горький дождь свадебного танго.

Воспоминания побежали быстрее, цепляясь одно за другое… Танго… Неизвестно откуда принесенные ноты без автора, без названия… Музыка, которую мы исполняли в кафе «Лабиринт»… Как все это переплелось и запуталось… Но ведь в кафе я попала…

Воспоминание оборвалось на полуслове.

…случайно?..

Нет, не случайно — пропавшие деньги…

Пропавшие?..

Оттолкнув обалдевшего Степу, я бегом метнулась из кухни в коридор, и на лестницу, и вниз по этой лестнице… В руке мелко задрожал ключ… Снизу вывернулась Андромеда Николаевна с газетами. Она что-то спросила, но я ответила ей только безумным взглядом.

Влетев в квартиру, как сумасшедшая, я бросилась прямиком к шкафу, откуда пропали деньги.

И распахнула его.

И сразу увидела пачку.

Ха! — дьявольская усмешка исторглась из моего горла.

Деньги вернулись на место!..

Несколько раз сбиваясь от волнения, я, наконец, пересчитала их… Они лежат в том же углу, куда я их клала после отъезда родителей… Как это ни странно сознавать, но их никто не трогал…

Значит, кто-то снова застлал мне глаза пеленой.

Чтобы я во что бы то ни стало поехала в это кафе.

И все это как-то связано — кафе, танго, Борис Тимофеевич…

И я… Как же во всей этой чертовщине замешана я?..

На пороге появился Степа.

— Кофе готов, — проронил он.

— Деньги нашлись, — сообщила я.

— Какие деньги? — не понял парень.

Я только махнула головой.

Мы вышли из квартиры и начали медленно подниматься наверх.

Странные мысли роились в моей голове.

Подмененная контрольная, пустое училище, пропавшие и вновь возникшие деньги…

Что еще затеял покойник?..

ГЛАВА 19

«Вместо того, что бы готовиться к контрольной, я занимаюсь всякой ерундой…» — раздраженно подумала я, безуспешно пытаясь отринуть мысли, не имеющие отношения к сюжету оперы. Висящий на стене календарь неутешительно явил мне красное окошечко с цифрой «8».

Вот уже битых три часа я сидела в своей комнате с наушниками на голове и в очередной раз слушала первое действие оперы Риголетто, при этом думая о чем угодно — о нелепых полетах на бабочке, о пропавших деньгах, о загадочной почте — только не о злоключениях горбатого шута из шедевра Джузеппе Верди.

Три часа назад я, выпив двойную порцию кофе со сливками и зарядившись недюжинной энергией, отпросилась у Степы домой, что бы позаниматься висящей, как кандалы на ногах, музлитературой. Дни шли, а моя подготовка к последнему экзамену не двигалась с места. И вот результат моих трехчасовых занятий — музыка уже раз десять прошла фоном для посторонних размышлений, а в итоге вместо знаний я приобрела только начинающуюся головную боль. Если послушать оперу еще часок-другой, голова потяжелеет настолько, что потом в нее вообще ничего не впихнешь…

Я потянулась на стуле так, что хрустнули кости. Выглянула за окно — там разгорался солнечный июньский день. Эх, сейчас бы на речку!.. Или в лес…

Взгляд упал на гитару.

Потом на часы.

Да, пожалуй, совмещу приятное с полезным — верну инструмент доверчивой старушке, а заодно прогуляюсь по заброшенному лугу, где так сладко пахнут травы…

Может, взять с собой Степу?

Мгновение я поколебалась, потом рассердилась. Вот еще! Что он, мой телохранитель, что ли? И вообще, нужно от него отдохнуть и хоть немного побыть в уединении и развеять густоту в мозгах…

Не медля более ни секунды, я облачилась в джинсы и майку, взяла футляр с гитарой и двинулась на остановку.

Солнце немилосердно жгло макушку. Остановка, как и в прошлый раз, была набита бабками с ведрами. Я покосилась на их толпу — бабки выглядели такими дряхлыми и слабосильными, но, похоже, это обманчивое впечатление…

Вскоре подошел автобус, и мое предположение подтвердилось.

Бабки вдруг обрели недюжинную мощь и стремительно ринулись внутрь салона, умело орудуя ведрами.

Мне удалось втиснуться в последнюю очередь, да и то только потому, что сзади меня могучим движением практически внес на ступеньки какой-то мужик с саженцами.

«Как бы не прозевать остановку по требованию…» — забеспокоилась я в бесплодных попытках развернуться в сторону окна. Автобус быстро катился по дороге, и как ни старалась я высунуться из-за широких спин, сжавших мою хрупкую фигурку, удалось это только перед самым «Даниловским».

Выглянув в давно не мытое стекло, я различила убегающие вдаль заросшие травой рельсы.

— Остановите! Остановите! — заверещала я не своим голосом, проталкивая локтем дорогу к выходу.

Однако водитель, похоже, меня не услышал.

Рельсы исчезли, и на их месте весело замелькали березовые посадки.

— Остановите!!! — снова закричала я, вложив в вопль всю силу легких.

На этот раз под недовольное бурчание пассажиров шофер, наконец, остановил свое обшарпанное транспортное средство.

Не без труда вырвав футляр из толпы престарелых дачниц, я вышла на дорогу и отдышалась. Автобус умчался прочь.

Под палящим солнцем мне пришлось преодолеть метров двести, прежде чем я снова увидела рельсы.

Неописуемое это было ощущение — только что людей вокруг было так много, что весь воздух был пропитан испарениями их тел, и вот уже меня обнимает неоглядный простор, а вокруг на многие километры — никого.

И тишина. Звенящая тишина. Я даже не представляла себе, что буквально в двадцати минутах езды от города может стоять такая тишина. Как будто бабки в автобусе увезли с собой жизнь…

Поеживаясь от тягостных мыслей, я осторожно спустилась вниз по склону и еще раз окинула взглядом расстояние, которое мне требовалось преодолеть. Отсюда был виден только необъятный одуванчиковый луг, и никаких признаков избушки не было и в помине. Но я знала, что она там, затеряна где-то за густой травой, и смело направилась вперед по обжигающим ступни рельсам.

И вновь, как и в прошлый раз, в тот самый момент, когда мне уже стало казаться, что бегущий по краям рельсов луг никогда не кончится, и может быть, мне лучше отказаться от путешествия и вернуться назад — в конце концов, я не виновата в промахе диковинной старушки — вдруг, словно из-под земли, вынырнуло маленькое почтовое отделение № 20а.

Мне показалось, что в ту секунду, когда передо мной, как гриб, выросла избушка, солнце как будто слегка потускнело, хотя путь от склона занял не больше сорока минут.

Замедляя шаг, я подошла к почте, приготовившись к беседе с ее работницей, как вдруг рот мой сам собой раскрылся, и все слова замерли на языке — на бревенчатой двери висел ржавый амбарный замок.

Разочарованная, я подошла поближе, зачем-то подергала за замок. Ну надо же, как неудачно! И никакой вывески с режимом работы почты на двери нет… И вообще нет никаких вывесок. Вот поди догадайся, что это вообще почта…

А, кстати, с чего ты взяла, что это почта? — постучалась в опухшую от оперного пения голову ленивая мысль.

«Извещение…» — ответила я самой себе, присаживаясь на край низкого порожка.

Пожалуй, можно подождать минут десять-пятнадцать. Может быть, старушка отошла на обед… Да и отдохну немного в теньке…

Я спряталась под козырек избушки. И вновь меня даже чуть напугала непривычная тишина. Безлюдный луг, далекий лес, никуда не ведущие рельсы… Кто вообще догадался расположить почту в такой диком месте?..

Внезапно я почувствовала острое желание нарушить эту обступающую меня и даже слегка опьяняющую тишину. Словно повинуясь какому-то внутреннему повелению, я быстро распахнула чехол и вынула гитару.

Полоснула рукой по струнам, и над лугом полилась музыка. Она звучала уже минуты три, прежде чем я поняла, что играю «Свадебное танго», то самое, которое исполняла в кафе «Лабиринт».

А потом музыка стала подниматься над лугом. Она тихо, как дым, взмывала выше, выше, под самые облака и, наконец, взлетела так высоко, что я перестала ее слышать.

А вместо нее я услышала голоса.

ГЛАВА 20

— А что, Алька замуж выходит? — послышался откуда-то справа задиристый тенор.

— Выходит… — неохотно ответил ему голос пониже.

И этот голос отчего-то показался мне знакомым.

— А спорим, не выйдет Алька замуж?

Странное чувство… Как будто тенор не просто звучит, а… опутывает какой-то невидимой сетью…

— Как это не выйдет?! Выйдет! — но знакомый голос словно не замечал этой сети, которую всем своим существом ощущала я.

— Так спорим?

Этот обычный вопрос почему-то испугал меня. Надвинулось ощущение опасности — опасности за того, кто еще не дал ответ, но вот-вот произнесет роковые слова…

«Не спорь!» — захотелось крикнуть мне, но язык словно прилип к небу.

Я медленно подняла глаза и увидела над собой мрачный потолок какой-то маленькой комнаты. В полутьме были видны серые очертания стен, а с правой стороны из узкой щели лился яркий свет.

Приподнявшись со своего места, я неслышно приблизилась к щели. И осторожно заглянула в нее.

Дыхание сбилось, и воздух будто потяжелел… Передо мной возникла знакомая комната — та самая, куда я дважды летала на бабочке. Посередине, как обычно, стоял стол, на нем были раскиданы карты, вокруг толпились те же персонажи, а в центре восседал толстый мужик в засаленной тельняшке,

который единым махом отрезал мои прекрасные светлые волосы…

От тяжелого воспоминания о той страшной ночи я невольно отпрянула, но тут же снова подалась вперед.

Один из персонажей заставил меня вглядеться в него более пристально.

Это был высокий симпатичный мужчина лет сорока с бледным лицом и каштановой шевелюрой.

Он кого-то мне отчаянно напоминал…

— Ну так что, спорим? — обращаясь к этому самому человеку, поторопил его кривоногий вертлявый мужичонка в растянутой майке.

Я замерла в жутком ощущении, что сейчас произойдет что-то непоправимое…

Нет, нет, не соглашайся!.. — воззвала я всем сердцем.

— Ну, спорим… — произнес мужчина.

И мое взывающее сердце с болью рухнуло вниз.

Эти два слова перевернут несколько жизней… — качнулась мысль.

Возникла пауза, и мне почему-то показалось, что она связана с тем, что в каком-то жутком деле поставлена точка. Наверно, так бывает, когда переговоры закончены, лопух-клиент полностью обработан, а вторая сторона мысленно удовлетворенно потирает руки.

Однако через некоторое время разговор возобновился.

— Ну а этот-то… как его зовут?.. стОящий? Говоришь, музыку пишет? Небось, бесталанный… Ты-то что в этом понимаешь? — как будто не заметив того, что секунду назад произошло нечто ужасное, продолжал провоцировать мужичонка. И шевелюристый мужчина, тоже беззаботно пропустив этот фатальный момент, горячо продолжил:

— Что ты! Да с его произведениями любой музыкант, без всяких дипломов, выиграет любой конкурс, даже международный!

— Ну это, может, сейчас? Сколько он там шедевров-то наваял? Пару-тройку, на творческом подъеме. А потом испишется… — продолжал подстрекать вертлявый.

— Не испишется он! — в запальчивости легко поддался на провокацию мужчина. — Я уверен — самое последнее его произведение как раз и будет самым талантливым! — и повторил: — Любой музыкант…

— …выиграет, говоришь? С последним произведением? А спорим, нет?..

— Да что ты все спорим да спорим…

Мужичонка прищурился и чуть наклонился над столом. Его просто трясло от нетерпения.

— Ну так спорим?

Но мужчина не заметил странного состояния собеседника.

В этот момент он поднял голову и на миг обернулся в мою сторону.

И я поняла, кто это.

Этот поворот длился всего долю секунды, через мгновение он вновь развернулся к застывшему в напряженном ожидании мужичонке, который с напускным безучастием облокотился на край стола.

И произнес:

— Спорим.

Это слово упало, как тяжелая каменная глыба.

Но стоило мужчине проронить его, как толпа вдруг оживилась, толстяк в тельняшке прильнул к кружке с пивом, мужичонка засеменил куда-то кривыми ногами, и я почувствовала, что оттуда, из-за двери, веет тем же холодом, какой пронизывал меня тогда, на сцене кафе «Лабиринт», когда из темноты пустого зала в меня вперились десятки невидимых глаз…

Внезапно мне стало холодно, я попыталась закутаться в свою легкую одежду, но рука, скользнув по бедру, вдруг ударилась обо что-то твердое и жесткое.

В непонимании переведя взгляд вниз, я увидела гитару.

Потом откуда-то подул прохладный свежий ветер, и сознание медленно выплыло из сна.

Я подняла голову, и вместо мрачного потолка сверху блеснули высокие звезды.

Я сидела на порожке почтового отделения, а надо мной сияла ночь.

Ночь! Боже! Сколько же я проспала?!

И какой необычный сон…

А сон ли это?

Я взглянула на домик. Маленький, одноэтажный, он совсем не похож на кафе «Лабиринт» с нелепо наставленными друг на друга этажами. А больше тут ничего нет. Вообще ничего, кроме луга и леса. И все-таки у меня такое ощущение, что я только что побывала в этом кафе… А почему именно здесь, на пороге почты, меня посетило это видение?..

Почему здесь?..

Как связана эта почта и кафе «Лабиринт»?..

Внезапно меня пронзил какой-то мистический страх. Словно я прикоснулась к чему-то потустороннему и запретному. Словно невольно проникла в какую-то иную реальность, существующую где-то поблизости, но совсем в другом измерении. Я еще раз обернулась по сторонам. Вокруг по-прежнему простиралась необъятная ширь, и не было ни малейших признаков ни кафе «Лабиринт», ни каких-либо других построек.

Клещи страха приблизились к самому горлу, и я поняла, что прийти в это жуткое место еще раз ни за что не решусь. Поколебавшись, я осторожно положила на порожек поблескивающую в темноте черную гитару и, развернувшись, что есть силы ринулась по лугу в обратный путь.

За короткое время темнота успела еще чуть сгуститься, и очертания травы впереди стали почти не видны. Только рельсы под светом звезд отливали сталью, и я, не чуя ног, бежала вперед, ориентируясь лишь по этому неяркому блеску.

Наконец, показалась дорога.

Дорога, похожая на пустыню. Взобравшись по склону и отдышавшись, я увидела на краю этой пустынной дороги кривой фонарь и почти без сил прислонилась к его корявому столбу.

И после этого наконец-то взглянула на часы.

23.35.

Мысли судорожно заметались в голове. Проспать у почты почти семь(?) часов! Невероятно!

А во сколько идет тот последний автобус?..

Но вместо расписания автобусов на память пришли грубые слова кондукторши.

«- Какая почта? Пьяная, что ль?.. Нет за лугом никакой почты! Нет, и никогда не было!..»

Сквозь стремительно опускающуюся на землю ночь я снова, до боли в глазах, всмотрелась в черную дорогу.

Она по-прежнему была пуста и безмолвна.

Неожиданно поднялся ветерок, на открытом со всех сторон пространстве стало холоднее, и я, кутаясь в собственные руки, ощутила легкую панику.

А вдруг он не придет?!.

И в этот момент на самом краю дороги показалось далекое светлое пятнышко.

Автобус!

Пятнышко начало приближаться, и я увидела, что это вовсе не автобус, а темно-синяя иномарка. Выбежав почти на середину дороги, я замахала руками и громко закричала, но машина лишь поддала газу и со свистом промчалась мимо.

Отчаяние мое усилилось.

Я опять прислонилась к кривому столбу, и мне пришлось простоять так не меньше получаса, прежде чем на горизонте вновь показалось светлое пятно.

И на этот раз это был ОН.

Последний автобус, направляющийся в город.

Я ворвалась в него, как буря, тяжело дыша и дрожа от страха и холода.

Народу в автобусе не было, лишь в конце салона стояла, растопырив ноги, та самая кондукторша, о которой я уже вспоминала.

Кондукторша тоже узнала меня. Помолчав с минуту, она все-таки не выдержала и с ехидцей спросила:

— Опять на почту ходила?

При этих словах на ее лицо набежала легкая усмешка.

Я хотела было нахамить ей, но в последний момент сдержалась.

Вдруг еще раз придется воспользоваться этим транспортом, а она назло попросит не останавливать?..

— Да, — вежливо ответила я.

Тетка помолчала, глядя в окно на проплывающие деревья.

Я уж подумала, что диалог окончен, как вдруг она снова вступила:

— Игде ж ты энту почту-то находишь? Там луга одни бескрайние…

Страх стал понемногу отпускать, но пережитое потребовало разрядки.

Я опять хотела нахамить. И вновь сдержалась по той же причине.

— За лугом стоит небольшой домик. Это и есть почта.

— За лугом… Не знаю я никакой почты! Почта дальше, у «Даниловского».

Я тяжело вздохнула, из последних сил сдерживая раздражение.

Все это, почти слово в слово, я уже слышала в первое свое путешествие к загадочному почтовому отделению № 20а.

И в который уже раз удивилась — ну что за люди бывают! Какая разница, знаешь ты про почту или нет?.. Ведь тебе не нужна ни эта почта, ни знание о ней… А те, кому нужно — знают…

Я поджала колени и обхватила их руками. Теплый июньский день перетек в ночь, и стало заметно прохладнее.

«Больше не буду отвечать»… — подумала я.

Однако вопрос местонахождения почты, похоже, всерьез озаботил кондукторшу.

— Нету там ничаво… — протяжно зевнула она. — Вот раньше — да… Кафе там одно было. А сейчас давно уже ничаво нет…

Слово «кафе» шибануло меня, как током.

— Какое кафе? — невольно насторожилась я, позабыв данный самой себе обет молчания.

Тетка опять зевнула. Потом с ленцой произнесла:

— Да обычное кафе. Свадьбы там часто играли. Как раз там оно и было, за лугом. Но его уж лет двадцать как снесли.

Кафе.

За городом.

Лет двадцать как снесли…

— А как называлось кафе? — пролепетала я, с удивлением обнаружив, что голос тянется откуда-то из желудка.

Тетка нахмурилась, вспоминая.

Потом пожала плечами:

— Не помню… Да какая разница?..

Значит, есть за лугом почта или нет — разница большая. А как называлось кафе — разницы никакой. Здорово рассуждает баба!..

— Может… «Лабиринт»?.. — осторожно подала я намек.

Рассчитывая на бодрый возглас:

— Да-да! Точно — «Лабиринт»! Именно так!

Но тетка лишь снова зевнула и, прикрывая ладонью рот, лениво повторила:

— Не помню.

Разочарованно я выглянула в окно и увидела, что чуть не проехала свою остановку.

— Эй, остановите!.. — закричала я водителю.

— А чего ж ты сидишь-то? — проснулась тетка. — Сидят, сидят до последнего, лясы чешут… А потом орут благим матом…

Проигнорировав дельное замечание, я выскочила в раскрытую дверь.

Ну что ж, по-крайней мере, гитару я вернула…

— Эй! — раздалось в спину. Я недоуменно обернулась. Из распахнутых дверей автобуса высовывалась кондукторша.

— Маша-растеряша! — крикнула она доброжелательно. — Скажи спасибо, что я блюду… Твоя?

И глаза мои сами собой начали расширяться.

В руке у тетки была черная гитара.

— Так ведь и оставила бы на сиденье… На! — и она протянула мне узкий потертый футляр.

— Спасибо… — тихо сказала я, чувствуя полный сумбур в голове.

Дверь захлопнулась, и автобус уехал.

На чем я остановилась в своих размышлениях?..

Ах, да — по-крайней мере, гитару я вернула…

Медленно, печатая каждый шаг, я побрела к дому.

Понимая, что запутываюсь в этой истории все больше и больше.

Я шла, а передо мной неотступно вставал образ бледного мужчины с каштановой шевелюрой.

И то мгновение, когда он обернулся ко мне, и я увидела его лицо.

Это был антиквар Борис Тимофеевич Залевский. Вне всяких сомнений, это был он. Правда, таким я его никогда не знала…

Ведь он был моложе лет на двадцать!

Я подошла к двери подъезда и перед тем, как войти в него, снова задумчиво посмотрела на небо.

Моложе…

На двадцать лет.

Что бы это значило?..

ГЛАВА 21

Войдя в квартиру, я устало поставила гитарный чехол в угол и прошла в кухню. Противоречивые мысли бродили в моей голове, и надо было привести их в какую-то систему.

— Чай будешь? — спросил Степа.

— Наливай! — разрешила я.

— Какое-то у тебя задумчивое настроение, — заметил племянник, ставя чайник на плиту. — Может, выпьешь чего-нибудь… покрепче? Ты не знаешь, у Бориса Тимофеевича нет ничего эдакого?

— Обычно он держал алкоголь вон в том шкафчике, — думая о своем, решительно указала я на угловой висячий шкафчик с витриной и тут же прикусила язык.

Степа, пристально посмотрев на меня, раскрыл шкафчик, и перед нами предстала вереница выстроившихся как на парад бутылок с самой разнообразной выпивкой.

Видел бы эту семейную идиллию мой папа! — в который раз подумала я.

— А все-таки ты очень здорово тут ориентируешься, — осторожно произнес Степа, налив две рюмки шотландского виски. — Почему? Ты, наверно, частенько бывала у старикашки?

— Не знаю, — чистосердечно ответила я, борясь с нарастающим ощущением Степиной правоты. — Для меня самой это загадка…

Да еще какая… Но какие-то механизмы в моей голове уже начинали со скрипом поворачиваться, и отголоски той, потусторонней памяти начинали пробиваться сквозь толщу памяти обычной, земной…

Да, я бывала здесь. И довольно часто. Я приходила к Борису Тимофеевичу, чтобы…

— Куда ты ездила? — прервав воскрешение файлов, спросил Степа.

— Я отдавала старушке гитару, — ответила я, позевывая.

Племянник антиквара покосился на скромно стоящий в углу футляр.

— Эту, что ли? — произнес он, усмехнувшись.

— Эту, — подтвердила я, опрокидывая в себя вторую рюмку.

— А что же не отдала? — в голосе парня вновь звякнул смешок.

— Я отдала! — заверила я, расслабленно откидываясь на плетеном стуле. — Но в автобусе она почему-то снова оказалась у меня…

— Да-а… дела! — откровенно расхохотался Степан. — Как же это так — ты отдала гитару, но не отдала? Может… — он хитро прищурился, — может, ты что-то перепутала?

Во мне вдруг поднялась волна возмущения.

Какие все, блин, нормальные!

— А может, это ты перепутал?! — неожиданно для самой себя рявкнула я. — Может, это не дядя тут ходит?! Может, это не он ноты пишет?!

— Не кричи, — спокойно произнес племянник усопшего и, помолчав, добавил:

— Да, если хочешь знать, ноты пишет не он.

Я не поверила своим ушам. Округлив глаза, я повернулась к Степе и уставилась на его открытое лицо.

Может, это затянувшийся дурной сон, и я не была ни в каком кафе, ни на почте, сдала контрольную и сейчас проснусь в номере гостиницы в солнечной Италии, перед глазами возникнет мама, и наваждение, наконец, рассеется?..

Я потрясла головой, но рыжее видение не исчезло.

— Что ты сказал? Повтори!..

— Мне кажется, это не дядя писал ноты… — невозмутимо поведал парень.

Пытаясь построить на место рухнувший этаж мыслей, я оглядела мирную кухню, освещенную ровным светом красивой трехрожковой люстры, висящей под самым потолком.

Господи, какой дядя?.. Какие ноты?!.

Ни с того ни с сего ужасно заболела голова.

С тех пор, как приехал этот неуклюжий человек, у меня не было ни минуты покоя.

— Они не дядиным почерком написаны, — буднично сообщил Степа.

Я приподнялась на стуле.

— Откуда ты знаешь? Ведь это ноты, а не буквы!

— Они были подписаны. Не дядиными буквами, — втолковал мне, как первокласснице, конопатый племянник.

Чайник рухнул на плиту.

— Подписаны?..

— Да, подписаны сверху. Это не дядины ноты, поняла? Поэтому я их выбросил.

…Зачем он их выбросил?.. — какое-то отчаянье своими колючими пальцами ухватило меня за плечи.

В уютную кухню внезапно вползло странное ощущение, будто морской воздух «Лабиринта» потянулся прямо к моему лицу… С трудом стряхнув неприятное чувство, я медленно подняла на Степу глаза.

— А как они были подписаны?

Он повернулся ко мне, мотнув лохматой челкой.

— Как?.. Сейчас… Вячеслав Горячев. Вот.

Пламя под чайником на миг изменило цвет. Голубоватые язычки потемнели и обняли жгучими волнами мои пальцы, задержавшиеся над плитой…

— Вячеслав Горячев… — пролепетала я.

Будто пробуя на вкус незнакомое сочетание слов…

— Тебе это имя ни о чем не говорит? — спросил Степа.

— Абсолютно…

Девушка в свадебном платье. Молодой Борис, сказавший «Спорим». И теперь еще вот это… Некто Вячеслав Горячев. И все это как-то связано… И необходимо связать это, и как можно быстрее!

— Открывай интернет! — скомандовала я.

Степа торжественно вытер руки белоснежным полотенцем с вишенкой и прошествовал в гостиную.

— Не увлекайся виски! — предупредил он меня на прощанье.

В ответ я только хмыкнула.

… — Тут их несколько сотен… — раздался вскоре из гостиной его голос. — Как его отыскать? А может, его тут вообще нет…

Я стояла на кухне, прижавшись лбом к стеклу.

— Тут их немерено…

— Посмотри «композитор»… — громко сказала я.

— Композиторов восемь человек, — донеслось через минуту.

— Тогда добавь «гитарист»… Музыка же для гитары… — проговорила я, направляясь в огромную комнату, где перед ноутбуком сидел Степа.

— Нашел! — воскликнул он, едва не оглушив меня, и я с чашкой кофе присела рядом. — Есть! Вот, читай!

Впившись взглядом в экран, я прочла несколько сухих строк.

«Вячеслав Горячев. Гитарист, лауреат множества международных конкурсов. Талантливый композитор. Автор неоконченного сборника гитарных пьес «Календарь нимф».

Скончался в 1986 году в возрасте двадцати четырех лет».

Девятнадцать лет назад, — почему-то подумала я, и эта истина жгучим пламенем полоснула по сердцу.

Память вдруг зашевелилась и сама собой выбросила на поверхность строку письма.

«Если вспомнишь то, чему я учил тебя двенадцать лет из тех девятнадцати, когда жил той, другой жизнью…»

Из тех… ДЕВЯТНАДЦАТИ.

Значит, отсчет этих девятнадцати лет начался с того самого года, в котором скончался автор гитарной музыки Вячеслав Горячев. Странное совпадение…

— Степа… — внезапно вспомнила я, безуспешно стараясь унять невесть откуда взявшуюся дрожь, — ты говорил, что кафе «Лабиринт» как-то связано с дядей…

— Да, кажется, — наморщил лоб парень, — но я не знаю, в чем там было дело…

Легкой бабочкой в голову вдруг впорхнуло озарение.

— Сколько прошло лет с той памятной ссоры твоей матери с дядей?

— Ну… лет двадцать, не меньше. Я уже говорил, — пожал плечами Степа. — И что?

— Двадцать?.. А не девятнадцать?.. — уточнила я, как охотник, напавший на след.

— Да какая разница? — удивился парень.

Я ничего не ответила.

— Может, и девятнадцать… — развел руками Степа. — Какое это имеет значение?..

Но мне почему-то казалось иначе.

Что любое оброненное слово имеет значение.

Я придвинулась поближе.

— Но ведь то, что кафе «Лабиринт» как-то связано с дядей, ты слышал от матери?

— Ну конечно, от кого же еще? Но только я это помню очень смутно. По-моему, она упомянула об этом только однажды, и то очень давно… — в голосе Степана послышалось недоумение.

— А может, она помнит, где оно было, это кафе? Ну тогда, девятнадцать лет назад? — возбужденно привстала я с плетеного стула.

По темному стеклу забарабанили первые капли дождя.

— Может быть, и помнит, — зевнув, произнес Степа и многозначительно посмотрел на часы.

Я проследила за взглядом и разочарованно кивнула. Дяди Борины антикварные часы с кукушкой и гирями показывали без двадцати час.

— Завтра, — пояснил Степа, видимо сочтя, что красноречивого взгляда мне недостаточно.

И юнец, выключив свет прямо перед моим носом, уверенно направился в спальню.

Постепенно оставляя воспоминания, сопоставления и предчувствия, я устало побрела за ним.

…Скорее бы наступило завтра!

Быть может, оно что-нибудь прояснит.

ГЛАВА 22

— Кафе «Лабиринт» действительно существовало девятнадцать лет назад. Но это было не обычное кафе. По ночам там собирались игроки в карты. И вот из-за дядиного пагубного пристрастия они с мамой сильно поссорились и с тех пор не разговаривали. Он там, кажется, много проиграл…

Я была слегка разочарована.

— И это и есть причина ссоры?

— Ну да… Адреса мама не знает. Говорит, кафе находилось где-то за городом… Она вообще категорически не хотела об этом говорить, и, чтобы вытянуть из нее эти сведения, пришлось сказать, что один краевед очень интересуется старой застройкой города…

Все сходится. Ночь, игроки в карты… Две ночи подряд, влекомая бабочкой, я была именно в этом кафе.

Где-то за городом.

Я могла бы предположить, что кафе находилось — и находится в настоящее время, если я там была — где-то рядом с почтовым отделением № 20а, но кроме этой избушки, там ничего больше нет…

И на мгновение перед моими глазами вновь предстал необъятный простор под темным звездным небом.

…А как же утверждение кондукторши?

«Его лет двадцать как снесли…»…

Но «Лабиринт» снести не могли! В конце концов, вместе со мной по настоянию Марка там был Димка Кортнев, а они-то (если на свое здравомыслие я уже не рассчитываю) — точно в здравом уме!

Значит, кафе по-прежнему существует, но располагается где-то в другом месте.

А возле почты снесли совсем другое кафе. Мало ли их в нашем огромном городе?..

А дурацкий эпизод с гитарой — просто досадное недоразумение… И то, что видение посетило меня именно там, ни о чем не говорит.

…Как же все-таки я утащила гитару с собой? Ведь я точно помню, что оставила ее на пороге почты…

— Где же это — за городом?.. — растерянно спросила я, уставясь на Степу.

— Понятия не имею, — пожал он плечами.

— А номер того «Фиата», который меня туда отвез, ты случайно не запомнил? — спросила я безо всякой надежды, ожидая услышать в ответ невнятное бормотание.

Но неожиданно Степа сказал:

— Как раз запомнил. У меня хорошая память на цифры, и я так долго пялился на его задницу…

И, помолчав, добавил:

— Номер 662. А вот букв не помню…

— Ну это уже кое-что! — загорелась я. — Надо позвонить одному папиному другу…

Однако не все оказалось так просто.

Папиному другу удалось дозвониться только в одиннадцать вечера, когда он приехал с дачи.

И еще один важный для расследования день утек быстрым ручейком…

Зато через несколько минут разговора передо мной лежал лист с именем владельца черного «Фиата» с номером 662.

Чекнецкий Вадим Сергеевич.

ГЛАВА 23

Я открыла глаза и села на постели.

В эту ночь я плохо спала. Вчера мы со Степой отыскали в старой телефонной книге одну-единственную фамилию Чекнецкий с инициалами В.С. и он еле-еле убедил меня не звонить ночью, а дождаться утра.

Там же, на наше счастье, был и адрес — тупик Музейщиков, дом № 34.

Мне вспомнилось, как в детстве, не в силах дождаться завтрашнего дня рождения, я убеждала себя: «Нужно поскорее лечь спать! Тогда я проснусь — и сразу будет завтра…»

Припомнив свои детские незатейливые мудрости, я, не сопротивляясь больше, улеглась в постель.

И действительно, завтра наступило гораздо быстрее.

Путаясь в ночной рубашке, я подошла к телефону и набрала номер.

— Алло, — донесся с другого конца трубки женский голос.

— Здравствуйте, — волнуясь, произнесла я. — Мне нужен Вадим Сергеевич Чекнецкий.

Возникла секундная пауза. Затем голос сообщил:

— Вадим Сергеевич Чекнецкий скончался в 1992 году.

Я замерла с раскрытым ртом и уже собиралась, извинившись, повесить трубку, как вдруг голос спросил:

— А вы по какому вопросу?

«А по каким вопросам обычно обращаются к покойному Вадиму Сергеевичу?» — хотела уточнить я, но вместо этого из меня сами собой выскочили два слова:

— Кафе «Лабиринт».

В этот момент в комнату, завернувшись в простыню, вошел Степа и встал напротив меня, прислонившись к притолоке.

Как ни странно, голос ничуть не удивился моему ответу.

— Вопросами, связанными с кафе «Лабиринт», сейчас занимается его сын, Олег Вадимович. Вы по поводу закрытия пари?

— Да… — не понимая ни слова, пролепетала я.

— Чье пари вы желаете закрыть?

— Бориса Тимофеевича Залевского, — еле дыша, отчего-то шепнула я.

Послышалось перелистывание страниц и стрекотание компьютера.

Голос на другом конце стал механическим.

— Борис Тимофеевич Залевский. Год одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Назовите код.

— Что? — растерялась я.

— Назовите код! — требовательно повторила механическая женщина.

— Э-э… — промямлила я, — я… я его не помню…

— Соединение не установлено, — отрезал робот, и в трубке раздались гудки.

Я растерянно уставилась на Степу.

— Ну, что? — он нетерпеливо вскинул светлые брови.

Я передала ему содержание странного разговора.

— Кое-что остается непонятным, — деловито резюмировал малец, выслушав мой сбивчивый рассказ, — но, по-крайней мере, мы нашли того, кого искали. Он явно в курсе дела. Осталось только узнать, что значит закрыть пари, и отыскать загадочный код.

— А как мы его отыщем, этот загадочный код? — спросила я у Степы. Тот лишь растерянно пожал плечами.

— Знать бы, как он выглядит…

— Наверно, какие-нибудь буквы с цифрами, — предположила я.

— Видимо, так, — согласился парень.

Степа помолчал немного, а потом произнес, потупив глаза в пол:

— Даш, а может… ну ее, всю эту чертовщину? Ну, Чекнецкого этого, Горячева, код какой-то… Ноты ведь давно не пишутся, они выброшены на свалку, и все спокойно… Давай не лезть в это дальше. Мне вообще уже кажется, что все это нам померещилось. Никаких шагов ведь мы уже не слышим? И если хорошенько подумать, то они элементарно объясняются — мышами, например. Да и ручка со стола сама могла свалиться, от наших с тобой движений по комнате. А твои полеты на бабочке и прочее — это, извини, просто чушь какая-то. И чем дальше мы в этом бреду увязаем, тем меньше я верю, что вообще слышал эти шаги…

Теперь настала моя очередь замолчать. Не говоря ни слова, я подошла к окну и взглянула на солнечный июньский день. Не верит он! А я почему-то должна спасать его жизнь! А может, и правда, бросить все ко всем чертям? Только вначале пусть он прочтет вот это…

Я вынула из сумки помятый конверт и протянула Степе.

— Что это? — отшатнулся он.

— Письмо твоего покойного дяди, — сообщила я с улыбкой, — в котором он просит меня оказать ему неоценимую услугу. Я получила его уже после его смерти. Оно свалилось мне на голову, прямо с неба.

Степа, нахмурившись, начал читать.

— И обрати внимание на последнюю фразу. Насчет одной юной жизни, оставшейся у них в плену. Что-то мне подсказывает, что речь идет о тебе. А теперь можешь выпутываться из этого сам. А можешь не верить и жить дальше. Но я ни за что больше не отвечаю.

Развернувшись, я направилась к двери и вышла на лестничную площадку.

Пора приняться за прослушивание оперных шедевров или пострелять пиратов. Что-то я о них подзабыла в последнее время…

Я вошла в пустую прихожую.

Прошла в свою комнату, открыла балконную дверь. Вот здесь я стояла, когда прямо к моим ногам упало это письмо… После ссоры со строптивым племянником из Астрахани. Потом стояла здесь еще раз, и опять после ссоры…

Я вспомнила, как сверху свешивалась рыжая голова и бормотала какие-то необычные слова…

— Даша! — раздалось сверху.

Я подняла голову и увидела рыжую голову наяву.

«Одна на другую похожа, но все ж не одно и то же. Между мною и тобой днем… не помню что, а ночью… тоже не помню…», — вдруг всплыли в голове строки, как только я увидела повторение картинки. Интересно, откуда он взял эту загадку?..

— Что тебе? — сухо поинтересовалась я.

Степа помахал конвертом.

— Я прочел письмо.

— Можно сказать, что ты осчастливил меня этим известием, — не меняя тона, сообщила я, намереваясь вернуться в комнату. Степин окрик задержал меня у балконной двери.

— Даша!

Я чуть помедлила, потом обернулась и вновь подняла голову.

— Что еще?

— Все-таки, что-то за всем этим кроется странное.

— Неужели! И твой вердикт в связи с новым поворотом событий?

За головой высунулась веснушчатая рука и почесала в затылке.

— Будем искать код. Только прежде ты расскажешь все, что знаешь. Все-все-все! Обещаю, что выслушаю и не буду смеяться!

ГЛАВА 24

— Придется пошарить по шкафам и тумбочкам, — вздохнула я, окидывая взором пространство зала, уставленное старинной мебелью.

— Придется… — как эхо, повторил племянник.

— Тогда засучивай рукава и приступай! — сурово приказала я. — Давай ты начнешь вон с того прикроватного шкафчика, а я с книжных полок.

И мы со Степой дружно принялись перебирать бумажки, тетради и книги покойного антиквара.

Через три часа, сидя перед тарелками с яичницей и чашками с чаем, мы вынуждены были констатировать, что никаких записей букв с цифрами обнаружено не было.

Отхлебывая чай, я окинула взглядом окно, где за шторой стоял эфедрин. И вспомнила, как именно на этом месте бабочка впервые донесла слова Бориса Тимофеевича.

Как давно она не появлялась…

— Как давно она не появлялась… — тихо произнесла я вслух.

— Кто? — спросил Степа.

— Бабочка, — ответила я.

— Она больше не прилетит, — быстро проговорил племянник.

Я вздрогнула.

— Почему?

Степа помолчал с минуту, а потом сказал:

— Ты знаешь, с тех пор, как я сюда приехал, мне иногда кажется, что я схожу с ума.

Он поднял на меня зеленые глаза.

— Когда ты уходила на почту, тут кое-что случилось… Все-таки она и правда прилетала — и тогда, и теперь.

— Кто прилетал?

— Ну, бабочка. Я думал, что это просто под впечатлением твоих рассказов, но нет, я же ясно слышал эти слова!

— Какие слова?

— Ну, эту загадку.

— Уж не эту ли? «Они друг на друга похожи, но все ж не одно и то же…»

Степа остолбенел.

— Ну да! Откуда ты знаешь?!

— Ты мне ее загадывал, но только как-то вскользь… И я почему-то сегодня тоже вспомнила о ней.

— Мне тогда показалось, что я точно схожу с ума, понимаешь? Когда ты рассказывала всю эту чепуху про говорящих бабочек, я думал про себя, что ты… ну, малость того. Но ведь и мне… и мне тоже виделась бабочка и слышался голос… В ту ночь, когда ты допоздна торчала на этой почте. Помню, мы как раз поссорились, и ты ушла. Я тогда лежал-лежал и не мог уснуть. Не знаю почему, но не мог — и все… — быстро затараторил Степа. — И вот я так лежал, лежал… И вдруг увидел бабочку за стеклом. Она словно просила, чтобы я ее впустил. Но я просто прирос к матрацу, понимаешь?

А потом услышал этот голос. Он как будто прилетел вместе с ней. Такой тихий-тихий, но ясный. Она проговорила несколько слов, похожих на какую-то загадку. Но, понимаешь… — Степа понизил голос, словно нас мог услышать кто-то еще, — я тогда подумал, что это от той сигары, что лежала у дяди Бори в тумбочке…

— Сигары?!. Ну ты, брат, силен!… - поразилась я.

— …Знаешь, я никогда не курил кубинских сигар. Мало ли что от них бывает, откуда мне знать? Я знаю только, что бабочки не умеют разговаривать! А вчера ты опять ушла на почту, и я опять ее видел. И уже без всякой сигары. Вот тут-то мне стало по-настоящему жутко… Она сказала, что больше ничем помочь не сможет. Это был последний ее полет. Она должна была застать тебя… Но не застала. А больше ей не разрешено… И после этого улетела. Все, — развел руками Степа.

— И ты еще утверждаешь, что нам все это мерещится! Обоим сразу! — рассердилась я.

Степа опустил голову.

— Ну бывает же коллективное помешательство… — буркнул он себе под нос.

«Напрасно старушка ждет сына домой…», — почему-то пришли на ум строки русской народной песни.

Бабочка больше не прилетит.

— Почему же она не повторила мне эту загадку позже? — растерянно спросила я Степу.

Тот наморщил веснушчатый лоб.

— Она сказала что-то насчет «единожды».

— Что?

— Да я не помню уже, но что-то «единожды». Вроде как два раза не повторяет…

…Она должна была застать меня.

…Но не застала.

…Словно какая-то сила вытянула меня на почту как раз в тот момент, когда в последний раз прилетела бабочка…

— А как звучала загадка? — спросила я, тяжко вздыхая. — Может, в ней ключ к шифру?

— Да белиберда какая-то, — отмахнулся Степа, — я уж и не помню. Они друг на друга похожи, но все ж не одно и то же. Вместо… нет, не вместо… Между мною и тобой… нет…

— Вспоминай! — сердито приказала я. — Бабочка не могла сообщить белиберду. Только что-то очень важное! И мы не знаем, сколько у нас времени, чтобы успеть закрыть пари!

Неясная мысль шевельнулась при последних сказанных словах. Время… сколько у нас времени…

«Да любой музыкант, без всяких дипломов, победит с ней на конкурсе…»

А сколько времени мне осталось до того дня, как я получу диплом?

Два этих, казалось бы, не связанных между собой факта, вдруг качнулись передо мной, как на весах.

…И ведь я не могу его получить из-за маленького листа бумаги, вырванного из тетради антиквара… Именно Борис Тимофеевич не дает мне вовремя получить диплом… Значит, я нужна ему без диплома… Не означает ли это…

— Они друг на друга похожи, но все ж не одно и то же. Между мною и тобой для тебя небо… — забубнил Степа.

…Не означает ли это, что я — ТОТ САМЫЙ МУЗЫКАНТ БЕЗ ДИПЛОМА, который должен выиграть конкурс?..

Знать бы еще, что это за Алька, которая не вышла замуж…

И передо мной встало залитое слезами лицо девушки в свадебном платье.

Но как ее найти?

И при чем тут композитор Вячеслав Горячев?

Я повернулась к Степе.

— Степ, а ты случайно не знаешь никаких девушек…

Нет. Сейчас ей должно быть не меньше сорока лет. Ну, тридцати восьми.

— Вернее, женщин по имени Аля?

— Ты про эту Альку? Нет. Никогда не слышал ни от кого этого имени.

— А мама случайно не упоминала? В связи с этой историей?

— Не-а… Да и без связи с историей тоже не упоминала.

— А как зовут твою маму? — спросила я.

— Лена. А при чем тут мама?

Я пожала плечами.

— Ну так… Утвердить либо опровергнуть…

Мы помолчали.

— Альку нам, наверно, никогда уже не найти… — констатировала я задумчиво.

— …А Вячеслав Горячев умер. И он нам тоже ничего уже не расскажет, — подхватил Степа.

— А что он мог бы нам рассказать? — уставилась я на Степу.

— Ну, наверно, что-нибудь рассказал бы, будь у него такая возможность. А так только гитару свою подсунул…

Услышав это, я словно окаменела. Славушка! Это и есть Вячеслав Горячев! И он таинственным образом передал мне свою гитару!

Я искоса взглянула на Степу. Как это он сопоставил?.. А я? Вроде бы, все очевидно… Но вот очевидное-то и замечается обычно в последнюю очередь… Просто старушка с гитарой и Славушка были у меня как бы с одной стороны, а Вячеслав Горячев и его ноты — совершенно с другой. А вот Степа сразу сообразил, что к чему.

Я еще раз взглянула на рыжеволосого юнца. Хорошо, что я привлекла его в союзники!

А интересно, отчего Вячеслав погиб в таком молодом возрасте?

— Утонул, — глядя в экран, объявил Степа через пять минут. — Предполагают, что утопился в море. Самоубийство.

Бедная неприкаянная душа… утопился в море…

И своеобразный запах кафе «Лабиринт», напоминающий воздух морского побережья, словно опять проник в мои ноздри…

Я прильнула к экрану.

— А из-за чего, не сказано?

— Не-а. Да тут вся биография очень вкратце. Всего два абзаца про него.

…Но ведь неприкаянная душа гитариста бродит по квартире антиквара, именно здесь он пишет ноты, бренчит ночами на гитаре… Получается, ему нужно то же самое, что и хозяину квартиры?..

Чтобы я закрыла пари!

Мысли побежали, как тесто из кастрюли.

А как именно закрыть пари? Что это значит?

Закрыть пари… Закрыть пари…

Размышления вернулись к предыдущему озарению. Если я права, и Борису Тимофеевичу я понадобилась именно в качестве музыканта (гитариста!) без диплома… То — для чего?

Только для того, чтобы выиграть этот пресловутый конкурс, упомянутый в пари.

А для чего его выигрывать?..

Только для того, чтобы доказать, что он был ПРАВ.

ВЫИГРАТЬ ПАРИ спустя девятнадцать лет.

Таким образом, получается, что закрыть пари — значит выполнить его условия? Которые не были выполнены все эти девятнадцать лет. Которые каким-то образом сгубили жизнь молодого гитариста и композитора Вячеслава Горячева, неведомой Альки и много лет не давали покоя Борису Тимофеевичу Залевскому.

У пари было два пункта… Замужество незнакомой девушки и победа на конкурсе с музыкой Горячева.

А сбыться, согласно письму, может только один.

…ОНИ не отпустят меня и там, за гранью, пока не исполнится то оставшееся, единственное из двух, что еще может сбыться.

Первая жизнь загублена раньше твоего рождения, и этого тебе уже не исправить…

Первая жизнь.

Это, видимо, и есть Вячеслав.

Вернуть его в мир живых мне и впрямь не удастся.

И, вероятней всего, он и был Алькиным женихом, и именно поэтому ей уже никогда не выйти за него замуж.

А может, наоборот… Утопился, потому что она собиралась выйти замуж за другого…

Как бы там ни было, остается заняться вторым пунктом — тем, что мне как раз по силам и по профилю.

И это значит, что мне нужно победить на конкурсе гитаристов, исполнив музыку Вячеслава Горячева.

До момента, пока я не получу диплом.

Только и всего.

Я исполню… — я почему-то содрогнулась — «Свадебное танго». Ведь других произведений я не знаю.

Но какая-то незавершенность моих выводов не давала мне покоя. Словно я что-то упустила из виду. Других его произведений… Произведение… произведение…

Последнее произведение! Не «Свадебное танго», а последнее произведение Вячеслава! Помнится, Борис Тимофеевич сказал — «его музыку», но в самом конце проклятый тщедушный спорщик уточнил…

Мыслительный процесс начал притормаживаться в связи с нарастающим чувством голода.

— Принеси чаю! — звонко отдала я распоряжение Степе в зал. — И два бутерброда с сыром. И один с икрой. Икра в холодильнике, на нижней полке. Там две баночки икры семги…

…Если я была нужна антиквару только как музыкант, еще не получивший диплома, тогда с какой целью я бывала у него так часто, что знаю наизусть все до мелочей?..

Может быть, дверца той, другой памяти, откроется еще раз…

Мои мысли прервал Степа, возникший на пороге с подносом в руках. В отличие от меня, он уже ничему не удивлялся.

Взяв бутерброд с красной икрой и чашку кофе, который мальчуган принес вместо требуемого чая, я вернулась к прерванному внутреннему диалогу.

…А откуда я узнаю, какое у него последнее произведение?..

«…является автором неоконченного сборника «Календарь нимф…»

Значит, надо найти этот сборник. «Календарь нимф». И взять из него самую последнюю пьесу… Неоконченную. А где его найти? В интернете, конечно, где же еще? В интернете все есть…

Только и всего…

Если не считать того препятствия, что Степа выбросил ноты.

Видимо, ноты, что писал по ночам умерший девятнадцать лет назад Вячеслав, и были тем самым окончанием…

Я снова покосилась на парня, покорно ждущего, пока я допью кофе и верну ему пустую чашку. Вот дурак! Где я теперь раздобуду окончание последнего произведения?.. Если бы речь шла о «Свадебном танго»…

Мысленно обругав Степу непечатными словами, я сделала последний глоток и немного успокоилась.

Может, сыграть его неоконченным?..

Нет, это же не Шуберт с его «Неоконченной симфонией»!..

А как тогда быть? Все-таки подсунуть им «Танго»?..

Раз десять переварив в голове все возможные варианты, я, наконец, лопнула, как пузырь, и поделилась своими измышлениями с напарником.

Тот, похвалив меня за недюжинный ум и железную логику, моментально предложил собственное решение проблемы, простое, как пряник.

— Господи, да закончи там как-нибудь… на тонике.

Упомянутый Степой музыкальный термин меня удивил.

— А ты что, музыке, что ли, учился?

— Не-а… В школе по пению проходили.

Я уставилась на «юную душу». И правда… что мне стоит дописать десяток тактов и завершить произведение?..

— Вот что значит светлая голова, — одобрила я.

И Степан вдруг зарделся, как девчонка.

…Ладно, окончание я придумаю сама. Для меня это вовсе не составит труда, все будет в лучшем виде и вполне в стиле Славушки. Надеюсь, жюри любого конкурса через двадцать лет не вспомнит даже фамилии этого композитора, а не то что его позабытых гениальных творений…

Я откинулась на спинку кресла полностью обессиленная, словно только что совершила безумно тяжелую работу. И в то же время где-то в глубине души появилось уверенное ощущение победы.

«Только и всего»! — опять подумала я, но уже гораздо более весело.

…Только и всего? А при чем тут тогда Олег Чекнецкий и дела его отца по кафе «Лабиринт»?..

По вопросу пари нужно обращаться лично к нему и знать какой-то непонятный код…

Наверно, пари закрывается по-другому…

Я почувствовала, как голову начинает раскалывать нарастающая боль.

…но обо всем этом я, как Скарлетт, подумаю завтра.

ГЛАВА 25

Утром случилось непредвиденное. Пропал Степа — проснувшись, я нашла его постель смятой, без малейших следов присутствия парня.

Решив, что он готовит завтрак — так уж у нас повелось — я лениво крикнула:

— Степа!

Никакого ответа.

Обшарив квартиру, племянника я нигде не обнаружила.

«Это дядя ночью его уволок… — похолодела я. — Потому что я не успела закрыть пари!.. Одна юная жизнь…»

Но только я открыла рот, чтобы по всем правилам забиться в истерике, как входная дверь хлопнула, и искомый гражданин возник на пороге. В руке его был садок, полный какой-то мелкой рыбы, а на лице сияла улыбка до ушей.

— Ты где был?! — набросилась я на него.

— На рыбалку ездил! — улыбнулся пропавший еще шире и сунул мне в руку садок. — Неси на кухню!

— Ну и напугал ты меня! — выдохнула я, беря улов.

На лице Степы появилось довольное выражение.

— Один, что ли, ездил? — удивилась я, отойдя от стресса. — А откуда ты знаешь здешние рыбные места?

— Почему это один? — перебил парень. — Со Стасом!

— С каким Стасом?! — поразилась я еще больше.

— С соседом твоим… и моим.

Речь, видимо, шла о Стасе Ревицком, еще одном обитателе нашего элитного дома. Сын богатых родителей, профессоров университета языкознания, двадцатидвухлетний Стас слыл модным авангардным художником и по совместительству пропойцей и лоботрясом.

— Где это ты его подцепил?! — при этом вопросе глаза у меня, наверно, были как у глубоководного краба.

— Где… Почаще надо дома бывать, а не разъезжать по кафе, прикинувшись невестой, и не бродить ночами по лугам с гитарой…

В ответ на это хамство у меня даже не нашлось слов.

Однако Степа их и не ожидал. Он прошел на кухню и вальяжно расположился на стуле.

— Что у вас может быть общего? Во-первых, он старше тебя… — не могла понять я.

— Да не зуди ты, как старая дева…

— Слушай, ты! — обернулась я на малолетнего нахала. — Мне все равно, где ты и с кем! Просто я не понимаю, чем вы могли друг друга заинтересовать. А если ты будешь разговаривать в таком тоне…

Услышав в моем голосе угрозу, Степа вскочил со стула, схватил меня за руку и заканючил:

— Даша, ну Даш… Ну прости… Когда ты переоделась невестой и уехала, мне стало так тоскливо… А тут он попался на площадке. Так, слово за слово, разговорились…

— Он пьяный был? — уточнила я.

— Да не то чтобы очень… Пиво пил…

— Ясно. Выкладывай свою рыбу и садись завтракать.

«Вот выйди замуж за такого… — подумала я, нарезая сыр. — Будет оскорблять, задираться… И что-то мне уже совсем не хочется спасать его юную жизнь…»

Я неприязненно покосилась на Степу. Не зная, какие мысли проносятся в моей голове, тот с аппетитом уписывал бутерброд с ветчиной.

После завтрака я, не говоря ни слова, сложила посуду в раковину, вымыла ее, вытерла руки чистым полотенцем и прошествовала к компьютеру. Нужно быстренько найти сборник «Календарь нимф», распечатать ноты и приступать к разучиванию последнего произведения усопшего композитора. Или, может, Степа — я опять покосилась на смиренно присевшего перед телевизором племянника — считает, что выиграть международный конкурс — это как пять пальцев об асфальт?..

Степа пялился в экран, также не поворачивая головы в мою сторону.

Не обращая на него внимания, я включила компьютер в надежде, что тот выложит мне вожделенные ноты. Однако не тут-то было.

«Календаря нимф» в интернете не оказалось. Я растерялась. Где же тогда мне взять сборник?..

Мои размышления прервал дикий индейский вопль, и в следующий момент кто-то ухватил меня за пятку.

— А-а-а! — не своим голосом завопила я.

Развернулась и увидела Степу.

— Я загадку вспомнил, — сообщил он.

— Ты что, идиот? — рявкнула я. — Разрыва сердца хочешь?! Мало того, что исчезаешь без вести, так еще…

Я угрожающе вышла из-за компьютера. Степа отскочил в сторону.

— Ну погоди у меня! — сиреной заверещала я, надвигаясь на него и схватив по пути огромный старинный торшер. С диким хохотом парень, пятясь, выбежал в коридор, налетел спиной на дверь и грохнулся на лестничную площадку.

За его упавшим телом возникла космическая туша Андромеды Николаевны.

— У вас все в порядке, дети?.. — спросила она, приторно улыбаясь.

Рыжее «дите» поднялось, кряхтя и потирая ушибленный бок. Я медленно опустила торшер на пол и пригладила волосы.

«Выгляжу, наверно, как мегера…» — пронеслось в голове.

— Все отлично! — уверил Степан, протискиваясь через торшер в квартиру дяди.

— А где же твой муж, Дашенька?.. — раздался ангельский голос, но от грохота захлопнувшейся двери слова рассыпались в воздухе и остались без ответа.

Мы со Степой, как по команде, взглянули друг на друга и расхохотались.

— Я загадку вспомнил… — повторил рыжий черт через некоторое время.

— Загадку?.. — наконец, сообразила я.

И сердце в груди заплясало украинский танец гопак.

— Принеси корвалолу, — попросила я.

Корвалолу… Ну точно — нудная старая дева лет этак тридцати пяти…

— пронеслось в моем девятнадцатилетнем мозгу.

— Дяди Бориного? — уточнил провокатор.

Я взглянула на него так, что он сразу заткнулся.

— Нет, дяди Бориного не надо, — отказалась я, немного успокоившись. –

Пошли в комнату. Нужно кое-что решить.

ГЛАВА 26

— Если у нас пока нет пути к «Лабиринту», — начала я, присаживаясь с рюмочкой виски в плетеное кресло, — значит, нужно найти путь к тому, кто приведет нас туда.

— То есть к Чекнецкому, — уточнил Степа.

— Собственно к «Лабиринту» — это и есть к Чекнецкому, — продолжала я изливать малолетке свои умные мысли.

…Ты ошибаешься, Дарьюшка… — еле уловимо прошелестело над головой. Что это?..

Вздрогнув, я обвела глазами комнату. Подняла взгляд к потолку. Антикварная люстра мигнула светом, льющимся из изогнутого плафона-тюльпана.

И никого. И ничего…

Я стряхнула жутковатое ощущение и тихонько добавила:

… — Сам «Лабиринт» нам по сути и не нужен. Найдем Чекнецкого, закроем пари — и дело с концом!

Какой-то вздох, похожий на тяжелый стон…

Я осеклась. Да что же это такое?!

Семейный совет происходил в большой гостиной. Я невольно прислушалась к тишине за окном — этот странный голос… потом горький, какой-то безнадежный выдох… Дарьюшка… А вдруг бабочка все-таки сумела прорваться сквозь запрет?.. Откуда прилетели эти слова?..

Но за окном не было даже легкого ветерка, который можно было бы спутать с биением в стекло прозрачных крыльев. И в гостиной тоже было тихо.

Даже слишком тихо…

— Все очень просто, — нарушила я эту тяжелую тишину. Мне показалось, что голос дребезжит, как пила. — Домашний адрес — помнишь? Тупик Музейщиков, дом 34. Может быть, если удастся встретиться с Чекнецким лично, то он разрешит закрыть пари без всякого кода, — предположила я.

И мне представился этакий симпатичный молодой человек в костюме, расплывающийся в благожелательной улыбке и согласно кивающий:

— Закрыть пари Залевского?.. Да-да, конечно! Строго говоря, это чистая формальность! Распишитесь вот здесь, пожалуйста, — улыбка становится еще шире. — Благодарю вас. Пари закрыто! Всего доброго! Вас проводить?..

Но в мои безмятежные раздумья вдруг снова вкралась какая-то облачная тревога. Отчего она?..

Я взглянула на Степу, стоящего передо мной, и…

мне показалось, что за его спиной вдруг на мгновение возник темный силуэт!

Так похожий на тень покойного антиквара!..

Тень как будто прислонилась к шкафчику с посудой и скорбно качнула головой.

И пропала.

— А-а… — вскрикнула я как ужаленная.

— Ты что? — с распростертыми объятиями кинулся ко мне племянник, едва успев поймать меня, выпадающую из кресла.

— Дядя Боря… — пролепетала я.

Степа обернулся, мотнул головой из стороны в сторону.

— Да нет никого…

И бережно усадил меня обратно.

— Не увлекайся виски! — строго приказал он.

Я отдышалась. Виски тут ни при чем…

— По-моему, мы что-то делаем неправильно… — неуверенно произнесла я после тягостной, словно повисшей над нашими головами, паузы.

— А что именно?

— Я… не знаю.

Степа помолчал, а потом выдал:

— Я тоже не знаю. Но ведь другого плана у нас пока нет? Тогда давай придерживаться этого. Лично я в нем никаких изъянов не вижу. А дальше — будь что будет.

Я тоже не вижу, а вот Борис Залевский…

Я еще раз взглянула на то место, где минуту назад стоял силуэт Бориса Тимофеевича. Никакого силуэта там не было.

— Даш, ну ты что?! Узнаем адрес, выследим, закроем пари… Мы ведь уже все решили! Или у тебя есть другие идеи?

Откуда было взяться другим идеям?

Но у тени дяди Бори другая идея, похоже, была.

— Сам «Лабиринт» нам по сути и не нужен…

…Ты ошибаешься, Дарьюшка…

Получается… нужен?..

Тогда… тогда… вот что.

— Когда мы увидим Чекнецкого, нам не нужно сразу рваться к нему… — медленно произнесла я, придвигаясь к той мысли, что созрела в моей голове.

— Почему? — не понял Степа.

— Сначала мы должны с его помощью узнать, где находится это чертово кафе. Мы должны проследить за его передвижениями, пока они не приведут нас в «Лабиринт».

Степа округлил глаза.

— Ты же только что сама говорила, что…

— Я была не права.

— У тебя семь пятниц на неделе… И что теперь?

— А теперь…

Допив виски, я приступила к самому главному.

— Придется на время взять машину у Стаса, — произнесла я таким легким-легким тоном, словно речь шла о чем-то совершенно естественном.

Однако Степа незамедлительно назвал вещи своими именами.

— Как это — взять на время? Он ведь не даст! — парень вскинул на лоб белесые брови. — Угнать, что ли?!.

Я моментально представила первые страницы городских бульварных газет.

«Дочь известного в городе адвоката Игоря Буранюка на пару с малолетним сообщником угнала машину модного художника, участника выставок авангардной живописи, автора скандальных картин «Иван Царевич и брат его Иван» и «Аленушка и брат ее козел» Станислава Ревицкого…»

И невольно поморщилась.

Но другого выхода на ум не приходило.

— Придется взять, — нажала я на слово «взять». — Мы очень аккуратно…

Степа замолчал, раздумывая.

— Ладно, — тяжело уронил он, наконец. — Надо так надо.

— Естественно, это поручается тебе. Как его… — я хмыкнула, — другу.

— Ничего не скажешь, дружеская выходка… — пробурчал Степан. — А что, у твоего отца нет машины, что ли?

Я только отмахнулась.

— В гараж нам не попасть, там такая сложная система, да и ключи от гаража в сейфе. Так что об этом забудь. В общем, Стаса я отдаю на твое попечение, и постарайся, чтобы к завтрашнему вечеру его побитая «пятерка» была в нашем полном распоряжении.

— Пара бутылок пива и немного водки… — ухмыльнулся будущий воришка. — А ты водить-то умеешь?

— Я?.. — растерялась я. — Я думала, что ты умеешь…У нас тут молодежь уже вовсю лихачит…

Лицо Степы расплылось в дурашливой улыбке.

— Я в деревне на дедовом «Феррари» каждое лето гоняю… Только там, где народу нет, и вместе с дедом!

Воцарилась тягостная пауза, во время которой у меня промелькнула нелепая мысль, зачем деду в деревне «Феррари»?..

Потом Степа, посерьезнев, сказал:

— Да ладно, я пошутил насчет «Феррари». А водить я умею. И вроде неплохо…

— Тем лучше… — после паузы выдохнула я. — Тогда тебе желательно как можно быстрее приступить к налаживанию крепких дружеских отношений, дабы максимально расположить объект к себе. А я тем временем разузнаю, где в самое ближайшее время пройдут международные конкурсы гитаристов. Распределив обязанности, я двинулась к компьютеру.

— А ты мне нравишься, принцесса-авантюристка! — весело крикнул мне в спину парень.

Сев за монитор, я услышала хлопок двери — это Степан направился к раздолбаю Стасу Ревицкому, разрабатывая в голове коварный план кражи машины у друга.

И ведь это не кто иной, как я, толкаю несознательный элемент на нарушение заповеди «не укради», причем на откровенно подлое нарушение…

«Во имя его же спасения все средства хороши…» — не очень уверенно подумала я и, что бы не заморачиваться на этом двояком утверждении, нажала на значок браузера.

ГЛАВА 27

На этот раз интернет не просто разочаровал меня, а сразу убил наповал.

Международные конкурсы… Как бы не так!

Не конкурсы, а только один конкурс.

Только один!..

Да и на него я, похоже, НЕ ПОПАДАЮ.

Международный конкурс исполнителей на гитаре пройдет с 16 по 22 июня в Милане. Заявки принимаются… Ах нет, они уже давным-давно приняты. И состав участников также давно определен. Потому что 16 июня наступит через пять дней, а срок подачи документов и обязательного взноса истек две недели назад.

В отчаяньи я треснула ладонью по столу и тут же завопила:

— Ой-ой-ой!!!

Даша, поспокойнее! Не хватало еще руки ломать! Как тогда конкурс выигрывать?.. Нам нужна только победа! — сказала я самой себе.

И тут же мне показалось, что это сказала вовсе не я, а кто-то другой. И сказал уже давно… в той самой, нездешней, памяти…

Внезапно меня обняло чувство, что кто-то установил надо мной высокое покровительство. Не знаю, откуда пришло это ощущение, но тот факт, что моя заявка не принята, взнос не отправлен, и мои документы все еще у меня, а не у жюри конкурса — все это перестало иметь значение.

Потому что все по-другому…

Ощущение времени вдруг как-то странно расширилось, и к сегодняшнему моменту моего сидения за компьютерным столом вдруг непостижимым образом примешался другой момент, из забытого, незнакомого прошлого. Они, эти два разных периода жизни, как бы соединились и существовали сейчас неразрывно.

Почему-то в эту секунду, сидя за столом в гостиной соседа, я одновременно сижу еще в одном месте — на его кухне… Только я совсем по-другому одета, и у меня челка, которую я не ношу уже почти полгода… Теребя пуговицу синего халата, я смотрю в монитор и вижу, что все потеряно и все сроки вышли… И в то же время, сидя на кухне в брюках и белом джемпере, я знаю, что документы отправлены, об этом не стоит беспокоиться…

И я знаю об этом уже не менее полугода…

И это ощущение засасывает меня с головой… Экран как будто меркнет, и комната куда-то отступает,

и из двух меня — сегодняшей и тогдашней — я сегодняшняя начинаю растворяться и окутываться дымом… И вот уже я вижу себя только одну — ту, что не здесь и не сейчас — ту, что с челкой…

Теперь, когда картина нынешнего дня куда-то уплыла, все видится гораздо четче. Да, я сижу на кухне Бориса Тимофеевича, в белом джемпере и джинсах. Я окидываю взглядом стол и краем глаза, среди чашек с кофе, сахарницы и тарелок мельком замечаю какой-то небольшой предмет на самом краю. Но как только я поворачиваю голову в его сторону, что бы рассмотреть подробнее, закрытая дверь кухни приоткрывается, и я поднимаю глаза и вижу, как за край двери с обратной стороны ухватилась старческая ладонь хозяина.

— Борис Тимофеевич, смотрите, как у меня получается!.. — весело кричу я и, не глядя, уверенной рукой тянусь к тому самому предмету на краю стола и…

… — Все в порядке! — вдруг гаркнул мне на ухо голос Степы. — Вот ключи!

Голову пронзила резкая боль.

Картинка треснула и разбилась на осколки.

И из нее начала словно просвечивать другая — день сегодняшний. Какое-то время — доли секунды — они опять существовали вместе. Кухня, дверь и рука антиквара — и зал, желтый диван в углу, экран компьютера… Все это имело какие-то неестественные, извилистые формы, но постепенно начало выпрямляться, расправляться… Одна картина приобрела объем и насытилась цветом, другая наоборот, выцвела до прозрачности и исчезла. И вот передо мной уже совершенно обычная комната, и никаких следов наслоения…

Возвращение в реальность заняло не более трех секунд.

Стряхнув странное наваждение, я повернула голову, и перед моим носом туда-сюда закачались ключи от машины.

— Видала? — похвалился Степа. — Учись!

И заржал совершенно детским, беззаботным, громким смехом.

— Уже? — не смогла я скрыть изумления. — Быстро же ты его споил!

— А он уже был пьяный! — весело объяснил подросток. — Я только перебросился парой общих фраз и незаметно спер ключи — они на крючке висели.

— Пять баллов, — оценила я, слегка поморщившись от лексикона приятеля. — Где машина?

— За углом, в гаражах.

Я кивнула.

— Родители Стаса сейчас на даче, а сам он теперь до утра носу из дома не высунет. Потренируйся пару кругов вокруг Менделеева, только мимо подъезда не проезжай, объедешь со стороны Школьной аллеи. Понял?

— А как ты собираешься следить за Чекнецким? — крутя на пальце ключи, Степа присел на край стула. — Квартира в телефонной книге не указана, а в лицо мы его не знаем…

— Что-то мне подсказывает, что я уже видела его — тогда, в «Лабиринте». Что он один из тех… Ну, тех игроков в карты, про которых я тебе рассказывала. Не думаю, что в тупике Музейщиков огромные дома. Насколько я помню, они там маленькие, двухэтажные. Один-два подъезда. Будем смотреть на всех, кто выйдет из дома поздно вечером. Ищущий да обрящет! А теперь ступай освежи свои навыки вождения.

— Понял, — кивнул Степа и исчез.

ГЛАВА 28

Дом под номером 34 оказался четырехэтажным и трехподъездным. В старой «пятерке» Стаса Ревицкого с разбитой правой фарой мы расположились в центре, напротив второго подъезда, за огромным раскидистым кленом.

Знакомого «Фиата» поблизости не было.

Вот уже час мы терпеливо ждали появления Чекнецкого. Я вглядывалась в каждого входящего и выходящего человека, надеясь, что кто-то невидимый толкнет меня в бок и шепнет — это ОН!..

Но из подъезда выходили только какие-то тетки с мешками, полными мусора. Они неспешно двигали свои телеса к контейнеру, расположенному на углу, и, освободившись от груза, так же степенно возвращали их назад. Потом тетки закончились, и наступило некоторое затишье. Около одиннадцати из первого подъезда высыпала шумная компания подростков и, гогоча и подпрыгивая, поспешила в сторону парка.

И вновь тишина. Только на этот раз еще более сонная. В окнах начали постепенно гаснуть огоньки люстр, и вскоре дом почти полностью погрузился во тьму.

Время близилось к полуночи, и уверенность в том, что кто-то еще появится, начала иссякать. Степа, который и так был настроен скептически, наконец, нагло зевнув, спросил:

— Ну и долго мы будем тут торчать?!

И в этот момент дверь последнего подъезда бесшумно отворилась.

На пороге появился человек. Что-то в его облике показалось мне знакомым. Он быстро прошел во двор и на мгновение оказался совсем близко от нашей темной машины, в которой мы, не сговариваясь, внезапно замерли, как притихшие котята.

«Тот… в тельняшке…» — ахнула я.

Это был тот самый толстяк, который обрезал мои волосы!..

Его спокойное лицо с каким-то мертвым, неподвижным выражением, совсем не похожим на то, с которым он, вульгарно хохоча, развалился тогда за столом, на миг мелькнуло передо мною, и тут же, не замедляя шага, он проследовал куда-то в глубину двора и потерялся во мраке.

— За ним! — вполголоса скомандовала я.

Степа быстро развернул «пятерку».

И вовремя — через мгновение нашему взору предстал выезжающий из глубины полутемного двора… черный «Фиат».

662.

— Откуда он тут взялся? — поразилась я.

«Фиат» вырулил на дорожку и быстро поехал вперед.

Степа, не отвечая, двинулся за ним.

Идущая впереди машина выехала из тупика Музейщиков и уверенно повернула в сторону центра.

— Во! — удивился Степа, разворачиваясь вслед за «Фиатом».

Не упуская его из виду, нам пришлось ехать по центру города довольно долго.

— Угловая… Менделеева… Школьная аллея… Центральная… — бормотала я названия улиц, которые мы проезжали.

Странно… Едет по центру. Может, он и не в «Лабиринт» вовсе?..

Однако, проехав центр, Чекнецкий вдруг свернул на какую-то глухую улицу.

Заметив, что мое бормотание прервалось, Степа спросил:

— Что за улица?

— Не знаю… — медленно произнесла я.

Незнакомая улица вскоре кончилась, «Фиат» вновь куда-то свернул и некоторое время ехал прямо. В какой-то момент машина вдруг запетляла туда-сюда, и Степа еле-еле успевал за ней поворачивать.

Городские фонари стали попадаться все реже и, наконец, свет их окончательно оборвался. За окном наступила полная темнота, а черная иномарка все мчалась и мчалась вперед.

Мы следили за Олегом Чекнецким уже около сорока минут. Но казалось, что погоня длится вечность.

Неожиданно машина остановилась. Степа едва успел затормозить.

— Стой! — чуть ли не в голос крикнула я, видя, как наша «пятерка» стремительно приближается к вставшему «Фиату».

Степа дернул руль и чудом не въехал в какое-то дерево.

Из его рта выскочило непечатное выражение.

— Тише, оратор! — цыкнула я.

И в эту секунду прямо передо мной выросло кафе «Лабиринт».

Я могла поклясться, что еще мгновение назад его здесь не было!

Но сейчас оно стояло перед нами — четыре нелепо наставленных друг на друга этажа, и рядом — тусклый фонарь, свет которого освещал небольшой порожек у входа.

Степа оцепенел.

— Откуда оно взялось?!. — прошептал он в изумлении.

Но то, что случилось дальше, привело нас в еще большее изумление.

Из «Фиата» начали выходить люди. Сначала один человек, какой-то тощий и вертлявый, за ним еще один, тоже худой, но повыше ростом, потом еще и еще…

Мы со Степой переглянулись.

— Ничего себе… — выдохнул он, когда из пустой машины вылез двенадцатый пассажир.

Последним вышел Чекнецкий. Он деловито запер машину, и вся процессия начала приближаться к кафе.

Стройной группой они подошли ко входу и исчезли внутри.

Могильный холод обступил меня со всех сторон. Холод и… небытие.

Откуда эти ассоциации?.. Только что я видела тринадцать живых фигур. Они двигались… Они, по-моему, беседовали меж собой…

Но от этого факта почему-то стало еще страшнее.

Я заметила, что мой собрат по несчастью тоже не спешит выходить из уютной «пятерки».

Я поддалась его оцепенению, и мы еще пару минут не могли двинуться с места.

— Что-то мне не хочется идти туда… — признался, наконец, племянник из Астрахани.

— Тоже мне герой! — пристыдила я, чувствуя, как мой голос исказился до неузнаваемости.

— Жуткое место… — шепнул Степа очень тихо.

И он был прав.

Какой-то жутью веяло от этого мрачного здания. От этого окружающего холодного, сырого воздуха. От этой тяжелой, словно прибивающей к земле, темноты.

И от ощущения, что кафе выросло из-под земли, и что вокруг него…

Такое же чувство возникало у меня и раньше…

Что вокруг кафе ничего нет.

Нет, я не про здания, не про деревья или магазины… Я про то, что нет… ничего. Даже земли, на которую можно ступать. Даже воздуха, которым можно дышать… Там, сзади — провал… Черная пустота…

Нет… и пустоты там тоже нет…

— Что с тобой? — услышала я обеспокоенный голос Степы. — Ты так побледнела…

Я повернулась к нему и увидела, что на его лице нет ни кровинки. Такой цвет кожи бывает под синей лампой реанимации.

«Нет! Ощущению страха нельзя дать пустить корни!..» — пробился откуда-то слабый голос рассудка.

— Пошли, — решилась я и потянула парня за собой.

Тот вылез из машины, словно тряпичная кукла.

Кафе «Лабиринт» стояло перед нами — в окнах зажглись веселые разноцветные огни, и изнутри этого отчего-то внушающего ужас заведения послышался смех и какой-то шум.

— Весело… — произнес Степа таким голосом, как будто увидел смерть.

Как будто она подошла совсем близко…

Красивую, смеющуюся… В сверкающих нарядных одеждах…

Ледяную, беспощадную смерть.

Я подняла глаза на внезапно ставшее ярким здание. Вокруг — полная тьма, если не считать круга тусклого фонарного света у входа.

Иди же, иди сюда! — как будто позвало кафе.

Ласково… сладко…

Я не могу объяснить словами, что я чувствовала. Это был не просто страх — а какой-то звериный ужас. Чувство, которое присуще только животным или людям с очень обостренным чутьем. Которое гонит крыс с тонущего корабля.

— Пошли… — повторила я неуверенно. И не узнала своего голоса.

В мою ладонь ткнулась Степина рука. Я почувствовала, как сильно она дрожит.

Держась за руки, мы медленно пошли вперед.

Вязкий, прохладный воздух облепил нас со всех сторон.

— Как будто морем пахнет… — долетел до меня голос Степы. Он был совершенно безжизненный.

Вход был уже совсем близко, когда я поняла, что больше не могу сделать ни шагу. Я увидела лампочку внутри фонаря и трещинки на пороге. Но воздух… Странный воздух приобрел вдруг необычайную силу. И встал препятствием на нашем пути. Прозрачной, но непреодолимой стеной.

Из ярко освещенного окна третьего этажа раздался громкий смех. Колыхнулись занавески…

И я поняла, что проваливаюсь в эту неживую пустоту, невидимой изгородью окружавшую зловещий дом.

Последнее, что я увидела, была хрупкая рука, поправляющая занавески, легкая ткань рукава, браслет на тонком запястье…

Потом качнувшийся фонарь… знакомое лицо девушки… отголосок тихого плача или всхлипа…

И отчего-то высокий возглас Степы:

— Мама…

И тут воздух вдруг стал душным и редким. И горло мое словно закрылось, дыхание прервалось, пальцы поползли по мягкой Степиной руке и, вспыхнув, разбился купол огромного звездного неба.

ГЛАВА 29

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем до меня долетел плаксивый голос:

— Даша, очнись! Ну очнись, пожалуйста!..

Как холодно… Зачем он будит меня?..

— Дай мне одеяло… — пробормотала я.

— Какое одеяло… Что с тобой?… Как же мы теперь выберемся отсюда…

Каким-то образом я вдруг поняла, что не сплю. И дело было вовсе не в том, что я открыла глаза. Это было другое ощущение. Словно в кромешную тьму, которая наполняла сейчас мою голову, вдруг пробился откуда-то светлый луч и осветил ее глубину.

А разве я открыла глаза?..

Нет. Я их не открывала… Они были открыты. Просто какое-то время (какое?..) я бесплотной тенью парила там, где нет воздуха и земли. И в этот отрезок времени мозг был погружен в полное беспамятство.

А теперь я слышу звуки, голос… А впереди… что это там, впереди?..

— Я не запомнил дорогу… — запричитал парень.

Что это?

Какой-то огонек…

Это похоже… похоже на ларек «Эконом»!

Откуда он здесь взялся?..

Понемногу я начала приходить в себя. Чувство, будто мозги в голове пошатнулись и перепутались меж собою, постепенно стало уходить. Все медленно становилось на свои места.

Я еще раз вгляделась в светящееся пятно. Точно, это «Эконом»!

Руки, ноги и мысли обрели какое-то подобие силы.

— Смотри… — схватила я Степу за рукав, прерывая его нытье.

Он посмотрел, но почему-то в противоположную сторону.

— Оба-на! — раздался удивленный возглас. — А как это?..

— Да не туда! Куда ты смотришь? — я в раздражении повернулась к нему и невольно разинула рот.

Передо мной сияли колонны кинотеатра «Лирика», а справа простиралась освещенная Школьная аллея.

Мы стояли в двух шагах от улицы Менделеева, где я жила.

Рядом притулилась наша «пятерка».

Не найдя слов, Степан только беззвучно ахнул.

Ну и дела! — потрясенно подумала я.

Полностью обессиленные, выжатые до капли, мы молча подошли к машине, забрались в нее и медленно поехали в сторону Менделеева, 10.

Когда мы вошли в подъезд, я резко бросила только два слова:

— Ко мне.

Степа не ответил, но его благодарный взгляд ясно дал понять, что ночевки в квартире покойника он сегодня тоже не выдержит.

Дома Степа по-прежнему был молчалив. После путешествия в «Лабиринт» он очень изменился. Кажется, только теперь он осознал, какая страшная миссия мне предстоит. Он держал меня за руку и когда я заваривала кофе, и когда так же молчаливо клала на блюдечко мягкий аппетитный сыр.

Но у меня, впрочем, как и у повзрослевшего за одну ночь парня, не было никакого аппетита.

Наконец, медленно размешивая сахар в чашке, я произнесла первую фразу.

— В кафе нас не пускают.

Степа сразу понял, о чем я говорю, и как-то нелепо дернул головой, что, видимо, обозначало кивок.

Внезапно мне припомнилось жуткое ощущение того короткого небытия… Как будто я умерла… на какое-то время… Холод, мертвый холод… и кроме холода — ничего…

— Ты стояла, как истукан, — вдруг залепетал Степа. — Ты вдруг стала совершенно ледяная, а глаза у тебя были стеклянные и пустые…

Я содрогнулась от этого воспоминания. И тот же холод легкой волной вновь прошелся по всему телу. И вся моя плоть восстала против того, чтобы еще раз когда-либо вернуться в кафе «Лабиринт».

«Нет, — подумала я, и мысль эта медленно и тяжело легла на дно сердца, — мне это не под силу. Мне очень жаль, дядя Боря, но ты ошибся. Ты выбрал не ту. Во мне не найдется столько сил и мужества, что бы еще раз переступить порог этого заведения…»

При этом мысленном диалоге я внезапно вспомнила трещины на неровных, затертых ступенях кафе. Я видела их так ясно и так близко… Сколько людей сгинуло за этими ступенями?..

«Нет, — повторила я уверенно. — Прости, Борис Тимофеевич. И прощай».

А вслух сказала:

— Пошли спать.

Степа, как робот, поставил чашку в раковину и опять так же дернул головой.

«А он, похоже, уже наполовину там…», — вдруг тонким лезвием прошлось по сердцу озарение.

И все равно…

Я улеглась в постель и в июньскую ночь укрылась сразу тремя одеялами. Казалось, ростки холода тянутся даже под кожу. Дрожа, подняла взгляд на потолок.

Я не могу.

…А все-таки интересно, — подумалось мне уже в который раз, — кровать стоит на том же самом месте, где и дядина, в комнате этажом выше…

И как раз на ней, там, наверху, прямо надо мной лежал покойник…

«…Они друг на друга похожи, но все ж не одно и то же. Между мной и тобой — днем твердь, ночью воздух. Для меня — земля из дерева, для тебя — небо из камня…» — припомнилась Степина загадка.

Квартиры! Наши квартиры!

Забыв о страхе, я вскочила из постели, подбежала к низкой софе и затрясла Степу за ногу.

— Степка!

И прыгнула к нему.

Мальчишка прижался ко мне, как потерявшийся щенок.

— Послушай, меня вдруг осенило! Загадка… помнишь? Это ведь о наших с дядей Борей квартирах!

— О квартирах? — он взглянул на меня с такой надеждой, что мне стало не по себе.

Какая теперь разница, о чем загадка, если ты решила не участвовать в этом?..

— Смотри… — продолжила я, преодолевая внутреннее колебание. — Они друг на друга похожи, но все ж не одно и то же. Подходит?

Степа вслед за мной тоже уставился на потолок.

— Подходит! — и крепче вцепился в мою руку.

— Слушай дальше. Между мной и тобой — днем твердь, ночью воздух. Это о том, что днем между квартирами пол, он же потолок, а ночью…

Я сглотнула воздух, вспомнив, как пролетала сквозь стены.

— …И последнее. Для меня — земля из дерева, для тебя — небо из камня. Ну? Его деревянный пол и мой кирпичный потолок!

Я посмотрела на Степу, ожидая восторга и похвалы.

Но увидела потухший больной взгляд.

— Кирпичный потолок?.. — тускло произнес он. — А разве кирпичные потолки бывают?..

— Да в том-то и дело! Когда в моей спальне делали ремонт, отец возмущался, что часть потолка оказалась сделана из кирпича. Видимо, ширины плиты перекрытия не хватило, вот строители кирпичом и заложили…

— И что теперь? — спросил он как-то растерянно. — Ну, о квартирах… И что?

А правда, что?..

— Не знаю, — призналась я, — будем думать дальше.

— Там еще что-то было, в загадке… Я окончание забыл… Мне плохо, Даша… — произнес измученный рыжик, глядя мне прямо в глаза.

Вот уже несколько часов я не узнавала этого веселого, жизнерадостного парня.

Решение бросить все еще немного поколебалось.

— Давай спать, — повторила, наконец, я. — Завтра все рассудит.

ГЛАВА 30

На этот раз завтра пришло не так скоро. Какое-то время я лежала в своей постели, и она казалась мне чужой, как больничная койка. Несмотря на одно верблюжье одеяло и два пуховых, тело мое дрожало, словно подключенное к электрическому разряду. Потом наступила болезненная полудрема, в которой, не давая полностью погрузиться в сон, мелькали, как на весах, мысли — «переступить или остаться»… И уже почти под утро дрожь, наконец, утихла, мысли исчезли, и пришел беспокойный сон, который время от времени разбивали навязчивые, тоскливые звуки гитары…

Когда завтра, наконец, наступило, решение было принято.

Для этого мне стоило лишь войти в кухню и увидеть Степины глаза.

После завтрака я подошла к окну, отдернула тонкую занавеску, и взгляд споткнулся об эфедрин…

Легкая, неуловимая волна памяти пробежала по бессонному мозгу…

И сердце сжали тоскливые цепи.

— Задача номер один, — объявила я Степе, задернув занавеску, будто закрывая тяжелые воспоминания. — Найти «Календарь нимф»…

— Значит, ты согласна?! — перебил он.

— Задача номер два, — продолжила я, не отвечая. — Авиабилеты на Милан, на 14 число. Бери мой паспорт и дуй в аэропорт. Деньги… — я вздрогнула.

— …должны быть в шкафу.

А вдруг они снова пропали?..

Но через минуту Степа принес увесистую пачку. Я кивнула.

— Хорошо.

— Принцесса моя!.. А где ты возьмешь ноты?.. — немного оживился заторможенный парень, резво натягивая майку.

— Позвоню своему учителю из музыкальной школы, — пояснила я. — Ему уже под семьдесят, и у него огромная коллекция произведений для гитары и куча связей в музыкальном мире. Авось, он мне поможет.

— Давай! — Степа кивнул и исчез за дверью.

А я подошла к телефону и, порывшись в телефонной книжке, нашла там давно забытый номер старого педагога по гитаре Анатолия Викторовича Крылатова.

Несколько тычков в кнопки, и четырех лет расставания как не бывало…

— Анатолий Викторович! Здравствуйте, это Даша Буранюк. Да-да, та самая Дашулька!.. В этом году заканчиваю. Да, время летит! Как поживаете?.. Понимаю, возраст… Ну да, по делу. Вы случайно не слышали о композиторе Вячеславе Горячеве? Знаете, да?! Откуда я знаю… Да вот, пришлось столкнуться. Да, согласна, невероятный талант. И погиб в самом расцвете лет. А кстати, у вас нет его произведений? Да, я как раз по поводу… да! «Календарь нимф»!

Сердце под халатом забилось быстрее — мой педагог не только хорошо знал это имя, но, похоже, был о молодом композиторе Горячеве весьма высокого мнения. И секунду назад, когда речь зашла о его произведениях, он сам упомянул «Календарь нимф»!

Но в следующую секунду мое сердце разбилось.

— Нет?.. А вы не в курсе, у кого есть?.. Как уничтожил? Почему? Какая темная история?..

Темная история…

— Подробностей я не знаю, — старческим дребезжащим голосом вещал педагог на том конце провода, — но, по-моему, он утопился от несчастной любви. А незадолго до этого сжег все свои сочинения…

Утопился от несчастной любви… Так я и думала.

— И, значит, «Календарь нимф»… безвозвратно потерян?

Я судорожно закашлялась и прижалась лбом к стене прихожей.

— Попробуй узнать в библиотеке оркестра народных инструментов «Русская волна». Это единственное, что я могу тебе посоветовать. Алексей Юрьевич иногда играл со своими ребятами гитарную музыку в переложениях… Хотя разыскать «Календарь нимф» Горячева шансов очень и очень мало. Телефон, к сожалению, у них не работает, поэтому тебе нужно будет съездить в поселок Речной, в ДК «Мир и труд».

Я в ужасе закатила глаза.

В поселок Речной! Это почти на краю Земли!..

— Спасибо…

Пришлось по жаре топать в «Русскую волну», где высокомерная девица-библиотекарь, глянув на меня, как на полусумасшедшую, довольно невежливо сообщила, что у них ноты строго оркестровые, а не инструментальные.

— Чувствуете разницу? — подняла она выщипанную бровь.

— Разница примерно как между тобой и Клаудией Шиффер… — ответила я и хлопнула дверью так, что едва не обвалился потолок дореволюционного здания ДК «Мир и труд».

Я явилась домой, совершенно разбитая этим бесполезным походом. Поднимаясь по лестнице, посмотрела на часы. Половина третьего.

И что же теперь делать?.. Сочинить не только окончание, а вообще всю пьесу?.. Жюри наверняка ни о чем не догадается…

Маленькое серое пятнышко, едва уловимое краем глаза, взмахнуло крыльями у моего виска, протиснулось в узкое пространство между мной и перилами и пролетело вниз.

При чем тут жюри?.. Нужно соблюсти ВСЕ УСЛОВИЯ… — пронесся в лестничную бездну шлейф тихих слов.

Бабочка?.. Или…

— Дарья Буранюк? — вдруг вкрадчиво раздалось из-за плеча.

Я уже слышу внятную речь призраков… Господи… Я, наверно, схожу с ума…

— Посылка для Дарьи Буранюк, — снова тихо послышалось сбоку.

Мысли в голове со скрипом повернулись.

Это не дяди Борин голос… Сухой, неприятный… Женский.

Это ТА… худая…

Я медленно оглянулась.

Черные волосы… Глубокие глаза…

Внезапно я почувствовала, что ноги меня не слушаются. И, как в замедленной съемке, я бесшумно сползаю спиной по дорогущей итальянской двери собственной квартиры.

— Давайте… — почти прошептала я, опустившись на пол.

И протянула руку.

Откуда-то сверху, будто сорванный с дерева, в мою ладонь упал маленький листок бумаги.

По ногам пробежал легкий поток холодного воздуха, и вниз по лестнице быстро и неуловимо скользнула темная тень.

ГЛАВА 31

«Старушка опять решила мне помочь…» — как-то отстраненно, как будто разум витал где-то далеко, подумала я, переступая порог квартиры.

Но, вопреки витающему разуму, мысль эта меня не обрадовала, а совсем наоборот…

— Билетов нет! — радостно возвестил вышедший из кухни Степа.

— Каких билетов?.. — не сразу поняла я, скидывая тесные туфли.

— В Милан! — вытаращил глаза племянник. — Или ты в Африку, на мыс Игольный собиралась?..

И он опять по-детски заржал.

Разум постепенно возвращался из своего путешествия.

Похоже, рыжему полегчало. Чего нельзя сказать обо мне…

— Неси обед, — приказала я грубовато и, пройдя на кухню, плюхнулась на стул и добавила. — Мне еще на почту идти.

Билетов нет. А через четыре дня — первый тур конкурса…

Все рассыпается, как карточный домик… КАРТОЧНЫЙ ДОМИК…

Билетов нет…

Но об этом я подумаю тогда, когда достану ноты.

Степа выставил на стол макароны с печенкой.

— Решила еще раз гитару отдать? — и глупо хихикнул.

— А что, тебя уже не надо спасать? — притворно зевнула я. — Тогда ладно. Поиграю в пиратов. А ты к себе вали. Ишь, зажился тут, шеф-повар…

И я беззаботно махнула рукой с вилкой.

Парень насторожился.

— Извини, Даш… Я просто это…

— А-а… просто это… — понимающе кивнула я, запуская в рот первую порцию печенки. — Ух ты, вкусно! Пожалуй, должность кухарки я оставлю за тобой.

Спохватившийся Степа молча снес и эту мою колкость. Подождав, пока я переварю пищу, он осторожно задал вопрос:

— Зачем на почту?

— Извещение пришло, — серьезно ответила я и поднесла к его глазам листок.

— Ты думаешь, там ноты? — спросил он после паузы.

— А ты думаешь, что там «Книга о вкусной и здоровой пище» в помощь юному кулинару? — отомстила я за «мыс Игольный».

Я старалась говорить слегка высокомерным тоном и даже шутить, но сердце под легким сарафаном колотилось в тонкую стенку груди отчаянно и неровно, как будто внутри меня сидела живая встревоженная птица.

Рука вдруг так сильно дрогнула, что вилка выкатилась из нее и громко звякнула о кафельный пол.

Степа испуганно посмотрел на меня и, отчего-то слегка заикнувшись, предложил:

— Даша, если х-хочешь, я пойду с тобой.

Я пристально взглянула на него, решая…

Он смотрел мне в глаза бесстрашно и преданно, как собака.

— Машина еще у нас? — медленно задала я вопрос.

— У нас, но это уже становится опасным. Я заходил к Стасу, он пока еще с мутными глазами бродит с кистью перед мольбертом, но к вечеру намеревается выдвинуться в город… — замялся парень.

Я решительно встала.

— Собирайся. Мы немедленно едем на Ягодную.

Дверь подъезда почему-то не поддавалась, словно снаружи ее подпирало что-то очень тяжелое.

— Отойди-ка! — отодвинул меня Степа и со всего размаху наподдал изнутри.

— А-а! — раздался истошный вопль, и железная дверь распахнулась.

Оказалось, что она была прижата собравшейся возле подъезда толпой соседей, и, открывшись от толчка Степы, ударила по заду толстую Надю Козяичеву. В центре, отчаянно жестикулируя, возвышалась фигура Андромеды Николаевны.

Увидев это зрелище, я слегка притормозила движение.

— Пойдем! — нетерпеливо потянул меня за руку Степа.

Но я уловила краем уха обрывок несущейся над толпой громогласной речи и остановилась.

— …А он только-только спохватился! — как Ленин на броневике, вещала дочь космического инженера. — Искать побег! Я говорю — бежи, бежи, милый, мож еще захватишь…

Боже, неужели в семье инженера бытовали такие простонародные выражения?.. Ведь мать у Андромеды тоже была благородных кровей… Откуда дочь знатного семейства нахваталась этих слов? Наверно, от своей няньки из деревни Волгино, на чьем попечении она, по разговорам, воспитывалась чуть ли не до четырнадцати лет. А может, нянька вообще увезла настоящую Андромеду, когда та была еще младенцем, в свою деревню, а взамен подсунула им какого-то чужого ребенка?..

Дочь пастуха и свинарки…

Понасмотришься тут «Пусть говорят», а потом лезут в голову подобные мысли…

— Пойдем! — снова раздраженно зашептал подросток. — Что ты застряла?

— Подожди… — отмахнулась я, прислушиваясь.

Не понимая причину заминки, Степа тоже остановился.

И тут мы увидели выруливающего из-за угла Стаса Ревицкого. Как всегда, немного подшофе, или, как говорил один мой знакомый, «под небольшим шофе», авангардист петлял по тропинке к родному подъезду. На нем была дорогая рубашка, застегнутая на одну пуговицу выше и от этого слегка перекошенная, какие-то нелепые, очевидно дизайнерские, цветные штаны и домашние тапочки. Увидев надвигающегося друга, мой спутник почему-то попятился назад.

Толпа зашумела.

— Да там, за углом она! — возбужденно воскликнул Стас. Причем довольно трезвым голосом.

— Что случилось?! — театрально громко произнес Степа и торжественно выступил вперед, принимая живописца в распростертые объятия.

— Да развалюха моя сама собой отъехала на Школьную аллею! — почесывая длинные русые патлы, пораженно сообщил тот. — Прикинь, сунулся ехать — ключей нет, тачки нет… Меня, блин, уже в картинной галерее заждались, а я ее по городу искать должен, шляется где-то…

— Как это ключей нет? — деланно удивился Степан. — А это что?! — и он высунул из безразмерных Стасовых штанов связку ключей. — Вот же они!

Стас потрясенно воззрился на Степину руку.

— Как они сюда попали?!

«Какой актер пропадает!» — в свою очередь восхитилась я.

— Пить надо меньше! — грозно ответила за Степу Андромеда Николаевна и призывно махнула мусорным ведром. Толпа, разочарованно загудев, потянулась к подъезду.

— Спасибо, друг! — обнял Стас своего спасителя. — Если б не ты, я бы эти ключи неделю искал! И когда я успел их сюда засунуть? Ваще не помню, блин!

А я удивлялась другому — когда Степа ухитрился их туда засунуть?!

— Фокусник… — процедила я тихо.

А вслух заявила:

— Нам пора!

— Это куда это вам пора? — растянул Стас рот в добродушной улыбке. — Никуда я вас не пущу!

И он повернулся к Степе.

— Пойдем, покажу тебе новую картину! «Елена Прекрасная на сером волке» называется!

— Нет… — отпрянул Степа. — Мне Дашу нужно проводить!

— А мне сказали, Дашка замуж вышла! За владельца десяти заправок!

«Четыре авиакомпании путем передачи из уст в уста превратились в десять заправок», — отметила я про себя.

Станислав Ревицкий, слегка пошатываясь, снова дружески обнял невысокого рыжего парня.

— Пойдем! Ты меня обидишь, если не посмотришь картину! Какой ты мне после этого друг? — и он насупил красиво изогнутые темные брови.

— Не сейчас! — заупрямился новоявленный благодетель.

Но Стас был похож на капризного ребенка. Снова почесав в голове, он воскликнул с обидой:

— Тогда чтоб ноги твоей в моем доме больше не было, ты меня понял? Выбирай — или моя дружба и картина, практически шедевр, или замужняя женщина… Выбирай — здесь и сейчас!

При этом он вертел на пальце удивительным образом нашедшиеся ключи, и эти ключи одновременно приковали и мой, и Степин взгляды.

Наконец, я оторвала взор от извлеченной из штанов находки и подняла глаза к жаркому слепящему солнцу.

Летний день в самом разгаре, и на почту я вполне могу сходить сама…

А вот шаткое расположение упрямца-Стаса и его «пятерку» нам упускать никак нельзя.

— Хорошо, — наконец, согласилась я. — Иди полюбуйся шедевром авангардизма. А я быстро… одна нога здесь, другая там.

Автор шедевра довольно улыбнулся и, не выпуская Степу из дружеских когтей, бросил косой взгляд на мои загорелые ноги, прикрытые шелковым сарафаном.

Степа понял мою очевидную мысль. И все-таки придержал меня за руку.

— Точно? Ты уверена?..

Я еще раз взглянула на ясное безоблачное небо. Потом на зеленую шумную улицу, на спешащих по ней людей, смеющихся детей в песочнице…

Ну что со мной может случиться?!

— Уверена! — подтвердила я и подтолкнула приятеля к Ревицкому. — Иди! Стас, у тебя рубаха застегнута неправильно!

— Где? — опустил глаза творческий человек и завел за ухо спутанную прядь. — Во блин! Ну-ка, ну-ка… — и он озабоченно принялся исправлять оплошность.

— Крепи дружбу и карауль тачку! — незаметно шепнула я на ухо своему вот уже несколько дней лучшему другу. — А я быстро!

— Только не задерживайся! — с тревогой шепнул в ответ парень и через несколько секунд, подгоняемый Стасом, исчез в подъезде.

Скрип закрывшейся за ними двери показался мне каким-то невеселым.

Постояв еще с минуту, я зачем-то погрызла указательный палец, что говорило о состоянии легкого волнения, потом, вздохнув, двинулась к светофору, чтобы перейти дорогу к остановке автобуса.

ГЛАВА 32

…Как объяснить тоску, что выворачивала мне сердце, когда в яркий июньский день я брела вперед по бескрайнему лугу, глядя на опоясывающий его зеленый лес с вековыми дубами?.. Как передать неведомое мне до этого дня состояние, когда вместо того, чтобы сделать шаг вперед, хочется бежать назад, бежать, ни разу не оглянувшись?.. Когда ласково шелестящие под ногами травы обнимают шелковой прохладой голые ноги, а кажется, будто они тянут к тонкой коже маленькие щупальца?.. Надо мной высокое голубое небо, длинные прозрачные облака, а в душу прорастает зима с ее тяжелой старческой поступью…

Этот маленький дом, очертания которого уже показались впереди, в дымке солнечного света… Почему при виде него по телу пробегает липкая дрожь, а в голове опять начинают возникать голоса?.. Откуда-то, прямо в недра души проникают неотчетливые, тихие стоны, горькие, мучительные стенания, и биение собственного сердца звучит в груди, как поминальный набат?..

Зачем я иду туда? Почему в голове так тяжело и мутно?.. Отчего сделались ватными руки, а ноги будто вообще уже не мои, и кто-то за меня передвигает их по поредевшей траве и выводит на узкую тропку перед крыльцом?..

Я не хочу…

Я подошла к избушке, как будто заболев по пути отчаянной, горькой тоской. Увидела ее низкую деревянную дверцу. Как и в прошлый раз, на ней висел заржавевший замок. Такое чувство, что с прошлого раза… нет, такое чувство, что не с прошлого раза. А с прошлого столетия никто не трогал этого замка.

А вокруг распростерлась такая же вековая тишина — такая, что, казалось, ее можно было рассечь острым лезвием сабли. И увидеть, как она расколется надвое. Звенящая, неестественная тишина. Словно на краю земли, где нет жизни… А есть только мертвый, ледяной покой…

Вечный покой… — шевельнулось в замороженной голове.

Совсем недавно возле одного ночного заведения меня уже посещало подобное чувство…

Ничего нет…

Я вздрогнула и как будто немного ожила. Подойдя к дверце, подергала замок. Ну где же ты, милая бабулька?.. А я так надеялась, что ты передашь мне Славушкины ноты… Зачем же ты меня обманула?

И опять где-то в глубине тонко взлетел и оборвался стон.

Голубое небо, в котором нет птиц. Шелковая трава, в которой нет ни жуков, ни кузнечиков…

Напрасное путешествие.

И усталость. Бесконечная усталость, когда не слушаются ноги… Когда мучительно хочется спать…

Неожиданно для себя я зевнула.

И в прошлый раз, когда я была здесь, мне тоже… тоже… а-а… Да что же это со мной?..

Отчаянно борясь с наплывающим сном, я повертела головой в разные стороны.

И вдруг увидела собаку.

Она вышла из-за угла избушки — низенькая, какая-то длинненькая, с большими глазами и висячими ушами. И внимательно посмотрела на меня. Потом вильнула хвостом…

И сон как будто начал слегка таять…

Пробудившееся пространство заполнили мысли.

Собака! Посреди вечного покоя… Значит, здесь все-таки кто-то есть?!

Тем временем собака почесала плечом ухо и еще раз пристально посмотрела на меня. Потом медленно развернулась и пошла обратно туда, откуда пришла. Когда ей остался только шаг до того, чтобы исчезнуть за углом, она вдруг повернула голову и опять встретилась со мной глазами…

Какие у нее грустные глаза…

И она как будто зовет меня за собой…

Не переставая удивляться, откуда она тут взялась, я окинула взглядом ее тщедушное тельце.

И увидела

ЯЗВУ НА ЕЕ БОКУ.

Точно такую же, как у той собаки… возле «Лабиринта»! В ночь, когда я ездила туда выступать!

Сердце из груди вдруг скакнуло прямо в горло.

Нет… не точно такую же. А ТУ ЖЕ САМУЮ!

Потому что это была именно та собака!

В ту секунду, что я ее узнала, собака исчезла за углом почты.

Не успев даже сообразить, что делаю, я быстро шагнула за ней.

И в следующее мгновение на улице наступила ночь.

В лицо ударил резкий свет фонаря, от которого я зажмурилась.

А когда я открыла глаза, передо мной в кругу этого режущего света возникло знакомое здание из налепленных друг на друга четырех каменных этажей. Дверь «Лабиринта» была, как обычно, распахнута настежь. За те короткие секунды, пока я щурилась от яркого света, собака куда-то пропала.

Изнутри не доносилось ни звука. В окнах было темно и не чувствовалось никакого движения. Все в той же звонкой тишине передо мной лежал кривой порог с мелкими трещинами на потертом камне. А за ним, в глубине дверного проема, царила густая непроглядная темнота. Дрожа под сарафаном, как осиновый лист, я переступила порог и потонула в этой темноте.

ГЛАВА 33

Тяжелая мгла окутала мое тело, едва я оказалась за порогом этого мрачного заведения, в котором трижды бывала между сном и явью. И которое так долго и безуспешно искала наяву. И вот я внутри него. И мне кажется, что кафе живое, что оно медленно, еле ощутимо дышит, и где-то в глубине бьется его огромное каменное сердце… Несколько неуверенных, робких шагов… И вот мы уже дышим одним дыханием, и стуки наших сердец перекликаются и сливаются в единый стук, и с каждой секундой «Лабиринт» поглощает меня все глубже в свое засасывающее, безмолвное, не имеющее ни начала, ни конца, нутро, в свою страшную непроглядную темень, от которой веет какой-то тупой обреченностью…

«…Сколько их сгинуло за этим порогом?..» — вспомнилось мне собственное изречение, и я вдруг резко вздрогнула. А ноги все вели и вели меня вперед по рыхлой сыроватой земле, похожей на песок… А в ноздри вливался густой терпкий соленый воздух.

Он утопился от несчастной любви… В море… — у меня возникло ощущение, что я бреду по берегу этого моря, и я невольно содрогнулась.

«Нужно найти комнату, где проходила игра…» — словно ветром принесло откуда-то неясное решение.

Где же она может быть?..

Я наугад развела руки в стороны, и правая ладонь ткнулась в какую-то неровную стену.

Наверно, где-то здесь…

Дверь. Я чувствую дверь…

Внезапно сзади раздались тихие шаги.

Непередаваемый страх сковал мое сердце. Как будто ледяная рука сжала его в тиски.

Ладони заскользили по холодным кирпичам, и я нащупала длинную металлическую ручку.

В этот момент мимо меня прошла слабая волна, словно кто-то невидимый приблизился ко мне.

— Сюда… — прошелестел возле уха чей-то старческий голос. То ли шепот, то ли выдох…

В темноте блеснули стекла очков, и шлейф легкой ткани или просто ветер, который гулял здесь, как на морском побережье, коснулся обнаженной ноги. В бессознательном ужасе я ухватилась за ручку, и дверь отворилась — легко и бесшумно.

Вместо пола за дверью стоял белесый туман, но заметила я это, уже сделав единственный неосторожный шаг и понимая, что проваливаюсь сквозь него в какую-то бездну.

«Борис Тимофеевич! Что же ты делаешь со своей бедной Дарьюшкой?..» — подумала я, медленно, как будто вес мой внезапно стал не больше веса пушинки, пролетая вниз. И, по-моему, эта мысль не полетела вместе со мной… Она была тяжелее меня, она была, как здешний воздух — сыроватая и тугая.

И я почувствовала, что мой мысленный возглас остался где-то там, наверху. И часть меня — тоже осталась там.

И в тот же миг я опустилась, как на дно бездонного колодца, в знакомую груду тряпья.

«Где-то здесь…»

Отгоняя тишину, я сунула руку в карман. Спички. У меня должны быть спички.

Точно, они были. Вчера вечером, возвращаясь из библиотеки оркестра «Русская волна», я купила коробок за рубль. Потому что у Бориса Тимофеевича не было плиты с электроподжигом, как в квартире моего папы-адвоката.

И сейчас этот маленький коробок оказался весьма кстати.

Я осветила дощатый стол, скамейки, отдельные стулья. Какое-то решетчатое окно… Узнавая весь этот пустынный интерьер, осторожно подошла к шкафчику в углу.

Здесь.

Сырость приблизилась к ногам. Обняла их. В голове снова стало мутно, лениво и сонно. Мысли как будто затаились в ней, уступая место наплывающему дурману. Мозг начал медленно погружаться в мягкий обволакивающий сон. Когда я подошла к шкафчику, я уже почти не помнила, что нужно сделать.

Руки сами собой открыли скрипучие деревянные дверцы. Вынули карты — какие необычные! — дамы, как персонажи сказок… А валеты… Руки стали слабыми, как у младенца, и карты веером медленно-медленно закружились и рассыпались по воздуху…

Еще одна спичка.

Кружки с запахом пива… свечи… какие-то камни… и…

Журнал.

Что за журнал?..

«Журнал регистрации…»

Мозг вяло скомандовал искать имя и дату.

Ай! Догоревшая спичка больно коснулась пальцев, и он проснулся.

Искать! Скорее!

Раздел «Архив».

Год 1986.

Отозвавшись на приказ разума, пальцы медленно побрели по страницам, по строкам, по именам…

Еще одна спичка… Еще и еще… В сыром воздухе они вспыхивали вяло, мерцали тускло и тут же гасли.

Под моим еле-еле передвигающимся по бумаге длинным ногтем плыли корявые строки; глаза, щурясь, вчитывались, искали, искали и, наконец, нашли.

Борис Тимофеевич Залевский. Год 1986. Код пари — 10.10.

И два звонких имени.

Вячеслав и Аля.

ГЛАВА 34

Мозг едва успел уложить эту информацию на какую-то дальнюю полку, когда неясные шумы в голове вдруг начали стремительно приближаться и нарастать, и власть сна приобрела такую мощь, что, ища выход из игровой комнаты, который должен был находиться где-то совсем рядом, я трижды невольно зевнула и два раза споткнулась непослушным телом о стулья.

Мгновения утекали… и они уносили мою жизненную энергию.

Я понимала это. Я судорожно боялась этого! Боялась всей своей кожей, всей кровью, которая как будто тоже замедлила свое течение по жилам. Но ускорить собственное перемещение я не могла. Наоборот, движения тормозились с каждой секундой, а уплывающие мысли становились обрывочными и разрозненными.

…И мозг слабел и проваливался в какое-то тупое беспамятство…

А выход все никак не находился.

Как же это… Здесь же есть дверца, за которой я пряталась ночью… Она должна быть… Но ее нет…

Мысли отчаянно путались, и я в прострации блуждала по маленькой комнатке, как по самому настоящему лабиринту, снова и снова обходя все те же четыре гнетущие черные стены.

Внезапно удивительный сон окончательно свалил меня с ног. Рука, ощупывавшая стену, прочертила безвольную горизонтальную линию и, потеряв последние силы, упала вдоль шелкового сарафана. Сейчас и я упаду… и усну так сладко, как не спала даже в глубоком счастливом детстве… Я почувствовала, как качнулся вокруг меня белесый воздух… как он начал трескаться и крошиться мутными неровными клочьями…

Сладкое падение… и вечный сон… только скорее… Я больше не могу слышать этих нарастающих стонов и горьких, безнадежных всхлипов, плача, грубых окриков, неистового смеха, обрывков гитарной музыки и еще каких-то далеких звуков, с каждой секундой все сильнее разрывающих мою голову.

Но упасть я не успела.

В самый последний миг тело вдруг стало прозрачным и словно растворилось в белом клочковатом воздухе. Ноги потеряли опору, и, пытаясь ее нащупать, я внезапно поняла, что ступни в плетеных шлепанцах уже не могут достать до дна этого колодца… Чье-то знакомое теплое объятие вновь укрыло меня, и неведомо откуда взявшийся легкий поток ветра приподнял к самому потолку мою тающую оболочку. Не успев испугаться, я быстро пролетела сквозь белую штукатурку, сквозь какие-то комнаты, похожие на тусклые гримерки… В ушах стучало биение чьего-то близкого сердца… А перед глазами маячили размеренные взмахи тяжелых опахал.

Она прилетела!..

Взмывая все выше и тараща глаза, я вдруг оказалась внутри того самого зала, где выступала с Димкой. Бесконечные ряды черных кресел… и ощущение незримого присутствия людей… нет, не людей…

Страшное ощущение подкралась к горлу.

…призраков… Мне и сейчас показалось так же, как и тогда. Что в абсолютно пустом зале

так тесно… что воздух сжат, как пружина.

Окажись я сейчас там, ВНИЗУ, СРЕДИ их невидимой толпы, я сошла бы с ума от ужаса…

Снизу вдруг подул сильный леденящий ветер, как будто в полу зала открылась бездонная воронка… Подземный холод объял мои ноги, забравшись под купол сарафана.

Они повсюду… Они вперили в меня свои пылающие невидимым светом жадные глаза… И они тоже видят меня… чувствуют…

И ЖАЖДУТ…

Они раскинули невидимые густые сети, и движение мое как будто замедлилось… словно я влипаю в этот воздух, как в тягучий мед… Скорее… вырви меня отсюда! — мысленно взмолилась я к своей спасительнице, чувствуя многократное прикосновение к ступням и пяткам чего-то отвратительно теплого и влажного, похожего на липкие языки…

Крылья сделали мощный рывок… Перед глазами мелькнул потолок зала, огромная люстра, словно с фотографии городского театра до революции, распахнула свою сердцевину, и, просунувшись прямо внутрь этой люстры, я вылетела снаружи, на следующий этаж «Лабиринта».

Теперь передо мной, в маленькой гримерке, сидели за столом три женщины. Яркий свет осветил лицо одной из них.

Какая красавица! — восхитилась я.

Бледная кожа, нежная полуулыбка, огромные, волнующие глаза…

Совершенная красота!

Но в то же мгновение губы красавицы чуть раздвинулись, и прекрасное лицо странно исказилось… Совсем чуть-чуть, едва заметно! Но этого легкого движения хватило, чтобы загадочная полуулыбка превратилась в дьявольскую усмешку, обнажив сверкающие белизной, но чересчур длинные зубы… Глаза сузились, и блеск зрачков утонул в глубокой, беспросветной черноте.

Я почувствовала дурноту. Скорее, милая!.. Скорее наверх…

— Ты останешься здесь… — раздался над ухом тихий шелест.

Неожиданно мое тело опять наполнилось силой и полным человеческим весом и, не успела я удивиться тому, как наливаются руки и проясняется мозг, как крылья бабочки раскрылись, и в ту же секунду я больно шмякнулась на пол маленькой комнаты с белыми стенами и мебелью, завешенной прочной светлой тканью.

ГЛАВА 35

Потирая ушибленное бедро и не в силах вымолвить даже тихого ругательства, я приподнялась с пола и с удивлением оглядела место, в котором оказалась.

Зачем я здесь?..

Над головой пронесся удаляющийся шелест крыльев. Я быстро повернула голову и краем глаза уловила движение пестрого обрывка куда-то вверх и вбок, сквозь полутемные очертания потолка.

Бежать отсюда! — стрелой прилетела мысль. — Зачем она принесла меня сюда? Я ведь уже узнала то, что мне было нужно…

Замотанные в белый лен, как в саван, низкие и широкие шкафы для одежды… Посреди комнаты — пустой, не накрытый ничем маленький круглый столик…

Я в недоумении остановилась возле него.

В глубине зияло широкое окно, а за ним царила серая мгла. Но она была совсем не похожа на летние сумерки. Она была похожа на промозглый вечер последних дней октября. Как будто на улице стояла поздняя осень… Издали казалось, что за окном сыплет мелкий дождь, а если высунуть голову в окно, то увидишь низкие свинцовые тучи, повисшие над городом…

Если высунуть голову в окно…

А если, и правда, высунуть голову в окно?..

Внезапно желание выглянуть из окна стало настолько сильным, что, забыв о страхе и осторожности, я двинулась прямиком к нему. Но что это?..

Какая-то смутная тень, отливающая тусклым серебром, возникла вдруг посреди комнаты. Когда я заметила, что воздух впереди быстро сгущается в очертания чьей-то фигуры, замедлять шаг было уже поздно, и я на ходу просочилась сквозь этот размытый силуэт. Я нырнула прямо внутрь этой тени, и она облекла меня в свое легкое, но прочное одеяние.

В то же мгновение острая боль пронзила меня всю, от головы до пят, будто огненная стрела прошила мое тело.

Я испытала странное ощущение, что вобрала в себя чьи-то воспоминания. Сердце мое раздвоилось и впустило туда чужую любовь. Я почувствовала ее всем своим существом — такую любовь, которую не знала никогда до этого мига. Но… это была не моя любовь… Это было чувство какой-то другой девушки. К незнакомому мужчине. Тем не менее, я воспринимала эту любовь, как свою.

Передо мной прошла череда картинок — робкие, притягательные взгляды, танец и касания рукавами… Какая-то клятва… Никто и никогда не разлучит нас… Предстоящая свадьба… А потом… что случилось потом?.. Откуда-то выскочила дата — 10 октября — он уехал… и разлука, расставание… Из тех, что именуют маленькой смертью.

И перед глазами почему-то опять встала картина разрывающего сердце бега по мостовой рыдающей девушки…

Сердце сжалось так, что на какое-то время я перестала дышать.

В эту секунду мой путь к окну был завершен.

И в тот же момент снаружи раздались грубые голоса, и я, уже достигнув окна, невольно обернулась на дверь.

— …Вторая игра, Олег Вадимович! — послышался неприятный тенорок.

Чекнецкий! ЗДЕСЬ!!!

— Кто ведет запись? — спросил кто-то резко. Наверно, это был он.

— Секретарь прибудет с минуты на минуту. Олег Вадимович! В игровой что-то странное…

— Странное?.. Что именно?.. — задал вопрос Чекнецкий голосом, окрашенным в такой багровый тон, что я сразу поняла — мои представления в кухне об улыбчивом молодом человеке не сбудутся.

Опираясь рукой на подоконник, я в ужасе заметила, что голоса стали громче.

Они приближались!..

— Карты, Олег Вадимович!.. — залебезил собеседник, чуть задыхаясь, будто не поспевал за тем, кому отчитывался. — Карты рассыпаны! Неужели кто-то из МИРА?..

— Из МИРА?!

Тон Чекнецкого стал тверже холодного металла.

— Проверить все помещения. Банкетный зал и все остальное. Немедленно! Ты слышал?!

— Олег Вадимович…

Голоса раздались совсем рядом.

Я инстинктивно отскочила от окна и, все еще облаченная во что-то легчайшее, словно сотканное из лунного света, встала на цыпочках за шкафом в углу.

В пересыхающем от страха горле не хватало воздуха. Перед глазами, как будто в предчувствии неминуемого конца, начали мелькать картины давнего и недавнего прошлого… И то последнее счастливое летнее утро, когда я шла в училище на контрольную по музлитературе. Тогда я еще не знала, что вместо солнечной Италии жизнь заведет меня в несуществующее кафе за черным лугом… Каким пустяком казалась мне в эти долгие мгновения та несданная контрольная! Ведь тогда со мной был самый любимый в мире город… Ласковый июнь целовал мои оголенные плечи, беспечный ветер трепал длинные волосы, которых уже не вернуть; и веселое солнце щедро дарило свои лучи…

Как давно это было…

Я больше никогда не увижу солнца.

Мне осталось ждать совсем немного.

И в последние минуты со мной — только эта темная комната с отблесками осенней луны из окна.

Эта ловушка.

Тупик, из которого нет выхода.

Я сжалась внутри неясной тени, окутывавшей меня.

— …Здесь тоже проверить, Олег Вадимович?.. — вырвал меня из воспоминаний, смешанных с ужасающей реальностью, шепелявый тенор, и низкая дверь распахнулась настежь.

…Ну вот и все, дорогой Борис Тимофеевич.

ГЛАВА 36

В проеме показалась коренастая кривоногая фигура. Она прислонила руку козырьком ко лбу, и маленькие неприятные глазки, сощурившись, быстро забегали из угла в угол.

Потом расширились и без того широкие ноздри пришельца и втянули в себя как будто весь воздух, что был в комнате.

Забившись в угол, как загнанная мышка, я застыла от ужаса. Поднятая ноздрями посетителя, в комнате взвилась белесая пыль.

Господи, только бы не чихнуть!..

Изо всех сил я сдержала этот мучительный порыв.

Уходи. Уходи!!!

Но фигура, видимо, не удовлетворилась осмотром от двери. Помедлив, она сделала шаг вперед и начала неспешный обход комнаты.

Я замерла, почти не дыша.

Стена. Вторая стена. Маленький столик в центре… Вот проверяющий коснулся руками шкафа… Вот ощупал комод… Но, как бы медленны ни были эти движения, он неотвратимо приближается к углу, за которым, завернувшись в чью-то неощутимую тень, стою я…

Вдруг ребро шкафа ухватила костлявая рука. Слегка приподнялась и помялась светлая ткань под волосатыми пальцами, возникшими прямо перед моими глазами.

— Тарас. Ну что там? — недовольно раздалось снаружи.

Рука отпустила ткань, и та вновь заструилась по деревянному боку шкафа.

Совсем рядом раздался тяжелый топот, и чуть ли не в ухо мне гаркнул сиплый тенор:

— Только память невесты… Никого…

— Тогда иди сюда! — приказал металлический голос.

Шаги поспешили обратно к двери, и зловещая фигура исчезла. Дверь с громким стуком захлопнулась.

Прошло еще несколько секунд.

И из моего горла вырвался сдавленный выдох облегчения.

Нет, здесь была не только память невесты… Та, кого они искали, тоже находилась в этой комнате… Просто за минуту до появления коренастого меня поманила к себе еле различимая серебристая тень девушки. И укрыла своим одеянием-невидимкой.

И только это меня спасло.

Слегка придя в себя, я хотела выйти из уютного облачения, но неожиданно обнаружила, что стою под темным потолком уже без его защиты. Сердце сильно и неровно билось. На лбу выступили капельки пота. Нужно бежать отсюда, и как можно скорее… Все эти тени, силуэты, фигуры… странные, страшные… Зачем же бабочка принесла меня сюда?!

Трясущимися ногами я сделала шаг к дверце, выводящей наружу, в темный коридор третьего этажа неприветливого кафе «Лабиринт».

Мертвый воздух как будто напрягся.

И в нем звонко, как капель, вдруг рассыпался и утих отголосок плача, и крылом взмахнуло легкое движение хрупкой руки…

Стоя уже у самой двери, я автоматически обернулась в ту сторону, куда промелькнула серебристая память невесты.

В полумраке белели все те же завешенные тканью какие-то шифоньерки, тумбы и пустой столик посреди комнаты.

Пустой?..

По-моему, там что-то есть…

Вглядываясь в полумрак, я медленно сделала шаг к столику. Потом еще один… Еще и еще… Пока, наконец, не оказалась возле него.

На краю стола лежал какой-то длинный плоский предмет… похожий на журнал.

Я взяла его в руки и поднесла к глазам.

Неразборчивый почерк… и все же… и все же ЭТО БЫЛ ОН!

«Календарь нимф»!

Пробормотав «Спасибо…» невидимой обитательнице комнаты, я схватила долгожданный подарок и стрелой выскочила за дверь.

Теперь бегом отсюда!!!

Быстрее, быстрее, быстрее…

По вязкому, рыхлому, как песок, полу бесшумно побежали мои шаги. В кромешной мгле ничего не было видно — широкий коридор или узкий, короткий или длинный… Он нигде не кончался, и все время куда-то сворачивал…

И ни единого, даже самого слабого проблеска света…

Вдруг в обступающем мраке я больно наткнулась на что-то…

По-моему, это лестница!

Потирая ушибленное ребро, я ухватилась за перила и начала было спускаться вниз…

Со второго этажа неожиданно раздались пьяные реплики и веселый женский смех. Откуда-то блеснул свет, и недовольный высокий голос промолвил:

— Да проверь ты, в конце концов, третий этаж! Кто-то же рассыпал колоду!

— Госпожа секретарь, но я обошел все номера!

Страх вмиг сковал мои ноги, и я, замерев, притаилась на лестнице. Сердце под сарафаном кувыркалось как бешеное.

— Недавно интересовались одним старым пари. Пари 1986 года.

— Память невесты?

— Да, именно она. Еще раз проверь одиннадцатый номер. Да шустрее! Кто бы это ни был, он должен скрываться именно там!

Где-то внизу, видимо, приоткрылась дверь, потому что свет блеснул ярче.

— Слушаюсь, госпожа секретарь! — послышалось совсем рядом.

Не дожидаясь развязки, ноги вдруг стремительно понесли меня вниз по лестнице. Я бежала, как оглашенная, вниз и вниз, а потом, когда лестница, наконец, кончилась, метнулась на мерцающий где-то далеко-далеко тусклый огонек фонаря с улицы.

Пробежав еще несколько метров, я увидела расширяющийся навстречу проем двери, а за ним темное небо и огромную круглую луну.

Луна заплясала перед глазами, я завернула за угол и, сжимая в руках бесценный «Календарь нимф», без сил рухнула на маленький дощатый порог почты.

И только в этот момент заметила, что один из моих шлепанцев остался где-то в глубине кафе «Лабиринт».

ГЛАВА 37

На другой, живой стороне кафе уже смеркалось. Порог избушки начинал тонуть в сгущающемся вечернем мраке. Зажав оставшийся шлепанец в руке, я понеслась босиком через стремительно тускнеющий под заходящим солнцем луг, слыша в тишине лишь неровный стук собственного сердца. Вековые дубы, беззвучно шелестя, кивали мне издалека своими огромными кронами. И они не кончались… Они нигде не кончались! Они лишь сужались где-то на едва различимом горизонте.

Больше никогда… никогда… — тяжелым колоколом звенело в голове.

Страх гнал меня вперед. Он нес меня на своих воздушных парусах и придавал отчаянную скорость. Пока я еще здесь, на этом лугу, он не отпустит меня…

Острые шипы каких-то растений кололи мои ноги, но я этого не замечала. Я чувствовала за своей спиной десятки невидимых рук, тянущихся к моей одежде… Те самые липкие, жадные, голодные взгляды прожигали дыры в моем тонком сарафане, оставляя метки между худыми лопатками. Мне казалось, что те, кому повезло больше, успевают коснуться меня губами… Отвратительными, влажными, мертвыми губами…

Я ощущала кожей эти ожоги… и язвы, в которые превращаются следы поцелуев…

…Вдруг мои ноги сами собой взлетели на пригорок, и я, от неожиданности споткнувшись на последнем шаге, распласталась на

дорожном асфальте.

От резкого падения мысли в голове рассыпались, как фигурки детской пирамидки.

С трудом приподнявшись, тяжело дыша, я села прямо посреди темной дороги. Машинально потрогала окровавленные ступни. Потом придвинула к себе отлетевший в сторону «Календарь нимф». И только тут сообразила, что луг, наконец, кончился.

И преследовавшие меня существа остались позади.

В душу неуверенно прокралось тихое ликование.

Они остались там!

Я СВОБОДНА!

И над лугом, лежащим подо мной, над далеким дубовым лесом, над дорогой, на которой я сидела, — пролетел мой громкий торжествующий крик.

Он еще не успел утихнуть, когда на левое плечо легла тяжелая рука.

И сзади, отрубая слова, как куски от скалы, прозвучал мужской голос:

— А теперь вставай. Я давно тебя жду. И уже заждался.

Крик повторился. И теперь это был вопль смертельного ужаса.

Я поняла, что у меня не хватит сил обернуться.

Ловушка захлопнулась.

… — Даша. Даша! — затряс меня кто-то за плечи. Голос… он какой-то знакомый… И лицо, белеющее передо мной, тоже знакомое. Это…это…

— Даша, вставай, милая! Это же я… Я приехал на машине… С тобой все в порядке?

Полубезумным взглядом я уставилась на Степину белую рубашку.

— Это ты?.. — хрипло прошептала я.

— Вставай… — он взвалил меня на плечо и потащил куда-то. — Сейчас, сейчас, тут близко…

И в следующую секунду я, как сноп, рухнула в салон «пятерки» Стаса Ревицкого.

Свет внутри салона больно ударил меня по зрачкам. Я невольно сощурилась.

Через мгновение за рулем появился Степа. Все эти ощущения были нечеткими, и картины плыли, как в тумане.

Машина тронулась, кресло подо мной качнулось, темнота за окном встала высокой стеной.

Сбоку раздались какие-то звуки. Я медленно повернула голову и увидела Степино довольное лицо, шевелящиеся губы и руку, трясущую ключами от машины.

— Дубликат ключей… дубликат ключей… — шибануло по мозгам.

Я посмотрела на эту руку в веснушках и на неприятно дребезжащие ключи.

Мы слишком далеко зашли.

ГЛАВА 38

— …Зато теперь я знаю код, — закончила я рассказ, лежа в постели с компрессом на голове и чашкой кофе на тумбочке.

И рюмочкой виски рядом.

Запоздалый нервный озноб, настигший меня уже на пороге дома, сейчас почти прошел. Мне было тепло, уютно и даже спокойно. Рядом в кресле восседал веснушчатый Степа и озабоченно смотрел на меня.

Домой я явилась босиком. Оставшийся шлепанец пришлось выбросить возле урны у подъезда. Бросить его прямо в урну, в гору бутылок, бумаг и окурков не поднялась рука. В другое время я бы очень сокрушалась о потере любимой обуви (эти шлепанцы с плетеными ремешками отец привез из Индии), но сейчас мне хотелось только одного — уснуть глубоким и ровным сном.

А проснувшись…

Но нет. Этого-то точно не случится. Иначе мне стоило бы проснуться уже давно…

В роскошном номере итальянского отеля…

— Значит, завтра ты уже сможешь закрыть пари на законных, так сказать, основаниях… — перебил мое мысленное лирическое отступление Степа.

Образ итальянского отеля мгновенно разрушился, а вместо него в памяти возник металлический голос «госпожи секретаря» по телефону, и мое сердце покрылось тонкой, едва ощутимой корочкой льда. И живое биение его под этой корочкой чуть отдалилось…

Этот черный лес… этот луг с острыми колючками и тенями за спиной… мне придется посетить еще раз.

Неужели никто не сможет закрыть пари, кроме меня?.. — снова всплыло на поверхность души горькое отчаяние.

И в ответ ему из глубины памяти метнулся вверх умоляющий крик из письма: «Дарьюшка!..»

— Хорошо, хорошо… Борис Тимофеевич… — шепнула я будто на ушко невидимому призраку, вытягивая ноги и укрываясь одеялом до подбородка.

Замечая, что Степа бросил на меня озадаченный взгляд.

— Тут никого… — раздался над ухом после паузы его успокаивающий юношеский басок.

Наверно, он подумал, что я заговариваюсь… Или испугался, что по квартире вновь бродит тень его покойного дяди, и вот-вот в определенном месте большой темной комнаты характерно скрипнет паркет…

Лента мыслей оборвалась на полуслове, накрытая крепким и быстрым сном.

… — Дарьюшка… иди сюда, Дарьюшка! — вдруг раздалось над самым ухом.

Что это?!.

Я вскочила на постели и протерла глаза. Повела глазами туда-сюда… А где Степа?.. И почему так светло?..

И нахмурилась в недоумении…

Но я вовсе не сижу на постели!

Я стою на пороге квартиры № 96, отчего-то в полушубке и замшевых сапогах, которые упокоились в мусорном бачке еще три года назад.

А сейчас они снова на мне, на их носках — налипший снег, я, как гимназистка, румяная и чуть пьяная от мороза и заливисто смеюсь…

Приветливо глядя на стоящего в кухонном проеме…

Бориса Тимофеевича Залевского с полотенцем, перекинутым через плечо.

А в окне за его спиной метет и метет снег… Внутри кухни маячит маленький столик, на котором стоят две чашечки ароматного кофе (запах разносится на всю квартиру), а посреди стола… что это там?

Я прищурилась, пытаясь разглядеть с порога заинтересовавший меня предмет.

— Проходи, Дарьюшка!.. — старик подходит ближе, и я совершенно его не боюсь… Уверенным движением я снимаю и вешаю полушубок, ставлю сапоги — надо же, откуда они взялись?! — на полочку для обуви и прохожу вслед за гостеприимным хозяином на кухню.

И теперь я наконец-то ясно вижу то, что лежит посреди стола.

ГЛАВА 39

И в этот миг те самые, глубокие файлы памяти, ключ к которым, казалось, потерян навсегда, наконец, открылись.

И я вспомнила все.

Легкий трепет проник под одежду, когда я, неотрывно глядя на Бориса Тимофеевича, молчаливо села в кресло и поставила перед собой чашку обжигающего боливийского кофе.

— Я вернул тебя ненадолго в те страницы, которые были закрыты для твоей памяти все эти двенадцать лет, — начал он, тоже глядя мне прямо в глаза. — Вернул в один из тех дней, которые ты помимо своей воли и сама того не зная, посвятила моему спасению. Их было много, этих дней…

Я опустила голову. Руки, лежащие на скатерти, предательски дрожали.

А Борис Тимофеевич, отвернувшись к окну, продолжил свое повествование.

— Это как транс, как гипноз… Только сильнее и вернее. У тебя было две жизни, но знала ты только об одной. Прости, что я подверг тебя таким испытаниям… я не мог поступить иначе. И ты уже знаешь, почему. Ты уже на пороге разгадки. И на пороге избавления меня от этого груза, который, как уродливый горб, я носил девятнадцать лет… И до сих пор он еще со мной. Ты ведь все помнишь, Даша?

Произнеся последнюю фразу, пожилой мужчина вновь повернулся ко мне, и меня поразил его взгляд. Да, теперь я помнила, что в течение двенадцати лет, до самого последнего времени, я бывала здесь почти каждый день. Память словно проснулась от двенадцатилетней спячки и стала такой ясной, что казалось странным, что столько времени это теперь такое уверенное знание было столь надежно спрятано от меня. В моей же голове… А управлял файлами и манипулировал мной, как марионеткой, безобидный с виду старичок-антиквар с верхнего этажа.

Я молча смотрела в его напряженное лицо.

— Ты помнишь?.. — повторил он тревожно.

Не говоря ни слова и по-прежнему не отрывая от него глаз, я кивнула.

Он перевел дыхание и продолжил:

— Пьеса, которую ты ищешь — в сборнике под номером четыре. Она называется «Эхо». Над ней есть надпись — «Посвящается Але». К сожалению, я не могу сказать тебе больше, чем мне позволено… Ты же умная, Даша… Я не зря выбрал тебя… Поставил на тебя… Ставки, снова ставки… — лицо его мучительно дернулось. Он судорожно вздохнул, потом закрыл глаза и постоял так несколько мгновений, прислонившись к стене, прежде чем продолжить:

— Они будут всячески мешать тебе. Будут искушать… Не поддавайся и не отступай.

По-прежнему беззвучно сидя в кресле, я дрожала, как промокшая под холодным дождем мышь. И не отвечала ни нет, ни да.

— Билеты тебе нужно отыскать как можно скорее. И… самое главное. Первый тур конкурса состоится через три дня. И ты должна успеть… — он опять судорожно вздохнул. — Но если…

Я вдруг увидела, что лицо его постепенно мутнеет, белеет, черты искажаются и сливаются… и фигура, истончаясь, на моих глазах становится прозрачной светлой тенью.

Я вскочила в кресла. Чашка с горячим кофе опрокинулась на пол.

— Борис Тимофеевич! — кинулась я к облаку, стремительно теряющему очертания антиквара. — Я ведь и правда уже на самом пороге. Я догадываюсь, что мне нужно сделать, и я сделаю это. Ведь не зря же вы учили меня двенадцать лет?! Я помню каждый ваш урок! Я… — я схватила его за тающую, ускользающую руку.

Но только легкий дым просочился сквозь мои длинные музыкальные пальцы.

— Борис Тимофеевич! — отчаянно закричала я, безуспешно пытаясь удержать призрак в ладони.

Но дым рассеялся, и наступила спокойная тишина. И в этой тишине ходики на стене начали свой отчет последнего отпущенного мне времени.

ГЛАВА 40

Долгие двенадцать лет моей жизни…

Нескончаемые двенадцать лет его жизни…

Из-за тайного порока антиквара Бориса, который привел, в конце концов, к самоубийству молодого гитариста и заточению в «Лабиринте» памяти несчастной Альки, они — наши жизни — переплелись на двенадцать лет.

И порок этот — безудержная страсть к игре. Страсть такой неукротимой силы, когда в слепом азарте не видишь ничего вокруг. Важно только то, что происходит сейчас. Только призрачный, неуловимый выигрыш. И в лихорадочной погоне за ним человек готов пойти на что угодно… Проиграть все и вся, и даже его собственная жизнь в такую минуту не значит ровным счетом ничего. Но жизнь Бориса обитателям «Лабиринта» была не нужна. Им было нужно другое… И в один из таких моментов в руках обезумевшего игрока оказались две чужие судьбы…

На то, чтобы исправить роковую ошибку молодости, протрезвевшим от дурного пристрастия Борисом были положены двенадцать лет жизни. Его и моей.

Но эта дюжина лет не прошла для нас даром. Все эти годы он учил меня искусству игры в подкидного дурака. Учил, как нужно держать карты, чтобы их не разглядел противник, и как вовремя достать из рукава нужную… Как правильно тасовать — быстро, ловко, неуловимо для постороннего взгляда… Как запоминать свои и особенно чужие карты, вычислять комбинации, угадывать ход своего соперника, держа в уме все прошлые ходы, знать наперед его логику и обращать в свою пользу любой его просчет…

Я оказалась талантливой ученицей. Схватывала на лету все указания и замечания.

И очень скоро начала обыгрывать своего учителя.

В итоге он воспитал во мне настоящего мастера, и теперь я владею искусством игры в дурака в совершенстве.

И вот, наконец, пришел мой черед предъявить свое мастерство тем, кто знает в этом толк.

Уверенной рукой я набрала номер госпожи секретаря.

— Добрый день, — ответили оттуда.

— Я по поводу закрытия пари.

Пауза.

— Кафе «Лабиринт»… — голос неожиданно дрогнул, уверенность пропала, и эти два слова как-то нелепо слепились друг с другом.

Но женщина-секретарь, разумеется, поняла, о чем идет речь.

— Чье пари вы хотели бы закрыть? — ровно, без всяких переливов и вибраций, задал вопрос ее высокий голос.

Мое тело под халатом отчего-то прошиб разряд дрожи. Горло внезапно стало сухим, и, прежде чем назвать имя, мне пришлось потянуться к столу за стаканом с минералкой и сделать пару торопливых глотков.

— Бориса Залевского… — пробормотала я, запинаясь. И в этот миг холодная тьма заполнила сердце без остатка.

На том конце провода опять, как в прошлый раз, послышалось стрекотание и перелистывание страниц журнала. Создалось такое впечатление, что там происходит обычная рутинная работа типового учреждения.

Но это ровное стрекотание ничуть не добавило мне уверенности и спокойствия.

— Борис Тимофеевич Залевский, — повторил голос через несколько секунд. — Год одна тысяча девятьсот восемьдесят шестой. Назовите код.

В прошлый раз эта фраза срубила меня под корень. Но сейчас я была к ней готова.

— Код 10.10, Вячеслав, Аля, — с трудом обретя некоторую ровность мыслей, произнесла я.

На этот раз собеседница не ожидала ни секунды, и ее металлический тембр прозвенел холодно и четко.

— Вам назначается одна полная игра. Если выигрываете вы, вам предоставляется возможность осуществить закрытие пари. Если выигрывает противоположная сторона, пари остается открытым и закрытию не подлежит. Согласно расписанию, вам назначается время 15 июня 00 часов 00 минут. Завтра, ровно в 23 часа 30 минут за вами приедет машина. Назовите адрес.

— Менделеева, десять, подъезд номер четыре, — послушно ответила я, и в голове, закачавшись, поплыл какой-то сумбур. Завтра… Так скоро… Я… Я еще не готова вернуться туда…

Я еще помню шершавый угол облеченного в белую ткань шкафа, по которому, в сантиметре от меня, шарила потная рука… Плывущие тени… Искаженное лицо красавицы… Раздраженный женский голос с первого этажа… Нескончаемую лестницу, на которой я оставила свой индийский шлепанец, и колющий дикими травами, меркнущий в закатном солнце луг…

Ни завтра, ни когда-либо еще я не хотела бы вернуться в это прОклятое место…

Темные стены как будто вновь сомкнулись над моей головой, влажный песок заскрипел под ногами, пахнуло морем и, пронзая мою хрупкую фигуру, остро запульсировало биение огромного живого сердца одинокого заброшенного здания…

Ноги мои подкосились.

— Ожидайте, — заключила госпожа секретарь, и в трубке раздались гудки.

Вот и все… Так просто…

Так просто… Но я чувствовала, что мне нужно не просто выиграть игру. Нужно будет противостоять чему-то более сильному, чем игроки за столом…

Гораздо более сильному, чем эти игроки… И, тем более, чем такая маленькая и беззащитная я…

Вспомнился плящущий пред мертвыми дверями образ сверкающей смерти…

Я содрогнулась, и трубка шлепнулась из руки и покатилась по полу.

Из комнаты вышел Степа в фартуке.

Пытаясь казаться спокойной, я глотнула еще минералки. Поперхнулась и выплеснула ее себе на живот.

— Что с тобой?! — испугался парень и бросился неуклюже вытирать халат тыльной стороной ладони.

Но я словно язык проглотила.

Все будет хорошо. Что касается игры в подкидного, тут мне попросту нет равных!..

Сейчас, сидя в кресле, я помнила все книги и брошюры, которые давал мне учитель, все видеозаписи, все шулерские приемы, которым он меня обучил, все его наставления… Я все знаю!

Я все знаю. Но дело не в этом…

— Ты все знаешь! — помнится, увещевала меня мама, когда в третьем классе я принимала участие в своем первом конкурсе исполнителей на народных инструментах.

Я все знала. Но я не учла, что могу упасть на коньках и повредить локоть, а потом проходить месяц в гипсе… Но я все знала…

Какое отношение имеют эти всплывшие вдруг воспоминания к моему завтрашнему мероприятию?.. Что может мне помешать?

Может… Обман, шельмовство, коварство… или даже… кто-то переведет стрелки часов, как в «Аленьком цветочке»… или…

Или карты.

Они могут быть краплеными. Или заколдованными…

Я почувствовала легкое головокружение и выпадение из реальности.

Потом откуда-то раздался истошный вопль, и я ощутила резкий запах у самых ноздрей.

— Нашатырь! — раздалось над ухом басовитое пояснение.

Я уставила на доморощенного фельдшера блуждающий взгляд.

— Даша, да что случилось?! — обеспокоенно спросил тот.

— Завтра все будет кончено, — медленно оповестила я. И пояснила: — С «Лабиринтом». Мне придется сыграть с ними в карты. Одну игру, в дурака. И если я выиграю, мне будет дано право исправлять ошибки твоего дядюшки. То есть лететь в Милан и вырывать победу на конкурсе гитаристов.

— Это она сказала? — Степа покосился на валяющуюся на полу трубку.

Я ответила коротким кивком.

— В дурака? А разве ты хорошо играешь?..

Я подняла на него глаза и прищурилась.

— Лучше, чем кто-либо другой.

— Тогда ты выиграешь! — воскликнул парень, и брови его взмыли к самому лбу.

Перед глазами опять встало серое здание кафе «Лабиринт».

— Если что-нибудь мне не помешает, — задумчиво сказала я.

И, помолчав, добавила:

— Если игра не состоится, закрыть пари будет уже невозможно.

И горькая память Альки так и будет до скончания века метаться светлой тенью среди стен одиннадцатого номера "Лабиринта", а призрак Бориса — блуждать где-то между небом и землей вместе с неприкаянной душой Горячева…

— Завтрашний поединок — наш единственный шанс. Понимаешь? Единственный!

Степа растерянно захлопал глазами. В этот момент он стал похож на откормленного рыжего кота, который привык сытно кушать и возлежать на диване в ногах у обожающей его хозяйки, и вдруг волею судьбы оказался один на незнакомой улице и заблудился.

Но момент растерянности длился недолго. Внезапно парень вновь приобрел выражение кота, который нашелся и опять лежит на диване, и сообщил:

— Смотри, что я разыскал, когда ты ездила на почту!

И он высунул из-за спины колоду карт. Я сразу узнала ее — это была та самая колода, которую в течение двенадцати лет я почти каждый день держала в руках и знала на ощупь каждую ее шершавинку.

— Где ты ее взял?! — поразилась я, выхватывая колоду из рук парня. Те же причудливые дамы, те же сказочные валеты… Карты были точь-в-точь как в игровой комнате!

— Я вчера пол у дяди разобрал, — признался Степан. — Ну для чего-то же была загадана эта загадка? Правда, конец я так и не вспомнил… Но в ней ведь упоминается пол с потолком… Я пригляделся — а там, в спальне, в одном месте доска как-то неровно лежала. Я ее легко приподнял, и она отошла. А под ней… ну вот! — закончил он свою бессвязную речь.

И наступила пауза.

— Мне нужно играть именно этой колодой, — наконец, сказала я, перебирая пальцами знакомые карточные «рубашки». — Тогда я могу хоть в чем-то быть уверена.

— Так пронеси ее с собой!

— Как? В кармане? Боюсь, что пронести ее обычным способом будет не так-то просто…

Мы призадумались.

— Поставь-ка кофе! — решительно попросила я. — Нужно что-то придумать…

ГЛАВА 41

— Ты знаешь путь… — медленно произнес Степа, ставя на стол чашку ароматного напитка. — А они не знают, что ты знаешь… Они же не видели тебя! Они же тебя так и не нашли!

Я сразу поняла, к чему он клонит.

— Мне нужно прийти туда до игры и подменить колоду в игровой комнате, — согласилась я, чувствуя, как из души поднимается смутная тревога. — Но это очень опасно… Там постоянно блуждают какие-то призраки… Я слышу их, я вижу их глаза… Их очень много в том огромном зале, где я выступала… В каких-то номерах, расположенных по коридору, находятся то ли люди, то ли привидения… А вдруг они меня заметят?..

Мне вспомнились отрезанные волосы, и я с большим трудом отогнала это тяжелое воспоминание. Но тогда со мной была бабочка… А будет ли она завтра?..

Комната вдруг показалась мне сумрачной, как будто невидимые свинцовые тучи сгустились над моей головой.

Словно угадав мои мысли, Степа осторожно спросил:

— Ты говоришь, бабочка была там? Но она же предупреждала, что больше не сможет помогать нам…

— Если быть точнее, она говорила, что больше не прилетит… Не прилетит сюда.

— Значит, там, в кафе, ты можешь на нее полагаться?

Я пожала плечами.

— Не знаю… Не знаю, на что я вообще могу полагаться…

И сердце мое опять, в который раз, пугливо плюхнулось куда-то вниз, в желудок.

Степа помолчал, а потом вдруг резко поднял на меня глаза.

— А давай на время устраним Чекнецкого и его команду?

— Как это — устраним Чекнецкого?.. — не поняла я.

— Как мы помним, в прошлый раз все это сборище приехало туда на его машине, — начал вразумлять меня внезапно поумневший подросток. — А что будет, если мы на некоторое время лишим их средства передвижения? Давай так, — зачастил парень. — Ты отправишься в кафе. А я буду следить за его домом и смотреть, как идут дела. И задержу его, если он раньше времени решит туда направиться.

— Каким образом? — я удивленно подалась вперед.

— Мы проколем шины у «Фиата», — радостно засмеялся Степа.

Я тоже засмеялась.

— Бедный наивный ребенок! И ты считаешь, что это их остановит?

— А ты считаешь, они такси будут нанимать или поедут на девятнадцатом автобусе? Не думаю, что в это местечко можно добраться другим транспортом, кроме этого черного гроба на колесиках.

Я невольно заинтересовалась.

— Слушай, а это мысль! Ведь для всех остальных жителей города, кроме их шайки, кафе «Лабиринт» не существует!

…Она ведь не сказала — «Поезжайте на автобусе до остановки «Даниловский»… Она сказала — «Мы пришлем за вами машину»… И на странное свадебное выступление мы добирались на этом «Фиате»… Определенно, в предложении Степы есть разумное зерно…

Но несмотря на редкую здравую мысль, так кстати посетившую Степу, черное горло тоски так и норовило меня проглотить.

— Ладно, — вздохнула я, наконец. — Приготовься к осуществлению своей затеи, а меня оставь на время в покое. Мне нужно выяснить программу конкурса и выучить «Эхо» из «Календаря нимф». На это у меня остается совсем мало времени. А нам… — я посмотрела в глаза племяннику дяди Бори, — нужна победа. Ты понимаешь? Только победа!

Буркнув что-то, Степа ушел.

Когда за ним закрылась дверь, я достала чехол и вынула оттуда старинную черную гитару. Потом раскрыла ноты…

И невольно взглянула на календарь на стене.

13 июня.

Как мало остается времени…

«Быстрее отыщи билеты…»

Куда же старый антиквар их спрятал?..

И еще окончание… Где взять окончание «Эха»?

Ведь благодаря моей беспечно оброненной фразе и Степиному легкомыслию, оно утеряно для нас навсегда…

Тяжело вздохнув, я поставила сборник перед собой и взяла первую ноту.

ГЛАВА 42

Вот уже третий час мы со Степой лежали на своих спальных местах, а сна не было ни в одном глазу. Обсудив все происходящее уже сотню раз и раз пятнадцать пожелав друг другу спокойной ночи, мы все никак не могли успокоиться; кто-нибудь снова бросал короткую фразу, другой цеплялся за нее, и разговор вспыхивал заново.

И постоянно, как будто фоном, во мне существовала одна неуходящая мысль. Она стояла в центре всех остальных мыслей, прямая и высокая, как стена.

Все свершится завтра.

Завтра ночью.

И с каждой секундой эта ночь приближается.

— …А что «Эхо»? — спросил Степа. — Сложная вещь?

— Нет, — подумав, ответила я, — технически не очень… Тут важно другое…

— Что именно? — парень приподнял от подушки чернеющую в лунном свете голову.

Вопреки нашему общему желанию, сегодня мы ночевали в квартире его дяди. Вечером, после ужина, нас неудержимо и необъяснимо потянуло туда. И мы, не сговариваясь, решили провести последнюю ночь перед решающей игрой в широкой, угрюмой комнате антиквара. Со скрипучими полами и французской кроватью с шишечками на спинке…

Как и прежде, огромная белая луна озаряла дальнюю стену, выстлав дорожку по мягкому старинному ковру.

— Важно передать состояние, владевшее композитором в момент сочинения этой музыки… То ощущение, которое он желал донести до слушателя, — попыталась я в простых выражениях объяснить Степе свою основную задачу.

— А что за состояние? — заладил тот, как попугай.

Я задумалась, ища нужные слова…

Состояние…

Когда я начала разбирать «Эхо», окружавший меня светлый июньский день словно приглушил свои яркие краски. Музыка не была особенно сложной для исполнения… Но она была непредсказуемой и не похожей ни на что из того, что я слышала раньше.

Даже на «Свадебное танго».

Стиль, безусловно, угадывался, но она была еще тоньше… еще острее… еще пронзительнее…

Казалось, струны черной гитары неизвестного мастера режут мне пальцы, чтобы я сильнее чувствовала боль автора и выплеснула ее на сцену с максимальной точностью…

— Мучительное… — вымолвила я.

— Как ты можешь передать что-то от себя? — удивился Степа. — Ведь ты просто играешь ноты…

— Наверное, ты никогда не любил…

— При чем тут это? — и он смутился.

— А ты не задумывался, почему одну и ту же песню один певец поет так, что можно во время его пения спокойно помешивать на кухне суп и не прерывать болтовни по телефону, а другой сначала заставит выронить ложку, потом без объяснений опустить трубку на рычаг и тихо заплакать?.. Почему один создает хаос из звуков, а другой гармонию?.. Вот моя задача — стать тем самым вторым певцом. От которого зал замолкнет так, что слышен будет писк комара под люстрой. И людей охватит чувство причастности к этой музыке и ее глубокое постижение…

Произнеся эту речь, в которой я не смогла выразить и четверти того, что хотела донести до толстокожего мальчишки, я зевнула и повернулась на бок.

— Давай все-таки попробуем уснуть…

— Так вот оно что, оказывается… А я думал, лучшим сочтут того, кто не будет запинаться, ни разу не ошибется… — удивленно прокомментировал парень, пропустив мимо ушей последнюю фразу.

Пришлось вновь вступить в диалог.

— Ошибаться и запинаться на международном конкурсе не будет никто. Это не утренник в детском саду. Поэтому, — я снова зевнула, — критериями для жюри будет, безусловно, владение инструментом, техника, красота звука и… эмоциональность, единение с образом — то, о чем я тебе только что сказала… Все, я сплю!

— А ты хорошо играешь? — вдруг поинтересовался рыжий мальчишка.

— Хорошо, — нескромно ответила я. — У меня за плечами четыре первых места и один Гран-при. В Австрии.

— Ух ты! Вот это да! — раздалось за спиной бодрое восклицание. — А…

— Больше никаких вопросов, — оборвала я. — Завтра тяжелый день.

Восклицание сменил удрученный вздох.

— И ночь, — добавил Степа грустно.

— Спокойной ночи, — в шестнадцатый раз пожелала я, на этот раз не поддавшись на провокацию.

Подождав от меня еще чего-то, но так и не дождавшись больше ни слова, Степа тоже повернулся на бок, и до меня донесся его глухой ответ:

— Приятных сновидений…

Через некоторое время он тихонько засопел.

А я еще долго ворочалась с боку на бок, чувствуя в пустых ладонях то острые гитарные струны, то шершавые картонные карты…

Наконец, белая луна убаюкала меня, и комната растворилась в глубоком и ровном сне.

ГЛАВА 43

Пункт номер один. Программа конкурса.

Изучая ее, я постепенно успокаивалась. Похоже, здесь сложностей не возникнет. Все произведения, включенные в программу трех туров состязаний гитаристов в Милане, я хорошо знала. С некоторыми как раз и брала те самые призовые места. Так что их нужно просто восстановить в пальцах, вот и все…

Самое важное — последний, третий тур. Произведение по свободному выбору исполнителя.

Это и будет мое «Эхо».

Окончания у него по-прежнему нет, так что следует завершить его как можно быстрее и ближе к стилю автора.

При чем тут жюри…

Важно соблюсти ВСЕ УСЛОВИЯ…

Мысль о том, что часть произведения будет написана не Горячевым, а мной, точила мою душу, как червь. Может быть, оставить все, как есть? И оборвать «Эхо» на полутакте?.. Объяснив это авторской задумкой? Но возможно ли будет выиграть таким образом престижный конкурс в Милане?..

Поразмыслив, я решила, что на всякий случай все-таки сочиню тактов двадцать, чтобы логично закончить пьесу, а уже на месте сориентируюсь, как поступить. Все-таки лучше иметь два варианта исполнения, чем один.

Не теряя времени, я принялась за работу.

«Эхо», по замыслу Вячеслава, состояло из трех частей.

Первая часть была пропитана темной красотой и горечью. Взмывающая из-под пальцев мелодия ранила и пьянила, увлекая в глубокий омут гениальной болезненности. Слава богу, эта часть была прописана полностью — добавить в нее что-то от себя я бы вряд ли сумела.

Во второй части вдруг появился светлый образ Али. Он возник внезапно, из ниоткуда. Словно нахлынул на дождливый сумрак, и пространство вокруг просветлело и засияло. Сначала обе темы причудливо и талантливо переплетались, но постепенно боль отступила в глубину, и нежный свет окутал все вокруг и своей волшебной силой как будто обнял неприкаянного героя и прикоснулся к его душе.

Необыкновенно лирическая музыка, цепляя самые тонкие струны, вознеслась в вышину. Как будто… Но через минуту боль вернулась — сначала одной темной ноткой внизу, на миг перерубив чистую песню. Потом чуть громче и чуть заметнее, заодно понизив регистр Алиной темы… И вот тут, на самом пике, наступил обрыв.

Видимо, здесь должна была вступить в ход моя фантазия.

Замысел автора я уяснила, но придумать конец в соответствии со стилем Горячева оказалось не так-то просто. Все время получался какой-то повтор его темы, а мне хотелось развития, глубины и напряжения… Окончание должно было явиться не затуханием, а кульминацией, апогеем «Эха».

В какой-то момент мне даже показалось, что я взяла на себя непосильную задачу.

Наконец, сыграв произведение несколько раз подряд, я как будто уловила настроение композитора и сама наполнилась тем отчаянием и ясной, но угасающей надеждой, которые владели им. В своем окончании я усугубила эту боль, обострила тему любви до пронзительности и крика, и в итоге обе темы в моем варианте насытились отголосками друг друга и стали единым целым.

Закончив, я облегченно выдохнула, откинулась на спинку стула и внезапно поняла, что безумно устала и хочу есть.

— …«Фиат» на месте, шины проколоты, — раздался из коридора веселый голос Степы. — Все идет как по маслу!

Разминая пальцы, я повернула голову в сторону прихожей и увидела улыбающуюся Степину рожу.

— Все в порядке! Ты что, не рада?

Заявление, что все идет как по маслу, почему-то царапнуло меня где-то внутри.

Но причина этого была мне непонятна, и делиться своими сомнениями я не стала.

— Есть хочу! — неожиданно пожаловалась я.

— Да, засиделась ты… — протянул Степа. — А время-то…

— Время?.. — я подняла глаза на часы и… ахнула!

Девятый час!

Работа над «Эхом» так захватила меня, что я незаметно просидела над ней весь день! Теперь я знала наизусть каждую мелкую трель и каждый нюанс, но на путешествие в кафе «Лабиринт» времени оставалось совсем мало…

— Ты так сосредоточенно писала, что я не решился тебя беспокоить…

— Правильно… — одобрила я рассеянно, вновь чувствуя нарастающую неясную тревогу. Вечер подкрался так незаметно!..

— Так я пойду разогревать? — без тени волнения осведомился парень.

— Степа!

Я встала со стула, потом снова села.

Он хлопнул белесыми ресницами.

— Что?

Я и сама не знала, что. Мелодия «Эха» начала медленно уходить из пальцев и сердца, освобождая место легкой дрожи волнения. И оно не замедлило сразу же просочиться в мои поры.

— Ты говоришь, «Фиат» обезвредил?.. — спросила я, понимая, что это не имеет для меня никакого значения.

Степа же, напротив, придавал своему геройскому поступку огромную важность.

— Да, я же говорю. Сейчас поедим и разойдемся — я на свой пост, ты в кафе. Связь по рации, то есть по мобильнику!

Я помотала головой.

— Нет.

— Что — нет? — не понял рыжий.

Я вновь встала со стула, схватила карты и сунула их в сумку.

— Есть некогда, говорю. Скоро начнет смеркаться. Нужно успеть до темноты!

— Я есть хочу! — заканючила юная душа.

— Не выйдет из тебя разведчика, — укорила я, застегивая неудобные летние туфли.

— Даш, ну я быстро… Ты и до остановки не успеешь дойти, как я буду уже у дома Чекнецкого!

По тому, как уверенно Степа принялся нарезать аппетитный ржаной хлеб, я поняла, что в моем ответе он не нуждается.

Спорить с ним? Называть рабом желудка? Упрекать? Накануне этой ночи?

При виде быстрых, размашистых движений, которыми парень орудовал ножом, у меня невольно потекли слюнки, и, чтобы подавить желание впиться в ломоть и остаться на обед, я быстро метнулась в коридор и в спешке зацепила полку с книгами и опрокинула лежащий сверху толстый том сочинений Пушкина.

Степа на мгновение перестал терзать буханку.

В этот момент он был мне противен как никогда.

Громко чертыхнувшись, я выскочила на площадку и неожиданно попала в объятия бредущего снизу Стаса Ревицкого.

Его русая прядь полоснула меня по щеке. Я невольно отпрянула и наступила на задник собственной дурацкой туфли.

Черт, как жалко, что мои любимые шлепанцы…

Стас расплылся в улыбке.

— Куда ты так летишь, как бешеная?

— Сам ты бешеный! — не раздумывая, ответила я и легонько отпихнула его обеими руками.

— Даша! — окликнул он меня доброжелательно.

Я обернулась.

— Твое? — радостно вопросил Стас.

Я опустила глаза и увидела, что художник держит в руке мой шлепанец. Тот самый, который я бросила возле урны.

— Мое! — глядя на его умильный вид, я невольно расхохоталась.

— Ну так держи, Даша-растеряша! — вновь разулыбался сосед, и не успела я вымолвить, что его находка мне больше не нужна, как Стас уже исчез в своей квартире.

На площадку выскочило еще одно действующее лицо.

Это был Степа со сковородкой в руках.

— Даша! Борщ на столе! — донеслось в спину в тот момент, когда за мной уже закрывались двери лифта. И чуть позже, и, соответственно, уже чуть глуше: — Чей туфля?..

Скрипучая кабинка поползла вниз, старый лифт шатался из стороны в сторону, а сердце мое все сильнее сжимали тиски.

Все идет как по маслу…

И отчего-то именно это, именно то, что все идет как по маслу, странно пугало меня.

…Ноги сами собой замедляли ход, и я брела к остановке, словно проговоренный к смерти к месту своей казни. Вечер выдался хмурым, солнце едва проглядывало из-под тяжелых синих туч, и остановка была почти пуста. Кроме меня, пожелали ехать в сторону «Даниловского» только старый-престарый дед, одетый, несмотря на жару, в осеннюю куртку непонятного цвета, и тощая тетка с подбитым глазом, которая чуть ли не по земле волокла дребезжащую бутылками сумку.

В этой компании я обреченно вошла в подошедший автобус и села к окну.

ГЛАВА 44

Вот уже минут десять Степа стоял за березой возле дома Олега Чекнецкого, наблюдая за подъездом. «Фиат» с проколотыми шинами отсюда тоже просматривался. Машина стояла спокойно, осев на четыре своих спущенных колеса. В желудке Степы приятно разливался чай, плескался борщ, вперемешку с хлебом лежали сытные пельмени… Стояние на посту казалось ему не более чем пустой формальностью.

Мысли парня занимало совсем другое. Полчаса назад в квартире дяди Бори случилось нечто, что заставляло Степу нервничать.

Сказать Даше об этом сейчас или чуть позже?..

Степа посмотрел на часы.

Даша должна уже подъехать к лугу…

Сказать или нет?..

А кто же тогда…

То, что он собирался сказать, изменит все их планы.

Что же делать?..

Этого в одиночку Степа никак не мог решить.

— Сейчас позвоню… — пробормотал он, но не двинулся с места.

У подъезда тем временем бурлила жизнь. О чем-то оживленно переговаривались две соседки, и до Степы долетали слова «домофон», «лифт», «варвары»… На лавке лениво курил какой-то долговязый парень, в песочнице возились дети, у гаражей стояли и громко ругали кого-то мужики.

— Сейчас позвоню… — снова повторил сам себе Степа.

Рука его полезла в карман джинсов, и в этот момент из подъезда вышел мужчина в засаленной тельняшке.

Рука остановилась на полпути, и постовой замер в своем укрытии.

Объект появился.

Мужчина постоял немного, потом задумчиво запустил пятерню в не очень чистые волосы и посмотрел в небо. Степу почему-то вдруг одолел слабый трепет. Еще минуту, прерывисто дыша, он наблюдал за Чекнецким, потом вынул сотовый и быстро набрал несколько цифр.

…

В полной тишине мы втроем ехали вдоль окраины города. Я смотрела на людей, которые расселись на удобные места, и внутренне желала, чтобы хотя бы один из них вышел со мной в том красивом и безлюдном месте, куда я держала свой путь. Пусть хоть вот эта тетка, чьи бутылки дребезжали теперь на полу автобуса…

Автобус проехал покосившуюся табличку с названием города, и по краям дороги возникли березовые посадки. Я пыталась угадать, куда на ночь глядя направляются мои одинокие попутчики. Дед прикорнул напротив, прислонившись морщинистой щекой к стеклу. Судя по тому, как он абстрагировался от происходящего за окном, выходить ему не скоро. Тетка же, напротив, смотрела в окно нетерпеливо и напряженно. Я обратила все свое внимание на нее.

Проехали еще пару остановок. Вот-вот должны появиться рельсы…

Сердце в груди вдруг заколотилось громко и ровно, как часы.

До моего выхода оставалась минута или две.

Тетка, до того вглядывающаяся в пробегающий мимо летний деревенский пейзаж, вдруг громко зевнула и отвернулась от окна.

И сердце мое упало.

А за стеклом уже показалось начало луга, открывающее бесконечный горизонт.

— Остановите… — крикнула я водителю.

От моего крика дед проснулся и в недоумении посмотрел на меня.

«Я же иду не играть… А только подменить карты…» — как будто шепнула я ему.

Зачем?.. Зачем я говорю ему это?..

«У них всегда будет только королевский флеш… Его ничем не перебьешь!», — тоже шепотом ответил мне дед и вдруг озорно подмигнул.

«А если у меня тоже будет королевский флеш?» — подмигнула я ему в ответ, внезапно узнавая в его лице какие-то знакомые черты…

«У тебя??? — беззвучно расхохотался он, щеря беззубый рот, и повторил еще раз, словно втолковывая мне всю нелепость моего предположения: — У ТЕБЯ-А-А???»

Кто-то хлопнул меня по плечу. Я очнулась.

Сзади стояла тетка.

— Тебе остановили! — произнесла она ласково. — А ты стоишь… Выходить-то будешь?

Я выглянула в окно. Под меркнущим солнцем тускло блестели рельсы.

Почти не дыша, я перевела взгляд на деда. Тот по-прежнему мирно дремал у окна.

Женщина улыбнулась и мягко подтолкнула меня к двери.

Моя спина отчего-то слегка сопротивлялась, и в следующее мгновение толкающие пальцы стали активнее, и я почувствовала на лопатке острые царапающие коготки.

В голове стало мутно. Ноги шагнули со ступеней автобуса, как в пропасть. Две ступеньки, и…

Нет. Земля. Обычная сухая земля.

Автобус со странными пассажирами укатил вперед, а меня окутала знакомая тишина.

Вдруг эту тишину разорвал неестественно громкий звук.

Это резко зазвенел в кармане мобильный телефон.

Я вздрогнула.

Что там случилось у Степы?!

ГЛАВА 45

Когда Чекнецкий уверенно подошел к машине, Степе отчего-то стало холодно. Надо же, он думал, что он храбрее, и тот факт, что это оказалось не совсем так, его слегка удивил. Чего же бояться?.. Наоборот… Нужно радоваться своей изобретательности, уму и предприимчивости…

Рука с телефоном вновь замерла, теперь уже возле уха.

Олег Вадимович чуть замедлил шаг.

Нахмурил лоб и пристально всмотрелся вниз, на сдутые колеса «Фиата».

Потом взглянул на часы.

Развернулся и с озабоченным лицом пошел назад к подъезду.

Степа улыбнулся и нажал на кнопку вызова.

…

Я торопливо вытащила аппарат из кармана.

— Алло?

— Он здесь, у подъезда! — затараторил Степа. — Он не может ехать. Машина выведена из строя, так что не волнуйся и не спеши! — в голосе его прозвучали нотки гордости.

Но почему, почему это известие не обрадовало меня, а лишь приблизило взгляд смертоносной тоски, бродящей в сумерках по лугу, который в ярких закатных лучах лежит передо мною?.. Я стою у края дороги, возле самого откоса, и, беседуя со Степой, изо всех сил оттягиваю миг, когда ступлю на него, и мой путь потечет вниз…

— Даша… — послышался из трубки дрогнувший голос.

— Что? — я смотрела на выпавшее из-под туч солнце, окунающееся в линию горизонта.

— Я нашел… — пауза.

— Что нашел?

Снова пауза. Потом срывающийся голос:

— Я нашел билеты на Милан на твое имя. Они были в томе Пушкина, который ты уронила. В «Пиковой даме»…

«Пиковая дама»… Да-да… конечно!.. Участница королевского флеша!

Руки мои под солнцем стали отливать бледно-розовым.

— Отличная новость! — кивнула я.

— Твой вылет сегодня.

Я не поняла…

— Сегодня?!

Как же так?.. Мысли завертелись бешеной каруселью.

В полной растерянности я стояла на краю дороги, как на берегу волнующегося моря, и разглядывала свои розовые локти.

Он не мог… Борис Тимофеевич не мог так ошибиться…

«И ты должна успеть…» — вдруг вспомнилась его тревожная фраза.

— Не может быть! — наконец, прокричала я, и эхо откуда-то со стороны леса крикнуло мне в ответ:

— Может быть!..

— Ты проверил число? Сегодня 14-е! Первый тур 16-го! Я должна улететь завтра! Слышишь? Ты слышишь меня?!

— Слышу, — сказал вдруг Степа так отчетливо, как будто стоял рядом со мной. — Я и имел в виду завтра, 15 июня.

Я нахмурилась. Зачем этот болван отвлекает и путает меня?! Он мог бы сообщить мне эту новость и дома…

Но новость была еще не закончена. Голос Степы внезапно понизился до бесцветного шепота.

— Время отправления ноль часов двадцать две минуты. Почему я сказал сегодня?.. Просто это почти сегодня…

Ноль двадцать две?..

— Но ведь тогда я… Я не успеваю на игру! — закричала я в отчаянии, и эхо темного леса снова повторило за мной:

— Не успеваешь на игру…

— В том-то и дело…

— Тогда играть придется тебе! — произнесла я растерянно, но эхо опять переврало смысл и ткнуло мне прямо в лицо внезапно поднявшимся ветром колючее, острое слово:

— ТЕБЕ!!!

— Я не умею… — запаниковал Степа.

Темнота над лугом начала сгущаться. Времени на принятие какого-то другого решения не было.

Борис Тимофеевич, милый! Почему 0.22? Ну почему???

Степа молчал.

— Карты сделают все за тебя, — пряча отчаяние, как птицу в клетку, наконец, твердо сказала я. — Дай мне возможность положить их в игровой комнате. Я вернусь и научу тебя правилам. У нас нет другого выхода. Ты слышишь меня?

Тишина.

— Ты слышишь меня???

…

— Ты слышишь меня? — донесся из трубки Дашин голос. Но Степа не слышал его. Он вдруг услышал совсем другой, чужой разговор. Разговор, который вел человек в тельняшке возле подъезда дома по улице тупик Музейщиков, № 34.

В пылу своей оживленной беседы Степа не заметил, как в руке у Чекнецкого оказался сотовый. До его уха вдруг долетело знакомое имя.

— Добрый вечер, Олег Вадимович! Это Филипп, — голос звучал монотонно и бесстрастно. — Небольшая поломка. Я вызвал Тараса. Сегодня у нас игра на закрытие пари двадцатилетней давности. Да-да, память невесты! — легкий смешок шарахнул под ребра остолбеневшего Степу. — Она уже едет туда. Так вот кто там шарил, мерзавка! — Пауза. — Я думаю, скоро явится. Ждите!

Степа затрясся, как мокрый щенок, во все глаза таращась на фигуру мужчины в тельняшке. Олег Вадимович?.. Но разве… разве ОН, ОН САМ, ЗВОНИВШИЙ — не Олег Вадимович?..

«Это Филипп…»

Мысли в голове заспешили, начали спотыкаться и рушиться.

Значит, этот, в тельняшке — не Чекнецкий!

…А с чего мы взяли, что это он?

С того, что он вышел из этого подъезда и сел в машину?

Какой я дурак… Я так орал… Я САМ им все рассказал… И теперь Даша… О Господи!!!

— Ты слышишь меня? — надрывался Дашиным голосом телефон в его руке.

Степа вдруг увидел, как мужчина в тельняшке спокойно положил мобильный в карман, повернул голову и взглянул ему прямо в глаза. На рябоватом лице заиграла усмешка.

— Даша!.. — изо всех сил крикнул мальчишка в трубку. — Даша!

— Степа! Ты здесь? — обрадовались на другом конце.

И в это мгновение на Степину голову обрушился тяжелый удар.

Телефон выскользнул из его ладони и отлетел в сторону.

Степа упал головой в кусты.

И он уже не видел, как к подъезду подъехал точно такой же черный «Фиат», как тот, что стоял в глубине двора с проколотыми колесами.

С точно таким же номером — 662.

Человек в тельняшке подошел к нему, открыл заднюю дверцу и негромко сказал:

— Поехали, Тарас.

Машина медленно развернулась и двинулась в сторону Школьной аллеи.

ГЛАВА 46

Решив, что внезапная пропажа Степы — следствие плохой связи на безлюдном лугу, я в последний раз взглянула на стремительно сливающийся с землей горизонт и, выдохнув, сделала первый шаг.

«Дарьюшка.

Прости меня за то, что, не видя другого выхода, я прибег к твоей помощи. Прости меня, если сможешь. Прости меня, если успеешь. Прости меня, если эта ночь закончится».

Слова сами собой сначала закапали, а потом, как ручей, звеня, потекли в мою голову. Я шла по рельсам будто в сонном дурмане. Сбоку, вдалеке, темнели деревья, которые вдруг стали видеться мне высокими фигурами, принимающими причудливые позы, кривляющимися то так, то сяк…

Когда с горькой чернотой на сердце я подошла к избушке, небо уже окончательно слилось с землей, и над лугом воцарился непроглядный мрак.

Шевельнулась робкая надежда. Бабочка… Знает ли она обо мне?.. Помнит ли она…

Я собрала остатки храбрости и заглянула за угол.

Степа сказал, что все в порядке. Он задержал этих ужасных людей. И как только Бориса Тимофеевича угораздило попасть в их компанию?..

Я старалась думать о чем угодно, только не о том, что нужно идти. Нужно во что бы то ни стало шагнуть в проем этой высокой скрипучей двери, которая раскачивалась сейчас от какого-то невидимого ветра…

Степа сказал, что все хорошо. Все идет как по маслу, и пока еще в кафе безопасно… — мысленно повторила я.

И меня словно душной паутиной обволокла та ночь, когда я летела под купол люстры, отбиваясь от собравшихся внизу смрадных теней…

Я поежилась, согнав волну мурашек. Потом нащупала в кармане потрепанную колоду.

Нужно идти.

Фонарь вдруг мигнул единственным желтым глазом.

И это едва заметное движение света поторопило меня.

Я решительно завернула за угол и быстро юркнула внутрь «Лабиринта».

Как и прежде, там было темно и сыро.

Густую, как кисель, тишину, не нарушали ни смех, ни отдаленные возгласы, ни шелест близких шагов.

Ноги мои уже привычно возили тяжелый, рыхлый песок и вскоре я так же привычно и мягко рухну в дыру, которая всегда появлялась внезапно… Еще ни разу ощутить ее приближение я не смогла. Такое чувство, что она перемещается, снует по полу, как кошка… То придвигается ближе, то отползает дальше, вот и сейчас… По моим ощущениям, ей давно уже пора появиться под ногами, но ее все нет и нет…

А вдруг… — холодный ветер залетел прямо под кожу, взвился к горлу, — ее уже не существует? Вдруг она исчезла, и тогда мне не попасть в маленькую комнату с треснувшим дощатым столом, узким шкафом в углу и затхлыми пивными кружками, забытыми на скамейке? Вдруг…

И в это самое мгновение, когда опасные мысли уже вовсю царствовали в голове, пол под моими ногами, наконец, оборвался, и я со свистом полетела вниз.

«Здесь мало воздуха…», — первое, что заметила я, приземлившись.

Или от страха так схватывает горло, что этот сырой воздух не пробивается сквозь него внутрь?..

Бумс! В полумраке я наткнулась коленом на острый угол длинной скамьи.

Черт!

Не обращая внимания на резкую боль и очевидный скорый синяк, я двинулась дальше, в угол комнаты. Что-то подсказывало мне, что действовать нужно быстрее.

Даша! Даша… — еле слышный шорох откуда-то сверху.

Бабочка!

Сердце радостно екнуло, и в этот миг рука нашарила в шкафу карты, которые следовало заменить.

И в ту же секунду раздались голоса.

— Должна быть уже здесь, Олег Вадимович! Похоже, она знает путь… — хриплый голос того, маленького коренастого мужичонки!

Совсем рядом!

Господи, как же так? Откуда они здесь?.. Откуда они узнали про меня?! Судя по голосу, они буквально в двух шагах!..

Я испугалась не на шутку, заметалась… Руки заработали сами собой — одна колода быстро скользнула внутрь кармана, а на ее место легла другая — та, что Степа нашел под полом спальни дяди.

Хоть какой-то шанс теперь у него будет! Надеюсь, он уже сидит в интернете и усердно изучает хитрости игры в подкидного?..

Я метнулась в сторону маленькой двери, и вдруг за ней, брызнув прямо в глаза, вспыхнул яркий свет. Я невольно зажмурилась. Воздух совсем перестал проникать в легкие. В голове помутилось, голоса еще приблизились, они двоились у меня в ушах, роняя словно разбитые на куски, одинаковые слова по нескольку раз:

— Здесь? Здесь?..

— Рано… Рано…

Смех. Низенько и продолговато — ха-а… и резко вверх и коротко — ха!

И еще раз, как в буквальном повторе — ха-а… ха!

«Опирайся! Опирайся!»

Легкое, прозрачное крыло обняло мою вдруг истончившуюся до невесомости фигурку и немедленно взмыло вверх.

Она знала! Она помнила! Она унесет меня домой!

Все хорошо, что хорошо кончается…

Скоро я вдохну воздух ночной летней улицы…

Скоро я буду дома…

Воздух рассекло тяжелое и прерывистое дыхание бабочки. Приглядевшись к несущему меня крылу, я вдруг заметила, что оно грубо надорвано.

Уха коснулся теплый, усталый шепот.

«Мне нельзя вылетать из кафе…»

Чуть дальше, чуть глуше, чуть обреченнее.

«Мне нельзя вылетать из кафе…»

И совсем далеко — тонко, горько, слезно:

«Мне нельзя!»

Внизу, под моими взмывающими к потолку ногами, прозвучал приказ:

— Тарас, оставь ее! Пусть полетает напоследок…

На что тонкий шепелявый тенорок заискивающе уточнил:

— Прямо так и оставить? Или немного проучить?..

Ответа я не расслышала, до моих ушей долетели лишь раскаты дикого, громового смеха.

Через мгновение дрожащие крылья разжались, и я выпала из их уютных объятий. Тяжелое дыхание начало отдаляться, и мой взгляд уловил, как с трудом воспаряет вверх бабочка, судорожно крутя искалеченным крылом, нелепо свисающим набок…

Медленно и шумно она вылетела сквозь потолок и исчезла, оставив меня в одиночестве.

А где это я?..

С трудом приподняв голову и оглядевшись, я поняла, что снова лежу на полу третьего этажа.

В номере под названием «память невесты».

И на этот раз мне отсюда уже не выйти.

ГЛАВА 47

Внезапно громко захлопали двери, засуетились шаги, отовсюду понеслись неистовые крики… «Лабиринт» вдруг наполнился единым безумным ревом, словно потревоженное больное животное. Мне показалось, что пол под ногами шатается, как будто кафе злобно мечется из стороны в сторону.

И вдруг резко наступила тишина.

Деревянная дверь бесшумно открылась.

И я поняла, что на пороге вот-вот покажутся ОНИ.

Или не ОНИ, а другие… Но еще неизвестно, кто из них страшнее… Эти блуждающие призраки снизу… Или уродливая, жуткая красавица… Взгляд мой пугливо кинулся по сторонам. Тишина. Спасительной светлой оболочки нигде не витало.

Дверь раскрылась еще шире. За ней никого не было.

Никто не вошел в комнату.

Но я вдруг почувствовала, как изменился воздух рядом со мной. Внезапно он стал суше и жарче. Жара… огненная жара…

Как тогда, когда…

Удушливая жара змеей проползла по моим ногам, опалила живот, прижатые к груди ладони… и начала подбираться к горлу. Я почувствовала, как невидимым кольцом она начинает смыкаться вокруг моей шеи…

Если бы я качнула головой в ту или другую сторону… Я бы коснулась ее обжигающих пальцев… Они проткнули бы насквозь мою кожу… Она лопнула бы под их небрежным касанием… Так казалось мне.

Повернув только глаза, я вновь увидела зияющий проем двери.

Оттуда горячей лавиной текла беспроглядная темнота.

И оттуда тянулось это обвивающее незримое кольцо.

Вдруг что-то как будто пригнуло меня и потащило за собой.

Черные пальцы жары на долю секунды остались наверху, не успев ухватить ускользнувшую от них шею.

Прозрачное окно замаячило в глубине комнаты.

Оно было открыто.

Ни единой мысли не было в моей голове, ни единого решения не успело созреть в ней, когда в следующую секунду в прыжке из окна номера памяти невесты мой сарафан раскрылся, как голубой парашют.

Вслед мне из глубины комнаты раздался противный смех, а вернее сказать — гоготание. Презрительное, едкое, издевательское — дескать, не уйдешь!..

В легком, воздушном полете жаркая духота вдруг резко сменилась промозглой сыростью. И когда я, упав прямо в какую-то лужу, подняла глаза, то первое, что ощутила — как шлепнулась мне на голову тяжелая дождевая капля.

Передо мной лежала незнакомая, красиво мощенная улица — по краям ее стояли высокие деревья с отчего-то пожелтевшими в середине июня листьями. Теплая летняя ночь, словно по злому волшебству, обернулась осенними сумерками. В небе неподвижно висели свинцовые тучи. Неровные булыжники блестели от дождя.

«Куда же мне идти?.. — удивленно задумалась я, привставая. — И что все это значит?..»

Вдруг вдалеке возник силуэт юноши. Он решительно направлялся по аллее прямо на меня. Худощавое сложение, высокий рост, едва шевелящиеся губы…

— Нет, Аля, нет… — бормотали они. — Я не могу. Я не прощу!

Аля?..

Я прищурилась и заметила спешащую за юношей хрупкую фигурку девушки в сером платье. Волосы девушки разметались и летели за ней длинным шлейфом. Она что-то исступленно кричала.

— Славка! Как ты мог поверить в это?! Славка! Остановись! Ведь уже назначена наша свадьба… — долетел до меня срывающийся голос, звонкий, как серебряный колокольчик.

Юноша вдруг резко остановился, и девушка налетела на него и тут же отскочила назад. В ее огромных глазах была мольба.

— Слава, это неправда! Я верна тебе! — залепетала бедняжка.

— Верна? Ты знаешь, что значит это слово? — горькая усмешка тронула губы красивого парня. — Это я верил тебе. Верил и любил — больше жизни, больше себя самого, больше всего на свете! А ты… Ты говоришь — верна? Но есть доказательства! Он предоставил мне доказательства!

— Я не понимаю… Какие доказательства?! — девушка заломила руки. — Он все подстроил… Я не понимаю, зачем ему это было нужно?!

— Борис мой друг, — твердо произнес юноша. — И ему незачем лгать. Иди домой, Аля.

С презрением отвернувшись от девушки, он взглянул, казалось, прямо на меня. Но взгляд прошел сквозь мои глаза. Молодой мужчина не видел ни меня и ничего вокруг.

Бледное красивое лицо передернула мучительная гримаса.

— Я не хочу жить… — прошептал он. — Мне незачем жить.

Вымолвив эти страшные слова, он быстрым шагом прошел совсем рядом, всколыхнув холодный воздух, и, раскачиваясь, словно его шатал ветер, исчез в глубине темной аллеи. Девушка устремилась было за ним, но, не имея сил догнать удаляющуюся в ночь фигуру, внезапно упала, будто у нее подкосились ноги, прямо на мостовую и зарыдала.

От этой сцены я оцепенела.

Это было то самое видение, что пришло ко мне, когда я впервые исполнила танго Вячеслава Горячева.

…10 октября… он уехал… — припомнился обреченный голос покинутой невесты…

И я поняла, что удивительным образом попала в тот самый день — 10 октября.

Я подбежала к девушке, желая поднять ее с холодной земли, но она вдруг растаяла, как Снегурочка, и вместо мостовой моему пораженному взгляду предстала зеленая луговая трава. Июнь вновь опалил меня своим душистым теплом, и, подняв глаза, я увидела край насыпи и приближающийся автобус с желтыми фарами.

Луг был позади.

За мной никто не гнался.

ГЛАВА 48

23.09.

Подбегая к дому, я взглянула на свои изящные часики, и они высветили мне это бешено летящее время. Как мало осталось этих спешащих минут, чтобы собраться, и их почти совсем нет, чтобы…

Подняла глаза на свои окна. На фоне других, светящихся яркими желтыми пятнами, они зияли черными бездонными проемами. Странно… Где же Степа?…

Может быть…

Перевела взгляд на этаж выше. Те же темные окна. Прищурилась. В квартире Бориса Тимофеевича кто-то есть! Чья-то светлая тень мелькнула в окне спальни. Чуть покачнулась тяжелая штора…

Или это отблеск луны?..

Наверно, парень уже уехал в кафе…

Нет, еще рано. Машина еще не пришла.

Значит, он выключил свет и сейчас спускается по лестнице.

Какое-то позднее прозрение вдруг открылось мне в безмолвном и тусклом дворе спящего дома.

…Зачем все это? Зачем?! Он совсем не умеет играть в дурака. Они обыграют его в два счета! Они вычислили меня и сразу поймут, что я подменила карты. Степу ничто не спасет! ЗАЧЕМ мы затеяли все это?

Он не вернется назад, — подбитой птицей опустилась на сердце, словно на дно пруда, мысль.

ОН НЕ ВЕРНЕТСЯ.

Непреодолимая дрожь охватила тело.

Бедный, бедный мой рыжий дурачок… Он наверняка проиграет!

Что его ждет? Этот живой залог, эту невинную душу…

…А если Я проиграю свой международный конкурс?..

Разве я так уверена в себе, что не допускаю даже мысли о собственном проигрыше?..

23.10.

Скоро должен подъехать страшный черный «Фиат».

Который проглотит Степу…

Изгоняя из головы мысли, ползущие, как крысиное войско, я стремглав побежала к лифту.

Задержать его, если он еще в квартире! Задержать и не пустить в это жуткое место, которого не существует!

Все равно это все уже бесполезно…

В лифте я судорожно набрала номер Степы.

«Аппарат абонента выключен…»

Черт! Только этого не хватало!

Крысиное войско опять чуть приблизилось, и на этот раз изгнать его стало уже сложнее.

Возле квартиры стояла неприятная тишина. Из двери веяло каким-то неживым холодом.

Ужасное подозрение переросло в еще более ужасную уверенность…

Степы за дверью нет.

Почему, почему я так думаю? Может быть, он в ванной или в другой комнате, окна которой выходят на противоположную сторону улицы?..

Звонок в пустом подъезде прозвенел резко и грубо. Я никогда раньше не замечала, какой жуткий у нас звонок…

За дверью по-прежнему царило безмолвие.

Вдруг тоскливо, как кости перед дождем, заныло сердце.

Что-то случилось!..

В спешке я полезла за ключами, и из сумки вылетел сотовый. Он со всего размаху шмякнулся о бетонный пол и разлетелся на две части. Мгновение я помедлила, тупо глядя на обломки, потом, переступив через них, ворвалась в черноту коридора.

Щелкнул выключатель.

Никого.

— Степа!!! — заорала я что было сил.

Никакого ответа.

Где же он?!

23.15.

У меня совсем нет времени…

Квартира была пуста.

В зале на столе аккуратно лежали билеты, найденные Степой в «Пиковой даме».

Черт, как все это непонятно, странно и страшно… А стоит ли мне вообще продолжать эту безумную затею?..

Пребывая в сомнениях, мозг собирал разбросанные в голове мысли, а руки, тем не менее, автоматически укладывали вещи в дорожный синий чемодан. Так… Это, это… И еще вот это.

23.24.

Я готова.

Пора вызывать такси.

… — Машина будет в течение четырех-пяти минут, — заверила меня девушка-диспетчер на другом конце провода.

Я вернула трубку на рычаг и взяла со стола билеты. Может быть, он хотя бы оставил записку?..

В панике я начала разгребать стол, ища хоть какой-то знак, поданный Степой. На пол полетели книги, журналы, стопки квитанций…

Под ноги мне шлепнулся Степин потертый коричневый бумажник, и из него вывалились, зазвенев, двадцать два рубля. А вслед за ними выпала какая-то небольшая бумажка. Вот и записка! Она плавно полетела вниз и, перевернувшись в воздухе, приземлилась на паркет.

Подняв бумажку с пола, я увидела, что это не записка, а маленькая фотография.

Приглядевшись к ней, я остолбенела.

Сидя на качелях, в длинном розовом плаще, мне приветливо улыбалась девушка, которую до этого я видела только плачущей.

Это была она. Это ОНА лукаво смотрела на меня со снимка, выпавшего из кошелька Степы!

Таинственная незнакомая Алька.

Что ОНА там делала?..

ГЛАВА 49

Я кинулась к телефону и начала судорожно набирать номер Степкиного мобильного.

«Аппарат абонента выключен…»

Черт, да что же, в конце концов, происходит?! Кто эта девушка, чье фото у него в бумажнике? И где он сам?

А может, он струсил и сбежал?

Я распахнула дверь и метнулась наверх. Что есть силы заколотила в дверь покойника-антиквара. Оттуда не раздалось ни звука, зато соседняя дверь приоткрылась, и из нее выглянула растрепанная Андромеда Николаевна в халате до пят.

— Дашенька, ты что? — грозно возопила она. — Люди спать легли!

— Простите… Вы Степу не видели?.. — залепетала я в ответ.

Снизу, из моей распахнутой настежь квартиры, раздался телефонный звонок. Наверно, это подъехало такси, чтобы увезти меня в аэропорт.

— Степу не видела, — зевнула Андромеда. — А чего это он тебе на ночь глядя понадобился?..

И она недобро сощурила заплывшие глазки.

Не ответив ей, я побежала вниз.

— Даша! — раздалось сверху.

— Что? — приостановилась я напряженно.

Старая сплетница спускалась мне навстречу.

— Я собиралась завтра отдать, но раз уж ты разбудила… Не твое?

Свесившись с перил, соседка протянула мне какую-то кипу листов.

Я мельком взглянула на нее и… обомлела!

Перед моим лицом качалась тетрадь Вячеслава Горячева с окончанием «Эха»!!!

— Ты что так глаза выпучила, милая? — испугалась моя спасительница. — Я давеча гляжу, Танюшка с первого этажа играет. Говорю — где взяла? Она мне — нашла. А я смотрю — ноты, подумала, наверно, Даша обронила… Твои, что ли?

— Мои, мои, милая Андромедушка Николаевна! — закричала я и заключила ее огромную фигуру в самые жгучие объятия, которых не удостаивался еще ни один мой возлюбленный.

…Я собиралась завтра отдать…

А завтра было бы уже поздно! Значит, все-таки нужно лететь! Несмотря ни на что — ни на исчезнувшего Степу, ни на его полное неумение играть в дурака…

Телефон вновь зазвенел — требовательно, настойчиво.

— Бегу! — крикнула я в трубку и потащила чемодан к двери.

Под ноги некстати попался шлепанец, оставшийся в единственном экземпляре. Господи, зачем он до сих пор еще здесь?!

Я раздраженно отпихнула его ногой к стенке. Шлепанец отлетел к зеркалу и обиженно выставил на меня свой острый носок.

Какая-то неосознанная мысль шевельнулась в голове, когда я увидела этот носок…

Не пойму, что кажется мне странным…

Времени на раздумья не было совсем.

Я выволокла чемодан на площадку и устремилась к лифту.

Андромеда Николаевна приветливо помахала мне на прощание рукой.

— Когда вернешься, Дашенька?

— Не знаю!

Может быть, никогда.

Очутившись на улице, я выбросила украденные в «Лабиринте» карты в урну, на самое дно, чтобы уже никто и никогда не смог мне их вернуть.

У подъезда стояло желтое такси с включенными фарами. Спеша и отчаянно ругаясь, я засунула чемодан в багажник и хмуро плюхнулась на переднее сиденье. Угрюмый шофер, услышав короткое «аэропорт», молча развернулся и медленно поехал прочь от дома.

Через несколько минут нас обогнал «Фиат» — он тоже ехал в обратную от дома сторону.

Быстрый взгляд на часы — 23.36.

…Есть только два варианта — или Степа, неизвестно откуда взявшись, находится внутри, или…

Или Степа, ниоткуда не взявшись, по-прежнему находится неизвестно где, а машина, не дождавшись клиента, спокойно возвращается назад.

И это значит, что я лечу в Милан напрасно.

Пари не будет закрыто.

«Фиат» вырулил за поворот и скрылся за ним. Я проводила его напряженным и тоскливым взглядом.

Такси завернуло в другую сторону. По стеклам засеменил мелкий дождь.

— Не возражаете, если я закурю? — вдруг противным высоким голосом осведомился шофер. От неожиданности я вздрогнула.

— Дайте и мне, — вдруг попросила я, хотя никогда раньше не курила.

В полной тишине и клубах сигаретного дыма мы доехали до сверкающего здания аэропорта, молчаливый водитель выгрузил меня вместе с багажом и оставил на мокром асфальте.

ГЛАВА 50

Никогда.

Даже здесь, в уютном кресле самолета, я никак не могла согреться.

Это горькое слово витало надо мною, и в груди теснилась щемящая боль. Где мой Рыжик? Куда он внезапно исчез? Почему, как в песне, не оставил ни открытки, ни письма?..

Я горестно вздохнула.

— Летите в Милан, а так тяжко вздыхаете! — вдруг послышался у плеча бархатный баритон, и я повернула голову.

В кресле рядом, с чашкой кофе сидел невысокий лысоватый человек с крупными чертами лица.

— В Милан летают по разным поводам… — обронила я, покосившись на клетчатый плед на его коленях.

— Неужели ваш настолько печален? — человек явно решил втянуть меня в ненужную беседу.

— Мой — просто прекрасен, — устало заверила я, с трудом отпуская гнетущие мысли.

— На отдых? Или в гости? — собеседник повернул голову и улыбнулся, показав ровные красивые зубы.

«Лет тридцать ему, наверно… старый пень!» — раздраженно подумала я.

— Хотите шоколад? — вежливо предложил мужчина и протянул мне черную дольку, завернутую в фольгу.

Мне стало неловко. Разве сидящий рядом приветливый попутчик виноват в том, что у меня ничего не ладится?..

Я взяла шоколад и сунула в рот.

— На конкурс лечу, — сочла уместным сообщить я, раз уж решила воспользоваться его гостеприимством.

— На конкурс красоты, полагаю? — лицо мужчины вновь озарила мягкая, душевная улыбка.

Захотелось прислониться к его плечу и уткнуться носом в зеленую футболку.

— Вовсе нет.

— В каких же еще конкурсах могут участвовать столь юные красавицы? — он явно напрашивался на приятное знакомство.

— В самых невероятных, — улыбнулась, наконец, и я. — Например, в конкурсе на лучшее исполнение на гитаре.

Выражение удивления появилось на смугловатом лице.

— О-о! Я не мог даже предположить этого!

Неделю назад я сама не могла этого предположить.

— Тем не менее, это так.

Он помолчал, потом задал новый вопрос:

— Это ваше первое путешествие в Милан?

— Угу… — кивнула я, жуя шоколад.

— Берите еще! — перед моим носом оказалась черная плитка.

Я не стала ломаться и взяла. Шоколад был удивительно вкусным!

— Это настоящий бельгийский шоколад, — с оттенком гордости сообщил мужчина и заглянул мне в глаза. — Как вас зовут?

— Даша, — ответила я.

— Честно говоря, я вам немного завидую, Даша! Вам предстоит ощутить необыкновенный аромат этой страны… Вы ведь еще не вкусили аромата Италии!

Поэтичность выражения меня пленила.

— Только в виде одноименной пиццы… — засмеялась я, неудержимо поглощая шоколад. — А вы, чувствуется, искушенный путешественник!

Мужчина заулыбался и закивал.

— Нет смысла перечислять… Путешествую, действительно, много! Но это, в основном, по работе.

Я хотела спросить, что у него за работа, но не решилась.

— Вас встретят устроители конкурса? В каком отеле вы остановитесь? — посыпался град вопросов.

— В «Морской раковине», — поделилась я информацией о конкурсе, почерпнутой из интернета.

— Я знаю этот отель, — кивнул собеседник. — Он недорогой, но уютный. Я помогу вам добраться.

«Ну и слава богу… — подумала я. — Вряд ли кто-то удосужится меня встречать, с учетом того, что прием заявок был закончен две недели назад… А может быть, и встретят… Смотря, как далеко простираются способности Бориса Тимофеевича управлять собственными делами после смерти…»

Голос, рассказывающий о Бельгии и Испании, об Аргентине и Португалии, постепенно стал отдаляться и затихать. Я не заметила, как голова моя склонилась-таки на плечо попутчика, и под его ровное дыхание и монотонную речь я заснула.

ГЛАВА 51

Раннее утро в Милане встретило меня неприветливо. На небе редели бледные звезды, мелкой сетью моросил дождь, под тонкую кофтенку пробирался на редкость пронизывающий ветер.

Толпа прибывших в страну с необыкновенным ароматом вынесла меня на какую-то площадь, где я замерла в растерянности — куда идти и что делать?..

На площади было оживленно и людно. Мой попутчик, ухватив меня за руку, повлек куда-то таким резвым шагом, что я еле успевала волочить за собой чемодан.

У дороги теснилась вереница такси. Проронив внутрь одного из них несколько красивых, музыкальных слов, мужчина обернулся ко мне:

— Садитесь, Даша!

Мягкий голос обнял, согрел мои озябшие плечи.

В какой-то полудреме я открыла дверцу и забралась в уютный салон.

— «Conchiglia di mare» albergo, — произнес мой попечитель, оставшийся по ту сторону стекла, и сунул таксисту две бумажки.

— Не надо… — зароптала было я, — у меня есть деньги!..

Свист ветра унес ответ моего доброго друга. Машина тронулась с места, я обернулась и увидела, как он машет мне рукой и что-то кричит.

— Если понадобится… Я остановился… Улица Пьетро Масканьи, дом… Вы его узнаете, с синими колоннами…

Такси газануло, и силуэт невысокого лысоватого человека исчез вдали.

«Где-то здесь мама… Как странно…», — подумала я, с любопытством озираясь по сторонам. Раскидистые южные деревья стояли вдалеке, словно великаны. Воздух был сырым и терпким.

Наконец, справа возникло светлое шестиэтажное здание с прозрачными дверями и маленькими полукруглыми балкончиками. Подъехав ко входу, таксист остановил машину, обернулся ко мне и, широко улыбнувшись, произнес что-то похожее на строчку итальянской арии.

Я поняла, что мы приехали.

— Grazie… — пробормотала я, вызвав еще одну ослепительную улыбку.

Такси исчезло, а я осталась одиноко стоять у входа в отель. Зеленая вывеска «Conchiglia di mare» горела множеством ярких огоньков, покрытых каплями дождя.

Сжавшись от утренней миланской мороси, я забралась под козырек здания и заглянула внутрь.

Сквозь прозрачное стекло мне было видно, что за ресепшн сидит утомленная девушка и листает какой-то цветной журнал. Напротив, на диванчике, восседал, вывалив пузо, чернявый охранник.

А вдруг Борис Тимофеевич не забронировал мне номер?.. Что тогда делать?

Я постояла еще немного, любуясь этой картиной. Охранник широко зевнул. Девушка рассмеялась и что-то сказала. Чернявый тоже засмеялся в ответ.

«Пока они в приятном расположении, нужно идти…», — подумала я.

И, внезапно решившись, толкнула стеклянную дверь и вошла.

Они повернули ко мне приветливые лица.

Слегка дрожа, то ли от холода, то ли от волнения, я подошла к стойке.

— Ciao! Sei un partecipante del concorso? — девушка посмотрела на гитарный футляр и улыбнулась. (Здравствуйте, вы — участник конкурса?)

— Э-э… Даша Буранюк, Россия… — пробормотала я, кляня себя за неуверенность.

— Passaporto, per favore!

Я положила перед ней паспорт.

— Dasha… Rash… — деловито повторила девушка, и я прыснула.

Она вытащила из-под стола какой-то список и начала блуждать по нему глазами. Брови ее нахмурились.

— Дарья! — поправилась я. И произнесла с акцентом: — Darya Buranuk.

Сообщить большего я не могла, поскольку языки всегда были моим камнем преткновения, а сейчас из головы вообще вылетели все слова, что я почерпнула из итальянского разговорника, наспех прочитанного накануне. В голове вертелись только музыкальные термины вроде адажио и престо. Вряд ли они могли помочь мне в этой ситуации.

— Ci dispiace, ma non sei sulla lista … (Сожалею, но вас нет в списке) No, no!.. — растерянно развела она руками.

— Как — «но»?.. — я почувствовала, как неприятный холодок начинает разъедать душу.

Девушка показала мне список. Я пробежала глазами по строчкам и без всякого знания итальянского поняла: моей фамилии в списке нет.

Тоскливым взглядом я посмотрела на улицу. Дождь усилился и застучал по стеклам твердыми каплями. Было около четырех утра.

Охранник приподнялся со своего сиденья, и на его лице, обращенном ко мне, начала было обозначаться улыбка хозяина, провожающего гостя, как вдруг стеклянные двери вновь раскрылись, и в гостиницу вошла целая толпа народу.

Он отвлекся от моей скромно замершей с чемоданом персоны и поприветствовал их.

Вошедших было четыре человека. Первым шествовал высокий и очень полный араб в тюрбане. Он был настолько колоритным, что я уставилась на него во все глаза.

Следом зашла элегантная пожилая женщина в шляпке и с небольшим чемоданчиком, а за ней — двое веселых красавцев-парней, явно навеселе.

В этот же момент из-за угла коридора вышла стройная девушка в форме и с бейджиком и с озабоченным лицом направилась к стойке.

Краем глаза я обратила внимание, что вместо пластиковых карточек-ключей, как в суперсовременных отелях, на деревянном щите висят обычные ключи с металлическими брелоками. И словно какой-то авантюрный бесенок пихнул меня изнутри…

Вся эта внезапно образовавшаяся в фойе толпа на некоторое время создала в нем небольшой сумбур.

— Angela, guarda! (Анджела, смотри!) — девушка с бейджиком остановилась у ресепшн и стала оживленно показывать что-то девушке-портье. Та отвернулась от стойки и, наклонившись над каким-то предметом, начала его внимательно разглядывать.

— Beh? Cosa ne pensi? (Ну, как ты думаешь?) — послышался звонкий смех.

Оставив чемодан, я тенью скользнула вбок и оказалась за щитом с ключами. Элегантная старушка, показав сотрудницам какую-то карточку, прошла мимо, на миг загородив собой меня от охранника. И в этот миг в моей руке оказался один из висящих на щите ключей.

В это мгновение парни, остававшиеся у двери, возле автомата с кофе, начали о чем-то громко спорить. Охранник перевел все свое внимание на них.

Ловко пристроившись перед необъятным арабом, я быстро толкнула в лифт, предусмотрительно вызванный старушкой, свой чемодан и тут же вновь оказалась скрыта спиной крепкого парня в тюрбане. Высунув нос за его плечо, я увидела, что девушки по-прежнему что-то бурно обсуждают возле стойки.

Охранник же был занят тем, что дружески разнимал слишком веселых парней.

С бешено колотящимся сердцем я открыла свой кулачок и увидела в нем ключ с металлической биркой «306».

Араб вопросительно взглянул на меня.

— Third, — трепеща, сообщила я.

И лифт закрылся.

ГЛАВА 52

Через несколько минут я очутилась в уютном номере с телевизором, широкой кроватью, тумбочкой и небольшой ванной комнатой, где стояли в ряд несколько маленьких флакончиков с шампунями и гелями и лежало два кусочка ароматного мыла.

В спорной ситуации я обычно руководствовалась главным принципом Скарлетт, открытым мною задолго до просмотра «Унесенных ветром».

Нужно вымыться, хорошенько выспаться, а уж завтра — ну, в смысле, сегодня, но позже! — решить, как быть дальше.

Рассудив так, я положила ключ на тумбочку и, зевая, залезла под горячий душ.

И снова невольно представила газетные новости.

«Дочь известного российского адвоката Игоря Буранюка, тайно прилетев в Милан с опасной и загадочной миссией, проникла ночью в миланский отель «Морская раковина», выкрав ключ от номера»…

«Солнечная Италия… Бр-р…», — пробормотала я, согреваясь под обжигающими водными струями.

«Дочь Игоря Буранюка оказалась замешана в международном скандале… Адвокат от комментариев отказался…»

Обрезанные волосы намокли и потяжелели, и в голову поползли еще более неприятные мысли.

Как же это?.. Почему меня нет в списках?

— Ci dispiace, ma non sei sulla lista… — вспомнилось растерянное лицо девушки за стойкой.

А если в списках участников конкурса меня тоже не окажется?..

Высушив волосы, я задернула легкие шторы и улеглась в постель, заправленную атласным покрывалом.

Когда я проснусь, мне предстоит выяснить это у организаторов конкурса.

Который начнется завтра, 16 июня, в 11 утра в зале Миланской консерватории.

Я покосилась на чемодан.

Потом нехотя вылезла из постели и вынула обратный билет. На нем стояла дата 21 июня.

Значит, по разумению Бориса Тимофеевича, домой я все-таки улетаю не сразу, а через шесть дней.

От этой новости я испытала заметное облегчение.

Полагаю, недоразумение со списком должно вскоре разъясниться.

Предоставив покойному антиквару возможность решить за ночь все возникшие бытовые неполадки, я почти успокоилась и не заметила, как погрузилась в сон.

ГЛАВА 53

В семь утра я бесшумно вытащила вещи в длинный коридор и вызвала лифт.

В коридоре стояла стылая, мрачная тишина, как будто на этаже, за уходящими вдаль дверями, не было ни единой живой души. Это почему-то напомнило мне происшествие в училище, когда звонко отдавался каждый мой шаг в абсолютно пустом здании…

В сердце прокралась какая-то тревога.

И даже страх.

Двери вдруг как-то зловеще вытянулись, словно солдаты перед генералом, и, чтобы стряхнуть это жуткое ощущение, я быстро юркнула в лифт.

Как же я объясню сотрудникам на ресепшн свое появление из лифта с чемоданом?..

Но мне снова повезло.

На втором этаже ко мне присоединилась шумная семья с детьми и затараторила на непонятном языке. Когда они, оживленно жестикулируя, вывалились из лифта, я резко нырнула в правое крыло, за высокую колонну, и притаилась за ней.

Отсюда просматривался угол стойки, и я увидела, что Анджела до сих пор не сменилась, и, изнемогшая еще больше, по-прежнему сидит на стуле.

Охранника видно не было.

Говорливое семейство скрылось на улице, и вновь наступила тишина.

Анджела начала лениво перебирать какие-то бумаги, когда из другого отсека здания раздался возглас:

— Che diavolo! Non è possibile aprire lavanderia… Giovanni! (- Что за черт! Не могу открыть прачечную… Джованни!)

Охранник тут же появился в поле моего зрения. Он прошел буквально в метре от меня, и я почувствовала исходящий от него запах парфюма.

— Vai! — пробасил Джованни и завернул в противоположную сторону.

Оставив чемодан и гитару за колонной, я на цыпочках вышла из укрытия и сделала несколько неверных шагов за спиной девушки.

Нужно вернуть ключ.

Анджела прикрепляла в толстую тетрадь какие-то чеки.

Внезапно на столе затрещал телефон, и, неохотно оторвавшись от своего занятия, она сняла трубку.

— Come? Ripetere il nome…. Darya Buranûk? Dalla Russia? (- Как? Повторите еще раз… Дарья Буранюк? Из России?)

Услышав свое имя, я замерла.

— Doveva volare? Lei ha volato, ma… (Должна была прилететь?.. Она прилетела, но…)

Изящные ручки Анджелы вскинулись вверх, как птицы.

— Ora guardare di nuovo… Io non potevo perdere… (Сейчас посмотрю еще раз… Я не могла пропустить…)

В этот момент я беззвучно вернула ключ на место. Анджела не заметила моего маневра — она судорожно водила пальчиком по строчкам того самого списка, в котором ночью не нашлось моего имени.

Нет, не того самого…

Сейчас в руках Анджелы был другой листок.

Хотя я понимала, что Борис Тимофеевич обязан был как можно скорее легализовать мое нахождение в Милане, и должна была уже привыкнуть к могуществу своего покровителя, но все же это было так неожиданно, что из моей груди едва не вырвался громкий возглас изумления. Я еле-еле успела подавить его внутри.

Стоит ли говорить, что это был за листок?..

Он был чуть меньше ночного, и клетка на нем была чуть мельче…

Вы вовремя, Борис Тимофеевич! — мой рот сама собой растянула улыбка.

И в тот же миг я появилась перед Анджелой «собственной перцовой», как говаривал старина Джон Леннон.

Она подняла глаза и вздрогнула. Потом снова взяла со стола телефонную трубку.

Не отрывая от меня огромных удивленных глаз, она прокричала:

— CIRCA! Lei è venuto! Sì, sì, subito! Ho capito, — (О! Она здесь! Да, да, немедленно! Я поняла).

В прозвучавшей фразе я узнала слово subito, что означает «резко, немедленно» и оживилась: похоже, невидимый абонент приказал не тянуть с решением моего жилищного вопроса!

Пока Анджела заполняла бумаги, я сделала вид, что мне нужно поправить юбку и зашла за колонну. Незаметно подтянув оттуда чемодан, я поставила его рядом с собой возле стойки.

И невинно хлопнула глазами.

Теперь никто не докажет, что я…

Мысли мои перебил топот починившего дверь прачечной Джованни.

Увидев меня, он состроил удивленную мину. Потом покосился на чемодан, но его местоположение уже не могло вызвать никаких сомнений — я только что подошла. А по их вине мне пришлось ночевать на улице!..

Я окинула охранника суровым взглядом. Тот ничего не понял и улыбнулся во весь рот.

— Mi dispiace… Non so come che potrebbe accadere…(- Простите… Не знаю, как такое могло случиться…) — с этими словами Анджела вручила мне карточку гостя и ключ… с номером «306».

И, продолжая извиняющимся тоном что-то лепетать, она приложила обе руки к груди.

Джованни, так ничего и не поняв, хитро мне подмигнул.

Я недовольно кивнула и снова потянула чемодан к лифту.

В лифте я громко расхохоталась.

ГЛАВА 54

Дальше, по выражению Степы, все пошло как по маслу.

Легкий трепет волнения поневоле объял меня на подходе к старинному зданию Миланской консерватории имени Джузеппе Верди, однако, как будто ожидая моего пришествия, в фойе стоял переводчик Дмитрий, меня тут же зарегистрировали, занесли в несколько списков и заставили вытянуть из бочонка жетон с номером.

Мне достался номер 21 — предпоследний. Всего участников конкурса молодых исполнителей на гитаре оказалось двадцать два.

И вот, обняв обеими руками гитару Вячеслава Горячева, я стою за кулисами огромной сцены, наблюдая, как исполняет программу первого тура участник под номером 20.

Следующий выход — мой.

Ни один из двадцати уже выступивших конкурсантов меня не впечатлил. Пожалуй, победу одержать будет несложно! Я приободрилась и мысленно подмигнула образу Бориса Тимофеевича Залевского, который, казалось, незримо сопровождал меня повсюду.

— …Daria Buranûk, Russia, — услышала я голос ведущей. — Rolan Dyens. Movement. Astor Piazzolla. Milonga dell angelo. (Ролан Диенс. Движение. Астор Пьяццолла. Милонга ангела.)

Боясь наступить на подол длинного розового платья, я осторожно вышла на середину сцены и поклонилась.

Раздались аплодисменты.

Я села на заранее приготовленный стул. Поставила ногу на скамеечку.

Подняла глаза и коротким, но всеобъемлющим взглядом окинула зал. Он был почти полон. В центре сидело жюри — два профессора Миланской консерватории, несколько известных концертирующих гитаристов (испанец, итальянец и француз — я слышала, как их представляли в начале), оперная певица из Рима и… та самая пожилая дама, которая ночью зашла с чемоданчиком в отель «Морская раковина».

Ее должность и регалии я как-то пропустила.

Но, кажется, я засмотрелась. Лица в зале стали нетерпеливыми.

Я наклонила голову, чуть задержала взгляд на струнах… и начала.

Теперь все зависит только от меня.

Я взяла максимально возможный темп. Пальцы правой руки, как стрижи, взвились и заметались, но заметались упорядоченно, уверенно и быстро, так быстро, что проследить их движение было почти невозможно. Они как будто перелетали с одной струны на другую, то взмывая вверх, то опускаясь вниз. Каждая нота была прозвучена, каждый пассаж был верен. Когда я закончила, послышались восторженные крики «Bravo! Bravo!»

Едва они смолкли, над залом взлетели первые звуки «Милонги» — трепетные, трагические, как большие темные птицы. Зал сразу затих. Фраза за фразой, я плела картину прекрасного танца, я отдавала зрителям, замершим в мягких креслах, всю свою душу, все переживания последних дней, всю боль, которую могла передать моя гитара. Образ танцующей пары, той самой, ради которой я существовала сейчас на этой сцене, встал передо мною, и музыка словно облилась слезами. Наконец, последняя, глухая сумрачная нота замерла и угасла.

Когда я встала и поклонилась, зал взорвался аплодисментами.

— Уф! — выдохнула я за кулисами, унимая колотящееся сердце. — Похоже, первый этап пройден, и неплохо!

— Il nostro partito ultimo, Veracini Lorenzo (Наш последний участник, Лоренцо Верачини), — прозвенел со сцены голос ведущей.

И легкая воздушная волна коснулась моих колен — мимо меня, тряхнув темными локонами, прошел высокий парень с гитарой наперевес.

Он стремительным шагом вышел на сцену, быстро сел и сразу, не глядя в зал, начал играть.

Я хотела уйти, погулять по Милану, отвлечься и не слушать больше слегка надоевшей гитарной музыки.

И уже развернулась было спиной к сцене…

Но тут раздались первые звуки, и они пленили меня.

Забыв обо всем, я завороженно смотрела, как, подобно плавным птицам, взлетают над грифом его красивые загорелые руки. Как едва прикасаются к струнам длинные изящные пальцы, и безукоризненные пассажи бисером рассыпаются над застывшим в безмолвии залом. Мелодия то пропадает совсем, то расцветает словно из ниоткуда, то опять звенит и пульсирует мощно и ярко… Мое сердце сжалось в комок.

У этого Лоренцо… как его? Верачини выиграть будет…

Я закусила губу.

…сложно. Очень сложно.

Лоренцо уже поднялся и, кланяясь, тряс своими атласными волосами, а в сердце мое прокралось какое-то горькое, щемящее чувство.

Крики «Браво!» сотрясли зал, и, признаюсь, я и сама закричала бы ему «Браво!»

Но вместо этого я повернулась к лицом к кулисному занавесу, чтобы он, возвращаясь, не увидел выражение тревоги на моем лице. И снова почувствовала легкое волнение воздуха — это Лоренцо Верачини стремительно прошел мимо.

Закинув гитару на плечо, я вышла в фойе. Вокруг меня сновали люди, доброжелательно обступали организаторы и участники, знакомились, восхищались, поздравляли…

«Russo… Dasha… Brillante intervento!» («Русская… Даша… Блистательное выступление!») — услышала я чей-то восторженный шепот.

Красивая спина Лоренцо мелькнула у выхода и исчезла за дверью.

Раздвинув толпу, я тоже вышла на улицу, в солнечное итальянское лето. Мне хотелось побыть одной.

Я гуляла по оживленным улицам, смотрелась в витрины магазинов, слушала певучую итальянскую речь и успокаивалась. Может быть, зря я так разволновалась… Может быть, я сыграла не хуже? Мне трудно судить объективно. Но ведь четыре первых места и один Гран-при в Австрии что-нибудь да значат?!

Немного воспрянув духом, я снова подумала о пропавшем Степе.

Потом о том, что карточная игра, скорее всего, не выиграна, и мои старания напрасны.

Несмотря на прекрасную природу, слепящее солнце и пропасть народу на улице, мне было одиноко.

Жаль, что сотовый разбился так некстати. Вместе с ним на лестничной площадке остались номера телефонов. И теперь я не могу позвонить ни Степе, ни маме, которая — подумать только! — предается отдыху всего в нескольких километрах от меня!

Через два часа я вернулась в зал на оглашение результатов первого тура.

Во второй тур допустили 15 участников из 22-х.

Как и следовало ожидать, по сумме баллов я оказалась на втором месте.

А на первом воцарился Он.

«Ну что ж, — я покосилась на его сияющее лицо, — еще посмотрим, кто кого!»

Все остальные — какой-то поляк Вацлав, итальянка Франческа, французы Этьен и Винсент и другие конкуренты — меня не волновали.

Только Он.

Когда объявили результаты, на его правой щеке, которая была мне видна с моего места, заиграл румянец.

«Красивый, сволочь!» — объятая противоречивыми чувствами, заметила я.

И вдруг поймала на себе его взгляд.

Этот взгляд не был случайным — Лоренцо побродил глазами по залу, наткнулся на меня и остановился. Лицо его осветила добрая мальчишеская улыбка. Увидев, что я таращусь на него во все глаза, он поднял вверх большой палец.

Я ни с того ни с сего вдруг тоже разулыбалась и кивнула.

До чего же хорош, стервец!

«Даша!..» — воззвала я к собственному благоразумию.

И тут же подавила симпатию и вернулась в строго конкурентское русло.

Ничего, парень.

I russi non arrendersi!

Русские не сдаются!

ГЛАВА 55

…Как все-таки пусто и тихо на моем третьем этаже!

Я проснулась среди ночи от этой тишины. Она была какой-то вязкой и гнетущей, и, казалось, тяжело дышала мне в лицо.

В который уже раз я подняла голову от подушки и посмотрела на темный потолок. Потом оглядела комнату… Ничего страшного, все спокойно… Почему же я никак не могу заснуть и вот уже минут двадцать ворочаюсь с боку на бок, а время три часа ночи по миланскому времени…

Сегодня я выяснила, что все остальные иностранцы живут в «Морской раковине» по два человека в номере. И только я живу одна… Это меня насторожило. Может, просто Борис Тимофеевич хотел…

Что это?.. Чуть слышный скрип донесся из коридора. Похоже на скрип какой-то дальней двери…

Я забилась под одеяло.

Там кто-то ходит.

Я напрягла слух. Вроде ничего не слышно.

Я зевнула, но зевок замер на полдороге.

Ручка моей двери медленно повернулась.

От резкого страха я вцепилась обеими руками в одеяло. Может быть, мне показалось?.. В комнате темно, и я могла…

Скрип-скрип…

Нет, ручка действительно повернулась вверх-вниз!

Завтра утром… Нет, сегодня… Если я доживу до утра…

…Как, он сказал, называется улица?

По-моему, улица Пьетро Масканьи… Кроме него, моего доброго попутчика, мне не к кому обратиться.

Ручка замерла в одном положении.

Кто это был?..

На этаже постоянно стоит такая немая тишина, что, когда утром приходит горничная, звук ее шагов долетает, наверно, до последней двери в самой глубине коридора.

Интересно, живет ли здесь еще кто-нибудь?..

Нужно будет спросить завтра у девушки на ресепшн.

Но стоило мне перевернуться на бок, как словно кто-то пихнул меня в плечо.

«Иди узнай сейчас!»

«Не пойду! — воспротивилась я. — Я боюсь!»

Но непонятно откуда взявшееся желание начало распирать меня изнутри.

Наконец, поборов страх, я тихонько вылезла из-под одеяла и нащупала ногами тапочки.

Облачившись в пижаму, осторожно приоткрыла дверь.

Темный коридор был похож на ночную пустынную аллею.

Медленно, крадучись, чтобы не спугнуть невидимых обитателей этажа, я подошла к лифту, но в последнюю секунду передумала и начала спускаться по лестнице.

Во всем здании царила такая же тишина.

Да, но днем здесь постоянно снуют люди и кипит жизнь, а ТАМ…

Наконец, я добрела до первого этажа, где из лампы над стойкой струился легкий свет, на улице курил охранник, а за столом сидела приветливая Сесиль.

— Сесиль! — окликнула я ее.

— О-о… — удивилась она моему появлению в пижаме. И, поскольку с моим вселением был связан инцидент и весь персонал гостиницы был осведомлен о моей персоне, она вопросила:

— Даща?..

К счастью для меня, Сесиль немного понимала по-русски. То ли у нее был русский дедушка, то ли бывший бойфренд.

— Скажите, Сесиль… На третьем этаже… Занят ли еще какой-нибудь номер, кроме моего?

Несколько секунд она, шевеля губами, переваривала вопрос, потом, поняв, полистала журнал постояльцев.

— О, да! Один номер занят. 319.

— Только один номер? И больше на всем этаже никого?

Сесиль повторила, словно лесное эхо:

— Только один номер. И больше на всем этаже никого.

— А сколько человек в номере 319?

— Один человек. Вот, посмотрите, Даща… один человек.

Я опустила глаза на журнал постояльцев, на строчку, которую подчеркивала пальцем Сесиль.

И увидела, что чьим-то четким, каллиграфическим почерком в журнале выведено:

«Čekneckij»

— Что с вами, Даща? — испугалась Сесиль, видя, как меня внезапно качнуло в сторону.

— Ничего, ничего… — вымолвила я помертвевшими губами. Переведя дыхание, судорожно ухватилась за стойку, наклонилась вперед и зашептала: — А нельзя меня… переселить? На другой этаж?..

Сесиль улыбнулась и пожала плечами.

— Номер забронирован на господин Чекнецкий, но он не появиться в нем ни разу. Так что не бойтесь, Даща! На этаже никого нет, ваша комната закрываться. Марселино, — она кивнула на охранника, — никого не пропускать! Все очень строго! Вам не следует испугаться! Даща… Вы так бледная… — засуетилась Сесиль.

— Ничего… Я… пойду, — махнула я рукой, а перед глазами черной бегущей строкой плыла фамилия «Čekneckij».

Этаж встретил меня недоброй атмосферой. Окно в конце коридора как будто чуть искривило свои стекла…

Номер 319 находится как раз у этого окна…

О нет, нет! Скорее к себе! И закрыться на все замки!

Я толкнула незапертую дверь и, тяжело дыша, прислонилась к ней изнутри. Когда я немного пришла в себя, первое, что бросилось мне в глаза, было пустое место в углу, где десять минут назад стояла моя черная гитара.

ГЛАВА 56

Под безумными взглядами несущих вахту я выбежала на улицу.

И словно подолом зацепила дикое выражение лица Сесили, недоумение сонного Марселино, когда пулей вылетела из гостиницы и прыгнула в караулящее у входа такси.

И эта смесь чувств — удивления, непонимания, насмешки — сопровождала меня все время, пока шофер вел машину, и когда остановил ее под красивым фигурным фонарем. И мне почему-то было больно от ее объятий, и непривычно жало сердце под тонкой майкой.

Она отцепилась от меня только когда я побежала по сонной улице Пьетро Масканьи, ища дом с высокими синими колоннами.

Задыхаясь, я бежала и бежала вперед, стремясь к своему доброму попутчику. Жара и духота прилипали к лицу. Даже следа не осталось от той промозглой погоды в ночь моего прилета.

Куда я бегу? Зачем?.. Чем он может помочь мне, тем более в этот час? Почти незнакомый человек. Придется рассказать ему все и надеяться, что он поверит. И сможет помочь…

Мимо меня проносились дома, в глаза летели искры фонарей, я удалялась все дальше от «Морской раковины», а дома с синими колоннами нигде не было видно…

Вдруг кто-то словно ухватил меня сзади за воротник и поставил прямо перед резной дверью с кольцом вместо ручки.

Я резко остановилась, будто вкопанная в землю возле ступеней здания на улице Масканьи.

Большого здания.

«Как же мне найти его здесь? Я ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ ЕГО ИМЕНИ…»

Чувствуя себя беспомощной песчинкой, я подняла глаза.

Несколько ровных колонн выстроились передо мной, как часовые.

Мне вдруг показалось, что они живые…

Внезапно повеяло ледяным ощущением той невидимой стражи из «Лабиринта». Когда их размытые туманом глаза, как пропасти без дна, пронзали меня насквозь.

«Мужайся, княгиня, недобрые вести тебе мы несем, княгиня…», — неожиданно пришел на ум хор бояр из оперы Бородина «Князь Игорь».

— Мужайся, Дашутка!.. — пискнул мой, отчего-то оробевший, внутренний голос, превратившийся в голосок.

Глядя прямо в высь колонн, я судорожно попыталась отыскать в кармане лист бумаги. По-моему, он там был…

На маленьком мятом листке я принялась царапать уползающие из-под пальцев слова.

«Здравствуйте! Это Даша. Я в «Раковине». Мне необходимо срочно с вами увидеться!..»

Потом изящный стиль мне изменил, и ручка испуганно забегала по бумаге, выделяя все крупнее и крупнее одно только слово:

«Спасите! СПАСИТЕ! СПАСИТЕ!!!»

«Тебе велено сидеть дома! Не ищи союзников!», — завыл откуда-то басовитый ветер, и каждая фраза рубила меня жестким ударом под дых.

А-ах… — мое дыхание попыталось вырваться, но замкнулось в глубине горла.

Листок вылетел из руки и закружился в усиливающемся ветре. Гонимый летучей воздушной струей, он поднялся в темную высоту и, словно гелиевый шар, взмыл вверх и исчез.

Мой взгляд споткнулся о край пустого черного неба.

Грубо сбив слезы с моих щек, ветер приподнял меня и понес, понес куда-то, закрывая глаза будто плотным и душным рукавом.

Голова моя закружилась и словно завертелась на шее, резкие вспышки заплясали сквозь темноту, и я почувствовала глухой удар всем телом об пол.

Бешеный вихрь вывалил меня прямо на пол темного коридора на третьем этаже.

«ВСЕГО ДОБРОГО, ДАША БУРАНЮК!..»

И он улетел, оставив меня на зеленом ковре, и сначала я лежала, глядя на погасшую люстру на потолке, а потом перевернулась на бок и свернулась в комочек, а слезы предательски ползли по царапинам на шее.

Союзника нет. Гитары нет… Никого нет. Я одна…

А они… Они повсюду…

И вдруг тихий, спокойный, уверенный голос раздался возле самого моего уха.

— Я получил вашу записку. Вы хотели видеть меня?

ГЛАВА 57

Откидывая с заплаканного лица запутавшиеся в полете волосы, я вглядывалась в его черты, и душу постепенно окутывало, словно одеялом, тепло. Он, в безукоризненно строгом костюме, сидел рядом на ковре и участливо смотрел на меня.

— Как хорошо, что я нашла вас! — взлетел над потолком коридора мой радостный плач.

И тут меня словно прорвало. Захлебываясь, я начала говорить, и слова полились из меня сбивчивым потоком. Он слушал, не произнося ни слова, и перебил мой рассказ только один раз.

— Простите… Вам, наверно, неудобно так сидеть?..

Он прервал меня на самой кульминации, и мысли вспорхнули, как птицы, и разлетелись в разные стороны. Я замолчала и снова взглянула на его лицо, на лысоватую голову, крупный нос…

На строгий костюм…

И какая-то черная ниточка вдруг вплелась в счастье обретения этого человека.

А как он смог получить улетевшую записку?..

А как он смог так быстро добраться до меня?..

А как он смог пройти через Марселино, который никого не пропускает?

ТОЛЬКО ЕСЛИ…

И страшная догадка пронзила меня за мгновение до того, как он продолжил:

— Пойдемте ко мне в номер. Там вам будет удобнее. Он в самом конце коридора.

В моих глазах завис один-единственный вопрос.

Он услужливо взял меня под локоть, приподнимая с пола, и улыбнулся.

— Позвольте представиться… Мы ведь с вами так и не познакомились толком. Олег Вадимович Чекнецкий!

Хотя я поняла это секундой раньше, но все-таки не могла уразуметь до конца.

«Как же так?.. Ведь Чекнецкий — это тот толстяк в тельняшке, который…»

А голос? Почему я не узнала голос?..

Пока я пыталась собрать рассыпавшиеся кубики мыслей, мы добрели до конца коридора.

— Входите, Даша, — приветливо распахнул дверь Чекнецкий, за чьей защитой от него же самого я бежала сквозь ночь и ветер, — думаю, нам есть о чем поговорить!

…Я уничтожу тебя нежно…

Я горько усмехнулась и вошла.

ГЛАВА 58

— Итак… Наверно, ты хочешь о чем-то спросить меня?

Я сидела в уютном кресле с бокалом сока в руке и пребывала в еще большем смятении, чем раньше. Чекнецкий сидел напротив и дымил сигаретой.

— Да… Я хочу спросить… Степа…

— С ним все в порядке. Филиппу — тому самому, которого вы приняли за меня — пришлось его на время устранить, чтобы не путался под колесами со своими шипами…

Чекнецкий вежливо улыбнулся.

— Это была детская затея, ты же понимаешь…

Я отхлебнула сока, боясь признаться, что ничего не понимаю. Если Степа был на время устранен… То… зачем ты здесь?

— К моему удивлению, ты проявила редкий ум и смекалку. Жаль, что в итоге это ни к чему не привело. Сколько потрачено сил… — Олег Вадимович потянулся со своего кресла к столику за рюмочкой мартини, — и все впустую!

И он состроил такую жалобную мину, что можно было подумать, будто он действительно сожалеет об этом.

— Кто такая Аля? — спросила я вместо ответа.

Чекнецкий пожал плечами.

— Это сестра многоуважаемого Бориса, Степина мать.

— А…

— Да очень просто. Лена, Аленка, Алька. Так ее звал жених, так же звал и брат. Но Степе-то откуда было это знать? Лена и Лена… А ты молодец! — повторил он.

Я промолчала.

«Как же он позволил затянуть себя в эту сеть?.. — подумала я о Борисе. — Неужели не нашел в себе сил отказаться? Ну просто — отказаться, и все! Ведь знал же, что эта игра разрушит судьбу его сестры и ее жениха!»

В руках Чекнецкого вдруг появилась колода карт. Глаза его блеснули азартным огнем.

— Сыграем?

Быстрые смуглые пальцы проворно перемешали колоду.

И я поняла, что не могу оторвать от нее глаз.

Интересно, их или моя? Они похожи как две капли воды…

…А что, я собираюсь сыграть?..

— Так что, сыграем? — повторил Чекнецкий. — Как ты понимаешь, игра не состоялась, но она еще может состояться. Считай, что она просто перенесена… на время. Заключим пари…

Отчего ты так странно добр?..

ПАРИ… — я невольно вздрогнула.

И край памяти вновь приоткрыл мне торчащий носом вперед шлепанец.

— Перед тем, как в ужасе замахать руками, вспомни, зачем ты здесь?

— Чтобы выиграть конкурс… — тупо произнесла я.

Он посмотрел на меня как на ученицу коррекционной школы.

— Чтобы выиграть конкурс! А ради чего?! Чтобы закрыть пари Залевского! Ведь не ради же самого конкурса? Но у тебя нет ПРАВА на закрытие пари! Право дается только после победы в карточной игре.

— Я думаю… — медленно произнесла я, — что это ПРАВО, как вы выразились, у меня уже есть. По той причине, что игра все-таки состоялась.

Почему я так думаю?..

Чекнецкий откинулся в кресле.

— Состоялась? — он стряхнул пепел с сигареты прямо в пустой бокал. — Когда игра должна была состояться, Степа валялся головой в кустах, как раненый боец!

Я не могла ничего возразить, потому что до сих пор не могла объяснить себе, в чем заключаются мои сомнения относительно шлепанца, и что из этого вытекает.

— Не считай нас монстрами.

— Кого это «нас»?

— Нас. Общество любителей карточной игры, только и всего!

И собеседник невинно приподнял бровь.

— Люди сами выбирают, играть им или нет. И какие именно делать ставки. В любую минуту они могут отказаться… — он будто прочел мои мысли.

— Мне показалось… — медленно произнесла я, — что Борис не выбирал. Его просто заманили в ловушку, поймали на слове. Это не был осознанный шаг…

Чекнецкий проигнорировал мои умозаключения.

— …Но если они идут на пари (обычно это случается, когда все деньги проиграны, а игрок не может остановиться) — они должны знать, что назад пути нет. Каждый выставляет свои условия, и этот спор решает карточный поединок. По окончании игры проигравший обязан исполнить желание выигравшего, его условия пари. Не проси меня произносить, чем чреват отказ… Это слишком неприятно для неподготовленной молодой девушки. Поверь, когда твой Борис проиграл, он должен был сделать все — понимаешь — ВСЕ! — чтобы его сестра не вышла замуж за этого композитора, и чтобы никто не выиграл конкурс с его сочинениями. Впрочем, ему, можно сказать, повезло — вторым условием ему даже заниматься не пришлось! Ведь «Календарь нимф» был утерян…

— Но это не похоже на пари в обычном понимании… — пожала я плечами. — Просто игра на желание, оформленная как спор… «Я хочу, чтобы моя сестра вышла замуж! А я не хочу, чтобы твоя сестра вышла замуж!..» Играем? Играем! Так было бы проще.

— Все эти «пари» и прочее — аристократические замашки моего папаши… Гонялся за красотой, за иностранщиной… за яркими названиями, ни черта в них не смысля… — ностальгически произнес Олег Вадимович.

Его глаза сверкнули холодным огнем, и в это мгновение я узнала голос — тот, что слышала в номере «память невесты», прячась за шкафом. Он стал жестоким и острым, как лезвие ножа.

— Мы учим людей знать цену каждому своему неверному слову. Мы учим их пониманию, что они не вправе решать чужие судьбы. И что за их бездумные деяния должны будут расплатиться не только они сами.

— А кто? — выстрелила я.

Лицо Чекнецкого вновь приняло беспечное выражение, и голос стал чуть ли не задорным.

— Да все, кто подвернется под руку. Все понемножку заплатили, выстрадали… Жених — больше всех. Но и невесте досталось.

— А Степка?

— Единственный потомок… Почему бы не привлечь и его? — добавил он скромно.

— Он что, умрет?.. — ужаснулась я.

— Да бог с тобой! — отмахнулся Чекнецкий. — Зачем так сурово? Ну, скажем, будет болеть, мучиться… или немножко попадет под машину… Этого достаточно.

— Кому?

— Кому? ИМ. Тем существам, которые населяют «Лабиринт». Ты ничего не заметила сегодня? Никаких… м-м… новых ощущений?..

Я вспомнила странную боль от недоумения Сесили и усмешки Марселино. Эти эмоции, как живые, впиявились мне в спину…

— Вот-вот, — кивнул Чекнецкий, — вижу — понимаешь. А ОНИ — питаются этим. Боль, гнев, страдания, слезы, муки — это ИХ деликатес. И этого лакомства нужно вызвать как можно больше. Чтобы ИМ было как можно вкуснее. Горькая «память невесты» для них очень сладка… Как пирожное, скажем, безе.

При воспоминании о печальной серебристой тени, томящейся в заточении, меня бросило в жар.

Чекнецкий усмехнулся, а я почувствовала, что меня вот-вот вырвет.

— В свою очередь мы ведь тоже… как бы сказать… Обладаем достаточными возможностями и полномочиями. Поэтому мы должны кормить своих благодетелей… Они дают нам силу и мощь… И твой Борис, входя в наше общество, кое-чему научился — видишь, как сопротивляется? Ну так что? — нетерпеливо спросил собеседник. — Играешь?

Я ничего не ответила.

Тогда он продолжил увещевания.

— Конкурс почти проигран. Ты же видела этого Лоренцо? Итальянец, с громкой музыкальной фамилией, не говоря уж о том, что явно сильнее тебя. Значит, все! — он развел руки в стороны. — Пшик! У тебя нет ни единого шанса.

Потом сделал эффектную паузу, позволяя мне осмыслить услышанное, и коварно продолжил:

— Но ты можешь заключить со мной пари. Или, по-твоему, сыграть на желание. На твое желание победить в конкурсе. Ослу ясно, что ты его проиграешь. Однако если ты выиграешь у меня в карты, я исполню твое желание. Я буду из кожи вон лезть, чтобы ты переиграла этого Лоренцо! Я устраню его, а ты закроешь пари Залевского, и цепь прервется.

Чекнецкий рассуждал очень логично, и казалось, что это и есть выход из существующего положения. Только одно смущало меня в его рассуждениях — что случится, если я ПРОИГРАЮ ему эту карточную партию?

Я немедленно задала ему этот вопрос.

— А если я проиграю в карты?..

— Тогда… В свое время какой-нибудь Иван или Петр будут отыгрываться за тебя. Все по кругу, — как-то слишком быстро и непринужденно произнес он.

Мозги мои начали затуманиваться.

А что страшного в этом желании? Оно вполне безобидное! Если только…

— Пари будет звучать именно так, как вы сказали? — спросила я осторожно. — Выигрыш — и проигрыш этого конкурса? И никак иначе?

Я уже выясняю детали… Я что, соглашаюсь?..

При этой мысли какое-то гнетущее чувство облекло меня — словно я стою одной ногой на потертом пороге «Лабиринта».

Взгляд снова невольно упал на колоду карт, и сердце сдавила болезненная тоска.

Они тянут меня как магнитом…

Чекнецкий поднес руку к губам, чтобы спрятать усмешку. Могло показаться, что усмешка эта беспечна и легка, но в сузившихся глазах на миг промелькнула темнота — тяжелая, как в узких переходах кафе.

Мой вопрос он предпочел оставить без ответа и лишь в очередной раз затянулся сигаретой и пригубил мартини.

Я так и думала. Оно не будет безобидным. Оно будет страшным.

Он имеет почти неограниченные возможности. Он может ввергнуть меня в любое состояние. Ему нужно лишь услышать мое «да». И на что я тогда смогу поспорить — во сне ли, в бреду, под странным гипнозом его холодных глаз?… Память невесты двадцатилетней давности уже потускнела от времени и не так сладка, как свеженькое страдание, на самом пике, которое могу подкинуть им я… За этот деликатес, как он выразился, он готов даже отдать мне победу в конкурсе!

Нет, ни за что!..

«…Они будут тебе мешать. Они будут искушать тебя. Не поддавайся и не отступай!..»

Чекнецкий понял, о чем я думаю, и взгляд его стал жестким.

— Решай. Самой тебе конкурс не выиграть! И без победы в карточной партии его вообще нет смысла выигрывать. А в моей голове словно вновь прозвучали слова:

«…Но если они идут на пари — они должны знать, что назад пути нет…»

Вот и у меня — пути назад уже не будет.

— Верните гитару, — сказала я твердо. — Я сообщу свое решение после второго тура.

Он ухмыльнулся.

— Надеешься?

— Знаю, — категорично произнесла я и встала.

А сердце мое трепетало.

— Доброй ночи, господин Чекнецкий.

— Я провожу вас, — внезапно он снова стал необычайно вежлив, и я невольно вспомнила, как нехитрыми комплиментами этот коварный человек так легко расположил меня к себе в самолете.

За те минуты, когда я позволила себе довериться его черной душе, облаченной в белое, я ненавидела сейчас и его, и себя.

Образовав странную пару, мы подошли к двери моего номера. Неожиданно провожатый загородил дверь и с хамоватой ухмылкой уставился на меня.

— В гости не приглашаю, — зло бросила я, пытаясь прорваться к двери. — У меня завтра тяжелый день.

— У тебя завтра чудесный день! Без всяких трудностей, — нагло заявил Чекнецкий. — Гитару ты не получишь, если немедленно не дашь согласия на игру.

Глядя в его излучающие холод глаза, я решительно отчеканила:

— Я сыграю на любой другой гитаре. А мой ответ вы получите не раньше вечера завтрашнего дня.

И, с силой отшвырнув его руку от ручки двери, я распахнула ее настежь.

И остолбенела.

Прямо посреди комнаты стоял черный футляр.

В ту же секунду мою шею обдало жаркое, как языки пламени из драконьей пасти, дыхание.

— Союзники… — раздалось злобное шипение.

Я обернулась и увидела, что глаза у Чекнецкого абсолютно змеиные.

Это выглядело настолько жутко, что я, видимо, изменилась в лице.

— Какие союзники?.. — не отрывая словно прилипшего к нему взгляда, спросила я, наконец, почему-то шепотом. — Кто это такие?..

Мгновение он помедлил с ответом. Затем объяснил, чуть растерянно и чуть устало:

— Те, кто на твоей стороне. Без союзников нельзя… Ведь не Горячев же играл тебе на гитаре? И не своей же рукой писал окончание «Эха»? Он не из наших, и такое ему не под силу. Это все союзники… Похоже, тебе с ними повезло…

Тут словно кто-то дернул его за язык, чтобы он не болтал лишнего, и пока я раздумывала над этими словами, Олег Вадимович успел оправиться и произнес уже снова ровным, официальным тоном:

— Итак, завтра в восемь вечера я жду вашего решения. Удачи вам во втором туре. Доброй ночи, Даша.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и размеренным шагом направился вдоль по коридору, а я, мысленно возводя хвалу незнакомым союзникам, проводила взглядом его прямую удаляющуюся спину.

ГЛАВА 59

Во втором туре мне достался одиннадцатый номер. Лоренцо Верачини — четырнадцатый.

В жюри опять сидели гитаристы, профессора, скучающая певица и пожилая дама с чемоданчиком.

Я стояла за кулисами в ожидании, когда закончит свое выступление Франческа. И меня почему-то трясло. То ли от волнения, то ли оттого, что в голове никак не мог улечься сумбур, оставленный ночными происшествиями.

Если Он выиграет сегодня, мне ничего не останется, как согласиться на карточную игру. Тогда, в случае удачи, стараниями Чекнецкого я смогу стать победительницей. Хотя это будет нечестно… Но другого выхода, похоже, нет.

А если сегодняшний тур выиграю я, то еще остается шанс обойтись без этого страшного решения.

«…Но без победы в карточной партии конкурс вообще нет смысла выигрывать! У тебя нет ПРАВА на закрытие пари…»

«Эх, Борис Тимофеевич! Что же ты натворил?..» — в который раз с горечью подумала я.

В глубине кулис мелькнула высокая фигура Лоренцо. Я поймала себя на мысли, что не могу оторвать от него взгляда. По-моему, у него расшнуровался ботинок, он нагнулся, и темные локоны упали на лицо, закрыв красивой формы ухо цвета раковины…

— …Buranûk Daria, Russia… — донесся из зала поставленный голос ведущей.

Сердце мое вдруг подпрыгнуло к горлу, в груди погорячело.

— Спокойно, Даша… — прошептала я самой себе, и, прижав гитару к груди, тихо, словно крадучись, вышла из-за кулис.

«Не смотри в зал…», — дала я себе указание и тут же сделала все наоборот.

И увидела, что два профессора оживленно о чем-то беседуют и улыбаются, оперная прима сидит, задрав нос, словно императрица на троне, а пожилая дама…

А пожилая дама показывает мне два поднятых вверх пальца — жест «victory»!!!

Я застыла посреди сцены, вглядываясь в ее далекий образ в темной юбке и вишневой шали.

Зачем члену жюри показывать мне victory? Для пожилой женщины как-то несерьезно! Мерещится это мне, что ли, после всего пережитого ночью?..

Или она всем желает победы? Но показала она его осторожно, едва заметно…

Странно как-то все это…

Очнувшись, я сообразила, что нужно двигаться дальше, к стулу, пока профессора не заметили моей остановки.

Уняв биение сердца, я опустилась на стул и отработанным плавным жестом поставила гитару на колени.

Нужно успокоиться. Зачем она отвлекла меня?..

Но руки не дали мне успокоиться — они сами побежали по струнам, побежали легко, небрежно и точно. Восхищенные возгласы послышались отовсюду.

Волнение и отчаяние придали моей игре остроты и яркости. И музыка пылала моим состоянием, она дышала, взлетая из-под пальцев. Я играла пьесу австрийского композитора Данхелла под названием «Утрата сердца». И живая, как душа, мелодия была больна, изранена, истерзана и задевала этой огненной болью каждого, сидящего в зале.

— Bravo, bravo!.. — раздались громкие выкрики, когда я закончила. И я поняла, что, пожалуй, превзошла саму себя.

Если бы не существовало Лоренцо, это была бы безоговорочная победа!..

Если бы не существовало Лоренцо…

Но он существует.

Я поклонилась легким кивком и покосилась на женщину в вишневой шали. Но именно в этот момент она расправляла концы шали на коленях, и глаза ее были опущены.

За сценой я поставила гитару в угол и откупорила минералки, не переставая изумляться поведению солидной дамы в преклонном возрасте.

— О-о! Bravissimo! — послышалось из-за спины.

Я обернулась и увидела Лоренцо. Его глаза сияли прямо передо мной, как две звезды.

Минералка мгновенно застряла в горле. Еще влюблюсь так, чего доброго…

Лоренцо, подумав, заговорил по-английски.

— Ты из России? Тебя зовут Даша?

— Yes, yes, — ответила я на каждый из вопросов.

На нем был сверкающий черный фрак, а от волос пахло чем-то терпким и очень приятным.

Он волновал меня.

— Ты хорошо знаешь Милан? — спросил он, наклонив голову.

Я заметила, что собравшиеся в глубине кулис несколько участниц конкурса прекратили разговор и ревниво посматривают на нас.

Волнение понемногу стало меня отпускать, и здравый смысл опять начал пробиваться на волю.

Нет, в карты играть я не буду.

Я, и только я одна буду отвечать за исход этого конкурса.

Или победа, или поражение.

Но — МОЯ победа или МОЕ поражение.

И никаких игр с Чекнецким! И никакого пари!

Кто-то словно послал мне это решение в голову. Кто?..

Я невольно вздрогнула, озираясь, но заметила только ту же кучку гитаристок, которые по-прежнему смотрели на нас чуть завистливыми взглядами.

— Тебе холодно? — он заботливо тронул меня за плечи, и от этого прикосновения сладкая волна накрыла меня до самых пят.

— Нет, не холодно… Это все еще сценическая дрожь… А Милан я совсем не знаю, я здесь впервые, — хрупкое, хрустальное, еле уловимое счастье нахлынуло на меня от того света, который излучал его нежный взгляд.

— Если хочешь, я покажу тебе город. Я родом отсюда, — предложил Лоренцо.

Я неловко качнула головой.

— Ты только подожди меня… Understand? — попросил он, и его чертовское обаяние окончательно растопило мое враждебно настроенное сердце.

Забытая легкость преисполнила мое тело, словно я вот-вот воспарю ввысь, как во время своих полетов на бабочке…

Ломая удивительное ощущение, во мне некстати пробудился разум.

Он — твой главный противник, а ты…

— Подожду, конечно, — пообещала я зазвеневшим голосом, мысленно показав разуму фигу.

— Veracini Lorenzo, — раздалось из зала.

Улыбнувшись, он взял гитару, дружески кивнул и направился к сцене.

— Удачи… — шепнула я и прильнула к занавесу, ловя каждое его движение.

Его удача разрушит все.

ГЛАВА 60

Достаточно было услышать первые звуки, чтобы понять — он сразу погрузил зал в зачарованную тишину.

Наверно, я играла очень хорошо, возможно, лучше всех остальных, но в игре Лоренцо была невероятная, неземная магия, тягаться с которой мне было не под силу.

Как говорили в свое время об игре Паганини как об игре дьявола, так и я могла бы сказать о Лоренцо, что его руками играет сам бог. Наверно, столь же искусен был Орфей, от звуков лиры которого замолкали на ветках птицы, устыдившись собственного пения. Высокий, статный, с тонкими чертами и волной темных волос, Лоренцо и сам походил на юного бога.

В желании видеть его я забыла об осторожности и выглянула из-за сцены.

Какое-то движение из зала притянуло мой взгляд, и я увидела, как дама в шали едва заметно шевельнула ладонью и словно выстрелила в Лоренцо.

И в тот же момент он ошибся.

Всего на мгновение, на долю секунды замешкались над струнами красивые длинные пальцы. Они как будто потеряли точку опоры и метнулись в другую сторону, охваченные хаосом. Лоренцо дернул головой, и прерванная мелодия тут же возобновилась, но профессора, как два важных пингвина, успели встрепенуться и, нахмурившись, взглянуть друг на друга, а дремлющая прима приподняла голову.

И тут я узнала даму с чемоданчиком.

Это была та самая старушка, которая вручила мне гитару на почте за лугом!..

Сейчас она выглядела очень представительно, но все же это была она!

И словно кто-то ударил меня под дых — она и есть союзница! Именно благодаря ей я проскользнула в лифт, именно она вырвала мою гитару из лап Чекнецкого, и сейчас именно она перекрыла движение пальцам Лоренцо.

Она пощадила его — он не запутался, не растерялся и не остановился окончательно. Но первого места у него уже не будет.

Мне нужно было радоваться этому, но вместо радости я испытала легкий укол боли. Я видела, как его волосы разметались по вспотевшей спине, как пылает румянцем его нежная щека, и понимала, что именно он достоин победы.

Что-то надломилось внутри меня.

Медленно я отошла от кулис, взяла гитару и побрела к выходу, чувствуя, как замирает музыка, как становится она тоньше и тише. Дверь захлопнулась, и легкие отзвуки гитарных струн вместе с Лоренцо Верачини остались за нею.

Он догнал меня уже на улице.

— Даша, что же ты не дождалась меня? — спросил он рассеянно, и я поняла, что темноволосый бог расстроен.

Я промолчала. Ощущение вины не давало мне сказать что-либо. Ободряющее слово, мне показалось, может ранить его самолюбие и гордость. О, он был самолюбив, этот юный принц из страны вечного лета!..

Почему-то мне расхотелось смотреть на город. Наверно, желания Лоренцо тоже изменились, потому что он вдруг решительно произнес:

— Поехали к морю!

И, подведя меня к маленькой открытой машине, он легким движением распахнул ее двери, бросил гитару на заднее сиденье и вежливо предложил:

— Садись!

Я пристроила гитару рядом с гитарой Лоренцо, а сама уселась с ним рядом, не отводя взгляда от золотистых волосков на загорелых руках, уверенно опустившихся на руль.

— Поедем в Боккадассе, — заявил он утвердительно. — По пути перекусим где-нибудь. О’кей?

И, наконец, он снова улыбнулся.

Мне захотелось попросить у него прощения за те минуты разочарования, которые он испытал на сцене. Ведь отчасти это случилось по моей вине. Но что я могла бы ему объяснить? Он все равно ничего бы не понял.

— О’кей, — тихо произнесла я и откинулась в удобном кресле. Но из-за своего легкого характера долго думать о плохом я не умела, и вскоре чудесный пейзаж вытеснил из головы неприятные мысли. Не прошло и пяти минут после начала нашего путешествия, как я уже восторженно восклицала:

— О! Лоренцо! Какая красота! Спасибо тебе!

И над открытым верхом машины летел в вышину голубого неба мой звонкий смех.

Часа через два увлекательной и довольно быстрой езды мы приехали в какую-то удивительно красивую деревушку и выбрались у самого моря. Набрав в придорожном магазинчике лигурийской фокаччи, пиццы и какого-то ароматного напитка, мы с Лоренцо расположились в уютном местечке, где кроме нас не было ни души.

Хохоча и плескаясь, мы вбежали в соленое море, забыв обо всем на свете.

— O! Bella! Bellissima! Моя Даша! — крикнул он мне с улыбкой, откидывая со лба мокрые волосы.

— О! Мой Лоренцо! — крикнула я в ответ и снова залилась смехом, вбегая в его крепкие объятия.

Мне отчего-то казалось, что я знаю его очень давно и очень близко…

Резвясь, как дельфины, мы поплыли в открытое море. Ленивое, спокойное, оно несло свои теплые прозрачные волны, лаская наши юные тела.

А потом я лежала на берегу, положив голову ему на колени, а он перебирал мои волосы и гладил их так ласково, что хотелось лежать на его коленях бесконечно… Чтобы надо мною было высокое чистое небо, у ног катилось светлое море, в волосах купались его руки, и его голос произносил такие страстные и горячие признания…

Я понимала, что все происходит слишком быстро, что я не успеваю угнаться за своими чувствами, набегающими, как морские волны… Но этот день был так прекрасен, он растворил точившую душу тревогу, и впереди было еще целых три дня… Мне казалось, что в эти три июньских дня смогли бы уместиться долгие годы любви…

И я не имела ни сил, ни желания сопротивляться его излечивающей ласке.

Пусть будет… — шепнуло счастливое сердце.

Но незаметно наступил вечер, и нужно было возвращаться назад.

Утомленные солнцем, чуть взволнованные первой робкой нежностью, мы собрали наши вещи, Лоренцо сел за руль, и мы двинулись в обратный путь.

ГЛАВА 61

В консерватории уже никого не было, но в фойе были вывешены результаты второго тура. Странно признаться, но, впитывая аромат Италии рядом с Лоренцо, я почти забыла о них.

От меня не укрылось, как дрогнули его ресницы, когда он начал читать список, висящий на доске.

Итоги второго тура.

1 место — Дарья Буранюк, Россия.

2 место — Лоренцо Верачини, Италия.

3 место — Винсент Дюбуа, Франция…

Рядом с фамилией участника стояла сумма баллов, набранная за два тура.

И эта сумма была у нас одинаковой.

Значит, исход конкурса решит третий, последний тур.

Он повернул ко мне голову и устало улыбнулся. Шелковые локоны заструились по плечам.

— Eccellente, Dasha! Complimenti! (Отлично, Даша! Поздравляю!) — от волнения он перешел на итальянский, и я вдруг с изумлением заметила, что уже не испытываю затруднений с переводом.

Вдруг в кармане его бирюзовой рубахи зазвонил телефон.

Лоренцо взглянул на экран и нахмурился.

Острая ревность пронзила меня. Наверно, это его девушка…

Чувствуя, как разбивается мое сердце, я отошла к окну.

Конечно, у него есть девушка! И это именно она…

— Sì, papà, - услышала я голос Лоренцо, — va bene. Posto… Oh, non è ancora noto. Sì, quasi. Ok! (Да, папа, все в порядке. Место… О, это пока неизвестно. Да, почти. Хорошо!)

«Отец звонил… — подумала я с облегчением, — и он не назвал своего места… Он не сказал — второе, чтобы не расстроить отца. И не сказал — первое, чтобы не обидеть меня…»

Подошедший парень обнял меня за талию и заглянул через мое плечо в чистое прозрачное стекло.

— Папа, — объяснил он. И добавил: — Папа Карло!

— Буратино ты мой! — рассмеялась я и чмокнула его в нос.

Он опять ничего не понял, но тоже рассмеялся и подхватил меня на руки.

Интересно, а как там мой папа? Родители не могут дозвониться и теперь страшно волнуются — где я и что со мной?.. А я — здесь, совсем рядом, в Италии, купаюсь в море с самым красивым юношей Милана, смеюсь, а под сердцем прячу тяжелый камень…

За окном, кутаясь в легком тумане, стоял нежный, истомляющий южный вечер. И сегодня он, этот вечер, будет отравлен моим решением.

Мне пора его принять.

— Пойдем, Лоренцо, — сказала я своему милому спутнику, становясь на ноги и просовывая руку, чтобы обнять его. — Ты отвезешь меня в гостиницу?

Он кивнул, и мы молча, в обнимку, вышли из здания консерватории и поехали в отель «Морская раковина».

Я так же сидела в машине, мимо так же проносились дома и деревья, колени ласково укрывал теплый воздух, но что-то в моей душе едва ощутимо изменилось.

Какая-то тяжелая дремота окутала меня и начала укачивать, словно на волнах серебристого моря.

Мне казалось, что я прощаюсь с ним навсегда. Лоренцо отчего-то тоже был молчалив и серьезен.

И, чем короче становилось расстояние до отеля, тем сильнее, как невидимой крепкой паутиной, опутывала меня всплывшая откуда-то со дна сердца печаль.

Я не хотела ничего — ни третьего тура, ни расставания с Лоренцо. Я не хотела принимать никаких решений. И я не хотела видеть Чекнецкого.

Я устала быть сильной и нести на себе ответственную миссию антиквара Залевского.

До завершения которой оставался лишь один шаг…

И еще я не хотела идти в свой номер на третьем этаже.

— Arrivederci, Даша! — улыбнулся Лоренцо Верачини и сунул мне в руку мой черный футляр.

Я постояла, подождав, пока он, махнув на прощание рукой, умчится прочь на своем кабриолете, и медленно, гася невесть откуда наплывающие слезинки, открыла красивую стеклянную дверь «Морской раковины».

Пряча узкое лицо, мимо меня шмыгнула худая женщина в черном.

Что-то в ее облике показалось мне знакомым… Я обернулась, но она быстро исчезла за дверью.

— Даща! — окликнула меня сидевшая на ресепшн Сесиль.

В задумчивости оторвав взгляд от двери, я перевела его на девушку.

— Si dispone di un pacchetto! (Вам посылка!) — объявила она.

Так я и думала. Это снова была черная почтальонша!

Неужели и здесь, в Милане, есть филиал почтового отделения № 20«а»?..

Я протянула руку за извещением, но вместо этого Сесиль сунула мне какой-то маленький сверток.

Наверно, у меня был такой дурацкий вид, что она рассмеялась.

— Господин Чекнецкий у себя? — спросила я, беря сверток.

— О нет! Господин Чекнецкий уходить рано утром и еще не приходить… — известила меня дежурная на ломаном русском.

Марселино со скучающим видом потянулся в кресле.

Чувствуя обжигающую тоску, я подошла к лифту. Лоренцо Верачини… Его мягкие волосы, струящиеся по моей щеке, шелковистая кожа его рук, легкое дыхание…

Где-то он сейчас?..

В лифте я развернула сверток и привалилась к стенке.

Внутри оказалась колода карт!

Та самая — из тайника антиквара. И которую я оставила в кафе…

Союзница! — ахнула я.

И снова вспомнила растерянный вид Лоренцо на сцене.

Союзники не дадут ему выиграть! Видимо, они и впрямь очень сильны.

Медленно, чеканя каждое свое слово, я произнесла вполголоса:

— Если вы слышите меня. Мне ничего не надо. Я справлюсь сама. Вы слышите?

Из щели лифта к моим ногам прорвался теплый ветер.

И тогда я повторила:

— Ничего не надо!

Лифт открылся, и поток ветра подхватил меня и вынес на площадку.

— Вот и хорошо, — кивнула я.

«Ничего хорошего…» — послышалось мне в угрюмом улетающем ветре, и на третьем этаже наступила тишь да гладь.

ГЛАВА 62

Ночь опять оказалась холодной, как будто в солнечном Милане внезапно наступила зима. Я понимала, что зима наступила не в Милане, а в моей душе. Среди уютного интерьера номера я чувствовала себя очень одинокой и покинутой всеми. Тоскливо ворочаясь с боку на бок, я ругала себя на чем свет стоит, пытаясь воззвать к своему глупому влюбленному сердцу…

Провести целое расследование, едва не угробить Степу, прилететь за тридевять земель, пережить еще кучу страхов и неприятностей, и теперь — из-за какого-то мальчишки, пусть даже очень красивого — вдруг изменить решение и отдать ему победу!

…а сердце никак не желало прийти в согласие с рассудком.

Закутавшись в тонкое одеяло, как в кокон, я продолжала его увещевать.

Натерпеться страху в жутком «Лабиринте», и теперь… Ах да, еще потерять любимый шлепанец…

Шлепанец.

Воспоминание о нем резануло где-то под сердцем, и я, взвыв от острого укола, приподнялась на постели. Шлепанец встал передо мной, как настоящий — желтый, из плетеной кожи, с вышитым на боку цветком.

И тут я поняла, что в нем казалось мне странным.

Я поняла!!!

Мысли завертелись очень быстро, сами собой начали прикидываться и сопоставляться, передо мной пробежали события, фигуры, лица… и внезапно мне стало жарко.

И я поняла, что выход из тупика — НАЙДЕН!

И я уже ничего не боюсь!

Не выдержав напряжения, я вдруг расхохоталась во все горло!

Я ничего не боюсь!!!

И в этот миг раздался негромкий стук в оконное стекло.

И мое призрачное спокойствие рухнуло, как опрокинутые костяшки домино.

Это он… Чекнецкий!

Он разгадал мои коварные замыслы и сейчас унесет меня в…

— Даша! — раздалось снаружи. — Dasha, it's me, Lorenzo! (Это я, Лоренцо!)

В открытую створку окна просунулась знакомая рука, и в следующую секунду претендент на победу свалился к моим ногам.

— Уф! — выдохнула я и опустилась на пол с ним рядом.

Лоренцо радостно улыбался.

— Лоренцуша! Ты откуда здесь?! — поразилась я.

— Залез с задней стены, — объяснил он на английском, привлекая меня к себе. — Мне что-то не спалось. Мне не хотелось с тобой расставаться! — он заглянул в мои глаза, и в янтарных очах вспыхнул огонек страсти.

— Мне тоже! — обрадовалась я и запоздало испугалась. — Ты же мог сорваться!

— No, no! — покачал головой Лоренцо. — I was climbing! (Я занимался альпинизмом!)

И он снова горячо прижал меня к себе.

— My treasure! Where do you come from? (Сокровище мое! Откуда ты взялась?) — и он нежно тронул прядь моих русых волос, отливающих золотом.

Мы прильнули друг к другу, как два голубка.

Его взгляд упал на колоду.

— You play cards? (Ты что, играешь в карты?!)

— Sometimes… (Иногда…) — замялась я.

— Alone? (Одна?) — засмеялся Лоренцо.

— If you want, I will play with you? (Хочешь, с тобой сыграю?)

— Потом… попозже… — произнес он тихо, и моей щеки коснулись губы цвета спелой черешни.

Рука миланского гостя уверенно протянулась к ночнику, и свет погас.

Что я делаю?.. — успела подумать я, проваливаясь в сладкую негу его объятий.

Его лицо приблизилось к моему, и я вдохнула прохладу и морскую влагу, исходящую от его темных волос. Они касались моих щек, плеч, и все мое лицо утопало в их густом дожде. Острая дрожь пронзила меня с головы до ног. Как бутоны, расцвели на коже его горячие поцелуи. Я вбирала дурманящий запах его тела, чувствовала на щеке его дрожащие ресницы, и от этого разбивались в небе звезды, уплывало сознание, рассекая день и ночь, соединяя землю и небо.

Всю необыкновенную нежность, угадывающуюся в очертаниях губ, всю сладость, растворенную в их неповторимых изгибах, он отдавал мне, как весенняя ночь отдает самый прекрасный сон. И, впитывая все это удивительное сплетение нежности, страсти и боли, чувствуя неровное дыхание и прерывистый шепот возле уха, я уплывала на неведомых волнах все дальше и дальше…

А потом он так же сладко спал, раскинув руки, а я сидела возле него и любовалась, видя, как лунный луч высвечивает очертания его божественной фигуры.

Там есть прекрасный бледный мальчик

И он ночами сладко спит

И лунный свет лучом неярким

Спокойный сон его хранит

Пусть ночь ласкаясь припадает

К его рассыпанным кудрям

Пусть нежный сон блаженно тает

Склоняясь к бледнеющим щекам

Пусть тихий ветер обвевает

Его закрытые глаза

Пусть тень от шторы поцелует

Его в прохладные уста.

Внезапно Лоренцо открыл глаза, поднял голову и испуганно огляделся вокруг. Увидев меня, сидящую рядышком, облегченно улыбнулся, и взгляд его просветлел.

— Tu sei qui… Vieni qui, Dasha! Tu sei la mia preferita! Non sono mai stato… (Ты здесь… Иди сюда, Даша! Ты — моя любимая! У меня еще никогда так не было…) — итальянские слова рассыпались, как жемчужины.

— У меня тоже… — прошептала я.

И он уложил меня рядом и крепко обнял пахнущей морем рукой.

ГЛАВА 63

Потянулись долгие дни ничем не омраченного счастья. Ощущение близости последнего тура, который должен был состояться через три дня, притупилось и ушло. Существовало только южное солнце, теплые волны моря, машина с открытым верхом — и нежность, нежность без конца.

Рано утром мы садились в машину и ехали завтракать. Потом бродили по миланским улочкам, заходили в музеи, в сувенирные магазины или сразу отправлялись к морю. Мне хотелось посетить соседние Бергамо и Парму, и, конечно, город влюбленных — Верону, но вырваться удалось только в старинный город знаменитых скрипичных мастеров Кремону — слишком мало времени было у нас на развлечения…

Ведь после обеда мы расставались — Лоренцо нужно было заниматься и готовиться к следующему, решающему выступлению.

И только ночью он снова возвращался ко мне. И вновь меня опаляло его жаркое дыхание, и вновь сплетались в объятиях наши тела, и лишь к утру наше страстное биение, наконец, затихало, и, приникнув друг к другу, мы засыпали, как птицы на ветках, чтобы завтра все повторилось сначала.

Мы говорили обо всем на свете — я узнала, что Лоренцо старше меня на два года, но учится только на третьем курсе училища, потому что позже меня начал учиться музыке, а потом пропустил еще год из-за болезни. Что его мама — певица, а отец — банкир. Что у него есть младшая сестра Констанция, которая пишет чудесные картины и мастерит поделки из дерева.

Мы говорили обо всем на свете, кроме связавшего нас конкурса исполнителей на гитаре и того деликатного момента, что либо я, либо он сбросим другого с пьедестала. Мы избегали этой темы, или она избегала нас.

Мне тоже нужно было заниматься, но я не могла. Я снова и снова отправлялась бродить по Милану и возвращалась домой только к вечеру.

И лишь на исходе третьего дня я, наконец, вытащила из футляра гитару и достала уже немного подзабытые ноты «Эха».

Но стоило мне издать первый звук, как дверь отворилась, и вошел Чекнецкий. Он был в синем атласном халате, расписанном какими-то огромными диковинными птицами.

Мне хватило мимолетного взгляда, чтобы понять — он чем-то всерьез взволнован.

Не утруждая себя приветствием, Чекнецкий прошел в комнату, уселся в кресло, вытащил сигарету, прикурил и, лишь выпустив тонкую струйку дыма, сообщил:

— Твоя союзница нейтрализована. Она больше не будет тебе помогать.

И сверкнул на меня змеиными очами.

Я хотела было возразить, что сама попросила ее об этом, но горло внезапно перехватило, и вместо слов из груди вырвался лишь хриплый кашель.

— Поэтому… — он нагло стряхнул пепел в стоящий на столике прозрачный стакан для воды, — я жду твоего решения. Сию секунду!

Кашель не прекращался, и, немного помедлив, Чекнецкий продолжил:

— Сейчас ты с Лоренцо Верачини в равных условиях. Но завтра все изменится. И победитель… — он сделал паузу, — будет только один.

От его уверенного тона мне стало не по себе.

А вдруг то, что я придумала, не сработает?! Мой план очень шаток, он зыбок, как волны Средиземного моря… Сегодня эти волны спокойны, они крепко держат тебя и нежно качают, а завтра разъяренно выплеснут на берег и с силой ударят об острые камни…

Чекнецкий вынул из кармана темный аптечный флакон.

— Не хочешь ли моего верного средства? — предложил он любезно. — Хорошо помогает от кашля! Да еще и нервы успокаивает, говорят.

— Пожалуй, — кивнула я, и микстура вязкой лентой потянулась сквозь мое пересохшее горло.

— Завтра, — он снова сделал затяжку, — ты уже не сможешь ничего изменить. И для Бориса Залевского все будет кончено.

«И для Степы…» — горько подумала я.

Собеседник кивнул.

— Сочувствую! Этот красивый парень подвернулся тебе весьма некстати. И он станет твоим проклятьем.

О Господи! Неужели все-таки мне нужно пойти на его условия?..

Мое сердце вдруг застучало быстро-быстро, как сломанные часы.

…А вдруг он уже знает о том, что я задумала?!

Я взглянула на пронзенные чернотой глаза Чекнецкого, но по их выражению ничего нельзя было понять.

— …Но сейчас еще не поздно повернуть ход событий в нужную для тебя сторону. — С этими словами он ловко вытащил из кармана расписного халата карточную колоду и раскрыл ее передо мной, как веер. — Мы заключаем пари. Ты ставишь на то, что завтрашний тур будет тобой выигран. Я — на твой проигрыш. И тогда итог конкурса будет зависеть от победителя нашей с тобой партии. Если ты обыгрываешь меня, то я, со своей стороны, доставляю тебе победу на блюдечке. Проигравший исполняет желание выигравшего! Твой Лоренцо вылетит с первого места на последнее!

Лучше бы он этого не говорил!

Я встала. Губы мои дрожали.

— Нет, — наконец, произнесла я.

— Что??? — заревел он. — Ты говоришь мне «НЕТ»??? Понимая, что все твои усилия, все твои старания — зря?! Только из-за того, что этот милый мальчик может — ах-ах! — расстроиться? Ты готова всем пожертвовать ради него? Даже искалеченной жизнью твоего друга Степы? О женщины, как вы коварны!..

И он воздел руки к потолку.

Он прав. Я не могу рисковать Степиной жизнью. Если завтра выиграет кто-то другой, а не я, это будет означать, что душа рыжего парня погублена навсегда. А память его несчастной матери снова и снова будет смотреть в окно, где время замерло на горькой дате 10 октября…

Как умоляло письмо — «Спаси наши души и ее воспоминания…»

— Итак, спрашиваю тебя в последний раз!

Глаза Чекнецкого горели яростным черным огнем.

«Я очень хорошо играю в дурака, — пронеслось в моей голове, зачеркивая все предыдущие «нет», — я знаю сотни мельчайших уловок… Я умею играть честно, и умею мошенничать и ловчить! И я выиграю у этого негодяя! Это мой шанс!..»

И я уже открыла рот, чтобы произнести «Я согласна», как вдруг откуда-то раздалась резкая гитарная музыка, колода карт выпала из рук Чекнецкого, и из нее выскочили, кривляясь, нарядные фигуры людей, мужчин и женщин. Усатые полные мужчины загоготали, юноши в ярких жилетах застенчиво разошлись по углам, а дамы в каком-то диком танце понеслись по комнате.

«Это карты!..» — в ужасе догадалась я и почувствовала, что у меня темнеет в глазах.

— РАНО! ВЫ СЛИШКОМ РАНО!!! — в бешенстве заревел Чекнецкий.

Одна из дам, в черной бархатной юбке, расшитой серебряными звездами, подбежала ко мне и, раскрыв ярко-красный рот, расхохоталась мне прямо в лицо.

Низкое, грубое эхо пролетело по комнате.

Ее густо подведенные глаза вперились в меня, как две зеркальные фары, и я в ужасе отшатнулась и закричала во весь голос.

Комнату залил резкий голубой свет, гитарная какофония тяжелым молотом застучала по голове, адский карточный танец достиг своего апогея, и вдруг над всем этим сатанинским безумием прогремел жуткий, клокочущий бас:

— КОРОЛЕВСКИЙ ФЛЕШ!!!

В голове у меня помутилось, и последнее, что мелькнуло перед глазами, была взмывающая к потолку пола атласного халата господина Чекнецкого.

ГЛАВА 64

Какая-то леность обнимала меня, когда на следующее утро я готовилась к последнему, третьему туру. Во мне словно заснули все чувства и эмоции. Не было ни волнения, ни страха, и ни одной мысли не блуждало в моей голове. Казалось, стукни по ней деревянной палочкой, и она издаст легкий звон — настолько пустой она мне казалась. Достав из шкафа длинное персиковое платье в оборках, которое отец подарил мне после Гран-при в Австрии, я снова не испытала ничего, хотя раньше его вид всегда приводил меня в восхищение. Каюсь, я привезла его в расчете растопить сердца мужского состава жюри… Но сейчас я лишь равнодушно взглянула на него и, даже не примерив, сложила в пакет и поставила в угол.

Потом придвинула туда же футляр с гитарой. Он отчего-то показался мне невероятно тяжелым.

Оглядела номер, будто видела его впервые — смятую постель, разбросанные ноты… Не хотелось ни убирать кровать, ни расчесывать свои с некоторых пор короткие волосы.

Сегодня вечером я улечу отсюда.

Ни получения диплома, ни участия в завтрашнем в гала-концерте Борис Тимофеевич не предусмотрел. Зато он учел, что мне нужно спешно вернуться к последнему сроку сдачи экзамена по музлитературе. Ведь завтра 22 июня…

Механически я собрала вещи в чемодан, потом заглянула в тумбочку — не осталось ли чего, и почувствовала, как у меня поднимается температура. Легкое головокружение и слабость прибавились к нежеланию производить какие-либо действия, и единственное, чего мне по-настоящему хотелось — это лечь обратно в постель, укрыться одеялом до подбородка и уснуть долгим и спокойным сном без сновидений.

Однако вместо этого я должна через два часа стоять на сцене Миланской консерватории.

Неожиданно я зевнула. Странная дремота окончательно запеленала мозги.

Господи, как же я буду играть в таком состоянии?..

В пижаме и тапочках я подошла к окну и выглянула вниз. Там бродили какие-то смеющиеся парочки, на высокой скорости летел вперед юный велосипедист, а на небе сияло слепящее желтое солнце.

Прищурившись, я отошла от окна и снова зевнула.

Пробилось робкое, слабое первое чувство — неверного шага, сделанного накануне. Зачем я попросила союзницу не вмешиваться?.. Похоже, без нее я не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой…

Раздался стук в дверь, и без приглашения в открывшейся щели показалась вихрастая голова Франчески Дирелли, конкурсантки, жившей на четвертом этаже.

— Dasha, stai andando? Dasha… (Даша, ты идешь? Даша…) — хорошенькое личико вдруг нахмурилось. — Dasha, che cosa c'è che non va? (Даша, что с тобой?)

Смутно помню, как она взяла меня под руку, как мы вышли с ней из номера, как спускались на лифте…

Помню дверь консерватории, ее почему-то выросшую до огромных размеров ручку, подплывающую к моей голове… Я побежала от нее, а ручка вдруг стукнула меня в лоб, и действительно — раздался холодный звон, словно от тонкого стекла… «Ну вот, я же говорила!» — пожаловалась я, и какие-то люди дико взглянули на меня, хотя они тоже видели, как неучтиво повела себя дверная ручка… Франческа снова подхватила меня, и под ногами откуда ни возьмись оказались ступени высокой лестницы — она раскачивалась, как виадук. Помню склоняющиеся надо мной недоуменные и участливые лица, удивленный шепот, а потом стакан воды возле губ…

И вслед за этим, как светлый луч, как молния сквозь почерневший день –

Лоренцо.

Сначала его янтарные глаза согрели меня, и озноб слегка отпустил.

Затем потеплела моя рука, очутившись в его нежной ладони.

А после какой-то темно-бордовый, похожий на виноградный, сок, который он мне дал, опалил меня изнутри, и…

И я очнулась.

Затягивающий меня бред отступил, и очертания предметов стали вдруг снова четкими и ясными.

— Tutto e buono, (Все хорошо), — заулыбался он, видя, что я постепенно прихожу в себя, но в глазах, прозрачных, как янтарь, еще оставалось волнение и напряжение. — Скоро твой выход.

Обняв за плечи, он проводил меня в гримерную, и там, взглянув в огромное старинное зеркало в позолоченной раме, я окончательно вернулась в реальность.

Силы вновь начали прибывать.

Память пропела мне первые звуки «Эха», и в ожидании гримерши пальцы пробарабанили ритм по поверхности полированного столика.

Только бы восстановиться до своего выхода…

Я надела персиковое платье и подколола волосы сверкающими заколками. Вошедшая гримерша нашла, что я выгляжу замечательно, и усадила меня в кресло, чтобы наложить грим.

Пока ее руки умело растушевывали по моему лицу пудру, болезненный сон с новой силой принялся одолевать меня. В голове опять начала образовываться странная звенящая пустота…

И вдруг высокое, до самого потолка, окно распахнулось настежь, длинная розовая занавеска подлетела к моему лицу и полоснула по щеке, словно острой бритвой!

— А-а!!! — завопила я и вскочила с кресла.

Пудра вылетела из рук испуганной гримерши и рассыпалась по полу.

— Che cosa e con voi? (Что с вами?) — вскричала она не своим голосом.

— Окно… — прошептала я и, переведя на него взгляд, увидела, что створки плотно закрыты изнутри литыми защелками.

— Окно?.. — не поняла смуглая итальянка и развела руками.

— Даша! — в гримерную вошел переводчик Дмитрий. — Пора.

Гримерша наскоро мазнула по моим щекам румянами, и, подобрав подол шикарного платья, слегка шатаясь, словно при морской качке, я вышла из комнаты и двинулась к маячившей впереди сцене.

Слава богу, что Лоренцо снова оказался рядом. Видя, что я иду едва дыша и замедляя каждый шаг, он бережно довел меня до кулис и вложил в руку теплое дерево черной гитары.

— Даша! Любимая! Belissima! — шепнул он, и в моих волосах засиял цветок жасмина.

А потом пылающей жаром щеки коснулись его нежные губы цвета спелой черешни.

И этот волшебный поцелуй вновь вырвал меня из удушливых объятий и словно вдохнул жизнь в мое застывшее тело. Прижав гитару к груди, я сделала шаг к сцене и услышала голос ведущей.

— Daria Buranuk, Russia. Vyacheslav Goryachev. Il quarto numero — "Eco" dalla raccolta di pezzi per chitarra "Calendario delle ninfe". (Дарья Буранюк, Россия. Вячеслав Горячев. Номер четвертый — «Эхо» из сборника пьес для гитары «Календарь нимф»).

Оглушительные аплодисменты.

…и вдруг — резкий вопль, прозвучавший, скорее всего, лишь в моей голове, и почти неуловимое движение возле моих ног, которое увидела лишь я…

Но остальное пришлось увидеть всем, сидящим в зале.

Мое длинное, струящееся нежнейшим шелком персиковое платье было криво обкромсано до самых колен.

ГЛАВА 65

По залу прокатилась волна изумления.

Странно, но жасмин, приколотый мне в волосы, словно обладал магической силой. Голова неожиданно вновь прояснилась, и я уверенно подошла к стоящему на сцене стулу.

Села, закинула ногу на скамеечку и… увидела, что вместо туфелек на моих ногах те самые желтые шлепанцы, растерянные по одному!

«Нужно скорее начинать, пока гитара не превратилась в тыкву…», — дерзко подумала я и, окинув зал взглядом, вызывающим невидимых врагов на бой, начала играть.

Первые же звуки неземного, волшебного «Эха» заставили зал оцепенеть. Мои руки, как реки, вдохновенно текли по дереву гитары и металлу струн, извлекая неповторимую мелодию божественной красоты. Зал трепетал, я ощущала немое восхищение, преклонение, восторг. Стояла именно такая тишина, о которой я говорила Степе — когда кажется, что звуки летят над пространством зала, в котором никого нет. Но в зале — сотни людей! Только они недвижимы, они взяты в плен этой чарующей красотой. И в этой тишине всех их обнимает великая и непостижимая тайна — музыка, звучащая со сцены.

Я уже приближалась к концу произведения, когда один из потерянных и невовремя обретенных шлепанцев вдруг резко сдавил ногу, стоящую на скамеечке, и от острой боли рука соскочила с верного лада на полтона ниже, и в кульминационное проведение влезла грубая фальшь.

На мгновение я растерялась, но продолжала играть, в ужасе чувствуя, как стройная нотная цепь рвется в моей памяти, пальцы еще ловят ускользающее окончание, но еще немного, и память иссякнет совсем.

«Осталось три строчки…» — прошептала я самой себе мертвеющими губами, все неувереннее бродя пальцами по струнам. Они пока еще брали верные ноты, но начинали неуклонно замедлять движение, вспоминая, что дальше. Еще через три такта пальцы уже ползли, как сонные черепахи.

На лбу у меня выступил пот; губа, кажется, была уже искусана до крови. «Играй… играй!..» — зло шептала я себе, пытаясь стряхнуть наваждение, растормошить коченеющие пальцы и вытащить из слабеющей памяти последние нотные строки.

Тишина в зале чуть нарушилась. Это была уже не та, не великая объединяющая тишина, которая с восторгом взирает, как красота спасает мир, а обычная, рядовая тишина.

Окончание вывалилось из памяти, и пальцы задвигались быстрее, потом вдруг неудержимо поскакали, разрушая нужный темп. Теперь я еле поспевала за ними. Наконец, они резво, как эфиопские бегуны, примчались к концу.

«Ужас…» — подумала я, бряцая последнюю ноту и вставая.

Раздался шквал аплодисментов.

Со сцены меня занесло куда-то вбок, и, если бы не осторожные подталкивания ведущей, я свалилась бы прямо в зал. В голове все кружилось, и, очутившись за кулисами, я чуть ли не замертво рухнула на стул.

Надо мной испуганно склонилась темная голова Лоренцо.

— Dasha! Tutto e OK con voi? (Даша! С тобой все в порядке?..) — взволнованно спросил он.

— Да… — прошептала я, чувствуя, что одурь спадает, злобные чары, наконец, рассеиваются, и я становлюсь прежней нормальной Дашей — но уже поздно, поздно, поздно… И никому не нужно.

— Veracini Lorenzo… — раздалось из зала, и он легкой походкой устремился навстречу своей победе.

Я медленно встала, не говоря ни слова облепившим меня и жужжащим, как рой пчел, конкурсантам, сбросила с ног шлепанцы…

Они не мои… они другие, просто похожие…

Босиком прошла в гримерную, где почему-то стояли в углу мои концертные туфли…

Скинула обрезанное платье. Устало взглянула в зеркало.

Теперь со мной действительно все было в порядке. Но предательская слеза выглянула из краешка глаза, и, сколько я ни шмыгала носом, она вытекла-таки из своего убежища и побежала по поцелованной Лоренцо щеке.

Его любовь, его цветок… Наверно, именно это помогло мне немного продержаться на плаву, но все же ОНИ оказались сильнее.

Так же медленно, как пишут в партитурах — «l’istesso tempo» («не меняя темпа»), я облачилась в джинсы, майку и бандану, взяла гитару и спокойно вышла из здания.

Мне больше нечего здесь делать. Моя миссия окончена.

ГЛАВА 66

Ровно через два с половиной часа я вышла из гостиницы с чемоданом в руке.

И сразу увидела, что у входа стоит черный «Фиат» с номером 662.

«Карета подана…» — подумала я.

Из машины уверенной походкой вышел Чекнецкий и предупредительно открыл передо мной переднюю дверцу.

— Садись, Даша. Я отвезу тебя в аэропорт, — голос у него был скорбный.

Я безропотно села.

Машина тронулась. Замелькали южные деревья, фонари, вывески миланских кафешек…

Прощай, Италия! Страна с необыкновенным ароматом…

— Ты заняла третье место. На один балл тебя обошел Винсент Дюбуа, студент Парижской консерватории, — притворно горестно поведал Олег Вадимович по пути в аэропорт.

— А кто на первом месте? — спросила я спокойно, пытаясь удержать бешеный стук сердца.

— А что ты волнуешься? — удивился внезапный персональный водитель, взглянув на меня. — Волноваться поздно! Все свершилось.

И он захохотал.

— Так кто же на первом месте? — повторила я свой вопрос.

— Лоренцо Верачини, кто же еще? — поднял брови Чекнецкий, уверенно петляя по миланским улочкам. — Ты можешь порадоваться за него! Хотя тебе от этого, должно быть, не легче.

Я резко повернулась к нему, и мы оказались лицом к лицу.

— Вы так думаете? Поверьте, вы ошибаетесь. От этой новости мне гораздо легче!

Мой радостный тон насторожил его.

— Ты что, настолько влюблена, что не понимаешь, что натворила?! Из-за твоей ошибки Залевский никогда не будет знать покоя, даже на том свете! А Степа…

В ответ на это я безудержно расхохоталась.

Чекнецкий, ничего не понимая, уставился на меня.

— Осторожно, дорога! — напомнила я.

— Тебе уже пора успокоиться, — пробурчал он. — Действие моей микстуры от кашля и заодно от излишнего рвения, по моим подсчетам, как раз должно заканчиваться.

— Оно закончилось, — уверила я. — И так хорошо, как сегодня, мне не было еще никогда!

Чекнецкий улыбнулся.

— Это похвально, что ты держишься, зная, что обрекла на погибель четыре души, если считать Горячева и его престарелую несостоявшуюся невесту. ЧЕТЫРЕ души, которым была необходима твоя победа…

— Им была необходима не моя победа, — перебила я.

Мой собеседник подозрительно взглянул на меня. Наверно, он подумал, что переборщил с дозой.

— Не твоя? А чья? — спросил он, усмехаясь.

— Победа Лоренцо!

— Победа Лоренцо? А при чем тут Лоренцо? — не понял Чекнецкий.

— Разрешите закурить? — потянулась я к красивой пачке с синей полосой на боку.

— Ты же вроде не куришь?

— Когда езжу в машине, иногда курю! — задорно заявила я.

К тому моменту, когда я начала свою речь, Олег Вадимович уже опять уверенно и ровно вел машину. От радости, что все так хорошо для него сложилось, он начал насвистывать какой-то бойкий мотивчик.

— Когда Стас Ревицкий принес мне брошенный на пороге дома шлепанец, что-то в нем показалось мне странным, — сообщила я с загадочной улыбкой.

— Стас Ревицкий? Кто это? — беспечно спросил развеселившийся водитель.

— Мой сосед сверху. Между прочим, живет как раз напротив Бориса Тимофеевича Залевского!

— Ну и что? — насторожился он.

— А то, что три дня назад я поняла, что казалось мне странным.

Чекнецкий нахмурился и сбавил скорость.

— Ну, и что же тебе казалось странным? — в его тон просочилась скрытая тревога.

— А то, что это был не тот шлепанец. Возле урны я выбросила правый! А Стас принес мне — левый! Тот, что я потеряла в кафе!

Чекнецкий остановил машину и посмотрел мне в глаза. Из беззаботного спутника он снова превратился в опасного врага.

— И что же это значит?.. — медленно и глухо произнес он.

— А это значит, что Стас тоже был в кафе «Лабиринт» в это же время. И шлепанец он мне вернул с той целью, чтобы я это поняла… А зачем ему там быть? И, подумав, я сделала вывод, что Борис Тимофеевич подстраховался. И все эти двенадцать лет он учил играть в карты не только меня, но и Стаса! И именно Стас сыграл с вами в ту ночь игру на закрытие пари. И, полагаю, выиграл!

Щека Чекнецкого задрожала, но он продолжал неотрывно смотреть мне в глаза.

— Стас? Я, кажется, припоминаю его. Но ведь он изрядный раздолбай и любитель покутить… Зачем Борису такой ненадежный помощник? Вряд ли он выбрал бы его для такого серьезного дела!

— Уверяю, вы его недооцениваете, Олег Вадимович. У Стаса Ревицкого хорошее образование, острый ум и весьма незаурядная фантазия. А кроме того… — я затянулась, — пластичные руки, длинные пальцы… Помню, в детстве он показал мне какой-то карточный фокус, и знаете — проделал это с поразительной ловкостью!

— Ну, допустим… — произнес он после долгой паузы. — Стас Ревицкий играл с нами. Но с чего ты взяла, что он выиграл?

— Иначе не было бы никакого смысла в вашей поездке сюда. И ваше предложение сыграть на пари, якобы для моей уверенной победы… С какой стати вам мне помогать? С чего? Вы просто хотели заманить меня в свою ловушку, так же, как заманивали других. Борис ускользал от вас, и его место должна была занять я. Как вы выразились — все по кругу.

Чекнецкий пронзил меня острым, ненавидящим взглядом.

— Но ты все равно не победила! Ты оказалась слаба — перед обстоятельствами, перед нами, перед этим парнем! — мстительно заключил он.

— Но не перед тем человеком, ради которого я прилетела сюда! Борис Тимофеевич отныне будет чувствовать себя на небесах совершенно спокойно.

— Но ведь ты не победила!.. — злорадно закричал Олег Вадимович прямо мне в лицо. Зрачки змеиных глаз как будто жаждали проколоть меня насквозь.

— Это неважно, — я подарила ему самую очаровательную из своих улыбок. — Ведь важно, не кто победил, а что победило.

И, видя, что он до сих пор ничего не понимает, я медленно, отчетливо, чтобы до него, наконец, дошло, произнесла:

— Сегодня Лоренцо Верачини играл «Эхо» Вячеслава Горячева.

Змеиные глаза широко раскрылись. Олег Вадимович побледнел и, отвернувшись в сторону, тяжело и коротко задышал, словно ему внезапно перестало хватать воздуха.

— Три дня назад мы сыграли с ним в карты — на желание, а по-вашему — на пари, — зевнула я. — Так, шутки ради… Он, разумеется, проиграл. А проигравший, как вы говорили — исполняет желание победившего! Так? Мое желание было простым — исполнить на третьем туре «Эхо». Таким образом, кто бы из нас ни победил, я или он, условие пари Залевского оказалось бы выполнено. Музыкант без диплома! Вот что сказано в условии. Имен там не было, — и я снова зевнула. — Нельзя ли ехать побыстрее?

Чекнецкий по-прежнему сидел, отвернувшись. От моих слов он только вжался в кресло и ничего не ответил. Машина съехала на обочину и прислонилась к какому-то столбу.

Внезапно мне расхотелось смеяться и злорадствовать. Я видела перед собой потрясенного и раздавленного человека. Его спина беззвучно вздрогнула, и у меня окончательно пропало желание что-либо добавлять.

Когда через минуту он повернулся ко мне, взгляд его был тверд и прям. Из глаз куда-то ушла чернь, и они перестали напоминать узкие змеиные щели.

— Кто-то из мудрых сказал: «Если ты не можешь победить врагов силой — победи их разумом». Я восхищаюсь тобой, Даша, — прозвучал в тишине его голос.

Пожалуй, было мужественно — произнести это.

— Поехали… — тихо ответила я.

Оставшийся путь мы проехали молча. Руки водителя вновь обрели уверенность, и машина шла ровно и мягко.

Наконец, вдали показались огни аэропорта. Не доехав до стоянки метров сто, Чекнецкий притормозил.

— Здесь я высажу тебя, — сказал он.

— Но здесь нельзя!.. — удивилась я.

— Не бойся! — улыбнулся он почти дружески. — Они не видят меня.

— Кто не видит? — не поняла я.

— Никто. Машина никому не видна, — ответил он и добавил: — Счастливого тебе пути.

С этими словами мой поверженный противник извлек откуда-то из-за спины большую алую розу. Я могла поклясться, что раньше ее там не было.

— Это лишнее, — покачала я головой и, распахнув дверцу, вышла из невидимого «Фиата».

— Прощай, Даша! — донеслось мне в спину, когда, катя за собой чемодан, я направилась в сторону аэропорта.

Это «прощай» облетело меня со всех сторон и исчезло с легким порывом ветра.

Я хотела ответить ему, но, обернувшись, увидела только дорогу, деревья за низким каменным бордюром и несколько незнакомых машин, равнодушно спешащих вперед.

ГЛАВА 67

Свой город я застала сырым и промозглым и сразу затосковала по солнечной Италии, хотя и там случались необъяснимо холодные ночи.

К моему удивлению, в родном аэропорту меня встретил Степка. Он прижимал меня к себе, хвалился: «Я помнил, когда ты прилетишь! Я знал, я же видел билеты!..» и вьюном вертелся вокруг меня.

Позже мы ехали с ним в машине по залитому дождем асфальту, и он трещал без умолку. О том, что получил в наследство квартиру Бориса Тимофеевича, о том, что у меня в прихожей вот уже неделю непрерывно разрывается телефон, и о том, что Стас Ревицкий, узнав, что он едет меня встречать, сам отдал ему свою видавшую виды «пятерку».

А я смеялась и теребила его отросшие рыжие волосы…

Но сердце мое было далеко.

Лишь возле дома Степка вдруг спохватился:

— А ты-то как, принцесса? Победила, конечно?

— Конечно, победила, — ответила я. — А как же иначе?

А потом был роскошный ужин, затянувшийся почти до самого утра, но, рассказывая Степе о своих миланских приключениях, я чувствовала, как в душу с каждой минутой все сильнее невидимкой вползает тоска. Она прорастает в каждую ее клеточку, и уже дрожат на ресницах незваные и непрошеные слезы.

В полуправдивом повествовании я не упомянула о Лоренцо, и рыжик не понимал, отчего я так грустна, если все закончилось столь замечательным образом?..

Лежа в своей уже забытой уютной кровати, я думала о нем… Такой красивый… такой нежный… Он остался там, в далеком Милане, он победил и счастлив.

Прекрасного принца окружают красивые, веселые юные итальянки, а я была для него лишь коротким приятным эпизодом. Только и всего.

Глупо рассчитывать на что-то большее.

Прижимаясь к подушке, я плакала.

Неужели я, как Алька, буду теперь вспоминать каждую минуту, проведенную с ним, каждый его жест, обостренный до предела в моей памяти?..

Сладкие дни и ночи, уходящие все дальше и дальше…

Нет, не буду…

Но пока они еще так близко, эти мгновения счастья! Они трепещут у самого сердца, они терзают меня острее ножа. Вот он, смеясь, выбегает из моря с раковиной в руках… вот мы, обнявшись, гуляем по Кремоне… вот, проголодавшись, едим вкусную фокаччу…

Я так поспешно сбежала, не оставив ни телефона, ни адреса… Я не хотела мешать ему. Не хотела, чтобы он давал обещаний, которые не сможет выполнить. Не хотела продлевать дольше это обреченное на разрыв знакомство.

Почему я этого не хотела? — зарыдала я в голос. — Пусть бы случилась наша неотвратимая разлука, но, возможно, это произошло бы постепенно, а не так, словно из сердца вырвали кусок… Отчего я такая гордячка?!

Правильно Степа называет меня принцессой… Я надменная и глупая!

И я снова уткнулась в подушку, молчаливо вбирающую мои горькие слезы.

И ее домашнее ласковое тепло еще долго успокаивало мою вздрагивающую голову.

…Наконец, приняв тяжелое, но неизбежное решение забыть Лоренцо навсегда, я заснула горьким, беспокойным сном.

И даже в этом сне я чувствовала, как щекочут мою щеку нежные шелковые пряди и касается тонкой кожи поцелуй черешневых губ…

Через три дня вернулись веселые, загорелые и отдохнувшие родители и Алешка, они наперебой рассказывали об Италии, и, признаюсь, мне стоило больших усилий не вставить в их воспоминания парочку впечатлений о стране с необыкновенным ароматом…

Слава богу, что к этому времени я успела пересдать музлитературу на пятерку и получить диплом с отличием об окончании музыкального училища.

Прошла еще неделя, и все случившееся со мной стало казаться сном — уже уходящее в прошлое путешествие в Милан, и соленое море в рыбацкой деревне, и сцена консерватории…

И его поцелуй уже не так больно горел на щеке.

И поэтому, когда однажды вечером Алешка загадочно объявил: «Даша, тебе письмо!», я немного растерялась — сейчас никто не пишет писем… кто мог прислать мне его?

Можно было, конечно, подумать, что это Борис Тимофеевич благодарит меня за содеянное, но после моего возвращения прошло уже много дней, а Борис молчал, и я поняла, что ему больше не разрешено общаться со мною.

Торопливый неровный почерк… Английские слова вперемежку с итальянскими… Я задохнулась восторгом и острой болью, надеждой и неверием, отчаянием и почти небывалым счастьем.

«Моя bella, bellissima! Моя Даша! Не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о тебе. Каждый день я ездил к морю, лежал на тех же камнях… Но теперь я был один, и это было уже не то море, и не то солнце, потому что рядом со мной не было тебя.

Когда ты скрылась в тот последний вечер, я всюду искал тебя. Я приезжал в гостиницу, но мне сказали, что ты уже уехала в аэропорт. Я поехал вслед за тобой, но не успел. Ты была уже в небе, такая любимая и далекая.

С тех пор меня каждый вечер, как магнитом, влекло к «Морской раковине». Я гулял и смотрел на наши с тобой окна, зная, что тебя там уже нет. И вдруг сегодня — о, это просто чудо! — я встретил Сесиль. Она сказала, что ты оставила для меня послание. И отдала мне маленький листок в клеточку. Там был твой адрес. Почему она не отдала его раньше? Не знаю. Но я знаю, что теперь у меня снова есть моя Даша. Позвони мне, как только получишь мое письмо. Так скоро, как это будет возможно. Я буду ждать. Лоренцо Верачини».

Маленький листок в клеточку…

Спасибо, Борис Тимофеевич! Вы достойно вознаградили меня…

— Что это значит? — вдруг раздалось за спиной.

Оказывается, вошедшая мама застала меня танцующей по комнате с письмом в руке.

Пришлось рассказать ей о том, что за время ее отсутствия я приняла участие в конкурсе и встретила свою любовь в Италии.

На мамины восторги явился отец, и пришлось повторить ему то же самое, только в более сухих и сжатых выражениях — он терпеть не мог эмоциональных описаний, ему нужно было отчитываться строго по делу.

Мама пришла в романтическое расположение духа и еще долго ахала и расспрашивала подробности, отец же не мог понять — как это со мной случилось что-то, на что он не давал своего высокого дозволения?!

За ужином мы выпили по рюмочке вина, и он смягчился.

Видимо, преуспевающий адвокат Игорь Буранюк все обдумал и счел перспективу иметь знакомого итальянского банкира весьма заманчивой.

Посовещавшись, прагматик и романтик снарядили меня в Милан.

И вот я сижу в кресле самолета, мечтательно глядя в иллюминатор. Через тридцать минут мы приземлимся, и я снова увижу моего героя…

Чтобы провести вместе с ним самые счастливые каникулы!

…Я так боялась, что не найду его в огромном зале аэропорта, но он был первым, кого я увидела.

Мой милый Лоренцо, высокий и ошеломляюще красивый, стоял с неописуемым букетом разноцветных тюльпанов. Его взгляд напряженно всматривался в толпу прилетевших. Он казался таким юным и таким влюбленным, что у меня захватило дух.

Не в силах выдержать этих нескольких метров, отделяющих его от меня, я побежала.

В это мгновение его тревожный взгляд отыскал мою летящую к нему фигурку, и на лице вспыхнула счастливая улыбка.

Что-то крича, Лоренцо побежал навстречу. Волосы его разметались, загорелые руки распахнулись, как широкие крылья.

Мы влетели в объятия друг друга, и голландские тюльпаны взмыли вверх и осыпали нас разноцветным дождем. Я почувствовала, как колотится его сердце под знакомой бирюзовой рубашкой.

— Даша! Моя Даша! Мы снимем домик близ Генуи, будем плавать, кататься на яхте! А потом мы поедем в Верону, город влюбленных! — шептал он, целуя меня. — А потом в Венецию…

И он еще крепче прижал меня к себе, не отпуская, а я счастливо уткнулась в его плечо, хранящее запах соленого моря.

В этот неподходящий момент раздался звонок телефона.

— Дашка, ты представляешь? Мне звонила мама. И она выходит замуж! — закричал, захлебываясь, Степа. — Она ведь никогда не была замужем… В юности собиралась, да так и не вышла… И все эти годы говорила, что груз на сердце давит, память изводит. Всегда была какая-то грустная, унылая… И вдруг звонит и рассказывает — несколько дней назад как будто камень с души свалился! Поняла, что нужно жить настоящим. Я прямо не верю!..

Алька выходит замуж?.. А как же… «одного из двух тебе уже не исправить»?..

И вдруг я поняла. Борис Тимофеевич имел в виду замужество именно за Горячевым. Но пари звучало по-другому!

Не выйти замуж за Вячеслава, а просто ВЫЙТИ ЗАМУЖ!

Значит, память невесты вылетела на волю и отпустила свою хозяйку.

На душе у меня стало так легко и радостно, что я расхохоталась

Вот так-то, дорогой Борис Тимофеевич!

Я сделала даже больше, чем вы ожидали, исполнились оба ваших желания.

А теперь…

Я с любовью посмотрела на своего долгожданного Лоренцо и взяла его за руку.

Он улыбнулся — светло и нежно, и в его янтарных глазах засветились искорки.

И, словно ангелы, едва касаясь земли, мы отправились навстречу своим самым счастливым каникулам!

* * *

Июнь 2011 г. — декабрь 2013 г.

КОНЕЦ

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

ГЛАВА 15

ГЛАВА 16

ГЛАВА 17

ГЛАВА 18

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

ГЛАВА 25

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

ГЛАВА 32

ГЛАВА 33

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

ГЛАВА 36

ГЛАВА 37

ГЛАВА 38

ГЛАВА 39

ГЛАВА 40

ГЛАВА 41

ГЛАВА 42

ГЛАВА 43

ГЛАВА 44

ГЛАВА 45

ГЛАВА 46

ГЛАВА 47

ГЛАВА 48

ГЛАВА 49

ГЛАВА 50

ГЛАВА 51

ГЛАВА 52

ГЛАВА 53

ГЛАВА 54

ГЛАВА 55

ГЛАВА 56

ГЛАВА 57

ГЛАВА 58

ГЛАВА 59

ГЛАВА 60

ГЛАВА 61

ГЛАВА 62

ГЛАВА 63

ГЛАВА 64

ГЛАВА 65

ГЛАВА 66

ГЛАВА 67 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg