«Яблочные дни. Часть II. Мыши и тени»

Яблочные дни. Часть II. Мыши и тени (fb2) - Яблочные дни. Часть II. Мыши и тени (Яблочные дни - 2) 1026K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фрэнсис Квирк

Фрэнсис Квирк Яблочные дни. Часть II. Мыши и тени

Зришь ныне свет — но будешь видеть мрак.

Софокл

Каждый видит, каким ты кажешься,

мало кто чувствует, каков ты есть.

Николло Макиавелли

Вновь, как когда-то, сто веков подряд,

Руку на брата поднимает брат.

Александр Городницкий

Глава 1

Блицард

Медвежий путь

1

— Рональд Оссори. Два дня как мы едем в окружении трёхсот безмолвных солдат. Два дня как я не могу разобрать, эскорт ли они или почётный конвой. Два дня как ты держишь меня в неведении, а на вопросы мои отвечаешь ухмылкой Дьявола.

— Рыжего Дьявола, моя прекрасная графиня.

— Берни! — Перехватив поводья одной рукой, Альда Оссори сняла капюшон и наградила несносного мужа взглядом — злость и синева.

Берни широко ей улыбнулся — взамен ухмылки, об которую мессира Ледышка в начале пути разбила свой лёд. Ему была мила такая Альда. Пусть ветер пока не сдвинул с места горы, но жену к мужу подтолкнул. Альда сделалась значительной частью его новой, послелавеснорской жизни, и всеми силами старалась не посрамить звание жены Неистового драгуна. Другими словами, она умильно раздувалась от гордости и не заговаривала о привалах. Первой.

— Ты просто невыносим, Рональд. Я принесла тебе пользу и ты не должен так со мной обращаться.

— Притомились, мессира? — нарочно невпопад спросил он. — Мы проехали без остановки не меньше пяти часов, сидеть ведь вечером не сможешь.

Берни признавал за ней право на гордость, в конце концов, не пальни она в Рейнольта, он бы расправлялся с ним дольше. На привалах же ему приходилось настаивать, и Альда скрывала облегчение до того неумело, что «барсы» посмеивались. В первый же день пути, не в последнюю очередь назло им, Берни устроился в хвосте конной колонны. Так утомительное путешествие верхом превратилось для его прекрасной графини в подобие прогулки. Конечно, до мощённых дорог Оссорийского герцогства Медвежьему пути было далеко. К тому же, на днях подтаяло, и от того, чтобы предстать бездной грязи вперемешку с камнями, тракт худо-бедно уберегали только жерди и россыпи гравия. Если дорога к Андрии превзойдёт в паршивости эту, пошутил Берни перед своим капитаном, чьё имя лишний раз не проговаривал даже мысленно, наша осадная армия хлебнёт не крови, но грязи. В ответ каменюка проворчал, что с такой скоростью они прибудут под стены мятежного города ко второму пришествию некоего Рагнара, и не считаясь с волей главнокомандующего отрядил ему за спину двух «барсят». Они и сейчас болтались в нескольких конских корпусах от него.

— Я не устала. А ты так и скажи, что сам утомился в седле. — Ухмыльнувшись, Альда глянула на Берни искоса, потом скорчила гримаску и обернулась на «барсов».

Берни веселило наблюдать за её неприязнью к то ли «эскорту», то ли «почётному конвою». Вероятно, из-за близорукости она не различала у этих трёх сотен лица, и они были для неё совокупностью длинных плащей из синей шерсти и сабель в чёрных ножнах. Дурашка и не догадывалась, что эти вояки, прошедшие через огонь песочных войн, славные для Блицарда настолько же, насколько были славны для Блаутура драгуны, в подчинении у «невыносимого Рональда», Рыжего Дьявола. Надо сказать, Альда вообще преуменьшала их значимость. С куда большим интересом она рассматривала попадавшихся на дорогах путников. Наверняка впервые так близко, не через стекло в дверце кареты, она видела купцов с обозами, припозднившихся с Хильмской ярмаркой, селян с оброком для их господ и много, много духовных лиц. Парой часов ранее Берни даже предложил Альде угадать, кто из этих пройдох спешит в Эльтюду за дозволением утверждать слово божье в порабощённых землях Восточной Петли, кто едет с лекциями в Хильмскую академию, кто продаёт индульгенции и святые реликвии, а кто вовсе слывёт безместным клириком и ищет местечко, где бы выступить со своей еретической проповедью. Альда заявила, что он дурак, и что, будучи племянником главы Прюммеанской Церкви, Берни мог бы выразить свой интерес к вере иначе, например, под стягом Яноре, вздымающемся над морем красных песков… Оссори тогда в самом деле прикусил язык, лишь бы раньше времени себя не выдать. Момент для того, чтобы объявить о своём звании главнокомандующего, требовался совершенно особенный.

— Я, моя прекрасная, графиня, — Берни с опозданием принял самую лихую из драгунских посадок, — могу хоть спать в седле!

— С той скоростью, с которой мы едем, немудрено уснуть. — Альда прикрыла глаза и явно подавила смешок — кокетничать пытается? С ним? Собственным мужем?!

— Так, значит? — Берни ухмыльнулся. — Драгуны не зря зовутся драконами.

— У тебя вырастут крылья?

— А если да? Я могу мчать быстрее ветра. Не веришь?

Промолчав, Альда надела капюшон и отвернулась. Улыбку она прятала так же плохо, как и при объявлении привала. У Берни под сердцем пыхнуло драконьим жаром. Впервые линдворм поступит, как ему сказки велели. «Барсов» у себя на хвосте он послал к капитану — пусть ищет место для ночлега. Отряд огибал сменившую холмы еловую рощу, дорога виляла, и с каждым триттом он пропадал из виду..

— Так что, моя прекрасная графиня трусит?

— Жена Рыжего Дьявола не знает страха, — откликнулась Альда как-то флегматично, не взглянув на него.

— Тогда она не откажется от маленького веселья… — Берни поравнялся с кобылой Альды стремя к стремени и, оставив поводья на луке, взял жену за талию и боком посадил перед собой в седле.

Рыжий жеребчик, конечно, был не чета сгинувшему в Лавесноре Витту. Но и он скакал так, что для Альды это сошло за полёт. Ахая, взвизгивая, она прижималась к Берни и всё крепче сплетала у него на поясе руки. У Берни перехватывало дыхание — от её объятий? полёта? Линдворм вернул себе крылья. Ветер свистел в ушах, воспевая его возвращение. Они мчались окоёмом рощи, и клубился дымчатый снег, усеянный иголками и шишками.

— Моя прекрасная графиня достаточно позабавлена? — спросил Берни, когда они «приземлились» между холмов, обступленных одинокими деревцами. Холмишки лежали в стороне от тракта и не превышали двух-трёх триттов, отряд миновал их ещё до того, как принялся объезжать рощу. «Барсы» хватятся своего главнокомандующего скоро, если ещё не хватились, но искать начнут между елей. Времени вдоволь.

— Берни. — Капюшон спал с Альды, запрокинувшей к нему голову. — Спусти меня на землю и скажи наконец, где мы с тобой окажемся в конце этой дороги.

Любуясь красками на её обычно снеговом личике, Оссори и не заметил, как набирает цвет ярчайшая из них — недобрая синева глаз. Помогая ей слезть с коня, Берни на секунду за талию задержал её в воздухе и шепнул:

— Мы едем в Фёрнфрэк, мессира.

— Это город? — Похоже, ответ ей понравился. Как бы продолжить так, чтоб не разонравился? А может, он зря волнуется, и его новое назначение приведёт её в должный восторг?

— Верно, мессира. — Ухмыляясь, Берни повернул из стороны в сторону туловище и расправил плечи, и глядя на него, Альда взялась разминать затекшие ноги. — По пути мы заедем в ещё несколько городков, снимем с мест гарнизоны и пойдём на Фёрнфрэк с тем, чтоб немножко его осадить.

— Осада? Война? — Альда хлопнула глазами и приоткрыла рот. На лице проступало смятение, дьявольщина…

Лучше б он сказал, что едет собрать старых друзей и прогуляться с ними по городам былой славы, а «барсы» нужны для внушительности. Оборвав разминку, Оссори положил Альде на плечо руку и широко улыбнулся:

— Будет тебе, да какая это война! Всего лишь осада. Фёрнфрэк слишком много о себе возомнил, не желает признавать королём Лауритса, вздумал отделиться. Я щёлкну мятежничка по носу, и мы вернёмся в Блаутур возглавляя мой новый Неистовый драгунский полк.

— Но ты не можешь… Ты служишь королю Блаутура! Какая осада, Рональд? — Альда дёрнула плечом, рука Берни соскользнула. Хрустя снегом, Альда отошла в сторону, быстро вернулась, затеребила растрепавшиеся волосы. Столько чувств… Должно быть, это всё благотворное влияние природы. Поистине, книжная пыль и бархатные подушки до добра не доводят.

— Сейчас я служу его величеству Лауритсу. — Лицо супруги вытянулось, и Берни добавил: — Но я всё тот же Рыжий Дьявол из Блаутура. Осада — дело нескольких недель. Между нами, мессира, довольно весёлое занятие, если верно к нему подойти.

— Но, Рональд…

— Отставить возражения, мессира! — Берни пнул подвернувшийся под ноги сук. — Я не спрашиваю разрешения. Помнишь, как в детстве? — продолжил он уже мягче. — Мы опять играем. В мою игру. И меня, как и раньше, вовсе не интересует, нравится она тебе или нет. А ты всё та же скучная и правильная девчонка. Всё закончится тем, что ты будешь хлопать в ладоши и делать примочки на мою разбитую коленку. Тебе понравится осаждать Фёрнфрэк, вот увидишь.

Альда отступила, обнимая себя за плечи. Должно быть, библиотечным затворницам впрямь непривычны мысли об осаде городов. Предложить бы ей вернуться, так ведь теперь он просто не в силах отпустить её от себя.

— Ты говоришь об этом так, словно взять город — то же самое, что штурмовать ту детскую крепость вокруг дерева.

— Так и есть, Альда. — Дьявольщина, да он же её убеждает. — Разве что крепость побольше.

— Осада грозит не только содранной коленкой, Рональд.

— Беспокоишься за меня? Хах! Не забывай, за кем ты замужем.

— Едва ли это можно забыть.

— Я не рассказывал о наших кампаниях? Напомни, я расскажу. Ты поймёшь, что осада Фёрнфрэка — это всего лишь забава.

Альда поджала губы, что не добавило ей приятности:

— Ты страшный человек, Рональд.

— Только что поняла это, Альда?

— Нет, уже давно.

— Отлично. — Разговор пора заканчивать, а вместе с ним — привал. Момент, может, и был и единственно верный, да его прекрасная графиня пока не доросла до того, чтобы по чести оценить серьёзные мужские забавы. — Хочешь яблочко? Я слышал, как у тебя урчит живот.

— Ты сама куртуазность, — Альда усмехнулась, поправила измятые юбки. Графини целыми днями ездят верхом, пахнут лошадиным потом, не причёсываются, хотят кушать, но не грызут яблок? — Я дождусь ужина в гостинице.

— Воля ваша, мессира. — Пожав плечами, Берни полез в седельные сумки. Он впрямь вынул оттуда яблоко, перед тем сунув Альде зрительную трубу и что-то шерстяное. Вещи мешали искать лакомство.

Половинка яблока, ещё зелёным сорванного где-то в садах Восточной Петли, досталась безымянному жеребчику. Альда Оссори, графиня Уэйкшор, сглотнула слюну. Думала, он не заметит. Притворилась, что занята изучением трубы. Игрушка досталась Берни ещё в детстве, отец привёз диковинку из каких-то дальних земель. Но мере того, как сын Пилигрима Арчи взрослел, умельцы Оссорийского герцогства приспосабливались мастерить зрительные трубы сами. И уже Айрон-Кэдоган снабдил «волшебными приборами» лучших офицеров блаутурской армии, но Берни остался верен отцовскому гостинцу из-за моря.

И настал час, когда Альда, которой он прежде не доверил бы и перчаток, глядела вдаль, наводя резкость и вертясь в разные стороны. Стоило признать, что труба в каком-то смысле была ей к лицу. Альда не отрывалась от дороги, по которой Оссори недавно ехали.

Опустевший тракт спускался вниз и поворачивал, обтекая рощу. На подтаявший снег ложились жёлтые вечерние лучи. Как бы сейчас сияли доспехи! Берни вообразил стройные колонны блаутурцев, что следуют за Рыжим Дьяволом. Впереди возлежит притихший от ужаса Фёрнфрэк, сердце строптивой Андрии…

— Рональд… — пискнула Альда. — Там кто-то едет… Человек десять… Ах, Рональд. У них на плащах линдворм!

Берни выхватил трубу у жены из рук и забрался на холм. Снег скользил под сапогами, вниз сыпались шишки и клочки травы. Неужели Яноре не смог удержать на цепи одну шелудивую псину и переловить шавок помельче? Альда бросилась было следом, но Берни её задержал:

— Оставайся внизу. И лезь в седло, живо!

— Это погоня? Рейнольт?!

— Да. — Зрение графини Оссори впрямь оставляло желать лучшего. Берни навёл резкость, мутные точки превратились во вполне чётких всадников. Одиннадцать. Рейнольта среди них не было. Ещё триттов шестьсот, и будут как на ладони. И в досягаемости выстрела. При виде трёх сотен «барсов» одиннадцать шавок как одна поджимали бы хвост и ползали на брюхе. Но вот беда, расшалившемуся главнокомандующему до трёх сотен отборных вояк уже не добраться.

— Нас схватят? — спросила Альда строго.

— Ещё чего! — Кинув ей трубу, Берни подскочил к коню и достал пистолеты, уже заряженные, ведь нет ничего печальней драконят без пламени… — Живым не дамся, все останутся тут. А вот тебе надо уходить. Через рощу. К «барсам». Ты не проедешь мимо.

— Что? Нет, я не брошу тебя!

Альда возникла рядом феей-помощницей, загремела пороховницей, привязывая ему к поясу. Берни некстати вспомнил, как перед отъездом испытывал пистолеты, и та, как в детстве, увязалась зрителем и пришла в восторг от барабана «с дырочками» и вкладывающихся туда «маленьких цилиндров». Последние, просто вершина оружейной мысли, совмещали в себе пулю и порох разом. Правда, едва ли недруги подарят время перезарядить хоть бы и самих кэдианцев….

— Альда, это опасно. — Берни вернулся на вершину холма, увернувшись от пытавшейся поправить на нём берет жены. — Тебя могут ранить.

Ещё триста триттов, и первый всадник пожалеет, что так опрометчиво к нему несётся. Пуля достигнет цели.

— Не сдвинусь с места.

— Ну что за дура. Пули — не иголки.

— Вот именно, Рональд. Спускайся, иначе тебя заметят. Спрячемся, и они проедут мимо, а там эти твои «барсы» перехватят их.

Двести триттов. Берни встал так, чтобы солнце светило ему в спину. Упёр в бок руку.

— Альда! Ещё не поздно, уходи, прошу. — Кинуть чем-то в лошадь, когда Альда заберётся в седло? Ударить по крупу? Так ведь рыжий понесёт, далеко всадница не уедет.

Оссори стоял на вершине холма, клонящееся к закату солнце должно было высвечивать одинокую фигуру. Если не заметят — они слепцы.

— Как ты смеешь так рисковать? — с новыми силами напустилась на него Альда. — Тебя могут подстрелить!

— Рыжий Дьявол не бежит, он нападает. Я уже достаточно раз нарушил это святое, в общем-то, правило.

Оссори навёл пистолет на всадника, что скакал впереди прочих. Палец на курок. В каждом барабане по шесть зарядов. Вместе двенадцать. По пуле на всадника и лишь одна осечка. Он действительно может их перестрелять? Своих, блаутурцев, солдат, должно быть королевской охраны, Оссори знает едва ли не каждого.

— Ты дурак, Рональд Оссори. Я никуда не уеду. Не после того, что мне довелось с тобой пережить.

— Ай, просто спустись в низину, с конём. В седельной сумке два пистолета, заряженных. Возьми их и не высовывайся. Если я упаду, не смей выходить, поняла? Дождёшься, пока мерзавцы уедут, и найдёшь мой отряд. — Смертельная рана, он впрямь допускает? Конечно нет, но Альда пусть боится.

— Если ты упадёшь, оставшихся перестреляю я.

Оссори чуть не сбил прицел с первого всадника, закатное солнце высвечивало волосы красным, кровавым, манящая мишень. Один из офицеров псины, кажется, Бигот?

— Альда… — Она? Перестреляет? Тогда Берни не медведь, а лоутеанова мышь. Кэдианец снова нацелился на всадника. — Просто сиди тихо. Заткни уши, будет громко.

Выстрел просвистел в морозном воздухе, разорвал его, слово замёрзшую паутину. В последний момент Берни опустил кэдианца ниже, так что пуля взрыла землю под копытами коня красноголовой «мишени». Залить снег кровью он еще успеет…

— А где псина, простите, Рейнольт? — проорал Оссори сквозь рассеивающийся дым. Отряд остановился, красноголовый всё так же стоял впереди. Ну точно, Бигот! Неприметный малый, всюду таскался за Рейнольтом, а теперь, стало быть, за него командует? Новый предводитель своры уморительно привстал в стременах.

— Именем короля Лоутеана Нейдреборна! Вам велено сдаться и немедленно проследовать в…

— Да я проследую, немедленно прямо к нему, вот только закончу кое-какие дела. Идёт? — Берни поймал себя на веселье, опасном. Левый кэдианец заскучал, так что Берни позволил ему уставиться прямо в огненную голову. Прочие головы старательно думали, потому что пока Бигот соображал, более опытные подопечные начали выстраиваться для наскока. Вот же… собаки!

— Именем короля… — начал было Бигот, но его слова заглушили хлопки выстрелов. Берни удивленно глянул на кэдианцев — те молчали, а под ногами крошили оледенелую землю чужие пули. Псины! А он их жалел!

— Ну и кто так ведёт переговоры?! — На этот раз кэдианцы оскалились вдвоём, на всадников, что вели отряд прямо на Берни. Драгунский наскок, значит. Жаль, друзья этого не видят, они бы пришли в восторг.

Один выстрел разнёс «песью» морду, второй оцарапал шею коню. Дьявольщина! Девять пуль и десять живых «шавок»! Это настоящая травля медведя, да только он не дастся. Оссори попятился, стараясь держать всадников в поле видимости. Рассредоточились, берут в кольцо, значит, не пускать за спину. Залпы из кэдианцев смешались с вражьими, удачно, пока он в дыму, целиться против солнца почти невозможно. Оссори различил, как выпадает из седла ещё один всадник, как хватается за шею коня второй. Трое слева резко послали коней в галоп. Чего это… дьявольщина! Скрылись! За спиной! Берни пустил им вслед пулю, но вряд ли попал. Шесть пуль, девять всадников, он в кольце. Собаки! В висках знакомо похолодело, застучало, дыхание сбилось. Вспомнилось, как кричал Энтони, нужна подмога…

Прямо за спиной грянуло, дважды, Берни толкнуло в спину как от отдачи. Дико заржала лошадь, кто-то вскрикнул. Берни заволокло дымом, не различить «своры», кэдианцы выстрелили наугад, он обернулся через плечо. Альда. Жалась к его спине, пистолеты в вытянутых руках опасно дрожат. Он так низко спустился? Нет, она поднялась вместе с конём, заметив наскок преследователей. Щурилась от дыма, в испуге хватала ртом воздух.

Выстрел, за спиной. Берни еле успел дернуть Альду на себя, пуля просвистела мимо. Пальнул в стрелявшего, дважды, второй раз был лишним, головы шавке больше не носить. Выстрел перед собой, чтобы не дать подойти близко, ещё раз, есть! В кольце образовалась брешь, пули у них кончались, так что они закружили со шпагами, сужая ловушку. А сунуться ближе боятся. Одна пуля. Дьявольщина, в котором кэдианце?! Берни выстрелил в последний раз, нарушил ровный вражий строй. Правый кэдианец обиженно щёлкнул. Не забирая пистолеты из хватки Альды, Берни разрядил их в тех, что неслись прямо на него. Паршивый прицел, но всадники шарахнулись. Альда не успела охнуть, как Берни закинул её в седло, всунул в руки поводья.

— Скачи с холма, прямо, в рощу, приведи Раппольтейна. — От шлепка по крупу рыжий как взлетел.

На удачу Берни взял прицел на того, кто попытался преградить путь Альде, и тот впрямь прянул в сторону. Бигот, этот должен был поверить! Берни нервно хохотнул. Второй раз обдурить не выйдет.

— Сложите оружие, сейчас! — Сразу несколько выстрелов заставили Берни попятиться, все точно под ноги. Если бы шавки хотели — давно бы проделали в нём одиннадцать дырок. Всадники кружили, выставив шпаги прямо на него. Драгуны это называли мёртвой петлей. Только пять шпаг… А где еще одна?

Выстрел. Заржала раненая лошадь. Собственное имя звенело в крике Альды. Оссори едва не напоролся на шпагу.

— Сдаюсь. Сдаюсь, я сказал! — Кэдианцы обожгли ладони, упали в снег. Псы короля остановились, Берни поднял руки. — Моя шпага у седла. Я без оружия. Мне нужно к ней.

Бигот взмахнул клинком, и перед Оссори расступились.

Альда не смогла уйти далеко. Её конь лежал в крови прямо под холмом, ещё хрипел, молотил копытами примятый снег. Земля гудела под ногами, пока Берни бежал к Альде, отдавалась в подошвах. Она же была так близко, дьявольщина, почему до неё так далеко?! Она выпала из седла, только бы конь не подмял ее… Берни вдевал Альды ноги в стремена, когда садил в седло?

— Альда! — Тихо, почему так тихо? Оссори запрыгнул затихшему рыжему за круп, кругом горбились сугробы подтаявшего снега, спускались с холма пятеро всадников. Солдат, что подстрелил рыжего, указал шпагой в тень, рядом с конской окровавленной шеей.

Альда лежала в снегу, её вмяло в сугроб, она была такая белая, прозрачная, льдистая… Берни осторожно приподнял её за плечи, но тут она приоткрыла глаза и ухватилась сама. Белые пальчики вымазаны порохом.

— Альда, цела? Возьмись за меня, ты молодец, ну же.

— Я не смогла… я испугалась. Подвела тебя…

— Дура, милая моя… — Его всё еще трясло, когда он осторожно поднял жену на ноги. — Спасла.

Оссори не успел заметить, как это произошло. Услышать. Земля под ногами взвыла, отвесил оплеуху ветер, и роща исторгла из себя всадников с клинками наголо. «Барсы» неслись, ничем не уступая в прыти драгунам. Берни лишь успел прижать к себе Альду, спрятать под плащом, когда всадники промчались мимо них, осыпая снежным крошевом. Отряд шавок даже не попытался забрать пленников. Раппольтейн перестарался, спуская на шестерых псов едва ли не всю армию. Они с Альдой и вдвоём почти справились с этой нелепой стычкой… Почти.

— Оссори!

Берни повернулся, увлекая за собой Альду. Она сильно дрожала, так что Берни и сам вздрогнул. Капитан отряда из трёхсот «барсов» выглядел конной статуей, готовой сорваться с постамента и обрушить на ослушника отеческий удар. С плеча. Саблей. На самом деле он, конечно же, держал её в ножнах, как и десяток выстроившихся вокруг «барсят». Берни вытянул шею: в ложбинах между холмами вперемешку лежали мёртвые люди и лошади. Десять. Ушёл только один. Рейнольт, псина ты побитая… У каждого свой Лавеснор.

— Оссори. — Обычно цедить слова Грегешу Раппольтейну так же трудно, как камню источать влагу, и сейчас он превосходил сам себя. — Оссори. Какого, спрошу я вас, хрена? Графиню необходимо доставить в безопасность и комфорт. Вы понимаете, чего она натерпелась?

— Любезный Грегеш, господа. — Берни послал ему ухмылку Рыжего дьявола. От горячего дыхания Альды в груди становилось теплее. — Обыщите убитых, мне нужны все бумаги, что найдутся у них. Снимите плащи, чтобы трупы было не опознать, и возьмите, кому что понравится. Повыше к холму лежат мои пистолеты, их найти и передать мне.

«Барсы» отправились выполнять приказ. Кивнув им вслед, Берни с неохотой выпутал у себя из-под плаща Альду, усадил её в седло к подведенному коню и сел позади неё. Ноздри защекотал запах пороховой гари от её волос.

— Кхм. — Раппольтейн поравнялся с ними. Пожалуй, внешне он походил чем-то на капитана Норшейна, что приютил раненого Оссори у себя в сторожке у ворот Хильмы. Но вместо перекуса и тёплого питья явно заготовил поучение. Берни убрал ухмылочку. Всё же, без помощи «барсов» ему пришлось бы намного труднее. — Графиню Оссори необходимо доставить в безопасность и комфорт. Я позабочусь об этом лично. Мы заночуем в поместье короны. И там она могла бы…

— Нет, любезный Грегеш. — Благодарность за помощь не делала Оссори уступчивым. Альда вся напряглась под рукой Берни, державшего её за талию.

— Война не место для женщины! — Раппольтейн будто надеялся охладить голову, пропечённую жаром пустынь, и не носил шапки — и Берни невольно проследил, как у каменюки розовеют чуток оттопыренные уши, уподобляясь цветом заморскому мрамору.

— Война ли, мирное ли время, но только со мной эта женщина и в безопасности. — Альда у него под рукой вздрогнула. Ветер пуще прежнего задул на горы.

*Тритт — мера длины в Блицарде и Блаутуре, равная примерна 0,98 см.

2

На первый взгляд, загородное королевское поместье ничем не отличалось от десятка поместий, что подворачивались на пути блаутурской армии, когда в Девятнадцатилетнюю войну она продвигалась вглубь Блицарда. Какие-то спешили выпростать белый флаг, какие-то пытались стоять насмерть. Королевское было не тронуто. Блаутурцы подбирались к столице с других направлений. А потом война закончилась. Линдворм, с позволения своей жертвенной девы, начал обвивать Блицард кольцами, преобразуя всё, до чего дотрагивался. И то ли Берни так громко думал, то ли Альда приспособилась читать не только свои книжонки, потому что при въезде в замок сказала:

— Здесь и внутри нет ничего от Айрона-Кэдогана? Так, Рональд? — И прикрыла глаза, будто виды вокруг причиняли ей боль.

Вытянутый, прямоугольный, с мощными стенами, одной стороной замок будто вырастал из озера, а другой упирался в ныне высохший ров-канал. С торцов его прикрывали низкие массивные башни. В густых сумерках замок выглядел почти опасно. Не составило труда догадаться, кто в своё время обустроил в нём оборону, послушный высшей отцовской воле, и почему Кэдоган не оставил на нём знак линдворма.

— Так, Альда, — Берни ответил жене, лишь когда подвесные ворота опустились, и кавалькада въехала во внутренний двор, разгорающийся факелами. — Поместье принадлежало не Хенрике, но её дяде Фредрику Яноре, заслужившему его, наверное, за блестящую службу своему брату-королю, а отвечал за него его сын Лауритс.

— Его милость король Лауритс, — поправил начальство отнюдь не любезный Грегеш. — Вы встали под его стяг, Оссори. Помните это, и впредь… — он вдруг осёкся и резко подался вперёд вместе с лошадью.

Берни сердито сглотнул просившиеся наружу слова, отповедь. Правильно, каменюка, поучай «барсов» да высыпавшую во двор прислугу. А мы сами разберёмся с переменами своей верности.

— Другой стяг… — пробормотала Альда, когда он снял её с седла. — Едва ли это можно забыть.

Берни нахмурился. Две вертикальные морщинки между бровями. Он чувствовал их и когда под руку с запыхавшейся Альдой взбирался по узкой лестнице в башню, и когда мылся в деревянной бадье. Десять смертей на дороге. Десять блаутурцев, соотечественников, тех же солдат, хоть драгуны и не считали себе четой дворцовую охрану, капитана Рейнольта же откровенно недолюбливали. Кровь этих десятерых пролилась на мёрзлую блицардскую землю, с себя Берни смывал разве что дорожную грязь и пятна от пороха. Он не знал сомнений, соглашаясь на предложение Лауритса. Не знал он их и отстреливаясь от погони. Но теперь… Да, Альда. Едва ли это можно забыть.

Две вертикальные морщинки не разгладились и после того, как Оссори в чистой рубахе и — ради спокойствия жены — штанах босиком протопал через всю спальню и уселся за сервированный у камина стол. Нет, утка в яблоках и форель, жаренная с сушёными травами, были хоть куда, как и пиво, варку которого с Яноре бы сталось наладить прямо в поместье. Дело в Альде. После купания румяная, как блицардская селяночка, она почти не притрагивалась к еде, вместо этого воздавая должное красноватому напитку в пузатой бутыли. Ежевичнице. Кубков и тем паче бокалов в доме не водилось. Деревянная чаша с четырьмя ручками могла бы напоить допьяна не то что миниатюрную жену Рыжего Дьявола — самого рослого «барса» из отряда Раппольтейна. Берни прислушался к звукам внизу, и морщинки, кажется, прорезались ещё глубже. Судя по затихающему бряканью посуды, «барсы» заканчивали ужин. Но совсем без песен, без плясок между столами и на столах. Или нрав «барсов» очень далёк от драгуньего, или Раппольтейн пришиб попытки веселья одним своим видом. Берни хлебнул пива и мрачно хмыкнул. Да, нелюбезный Грегеш. Его, Яноре, стяг. Пока нет способа вернее доказать преданность, чем умертвить недавних своих.

— Как твоя рана? — неожиданно спросила Альда и метнула взгляд под ворот его сорочки.

Глаза её озорно блестели. Шутка ли, но ежевичница пошла на пользу недавней ледышке. Берни просто не смог хмуриться ей в ответ.

— Плохо, — закатил он глаза.

Они рассмеялись. Альда, смеясь, морщила нос. Уже ради этого стоит почаще забавлять её, пусть даже во время осады! Всё ей понравится. Невозможно расти среди безголовиков и чураться серьёзных мужских забав.

— Успел увидеть, как я смогла? — Вправду, что ли, читает мысли. — Я стреляла как драгун…

— И как настоящая Оссори, Альда. — Берни с хохотком отсалютовал ей чашей с пивом. — Спасайся кто может!

— О! — Альда вздёрнула нос и прикрыла глаза, что так и метали хмельные искры. — «Дитя! — напутствовала меня герцогиня накануне нашей с вами женитьбы. — Ты удостоена войти в дом Оссори, а посему отныне ты должна беречь честь нашего рода, чтить своего супруга и быть с ним сердцем и в мире, и на войне».

Графине Оссори не хватило свекровьей властности, но всё равно вышло похоже, и Берни посмеялся. Успел перед тем, как горло спёрло от пивной горечи. Герцоги Оссори, должно быть, погрузились в большую печаль из-за единственного сына и наследника… Дьявольщина. Честь рода Оссори… Берни и сам должен был её беречь. Мать ни разу не осудила решения отца, зачастую немыслимые, гнавшие его от дома на тысячи и тысячи миль, всегда принимала его сторону и независимо от того, находил ли он неведомый берег или в обход дозволения от короны налаживал торговлю добытым, гордилась им. Это потом маленький Берни случайно подсмотрел как, проводив Пилигрима Арчи в очередное плавание, мама плакала у себя в спальне и проклинала свет за границами карт.

— Долг Оссори, я знаю, Альда. Герцогиня достойно вас воспитала, — не глядя на жену, кивнул Берни. Пилигрим Арчи до сих пор в плавании, братается с нелюдями Диких земель. Наверное, не скоро вернётся, и матушка в герцогстве один на один с вестью о том, что её сын неудачник и дезертир.

— Берни…

Оссори резко мотнул головой, отхлебнул пива, насилу сдержал отрыжку. Заскрипел по половицам стул, зашелестела капотта — графиня Оссори отбыла почивать. Следя, как она, не кликнув слуг, неумело прогревает перину жаровней, Берни допил своё пиво и вылакал остатки ежевичницы из чаши Альды. Мира вокруг от хмеля не преобразился: проигрыш оставался проигрышем, становление под стяг Яноре равняло Рыжего Дьявола с наёмником, честь дома Оссори частично пылилась в обломках лавеснорских камней, а частично стиралась под копытами коня, которого он по чужой земле гнал к какой-то Андрии. Дьявольщина…

Берни чуть ли не плевками загасил свечи в подсвечниках на столе, ощупью пробрался к кровати и рванул паутиной льнущую к пальцам занавесь. Свечи в изголовье кровати давали достаточно света, чтобы видеть: Альда, бледная и сосредоточенная, до подбородка укрывшись покрывалом, мяла меховые шарики на его краях.

— Ты бы засыпала. — Берни снял висевшие у изголовья ножны со шпагой, положил поверх покрывала между собой и Альдой, затем плюхнулся рядом. Кровать визгливо скрипнула. — Спозаранку ведь растолкаю.

— Дурак ты, Берни, — прошептала Альда и перевернулась со спины на бок, затылком к мужу.

Оссори пожал плечами. Приподнялся и пальцами загасил фитили у горевших в изголовье свеч. Спальня провалилась во мрак. Кровать прогрелась слабо. Склеп. Уж не здесь ли в бытность свою слизнем почивал, вздыхая по чести дома Яльте, Лауритс? Хотя что ему честь. Его, кажется, всегда волновало только одно — кузина. А что она ему говорила? Когда потонувший берег Тикты всплывёт из океанских глубин?

— Я верну своему дому славу и честь, — буркнул Берни, зарыв в шерсть покрывала замёрзшие ступни. — И он останется достойным тебя. Довольна?

— Начни возвращать сейчас, — всё так же шёпотом предложила Альда и перевернулась на другой бок. Её глаза мерцали в этой кромешной тьме. — Я хочу сына.

— А-а-а… как же горы?

— А ты не слышишь, как воет сегодня ветер?

Берни втянул ртом воздух и стиснул эфес шпаги. Его бросило в жар. Так ему было в бреду, с разверзнутой на груди раной. Альда тогда накрыла её обжигающе холодной ладонью и твёрдо сказала: «Мы».

Он убрал ножны прочь. Альда воссела, иначе не скажешь, в сугробе покрывала. Ледышка, она таяла у него на глазах, источая невероятный жар. Откинув волосы за спину, она строго посмотрела на Берни и сдёрнула с плеч сорочку. Её кожа мерцала белизной, снегом в ночи. Берни сглотнул, губы пересохли. Это видение преследовало его с того дня в Сегне, когда Альда отчаялась от мужниных подозрений, ревности, когда решилась… Тогда это был вызов. Теперь — ежевичница, многажды выпитая из дурацкой чаши с четырьмя ручками. И всё же… Рональд Бернард Оссори не настолько благороден, чтобы затыкать уши и не слышать, как ветер двигает горы.

— Рональд, я хочу…

Берни вздрогнул, из него выбило дух — Альда взяла его за руку и поднесла к своему животику, накрыла ею пупок, смешной, выпуклый. Берни наперёд знал, что зацелует его, после чего ринется выше, к широкой впадинке между грудями, оттуда к хрупким ключицам и шее, которую Альда всегда выгибала движением проказливой, любопытной девчонки. Напоследок её губы ответят ему неумелым, ежевичным поцелуем. И он овладеет ею, к той минуте совсем растаявшей в его руках, самой раскрывшейся ему навстречу…

— Оссори, не спите? Это срочно. — Стук в дверь походил на обстрел камнями.

Странное дело, но Берни мысленно поблагодарил визитёра за чувство опасности, от которого привычно защипало вдоль позвоночника, за всплеск волос на затылке, за напряжение, стрельнувшее в паху. Альда вся сжалась, схватилась за жалкий сугроб сорочки у бёдер. Берни перехватил её руку повыше запястья и поцеловал, пытаясь следовать морозному узору вен на белой коже. Вздох, Альда расслабилась, кивнула, как только он на секунду прижал палец к своим губам. Да, мы снова играем и снова в мою игру.

— Ммм? Слушаю, Раппольтейн. — Подмигнув ей, Берни стянул рубашку. Комната протопилась похуже, чем в Сегне, но этой ночью такого мерзляка, как он, согреет Альда.

— Вы можете выйти?

— Кхм. — Берни высвободился из штанов. Обняв себя за талию, Альда внимательно следила за каждым его движением. Так же во времена безголовиков она не упускала ни мгновения в подготовке к их играм. — Это было бы неудобно.

— Тогда могу я зайти?

— Ещё неудобней! — Берни не очень-то заботила сохранность пуговиц на брэ, кажется, одна даже оторвалась. — Что там у вас?

— Из Меккенхюгля вернулся наш нарочный, — посыпался камень за камнем. — Бургомистр велел указать, сколько солдат мы снимаем с гарнизона, отдельно приготовить прошение на фураж и…

— Это ждёт до утра? — Берни взял жену за талию, не давая опомниться, передумать, опустил на подушки, сам замер над ней, сбоку. В самом деле хрупкая, беззащитная, она не стискивала ног, не закрывалась, не пряталась. Она доверяла.

— Это важно, — укорил каменюка.

— Мы берём всех и всё. — Альда часто дышала, приоткрывая губы, не сводя с него блестевших глаз. Её рука неуверенно, робко погладила шрам у него под грудью, вторая погладила дорожку волос на животе.

— Оссо… Граф Оссори, это…

— Раппольтейн! — Берни охрип. С живота ручка Альды спустилась к его паху, изнывающему от напряжения, желания. В прошлом самый головастый безголовик, Альда, похоже, имела свои мысли о том, как вести такую игру. — То, чем я занимаюсь сейчас, ещё важнее!

— Оссори…

Берни поцеловал жену в губы, остро-сладкие от ежевичницы, мягкие и неумелые. После чего вылез из постели и протопал по дощатому полу к двери. От холода по разгорячённому телу побежали мурашки, но Берни хватило стойкости не ёжится. Он приоткрыл тугую дверь и демонстративно скрестил на груди руки.

— Так ваше «срочно» подождёт до утра?

Для каменюки Грегеш Раппольтейн проявил небывалую подвижность, когда смерил главнокомандующего взглядом, едва заметно кивнул и канул в темноту лестницы.

За спиной Берни звякнул пьяный смешок. Он повернулся, и Альда скользнула ему в руки растаявшей льдинкой.

Глава 2

Шумейса

Некий город

«Кв. К., мастер. 1478, Блаутур, Лаллок — 1527, Шумейса, город с портом» — приоткрывая глаза, видел он надпись, которую выцарапал сколом ракушки на борту лодки, покрытом белыми засохшими водорослями. Лодка эта, перевёрнутая, приподнятая на корме подпоркой, на какое-то время станет надгробием лекаря.

Его, столько раз отбирающего у смерти чужие жизни, убьёт неизлечимая зараза. Ну не смешно ли? Никто не придёт всплакнуть по нему. Всю свою жизнь он ходил по этой земле бродягой. Бродягой же, одиночкой уйдёт из неё. И это хорошо — не потащит за собой прочих. Утешением служило и то, что червям не перепадёт ни кусочка этого гноистого тела, что зараза не расползётся — его сожрут крабы. Наступит прилив — и волны смоют останки. Рыбы обглодают кости. Сами кости прорастут рифом, о который когда-нибудь разобьётся ещё один корабль с таким же лекарем на борту. Неудачливым лекарем.

Наверное, в час крушения в этом лекаре так же пробудится зараза с Полукруга, по иронии подхваченная на пути из Диких земель. Её попросту размоет по его бренному телу солёной водой. Наверное, этот лекарь так же найдёт у себя подмышкой нарыв, отмокая в бассейне дворца с куполами, высокими порталами и окнами-шебеке, куда его поселили вместе с покровителем. Блики от разноцветных стёкол так же заскользят между зудящих пятен на коже, быть может, ещё более загорелой и сморщенной, чем у лекаря нынешнего. И тот, следующий лекарь, в приступе слабости оседая на дно бассейна, так же поймёт, что напрасно списывал жар и зуд на блох, обычных в условиях плавания.

Верный лекарской клятве, он так же не прощаясь сбежит, решив не подвергать опасности людей вокруг. Среди тех будет покровитель со своей командой или его последователь. Его корабль так же будет в Диких землях набит драгоценными камнями, редчайшим деревом и сахаром из тростника, но немного не доплывёт до дома, берегов Полукруга. Окажутся среди этих людей и полукружцы.

Правда, для следующего лекаря уже не станет сюрпризом, как в ходе Святой войны полукружцы захватили этот и множество других городов Восточной Петли, утвердили те же порядки, что на Полукруге, и вели знатную жизнь — пиры, охота, ратные игрища. Быть может, покровитель следующего лекаря так же получит приглашение на подобный досуг и пообещает взять его с собой, смеясь, что это теперь и его обязанность тоже — разве не пожалован он в Диких землях Банановым графом… И конечно будут среди этих людей местные — «песочники», язычники, порабощённые захватчиками, обязанные работать в полях и доме новых хозяев. И как же хорошо, что никто из этого пёстрого скопища, скрипящего «песочным» говором и звенящего полукружной речью, не заглянул под гнилую лодку с пробоиной в заброшенной части пляжа.

Он, конечно, мог умереть иначе. Утопиться или вскрыть вены — соблазн был так велик. Но его заразный труп нашли бы люди, лишили бы крабов лакомства. Поэтому он лежал здесь, под надгробием из дерева, водорослей, рачков и моллюсков, и не мешал одному из крабов щипать себя за палец.

Он знает, как это будет. Видел много лет назад у полукружцев, которых пытался лечить и за чью погибель ответил сполна. Нарывы. Жар. Видения. Смерть наступала примерно на пятый день.

Кажется, сейчас шёл третий или четвёртый… Нарывы вздулись по всему телу и теперь лопались, выплёвывая гной и вбирая в себя грязь. Чесались они так сильно, что он какие-то сковырнул ненароком. Потом шипел и стонал от боли, его — вот те на, лекаря — даже подташнивало от запаха гноя, вытекающего вперемешку с кровью. Запах был так навязчив, так силён, что заглушал вонь тухлой рыбы, мокрого дерева и водорослей. Как пахнет он сам, уже не чувствовал. Но последние пару дней он не в силах не то, что отойти по нужде — приподнять головы. Рассудок располагается в глубине черепа, под скальпом. И хотя скальп его был в полном порядке, мерещилось, что он снят и что рассудок — это жидкость, водица, которая сейчас высыхает на солнце.

Он всё чаще смыкал веки, чтобы не видеть деревянных досок в наростах ракушек и водорослей, неровных черт надгробной надписи среди них. Но в последние дни ли, часы ли, минуты ли, стоило закрыть глаза, как их выжигало — будто песчаный лев шах-шах подполз, шелестя по гальке лапами ящерицы, и припал к озёрам глаз раздвоенным языком. Вдруг, когда шах-шах утащит его глаза к себе в логово, какой-то нахал заберёт их оттуда и обретёт власть над душой сдохшего под лодкой бродяги? Это было бы так досадно. Песочники верят, душа человека живёт у него в глазах, и твоё глазное яблоко на чужой ладони — всё равно что твоя тень на привязи у Отверженного. Он зажмурился — до зуда в глазницах. Краб требовательно дёрнул за верх мизинца. Он приподнял веки, одновременно пошевелив рукой. В глаза ударил закат, а краб отскочил красно-синим пятном и затерялся среди других мерцающих пятен, какие бывают от солнца. Жгло. Он закрыл глаза. Всё равно жгло. Поймёт ли он, когда шах-шах лентами языка обовьёт его глазные яблоки? Или последние минуты жизни отскочат от его понимания вспугнутым крабом…

Шорох гальки. Совсем рядом. Тёплая волна прилива коснулась пяток, наполняя пеной их трещинки. Камни ожили под ступнями — и кто куда разбежались крабами.

Опять шорох гальки. Но не море её встревожило — чьи-то шаги, и слышалось в них любопытство.

Цветы шалфейницы, шевельнул он потрескавшимися губами и разлепил глаза. Ну зачем… Сил поджать ноги не нашлось. Под лодку вот-вот должна была забраться чужая тень, но на гальку не упало ни пятнышка. Только прозвучал голос:

— От меня прячешься, мастер Квентин Кёртис?

Глава 3

Блицард

Хильма

1

Ему снилось время, в котором он забыл горе прошлое и ещё не отведал горя будущего. Квентин Кёртис огляделся. Он хорошо помнил этот полный больных и убогих зал и эту склонившуюся над оборванцем женщину. Пока не безумную. Пока королеву. Илэйн Хранительница, Илэйн Заступница — так нарекали её благодарные подданные. Её королевство — Карлат — ещё не стало хворым краем, ещё не узнало беды.

— Лийгарий, что же ты? — Он вздрогнул. Позабыть это имя Квентин Кёртис хотел бы как страшный сон, только ведь сам он сейчас пребывает в кошмаре. — Ты устал? И правда, луна уже поднимается…

Не было нужды оборачиваться к высоким стрельчатым окнам — сами глаза Илэйн были как луны. Большие, навыкате, такие светлые, что сравнимы лишь с лунным серебром. Однако в отличие от Белоокой, хозяйки Залунного Края, Илэйн не слепа. Но и это она временами пыталась скрыть. Не любившая, когда чужие — а таковыми для королевы слыли все люди за пределами её крохотной земли — смотрят в глаза, она прикрывала их, устремляла взгляд вовне. Молва о ней шла по всему Полукругу. Слепота — меньшее из того, что «чужие» додумывали о ней. А королева Илэйн выплавляла из серебра молитвенные диски, строила новые храмы, которые населяла изображениями Белоокой, и, глядясь в своё божество, носила чёрное с серебром и красила в цвет непроглядного мрака свои от природы тёмные, пушащиеся волосы. Мыслимо ли, но в этом кошмарном сне она выглядела именно такой, какой Квентин полжизни назад запомнил её наяву.

— Луна поднимается, — подтвердил он, с трудом размыкая губы, с трудом узнавая голос, ещё не севший от горя и пыток. — Она сменит вас, пока не наступит утро.

Илэйн благодарно ему улыбнулась — и Квентина пробрало до костей. Он прекрасно помнил и эту всегда немного усталую, будто бы неоконченную улыбку на одну сторону. Королева убрала руку, худую, с голубовато-серыми прожилками, со лба оборванца, и должна была выйти в середину зала произнести ритуальную речь. Но Квентин не видел этого, не слышал хвалы холоду луны, остужающему смертный огонь в телах, серебру луны, белящему мрак в сердцах и помыслах. Его взгляд застрял среди расплывчатых, налитых краснотой пятен на немытой шее оборвыша. До этого мгновения Квентин не чувствовал себя никак, бестелесный, безвольный, по злому умыслу заблудший вглубь былого. Сейчас он познал чувство — ужас. Ужас ожог глаза, что прежде проглядели эти красные зудящие пятна. Ужас иссушил рассудок, что прежде омывал какие-то иные мысли, далёкие от долга лекаря.

Бродяга… Приклонив голову в Карлате, он назвался Лийгарий Кетах и по милости королевы Илэйн собрал и возглавил её лекарский штат. Преданный своему делу, но не одержимый им, он часто гулял мыслями за пределами Карлата и тайно радовался поездкам, хотя они и стоили его госпоже-домоседке больших усилий. Он был здесь залётная пташка и именно он не отвёл от доверившейся ему женщины беду. Не углядел, не заметил! Позже Илэйн возненавидела его за то, что он не был сильнее смерти. Возненавидеть стоило раньше, с этой минуты, сейчас…

Квентин мотнул головой, отдёргивая взгляд от заразы, ютящейся в убогом оборванце, подошёл к Илэйн и с поклоном предложил ей руку. Она всегда, отовсюду уходила с ним под руку, а её немногочисленные дамы ступали следом, на расстоянии. Он помнил и это — прохладу её твёрдого, упругого тела, которая так редко сменялась теплом, зноем. Но скоро эта прохлада станет ему сродни смертельному холоду, окоченению. Сейчас его запястье сжимала мягкая ладошка, не жёсткие пальцы погибели. И пахла королева Илэйн лекарствами, огнистой водой и немного сладостями. Не сбудься то, что уже суждено, Квентин и не подумал бы, что этот аромат может смениться затхлостью, трупным холодом и вонью гнилых яблок. Тонкая, обманчиво хрупкая… Но как Илэйн держала осанку, как смотрела, как не щадила себя, оберегая своих подданных — во всём этом даже Лийгарий Кетах видел скрытую, невероятную силу. Он и подумать не мог, для каких целей Илэйн применит её, как эта мощь некогда благого дара обернётся гневом отчаявшейся женщины.

— Амис, амис, амис…

— Белоокая, храни королеву…

— Заступница! Луной Осиянная!..

На самом деле, больных и убогих в зале было не так и много: большинство узких добротных коек и скамей пустовали, камин, не достигавший до сводчатого потолка нескольких триттов, горел с рассвета, но умеренно. Считалось, маленький Карлат переживал благой век. Лийгарий Кетах не сомневался. Он же не увидел красных, расползшихся пятен на кадыкастой шее оборванца, что притащился сюда с мольбой сбить ему жар… Приходили сюда и мучающиеся животом, хромуши, слепцы, женщины с мигренью и беременные, что никак не могли разродиться, мамаши с младенцами, у которых распухли пупки. Но ни один не стонал, ни один не плакал. Звучали тихие разговоры да звенели лекарские инструменты и склянки — штат, возглавляемый Лийгарием Кетахом, заканчивал лечить успокоенных королевой больных. Благой дар, благое время.

— Что с тобою, мой друг? — у выхода из зала спросила Илэйн чуть слышно. — Твой взгляд полон муки.

Квентин сумел улыбнуться, покачать головой, именно так он давал ей знать, что тревоги напрасны. За порогом погляделся в высокую стенку жаровни на треноге.

Жаровни горели по всему замку, распространяя запах трав, лично собранных королевой в лесу. Наверное, пара пучков нашлась бы у Лийгария в лекарской сумке, которую он только что, благодаря отражению в жаровне, заметил у себя на плече. Молодой лекарь в дуплете, сшитым очень узким, не горбил спину и не прятал глаз. В топорщащихся волосах чернота, ни единой седой пряди, а кожа не знает ни морщин, ни загара. Квентин и забыл себя вот таким. А под конец всего утратил человеческий облик под нарывами, заляпанный гноем и кровью.

— Я не выйду к этим преступникам, — вымолвила Илэйн ясно и холодно. Оказывается, к их шествию присоседился то ли её секретарь, то ли один из министериалов. Квентин плохо помнил этого невзрачного человечка, одетого в рясу служителя храма Белоокой, да и не имел он важности в этом сне. — Безумная. Притворяющаяся. Безбожная. Дурная. Это лишь малая часть суждений обо мне, что сходят со лживых уст главы церкви, я знаю. Он и слуги его носят Её цвета и молятся, зажав Её лик между ладоней, но в сердцах их не бывает ни проблеска Её света. Я была среди них и видела. У них нет силы, которая заставила бы меня вновь появиться в Эльтюде! — Илэйн жёстче обхватила Квентина за запястье и добавила с усталым смешком: — Передайте послам Святейшего Совета — пусть ждут. А коль скоро ожидание уморит их — тени у них бессмертны, и во власти у них вечность.

Гордость за Илэйн Заступницу проступила на губах редкой улыбкой. Илэйн Тиоли могла постоять за себя и Карлат и перед обидчивыми претендентами на её руку, и перед Прюммеанской Церковью. Рождённая, чтобы быть королевой, она, к тому же, умела унимать боль и страдания одним касанием — и у излечимых, и обречённых. Подобно тому, как на заре нынешнего мира Белоокая приносила умирающим смерть без муки. Отличие было в пользу Илэйн.

Первое время Квентин думал, это мистификация из благих намерений, но нет. Королева Карлата сжилась с прижизненным образом Белоокой настолько, что сама искренне верила, она — у Той воплощение. Убедить в этом других ничего ей не стоило. Карлат больше не исповедовал прюммеанство. Для королевы Илэйн же не существовало святого Прюмме — посредника между людьми и Белоокой. Пресвятая Дева, она же Блозианка, приходила в этот мир прежде всего за тем, чтобы «открыть» ему Белоокую. Предвечный был сочтён Илэйн умершим в тот час, когда убили смертное тело Белоокой. Прюммеанская Церковь бы наверняка отлучила её, пошла войной на «безбожницу»… Но тысячи верователей взирали на фрески и витражи Белоокой, которые заказали у карлатских искусников. Тысячи верователей несли в свои храмы и молельни церковную утварь, которую приобрели у карлатских кузнецов и ювелиров. Тысячи верователей покупали яблоки, вкуснее которых не созревало во всём Полукруге. Наконец, тысячи верователей потянулись в Карлат со всего Полукруга, ища исцеления или хотя бы тихой, без боли, смерти у всеблагой королевы.

Прюммеанская Церковь не могла объявить еретичкой ту, кого прихожане почитали святой при жизни. В союзе же церкви Илэйн отказала. Святейший Совет был вынужден наблюдать, как пожертвования верователей, что ранее стекались в Святой град, пополняют казну Карлата.

— Пусть Святейший Совет увидит, на какой постели спит Илэйн Заступница, сколько свечей сжигает, — не помня, делал ли так наяву, пошутил Квентин, едва оказался в покоях королевы наедине с ней. — И у него не останется сомнений в том, что она святая.

Илэйн отпустила своих дам ещё у дверей, возгласив, что близится святой день, когда Луна впервые окрасилась алым и покарала убийц Пресвятой Девы. У обожествляющих свою королеву женщин не могло возникнуть сомнений в сказанном: конечно-конечно, её величество и лекарь, правая её рука, проведут ночь, обдумывая праздник для добрых карлатцев. Это лето было так щедро на дары, и румяных яблочек достанет каждому…

— На этой кровати я испустила свой первый крик, — показала Илэйн на ложе в самой тёмной части покоя. Квентин поднял её на руки, пока не ослабшие от пыточных оков, понёс. Ноги помнили путь. — Что может быть ценнее?

— А по этим коврам ты делала первые шаги? — Квентин опустил свою ношу на перины, сел рядом и повёл головой. В темноте ковры не отличить поверх дерева и камней, но он помнил вытканные сюжеты. Благодеяния Белоокой — это благие поступки Илэйн, красные яблоки — символ кровавой луны, белые яблоки в разрезе — просто луны, золотые яблоки — скромная дань чуду Пресвятой.

— Ты надо мной смеешься, — улыбка на одну сторону. — Эти ковры преподнесены в дар мне. — Илэйн с облегчением вздохнула, прижалась щекой к руке Квентина. Он вздрогнул. Отвык, как наедине с ним она будто сходила с алтаря, фрески, превращаясь в земную женщину. Не луна держала её в объятиях, не луна баюкала её колыбельной. — А дождусь ли я сегодня дара от тебя, Лиарэ?

Память нахлынула запахом увядания и гари, синевою теней. Пришлось сделать вздох, чтобы ощутить дымок от любимых трав Илэйн. Пришлось оглядеться, чтобы увидеть пока безобидную темноту ночи и свет луны из узких окошек. Илэйн не жалела огня для подданных, но сама зажигала свечи только при необходимости написать ответ назойливым прюммеанам или женихам, разводила камин только с приходом к ней холодов. Дело было отнюдь не в одной бережливости. Чувствительные глаза Илэйн Тиоли болели от яркого света.

— Я только схожу за цитрой, — шепнул Квентин, помогая королеве высвободиться из тяжёлого, как свод неба ночного, платья.

— Возвращайся скорее. — Илэйн подставила ему лицо. Квентин легко поцеловал висок, задержал там губы, вдохнул запах её волос. Илэйн оставила поцелуй у него на кончике носа, неаккуратного, выдающегося, с горбинкой, из-за которой тень его профиля виделась ей несчастливой, угрюмой. Что ж, по тени она нагадала ему верную судьбу.

И Квентин отправился к себе, слабея от понимания, зачем был возвращен в этот сон, в какую игру затянут. В заброшенном крыле Табера, замка королевы Илэйн, он нашёл себе потайное местечко. В начале её царствования в то крыло ударила молния. Пожар уняли, но крыло закрыли — одна из башен могла рухнуть, крыша над одним из залов вовсе наполовину обвалилась. Именно его, зал под открытым небом, облюбовал себе Квентин Кёртис, Лийгарий Кетах, вечный бродяга. Путь лежал по заброшенному крытому переходу. В оконных стёклах зияли дыры, каменный пол сплошь замело жухлой листвой и засыпало обломками камней. После перехода надо было пройти через два зала. До появления в Карлате Лийгария Кетаха, здесь давали балы и устраивали аудиенции. Теперь в залах резвились разве что летучие мыши. Негодуя, они вылетели на огонь факела, прихваченного Квентином у покоев дам королевы.

Наконец третий зал. Его дверь, на которой, в отличие от большинства дверей Табера, никогда не изображалась луна, была приоткрыта. Из-под широкой щели между ней и полом сквозило ночной прохладой. Этой ночью она не единственная гостья бродяги. Он толкнул створку и вошёл.

Раздался сухой шелест, причуды сна разнесли его по залу эхом. Квентин успел отвести факел за миг до того, как ласточка опалила бы в нём перья. Когда-то она упала Лийгарию под ноги, вздрагивая от последних взмахов крошечных крыльев. В этот раз, избежав злой судьбы, пташка с присвистом взвилась к провалу в потолке и исчезла в небе. Квентин провёл перед собой факелом, раз, другой, третий — никто не появился. Затухший костёр в кольце из обломков камней молчал, не торопясь трещать золотыми искрами. Страх погнал бегом сердце, проступил испариной на висках. Это существо — спаситель? палач? — не вышло из темноты, как раньше, не приподняло широкий край шляпы, не прищёлкнуло по неведомому листку фибулы на плаще до земли.

— Покажись мне! — Если это не сон? Если явь?! И он, бродяга, заново бредёт по хоженой дороге кошмара? — Ты был здесь, покажись!

Квентин измерил шагами зал, от угла к углу. Темнота уплотнялась, света факела хватало только на жалкое пятно в шаге от него.

— Ты вытащил меня из-под лодки, утащил с пляжа! Где ты?! — Броситься назад, в зал полный больных и убогих, убрать оборванца с первыми признаками заразы? — Это ты вернул меня сюда! Покажись же!

Никто не исследовал время, ни безумец, ни учёный, но вдруг… что если… возможно ли, чтобы спасением ласточки был нарушен ход событий, ход времени?

— Меня ищешь, мастер Квентин Кёртис? — зашипели за спиной. — Или тебе больше нравится Лийгарий Кетах, а то и Лиарэ?

Квентин развернулся, пырнул огнём темноту — никого!

— Знаешь, чем хорошо, когда у тебя нет тени, Лийгарий? — Рвануть на этот тягучий, вкрадчивый голос, скорей, но опять пустота в том месте, куда ударил жёлтый кулак факела. — Тебя трудно отыскать во тьме.

Существо выросло как из-под земли и прямо перед ним. Скрипнул край надвинутой на глаза шляпы, блеснула под массивным подбородком хозяина фибула. Серебряный высверк принёс с собой имя — Людвик! Квентин посмотрел ему за спину. В прошлую встречу его тень превышала человеческую, колыхалась материей на ветру, теперь… Её не было вовсе. Квентина прошиб холодный пот. Пятясь, он взглянул себе под ноги, чтоб не споткнуться. Среди каменного крошева и лужиц прелой листвы не нашлось его тени. И впрямь… За всё время, что он метался по залу, она ни разу не попалась ему на глаза. Он отпрыгнул, рьяно осветил факелом плиты под ногами, помахал перед огнём рукой — беглянка не возвращалась.

— Я умер?! Обманул смерть…

— Ты сумел обмануть разве что эту слабоумную, возомнившую себя Луноокой.

— Но моя тень… — Квентин не чувствовал её отсутствия, как не испытывал её наличия, близости.

— Рвётся в Залунный Край, но кто бы её отпустил… Соскучился по ней? Так вот она.

Людвик не сделал ни жеста, руки без перчаток оставались сцеплены спереди. И всё же в пятно света от факела выступила тень, его, Квентина Кёртиса, размером с него самого, с незанятыми руками.

— Перестань…

— Зачем? — Людвик как сквозь землю провалился.

— Ты же спас меня.

— И теперь наслаждаюсь тем, что из этого вышло. Терпи, Лиарэ, тебе ли жаловаться?

— Не называй меня так. Я давно не он!

Тень стекала со стены наземь, накрывая непроницаемой чернотой щербины, обломки, листья.

— А придётся снова им стать.

Холодный пот заскользил со лба на нос, капнул на глаза.

— Это только сон! Ты не можешь убить меня здесь!

Тень простёрлась к самым его сапогам.

— Ты так думаешь?

Сердце покатилось набок. Квентин схватился за грудь.

— Сколько твоих пациентов умерло во сне, мастер Квентин?

Тень коснулась мысков сапог с серебристой вышивкой— как затмение наползло на половинку луны.

— Прошу… убери её…

— Согласен вернуться сюда?

— Что? В прошлое?

— Нет же! Настоящее. Согласен?

Квентин согнулся вдвое, потяжелевшее сердце тянуло вниз, к тени, погибели. Взмокшие ладони соскальзывали с дрожащих колен. А тень подбиралась к ним, уже покрыв чернотой ступни, щиколотки, часть голеней. Что будет с ним, когда она заберётся выше, коснётся своей головой его? Он сам станет тенью или канет во мрак? В эту минуту особенно не верилось ни в Залунный Край, ни Солнечное Царство.

— Согласен… Да… — прошептал Квентин, а может, только подумал — губ он не чувствовал.

Возникнув перед ним, Людвик ударил по тени каблуком.

Брызнуло несколько искр, больно, прямо в глаза. Квентин зажмурился, смог податься чуть в сторону. Сердце утихло, пот высох, исчезла дрожь.

— По твоей вине Илэйн забрала мою тень, — выразили недовольство. — Вернёшься в Карлат и отнимешь её. Взамен я отдам тебе твою.

Квентин медленно разогнулся. Неведомое существо так же стояло вблизи, но от него не исходило ни запаха, ни холода, ни тепла. Не шуршал плащ из плотной материи. Не скрипели суставы, не шелестело дыхание. Лишь поля шляпы влажно поскрипывали под игрой его по-паучьи длинных, белеющих пальцев.

— Только посмей свернуть с моего пути, — Людвик в последний раз скользнул ими по полю шляпы и изобразил что-то — способ расправы, воссоединение с убравшейся пока убийцей? — перед носом у Квентина. — Я всегда найду тебя, а уж твоя тень всегда рада встрече. А теперь проснись, у тебя гости.

*Прюммеанская церковь была основана в 1000 году, и с этого же времени высшим органом управления в ней является Святейший Совет. Он состоит из двенадцати кардиналов, по двое из них представляет свою исповедующую прюммеанство страну. Глава Святейшего Совета избирается сроком на пять лет из числа его участников общим голосованием

Глава 4

Блицард

Медвежий путь

1

— Тётушка, он мёртвый?

— Не знаю… Эй, ты. Проснись!

В бок что-то ткнулось. Тупой конец палки или мыска сапога, он прошёлся по рёбрам. Морщась от боли, Квентин попытался сдвинуться. Тело едва его слушалось.

— Он мёртвый, тётушка.

Квентин сглотнул. Во рту сладковатый привкус. Не травы, не вино. Он приоткрыл глаза, свет ослепил их закатной алостью. Лёгкие ожгло от вздоха, будто до этого он не дышал. Облизнул пересохшие губы. Молоко. «Ты только что родился бродячим лекарем с цитрой наперевес, ты снова родился Лийгарием», отзвучал в голове смеющийся голос Людвика.

— Нет же, видишь, он открывал глаза. Эй!

Кажется, он и правда вполне живой. Слышит капризный голос. Чувствует холод вокруг. Видит? Веки поднимались тяжелее, чем в первый раз, но он справился. Закат опалил небо алым, настоящее марево от пожара. Нет, да мыслимо ли?! Выбраться из сна, из Карлата, чтобы проснуться вблизи от того времени, вблизи от этой хворой земли?!

— А вдруг он заразный, тётушка?

— Я трогаю его палкой…

На сей раз Квентин увернулся от тычка, рывком сел. Глаза раздражало, но он вскинул их к небу, всматриваясь. Да нет же. Это просто солнце, там, наверху, и мёрзлая земля в клочьях снега здесь, внизу. Он выдохнул, провёл по лицу руками, обхватил заболевшую голову. Боль не та, нежели при заразе, лицо и руки замёрзшие, но чистые. Обернувшись, Квентин узнал, что изголовьем ему служила холщовая, пропитанная особым раствором сумка — родная сестра той, которую он имел при себе, будучи в Диких землях лекарем. К ней прислонялось нечто плоское, сквозь прореху в тряпье поблескивали… не было веры глазам — колки и фрагмент грифа. Цитра.

— Куда ведёт этот тракт? — спросили не столько с капризом, сколько с опаской. — Отвечай мне!

— Если госпожа изволит убрать палку… — Какой язык? Его льдинки звякали и с хрустом ломались, крошились с шорохом. Блицард! — И скажет, куда она желает попасть… — Пытаясь удержать равновесие, Квентин закинул на плечо сумку, приладил подмышкой цитру и поднялся. Простёршиеся по земле тени двух всадников в капюшонах — средняя и маленькая, уж не ребёнка ли — отступили от него, звякая сбруей. Он мельком себя оглядел — кажется, выглядел пристойно. Впрочем, колючий плащ из шерсти был непривычен плечам после трёх лет жизни за Полукругом. Или — сердце ёкнуло — путники заметили отсутствие тени?

— Живее, я жду!

Квентин повертел головой. В нескольких шагах от него вырос каменный столб выше его самого, мильный камень, в середине которого задирал порядком стёршийся нос один из давних королей Блицарда. От королевского профиля расходились две стрелы с подписями у наконечников. У верхнего значилось «монастырь св. Агнеты». Стало быть, этот путь вёл в провинцию Андрия. Ну не смешно ли, выпав из сна об одном своём прошлом пристанище, уткнуться в напоминание о другом?

— К Андрии, госпожа.

— Так и быть. Если проводишь нас до гостиницы, — с неохотой выговорили сверху, — я оплачу тебе ночлег и ужин. По рукам?

— Если то будет в моих силах, госпожа… — Ежась, пряча за пазуху свободную руку, Квентин поднял глаза на всадницу. Кажется, на ней было мужское платье. Подул зимний ветер — без запаха, без забавы, без жалости. Капюшон спал с головы путницы. Квентин едва не сел обратно под мильный камень. — Хенрика?

2

Она забралась в чужую, промёрзшую койку не Хенрикой Яльте — провонявшей лошадиным потом беднячкой. Её сорочка несвежа, волосы стянуты в косу и грязны, кожа шершава от ветра и холода. Хотелось по детски засучить ножками и расплакаться. Но вместо этого Хенрика приподняла покрывало, плащ и куртку, над которыми угадывались вихры волос давнего знакомца, мастера Квентина. Прижавшись к нему, она упёрлась макушкой ему под подбородок, закинула на него ногу и засопела. От него исходил забытый лёгкий запах лекарственных травок и чистоты, дивным образом сочетающийся с ароматами выделанной кожи и летнего солнца — от куртки.

— Я грязная оборванка, — вздохнула Хенрика судорожно. — Даже у тебя, у бродяги, одежда лучше моей. Ты стащил её у знатного путника?

— С чего ты взяла? — Мастер Квентин обнял её, это забытое прикосновение отозвалось в ней трепетом.

— Я не слепая, Квентин Кёртис… Носить такой лён и такую кожу может разве что… принц. — Луна била в другое окно — крохотное, под потолком, и освещала другого мужчину — безбородого, долговязого… Мирного, чьи руки выточены лечить, утешать лаской и касанием по струнам. Но тем резче, напористей проступал в памяти оживший кошмар. Кружева на воротничке сорочки и тяжёлая влившейся в неё кровью кожа куртки, сшитой строго по широкому размаху плеч. Худая рука, вся в оплетении льдисто-голубых вен, и рукоять мироканской сабли. Нелепый контраст. Страшный контраст. — Нет… Носить это может теперь уже король.

— Мне это… отдали. — Квентин напрягся, одеревенел, как корпус его цитры. — Но знаешь, моя куртка теплее твоей. Я не оставлю свою королеву мёрзнуть.

— Дожила. — Из-за обветрившихся губ ей было отказано даже в усмешке без боли. — Бродяга жертвует мне свою одежду. Ну почему всё так, Квентин?

Жизнь без короны оказалась совсем не такой, какой видела её королева из дворцового окна. Человеческую плоть совсем не так просто проткнуть, как гласили истины Яльте. И спать с этим тоже не просто. Сны отныне пахнут страхом и кровью, звучат предсмертными хрипами и хрустом сломанных позвонков. А воришки — это вовсе не обаятельные прохвосты из плутовского романа, а страшные, грязные убийцы. По телу пробежала дрожь. Хенрика теснее прижалась к Квентину. Долго сдерживаемые слёзы обожгли глаза. Её Блицард оказался совсем не ласков. Диким яльтийским волком он скалил клыки, рычал на свою королеву, клацал челюстями по ногам лошади, рвал плащ.

— О чём ты плачешь, родная? — Квентин провёл рукой по её волосам. Если бы могла, она бы закуталась в этот щекочущий ухо мягкий шепот.

— О бедной дурёхе, — совсем не царственно шмыгнула носом Яльте. — Я узнала твою теперешнюю жизнь скитальца и не понимаю, как ты до сих пор остаёшься жив.

— Однажды мне сказали, что я наказан жизнью. Такое вот проклятье.

— А за что прокляли меня, Квентин?

Грабители взяли не только кошель. Они забрали у Хенрики Яльте уверенность в том, что Блицард помнит свою хозяйку. Ещё никогда она не жила в таком ужасе, в неизвестности, что их с племянником ждёт на той дороге, за тем поворотом. В неизвестности, сможет ли она защитить его.

— Мне страшно, Квентин. Мы с Салисьо совсем одни…

— Вы не одни, родная.

— Он мой племянник. Я спасла его от смерти в родном доме, увезла прочь, но, Квентин, моя земля… Едва ли она добрее. Квентин, мне так страшно… Я не уберегу его, он такой маленький и слабый. Он спит так плохо, он мечется, скулит, хнычет… А когда бодрствует, то всё время молчит и почти ничего не ест, если он заболеет… Он ненавидит меня, Квентин? Ненавидит? — Хенрика подняла обожжённые слезами глаза на Квентина, вгляделась, ища ответа. Прежде он был таким мудрым. Нащупал и «прочёл» её рану, которую она прятала так старательно, так глубоко. Даже заживлял какое-то время. Теперь он дал ей смутную улыбку, поцелуй в лоб. Они могли бы стать лекарством. Но его лицо… Как исцелять других, если сам ты так горек? Его лицо, казалось, ещё больше вытянулось и измялось морщинами от несбывшихся надежд, разочарований. Загар, какого не получишь в Блицарде, и тот не бодрил. Глаза были посажены близко и глубоко. И если прежде, задумавшись, он выглядел хмурым, то теперь — совершенно несчастным. Профиль стал из грозного скорбным, губы тоньше и ещё неулыбчивей, подбородок ослаб. Прежде оседлому, а теперь бродяге, жизнь не давалось мастеру Квентину легко и, похоже, правда была скорее проклятием. Судорожно вздохнув, скорчившись всем телом, Хенрика нырнула обратно под этот ослабший, но такой славный подбородок.

— Ну-ну, что случилось с моей королевой? — От этой чуткости, какой обладал только Квентин, слёзы начали душить. Хенрика не давала им волю с того дня, как они с Салисьо покинули Эскарлоту. — Шесть лет назад ты смело наставляла рога своему жениху с простым лекарем и совсем не знала беды.

— Та королева была королевой… — От вздоха взрезало болью грудь. — А теперь мне пришлось отдать корону.

Та королева пробралась под чужим именем в Тимрию, вотчину Айрона-Кэдогана, и местом тайных встреч с женихом избрала городишко вблизи от тимрийской столицы. Но, сколь бы удобным не было расположение Тимрии, Кэдоган, крылатый линдворм, не мог быть со своей девой подолгу. Думая, что уже заполучил Хенрику Яльте, он всё чаще пренебрегал ей ради дел королевства и позволял себе шуточки о подневольном состоянии её бедной, истерзанной войной страны. В конце концов, Хенрика столь огорчилась его поведением, что слегла в постель. Рыдания, вроде этих, рвали ей сердце, сжимали спазмами живот, в котором никак не зарождался наследник, залог её брака и союза двух королевств, залог её счастья с тем, кого она так любила. Пришлось позвать лекаря. Лекарь оказался таким исключительным. Стал настоящим лекарством, что было так нужно.

— Тшш…

— К-квентин, а что случилось тогда? — Слёзы терзали её, заставляя жалко подвывать, жаться к тёплой груди Квентина.

— Когда, родная?

— Когда мой Кэдоган узнал о тебе. — Только руки Квентина, мягко гладящие её по голове и спине, отгоняли слёзы.

— Хм… Простому лекарю пришлось собрать вещи и уехать. Но жизнь бродяги мало меня печалила.

— Почему ты оказался на том перекрёстке, сегодня? Как нищий… — Сколь бы жалким, убогим он ни выглядел под тычками сука, там, у мильного камня, его объятия остались прежними. Они одинаково утешали и обиженную на жениха королеву, и познавшую страх глупую оборванку. — У тебя же была какая-то лавочка… Аптека?

— Была, родная. Но от разгромленной лавочки не много толку.

— Мой бедный Квентин… — Хенрика теснее обвила его ногой. Она так и не согрелась в этой стылой каморке без очага, придатку к их Салисьо гостиничной комнате. Малыш спал, и, хотя дверца между комнатами плоха, он не должен услышать её слёз, сомнений и страхов. — Ты тогда лишился всего, как я сейчас. — Хотелось ответить благодарностью на объятия. Забравшись Квентину под рубашку, она заставила его повернуться на бок, лицом к ней, и обняла за спину. Худоба, тёплая кожа, всё это как раньше. Новыми были неровные, глубокие борозды. Под лопатками, вдоль позвоночника, везде, в сумасшедшем, хаотичном разбросе. Её пробрала дрожь, пальцы замерли на плечах Квентина.

— Я не помню эти шрамы, — голос упал до шёпота. — Это же тебя не Кэдоган?…

— Что ты, нет. — Квентин погладил её по плечу, успокаивая. Чуточку потеплело. — Какому бродяге не случалось попасть под розги? Это было до встречи с тобой, давно…

— Бедненький мой. — Хенрика погладила в ответ, стараясь не пропустить ни одного из шрамов. Пальцы быстро привыкали к этим следам чужой безжалостности, они любили «несчастненькое». — Так лучше?

Квентин улыбнулся ей и бережно — ведь он лекарь — поцеловал в губы, под подбородок, в шею. Хенрика задрожала, казалось, весь пульс сосредоточился у неё там, внизу. Квентин Кёртис был всё таким же исключительным, а она, выходит, оставалась вполне себе королевой. Но перед тем, как отдать себя всю, ожить и забыться, Хенрика успела выдохнуть:

— Конечно, ты проводишь нас в Рюнкль?

* * *

Он с силой припадал щекой к пропитавшейся кровью доске, сжимал зубы до звона в ушах, но боль в спине выгибала его, толкала вой прочь из глотки. Хватит, не надо, хватит, я не вынесу, нет, за что, нет же, хватит!

— Предатель! Молчун! — визжала рядом Илэйн Тиоли. Щекотало, железные грабли на деревянной рукояти, поддавалось ей с лёгкостью дара в руках Белоокой. Мука и избавление… Две стороны одного диска. Лунного диска. Который повернулся к нему, ко всем ним ликом теней, спрятав светлый, цвета яблочной мякоти. — Не хочешь спасать их! Чужак! Шпион из Эльтюды! Ненавидишь меня, я смотрю на тебя и я вижу! Всё вижу! Чужак!

Её голос сорвался. Спину прожгло до костей. Он прокусил губу, во рту стало кисло и солоно. Раздался лязг, эхом разнёсшийся по пыточной — наверное, щекотало взяло передышку. Я не виноват в их смертях, пытались вымолвить губы. Это не вылечить…Я не могу вернуть жизнь мёртвым. Если бы мог, ты бы не знала Лийгария. Его больше и не было здесь. Лийгария выбило с первым ударом влажных железных когтей щекотала.

— П-помоги мне, п-прошу, — холодными влажными руками Илэйн обхватила его голову, повернула, заставляя видеть. Королева страдала в единстве со своим Карлатом. У неё были глаза слепой, почти белые выплаканные луны в темнеющих провалах глазниц. Серая, почти прозрачная кожа натянулась на носу и узких скулах, заострила их острее серпа луны. Серебряный диск на шее потускнел от непрерывных касаний. Если бы не билась на виске вена, не поднималась едва заметно от дыхания грудь, он бы принял Илэйн за мёртвую. — Лийгарий… Излечи моих подданных, прогони от них хворь. Ты можешь, я знаю. П-помоги!

Илэйн прикрыла глаза. Квентин забыл, она не любит, когда долго в них смотрят. Её белые губы задрожали, вся она дрогнула от судорожного вздоха. Ослабев, Квентин повис в хватке кандалов. Не сразу понял — это боль ушла из растерзанной в клочья плоти. Илэйн убрала руки в крови. Кровь была его, брызгавшая под щекоталом, но только теперь, при виде кровавых капель на бледной коже Илэйн, Квентин впервые задумался: а чего стоит ей забирать чужую боль?

Всю свою жизнь Илэйн понемногу приносила себя в жертву. И в самый горестный час дар взял её до конца — отобрал разум. Квентин бы хотел помочь ей, утешить, но его — малодушного! — хватало только на неприкрытый страх перед её безумием. Мор бродил по Карлату уже месяц, Илэйн с честью несла своё бремя до позавчерашнего дня. Избавления, лёгкой смерти в тот день у неё вымолило больше сотни людей. Это всегда давалось ей тяжелее, чем унимать боль не обречённым. В ноги королеве Илэйн упала девушка с младенцем, она вся в гнойниках, он — в сыпи. Подарив смерть без боли матери, Илэйн занялась ребёнком. Она качала его на руках, целовала в лоб, напевала колыбельную и после того, как он, хныкнув, уснул насовсем. Квентин попытался забрать у неё трупик, хотел помочь, увести её отдохнуть. Это стало началом его конца. Это и его слова «Смерть неизбежна. Ты не властна над ней».

— Я забрала твою боль, — от хриплого шёпота Илэйн всё внутри свела судорога. — Молчишь?

Квентин отвернул от неё голову, приник к шершавой, пропитанной кровью доске. Его растянули на ней, раздев до штанов, отсыревших в темнице. Два дня он сидел там, слушая, как каплет вода с каменного потолка, и наблюдая за грызунами, что принесли в Карлат смерть на своих голых хвостах. Несвободу он познавал впервые. Несвободу и страх от того, что его жизнь больше не принадлежит ему и он бессилен что-либо с этим поделать.

Краем глаза он заметил, как Илэйн закрыла лицо руками. Мгновение — и она согнулась в диком хрипящем крике. Квентин вздрогнул, подкатил к горлу ком ужаса. В этом крике звучала вся боль умирающего Карлата. Резко умолкнув, Илэйн глянула исподлобья и подобрала в разворошенной соломе щекотало.

Смерть неизбежна. Ты перед ней не в ответе.

Его затрясло от боли, закачало в чёрном мареве. Карлат проступал в нём смрадными кострами и грязными улицами, по которым мимо заколоченных зданий, сновали редкие, укрытые плащами и масками фигуры лекарей из его штата, да попадались несчастные, умирающие или уже умершие у крылец, под сломанными повозками, между треснутыми бочками и корытами, в канавах. Смерть пролезала в каждый уголок Карлата. Стояла гнетущая тишина. Её разрывали протяжные крики да стон городского колокола, трижды в день сзывающий на службу. Только тогда люди выходили, с опаской пробирались к церквям, прижимаясь к фасадам зданий и страшась коснуться друг друга. Илэйн металась из храма в храм, спеша читать им молитвы. Она отдавала Карлату себя всю и всё, чем владела. Из больничного зала больные хлынули в другие помещения королевского замка. Когда город ещё держали открытым, в него в надежде на исцеление из рук королевы перебрались жители предместья и сёл, и всё же больничные места беспрерывно освобождались.

«Лийгарий Кетах» не отходил от заражённых в эти страшные дни. Впервые за свои тридцать лет имея дело с целой эпидемией, он заботился о своей безопасности лишь поначалу. Вскоре он забыл о маске, перчатках, почти не покидал замка. Иногда от усталости он закрывал глаза и открывал уже через пару часов. Ничуть не чувствуя себя отдохнувшим, смотрел, как уносят тело того, кому он те самые два часа назад пускал кровь, сбивал жар, покрывал мазью гнойники. А на освободившейся койке уже другой человек, но та же самая хворь. Она потешалась над тем, как исступлённо «Лийгарий» повторял одни и те же действия. Повторял и знал заранее — он проиграет снова.

Смерть неизбежна. Ты за неё не в ответе.

— Это из-за тебя. Из-за тебя я повторила судьбу Белоокой. — Шёпот был подобен треску смрадных костров. Карлат схватил его, окружил собой, мучил. — Я как Она. Мои подданные хотят избавления, а я несу им лишь смерть. Илэйн Погибель. Илэйн Восемь Мук. Илэйн Хозяйка Теней. Но ты! Ты этого не получишь! Ты не узнаешь покоя! Не станешь тенью! Ты будешь жить и страдать!

Щекотало вонзилось под лопатку, рвануло вниз, по позвоночнику. Квентин закричал, падая от своего крика в густую, вязкую тьму дыма погребальных костров.

Прохлада гладкой, мягкой ладони опустилась ему на лоб. Он приоткрыл глаза, вокруг всё было так смутно. Боль из спины исчезала, пульсируя одновременно с ударами сердца. Запястья и щиколотки, он снова их чувствовал, свободны от оков. Солома тёрлась о кожу, отдавая кровью и горечью. Квентин лежал на полу пыточной, а под потолком в свете факела плясало насекомое с размашистыми серыми крыльями.

— П-помоги мне! — Илэйн, рыдая, припала к его груди. Холодная как мертвец, она пахла дымом трупных костров и гнилыми яблоками. — Спаси мой Карлат!

Это мотылёк, там, у пламени факела.

— Почему ты не хочешь, ведь я же люблю тебя! — Её лицо поднялось, взошло над ним луной. Его кровь оросила её так щедро. Казалось, кровавые слёзы льют из лун этих глаз.

Сейчас мотылёк опылит крылья. Но ведь ласточка. Алтарь ладоней без линий. Людвик.

Глава 5

Блицард

Медвежий путь

1

Ветер пронзил насквозь, ледяными ногтями расцарапал кожу. Гарсиласо как мог стиснул у горла края покрывала, но оно, в маленьких дырочках и с вытянутыми нитями, не спасало. Вернуться на постоялый двор, посидеть внизу? Там так же темно, как и снаружи, но тихо ли?… Он глотнул ледяных же иголок, зажмурился. Руки дрожали от холода, в груди жгло льдом, но ноги не двигались с места. Примёрзли? Сапоги утопали в снегу, на всякий случай Гарсиласо пошевелил пальцами, они пока слушались. В голове пронеслись звуки, от которых он пытался спрятаться под одеялом. А потом убежал. Не от страха. Гарсиласо сам не понимал, как оказался на крыльце постоялого двора, в сорочке, сапогах и покрывале. От тряпки пахло пылью и чем-то кислым. Пришлось отнять её от лица. Единственный факел у калитки давно погас от ветра и снега, но эта ночь казалась белой и без огня. Небо будто светилось изнутри, крупные снежные хлопья прибивали к земле все шорохи, творили тишину. Гарсиласо протянул ладошку, слипшиеся в объятиях снежинки растаяли, едва коснувшись горячих пальцев. Души грешников. Гарсиласо почти с отвращением стряхнул капельки воды, натянул пропахшее неизвестно чем покрывало на голову. Что угодно, лишь бы забыть.

— Ты наш малыш или не наш?

Он вздрогнул, узнав голос того проходимца. Пусть уйдёт, он не его, ничей! Гарсиласо сжался под покрывалом, глупо уставился себе под ноги. Сапоги в снегу, хорошо, что подошва не промокает.

— Наш или нет, а стоять тут на холоде — это не дело. Пойдём, не то простудишься.

Рука мужчины сжала его плечо, мягко подтолкнула. Гарсиласо вывернулся, покрывало слетело с головы. Мужчина удивлённо на него моргал, он и сам вышел на улицу ненадолго. Под плащом белела сорочка, в руках он зачем-то сжимал закутанный в ткань музыкальный инструмент. Гарсиласо сморщил нос, казалось, от разгорячённого лица мужчины исходит пар.

— Теперь вижу, наш. — Мужчина глупо улыбнулся, плохо скрывая, что узнал «малыша» в первую очередь по глазам. Гарсиласо не сдержал усмешки. — Почему ты здесь?

— Я… гуляю. — Он отвернулся, потоптался на месте. Куда уйти? От холода еле переставлял ноги. И почему этот бродяга с перекрёстка к ним прицепился? Тётушка просила лишь проводить их, а не ужинать с ними и не занимать одну комнату…

— И я гуляю. Постоим вместе? — Гарсиласо укутали в тепло, похоже, мужчина расстался со своим плащом. Всё равно ему сейчас жарко. Следовало скинуть плащ в снег, но Гарсиласо проявил слабость — слишком замёрз. — Так тебя можно звать Гарс, верно?

— Для вас я Гарсиласо Рекенья, — от злости он забыл прикусить язык. Гарсиласо втянул воздух через зубы, в горле защипало. Может, этот мастер не заметил? Откуда бродяге знать эскарлотских правителей?

— Гарсиласо… — протянул мужчина, отчего захотелось заставить его сейчас же выплюнуть имя. — Тебе подходит.

Гарсиласо сжал губы, чтобы снова не сболтнуть лишнего. Донмигель бы сейчас неодобрительно щёлкал клювом. Проходимец мог украсть его у тётушки и отвезти в Эскарлоту в надежде на звон золота. Гарсиласо осторожно выглянул из складок плаща, но мужчина не собирался его хватать. Он переминался с ноги на ногу и дышал в ладони. Гарсиласо задрал голову, какой же этот бродяга высокий, а ещё худой. Пожалуй, от такого он сумеет защититься, ведь оружия у мужчины не было.

— Вижу, ты северянин, раз можешь вот так гулять… А я, знаешь, три года провёл под палящим солнцем. Может, мы уже нагулялись?

Гарсиласо только кивнул, если бы он сказал хотя бы «да», зубы бы предательски клацнули от холода. То, что бродяга не из этих мест, выдавал только его загар, будто сейчас была середина лета. Эскарлотского. Может быть, его земляк? Но нет, мужчина слишком чисто говорил на блицард. А ещё он только улыбнулся и спустил Гарсиласо с лошади, когда тот предупредил: «но ми тогис» — «не прикасайся ко мне».

Решив, что северянин не метнётся к трещащему поленьями очагу, Гарсиласо как мог пренебрежительно скинул на широкую лавку плащ с покрывалом и, сев рядом, будто случайно вытянул к огню озябшие в сапогах ноги. Его била дрожь, но может этот дурак-бродяга не заметит?

— Смотри-ка, уже растопили очаг. Скоро мы с тобой сможем заказать завтрак. — Похоже, бродягу это радовало, хотя за ужином он не хвастался хорошим аппетитом. Как и Гарсиласо, он смотрел на блицардскую еду с тоской, но, кажется, был голоден, потому что съел почти всю тарелку похожих на слизь зеленоватых овощей с овечьими потрохами. Гарсиласо же урчал животом, но так и не смог заставить себя взять в рот то, что тётушка назвала «желудком овечки».

— Тётушка хорошо вам заплатила, раз у вас есть деньги на завтрак? — Гарсиласо всмотрелся в пляшущие огненные язычки. В памяти возродились крики и стоны, от которых он сперва здорово испугался за тётушку. А потом ноги унесли его в снег, только бы не слышать.

— Заплатила?

— Да. Вы же лекарь. — Удивляясь себе самому, Гарсиласо с силой сжал край скамьи, с ещё большим старанием уставился в огонь. Там, за огненной пляской, водили хоровод тени. Тени всегда беснуются там, где творится грех, это Отверженный пускает их погулять. — Я слышал, как вы лечили госпожу Хенрику. Ведь вы лечили?

Бродяга молчал. Злость щёлкнула где-то в висках. Гарсиласо с шумом выдохнул воздух. Откуда это? Почему он злится?

— Потому что только для лечения вы могли зайти в спальню моей тётушки, знатной дамы из великого, древнего рода. — Гарсиласо не выдержал и повернулся к проглотившему язык похитителю тётушкиной чести. Оказалось, тот смотрел на него не отрываясь, чуть склонив набок косматую, темноволосую голову. На вытянутом лице особенно выделялись глаза, грустные, с морщинами вокруг и скорбной темнотой во внутренних уголках. Даже кончик носа виновато повис.

— Знаешь… у твоей тётушки болит душа, — наконец прошептал мужчина. — Не кори её за это.

— Я корю не тётушку, а вас. — Гарсиласо нахмурился. — Лекарь. И я могу защитить её и её честь.

Мужчина поднял брови, смерил Гарсиласо удивлённым взглядом, отчего тот выпрямил спину и скрестил руки на груди.

— Я старше, чем кажусь.

— Вот как? И сколько же тебе веков?

Гарсиласо поджал губы, нахала следовало проучить, но не вызывать же его на дуэль. Утром они с тётушкой уедут отсюда, и этого прилипалу оставят здесь. Он им не нужен, Гарсиласо и сам защитит их!

— Я знаю двух людей, которые выглядят намного моложе своих лет, но никто из них не выбирал облик ребёнка. — Инструмент в руках нахала звякнул от неосторожных движений, когда тот зачем-то наклонился к Гарсиласо. — Так сколько? На вид тебе не больше десяти.

— Мне одиннадцать.

— Веков?

— Лет!

— О! Значит, я обознался, и ты не из этих…

— Из кого?

— Не к чему маленькому прин… мальчику знать эти жуткие истории.

Мужчина виновато улыбнулся и занялся инструментом, бережно извлекая его из мягкой ткани. Решил ударить по голове? Оглушить? А тётушка? Что, если там, в комнатах наверху, ей действительно плохо? Что, если те крики действительно были не тем, что пищали фрейлины под Райнеро… Гарсиласо похолодел.

— Э-эй, Гарсиласо? Всё в порядке?

— Я могу убить. У меня есть кинжал. — Он осторожно отодвинулся от проходимца. Наёмника.

— Кого убить? — Мужчина убрал свою доску со струнами с колен, непонимающе нахмурился.

— Вас! — Гарсиласо вскочил со скамьи, не придумав ничего лучше, схватил инструмент за гриф и выставил перед собой, как клинок.

— Эй, поросёнок, оставь цитру в покое! — Негодяй вздумал схватить его, но Гарсиласо увернулся, отпрыгнул назад. В спину дохнуло теплом.

— Это вы оставьте нас в покое. — Цитра в руках жалобно звякнула. Тяжёлая. Гарсиласо чувствовал струны под ладонью. — Мы с тётушкой уже отбились от троих наёмников, и одного заколол я. — Гарсиласо попятился. — Если вы навредили тётушке…

Договорить он не успел, что-то покатилось под ногами, пол убежал из-под ног, испуг, жар ужалил в спину. Очаг! Гарсиласо вскрикнул, когда что-то рвануло его, не дав упасть в огонь. Закричала цитра, испуганно воскликнули над ухом про какие-то цветы…

— … жареный поросёнок? Твоя тётушка очень огорчится. — Пахло палёной тканью. Сердце бешено билось в ушах, Гарсиласо стало жарко, будто он только что гулял в полдень августа. — Ну-ну, испугался? Я тоже испугался, знаешь, это неприятно, когда тебя хотят убить. А у бедной цитры вообще вся жизнь перед глазами пронеслась.

Гарсиласо нервно хохотнул. Он всё ещё не мог отдышаться от испуга, но уже понял, что бродяга не дал ему свалиться в огонь и теперь сидит с ним на полу перед очагом, крепко прижимая к себе.

— Я не вредил твоей тётушке, клянусь. То, что ты слышал… приятно, сам узнаешь. И, цветы шалфейницы, я не наёмник! Я лекарь. Мастер Квентин. Из оружия у меня разве что скальпель, но им не убивают, а лечат.

— И цитра. Ею можно больно ударить.

— Хм… пожалуй, да, но боюсь, бедняжка этого не переживёт.

Мастер Квентин помог Гарсиласо подняться, усадил на скамью. Манжета сорочки Гарсиласо чернела, опаленная огнём. Надо её срезать, чтобы тётушка не заметила. Мастер Квентин сидел рядом и заботливо осматривал свою цитру, утешая, гладил по корпусу.

— Вы обращаетесь с ней, как музыкант, а не как лекарь.

— А лекарь не может быть музыкантом? За свою долгую полувековую жизнь я побывал в шкуре многих… — Гарсиласо едва уловил движение длинных, красноватых пальцев. У лекаря они могли быть только такими — аккуратными, чуткими. Замурлыкала музыка, мягкие переливы, но от них необъяснимо захотелось прижаться к кому-то или хотя бы спрятаться под покрывалом. От них что-то беспокойно дрожало в груди. Голос мастера Квентина оказался чистым, шепчущим, но от слов его песни тени от огня очага будто заплясали ещё яростней. Он пел, прикрыв глаза, пальцы оглаживали струну за струной, то успокаивая, то снова тревожа. Цитра пела вместе с ним, и Гарсиласо слышал, что поют они не простую песенку.

Спи, меж сонных холмов

Прикорнула луна.

Так бледна, так мутна.

Ночи плотный покров

Тяжело нас накрыл,

Укротил, примирил.

Ах, до сна ли тебе?

Ты у грёзы в плену.

Как тебя я верну?

В этой горькой борьбе

Я давно поражен.

На вину осуждён.

Спи, закутавшись в тени.

Хоть покров нехорош —

Ну и что ж, ну и что ж.

Кровь течёт ли по венам?

Почернели сердца.

Так дождёмся конца?

Ах, до сна ли тебе?

Ты у грёзы в плену,

Как тебя я верну?

В этой горькой борьбе

Я опять поражён.

Сам недугом сражён,

Ах, сражён я, сражён.

(Незадачливый я лекарь…).

Цитра всхлипнула в последний раз и затихла под мягким движением пальцев. Гарсиласо затаил дыхание, не в силах отвести взгляд от мастера Квентина. Нет, это была не просто песня.

— Мастер Квентин, — осмелившись, шепнул Гарсиласо, — эта песня плохая. Вы потревожите Луноокую…

— Это только колыбельная, малыш. — Мастер Квентин улыбнулся. Слишком фальшиво, ведь Гарсиласо видел, сколько боли было на его лице, когда он пел.

— Колыбельная для вечного сна. — Гарсиласо подавил вздох, обхватил себя за плечи. — Есть другая, о брате и его умирающей сестре. Но в этой… вы знали её, да? Ту, которая в плену дрёмы? Мёртвые не просыпаются.

Белое, равнодушное лицо госпожи Дианы, она будто спит, но ресницы сомкнулись навек, они больше не вздрогнут. Перекошенные лица наёмников в крови, распахнутые глаза больше никогда ничего не увидят. Они приходили к Гарсиласо почти каждую ночь, убитые наёмники, которым теперь не страшен кинжал.

— Я не хотел тебя напугать. Пойдём в твою комнату, сейчас тут забегают слуги.

Мастер Квентин снова мягко сжал плечо Гарсиласо, но на этот раз тот позволил увести себя, уложить в кровать, укутать в одеяло. Мокрое от снега покрывало мастер Квентин оставил на сундуке и пошёл к двери, но Гарсиласо окликнул его.

— Расскажите мне. Она, в плену сна, она же та, что выглядит молодо, но живёт очень долго?

— Хватит тебе историй, Гарсиласо. Это только сказка. — Мастер Квентин попытался улыбнуться, махнул рукой.

— Нет! Вы ей пели! Когда были музыкантом… так? — Гарсиласо выбрался из-под одеяла, сел в постели.

— Любопытство губит маленьких деточек. — Мастер Квентин взялся за дверную ручку.

— Меня сгубит не любопытство, а кинжал брата. Пожалуйста, останьтесь…

Мастер Квентин обернулся, как-то странно посмотрел на Гарсиласо, но вернулся, сел на краешек кровати. Цитру он пристроил рядом, укутанная в ткань, она, похоже, отдыхала. Гарсиласо бросил взгляд на кровать у стены напротив, разостланную, но пустующую. Тётушка осталась спать у мастера Квентина, в смежной комнатке. За маленьким окном ещё царила высвеченная снегом темнота.

— Ты боишься оставаться один, так? — Мастер Квентин вгляделся в глаза Гарсиласо, пришлось их отвести.

— На стенах слишком много теней. — Он сглотнул. Их всегда было много. Донмигель играл с ним в театр теней, что было грешно и строжайше запрещено Церковью, но маленький Салисьо совсем не боялся. И только когда Райнеро стал кошмаром Гарсиласо, тени повадились принимать его облик, пугать. Гарсиласо приходилось просить тётушку быть с ним, пока он не уснёт.

— Это не те тени. Они не страшные, малыш. — Мастер Квентин скрестил пальцы в замок.

— Что значит «не те»? Я не боюсь. Расскажите мне.

— Нет, тебе это знать не к чему. Я посижу с тобой, пока ты не уснёшь.

Мастер Квентин снова укутал Гарсиласо в одеяло, зачем-то всмотрелся в его лицо, дотронулся до лба, покачал головой.

— Маленьким северянам вредно гулять на морозе.

— Я не северянин. И я не боюсь теней. Расскажите мне, пожалуйста. — Гарсиласо закусил нижнюю губу. Мастер Квентин вздохнул, потёр запястья, посмотрел по сторонам, будто надеялся увидеть что-то новое в маленькой комнатушке.

— Ты слышал о Карлате? — вдруг спросил он.

— Край, в котором мор унёс жизни всех жителей. — Гарсиласо кивнул сам себе, Донмигель рассказывал ему обо всех ближайших землях, а Карлат лежал рядом с их врагом — Блаутуром. Эскарлота никогда не имела с Карлатом какой-либо связи, наоборот, осуждала этот край за то, что его последняя правительница очерняла святых.

— Мор… А теперь слушай. — Мастер Квентин тяжело вздохнул, сгорбился, как под гнётом страшной тайны. — При дворе королевы Илэйн Тиоли какое-то время жил Лийгарий Кетах.

— Это она умерла в колыбельной? А Лийгарий — это вы?

Мастер Квентин покачал головой, поджал губы, явно подбирая слова.

— Она не умерла, Гарсиласо. — Он замер, почти затаил дыхание, как делал, когда Донмиель рассказывал страшные сказки. — Она жива, и она не стареет. Хотя мне бы и хотелось обратного… — голос мастера Квентина вдруг осип, он прокашлялся. — Когда-то Илэйн была действительно доброй королевой, её называли Хранительницей, потому что у неё был дар. Она могла забирать у людей их боль. Одно прикосновение, и уходил жар, переставала болеть рана… Вот так. — Мастер Квентин положил ладонь на лоб Гарсиласо, улыбнулся. — Ох, жареный поросёнок, я не Илэйн, и сбить твой жар так не сумею. Чувствую, нам придётся здесь задержаться, если ты заболеешь.

— Я не болен. Что случилось с королевой? Если она могла вылечить любую хворь, почему Карлат погиб?

— Дело в том, что она не могла. — Мастер Квентин уложил Гарсиласо на подушку, укрыл до подбородка. — Она только забирала боль, лечили же людей мы, лекари.

Гарсиласо отстранил колючий край одеяла. Теперь он понимал, чем прогневила королева Карлата Церковь, ведь она являла то, что могло быть и чудом, деянием святой, и колдовством, за которое вешали и сжигали на кострах.

— Илэйн считала, этот дар у неё от Луноокой, хозяйки Залунного Края. Ты люцеанин, так? Не огорчишься, если в моей истории Луноокая потеснит Пресвятую Деву?

При жизни Дева и Кайя — Луноокая — шли и творили свои чудеса рука об руку. Вот только Дева согревала всех теплом и чудесничала по велению Всевечного, вокруг Кайи же царила смерть, ведь её даром было облегчать страдания умирающим. Дева — солнце, Кайя м луна. Гарсиласо молча достал из-под сорочки цепочку с лунным диском прюммеан. Тётушка позаботилась даже об этом, и в стране святого Прюмме Гарсиласо носил знак Луноокой вместо солнышка Пречистой. Мастер Квентин кивнул ему, устало опёрся спиной о стену.

— Лийгарий был главным лекарем при ней. Но вот в Карлат пришёл мор, от которого не было лекарства. За считанные дни умерло столько людей, что лекари не успевали жечь погребальные костры. Королева не смогла этого вынести, она была не в силах помочь подданным, лекари не могли их вылечить, и теперь она не просто забирала их боль, её прикосновение приносило им смерть без мучений.

— Как у Луноокой, — вздохнул Гарсиласо. Люцеане молились Пречистой Деве, имя же Кайи и произносить лишний раз было непринято. Она хозяйка Залунного Края, там живёт Отверженный, туда попадают тени умерших, много грешивших при жизни, и остаются там во тьме и холоде. Гарсиласо поёжился, его била дрожь, лба будто касалась холодная узкая ладонь королевы Илэйн.

— Верно, как у Луноокой. И когда королева сошла с ума от горя, именно Луноокой она назвала себя. Ты знаешь о дне, когда луна окрасилась красным?

— Когда убили Кайю и она стала Луноокой?

— Да. В Карлате этот день был праздником, День Алой Луны. — Мастер Квентин зачем-то посмотрел на свои руки, но будто не видел их. Он погрузился в воспоминания, Гарсиласо уже нисколько не сомневался, что он и был тем лекарем по имени Лийгарий. — Каждый год королева Илэйн устраивала ярмарку для всех жителей Карлата. На большой лесной поляне под городом возводили цветные шатры, показывали фокусы и представления, славившие деяния Луноокой при жизни, раздавали сласти и игрушки. И самое главное, всех жителей королева угощала красными яблоками, символом алой луны. И в год, когда разразился мор, королева всё равно устроила свою ярмарку…

Мастер Квентин замолчал. Он смотрел сквозь свои ладони, Гарсиласо осторожно перевёл дух.

— А что случилось на ярмарке?

Мастер Квентин вздохнул, повернулся к Гарсиласо.

— Случилось… Когда у королевы Илэйн помутился рассудок и она поняла, что не сможет вернуть к жизни умерших подданных, она решила, что смерть — это благо. Только в смерти её карлатцы не узнают боли и мучений. Лийгарий был на той ярмарке, в тот год город был закрыт из-за мора, а жителей осталось так мало, что они легко поместились во внутреннем дворе замка Илэйн. Люди шли на праздник неохотно, их тяготило горе, они боялись заболеть, хотя хворь уже утихла, но они всё равно пришли, потому что помнили, каким весёлым был этот праздник раньше. — Взгляд мастера Квентина потемнел, ещё явственнее Гарсиласо увидел на нём скорбь. Стало страшно, тени в комнате будто вытянулись, но лекарь этого не замечал. — И вот когда люди зашли во двор и за ними закрыли ворота, Илэйн совершила то, что считала благом. Один за другим карлатцы начали падать замертво. Глупый Лийгарий смотрел на это и не сразу понял, что происходит… а люди умирали. Один за другим, женщины, дети… Мужчин на празднике было очень мало, они не пришли. — Мастер Квентин почти шептал, его голос дрожал. Гарсиласо набрался смелости, сел в кровати, коснулся его руки. Он вздрогнул, нервно погладил Гарсиласо по плечу, уложил назад.

— Илэйн избавляла их от страданий жизни… и освобождала их тени. Королева, назвавшая себя Луноокой, решила устроить в Карлате собственный Залунный Край, где её подданным будет хорошо, где они больше никогда не узнают мук жизни. Все они становились тенями.

— Но как… нельзя так убить… она же не могла быть Луноокой… — Гарсиласо испугался собственного шепота, слишком громкого для сгустившихся в комнате теней. Тень — это душа, после смерти человека она отправляется в Залунный Край и, если она грешна, остаётся там, если же праведна — уходит в Солнечное Царство. Гарсиласо знал это всегда. Ему бы очень хотелось услышать, что рассказанное мастером Квентином — просто страшная сказка. Но Гарсиласо понимал, это не так. Такая правда пугала, но оставалась правдой.

— Илэйн была чем-то другим, Гарсиласо. У неё как у Луноокой был дар, который стал ей проклятьем… — Мастер Квентин сжал его руку поверх одеяла. — А тени… Они так и живут в Карлате. Если забрать у человека тень, она вытянет из него жизнь, заберёт её, чтобы самой стать живой. Это и сделала Илэйн.

— А что было с вами? Вашу тень она не тронула…

— Она слишком любила Лийгария. К тому же, он не заслужил вечную жизнь тенью, свободной от мук и боли. — Мастер Квентин положил ладонь на лоб Гарсиласо, тот вздрогнул и зажмурился. — Я слишком испугал тебя, малыш. Ты не должен бояться, знаешь, почему?

Гарсиласо приоткрыл глаза. Мастер Квентин улыбнулся, снова неискренне, но Гарсиласо сделал вид, что не заметил. Лекарь поднялся, завозился у стула рядом с кроватью, и комнату осветили две свечи, разгоняя мрак теней. Гарсиласо сощурился, потряс головой, что-то было неправильно в мигании этого света, в тенях, которые появились от двух огоньков, чего-то не хватало…

— Но как понять, какие тени опасны, а какие нет? — Гарсиласо поднес к стене ладонь. Появившаяся тень повторяла каждое движение пальцев. Трудно представить, что она может заплясать сама и даже напасть. — Она меня слушается.

— И будет слушаться. Тень, которая убила хозяина, открывает глаза. Они белые, сияют, как две луны. Все страшные тени в Карлате, Гарсиласо. Тебе нечего бояться. Оторвать от тебя тень можно только колдовством, и вот тогда она нападет… Не из злого умысла, тень лишь хочет забрать душу, увести её в Залунный Край.

— Когда умерла мама, я не видел, как тень забирает ее душу.

— Это видно, только если тень отрывают намеренно. Без неё даже можно жить… Пока она не найдет тебя, разумеется. — Мастер Квентин покачал головой и снова присел рядом. — Колдовство, которым королева Илэйн удерживает тени, мне неведомо. Как и то, можно ли их отпустить …

— Должно быть, им здесь страшно. Ведь тени добрых людей наверняка не хотели бы убивать своих хозяев. — Гарсиласо зевнул. Все это походило на одну из страшных сказок, которые наводили ужас, но только пока не забрезжит рассвет.

— Может, ты и прав, — мастер Квентин улыбнулся. На этот раз его голос звучал мягко, успокаивающе, уверенно. — Все страшные тени в Карлате, малыш. Тебе нужно поспать, я побуду с тобой. Тебе нечего бояться, я обещаю.

2

Тень послушно повторила за Гарсиласо движение: подняла руку, опустила, неловко шагнула вперёд. Вокруг был охваченный сумерками незнакомый внутренний двор, замок утопал в клубах сизого тумана. На миг лба коснулось что-то прохладное, как ладонь, когда голова охвачена жаром. Бледное, усталое лицо с большими невероятно светлыми глазами и слабой, но доброй улыбкой. «Славься, Илэйн Хранительница!» — будто эхом донеслось до Гарсиласо, но стоило моргнуть, как видение пропало.

Гарсиласо огляделся, вокруг не было никого, только… В испуге он отпрянул, едва не упал на спину. Прямо рядом с ним, накрытый широким плащом, на боку лежал бездыханный человек. Его тень, почти чёрная, плотная, как скорбная вуаль, медленно воспарила над телом, подобно хищнику, что оставляет обглоданную добычу, увидев новую жертву. Тень подняла на Гарсиласо открытые глаза, из них лился холодный лунный свет. Она поглотила душу! Но ведь это не тень Гарсиласо, почему она хочет напасть на него? Не закричать, не шелохнуться. Гарсиласо попробовал вздохнуть, но даже это ему не далось — грудь будто сдавило, горло обдало огнём. Тень вытянулась в полный рост, сделала к нему шаг, обретая знакомые, пугающие черты. От неё исходил слабый, почти невидимый дым. Гарсиласо различил контуры кудрей, широкие скулы. «Малявка» — изогнулись в усмешке губы. Гарсиласо никто не держал, но хотелось затопать ногами, закричать, вырваться из охватившего его ледяного ужаса. Он прирос к покрытым мхом и жухлой травой камням и лишь беззвучно шевелил губами, а тень брата уже протягивала к нему полупрозрачные, цепкие руки. Не сбежать, не скрыться, Райнеро достанет его, даже если погибнет сам!

— Никогда не играйся с такими тенями, даже во сне.

Неизвестно откуда пришедший мужчина дотронулся до широких, морщинистых полей своей шляпы. Он уверенно прошёл рядом с Гарсиласо, разглядывая из-под головного убора внутренний двор так, будто считался его хозяином, но давно тут не бывал. Заметив тело Райнеро, незнакомец недовольно тронул его мыском сапога, заставляя перевернуться на спину. Гарсиласо хотел остановить его, но только зажал рот рукой. Тень брата почти касалась его пальцами.

— Кто это? — незнакомец спрашивал с неподдельным интересом, будто увидел диковинку. Пришлось зажмуриться, чтобы не смотреть, как тень Райнеро положила бестелесную чёрную ладонь на его горло.

— Мой брат, — отнял Гарсиласо руки ото рта. Губы тот час залепило что-то вязкое.

Мужчина прицокнул языком.

— Он на самом деле мёртв?

Гарсиласо смог лишь покачать головой, открыть глаза казалось невозможным.

Раздался звонкий щелчок, лоб обдало чем-то прохладным, так бывает, когда лежишь лицом в подушку, а потом отнимаешь его, чтобы вдохнуть воздух. Гарсиласо распахнул глаза. Тень Райнеро никуда не исчезла, но она больше не пыталась приблизиться и стелилась по земле.

— Хочешь, чтобы он умер на самом деле, не только во сне? — мужчина легко усмехнулся, блеснули из-под шляпы белые зубы.

— Нет! — Гарсиласо попятился от чужака, встал так, чтобы тело Райнеро оказалось у него за спиной. У брата не было видимых ран, но отчего-то Гарсиласо не сомневался, тот жив, смерть просто не могла забрать его, потому что… это был Райнеро. Это он отнимал жизни, а не у него.

— Тогда гони её, — незнакомец указал шляпой на снова поднимающуюся от земли тень. Длинный плащ до земли скрывал не скрывал, что тот очень высоко и длинноног.

— Но я не могу… — Ужас возвращался, тень брата угрожающе выгнула спину, сияющие белым глаза сузились до щёлочек-полумесяцев. — Райнеро, проснись, пожалуйста…

— Глупости, — мужчина фыркнул, отодвинул шляпу, открывая красивое лицо. — Смотри! — хищно прозвучал щелчок. Гарсиласо ни у кого не видел таких худых, длинных пальцев. — Да на тень смотри!

Тень Райнеро снова пригнулась к земле, почему, Гарсиласо не понимал. Незнакомец щёлкнул пальцами второй раз. Жухлая трава на чёрных, закоптелых камнях вокруг тени вспыхнула пламенем, заключила её в кольцо. Гарсиласо вскрикнул, огонь взметнулся вверх, алые языки вились едва ли не выше мужчины в измятой шляпе. Огонь гудел по-настоящему от него исходил жар, в нос бил запах гари. В синее от сумерек небо поднялся плотный, чёрный столб дыма.

— Твоя очередь. Щёлкни, чтобы огонь погас.

Гарсиласо потёр липкие, мокрые от холодного пота пальцы. Большой и средний едва попадали друг по другу, от жалкого всхлипа щелчка огонь, казалось, только захохотал.

— Это твой сон, не мой. — Мужчина наклонился к Гарсиласо, так что тот увидел светлые, блеснувшие серебром глаза. Губы под аккуратными тонкими усиками снова изогнулись в полуулыбке, но не насмешливой — доброй. — Управляй им. Просто представь, что огня нет.

Гарсиласо послушно вообразил камни двора такими, какими они были раньше. Серые булыжники с прожилками мха и высохшей травой. Нет, не серые, они измазаны сажей, будто на них уже плясал огонь, но давно потух… Крепко сжала плечо прохладная ладонь колдуна, звонко щёлкнули пальцы, так что кожу легко ожгло от трения. Огонь погас, только черный, слишком плотный дым медленно растворялся в сумеречном небе, закрывая собой первые звёзды. Гарсиласо повертел головой, но ни тела Райнеро, ни его тени поблизости не оказалось. Так вот, как отпустить тень в Залунный Край. Надо рассказать мастеру Квентину, только бы не забыть, когда придется просыпаться.

— Видишь, как всё это просто, — чужак улыбался, оголяя зубы. Почему-то это не пугало.

Поднялся ветер. Плащ незнакомца влажно хлопнул, до Гарсиласо донёсся сладкий, знакомый запах, но откуда? Ответ был перед носом: мужчина держал в ладони зелёную, покрытую золотистой росписью чашку. Гарсиласо осторожно взял её, руки приняли гладкое, нагревшееся от напитка дерево. До самых краёв чашку наполнял шоколад. Над ней вился пар, от запаха Гарсиласо сглотнул слюнки.

— А почему тень испугалась огня? Так можно прогнать любую тень? — опомнился Гарсиласо, но незнакомец только направил чашку к его губам.

— Только если она не твоя. Отведай пока моего лакомства, оно вкуснее травяных отваров. — Эта улыбка очаровывала, околдовывала. Чужак снова надвинул широкие поля шляпы на глаза и запахнулся в плащ. — Мы, может, ещё свидимся.

Глава 6

Эскарлота

Валентинунья. Кармона

1

Принц Рекенья, герцог Валентинунья, маркиз Тальего и граф Авейро смял письмо из слёзных стихов драматика, перехватил перо как положено и взял чистый лист, но уже не бумаги — веллума. Письму, быть может, предстояло пережить века. Но прежде всего оно должно было угодить изящному вкусу и не в меру крутому нраву того, кому предназначалось. Лимонно-жёлтый, из кожи нерождённого телёнка, ласкающий кончики пальцев, веллум взывал к учтивости, лёгкой грусти и толике развязности, какие возможны между людьми, которым бы стоило родиться в одной семье, прийти в этот миротцом и сыном.

Сиджизмондо Джудиччи, обладатель тех самых крутого нрава и тонкого вкуса, угадывал в Райнеро Рекенья себя в молодости и с отеческой снисходительностью спускал ему с рук такое, за что иные поплатились бы головой. Райнерито же, одомашненный Бык в хозяйстве дома Рекенья, восхищался Сиджизмондо, диким Буйволом на земле Вольпефорре. Полуразбойник-полусолдат, Джудиччи самовольно присвоил себе титул великого герцога и долгие годы объединял в герцогство островную республику Вольпефорре. Бедняжка изнывала от мещанской наглости пополанов и самодурства нобилей. Два с лишним года назад принц Рекенья ездил к герцогу с миссией. Джудиччи охотно менял дочь на вооружённые отряды из армии Эскарлоты. Он не скрывал, что желал бы заполучить в зятья Райнерито, но с помощью Сезара тот увернулся и подсунул младшего брата. Принцесса Джудиччи, по мужу маркиза Дория, должна была прибыть к дому Рекенья этой весной и воссоединиться со своим молодым мужем Гарсиласо. Предстояло известить герцога о смерти его зятя, маркиза Дория, упомянув прежде о смерти королевской четы Эскарлоты, после чего выразить досаду и сожаления, что эти горестные события не позволяют принцу Рекенья ни лично, ни через доверенное лицо присутствовать на коронации Сиджизмондо Джудиччи королём Вольпефорре. Траур в королевском доме Эскарлоты бил по Джудиччи — ведь тот терял и родство с Рекенья, и демонстрацию дружбы с влиятельной на Полукруге страной. Одной Пречистой Деве было ведомо, смягчат ли особые отношения Быка и Буйвола понесённый урон и обиду, или же недавний союзник объявит их недругами.

Чуть не проделав пером дырку в дорогостоящем веллуме, принц Рекенья, герцог Валентинунья, маркиз Тальего и граф Авейро вздохнул, запасся чернилами и напористым, размашистым почерком начал выводить строки, вкладывая в них учтивость, лёгкую грусть и толику сыновьей развязности. Сиджизмондо Джудиччи не должен заподозрить подмены.

Он работал, пока не сошла на город и не зашумела зимним солёным дождём тьма. Ливень бил в окна дворца Валенто, настукивая ритм совсем иного, стихотворного и устного текста.

Дождь заливает город,

Древний, престольный город,

Вечность осиротевший

Без истинного короля.

Ветер примчался в город

С каменных склонов Грорэ.

Он выдувает песню,

И мертвеет земля.

Поставив точку лишь в конце третьего листа веллума, его высочество почесал пером кончик носа. Нос был совершенно прям, средней длины и ни под каким углом и светом не походил на наследие рода Яльте. И он пришёл в себя, развоплотился в Сезара ви Котронэ — камергера, друга и лицедея. Судя по верноподданническим, благостным и даже восторженным лицам горожан Кармоны *, лицедея великого. Райнеро бы следовало обидеться. Подопечные, обязанные ему жизнью вполне сносной, не упомнили правителя в лицо и счастливо приветили самозванца. Для них он был на своём законном месте. Однако, если бы каждая зима в Валентинунья не разыгрывалась разгулом стихии, можно было бы подумать — это сама природа восстала против авантюриста. От ветра, гнавшего с моря шквальные дожди, гнулись деревья, гудели крыши, бежала по замощённым улицам вода. Но за ночь этот ветер сменялся другим, тёплым, что жил на той стороне пролива. В присутствии гостя из Вольпефорре даже собирались распускаться цветы. Но он не гостил подолгу, ветра менялись обратно, и в Валентинунья снова расходилась стихия. Как сегодня.

Солнце забыло город,

Светлопрестольный город.

Рассвет ли, закат ли — где вы?

Солнце в вуали-туче.

Луна забредает в город,

Цвет гнили, могильный холод,

И нет здесь дурнее гостя,

Кому белый свет наскучил?

Дар драматика олицетворял принца-изгнанника с солнцем, а самозванца — с луной. Дворец Валенто едва ли позволил Сезару вообразить себя хозяином. Казалось, из-за него Валенто погрузился в поистине лунный мрак. Гладкие каменные стены больше не затмевали сиянием солнце, аркада галерей сужалась от арки к арке, желая сдавить, не пустить дальше, мозаика размыкалась у него под шагами, выбивая из равновесия, лишая опоры. Лимонные деревья в патио, нагие, удручённые, и те не надеялись на весну. Пожалуй, Сезар бы предпочёл, чтобы Валенто и дальше прикидывался двойником палаццо Пьядже, резиденции Сиджизмондо Джудичии. Лучше бы самозванцу и впредь мерещились ожившие статуи, кинжалы из-за угла и босоногие, одетые лишь в мрачновременные хитоны принцессы Джудиччи.

Однако хуже всего самозванцу приходилось в покоях принца. Нет, сюрпризом было не то, что тот содержал для своих мимолётных девиц целую гардеробную, из которой они уносили домой столько нарядов и украшений, сколько могли. Будучи камергером, Сезар следил за порядком в ней. Играя принца, не оставлял любовниц без подарков. Но он не знал, не имел права знать, что Райнерито хранит куклу своей рано умершей сестры, первую шпагу, свои стихи, переплетённые им самим, ранние сонеты Сезара. Самым же большим, неловким откровением стала дверца в молельню, спрятанная за тапестри на диво благопристойным. Сезар заглянул внутрь только раз. С фрески во всю стену на него кротко посмотрела златовласка, облачённая в тунику выше колен. Были времена, когда Блозианка носила земные одежды и походила на женщину не меньше, чем на святую. Сезар не переставал удивляться, как в Райнеро уживались высокая отчаянная любовь к Деве и другие… качества.

Где ты, король? Твой город,

То древний, то юный город

Занял чужак в короне,

Вечность твоей по крови.

Ай, пропадает город!

Это ль, король, не повод?

С солнцем ты, как с невестой,

Вставай наконец-то вровень!

Внутри словно раскололо молнией статую, скрытую под чужой личиной. Сезар изламывал перо на части, пинал ножку стола, извивался в кресле. Осколки вонзались в изнанку плоти, напирали, тщились пробиться наружу. Да, рвануть бы из самого себя! Рвануть бы прочь — вольным, лёгким, ничьим! Он покричал в потолок, пробитый квадратами кессонов, сквозь такой у него на глазах когда-то вылетел на волю дух. Надрывный и всё равно тихий, крик пугал, и Сезар сменил его стоном в кулак. Осколки внутри него опали на дно души и собирались лежать тихо-тихо. До следующего раза.

Сезар выдохнул, уронил взгляд на стопку чистой бумаги. Сегодня можно. Он напишет. Позволит сердцу плакать для той, которой не страшно доверить эту тайну и многие другие.

Новое перо порхало по листку бабочкой, слог был цветист, словно пыльца её крыльев. Всего несколько личных строк, не больше страницы, он заслужил, он выстрадал! Увлекшись, Сезар не услышал прихода слуги — понял только по стуку. Слуга осторожно спросил, всё ли с графом ви Котронэ в порядке, затем принялся докладывать о визитёре у чёрного хода. Так Сезар понял две вещи: слуги Валенто не просто состоят с ним в сговоре ради принца, но и сочувствуют как Сезару ви Котронэ, не обвиняя в перехвате у Райнеро власти; просит крова эскарлотец, приехавший в карете и с тремя конными сопровождающими. Представляться отказывается, лицо скрывает под капюшоном. Велев накрыть к ужину в Малой столовой, Сезар выпрыгнул из кресла и поспешил из комнат вниз.

Пока он крался по лестнице к чёрному ходу, у него замирало дыхание, гремело раскатами сердце. Вдруг Райнерито?! Ну хотя бы Мигель! Если впрямь кто-то из этих двоих, Сезар наконец-то предстанет самим собой. Если же это чужак, придётся быстро входить в образ принца… Он остановился в нескольких ступенях от масляной лампы, подвешенной у подножия лестницы. Надежда не оправдалась. Незнакомец с волнистыми волосами и длинным, тонким носом, отдав слуге плащ, передёргивал плечами от холода и стряхивал с пристёгнутых рукавов колета капли дождя. Принц Рекенья слыл внимательным и заботливым к гостям, даже тем, которые не ведали, к кому постучались.

— И кого это непогода занесла под мою крышу? — окликнул пришлого «хозяин» и спустился к нему двумя прыжками.

*Кармона — столица герцогства Валентинунья.

2

Загадочный гость обогрелся у камина, рассмотрев орнамент из бычьих голов на его портале. С аппетитом отужинал томатным супом с чесноком и сладким перцем, тунцом с жареным луком и жарким из ягнятины, полюбовавшись при этом объезжающими быков нагими девицами на фресках. И теперь рассказывал о своём путешествии по всему Полукругу, уставившись на «принца» выпуклыми и полуприкрытыми глазами.

Имя своё нахал скрывал, отчего в голову лезла всякая чушь. В массиве эскарлотского фольклора было немало сюжетов о тенях, а то и лишённых теней и душ, но сохранивших плоть мертвецах, что являлись в дом своего убийцы и волокли его прямиком в Залунный Край.

Котронэ вытянул из-под рубашки солнышко Пречистой и перебирал в памяти тех несчастных, которых за принцем ему пришлось «прибирать». Сбрасывать в реку или канаву, выносить в мешке в переулок или даже подкладывать с запиской в зубах на чужое крыльцо. Но такого приметного покойника Сезар припомнить не мог.

Этот кабальеро, лет тридцати пяти-сорока, балансировал на грани уродства и трагической красоты. Не то изящный, не то попросту исхудалый, он прихрамывал на одну ногу, и из-за хромоты этой бросалось в глаза, что одно плечо у него выше другого. Гармонию пальцев на гладких руках ломали до безобразия кривые мизинцы. Красивый тонкий рот он открывал лишь слегка — и трапезничая, и разговаривая. Пожалуй, Котронэ бы запомнил мольбы о пощаде в такой медлительной, тягучей манере… Гость описывал, как в королевском зверинце Рокуса впервые увидел морское чудище с избытком бивней и ласт, и как слегка разочаровался коронацией нового короля Блицарда, лишённой колорита богов и варваров Тикты. Котронэ же ловил себя на том, что не просто слушает — успевает додумать за чудака предложение и дослушивает потом.

— … да, ваше высочество, вам непременно стоит… — «побывать там», кивнул сам себе Сезар. — побывать там. Подумать только, сколько свободного времени мы получаем, впав в немилость к… — к королю, что ли? — … к собственному старшему брату. Сначала я считал провинцию почти тюрьмой и винил в отросшем брюхе, но потом… — Сезар терялся, что потом, мертвец его подловил. — Вы, что же, так и не угадали, кто я, ваше высочество?

Котронэ охватило прегадкое чувство. Так бывало, когда зритель теряет веру в образ актёра, и спектакль движется к провалу, неотвратимо! А ты, горе-драматик, ловишь тревоги сердца и бешено ищешь взглядом, что упустил. Длинная тонкая переносица, не опознать, мимо. Щёки худые и гладко выбритые, но если представить их толще и усеять жёсткой, густой щетиной… Лёгкая полуулыбка, не соотнести, дальше! Аккуратно подстриженные чистые ногти неслышно постукивали по салфетке — но если бы они заплыли в жире пальцев-колбасок и гремели о чётки? Предпоследний штрих — добавить внушительности плечам, брюхо…

Из-под полуприкрытых век светилась зелень, что немного сбивало с толку. Зато Сезар вдруг понял, что упирается животом в столешницу и почти не моргает.

— Вы здорово отличаетесь от описаний, составленных о вас родственниками… — исправлять оплошность было поздно, поэтому пришлось наделить образ принца некоторым гротеском. Отныне его заинтересованность граничила с дурными манерами, а улыбка оголяла десны. — Мой дорогой и единственный дядюшка!

Не так уж Котронэ преувеличил, уподобляя гостя мертвецу, тени. Для королевского дома Эскарлоты Иньиго Рекенья был всё равно что мёртв. Будучи ещё принцами, Франциско и Иньиго поссорились из-за девицы, какой-то провинциалки, простушки, чуть ли не дочери корабельщика. Пожалуй, изгнание младшего брата из столицы стало одним из первых указов короновавшегося Франциско. Он сохранял за изгнанником титул герцога Лаванья и кое-какие земли в одноимённой области, но в содержании, причитающейся из королевской казны доле отказал. При короле Франциско было запрещено упоминать имя брата, звать его на любые торжества. Он бы, пожалуй, с удовольствием отлучил родича от церкви, так отчаянно тот грешил. Никогда не видевший дяди, Райнерито с жадностью ловил слухи о забытых молитвах, безудержных пирах, мироканских наложницах и даже юношах, и каждый раз смеялся — уж до этого грешника ему ещё далеко.

На вкус Сезара, сидевший перед ним гость не был равен своей скандальной славе. Искусство грешить напропалую плохо вязалось с такой флегматичностью. И всё же, этот «мертвец» заявился к порогу племянника. Зачем? Надеялся застать здесь настоящих, не нарисованных, нагих девиц верхом на быках, чтобы увенчать этим зрелищем свои впечатления от моржа и неправильного варвара?

— Я не бросаюсь к тебе с родственными объятиями — извини меня за это. — Иньиго Рекенья отставил в сторону хромую ногу и указал на неё с немалой иронией: — Разболелась на погоду. На удивление увечен для празднолюбца, да уж.

— Как мне, обвиняемому в тех же пороках, не понять родного дядюшку? — «Райнеро» поднял бокал с вином.

Иньиго направил бокал навстречу и улыбнулся — и то ли не рассчитал, то ли открылся, но вверху, слева от передних зубов зияла дыра. Очаровательно…

— Я не видел тебя прежде, — перестав улыбаться, вздохнул он над сдобным колечком в топлёном шоколаде. — Но привёз с собой дурную весть в первую же встречу. При всех пороках, какими наделил меня брат, я не могу злиться на него после его кончины.

— Мне, конечно, уже известно о моём сиротстве, — мрачно усмехнулся «принц Рекенья» и, как спохватившись, зажал в кулаке солнышко. — Да сияет для него вечный Девы Пречистой свет!

— Я приехал за тобой. Королевский дом в трауре. Эскарлота ждёт нового короля, а наследник словно бы сгинул.

— Я знаю и это.

Иньиго удержал нож и вилку в пиетре от выпечки на своей тарелке и наклонился вперёд, к «племяннику».

— Тебе тяжело принять это, одному нести бремя? — Полуприкрытые, малоподвижные ранее, эти глаза слишком уж рьяно вглядывались в лицо «Райнеро». Нужно было погуще напустить пряди… — Поедем вместе? Я подставлю тебе плечо, можешь даже опереться на то, что пониже.

— Мне тяжело возвращаться в родной дом, зная, что он пуст, — ответил он с неохотой.

Откинувшись на спинку кресла, Иньиго Рекенья отправил в рот лакомый кусок угощения и жуя спросил:

— Как, семейство Котронэ тоже пострадало?

Раньше всего Сезар отметил, что реплика была твёрдой и быстрой. Затем — что у королевского дядюшки широко раскрылся один глаз, прикрытый, видимо, чтобы утаить увечье второго. И наконец — что маску с него, слуги и горе-драматика, сорвало как кожу с лица. Крах всего. Крах спектакля. Всё равно что зритель засвистел и кинул на сцену гнилушку.

— Донна Морено так хвалила твою игру, — доверительно сообщил Иньиго Рекенья. — Я тоже хотел посмотреть.

— Вы её выпустили… — Что теперь с Клювом? Вдруг совсем скоро у него головы на плечах не станет? Вдруг её уже нет?!

— Разумеется. Прекрасная дама томится в темнице… Для мужчины нет более соблазнительной женщины чем та, что попала в беду.

— Ваша прекрасная дама хладнокровно зарезала маленького мальчика…

— Твой патрон ставит дурные спектакли. — Стеклянное око короля Франциско, рокот его речей, всё проигрывало его брату с прикрытым глазом и негромким, спокойным голосом. — Знаешь, кто сыграл малютку-принца? Кто за него погиб? Той ночью убили сына Розамунды, а кинжал вложили в руки матери. Отменная вышла бы трагедия, но сеньор Ита заигрался и забыл, что это жизнь. Так что, ты по-прежнему полагаешь, я держу под стражей не того?

Сезар отвернулся, стиснул между коленей вспотевшие руки. Беспринципность «патрона» не была дня него тайной уже лет десять, но такое! Такое… Эй-эй, спокойней. Клюв всё же дал слабину: чрезмерно привязался к Салисьо, не смог убить. Его, не другого! Малявка как знал, с кем подружиться, чтобы выжить. И сам «патрон» до сих пор жив. И дурной его спектакль только на руку узурпатору — младший принц выбыл, осталось уморить старшего…

— Я привёз тебе и вторую новость. — Рекенья сунул руку под салфетку. Какой ещё сюрприз у него заготовлен — метательный нож, стилет?! — Её ты услышишь впервые.

Сезар с облегчением выдохнул, когда дядюшка вынул всего-навсего зубочистку и заковырял ей в зубах.

— Я боюсь, что ты заигра-а-аешься и продолжишь играть Райнеро уже на тро-оне. Как бы ни порочил дом Рекенья я, твоя-я выходка была бы еще неприемлемей. Поэтому ты должен умереть за двои-их, умере-е-еть в обеих своих ипостасях.

— Умереть? Вы приехали ко мне… убийцей? У вас всего трое сопровождающих… — Котронэ подкинуло в кресле, он вскочил, глянул на вдавленные в сумрак двери. Сейчас сюда ворвутся люди Иньиго Рекенья, та троица, и слуги Валенто не преградят им дороги. Все служат новому королю, даже Клюв! А как бы иначе ему удалось сохранить на плечах свою хитрую голову?

— Мне, конечно, положена более пышная свита, но я не избалован. И кто сказал слово «убийство»? Игра-а-ай, Сезар ви Котронэ, делай то, что умеешь лучше всего. Готов спорить, ты зна-а-аешь, как вместе со своим принцем умереть понарошку. — Иньиго Рекенья жестом копьеметателя кинул в камергера зубочистку и мягко над ним посмеялся.

*Пиетра (эскарл.) — мера длины, равная приблизительно 2,5 см.

3

Кто дождь ему сейчас? Дождь видел, как по узкой горной дороге движется странная процессия — конный экипаж с гербами на дверцах кареты и два пеших, укутанных в плащи путника. Набери дождь силу, и конские копыта увязли бы в грязи, прекратили бы вращение колёса кареты, оступился бы хромой человек. Бежал бы спасённый. Дождь бы смыл его следы, плеснул преследователям в глаза и завесил беглеца влажной, непроглядной пеленой. Но дождь лил монотонно. Не разобрать, был ли он просто дождём, бесстрастным зрителем, или всё же потворствовал неблагому делу. Лишённый сегодня его соучастия, Сезар надеялся хотя бы на беспристрастность стихии.

Справа вполголоса и весьма грязно выругался Иньиго Рекенья. Прогулка вдоль обрыва, по змеящемуся под подошвами гравию, давалась хромуше тяжко. Он тяжело дышал, кривился, часто привставал на мыски сапог, высматривая свою троицу на козлах кареты, а после всего искоса бросал взгляды на Сезара. Уверенный, похоже, что тот не замечает. Но будучи достойным учеником Клюва ви Ита Котронэ видел всё. Другое дело, что не понимал, только ли из-за дождливого холода, уходящей из-под ног земли и боли растерял Иньиго Рекенья свою зловещую весёлость. Перемена настораживала, занимала мысли и шатала чувства в меньшей мере.

Котронэ знал одну историю. Она не произносилась людскими устами, не отражалась на страницах, не разыгрывалась на подмостках. Она не зиждилась ни на одном из бродячих сюжетов. Герой этой истории умер насильственной смертью, но не попал ни в Залунный Край, ни в Солнечное Царство. Он остался на этом свете тенью, способной от случая к случаю обретать плоть и ловить лучшие из мгновений жизни. В каком-то смысле Сезар повторял его судьбу. Живой физически, он умрёт для всего света. Как ему дальше быть? Он, конечно, успел до убийственной прогулки принять кое-какие меры, но всё ненадёжно, всё пыль на ветру…

— Здесь, — кашлянул Иньиго Рекенья.

Колёса в последний раз крутнулись в грязи, заскрипели ремни рессоры, звякнула упряжь. Лошади зафыркали, недовольные тем, что дождь бьёт их по спинам, а люди завязывают глаза.

— Проводишь своего принца в последний путь? — не предложил, приказал Иньиго Рекенья хриплым от кашля голосом. — Проверь, не потеряли ли мы его дорогой…

Жалкие пару пассо до кареты Сезар проделал на негнущихся ногах. Слева от него начинался обрыв. У края блестели мокрые камни, топорщились пучки травы и струились вниз ручейки грязи. За краем клубилась дождевая мгла. Сколько костей белело под ней на дне? Из Кармоны вела и другая дорога, предназначенная для благоразумных людей, но ведь принц Рекенья так торопился сократить себе путь… Сезар сглотнул, щурясь на косой дождь. Зритель ты мне, сообщник или же враг?… Он держался отвесной скалы с редкими сгустками зелени, справа, но близость к ней больше не успокаивала. Вдобавок, между лопатками кольнуло, точно кто-то приставил клинок. Тронув бедро под плащом и ожидаемо не найдя там ни кинжала, ни шпаги, Сезар заметил уголком глаза, как Иньиго со своей троицей встал у него за спиной. Но рука послушно легла на мокрую дверцу кареты.

— Здесь только один труп. Необходимо было два. — Сезар недовольно посмотрел на выдернутого из городской мертвецкой молодчика. Сидящий у окна истым принцем, он, однако же, вонял как отребье. И хотя Котронэ не слыл неженкой, поспешил отпрянуть, давя рвотный позыв.

Резкий толчок в плечо вбросил его обратно внутрь кареты. Сезар почти ткнулся головой в ноги трупа. Успел нащупать сидение, скользнувшее под мокрой перчаткой. Лязгнула дверца, Иньиго Рекенья крикнул «Мертвецы не пишут писем», сквозь шум дождя свистнул хлыст. Карета дёрнулась и взлетела… Вниз.

* Пассо — мера длины, равная приблизительно 0,98 см.

Глава 7

Блицард

Фёрнфрэк

1

Пробиваясь сквозь щель в складках тётушкиного плаща, белый свет слепил и морозил, нёс дурные воспоминания и усыплял. Души грешников. Грешники становятся белыми ледышками и вредят ещё живым путникам. Они пробираются под одежду, сковывают горло и тают, оставляя после себя жар и кашель. Принц-изгнанник покрепче прижался к тёте и плотнее запахнулся в свой плащ. Теперь он в темноте, здесь душно, пахнет потом и костром, но тепло и будто безопасно. Гарсиласо ощутил себя хорьком. Олейро любил сидеть у него под сорочкой. А сейчас Гарсиласо, завёрнутый в собственный плащ, сидел под тётушкиным. Она придерживала его руками и заставляла лошадь ступать спокойно и не вилять. Иногда тётушка легонько его покачивала, что-то напевая. Выбраться бы из мехового плена и послушать, но это ведь невозможно. Даже в такой «норке» он вздрагивал от холода. Только виноват был не мороз, а жар. Он схватил принца два дня назад и, несмотря на все старания мастера Квентина, отпускать не желал.

Лошадь тётушки прибавила шаг и повернула. Гарсиласо вновь приоткрыл щель для слепящего холода. Мимо них прокатилось несколько повозок, в основном с детьми. Следом верхом ехали двое мужчин, слишком похожих на людей канцлера ви Ита. Так что Гарсиласо совсем выглянул и задрал голову, чтобы увидеть лицо тётушки. Та следила за встречными обеспокоено. Мастер Квентин поравнялся с ними, тоже пропуская повозки.

— Эй, птенчик, а ну назад в гнездо! — Квентин покачал головой и кивнул на Хенрику.

Поправив на плечах плащ, тётушка дотронулась до лба Гарсиласо рукой. Приятная прохлада волной пробежала ото лба до затылка. Он на миг прикрыл глаза и облизнул сухие потрескавшиеся губы. Затем поднял взгляд. Хенрика, сжав губы, поглубже натянула на голову капюшон и снова запахнула плащ, скрывая Гарсиласо в «гнезде». Мех, узкая полоска света и тепло. Он зашёлся в кашле. Лёгкие жгло изнутри, а в горле сухо, как в саду в знойном августе. Тётушка отпустила поводья и обхватила его руками, чтобы племянник ненароком не вывалился из седла.

— Хенрика, это не шутки. Его кашель уже слишком силён для простой простуды. Воспалятся лёгкие, вот увидишь.

Мастер Квентин настаивал, чтобы они остановились в городе. Впереди был какой-то Фёрнфрэк, но тётя мрачнела при одном упоминании о нём.

— Ты почти смог сбить жар.

— А теперь он вернулся. Родная, я в неравном бою с зимой. Холодные ночи сильнее микстур, Гарсу сейчас нужна в первую очередь тёплая постель и желательно грелка.

— Это всего лишь простуда… Полдня, и мы подъедем к другому городу.

— Даже через полдня может быть поздно, тебе нужен здоровый племянник или…?

Тётушка дёрнулась и возмущённо задышала, Гарсиласо почувствовал, как бьётся её сердце. Он уже болел так, и не раз… Но лежал он тогда на пуховой перине, греясь лечебным питьём и слушая чтение вслух. Гарсиласо обхватил себя руками и вздрогнул. Он гнал от себя воспоминания об Эскарлоте и прежней жизни, но они раз за разом вторгались к нему, смеясь над его жалкими попытками отбиться. Оказывается, забыть невероятно трудно, если ты сам желаешь этого.

Скрип повозок стих позади, лошади вернулись на тракт.

— Я не намерена останавливаться в городе, который снова что-то затевает. Это пятая повозка, Кёртис. В повозках дети. И всех под охраной увозят прочь.

— Конечно. Фёрнфрэкцы берегут своих детишек после той ночи, когда город покинули едва ли не все дети, умеющие ходить.

— Как покинули? Мастер Квентин? — Гарсиласо вынырнул и щурился на свет.

— Ушли и не вернулись. Куда и почему — неизвестно, но говорят, без ведьм не обошлось — Квентин наклонился к нему из седла и таинственно зашептал: — Они и тебя заберут, если не будешь слушаться тётю и сейчас же не залезешь ей под плащ. Стой, открой рот. Молодец, закрывай. В гнездо!

Гарсиласо уже скрылся, глупо хихикая. Лоб, веки и щёки горели огнём, а пальцы рук и ног немели от холода. Всё-таки он очень хочет остановиться в Фёрнфрэке и даже не боится ведьм.

— Ты думаешь совсем не о тех временах, Кёртис, — произнесла тётушка с раздражением. — С самого моего правления тут не обходится без дома Теков, чей глава, к тому же, ещё у моего отца вытребовал пост бургомистра. И теперь Теки, как встарь, расползлись по всей Андрии гнойной язвой. Язва эта изводит не только Блицард, но и доброе имя моих предков!

Судя по нервному скрипу, мастер Квентин заёрзал в седле.

— Не самое удачное сравнение, госпожа Яльте… — пробормотал он. — Язвы — это лишь проявление болезни, они означают, что страдает что-то другое…

— Хорошо, Кёртис. — Тётушка протяжно вздохнула и, Гарсиласо не сомневался, закатила глаза. — Мы остановимся там, но уедем как только сможем. Пусть я больше не королева, но я не намерена становиться участницей беспорядков, тем более что не так давно я отказала в поддержке Текам… Когда-то они были князьями Андрии, а после прихода Яльте лишились бы всего, если бы не присягнули нам на верность, благодаря за титул графов и дружбу. И подобно Яльте они не терпят обид.

2

— Дон Квинти?н, зачем у меня на спине саламандры?

— Что?

В комнате стоял полумрак, пахло воском, мёдом и какой-то травой, лечебной, из сумки мастера Квентина. Было тепло, даже жарко. Лекарь сидел на корточках около очага. Рукава его рубашки были закатаны выше локтя, ворот расшнурован.

— Где тётя Хенрика? — Собственный голос показался чужим: такой хриплый и едва различимый.

— Малыш, я не знаю эскарлот. Ты спросил о Хенрике? Она спит в соседней комнате, сейчас ночь, я уговорил её пока тебя оставить.

Гарсиласо не заметил, что говорил на родном языке. Во рту стоял неприятный горький привкус, хотелось пить. Он пошевелился под одеялами. Ноги, грудь и спина были обмотаны чем-то тёплым. Остатки сна ещё застилали глаза, но саламандры в камине уже обратились угольками, щипцы в руках Квентина — ложкой, а спину жарили явно не раскалённые до красноты ящерки. Гарсиласо с облегчением понял, что наконец отличает явь ото сна. Последнее, что он ясно помнил, это то, как мастер Квентин вносит его в пропахший капустой дом, как суетится хозяин, говорит что-то тётушка, она взволнована… Потом мастер Квентин с ним на руках поднимается по лестнице… Дальше — сон, что утаскивал в пучину ярких всполохов.

— Гарсиласо?

— Мне это приснилось. Будто вы греете в камине ящериц, саламандр, а потом достаёте из огня щипцами и раскладываете у меня на спине. — Он перешёл на блицард, но почему-то отчаянно хотелось поговорить на эскарлот. Только с кем, среди этих снегов и ледяного ветра? Тётушка обращалась к нему на своём языке и всё чаще называла «Гарс», а не «Салисьо». Она не любила Эскарлоту, а солнечные слова не любили холодный Блицард. Они яркими бабочками срывались с губ и погибали, не успевая взлететь.

— О, так ты снова с нами. Я уже подумал, ты на секундочку вырвался из бреда, чтобы озадачить меня и ускользнуть обратно в свои странные сны. — Квентин улыбнулся ему и подошёл. В руках — коробочка, источающая тот самый запах, что Гарсиласо уловил при пробуждении. — Неужели так горячо? — Лекарь убрал с его спины недовольно булькнувшую грелку, откинул одеяло. По спине пробежала приятная прохлада. — Брось, кожа только чуть порозовела. Эскарлотские принцы большие неженки, а? — Спину снова укутали. Гарсиласо вытащил руки из душного плена и утёр лоб, волосы местами взмокли. На подушке остался мокрый холодный след, ложиться обратно не хотелось. — Потерпи ещё немного, нужно хорошенько прогреть твои лёгкие, тогда кашель быстро пройдёт.

Гарсиласо кивнул, приподнялся и обернулся.

— Мастер Квентин? А что это там у вас? — От кожи с хлюпаньем отклеились липкие тряпицы. Вот бы сбросить это всё и помыться.

— Мазь. Лежи спокойно.

— Не нужно, я и так уже весь в этой…

— Мази. Это мёд с жиром и мятным отваром. А вот это… понюхай. — Квентин сунул ему под нос мешочек с порошком из какой-то травы. Пахло резко, немного сладко и мятно, так бывает, когда в камине жгут ароматные веточки. — Ты скоро будешь это пить. — Он кивнул на котелок с булькающим снадобьем, которое недавно помешивал у очага.

— Горько и кисло… Это от этого питья? — Гарсиласо облизнул потрескавшиеся губы. Принцы не плюются. Но он же уже не совсем принц…

— Нет, это от молока с маслом и мёдом. Пришлось тебя отпаивать, есть ты отказывался.

— Молоко… ненавижу его.

— Придётся полюбить, оно героически спасло твоё горло и вернуло тебе голос. Ты должен быть благодарен. А сейчас ложись, будем тебя лечить.

Гарсиласо обречённо опустился на живот. Квентин пододвинул к кровати столик и вытряхнул на него свою сумку. В этом мешке таилась целая сокровищница, и каждый раз там появлялось что-то новое. Мелькнул моток материи, тонко звякнули и блеснули в свете камина какие-то железки. Мастер Квентин, оголив Гарсиласо спину, убирал старые припарки. Воспоминания вспыхнули, тепловой волной ударили в затылок. Гарсиласо с трудом сглотнул и попытался оглянуться.

— А вы… вы будете меня резать? Не нужно, правда, я уже почти здоров. И спина не болит. И руки шевелятся, вот, смотрите.

— Неужели у тебя опять бред… Не беспокойся, я не собираюсь тебя резать. Лучше постарайся заснуть.

На спине оказалась новая порция мази, горячая. Квентин аккуратно водил рукой вдоль позвоночника, вокруг лопаток, покрывая кожу ровным слоем целебной пакости.

— Но… это же ваш скальпель? На столе? Зачем вы его достали?

— Иди-ка сюда. — Он коснулся лба Гарсиласо тыльной стороной ладони, на покрасневших пальцах блестела мазь. — Жара нет…

Гарсиласо снова оглянулся. Квентин смотрел обеспокоено. Свет от свечей и камина играл на его лице, выделяя бороздки морщин на лбу и заостряя нос, отплясывая в глазах влажными мазками. Это лицо внушало доверие, оно было спокойным и надёжным.

Мастер Квентин взял со стола железку и протянул ему.

— Это не скальпель. Этим срезают стебли растений и измельчают их, чтобы потом высушить и истолочь в порошок. Людей им не режут, лезвие недостаточно острое, видишь? — Он провёл странным закруглённым ножичком по ладони, следа тот не оставил.

— А иголки? Иголок тоже не нужно. — Гарсиласо с опаской глянул на стол, там ещё много чего лежало.

— Цветы шалфейницы! Ты хоть раз кашлял с момента, когда проснулся?

— Нет…

— Значит, моё лечение помогает?

Гарсиласо неуверенно кивнул. Мазь на спине начала припекать, а вот на ногах уже остыла. Квентин легонько надавил ему на плечо, вынуждая снова лечь, и стал накладывать на спину новые отрезки ткани.

— Тогда почему ты решил, что я должен тебя резать и тем более тыкать иголками? — Он прилеплял ткань вдоль спины Гарсиласо, обматывал вокруг, пропуская материю под животом.

— Я… видел. Так лечили в Эскарлоте…

— Перевернись на спину, осторожно. В Эскарлоте? А от чего?

— От ранения… — Конечно, от ранения, а не простуды. А он трус, напридумывал… У него всего лишь разболелось горло, чем тут помогут иголки? Глупый и трусливый мальчишка.

Мастер Квентин убирал с его груди лоскуты ткани и аккуратно складывал их на стол. Оказалось, мазь была белой, только слегка желтоватой. Гарсиласо вздрогнул. Жидкость, сочившаяся из раны Райнеро, была такого же цвета. Память неумолимо рисовала картинки. Зачем она так?

— Можно, я сам попробую? — Гарсиласо зачерпнул немного мази из коробочки. Горячая и мягкая, тягучая, липкая, похоже сладкая. Нет, та жидкость, из раны, была иной. — Лечили моего брата, у него в спине была дырка. От удара клинком.

Старший брат ничем не грозил младшему. И как раз это пугало больше всего — то, что он и не мог ничем грозить.

Райнеро лежал на животе в своей постели, без сорочки, только ноги прикрывало одеяло. Гарсиласо мог протянуть руку и коснуться его плеча. И эта близость пугала ещё больше. Кожа брата покрылась испариной, особенно на лице, волосы взмокли. На каждое движение лекарей мышцы Райнеро напрягались. От боли он кусал губы и сжимал подушку руками. Увидев перед собой младшего брата, он рявкнул, чтобы его увели, и отвернулся. Ноги Гарсиласо сразу вознамерились исполнить приказ, но отец, что стоял сзади несокрушимой горой, только крепче сжал его плечи и громко напомнил: «Смотри на старшего брата и учись. Он отважно сражался, но проявил неосмотрительность и поддался не святому порыву воина, но влиянию Отверженного. Никогда не поворачивайся к врагу спиной, сын наш».

Гарсиласо смотрел. На спине Райнеро, почти между лопаток, зияла алая рана. Комнату заливал дневной свет, и рану было видно во всех подробностях. Продолговатая, чуть меньше ладони Гарсиласо не очень глубокая. Но лекари, похоже, решили это исправить и будто хотели залезть поглубже в спину Райнеро.

Запах лекарств, что казался так не к месту в комнате никогда не болеющего старшего брата, резко ударял в нос, заставлял быть внимательней. Гарсиласо поймал себя на мысли, что забыл жалеть раненого и с явным интересом наблюдает за действиями лекарей.

Райнеро вернулся с войны неделю назад. На носилках, но в довольно весёлом настроении. Ему становилось лучше. Но вчера он страшно вскрикнул, разгибаясь из поклона перед отцом, и упал… Теперь трое лекарей, нависнув над его спиной, тихонько в ней копошились. Двое что-то делали тоненькими блестящими ножичками. Третий стоял рядом, подавал нужные железяки и вытирал выступающую кровь. Её было совсем немного. Рана алела пурпуром, но крови жалела. А вот чего-то другого — вязкого и бело-жёлтого — было немало. Лекари убирали светлую жидкость осторожно, но Райнеро вздрагивал от каждого движения и то и дело стонал, уткнувшись лицом в подушку. От этих стонов у Гарсиласо подскакивало сердце, потели ладони. Ужасно хотелось уйти, но было нельзя.

Вокруг постели брата собрались почти все близкие ему люди, и Гарсиласо входил в их число. Не было только «апаресидской приживалки» — Жуаны Гижар, или Хуаны — если по-эскарлотски. Гадкая девчонка. Помощница Райнеро в его издевательствах над младшим братом. Вертлявая, чернявая, стрекочущая, она была любимицей в семье Рекенья. И хотя чужеземка была уже в пути, к общему горю она опоздала. Гарсиласо надеялся, что Райнеро ей этого не простит.

Гарсиласо не оставляло чувство, что он видит то, чего видеть не должен. Не то чтобы его это когда-то останавливало. Просто он привык подглядывать за братом из укромного местечка, а не стоя прямо напротив. Райнеро это разрешённое подглядывание ужасно не нравилось. Матушка пыталась убедить короля покинуть спальню сына, но тот был непреклонен. Теперь она стояла чуть поодаль и тихо плакала, шепча молитвы. Свои молитвы, Гарсиласо совсем не знал их слов. У изголовья кровати склонилось двое священников. Они тоже бормотали святые слова, уже знакомые и понятные. И отец напоминал Гарсиласо, что и ему стоит молить Всевечного о здоровье для старшего брата. В свои шесть Гарсиласо знал наизусть очень много молитв. Но сейчас запинался, слова путались и замирали в груди, стоило ему заглянуть в лицо Райнеро. На нём была печать боли. Так что младший принц уже сам чувствовал покалывание между лопаток.

— Прекратите это отпевание, отец, я ещё жив!

От рыка Райнеро Гарсиласо проглотил очередное «амис» и отпрыгнул.

Молитвенный шепоток стих. Но стоило отцу кивнуть, и священники снова завели свою песню. Гарсиласо зажмурился, ожидая нового рыка. Вместо этого раздался тихий и усталый голос:

— Ваше Величество… Позвольте… Я не лекарь, но знаю, волнение его высочества ему только во вред. — Сезар ви Котронэ. Он бережно придерживал руку на перевязи, тоже след от войны. Друг Райнеро преданно оставался рядом с ним, хотя собственное ранение его очень беспокоило. Гарсиласо и сам не понимал, зачем отец собрал всех и заставил смотреть на лечение.

Около матушки нервно кашлянула Урсула Джудиччи, невеста Райнеро. Через две недели у брата должна быть свадьба. Невеста окружила его такой заботой, что никто не сомневался: она поставит Райнеро на ноги. Или он встанет ради неё.

Король махнул священникам, чтобы продолжали. Гарсиласо захотелось надеть им на головы мешки, только бы брат не слышал.

Отец не переставая шевелил губами. Никому не допускается прерывать его беседу со Всевечным.

Лекари, глядя на рану, о чём-то пошептались. Один взял новый ножичек и крючок и опустил их в алую плоть. Райнеро зашипел сквозь зубы и резко обернулся:

— Вон, я сказал! — Он дёрнулся, выгнул спину и отрывисто взвыл.

Лекари еле успели убрать от раны руки. Матушка вскриком кинулась к Райнеро. Тот вдруг закатил глаза и обмяк. Рука, что сжимала королева, повисла безвольной тряпицей. Гарсиласо с ужасом видел как бледнеет лицо брата. Страшная мысль о смерти пронизала от макушки до пяток.

Залившие взгляд слёзы размывали Райнеро, рыдающую на коленях матушку, священников, простирающих к потолку руки.

— Все вон!!! — громыхнул король так, что Гарсиласо подпрыгнул.

Отец одним движением толкнул его к выходу, схватил за руку королеву и отдёрнул от Райнеро. Сезар уже увлекал Гарсиласо из комнат, в обычно добрых глазах был гнев.

— Отвратное представление. Король… Ай, чтоб его! Ему эти шептуны дороже сына, — бросил он будто самому себе, уводя Гарсиласо всё дальше и дальше.

С того дня, как принц Рекенья лишился чувств под скальпелями, Гарсиласо его не видел. Навестить брата казалось немыслимым. В покоях Райнеро всё время кто-то был: лекари, матушка, сестра, невеста. Гарсиласо не знал, с кем боится столкнуться больше. Он хотел пойти к брату вместе с Донмигелем, но тот запретил. Ты ещё слишком мал, поди поиграй, так он сказал. Подойти к отцу Гарсиласо страшился. Король ходил ужасно злой.

Но вот Гарсиласо повезло. К Райнеро не входили уже очень долго — час или полтора. Интересно, что же с ним? По дворцу ползли шепотки, что наследник не может двигать ногами. И руками. И что ему гораздо хуже и он почти при смерти.

Младший принц научился перемещаться по дворцу совершенно незаметно для его обитателей. Недавно в Столовую залетел филин. Птица натворила больше шума, чем Гарсиласо за свои почти шесть лет жизни.

Он приоткрыл дверь. О нет! У постели брата сидела невеста! Гарсиласо попытался скорее уйти, но его окликнули.

— Кто здесь? Принесите холодной воды, у его высочества жар.

Гарсиласо обречённо заглянул. Девушка вскинула тёмные брови, поманила его. Её светлые, тяжелые волосы походили на матушкины. И невеста Райнеро, конечно же, была красива. Гарсиласо впервые остался с ней почти наедине, у него вспыхнули щёки.

— Здравствуй, Салисьо. Ты не приходил раньше, — Урсула говорила ласково, но эскарлотские слова у неё звучали странно.

Гарсиласо облизнул губы и промолчал. Перед ним лежал Райнеро, но не знай этого младший принц, он не узнал бы брата. Тот был совсем белый, только на лбу и щеках алели пятна. Тёмные кудри взмокли, веки вздрагивали, пересохшие губы приоткрыты. Он был очень худ, тяжело дышал. Гарсиласо испугался.

— Он умрёт?

— Нет конечно, малыш. — Принцесса Джудиччи провела узкой ладошкой по руке жениха, тот не отозвался. — Он храбрый и яростный воин, ты знаешь? Его подвиги ещё воспоют. Ведь у твоего брата впереди много славных лет…

— Твои слова заставляют меня прямо сейчас схватиться за шпагу… — Райнеро всё-таки разомкнул веки.

— Нери, глупыш!

— Что? Ради тебя я готов вскочить с этого ложа и пойти на самого свирепого дракона…

— Поговоришь с братом?

Не поговорит… Бред забрал Райнеро назад до того, как Гарсиласо дал о себе знать. К своему стыду Гарсиласо перевёл дух. Ему совсем не хотелось, чтобы тот при невесте обозвал его малявкой и выгнал вон. Урсула была хорошей. Она всегда улыбалась Гарсиласо. Недавно даже поцеловала в щёку, чем привела в негодование матушкиных придворных дам. Пусть она и дальне не думает о нём плохо! Хватало и Жуаны… Приживалка вернулась позавчера. Она, конечно же, не заметила Гарсиласо, попричитала над «братом» и засела у королевы. Правда, «сестра» успела поссориться с невестой Райнеро. К сожалению, Гарсиласо не довелось подглядеть их столкновение, но отзвуки летали по всему дворцу.

— На днях прибыли заморские лекари, — вдруг сказала Урсула, глядя на младшего принца. Гарсиласо опустил глаза. Ты оскорбляешь красавиц, когда смотришь на них своими глазищами, внушила ему Жуана. — Их головы причудливо обмотаны пёстрыми шелками, а кожа жёлтая, словно песок. Герцог ви Ита клянётся, что они знают, как вылечить принца.

— А почему они не здесь? — сердце Гарсиласо быстро забилось. Он понял, что не прочь ещё раз подсмотреть, как будут лечить брата.

— Король в раздумьях, — лицо принцессы Джудиччи стало холодным и чужим, почти как у королевы Дианы. — Гости из-за моря — подданные Восточной Петли, а значит язычники. Ваш король опасается, что если он примет их помощь — испортит свои отношения со Всевечным.

— Отец говорит, язычники слепы и прокляты. — Предвкушая историю, Гарсиласо забрался на краешек постели рядом с Урсулой. Райнеро уже дал понять, что не опасен. — А они правда без глаз?

Девушка втянула ртом воздух, из-за чего у неё на платье поднялся и опал лиф. Откуда-то Гарсиласо знал, что ему не следовало туда смотреть.

— Достойно сына человека, выбирающего между жизнью наследника и благосклонностью кого-то, кого никто никогда не видел!

Принц моргнул. Её слова были ему непонятны, но кажется, его и отца не похвалили…

— Не живи в стране, где правит ребёнок, женщина или безумец, — продолжала дочь герцога Вольпефорре. Гарсиласо больше не находил её такой уж милой. — Так говорил мне папа.

Гарсиласо отодвинулся. Урсула это заметила и устало улыбнулась.

— Заморские лекари такие же, как ты и я. Просто верят в другого бога. И не в одного, а нескольких. А ещё они умеют лечить так, как не умеет ни один врач Полукруга… В Вольпефорре это понимали. А здесь… Умереть страшно, Салисьо. Но жить у вас ещё страшней.

— Ты хочешь домой?

Принцесса торопливо кивнула, отворачивая лицо. Гарсиласо знал, что Вольпефорре раньше была не герцогством, а какой-то республикой. Там правил какой-то Совет Двенадцати, но пришёл Сиджизмондо Джудиччи и разогнал его. Кто-то покорился ему, а кто-то нет. С тех пор отец Урсулы только и занят тем, что «объединяет вольпефоррские земли под знаком буйвола»*. Ну, так Райнеро сказал.

— Я старшая у папы, понимаешь? — Урсула говорила быстро и держала пальцы у глаз, но вдруг резко опустила руку. Чёрные ресницы намокли от слёз. Как бы брат не очнулся и не решил, что это вина Гарсиласо … — Изотта и Бьяджа, как сказал бы Рануччо, малявки. И дуры к тому же. И отец слишком многого от меня хочет. Он пишет мне гневные письма… Как будто это моя вина, что твой брат лежит бездвижной колодой! — Урсула зажала рот и покосилась на Райнеро. Гарсиласо тоже.

И ничего. Брат был здесь и не здесь.

— Какая я дурная, — эта улыбка Урсулы походила на плач. — Я, конечно, уже полюбила его. Он будет мне любимым мужем несмотря ни на что. Даже если больше не сможет ходить. Но лучше бы смог, иначе ваша семья останется без моего приданого.

— Почему это?

— Потому что мой папочка убеждён, что когда тебе что-то нужно — ты должен прийти и взять это. Твой отец, не зная всей правды, хочет Кротталью и Пертокару *, и Рануччо захочет. Не столько сами земли, сколько покорить их.

— Райнеро это понравится — покорять.

— Да. Ты прав. Твой брат станет великим воином полководцем, вот увидишь. — Урсула Джудиччи сжала руку Райнеро и закусила нижнюю губу. По бледным щекам побежали слёзы. У Гарсиласо от жалости к ней защипало в носу. — Только бы король Франческо одумался…

— Я скажу ему! — выпалил Гарсиласо, спрыгивая на приступок.

Урсула улыбнулась ему, но внезапно закашлялась и отвернулась.

— Я вас оставлю, — её голос стал хриплым. Стремительно поднявшись, она вышла.

Гарсиласо подобрался поближе к брату, коснулся его руки. Горячая и сухая… Младший принц сжал старшему указательный палец и позвал:

— Райнеро?

Оставшись с ним наедине, Гарсиласо не мог видеть брата таким. Его охватил страх. Пусть Райнеро обзовёт его малявкой, пусть прогонит, но заговорит!

Веки больного вздрогнули. Он сжал и разжал губы, проглотил слюну. Из груди вырвался вздох. Он повернул к Гарсиласо голову. Казалось, брат не сразу узнал его. Взгляд то останавливался, то соскальзывал в сторону.

— Это я. Гарсиласо. — Голос дрогнул, захотелось убежать. Но тут горячая исхудавшая рука легонько сжала его пальцы.

— Не надейся, что я забыл тебя, — Райнеро хотел усмехнуться, но вышло едва заметное движение уголков губ. — Можешь отжать эту тряпку и положить мне на лоб? Хотя нет, лучше позови слуг.

Гарсиласо выловил в серебряном тазе с прохладной водой тряпицу. Хорошо выжав лишнюю воду, расправил и аккуратно положил на лоб Райнеро. Тот кивнул и вновь закрыл глаза. Чуть разжал пальцы, выпуская руку Гарсиласо.

— Райнеро…Ты только не умирай… Тебе нельзя, что тогда скажет матушка?

Райнеро вновь приоткрыл глаза. Гарсиласо устыдился, даже такие движения давались брату тяжело.

— Я не умру. Это просто жар. Так бывает, когда тебе протыкают спину. — Райнеро зажмурил глаза и закусил нижнюю губу. — Иногда даже болит.

По спине пробежали иголки и запульсировали в самой середине.

— Что ты здесь делаешь?

Гарсиласо подпрыгнул и обернулся. Рука Райнеро вновь стиснула его пальцы. Матушка!

— Мама… — Он испугался собственных слов, исправился. — Госпожа Диана.

Гарсиласо поднял на королеву взгляд. От горя её лицо исхудало, глаза покраснели от слёз. Она смотрела рассерженно. Принц хотел убежать, но Райнеро так и держал его. Легко можно разжать его пальцы и вытянуть свою руку, но вдруг от этого ему станет хуже?

— Уходи сейчас же.

Гарсиласо оглянулся. Брат, кажется, снова провалился в тревожный сон. Гарсиласо осторожно убрал его руку, отодвинулся, слез с кровати, старательно пряча взгляд. Почему-то когда он смотрел королеве в глаза, та злилась ещё больше.

— Я только зашёл к Райнеро… Он не возражал, я подумал, мне можно немного посидеть с ним, госпожа Диана.

Королева указала ему на двери.

— Не прячь свои умыслы за добрыми словами. Ты же ждёшь, когда он умрёт, да? Что ты здесь делал?!

Гарсиласо в испуге отпрянул, но мама схватила его за руку и встряхнула.

— Отвечай!

— Ничего, правда… — Он старался отвернуться, отвечал еле слышно, свободной рукой пытаясь разжать мамины пальцы.

— Ты лжёшь, ты желаешь принцу смерти!

— Нет, он же мой брат, — голос дрогнул, рука болела.

— Не смей так называть его, ты не достоин зваться братом его высочества!

— Но…

— Отвечай мне!

— Я ничего не делал!

— Матушка?

Райнеро! Гарсиласо обернулся. Брат приподнял голову и глядел на маму.

— Он положил мне на лоб примочку и задавал глупые вопросы, не более.

Диана разжала пальцы. Запястье пульсировало болью, Гарсиласо прижал руку к груди и попятился к дверям. Матушка уже сидела около сына, любимого сына. Она плакала и целовала его пальцы, прижимала к своей щеке, гладила по волосам…

Гарсиласо быстро утёр слёзы и незаметно вышел. Он успел дойти до конца коридора, когда ему навстречу вышел Донмигель.

— Салисьо, ты ходил к брату?

Гарсиласо кивнул и шмыгнул носом, погладил руку, та отозвалась болью, поднял глаза. Канцлер стоял напротив и улыбался ему.

— Что с тобой? — Он обеспокоенно взял Гарсиласо за подбородок и заглянул в глаза.

— Я ходил к брату…

— А что с рукой?

— Ма… госпожа Диана. Она была недовольна…

Он разрыдался. Донмигель привлёк его к себе и теперь гладил по волосам, обнимал.

— Ну-ну… эй, не плачь. Хочешь, пойдём ко мне? У меня много новых леденцов, ты таких ещё не пробовал.

Гарсиласо всхлипнул и кивнул. Канцлер приобнял его за плечо, медленно повёл к лестнице. Для младшего принца у него всегда были добрые слова и леденцы.

— Донмигель? Мы с Райнеро не родные братья?

— С чего ты взял?

— Госпожа Диана сказала, чтобы я не называл его братом.

— Знаешь… Она сейчас очень страдает. Не бери в голову, вы братья.

— Но Райнеро она любит, а меня…

Донмигель крепче обнял его.

— Иногда женщины совершенно слепы и не видят красоты души… Хочешь тайну? Только никому не говори!

— Не скажу.

Они остановились. Донмигель наклонился к его уху, его шепот щекотал:

— Я люблю тебя больше, чем Райнеро. Ты мой любимый принц.

— Правда?

— Правда-правда.

Гарсиласо повис на шее канцлера, слёзы высохли, его охватила небывалая радость.

— Эй, сломаешь Донмигелю шею!

Гарсиласо хихикнул и отпустил.

— Ну что, наперегонки? До моего кабинета?

— Ага!

— Раз… Двааа… Три!

*Чёрный буйвол на алом фоне — герб герцогов Джудиччи.

*Области Кротталья и Пертокара в описываемое время не признавали власть Сиджизмондо Джудиччи, считая себя суверенными территориями.

Глава 8

Блицард

Фёрнфрэк

1

Райнеро Рекенья-и-Яльте верхом на коне ехал по зимней дороге, присыпанной шишками, и пытался примирить воспоминания о прощании с Юлианой и мысли о локоне прапрабабки, хранящемся в монастыре св. Агнеты, но подоспела злость на чужака в собственном роду. Лауритс Яноре, только так, не Яльте, не просто смертельно оскорбил племянника — он порушил вековой лёд семейных истин, столкнул родича в пучину захлёбываться одиночеством и забытьем. Но как первые Яльте спаслись с затонувшей Тикты, так и потомок вынырнул к свету из тёмных холодных вод. Его свет, Юлиана, и теперь играючи оттеснила чужака-дядюшку и послала Райнеро летящий поцелуй.

Он был немного не в себе той ночью, но у него вышло хорошо отвлечься. Он проспал в доме Юлианы почти до обеда и ему снились снега и руны. Он ни о чём не думал, только любовался вышивкой от Юльхе на рубашке да радовался холодному камешку на груди, что звякал о солнце Пречистой. Кажется, они подружились. Напоследок он сорвал с губ Юлианы самый северный поцелуй и получил на голову самую северную шапку, щекотавшую ему лоб и уши пушистым мехом.

— Удостойте выучить эскарлот, сударыня.

— Не забывайте блицард, принц Яльте.

Если его слова были шутливым намёком, то её — заговором. Юлиана довела до конца обряд обращения, начатый им самим. На что ему мирный, боязливый дом Рекенья, когда он кровью и сердцем принадлежит Яльте? Не зри, не пари над врагом, не грози огласить правду — а сразу хватай за горло, терзай и рви. На что ему закон, когда Яльте что хотят — то возьмут? Этот Яльте хочет корону Эскарлоты, пусть Блицард с каждым днём и становится всё роднее. Предок покорил север, а Райнеро как порядочный потомок и тёзка, займётся югом. К тому же, должен ведь остаться на Полукруге хотя бы один приличный Яльте, раз уж ненавистный дядюшка предал это славное имя…

Райнеро ухмыльнулся и аж подпрыгнул в седле, так хлестанула мысль о продолжении дела Рагнара. Марсио загарцевал, подбодряя себя и всадника ржанием. Райнеро с хохотком пустил жеребца галопом. Они понеслись по дороге, вздымая снежные вихри. Мерцало солнце, ветер бил в лицо дыханием севера. Принц Яльте прижался к шее джериба, одной рукой придерживая шапку. Кивнул ёлкам вдоль дороги, приветствовал холмы впереди.

Земли мятежной Андрии подбрасывали ему странные видения. Казалось, он слышит топот конницы и видит блеск брони. То Рагнар шёл на сердце Андрии — Фёрнрэк, да восторжествует неповиновение. Основанная более тысячи лет назад имперцами — равюнами — после их вторжения в Блицард, Андрия успела побывать и имперской провинцией, и очагом сопротивления владычеству империи на севере, распасться из-за распрей близзов * на мелкие княжества, отмахнуться от вступления в зарождавшееся Блицардское государство и в конце концов стать единой. К воцарению в Блицарде дома Яльте Андрия уже пару сотен лет припеваючи жила суверенным княжество, богатея на горных выработках и сухопутной, но чаще морской торговле. Конечно, она только посмеялась на повеление покориться и примкнуть к Блицарду на правах феода. Ослушница раззадорила Рагнара не хуже неприступной женщины, а защищалась дольше и мужественней, чем любая святая. Досточтимый предок потратил несколько лет, перекрывая к Андрии торговые пути на море и суше, захватывая копи и крепости, а венцом его завоевания стала осада и последующее взятие Фёрнфрэка. Поговаривали, князь Андрийский, искусник бить лисьим хвостом, выполз на коленях и протянул Рагнару свой княжеский венец, прося забрать у него эту непосильную ношу. Рагнар, наверное, смеялся, «карая» его бременем графского титула и феодом, который тому отныне предстояло держать по милости короля Вигрима Яльте, отца Рагнара.

Пращуру было двадцать пять, когда он добыл своему отцу Андрию и получил право называться её новым князем. Потомку почти двадцать три, и он скорее терял, чем обретал. В груди плеснулось что-то едкое. Зависть. Только её-то и не хватало в этом чёрном, убогом сердце. Рагнар Яльте сберёг сестру, даже больше — защитил свою семью, завладел многим, чего бы не добыл потомок. Дело в удачливости, благоволении богов? Раз так, то Пречистая уступает в мощи языческим божкам. Нырнув под фибулу плаща, рука Райнеро нащупала руну. Мать учила его читать письмена с Тикты, родины Яльте, но он всё позабыл, а Юльхе сочла излишним растолковывать Яльте смысл заострённой «R». Но колдовство льдов в руках Райнеро спало беспробудным сном. Матушка умела только гадать, а вот о способностях Раварты в семье ходило много историй.

Назначенная сюда отцом наместницей, Раварта впустила в Фёрнфрэк ворожбу, распахнув ворота ведьмам всех мастей. И сама она была не прочь пошептать ледяные слова и раскинуть камешки на удачную дорогу для брата. Но какой бы неправедной, языческой ни была её жизнь, последние дни Раварта провела при монастыре св. Агнеты. Хранящийся там локон заворожил Райнеро и всколыхнул в памяти иной образ. Большеглазая девочка с такими же пепельными волосами, Рамона могла вырасти Равартой, а он стал бы Рагнаром. Не сбылось.

Дорога в очередной раз спустилась с холма, и перед принцем Яльте предстала каменная стать стен Фёрнфрэка. Его и дальше несло дорогой предка. Князем Андрии ему не стать, но графом Агне — вполне. По страной иронии графский замок был частью Кольца Рагнара, построенного предком, чтобы держать андрийцев в повиновении. Одолженная у муженька Юлианы карта указывала, что путь через город куда короче. Да и жалованная грамота на земли графа Агне взывала предъявить себя губернатору провинции. Юльхе, его ангел, умела спасать не только делом, но и словом. Держась её совета, граф Агне предложит мятежникам в помощь ополчение, которое наберёт на своей земле. Их согласие даст ему полную свободу действий. Правда, будущее своё воинство он погрузит на суда и поспешит в Валентинунья, где заручится ещё большим числом верных людей и на славу вооружится. Королевская армия занята войной в Амплиолах, Франциско Рекенья заперся трусом в молельне Айруэлского замка, и разве не тоскует столица по настоящему королю?

… Тем временем стены иной, андрийской столицы приближались и росли ввысь. Неудивительно, что Рагнар долго не мог сладить с городом. Фёрнфрэк с ходу давал понять — он совершенно сам по себе, величавый и непокорный. Надвратные башни, с навесными бойницами в верхней части, были кирпичными и круглыми. Вероятно, закруглением башен озаботился ещё князь Андрии: обложил квадратные башни кирпичом, чтобы сгладить выступающие углы, легко повреждающиеся при артиллерийском обстреле. Столь настойчиво осаждая этот город, Рагнар изучил каждое его слабое место. Неудивительно и то, что став здесь хозяином, он обернул слабость в силу.

Странное дело, дорогой до Фёрнфрэка Райнеро не встретил признаков мятежа, теперь же они были налицо. Близость врага привела крепостные стены в оживление. Вплотную к ним вырастали строительные леса, по которым разгуливали люди. Они выдирали из камней сухие ветки, замазывали чем-то тёмным щели. Райнеро привстал в стременах. Так и есть, внизу тоже велись работы. Горожане бойко долбили мёрзлую землю, выбрасывали её из рва. Райнеро подъехал ближе, заглянул в раскинувшуюся далеко вдоль стены яму и довольно хмыкнул. В силу морозной погодки водой ров не заполнить, но смертоносными кольями — запросто. Те уже в немалом количестве щетинились с мёрзлого дна, на один кол можно нанизать пятерых. Как-то принц Рекенья насадил на кол маркиза ви Новерро, мужа своей названной сестры, апаресидской сиротки Жуаны. Так вот, эти колья во рву Новерро бы понравились.

Райнеро с надеждой глянул на поднятые отвесные ворота. Им бы опуститься, желательно, к его ногам. Со стены грозным ором вопросили:

— Стой! Кто идёт?

— Граф Агне дома.

Из трёх листов, составляющих жалованную грамоту, Райнеро отобрал тот, где кратко значилось, что податель сего — граф Агне. Стражник изучал бумагу, шевеля губами под усищами.

За стенами деятельность оказалась ещё более бурной, чем снаружи.

— Враг уже близко? Когда ожидается осада?

— Господин граф приехал сюда, ничего не зная?

— Только малость…

— Считанные дни, господин граф.

По забавной иронии стража Фёрнфрэка носила красно-белые ливрейные куртки. Цвета первых Яльте. Кровь и снег. Почитая Раварту, сын Рагнара заменил волка гарпией, а та парила в холодной небесной выси. Но всё это случилось потом, после конца князя Андрии.

— Мне нужно попасть к губернатору.

— Этот убег, селёжий потрох, — стражник сплюнул себе под ноги. — Всем заправляет господин бургомистр. Держитесь реки. Доедете до площади Наместницы, а там не заблудитесь. — Красно-белый исподволь разглядывал джериба. Марсио говорил о законности титула честнее, чем грамота, регалии, свита. — Если только господин граф не собирается здесь останавливаться, ему лучше поторопиться.

Соблазн вообразить себя въезжающим в павший город Рагнаром был ужасен, так что Райнеро спешился. Он кинул стражнику сульв, после чего с Марсио в поводу двинулся по мощёной булыжником эспланаде. Как и снаружи, вдоль стены тянулись строительные леса, с них доносилось ритмичное тюканье. Фёрнфрэкцы действовали со знанием дела: так же укрепляли ненадёжные места известью, прилаживали назад выпавшие камни, без сожалений удаляли пожелтевший мох, наросший за годы спокойствия щетиной. Перед битвой военные должны выглядеть красиво. Сам Райнеро щетину не брил, она добавляла ему желанные года, а вот другие скоблили щёки и подбородки до синевы. Прозвав рабочих «куаферами крепости», принц Яльте пустил взгляд дальше.

Вершина стены задиристо топорщилась ласточкиными хвостами. По трапу между этажами строительных лесов двое силачей поднимали пушку, шестеро пристраивали уже поднятые к зазорам между зубцами. Звенела отборная блицардская брань.

Заворожённый подготовительными работами, Райнеро не заметил, как дошёл до берега реки. У той было имя, крутилось на языке осколком льда, кажется, Тайг. Копыта Марсио застучали по мощёной дорожке, жеребчик вознамерился спуститься с крутого карьерного берега к воде, но Райнеро его придержал. Река не замерзала даже зимой, должно быть, из-за сильного потока. Шуму и плесканию Тайг позавидовала бы любая горная речушка Эскарлоты. По ту сторону реки высилась стена. Она примыкала к крепостной стене города и тянулась по противоположному берегу, деля Фёрнфрэк пополам. Райнеро задумчиво проводил каменную змею взглядом и заметил на берегу людей. Один из них, безумец в скрипящей коже и башмаках из железа, взял в зубы что-то вроде верёвки, доверив её конец товарищу, и шагнул в воду. Принц Льдов поёжился. Северные предки баловались купанием в выдолбленных во льду дырах, но выросший на юге потомок был далёк от подобных затей. Марсио потянулся к водице, товарищ купальщика крикнул не пить. Райнеро рассмотрел, что в руках у него не верёвка — кожаная трубка. Всё прояснилось: ныряльщик укреплял в крепостной стене решётку, через которую проходила вода. Решётка закрывала подкоп, враг мог им воспользоваться.

Занесённая снегом дорожка, бегущая вдоль реки, вывела Райнеро к площади Наместницы. Он готовился проталкиваться между деловито снующих горожан, уворачиваться от попрошаек, карманников и детей-оборванцев, послушать музыкантов и бросить грош их конкурентам — фокусникам или актёрам с передвижным театром, поддаться зазывалам у торговых рядов. Но его ждал сюрприз — безлюдье.

Редкие, осторожные прохожие проскальзывали мимо цветных зданий из камня и фахверков, куда более узких и вытянутых, чем строили в Эскарлоте, заворачивали за церковь со множеством закруглённых углов или копошились у наспех возведённого склада. Похоже, зачинщики мятежа ободрали окрестные деревни и всласть пошарили по амбарам прочих городов Андрии… «Всем заправляет господин бургомистр»? Райнеро отличил ратушу по красно-белому флагу Андрии на шпиле, но окна были закрыты ставнями, она выглядела такой же «неживой», как дома по соседству. Вспоминая Айруэлу, принимавшую опасность осады с большей живостью и храбростью, Райнеро дошёл до конца площади и лишь там застал лёгкое оживление. На самом краю высился трёхэтажный особняк из мелкого коричневого кирпича, со ступенчатым фронтоном и множеством окон в белых затейливых рамах. У крыльца стояли экипажи с незнакомыми гербами, ливрейные куртки стражников мешались с панцирями и гребенчатыми шлемами солдат из, должно быть, ополчения, чернели мантии чинуш.

Граф Агне дома? Бравада лопнула хрупким ледком, из пролома потянуло чуждостью.

*Близзы — самое многочисленное племя древнего Блицарда, отвоевавшее у других племен большую часть его современной территории. Король Хедда, происходивший из семьи вождей этого племени, считается первым королём, при котором Блицард со времен равюнн стал единым.

*Сульв — блицардская серебряная монета.

*Эспланада — открытое незастроенное пространство между крепостной стеной и городскими зданиями, оставленное с той целью, чтобы неприятель не мог подойти к крепости незамеченным или укрыться от обстрела.

*Здесь под панцирем подразумевается кираса — нагрудник, наспинник.

2

В приёмной у бургомистра дыхнуть было негде. Но и не стараясь дышать, Райнеро протолкался через тренькающих на разный лад посланцев и протянул руку к двери в кабинет. Створка распахнулась сама. Какой-то урод чуть не клюнул его носом, похожим на гусиный клюв, фыркнул и широко растянул толстый рот, оглашая «Трольб!». Посланец шмыгнул в проём мимо Райнеро, и дверь захлопнулась.

Сорвав шапку, Райнеро, подпёр спиной дверной косяк — пусть все видят, им вперёд не пройти — и осмотрел приёмную. Человек двадцать. Двое, призванный числился у них третьим, забились в угол, стыдясь своих вышедших из моды нарамников, дивясь резьбе по дереву и голубоватым прожилкам базилийского мрамора Приёмной. Трольб, Файвут и Гэрбь, нечистая троица, соседи-оборвыши, они ютились между Блицардом и проклятой, вымершей от мора землёй. Райнеро впервые видел тамошних жителей, в этих самым страшным могли быть разве что блохи. Вообще же, в Трольбе, Файвуте и Гэрби селились изгнанники, объявленные у себя вне закона, беглые преступники и беглые же крепостные со всего Полукруга. Нечистая троица из года в год искала себе благодетелей, но ими равно брезговали и король Рокуса, и королева Блицарда, и герцог Монжуа, послушный во всём королю Блаутура. Ну что же, если бургомистр заключит союз с такими отрёпышами, то от помощи графа Агне тем более не откажется. Остальные из двадцати держались большими группами. Приспособившись к андрийскому выговору, Райнеро разобрал: города Андрии, сочувствующие мятежу, смутил гром пушек вместо скрипа перьев. Бургомистр окрутил их лисьим хвостом, ухитрившись и перевести на военное положение, и обещав мирное отделение от короны — с куртуазностью, переговорами и благословением от короля Лауритса.

Райнеро поймал вопросительный взгляд одного из обманутых. Раздражённый, он уставился в ответ бешеным принцем. Проситель, нервно облизнув губы, попытался укрыться за спинами как назло неказистых товарищей. Райнеро хмыкнул. Деться в этой приёмной действительно некуда, не нашлось даже спасительных колонн. Да уж. Желал бы он быть в другой Приёмной, с колоннами, фресками и лимонными деревьями в кадках. Но едва ли он мог явиться к могущественному герцогу Джудиччи изгнанником, бастардом…

— Сванов Холм! — гусем гоготнули из-за открывшейся двери.

— Граф Агне, — бросил Райнеро и вошёл, впихнув секретарю плащ и шапку.

В нос ударил навязчивый терпкий запах, отчего выдержанный в жёлто-зелёных тонах кабинет болтнулся чашкой травяного настоя. Морщась от призрака боли между лопаток, Райнеро подтолкнул вперёд стул и уселся вплотную к письменному столу. Поверх тетрадей, бумаг и свитков — Райнеро тут же докинул к ним грамоту — на него глядел седовласый благообразный лис.

— Ну как, пустите на свой праздник непослушания? — хмыкнул Райнеро. — Люди с земли Агне веселятся как никто среди стали и крови… Миллиан форн Тек, а? Небось сами знаете, насколько для андрийца лучше звучит это, чем, прости святая Раварта, «Ларс Яноре».

Форн Тек нагнулся к нему через стол, изучая как дролери, редкую затейливую фигурку на полях рукописи. В злой весёлости Райнеро смерил взглядом мешки у того под глазами, затем клинышек бородки, украшающей тонкое и хитрое лицо. Такой же книжник и умница, как канцлер ви Ита, граф форн Тек подчёркивал свою худощавость чёрной, строгой одеждой и не стирал чернил с белых холёных пальцев.

— Шпагу держать умеете? Да? Может ещё и в боях бывали? Да? — спросил он голосом, когда-то красивым и высоким, а теперь тренькающим от нервов. — Или меня сейчас сгубит приступ, или Прюмме наконец повернулся ко мне передом…

Бургомистр хозяином откинулся в кожей обитом кресле. Райнеро, напротив, напрягся на своём стуле.

— Так что же вы скромничаете, граф? — Уголки губ форн Тека под пегими, снег и солнце, усами поползи в разные стороны, образуя улыбочку лиса при виде мыши-полёвки. — К чему набирать крохотное ополчение и примыкать к обороне, если можно возглавить всю андрийскую армию? А?

Похоже, здесь творилось нечто, над чем пришлый не имел власти… Сдавшись, Райнеро поверх колета потёр шрам между лопаток. Травяная вонь растревожила память о ране, которую он схлопотал в семнадцать лет, на своей первой войне. И что бы ему было, найдя место плевку в набитой приёмной, не уйти без «благословения»?…

— Граф? Вы здоровы? — Миллиан форн Тек склонил голову к плечу и не глядя развернул лист дешёвой, в серых прожилках бумаги. — Или это вас удар настиг вместо меня?

— У меня только один вопрос… — сузил глаза Райнеро. — Почему вы предлагаете возглавить армию человеку, которого видите впервые?

— Потому что столь нашумевшей особе как принц Рекенья можно доверить оборону Фёрнфрэка, разве не так?

— Откуда вы…

— Или ваши подвиги — это ложь? Взять хотя бы это: «Он рубит головы одним ударом клинка»…

— Да как…

— О, нет, вот оно, моё любимое: «чудовище вытянет все жилы из вашей Андрии». А вы не можете с таким же тщанием вытягивать жилы из врага, что явится под наши стены?

— Откуда вам это известно?!

Не человек, лис, дьявол, Миллиан форн Тек протянул Райнеро письмо, указывая ногтем на полюбившуюся строчку. Почерк, твёрдый, узкий, с сильным наклоном вправо, был знаком до мурашек. Лоб горел, между лопаток кололо, руки тряслись так, что пришлось вместе с письмом прижать их к коленям.

«К вам направляется беда, имя которой Райнеро Рекенья-и-Яльте, наследник эскарлотского престола в недавнем прошлом. С большой вероятностью, он потребует, чтобы вы признали его, снабдили людьми и деньгами, посильно вложились в кампанию по возвращению изгнаннику трона. Заклинаю вас самим Прюмме, не делайте этого — не признавайте, не попадайтесь под его обаяние, дарованное ему не Предвечным, но Отверженным. Проявите слабость — и чудовище подчинит вас своей воле и сделает орудием для достижения своих гнусных целей. Проявите слабость — и чудовище вытянет из вашей Андрии жилы, внесёт раздор между вами и блицардской короной, ибо последней ему в помощи было отказано. Но встретив его честным отказом, вы так же подведёте себя и Андрию под удар. Нанесённые ему оскорбления этот Яльте смывает кровью, он не пощадит ни лично вас, ни какой-либо из городов Андрии. А кому, если не вам, знать, что город — это прежде всего люди, и лишь потом стены и крепости.

Принц гоним Эскарлотой, за его плечами несметное число злодеяний, а в дьявольской груди нет места стыду и раскаянию. Настоятельно советую внять моим предостережениям: как только к вам явится молодой человек, назвавшись принцем Райнеро Рекенья, берите его под стражу не задумываясь. Он не отличается могучим сложением, но сложен, всё же, неплохо, строен, высокого роста, силён, он рубит головы одним взмахом клинка, а вступать в схватки предпочитает не менее, чем с пятью противниками.

Вы узнаете его по ямке на широком подбородке, вздёрнутому носу, зелёным глазам, которые могут показаться вам излишне добрыми, тёмным волосам, хищной улыбке. Если вы не желаете, чтобы Фёрнфрэк или любой другой из городов благословенной Андрии стёрли с лица земли или обратили против блицардской ли, эскарлотской ли короны, бросьте его в темницу и выставьте удвоенную охрану. Через несколько дней после его пришествия я избавлю вас от этого кошмара, и больше вы никогда его не увидите».

Читая, Райнеро вздрагивал, чесал щетину, сжимал широкие челюсти, затаивал дыхание, давил на ямочку на подбородке, дёргал себя за клятый вздёрнутый нос. В «не знающей стыда и раскаяния» груди всё клокотало, взгляд как на кольях повисал на «чудовище» и «бросьте его в темницу». Отец предвидел всё. Всё, кроме того, что найдёт смерть от руки сына.

— Так что вы решили? Разрушать нас или спасать?

Райнеро поднял глаза на обречённого стать его орудием бургомистра. Упирая клинышек бородки в сплетённые пальцы, Миллиан форн Тек глядел своими большими голубыми глазами на Райнеро так пристально, что едва ли упустил хоть вздох.

— Я не тот Яльте. — Райнеро вернул письмо и опустил взгляд на свои руки. Прежде они сжимали эфес шпаги, поигрывали кинжалом, теперь же, страшась вспомнить последнюю кровь, безвольно лежали на коленях. — Не тот Яльте, который властвовал в Андрии.

— Властвую в ней я, — махнул рукой Тек.

— Поэтому я не собираюсь ни разрушать вас, ни спасать. Только примкнуть осаде со своим ополчением, которое я наберу на землях Агне.

— Тогда я воспользуюсь советом заботливого анонима. — Бургомистр прижал письмо к груди, текстом к Райнеро, и ткнул мизинцем в последние строки. — Кто он, кстати? Обманутый муж? Обиженный друг? Давний завистник?

— Отец, — отрывисто бросил Райнеро, отвернувшись.

— О. С сыновьями так нельзя. Но, коль согласитесь стать нам Рагнаром, я пойду вам навстречу и окружу вас отеческой заботой. У меня сын вашего возраста. Будет нести службу под вашим началом.

Миллиан форн Тек, похоже, сочувствовал чужаку, не зная, что и с отцами нельзя так. Теки определённо были образцовой семейкой. Странное дело, но вместо удара копытом бешенства плеснулась под сердцем едкая муть. Отеческая забота… Когда Рамиро пытался загладить вину, быть чутким, внимательным, Райнеро его отталкивал. И вот, толкнул до Залунного Края. Теперь к Луноокой хотелось подвести дядюшку — за то, что так далёк от родственных чувств к племяннику.

— Как я уже сказал, от второго Рагнара по эту сторону ворот я не откажусь, посему предлагаю следующее… — Речи Тека доносились как из марева, травяного, душного. — Ты подтверждаешь славу предка, отбивая у короля хотя бы Фёрнфрэк, а я позволяю тебе распоряжаться землями графа Агне и вообще творить всё, что твоей не знающей стыда и раскаяния душе угодно. Хоть на Эскарлоту бросайся, хоть на Отверженного, мне всё равно.

Ну что за ирония. Лис, который хотел взять «графа Агне» шантажом, проявляет больше заботы и предлагает то, о чём не подумал дядюшка. Нетерпимый к одному Яльте, Тек с чего-то верит в другого Яльте. Яльте обставит лишь Яльте? Пожалуй, если припомнить, как своенравный Рагнар из распри с отцом выходил победителем…

— Без военачальников осады не выиграть, а они предали, сбежали, повалились в ноги к Страусоводу! — Травяной туман заманивал. — Я твёрдо верю в колдовство Андрийской земли и наследственность. Андрия сама позвала тебя, отторгая чужака на престоле, не видя в нём Яльте. Дар предка не мог уйти бесследно. Он затаился — а мы пробудим его! Ларс Яноре! Поди сам уже понял, насколько слаще для андрийского слуха звучит «Рагнар Яльте»?

Мороз драл по коже — насколько слова Тека были созвучны недавним мыслям самого Райнеро. Под поступью Ларса Яноре ломался вековой лёд бытия Яльте, это было преступно, неправильно. Бившийся в песках, он забыл, каково править льдом и снегом. Выскочка Яноре — не король Яльте. Райнеро взглянул на свои руки — те уже сжали невидимые пока рукояти клинков. Стало необычайно тесно в этой похожей на чашку с отваром комнатке. Тесно в одеждах изгнанника и бастарда. Тесно внутри самого себя.

— Да что я тебя уговариваю… — туман белел, леденел, становился прозрачным, открывая взору союзника, родича по духу. — Граф Агне, Рагнар Яльте, воин Ингъяльдских льдов, отвечай: будешь воевать?

Райнеро встал и подался вперёд, в морозный туман, дышащий волей, снегом и кровью:

— Зовите меня Рагнаром — буду!

Глава 9

Блицард

Фёрнфрэк

1

Заоблачный свет скупо освещал будущее поле боя. Бело-серое, в земляных проталинах, оно вогнало бы в тоску кого угодно, но Рагнар был доволен. Гладь равнины нарушали лишь несколько холмов да пара небольших рощиц. Первая из них почти прижималась к крепостной стене справа от ворот, будто намереваясь когда-нибудь врасти в каменную плоть. Рагнар вгляделся — сквозь деревья виднелся мерцающий бурный поток.

— Это всё та же Тайг?

— Да. — Миллиан форн Тек стоял рядом, кутаясь в роскошную соболью шубу. — Берёт начало из горной долины, к нам бежит по склону и рассекает Фёрнфрэк надвое. Левую половину мы зовём Университетской, а правую — половиной Тека.

— Фёрнфрэк разделён не только рекой. — Рагнар повернулся лицом к городу. С самой высокой точки крепостной стены вид открывался отличный. Паутина улиц и множество домов, в центре правой половины — Тека — разлеглась площадь, в левой — Университетской — имелся её близнец. Резонно, что в правой её обступили здания правительства и особняки знати, а сердцем левой был университетский городок. — Для чего эта стена?

— Если хочешь, можешь позже покопаться в хрониках. Напоминаю, смотри годы правления тёзки. — Бургомистр, пожав плечами, снова повернулся к равнине за городом.

— Я не ошибаюсь, это легендарные андрийские копи? — За холмами и рощицами виднелись горы, скорее даже высокие холмы, которым никогда не нагнать Амплиолы. Но богатство малютки хранили немалое. Пращур знал, за что бороться. — Те самые горы самоцветов? Признавайтесь, Миллиан, вы захватили парочку шахт в личное пользование?

— Парочку, — нахохлился бургомистр. — Прочие мне не дались, но те города, что не имеют копий, камешки и квасцы у меня скупали. Впрочем, за гроши… Пронюхали, что неспроста Фёрнфрэк готовит запасы и захватом копий я не удовольствуюсь… Ничего-ничего, я перекрою торговлю каждому, кто не покорится мне, запру за непослушание в городских стенах, заставлю грызть изумруды и запивать алой краской!

— У вас большие сложности, Миллиан… Вы отстояли одну-две копи, но камни вам сбывать некуда?

— Зато могу поднести тебе рагнаров венец, рубинов хватает…

Порыв ветра разметал плащ Рагнара, забился в ладонях, схватить бы! Ледяной хлёсткий забияка поиграл с волосами и сгинул. Яльте подошёл к самому краю, взобрался в зазор между ласточкиными хвостами, выпрямился.

— Задумали побег, граф?

— Что вы, наслаждаюсь красотами. — Рагнар устремил взор на вторую рощу. Та корячилась левее и куда дальше первой — в низине между холмами. Вдоль неё тянулись обуглившиеся развалины.

— Чем это было?

— Деревней, граф. Я велел сжечь её, чтобы неприятелю не вздумалось устроиться здесь с комфортом.

— Сжечь вместе с жителями?

Миллиан форн Тек впечатал себе в лоб ладонь:

— Я ведь сказал, что Яльте здесь ты! Деревенские давно обживаются в городах подальше от Фёрнфрэка, большинство мужчин вовсе остались с нами. Кстати, деревня стояла у озера, так что изволь к приходу врага обратить это преимущество в недостаток.

Рагнар кивнул. Лучшего места, чтобы разбить лагерь, неприятелю впрямь не найти. Глаза перебежали на первую, приречную рощицу. Он ухмыльнулся. Местечко для засады неприятеля тоже найдено.

— Не далее чем час назад вы страшно спешили в родную Эскарлоту, — съязвил наниматель.

— В самом деле? Считайте, меня призвал Север. Великий и непокорный! — Напоследок полюбовавшись серыми снегами, Рагнар спрыгнул обратно на галерею. Стоило отметить, таких широких, шагов на десять вширь, галерей на крепостных стенах он ещё не встречал. — Эта местность создана для того, чтобы орошать её кровью.

— Не переигрывай, мой хороший. — Бургомистр похлопал графа Агне по плечу и повёл вдоль пушек. — Лучше взгляни, что за красота будет отстаивать нашу независимость. Две дюжины, отлитые лучшими вольпефоррскими мастерами по моему заказу. Всё для тебя, только уж постарайся, чтобы лилась кровь врагов — не андрийцев.

Рагнар кивнул и прошёлся глазами по ряду «красоток», даже учуял запах пороха. Дыма. Гибели. Пушки разместили сплошной линией, не обделив ни одного зазора. Замечательно. А у бойниц засядут аркебузиры. Осаждённые всласть отведут душу, обстреливая королевских выкормышей.

Внезапно глазам явилось довольно необычное сооружение. Рагнар знал, что это арбалет. Каким он был лет сто назад. Громадина покоилась в седловине ласточкиного хвоста. Рядом лежали увесистые болты, скрученные грубой кожей, и возвышалась деревянная ступень.

— Вы это серьёзно? — Приподнявшись на носках, граф Агне с почтением дотронулся до ветерана отгремевших войн и обернулся к форн Теку. — Старость, конечно, достойна уважения, но… Это же со времён Рагнара.

— Превосходная вещица, между прочим. — Форн Тек глянул на него со всей строгостью. Ну конечно, бургомистр тоже не был юнцом.

Рагнар скривился и немного прошёл вперёд. Картина предстала страшная: пушки кончились, в зазорах и седловинах зубцов покоились лишь старички-арбалеты.

— Так не годится. — Граф Агне пинком опрокинул одну из ступеней, жестом подозвал вымахнувшего из надвратной башни красно-белого. — Вы словно в поддавки со врагом играть собрались. Перетащите всех «прадедушек» к университетским воротам и разместите в зазорах. Не стоит забирать славу у пушек.

— На защиту главных ворот были брошены все силы, — нахмурился форн Тек.

— Кстати, как они называются? Ворота.

— Волчьи.

— Фёрнфрэк из всего создаёт сложности… Почему?

— Так захотел ваш предок. Неужели вы не заметили волчьи головы на шпилях башен? Мы сменяем их, как только старые начинают гнить.

Рагнар задрал голову и завертелся. Волки и шпили немыслимым образом ускользали от его глаз. Бургомистр зашёлся в смехе, тихом и хрипловатом, как тявканье лисицы. Граф Агне усмехнулся:

— Вы и над моей тётушкой вволю посмеялись? Встретили её восшествие непослушанием?

— Как тебе сказать…

— Ясно. Она вас провела и держала под башмаком. У женщин рода Яльте мужчина может быть или слугой, или союзником. Врагов у них нет — с таким званием долго не живут.

— Вы заблуждаетесь, молодой человек. — Милли укутался в меха по самый нос. — Я согласился по-отечески её величество вытерпеть, ибо просьба исходила от девчушки, годящейся мне в дочери. Взамен она оказывала мне дочернюю почтительность и не совала в мои взрослые дела свой яльтийский носик. Но усыновлять Лауритса я не намерен.

— Рагнара на вас нет, — усмехнулся граф Агне. Мимо летучими чудищами проплывали по воздуху арбалеты. — И всё-таки ко мне закралось нехорошее подозрение, господин бургомистр. Могу я осмотреть арсенальную?

2

— Отверженный… — Рагнар стоял посреди того, что подобало величать Арсеналом. — Андрия следит за летоисчислением?

Пехотные пики вдоль стены и лес алебард радовали глаз, пока не сменились кавалерийскими копьями, отслужившими своё более полувека назад. Признаться, на их месте Рагнар предпочёл бы видеть пистолеты, но огнестрельное оружие, видимо, не добиралось до андрийцев — сердце их было отдано луку. При дворе Эскарлоты забава стрельбы из лука сошла на нет давным-давно, когда наследник ещё даже в седле не сидел. Конечно, с выбывшем оружием он позже тайком познакомился, а вот дружба не задалась. Его больше влекла сталь… Рагнар завертел головой в поисках шпаг и кинжалов, за ближайшей аркой маняще мерцал полумрак.

— Сколько у нас людей? — спросил он на пути к зальчику с клинками и доспехами.

— Более чем достаточно, чтобы перенести осаду и победить. — Форн Тек выдержал весьма коварную паузу, за которую сердце командующего успело подпрыгнуть к горлу, ухнуть вниз и стукнуться о рёбра. — Я выпроводил все лишние рты, включая свою семью, так что у тебя не будет возможности подольстится к моей жене, соблазнить дочерей, подать дурной пример моим младшим сыновьям и прямым и внучатым племянникам… Да, нас много и мне есть, для кого заполучать Андрию, мой будущий ручной Яльте. Так вот, от ста семидесяти тысяч фёрнфрэкцев в городе осталось сорок тысяч мирных жителей и армия — в ней порядка пяти тысяч.

— Допустим, недурно… По меркам-то Андрии. А кто… эти люди?

— Андрийцы с головы до пят, те, кто помнит, какой вольной и процветающей была Андрия до прихода твоих, мой хороший, предков. Яльте не умеют жить так, чтобы давать жить другим, не правда ли? Можешь не отвечать. — Форн Тек махнул на него рукой, затем отвёл её в широком, представляющем жесте. — У нас тут большая часть андрийских дворян со своими ополчениями, включая бастардов, изгнанных сыновей и их разбойничьи шайки, немного ветеранов Девятнадцатилетней войны, парочка героев Святого похода, добропорядочные граждане Фёрнфрэка и окрестных городов и недобропорядочные — преступники, помилованные взамен на службу прекрасной Андрии.

— Допустим, сгодится…

Вдоль левой стены выстроилась шеренга воинов ушедших веков. Зрелище впечатляло, и граф Агне двумя пальцами отсалютовал обветшалым, загнанным на подставки доспехам. Сомневаться не приходилось, именно в этом расхаживал досточтимый предок. Рагнар не без опасений повернулся к противоположной стене. Здешние мечи приходились грозными дедами тем, что ещё носит эскарлотская стража, и вместе с ручными красно-белыми щитами будили в воображении такие схватки, что были не четой фехтованию на шпагах. Князь Андрии оставил за собой великое наследство, но лучше бы таковым почитали объединение Блицардских земель — не коллекцию отвоевавших своё железяк.

— Признаюсь, Рагнар, не все собирались под наши знамёна с большой охотой… Но мне удалось убедить их, что если придёт Лауритс, то заберёт их добро, заберёт их самих — в рабство, как он делал это в Петле, и они ещё всплакнут о том, что ослушались старика… — Бургомистр сложил руки на груди и оглядел Арсенальную как-то мечтательно. — Так я собрал армию нашей прекрасной Андрии.

— Миллиан, а как… — Рагнар куснул губу. — Как вы собираетесь победить с таким вооружением? Хотите довести осаждающих до безумного хохота?

— Я спишу твои слова на молодость, но советую придержать язык. Это замечательное оружие, твой предок прекрасно им обходился.

— Предок несомненно. — Граф Агне приоткрыл одному из воинов забрало. Пожалуй, чтобы заточить голову в этот железный плен, требуется определенного рода мужество. В армии Куэрво в чести были моррионы*, черепники* и простые железные шапки. — Но оружейное дело не стоит на месте!

— Иоганн, пометь: выдать графу Агне пистолет. А то он капризничает.

Секретарь с гусиной мордой мерзко хихикнул и черкнул пером. На шее у него болталась подвесная конторка с бумагой и чернилами.

— Я не шучу. С луками против пистолетов?

— Лук не знает осечек, и наше главное оружие — неожиданность. Враг никак не ожидает града стрел и конников с копьями.

— И я о том же. Дождёмся, когда они слягут от хохота, и уж тогда-а-а-а…

— Рагнар Агне! — Миллиан зарделся и ударил по ближайшему щиту. — Я начинаю жалеть, что не выбрал кандалы!

— Не нервничайте, запасов травы до конца осады может не хватить. — Стянув перчатки, Рагнар взялся за первый попавшийся меч. Не многим тяжелее шпаги. Гарда состояла из одной крестовины, дужки и чашку тогда ещё не придумали. Удивительно, но клинок не ведал пыли и ржавчины, острие радовало глаз. Так и быть, дадим мечу шанс.

Не разочаровал и доспех. Отставив меч, граф Агне огладил на подставке выпуклый, без малейших украшений гладкий панцирь и с азартом занялся петлями, ремнями и заклёпками. Сюрпризом стала крепящаяся к низу панциря латная юбка. После недолгих колебаний Рагнар всё же её отверг, зато поискал взглядом горжет. Напрасно — защиту шеи здесь вверяли разве что кольчужному воротнику.

— Если я собрался командовать войском времён князя Рагнара, я должен знать, каково приходилось ему. — Граф Агне кинул плащ и шапку их секретарю, ненароком накрывая того с головой, после чего приладил нагрудник. — Помогите же рыцарю облечься в боевой доспех, покуда его оруженосец куда-то запропастился! Ах да, мне же полагается оруженосец…

— Ещё одно слово, и я ремень не только к доспеху прилажу! — Миллиан форн Тек с силой дёрнул какую-то из застёжек панциря. — В юности я задушил одного нехорошего человека… Намёк понятен?

— Сегодня старость то и дело преподносит мне сюрпризы… — Рагнар увернулся от подзатыльника, подхватил меч и прогромыхал из Арсенала в крытый тренировочный двор.

3

Чучело сносило уколы меча с досадным безразличием. Рагнар метил в места, слабо защищённые доспехами: в глазницы шлема, шею, низ живота и под нагрудник, но всё это было не то! Меч может большее, главное приноровиться…

— Рубка, — подсказал форн Тек. — Техника, весьма почитаемая князем Андрии, а равно и его воинами.

— Вы неплохо его изучили, а? — Рагнар обрушил на чучело град ударов. Меч словно вёл его руку. Клинок угодил в щель между наручами, рассёк ремешки и отделил локотник от черевца, ну красота же!

— Давние времена — моя маленькая слабость. Кроме того, Яльте грозят, что не уходят бесследно. Ваши пращуры понимали эти слова просто — потрясение основ, разруха, погибель, но я трактую их гораздо шире. Каждые предшествующие Яльте повторяются в нынешних, таков основной постулат этого семейства. Я рассудил, что, изучив жизнь пращуров, отыщу способ справиться с потомками.

— И как, отыскали? — Наклонный рубящий удар по голове сбил с чучела шлем. Враг выдохся, враг контужен, враг ранен… Такой возможности воин времён Рагнара упустить не смел. Меч повлёк руку в излюбленном движении, рождая свист. Башка слетела, граф Агне хохотнул.

— Я угадал с тем, что Лауритс, сочтя покупать послушание Андрии унизительным, предпочтёт возвратить его силой. — Миллиан снисходительно глянул на изувеченное чучело.

— Лауритс почти четыре года гонял язычников. — Рагнар отбросил с глаз пряди. — Полагаю, вас он поставил в один ряд с ними, да вы и сами это сказали, запугивая колеблющихся андрийцев. Засранцы «песочники» не признавали Предвечного, вы — короля, который замещает его на этой грешной земле. Кара Лауритса будет ужасна, хуже, чем вы могли бы предположить, верьте мне. Но за карой истинного Яльте ему не угнаться. Жалкий, обожжённый песками Яноре… Его недовольству не тягаться с ледяной ненавистью Рагнара Яльте. Но чучела недостаточно, так не годится. — Граф Агне огляделся по сторонам и нашёл кое-что получше. Иогашек. — Благородный рыцарь, я бросаю вам вызов, так свершите же на радость Богу всё, что я возжелаю, как пешим, так и конным!

Секретарь протестующее забормотал и попятился, но сколь мало это трогало Рагнара, уже совлекающего с чучела нагрудник, а затем и наручи.

— Стыдно, Иоганн, — подбодрял форн Тек, посмеиваясь в бородку.

— Мой предок вложил оружие в руку каждого горожанина, сударь, — напомнил потомок. — Андриец вы или… гусак?

Претендуя на андрийца, Иогашек обречённо подчинился. Граф Агне самолично сбегал за мечом, близнецом своего, и щитом, чтобы сохранить от честности хотя бы видимость. Впрочем, секретарь был лишь немногим ниже самого Рагнара, да и под мантией угадывалось вполне сносное телосложение.

— К бою, Иога-га-ганн, — громким шёпотом призвал Рагнар.

Бойцы начали сближаться. Секретарь понёсся на него беспорядочными шагами, Яльте передвигался уверенно и спокойно. Обмен ударами, хорошо! Воин пера удержал меч, вернее, Рагнар ему это позволил. В арке возникли первые, неизбежно красно-белые зрители. На двух или трёх красовались перевязи. Ах, офицеры?

Граф Агне нарочито неторопливо опробовал на противнике рубящий удар по плечу. Иогашек подставил ему под клинок гарду, перепугался и попятился.

— Ну кто так подставляет руку, Иоганн! Владеете левой? Бургомистр пропадёт без секретаря!

Под аркой нарастал гул. Зрители тянули шеи, норовили влезть в первые ряды. Рагнар ухмыльнулся, придумав, как дать им требуемое. Иогашек напал, Яльте ответил скользящим отбивом. Секретарь ожил на глазах и повторил. Парировать над локтем, шаг назад, плашмя стукнуть по ногам, есть! Противник вскрикнул, оттопырил меч в сторону, попятился. Зрители вошли в раж. Красно-белые потрясали кулаками, улюлюкали, ухали, гоготали, выкликали что-то невообразимое, и всё это кружило голову, подхватывало и несло, будоражило в памяти отсветы кровавых сражений.

Граф Агне заставил секретаря обменяться ударами, сместился в сторону и нанёс обманный выпад в голову. Иогашек вспомнил о щите, поднял в защитном движении, но открыл тем самым ноги! Рагнар вытянул руку с мечом, помещая кончик за левое колено соперника, и замер. Миллиану нужен ходячий секретарь… Как бы ни рвался в быстрое возвратное движение меч. Противник повалился наземь, словно в самом деле получил под колено подрез. Рагнар отшагнул, в ушах стоял звон сошедшихся клинков, под аркой бесновались красно-белые. Решение пришло незамедлительно. Граф Агне вскинул над головой меч:

— Андрия и Фёфрэк!

4

Истосковавшись в конюшне у кордегардии, Марсио теперь дурил. У Волчьих ворот жеребчик мотал мордой и бил копытом, желая увести всадника подальше от свиты, заполучить его в седло и пуститься в пробежку по холмам. Рагнар сдерживал проказника до последнего, но за воротами его волю попрали. Марсио лбом толкнул хозяина в бок, играючи укусил за штанину и повалил в снег. Сам кинулся рядом, вот же напало счастье. Рагнар с хохотом увернулся, пока джериб ненароком по нему не прокатился. Откуда-то с морозных высот ахнула свита. Граф Агне отряхнулся и, улучив момент, запрыгнул в седло.

— Я намерен проведать приречную рощу, господа. — Марсио нервно загарцевал, зашипел на незнакомых лошадей.

Четверо полковников развели кобыл в стороны, пропуская командующего вперёд. Трое из четырёх с честью приняли от него поражение, четвёртый, хоть и победил, тоже подчинился, и нападать со спины они не собирались. День подходил к концу, а Рагнар ещё не нажил ни одного врага. Или всё-таки нажил?

— Да, господин граф, замечательно, вы угадали, эта дорога впрямь ведёт к роще, но! Вы и так видели это место со стены, зачем же растрачивать попусту…

— Иоганн, — Рагнар досадливо оглянулся, — я терплю ваше нытьё лишь из-за оплошности на поединке, и то это ваша вина! Прекратите бросаться на меня гусем.

Когда в фехтовальном дворике стихли крики, славящие «Андрию и Фёрнфрэк», не «Фёфрэк», красно-белое неистовство стало обретать имена и лица. Графа Агне угораздило покрасоваться перед офицерами и солдатнёй. Не было способа познакомиться со своими полковниками лучше, нежели в схватке. Рагнар их пригласил. Перед ним выстроилось трое очень разных мужчин, о чьей принадлежности к андрийской армии сообщали красно-белые перевязи на плотных кожаных куртках. Ото всех троих разило недоверием и даже враждебностью. Тем интереснее.

— Мне сказали, вас четверо. — Всё верно, по количеству полков. Два пехотных, один кавалерийский, один из горожан — пресловутое народное ополчение, за которое так ратовали военные теоретики и которому не доверяли практики. Отряды, набранные андрийскими дворянами, формально считались пятым полком и подчинялись командующему, но форн Тек шепнул, что визита вежливости граф Агне от них не дождётся. Ожидаемо, ими он займётся позже, но присутствия другого своего полковника он потребовать вправе. — Где четвёртый?

Некто курчавый, усатый и могучий, обладатель разудалой кавалерийской походки, с ухмылочкой сообщил:

— Четвёртый изволит… отдыхать. После славной сечи, полагать посмею.

— Отверженный…

Недостающий командир, слегка пошатываясь, встал в строй:

— Под стягом Андрии!

Рагнар сжалился:

— Ваша рьяность похвальна, Иоганн. Судьбе было угодно познакомить нас по-своему. Но кто же знал… Предупреди вы, что задействованы в ратных делах, я бы повёл себя… сдержанней.

Рядом заржали, похоже, кавалерист мерялся силой голоса со своей кобылой, гогот вышел воистину лошадиным. Рагнар с ухмылкой обернулся к хохотуну:

— И вам эта прогулка кажется бесполезной, полковник Нок?

— Не имею чести быть полковником, граф, — задира блеснул зубами под чёрными усищами. Рагнар чудно отплясывал с ним в поединке. Беньямен Нок не признавал выдержки, единого темпа и устали.

— Вот как? — Граф Агне придержал Марсио, позволяя неполковничьей кобыле поравняться с джерибом. Тот попытался отпрянуть, хозяин удержал. — Но господин бургомистр рекомендовал мне вас как командующего конной тысячи. В андрийской армии отказались от привычных званий, потому что их ввёл глава царствующей династии? Пусть не Лауритс — его пращур, но всё же Яльте. Или вы желаете, чтобы вас величали по титулу?

— На всякого мудреца довольно простоты, а? Титулов в моём роду отродясь не водилось, я сын пирожницы от безответственного дворянина, плюнувшего на закон о бастардах. Ну а против пре-об-ра-зо-ва-ний, что устроил прапрадел Ларса, князь Рагнар, мы ничего не имеем. При нём полки звались тесиндами…

— Андрия из всего создаёт сложности…

— … Роты — сотнями, и мы почитаем за честь восстановить войско таким, каким оно было при правителе Андрии. Но как по мне, так графом Милле движет счастливый дух противоречия, — капитан Нок подмигнул.

— И как же мне называть вас и ваших почтенных товарищей? — не повёлся на призыв позлословить о форн Теке Рагнар. — Тесиндцы?

— И что это Андрия из всего делает сложности? Капитаны, граф. Капитаны под стягом Андрии.

— Хорошо, капитаны под андрийским стягом, что вы думаете об этой роще?

— Она уже устала смущаться от столь пристального внимания к свой скромной особе…

— Видимо, из-за болтливого языка вы и не доросли до настоящего полковника, Беньямен. — Марсио без волнений шёл протоптанной в снегу дорогой. Деревья стояли не густо, совсем молодые мешались с вековыми. У проглянувшей между стволами реки лежал лёд и чёрные блестящие валуны. Не самое плохое место, чтобы испустить тут дух, неприятель оценит и этот берег, и это перечёрканное ломаными линиями веток небо. — Я знаю, вы воевали в Вольпефорре на стороне герцога Джудиччи. Он по достоинству награждает своих офицеров и весьма неохотно расстаётся с теми, кто хорошо ему служит. Так что приключилось с вами? Герцог не вытерпел ваших шуточек?

— Позвали родные края. Но вы правы, Джудиччи действительно дорожит своими командующими, пришлось спасаться от его заботливости. Но граф, как же так, вам известно о моём прошлом, а мне о вашем — нет. А как же доверие? Откуда к нам? У вас интересный акцент, хотя и едва заметный…

— Андрийцам ли пенять мне на акцент? Но так и быть, моими родными стали два языка, это сказывается на произношении. Такова была родительская воля. А к вам я прямиком из Хильмы. Вернёмся к нашей роще. Господа, какие прелести этой красотки привлекают вас больше всего?

— Полагаю, само её наличие, граф Агне. Роща недалеко от ворот, почти примыкает к стенам и скрыта холмом. — Сын бургомистра, по виду не многим старше Рагнара, тряхнул светлыми кудрями. Наверное, отцовскими.

Правда, смотрел он не лисом, даже не лисёнком. Впервые увидев его, Рагнар мысленно нарядил его в церковное облачение и поставил читать проповедь, прихожанки пришли в восторг от мягкого юношеского голоса и гладкого, тонко очерченного личика с голубыми, чуть выпуклыми глазами. Но когда начался поединок, Рагнар приятно удивился лёгким, порывистым движениям, твёрдым и точным выпадам. Но не хватало скорости. Оказалось, в младшем Теке говорила сноровка лучника, и несмотря на невыраженную мускулатуру, он был силён и отлично натренирован. Сын Миллиана командовал лучниками как пешими, так и конными. Рагнар затруднялся, к чему отнести подобное формирование: к пехоте или коннице? Старший Тек причислял его к пехоте, но граф Агне склонялся к отдельной стрелковой тесинде. Отверженный, кто бы знал, что с постижением порядков предка возникнут такие сложности!

— Ну до чего ж прилежен в учениях наш Янник! — ахнул Нок.

— Если вы выучитесь читать, то легко опередите меня в учёности, — хлопнул ресницами прилежный ученик.

Кавалерист двинул кобылу на каурую лучника, но между ними вдался пехотинец. Рагнар считал свою память хорошей, но имя третьего командующего оказалось ей не по силам. Зато морду булыжником было ни с чем не спутать. И не забыть.

— Петушиный бой из капитанов. Ха. — Запамятованный улыбнулся так, что у Рагнара чуть живот не свело и отнюдь не от смеха.

Граф Агне взглянул на «петухов» и понял: у них тоже. Неудивительно, что после вмешательства каменнолицего ссора сошла на нет. Он был воином, диким и безудержным, а участие в укрощении язычников научило его не только много молчать и жутко улыбаться. Капитан отлично владел техникой мироканского боя, его меч сразу возомнил себя саблей и не оставил Рагнару шансов. Это поражение было достойным, но всё же этот великан с ёжиком чёрных волос не внушал доверия. Вероятно, оттого, что без церемоний предал короля, под знаменем которого воевал на землях Восточной Петли.

Над рекой показался узкий каменный мост. Граф Агне въехал первым, осматриваясь.

— Вы правы, Янник. Нужно быть слепцом, чтобы не воздать должное нашей деве. Порадуем её и набьём солдатами. Устроим тут засаду.

Нок не смолчал:

— У вас чертовски любопытный подход к превращению дев в брюхатых баб, граф.

— Не тревожьтесь, обычно девы в восторге. А мост мы взорвём.

— Взорвём? — встревожился младший Тек. — Но как тогда отступит засадный отряд? Вплавь? Доспех повлечёт их на дно!

— Отступит? — Рагнар усмехнулся. — Какое дурное слово.

— Вот это по мне, — заржал Нок, и граф Агне понял, что они подружатся.

— Реку я видел, но увижу ли озеро? Граф Милле мне обещал… — Рагнар обвёл глазами своих капитанов и немедленно получил ответ. — Лучше не бывает, едем туда. А сюда пришлите солдат с телегой и топорами. Гусс, слетай за ними. Пусть нарубят молодых деревьев и прикатят к озеру. Иога-га-ганн, ты ещё здесь?

… Глазам графа Агне открылась поляна, местами испятнанная проталинами и посередине западающая вглубь. Кое-где сквозь гнёт снега воинственно проступал камыш. Обещанное озеро. С одной стороны к нему подступалась роща, с другой — бывшие деревней развалины.

Рагнар огляделся и кивнул. Королевская армия хочет покорности, а получит больные животы. Для начала.

Деревья доставили довольно скоро. Рагнар схватил подвернувшуюся берёзку и спустился к озеру. По щиколотку проваливаясь в снег, дошёл до середины и воткнул дерево, оно устояло.

— Во имя залысин святого Прюмме, — возопил Нок, — что вы творите?!

— Высаживаю рощу, господа, — засмеялся граф Агне и поправил шапку. — Как раз потеплело, так что самое время.

Капитаны шутку не оценили, и от этого стало ещё веселее. С козел телеги закрякал Гусс:

— Это озеро. В него не сажают деревья. Они не приживутся.

— Иоганн, вы унылый человек! Берём и втыкаем, это приказ.

— Зачем? — Тек недоумевал.

— Я доложу об этом бургомистру! — Гусс грозил.

— А что будет дальше? — Нок был заинтригован.

— Ха. — Шпонхейм — ведь Шпонхейм же? — стянул с телеги ствол и пошёл в наступление.

Слово волнует, пример увлекает. Капитаны подчинялись, так и не постигнув замысла. Командующий вернулся на берег. Да, Андрия и дальше преподносила ему сюрпризы. Едва ли где-то ещё, кроме как в Вольпефорре герцога Джудиччи, он мог встретить простолюдинов в высоких офицерских чинах. Впрочем, по командующему и офицеры, а? А командующий у них ублюдок и дважды изгнанник, который своим происхождением опозорил одного короля и своим появлением почему-то страшно досадил другому. Но Андрию-то он заставит порадоваться своему присутствию! Невзирая на ледяную кровь, от мысли стать здесь своим принца Льдов бросило в жар. Чтобы не растаять, Рагнар уже привычно кинул секретарю шапку с плащом. Не попал? Вещи графа Агне полетели наземь, Гусс нахохлился и глянул грифом.

— Так не сгодится! — Злость стукнула в висок. Рагнар схватил подлеца за меха, рванул вниз.

Иогашек приземлился на четвереньки, Яльте опрокинул его на спину. Под затрясшийся подбородок упёрлась шпага. Пока ещё эфесом.

— Капитаны! — Граф Агне обернулся на подчинённых. — Каждый из вас командует тысячей, но считайте, что с ней вы не знайте забот. Будь под вашим началом войско, вам бы без подсказок пришлось соображать, где ему спать, что ему жрать и что пить. Зимой можно топить снег, но с больными животами боёв не выиграть. Из Тайг без вреда воды не вылакать, значит, выкормыши короля поищут озеро и найдут его. Так зачем я его прячу?

Двое из четырёх капитанов гоготнули, третий изрёк «Ха!», четвёртый… Отверженный, четвёртый пролежал с эфесом у шеи, боясь подняться.

— В следующий раз шпага повернётся острым концом, — обещал граф Агне.

*Моррион — открытый (без забрала) шлем с загнутыми кверху полями и гребнем, использовался пехотинцами.

*Черепник — шлем горшкообразной формы по типу подкладки с вырезами для ушей, который надевали под баретты и шляпы, использовался кавалеристами.

*По законам Блицарда бастарды обладали теми же правами, что и дети, рождённые в законном браке, и наследство делилось между всеми наследниками.

Глава 10

Блицард

Окрестности Фёрнфрэка

Руфус Бигот грыз очередной сухарь, старательно кутаясь в припорошенный снегом плащ. Рейнольт всё ещё ужасно злился на горе-офицера, но когда под тенью капюшона мелькал живописно подбитый глаз, на смену злости приходила жалость. Руфус получил от командования выговор и синяк за приведённых на убой товарищей, и стыдно командованию не было.

Он горестно шмыгнул носом, похоже, совсем замёрз, накинутая на бревно попона не спасала. Их костёр давал больше едкого дыма, чем согревающего огня, но чего ещё ждать от сырых еловых лап в засохшей смоле. Из-за ужина из оставшихся сухарей Рейнольт с Биготом урчали животами. Из-за положения своих дел — скрипели зубами. Двое солдат короля против предателя Оссори и его выросшей из-под земли армии. Рейнольт до последнего не хотел верить, что растущая от города к городу группа военных в зелёно-жёлтых, цветов Блаутура, плащах и с пиками и алебардами наперевес — дело рук Оссори, но слухи за каждым поворотом и собственные глаза его не обманывали. Оссори не просто дезертировал из армии и под видом убийцы прокрался к Лоутеану. Он снимал с мест блаутурские гарнизоны тех городов в Блицарде, что отошли Блаутуру после Девятнадцатилетней войны. Перейди предатель блаутурскую границу, Рейнольт бы уже гнал лошадей с донесением о готовящейся войне и свержении короля Лоутеана. Но пока баран Оссори вёл своё стадо по блицардской земле, пёс Рейнольт пас его, впрочем, с безопасного расстояния.

— Почему мы не можем спуститься в деревню? — простучал зубами Бигот. Конечно, ночёвка в глухом лесу ему не нравилась. Как и лошадям, что почти до земли изрыли снег и сейчас молчали разве что от усталости. Животные чуяли дикие места, врагов, что способны загрызть их, но Рейнольт надеялся на костёр и пугливость хищников.

— Мы не спустимся в деревню, потому что в ней остановилась армия Оссори. — Рейнольт подкинул в огонь веток, от искр глаза защипало.

— Ну и что? Можно подумать, нас там в лицо знают…

— Молчать, Бигот! — Дисглейрио не хотел кричать, к тому же в том, что баран набрал армию, Руфус повинен не был, но напряжение последних недель и злость, скорбь от потери всего отряда дали о себе знать. Часть из них Оссори расстрелял, как чучела на потеху, увернувшихся, почти взявших беглого графа в кольцо, прирезали северяне. И если верить Руфусу, пулю-другую выпустила даже Альда, и не промахнулась. Рейнольт дотронулся до свежего шрама на виске. Пока он сидел под арестом в Сегне, почти смог убедить себя, нет, был уверен, что Альда бы не смогла выстрелить в него, просто палила наугад от испуга. Но после рассказа Руфуса о перестрелке уверенности поубавилось.

Тот обиженно засопел, хотел что-то сказать, но зашёлся в кашле. Несчастный умудрился схватить простуду, и это было ещё одним поводом воспользоваться гостеприимством селян. Но Рейнольт оставался непреклонен. После того, как нос к носу столкнулся с беглецом в придорожной гостинице, он больше не верил в случайности. И встреться они теперь, не он будет гнать барана, а баранье стадо двинет его рогами.

— Оссори теперь на службе короля Блицарда, — не унимался Руфус. — Возможно, нам стоит поехать обратно? Король Лоутеан напишет в Блицард, пускай разбираются сами…

Одного взгляда хватило, чтобы Бигот прикусил язык. Не такой уж и мальчишка — двадцать один год от роду — он разве что не скулил, прося вернуться домой. Но где ему понять, что теперь Рейнольтом движет не только приказ. Оссори ответит за всё. За дни в тюрьме Сегне. За унижение. За убийство отряда. За Альду.

От порыва ветра ели певуче заскрипели, шапки снега попадали на землю и чуть не засыпали костёр. Место для стоянки Дисглейрио выбрал самое удачное для того, чтобы утром увидеть, как позади под холмами появится армия Оссори. Но не самое удачное, чтобы спокойно провести ночь. Густой ельник огибал небольшой пустырь, через который бежал вымерзший ручей. Рейнольт сразу заметил кабанью тропку через воду, понадеялся на мясо на ужин, но кабаны, будто имея разум, рассудили иначе. Уже под сумерки, ища хворост на ночь, Бигот недалеко от их лагеря наткнулся на обглоданную тушку косули. Это было не очень хорошо, но пугать излишне впечатлительного мальчишку Рейнольт не стал. К тому же, сниматься с места в поисках другого пристанища было уже поздно, сумерки блицардской зимой сгущались невероятно быстро.

— Утром мы наконец заедем в город? Тот, который будут осаждать. — Бигот старательно пялился на тлеющие угли. Его кобыла печально фыркала, из упрямства копала снег рядом с хозяином, тёрлась носом о его плечо, выпрашивая сладость. Руфус приучил её к подачкам, за что ни раз получал выговор от своего капитана.

— Заедем, — вздохнул Рейнольт, протягивая лакомке последний кружок морковки. Он понятия не имел, что будет делать дальше, но опередить Оссори необходимо. Хотя бы для того, чтобы видеть его и контролировать его передвижения. А лучшего места, чем город, который этот баран по велению блицардского короля решил осаждать, просто не найти. Дисглейрио уже предвкушал, что он напишет Лоутеану о беглом «кузене Берни», как только добудет бумагу и чернила.

— Капитан Рейнольт…

Дисглейрио отреагировал на скулёж, на этот раз виновато тихий. В темноте ночи и слабых отсветах костра Бигот смотрелся чёрным холмиком, только выглядывал кончик носа да отливали красным выбившиеся волосы

— Капитан… Я не хотел… Было приказано брать живым…

Шмыгает носом, только ли от простуды?

— Они во сне ко мне являются. Стонут… Нет, воют. И гарью пахнет. А он всё целит мне в лоб.

С порывом ветра донёсся ещё один звук, далёкий, печальный, от которого у Рейнольта пробежали мурашки по позвоночнику. Конь Дисглейрио застриг ушами, до скрипа натянул привязь. Звук повторился. Как во сне Бигота… Воют.

— Простите меня, я оставлю службу, уйду…

— Тихо, Руфус.

— Не верите? Можете судить меня по военному уставу! Спросить сполна, я не противлюсь наказанию, я отвечу!

— Тихо, я сказал!

Уже не далеко, уже не дальше пятисот триттов. Пока подвывание, поскуливание, но вот… отвечают. Второй голос, третий. На мягких лапах, движимые запахом, жаждой охоты. Преследуют кабана? Оленя? Замолчали.

— Капитан Рейнольт… Что это?

Конь дико заржал, мотнул мордой, в попытке оборвать привязь. Кобыла Руфуса ему вторила, мальчишка насилу удержал её. Рейнольт подхватил палку, подержал над костром, чтоб хорошо загорелась. Осторожно поднялся, направил факел в самое тёмное место ельника, за их спинами, туда, куда щерились лошади. Секунды, чтобы глаза привыкли к темноте чащи. И вот оно: между деревьями видны отсветы огня в зорких чёрных глазах.

— Волки.

Руфус издал звук — и вскрик, и ругательство. Дисглейрио быстро поводил факелом перед собой, делал им выпады, как шпагой, но волки только прянули в стороны. Ещё не решаются покинуть ельник, но уже не боятся скалиться. Начали охоту.

— Они нас загрызут? — Бигот с факелом возник рядом, казалось, глаза его стали ещё больше.

— Не нас, лошадей. — Не выпуская из виду блестящие пары глаз, Рейнольт нагнулся к оставленным у костра седельным сумкам. Пистолет, да где же?! Руфус вертел головой, похоже, уже заметил, как их окружают. — Медленно подойди к лошадям спиной. Молодец. Лови.

Пистолет Бигот поймал, а вот факел его шипел в снегу угольком. Рейнольт выругался, если здесь и загрызут кого-то, так это мальчишку, стая всегда выбирает самого молодого и слабого. Дерево, к которому они привязали лошадей, угрожающе скрипело. Животные жались друг другу, глаза в ужасе выпучены, бока раздуваются как после долгой скачки.

— Когда я скажу — выстрелишь в воздух.

— Может, лучше в них?

— Нет. Убьёшь одного — остальные на тебя кинутся. Будут мстить.

Бигот схватил пистолет двумя руками. Рейнольт сунул свой за ремень, поудобнее взял факел. Они не нападут, нет, нужна только та позабытая уверенность. Здесь он главный, не они. Только бы вожака на этой охоте не было… Медленно, уверенно, он двинулся к ельнику. Крикнул, выпростав вперёд факел. В ответ последовал рык, едва различимый шорох.

К огню выпрыгнул огромный чёрный волк, так что Рейнольт едва успел отстраниться. Вожак.

— Капитан!

На лошадей и Руфуса двинулись сразу трое.

— Стреляй!

Выстрел грянул, в тишине леса отозвался громовым раскатом. Волчий визг, ржание лошадей, треск. Дисглейрио не мог обернуться на Руфуса, но по звукам понял — волки разбежались. На время. Потому что вожак пригибался к земле и скалил на него белые клыки. Чёрная шерсть на загривке встала дыбом, утробный рык, взгляд глаза в глаза. Всё это он уже видел раньше. Волчонок в ужасе, в страхе смерти ничем не отличается от взрослого волка. Вот только этот не ранен, он напуган, он защищает стаю. Рейнольт выдвинул вперёд факел и снова двинулся на волка. Тот попятился. Огонь играл на чёрной шерсти алыми бликами. Его стая в ельнике, она уйдёт, но вожак не повернётся к опасности спиной. Даже затравленный, он будет бороться до конца. Дисглейрио ощутил, как колотится сердце, едва не хохотнул, в полных гнева и страха глазах зверя разглядев себя. Вот только он давно не волк, он прирученный зверь, черный пёс. Ручной волк почти как собака, но воли уже не забудет никогда. И возвращаться к хозяину он будет, пока сам того хочет. Будет верен до смерти, но только если хозяин того заслуживает. Рейнольт набрал в грудь воздуха, всмотрелся в глаза зверя. Давно забытый рык заклокотал в груди, защекотал горло. Когда-то он учился этому… И надо же, не забыл.

Волк прижал уши, припал к земле, выгнул шею. Рейнольт сделал шаг вперёд, этого хватило, чтобы волк растворился в темноте ельника. Блеснула пара глаз-огоньков. Дисглейрио быстро вынул пистолет, подкрутив колёсико, пальнул в воздух, волчья стая скрылась одновременно с тем, как затих грохот.

Рейнольт обернулся к Биготу, тот так и стоял, сжимая в руках пистолет. Перепуганный раскрасневшийся мальчишка смотрел на капитана как на нежить, оборотня. Но чего-то не хватало…

— Капитан Рейнольт, вы рычали.

— Боишься, укушу?

— Нет. А где вы… Зачем вам… Вы с ними поладили. — Бигот указал подбородком на ельник.

— В юности у меня был волк, такое не забыть.

— Чёрный? — Бигот неуверенно хохотнул, сказывался пережитый испуг.

— Серый. — Рейнольт поморщился, только этот мальчишка и не сравнивал его с чёрным псом. Сердце запоздало рвалось из груди, руки пробирало мелкой дрожью, хотелось сесть в седло и поехать подальше отсюда, но мальчишке этого знать не стоит. Дисглейрио снова посмотрел на него, точнее ему за спину. — Руфус, где лошади?

Казалось, Бигот удивлён не меньше.

— Сорвались, когда я выстрелил?…

Сломленное в стволе деревце было тому подтверждением. Чтобы не поставить под глаз юного офицера ещё один синяк, Рейнольт набрал полные ладони снега и умыл им лицо. Кожу приятно ожгло. Что ж, или стая получит отличный ужин, или Рыжий баран поймает двух ошалелых лошадей со знаками королевской охраны Блаутура…

Рейнольт терялся, что хуже. Гнев вырвался пробудившимся рыком.

Глава 11

Блицард

Андрия

Досель Альде Оссори никогда не доводилось ехать во главе шеститысячной армии. Главнокомандующий поставил на уши пятерых мэров блаутурских городов внутри Блицарда, перетряс гарнизоны и обрёл желаемое. Указ короля Лоутеана вполне убедительно объяснял действия Рональда Оссори, графа Уэйкшор, Рыжего Дьявола.

При мысли о подделке, то есть палимпсесте, Альда ухмылялась, её книжный ум на что-то да сгодился. Соскребя приказ об аресте с листов, взятых у убитых на тракте преследователей,

супруги Оссори нанесли сверху другое повеление. А именно, оказать главнокомандующему Рональду Оссори посильную поддержку в сборе войска, отправленного под стены мятежного города в помощь «брату нашему Лауритсу». К сожалению, Альда не видела воочию, как её муж собирает под свои знамёна армию — военные хлопоты она пережидала под опекой мэра Меккенхюгля. Досуг как у знатной дамы, в услужении портнихи и камеристки. Рональда не было почти месяц, и Альду уже смущали мысли о побеге. Нагнать Рональда не составило бы труда, ведь армию движутся медленно. Он сам говорил.

Но он сам вернулся за ней. Одинокий всадник гарцевал под её окнами с видом любовника. Лавеснор отпустил его. Если этот Рональд Оссори и потерял полк, то лишь с тем, чтобы обрести армию.

Эта армия открылась Альде с холма, куда муж въехал, посадив её перед собою в седло.

У Альды перехватило дыхание. Затворница и книжница, она никогда не видела столько людей. Столько мужчин, избравших делом своей жизни войну. Рональд сказал, здесь тысяча восемьсот конников, четыре тысячи пехотинцев и орудийный цех, но главнокомандующий ещё приучит его зваться артиллерийской ротой. Пусть так, но перед глазами Альды полз изумрудно-жёлтый змей с редкими чёрными чешуйками. Правда, одно из колец змеиного узора было тёмно-синим. Графиня Оссори узнала отряд Грегеша Раппольтейна. Рональд, большое сердце, представил его как «непримиримого и неистового рубаку с замашками нянюшки». Альда видела надоедливого солдафона, не знающего слов, кроме «приказ», «армия» и «война». Оскорбив её на балу короля Лауритса, в походе он если и удостаивал её взглядом, то смотрел ещё более презрительно, чем на солдатских девок, и при этом цедил, что от маркитанток с их обозами хоть польза есть — своими лазаретами, передвижными магазинами и банно-прачечными они обеспечивают быт. Бестактный, каменнолобый, он прямо при ней упрекал Рональда в том, что тот не оставил жену дома и красуется с ней будто с изящной побрякушкой. Стоило этому солдафону показаться ей на глаза, как Альда вспоминала свою брачную ночь и злилась на мужа, воспользовавшегося её плаченым состоянием. Вслед за злостью приходил стыд перед Раппольтейном, который всё слышал и, возможно, успел увидеть её…

В остальном же поход ей даже нравился.

Во-первых, Альда Оссори обрела здесь поклонников. Первым стал Гвидо по кличке Порох, «звезда» орудийного цеха. Одержимый пушками, с навязчивыми манерами, слишком смуглый для полукружца, он, тем не менее, стал ей довольно симпатичен. Следующими почитателями были офицеры Девятнадцатилетней войны. Она, конечно же, отдавала предпочтение кавалеристам. На расстоянии их удерживал только грозный взгляд Рональда. И всё же из их числа он сразу назначил ей личную охрану: враг может напасть на армию на марше и похитить самое дорогое, что есть у главнокомандующего. Сама Альда сомневалась, что затмит в неприятельских глазах те же пушки или обоз, но превращение из «ледышки» в «самое дорогое» её тешило.

Во-вторых, у неё появились две камеристки, отданные супругой мэра. Брюнетку звали Тэмзин, она не пропускала молитв, красиво пела и тяготилась походными условиями. Блондинка, писаная красавица, носила имя Катрия и отличалась от подруги живым и смелым нравом. При разговорах о грядущих битвах она хлопала в ладоши, томно вздыхала при виде главнокомандующего и, не давая Альде взревновать, заверяла, что тоже повстречает своего храброго воина. Роднило их то, что обе они — молоденькие блаутурки! — с блицардской обстоятельностью рядили мессиру в многослойные колючие юбки поверх панталон, под платье из шерсти и бархата, застёгивали у горла мужскую куртку (скандал!) и всё это запахивали в плащ на меховой подкладке, так что Альда становилось очень уж неуклюжей и круглобокой для прекрасной дамы.

В-третьих, несмотря ни на что, Рональд держался с Альдой рыцарем из романа. Он не просто целовал ей руки, помогал перебираться из кареты в седло и обратно и запрещал офицерам ругаться в её присутствии. Рыжий Дьявол щадил города мятежной Андрии, попадавшиеся на пути. Надо сказать, они сами открывали перед главнокомандующим ворота и выплачивали откуп, стоило ему заявить о намерении брать их штурмом или измором. Иной раз, по выражению пушкаря Гвидо Пороха, приходилось «поддать огоньку», то есть делать предупреждающий залп из пушек. Пока утихал звон в ушах и уходил в землю дым, пока поднимались над крепостными стенами белые флаги и спешили навстречу переговорщики, Рыжий Дьявол обращал внимание жены на смехотворную численность гарнизонов и двойное кольцо крепостных стен и приговаривал:

— Либо «малые» возмутители примкнули к мятежу лишь затем, чтоб не гневить вдохновителя, либо все силы нарочно сосредоточили в Фёрнфрэке, чтоб нам неповадно было…

Чем ближе становился Фёрнфрэк, тем пылче в груди Альды разгорался восторг. У Рональда снова есть король, нуждающийся в его службе, войско и былой задор. А ещё у него есть она, Альда, он взял её участницей в свою игру и назвал «самым дорогим». Наконец, у него есть неведомый Фёрнфрэк, которому суждено пасть и приумножить воинскую доблесть Рыжего Дьявола.

И начале пятого дня пути столица Андрии поднялась над равниной. Сердце Альды тревожно ёкнуло. Фёрнфрэк смотрелся гораздо более грозным, нежели его андрийские собратья. Громады башен, казалось, держат на себе само небо, не позволяя ему обрушиться. Расстояние, холмы и туманная дымка ограничивали обозрение, но графиня Оссори не сомневалась: город окружён рвом, город бдит, город выставил на крепостных стенах не только глаза и уши, но и смертоносные орудия — пусть встречают нежеланных гостей.

— Какая тишина… — Гвидо Порох бесцеремонно втиснул свою пегую клячу между Альдой и Рональдом. — Главнокомандующий Оссори, а давайте пожелаем фёрнфрэкцам доброго утречка?

— А давайте, — ухмыльнулся Рыжий Дьявол и повернул голову к Альде, весьма довольный собой, этим утром и особенно Фёрнфрэком. Неприступная наружность города его только раззадорила, не могло быть иначе.

— Готовы продолжить играть в мою игру, мессира? — Под распахнутым плащом Рональда тускло поблескивал панцирь с чеканкой.

— И кем же я буду, мессир? — Берни только посмеётся над её тревогами, умнее ему подыграть. — Неистовым драгуном? Жертвенной девой?

— Моей прекрасной дамой. — Рука Рональда, прочертив полукруг, указала на белый флаг, взметнувшейся из земли в полумиле от главнокомандующего. Грегеш Раппольтейн наметил место для лагеря. Раньше там явно что-то было. Деревня, может быть? Почерневшие руины припорошило снегом, скоро солдаты Рональда растащат их на укрепления. — Вон там мы возведём для вас замок. Вокруг расположатся ваши вассалы — офицеры. А по краям расселятся горожане — солдаты. Двух главных улиц будет достаточно, чтобы подданные могли приходить к вам и отдавать дань вашей красоте, что сравнима только с вашим умом.

— И я должна буду благословить их на битву, а после встретить и принять вражеские знамёна, сложенные к моим юбкам? — Альда улыбалась, но супруг не шутил.

— Конечно. В какой части Фёрнфрэка вы хотели бы обитать?

— Рональд, право же…

— Могу захватить для вас университет. Его библиотека одна из богатейших на Полукруге.

Гвидо Порох осадил коня и хищно вобрал носом воздух:

— Клянусь святыми сполохами, этот выстрел заставит мятежничков сотворить святое знамение! Рыжий Дьявол у ворот.

Глава 12

Блицард

Фёрнфрэк

1

Эта цитадель поднялась в незапамятные времена, но досточтимому предку её не хватило. Князь Андрии взглянул на облик Фёрнфрэка по-своему. По воле Рагнара Яльте в четырёх частях города возвели вдоль стен ещё по одной цитадели в виде донжон и каждую окружили полукружной стеной. Полукруги примыкали к крепостной стене и в мирное время на протяжении сотни лет были не особо заметны, их облепляли лавки да подпирали попрошайки.

Перед осадой всех согнали, и граф Агне смог по достоинству оценить архитектурный гений пращура. Полукружные стены опоясывала крытая галерея, в ней зияли отверстия для пушек, чтобы обстреливать либо захватчиков, либо мятежных горожан. Словом, Рагнар сделал всё, чтобы с честью держать оборону, заблокировав недруга внутри захваченной половины.

Из крытой галереи перекидной трап вёл на площадку донжона. Не только удобство, но и расчёт. Трап предполагалось обрушить в случае захвата неприятелем полукружной стены, а самим, подпалив за собой выход, укрыться на «дне» донжона, то есть погрузиться в тоннель. Он проходил под крепостной стеной и уводил беглецов почти на милю от города. Впрочем, подземным ходом между собой сообщалась каждая из четырёх цитаделей, граф Агне исходил все. В цитадели, как при Рагнаре, снова вселились гарнизонные солдаты. Таким образом, в случае нападения или мятежа в каждой части города имелись и вооружённые силы, и места к отступлению.

Покорённая Андрия не вскружила предку голову, напротив, вынудила стать ещё хитрее и осмотрительнее. Рагнар Яльте потратил много усилий не столько на защиту Фёрнфрэка от внешнего врага, сколько на защиту себя от Фёрнфрэка. Андрия приняла и полюбила своего покорителя, но тот понимал: на любовь мятежников можно положиться до случая.

Каждый вечер граф Агне проверял посты на воротах, прощупывал настрой своих солдат. Фёрнфрэк доверился ему, и граф Агне не вправе обмануть его доверие. Больше всего ему радовались в Третьей из четырёх цитаделей. Он порой ночевал здесь, не доезжая до губернаторского дома. Комендант наливал ему тёмного пива, граф Агне с рыком вскидывал кружку с пенящейся гадостью, солдаты подхватывали и…

На него кто-то напал. С требованием тотчас же проснуться и утереть слюну.

— Полагаю, командующему обороной будет интересно узнать, что армия неприятеля задорно выстрелила из пушки, разбила лагерь в нескольких милях от города и теперь дожидается переговорщиков.

— Граф Милле, вы?

— Намерены проспать всю осаду, граф Агне? — паскудная улыбочка Миллиана форн Тека не просто так стала предметом подражания среди его окружения.

Рагнар потёр лицо, перед глазами ещё вились уверенные линии надземных и подземных переходов. Чертежи с ними нашлись тут же, под щекой. Он перевернулся на спину, щурясь и соображая, как отбить выпад. Озарение ударило в голову потоком ледяной воды. Рагнар вскочил с койки.

— Их столько, сколько докладывали? Они жёлто-зелёные, в самом деле? Это блаутурцы? Их в самом деле шесть тысяч? Кто возглавляет армию? Отверженный, да где ж моя куртка…

— Ну разумеется, Блаутур опять объявил Блицарду войну, Хильма уже пала, а к Фёрнфрэку «змеи» явились из жадности, это же богатейший после столицы город Блицарда…

— Вы это серьёзно?!

— Нет, но потешь старика своим ошалелым видом ещё немного. Впрочем, армия действительно состоит сплошь из блаутурцев. Лауритс измыслил, как не отправлять брата на брата, и лишь его стойкий ненавистник назовёт это гражданской войной.

Рагнар выругался, плюхнулся на крякнувшую койку и натянул сапоги. Подниматься не торопился. От короля ждали войско не меньше чем в десять-пятнадцать тысяч. Но Яноре не пожелал привлекать к делу подданных, Яноре заплатил бывшему врагу и получил в распоряжение боевую армию, не раз повергавшую эскарлотцев в пыль. Ну что тут скажешь, Дева, благослови графа Милле, ибо именно он удержал в узде взбушевавшихся офицеров.

Когда о численности вражеской армии ещё не было известно, капитаны Рагнара уже ратовали встретить врага подальше от Фёрнфрэка, между холмов, чтоб конница выбыла и не мешала триумфу фёрнфрэкской пехоты и пробе пушек. Граф Агне равно противился как выдвигаться наперерез недругу, так и обходить его с тем, чтобы кинуться на арьергард. Он тренировал людей, добился кое-каких успехов, но не переоценивал ни свои полководческие способности, ни стойкость солдат. Враг мог явиться, застилая своей массой горизонт, и что тогда? Красиво отступить назад за стены? Дать отчаянный бой, а потом кусать губы и смотреть, как твоё войско дрогнуло и побежало?

Когда подоспел разъезд с докладом о шести тысячах в королевской армии, удерживать капитанов стало сложнее, ведь андрийское войско стараниями Рагнара, переманившего гарнизоны трёх соседних городов, разрослось до пяти с половиной тысяч, и перевес на первый взгляд казался ничтожным. Но последнее слово оставалось за будущим властителем Андрии, и Миллиан форн Тек поддержал решение графа Агне — не давать бой сейчас. Такого не одобрил никто. Андрийское дворянство глумилось, мол, бургомистр, предпочтя их талантам бездарного чужака, теперь сам боится испытать его в битве. Трое из четырёх капитанов рвали и метали, четвёртый мерзко хихикал и чиркал пером. Иоганн Гусс вёл «Дневник о делах города Фёрнфрэк». И хотя в мятеже ему отводилась не последняя роль, Гусс как будто был не прочь внести запись о том, как граф Агне потерпит поражение.

— Миллиан, я иду с делегацией. — Рагнар поднялся, на ходу облачаясь в вытянутую из-под чертежных валов куртку. — Я должен увидеть «ящеров» своими глазами. Отверженный, ненавижу!

Бургомистр сморщил породистый нос и красноречиво обвёл пальцем длинное и тонкое лицо с клинышком седой бородки.

— Борода выдаёт в тебе воина, мой хороший. «Ящеры» засмущаются и не покажут всего, что ты хотел бы углядеть.

— Хорошо, — Рагнар мрачно ощупал разросшуюся щетину. — С этим я что-нибудь сделаю.

2

Лагерь разбивали строго по плану графа Оссори. По периметру вырыли ров и насыпали сплошной выл, который теперь укрепляли палисадом кольев — «крепостной стеной». Расселились поблизости в палатках солдаты — «горожане». Перед ними разбили, расположив квадратом, свои палатки офицеры — «вассалы». В пространстве их квадрата были возведены напротив друг друга шатёр главнокомандующего и шатёр его жены — два корпуса «замка прекрасной дамы». На шпиле шатра графа Оссори взвились три штандарта — медведь, линдворм и барс, у входа двое офицеров несли караул. Ревели обозные волы и мычали коровы, ржали лошади, бранились и смеялись солдаты, звенела металлом кузня, а с полевой кухни доносились запахи свежего хлеба и каши. В окаймлявшей край лагеря роще шумел ветер, навевая что-то древнее, вечное.

— Мы простынем на этом холоде, захвораем и не оправимся, — ворчала Тэмзин. — Что главнокомандующему стоило поселить нас в ближайшей деревне? Никакая резная мебель, жаровни, ковры и шкуры не сравнятся с простой блицардской печкой!

— Это ещё что! — стращала подругу Катрия. — Дальше тебя облачат в доспех, дадут меч и скажут защищать мессиру Альду от ледяного великана!

Услужливый офицер откинул перед графиней Оссори и её дамами полог в шатёр главнокомандующего. Берни нависал над картами, опершись руками о крепкий деревенский стол. На скамье рядком расселись высшие офицеры, чьи имена, к стыду Альды, выскользнули из памяти. Тем не менее она признала генерала пехотного корпуса, двух кавалерийских полковников и неминуемого Грегеша Раппольтейна. Все четверо поднялись словно по команде и, за исключением Раппольтейна, скользнули перьями баретов по полу — доски и солома поверх расчищенной от снега земли.

— Моя прекрасная графиня. — Рональд подал ей руку и усадил в пустующее кресло под волчьей шкурой, видимо, командирское, после чего пододвинул к её ногам жаровню. Офицеры уступили камеристкам скамью. Альда не могла привыкнуть, ещё помнила, как Берни то гнал её, настаивая на разводе, то ревновал. Но теперь он получил то, чего желал, и мог позволить себе куртуазность. — Вы как раз вовремя, идёт делегация. Мятежники страсть как хотят познакомиться. А уж мне-то как не терпится…

— Вы все ещё не просмотрели мою отчётность, — проворчал Раппольтейн, зажимая в руке исписанные вкривь листы. — Как главнокомандующему вам важно знать, что небоевые потери основной армии составляют триста шесть человек, из которых девяносто восемь с горячкой или сломанными конечностями осталось в поселениях, пятьдесят девять умерло от поноса, тридца…

— Ради бога, капитан, здесь же дамы!

— Тридцать четыре умерло от простуды и пятеро дезертировали, в моём отряде потерь нет, — твёрдо закончил каменнолобый и посмотрел на главнокомандующего, вздев брови. Такие белесые, что об их движении Альда догадывалась по складкам, в которые собиралась на широком лбу кожа. — Теперь касательно города: вы определили размер контрибуции?

— О да, — ухмыльнулся граф Оссори. — Мои условия загонят их обратно за стены и заставят держать оборону с особым рвением. Разве вы ещё не поняли, что я намерен повеселиться?

Делегация Фёрнфрэка состояла из двух чиновников, одного толстосума и высокого святого отца в капюшоне.

— Вот те на, монах… — граф Оссори оттопырил нижнюю губу, что означало крайнюю степень разочарования. — А я так надеялся на фёрнфрэкских ведьм, знаете, так надеялся! Поскупи-и-ились…

— Дайте срок, и мы явим вам дьявола, — заверил «монах», что, на взгляд Альды, скорее был священником. Монахи не имеют столь богатых нательных прююмеанских дисков и не дерзят людям войны.

— Пф-ф, это лишнее, я увижу его, глянув в зеркало. Итак, вы нас ждали? — Главнокомандующий словно невзначай распахнул плащ, с нагрудника стремился на волю золочёный линдворм. Крылатый, оставшийся со времён принца Тимрийского.

— Конечно же, — прошелестело из тьмы капюшона духовное лицо, опережая вознамерившегося вести переговоры толстогубого чиновника.

— Зимой?

— Север не знает поблажек.

Главнокомандующий хлопнул ладонью по столу.

— Господа, я склонен соблюдать законы военного времени, посему первым делом изложу условия, на которых почтенный город Фёрнфрэк мог бы капитулировать. Его милость Лауритса вполне удовлетворит выплата шестидесяти тысяч хенриклей, что покрыли бы расходы на военный поход.

— О неприхотливости его милости ходят легенды, — дорвался до речи чиновник.

— Бесспорно, — кивнул Рональд и нахмурился до морщинок между бровей. — Я не представился сразу: главнокомандующий армией его милости Лауритса граф Оссори, и невзыскательность не числится среди моих добродетелей. Так что я требую ещё шестьдесят тысяч хенриклей, что пошли бы моим людям как выкуп за предохранение города от разграбления.

— Сколько?! — затряс щеками толстосум. — Но это же… это ничем не прикрытое грабительство! Вы истый разбойник, сударь! Разбойник и сребролюбец!

— Жадность грех, — прошуршал святой отец.

Граф Оссори поднял руку, призывая к тишине.

— Я не знаю имени того, кто командует армией мятежников, но передайте ему вот что. Пусть до завтрашнего дня разоружит армию и распустит на все четыре стороны за пределами города и предместий. В Фёрнфрэке должны остаться доспехи, оружие, лошади и прочая военная амуниция. После этого я дам ему аудиенцию, на которой он подпишет обязательство выплатить пятьдесят тысяч хенриклей от себя лично его милости Лауритсу. Это будет контрибуция за ущерб, причинённый королю неповиновением его подданных. Вдобавок ко всему прочему, командующий мятежной армией останется под моим присмотром вплоть до прибытия его милости. Что касается господина бургомистра, то от него я требую самую малость: гостеприимства. Пусть приютит и содержит мою маленькую осадную армию, покуда не соберёт контрибуцию. Если сборы продлятся дольше месяца, моя армия поторопит их, разграбив город.

— Эти условия возмутительны! — тявкнули чиновники.

— Возмутительно, господа, — не согласился Рональд, — нарушать данную королю присягу. Впрочем, я далёк от того, чтобы читать наставления, моё дело война. Условия, что я вам выставил, остаются в силе сутки. Не одумаетесь — и я заговорю с вами на языке пушек и шпаг.

3

Рагнар с ходу заметил, что не один у себя в кабинете в Рагнаровой цитадели, ну так что теперь! Капитаны рокотали, возмущённые заломленной суммой и наглой ухмылкой, пусть их, граф Агне толком не слушал. Пуговицы сутаны разбегались под пальцами. Рывок, и они с бренчанием покатались врассыпную.

Рагнар вывернулся из сутаны, пинком отбросил, выдохнул, не помогло. Значит, у нас тут сам Рыжий Дьявол, как льстят трусы зарвавшемуся блаутурцу. Предводитель Бешеных драгун. Королевский баловень. Сорвиголова, что в своё время захватил в плен эскарлотского маршала, да ещё подвесил на его перевязь руку. Куэрво питал к нему крепкую ненависть, будем считать, она передалась от отца к сыну!

— Ха. — Шф… Шпф… Шпонхейм подкинул на ладони пару пуговиц и свирепо оскалился. Верно!

Можно было додуматься раньше, с каких рогов этот Оссори распивал с Лауритсем вино. Скрепляли союз! Нет, сильно сказано — наём. Блистательный граф, уподобляясь наёмнику, подонку общества, продал Страусоводу шпагу и пошёл на восставшую провинцию.

— Святой отец, вы внушаете нам трепет… — Миллиан форн Тек передёрнул плечами.

Рагнар выдернул из волос ленту и ощерился:

— Что, я страшнее, чем было описано в письме? Ну и кто из нас двоих дьявол, а, Миллиан? Я или этот рыжий ящер?!

Герой Девятнадцатилетней войны, ухмылка как у полководца, а сам-то не многим старше принца Ре… Льдов! На долю Оссори выпало больше битв? Отлично, тем горше будет поражение! Армия у него — смеху подобно. Зажравшиеся, отсидевшие в гарнизонах зады блаутурцы. Перемешали родной язык с блицард и перебрались на северных кляч. Доспех и штандарты времён Девятнадцатилетней войны поначалу пустили в глаза пыль, не возразишь. Но в сердце «святого отца» поселился терзающий дух подозрений. Пришлось подбить на «исповедь» погонщика из обоза, молодчик не снёс холода стали под горлом и развязал язык. Рагнар тогда чуть было не рассмеялся. Нет, он не проморгал в дороге армию. Её сколотили позже и теперь усиленно выдавали за боевую. Ломают комедию… Ну так что ж, посмеёмся!

— Ваша самоуверенность сыграет с вами злейшую шутку, граф Ящер!

— Да-да, — забил крыльями Гусс, — притащить с собой женщину и посадить по правую от себя руку! Этот граф так самоуверен, что, можно подумать, принимает осаду за увеселительную прогулку!

— Что? — Рагнар упал в кресло и вытянул ноги. — Какую ещё женщину?

— Ну как же, — Иогашек обвёл сослуживцев ликующим взглядом. Ещё бы, углядел девку, в то время как граф Агне в своей сутане смиренно трясся от злости. — Вспоминайте. Это была блондинка, сударь. Хлопала на делегацию глазками, к слову, чрезвычайно красивыми, и боялась шелохнуться.

— Кому нужно золото, когда есть роза, — пробормотал Рагнар прежде, чем успел закрыть рот.

— Какие, к Отверженному, розы? — взбушевался бургомистр. — Какое, к хвосту его, золото?! Ты должен думать о стали и крови, Граф Рагнар, и ни о чём более!

— Господа, — Рагнар задумчиво поскрёб непривычно гладкий подбородок, — вам доводилось похищать девиц?

Глава 13

Блицард

Фёрнфрэк

1

Ворота Дорагнаровой Цитадели, а ныне Фёрнфрэкийского университета закрылись за спиной Квентина Кёртис и его «семейства», и это было единственным видным признаком осады. Площадь Школяров так же пела морозным звоном под копытами их единственной лошади, галдела десятками местных и чужеземных голосов. Стар и млад со всего Полукруга приходили в Фёрнфрэкийский университет за знаниями по медицине, богословию и философии. Причём, с тех пор как университет последовательно отбился от влияния церкви, короны и наконец ратуши, философский факультет тут вполголоса звали алхимическим, а читали с его кафедр астрономию, физику, химию и землеописание. Уж поверьте на слово лицентиату философии — его грамоту подделывал искуснейший фальсификатор Блицарда и сопредельных земель.

— Студиозусы изучают благородные искусства в Григиаме, древних авторов — в Кротталье, законословие — в Никастрии, медицину — в Фёрнфрэке, чернокнижие — в Апулье, а добрые нравы — нигде, — не удержался Квентин от присказки.

Малыш Гарс восторженно хохотнул из седла, сидящая позади него Хенрика фыркнула и одарила своего проводника таким взглядом, что Квентин счёл за благо не оборачиваться на неё остаток пути. Ну, да, проморгал он начало осады… Но перед тем задержал их в Фёрнфрэке, по выражению Хенрики «с тупым упорством врачуя ничтожнейшую простуду» её племянника. Но что он мог поделать, если путешествие верхом в зиму отняло бы с таким трудом возрождённые в мальчишке силы… и если он, малодушный, всем нутром противился возвращению в Карлат.

— Тётушка, смотри! — ахал малыш Гарс. — Ну смотри же, тётушка!

Квентин улыбнулся. Тем, кто впервые здесь, находилось чему удивиться. И сам он, пусть и вернулся в место вроде дома, тоже удивлялся. Не новшествам, их бы он принял как должное. В университете не изменилось ничего. Он будто моргнул, хотя с его вынужденного отъезда прошло лет пять. Значит, вместе с университетом застыли во времени и его обитатели с их слабостями и привычками. Колокол Зануда Теддхе скоро пробьёт час после полудня, и из харчевни, ближайшей от учебного корпуса в середине площади, выбежит один давний-предавний знакомец…

— Тётушка? Нет, родной, стараниями мастера Квентина он тебе папа, а я — мама. — Хенрика шипела и плевала слова точно капли отравы. — Принц Яльте стал сыном бродяги и заложником этого… славного города.

— Не бродяги, а лицентиата естественных наук, совмещающего преподавание сих наук с преподаванием практической медицины. Специализация — анатомические работы. — Квентин подмигнул притихшему «сыну» и скорее отвернулся, избегая смотреть на «госпожу Кёртис».

Ну, да, виноват… Узнав от него об осаде, она испугалась. Испугалась так, будто осадная армия явилась сюда с одной целью — захватить Хенрику Яльте, не побороть мятеж против короны. Квентин насчитал пять признаков истерии по Аркадию, силой влил в женщину унимающий нервы отвар и, собрав скудные пожитки, повёл «семейство» в укрытие. Но Хенрика не видела Дорагнаровой Цитадели — её крепкой стены из красного кирпича, шести башен с бойницами, собственно постройку, примыкающую к Библиотечной башне. Но что тогда она видела? Осадную армию. Осадную армию, от которой её отделяет лишь какая-то людная площадь с харчевнями, винокурнями, скрипториями и книгопечатнями и лавками с рабочими принадлежностями для письма и наук. Словом, обитель презренных книжных червей, что в лучшем случае способны огреть врага заковыристой фразочкой на равюни и защекотать гусиными перьями.

— Мой брат тоже учился, в Никастрии, и я бы тоже хотел… — Малыш Гарс на ходу спрыгнул с лошади и засеменил рядом с Квентином. Шаг не пришлось уменьшать. На первый взгляд хилый и болезненный, мальчик быстро оправился от практически воспаления лёгких, оказался для южного принца очень выносливым и быстро бегал, в чём Квентин убедился, согласившись пробежаться по двору у «капустного дома» наперегонки. Вдобавок, у него был пытливый взгляд и душа, раскрывающаяся, если заслужить его доверие. Хенрика не на шутку взревновала, когда Гарс повадился болтать с Квентином допоздна, делясь опасениями и мечтами. — Мастер Квентин, а вы мне покажете университет? Какой он внутри? Мы обойдём это здание с Библиотечной башней? Посидим со студентами? Или даже послушаем лекцию? Что такое «анатомические»? А если…

— До того, как Андрия перешла во власть ваших с госпожой Яльте предков, университет был разбросан по всему городу, не имея единого облика. Здесь же была цитадель — стена, смотровая башня, двор со складами и конюшнями… — Рассказчиком страшных сказок ему больше не быть, но как преподаватель он когда-то имел тут успех. — Ваши с госпожой предки отдали цитадель университету. И с тех пор в башнях на стене устроены аудитории, большие, со скамейками, они стоят ступенчатыми рядами, и дубовой кафедрой внизу, за которой даже самый высокий лоб смотрится низким, узким и весьма уязвимым для студенческой пытливости…. В конюшнях и складах жилые комнаты для студиозусов, но это не место ни для принца, ни для сына лицентиата, ни даже преподавателя… Эти негодники так страшно ругаются на равюни, что лунные бесы порой спускаются к ним, путая ругань с заклинаниями призыва. К бывшей смотровой башне пристроен корпус — внизу оружейная, посередине комнаты преподавателей, вверху помещения прозапас. А сама башня, как ты уже понял, стала библиотекой. Но, увы, называют её не Сокровищницей, а Занозой. Студиозусы уверяют, если смотреть на корпус с ее высоты, он походит формой на сердце, а башня в самой середине пронзает его занозой, и лучше сравнения не подберёшь, согласен? На шпиле Библиотечной башни ты видишь импровизированный флаг студенчества. Студиозусы веками верят, если перед экзаменом привязать к шпилю тряпицы, исписанные текстами ответов, то Мудрый Дух им поможет… — Квентин не стал добавлять, как каждый новый ректор начинал своё «правление» с «чистки» шпиля, а нынешний что-то зажился. Флаг трепыхался на слабом ветру тысячей тканных, чёрных от плотных строк языков. — Но никто не знает, что такое этот Муд…

— Как насчёт удачи в делах? А может, легкости учения? Или любовного приворота?

Перед ними навязчиво забренчал безделушками студиозус с хитро заломленными бровями. Пальцы красные от мороза, в своё время портившие взятые на подержание учебники, теперь перебирали камешки с рунами, лапки птиц и зверьков на цепочках, пёрышки в смоле, палочки с рунной резьбой, флаконы с дрянных цветов жидкостями и прочую ерунду, якобы заговорённую здешними ведьмами. Но в пору экзаменов даже самые не суеверные украдкой покупали себе хотя бы дырявую монету. Гарс как истинный сын практика по анатомии потянулся к пальцу покойника. Квентин перехватил его руку и посмотрел на горе-торгаша сверху вниз:

— Вижу, ты так и не можешь окончить курса, Филц? А я предупреждал…

Лентяй, тупица и обманщик, Филц прижал к груди короб и попятился, таращась на Квентина с неизбывным ужасом:

— Мэтр Кёртис… Я сдам… потом… эти формулы…

Гарсиласо вздохнул и уставился на собственные пальцы в перчатке, а Филц так же незаметно, как появился, растворился среди товарищей. Успевая дерзко глазеть на всадницу на породистой лошади, студенты торопились в аудитории. С минуты на минуту, после обеда, должны были начаться необязательные чтения, обязательные лекции длились с шести до девяти утра, и до полудня студиозусы успевали обтяпать свои делишки. Для преподавателей не было секретом, что предприимчивые старшекурсники продают молодняку учебники, конспекты лекций и «знания в ухо» — излагают ответы на заданные на дом вопросы, решают задачи или пересказывают содержание подлежащих к прочтению книг. Мэтр Кёртис не запрещал. Главное, чтобы молодняк знал и понимал то, что получит и услышит, чтобы знание осталось в головах, а уж как оно попало туда — не всё ли равно? К тому же, он каждый год менял вопросы и задания, а лекции насыщал свежими примерами…

— Мы в мужском монастыре? — буркнула Хенрика, когда Квентин повёл своё семейство дальше, к харчевенке под кирпичной односкатной крышей. Запах еды мог бы раздразнить нюх самого воздержанного прохожего. — Это прыщавые юнцы будто впервые увидели женщину.

— Трудно найти женщину прекрасней госпожи Кёртис…

Хенрика промолчала, но в этом молчании чувствовалось, как неприятно ей зваться женой бродяги-лекаря. Он всё же оглянулся. Королева. Борясь с участью быть госпожой Кёртис, она нарядилась в сбережённое платье из дорогой крашеной в жёлтый шерсти, то и дело трогая на нём вышивку, покрылась шейблейном на меховой подкладке и увенчала не склонённую голову баретом с пряжкой. Конечно же, она не спускала с Квентина тяжёлого, приговаривающего к казни взгляда. Однако впавшие щёки и вздёрнутый кончик носа краснели от мороз. Едва он сказал об осаде, эти глаза распахнулись, в них проглянула детская беспомощность, наморщился лоб и на побледневшем лице выступили веснушки. Королева? Вопреки дурному нраву было в ней что-то такое, из-за чего хотелось защищать её, не давать никому в обиду. Даже если из оружия у тебя только цитра да скальпель.

Забил Зануда Теддхе. Смех, но Квентин, старая развалина, разволновался как юнец. Отпустив уздцы лошади, он бросился к крыльцу харчевни и почти схватил за шиворот выпрыгнувшего из ароматной полутьмы коротыша. Может, университет и не изменился, но знакомец отрастил такое брюшко, что секретарская мантия была бессильна спрятать его.

— Мэтр Йоргенсен…

— Квентин! Кёртис! Негодник! Мой самый учёный мэтр! Бунтарь! Вернулся взорвать стену-другую?!

Квентин подавился воздухом. Отто Йоргенсен крепко обнял его и отступил, разглядывая с видом хозяина дома, к которому вернулся блудный и весьма любимый постоялец. Квентин невольно заулыбался, рассматривая знакомца в ответ. Когда-то они — потрёпанный долговязый бродяга и раскормленный коротыш с шапкой вьющихся русых волос — по очереди спасли друг другу жизнь. Своей Квентин распорядиться с умом не сумел. Отто же осел в первом «приличном» городе (ключевым критерием пристойности были добрые отношения с Прюммеанской Церковью и мужчины у власти), наладил завидный быт и из беглого лекаря сперва выбился в помощники декана медицинского факультета, а затем в секретари ректора. Он знал, как надо жить.

Наконец Отто вполне ожидаемо покачал головой, осуждая Квентина за неважный вид, отвесил поклон «госпоже Кёртис», приобнял за плечо малыша Гарса и повлёк его к учебному корпусу.

— Так твой папа тебе не рассказывал? Он здесь птица высокого полёта! Да, Квентин? Он просто скромничает, но знай, выгоняли его ректор и бургомистр разом! Да-да, ради такого дела они даже помирились. Твой папа почти легенда в этих стенах.

— Вернись в седло, славненький.

Малыш Гарс оборвал смех и втянул голову в плечи, будто его застигли за чем-то постыдным. Квентин подсадил его на лошадь, снова избегая смотреть на всадницу.

— Замолвишь за меня словечко перед ректором? — спросил он Отто, позволяя ему увести себя вперёд. — Семейству Кёртис нужно убежище.

— Ректор так болен, так болен… — закатил старый знакомец глаза. — Даже ты не вылечишь.

Квентин негромко присвистнул.

— Конечно… Я ведь не воскрешаю мёртвых.

Отто глянул через плечо и, подхватив Квентина под локоть, зашептал:

— Это нет, но… Квент, не подумай ничего плохого, но твоя жена… У нее нечеловечья красота и страшная хватка, раз она подкараулила тебя из странствия и предъявила ребёнка. Ну ты понял. Она из этих. Не прикидывайся. Я как вспомню — мурашки по коже! — И он осенил себя знамением. — Вот поэтому я до сих пор холост…

— Госпожа Кёртис просто немного огорчена внезапно начавшейся осадой…

— В этом я её даже поддержу, для семейного путешествия по местам славы ты выбрал не самое удачное время…

Квентин остановился у подножия каменной, расчищенной от снега лестницы в корпус. Торопливо, кивая взрослым, взбирались по округлым ступеням отставшие старшекурсники. Квентин хлопнул знакомца по плечу:

— Ты, что же, мне не рад?

Отто аж подскочил, отчего вздрогнуло брюшко и подпрыгнули кудри над маленькими лукавыми глазками:

— Шутишь? У меня теперь есть лучший лекарь и лучший подрывник, что еще на осаде нужно?!

— Мэтр Кёртис… — донеслось в спину пробным, будто игривым ударом хлыста. — Ты никого не забыл, милый мой?

2

Друг мэтра Кёртиса лично сопроводил гостей в прогулке по университету. Гарсиласо нравилось, как тот к нему обращался. «Молодой человек», «юный студиозус»… От этого Гарсиласо старался держать спину и даже, казалось, стал повыше. Нет малявки, нет недомерка и малыша, здесь его считали взрослым!

Он вертел головой, стараясь не упустить ни одной подробности этой дивной взрослой жизни, о которой мечтал лет с шести. Высокие могучие стены, что не удавалось охватить взглядом за один раз, почтенные мужи в плащах особого покроя — мантиях, весёлые голоса, свет сквозь цветные витражи, ряды скамей и парт, залы — один за другим и такие разные! Гарсиласо понял, что значит влюбиться. Обитель знаний забрала его сердце. А Райнеро был просто глупец, что закончил обучение всего за три года, желая скорее вырваться из этого чуда и всё грезя своей войной. Кому нужны битвы и ранения, когда можно всю жизнь провести бок о бок с науками? В университете хватало счастливцев поумнее старшего брата, они были всюду, держались группами и зачастую говорили на разных языках. Гарсиласо то и дело прислушивался и наконец различил родной эскарлот. Сердце подпрыгнуло, но рука тётушки на плече напоминала об осторожности. Подойти бы, заговорить, родные слова звенели колокольцами и манили, но Гарсиласо только опустил голову и поспешил пройти мимо.

Забыть о грусти помог мэтр Кёртис. Он подмигнул и подтолкнул Гарсиласо к казавшейся непримечательной винтовой лестнице. Когда лестница кончилась, Гарсиласо забыл как дышать. Он никогда не видел океанов, но сейчас точно знал — им не сравниться с таким количеством книг. Библиотека. Огромная. Прекрасная. Не чета той, что содержал Донмигель. Библиотечная башня, сердце университета, и Гарсиласо разрешили трогать здесь всё. Книги, повсюду книги! Гарсиласо в нерешительности остановился посреди мозаичного пола и не знал, к какому стеллажу подойти.

Преодолеть восторг помогла тётушка. Гарсиласо начал было сопротивляться, но Квентин молчал, тётушкина рука неумолимо сжимала плечо. Библиотека отдалялась, его вели вниз, навстречу ненавистному металлическому лязгу. Оказалось, студиозусы не только постигают науки, но и по-дурацки скачут со шпагами, одетыми в защитные колпачки. Тётушка хотела было провести его в зал, но Гарсиласо из вредности вывернулся. Снова путь Яльте? Вот уж нет. Он уже дважды побывал в этой волчьей шкуре и оба раза ему там ужасно не понравилось. Тётушки шипела над ухом, Гарсиласо хмурился и вертел головой. Махать железными зубочистками он не станет. После очередного толчка по направлению к оружию изловчился вырваться и выбежал из зала.

За проказу пришлось отбывать наказание — заточение в комнате, впрочем, пристойной, как и обещал мэтр Йоргенсен. Тётушка уже немало знала племянника, но до сих пор не поняла, что Гарсиласо охотно сам подвергает себя этому «наказанию». Замки же не могли его задержать, лишь бы не были слишком тугими. Стащить у спящей тётки ключ, прихватить свечу и тихонько скрыться во мраке ночных коридоров, ничего сложного.

Неслышные шаги и мерцание жёлтого огонька напоминали о доме, сердце радостно трепетало. Гарсиласо кусал губы от восторга и предвкушения. Библиотека ждала и манила. Он будет очень осторожен и не потревожит ни тени у этих стен. А темнота его никогда не пугала. Это ведь он в ней прячется. Гарсиласо помнил, вход библиотеку располагался на первом этаже. Заветная винтовая лестница!

Однако ночью коридоры университета оказались совершенно другими. Их озарял свет луны и уличных огней и из-за отсутствия студиозусов они смотрелись слишком широкими. Гарсиласо спустился, перед ним простёрлась колоночная анфилада, которую днём ему не показывали. Он выглянул в высокое окно, стараясь разглядеть сквозь витраж двор и найтись, но Библиотечной башни не разглядел. Заблудился? Не беда, ночь только начинается.

Оглядевшись, пошёл вперёд наугад. По королевскому дворцу он странствовал ночами сколько себя помнил. Лучшее время, когда легче всего ускользнуть от слуг и когда происходит то, чего не допускают в свете дня. Король-отец крался к покоям донны Морено, сбегали в сад фрейлины матушки, куда-то спешили, закутавшись в плащи, Райнеро и Сезар ви Котронэ… Ничто не ускользало от внимания ночного скитальца, а видеть то, чего нельзя, всегда было слабостью младшего принца.

Но университет спал, скрывая свои тайны. Гарсиласо вглядывался в картины на стенах — портреты ректоров и благотворителей университета — и плутал между колоннами, когда огонёк свечи затрепетал, а эхо донесло, как стукнули двери и грянули шаги. Шли прямо на него!

Гарсиласо забежал за колонну и задул свечу, размётывая тоненькую ленту дыма. Люди отмеряли шаги по каменным плитам, их голоса рассеивались и отскакивали от стен. Мужчины, и не шептуны, они шли быстро, свет их факела отражался на стенах огненными всполохами, заставляя тени колонн вытягиваться по стойке смирно. Гарсиласо вжался в холодный камень и всматривался в показавшиеся из-за угла фигуры. Так и есть, идут к нему! Жар охватил лоб и кинулся куда-то вниз, заставляя сердце бешено колотиться. Расплавившийся воск от свечки попал на пальцы и жёг, засыхая белыми слезами. В ушах шумело, Гарсиласо прижал свечку к груди и не отрываясь смотрел на приближающихся мужчин.

— … Вообще-то… Смею заметить… Господин командующий… Наша оружейная, если можно так выразиться, подчинена университету и к городскому Арсеналу отношения не имеет ни малейшего! И посему… — Гарсиласо узнал высокий, суетливый голос друга мэтра Йоргенсена.

— И потому вы немедленно предоставите её в моё распоряжение, — перебил кто-то хриплый и, кажется, глубоко простуженный.

— Помилуйте, я на прошлой неделе выделил вам партию аркебуз!

— Вы о тех старушках с рассохшимся прикладом и осечками?

— Как можно!.. — захлебнулся негодованием мэтр Йоргенсен.

— Вздумали откупиться рухлядью? — с угрозой просипел тот, кого мэтр назвал «господином командующим». — Вы же смыслите в ратном деле, Отверженный! От аркебуз зависит успех пехоты, от успеха пехоты — судьба кампании, а то есть нас с вами и горожан. И кстати, до меня дошли слухи о пистолетах.

— Слухи сильно преувеличены…. Я собирался расположить аркебузиров у Университетских ворот, за их защиту отвечают мои студенты. Они уже и приноровились, они подготовились!

— Не беда. Закидаете врага фолиантами, а из пращи выпустите книжки-малютки.

— Но сударь!..

— Ваше рвение похвально, но за защиту всех ворот города отвечаю я. И где сосредоточить основные силы, решаю тоже я… — надсадив речами горло, командующий закашлялся. Совсем как Гарсиласо во время недавней болезни!

Перед ним проскользили две вытянутые тени в огненных отсветах. Он побоялся выглядывать, ещё дальше отодвинулся в сторону, скрываясь от идущих.

— Тут притаилась мышь, — сказал простуженный мужчина, и шаги прекратились.

— Мышь? — удивился мэтр Йоргенсен.

— Мышь. Со свечкой… — По стенам заметался свет факела.

Гарсиласо затаил дыхание, зажмурился. Тётушка ужасно огорчится, если он попадётся в плен командующему обороной города…

— Должно быть, студиозус, — засмеялся было секретарь, но быстро стих. — Введён комендантский час, дети опасаются гулять по ночам открыто…

Командующий хмыкнул:

— Тогда пойдёмте, пока у мыши сердце не разорвалось.

Пытаясь найти комнаты «семейства Кёртис», Гарсиласо окончательно заблудился. Шорохи ночи то и дело гнали его в тени колонн или дверного проёма, но секретарь и командующий обороной больше не показывались. Хриплый голос командующего не уходил из памяти. Гарсиласо жалел, что не смог разглядеть лица. Наверняка это был воин, сошедший со страниц преданий. Гарсиласо уже устал и без особой надежды глядел в очередной коридор, когда из темноты внезапно вынырнула высокая фигура. Пойман! Гарсиласо отшатнулся, хотел бежать, но свеча встречного осветила его лицо, являя встревоженного и строгого мастера Квентина.

— Пропажа нашлась! — крикнул он себе за плечо.

Гарсиласо заглянул в темноту. Зашуршали юбки, и его заключили в объятия. Он выронил свечу, позволил тётушке поцеловать себя в макушку.

— Не уходи больше так, сколько раз повторять? Это опасно, милый… Я так испугалась! — голос Хенрики был усталым и хриплым, она опустилась на колени и заглядывала Гарсиласо в глаза. — Я уже представила, как тебя похищают!

— Со мной всё хорошо. — Гарсиласо стало стыдно. Глаза тётушки красны от слёз, она сжимала его запястья, будто боясь отпустить. Нерадивый племянник попытался дать ей улыбку. — Вы только представьте, я видел командующего обороной, то есть скорее слышал, и он кашлял как я! — Хенрика улыбнулась в ответ. Непонятно откуда взявшаяся решимость зазвенела в голосе, Гарсиласо сжал холодную руку тётушки. — Он был очень озабочен защитой горожан, и я тоже решил выучиться защищать тех, кто мне дорог.

— О милый, это замечательно!..

Гарсиласо помог тётушке подняться и вскинул голову. Взгляд упал на мастера Квентина, он улыбнулся, едва заметно кивнул. Студиозусы не просто машут клинками, они постигают воинское искусство и учатся владеть оружием для благих целей.

— Где я могу достать шпагу?

Глава 14

Блаутур

Григиам

1

Лапа оссорийского медведя была выгравирована на пуговице именитым гравёром из Монжуа, сменившим в штате Неистовых драгун мастера Зильцбальда из Блицарда. Привереда не хотел иного работодателя, кроме принца Тимрии: «резец, творивший крыла линдворма, не падёт до медвежьей лапы!». Пф-ф, потеря. Линдворм у него застенчиво вжимался в серебряную поверхность, не даваясь в руки, в то время как медвежатки мастера Жарнака охотно подставляли когтистые лапки — хоть в ладушки играй. Убеждение же разборчивого блицардца — самому выбирать себе хозяина, патрона, командира — показавшееся тогда дерзким, сейчас явилось весьма привлекательным.

— Если не собрать полк к марту, всё пропало.

— Ты по обыкновению нагоняешь мрак, Энтони.

— Нагоняю? Да что ты! А по-твоему, мы сейчас под солнцем? На новогоднем приеме я и шагу сделать не мог — меня окружали восторженные обормоты, жаждущие попасть в наш полк. Где они теперь?

— Испугались бешенства Хьюго или твоих скорбных вздохов?

— Джон…

Большой палец один на один сыграл с медвежьей лапкой в ладушки, и тогда ещё двое, уже с шалым настроем, нашли нитку, на которой держалась лапка-пуговка, и закрутили её. Натягиваясь, нить слабела. Ой, не к добру! Расстояние между пуговицей и замшей капитанского колета увеличивалось. До того, как удостоиться гравировки, пуговица была изготовлена именитым пуговичником (он же ременщик и пряжечник) из Вольпефорре. И его, честное слово, пора гнать из штата Неистовых драгун на родину — застёжки на тряпках тамошнего короля, играющегося в Мрачновременье, предел умельца.

— Позволь, Энтони, я лучше покажу новые миниатюры с дочерями. Хьюго, подвинься к нам вместе с креслом, а то не разглядишь у Кэрис фамильные щёчки Далкеттов.

— Не смеши мои ботфорты. — Нитка слабеет, и можно поддеть пуговицу снизу двумя пальцами — средним и указательным. Большой палец в последний раз играет в ладушки с медвежьей лапкой. — Фамильные, гм, черты Далкеттов будут видны даже с Ястребиной башни *.

— Хьюго. — Привереда из подлого сословия не захотел работать на Оссори, а дворянин поклялся служить унылой квакуше Аддерли. — Ну будет дурить-то.

— Дурить? Мессиры, да я настроен более чем серьёзно! — капитан полка Неистовых драгун Хьюго Аргойл поудобнее откинулся в кресле, чтобы не подпрыгнуть от поднимающегося из пяток гнева. Пуговица жалостно натянулась. — Славным драгунам только и остаётся, что набирать в полк маленьких розовощёких девочек. А, Тони? Или тебе не по нраву и они? Приглядись. Блаутурки благородных кровей, родовиты, юны, кажется, отвечают всем твоим требованиям. — Сам себе за такие слова Хьюго бы дал перчаткой по роже и призвал в позицию.

— Я буду выступать против избрания тебя военным секретарем. — Джон Далкетт деловито уложил свои картинки в бархатный футляр. — И ты же не доведёшь драгун до придворный службы, Энтони? Не хочу уснуть драгуном, а проснуться дегустатором королевских блюд…

Несчастливцы переглядывались, и до чего уморительно! Энтони Аддерли устало потёр белый выпуклый лоб, убрал с лица тёмные попорченные волосы. Аргойла бы больше устроило, состриги тот их совсем, но Тихоня не пожелал расставаться с «драматичными завитками у висков», как любил шутить Берни. Джон с тяжёлым вздохом подпёр рукой щеку. Сколько бы он ни грустил, баронесса Далкетт его откармливала. Джон казался очаровательным кабанчиком, но стоило увидеть его на поле боя… Он впрямь был большим, но под этой кожей перекатывался не жир — сила. Аддерли же что за столом, что на боевом коне выглядел тощим и длинным. Почти жалким. Даже лицо его взывало к жалости — пригожее, несчастное, с трагически надломленными бровями. С такой наружностью удобно предавать. Вот Джон бы не смог, добродушный щекастый простак с крупным носом и понимающими глазами. Он одним ударом вгонит в землю по пояс, но не предаст. А бледный Аддерли вынашивает в многоумном лбу каверзы и скупится на искрение взгляды, зато охотно выставляет тени под ясными глазами и заострившиеся после ранения скулы. Тьфу!

Указательный палец Хьюго описал круг по контуру медвежьей лапки. Пуговицы драгунских офицеров были выплавлены из тех самых самородков серебра — самая крупная глыба весила двадцать тунн * — что впервые обнаружились в блаутурской горной выработке в Амплиольских горах в 1520, семь лет назад. Его Тучность король Эскарлоты немедля раздулся от жадности ещё сильнее, и вот так началась война. Эскарлотский хряк лениво ворочал зад в троне и тянул лапищи к налаженной добыче серебра, а заодно железной руды, меди и олова, Блаутур так же лениво под этот зад пинал. Война грозила увязнуть в самом начале, солдаты умирали не столько от ран, сколько от скуки, и только крылатый линдворм драгун задавал огня и жара. Должно быть, поэтому его гибель… так бросилась всем в глаза. Ведь именно они, Неистовые драгуны, поджарили хряку зад. Хрячий зад, забив вороньими крыльями, полетел подальше от блаутурских границ. Между воюющими сторонами это было дипломатично названо перемирием.

— Баронесса Далкетт огорчена разгромом в Лавесноре больше меня…

— Боится, ты потеряешь место?

— Нет, испугалась, что я мог погибнуть и не оставить наследника.

— Род Далкеттов не испытывает недостатка в наследниках, у тебя же четверо братьев…

— Вот так любит меня мой друг Энтони. Да что я, вот Рональд… Наследников нет, супруга исчезла. Это из-за гибели полка Альда так взволновалась и куда-то уехала?

— Ммм… В каком-то смысле.

Большой палец по очереди заскрёб пять медвежьих выгнутых когтей на пуговице. У Оссори их не осталось. Хьюго прекрасно понимал его огорчение. Берни был самым младшим из них четверых, он вёл счёт каждому своему сражению и командование полком восторгало его каждый раз как первый. Ничего удивительного, что заурядную, произошедшую между прочим стычку Берни воспринял как великое несчастье и бедствие. Хотя неоднократно отличившийся в боях, неподражаемый, единственный в своём роде полк было, само собой, жаль. Отец Хью, граф Дональд Аргойл, уже который десяток лет служил маршалом Блаутурской армии и оставался им невзирая на отпуск из-за длящийся уже год болезни. Особо не различая дом и службу, он не давал сыну спуску. Немного свободы, и сын бы превратился в безответственного, неуправляемого лоботряса. С семи лет в голову Хью вколачивали ратные науки, а в руку вкладывали шпагу. И хотя папенька не одобрял перебежку сына из основной армии в драгунский полк, который считал баловством и дурью, проклинал сына примерно раз в год и грозил лишить наследства, Хьюго был ему благодарен. За множество историй о битвах, когда гибла вся армия. За воспитание в нём воинской рассудительности, как Хьюго сам это называл. Что победа или поражение в битве в сравнении с исходом войны? Да, полк Неистовых драгун погиб, но они открыли путь к городу, где засел вражеский король с семьей. Разве не очевиден стал исход войны? А полк… Ну, наберём новобранцев и вырастим второе поколение крылатых линдвормов. Если их новый полковник в конце концов разродится.

— Может, попытаем счастья у Оссорийской Звезды? Герцогство Оссори — настоящая сокровищница. Люди, оружие, лошади, немного денег на полковые нужды…

— Энтони, а разве герцогиня примет тебя, нас, тогда как Берни…

Пальцы сжали медвежью лапу, последние слова Тихони эхом отдались в голове. Полковые нужды, нужды, нужды… Вы на него посмотрите! Тихоня проводил друга в изгнание и тянет лапу к нему в кошель!

Лёгкий рывок, пуговица с остатками нитки в ушке прыгает в ладонь.

— Аддерли! Вот мой взнос! На полковые нужды! — Серебряный кругляш, пулей пронесшись в воздухе, угодил прямиком в полковничье плечо.

— Ты совсем озверел, Аргойл? — «Взнос» отскочил от плеча на письменный стол, где волчком закрутился среди листков со старыми счетами Берни и списком пресловутых нужд. Грани рассекали воздух белой сферой, размазывая не успевшие высохнуть чернильные каракули.

— Да тебе ли хоть в чём-то винить меня! — Гнев заклокотал уже в коленях. Оборзевший рисовщик из полудикого Блицарда отверг службу у Оссори, а дворянин Блаутура стерпит командование поднывалы?! — Ты предал Рональда и посмеешь потребовать для себя помощи в его доме, у его матери? По-твоему, есть в этом честь?!

— Ты забываешься. — У Аддерли на шее вздулась вена. Червяком выгнулась из бледной глади кожи. Ткнуть в вену остриём — и всплеснётся тёмно-красный фонтан.

— Хьюго, Энтони! — Далкетт ворвался в перепалку с коровьей грациозностью. — Разрешите свои разногласия спокойно и блюдя приличия, как это подобает благородным людям и офицерам блаутурс…

Гнев вырвал Хьюго из кресла, толкнул к письменному столу, захваченному Тихоней, поднял на подкованные мыски сапог:

— Разве этот горжет не душит тебя, Аддерли? Хотя куда тебе до шее Берни, тростинка хворая!

Взбешенный поднывала спереди схватился за крышку стола:

— Мужественно терплю все неудобства, мой заботливый друг! А что, может, ты и сам не прочь поносить это? — Рука поддела закруглённый край горжета с чешуйками. Вене дали немного свободы — и она померкла. Оказалось, зеленоватый червяк тянется к ключицам. Дело чести — пощекотать червю брюшко, он так удачно разлёгся, точка победных выпадов! — Я откажусь с радостью, на, забирай! А то что ты — сын маршала! — в капитанах ходишь?

— Моя честь не позволяет через родство с марш…

— После меня горжет получишь ты, рад? — Аддерли, бледный от злости, откинулся в кресле. Медвежья шкура, верная хозяину, побрезговала обнимать чужака за плечи и упала со спинки. — Но ведь не примешь. Джон тоже. И что в итоге? Драгунского полка нет, потому что его благородные капитаны скорбят по дури полковника и горжет его душит их честь?

— Ну-ну, мессиры! Ваш спор не стоит крысиного хвоста.

Хью чуть с пинками не кинулся на вошедшего без стука, без доклада. Джон сцапал его за рукав. Ещё один предатель!

— Хотите, я примирю вас одной лишь фразой? Этот горжет покроется ржавчиной, потому что… — Бывший генерал блаутурской армии Изидор Роксбур умолк в трагической паузе. Хьюго вперился в нахальные красные сапоги, посмевшие наступить на ковёр с охваченным орнаментами линдвормом. Во всём Блаутуре только драгуны позволили себе снять его со стены и постелить на пол! — Война закончилась.

Хьюго даже перестал вырываться. Тихоня и Джон затаились где-то за спиной, так что Роксбур обозревал их с довольной ухмылкой, неторопливо шествуя по кабинету. Вылезшая ему на плечо крыса привстала на задние лапки и принюхалась. Не исследуют вместе с Роксбуром вражескую территорию, отчего-то решив, что теперь они здесь хозяева.

— Разве вас не разжаловали и не отлучили от двора, мессир? — очнулся Тихоня.

Душка Изи, разодетый как самый уважаемый из придворных, только шире ухмыльнулся, разглядывая картину с купальщицей, нарисованную Кэдоганом. В кабинете драгун она занимала почётное место прямо у знамени с линдвормом. Обнажённая девушка на берегу пруда, спиной к художнику, расчёсывает пальчиками золотые волосы. Берни не мыслил себя без того, чтобы не отсалютовать красавице каждый раз, когда приходил в кабинет. Шли годы, купальщица так и не отвечала Берни взаимностью, драгуны даже не знали имени натурщицы, Кэди хранил это в секрете, а на расспросы лишь улыбался. И сейчас на спину их прекрасной незнакомки таращился вконец оборзевший краснолапчатый Изи!

— Политика, мессиры, переменчива… — Роксбур покрутил кистью, с сожалением отрываясь от картины. — Вчера мы, как вы там кричали, «выщипывали воронам хвосты»? Так запоминайте же новые слова! Сегодня мы «жмем воронам крылья». Или вам больше нравится «целуем воронов под хвостом»?

— Это бред! — Хью, не выдержав, двинулся на Роксбура. Мир с Эскарлотой, это же надо придумать! — Выметайся из кабинета, ты…

— Аддерли, усмири свою живность, я же свою воспитываю!

— А за «живность» дуэль, сейчас же! Сегодня я должен убить хоть кого-нибудь!!!

— Хьюго, прекрати! — оживший Тихоня рванул Хью за плечо и толкнул себе за спину. Обычно Аргойл не пенял на свой рост, но сейчас сопеть в столь уязвимую шею Аддерли было огромным испытанием. Будь он повыше, перед глазами был бы увечный затылок, а это уже наводит на мысли о жалости…

— Тихоня, не доводи меня.

— Человеческие повадки всегда были чужды драгунам, — вздохнул Роксбур и направился к двери. Красные сапоги нарочно шаркали о ковёр, оставляя следы. Душка Изи уже потянулся было к дверной ручке, но вдруг театрально хлопнул себя по лбу. Нет, сегодня Хьюго точно кого-нибудь убьёт.

— Совсем забыл, Аддерли, я же пришёл не как капитан, как отчим. До каких пор ты намерен порочить мою маленькую Изольду? Ты вообще думаешь о чести девочки? Или женись, или я увезу её замаливать грехи. Одно дело, ухаживать за состоятельной вдовой с намерением жениться, но подкладывать её под короля… Найди другой способ заполучить расположение Лоутеана. Не с помощью юбок моей падчерицы. Да хоть сам лезь к нему в постель, мне всё равно! На этом, к своей радости, прощаюсь. — Роксбур открыл дверь, повёл носом, вторя своей крысе. — Запах у вас здесь… дохлого дракона, как и дохлого медведя, давно пора предать земле, они начинают разлагаться.

*Ястребиная башня — самая высокая башня в Григиаме, принадлежащая Птичьему замку.

*Тунна — единица измерения массы и объёма, равная примерно 1015 килограмм.

Глава 15

Блаутур

Григиам

1

В королевские покои Энтони Аддерли вошёл стремительно — впору погаснуть свечам с ним рядом. Но он только вспугнул тени. Под хрип огня в камине они заворочались в обилии тёмного дуба, смешались с образами мёртвой королевы в простенках. Король, пятнышко света в этом дубовом гробу, стоял у мышиной клетки и резал морковку. Сладко пахло ей, противно — мышами, легко и свежо — Изольдой? Позади Мышиного хвостика, на высоком изножье кровати белела накидка из пуха таханийских горных коз. Как это. Это же его Изольда. Это при нём, Энтони Аддерли, она куталась в эту накидку — он достал её через Пилигрима Арчи, промышлявшего контрабандой с Восточной Петли. Энтони вздрогнул от злости и свежей боли, дёрнувшей шрам на затылке. Он бы забрал накидку. Он бы забрал Изольду, если бы она показалась. Непременно бы объяснил ей… Мягкотелая, глупая. Она просто не посмела отказать королю.

— Сир. — Одно жалкое слово. Его пришлось проталкивать через сжатое злостью горло.

— Виконт Аддерли, — безо всякого выражения откликнулся Нейдреборн и отложил нож и морковку. — Но судя по тому, как вы ворвались сюда, вы теперь кузен Тони? Неравнозначная замена…

Энтони встал навытяжку. Скрип колета, холод чешуйчатого — ещё кэдианского — горжета. Всё верно, прежде всего он здесь как оскорблённый драгун, притом Мышиный хвостик отважился принять его и не позвал никого теперь. Сомнительная слава Тихони… Ну-ну. Будет тебе Тихоня.

— Сир, это правда, что вы заключили мир в Эскарлотой?

— Истина. Вы для этого ворвались ко мне как к нашкодившему порученцу?

— Как вы могли заключить мир с вороньём, сир?

— Значит, кузен Тони… — Опершись спиной об изножье кровати, Нейдреборн — ненароком? нарочно? — коснулся накидки. Пух с шеи и живота таханийских коз вычёсывали не для того, чтобы его сминали бледные слабые ручонки. Изольда была хорошенькой, нежной и тихой не для того, чтобы эта же ручонки лапали её. — Напоминаю, Аддерли, перед вами ваш король.

— Как вы могли сделать Изольду Кернуолт своей любовницей? — голос Энтони понизил, но в ушах шумело от взбесившейся крови.

— Прикуси язык, Аддерли! — прикрикнул Нейдреборн, тараща глаза и больше не касаясь накидки.

Энтони склонил голову, стукнул сапогом о сапог. Кажется, всё равно вышло дерзко, он попрал все приличия, но… Мышиный хвостик не заслуживает иного. Пусть радуется, что Энтони не пустил к нему Хью и сам не смял кулачным ударом эту гладкую приумытую рожицу.

— После того, как победа в войне была у вас перед носом, вы…

— Обсуждаете мой указ? Моё решение? — Широкими шагами, неслышными из-за ковров, Нейдреборн зашёл ему за спину, обдал вязким лилейным запахом. Аддерли с трудом не пустил руку к шраму — волосы шевельнулись от злости и омерзения. — В драгунском полку не знают о дисциплине? Верноподданности?

— В борьбе за эту победу сгинул полк вашего брата, дело его жизни. Вы порочите не только своё имя и славу Блаутура, вы предаёте осмеянию память Айрона-Кэдогана!

— Забудьте о тени моего брата, здесь правлю я, а не он! — прицыкнул Мышиный хвостик. Отпрянул лилейный запах, отступили назад и в сторону, пришёптывая, шаги. — Ваш полк — величайшая ошибка его жизни. Из-за него я лишился Оссори — своего вернейшего подданного. Из-за него я до сих пор утрясаю последствия его дел! Делишек!

— Драгунский полк — исключительное формирова…

— Замолчите.

— … если бы вы отказались от этого позорного мира, Эскарлота бы пала уже весной…

— Вы слышите, Аддерли?

— К чему унизительные условия мира, если можно заполучить всю страну?

Отчеканенные слова упали не отбитыми, не подхваченными, и затерялись среди мышьих шорохов и треска огня. Энтони зло сглотнул, осторожно повёл из стороны в сторону головой. Кровь шумела затихающей, проигранной битвой.

— Ни слова больше, — заговорил Нейдреборн без особого выражения.

Аддерли хотел было повернуться. Но ведь крылатый линдворм не оборачивается в полёте, ища свой хвост.

— Вы сами, сами подписали себе приговор. Мир с Эскарлотой — решение вашего короля, а не сплетня, не щебет вашей любовницы. Оно не требует вашего одобрения, Аддерли.

Пауза. Боль щёлкнула в затылок. Морщась, Энтони оглянулся. Лоутеан стоял у мышиной клетки, бледное пятнышко в дубовом гробу, и на весу резал кружками морковку. Приговор звучал обыденно, чтобы не сказать мирно:

— Я распускаю полк. Никаких Неистовых драгун. И если до меня дойдет хоть какое-то упоминание об этом проклятом полке, я прикажу казнить всех выживших офицеров — в расплату за сбежавшего Оссори и за неповиновение решению короля. Вы свободны, Аддерли.

И Аддерли в самом деле освободил себя, распахнув двери из мышьих покоев в манере Айрона-Кэдогана — широким пинком.

2

Паркет покачивался, напоминая о сонной езде в седле во время длительных переходов армии. И утром они в самом деле отправятся в путь, всем составом полка из трёх человек.

И, конечно, не выспавшись, назначат врагом солнечный свет — после такой-то пьянки. Какая-то из борзых ткнула носом в колено хозяина и требовательно заскулила. Энтони рассеянно потрепал её по поджарой спине, повернул голову. Огонь в камине выдохнул приятное хвойное тепло.

Красная гостиная. Хьюго и Джон приминали пьяными телами тапестриевую обивку кресел и скребли усами хрусталь бокалов. Но Энтони не сиделось, и к вящей радости борзых он подстелил себе ковёр и, прихватив бутыль, лёг у огня под тени каминных башен.

Они в точности повторяли башни замка Дерли. Скоро он поселится в одной из них, как встарь, и попадёт под влияние Всемогущего Шёпота скучающей матери. Энтони даже постанывал, воображая, как она шепчет при виде Изольды: «Эни! Неродовитая! Вдовая! Метреска!». Матушка происходила из древнего рода герцогов Грэ, по сей день нарочито отстававшего от «модных веяний».

Более полувека назад Грэ не дали «попортить» свою девицу королю Юстасу III, деду Кэдогана и Лоутеана. Выдавая свою похоть за страсть коллекционера, король перебирал весь дамский двор и забирался за «экспонатами» в самые укромные уголки Блаутура и соседних земель. Последних своих любовниц Юстас III возвёл в придуманный им, но вполне официальный титул «метресс». Их обхаживали как принцесс и подпускали исподволь к правлению Блаутуром. Ненавистники такого новшества, Грэ во главе, со страхом ждали, что Юстас III признает «коллекцию» своих бастардов и внесёт в линию наследования. Но он умер. Как поговаривали, прямо верхом на «экспонате». Подобное коллекционирование было предано ненавистниками порицанию и наказано: сын Юстаса Мэдог отобрал у метресс титулы, замки, вещицы из королевской сокровищницы и отправил шлюх по домам. От малахольного, страдающего по своей королеве Лотти ожидать подражания дедовым «шалостям» просто смешно. Но Энтони всё равно перескажет историю о венценосном «коллекционере» в своём письме Изольде, которое напишет завтра утром. Ведь он не хочет для неё схожей участи. После истории попросит прощения и пригласит в качестве своей невесты в Дерли, пока её репутацию ещё можно восстановить.

Какая-то из борзых хлестанула ему по ноге хвостом, Энтони зашипел и попытался сдвинуть тушу. Борзая обиженно заскулила, сестрица ей вторила.

— Они скулят громче твоих ноющих мыслей, Тихоня, — заметил из кресла Хьюго. — А Берни с ними иг-рал…

— И с нами тоже играл, — раскатисто вздохнул Джон.

Борзые носили имена, данные им Берни — Додо и Момо — и любили его едва ли не больше, чем хозяина. Друзья тосковали по Берни. Ты сволочь, Аддерли.

— Джон, подай ту бутыль с синим горлышком, — распорядился Хьюго, и забулькало вино. Чентетское, один из последних трофеев в амплиольской кампании… Больше не будет. Ни трофеев, ни войны, ни драгун. — Играл… И как! Если устраивать веселье брался Оссори, смеялся даже Тихоня. Взяли бы сейчас по Жару и подпалили Лотти его мышачий хвост… Аддерли, ты там дрыхнешь что ли?

— Нет… — Уснёшь тут. Драконий Жар был изобретением принца Тимрийского, пистолет с длинным и широким, не накаляющимся дулом из секретного сплава. Внутри сидели заряды с воспламеняющийся жидкостью, и при выстреле из дула вырывался огонь в три-четыре тритта. Противник поджаривался. Драгуны Жара побаивались и потому украдкой выдохнули, когда после смерти Кэдогана Оссори вывел это чудище из пользования. Уснёшь тут. Берни был их полковником, новым предводителем. Он превосходил Кэдогана в человечности и в самом деле умел устроить веселье из любой безнадёжности. А сам едва себя не убил. Там, у входа в ущелье, Энтони бранил Берни и не видел, как друг молчалив, отрешен, как осторожно снимает с него шлем и не отвечает на упрёки, хотя давно должен был зарычать. Он не понял. Он едва успел выкрикнуть его имя, когда Рыжий Дьявол приставил дуло к себе в виску. Сердце сорвалось в холодную бездну. Энтони вытянул из-под затылка подушку и вмял в лицо всеми её бисеринками. Удушение по-императорски? По статусу не положено. Вернув отцовский подарок под голову, Энтони присосался к горлышку винной бутылки. Вино частично попало в рот, частично плеснуло на шею. Яблоко, имбирь и кахива. Запахи будущего лентяя Дерли.

— Аддерли-Аддерли, это же как надо было вывести из себя короля… Так даже Берни не делал. — Хью прав. Не делал. Удивительно, что друзья согласились пить с Энтони после того, что он натворил. — Берни к королям вообще относился с мудростью… Боготворил или терпел из приличия, но всегда с безоглядной верностью.

— Боготворил, Хьюго? — Джон, сам дважды папаша, вечно удивлялся как ребёнок.

— Кэдогана, — серьёзно пояснил Хью. — Берни ради его памяти и Лотти терпел, а тот с Берни так… Не-хо-ро-шо… Молился своему грешному святому и шёл склонять голову перед Мышиным хвостиком.

— Какому ещё святому? Ты пьян до лунных бесов, Хьюго.

— Да Кэдогану, Джон! В комнате памяти нашего принца Тимрийского.

— У Берни была такая комната?

— Разумеется, Джон. Содержать такую комнату — долг каждого драгуна. Я часто читаю там молитвы.

— Он шутит, Джон, ну, — Энтони сел. Паркет сдвинулся с места, и он на всякий случай сжал в кулаке край ковра. — Хотя я бы не удивился такой молельне у Берни… Вы вообще видели его когда-нибудь за молитвой?

— Берни не ходит по скучным заутреням, он же Дьявол. — Хью покрутил усы. — Наш Рыжий Дьяволёнок, которому сам страх был не страшен… Но когда деяния святых уходят в небытие…

— Да переста-а-ань, Хью. Ещё скажи, он почитал Отверженного.

— Да Берни сам как!… — Хью аж выпрыгнул из кресла и остался стоять. — Ну и тухлый у нас разговорчик…

Из драгунской его осанка вдруг стала мальчишеской, руки безмятежно повисли, шаги при всём своём размахе лишь зашептали. Повторяя за Мышиным хвостиком, Хью радостно загундосил:

— Мессиры! Я собрал вас здесь, чтобы выразить свою высочайшую волю. Весь минувший час я обдумывал наш последний с виконтом Аддерли разговор и понял — я не был справедлив.

Энтони застонал от смеха, гоготнул Джон. После его аудиенции они заперлись в «логове линдворма», Драгунском кабинете, ошалело пытаясь осмыслить случившееся. За окном сгущалась темень, валил мокрый снег и выли ветра, через щель в задёрнутых шторах сочилась серость. Энтони обречённо ждал, как сквозняк погасит свечи и тусклая муть зальёт комнату, и вдруг пожаловал Лотти… Повеселевший, нарядившийся в цвета Нейдреборнов, он расхаживал по их территории хозяином и излагал свою волю. Ну просто солнце, всходящее над миром после затянувшейся — драконьей — ночи.

— Я поступил с вами… слишком мягко, мессиры. Это было неверно — объявить вам о роспуске полка и предоставить самим себе, не дав шанса осознать свою ошибку. Осознавать ошибки вам надлежит в родовых замках. Не смейте покинуть их, пока я не решу, что ваши буйные головы склонились передо мной достаточно низко. Джон Далкетт укрепит семейные узы…

Джон заворочался в застонавшем кресле:

— Скажите это выгнавшей меня из дома баронессе Далкетт, сир.

— Хьюго Аргойл сможет восстановить добрые отношения с нашим достопамятным маршалом. Вам, виконт, я даже не запрещаю вернуться в армию.

Хью прервался, чтобы отвесить воображаемому королю поклон:

— Сыновний долг превыше всех иных долгов, сир! Ваша забота тронет папеньку до глубин его военной души, сир!

Затем во всеоружии гнусливого голоса и томных глаз вернулся Лотти:

— Энтони Аддерли наконец займётся делом отца…

Энтони потряс с воздухе подушкой:

— Интриги — моя тайная жизнь, сир! Я закажу в Империи набор по умерщвлению неугодного повелителя…

— Моя воля ясна?

— Ваша мудрость не знает пределов, сир…

— Есть отбыть в родовые замки, сир… Но почему бы нам всем вместе не отбыть ко мне в Дерли, сир?

— Отлично, туда и отбудем, Тихоня! — хлопнул в ладоши Хью и тут же по-королевски изобразил жест «кыш-кыш»: — Благословляю, мои недоверные подданные, счастливого пути!

Глава 16

Блицард

Фёрнфрэк

1

Из зеркала смотрел воин. А теперь и оратор. Он отхлебнул травяной горечи, поморщился и прочистил горло.

— И если вы дрогнете перед врагом, я брошусь в атаку один! Или нет… Скорее уж… Коль скоро вас спросят, где вы покинули своего командующего, отвечайте: мы покинули его в битве у фёрнфрэкских стен! — Пример увлекает, страх бесчестья удерживает на позициях, но какой бы он был Яльте, если бы не подготовил впрок угроз? — Повернётесь спиной — и вас перебьют и враги, и свои!

Рагнар с сомнением посмотрел на себя и в который раз дотронулся до неравномерно разросшейся щетины. Какая глупость, не о том думает. Осаждающие разгуливали под стенами и насмехались отнюдь не над молодостью командующего обороной. Они кричали всякие гнусности, скрещивали руки в неприличных жестах и ловко уворачивались от пуль. Это злило и придавало решимости, но и вдохновляющая речь для воинов Андрии была нужна. Едва ли досточтимый предок так же изгалялся в риторике, едва ли он о ней вообще слышал. Но за ним шли, ему покорялись, за него гибли, и университетский курс был тут не причем.

Но что там ораторское искусство, ему до сих пор подчинялись с неохотой, часто разгорались споры. Капитаны приняли его как командующего, потому что так сказал бургомистр, но сами они того не желали. Нок негодовал, его конников выставят на убой. Тека обижало «пренебрежение» его лучниками, и плевать, что Рагнар всего-то не позволил наводнить ими линию фронта, отведя место в роще и на крепостной стене. Шпонхейм приветствовал план командующего неизменным «Ха!» и оскалом, что сходило за поддержку. А бедный Гусс так распускал хвост, набрав почти четырёхтысячное ополчение. Конечно, он опечалился, когда командующий признал пригодными для боя лишь половину. Выбывши из обороны, ремесленники и селяне были задействованы в плавильнях и кузницах, поденщики назначены в сторожевую службу. Впрочем, с последними Рагнар измыслил для сегодняшней битвы нехитрый обман.

Сорвались с губ непримиримые слова человека, когда-то приходившемуся Рагнару Яльте отцом и королём: «Ты уже бывал на войне и показал, что не способен исполнять этот долг!»

Рагнар дёрнул себя за прядь волос, как это делала мама, состроил серьёзное и уверенное лицо, отстранился от зеркала. Рекенья может и не был способен, но у Яльте война в крови. И он это докажет.

Граф Агне одёрнул новёхонькую куртку, перед битвой прикинувшуюся поддоспешником. Настал час облачаться. Панцирь поджидал на подставке, давнишний удар в спину раз и навсегда выучил не дурить. А вот на шлем Рагнар согласился бы разве что после раны в голову. И Отверженный побери, не может быть, чтобы шапка от Юльхе не сберегла лоб надёжнее!

Если без куафера принц Льдов обходился запросто, то без оруженосца с рагнаровским доспехом сладить не мог. В губернаторском доме слуги подстерегали нового хозяина на каждом углу, в облюбованной цитадели с командующим не нянчились.

Граф Агне распахнул дверь, ища помощи, и едва не столкнулся нос к носу с бургомистром.

— Погрели уши?

— Конечно да. — Нагрудник на Миллиане форн Теке отливал сияющим белым светом и, Отверженный подери, сидел столь же естественно, как соболья шуба.

— Ну и как вам речь?

— Довольно талантливо… Только пожалуйста, не надсади горло раньше времени. Нет ничего ужасней сорвавшегося в разгар речи голоса. Ну, как здоровье моего любимого Яльте?

— Сгодится. — Рагнар шмыгнул носом и на всякий случай снова глотнул спасительной мерзости. — Вы их видели, людей вашего не любимого Яльте?

— Только со стены… Весёлые ребятки.

— Не то слово. — Вздохнув, граф Агне занялся кольчужным воротником. Хоть его-то крюки сбоку позволяли нацепить самостоятельно.

— У тебя жар? — Граф Милле притронулся ко лбу Рагнара и улыбнулся. — Нет, румянец от волнения. Тебе ещё повезло, видел бы ты щёки Янника! Но если что, я ничего тебе не говорил. Давай сюда доспех. — Он подмигнул.

— До последнего не хотел говорить вам этого, Миллиан, но за три недели я понял, что состояние крепостных стен тревожит меня сильнее бесподобного Арсенала. Попутал же вас Отверженный устраивать мятеж в городе без бастиона или хотя бы второй стены. Цитадели Рагнара хороши, когда враг уже ворвался внутрь.

— За час нам бастион не отстроить, мой хороший. Да и кому он нужен при толщине наших стен, цитаделях и подземных ходах. И потом, будь у меня совершенно неприступные стены, стал бы я принуждать тебя принять командование? Всего не предусмотришь, Рагнар. И даже крепости со славой неприступных через года или в одночасье могут пасть. Используй то, что имеешь, и докажи, что способен исполнять этот долг. А доспех тебе к лицу, между прочим. И кто только сказал ту глупость?

— Один человек, который не верил в меня и, похоже, не верил мне, — принц Льдов усмехнулся и потянулся за перевязью. Красно-белая, расшитая самым что ни на есть яльтийским, из волчьих голов, узором, она словно охватывала Рагнара волчьей шкурой, даря едва заметный запах крови на снегу, древний и ледяной, но не забытый. Ледяная кровь, огненное сердце. Он всегда был Яльте, стоило только вспомнить.

— В тебя верит правитель свободной Андрии, а это позначительней того человека, что принизил твои достоинства. — Форн Тек похлопал Рагнара по рукам и надел на них наручи. — Не сам же Предвечный тебе это нашептал, право слово.

— Его наместник, но это больше не имеет значения. Вы видели остальных моих капитанов? Хочу загодя выведать их настрой.

— Мальчик мой, ты меня удивляешь. Какой может быть настрой у военачальников Рагнара Яльте, как не сокрушать, поить мечи кровью и побеждать?

Рагнар кивнул. Проверил, как ходит в ножнах меч. Мельком осмотрел пистолеты, что Иогашек для него таки выискал. Форн Тек подал плащ и шапку:

— Начнёшь проигрывать, мой хороший, и вместо наручей я лично облеку эти руки цепями.

— Тогда уж лучше я возьму пример с предка. — Принц Льдов ухмыльнулся и двинулся к выходу, бросив на ходу: — Погибну за мгновение до поражения.

— Эй!

Обернувшись, Рагнар едва успел увернуться от летевших в него ножен. Рука сама перехватила их, выставила вперёд кинжалом.

— Не погибнешь, — довольно хмыкнул граф Милле.

2

— Рональд, когда всё начнётся?

— Когда я дам сигнал. А сделаю я это, когда пожелает моя прекрасная дама.

— Тогда… сейчас!

— Воля графини Оссори. — Рональд вскинул рог и затрубил. Трубный глас понёсся над равниной в серой дымке тумана. Серое небо треснуло, вбирая в себя вспугнутую стаю чёрных птиц.

Альда торопливо приникла к окуляру трубы. Мутная серо-красная масса обратилась людьми у самых стен, и как же много их собралось! Альда различила пехоту: солдаты, вооружённые кто пиками, кто аркебузами стояли навытяжку и смотрели перед собой. На флангах разместилась кавалерия, вооружённая как на турнир — копьями. Левый фланг упирался в рощу, правый выглядел беззащитно. Незадолго до сигнала к бою главнокомандующий смеялся: у андрийцев не кони — деревенские работяги.

Отведя трубу, Альда украдкой взглянула на графа Оссори. Он мог позволить себе насмехательства. Чёрный с золотом шлем с низким покоился у него подмышкой, ветер ворошил кудри.

Час тому назад в лагере завыли собаки. Альда проснулась и решила, творится нечто ужасное, к тому же балованные офицерами волкодавы внушали ей трепет. Рональд уже метался по шатру с шлемом-кабассетом подмышкой, бешено ухмыляясь. Оказалось, мятежники выходят из города и выстраиваются, чтобы дать бой. Граф Оссори ждал этого несколько дней, выманивал осаждённых как лисов из норы.

— Вынужден напомнить, что нужно смотреть не на меня, а на поле, моя прекрасная.

Альда вздрогнула. Конница с криками и улюлюканьем летела на врага, и от её грохота словно бы содрогался холм, где разместились главнокомандующий, его прекрасная дама и свита. Как сказал Берни, конница прорвёт центр вражеских войск, то есть сомнёт и опрокинет пехоту, а дальше победа, смех и лавры.

Холм вдруг показался ужасно близким к полю боя, даже ненадёжным. Альда невольно отступила, но трубы не отняла. Андрийская пехота тоже пришла в движение. Первая шеренга аркебузиров опустилась на колено и хлопнула выстрелами. Стрелков застлало дымом, из него выступила шеренга пикинеров. Блаутурская конница мчалась на них как ни в чём не бывало. Конечно же, бедолаги сбились с шага, дрогнули и начали сдавать позиции задолго до столкновения. Кавалеристы Рональда вынимали сабли, когда в гуще вражеской пехоты коротко и зло протрубил рожок. Пикинеры остановились. Передние шеренги всадили пики тупыми концами в землю, упали на колено, и перед конницей восстал чудовищный палисад. Из пик!

Альда чуть не зажмурилась. Лошади с лёту наскакивали на них, замертво падали наземь. Кавалеристы, что находились сзади, наступали на передних, наталкивали на пики. Ряды блаутурцев перемешались, от истошного ржания, криков раненых и хлопков выстрелов закладывало уши. Белый снег орошался алым, Альда отдёрнула от глаза окуляр.

— Дьявольщина! — прорычал Берни, свита вторила ему возгласами досады и злости. — Ты, живо к конникам! Полковникам приказ: построиться в две колонны и начать окружение!

Выдернутый из свиты офицер запрыгнул в седло и ускакал. У врагов затихал рожок. Правый и левый фланги андрийцев мчали на блаутурцев, стремясь окружить их. Часть вражеской конницы, правофланговой, вела себя странно. Всадники петляли и метались между сражавшимися конными и пешими, не завязывая схваток. Альда пересилила себя и вновь припала к трубе.

— Рональд, там… ослы? На поле боя!

— Кто?!

Загромыхали взрывы. Берни выхватил из рук Альды трубу. Да что же там творится? Блаутурская кавалерия — то, что от неё оставалось — построилась колоннами и на скаку сшибалась с конницей мятежников. Но взрывы не утихали.

— Что происходит, Рональд?

— Раппольтейн, — главнокомандующий не глядя сунул ей трубу, — принимай пост, от графини ни шагу! Богген, Стренг, Испвич, за мной!

Подвели лошадей. Берни надел шлем, взлетел в седло и умчался, офицеры бросились следом. Куда? В битву?!

— Капитан Раппольтейн, что там такое? Скажите мне, ну!

— Левая колонна блаутурских кавалеристов не пошла в контратаку. Они ослушались приказа. Теперь их гонят в рощу около крепостной стены. — Капитан короля Лауритса с видимым недовольством занял место Рональда и даже не взглянул на предмет охраны.

— А Рональд? Зачем…

— Главнокомандующий Оссори намерен возглавить контратаку и всё-таки взять вражескую пехоту в кольцо.

Загремели пушки. Благодаря Гвидо Пороху Альда бы ни с чем не спутала их «голос», только артиллерист не был к этому причастен. Стреляли враги! Альда приставила к глазу окуляр. Кучка всадников, бывшая левой колонной Берни, неслась к роще, подгоняемая пушечными выстрелами.

— У них были пушки, — не выдержал Грегеш Раппольтейн. — Туман… Выкатили в тумане и скрыли за пехотой, вот же…

— Я не вижу Рональда… Что это за взрывы?

В гуще боя творилось нечто непостижимое. Альда смогла заметить одного из осликов, но всадник вдруг выпрыгнул из седла. Прогремел взрыв, и животное ударилось оземь кровавым пятном. Блаутурцы, очутившиеся рядом, крича повалились в снег и остались лежать. Поле боя стало красным от крови. Голова закружилась. Альда сделала попытку найти Берни, но ноги начали подкашиваться, а к горлу подступала тошнота. Что, если Рональда задело взрывом?…

— Не вздумайте падать в обморок, графиня, — процедил Раппольтейн, поймав её за локоть. — Я не вам не нянька. Не служанка. Не воздыхатель.

— Эти животные… Их нарочно выпустили, чтобы они взрывались? Это чудовищно…

— Девочка, война сама по себе чудовищна! Да не смотри же туда!

Графиня Оссори послушно отвернулась и хватала ртом воздух. Раппольтейн, придерживая её за руку, сунул платок. Альда прижала ткань к губам, подавляя рвотный позыв.

— Где пехота Рональда? Почему её нет?

— Пехотой стали лишившиеся коней кавалеристы. Настоящую наш бравый командующий решил не задействовать.

— Не говорите так!

— … Зато приволок супругу. Если бы хоть одну из моих дочерей притащили любоваться на такое… Веселье её мужа быстро бы кончилось.

Высказать нахлынувшее возмущение не дал гром пушек. Куда ближе, чем раньше. Гвидо вступил в бой? Альда сжала зубы и вновь повернулась к битве. Разбираться в массе сражающихся стало ещё сложнее, но жуткие взрывы и крики смолкли, уступив место пушечным залпам и гулу сражения. Рональда нигде не видно… Вдруг ранен? Или хуже…

— Почему вы ничего у меня не спрашиваете?

— Мне всё понятно.

— Неужели? По вашему меловому лицу только это и видно. Супруга различили, графиня?

— Я… Нет… — голос дрогнул. Альда сделала шаг вперёд. Выстрелили пушки.

— Он во главе правой колонны. Видите? Наша кавалерия начала окружение справа и слева, а от неприятельской конницы осталось… да, мокрое место.

— А пушки?

— Это из нашего лагеря. Артиллерия гонит назад слишком близко подобравшихся неприятельских пехотинцев, — Раппольтейн позволил себе усмешку, но по-прежнему не отрывал взгляда от сражения.

Теперь Альда видела две конные колонны блаутурцев, они стреляли и секли саблями, а андрийские пехотинцы, огрызаясь ударами пик и выстрелами из аркебуз, отступали к опускающимся воротам. Альда отличила вражеских всадников, что замыкали отступление своей пехоты, прикрывая её, отбиваясь от рональдовых кавалеристов.

Трубил рог, сразу два, Рональда и андрийского командующего. Осаждённые забегали в город. Кавалерия Рональда не успевала сомкнуть круг, стреляла по андрийцам.

Ворота поднялись прямо у Рональда перед носом. Цепляясь за них, несколько человек упали в ров.

— Это конец?

Раппольтейн если и подумывал ответить, то не успел. Небо над стеной вдруг застило странное серое облако, птицы? Нет, облако взмыло вверх и посыпалось прямо на войско графа Оссори.

— Лучники! — Возглас Раппольтейна подхватила свита.

На головы солдат осадной армии обрушивался град стрел, и это ужасно мало напоминало миниатюры из рукописей! Вновь отрывисто взвыл рог. Рональд развернул подчинённых прочь от Фёрнфрэкских стен. Он бежал.

— Конец. Дьявольщина! — Раппольтейн ударил кулаком о ладонь и повернулся к Альде. И так не красавец — хмурый вдавленный лоб со шрамом, льдинки глаз под тяжёлыми бровями, полные губы, чудовищная рыжая щетина — он совсем обезобразился от злости. Безразборчивый рубака, которому тесно на этом холмике и оскорбительно от приказа охранять графиню Оссори, «девочку». От испуга она подалась назад, он же схватил её под локоть: — Пора возвращаться в лагерь. Надеюсь, это было ваше первое и последнее неудачное сражение.

Глава 17

Блицард

Фёрнфрэк

1

— С кем я дрался? С кем?! С прошлым, с мороком, с нечеловеком! Мечи, щиты и стрелы! Да откуда они такие взялись?! — Рональд ударил кулаками по столешнице. Звякнули и попадали пустые кубки, развернулась карта, начерченная главнокомандующим накануне вечером.

Альда не знала, чем провинилась карта. Тем не менее Рональд смял её, запустил в угол шатра и рухнул на скамейку. Свитские вознамерились было совлечь с главнокомандующего окровавленный доспех, но Рональд рыкнул медведем «Вон!». В шатре остались только зимняя стынь и супруги Оссори.

Альда обругала себя плаксой, сморгнула слёзы и приблизилась к мужу. Он сидел, закрыв лицо руками, забыв о ней. Должно быть, игра в осаду перестала быть игрой.

— Выжила четверть, может, чуть меньше… Из почти двух тысяч, Альда. Кажется, на мне рок, или мне просто нельзя доверить ни полк, ни армию. Под моим началом гибнут.

— Те триста несчастных…

— Те триста идиотов? Ослушались приказа, бросились в рощу, дали загнать себя в ловушку!

— Ты сражался честно, Рональд, — пролепетала Альда, осторожно кладя руку на напряжённое плечо мужа. — И ни твоя и ничья вина, что Андрия вела бой столь гнусным, варварским способом. Мятежникам было мало человеческой крови, пролили они и ослиную… — Какая же она глупая, что графу Оссори ослы, когда повторился Лавеснор? Нос предательски хлюпнул.

— Жалеешь лошадей и ослов? — Рональд отнял от лица руки и поднял на Альду взгляд — не весёлый, но и не мёртвый. — И правильно. Бедняги меньше всего виноваты в играх на поле боя. Но я лишился чуть ли не всей кавалерии… Боюсь, моей прекрасной даме придётся задержаться здесь дольше, чем я предполагал.

Ободряюще улыбнувшись, прекрасная дама опустилась на колени и сжала руку Рональда. В крови и пороховой гари, жёсткая, на безымянном пальце свежей порез. Альда бережно коснулась его. Рональд перехватил её руку, поцеловал и поднял расчувствовавшуюся жену на ноги.

— Да, до победы будет чуть дольше, — решила графиня Оссори, — но тем слаще победа окажется. Ведь так? И мне ещё нужно вышить платок победителю…

— Слова, достойные жены командующего. Истинно так, моя милая. А кровь солдат и лошадей будет отомщена, не сомневайся. Андрия играет по своим правилам, ну так что ж, выучимся и мы.

Альда помогала Рональду совлечь панцирь, ещё только решаясь на утешающий поцелуй, как граф Оссори сам сорвал его у неё с губ. Даже той ночью в поместье Яноре, заполучив жену впервые, Рональд не выказывал такой алчности, отчаяния. Его руки прорвались ей под плащ и заскользили по спине. Альда дрогнула всем телом. Оно помнило, к

ак сначала немного больно, а потом хорошо было той ночью, и сейчас жаждало повторения. Но война не терпит измены на полях иных битв. Призвав на помощь крохи льда в себе, Альда выскользнула из объятий Рональда:

— Одержишь в осаде победу — и я твоя.

2

— Рагнар и Андрия! За графа Агне! — орал над ухом капитан расколоченной конной тесинды Беньямен Нок, и сослуживцы подхватывали восторженным воем.

Рагнар ещё никогда не был так счастлив. Бились боками кружки, по рукам плескало тёмное пиво, кружил головы хвойный дым от жаровен. Принц Льдов и вообразить не мог, что в честь удачной вылазки разразится такое… Такое! Фёрнфрэк просто с ума сходил, чествуя командующего обороной, будто тот отвадил осаждающих раз и навсегда. Не сказать, что будучи принцем Рекенья Рагнар был обделён почётом. Жители Валентинунья всегда радовались его появлению, но андрийцы превзошли былых подданных. Они до хрипоты кричали здравицы; ничуть не пугаясь Марсио, трепали графа Агне за стремена и край плаща; скандировали имя командующего и увлекали к харчевне на площади Наместницы, где уже раскрывал отеческие объятия господин бургомистр. Поначалу графу Агне удавалось делать строгое лицо: «Нас всё ещё держат в осаде. Рано радоваться, это не больше чем успешная вылазка. Тек, Нок, Шпонхейм, почему все кричат? Разве это такого стоит?». Стоит.

Стоя в тылу пехоты, граф Агне сказал одно слово, и пехотинцы выставили пики. Конница уверенно окружала врага, ослы исправно взрывались. Пушки загоняли конных дуралеев в рощу, где их дожидались засадные лучники. Мост точно по команде разлетелся на обломки, отрезая дуралеям пути назад. Там-то их и взяли в военный плен.

Сражение было отыграно как по писаному. Командующему даже пару раз выпало схватиться с блаутурцами, балуя меч в руке пляской. Правда, под конец вмешался сам Рыжий Ящер, и Рагнар предпочёл вернуться за ограждение перед пушками и отдавать приказы ужже оттужа. Предводитель вражьего войска искал вожака мятежников, вожак мудро избегал встречи. Янник форн Тек вовсе обратил врага в бегство. Как же после такого не взять у него уроки стрельбы из лука? Превосходное оружие, южане напрасно его отвергли. Когда враг бежал, вид с высоты стены открылся непривлекательный. Позже граф Милле назвал это свинством и был ещё очень мягок в оценке. Поле битвы побагровело от крови, изгадилось месивом из раскоряченных ослиных туш и человеческих тел. Граф Агне насвинячил, но доволен остался до неприличия. Ослы, навьюченные бочонками с порохом, не зря принесли себя в жертву. Снег прикроет это безобразие, благо небо с утра заволакивали многообещающие тучи.

Победа Рагнара Яльте искупила все былые неудачи Райнеро Рекенья. За победу над графом Новерро принц Рекенья лишился любви сестры, угодил в заточенье, разочаровал короля, приговорившего: «Эскарлота и близкие страдают от твоей жестокости!». Победу над графом ви Морено пришлось пустить Отверженному под хвост, чтоб всласть досадить бесподобной Розамунде. В армии Куэрво расправу над блаутурскими шпионами не оценили.

Словом, север оказался куда более благодарным зрителем, нежели разнеженный юг. Ледяная страна отличалась ледяным же нравом, здесь способы ведения войны Рагнара приняли на ура и славили не оглядываясь. Принц Льдов смеялся над принцем Рекенья как над дурным сном.

— Андрия и Фёрнфрэк! Хватай за горло! — подначальные заходились в восторженном пьяном угаре, тесня вожака со всех сторон. Его без устали хлопали по плечам, дружески пихали в бок.

В «графские комнаты» Четвёртой цитадели набился весь офицерский состав, было тесно и весело. Офицеры перебрались сюда из харчевни, едва кто-то крикнул, мол, надобно справлять победу в логове вожака, чтоб она приняла приглашение и осталась. Под логовом разумели Рагнарову цитадель, так облюбованную потомком, что она ныне звалась «ставкой Графа Рагнара». Андрийская армия собралась благодаря ненависти к королю, но сплотила её воинов только первая победа! Бешено гордые дворяне Андрии, ветераны Девятнадцатилетней, незаконные сыновья и помилованные преступники — что за чествователи из них вышли! Провонявшие железом и потом, не смывшие крови и грязи, с обветренными рожами и языческими косицами у висков, они были принцу Льдов куда лучшей свитой, чем сжатые одеждой и тексисом эскарлотские неженки.

— Рагнар и Андрия! — пронзительно заорал Янник форн Тек, их будущий князь в суверенном Андрийском княжестве. У него локоны почернели от сажи, опасно блестели глаза,

едва ли можно признать в нём таком миловидного ангела! Любимец графа Милле, он остался воевать не только из-за сыновнего долга. — Заступник Севера! Принц Ингъяльдских Льдов!

Это было уж слишком, и очень кстати над ухом закричал, славя пехоту, Беньямен Нок. Вспомнили, как отличились в бою люди Шпонхейма. Великана вытолкнули из толпы у стен к столу, загрохотали кружки.

— Ха! Мои ребята не знали жестокой хитрости с землёй и пиками. Мои ребята не узнали бы, кабы не Граф Рагнар! Ха! Учёный варвар!

— А знаете что, Урбод? — Граф Агне мог поклясться, что выучил треклятое имя, но язык после пива не пожелал так закручиваться.

— Урмод. Но сегодня я не в обиде, ха!

— Те шестеро пленных, что были подобраны в роще… Они ваши. Вы отличились больше всех. Ха!

Первое время казалось, капитаны не сильно-то заботятся о боевых интересах друг друга. Тек трясся над лучниками, Нок носился с конниками, Гусс требовал счесть своих ополченцев вояками, Шпонхейм ратовал за пехотинцев и не признавал конников участниками больших баталий. Но первая битва перемирила капитанов и друг с другом, и с командующим. Первенство пехоты признали слаженным рёвом.

Урмод принимал чествования с ухмылкой:

— Уж со мной-то пленные заговорят. Я искусный собеседник, ха!

Усомнившихся не нашлось. Потянуло стынью: то в «графские комнаты» ввалился бедолага караульный, имевший право ненавидеть Рагнара как никто. Торчать на посту в такую ночь!

— Налейте ему, — распорядился граф Агне. — Посиди с нами, друг.

Караульный не только отказался сесть, он не попал ртом в кружку и выпучил глаза:

— Головы летят!

…Рагнар бегом миновал полукруглый крытый переход, что концами выходил к двум надвратным башням крепостной стены, вымахнул на галерею и бросился к Волчьим воротам. Капитаны следовали за ним молча.

— Что тут у вас? — Граф Агне выхватил у стража Волчьих факел, и тут к ногам что-то упало.

Он отпрыгнул, никак ядро. Но не похоже, слишком уж лёгкое и какое-то неровное. Поднеся факел, граф Агне поморщился. На него пучила глаза мёртвая голова, висок и ухо были повреждены от удара о камни.

— Головы, господин командующий. Наших погибших головы…

Рагнар рванул к зубцам, взобрался в зазор и бешено рассёк факелом ночь. Не помогло, снег валил стеной, а на месте недавнего сражения виднелись лишь очертания какого-то сооружения и людских фигур.

— Доброй ночи, господа мятежники! Ловите! — донеслось из темноты. Грянул хохот, и ещё одно страшное ядро просвистело над головой Рагнара и приземлилось среди военных.

— Дори! Это Дори! — похоже, «снаряд» узнали.

Командующий повернулся. К лицам подчинённых примёрзли ужас и злость.

— Когда это началось? — он сам не понял, как зарычал.

— Это десятая… Осаждающие звали забрать убитых, но было приказано ворота не открывать. А теперь они начали…

— И это я варвар! — Привычный гнев прожёг до самого нутра. — Не с тем тягаются! Наточить колья, шесть штук в два человеческих роста, да поострей!

— Рагнар, что вы хотите устроить? — ещё недавно дравший глотку Нок говорил почти шёпотом.

— Суд графа. Вы, Тек и Шпф… Шпонхейм, идёмте к пленным!

— Урмода нигде нет, граф… — растерялся Тек.

— Очень жаль, пропустит всё веселье. Надо будет возместить ему его пленных, нехорошо отнимать обещанное.

— Что вы хотите сделать с пленниками? — лопотал Гусс. — Я доложу бургомистру! Что ещё за суд графа?

— Терпение, господа, — ощерился Рагнар. — Обещаю, вам понравится.

3

— Дьявольщина! Грегеш, да вы, оказывается, умеете веселиться!

— Признаюсь, охота на язычников бок о бок с королём нанесла на меня особый отпечаток. В срубании голов я преуспел!

— Да вы умелец! И обязаны научить меня этому движению саблей.

— А извольте. Эй, Горак, подними-ка того молодца! Да не бойся, держи крепко. — Раппольтейн занёс клинок, свистнуло. Башка откатилась капустным кочаном.

— Лихо! Теперь я! — Оссори взвесил в руке подкинутую Раппольтейном саблю. Прекрасна! Такая же, как у радушного капитана Норшейна из Хильмы, двуручная, с поперечной гардой и широ-о-оким клинком.

Горак уже удерживал на вытянутых руках новый труп. Упитанный андрицец таращил на них глазёнки, красавец пал от пули в грудь. Оссори примерился и взмахнул саблей от плеча. Свист, лезвие вонзилось в шею мертвяка, встретило отпор, наскочив на кость, и продолжило полёт. Башка с глухим стуком повалилась под ноги бывшего хозяина.

— Дьявольщина! — от восторга Берни рубанул саблей воздух. — Грегеш, приведите две дюжины своих молодцев!

— Приказать рубить головы?

— Именно. Продолжим веселиться, к утру управимся. — Берни вернул ветерану песочных воин саблю, выхватил свою. Прелестница поймала отблеск факела и кровожадно сверкнула.

Ей тоже не терпелось ответить андрийцам их же варварством. Вокруг разносились возгласы и глухие удары, головы исправно складывались в корзины около баллисты. Берни с нежностью оглядел своё детище. Всё ради помощи нерешительному врагу! В конце концов, надо же мертвецам добраться до дома, пусть и по частям. К этому весёлому, хоть и сомнительному занятию блаутурцев вынудило безразличие осаждённых. Люди графа Оссори ором зазывали андрийцев забрать своих ослов и солдат, но горожане не откликались, презирая военный тексис. Блаутурцы уже закончили хоронить павших товарищей и на поле осталось лишь мятежное безобразие.

Оссори начинал злиться, убирать за андрийцами ослиные туши он не собирался. И вот тут-то он припомнил своё прозвище и приветствовал ухмылкой вполне дьявольский замысел Следующий час он посвятил чертежу баллисты и вранью ничего не подозревающей супруге. С баллистой было проще: соорудить нечто вроде лафета и, водрузив на него палку, создать упор. С одной стороны палки прикрепили чашу, чтоб вкладывать черепушки, с другой — противовес. Столетия назад с помощью этого чудного орудия в стены городов запускали камнями. Рыжий Дьявол заменил камни головами и изменил траекторию полёта так, чтоб те перелетали через стену. Он честно собирался забрасывать тела, но достаточно тяжёлого противовеса не нашлось, да и длину палки пришлось бы сильно увеличивать. Зачем такие сложности, пожал плечами Раппольтейн и отрубил трупу голову.

С Альдой оказалось сложнее. Пришлось соврать, что это оружие для предстоящей битвы, а до утра Берни уходит, потому что рытьё братских могил затянулось, да и неожиданно найденное в роще озеро нуждается в изучении.

Невзирая на проигрыш, жизнь налаживалась. Один обман вражеского командующего Рыжий Дьявол раскрыл. Озеро замаскировали чертовски забавно, но потепление свело «маскарад» на нет. Солдаты отправились рубить лёд. Проблема с питьевой водой разрешилась, в реке-то вода была негодна, а запасы иссякали.

И наконец, Оссори недавно целовал свою жену. Она была трезва и совсем не возражала, а за победу посулила такую награду, что впору завоёвывать мир — не опускать на колени зарвавшийся городишко.

— Назрел вопрос, граф. — Грегеш вложил в чашу новый снаряд и уступил главнокомандующему место за баллистой. — Куда девать безголовых господ?

Берни оценивающе глянул на разросшуюся груду тел. Было бы по-божески схоронить бедолаг, но он по-прежнему не хотел делать что либо за ленивых, трусливых мятежников. Вода в фёрнфрэкской речке не годилась для питья, а для чего-то иного? Иначе не течь ей через весь город. Стало быть, испортим её окончательно.

— Головы от, должно быть, счастья находиться в нашем с вами обществе, они уже потеряли… Окажем же господам ещё одну услугу. Обучим их плавать. Телеги сюда, все, что есть!

Снаряд полетел к бывшим товарищам, раздался едва слышный здесь, внизу возглас. Стало быть, попал! На стене заметались огни факелов, осаждённые наконец проснулись. Или прервали празднование незначительной победы. Тем лучше.

— Любезный Грегеш, прошу!

— Доброй ночи, господа мятежники! Ловите!

Оссори заржал, Раппольтейн знал толк в шуточках. Они пометали головы ещё около часа и отдали забаву на растерзание подчинённым, те уже заждались. Спать не хотелось, лица Грегеша и вовсе не оставляла блуждающая улыбка, в меру пугающая. Мыслями ветеран песочных войн был явно не тут, и Берни ему не мешал. Раппольтейн и так держал обиду за то, что главнокомандующий не пустил его порезвиться этим утром.

Оссори стянул барет. Мороз стоял тот ещё, изо рта шёл пар, но игры с метанием голов разгорячили их с Раппольтейном похлеще ежевичницы.

— Грегеш, я хочу поглядеть на наших «купальщиков». Вы со мной?

Капитан кинул подоспевшему солдату очередную башку как какой-нибудь мяч и с готовностью кивнул.

Оссори вскочил в седло, потрепал коня по шее, шепнул на ухо:

— Не волнуйся, дружище. Смерть твоих собратьев хорошо-о-о отомщена.

Раппольтейн покосился, но промолчал. Он был славным малым, отменным рубакой и тем еще весельчаком, когда доходило до серьёзных мужских забав, но души ему не доставало. Берни не стал бы делиться с этим человеком тоской по Витту, разорванному пушечному ядром на камнях Лавеснора.

Пересмеиваясь, они пересекли поле утренней сечи и въехали в рощу. Ночь выдалась чудесной. Созерцанием местных созвездий было не заняться, но снежные хлопья с успехом заменяли «небесных светляков». Возвышенность мыслей позабавила. Совсем недавно он рубил головы мёртвым солдатам и запускал ими в город противника. Варварство? Пожалуй. Главное, чтобы об этом не узнала Альда. Она восхищалась «честной войной» мужа, подобная же забава повергнет её в ужас. Сейчас она кутается в два одеяла и меха у самой жаровни и всё равно мёрзнет. Сорваться в лагерь, согреть… Берни тряхнул головой, возвращаясь в тёмную рощу. Конь недовольно всхрапнул, всадник чуть не завёл его в овражек.

— Рональд! Река правее.

Раппольтейн свернул с тропы, пропуская пустую телегу. За всё время их забав десять телег наезжали в рощу не меньше пятидесяти раз… Купальщикам должно быть уже тесно.

Река оправдывала ожидания главнокомандующего. «Купальщики» впрямь обретались в тесноте, и ещё какой. Грегеш присвистнул. Безголовые тела будто стремились заменить собою воду. По обеим сторонам реки виднелись обуглившиеся остатки моста. Берни спустился к берегу, похоже, мост был один. Фёрнфрэкийцы перебили солдат, захватили офицеров, а мост взорвали. Свет от факела странно блеснул на очередном нырнувшем «купальщике».

Оссори вгляделся. С мертвецов сняли одежду, оставив разве что исподнее.

— Кто и зачем их раздел?

Блаутурский солдат, разгружающий новую телегу, охотно пояснил:

— Так вода вернее тела примет! А из одежды мы тако-о-ой костёр сделаем, из города будет видать. Ллейшон из неё чучела смастерит…

— Чучела?

— Точно так. Говорит, пригодятся.

— Верно говорит. С утра Ллейшона ко мне, светлые головы надо поощрять.

— Слушаюсь!

Берни проследил взглядом за течением реки. И без того бурное, оно отчаянно билось у самой стены. Он не сдержал усмешки:

— Решётка под водой забита. Скоро горожан встревожит неприятный запах речушки…

— Жаль, сейчас зима. Холод замедлит гниение трупов.

— Да вы знаток, Раппольтейн.

— Поверьте, нет ничего ужасней разлагающихся под палящим солнцем останков. А уж если вокруг одни пески и полегла почти целая армия… Нет, этого лучше не видеть.

— Охотно верю… Впрочем, в залитых кровью скалах тоже мало красоты. Разве что зловещей, но тут даже дьявол в моём лице ужаснулся.

Они переглянулись, разговор увял. Покойники один за другим плюхались в реку и уходили на дно. Отчего-то стало муторно.

— Эта последняя телега, больше их сюда не возить! Остальных скидать в ров под стенами города… Выполнять!

— Слушаюсь, господин главнокомандующий! — Всё тот же солдат отдал честь и запрыгнул в опустевшую телегу. Скрипнув, та тронулась прочь. Надо было узнать имя вояки…

— Запас слепой ярости кончается?

Оссори оглянулся. Раппольтейн усмехался, и если бы Оссори не успел его немного узнать, оскорбился бы.

— Дьявол тоже человек. А для порчи воды хватит и этих.

Берни повернул коня прочь из ставшей жутковатой рощи. Больше всего захотелось таки выпить ежевичницы. Позвать Раппольтейна в шатёр главнокомандующего? Почему нет, за бокалом хорошего напитка люди меняются…

Конь снова упёрся в какие-то лысые кусты, и Берни уже хотел повернуть назад на тропу, как слух зацепился за слабый стон. Раненый? Заплутавшая лошадь? Он спешился, вошёл в заросли, вглядываясь в темноту и освещая факелом чёрные ветки. Звук повторился, не стон — писк. Но несчастного нигде не было видно.

— Рональд! Вы опять плутаете!

— Сейчас!

Берни осветил развороченные корни старой берёзы, в темноте что-то блеснуло. Из-за веток на командующего осадной армией смотрел испуганный чёрный глаз. Зверёк сжался в комок, но убегать не собирался. Берни раздвинул ветки. Оленёнок, совсем крошка. На рыжей спине белые пятна, уши прижаты, длинные ножки подобраны. Дура-мамаша, решившая родить детёныша зимой, бросила его, и похоже, давно.

— Рональд! — Грегеш явно чувствовал себя нянькой непослушного графа.

— Иду! — Берни бережно вынул малыша из убежища. О том, чтобы оставить его здесь, он и не думал. Если мать не вернулась до сих пор, то уже и не вернётся. Малыш трясся, и скорее не от холода, а от страха. В роще случился бой, но зверёк не пострадал. Берни сунул найдёныша под плащ и, придерживая одной рукой, направился к разволновавшемуся Раппольтейну. Графиня Оссори обрадуется малышу, в этом Берни не сомневался.

4

Ещё первый Рагнар, князь Андрии, устроил в нижних ярусах донжона склад с продовольствием, оружейную и темницу. На взгляд потомка, узилищу не хватало пыточной, зато железные двери не поддались бы ни женщине, ни измождённым узникам-мужчинам. А вот командующего они встретили уже отворёнными. Шпонхейм сразу приступил к допросу? Похвальное рвение.

Граф Агне вошёл первым, стражники не выступили навстречу. Задействованы в допросном веселье? Рагнар факелом осветил двери в камеры. Предок не жаловал железные клети, предпочитая томить узников за толщей плесневелых стен. Двери камер оказались только прикрыты, замки отворены. Внутри у командующего мерзко чавкнуло. Подскочил к ближайшей камере, пнул дверь — пусто!

— Шпонхейм, сукин ты сын! — Рагнар бросился мимо камер, в глубинах полыхнуло красным. Так и есть! Капитан пехотной тесинды возвышался около стены в конце коридора и факелом озарял в полу дыру. — Стоять!!! Капитан Шпф…Урнод, что здесь происходит?!

— Урмод. — Великан с бесящим спокойствием поднял на командующего глаза и пакостно усмехнулся. — А происходит побег. Неужели не видите, граф?

— Шутите?

— Нисколько. — Шпонхейм попытался заслонить собой пленного блаутурского офицера, и ему почти удалось, но тот отстранил защитника.

— Благодарим вас, но мы и так запятнали честь блаутурского офицерства. Мы не побежим.

— Но это ваш шанс, — насупился предатель. — Ваш командующий как раз в роще, вы можете…

— Благодарю, — офицер сдержанно кивнул.

Подле него из-под земли выросло пятеро пленных товарищей. Два эскадронных капитана, три поручика, все без панциря и даже поддоспешников, отошедших трофеями к победителю. Удальцы кавалеристы очутились в засадной роще не то потому, что сдурили, не то потому, что пытались завернуть обратно ополоумевших солдат. За офицеров можно было бы стребовать хороший выкуп. Теперь Рыжий Ящер получит подчинённых назад задаром.

— А где же ваше «Ха», капитан… Шпрот? — Рагнар навёл на торжествующую морду факел. Жаль, не пистолет! Но обращение в принца Льдов требовало придумать другую кару.

— Там же, где и верность некоему графу Агнцу. — Остроумец кивнул пленным и сделал шаг вперёд.

— Урмод, как же?… — очнулся Нок.

— Это вы «как же»? А хотя чего ожидать от трясучего секретаря? От папенькиного сыночка? От беглого предателя? Я присягал на верность нашему королю Лауритсу Яльте, князю Яноре и Изенборг, а не зарвавшемуся старикану и уж тем более не какому-то графу-скрелингу.

— Верные королю люди сбежали из города до начала осады. Или ваша верность проснулась с большим опозданием? — Рагнар едва боролся с клокочущим внутри гневом, но время ещё не настало. Ледяная кровь, ледяная, не горячая. Вот принц Рекенья, тому гнев застилал глаза, но это в прошлом.

— Сбежавшие — струсили. Они хотели сохранить жизни, но не верность. Я не пожалею жизни, но изведу заразу изнутри и действительно помогу Его Милости Лауритсу.

— Уже не поможете. Увести капитана в башню у Волчьих и держать под стражей. Что касается вашей жизни, Шпрот… Тут я ваше желанию исполню, и как можно скорее.

Удайся предательство, Фёрнфрэк пал бы сегодня ночью. Лаз выводил в рощу, но почему его устроили в темнице? Князь Андрии так не доверял подданным, что не исключал попасть узником в своё же узилище? А пусть и так, потомку стоит поучиться у него осторожности!

Урмод вскинул коротко стриженную голову и сам завёл руки за спину.

— «Ха!» — донеслось из коридора, хлопнула железная дверь, и предателя увели.

Пленные так и стояли памятниками блаутурскому офицерству. Посмотрим, надолго ли их хватит. Кровь принца Льдов ледяная, но он варвар.

Сзади зашевелились. Гусса сдуло, наверное полетел к бургомистру. Нок и Тек переглядывались. Пехота Шпонхейма так отличилась в бою. Предавать тоже надо уметь… А ведь и лучники «папиного сыночка» сегодня не подвели. Сын графа Милле юн и пустоголов, вдруг и он вдохновился верностью королю? Проверим.

— Капитан Тек.

— Я, — лучник без колебаний шагнул к командующему.

— Не далее чем час назад вы обещали поучить меня стрельбе из лука.

— Да… Точно так.

— В оружейной этой цитадели есть луки и стрелы?

— Возможно…

— Отлично, — улыбнулся Рагнар. Похоже, улыбка оказалась оскалом, раз на неё не ответили. — Принести нам с капитаном два лука и стрелы, да побольше! Тек, я нашёл нам отменные мишени. Господа пленные, надеюсь, вы не против? Не могу обещать быструю смерть, стрелок я пока неважный. Но уверен, капитан Тек быстро это исправит.

Глава 18

Блицард

Фёрнфрэк

1

Альда нашла мужа в шатре главнокомандующего. Рональд спал в кресле под волчьей шкурой, укрытый собственным плащом, с погасшей жаровней в ногах. Альда огляделась в поисках вездесущего капитана Раппольтейна. Второе кресло пустовало, в стойке виднелись только шпага и сабля графа Оссори. К облегчению Альды, не мог блицардец прикорнуть и на сундуке, который вообще был открыт, и на сдвинутой под стол скамье. На столешнице разбросанные тряпицы, четыре пустые бутылки и оловянные плошки с остатками ночной трапезы. Вот почему Рональд не вернулся к ней, как обещал. Почти до утра помогал хоронить павших, после чего расслаблялся за ежевичницей… Какая же она глупая. Он страдал от этих потерь и хотел побыть один. Альда тихонько поправила на спящем плащ, собралась удалиться, но в кресле завозились.

— Альда? Который час? — Рональд потянулся и зевнул. Разбудила, бестолковая, а он и так не спал всю ночь!

— Рассвет… Поспи, ты, должно быть, очень устал…

Под плащом что-то зашевелилось и запищало. Граф Оссори со смехом его откинул. На Альду внимательно смотрел какой-то зверёк. Требовательный писк повторился. Зверёк упёрся мордочкой в живот Рональда.

— Это оленёнок. — Погладив малыша между лопоухих ушек, Рональд протянул его Альде. — И он твой.

— Мой? — Оленёнок спокойно сидел на руках, прижавшись к ней всем тельцем. Маленький пятнистый комочек с тонкими ножками и большими глазами. Чёрный мокрый носик требовательно ткнул руку. — Какой крошка… Он хочет есть. У нас есть молоко?

Альда заняла нагретое кресло мужа и укутала оленёнка в его плащ на меховой подкладке. Тот завозился, устраиваясь поудобнее. Рональд улыбнулся и шурша свежей соломой прошёлся по шатру, размял затёкшие мышцы.

— Скоро привезут. Я отправил за ним в деревню неподалёку. Это будет самое странное требование осадной армии! — Муж засмеялся и присел на корточки около кресла. — Послушный ребёнок, проспал до утра. Я не хотел тебя будить, и мы с Раппольтейном засели здесь. Впрочем, я и не заметил как уснул.

— Где ты его нашёл? — Альда гладила зверёныша по ушкам и спинке. Он опустил головку, прикрыв глаза с пушистыми ресничками.

— В нашей роще. Мать его оставила, и я решил, что графиня Оссори будет малышу куда лучшей мамой. Я не ошибся?

— Ах, Рональд! — Альда перегнулась через питомца, чтобы поцеловать мужа в щёку. — Я конечно о нём позабочусь!

— А обо мне ты так заботиться не хочешь… Может, я тоже голоден… — Рональд капризно выпятил нижнюю губу.

— Командующий армией самостоятельней оленёнка, не так ли? — Вновь наклонившись к мужу, на этот раз Альда оставила поцелуй на его губах.

Рональд и поймал её руку и прижал к колючей щеке, но тут зверёк завозился, недовольна пища. Альда хихикнула и отстранилась, кажется, малыш ревновал.

— Как назовёшь своего юного стража? — Если Рональд и досадовал, то виду не подал.

— В честь его спасителя, конечно. — Альда обняла крошку и поцеловала в лоб. — Малыш Рони.

— Рони? — муж распахнул глаза, отстранился. — Дьявольщина, почему Рони?

— Не называть же его Берни… Он не медвежонок. А вот Рони ему подходит. Оленёнок, конечно, не пони, но «р» я давно выговаривать научилась…

— Ты всё помнишь! — Рональд ахнул и рассмеялся.

— Если честно, нет… Но кое-кто рассказал мне. Давно…

— Энтони, предатель, — с нежностью произнёс Рональд. Потрепал оленёнка по головке. — Что ж, пускай будет Рони. Но не вздумай называть так нашего сына!

Больше десяти лет назад Энтони открыл Альде тайну: появлением имени «Берни» Рональд обязан именно ей. Она была совсем малышкой и ей не давался звук «р». Так Альда случайно нарекла маленького Рони «Лони-пони». Юный граф Оссори не пожелал это терпеть и велел впредь называть его только «Берни» и «Рональд». Вскоре он научил Альду рычать, но запрет на имя «Рони» остался.

— Имя сыну дашь ты. И мы ждём молоко, Берррни! — Альда усмехнулась, подхватила подопечного и направилась к выходу. Оглянулась у полога: — И победу…

2

Всеблозианнейший король Франциско вечно упрекал наследника, что тот проводит дни неподобающим образом. А сколько молитв он прочёл бы, видя, как распутные утехи и пляски со шпагой становятся забавами избалованного принца в сравнении с судом графа Агне? Ему было не впервой чинить расправу над «ящерами», только вот трусишки — соглядатаи не шли ни в какое сравнение со стойкими офицерами.

По его воле шестерых пленных выстроили спинами к стене, оставив в штанах и светлых рубахах. Руки им сковали цепями и подвесили за крепления для факелов. Негоже позволять удальцам валиться от боли наземь, превращая казнь в бойню.

Юный Тек показал ученику, как стоять и как держать лук. На мастерство учителя намекал тонкий шрам чуть ниже виска. Рагнар с охотой схватился за лук. На рубахах казнимых Янник углём черканул точку на месте сердца. Потом поправлял графу Агне правую руку, норовившую спуститься к подбородку и сбить прицел. Благодарность за подсказки была безмерна, но помогали они не слишком. Рагнар промазывал. Целился точно в угольное пятно, а поди ж ты! Рука вздрагивала, и стрела пронзала «мишеням» плечо. Ну, ничего, плечо — это же недалеко от сердца.

Из приличий командующий обороной задавал пленным вопросы: ожидаете ли свежие силы, где разживаетесь провиантом и фуражом, не припасено ли у Рыжего Дьявола ещё кавалерии, намечал ли он штурм или намерен брать измором.

Удальцы в ответ лишь стонали да вскрикивали.

Блаутур был Эскарлоте и Блицарду поистине беспокойным соседом. На сотню лет «ящеры» устроились в ряде бывших эскарлотских провинциях как у себя дома! Хлебали их, эскарлотцев, вино и приневоливали женщин. Всадили в каждую горной щель по оборонной постройке, нанизали на каждый пик по крепости, вырыли шахты и крали их руду. Возомнили себя хозяевами Амплиол. Король Франциско с маршалом Куэрво пытались спасти провинции, но не вышло. Когда «ублюдок Яльте» покидал королевство, «ящеры» подобрались к Айруэле. Отверженный, выстоял ли город?

Рука безостановочно натягивала и спускала тетиву, оперенье щекотало висок. Попавшиеся во власть принца Льдов блаутурцы «обрастали» иглами стрел.

А сколько вытерпел Блицард! Блаутур прокладывал себе дорогу к морю, а Блицард встал у него на пути. Ещё в начале Девятнадцатилетней войны мать продали как овцу в обмен на эскарлотские пики и аркебузы. Жертва была напрасной, юг не особо помог северу — то король Франциско медлил отправлять солдат из-за дурной погоды, то сам якобы в них нуждался для собственных завоеваний.

Закончилось вот чем: схватке с блицардской гарпией ящерица из Блаутура выказала себя драконом и победила. Королева Хенрика была вынуждена лечь под принца-ящера, спасая гордый Блицард от полного порабощения. От брака с ящером её спасло только счастливое несчастье.

Стрела соскользнула с тетивы, Рагнар выругался и наложил вновь. Спустил, ощерился, попасть пленному в глаз — это достойно учителя.

Но блаутурцы опять опоганили своим присутствием земли Блицарда. Дядюшка Лауритс радостно с ними знается, и пусть его! Андрия им не дастся.

Принц Льдов уморил четверых, последнего у него в самом начале отобрал капитан Тек. Похоже, выстрел в лоб был у юнца коронной штучкой. Казнь состоялась.

— Освободить их!

На каменном полу неловко лежали шесть истерзанных, «заросших» стрелами тел. Не тронуты были лишь спины — Рагнар имел на них кое-какие виды. Светлые рубашки убитых давно обагрянились, за исключением рубахи на первом молодце, которому повезло пасть от выстрела Янника. Тела покоились нелепо, неправильно, приваливавшись друг к другу. Кулаки всех с силой сжаты, зубы стиснуты, в распахнутых глазах влажно мерцает огонь факелов.

Рагнар внимательно обозревал дело рук своих. Гнев и жажда крови отступали, оставляя после себя странное спокойствие и небольшую усталость. Янник зачем-то подходил к каждому мертвецу и обламывал стрелы у самых ран.

До графа Агне доносились осколки отчего-то волнующих фраз, слова которых казались знакомыми, но значения он не помнил. Рука сама стиснула руну на шее, миновав солнце Пречистой. Закончив свой странный обряд, Янник бросил оземь лук и окровавленные, обломанные стрелы и стремительно вышел. Тек просто мальчишка, впервые сегодня повоевавший, и то с высоты стены. Конечно, убийство даётся ему тяжело. Сынок графа Милле не создан для войны, а действительность разошлась с мечтательным вымыслом. Что, впрочем, не освобождало его от присутствия на второй, намеченной на утро казни.

… Волчьи ворота годились для расстрела как никакие другие. Галерея там выступала дальше стены, выдаваясь навесом внутрь города. Рагнар сам измерил её ширину — восемь шагов. Для расстрела нужно двенадцать, но ничего, капитан Шпрот не обидится.

Сапоги звенели по оледеневшим камням. Граф Агне дошёл до зубцов и взобрался в зазор. Края ласточкиных хвостов покрывал иней. Легкие стискивал морозный воздух, чуть влажные после умывания волосы тоже побелели. Первые Яльте были блондинами. Что ж, север нашёл способ отбелить тёмные кудри принца Льдов.

Лагерь блаутурцев накрыло снегом, как и равнину с рощами. Да, приговорённый сможет насладиться видом напоследок.

Рагнар обернулся, капитаны уже стояли справа от «палача» — солдата с аркебузой. Нок задумчиво глядел куда-то мимо графа Агне. Тек уподобился ледяной фигуре. Гусс что-то усиленно втолковывал «палачу». Оказалось, секретарь опередил Рагнара, первым донеся бургомистру о предательстве одного из капитанов и скорой казни. Когда сам Рагнар, расправившись с пленными и позавтракав, наведался к Миллиану, тот вышел к нему в уютном, мехом подбитом халате, и принял весьма нерадушно. Бургомистра не интересовала казнь, бургомистр хотел спать и негодовал из-за нетерпеливости «спятивших военных».

Спрыгнув на галерею, Рагнар одёрнул под плащом чистую рубашку с курткой. Негоже являться на казнь в окровавленном тряпье, если ты, конечно, не приговорённый.

— Господин граф, всё готово, — один из стражников подскочил почти неслышно и отдал честь. Смотрел с нескрываем восхищением.

— Пленные на кольях?

— Точно так, господин граф.

— Приколотите колья между зубцов. Трупы должны продержаться самое меньшее три дня.

— Исполним.

Мимо Рагнара поплыли блаутурцы на длинных шестах. Они походили на отдыхающих, руки и ноги раскинуты в стороны, головы запрокинуты, да только в середину спины каждому был вбит кол. На телах сошлись цвета Яльте — светлые рубашки и тёмно-алые пятна в местах попадания стрел. Пожалуй, блаутурцы на палочках были бы чудным лакомством для каких-нибудь великанов-людоедов из местных сказок.

Когда стук молотков стих и стена над Волчьими вратами украсилась пусть не волчьими головами, но венцом из блаутурских офицеров, Рагнар кивнул стражникам. Из надвратной башни приговорённого вывели на расстрел, загодя сняв с него плащ с поддоспешником и связав ему руки. Шпонхейм шагал как при обычном обходе стены — размашисто и непринуждённо. Казалось, происходящее его совсем не волнует и он просто пришёл посмотреть казнь, не думая в ней участвовать.

— Прекрасное утро, чтобы вершить правосудие, — подбодрил подчинённых граф Агне, когда казнимого за локти и спину подтолкнули к зазору между зубцами. Справа от него на кольях висели трое, слева столько же.

Тек оставался бледным и отрешённым, Нок, впрочем, погрустнел. Гусс скрипел пером в своей подвесной конторке. «Дневник о делах города Фёрнфрэка» пополнится новой страницей. Кровавой, как это роду Яльте и нравилось.

Рагнар встал в каком-то шаге слева от приговорённого:

— Урмод Гюнтер Шпонхейм, бывший капитан пехотной тесинды, да будет вам известно, что вы виновны в государственной измене, и закон требует…

— Государственной? — Подонок повернул к командующему голову и оскалился. — Ха! Разве есть такое государство — Андрия?

Граф Агне сжал зубы, кивнул «палачу». Солдат приставил к плечу аркебузу и начал обратный отчёт:

— Три.

Капитан Шпрот кривит морду в зверском оскале, зубы у него такие, что впору рвать глотки.

— Два.

Капитан Шпрот заглатывает ртом воздух, как глупо, уже не надышится.

— За короля! — Выкрикивает, клонится вправо, заглядывая Рагнару в лицо: — До встречи в Залунном Крае, Райнеро Рекенья.

— Один.

— Стой!!!

Бесполезно, выстрел! Шпонхейм дёрнулся, запрокинул голову.

— Ха! — Тело легко перекинулось и рухнуло со стены в туман.

— Отверженный! — Рагнар перегнулся через зазор, саданул кулаком по камню. Предсмертный шёпот — «До встречи в Залунном Крае, Райнеро Рекенья» — лез в уши, подбирался к мозгу, сводил с ума.

Принц Льдов до рези в глазах всматривался в белесое марево. Оно поглотило тело Урмода и давало понять — выживи он с пулей в груди после падения со стены, ров с кольями точно завершили дело.

Туман задрожал, открывая очертания чего-то постороннего. Неужели они проглядели начало штурма?!

Рагнар свесился ещё ниже, рискуя свалиться, как прямо перед носом просвистела и устремилась вверх горящая стрела. Внизу нарастал гул. Такой могут устроить лишь тысячи вооруженных людей.

— Капитаны, собрать подчинённых! — закричал граф Агне себе через плечо. — Канониров к пушкам, стрелков в бойницам! А заодно и пехоту, но пусть возьмет мечи!

— Но кто теперь командует пехотой, граф? — Гусс упрятывал за пазуху листы, словно блаутурцы, ворвавшись в город, возжелают именно их.

— Ты!

— Я, господин граф?…

— Да, ты командуешь пехотой! — Туман обтекал контуры чего-то башнеобразного, выросшего триттах в двухстах от стены. Блаутурцы бы не успели возвести осадные башни, и это же минувший век…

— Но я же… — мямлил за спиной Иогашек.

— Ты отличился в бою, я помню! — Рагнар бросился вдоль зубцов, минуя трупы на кольях. Башнеобразные махины проступали всё отчётливей.

— Но я просто стоял в тылу и отдал приказ ополченцам с ослами…

— Хочешь вслед за Шпонхеймом? — Это что, лучники?! Встали в стойку на верхнем ярусе ближайшей башни, целятся…

— Есть командовать пехотой!

Граф Агне перегнулся через зазор. Туман слабел, и взгляду открывался раскинувшийся под стенами осадный парк. У правой рощи за заграждением из плетня выстроился ряд даже не пушек — бомбард, уложенных в деревянные колоды. К Волчьим воротам черепашьим манером подбиралось нечто несусветное: навес с отвесной передней стеной и покатой крышей.

В полумиле от фёрнфрэкских стен начиналась граница войска, что тянулось до самого горизонта. От численности зарябило в глазах. Посчитать полки, разглядеть доспех и оружие… Гиблое дело! И почему знамёна и штандарты — бело-алые?

Рагнар сморгнул, перевёл взгляд на такие близкие и подсчитываемые бомбарды: за спиной вражьих пушкарей гарцевал отряд всадников, мерцали доспехи. Один отделился от железных собратьев и в красующемся прыжке бросил коня вперёд, наперерез навесу. Усмирив заплясавшего тёмно-гнедого, он привстал в стременах и вскинул голову к осаждённым. Да кто же ты? В алом плаще, без шлема, с белокурыми кудрями и свирепым оскалом, если глаза графа Агне его не дурили.

— Врагами Яльте не живут! Ими умирают! — донеслось снизу. Ясно, дурили не глаза — уши! Заставив жеребца попятиться, грозитель обратился уже к своим: — Лёд севера да погубит наших врагов!

Клич отовсюду подхватили неистовым рёвом. Осадные башни выкатились из туманных далей во всей своей красе, навес развернулся и изрыгнул таран с железным набалдашником и на цепях. И ров с кольями пропал, будто его не выкапывали на глазах у только въезжающего в Фёрнфрэк графа Агне. Подогнав таран к ближайшей к воротам куртине, захватчики, больше не прячась под навесом, раскачали бревно и смачно ударили в стену. Рагнар схватился за стенку зубца, приготовившись к страшному толчку, но ничего не дрогнуло.

— Морок! — ахнул Тек.

— Залысины святого Прюмме! — возопил Нок. — Голимая бесовщина!

— Я донесу бургомистру! — крякнул Гусс.

Молодцы тараном колотили куртину. Башни подкатывались и, надо думать, изнутри гудели ульем. По мере приближения к цели солдаты взбирались на верхний ярус, откуда на стену должен был скинуться боевой мост. Или не должен, если бесовское видение истает прежде…

Рагнар с тревогой глянул в сторону лагеря блаутурцев, вдруг пример вдохновит их на штурм? Те высыпали на холмы и глазели.

— Я — Рагнар Яльте, — грянуло снизу, — сын Вигрима Яльте, князя Изенборга и короля Блицарда! Я — будущий князь Андрии! Ваш город падёт сегодня же, потому что так пожелала моя сестра! Не откроете ворот тотчас — познаете ещё одну яльтийскую истину. Яльте терпеливы, но за терпение потом дерут втридорога. Да прольётся кровь во славу Великого Изорга и братьев Его!!!

Рагнар во все глаза уставился на предка, явившегося под стены своего ненаглядного Фёрнфрэка. Оторопь пополам с замешательством сменились желанием спрыгнуть со стены прямо к князю Андрии, лишь бы разглядеть, запомнить! Рагнар Яльте, сын Вигрима Яльте, Ледяной княжич… Он был молод и велик, он бесновался под стенами без шлема и совершенно не заботился о своей жизни, воины пошли бы за ним хоть в Залунный Край! Принц Льдов перехватил себя за потянувшуюся к руне руку. Стоит ли называть себя вторым Рагнаром? Так или иначе, предок здесь, пусть только как морок, но здесь, что-то его призвало!

— Этот город слишком тесен для двух Рагнаров сразу. — Тек круглыми глазами смотрел то на своего командующего, то на завоевателя у ворот. — А знаете, граф… Он ведь взял город.

4

— А я говорил, что воюю не с человеком, а с мороком, прошлым! — как мальчишка, Рональд победно потрясал кулаком, радовался. — Фёрнфрэк нашёл противника себе подстать!

— Что это за видение? — Альда отняла от глаза окуляр зрительной трубы. Осадным снаряжением под стенами города она полюбовалась, армия была краше. Она заполоняла собой равнину, а где кончалась — там не хватало глаз. Ближайшие к холму военные, пехотинцы, дрожали, как воздух над костром. Их алые плащи ниспадали до колен, шлемы напоминали шляпу с длинным назатыльником, к плечам были прислонены копья. Иней не тронул наконечников, должно быть, видение пришло из тёплого времени года.

— Миражи возникают не только в пустынях, графиня, — изрёк Раппольтейн тоном учёного мужа. — Моря, холмы и степи им тоже подходят.

— Миражи умеют кричать?

— Этот — умеет, — Раппольтейн пожал плечами. — Но я бы удивился, если бы князь Андрии не докричался до Фёрнфрэка с того света. О, кажется, войско великого и ужасного Рагнара нас покидает. — Он кивнул на дрожащее видение.

Солнце поднималось из-за холмов, озаряя поле и стены города. Мираж шёл мелкой рябью и медленно исчезал. Альда с грустью провожала волшебное видение, а холодное тусклое золото уже заливало всю равнину, окрашивало небо пурпуром. Небо помнит, сколь кровавым был приход Рагнара под стены Фёрнфрэка? Альда опять приникла к окуляру, ловя последние блики миража, таявшего у самых ворот. На стене, почти над воротами, ещё держались шесты. Но дымка миража рассеялась, а шесты остались. Шесть штук, знамёна на их вершинах запутались. Раньше их не было… Ведь так?

— Рональд, что там? Какие-то странные знамёна на стене.

— Дьявольщина… — Рональд взял её под локоть и повлёк прочь. — Наверное, мираж не до конца исчез.

— Нет, это уже не мираж.

— Может, удумали повесить новые знамёна. Не нужно тебе смотреть, идём.

К сердцу подступало смутное беспокойство, но графиня Оссори позволила мужу довести себя до шатра. Рональд отдёрнул перед ней полог, как его окликнули:

— Господин главнокомандующий! Осаждённые убили пленных! На кольях, там… Прошу прощения, госпожа графиня.

— Что? Почему? Рональд!

— Пойдём внутрь, чего ждать от варваров…

Глава 19

Блицард

Фёрнфрэк

1

Особняк Миллиана форн Тека снова напомнил жильё изменника, что содержался сразу кучкой не знающих друг о друге господ. Растительная мозаика собрана на полу плитами из Вольпефорре, стены покрыты тиснёной, окрашенной в белый кожей из Эскарлоты, лепнина на коробовом своде подсмотрена в Блаутуре, печь выложена изразцами из Рокуса, и только резная мебель сделана в Блицарде. Впрочем, крашеная зелёным и жёлтым, красным и белым, она теперь считалась достоянием Андрии.

— Хочешь сострить о моём «сорочьем» поведении? — бургомистр съязвил первым. Он сменил халат на чёрную узкую куртку, весьма претенциозную за счёт рубиновых пуговиц, и перебрался из постели за столик для завтрака.

— Хотел, но дождусь Гусса, пусть запишет. Как Рагнара меня низвергают — так хоть прославлюсь остротами. — Присев рядом, граф Агне бесцеремонно заглянул в чашку пышной мироканской чеканки: — Как, не трава? Кахива? Миллиан, вы перестали заботиться о своём здоровье! Я доложу… вашему сыну.

— Мой военачальник добыл мне первую победу, есть повод себя побаловать. Кстати, по каким вертепам ты водил Янника ночь напролёт и как это тебя «низвергают»?

— С рассветом под стены Фёрнфрэка являлся мой предок, князь Андрии, Шпонхейм перед смертью назвал меня Райнеро Рекенья, и боюсь, я немного расшатал нервы вашего мальчика.

— Что ты с ним сделал, с Янником? — форн Тек грозно свёл кустистые брови и вскинул двузубую — южнополукружную — вилку в крошках миндального пирожного. — Ты обиделся на то, что тебя назвали отринутым именем? И будь так добр, не говори мне за трапезой о скелетах под стенами. Я в тех летах, когда это не страшно — противно.

— Янник в полном порядке, просто первое убийство всегда очень волнует. Хотя мне было шестнадцать и, помнится, я даже остался доволен… — Усмехнувшись, граф Агне отщипнул кусок миндального пирожного и потянулся за маринованным яблочком. — Кто ещё из капитанов знает, что я беглый эскарлотский принц?

— Принц Рекенья ли, Яльте ли, но ты удивительно быстро скатился до варвара! — Форн Тек шлёпнул его по руке, лишая яблок, после чего придвинул блюдо, полное округлых булочек. — О том, что ты беглый принц, знаю только я и автор того устрашающего послания. Не исключаю, что автор известил кого-то ещё, но о том мне неведомо. Ну а покойный капитан Шпонхейм был верен королю. Значит, поддерживал с ним связь и, по всей вероятности, узнал о надвигающимся на Андрию монаршем племяннике ещё до меня. Только я перехватил тебя первым. Видишь, иногда нужно всего лишь немножечко поразмыслить. И не смотри на меня, как Рагнар на мужа Раварты.

— А Гусс? — Граф Агне разломил булочку, лопающуюся от творога и изюма. — Вы же ему доверяете.

— Да, и заслуженно, Иоганн отменный секретарь, но он знает, когда нужно выйти и заткнуть уши. — Миллиан предложил Рагнару отпить кахивы прямо из чеканного кувшина. Отказ встретил ухмылкой, мол, надо же, варвар-то горд. — В конце концов, что страшного в том, что кто-то узнает о твоей причастности к королевскому дому Эскарлоты? Или ты боишься, что кто-то узнает о твоей к нему непричастности? Так я храню в тайне и то, и другое.

Граф Агне кивнул. Против него родня с севера и ложная родня с юга. Все хотят его смерти. Даже морок предка, князя Андрии, явился не как союзник. Он нащупал за воротом куртки руну Юлианы, по обыкновению тёплую, оберегающую, и поднялся. Булка потеряла свою сладость и не лезла в горло.

Пропустив мимо ушей какие-то слова бургомистра, Рагнар встал и дошёл до двери. Та распахнулась сама и впустила мужчину, провонявшего железом и потом — как и любой другой воин андрийской армии. Однако этот вместо приветствия свирепо фыркнул на командующего, в два счёта промял поступью полкомнаты и навис над бургомистром, невозмутимо попивающим кахиву.

— Ну так как? — жахнул невежа одной единственной репликой.

— Господин командующий, — пропел форн Тек, энергичным жестом подзывая графа Агне обратно. Подчинённый развернулся. Трепета узнавания командующий не дождался. Спесивая, покровительствующая улыбка не сходила с лица нахала, пока бургомистр представлял его:

— Барон Снорре форн Скогбрюн, видный андрийский дворянин и сотник в нашей армии, вы можете помнить его. Он привёл под стяг Андрии своих слуг, друзей и родичей и теперь вежливо просит рассмотреть его на пост капитана пехотной тесинды. Участник Девятнадцатилетней войны, опытен, толков и отважен. Был последовательно недооценен и оскорблён Карлом Вольфгангом I Яльте, Хенрикой I Яльте, Лауритсем I Яноре. Достойный пострадалец, ну так как?

«Ваша недооценённость — воля божья, и кто я такой, чтобы с ней спорить?», стоило бы на это ответить. Граф Агне без особого интереса осмотрел андрийца, этакий внешне облагороженный вариант и покойного капитана Шпонхейма, и здравствующего капитана Нока. Под сорок, крепко сбитый, негодная для мощной челюсти бородка клинышком, уйма родинок на крупном носу. Неприятный. Но раз его пропустила стража, значит, форн Тек ждал.

— Одним капитаном больше, одним меньше… — Пожав плечами, граф Агне вышел за дверь и бросил не оборачиваясь: — Только под моим началом долго не живут, так что не высовывайтесь. И побольше почтения, как же вас там… Скок-брык.

2

Сержант Богг, худой как щепка фёрнфрэкиец с рожицей младенца, был первым, кого видел граф Агне, возвращаясь в Третью цитадель. Он и сейчас попытался придержать командующему стремя, тужился что-то сказать, но Марсио клацнул зубами, Рагнар отмахнулся, завёл коня в конюшню и прошёл в донжон. Внутренняя охрана смаковала недавний морок, словно дух князя Андрии накануне нагрянул сюда со смотром. Северяне невероятно суеверны, следовало внушить, мол, это доброе предзнаменование, но… Граф Агне не смог. Чувство, что он вор, урвавший чужое имя, чужую славу, запечатало рот. Он проворонил лаз в темнице, оставил без охраны рощу, куда немедля наползли «ящеры». Следует наведаться туда по темноте…

Добравшись до своего кабинета, Рагнар снял плащ и шапку и замер. Крепкая одностворчатая дверь была приоткрыта, оттуда доносились голоса. Его капитанов голоса. Он понял бургомистра, подслушивающего под этой же дверью перед сражением. Искушение и правда страшное.

— И они не проронили ни слова. Ни слова, Беньямен! — Это капитан Тек. — А он… радовался, ему нравилось, понимаешь? Они стонали от боли, а он не таясь улыбался… Щерился!

— А он и не прикидывался добрым малым. — А это капитан Нок. — Чем-то напоминает мне князя Джудиччи. Хотя тот бы сперва выжал пленным глаза. Ты пей, пей.

— Рад, что тебе есть с чем сравнивать…

— Янник, блаутурцы тоже повеселились, закидывая нас головами наших солдат! Пей, говорю.

— Да, но… Те были мёртвыми… А пленные живыми… Сначала.

— И всё-таки ему ведома жалость. Я настаиваю. Это он на выходку блаутурцев так обозлился, ну и вот. Ты пей, пей. А ведь на казни Урмода он в последний миг хотел всё остановить.

— Или решил, что Урмоду мало, и можно помучить его перед смертью…

— А я предупреждал, что это за человек, — загундосил Гусс, — но вы только потешались, когда он унижал меня.

— Иоганн, ну пусть Граф Рагнар жесток, но посмотри, из него недурной командующий. А вообще, ты сам виноват, Иога-га-гашек.

— Беньямен, перестань…

— Янник, ты будто бы с тем призрачным войском схлестнулся, ей-богу. Дались тебе эти пленные!

— Мне пришлось убить двоих, лишь бы они не мучились! Я их души проводил… И прощения попросил… Даже слова вспомнил.

— Вот и молодец. Пей-пей. До дна пей. Гусс, подай второй кувшин!

Дослушать? Это? Знакомый плач о чудовище, демоне, губящем невинные души? Избавьте… Не то этот чувствительный Янник ещё разрыдается. Рагнар толкнул дверь и вошёл. В его отсутствие капитаны разожгли массивный, из тёсаного камня камин, разорили буфет — вино, имбирное печенье и сушёные фрукты — и уселись на скамью перед огнём, скинув плащи и подложив под свои драгоценные зады ковёр со стен. Доверие и дружба? В подслушанном разговоре Рагнар услышал другое.

— Найти вам шлюх для пущего удовольствия? Может, где-то в городе осталась парочка.

Гусс, поворачиваясь, едва не свалился наземь, Тек закашлялся. Один Нок поднялся — из графского кресла — развернулся и с натянутой улыбкой отдал честь:

— Нет нужды, господин командующий. Мы собрались здесь, чтобы обсудить, кого вы назначите новым капитаном пехотной тесинды.

— А, это. — Рагнар сбросил на Иогашека плащ, помедлив, докинул шапку. — Я уже назначил. Иоганн, надеюсь, вы не в обиде? То ваше назначение было срочной мерой. А сейчас вы нужны бургомистру, да и сын ему срочно понадобился… Капитан Нок, вы останьтесь.

— Какой разговор, граф.

— Да хватит с меня! Сколько можно?!

Рагнар сморгнул. Иоганн швырнул шапку себе под ноги и пнул. Та полетела к ногам хозяина подбитым зверьком, на меху темнел след от подошвы пока живого Иогашека.

— Иогаааааанн! — взревел принц Льдов.

Секретарь шмякнулся в кресло, едва Рагнар к нему подскочил. Придушить бы! Одним капитаном больше, одним меньше, разве нет? Рагнар выдохнул, охватил дёрнувшуюся головёшку секретаря руками, прикидываясь, будто производит замеры. Иоганн забыл как дышать. Рагнар кивнул сам себе и грозно нахмурился:

— Иоганн, моё терпение иссякло, я больше не намерен сносить оскорбления моей невесты.

— Невесты? Я?…Что?…Когда? — Секретарь вытянул морду, потёр шею и попытался встать, но Рагнар толкнул Иогашека обратно в кресло.

— Эта шапка — её подарок, и оскорбляя шапку, вы оскорбляете мою невесту. За оскорбление шапки наступает расплата.

— Какая ещё расплата? — голос секретаря мерзко скрипнул, ну точно гусь. Очевидно, Иога-га-ганн уже представлял сырые стены и лук со стрелами, спасибо Яннику.

— За неучтивое обращение с моей шапкой я наказываю пыткой железными тисками. Мой слуга прибудет к вам на днях, постарайтесь быть дома.

Иогашек выползал из кабинета, выписывая святое знамение трясущимися пальцами. Янник забрал с каминной решётки капитанские плащи и понуро вышел следом, если он чем сегодня и упьётся, так папенькиной травой. Беньямен заржал, срамя лошадь.

Рагнар вернул кресло к письменному столу из морёного дуба, сел, отодвинул в угол свои записи о составе андрийской армии, скудные сведения об осадной, и возложил перед собой подарок Юльхе.

— Что, на стену, и «пли»? — шаркнул сапогом поникший Нок. — Хохот приравнивается к предательству? Полноте, за это не карал даже Вольпефоррский Буйвол! И смеялся я не над вашей невестой, это Гусс… Неважно.

— Я жду.

— Простите?…

— Не прощу. Рассказывайте.

— Святой Прюмме, о чём?!

— Можете начать с истории своей преданности Вольпефоррскому Буйволу.

— Скверная, знаете ли, история… — Кавалерист вертел головой, переваливаясь с ноги на ногу.

— Вы не жеребец в стойле, хватит метаться, сядьте.

— Как будет угодно… — Опустившись на лавку, Нок торопливо шнуровал капитанскую куртку. — Меня в чём-то подозревают? В измене? Сейчас тоже суд графа Агне?

— Дружеская беседа, не более, — Рагнар мрачно улыбнулся. — Вольпефоррский Буйвол, сударь.

— Ну он стал моим нанимателем в ту «благословенную годину», когда прюммеане засобирались на Святую войну с песочниками, а королеве Блицарда оказалось больше всех надо, — начал Нок, испытывая видимую неловкость. — Я блицардец — я дрался в Девятнадцатилетнюю. Я блозианец — я верю в Пресвятую и то, что послана она была боженькой. Но тысяча с лишним лет да влияние Прюмме — никудышная подпитка, чтобы желать мстить за гибель Пресвятой в Песках. Ей всё равно же ж, ведь Прюмме учил, что сидит она одесную Богу в покое и безучастии… Короче говоря, я счел, что вдоволь полил своей крови в Девятнадцатилетнюю и на ближайшем судне сбежал в Вольпефорре. Я, конешно, был такой не один. Королева как раз дала князю Яноре добро вербовать молодчиков по всем провинциям, а Андрия, сами видите, ре-е-едкостная ослушница, ха-ха. Так Буйвол получил себе на службу отчаянный блицардский отрядец. — Беньямен Нок избавился от смущения и рассказывал историю своего предательства громко, с чувством, как занятную байку, в которой ему посчастливилось участвовать. — На первых порах я довольствовался скудным жалованьем и уверенностью, что если меня и убьют, так по-божески, по-полукружски. Через сколько-то годков этого мне стало мало, захотелось урвать кусочек тех земель, что мы подносили Буйволу. Хозяйство с виноградничком, хаха. Я и еще несколько капитанов собрали маленькую армейку и пошли забирать города, захваченные Буйволом. Тот узнал, конешно. Он из тех, которые высоко сидят, далеко глядят, нечеловеческая осведомлённость, знаете ли… Но Буйвол решил простить нас и предложил мир и хозяйство с виноградничком в придачу, ха-ха. Я один не поверил ему и сбежал прям с примирительного пира. Ну я жив и служу Андрии, а у других прощённых перерезаны глотки.

— Ха-ха, — прокомментировал граф Агне без улыбки и обмотал ладонь кожаным шнуром, сперва зажав внутри руну.

Дружеская беседа? Скорее всё-таки суд, где следовало решить, как теперь относиться к такому солдату. Солдат, которому не угодил повод в Святой войне, предал свою королеву, затем посмел предать Буйвола, в то время как сам принц Рекенья дорожил дружбой с ним и одно время даже числился у него военачальником, пусть в поход они так и не выступили. Солдат, чью смекалку нельзя не одобрить — ведь принц Рекенья сам побывал на острие буйволова кинжала и сумел соскочить.

— Я уроженец Андрии, граф, — хмуро напомнил Нок, сцепив в замок крупные руки. — Новый король бы вздёрнул меня за дезертирство, а граф Милле как раз затевал отъединение Андрии и принял меня, нашёл дело, и нас у него таких немало. Предавать я здесь, как видите, никого не собираюсь… Да вы и не дадите мне такой возможности, а?

— Не стоит меня перехваливать, — Рагнар усмехнулся, устало откинулся на спинку кресла. Возбуждённость покидала его, теперь хотелось уснуть или хотя бы ничего не делать. Он с тоской вспомнил о кувшине горячей кахивы и сглотнул слюну. — Теперь расскажите мне об Урмоде Шпонхейме. Надо же, ему понадобилось умереть, чтобы мне наконец далось это имечко…

— Да не знаю я о нем ничего! — затряс башкой кавалерист. — Ну был на Святой войне с Яноре. Многие, вернувшись, при Яноре и остались, а этот приехал в родные места. Нанялся к графу Милле попозже меня. Драки, чудеса, песочные девки, чем ему плох Яноре — что его ни спроси, молчал он как тролль на солнышке.

— Тут я даже поверю, в его положении трепаться глупо…

— Между прочим, всё это я мог бы рассказать вам за дружеским бокалом вина.

— Не обессудьте, Беньямен. День сегодня… нервный. — В последний раз огладив руну, граф Агне спрятал её за ворот куртки и через стол наклонился к Ноку: — Вы поставьте себя на моё место. Командование незнакомыми людьми, трудная победа, и тут один из казавшихся надёжными капитанов оказывается предателем. Должен же я проверить остальных.

— Могу сказать, что Гусс и Тек верны вам и Андрии. Но если всё же нужно, Гусса хоть упроверяйте, повеселитесь, а вот Янник… — Нок шумно вздохнул и заглянул командующему в глаза. Ну прямо пастух просит волка не терзать ягнёнка. — Мальчик ни в чём не замешан. Даю слово. Он обожает свою тесинду, лук со стрелами, и поддерживает отца. Он не способен на предательство, а сейчас и так натерпелся…

— Да не съем я вашего любимого Янника, да и гусятиной сыт по горло. Налейте вина, мы так и не допраздновали победу.

— Сразу бы так… Рагнар? — Нок потянулся к буфету за кувшином.

— Именно так, Беньямен. — Рагнар тряхнул головой и перебрался на скамью к капитану. — Только другим ни слова. Повиновение вещь полезная, до Иоганна вот только сейчас дошло.

3

Малыш Рони с жадностью чмокал пропитанной молоком тряпицей. Альда притворялась, что занята только оленёнком. В действительности гораздо больше её волновал муж, но как спросить, она не знала. Рональд был сам не свой после доклада о жестокой расправе над пленными офицерами, а глупая жена не могла подобрать нужных слов. За пленных положен выкуп, и только варвары могут так замучить их, нанизать на колья! В конце концов Альда забралась в кресло с ногами и, поглубже укутавшись в меховой плащ, стала ждать подходящего момента.

Полог шатра главнокомандующего откинулся, впуская мороз и свет.

— Похоже, это ответ на нашу ночную забаву, граф! Вы подумайте, колья, хорошо, что пленных не прислали нам частями… — Грегеш Раппольтейн осёкся, соизволив увидеть графиню Оссори. Исполнительность постыдно отступила перед растерянностью: — Прошу прощения, госпожа графиня, не заметил… Прошу простить. — Раппольтейн исчез, а звенящая тишина осталась.

— Какая забава, Рональд?

Граф Оссори как ни в чём не бывало возлежал на скамье, закрыв лицо баретом. Оставив Рони в кресле, Альда приблизилась к его тёзке и сдёрнула убор. Муж вскинул на неё голубые, безмерно честные глаза под встрёпанными кудряшками:

— Забава, хе-хе… Мы немного покричали под стенами, видимо, осаждённые обиделись…

— Рональд, ты мне лжёшь! — Графиня Оссори баретом ударила мужа по животу. — Клялся, что доверяешь, а сам…

— Это не та правда, которую тебе нужно знать…

— Жена главнокомандующего знает меньше простого солдата!

— Дьявольщина, Альда, тебе эта забава не понравится!

— Я всё равно узнаю, — пригрозила графиня Оссори.

— Какая же ты…

— Ну, какая?

— Упрямая. — Встав, Рональд принялся измерять шагами шатёр. Доски постанывали под его сапогами и вдруг затихли. Меж бровей Рональда прорезалась вертикальная морщинка, глаза потемнели. Альда чуть было не пожалела о своей настойчивости. — Что ж, хорошо. После похорон наших павших мы стали очищать поле от мятежников. Рубили им головы и запускали в стену, а тела топили в реке. Всё это придумал я, Рыжий Дьявол. Ну как вам правда, дражайшая? Так ли вы хотели это узнать?

Альда в ужасе зажала рот рукой и попятилась. Дыхание перехватило, лоб вспыхнул, ноги ослабли. Рыжий Дьявол шагнул к ней, протянул руку. Альда вскрикнула, выгребла из кресла запищавшего оленёнка, чудом не опрокинув жаровню, и отвернулась.

— Альда, ты не понимаешь.

— Нет.

— Я не хотел, чтобы ты знала.

— Зачем ты это сделал? — Альда свирепо сморгнула слёзы.

— Я Рыжий Дьявол, — твёрдо произнёс действительно не совсем человек. — Я должен так делать.

— Нет, не должен. Ты честно сражался, и я восхищалась, но теперь…

— Не говори этого. Я должен был так поступить, я не мог оставить смерть моих солдат без ответа.

— И что, тебе стало легче? — голос подводил её, скорее бы это кончилось!

— Поначалу да. — Он сглотнул, она слышала, как.

— Мятежники вели себя как чудовища. Но ты не лучше, Рональд. Оставь меня. Уходи.

Глава 20

Блаутур

Оссори

1

Энтони Аддерли с сомнением осматривал выставленный перед ним наряд. Броская куртка — и парча, и атлас, и бархат — со множеством крючков, со вшитыми, пышно присборенными рукавами, называлась дублетом. Сверху он должен был надеть ещё одну куртку — джеркин. Длиной до середины бедра, заведомо без рукавов, с высоким стоячим воротником и «крылышками» на плечах. Слуга, старый и затянутый в ливрею из бурой и зелёных половин, пояснял: герцогиня Оссори отказалась от прежней моды, поскольку та исходила от двора короля.

Отослав слугу, Энтони потянулся за родным колетом — замша, подкладочный мех, пуговицы — и покивал сам себе. Новая мода свидетельствовала о неповиновении королю. Точно так же, как толпа наглых, взбудораженных дворян в залах замка Оссори. Как ров у замковых стен и пушки на них. Как монеты с острым профилем герцогини. Как вассальские ополчения, марширующие по дорогам герцогства. Свод феодальных законов, переработанных незадолго до смерти Мэдога Побитого, ставил во главе управления герцогствами собственно герцогов, но править и жить они должны были по указам короля. Указы же как раз запрещали сочинять свои законы, объявлять войны соседям внутри страны и снаружи, неволить и разорять более мелких вассалов, набирать ополчения и чеканить монету.

Трое бывших драгун, они по пути в Дерли решили навестить мать своего друга и предводителя. Думали, она сходит с ума от слухов о его дезертирстве. Берни не виделся с ней с самой своей женитьбы. Три долгих года. Муж её Пилигрим Арчи пропадал в плавании столько же.

Но Дезире Англюр-Оссори неизменно, через письма, благословляла сына. И не забывала прислать его друзьям подарки в праздники. Так же неизменно она вела внутри герцогства дела, начатые Пилигримом Арчи. Большей частью детство Энтони проходило здесь, на землях Оссори, к тому же Аддерли приходились им вассалами и ближайшими союзниками. Энтони с юных лет знал: Пилигрим Арчи напрямую торговал с «песочниками», что крайне неохотно работают с полукружцами. В обмен на лес и кожу тот получал от них ткани, стекло, специи, сахар, кахиву, оружие. Часть этого оседала в герцогстве, часть распродавалась по всему Полукругу через контрабандистов, содержащихся Пилигримом Арчи.

Он уплыл за богатствами в Дикие земли с началом Святого похода по пескам Восточной Петли. Его торговые связи оказались под угрозой. Воины Прюммеановы выиграли эту войну и теперь действительно контролировали торговлю по всему побережью Петли. Выяснилось, Пилигрим Арчи видел это своими глазами. От слуги Энтони узнал, что корабли, шедшие из Диких земель, потерпели крушение у одного из «песочных» берегов. Хозяйничающие там Воины Прюммеановы дали Пилигриму Арчи всё необходимое, чтобы с остатками дикоземельских богатств он добрался до дома.

И, знаменуя присутствие герцога, флаги с медведем развевались на шпилях башен. Но до того, как стало возможно поднять их, или после, Дезире Англюр-Оссори объявила королю о своём неповиновении? Энтони не представлял, чего ждать от родителей лучшего друга. Они, к тому же, назначили ему официальную аудиенцию и велели одеться по здешней моде…

Поморщившись, он повернулся спиной к модному уродцу на подставке и старательно оправил на себе колет. Должно быть, этим-то ослушанием и призвал на свою бедную голову Хьюго Аргойла. Знакомая с детства комната — деревянная обшивка стен, мебель в тапестриевой обивке, безделушки из бронзы — погрузилась во тьму при появлении Аргойла. Серебристый джеркин или как там его, тот распахнул, с удовольствием демонстрируя кремовый дублет в голубых завитушках и той же расцветки складчатые штаны. Недолго драгун грустил по форме…

— Я так и знал, — закатил глаза Аргойл. — Тебе мало было его горжета, ты влез в его придворный наряд! Решил заменить Дезире сына? Достать тебе рыжую краску для кудрей? Тебе пойдёт! Впрочем, нет, это было бы слишком.

— Сволочь ты усатая, — вздохнул Аддерли и потеребил ворот колета. — Наш крылатый линдворм не меняет кожи.

— Да? А вот я вижу, ты, Тихоня, был здесь обласкан и принимали тебя не как гостя — как родного сына, а? И что же ныне? — Аргойл распрямил усы, оглядел комнату и остановил взгляд на часах в бронзовой оправе, ненавистных Энтони с раннего детства. Тони нередко переводил стрелки в зависимости от того, как ему было выгодно, и Берни обычно верил. — Тихоня поменял шкурку, ах, поменял…

— О чем ты? — Энтони как мог давил мучившие и его самого сомнения. Будет ли Дезире Оссори рада ему, посмевшему…

— Ты сорвал свою помолвку с внебрачной дочерью главы Прюммеанской церкви, выдаваемую им за племянницу, но не суть… Он-то, между прочим, родной брат герцогини! — начал загибать пальцы Хью, обращая мысли Энтони в слова. — Предал её единственного, обожаемого сына, а «на сладкое» — отверг колет по местной придворной моде! Мне продолжать?

— Нет! — отмахнулся Аддерли от показывающего три загнутых пальца друга.

— Ради рясы святого Прюмме, Тихоня, не лезь сегодня на рожон. — Хьюго пожал его плечи, отшагнул и нахмурился. На душе стало совсем пакостно. Если Аргойл отбрасывает шутки в сторону, то дела действительно плохи. — Мы вернулись не в твое детство, когда в наказание тебя разве что лишили бы сладкого. Это же не простой визит вежливости, ты и сам понимаешь. Будь паинькой. Начни наконец соответствовать прозвищу: Ти-хо-ня!

— Но я и не собирался злить герцогов! — страдальчески взвыл Энтони. Захотелось упасть в кресло, но оно оказалось далеко, и ноги просто понесли по комнате. — Та помолвка, кругом несмешной, постыдный фарс, моя интрижка, она не стоила внимания, я не думал, что семья невесты вообще узнает о ней… И Лавеснор, Хьюго, да сколько это будет длиться! Рональд бросился под пушки, выбыл, я вынужден был принять командование, я думал, он погиб! А после, да, я был зол на него, я был в ярости от его сумасбродства, гордыни, от…

— Тихоня! У этих стен есть уши, и не по два, как у тебя! Оттянуть бы твои, да жаль портить, дамам нравится.

— Мои уши нравятся? — Энтони невольно тронул правое ухо, кажется, оно горело. Лучше бы Дезире Оссори действительно отругала его за шалость, как в детстве, но его проступки… Нет, это не то же самое, что перепугать её дам жабьей армией. Он едва не стал причиной ссоры между Аддерли и Англюрами, предал дружбу Берни, по глупости не уследил за Альдой, бросившейся по следу беглого мужа…

— И не только уши, — на губы Хьюго вернулась колкая ухмылочка. — Будь паинькой, Тихоня, не то выпорю, этого тебе в детстве явно не хватало! — Он снова посмотрел на часы, — Моду ты отверг, но у нас есть пятнадцать минут.

Друг замысловато раскланялся, чудом не запутавшись в сплетении рук.

— Ты уже разучил поклон по-оссорийски?

2

Широкий зал освещало множество свечей, на пути к тронам вдоль обеих стен стояли рыцарские доспехи, на стенах висело мироканское оружие и охотничьи трофеи из лесных угодий герцогства. Всё богатство герцогов здесь, не хватало главного сокровища — единственного сына.

Энтони Аддерли по-военному отбивал шаг о чёрно-белый мрамор плит. Эхом разнёсся голос управляющего, извещающий герцогов о прибытии мессиров Аддерли, Аргойла и Далкетта. Энтони мигнул. Казалось, по сторонам выстроятся придворные, а на троне возникнет Лоутеан. Но нет, весь королевский двор остался в Элийсийском дворце, герцогский двор — за дверьми Приёмной в Оссорийском замке. В тронном кресле, облокотившись на чеканный, в форме медвежьей головы подлокотник, сидел Арчибальд Оссори. Стиснутый джеркином, мучеником Пилигрим Арчи не выглядел, а вот герцогом и родичем государя — вполне. По правую руку от мужа возвышалась в тронном кресле Дезире Англюр-Оссори. Похоже, Аддерли поторопился с определением хозяина положения… Платье, достойное королевы, ничуть не тронутые сединой рыжие кудри, строгое острое лицо с длинным вздёрнутым носом, пронзительный взгляд. В последний раз Энтони видел её в таком настроении после того, как объявили о помолвке наследника с девицей Уайлс. С тех пор герцогиня и не подумала постареть или изменить привычкам. С его стороны было просто смешно допустить, что она сходит с ума от тревоги за сына.

Захотелось сейчас же сознаться в какой-нибудь шалости, но вместо обиженно сопящего Берни здесь были Хьюго и Джон, глядящие на герцогиню заворожено. Сияние Оссорийской Звезды затмевало Пилигрима Арчи.

Энтони сделал шаг вперёд и поклонился, к своему удивлению, не запутавшись в хитросплетении рук. Джон сделал то же, а вот Хью… Паршивец отвесил обычный придворный поклон.

— Красиво. — До боли знакомый высокий голос вынудил разогнуться. — При дворе Лоутеана сейчас в почёте грация? Недурно… — таким же тоном герцогиня могла хвалить рулет из утки. Молодец, Аддерли, отличился.

Энтони кинул взгляд на Пилигрима Арчи. Тот кивнул, отнюдь не собираясь брать слово.

— Дом Оссори рад приветствовать друзей наследника. — Дезире наклонила голову, позволяя оценить всю прихотливость своей причёски. Герцогиня не только держалась королевой, она была ею, не хватало лишь одной детали — золотой короны… — Изложите же цель своего визита.

— Направляясь в Дерли, мы не могли не навестить вас. Мы хотели бы поговорить о Рональде и о последних событиях…

— И это просто замечательно. — Хозяйка кивком обозначила, что гостю пора замолчать. — Виконт Аддерли, среди друзей моего сына вы всегда казались мне наиболее разумным, казались тем, кому поверяют любые тайны. — Она чуть наклонилась вперёд. Качнулись длинные серьги в форме лодок, прищурились глаза. У тебя потребуют тайну Берни, Тихоня. Раньше он и правда поверял тебе тайны. Но последнюю открыть не смог, ведь ты, мерзавец, его оттолкнул. Можно сказать, предал. — И коль скоро мой сын решил сделать тайну из места своего пребывания, он просто обязан был вверить её вам. Я слушаю.

Сказать, что отправил Рональда куда подальше и радостно нацепил его горжет, не удосужившись выслушать последнюю тайну? Нет, свою голову Аддерли ценил, и что-то подсказывало: с этой женщины станется устроить королевскую казнь.

— Я имею все основания полагать, что Рональд сейчас в Блицарде. — Энтони не успел придержать язык, хотя Арчибальд весьма красноречиво водил пальцем-ножом по горлу, призывая молчать. — А именно, у своего друга: её величества королевы Хенрики.

Герцог прикрыл глаза рукой, лицо герцогини заострилось ещё больше.

— То есть, вы ничего не знаете, — процедила Дезире. — Потому что королю Лауритсу я уже писала, и он заверил меня, что Рональд не пересекал границ Блицарда.

Скрывая замешательство, Энтони как мог учтиво поклонился и вновь встал между Джоном и Хьюго. Король Лауритс? Драгуны совершенно не в курсе дел политических. В Эскарлоте и Блицарде сменились короли, а они об этом узнавали последними и случайно. Как военный Энтони не придал этому особого значения, но как сын дипломата он был раздосадован и посрамлён. Эскарлота, Блицард… Что же зреет в Блаутуре? Как бы не подхватить эту заразу…

Дезире стучала ноготками по подлокотнику герцогского трона, не спуская с Энтони взгляда. У Берни глаза матери. Цветом, но не выражением. Берни мог смотреть с добром, мог с яростью, но так…

— И конечно о том, где моя невестка, вы тоже ничего не знаете. — Герцогиня Оссори отчитывала друга своего столь же великовозрастного сына как мальчишку. — Позволить ей уехать вслед за сумасбродом-мужем было крайне безответственно. Девочка глупа и изнежена и за своими книжками совсем не знает жизни. Её неприятно поразит, что мужчины вокруг — не те рыцари, о которых она читала.

Дождавшись окончания выговора, Энтони вскинул голову и снова шагнул вперёд. Дезире смотрела победительницей, снова раздался перестук ноготков. До того, как он стал избегать Альду, она рассказывала, что побаивается будущую свекровь. Тони тогда сказал: напрасно, Дезире в ней души не чает. Теперь он понял, чего боялась девица Уайлс. Забота герцогини Оссори была едва ли лучше ненависти.

— Будучи вашей воспитанницей, Альда поступила так, как сочла единственно верным.

Энтони принял пронзающий взгляд, не подумав отступить или отвести глаза. Арчибальд вновь закрыл лицо рукой, но тут же её отнял и порывисто поднялся:

— Мы рады видеть тебя, Энтони, и тебя Джон, и, конечно, тебя, Хьюго. — Он обнял Энтони, пожал руки Джону и Хью, обернулся к супруге. Дезире сохраняла невозмутимость, её выдавал лишь полный недовольства взгляд.

Пилигрим Арчи снова приобнял Энтони за плечо и наклонился к самому уху:

— Ну как, малыш Тони, ты расскажешь мне, где прячется мой сын? — Соль и ветер истерзали его голос до хрипоты. — Боюсь, на этот раз на кроне дерева или в пещерке великана я его не найду….

Энтони не сдержал улыбки. Излюбленные места Берни, где тот прятался ребёнком. В уголках карих глаз Арчибальда всё так же лучились морщинки смеха, светлые выгоревшие волосы будто только что потрепал морской ветер, а ладони, кажется, никогда не забывали каната или компаса. Арчибальд не менялся, как и Дезире. Необыкновенные и счастливые супруги Оссори, где же ваш сын?

Герцог Оссори хлопнул Аддерли по плечу и повернулся к жене, говоря с друзьями сына:

— Сожалею, но вы приехали в Оссори, когда тут настали смутные времена. Моего сына и наследника унесло от родных берегов неизвестно какими ветрами, а моя супруга и герцогиня выступила против короля.

Дезире шумно вздохнула, раздувая ноздри, и открыла было рот, но Пилигрим Арчи выставил вперёд ладонь и сел обратно в тронное кресло.

— Спокойно. Глава этого дома до сих пор я. И расхлёбывать сваренное возлюбленной супругой варево тоже мне. — Дезире вздёрнула нос и отвернулась. Арчибальд одарил её нежнейшей из улыбок, после чего обратился к Энтони: — Монеты с этим прекрасным профилем вы уже видели, не могли не видеть

Аддерли приготовился к приступу негодования со стороны Дезире, но та лишь сжала подлокотники, по-прежнему не глядя на мужа. Поразительно, но, похоже, сейчас хозяином и правда был герцог Оссори. Укрощение Оссорийской Звезды достойно восхищения.

— Изображение с ликом герцогини Оссори украсят любую вещь, — с придыханием ввернул Хьюго, из бретера превратившись в подлизу.

Пилигрим Арчи ему улыбнулся и вновь с нежностью взглянул на супругу:

— Не сомневаюсь, фигура с этим лицом украшает нос моего корабля.

Дезире не смогла не улыбнуться. Арчибальд хмыкнул и, понизив голос, продолжил уже не шутя:

— Но чеканку оссорийских монет Лоутеан счел выходкой непростительной. Он отправил сообщить нам о королевском недовольстве своего самого меланхоличного, но и именитого родственника герцога Грэ. А тот, явившись пред очи моей герцогини, вдруг сбросил дрёму, встряхнулся и поддержал её в непокорности. И теперь все наши вассалы, Грэ и ряд чуть менее знатных мессиров гостят у нас. Ну, как гостят… — Супруги переглянулись с видом сообщников. — Во главе своих ополчений.

Энтони невольно коснулся шрама на затылке. Тот напомнил о себе, пульсируя и гаденько ноя. Неповиновение королю, излишне самостоятельное герцогство, ополчения, собранные то ли для защиты, то ли для наступления, притом одно из них возглавляет его, Энтони, родной дядя по матери… Так и есть, Блаутур подцепил заразу, гуляющую по Полукругу.

— Как вы это допустили? — Аддерли не узнал собственный голос. Пусть король отобрал у него чин, но военный ум бил тревогу. — Как военный могу поручиться, что блаутурская армия свободна от войны с Эскарлотой.

— Я приехал неделю назад, а новые друзья моей супруги здесь уже гостили, — с сожалением произнёс Пилигрим Арчи. — Пришлось принимать игру. Так что меня очень тревожит, что вы, мальчики, здесь, а ваш собранный заново полк — неизвестно где. Лучше скажите, что в столичных казармах, выстроенных принцем Кэдоганом. Ведь моя герцогиня, узнав о несчастье в Лавесноре, немедленно отправила деньги на возрождение «драконьего» воинства.

Энтони отдёрнул руку, потянувшуюся к воротнику, и покосился на Хьюго. Усы Аргойла выразили эмоции лучше хозяина, понуро опустившись. Джон округлил глаза и шумно вдохнул. Герцоги Оссори немало помогали содержать драгун, а значит, его существование отчасти зависело от них. Король знал о неподчинении герцогства, своенравно вели себя и драгуны. И Лоутеан просто устранил полк, лишая его соблазна переметнуться к Дезире и выступить против него. Драгуны серьезно недооценивали своего короля.

— Клянусь именем Аддерли, деньги до нас не дошли. Я начал восстанавливать полк на наши с виконтом Аргойлом и бароном Далкеттом средства, но его величество не позволил нам закончить дело.

Дезире вопрошающе взглянула на Энтони, покрутила кистью руки, требуя пояснений. Так он однажды объяснял матери, что проиграл в карты жалование вместе с двумя перстнями. Правда, позже Аргойл всё отыграл, но с тех пор Аддерли зарекся заходить в кабаки «покидаться удачей». Деньги на формирование полка ни у кого не отыграть… Скорее всего, Лоутеан уже пустил их в ход, на нужды армии, например.

— Полк распущен, мессира. — Энтони понизил голос, наверное, так он бы сообщал родителям о смерти сына. Что за сравнение! Берни жив, а то, что не пишет… После их прощания Аддерли на его месте не то что не писал, имя бы постарался забыть. — Очевидно потому, что король не хочет видеть Неистовых драгун своими врагами.

— Негодяй! — Дезире сорвалась с трона. Парчово-бархатная буря взметнулась и понеслась через весь зал, стучание каблучков гремело громовыми раскатами, юбки плескались волнами, драгунам грозило крушение. — Оссори и Англюры сметут Нейдреборнов с трона, те и пискнуть не успеют! Я передавлю эту гадину каблуками! Я отвращу от него лик Предвечного! — Энтони покосился на Арчибальда. Он сидел спокойно, прикрывая лицо рукой. Эта буря — обычное дело и усмирять её нет смысла, или он и правда так раздосадован услышанным? — Я написала брату, и анафема лишь вопрос времени! Нейдреборн пожалеет, что сделался нам врагом! Что посмел угрожать моему сыну! Графу Оссори, единственному наследнику нашего дома! Если по вине Нейдреборна с головы моего сына упадет волосок, следом полетит голова этого подобия короля! — Энтони с трудом сдержал смешок, так вот в чем дело, малыша Берни обидели. Любящая мать, герцогиня вдруг застыла напротив и свела брови, являя складочку гнева, совсем как у сына. — Ты, Энтони Аддерли, как лучший друг Рональда, возглавишь своё ополчение в нашем походе против Нейдреборна! Мы свергнем этого королёныша! Благо, мне есть, кого посадить на трон. — Жена оглянулась на мужа.

— Речь о Бернарде, — отчурался Пилигрим Арчи.

Энтони нервно усмехнулся. Блаутур не просто подхватил эту губящую государей заразу, он почти в агонии! И драгуны узнают по чистой случайности! Попав в немилость при дворе и решив заехать в гости в провинцию… Берни на трон? Безумцы! Тот стал для Лоутеана «кузеном Берни» вовсе не из прихоти. Он клялся Кэдогану не оставлять Лотти, и он выполняет клятву, он верен королю как никто другой. И почему это понимает он, Тихоня, а не обожающие Берни родители?

— Берни откажется! — громко, точно отдавал приказы на плацу, объявил Аддерли. Взгляд герцогини набирал ярость, и он договорил как можно твёрже и решительней: — И я тоже отказываюсь. Я всё ещё верен королю. И вы должны одуматься.

На лице Дезире проступил гнев, отвержение его слов. Пилигрим Арчи дал понять, что пытаться остановить бурю бессмысленно. Аддерли воззвал к нему как к герцогу:

— Герцогство с влиянием вашего не может выступить против короля. Его армия свободна. Двинув против него свою, вы развалите Блаутур.

— Друг моего сына — трус? — прошипела на ухо герцогиня. Оно не вспыхнуло.

— Друг вашего сына верен вашему сыну, а в его лице — королю. — Аддерли повернулся к драгунам, те казались удивленными и растерянными: — Хьюго, Джон, мы уходим.

Ответа не последовало, как и действия. Они что, поддержат бунт? Нет, драгуны верны королю, так ведь? Лоутеан распустил полк, но причина ясна, и присягу назад король у драгун не забирал. Так почему Джон опустил глаза, а Хьюго задумчиво крутит ус, тоже избегая встречаться с Энтони взглядом?

— А ты подумай, подумай. — Хью оставил усы и напустил в голос вкрадчивости. — Лоутеан в самом деле засиделся… Ты вспомни, его ведь даже не прочили на трон! Его настолько к этому не готовили, что брат, умирая, был вынужден давать наставления этому недоумку. И теперь мы могли бы…

Аддерли резко выкинул руку вперёд и сложил кулак перед ртом Аргойла.

— Ни слова больше. — Развернулся, озверело щёлкнул каблуками сапог и вышел.

Глава 21

Блаутур

Оссори

— Эни, родной, открой. Это невежливо.

— Кидаться в меня шариками из лошадиного навоза тоже было невежливо!

— Берни ещё маленький, он играл.

— Нет, он сделал это нарочно! Ему уже пять лет, он большой и он глупый!

Тони со злостью пнул ножку кровати и схватился за ушибленную ступню. Стало больно, но не до слёз. А вот от обиды, нанесённой маленьким олухом Оссори, Тони разрыдался и заперся в отведенной ему комнате замка Оссори. Конечно, мама сразу узнала об этом. Но где ей понять, каково это — терпеть глупые игры Берни и не иметь возможности даже ударить в ответ! Сейчас дверь надёжно защищала Тони от маленького чудовища. Чудовище очень огорчилось, когда Энтони назвал его рыжим уродцем, и теперь билось в рыданиях, молотя по полу ногами и руками. Оно требовало Тони, оно хотело играть. Но Тони не дурак, он не откроет дверь, никогда!

— Энтони, ты должен отпереть! Или ты не слушаешься свою маму?

— Да! Я никого не буду слушать, сами с ним играйте!

— Энтони Аддерли! Открой немедля!

— Нет! Я просижу тут, пока не вырасту!

— Энтони Джулиус Аддерли, если ты сейчас же не откроешь, я заберу у тебя книги, отменю уроки фехтования, уеду в Дерли одна, а ты просидишь в этой комнате целое лето!

— Пусть будет так! Я напишу свою книгу! И все узнают о моих страданиях!

Тони, всхлипнув, упал на кровать. Послышались удаляющиеся шаги, мама сдалась. Так-то! Энтони вытер слёзы и накрыл лицо подушкой. Визг Берни оглашал весь замок. И как это маленькое существо могло так громко и долго орать?

Перо и чернила нашлись сразу. Тони взял лист бумаги, погрыз кончик пера и начал неуверенно выводить первые строки. С кляксами он давно научился бороться, слова получались большие и красивые. Улыбнувшись, он старательно писал историю о том, как его встретил Берни Оссори, как начал кидаться навозом, утверждая, что это он так осаждает, и как разрыдался, когда «осаждаемый» не согласился это терпеть. Рассказ вышел длинным — на целых две страницы. Тони провозился с ним до вечера. Подумав, он поставил подпись «Энтони Джулиус Аддерли, 6 июня 1505 года». Чтобы историю никто не нашёл, Тони, вооружившись ножом для бумаги, приподнял скрипящую половицу под окном. Теперь это его тайник, и там будет храниться дневник его горестей и печалей.

От внезапного стука Энтони подскочил на кровати. Барабанили в дверь, и как яростно! Он протёр глаза и взглянул на часы. Близилась полночь, он и не заметил, как уснул.

— Тихоня, ты там живой?

Хьюго… Энтони окончательно проснулся. Восьмилетнего Эни Эмилия Аддерли бы так не звала. Но история повторялась, он снова заперся в комнате. С новыми горестями и печалями, только куда большими, чем у малыша Тони.

— Живёхонек! — огрызнулся Энтони и не думая покидать кровати, куда улегся, скинув отстоянный колет и положив в изголовье пистолет и шпагу. — Это не я затеваю измену, плаха грозит не мне.

— Никакой плахи, Тихоня! Только победоносное шествие, корона и поклонение!

— Кому, уж не тебе ли? — Хьюго Аргойл был другом Аддерли больше десяти лет, по незнанию скрывая, что по жизни его ведёт не одна лишь задиристость, но и амбиции. Дезире Оссори разбудила в душах сыновних друзей глубоко затаенные пороки…

— Нашему новому королю, глупыш.

— И ты сможешь убить Лоутеана? Не верю, Хьюго.

— Зачем же убивать? Уверен, у герцогини Оссори заготовлен более изящный способ!

— Ты восхищён ею, Аргойл? Будешь держать ее знамя, когда эта женщина ворвется в Элисийский дворец на боевом коне и взмахнет шпагой?

— Бог с тобою. — Аргойл, сомнений нет, осенил дверь святым знаком. — Мессира Оссори — само изящество. И к нашему времени женщины научились побеждать своих врагов, не беря пример с нас, созданий грубых и даже кровавых.

— Ты не царедворец, Хьюго, ты военный, — с раздражением напомнил сыну маршала сын дипломата. — Интриги тебе не по плечу. Там, где Дезире Англюр-Оссори сломает каблук, а её брат обронит пуговицу с сутаны, вы с Джоном потеряете головы!

— Англюры, Англюры… Речь об Оссори! Стань хоть раз достойным дружбы Рональда, отомсти за него, поддержи его семью! Ты уже предал его, из-за тебя он едва не застрелился, ты забрал его чин, так где же твоя тихонистая совесть?!

— Я не предавал. И Рональд бы никогда не одобрил такой мести, Хьюго. Он верен королю и не пошел против него даже после Лавеснора…

— Неужели ты не понимаешь, что Лотти — убожество? Он или загубит Блаутур сам, или ему помогут. А Рональд страну возродит, он сделает то, что сделал бы Айрон-Кэдоган!

— Да что ты? А ты спросил Рональда? Он откажется, даже если дядя с божьего благословения закидает его коронами. Трон займёт некто похуже Лотти. Да и кто сказал, что Нейдреборн загубит страну?

— Ты слеп, Тихоня?

— Нет! Провинции процветают, никаких голодных бунтов, заразы и разорения. В королевском дворце пышные балы и приёмы. Со всеми врагами заключён мир. Чем король губит страну?

За дверью умолкли, но ненадолго. Энтони устало потёр переносицу. После незабываемой аудиенции у четы Оссори он собрался уехать тотчас, но отложил отъезд, памятуя, что утро вечера мудренее. Наутро ему прислали приглашение на завтрак в кругу семьи, очень любезное. Аддерли явился и дерзко нарушил строжайшее правило дома: не обсуждать за трапезой политику и войну. Пилигрим Арчи отрешился от его уговоров, прикрыв ладонью глаза. Дезире выслушала его, не проронив ни слова. Дождалась смены блюд и, разрезая рогалик, с холодной улыбкой обозначила положение Энтони Аддерли в замке Оссори. Вышло нечто среднее между гостем и пленником. Другое дело мессиры Далкетт и Аргойл — умницы, храбрецы, союзники. Джон примкнёт к своей семье, уже сгрудившейся под медвежьим знаменем, Хью отдаст свою шпагу и неуёмное сердце солдата. Честь, верность и тому подобные безделицы призывали Энтони вызвать друзей на дуэль. Благоразумие призывало вытерпеть завтрак и уединиться. Победу одержало благоразумие. Больше пленник, чем гость, он добровольно заперся у себя в комнате на ключ и, счастливо всеми забытый, просидел тут до вечера.

— Лоутеан губит Блаутур уже тем, что занимает трон! — загремел Аргойл. В солдате воспрянул оратор? — Это место его брата, и ты это знаешь! И если на то пошло, то это Рональд всегда был Кэдогану младшим братом, пусть и названным. Рональд, а не Лотти! Лоутеан помирился с Эскарлотой тогда, когда мы могли её победить. И это ты тоже прекрасно знаешь. Этот мир унизителен, а не благостен. Мы не успеем перевести дух, как на нас опять разинет клюв ворон и оскалится блицардский барс! На престолы сели новые короли, наступили новые времена, и мы должны приспособиться к ним, чтобы жить! Нынешний король Блицарда не был невестой Кэдогану, он воевал с «песочниками», он не будет терпеть Хильмский мир и дальше! И вот когда он нападёт, Эскарлота тоже решит, что достаточно отдохнула. И чем им ответит твой Лотти? Застоявшейся армией и дрессированными мышами? Одумайся, Энтони! Лоутеан — не мудрый король, способный не вести войн и при этом держать в повиновении подданных одним своим величием! Он всего лишь недоразумение, трус, мыший хвостик… А Берни всё изменит, ему это дано. Он преемник Кэдогана, он всё понимает. Отверженный с тобой, ты вообще меня слушаешь?!

— Нет! — шёпотом выкрикнул Энтони, переворачиваясь на живот. Взгляд упал на пистолет, пристроенный между завитков в изголовье. — Хьюго!

— Ну?

— У меня здесь пистолет. Заряженный. И знаешь, что? Ещё одно слово, и я начну защищать своего короля!

— И это меня зовут чокнутым! Ты там что, напился?

— Я трезв, Хьюго, и предупреждаю ещё раз. Или вы с Джоном вспоминаете о присяге и кончаете целовать Дезире каблуки или становитесь моими врагами.

— Мы враги не тебе, Энтони. А Лоутеану.

— Враги моего короля — мои враги.

— Да брось, ну не солдафон же ты!

— Солдафон с сердцем рыцаря, Хью! Чту присягу и помню честь. И, конечно, грудью встану за Блаутур и нашего короля!

— Кретин!

— Пистолет всё ещё заряжен!

— Так разряди его… Себе в голову разряди!

— Я лучше выберу чужую голову! Как думаешь, твоя подойдёт?

— Я эту дверь снесу к Отверженному!

Энтони кинул взгляд на дверь. Дубовая, крепчайшая и новая… Прежняя была из светлого дерева, её поверхность испещрили вмятины от арбалетных болтов. Тони любил стрелять по ней, представляя рыжее чудище по имени Берни. Рука дотянулась до пистолета. Надёжный и прославленный в боях, он ещё не начал ржаветь от бездействия. Обновить дверь? Не стоит, дерево может не выдержать пули, а убивать Хью Энтони не думал.

Он откинулся на подушки и выставил пистолет перед собой. Под прицел попали всадники на охоте, что скакали по потолку спальни, сколько он себя помнил. Втроём они неслись в вихре летней зелени и осеннего золота, плащи украшал медведь Оссори, в лицах безошибочно узнавались черты «безголовиков»: Берни, Кэди и Тони. Тони мчался третьим, Берни их отряд, конечно, возглавлял.

— Хотя… Ты прав. К чему мне голова? — Аддерли крутанул колёсико и спустил курок.

Раздался грохот, с потолка осыпалась куски фрески. Энтони захлестнуло необъяснимое веселье, он откинул пистолет, закрыл лицо руками и расхохотался.

— Энтони!!!

В дверь забили. Молча дождаться, пока выломает? В голосе Хью неподдельный испуг, пожалуй, поступать с ним так даже жестоко. Хочешь узнать, как друзья на самом деле к тебе относятся? Застрелись.

Энтони отнял руки, жуткий хохот не давал вздохнуть. Кажется, Хьюго услышал, потому что стук в дверь сменился залпом из крепких словес. Зазвучали, удаляясь, шаги. Энтони Аддерли вновь отстоял право не открывать дверь, если он того не хочет.

Смех отпустил. Он пленный гость в комнате, где в детстве проводил всё лето, а иногда и часть осени и новогодние праздники. В то время о дружбе с Рыжим Дьяволёнком не могло быть и речи. Всё изменилось, когда Берни исполнилось двенадцать. То ли тот повзрослел, то ли Энтони наконец удостоился звания безголовика, но стало легче. Тогда Берни и доверил Тихоне свою первую тайну. Они сидели на дереве, Берни глотал слёзы и рассказывал, как он скучает по отцу и как боится, что однажды тот уплывёт и не вернётся. Удастся ли вернуть то доверие теперь, после Лавеснора?

Энтони запустил подушку через комнату и выпутался из обвившего ноги покрывала. Это его комната, но всё здесь напоминало о Берни и прошлом. Полог широкой кровати когда-то захватил Энтони в плен. Берни распустил занавеси и связал края, так что Тони не сразу смог выпутаться. Всё так же стоял в изножье сундук, в котором Тони прятался с маленькой Альдой от расшалившегося Дьяволёнка.

Аддерли измерил шагами просторную комнату, зажёг свечи, сделал пару кругов и остановился. Стол, стулья, кресла, не подвластные времени, они не рассохлись и не сдвинулись с мест. На витражах окон прекрасная дама по-прежнему возлагала на голову рыцаря кедровый венок. Кэди и Берни не раз брали их штурмом, мастеря осадные башни и выбивая стёкла камнями.

Подойдя к окну, Энтони прижался к холодному стеклу лбом. Полегчало, горячее дыхание оставляло на цветных вставках следы. Энтони вывел на запотевшем пятнышке «Э.А.», усмехнулся. И что ты теперь будешь делать, Э.А.? Примкнёшь к заговору? Об этом не может быть и речи. Но лучше бы он сделал вид, что согласен, выведал планы Дезире и предал.

Спасать Лотти… Самому противно.

Не Лотти, короля.

За жизнь какого-то Лотти Энтони бы и гроша не дал, но король должен жить.

В цветных стёклах отражались огни свечей и его донельзя смешное лицо — высокий выпуклый лоб, широкие, низкие брови. Какое-то растерянное выражение, если не сказать испуганное. Лавеснорский герой, что ты можешь противопоставить Оссорийской Звезде? Друзьям?

Энтони отвернулся от окна, скрипнула половица. Она всегда скрипела, всегда… Сон вспыхнул в памяти ярким пятном. Половица, тайник, дневник горестей и печалей малыша Тони! Он огляделся в поисках чего-нибудь острого, взгляд упал на шпагу. Половицу долой, в руках оказалась стопка пожелтевших листов. Страницы его дневника, а он и забыл. Последняя запись датировалась 1513 годом, ему шестнадцать, это его последнее лето у Оссори, не считая кратковременного визита весной в 1514. Дальше армия, война, несостоявшиеся помолвки, свадьба Берни, смерть Кэди, опять война, Лавеснор…

Присев за стол, Аддерли осторожно перебирал страницы. Начал с первой, той самой, «Энтони Джулиус Аддерли, 6 июня 1505 года». От листа к листу подпись сокращалась, почерк выравнивался и мельчал, записи становились всё короче. Он разложил листы перед собой. Энтони Джулиус Аддерли, Энтони Аддерли, Тони Аддерли, Энтони, Тони, Э.А. Время заставило его не только сократить гордую подпись восьмилетнего мальчика до двух букв. Оно жестоко пошутило, превратив его в Тихоню, доверяющего свои беды и тайны только бумаге. Берни всегда делился своими волнениями и снами, он не мог иначе…

Энтони попытался лишь раз сказать другу о любви к Альде Уайлс, но не сумел. Берни сиял, он стал женихом. Как бы Тони осмелился признаться, что и сам собирался свататься, но не успел, стремясь прославить своё имя на войне? Тихоня лишь скомкал слова и поздравил друга с помолвкой. Альда несчастлива с ним четвёртый год, Берни рвётся на войну, убегая от холодящего сердце брака, а Энтони увиливает от помолвок, встречает нежную фею Изольду и в конце концов теряет её, не справившись с этим счастьем.

Энтони отмахнулся от напрасных мыслей, сложил страницы в аккуратную стопку и поискал письменные принадлежности. Вместо них обнаружился кабинет. Раньше дверцу в него всегда держали запертой. Кэди любил пугать Тони: мол, там находится склеп.

Усмехаясь, Энтони прихватил подсвечник, снял ключ с крючка рядом с дверью и отпер. Огоньки свеч рассеяли мрак, никаких мертвецов, зато нашлись наточенные перья, чернила и бумага. Его охватило неясное волнение, как тогда, во сне. Подарим дневнику горестей малыша Тони ещё одну запись. Почему нет?

Рассвет лип к окнам, давая достаточно белесого света, чтобы не зажигать свечей и при этом не поставить подпись мимо страницы. Поморгав, Энтони выбрался из кресла, где провел между сном и явью остаток ночи. Раскатав на письменном столе лист с сегодняшней записью, подкормил перо чернилами, занёс его и застыл. Так, вероятно, чувствует себя дипломат, от росчерка которого зависит, воевать или примирять, умирать или жить. Перо ткнулось в низ страницы, и из-под него вылетело уверенное: «Энтони Джулиус Аддерли, полковник Неистовых драгун, 29 января 1527 года».

Порадовав восьмилетнего малыша Тони, Энтони Аддерли ещё немного посмаковал своё полное имя вместо «Э.А.» и вернул дневник обратно под половицу. Листок с последней записью он туда не прятал. Пускай бывшие друзья и герцоги Оссори прочтут это дерзкое, но правдивое послание, и задумаются.

Он оглянулся на часы: четверть шестого. Пора решить, что делать дальше. Энтони ещё раз осмотрел комнату и задержал взгляд на окне. Небывалая дерзость и заветная мечта маленького Тони — сбежать от Берни, унестись домой. Раз уж он сегодня только и делает, что радует мальчишку, так почему бы не исполнить мечту? Раннее утро, ворота должны открыть, задерживать его не будут — Оссори не ожидают такой прыти от Тони-Тихони, ведь так? Гость-пленник бежит? Пожалуй! Королей нужно защищать, не обижаясь из-за отобранных чинов.

Совладав с крючками и защелками, Аддерли распахнул окно. Комната сразу наполнилась морозным воздухом, по телу пробежала приятная дрожь. Запахнуться в плащ, не забыть шпагу и пистолет. Энтони забрался на подоконник с ногами, развернулся, ухватился руками за карниз и легко спрыгнул наземь. Второй этаж оказался безделицей, а ведь годы назад для его штурма строились осадные башенки!

Аддерли огляделся: двор пустовал. Прокрасться до конюшен, вывести коня. Аршамбо, всегда гораздо веселее хозяина, был вовсе не прочь лететь навстречу рассвету. В седло и вперёд! Только преодолев мост, Энтони позволил себе обернуться. Замок Оссори спал, не подозревая о побеге пленника. Хьюго выломает дверь, когда не докричится Тихони к завтраку.

Энтони разобрало небывалое веселье, мечта сбывалась! Он отсалютовал замку и, переведя Аршамбо в галоп, понёсся прочь.

Глава 22

Блицард

Фёрнфрэк

1

Рагнар выругался и кинул в камин шишку. Огонь хрустнул, облизнулся, требуя ещё. Стояла середина февраля, ещё немного — и весна, а с ней и болезни. Так что осада должна завершиться до наступления тепла… Но как?

Со дня казни капитана-предателя прошло полмесяца. Но о том, что реку загадили, командующий обороной узнал в тот же день, а о том, что в реке, как назло, вода горячая даже зимой, спустя пять дней.

Оказалось, трупы в тёплой водице чудесно разбухали и ещё более чудесно гнили. Осаждающие, прекрасно об этом зная, не давали андрийцам их выловить.

Рагнар уже с неделю передвигался по городу в платке до глаз, даже приохотился бывать в гостях у Миллиана форн Тека. Теперь особняк бургомистра казался ароматным садом среди загаженных конюшен. Правда, радушие тот чередовал с упрёками в бездействии. Распекал графа Агне, как шалопая, призывая разрушить решётку под водой, а ещё лучше выжить врага из-под фёрнфрэкских стен. Но Рагнар был непоколебим. Рыжий Дьявол проникнет в город по реке, через дыру на месте решётки. Трупы реке, вонь по всему городу, обстрел из пушек куртины около Волчьих ворот… О нет, это не просто месть, это часть плана. И вдруг у него куда больше сил, чем он показывает? Пусть проиграл первый бой, но противника же прощупал! Дозорные у Волчьих видели, как блаутурцы поутру отлучаются из лагеря за равнину. Не по деревням за фуражом и провиантом, иначе бы не возвращались к полудню с пустыми руками. Наведывались во вторую армию, может же она быть? Связь с городами-сторонниками оборвалась в начале осады, что, если они разместили ещё одно королевское воинство? Возглавляемое, быть может, самим Лауритсем…

Рагнар потянулся за ещё одной шишкой, но она сама ударил его в лоб, отскочила и завертелась у сапога.

— Нок!

Беньямен гнусно ржал, подкидывая на ладони новый «снаряд». Рагнар пошёл на опережение. Подобрав с полу шишечное «ядро», отвёл в броске руку, и тут в дверь забарабанили. Руку за спину, лицо посерьёзней. И всё же он успел метнуть в напроказившего капитана смертоносный взгляд. Вторая шишка прилетела командующему в плечо, после чего Нок забился в конвульсиях. Большая голова откинулась на спинку кресла, язык высунулся, глаза страшно выпучились. На всё это оторопело уставился сержант Богг.

— Капитан, не пугайте подчинённых, — процедил граф Агне. — Говори, Богг.

— Там, за стеной, это самое…

— Что, снова головы?! — Рагнар аж вскочил.

— Нет, лошади…

— Доложить по уставу!

Богг вздрогнул и стукнул о пол древком алебарды. Обалдуй не отпускал её от себя, как не разжимал бы талию возлюбленной. А вдруг штурм, оправдывался он.

— Господин командующий, дозорными было замечено… движение.

— Какое движение? — Командующий сдёрнул со спинки кресла плащ. — Где?

— Ну… Лошадиное, господин командующий. За стеной.

Граф Агне переглянулся с капитаном Ноком.

— Кто последний, тот заморыш! — выкрикнул Беньямен и побежал.

— Вот гад! — Рагнар бросился следом, обошел Беньямена у самых дверей и первым выпрыгнул в коридор. Заморышем оказался Богг.

Разумеется, блаутурцы снова пакостили у Волчьих ворот. Правда, на сей раз пакости не было видно. Рагнар честно пустил взгляд по полю. Небо налилось зеленовато-синим, горизонт увенчался Перекрёстной звездой. Сумерки, но разглядеть что-то можно. В частности то, что никакого «лошадиного движения» нет.

— Вы спите на посту, сержант? — Рагнар поднял брови.

— Нет, господин командующий. — Опасаясь в наказание остаться без вечерней порции пива, Богг одним глазом заклинал графа Агне поверить, вторым упрашивал поле явить обещанное.

— Тогда где же ваше движение?

— Сейчас будет… Пятую лошадку из лагеря в рощу провели, ну я сразу к вам, докладывать!

— Пятую… — Обозлиться ему, хохотнуть? — Голова десятая, лошадь пятая, а осадные башни, о них доложите с третьей?

— Не хотел тревожить графа… — Богг попытался прикрыться алебардой.

— Рагнар, гляди! — Нок указывал куда-то за холм около лагеря.

Рагнар глядел. Странная компания пыталась скрыться за склоном холма, а затем переметнуться в тень. Двое всадников вели между своими кобылами третью. С бесстрашием, словно пушки на крепостной стене стояли для красоты, удальцы заехали в рощу Утопленников, как её теперь прозвали в городе, и почти сразу выехали. Но без лошади. Манёвр завораживал своей непонятностью.

— Сегодня не стреляют, — протянул Нок и подкрутил усищи.

— И в самом деле. — Рагнар и забыл, как хороша не изгаженная канонадой ночь. — Должно быть, жена вцепилась Ящеру в ремень. И тот увлёкся супружеским долгом, позабыв военный…

— Я бы тоже не отказался от такого… военного бездействия. — Кавалерист вздохнул и тут же встряхнулся: — Опа, ещё одну повели! Что они там чудят? Решили, в реке мало трупов, дохлых кобыл прибавляют?

— Похоже, Граф Ящер готовится к ещё одному сражению. — Только командующий запрыгнуть в зазор между зубцами, как Нок за перевязь потянул его назад. Рагнар развернулся и вместо выговора хлопнул капитана по плечу: — Мы дождались, друг!

— Тогда он больно чудно обходится с кавалерий, — Беньямен сомневался.

— Он готовит засаду в роще Утопленников! Вот что, Нок, сегодня ночью мы развлечёмся, — Рагнар проводил взглядом вторую «засадную» триаду.

— Окрылил, какой у нас план?

— Разведка и перехват. Дождёмся, пока «ящеры» прекратят водить лошадей, и нагрянем прямо к Утопленникам.

— Перебьём коняг? — скривился Нок.

— Скорее всего, наш Богг, сама наблюдательность, проворонил перебегающего в рощу неприятеля… — Сержант дёрнулся, виновато опустил глаза. — Перебьём их спящими и добьём проснувшимися. Ну а если там будут одни лошади — пополнение конницы для нас не лишнее.

Капитан конной тесинды притопнул ногой и отдал честь:

— Прикажете созывать людей, господин командующий?

Граф Агне с усмешкой поправил перевязь:

— Прикажу!

2

Командующий обороной слушал доклад и улыбался. Разведка разглядела вражью диспозицию во всей красе. Блаутурцы устроили засаду в обеих сторонах рощи. Рагнар напомнил себе, что заснувших караульных необходимо покарать. Тайг делила рощу Утопленников надвое. С одной стороны «ящеры» расставили лошадей, переведённых туда вечером, и рассадили по кустам немногочисленных солдат. Налёт на эту половину, до реки, граф Агне решил возглавить лично, выступив из Волчьих ворот. На другом берегу разведка углядела не только значительно большее число солдат, но и артиллерию из самое меньшее семи ручных пушек — фальконетов — которые были уложены на волокушу и прикрыты ветками. Артиллерию следовало немедленно захватить, это дело командующий доверил Ноку с его кавалерией. Мост через реку взорвали ещё в первом бою, так что в свою половину капитану предстояло проникнуть через Университетские ворота.

Как можно было прозевать передвижение такого количества солдат, да ещё с фальконетами? Или «ящеры» совершили неплохой марш-бросок, скрываясь за дальними холмами, или караульные были очень сонными и не очень преданными.

Командующему скаредный капитан Нок выделил семьдесят своих конников под началом новоиспеченного капитана Скогбрюна. Его солдаты знали рощу как облупленную, а барону-выскочке требовалось показать свои навыки командования. С собой Нок взял сто пятьдесят всадников. Он и командующий сразу условились о сигналах из рога: один длинный — атака, один длинный и два коротких — отступление. После захвата вражеской артиллерии Нок должен начать помогать Рагнару, благо, Тайг была рекой только на словах, на деле являясь исхудавшей речкой или растолстевшим ручьём. Но ручьём бурным и глубоким, ни брод не найти, ни лошадей перевести.

Роща темнела и щетинилась голыми ветками. Это так-то она встречает хозяев? Предательница… Непроглядная тьма расступалась, снег и полумесяц служили им союзниками. В тишине игралась с камнями и утопленниками Тайг. Надо успеть покончить с засадой перед захватом артиллерии, иначе грохот пушек всполошит всю рощу. Лошади блаутурцев спали или лениво жевали остатки сена. Тут же между деревьев различались силуэты лежащих людей и контуры палаток. Спят и не ждут нападения.

— Вам доводилось быть чьим-либо ночным кошмаром, Скогбрюн? — хмыкнул Рагнар как можно тише и тут же бросил себе за плечо: — Всем спешиться. Нергор, Дамгор и Юль, караулить коней. Вперёд!

Скогбрюн пробормотал под нос что-то о жене. По рядам конников пустился шёпот передаваемого приказа. Солдаты спешивались, привязывали лошадей, с певучим звоном вылетали на волю кинжалы.

— Ведите себя примерно, дон хулиган, — наказал граф Агне джерибу. Марсио вздохнул и отвернулся, в самом деле не собираясь задирать лошадей.

Рагнар извлек кинжал, не отказал себе в удовольствии погладить пальцем волны лезвия. Отныне это оружие служит славному делу.

— Что сказал конь, граф? — Скогбрюн усмехался. Барон, любитель красивой жизни, привел с собой целый выводок скучающих дворян и не видел в перерезании спящим глоток ничего особенного.

— Сожалел, что пропустит всё веселье. Он у меня убийца, Скогбрюн, впрочем, как и я.

— А вы прямо таки убийца? — Скогбрюн смерил его взглядом, отнюдь не почтительным, хмыкнул в усы. И почему все новенькие капитаны отказываются верить командующему на слово?

— Ещё какой, — заверил Рагнар и крадучись двинулся к солдату, прикорнувшему спиной к стволу.

Недавний союзник, снег заделался вероломным предателем. Он не желал глушить поступь, прятал под собой ветки и поминутно скрипел сам. Рагнар крался к спящему, выверяя каждый шаг и не спуская с него глаз. Солдат привалился спиной к сосне, не шевелясь. Из-за ствола выступали плечо и ноги. Ещё три шага… Пройдено! Обхватить ствол вместе со спящей головой, а там… Холод шлема под ладонью, блеск лезвия и удар.

Ощущения были не те. Кинжал слишком легко вспорол что-то сухое. Тряпьё?! Рагнар в замешательстве смотрел на упавшую в снег «голову», а точнее мешок в шлеме, из которого торчали пучки соломы. Сосну подпирало плечом обезглавленное чучело блаутурского солдата. Ну и спектакль! Граф Агне пнул «лицедея». Кинжал вернулся за голенище. Рука легла на рукоять меча, потянула, она знала, что делает…

Раздавались возгласы и ругательства, шуршала рассекаемая солома. Откуда-то вынырнул Скогбрюн:

— Все чучела перерезаны, граф, — отрапортовал он. — Об этом вы говорили? Убийства зверские, но хочу вас огорчить, моя глупая жена вспарывает подушки намного искуснее и безжалостнее.

Шутник начинал раздражать, но сейчас было не до него. Рагнар обернулся к реке. Если у Нока тоже полегли одни чучела, то пушки выстрелят разве что желудями… Какая глупость, и они попались! Чего теперь ждать, нападения? А как же, их ведь заманили в рощу… И где там Нок, хоть бы потрубил!

Вот и грянули пушечные залпы. Стреляли в другой половине рощи. Стало быть, там бой. Для простого сигнала о захвате артиллерии выстрелов слишком много. Немедленно строить людей, возвращаться в город через Волчьи и на помощь Ноку через Университетские! Рагнар бросился к выходу с кладбища чучел, Скогбрюн не отставал:

— Какие будут приказания, о Ночной Кошмар Швеи?

Рагнар не знал, чего добивался Скогбрюн, но мысленно от души пожелал его жене сделать из задницы мужа подушечку для иголок.

— Берите лошадей и строй… — Командующий осёкся, прислушиваясь.

— Что?

— Тссс!

Канонада унялась. Со стороны Волчьих катился глухой топот толпы, не пехоты… Граф Агне выругался от мысли о стае волков, но приближался некто на мягких лапах! Топот нарастал. Звон сбруи… Лошади, всадники! Похоже, войско.

Рагнар выходил из рощи, когда навстречу выбежал Юль с криком:

— Измена!!!

Затрещали выстрелы, ночь плюнула сонмищем искр. Юль упал и больше не поднялся. К роще неслись всадники в красно-белом, ряды ерошились вскинутыми вверх саблями, первая шеренга стреляла.

— Идиоты! Не стрелять! Я граф Агне! Ваш командующий! Слышите?!

Не слышат, да что же это! Рагнар выставил перед собой меч и начал пятиться. Вот оно, предательство! Вот почему дозорные не донесли вовремя… Сговор с блаутурцами. Рагнар хотел вынуть пистолет, из-под земли демоном восстал Марсио. Верно, дон хулиган, тут только в лес!

— Скогбрюн, собирай людей! Отступаем к реке, живее! В шеренгу, держать строй!

— Граф, что происходит? — Побелевший шутник, гром выстрелов за спиной, нарастающий звон стали.

— Нас предали. Все к реке!

Марсио рванул, деревья джерибу не помеха! Что же Нок? Понял ли? Река, по ту сторону тоже бьются, и как! Конными. Предатели рубят саблями будто не глядя. Граф Агне с ужасом узнал мироканский удар. Неужели они все как один вместе с Лауритсем гоняли «песочников»? Нет, похоже Ноку достались люди из лагеря осаждающих. На Рагнара то и дело налетали враги, он отбивался и вместе с тем высматривал своего капитана. Рог к губам, трубный вой над битвой, и тут же ответ. Нок жив, и совсем рядом! Рагнар насилу прорвался к самому берегу, по пути снеся ошалевшую вражью башку. Блаутурцы теснили отряд Рагнара, люди не успевали держать строй и отступали. Из пекла боя вымахнул Нок. Рубил направо и налево, успевал что-то кричать.

— Нок, нас предали! — Марсио помогал хозяину с докучливым врагом, даже меч не приходилось пускать в ход.

— Я уже понял! — Нок, только взглянув на Рагнара, вышиб противника из седла и подскочил к кромке воды.

— Отступаем, нас мало! Захватил пушки?

— А то как же!

Череда оглушающих залпов. Марсио встал на дыбы, подмял кого-то передними копытами.

— Кто это стреляет? Открывай огонь!

— … вянные!

Снова грохот. Рагнар с трудом удерживал джериба, на Нока опять напрыгнули.

— Это приказ!

— Пушки из дерева, дубина!

Значит, палят блаутурцы, а то, что захватил Нок и вправду стреляло разве что желудями! Рагнар чертыхнулся, Марсио рванул в сторону, кто-то нарвался на меч.

— Отступай!

Нок словно не слышал, бешено махнул на Рагнара шпагой:

— Сзади!!!

Марсио гневно заржал и нагнул голову, прижав уши. На них надвигался, почти летел, ещё один конный блаутурец, выставив саблю вперёд и вверх. Его конь, перепрыгнув трупы рядом с Рагнаром, замер по воле всадника. Графа Агне одарили кровожадной улыбкой, и он узнал дарителя — Рыжий Ящер! Эта роща не понравилась принцу Льдов с самого начала! За спиной хлопнули выстрелы. Рагнар пригнулся, еле удержал прянувшего от Бешеного драгуна Марсио.

Что-то заставило обернуться. Нок выронил шпагу и завалился назад, выпадая из седла. Порыв отправить Марсио на тот берег! Конь Беньямена заплясал возле хозяина, как бы не раздавил! Нет, слишком далеко, джерибу не перепрыгнуть…

— Нок! Нок!!! — Ну же, ты же жив, шутник, жив!.. Надо как-то перебраться…

— Эй! — Окрик прорезался сквозь лязг битвы. Ящер трещал на блицард: — Я не закалываю в спину!

Рагнар развернулся с покорностью, удивившей его самого. Граф Ящер взбрасывал саблю, а граф Агне мог выставить только меч. Отверженный!.. Гнедой противника подпрыгнул к Марсио, джериб клацнул зубами, и схватка началась. Оссори обрушил на Рагнара секущие удары, подцеплял меч, уводил в сторону. Рагнар едва успевал возвращать его в позицию. Негодяй метил в щель между панцирем и латной юбкой… Вот же! Граф Агне выставлял только защиту. Меч против сабли не мог большего.

— Сударь, а вы драконов видели? — Ящер сократил расстояние.

Согнув в локте руку да так и нападая, он явно метил в правый бок. Так мы ему и дались! Бьёт вправо и вниз. Парируем, успех!

— Нет, только ящерку! Вот же о…

Рагнар будто чужими глазами смотрел, как Рыжий Ящер подцепляет его меч и уводит в сторону, до боли загибая ему руку. Растянул запястье! Вот гад! Граф Агне с усилием удержал меч. Оссори ударил вверх, с Рагнара сорвало шапку. Ящер заржал, подарок Юльхе крутанулся на острие сабли и подёрнулся тёмной пеленой.

Граф Агне провёл рукой по глазам: на перчатке мерцала кровь. Лоб… Рассечён лоб. Рану щипало, она плевалась кровью, заливая лицо. Рагнар выругался, заставил коня попятиться. Губы жёг мерзкий железный привкус, командующий бешено моргал и тёр лоб.

— Беги, мышка, — услышал Рагнар.

Он заткнул осерчавшего принца Рекенья. На этой земле нет быка, только волк, на которого идёт охота… Рагнар с выкриком саданул джериба по бокам.

Бой в роще медленно угасал, с одним дрались двое, трое… Их попросту перебили! Не отличить своих, кровь заливала глаза. Откуда только «ящеры» взяли столько андрийских тряпок?! Ах да, трупы в реке не только безголовы, но и голы…

Рука сама взялась за висевший у пояса рог. Рагнар затрубил к отступлению и вынесся из рощи теперь уже не Утопленников, но Предателей. От напряжения лоб словно лопался, порез горел. Граф Агне быстро отёр кровь, кажется, сделал только хуже.

Оглянулся, за ним увязалось человек двадцать из семидесяти, потрепанных, окровавленных, но живых! Возжелавший жить Скогбрюн несся впереди всех. А что по ту сторону? Тоже всех перебили? Блаутурцев не сказать, чтобы слишком убыло. Рагнар не сомневался: его люди, не успев сориентироваться, убивали не только врагов, но и своих. И всё из-за трюка с формой. Рыжий Ящер раз за разом доказывал своё родство с Дьяволом. Остатки отряда Рагнара мчались к воротам, на пятки наступали блаутурцы, снова конные.

Рагнар протрубил ещё раз, воротам пора начать опускаться. Преследователи свистели и гоготали, явно веселясь нынче ночью. Просвист пули, граф Агне припал к шее Марсио. Снег отлетал от копыт, ворота всё ближе, рог к губам, что они там, оглохли?! Нет, предали… Волчьи не откроются. До Университетских не добраться. Рагнар взвыл, обернулся. Его людей стало ещё меньше, пули находили цели. Пушечная канонада совсем заглохла, значит, они последние.

Рагнар осадил Марсио у края рва. Остатки отряда сгрудились рядом, выставив вперёд шпаги. Блаутурцы, не сбавляя галопа, вытягивались в шеренгу. Хотят окружить и загнать в ров?

— Отряд! К воротам спиной, держать лошадей! Позади ров! Оружие к бою! Стараемся увести их назад!

Блаутурцы летели на них, миг, и вновь звон металла, но как же не равны силы! Нападающих больше полусотни, на Рагнара наскочили сразу четверо. Бешеный пляс меча, возомнившего себя саблей, рубка и наскок! Головы долой, Марсио бьёт копытами, умница. Противник — без руки, горячая кровь в лицо, будто своей мало! Джериб надрывно кричит. Вокруг них образовалось почтительное пространство, так-то! Нет ничего страшней Яльте в гневе! Секунда передышки, Рагнар стряхнул с меча кровь и запрокинул голову. На галерее кричали и суетились. Всё в огнях, лучники занимали позиции. В зазоре выросла чья-то фигура… Янник!

— Держитесь! Я за отцом! — перекричал гул битвы и исчез.

Рагнар вскинул меч и с вызовом глянул на нападавших. Со стен срывались в полёт стрелы, лучники били бы без промашки, но «ящеры» прикрывались щитами! Надеяться, что они с добродушием забудут своё первое отступление, не стоило. За полмесяца они не только набили чучела, но и настрогали щиты.

Так что же ящерки прячутся за щитами, а смертоносного коня обходят стороной? Смелых дураков нет? Принц Льдов заставил Марсио податься вперёд, и тут дурак нашёлся. Наскочил, будто не заметив скалящегося коня.

Техника казалась до боли знакомой. Сильные, резкие, стремительные удары… Граф Агне запомнил их на всю жизнь.

— Подобрала хвостик, мышка? — Негодяй был в его шапке!

— За кражу ответишь! — Рагнар насилу высвободил меч из-под сабли, вот же железяка! Наследие князя Андрии…

— Как ты ходишь в этом мохнатом гнезде? — Ящер ржал.

Рыча, Рагнар бросил коня вперёд. Скрежетнуло. Меч опять уводили вниз, да что же это! Запястье пробило болью. С губ скользнул вскрик, руке стало странно легко. Выпустил меч… Рыжий Дьявол разоружил его тем же финтом, что и Куэрво! Ну теперь-то руку никто не перевяжет.

Сзади заскрежетало дерево, застонали цепи. Самый желанный на свете звук!

Взметнув саблю вверх, Оссори проскочил мимо. Верно, что размениваться на вожака, когда можно ворваться в город? Бабахнули пушки, перед Ящером шлёпнулось ядро, гнедой вздыбился. Рагнар обернулся, к нему спешила троица выживших: кровавый капитан Скогбрюн и двое еле живых подначальных. Блаутурцы держались на расстоянии, но недостаточном! Заверещала чужая лошадь, ядро вышибло из седла всадника. Его люди заскочили в проём, Рагнар замыкал отступление. У щеки жадно свистнуло. Копыта Марсио обрушились на окованные железом доски, Рагнар аж гикнул. Ворота начали подниматься, джериба кинуло вперёд, будто с горки.

Волчьи захлопнулись.

3

Рагнар слез с седла и тут же схватился за луку, его пошатывало. У ворота прикорнули стражники, похоже, что вечным сном. Ребята из ополчения… Предавали тут выборочно. Зря он не допросил Иогашека, глядишь, и не попался бы в роще.

— Господин командующий ранен!

— Позвольте ваш доспех…

— Жив! Отверженный и копыта его, жив!!!

— Рагнар и Андрия!

— Вам нужен лекарь!

Реплики сливались в гул. Рагнару мешали идти, он оттолкнул кого-то левой, передумал, притянул к себе:

— Что с Университетскими? Впустили людей Нока?

— Оттуда выживших нет…

Рагнар только кивнул, теснее прижал к груди правую руку. Факелы указали на лестницу, надо подняться, надо увидеть, что внизу. Может, придется продолжить обстрел, а нет, решить, что приказывать… Рагнар начал подниматься, опираясь о стену левым плечом. Шум в ушах ослабевал. Он оглянулся: позади висели одни обеспокоенные рожи в теснинах шлемов, верные, не предательские.

— Я хочу видеть предателей, — пояснил командующий. Рожи крутнулись, переглядываясь. — Выполнять!

Он двинулся дальше, из общего рокота кто-то выкрякал:

— … осто ослеплены! — Гусс… Его-то и не хватало.

— Отнюдь нет. — Янник привёл отца, хороший мальчик…

— Вы укрепили город и собрали армию, — от кряков Гусса щемило уши, — но что-то андрийцы не торопились после победы выкликать ваше имя!

— Ну знаете ли… — в голосе форн Тека слышалось удивление. — Будь я в возрасте наших солдат, тоже бы не стал славить дедушку, который проспал всё сражение.

Рагнар попытался прибавить шаг. Ступени чуть не вскинулись навстречу.

— Солдатня кидается в бой с именем этого негодяя на устах! Чернь готова лизать ему сапоги! Неблагодарные свиньи, не помнящие ваших благодеяний!

— Людям свойственно славить молодость и отвагу.

— Вы не понимаете, чего он добивается?! Стать вторым Рагнаром! Вы не заметите, как этот безумец отвоюет не только Фёрнфрэк, но и Андрию! И конечно станет её правителем, перебив всю вашу семью! Князь у Андрии может быть только один, и вам ли не знать историю этой кровожадной семейки!

— Не только изменник, но и завистник… — с омерзением протянул Миллиан.

Граф Агне с трудом справлялся с креплением, но всё же смог освободить правое бедро от латных юбочных оков и достать пистолет. За всё сражение он ни разу не выстрелил… Ну конечно, князь Андрии обходился мечом и кинжалом. Ранение сразу напомнило о себе, и Рагнар перехватил пистолет левой.

— Не завистник, но спаситель! — верещал Иогашек. — Открывать ворота было нельзя! Я мог спасти Андрию от этого ужаса, а вы не поняли, просто не поняли!

— Двести с лишним человек погибли по вашей милости, это вы называете спасением? — форн Тек гневался, это стоило видеть…

Вот они. Стоят в пяти шагах от лестницы, в глуби галереи, навесом выдающейся внутрь города. Скандалят на радость зрителям, их столько набежало к Волчьим воротам этой ночью…

Бургомистр злющий и взъерошенный, в домашних башмаках на босую ногу, кутается в соболью шубу. Ему зябко, его старые косточки снова выдернули из постели и доставили на стену. А тут пакость: враг, кровь, смерть, предатели. Капитан ополченческих тесинд в панцире. Морда раскраснелась, ещё бы, от зажигательной речи вскипала кровь. Даже шлем снял. Выбор сделан.

Рагнар подкрутил на пистолете колёсико.

— Это капля в море в сравнении с тем, что… — шлёпнул губами Гусс и запнулся, уставившись на командующего с ужасом.

Форн Тек распахнул глаза:

— Врача! Рагнар, у тебя…

— Миллиан, отойдите, — голос немного охрип. «И если вас спросят, где ваш командующий сорвал голос, отвечайте: он сорвал его в битве у фёрнфрэкских стен, под которыми вы хотели павшим оставить его». Рагнар усмехнулся, переложил пистолет в правую руку и подпер её под локтем левой. Чтобы не тряслась. Иогашек отпрянул. — Гусс, ты подонок.

Палец с силой нажал на курок, рассыпались искры. Отдача рванула запястье, от боли Рагнар отшвырнул пистолет.

Гусс с развороченной башкой валялся у ног графа Милле. Очень верный секретарь. Миллиан испустил стон и развел руки в стороны. Обрызганный кровью как грязью, он всем своим видом выражал брезгливость.

— Рррагнаррр! Это был мой единственный секретарь! Он был залогом мира с моей кузиной, но ты только что внёс раздор в нашу дружную семью! Что я теперь скажу Альме?! Моя шубейка… Нет, эти пятна не вывести… — Форн Тек топнул ногой и взвыл.

— Извините? — предположил граф Агне.

Его поддержали под левый локоть. Янник. Рагнар опёрся о плечо лучника. О плечо последнего оставшегося в живых капитана. Вот же…

— Осаждающие удрали в лагерь. — Янник взглянул на отца, затем на секретарский труп, светлые глаза стали ещё больше. — Всё хорошо?

— Нет! — вызверился Миллиан. — Уведи его к лекарю! У него что-то с головой! Со всех сторон… Хвост и рога Отверженного, меня хоть раз могут разбудить с хорошей новостью?!

Глава 23

Блицард

Фёрнфрэк

1

От тихого стона Берни проснулся и всмотрелся в темноту шатра. Снова зверёныш пищит? Берни уже жалел, что принёс с собой этот бодающийся комочек, но вернуть его назад и помыслить не мог. Альда нянчила найдёныша как… графёнка. Берни вгляделся в пятнистый клубочек — сплошные уши и длинные ножки. Оленёнок мирно спал, чудесно уместившись в трофейной шапке андрийского офицера. Как там теперь бедняга, с рассечённым лбом, раненой рукой и замёрзшей головой?

Стон повторился, Альда! Болван, не заметил, а ведь у неё щёки в слезах. Альда вздрагивала и силилась сжаться в комочек, по примеру своего подопечного. Руки сжаты в кулачки, брови надломлены в испуге. Разбудить, успокоить? Не так поймёт. Она и без того не соглашалась после скандала спать вместе. Ещё шум поднимет, только караульных здесь и не хватало. Но её мучил кошмар, и виной тому наверняка были ужасы последних дней…

Берни откинул одеяло, убрал шпагу. Не хватало, чтобы жена на неё напоролась. Альда всхлипнула и замотала головой. Придвинуться, осторожно привлечь к себе, обнять, но не будить. Берни давно заметил: сонная Альда являет себя настоящую, а настоящая Альда умела улыбаться одними глазами и говорить милые слова. Всхлипывания прекратились, Альда сопела ему в плечо, постепенно успокаиваясь. Кулачки сжимали его рубашку. Что ж, пусть так, лишь бы кошмар исчез. Берни слушал ровное дыхание жены и понимал, что не хочет, чтобы ужасы дня преследовали её ночью. Это был первый и последний раз, хватит. Эта осада слишком затянулась. Следующее утро графиня Оссори встретит по ту сторону стены, или он не Рыжий Дьявол.

Берни ещё несколько минут позволил себе побыть рядом с Альдой. Она шарахалась от него как от заразного. Три года брака без любви — это чушь по сравнении с тем, что творится между ними теперь. Но что он мог поделать? Ему не извести свою «рыжедьявольскую» сущность, но оставаться в глазах жены чудовищем было тяжко. Минуло полмесяца. Альда, книжница Альда, никак не желала понять, что чудовища меняют обличье при свете дня или ночью. Графу Оссори для метаморфозы требовалось закончить войну. И лучше бы победой.

Альда вздохнула, чуть разжала кулачки. Преодолеть себя, убрать ее руки, отстраниться и снова уйти. Каждую ночь он, как вор, ложился рядом, помня про шпагу, и уходил ещё до рассвета. Берни поправил одеяло из волчьей шкуры, накинул плащ.

— Господин главнокомандующий, — караульный кивнул и придержал полог.

— Докладывайте.

— Из города не выходили, но собаки волнуются. Возможно, они просто что-то учуяли, но…

— Хорошо. Собрать людей у края лагеря, проедемся по окрестностям.

2

Дисглейрио Рейнольт преодолел лестничный пролёт и неслышно приоткрыл дверь. Оставленная им свеча мигала в лужице воска, догорая. Малыш Бигот спал там же где и несколько часов назад, на кровати, нежно обнимая подушку. Кто же знал, что от скуки и нервных потрясений Руфус примется пробовать местные напитки, запах которых отбивал нюх? Что заведет дружбу почти со всеми мелкими дворянчиками из ополчения, живущими в этой гостинице, успеет потанцевать на столе с кухонной девкой и подраться с ее мужем? Рейнольт даже подумывал оставить горе-солдата досыпать, но Бигот был ему нужен, к тому же дисциплину следовало восстановить, а дрыхнуть, когда командование воюет — не дело.

— А кто тут кричал о чести блаутурского офицерства? Кто рвался хватать Дьявола за рога? Оторвись от перины, Бигот.

— Брихильда, — промычал подопечный и зарылся лицом в обожаемую подушку, которая сейчас казалась ему какой-то частью пышнотелой Брихильды.

— Бигот! — Рейнольт рванул подушку.

— Капитан Рейнольт… — Пока Руфус таращился по сторонам, будто впервые видел их комнатушку, Дисглейрио плеснул в глиняную чашку холодной воды из таза для умывания. Парень отхлебнул, поморщился, сбрызнул остатками лицо. — Я даже не буду спрашивать… Хотя нет, буду. Что ты вытворял? Ты даже не пьян.

Вместо ответа Руфус тупо уставился куда-то в рот Дисглейрио, после чего перевел взгляд на пол. Тот выглянул в окно: снег и луна за тучами, надо бы поспешить.

— Вас вчера всю ночь не было, и сегодня весь день… А луна полная… — Руфус нервно сглотнул.

Да куда уставился? Рейнольт проследил, куда тот смотрит— грязный дощатый пол, и только.

— И что с того? Попасть в ополчение этих ненормальных не так-то просто. Видел бы ты их командующего, смех, но ему понравился мой взгляд. Пришлось приврать, что мы наемники с Коллумских островов, поэтому так хорошо владеем оружием, дворянами-то нам с тобой назваться нельзя… Да куда ты пялишься?

Руфус тряхнул головой, сел на край кровати. Волосы встрепаны, на щеке след от подушки, на шее отчетливая отметина от поцелуя. Безделье творило с мальчишкой чёрте что, но скоро Рейнольт это исправит.

— Выволочку за недостойное офицера поведение устрою позже, сейчас не до того. Ночью на лагерь будет налет, нас взяли.

Биготу следовало по-щенячьи визжать от восторга и носиться по комнате, собирая вещи, но он только приоткрыл рот и непонимающе хлопнул глазами. Все то время, что они сидели в Фёрнфрэке, Биготу не давала покоя мысль, что им нужно что-то делать. Парнишка готов был со стены в лагерь за Оссори прыгать, лишь бы выполнить волю короля. Он успел побывать в казармах для добровольцев — порядочных простолюдинов и бандитского отребья, а от своих новых приятелей-дворян из кавалерии узнал, что они с Дисглейрио могут попасть в пехоту андрийской армии, как умеющие держать оружие воины сомнительного происхождения. Бигот даже «заразился» от дворяшек ненавистью к королю Лауритсу. Тот мало того, что прогнал их «любимую глупенькую королеву», так еще и ограничил число охраны в домах, ввел новый налог с производства и торговли и снизил сумму выкупа для их крепостных.

Бигот уже дышал вместе с ними жаждой битвы и низложением, и вот, когда ему выпала возможность «что-то делать», он молча таращился под ноги Рейнольта.

— А вы как же, под такой луной? — прошептал он.

— Если ты настолько пьян, то держи свою Брихильду и спи дальше! — Дисглейрио кинул ему в лицо помятую подушку, но тот увернулся. Трезв, но помутился разумом?

Рейнольт опустился на корточки перед своей кроватью у противоположной стены, пошарил под ней рукой в поисках шпаги и заранее раздобытого шлема с забралом. В нем будет легче ловить Оссори.

— Волка сразу заметят, вам там опасно, — сдавленным шепотом поделился Руфус.

— Какого еще волка? Кошмары мучают? Лучше приготовь свою шпагу. — Рейнольт чихнул, но клинок и шлем нашлись.

— Вашего волка, капитан Рейнольт. Я знаю, что вы им перекидываетесь. У вас тень гривастая.

От неожиданности Дисглейрио ударился головой о кровать, неловко из-под нее вылез, сел на пол. Руфус замер и глядел не то с испугом, не то с жалостью. Так пьян или нет?!

Поймать Оссори: дьяволенка скрутить и хорошо покалечить, может и убить случайно, Альду забрать, и будь что будет! Рейнольт слишком устал от всего этого, так что тратить время на обезумевшего после нападения волков подчиненного не хотел совершенно.

— Я сейчас сделаю вид, что не слышал этого бреда, а ты надевай плотный колет под ливрейную куртку, бери шпагу — и на выход. Проветрим твою дурную голову, а то сам скоро от скуки на луну завоешь. Тень у меня, говорит, гривастая… Не стригся я давно, вот и все!

*Несмотря на то, что в Блицарде с 15 века отменено крепостное право и действует система с селянами-общинниками и фермерами, в Андрии крепостное право сохранялось, но в определённые дни в году можно было внести за себя выкуп.

3

В налёт шли триста человек.

— Разверзните ад и растворитесь в ночи, — наставлял командующий армией «вольной Андрии» солдат, выстроенных на эспланаде перед Университетскими воротами. До плаца блицардцы еще не додумались, впрочем, как и до регулярной армии.

За командующим шли, ему смотрели в рот и ловили каждое слово. Ещё до встречи со знаменитым графом Агне Рейнольт представил себе могучего воина Севера, разумеется ветерана Девятнадцатилетней. Так что он каждый раз с трудом унимал ухмылку. Мальчишка хорошо если не младше Руфуса. Расхаживал перед летучим отрядом и давал напутствия. Голос твёрд, щетина многодневна, взгляд разит наповал… Хорошо отрепетировал, молодец.

На Рейнольта граф смотрел самую малость снизу вверх, открыв прелестное личико со вздёрнутым носом и широкими скулами. Посередине лба рдел порез, мальчишка схлопотал его на вылазке три дня назад. После неё выжили четверо. То ли их главарь ловко уворачивался от неприятеля, то ли как солдат впрямь чего-то стоил. Во всяком случае, из пистолета с пяти шагов да по обмершей мишени мы не промахивались. Об убийстве капитана Гусса говорил весь гарнизон, но Рейнольт узнал об этом от Руфуса, тот действительно стал своим среди мятежников.

— Сыны Андрии, звери войны! Хватай за горло, терзай и рви! — Плечами мы тоже не вышли, но меховой плащ выручал.

Рейнольт знал наверняка, такие же юные оболтусы из ополчения на Агне молились, становясь во снах рядом, а то и принимая командование. Да что там, Руфус бы тоже за таким понёсся и не спросил куда и зачем. Дисглейрио пробирало веселье, во многом оттого, что Руфус принял его за оборотня, хотя и винился в этом всю дорогу. Сейчас парнишка морозит нос и ждет с лошадьми в указанном месте, волки его там достать не должны, может, хоть дурь из головы выморозит.

— Огонь и страх, победа или смерть! — Чернокудрая прелесть всё кричала страшные слова.

Рейнольт не выдержал и хохотнул, поправил забрало. Вокруг завопили: «Рагнар и Андрия!!!».

… Ночные дали будоражили. Хватай, поджигай, круши, режь и беги. И кровь вскипает и бьёт в висках, и стук копыт как гром, а крики поглотит холодный воздух. Всё это с ним уже было. И ночное небо, и последние мгновения в засаде, и белеющие ряды палаток… Тогда он служил офицером и гордился этим, тогда он был верным капитаном и знал, что убивает за правое дело. Всё повторяется?

Дисглейрио, перекатывая в ладони ледышку, внимательно слушал наставления. Уже четверть часа, как они закончили переход от Университетских ворот и теперь выжидали момент. Сразу за холмом начать наскок, только отзвучит клич постовых. Оссори разбил лагерь по древнеравюннской стратегии, так, как это делали драгуны при Айроне-Кэдогане, так что Рейнольт заранее знал, где шатер главнокомандующего. Лагерные собаки нерешительно подвывали. Но натренированных псов сбили с толку, а их хозяева слишком устали, чтобы угомонить скулёж и проверить окрестности, ведь у главных ворот всё спокойно.

Продвигаться группами по двадцать человек, убивать спящих, поджигать палатки, бой не принимать. По сигналу выбежать из лагеря, седлать коней и отступать к Волчьим. Дисглейрио слушал и запоминал. Ему совсем не хотелось столкнуться со своими. У королевского пса была иная стратегия. Над шатром командующего реяли три флага, не проглядеть. Кони осёдланы, Руфус ждёт, дорога до следующего города не так и длинна. Остается лишь поймать Оссори. Но чем больше Дисглейрио думал об этом, тем ближе подбирался к тому, что Рыжего Дьявола проще убить. Меньше мороки в дороге, к тому же в Блаутуре того все равно ждет казнь, так не все ли равно?

Рейнольт стряхнул с ладоней воду, вокруг завозились. Сейчас?

— Вперёд! — шёпот ударил по ушам.

Летуны на славу нагнали огня и страха. Сперва они тенями во мраке перерезали постовых и собак, приложил клинок и Рейнольт. Когда они зажгли факелы и взялись палить палатки, Дисглейрио стало не по пути с удалыми андрийцами. Подстёгнутые призывом Агне, дурни куролесили напропалую. Кололи выбегающих из палаток погорельцев, уворачивались от схваток, топтали и улюлюкали. Самые ненасытные запускали в окраинные «улицы» лагеря факелами, разживались новыми, и всё повторялось. Все ночные налёты похожи друг на друга, и лучшая награда — пляс на неприятельском пепелище.

Дисглейрио оставалось лишь пробираться к своей цели краем проторенной дороги. Шпага не покидала ножен, забрало надёжно скрывало «рожу прирождённого налётчика», как окрестил его мальчик-командующий. Воздух дрожал от жара, вокруг орали, топотали и дрались. Кто-то кубарем скатился под ноги, очухался, выкинул шпагу. Рейнольт с неохотой вынул свою. Отбить, потеснить, налечь, ткнуть. Насмерть. Первая кровь… Ну и сколько её сегодня прольётся?

Лютые андрийцы повергли в крах «главную улицу», путь к шатру Оссори был расчищен.

4

Катрия всхлипывала. Тэмзин молилась. Альда застыла. Там, снаружи, всё звенело и полыхало. Люди кричали, резали, стреляли, умирали, и от всего этого графиню Оссори с камеристками отделяло столь ненадёжные шкуры шатра.

Катрия взвыла, Альда дёрнула её за руку:

— Молчи! Офицеры моего мужа нас защитят.

— Офицеров только шестеро, а этих там мнооого, — Катрия завыла с удвоенной силой.

Поразительно, но саму Альду рыдания не сотрясали. Прижав к груди брыкающегося Рони, она выглянула из укрытия, куда их усадили офицеры. Перевёрнутый стол стал им убежищем. Охрана по-прежнему стояла у задёрнутого полога, обнажив шпаги.

Что произошло дальше, Альда упустила, но с визгом Катрии смешался крик забывшей о молитве Тэмзин, а стены шатра разорвались, впуская ужас и смерть.

Убийцам не было числа. Разносился лязг, из-под сошедшихся клинков летели искры, спины офицеров то отдалялись, то приближались, злые короткие выкрики вонзались в уши. Хлопнул выстрел, дерущихся заволок дым. Катрия и Тэмзин завизжали, прижались к графине Оссори с обеих сторон. Рони трясся мелкой дрожью.

Стол отшвырнули, Альду схватили за руку и дёрнули. Рони закричал, вырвался. Снова хлопок, потом вскрик Тэмзин.

— Рональд! — жалкий крик слетел с губ. Где же он? Альда оглянулась, убийца намертво сдавил ей руку и бился с одним из офицеров. Тот же был так хорош в фехтовании, он не посмеет проиграть, нет!.. От скрежета стали заныли зубы, офицер изогнулся, из его рта хлынула кровь.

Альда вскрикнула, дёрнулась. Берни, да где же ты? Полог снова взвился — ещё один убийца! Но в шлеме с забралом. Шпага взлетела в позицию, стало быть, он из своих?

Совсем рядом что-то взорвалось, но грохот показался слишком далёким. Альда почти его не слышала, не слышала себя, голова шла кругом. Настоящим стали лишь звон в ушах и боль в руке.

Она отрешённо взглянула на лоскуты шатра, их рвал ветер. Сквозь них проступала битва. Под сапогами хлюпнуло, Альда поскользнулась, но убийца удержал. Кровь на подоле платья… Где Катрия? Тэмзин ранена, ей нужно помочь…

— Спасайтесь! — Она смигнула: рыцарь под опущенным забралом… Руку никто не сжимал. — Ну же, выходите!

Альда послушно ступила вперёд, запнулась за ноги недавнего убийцы, из его шеи била струя крови. Рыцарь толкнул её к пологу и вновь скрестил с кем-то шпагу. Шум ударил по ушам, отозвался в затылке пульсирующей болью. Всё пустилось вскачь и смешалось. Ночь, огонь, крики, галопируют лошади, дико хохочут люди.

Альда выпрыгнула из шатра и попятилась.

— Рональд, где ты? — Нет смысла кричать. Под ноги рухнул шпиль, оскалился медведь, вокруг морды глодал зелёное поле огонь.

— В сторону! — Неистовое ржание, Альду хватают за руку, дёргают. Земля плывёт из-под ног, на плечах смыкаются чужие руки. Мрак вбирает в себя гул битвы, глушит.

Рональд, где же ты?

5

Голова графа Агне тосковала по отнятой шапке, сердце ныло по погибшему капитану конной тесинды, зато раненая рука благодаря хлопотам бургомистра почти не болела. Так что почему бы и не лук? Пустив в налёт на вражий лагерь триста самых разбойных своих андрийцев, Рагнар прошёл на крытый тренировочный двор. Его последний капитан исстрелял деревянную мишень и теперь примеривался к чучелам для рубки. Рагнар остановился и вскинул руки. Стрела просвистела в нескольких нийях макушки, шевельнув волосы.

— Мне стоит бояться?

— Что вы. Я стреляю по безоружным, только если прикажет командование. — Янник форн Тек, глянув на него невинными глазами, прицелился в то же чучело позади графа Агне.

— Почему ты избегаешь меня? Из-за пленных? — Рагнар переместился поближе к стрелку и в который раз удивился. Наедине с луком, но одевался сын графа Милле как на светский провинциальный приём. Курточка из замши, серебряные пряжки-застёжки, на рукавах прорези, мешковатые штаны как неношеные. Кожаной, с истёртой шнуровкой куртке Рагнара было не угнаться за этой опрятностью, пусть форн Тек и обеспечил его гардеробом, достойным принца Льдов. — Из-за них? Да брось ты это! Да, пострелял немного, но я был зол из-за голов наших воинов и этого Урмода, чтоб ему с луны свалиться!

— Я не привык убивать прикованных к стене людей… — Свист стрелы, и вот неудача, немного мимо. Тек тут же наложил на тетиву новую стрелу, спустил, и она расколола предшественницу надвое. Проигрывать мы не любили.

— Оставь в покое эту мишень, я пришёл говорить. И я видел, как ты стрелял со стены. Ты не промахивался. — Граф Агне аккуратно потянул лук за плечо.

Тек выпустил своё сокровище, собранное из пород тиса и акации, усиленное роговыми пластинами, взлохматил кудри и резко повернулся:

— Ай, слушай! Я правда не одобряю твоё отношение к пленным, но…

— Но?

— Отец рассказал мне кое-что… И я бы тебе не говорил, но ты и сам должен понимать. — Янник виновато заглянул командующему в глаза, понизил голос: — К тому же отец сразу поставил перед тобой неприятные условия.

— Я ничего ему не скажу. — Рагнар отложил лук. Что Тек-старший за эти три дня поведал сыночку? Вот же старый хмырь.

— Я будто снова в детство попал, — Тек невесело усмехнулся. — В кличе «Рагнар и Андрия» главное — Рагнар, и это отнюдь не играет тебе на руку. В случае падения города никто не вспомнит о каком-то бургомистре Теке, зато графа Агне будет знать каждая молочница…

Так вот, какую игру затеял Милле… А ты погнался за войной и славой предка. Дубина, верно Нок сказал. Да и Клюв Ита отвесил бы забывшемуся ученику душевный подзатыльник. Предался войне, забыв о политике, а войны без политики не бывает. Вот и барахтайся в славе, Рагнар Яльте, а принц Рекенья посмеётся… Он-то помнил, зачем и куда шёл.

— Да, пожалуй. Я действительно должен был понять сам… Но не вышло. Спасибо.

— Отец очень ценит тебя, но…

— Он всё делает верно. — Рагнар скрестил руки на груди и вымученно хмыкнул. — Я бы тоже так поступил на его месте.

— Прости. — Янник пожал его плечо. Какие виноватые ясные глаза, да с такими сразу ко «двору» Пречистой.

— За что?

— За возможное предательство. Я с тобой до конца, но если всё кончится плохо, я не оставлю отца. — Тек помрачнел. Семейство и правда познало горечь раздора?

— И зачем тогда ты мне это рассказал? — Рагнар хотел посмеяться, не вышло.

— Сын бургомистра родился с совестью для себя и родителя разом, — зато Яннику улыбка удалась. Принц Рекенья подобных одуванчиков терпеть не мог, но принц Льдов считал делом чести заслужить дружбу этого святого лучника.

— Совесть… Незаурядное качество в наши дни.

— Я хотел предупредить. Если мы падём, ты должен сразу бежать из Фёрнфрэка, а лучше из Блицарда. — Вот, радуйся, теперь он спасает твою шкуру. А ты и забыл, как такой же друг с совестью и виноватым взглядом выручал твою задницу той страшной ночью, у Апельсинных ворот. Те ворота в далёком прошлом, здесь только Волчьи. Принц Льдов впервые с тоской вспомнил юг. Вот почему так тянет к Яннику… Верно, Нок, дубина. Сезара нельзя заменить.

— Боюсь, бежать мне не дадут. У нас с твоим отцом был иной… уговор.

— Я знаю. Я всё знаю. Поэтому говорю тебе — беги. Отец внакладе не останется, все подтвердят, зачинщик — граф Агне. Но ведь принц Рекенья никакого Агне не знает, так?

Миллиан выложил сыну всё. И пусть. Рагнар сдержанно кивнул. Янник вдруг поклонился ему — не как графу, как принцу.

— Пожалуй, да… Совсем не знает. Ты сын своего отца, Янник. — Рагнар потрепал его за плечо, сам заглянул ему в глаза. — Но мне не нравится твоя мрачность. Мы победим. Правда, графу Агне всё же придётся исчезнуть…

— Страх и огонь, победа или смерть!

Рагнар вздрогнул. Овал арки заполонил собой грязный, но ликующий Космач, сегодняшний налётчик, ублюдок по нраву и по происхождению. Космач поклялся не стричь бороды, покуда отец, всё равно без законных наследников, не отпишет наследство старшему из бастардов. Граф Агне нетерпеливым жестом подозвал молодца:

— Продолжение должно превзойти начало. Ну?

Космач паскудно ухмыльнулся себе в короткую опалённую бороду:

— Извольте свидетельствовать графине своё почтение.

— Отличная работа, друг! — граф Агне хлопнул подчиненного по закованному в кожу брони плечу. Затем улыбнулся Яннику: — За мной, Тек. Посмотрим, золото или роза. Обещаю, тебе понравится.

6

Боль, мрак, нарастающий гул. Чей-то зов, резкий запах, жёлтые сполохи. Альда заморгала. Над ней парило, расплываясь, некое пятно, на котором угадывались рот и обсеянный иглами щетин подбородок. Губы шевелились, но слов было не разобрать. Звон и гул, мир покатился яблоком, захотелось улечься назад в темноту.

— Госпожа Оссори!

Кто-то звал… Кто? Всё ясней звучали мужские голоса, чужие и резкие. Альда снова разомкнула веки и услышала стон. Собственный. Привкус железа во рту, перед глазами размытое щетинистое лицо.

Альда попыталась на нём сосредоточиться, но шум в голове усиливался, колотясь в затылке болью. Что произошло? Почему так плохо? Шатёр, пламя и страх, захватчики, пришли за ней. Лязг шпаг, всюду кровь, крики, блаутурец в шлеме с закрытым забралом, боль и мрак…

— Графиня! Приходите в себя… Вот вы и с нами.

Глава 24

Блицард

Фёрнфрэк

1

Граф Агне оценивал хвалёную мордашку графини последовательно, напрасно ища, чему позавидовала Юльхе. Золото спутанных волос, широко расставленные глаза, полные губы. Мило, но это не завидная красота. Как бы там ни было, пленница удостоилась удобнейшей комнаты в губернаторском доме. Здесь имелось всё, без чего дамы не могут поддерживать прелестное существование, а что до решёток на окнах… Право, какие мелочи!

— Госпожа Оссори!.. Графиня!.. Очнитесь же… — Бледные веки приоднялись, с губ пополз стон. — Вот вы и у нас в гостях.

Рагнар присел на край кровати. Графиня открыла глаза и уставилась на лоб тюремщика. Дался же людям этот порез!

— Не пугайтесь, это просто царапина, — граф Агне улыбнулся. «Просто царапина» заставляла, уподобляясь покойному Урмоду, удерживать лицо булыжником. Рагнар не справлялся, отчего коросты вокруг пореза лопались, и тот никак не закрывался.

Жена Рыжего Дьявола кивнула. Отлично, блаутурский графа Агне вполне пригоден для общения с дамами. С усилием сев, дама подогнула ноги под юбки и зажмурилась.

— Меня зовут Рагнар Агне. Я командую андрийским войском. Мои люди не слишком вас напугали?

— Вы напали на наш лагерь… Вы жгли и убивали! Вы чудовища! — Графиня закрыла лицо руками и, разумеется, заплакала. Все похищенные девицы в первые минуты плена ведут одинаково. Но это что такое? Белую кожу запястий измазала кровь.

Рагнар проследил путь кровяных брызг, те оплескали рукава и подол. Местами ткань чернела сажей. Граф Агне состроил суровую мину и обернулся к отличившимся молодцам:

— Идиоты! Что вы устроили?! За каждую ссадину нашей гостьи я спрошу с вас сполна! Немедленно приготовить для графини горячую ванну и чистое платье! — И мягко, на блаутурском: — Госпожа графиня, не плачьте, вам ничего не грозит.

Красотка растопырила пальцы, в щель проглянул плачущий серо-синий глаз:

— Я пленница?

Рагнар покачал головой:

— Ну что вы, сударыня. Гостья. И пробудете ею, покуда командующий осадной армией не прекратит морить голодом и держать в несвободе город.

Супруга Ящера открыла лицо. То обрело решимость, достойную изготовившейся вознестись мученицы:

— Тогда вы должны знать, что я не графиня.

В первую секунду граф Агне оторопел, во вторую взял её за подбородок и резко приподнял ей голову, всматриваясь. В военных лагерях не так-то много женщин: шлюхи, прачки, маркитантки. У тех не бывает таких гладких щёк, пушистых ресниц, нежных губ. Во всяком случае, в полевых условиях. А вот жена главнокомандующего не могла не заботиться о своей красе, ведь нужно же кружить офицерам головы.

— Не графиня? — Рагнар отдёрнул руку, лгунья выдохнула.

— Я… её камеристка. Меня зовут… Катрия.

— Вы уверены?

— Д-да…

— Какая жалость! Но я хочу только графиню… Что ж, разделите общество моих ребят, пока я добываю графиню? Вы ведь уже успели с ними познакомиться? Да, они неучтивы и даже свирепы, но их можно понять. Изголодались по женскому… вниманию. — Рагнар встал, повернулся к поверенным, перешёл на блицард: — Эй, духи ночи, я награждаю тех, кто хорошо послужил мне. Можете забрать девицу себе на веселье!

Налётчики подыграли. Граф Агне знал имя каждого, но для друг друга у нагульных дворянских отпрысков имелись клички. Космач, Братец Филин и Козья Пасть переглянулись, оскалились и попёрли на забившуюся в угол графиню, изгаляясь в совершении древних, как белый свет, жестов.

— Ст-тойте!

Граф Агне обернулся с учтивейшей из улыбок:

— Да, сударыня?

Горе-лицедейка выпрямилась и не без вызова вскинула подбородок:

— Я графиня.

— Правда? Сразу бы так! Как ваше имя?

— Альда… Альда Гедвига Оссори.

— Чудесно. Мессира Альда, это ваши служанки, — Рагнар указал на двух андрийских коровушек у дверей. — Ничего не бойтесь, похитителей я к вам близко не подпущу. Капитан Тек проследит. Его тоже не стоит бояться, он из нас самый добрый. Зовут Янник.

Бургомистерский сын смотрел на графиню паломником, узревшим схождение с фрески Пречистой Девы. Графиня взглянула на своего, кажется, поклонника, и тот встрепенулся, переломился в поклоне. Уж не от самого ли Тека придётся её охранять?

— Я запомню. Оставьте!.. Оставьте меня. Прошу вас.

— Доброй ночи, сударыня.

2

Долину заливало утреннее солнце, слишком тёплое для зимы. Светило намекало на скорую весну и доказывало: Рыжий Ящер и правда рыж, к тому же кудряв. Но рвать свою гриву от отчаяния совсем не собирается… Он молчал. Его окружало четверо офицеров, и те задирали к галерее головы с куда более явной тревогой, чем обездоленный муж.

— Главнокомандующий! У нас твоя жена!

Рагнар привычно запрыгнул в зазор, выпрямился, держась за зубец. Ветер вцепился в волосы, потянул за край плаща назад. Граф Агне невольно обернулся, но призрачной руки Беньямена Нока не увидел. Одно из поверий северян сулило, что души погибших воинов гуляют ветром по полям сражений. Но за перевязь больше никто не потянет, капитан Нок с пулей в груди улёгся в мёрзлую землю.

— Тебе ничего не будет стоить заполучить её назад! Признай нашу суверенность и уведи армию за границы вольной Андрии, вот моё слово.

Граф Агне оглянулся: Альда Оссори замерла изнурённой статуей в шаге от зубцов, Янник и Космач её конвоировали. Ночью графиня точно не сомкнула глаз. Назойливых кавалеров одуревший Тек бы не подпустил, так что мы изволили плакать до рассвета. По супругу или собственной участи? На мужа она смотреть не пыталась, предпочтя опустить глазки и терзать рукав платья.

— Эй, граф! Лучшая женщина этого мира вернётся к тебе нетронутой, если ты вложишь шпагу в ножны! — До сих пор полководцы ценили любовь больше долга разве что в преданиях, и то изредка. По сердечной чёрствости? Вовсе нет. Просто в действительности давно никому не удавалось поставить их перед таким выбором. Рагнар любезно давал блаутурцу возможность ощутить себя героическим дураком.

Рыжий Ящер наконец — то задрал голову. Как же обманчива внешность. Князь Андрии, из первых Яльте, восхищал взгляд белокурыми кудрями и обаятельной улыбкой, но творил на диво жестокие вещи. Над головой графа Оссори рыжело вполне мирное солнышко. И, Рагнар присягнуть мог, Ящер засиял в милейшей улыбке:

— Крутой нрав не сунешь в ножны, сударь! Изложите свои условия на бумаге и подотритесь!

Отверженный, ну и скотина! Моргнув, Рагнар оглянулся на супругу Рыжего Грубияна. Графиня Оссори теперь смотрела на мужа во все глаза, и, казалось, поражалась услышанному не меньше. Так вот, как пойдут переговоры… Впрочем, от того, кто в пылу битвы ухитряется острить о мышке, иного ждать не следовало.

Рагнар покачал головой:

— Вы росли в хлеву, сударь? Здесь же дамы…

— Причисляете себя к дамам? — Гнедой под нахалом загарцевал, похоже, веселясь вместе с хозяином. — Тогда я вынужден извиниться, никогда бы не напал на город, который защищает слабая женщина! Однако, я должен был догадаться, сражаетесь вы и впрямь как девица.

К ужасу Рагнара, щёки предательски вспыхнули. Проклятье, здесь же Янник! И налётчики, и стража…

Принц Рекенья бы со шпагой наголо уже бросился со стены на голову обидчика. Граф Агне тряхнул волосами, выхватил кинжал и затащил вскрикнувшую графиню в зазор. Вытолкнув перед собой, так, чтобы перед мысками сапожек простёрлась пропасть, приставил кинжал к тонкой шее. А как тебе такое, ящерка?

— Ей обрежут золотые косы и раздвинут ноги, слышишь?! — Рагнар сорвался на рык, графиня приглушённо ахнула.

— Ну, косы бы ей и так обрезали, — Рыжий Ящер хохотнул. — Я вёз дражайшую в монастырь, мы ведь в разводе. А что до ног, попробуйте. Но предупреждаю, девка страшно строптива, никакого наслаждения!

— Я выколю ей глаза и срежу пальцы, нанижу на нить и сброшу тебе со стены! — Графиня Оссори, в отличие от супруга, вняла устрашению и вцепилась Рагнару в перехватившую её руку.

— Смерть, достойная мученицы! Дражайшая так хотела вознестись… Подвернётся повод притязать на лик блаженной.

Ах, вознестись… Осторожно отведя клинок, Рагнар толкнул графиню обратно на галерею, где её подхватил взбудораженный Янник.

— Это такая игра? — Граф Агне подкинул в руке освободившийся кинжал.

— Вовсе нет. Рыжий Дьявол не ставит девок выше военной чести. Ты просчитался, юнец. — Граф Оссори развернул коня и галопом пустился прочь.

Рагнар тряхнул головой, отрешаясь от приятного видения: стрела трепещет в шее Ящера. Спрыгнул наземь, вбросил за голенище кинжал. От сочувствующих и возмущённых рож вокруг стало тошно. Сначала «девица», потом «юнец»… Нет, Ящер за это ответит! И отдельно — за шапку.

— Рыжий Дьявол немногим старше меня, так ведь, графиня? — Рагнар попытался придать голосу небрежность, но злость так и клокотала. Ответа не последовало, графиня обмякла в надёжных капитанских руках, закатив глазки. — Отверженный, снова обморок! Ну приведите же её в чувство! Да мы галантнейшие из кавалеров в сравнении с этим уродом… Янник! Она на твоём попечении. Думаю, можешь даже оставить… Я же вижу, как ты на неё смотришь.

3

— «Я выдавлю ей глаза и сделаю из пальчиков ожерелье!», кричал мне грозный граф и боялся на лишнюю нийю сдвинуть нож к нашей камеристке!

— Рональд, надо было ехать с вами! Мы такое пропустили!

— Да, господа, упустили вы многое.

— А дальше, дальше?!

Рональд благосклонно кивнув, взъерошил волосы и продолжил представление. Шатёр главнокомандующего, оправившись от налёта, преобразился в театральные подмостки, где главную роль исполнял граф Оссори. Зрители сидели на скамьях и попонах, кто-то подпирал стены. Альда забралась в кресло и шепталась с малышом Рони. Офицеры хохотали, и даже графиня Оссори, всерьёз обеспокоенная судьбой Катрии, не могла удержаться.

Несчастная камеристка попала в плен к чудовищам, став для них Альдой Гедвигой Оссори, и кто знает, какая ей выпадет участь… Ясно одно — Катрия назвалась графиней. Рональд содействовал мятежникам в их заблуждении. Но получив приглашение на переговоры, он всё равно ворвался в шатёр и успокоился лишь тогда, когда графиня Оссори выбралась из-под волчьей шкуры, служащей ей одеялом. Да, она никуда не делась. Ночь налёта Альде вспоминать не хотелось. Та полнилась ужасами и страданиями. Бедняжка Тэмзин лежала с ранением, пуля рассекла кожу и сломала ребро. Альда утешала девушку и сама накладывала заживляющую мазь. А если бы не попавшаяся налётчикам Катрия и таинственный спаситель под забралом, в лапах мятежников очутилась бы графиня Оссори.

— Я назвал его девицей, чтобы позлить, — излагал Рональд, — на самом-то деле боец он изрядный. Но дьявольщина, он так возмутился! Я, кажется, попал в цель! И потом, видели бы вы его хрупкую фигуру на стене! Да наша камеристочка почти его загораживала!

Альда хихикнула и покосилась на Грегеша Раппольтейна. Капитан ухмылялся, привалившись к шесту и внимательно слушая. Час назад он вместе с Рональдом думал, как главнокомандующему умнее себя повести и открыть ли андрийцам, что супруга Рыжего Дьявола на воле. В итоге два выдающихся ума осадной армии не стали разочаровывать осаждённых — тем и так горестно.

Рональд сделал зверское лицо, изображая главу мятежников. Альда улыбнулась воспоминаниям. Прежде Берни с друзьями так же дурачился, живописуя то короля, то прискучившего генерала. Альда подсматривала по старой привычке, когда в детстве ей дозволяли наблюдать забавы мальчишек.

— А его голос, дьявольщина! Он рассерчал и начал кричать ломающимся голоском. Словом сказать, я всерьёз испугался, что имею дело с подростком или, хуже того, девственником! — Рональд отвесил жене поклон в знак извинения.

Она кивнула и поправила на плечах плащ. Шатёр сотрясся от взрыва хохота. Мужские разговоры всегда забавляли Альду, но часто и вгоняли в краску. Всё же мужчины обсуждают не только войну, дуэли и шпаги, вино и охоту… Жена Рыжего Дьявола поймала себя на сочувствии мятежнику. Рональд, конечно, преувеличивал, но всё же бедняжка представал излишне жалким. Его победа в первом сражении казалась не более чем нелепой случайностью…

Осаждённые в игре Рональда выглядели смешными. Растерянные и униженные, они обратились ночным кошмаром, вытряхнутым на дневной свет. Они словно бы пузырись и плавились, оставляя за собой пятна, что залижет теплотой солнце. Но вчера варвары внушали ужас, не давали ни малейшего повода для насмешек. Альда не забыла, как на её плечах сомкнулись чужие руки, как ушла из-под ног земля, и как сам она провалилась в темноту.

— Графиня! Приходите в себя… Вот вы и с нами.

Мир пульсировал огненными всполохами, те освещали белые стены палатки и чьи-то руки в пороховой гари и земле.

— Вот, пей. Давай, девочка, приходи в себя… — знакомый голос и фляжка у губ. Альда глотнула холодной жидкости, горло ожгло, лёгкие сдавил кашель.

— Молодец. Альда, посмотри на меня. — Она послушно повернулась. Сполохи погасли, и показался Грегеш Раппольтейн, встрёпанный, в крови и гари. — Это я, Грегеш, узнаёшь?

Альда кивнула. Капитан Раппольтейн улыбнулся и сел рядом. Вокруг тесная палатка, снаружи гул голосов. Альда прислушалась, грохот битвы уже стих.

— Всё закончилось?

— Да. Подонков вышибли, так что впредь не сунутся, — Грегеш плеснул на ладони воды, стряхнул грязные капли.

— Зачем они приходили? — Альда сдавила виски пальцами, пытаясь унять боль.

— Громить, жечь, убивать… — капитан Раппольтейн умыл лицо и обернулся к ней. — Но главой их целью были вы. К счастью, вас мы из лап захватчиков вырвали. Я говорил Рональду, что не стоило брать вас на первые переговоры, но когда это мы слушали чужие советы…

— Рональд! Где он? — Альда схватила Раппольтейна за предплечье.

— Должно быть, буйствует на пепелище и готовит штурм — отвоёвывать вас.

— Он думает, меня выкрали?

— Ну конечно. Альда, где ваша женская хитрость? Пусть поволнуется, впредь не раз и не два подумает, перед тем как тащить жену на войну.

— Нужно немедленно всё ему рассказать!

— Вы уже оправились от того, что стряслось в шатре? — Раппольтейн слабо усмехнулся, что лишь придало Альде решимости.

— Капитан Раппольтейн, как жена командующего я приказываю вам доставить меня к супругу сейчас же!

Раппольтейн прекратил улыбаться. Потёр шею, затем кивнул и вышел из палатки, придержав полог.

— Прошу вас.

Альда выбралась на свежий воздух. Голова ещё немного кружилась, но Раппольтейну о том знать необязательно. Поблизости ржали лошади. Альда огляделась, но оленёнка не нашла. Должно быть, малыш погиб там… Альда сжала губы и последовала за капитаном. Тот с недовольным видом вёл под уздцы чужую кобылу.

— Что случилось с вашей лошадью?

— Пала жертвой материнства. — Раппольтейн запрыгнул в седло и усадил Альду себе за спину.

— Что это значит?

— Ваш оленёнок не отстает от вас ни на шаг. — Раппольтейн, немыслимо извернувшись, протянул графине Оссори шевелящийся свёрток. Из него тут же выглянула любопытная ушастая мордочка. Рони! — Пока вам нездоровилось, заботу о нём взяла на себя моя кобыла. И сейчас она очень недовольна.

— Грегеш, простите… Спасибо.

— Не стоит. Держитесь за меня, поедем радовать вашего дьяволёнка.

Рональд гонял артиллеристов, те впрягали лошадей и волов, чтобы тащили пушки, и закатывали в телеги бочки с порохом, грузили ядра. Лагерь сотрясался от лязга железа и стука топоров. Солдаты бегали от командующего к уцелевшим палаткам. Неужели Рональд правда готовится к штурму?

Альда сама спрыгнула с седла, передала Рони Раппольтейну, пусть капитан и хмурился.

— Рональд! — Показалось, или он вздрогнул? Резко повернулся и уставился на неё. — Берни! — Альда сама не поняла, как подбежала к мужу.

— Альда… — Рональд осторожно дотронулся до её щеки и вдруг подхватил, заставляя вцепиться ему в шею.

— Альда! Жива! — захохотал, вернул её на землю, обнял. — Где ты была? Я думал… Неважно, что я думал, ты здесь! Прости за ту правду, я не должен…

— Ты должен.

— Что?

Альда посильнее обняла Рыжего Дьявола и уткнулась ему в грудь. Как тогда, после стрельбы на тракте, её била дрожь и хотелось плакать. Столько дней она не подпускала его, избегала, не разговаривала… Обижала такого изменившегося, заботливого Берни из-за каких-то подлых варваров.

— Они ужасны, Рональд. Они… они не люди! Я так испугалась… Они перебили твоих солдат, едва не убили Тэмзин… Воевать с ними честно просто нельзя!

— Это ты говоришь? — Рональд почему-то шептал.

— Ну конечно. — Альда усмехнулась и вскинула на него глаза. — Разве жена Рыжего Дьявола может говорить иначе?

Воспоминания увели графиню Оссори с середины спектакля. А Рональд его уже завершил. Жаль, но доблестный рыцарь с забралом так и не отозвался, а ведь его искали по всему лагерю. Рональд обозвал его скромником, после чего они с Альдой всерьёз задумались, не был ли рыцарь мороком. В конце концов, доспех он словно у миража одолжил.

Раппольтейн от награды за спасение жены Рыжего Дьявола тоже отказывался, чем ужасно этого Дьявола злил. В конечном счёте муж нарвался на нотацию, прочитанную с истинно блицардской обстоятельностью: «Лучшая награда для меня — спокойствие графини Оссори. Девочке не место в военном лагере. Твоим будущим наследникам пойдёт на пользу, если их мать будет проводить зимы не в холодном шатре, а в фамильном «гнезде».

Альда с теплом посмотрела на Раппольтейна. Как он недавно рассказал, у него дома остались целых четыре дочери, и старшая очень похожа на неё. Капитан оказался вдовцом и примерным семьянином, просто война предписывала ему иную роль. Графиня Оссори упрекала себя за то, что не поняла этого сразу. Ведь и Рональду всё это время приходилось играть и вояку, и заботливого мужа.

— Господа. Счастлив вам сообщить, что своей вчерашней выходкой осаждённые окончательно исчерпали моё и без того завидное для Дьявола терпение. Вы помните, что я хотел устроить штурм, как только узнал о пропаже жены. Похитить её им не удалось, в чём заслуга нашего скромного Грегеша Раппольтейна. — Берни поклонился в сторону капитана, тот отсалютовал двумя пальцами от виска. — Однако я убеждён, что даже попытка такой дерзости должна быть наказана. Посему — штурм! Именем королей Лауритса Яноре и Лоутеана Нейдреборна

Глава 25

Блицард

Фёрнфрэк

1

Заляпанный кровью паршивец протанцевал через комнату, отвесил поклон лежащей в постели тётке и скрылся за тканной, подвязанной к потолочным балкам ширмой. В тазу для умывания заплескала вода. Вода холодная и губительная для кожи королевы. Хенрика, ёжась, потёрла руки. До былой нежности им теперь далеко… Её лекарь мог бы готовить притирания, но вся его забота ограничивалась отваром от болей в животе и стопкой прокипячённых тряпиц. Зато он, в отличие от юного ученика, по обыкновению смыл кровь раненых прежде чем явился к ней и засуетился у печки.

Кипятя воду в котелке, пестуя сушёные вонючие травки в ступке и расспрашивая больную о самочувствии, Квентин Кёртис ничем не походил на смутьяна, «почти легенду в университетских стенах». Но малыш Гарсиласо, глупенький и восторженный, поделился с тётушкой этой историей. Этой правдой о бродяге с добрыми, запавшими от усталости глазами и скорбным носом. Четыре года назад «мэтр Кёртис» с кучкой студиозусов-последователей взорвал часть стены, что делила Фёрнфрэк надвое: Тека и университетский. Бургомистр и ректор, два старых мерзавца. Пользуясь тем, что королева отвернулась от Андрии, бургомистр потянул под видом штрафов деньги из университетской, свободной от налога короне казны, ректор же не пожелал платить за шалости студиозусов. Стена уладила их неурядицы. Бургомистр и ректор обложили въезд на свои территории пошлиной, горожане взглянули друг на друга заклятыми врагами. И неизвестно, до чего бы дошло их противостояние, если бы не мэтр Квентин Кёртис. Бродяга с поддельной учёной степенью рассудил, что брат на брата — это плохо, в то время как королева Блицарда закрыла на карте Андрию брошкой побольше.

— Тётушка, ты только послушай!

— Вот, выпей, родная, сейчас не должно быть так горько, я достал немного мёда…

Они подсели к ней одновременно — улыбающийся, раскрасневшийся от ледяной воды мальчишка и задумчивый, сутулый мужчина. Хенрика приподнялась в узкой постели и, принюхиваясь, приняла из рук Квентина глиняную, исходящую паром кружку.

— Что на этот раз? — От мёда отвар стал ещё мерзче, но она выпила до дна. Нельзя допустить, чтобы никудышный живот помешал вечером её замыслу. — Нога отдельно от солдата? Глаз на одном сосуде?

— Нет! Мы вытаскивали пулю из брюшины! Столько крови, о, столько я ещё не видел, но мастер Квентин справился. — Гарсиласо раскрыл рот и указал пальцем на зубы: — А ещё вот! У меня шатался зуб. Я сам его вырвал и залечил десну. — И он глянул на обожаемого мэтра Кёртиса, жаждая кивка одобрения.

— Можешь взять в сундуке моё зеркальце, славненький, и рассмотреть дырку, только встань у окна, там светлее, — предложила Хенрика с улыбкой.

Как только Гарсиласо, с зеркальцем в убогой деревянной оправке, утопал в другой конец комнаты, Хенрика притянула к себе Квентина за ворот рубахи и зашипела в ухо:

— Чему ты его учишь! Он должен выбивать зубы врагов ударом эфеса, а не вырывать свои! И не бери его в лазарет, в эту смрадную яму, слышишь? Ты забираешь у меня принца и сына! Яльте оставляют поверженных врагов за спиной, а не врачуют их раны!

— Если мне будет дозволено высказаться… — Квентин высвободил ворот из её рук и взял их в свои. — Я не считаю, что обитатели лазарета приходятся Гарсиласо врагами…

— Они мятежники, Кёртис. Мятежники, получившие от Рыжего Дьявола по заслугам.

— И не сделавшие Гарсиласо ничего дурного.

Хенрика вырвалась и, скрестив руки под грудью, откинулась на подушки:

— Ты хочешь, чтобы он в конце концов сделал это твоё взрывчатое вещество и пошёл прогонять осадную армию?

Квентин потёр лицо ладонями, отчего оно, казалось, помялось ещё сильнее:

— Я всего лишь предотвратил междоусобицу… Ну, в тот раз.

Хенрика закатила глаза и отвернулась к стене. Ей, разумеется, нравились ласки Квентина, неторопливые, словно бы вдумчивые, редкие из-за работы в лазарете… Но это было неприятно — прячась от Андрии, притворяться лекарской женой, что живёт в комнате с голыми, хоть и сухими каменными стенами, ходит в единственном платье, лишь раз в неделю принимает ванну без притираний и кое-как заплетает косу, страдая от найденного седого волоска. В то время как «супруг», бродяга, избавивший Андрию от распри, преподаёт философию и медицину, купается в обожании студиозусов, вытаскивает раненых с того света… И Салисьо, паршивец, в рот ему смотрит.

— Ты слишком много на себя берёшь, Кёртис, — фыркнула Хенрика.

— Мы не всегда то, что мы делаем… — возразил Квентин и тяжело поднялся с края постели. Который час? Только бы у него дальше не было занятий, обязывающих рядиться в мантию преподавателя! — Я буду у Отто, родная.

Её легонько забил озноб. Для Яльте это знак, предвестие значимой, радостной встречи. Хенрика кивнула себе и поглядела на Квентина лукаво.

— Скоро я сама позабочусь об Андрии. Ведь я когда-то была королевой.

Он покивал, улыбаясь как дурочке, поцеловал её в макушку и поспешно ушёл, у двери бросив Салисьо:

— Слушайся маму, сын.

— Но… — Племянничек опустил зеркало и недоверчиво уставился на тётушку: — Что мне тут делать? У тебя же болит живот. Разве сегодня ты сможешь фехтовать?

— Ну я же Яльте, славненький…

2

Малец не старался. Нет, он, сдувая со взмокшего лба кудряшки, нападал и отбивал выученные удары, но стоило применить новый финт — тут же его пропускал.

— Ай! Тётя! То есть, мам! — Салисьо потёр уколотый колпачком бок и попятился к окну. Темнело, колокол отбивал комендантский час, приближая срок замысла. — Я устал.

Хенрика удержалась от утешений из последних сил. Когда племянник вместо «тёти» произносил «мама», у неё вырастали крылья. Но его «мама» — лишь часть игры в «семейство Кёртис». Салисьо уже далеко не слюнявый младенчик, просить его о «маме» тётка не смела. Дианиной глупостью это слово означало для Гарсиласо «злая королева-ведьма».

— В позицию.

— А мэтр Кёртис скоро вернётся?

— Вряд ли. Я сказала, в позицию.

Салисьо вздохнул и поплёлся к тётке, волоча шпагу по полу. Шпагу, которой он так радовался полмесяца назад. Выбирая её, Хенрика полдня в университетской Арсенальной провела под одурелыми взглядами студиозусов…

Выпад, слабое нападение, отбил, снова выпад, забыл о защите, споткнулся, убит.

— Тебя победила женщина с больным животом. — Хенрика вскинула брови, подтянула сползающие из-за худого ремня штаны. — Это не очень хорошо, славненький.

— Я устал! — Отбросив шпагу, негодник растянулся на полу и дрыгнул ногой. — Можно мне пойти спать?

Спать, наконец! Борясь с волнением, Хенрика вернула в стойку их шпаги, задула лишние свечи, сменила за ширмой тряпицу, переодела ершащегося Салисьо в ночную сорочку, взбила ему подушку и наконец присела с краю узенькой, смыкающейся изголовьем с её койкой постели.

— Милый, вы с мэтром Кёртисом ходили сегодня к воротам?

— Ага… — Салисьо потрогал дырку на месте зуба.

— И много там было охраны?

— Мнооого… А почему ты спрашиваешь?

— Боюсь за нас. Очень. Враг так близко, под самыми стенами.

— Тётушка, бояться нечего, — Гарсиласо улыбнулся ей как дурочке, успокаивающе сжал её руку. — Там солдаты с аркебузами и копьями, у пушек стоят канониры, а к воротам близко не подпускают даже горожан. Командующий обороной держит слово…

— А кого подпускают?

— Только преподавателей и военных… — Салисьо разжал пальцы и теперь силился не закрыть глаза. — Вот мастер Квентин, он был в мантии, его и пустили… Он спрашивал что-то у стражников, про трёх умерших в лазарете… А потом мы пошли обратно, и…

Уснул, и Хенрика поцеловала племянника в лоб. Хваля себя за догадливость, пробралась в «гардеробную» — угол, где на крюках висела вся верхняя их одежда и сумка лекаря. Кроме мантии преподавателя ей понадобились плоская шапочка, фляжки с огнистой водой, сапоги, выменянная у Квентина куртка и столь же видный поясной ремень. На прочной, шириной с её ладонь коже проступала незнакомая, не полукружная вовсе печать кожевенника — кошка с загнутым клювом, крыльями и хлёстким хвостом-кисточкой. Пряжка оцарапала её нечитаемым чеканным орнаментом. О тугой, неподатливый ремень Хенрика стёрла пальцы, прежде чем затянула его, обмотавшись в два обхвата. В довершение всего ремень больно шлёпнул по колену кованой накладкой, как если бы его хозяин вызнал о её намереньях. Хенрика заткнула конец ремня за пояс, накладка обожгла холодом живот. Он и впрямь не болел. А вот огненное сердце Яльте, горя безумно, жгло кости рёбер, но в отличие от чрева, никогда не предавало её.

Ночь выдалась холодная и ясная. Набирала полную силу луна. Рыжий Дьявол ещё оценит, как сперва она порыжеет от огня, после чего почернеет от копоти. Когда Хенрика Яльте узнала, кто назначен отвоёвывать Андрию, кто стал безвестному командующему противником, перед ней больше не стояло вопроса. То же самое Ингунн Змеиные Уста сделала бы для Вигрима Железный Бок, их дочь — для их сына. Хенрика Яльте — для Айрона-Кэдогана, теперь уже Рональда, его побратима. Секрет погибшего жениха, хранимый у пояса, придавал ей сил. Преподавательская мантия прокладывала дорогу — через патруль за учебным корпусом, через ворота в университетской стене, через узкие уснувшие улочки городка. О, скоро она явится Фёрнфрэку и Андрии победительницей, возвышенная побратимом, Рыжим Дьяволом. Мятежнички, эти отбившиеся от рук отпрыски, испытают на себе всю мощь родительской любви. И, коль скоро их королева и матушка слыла покровительницей научных знаний, она возьмёт под своё чуткое руководство грабёж университетской части города — аптеки, бумажные и переплётные мастерские, скриптории и книгопечатни. Остальное пойдёт на потребу Рыжему Дьяволу. Нужно же уважить дружочка прежде, чем заключать с ним сделку.

Вот и эспланада. Она горела огнями, как площадь в празднества. Тени не проскользнуть. Салисьо не обманул, охрана имелась в избытке. В окошке кордегардии мелькали фигуры, по двое арбалетчиков на площадках двух надвратных башен, трое на галерее над воротами, караульный у самих ворот. И эти истуканы — студиозусы! Беспутные, разгульные, шумные дебоширы… Не позволяя себе испугаться, Хенрика вдохнула полной грудью, взяла факел левой рукой, пошла. Голову ниже, шаги уверенней и спокойней, мужчины не семенят. Проклятые сапоги! Приходилось вымерять каждый шаг, чтобы не растянуться на булыжниках. Мимо пробрели двое кивнувших «коллеге» преподавателей. Яльте шагнула к караульному офицеру, приросшему к алебарде.

— Секретарь Йоргенсен требует к себе дежурную десятку. Извольте позвать. — Отсветы факела лизнули офицерские усы. Тот попытался заглянуть под капюшон, но Хенрика прикрикнула: — Побыстрее, приказ ректора!

Кивнув, караульный поспешил к лестнице на стену. Хенрика извлекла из-за ремня флягу с огнистой водой.

«Испугалась, заячье сердечко!».

Зубами выдернув крышку, она размахнулась и окатила зельем окованную железом створу. Факел полетел следом. Вспышка, сноп искр, алчущий хрип.

«Так дышит блаутурский дракон, бросаясь в атаку!».

Кэдоган смеялся, но ей смешно сейчас не было. Сердце подскочило и загремело, прожигая у рёбер клеть. Хенрика, опомнившись, побежала прочь. Только бы преподавательская мантия сберегла от стрелы!

— Стояаааать! Задержать того, в мантии! Пожар на Университетских!

Плечо пробило болью. От удара Хенрика споткнулась, и сапоги совершили своё подлое дело. Упав, она ушибла колени, ободрала ладони и совсем обессилела.

— Попался! Держи его!

Её схватили за руки и рванули вверх. У ног перекатился камень, вот чем запустили в неё доблестные защитники Фёрнфрэка… Встряска, удар в живот. Вскрикнув, королева согнулась, внутри всё болело и не давался вздох. Она сжалась, готовясь к новому удару, как с головы вместе с шапочкой спал капюшон, больно хлестнула по лицу коса.

— Девка! Да это ж девица! Девка!

Руки загнули за спину, в запястья впились верёвки, в бок ткнулась лука седла. Хенрика молчала, съёжившись, не веря, что такое происходит с ней.

— Трофей к графу!

— Рагнар и Андрия!

3

Её доставили к Волчьим воротам именно трофеем: связав руки, перекинув поперёк седла, мало заботясь о невредимости.

Когда Хенрику грубо стащили наземь и выпрямили, она охнула от боли. Сердце пугливо потухло, отбитые рёбра заныли, ноги замерзли, лишившись сапог в безумной скачке через полгорода. Вдали надрывались колокола. Удалось ли?…

— Красотуля, а, Якоб? Ну ты глянь, красотуууууля же!

— Ух я б её того-сего, Филц! Эй, на посту, пошлите к графу, у нас сюрприз!

Конвой пойманной королевы составляли опаршивевший от прыщей недомерок и мохнатый детина-переросток, пошло поигрывающий бровями. Избавляя себя от этого зрелища, Хенрика огляделась. Её ссадили у лестницы на галерею Волчьих ворот. Буйство огней, множество караульных в красных плащах. Рядом крутился чёрный жеребчик, общёлкивая зубами трёх лошадей и караулившего их алебардиста. Краем глаза Хенрика видела, как переросток кивнул на вороного, что-то шепнул подельнику, тот присвистнул, и тут с лестницы понеслись торопливые, уверенные шаги.

Хенрика глубоко вздохнула, успокаиваясь, но лишь раздразнила боль от ушибов. Вниз сбегал высокий, стройный мужчина в панцире из кожи и плаще с меховой оторочкой. Видимо, обещанный граф. За ним скакали трое разбойного вида присных. Конвоиры королевы вытянулись в струнку, не забыв жёстче стиснуть ей предплечья.

— Господин граф! Нельзя ли вас… Срочное дело!

Видимо, можно. Не добегая нескольких ступенек, господин граф спрыгнул наземь, и сделав два лёгких, напористых шага, встал совсем рядом. От него разило пивом, железом и кожей.

— Что тут у вас? — Отсветы факела упали на молодое и действительно красивое лицо. Со вздёрнутым фамильным носом. Хенрику прошибло холодом всех тиктийских льдов. Диана нанимала исключительно хороших художников. Её старший сын словно сошёл с одного из своих последних портретиков, но, пока сходил, осунулся и оброс.

— Да вот, девка… Подпалила Университетские, прах её возьми!

— Зачем же прах… Есть куда более надёжные руки. — Райнеро Рекенья-и-Яльте взглянул на неё, тряхнул гривой и улыбнулся совершенно недобро.

Конвоиры вдруг прянули в стороны. Сын Дианы в несколько хлёстких движений сдёрнул с тётушки мантию, расстегнул куртку и покрутил Хенрику за талию, задевая ушибы. Она задрожала от боли и холода.

— Босоногая поджигательница… — Низкий, с едва уловимой сипотцей голос. Наверное, ему одинаково легко даются командирский рык, любовные речи и невнятное, алчное рыканье. И последнее лучше не слышать. — Даже хорошенькая, нет, красивая. Но это тряпьё, ничего же не видно…

Перед глазами блеснуло волнистое лезвие. Хенрика моргнула. Кошмарный сон Салисьо, куда забросило помешавшуюся от тревог тётушку.

— Участь воина чем-то похожа на участь монаха, — пожаловался впрямь страшный старший брат и поддел льдом острия шнуровку королевской сорочки.

Лента лопнула.

— Нет! — Хенрика подалась назад, её с хохотом толкнули обратно.

— Босая, отощавшая, но преданная королю… Хотя нет, не отощавшая.

Хенрика вздрагивала, у племянника была хватка прожжённого развратника. Он игрался с её грудью, как с погремушкой, не спуская с тёткиного лица сузившихся глаз. Да этот варвар в самом деле голоден…

Смёрзшиеся от страха губы с болью, но разлепились:

— Райнеро Рекенья-и-Яльте, что ты творишь?

— Я Рагнар Агне, стыдно не знать борца за свободу Андрии. — Скороспелый граф Агне прижал её к выросшей позади стене. Жёсткие горячие руки подбирались к животу Хенрики, разрывая хлипкую ткань сорочки, тормоша в ушибах боль. — Может, вы настоящая графиня Оссори? Я очень хочу графиню…

Хенрика застонала сквозь зубы. Глаза у него затуманились, губы скользнули по виску Хенрики и спустились к шее, горячие, щекотные, влажные.

— Не делай этого, — зашептала она так, чтобы слышал только Агне. — Я Хенрика Яльте, сестра твоей матери. Ты мой племянник! Ты — Яльте, мы — Яльте…

— И даже так… — Он куснул её за шею и отстранился, вглядываясь ей в лицо. — Дразните кузена, дрожа от похоти в объятиях его племянника?

— Эскарлотский ублюдок! — Хенрика плюнула в него, но не попала.

Одной рукой Агне обвил её за пояс, второй схватил за шею и впился поцелуем в губы. В обнажённую грудь упёрся загрубелый панцирь, Хенрика содрогнулась от отвращения. Кого растила Диана? Утверждала, что Яльте… Сестра имела извращённое представление об их роде, потому что это было дояльтийским варваром, сбежавшим с Тикты. Хенрика Яльте — королева, её тело священно, и слову её положено верить, а не пускать в ход руки…

— А теперь босоногая поджигательница расскажет, зачем подожгла ворота? — Агне часто дышал, украдкой облизывая явившие всю свою гнусь губы, проводя по её спине пальцами. — Намекну: я могу продолжить допрос. Грешно отдавать пыткам такое тело…

— Ты ничтожество, бастард! Я проклинаю тебя! — Рёбра чуть не лопались от боли, но Хенрика не унимала крика. — И не смей, не смей зваться Рагнаром Яльте!!!

Лицо ублюдка исказилось в оскале, глаза полыхнули гневом. Он рванул на ней ремень. Разбойники заулюлюкали. Лязгнула, выпав из-за пояса, кованная накладка, заскрипела, разворачиваясь, кожа с неведомой печатью. Обессиленная, Хенрика привалилась к стене, закусив губы и зажмурившись. Трофей графа Агне… А он ведь даже ещё не стал победителем.

— Ну что это за кротость святой Раварты, — отстранившись, фыркнул Агне и хлопнул по пряжке. Совершенно тяжёлой, совершенно нетронутой.

— Здесь осрамился король, Агне! — выплюнула Хенрика и тут же прикусила язык. Теперь-то он точно возьмёт её силой….

— Господин граф! — кругом заорали. — Ворота на той стороне! Вражья армия берёт их штурмом!

Рональд, спаситель! Увидел пожар, воспользовался, значит, помощь близко, только бы дотерпеть! Хенрика выдохнула. Эскарлотский ублюдок запрыгнул на задиристого вороного и прокричал из седла, не спуская с Хенрики глаз:

— Её милость под стражу, ко мне в ставку! Я вернусь и продолжу допрос, и не сомневайся, на сей раз мужнин пояс тебя не убережёт!

Глава 26

Блицард

Фёрнфрэк

1

И в самом деле, эта ночь предрекала удачу. То ли оплошность недруга, то ли нежданный помощник за стеной облегчили дело главнокомандующему, который и так готовился к штурму.

В частности, «черепашки» — подвижные дощатые навесы, Оссори подглядел их у морока — подползли к главным воротам, прикрывая три сотни солдат-подрывников и бочки с порохом, после чего солдаты спрыгнули в ров, перерубили колья и принялись копать. Сам Оссори вместе с генералом пехотного корпуса выстраивал те части, что ворвутся в город после удачного взрыва и организуют оборону, если мятежники вытеснят армию и нападут сами. И вот в самый разгар приготовлений над рощей поднялся столп дыма. Не иначе, мимо пролетел дракон и подсобил двуногим собратьям. Кэдоган благословил! Оссори тогда ещё не знал наверняка, что делается, но чуял: ни его летучий отряд, ни «черепашка» для моста через реку лишними не будут. Как, разумеется, и Грегеш Раппольтейн. Он пожелал лично проследить, что пылает. И оценить, правильно ли оно это делает. Действительность превзошла самые дерзкие ожидания Рыжего Дьявола. Это впрямь походило на благословение: горели Университетские ворота.

На радостях Оссори посулил тем, кто первыми переберется через реку, чин на ступень выше, и подтянул к роще, вдобавок к своему отряду, два пехотных полка. Раппольтейн тоже привёл своих «рысят» на «жарком дельце». Гвидо Порох прикатил свои пушки, и круглобокие красотки разинули рты прямо на Университетские ворота, чудесно уместившись на дороге в рядок. Главнокомандующий с войском расположился за батареей и по обочинам, позволяя лесу поглотить себя. Дорога через лес была достаточно широкой, но тот обступал её так плотно, что становилось ясно — штурма этих ворот просто не ждут, места для армии здесь не найти, да и река доставила бы осаждающим сплошные неудобства. Ну-ну.

В порыве щедрости Гвидо предложил желающим взять себе по ручной пушке из целого выводка, и желающие нашлись. Оссори и сам бы не отказался, но Раппольтейн и так нехорошо на него поглядывал. Выставлять себя дрожащим от нетерпения мальчишкой не хотелось, но что поделать, если в груди ревёт пламя? Оссори хорошо его помнил, оно вылетало из глотки неистовым кличем и толкало в самую гущу сражения. С трудом смиряя возбуждение, Берни крикнул сияющему, как начищенное ядро, Гвидо:

— Не хотите пожелать мятежникам доброй ночи?

— Такая ночь! Как откажешься! — Пушкарь тут же кинулся к Большой Труди, своей любимице. Берни поклясться мог, будь возможность, Гвидо взял бы эту пушку в законные жёны.

Большая Труди выстрелила и откатилась, будто смущаясь. Восхитительно взвыли и застонали ворота.

— Музыка сфер, — обратился Берни к трясущему ухо Грегешу.

— И только такая музыка доступна уху артиллериста… Ну что, проснулись?

Оссори задрал голову. Дым от залпа схватился с пожаром над воротами, застил звёзды. И правильно, незачем красавицам смотреть на такое, да и Белоокой лучше прикрыть глазки этой ночью. На стене оживились. Проснулись, жаворонки!

— Поднять щиты!

Если жаворонки не оглохли с перепуга, то закидают осаждающих своими грозными прутиками. Так и случилось, по щитам забарабанили стрелы. Одна, три… Пять! После лесной засады Берни с подначальными даже устроили соревнование, чей щит вберёт больше андрийского гнева.

— Залп! — рявкнул Порох.

Грохот пушек, уже нескольких, и внезапно посторонний шум, лязг, слишком близко… Пробили! Сквозь дым отчётливо проглянули догорающие доски ворот и мощёная улица. Оссори потянул повод на себя и вверх, гнедой вскинулся на дыбы, красавец! В висках заколотило, губы сами скривились в ухмылке, наверное, уже знаменитой… Туда, в огонь, в битву, и враг как всегда не прав, за Рыжим Дьяволом верные драконята, над Рыжим Дьяволом — дух победы.

— Запал — дурной советчик, — прицокнул Раппольтейн, а сам последовательно стукнул по рукояти сабли и нагруднику.

В бреши замелькали люди. Люди? Неумехи и глупыши, подпалившие собственные ворота! Ещё миг, и начнётся… Только подойдите ближе, жаворонки, не бойтесь…

— А вы думаете, почему драгуны Неистовые? — Оссори обнажил саблю. Из груди рвался рык, подгоняемый невыносимым восторгом. — К бою!!!

2

Посыльный Отто Йоргенсена, секретаря Фёрнфрэкийского университета, имел срочнейшее дело до командующего обороной. И когда графа Агне в собственной ставке не оказалось, и пассы бумагой с печатью не смогли его тут материализовать, посыльный гадко выругался и убрался из донжона во внутренний двор, обнесённый полукругом стены.

Караульные смирно стояли на постах и ведать не ведали, что на другую сторону Тайг прорвались захватчики, а безобидный преподаватель попал в Рагнарову цитадель по подземному переходу из Дорагнаровой. Пращуру Хенрики нравилось завоёвывать города, но изрывать их подземными ходами нравилось, видимо, ещё больше.

Квентин Кёртис мысленно поблагодарил варварского князька, но княжью праправнучку это не вернуло. В ставку графа Агне подпальщицу не приводили. Но она поймана, это точно. В мужских сапогах королеве далеко не убежать, но куда подевали арестантку? И не расправились ли с ней на месте? По университетскому городку ходили устрашающие слухи о суде Графа Рагнара. Проникся даже Квентин, бог весть когда взявший себе за правило ничему не удивляться. По душе скальпелем прошлась память о женщинах, доверившихся Квентину Кёртису и тем себя погубивших. Он не уберёг двух, Хенрика Яльте могла стать третьей…

Вскоре после того, как Зануда Теддхе отзвонил комендантский час, Квентин сказал Отто «спасибо» за возмутительно сытный ужин, прихватил немалую съестную долю «семейству» и поспешил в комнату. «Гардеробная» изрядно там опустела, а ошалелый, разбуженный Гарс выдал тётушку, расспрашивающую его об охране Университетских ворот. Квентин грязно, неистово выругался, мальчишка разинул рот, и тут снова забил Зануда Теддхе. Тревогу забил.

За считанные минуты Отто Йоргенсен, сама леность, томность и дрёма, стал собран и деловит, одел брюхо новеньким панцирем, за кушак заткнул пистолет с круглым навершием. Вившийся вокруг него выводок студиозусов походил на оруженосцев, обступивших военачальника.

— Во имя ректора и бренных мощей его, не спрашивай у меня, что произошло! — закатил глазки Йоргенсен.

— Что произошло?

— Да чтоб тебя ведьмы на метле укатали! Ну хорошо, хорошо, какой-то… злопыхатель свободной Андрии поджёг Университетские ворота, и враг пробивается в город!

— Свои ты уже закрыл?

— Всё к тому и идёт, но пока мы впускаем беженцев. Это так по-равартовски.

— Ладно, последователь святой Раварты, дай мне свой пистолет. — Время бежало быстрее Хенрики в мужских сапогах, гораздо быстрее… — Моя госпожа Кёртис где-то в городе, за университетской стеной, огорчённая затянувшейся осадой…

— А я говорил, ты распустил её, Кёртис, и кровь у ней — порченая. Да сознайся уже — тролли или народ Подхолмов? — Одной рукой Отто вынимал из-за кушака пистолет, второй подмахивал подсунутый «оруженосцем» листок. — Это приказ готовить нашу стену к обороне. Вдруг враги сочтут, что её надо брать… А твой порошок, он часом не…

— Цветы шалфейницы, Отто, пистолет! — «Скоро я сама позабочусь об Андрии», а он не внял, не заметил…

— Хорошо-хорошо…

Тяжесть пистолета непривычна для руки лекаря, но он не имеет права не справиться. По примеру Отто Квентин заткнул оружие за пояс и прикрыл плащом.

Под руку сунулся Гарс:

— Мастер Квентин, я с вами! — Хенрика бы им гордилась, воспитанник то и дело вытягивал из ножен шпагу и сверкал глазищами.

— Нет, — не желая портить картины, Квентин не встрепал ему волосы. — Ты останешься с мэтром Йоргенсеном.

— Что-о-о-о?! Кёртис, вот что я тебе скажу! На мне оборона нашей стены, на мне беженцы, и твой сынишка соверше… — Йоргенсен скосил глаза на пистолетное дуло у себя перед носом и смешно встряхнул щеками, — совершенно не доставит мне хлопот.

В ворота заколотились, и караульный принялся отпирать тяжеленный, сработанный на совесть засов. Во двор вошли трое, в свете факелов мелькнули цвета университета — синие с жёлтым кушаки. Студентов Квентин узнал сразу, господа Якоб и Филц до сих заканчивали курс. Молодцы кого-то вели. Хрупкая фигурка еле переставляла босые ноги, ветер трепал спутанные светлые волосы и разорванную сорочку, факелы нагло освещали белеющую грудь. Квентин с трудом сдержался, чтобы не вырвать Хенрику из мерзких лап студиозусов прямо сейчас, и спокойно двинулся им навстречу. Якоб сразу заулыбался и пригладил вихры, Филц тоже одарил Квентина улыбкой и поклонился. Дурные головы… Он знал их, учил, но как проглядел эту жестокость? Даже плаща не накинули, не прикрыли, дикари!

— Мэтр Кёртис!

Хенрика подняла голову. Белое лицо, только глаза красны от слёз и губы алеют так, что Квентин испугался, не кровь ли. По щекам побежали слёзы, но и всё на том. Не выдала, выдержала.

— Доброй ночи. Я от графа, у него для вас поручение.

— Но… у нас пленница…

— Да-да, пленницу он поручил мне, нужно отвести её в темницу и осмотреть.

— Будете её лечить? — Филц с сомнением скривил рот. Нет, курса тебе не окончить.

— Вроде того. А вам приказано немедленно вернуться на пост, Университетским сейчас нужен каждый солдат!

— Слушаемся! — Якоб ожил первым, отдал честь и утащил товарища за собой. Пойдут по стене… Может, получат пару хороших тычков и ранений.

Квентин накинул на Хенрику свой плащ, прикрыв по счастью не пригодившийся пистолет полой куртки, взял женщину за предплечье, подтолкнул к донжону. Она дрожала. От холода или пережитого страха?

— Ещё немножко, родная, нужно миновать стражу, — он шептал, но Хенрика не давала понять, слышит ли.

Стражники слышали его разговор со студиозусами и не остановили на пути в тюрьму. Спуститься, миновать последний пост, ступить в промозглый полумрак. С тяжёлым гулом закрылась дверь, по спине пробежали мурашки.

Освободив от пут запястья королевы и подхватив её, совсем ослабшую, на руки, Квентин поспешил по коридору мимо закрытых камер. По ту сторону стен как будто никого не было, грозный граф вершил суд с ходу… Госпоже Яльте предназначалась другая участь, почему? Потому что она женщина?

Наподдав сапогом по нужным камням в стене, Квентин поддел приоткрывшийся лаз, передал Хенрике факел и нащупал ногой ступеньки. Будет ли погоня? Если какой стражник вдруг решит поболтать с преподавателем… Оставалось надеяться, что и у Волчьих скоро станет жарко, и все забудут про пленницу и мэтра Кёртиса.

Свет факела огненным яблоком катился в тоннельной тьме. Шаги, крысьи шорохи, звон каплющей сверху воды. Эхо рождалось потешающееся и егозливое. Хенрика вдруг стиснула рубашку Квентина и разрыдалась.

— Тише, — шикнул он, чувствуя себя последней скотиной, — здесь слишком хорошее эхо.

— Квентин… откуда ты…

— Из Университета. Держись крепче за шею, только не души меня.

— Ворота… Я их подожгла… Их выбили, Квентин! — Она завозилась, попыталась слезть и вдруг вскрикнула. Всё ещё белое лицо искривила боль.

— Ты ранена? Что они сделали? — У мэтра Кёртиса из оружия цитра да скальпель… Цитрой хорошенько приложить головушку командующего, а скальпелем сделать его примерным монахом, или, если хотите, военным…Чтоб не изменял войне с женщинами.

— Это синяки. Квентин, где Салисьо? Мы должны забрать его!

— Мы как раз идём к нему.

Квентин всматривался вперёд. Скоро должен быть поворот, как раз тянет сыростью от реки. Да, всё верно. Не хватало заблудиться в этих рагнаровых норах.

— Его брат, он здесь! Он… — Послышались всхлипы. Квентин поудобнее подхватил Хенрику и прижал к себе, взметнулись к потолку искры факела. Ускорил шаг. — Он и есть командующий обороной. Он найдёт и убьёт Гарсиласо! Он страшен, жесток и гадок… Он ублюдок, насильник. Он называет себя Яльте…

— Он тебя…

— Нет, не успел. Но обещал закончить начатое. — Хенрика попыталась стянуть края сорочки, прикрылась курткой и плащом. — Меня спас твой ремень.

— Не бойся, он больше тебя не тронет. Всё прошло, тебя ждёт Салисьо… Он с Отто, знаешь, даже шпагу взял.

— Нужно увезти его, спрятать… Этот Рекенья действительно будто вышел из кошмаров Гарса… Я выращу из Гарсиласо Яльте, он ещё покажет братцу, что такое настоящий принц Ингьяльдских Льдов.

— Конечно… Потерпи, мы скоро придем.

Ещё один поворот. Почти у цели, скоро вырастет лестница наверх. Университет не могли захватить, так ведь?

— Квентин?

— Что, родная?

— Прости меня. Ты можешь нас защитить.

— Вы же моя семья Кёртис, как я могу вас оставить?

3

Марсио перескочил сточную канаву, презрев мостик, копыта высекли из булыжников искры. По гриве прошёлся ветер, для разнообразия обдавая всадника запахом не разложения, но пожара. Университетские ворота горели, враг ломился в город, командующий в окружении кавалькады летел туда, где проломлено, но мысли ухитрялись метаться от «ящеров» к поджигательнице. Рагнар прижался к шее джериба и от злости закусил губу. Надо же было так сорваться! Большие глаза, пепельные волосы, груди белее звезды… Отверженный, это же просто женщина! Не твоя женщина, не твоя и не желавшая таковой становиться, а ты, урод, распустил руки… Да и заговор всё-таки существует… Урмод был не единственным… И Миллиан ничего не знал?! Похоже, нет ему веры. Как же не вовремя «ящеры», хотя нет, мотыльки, слетелись на огонь… Что ж, подпалят крылышки, но когда теперь выпадет случай призвать Миллиана к ответу? И что, во имя Пречистой, им всем от принца Рекенья надо?!

Ветер подбросил гари, до Университетских оставалась квартала три, и почему джерибы не летают? С гневным вскриком Рагнар саданул Марсио по бокам. Поджигательница нанесла серьезный урон, за что и поплатилась, и пусть попробуют сказать, что суд графа Агне не щадит женщин! Война велит вешать вредителей, но, честное слово, эта шейка слишком хороша для петли. Так что спросим с того, у кого права на шейку. То есть с супруга, опоясавшего хрупкий стан женушки ремнём и, надо думать, пригрозившего им отстегать, если та не отважится. Решено, подонка в петлю, послушную жену на волю, она уже расплатилась, даже почти собой.

— Граф!..

Впереди ударилась оземь тень, Марсио вскинулся на дыбы и закричал.

Рагнар насилу усмирил джериба, глянул вниз. Марсио самозабвенно молотил копытами груду досок, в прошлом, несомненно, чем-то бывшую…

— Что это было? — Командующий сместил с рукояти кинжала руку, он не пронзает неживые мишени, как не насилует девиц.

— Буфет, граф. — Офицерские спины, окружившие Рагнара защитным заслоном, какая-то суматоха спереди, мечущиеся в окнах домов огни, скрипы и стуки.

— Не время для переезда…

Офицер впереди, оказавшийся Козьей Пастью, схватил за шиворот одного из «переезжающих». Горожанин с лицом, достойным мученика, шедшего на правое дело, тут же согнулся пополам, выражая почитание плешивой макушкой и вопия хвалу Рагнару вместе с Андрией.

— К делу! — прицыкнул Рагнар.

— Мы готовимся защищать наш славный Фёрнфрэк, Граф Рагнар! Подлые королятины переломают себе шеи, сунувшись на наши улицы!

— И каков ваш план?

— Выставим заслоны, Граф! Засядем у окон, Граф! Наши стрелки — что тесинда младого Тека, а от деревянных скамей вовсе никакой шлем не спасёт. — Командующий над баррикадами усмехнулся и с волнением уставился на Рагнара. Глаза под сведёнными бровями блестят, кулаки сжаты… И это не ополчение — простые горожане, «которым достанет ума не напороться на острый конец алебарды». Нет, граф Милле. Это смельчаки, готовые смести врага под хвост Отверженного.

— Как твоё имя, храбрец?

— Лассе Скоруп, господин граф!

— Найди себе помощников, сержант Скоруп, и проделай то же на Аптекарской и Скрипторской. Оружейная Первой цитадели в вашем распоряжении.

— Рагнар и Андрия!!!

— Только так!

Лассе вскинул словно из ниоткуда взявшийся арбалет и кличем созвал подчинённых. Из домов и закоулков высыпала толпа, вооружённая чем попало. Или нет? Рагнар различил топоры и ножи, колья и палицы, луки и пращи, кое-где встопорщились алебарды. Жители Грамотейской улицы наперебой славили Графа Рагнара и рассеивались по переулкам, к горлу улицы катили телеги, гружённые мебелью.

— К Первой цитадели, — велел офицерам Рагнар. — Филин, будешь моим порученцем. Созывай, кого не хватает, на галерею Университетских. Пасть, Космач, за мной!

Марсио поскакал, но теперь граф Агне поглядывал наверх. Из окон больше ничего не летело, зато на крыши лезли и устраивались стрелки для обстрела «королятин».

Требовалось разобраться с диспозицией, и Рагнар представил карту города, спасибо пращуру. От Университетских к площади Подснежников вели три главных улицы: Грамотейская, что проходила почти вдоль крепостной стены, Аптекарская и Скрипторская. Все три нужно обезопасить. Лассе не подведёт, такого запала хватит и на толпу, но вооружённое подкрепление в форме ему не повредит. Стало быть, сюда хвалёных ополченцев. Те тоже недавние штатские, должны поладить.

Ветер расторопным гонцом донёс до командующего вонь и треск пожара, лязг металла и выкрики, смахивающие на боевые кличи до неприличия мало.

— Приехали, граф.

Из темноты выпятился полукруг стены, ворота раскрылись, и Марсио, не замедляя бега, внёсся во двор Рагнаровой Цитадели.

Большая часть гарнизона билась на эспланаде, а оставшиеся солдаты устроили из цитадели подобие улья. И улей гудел топотом сапог, командными выкриками и лязгами, гудел на удивление слаженно, никакого беспорядка, оборона почти готова. В окошках крытой галереи горели огни: стрелки устраивались у бойниц.

Рагнар не дал Марсио затоптать попавшегося конюха, резко натянув поводья. Джериб обиделся и чуть не укусил неучтивого хозяина за сапог.

— Прости, дружок, не время развлекаться, — командующий уговаривал дона Хулигана поддаться перепуганному конюху, а из донжона спешила подначальная стайка с Братцем Филином во главе. А этот библиотекарский выкормыш — исполнительный малый, привёл недостающих капитанов, Тека и Скогбрюна, раньше, чем примчало начальство. Панцири капитанов ловили огненные всполохи, лица хранили решимость, угрозу.

— Все четыре цитадели к обороне готовы, тесинды у казарм ждут вашего приказания, ополчение отправлено на Грамотейскую, Аптекарскую и Скрипторскую. — Сынишка смотрителя Библиотеки воинственно поправил сверкнувшие в оправах линзы. Кто сказал, что книжникам не поднять меча?

— Отлично. — Граф Агне поторопился на крытую галерею, капитаны расступились и сомкнули за его спиной строй. — Эта ночь создана для того, чтобы закалить клинки в драконьей крови. Должен же наконец найтись на гада смельчак с мечом…

— Вряд ли эта честь достанется вам, командующий Агне. — Наверху лестницы монументом во славу недовольства восстал комендант цитадели. Отчасти из-за прокисшей физиономии Георга Теркельсена эта цитадель не удостоилась быть ставкой графа Агне.

— Неверно, Теркельсен. — Рагнар плечом оттёр Его Кислость и шагнул на галерею, настил затрясся от топота солдат.

На каждую бойницу нашлось по арбалетчику с аркебузиром, а вот амбразуры тосковали под своими заслонами. Вспыхнула и сгорела мысль.

— Это прекрасная ночь, чтоб порубить драконьи хвосты. Но пора встречать гостей, что я за хозяин… — Переход упёрся в дверцу. Пинок, шаг вперёд, и они в надвратной башне. Почти у Университетских… Подняться на ярус выше, пошутить, как бы ни нервировал усиливающийся на эспланаде шум: — Какие нетерпеливые визитёры, уже выломали двери, а я их даже не видел!

Караульные на галерее помнили свой пост. Распрямленные красно-белые спины, гребешки шлемов, луки наизготовку. Те, кто был ближе к воротам, стреляли.

— Есть успехи? — Рагнар, оттеснив стрелка, перегнулся через зазор. По дороге из самой чащи нескончаемо и резво змеилась колонна «ящеров», их щиты принимали стрелы с твёрдостью чешуи дракона.

Взгляд пустился по «телу» «ящерицы» в поисках головы и упёрся в ворота. От них осталось… Командующий сморгнул. Ворот не осталось. Ни ворот, ни решётки. В стене темнела арка, покрытая безумными чёрными мазками, словно всегда здесь была. И она беспрепятственно впускала «ящерицу» глубже и глубже. Рагнар развернулся, подскочил к зазору напротив и наконец нашёл «голову» чудища. Оно распласталось более чем до середины эспланады, оно состояло из копоти, лязга и криков, оно сворачивалось и разворачивалось, оно тряслось и не затихало ни на секунду.

Граф Агне тряхнул головой, к Отверженному метафоры! Бой разыгрался невероятно плотный, бойцы толкались и гибли скорее в давке, чем от ранений. С галереи и башен летели стрелы и пули, в дыму и неразберихе свои едва отличались от чужих. Бой ширился, подкатываясь к концу эспланады, а значит, чужие превосходили своих.

— Какие же скромники… — Этой ящерице мало отрубить хвост и голову, её уймет только… камень! — Топчутся на пороге…

— Боюсь, здесь им просто не хватит места… — Янник не мог без боли смотреть на бессилие обожаемых стрел. Эту битву можно выиграть разве что ядрами, святой лучник, сколь бы вульгарными ты их ни считал.

— Господа. — Рагнар по очереди обвёл глазами четырёх капитанов и коменданта. — Вам доводилось в детстве ронять на ящериц камешки?

На лицах господ застыло непонимание. Детство у них, похоже, было невероятно скучным.

— Нет? Тогда нужно это исправить. Ящерки так смешно дрыгают лапками… А потом их можно высушить и подкинуть в кровать младшего брата.

Тек растянул губы в улыбке и наклонился к уху графа Агне.

— Рагнар… вам нехорошо?

— Слушать мой приказ!

Только капитаны вытянулись по стойке, как в ответ грянул боевой клич блаутурцев. Недолго ящерке осталось шипеть.

— Открыть по эспланаде огонь из пушек! Прикатить сюда сколько возможно и обстреливать, пока там не захлебнутся!

— Но граф! Вы не смеете, здесь невозможно целиться, будут гибнуть и наши воины! — Теркельсен негодующе затряс ручонками.

В лоб ударила знакомая волна гнева, хлестнула, заставляя пока лишь цедить слова:

— Приказывать мне может только бургомистр Фёрнфрэка Миллиан форн Тек.

— Ненормальный! Пушкам здесь не быва… — Дослушивать не хотелось ужасно, а рука так хорошо легла на рукоять кинжала…

Рагнар схватил коменданта за плечо и толкнул к зубцам. Быстрое движение, и Его Кислость забулькал кровью, хватаясь за продырявленное горло. Толчок, и бывший комендант Первой цитадели свалился на эспланаду.

— Надо же, — Рагнар хохотнул, — прихлопнул сразу троих королятин! И всё же я меткий стрелок, а, Янник? — Вытер кинжал о край плаща и развернулся к офицерам. Остолбеневшим, онемевшим и, надо думать, покорившимся. — Кто-нибудь ещё хочет заменить собою пушечное ядро? Нет? Тогда пушки сюда!

Ярость сменилась приятной злостью и решительностью. Ополоснувшая руки кровь мерзавца грела и насыщала, как жаль, что Гусса Рагнар всего лишь застрелил!

4

Больше барон, чем капитан, Скогбрюн всё равно покорился: принял командование над обстрелом эспланады, пачкая руки о «неблагородное» пороховое дело. Козьей Пасти командующий вменил держать оборону Разделительной стены. Космач, если всё сорвётся, тайком получил приказ за товарищем подтереть: взорвать мост через Тайг. Братец Филин расправил крылья в полёте за бургомистром: укрыть в Третьей цитадели вместе с личной гвардией, беречь и поить травками.

Сам граф Агне в обществе «младого Тека» спешил к Волчьим. Нет, чёрных вестников оттуда не было, но вражье коварство доводило до яростной подозрительности. Предчувствие теребило за душу, но сперва требовалось воплотить в жизнь мысль, всё же собранную из пепла.

Граф Агне вбежал на крытую галерею, перевёл дух и пинком отбросил от амбразуры заслон:

— Пушки. Сюда тоже. Немедленно!

— Но Рагнар… граф, ядра неминуемо разрушат здания, — Тек совершенно по-отцовски распахнул глаза. А по-отцовски подумать?

— И хорошо, пусть рушат. Загнать жителей за стену университета и открыть огонь. Нам нужны баррикады понадёжней.

Сменивший убиенного Теркельсена офицер отдал честь и бросился вниз. В оружейной должны быть пушки, хоть времён Рагнара, хоть Миллиана! Или андрийцы любят Андрию куда меньше, чем кричат о том.

— Ваше высочество, — прошипел Тек, оттесняя командующего в сторонку, — жители Грамотейской доверились вам, а вы в награду погребёте их под собственными домами? Вам мало тех, с эспланады?!

— Моя кровожадность слишком преувеличена. — Граф Агне обошёл капитана и почти бегом пустился по переходу вдоль стрелков, возвысив голос. Пусть все слышат и… не терзаются! — Заслоны из человеческих тел — это, конечно, тоже неплохо, но я предпочитаю беречь своих воинов. Так что огонь по домам открывать только в том случае, если баррикады будут прорваны. Пушки помогут возвести новые, заодно схороним десяток-другой противников.

Под сапогами заскользили успевшие подмёрзнуть ступени лестницы, Рагнар на ходу махнул рукой конюху у конюшни, чтоб выводил Марсио.

Добраться до Волчьих вскачь, заодно проверить, как оправдывает звание сержант Скоруп, разжился ли порохом Космач и как устроился на стене Пасть. Вот бы ребятки не дали повода их пристрелить. Менять капитанов надоело до одури, Вольпефоррский Буйвол ладил со своими лучше. Пора и его бывшему зятю кончать с расточительством…

Кто-то потянул Рагнара назад, ступень выскользнула из-под сапога. Чужая рука намертво сжала горло, не давая вздохнуть.

— Вы всего лишь наёмник, граф. И сдохнете, как наёмник!

Схватить душащую руку, пытаясь нащупать кинжал, верный, змеистый, острый… Горло до боли сдавило, рукоять ускользала. У подбородка сверкнула сталь убийцы, Рагнар дёрнулся, зря. Боль, подступающая темень, он понял, пришла смерть. И какая неправильная… Не в неравном бою, не по-яльтийски, из-за угла.

Пришла и… раздумала? Хватка ослабла, шею выпустили. Рагнар упал на ледяные плиты. Лёгкие бешено вбирали воздух. Он с трудом сел, обернулся. Рядом захлёбывался кровью капитан пехотной тесинды Снорре форн Скогбрюн, скрючившиеся пальцы стискивали кинжал.

Рагнар отполз и схватился за протянутую руку.

— Вы в порядке, принц? — Янник форн Тек вытер о ливрейную куртку нож и удивлённо вздёрнул брови при взгляде на убитого. — Караульный, убрать тело!

Глава 27

Блицард

Фёрнфрэк

1

У Волчьих ворот командующего снова подстерегала напасть. Солдаты толклись у зазоров на галерее в крепостной стене, увлечённые зрелищем внизу. Рагнар переглянулся со встревоженным Янником и бросился к зубцам. Ну что там ещё, «ящерам» мало Университетских?! Залить гадин горячей смолой, порезать на колчаны для стрел Тека! Во рву, у первой от ворот куртины, расположились три памятных ещё по приходу князя Андрии навеса, но на сей раз настоящих. Как же их… «Черепахи». Граф Агне перетряс с десяток военных трактатов и нашёл то, что использовал предок. И под каждой из «черепах» воины, хорошо, если не по сотне… Надумали устроить подземный бой?

— Почему вы не стреляете? — Рагнар с трудом поборол желание превратить глазеющих на подземное безобразие солдат в ядра. — Отверженный, да что здесь вообще происходит? Ждёте, пока они дороют ход под землёй?

— Стрелять никак, командующий Агне, — извинился сержант Богг и опасливо обрамил шлемом свою младенчески пухлую рожицу. — Наши пушки не созданы для такой стрельбы.

— Значит, подождём. Стрелять нам нечем.

Богг, жмурясь, шагнул назад, видимо, новость о расправе над комендантом сюда уже просочилась. И почему слухи куда быстрее донесений о подкопе в город?

Рагнар перегнулся через зазор. «Черепахи» оделись в тёмные панцири, но из чего, в ночи не разглядеть. Скорее всего, дерево, где «ящерам» взять столько железа для обивки. Чем обходились до изобретения пушек?…

— Раз пушкарь бесполезен, мне нужен алхимик.

— Он у вас есть.

Янник, святой лучник, был по-настоящему святым! В руках неизменный лук, тетива натянута, на конце стрелы праведным огнём полыхает ветошь. Лучники выстроились у зазоров и одновременно спустили тетиву. Стрелы сорвались в полёт, размётывая огненные хвосты, и… отскочили от панцирей.

— Это не дерево, — Янник казался обескураженным.

Рагнар обернулся, сомкнув пальцы на рукояти кинжала.

— Бооооогг!

— Навесы чем-то обтянуты, — отрапортовал сержант, не подумав шагнуть к командующему. — Чем-то, что не горит. И дозвольте отметить… Куда делись ослиные туши? И мёртвые лошади?

— Это ты меня спрашиваешь?… — После первого боя следовало забрать всех своих павших, с двумя ногами и четырьмя. Но живые не забрали. И Рыжий Ящер нашёл применению всему, что умерло под стенами, и ещё попировал за счёт графа Агне. Одежду убитых — чучелам, тела — реке, лошадиные и ослиные шкуры — на обтяжку навесов, а мясо, надо полагать, в суп. Рагнар стряхнул оторопь. Лоб наливался знакомым холодом гнева. — Тогда забросайте их, чем найдете! Пробейте панцири!

— Попробуем поджечь их иначе… — Опустив лук, Янник всматривался в ночь. — А панцири пробьём. Ниссен, это дельце для тебя: готовь бочки с горючим для факелов!

Теку подчинились с радостью и охотой. Он не доводил подчинённых до нападений из-за угла. Он у себя в братстве лучников слыл настоящим святым. Спас же он грешника…

Рагнар хлопнул его по плечу:

— Капитан Тек, поручаю вам оборону Волчьих ворот.

Янник встрепенулся и отдал честь:

— Слушаюсь, но… Граф, моё место возле отца, я должен обеспечить его безопасность. Нужно вывести его из города. Я устрою разрушение «черепах», но после, прошу…

— Янник, у Волчьих сейчас самый безопасный пост. Ты спасаешь меня второй раз за эту ночь, и я не могу позволить тебе рисковать. О безопасности бургомистра я позабочусь сам. — Рагнар, улыбаясь, указал на следы крови, темневшие понизу ливрейной куртки Янника: — Считай это частицей благодарности за то, что спас мою жизнь. Не спорь. И оставь от этих «черепах» мокрое место.

2

Граф Агне не узнал бы свою ставку, если бы не знал, что бургомистр укрылся именно в ней. Гвардейцы, опоясанные мечами, в панцирях и весёлых штанишках в пурпурно-жёлтую полосу, были повсюду, кроме — удивительно даже — кабинета. Миллиан форн Тек сладко посапывал у огня в графском кресле, забыв в руках «травянистую» чашку. Поджигательницу, видимо, перевели в тюрьму, но пока не до неё.

— Господин бургомистр. — Когда Рагнар взял чашку из рук бургомистра, тот слегка вздрогнул и завозился.

— Янник, наконец ты… Оооо… — Узнав своего командующего, форн Тек долго тёр лицо. — Ночь. Меня будят. Положительно, новость не может быть хорошей. Я всё понял, ты только скажи, кому первому отрубят голову, мне или тебе? — Он отнял руки и, сдвинув кустистые брови, посмотрел на Рагнара.

— Наши головы останутся при нас.

— Тогда… что же случилось? — Отполированный панцирь вместо светского платья, ножны с кинжалом у пояса. Право, почти стыдно доставлять старику такие неудобства.

— Фёрнфрэк обороняется, на эспланаде у Университетских идёт бой. Вам лучше покинуть город.

— Волчьи тоже пали?!

— Нет, и не падут. Но ваша безопасность — не последнее дело. Я обещал вашему сыну.

— Янник? Что с ним?! — Миллиан вскочил и вцепился Рагнару в плечи. Что-что, а сына он правда очень любил. Но то ли отцу досталось не то дитя, но то дитю не тот папочка.

— С ним всё в порядке. — Рагнар убрал с себя стариковские руки и повёл форн Тека к дверям. — Он как раз обеспечивает неприступность Волчьих ворот. Но я обещал ему, что прослежу, чтобы вы покинули город и укрылись в соседнем до конца осады. Рагнаровы ходы нам помогут, идёмте.

Отрешённый взгляд, качание головой по-стариковски. Ещё не конец, а независимый андрийский князёк выкинул белый флаг? Те, кто смел бросать вызов Яльте, обычно бились до последнего вздоха.

— Миллиан, я требую, слышите?

— Ты хочешь сказать, город не выстоит? — Отстранившись, форн Тек уселся назад в кресло. Что за упрямец, хуже ребёнка! — Тогда я тем более должен остаться со своими андрийцами и разделить их участь.

Охрана, доспех и конечно амбиции… Нет, это не глупое благородство — не те года и не тот статус. Андрийский лис играет овцу на заклание, не иначе!

— Не хотите, чтобы вас опередили?

— В чём, мой хороший?

— В заточении меня в кандалы, конечно же.

— Если город падёт, кандалов тебе не избежать, уж будь уверен. — Форн Тек подпёр ладонью бородку и улыбнулся лисом, завидевшим мышь-полёвку. Как же быстро наскучила ему овечья шкура.

Рагнар наклонился к нему, обхватив рукой спинку кресла. Миллиан не шевельнулся, холод яльтийских клыков его не страшил.

— Да вы сами будете пленником короля!

— Кем буду я, не тебе решать, — андрийский лис усмехнулся. — Я останусь здесь. Эта цитадель не только надёжное убежище, она ещё и превосходная тюрьма… Как полагаешь? — Он добрёл до двери, разыграл раздумье, всё-таки открыл и выглянул в коридор. — Пожалуй, спущусь в темницу, там ещё безопаснее… Ставка Графа Рагнара так радушно принимает заключённых!

— Миллиан!

Хохотнув, бургомистр принял мученическую осанку и двинулся к лестнице вниз. Вот и сбывается предупреждение «младого Тека», чья совесть была слишком хороша для лисьей. Бежать из города, так он говорил? Во всём обвинят его, графа Агне, зачинщика мятежа, варвара и убийцу. Кто вспомнит о каком-то бургомистре форн Теке… Жертве страшного Графа Рагнара.

— Фёрнфрэк ещё не пал и не падёт!

Гвардейцы в коридоре потянули было из ножен мечи, но лис небрежно махнул рукой и обернулся. Факелы осветили тонкое и хитрое лицо с бородкой, напомнившей дядюшкину только сейчас. Уж не выбрали ли негодяи в Блицарде её своим отличительным знаком?

— Я отстою город или умру вместе с ним, — процедил командующий.

— Очень проникновенно. И как же ты намерен отстаивать его? Вернее, то немногое, что от него осталось.

— Выставить врага за ворота. Погнать в лагерь и там разбить. Это последний из возможных боёв.

— Ух, как грозно! — Белея сединами, бургомистр растворился в сумраке лестницы.

Зато на свет выпал солдат из числа собранных Филином юнцов.

— Господин командующий!

— Говори. — Предчувствие прожорливо чавкнуло, бургомистерские травки были бы не лишними.

— Эспланада взята, господин командующий. Баррикады прорваны, бои идут на улицах, но боюсь, скоро сольются в общий бой на площади Подснежников.

— Я велел бить по домам из пушек. Меня ослушались?

— Захватчики перелазят завалы, граф.

Ну конечно, ящерицы скользят меж камней и ловко по ним бегают… Рагнар выругался и бросился к трапу на крытую галерею, чтобы по ней попасть к Волчьим. Решение пришло на ходу:

— Скачи к разделительной стене, передай приказ: взорвать мост через Тайг. И назад к Волчьим! С докладом о ходе битвы.

— Слушаюсь! Рагнар и Андрия!

— Да-да, они…

3

В одну руку Квентина Кёртиса мёртвой хваткой вцепился мальчик, к другой руке прижималась женщина. Доверившиеся ему люди ещё оставались живы и на что-то надеялись. Он привёл их на площадку Библиотечной башни, бывшего донжона Дорагнаровой цитадели, и теперь сомневался, стоит ли им обаять запах гари и смерти, видеть огненное зарево в небе и разыгравшуюся битву на земле. Приходилось напоминать себе, что эта площадка, с арбалетчиками-солдатами у зубцов — самое защищённое и высокое место в городе. Она была сердцем неприступной Дорагнаровой цитадели, цитадель — центром университетской крепости. К университетской стене пока не подкатилось побоище.

Когда блаутурцы прорвались к площади Подснежников, Квентин пытался понять, сколько же их. Не меньше трёх тысяч точно. Он видел, как воюющие смешались, и стало невозможно разобрать, кто из солдат свои. И вся эта масса медленно, но неотвратимо прорубалась к разделительной стене. Её не остановил даже тот ужас, что разразился на эспланаде, когда с галереи устроили пушечный обстрел, и под ядрами гибли и захватчики, и защитники.

Квентин тоже повернулся к этой разделительной, где когда-то так лихо проделал брешь, нынче, по счастью, залатанную. «Тековская» часть города покоилась за пока ещё не взятой стеной, на которой резво готовились отразить атаку. У зубцов застыли лучники, канониры готовили пушки у зазоров.

Если злой старший брат в тихой части готовит новый бой, то безопаснее оставаться в этой, охваченной битвой и пламенем. Квентин сомневался, что командующему сейчас есть дело до младшего брата и поджигательницы ворот, но дразнить судьбу не хотелось. Слишком страшно было видеть наливающиеся, оставленные дикарями-студиозусами кровоподтеки на плечах, боках и животе Хенрики. Эта белая кожа не привыкла принимать ничего, кроме ласк и поцелуев. И темнеющие пятна доводили Квентина до злости и сожалений, что не случилось привести пистолет в действие. Убей он командующего обороной, как бы всё повернулось? Квентин никогда не имел дел с настоящей войной, не мог знать этого, но знал другое. Получи командующий пулю из пистолета Отто, Квентин бы стиснул зубы и лечил этого самого командующего. Нет, Квентин Кёртис не был солдатом или убийцей, он не умел убивать… Но защищать умел.

— Стреляют!

Затрещали выстрелы. Гарсиласо дёрнул его за руку и кинулся к зубцам башни, обращённым к разделительной стене. Внутри что-то оборвалось. Квентин сам не понял, как оставил вскрикнувшую Хенрику и схватил баловника на бегу.

— Не отходи от меня!

Малыш испуганно округлил глаза. И тут же последовали новые взрывы. Квентин подошёл ближе. Пушки стреляли по зданиям у разделительной стены, сминая их и ломая в руины.

— Они снова бьют по своим? Но там же люди! Мэтр Кёртис, их нужно спасать! — Мальчишка кричал в самое ухо, крепко вцепившись ему в шею. Оставалось надеяться, что шпага мальца её не настигнет.

— Думаю, они нашли укрытие в стенах университета, — Квентин попытался улыбнуться.

— Не обнадёживай его, Кёртис. Командующего не заботят простые люди, не заботит цена победы. — Хенрика толкнула Квентина под локоть и глянула злой ведьмой. Взгляд её пробирал до мурашек, кровь у неё поистине была порченая, но по-иному, чередой Яльте. — А он не победит, ведь я прокляла его, и когда Рыжий Дьявол насадит на острие сабли его ублюдочную голову, я… — и, посмеиваясь, она закатила глаза в предвкушении.

Гарсиласо молчал, ручонка со шпагой повержено свисала.

Солдаты с разделительной стены вели обстрел округи. На местах взрывов сразу занимались новые пожары. Эта пальба звучала ближе всего. Что будет, если и университетские стены развернут бойкую оборону? Подземный ход и никаких встреч с сынком герцога-мореплавателя, вот что.

Квентин опять повернулся к бою на площади. Тот подбирался к разделительной стене ближе и ближе, хотя андрийцам удавалось удерживать чужаков на расстоянии.

— Сколько же будет раненых, мэтр Кёртис? — Квентин почти забыл о сидящем на руках Гарсиласо.

— Боюсь, много, Салисьо. Счёт идёт на сотни, а то и тысячи…

— Но сначала мы вылечим тётю, — мальчишка серьёзно глянул на Хенрику.

— Конечно. — Тётушка улыбнулась и сжала руку племянника. — Я даже доверю тебе лечить плечо, его ты уже видел.

Квентин надеялся, что лечение ограничится мазями от синяков, осмотреть живот Хенрика не дала. Её величество спешили на обзорную площадку. А между тем, повреждение внутренних органов — это очень плохо… И кто из этих кретинов-студиозусов так ударил женщину?! Наверняка Филц… Нет, курса ему не окончить.

Квентин вновь всмотрелся в битву, там началось что-то новое. Масса по-прежнему лязгала и ворочалась, но от неё отделился хорошо построенный конный отряд. Блаутурцы верхом на блицардских лошадках скакали прочь с площади, направляясь к Университетским воротам. Отступление? Нет, битва крепла, андрийцев теснили к стене, и отряд оставил своих бойцов, зная, что те справятся. Значит, блаутурцы уверены в победе на «ректорской» стороне и решили взяться за «тековскую»?

Салисьо подпрыгнул от нового взрыва, и, кажется, шпага кольнула Квентина под колено.

— Мост! Мост взорван! Они уже взяли стену? — малыш снова кричал, но отстранять его от уха совсем не хотелось. Напротив, прижать покрепче, лишь бы не боялся. Хенрика тоже притиснулась к Кёртису, испуганная:

— Нет, славненький. Ещё не взяли. Но скоро возьмут… Мост взорвали, чтобы блаутурцы не перешли на ту сторону слишком просто.

— Доспехи слишком тяжёлые, они утонут, да?

— Если попрыгают в воду, да… Но у них, похоже, припасён другой план. — Квентин с трудом сдержал смешок. Рональд Оссори или ясновидящий, или и правда удался в отца смекалкой и изобретательностью Дьявола.

4

Андрийцы были столь любезны, что позволили вражескому отряду во главе с самим Рыжим Дьяволом миновать Университетские ворота, вернее, их останки. Вдогонку, для приличия, хлопнул выстрел-другой из аркебуз. Ни тебе стрел, ни тебе ядер… А как отчаянно они бились на эспланаде! Оссори даже успел испугаться. По такому отчаянному отпору он понял: нужно обязательно прорваться, раз мятежники так свирепствуют и бьют своих, значит, дальше у них всё плохо. Пожалуй, на эспланаде он и потерял большее число бойцов, потом пошло легче. Улочки даже оказали гостеприимство, искусные завалы порадовали, град из болтов, стрел и чугунных котелков подбавил жару. А что же сейчас? Даже проводить подобающе не желают.

— Дьявольщина, Грегеш! Неужели я такой неприметный?

— Полагаю, у Волчьих ворот вас примут с куда большим радушием. — Раппольтейн на скаку вытирал с лица чужую кровь, и выходило у него это донельзя обыденно.

— Так поспешим к Волчьим! — Берни назло всем спокойным Грегешам этого мира вздыбил коня. — Негоже заставлять хозяев ждать.

В ходе сражения Берни пару раз ускользнул у рубаки из виду, глотнул воли, забыв себя беречь. Драгунская сабля рубила андрийцев как лозу, дважды или трижды сошлась с мечами, но клинка командующего, увы, не нашла. Командование не сравнится с рубкой, скучный ты варварёнок!

Оссори влетел в родимую рощу, здесь у него остались пушки с орудийной обслугой и наведенный через речонку мост. Дьявольщина, да он тут почти обжился! Оссори засмеялся, гнедой прыжком преодолел мост и порысил к Волчьим. Ночь пахла триумфом, хотя неромантичный Раппольтейн сказал бы, что это гарь. На рассвете строптивый городишко падёт, а прекраснейшая из женщин очутится у «Бер-р-р-ни» в объятиях.

Рыжий Дьявол хотел подстегнуть радушие Фёрнфрэка. Навязываться к молодцам на разделительной стене ему наскучило. Они выказали себя дурными хозяевами: осыпали гостей болтами и ядрами и науськивали грубиянов с копьями наперевес. Оссори оставил трёх своих офицеров учить их хорошим манером, а Грегешу Раппольтейну и командиру пехотного корпуса нашёл занятие поинтересней.

— С каких рогов нам топтаться под стеной, когда можно войти через дверь? — крикнул Оссори Раппольтейну, таки возомнившему себя нянькой для главнокомандующего.

— Беспощадная логика, Рональд.

— Любезный Грегеш, признайте, наконец, мою правоту: их пресловутый граф Агне сражается, как девица!

— Никогда не любил воительниц в доспехах, — ухмыльнулся Грегеш, уж он-то знал, о чём говорил. — Такая пошлость.

— Поднять щиты, придержать лошадей! — Роща заканчивалась, а воли у Волчьих ворот было побольше, чем у Университетских. Волчьи не стали бы палить из приличия, Волчьи бы пальнули на убой.

Оссори остановил отряд у выезда из рощи, под защитой деревьев и расстояния в триста триттов. Без необходимости они не ступят дальше ни шагу, другое дело, что необходимость должна подоспеть с минуты на минуту.

Над воротами суматошились.

— Нашим «черепахам» пробивают панцири, — не без удивления отметил Раппольтейн. — И довольно успешно.

— Дьявольщина, надеюсь, наши «черепашки» уже кроты… — Оссори заворожено проследил, как по длинной плоской доске, слегка наклонённый от верха стены к земле, покатилась бочка. Она поймала огненный сгусток, грохнулась на «черепаху» и, поддавшись наклону навеса, шлёпнулась наземь, где и завертелась бешеной огненной юлой.

— Решительно, — бухнул Раппольтейн, — если дело выгорит, я заберу этого молодца на службу Лауритсу!

Оссори застал, как знакомая вёрткая тень с длинным, до земли, щитом над головой, выбравшись из-под навеса, метнулась к роще. В щит воткнулась стрела. Оссори бросил гнедого навстречу, его щит собрал три оперенных посланницы. Гвидо Порох запрыгнул в седло позади него. Берни послал жеребца гулять подальше от стены, чтобы не долетали стрелы, и обернулся к Гвидо. От пушкаря несло сырой землёй, как от упыря, в таком обличье он бы не решился крутиться возле графини Оссори. Неуместная мысль развеселила, Берни хмыкнул:

— Дьявольщина, порадуй командование, Порох!

— Подкоп почти готов. Больше скажу: они копают навстречу!

— Клюнули! — Оссори расхохотался. — Скажи своим закладывать заряды и прекращать копать. В конце концов, подкоп — грязная работа, и пусть её делают фёрнфрэкцы. Дайте волчьим выродкам забраться в дыру и взрывайте. Взрывайте, любезный Гвидо!

Гнедой навернул последний кружок, Порох слетел с седла и вприпрыжку кинулся под навес, дразня стрелы. Грозные прутики его не достали.

Оссори вернулся в чащу, где Раппольтейн его гнедого разве что под уздцы не схватил:

— Велеть подтягивать к воротам пехоту?

— Спрашиваете! А вам с графиней на наблюдательный пост.

— Я боевой капитан. — Грегеш набычился. — Я прошёл Мирокану, и меня — в охрану графини? Рональд, это почти оскорбление.

— Это величайшая честь! — возмутился Берни.

5

Под землёй было сыро и душно, факелы только забирали воздух, слепили, кирки и лопаты плохо входили в промёрзшую почву. Рагнар сплюнул и вынырнул в мир.

Земля осыпалась с волос и одежды, глаза засаднило. Он потёр лицо, размял затёкшую спину. Братец Филин услужливо протянул плащ, ножны и фляжку с водой. Отказавшись от плаща, Рагнар опоясался шпагой, умылся и огляделся. Оказалось, в мире уже занимался рассвет. По крайней мере, небо поглотило звёзды и сделалось неприветливым.

Стало быть, подземный бой случится уже утром… Он понял, что не знает, хорошо это или плохо. Голова начинала противно гудеть — слишком долго пробыл под землёй, дыша гарью. Подземный бой… Только его этой ночью и не было! Рыжий Ящер что, решил продемонстрировать все известные ему виды взятия города? Рагнар выругался, никогда не любил заучек.

В университетской части Фёрнфрэка резвились «ящерицы», под Волчьими навстречу «королятинам» рос в длину тоннель, доклады о положении дел на Разделительной стене до графа Агне не доходили. Видимо, посланцы тоже смертны.

— Замени меня, — Рагнар вернул фляжку Филину и кивнул на подкоп. В двадцати триттах от дыры устроились две пушки, скаченные с Волчьих. Красавицы опозорились с отстаиванием андрийской независимости, но угостить ядрами блаутурцев, если те выползут из норы, они смогут. — Ты теперь Братец Крот…

— Всё шутить изволите, — собравшийся прыгнуть в дыру порученец с укором глянул на командующего, по линзе змеилась трещина. Всем бы этой ночью такие потери.

— Спускайся.

Филин полетел вниз. Даже книжник не усидел в своей башне, когда запахло войной. Как, ну как полагаемый отец и король мог требовать того же от наследника трона, потомка Яльте? Хорошо, пусть Франциско не считался с северным происхождением сына, но ведь и руки Рекенья не всегда вместо рукояти меча сжимали чётки. Сколькому он бы научиться, дразня дракона еще в Амплиольских горах, какое признание заполучить! Теперь принцу светила слава в лучшем случае наёмника и, похоже, не самого удачливого.

Бочек со взрывной смесью на галерее не осталось, их сменили каменюки, грудящиеся с величественностью вольпефоррских руин.

— Янник! Откуда камни? — Рагнар привычно перегнулся через зазор, всматриваясь в навесы. Камни довершили дело — «черепахи» валялись в раскорячку, но люди из-под них уползли. Надо думать, в подземный ход под стеной.

— Статуи, граф. — Тек выглядел виноватым. Какое насилие над своей совестью он совершил на этот раз?

— В городе были статуи? — В булыжниках угадывались человеческие очертания. Рагнар подошёл к горке обломков, всмотрелся. Завитушки и складки ткани, кое-где угадывались руки и части туловища.

— Да… И много. Их свезли в Четвертую цитадель.

— Чьи статуи, Янник? — граф Агне невольно понизил голос. На него смотрели чьи-то глаза. Женские и прекрасные. У виска завиток волос, прикрывающий нежное ушко, половина лица с частью носа отколоты.

— Рагнара и Раварты.

— Во всяком случае, вы их не разлучали… — Рагнар проследил, как выбеленная, косматая голова пращура полетела вниз, и взглянул на чем-то обеспокоенного Тека.

Тот силился что-то сказать, но раздумал и кивнул в сторону разделительной стены.

— Видел эти живописные развалины?

— Ещё не довелось, — Рагнар присмотрелся, руины и правда были руинами, дома обстреляли старательно. — Янник… Я правильно вижу, мост тоже взорван?

— Да, а что? Ты же сам приказывал.

Подавив злость, Рагнар отвернулся. Да, посыльные смертны, следовало выслать нескольких! Или Космач оказался слишком исполнительным. Янник, пожав плечами, велел своим подчинённым:

— Заканчиваем с камнями! Все, кроме десятки Ниссена, спускайтесь. Готовимся к подземному бою! — Прокашлялся и обратился уже к командующему: — Я справился со своим поручением?

— Более чем, друг, — Рагнар хлопнул его по плечу и собрался вниз, но Янник заступил путь.

— Тогда… Дозвольте мне возглавить оборону Четвёртой цитадели, — будто сомневаясь в правильности своих слов, он спешил произнести их, пока не передумал.

— Там выставлен караул, да и комендант всё ещё жив. Если ты беспокоишься об отце, то он остался в Третьей, и уверяю тебя, он в полной безопасности…

— Не об отце, в Четвёртой моя Катрия! То есть, камеристка графини Оссори…

Рагнар поморщился. Всё это было трогательно, но ужасно некстати. Лжеграфиня отбирала у него верного и гениального Янника, какова наглость!

— С твоей Катрией ничего не случится. А если город падёт, то она и вовсе будет счастлива, так что твоя охрана ей нужна меньше всего. Ваше место рядом со мной, капитан Тек, скоро ответственный бой.

— Но… Да, вы правы. Просто она так боится… И согласилась остаться со мной, под моей защитой. — Лучник опустил взор. Нет, святой рыцарь, и откуда такой взялся?

— Капитан Тек, я не потерплю…

— Какие будут приказания, граф? — Совладал с собой. Верный, святой Янник. Не под землёй твоё место.

— Принимайте оборону Четвёртой, капитан. — Рагнар махнул рукой и направился к лестнице, но его загребли в объятия.

— Спасибо, Райнеро!

Рагнар, поборов удивление, похлопал расчувствовавшегося лучника по плечу.

— Это та самая благодарность за спасение моей жизни. Теперь мы в расчёте.

Янник отстранился и отдал честь, на лице сияла улыбка идиота, простите, влюблённого.

Граф Агне не без вызова поправил перевязь, тронул рукоять кинжала, который предстояло напоить кровью в подземной битве, и наконец дошёл до лестницы. Если кто из своих и надумал ещё раз посягнуть на жизнь командующего, притаившись внизу, то предрассветный свет не оставлял ему такой возможности. Глупость та ещё, но не может ли утро обернуться удачней ночи? Заступничеством Пречистой… Рука потянулась к солнышку Девы, минуя руну. Вот же! Изволил вспомнить о былой заступнице. Но он так нагрешил, что губы не вымолвят молитв. Да и вправе ли он обратиться к Пречистой, не вызвав при этом её брезгливости и гнева?

Плиты под ногами толкнуло. Рагнар оступился, чудом удержался, иначе бы катиться ему кубарем с лестницы! Отскочил назад, на галерею, но тряска не стихла, напротив. Стена под ногами словно ожила. Рагнар обернулся, на него неслись каменные остатки предков. Их это гнев или Пречистой?

С губ сами слетели первые строки молитвы о спасении души. Не те слова, не сейчас! Повторный толчок, сильнее, камни под сапогами, страшные треск и грохот, клубы пыли. Рагнар уловил крик Янника, но не разобрал слов. Изловчиться, ухватиться за зубец, удалось!

Стена вдруг посыпалась, как будто была возведена из песка — не камня! Удар по ногам и спине, земля ушла из-под ног, остались лишь камни и гул. Стена заходилась в агонии. По ушам ударил неистовый грохот. Не поднять головы, кругом кричат, но где? Внизу, наверху? И где он сам?

Он ухватился за выпяченный камень и попытался подняться, но мир вдруг куда-то опрокинулся, в голове зазвенело. Рука ослабла, соскользнула, и он схватил пустоту.

Рагнар стиснул зубы и явственно ощутил на губах поцелуй. Смерть?

Глава 28

Блицард

Фёрнфрэк

1

Это оказалось не хуже, чем взятие одной вражьей крепости в Амплиолах, а то и лучше! На секунду Берни даже испугался, что его откинуло на пять лет назад. Порезанная каким-то теперь уже мертвецом рука, брызги крови на лице, выступы стены под ногами и кинжал за поясом. Фёрнфрэк соперничал с той крепостью в горах, посмотрим, что там у него за маршал! Рука ныла, требуя перевязи познатней… Он огляделся. Внизу ров пополнялся фёрнфрэкцами, наверху пытались обороняться очнувшиеся от взрыва мятежнички. Стрелы больше не летели, видимо, лучников стряхнуло. Даже жалко, ну какие были ребята, хоть и надоедливые!

Отсалютовав холму, где в сопровождении Грегеша стояла прекрасная дама, Берни спрыгнул на галерею и выслушал доклад своего офицера. Разделительная стена взята, половина города — кроме университета, желающего сдаться ему лично! — захвачена, потери небольшие.

Оссори, поглядывая под ноги, прошёлся по разнесённой взрывом галерее. Чернокудрого нахала, обмерзшего без возлюбленной шапки, среди горстки сдающихся не было. Солдаты споро разгребали завалы, вынимая на свет божий постанывающих мятежников. Потрёпанные, а то и поломанные, покрытые налётом сажи и каменной пыли, но не те! Дьявольщина, да где командующему быть, как не на захваченных воротах? Сбежал?

— Где командующий обороной Андрии? Граф Рагнар Агне, если я не ошибаюсь!

Никто не отозвался. Неужели его правда завалило? Трусом командующий не был…

Оссори подошёл к развалам. Галерея выглядела жалко. Вся в трещинах, зубцы обрушились, половина площадки и вовсе откололась и придавила у тоннеля своих же защитников. Там же внизу, под грудой камней и пылью, угадывались пушки. И всюду изувеченные тела. В тоннеле, должно быть, полегло немало андрийцев. Бедняги хотели попалить по блаутурцам, но те их опередили.

Оссори поставил ногу на, как оказалась, чью-то каменную голову и сложил ладони рупором:

— Я, Рональд Оссори, главнокомандующий осадной армией короля Лауритса, захватил город Фёрнфрэк! Спрашиваю в последний раз! Где ваш командующий! Я вызываю его на поединок победителя! Если он не выйдет ко мне и не примет вызов, я уничтожу ваш город! Сожгу и развею пепел над Андрией, да вкусит она цену воли! Но всё же, граф! Если вы примите вызов, я пощажу жителей и их дома! Я жду!

Рядом что-то зашевелилось. Оссори обшарил взглядом развалины. Так и есть, из-под камней виднелась рука. Окликнув одного из своих, он поддернул перчатки и осторожно разобрал булыжники. Несчастному перебило ногу, но он был жив, тихо постанывал. Голова разбита, рёбра наверняка переломаны. Берни с сомнением оглядел бедолагу.

— Вы не граф Агне?

В ответ промычали, не соглашаясь. Берни со вздохом махнул рукой, несчастного принялись вынимать из-под завала. Мятежный граф или хорошо прятался, или отправился в Залунный Край. А он докатился, рыть завал в поисках отменного врага! Берни со злостью пнул каменную голову, посылая её в полёт по галерее.

Уже ни на что особо не надеясь, позвал опять:

— Граф Агне, да разберитесь же: девица вы или воин?!

2

Яркий свет ударил по глазам, пробил дыры где-то в голове и рассеялся звоном. Райнеро пошевелил рукой, она затекла, но всё-таки поддалась — поймала воздух.

Звон в голове усилился, Райнеро облизнул губы и попытался встать. Только вот мир закрутился. Под правой ногой оказалась пустота… Принц Рекенья решил полежать спокойно.

Он был жив. Помощью руны или Пречистой, но он был жив. Кажется… Дышать тяжело, но ещё тяжелее смотреть. Вверху было небо, вечное и жизнеутверждающе голубое.

Преодолев желание провести так оставшуюся жизнь, он пошевелил другой рукой. Та покорилась — нащупала камни. Отлично.

Райнеро попытался сдвинуться чуть в сторону, к камням. Получилось. Звон стихал, уже слышалось иное. Он приподнял голову и всмотрелся. Слева завал, должно быть, уцелевшая часть галереи. Он на краю, а справа пропасть. Райнеро осторожно переставил правую ногу на устойчивый с виду булыжник и позволил себе глубокий вдох. Удалось, значит рёбра целы. Уже кое-что… Он скосил глаза на пропасть. Там внизу метались люди, приступались к завалам от обвалившейся стены.

Райнеро приподнялся на локте. Мир поплыл, но медленно. Взгляд удержался на чьём-то теле. Принца пробила дрожь, на камнях лежал Братец Филин. Нижняя часть туловища раздроблена, лицо в крови, на солнце блестят осколки лопнувших линз…

— Граф Агне, я сейчас! Не двигайся, только лежи спокойно…

Райнеро вздрогнул. Граф Агне? Как далеко осталось это имя… Он осторожно лёг обратно и снова поднял глаза к небу. Как же хорошо было вот так же, в детстве, упасть в траву и вглядываться в голубые выси. Он делал так после фехтования с доном Рамиро. Они дурачились, представляя, что облака — это замки. Их замки. Какие-то они строили сами, какие-то завоёвывали. И было так сладко и легко водить рукой от облака к облаку и кричать: «Этот мой! Я отвоюю его у тебя, у меня армия — весь мир!». Но на небо Фёрнфрэка этим утром облака не приплыли, а единственная его настоящая крепость, кажется, пала…

Совсем рядом зашуршали шаги. Райнеро прикрыл глаза, их защипало, должно быть, от света и пыли.

— Нет-нет, ты же пришёл в себя… Рагнар! — Его приподняли за плечи и куда-то потащили.

Райнеро приоткрыл глаза. Серые от пыли сапоги проложили в песке и камешках борозды, скрежетали по камню ножны. Принц попытался перехватить их и придержать, и тут же услышал над головой счастливый возглас.

— Очнулся! Ты только не закрывай глаза. Это Янник, узнал?

Янник. Конечно, узнал, но мысль об этом почему-то не приходила. Райнеро запрокинул голову и встретился взглядом с лучником. Тот был в пыли, висок и щека залиты кровью, глаза сияли необычайной синевой. И Янник улыбался.

— Рагнар, ты слышишь меня? — Почему его губы шевелятся беззвучно, а слова бьют по ушам?

— Да. Райнеро, — голос скрипел, будто глотку забило песком. Принц опустил голову на грудь и закашлялся.

— Да-да, я помню, ты Райнеро. Тебе больно?

Янник к чему-то его прислонил, присел рядом и поднёс к губам принца флягу. Райнеро мотнул головой, взял её сам. Только сейчас он понял, как хотел пить. Истина постигалась просто: дышать — это прекрасно, видеть — изумительно, а пить — восхитительно.

— Граф, если вы согласитесь на вызов, я пощажу горожан и их дома! Я жду!

Его звали, и совсем рядом! Райнеро отдал флягу Яннику и огляделся.

— Кто это?

— Главнокомандующий Рональд Оссори, — обычно ясный, чтобы не сказать, небесный взгляд Тека заволокло мглой.

— Он уже здесь?

— Да, он… вызывает тебя на поединок.

Райнеро потряс головой. Мир не крутился.

Поднялся на ноги, снова порядок.

В ушах ещё чуть гудело, но руки слушались отменно, ран нет.

— Дай-ка. — Остатки воды из фляги Янника приятно охладили лицо, капли затекали за шиворот, и по спине пробежали мурашки. Донельзя оживляющие.

— Нет, стой! Ты не пойдёшь. — Святой лучник вцепился ему в руку. — Ты контужен, неужели не понимаешь?

— Теперь всё хорошо. — Райнеро высвободился из схватки Тека, поправил сбившийся кожаный панцирь, подтянул наручи.

— Нет! Послушай, тебе нужно бежать! Я же говорил… Ты забыл? — Янник схватил его за плечи. — Вот что. За это в ответе мой отец, и только он. Но он стар для схваток, поэтому к Ящеру выйду я. Сын может заменить в поединке отца, я знаю! А ты должен уходить.

— Янник! Ты спас меня снова, я очень благодарен, но это… Нет. Я в порядке, я сражусь с ним. А ты иди и держи оборону Четвёртой цитадели!

— Держать оборону? — Не успел принц Рекенья вернуться, как сразу вызвал злость святых. Во всяком случае, одного, местного и подлинного. — Фёрнфрэк пал! Ты контужен. Говорю же, Рагнар…

— Райнеро Рекенья. Зваться Рагнаром Яльте я не могу. И кстати, Райнеро неплохо владеет шпагой. А ты иди, это приказ! Город не пал, пока держится хотя бы одна цитадель. Приказ ясен, капитан Тек?

Янник отдал честь и кивнул. Куда Райнеро его отправляет? На верную смерть? Нет, к возлюбленной. А папочка совсем скоро убедит сына сдаться и возьмёт вместе с невестой под лисье покровительство. Только не свирепствуй, лучник, такие, как ты, не должны умирать.

— Граф Агне, да разберитесь же: девица вы или воин?!

— Воин! — Райнеро вынул шпагу, сорвав с пояса ножны, и не оглядываясь двинулся по кромке стены через завал. Сорвётся — значит, таков его удел. Пройдёт — будет Ящеру бой. Шаг, ещё, под сапогами скрипят камешки. Прыжок, и завал позади.

— Любезный граф! — надрывался наёмник чуть менее родовитый, чем принц Рекенья. — Только не говорите, что вы в связи с кончиной лишаете меня удовольствия сойтись с вами в поединке!

— И не надейтесь, Граф Ящер, поблажек не будет! — Райнеро спрыгнул с последнего высокого камня и направился прямо к стоящему спиной Ящеру.

Некогда зелёно-жёлтые и, несомненно, опрятные офицеры, выстроились вокруг командования полукругом, утвердив руки на эфесах шпаг. Принц Рекенья усмехнулся. Утешительно знать, что ты, как бы ни проигрывал, всё ещё опасен.

Оссори повернулся. В пыли и копоти он вывозился не хуже прочих, но человека счастливее было не найти во всей Андрии.

— Ящер? — Вероятно, оскал главнокомандующего полагалось счесть за любезную улыбку. — Как хотите, но я скорее Дьявол, или… медведь? Но как же я рад, что вы живы! — Вытянул из ножен шпагу. Левой. Не из каприза, правой что-то мешало.

— Вы ранены?

— Пусть вас это не смущает. — Оссори снял плащ, тут же подхваченный офицером, и одной рукой отстегнул металлический горжет, открывая горло. — Ведь вы тоже, как я посмотрю, не совсем здоровы.

— Со мной всё в порядке. — Райнеро перекинул шпагу в левую.

То ли Ящер, то ли Медведь ухмыльнулся и едва заметно кивнул:

— Ну и отлично. Условия поединка вам известны? Напомню ещё раз, если вы их таки проспали: вы принимаете бой — я не чиню вреда горожанам и их сбережениям. Выигрываете — свободны, пока не явится король, ведь я буду мёртв. Проигрываете — тогда будете мертвы вы, но не ваш город. Согласны?

Воспрянувший в принце Рекенья магистр законословия постукивал в уме кончиком пера и требовал более тщательного обсуждения условий поединка. С уточнениями: даёт ли смерть главнокомандующего свободу лично вожаку мятежников или также его подчинённым? Подчинённым и Фёрнфрэку? Фёрнфрэку и Андрии? Кто поручится, что, лишившись военачальника, осадная армия не тронет командующего обороной? Не тронет Фёрнфрэк? Другие города Андрии?

Но законоведческие тонкости загубят ратное обаяние минуты. Такого командующему обороной воины севера не простят, как и потерянный Фёрнфрэк. Принц Рекенья кивнул. И, как причиталось с дворянина — не варвара, выпавшего из позабытых преданий — отсалютовал шпагой и встал в позицию.

3

От волнения кружилась голова и побаливал живот. Рональд уже добрался до вершины осевшей стены, салютовал шпагой! Зрительная труба чуть не выскользнула из рук, Альда глупо заулыбалась и взглянула на Грегеша. Весь он пропах гарью и битвой, синий плащ свисал с плеч порезанный, горжет помялся. Альде нравилось видеть его, нравилось, как он стоит рядом и смотрит на галерею над воротами, по обыкновению хмуря вдавленный лоб и сжимая челюсти, и как щетина рыжеет на солнце. Лучшего стража и пожелать нельзя.

— Мой муж — искуснейший фехтовальщик среди своих друзей и всех тех в Блаутуре, кто только способен держать шпагу, — объявила графиня Оссори и перехватила глубоко отеческий серый взгляд.

— Конечно искуснейший, иначе как бы мой король доверил ему этот поход? — Улыбнувшись, Грегеш накинул капюшон Альде на голову, хотя ей было совсем не холодно.

Краснея, она припала к окуляру. Командующий обороной не посмел уклониться от вызова Рыжего Дьявола. Противники заняли позиции. Миг, и они скрестили шпаги и сорвались в бешеный пляс. На памяти графини Оссори подобный накал достигался к середине поединка — не началу.

— Они фехтуют левыми! Да что за!.. Этот граф Агне, что, левша? — Раппольтейн не скрывал недовольства и даже положил руку на рукоять сабли.

Альда полагала себя опытным зрителем фехтовальных стычек. Сколько раз в Оссори она любовалась, как фехтуют ее «безголовики», как с годами мальчишеский задор сменяется серьёзными мужскими амбициями, жаждой доказать первенство, сокрушить противника, заставляя захлёбываться горечью поражения.

За тем, что творилось на крепостной стене павшего города, следить оказалось намного сложнее, чем за стычками безголовиков. Графиня Оссори вздрагивала, когда пляска уводила дерущихся за выступ зубца, и облегченно вздыхала, когда они вновь показывались. Рональд нападал, это Альда понимала. Он вёл противника туда, куда хотел, но уследить за градом его ударов она не могла! Хотя Грегеш ежесекундно испускал возгласы одобрения и называл выпады. Так Альда узнала, что за приемы применяет соперник Рональда.

— Эскарлотская школа? Я думала, он блицардец.

— Ваш драгоценный муж перемешал блицардскую и эскарлотскую школы, добавив блаутурских финтов и мироканских рубящих ударов. Но при этом он остаётся блаутурцем. — Альду снова удостоили снисходительной улыбкой, она словно слышала, как Грегеш называет её «девочкой».

Зарекшись спрашивать что-либо ещё, графиня Оссори вздёрнула нос и приникла к окуляру. Различить, к какой школе относится тот или иной удар, не получалось, зато она видела главное: Рональд Оссори побеждал.

Она всё же поймала тот миг, когда Рыжий Дьявол выпростал шпагу в сокрушительном ударе и замер. Сердце, подпрыгнув, понеслось вскачь.

Альда не поняла, как это произошло, но она с силой сдавила бока своей лошади и встряхнула поводья, пуская кобылу галопом. Нет ужаса, нет сомнений, лишь ощущение полёта и желание оказаться рядом, обнять победителя. Фёрнфрэк вместе со своим военачальником-варваром пал перед Рональдом Оссори!

Альда приникла к шее кобылы и слегка повела поводьями, направляя её к Волчьим воротам. Сзади кричал Грегеш, в лицо летел вспугнутый скачкой снег. Жена Рыжего Дьявола засмеялась. Перед ней распростёр дрогнувшие стены покорённый мужем город.

4

За сутки смерть подобралась в третий и, кажется, последний раз. Рыжий Дьявол нанёс удар, Принц Палач не смог отбить и уклонился. Сноровка подвела, и Райнеро упал наземь, выпустив из руки шпагу. В глаза бросилось всё то же жизнеутверждающе голубое небо, к шее прильнул чужой клинок. Принц Рекенья осторожно сглотнул, острие вошло в кожу, кажется, пустило кровь. Он понял, что отмечает каждый вдох. Прикрыл глаза.

Дьяволу оставалось лишь надавить. Принц точно знал, сам в первый раз убил именно так. Белоокая с ночи держала его за руку, а наутро начала уводить. Она успела поцеловать не самого верного своего почитателя, и его уход стал лишь вопросом времени. Оно пришло. Клинок проткнёт гортань и впустит в лёгкие кровь. Немного потерпеть, и Райнеро встретится с той, что так любила подглядеть за ним по ночам.

Хотелось впасть в темноту, но сейчас был час Пречистой, солнце дарило красную пелену под веками. Что же Дьявол медлит? Так вот, как чувствовали себя пленники перед полётом стрелы. Отрешиться от этого, отбросить мысли, это же последние секунды. Кто его встретит? Мать, кто-то из отцов? Ведь все они там… И Рамона. Малышка, должно быть, обрадуется. Наконец он снова сможет закружить её, ущипнуть за щёчку, услышать смех.

Нет же.

Его ждёт Залунный Край.

Те грехи не простит даже Пречистая.

— Кхм… Господин граф, что с вами? Вы уснули? Вам плохо?

Райнеро распахнул глаза. Шпаги у горла не было. Рыжий Дьявол оперся на неё и внимательно на него смотрел. Глаза прищурены до щелок, брови сдвинуты. Неужели не убьёт?

— Что же вы? Вы повержены, как это ни прискорбно.

Он вдруг ткнул шпагой Райнеро в грудь, подцепил перевязь и дёрнул вверх. Красно-белый шарф порвался и оказался в руках Оссори. Оторопев, Райнеро наблюдал, как Дьявол с помощью офицера подвесил на перевязь командующего обороной раненную руку. В горле заклокотала злость. Этот тронутый забавлялся, оттягивая миг убийства! Так же он игрался с маршальской перевязью Куэрво.

Дьявол вновь опёрся о шпагу и наклонился к Райнеро, говоря уже только с ним, почти шепотом:

— Вы не против? Рука разболелась, сил нет… С неким эскарлотским военным, обойдусь без имён, было так же, но его мой поступок очень прогневал. Давайте обмен? Вы — перевязь для моей руки, а я вам — жизнь? Ну же, кивните, у Дьявола должно быть оправдание для помилования, а мне так не хочется вас убивать.

Райнеро медленно кивнул, не спуская глаз с его шпаги. Острие по-прежнему упиралось в плиты, не изъявляя намерения ткнуться принцу в горло. Он поднялся на ноги, стараясь не смотреть ни на блаутурских офицеров, ни тем более на бывших подчинённых. Нашёл взглядом свою шпагу из хеладской стали, она отлетела к краю облома.

— Я должен соблюсти правила, — предупредил принц и нагнулся за фамильным достоянием.

У него был шанс напасть, завязать новый бой, но Райнеро лишь осторожно подхватил оружие и положил его на ладони. Нападать на того, кто честно победил и сохранил пленнику жизнь? Бесчестно, подло, но Рагнар бы оценил. Рагнар, не Райнеро Рекенья, который почитал за честь быть побеждённым таким противником. Он опустился на колено перед графом Оссори и протянул ему шпагу.

— Райнеро Рекенья, герцог Валентинунья, наследный принц Эскарлоты признаёт вашу победу и готов принять свою судьбу, — он произнёс эти слова тихо, словно и это имя украл. Но граф заслуживал услышать именно его, услышать и понять, чью жизнь он держит в руках.

Эскарлотец поднял на него взгляд. Оссори и бровью не повёл, вложил в ножны свой клинок и принял шпагу принца Рекенья.

— Сражаться с вами было честью, принц. Ваш город пал и ждёт своего государя, а вы с этой минуты — мой почётный пленник.

Глава 28

Блицард

Фёрнфрэк

1

Это оказалось не хуже, чем взятие одной вражьей крепости в Амплиолах, а то и лучше! На секунду Берни даже испугался, что его откинуло на пять лет назад. Порезанная каким-то теперь уже мертвецом рука, брызги крови на лице, выступы стены под ногами и кинжал за поясом. Фёрнфрэк соперничал с той крепостью в горах, посмотрим, что там у него за маршал! Рука ныла, требуя перевязи познатней… Он огляделся. Внизу ров пополнялся фёрнфрэкцами, наверху пытались обороняться очнувшиеся от взрыва мятежнички. Стрелы больше не летели, видимо, лучников стряхнуло. Даже жалко, ну какие были ребята, хоть и надоедливые!

Отсалютовав холму, где в сопровождении Грегеша стояла прекрасная дама, Берни спрыгнул на галерею и выслушал доклад своего офицера. Разделительная стена взята, половина города — кроме университета, желающего сдаться ему лично! — захвачена, потери небольшие.

Оссори, поглядывая под ноги, прошёлся по разнесённой взрывом галерее.

Чернокудрого нахала, обмерзшего без возлюбленной шапки, среди горстки сдающихся не было. Солдаты споро разгребали завалы, вынимая на свет божий постанывающих мятежников. Потрёпанные, а то и поломанные, покрытые налётом сажи и каменной пыли, но не те! Дьявольщина, да где командующему быть, как не на захваченных воротах? Сбежал?

— Где командующий обороной Андрии? Граф Рагнар Агне, если я не ошибаюсь!

Никто не отозвался. Неужели его правда завалило? Трусом командующий не был…

Оссори подошёл к развалам. Галерея выглядела жалко. Вся в трещинах, зубцы обрушились, половина площадки и вовсе откололась и придавила у тоннеля своих же защитников. Там же внизу, под грудой камней и пылью, угадывались пушки. И всюду изувеченные тела. В тоннеле, должно быть, полегло немало андрийцев. Бедняги хотели попалить по блаутурцам, но те их опередили.

Оссори поставил ногу на, как оказалась, чью-то каменную голову и сложил ладони рупором:

— Я, Рональд Оссори, главнокомандующий осадной армией короля Лауритса, захватил город Фёрнфрэк! Спрашиваю в последний раз! Где ваш командующий! Я вызываю его на поединок победителя! Если он не выйдет ко мне и не примет вызов, я уничтожу ваш город! Сожгу и развею пепел над Андрией, да вкусит она цену воли! Но всё же, граф! Если вы примите вызов, я пощажу жителей и их дома! Я жду!

Рядом что-то зашевелилось. Оссори обшарил взглядом развалины. Так и есть, из-под камней виднелась рука. Окликнув одного из своих, он поддернул перчатки и осторожно разобрал булыжники. Несчастному перебило ногу, но он был жив, тихо постанывал. Голова разбита, рёбра наверняка переломаны. Берни с сомнением оглядел бедолагу.

— Вы не граф Агне?

В ответ промычали, не соглашаясь. Берни со вздохом махнул рукой, несчастного принялись вынимать из-под завала. Мятежный граф или хорошо прятался, или отправился в Залунный Край. А он докатился, рыть завал в поисках отменного врага! Берни со злостью пнул каменную голову, посылая её в полёт по галерее.

Уже ни на что особо не надеясь, позвал опять:

— Граф Агне, да разберитесь же: девица вы или воин?!

2

Яркий свет ударил по глазам, пробил дыры где-то в голове и рассеялся звоном. Райнеро пошевелил рукой, она затекла, но всё-таки поддалась — поймала воздух.

Звон в голове усилился, Райнеро облизнул губы и попытался встать. Только вот мир закрутился. Под правой ногой оказалась пустота… Принц Рекенья решил полежать спокойно. Он был жив. Помощью руны или Пречистой, но он был жив. Кажется… Дышать тяжело, но ещё тяжелее смотреть. Вверху было небо, вечное и жизнеутверждающе голубое.

Преодолев желание провести так оставшуюся жизнь, он пошевелил другой рукой. Та покорилась — нащупала камни. Отлично.

Райнеро попытался сдвинуться чуть в сторону, к камням. Получилось. Звон стихал, уже слышалось иное. Он приподнял голову и всмотрелся. Слева завал, должно быть, уцелевшая часть галереи. Он на краю, а справа пропасть. Райнеро осторожно переставил правую ногу на устойчивый с виду булыжник и позволил себе глубокий вдох. Удалось, значит рёбра целы. Уже кое-что… Он скосил глаза на пропасть. Там внизу метались люди, приступались к завалам от обвалившейся стены.

Райнеро приподнялся на локте. Мир поплыл, но медленно. Взгляд удержался на чьём-то теле. Принца пробила дрожь, на камнях лежал Братец Филин. Нижняя часть туловища раздроблена, лицо в крови, на солнце блестят осколки лопнувших линз…

— Граф Агне, я сейчас! Не двигайся, только лежи спокойно…

Райнеро вздрогнул. Граф Агне? Как далеко осталось это имя… Он осторожно лёг обратно и снова поднял глаза к небу. Как же хорошо было вот так же, в детстве, упасть в траву и вглядываться в голубые выси. Он делал так после фехтования с доном Рамиро. Они дурачились, представляя, что облака — это замки. Их замки. Какие-то они строили сами, какие-то завоёвывали. И было так сладко и легко водить рукой от облака к облаку и кричать: «Этот мой! Я отвоюю его у тебя, у меня армия — весь мир!». Но на небо Фёрнфрэка этим утром облака не приплыли, а единственная его настоящая крепость, кажется, пала…

Совсем рядом зашуршали шаги. Райнеро прикрыл глаза, их защипало, должно быть, от света и пыли.

— Нет-нет, ты же пришёл в себя… Рагнар! — Его приподняли за плечи и куда-то потащили.

Райнеро приоткрыл глаза. Серые от пыли сапоги проложили в песке и камешках борозды, скрежетали по камню ножны. Принц попытался перехватить их и придержать, и тут же услышал над головой счастливый возглас.

— Очнулся! Ты только не закрывай глаза. Это Янник, узнал?

Янник. Конечно, узнал, но мысль об этом почему-то не приходила. Райнеро запрокинул голову и встретился взглядом с лучником. Тот был в пыли, висок и щека залиты кровью, глаза сияли необычайной синевой. И Янник улыбался.

— Рагнар, ты слышишь меня? — Почему его губы шевелятся беззвучно, а слова бьют по ушам?

— Да. Райнеро, — голос скрипел, будто глотку забило песком. Принц опустил голову на грудь и закашлялся.

— Да-да, я помню, ты Райнеро. Тебе больно?

Янник к чему-то его прислонил, присел рядом и поднёс к губам принца флягу. Райнеро мотнул головой, взял её сам. Только сейчас он понял, как хотел пить. Истина постигалась просто: дышать — это прекрасно, видеть — изумительно, а пить — восхитительно.

— Граф, если вы согласитесь на вызов, я пощажу горожан и их дома! Я жду!

Его звали, и совсем рядом! Райнеро отдал флягу Яннику и огляделся.

— Кто это?

— Главнокомандующий Рональд Оссори, — обычно ясный, чтобы не сказать, небесный взгляд Тека заволокло мглой.

— Он уже здесь?

— Да, он… вызывает тебя на поединок.

Райнеро потряс головой. Мир не крутился.

Поднялся на ноги, снова порядок.

В ушах ещё чуть гудело, но руки слушались отменно, ран нет.

— Дай-ка. — Остатки воды из фляги Янника приятно охладили лицо, капли затекали за шиворот, и по спине пробежали мурашки. Донельзя оживляющие.

— Нет, стой! Ты не пойдёшь. — Святой лучник вцепился ему в руку. — Ты контужен, неужели не понимаешь?

— Теперь всё хорошо. — Райнеро высвободился из схватки Тека, поправил сбившийся кожаный панцирь, подтянул наручи.

— Нет! Послушай, тебе нужно бежать! Я же говорил… Ты забыл? — Янник схватил его за плечи. — Вот что. За это в ответе мой отец, и только он. Но он стар для схваток, поэтому к Ящеру выйду я. Сын может заменить в поединке отца, я знаю! А ты должен уходить.

— Янник! Ты спас меня снова, я очень благодарен, но это… Нет. Я в порядке, я сражусь с ним. А ты иди и держи оборону Четвёртой цитадели!

— Держать оборону? — Не успел принц Рекенья вернуться, как сразу вызвал злость святых. Во всяком случае, одного, местного и подлинного. — Фёрнфрэк пал! Ты контужен. Говорю же, Рагнар…

— Райнеро Рекенья. Зваться Рагнаром Яльте я не могу. И кстати, Райнеро неплохо владеет шпагой. А ты иди, это приказ! Город не пал, пока держится хотя бы одна цитадель. Приказ ясен, капитан Тек?

Янник отдал честь и кивнул. Куда Райнеро его отправляет? На верную смерть? Нет, к возлюбленной. А папочка совсем скоро убедит сына сдаться и возьмёт вместе с невестой под лисье покровительство. Только не свирепствуй, лучник, такие, как ты, не должны умирать.

— Граф Агне, да разберитесь же: девица вы или воин?!

— Воин! — Райнеро вынул шпагу, сорвав с пояса ножны, и не оглядываясь двинулся по кромке стены через завал. Сорвётся — значит, таков его удел. Пройдёт — будет Ящеру бой. Шаг, ещё, под сапогами скрипят камешки. Прыжок, и завал позади.

— Любезный граф! — надрывался наёмник чуть менее родовитый, чем принц Рекенья. — Только не говорите, что вы в связи с кончиной лишаете меня удовольствия сойтись с вами в поединке!

— И не надейтесь, Граф Ящер, поблажек не будет! — Райнеро спрыгнул с последнего высокого камня и направился прямо к стоящему спиной Ящеру.

Некогда зелёно-жёлтые и, несомненно, опрятные офицеры, выстроились вокруг командования полукругом, утвердив руки на эфесах шпаг. Принц Рекенья усмехнулся. Утешительно знать, что ты, как бы ни проигрывал, всё ещё опасен.

Оссори повернулся. В пыли и копоти он вывозился не хуже прочих, но человека счастливее было не найти во всей Андрии.

— Ящер? — Вероятно, оскал главнокомандующего полагалось счесть за любезную улыбку. — Как хотите, но я скорее Дьявол, или… медведь? Но как же я рад, что вы живы! — Вытянул из ножен шпагу. Левой. Не из каприза, правой что-то мешало.

— Вы ранены?

— Пусть вас это не смущает. — Оссори снял плащ, тут же подхваченный офицером, и одной рукой отстегнул металлический горжет, открывая горло. — Ведь вы тоже, как я посмотрю, не совсем здоровы.

— Со мной всё в порядке. — Райнеро перекинул шпагу в левую.

То ли Ящер, то ли Медведь ухмыльнулся и едва заметно кивнул:

— Ну и отлично. Условия поединка вам известны? Напомню ещё раз, если вы их таки проспали: вы принимаете бой — я не чиню вреда горожанам и их сбережениям. Выигрываете — свободны, пока не явится король, ведь я буду мёртв. Проигрываете — тогда будете мертвы вы, но не ваш город. Согласны?

Воспрянувший в принце Рекенья магистр законословия постукивал в уме кончиком пера и требовал более тщательного обсуждения условий поединка. С уточнениями: даёт ли смерть главнокомандующего свободу лично вожаку мятежников или также его подчинённым? Подчинённым и Фёрнфрэку? Фёрнфрэку и Андрии? Кто поручится, что, лишившись военачальника, осадная армия не тронет командующего обороной? Не тронет Фёрнфрэк? Другие города Андрии?

Но законоведческие тонкости загубят ратное обаяние минуты. Такого командующему обороной воины севера не простят, как и потерянный Фёрнфрэк. Принц Рекенья кивнул. И, как причиталось с дворянина — не варвара, выпавшего из позабытых преданий — отсалютовал шпагой и встал в позицию.

3

От волнения кружилась голова и побаливал живот. Рональд уже добрался до вершины осевшей стены, салютовал шпагой! Зрительная труба чуть не выскользнула из рук, Альда глупо заулыбалась и взглянула на Грегеша. Весь он пропах гарью и битвой, синий плащ свисал с плеч порезанный, горжет помялся. Альде нравилось видеть его, нравилось, как он стоит рядом и смотрит на галерею над воротами, по обыкновению хмуря вдавленный лоб и сжимая челюсти, и как щетина рыжеет на солнце. Лучшего стража и пожелать нельзя.

— Мой муж — искуснейший фехтовальщик среди своих друзей и всех тех в Блаутуре, кто только способен держать шпагу, — объявила графиня Оссори и перехватила глубоко отеческий серый взгляд.

— Конечно искуснейший, иначе как бы мой король доверил ему этот поход? — Улыбнувшись, Грегеш накинул капюшон Альде на голову, хотя ей было совсем не холодно.

Краснея, она припала к окуляру. Командующий обороной не посмел уклониться от вызова Рыжего Дьявола. Противники заняли позиции. Миг, и они скрестили шпаги и сорвались в бешеный пляс. На памяти графини Оссори подобный накал достигался к середине поединка — не началу.

— Они фехтуют левыми! Да что за!.. Этот граф Агне, что, левша? — Раппольтейн не скрывал недовольства и даже положил руку на рукоять сабли.

Альда полагала себя опытным зрителем фехтовальных стычек. Сколько раз в Оссори она любовалась, как фехтуют ее «безголовики», как с годами мальчишеский задор сменяется серьёзными мужскими амбициями, жаждой доказать первенство, сокрушить противника, заставляя захлёбываться горечью поражения.

За тем, что творилось на крепостной стене павшего города, следить оказалось намного сложнее, чем за стычками безголовиков. Графиня Оссори вздрагивала, когда пляска уводила дерущихся за выступ зубца, и облегченно вздыхала, когда они вновь показывались. Рональд нападал, это Альда понимала. Он вёл противника туда, куда хотел, но уследить за градом его ударов она не могла! Хотя Грегеш ежесекундно испускал возгласы одобрения и называл выпады. Так Альда узнала, что за приемы применяет соперник Рональда.

— Эскарлотская школа? Я думала, он блицардец.

— Ваш драгоценный муж перемешал блицардскую и эскарлотскую школы, добавив блаутурских финтов и мироканских рубящих ударов. Но при этом он остаётся блаутурцем. — Альду снова удостоили снисходительной улыбкой, она словно слышала, как Грегеш называет её «девочкой».

Зарекшись спрашивать что-либо ещё, графиня Оссори вздёрнула нос и приникла к окуляру. Различить, к какой школе относится тот или иной удар, не получалось, зато она видела главное: Рональд Оссори побеждал.

Она всё же поймала тот миг, когда Рыжий Дьявол выпростал шпагу в сокрушительном ударе и замер. Сердце, подпрыгнув, понеслось вскачь.

Альда не поняла, как это произошло, но она с силой сдавила бока своей лошади и встряхнула поводья, пуская кобылу галопом. Нет ужаса, нет сомнений, лишь ощущение полёта и желание оказаться рядом, обнять победителя. Фёрнфрэк вместе со своим военачальником-варваром пал перед Рональдом Оссори!

Альда приникла к шее кобылы и слегка повела поводьями, направляя её к Волчьим воротам. Сзади кричал Грегеш, в лицо летел вспугнутый скачкой снег. Жена Рыжего Дьявола засмеялась. Перед ней распростёр дрогнувшие стены покорённый мужем город.

4

За сутки смерть подобралась в третий и, кажется, последний раз. Рыжий Дьявол нанёс удар, Принц Палач не смог отбить и уклонился. Сноровка подвела, и Райнеро упал наземь, выпустив из руки шпагу. В глаза бросилось всё то же жизнеутверждающе голубое небо, к шее прильнул чужой клинок. Принц Рекенья осторожно сглотнул, острие вошло в кожу, кажется, пустило кровь. Он понял, что отмечает каждый вдох. Прикрыл глаза.

Дьяволу оставалось лишь надавить. Принц точно знал, сам в первый раз убил именно так. Белоокая с ночи держала его за руку, а наутро начала уводить. Она успела поцеловать не самого верного своего почитателя, и его уход стал лишь вопросом времени. Оно пришло. Клинок проткнёт гортань и впустит в лёгкие кровь. Немного потерпеть, и Райнеро встретится с той, что так любила подглядеть за ним по ночам.

Хотелось впасть в темноту, но сейчас был час Пречистой, солнце дарило красную пелену под веками. Что же Дьявол медлит? Так вот, как чувствовали себя пленники перед полётом стрелы. Отрешиться от этого, отбросить мысли, это же последние секунды. Кто его встретит? Мать, кто-то из отцов? Ведь все они там… И Рамона. Малышка, должно быть, обрадуется. Наконец он снова сможет закружить её, ущипнуть за щёчку, услышать смех.

Нет же.

Его ждёт Залунный Край.

Те грехи не простит даже Пречистая.

— Кхм… Господин граф, что с вами? Вы уснули? Вам плохо?

Райнеро распахнул глаза. Шпаги у горла не было. Рыжий Дьявол оперся на неё и внимательно на него смотрел. Глаза прищурены до щелок, брови сдвинуты. Неужели не убьёт?

— Что же вы? Вы повержены, как это ни прискорбно.

Он вдруг ткнул шпагой Райнеро в грудь, подцепил перевязь и дёрнул вверх. Красно-белый шарф порвался и оказался в руках Оссори. Оторопев, Райнеро наблюдал, как Дьявол с помощью офицера подвесил на перевязь командующего обороной раненную руку. В горле заклокотала злость. Этот тронутый забавлялся, оттягивая миг убийства! Так же он игрался с маршальской перевязью Куэрво.

Дьявол вновь опёрся о шпагу и наклонился к Райнеро, говоря уже только с ним, почти шепотом:

— Вы не против? Рука разболелась, сил нет… С неким эскарлотским военным, обойдусь без имён, было так же, но его мой поступок очень прогневал. Давайте обмен? Вы — перевязь для моей руки, а я вам — жизнь? Ну же, кивните, у Дьявола должно быть оправдание для помилования, а мне так не хочется вас убивать.

Райнеро медленно кивнул, не спуская глаз с его шпаги. Острие по-прежнему упиралось в плиты, не изъявляя намерения ткнуться принцу в горло. Он поднялся на ноги, стараясь не смотреть ни на блаутурских офицеров, ни тем более на бывших подчинённых. Нашёл взглядом свою шпагу из хеладской стали, она отлетела к краю облома.

— Я должен соблюсти правила, — предупредил принц и нагнулся за фамильным достоянием.

У него был шанс напасть, завязать новый бой, но Райнеро лишь осторожно подхватил оружие и положил его на ладони. Нападать на того, кто честно победил и сохранил пленнику жизнь? Бесчестно, подло, но Рагнар бы оценил. Рагнар, не Райнеро Рекенья, который почитал за честь быть побеждённым таким противником. Он опустился на колено перед графом Оссори и протянул ему шпагу.

— Райнеро Рекенья, герцог Валентинунья, наследный принц Эскарлоты признаёт вашу победу и готов принять свою судьбу, — он произнёс эти слова тихо, словно и это имя украл. Но граф заслуживал услышать именно его, услышать и понять, чью жизнь он держит в руках.

Эскарлотец поднял на него взгляд. Оссори и бровью не повёл, вложил в ножны свой клинок и принял шпагу принца Рекенья.

— Сражаться с вами было честью, принц. Ваш город пал и ждёт своего государя, а вы с этой минуты — мой почётный пленник.

Глава 29

Блаутур

Григиам

1

Сонные подмороженные улицы ещё не наводнили галдящие людишки, делающие вид, что живут. Ни краснолицых торговок, ни оборванцев, ни всезнающих и утомительных дворян. Энтони рискнул вдохнуть полной грудью и остался доволен: вонь ещё тоже досматривала сны. Подковы звонко отсчитывали каждый шаг, ещё немного, и цокот станет натянутым и звонким — дворцовая площадь звучала по-особенному. Надо добраться до неё побыстрее, скоро город разбудят колокола, и людишки потянутся читать молитвы и замаливать грешки. Не то что бы Аддерли был безбожником, нет, он даже иногда молился, однако этим утром он ограничится встречей не с Предвечным, но его наместником — Государем-прости-господи!

Королевский дворец стоял совсем мрачный под пасмурным небом. Энтони почувствовал себя мышью, вознамерившейся забраться в мешок муки. Он ещё никогда не входил в дом Лоутеана с такой неохотой. Это была первая резиденция королей, свободная от долга олицетворять незыблемость и величие королевского дома. Юстас III, дед Кэдогана, желал напомнить подданным о блаутурской умеренности и открытости правящего семейства, не иначе в пику Монжуа, Эскарлоте и Вольпефорре. Так на северной стороне Бэйвы поднялся из красного кирпича Элисийский дворец. Незамысловатой прямоугольный формы, с покатой крышей и узкими окнами, он более походил на прибежище скупого барона. Впрочем, толщина стен, увенчанных зубцами, и ребристые башни с прорезями бойниц говорили в пользу осмотрительности короля Юстаса. Элисийский дворец мог бы вынести осаду, что стало важно с недавних пор.

У парадного въезда склонялись на алебарды королевские гвардейцы, иней припудрил копейные острия и узкие шлемы. При приближении виконта Аддерли караульные встрепенулись, узнали в лицо, пропустили. Лоутеан, при всех своих изъянах, не чинил мелких подлостей: да, выслал драгун из столицы, но не отдал по их поводу особых распоряжений.

Вверив Аршамбо заботам заспанного конюха, Энтони поправил плащ с прорезями, выдохнул облачко пара и взбежал по ступеням, скользнувшим под сапогами.

Элисийский дворец распахивал двери не раньше девяти утра. Полумрак ещё держал в своей власти галереи и анфилады залов, покрывал низкие потолки. В конце коридора шевелились: слуги убирали около королевских покоев, мыли полы, стирали пыль со столиков и скамеек, ваз и картинных рам, меняли в подсвечниках свечи.

В шраме беспокойно кололо, пока дежурившая у королевских покоев охрана сообщала об опальном визитёре комнатному слуге, тот ставил в известность постельничего, а последний докладывал королю. Такой порядок завёл всё тот же Юстас III, человек-противоречие и большой выдумщик по части придворного быта. Наконец, не предложив снять плаща, Аддерли провели в почивальню, душную от терпких запахов и тесную от присутствия приближённых короля.

— Виконт Аддерли?

— Ваше Величество.

— Признаться, я тебя не ждал. Граф Оссори всегда исхитрялся увильнуть от этого утреннего ритуала, но кузен Тони прискакал из Дерли? Похвально. — Лоутеан, ещё в ночной сорочке, снисходительно кивнул «кузену Тони» и всё на том.

Короля окружал десяток молодых дворян, но ближе всех суетился его постельничий и советник Тристин Геклейн, кузен погибшего в Лавесноре порученца при Берни Эрика. Толку от мальца было меньше, чем от мыши-несушки, но короля устраивало и то, что друг каждое утро подбирал ему наряд. Тристин вздёрнул красноватый тонкий нос, во влажных глазах мелькнуло беспокойство. Из лапок советника свисала сорочка с круглым, стягивающимся под горлом воротом. Король ещё не знал, что вольпефоррское влияние коснулось не только его нарядов, но и вассалов. Там до последних дней уворачивались от власти самодержца.

Аддерли ещё раз поклонился. Замаранные сапоги и намокший от инея плащ никак не вязались с этим великолепием вокруг.

— Ваше величество, могу я просить об аудиенции?

— Аудиенция? Помилуй, Аддерли, я ещё даже не одет! Что за срочность?

— Государственное дело.

— Драгун больше нет, но они так же неистовы. — Лотти хохотнул и указал на одну из дубовых фигур, затянутую в колет голубого бархата с вышивкой серебром. — Как вам это нравится, мессиры? Григиамская зима нынче жестока к нам, так что мы с Тристином немного… преобразили привычный фасон. Вы видите сами, что юбка привязывается к низу колета шнурами и достигает бёдер. Это отдаёт доспехом минувшего века, веком рыцарства, не находите?

Сами щегольски разодетые, мессиры уже наперебой славили фантазию своего короля. Бывший генерал Изидор Роксбур, и как Аддерли его не заметил, при красных-то сапогах, послал ему откровенно наглый оскал. Аддерли выдавил улыбку, стараясь смотреть только на короля.

— Ваше Величество, я лишь прошу принять меня сегодня, дело не терпит отлагательств.

— Виконт Аддерли выучился спешке…

Шрам дёрнулся и заныл. Энтони обернулся. Из смежной комнаты выходила Изольда Кернуолт.

— Мессир, король мой, уповаю, сон ваш был сладок.

Несмотря на ранний час, она была полностью одета и причёсана. Энтони не помнил у неё ни этих крупных трубчатых локонов, ни этого платья — изумрудное, с куньим мехом по вороту и подолу, с овальным вырезом, не оставлявшим места домыслам. Король поцеловал ей руку. Изольда улыбнулась и быстрыми карими глазами взглянула на Энтони. Да она потешалась! У него запылали щеки, он испытывал за нее нечто сродни стыду, не узнавал ее такую. С какой осанкой она предстала перед королем и придворными с голодными глазами, как выверено его поприветствовала, будто никогда и не путалась в словах. Она держалась уверенной в своём положении метрессой, опытной интриганкой двора!

Энтони знал её настоящую и не хотел, не мог смотреть на другую, так что уставился на простенок — там в дубраве танцевала королева Филис. Изольда напрасно оголяла волнующую грудь и утирала венценосной мыши слёзы — здесь всё ещё царила только одна женщина, только одна фея.

Изольда Кернуолт, не подозревая о сопернице, величественно пронесла себя мимо Энтони, будто его здесь не было, и опустилась в кресло.

— Можешь идти, кузен Тони, от тебя несёт дорогой и холодом. Будет тебе аудиенция, после завтрака. — Нейдреборн не спеша расправлял манжеты и говорил скорее с увлеченно внимающей ему метрессой, чем с «кузеном». — Но не вздумай вновь дать мне повод усомниться в твоей преданности.

2

Король задумчиво прогуливался между мокрых облезлых кустов, поминутно останавливаясь и оглядываясь на окна трофейной комнаты Айрона-Кэдагона. Солнце пыталось стать весенним и проглядывало сквозь серую дымку, затянувшую небо ещё с утра. Энтони потуже затянул у горла завязки плаща и терпеливо вышагивал за Лоутеаном, ожидая окончания его меланхолического настроения. Поредевшей после призыва Дезире королевской свите король приказал ждать во дворце, но Энтони не думал, что хоть кто-то из придворных хотел бы зябнуть.

Из рукава Лотти выскользнул, засуетился на ладони белый пушистый комочек. Красноглазая мышь, «огрех природы», должно быть, многажды прабабка первой Пеленейры, тут же удостоилась поглаживаний по крохотной головке и монаршей улыбки. Мышь угоднее тебя, Аддерли, каково, а? Может, стоило изловить перед аудиенцией мышонка? Энтони усмехнулся в воротник, тронул голую ветку сирени. С тонких чёрных пальчиков слезами скатились холодные капли, Аддерли стряхнул их с манжеты и поймал взгляд Лоутеана. Тот повернулся к нему и всё так же задумчиво наблюдал, склонив голову набок. От сырости королевский нос раскраснелся, волосы зашлись кудрями, как у брата. Впрочем, только это их и роднило.

— Чудесный сад, не правда ли? Ваш предшественник его очень любил. Мы будто вчера стояли в трофейной, смотрели на эти дорожки и говорили о предстоящем сражении… Кто бы мог подумать, что эта будет наша последняя встреча как добрых друзей?

— Перестав быть вашим другом, — уверил Аддерли, — Рональд остался вашим верным подданным.

— Да что ты? Тони, скажи, верные подданные предают своего короля? Ослушиваются приказа? Проникают к нему как убийца? Скрываются? За беглым графом отправлен Рейнольт с отрядом, но от него уже давно никаких вестей. Оссори вместе с супругой в бегах и скорее всего давно не в Блаутуре. Так верны ли они? — Мышь перебежала с ладони короля на плечо нового кузена. Лотти довольно кивнул и подмигнул питомице. — Я знаю, тебе трудно, ведь вы с Рональдом были друзьями. Ты, к слову сказать, не знаешь, где он?

Энтони выпрямил спину, пытаясь не замечать умывающую усики мышь. Он любил собак, своих, ростом с пони, а не мелких грызунов.

— К сожалению, нет. И как раз об этом я хотел бы поговорить с Вашим Величеством.

Лоутеан прекратил улыбаться, забрал мышь и побрёл к статуям в размывах от таящего снега и дождей.

— Наше Величество слушает, Аддерли. И я очень надеюсь, что в этот раз твой срочный разговор будет верноподданническим. Иначе я уже не буду столь добр, и тебе придется понести наказание хуже изгнания… Не повторяй судьбу Рональда.

Аддерли проглотил предупреждение, задумываться о том, что будет хуже изгнания, не хотелось совершенно. Холод уже забрался под плащ, укутаться бы, но не пристало прятать нос в мех, когда король гуляет по холодному саду будто уже давно настало лето.

— В герцогстве Оссори беспорядки, сир, — осторожно начал Энтони. Лоутеан даже не обернулся. — Герцогиня собрала вокруг себя вассалов и готовится пойти против вас войной.

— Опять Дезире Оссори?! — Аддерли не знал, что мыший король умеет выть. Спокойствие на грани равнодушия оказалось хорошо скрываемым гневом. — Да почему этой женщине не вышивается под окном?! Я писал, я угрожал, да я даже просил, но нет, нам не сидится спокойно! — Он со злостью ударил по кусту, с веток брызнуло. Вздох — и снова спокойствие. — Мои посланники возвращались из Оссори ни с чем или не возвращались совсем. Я терпел. Но собирать армию у меня под носом! Чего она добивается? Смуты? Или она думает, что армия Блаутура даст ей спокойно резвиться у меня под стенами? Моё терпение не вечно, право слово! Мои подданные семьями уезжают из столицы, как будто наступает мор или опасность войны, и разумеется, все они вассалы Оссори или Англюров. Даже Далкетты покинули двор. Семья моей Филис… — Лоутеан обернулся на окна дворца, сморщил нос как от дурного запаха. — Не стой, Аддерли.

Энтони схватили под руку и повели дальше в сад. Мышь, притаившись за бобровым хозяйским воротником, таращила почти прозрачные розовые глазки.

— Клянусь, Рональд непричастен к предательству герцогини.

— Да знаю я… — Лоутеан нервно отмахнулся. — Это началось не вчера, а до побега блистательного графа. Я рад, что ты отказался примкнуть к мятежникам и даже попрошу прощения за нашу встречу утром… Я не знал, чего от тебя ждать, и только-то. Требования герцогини тоже скоро до меня доберутся… Что за женщина! Ей бы внуков нянчить, да эта ледышка Альда думает только о себе. Ни мужу наследников, ни свекрови внуков! Кажется, с женщинами Оссори вообще что-то не ладно, — король тронул мышь и покосился на Энтони. — А что в Дерли?

Аддерли медлил с ответом. Сейчас, когда гостевой плен Оссори остался позади, собственное поведение казалось трусостью, хотя и разумной, достойной Тихони. Энтони никак не помешал тому, что творится в Дерли. А ведь всё видел. Как деревни его графства заполоняли солдаты в цветах Оссори. Как грелись у костров, пили, играли в кости и карты самопровозглашённые офицеры, лежали на лафетах пушки и даже бомбарды. Как Дезире Оссори легко добивалась того, чего хотела, воспользовавшись с давней дружбой с матушкой Энтони. А ему пришлось развернуть коня и скакать прочь из герцогства, потому что сунь он нос в собственный дом, стал бы пленником уже там.

— Когда я приехал, — без утайки сказал он королю, — там действительно оказалась военная ставка герцогини…

— И ты конечно напомнил, кто хозяин этих земель?

— Я был всего один, а Аддерли — вассалы Оссори, и моя матушка дружит с герцогиней, так что…

— Можете не продолжать, виконт Аддерли. Вы всегда ходили под тенью Оссорийского медведя, так что ожидать иного не стоило. — Король хмыкнул, свернул под пушащийся снегом свод из сплетённых ветвей — выход из царства мокрого холода.

— Впрочем, мне ли пенять на тени, верно? В провинцию уже поползли слухи? — Король оглянулся, Энтони покачал головой. — Дезире должна была говорить о своем брате, все же Хейлог Англюр славен не только тем, что насчитал у Пречистой Девы тринадцать коленных чашечек.

— Она говорила, что воспользуется его помощью… что анафема — вопрос времени.

— Что же, теперь я хотя бы знаю, чьих это рук дело. — Король смял в ладонях жухлый листок. — Я правда не дружен с Церковью…. И я не об анафеме, а о церковном суде над королем и последующей казни.

— Но за что? — Аддерли не удержал вздох. На этом суде равны становились все, от селянина до короля, и судили на нём тогда, когда нарушались законы Церкви. Но Лоутеан Нейдреборн был кем угодно, только не любителем потревожить Отверженного.

Аллея упёрлась в каменную стрельчатую арку, увитую диким виноградом в снегу. В пяти шагах от неё лежало крыльцо дворцового подъезда. Нейдреборн остановился у ступенек и придержал Аддерли за локоть.

— Я доверяю тебе, потому что мне больше некому доверять. — Король почти шептал, на лице, красном от мороза, проступало опасение мыши, учуявшей кота у норы. — И терять больше нечего. Почти. Я покажу тебе, за что мне грозит расправа по закону Предвечного. Можешь звать меня Лоутеаном… Идем.

3

Колокола зазвонили заутреню. Сейчас привычный звон обернулся чем-то зловещим, грозящим скорую расправу.

Кузена Тони привели в трофейную. Следовало догадаться, что с ней что-то не так, иначе зачем король всё время оборачивался на её окно? Теперь Аддерли — поверенный тайн короля, а ведь совсем недавно был пленником Оссори и чуть ли не рыдал над записями маленького Тони.

Нейдреборн отодвинул стул, затем кусок выступа над полом. Лёгкое нажатие на дубовую панель, и перед Энтони возникла узкая дверца без скважины.

Стоило удивиться, если бы мерзкий холодок не вгрызся в шрам. Что неугодное Богу можно хранить в потайной комнате? Лотти — чернокнижник?

— Возьми и иди за мной.

В руках Энтони вспыхнула свеча. Лоутеан толкнул дверь и осветил мрак за ней. Ступени за дверью вели вниз.

— Ты раньше здесь не был?

— Боюсь, что нет.

— Мой брат был так скрытен, но я о комнате знал… Даже зашёл однажды.

— Это комната Кэдогана?

— Да, раньше это была его мастерская. Отличное место, стены настолько прочные, что выдерживали взрывы, а запахи и дым он выводил через устройство труб и решёток. Теперь я использую эту комнату в своих целях.

Лестница кончилась. Ещё одна дверь под рукой короля отворилась легко и бесшумно, хотя Энтони ждал скрипа и тяжёлого лязга металла. Едва не оступившись, он слетел с последней ступеньки и очутился в комнате, погружённой во тьму и, судя по эху шагов, довольно просторной. Лоутеан двинулся вдоль стен, зажигая свет. Энтони заворожено следил за чередой огоньков. Они тянулись за королём, продырявливая темноту, населяя её множеством теней. Да, места достаточно, ковры глушили шаги, голые кирпичные стены сплошь увешаны стеллажами и одинокими полками. Взгляд зацепился за холсты. Энтони поднёс свечу и не смог сдержать улыбки.

— Картины Кэди, — обозначил Лоутеан. — Я не смог их убрать, к тому же они очень нравились Филис.

Чертежи, грифельные наброски — в основном какие-то механизмы, но попадались и пейзажи, целые замки и пара эскизов с девой у пруда, готовая картина с ней по сей день висела в кабинете драгун. Энтони обернулся, в комнате посветлело, но до потолка было далеко — имелся надстроенный второй этаж, куда вела узкая лесенка у стены. Кэдоган никогда не говорил об этом месте… А может быть, о ней не знал только Тихоня? Названный брат Его высочества Кэдогана Рональд Оссори наверняка бывал здесь частым гостем.

В свете свечей заблестел большой стол, обшитый металлом и изрядно занятый склянками мутного стекла. Алхимия? Чернокнижие? Лоутеан всегда был странным, так почему нет?

— Для чего это? — Аддерли подошёл к столу. Склянки стояли в образцовом порядке, на краю сложены книги и листы в колонках цифр и пометках на, похоже, убористой мироканской вязи.

— Это… необходимые расчёты, лекарства. Кроме меня здесь бывает песочный лекарь, это его записи, — Лоутеан перекидывал подсвечник из одной руки в другую, мышка высовывала из рукава ропоны любопытный носик.

— Это и есть причина? Колдовство, связь с язычником? Но это не повод, я уверен…

— Нет-нет, Энтони, это действительно не повод.

— Вы больны? Зачем вам лекарь?

Король опустил заблестевшие глаза и покачал головой, оглянувшись на пока тёмный угол комнаты.

— Нет, это не для меня. Для моей… жены, — он почти шептал. Взглянул на Энтони, будто чего-то испугавшись, и направился к неосвещённому углу.

— Жены? Вы тайно с кем-то обручились?

Тревога всколыхнулась леденящей волной и окатила шрам. Сглотнув, Аддерли нехотя последовал за королём. Предчувствие почти кричало, что здесь нечто посерьёзнее баловства колдовством, но что же?

— Энтони, послушай прежде чем судить меня. У меня одна жена, и ты прекрасно её знаешь… Филис, в девичестве Далкетт.

Энтони похолодел. Свечи зажигались одна за другой, неотвратимо освещая узкую постель на приступке.

— Подойди, — Лоутеан глядел на него не приказывая — прося. — И выслушай. Больше полугода назад моя жена заболела… Я знаю, прошу, не говори этого! Она не мертва, нет, посмотри же!

Ноги вросли в пол, но Лоутеан ухватил его за локоть и подтащил к кровати. Сестра Джона, королева Филис, внезапно умерла в начале весны 1526 года. Во сне остановилось слабое с детства сердце. Её оплакивал весь Григиам. В соборе, где отпевали покойницу, едва не началась давка: больше тысячи горожан стремилось проводить возлюбленную королеву.

Но король не отпустил её. Выкрал из усыпальницы.

Она лежала совершенно белая, в ночной сорочке и укрытая одеялом в золотистых цветах. Нежные черты заострены, глаза прикрыты, тёмные волосы струятся по подушке, спадая на плечи. Она казалась бы спящей, если бы не была мертва. Во рту пересохло, Энтони не мог совладать с охватившим его ужасом. Руки бестолково сжимали свечу, горячий воск облепил пальцы. Не оторвать глаз от покойницы, не сказать и слова вдовцу, сошедшему с ума от горя. Лоутеан что-то говорил. Энтони пробовал слушать, но не понимал.

— … он помогает мне поддерживать в ней остаток жизни. Я знаю, ты не видишь дыхания, но поверь, она жива. Я который месяц пытаюсь найти ответ и спасти её, но пока не достигнул успеха… А недавно о ней узнал Роксбур, а с ним и герцогиня Оссори. Меня обвинили в том, что я неволю тень покойницы, спорю с божьей волей, тревожу Отверженного. За это полагается казнь… Но Филис жива, я не пытался удержать ее тень, она сама в нашем мире, мире живых! Энтони, ты в порядке?

Свеча обожгла пальцы. Аддерли выронил огарок, спешно затоптал умирающий огонёк, стараясь не видеть заплясавших вокруг теней. Лоутеан смотрел с мольбой. Оказалось, всё это время он сидел на краю постели, сжимая руку покойницы. Тень Филис тревожно дрожала, вытянувшись по стене. Это не могла быть пленённая тень, но Аддерли все равно отвёл взгляд.

— Я… Лоутеан, ты же понимаешь, что в это трудно поверить? Как Роксбур узнал об этом? Глупый вопрос, лекарь же умеет говорить. Поэтому Роксбур вернулся ко двору и ходит в королевской свите…

Король только покачал головой и посмотрел на жену. Восковая кожа, навек сомкнутые веки и губы, на руках просвечивают голубые тонкие вены. Как же он не видит? Помутился рассудком, и давно…

— Что я могу сделать? — выдавил Энтони, хотя на самом деле ему хотелось одного — бежать отсюда. Он не боялся мертвецов, но играться с тенями никому не разрешалось с детства, нет ничего страшнее тени мертвеца среди живых. Потому что она захочет жить. Пока детские страшилки об открывших глаза тенях мешались с церковными проклятиями, одна здравая мысль все же достучалась до разума. То, что он сейчас здесь и намерен быть верным королю и дальше, делает его вторым в очереди на казнь в каменном мешке.

— Помоги нам, — король сильнее сжал руку королевы и улыбнулся. — Требование церкви таково: я должен похоронить мою Филис. Но это невозможно, ты и сам теперь видишь.

— Ты искупишь грех иначе?

— Да. Я смогу вылечить мою Филис, ведь когда она проснется, все обвинения отпадут сами собой. Мне лишь нужно время, Энтони. И человек, верный друг, который поможет мне получить это время. А если время кончится, и мне придется принять смерть… Я буду нуждаться в том, кто продолжит заботиться о Филис, прятать ее, пока она не проснется.

Энтони с трудом удержал нервный смешок. Он никогда не был праведником или ярым безбожником, но сейчас хотел одного — провести остаток дня в церкви. Он ехал в Григиам, собираясь противостоять мятежу из Оссори, но не церкви и всему прюммеанскому миру в её лице. Здравый смысл бил в шрам, но отчего-то Энтони уже знал, как поступит. Глупо, ужасно глупо, но упрямство, гордыня или трусость не давали пойти на попятную.

— Я помогу.

Это прозвучало громче, чем следовало. Энтони сглотнул. Почему тени от предметов вроде склянок на столе или стула так пугают? Это бред, тень Филис такая же, как у любого другого человека, она не разгуливает с сияющими луной глазами. Пока не разгуливает. После смерти тело покойного держат в темноте, а потом ставят гроб так, чтобы он не отбрасывал тени.

Тени мертвеца не место среди живых, в мгновение смерти она становится вместилищем души, сосудом для неё. Так, слившись с душой, тень уходит в Залунный Край, где на поруки её возьмёт Луноокая или её слуга — Отверженный. Залунный Край предназначен для теней, чьи хозяева накопили слишком много грехов. После смерти тень не принадлежит миру живых, а удерживать тень покойного, означает возомнить себя выше Бога. И сейчас Энтони Аддерли попытался прыгнуть выше луны.

4

Пеленейра сбежала с руки и послушно села на ладонь Филис. Малышка недоумённо нюхала бледные пальчики. Лоутеан погладил её ушко. Сдавил ладонь жены.

— Посмотри, кого я сегодня привёл. Правда, она чудо? Ей всего три недели, а уже столько ума в этих розовых глазках.

Ответа не последовало, как и всегда. Филис спала, глубоким, ничем необъяснимым сном. Лоутеан осторожно промокнул влагу со лба жены и откинулся на стуле. Уже больше полугода, как Филис болеет неведомой хворью. Больше полугода, как королевские доктора заявили, что королева умерла во сне. Глупцы, она была жива! Лоутеан закрывал глаза и раз за разом вспоминал их с Филис последний день. Всё было в порядке, Филис здорова, через три недели бал в честь ее дня рождения, ей шьют платье цвета моря. Она нарочно выбрала бирюзовую гамму, чтобы отогнать утомительные соотнесения с Феей-из-под-Холмов. Молитва перед сном, в этот раз жена уговорила и его сложить руки и шептать слова Предвечному. Так почему утром она не проснулась, как всегда, с рассветом? Во сне умирают старики, Филис юна, она не могла умереть, как они не понимают? Бедняжка спит и не может проснуться, нужно только понять, как её разбудить, а пока это неизвестно — поддерживать хрупкую жизнь… Так чем же он провинился? Тем, что хочет вернуть жену к жизни? Не его вина, что полукружные врачи не отличают смерть от глубокого сна. Лоутеан готов поклясться, он несколько раз замечал, как дрожат ресницы Филис. Он слышал едва различимый стук её сердечка.

Пеленейра пощекотала руку усиками и взбежала на плечо, отрывая от раздумий.

— Как жаль, что ты не можешь помочь мне советом… Нет-нет, не обижайся, ты, конечно, ни в чём не виновата. Это только я повинен в том, что не могу найти лекаря, который бы помог тебе… — Лоутеан прикрыл лицо руками. Усталость, невероятная усталость, вот и всё. Ни слёз, ни горечи, ни злости, ни отчаяния. Нахалка-усталость ложилась ему на плечи, нашёптывая: сдайся, послушай, отпусти… Нет. Этого не будет. Его не страшил церковный суд, холод, смерть. Его страшило то, что его живую Филис похоронят, накроют тяжелой каменной крышкой в склепе, и будет чудом, если она очнется до того, как у неё закончится воздух. Он этого не допустит.

— Что тебе снится, мышонок? Иногда я просыпаюсь в холодном поту и бегу к тебе, но ты спокойна. А мне казалось, тебе приснился кошмар. Надеюсь, твой сон спокоен и благостен, в отличие от моего…

Лоутеан встал и заходил по комнате. Раз за разом его посещала мысль, что будь Кэдоган жив, он бы помог… Да, они не ладили, но брат понимал в медицине, он знал очень многое, он бы не отмахнулся… Его мастерская… От неё прежней осталось разве что помещение, но то, что когда-то Кэди совершал здесь чудеса науки, вселяло надежду. Лоутеан перебрал горы книг о врачебном деле, он знал всё и не знал ничего. Никаких зацепок, ничего не помогает, осталась только медицина Восточной Петли. Песочные лекари должны найти ответ, их искусство врачевания развито лучше полукружного.

— Как тебе Энтони? Он испугался, но, кажется, потом понял… Да, я знаю, ты не любишь обсуждать людей у них за спиной, но я скажу о нём лишь хорошее. Знаешь, Филис, я ему доверяю. Возможно, это огромная ошибка, но он остался верен после того, что я сделал с их полком, а это говорит о многом, так?

Лоутеан сел на приступок кровати и сплёл пальцы в замок. Филис не отвечала, но он чувствовал её ответ, всегда.

— Я… я не знаю, что делать. Я не позволю им забрать тебя, клянусь, но мне страшно, мышонок. Теперь, когда рядом Энтони, я жалею, что распустил полк. Может, позволить ему набрать новый? Эти люди были бы верны мне как никто другой. Пойми, я не могу доверять блаутурской армии, пока Роксбур ежечасно напоминает о себе и щерит на меня зубы. Он предал, но он лишь один из этой паучьей ямы, а я же просто беспомощен. Драгуны были опасностью, мне пришлось их устранить, позволить им пойти на смерть, но теперь… Ах, Филис, я бы многое отдал, чтобы Энтони и Рональд оказались здесь и доказали свою верность. Расправиться с мятежниками и предателями, очистить дворец и армию, усмирить Оссори и, кажется, можно будет жить… Только ты проснись, мышонок. Не тревожься, даже если церковь меня осудит, Энтони будет рядом. Он защитит тебя, верь ему.

Лоутеан нашёл руку жены и припал к ней лбом. Он не раз обливал её слезами, но слёзы давно кончились.

— А Берни? Где он, что задумал? Господи, как я только не пытался удержать его, не пустить на войну! Он был мне нужен, его верность, его поддержка, но нет… А теперь он неизвестно где, и, скорее всего, против меня. Зря я пригрозил ему плахой за поражение… Но ведь я знал, что драгуны падут, я должен был попытаться его остановить или хотя бы вдохновить на жизнь. Я так за него боялся, Филис… Но я не мог предвидеть, что он вот так удерёт!

Лоутеан вскочил и запустил руки в волосы. Отчаяние давило, молчание Филис заставляло отводить от неё взгляд. Пеленейра пискнула и уцепилась за волосы, наверное, чуть не упала. Лотти поспешно взял любимицу одной рукой и осторожно накрыл второй.

— До ночи, мышонок. Я зайду к тебе перед сном прочитать молитву.

Лоутеан поцеловал холодные губы и ощутил на коже едва уловимый вздох. Филис спит и видит сны, как можно в этом сомневаться?

Глава 30

Блицард

Фёрнфрэк

1

Этой ночью Белоокая расстаралась. Холодный белый луч светил точно в глаза. Райнеро мог поклясться, свет луны касался его, как губы Юлианы, но если бы веки целовала она, он бы проснулся с куда большей охотой.

Открыл глаза, где он? Принц Рекенья в Айруэлском замке, куда вернулся от дочки аптекаря и опять перепутал спальни? Он в комнате «Козлячьей горы», с Эббой под боком? Или девица ушла, и утром дон Рамиро устроит выволочку? Он у Юлианы? Забыл, как уснул после истории о Принце-Палаче, и Юльхе его не тревожила? Или он сейчас граф Агне в губернаторском доме ли, ставке ли, заснувший над чертежами Рагнара?

Огляделся, сощурился в темноту и застонал, упав назад на подушки. Он пленник. В доме графа Оссори, в своей спальне и отныне тюрьме.

Его привели сюда ещё до полудня, добившись всего, чего только можно добиться от проигравшего командующего. Он велел защитникам: сдать цитадели, разоружиться, выдать победителю ключи от города, рассесться по казармам и ждать суда самого короля. Последней воле командующего покорились все, кроме сына бургомистра.

Капитан Тек воспринял приказ сдаться… болезненно. Настолько, что Райнеро пришлось уйти, прикрываясь щитом от стрел святого лучника. Оказалось, командующий должен был последовать своему призыву «Победа или смерть», а именно, или одолеть Рыжего Дьявола в поединке, или погибнуть от его клинка во славу Андрии. Граф Рагнар же дерзнул не только выжить, но сдаться в плен, что в глазах Янника стало предательством, какого ещё свет не видывал.

— Ты изменил той вере, что сам вселял в нас перед битвой! Ты предал меня, людей, Фёрнфрэк, Андрию! Я спасал твою жизнь вовсе не для того, чтобы ты перешёл на сторону врага! Трус и предатель! Я не сдам цитадель такому, как ты! Я сдамся только королю!

Свет утреннего солнца преображал Янника во что-то неземное, в ослепительно-белую тень, дух Андрии, беснующийся между зубцов донжона. Райнеро же, тварь земная и грешная, топтался во внутреннем дворике, зажатый в кольцо конвоя, и силился понять, в чём е его обвиняют.

Четвёртая цитадель сдастся только королю, а он, Райнеро Рекенья, посмел не умереть, хотя Янник форн Тек берёг его именно для этого долга. Так, что ли? Армия графа Агне действительно понесла большие потери, и если при победе это сошло бы ему с рук, а погибшие были бы прославлены навеки, то с поражением пришло горе горожан. А тут он, оскорбительно живой, даже ран нет, только на шее порез от острия шпаги, напоминание о дьяволовой милости.

— У тебя сердце наёмника, а не принца, не воина!

Бред фанатик свободной Андрии нёс страшный и утомительный, и Райнеро не выдержал:

— Я вступил ради твоей Андрии в смертельный поединок, и не моя вина, что мне оставили жизнь! И плевать я хотел на Андрию, я даже не знаю, сколько в ней городов! Я не заставлял людей орать «Рагнар и Андрия», это всё с руки твоего папаши!

В ответ Янник пустил стрелу, та просвистела прямо над головой, причесав Райнеро волосы. Конвой сразу выставил круглые деревянные щиты и отступил с пленником назад, загораживая от вновь взявшего прицел Тека. Выходило, что Рыжий Дьявол и впредь намерен беречь племяннику короля жизнь.

— Меня взяли в плен, что я по-твоему должен был сделать?! — Райнеро отстранил щит и ступил обратно под стрелы. Следующая, сиявшая в наконечнике сгустком света, целилась ему в грудь. Так почему бы не поиграть со смертью четвёртый раз за сутки? Может быть, если он умрёт от руки святого лучника, то и шансов встретиться с Пречистой у него прибавится…

— Ты должен был не соглашаться, а потребовать завершения поединка!

— Ты не в своём уме.

— Я, Нок, Шпонхейм, мы все готовы были сложить головы за своё дело. Урмод погиб за короля, Беньямен за тебя! А ты сдался, предал!

— Янник, ты бредишь. Сложил бы ты голову за какую-то эскарлотскую провинцию?

— Если поклялся, то сложил бы! Победа или смерть.

Принц Рекенья ударил себя кулаком по нагруднику и раскинул в стороны руки:

— Так застрели меня, святой лучник, ну!

— Лучше уходи, потому что я и правда не промахиваюсь.

Конвоиры переглядывались из-под щитов, ухмыляясь и посмеиваясь. С трудом уняв гнев, Райнеро отвернулся от цитадели. Ему — в плен, а Янника сейчас утешит его Катрия, вот же…

Рыжий Дьявол подоспел к концу представления и досматривал с живейшим интересом. Уходить побеждённым расхотелось окончательно.

— Камеристку отдай, — крикнул бывший командующий через плечо. — Святым не положено!

Взрыв гогота обозначил, что конвоиры сменили сторону. Райнеро поймал несколько одобрительных взглядов.

— Откуда взялся этот вояка? Нет, он восхитителен, он рыцарь! — Граф Оссори помахал Теку рукой, чем заработал стрелу в щит. Расхохотался, откинув назад рыжую голову. — В Фёрнфрэке все такие тронутые? То-то мы удивлялись, когда вы начали своих же ядрами закидывать, дома громить пушками и горожан с вилами толкать нам под копыта… Какая жертвенность!

Святой лучник снова выстрелил, восстал в зазоре между зубцами и прокричал:

— По себе людей не судят, принц Рекенья! Я не имею привычки похищать женщин, и моя невеста вольна уйти, если того желает! — В щит Райнеро вонзилась стрела, на уровне головы.

Вот он, гнев святых. Но смерть снова не захотела прибрать принца Рекенья к рукам. Развлекается она там, что ли? Граф Ящер ржал, направляя их эскорт в место будущего заточения.

— Надеюсь, принц, вы не последуете совету этого милого юноши и не решите убиться во славу Андрии? Или от вас лучше спрятать столовые ножи и вилки?

Прогнав от себя образ разгневанного святого, Райнеро нащупал у изголовья подсвечник и огниво, зажёг свечи, посидел на краю постели, подтягивая сапоги и разминая мышцы, и наконец обошёл кругом. Похоже, Рыжий Дьявол принимал его за принца не только на словах: распоряжаясь в чужом доме с нахальством победителя, он отвёл пленнику покой, более-менее достойный его титула. Комната была небольшой, с одним, застеклённым, окном и печью в углу, сыто хрустящей поленьями и покрытой синими изразцами. Стены тоже были выкрашены синим, дощатый пол и низкий потолок с балками — белым, немногочисленная мебель украшена резьбой и расписана устрашающими мотивами. На крышке ближайшего сундука зайцы предавались турнирам, охоте и музыке. Райнеро откинул её брезгливо. Внутри нашлись многие его бумаги: чертежи Рагнара, опись имущества Арсенала и оружейных четырёх цитаделей, расчёты съестных запасов, жалованная грамота графа Агне, вексель на семьдесят тысяч хенриклей и золотой перстень-печатка с головой быка. Под всей этой грудой томился наряд эскарлотского принца. Отставив канделябр, Райнеро отодвинул свёрток с сапогами, штанами и сорочкой и извлёк с неясной нерешительностью колет. Форн Тек требовал избавиться от «потрёпанной южной тряпки», словно опасаясь, что жёлтые быки оживут, соскочат с чёрной замши и поднимут на рога и волков, и лисов. Но сбылось иное. Бык вернулся лишь с концом яльтийского волка, да и то понурив рога, в то время как лис…

Третья цитадель, укрывавшая Миллиана форн Тека, сдалась по первому слову командующего. Гвардейцы его, оказывается, были заперты в тюрьмах, пыльные, оборванные и побитые по воле страшного графа Агне. Бургомистр нашёлся спустя часа полтора в глухом углу оружейной, зажатый в клетке из копий и алебард, чьи концы со всех сторон щетинились на него. Рыжий Дьявол взял «старичка» под домашний арест и восхитился изобретательностью — вот только чьей? Он скрыл, кому поверил — «Жертве Графа Рагнара» или принцу Рекенья. Райнеро не особо волновало его мнение, но чувство гадливости выходка форн Тека в нём будила.

И чувство это показалось сейчас нелепым, смешным. Прежде всего стоило испытывать отвращение к другому человеку — себе. Горечь тошноты разъела горло. Райнеро толкнул колет обратно, с силой захлопнул крышку и отшатнулся. Наряд, перстень и даже вексель, всё это знаки быка, знаки принца, знаки того, кем он был. И кем стал бы снова! Не соблазнись он познать в себе Яльте… Проклятие в его крови. Да сколько ещё в нём проклятий?

Райнеро шагнул к окну, луна преданно взглянула в ответ. Позабытая до поры, она всё равно ходила за ним по пятам, наперечёт знала всех бесов его души, была почти как сестрица…

С губ сорвались строки эскарлотской песенки. Райнеро улыбнулся Белоокой как любящий брат и с ногами — они, полусогнутые, упёрлись в откос окна — забрался на подоконник. Так он сидел давным-давно с Рамоной в обнимку и напевал ей колыбельную, что она так любила. Особенно третий куплет, ведь после него он в румяные щёчки зацеловывал хохочущую Рамониту…

— Глупа у меня сестрёнка, да где бы и взять ей мудрость,

Коль на уме наряды — бархат ночных небес,

Серебряные узоры из множества звёзд, и кудри,

Вьющиеся ветрами… И тени спешат на жест.

— Похоже, я краше ныне невесты завидной самой,

Но яблочной сердцевины кожа моя тусклей.

Негоже такой мне жуткой являться под своды храма,

Коснись же мне щёк, мой милый, и расцелуй смелей.

И Райнеро вгляделся в черноту неба и послал Луноокой ответный поцелуй.

2

Рональду мало было удерживать в повиновении весь город, то же самое он решил проделать с собственной женой. Не выпуская из объятий, уговаривал принести завтрак и знакомство с особой королевских кровей в жертву брачному долгу. Альда не уговаривалась. Любопытство одержало победу над сладострастием. Она задобрила мужа поцелуями и променяла простыни на платье, шедевр блицардских портних, не успевшее, к счастью, отсыреть в осадных условиях. Альда всё сильнее чувствовала себя прекрасной дамой по мере того, как Рональд шнуровал ей высокий, озолочённый тесьмой лиф с овалом выреза, завязывал на запястьях узкие рукава и оправлял увитые хороводами вышитых солнц юбки. Он даже подвязал жене чулки и застегнул ремешки на туфлях-лодочках. С волосами Альда справилась сама, хотя корзинка косы на затылке и оставшиеся, распущенные по плечам волосы не отличались изысканностью.

Жена главнокомандующего была собой довольна: она с честью вынесла все тяготы осады, и даже Грегеш Раппольтейн не посмел упрекнуть её в излишней изнеженности. Но когда верный Грегеш разыскал им богатый особняк, и Альда расположилась в комнатах, где были печка, пуховая перина и горячая ванна, её радость не знала меры. Конечно, графиня Оссори пожурила вояку за то, что из всех домов, готовых впустить победителя, Грегеш выбрал особняк со вдовой хозяйкой, но тот отчурался. Граф Оссори сам не пожелал занимать дом губернатора, а вдовая капитанша Скогбрюн заверила, что «доблестные воители» ничуть ее не стеснят. К тому же, добавила вдова, добрые горожане так виноваты перед ними, героями и освободителями, пали перед злой волей Графа Рагнара, забыв долг верноподданных короля… Барон форн Скогбрюн был капитаном графа Агне, который в награду за верность пожаловал его смертью. Альда не могла представить, как бедняжка сядет за один стол с убийцей супруга, и тем сильнее спешила к завтраку. Жёны испокон веков смягчали бестактность своих мужей.

Путь в столовую оказался долог: Рональд нагонял Альду, захватывал в объятия и зацеловывал, ничуть не стесняясь снующей по коридорам прислуги. Альда выворачивалась и упрямо шла к цели. Ее переполняла решимость не только поближе познакомиться с хозяйкой, святой женщиной, но и застигнуть «грозного графа» врасплох. Пока тот не заключил себя в броню, в которой принцы предстают пред чужими людьми. Благодаря Айрону-Кэдогану Альда изучила все эти монаршие штучки.

До столовой оставалось несколько триттов, когда Рональд снова настиг её. По её просьбе он надел суконную, цвета хвои куртку на пуговицах, декорированную вставками из бурого меха. Ведь не блицардский барс, а оссорийский медведь взял город Фёрнфрэк.

— Рональд Оссори, я подвешу твою руку обратно на перевязь, если она тотчас не оставит моей талии!

— Разве ночь не доказала тебе, что перевязь её не удержит?

Альда вывернулась, преодолела тритты, не без усилия присела у закрытых дверей, придержав юбки, и припала к замочной скважине. Столовая, столь же светла и уютна как прочие помещения дома, была выложена сине-зелёной глиняной плиткой по полу, выбелена в стенах и обставлена сосновой, расписанной сценами пиров мебелью. В окна лился по-весеннему яркий свет, и тем зловещей выглядел обещанный, конечно весь в чёрном, принц.

Впрочем, он был красив и серьёзен. Альда не ожидала, что у андрийского варвара окажутся аккуратные кудри и курносый нос. Лишь щетина на широком подбородке и то тяжёлый, то отстранённый взгляд немного сглаживали несоответствие между обликом и поступками. В одежде принца тоже нашлось, что оценить. Его колет отличался от тех, что носили блаутурцы и блицардцы: короткий, только до талии, украшенный по левой стороне вышивкой с быком, невероятно искусной, бык резвился как будто живой. Через прорези на плечах и локтях проглядывала белоснежная сорочка. Штаны облегали ноги, не скрывая ни стройности, ни худобы; сапоги не доходили и до колен. Вот он какой, принц-чужеземец. Он приблизился к сервированному столу, присел на крайний стул, рассматривая руки — на правой сверкнул перстень — и глубоко о чём-то задумавшись. Альда собралась отстраниться от скважины, как вдруг принц вскинул голову и посмотрел прямо на неё.

Она отпрянула от двери, едва сдержав вскрик, он видел её! Рональд поймал неосторожную жену и зашептал над самым ухом:

— Что ты там увидела?

— Он посмотрел на меня! — Оссори сидели под дверьми в столовую и переглядывались. Рональд припал губами к её уху:

— Ууу, я его! — Альда хихикнула, вывернулась из его хватки. — Приказать выжечь ему глаза? — Муж поднял её на ноги и возвёл очи горе.

— Берни!

— Что? — Рональд перехватил её руки, не дав открыть двери, и снова заключил в объятия. Медвежьи, не шелохнуться! — Он смотрел на тебя без твоего согласия, отныне это наказуемо.

— Не трогай его глаза, он и так грустный… — Альда исхитрилась высвободить руку и ущипнуть мужа, кивнув на дверь. — А это точно эскарлотец?

Рональд усмехнулся и выпустил её, придав себе серьёзность.

— Не просто эскарлотец, эскарлотский принц! К слову сказать, наследный.

— Но… От эскарлотца у него разве что тёмные кудри…. Коричневые. — Альда дёрнула мужа за рыжую кучеряшку. Кудри пленника были длиннее, пожалуй, стоило уговорить Берни повременить с подстриганием.

— О, нрав у него тоже как у эскарлотца! — Рональд сделал грозное лицо, явилась и вертикальная морщинка. — Но его внешность эскарлотская только наполовину, его мама из Блицарда.

— А когда ты покажешь мне настоящего эскарлотца? — Альда состроила капризную гримасу.

— Как только вновь с ними повоюю. — Рональд чмокнул её в нос и указал на двери, приглашая жену вперёд. — А пока придётся довольствоваться этим…

3

Стало быть, графиня Оссори желает «настоящего эскарлотца»… Будет ей такой. Единственная его уступка — разговор пойдёт на блаутурском языке. Райнеро поднялся под скрип распахнувшейся двери. Осанка, ступни вместе, руки согнуты в локтях и заведены за спину, голову вскинуть, веки чуть опустить. Наследный принц Эскарлоты Райнеро Рекенья приветствовал своих захватчиков лёгким кивком.

— Ваше высочество, — пролепетало создание, словно рождённое из солнечного сияния и небесной сини.

Рекенья моргнул, и, кажется, обронил маску принца. Тогда, на крепостной стене, он думал, что видел ещё один морок. Его уже уводили, когда к Рыжему Дьяволу сошла Пречистая и поцеловала его. Точно морок, решил Райнеро и забыл… Но Дева опускалась перед ним в реверансе и боялась смотреть в глаза. Ну конечно, у Дьявола в жёнах Пречистая, как он мог не догадаться?!

Поймав вопросительный взгляд графа Оссори, принц Рекенья опомнился.

— К сожалению, всего лишь высочество, а не величество, — он усмехнулся. — Так что вам… пока придется довольствоваться этим.

Неземное видение хлопнуло ресницами и залилось краской. Райнеро прикусил язык.

— Мы потерпим. Я, граф Рональд Оссори, рад вас приветствовать. — Дьявол оказался куда твёрже жены: поклонился и одарил принца улыбкой. Доброжелательней тех, что он раздавал в ходе боя в роще, но и не миролюбивой. — Моя супруга Альда Оссори.

Райнеро не сводил с неё глаз, но женщина вцепилась в локоть мужа и не желала поднять на него взгляда. В этих очах, должно быть, само небо… Но тебе в них не глядеться, сам виноват, остряк. Теперь ясно, что за золото наделало в Сегне столько шума. Золото лучше розы, а, принц?

Райнеро больше не глядел на красавицу, эта Дева принадлежала Дьяволу, как бы нечестиво это ни звучало. Граф Оссори скалясь пригласил к столу дожидаться хозяйку дома и усадил супругу слева от себя, подальше от глазеющего принца. Райнеро расположился на другом конце не такого и длинного стола, впрочем, поскромничав и оставив место во главе хозяйке. Следует выказать вдове почтение, хотя муж её был скотиной редкостной… Бывший командующий так и не понял, чего добивался обидчивый капитан. Не то облизывался на лавры Шпонхейма, не то хотел себе перевязь военачальника, каковую бы снял с него мёртвого.

— Как вам спалось, ваше высочество? — Дьявол продолжал скалиться.

— Прекрасно, будто и не в плену, — Райнеро выжал в ответ улыбку.

— А вы рассчитывали на темницу? Сожалею, что не оправдал ожиданий. — Захватчик тряхнул рыжими кудрями в учтивом кивке. — Но мы с супругой встревожены, ночью со стороны ваших комнат раздавался вой и, кажется, песня…

— Не тревожьтесь. Я всегда пою себе колыбельные, когда не могу уснуть. А вой… Это был плач моей истерзанной души. — Райнеро взял столовый нож и повертел его, ловя своё отражение. Светская беседа грозила перейти в открытое зубоскальство. Кроме того, граф загородил жену могучим плечом, и ту, к сожалению, это устраивало.

— Баронесса Эбба форн Скогбрюн, — прогнусавил слуга в ливрее с четырьмя копьями за секунду до того, как в столовую мелкими шажками прошла дама густой, впору донне Морено, приколотой к короне кос вуалью.

Бывшего командующего ставили перед простой истиной: чёрный цвет в одежде и горе во вдовьем сердце пребывали по его вине. Его репутация не позволяла хоть раз оказаться тем, кого едва не прикончили.

— Наше почтение, сударыня. — Рыжий Дьявол поднялся и раскланивался, Райнеро за ним повторил.

Вслед за вдовой потянулась вереница слуг с подносами. Женщина кивнула гостям, словно один не осаждал её город, а второй не «убивал» мужа, и принялась, картавя, сопровождать комментариями каждое блюдо. Приглушённый, с хрипотцой голос мог довести мужчин до припека. Райнеро казалось, он уже испытывал на себе это, когда? Он силился вспомнить, а вдова Скогбрюн рассказывала, как под её присмотром готовился ягнёнок на косточке, взбивалось масло и пеклись булочки. Наконец блюда были расставлены. Райнеро протянул баронессе руку, гадая, возьмётся ли она, всё-таки, молва вложила в эту руку кинжал, пронзивший алчное капитанское сердце. Взялась, и принц помог хозяйке занять причитающееся ей место.

Она подняла вуаль, и Райнеро принял на себя сияющий, озорной взгляд. Безутешная вдова оказалась попрыгуньей из «Козлячьей горы»! Залётный эскарлотец прилежно готовил соседку к брачной ночи с неведомым муженьком.

На тарелке поджидал аппетитный кусок мяса в обрамлении клюквы и душистых северных трав, за столом завязалась непринуждённая беседа. Кажется, вдова извинялась за скудный завтрак; кажется, Рыжий Дьявол просил не беспокоиться. Будто и не он довёл дело до того, что знать стеснена в яствах, а простой люд вовсе грызёт ложки.

Райнеро позволил себе взяться за еду, обычно именно поглощая её, он понимал, как был голоден.

— Восхитительный завтрак, баронесса, и дом ваш очень уютен, — подало голос златокудрое видение, забавляя прелестным акцентом.

— Для меня честь принимать таких гостей, уверена, муж был бы горд… — Вдовствующая козочка опустила глазки и провела под ними вышитым чёрным платочком.

— Мы сочувствуем вашей утрате. — И почему Пречистая не отвечает на его молитвы? Ах да, он же забыл ей молиться, в последние месяцы променяв солнце на руну.

Райнеро чуть отпил из кубка, где вдруг оказался извийн, и глянул на безутешную вдову. Ему полагалось со стыда провалиться хотя бы сквозь дощатый пол, но его ждал омлет и румяный куриный рулет с черносливом. Да и вдова явно лила лисьи слёзы.

Принц Рекенья заканчивал расправу над рулетом, когда под столом кто-то боднул его за ногу. Нет, не боднул, настойчиво потёрся. У баронессы кошка? Нет… Кошка так не делает, а вот ножка… Добралась до его колена и слегка толкнула. Райнеро отнял от тарелки взгляд: козочка ему улыбалась, полная воодушевления учиться.

— Довольны ли вы условиями плена, господин принц? — Рыжий Дьявол спасал его душу! К той, похоже, вновь липли грешные страсти…

— Вполне, граф. — Райнеро сурово глянул на обольстительницу. Мерзавка потупила глазки и облизнула уголок узких, растянутых губ. — Как я понимаю, шпагу с кинжалом вы мне не вернёте?

— Верну, — пообещал граф Оссори, — но только с позволения вашего дядюшки. Ваше оружие ни в коем случае не пропадёт. И имеется одна проблема. Ваш конь.

— Марсио.

— Марсио, чудесно. Так вот, ваше высочество, проминать его вам придётся самостоятельно. Полагаю, вместе со мной, на привязи…

— Он убил конюха? — Райнеро почувствовал, как козья ножка играется с его сапогом. Вести беседу с Дьяволом становилось всё сложнее. В память врывались совсем другие скачки, за которые залётный эскарлотец прозвал блицардку Попрыгуньей…

— Покалечил.

— Что ж, ему ещё повезло, — принц Рекенья мрачно улыбнулся. Эбба подбросила ножку к его колену. Пользуясь моментом, он поймал проказницу и твёрдо отстранил.

— Я так и понял. Славный жеребчик, с характером.

— Полагаю, характером он пошёл в хозяина, — козочка стрельнула в Райнеро глазками, ножка возобновила путешествие. В «Козлячьей горе» Эбба без устали демонстрировала, сколь подвижны эти ножки. Тогда они то обвивали его поясницу, то ложились на плечи…

— Вы о смертоносности? — Райнеро цедил слова; пах заливало жаром. Мерзавка, словно почуяв, придвинулась поближе и положила ему на колено цепкую ручку.

— Я об упрямстве, — ручка стиснула колено. Райнеро дёрнул ногой, ударился о столешницу. Пах изъедала зараза похоти.

Приборы зазвенели, Оссори переглянулись и уставились на пленника. Губы Девы дрогнули в смущённой и вместе с тем понимающей улыбке, а Дьявол ухмылялся.

— Прошу меня простить, — Райнеро вскочил и бросил взгляд на спасительную дверь. — Но мне нездоровится. Ночью я открывал окно, в комнате было душно. Похоже, у меня жар.

— К вам сейчас же будет послан лекарь. — Граф Оссори, отложив приборы, явно хотел встать.

Райнеро метнулся к выходу, отнекиваясь на ходу:

— Этого не нужно, граф, это скоро пройдёт. Я пробуду в своей комнате остаток дня, постараюсь уснуть. Завтра мне должно стать лучше…

— Как скажете, но если вам станет хуже…

Райнеро, не дослушав, толкнул створку и невольно шагнул назад. На пороге высился весь в сером с просинью, во мхе щетины человек-изваяние. Он и не подумал посторониться и придержать саблю, и это принцу Рекенья пришлось, ударив бедро о чужую рукоять, протиснуться мимо. Возмущенный, он оглянулся и нарвался на взгляд, сулящий все муки варварских расправ.

— Простите за задержу, господа, — стращатель вошёл в столовую, больше не проявляя к принцу Рекенья интереса. — Рональд, здесь проветривали? Уж шибко разит изменой…

4

Прикосновения Юлианы стали горячими, каждый пальчик словно оставлял на плече ожог, нет, дорожку ожогов. Райнеро попытался удержать ускользающий сон, но тщетно. Юльхе исчезла.

— Вернись, негодница…

— Я и не собиралась уходить.

Райнеро распахнул глаза и перевернулся на спину. Над ним склонялась женщина с одинокой свечой в руке, воск стекал ему на плечо белыми каплями. Принц их смахнул. В сияние свечи попала золотистая сорочка и волны золотых же волос, изящная шейка и улыбающиеся губы. Райнеро тряхнул головой, прогоняя образ графини Оссори. Это не она, не может быть она. Послышался знакомый грудной смешок — козочка!

— Ты пришла мстить за мужа? — Во второй руке Эббы блеснула склянка с жидкостью — яд? Райнеро рывком сел. — Глупая затея. Он сам виноват, не стоило нападать на командующего. Убери это.

Вдова запустила склянкой в складки одеяла и залилась тем самым грудным хрипловатым смехом; из-за него урок блицардских плясок в «Козлячьей горе» окончился на мятых простынях.

— Ах, вы меня поймали! Не хотите проверить, есть ли у меня нож?

— Что в склянке?

— Лекарство от жара. Вы сказались больным, я беспокоилась… — радетельная хозяйка поднесла к его лбу ладонь.

Райнеро перехватил хрупкое запястье.

— Это лишнее, сударыня. Убийца героического капитана Скогбрюна не стоит ваших забот.

— Коль скоро вы не больны… — Эбба играла с завязками сорочки и склоняла головку то влево, то вправо. Будь он проклят, но ему уже хочется её приласкать. — Ваш долг — обо мне позаботиться. Я ещё слишком молода и, как вы внушили мне, хороша, чтобы оставаться вдовой до конца своих дней.

— Чего ты хочешь? — Отвести глаза, отвести! И для надёжности податься назад, к изголовью. — Вергельд*?

— Вергельд придумали Яльте, — отмахнулась козочка, ставя подсвечник на приступок. — При Тистлях ты заменил бы мне мужа.

— Этот закон умер вместе с Тистлями. — Райнеро сурово взглянул вдове в лицо, но взгляд сорвался и пополз вниз, к ждущей поцелуев шее, соблазнительно выступающим ключицам, худым оголявшимся плечам. — Яльте его отменили, иначе брату по меньшей мере трижды пришлось бы брать в жёны сестру.

— Что за глупость… Ты можешь побыть мне мужем только на время плена. Я девушка скромная… — Облако сорочки осело и обнажило округлые, не хуже яблок, груди. — В королевы Эскарлоты не мечу.

— Это меняет дело, — решил Райнеро и жадно привлёк Эббу к себе.

Запах мёда и молока, низкий смешок, от которого теплеет в паху, прохладные ладони ложатся ему на плечи… Он извёлся в доспехе, что отгонял соблазны почище рясы. Война была его любовью долгие дни, но нанесла такую глубокую рану, что излечит её только женщина. Мёда хозяйка, как сказали бы первые Яльте, ещё верные нравам Тикты.

— Мой муж возмужал, — козочка от плеча до шеи облепляла его кожу торопливыми поцелуями. — Теперь эти руки переломят меч.

— Мне с малых лет говорили, я силён как бык.

— И столь же плодовит, хотела бы я верить. Что это? — Эбба накрутила на палец сыромятный шнурок, ловя в ладонь руну. Райнеро похолодел, сбавил напор, с каким напустился на груди. Жених из него выходил такой же, как сын и брат — просто негоднейший. — Удача в дороге и скорая встреча? Кто желал моему мужу лёгкой дороги?

Бывший принц Льдов рванул с шеи руну, порвал шнурок, спрятал под подушку.

— За завтраком ты обмолвилась… — Райнеро дёрнул на себя козочку, и та принялась медленно тереться о него грудью, вгоняя в жар. Он пустил руки ей по спине, зажимая позвонки, как струны на грифе гитары. Эбба встретила былую забаву смехом, в «Козлячьей горе» она спела песню об убиенной женихом невесте, из чьих костей случайный музыкант сделал лютню. Райнеро как мог сгладил гнетущее впечатление, забава прижилась. — Твой муж почёл бы за честь принять у себя захватчиков. Эти губы лгали?

Эбба сдавила его рот губами, всё так же бывшими земляникой, доказывая, что им по силу много большее, чем враньё для красного словца.

— Не лгали, нет-нет. Снорре хотел стать хотя бы графом, а храбрецы, отворившие ворота мятежного города, угодны нашему королю.

— Так значит, ты вдова изменника? — Райнеро поцеловал Эббу между грудями, поневоле припомнив босоногую поджигательницу. Из Третьей цитадели девица исчезла бесследно. Не то её себе на забаву выкрал какой-то скот, не то поджигательница была не иначе чем духом не святой Раварты. — Вдова погубителя Андрии?

— Так значит, да. — Эбба сорвала с него одеяло и испустила стон нетерпения, Райнеро расхохотался. Север приучил его не снимать на ночь брэ. Шустрые пальчики вцепились ему в шнуровку, принц сел поудобней и загодя прихватил красотку за ягодицы, помогая развести ножки. — Граф Рагнар устроит надо мной свой суд?

— Ещё какой. — Райнеро провёл губами по губам Эббы, и его словно забросило в земляничное лето. — Тебя ждёт кара.

Женщина цокнула языком, как копытцем, и, потянув развязанные брэ книзу, изготовилась к наскоку:

— Рррайнеррро! Что за тигриное имя!

С земляничной поляны его перекинуло в прорубь. Он оттолкнул козу прочь:

— Нет, этого нельзя! — Нащупал сорочку, не глядя запустил в хозяйку, укрылся одеялом. — Прикройся и ты, не то простудишься.

Всё-таки безудержное животное… Урод! Юльхе ради него отказалась от любви короля. Устроила его дела. Наконец, просто приняла его, того ещё быка рогатого, рубашку вышила, и руна эта… Где же она? Нашёл, завязал на шее, больше не выпустит.

— Что, побывавшая замужем я уже не хороша для беглого принца? Поучил и забыл? — негодовала блудливая коза, топоча копытцами по направлению к двери. — Да чтоб погряз ты в рагнаровой скверне!

Лелея в ладони руну, Райнеро упал на подушки и усмехнулся. Он хороший жених, он смог, роза всех лучше.

*Вергельд — принятая при Яльте денежная компенсация за убийство человека благородного происхождения.

Глава 31

Блицард

Фёрнфрэк

1

Особнячок, где устроился главнокомандующий, выглядел мрачным и приземистым из-за крупной чёрной кладки, маленьких, утяжелённых наличниками окошек и плоской крыши. Он явно не желал принимать гостей и попадать в хроники. Хенрика, конечно, пробралась к дверям, заставив Квентина использовать преимущества его роста и честь преподавательской мантии, но «старой знакомой» Рыжего Дьявола предсказуемо не открыли. Пришлось довольствоваться местечком у крыльца, ужасно ненадёжным. Отсюда могли погнать и обитатели дома, опасливо поглядывающие из окон, и сами просители, толпящиеся у стен. Да, для запасного замысла Хенрики место было и вполовину не так хорошо, как старый королевский замок в Хильме.

И она, конечно, пожаловалась на это Квентину, прижавшись к нему, животворному и тёплому, вплотную. Вместо того, чтобы утешить её объятиями, поганец разъяснил ей достоинства их положения. Оглядываясь, Хенрика нехотя признавала его правоту.

Квартал дворянских особнячков граничила с площадью Наместницы, центром «тековской» половины. В мирное время это соседство означало, что дома стоят напротив друг друга в целых пяти триттах, под мощёной улицей устроены подземные канавы, куда стоки и грязь стекают через зарешеченные отверстия. В послевоенное время значение имело то, что площадь Наместницы и ближайшие к ней улицы были целы, нетронуты осадной армией, очищены от снега, чисто вымыты и составляли пугающий контраст с «ректорской» половиной города.

Ублюдок Рекенья сам уложил Фёрнфрэк в руины и залил кровью. В «тековскую» половину Хенрика пробиралась, прижавшись к Квентину и надвинув как можно глубже капюшон. Необходимая предосторожность. С одной стороны, она как Яльте испытывала удовлетворение, жегшее сердце ровным, чёрным огнём, ведь мятежники должны нести наказание за своё непослушание. С другой стороны, её тело всегда отличалось исключительной памятью — живот сжимало спазмами, ныли ушибы, холодела кожа, стоило ей глянуть по сторонам.

Среди развалин домов резвились мародёры, судя по устаревшему оружию и красно-белым обрывкам, недавно входившие в ополчение Андрии, в то время как осадная армия вела себя на диво смирно, ничего общего с блаутурцами времён Девятнадцатилетней войны. Тела погибших, сомлевших от дыма, погоревших от огня, разорванных ядрами, придавленных обломками, никто не убирал, даже в стороны не растаскивал, и они мешали пройти и жутко воняли. Да и с реки всё ещё несло вонью — от забивших подводную решётку трупов, бумажной мельницы и переплётной мастерской, разгромленных ядрами. На крылечках уцелевших домов теснились, ругаясь и причитая, вернувшиеся или никуда не уходившие «погорельцы» с пожитками, а уж сколько их набилось внутрь!

Университетский секретарь, дружок Кёртиса, сегодня с торжественностью сдал университет победителю, который был всё так же рыж, благодушен и некстати смешлив, ведь предъявил он только одно, бредовое требование — переименовать библиотеку в честь его жены. Лазарет работал как раньше, больше того, в университет впустили лишившихся крова женщин и детей, по дурости мамаш не отосланных до осады из города. На месте взорванного со всеми строениями моста люди Рыжего Дьявола перекинули между частями города временную переправу. С немалым испугом Хенрика преодолела эти сколоченные, шаткие доски, Тайг под ними пенилась грязной вонючей водичкой, а на ней красовалось единственное лучшее платье.

В «тековской» половине начинали обходы люди Оссори, и Хенрика из последних сил сдерживалась, чтобы не спросить у них, когда назначена казнь ублюдочного вожака мятежников и его пособников. Бакалейщики, пекари и мясники возвращались в город и открывали, получив разрешение, наглухо закрытые лавки, в собор на площади Наместницы тянулся бежавший ранее клир. Возможно, Хенрике Яльте пригодится в дальнейших замыслах духовное лицо, но толковое и преданное, а пока на обратном пути она поставит св. Прюмме свечку и помолится. Уж она-то, в отличие от пасынка Изорга, пока знала молитвы. С каждым шагом вглубь площади Хенрика чувствовала себя лучше, но улица с особняками знати разочаровала толпой, охочей до Рыжего Дьявола. Хенрика даже не стала выяснять, кто для города эти мятежники. Она просто пряталась под мантией Квентина, запахом трав занюхивала вонь от просителей, грелась и выжидала.

И вот она, поступь победителя, наконец! Хенрика вздрогнула, высунула нос из-под мантии и шире раскрыла глаза. Её отбросило на годы назад! Брусчатка перед мостом опущенных ворот дрожала каждым камешком, фыркали и звенели сбруей чужие лошади, похлопывали вражьи знамёна, бренчало оружие! Если бы не Кёртис, перехвативший её за талию, Хенрика бы вырвалась вперёд, ища взглядом всадника с красивейшей посадкой и непокрытой кудрявой головой, забывая, что кудри взамен чёрных рыжие.

— Граф Оссори!.. Главнокомандующий! Рыжий Дьявол!.. Освободитель, будь справедлив к нам!.. Молим смиренно!.. Не погуби!..

— А ну! Ррраступись, сволочь!

Вой толпы, озлобленные выкрики солдат, шлепки ударов, всё это выдернуло Хенрику из почти балладной сцены минувшего. Настоящее испугало, растравило в теле болезненную память ушибов. Немалая колонна из пятидесяти всадников в зелёных и синих плащах без видимых знаков, в лёгких шлемах*, со шпагами и саблями в ножнах, двигалась через толпу тараном, притом с «наконечником». Им выступал статный, большеголовый, без шлема, но с саблей наголо всадник на зло изгибающей шею лошади, чьи размеры страшили. Подобно тому, как люди, толкаясь, бросались врассыпную и жались к стенам домов, Хенрика обругала себя за трусость и припала к Квентину. Будь проклят дружок Лауритса! Простолюдин, отмороженный тролль, урод каких поискать, вечно он брал на себя слишком много, вот куда он оттёр главнокомандующего? Здесь ли вообще Оссори? Но отступить нельзя или она не Яльте.

Когда десять всадников спешились и на диво спокойными, расчётливыми движениями принялись отстранять от крыльца самых упрямых и наглых, Хенрика решилась. Вырвавшись из-под мантии, оттолкнув изо всех сил Квентина, сдёрнула капюшон и подалась вперёд. Страх уязвимости пробрал ознобом, вдруг и Оссори не захочет узнать её? Рука в мёртвой коже перчатки рванула её за плечо, Хенрика вскрикнула неподдельно и громко. Не стал притворством и окрик:

— Берни! Берни! — Здесь ли? Услышит ли? Разглядит ли?…

— Отставить! Разойдись! Грег, чтоб тебя!

Руки от неё убрали, вокруг стало свободней и чище. Приподнявшись на носочки, Хенрика углядела взвившееся среди шлемов пламя кудрей Берни, выдохнула, отшатнулась от образины «Грега» и наконец очутилась лицом к лицу с другом.

Близкое расстояние сразу не вязалось с приличиями, так что Хенрика уже и не пыталась опустить глаза, напротив, уставилась. Рыжий Дьявол глазел в ответ, скалясь ошалело и радостно. Будучи хорошего среднего роста, Хенрика доставала ему макушкой до скул, как и Кэдогану. Но и этого хватало, чтоб чувствовать себя девой при рыцарях. Улыбаясь, она грелась в исходящем от него тепле и отмечала сильные руки, крепкую шею, лицо странным образом привлекательное низкими бровями, пухлыми губами и чуть выступающими скулами. Правда, ей стало жаль той утраченной из взгляда ошалелой беспечности, что жила в Берни и после смерти Кэдогана. Но и такой Оссори, с оскалом вместо широкой мальчишеской улыбки, с огоньками в глазах ей очень понравился. Вырос совсем взрослый Дьяволёночек, такого и убояться можно.

И Хенрика убоялась. Вдруг это только она глазеет, а он ждёт, явит ли она королеву или просто старую знакомую? Хорошо же, получи сломленную королеву и поступи как подобает рыцарю.

— Господин главнокомандующий… — Неуверенно улыбаясь, теряясь от того, что она, королева, должна явить покорность, Хенрика медленно отвела назад ногу для реверанса.

— Хенрика? Хенрика?! — Берни сипел от волнения, глаз с неё не сводил. — Хенни!

Он распахнул плащ, приложил руку к золочённому чеканному линдворму на нагруднике и согнул колено. Куснув губы, Хенрика всё же тронула его мягкие кудри. После чего глянула на солдат: «зелёные», удивляясь и переглядываясь, подносили к вискам два пальца, «синие» нехотя касались рукоятей сабель и тут же руки отдёргивали. Нет, выкормышей Лауритса ей не привадить, а вот линдвормчики… Умел ли кто приучать их лучше жертвенной девы?

— Она не королева, Оссори, — троллий выродок процедил это, не разжимая зубов, казалось, он вот-вот встряхнёт Берни за шкирку, а Хенрике плюнет под ноги. Кошмар! — Она сбежавшая невес…

— Не занудствуй, Грегеш, голодный, что ли! — Берни поднялся, стянул перчатку и предложил Хенрике руку, глядя заворожено. — Это Хэнни, наша прекрасная Хэнни, она под моей защитой, красавица и королева…

— Она клятвопреступница, беглянка, и, как видно, мятежница, состоявшая в сговоре с Теками. — Грубиян зыркнул на Хенрику, отчего она непритворно вздрогнула, крепче сжала спасительную руку Берни. — Её нужно взять под стражу и держать там до прибытия его милости короля Лауритса.

— Кто командует здесь, Раппольтейн? Уши в штурме потерял? — Главнокомандующий, хмурясь, сложил руки на груди, накрыл цеплявшиеся за его локоть пальцы Хенрики своими, мозолистыми. — Хэнни, не бойся. Ты невиновна и ты под моей защитой.

— А кто король Блицарда, Оссори? — Он внушал ужас, побратим Лауритса. Встав навытяжку, окаменел, только желваки ходили на скулах, перебегали с Хенрики на Берни белые от злости глаза да размыкались губы: — Чья она подданная?

Хенрика зажмурилась, из тьмы глянул клыкастый лик Изорга. Нет уж, прочь! Она распахнула глаза. Троллий выродок и Оссори, шумно дыша, всерьёз играли в гляделки. Выкормыши Лауритса и «линдвормы» напряжённо застыли в сёдлах, не глядя друг на друга и держа руки у краёв плащей, там, где проступали контуры ножен. Держалась звенящая тишина. Нет, нет, распря сейчас — это очень нехорошо, она не только повредит имени Хенрики, но и поторопит Лауритса! Но и произнести хоть слово — уж слово бы Хенрика нашла — значило поставить под сомнение влияние Рыжего Дьявола. Это же он ей защитник.

— Отставить возражения, капитан Раппольтейн, — бросил Берни миролюбиво, после чего улыбнулся, обнажая излишне много зубов. — Вот прибудет сюда наш прославленный Лари-Ларс Яноре, с ним и поговорю, ведь это же у него был герб, я хотел сказать, стяг, под который я и встал.

Образина зарделся и резко опустил белобрысую голову, признавая волю главнокомандующего, и больше королева его не видела. Снова зазвенела сбруя, застучали копыта и захлопали знамёна, отряд отбывал. Берни вёл её к мрачному дому с любопытными рожами в окнах и обещал сюрприз, от которого она придёт в восторг. А Хенрика улыбалась себе, осуществившей замысел, и исподволь поглядывала по сторонам — не приведи Прюмме выпрыгнет Квентин и всё ей испортит, как это вышло с постоем в Фёрнфрэке.

— Ах, Берни. — Когда они поднялись к самым дверям, Хенрика отвела на нём плащ, нагнувшись, коснулась щекой холодного линдворма на нагруднике. — Линдворм спасает меня вновь, уже твоими руками.

2

Альда Оссори лелеяла идею написать книгу о военном и политическом деятеле своего времени, которого означила для себя как «принц». Её принц возьмёт крепость штурмом, но не допустит резни и пощадит недруга. Её принц запрёт командиров мятежной армии в темнице, продлевая им жизнь до суда правителя. Её принц не позволит чужим солдатам разбойничать в городе и на дорогах, приставив их к восстановительным работам. Её принц, повелев всё согласовывать с ним, откроет ратушу чиновникам, непричастным к мятежу и вернувшимся лишь с его подавлением, и посадит под домашний арест чиновников причастных.

И её принц непременно опоздает к обеду…

Графиня Оссори украдкой вздохнула и надкусила нанизанный на вилку кружок андрийской колбаски. До сих пор сочный, приятный вкус показался омерзителен. Если б только она могла выплюнуть блицардскую пакость! Запахи еды гнали из столовой, но как это будет выглядеть? Не оставлять же пленного и хозяйку дома наедине, когда те вздорят.

— У вас какие-то жалобы на моё гостеприимство, принц? — Эбба форн Скогбрюн светски улыбалась, почти прозрачные глаза кололи того, на кого устремлялись. Чёрный бархат платья придавал её коже снежную белизну, но недавний друг баронессы отнюдь не тешил взоры этим пленительным, зловещим контрастом.

— Я не имею права на жалобы, баронесса. Ведь я не закован в кандалы и кормлюсь кушаньями с вашего стола. — Вчера, в день знакомства его высочество держался с отчуждённостью, хотя глаза его горели ровным негаснущим огнём. Но сегодня он стал просто насупленным юношей.

— А я уверена, что две эти ночи вы провели удивительно дурно, — настаивала вдова Скогбрюн, отринув всякий такт и тексис. — Я слышала возню за стенами ваших покоев… Это водили хоровод тени женщин, которых вы погубили, и мужчин, которых вы зарезали?

— Это была мышка, — его высочество зевнул, не озаботившись прикрыть больших хищных зубов. — Белобрысая пискунья, которую пришлось сгонять прямо с помятых ею простынь.

Андрийка покраснела до корней волос. Часто моргая, она сосредоточилась на гороховой запеканке с яйцами, луком и лепестками бархатцев. Наверное, в Блаутуре подобное ели селяне, но хозяйка — скандал! — не только занималась стряпнёй лично, но и пробовала в своих кулинарных опытах кухни всех сословий. Альда сомневалась, благородных ли кровей эта девушка. Быть может, в Блицарде заключить неравный брак легче, нежели в Блаутуре, где требуется письменное согласие главы наиболее знатного рода, подписи всех кардиналов Святейшего совета и личная печать главы Прюммеанской церкви, ставящаяся лишь после того, как жених или невеста из наименее знатного рода исполнит особую епитимью. Определить по манерам и наружности Эббы её происхождение Альда затруднялась. Манеры блицардских женщин, простых и знатных, отличались от манер блаутурок, а наружность… Гуляя по королевскому дворцу Сегне и находясь в доме мэра Меккенхюгля, Альда насмотрелась на современные картины, натурщицам которым послужили простолюдинки, и красивые, и хорошенькие. Эбба форн Скогбрюн — хорошенькая. От красоты её отделяла чрезмерная худоба, больше, чем у самой Альды, длинный вогнутый нос и губы длиной от щеки до щеки, к тому же, страшно болтливые и на слова не сдержанные. Белейшей же коже и белокурым, с золотым отливом волосам позавидовала бы и знатная блицардская дама. Наверное, на них-то эскарлотский принц и польстился, ведь их Пресвятая белокожа и златовласа.

Альда исподволь бросила на него взгляд. Принц сосредоточенно резал ножом филе форели, облитое пряным белым соусом. Наверное, нежная форелевая плоть смотрелась восхитительно. Наверное, Альда упускала редкую возможность полакомиться свежей морской рыбой, что рыбаки вновь поставляли в Фёрнфрэк. Но дурнота пересилила, Альда прижала к губам платок и тут же отдёрнула, отпугнутая гадким запахом лаванды.

Принц повернулся к ней, чтобы что-то сказать, когда двери столовой распахнулись. На пороге стоял Рональд, весьма изысканный в куртке изумрудного бархата и со шпагой с ажурным эфесом на боку. Он улыбался так, что обнажались боковые зубы, а под руку держал незнакомку, чьим богатством, пожалуй, были распущенные белокурые волосы.

— Прошу прощения за опоздание, но вы не представляете, кого я повстречал по пути сюда! И каких только не бывает чудес в этом, простит мне мой пленный, противном городишке!

Дощатый пол застонал под графскими сапогами, незнакомка же ступала легко, придерживая с достоинством юбки иссера-коричневого старенького платья. Под лифом поясом вилась плотная вышивка нитками, узкие рукава не имели ни прорезей, ни отделки, только банты шнуровки на запястьях, и всё равно это жена Рыжего Дьявола ощутила себя убогой затворницей, почти мещанкой. Впрочем, Рональд подтвердил Альде её место, выдвинув из-за стола стул вместе с ней:

— Альда, поприветствуй Хенрику Яльте, недавнюю королеву Блицарда и добрую подругу Неистовых драгун!

Так вот в чём дело! Нерасторопная жена сложила в реверансе юбки. Не в силах опустить взгляд долу. Как тогда, перед рисунками Айрона-Кэдогана, что выбрал себе знатнейшую из натурщиц и на её примере воспел гимн плоти. Сколько бы ни наряжал жену Рыжий Дьявол, в вырезе у неё не прибавится, сколько бы ни нахваливал её «милое личико», нос изящней и чуть короче не станет, сколько бы ни удостаивал её имени Оссори, осанка в величественную не преобразится…

— А это, Хенрика, и есть тот самый сюрприз — объявил граф Оссори, обволакивая королеву сверкающим взглядом и простирая руку к эскарлотскому принцу, что не только отвернул голову, но и не встал. — Волею судьбы в плен ко мне угодил один из твоих племянников. Райнеро Рекенья-и-Яльте, заблудившийся принц Эскарлоты.

Строгая осанка, непроницаемое, всё же обратившееся к тётке лицо, и лишь горящие щёки выдают невероятное волнение. Это было чем угодно, но не радостью встречи! Почувствовав неладное, Альда взглянула на блицардскую королеву. Та обхватила себя за плечи, раздумав, сжала юбки и вонзила в племянника умные, даже опасные глаза, красивые и досель спокойные черты исказились злостью:

— Ты, эскарлотский ублюдок! Зверь, ты должен сидеть в цепях!

Принц Рекенья, приминая скатерть кулаками, опять смотрел прямо перед собой. Румянец всё жёг неподвижное лицо, но описать выражение глаз Альда бы не взялась.

— Я требую его голову, Рональд! — Невозможно разобрать, каков её голос, коль скоро сейчас он хрустит обломившимся льдом.

— Что? Голову? Хенрика, окстись! — лоб Рональда рассекла вертикальная морщинка, он шагнул в сторону, перерезая ей путь к принцу. — Да, он командовал андрийской армией, он был мятежник, но это же в прошлом! Сейчас перед тобой твой племянник, и, можешь мне поверить, ему очень скверно. Мы с ним сошлись в поединке. Поединке равных, ты меня понимаешь? Он славно дрался, но проиграл. Его жизнь была на острие моего клинка, но я не взял её. Не потому, что он родич короля, которому я продал шпагу. И уж тем более не потому, что я подумал о вашей семейной любви по портретам. Я сохранил ему жизнь, потому что, дьявольщина, он достоин такого подарка! А тебе лучше спрятать когти и поговорить с ним. Убийства в семье — это всегда печально.

Рональд Оссори потянулся за рукой Хенрики Яльте, видимо, желая вложить её в руку пленного, но женщина подалась назад — в отчаянии!

— Я подожгла ворота, чтобы ты смог войти в Фёрнфрэк и выиграть… — От сведённых бровей прибавилось горьких морщинок, большие глаза мерцали и бегали. — А ты жалеешь для меня его головы, такой малости?

— Но… ты же… — Рональд кинул взгляд на Райнеро, после чего воззрился на Хенрику Яльте так, будто подобранный им ангел обернулся тенью Отверженного.

Но, сам будучи им, будучи Дьяволом, не отдал первенства. — Бывшая королева Блицарда не может приказывать принцу Блаутура. При всём почтении, Хенрика. Если желаешь — оттяни его за уши, но убийц к нему я не подпущу.

— Благодарю за защиту, граф, но вам не за чем ссориться с госпожой Яльте из-за меня. — Альда не узнала голоса Райнеро Рекенья, таким он был непохожим, натянутым, пустым. Принц встал из-за стола, и Альда, поддавшись порыву, взяла его под руку.

— Вы совершенно не знаете принца, — громко, выделяя каждое слово, заявила Альда. — Он благороден, он образован, он воин, и нападая на него, вы выставляете в дурном свете себя — не его!

Рука Райнеро напряглась, он слегка толкнул Альду, очевидно, желая покинуть столовую.

— Райнеро, прекратите. Альда, не стоило… Хенрика, всё же сядь… — Рональд выдвинул бывшей королеве стул во главе стола, отчего подалась в сторону стоявшая у края, глазевшая на скандал Эбба.

Хенрика Яльте широко раскрыла глаза и опёрлась о спинку стула. Самообладание не числилось среди её достоинств, а ведь была королевой…

— Дурочка! Рядом с тобой чудовище! Берни, что ты творишь? Позволяешь жене дружить с этим ублюдком?

Рональд едва заметно кивнул Альде и прикрыл ладонью глаза. Не успела графиня Оссори начать отступление, как принц подхватил её под локоть и настойчиво повлек к дверям. Он не смотрел на хищную тётку. Только в глазах по-прежнему не было и тени гнева, а румянец сменился смертельной бледностью.

3

— Скандал! — Альда захлопнула дверь в комнаты с такой силой, что в оконной раме задрожали стёкла. Половицы заскрипели под её поступью. Рони на миг поднял головку из «гнезда» на подоконнике. Хозяйка его не приласкала, занявшись тем, кто нуждался в заботе больше. — Простите мне мои речи, но эта женщина зла, жестока и просто лишена достоинства королевы! Как она могла обойтись так с родным человеком? А Рональд? Вы представляете Рыжего Дьявола, ловящего её плащ? Как она посмела говорить с ним так дерзко и при этом называть его «Берни»! Но и мой муж хорош… Привёл, боготворил, держал под руку!

— Я не стою вашего патронажа, мессира, — покачал головой принц, краски ещё не вернулись к нему, но через лёд отрешённости проступила улыбка. — Боюсь, я во всей полноте заслужил неприязнь Хенрики Яльте.

— Нет такого греха, который близкий не отпустит близкому, — Альда горячо сжала руки Райнеро, выпустила и упала в кресло, сражённая неожиданной усталостью.

— Поверьте мне, есть.

— Что вы хоти… — на колени взобрался Рони, принялся устраиваться, ощутимо топча копытцами. Он подрос, ножки окрепли. Рони резво скакал по дому, бодая обитателей, ел сено с морковкой и яблоками, но по-прежнему не отказывался от молока.

— Графиня, прощу прощения, — голос принца обрёл живость, — но ваш олень… Он сидел в…

— Шапке. Это шапка.

— Я понимаю, что уподобляюсь жадине или нищему, и всё же… — Его высочество провёл по шее рукой и выдохнул: — Я хочу вернуть её. Да, это трофей графа, но…

— Это ваша шапка? — мигнула Альда.

— Моя. И я не стал бы отбирать её, не будь она подарком моей невесты.

— Ах, подарок Эббы форн…

— Нет, — уголок его рта выгнулся в усмешке, — с этой женщиной мы обмениваемся разве что любезностями. За завтраком. Моя невеста осталась меня ждать… — Подхватив шапку на руки, Райнеро любовно пригладил шерсть. — Её имя Юлиана, я предан ей и только ей. Она вышила мне рубашку и повесила руну на шею.

Альда изучила взглядом ворот сорочки. Вышитые алым по льну острые крестики с добавочными лучами причудливо переплетались, сохраняя единый узор. Стало быть, рунический.

— Искусная работа, — шепнула графиня Оссори. Не могло быть сомнений, ей поверяли тайну, приотворяли сердце, и кто! Вчерашний варвар, что в горечи поражения проявлял себя благородным и образованным человеком своего времени. Он внезапно показался таким чужим в этой комнате, чрезмерно изукрашенной деревянными завитками и росписью.

Он сел на корточки у кресла графини Оссори, погладил оленёнка, растопырившего от удовольствия уши, и вытащил из-под рубашки тёмный камешек на шнурке. Несколько неровный, отшлифованный овал, испещрённый светлыми прожилками и гравированный в середине золотой «R».

— И шапка тоже не просто шапка, понимаете?

— Это верно, шапка — настоящее гнездо и мой трофей, к тому же.

Райнеро вскочил. Альда вздрогнула и посмотрела на дверь. К счастью, Рональд пришёл без бешеной гарпии — ведь она же была на гербе дома Яльте?

— Не стоит рассказывать мне о невесте, я слышал. — Рональд казался раздражённым, но не рассерженным. Скандальную королеву выгнали и больше не хотят знать? — Шапку можете забрать, только сначала её следует почистить. Я не выйду на улицу с человеком, у которого на голове гнездо, пропахшее оленем. — Над кудрями поднялись ладони-рога. — И, право слово, не стоит падать в ноги моей супруге, я могу не так понять…

Принц кивнул и направился к дверям, расправив поникшие плечи с коротким опозданием.

— Я не хотел нарушить покой супругов Оссори.

Поджав губы, Альда взглянула на Рональда. Тот вопросительно повёл бровями, но осуждающий взгляд жены его образумил. Закатив глаза, Рональд всё же силился что-то сказать в спину оскорбившемуся принцу. Альда ещё раз, для убедительности, нахмурилась и кивнула на Райнеро.

— Принц… Райнеро Рекенья, постойте. — Рональд состроил жене гримасу и поспешил за его высочеством. — Вы, что же, обиделись? Но, дьявольщина, вы должны понять мои чувства! Я брал в плен принца крови, а получил бастарда, не угодному ни Хенрике Яльте, ни Лауритсу Яноре, ни Иньиго Рекенья! И что мне прикажете с вами делать?

— Иньиго… Рекенья? — Принц, бастардом Альда его не назовёт никогда, замер у самых дверей. Утратив всякие краски, его лицо вытянулось, руки с силой сдавили шапку.

Невозможно представить себе чувства человека, у которого вот так отнимают будущее! Рональд совершенно не представляет, что такое такт. Графиня Оссори ссадила Рони с коленей и пошла к мужу, но тот, протестуя, выставил ладонь. Панибратски ухватив принца за плечо, Рональд повёл его за собой.

— Да. Позвольте я объясню по дороге. Ваш конь нуждается в прогулке, я уже говорил, что без вас нам не справиться. И оставьте шапку. — Рональд мягко отнял у Райнеро подарок невесты и кинул его Альде. — Сегодня достаточно тепло и для всех светит солнце.

Глава 32

Блицард

Фёрнфрэк

1

Город не давал ему расслабиться. Вроде и покорён, но ряды домов смыкались слишком тесно, переулки петляли слишком рьяно и, наконец, молчали церковные колокола. Последним бы стоило зазвонить хотя бы к вечерне. Ещё утром, по пути в сдающийся университет, Оссори велел настоятелю собора зазывать прихожан и читать им особые места из Писания. Что-нибудь о конце кровопролитных войн, временах мира и долге блозианина возрождать порушенное… Да уж, для родного племянника главы Прюммеанской церкви Берни был слишком невежественен в вопросах веры.

Зато Дьявол из него получался на загляденье. Большинство лавок оставались закрыты, дома пусты, ни тебе булочек и увядшей морковки, ни тебе скучающих девиц в окошках. Горожане же поделились на «морок», «хлопотунов» и «нытиков». Первые скользили из одной части города в другую, растворяясь перед носом видением. Вторые, переждав осаду в верных короне городах, хлопотали о возвращении на места в ратушу, местные суды * и окружной суд*, здание сбора налогов, Торговую и прочие подотчётные властям Андрии гильдии. Третьи, обивая порог главнокомандующего, ныли из-за обчищенных или вовсе порушенных домов, убитых кормильцев, изнасилованных жён и дочерей, ныли даже из-за блаутурских солдат у себя под крышами — те, видите ли, жрут за троих, играют в «нечестивые игры» да портят честных андрийских девиц. Жалобы на жрущих, жмущих — по обоюдному согласию! — девиц солдат Оссори во внимание не брал, нытики просто не знали драгун, но с остальным стоило что-то сделать.

Он, впрочем, начал. По дороге из университета его свита переловила пару десятков мародёров, своих же, под предводительством офицера, ветерана Девятнадцатилетней войны. То, что было допустимо тогда, стало наказуемо теперь. И раз прочные, широкие ветви клёнов прямо на площади Наместницы выдержали этих повешенных, надо бы довесить к ним следующих, уже андрийских. А то как же Рыжий Дьявол поведёт свою жену на прогулку по университету…

— Зрелище в моём вкусе. — Пленник, честно ехавший с захватчиком стремя к стремени, кивнул на увешенное висельниками дерево. Оно вместило пятеро мерзавцев, не скрипнув, и пирушка у воронья была в самом разгаре.

— Доводилось вершить казнь через повешение?

— Да, когда я был принцем, доводилось… — Не-Рекенья, очевидно, вспомнил о своей участи и снова насупился.

Берни взял поводья в одну руку и погладил гриву коня, подбирая слова. Сказать что-то доброе о короле Франциске Рекенья? Да мыслимо ли, когда ты блаутурец! У себя в стране он, может, как Заступник Веры и творил какие-то богоугодные дела, но по отношению к Блаутуру он враг, позарившийся на чужие сокровища и земли. Да и как отец… У хороших отцов сыновья не побираются по дворам родичей, не ввязываются в чужую войну. Или принца уже после смерти Франциска погнал дядя, раскрыв тайну происхождения? Оссори не поинтересовался у Раппольтейна сроками, если Яноре их вообще указал — письмо-то личное, сегодняшнее.

— Мне жаль, что весть о смерти его туч… короля Франциска, отца настигла вас тут, в плену… — Да ему проще давались слова для Хэнни, рыдающей по Кэдогану! — Если вам нужна люцеанская церковь, то, думаю, тут найдё…

Осиротевший принц должен бы обронить слезинку-другую, предаться скорби и горю, хотя бы замкнуться, держа боль внутри. Райнеро Рекенья как подобает так и не поступил. Для начала он задумчиво перебрал поводья и повернулся к Берни. После того, прикрыв на миг заблестевшие глаза, повёл бровью, прикусил нижнюю губу и показал верхние крупные зубы. Наконец, медленно, будто смакуя действо, заулыбался.

— Не пророню о нём ни слова молитвы. Да сожрут его тень лунные бесы. — Райнеро смачно сплюнул под копыта своего коня-убийцы.

Берни сглотнул и отвернулся, стало муторно. Этот… Яльте в своей нечестивости переплюнул бы и Отверженного, настоящего дьявола.

— Для люцеанина у вас очень… безбожные речи. Не боитесь обидеть свою Пресвятую?

— Я уже обидел её, — буркнул сквернавец, супясь. Вместо новой выходки он сунул руку под застёжку плаща и тут же отдёрнул. — Обидел, променяв на правду Яльте и проиграв осаду.

— Дался вам этот город… Непослушный и подлый. Бургомистр ему подстать, хитрый старикашка, а уж горожане…

— Защищали свой город с яростью и отвагой. Они не угодили вам этим? — Мальчишка глянул на Оссори едва ли не с вызовом, но тот только отмахнулся.

— Не этим. Вон тем. Ноют и клянчат, клянчат и ноют!

Фёрнфрэкцы спешили явить себя во всей красе. Главнокомандующий не без брезгливости натянул поводья, хотя под копыта кой-кому и дорога. Он ожидал нытья, хватки за стремена и край плаща, но фёрнфрэкцы смотрели на него отнюдь не с укором или мольбой…. Красномордые и обожающие, они наползали, воздух звенел от сопения и хвалебных выкриков. Не нытики и хлопотуны — пятколизы! Что заставило их цеплять на рога Рыжему Дьяволу нимб и прилаживать к лопаткам крылышки? Оссори покосился на эскарлотца. Хорошо, почему рука об руку с осанной Святому Рональду не идёт хула Рагнару Погубителю, коль скоро того обвинили во всех напастях Фёрнфрэка? Эта отгадка не задержалась: паршивец натянул капюшон, да так тщательно, что ни пряди не видно.

— Снимите, — Оссори цедил сквозь зубы, стараясь не упускать из виду разбухающую толпу. — Сейчас же.

Рагнар Погубитель подчинился. Глаза метали пламя, ноздри гневно трепетали, ну что за невозможный дурак! От пятколизов не прячутся — их проучивают!

Отвечая ожиданиям Оссори, толпа со стороны графа Агне подалась назад единым порывов.

— Убийца!

— Нелюдь! Как тебя земля-то носит!

— «Андрия да Граф Рагнар»,

а если одно без другого?

Андрией славной отторгнут,

будешь отныне ничем!

Оссори глядел поверх голов, и авторов реплик, к их везению, не отличал. Толпа разбухала, грозя перевалить за сотню душ, выдавалась за тень, что отбрасывал собор. Берни и не заметил, как на иглу остроконечной башни насело солнце.

Зеваки выглядывали из окон домов, взбирались на крышу опустевшего — разобрать его надо — склада. Наверное, не стоило пренебрегать эскортом. Совсем не стоило.

— Голову ему с плеч, граф!

— На кол его, на кол, как он ваших солдатиков!

— С нами святая Раварта, она руку направит!

— Месть Ррраварррты!

Берни даже привстал в стременах. Будь он проклят, если дух святой Раварты не одолжил тело Хенрики Яльте! Вот что она, чуть не плача и жалуясь на лишения, ему втолковывала, пока он выписывал ей разрешение занять губернаторский дом и отсчитывал часть контрибуции…

— На тебе! — В бок графу Агне прилетел камешек, и если всадник не дрогнул, то конь заплясал, высекая искры.

Оссори выхватил из ольстры пистолет. Кэдианец мигом явил, как чихает дракон. «Пятколизы», маленько оглохнув, откатились к собору, попрятались за ставнями окон и улизнули с крыш. Кэдианец, будто принюхиваясь, азартно чертил по воздуху полукруг, и тут раздался топот и хриплый, утробный вопль. Какой-то патлатый оборванный малый бежал прямо на графа Агне, выпростав нож.

Берни спустил курок. Лохмач с разворошенной грудью повалился под копыта Марсио, который попятился. Всадник не издал ни звука, но Берни уловил, как дёрнулся кадык.

— Ну? — Оссори встряхнул пистолетом, дымящимся после выстрела. — По ком ещё плачет пуля? Да мне плевать на все ваши жизни, вместе взятые! Они ещё при вас только благодаря тому, кого вы сейчас хотели растерзать! А ну, скоты, согнули спины перед графом Агне! Яльте и Андрия! То-то же!

*Местные суды разбирают гражданские и уголовные дела.

*Окружной суд разбирает споры между лаэрдами, владельцами поместий в Андрии, дела по воровству, наказанию бродяг, подстрекательству, нечестивым досугам, выплатам жалованья, работе гильдий, продаже некачественных товаров. Из-за несовершенства судебной системы в Блицарде получается так, что местные и окружные суды зачастую выполняют одну и ту же функцию.

2

Переходу через Волчьи ворота главнокомандующий всё же радовался. Фёрнфрэк вместе со своими жителями мог быть сколько угодно мерзким, но взятие главных ворот эту мерзость искупало. Берни слушал мерный цокот копыт по доскам и упивался картиной, открывающейся за Волчьими. Те же холмы, те же рощи, место, где стоял его лагерь, всё замечательно уныло и слякотно, но это «всё» своим видом являет покорность!

По подтаявшему снегу волочился в город зажиточный люд на возках, дворяне в каретах, таких устаревших, что больше они напоминали ящик на колёсах и проигрывали передвижной повозке-сцене, едущей между ними. Двухэтажная, прикрытая с одной стороны пёстрыми занавесями, она обещала горожанам потехи. Пожалуй, стоит проследить, чтобы забава вышла поучительной. Дракон служит королю и испепеляет предавших того людишек, отличный сюжет. Наверняка подползали к воротам и посланники андрийских городов, но главнокомандующему они были пока не по глазам.

От греха подальше Оссори свернул от дороги к крепостной стене.

Что может быть гаже раскисшей по весне грязи? Поля уже серели мокрым снегом, желтели травяными островками, но стать чавкающим болотом пока не успели, значит, проедемся по ним. Райнеро всё так же послушно ехал рядом, по лицу блуждала улыбка. Нет, возлюбленный народом «Граф Рагнар» вовсе не ликовал, скорее усмехался в морду скалящей клыки жизни. Впрочем, обрадуйся принц тому, как перепуганные пятколизы поспешили воспеть его имя и ухватить за плащ, Берни бы сам кинул в него чем потяжелее. Но Райнеро верно понял природу черни: брезгливо отдёрнул руку и послал коня наперерез толпе. Берни это вполне устроило, всё же этот Не-Рекенья был толковым малым… Берни усмехнулся: именно потому и толковым, что не Рекенья!

Он покосился на пленника, но тот пропал. Берни бешено завертел головой и сразу обнаружил пропажу. Принц отстал, шепчась с конём. Спешившись, он позволил коню фыркнуть в волосы и потереться мордой о плечо. Они обнимались как друзья, да они ими и были… Берни с тоской вспомнил Витта, обожающего мягко уткнуться в руку и стащить кусок яблока. Марсио вдруг игриво заржал, боднул Райнеро головой, да так, что тот упал на спину, заходясь в счастливом хохоте. Конь, тут же рухнув рядом, катался по земле и чудом не задевал хозяина копытами. Берни не сдержал усмешки. Теперь понятно, почему Райнеро отказался седлать коня и «пожертвовал комфортом своего зада». Он знал, что баловник захочет порезвиться, а в полной упряжи это было бы совершенно не то удовольствие. Марсио радостно визжал, и не скажешь, что характер дьявольский. Принц, весь в снегу и траве, трепал друга по шее и чесал брюхо, ухитряясь уворачиваться от копыт.

Берни отвернулся от счастливой парочки. Незачем глазеть на чужую радость, пусть и маленькую. Взгляду открылись бойкие работы по починке стен, их вид внимание главнокомандующего и поглотил. Взорвать стену из-под земли было идеей исключительно удачной, но зияющая прореха напоминала дыру, что прогрызла гигантских размеров мышь.

— Любуетесь плодами своих трудов? — Райнеро приладился справа, будто и не отставал. — Между прочим, я несколько раз мог убить вас и сбежать, — он тряхнул кудрями и выдернул из них чахлые травинки.

— Думаете, я бы позволил? — Оссори встряхнул рукой. Из рукава куртки в ладонь соскользнул кинжал и уткнулся чёрную гущу щетины, покрывавшую подбородок Райнеро. Тот скривился, а потом довольно ощерил зубы. — Видите, я доверяю своему почётному пленнику и не пасу его, как овцу. Или не стоит?

— Доверяете, держа наготове кинжал?

— Ваша репутация вынуждает. Вашу жизнь хотят слишком многие… Приходится её оберегать, покуда вы мой пленник.

— Я тронут.

Хохотнув, Берни пристроил кинжал за пояс и направил гнедого вдоль крепостной стены.

— А не навестить ли нам святого стража? Младший Тек, так?

Кони резво домчались до цитадельной стены. К разочарованию Берни, «визитёров» никто не встретил, хотя обычно страж выставлял караул. Стена стояла цела и невредима, аж руки зачесались, но Берни нарочно не трогал Затворника. Если понадобится, он с лёгкостью возьмёт эту цитадель вместе с хозяином и его прекрасной дамой, но потом, когда захочется. Рыцарь держал оборону в поверженном городе, что уже удостаивалось похвалы, пусть такое упрямство и сродни глупости. Но Альде нравилось. Вчера на вечернем обходе она глядела на несломленную цитадель полными слёз глазами и шептала, что её бывшая камеристка Катрия заслужила такого рыцаря и что это настоящая балладная любовь. Не расстраивать же глупышку, она и так с лихвой хлебнула самого настоящего мира без прикрас, такого далёкого от её книжек.

Берни сложил руки рупором и заорал во враждебно щерившиеся древними арбалетами зазоры:

— Эй, страж! Мы за городской стеной! Выгляни в окошко!

Ответа не последовало. Страж выходил только, когда сам считал нужным. Так вчера днём он не показался, зато вечером Берни получил стрелу в щит. Это послужило своеобразным сигналом. Берни решил, будет ждать этот стука, означающего, что всё в порядке и младший Тек не оставил пост.

— Гордый, не выйдет. Поговорили бы вы с ним. Жалко парнишку. Лауритс ведь ему первому голову одним ударом снесёт. Мироканским, от плеча.

— Янник! — Райнеро воззвал, пусть и нехотя. Марсио попятился, но всадник управлял им и без седла. — Нужно поговорить, слышишь?

Чудо! Между зубцами башни мелькнула и утвердилась фигура. В лёгком кожаном доспехе, без шлема, с луком наизготовку. Ангел-воитель. Право слово, с него бы картины писать, а он с головой решил расстаться!

Тек молча целился в них, но не стрелял. Стало быть, изволил слушать.

— Янник, я скажу правду: то, что вы до сих пор удерживаете позиции — лишь моя воля. — Оссори ощутил себя подлецом. — Сдайтесь, я обещаю почётный плен! Наконец, подумайте о невесте. Дьявольщина! Катрия будет любить вас намного больше с головой на плечах!

Короткий свист, и стрела воткнулась в землю под копытами. Ругаясь, Берни подался назад. Сегодня он щита не прихватил.

— Ты кретин, Тек! — Крепко сжимал коленями бока Марсио, Райнеро не подавлял злости. — Ты войдёшь в историю последним рыцарем этого тухлого города, но брось это!

— Отойди, Рекенья. У меня кончаются стрелы.

Стрела прилетела под копыта Марсио, и дьявол в конской шкуре не вытерпел. С диким ржанием обрушился на стрелу, топча её и разрывая копытами землю. Принц чуть не слетел у него со спины, когда Марсио вскинулся на дыбы и, побесновавшись, взял от городских стен диким галопом. Без седла ездить так — самоубийство, но Райнеро резво удалялся, крепко обняв конскую шею.

Берни почуял неладное и пустил гнедого вдогонку.

Он догнал беглеца без труда. Тот не стремился сбежать, только скакал по полю, будто сливаясь с конём, размётывая комья серого снега. Его пример так увлекал, что гнедой Берни тоже рвался в полёт. Хозяин пустил, лишь наклонился вперёд, когда они понеслись во весь опор. Поле боя, выпятившее кочки, скачка, свист ветра и гул битвы в ушах, войско за спиной. Верные драгуны живы и жаждут драки. Неистовый восторг захлестнул и унёс туда, где задрали гребни скалы. Но теперь «драконята» прознали, что над ними кружит «вороньё», теперь ударят всеми силами…

— Мы правы, враг не прав! — Берни достиг вершины холма и, осадив всхрапнувшего коня, развернулся к безнадёжно отставшему пленнику. Надо же, тот так и замер внизу, будто впервые дракона увидел. Азарт полоснул кожу драконьим пламенем. Райнеро был очень недурным стратегом, так почему бы им не развлечься, пусть уже и без армий? — Ну, удиви меня! Местность та же. У меня четыре тысячи пехоты, по флангам трёхтысячная кавалерия и пушки, не забудь про артиллерию, она всё там же!

Райнеро по-бычьи наклонил голову и ударом по бокам подогнал Марсио к гнедому Берни. Кони встали лоб ко лбу — позиция, в которой военачальники обмениваются приветствиями перед тем, как дать друг другу бой.

— Вы не навоевались?

— Ну конечно нет! Ты провёл всего одно приличное сражение и почему-то дальше отказался со мной играть! Мне пришлось самому тебя выманивать. Ну, твои силы! — Оссори потянул на себя поводья, унимая заплясавшего жеребца.

Принц обернулся к городу, опустив плечи:

— Пехота выстроилась у Волчьих, кавалерию вы перебили в прошлых стычках, на стенах лучники и пушки с орудийной обслугой.

— Э-э, сударь, так у нас дело не пойдёт. — Только что принц жадными глотками пил свободу, и вот опять увяз в прошлой неудаче! — Мог бы набрать себе людей и провернуть ещё какой-нибудь фокус, я надеялся…

— Оказалось, из нас двоих лучший фокусник — вы.

Покривившись, Берни подал поводьями вправо. Райнеро равнодушно выровнял своего коня так, чтобы двигаться вровень с захватчиком.

— Военные не бывают такими кислыми, — устыдил Берни. — Ты что, сдался?

— А вы не заметили?

— С тобой ужасно скучно, принц.

— Да? А так? — собрав поводья, Райнеро со вскриком наподдал в бок Марсио пяткой, и тот взял резвой рысью.

Смеясь, Берни пустился за разыгравшимся юнцом. Они проскакали до рощи, но дьявол о конских копытах сорвался в галоп. В зарослях взвеялся, прощаясь, пушистый вороной хвост. Кажется, паршивец-принц не играл…

— Эй, придержи коня, Рекенья!

Марсио скользил между деревьями, едва ли касаясь копытами земли. Игра затягивалась. Вырвав из кобуры пистолет, Оссори пальнул вверх.

— А ну стоять!

Нагнал! Схватил за поводья. Конь захрапел, попытался укусить, но Берни намотал ремень на руку и дёрнул. Прости, дьяволёнок, но придётся успокоиться. Жеребец снова потянул повод, но боль в щеке отбила у него охоту дёргать. Принц от удивления аж заглянул коню в морду, но наглой ухмылки не потерял:

— Тоже не любите проигрывать? Это же просто бег наперегонки, не стоило так печалиться…

— Шутить вздумал? — Злость навела руку с пистолетом беглецу в грудь. Хватит любезностей! — Не надо играться с моим доверием, не забывай, ты — пленник. Что ёрзаешь, как лис в облаве? На привязь захотелось?

— Привязь? А пусть и так! — принц ощерился. — Уважьте прихоть моей тётушки!

— Как пожелаете, ваше высочество. — Пожав плечами, Берни вложил пистолет в кобуру и связал поводья Райнеро со своими. Хенрика требовала большего, но до клетки принц пока не доигрался.

— Ну как, так лучше?

Ответом стали сопение и раздувающиеся ноздри. Хочешь понять настроение всадника — взгляни на его лошадь. Марсио вытаращил глаза, прижал уши и исступленно дёргал поводья, придавая их скорбному шагу несколько пьяный вид. Сказать, что оба в бешенстве — ничего не сказать.

— Я могу отвязать, если ты поклянёшься, что не будешь впредь злоупотреблять моим доверием.

И опять молчание. Берни пожал плечами и направил коня через рощу. Вскоре они должны выйти к Университетским воротам, а там небольшое путешествие по временному мосту, и принц вернётся в клетку, простите, спальню.

Яма на яме, проталины обнажали коряги и лужи, возомнившие себя озёрами. Оссори направил всё внимание на то, чтоб найти безопасную для копыт дорогу, когда до него донеслось сдавленное:

— Что я делал не так?

Берни проворонил лужу, и Марсио с видимым удовольствием окатил вражьего всадника холодной водой.

— Именно в эту минуту вы держитесь гусаком. Не надо, меня этим не пронять. — Берни стряхнул воду с волос и плаща и только затем удостоил пленника душевным оскалом.

— Нет, я об осаде, — тряхнул тот головой. — Я постоянно об этом думаю. Где я ошибся?

— Ну… Для начала, не надо было вставать у меня на пути. Спросите вашего маршала, он подтвердит.

— Он уже ничего никому не подтвердит, и не смей так о нём отзываться!

Берни оттопырил нижнюю губу, вот те раз! Эскарлота-то сиротеет… Но Райнеро смотрел куда-то в сторону, сам же Берни держался не то что бы такта — отсутствия любопытства.

— Хорошо. Твой первый бой прошёл превосходно. Но было ошибкой полагать, что я посмотрю на все твои преимущества и не сделаю выводов. Я оценил твои силы и ждал нового боя, но его не последовало. Ещё одна ошибка: ты дал противнику отдохнуть, когда у самого была боеспособная армия и осаждённый город, запасы еды в котором уменьшаются с каждым днём. Думаю, то, что трупы убитых надо забирать, ты уже и сам понял. Этого хватит?

— Нет. Бой в городе. — Проигравший так же избегал глядеть на победителя, и Оссори внезапно узнал себя. После Лавеснора.

Тот же взгляд, то долу, то в сторону, и тот же вопрос: «Почему вышло именно так?». Принцу нужны были не привязь и клетка, а вино и хороший разговор, долгий, за полночь.

— Вот что. Мы сейчас доберёмся до особняка баронессы форн Скок-Прыг и поговорим.

— Нет, скажи сейчас, я не понимаю! Ты старше меня всего на несколько лет, но то затеваешь игру в войнушку, то говоришь, как наторелый вояка!

Берни не смог удержать улыбки:

— Думаю, дело в том, что у меня побольше военного опыта. И потом, ты что же, не слышал о Лавеснорском ущелье? Та моя победа хуже любого поражения. А про бой в городе… Не надо устраивать завалы из домов в последний момент, их просто не хватит. Сам видел, мы их обходили, потому что завалы или были хилыми, или для нас нашлись другие улицы. Да и с боем на площади ты начудил. Всех людей с разделительной стены надо было гнать туда, ведь тебе на хватало сил именно там. И, конечно, поджог ворот. То, что солдаты не сумели унять пожар, просто смех! Возле таких важных со стратегической точки зрения мест должны храниться бочки с водой.

Принц кивнул, кажется, в самом деле обдумывая замечания. Оставив его наедине с просчётами, Оссори вгляделся в чащу. Вдалеке мелькнуло и скользнуло за деревья светлое пятнышко. Косуля, возможно, мамаша Рони. Берни вздохнул. Пожалуй, пора бы поспешить в город, он снова бросил Альду одну.

— А графиня?

Берни вздрогнул, Райнеро будто прочитал его мысли.

— Её похищение, оно не было ошибкой?

— Ну, как тебе сказать… Скорее нет. Ты ловко нашёл моё слабое место, но есть одно «но». Если бы ты и правда украл Альду, ты бы добился немедленного штурма. Пусть спешного и чуточку неподготовленного, но стремительного и отчаянного. Я бы не стал с тобой разговаривать и, случись тебе проиграть, а ты бы проиграл, проткнул бы тебе горло без малейших раздумий. — Берни поймал себя на улыбке, судя по лицу Райнеро, весьма кровожадной. — Но в целом во время осады ты действовал грамотно. Ведь мне было весело и временами даже немного тревожно.

— Весело… Рональд, мне тоже бывало весело. Это веселье боя, ему ни с чем не сравниться, верно? — Принц выровнял Марсио, заглянул Оссори в глаза. У самого они блестели, хоть на битву скачи.

— Пожалуй.

— Ты служил под началом своего принца. Айрона-Кэдогана. Я мечтал, как сойдусь с ним в бою… Я был на войне. Дважды. Даже дрался, но это не идёт ни в какое сравнение с осадой Фёрнфрэка…

— Так ведь и я не всегда был командующим! Больше скажу, я никогда не командовал армией, пусть и небольшой. У меня был полк, драконья тысяча, а раньше… Да, я служил под началом Айрона-Кэдагона, был просто одним из офицеров, а на первых порах и не самым толковым из них. — Память сыграла шутку, откидывая на годы назад. Рисовала по знойному полдню ступенчатые стены скал, тёмное облако взрыва, исказившееся в испуге лицо Кэдогана… — Послушай, — Берни потянулся за поводьями и развязал их, — расскажу одну историю… Но если проболтаешься Альде, точно на привязь посажу!

Раскалённые солнцем скалы ещё хранили тепло, Берни чувствовал его сквозь рубашку. Носить форму в этом пекле — издевательство, но сейчас белый цвет сорочки мог стоить ему жизни. Берни как мог плотнее прижался спиной к камню, стараясь скрыться за выступом. Эскарлотский отряд близко, слишком близко! Стук копыт нарастал, подобный грому, звучали голоса всадников.

Молчи, дурное сердце, услышат! Сгинуть в этих проклятых горах — худшая смерть. И сгинуть по собственной глупости, это же надо было заблудиться… Но ориентироваться в этих местах оказалось намного сложнее, чем он думал. Камни, переходы, все похожи один на другой, все серо-коричневые, покрытые шипастыми пыльными кустами. Но с наступлением ночи стало ещё хуже. Тонкая долька луны не скоро зацепится за небо, чужие звёзды жалели света, и Берни грозила опасность просто свалиться вниз, не разобрав в темноте, где кончается дорога. Зажигать факел было смерти подобно, стать приманкой для «воронов» — последнее, чего хотел бы Берни.

Но они его нашли… Или пока не нашли, но скоро найдут. Чужая речь била по ушам, а его познаний хватило, чтобы разобрать «завтра», «огонь», «пленный» и «поймать». Что там завтра, Берни тоже очень интересовало. Огонь зажгли сразу, как только раздался приказ, а пленным наверняка станет сам Берни. Эскарлотцы шли по его следу, в этом можно не сомневаться. Они громко разговаривали, они зажгли факелы, они не знали страха. Берни чуть не взвыл, осознавая, что, похоже, забрёл на территорию «воронья». Нашёл обходной путь, что уж…

Свет от факелов освещал отвесные скалы, как свечи в театре теней — белое полотно. А вот и актёры, только это не деревянные фигурки и не ловко сложенные пальцы, это настоящие эскарлотцы. Их огромные вытянутые тени то и дело мелькали, приближаясь к нему. Берни попробовал продвигаться дальше по склону, но тропа слишком сузилась, взгляд вниз и последний полёт. «Вороны» пройдут по широкой тропе сверху, если повезёт, выступ его скроет, и Берни сможет вскарабкаться обратно и где-нибудь скрыться. Но выступ слишком неказист, и стоит эскарлотцам глянуть вниз…

Да стой же, дурное сердце, ещё рано прыгать! Судя по стуку копыт, всадников человек пять, может шесть.

Небольшой отряд обходил территорию и заметил чужака… Берни не знал, когда именно за ним увязался этот хвост. Но вот уже добрых полчаса он пробирался всё глубже в скалы, не разбирая дороги, а «вороны» не отставали. У Берни было два кинжала и два пистолета, но их он разрядит в последнюю очередь. Нужно попытаться всех перерезать. Поднимать шум опасно. А если услышат стрельбу, то смерти или плена не миновать. Но как успеть взобраться на тропу и принять боевую позицию?

Прятаться, надеясь, или выбраться из укрытия, сразу принимая бой? Сумеет ли он одолеть пятерых? С досады Берни закусил губу, происшествие, что случилось несколько часов назад, научило его думать перед принятием судьбоносного решения. Из-за того происшествия он сейчас и стоит здесь, в крайне невыгодном положении, как загнанный зверь.

Перед глазами неумолимо вспыхнул обжигающе жаркий день.

Берни прыгал по выступам отвесной стены, Энтони ещё обозвал его «горным…тигром». Внизу тянулась драконья тысяча, лениво, изнывая в этом пекле. Кэди смотрел на прыжки Берни и усмехался, он и сам бы присоединился, представься возможность. Берни ушёл далеко вперёд, сбоку всё ближе придвигалась ещё одна скала, их полку предстояло пройти через этот коридор, довольно широкий, не придётся нарушить ряды. Впереди распласталась огромная плита, должно быть, свалилась сверху и, застряв между «стен» коридора, стала «потолком» и образовала тоннель. Она создавала благословенную тень, можно устроить привал, пока «драконята» не расплавились от этого жара.

Берни, обрадовавшись, поспешил вперёд. Камни крошились под ногами, пару раз он чуть не сорвался. Сзади свистнул Кэдоган. Берни ответил, это означало, всё в порядке. Плита была довольно длинной, Берни пробежал до конца и вовремя остановился. На выходе из тоннеля, прямо за камнями, затаились двое… Эскарлотцы, кто же ещё! Черноголовые, в пропыленных колетах, изнывающие от неподвижности.

Берни лёг на живот и подполз к самому краю. «Вороны» стерегли бочки, и в тех явно не вино. Мерзавцы знали, драгуны захотят устроить привал, а порох обрушит тоннель прямо на их головы.

Решение пришло само. Вернуться и сообщить он не успеет. Значит, взорвёт бочки прежде, чем Кэди доведёт досюда людей! Пистолет уже лёг в руку, щелчок, выстрел, точно в цель! Бочки с грохотом разорвались. Берни почувствовал, как плита под ним страшно трещит и обваливается. Он метнулся к стене, вскочил на выступ. Сверху лавиной сходили камни, земля под ногами дрожала и гнала булыжники вниз, от тоннеля остались одни воспоминания.

Берни прижался спиной к скале. Грохот оглушал, камни чудом пролетали мимо, ущелье заволокло песком и пылью, те проникали в лёгкие, не давая вздохнуть. Берни прикрыл лицо рукавом, закашлялся. Грохот стих и повисла тишина. Ничего не видно, пыль клубилась серой метелью. Почему так тихо? Неужели он не успел, похоронил под обломками своих же?! Кашель раздирал лёгкие, глаза слезились от песка. Где же они?…

— Роооонаааальд!!!

Берни бешено закрутил головой, кажется, к нему возвращается слух. Возня, звон железа, ржание коней… Живы, успел! Берни медленно пробирался на зов. Песок оседал, открывая завал внизу и выступы под ногами. Вот и драгуны, немного не дошедшие до смертоносного места.

— Роооонааааальд!!! — Кэдоган, взобравшись на завал, всматривался в камни. — Живей! Разобрать завал сверху! Булыжники дробить! Рональд, отзовись!

— Кэдоган! — Берни не узнал свой голос, хриплый и тихий, это всё песчаная пыль.

Кэди обернулся, ужас на лице быстро сменился гневом.

— Слезай, немедленно, раздери тебя Отверженный! Ты что творишь, идиот?! А если бы тебя завалило?!! Я думал, ты погиб… Живо ко мне, Оссори!

Берни спрыгнул.

— Не завалило бы, не волнуйся…

— Ах, не завалило бы! Ты что, с горами совет держал?!

— Нет, это же я устроил обвал. Там были эскарлотцы, они ждали…

— Что ты сделал?… Доложить по уставу!

Берни давно не чувствовал себя маленьким и неразумным, очень давно. Полковнику Неистовых драгун Кэдогану Нейдреборну действия поручика Оссори не понравились. Он подверг опасности себя и однополчан, он отрезал им путь и сделал идеальной мишенью для эскарлотцев. Он негодный и безответственный офицер, а посему в наказание найдёт новую дорогу, такую, о которой не догадываются эскарлотцы. Искать будет до темноты и в одиночку, потому что доверять людей ему нельзя. Берни хотел провалиться к Отверженному, такого разноса Кэди ему никогда не устраивал. Провалиться не дали, и Берни немедленно приступил к исполнению приказа. И исполнял его, пока не понял, что заблудился.

Хотел вернуться, но в горах темнеет быстро. И вот он прячется под ненадёжным выступом, а преследователи уже топчутся над головой. Что он за военный? Устроил завал, сорвав Кэди все планы и расчёты… А теперь потерялся в горах и набрел на лагерь противника. Это была бы ценная информация, знай он, в какой стороне его лагерь.

Так выйти навстречу «воронью» и дать бой, или надеяться, что не найдут? Их пять или шесть, но он мог ошибиться, справиться будет непросто. А если найдут, то и отпор дать не выйдет. Так или идти эскарлотцам в руки, или прыгать вниз? Высота не маленькая, он разобьется. Итогом любого решения была смерть или плен, выбор незавиден. Как же разочаруется Кэдоган…

Берни взглянул наверх, минута, и эскарлотцы будут над ним. Решено, попытается дать отпор! Он отлично владеет кинжалом, может драться и двумя!

Уцепившись за выступ, подтянулся и забрался на широкую тропу, которой шёл до того, как обнаружил преследователей. Глаза сразу нашли годное для засады место: залезть за колючие кусты и прижаться к скале. Вот уж тут-то он не оплошает, хватит!

Берни затаился. Вскоре на тропу выступили всадники. Раз, два… Семеро! Он задержал дыхание, вжимаясь в стену. Семерых ему в одиночку не одолеть. Проклятая сорочка белела в ночи, хотя он и вымазал её в песке, пока бродил по скалам. Всадники ехали не спеша, о чём-то переговариваясь. Двое спешились, один освещал факелом узкую тропу внизу, другой светил вверх, на отвесную стену. Вот они минули место, где он раньше прятался. Эскарлотец и там посветил, нашли бы. Берни сжал рукояти пистолетов и тут же отдёрнул руки, нельзя! Даже если останется пять противников, на шум прибегут другие, отнюдь не блаутурцы. Освещавший скалу, к которой жался Берни, пошёл вперёд, заглядывая в кусты. Берни вытащил из-за голенищ сапог кинжалы. Этого он убьёт первым.

Эскарлотец приблизился, щурясь в темноту, казалось, смотря прямо на Берни, но не видя. Тут он распахнул глаза, оглянулся на всадников, но крикнуть не успел. Берни одним прыжком покинул своё убежище, кинжал быстро нашёл «воронье» горло. Один есть, осталось шестеро.

Берни отбросил труп, то неловко покатился и упал с обрыва. Руки в крови, он спешно вытер их о штанины, кинжалы должны крепко сидеть в ладонях. Эскарлотцы не стояли истуканами, они зарычали, и слова не разобрать, и кинулись на него, обнажив кто шпагу, кто кинжал, а один выставил дуло пистолета…

Берни опрокинул одного, с платком вокруг головы, и пригвоздил его к земле, но пришлось оставить мертвецу кинжал. Его схватили сзади и с силой дёрнули. Берни запнулся, но сумел развернуться и схватить врага за руку, вывернув её и полоснув кинжалом по щеке. Тот с шипением отпрянул, но тут четверо окружили Берни и начали теснить к его обрыву. Выставив перед собой второй кинжал, он пятился, под ногами хрустели камешки, в боку по нарастающей кололо и жгло… Ранен? А он и не заметил.

К четверым присоединился пятый, с залитым кровью лицом. Берни видел немногим лучше его — о том, как разглядеть в горной тьме «вороньё», можно сочинять шутки… И он сочинит, ну, если выживет…

Под пятку легла пустота, Берни остановился и поднял руки. Окровавленный что-то каркнул, кивнув на Берни, к нему тут же бросились двое, надо полагать, связать руки. Берни послушно завёл их за спину. Дождался, пока двое окажутся у него за спиной…

Секунда, и пистолеты в руках, не убирая рук из-за спины, направить дула чуть вверх, выстрел! Сзади вскрик, два глухих удара.

Ещё двое примкнули к своему неудачливому дружку. Окровавленный оскалился и каркнул. Это слово Берни узнал. «Убить». Дуло пистолета уставилось Берни в голову, в ночи сверкнула искра. Пуля прошла по волосам.

Он метнулся в сторону. Пистолет у них только один, стрелять больше не будут. Эскарлотцев осталось трое… А он уже не может стоять от боли в боку. Значит, бежать!

Так Берни и поступил, но далеко не ушёл. Впереди вдруг вырос ещё один, новенький. Значит, на стрельбу подоспела подмога… Неужели лагерь «воронья» так близко?!

Мир вдруг двинулся из-под ног, ночь расцветилась жёлто-красными пятнами. Берни из последних сил выставил перед собой кинжал, сзади нарастали шаги, схвачен…

— Рональд! — Берни тряхнул головой и пошатнулся. Тот, что вырос впереди, уже подступил. И Берни знал его имя. — В атаку! Поймать мне «воронов»! Живьём!

Кинжал выпал из рук. Берни опять пошатнулся, и чьи-то руки подхватили его за плечи. Мимо проносились улюлюкающие всадники.

— Мы правы, враг не прав!

— За нас дракон!

— Ощиплем им хвосты!

Берни чуть не рассмеялся, блаутурцы, драгуны! Ничего не понимая и силясь ухватиться за сознание, он попытался устоять на ногах, опираясь о подставленное плечо.

— Ну и заставил же ты меня поволноваться. Я просил найти новый обходной путь, а не эскарлотский лагерь. Ты перестарался, дружище.

— Кэди, это ты?

— Нет, святой Прюмме! Конечно же я. Долго же мы тебя искали!

— Я заблудился, прости… Ох… — ноги стали ужасно мягкими, в боку что-то дёрнулось. Берни скривился от боли и начал медленно оседать на землю.

— Эй-эй, Рональд, ты что это… Берни! Обопрись, ну!

— Ворон… клюнул…

— Ты молодец, слышишь? Потерпи, сейчас… Мы же теперь знаем их позиции, твой обвал их спугнул. Берни, ты слышишь меня? Рональд! Отверженный…

Берни чувствовал, как повис на плече Кэди. Откуда-то издалека доносился крик…

— Аддерли, ко мне! Помоги… На коня его, живо!

И Тихоня здесь, надо же. Как же они все вовремя… Вокруг ещё возились, но Берни уже ничего не слышал. В боку нестерпимо жгло, последние крупицы сознания просыпались, и он провалился в темноту.

Глава 33

Блицард

Фёрнфрэк

Карлат

1

Баловник Лютик фыркнул и дружелюбно щипнул хозяина за сапог. Квентин потянулся, дрыгнул ногой, конь ещё боднул его пару раз и ускакал на поляну, к табуну. Травы окутывали сладкой дрёмой, Квентин вдохнул влажный, чуть терпкий аромат и прикрыл глаза. Этот день был слишком хорош для того, чтобы объезжать лошадей, на сегодня хватит. Ветер донёс тихий звон и свист лесных птах, вокруг благоухали клевер и чертополох, уставшие от скачки лошадки топтались неподалёку. Едва различимо зашелестели травы со стороны леса, эти шаги не спутать ни с какими другими!

Квентин улыбнулся и приподнялся на локтях, стараясь не выглядывать из-за высоких стеблей. Анна шла к нему, уже слышна её тихая песня, ласкающая слух, как перелив бубенцов. Светло-жёлтое платье цепляется за репейник, в её руках корзинка и букет незабудок. Ветер заигрался с выбившимися кудрявыми прядками. Анна отводила волосы от лица и смеялась.

— Квентин! Неужели ты не чувствуешь запах любимого пирога? Где ты прячешься от своей Анны?

Подавив желание выскочить к ней, закружить, Квентин сорвал цветок клевера и упал на спину.

— Ты не Анна, ты фея лесных трав! — Он сунул в рот стебелёк и закрыл глаза. Лёгкие шагов, звонкий смех, нежные пальчики пробежали по щеке.

— Ты решил накормить меня нектаром? Тогда берегись, поцелуй феи опасен…

Квентин распахнул глаза, поймал голубоглазую феечку за руки и притянул к себе. Анна упала на него, засмеялась и поцеловала клевер. Квентин успел чмокнуть носик в веснушках перед тем, как жена сощурилась и спрятала лицо у него на груди.

— Вот фея и попалась. Исполняй теперь моё пожелание!

— Но сначала ты исполнишь моё. — Квентин вздрогнул, голос Анны странно изменился. Девушка подняла голову, усмехнулась, её лицо едва заметно дрогнуло и вытянулось… Белозубая улыбка, аккуратные усики и прищуренные, блеснувшие лунным серебром глаза. Квентин вскрикнул и отпрянул, Людвик Орнёрэ подмигнул ему, заходясь в смехе.

Осознание, что происходящее — обман, пришло вместе с неудачными попытками проснуться. Анна, его умершая жена, была сном, заявившийся к нему колдун — вполне настоящим. Улегся на траве, примяв сапогами дорожку полыни, и с наслаждением приглаживал усы. Без плаща, в рубахе и штанах, колдун даже оставил шляпу, открывая солнышку немного постаревшее с их карлатского прошлого лицо.

— Ты, как ты посмел! — Квентин выплюнул стебелёк клевера. — Ты влез…

— А ну молчать, «мой Квентин»! Ты губишь всё очарование этого места, — Людвик замахал руками, не удосужившись подняться, шумно вдохнул и потянулся. — Благостные виды, а?

Квентин промолчал. Лошади уходили, понурив головы, солнце стало обжигать.

— Ты вломился в мой сон, — Квентин с раздражением отогнал бабочек, что кружили над чародеем красочной стайкой. — Ты прогнал мою Анну. Пошёл прочь!

— Потому что ты милуешься не с теми женщинами, — перебил Орнёрэ, утрачивая благодушие. — Покойная жена, здравствующая королева Хенрика, а как же бедная заждавшаяся девочка? Ты хотя бы помнишь её имя?

— Илэйн… — от одного имени сквозило сыростью, затхлостью, кислой сладостью болезни. Квентин хотел подняться, но Орнёре опередил, заслонил собой солнце. На Квентина упала тень колдуна. Он обернулся, его собственная тень безобидно стелилась в ромашках.

— Что, соскучился? — Людвик щёлкнул пальцами, позволяя тени Квентина сжаться в клубок и юркнуть под сень трав. Пока ей не дали волю, она от голода и страха лишь старалась спрятаться в месте потемнее.

— Чего ты хочешь?

— Не догадываешься? Кое-кто живёт почти семьей с ни в чем неповинными людьми, вместо того чтобы тащить своё жалкое язвенное тело в Карлат. К единственной Илэйн. — Облака наливались серым, всклочивались, неотвратимо сгущались.

— Им нужна была помощь. И хворь ушла.

— Благодаря мне. Но я могу вернуть её так же, как взял.

Квентин ощутил невыносимый зуд между лопатками, на запястьях, животе… Ужас сковал его прежде, чем он успел дотронуться до чернеющего под манжетой рубашки нарыва.

— Убери это! — Квентина пробрал озноб. С неба падали тяжёлые, крупные капли дождя, и каждая оставляла ему язву.

Верхняя губа колдуна приподнялась, выставляя напоказ крупные, заострившиеся зубы. Глаза налились серебром, зрачки сузились.

— И не подумаю. Ты проснёшься весь в язвах, и та, что так доверчиво жмется к тебе, этим утром найдёт у себя первый гнойник. А «сынок», малыш принц…

— Не приближайся к ним!

— … не проснётся вовсе. — Людвик сощурился. В небе блеснула изломанная, острая молния. — Он так радуется, когда я прихожу в его сны, чудесный мальчик, совсем не боится чар. А ещё он очень любит тебя… Каково ему будет узнать, что во всем виноват мэтр Кёртис? Как он испугается, когда его тень нападёт на него, заберётся в маленькое сердечко, разрывая, ослепит лунным светом… — Отрывисто прогрохотал гром. — И вот тогда, когда ты сам будешь подыхать, тебя отыщет твоя тень и всласть полакомится.

Трава на лугу стелилась волнами под напором ветра, опутывала ноги и глухо выла. Небо белое от росчерка молний, гром. Квентин прикрыл лицо рукой, защищаясь от ледяных жалящих капель и силясь не упасть. Колдун чернел над ним в обличье открывшей глаза тени. Серебро сверкало в пустых глазницах.

— Я всё сделаю, только не трогай их, — выдавил Квентин, превозмогая вой ветра, борясь с охватившей тело болезнью. Он старался гнать от себя видение покрытой чёрными гнойниками Хенрики, хрупкой, слабой, умирающей, из последних сил прижимающей к себе сына. — Прошу. Я оставлю их, я продолжу путь в Карлат, только не трогай… — Квентин уже не мог встать, грудь горела, во рту пересохло, зуд волнами прокатывался по рукам и ногам. Солёный, подгнивший запах пляжа, крики чаек, обжигающий песок, тень лодки…

— Вот и умница. — Квентин не заметил, когда сквозь черноту туч пробилось солнце. Людвик, снова в человечьем облике, подставил голову последним каплям дождя и тряхнул вымокшей головой. Нарывы с запястий стекали черными разводами краски. — Возвращайся в явь и помни наш разговор, «мой Квентин».

2

— Квентин…

Он пытался разлепить веки, лишь бы прогнать сон. Больше не слышать. Не чувствовать. Прогнать.

— Мой Квентин, мой…

Это не Людвик. Хенрика, явь! Сквозь пелену Квентин различил, как женщина падает к нему на руки. Хенрика вцепилась пальцами в его плечи, спрятала лицо на груди. Сон сорвало как знойную испарину соленым ветром. Соль здесь правда была: Хенрика рыдала, билась в слезах, почти выла, силясь что-то сказать. Чар Людвика не понадобилось, чтобы сердце заколотилось как в последний раз, ударило в виски ужасом, бедой. Как лекарь Квентин уже рассматривали собственные руки, оголенные плечи Хенрики, открытые задравшейся сорочкой ножки, но никаких следов черных гнойников не находил. Как «отец семейства» Кёртис Квентин готов был завыть вместе с Хенрикой. От неизвестности, домыслов о самом страшном. Дверь в спальню Гарсиласо Хенрика оставила приоткрытой, но из-за нее не доносилось ни звука. Сейчас он выбежит на носочках, как раньше. Подкрадется к Квентину и дунет в ухо, чтобы тот проснулся. Им надо в лазарет, уже раннее утро…

— Квентин… За что?

Кертис понял, что гладит Хенрику по голове, плечам, обнимает и вместе с тем пытается отстранить. Ему нужно к Гарсиласо. Хенрика сжалась, уперлась коленкой ему в живот. Взять бы ее на руки, уложить, но она лишь протестующе вцепилась в его шею. Придерживая ее, Квентин сел, оперся голой спиной о резную спинку кровати, почти не ощущая изгибов дерева из-за шрамов.

— Нет, нет, не уходи, не слушай! Ну пожалуйста! Ты не можешь! Квентин…

Она подняла на него заплаканные глаза, сейчас они особенно ярко сияли голубым. Раскрасневшееся, мокрое от слез личико исказило гримаса рыданий. Распущенные волосы разметались по плечам, спутались. Она проснулась и пошла к племяннику, она любила целовать его в кудри. Она любила будить его как своего сына, сейчас, когда они жили в доме губернатора Фёрнфрэка, жили королевой и принцем. Жили. Потому что Квентин вором прокрался сюда и украл у них эту жизнь.

— Хенрика, что с ним? Родная, ну же, скажи мне. — Она только замотала головой. В прошлом Квентин видел, как беда без разбору стучится в дома бедняков и богачей. И сейчас она постучалась сюда, в дом с богато обставленной спальней и смежной детской, забралась во сны, для которых нет разницы между людьми. — Я могу зайти к нему и посмотреть?

— Нет! Не трогай его, он спит.

Квентин крепче сжал Хенрику в объятиях, её била дрожь, всхлипы стихали, но ненадолго. Прижался губами к макушке, прикрыл глаза, веки ожгло огнем. Сколько раз он слышал эти слова от матери, которая прижимает к себе мертвого ребенка и не может поверить…

— Тень…

В висках кольнуло холодком. Квентин посмотрел туда, где в свете утреннего солнца должна была тянуться его тень по помятой подушке Хенрики.

— Что?

— Он назвал меня тенью, — Хенрика хрипло зашептала, прижимаясь щекой к плечу Квентина. — Его мучил кошмар, я пыталась разбудить, и сквозь сон он назвал меня… мамой. Мамой. — Голос сорвался, она сглотнула слезы. — Но потом он закричал, смотрел на меня и кричал, что я тень. Он говорил о каком-то колдуне, о том, что тот читает людей как книгу… О том, что ты должен уйти…

— Тшш, это был только сон, ночной кошмар. — Квентин мягко сжал плечо Хенрики, прижался губами к горячему виску. Людвик все рассказал Гарсиласо, но отпустил. Квентин чувствовал, как колотится сердце Хенрики, перебивая его собственное. Он вор, он беда, он должен уйти от них, пока не поздно.

— Ты не оставишь нас?

— Родная, зачем королеве Андрии какой-то лекарь?

— Не говори этого! Ты мне нужен, здесь… я одна, Квентин, даже если получу власть, я буду одна. Пожалуйста, Квентин. Я больше не хочу быть одна. Мне страшно.

— Я с тобой, я здесь.

Она замолчала, благодарно, пугливо прижимаясь к нему. Будто он сейчас рассеется бестелесной тенью. Солнце играло в волосах Хенрики, рыжие блики лениво поползли по изголовью кровати, но сейчас это напомнило другой, обжигающий, ранящий, несущий смерть свет. Краем глаза Квентин заметил, как приоткрылась дверь спальни Гарсиласо. Мальчик стоял на пороге, пальцы до побелевших костяшек сжимали дверной косяк со свежевырисованными волками Яльте. На бледном личике — горячечный румянец. Он не смотрел на забравшуюся на руки лекаря тетушку, только на него, в глазах плохо скрываемый испуг.

— Мэтр Кертис… — шепот Гарсиласо нарушил тишину так же неумолимо, как Людвик вторгался во сны. — Откуда вы пришли?

* * *

— Тени подбираются к ней…

— Погоди-ка!

Отто Йоргенсен, последний выживший из лекарского штата, отвлёкся от перевязки и топнул ногой. Тени фрейлин в «рогатых» чепцах дрогнули, разбежались и слились с темнотой. Сверху донизу она ковром покрыла стены спальни.

— Видишь, Лийгарий? Боятся.

Горели потрескивая свечи. На каменных плитах пола теперь горбилась носатая тень сидящего на скамеечке лекаря и колыхала рукавами тень помощника, хлопочущего над его спиной. У Йоргенсена была самая лёгкая рука и, оказалось, самое верное сердце. Кёртис, в «благое время» не отличавший этого лекаря среди прочих, теперь исполнился благодарности за верность и доброту, а вот оценить лёгкую руку не мог. Каждое движение уверенных, прохладных от мази пальцев напоминало о щекотале, которое разворошило спину до кровавых хлопьев. Полутора недель не хватило, чтобы заживить рану… Но хватило, чтобы королева почти уничтожила свой народ. Насколько же быстрее и легче творится зло, когда его мыслят как благо.

— Я об Илэйн, — Квентин вздохнул. — Её разум помрачается всё больше и больше, тени одолевают его.

— Так может… — Отто нагнулся к самому уху Квентина, дохнул заговором и вином, которого они перед перевязкой вместе выпили для храбрости, — бежим? Я слыхал, стражники у Яблочных ворот… ммм… превозмогают боязнь стать тенями, коль подбодрить их драгоценной безделушкой.

— Нет. — Квентин вклинил отказ между шипением и скулежом, неизбежными, когда доходило до обрабатывания пореза под лопаткой. В том месте застревало щекотало, и Илэйн порвала немало плоти, силясь его выдернуть и продвинуться выше. — Я её не оставлю.

Мор закончился, догорели последние погребальные костры. Но Карлат оставался закрытым и не прекращались смерти. Праздник Кровавой Луны не стал завершением бедам и горестям. Напротив, он ознаменовал начало, новую фазу царствования Илэйн Восемь Мук. Умертвив тех несчастных, что по старой памяти пришли на праздник, и найдя для них спасение в смерти, Илэйн за считанные дни «спасла» большую часть обитателей королевского замка. Тени фрейлин, стражников, слуг и поваров поначалу держались у тех мест, где были при жизни, в то время как их тела, стащенные во двор замка Квентином и Отто, сгорали и разносились пеплом. Вскоре, немного осмелев, тени сдвинулись со своих мест и теперь блуждали повсюду, готовые окружить свою королеву по первому её зову почтительной, хоть и трусоватой свитой. Пожалуй, Квентин почти привык. Тысячи погибших у него на руках от хвори притупили его впечатлительность, да и навалившиеся на него дела по хозяйству замка не оставляли времени на страх. Но когда теням приходила охота отделиться от поверхностей и поднять на него глаза, у Квентина кровь стыла в жилах, шевелились волосы на затылке и горела перекатами боли спина. Луна вглядывалась в него через их глазницы, и он чувствовал себя уязвимее, беспомощнее, обречённее, чем под щекоталом в руках королевы Илэйн.

Так разве может он оставить её одну в этом царстве теней и перепуганных, озлобленных людей? Разве может он оставить её, когда отчасти сам виноват в случившемся?

— Лийгарий, Лийгарий, солнце сюда не вернётся, не взойдёт здесь больше, может, так тебе понятно? — Судя по расшевелившейся тени, Отто Йоргенсен покачал стриженой под горшок головой и вздел руки над спиной пациента, оценивая свою работу.

Квентин осторожно повёл плечом. Порванная кожа болезненно натянулась, но боль ослабевала по мере того, как застывала мазь. Её резкий, но свежий запах улетучивался, и отовсюду опять несло пылью, сыростью и спёртым воздухом. Окна в опочивальне королевы Илэйн оставались заколочены со времени мора. Солнце для обитателей замка впрямь не всходило.

— Есть вещи, которые наш мирок понять не может, — втолковывал Отто туповатому заступнику королевы-ведьмы и с треском рвал полотняную ткань на перевязку. — Поэтому-то Подхолмы хранят своих фей, Заокраинный край — Трольб, Файвут и Гэрбь — прячут за нищетой и убогостью пугающие секреты. Они скрываются, они не кричат о своей необычности и не встревают в людскую жизнь. А эта твоя королева! Мало того что объявила себя Белоокой со всем причитающимся, так ещё оскорбила этим поистине высшие силы, ну а те этакой дерзости, само собой, не снесли… И теперь её край погиб и сам по себе, и для света. Свет уже старается забыть о нём. Я убеждён, где-то в роскошных залах Прюммеанского дворца Святой совет швырнул о мозаичный пол восемь преломлённых свечей и предал одержимую тенью Отверженного ведьму и её землю анафеме, запретил прюммеанам приближаться к этому месту под страхом ереси! Дороги к Карлату пусты уже много дней, не считая бежавших. Даже этот лось Пепинус, король Рокуса, стряхнул с пальцев сахар от пастилы и отрёкся от дружбы со своей Избавительницей Мигреней и Подагр. А он-то всегда был защитой её маленькому, без армейки и укреплений, Карлату. Весь мирок уже понял, что эти тени, ЭТИ ТЕНИ, Лийгарий, не исчезнут с рассветом.

Квентин обвёл глазами ЭТИ ТЕНИ, а они возьми и сорвись со стен.

— Вспомни луну — посветит в окошко. — Отто, присвистнув, заторопился с перевязкой и издал осуждающий возглас, когда Квентин повернулся вслед за тенями всем телом.

Кожа натянулась, от верхнего позвонка до копчика промчался огненный перекат, но повязки выдержали. Тени подтягивались по полу к закрытым дверям, стражами замирали у косяков, шалопаями-слугами висли на притолоке, фрейлинами вертелись у створок. Квентин поймал руку Отто, перевязывающую его через плечо, оглянулся и зашептал, надеясь увидеть в этих затуманенных предрассудками глазах прозрение, понимание:

— Я не Лийгарий, моё имя Квентин. Все видят в Илэйн ведьму, но ты, Отто, лекарь, образованный, мыслящий, неужели не видишь иное, не видишь безумицу? Она безумица с даром исцеления, её нельзя оставить, её надо спасти!

— Здесь кто-то спорит со смертью?

Прежде чем развернуться и встать, Квентин вздрогнул от этого голоса, хриплого, тихого, будто Илэйн с трудом дышала от агонии. Тени окружили королеву обожающей свитой, и казалось, она ступает в тёмном тумане.

— Никто! — пропел Отто, накидывая на плечи пациента рубаху и украдкой вкладывая в ладонь что-то холодное и стальное. Скальпель. Прошептал в ухо: — Лийгарий ты или Квентин, а мозгов у тебя недостаток. Бежим, в последний раз говорю. — И, пока Квентин пытался вдеть руки в рукава, а в ворот голову и при этом не выронить скальпель, жизнелюб Отто раскланивался перед приближающейся Илэйн, не забывая окоёмом теней продвигаться к открытым настежь дверям: — А я ничуть не страдаю! Напротив, спешу отрастить себе сытое брюшко и наесть здоровый румянец!

Полные жизнелюбия слова отзвучали вместе с шагами. Пала липкая, душная тишина. Квентин засмотрелся на плывущую по полу тень королевы в окружении теневой свиты, и холодное, влажное прикосновение к плечам застигло его врасплох. Илэйн истолковала его содрогание по-своему:

— Мой бедный Лиарэ, ты так измучен! Я причинила тебе столько боли… — Её вздох трепыхнулся крыльями мотыльков, попавшихся в паутину. Её запах почти утратил человеческое начало, от кожи пахло не потом — гнилью яблок и пылью. Тлением.

Этим утром Квентин купал её, причёсывал и уговаривал выпить его отвара, настоянного на полыни, тимьяне и зверобое, и хотя бы немного поспать. Раньше она слушалась его как девочка, ничего не требовала, только винилась, что не может даровать ему покой, она слишком скверная, поскольку, любя его так сильно, не может отпустить. Но на сей раз она разозлилась. Кожа сделалась почти прозрачной, низкие брови нависли ещё ниже, глаза побелели сильнее обычного и забегали в глазницах, а в тонких руках оказалось больше силы, чем он думал. Страдай, хрипела она, страдай от жизни, ты недостоин спасения и тень у тебя поганая, порченая. После злой вспышки всё вернулось на круги своя: днём Илэйн неподвижно просидела в самом тёмном и пыльном углу покоев, вечером совершила печальный обход замка, едва ли заметная в завесах своих теней. Ночью же вернулась завершить свой обряд… Или он ошибся, и порядок рушится?

— Луноокой неугодно, чтобы я исцеляла тебя… Но сегодня я пойду против Её воли — у меня есть, чем задобрить мою покровительницу. Потерпи, я только поприветствую Её и возвращусь к тебе, моё горе.

Квентин зажмурил глаза, в досаде стиснул между ладоней скальпель. Скольких из пяти выживших они завтра погребут во дворе замка? Хрустнули, отпираясь, подгнивающие ставни, Илэйн испустила гортанный возглас.

Квентин обречённо обернулся. Нет, порядок не рушился, не считая намеренья пойти против «Её воли» и утишить боль лекаря с порченой тенью. Распахнув глаза навстречу луне за мутным стеклом, королева Илэйн молилась в столпе её света. Лунное сияние сквозь неё словно просачивалось, серебрилось в чёрных спутанных волосах, марало тёмное, расшитое лунами платье свечением гнилушек. Тени волновались, кажась особенно чёрными и живыми.

Ритуал обрывалася с лучом рассвета. Илэйн, словно нечисть, не выносила солнца.

— … Не оставь нашей тени, сейчас и в час нашей смерти, амис!

От вывороченной наизнанку прюммеанской молитвы делалось не по себе, как от внимания поднявших глаза теней. Всегда далёкий от набожности, Квентин желал бы в эту минуту прятать в руках диск со святым Прюмме. Но мог сдавить только скальпель, когда луна пригасила свой свет. Тени остались смотреть на неё, запрокинув к ней головы, а Илэйн направилась к своему «страдающему от жизни». Она потирала ладони, будто пытаясь убрать с них грязь — дар, ранее бывший благом.

— Сядь, моё горе, — бескровные губы подрагивали в улыбке мученицы, глаза сияли нездешним светом. — Тебе так больно, мучительно. Нет блага в том, чтобы пережить мор, но терпеть эту муку. Просто я не могла. Сядь.

Не сводя с неё взгляда, держа спину как можно прямее, Квентин послушался. Под зад ткнуло что-то мягкое, беглым касанием опозналась холщовая сумка лекаря. Растяпа Йоргенсен…

— Ты не должен страдать из-за меня, — Илэйн склонилась к нему, опутывая смертным дурманом и улыбаясь. Мертвенная ладонь легла ему на лоб. В выплаканных лунах глаз зрачки казались сгустками тьмы. — Прости за боль, моя радость. Я заберу её, я дам покой, я спасу тебя и уже наши тени пойдут рука об руку…

Удар в груди, вспышка жара, как перед пытками, а он так хочет жить! Квентин сбросил руку смерти, вскочил и выставил перед собой скальпель. Острие было в нийе от сердца Илэйн, но билось ли это сердце? Илэйн обмерла — руки висели вдоль талии вперёд ладонями, не двигался растерянный, вперившийся в Квентина взгляд. Они оба не знали, как быть дальше. Высшие Силы знали.

Липкую, душную тишину сорвало звоном стекла, сгустившиеся позади Илэйн тени разметало огненным сполохом. Илэйн, вскрикнув, закрыла лицо руками и отшатнулась. Её сильно повело в сторону выбитого окна, огня, перескочившего с хвоста стрелы на занавесь, всю в звёздах и лунах. Огонь, стрела, внизу во дворе гул голосов, лязг, стук и топот… Королева Карлата лишилась последних живых подданных.

Квентин прижал руку со скальпелем к носу, чтобы не задохнуться от дыма, закинул на плечо и раскрыл пошире лекарскую сумку. Он метался по покою, смахивая туда всё, что имело цену — скудное содержимое ларцов, подсвечники, чаши и блюдца. Тени дрожали по углам, образуя непроглядную черноту. Там, где отсветы пламени настигали их, делалось пусто, чисто, тени съёживались, бежали.

— Лийгарий! — Илэйн ступала ему наперерез с неожиданной прытью, как во время мора спешила к страждущим. Чёрный дым взвивался от её поступи, он бы сошёл за тени, но то дымились ковры. — Лийгарий, возьми меня за руку, чтобы наши тени не разлучились!

— Оставь меня, ведьма! — Студёная, прекрасная, как глоток воды злость вскинула его руку со скальпелем, шаг за шагом переставила его ноги. — Не то я убью тебя.

Илэйн взглянула на него своими лунами, как прозрев, закрылась руками и, подобная убоявшейся огня тени, рванулась сначала в одну сторону, затем в другую. Вскрик, вой огня, хруст, деревянная перекладина над окном вспыхнула и вслед за шторами рухнула вниз. Илэйн сгинула в огненном мареве.

Квентин обессилено опустил руку со скальпелем и замер. Сердце ударило о ребра. Перебить пламя коврами с лунами, спасти? Она или угорит, или сгорит, или будет казнена бывшими подданными как нежить, одержимая тенью Отверженного. Лийгарию же достанется как её приспешнику или того хуже, злодею, что принёс в Карлат зло и совратил душу святой королевы. Он выбежал, хватая ртом воздух. Огненная лапа задела спину, пересчитала шрамы. Квентин захлопнул дверь и впервые за долгое время осенил себя прюммеанским знамением.

На волю — сперва вниз узкой винтовой лестницей, потом коридором в зал, когда-то полный больных и убогих, и наконец во двор с уже распахнутыми воротами. Только бы не угодить в тени! Пусть он и не знал, что тогда случится, но хотелось этого немногим меньше, чем попасться карлатцам.

Выводящую из башни в коридор дверь Квентин открыл опасливо, пусть жажда воли подначивала пнуть доски и понестись без оглядки. Осторожность пришлась не к месту, едва ли его бы заметили: он не был тенью, чтобы гонять его, и не был ценностью, чтобы красть.

Квентин добрался до зала, прежде полного больных и убогих, и лишь теперь замешкался, справляясь с запоздалой паникой. Кругом бесновались шайки из пяти-десяти карлатцев. По указке стражников, сорвавших гербовые плащи, деревенские мужики, ремесленники и даже сморчки из скрипториев и ратуши заполоняли весь замок. Озлобленные, отчаявшиеся, убитые горем, мстящие за страх не проснуться поутру, карлатцы боролись с тенями факелами, ударами дубинок и тесаков, мечей и копий, но добивались лишь того, что те съёживались и сбивались стайками в углах и за потолочными балками, искали спасения у темноты ночи. Те вещи, что были украшены изображениями луны, карлатцы ломали, вещи не «осквернённые» — забирали себе. Квентин напустил на лицо волосы, ссутулился, прижал к животу сумку, надеясь сойти за воришку и в то же время закутаться в темноту, сам подобный тени, вот ведь… Держась оголённой, в редких тенях стены, уворачиваясь от отблесков факелов, он успешно миновал треть зала. Под подошвами хрустели камешки, щепки, битое стекло, повсюду витала пыль и древесная труха, Квентин даже остановился, чихая. Прочихавшись, был вынужден переждать.

Орудующие в зале шайки притихли, посторонились, опустив оружие, потупившись, скрыв награбленное под одеждой, чтобы пропустить процессию. Предварявшие её мальчишки-оборвыши били в серебряные тазы, как в колокола, и пели гимн, посвящённый святому Прюмме, за ними шествовал очень высокий, совершенно лысый священник в окружении трёх служек, несущих в поднятых руках по измазанному сажей образу с Белоокой. Позади, поддерживаемый сразу двумя служителями, плыл в богатом окладе Прюмме. Чуток потрескавшийся от старости, но румяный, толстый и сытый…

Квентина охватила слабость, он обругал себя последними словами и заозирался, надеясь на чудо, но никакие Высшие Силы не помогают дважды. Вернуться, поискать в глубине замка? Нет, Отто не оставался здесь на ночь, он должен был успеть выйти…. Или попытаться успеть. Выход через этот зал — самый короткий, Отто как правило пользовался именно им, к тому же, в ходах для прислуги сгущалось слишком много теней. Процессия выплыла из зала, благословив присутствующих. Квентин прошмыгнул мимо трёх мужиков, выворачивающих каминную решетку, уклонился от хватки безумной старухи, заколовшей седые лохмы инструментами врачей, вовремя отпрыгнул от ковра на стене, в который бросили факелом. Потянуло сквозняком и гарью, до раскрытых настежь дверей оставались считанные шаги. Квентин огляделся, давя подступающий страх не найти, не заметить…

Двор заволакивало огнём и дымом от подпалённой у стен замка травы из-за взваленной на спину тяжести раны лопались и перевязки болезненно тёрлись о них, но Квентин вдыхал этот воздух и почти смеялся сквозь выступившие от боли слёзы. Отто, коротенький и тощий, был тяжёл для него, а ещё хочет брюшко! Друг нашёлся у дверной стоврки. Он казался кучей тряпья в своём просторном лекарском одеянии, что, наверное, его и спасло от праведного мщения карлатцев. Видимых повреждений на нём не было, пульс бился слабовато, но ровно, впрочем, Квентин бы вытащил его отсюда любым…

Дыша уже с присвистом, он пробирался через двор. Обветшавшие деревянные постройки загорались, шайки мужчин выносили последнее из скудной Оружейной, грузили в телеги награбленное добро. Они бы наверняка с большей радостью вывели скот, но в Карлате незадолго до конца мора стали питаться редкими дикими голубями и овощными супами с горсткой крупы…

Не доходя пары шагов до распахнутых ворот, Квентин заметил знаменитое серебряное платье королевы Илэйн, оно свисало с ножки перевёрнутого кресла пойманной, поверженной тенью. Хохот начал душить его. Он опустил наземь обморочного Отто и повернулся, задрав голову, к башне Илэйн.

— Гори, ведьма! — Из окна валил дым, кладку глодали языки пламени. Зарево пожара выкрасило луну красным. Казалось, она истекает кровью, страдает заодно со своей верной прислужницей. — Счастья с Отверженным, моя королева!

Внизу заворочался, сипя и кашляя, Отто:

— И наплодите лунных бесенят!

Глава 34

Блицард

Фёрнфрэк

1

На жёлтой арене листа проступал красный, выставивший рога бык, такой значимый в Эскарлоте и совершенно бессмысленный в Блицарде. В отличие от оружия, перстень с родовым знаком оставался у пленника и позволял, например, запечатать послание, которое не попадёт к адресату. Десять листов ушло на описание того, как командующий Агне оборонял Фёрнфрэк и как теперь сидел в почётном плену. Знает ли прекрасный адресат о его участи? Юлиана форн Боон помогла ему избежать плена в Хильме, стала ему невестой и повесила руну на шею, но спаслась ли сама от гнева Яноре? Узница она в Сегне, опальная фаворитка, изгнанная в родовые владения, или беглянка, нашедшая защиту у Всевечного? Следовало спросить в ту ночь, какая святая ей покровительствует, но Райнеро Рекенья-и-Яльте по обыкновению был помешан на себе и грехах.

Щеки коснулся мягкий, скользящий свет, будто холодные пальчики легко пробежали по коже. Райнеро отвернулся от окна. Сегодня туда глядел месяц, укутанный в серое кружево. До встречи с Белоокой ещё долгие дни, но она и сейчас не забывала пожелать своему принцу доброй ночи.

А ночь наступала неотвратимо. Райнеро не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь так не желал её наступления. С собою она приводила кошмары. То протыкала горло шпага Рыжего дьявола. То принца Рекенья в цепях тащили через всю Висенсию во дворец, где почему-то восседал на троне Сезар, и на лице его белел осколок актёрской маски Мрачновременья. То повзрослевшая Рамона, такая красавица, с визгом и хохотом по дождю убегала от брата кустами абелий. Он догонял, подхватывал на руки и не мог удержать, сестра падала в земную грязь. Заставлять себя лечь от ночи к ночи становилось всё сложнее.

От стука Райнеро постыдно вздрогнул. Не дожидаясь ответа, дверь приоткрыли, в тёмном проёме блеснул огонёк свечи.

— Принц, вы не спите? — слова на блаутурском могли принадлежать только одной женщине.

— Входите, — Райнеро поднялся навстречу Альде. — Что случилось? Что вас напугало?

Приподняв подол сорочки, Альда Оссори пробежала к нему через всю комнату и потянула за руку:

— Вам нужно уйти, скорее!

— Куда? Почему? Беспорядки в городе?

— Рональд уехал, я не могла её не пустить… Скорее же, принц!

— Успокойтесь, от кого я должен прятаться?

— От вашей…

— Тётушки, — мурлыкнули из темноты коридора. — Милочка, в сторонку.

— Я сейчас же пошлю за мужем!

— Нет, не нужно. Графиня, не беспокойтесь, я справлюсь со своей тётушкой. Не бойтесь и идите к себе, уверен, мне ничего не грозит. — Ведь не грозит же? Райнеро едва не взглянул на потолок. В последнее время добрый Боже вдоволь натешился над ним, так может, хватит? Он же сладит со слабой женщиной, не так ли? Хотя в роли поджигательницы она слабой вовсе не казалась…

— Доброй ночи, деточка, — Хенрика Яльте толкнула дверь каблуком, захлопывая её перед носом защитницы Райнеро. Сталь её глаз обещала отменную яльтийскую месть.

— Тётушка, — согнувшись в поклоне, Райнеро отступил на шаг назад. Зрелище жалкое, но кающийся жалок всегда. А меньше всего на свете он хотел бы видеть своим врагом сестру матери.

— Надо же, на сей раз узнал? Чем же я убедила твоё недоверчивое высочество? — Тётушка вымеряла каждый шаг, двигалась изготовившейся к прыжку кошкой. У нее, должно быть, нездоровая страсть к нарядам с чужого плеча: она поясом затянула на стане кожаную куртку и надела юбку мещанки, причудливо топорщившуюся у колен.

Остановилась в шаге и вскинула на него глаза, выжидая. Чего? С её губ не сходила усмешка.

— Ты меня разочаровываешь, славненький. На эспланаде, я готова поклясться, в этих очах плясала страсть, но сейчас… Неужели я так дурна в свете этих свечей? Или тебе плохо видно? — хохотнув, Хенрика Яльте медленно поднимала по ноге юбку. Через чулок просвечивала кожа белее звезды.

Попавшись под чары такого бесстыдства, Райнеро упустил, как тётушка обнажила клинки. Он очнулся, поймав один за эфес из крестовины гарды и дужки. Вольпефоррская ковка! Яльте доверила месть рапире, убьёт остриём, а не лезвием?

— Надеюсь, ты крепко держишь в руке не только женские прелести. — Хенрика, красуясь, становилась в позицию. Согнула в локте правую руку. Подняла выше головы и согнула левую. Короткий, не больше пассо, клинок насмешливо чиркнул по воздуху.

— Оружие создают для мужчин, — покачал головой Райнеро и опустил рапиру. — И если им пришлось овладеть женщине, то следует заколоть того мужчину, который довёл её до этого. Я не стану с вами драться. И я раскаиваюсь и прошу о прощении.

— У моего племянника заячье сердечко?

Райнеро увернулся от выпада в плечо, чуть сбалансировав влево. Рапиру держал у ноги.

— Ни в коем разе. Я не хотел причинить вам зла и не причинил бы, клянусь.

У виска свистнуло — а тётушка злится… Райнеро слегка наклонился вправо, убрав руку за спину и уворачиваясь от колющего удара в правый же бок.

Хенрика фыркнула, взмахнула рапирой. Пришлось сойти с места, не дать подсечь себя под сгиб локтя. Выпады сыпались всё чаще. Пригнуться, отстраниться, ещё раз, промедление! Кончик рапиры царапнул подбородок, тётушка с хохотком перешла в наступление. Райнеро нехотя выставил рапиру и как мог легко отвёл первый выпад. Ещё никогда ему не приходилось фехтовать так, чтобы не причинить нападающему ни малейшего вреда.

— Оружие женщины — ум и умение играть глазами. Иногда — слёзы. В крайнем случае — стилет. — Райнеро отводил удар за ударом.

Хенрика заметно устала, но не прекращала наступать. Она знала много выпадов, в основном блицардской школы. Но вот вытянула руку и нацелилась племяннику в шею. Родная Эскарлота, надо же!

— Боишься, я совсем расцарапаю твоё сладкое личико? — вздёрнув нос, Хенрика подсекла его рапиру в тщетной попытке отвести в сторону и сделать выпад в шею.

— Боюсь вас поранить. — Райнеро стал подцеплять рапиру и раз за разом уводить вниз. Ведь рано или поздно её кисть устанет, а фехтовать левой она не умеет… Наверное.

— Ты сражаешься хуже маленького мальчика! Только защита, изворотливый ужик! И это Яльте? Кажется, бедная Диана напутала, в тебе явно много дряни Рекенья.

— Не говорите о моей матери таких слов.

— Ах, мы вспомнили мамочку? А вот на эспланаде ты лапал её сестру без малейших колебаний!

Райнеро сделал первый выпад, сразу же вынуждая тётушку шагнуть назад. Пора заканчивать этот спектакль, зритель зевает.

— Мне. — Выпад, подсечь, отвести, оборвать, чтобы не задеть бок.

— Очень. — Снова подсечь, увести, тётушка отступает, еле успевая выставлять рапиру, отлично! Ложный удар по ногам, рапиру вниз и резко вверх, тяжесть на клинке, поддеть и в сторону.

— Жаль. — Рапира тётушки со звоном отлетела в угол комнаты.

2

— Наконец-то! Я уже думала, мне придется начать поддаваться. — Хенрика Яльте перебросила на плечо растрепавшуюся косу, расстегнула куртку и небрежно облокотилась о печную полку, стараясь отдышаться как можно незаметнее. Пожалуй, только сейчас он мог рассмотреть её, не оскорбляя. В первый раз она ослепила его кожей белее звезды, во второй от стыда он не поднимал на неё глаз, в начале третьей их встречи предстала воительницей, не оставив шанса за клинком и «доспехом» увидеть суть. И вот, наконец, кажет себя настоящую. Тётушка не походила на мать, чью редкую красоту признавала даже нетерпимая к северу Эскарлота. У неё была необычная внешность, где сочетались утончённость поколения правительниц и простота сельчанки, что живёт в хижине на берегу моря и плетёт рыбацкие сети. Но стояла она перед Райнеро настоящей королевой, способной владеть собой при любых обстоятельствах. — Для ужа очень неплохо.

— Это комплимент? — Райнеро пристроил свою рапиру за штору, с этого дня у него завёлся секрет от Рыжего Дьявола.

— Не дождёшься, славненький, — Хенрика подступила к нему воплощённой властностью и грацией. — Будем учиться получать прощение. На колени.

В первые секунды Райнеро колебался. Из уст Франциско этот приказ был сродни пощёчине, но тётушка, похоже, всего лишь приступала к ритуалу. Семейному, не так ли? И всё же Райнеро преклонил только одно колено. Скрипнул жёсткий сапог.

К его удивлению, Хенрика Яльте не выставила из-под юбки туфель с повелением «Лобызай!». Спокойная и деловитая, она опустилась напротив, подобрав под юбку ноги, и взяла его за правую руку.

— Ты — Яльте.

Райнеро усмехнулся, этот обряд он знал лучше всяких молитв. Тут ему в грязь лицом не ударить.

— Мы — Яльте. — Тётушка завладела его левой рукой, переплетя свои пальцы с его. — У нас ледяная кровь и огненные сердца. Они бьются в такт. — Под пальцы правой попала выпуклость, а строго говоря, грудь под хлипкой бронёй сорочки. Отверженный! Райнеро было сдвинул руку в сторону, но тётя вернула её на место. Её сердце тараном стучало ему в ладонь. Что ж, обряд есть обряд. — Пока мы вместе, для нас нет страха. — Тётушка положила ладони племяннику на лицо, оставалось коснуться лбами. И Райнеро завершал обряд со всей правильностью, но волей Хенрики Яльте соприкоснулись не лбы, а губы. Пахнуло росой и подснежниками. Райнеро отпрянул, да эта женщина до скончания дней будет казнить его виной о той похоти!

— Бросьте это… — он осёкся. Странно ли ложилась тень или обманывали глаза, но лицо Хенрики слегка округлилось, сгладились резкие скулы, утратил прежнее изящество нос, посвежели и припухли губы. Над гладким, юным лбом вились пепельные волосы, и Райнеро понял, что поцелует, нет, всегда целовал то место, где они начинают виться.

— Сестрёнка… — его обуяла исступленная радость, природу которой он не понимал. Поднёс пальцы к круглой щеке. За этой нежностью таилась мудрая, жестокая, алчная, не ведающая удержу ни в страсти, ни в крови сущность их рода. — Во зле не знающая зла…

Она накрыла его пальцы тёплой ладошкой, заглянула круглыми, в пол-лица глазами.

— Рагнар?

Он кивнул, и сестра восторженно впилась ему в губы.

3

— Этим кудрям нужна корона! — выдохнула королева в тёмную гриву, за которую час назад собиралась образцово оттрепать нерадивого родича.

— Согласен, — Райнерито целовал её от плеча до шеи, стискивал талию, словом, подтверждал, что его руки, жёсткие от рукояти меча и конских поводьев, действительно куда более чем надёжны.

Хенрика не прогадала, поддавшись своему желанию, как не прогадывала никогда. Чем прижимать осиротевшего племянника к сердцу и гладить по буйной голове, лучше расстелить у камина волчью шкуру и усесться племяннику между колен. Этот Яльте на любовном ложе проявлял тот же задор, что и в боях. От толчков на пределе у неё прерывалось дыхание и срывались с губ вскрики. Райнеро зажал ей рот поцелуем. Хенрика, перестаравшись, укусила его за губу.

— Ауч!

— Я ведь грозила, что… вытяну твою кровь до… последней… стылой капли?

— Гнусной капли, кузина, — Райнерито снова подхватил её за поясницу и приподнял, раз, другой, третий.

Пламенная волна захлестнула и увлекла, отдаваясь где-то в ступнях. Хенрика со стоном откинула голову. «Кузен» прошёлся ртом по её шее и достиг уха, вытворяя с ним что-то такое, до чего не додумывались предшествующие любовники. Невежи!

— Или Яльте отрекается от своих слов, и я уже не бастард?

— У тебя даже нрав ублюдка, Рекенья! Но и ублюдкам к лицу венец, были бы кудри…

— Бродяга… плакался… бродяге…

— Мы — Яльте, славненький! — Хенрика стиснула его плечи, негодник рывком прижал к себе. Она со стоном выгнула спину, за которую Райнеро заботливо подхватил. — Мы можем заполучить любую корону, какую захотим! Что ты скажешь… о короне… Андрии?

— А что, есть такая страна?

— Была, мой князь…

— В составе Блицарда. И ты сама приложила эту руку… — горячие губы опаляли один за одним пальцы Хенрики. — … приложила руку, чтобы там Андрия и осталась.

— Ты что же, так и не понял? — Хенрика провела губами через весь насупившийся лоб Райнерито, попутно расшевелив носом кудряшки и зацеловав бледный след от какого-то пореза. — Рыжий Дьявол обставил бы тебя и без моей помощи. Но я могу дать тебе ещё один шанс.

— Да на чьей ты стороне, а, дух несвятой Раварты?

— На стороне того, кто более изряден на любовном ложе.

— Вот это мерка! — Будущий князь Андрии приник к её плечу. И, нет, эти зубы не могли себя не проявить. Хенрика вскрикнула от ожившей боли, оставленной камнем у Университетских ворот, и за гриву оттянула «Графа Рагнара» прочь. — Я сделал что-то не то?

— Пусть твой суд запоздал, но твои присные были более расторопны. Этот ушиб и все прочие — их рук дело. Их накажет Оссори, но ты клянись, именем Яльте клянись, что впредь сам будешь мне защитником. — Хенрика вцепилась «кузену» в плечи и выпрямилась, не минуя восхитительного ощущения удара там, внутри. Райнеро сцепил руки вокруг её талии, надо полагать, в оборонительное кольцо.

До сего момента Хенрику откровенно забавляла его мордашка, для грозности обнесённая щетиной и змеями кудрей, но в эту минуту со смешками было покончено. Ведь тогда, в конце обряда, в этом очаровашке проглянул истинный Рагнар Яльте.

— Я дам тебе доспех. Меч. Войско. Себя. Ты отвоюешь у слизня Андрию и возложишь на наши головы по княжескому венцу. Вторые Рагнар и Раварта, но не скованные волей родителей и государей. В своей вседозволенности подобные богам.

В глазах нового Рагнара взблёскивали лезвия сошедшихся клинков, лицо озаряло зарево нелёгких, но победоносных боёв. Хенрика поняла, что дрожит, нет, тает, и с ещё большей страстью насела на своего военачальника и соправителя. Он нёс такое наслаждение, каким королеву давно никто не одаривал. Может, оттого, что он был Яльте без капли немощной крови Рекенья. Может, оттого, что был молод, хорош собой и безудержен, оттого, что пил жизнь взахлёб. А может, оттого, что продулся в пух и искал забытья, и королеву сводило с ума чувство, что она осчастливливает «несчастненького» столь высокой масти.

Она не могла сказать точно, в какой миг увидела во враге союзника, брата и мужа. Когда, обезоруженная, угодила на острие его клинка? Когда обрядом растравила память льда и крови? Когда, как в чаду, увлекла его на себя, торопясь влиться в это тело, эту плоть от плоти льда, под которой бешено билось пламя?

— Повоюем, — ухмыльнулся будущий Рагнар Андрийский. — Но на сестре матери я не женюсь.

Хенрика вложила в толчок ему навстречу всё негодование, обуявшее её.

— Не пойми меня неправильно, ведь и я бы не пошла за принца без королевства, но откажешься от доспеха, меча и армии с той же лёгкостью, что и от моей руки, — и я закричу, что ты меня насилуешь, так что и штанов натянуть не успеешь!

4

— Альда, кажется, Рони что-то жуёт…

Берни слушал шелестение бумаги и довольное мычание оленёнка, надеясь, что тот ужинает чем-то наименее важным. Была б его воля, он бы скормил малышу все эти расчёты, прошения и жалобы. Рони запрыгал рядом, на бумаге мелькнули размашистые строки и печать с гусем.

— Альда, он доедает прошение той деревни на севере… — Оссори обернулся к жене, которая почему-то не спешила унимать шкодника. — Аль…

Альда сидела в уголке софы у полок с книгами, придвинув табуретку с ворохом уже прочитанных писем и аккуратной стопкой ещё не тронутых. Бедняжка совсем в них утонула, так и заснула, уронив головку на плечо и сжав в руке одно из прошений от очередных погорельцев.

Берни вздохнул и подошёл к ней, отпихнув вздумавшего бодаться оленёнка. Накрыв Альду своим колетом, забрал у обиженного Рони бумажку и упал обратно на стул. Глубокая ночь, противное тюканье в висках, слезящиеся от усталости и света свечей глаза, проклятые числа, проблемы в городе и Хенрика с племянником, что засели вдвоём несколько часов тому назад. Берни разрывался между мыслями о состоянии его армии, существовании фёрнфрэкцев и жизни пленника.

Решив, что Райнеро уже или погиб в когтях тётки, или заслужил прощение и наслаждается встречей, Берни вернулся к канцелярским делам. Да, он сам занимался ими в драгунском полку. Но это оказалось несравнимо с нуждами города после осады и целой армии! Бойцов, как и людей, надо было кормить. Дома отстраивать, стену и мост восстанавливать, с эпидемией тифа в кварталах бедняков бороться, соседние города успокаивать и также кормить. Голод и болезни, ранняя весна и трупы в реке обеспечили Берни весёлую жизнь. И всё бы ничего, но деньги тоже таяли. Да, старикан Тек тряс закрома, но если ничего не переменится к лучшему, то и его контрибуции не хватит. Большая часть армия расквартирована в окружных деревнях, поток фёрнфрэкцев, возвращавшихся на родное пепелище, распределён по монастырям и отдалённым городам Андрии, которых осада не коснулась, кварталы, задетые эпидемией, закрыты на карантин. Войско мятежников в каком-то смысле отошло в предания, откуда, поди, и вывалилось. С потворства Оссори ополчение разбежалось по Фёрнфрэку и окрестностям. Отчаянные воители вмиг низвергли себя до «добрых горожан», которым Граф Рагнар вложил в руки оружие, угрожая расправой над их семьями. Профессиональных солдат Оссори осудил на «каторгу»: за строительными работами и перевозкой фёрнфрэкцев, потерявших в ночь штурма кров, ребятки забудут, как нанизывать на копья прославленную блаутурскую конницу. Главы знатных семей Андрии и офицеры в тиши тюрем дожидались короля Лауритса и тянули жребий, кого он порешит первым. Но эти решающиеся проблемы с треском разбивались о ненавистные колонки из цифр и бесконечные стоны о нуждах и чаяньях.

В первые годы правления дражайшая Хенрика пригрела менял, и те споро открыли свои лавчонки по всему Блицарду. В Андрии же сыщется лавчонка-другая? Конечно, Берни и не мыслил брать заём на имя Оссори, но ведь у него под рукой был старикан Тек, простите, сам бургомистр… И не только он! Милейший пленник! Раз из всех богатств у него только шпага, и то конфискованная Рыжим Дьяволом, то пусть хотя бы обуздывает эту канцелярскую тьму. Беды Андрии лежат на его совести, которой, к слову, у него нет…

Берни нажал на виски пальцами и уставился в расчёты. Кажется, сбился. Так или иначе, деревня под знаком гуся останется без хлеба. Ничего, если так нужно, «гуси» напишут заново, а пока пускай не обижают солдат и жуют прошлогоднюю капусту.

В дверь властно постучали.

— Имейте совесть! — вознегодовал Берни, правда, шёпотом. — Все добрые люди спят, и только распоследний негодяй придёт ко мне с новой жалобой!

— Королевы не жалуются, Оссори! — Хенрика Яльте открыла дверь и прошла к стулу для просителей, потешно ступая только по ромбикам на блицардском ковре. — Они повелевают.

Берни невольно заулыбался. Хэнни преображала своим присутствием любое место, хотя бы и этот ненавистный кабинет, тёмный от обшитых деревом стен, унылый от выбеленного потолка. Настоящая отрада просто видеть её, особенно когда у неё та улыбка и блеск глаз, какие бывали при жизни Кэдогана. Такая любимая драгунами озорная Хэнни. Кому как не Берни защищать её от этого зловредного города и глупца Раппольтейна, требующего взять её под стражу? Лауритс не отдавал такого приказа, а хотя б и отдал…

— Как там племянник, о повелевающая? Жив ли?

— О-о-о… — Берни махнул на слишком громкую королеву и кивнул в сторону Альды. — Выше всяких похвал, — шепнула Хенрика, облокотившись на стол и вытягивая бумагу у Берни из-под пера.

— А я говорил, что ты зря выпускала когти. Он не мерзавец, даром, что выступил против дядюшки. Вы с ним наговорились? Надеюсь, за все годы разлуки?

Хенрика пробежала глазами по строкам цен, выставленных торговцами, и нетерпеливо откинула листок. Снова наклонилась к Берни, блеснула глазищами:

— За все, Рональд, за-а-а все.

Берни с трудом подавил зевок, проследил, как Рони принялся за уголок бумаги, опять посмотрел на Хенрику и вдруг недоверчиво сощурился. Она выглядела как-то чудно. Допустим, как кавалеру ему не пристало замечать встрёпанных волос дамы, сегодня и впрямь ветряно, но мужская куртка… Нет, даже не это: куртка из тёмно-коричневой кожи, протёртая на локтях, будто пропыленная песками. Разве не такая же в вечер попойки в Сегне была на Яноре… А хотя нет, мерещится, дела за полночь просто сводят с ума. Берни нехотя уткнулся в расчёты. Перо гадко скрипнуло. Он поморщился и дал гусиному орудию напиться.

— А ты весь в работе, бедняга… Отдашь мне кусочек? — Хенрика выхватила у него из рук перо и попыталась пощекотать ему нос.

Берни фыркнул и покосился на Альду, но та мирно спала.

— Хочешь посчитать расходы на постройку временных домов?

— Нет, хочу побыть королевой. — Перо скользнуло по шее, Берни немного нервно отобрал у расшалившейся королевы игрушку.

— С этим ты опоздала. — Он откинулся на спинку стула, мусоля зубами кончик пера. Вышло в духе Аддерли.

— Рональд, дай мне армию?

— Армия… — Берни зевнул, с неудовольствием вспомнив, что совершенно забыл о солдатах в университетской половине. Надо внести их в графу расходов… — Всем нужна армия. Мне бы свою прокормить… — Он потёр глаза до цветных всполохов и тряхнул головой. — Постой, что?

— Армию, — кротко повторила Хенрика, складывая на коленках руки. — И полномочия наместника. Словом, переложи свои обязанности на эти хрупкие женские плечи и езжай с богом, Лауритса я приму сама. Сообразно его славе и статусу. Твой король, верно, тебя уже заждался.

— Прости, но нет, — Оссори смягчил резкость фразы широкой улыбкой. — Моя армия состоит из подданных Блаутура, а веду я её по землям Блицарда по просьбе его милости Лауритса. И с его же разрешения забираю себе для частных нужд. Назначать наместников я так же не уполномочен, поскольку сам стал таковым с рескрипта Яноре.

— Но это же Андрия, Рональд, — Хенрика прищурилась и нагнулась к нему через стол, повеяло терпким, солоноватым запахом. — Неоспоримая вотчина дома Яльте. Я здесь своя, я чувствую все беды и чаяния этой земли, я излечу её раны искусней, чем какой-то…

— Чужак? — помог Берни. — Ящер? Наёмник?

— Умница. Ты всегда знал своё место.

— Так, дьявольщина, чего ты ждёшь? Видишь стопку писем на столе моей супруги? Бери и подсаживайся сюда, буду передавать дела.

Вот сюда я вношу расходы первой необходимости. Здесь у меня купцы, те ещё собаки, с ними надо построже. Здесь состояние бедняцких кварталов, что на карантине. Тут мелкие нужды, в основном на оставшуюся починку и прошения от деревень. А здесь, глянь, самое интересное — строка доходов. С ней всё просто, их нет. Ну, твоей части контрибуции должно хватить на первое время… До приезда Лауритса дотянешь. Армию я с твоих хрупких плеч снимаю, радуйся, солдаты поедают чуть ли не больше местных. Ну как, по рукам?

Хенрика молчала, выпрямившись и разыгрывая глазами грозу.

— Я королева, Оссори, а не сенешаль, — наконец отчеканила она.

— Ты удивишься, но я тоже занят далеко не своим привычным делом.

— Я поняла это, как только узнала, что под стенами Фёрнфрэка стоишь ты — не Лауритс! Твой король перестал доверять тебе, коль скоро отрядил наёмником к этому слизню?

— У нас с твоим слизнем небольшой уговор. К тому же, став королем, он впрямь перестал быть «его слизнейшеством», должно быть, святой поход выбил ту дурь. Дела не отпускают его из столицы, войска в готовности нет, так что мы легко договорились. Работёнка грязная, но мне, человеку, умеющему водить армии, она по душе.

Оссори наблюдал обращение женщины в гарпию: Хенрика медленно поднялась и нависла, опершись о стол и хищно подняв плечи. Если бы могли, эти глаза обратили бы залётного главнокомандующего в камень.

— Доверь. Мне. Армию.

— Я уже всё сказал. — Берни изо всех сил старался не вспылить. Королевы капризничают, наёмники терпят.

— Оссори!

— Тихо!

— Ты не можешь так со мной поступить. — Её глаза испуганно забегали под сведёнными бровями, но Хенрика довольно быстро заставила их стать грозными. — Лауритс возьмёт мою сторону, и ты не только лишишься армии, но и еле унесёшь ноги.

— Начала угрожать? — Берни сцепил руки в замок. — Хенрика, уймись. Ты по чести встретишь Лауритса и без армии. На что она тебе?

Женщина издала нервный смешок и выпрямилась, подхватив себя под локти.

— Твоё благословенное правление доведёт андрийцев до мятежа.

— Чтобы опять стать милой сердцу короля, пройдись по бедняцким кварталам, исцели немощных, раздай милостыню, помолись за них погромче, и прошу — ты святее самого Прюмме. — Берни выдавил улыбку и обрисовал над головой нимб. — Тебе не нужна армия.

— Ты чужак, Оссори. — Хенрика подлетела к спящей Альде и задула свечу в настенном подсвечнике. — Ты не знаешь этого города. — Одна за другой погасли свечи в канделябрах у окошка. — Ты не крылатый линдворм. Даже не ящер. Ты букашка, и, когда станет поздно, постигнешь эту нетрудную истину. — Вынув свечу из подсвечника, она возвратилась к Берни. — Раз не желаешь доверить мне власть сейчас — подождём. Настанет час, и ты будешь молить меня стать здесь хозяйкой и уберечь твою шкуру от гнева Яльте. — Блики свечи плясали на заострившемся лице бывшей королевы.

— Ну давай! — Берни подался вперёд и задул тревожный огонёк.

— Грязный наёмник! — Хенрика с шипением отбросила огарок.

— Берни! Что такое?

Несмотря на темень, Берни различил, как Альда, путаясь в капотте, вскочила с кушетки. Комнату затоплял слабый лунный свет, играя с фигурой Хенрики и пытаясь пририсовать ей крылья гарпии. Она с прищуром зыркнула Берни за спину. Прежде, чем он оглянулся, на плечо легла ручка Альды.

— Госпожа Яльте уже уходит, — он сжал холодные пальчики и взглядом указал Хенрике на дверь.

— Хозяйка Андрии — я. По праву меча, затем — крови. — Проклятая Яльте снова смотрела только на него. — Не желаешь отдать мне армию, значит, я соберу свою и вышвырну тебя с семейством, а потом Лауритса. Но ты успеешь стать в глазах короля ничтожеством, которое не смогло удержать вздорный маленький городок. — Перегнувшись через стол, она подобралась к самому уху Рональда, опалила дыханием: — Побежишь без армии и без друзей, побежишь от гнева Яльте.

— Вон! — за спиной грянуло, да так, что Хенрика отскочила. Альда дёрнула Берни за руку. — Рональд Оссори — отважный воин и умелый командующий, он завоюет любую страну и возродит к жизни любое пепелище!

— Я королева Блицарда, бесстыжая ты девчо…

— Бывшая королева. Всеми забытая не королева, — голос, рождённый из льда, голос, годами морозивший Берни и теперь впервые — не его. — Я — Альда Гедвига Оссори, жена принца Блаутура и Рыжего Дьявола. Вон.

Глава 35

Блаутур

Григиам

1

Забыв об осанке, нервически стуча пальцем по подлокотнику в форме гребенчатой головы линдворма, сидел на троне король Блаутура. Его глаза покраснели, нос распух, казалось, он всю ночь прорыдал над телом жены или скорбел по себе. Расстроенная до глубины души мышь… Ткнуть его в бок, что ли?

— Ваше величество.

Он повернулся, дёрнул плечом, густо протканная золотом зелень одежд только подчёркивала, как не к лицу сегодня Лоутеану Нейдреборну цвет королей.

— Ваше величество, — Аддерли состроил грозную мину и приосанился, не без удовольствия ощутив на себе замшу колета военного образца, пусть без горжета и со шнуровкой вместо пуговиц. Ему не присвоили нового звания, но отвели у престола место, раньше занимаемое Дисглейрио Рейнольтом. Раз уж он решил идти до конца в их с королём безнадёжной затее, то будет стоять рядом. Правда, начинал новый защитник неважно. Так, понятия не имел, отчего Нейдреборн распустил своё окружение перед аудиенцией, где стоило бы представить королевский дом во всём его блеске.

Толстенький церемониймейстер вкатился в раскрытые двери, невозмутимо осмотрел пустой тронный зал и стукнул о плиты скипетром:

— Герцог и герцогиня Оссори!

Лоутеан запоздало, со слабой улыбкой, повторил за Энтони. Король слал герцогине Оссори письма, но за время правления виделся ли он с ней лично? Она прибыла в Григиам вчера вечером и тотчас послала ко двору очень любезную просьбу принять её сегодня, Аддерли же так и не нашёл времени предупредить Нейдреборна, какой стала эта женщина…

Супруги Оссори вступили рука об руку. Дезире по обыкновению держалась королевой. Платье синего бархата, обильно покрытое гагатом, со стоячим воротником, что вспархивал над затылком крылом огромной бабочки, служило её бронёй. Её доводом. Правом. Эта женщина создала из убора знак могущества. Неужели это она позволяла своему сыну с друзьями носиться по её замку с нечесаными волосами? Ах да, из каштановых локонов Дезире остро выступали листовидные зубцы маленькой герцогской короны. Арчибальд сверкал обручем побольше, и, похоже, лишь тот удерживал затянутого в чёрное с золотом герцога от того, чтобы понурить голову.

За герцогской четой в панцирях бархата и парчи, обороняя шеи причудливыми кружевными воротниками вместо горжетов, вышагивали представители гостивших в Оссори семейств, возглавляемые Хьюго Аргойлом и Джоном Далкеттом. Бывшие друзья променяли выправку офицеров на спесивую осанку придворных шаркунов. И оружия при них, на первый взгляд, не было.

— Сир, — выпустив локоток супруги, герцог Оссори поклонился королю, как равный равному. Без моря Пилигрим Арчи чах. Загар поблек, глаза в лучиках морщин больше не смеялись. Очевидно, ему стоило страшных усилий убедить Дезире прибыть в Григиам без пистолетов за поясом и армии в эскорте.

— Мои верные вассалы, — его величество с изяществом кивнул в ответ. — Это ради своего короля, Арчибальд, вы оставили море? Я ценю это. Герцогиня, наконец вы передо мной лично. Я позволяю убедить меня в верности, в которой я чуть было не усомнился.

Дезире стала подобна королеве, которую принудили поклониться пастуху:

— Я не встану на колени перед тем, кто отвергнут даже Богом.

Король же видел перед собой только герцога Оссори, и Энтони испытал гордость за Лоутеана. Бог мой, впервые в жизни!

— С чем пожаловали? Я весьма обеспокоен тем, что деется на ваших землях. Тревожные настроения, своя монета, и это невзирая на запрет частной войны, неуплата налогов в королевскую казну. Прислать вам в помощь солд… приставов?

Арчибальд прикрыл глаза, ни то страдая от разыгрывающегося вокруг спектакля, ни то просто желая сбежать в море.

— Мои верные драгуны! — Нейдреборн приоткрывал объятия. — Почему вы настолько отстали от своего полковника, почему бросили сей пример блаутурского офицерства на произвол судьбы?

Аргойл взбросил голову из кружевной змеи воротника. Приглажен, как вельможа, но лыбится, как бретер. Взгляд быстрых глаз, минуя короля, обшаривал Аддерли, точно ища, куда вонзить шпагу.

— Он слишком резво ускакал.

— Довольно, — Дезире заговорила громко и резко. — Да будет вам известно, что вассалы Оссори, а так же Грэ и Аргойлы более не служат Лоутеану Нейдреборну. Они принесли клятву нам, Дезире Адриане Англюр-Оссори и моему мужу Арчибальду Оскару Оссори, герцогу Оссори и королю Заокеанных земель. Но прибыли мы не с войной. Мы уважаем горе Лоутеана Нейдреборна по умершей супруге и согласны простить его попытки оспорить божественное. Мой брат, Хейлог Англюр, милостью Божьей глава Прюммеанской церкви, согласен лично отмолить у Предвечного страшный грех пленения тени покойного.

Она на мгновение умолкла, снисходя до сладкой, всепрощающей улыбки. Энтони перехватил взгляд Лоутеана, в нём спорили растерянность и удивление.

— Условие милости Предвечного таково: Лоутеан Эмиас Нейдреборн отрекается от короны Блаутура и принимает постриг. Если же нет, кара за грех столь чудовищный не заставит себя долго ждать.

Аддерли не решался отвлечься на молчащего короля. Уже известно, тот скажет «нет». Что же тогда? У свитских Оссори из складок и кружев повыпрыгивают клинки? В зал по приказу ворвутся солдаты? Аддерли положил руку на эфес шпаги, примерился, как удобнее будет встать между Нейдреборном и нападающими…

— Я, конечно, знал, что в герцогстве произвол и беспорядки, но чтобы настолько… — Лоутеан испустил протяжный вздох. Однажды его спокойствие оказалось глубоко спрятанным гневом. Что он задумал? — Я сочувствую вам, Арчибальд. Не смогли укротить супругу, над которой по закону имеете власть почти безраздельную, своими силами и были понуждены привезти её к королю…

Пилигрим Арчи страдальчески заломил брови, но объясниться король ему не позволил:

— За мной нет греха, о котором так беспокоится герцогиня, и я докажу это, когда моя королева Филис Нейдреборн оправится от болезни. О каре за грех, отречении и постриге я буду говорить лишь с наместником святого Прюмме, возлюбленным братом герцогини Оссори. Прежде поданные не заходили в своей гордыне так далеко, не забывали, что сам Предвечный садит королей на престолы, не обвиняли королей в играх с тенями. Ни один правитель не был осуждён Церковью за то, что вы ставите мне в вину. Я — ваш король и я не нуждаюсь в посредниках, чтобы говорить хоть с Его Святейшеством, хоть с Предвечным.

Лоутеан замолчал, приглашая обвинителей взглядом последовать за ним к высям. Но то напоминание не о Боге, даже не о линдворме, чей хребет воспроизводили выступающие рёбра свода. Статуи королей из правящей династии, выточенные в капителях колонн, взирали на изменников с высоты почти божественной. Нейдреборны повидали на своём веку достаточно измен, но их верные вассалы всегда превосходили предателей и числом, и духом. Этот Нейдреборн остался в ужасающем меньшинстве, а за предателями — могущество, которое их предки скопили на службе монархам. Порочный круг. Их прадеды преклоняли колено для того, чтобы внуки имели силы бросить на колени сюзерена.

— А ваши действия, Оссори, можно счесть узурпацией моей власти, — продолжил Лоутеан тоном, каким вразумляют баловников. — Напомнить вам, что после дезертирства вашего сына вся семья в опале? Возвращайтесь домой и постарайтесь заново заслужить моё доверие. Это сказал я, милостью божьей всё ещё ваш король, Лоутеан I Нейдреборн.

Повисла тишина. Особенно явственно в ней слышалось яростное дыхание герцогини Оссори. Она и руку своего покорного, безучастного супруга сжала, будто рукоять пистолета. Все два десятка свитских не смели шелохнуться, ожидали её хода.

— Жалкое мышиное отродье! Ты ещё не понял, в каком положении оказался?! — Оссорийская Звезда не разочаровала своих прихлебателей. Её резкий, высокий голос и порывистое кружение перед троном привели Аргойла в восторг, её речи удостоились мрачных кивков Далкетта. Энтони поморщился. — Страшнее твоего греха нет, и уж поверь, если не мой брат, то святые до тебя доберутся! Тебя ждёт участь Отверженного! Совсем скоро Луна встретится с Солнцем, Дева, сидящая одесную Предвечного, пробудится, чтобы подержать за руки Белоокую, и вместе они свершат божью кару! Ты станешь неупокоенной тенью, как и твоя королева!

— Дезире! — Герцог Оссори перехватил за локоть жену.

Ей пришлось опереться о его руку, чтобы отдышаться. Аддерли воспользовался заминкой, Лоутеан вцепился в его шёпот:

— Нелепость! Да, мы веруем, что святые побороли Отверженного в минуты затмения, но то было только раз! После не они брались за руки — просто одно небесное тело закрывало свет от другого, так…

— Я не деревенский дурачок, Аддерли, и при дворе был астролог…

— Точно так, сир. Но и Дезире Оссори — не фанатична, а за суеверные страхи от неё можно было получить по губам.

— Так значит… Как и десятки убийц до неё…

— Да, сир.

— Подобно Отверженному ты сгинешь на той стороне луны, — выплюнула герцогиня Оссори остатки яда. — Нейдреборнам больше не править! Мой сын стоит всего вашего дома, а о тебе, тень, никто и не вспомнит!

— Ваше Величество, позвольте…

— Нет, Арчибальд, не позволю! — Лоутеан жестом велел замолчать, на лбу у него вздулась вена, глаза налились тёмной серостью. Открывшееся знание не устрашило его — рассердило. — Я терпел вас слишком долго. Стража!

Энтони вынул из ножен шпагу, готовый помогать стражникам, но… ничего не случилось. Лоутеан повторил приказ, громче. В обрушившейся тишине взвился только хохоток Хьюго. Дезире победоносно расправила юбки и вскинула острый нос. Улыбаясь.

— Стража не придёт, Мышиный хвостик. Никто не придёт. Пока ты мучил тень жены, все твои люди от тебя отвернулись.

— Герцогство Оссори подвергнется нападению королевской армии, — голос Лоутеана дрожал от гнева, на виске забилась ещё одна вена.

Дезире покачала головой, точно отказывала нашалившим безголовикам в сладком после ужина.

— Королевская армия послушается лишь моего приказа. Никто не будет служить тому, кто пошел против божьей воли, кто посмел украсть у смерти. Никто, кроме глупенького Энтони Аддерли. Тони, я понимаю всё. Ты был движим чувством долга, честью, ты же не знал, как согрешил твой король. Оставь его немедленно, и никто тебя не осудит.

Предложение Дезире было не лишено смысла, манило согласиться.

Энтони заставил Лоутеана встать.

Заслонил его спиной.

И выставил вперёд шпагу.

Хьюго и Джон двинулись на него в едином порыве, не иначе репетировали. Впрочем, репетировали не только они.

— Драгуны! В защиту!

Ждущие своего часа десять драгун выскочили из дверцы-тапестри позади трона. Так и не добившиеся назначения в войско, они посчитали большой удачей примкнуть к Аддерли. Пусть он позвал их не в полк, а в новую охрану короля, отдельную от щенков Рейнольта. Сейчас ребята надёжно отгородили короля и Аддерли полукольцом. За заслоном вырывалась из хватки супруга разъярённая Дезире, бесновался Хью, зычно выстраивал свиту в боевую позицию Джон. Энтони тряхнул головой, поволок вконец растерявшегося Лоутеана к тапестри. За спиной взвизгнули клинки.

— Тихоня, а ну стоять! Дай обрубить твой мышиный хвостик! — зазывал Хьюго. — Твоей заднице он ни к чему!

Энтони толкнул Лотти в темноту и захлопнул дверь.

2

По дороге в Григиам Хьюго Аргойл воображал, как мыши со рвением служат своему повелителю. Например, обслуживают его в камергерском качестве, впрягаются в карету, музицируют… Каково же по прибытии было его разочарование! Григиам жил в той благости, в какой только может жить столица королевства, чей король одной ногой в каменном мешке. Аргойл бы скуксился, но оказалось, Тихоня с Мышиным хвостиком готовят уморительный сюрприз! Так что Хьюго бежал за ними так споро, будто готовился сорвать платок с самого большого подарка.

Он поймает свой гостинец по-умному. Чем бежать и хватать за хвост, не лучше ли распахнуть объятия?! Хьюго знал тропы драгун не хуже Тихони. Конечно, он догадался, что предатель ими повёл своего королёныша в Трофейную!

Если Хью поторопится — успеет перехватить трусишек у подножия спрятанной лестницы, на которую выходит тайный ход. Шпага по имени Изеулт в руке уже изнывала от любви и желания обниматься.

Хьюго примчался вовремя. При его появлении Тихоня, новый хозяин коронованный мыши, едва не оступился на лестнице, в спину ему неуклюже ткнулся Лотти. Происходящее напоминало засады, которые Аргойл ради заработка иной раз уготавливал «клиентам». Те точно так же столбенели перед ним, не зная, поздно ли бежать или стоит попытать удачу. Аддерли приятно удивил азартом — вынул шпагу. Но, вот жалость, отпихнул назад красноносого Лотти, запретил спускаться!

Хьюго себя утешил: пусть мышка прячется, Дезире все равно не давала добро на цареубийство. Повеления этой женщины он был готов выполнять не задумываясь и с закрытыми глазами! Это же надо, как она урезонила короля мышей! Как пылка была ее речь, как страшен гнев! «Нейдреборнам больше не править!», как она это сказала! Хью даже повторил фразу губами, как воздух поцеловал. Не женщина — мечта.

Грёзы об Оссорийской Звезде потеснила действительность, но и той Хьюго залюбовался. Тони как всегда бежал по краю лестницы короткими прыжками, скользя правой рукой по перилам. Такого красавца и убивать жалко! Конечно же, Хью его только ранит, пощекочет ту жирную вену, проступающую на шее от волнения. Где же она?

Аргойл приласкал рукоять шпаги, та отозвалась сладкой нетерпеливой дрожью, торопясь прыгнуть в выпаде. Тише, глупышка, ещё не время…

— Кузен То-о-о-они!

Он начал отсчитывать шаги Тихони. Тот приближался, не сводя с Хьюго глаз. На лице замерла мерзкая улыбочка, это он обществом Лотти так доволен?! Новёхонький колет из искусно выделанной буйволовой кожи сидел на нём отменно. Как образцовый придворный хлыщ, Тони отпустил локоны и даже их причесал, упрятав последнее, что связывало его с войной — шрам на затылке. Пальцы Хью с наслаждением пробежали по чаше эфеса, скользнули по боковой стороне клинка.

— Снюхался с тенекрадом? Добрый Боже накажет тебя, ой накажет! Или забыл о каменном мешке? А как из него выл тот несчастный в Птичьем, у-у-у-у-у!

— Здравствуй, Аргойл, — Тихоня оттянул в вежливой улыбке уголок губ и продолжил спуск. — Не ожидал встретить тебя при дворе. А как же триумфальное шествие, корона и поклонение?

— Настают иные времена, мой друг. Короны добываются чернильным росчерком, умелой игрой и нужными связями, а не кровавыми расправами, но искусство мести пока не приняло новшеств! — Хьюго рассёк клинком воздух.

Тони посмотрел на Изеулт, вздохнул и на секунду опередил его выпад, успев отскочить, выхватить шпагу и парировать рубящий удар. Сталь взвизгнула. Хью расхохотался:

— А корчишь Тихоню! У мышек шустрости научился?

Хью знал, бывший однополчанин обожает оборонительный и маневренный бой. Вот и сейчас Тони отплясал назад и занял оборону. Поганец! Хью выставил шпагу и без предупреждения сделал рывок. Тони отразил удар, а потом нехотя вылез из обороны — в разведку.

— Надо же, Тихоня, ты ещё не разучился? Мышкам драки ни к чему…

Тихоня начал прощупывать манёвры противника, вот потеха! Целит в бок, нарвался на рубку, ответил атакой. Значит, отразить и снова напасть, чтобы только и успевал ставить блоки. Хью принялся играть, захватывая шпагу Тихони в слепое кольцо и отводя влево.

— Мышка в норке, хвостик в лапках, в лапках прячутся… царапки! — скрежет, и Изеулт легко протанцевала вокруг шпаги Аддерли, чуть не вырвав её у него из рук.

Тон отскочил и атаковал. Отлично, шпагу в сторону, открыться, прыжок, обманный финт, и противник в нужной позиции! Поняв ошибку, Аддерли попытался вернуться, но Хью только перешёл в атаку. Теперь Тихоне остаётся пятиться, спускаться с лестницы спиной вперёд.

— Куда же ты, Тихоня? Я только хочу поиграть!

Хью не сдержал смешка и нацелился Энтони в шею, с его позиции укол туда был лишь вопросом времени. Сине-зелёная венка напрасно пряталась за белый воротничок, прохладного поцелуя Изеулт ей не миновать!

Аддерли нырнул назад в оборону. Решил поскорей добраться до площадки и опять уровнять позиции? Не выйдет! Опережающий удар, блок, обман, пусть попрыгает. Опять атака, поддеть острие, вверх, так чтобы рубящая рука Аддерли ушла от удара, да, открыт! Хьюго соскочил на ступень вниз, не дав противнику сориентироваться в угле удара, и выпростал шпагу вперёд.

Острие упёрлось в шею, бойся, скромница-венка, Хью очень настырный кавалер! Тихоня накренился, пытаясь удержать равновесие.

Изеулт своевольно сорвалась, кольнула плоть.

Аддерли отпрянул, оступился и полетел с лестницы.

Наверху кто-то вскрикнул, Лотти?

Лязгнула выпавшая шпага.

Энтони растянулся по всей длине площадки. Сапоги упирались в последнюю ступеньку. Одна рука неловко откинута за голову, вторая на груди, у сердца. Из раны на шее била кровь.

Вкинув перестаравшуюся Изеулт в ножны, Хьюго двумя прыжками преодолел последние тритты. Почему ни движения, ни стона?!

— Тихоня!

Он рухнул на колени, досадливо одёрнув скрежетнувшие о пол ножны, и в два счёта распустил ворот рубахи Тони. Остриё проткнуло вену, скорей зажать, но даже для этой раны кровь лилась уж слишком обильно.

Сладко пахнуло лилиями и потом. Мышка Лотти… Забыв страх, тот захлопал Энтони по щекам, призвал очнуться.

Хьюго осторожно повернул другу голову и охнул: затылок опять рассечён.

— Энтони! Нет-нет-нет!

Так верещать Лотти точно не мог. Хьюго оглянулся. Подобрав юбки, вниз бежала сама Изольда Кернуолт. При виде крови на ступенях она со вскриком шарахнулась в сторону, втянула головку в плечи, в раз стала маленькой, сжалась.

— На помощь! Лекаря! — Женщина уставилась на кровавую лужу под Энтони и потянула к нему руку. Отдёрнула, вдавила зубы в палец, прикрыла белые веки. Всхлипнула.

— Изольда, отойди, найди лекаря. — Лоутеан сказал это так твёрдо, что та замолкла.

Хью отнял руку от шеи Энтони, уступил место Лотти, умело зажимающему вену. Красный поток сразу истончился.

— Лекаря! Скорее! Стража! Тони…. — Изольда упала на колени, обволакивая их всех запахом духов и шуршанием юбок, создавая хоть какое-то ощущение жизни вокруг них. — Не умирай, пожалуйста… Нет! Нет! Энтони!!!

Она разрыдалась.

— Считай его пульс на запястье, умеешь? — Король, привычно бледный и непривычно окровавленный, воевал с проколотой веной, теперь зажимая её обеими рукам, на шее и под ключицей. — Надо скорее перетянуть её. Считай мне пульс. Изольда, дай свой пояс.

Хью схватил запястье Энтони, вена под пальцами не билась — дрожала. Пальцы в крови соскальзывали с едва уловимого пульса.

— Раз-два-три… Энтони! — заорал он пуще Изольды. — Не смей умирать! Стража, да кто-нибудь, на помощь!

Раз-два-три, вена в запястье еле трепещет, раз-два… нет…

Глава 36

Блицард

Фёрнфрэк

1

Яльте пройдут там, где…

Эфес рапиры хорошо ложился в ладонь, фибула под горлом верно держала плащ, перекинутая через плечо сумка не билась о бедро, щеколда на оконной раме поддавалась играючи. Беглец предчувствовал успех.

… не пролетит ветер…

Тишина в доме стояла нерушимая. Слишком поздно для трогательных посиделок в гостиной: граф Оссори и его каменюка на ночном объезде, графиня спит сном святой, коза Скогбрюн отправилась за рыбой в соседний город, стража бдит у окошек с видом на крыльцо, пьяный конюх ему не помеха, так что ловить беглеца просто некому.

… и не пробьётся море.

Окно открылось. Сырость оттаявшей земли, дым костров с разрушенных улиц, вот оно какое, прикосновение свободы, андрийской весны! Забравшись на подоконник, Райнеро повертел головой, кивком поприветствовал единственного свидетеля своего побега — троллью морду на водостоке — и ступил на доску карниза. Тот скрипнул под его сапогами, узкий и шаткий, не годился, чтобы по нему разгуливали. Внизу поблескивали лужи, улочка вилась за улочкой и выводила к временному мосту через Тайг и университету, чьи шпили виднелись уже отсюда. Хенрика устроила там укрытие своему племяннику, союзнику и почти командующему. У сошедшихся Яльте имелись на Андрию грандиозные планы, и уж этот союз правилен, тесен и обречён на победы. Райнеро поборол искушение обернуться на волчью шкуру у камина, алтарь, где они с кузиной провели семейный обряд. Каждый из трёх минувших с той ночи дней Райнеро вспоминал, как целовал Хенрику, настоящую Яльте, красавицу с кожей белее звезды, как держал её в руках, как вжимал её в себя, и она то покорялась ему, то властвовала, то взвизгивала смеясь, то молчала, унимая стон словно муку, заклиная взглядом глаза в глаза «Ты — Яльте, мы — Яльте, мы должны быть вместе, чтобы не ведать страха, всегда». Он любил её, и это было ни на что не похоже.

Прохладная, хлёсткая ладонь хлопнула его по щеке. Белоокая. Морщась, Райнеро накинул капюшон, её свет бесстыже освещал самые мрачные закутки его памяти. Изменник, убийца… Сыновья не должны убивать отцов, племянники не должны блудить с тётушками. Ты грешен, ах, до чего же ты грешен, но ты снова выворачиваешься из моих объятий, играешь с моим терпением…

Райнеро ухватился за камень стены, такой же стылый, как пощёчина, собираясь присесть книзу, повиснуть на руках, оттолкнуться и приземлиться на корточки. Не сбылось. По ушам саданул надрывный крик, чуть не погнавший его обратно в плен. Кричали совсем рядом. В соседней комнате.

— Прочь! Берни! — Графиня Оссори!

А где же стража? Ну же, почему никто не отзывается?! Грохот, вскрик. Райнеро проделал три шага вбок по карнизу, прижимаясь к стене спиной. Сердце колотилось не меньше, чем там, у Апельсинных ворот. Если с Альдой случится беда, он… себе не простит!

Стекло и ставень выбили до него, и Райнеро легко спрыгнул внутрь. В спальне светил только один канделябр, в изголовье постели, но луна услужила: Альда Оссори, в одной сорочке, спиной жалась к угловому буфету.

Сдёрнув капюшон, Райнеро вынул рапиру и шагнул к незнакомцу, который явился к женщине без плаща, но со шпагой, и пока не замечал, что больше они не одни.

Высокий, широкоплечий мерзавец ловил перепуганную женщину, раскинув руки в стороны и приближаясь к ней, как охотник к лани! Вдруг Альда вздрогнула и посмотрела прямо на Райнеро. В глазах плеснул ужас, губы безмолвно шевельнулись, будто графиня боялась кричать.

— Принц… — бедняжка судорожно обхватила себя за талию, не сводя с Райнеро глаз.

Незваный гость развернулся с прытью если не военного, то разбойника. Это хищное лицо… Тяжёлый взгляд, длинный и тонкий нос, не хватало только холодной ухмылки… А вот и она! Воин Андрии с рожей истинного налётчика, на сей раз не прячась под забралом, легко вскинул шпагу и шагнул к бывшему командующему.

— Ваше рвение похвально, — признал Райнеро, — но, боюсь, вы перестарались. Похищать графиню уже не нужно, или вы не заметили, как осада завершилась?

Комната мало подходила для поединков. Райнеро не спускал глаз с андрийца, в то же время стараясь приметить «поле боя». Пол усыпан осколками и сухоцветами, должно быть, цветы стояли на подоконнике и упали первыми. Постель смята, одеяло на полу, стул перевёрнут, столик сдвинут — путь спасения Альды Оссори не трудно разглядеть.

— Именно, граф. Осада кончилась, а леденцовый мальчик всё думает, что может мной командовать?

Райнеро стиснул эфес рапиры, разбойник явно веселился. И что он тут забыл? Влюбился в графиню Оссори во время сдачи города и теперь брал свой трофей?

— Позвольте, кем же я не могу командовать?

— Графом Рейнольтом, слугой короля блаутурского.

Райнеро не заметил, как издевательский поклон продолжился молниеносным рубящим выпадом, но его рука оказалась умнее. Боевая шпага графа скрежетнула по клинку рапиры и пошла в атаку, ничуть не сбавляя темпа. Удары градом, Райнеро попятился, за спиной окно, но с этой зубочисткой не напасть! Шпага Рейнольта метила в грудь, сыпля мелкими ударами слева. Отскочить, развернуться, отразить, оборона, что за блажь! Удар сверху, Райнеро выставил рапиру и не рассчитал. Лязг, жалобная дрожь стали. Увернуться, отбросить эфес с огрызком клинка, отбежать в сторону. Теперь он без оружия, чудесно!

Вскрикнув, отпрянула от буфета Альда, Райнеро едва на неё не налетел. Рейнольт не отставал, угрожающе взмахнул клинком, отрезая путь к окну.

— Где шпага Рональда? Кинжал? Сабля? Пистолет? Хоть что-нибудь!

Райнеро пригнулся от свистящего удара, оттолкнулся ногой от буфета, запрыгнул на кровать, вынуждая графа-разбойника следовать за ним и уводя от метнувшейся к шкафу Альды. Ближе, ещё ближе, ловите, граф! Райнеро набросил на Рейнольта покрывало и с силой толкнул, тот повалился на пол, барахтаясь во внезапным плену.

— Ну же, Альда!

— Ничего нет… На помощь! Охрана!

Треск ткани заглушил стук кулачков по двери. Райнеро кинул в высвободившегося Рейнольта подушкой и чуть было не подставил стали живот. Он спотыкался о мягкие перины, зато колонны как щиты спасали от рубящих ударов Рейнольта.

Прыснули щепки, Райнеро уклонился, спрыгнул на пол, над головой свистнула шпага. Под ноги рванулось что-то маленькое и мягкое, оленёнок! Шарахнулся куда-то к печке, грохот, покатились брёвнышки для растопки.

— Райнеро! — Он поймал что-то длинное и тяжёлое, пахнуло углём. Кочерга!

— Сгодится!

Новое оружие себя оправдало. Райнеро отразил удар Рейнольта и со всей силы саданул по его шпаге, отводя её в сторону. Ну, кто теперь попрыгает?! Удар, ещё, подсечь, наконец, атака! Выпадами эти неуклюжие взмахи было назвать сложно, но от силы ударов шпага графа-разбойника прогибалась, он начал отступать. Райнеро стал уводить его шпагу, не прекращая рубки. Шаг, другой, тесним к окну, натянутый звон, удар! Шпага лязгнула о плиты, граф-разбойник тут же огрёб кочергой по колену.

Не сдержав смешка, Райнеро обрушил прут на встрёпанную блаутурскую башку. К своей чести, разбойник увернулся, но от удара в бок уйти не успел. Райнеро с наслаждением запустил кочергой в скрючившегося от боли Рейнольта и подхватил его шпагу. Наконец эфес и баланс тяжести!

— Куда же вы, граф! — Перехватив её как копьё, Рекенья метнул ею в фигуру на подоконнике. Незадачливый похититель бежал, шпага вывалилась следом, но, увы, не задела.

Райнеро кинулся к окну.

— Стража! Нападение на Оссори! Стража! — Вот он, путь к бегству, и никто не подумает, что пленник готовил побег! Он защитил графиню, кликнул стражу, а сейчас может удалиться…

Он запрыгнул на подоконник, как вдруг его дёрнули за плащ и потянули.

— Постойте! Прошу, не уходите…

Райнеро обернулся. Альда Оссори вцепилась в него. Огромные глаза распахнуты, на узком лице ужас, завитки волос липнут к высокому лбу.

— Я догоню его, — Райнеро глянул в окно, бежать, сейчас, иначе будет поздно.

— Там стража, она догонит! Не оставляйте меня одну… если он вернётся…

— Без меня им не справиться, — Райнеро настойчиво потянул ткань, графиня разжала пальцы. Фибула скакнула под горло, он одёрнул плащ, сумка ударила по бедру. Осколки стекла и щепки хрустнули под сапогами. Райнеро ухватился за камень стен и шагнул на карниз, узкий, шаткий, не предназначенный, чтобы по нему прогуливались…

— Принц… вы бежите? Я… я не скажу Рональду, только останьтесь! Вы же благородный человек, воин, вы не можете так поступить!

Райнеро оглянулся через плечо. Альда придавила руки к груди, луна блеснула на залитых слезами щеках.

— Могу.

Шагнуть, ухватиться за кладку стены, теперь бы не соскользнуть. Не оглядываться. Нет. Сейчас примчится стража. С графиней всё будет в порядке.

Райнеро прижался спиной к холодному камню, саданул по нему кулаком. Какая стража, они подняли шум на весь дом, вояки разве что восстанут из мёртвых! Ужас на меловом личике, огромные глаза в слезах, хрупкая фигурка перед распахнутым окном… Он бы сам заколол того, кто в такой момент оставил его сестру. Райнеро проклял себя вместе с Хенрикой и Андрией и шагнул обратно.

Альда уткнулась ему в плечо, заглушая всхлипы подступающих рыданий. Райнеро запахнул Альду в плащ и стал покачивать, как ребёнка. Как он мог допустить мысль о побеге и оставить её наедине с пережитым ужасом и, вероятнее всего, покойниками за дверями?

— Я буду здесь, обещаю. Я никуда не уйду. Как рыцарь кочерги может бросить в беде прекрасную принцессу?

2

Дождь шёл теперь уже за окном, но сквозь постукивание капель ежеминутно пробивались приглушённые голоса стражников и цокот копыт. Улица за улицей, с огнями и шпагами, но Рейнольта нет, он как растворился в этом внезапно разыгравшемся ливне. Первый дождь в этом году был его подельником, даже следы в саду под окном размыло, хотя стража и успела усмотреть, что от особняка убегал не один человек — двое. Рейнольт… Оссори совсем забыл о нём думать. А псина рыскала под самым носом, и как ловко!

Пляска огня в камине отвлекала от мокрой, укрывшей негодяя ночи. Берни вздохнул и откинул голову на спинку кресла, вслушиваясь в спокойное дыхание жены. Альда здесь, с ним, она наконец уснула, свернувшись калачиком у него на руках. Что она пережила, какой ужас, Берни не мог вообразить. Только с силой билось сердце и сжимались зубы при воспоминании о том, как он мчал домой, как обнаружил убитую охрану и одинокую разгромленную спальню с выбитым окном. Альду защитил Райнеро, но что бы было, не окажись он рядом? Берни не мог и помыслить о том, что жена могла попасть в лапы свихнувшегося «королевского пса». Стоило Берни понять, как же сильно он любит свою Альду, как её раз за разом пытаются отнять у него!

Альда пошевелилась. Берни поправил сбившееся покрывало, крепче обнял жену. На завитках золотых волос мерцали, красуясь, блики огня. Он осторожно поцеловал прядку у виска. Не отпускать, оберегать, ведь это так просто…

Тепло окутывало, впрочем, его и раньше усыпляла эта гостиная, вся обшитая деревом тёплых оттенков, с глубокими креслами, коврами на стенах и половицах, подсвечниками со стеклянными стенками. Он уже и не пытался открыть глаза, а ведь собирался не смыкать их до утра и дождаться Райнеро. Помощь тот оказал неоценимую. Принц Рекенья не только спас Альду, он пробыл с ней до возвращения Берни, помог разобраться с убитыми охранниками и не дал свернуть шеи ещё живым, но мертвецки пьяным. Нужно было устроить поиск Рейнольта, сообщить на все посты и заставы, и Райнеро всё понял. Принц вызвался сам и ускакал отдавать команды вместо Оссори, который просто не мог опять оставить жену одну. Этот эскарлотец в самом деле был благородным человеком и тысячу раз доказал, что тогда, в поединке, Берни не имел права отнимать у него жизнь.

— Рональд? Вы спите?

От внезапного шёпота на блаутурском Берни вздрогнул и обернулся к дверям. На пороге гостиной стоял Райнеро. С плаща струйками стекала вода, но вид принц имел даже воинственный.

— Всё в порядке? — Он кивнул на Альду и расстегнул фибулу плаща. — Мы можем переговорить утром. — Мокрая одежда с хлюпаньем упала на скамью. Райнеро потёр шею, сощурился на огонь. Замёрз и устал, но не теряет лица.

— Боюсь, утро почти наступило. — Берни глянул в окно за открытыми ставнями, под тучами угадывалась серая полоска света. Три утра, четыре? — Выпей вина, согрейся, и спать.

Кажется, предложение принцу понравилась. Тихо на столике звякнули кубки, наполняясь живительным пряным теплом.

Берни взял Альду на руки и осторожно поднялся. Она глубоко вздохнула, но не проснулась, только дрогнули длинные ресницы. Вино подарило ей глубокий, спокойный сон.

Уложив Альду на кушетку, он вернулся к камину. Райнеро протянул ему кубок подогретого извийна и, расшнуровывая ворот куртки, опустился в соседнее кресло, вытянул ноги к огню. Запахло кожей сапог, совсем как в военных походах.

— Мы объехали все посты, но тщетно, Рейнольт не попадался. А вот Кобыльи ворота, знаешь, в Университетской части, сегодня открыты, и не далее чем два часа назад оттуда выехали двое нарочных. — Райнеро нахмурился. — Я отправил отряд из пятерых человек в погоню, ещё восемь отрядов по четыре человека прочёсывают город. Ворота закрыты до твоих распоряжений.

— Я уже говорил тебе спасибо?

— Да, и не раз, — принц усмехнулся и отвесил короткий поклон. — Рыцарь Кочерги к твоим услугам.

— Рыцарь чего? — Берни чуть не подавился извийном, подогретый он был весьма недурён, избавлен от вязкого маслянистого привкуса.

Посмеявшись в кулак, Райнеро залпом осушил кубок и не поморщился.

— Кочерги. Жена тебе не рассказывала об оружии, которым я выдворял незваного гостя?

— Ах, это… — В следующую минуту они давились неоткуда взявшимся смехом. — Так что ж, Рыцарь Кочерги, может ли Рыжий Дьявол предложить тебе свою дружбу?

Райнеро удивлённо моргнул и тут же обнажил крупные зубы в улыбке.

— Безусловно. Это честь как для Рыцаря Кочерги, так и для герцога Валентинунья.

Мог ли Оссори представить, что подружится со своим пленником, которого ещё недавно подозревал в сговоре с тёткой? С» вороном», наследником ненавистного эскарлотского короля, пусть тот и оказался бастардом? Как часто мы ошибаемся в людях и как радуемся, когда те открывают нам глаза на себя настоящих… Но что ему твоя дружба, Дьявол? В ней не будет смысла, пока на принце оковы, пусть и невидимые, но тем сильнее они гремят.

— Вот что, Райнеро. Ты спас Альду, и отблагодарить тебя равноценно я всё равно не смогу, но… В знак нашей дружбы прими подарок. — Отставив опустевший кубок, Берни наклонился к принцу: — Свободу.

— Серьёзно? Отпускаешь? Меня? — И без того большие глаза принца Рекенья делались просто огромными, когда он удивлялся. От его оживлённого шёпота и потери маски сдержанности стало необъяснимо радостно. На секунду Берни почувствовал, что он дома, в Блаутуре, с Тони, Хью и Джоном, и все они пьют и смеются, как будто ничего не случалось.

— При условии, что ты именно сбежишь. Отпустить тебя из плена открыто я не могу. Раппольтейн и Яноре моё великодушие, скорее всего, не оценят.

Райнеро кивнул и вскочил на ноги, плеснул себе ещё вина, выпил залпом, встал напротив камина, глядя на Берни в упор. Руки скрещены на груди, в глазах пляшут дьяволята. И что же задумал стряхнувший оковы принц?

— Друзья делятся друг с другом всем. Я привык к этому ещё в Эскарлоте. Я не могу оставить тебя в неведении, иначе я стану предателем, едва успев стать другом. Хенрика хочет править, Рональд. — Тронув царапину на щетинистом подбородке, принц сел на подлокотник рональдова кресла и уставился в камин. — Ты был прав, подозревая нас в заговоре. Я солгал тебе, что непричастен к её затее, но как я мог предать кузи… тётушку? И только этой ночью я понял, почему не могу поддержать её авантюру. Ты знаешь об Яльте? Хенрика одержима нашей семьёй… Но она извратила понимание долга Яльте перед Блицардом, извратила семейные истины. Яльте действительно завоёвывали Блицард, но делали это изнутри, смыкали в единое нерушимое целое. Яльте бы не пошли против друг друга, отгрызая для себя по клочку земли.

— Андрия, — без особой охоты припомнил Берни сцену в кабинете. — Вы тут все свихнулись на своей Андрии. Хенрика назвала себя хозяйкой по праву меча, а там и крови. О чём она говорила?

— Она не признаёт власть Лауритса на этой земле, вот и всё, — пожал плечами принц, между прочим, тоже Яльте.

— Она не права, по-видимому?

— Безусловно.

— Поможешь вразумить и сделать так, чтобы она не подожгла Лауритса, как тогда ворота?

— За этим и рассказал.

— Каков её план?

— Собрать армию, поставить меня во главе, добиться присяги андрийской знати и черни. Мы бы утвердились в Андрии и стали соправителями, а дядя, как ей видится, должен плакать под закрытыми воротами.

Они переглянулись. Приступ хохота обоих согнул пополам.

— Рональд, только одна просьба.

— Выкладывай.

Райнеро уже протягивал ему наполненный до краёв кубок:

— Я останусь пленником, пока Хенрика не вспомнит, кто теперь восседает на блицардском троне, но моя голова очень мне дорога. Пожалуйста, не дай дяде отработать мироканский удар на моей шее.

Глава 37

Блицард

Фёрнфрэк

Эскарлота, Висенсия, 1524 год

Младший из принцев Рекенья внимательно изучал портрет мальчика. Этот мальчик тоже носил имя Гарсиласо Рекенья и сватался к принцессе из рода Джудиччи, правящего Вольпефоррским герцогством. На этом их сходство заканчивалось.

С портрета взирал юноша лет четырнадцати: взгляд красивых голубых глаз прям и проникновенен, чёрные кудри вьются один к одному, а черты лица такие гордые и почти хищные.

Гарсиласо склонил голову набок, но так портрет отдалился от оригинала ещё больше.

— Это не я…

Райнеро подошёл сзади и положил на Гарсиласо руку. Тот запрокинул голову к брату:

— Райнеро, а так можно? Мы обманем принцессу.

— Можно, — Райнеро сжал плечо Гарсиласо и усмехнулся. — У тебя есть год, чтобы таким стать.

— И глаза исправятся?

— Ну… Постарайся меньше смотреть жене в лицо, может, она не заметит.

Гарсиласо повёл плечом, сбрасывая руку брата, и отошёл в сторону. Он не хотел жениться. Зачем ему это? Жениться должен был Райнеро, но его невеста Урсула умерла, и теперь настал черёд Гарсиласо стать женихом. Но красивый старший брат готовился венчаться, будучи юношей много старше девяти лет… А вдруг невеста Салисьо тоже умрёт? Или хуже того, окажется злой и будет обижать его, как Хуана?

— Райнеро, а какую жену ты мне выберешь?

— А у тебя есть пожелания? — хохотнул тот.

— Да. Пусть она будет доброй.

— Она будет самой красивой и самой доброй, малявка! — Райнеро взъерошил Гарсиласо волосы и направился к дверям.

— Я не малявка… — сообщил Гарсиласо спине старшего брата. Райнеро ушёл, и Гарсиласо хотел было пойти за ним, но портрет снова притянул взгляд.

Каким же красивым мог быть Гарсиласо… Он не подозревал, что художник нарисует его таким, и волновался, что тот взмахнёт кистью, честно изображая красные глаза и распухший нос, ведь перед самым позированием Гарсиласо пришлось пролить слёзы.

Младший из принцев Рекенья сел обратно в кресло, в котором позировал. Портрет смотрел прямо на него, казалось, с насмешкой, так что Гарсиласо развернул кресло спинкой к нахальному красавцу и залез с ногами на мягкое сиденье, лицом к окну. В стекле тускло блеснуло отражение: маленький мальчик с косыми глазами и вихрами кудрей. У него были слишком тонкие и слабые руки и ноги, Райнеро говорил, как у девочки. Из-за волос голова казалась большой, особенно на этой тонкой шее. К тому же, он был низкого роста, малявкой, даже спинка кресла была намного выше. Гарсиласо показал отражению язык и обхватил коленки руками.

Наверняка, будь Гарсиласо таким же прекрасным, как на картине, мама любила бы его больше. Ведь Райнеро красивый, а портрет ему ничуть не уступает. Совсем загрустив, Гарсиласо забрался в кресло поглубже и прикрыл глаза. Утром он сделал огромную глупость, рискнув залезть в кабинет королевы. Спрашивать разрешения было бесполезно, младшему принцу нельзя там появляться, но любопытство пересилило. Как там оказалось интересно! Гарсиласо будто попал в сокровищницу Севера. Особенно манила покрытая эмалью шкатулка. Её украшали узоры, подобных которым Гарсиласо ещё не видел. Сердце так и колотилось, когда он осторожно снял резную крышку и вынул на свет гладкие чёрные камешки, зачем-то прикрытые засушенными сосновыми веточками. От восторга Гарсиласо забыл дышать, камешки приятно холодили ладони, на каждом выбит непонятный символ. Это было не украшение и не просто драгоценная безделица! Настоящее сокровище с Севера, родины мамы.

Гарсиласо раскладывал камешки на ковре, когда дверь в кабинет хлопнула и по ушам ударил мамин крик. От испуга он выронил камешек, отполз подальше. Мама схватила шкатулку и со злостью её отбросила. «Кто разрешил тебе заходить сюда?! Как ты посмел притронуться к рунам, ты всё испортил, маленький паршивец!» Гарсиласо вскочил, пытаясь объяснить, что он ничего не ломал, на мама не хотела слушать. Она ударила его по затылку и выгнала из кабинета. Щёлкнул замок, Гарсиласо бежал к себе и с силой кусал губы, но слёзы не останавливались.

— Да, художник сотворил чудо.

Гарсиласо распахнул глаза. Он не заметил, как уснул в этом кресле.

— Пусть подрастёт, и посмотрим, что будет.

— Ах, Рагге, такого не будет точно.

Мама и Райнеро рассматривали его портрет. Голос мамы был очень красивым и чистым, Гарсиласо любил его слушать, особенно когда она разговаривала с братом на блицард. Немного фантазии, и ласковые слова будто обращены к Гарсиласо… С ним мама говорила редко и на эскарлот, обращаться к ней на блицард она ему никогда не разрешала, хотя и не смогла запретить Донмигелю и Райнеро учить его этому дивному языку.

— Не всем дано родиться прекрасными принцами. Возможно, тебе не будет нужды ехать за невестой брату — Франциск ещё может согласиться отдать ребёнка церкви.

Госпожа Диана поцеловала Райнеро в лоб. Она часто так делала, интересно, каково это…

— Вот увидишь, лет через пять Гарсиласо не отстанет от этого портрета. Он же Яльте, а глаза станут его оружием.

— Мне не нравятся твои слова, родной. Этот мальчик не может быть Яльте. Ты хочешь поместить воронёнка в волчью стаю.

Донмигель рассказывал Гарсиласо о порядках среди волков. Когда рождался больной малыш, его или принимала и выхаживала вся стая, или загрызала, чтобы он не был обузой. Гарсиласо наконец понял, что он и был тем самым волчонком, и сейчас решалось, оставят ему жизнь или нет. Кажется, мама уже щёлкала зубами…

Отражения Райнеро и мамы вдруг исчезли и появились в другом конце комнаты, едва различимые. А если они тоже посмотрят на окно? Гарсиласо испуганно вжался в спинку кресла. Нужно было уйти сразу же! А теперь он невольно подслушает их разговор, мама увидит его и разгневается. Может, ускользнуть сейчас? Нет, нельзя, королева уже зла на него, он сделает лишь хуже. Если затаиться, то они не заметят.

— Матушка, он такой же твой сын, как и я.

— Ты заблуждаешься. В нём нет ничего от Яльте. Рагге, милый, не хмурься. Пойми, ему не стать таким, как ты. Не стоит тратить слова и время. Воронёнок никогда не зарычит, сколько бы ты его ни учил.

— Но и я не только Яльте, матушка. Я Рекенья, я будущий король Эскарлоты — не Блицарда. И позволив брату расти рохлей, я брошу тень на честь королевской семьи. Подумай, я буду королём, а рядом встанет он, слабый и беззащитный. Позор Рекенья — не Яльте.

— Не смей относить себя к Рекенья, мы лучше их, слышишь? Ты мог бы родиться королём Блицарда!

— Но ты сама родила меня королём Эскарлоты. У нас с Гарсиласо одна кровь, и я не вижу причин считать его недостойным быть Яльте. Рекенья — могущественная династия, матушка. Деда боялись и уважали, отец сражался, не пропускал турниров…

Комната наполнилась маминым смехом. Гарсиласо зажмурился, слушая её шаги, всё ближе и ближе к нему.

— Забыл о дядюшке Иньиго? Рекенья непревзойденны, истинно могучи в умении стучать четками подороже, пороскошнее… Это ты называешь могуществом? Твои тайные помыслы устремлены на сутану?

— Я — Рекенья. В Блицарде я никто. И в моих силах возвысить Рекенья до Яльте. Мой брат — это моя кровь, он не будет стучать чётками, а я выберу ему такую невесту, что все полопаются от зависти!

— Рагге, прекрати! Он никогда не сравнится с тобой, это порождение Франциска…

— Я точно такое же порождение моего отца!

— Нет! Ты не понимаешь, ты не знаешь… ох, Рагге…

Гарсиласо услышал тихие всхлипы, осторожно открыл глаза. Мама и брат стояли недалеко от кресла. Райнеро обнимал её, кажется, она плакала. Из-за Гарсиласо? Из-за того, что Райнеро назвал его братом и ровней? Яльте… Неужели так сложно им стать? И почему Рекенья хуже? В носу закололо, Гарсиласо закусил губу.

— Матушка, прошу, не надо… Чего я не знаю?

— Младший принц зародился против моей воли… Родной, мне страшно ворошить эти воспоминания! Король пришёл ко мне, он почти вышиб дверь, он был пьян… Я сопротивлялась, но он взял меня силой. Рагге, клянусь, когда я узнала, что ношу дитя, я молила только о том, чтобы этот плод насилия родился мёртвым! Я пыталась от него избавиться, тщетно! Ребёнок появлялся на свет очень тяжело. Даже когда он родился, то должен был умереть, таким слабым он был. Я молила об этом, но он выжил, забрав мои силы. Он сам чуть не убил меня. Когда я смотрю на него, я вижу того Франциска, я вспоминаю… Это так ужасно, мучительно! Он растёт моей мукой, моим страданием. Теперь ты понимаешь? Он не такой, как ты или наша маленькая Рамона. Он другой. Прошу тебя, оставь его.

У Гарсиласо потекли слёзы. Он кусал себя за палец и не отрываясь глядел на отражение мамы. Она плакала, прижавшись к брату. Салисьо сделал её несчастной. Она думает, он вырастет таким же, как отец? Гарсиласо захотел сейчас же подбежать к ней и обнять, объяснить, что он вовсе не такой, он любит её и никогда не обидит, он вовсе не мука и не страдание…

Он уже опустил ноги на пол, как вдруг отражение в стекле дрогнуло. Райнеро смотрел прямо на него. Гарсиласо похолодел от страха, но брат только едва заметно покачал головой. Гарсиласо понял и остался на месте. Ком в горле стал невыносим, Гарсиласо зажал рот руками и снова уткнулся лицом в коленки, только бы мама не услышала его поскуливание!

— Я правда не знал. Мама, не плачь. Я буду с тобой, буду защитником, отец к тебе больше не притронется. Но Салисьо… Ты несправедлива к нему. Ненавидь отца, но малыш не виноват в том, что случилось. Он вырастет воином, вот увидишь, только взгляни на него иначе, и ты сможешь его полюбить…

— Нет!

Раздался звонкий шлепок. Гарсиласо вздрогнул и чуть не вскочил с кресла.

— Он не должен был жить, Яльте нельзя взять силой, они за это мстят! И если ты этого не понял, то и ты недостоин зваться Яльте, Рагнар!

Прозвучали быстрые шаги, хлопнула дверь, комнату наполнило тревожное эхо. Гарсиласо сжался в комок. Он должен был умереть, но за что, так и не понял. Неужели за то, что родился?

И Райнеро его видел… Ну и пусть, брата Гарсиласо боялся куда меньше королевы.

— Гарсиласо… Ты можешь выходить.

Младший принц вздрогнул и вжался в кресло. Отчего-то руки затряслись, их охватила небывалая слабость. Грудь сдавили неизбежные рыдания. Слова мамы бились в голове, кусая волками. Кресло вдруг пошевелилось и наклонилось назад. Гарсиласо испуганно вскинул голову: на него сверху вниз глядел Райнеро. На щеке брата краснел след от пощёчины, казалось, ничуть его не заботивший. На губах играла привычная ухмылка, но только в этот раз она неуверенно дрогнула.

— Собираешься лить слёзы дальше?

— Райнеро, прости, я не хотел подслушивать, я уснул и не заметил, как вы пришли. — Гарсиласо поспешно размазал слёзы по щекам и слез с кресла.

— Ты и правда услышал много лишнего.

— Райнеро, как отец обидел маму? Что значит «взять силой»?

Райнеро удивлённо на него взглянул, взял за плечо и повёл из комнаты.

— Это значит, он заставил её зачать ребёнка. Но ты ещё мал, чтобы думать об этом. И знаешь что… Раз уж из-за тебя я поссорился с матушкой и надавал ей о тебе кучу обещаний, ты теперь просто обязан их выполнить.

— Стать таким же, как на портрете?

— Стать лучше портрета. Так что бери свою рапиру, и идём на тренировочный дворик. Принц Рекенья не будет рохлей.

1

Хенрика Яльте не позволяла себе думать о препятствиях, ежели речь заходила о величии её семьи. Будущие королева Андрии и наследник должны предстать во всём своём блеске не только перед современниками, но и потомками, должны утвердить своё право на величие не только деяниями, но и образами, которые бы узнавал каждый и не сомневался в их истинности.

Лучший андрийский мастер, поначалу отвергнувший её любезное предложение, был силой сдёрнут с лесов, где расписывал хоры церкви св. Агнеты, и под конвоем доставлен в бывший дом губернатора, ныне — резиденцию Яльте. Однако то, что тешило сердце матери, обернулось испытанием для сына. Гарсиэль егозил, упрашивал заменить позирование для семейного портрета «часом шпаги», и даже причастность к политической жизни, что вновь вела Хенрика, не научала его усидчивости перед мольбертом художника!

Малыш изнывал, в то время как Хенрика наслаждалась пребыванием в белых отштукатуренных стенах, расцвеченных несколькими тапестри, наслаждалась каждым шагом, что делала по искусному, устлавшему сосновый пол ковру, наслаждаясь прикосновениями к резной мебели и бархатной обивке, наслаждалась видом из окон, что выходили на улочки, по которым, снимая в почитании шапки, передвигались её будущие верноподданные.

Фёрнфрэк превращался в изумительно приятный город, стоило начать загонять его под каблук. Первые Яльте были многажды мудры, прежде всего требуя от подданных повиновения и лишь после завоёвывая их любовь. До поры держа крылья гарпии сложенными, Хенрика действовала под знаком барса, от имени Лауритса. В скором времени всё это должно было принести ей верность андрийцев и новую, ими же собранную армию. И возглавит её, развернув знамя гарпии, Райнеро, Рагнар, как никогда ранее имеющий право зваться Яльте.

При мысли о Райнеро, обещавшем стать столь же отменным маршалом, сколь стал любовником, Хенрика забылась и предалась какой-то сладкой истоме. По всей видимости, мастера Сольмса эти изменения не смутили. Ведь в чувство её привёл не он, а две неразлучные служанки, с глупым хихиканьем доложившие о визите графа Агне.

— Ты примешь его, мама? — Гарсиэль высвободил у неё из-под руки плечико, давая понять: с позированием покончено. — Я знаю, он возглавил мятеж и всё такое прочее, но он сошёлся с Рыжим Дьяволом в поединке, чтобы тот не грабил и не резал фёрнфрэкцев. Я бы очень хотел познакомиться с ним лично, мама. Ты же и так говоришь мне сидеть с тобой на всех приёмах, мама.

Хенрика жестом велела художнику удалиться вместе с мольбертом, затем обняла ребёнка за плечо и провела в гардеробную, чтобы одеть на улицу. Мэтр Кёртис не откажется от пары умелых ручонок у себя в лазарете.

— У графа дурные манеры, милый. Он космат и грозен, он — дурная компания моему юному принцу. — Сменив подданство, Гарсиэль сменил и одежду. Северные вёсны не позволяли носить шёлковые плащи, но и в суконных можно смотреться щегольски. — Проведя с ним хотя бы минуту, ты наберёшься непристойных выражений и начнёшь утираться рукавом.

— Я не стану таким как он, правда!

— Ты хочешь к мэтру Кёртису или нет? Возвращайся к ужину, граф ещё будет здесь. Посмотришь, как он хрюкает за столом.

Гарсиэль хихикнул, неуклюже чмокнул маму в щёку и убежал. Приложив пальцы к следу его поцелуя, Хенрика проследила, как её юный принц удаляется по улочке в сопровождении блицардского офицера, откомандированного сюда Рональдом ещё до распри. По здравом размышлении королева оставила блицардца при себе, тот служил в личной гвардии Лауритса, подчинявшейся Оссори весьма формально.

— Кузина. — А вот и красавец кузен, да не тот слизень, а Яльте. Отучить его рядиться в чёрное, опоясать мечом — и выйдет истинный новый Рагнар.

— Воронёнок ты или волк? — Хенрика взяла его за щетинистый подбородок, приласкала отметину от рапиры.

Райнеро оскалился и клацнул немалыми зубами, Хенрика отдёрнула руку и расхохоталась.

— Ты пришёл сюда днём, а моё доверенное лицо в университете не доложило мне, что ты укрывался там. Это такой бездарный побег, и Оссори вот-вот тебя хватится и пробьёт мои стены? Головой.

— Отныне у меня свободный выгул, кузина.

— О. Ну что ж, граф опустился до наёмника, но причинить зло моему кузену не посмел. — Лишь теперь Хенрика смогла признаться себе, до какой степени тревожилась за Райнеро, ведь её ссора с Рональдом Оссори могла ударить по его пленнику.

— Свободный выгул и очень важное дело, — негодник отвёл её руку, потянувшуюся к фибуле его плаща. — Оно касается Андрии.

— Ты узнал, сколько в ней городов? — Хенрика не устояла, эти слова графа Агне разлетелись по всему Фёрнфрэку и даже легли в основу памфлета-другого.

Оплошавший кузен скорчил рожицу. Хенрика приподнялась на носочках и потёрлась о его нос своим, что вполне сходило за семейный обряд. Потянулась губами к его, как вдруг те сделали совсем не то, что от них требовалось:

— Графиню Оссори едва не похитили. Я спас её от разбойника и заслужил дружбу Рыжего Дьявола, — Райнеро улыбнулся, как если бы прекрасная дама повязала ему ленту на турнирное копьё.

— Стоило дать разбойнику вдоволь за ней погоняться. Маленькая дрянь совсем не знает своего места. — Прежде, чем дурачок успел что-то предпринять, королева разомкнула фибулу, сорвала с него плащ и схватилась за шнуровку колета. — Прекрати нести вздор и возьмись за дело. Сначала я, потом Андрия. — Повозившись с узкими рукавами, Хенрика сдёрнула с Райнеро ненавистную эскарлотскую тряпку и провела по плечам под скользящей сорочкой, но плоть Яльте оставалась холодна и безучастна. Тогда она положила его руки себе на бёдра под бархатом юбок, густо протканных золотом. — Так сложно проявить заботу ко мне? К кузине, которая по сей день не может оправиться от кошмаров осады? К кузине, которая не смыкала ночами глаз, боясь за тебя?

Кузен прянул в сторону и уставился себе под ноги. О нет… У сапога, приминая лапками плащ, прыгал, выгибался дугой, фыркал, выпрашивая лакомство, Олейро Второй. Хенрика в испуге поднесла ко рту пальцы. Губы Райнеро расходились в знакомой совершенно недоброй улыбке.

— Это хорёк, кузина? Собачье лакомство?

— А что тебе не по вкусу? У девки Оссори оленёнок. Чем же я хуже?

Кузен засмеялся, следя, как хорёк взбирается по его тощей ноге.

— Каким смешным может быть зверёк для травли, а, кузина? Он вот-вот доберётся до рубашки, что за милая пакость? — Райнеро подхватил Олейро за шкирку и начёсывал мордочку, но глаза щурились. Неужели он заметил что-то ещё? Солдатиков Гарсиэля Хенрика туфелькой заранее замела под кушетку… — Как его зовут?

— Никак, — отрезала королева. — Это же хорёк.

— И что с того? Мой брат звал такую же пакость Олейро и носил на плече. Вот так. — Тварюшка уместилась у самого лица кузена.

Хенрика сдёрнула хорька и отпустила на пол. Беги, глупыш, Гарсиэль заметит, если найти тебе замену…

— Олейро? Я запомню. Так какое у тебя дело, коль скоро «собачье лакомство» тебе интереснее меня?

2

Похоже, ему предстояло разбить пламенное яльтийское сердце Хенрики. Те слова о господстве в Андрии, сказанные в чувственном угаре, не могли быть всего лишь словами. По пути к ней в покои бывший граф Агне отметил, как разубрали Приёмную флагами городов Андрии, как разодели слуг в красно-белые ливреи с изображением у сердца волчьих голов. Наконец, в комнатах тётки витал запах красок, и сама она была одета и причёсана с особым тщанием — явно для портрета.

Подбирая с пола колет и плащ, Райнеро сообщил как невзначай:

— Мы не можем отвоёвывать Андрию.

— Славненький, вдумайся в мои слова, и пусть они станут тебе утешением, — женщина вздохнула, с нарочитой выразительностью приподняв и опустив грудь. Но как бы Хенрика ни была хороша в красном, придающем её коже оттенок снега платье, Райнеро покончил с кровосмесительными любовными утехами. — Я знаю, тяжко терпеть поражение, но проигрывают даже боги, даже Яльте. Это не должно тебя калечить, к тому же я даю тебе шанс отомстить.

— Хорошо, тётушка, скажу ясней. — Он бросил колет и плащ на кресло, где работал, будучи графом Агне, и где, похоже, теперь позировала художнику тётка. — Мы не должны отвоёвывать Андрию. Это было бы потрясением основ, что заложили наши пращуры. Это было бы концом их славных дел. Я не намерен допускать падения нашего дома и всего Блицарда.

— А разве это будет падением? Славненький, мы только возьмём то, что по праву наше. — У Райнеро перехватило дыхание и залило жаром низ живота. Он не сразу сообразил, что это неспокойная ручка тётушки мяла его гульфик.

Райнеро с трудом добрался до проказницы и отстранил:

— Земля Блицарда принадлежит Яльте в лице короля Лауритса. Никогда представители нашей семьи не забирали друг у друга земель.

— Глупыш! С каких пор Лауритс стал Яльте? Слизняку не стать волком. Пусть он приходится нам родственником, но духа Яльте в нём нет и не было. Будь бездарный Лари одним из нас, он бы не нанял Оссори, пришёл усмирять город сам, все его победы в Восточной Петле — это просто немного удачи и заслуга его толковых союзников! Но ты снова хмуришься…

Райнеро вытерпел долгий, скользящий поцелуй в лоб. Судьба только что укусила себя за хвост! Годы назад мать отказывала младшему сыну вправе зваться именем их рода. Теперь от своего брата отступается тётушка, и неважно, что тот не слабый обиженный мальчик, а король-воитель, который явит Яльте куда более настоящего, чем они все вместе взятые.

— Отступись. — События минувшей ночи всё расставили по местам, показали, кто «заблудившемуся принцу Эскарлоты» настоящие союзники. — Тебе не нужна Андрия. Будь хозяйкой на тех землях, которые после отречения достались тебе. Я был в Хильме, я видел, с каким успехом ты занималась искусствами и наукой, забыв о войнах. Ты устроишь на своих землях уголки Солнечного Царства на земле. Моя тётушка умна, она просто красавица и настоящая учёная дама, и о её доброте ходит слава по всему Полукругу.

Блицард и сопредельные королевства поминают её добрым словом, всякий отверженный бродяга знает, кто приютит его и вдохновит на жизнь. Мы не Рагнар и Раварта, мы хуже их, но уверяю, если бы Раварте позволили выбирать, она бы выбрала процветание и мир, и Воссоздание началось бы на Полукруге намного раньше. Не надо, — Райнеро подчёркнуто почтительным жестом поднёс к губам руку тётушки, ноздри щекотнул аромат ландыша, — не надо обагрять кровью этих миротворящих рук.

— Речи для ушек шестнадцатилетней дурочки. — Хенрика отняла руку и с неожиданной силой за пояс повлекла его в сторону окна. — Я растрогана, но мне в два раза больше, Рагге. Я вдохну в эти земли жизнь и красоту… Сразу после того, как их завоюю. Признайся, тебе тоже этого хочется. Но что-то вселило тебе в головку ужасные глупости. Неужели ты сломился под гнётом Оссори? Неужели забыл, кому наша земля обязана долгой, изнуряющей войной? А почему твою мать отдали в лапы Рекенья, ты тоже решил забыть?

— Не надо пускать в будущее прошлое, тётушка. — Райнеро мягко увёл женщину с дороги к подоконнику, явно уготованному стать ложем распутства, но руки её не выпустил. — Побочное происхождение и изгнание — лучшие в том учителя. Но наши поступки определяют ход будущего, и мы не можем вот так играться с добром и злом, смертью и жизнью. Нам не выстоять. Ты меня слышишь? Даже если мы успеем набрать армию, Андрия не выдержит новой войны. В то время как в распоряжении Лауритса будут свежие силы и Блаутур в союзниках. Но допустим, у нас выйдет отвоевать Андрию. Догадываешься, что тогда? Тебе придётся забыть об удовольствиях, отдаться обороне границ, а не страстям. Нам никогда не стать здесь хозяевами.

— Вздор! — приглушённый вскрик. Враждебный блеск глаз. Румянцем проступившая на щеках лихорадка души. — Это поражение тебя покалечило? Или ты просто бездарен в военном искусстве? А может, ты собираешься предать меня? Рагге…

— Райнеро Рекенья, тётушка, — тряхнул головой Райнеро и завёл руки за спину, согнув их в локтях. — Учти это прежде, чем продолжить будить в быке волка.

— Ты в сговоре с Рыжим Дьяволом! — Хенрика отшатнулась, и он будто перенёсся на эспланаду, тяжёлый всплеск юбок ударил по ушам не хуже, чем треск сорочки. — Ты отдаёшь себе отчёт в том, что предаёшь меня, дом Яльте, память крови, отечество?

— Я не состою в сговоре с Оссори и ничего не предаю. — Шагнуть вперёд. Нацелить палец тётушке в сердце. — Твои слова, они о тебе самой. Не заставляй спасать от тебя Блицард.

— Райнеро Рекенья-и-Яльте, — Хенрика грозно свела брови и вздёрнула нос. — Я хочу, чтобы ты исключил из числа своих союзников Рональда Оссори и поклялся в верности мне. Своей королеве. Сестре. Возлюбленной. На колени, маршал Андрии.

С его опытом ему ничего не стоило преклонить колено, упереться во второе рукой и исподлобья уставиться на женщину, бесконечно путающую своё место в мире мужчин.

— Не будь любовницей — будь женой. Жёны же должны покоряться мужьям, да?

Райнеро ожидал румянца, взволнованного вздоха, оторопи, что ещё могла вызвать такая жестокая шутка… Но Хенрика его удивила: бровки взлетели вверх, губы, разалевшись, скривились в усмешке, от которой в уголках прорезались жесткие складки.

— Ты забыл, кто ты? — она расхохоталась, запрокинув голову. — Ни одна достойная женщина не захочет себе такого мужа. Принцессы на выданье умоляли отцов не выдавать их за тебя, ещё когда ты был сыном венценосного хряка. Да-да, болтушка Диана выкладывала сестре о «малыше Рагге» всё.

Гнев обжёг лоб. Райнеро словно со стороны видел, как поднимается с колен, как хватает тётку за плечи и встряхивает.

Женщина моргнула, но испуг тотчас сменился заинтересованностью.

— Ну давай, граф Агне! Яви Рагнара здесь, коль скрыл его там, на эспланаде.

Он наклонился к ней, почти касаясь носа в россыпях блеклых веснушек, рассчитывая вызвать страх, но в глазах Хенрики влажно блеснула алчность, чтобы не сказать, похоть. Она сегодня в ударе…

— Ты удивишься, но на свете есть та, что не боится меня и даже приходится мне невестой.

— О. Если ты преследовал её как тех принцесс, дочерей герцога Вольпефорре, кажется, или прижал к стене, как меня, выбора у бедняжки не было…

Райнеро отшагнул в сторону, стряхивая оторопь. Тётка наблюдала за его жизнью с внимательностью, достойной Белоокой!

— Я встретил её, когда она раздавала милостыню на крыльце собора, и ваш толстяк Прюмме был свидетелем моего к ней чувства!

Хенрика поднесла ладони к щекам и округлила рот. И с этих губ он пил страсть и сладость, не чуя яда…

— Ты что, совратил её в церкви?! Не удивлюсь, если после этого несчастная сбежала в монастырь…

— Что ты, до встречи с тобой я не гневил Всевечного столь открыто.

— Жалеешь о потехах с кузиной?

— Я не жалел бы, не будь это изменой моей Юльхе. Но она простит, она знает свою королеву как никто другой.

— Юльхе? Это что, дочь пивовара, которая к тридцати годам сама раздастся, как на дрожжах?

— Придворная дама бывшей королевы Хенрики Яльте.

— Моя Юлиана? Боон?!

Там, где другая бы женщина присмирела, эта звонко хлопнула в ладоши и вытворила какой-то пируэт, прошелестела юбками, окутала запахом ландыша.

— Юлиана! Умница! Как же она ловко! Ты что же, искренне думал, она за тебя выйдет? Мне тебя жаль, Рагге, ка-а-ак е мне тебя жаль!

— Ты не в своём уме…

— Это ты, ты потерял голову, что так ловко вскружила моя Юлиана!

— Хенрика, успокойся!

Сморщив нос, зажмурив глаза, тётушка затрясла головой, башнеобразная причёска рушилась, и вместе с ней гиб некогда ясный и острый ум.

— Ты знаешь, что она замужем? Да? И всё равно уверен, что она будет твоей?

— Муж — временное явление… — Что задержит крушение разума? Плеск воды в лицо? Свежий воздух? Пощёчина?

— А ребёнок? Его ты тоже убьёшь? О, конечно убьёшь, ты не жалеешь детишек… Чудовище, отродье!

— О каком ребёнке ты говоришь? Брось это!

— О, она не сказала? Ах, мой милый, это ведь тайна… Позволь шепнуть на ушко. — Хихикая, Хенрика обеими руками схватила Райнеро за подбородок, вынуждая наклонить к ней голову. В ухо змеёй пополз шёпот дурней любых криков: — Мальчику шесть лет и он отнюдь не от Боона… Юлиане было шестнадцать, когда ко мне в гости нагрянули драгуны во главе с принцем Тимрийским. И пока я добывала право на жизнь Блицарда, мои фрейлины веселились на славу. Юлиане достались два самых видных, после моего Тимрийца, драгуна! И мне пришлось спешно искать ей мужа… А каким красивым родился малыш! Что теперь скажешь, славненький, согласен растить бастарда? Он даже немного похож на тебя, правда, обделён кудрями, но это ведь не беда… Как же это смешно, бастард растит бастарда!

Райнеро отстранил тётку. Сжал кулаки. Гневно выдохнул в потолок.

— Я люблю её, — с нажимом произнёс он. — И полюблю её ребёнка. Юльхе любит меня, ждёт и будет счастлива вырваться из рыбьего плена, что устроила ей её любимая королева.

— Любит? Юлиана? — Хенрика склонила голову сначала в одну сторону, потом в другую. Утихла. Глядясь в племянника, как в зеркало, занялась причёской, и на ковёр одна за другой полетели шпильки. — По моему приказу она должна была принять ухаживания Лауритса. Лечь под него, если тебе так понятней. То же она проделала и с тобой. Светлая головка, она прекрасно поняла, что держать барса на поводке — это хорошо, но схватить за кольцо в носу быка — ещё лучше. Бедный влюблённый принц… Она тебя не любит. Невозможно любить чудовище, а моя Юлиана прекрасно знает, что такое Принц-Палач.

— Юльхе выйдет за меня и станет королевой Эскарлоты. — Райнеро направился к замершей посреди комнаты тётке. Глаза у той заблестели слезами, на лоб упала тяжёлая прядь. — А ты останешься здесь. И если не умеришь гонор, сама ляжешь под Яноре подстилкой, чтобы только сохранить себе жизнь!

Тонко хрустнула под сапогом шпилька. Хенрика подлетела пепельным вихрем, замахнулась тонкой бледной рукой.

Шлепок, щека налилась огнём. Женщина отпрянула, затрясла головой, волосы волной упали на лицо.

— Выйти за Яноре! — плач глушил слова, но имя кузена вырвалось у неё почти воем. — Эта худшее, что может случиться со мной! Нет! Он преклонит колени перед своей королевой!

— Хенрика… — Райнеро куснул губу, потянул к тётушке руку, отнял. — Как ты не можешь понять, ты ставишь себя под удар! Король заберёт Андрию и только прогневается на тебя.

— Его гнев… нич… ничто… перед … пред…. м-м-моим, — она задыхалась в рыданиях.

— Я же люблю свою тётушку. Я не хочу тебе зла и пытаюсь защитить!

— Будь это правдой, — Хенрика отвоёвывала у рыданий слово за словом, — ты бы не п-предал. Я справлюсь без тебя. Нет, не прикасайся ко мне! Уходи! Ты не Яльте и н-никогда не был им! Ублюдок, убирайся! — Слабые, неумелые, беспорядочные удары обрушились на Райнеро, но прекратились прежде, чем он вмешался.

Хенрика бросилась к проёму за занавесью, закрывая лицо руками. Райнеро пнул кресло, из багровых глубин выскочил хорёк.

Зверь завертелся под ногами, выгибаясь и фыркая на обидчика хозяйки. Райнеро взял хорька за шкирку и поднёс к глазам: зверёк сжимал в зубах какую-то фигурку.

— Олейро!

Хенрика стояла у занавеси, в глазах неприкрытый страх, ужас. Чего она испугалась? Думает, освирепевший племянник откусит зверьку голову?

Усмехнувшись, Райнеро отнял у скалящегося хорька фигурку. Искусно выточенный солдатик в красно-белом доспехе оказался рыцарем, воинственно выставившим меч. Откуда он в этом доме? Жаль, граф Агне проглядел деревянную армию и не использовал при планировании боя.

— Так вот оно какое, твоё будущее войско, тётушка.

Рыцарь полетел к ногам своей королевы. Она торопливо подхватила его, прижала к груди, не сводя глаз с извивающегося хорька в руках злодейского племянника.

— Смотри, вот так встретит тебя Лауритс, если будешь скалиться. А потрёшься королю о руку, приласкает… — Райнеро почесал хорьку шейку, успев отдёрнуть палец перед острозубым укусом.

— Ты убьёшь его… убьёшь моего мальчика… — шёпот, как у больного в бреду.

— Вот ещё. — Райнеро разжал пальцы, выпуская царапающегося зверька. — У меня есть враги посерьёзней собачьего лакомства.

Глава 38

Блаутур

Григиам

Прохладная ручка легко коснулась его лба, смахнула пряди, пригладила волосы. Энтони отпустил Изольду во сне, но лишь с тем, чтобы увидеть её наяву. Почему-то не сомневался, это она, с ним, рядом. Приоткрыл глаза, сощурился от света. Тонкий белый луч стелился через всю комнату. Прочертив след по подбитому мехом покрывалу, ковру, деревянному столику в склянках, он нашёл приют в полном воды кувшине.

— Здравствуй. Я забрала тебя у болезни и больше не отпущу… — Энтони улыбнулся мягкому шепоту, попытался ответить, но смог лишь разлепить истрескавшиеся губы. — Тшш, поспи, ты несколько дней пробыл в бреду.

Влага коснулась рта, обожгла горло, но пить от этого меньше не хотелось. Если бы не Изольда, он и головы бы не поднял. Она просидела с ним несколько дней? Энтони хотел спросить — та погрозила пальчиком. Он вздохнул, покорно прикрыл глаза, но погружаться в сон снова не собирался. Это пробуждение было приятным, и оно стоило того, чтобы им насладиться. Жар убрался из тела, в затылке полегчало, даже вздох дался легко.

— Ты так напугал меня, — Изольда поцеловала Энтони в лоб. — Поспи.

Попытаем удачу? Он высвободил руку из-под одеяла и поймал ручку Изольды прежде, чем она убрала её у него с груди.

— Моему бравому драгуну не терпится завоевать город-другой? — Изольда говорила едва слышно. Этот тихий, нежный голос стал маячком в ночах бреда и забытья. — Лекарь сказал, тебе нужен покой.

— Пока что я доволен и завоеванием этой чудной ручки, — Энтони и сам не мог говорить громко. Таким слабым он не чувствовал себя со времён Лавеснора.

Ясность мыслей приволочила за собой память. Мятеж Оссори, угроза затмения, тени, мёртвая королева, Лоутеан… Что случилось после драки на лестнице?

Энтони повернул голову. Голые каменные стены. Окно узкое, как бойница. Дверь в комнату тяжелая, без замочной скважины изнутри. Птичий замок. Он теперь заключенный? Почему Изольда здесь? И что с Лоутеаном? Тихоня поклялся защищать его и, должно быть, не сдюжил…

— Ты слишком много думаешь для того, кто дважды ранен в голову.

Энтони перевёл взгляд на Изольду. Как он сразу не вспомнил её слова, доносившееся через пелену бреда? Как она, сжимая его руку, читала молитвы? Как не уставала шептать «Люблю тебя, люблю!». Разве заслужил это он после того, как подло и низко с ней обошелся? Изольда не отходила от него в эти долгие дни и ночи и, наверное, страшно утомилась. Пушистые волосы распущены, домашнее платье измято, на плечах та самая накидка из пуха таханийских коз, его подарок.

— Ты голоден? — Её личико озарилось от светлой, хоть и усталой улыбки. — Если отпустишь мою руку, я схожу за обедом.

— Ооо, боюсь, я буду вынужден взять эту ручку в плен, — прохрипел Энтони, целуя прохладные пальчики.

— Надолго?

— Надеюсь, да.

Изольда неуверенно улыбалась, не понимая затеянной им игры.

— Вы уверили меня, прекрасная Изольда, что сердце ваше я завоевал. Теперь я завладел и вашей ручкой.

Проверяя свои силы, Энтони осторожно сел. Головокружение быстро его отпустило. Она испуганно протестовала, пока он слезал с кровати и опускался на одно колено.

— После моего недостойного поведения я не смею настаивать, но обещаю, плен под фамилией Аддерли был бы счастливым.

— Энтони… — Изольда со всхлипом упала на колени, обняла так порывисто, что он с трудом её удержал. Золотистые волосы пахли лекарствами, но Энтони с удовольствием вдохнул этот запах, зарылся в них лицом, поцеловал завиток над ушком. — Вставай, немедленно в кровать, тебе нужно лежать!

— Подчинюсь непременно, но сначала — ваш ответ. Учтите, от отказа я снова забудусь горячкой.

— Разве я могу отказать? Я… давно ждала твоего плена, Энтони Аддерли. — Изольда высвободилась из его объятий, вытерла слёзы.

Давно ждала… Кретин, мерзавец!

— Это «да»?

— Это «да».

Изольда приникла к его губам. Поймать поцелуй, обнять её за талию, справится ли он теперь с этим счастьем?

Голова пошла кругом, колено подогнулось, и Энтони вместе с невестой повалился на бок. От несильного удара об пол многострадальную голову укололо тысячей игл.

— Энтони! Тебе больно? Тебе нельзя было вставать, глупый! Давай, обопрись. — Изольда вилась над ним встревоженной голубкой.

К своему удивлению, Энтони услышал, как смеётся:

— Это мне расплата за твоё долгое ожидание! Спокойно, твой будущий муж всё ещё жив и даже может сам подняться. Не волнуйся, любимая, прекрасная Изольда, из лап смерти ты меня уже вытащила.

Он, тем не менее, позволил ей усадить его в кровать и укрыть одеялом. Слабость отступила, не дождётесь, в его жизни больше не будет нытья, примочек, тягостных часов на софе… Джон Далкетт был прав, семья дарит силы, пускай и зарождается в тюремных стенах.

— Кхм! Прошу прощения, к больному можно? Я думал, Аддерли ещё в бреду, а увидев, как резво он обрекает себя на вечные оковы, почти в этом удостоверился. Но он довольно твёрдо стоит на ногах… Шучу, Изольда, твой отчим счастлив, что ты наконец смогла склонить этого… почти здорового человека к браку. Твоя вдовья доля была не слишком радостной.

В проёме стоял с крысой на плече, ощерив жёлтые зубы в подобие улыбки, Изидор Роксбур.

Изольда ссутулилась на краешке постели, опустила голову, пряча краснеющие щеки. Аддерли готов был убить наглеца тут же, за каждое произнесенное им слово, но слабое тело сейчас играло против него.

— Вы не ошиблись, граф, — процедил Энтони, накрывая руку Изольды своей. Она теперь под его защитой, отчим не посмеет больше оскорблять её. — Я болен и никого не принимаю. Извольте встретиться со мной недели через две и прихватите секундантов.

— Ну-ну, будет вам, мы ненадолго. — Бывший генерал так отчаянно искал замену утраченной перевязи, что решил попытать счастья в службе Оссори, включая предпочтение их моды. Он пригладил на плече странный, шерстистый джеркин. Мышьи шкуры? Немыслимо! — Послушайтесь невесту, виконт, ложитесь. Я привык, что передо мной у всех подгибаются колени. Даже у королей… Но это секрет.

Энтони упрямо встал с кровати, ища взглядом шпагу. Бессмысленно, никакого оружия в тюрьме быть не могло. Кровать, кресло Изольды, столик, скамья у стены, таз для умывания, на полу изрядно потёртый ковер, вот и всё убранство. И конечно тени, во всех каменных углах, особенно под потолком с деревянными балками.

— Осматриваете новые владения? Как драгун вы должны были узнать родной Птичий замок. — Роксбур ощерился, красным сапогом потревожил пыль на ковре. — Что за говорящее имя! Сбежать отсюда и правда можно лишь птицей, упорхнуть…

— Ошибаетесь. Принц Тимрийский отправлял в полет с этих крыш многие свои изобретения, похожие на птиц, отсюда и название. А еще мы, бывало, учили летать людей. Не желаете попробовать?

— Отправите в полёт дорогого отчима своей невесты? Стыдно, Аддерли, у Изольды очень чуткая душа.

— Да что вам здесь нужно? — не выдержал Энтони. Голова предательски кружилась, не хватало упасть под ноги этому ряженому!

— Проведать вас, и только! А еще сказать, что вы живы и обитаете в комнате для арестантов знатного происхождения только потому, что жена ещё изредка слушается мужа.

— Регент Оссори обещал не причинять вреда виконту Аддерли и приставил к нему лекаря, — Изольда надавила Энтони на плечи, вынуждая сесть. Вовремя, иначе он бы свалился. — И если регент узнает, что вы побеспокоили виконта Аддерли… Он… Да он вас… Нет, вам нельзя…

Изольда потупила взгляд. Чего Энтони не знает? Она боялась. Отчима или произошедшего, но боялась. Роксбур открыто потешался над тем, как Изольда втянула головку в плечи, сгорбилась, чтобы казаться ниже.

— Знаете, чего она так боится, виконт Аддерли? — Роксбур показал зубы. Крыса на его плече принялась выдирать мышью шерсть. С той же лёгкостью они могли трепать Лотти… Где король? — Я скажу. Грешно утаивать правду от последнего стража Нейдреборна. Твой король ближе, чем ты думаешь, Аддерли. Он здесь, в Птичьем замке, в подземелье. И могу тебе пообещать, грешник связан тенями, его вечный дом теперь — камни, а окружают его лишь темнота, холод и страх.

Глава 39

Блаутур

Григиам

Дыхание клубилось у губ влажное, липкое.

Вдох, и холодный воздух проникал в воспалённые легкие.

Кашель вырывался из груди, наполнял каменную темницу тревожным эхом.

Темнота въедалась в глаза, трудно понять, слепота это или нет, поэтому он просто не поднимал век.

Но он не был один. Его тени жили с ним в этой тьме.

Узник провёл кончиками пальцев по мокрой от влаги и плесени стене, будто камни могли исчезнуть. Сколько он пробыл здесь — несколько дней, неделю, месяц? Его не мучила жажда — с каменного потолка непрерывно капала вода. Его не мучил голод — желудок уже прекратило сводить судорогой, впору поверить, что еды в нём никогда не было и быть не могло.

Узник почти не шевелился, это невозможно, только сидел на каменном полу, склоняя голову на грудь. Босые ступни окоченели от холода, но иногда чудилось лёгкое касание маленьких лапок или голых длинных хвостов. Мыши, крысы?

— Братец, братец…

Он зажал ладонями уши.

— За что?

Это только тень.

— Всё могло быть иначе…

Нет.

— Я живу, братец. В моём побратиме… И в тебе, братец.

— Нет!

Собственный вскрик оглушил. Узник уже на уши надавил руками, силясь заглушить эхо, прогнать голос брата из головы. Это только тень.

Брат молчал. Исчез гул тишины. От глубокого вдоха лёгкие обожгло.

— Нет! Нет! Нет!!! Оставь меня! Прости… Я не хотел… Я не знал, что это будет так.

— Что, ваше грешное величество, надумали каяться?

Лоутеан распахнул глаза. Свет факела ударил по ним, вышиб слезы. Это не тень.

— Похвально, а я послушаю. Ну и мерзость тут у вас, что за запах…

Пришедший усердно смягчал, украшал интонациями скрипящий и невыразительный голос. Тени принимали его как желанного гостя. Блеск от пламени угодливо ложился на его лицо, выделяя покатый лоб и скривлённые в вечной ухмылке губы. Изидор Роксбур поймал на себе взгляд короля и выразительно вскинул широкие брови, будто изумляясь увиденному.

— Узникам близ каменного мешка не положена выгребная яма или хотя бы ночной горшок?

Лоутеан только прикрыл глаза. На самом деле, в его камере вырыта яма, но её наличие не спасало от вони, которую довольно быстро перестаёшь замечать. Острей всего пахло гнилью и плесенью, и Лоутеан даже позволил себе усмешку. Хоть что-то доставит Роксбуру неприятность.

— Я здесь, чтобы напомнить о требовании Прюммеанской Церкви. Отрекитесь от короны и вас выпустят, — прогнусавил тот, наверное, приложил платок к носу. Ни шуток, ни зубоскальства, быстро же растратил пыл. — У меня даже бумага с собой, только поставьте на ней чернильную закорюку. Или ваша камера станет еще меньше, вон как у того бедняги.

За стеной находился настоящий каменный мешок, единственный в подземельях Птичьего замка. Юстас III Нейдреборн отстроил себе Элисийский дворец, а Птичий, свою резиденцию, сделал узилищем для знатных заключенных. Его внук Кэдоган вышвырнул отсюда немногочисленных пленников, чтобы «свить» драконье гнездо. Внизу устроил казармы для солдат, в верхние комнаты поселил офицеров. Драгуны лишились этого «дома» после смерти своего создателя: вышла из берегов река и затопила подземелья и нижние этажи. Минуло три года, но «драконья тысяча» не вернулась. Сырость грозила им болезнями, подземелья до сих пор толком не осушили. В замке жил только комендант с семьей. И вот, Птичий вновь назначен тюрьмой. Пока в нём всего два арестанта, но каких! Королей эти темницы досель не знали. Лоутеан лишь смог вымолить, чтобы Энтони — на грани жизни и смерти — поместили в верхние покои. Что произошло с другом после того, как его, окровавленного, без чувств, внесли в ворота замка, он не знал.

— Не притворяйтесь немым, я слышал, как вы вопили. Или король помутился рассудком?

— Ты все еще зовёшь меня королем, как лестно…

— Королем мышей, вони и этой дыры — бесспорно.

— Уходи, Роксбур. Я не отрекусь. В следующий раз приходи с Англюром.

— Следующего раза не будет, ты сдохнешь раньше. Знаешь, сколько ты здесь сидишь? Двенадцать дней. Они показались тебе вечностью, а, мышиный хвостик?

Лоутеан приоткрыл глаз, наблюдая, как красные сапоги графа топчут плесневелые камни. Уйдет? Тяжелая глухая дверь без оконца для стражи не дрогнула.

— Я не умру. Ведь узники каменного мешка живут вечно.

Роксбур хохотнул в платок. На его плече появилась крыса. Животное приподнялось на задние лапки и жадно нюхало воздух.

— Умрешь. Тебя сожрут твои же мыши. Или это ты их ешь, не сладко неделями без еды?

— Мыши съедят тебя, если не уберешься. — Сначала Лотти засипел. Горло схватило судорогой. Начался кашель. Лоутеан повалился на бок, не в силах усидеть, упёрся лбом в ледяной пол.

Под ребро толкнули, перевернули на спину. Тяжко дышать, в рёбрах боль, будто там зажали камнем из кладки «мешка». Он с трудом разомкнул мокрые веки. В отсветах пламени над ним возвышался Роксбур. Красный сапог стоял у короля на груди.

— Я милосерден. Ваше величество желает отужинать?

Он вытянул руку в плотной кожаной перчатке, в ней извивалось что-то белое. Мышонок. Пеленейра? Животное жалобно пищало. Роксбур поднёс к мышонку факел и поджег крохотное тельце. От надрывного писка, запаха жженой шерсти Лотти замутило, желудок скрутило болью.

— Смотри, Мышиный хвостик, твой ужин. И слушай. Так же мы подожжём твою жену, когда найдем её. Это будет милосердно.

Лоутеан забыл, как дышать.

Филис.

Они не могли найти её, Энтони бы не рассказал, а песочный лекарь сбежал после того, как тайна открылась…

Тельце мышонка объял огонь, вот зачем Роксбуру перчатки.

— Только так мы сможем избавить тень бедняжки от страданий, навсегда освободив её от плена в собственном теле. Я думаю, наша Филис где-то в замке. Быть может, проверить секретные ходы драгун, которыми пытался увести тебя Аддерли? Возможно, мы найдем её уже завтра… или сегодня вечером? А может, её нашли и готовят погребальный костёр? Ну что ж, вот и ужин.

Глаза защипало, и не от света. Роксбур убрал с него ногу и наклонился. Тёплые руки коснулись щёк Лотти, легко разжали челюсти. Язык опалило, в нос ударил запах жженого мяса.

— Отрекись, и это закончится, Мышиный хвостик.

Тяжело заскрежетала дверь, лязгнул замок. Лотти окутала темнота, успокаивающая, больше не враждебная. Непослушными пальцами он вытащил изо рта обуглившееся тельце, сжал. По коже разошлось тепло.

— Филис… Молю, проснись… — горло сдавил плач. Поднявшись откуда-то из сердца, выбился разрывающим нутро воем.

Тьма обняла его крепче, заговорила с ним голосом брата, пытаясь утешить.

Тельце Пеленейры все еще обжигало ладонь.

Кэдоган, обычно не замечавший Лотти и уже год как заявивший, что отныне его единственный младший брат — это Берни Оссори, стоял на пороге детской и улыбался. Лотти взглянул на кукольный дворец Пеленейры, затем на нетерпеливо притопывающего Кэди, и не устоял. Красноглазая мышка побудет одна совсем немного, а шанса вновь стать младшим братом Кэди может больше и не быть.

Лотти пошёл за ним как заворожённый. Солнце заливало сад и приятно пекло макушку. А что, это вовсе и не его старший брат? Лотти рассказывали о подхолмовом народце, который похищает человеческих детей и подменяет их своими. Юных принцев и принцесс феи особенно любили…

По краям тропинки росли эдельвейсы. Лотти сорвал один бутон и смял его, уставившись в затылок Кэди, но брат даже не обернулся. Значит, был самым настоящим, подменыш бы не стерпел такого! Лотти выбросил цветок. Брат оглянулся и широко улыбнулся, так что Лотти сразу повеселел.

Кузен Берни, он бежал к ним, размахивая какой-то красной тряпкой. Рыжие кудри мальчика смешно подпрыгивали. Лотти заулыбался, как же здорово, они будут играть вместе как настоящие друзья! Берни остановился перед ними и упёрся руками о коленки, тяжело дыша. Тряпка оказалась шапочкой с двумя прорезями.

— Для чего это? — Лотти указал на странную вещицу.

Берни с хохотком расправил её, демонстрируя всё великолепие капюшона палача.

— Красота, а? — Он выглядел таким смешным, когда не скакал со шпагой и не глядел разъярённым медвежонком! За лето он стал выше Лотти почти на голову, хотя и был всего на год старше. Белая кожа раскраснелась от солнца, нос и щёки облепили яркие веснушки, а брови и ресницы так посветлели, будто их не было. — Хочешь посмотреть?

Кэди выступил вперёд и строго глянул на младших братьев:

— Сегодня мы играем в «Слепое правосудие».

Недавно ему исполнилось тринадцать, он загнал своего первого оленя и стал совсем взрослым. Смоляные кудри, почти бронзовая кожа и зелёно-карие озорные глаза — старший принц Блаутура был по-настоящему красив. Лотти уже не раз видел, как девочки строят Кэди глазки и хихикают, но брат на дурочек даже не смотрел.

— Готов ли подсудимый ответить по делам своим? — Кэди посмотрел на Берни.

— Готов, — Берни кивнул, а после этого на секунду сунул в рот палец. Заметив взгляд Лотти, натянуто улыбнулся: — Порез… — Он надел Лотти на голову капюшон палача. — Видишь что-нибудь?

Лотти помотал головой. Потрогал прорези для глаз, которые оказались где-то на щеках. Капюшон плотно облегал лицо, шершавый и пахнущий чем-то солоноватым. Сквозь ткань проглядывало солнце, делая темноту багряной и душной.

— Разве палач не должен видеть подсудимого? — промычал Лотти.

— Но ведь это же слепое правосудие, братец!

Лотти кивнул, ну и глупец же он! Если он и дальше будет задавать глупые вопросы, Кэди и Берни подумают, что он маленький и больше не позовут с собой.

Мальчики взяли Лотти за руки и куда-то повели, предупреждая о поворотах и кочках. Наконец они остановились, кажется, в той части сада, где царили мамины любимые скульптуры из белого мрамора.

— Начинай судить, — старший брат вложил в его руку что-то тяжеловатое.

Лотти поудобнее взялся за рукоять и понял, что у него в руках нож. Должно быть, острый и опасный! Кэди не считал Лотти малышом, раз доверил такое оружие, явно отличающееся от тех ножей, которыми они пользуются за ужином.

Ему надавили на плечи, заставляя опуститься на колени. Сквозь штаны он почувствовал нагревшиеся на солнце камни тропинки.

— Сегодня мы казним злоумышленника, что прокрался в туфельку Альды Уайлс и перепугал девочку до икоты!

Лотти порадовался, что у него на голове эта шапочка, потому что заулыбался. Жаль, он не видел, как испугалась эта девчонка! Она ему никогда не нравилась.

Кэди закатал Лотти правый рукав рубашки, сообщив, что будет направлять руку Правосудия. У брата оказались сильные пальцы, Лотти чуть не ойкнул, когда его рука так плотно обхватила рукоять ножа. По носу скатилась капелька пота. От волнения Лотти чуть не спросил, кого он будет судить, но вовремя опомнился.

Вдруг Кэди нажал ему на руку и резко опустил вниз. Лотти ожидал услышать хруст, какой бывает, когда грызёшь печенье, ведь злоумышленником было какое-то насекомое, но нож воткнулся во что-то мягкое. Под лезвием что-то содрогнулось. Лотти хотел выпустить нож, но брат жёстко напомнил:

— Продолжай судить!

Хлюпнуло, на руку брызнуло что-то тёплое. Лотти со вскриком упал на спину и сорвал непослушный капюшон.

Беломраморную скамейку, на которой вершилось правосудие, затопляла кровь. В алой луже что-то дёрнулось и затихло. Мама боится крови, она очень разозлится, когда узнает, что они заляпали скамейку…

Лотти отполз назад и во что-то уткнулся. Над ним стоял кузен Берни. Он не отрываясь глядел на скамейку, румянец от солнца исчез, даже веснушки померкли на бледном, испуганном лице. Лотти всмотрелся в красную лужу и сглотнул вставший в горле комок. Белая шкурка заляпана кровью, лапки сжаты в кулачки, живот разворочен ударом ножа. Пеленейра и правда убегала сегодня утром…

Лотти подошёл к трупику любимицы, хотел коснуться её, но увидел Кэди. Тот ухмылялся, глядя Лотти в глаза.

— За что? — голос предательски дрогнул.

— Ты наказал злоумышленника. Брось, заведёшь себе очередную Пеленейру.

— Она была одна, мне не нужна другая… ты убил её… зачем?!

— Ты что, не знал, что мыши живут всего год? Пора взрослеть, братец, эта мышка была четвёртая Пеленейра… или пятая.

Глаза защипало. Сжав в руке так и не выпущенный нож, Лотти кинулся на брата. Рукоять плавилась в ладони. Лотти с силой толкнул Кэди и сшиб его с ног. Они повалились на землю, Кэди схватил Лотти за руку. Кровь Пеленейры капнула с лезвия Лотти на шею, это придало решимости.

— Брось нож!

— Я совершаю правосудие! Ты убил мою Пеленейру!

Толчок в бок, оружие вылетело, звякнуло о камни дорожки. Берни оттащил Лотти за рубашку и толкнул в заросли. В лицо ткнулись эдельвейсы. Правая рука ныла. На ней зиял порез. Кровь капала на серебряные лепестки цветов алыми горошинами, но слёзы её размывали, делая почти розовой, как глаза Пеленейры.

Он бережно держал в руках заляпанное кровью тельце. Маленькие ладони, дрожь в пальчиках, Лоутеан ещё совсем ребенок. Бледно-розовый хвостик мышки свисает с мизинца, с него капает кровь. В память о ней он будет держать у себя мышку под таким же именем и дальше, не заметив, как станет для двора сначала мышиным принцем, а потом и мышиным королем. Особенно остро ручное животное заботило брата, но он так и не сказал, почему, за что…

Ее звали Пеленейра, и убил её Лоутеан, пусть его руку и направляли.

Мышка вдруг стала тяжелой, маленький Лотти моргнул. На руках лежал умирающий брат. Таким он запомнился. Белая кожа, мокрые от испарины черные кудри на лбу, блуждающий, мутный взгляд, а на животе страшная, смердящая рана. Лоутеан осторожно опустил его на землю. Живот разворочен так же, как у Пеленейры, пусть это и сделал не кинжал, а когти медведя.

Его звали Айрон-Кэдоган, и убил его…

— … Ваше величество… Лоутеан, вы меня слышите?

Кэди пропал. Лоутеан с усилием разлепил веки, но какой в этом смысл, если за ними такая же темнота? Нет, снова пламя, как же больно глазам…

— Стража, ко мне!

— Приказ герцогини Оссори…

— Кто ваш регент, я или герцогиня Оссори?!

Затопали множество ног. Острая боль вспорола грудь, едва Лоутеан осмелился на вдох.

Кэди что-то шепчет на ухо, не разобрать…

— Ваше высочество, у него кровь на губах. А если это…

— Это болезнь лёгких от холода и сырости. Выполнять приказ. Немедля!

Кровь? Кровь везде, на белой шерсти, на лице брата, на руках Лоутеана. Но он не желал того, что получилось… Только проучить, сбить спесь, добиться, чтобы с ним считались.

Он не хотел быть королем.

Надо открыть глаза. Что, если они подумают, он умер, как это было с Филис? Он жив и она жива! А если она так же всё слышит и не может разомкнуть век? Он справится, он проснётся, он разбудит её, они не посмеют убить её огнём.

— Не троньте Филис… Не троньте…

— Филис никто не причинит вреда.

Лоутеан кивнул. Это был голос Арчибальда Оссори. Сквозь муть и боль удалось различить и его лицо. Виноватые, потухшие карие глаза, а ведь раньше в них светило солнце. Загорелую, огрубевшую от морского воздуха кожу прорезали морщины, особенно на высоком лбу и у глаз. И без того светлые, выгоревшие на солнце волосы коротко острижены. Лоутеан смотрел на отца Берни, а видел сына, хотя в плечах герцог был у?же, ростом выше, но наверняка так же статен, силён, смел и… верен. Чтобы подвигнуть Оссори на предательство, нужно дойти до грани… Но их король смог и это. В висках неприятно заныло от воспоминаний. Морской герцог, Пилигрим Арчи, он всегда казался Лоутеану добрым подданным, пока не дошли вести, что он открывал новые земли, утверждал там свою власть, притом вершил всё это втайне от короны.

— Значит, меня на троне заменяете вы, регент Оссори? Готовите место для сына при живом короле?

Ответом стало молчание. Конечно, морскому герцогу не нравится новая роль, ему куда привычнее стоять на носу корабля, чем сидеть на троне… Но затеянное супругой оказалось для него важней путешествий.

— Арчибальд, что вы здесь делаете? — Лотти попытался облизнуть губы, но язык был сух. — Нижняя тюрьма не место для регента… Или вы тоже прогневили герцогиню?

— Вы теперь в верхних покоях, ваше величество. Я не знал, что… — Оссори губы виновато поджал. «Ваше величество»… Пожалуй, он единственный из заговорщиков, кто продолжал так называть Лоутеана Нейдреборна без издевки.

Лоутеан вдруг понял, что находится в тепле, и вокруг нет запаха гнили и смерти. Он провел рукой по меховому одеялу, осторожно вдохнул теплый, травяной запах комнаты. Над ним виднелся не каменный потолок, а балдахин, и сам он лежал не на сгнившей соломе, а прогретой кровати. Лоутеан не помнил, была ли на нем одежда в каменной тюрьме, но сейчас его одели в чистую сорочку.

— Энтони Аддерли… — спросить жив ли он, Лоутеан не смог. — Ему предоставлена такая же комната? Что говорит его лекарь?

Арчибальд глазами показал на противоположную стену. Значит, Энтони по соседству и его апартаменты похожи на эти, может, даже королевские… Стены с ветреной стороны обшиты деревом, на полу деревянный настил, хоть и вытертый. В большом камине пляшет огонь, освещая богатую лепку вокруг портала и следы от гербов.

— Энтони привели в чувство. Он пока еще слаб телом, но уже силён на поступки. — герцог Оссори улыбнулся. — Позвал замуж мессиру Кернуолт, не держит обиды на Хьюго Аргойла и… Это он рассказал мне, что вы в нижней тюрьме.

Лоутеан кивнул. Горло терзал подступающий кашель, но давать ему волю не хотелось. Верный Энтони… единственный, кто в кошмаре последних недель стал лучше. Или просто явил то, что скрывал раньше? Лоутеан был рад, что Изольда больше не прольёт слез, ведь он смог помочь ей совсем немногим… Слова утешения, новые платья, и только. Его дружба обернулась для неё грязными слухами, но Энтони развеет их, ведь Изольда заслуживала счастья.

— Вас осмотрел лекарь, — напомнил о себе Арчибальд. Он даже отпустил слуг, в комнате были только он и Лоутеан. Боится чужих ушей или привык к матросам? Слуги умели смотреть и слушать, даже болтать. Лоутеан осознал это, когда его тайна о Филис открылась врагам. — Вы пробудете под его присмотром и дальше.

— Лекаря? — Лоутеан закашлялся, жженые травы облегчали дыхание, но ненадолго. — Я не подпущу к себе никого, кто мог знаться с Дезире Оссори. Не в обиду вам, Арчибальд, но болезнь лёгких — это повод помочь королю умереть, а лекарь для этого лучшее средство. — Он замолчал, чтобы перевести дух. В его груди жил огонь, нет, дракон, что пыхтел жаром и царапал горло когтями. Кажется, имя «Нейдреборн» наконец к нему прижилось. Даже Кэдоган не мог похвастаться настоящим драконом внутри. — Я могу доверять вам?

Вместо ответа герцог оправил странного фасона джеркин. Баска выступала плавниками огромной хищной рыбины, Лоутеан видел такую на страницах «Бестиария королевы Розмэри». Послушный жене в моде, в войне, развёрнутой в защиту сына, Арчибальд легко шёл против её воли жены в отношении к опальному королю. Пилигрим оставался для Лоутеана загадкой. Сейчас он уподобился морскому рачку, что прячет опасные клешни в раковине и смотрит на короля печальными глазами. Что вызовет на этом лице бурю?

— Вам что-то нужно? — Рачок не выдержал изучающего взгляда Лоутеана.

— Да. Воды. Я мог без опаски ловить капли влаги в подземелье, но кувшин воды таит угрозу.

Герцог нахмурился, между бровей прорезались две вертикальные морщинки, точь-в-точь как у сына. Он нашёл кувшин воды на сундуке, плеснул в деревянную чащу и выпил за пару глотков.

— Пейте. А я расскажу о том, что я мог бы сделать, будучи регентом…

— Сделать, чтобы заставить меня отречься? Отписать корону Рональду? — Лоутеан осторожно поднёс к губам чашу, руки дрожали как у старика. Прохлада ужалила воспалённое горло, желудок скрутило судорогой, так что чаша выпала из рук.

— Лоутеан? В воде не было яда, я клянусь…

— Это голод, Арчибальд. Так что вы хотите со мной сделать?

Заботливый тюремщик, Оссори-старший выглянул в коридор и потребовал для короля еды. После он тяжело опустился на стул, сам, не призывая слуги, придвинул его ближе к кровати. Регентская цепь претенциозно звякнула.

— Не с вами, со страной. Отныне с вами не случится ничего, что угрожало бы вашей жизни, пока это в моей власти. Я могу лишь надеяться, что церковный суд будет милостив, поймёт ваше горе, если вы найдёте в себе силы отпустить жену… — Регент замолчал.

А у почти бывшего короля не было сил спорить. Он прикрыл глаза. Понять морского герцога было невозможно. Похоже, тот принял жест за одобрение, потому что начал рассказывать о создании государственной системы сбора налогов, с центром в Григиаме, а не в каждом городе, как было заведено при Нейдреборнах, о послаблении в подушных сборах после войны с Эскарлотой и постройки водопровода в Григиаме. Дезире Оссори решила завоевать расположение подданных видимостью звона в их кошельках и чистотой улиц.

— Благородно, Арчибальд, только проследите, чтобы на смену подушному сбору с вдов и детей не пришёл налог на чистоту. А еще следите за Бэйвой. В этом году выпало много снега, а Григиам, в отличие от земель Оссори, отчасти стоит в низине. Так что река снова выйдет из берегов, и вашу систему из труб и сливов будет ждать большое испытание. В прошлый раз она затопила Птичий замок и окрестные кварталы, было много смертей от простудных болезней. — Почувствовав запах еды, Лоутеан приоткрыл глаза и уже не смог отвести их от густого мясного супа, хлебных лепешек с зеленью и обжаренной в меду куропатки с орехами и грибами. Желудок громко заурчал и болезненно сжался. — Мне непонятно ваше стремление держать меня в курсе дел королевства, Арчибальд, но я ценю это. А сейчас, пока я не умер от голода, могу надеяться на вашу компанию? Я всё ещё доверяю только вам.

Глава 40

Блицард

Фёрнфрэк

1

— Агне, Яльте, Рекенья, как там тебе уместней, а ну посмотри мне в глаза!

Райнеро поднял взгляд. Рональд Оссори бурно ворвался в бывший кабинет Скогбрюна, и стало тесно.

— Раппольтейн сон потерял из-за поведения твоей тётки! Он дерзит мне, требует ареста, приказа Лауритса у него нет, так что я уступать и не думал, но сегодня его просьбу частично уважу! — Главнокомандующий собрался в ночной объезд: до блеска натёр линдворма на нагруднике, вооружился шпагой и рассвирепел до того, как повстречал андрийцев-пятколизов. — Да дья-я-явольщина, ненавижу семейные скандалы!

— А у меня тут показатели улучшились, — Райнеро указал глазами на лежащие перед ним листы со свежими отчётами, одуревшая тётка не затрёт его успехов.

— Чего? — Рональд бухнулся на скамью для просителей, которая истошно взвизгнула.

— Эпидемия тифа. По сравнению с прошлой неделей она сходит на нет. Лекарский штат форн Тека делает своё дело. — Будучи старикашкой болеющим, граф Милле содержал врачей поболе, чем шпионов Клюв. Для начала ребятки в лекарских мантиях смирись с неизбежностью работать задаром, как велит им блозианское милосердие, за которым, правда, стояла воля графа Агне. Затем они закупили мыла и устроили банные дни.

Райнеро сам зажёг первый факел, главное оружие в борьбе с заразой, и имущество больных было предано очищающему огню. Он же отвечал за постройку бараков, куда селили лечащихся горожан. Графиня Оссори, которая уже увенчала нимбом рога Рыжего Дьявола, заставляя его поднимать город из пепелища, вознесла жалкие лазареты до статуса общественных больниц. Так на счету «эскарлотского негодяя» появилось доброе дело. Заниматься делами мира, а не войны, жечь до утра свечи, вникая в нужды андрийцев, оказалось приятно, именно такую жизнь Райнеро Рекенья вёл у себя в Валентинунья, хотя его добрые подданные не шли ни в какое сравнение с поганцами-пятколизами.

— Тиф сходит на нет, говоришь? — осипший голос Рыжего Дьявола свидетельствовал о еле унимаемом бешенстве. — Отлично. Замечательно. Теперь пятколизы выздоровеют, опять возьмут в руки оружие и в нас же им запустят!

— Мне следовало распространить эпидемию по всему городу, чтобы выгнать тётушку?

— А неплохая мысль. Она же не захочет заболеть…

— Оссори!

— Да что?! Мне раньше не приходилось воевать с женщинами!

Райнеро откинулся в кресле, потёр лицо, пробормотал на блицард:

— Будь у Отверженного тётя, она брала бы у моей уроки… — Красивые постулаты о семье и сплочённости опровергли себя: эта Яльте обдурила других Яльте. Судьба впервые свела Райнеро с такой женщиной. Не хватило то ли опыта, то ли чутья предвидеть, как Хенрика, что побелела от страха до самых веснушек, что зашлась волчьим воем при мысли кому-то принадлежать, соберёт себя заново и устремится в бой. Не желая принять, что спросят с неё не как со слабой женщины. А как с настоящей Яльте.

— Райнеро, дьявольщина! — от ора Оссори впору крыше было взлететь на воздух. — Не ворвись ты в дом Хенрики, я бы в два счёта её унял!

Райнеро с трудом подавил нервный смешок, при воспоминании об истерике тётушки левая бровь неумолимо дёргалась. А как Клюв Ита заработал свой тик?

— Ты так в этом уверен? Совладал бы с гарпией в нервном припадке? Она тебя ненавидит, Рыжий Дьявол!

— Боюсь, здесь ты меня обошёл! — Оссори вскочил со скамьи, явно ища хоть что-нибудь, пригодное для немедленного уничтожения. — Уступаю первенство племяннику, которого она умоляла обезглавить или хотя бы запереть в клетке!

— Так и быть, скажи ей, что исполнишь эти её желания. Может, тётушка разжалобится, хотя это и сомнительно…

— Чтобы я использовал друзей как наживу? — Рыжий Дьявол навис над Райнеро, мир накрывала тень от линдворма. — Лучше закрой рот, Рекенья!

Райнеро невольно скосил глаза на нацеленный ему в нос палец. Да, дружба Оссори действительно дорогого стоила, так принцу о преданности ещё никто не заявлял.

— Ну что ты ей наговорил, а? — Рональд сдавлено засмеялся и снова сел на скамью. — Она опередила меня с заказом у бродячих актёришек. Только история о драконе, деве и загубленном ими рыцаре — им явно был я — окончилась дракой дракона и девы под песню о том, как андрийцы одинаково не переваривают обоих Яльте — её и Лауритса. Ну и чёрт бы с этим, фигляров из города вон, петля — если ещё раз увижу, а с тёткой своей что прикажешь делать? У неё над домом висит флаг Яноре, дья-я-явольщина! Она называет себя его доверенным лицом, возится с семьями, чьи главы за участие в мятеже сидят в моих тюрьмах. Они больше не ходят с ходатайствами ко мне, они ходят к ней, и она не откладывает правосудие до приезда короля. Кого-то милует, а кого-то наказывает, забирая их владения в казну короны и назначая штрафы. Когда вы помирились, Хенрика поставила тебя во главе своей будущей армии, то есть, собиралась не повиноваться открыто, а это теперь что такое? Мне даже в вину ей вменить нечего, а когда она наконец закончит притворяться… Да Дья-я-явольщина!

— Я всего лишь указал на её место в глазах Лауритса и других достойных мужчин, — Райнеро пожал плечами. Сохрани граф Агне хоть толику власти в делах военных, Хенрика Яльте бы угодила под домашний арест, едва придя в чувство. — Кто же знал, что она примет это место за трон королевы…

— Ну что поделать, — Оссори вздохнул и поднялся, скрипя и бряцая всем своим снаряжением. Удивительно, как быстро этот гневящийся воин превращался в спокойного и даже добродушного стража. Всё верно, дракон страшен, когда изрыгает пламя, в покое же он даже внушает доверие. — Моя очередь нанести визит госпоже Яльте.

— Ты не возьмёшь её в плен?

— Надеюсь, нет.

— Жаль…

— Что?

— Я говорю, осторожнее, Хенрику, как уважающую себя злую королеву, охраняет ужасное чудовище.

— Она выменяла у ведьм каменного тролля? Или лесного духа?

Райнеро чуть не присвистнул. Его легенды Севера, что с таким удовольствием слушала Альда, добирались до её мужа… Ревнивого, как выяснилось.

— Много хуже, Рональд. По дому вестником погибели носится… хорёк. Жуткий зверь, чуть палец не откусил!

Смеялся Рыжий Дьявол так же громко и искренне, как орал. Он двинул Райнеро по плечу и направился к дверям.

— Шутками балуешься? — взявшись за ручку двери, Рональд вдруг обернулся, одарил Райнеро лукавой улыбкой. — Кстати. Посыльный принёс свежие письма. У вас с торговцами проблемы, мой принц.

— Да чтоб их! — Райнеро со злостью саданул по столешнице. От страха перед ним задрожали письменный прибор, ларцы и подсвечник. Три дня, целых три дня он вёл с ними переговоры, сбивая цену на зерно и хлеб, и вот опять! Треклятые перекупщики не иначе вступили в сговор с рокусскими купцами! — Всех на муку пущу!

— Ну наконец, дьявольщина, я уже стал волноваться, что завязал дружбу со счетоводом! Прощай, ухожу покорять огнедышащего… хорька! — Рональд выглянул в коридор. — Альда! Собирайся, нас ждёт увлекательнейшая прогулка! Не волнуйся, принц покормит Рони!

2

Кавалькада двигалась вдоль берега реки. Луна играла на речной глади, цокот копыт рассыпался звоном бубенцов. Из некоторых окон тесно стоящих домов лился мягкий свет, черепичные крыши казались пряничными в сиянии луны. Как было бы чудесно услышать перелив флейты и увидеть в закоулке принца, обращённого в медведя, с дочкой пекаря на спине.

— Моя прекрасная графиня уже уснула?

Так и покачиваясь в прочном кольце рук мужа, Альда запрокинула к нему лицо. Берни чмокнул её в нос.

— Погружена в волшебный сон магией этих земель, — она усмехнулась и шире раскрыла глаза, охваченная внезапным желанием приобщить мужа к чуду, пусть увидит нечто большее, нежели покорившийся «городишко». — Ты знал, кто раньше населял эти земли?

— Недруги первых Яльте… Глубоко покойные ныне. — Берни попытался снова её поцеловать, но Альда увернулась.

— Вот и нет! — Приложив руку к губам мужа, она зашептала, как если бы рассказывала сказку: — Райнеро рассказывал мне, как в здешних горах бок о бок с людьми жили тролли. Они дружили с девами, которые видели за уродством добрую троллью душу. В благодарность за это тролли дарили им алмазы — собственные зубы — и живых малахитовых змеек, их было довольно легко приручить…

Легенды северного края кружили голову, а Райнеро знал их великое множество. К тому же принц оказался незаурядным рассказчиком. Он раз за разом дарил графине Оссори волшебные вечера, уводил в сказку.

Берни через перчатку поцеловал ей пальцы. Альда убрала руку, но коварный муж тут же состроил ухмылку:

— Ага, и было так, покуда местных не осенило, что тролли сидят на несметных сокровищах. Так появились копи, на которые позарились ещё первые Яльте. Дьявольщина, да я убеждён, что предок нашего принца завоевал Андрию, потому что его капризная сестра восхотела цветных камешков, цацек.

— Рональд, ты убиваешь мне сказку!

Берни закатил глаза и фыркнул в небо.

— Как бы мне её вернуть… придумал! — Он напустил на лицо загадочность. — Ты знала, что на род Оссори наложено древнее проклятье? Ведь мы когда-то давно были настоящими медведями, но увы, столетиями вынуждены ходить в этом жалком человечьем обличии! Хотя рычать до сих пор не разучились…

— Так в этой груди бьётся сердце медведя? — Альда постучала по доспеху.

Берни усмехнулся и негромко зарычал:

— Конечно.

— Мне казалось, ты ещё в детстве променял его на сердце линдворма.

— Не променял, стал побратимом, это другое, — Берни перестал улыбаться. — Всем драгунам были положены крылья…

Сейчас будет больно, как при обработке раны, но иначе ему не исцелиться от своей одержимости. Альда выпрямилась и заглянула мужу в глаза:

— Были, Рональд. Но я все ещё вижу эти крылья за твоей спиной. Мертвые крылья.

— Что за чушь ты несешь? У Рекенья препаршивые сказки, сегодня же скажу ему, чтобы не пугал мою не в меру впечатлительную жену. — Рональд дёрнул поводья, вынуждая Альду прижаться к нему, чтобы не соскользнуть.

Что же, если муж не хочет говорить о своём вдохновителе, она подойдёт с другой стороны.

— А что будет, когда приедет король Лауритс?

Снова улыбнувшись, Рональд скосил глаза себе на нагрудник, словно спрашивал у линдворма позволения.

— Альда, посуди сама, — видимо, священный «ящер» благословил. — С дозволения Яноре у меня останутся мои солдаты, блаутурцы с гарнизонов. Бравые вояки, отличившиеся в нашей маленькой осадной войне. Немного усилий, и из них выйдет вторая драконья тысяча. Я смогу возродить дело Айрона-Кэдагона и вернуться домой! То есть, мы сможем. И ты снова сможешь гордо называть себя Оссори, потому что я верну славу и почёт нашей семье.

— Ты думаешь, Лоутеан примет нас? Когда я уезжала, он не казался всепрощающим королем…

Кавалькада свернула на узенькую извилистую улочку, чьей единственной достопримечательностью были два каменных изваяния в углублении стены. Альда с привычным нетерпением дожидалась, когда пламя факелов оживит бывших владык Андрии: Рагнара и Раварту. Вот они, наконец! Ростом с настоящих людей, они стояли плечом к плечу, неразлучные и вечные. Раварта еле доставала до плеча своему грозному брату, закованному в панцирь и наручи. Её ручка в широком разрезе рукава уверенно лежала в латной перчатке Рагнара, огромные глаза с нарочитой строгостью смотрели вперёд, две толстые косы закручивались на висках бубликами. Теперь так не плели, но, кажется, Раварта слыла большой модницей своего времени. По неведомым причинам скульптор изобразил Рагнара, повернувшим голову к сестрице. Пригожее лицо, в котором просто не мог не померещиться граф Агне, обрамляли кудри, глаза хотели казаться страшными, но Альда наделила их едва уловимым выражением нежности. Брат и сестра были навсегда вместе. Навсегда врозь.

— Всё спокойно!

Альда подпрыгнула в седле от крика постовых. В каждом квартале по двое они несли пеший дозор, держа на плече алебарды.

Берни отсалютовал им, огляделся и зашептал жене на ухо, колыша прядь у виска:

— Открою тайну. После того, что Мышиный хвостик сделал с полком Кэди, я не собираюсь его спрашивать. Я просто скажу ему, что вернулся, и покажу новый драгунский полк…

— Лоутеан уничтожает всё, что напоминает ему о брате?

— Да, поэтому если прижать его мышиный хвост, он уничтожит и Блаутур. Продолжать дела Кэдогана может лишь достойный его, а Лотти понимает, что по сравнению с братом он ничто. Конечно драгуны ему мешали.

Как же Альда ошибалась, полагая, что победа в осаде поможет мужу отречься от духа принца Тимрийского! Нет, Рональд не только не отпустил своего мертвеца, он укрепился в верности….

— Берни, ты не думаешь, что из-за этого Лоутеан и отстранил тебя от себя, не любил драгун? Ведь рядом с тобой до сих пор тень принца Тимрийского, и ты верен ей больше, чем живому королю…

— Снова ты за своё, Альда! Дьявольщина, еще немного, и я подумаю, что ты любишь короля нашего Лоутеана. Никто, запомни, никто не сможет заменить на троне Блаутура Айрона-Кэдогана. Лотти на троне — трагическая случайность, не более того. Но знай, я служу королю, а не Лотти. Я верен памяти Айрона-Кэдогана, а не Мышиному хвостику.

— Твой покойный сюзерен не стоит твоей преданности, — голос стал ледяным, таким она говорила с нелюбимым и грубым графом Оссори, желая заморозить тогда и отрезвить теперь. Только бы Айрон-Кэдоган наконец их оставил!

— Чего? — в рыке Берни слышалась угроза, но отступить сейчас значило проиграть навсегда.

— Ты говоришь, что хорошо знаешь Лоутеана, но ведь ты ошибся, Рональд. Ты не ожидал, что король устроит охоту за твоей головой. Так уверен ли ты, что хорошо знал Кэдогана? — Альда заговорила быстрее, торопясь открыть правду, пока не иссяк запас храбрости: — Ты смотришь с ревностью, когда рядом со мной эскарлотский принц, но ты не прав! Не он подстерегал меня и бросал на меня нескромные взгляды. Не он однажды подсмотрел моё купание и изобразил с разных сторон, фрагмент за фрагментом, и не он подбросил мне свои «художества»!

— Альда… Что? Нет, не Кэдоган, не он, как можно в это поверить? — Рональд отрицал это, как неизлечимо больной скорую смерть.

— А если бы твой принц не пал на охоте, а мы бы не стали настоящими мужем и женой, что тогда? Что? — это Альда выкрикнула, ресницы отяжелели от невыплаканных вовремя слёз, рука накрыла живот, пока даже не вынуждавший распускать в поясе платья. — Я скажу тебе, Рональд. Настал бы час, и твой принц бы обронил, что не прочь поближе познакомиться с женой Рыжего Дьявола, и твоя ему преданность уложила бы меня на королевское ложе. И нет, я прекрасно понимаю, что сейчас говорю!

Рональд натянул поводья так резко, что Альда ударила бок о луку седла.

— Давентри! Испвич! — Офицеры обернулись в сёдлах. Жесткие неласковые руки мужа обхватили Альду за талию и ссадили с седла, как сбросили. Альда торопливо накинула капюшон, скрывая мокрое от слёз лицо. — Доставьте графиню домой и езжайте к резиденции госпожи Яльте. Я намерен быть там.

3

Может, работа с бумагами утомила его до сна наяву, а может, кто-то из убиенных сошёл с Залунного Края, жаждая отмщения — в дверном проёме высилась тень. Отец? Урмод Шпонхейм? Расстрелянные из лука блаутурские офицеры? Как же их, оказывается, много… Райнеро нащупал под сорочкой солнце и руну, но, поразмыслив, выбрался из-за стола и выставил перед собой нож для бумаги:

— У меня нет святой воды, но здесь живёт сам Дьявол, и это ему не понравится. — Тень шагнула вперёд. Вид её опровергал теории разномастных демонологов, описывающие тень как чёрные пятна в форме человека, как неведомую чёрную субстанцию. Эта тень имела плоть, затянутую в серое то ли с просинью, то ли с прозеленью сукно, и ёжик рыжеватых волос. — Дядюшка? Ты живой или мёртвый?!

— Неспокойную совесть видно всегда. — Тень вышла на свет. — Как бы предатель и трус ни пытался её усыпить.

— Камешек… — Райнеро нервно усмехнулся. Не поворачиваясь спиной, шагнул обратно за стол и сел в кресло, нож полетел на столешницу. — Это не совесть, это расшатанные нервы. Что-то стряслось? Я берегу ваше спокойствие камня как могу, но сейчас вы пришли сами.

— Вы, проклятые Яльте, ты и твоя тетка, вы что-то задумали! — Забрезжив холодной синевой, вырвалась из ножен сталь.

Райнеро моргнул, сабля, мироканская, с широким лезвием, вонзилась острием в столешницу и теперь зудела между его большим и указательным пальцами. Он отдёрнул руку.

— А тебе какая печаль? Тише, капитан, приказа рубить головы не было.

— Конец тебе, эскарлотская пылинка. — Выдернув саблю, Грегеш Раппольтейн поймал на неё огонёк свечи и блеснул Райнеро в глаз: — Вот только Ларс приедет.

— Угу, что-то еще?

— Ты… ответишь!

— Да что опять? — Райнеро вскочил на ноги и через стол нагнулся ко мстителю: — Я тихо сижу и помогаю Оссори с управлением города, что творит моя тетка — только её дело, и уж точно не твоё, каменюка!

— Ты обидел хозяйку этого дома. — Сабля блеснула новым сполохом и, вильнув в руках хозяина, кольнула воздух наточенным острием. — И это уже моё дело.

Райнеро резко выпрямился и уставился на каменюку, подняв брови. Серьёзно? Одна Яльте бодается с другим Яльте, в городе свирепствуют болезни и голод, луна сияет на радость Отверженному, а «правой руке короля Лауритса» неймётся из-за козочки-ябеды?

— Вы не камень, — Райнеро оттопырил губу. — Вы сыр.

Раппольтейн яростно вытаращил глаза, крутнул головой и нарочито медленно приблизил саблю к шее Райнеро с правой стороны. Тревожно дёрнулась вена, Райнеро сглотнул, скосил глаза на широкое, гравированное песочной вязью лезвие:

— Убери это. Слышишь? За убийство пленника тебя не похвалят.

— Я убиваю не пленника! А обидчика знатной дамы! Спасаю её честь!

— Там нечего спасать…

— Видать, пока ты был принцем, любое злодеяние сходило тебе с рук, но сейчас этого не будет. — На грозном рельефе лица Раппольтейна двигались лишь губы да как у статуи белели выкаченные глаза. — Ты обманул девушку, оскорбил её. Ты попросишь у неё прощения сам, или это сделаю я, с твоей головой в руках?

— Не слишком удачная мысль, она испугается кро… — Лезвие угрожающе надавило на кожу, за воротник сбежала горячая капля. Райнеро стиснул кулаки и на миг зажмурил глаза. — Да, крови, она мне ещё нужна. Хорошо, хорошо! Только ты должен понимать, что извинением будет пустить её в мою постель.

— Еще слово, и я надавлю чуть сильнее.

— Да что за рыцарь блицардской козы?! Ай, чтоб тебя! Хорошо!

— Ты попросишь у неё прощения и исчезнешь из её жизни.

— Я не собирался входить в её жизнь, у меня есть невеста.

— Может, стоит отрубить эту голову ради несчастной девушки? — Холодная змейка отодвинулась от кожи, блеснула огнями и скользнула в логово, в ножны. — Той, которая наказана званием твоей невесты?

— Хватит, твоих потуг на шутки я просто не вынесу, считай, мы договорились. — Райнеро коснулся пореза, на ладони осталась лишь пара капель крови. Каменюка и правда был искусным палачом. — И не смей говорить дурно о моей невесте, иначе уже я выну шпагу.

— Ты? — Карающий взгляд на миг вернулся, смерил его снизу доверху и вновь убрался в Пески. — Слышал, как смеются камни? Живи.?

4

Берни ещё раз оскалился, проследил, как лицо уже знакомого обиженного дворянчика стало серым, остался вполне доволен и прошествовал дальше. Успели представители городов Андрии и те дворянские семьи, чьи главы не сидят в его тюрьмах, присягнуть сумасшедшей волчице? Опасно, зайчишки, опасно! Расступайтесь перед медведем, прижав уши пониже!

— О, барон, как там вас… не ва-а-ажно, не утруждайте себя. Как там ваше хозяйство? По-прежнему не хватает изъятого пшена? Понимаю, это так накладно — жертвовать на нужды родной провинции… Славный приём, не находите? Сколько блеска, а чего стоят все эти кружева, пирожные! Вам это нравится, да? А я вот всегда ну видеть этой мишуры не мог! Э, безымянный барон, куда же вы, дьявольщина? Гвидо, никто не хочет расставаться с головой добровольно, что за времена, а?

— Вы правы, граф, нынче кающиеся предатели большая редкость. — С окончанием осады пушкарь Гвидо Порох просто стал другим человеком: нога в ногу с Оссори шагал не перепачканный землей и сажей бес, но даже чересчур щеголеватый кавалер в малиновой куртке и двухполосных штанах, об опасном призвании которого напоминала разве что борода, чёрная, как сажа. — Они научились притворятся угодливыми человечишками и вовремя прятать носы!

— В таком случае, сегодня мы с вами набрели на их логово. — И в самом деле, что за им выпало времечко? Предатели в своё удовольствие строили козни под потолком, охваченным белым и красным шёлком, и светили им сотни свечей в канделябрах в форме замков.

— Да, но вы так всех распугаете… — смуглая рука Гвидо походя цапнула с блюда шпажку с кругляшами из мяса и засушенными ягодами.

— Будем же улыбаться, Гвидо! — Берни мимоходом взглянул на себя в пузатый соусник, выставленный на резном буфете среди множества золотой посуды. — Да разве эта улыбка пугает?

— До поминания дьявола, граф!

— К чему его поминать, если вот он я, здесь…

В конце овального зала на возвышении стояло резное узкое кресло с высоченной спинкой и массивными подлокотниками — не иначе как прообраз трона Андрии. Над седалищем была натянута белая парча с вышитой мордой красного волка, по бокам свисали красно-белые драпировки. Не хватало разве что самозваной королевы…

Оссори оглянулся на зал. Они с графом Агне озабочены, как бы не дать андрийцам подохнуть с голоду, а вот Хенрика тревожилась о другом. На парчу и шерсть для своих слуг она потратила не меньше пяти тысяч хенриклей, о цене на пропитание и вообще приём «союзников» Берни и думать не хотел. Старость и молодость вырядились в лучшее тряпьё, не оставив опознавательных знаков о принадлежности к городам Андрии и дворянским домам. Оссори мог лишь предполагать, каждый ли, чьё знамя шлёпнули на стену этого зала, явился пред льдистые глазоньки Яльте. Зато представителей купеческих и ремесленных гильдий он вычленил из этой пышности сразу. Указ об одежде всех сословий запрещал незнатным господам носить дорогие меха, парчу и бархат, перья на головных уборах и, помнится, жемчуга с золотом. Ну кто они, если не пятколизы? Целуют руку, лет десять назад лишившую их последних радостей этой пакостной жизни!

— Гвидо, что мы с вами за друзья, веселимся тут, совсем позабыв о наших молодцах! — Берни оглянулся на высокие двери в зал.

— Я вас правильно понял, граф? — глаза пушкаря блеснули, напоминая о черном дыме, запахе земли и музыке пушечных залпов. Дай ему волю, он бы и здесь замечательно пострелял. Но королевы существа нежные, погрома не вынесут…

— Зови сюда наш эскорт. Пускай ребятки развлекут сих почтенных мессиров. Совсем же заскучали, бедняги!

— До каких пор прикажете развлекать?

— Хорошо бы, пока за ворота не вывалятся, но спровадить их на крыльцо тоже сойдёт.

Гвидо щёлкнул каблуками и умчался. Оссори не спеша прошёл до трона. Придворные расступались, нет, даже шарахались, а ведь он всего-то крутил в руке один из кэдианцев. Как давно он не стрелял, не радовал глотки дракончиков пороховым жаром! Соблазн ужасный, волчья голова, венчавшая спинку трона, так и дразнила, но Оссори убрал пистолет назад за пояс. Сегодня Кэди уже достаточно наследил…

Трон Яльте оказался на редкость удобен и оссорийскому заду. Оссори положил руки на подлокотники, с торжеством наблюдая, как его «медвежата» сгоняют «зайчишек» в стаю и выпроваживают. Но где же наша госпожа Яльте? В конце концов, это уже не вежливо, он гость, а им пренебрегают.

Берни покинул трон и посмотрел по сторонам. Взгляд зацепился за шевельнувшийся краешек ткани, что обтягивала стену за троном. Складка опять отошла от пола и всколыхнулась. Оссори покачал головой, сквозняк — главный враг потайных дверей! Неужели Яльте узнала о его визите и так испугалась, что решила переждать бурю? Нет, только не эта Яльте…

Драпировка, легко отойдя от стены, показала заветную дверцу. Оссори отворил и вгляделся: лесенка наверх, проступавшая в темени только благодаря свету свечей в настенных подсвечниках. Вперёд, по пути беглых королев.

Лесенка оказалась скрипуча и так узка, что Берни пришлось прижать к бедру шпагу и подниматься полубоком, чтобы не отирать стену плечом.

Скрипнула под сапогом очередная ступенька, новый виток сквозняка принёс запах духов. Не хотелось бы сравнивать себя с псиной Рейнольтом, но Оссори правда напал на след, Яльте пробегала здесь совсем недавно.

— …вернуться…

— Нет!

Берни навострил уши. Первый голос принадлежал Хенрике, а вот второй… похоже, ребёнку.

Ступеньки ещё пару раз скрипнули и вывели на дощатую площадку с двумя дверцами. Одна оказалась слегка приоткрытой, на полу дрожала тонкая полоса света.

— Что это за капризы, Гарсиэль?

— Я устал.

— Принц Блицарда не должен так вести себя. Что на тебя нашло?

— Я не хочу больше там быть.

— Почему?

— Не хочу и всё!

Гарсиэль, принц Блицарда? Оссори никогда не отличался чрезмерным любопытством, но сейчас ему захотелось открыть дверь. Неужели у бесплодной Хенрики есть сын? Бастард, о котором вспомнили несколько лет спустя…

— Мой сын должен быть терпелив и внимателен к нуждам подданных. Как принц Блицарда ты должен учиться управлять страной, внимательно слушать и принимать решения.

Так и есть, мы не просто хотим Блицард, мы утверждаем позиции, готовя наследника… Андрия — всего лишь первый шажок в грозной поступи Королевы Вечных Снегов.

Оссори осторожно встал за дверь. Этот разговор необходимо дослушать до конца.

— Я и принимал, но ты спрашиваешь меня после каждого просителя! Зачем?

— Ты должен учиться, потому что в будущем станешь королём.

— А если я не хочу? Почему ты решила, что я стану королём?

— Потому что ты мой сын.

— Но ведь это не так! Это для этого я тебе нужен? Для короны?

— Гарсиэль, что за глупости…

— Не называй меня так! Моё имя Гарсиласо! Ты называешь меня сыном, чтобы получить трон Блицарда, ведь своих детей у тебя нет!

— Гарсиэль…

— Нет, я же сказал! Я Гарсиласо, принц Рекенья, маркиз Дория, ты не можешь называть меня принцем Блицарда!

Что устроила Хенрика?! Мальчишка — принц Рекенья? В таком случае, венценосные семейства наводнили Фёрнфрэк! Или этот Гарсиэль выдумывает? Райнеро не говорил о младшем брате, да и Хенрика не сумасшедшая, чтобы усыновлять племянников из Эскарлоты.

— Гарсиэль, замолчи сейчас же! И послушай меня. Сейчас мы вернемся к нашим гостям и я объявлю тебя законным наследником трона Блицарда. Ты — сын Айрона-Кэдогана Нейдреборна, моего погибшего жениха. Сын дракона, Гарсиэль. И все эти люди принесут присягу мне и тебе, своему будущему правителю.

— Этого не случится, я же…

— Под знаменем Яльте мы соберем свою армию, а когда Лауритс приедет сюда, мы встретим его новой войной.

— Ты мне лгала! Я устал от притворства! Ты всё это время делала вид, что любишь меня, а на самом деле использовала! Нет никакого «сына» и «Гарсиэля», есть только блицардский трон!

— Я же люблю тебя, своего сына. Ты сам называешь меня матерью.

— Потому что ты так хочешь! Хватит! Я не малыш, каким ты меня считаешь, я все понимаю! Я не вещь, я живой! А все вокруг только и делают, что вертят мною как хотят, будто я игрушка!

— Гарсиэль, прекрати сейчас же!

— Гарсиласо!

— Мой сын не будет носить эскарлотское имя!

— Я не твой сын! И ты мне не мать! Оставь меня, не трогай!

— Ах так! — голос Хенрики стал таким же, как тогда, когда она угрожала Оссори. Тётушка она или мать, но мальчишка после этого должен присмиреть… — Хорошо же. Оставайся здесь и подумай о своих словах. Подумай, нужен ли ты кому-нибудь кроме меня. Куда ты пойдёшь без меня? К кому? Вспомнил об эскарлотском троне? Так знай, тебя в Эскарлоте не ждут. Твой отец погиб, Мигель ви Ита возьмёт тебя в плен или убьёт, дядюшка использует в своих целях, и в результате ты всё равно погибнешь, если, конечно, перед этим тебя не зарежет старший брат. Вспомнил любимого мэтра Кёртиса? Он скоро уедет своей дорогой, ты ему не нужен. Ну что, нужен ли ты кому-нибудь, кроме своей мамы?

— Я тебя ненавижу…

Послышался звонкий шлепок. Хватит подслушивать чужие ссоры. Оссори шагнул в полосу света и распахнул дверь.

Чернявый мальчик лет девяти на вид прижимал руку к красной щеке и пятился к двери. Берни пытался отогнать мысль о том, что это мог быть сын Кэди. Нет, всё-таки невозможно, но черные кудри, строптивый нрав… Он нашёл взглядом Хенрику. Она силилась заглушить всхлипы, прикрыв рот ладонью. Потянулась к племяннику, но мальчишка шарахнулся от неё и тут-то и наскочил на Берни. Испуганно подпрыгнув, он развернулся и вперил в Оссори косые, полные слёз глазищи. Не зеленые, как у Кэди. Голубые, как у матери? Нет, у Хенрики не могло быть детей…

— Оссори! — Хенрика встретила его гневным прищуром, но сразило Берни не это, а невыносимый блеск, покрывавший её с шеи до пят. Уже запустила руку в андрийские копи, чтобы расшить себе платье? — Вы нежеланный гость в моем доме. Зачем вы пришли?

Берни следил за мальчишкой краем глаза, но тот и не думал удирать, только смотрел боясь шелохнуться.

— Я покорил Фёрнфрэк не за тем, чтобы здесь опять зародилось неповиновение. — Главнокомандующий осадной армией отвел от бедра ножны так, чтобы они перегородили дверной проем. — Но только что зарвавшаяся волчица принимала присягу бунтливых зайчат… Это государственная измена, любезная, и отныне в ней будет обвинен всякий, кто обратится к тебе как к правительнице. Ты помещаешься под домашний арест до приезда своего короля. В память о нашей дружбе, я сделаю вид, что не слышал того бреда о сыне Кэдогана и наборе новой армии. Видишь, я могу быть добрым дьяволом, славным малым.

А вот и королева. В Оссори устремился гневный взгляд, пожалуй, ещё немного, и к его шее потянутся яльтийские ручки. Хенрика часто дышала, от злости, что парила вокруг неё, и без того маленькая комнатка будто начала сужаться. Интересно, кого, рассорившись с Райнеро, она хотела поставить во главе своей армии? Хотя, если облачить такую Хенрику в доспех, она сама вдохновит на подвиги любого мужчину.

— Слизень Яноре мне не король, — отчеканила она. — Но тебе мало держать в плену одного Яльте, захотел заковать в цепи обоих хозяев Андрии?

Мальчишка вздрогнул, повернулся к Хенрике, нарядная куртка точно стала ему оковами. И где рос этот трусишка? Ручонка сжимает эфес отнюдь не зубочистки, оружием его мама обеспечила, а вот храбрость так просто не навесить.

— Мой пленник цепей не заслуживает, а вот ты… Что, порвешь за такие слова мне глотку, Волчица Андрии?

— Это сын Кэдогана, но мой Кэди не доверил тебе этой тайны. — Женщина ощерилась, но вышло это и в половину не так убедительно, как у её племянника. — Потому что малыш Оссори был недостоин зваться побратимом Айрона — Кэдогана! Ты не линдворм, ты даже не ящерка.

Верно, с этого вечера он не линдворм, он медведь, кем и должен быть. Что там говорила Альда? Медведь берёт к себе девицу, покуда её отец не уплатит долг… Уговорились, госпожа Яльте, будем жить по северным законам.

— Своим враньем ты только порочишь память Айрона-Кэдогана. Если бы ты забеременела, он бы сразу сыграл свадьбу, и я узнал бы об этом первым. Но Кэдоган мертв, а ты смотри не захлебнись собственным ядом и вспомни, кто признал в тебе отрекшуюся королеву и обеспечил домом и золотом. — Оссори легко взял трусишку за плечо и притянул к себе. Тот рванулся, но куда там. Маленький, щуплый, но это пока, что будет, когда этот «сын дракона» подрастет? Если не вытрясти из него дурь сейчас, потом Берни может очень пожалеть, что не убивает детей. — Я дал — я отберу, и пойдешь с сумой по миру. Ты смотри, смотри, твой мальчишка в моих руках, и с этой минуты он — залог твоего послушания.

Оссори подхватил взвизгнувшего волчонком мальца за подмышки и перекинул через плечо.

— Нет! Пусти! — На спину обрушился град слабых неумелых ударов, этот малец извивался… хорьком.

Вот о ком предупреждал Райнеро. Сын Кэдогана давно бы вывернулся, укусил, лягнул, ткнул шпагой, но точно не пищал бы от страха. Берни поймал себя на мысли, что ему бы и правда хотелось, чтобы после Кэди остался сын. Но этого не случилось, а он сегодня медведь и слишком зряч, чтобы позволить себе обмануться.

Хенрика побледнела, в ставших огромными глазах застыл ужас.

— Нет… ты не знаешь, им нельзя встречаться… Возьми под арест меня, только оставь его! Рональд, что ты делаешь? Ты не можешь…

— Отпусти, ты, подлый завоеватель! Мама, я не хотел, мама!

Оссори нервно встряхнул брыкающееся недоразумение, чужая шпага норовила ударить в бок, надо её отобрать.

— Эй, мама не учила тебя, как сдаваться в плен? Где гордость, где достоинство, где честь?! Или мама не сказала, что сын дракона должен быть храбрым?

— Я не дракон! Яльте не сдаются в плен!

Оссори толкнул дверь и шагнул из комнаты, надрывно скрипнули под сапогами ступени.

— Получишь своего яльтёныша, как только сложишь амбиции Яноре под ноги и встанешь перед своим королём на колени, — он обернулся на бывшую королеву, замершую в дверном проёме.

Берни засомневался, слышит ли она его, как вдруг Хенрика выпрямилась и пристально на него посмотрела. На лице ни следа чувств, нос заострился, и только в глазах — твёрдость и гнев.

— Я. Не склоню. Перед ним. Колен.

Вой яльтёныша бил по ушам. Оссори ногой толкнул потайную дверь, запретив себе оглядываться на воспрянувшую королеву. Вслед ни крика, ни слёз, ни мольбы, ни проклятий. Короткий приглушённый стук.

Глава 41

Блаутур

Григиам

— Помощник секретаря по военным делам Хьюго Аргойл на аудиенцию к герцогине Оссори… — на ходу пропел Хью, минуя стражу у приёмной.

Оттуда можно было попасть в любую комнату герцогов в Элисийском дворце. Хьюго направился прямиком к спальне. Кто примет его в кабинете на ночь глядя? Двое ночных караульных и не моргнули. Не то привыкли к его частым визитам, не то получили особые распоряжения… Хьюго подавил улыбку идиота. Нет, эти молодцы из герцогства его не знали, просто Оссорийская Звезда ещё не успела отдать приказ никого не впускать.

Помощник секретаря — всё равно что «советник советника»… Хью так и не понял, было это милостью или издёвкой, но ему нравилось. Дезире Оссори знала, кого ставить советником при военном советнике! Папеньку хватит удар, когда он узнает о новом назначении сына, для него хуже службы в драгунском полку могло быть только это.

Аргойл пригладил безупречно сидящий на нём джеркин. Жизнь под знаменем Оссори — жизнь новая. По одёжке видно: герцоги и дальше намерены вести дела при помощи сказанных вассалам слов, вовремя написанных главе Прюммеанской Церкви писем и впечатляющих жестов. К чему новой должностью обязали его, Хьюго точно не знал. Но уже видел возможности! Лишь бы секретарь попался сговорчивый и по возможности тупой.

К тому же, он сам себе разрешил наносить визиты Дезире Оссори. Неделю приходил как «советник советника» и ходил бы еще столько же, если бы не закончились поводы дать военный совет.

— Ладно тебе, это не глупая хохочущая девица, — бормотал в усы Хьюго, всё решительнее сжимая дверную ручку. Служанка, до этого увлеченно полирующая напольные плиты, покосилась на него. Хью цыкнул, и девица испарилась. — Дезире — мудрая женщина с мужем и сыном, между прочим, твоим другом. Таким нельзя просто нашептать на ушко любовный вздор. Или можно? — Хью со злостью ударил кулаком по двери, так что та задребезжала. Нет, рано, слишком рано! Она сейчас разрешит войти, но он не подобрал нужных слов! Снова придумать совет? Заговорить о возрождении полка, наборе драгун? В который раз?!

За дверью молчали. Хьюго с сомнением посмотрел на горящие в Приёмной свечи. Может, его Звезда уже спит? Час поздний, супруг-регент занят, конечно она уже…

— Входите же! — Голос слегка раздраженный и не сонный ничуть!

Хьюго обреченно толкнул створку. В животе всё сжалось, как у какого-то мальчишки. Ещё в обморок перед ней упади, трус ты усатый!

Он глупо встал на пороге, еще более глупо улыбаясь. Ему было тридцать четыре года, и у него совершенно не ладилось с дамами. Точнее, дам вокруг было в избытке, не ладилось у него с теми, в кого он влюблялся и искренне хотел сделать виконтессой Аргойл. Пожалуй, узнай кто о его попытках обрадовать очередную избранницу признанием в любви, Хьюго бы его удушил. Если бы несчастный не умер раньше. От хохота.

Насколько долго придворный тексис позволяет безнаказанно глазеть на даму, к тому же замужнюю? А если мужа нет рядом? А если дама, кажется, не против? Аргойл продлил недозволенное на пару мгновений, а потом хоть на дуэль с самим собой за такую дерзость.

Дезире не просто сидела в кресле у богато украшенного мрамором камина, его Звезда сияла, и как! Ясные голубые глаза смотрели с милой сердцу смешинкой. Уголок нежных розовых губок дарил мягкую полуулыбку. Да Хью готов стать пуфиком, на котором покоились её изящные ножки в домашних туфельках, расшитой диковинными узорами капоттой, что обнимала её точеные плечи, гребнем в её хрупких пальчиках, последней шпилькой в копне огненных кудрей… Шпилька с синим камушком блеснула и исчезла в руках камеристки. Аргойл мигнул.

— … ите меня? Мессир Аргойл?

— Да? Я! — Хьюго не придумал ничего лучше, чем по-солдафонски отсалютовать от виска.

Дезире мягко засмеялась, жестом отпустила камеристку. Расшитые золотом рукава сорочки окутывали её сиянием.

— … не пугайте же меня! Что случилось с моим любимым помощником военного секретаря? Вы слишком усердствуете в своей новой должности, виконт Аргойл.

Больше не глядя на него, она затягивала на запястьях золотистые завязки рукавов сорочки, а так легко оброненное ею слово звенело в ушах пистолетным выстрелом. Хьюго поднял глаза к высокому сводчатому потолку, не поют ли там святые ему благословение?

— Вы сказали, любимым помощником?

Дезире с укоризной погрозила пальчиком. Хью готов был устыдиться так, как не стыдился на исповеди.

— Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните, и вижу ваши старания, мессир, но не торопите события. — Она в последний раз провела гребнем по волосам и уложила его в диковинную шкатулку, сплошь покрытую блестящими огненными камнями и песочными узорами.

— Не торопить… Поверьте, я бы никогда…

— Будет вам, не скромничайте, всем нам хочется большего, а вы достойны желаемого, но потерпите. — Дезире постучала ноготком по крупному алому камню на крышке шкатулки, отложила её на низенький деревянный столик с ножками-медвежьми лапками и поднялась.

Стены комнаты закружились перед глазами, так что все заокеанские драпировки, которые Хью изучил за прошлые визиты, слились в один яркий вихрь. Сделать шаг навстречу? Сейчас или никогда! Он не торопится, да он готов прождать вечность! Если только вечность будет не дольше пяти мгновений… Иначе все гербовые медведи на темной, громоздкой мебели набросятся на него вместо герцога Оссори.

— Вы правда так думаете? Достоин?

— Да, но потерпите, ведь…

— К чему это! Я прямо сейчас скажу хоть тысячу раз, что люблю вас! Люблю!

— … ведь Королевский совет только через два дня, и назначить вас военным секретарем я смогу только тогда.

В повисшей тишине можно было расслышать пение вышитых птиц на капотте Дезире Оссори. От взволнованного дыхания птицы на груди словно ожили. Королевский совет? О чём она? Совет?

— Ведь вы хотите стать секретарем по военным делам, виконт Аргойл? Амбиции и острый ум не позволяют вам быть просто его помощником? — Так и замерев у пуфа, Дезире медленно покачала головой, вздрогнула. Её взгляд устремился сквозь Хьюго.

— Я готов быть кем угодно, — выдохнул Хью, — потому что люблю вас.

— Любите как верноподданной, конечно же, — сглотнула Дезире, заглядывая ему за макушку. Волосы упали ей на плечи, огонь, неукротимый! На щеках выступил прелестный румянец. Так неужели, наконец, его любовь взаимна?

— Как мужчина, Звезда моя, — Хьюго протянул к ней руку, и Дезире бросилась к нему. И пронеслась мимо, обдавая горьковато-пряным запахом.

Аргойла резко рванули за плечо, заставили развернуться. Берни?! Хьюго моргнул. Арчибальд Оссори нависал над ним свирепейшим из медведей. Спокойное, даже равнодушное обычно лицо стало неузнаваемым. Глаза потемнели, в них была морская бездна, челюсти напряжены так, что казалось, герцог вот-вот раскрошит зубы.

— Арчибальд, спокойно. Он уже уходит, он всё понял, верно, мессир Аргойл?

Хьюго как мог приосанился и положил руку на эфес шпаги, но тут же её отдернул. С регентом так нельзя. Оссори сгрёб его за грудки, исказил губы в усмешке совсем как у Берни. Дьявольщина!

— Уходит? Я ему помогу… уйти.

Хью повалился на спину и даже немного пролетел по пёстрым коврам. Значит, силой Берни тоже в папеньку. Интересно, сколько герцог успел услышать? Судя по тому, как бойко Пилигрим Арчи «помогал» ему уходить, Хьюго понял — много.

— Стоило мне уехать, и они тут же снова повысовывали носы! Мне что, и здесь учить плавать твоих поклонников?! — Арчибальд нервно шарил рукой там, где должна быть шпага, но на счастье Хью, регент оказался безоружен.

Выступать против герцога Оссори он бы себе не позволил, но и притворяться мешком для пинков тоже долго не смог бы. Глупец, и вольно же было петь о любви, оглохнув на оба уха и ослепнув на оба глаза?!

— Дорогой, это не поклонник, мессир Аргойл лишь зашёл сделать очередное военное предложение… — Дезире перехватила руку мужа, с нежностью прижала к груди. Отнять руку Оссори не смог. Да и кто смог бы?!

— Слышал я это предложение! И кто ещё ходит к тебе с такими признаниями?! — Герцог бросил на Хью бешеный взгляд, но пнуть больше не пытался.

Аргойл осторожно поднялся, спину заломило. Стареет.

— Никто, — мурлыкнула Дезире.

Забыв об осторожности, Хью вытаращился на неё. А она стала нежнейшей из женщин, верной супругой, что успокаивала своего герцога лаской, как дрессировщица разбушевавшегося медведя. Хью метнул взгляд на витражное окно.

— Я всё вижу. Сидеть, — не глядя на «поклонника» рыкнул герцог.

Хьюго прирос к полу.

— Ты теперь регент, дорогой мой, мессира Аргойла нельзя просто взять и… научить плавать. — Дезире поцеловала руку мужа, заглянула в глаза. — К тому же он нам нужен, сын маршала, превосходный военный, знаток искусства драгун…

— Тогда поступим с ним так, как ты уже поступила с Лоутеаном.

Арчибальд отнял руку от фыркнувшей, нахмурившейся жены.

— Кто тебя просил ходить к нему? Мышь заслужила! — топнула ножкой Дезире.

— Я же регент? Хожу где хочу. Лоутеан теперь в верхней тюрьме, тихо! Потому что я так решил. А этот, — Арчибальд кивнул в сторону Хьюго, — займёт его место в нижней. Стража!

Хьюго попятился. Так еще не заканчивалось ни одно из его признаний. Распахнулись двери, вбежали всё те же молодцы с поста в приемной, только теперь с их кирас совсем не дружелюбно скалились медведи. Как он мог так ошибаться? Оссори машут перьями только из каприза герцогини, за всем этим стоит рыжедьявольская сила… Сколько же поклонников Оссорийской Звезды её супруг «научил плавать»?

Глава 42

Блицард

Фёрнфрэк

1

Запах шоколада и тихий треск угольков в камине напоминали о чём-то далёком и мирном. Альда накинула поверх сорочки покрывало, подбитое куньим мехом и расшитое гербом Скогбрюнов, взяла с туалетного столика шкатулку и, забравшись с ногами в кресло, начала вынимать из волос шпильки. Упали на плечи распущенные косы, звонко щёлкнул уголёк.

Графиня Оссори постепенно отпустила обиду за невольное предательство мужа. Ей не стоило ожидать, что он легко простится с любимым покойником.

Уложив в шкатулку шпильки и расплетя косы, она извлекла гребень. На нём была вырезана сцена из северного предания: бог войны Изорг сошёлся со своей сестрой Ингвильдой в смертельном бою. Подарок принца Рекенья названной сестре не только прогневил бы Рональда, но и был бы сочтён неблагопристойным. Ведь по законам куртуазности в дарение гребней вкладывали любовный намёк. Тонкие зубцы прошлись по волосам, мысли обратились к камеристкам, сопровождавшим графиню Оссори в эти тревожные месяцы. Бедняжка Дженни так и осталась в лапах разбойников, Тэмзин увезли к родителям в Меккенхюгль, её ранение оказалось нешуточным, о Катрии же графиня знала лишь то, что девушка отдала храброе сердечко Рыцарю Затворнику. Баронесса форн Скогбрюн любезно одолжила графине Оссори одну из своих служанок. И всё же по возможности Альда старалась не прибегать к её помощи.

Рука дрогнула, зубцы гребня дёрнули прядь. Отставив шкатулку на пол, Альда свернулась в кресле клубочком, как вдруг дверь в комнату распахнулась и ударилась о стену. Едва переступив порог, граф Оссори втолкнул в комнату ребёнка. Мальчик чуть не упал, вскинул на Альду заплаканные глазки.

— Рональд! Что ты… Кто это? Что происходит? — Она поспешно выбралась из кресла, рукой придерживая под подбородком края покрывала.

— Ты же хотела эскарлотца? Вот, получи, он хоть и маленький и снова не чистокровный, а похож больше! Осторожно, кусается… хорёк… — Муж едва сдерживал бешенство, Альда побоялась приблизиться.

Даже не взглянув на неё, граф Оссори бросил в угол комнаты чужую шпагу в ножнах и вышел. От хлопка дверью по флакончикам на туалетном столике прошла дрожь.

— Я должен закончить обход, не жди! — крикнул Рыжий Дьявол из коридора. Тяжёлые быстрые шаги и снова хлопок дверью, цокот копыт за окном.

Альда в нерешительности подошла к ребёнку. Он по-прежнему стоял посреди комнаты, кулачки сжаты, голова смело приподнята. Светлые голубые глазки смотрели неправильно, чуть друг на друга. Как же глупо, но она растерялась, засомневавшись, глядит ли малыш на неё.

— Кье устет нессерсидес? Се кье, иль принсеп … — он запнулся, с сомнением, но всё же посмотрев на Альду. Она не понимала ни слова.

— Ты не знаешь блицард? — Подумав, она перешла на блаутурский. — Блаутурский? Нет?

— Знаю… — тренькнуло на блицард. Мальчик огляделся, опустил взгляд, сжал бледные губы.

Альда осторожно тронула за плечо маленького гостя. От малыша дохнуло холодом, он дрожал!

— Не бойся, пойдём.

Мальчик послушно сел в кресло, пряча лицо в парчовое одеяло. Что с ним случилось? Альда не могла предположить, откуда Рональд взял этого ребёнка, эскарлотца, в наряде, достойном принца, почему был так груб с ним…

— Не плачь, всё будет хорошо. Как твоё имя?

— Гарсиласо… Гарсиэль, — послышалось из глубин одеяла.

Альда видела лишь чёрные встрёпанные кудряшки. Решившись, она пригладила их. Гарсиэль судорожно вздохнул, убрал одеяло от лица. От севера на этом личике были только глаза.

— А я Альда, графиня Оссори, — она улыбнулась ему, но добилась лишь удивлённого моргания. Да, малыш, даже у Дьявола может быть жена. — Какое твоё имя тебе нравится больше, на эскарлот или блицард?

— Я не знаю… Наверное, Салисьо.

— Итак, Салисьо, что же привело тебя сюда?

Из камина донеслось призывное бульканье. Альда поспешила снять с огня шоколад из запасов бывшего бургомистра и перелить в заранее подготовленную чашку. Вот и лакомство для Салисьо, может так он разговорится быстрее…

Она протянула мальчику угощение. Он осторожно взял и отпил, отчего-то потрясенно перемещая взгляд с чашки на неё и обратно.

— Это сон? Господин Людвик? — он почти прошептал это, зажмурился, щёлкнул пальцами.

— Ты очень испугался… Пей, только осторожно, шоколад горячий.

Салисьо казался разочарованным. Он тихо поблагодарил Альду и сжал в ручках чашку, в глазах вновь засверкали слёзы.

— Меня похитил граф Оссори… То есть взял под стражу, пока моя мама не подчинится ему… Вы точно не связаны с Людвиком?

— Нет, Салисьо, — качнула головой Альда, покрепче стиснула расползающиеся в пальцах края покрывала. — Кто твоя мама?

— Вы будете смеяться, если я скажу, что не знаю? У меня две мамы… Одна та, что подарила жизнь, а вторая та, что жизнь спасала и любила… Я не знаю, госпожа Оссори…

Он старательно кусал нижнюю губу, но слёзы уже проложили на щеках дорожки. У Альды сжалось сердце, неожиданно для себя она обняла малыша, поддавшись порыву защитить, успокоить, уберечь…

— Мама — это та, что любит тебя больше жизни. Она заботится о тебе, гладит по этим кудряшкам и вытирает слёзки с этих глазок.

Альда отстранилась. Салисьо кивнул, нервно стиснул чашку.

— Моя мама Хенрика Яльте.

Альда едва сдержала вздох. У Хенрики есть сын… Что же наделал Берни… и куда теперь уехал?

— Вы можете отпустить меня? Я обещаю вернуться, мне нужно только кое-что ей сказать…

— Я уверена, мой муж вернёт тебя маме уже утром.

— Они говорили друг другу ужасные слова… Я не могу быть здесь, ей плохо, я знаю!

Снова рыдания. Альда затравлено оглянулась по сторонам, но помощи ждать было неоткуда. Она не могла отпустить малыша, хотя и всем сердцем этого желала… Но как успокоить его? Взгляд упал на корзину, в которой спал Рони. Оленёнка в ней не оказалось. Должно быть, проказник снова прибился к Райнеро, пока супруги Оссори совершали ночной объезд. Ну конечно, Райнеро! От испуга Гарсиласо заговорил с ней на эскарлот, родная речь должна его утешить, а принц не откажет в помощи названой сестре.

— Салисьо, я обещаю, вы с мамой скоро встретись. — Альда запахнулась в покрывало и побежала к дверям. — Я уговорю графа Оссори. А сейчас подожди, я приведу к тебе кое-кого.

2

Как только графиня прикрыла дверь, Гарсиласо вынырнул из своего укрытия. С одеялом и с чашкой он расстался быстро, затем соскочил с кресла и прицепил к поясу шпагу. Холодный эфес под рукой вселил уверенность — бежать, и скорее, пока графиня не вернулась. Могут ли пленники сбегать, не уязвив своей чести? Могут, если это нужно не только им!

Выйти через дверь не получится, остаётся окно. Гарсиласо промчался по ковру через комнату, отдёрнул тяжёлые шторы. За окном непроглядная тьма, но руки сами с силой дёрнули медную защёлку, не слушаясь трусливого сердца. Толчок, ещё, есть! В лицо дунул холодный ветер, приятно охлаждая горящие лоб и щеки. Это всё слёзы, расплакался как перепуганный сопляк, а ведь должен был держаться принцем!

Гарсиласо потянул за разбухшую за зиму раму, как вдруг в коридоре послышались шаги и голоса. Окно захлопнуть, не забыть о шторе, скорее в кресло! Сердце колотилось так же, когда они с мамой прятались от наёмников Донмигеля. Гарсиласо крепко закутался в одеяло, пристроил шпагу так, чтобы её не было видно. Подумав, спрятал лицо в складках, слёз не осталось, а вот возбуждение может его выдать.

— И где же мой собрат по несчастью? Эта северная страна не жалует эскарлотцев, как я посмотрю.

Гарсиласо затаил дыхание и уткнулся лбом в согнутые коленки. Это не он, это не может быть он! Конечно нет, просто Гарсиласо давно не слышал родной речи, вот и чудится…

— Э-эй, с тобой всё хорошо?

Этот голос, почему незнакомец говорит голосом брата… Просто похож, очень, невероятно, но Райнеро здесь нет.

— Я граф Агне. Ты понимаешь меня? Я, конечно, давно не говорил на эскарлот, но не думаю, что настолько разучился.

Граф Агне потянул за одеяло, Гарсиласо поднял голову и зажмурился. Это граф Агне, командующий андрийской армией, он знаком с мамой и хрюкает за столом. Ведь так?… Чужая рука вдруг коснулась лба, убрала упавшие на лицо волосы. Гарсиласо не выдержал и открыл глаза. Перед ним на корточках сидел старший брат. Райнеро Рекенья. Граф Агне. Его погибель.

— Невероятно… малявка? — глаза Райнеро распахнулись, такого удивления на его лице Гарсиласо ещё не видел.

Хотя нет, видел однажды, когда Райнеро нашёл его у себя в комнате и понял, что Гарсиласо стал свидетелем того, как он развлекался с фрейлиной госпожи Дианы. Но тот испуг не сравнится с ужасом, что сковал руки и ноги принца в эту минуту. Гарсиласо вжался в спинку кресла, не веря, что пришла смерть. Нет, это неправильно! Знала ли мама, что граф Агне на самом деле Райнеро? «Они не должны встретиться», кричала она графу Оссори. Так значит, знала и как могла оберегала Гарсиласо от встречи с защитником Фёрнфрэка…

— Как ты здесь… Это правда ты? Да не молчи же! Что с тобой случилось?

Не помня себя, Гарсиласо заскочил с ногами на кресло и перемахнул через спинку. Рука сжала эфес шпаги, но кого он обманывает, старшего брата ему не одолеть! Мама учила, что нельзя сдаваться, следует бороться, бороться до последнего хрипа… нет, так просто Гарсиласо свою жизнь не отдаст.

— Не подходи ко мне, — Гарсиласо не узнал себя, он не пищал, он смог говорить твёрдо. Сколько раз Райнеро смеялся, что голосок «малявки» не создан для угроз… А что же теперь? Старший брат стоял на месте!

— Ты что, боишься?

— Ещё чего… — Гарсиласо вскинул голову. — Принц Яльте не боится никого.

Райнеро хохотнул и медленно двинулся к нему. Гарсиласо невольно попятился. Он врал, врал как никогда, от страха перехватывало дыхание, и Райнеро это знал.

— Я ничего тебе не сделаю.

— Ты лжёшь. Ты поклялся… поклялся убить. Перерезать мне горло. Но я не позволю.

Шаг, ещё, далеко ли окно? Нет, по ногам дул слабый сквозняк. Ещё немножко, и появится шанс сбежать.

— Что за чушь ты несёшь? Я рад видеть тебя живым, я волновался…

— Что кто-то опередит тебя, и ты не сможешь любоваться моей кровью на своём змеистом кинжале? Я больше не принц Рекенья, Эскарлота меня забыла, я уступаю тебе трон и клянусь никогда не возвращаться домой, так что тебе ещё нужно? Неужели ты настолько меня ненавидишь?

— Райнеро, что происходит?

— Это мой младший брат, — бросил Райнеро на блицард.

Гарсиласо отвлёкся на возглас графини и едва не попал в руки брата. Райнеро подскочил к нему, схватил за куртку, но Гарсиласо рванулся в сторону. Треснула ткань, полыхнул огонь в камине. Вскрикнув от испуга, принц извернулся и с силой ударил Райнеро в грудь.

— Салисьо, малыш, не бойся, тебе не причинят вреда… — графиня Оссори подбежала к ним, Гарсиласо отпрянул и ринулся к окну.

— Альда, отойди! Гарсиласо, стой!

Рама скрипнула и растворилась, Гарсиласо вскочил на подоконник. Под ногами только темнота, не разглядеть, куда прыгать.

— Малявка, стой, сейчас же!

Гарсиласо успел спрыгнуть, почувствовав, как рука брата дотронулась до его спины. Миг падения, невероятно долгий, удар, такой, что клацнули челюсти. Всплеск воды, ноги подогнулись, Гарсиласо опёрся на руки, холодная влага попала под манжеты. Не оглядываясь он понёсся через сад, под ногами плескались лужи, шпага бешено стучала по бедру. Впереди выросла высокая стена, поросшая каким-то сухим растением. Принц бешено завертел головой, ища выход, когда сзади послышался глухой удар и… бег. Райнеро! Руки сами вцепились в хрупкие ветви, нога нащупала выступ, подтянуться, ещё, камень под рукой, найти новый выступ, опереться, ну же! Куртка стесняла движения, шпага то и дело задевала ветки, но вот он, верх стены!

— Салисьо!

Гарсиласо опёрся обеими руками о холодный камень, запрыгнул, сбалансировал на краю. Внизу улица, слабо мерцают огни. Прыжок, на этот раз Гарсиласо догадался присесть, чтобы удар не отдался в ноги. Принц обернулся на стену и побежал, не дожидаясь, пока там покажется старший брат.

Улица, ещё одна, Гарсиласо её знал, особняк мамы не так далеко, надо только выйти на улицу Рагнара и Раварты. Вновь шаги позади, всё ближе, Гарсиласо свернул в переулок. О нет, домой нельзя, там Райнеро быстро его поймает и убьёт и его, и маму! Нужно увести его подальше, запутать, тогда можно спрятаться в очередном переулке и переждать. Улица сужалась, поднимаясь вверх, впереди огни и блеск… Река! Гарсиласо вылетел на площадь Наместницы и понёсся по блестящему от дождя булыжнику к мосту через Тайг. Как хорошо, что он временный, и на нём запретили строиться! Разделительная стена приближалась, но ноги уже начали уставать, дыхание предательски сбивалось. Сквозь собственный топот Гарсиласо услышал бег Райнеро.

Не выдержав, принц оглянулся: брат по площади гнался за ним, придерживая шпагу. Поскальзываясь на мокрых досках, Гарсиласо перебежал мост и в нерешительности остановился. Добежать до Университета? Но ворота ночью закрыты, а Райнеро слишком близко…

— Стой же! Я не причиню тебе вреда, слышишь?!

Гарсиласо рванул наугад через площадь Подснежников, позволив предчувствию вести его неизвестными улочками. Он угодил в жилой квартал, одинаковые дома с заколоченными окнами и дверями, многие разрушены. Ноги уже ныли от усталости, Гарсиласо не слышал ничего, кроме стука собственного сердца. Дальше нельзя, мастер Квентин говорил, в восточной части бродит тиф. Гарсиласо затравлено взглянул на ещё одну неизвестную улицу, как вдруг его с силой дёрнули назад.

— Какой же ты шустрый, поганец…

Гарсиласо слабо рванулся, но сил уже не осталось. Сердце билось, будто собираясь пробить в груди дырку, во рту пересохло. Райнеро развернул его к себе лицом, стиснул плечи. Брат почти не устал, только на лбу блеснули капельки пота. Он нахмурился и вдруг усмехнулся, хищно, как всегда. Лицо Райнеро расплылось, Гарсиласо быстро сморгнул слёзы.

— Прошу, отпусти.

Казалось, Райнеро засомневался, но хватка ослабла. Гарсиласо шагнул назад, рука нащупала эфес шпаги. Холод на ладони, в лужах сверкнул и растаял месяц, мама говорила, на юную луну нужно загадывать заветное желание, и тогда в полнолуние оно может исполниться. Гарсиласо судорожно схватился на прюммеанский кружок на шее, благодаря маме он уже давно заменил солнышко Пречистой, но сейчас этот холодный диск мог внять желанию, единственному «Я хочу жить… пожалуйста… просто жить». Гарсиласо отпустил знак веры и выхватил шпагу. Если Пречистая или Луноокая его услышали, этой ночью он впервые одержит верх в поединке.

— Если ты хочешь меня убить, то позволь хотя бы защищаться. Я не хочу, чтобы меня зарезали как беспомощного младенца.

— Гарсиласо…

— Ну же! У тебя есть шпага, так давай, или я недостойный противник? Тогда это моя последняя просьба, ты должен её исполнить!

Не дожидаясь, пока брат вынет оружие, Гарсиласо выставил вперёд своё и встал в позицию. Клинок Райнеро отразил лунный свет. Невыносимость ожидания подбила Гарсиласо атаковать первым.

Рука согнута в локте, в последние дни он фехтовал только так. Выпрямить, выпад, согнуть, отскочить. Ещё раз, атака, никакого отступления! Райнеро отбивал каждое его движение, но Гарсиласо не сбавлял темпа, с удивлением замечая, что брат не просто отмахивается, он именно отбивает. Выпад, поддеть, ну же, шпага Райнеро мелькала как змея, раз за разом уводя клинок Гарсиласо в сторону. Райнеро был сильнее, намного, Гарсиласо просто не успевал отразить его удар, так сильно брат отвадил его руку. Сильнее, ну конечно! Урок офицера форн Непперга в Эскарлоте!

Гарсиласо прыгнул вперёд, нанося атакующий удар, и Райнеро сделал то, что должен был: с силой отвёл шпагу Гарсиласо влево! Не теряя драгоценного мига, принц поддел шпагу Райнеро снизу и помог ей уйти дальше, под напором своей же силы. Шпагу перед собой, Райнеро открыт, рука в струну, удар!

Острие шпаги Гарсиласо ткнуло между ключицами Райнеро и застыло. Удивление, внезапная волна восторга, такого ещё не было никогда! Так надавить?… удар будет смертельным, страшного брата не станет… Гарсиласо чуть налёг на шпагу, ощутил сопротивление. На белом воротничке Райнеро показались капли крови. Мама говорила, кровь врага недостойна жалости…

Принц выпустил шпагу и отпрянул. Он просто не может этого сделать. Внутри всё похолодело, Гарсиласо поймал взгляд брата. Тот смотрел как тогда, у часовни.

— Ты был прав… Пока я решусь на удар, убьют меня… — голос дрогнул. Гарсиласо прикрыл глаза, слёзы намочили ресницы. Руки сжались в кулаки, страх не давал вздохнуть. Поднять голову, так, чтобы оголилась шея. Принц должен принять смерть с достоинством.

— Давай. Только пусть это будет быстро.

Луна исполнило желание Гарсиласо: жизнь была почти у него в руках, только он не смог взять.

3

— Ты не понимаешь, они оказались братьями…

— Какие братья, Альда! Просто скажи, зачем ты это сделала?!

Муж в который раз подскочил к распахнутому окну и вгляделся в ночь. Райнеро убежал за братом часы назад, но они не возвращались, и с каждой минутой Рональд всё больше свирепел.

— Я не хотела, я не знала… — спор выбил из сил, Альда с усилием сдерживала в голосе дрожь. Она верила принцу, но почему он так долго не возвращается? Быть может, что-то случилось, но предложить Рональду вновь отправиться на поиски братьев просто немыслимо. Он не меньше часа назад изъездил весь город, вернулся, не найдя ни следа и ужасно разозлившись.

— Не знала, что мальчишка сбежит к матери при первой же возможности?! — Рональд ударил кулаком по оконной раме, она хрустнула.

Альда вздрогнула и плотнее запахнулась в покрывало, о протопленной комнате напоминали только угольки в печке.

— Берни…

— И этот туда же! Говорю тебе, мой пленник наконец воспользовался правом побега, и как подло!

— Он не сбежал, он обещал вернуть мальчика… — всё повторялось, муж Берни кричал и считал её дурой. Альда сделала вздох, судорога подступивших рыданий прихватила горло.

— И ты поверила? Альда! Да?! Они не вернутся, и сейчас Хенрика уже обнимает сыночка и готовит бунт! — пугающе посмеявшись, Рональд продолжил бдеть у отрытого окна.

Альда попыталась унять дрожь в руках, сжав одной другую, сдержать свирепым морганием слёзы, но муж устремил на неё взгляд, требуя правды. Как донести до него, что она не лжёт, и сын Хенрики на самом деле оказался ещё одним племянником, почему-то ужасно испугавшимся родного брата?

— Почему ты не веришь…

Рональд исказил рот в жутком оскале, надвинулся и навис над Альдой, несмотря на снятый панцирь дыша запахами железа, кожи и конской шерсти. То, что казалось таким уютным и надёжным во время ночного объезда, внушало страх теперь.

— Потому что так и будет! Воссоединение семейки и бунт…Ты слишком доверчива!

— Мальчик плакал, я только хотела его успокоить…

— Ну и как, успокоила? Распахнула окно, лети, птичка! Мальчишка был единственным способом сдержать Хенрику и поставить её на место, а теперь она только больше разозлится. Мне придётся усмирять бунт и держать её под арестом до приезда Лауритса! — Рональд отстранился, потёр лицо ладонями, после чего резко их отнял. — И всё из-за того, что ты пожалела ревущего мальчишку!

— Даже если мальчик и вернётся к Хенрике, было очень жестоко отнимать его у неё! — Вот и всё. Глаза мужа посветлели от гнева. — Она несчастна, п-пойми. Она полюбила племянника как родного сына. Нет ничего страшнее потери ребёнка…

— Тебе-то откуда знать! Прекрати его защищать! Дьявольщина, Альда, ну почему, зачем?!

Бестолковые руки обхватили живот. Не смотреть на мужа. Отнять руки. Он не должен догадаться, не сейчас…

— Райнеро его вернёт…

Резкий смешок. Рональд прошёлся по комнате, гремя, как десяток солдат на плацу.

— Да что тебе сдался этот Райнеро? Почему ты так в нём уверена? — Он повернулся к ней и сощурился. Руки скрещены на груди, в голосе тихая угроза… Только не ревность, нет!

Альда вскочила, откинув покрывало, лишившись сил прятаться.

— Он защитил меня от Рейнольта, я доверяю ему! — Мир слегка колебнулся. Альда прикрыла глаза и повернулась к мужу спиной.

— Да что ты! И, похоже, не просто доверяешь, а? Лопочешь с ним каждый день, просишь рассказать сказки, а недавно вообще уснула в его кресле!

— Рональд!

— Истосковалась по мессиру Чь, своей бешеной псине? Решила найти ему замену, раз муж опять наскучил?!

— Это не так!

— А вот мне так не кажется! Назови хотя бы одну причину, по которой я должен разувериться!

Руки снова накрыли живот, этот жест появился сам. Альда с надеждой оглянулась на окно, но там ничего не изменилось. Лишь чернота ночи и слабый плеск огней улицы.

В повисшей тишине Альда отчётливо слышала сопение Рональда и стук собственного сердца.

— Райнеро благородный человек, он спас меня, я очень ему признательна. И что дурного в беседах?

— Просто признай, тебя влечёт к нему, ну!

Взявшаяся из неоткуда решимость застучала в висках, завертелась на языке тревожной тайной.

— Нет же! Рональд, мне не нужен никто, кроме тебя…

— Разве? Мессир Чь подтвердит обратное!

— Я же ношу твоего ребёнка! Зачем мне принц Рекенья или мессир Чь?

Последние слова запутались, забились в паутине тишины. Невероятная слабость охватила ноги и потянула вниз. Только не обморок! Альда глубоко вздохнула, опёрлась рукой об угловой комод. Решимости повернуться к Рональду у неё не осталось. Почему он молчит, от ярости? Зачем она призналась, не нужно было! Глупо полагать, что он обрадуется, сейчас не время для графят… Время для дороги в Блаутур и встречи с Дезире Оссори…

Альда всхлипнула и закрыла лицо руками. Как может радость от зарождения новой жизни стать страхом и сожалением? Она была счастлива и она боялась предложить разделить своё счастье даже мужу. Это неправильно, так не должно быть!

— Альда… То, что ты сейчас сказала, это правда? — Он подошёл совершенно неслышно, мягко положил ей на плечи руки. Альда попыталась ответить, но ком в горле не давал вздохнуть. Она лишь кивнула, после чего скорее догадалась, чем ощутила, что Берни развернул её и теперь прижимает к себе. — Милая моя… Я дурак, я полнейший кретин! Я не знал, не заметил…

Альда уткнулась мужу в рубашку, глуша рыдания. Сердце Берни колотилось, как и её.

— Я не хотела, чтобы ты узнал, — почему-то она шептала, как если бы поверяла тайну. Впрочем, в последние дни это и была её самая большая тайна.

— Почему? — Берни поцеловал её в макушку, Альда покрепче прижалась к мужу, чувствуя, как мир пускается по кругу.

— Потому что ты отправишь меня в Блаутур… Берни, пожалуйста, не надо! — она сдавила его сорочку и замотала головой. — Пообещай мне, что не сделаешь этого! Тогда, в том поместье, мы не должны были… — Альда подняла на него взгляд.

Берни улыбнулся и покачал головой, в глазах нет и тени злости, только тот блеск, от которого по её сердцу всегда разливалось тепло.

— Нет, конечно нет, глупенькая моя… Я никуда тебя не отпущу. Прости, прости за всё это…

Альда обняла Берни. Он обхватил её за талию и чуть приподнял, так, чтобы их лица оказались напротив друг друга.

— Берни?

— Да?

— Я люблю тебя. И я, конечно, дам тебе сына.

— И я вас тоже очень люблю.

4

Квентин торопливо шёл по безлюдному коридору, впереди семенила несмолкающая служанка. Чудится ли ему кисловатый запах болезни, вонь жжёных волос? Приглушённый свет, затхлый воздух от горевших всю ночь свечей и тишина… Почему малыш Гарсиласо не несётся навстречу, как раньше? Квентин взглянул на лекарскую сумку. Сбывались его кошмары, неужели и в этом доме придётся раскрыть её не просто для того, чтобы показать Салисьо инструменты и склянки?

— …а она отказывается! Уж мы её и уговорами, и по-всякому, нет, и всё тут! Дала до спальни довести и лежит, рыдает… А какая бледная, господин лекарь, аки смерть! Мы госпожу так и нашли, в обмороке, беленькую, только щёчки так и горят! Плохая, господин лекарь, совсем плохая!

Квентин на ходу закатал рукава, смотреть на виляющую впереди служанку сил не было. Наверняка заразу принёс кто-то из приходящей прислуги!

— Никто из слуг не болен?

— Нет, господин лекарь, все здоровёхоньки, только Марта с кухни хворая, так у неё каждую весну пальцы и ломит, уж я ей говорила мази раздобыть, а она…

— Хватит, я понял. — Квентин сунул служанке ворох тряпок и бутыль мыльной воды. — Раздай всем слугам, натритесь, и проследи, чтобы все ополоснулись водой, поняла?

Женщина, кивая, приняла бутыль с таким важным видом, будто ей поручили очистить от заразы весь город.

— Пусть все уйдут, пока я не позову.

Квентин положил руку на сверкающую в свете свечей дверную ручку, секунду промедлил и толкнул створку. На постели, прижав ноги к груди, лежала Хенрика. Кто позволил ей так улечься, в платье, с тяжёлой причёской?! Квентин подошёл к кровати под мрачным балдахином, пытаясь разглядеть, спит ли бедняжка или мучается от горячки. Тоненькое запястье оказалось ледяным, пульс трепетал, на кистях алели тревожные пятна… Неужели…

Квентин осторожно взял Хенрику на руки, стараясь не будить, уложил на подушки. Горячее дыхание, лихорадочный румянец на щеках, пятна на белой шее. Веки дрогнули, Хенрика посмотрела на него невидящими глазами и тяжело вздохнула.

— Ш-ш-ш, спи, — он старался говорить спокойно.

— Квентин? — Она порывисто села и сжала его руку. Возбуждённость, нервозность, жар, горячечные пятна, это только начало болезни.

Квентин мягко высвободил руку из хватки дрожащих пальчиков.

— Да. Снимем платье, хорошо?

Хенрика рассеяно кивнула, оглядывая комнату, будто кого-то искала. Кёртис быстро справился с крючками и шнуровками. Хенрика ему не мешала, лишь заглядывала в лицо.

— Квентин, где же он? Ты привёл Гарсиэля?

— Гарс? Он не здесь?

Уголки губ дрогнули, Квентин только успел поймать упавшую ему на грудь королеву. Квентина обдало запахом цветов и нюхательной соли.

— Родная, что случилось? Где Гарсиэль?

Квентин обнял рыдающую Хенрику за плечи, взгляд упал на оголившуюся шейку. Нет, это не тифозные пятна, это от истерики и нервов. Хенрика жалась к нему, силясь что-то сказать, но всхлипы не позволяли. Изловчившись, он дотянулся до шнура над кроватью, на звук колокольчика мигом прибежала уже знакомая служанка.

— Принеси воды. Где сын госпожи Яльте?

— Мы не знаем, господин лекарь… Воды, да, сейчас!

Отогнав догадки, Квентин положил руку на пепельные волосы.

— Тише, тише… он убежал? Может быть, пошёл в лазарет, я там сегодня не был.

Хенрика замотала головой, холодные руки сжали рубашку.

— Он… унёс его… Ос-сори…

Как слуги не видели, что случилось? Мучить Хенрику расспросами было скотством, но Квентин, болван, ничего не понимал.

— Граф Оссори унёс Гарсиласо? Зачем?

— Ах, Квентин… — она всхлипнула, голос срывался, сквозь рубашку Квентин ощущал исходящий от женщины жар. Она здорова, но эта истерика доведёт до болезни. — Это я… я виновата! Он забрал Гарсиэля, пока я не перестану…

— Это из-за твоих планов на Андрию? Родная, не плачь, я понял, я всё понял…

В комнату виновато поскреблись: пара служанок принесли кувшин и таз с водой. Догадались, умницы.

— Я рядом, с тобой, сейчас всё будет хорошо.

Пришлось отстранить Хенрику и приступить к лекарским обязанностям. Умывая ее заплаканное личико и охлаждая лоб примочкой, Квентин с сомнением подумал о вине. И всё ж нет, сегодня оно будет во вред.

— Выпей, давай.

Всё ещё всхлипывая, Хенрика проглотила настоянные на огненной воде пустырник и валерьяну, поморщилась, слабо кивнула. Квентин укутал её в одеяло, сел на кровать и взял заплаканное величество на руки, как ребёнка.

— Мой малыш в плену, Квентин… а я ничего не смогла сделать. Его просто унесли, а я упала в обморок, даже не попыталась спасти моего Гарсиэля…

Квентин тихонько покачивал Хенрику, она утыкалась ему в плечо, теребила уголок одеяла.

— Я уверен, с ним всё в порядке. Граф Оссори не злодей и не убийца, ты же знаешь, он не причинит Гарсиэлю вреда.

— Как я могу что-то знать… Там же Райнеро, этот ублюдок и предатель, что он сделает с моим сыном? Гарсиэль стоит между ним троном, а этому Рекенья ничего не стоит убить… — Снова слёзы, тихие и усталые.

— Гарсиэль скоро будет дома, вот увидишь. Тише, родная, тише…

— Квентин? Останься, прошу…

— Я с тобой.

— Нет, останься навсегда.

Квентин прикусил губу. Пожалуй, не стоит говорить, что он собрался уезжать завтра, не попрощавшись со своим семейством. Он никогда не любил прощания, от них только горечь, ведь он никогда не возвращался… Только карлатская ведьма скоро дождётся своего Лийгария. Лучше не злить Орнёре и продолжить свою дорогу, лишь бы он больше не приходил в сны Салисьо. Малыш Гарсиласо, только не попадись своему злодейскому брату…

— Я знаю, ты должен уехать. — Хенрика будто прочитала его мысли. Квентин не нашёл слов и прижался губами к её встрепанным волосам. — Ну почему всё должно быть так? Заберём Гарсиэля и уедем в Рюнкль… Мне не нужна Андрия, мне не нужен Блицард. Я просто хочу быть счастливой, почему же это так сложно? Возьми меня замуж, Квентин… Не хочешь? Тогда просто поехали с нами, мэтр Кёртис. Там спокойно и красиво, мы будем счастливы, мы и наш сынок… Пожалуйста, Квентин…

Как бы Квентин хотел согласиться! Лес, луга, светлый тёплый дом, родные руки обвивают шею, Анна шепчет, что скучала, в округлившемся животике уже пинается малыш… Радостно, тихо, но как далеко, как забыто, как невозможно!

Квентин обнял любимую женщину, крепко прижал к себе. Он любит и поэтому сделает больно и оставит, но зато она будет жить. Королева Хенрика быстро его забудет, а что до его сердца, то на нём уже нет места для шрамов.

— Ты будешь счастлива, родная. Ты и твой сынок. Я не оставлю тебя и буду здесь, пока не вернётся Гарсиэль, обещаю.

— Ты не уйдёшь? — Хенрика испуганно схватила его за руку. — Мне страшно…

— Нет, я буду здесь. Спи, маленькая королева, спи, а я с тобой…

Глава 43

Блицард

Фёрнфрэк

1

Гарсиласо слышал каждый шаг своего убийцы. Всплеснула лужа, натянуто звякнула сталь, Райнеро пнул его шпагу? Или вдел в ножны свою? Конечно, убьёт он кинжалом. Сердце зашлось в неистовом стуке, принц подавил вздох, заставил себя стоять на месте. Он будто видел, как кинжал Райнеро легко вспарывает кожу, как из шеи бьётся кровь. Гарсиласо знал, что задохнётся, он не раз замечал такие ранения в лазарете университета. Кровь попадёт в гортань, в лёгкие, он захрипит и умрёт. Это будет быстро, может даже не очень больно… Но как же хотелось сорваться с места и убежать! Паника билась где-то в животе, ноги стали слабыми, как будто из них вынули кости. Гарсиласо с силой сжал кулаки, ногти до боли впились в ладони. Он почти задыхался. Сейчас, ещё секунда, чудовище уже близко…

От прикосновения Райнеро Гарсиласо вздрогнул, но приказал себе стоять. Почему убийца медлит? Невыносимо ждать! Скрип сапога, шумный вздох. Райнеро взял Гарсиласо за плечи, привлёк к себе и крепко охватил. Ноги подвели, Гарсиласо упал в руки брата. Укол, змеистое лезвие в груди, оно рвётся к сердцу…

Почему он ничего не чувствует? Глаза щипало от слёз, Гарсиласо судорожно вздохнул. Дыхание Райнеро касалось шеи, щетина колола щёку. Плач забился в груди и вырвался жалобным стоном. Сил на борьбу не осталось.

Свернёт шею? Вонзит кинжал в спину? Что угодно, только бы окончилась эта мука…

— Салисьо… прошу тебя, не бойся…

Гарсиласо распахнул глаза. Райнеро обнимал его. Стоя перед ним на колене. На колене. Перед малявкой, заморышем. Его шпага лежала позади, по-прежнему купаясь в лунных бликах.

— Маленький… Прости. Прости, что заставил бояться, что бросил ту угрозу. Я не хотел убивать тебя. Я больше никогда тебя не обижу. Веришь?

Шёпот брата звучал громом, Гарсиласо не выдержал и прильнул к нему. От Райнеро пахло теплом, кожей, дымом и солнцем, это был запах дома. Знакомый и забытый, он навевал воспоминания об апельсиновых садах, сочной зелени, потрескавшейся от солнца земле… Гарсиласо увидел любимые тайные тропы в их дворце, услышал, как смеются Райнеро и Сезар, вспомнил, как сладко пахло в часовне на заутренях, как Донмигель, ловко складывая пальцы, устраивал запретный театр теней…

Он больше не боялся Райнеро. Он верил. Прижимался к нему, родному брату, не в силах подняться на ноги. Райнеро подхватил его и взял на руки, Гарсиласо почувствовал, как брат запахнул его в свой плащ, и понял, что ужасно замёрз. Райнеро продолжил что-то шептать на эскарлот, но было не разобрать. Только по последним словам Гарсиласо различил — брат читал молитву.

— Райнеро, пожалуйста, не исчезай. Я больше не хочу дороги, не хочу бояться, прятаться… Я не хочу убивать… Я хочу домой.

— Сейчас мы вместе, я тебя не оставлю. Ты больше не боишься?

— Нет… — Гарсиласо отстранился, Райнеро опустил его на землю.

— Почему ты вообще решил, что я гонюсь за тобой, чтобы убить? — Райнеро слабо усмехнулся, протянул Гарсиласо его шпагу, втолкнул в ножны свою.

— В последние месяцы у меня не оставалось сомнений…И ты был со шпагой. Ты куда-то собирался?

Райнеро приобнял его за плечо и повёл по узкой улице. Гарсиласо совершенно не помнил, что пробегал тут, он вообще не помнил той безумной дороги. Его занимал лишь брат, его старший брат, в один миг переставший быть убийцей и жителем ночных кошмаров. Он шёл рядом, он обнимал, в Эскарлоте такого не случалось никогда. Поверить в это было трудно, Гарсиласо на всякий случай представил патио во дворце, щелкнул пальцами под складками плаща, но ночная холодная улица не исчезла.

— Не поверишь, я мирно спал, когда граф Оссори поднял шум и снова куда-то умчался. Я поспешил собраться вдогонку, помочь ему, но Альда позвала меня утешить некоего эскарлотского мальчика… Угадай, кем он оказался? — Райнеро рассмеялся, взъерошил Гарсиласо волосы.

— Ты граф Агне… А ведь я видел тебя! То есть, слышал, ты шёл по коридору университета и требовал оружие у мэтра Отто.

— Так ты и есть мышка? Что ж, я не удивлён…

Гарсиласо не помнил, болтал ли с Райнеро когда-нибудь так много. Они пересказывали друг другу свою новую жизнь, как если бы не виделись годы! И как хорошо было просто идти с ним рядом, разговаривать…

— Райнеро… А ты теперь правда вернёшься в Эскарлоту? Я знаю, ты не сын папы… то есть, у тебя папа другой… ой…

— Ну же, ты знаешь это слово. Бастард. И ты имеешь полное право вырасти и заявить о своих правах на престол.

Гарсиласо поднял на Райнеро взгляд. Отросшие кудри, щетина, почти борода, брат повзрослел. Он не шутил, но и не сердился.

— Я не буду этого делать. А знаешь? Я понял, почему госпожа Диана так тебя любила.

— Салисьо…

— Потому что она любила твоего отца. Любила всю жизнь… А моего ненавидела.

Райнеро молчал, только крепче сжал плечо Гарсиласо. Тот опустил взгляд, кажется, он обидел старшего брата…

— Можно мне вернуться к ма… к тёте Хенрике? Понимаешь, она… любит меня, как тебя любила госпожа Диана. Мне надо вернуться, она очень волнуется, я знаю! Мама так испугалась, когда граф забрал меня, она думает, ты меня убьёшь. Прошу, разреши мне! Я наговорил ей ужасных слов, мама этого не заслужила, она же спасла меня, ты знаешь, и не единожды, если бы не мама…

— Стоп. — Гарсиласо осёкся. Райнеро остановился и внимательно на него смотрел. — Ты назвал её мамой?

— Я… да.

— Гарсиласо, ты не должен этого делать. Она твоя тётушка, мама у нас с тобой одна, ты это знаешь.

— Но…

— Нет.

— Райнеро!

Гарсиласо сбросил с плеча руку брата и пробежал вперёд, преграждая ему путь. Райнеро казался удивлённым, он замер.

— Ты не представляешь, что мы пережили! Да, Хенрика Яльте не была моей мамой с моего рождения, но она стала ею сейчас! Пойми же, я не знал, каково, когда есть мама, узнал совсем недавно и поначалу даже не понял, что это… Меня никто никогда так не любил. И я люблю её…

Позади что-то грохнуло и покатилось. Оказалось, они зашли в тупик. Впереди стоял одинокий домик, с обеих сторон окружённый завалом из досок, черепков и неизвестно ещё какого мусора. Здание бы не привлекало внимания, если бы не выделялось среди других домов улицы своим… Гарсиласо не мог понять, чем именно. Два этажа и чердак, в окне которого тускло блестит свеча. Несмотря на темноту, Гарсиласо ясно видел серую каменную кладку стен и зелёную дверь. Ничего примечательного, но что-то было не так. Гарсиласо вздрогнул и приник к Райнеро, когда из-под крыльца выбежал невероятно пушистый кот. Огромных размеров кот, настоящий шар тьмы на коротких лапах. Он пронзительно мяукнул, сверкнул жёлтыми глазами и потрусил прямо к ним. Райнеро фыркнул, выставил от бедра шпагу, не позволяя коту подойти.

— Мальчики потеряли маму? — Из приоткрывшейся двери неправильного домика выглянула девушка, осмотрела улицу и выбежала на крыльцо. Босая, в лёгком летнем платье, с почти белыми волосами, она улыбнулась и помахала им рукой. Кот боднул Райнеро и тут же нарвался на пинок.

— Это твой кот, прекрасная незнакомка? — Райнеро отвесил девушке лёгкий поклон. — Лучше забери его, он испугал моего братишку.

Девушка заливисто засмеялась, босые ножки, не боясь ледяных луж, поднесли хозяйку к Райнеро. До Гарсиласо ясно донёсся запах летних трав, какие бывают в лесу. Она улыбнулась, обнажая зубки. Гарсиласо пробрала дрожь, эта девушка была неправильной, как и её дом. Он постыдно прижался к Райнеро, брат тут же положил руку ему на спину и заслонил собой.

— Котик встречает гостей, — мурлыкнула девушка.

Райнеро подался назад, он осторожно накрыл шпаги.

— Красавчик и сладкий малыш, одни, такой страшной ночью ищут маму? Эй, зеленоглазик, ты что же, такой большой, а меня боишься? Фёрнфрэкские ведьмы не обижают таких очаровашек!

Ноги коснулось что-то тёплое. Гарсиласо взвизгнул, Кот насмешливо мяукнул и убежал в дом. Ведьма заглянула Райнеро за спину, она смотрела прямо на Гарсиласо, коралловые губы опять разошлись в улыбке. Брат схватил Гарсиласо за плечо и подался назад, но девушка ловко взяла его за руку и потянула в дом. Дом… Гарсиласо в удивлении распахнул глаза, как он не заметил! Дом был цел и невредим, тогда как по соседским стреляли из пушек в ночь штурма! Аккуратный домик среди руин приветливо распахивал дверь, Гарсиласо вцепился в руку старшего брата, но тот покорно шёл за ведьмой. А она запела:

— Идём, жених, идём скорей, оставь подружку ночи…

2

— Это что за подарочек… Зачем ты подобрала эту дрянь?! Яльте, сразу два! Яльте! В нашем доме! Вильвичия!

Райнеро мотнул головой, пытаясь понять, где он и что происходит. Слабый свет, узкий коридор, а где улица? Улица, чудом уцелевший дом, кот, безумица, песня… Безумица! Райнеро быстро нащупал жавшегося к нему Гарсиласо. Прямо перед ними выросла женщина, обладательница визгливого голоса и гладких чёрных волос.

— Ещё и в дом их затащи-и-ила! Вон, пошли вон! — Одинокая свеча в руке визгуньи озарила личико, что было бы прехорошеньким, не криви его гримаса неподдельного омерзения.

— Злюка! — хныкнула беловолосая с именем на Виль. Она схватила попятившегося к выходу Райнеро за руку и встала перед ним живым щитом. — Зажми нос и посмотри, они ведь такие хорошенькие! Потеряли маму, лапочки… — Девица игриво повернулась к Райнеро, он еле успел отпрянуть от потянувшихся к нему губок, чем тут же вызвал заливистое хихиканье.

— Яльте! — из уст визгуньи гордое имя звучало страшным ругательством. Она закутала в шаль угловатые плечи, успев зажать нос шерстяным уголком. — С глаз моих, смрад! Думал, век прошёл, так я не узнаю? Плодятся же, твари!

— Ну Дисхе!

— Ещё и сестру свою приволок! Прячь-прячь, не то я выцарапаю её голубые глазки и вырву златые волосики, на которых ты как миленький и повесишься!

— Не тревожь сон Раварты, глупая, это его бра-а-атик, — Виль попыталась заглянуть под плащ. — Сладкий малыш, так бы и защекотала! А потом ам, и съела!

— Не прикасайся к ним, фу-фу-фу!

Женщины увлеклись ссорой, андрийский выговор в их словах звучал особенно чётко, из-за чего казалось, это с рыком и шипением сцепились друг с дружкой кошки.

Райнеро нащупал плечо Салисьо и попятился. Из всех домов города им попался приют для умалишённых, вот ведь везенье… И его подопечные свободно разгуливают по городу, узнали же они Яльте в лицо!

— Молчать! — грянуло из конца коридора, зажегся одинокий огненный сгусток, отмечая появление третьей постоялицы приюта… нет, владелицы. Женщина приближалась повелительной поступью, скорее полная, чем худая, с кольцами вороненых кудрей до пояса. Мерцали серебром застёжки на шелестящей капотте. — Что происходит здесь?

— Саррик! — беловолосая кружила возле смотрительницы приюта как бесноватая. — Погляди, какие хорошенькие! А Дисхе гонит их прочь, гонит сироток, потерявших маму!

— Маму? — владелица заведения навела на Райнеро свечу, чёрная широкая бровь изогнулась в сомнении.

— Следите зорче за своими подопечными. Они могут сбежать. — Райнеро покосился на пыхтящую в шаль визгунью.

— Ай, Райнеро! — Он отпрыгнул в сторону, рванув за собой брата. Виль попыталась его схватить, не преуспела, визгливо захохотала и потянулась к Салисьо опять.

— Усмирите её, — Райнеро стиснул эфес. — Я держу шпагу в ножнах лишь из милосердия! Почему сумасшедшим дозволено бродить по ночам?

— Яльте! — припечатала визгунья, кажется, Дисхе.

— И правда, Яльте… Но не стоит обижать нас. — Райнеро не уследил, как владелица приюта подступила и остановилась ближе, чем следовало. От неё исходило тепло, так сочетающееся с её глубоким, тягучим голосом. — Если здесь и есть сумасшедший, то только ты, глупыш.

Свеча последовательно осветила тяжёлый подбородок и большой рот, затем загнутый книзу нос и наконец глаза. Райнеро невольно вгляделся в них — чернее полночи, не видно даже зрачков — и тотчас пожалел. Их темнота не отпускала, она манила, тянула в омут без дна, не вынырнуть, не отдышаться.

— Взять в невесты Луноокую… Разве могут все безумства жителей этого света пересилить твоё?

Он бежал, постыдно бежал, бросив её одну. Он не разбирал путей, но вот в нос ударил запах сена и лошадей, чёрная гибель по имени Марсио тихо заржала. Райнеро рассеянно пригладил лоснящуюся шерсть, ловящую блики факелов. Обхватил сильную шею руками, подтянулся, забрался на спину. Этой ночью принц Рекенья доверит коню жизнь во второй раз. Без упряжи, без седла, сбросит — быть посему, значит, Райнеро догонит её на пути в Солнечное Царство!

— Унеси меня отсюда… Пошёл!

Скачка захватила дух, он крепко сжимал коленями бока Марсио, руки намертво вцепились в чёрную гриву. Трус, ты не можешь произнести её имени. Боишься, гонишь, несчастный!

— Урсула…

Слёзы вновь задушили. Райнеро зарылся лицом в конскую гриву, позволив Марсио самому выбирать дорогу.

Кровь оросила платок красным. Райнеро обнял Урсулу, так она не боялась и приступы проходили быстрее. Алый сгусток на рукаве сорочки, бледные губы в крови. Принц Рекенья осторожно промокнул их, отложил окровавленный платок. Урсула тяжело вздохнула, впалая грудь дрожала. Исхудавшая ручка судорожно сжала запястье Райнеро.

— Рануччо, ты должен уйти. Я не хочу… чтобы ты видел… — она опять задыхалась от кашля.

— Нет, я буду здесь. — Он только крепче прижал к себе жену. Кашель утих, но ненадолго, почти не прекращался. — Сейчас ночь, вот ты и боишься, заячье сердечко. Подожди, скоро утро, я вынесу тебя в патио, и мы как вчера просидим там весь день. Хочешь, раскроем окно? Тебе станет легче дышать… Я сейчас.

Райнеро метнулся к окну, ночная прохлада хлынула в комнату живительным потоком, и почему не додумался раньше?

— Сегодня звёзды тебе улыбаются, любимая. Твоя звезда так сияет! Урсула?

Отвернув головку, она тихо лежала на подушках. Что ей звёзды, кашель совсем не оставил сил. Райнеро вернулся к кровати, вынул чистый платок. Сейчас приступ повторится.

Урсула приоткрыла глаза и слабо улыбнулась:

— Я буду тебе той звездой.

Кашель, Райнеро обнял её, прижал к губам платок. Алое на белом, крови слишком много, раньше такого не было. Почти прозрачные веки сомкнулись, судорожный вздох, хрип. Райнеро поцеловал Урсулу в спутанные волосы, как же она слаба и измучена… И до болезни лицо её казалось детским, за месяц она совсем стала похожа на ребёнка, худенькая девочка с ввалившимися щеками и огромными, тусклыми глазами. Та, что тайно стала ему женой, таяла у него на руках, а он ничего не мог сделать, только держать покрепче.

— Я тебя не отпущу, слышишь? Мы ещё посмотрим на эти звёзды, вместе… Хочешь, прямо сейчас? — Он хотел взять её на руки, когда Урсула слабо вздохнула и затихла. — Урсула? Нет, подожди…

Невозможно поверить. Этого не может быть, нет! Она уснула, просто уснула, этот кашель отнимает все силы… Но пальчики больше не стискивают его запястье, не слышно слабого дыхания. Алые капли на белых губах, золотые волосы разметались по подушке.

— Прошу тебя, проснись…

Осторожно поднять на руки любимую жену, прижать к себе и больше не отпустить. Она любила смотреть на звёзды…

Райнеро подошёл к окну, небо замерцало и расплылось. Урсула не шевелилась, головка запрокинута, безвольно свисает рука, на белом рукаве сорочки алая россыпь, как созвездие. Райнеро поцеловал белые губы, они ещё хранили тепло. Или это кровь их согревала? Она не может умереть, не его Урсула, как это возможно? Сейчас она проснётся, откроет глаза, ручка вновь коснётся его щеки, «Рануччо» — прошепчут губы.

— Урсула…прошу…

Голос дрогнул, Райнеро сжал жену в объятиях, зарылся лицом в волосы. Они пахли лекарствами, у них не было прежнего тёплого, сладкого аромата. Не слышно сердечка, оно больше не боится.

Внутри что-то сжалось и разорвалось, сдавливая горло, грудь. Горячие слёзы падали на белое лицо Урсулы, тонкую шейку, они согреют, она не должна замёрзнуть.

Он держал на руках жену, бесконечно вглядываясь в шедшее от его слёз рябью личико, и в то же время уносился прочь верхом на чёрной гибели с человеческим именем Марсио, он гладил её мягкие волосы и в то же время ощущал под ладонями короткую гладкую конскую шерсть, он глох от стука своего сердца, и в то же время в ушах звенел отчётливый дробный цокот.

Райнеро отнял лицо от гривы, ветер прошёлся по коже шершавым касанием, но не ему высушить слёзы, это оставалось по силам только солнцу, и в Эскарлоте каждый знал, где искать его ночью.

Джериб остановился, понуро опустив голову. Чувствовал горе хозяина или терпел его на спине из последних сил? Райнеро обещал Урсуле, что ещё прокатит её на Марсио. Не сбылось… Он сморгнул мутную пелену перед глазами, мир вокруг немного разъяснился. Марсио вынес его на окраину города, на крохотную пустынную площадь, сквозь её камень недвижно ползло растение-колючка. По левой стороне качали ветвями тополя, плакали, склонившись над пересохшим фонтаном. По правой ночь тщилась стереть фасад часовенки, и без того всеми покинутой. Райнеро узнал это место. Год назад тут иссяк колодец, и жители переселились, но сносить часовню всеблозианнейший король Франциско запретил…

Убогая одностворчатая дверь была прикрыта только для вида. Толчок, и он внутри, нашёл ночью солнце. Из белесых солнечных волн поднялась кропильница, Райнеро сунул было внутрь пальцы, но святая вода испарилась давным-давно.

Он шёл вперёд, запинаясь, переворачивая молитвенные скамеечки, шарахаясь из стороны в сторону, пока не ушиб плечо. Раздался треск, по щеке хлестнула затхлая тряпка. Он чихнул. В воздухе ожили запахи пыли, сухого дерева, давно рассеявшихся благовоний. Он налетел на исповедальню… А что алтарь? Где же Пречистая, солнце? Он вернулся в узкий проход, всмотрелся вперёд, сморгнув пелену. Каменный монолит без облачения стоял на возвышении, обливаемый белой волной, за ним вместо алтарной картины поблескивал витраж. Сгодится!

Обойдя престол, упал на колени, пробудил на плитах пыль, запрокинул голову и понял, что светом здесь обязан не солнцу — луне. Она накинула вуаль на помертвевшие черты Урсулы. Она плеснула в глазе Марсио. Она особенно рьяно светила сквозь просветы в соцветии старых, мутных, облупившихся витражных стёкол. Райнеро прикрыл веки, приглушая нестерпимый лунный блеск, и только тогда смог рассмотреть, перед чьими образами собрался вознести свои молитвы. Губы горячо вышептывали, выпрашивали солнечного света для возлюбленной Урсулы, но глаз было не отвести от Белоокой и Пречистой, что застыли спина к спине. Их лица, с мягким профилем у Пречистой и резким, хищным у Белоокой, были обращены в разные стороны, их одеяния разнились, как небесный покров и перья воронов, лохмотья мрака, но… сплеталась с рукой рука. Они держались за руки, как добрые подруги, сёстры.

Райнеро понял, что замолк на полуслове и просто пялится на витраж. Сын Стража Веры, он был частым гостем в церквях, однажды гостил вместе с отцом в святом граде Равюнне, живя во дворце Святочтимого, а с недавних пор держал под своим покровительством монастырь св. Аугусты. Но давно нигде образы Пречистой и Белоокой не сводили вместе.

Луна безумствовала, рассеивая по витражу лучи. Но сияла лишь Белоокая, Пречистая отступила в тень.

Райнеро пробрал озноб, ткань рубашки омывала тело холодом, плиты под коленями леденели. На них просыпался звон, как если бы столкнулись льдинки или… стекло. Белоокая шла дрожью. Что это, игра уставших плакать глаз, бред? Райнеро старательно сморгнул вскипевшие с новой силой слёзы.

Витраж мерцал в лунном свете, рисуя завораживающую картину. Луноокая отпустила руку Девы и теперь протягивала её вперёд. Скрежетнули и встали на место последние стёклышки. Райнеро вскинул взгляд: прямо на него смотрело белое узкое лицо. Скулы остры, веки прикрыты, губы тонки и багряны — полоса от пореза. Гладкие чёрные волосы ложились плащом на и без того чёрное старинное одеяние.

— Кто ты? — Райнеро скорее ощутил, как шевелит языком, чем услышал себя. Солёная капля скатилась к губе, он слизнул.

Соль перемешалась с железом, кровь жены ещё оставалась на губах. Райнеро с силой сжал зубы, но рыдания снова драли горло, слёзы затягивали взгляд. Лёгкий холод, как прикосновение пальчиков Урсулы, пробежал по щекам, накрыл ресницы. Райнеро вздохнул, серебряный свет струился по нему, но совсем не слепил.

Из тени, в которую отошла Дева, проступил коленопреклонённый рыцарь в воронёных латах и шлеме с чёрным плюмажем. Исполненный совсем как миниатюры в рукописных книгах, он протягивал к Белоокой на вытянутых руках древний, очень широкой у рукояти короткий меч.

— Что ты хочешь сказ… — Райнеро удержал всхлип, выпрямил спину, встал с обоих колен на одно. Между тем, как он чуть не сдох от раны в спине, и тем, как сломал ногу в попытке объездить Марсио, он успел принести присягу и стать рыцарем ордена св. Коприя. — Ты принимаешь меня в свой орден?

Холодное, мягкое прикосновение к пальцу с кольцом. Обручальным, тайно надетым возлюбленной Урсулой.

«Ни девичьи слёзы. Ни молитвы. Ни слова о помощи. Ничто не убережет тебя так, как моя милость, — тоненько вызванивали в мозгу стёклышки.

Пальцы не слушались, но кольцо принц Рекенья снял. В аметисте, казалось, уже клубился лунный туман. Он поднёс дар Урсулы к витражной руке и моргнул. Одно мгновение. Белоокая стала невестой, похвалялась кольцом на худой неподвижной руке. Губы затронул сосущий холод: это был поцелуй.

Витраж заливало чернотой, как дождём. Райнеро попытался прикоснуться к невесте, но по часовне пронёсся запах левкоя и подгнивших яблок. Чёрный витраж, не сделать и шага, голова налилась тяжестью. Его охватила дрёма.

«Спи, мой жених, и пусть горе уйдёт».

Яблочный запах гас, растворялся в ароматах мёда и цветов. Толчок в грудь, и Райнеро покорно упал, как оказалось, в кресло. Тряхнул головой, вытер влагу у глаз, комната содрогнулась и закружилась. Он вцепился в подлокотники, острая резьба вонзилась в ладони, не пуская назад, в морок, пропасть горя, лунный плен.

— Дрянной из тебя жених! — сказала та женщина с глазами бездны и глубоким, тягучим голосом. По комнате пронёсся едкий, приторный дух. Райнеро бестолково закашлялся, но смесь неведомых трав немилосердно туманила мысли. — И бестолковый к тому же! Не дыши! — Скрипнули оконные створки, женщина прицокнула языком и пристально на него посмотрела. — Дыши. Осторожно.

И он вдохнул. Холодный воздух нёс приятную ясность. Нащупав эфес шпаги, наблюдал за женщиной, чьи спокойные, размеренные движения лишь усиливали его беспокойство. Она накрывала колпачками сосуды с дурманящими смесями, завешивала аляповатым ковриком стеллаж с прогнувшимися полками, зажигала свечи. Ему уже доводилось бывать в комнате гадалки, но эта хозяйка на неё не походила.

Сезар писал пьесу с ведьмой среди действующих лиц или даже двумя, но сам отродясь их не видел, вот и увлёк друга на самые низы городского дна — познакомиться. Ведьма обреталась в вонючей, неряшливой комнатушке дома, сдающегося внаём отрепью. Полуседые космы звенели бусинами, глазки безумно закатывались, пока она ворошила птичьи внутренности и по ним складно врала о будущем «клиента», которым выступал перевоплотившийся в простолюдина принц. Он топтался по ее логову с медвежьей грацией, сморкался в пальцы и говорил просторечиями, не забывая с замиранием сердца спрашивать, удастся ли ему выкупить назад отцовского мула, спущенного за игрой в кости.

Шарлатанка, припечатали позже оба, но для пьесы сгодилось. Сезар утверждал, что они редкостные вольнодумцы, отделяющие веру во Всевечного и Отверженного от веры в подружек последнего. Тогда принца Рекенья тешило, что он не подвержен «мистицизму», и зловещим пророчеством его с пути не сбить. Но позже они влипли в Вольпефорре в немыслимую передрягу, о какой и не исповедуешься, и сейчас Райнеро поверил легко — перед ним настоящая ведьма. Раварта действительно привечала в Фёрнфрэке ведьм всех мастей. Таких, что обходятся без горстки птичьих внутренностей, «ритуальных» ножей, угрожающих бормотаний на смеси равюни и эскарлот.

— Где мой брат? — спохватился Райнеро. Салисьо явно не было в этих стенах, узких, затянутых тканями с ликами чудовищ из бестиариев. Хорош старший братец, стоило ему решить наконец им стать, как он тут же потерял Гарсиласо в ведьмовом логове! — Приведите его, сейчас.

— Он с Вильвичией. — Сев через стол от него, ведьма смерила Райнеро насмешливым взглядом. Её глаза стали светлее полночи, тёмно-карими, и от неё исходило тепло, покой, приручённое, домашнее пламя. Богиня домашнего очага в пантеоне древних равюнн могла бы быть такой. — Она наиграется и вернёт. Слову Саррацении можно верить.

— Хотел бы я сказать то же о слове Яльте, — Райнеро обласкал эфес. Раз перед ним ведьма, ей ведомо, что он за человек, на что он способен ради защиты близких. Или ради мести за них. — Но одна из твоих… сестер, подруг, подданных, мне дела нет, чуть ли не ругалась нашим добрым именем.

— Дисхидия не любит Яльте, у неё на то свои причины… Скажем так, тот, чьё имя ты носил, её очень обидел. — Саррацения перегнулась через стол и ловко поймала почти прыгнувшую к ней в ладонь руну. Шнурок на шее натянулся, ведьма потёрла руну пальцем, вгляделась. — Полезная вещица, да только этим ей не помочь.

Райнеро выдернул память о Юльхе из ведьминых рук, спрятал под рубашку и лишь после этого понял, насколько же безопасней было на «приёме» у шарлатанки. Здесь же он познавал страх. Перед женщиной. Действительно ведьмой, ибо она знала всё.

— Держи это у сердца, сколько пожелаешь, но повторяю, этим ей не помочь. Ты никогда не спрашивал себя, дьявола, бога, почему умирают все те, кого ты успел полюбить?

— Потому что нарваться на сталь, яд или… дождь в этом мире легче, чем воспеть молитву.

— Твоя мать и сестра умерли не по её воле… а вот другие… Луноокая не прощает измен, будь то женщина или мужчина. До сих пор ты чудом умудрился не жениться, хотя она бы и не позволила. Знаешь ли ты, где твой друг? Уверен ли, что здорова невеста? Твоя любовь принадлежит лишь Луноокой с ночи клятвы, но ты всё забыл…

Райнеро с усилием отстранился, сгрёб в кулак руну с солнышком. Сезар. Что с ним случилось после той ночи побега? Принц не был ему добрым другом, он даже не попытался узнать…

Щёки палило жаром. Он всегда чувствовал луну! Всё это время! То поцелуи, то пощёчины, и всегда — внимательный белый взгляд, следующий за ним в грехах.

Юлиана. Спаслась ли она от гнева Яноре?

Итак, Райнеро не был безумен — лишь обручён с погибелью и проклят.

— Что можно сделать? — Райнеро медленно поднял на ведьму глаза.

— Сердца принца и бедняка плачут одинаково, когда боятся за дорогую подругу… — Саррацения подпёрла подбородок красивой рукой и улыбалась до морщинок у глаз. Похоже, она не обманулась его повелительным тоном, распознала мольбу и упивалась ею. — А стоит ли? Так жаль рушить столь крепкий союз… У бедняжки давно не было женихов. И ты только посмотри, невеста вернее не придумаешь, вечно чистая, вечно бесстрастная, вечно с тобой.

— Я хочу взять в жены другую.

Ведьма вдруг махнула на него рукой, подбежала к окну и захлопнула расписанные какими-то тварями створки.

— Кто же бросает такие слова невесте в лицо? Хочешь, чтобы она ревниво задушила твою ненаглядную?

— Я не допущу… — он осёкся, заслышав смачные шлепки босых ножек.

В комнату влетела беловолосая, принеся с собой запах карамелек и засахаренных фруктов.

— Идём, жених, идём скорей, оставь подружку ночи… — безумица без стеснения поправила корсет, стянутый поверх сорочки, и неуклюжим пируэтом очутилась перед Райнеро. — Мы славно поиграли с твоим братишечкой, хотя поначалу он совсем этого не умел! А ты умеешь? Я знаю много игр, в которые можно поиграть и с тобой, знаю много забав, которые можно вытворить с этой нежной и юной кожей… — её голова нырнула Райнеро под подбородок, раскрылась фибула на плаще, и что-то влажное и шершавое прогулялось между ключицами. Ранка от шпаги Салисьо вскипела болью, Райнеро запоздало оттолкнул ведьму и вскочил.

Коралл губ безумицы стал ещё ярче от крови. Беловолосая слизнула её, как клубничный сок, и причмокнула от удовольствия.

— Дурная! — ахнула Саррацения и отвесила товарке легкую оплеуху. — Вильве, мы же тебя учили!

— Я только зализала ранку! — слезливо взвизгнула та, заслоняя белой рукой щёку. — Ам, и он снова це-е-е-елый…

Запахнувшись обратно в плащ, Рекенья начал застёгивать куртку под самое горло. Из-за спины ведьмы с именем на Виль выглянул Салисьо. Он подпрыгнул к Райнеро и замер в каком-то радостном предвкушении.

— Райнеро, ты только посмотри-и-и! — Брат широко распахнул глаза, и Райнеро не узнал его. Это был тот же Салисьо, со встрёпанными кудрями, но его глаза смотрели совершенно прямо! И это был тот юноша с портрета, что рисовали три года назад.

Райнеро поймал Гарсиласо за подбородок, глупо заулыбался.

— Я могу видеть так широко, так… вот так! — Он повертел рукой у уха, посмотрел в сторону, снова залился смехом. — Не поворачивая головы, Райнеро! А как я теперь буду фехтовать! Правда здорово? Это всё Вильве!

Райнеро сжал его руку и повернулся к ведьмам, они заинтересованно наблюдали, черная голова клонилась к белой.

— Это не морок? Это навсегда? Или это исчезнет, как Рагнар под стенами Фёрнфрэка?

Виль свела чёрные брови и погрозила Райнеро пальчиком с острым ногтем:

— Ведьмы не забирают своих подарков. И этих, — она наклонилась к Гарсиласо и пригладила ему волосы, — и этих, — с хихиканьем ткнула Райнеро между ключицами.

За спиной послышалось бурчание, будто читался наговор. Вместе с третьей ведьмой в комнату вошёл горьковатый запах полыни.

— Если вы не уберётесь, я… я просто умру от удушья! — на Райнеро устремился почти просящий взгляд. — Яльте!

Он поймал братца за руку, обернулся к двери и вполголоса обратился к Саррацении:

— Как мне расторгнуть союз?

— Так же, как заключил его, — ведьма повела его по узкой прихожей, её слова были едва различимы: — Невесты любят, когда о них вспоминают, зовут… Забери кольцо, ей не идут аметисты.

— От него следы горя и крови, горя и крови… Яльте! — Дисхидия причитала где-то позади.

Райнеро протолкнул Гарсиласо вперёд, на губах суетились вопросы, но больше ведьма ничего не скажет. Под руку нырнула Виль, обняла Салисьо и метнулась к Райнеро. В фиалковых глазах мелькнуло беспокойство, а за ним… жалость? Горячие губы припали к уху:

— Бойся огненного глазочка, что подмигнёт тебе.

Глава 44

Блицард

Фёрнфрэк

1

Как же сказал Райнеро? Справа или слева? Гарсиласо в нерешительности замер перед дверью. Когда они возвращались от ведьм, он бесстыдно клевал носом, до дома Райнеро его донёс на руках. Брат уложил его спать и сказал, какая из спален его, но Гарсиласо забыл!

Ручка в сплетении веточек и цветов, согласился бы Райнеро на такое? Засомневавшись, принц прошёл к левой двери, но и там ручка оказалась такой же. Гарсиласо вздохнул и тихонько повернул золочёный кругляш, дверь легко открылась. Спальня в утренней полумгле, синие шпалеры, потолок расписан узорами растений, кровать под балдахином ещё не застелена. Заметив шевеление напротив, он вздрогнул. Ещё не привык видеть так много сразу.

— Райнеро? — принц заглянул в проём. — Это я…

Звон, испуганный вскрик. Гарсиласо подпрыгнул, ударился о дверь. За туалетным столиком сидела девушка, золотые волосы разметались по плечам. Она смотрела на него, широко распахнув глаза, рука в прозрачном рукаве прижата к сердцу. На секунду Гарсиласо увидел в ней Урсулу, но невеста брата давно умерла!

— П-простите! — Гарсиласо нащупал дверную ручку и попятился. Девушка была в одной сорочке, он поспешно отвёл взгляд. — Я не хотел вас напугать! Я сейчас же уйду.

— Ты кто? — она вздохнула, явно пытаясь совладать с испугом.

— Гарсиласо… — он прикрыл глаза рукой.

— Подожди, Гарсиласо. Я что, такая страшная?

Щёки налились жаром, он поднял взгляд. Златовласка стояла напротив, успев накинуть золотистую, вышитую цветами капотту. На миловидном лице играла улыбка, совсем не насмешливая. Гарсиласо ещё больше покраснел, язык прилип к нёбу.

— Ты проказливый дух? — она наклонилась к нему и хихикнула. — Бессловесный и лёгкий как пёрышко? Или ещё один мой гость?

— Я пленник графа Оссори, — выпалил Гарсиласо, — Я искал брата, я не знал, что это ваша спальня, госпожа…

— Эбба. Эбба форн Скогбрюн, хозяйка этого гостеприимного домика. Значит, Райнеро приходится тебе братом? Какой кошмар! — она округлила светлые глаза в притворном ужасе.

— Почему?

— Потому что хуже участи не придумаешь… Пойдём, проказливый дух, отведу тебя к нему.

Гарсиласо выскользнул из спальни, надеясь, что невзлюбившая Райнеро хозяйка дома просто укажет на нужную дверь, но девушка мягко взяла его за плечо и повела по тёмному коридору.

— Что ты хочешь на завтрак, мой маленький гость?

Гарсиласо на секунду задумался, вспомнил о брате и выпалил:

— Именинный пирог.

— У тебя день рождения? — Эбба форн Скогбрюн немедленно растрепала Гарсиласо волосы.

— Нет, у моего старшего брата. Ему сегодня исполняется двадцать три.

— Ооо… двенадцатое марта… я запомню. Будет ему пирог, только… — она остановилась напротив двери и нагнулась к уху Салисьо: — Только ты его не ешь. А вот его спальня. Можешь не стучать.

Шторы в комнате были задёрнуты, свечи в канделябрах почти догорели, так что Гарсиласо взял на себя роль того, кто разбудит проспавшего всё на свете именинника. Райнеро спал в любимой позе — на животе, обхватив руками подушку. Принц хихикнул и, забравшись на краешек кровати, осторожно тронул того за плечо.

— Райнеро… Ну, Райне-е-е-р-о-о-о… Ты ещё спишь?

Согласное мычание в ответ, лежебока нащупал край одеяла и натянул его на голову. Гарсиласо вздохнул и слез с кровати, прошёлся вокруг, рассмотрел музицирующих зайчишек на мебели. Что-то блеснуло, зеркало! Гарсиласо с готовностью подскочил к нему, на всякий случай прикрыв глаза.

— Раз… два… три! — затаив дыхание, он всмотрелся в своё восторженное отражение.

Из зеркальных глубин старательно улыбался мальчик. Он боялся моргнуть. Глаза правильные, не косые. Вильве не обманула, она не забирает своих подарков! Гарсиласо хихикнул, вспомнив, как они вчера играли, заставляя кота бегать за шустрым клубком ниток. Взгляд упал на одежду Райнеро, брошенную на ларь у окна. Гарсиласо запахнулся в плащ брата, подхватил его шпагу и вернулся к зеркалу. Волосы встрепать, сорочку до колен запахнуть чёрным плащом, встать на носочки, сдвинуть брови, взгляд пострашней! Гарсиласо обнажил шпагу и приставил её к зеркалу.

— Сдавайся, несчастный, если дорога жизнь! Я Райнеро Рекенья, великий полководец и бесстрашный заклинатель девиц!

Со стороны кровати донёсся взрыв смеха. Гарсиласо подскочил, быстро вдел шпагу в ножны и обернулся. Райнеро валялся на спине, надрываясь от хохота.

— Браво, Салисьо! Так меня ещё никто не описывал!

— Проснулся! — Гарсиласо скинул плащ и подбежал к брату, его смех заражал. — А знаешь, какой сегодня день?

— Четверг? — Райнеро пытался отдышаться.

— И кое-какой ещё… — Гарсиласо подскочил к окну и раздёрнул шторы.

Брат взвыл от хлынувшего в комнату белого света. На улице светило солнце и хлопьями валил снег, от тепла он тут же таял, обращаясь в прозрачные лужи. Гарсиласо обернулся к Райнеро, тот накрыл лицо подушкой и наиграно постанывал.

— Сегодня души грешников слетаются на землю, братец. — Гарсиласо старался говорить загадочно, но смех так и рвался наружу. Он выставил руки перед собой, как звериные лапы, стал тихо красться к ничего не подозревающему брату. — Они спускаются к тебе, чтобы… — Гарсиласо подпрыгнул и плюхнулся возле Райнеро, — поздравить тебя!

Брат удивлённо хлопнул глазами и вдруг расхохотался, утянув Гарсиласо к себе.

— Хочешь сказать, они сошли к самому большому, ещё живому грешнику? — Гарсиласо взвизгнул, Райнеро навис над ним, ущипнул его за бок и принялся щекотать.

— Не-е-ет! — Гарсиласо насилу отбрыкнулся, но хохот всё не унимался. — У тебя же день… день рождения! Забыл?

— А ведь верно. — Райнеро упал около него, хохотнул, повернулся к Гарсиласо. — Забыл.

— Поздравляю. — Гарсиласо сдул со лба кудри, приподнялся на локтях. — И желаю тебе… корону! Эскарлотскую.

— Пожелания святых душ должны сбываться, так? — Райнеро вдруг сгрёб его в объятия, поцеловал в макушку.

— Так. А я что, святой?

— Святее не придумать, вон, крылышки прорезаются! — брат опять защекотал подмышками, прошёлся по спине, Гарсиласо взвизгнул и нырнул с головой под одеяло.

— Я не святой! — крикнул он из укрытия.

— Неужели? Ну тогда я уже в слугах Отверженного.

— Нет, правда… — мысли гадко вильнули, уводя далеко от Блицарда — в осень, Эскарлоту, дорогу, страх… — Я не могу им быть.

— Почему?

— Потому что. — Гарсиласо свернулся под одеялом клубочком, пытаясь отогнать ненужные сейчас воспоминания, но они лишь сильнее кричали о себе, хохотали над его жалкими попытками спрятаться.

— Эй. — Райнеро заглянул под одеяло, впустил луч света. — Ты что-то не рассказал мне вчера? Чего я не знаю?

— Я сказал всё… Почти.

Хмыкнув, брат улёгся рядом и выжидающе посмотрел на Гарсиласо. От дыхания Райнеро стало жарко, но покидать этот «домик» совсем не хотелось.

— Я… когда ты уехал, отец сказал мне, что я наследный принц. И я обрадовался. — Почему он заговорил об этом? Гарсиласо сам не знал, но язык не хотел говорить самое страшное.

— И всё? — Райнеро улыбнулся. — Хорошо, расскажи, что же творилось в Айруэле.

— Отец приказал догнать тебя, убить и бросить ему под ноги твой труп.

— Розамунда, должно быть, ликовала…

— Она тебя не любит. Очень. За что? Она мне сказала, ты назвал её суккубой.

Райнеро рассмеялся, отчего всколыхнулась «крыша» их одеяльного убежища.

— Обещаю, когда ты подрастёшь, я расскажу тебе эту историю! Но тебя ведь не моя шкура беспокоит, а?

— Я очень за тебя испугался! Сезар как мог доказывал, что ты уехал и что он тебе не помогал, но они ему не поверили… — Гарсиласо зажмурился и затараторил, чувствуя, как в груди что-то дрожит, подбирается к горлу, цепляясь хваткими лапками: — А потом меня хотели убить, арбалетным болтом, и все думали, что это ты… Райнеро, я честно не хотел думать, что ты убийца, но мне пришлось! Потом приехала Хенрика, я думал, что я в безопасности… Однажды ночью ко мне прокралась донна Морено. Она усыпила маму и пыталась усыпить меня. Но появился Донмигель и сказал нам с мамой уезжать. Его люди уже ждали нас и мы уехали, но… Райнеро, я ничего не понимаю! От его наёмников мы узнали, что Донмигель приказал убить отца и ещё кого-то… А значит он хотел убить и меня? Райнеро…

Брат прижал его к себе, Гарсиласо всхлипнул, спрятал лицо в ладонях, стараясь усмирить рыдания. Его била дрожь, каждый вздох давался тяжелее другого.

— Нет, он защитил тебя от Розамунды. Клюв лишь хотел убрать тебя подальше от трона… расчищал дорогу для… принца-бастарда. Если бы он хотел убить тебя, сделал бы это сразу после того, как прикончил Франциско.

— Но его люди хотели… Райнеро, они чуть нас не убили. Если бы не мама, я был бы мёртв! Теперь ты понимаешь, я должен к ней вернуться…

— Тише, успокойся. Ты вернёшься. Как вы отбились? Ты не пострадал?

Гарсиласо вздохнул, стиснул руку брата, но ощущал в ладонях совсем не её… то была холодная рукоять кинжала, скользкая от крови, не выпустить, не забыть.

— Мама заколола двоих, но третий её схватил, и я… я не помню, как это вышло, на глазах будто красная дымка. Я совсем не боялся, только знал, что смогу и должен. Я убил его, Райнеро. Кинжал вошёл под ребро, так легко, будто разрезаешь окорок, и тот человек упал. Такая горячая кровь, Райнеро, она брызнула мне на руку, липкая и тёмная… Мне до сих пор снится его лицо. Кровь изо рта и выпученные стеклянные глаза.

Гарсиласо с трудом выбрался из той страшной ночи. Слёзы кончились, но по телу бегали мурашки. Райнеро снова обнял его, зашептал над ухом:

— Я горжусь тобой, слышишь? Ты поступил правильно, Салисьо. Я горд, что ты мой младший брат.

— Я? Малявка? — От удивления Гарсиласо отстранился, заглянул Райнеро в глаза.

— Ты. — Брат серьёзно кивнул. — Но ты уже давно не малявка. Иди сюда.

Райнеро обхватил голову Гарсиласо, их лбы соприкоснулись. Принц затаил дыхание, слова затрепетали на языке.

— Ты — Яльте.

От шёпот Райнеро Гарсиласо вздрогнул, во рту пересохло:

— Мы — Яльте.

Райнеро крепко сжал его руку:

— У нас ледяная кровь.

— И огненные сердца.

— Они бьются в такт.

— Пока мы вместе, для нас нет страха.

Гарсиласо прильнул к брату. Райнеро снова рассмеялся, отдёрнул одеяло, прохлада приятно пробежала по разгорячённым щекам. Райнеро устало потёр глаза, откинулся на подушки.

— А сейчас, если ты мне брат, ты проспишь до обеда сном твоего любимого хорька. Ну как, согласен?

Гарсиласо кивнул и зажмурился. Он не хотел быть Яльте, но только сейчас понял, что стал им, даже не заметив этого. Быть Яльте вовсе не означало быть просто воином. Это значило сражаться за свою семью, идти на всё, защищать и умирать за тех, кто тебе дорог. Он больше не больной волчонок в их семье, какого терпят из милосердия, теперь у него были мама и старший брат, они любили и принимали его.

2

— В этот чудный, — грянул Рыжий Дьявол с такой мощью, что тренькнула посуда в буфете, — чудный, принадлежащий только нам вечер, мы восхваляем графа Агне, герцога Валентинунья и прочая, прочая, укротителя обнаглевших торгашей и дарителя хлеба и крова всем голодным и обездоленным! Он город развалил, он же его собрал! Виват, Агне, и да хранит тебя хоть Предвечный, хоть Отверженный!

Райнеро нагнул голову в знак признательности, плеснул себе в опустевший кубок вина и пригубил. Праздничный обед начался в пять часов пополудни, так что к девяти вечера извийн в жилах возобладал над кровью, а Оссори отвесил пленнику столько хвалы, что уже повторялся. Минул час или больше, как они остались в столовой вдвоём, расстегнули тугие куртки и окончательно повергли в руины пиршество. Баронесса форн Скогбрюн, по-видимому, сменила гнев на милость, раз потчевала постылых гостей дичью, паштетом из рыбы и даже пирогом с творогом и орехами, по заверениям Салисьо, именинным. Похоже, не сумев сделать Райнеро своим временным мужем, Эбба превращала его в празднолюбца. Теперь племяннику будет, на каком поприще сразиться с южным дядюшкой.

— Живи до седин, Рекенья, — шепоток Оссори грохнул раскатом грома, — как бы тебя не влекло помереть молодым, оставив по себе россказни и песни.

— Доживу! — Ему стукнуло всего двадцать три года, он познал войну, в которой обрёл не славу, но знание: легко повести в бой войско, но попробуй оживи землю, погибающую от костей и крови.

— Смотри у меня! — Рональд потряс пальцем, хлебнул из кубка и вдруг поднялся.

Райнеро было приготовился отвечать на новую здравицу. Но вместо чествования Рональд встал между столом и камином, расставил ноги в высоких сапогах, упер в бока кулаки и склонил на грудь голову, подставляя загривок огненным отблескам.

— Рекенья, — он всегда так сипел, бесясь или… волнуясь, — пока мы с тобой чесали пятки о пятколизов и разоряли логово «андрийской волчицы», будь неладна это иносказательность, твой северный дядюшка, хищной поступью да на упругих лапах, выдвинулся из Хильмы. Дня три, от силы четыре, и пятколизы получат для вылизывания новые, уже монаршие пятки.

— Отверженный! — По шее прошёлся холодок, как от лезвия мироканской сабли, под пальцы попал куриный желудочек, Райнеро запустил им в гусиные останки, когда-то бывшие осью обеденного бытия. — Тётка успеет согнуть перед тобой колени? Ты знаешь, я не позволю вернуть ей «Гарсиэля», пока она образцово меня не попросит.

— Пока что я держу в тайне скорый приезд короля, — Рональд вскинул голову, над переносицей прорезались две морщинки. — Дьявольщина, да я жду ее письма с заверениями в покорности, как весны подснежник! Но прошли только сутки… Сколько нужно женщинам дома Яльте, чтобы сменить волчью шкуру на овечью?

— Иногда вся жизнь, а иногда одна ночь. Зависит от того, как велико насилие.

— Хочу верить, моё просто чудовищно!

— Не льсти себе, Рыжий Дьявол! — Райнеро со смешком метнул в Рональда орех, из тех немногих, что Скогбрюн ещё не извела на варенье, попал по плечу в замше и бархате. Вспомнился Нок и шишки. Шутливый настрой сошёл на нет. Райнеро с силой сплёл пальцы, почти уткнулся в них носом. — Оссори, меня изображали не только на фамильных портретах, понимаешь? Мои недруги, как ни смешно, их возглавлял мой король-отец, набросали другой мой портрет. Это был Принц-Палач, не слышал о нём? Тут уже льщу себя я… Но от Пустельгских гор до Амплиольских шептались о его жестокости и распутстве. — Принц Рекенья подался к Рыжему Дьяволу, упёрся рукой в каминную полку, вторую положил на рукоять кинжала, которым этим вечером всего лишь нарезал дичь. Он ощущал, как горячие отсветы пламени хороводят по лицу тенями порочных деяний. — Принц-Палач осаждал замок мужа своей сестры и поднял ненавистного зятя на кол, когда тот сунулся с ночной вылазкой. Принц-Палач похитил девицу и удерживал ее в охотничьем домике против её воли. Принц-Палач выбирал невесту для своего маленького брата, пробуя, какова она в постели. Но несмотря на всё это, его маленький братец дерзал обращаться к нему с какими-то просьбами. И вот дом Рекенья отказывает мне в праве принадлежать к нему. Я изгнан. Жуткий образ Принца-Палача блекнет, всё сильнее стираются краски, никто не знает, где он, многие вздыхают с облегчением. Но что же я вижу, спустя месяцы повстречав здесь Салисьо? В его маленьких мозгах образ Принца-Палача не просто не стёрт — подновлён. Он подставил своё горло под укол моей шпаги, Оссори. Он попросил быстрой смерти. А знаешь ли ты, кто вселил в податливое сердечко моего брата настоящий страх передо мной, палачом и ублюдком? Понял ли ты, кто вложил клинок в его ручонку и направил его на меня? Хенрика Яльте. Моя одуревшая тётка, что попыталась стать мне и сестрой, и госпожой, и возлюбленной. Я бы даже назначил её своим врагом, если бы считал женщин достойным противником. Но я не считаю и терпеливо жду, когда она согнёт колени и попросит прощения за тот раздор, что сеяла между братьями, за то неведение, в котором посмела меня держать. — Торопливо облизнув пересохшие губы, принц Рекенья шагнул к графу Оссори и схватил его за руку. Граф держался совершенно бесстрастно, лишь наглаживали ремень заткнутые за него пальцы, лишь отблески огня жили на неподвижном лице. — Ты знал меня как врага, Рональд, и всё же предложил свою дружбу. Теперь узнай меня как друга, ибо только друзей я подвожу к краю своего чёрного, убогого сердца. Раз ты мне друг, Рыжий Дьявол, ты заставишь Хенрику согнуть колени до того, как сюда с мироканской саблей наголо заявится Яноре.

— Господин главнокомандующий!

От окрика Райнеро вздрогнул. Руку на рукоять, порывистый разворот, как если бы снова окликали его — не Оссори. Капитан Раппольтейн вырос на пороге столовой, вытянувшись во фронт. Нагрудник в кровавых мазках, как и рукав куртки, челюсти сжаты, пустые глаза смотрят на Оссори.

— На вас напали? — Райнеро не выдержал. Неужели там, где велят преклонить колени, эта стерва поднимает меч?

— Господин главнокомандующий, — Раппольтейн шагнул подчёркнуто навстречу графу Оссори, и принц Рекенья рассмотрел на белесых бровях и виске красные присохшие капли. — На наш патруль было совершено нападение. У Четвёртой цитадели. Восьмеро убиты, четверо ранены. Среди них баронесса форн Скогбрюн. Она умирает!

3

— Отверженный… Что она вообще забыла среди оравы военных? — Райнеро и не подозревал, что может так испугаться за блицардскую козочку. Но стоило ему представить на её месте Юльхе, как лоб охватило давящим жаром.

— Она попросилась в объезд, она… из-за меня. — Раппольтейн шагнул к столу ожившим утёсом. Стукнуло, звякнуло, на пол попадали тарелки, орехи и гусиные кости, пара подсвечников. С шипением потухли свечи. Райнеро поспешил на помощь. — Сказала, будет звать это куртуазной прогулкой… Шутила. Из-за меня.

— Что за кавалер берёт дам на прогулку в… лунное время! В этом безумном городе! — Стол чист, Рекенья метнулся к кухне, что может понадобиться? Вода? Ветошь? И почему он не удосужился перехватить врачевавшего над его спиной песочного лекаря, чтобы набраться недостойных принца умений! — Вместо мозга у вас тоже сыр, капитан?

— Она не была без защиты, — отрезал Раппольтейн и запнулся.

Райнеро поспешил обратно в столовую, кажется, повар и две служанки увязались за ним. В дверях вырос Оссори, на руках закутанная в капитанский плащ Эбба. Райнеро сглотнул: из плечика женщины, около груди, торчала стрела. Янник, святой лучник, как же так?!

Оссори аккуратно положил Эббу на стол, она не шелохнулась. Раппольтейн снова окаменел, только лицо, забыв бесстрастие, выдавало охвативший капитана ужас.

— Она без чувств, — голос Оссори не узнать. — Ты послал за лекарем?

— Ещё на площади.

— Тогда, дьявольщина, где он?! Шкуру сдеру! — Осторожно расправив плащ, Рональд подцепил столовым ножом рукав платья Эббы. Треск, ткань легко отходит, оголяя окровавленное плечо.

Стрела воткнулась под ключицу, красное оперение тревожно подрагивало. Стрела из колчана Янника… Так не должно быть, не с женщиной! Личико обескровлено, пушистые волосы сбились вокруг ореолом, кровь из раны пульсирует алым, на прюммеанском круге что-то серебряно блеснуло… Райнеро взглянул в окно, будто кто поманил. Невеста внимательно на него глядела, кажется, раздумывая, нужна ли ей душа баронессы Скогбрюн. Нет, он же не любит козочку Эббу, никогда не любил!

— Кровь не останавливается… — Рональд смотрел на Эббу, но видел явно Альду. — Грегеш, езжай навстречу этому запропавшему врачу!

— Мэтр Кёртис! — Малявка! И когда успел прокрасться? Гарсиласо подбежал к столу, босой, в одной сорочке, в глазёнках плясал огонь. — Мэтр Квентин Кёртис, он лучший лекарь Фёрнфрэка! Он преподаёт и живёт при университете, но если его там не будет, он в… особняке, что в конце улицы Рагнара и Раварты!

Гарсиласо уставился на Рональда во все глаза. Райнеро положил руку брату на плечо, настойчиво толкая в сторону двери. Салисьо обернулся на него и как-то странно глянул… Снова подслушивал! Иначе откуда бы взялся, графиня Оссори спит. Паршивец…

— Гарсиласо, уйди, ты мешаешь.

— Ай, нет! Не трогайте! — ослушник вывернулся и подскочил к Эббе, замахав на взявшегося за стрелу Рональда. — Не так, вы пробьёте артерию! То есть, уже пробили… Нужен мэтр Кёртис, я не смогу остановить кровотечение надолго.

Раппольтейн вынесся из столовой прыжками лося. Капитан Лауритса, гроза песочников, не сказав ни слова подчинился мальчишке. Салисьо закатал рукава сорочки, коснулся шеи Эббы, сосредоточенно считая пульс. Райнеро даже не пытался остановить младшего брата, кажется, тот точно знал, что делает.

Оссори наклонился к «мальчишке», иначе он Салисьо пока не звал, но, кажется, этой ночью малявке выпало утереть нос всем взрослым и полуграмотным.

— Ты сможешь достать стрелу? Ты уже делал это раньше?

— Я доставал пулю из плеча, со стрелой легче, не нужен пинцет, — серьёзно пояснил Салисьо. — Мэтр Кёртис меня учил, я справлюсь. Мне нужны тёплая вода, ветошь и огнистая вода.

От ора Оссори сотряслись стены, слуги бросились на кухню добывать маленькому лекарю орудия лечения. Салисьо облил руки остатками вина, покосился на Райнеро и тут же отвлёкся на слуг. Райнеро переглянулся с Рональдом, определённо, они здесь были совершенно бесполезны.

Тихий стон. Гарсиласо привёл Эббу в чувство. Двинувшись несколько раз под веками, её глаза приоткрылись.

— Маленький дух?

— Она бредит… — выдохнул Рональд.

— Нет, всё в порядке, госпожа Скогбрюн и раньше так меня называла. — Гарсиласо осторожно протирал огнистой водой кожу вокруг раны. — Я вам помогу, но придётся потерпеть.

Пальцы Райнеро сдавили солнышко Пресвятой, он был бы рад был сжать руку козочки и шептать утешающие слова, но побоялся. Луноокая не прекращала раздумий. Запахи огнистой воды и крови вызывали тошноту, дразнили призрак раны у него в спине, воссоздавали образ Урсулы у изголовья. В этом всё дело, в том, что «Рануччо» не пожелал прослыть образцовым вдовцом?!

Окровавленная ручонка Салисьо крепко обхватила древко стрелы. Эбба хрипло застонала, глаза снова закатились.

— Какой наконечник у этой стрелы? Гладкий или с зазубринами? — Брат куснул губу и сдул упавшие на глаза кудри.

— Гладкий. — Раппольтейн возник рядом так внезапно, что Райнеро чуть не шарахнулся. — За лекарем послано.

— Тогда… — Гарсиласо опять сжал древко у самой раны, чуть наклонил, — всё будет хорошо!

Миг, и стрела перешла в кулачок Салисьо. Торопливо отложив её, он нажал под ключицей пальцем и накрыл рану ветошью. Эбба тяжело вздохнула, Рональд водил у неё под носом кубком с огнистой водой. Дрожание ресниц, сухой хриплый стон, но она жива, назло Луноокой жива! Стрела, с гаденьким постукиванием прокатившись по столу, упала к ногам Раппольтейна.

— Рональд, там на крыльце… — каменный капитан уставился на окровавленную стрелу.

— Кто? — Оссори рявкнул, он исступленно гладил Эббу по голове.

— Тело хозяина стрелы, форн Тека.

4

Последний из капитанов графа Агне лежал на ступенях особняка. Свет факелов выхватил повернутую набок голову, светлые волосы в крови, закрывшиеся глаза. В нагруднике Янника зияло отверстие — пуля пробила сталь. Райнеро спустился к нему, сердце вздрогнуло и упало, захотелось отвести взгляд. Янник так и остался другом, святым лучником, сложившим голову за свою Андрию. Но не так должны лежать поверженные герои. Не на ступеньках, как трофейный вепрь. И это только его, Райнеро Рекенья, вина, за то, что пришёл сюда, за «Победу или смерть!».

На Янника упали ещё два жёлтых отсвета, трое офицеров Рыжего Дьявола вытянулись внизу по стойке смирно. Схватка их даже не потрепала, напротив, зажгла их взгляды. А ведь капитаны графа Агне когда-то смотрели так же… Четверо, знали ли они, что этот пришлый командующий сведёт их всех в могилы, так и не освободив Андрии?

— Порядок, главнокомандующий! — Столь же злорадно и егозливо рапортуются перед дьяволом черти. — Двенадцать мятежников убиты, пятеро бежали в цитадель. Из наших убиты восьмеро, ранены трое. Какие будут приказания?

Рыжий Дьявол махнул им лапищей, отпуская на выгул до утра, и развернулся к Райнеро. Наверное, так Дьявол не орал никогда, наверное, следовало перебить, но Райнеро слушал, не сводя глаз с сотворённого святого, святого, как бы его сейчас ни порочили!

— Агне, Яльте, Рекенья, как там тебя! Это ты его надоумил укрыться в распроклятой цитадели и держать оборону! Хотелось видимости, что город ещё не пал, а? Раз молвил первое слово — выстаивать, то последующие — тьфу, пыль на ветру, а? Тебя тешило, что ещё хоть кто-то тебе покорен, а? Это ты открыл ему, что еще можно делать с чужими женщинами, кроме как комкать им юбки?! На месте Скок-Прыг должна была быть Альда, мерзавец! Моя единственная слабость! Моя, дьявольщина, Альда!!!

Дьявол схватил его за плечо, встряхнул так, что клацнули челюсти, Райнеро сбросил его руку. Он знал, это он, это всё он, но Янник бы никогда не убил женщину! Янник жалел пленных и читал над ними молитвы, влюбился в камеристку, пёкся о жизни принца Рекенья, дважды спас, а принц отвернулся… Благодарность по-королевски?

— Да пошёл ты. — Снова ночь. Снова потеря. Снова кровоточащая рана гнева. Бессилие. Святого лучника не вернуть.

— Рональд! — Раппольтейн с топотом сбежал с крыльца. — Всё обошлось. Лекарь, мэтр Кёртис, делает перевязку. Но эта дохлая тварь чуть её не убила!

Размякший капитан вмиг обратился ненавистником мятежников, жёсткий сапог с силой пнул Янника в нагрудник, раздался глухой звон. Принц Рекенья хотел остановить оскотинившегося Раппольтейна, когда снизу донёсся тихий стон.

— Отошли. Оба. Живо. Вон! — Края ступеней впились в колени, Райнеро схватил друга за руку. — Янник! Янник, ты меня слышишь?

Тек с трудом повернул голову, невидящий взгляд скользил мимо Райнеро. Янник зажмурился, снова распахнул глаза. Их взгляд на сей раз был ясным. Райнеро уцепился за него, нельзя терять это мгновение. Пока святой лучник жив, он не будет валяться на улице, что бы там не думали раппольтейны. Оссори открыл двери и отступил в сторону. Одной рукой придерживая Янника за спину, а второй под колени, Райнеро внёс его в дом.

— Рагнар… — тихий хрип, на губах кровь.

— Да, это я. Сейчас, Янник, потерпи немного! Здесь лекарь, он поможет!

Райнеро опустил его на подвернувшуюся скамейку. В свете свечей лицо Янника заострилось, он покачал головой и одними глазами указал себе на нагрудник. Руки не слушались, но Райнеро совладал с ремнями на доспехе, осторожно снял, в нос ударил запах запёкшейся крови. Шея и кожаная куртка с нелепыми фестонами были в крови, на груди темнела рана. Он прав, лекарь здесь уже не поможет, только священник или сам Всевечный… Ну почему так, зачем?! Бывший граф Агне присел на край скамьи, сжал руку капитана Тека. Пальцы, леденя, сомкнулись на ладони Райнеро, окровавленный рот передёрнулся улыбкой. Янник вдруг закусил губу, брови надломились в выражении вины.

— Рагнар, ты прости… за те слова. Наёмник, предатель, трус. Это всё не ты, нет… — хрип, на губах кровь, Янник с трудом сдержал кашель. Райнеро отмахнулся, крепче сжимая руку друга.

— Я бы простил, но… тебя не за что прощать, Янник.

— Та девушка, — Тек приподнял голову, взгляд снова заволакивало. Нет, не так скоро! — Моя стрела… Я не хотел.

— Я знаю. Она жива, с ней всё будет в порядке. Тише, лежи…

Янник слабо кивнул. На секунду прикрыл глаза. Затворил ранение рукой. Поморщился. Дыхание прерывалось хрипами. Хотелось вскочить, бежать, звать на помощь, делать хоть что-нибудь! Святые не умирают, это же глупо, их души бессмертны…

— Прошу… не трогайте Катрию. Она не… виновата. Граф Оссори! Пощадите её…она…

Райнеро накрыл холодные пальцы второй рукой.

— Я обещаю, её никто не обидит. Янник… Ну зачем?

В ответ святой лучник лишь подарил ему кровавую улыбку. На белом лбу блестел пот, на виске трепетала жилка.

— Позвать священника? Подожди, ещё немного, не уходи! Янник, ну же, борись… Будь проклято это «Рагнар и Андрия», ты не должен умирать! Рональд, есть в этом городе заблудший монах?!

— Райнеро, он…

Райнеро закусил губу. Янник тихо лежал, устремив невидящий взгляд на неразумного принца Рекенья. На губах Святого лучника осталась вечная улыбка.

Следовало прочесть отходную, положив руки на лоб покойному, но Райнеро оцепенел. Вынужденная отдёрнуть руки от Эббы, случайной любовницы, Луноокая не могла себя не утешить и протянула их к тому, кто сменил забытого друга. Сердце стиснуло спазмом какого-то первозданного ужаса: Сезар! Не вышел ли он прогуляться с Луноокой под руку? Где-то в мозгу воспрянул стеклянный тоненький звон, нет, скрежет, скрежет витражных стёклышек. Молитва увяла на губах, не успев зазвучать. Райнеро вскинул голову: порыв пронизанного левкоем и яблоком воздуха стал преддверием ЕЙ. Высокая, тонкая, сама воронёный клинок, с острыми скулами и губами, что как полоса от пореза, она ступила внутрь и застыла в шаге от того, за кем явилась.

Глава 45

Блицард

Фёрнфрэк

1

Прежде она бы ступала истой Яльте, которую не запугать тяжёлым духом крови и огнистой воды, хороводами теней и огней. Теперь её бил озноб и больше всего хотелось остаться незамеченной. Впервые её уязвимость не могла стать оружием. Единственным защитником остался сутулый, стареющий лекарь, на его-то поиски она и направилась через переднюю, туда, вовнутрь дома, где суетились люди и дурно пахло. До арки, обряженной в резьбу, оставалось несколько шагов, когда дорогу перечеркнула чужая тень. От неожиданности она стиснула юбку платья, но не отпрянула, вгляделась, и за горло взял страх. Тень, старший племянник, сгорбился над мертвецом, настоящим ангелом — белая кожа, остекленевшие глаза, нежные губы в крови.

Ублюдок Рекенья вскинул к ней косматую голову, захрипел, выставил вперёд сжатый кулак, в котором что-то сверкнуло. Она оттолкнула его руку и склонилась над ангелом, чтобы сомкнуть ему веки. Мёртвые не должны смотреть в мир живых — иначе тень откроет глаза! Живой не должен был погибнуть сейчас, она бы позволила ему дожить до старости, ему, маленькому Теку, чей единственный грех состоял в преданности отцу, старому бесу.

— Я сказал, убирайся, ты здесь никого не получишь, — прошептал ублюдок Рекенья.

Перед глазами вспыхнуло солнце с четырьмя лучами, и она поймала кругляш, дёрнула на себя и зашипела:

— Видит Прюмме, я пришла сюда с миром, но ты… ты… Показывай, где мой сын! Я не уйду, пока не увижусь со своим Гарсиэлем!

— Мама!!!

Хенрика Яльте впечатала люцеанское солнце ублюдку в грудь, оттолкнула его и бросилась за арку. Вот он, славненький! Он подбежал к ней, на ходу вытирая о сорочку окровавленные ручонки. Таким же он с Квентином возвращался из лазарета, после чего немедленно высылался тёткой в уборную, где очищался от духа смертей и болезней. Но сегодня перед Хенрикой даже не стояло вопроса, раскрыть ли объятия юному, в чужой крови, врачевателю. Ручонки с силой сомкнулись вокруг её талии. Хенрика не умерла на месте от счастья лишь потому, что ещё должна была обнять сына за плечи, зацеловать лёгкие и щекотные, как перья, кудряшки, снова заглянуть в эти милые глазки….

— О божечки! — Хенрика отпрянула от мальчика с правильными, и не думавшими смотреть друг на друга голубыми глазами. Подменыш, подменыш! Где её Гарсиэль?!

— Что, не тот? — над ухом хрустнул смешок, талия очутилась в железном кольце рук. — Материнское сердце не обманешь, не так ли? Или он и тебе теперь не нужен? Посмотри, он теперь не несчастненький… Даже его чувствительной жёнушке бы не захотелось его пожалеть. На кой он тебе теперь сдался?

Хенрика моргнула. Всё тем же знакомым движением мальчик покачивался с ноги на ногу. Всё то же личико приобретало знакомое, лукавое выражение, и всё те же губы расходились в улыбке, заготовленной у Гарсиэля на случай, если тётка начинала глупить. Предвечный ли сотворил это чудо или Отверженный, Хенрика с благодарностью принимала его и видела в этом своего рода благословение на материнство. Никто и никогда не узнает больного воронёнка Рекенья в этом светлоглазом, с хищно загибающимся носом сыне гарпии.

— Мой старший племянник ревнует? — Хенрика вывернулась из ослабшей хватки. Райнеро набычился, и она отметила красноту вокруг глаз и какой-то больше горький, чем злобный изгиб искусанных губ. Маленький Тек в самом деле много для него значил. Но нет, на сей раз она не пустит

поплакаться у неё на груди. — Считаешь, я недостаточно хорошо утешила несчастненького в тебе? Но что было — того не вернёшь, так что смотри на младшего брата. Он лучше тебя, Райнеро Рекенья. Он не нуждается в утешении. — Утвердив руку на плече Гарсиэля, она будто воссоздала семейный портрет, и старшенькому не нашлось на нём места.

— В утешении блицардской шлюхи он действительно не нуждается, — ублюдок кивнул и вдруг подался вперёд, тыча себя в грудь: — Я — его старший брат, я — его опекун, и не думаешь ли ты, что я отдам его тебе, обезумевшей тётке?!

Хенрика только моргнула, а между ней и озверевшим племянником щитом встал Гарсиэль:

— Райнеро, не говори о ней так!

— Заткнись, малявка! — Стало быть, так это происходило в Эскарлоте: старший в отточенном движении заносил руку, младший отворачивал голову и жмурился, после чего следовал удар…

Но здесь не Эскарлота в той же степени, в какой Хенрика — не Диана. Тётушка бросилась между братьями и обеими руками перехватила руку старшенького. Тот гневно округлил глаза и раздул ноздри, но бить передумал.

— Никто не должен видеть, как Яльте бранится с Яльте, — для пущего убеждения Хенрика прищурилась. — Уединимся.

Вблизи не попалось ничего укромнее, чем чулан. Хенрика пристроила прихваченный подсвечник на рассохшемся табурете у входа, затворила за племянником дверь и с наслаждением отвесила засранцу подзатыльник:

— Я пекусь о твоей репутации перед младшим братом. Цени, сволочь ты завистливая!

— Стерва! — Рекенья развернулся к ней и закашлялся. Чуткий тиктийский нос был создан обонять снег, железо, кровь, но не кислый запах залежалых, отживших свой век вещей.

— Впредь прикуси язык, — Хенрика приподняла подбородок и сцепила под грудью пальцы, принимая как можно более степенный вид, с каким тётушки воспитывают нерадивых племянников. — События последних месяцев не показали тебе, что варварам не осталось места даже в Блицарде?

— Не в Блицарде, но в голове моего брата отлично прижился этот образ! Не смогла завоевать его любовь сама, устрашила старшим братом, чтобы выглядеть подобрее? — Луна светила в оконце под потолком, Райнеро оскалился зверем, метнулся от её света прочь. Грохот, Хенрике под ноги пыльными гусеницами попадали мотки ткани. Райнеро с рыком пнул один, саданул кулаком по деревянной рассохшейся громаде буфета. — Каких сказок ты ему нарассказывала, чему учила, что этот забитый недомерок удрал от меня бодрой рысью в ночной город, а потом махал шпагой как в последний раз?!

— Ты напал на него?! — Окровавленные ручонки и сорочка, только ли хозяйке дома требовался лучший лекарь Фёрнфрэка? — Так это была его кровь?! Ублюдок, убийца!

— Он победил! — Райнеро хохотнул. — Победил! Он! Меня! Приставил к горлу шпагу и… пожалел. Мой младший брат пожалел меня! Я, командующий андрийской армией, Принц-Палач, заслужил жалость малыша Салисьо! — Он наотмашь ударил по висевшей на крюке корзине. Хрустнули тонкие прутья, взмыло вверх и закружилось облако перьев.

Хенрика хихикнула: зверю, в которого обернулся её племянничек, цыплячий пух удивительно не шёл. Райнеро бешено смахнул с волос белые пёрышки. Воистину, самое жалкое, как правило, получается из того, что раньше слыло грозным.

— Не смей смеяться, слышишь?!

— Но что прикажешь делать, если шут из кожи вон передо мной лезет?

Отрывистый крик на целое мгновение оледенил Хенрике сердце. В предсмертном лязге зашлись на подставке доспехи. Под натиском Рекенья кираса распалась надвое, с грохотом рухнула наземь; следом, теряя забрало, полетел шлем. В жадных до убийства руках осталась кольчуга, совсем оранжевая от ржавчины.

— Ты прятала от меня брата!

Хенрика огладила себе талию, будто стирая с бархата пыль, и только потом подтвердила:

— Да, ведь я слишком люблю моего мальчика, чтобы приводить к нему его ночной кошмар.

— Это не мешало тебе звать кошмар к себе маршалом, попутно раздвигая ноги! — Райнеро раздирал кольчугу надвое, колечки размыкались с сухим шелестом. Судя по озверелому лицу племянника, ему слышалось лопанье человеческих мышц. — Я не был образцовым братом, это правда, я редко бывал рядом и не целовал заморыша на ночь, но я люблю его! Отец и Клюв растили его книжником, не способным поднять ничего тяжелее пера! Я как мог направлял его на путь воина и, должно быть, за это он возненавидел меня, когда ты сказала ему, что так можно! А я, я не хотел, чтобы он видел меня чудовищем!

— Гарсиэль не нуждался во встрече с Райнеро Рекенья, — спокойно признала Хенрика, но последние слова заглушил глухой металлический шорох. Кольчуга осыпалась колечками, Райнеро пинком подкинул останки в воздух. Хенрика повысила голос: — Но с Рагнаром Агне я бы его познакомила.

— Вот как? — бешенство затаилось под вероломной ласковостью хищного зверя. Медленно, мягко, упруго Райнеро двинулся к ней, враз перестав её забавлять. — Не оттого ли, что Рагнар Агне попал в «несчастненькие»? Ты, верно, изучила мои беды и горести, а, благодетельница? Ты, верно, слышала, что в ночь штурма я по меньшей мере трижды прощался с жизнью? Слышала, как я лежал там, на взорванной стене, а горло мне холодил клинок Рыжего Дьявола? Знаешь, он, похоже, задал тон, благодетельница, ведь следом с моей жизнью поигрался капитан Раппольтейн, а после него — малявка! Ещё никогда с моей жизнью не обращались вот так! Я же убийца, чудовище, зверь, но нет, не верь этим словам! Теперь все напоминают мне, насколько я жалок и смертен! И знаешь, что? Я им поверил. И со дня на день дядюшка Яноре окончательно убедит меня в этом! — Райнеро схватил её за запястье, от испуга и боли Хенрика дёрнулась, но племянник не отпустил, прижал её руку к своей шее. Мышцы напряжены, жар под ладонью, нервно дрогнул кадык. — Я уже чувствую холод его сабли, вот здесь, ну же, сожми! И это будет к лучшему, на кой я этому миру?! У Эскарлоты есть король, невесте я принесу только смерть, я не могу забрать брата, как бы не хотел этого, я отцеубийца, предатель, трус! Я даже не смог образумить тебя, женщину! Меня хватило лишь на примирение с Салисьо, и то сейчас он возненавидит меня с новой силой! Я довёл до смерти друга, и один Бог знает, жив ли ещё другой… Ну как, достаточно ли я несчастен для Хенрики Яльте?

Хватка племянника ослабла, Хенрика осторожно отняла руку. В эту минуту он смотрел чудовищем, что уговаривало не бояться, понять. Самый страшный зверь покорен ласке, поняла Яльте. И молча обняла племянника за спину, тот ощутимо вздрогнул. Подумал, она вонзит ему кинжал между лопаток? Вот так и выглядит загнанный зверь…

Тётушка не могла вычеркнуть старшего племянника из жизни, как проделала это с младшим Диана. Нет, Хенрика не позовёт старшенького с собой. Это им с Гарсиэлем давно следовало продолжить свой путь, у Райнеро же была иная дорога. Не ему прозябать у озера с лебедями. Племянника ждёт его королевство, его трон, надо лишь помочь ему выбраться из капкана, в который он сам загнал себя.

Хенрика отстранилась от замершего принца Льдов. Кажется, он пытался понять намерения тётушки, глядел с недоверием. Славненький прав, за всё то, что он ей наговорил, объятий он действительно не заслуживал. Но он был Яльте, это меняло всё.

— Когда же ты задушишь в себе Рекенья? Это он довёл тебя до этих слов… — Она обхватила руками колючие щёки сломленного племянника, заставила его наклониться. Чуть поиграв, устроила так, чтобы соприкоснулись кончики носов и, усмехнувшись, сдунув прядку, мягко поцеловала горячий лоб. — О нет, ты не несчастненький, хотя и выпросил утешение доброй тётушки.

— Да? Но я хочу утешения кузины… — как только Хенрика приняла и прочла истинно яльтийский взгляд, Райнеро собственническим жестом приподнял её подбородок и впился в губы.

В первые мгновения поцелуй напоминал о домогательствах на эспланаде. Хенрика даже зажмурилась, сжала губы, но это только позволило племяннику алчно их накрыть. И понимание проступило кровью от крови льда. Его вела не похоть, но отчаяние, нужда единения сердец. Он изменил своей Юльхе не тогда, а теперь.

Одной рукой Хенрика обняла изменника за спину. Второй зарылась в жёсткие кудри. В ответ он легонько сдавил ей горячими пальцами шею. Каждым движением губ он твердил, винился, плакался, заклинал: ты Яльте, ты поймёшь меня, мне плохо, и ты так нужна мне. Она слышала, как у Райнеро учащается дыхание, всё быстрее и быстрее стучит сердца, и её собственное, конечно же, забилось в такт.

— Кхм, господа Яльте… Имейте совесть, я стучал!

Хенрика отпрянула от Райнеро, слова Рональда будто выдернули её из огня на холод. Забывший такт и стыд граф стоял в дверях, старательно рассматривая потолок. Райнеро секунду промедлил, обжигая кузину взором Рагнара. После чего заслонил её и развернулся к Оссори. Хорошо, что в чулане достаточно темно, «госпожа Яльте» давно так отчаянно не краснела, разве что в тот день, когда Кэдоган застал её с лекарем Кёртисом…

— Я бы не вмешивался, — Рональд бросил на пойманных кузенов взгляд и тут же направил его на притолоку, — но скоро рассветёт, так что пленникам пора убегать, а мудрым королевам спать и делать вид, что они святая невинность. Справитесь?

Хенрика почувствовала, как Райнеро берёт её за руку, то ли поддерживая, то ли ища поддержки. Как брат у сестры…

— Яноре?

— В двух днях пути, мой родимый пленник. И блеск его мироканской сабли лично мне виден издали.

2

Два сердечных прощания подряд — это было слишком для того, кому прежде вслед или потрясали клинком, или вовсе плевались.

Чета Оссори прощалась с ним, как с давним другом. Райнеро старался не задохнуться в медвежьих объятиях Рональда и утереть слёзы Альды. Крепкое рукопожатие новому другу, поцелуй в лоб названной сестре и шутливое раскрытие их тайны. Райнеро уже из седла пообещал заглянуть на таинство, чем заставил Альду забыть слёзы, а Рональда удивлённо усмехнуться. Смешно сказать, но о наследнике Оссори Райнеро догадался раньше будущего папаши, стоило лишь присмотреться к Альде.

И если прощание с семейством Оссори ещё было светлым и оставило в памяти улыбки, то второе не допускало места шуткам. Райнеро не находил слов, прижимая к себе младшего брата. Глаза Салисьо блестели, нос хлюпал. Ещё когда они ехали от дома Оссори, он счастливо восседал на Марсио впереди Райнеро и нёс беззаботную чепуху. Но площадь с бывшим губернаторским домом приближалась, разговоры затихали, уступая место печальной поступи лошадей.

«Если я твой сын, а Райнеро мой брат, то может и он станет твоим сыном, мама?» — этот вопрос Салисьо так и повис в предрассветной тишине, и хватило лишь вздоха Хенрики, чтобы младший брат понял: уже не станет.

Только Райнеро выпустил Салисьо и разогнулся, как на шею бросилась «кузина». Этой ночью она вызволила его из трясины отчаяния, стала его огоньком, звездой, на которую он пошёл и, похоже, спасся. Зажмурившись, он судорожно поцеловал Хенрику в прохладный лоб, строго в то место, где волосы начинали виться.

— Нет, Салисьо. Она всегда будет мне кузиной, нет, сестрой.

— Да уж, славненький — Хенрика усмехнулась, в глазах пронёсся снежный высверк. Как и «кузен», она явно не жалела, больше того, видела в том исполнение долга семейного. — Ты не должен остаться в истории нашего рода тем, кто мог быть королём. Ты должен стать им.

Над крохотной площадью разнеслось ржание, поторапливая всадника, рассвет, жизнь… Райнеро оглянулся. Марсио нетерпеливо вытанцовывал на застывших лужах, осеняемый тонкими руками рябины.

Кузина шмыгнула покрасневшим носом и отстранилась. Судорожно сглотнув, Райнеро вернулся к брату, обнял, хотел нашептать оберегающую молитву, но на цепочке Салисьо болтался серебряный лунный диск.

— Где твой знак Пречистой?

Ответом ему стали глубокий вздох и выразительное движение в глаз в сторону Хенрики. Тогда Райнеро снял с себя солнышко, прощально тренькнувшее о руну, и надел на брата. Пречистой самой будет отрадно позаботиться о маленьком праведнике, к тому же Райнеро сейчас, молитвой, очень-очень её попросил. После чего улыбнулся:

— Защита луны обходится слишком дорого. Пусть тебе лучше светит солнце. Не грусти. Я приеду в гости.

И не оглядываясь пошёл к Марсио. Предрассветная полумгла стелилась по площади, от старых выщербленных камней поднималась к фасадам брошенных домов, натирала их жидкой, белесой краской, обволакивала рябину, клубилась у копыт Марсио… Предрассветная ли? Ему не впервой принимать за солнце луну….

— Райнеро! Подожди! Я совсем забыл!

Он развернулся. Салисьо бежал к нему, полы плаща за спиной бились вороньими крыльями. Братец запрыгнул на него, Райнеро подхватил, позволил Салисьо крепко обхватить его за шею.

— Я забыл тебе сказать, что в Андрии двадцать пять городов вместе с деревнями, — Гарсиласо шептал так же, как утром, под одеялом. — По числу лет Рагнара, когда он стал князем Андрии.

Райнеро засмеялся, закружил его, покрепче обняв. Только ребёнок мог вот так, без издёвки, открыть ему это. Салисьо захихикал, вцепился в него обезьянкой. Рекенья хотел пощекотать братца, чтобы разжал объятия, когда в клубящейся темноте крыш что-то сверкнуло.

— Обещай, что правда приедешь. Обещаешь?

— Да-да, я… приеду… — Райнеро всмотрелся: искра исчезла и тут же зажглась, слабо светясь, мерцая.

Стук сердца бешено отдался в висках. Беловолосая ведьма с именем на Виль предостерегала о красном огоньке, что подмигнёт ему…

Громкий хлопок. Рекенья отшатнулся, это что, стреляют?! Гарсиласо вздрогнул, вскрикнул, судорожно сжал ручонками плащ Райнеро, испустил еле слышный стон.

— Райнеро, что это? Мне больно… — хрип, судорога, кашель. На шею Рекенья брызнула горячая влага.

Он подхватил младшего брата, прижал к себе, рука с пугающей лёгкостью проскользила по его спине: плащ Салисьо был мокрым от крови. Райнеро пригнулся, с братом на руках бросился к дому. Снова хлопок! Райнеро метнулся в сторону, пуля просвистела мимо, чиркнула по камням площади.

— Салисьо! Маленький мой, прошу…

Слабый хрип оборвался. Запрокинув голову, Гарсиласо обмяк. Блеснула на губах кровь, в распахнутых глазах отразился серебряный свет.

— Бог мой, нет! Отдай его мне, отдай его мне, отдай! — Кузина… кричит, сорвав голос до клёкота. — Квентин, спаси, Квентин, умоляю, Квентин!

Непостижимым образом Салисьо оказался на руках высокого, горбоносого лекаря. Райнеро услышал топот множества ног и металлический лязг. Их обступают? Хенрика завыла, упав на колени к ногам лекаря, запрокинув блестящее от слёз лицо. Мэтр Кёртис нажимал на вену на его шее, шевелил губами, но вдруг разом всё прекратил. Райнеро перехватил его взгляд, и лекарь непостижимо медленно, обречённо покачал головой.

Сердце оборвалось. Перед глазами выросла плотная тень, руки отяжелели, как от веса Салисьо, но это оказались всего лишь кандалы, что тут же защёлкнулись под тявкающий лисий смешок.

— Этот город бы не вынес столько Яльте в своих стенах.

Эпилог

Ветер причесал траву костяным гребнем. Унесся по глади холмов, петлей прошелся по кромкам деревьев. Но вернулся.

Предки верили, по такой траве, ночью, прокладывая путь под россыпью звезд, выходили три девы, что говорят о грядущем. Такой ночью, как эта.

Но сколько он ни вглядывался, никто не вышел из высокой травы. Новый порыв ветра прижал ее к земле, уронил на колени и взмыл к звездам, увлекая за собой мелкие травинки. Он вгляделся в черноту неба. Тревожную, манящую, глубокую. Звезды сияли слишком близко, слишком отчаянно, будто боялись, что скоро кто-то загребет их с неба широкой ладонью. И больше им не сиять. Ветер взвился к ним, потревожил ледяные бубенцы.

«Дили-дили, мой король…»

Он улыбнулся. Древние сказки, звезды, все это было домом. Не воды океана, луговая трава волнами стелилась под ноги. Родные созвездия россыпью звенящих льдинок напевали давнее, то, что живет в сердце. Дом, родной, но забывший его. Скалящийся. А он как ветер, что вернулся, но обернулся бурей.

— Возвращайся ты домой… — тихо пропел он. Ветер сорвал с губ слова. Щедро кинул ввысь, как семя в податливую землю.

Он выдохнул в ночной воздух облачко пара. Горячее дыхание, он не ледяной, кровь от крови… Он сплюнул под ноги, всмотрелся в горизонт. Скоро сереющую полосу рассвета заволокут тяжелые тучи. Скоро, но не сейчас. О буре ему шептало собственное тело, кожа словно горела. Буря пришла вместе с ним. Они с ней погибель. Или новая жизнь? Им не рады в родном доме, но они не ждут разрешения вернуться.

Он отвернулся. За спиной поле, холмы в кромке леса. Дорога. Впереди его буря. Горит множеством огней, гремит множеством голосов, не счесть. Иногда, чтобы возвратиться в родной дом, нужно оборвать петли двери. Перешагнуть порог, гремя мечом. Бросить хозяйку на колени. Покорить, обмануть, забрать свое. Он не хотел так возвращаться. Как ветер не хотел обернуться бурей.

— Лишь вернись, любовь моя… — он запрокинул голову и засмеялся. Звезды испуганно замигали, страшась его оскала.

— Я вернулся, любовь моя! Встречай! Буря на пороге!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg