«Прах и камень»

Прах и камень (fb2) - Прах и камень 899K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эрика Адамс

Эрика Адамс ПРАХ И КАМЕНЬ

Пролог

— Невеста! Невеста! Невеста! — хихикала свора сверстников, немногим младше или чуть старше меня, указывая пальцем на чёрные треугольники, обращённые вершиной вниз, начерченные на моём лице. Я с удивлением обнаружила среди толпы свою сестру, глаза которой горели тем же азартом насмешки, что и у прочих.

— Я слышала, что говорят, — важно заявила она, и её громкий голосок перекрыл дразнящийся гвалт толпы, — он придёт за своей невестой и сожрёт её!..

— Ты врёшь! — мой голос всё ещё был твёрд, но сомнение уже закралось внутрь оттого, что именно она, а некто другой произносит обидные слова, раня в самое сердце. Разве оно у нас не одно на двоих, бьётся в едином ритме и заставляет думать одинаково? Разве не чувствует она тот холодок, что сейчас легонько коснулся меня изнутри, заставив замереть от испуга?

— Я слышала, — упрямо повторила она и склонила голову влево и немного вперёд. Она всегда так делала, когда стояла на своём до самого последнего не уступая.

— Я слышала, как старая Иуния говорила об этом… Она пела о его невестах, сожранных им живьём так, что от них не оставалось ни следа!

По толпе пронёсся восхищённый шёпот, полный одновременно удивления и трепета, и тут же кто-то завёл:

— Сожрёт живьём! Сожрёт живьём!

Крик подхватили ещё несколько глоток, и сейчас этот крик множился, окружая меня плотным кольцом.

— Ты всё врёшь, старая Иуния выжила из ума!.. — но мои слова тонули в гвалте, они не были услышаны и терялись в ожесточённом повторении:

— Сожрёт живьём!

Я отступила назад, а затем, развернувшись, побежала прочь, слыша за собой топот десятка или полутора десятка детских пяток, отбивающих сплочённый ритм. А жадные глотки раззевались в крике или дразнящемся завывании, подгоняющем меня, заставляющем бежать ещё быстрее, не разбирая дороги, разбивая ступни о камни, встречающиеся на пути. Я забежала в дом, кинулась к ведру с водой, всегда стоявшем в углу, и принялась ополаскивать лицо, время от времени поглядывая в отполированный до блеска металлический круг, заменявший нам зеркало. Чёрные треугольники никуда не исчезали от простого умывания. Тёмные потоки краски сбегали вниз по лицу, но знаки лишь немного бледнели, всё ещё оставаясь на коже. Тогда я схватилась за скребок, которым мы обыкновенно тёрли тело, и принялась ожесточённо соскабливать ставшие ненавистными мне знаки со своего лица.

Я не чувствовала боли, мне хотелось содрать их с себя, не оставив даже намёка на то, что они были когда-то на мне, и даже не заметила, как в комнату вошла мать. Она вырвала из моих цепких пальцев скребок и отвесила мне звонкую пощёчину. Я смотрела на неё сквозь мутную пелену слёз и не понимала, отчего ладонь её окрасилась в красный, а сама она опустилась на пол, зажимая себе рот обеими руками и раскачиваясь из стороны в сторону, сыпля то проклятиями, то словами утешениями, то молитвами, обращёнными к кому-то неизвестному и далёкому.

Немногим позднее она крепко схватила меня за руку и отвела к целительнице Вевее. Вевея ослепла давным-давно, а некоторые говорили, что она и родилась такой, ни разу в жизни не видя света дня. Но её узловатые сухие пальцы видели всё: она скользнула ими по моему лицу и недовольно цокнула языком, обругав мать. А после затянула негромкую песню и принялась растирать в ступке сухие коренья в порошок, смешав их с жиром и намазав мне на щёки. Она велела матери уходить, оставив меня у неё на несколько дней. И в её голосе было столько силы, что даже моя мать, слывшая громкоголосой, не осмелилась ей возразить и ушла, склонившись в глубоком поклоне, лишь смиренно прося её образумить «глупое дитя».

Осознание боли пришло позднее. Я поняла, что всё это время кожа на лице горела именно от неё, лишь когда жирный мазок лёг на моё лицо, принеся прохладу и успокаивая кожу. Вевея устроила меня в углу и принялась заниматься своими привычными делами. А я могла только смотреть на неё и дивиться тому, как она, не видя ничего, может так свободно передвигаться по дому и даже заниматься привычными делами. Как-то раз я пробовала пройтись с закрытыми глазами и сразу же ушибла себе палец ноги, хотя была уверена, что знаю одну-единственную комнату нашего дома как свои пять пальцев. Вевея что-то тихо напевала себе под нос, и поначалу я сидела без движения, боясь нарушить её покой, а потом, осмелев, выпалила свой вопрос.

Она прекратила петь и обернулась, смотря на меня своими глазами, затянутыми белесой мутной плёнкой, поманила к себе пальцем, и приказала лечь на узкую кровать, застеленную лишь одним тонким одеялом. Мне даже в голову бы не пришлось ослушаться, а она села рядом, расплетая мои длинные чёрные косы и пропуская волосы сквозь пальцы, рассказывая так, как умела рассказывать только она: словно пела, а не говорила и заставляла замолкать всё вокруг. И единственным островком, что оставался в мире, прекращающем существовать в подобные моменты, был её голос. Она рассказывала и рассказывала, успокаивая меня медленными осторожными движениями, убаюкивая воспалённое сознание.

А я в силу возраста из её рассказа поняла только одно: что как только минет срок, меня заберут у матери, щедро заплатив ей выкуп. У матери и сестры будет новый большой дом, и в тарелках станет достаточно еды, чтобы не глядеть голодными глазами на пустое дно плоской чашки. Моя сестра сможет надевать новые платья, которые до неё не носил никто, даже я. Мама перестанет истирать руки до крови в ледяной воде. Они заживут хорошо, всё останется таким же, как прежде, за исключением того, что с ними не будет меня. Я не могла понять многого из её рассказа, как будет проходить моё служение, и почему мне нельзя остаться с семьёй, кому я и ещё несколько девочек приходятся Невестами, и сожрёт ли Он меня, как дразнились на улице. Ясным мне было одно — меня задорого продали, отсрочив время, когда нужно будет забрать товар, на неопределённый срок.

Глава 1

Они всегда были, есть и, как говорят знающие люди, будут. Невесты, которым суждено быть отданными на откуп Ему. Вот так просто: ни имени, ни обозначения, кто он таков. Он просто существует, пропадает на время, скрываясь за гранью недоступного и непонятного нам, а потом появляется и берёт своё, щедро расплачиваясь взамен. Невесты, всегда пятеро из каждого селения. И умелые рабочие руки молодых мужчин. С мужчинами намного проще — выбирают самых рослых и сильных, а некоторые напрашиваются на служение добровольно, и если их сочли довольно крепкими и выносливыми, охотно берут, оплачивая их стоимость звонкой золотой монетой, яркий блеск которой в подобные дни заменяет нам свет солнца. Ибо с Его приходом небо затягивается низкими тёмными тучами, заставляющими пригибать головы к земле, и становится так тихо, словно всё живое замерло в ожидании неминуемой гибели.

За молодыми мужчинами приезжают гораздо чаще, чем за Невестами. И не всегда Он является вместе со своими слугами. Едва ли не каждый год на горизонте появляются рослые могучие кони, несущие на своих крупах всадников, лица которых всегда скрыты за кованными шлемами. Крепкие сильные руки оголены и увиты чёрными росписями татуировок так, что за ними не разглядеть цвета кожи. Говорят, что все эти знаки и надписи они наносят на своё тело во славу Его. Молчаливые и резкие, они проносятся чёрным вихрем, забирая лишь нужное им и щедро расплачиваясь. Никто не осмелится противостоять Его воинству или просто оказаться на их пути, боясь вызвать Его гнев. Можно лишь гадать, что происходит с теми, кого забрали в очередной раз. Кто-то болтает, что все они находят свою смерть в тесных и душных рудниках где-то далеко на Севере, кто-то верит в то, что самые умелые из них становятся частью его воинства.

А старый Рехат и вовсе утверждал, что в прорехе рубахи одного из них видел родимое пятно, один в один как у его сына, взятого в услужение более полутора десятилетий назад. Он клялся, что видел его своими глазами, и говорил, говорил, говорил, повторял эту фразу раз за разом, до самого конца, пока не испустил дух. В тот же самый день. Ему просто не повезло — он не успел убрать своё немощное старое тело с просёлочной дороги, когда по ней во весь опор неслись кони. Слова Рехата были наполнены радостью, мне непонятной, а из-под закрытых век катились слёзы. Когда смерть забрала его последний вздох, я осталась пребывать в раздумьях, было ли Рехату радостно оттого, что удалось в последний раз увидеть своего сына или горько потому, что сам он был затоптан копытами его коня?

Невесты — другое дело… Их выбирают из числа ещё совсем юных красивых девочек, ещё не пустивших первую кровь. Всех девочек приводят в храм и подводят к огромной каменной чаше, заставляя выбрать полотняный непрозрачный мешочек с камушком внутри. А потом заставляют открыть его под неусыпным взором собравшихся. Белый камешек — и девочка отправляется обратно к своей семье, вздохнувшей с видимым облегчением. Чёрный камешек — и кто-то в толпе охает, стараясь удержать горестный выдох внутри себя. Тех пятерых отводят в отдельную комнату и наносят на лицо особой чёрной краской цепь из маленьких чёрных треугольников, обращённых вершиной вниз. Она начинается по обеим сторонам носа и разлетается по высоким скулам, доходя до самых раковин ушей. Невеста, шепчется народ, расступаясь и потупляя взор в землю, не объясняя маленькой несмышлёной красавице, что именно стоит за этим обращением, полным почтения и затаённого страха. Невеста возвращается домой и живёт вместе со своей семьёй до тех пор, пока не пустит первую кровь, а после отправляется жить при храме, ожидая Его появления.

Возможно, кто-то хотел бы избежать участи даже просто участвовать в этом слепом выборе Невест. Родители вздыхают с облегчением, когда девочка рождается неказистой или с видимым изъяном. Лопоухие или большеносые, с кривыми зубами или непропорциональным телом… Перечислять можно долго, но каждое видимое несовершенство добавляет шансов избежать участи быть выбранной. Некоторые настолько желали бы избавить собственное дитя от нависшей угрозы, что умышленно уродовали дитя или наносили ему увечья. Хитрецы. Все они рано или поздно жестоко расплачивались за содеянное. Кровавыми слезами им приходилось смывать свой проступок перед общиной. Испорченных девочек умерщвляли, чтобы другим было не повадно, а у родителей отбирали половину всего имеющегося. Это вовсе не означало, что некоторые ещё не оставляли попыток подстроить всё так, чтобы девочка случайно ломала ногу и оставалась немножко хромой или ошпаривалась кипятком, а на теле бы появился обширный некрасивый шрам. Глупцы. Их нелепый обман был обречён на провал с самого начала. Никому не удастся обмануть Слепых, но Видящих. И никому не избежать кары за содеянное.

Невесты — такая же часть нашей общины, как и все остальные. Они участвуют в общих празднествах и выполняют свою часть работы, но всё же вокруг них чувствуется стена отчуждения, отделяющая их от всех прочих. Они считаются неприкосновенными. Никто из мужчин не должен касаться их тела и тем более пытаться овладеть им. В моей памяти отложился случай, когда один из мужчин, захмелев после обильной выпивки, подкараулил девушку, возвращающуюся в обитель отдельно от других, и взял её насильно.

Наказание провинившегося было впечатляющим и поучительным для всех прочих — Видящие посчитали нужным отнять у него то, чем он совершил злодеяние. Обнажённого мужчину с окровавленным коротким обрубком на месте его естества провели по всему огромному поселению, осыпая его бранной руганью и закидывая камнями, а после привязали к столбу и секли до крови смоченным в солёной воде кнутом. Его оставили привязанным под палящими лучами солнца на весь день, лишив возможности присесть, а на другой день всё повторилось, как и на следующий. Он был на удивление вынослив, качали головой взрослые, и испустил дух, обессилев, только на четвёртый день, когда еле передвигал конечностями. Он уже не мог говорить, а лишь нечленораздельно мычал, под лопнувшей кожей виднелось воспалённое, начинающее подгнивать мясо, облепленное чёрными жирными мухами, ползающими по ранам.

Он напоминал кусок мяса, но всё ещё полз вперёд, подгоняемый ударами погонщика, пока не замер без малейшего движения на месте. Его труп даже не стали хоронить на нашей земле — разрубили на куски и выбросили в пропасть, находящуюся за пределами нашего поселения, скормив его останки хищным тварям, обитающим на дне этой глубокой щели.

А что стало с невестой, над которой надругались, никто не знал.

Ходили слухи, что от порченных предпочитают избавляться так же, как от тех, кого нарочно уродовали родители. А кто-то утверждал, что подобных несчастной отправляют служить в храмы… Так или иначе, Невесты, как и всё с ними связанное, было покрыто некой дымкой таинственности и об этом предпочитали не болтать попусту. Мы просто жили бок о бок с ними, делая вид, что ничего из ряда вон выходящего не происходит. Всё так же течёт ледяная вода в быстрой горной реке, а небосклон иногда затягивают серые облака. Короткая сырая зима сменяется яркой весной, и одно поколение выросших Невест сменяется следующим…

Я бы не знала столь многого и не могла рассказать об этом, если бы сама не стала одной из них.

Глава 2

Нас всегда было двое. Я и моя сестра, моё маленькое зеркальное отражение, крепкая ладошка, зажатая в моей руке, такая же, как у меня, только с иными завихрениями линий на ладони. Разница между нами была всего один год, и я не разделяла нас на ты и я. Всегда были только мы вдвоём. Аврелия и Визалия. Лия и Лия, как ласково звала нас мать. Два худеньких тельца на одной узкой кровати под тоненьким одеялом, прижатые друг к другу как можно теснее, чтобы не замёрзнуть холодными сырыми ночами. И насколько я могла судить о собственной внешности, мы с сестрой были во многом похожи: у обеих волосы — такие длинные, что на них можно сесть, и тёмные — того цвета, какой бывает вокруг звёзд самой глубокой ночью. Возможно, было небольшое отличие в наших лицах: в форме моих глаз, в капризном изгибе её губ, в решительном наклоне головы, когда Визалия упрямо стояла на своём. От одного взгляда на её красивое лицо у меня перехватывало дыхание, а она, дразнясь, высовывала язык и просила почаще смотреть в полированный до блеска металл, чтобы понять, кто из нас красивее. Её кожа всё же была смуглее, чем у меня, и охотнее принимала лучи солнца. Но во всём остальном мы были словно две капли росы на одном зелёном стебле — дружны и неразлучны. Оттого, когда настал черёд выбирать Невест, я ничуть не сомневалась в том, что мы и в том непонятном будущем, что ждало нас впереди, непременно будем вместе и разделим одну участь на двоих.

Мать долго молилась в углу перед тем, как отвести нас в Храм, подобно сотням других таких же девочек, одетых по случаю выбора в лучшие платья. Нам не из чего было выбирать — две прохудившихся местами холщовые рубахи длиной чуть ниже колен были подхвачены тонкими поясками, сплетёнными нашими руками, лица чиста вымыты, а волосы заплетены в две толстые косы, гибкими змеями ложившимися на тонкие плечи. Я не разделяла общего подавленного настроения, беспечно болтала и хихикала вместе с сестрой, нисколько не робея от сотен пар глаз, смотрящих на нас пристально, не дающих ускользнуть ни малейшей детали.

Мы с сестрой одновременно взяли по мешочку, я зажимала его в правой ладони, а она — в левой. И когда было объявлено достать то, что лежало внутри, нырнула ладошкой в темноту без малейшего сомнения, сжала камушек и достала его, вытянув на ладони. И не сразу поняла, что у меня он — иного цвета, не такой, как у Визалии. У неё камушек сиял белизной снега, лежавшего на далёких горных вершинах, мой же был темнее непроглядной ночи. Среди раздавшихся голосов я отчётливо услышала громкий вскрик матери: поначалу обрадованный, когда она увидела белый камень на ладони сестры, а после — потрясённый, полный горечи, едва моя ладонь разжалась. Вот так в один миг и решилась моя дальнейшая судьба, отделившая меня от Визалии.

Всех девочек, кроме тех, в руках которых покоились тёмные камешки, отпустили. Прихоть ли злого рока, случайность ли, но все мы пятеро были совершенно разные. Высокая и гибкая, словно лоза, Диана с узким длинным лицом. Низенькая, крепкая Сельма с круглым озорным лицом и задорно вьющимися колечками рыжеватых волос. Тихая, едва заметная Гизела с прозрачной кожей и огромными глазами, серыми, словно грозовые тучи. Ехидная, острая, словно шип колючки, Васса, рыжая с россыпью крупных веснушек на лице. И я. Такие разные, но объединённые общим прозвищем «Невесты».

В ту пору мы ещё не понимали значения этого слова, и я не могла вспомнить, как забирали прошлых невест… Словно и не было ничего. Зато теперь мы стояли перед огромной толпой, чувствуя их напряжённые взгляды, в то же время полные облегчения и спокойствия, уверенности в завтрашнем дне. Один из Видящих произнёс молитву, а после нас увели в одну из многочисленных тёмных комнатушек Храма, где краской нанесли на лицо чёрные треугольники и отпустили обратно к семье. Вот и всё, удивилась я, радостно подбегая к Визалии, цепляющейся изо всех сил за юбку матери, и с опаской смотревшей на меня.

— Мам, мы пойдём домой?

Мой голодный желудок урчал в предвкушении холодной похлёбки, ожидавшей нас на столе в глиняном горшке. Но мать покачала головой и наказала нам с Визалией дожидаться её у входа в Храм, а сама вошла внутрь.

— Было больно? — спросила Визалия, дотрагиваясь тонким пальчиком до треугольников на моём лице. Кончик её пальца запачкался в чёрной краске, ещё не успевшей высохнуть, и она, смешно наморщив носик, слизнула эту капельку языком.

— Нет, — покачала головой я, — только щекотно немного, когда кисточкой водили по лицу.

— Больно будет потом, — внезапно заявила мне она, — я слышала, как Иуния бормочет себе об этом вполголоса, когда лепит фигурки животных.

— Старая Иуния просто не в себе, — рассмеялась я, — её россказням никто не верит. А одну и ту же историю она никогда не может рассказать одинаково. Помнишь, как она рассказывала нам сказку о лисице, что воровала кур у сельчан? В первый раз она говорила, что лисица попалась в ловушку хитрого мужика и поплатилась своей рыжей шкурой из-за собственной жадности… Второй раз, что хвостатой удалось обмануть ленивых и сонных жителей деревни. А в третий раз она и вовсе забыла, о чём рассказывала и начала петь что-то совсем другое.

— А что, если это были рассказы о нескольких разных лисицах?

Мне бы и в голову такое не пришло. Этим Визалия и отличалась от меня. Я всегда верила на слово, внимая речам, а она словно ныряла под оболочку слов и задавала вопросы, слишком сложные для меня. Я рассмеялась в ответ и дёрнула её за косу:

— Вечно ты выдумываешь… Совсем скоро станешь такая же, как Иуния — постоянно будешь хромать на одну ногу и бормотать себе под нос!

Она немного надула губы в знак обиды, но потом уличила момент и что есть мочи ущипнула меня за бок. Я взвилась на месте от неожиданности и начала гоняться за ней, улепётывающей со всех ног, но не покидающей вытоптанной земляной площадки перед Храмом.

— Лия! — строго окрикнула нас мать.

Мы обе сразу присмирели. Когда мать говорила таким тоном, ничего хорошего можно было не ждать. Иногда наши забавы её не веселили, но лишь расстраивали. И тогда она щедро раздавала нам затрещины своими покрасневшими, мозолистыми руками, заставляя нас замолчать, чтобы мы не мешали ей немного отдохнуть перед тем, как ей вновь нужно было вставать задолго до рассвета и идти работать. После того как нашего отца, по словам соседей, задрал дикий вепрь на охоте, ей приходилось тяжело. И она хваталась за любую чёрную работу. Убирала огромные дворы богатых домов, полола в них сорняки и стирала. От постоянного пребывания в воде и едкого мыльного корня её руки краснели, кожа воспалялась и лопалась. Это означало, что несколько дней мы будем питаться одной жидкой похлёбкой, в которой плавало несколько кусочков овощей и кореньев, до тех пор, пока она не сможет вновь идти и полоскать чужое бельё в ледяной воде.

— Домой, живо! — и она, не оборачиваясь, крупным шагом пошла впереди, держа в руках мешок, которого до прихода в Храм у неё не было, а мы побежали за ней следом, пересматриваясь друг с другом и разговаривая взглядами. Дома мать осторожно положила мешок на середину стола и молча смотрела на него некоторое время, сурово поджав губы, а потом развязала тесёмку и начала доставать оттуда круглый пышный хлеб из белой муки, который мы ели только по праздникам, толстый пузатый кувшин со сладким сиропом и даже кусок солёного мяса. Мы замерли, разглядывая все эти яства, не решаясь спросить, мерещится ли нам это или мы вновь начали жить так же хорошо, когда был жив отец.

— Ешьте! — мать проворно нарезала хлеба и щедро настрогала мяса, подсластив воду в наших кружках сиропом из кувшина. А сама легла на кровать в углу и отвернулась к нам спиной, пролежав так весь остаток дня и даже не поднявшись к привычной вечерней стирке. Мы старались не шуметь и тщательно прибрали со стола, потихоньку улизнув из дома на улицу. Заняться нам сегодня было нечем: новой пряжи мать не приносила уже целую седмицу, потому мы были предоставлены сами себе и вскоре некая молчаливость и оторопь, охватившие нас после непривычного поведения матери, уступили место обыкновенным детским забавам и играм.

С того самого дня наша жизнь изменилась. Не так сильно, чтобы в каждом новом дне не видеть остатков предыдущего, но, казалось, что прежняя жизнь становится всё дальше и дальше, словно её, как тонкую щепку, уносят прочь весенние талые воды. На нашем столе то и дело появлялась хорошая еда. Раз в седмицу мать отводила меня в Храм, где один из Видящих раздевал меня донага и тщательно осматривал, затем подправлял краской успевшие немного побледнеть чёрные треугольники на моём лице и о чём-то говорил вполголоса с матерью, вручая ей напоследок неизменный мешок, в котором оказывались то мука с маслом, то крупа, то пахучий круг козьего сыра и мясо, а иногда там оказывался сладкий сироп и даже немного вина. По приходу домой мать строго отчитывала меня, наказывая молиться усерднее и вести себя приличнее. За каждую ободранную до мяса коленку я получала сильные тычки и затрещины, она с особой тщательностью осматривала мои руки и ногти, выискивая грязь под ними, заставляла умываться полностью дважды в день, невзирая на погоду, и смазывала малейшую царапину заживляющей мазью, чего раньше никогда не делала. А ещё иногда она не пускала меня даже собирать вязанки сухого хвороста, гоняя вместо меня Визалию по несколько раз.

— Занимайся пряжей, — сухо велела она и вываливала передо мной гору шерсти.

Я уныло смотрела на ворох шерсти, но принималась за дело, негодуя на то, что Визалия носится с другими ребятами в своё удовольствие по лесу, срывая дикие ягоды и сражаясь на сухих палках, а я сижу в тени дома и прочёсываю шерсть раз за разом, превращая её в кудель. Обычно мы вдвоём с Визалией проделывали эту работу, а потом пряли нить и ссучивали её. Вдвоём дело спорилось быстро, а теперь я вынуждена была заниматься этим одна. Более того, мать иногда брала вычесанную шерсть и тщательно рассматривала, недовольно цокая языком и заставляя вычёсывать её ещё и ещё, пока она не превращалась в тончайший, воздушный пух. Так поневоле я и стала одной из лучших прях, а после пришлось ещё и вязать из полученной пряжи. Всё для того, чтобы я не носилась, как оголтелая по улице, и не могла даже ненароком нанести вред столь драгоценному сосуду, как тело Невесты. Меня утешало лишь одно, что и тем оставшимся четверым девочкам приходилось так же, как и мне.

Глава 3

Я не сидела постоянной затворницей в четырёх стенах. Воду не удержать в сомкнутых ладонях — она всё равно просочится на песок. Так и я находила время и возможность улизнуть на улицу к своим друзьям. Поначалу они долго рассматривали краску на моих щеках и перешёптывались, но после азарт игры взял своё. И можно было бы сделать вид, что всё оставалось по-прежнему, но это было не так. И если раньше я была постоянной участницей наших баталий, то нынче стала пришлой, гостем, заглядывающим изредка на несколько минут, и несведущим во всех тонкостях.

Трещина отчуждения, поначалу едва заметная, ширилась с каждым днём, отделяя меня пропастью от моих сверстников и от Визалии. Теперь она заменяла нас двоих и даже выглядела немного по-иному, более важная, что ли, и немного обиженная на меня за то, что её-то мать не баловала, а заставляла работать, гоняя за водой к колодцу и за вязанками сухого хвороста в лес. Визалия всё так же выполняла тяжёлую часть работы по дому, как когда-то ранее мы вдвоём, но теперь ей приходилось справляться в одиночку. А на меня мать возложила иные обязанности, не требующие приложения больших сил, но хлопотных и долгих. Она заставляла меня разминать сухие зёрна в муку и выпекать на камнях тонкие, почти прозрачные лепёшки, варить густую похлёбку, прибирать по дому так, чтобы не было ни одной лишней соринки во всех углах, прясть и ткать.

Наверняка в глазах Визалии я начала выглядеть как лентяйка и маменькина любимица, хотя по моим ощущениям было совсем наоборот. Мать теперь даже изредка не расчёсывала мои длинные волосы, заплетая их в диковинные косы, змеящиеся по голове, и всё реже целовала в лоб перед уходом или на ночь. Я всё чаще удосуживалась сердитого взгляда и губы её сурово поджимались, когда она смотрела в мою сторону. Она словно старалась отдалиться от меня вперёд положенного срока. Говорят, что когда хочешь приготовить из курицы вкусную похлёбку, нужно лишить её жизни быстро, одним ударом отсекая голову или сворачивая ей шею, чтобы животное не испытывало мучений. Наверняка было бы лучше, если бы меня забрали в Храм сразу же после церемонии выбора, но вместо этого отправили к семье, становящейся чужой и далёкой с каждым днём.

После того как Визалия бросила мне в лицо перед сверстниками слова старой, выжившей из ума Иунии, я вдруг осознала, что этим она подводила черту, заранее прощаясь. Иногда всё ещё вспыхивали прежние проблески нашей дружбы, но сразу после этого она словно просыпалась и вновь принималась игнорировать меня или насмешничать исподтишка, растравливая моё сердце. И именно она выдала меня матери утром, когда я, проснувшись, обнаружила, что между ног немного мокро и липко, а тонкая циновка в одном месте побурела от крови. Я старалась не шуметь, наивно полагая, что смогу скрыть это от глаз посторонних, едва только мать уйдёт из дома, а Визалия помчится на улицу. Но пока я пучком сухой травы пыталась впитать в неё мокрое пятно, сестра проснулась и, не выдавая себя ни малейшим движением, наблюдала за мной. Я почувствовала на себе её пристальный, настороженный взгляд и прижала палец к губам, призывая её к молчанию, но вместо этого она, глядя мне прямо в глаза, громко позвала:

— Мама! Мама!

Мать заворочалась в дальнем углу дома и села в изголовье кровати. Зачем ты разбудила её своим криком, Визалия, с укоризной спрашивала я глазами, но она упорно делала вид, что разучилась понимать меня без слов, и быстро затараторила:

— Мама, у Аврелии кровь… Вот здесь! Она пыталась затереть её, скрыв от посторонних глаз.

Мать устало провела по лицу рукой и встала, подходя ко мне, сжавшейся от страха.

— Поднимись, — велела она мне и задрала край ночной рубахи, выдернув его из моих крепко сжатых пальцев. Потом кивнула самой себе и кинула к моим ногам одну из своих рубах, приходившуюся мне почти до самых пят.

— Приведи себя в порядок и жди меня.

Она будто нарочно не глядела на меня и собиралась быстрее обыкновенного. Её крупные, сильные руки, уже не бывшие столь красными оттого, что сейчас ей не приходилось стирать до изнеможения, мелькали перед моими глазами, совершая обыкновенные, привычные действия: ополоснёт лицо и разломит тонкую лепёшку, жуя её на ходу, соберёт длинные волосы и натянет своё просторное платье, завязав пояс позади, отойдёт в дальний угол и начнёт шептать молитвы… Каждое движение было гораздо более резким и таким быстрым, что я едва успевала следить за ней.

— Ты готова? — мать, пожевав мятный лист, выплюнула его, сделав после пару глотков воды. Я пролепетала едва слышное «да», потому как от страха собралась даже быстрее неё.

— Пойдём, — велела мне она, разворачиваясь спиной и выходя из дома. В открытую ей дверь ворвались лучи солнца, уже выглянувшего из-за горизонта, на миг осветившие пространство наше маленького и бедного домишки, отпечатав в сознание всё до мельчайших деталей, включая притихшую Визалию, смотревшую на меня округлившимися тёмными глазами. На мгновение мне показалось, что она сейчас привстанет с постели и кинется мне на шею, обвивая её ручонками, как это бывало прежде. Но она лишь опустила глаза вниз, а до меня донёсся сердитый окрик матери:

— Поторапливайся…

Я старалась не отставать от её размашистого шага, приходилось переходить почти на бег, чтобы поспеть за ней, быстро идущей по улицам нашего селения мимо домов с просыпающимися жителями. Некоторые из них уже принимались за работу, приветственно кивая матери без слов, торопливо опуская глаза, едва пересекались со мной взглядами. Только старый Хаммаз, бывший в наших краях пришлым, сидящий под старым плетнем, приветственно взмахнул мне рукой, слабо улыбнувшись. Мать привела меня к Храму, шепнув что-то на ухо одному из прислужников, начищавшему каменные плиты полы. Тот мгновенно прервал своё занятие и, торопливо поднявшись, удалился.

— Зачем мы здесь? — тоскливо спросила я. К тому времени я уже понимала, что меня отдалят от моей семьи, как только придёт срок, но хотела услышать это от неё. Мне почему-то казалось важным услышать, как будет звучать её голос, когда она будет говорить мне о том, что отныне я не являюсь частью их жизни с Визалией.

— Время пришло, — всё же выдавила она из себя, когда я уже решила, что она оставит свой вопрос без ответа. Но не те слова я хотела услышать. Мне нужен был лучик тепла или одобряющий взгляд, ласковое касание или объятие на прощание, но она стояла неподвижно, словно превратившись в одно из каменных изваяний, стоявших в углах Храма. Прислужник вернулся в компании двух Видящих. Один из них взял под руку мою мать и увёл в глубину тёмных коридоров. Я смотрела ей вслед, не мигая, ожидая, что она хотя бы обернётся, но она уходила прочь, твёрдо чеканя свой шаг. В глазах предательски защипало от понимания того, что именно сейчас она решила отсечь меня одним-единственным ударом, не тратя время на лишние прощания.

— Добро пожаловать, дитя, — сухо прошелестел голос Видящего, а на плечо легла его тонкая ладонь с сильными, цепкими пальцами. Придерживая меня и не давая ускользнуть, он ввёл меня в комнату, освещённую лишь парой свечей, немного рассеивающих тьму. И пока я пыталась разглядеть окружающую обстановку, дверь за моей спиной захлопнулась, отрезая меня от прошлой жизни.

Глава 4

С того самого дня началась моя жизнь в Храме. Сперва меня переодела молчаливая прислужница, сидящая в углу комнаты так незаметно, что я и не заметила поначалу её присутствия. Только испуганно вздрогнула, когда плеча коснулись её пальцы. Она подала мне новую одежду и бельё, переплела мои волосы, совсем по-другому уложив их на голове, и повела за собой. Вновь узкие, тёмные коридоры, в которых было трудно ориентироваться обычному человеку, чьи глаза ещё не успели привыкнуть к полутьме. В новой комнате, чуть больше предыдущей, меня ждал один из Видящих, велевший мне прилечь на узкую кровать и прикрыть глаза. Щёк коснулось нечто мокрое и холодное, я не вытерпела и приоткрыла веки.

— Лежи, — тихо сказал он.

— Что вы собираетесь со мной сделать? — мой голос казался ещё тоньше и тише, чем был на самом деле.

— Теперь, когда ты переступила порог превращения, твои знаки станут постоянными, — он размазывал по щекам какую-то мазь, пахнувшую очень пряно и холодившую кожу. Знаки, начерченные на моих щеках красках, уже въелись в кожу, но всё равно бледнели от частого умывания и выглядели как серые пятна. Их то и дело подправляли, но они выцветали, становясь похожи на пятна засохшей грязи.

— Полежи немного, — велел жрец и отошёл в угол комнаты, принявшись что-то смешивать в каменной ступке. Его движения были уверенны и плавны, их монотонный ритм странным образом успокаивал, ввергая в странное состояние. По очереди он поставил на небольшой столик рядом с кроватью каменную плошку с чёрной жидкостью, плескавшейся на дне, керамический горшок с водой и чистую тряпицу. Потом он коснулся моей щеки, надавливая на неё пальцем.

— Чувствуешь что-нибудь?

— Нет, — я не почувствовала его прикосновения, только видела, как он щиплет кожу и протирает её от мази тряпицей.

— Хорошо, — одобрительно улыбнулся Видящий и в его пальцах появилась длинная тонкая игла, — а теперь лежи и не двигайся.

Он склонился надо мной, предварительно обмакнув остриё иглы в чёрную краску, и принялся кропотливо набивать рисунки на моих щеках. Боли я не чувствовала. Немного ноющее ощущение придёт немногим позднее, кожа покраснеет и припухнет на несколько дней, а потом на моей коже будут выделяться чёрные треугольники, которые уже не смыть даже за тысячи тысяч умываний, остаётся только снять их вместе с кожей. Одним разом не обошлось, Видящий подправил знаки через пару седмиц, придав чёрному цвету глубину и сделав их более заметными. Теперь никто бы не мог ошибиться, определяя, кто я. Знаки на лице кричали об этом вместо меня.

К тому времени, как я оказалась приведённой в Храм, здесь уже были трое других невест. Кроме меня не хватало только одной — Гизелы, бывшей по возрасту самой младшей из нас. Мы жили отдельно от всех служителей, не в кельях Храма, но в деревянном строении, расположенном на внутреннем дворе. Каждой из нас была выделена небольшая комнатушка, в которой помещалась только кровать и стул с небольшим подобием стола — к стене была прикреплена намертво деревянная крышка. Своего имущества у нас было немного. В основном это были мелкие вещицы, касающиеся наших увлечений. У меня это было веретено и набор спиц и игл, предназначенных для вязания и вышивания. У Дианы — тонкие ножички для вырезания крошечных фигурок из дерева, у Сельмы — тонкая флейта… Я знала, что Гизела любила рисовать угольками, а Васса… Васса просто любила себя и возводила в ранг абсолюта свою избранность, постоянно разглагольствуя о том, какие щедрые дары нас ожидают по Его приезду.

Жить при Храме оказалось не так уж тяжело, как я могла предположить. Нас не заставляли изнурённо молиться, часами простаивая на каменном полу, упёршись в него лбом и коленями, мы не несли обеты и не держали посты наравне с другими служителями. Поднимались мы рано, вместе с первыми лучами солнца или немногим позже, читали утренние молитвы и спешили на молчаливую утреннюю трапезу в огромный зал, в котором под песнопения нескольких жрецов поглощали выданную пищу, а после принимались выполнять свои ежедневные обязанности. Мы не перетруждались, но и не сидели без дела: каждой из нас нашлась своя работа, которой мы занимались, внося свой вклад в размеренную жизнь Храма. Нас не держали взаперти, мы могли свободно передвигаться по селению и близлежащим окрестностям, но уходить далеко запрещалось и возвращаться в Храм нужно было не позже захода солнца, чтобы успеть на вечернюю молитву.

Как-то хохотушка Сельма, насмешничающая над поводком, на котором нас держали, решила проверить, что станет, если не вернуться в положенное время. Она затаилась в одной из пещер, будучи уверенной, что её найдут нескоро. Но она ошиблась — не прошла и двух часов, как двое Видящих вытащили девушку из пещеры, приведя обратно. Её продержали впроголодь две недели в каменном брюхе одной из келий, остальных — всего неделю, чтобы в другой раз было неповадно бежать или пытаться скрыться от судьбы, указавшей своим перстом именно на нас пятерых.

Мы хоть и могли свободно передвигаться по селению, участвуя в его жизни, всё же держались особняком. Вернее, нас немного сторонились. Стоило появиться одной из нас в чёрном, ниже колен платье, как разговоры становились немного тише. И жители уже не так охотно хохотали над своими шутками. Поневоле мы сбивались в небольшую кучку, несмотря на огромную разницу в характерах. Мы были словно неподвижные камни, которые огибали бурные потоки реки, сторонясь их. И оставалось только гадать, как долго продлится очередное затишье, и скоро ли нагрянет Он за обещанными ему невестами. В прошлый раз Он забрал своих невест ещё совсем тоненькими девочками, у которых кровь впервые появилась меньше года назад. Сейчас же мы уже превратились в девушек, сверстницы которых либо носили под сердцем дитя, либо воспитывали маленького кроху, будучи замужем. А мы так и оставались невестами, несмотря на то, что наши тела вытянулись и округлились, приняв волнующие женственные формы. Даже Гизела перестала походить на бледную тень и расцвела.

За всё то время, что я жила при Храме, Его воинство не единожды являлось за мужскими рабочими руками, щедро платя взамен, но Он ещё не появлялся. Старики говорили, что на их памяти эта самая затяжная пауза между его визитами и сборами невест и качали головой, бормоча себе под нос пожелания скорой смерти, дабы не увидеть Его появления после столь длительного отсутствия.

* * *

В один из дней я по привычке гуляла по окрестностям, бродя по каменистым горам, теснившимся вокруг нашего поселения. Мне нравилась их чарующая строгость и впечатляющая безмолвность, неизменно величественный облик камня, видимый из любой точки селения. И кроме того, в горах росли вкусные ягоды, сладковатые, с лёгкой кислинкой, приятно расходившейся во рту. Я набирала их в котомку, а потом делилась ими с остальными невестами, болтая о разном перед тем, как отправиться ко сну. Я сидела у низкого кустарника, наполняя котомку ягодами, как заметила краем глаза какое-то движение.

Белая тень промелькнула слева, издав жалобное «ме-е-е-е». Я подняла голову и успела увидеть, как маленький тонконогий козлик, ещё совсем малыш, скачет, взбираясь вверх по каменистому выступу, заканчивающемуся глубоким обрывом. Вот же глупыш, и как только ему удалось отстать от стада, пасшегося значительно ниже? Я перекинула лямку котомки через плечо и скользнула следом за козликом, намереваясь его догнать. Он то неподвижно стоял, смешно поводя из стороны в сторону головой, то нерешительно топтался на месте. Казалось, стоит только протянуть руку, и я успею схватить его за мягкую шкуру, но в последний момент он резко скакал куда-то вбок и ускользал от меня, забираясь всё выше. Так он добрался почти до самого края и застыл, жалобно блея. Я осторожно подобралась к нему и протянула руку, но он резко брыкнул ногами и оступился. Я свесила голову: каким-то чудом он попал на один из выступов внизу и топтался на небольшом каменистом участке.

Внимательно осмотрев отвесный крутой склон, я увидела несколько выемок и выступающих камней, на которые можно было ступить ногой. Я недолго колебалась: козлёнок был небольшим. И я бы без труда вытащила его, прижав одной рукой к себе, ведь деваться с того небольшого камня ему было некуда. Потому я начала осторожно спускаться, цепляясь ногами и пальцами рук за камни. Время будто остановило свой бег для меня, пока я спускалась по склону, ругая саму себя, желающую во что бы то ни стало спасти глупого козлёнка. Осталось совсем немного — и я протянула руку, собираясь схватиться за шкирку козлёнка. Дурачок испуганно поджал ноги к брюху и сделал отчаянный прыжок. Прямо в пасть пропасти. А моя рука тщетно схватила лишь воздух и нырнула вниз, на какой-то миг я потеряла равновесие и сама скользнула вниз.

От страха сердце резко подскочило вверх, бешено колотясь внутри, но при падении я успела выставить руки и уцепилась ими, содрав кожу на коленях от удара о камень. Теперь вместо глупого козлика на том самом выступе находилась я сама. Беда была в том, что с этого выступа невозможно было подняться тем же самым путём, что я спустилась: слишком далеко, я не смогу дотянуться. Поневоле я перевела взгляд вниз, на дно ущелья, куда с жалобным протяжным «ме-е-е-е» полетел козлёнок и ужаснулась. От одного взгляда вниз меня повело от страха и закружилась голова. Казалось, что сама пропасть жадно взывает ко мне и манит полететь в её распахнутые объятия.

Я отшатнулась, прижимаясь грудью к скале и давая себе зарок не смотреть вниз во что бы то ни стало. Я привстала на трясущихся от страха ногах и начала шарить руками по скале в поисках того, за что можно было зацепиться, чтобы вытащить себя. Под пальцами рук осыпался лишь песок и мелкие камешки, а остальная часть скалы была гладкой. Я шагнула влево, опасно повиснув над самым краем, и вытянула руку, чтобы зацепиться рукой за увиденный мной толстый витой корень дерева, когда-то росшего на краю утёса. Пальцы зацепились за него и, ободрённая успехом, я поставила ногу в небольшую расщелину, намереваясь выползти наверх. Но стоило мне переместить свой вес полностью на левую часть выступа, как он начал крошиться под ногами, мгновенно обрушившись вниз. Всё же козлик был намного легче меня, а я из-за своей глупости сейчас оказалась в смертельной опасности, повиснув руками лишь на толстом, но почти полностью гладком корне дерева, который к тому же начал отрываться от почвы.

Несколько мгновений прошли в тщетных попытках выбраться наверх. Я чувствовала, что из-под ног, тщетно пытающихся нащупать какой-нибудь выступ на скале, вылетает лишь песок и мелкие камушки, а руки предательски дрожали, будучи не в силах удержать вес тела. Я цеплялась изо всех сил и пыталась подтянуться, но ладони с ободранной до крови кожей скользили по корню, который медленно, но верно отрывался от края утёса. Неужели моя смерть будет настолько нелепой? Я разобьюсь на дне глубокого ущелья, пожалев маленького глупого козлика, но умерев и сама подобно ему? Из-под зажмуренных век катились слёзы, и я не решалась их открыть, потому что от взгляда вниз меня начинало подташнивать, а смотреть на то, как скоро оторвётся корень, было ещё горше. Внезапно я почувствовала, как меня ухватили за запястья чьи-то сильные ладони и рывком потянули вверх. Мужские руки бесцеремонно перехватывали мои руки, вытаскивая из ущелья. Последний рывок — и я чувствую под ногами каменистую почку.

— Эй, ты как?

Я всё ещё трясусь от пережитого страха, боясь открыть глаза. Моё лицо приподнимают за подбородок и отирают дорожки слёз на щеках.

— И как ты здесь оказалась?

Я, наконец, решаюсь открыть глаза и вижу перед собой одного из жителей нашего поселения. Вэ'рка, того самого, кому суждено занять пост предводителя после смерти его отца. Я слышала о его возвращении из южных провинций, куда отец отправлял своего сына набраться ума. А злые языки поговаривали, что отец таким образом просто решил уберечь любимого сыночка от участи быть отобранным для Его нужд. На загорелом лице, покрытом рыжеватой щетиной, светится улыбка, а голубоватые глаза смотрят приветливо и чуть укоризненно. Я смутно помню его. Он был старше меня и стоял на много ступеней выше моей семьи по благосостоянию, потому я никогда не заговаривала с ним и лишь склоняла голову, как и положено прочей черни, когда встречала его вместе с семьёй на праздниках. Но с тех пор минуло несколько лет, и сейчас я с трудом узнаю в этом рослом широкоплечем мужчине того самого Вэ'рка, образ которого сохранился в моей памяти. Я понимаю, что он сидит непозволительно близко ко мне и невольно подаюсь назад, но он хватает меня за руку.

— Не стоит. Позади тебя обрыв, — Вэ'рк качает головой и мягко тянет меня на себя, — тебе лучше отойти подальше. От страха люди теряют ориентиры и зачастую не могут понять, куда им следует идти.

Он поднимается с колен и поднимает меня, отводя прочь от опасной пасти ущелья. Одна рука удерживает моё запястье, а вторая покоится на плече приятной тяжестью.

— Так как ты здесь оказалась, Аврелия?

Моё имя выскальзывает из его губ без всякого затруднения, словно он всегда знал и помнит до сих пор, как меня зовут. Я теряюсь на мгновение, не зная, как вести себя с ним, но вовремя спохватываюсь и, чуть склонив голову, бормочу положенное приветствие. Меня останавливает его звонкий смех.

— Прекрати! Оставь всю эту чепуху там, — он махает рукой вдаль, в сторону нашего селения. Я согласно киваю, всё ещё чувствуя робость перед ним.

— И? — вопросительно спрашивает он.

— Я увидела козлёнка. Глупыш, по всей видимости, отбился от стада и заплутал. Он скакал так, словно не разбирал дороги, прямо в ущелье…

— И ты хотела его спасти?

— Да, но не успела. Он всё же сорвался вниз.

— И чуть не погибла сама, — недовольно цокает Вэ'рк языком, глядя чуть строже.

— Да, — едва слышно шепчу я, опуская глаза, зная, что совершила оплошность.

— Ты могла погибнуть. Или нанести себе увечья… Тебе следует быть осторожнее. Ты же одна из Невест.

Я вздыхаю, топчась на месте, больше всего желая, чтобы Вэ'рк дал мне возможность пройти мимо него. Но он стоит прямо посреди тропы, разглядывает меня и не собирается никуда уходить.

— Я бы даже сказал, не просто Невеста, а самая красивая из пятерых.

Его словно приятно согревают и в то же время звучат неправильно. Я предназначена не Вэ'рку или кому-либо другому из мужчин, а Ему, и сама мысль о том, что некто может взирать на меня, как на обычную девушку, кажется кощунственной.

— Все невесты красивы и предназначены Ему, — я говорю заученную фразу, даже не задумываясь о смысле её слов.

— Кто угодно, но только не Васса, — пренебрежительно бросает Вэ'рк, — эта рыжая оглобля годится только на то, чтобы ворон пугать. Не удивлюсь, что Он, едва завидев её издалека, решит во все грядущие времена объезжать наше селение стороной.

Он первый смеётся своей шутке, а я вымученно улыбаюсь. Он видит моё смущение и берёт мою руку в свои большие ладони.

— Ты всё ещё напугана оттого, что едва не упала в пропасть, да? Не бойся. Со мной можешь не бояться ничего.

— Спасибо, Вэ'рк, но мне пора возвращаться. Видящие не поощряют опоздавших.

Я отнимаю руку и пытаюсь обогнуть его сбоку, но он не двигается, и мне приходится вступать в заросли густой травы.

— Постой, Аврелия…

Вэ'рк хватает меня за плечо и разворачивает к себе.

— Мы ещё увидимся? Не в селении. А так, наедине? Тебя же не держат взаперти…

— Зачем? — ответ уже читается на его лице, но я зачем-то спрашиваю об этом, слыша в ответ:

— Ты стала ещё краше, чем прежде.

Пальцы Вэ'рка нежно оглаживают скулы поверх чёрных треугольников и скользят вниз, к подбородку.

— Ты такая красивая, — шёпотом произносит он, наклоняясь ко мне.

Глаза горят восхищением и желанием, таким горячим, что его взгляд жжёт мне кожу, опаляя её. Пухловатые, почти девичьи губы уже совсем близко, вот-вот коснутся меня, но я вдруг резко подаюсь назад и разворачиваюсь, принимаясь бежать со всех ног. Несколько мгновений я не слышу позади себя ничего, а потом раздаётся топот его ног, настигающих меня.

Я бегу легко, но кажется, что Вэ'рк быстрее меня. И на моей стороне остаётся лишь хорошее знание местных тропок, в то время как он, долго отсутствующий здесь, всё равно что пришлый гость. Я петляю и бросаюсь бежать через пролесок, надеясь запутать его. Под лёгкими сандалиями мягко пружинит трава, а в уши врываются звуки летнего леса, полного жизни. Кажется, оторвалась. Я останавливаюсь, прислушиваясь, и шагаю к дереву, переводя дух. Решаю переждать ещё немного здесь, а потом вернуться в селение.

— Попалась, — звучит жаркий шёпот и сильная мужская рука ложится на плечо, не давая ускользнуть. Вэ'рк обходит меня кругом и наступает, заставляя вжиматься спиной в кору дерева.

— Ты быстро бегаешь, Аврелия, но охотник из тебя вышел бы никудышный. Скорее всего, ты лёгкая добыча. Похоже, что от твоего отца тебе мало что перешло.

Вэ'рк дышит немного тяжело, но не выглядит уставшим. Наоборот, словно азарт подстегнул его, давая показать себя, и он доволен собой.

— Почему убежала, Аврелия? Я не причиню тебе вреда.

Голос Вэ'рка звучит мягко, обволакивает меня с ног до головы, успокаивая, но азарт и голод из его глаз никуда не исчез, потому я качаю головой:

— Твои губы говорят одно, но твои глаза твердят об обратном…

— Предатели, — усмехается он, — и тому и другому хочется лишь одного.

На этот раз я не успею среагировать — так быстро он наклоняется и касается моих губ, прижимаясь к ним на мгновение мягко и нежно, отстраняется, улыбаясь, и вновь прижимается к моему рту, беря его в плен, заставляя непривычно млеть и желать, чтобы поцелуй не прерывался. Я словно просыпаюсь ото сна, когда его руки стискивают плечи ощутимо крепче, и с силой пихаю его кулаком в грудь.

— Ещё немного, — шепчет он, не сдвигаясь, и вновь накрывает губы в поцелуе, чуть более жадном, но коротком, затем отрывается от меня с глубоким вдохом.

— Я не стану тебя принуждать, — заявляет он.

— Тогда отойди. Я Невеста и…

— Да-да, предназначена Ему. Но я не собираюсь ничего отнимать у тебя силой или брать мне не принадлежащее… Даже если бы ты сама предложила, — неожиданно заканчивает Вэ'рк, заставляя меня краснеть. Он переворачивает смысл слов с головы на ноги так, что будто это я вешалась ему на шею, а не он пытался добиться моей взаимности.

— Мне пора, Вэ'рк, — я обхожу его стороной, слыша его слова, доносящиеся мне вслед:

— Я буду ждать тебя здесь же. Каждый день.

Глава 5

Я поспешно возвращаюсь в Храм, пытаясь унять бешено колотящееся сердце и восстановить дыхание. Поначалу мне нужно заглянуть к лекарю, чтобы он обработал местами содранную кожу на руках и ногах. Боли практически нет, а вместо неё я чувствую небывалый подъём и странное ощущение парения внутри себя, поневоле признавая, что оба этих чувства вызваны не только чудесным спасением, но и близостью Вэ'рка, приятно волнующей кровь.

Лекарь осуждающе качает головой, обрабатывая раны, и запрещает покидать мне территорию Храма на время, пока раны не затянутся как следует. Мне кажется, что его проницательный взгляд насквозь видит меня и мои чувства, оттого я невольно содрогаюсь внутри от возможного, но неизвестного наказания. Какая кара постигнет Невесту, воспылавшую ответным желанием не к Нему, которому была обещана, но к обыкновенному мужчине?

Я понимаю, что мимолётное томление, испытанное мной, едва ли можно называть столь громко, именуя желанием, но часть меня, дремавшая доселе, пробуждается и твердит, что это лишь первые признаки болезни, называемой вожделением. И мне страшно, так страшно, что я едва переставляю ноги, заставляя идти себя в молитвенный зал под неусыпный взор Видящих. Каждое мгновение я ожидаю подвоха и разоблачающего громкого голоса, указывающего на меня. Но этого не происходит. То ли моя провинность ускользнула от взора Видящих, то ли они не посчитали это таким страшным нарушением, то ли… Последнее предположение я боюсь даже обозначать в своей голове. Лишь преклоняю колени и касаюсь лбом каменного холодного пола, бессвязно бормочу молитвы, но не вникаю в их суть.

Я витаю мыслями далеко отсюда: в лесу, залитом ярким солнечным светом, среди буйствующей зелени, чириканья птиц и жужжания насекомых, наполняющих чистый воздух. Перед мечтательным взором встаёт крепкая, ладная фигура Вэ'рка с широкой мускулистой грудью, его горящий взгляд, красноречивее любых слов. И всё проникнуто такой жаждой жизни и томлением почему-то неизведанному и недоступному, но прекрасному, что на душе становится тоскливо, а на глаза наворачиваются непрошеные слёзы, стекающие по щекам.

Я украдкой стираю их и бреду в свою комнату, игнорируя остальных невест. Их беспечная болтовня сегодня мне кажется бессмысленной, а Васса цепляется за моё лицо своим колючим, холодным взглядом, словно подмечая непривычное для меня состояние. Но у меня нет ни капли сил, ни малейшего желания изображать хорошее настроение. Я сажусь на жёсткую постель и бездумно перебираю сотканные мной нити, выкрашенные в яркие цвета, выбираю среди них ярко-алый и жёлтый, откладывая в сторону. Мои пальцы знают свою работу, потому проворно начинают расшивать этими цветами новый отрез материи.

Я ещё не знаю, что получится в итоге, как не знаю никогда, едва садясь за работу. У меня нет ни определённого замысла, ни чётко выверенного порядка действий. Я позволяю своему телу дать выразить то, что колючей занозой впилось внутрь меня, и напряжение прошедшего дня начинает отпускать меня, выплёскиваясь яркими аккуратными стежками.

Несколько дней я не покидала территорию Храма, как и было мне приказано, а на третий день я решаюсь проведать старую Вевею. Отчего-то именно с ней у меня связаны особо тёплые воспоминания, а при одной только мысли о её домике, полнящимся ароматами пряных сушёных трав, на душе становится спокойно. По пути к ней я сталкиваюсь со своей сестрой, Визалией. Замечаю её тонкую, гибкую фигуру издалека и любуюсь ей. Мне хочется подойти и поболтать с ней, как когда-то давным-давно, но с того дня, как меня отвели в Храм, в её жизни больше не осталось места для прежней дружбы. Поначалу я тянулась к ней, но она сторонилась меня, предпочитая компанию своих друзей, нанося раз за разом удар в одно и то же место так долго, что зарубцевавшийся шрам внутри меня ныл и по сей день от тоски по родному человеку.

Визалия прекрасно выглядит: её лицо округлилось и при улыбке на щеках появляются очаровательные ямки, её фигура плавна, а бёдра круглы и притягивают взгляд даже под просторным платьем. Неудивительно… Храм исправно платил за выкупленную невесту, а с приездом Его приданное Визалии должно будет изрядно пополниться ещё и золотом. Визалия чувствует на себе мой взгляд и оборачивается, едва заметно кивая и мгновенно отворачиваясь, меняя направление движения, нарочно замедляя шаг.

— Аврелия, когда уже Он приедет за тобой и остальными Невестами? — насмешливо кидает она мне, едва я поравнялась с ней, — моей матери уже надоело отбиваться от женихов…

Она нарочно выделяет слово «моей» и намекает на то, что она не может выйти замуж только потому, что её старшая сестра ещё не пристроена. Нет никакого значения, кому я обещана: обычному мужчине или Ему, но Визалии придётся ждать столько, сколько потребуется. Меня огорчает её отношение ко мне, истоки которого мне непонятны. Но я не собираюсь позволять ей омрачать моё настроение ещё больше, оттого я бросаю ей в ответ:

— Не терпится приступить к обязанностям жены или уже приступила и боишься огласки? — я прямо смотрю ей в глаза улыбаясь.

И как бы она ни пыталась сделать вид, что нас больше ничто не связывает, она ясно понимает, о чём ей говорит мой взгляд. Я как-то совершенно случайно набрела на страстно увлёкшуюся друг другом парочку, забавляющуюся в лесу. Полураздетая сестра была прижата к стволу дерева, а мужчина оглаживал её ягодицы, одной рукой развязывая тесьму на своих штанах. Визалия всегда была не по годам развитой и смышлёной и не было ничего удивительного в том, что радости плотских утех она познала на пару-тройку лет раньше обычного срока. Но она не считалась невестой того мужчины, который был уже связан обязательствами и к тому же имел за спиной троих малышей от другой женщины, здравствующей и поныне. Они заметили меня и прервали своё занятие, а Визалия разъярённо прошипела мне тогда в лицо, чтобы я не смела и слова молвить кому-либо об увиденном.

Может быть, наши отношения с сестрой оказались окончательно испорченными ещё и из-за этого? Я не знаю, но увиденное меня не шокировало и не оттолкнуло от сестры, а вот её настроило против меня ещё больше. Сейчас же Визалия прикусила язык и, смерив меня гневным взглядом, отвернулась к мужчине, с которым беседовала до моего появления, делая вид, будто ей нет до меня никакого дела. Но я чувствовала спиной её взгляд до тех пор, пока не повернула за угол улицы, направляясь к дому Вевеи, стоявшем особняком от всех прочих.

Старая Вевея сейчас казалась ещё старше, превратившись в совсем древнюю старуху. Я смотрела на неё и удивлялась, как она не рассыпается живым прахом прямо на ходу от малейшего движения, и поражалась уверенности и силе её рук. Обычно старики в возрасте, гораздо меньшем, чем её, уже едва могли донести ложку до рта, чтобы не расплескать половину.

— Сколько тебе лет, Вевея? — я положила на стол котомку с ягодами, собранными ранее, зная, что она любит перекатывать их во рту, высасывая сок из мякоти.

— Много, — с улыбкой протянула она, — больше чем тебе, но меньше, чем ты могла бы себе представить.

— Иногда мне кажется, что ты видела сотворение мира.

Она довольно посмеивается себе под нос, начиная отделять мелкие листочки какого-то растения от стебля, и подталкивает чашу с ними в мою сторону, предлагая тем самым не сидеть сложа руки. Я охотно берусь за работу. Когда пальцы заняты каким-то делом, нет нужды выискивать долго подходящий предлог для того, чтобы начать разговор: он начинает плавно литься, словно журчащая вода ручейка, неторопливо и приятно. Я болтаю с ней о разном, подпадая под чары её голоса, уносясь вместе с ним в неведомые дали, прислушиваясь к её словам, даю ей возможность высказать желаемое, а потом решаюсь спросить:

— Ты видела много, Вевея. Скажи мне, что происходит с Невестами? Куда Он их забирает?

Она сразу же замолкает, и немного хмурится, отчего к несчётному количеству морщин добавляется ещё одна, и выдаёт нехотя:

— Он забирает их себе. Вот и всё.

— Так много? Зачем ему столько? С каждого селения по пять невест… Как далеко простираются Его владения?..

— На эти вопросы никто из живущих здесь не знает ответов. И не ищет. Только безумец начнёт задаваться такими вопросами. Безумец, который хочет в скором временя расстаться со своей жизнью.

Последние слова её резки, но мгновением позже она смягчает тон:

— Сколько себя помню и сколько помню рассказы своей бабки, Он был всегда. И будет. Ибо у каждого под небесной тканью своё предназначение… В том числе и у тебя.

— Хорошо предназначение, — усмехаюсь я, — ждать неизвестно чего, мучаясь ожиданием, слыша лишь перешёптывания по углам и ловя на себя осторожные взгляды.

— Значит, ты способна вынести выпавший тебе рок, — спокойно замечает она, обрывая листочки один за другим.

— Рок ли? — с сомнением произношу я, — почему в Невестах оказались только босяки и бедняки? И говорят, что не было среди избранных ещё ни одной из дочерей предводителей…

— Не болтай о том, чего не знаешь сама, — сердито обрывает она меня, легонько ударяя по руке стеблем, — ты повторяешь лишь расхожие домыслы и завистливые речи тех, кто живёт всего на пару-тройку десятилетий дольше тебя. Многое ли видели они?

— А многое ли видела я? — спрашиваю я в ответ.

— Вот потому и не возводи напраслину.

— Я просто хочу знать, — едва слышно произношу я, — что ждёт меня?..

— Узнаешь, когда придёт срок, отведённый для этого.

— А Иуния говорила… — начинаю было я, но Вевея вновь прерывает меня.

— У Иунии была слишком чувствительная душа и память, вмещающая в себя тысячи голосов, чуждых нам. Не стоит помнить всё, что она говорила… Однажды она бродила по селению в чём мать родила и увещевала, что гора расколется на двое, погребая под собой всех нас, но мы всё ещё живы.

В её словах столько твёрдости и уверенности, что я поневоле заражаюсь ими от неё, успокаиваясь, и слова, терзавшие меня до сих пор, перестают казаться зловещим предсказанием моего будущего. Но всё же поспешно добавляю:

— А что, если я не хочу быть Избранной? Не хочу дарить неизвестно кому свою чистоту? Может, я жажду иной судьбы… Обыкновенной, полной мелких житейских забот и семейных радостей.

Я чувствую, что она вперяет в меня взгляд своих слепых глаз, затянутых мутной белесой поволокой, словно видит меня насквозь, и ниже опускаю голову с полыхающими щеками.

— Вот в чём дело, Аврелия… Ты же знаешь законы. Нельзя преступать через это. По своей воле или насильно. Не имеет значения. Ты и то, что не отнято, есть ценность, которую нужно беречь пуще всего. Ты же помнишь, как наказали покусившегося на не принадлежащее ему?

Я согласно киваю, вспоминая произошедший случай с мужчиной, силой взявшим одну из Невест.

— А знаешь, что стало с той невестой?

— Нет…

— И лучше не знать, — холодно отрезает Вевея, — а знаешь ли ты, что вместо одной неполученной, но обещанной Ему невесты Он забирает пятерых маленьких младенцев?

Я застываю на месте, боясь пошевелиться, а Вевея продолжает:

— Пятерых новорождённых девочек, которым не исполнилось ещё и года, отдают Ему, разлучая с матерями. И если подобное повторится в следующий раз, Он заберёт на пятерых больше, а потом ещё на пятерых…

— Я не знала, — шепчу я, поражаясь тому, как могло такое укрыться от внимания, неужели об этом не шептались даже по углам?

— И не узнала бы, если бы не начала задавать глупые вопросы. Иногда лучше не знать. А ещё лучше не помнить. Как не помнят почти все. И как ты забудешь об этом, едва ступишь прочь за порог моего дома.

С чего вдруг такая уверенность, задаюсь я вопросом, смотря в её лицо, и понимаю, что не могу отвести взгляда от её сморщенных губ, безмолвно шепчущих что-то. Смотрю и чувствую, как меня словно утягивает в водоворот. Странное ощущение пропадает так же внезапно, как и началось.

— Не соблазняйся напрасными картинами лживых надежд и красивых слов, — говорит мне Вевея, подводя итог нашему разговору, а после наливает пряного травяного чая, оставляющего приятное послевкусие с лёгкой кислинкой.

Глава 6

Я знаю, что я не должна следовать глупому, непонятно откуда возникшему зову, помня слова Вевеи о напрасности надежд, обречённых быть погребёнными под грузом выпавшей на мою долю судьбы, но мои ноги сами меня несут, спустя почти целую седмицу, на тот выступающий утёс. Сердце грохочет сильнее обыкновенного, мои руки теребят тесьму котомки, привычно перекинутой через плечо. А по приходу меня ждёт разочарование: никого. Только густые кустарники по обоим краям каменистой тропки и пропасть глубоко внизу.

Я топчусь на месте, понимая, насколько сильно моё разочарование, и удивляясь его величине, приобретший невиданный размах. Даже от разлуки с Визалией и своей матерью меня не накрывало такой безысходной тоской. Я вздыхаю и спускаюсь с тропки, углубляясь в заросли кустарников с ягодами, чтобы не возвращаться с пустыми руками. Но и тут меня настигает уныние от увиденного. Кто-то, кроме меня обнаружил это щедрое доселе местечко и как следует обобрал красные плоды. Я срываю всего лишь несколько ягодок, уже переспелых и оттого до невозможного сладких, и раскусываю их, катая на языке. Придётся возвращаться…

— Я думал, что ты не придёшь, — слышу я тихий голос откуда-то сбоку и вижу, как из-за каменного валуна появляется Вэ'рк, — я приходил сюда каждый день, петляя и тратя время, чтобы не вызывать подозрений, но тебя не было. Как не было в это же время и сегодня. Я уже собирался возвращаться, прождав тебя довольно долго, как вдруг решил остаться и набрать ягод.

Вэ'рк улыбается и протягивает мне плетённую из плоских зелёных листьев корзинку, полную ягод.

— И, похоже, что не зря.

Его взгляд лучится радостью и восторгом. Вэ'рк осматривает меня, не торопясь, словно пробует на вкус каждую чёрточку моего лица, лаская её пока лишь взглядом. Меня обжигает от этой небольшой мысленной оговорки «пока лишь», будто дело уже решённое. А потом я гляжу ему в глаза, понимая, что да, дело уже решённое, и не мной, не моим разумом или голосом рассудка и норм воспитания, потому что мне хочется в ответ так же беззастенчиво разглядывать Вэ'рка, узнавая его, изучая кончиками пальцев. Желание настолько сильное и будоражащее, что моё дыхание сбивается и я не могу вымолвить ни слова, разом теряя способность разговаривать осмысленно. Я молча выбираюсь из зарослей кустарника, принимая из его рук корзину с ягодами, и иду рядом, не задумываясь, куда он меня ведёт.

— Здесь слишком заметное место, — небрежно замечает Вэ'рк, — я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности.

— Тогда не следовало приходить сюда, — замечаю я.

— Как и тебе, — парирует он, — я не страшусь мнимого наказания за то, чего не совершал. Так же как и ты. Мы всего лишь болтаем, как двое старых знакомых, внезапно повстречавшихся друг с другом. И только.

Губы Вэ'рка лгут, а глаза выдают его ложь. Но я соглашаюсь с его словами, принимая условия игры и трепеща оттого, что нарушаю все запреты одной только мыслью об идущем рядом мужчине, излучающем силу и какое-то необыкновенное притяжение. Мы идём совсем рядом, иногда задевая друг друга случайными касаниями, приятно волнующими кровь. Вэ'рк по моей просьбе рассказывает об иных селениях, расположенных к югу от нашего.

— Некоторые из них совсем крошечные, лишь десяток домов с выжившими из ума стариками, а другие поражают своей величиной и богатством… Отец говорит, что неплохо было бы наладить постоянные связи с некоторыми из них, выйдя за рамки обычной торговли…

Я вполуха слушаю Вэ'рка, мне не особо интересны вопросы торговли или соглашений с другими селениями, но мне нравится его голос: мягкий, мелодичный и в то же время полный скрытой силы, способной вести за собой других людей. Ловлю себя на мысли о том, насколько он хорош будет на месте своего отца, человека сурового и наводящего трепет. Жители потянутся к Вэ'рку, как заплутавшие путники на манящий огонёк костра.

Мы уже давно прошли утёс и углубились в лес, но кое-где ещё встречаются крупные каменные валуны, и Вэ'рк останавливается у одной небольшой гряды, присаживаясь на плоский камень. Я сажусь рядом с ним на нагретую солнцем поверхность, приятно согревающую снизу, и поглядываю на Вэ'рка. Я стараясь не пялиться на него всё время, но мне это плохо удаётся, потому что на него, подсвеченного солнцем, приятно смотреть. Тёплые лучи игриво теряются в рыжеватых волосах, заставляя их отливать золотом, а кое-где и вовсе будто вспыхивают искорки. Крупные сильные пальцы ловко крутят зелёные листья, превращая их в не что иное, как сплетённая им корзина, та, что сейчас покоится на моих коленях.

— А Невесты есть везде? — я всё же задаю вопрос, интересующий меня.

— На пограничье, — отвечает он, и тут же поспешно добавляет, — то есть везде.

— И всюду является Он? — с сомнением спрашиваю я.

— Не в одно и то же время, насколько я могу судить, — Вэ'рк хмурится, и я понимаю, что тема ему неприятна, потому стараюсь запретить себе думать об участи невест хотя бы в такие моменты.

Мне довольно легко это удаётся, и я постепенно начинаю разговаривать, замечая, как внимательно меня слушает Вэ'рк, не из чистой вежливости, но с искренним участием. Проблема только в том, что все темы, знакомые мне, рано или поздно упираются в то, кто я есть. Их не избежать, так же как не отнять того, что начертано на моём лице в виде знаков, потому я в итоге просто замолкаю, слушая звуки окружающего леса.

— Ты невероятная девушка, — произносит Вэ'рк, наклоняясь ко мне, сокращая расстояние между нашими лицами. И в этот раз я уже не шарахаюсь испуганно в сторону, а жду его движения, подставляя лицо вверх, млея от восторга, когда он нежно касается губ, проводит по ним своими губами и обхватывает голову сзади одной рукой, запуская пальцы в густые волосы. Его касания медлительны и осторожны, наполняют меня томлением и сладким ожиданием чего-то большего, чем просто прикосновение его губ, сплетённых с моими и дыханием в едином ритме. Поцелуй мягок, а мои губы ласкаются сами по себе, так, словно знают, что нужно делать гораздо лучше меня. И судя по ответной дрожи и усиливающимся объятиям, Вэ'рк тоже испытывает наслаждение от близости.

Осторожное касание его языка, скользнувшего внутрь моего рта, заставляет изумиться всего на мгновение, а после робко потянуться в ответ, чувствуя кисловатый привкус ягод, оставшийся у него во рту. Движения языка и губ становятся всё настойчивее, заражая ответной страстью, и вскоре я беззастенчиво тяну Вэ'рка за шею на себя, желая, чтобы поцелуй стал ещё глубже, а ощущения острее, чем есть сейчас. Вэ'рк охотно поддаётся зову, шумно выдыхая, и своим телом, притиснутым к моему, вынуждает меня опуститься полностью на нагретый солнцем камень. Его руки хозяйничают с завязками на самом верху моего платья, проворно расшнуровывая их и оголяя грудь. На мгновение Вэ'рк отстраняется и перехватывает мои руки, стремящиеся прикрыть наготу.

— Нет, — восхищённо шепчет он, удерживая мои запястья, лаская жарким взором грудь, — у тебя такая светлая кожа, словно ты вовсе не бываешь на солнце. Хотя вот оно здесь…

Его пальцы касаются шеи и спускаются ниже, пробегаясь по коже, заставляя её покрываться мурашками, и осторожно обводит тёмные вершины сосков, устремлённые острыми пиками прямо в вверх, в распахнутое голубое небо. Вэ'рк медлит, неторопливо прохаживается пальцами обеих рук по груди, то едва касаясь её кожи, то сжимая грудь в крупных ладонях, заставляя каждый раз вздрагивать и наполняться сладким предвкушением, расходящимся по всему телу. И я не знаю, отчего на самом деле мне становится жарко: от касаний ли его рук или от жарких лучей солнца, вторящих мужской ласке, которая не прекращается, а становится всё откровеннее и грубее.

Вэ'рк уже жадно стискивает обе груди руками и приникает ртом, накрывая горячим языком вершины, увлажняя их и мягко втягивая поочерёдно. Изощрённая пытка удовольствием, неизведанным до сих пор, исторгается стоном из моего рта, а в ответ Вэ'рк начинает ещё сильнее и быстрее ласкать мою грудь губами и языком, изредка пуская в ход зубы. Я не в силах сдерживаться и обхватываю его за крепкую шею руками, притискивая к себе ещё ближе, и выгибаюсь всем телом навстречу, чувствуя, как меня охватывают волны, набегающие одна за другой, а где-то внизу томная пульсация усиливает наслаждение, в ожидании чего-то неизбежного.

Моим стонам вторят приглушённые стоны Вэ'рка, ещё яростнее впивающегося в мою грудь. Он, словно одержимый жаждой, затягивает тёмную вершину в рот, ударяя по ней языком, а рукой мнёт до боли другую грудь. Негромкий вскрик рождается среди жарких стонов и томных вздохов, проносясь над нами, когда удовольствие достигает своего края и накрывает меня с головой, вдавливая в твёрдую поверхность камня. Моё тело мелко дрожит от неги, а затуманенное сознание лишь краешком улавливает движение Вэ'рка, обнажающего свою плоть и двигающего по ней рукой. Он не отстраняется от меня, а всё ещё целует грудь, не сдерживая гортанных стонов, и через пару мгновений на мои ноги выплёскивается его семя, вязкое, стекающее по боковой поверхности коленки. Вэ'рк мягко целует губы и проводит пальцем по треугольникам на моём лице:

— Если бы ты не была Его невестой…

Я поднимаюсь и затягиваю шнуровку на верху платья, движения рук всё ещё медленны и полны лени, а сердце внутри бьётся чаще, чем обычно.

— И что было бы тогда?

— Стала бы моей наречённой, — Вэ'рк пучком сухой травы отирает кожу на моей ноге и смотрит улыбаясь.

— Не думаю, что ты, вообще, заметил бы меня тогда.

— Ошибаешься. Такую, как ты сложно не заметить… Многие мужчины засматриваются на тебя. Даже когда ты была ещё ребёнком, многих уже волновало то, как ты расцветёшь в положенный срок…

Я смущена и одновременно довольна его похвалой.

— Даже если бы всё сложилось иначе… Бедняки неровня такому, как ты. Так не положено.

— Я изменю существующий порядок вещей, — решительно произносит Вэ'рк. И мне верится, что так оно и будет. Мне отчаянно хочется верить в это, и я позволяю слабой вере пустить свои ростки где-то в глубине.

Глава 7

Видеться с Вэ'рком часто не позволяло благоразумие. Нам приходилось быть осторожными и каждый раз договариваться о новом месте встречи, чтобы не привлекать лишнего внимания. Мы прятались от любопытных глаз посторонних, а когда случайно виделись в пределах селения, церемонно здоровались и расходились в разные стороны, унося с собой в сердце столь желанный образ тихо-тихо, заперев сладостные воспоминания об очередной встрече внутри себя, позволяя согревать им постылые однообразные дни. После очередного взлёта на пик наслаждения накатывало осознание того, что принадлежать друг другу полностью мы так и не сможем, отдаться и принимать так сильно, как только возможно, было для нас под запретом. И всё, что мы могли, это ласкаться губами и языком, ублажать разгорячённую плоть скольжением пальцев. Принимать это как данность и не сметь желать большего.

Поневоле уныние накатывало само по себе: тешить себя иллюзией счастья и знать, что иному не суждено сбыться. Слова Вевеи о том, что не стоит соблазняться картинами напрасных надежд в какой-то мере оказались пророческими. Они разъедали нутро своей горькой правдой, и я начинала проникаться каким-то ядом, отравляющим меня, обидой на тех, кому выпала иная доля, чем мне. Я смотрела на самую нищую семью, прозябающую в грязи, живущую впроголодь, и была бы рада поменяться с ними местами. Но всё, что я могла, это только мечтать и строить картины иного будущего только в своём воображении, а после натягивать на лицо выражение смиренной Невесты, терпеливо дожидающейся своего наречённого, который не торопился с появлением.

В один из дней раздался тревожный крик пастуха Рикса, прозванного быстроногим. Он вихрем пронёсся по улицам, оглашая их громким криком:

— Идут! Всадники!.. Всадники!.. Они уже совсем близко.

Народ побросал свои занятия и торопливо высыпал из домов, сбиваясь в толпы на улице. Все до единого были снедаемы любопытством, страхом и трепетом. А на лицах некоторых читалось предвкушение и даже радость от грядущего шанса изрядно пополнить кошелёк семьи, выгодно отдав в услужение кого-то из своих сыновей. Я смешалась с толпой, выстроившейся на центральной площади, и замерла в ожидании неизвестно чего. Сердце тоскливо ныло в груди от страха, что выбор в этот раз может пасть на Вэ'рка, бывшего одним из самых видных и крепких мужчин. Не одна тысяча пар глаз напряжённо смотрела вдаль, где уже столбами клубилась пыль, поднимаемая в воздухе копытами коней.

Через несколько мгновений из светло-серого облака пыли вынырнула хищно осклабившаяся морда одного из коней. Громкое ржание разрезало тишину воздуха, а сельчане ещё ниже склонили головы. И даже самые рослые из нас начали казаться меньше чем есть. Я мельком взглянула на Вэ'рка, стоявшего среди остальных молодых мужчин, пытаясь прочесть выражение его лица. Но оно было невозмутимым и спокойным, словно ничего необычного не происходило, и в гости к нам нагрянули всего лишь жители окрестностей, но не Его воинство. Топот всё нарастал, стремительно приближаясь к нам. И поневоле люди прижимались друг к другу теснее, словно овцы, сбивающиеся в одну кучу от испуга, стараясь сделаться незаметнее, чем есть на самом деле.

На середине улицы возник первый всадник, резко дёрнул поводья на себя, заставив своего коня встать на дыбы, и ударил пятками в бок. Конь громко заржал и принялся нетерпеливо перебирать ногами на месте, дёргая хвостом. Вслед за первым появлялись и остальные всадники. Все как один, устрашающего вида, рослые, сильные, но всё же уступающие по комплекции первому. Лица их были скрыты за коваными железными масками, и лишь в прорезях для глаз виднелся мрачный полыхающий огонь. Я содрогнулась и задалась вопросом, а оставались ли они людьми до сих пор или превратились в злобных духов, вытеснивших прежних хозяев из их тел? Тяжёлый взгляд предводителя всадников медленно прошёлся по всем собравшимся.

— Кто желает служить? — голос звучал приглушённо, но тишина стояла такая, что его голос мгновенно разнёсся над всей толпой собравшихся. Вперёд шагнули несколько молодых мужчин. Кто-то с мрачной решимостью обречённого, кто-то горя нетерпением и желанием приобщиться к таинству и величию, которым были окутаны слухи о Нём и его воинстве.

— Мало, — проскрежетал недовольно рослый всадник, оглядывая всего нескольких мужчин, и повторил свой вопрос чуть громче, — кто желает служить?

Тишина стояла над толпой, замершей без единого движения, и, кажется, боявшейся даже вздохнуть, чтобы не привлечь к себе внимание ненароком.

— Тогда я выберу сам…

Предводитель всадников ловко спешился и медленно прошёлся мимо мужчин, годных для службы. Изредка он останавливался и тыкал в грудь тех, кто казался ему довольно выносливым и сильным.

— Ты… Ты…

Выбранные шагали вперёд. Ослушаться приказа, проявив неповиновение, не было и в мыслях. Я напряжённо смотрела за передвижением предводителя. И чем ближе он подходил к Вэ'рку, тем сильнее сжималось от страха моё сердце, причиняя боль, волнами расходившуюся по всему телу. Наконец, он остановился напротив Вэ'рка и внимательно оглядел его с ног до головы. Казалось, ещё мгновение — и он жестом руки прикажет Вэ'рку выйти вперёд подобно тем, кого уже избрали. Но предводитель всё ещё медлил, будто взвешивая что-то и принимая решение. Предводитель утвердительно кивнул, словно соглашаясь сам с собой, и поднял руку, намереваясь что-то произнести, как вдруг его внимание отвлекло движение немногим дальше по ряду. Вперёд вышло двое мужчин, приходившимися родными братьями друг другу. Предводитель перевёл взгляд на них и шагнул, резко сокращая расстояние между ним и братьями.

— Неплохо… — пробормотал он им и двинулся дальше. А я стояла едва живая, всё ещё боясь перевести дух и поверить в то, что Вэ'рка миновала участь быть избранным… Свободно я вздохнула только тогда, когда всадники кинули мешочки с золотом к ногам жителей и спешно развернулись, уводя прочь выбранных мужчин. На этот раз всё прошло на удивление быстро, а количество тех, кто примкнул к воинству, была меньше обыкновенного… Но мне некогда было удивляться, я пыталась унять радость, разлившуюся внутри меня. Времени, отпущенного мне и Вэ'рку, было даровано ещё немного.

— Осторожнее, Аврелия.

Я едва повернула голову на голос сестры, подкравшейся незаметно, а она тем временем продолжала шептать мне на ухо:

— Проследить направление твоего взгляда для меня не составило никакого труда… Похоже, что кое-кому из мужчин удалось взволновать твоё сердце?

На лице Визалии играла усмешка, лёгкая и немного презрительная.

— Знают ли об этом Видящие?

Сестра склонила голову, разглядывая меня и наслаждаясь своими словами. Больше всего на свете мне захотелось стереть ухмылку с её лица, но я не должна была выказывать своих чувств, потому спокойно ответила:

— Глаза даны для того, чтобы смотреть ими. Но иногда видимость обманчиво искажается под влиянием собственных мыслей. Умерь свой пыл, Визалия, или направь его в нужное русло. Иначе скоро в селении не останется ни одного мужчины, не удостоившегося твоего внимания…

— Ошибаешься. Я способна отличить взгляд, полный затаённого желания, от того взгляда, что проникнут обыкновенным любопытством.

Я рассмеялась и, склонившись к её уху, прошептала:

— Не кажется ли тебе, что для той, которая должна смиренно дожидаться своей очереди, ты слишком много знаешь о желании? Откуда, позволь узнать? Видящие не узрели ничего крамольного в моём поведении, и только ты, снедаемая жаром, пытаешься придать всему иной смысл… Посмотри внутрь себя и для начала найди ответы, а не слоняйся без дела по окрестностям селения, обжимаясь со всеми подряд.

Визалия молчала, силясь подобрать слова, а мне хотелось как можно скорее закончить начатый разговор, и я перевела взгляд за её спину:

— Как раз неподалёку находится жена того мужчины. Интересно ли ей будет узнать, что муж охотится по лесам, но совсем не за дичью?..

Я улыбнулась и отошла прочь, прожигаемая взглядом Визалии, примкнула к остальным Невестам и поспешила вернуться в окрестности Храма, давая себе наказ более не вызывать лишних подозрений ни словом, ни действием.

Мне было горько от того, что во мне Визалия видит врага, отчего-то вознамерившись выплёскивать свою злобу на меня каждый раз при встрече. И становится понятно, что каждый мой шаг находится под её пристальным вниманием. Способна ли она донести Храмовым Служащим? Не знаю. Но если от их неусыпного взора не укрывается ничего, то почему они не углядели в моих действиях ничего запретного? Только ли в целостности последней преграды дело? У меня нет ответа ни на один из вопросов, теснящихся в голове, и нет уверенности ни в чём. Кроме того, что Вэ'рк исподтишка бросает на меня взгляды, заставляющие кровь закипать, а сердце биться быстрее.

И надолго моей выдержки не хватает. Проведя несколько дней за стенами Храма, я начинаю изнывать от тоски и всё же выбираюсь на простор, встречаясь в Вэ'рком в одной из облюбованных нами пещер, скрытой от взоров посторонних. Губы и руки, полные жаждой обладания, говорят красноречивее всяких слов и поначалу ничего, кроме вздохов и мягких стонов не отражается от каменных сводов пещеры. А после, разнеженные лаской, мы начинаем лениво перебрасываться словами. И я рассказываю Вэ'рку о сестре и её подозрениях. Он хмурится и не сдерживает ругательств.

— Твоя сестра просто маленькая завистливая потаскушка.

— При чём здесь зависть? — недоумеваю я.

— Наверняка её честолюбивые устремления простираются гораздо дальше, чем ты себе можешь представить… Ведь разглагольствует же Васса повсеместно о собственной избранности, желая поскорее предстать перед Его очами, — хмыкает Вэ'рк.

— Думаешь, Визалии хотелось бы быть на моём месте? Ждать неизвестно чего, не имея шанса на иную жизнь?..

— Так же, как некоторые считают за честь примкнуть к числу его воинов или рабов, доподлинно неизвестно, — разумно замечает Вэ'рк, — иногда ты думаешь об окружающих так, как они того не заслуживают… Почему нас так много, а когда приезжают они, хозяйствуя на наших землях, мы словно покорные овцы позволяем им отбирать самых лучших среди нас? Сколько всадников приезжало?.. Всего восемь, не считая главного, а увели они почти втрое больше. И никто не шелохнулся, не произнёс в знак протеста ни звука.

Я не знаю, что ответить на слова Вэ'рка, полные горечи. Но ведь и ты сам стоял безмолвно, подобно остальным, разве нет? Кажется, он понимает смысл моего взгляда, потому что усмехается:

— Да, ты права… А ещё мой отец пообещал золота вдвое больше тем братьям, что в последний миг вышли вместо меня. Их семья получит намного больше чем обычно. Причитающаяся его семье доля от всадников, а сверху то, что пообещал им мой отец. Золото заткнёт глотку даже самым недовольным из нас, правда?

Вэ'рк резко садится и проводит рукой по коротко стриженным волосам, оборачивается на меня и произносит:

— Так не может долго продолжаться… Мы должны попытаться что-то изменить, должны покачнуть чашу весов в нашу сторону. И как только я займу место своего отца, я не стану сидеть сложа руки… А пока можешь презирать меня за малодушие или за то, что откупился монетой.

— Мне не за что тебя презирать, — я обнимаю Вэ'рка, с сожалением отмечая про себя, что пора возвращаться, чтобы не вызывать подозрений.

Отныне я не разгуливаю подолгу, чтобы Визалия не чесала своим языком или не следила за моими передвижениями. Я отчётливо понимаю, что так долго продолжаться не может. И рано или поздно все наши тайные встречи будут раскрыты посторонними, навлекая на наши головы гневливое порицание за то, что кто-то иной осмелился прикоснуться к тому, что обещано Ему. Мне кажется, что в нашу сторону уже движется тёмный смерч, сметающий всё на своём пути, и ещё нет той силы, что могла бы противостоять ему. Вэ'рк же отрицательно качает головой, не чувствуя приближения беды, и лишь перед самым уходом горячим шёпотом просит о том, чтобы я соблюдала осторожность, возвращаясь в селение.

— Я найду способ связаться с тобой… Скоро праздник летнего равноденствия и будет намного проще перекинуться словами в толпе и укрыться от любопытных глаз.

Безумец. Я не соглашаюсь с его словами, понимая, насколько это опасно, но его губы убеждают меня в обратном, вселяя робкую надежду. Я едва отрываю себя силой от него и поспешно ухожу прочь, пока вновь не охватило томление и жажда близости.

Его планам не суждено было сбыться, как и я оказалась неправа. Всё произошло совсем не так, как то рисовало моё воображение, но в тот день я ещё об этом не знала, направляя свой шаг в сторону селения.

Глава 8

Отец Вэ'рка занемог. Он и без того уже был в преклонных летах, но сейчас болезнь свалила его с ног. И, говорят, что даже целители из Храма были не в силах помочь ему. Нет чудодейственного снадобья от старости и естественного прерывания жизненного пути, толковали между собой жители, размышляя о том, каким правителем будет Вэ'рк и изменится ли многое с его восхождением на место отца. Все ждали скорой передачи полномочий, что должна была состояться при всеобщем собрании жителей, но вместо этого им пришлось наблюдать, как однажды ранним утром Вэ'рк в сопровождении нескольких мужчин и своего дяди удалился из селения в южном направлении.

Как бы ни помер отец в его отсутствие и не воцарился бы хаос, перешёптывались по углам, недоумевая, куда понадобилось отлучиться Вэ'рку в такой неспокойный период.

Однако уже спустя несколько дней селение облетела новость: Вэ'рк возвращается. И не один. А с невестой, что станет его женой по приезду к нам. Отец просто велел своему сыну сочетаться браком, пока он ещё жив. И лучшей кандидатурой стала пришлая девица из крупного зажиточного селения. Хороший союз, согласно кивали жители, радующиеся тому, что отныне будут налажены торговые отношения с соседями, скреплённые брачным союзом детей двух правителей…

А внутри меня разлилась горечь, едва я услышала пересуды людей. Робкая надежда, живущая внутри, внезапно начала увядать, погребённая под грузом сожаления. Я не могла найти утешения и чувствовала себя обманутой, хотя Вэ'рк не обещал ничего конкретного, только разглагольствовал о будущем и постоянно тянулся приласкать меня, охотно принимая ответную ласку.

И пока велись бурные приготовления к свадьбе, что должна была стать грандиозным событием, я сидела, запершись в своей комнате, предоставив волю рукам выразить всю ту горечь, что накопилась внутри. На этот раз вышивка на покрывале, что должно было стать моим подарком на свадьбу, пестрела чёрным и красным, с редкими вкраплениями белого. И оценить рисунок можно было только отойдя на значительное расстояние: тогда становились понятны силуэты птиц, летящих над заревом огня и клубами чёрного дыма. Отчаянно взмахивали они крыльями, пытаясь взлететь всё выше, но жадное пламя тянулось вслед за ними и было непонятно, спасутся ли несчастные или нет.

— Прекрасная работа, — отозвалась Гизела, проводя тонкой рукой по рисунку, — хоть и мрачная, но полная силы. У тебя талант… Почему бы тебе не вышивать на продажу?

Я усмехнулась про себя: никогда не задумывалась о том, чтобы зарабатывать на жизнь, продавая плоды своего труда. Я принимала то, что у меня есть, как данность, и лишь иногда позволяла себе подумать о том, как могло бы повернуться всё, если бы не участь Невесты. Но мысли эти связаны были лишь с Вэ'рком.

Во всём селении ведётся скорая подготовка к пышной свадьбе: в открытом поле устанавливают сколоченные длинные столы и скамьи, заготавливаются дрова для огромных костров и снуют жители, полные предвкушения перед пышным празднеством. Отец Вэ'рка, даже прикованный к постели, всё ещё внушает трепет и руководит процессом, покрикивая на всех из окна, к которому передвинули его кровать. Он то и дело заставляет исправлять то, что, по его мнению, сделано из рук вон плохо, и довольно оглаживает бороду, когда приказ исполняется так, как ему того хочется. Наконец, последние приготовления закончены и все только ждут, когда появится сам Вэ'рк со своей невестой.

Они приезжают уже после полудня. Их встречают громкими приветственными криками, Вэ'рк важно сидит на своём коне и кивает собравшимся, а рядом, на небольшой смирной кобылке едет его избранница, лицо которой скрыто плотным покрывалом. Вслед парочке летят скабрёзные шуточки и со всех сторон слышится хохот, настроение у собравшихся приподнятое. А зеваки оглядывают обоз с приданным, пытаясь прикинуть, сколько добра привезла с собой будущая жена нового предводителя.

За обозом тянутся посторонние: родственники и близкие знакомые с невесты, чужаки для нас, попросту говоря. Их встречают немного насторожённо. Но всё же гостеприимно размещают пришлых в нескольких пустующих домах, выделенных для этого. На некоторое время всё утихает: и гомон толпы, и шуточки, и оживлённая суета. Расходятся по домам, занимаясь последними приготовлениями и попросту прихорашиваясь, жители, чтобы на закате иметь удовольствие наблюдать за церемонией, а после как следует отпраздновать. Невесты же, как и все прочие жители, тоже среди приглашённых.

Мне нет особой нужды прихорашиваться: я всего лишь укладываю волосы на голове и надеваю неизменное чёрное платье, которое подчёркивает наш статус, оглядываю себя в полированной металлической поверхности с лёгкой грустью и вместе со всеми спешу присоединиться к церемонии. Я наблюдаю за ней слегка отрешённо.

Я смотрю, как Вэ'рк приподнимает край покрывала за самый низ и по обычаю вспарывает плотную ткань снизу доверху, впервые открывая лицо своей невесты. Она довольна милая: круглое личико без малейшего изъяна, пухлые губки и большие глаза под густыми длинными ресницами. Мягкие золотистые волосы рассыпаны по плечам и слегка завиваются мелкими волнами, обрамляя лицо, словно у кукол, которых мастерят умельцы. И вся она такая же ладная и хрупкая, как та самая кукла, а рядом с высоким и широкоплечим Вэ'рком кажется и вовсе малышкой, почти ребёнком.

Один из Храмовников совершает обряд — длинной красной нитью связывает запястья молодых и просит их потянуть руки в стороны, якобы пытаясь разорвать связь. Нить натягивается, но не рвётся, и под одобрительный гул толпы он разрезает её, мол, разрубить её теперь невозможно. Потом он меняет обрывки нитей на запястье молодых, завязывая символические пять узелков, шепча на каждый слова молитвы, и просит теперь уже мужа и жену обменяться поцелуем. Свершилось. Крик тысяч глоток разносится над собравшейся толпой, и это служит знаком, что можно садиться за обильно накрытый стол, ломящийся от яств.

Вина льются рекой, шутки и смех не умолкают ни на минуту. Даже храмовники, обыкновенно безразличные и сдержанные, улыбаются и с удовольствием позволяют себе расслабиться. Я ем мало и совсем не пью вина, вместо него в моём высоком бокале сок ягод, подслащённый сиропом и разбавленный водой. Я, как и все остальные, дожидаюсь момента, когда можно будет преподнести молодым дары. А после собираюсь вернуться в Храм вместе с некоторыми служащими, которым ещё нужно нести ночную службу. Длинная очередь из жителей продвигается очень медленно, каждый находит, что сказать и пожелать молодым. А я боюсь, что не смогу вымолвить ни слова, и тонкое покрывало вдруг начинает оттягивать руки вниз.

От позорного бегства меня удерживает только то, что я нахожусь зажатой среди других невест и не могу улизнуть прочь, не привлекая при этом ненужного внимания. Потому просто вдыхаю как можно глубже и твёрдо шагаю вперёд, едва наступает моя очередь. Вэ'рк со своей избранницей сидят на возвышении, осматривая собравшихся сверху. К подножию их кресел складывают дары, а двое помощников относят их поодаль, укладывая аккуратной горкой и стараясь сразу же сортировать по назначению. К особо важным персонам спускается сам Вэ'рк или отправляет свою жену, чтобы выказать необходимое уважение.

Я не ожидаю того, что Вэ'рк двинется мне навстречу, но до меня к Гизеле спускалась жена Вэ'рка, а сейчас я краем глаза вижу, как он сам идёт ко мне, слегка склоняет голову, выслушивая поздравления, послушно выскальзывающие из моего рта, и принимает подарок, касаясь при этом случайно или нарочно моей руки кончиками пальцев. Даже такое малейшее прикосновение вызывает самый настоящий ураган из чувств внутри меня, но я не даю ему вырваться наружу и поспешно отхожу в сторону, уступая место следующему дарителю. Я заталкиваю всколыхнувшиеся ревность, злобу и обиду как можно глубже. Я сажусь на своё привычное место, подсчитывая мгновения, когда можно будет убраться отсюда. Но вместо этого слышу, как меня окликают, призывая оказать честь прислуживать за одним из главных столов.

Ещё одна глупая традиция, морщусь я. Его Невесты должны разлить, каждая, по паре кувшинов вина за столом у самых почётных гостей. Я встаю и иду, улыбаясь, как и все остальные четыре Невесты. Как вдруг понимаю, что мне выпала честь разливать вино за столом у самого Вэ'рка и его жены, которые сидят отдельно от всех. Вот уж честь так честь. Будь моя воля, я схватила бы этот пузатый глиняный кувшин и вылила его содержимое на белоснежное платье новобрачной, а после разбила бы его о голову самого Вэ'рка. Но вместо этого я кротко улыбаюсь и подливаю вино каждый раз, когда его жена приподнимает опустевший бокал жеманным жестом, даже не смотря в мою сторону, словно я всего лишь тень. Наверняка так оно и есть. А вот Вэ'рк то и дело бросает на меня тяжёлые, будто недовольные взгляды, заставляя закипать меня от злости.

— Кислое вино, — наконец, выдаёт он, — будь так добра, принеси другого.

Я изумлённо смотрю на него, а он, будто ни в чём не бывало, махает рукой в сторону деревянного покосившегося амбара, стоящего на краю поля, того самого, что служит временным складом для провизии на время празднества.

— Ну же, пошевеливайся, — ухмыляется он, приобнимая рукой за плечо свою жену, которая в ответ прижимается к нему со счастливой улыбкой на губах.

Мои руки крепко стискивают пузатый кувшин, чтобы пальцы не выдавали дрожи от злобы, и я направляюсь к амбару. Внутри темно, и я вспоминаю с досадой, что не додумалась прихватить с собой свечи. Возвращаться не хочется, и я пытаюсь нащупать кувшины с вином, постоянно натыкаюсь на что-то иное, и потом решаю просто подождать, пока глаза не привыкнут к темноте и не начнут различать очертания предметов. Ноги меня еле держат от пережитого волнения. Я присаживаюсь на пустой деревянный бочонок, перевёрнутый вверх дном, закрывая глаза и молясь про себя о том, чтобы этот вечер, уже перешедший в ночь, наконец закончился.

Меня охватывает странное ощущение отрезанности от остального мира, и я прислушиваюсь к звукам празднества, доносящимся словно издалека. Открываю глаза и сквозь щели в стенах смотрю за веселящимся народом. Внезапно по ногам начинает тянуть лёгкой прохладой и я оборачиваюсь, замечая, как в дверном проёме возникает крепкая высокая фигура, запирающая за собой дверь на засов. Я поспешно вскакиваю со своего места и шагаю назад, а мужчина в два шага пересекает тесное пространство амбара, нависая надо мной.

Глава 9

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я у него вполголоса, — разве ты не должен сейчас сидеть рядом со своей женой?

— Должен, но не хочу, — спокойно отвечает Вэ'рк, приближаясь ещё немного и заставляя меня отступать, — хотел переговорить с тобой с глазу на глаз.

— Не о чем нам с тобой разговаривать, Вэ'рк, — в моих словах так много горечи, что я могла бы испортить ею даже самый сладкий медовый пирог.

— Ошибаешься, — он подступает ко мне совсем близко и обхватывает запястье руки, пытаясь потянуть меня на себя, но я упираюсь изо всех сил.

— Отпусти! — взмолилась я.

— Мне нужно объясниться. Я не мог ослушаться приказа отца, это его последняя воля. Ты же знаешь, как он плох и…

— Отпусти, — перебиваю я его речь, — тебе лучше вернуться за стол к празднующим и к жене, которая заскучает без тебя уже совсем скоро.

— Ты обижена на меня из-за свадьбы? Этот союз призван укрепить наши позиции, мы станем сильнее, чем есть сейчас…

— Я не обижена и по большему счёту это меня не касается. Не должно касаться.

— Аврелия, милая, только ты властвуешь над моим сердцем. И ты ошибаешься, думая, что я рад навязанному мне союзу.

— Говорят другое. Говорят, что именно ты подал идею о союзе с невестой из иного селения, — обронила я услышанное от посторонних.

— Это не мой выбор. Это долг, навязанный мне свыше. Жить, заботясь в первую очередь об укреплении и процветании рода и соплеменников. И я должен с честью выдержать это испытание.

Вэ'рк продолжает держать меня за руку, не разжимая пальцев. Мне очень горько слышать его слова, пусть даже разум признаёт их правоту. Но всё, чего я хочу именно сейчас, это как можно скорее увеличить расстояние между нами, запертыми в тесном пространстве, чтобы не чувствовать тепла его тела и мужского запаха, знакомого мне.

— У меня тоже есть свой долг и обязательства, которые могут быть истолкованы как попранные, если ты сейчас не выпустишь меня из своих рук, Вэ'рк!

— Отпущу. Но не раньше, чем поцелую, — он наклонился, прижимая меня к стене своим телом, и завладел моим ртом, не давая возможности вырваться из тесного, жаркого плена своих губ и языка. Его руки начали слепо шарить по поверхности одежды, оглаживая моё тело прямо через ткань. Вэ'рк застонал прямо мне в рот, нащупав отвердевшие вершины на груди, и начал подтягивать подол платья вверх. Я упёрлась ладонями в его грудь, желая одновременно и оттолкнуть его, и дать ему прикоснуться ко мне. Моё тело жаждало его прикосновений и грубоватой, быстрой ласки. Но обида внутри меня наравне с чувством страха сжимали горло и затрудняли дыхание. Я билась в ловушке собственного же тела, не будучи в силах вырваться из него и ускользнуть прочь, как те птицы, которых я вышивала на протяжении недели.

А Вэ'рк тем временем расположил крупную ладонь внизу между моих ног, оглаживая самый кончик плоти, отзывающийся на прикосновения, и попытался развести в сторону инстинктивно сжатые бёдра.

— Это всего лишь я, — прошептал Вэ'рк мне на ухо, опаляя его горячим дыханием.

— Прекрати, — прошипела я сквозь зубы, стараясь удержаться от того, чтобы не сдаться под его напором.

Но Вэ'рк куда сильнее меня и настроен решительно. Его губы вновь атакуют мои, нагло раздвигая их и скользя внутрь податливого рта, принимающего его поцелуй с какой-то обречённостью и затаённой радостью от столкновения языками. Это бесполезно, мелькает в моём сознании мысль перед тем, как рушатся мои защитные стены перед его страстью, сминающей всё на своём пути. Поцелуй обжигает и заставляет плавиться от яркого ответного желания, подогреваемого оттого, что где-то совсем рядом идёт празднество его свадьбы.

За тонкими дощатыми перегородками в пределах видимости сидит его жена, обряженная в белое платье до самых пят, а Вэ'рк в это время целует меня неистово и оглаживает пальцами мою плоть, ритмично пульсирующую в такт быстрым настойчивым движениям, скользящим дальше и оглаживающим лоно, сочащееся влагой. Одно движение — и он ныряет двумя пальцами внутрь, заставляя моё тело выгнуться дугой и опуститься ниже на его пальцы.

Вэ'рк шипит и ругается сквозь зубы, утяжелено дыша, смотря на меня ничего не смыслящим взглядом, мерцающим в полутьме. Он прижимает меня к стене ещё теснее и начинает двигать пальцами внутри меня, накрывает мой рот своим и поглощает стоны, рвущиеся из глубины. Тело покрывается испариной и дрожит, его пронизывает острое наслаждение, разрастающееся всё быстрее и дальше до тех пор, пока не накрывает с головой, заставляя меня тереться бёдрами о ладонь Вэ'рка и насаживаться на пальцы. Ещё несколько резких, быстрых движений и моё тело выгибает дугой.

Я не могу сдержать громкого вскрика, который не приглушают даже глубокие толчки языка Вэ'рка у меня во рту. На счастье, шум празднества не даёт моим стонам просочиться дальше этого помещения. Я обмякаю, поддерживаемая лишь руками Вэ'рка. Он не прекращает своего поцелуя и не торопится отпускать меня, одна его рука всё так же жадно мнёт грудь, перекатывая тугую вершину между пальцами. Вэ'рк отрывает меня от стены и прижимает к своей груди, шепча сверху:

— Каждый раз, видя тебя, не могу удержаться…

А следом он разворачивает меня к себе спиной и оглаживает ягодицы одной рукой, возясь с завязками на самом верху своих штанов. Через мгновение я чувствую прикосновение его возбуждённой плоти к коже и едва сдерживаюсь от того, чтобы не прогнуться ему навстречу. Вэ'рк прижимается бёдрами и его плоть скользит между бёдер, к моему увлажнённому лону, задевает нежные складки, дразня их, и слегка надавливает. Он начинает медленно заполнять меня, сводя с ума от новых ощущений, растягивая под себя, и я двигаю бёдрами ему навстречу… Безумие. В это мгновение у меня в голове нет ни единой мысли, всё тело напоминает один комок удовольствия и радости от единения, которое резко прерывается.

— Я так хочу, но нельзя… — стонет Вэ'рк.

У Вэ'рка благоразумия гораздо больше моего. Он покидает моё лоно, прижимаясь врозбуждённой плотью между ягодиц. Одним движением руки заставляет меня прогнуться в пояснице и трётся плотью, наращивая темп движений, задевая и надавливая на иной вход. Непривычное ощущение и промелькнувшая мысль о том, что он проникнет таким противоестественным способом, волнуют и заставляют замереть в ожидании неизвестного. Но вместо этого Вэ'рк очень быстро двигает бёдрами, скользя плотью между ягодиц до тех пор, пока из его уст не вырывается протяжный стон, а по моей коже не начинает струиться вязкая жидкость его семени. Вэ'рк прижимается лбом к моей шее, исступлённо шепча моё имя, обжигая кожу дыханием. Я отстраняюсь и, подхватив тряпицу, лежащую здесь, тщательно отираю себя под пристальным взором Вэ'рк.

— Я едва сдержался, Аврелия…

Вэ'рк вновь обхватывает меня руками и покрывает лицо лёгкими, нежными поцелуями перед тем, как отпустить.

— Нам нужно выходить по отдельности, — говорит он, оправляя штаны, — я отвлеку всё внимание толпы на себя, чтобы тебя не заметили.

Вэ'рк прав, а я всё ещё плаваю в волнах удовольствия и в состоянии стоять, лишь опершись спиной о стену. Вэ'рк в последний раз осматривает себя, поправляя одежду и, выглянув через щель в двери, потихоньку открывает её и выбирается наружу. Через минуту я вижу, как он присоединяется к празднующим, целуя свою невесту в лоб, и что-то говорит под взрыв всеобщего хохота.

Мгновением позже он тянется к сидящему рядом мужчине и берёт из его рук музыкальный инструмент, выходит на середину поля и ударяет пару раз кулаком по корпусу, привлекая к себе внимание. Взоры всех присутствующих обращаются на него, и я сама начинаю любоваться его крепкой фигурой, выхваченной из ночной темноты пляшущим светом костров.

Вэ'рк перебирает струны инструмента и начинает петь. Поначалу его голос звучит негромко, так, что заставляет всех приблизиться и прислушаться к незатейливой, немного грустной мелодии, но с каждым мгновением удары пальцев о струны становятся сильнее, а голос крепнет, разносясь над толпой. Голос Вэ'рка мелодичен и приятен, он словно проникает в душу и заставляет сопереживать герою его песни. Я понимаю, что лучшего момента может и не представиться, потому тихо выскальзываю из каморки и бреду окольными путями, подходя к собравшимся с противоположной стороны. Я ставлю на землю у ног пузатый кувшин с вином, за которым шла, и слушаю песню, наслаждаясь голосом Вэ'рка.

Пение уносит меня прочь от земли, приподнимая над её поверхностью, а потом я слышу нечто странное, выбивающееся из общего ритма музыки. Всего одна фальшивая нота — и пение Вэ'рка запинается. Я изумлённо смотрю на него, не понимая, что происходит, потому как он всегда искусно играл на этом инструменте. Но и он сам переводит взгляд вниз, отнимая руку от струн, которые начинают жалобно звенеть и лопаются с надсадным звуком одна за другой. В ночном воздухе повисает тишина, нарушаемая только громким «дзынь».

И неслышно больше ничего: ни ленивого лая собак, ни пения ночных сверчков, ни трескотни иных насекомых.

Всё замерло и затаилось.

Чистое беззвёздное небо вдруг начинает стремительно затягивать низкими чёрными тучами, закрывающими яркий лик луны. Стремительный порыв ветра проносится над поляной, разом гася факелы и зажжённые свечи. Лишь самые большие костры ещё отбрасывают свет, но и они постепенно гаснут. Вдалеке пронзительно начинает выть собака, но её вой быстро сменяется жалобным скулежом, прерывающимся хрипом и двумя короткими взвизгами.

Снова — тишина, плотной пеленой обступившая всех собравшихся, в которой отчётливо слышны мягкие вкрадчивые шаги. И смех, негромкий, но словно проникающий под кожу тысячей уколов маленьких иголочек. От этого смеха становится не по себе. Он нарастает, становясь всё более громким, и вскоре громыхает над огромной толпой собравшихся, заставляя нас замереть, не решаясь пошевелиться. И в сгустившейся темноте, движущейся нам навстречу, я начинаю различать два красноватых огонька, разгорающихся всё ярче по мере приближения к нам.

Меня пронзает насквозь пониманием того, чего я так долго ждала и страшилась — Он явился за своими Невестами.

Глава 10

Мои пальцы стискиваются в кулаки, а ногти впиваются в ладонь. Я, подобно всем остальным, наблюдаю за его приближением, всё ещё не в силах разобрать, что он из себя представляет. Я вижу только сгустившееся облако тьмы и две ярко-красные точки… Он высок, если не сказать огромен. Но по мере его приближения тьма начинает приобретать очертания. Он сидит верхом на коне, кажущимся лишь чёрным размытым пятном. Но что это?..

На мгновение мне представляется, словно Он сидит верхом на скелете, с облезшей высохшей шкурой, колышущейся от ветра. Я мигаю… Странное наваждение схлынуло, перед моими глазами лишь рослый, крепкий жеребец, морда которого закована в шипастую броню. А на нём восседает высокий, широкоплечий всадник, по сравнению с которым даже Вэ'рк кажется лишь тщедушным мальчишкой. Он закован в железные латы, даже перчатки, небрежно держащие поводья, сделаны из металла.

Его конь вплотную подходит к собравшимся и обдаёт их паром тяжёлого смрадного дыхания, от которого народ ещё ниже сгибает головы, вперяя взгляды в землю. Я бросаю осторожный взгляд Ему за спину, замечая, как поодаль полукругом выстроилось его воинство, и понимаю всю бессмысленность заявлений Вэ'рка о том, что он намерен изменить ход событий. Возможно, когда-нибудь в далёком будущем, но только не сейчас, когда он, скованный таким же страхом, как и все остальные, замер на месте, сжимая в руках музыкальный инструмент.

— Невесты… — скрежещет Он и делает знак левой рукой.

Тотчас же спешиваются несколько всадников и тащат мешки с золотом, бросая их у ног Храмовников. Никто не трогается с места, чтобы развязать тесьму и убедиться, что там именно золотые монеты, а не простые, ничего не стоящие медяки. И никому в голову не приходить сравнивать вес каждой Невесты с весом мешка золота, уплаченного за неё.

Лишь несколько мгновений спустя из толпы Храмовников отделяется вперёд один Видящий и хлопает в ладоши.

Хлоп. Пауза.

Он затягивает длинную ноту низким голосом, вновь ударяет в ладоши.

Хлоп. Пауза.

К нему присоединяются поначалу служащие Храма, а после заданный ритм подхватывают и все остальные жители, словно просыпаясь от сна, или, наоборот, проваливаясь в забытьё, вызванное ритмичными хлопками и постукиваниями пяток о землю. Пятеро Видящих расходятся в разные стороны и каждый из них безошибочно определяет, где находится Невеста. Вот и ко мне приближается один из Видящих: его глаза подёрнуты мутной поволокой, и в голове проносится мысль, а не попытаться ли мне сбежать или спрятаться? Но потом я оглядываю толпу, охваченную каким-то странным общим экстазом, Я понимаю, что мне не дадут и шагу ступить в иную сторону, кроме как по направлению к Нему.

— Идём, дитя, твой час пробил, — читаю я по губам Видящего, потому что его голос тонет в общем пении и гвалте.

В моё запястье крепко впиваются пальцы Храмовника, и он ведёт меня к Нему, останавливается в паре шагов и пятится назад, не поворачиваясь спиной. А я не знаю, что мне делать дальше. Стою, не смея поднять взгляда выше его перчатки, закованной в броню, и краем глаза вижу, как первой по направлению к Нему движется Васса. Она что-то лопочет и опускается на колени, радостно приветствуя того, кого так долго ждала, тянет ладони и губы, жаждая прикоснуться к Нему. Но удар Его руки заставляет её повалиться набок. Половина её лица оказывается рассечённой и на землю сочится тёмная кровь. Васса испуганно сжимается в комок, давясь рыданиями, и больше не осмеливается двигаться без Его на то позволения.

— В путь, — вновь раздаётся Его голос, а потом раздаётся ужасающий скрип, царапающий до самого нутра.

На поляну выкатывают телегу с закреплённой на ней клеткой.

— Пошевеливайтесь!

Его голос грохочет, а мы пятеро понимаем, для кого предназначена клетка и поспешно передвигаем ногами, неловко взбираясь на высокую телегу, и садимся в тесном пространстве, будучи прижатыми друг к другу локтями. Дверь клетки с грохотом захлопывается за нами. Погонщик взмахивает кнутом, со свистом рассекая воздух, и опускает его на спины коней, запряжённых в телегу. Она трогается с места всё с тем же душераздирающим скрипом, под пение и хлопки в ладоши жителей селения, смотрящих нам вслед бездумно. Я пытаюсь разглядеть среди толпы собравшихся фигуру матери или Визалии, скольжу взглядом, надеясь запечатлеть хотя бы Вэ'рка, но перед глазами висит лишь мутная пелена слёз.

Клетка, закреплённая на телеге, немного раскачивается из стороны в сторону, заставляя нас сбиваться в кучу ещё теснее. Я чувствую, что тела других Невест, как и моё, сотрясает от озноба и страха, а Васса к тому же тихонечко поскуливает. Кровь из разодранной щеки струится прямо на чёрное платье, пятная его. Внезапно по клетке раздаётся удар — Его железный кулак задевает прутья, заставляя их вибрировать и жалить нас так, словно от его прикосновения прутья накалились докрасна.

— Тиш-ш-шина, — раздаётся ядовитый шёпот, заползающий прямо в раковины ушей и сворачивающийся тугим кольцом вокруг шеи. И мы едва можем дышать, застываем без движения и покоряемся року, безжалостному к нам.

* * *

Мы быстро удаляемся от нашего селения. Впереди процессии едет он, за ним — телега с Невестами, а сзади и по бокам — Его воинство, безмолвное, но впечатляющее. Надсадный скрип вскоре становится привычным и ввергает сознание в какое-то странное, немного изменённое сознание, когда каждый поворот колеса кажется переворотом мира с ног на голову и обратно. Его крутит и мельтешит со скоростью, нарастающей так быстро, что веки закрываются сами по себе. Остаётся лишь круговерть, от которой становится тошно и мутно.

Я не знаю, сколько времени движется телега. Луна и небо затянуты тёмными тучами, и я не могу ориентироваться по ним. Все остальные Невесты сидят безмолвно, стараясь лишний раз не шевелиться, и испуганно вздрагивают, когда Его голос разносится далеко вокруг:

— Привал.

Телега останавливается, и погонщик отводит коней куда-то дальше. Всё воинство располагается на довольно большом расстоянии, насколько я могу судить в темноте. Кажется, что все они просто бесплотные тени, а звуки, производимые ими, лишь доносятся ветром откуда-то далеко-далеко.

— … он скоро издохнет. Ублюдки подсунули порченого коня, — доносит ветром голос рослого всадника, подошедшего близко к нашему наречённому.

— Ты знаешь, что делать. Коня, как и того, кто осматривал его — в расход. Что же касается сельчан, навестим их совсем скоро… На обратном пути.

Всадник кивает и мгновенно отступает прочь. Несколькими мгновениями позже слышится негромкое ржаное и надсадное бульканье, шум падающего тела и звуки короткой ожесточённой борьбы. Я не в силах отвести взгляда от колышущихся теней, что втроём тянут одного упирающегося к дереву. Один из них ловко взбирается на высокую крепкую ветку дерева и закрепляет верёвку, скидывая один из концов её вниз. Бедолагу привязывают за ноги и подвешивают, а к месту наказания уже неторопливо стекается всё Его воинство. Я нутром чувствую, что сейчас начнёт происходить что-то страшное и поспешно отворачиваюсь, зажимая уши руками, но даже через пальцы, плотно прижатые к ушам, слышу крики несчастного, полного мучительной агонии.

— Заткните ему пасть! — Его голос перекрывает всё, — пугаете моих Невест!

Приказ немедленно исполняется, и до нас доносятся лишь сдавленные стоны и негромкий гул возбуждённой толпы. Но всё равно телега с клеткой стоит слишком близко к происходящему, и мы внутри клетки испуганно жмёмся друг к другу. Он подходит и проводит перчаткой по прутьям. Металлический лязг громким звоном отдаётся в ушах, а потом телега начинает медленно трогаться с места, отъезжая назад. Она катится потихоньку до тех пор, пока он не хлопает в ладоши. И по его хлопку она останавливается.

Он удовлетворённо осматривает телегу и бросает взгляд назад — теперь из-за кустов и пары сухих деревьев не видно его воинов и звуки, исходящие от них, становятся тихими, превращаясь в едва слышное бормотание. Он подаёт знак рукой и рядом возникает фигура одного из его слуг-воинов, торопливо расстилает у ствола одного из поваленного деревьев плащ, расставляя на нём кувшин и кое-какие предметы.

— Проваливай, — лениво велит Он, и слуга послушно растворяется в ночной тьме.

А Он потирает ладони и касается ствола одного из небольших деревьев. Дерево жалобно стонет и начинает крениться, заваливаясь на бок, а затем по его поваленному стволу начинают скользить искры и вверх взметается столб яркого пламени, громко потрескивающего. Я изумлённо взираю на это, понимая, что совсем недавно здесь стояло рослое, зелёное молодое деревце, а сейчас — языки огня лижут лишь сухое дерево…

— Так гораздо лучше, не правда ли?

Никто не отвечает ему, а дверь клетки распахивается сама по себе и раскачивается с противным скрипом, словно приглашая выйти.

— Выходите все.

Глава 11

Повторять дважды ему не приходится. Мы встаём, не замечая, насколько затекли наши ноги от длительного пребывания в неудобном положении и выскальзываем из тесного пространства клетки. Каждую из нас встречает его распростёртая ладонь, закованная в железо, крепко удерживает за запястье и направляет, заставляя выстроиться в линию. Против моей воли ноги подгибаются, словно он надавливает на плечи, заставляя опуститься на колени во влажную землю, дышащую ночной прохладой.

А потом он начинает прохаживаться рядом. Он останавливается напротив каждой из нас, пристально рассматривает, склонив голову набок, как любопытный ребёнок, и беззвучно скользит дальше. Напротив Вассы он останавливается чуть дольше, чем напротив других и поворачивает её лицо из стороны в сторону, словно будучи недовольным купленным товаром. Странное дело, но ужасная рана на лице Вассы затягивается, на её месте появляется длинный, уродливый тёмный рубец, протянувшийся от самой скулы до нижней челюсти. Он подносит перчатку к губам Вассы. Васса обхватив перчатку тонкими пальцами, благодарно лобзает её, прижимаясь губами, и смотрит на него снизу вверх светящимися глазами.

— Довольно, — он немного брезгливо выдёргивает свою руку из её захвата и скользит дальше.

Наконец, напротив меня останавливаются его сапоги с устрашающего вида острыми шпорами, на концах которых виднеется запёкшаяся кровь. Он не щадит даже своё животное, покорное и преданное ему, проносится у меня в голове.

— Как интересно, — доносится до меня его приглушённый голос. Железные пальцы касаются подбородка и заставляют меня поднять голову вверх, смотря на него. Я, словно заворожённая, всматриваюсь в полыхающие красным точки в прорезях шлема. Но глаза нестерпимо жжёт. Я закрываю веки, чувствуя, как из-под них начинают струиться слёзы.

— Девственны все, — продолжает он, — чисты и нетронуты. Все мои невесты нетронутыми переступают порог чертогов. Но ты уже снедаема страстями. И что же мне с тобой делать, Невеста? Как твоё имя?

— Аврелия, — отвечаю я мгновенно.

— Аврелия, — медленно вторит он мне, пробуя имя на вкус, — с тобой будет интересно, Аврелия. Поднимись и подойди ко мне.

Я выполняю его приказ, отряхивая налипшие комья земли с колен, и несмело делаю пару шагов вперёд, чувствую, как он хватает меня и притягивает к себе. Металл его лат неприятно обжигает кожу, и он смеётся.

— Всем остальным — в клетку.

Его голос полон несгибаемой воли и оставшиеся Невесты послушно семенят обратно, словно ведомые его голосом. А он отходит немного назад и начинает скидывать с себя своё железное облачение, отстёгивая нарукавники и панцирь, освобождая из плена лат своё тело. Один за другим предметы с громким металлическим лязгом летят в кучу. В последнюю очередь Он снимает свой шлем и отправляет его туда же.

— Взгляни на меня, — требует Он.

Теперь его голос не звучит так гулко, а кажется гораздо более приятным и высоким. Я глубоко вдыхаю и медленно поднимаю взгляд, поражаясь увиденному. Я ожидала увидеть кого угодно: бесплотного духа или злобного монстра, уродливого демона из страшных легенд, но только не высокого, могучего мужчину с длинными чёрными волосами, разметавшимся по плечам. Смуглое лицо правильной вытянутой формы с тонкими чертами и пухлыми по-девичьи губами очень привлекательно. Только тёмные глаза под чёрными бровями блестят чересчур ярко и красноватый отсвет в глубине зрачков пугает, но он гаснет. И я ловлю себя на мысли, что это было всего лишь отражение яркого пламени костра, и ничто иное.

— Подойди ближе, Аврелия, — голос звучит вкрадчиво, опутывает мягким шелестом и заставляет сделать пару шагов навстречу ему. Он улыбается и сокращает оставшееся расстояние между нашими телами, привлекая меня к себе на грудь. Его руки обхватывают меня и прижимают к себе, а твёрдые ладони оглаживают мою спину.

— Аврелия, — протяжно повторяет он, а его голос проникает в мои уши и задевает какие-то струны внутри меня.

— А как мне тебя называть? — решаюсь задать я вопрос, и на мгновение он замирает, поражённый моими словами, наклоняет голову, улыбаясь:

— Как угодно. Господин. Князь. Рикс.

Ни одно из произнесённых им слов не является именем, как и названное последним. Рикс или Царь. Так иногда величают предводителя, желая польстить ему. Всё это не имеет значения, но мне нужно обозначить его для себя хоть как-то, потому я называю его про себя именно так, Рикс.

— Твоё тело знает, что такое мужская ласка, верно? — спрашивает Рикс, наклоняясь ко мне, жарко шепча на ухо, и задевает горячими губами нежную кожу шеи, — это чувствуется на расстоянии и манит, словно аромат экзотического цветка, которым наслаждались издали, но не решались сорвать. А я сорву.

С этими словами он накрывает полушария груди и сжимает их резко, до боли. Я охаю и пытаюсь отстраниться, но он не даёт этого сделать — перемещает одну руку на спину и вжимает стальной хваткой в себя. Его губы бродят по нежной коже шеи, и каждое прикосновение задерживается на пару мгновений дольше, чем предыдущее. Следом по коже проходится горячий язык, оставляющий на ней влажную дорожку. Меня трясёт словно от озноба, но виной тому не холод, а неприкрытая животная чувственность этих наглый касаний, их обнажённая страсть.

— Тебе понравится, Аврелия.

Рикс отрывается от шеи и выдыхает эти слова прямо мне в губы, прижимаясь к ним своими. Дёргает меня на себя и несколькими толчками языка проникает внутрь, захватывая всё пространство моего рта. Его язык молниеносно обводит губы с внутренней стороны и тут же жадно касается нёба, скользит дальше, ударяя по кончику моего языка. Его язык дразняще доходит до самой глубокой точки, едва не лишая меня возможности дышать. Затем Рикс медленно отодвигается и застывает совсем близко, удерживая меня, порочно лижет мои губы и смеётся.

— Тебе понравится, — повторяет он, осматривая меня словно собственность, отмечая взглядом натянувшуюся ткань на груди и раскрасневшееся лицо, — ты будешь стонать подо мной и умолять не прекращать до самого рассвета.

Я хочу опровергнуть его слова, но не могу ничего вымолвить, понимая, что тело дрожит, как натянутая струна и реагирует на его близость, ожидая действий с его стороны.

— Подними платье, — велит он, и мои руки послушно подтягивают ткань наверх, — держи ткань одной рукой, а второй коснись себя.

На его губах играет сластолюбивая улыбка. В моей голове испуганно мечется мысль о том, что нужно сопротивляться наваждению и пороку, что жаркими волнами топят меня. Но всего одно касание его губ к моим — и я послушно исполняю приказ. Одна моя рука застыла с высоко задранным подолом, а пальцы второй руки уже накрыли выступающую плоть и медленно ласкают её кончик, посылая яркое наслаждение нестись вместе с кровью. Мой рот не в силах сдержать стонов, и они вырываются из глотки прямо в его услужливо подставленный рот. Рикс ловит их и поглощает, словно дыша ими вместо воздуха и распаляя этим меня ещё больше. Движения пальцев становятся всё быстрее, пульсация нарастает, и когда мне кажется, что я вот-вот сорвусь вниз, меня останавливает его голос:

— Довольно!

Всего несколько букв — и рука неподвижно застыла, не в силах более шевельнуть и пальцем. Моё тело крутит от возбуждения, не нашедшего выход. Внизу жарко и влажно бьётся желание, но я стою, словно каменное изваяние, умоляюще глядя на него. Понимаю, насколько жалко выгляжу со стороны и презираю себя за это, тем не менее жаждая его позволения завершить начатое.

— Достаточно, — протягивает он, широко улыбаясь, — иди к костру. И продолжим позднее.

Глава 12

Я бреду как во сне, всё ещё находясь под тлетворной властью его чар, и опускаюсь на расстеленный плащ. Хочу подцепить наваждение и сбросить его пелену с себя, словно лишнюю одежду. Но оно придавливает меня к земле и крепко опутывает меня, затягивая узлы на коже тем сильнее, чем я больше пытаюсь избавиться от него. Оно причиняет сильную боль и раздаётся набатом в моей голове, оттого мне не остаётся ничего иного, кроме как подчиниться ему.

— Правильное решение, — мягко говорит Рикс, укладываясь рядом, — тебе не хватит сил. И не стоит даже пытаться. Лишь испортишь красоту и растратишь себя. А мне бы не хотелось лишаться такого удовольствия.

Его рука касается моего лица, проводит по чёрным треугольникам, оглаживая их, и всё это время на его лице играет самодовольная улыбка.

— Пей, — он откупоривает кувшин, протягивая мне.

— Я не голодна.

— Смертные всегда голодны и хотят пить, — возражает Рикс.

Но я отрицательно мотаю головой, и тогда он сам прикладывается к широкому горлу кувшина, делая пару глотков, а потом сплёвывает в сторону.

— Мерзость… Но смотри…

Рикс поднимается на ноги и лёгкой походкой направляется к клетке, с улыбкой оборачивается ко мне и спрашивает:

— Ты не голодна и не испытываешь жажды, а что насчёт них?

Рикс останавливается неподалёку от прутьев и манит движениями пальцев девушек, сидящих внутри. Они поднимаются и послушно льнут к прутьям. Ещё одно движение тонких сильных пальцев — и девицы протягивают руки сквозь прутья, жадно хватая ладонью лишь пустой воздух. Потому что в самый последний момент Рикс изящным движением отступает и водит в кувшином в дразнящей близости. Руки девушек со скрюченными пальцами, сжимающимися и разжимающимися так быстро, что мельтешит перед глазами, вселяют страх в моё сердце.

— Как ты думаешь, до чего сильно им хочется пить?

Рикс забавляется и смачивает руку в вине, поднося пальцы к клетке, а Невесты, воя, словно обезумевшие, кидаются наперебой к его руке. Они визжат и начинают драться за возможность облизнуть его пальцы, машущие перед их лицами, искажёнными невероятной злобой и ненавистью. В темноте не видно выражения их глаз, но кажется, что из них пропала всякая осмысленность, а лица, на которых пляшут красноватые отсветы костра, придают им демоническое выражение. В тесном пространстве клетки затевается драка, слышится треск разрываемой ткани и удары, злобная ругань…

— Достаточно!

Рикс хватается рукой за прутья и залезает на клетку, выливая содержимое кувшина на девушек сверху. От этого они на мгновение замирают, а потом припадают к полу клетки, устланному досками, и начинают, опустившись на четвереньки, жадно лакать вино с настила, словно животные, фырча и оглядываясь.

— Насколько сильна их жажда? — Рикс отбрасывает кувшин в сторону и присоединяется ко мне, наблюдая за невестами, потерявшими человеческий облик, — может быть, заставить их вытворять что-то ещё?..

— Достаточно…

Я отворачиваюсь, не в силах наблюдать за происходящим и тем более осознавать, что хрупкие человеческие тела и души бессильны перед его злобной извращённой волей.

— Я могу обратить их животную ярость в страсть, — усмехается Рикс, и животные визги, всхлипы и рычание прекращаются, — смотри.

Рикс обхватывает моё лицо ладонями и поворачивает в сторону клетки, заставляя наблюдать за следующим перевоплощением невест под тлетворным влиянием его воли в нечто иное. Невесты поднимаются и замирают, возбуждённым взглядом осматривают друг друга, словно впервые, тянутся, смыкая объятия, и начинают скользить руками под одеждой, поспешно срывая её. Тело одной жадно льнёт к телу той, что находится ближе. И они начинают растирать друг другу девичью кожу, тиская грудь и бёдра, рты соприкасаются с противным причмокивающим звуком. А тонкие девичьи пальцы ныряют среди широко разведённых бёдер подруги, охотно подающейся вперёд.

— Тебе не нравится? — его голос звучит изумлённо и слегка скучающе.

Он недовольно цокает и вакханалия прекращается так же резко, как и началась. Невесты без сил опускаются на пол клетки, словно поражённые на том же самом месте глубоким беспробудным сном.

— Это всё морок, — произношу я, — ненастоящее. Они не такие, какими их делает твоя воля.

— Ненастоящее, да, — согласно кивает Рикс, — а знаешь, что на самом деле истинно?

Рикс обхватывает мою руку и встаёт, заставляя подниматься, тянет за собой, подводя к кустарнику, всё ещё цветущему редкими, но крупными бледно-розовыми цветками. В ночное время их бутоны обычно закрыты. Но сейчас Рикс вытягивает руку вперёд и один из цветков распускается ему навстречу.

— Красиво? — спрашивает Рикс, шепча мне на ухо.

Он словно выдыхает в меня что-то пьянящее, вместе со своим дыханием, отдающим вином и неизвестным, сладковатым ароматом, слегка удушливым. Я пытаюсь задержать дыхание, но выдержки надолго не хватает. И я обречённо вдыхаю ночной воздух, вдруг сгустившийся вокруг меня, чувствуя, как он обволакивает меня плотным коконом и жадно скользит под просторное платье по ногам, к животу, заставляя тело каменеть и наливаться тяжестью. Рикс одним движением стягивает с меня платье и отбрасывает в сторону, оставляя стоять обнажённой, обхватывает талию горячей ладонью.

— Красиво? — вновь повторяет он свой вопрос, и, не давая ответить, продолжает, — не просто красиво, а прекрасно. Но сейчас я покажу тебе то, что восхищает гораздо больше, чем это. Смотри, как я обращу твой мир прахом, душа моя.

Он удерживает меня за талию одной рукой, а второй тянется и срывает ветку, на конце которой распустилось нежно-розовое соцветие.

— Разве у тебя есть душа? — поневоле срывается с моих губ вопрос. Ответом мне служит тихий хохот, пробирающий морозом по коже.

— Ты прекрасна, но утомляешь ненужными вопросами больше прочих, Невеста…

Рикс срывает цветок и кончиком лепестков начинает водить по моей коже, нежно щекоча её, потом сжимает цветок в ладони и медленно раскрывает пальцы одним за другим. Цветок на середине его ладони начинает стремительно увядать, лепестки становятся грязно-жёлтыми и съёживаются, уменьшаясь в размерах. Через пару мгновений на его коже остаётся лишь горстка чёрного праха, который он растирает по моему животу, пачкая белую кожу тёмными разводами.

— Белое и чёрное, — на белой коже моего живота множатся тёмные разводы, расходящиеся в стороны от его пальцев, — не хватает только красного. Сочного красного. Того самого, что ты подаришь мне с огромным удовольствием.

Его пальцы растирают мою кожу, наполняя её жаром, и он что-то шепчет на ухо на неизвестном гортанном языке. Слова, словно юркие змейки, проворно скользят мне в уши и заполняют голову странным шумом, вытесняющим все мысли прочь, наполняя взамен лишь похотью, мгновенно охватывающей моё тело. Она струится по моему телу и остро щиплет между ног, заставляя содрогнуться от её прикосновения.

— Ну же, Аврелия, — Рикс теснее прижимается ко мне со спины и руками разводит бёдра широко в стороны, одной рукой накрывает плоть и начинает играть на ней кончиками пальцев, а вторая рука хозяйничает на грудях, оглаживая их, щипая и теребя быстро набухающие вершины, — тебе нравится?

Я изо всех сил стараюсь удержаться на краю гибельной пропасти. Но когда его пальцы скользят ниже и касаются складок, уже увлажнённых соками лона, обводят их и вновь надавливают на край плоти, не могу не застонать в ответ протяжное «да», выгибая спину и бёдра ему навстречу. Рикс то ли рычит, то ли стонет, и продолжает ласкать меня рукой внизу, разжигая пожар, заставляя лоно истекать соками. Из его уст вырывается утробный рык, а зубами он прихватывает мочку уха, надавливая на неё острым краем зуба. Пальцы скользят ниже и ныряют в глубину. Я дёргаюсь им навстречу и стараюсь двигать бёдрами в такт ему, будучи не в силах насытиться. Каждое его движение острее и глубже предыдущего, оно более откровенное, и заставляет желать ещё большего.

В судорожных движениях моего тела нет ничего чувственного — это жидкая похоть струится вместо крови по моему телу и принуждает меня громко стонать от наслаждения и умолять о продолжении. Я стремлюсь как можно глубже нанизаться на его пальцы и в то же время податься назад, чтобы жадно поглотить его плоть в себя. Но вместо этого Рикс резко хватает меня за волосы и толкает вниз, заставив лечь животом на поваленный ствол дерева. Двумя руками он оглаживает мои ягодицы и целует спину, передвигаясь влажным ртом туда, где пульсирует неутолённое желание. Его рот накрывает плоть одним движением, а губы скользят по лону. Я ещё сильнее прогибаю спину, охотно подставляясь под его губы, чувствуя, как язык начинает скользить вверх-вниз, сначала обводя складочки, вылизывая их, а потом касается входа в лоно и обводит его по кругу. Он чередует эти движения: порхающие вверх и вниз, быстро-быстро, а потом мучительно медленно по кругу и опять…

Ещё, ещё пульсирует в моей голове и вырывается изо рта с мучительным всхлипом. Рикс, словно только этого и ждёт, застывает без движения на мгновение, а потом начинает толкаться своим языком, надавливает на вход и проникает внутрь, словно вкручиваясь в меня. Кажется, что он достигает им самой глубокой точки и стремительно выходит из лона, лижет его и вновь набрасывается, пронзая меня. Я бесстыдно дёргаю бёдрами, громко вскрикивая и чувствуя, что меня вот-вот распластает по поверхности ствола дерева ярчайшим наслаждением, когда-либо испытанным мною.

Кожу на груди и животе саднит, но боль лишь обостряет мои ощущения, и я дёргаюсь от движений его языка, вылизывающего меня изнутри и словно вбирающего весь восторг и экстаз в себя до последней капли. Его губы пьют мои соки, втягивая плоть в свой рот, прикусывая её, и я уже кричу от боли под его рычание и сопение, желая освободиться от него. Но Рикс держит крепко и отпускает меня только тогда, когда считает это необходимым. Внизу между ног всё саднит и горит огнём, а в ухо ластится его мурлыкающий голос:

— Это ещё не конец, Аврелия.

Одним движением руки Рикс заставляет меня опуститься на четвереньки и пристраивается сзади, освобождая свою напряжённую плоть, касается воспалённого входа в лоно и быстрым движением проникает внутрь. Обхватывает бёдра и дёргает на себя, насаживая, рыча от удовольствия, когда слышит мучительный крик боли.

— Так достаточно хорошо? — его голос полон самодовольства и осознания собственной власти, руки жадно мнут ягодицы и скользят вверх по спине. Он обхватывает мою поясницу руками и начинает ожесточённо вколачиваться в меня сзади, разрывая последнюю преграду, и не останавливаясь, а лишь наращивая темп движений. Захват рук становится всё безжалостнее, и кажется, что его пальцы распарывают кожу, по которой начинает струиться что-то горячее и липкое. Я уже не могу сдержаться и громко вою от боли, словно раненое животное, а ответом мне служит только громкий смех и рыки, перемешивающиеся с прерывающимся дыханием, опаляющим кожу около шеи.

— Вку-у-у-усно, — едва успеваю разобрать я, а следом мне в плечо вонзаются зубы.

Острым прикусом он разрезает кожу и вонзается в рану, терзая её зубами, грызёт и словно жрёт рваное, сочащееся кровью мясо. Мучительная агония скручивает пополам, а кожа на животе царапается под его когтями, стремительно вырастающими на месте сильных пальцев. Он скребётся этими когтями, играючи распарывает нежную кожу живота, запуская когти внутрь под кожу медленно-медленно, словно насаживает на вилы стог сена. И не прекращает ни на секунду вдалбливаться сзади.

Мир превращается в сплошную агонию, пульсирующую красным и чёрным, громким криком ужасом отражается внутри моей головы и нещадно бьёт меня снаружи детской дразнилкой, оказавшейся пророческой:

— Сожрёт живьём! Сожрёт живьём!

Глава 13

В моём сознании раз за разом сталкиваются несколько пластов реальности, перемешивающихся в самых чудовищных и невозможных вариациях. И мне кажется, что я схожу с ума или уже сошла, когда кругом слышатся только надсадные крики и утробные рыки, фырканье разъяренного зверя и громкие мучительные стоны. А затем всё это перекрывает громкий, жалобный скрип колеса, вырывающий меня из царства ужасающих видений. Изо рта вырывается мычание. Я хочу пошевелиться, но одна только мысль о движении вызывает новый приступ боли.

— … Ты слышал?

— Что? Тебе показалось… Надо поскорее прибрать за Ним и покинуть это гибельное место.

— Нет, я что-то слышал. Это не шелест ветра и не крики животных…

Ко мне приближаются чьи-то шаги. Я не могу пошевелиться и лежу лицом вниз в грязи, но пытаюсь издать хоть ещё какой-то звук.

— Что там? — слышится один из голосов.

Подошедший не отвечает, касается моего плеча рукой и ошарашено отскакивает прочь, громкой руганью сотрясая воздух:

— Живая…

Торопливый бег шагов и прикосновения, вызывающие жжение по всему телу, а следом острое холодное касание чего-то к моей шее.

— Что ты творишь? — слышится возмущённый клёкот второго человека. Голоса говорящих доносятся словно сквозь толстую пелену, но смысл их мне ясен.

— Прибираю за Ним, так как и всегда.

— Мы прибираем трупы, но не избавляемся от живых.

— Живых? Она одной ногой уже там, за гранью…

— Она жива, — упрямо говорит второй человек и вновь касается меня, заставляя нечленораздельно мычать.

— Посмотри, — первый тянет меня на себя, переворачивая набок, — он распотрошил её. Ей не выжить. Надо прервать мучения — и всё.

— Нет. Не тебе и не мне решать это. На всё воля Видящих.

— Видящие всего лишь слепцы… — раздражённо шипит мужчина.

— Слепцы, которых ведёт воля богов, — раздаётся третий голос, спокойный и властный, и спор прекращается. Двое отходят прочь. А третий подошедший внимательно оглядывает меня, не прикасаясь и пальцем.

— Переместите её аккуратно на носилки. Её судьбу решит перст судьбы. Невесты не принадлежат ни нам, ни кому-либо другому. Они находятся на особом счету. И если Боги решат, что для неё больше нет места среди живых, то так тому и быть. И пошевеливайтесь…

Он отступает прочь, а я слышу приглушённые голоса, шепчущие прямо над моей головой:

— Повезло, что не успел отъехать слишком далеко. Полдня пути?

— Около того… — соглашается первый, — ну, чего стоишь… Берись за дело.

Меня аккуратно, должно быть, пытаются приподнять, но тут же бросают эту затею, опасаясь, что распоротая кожа не удержит внутренности, потому мужчины аккуратно подрезают верхний слой почвы вместе с травой и подсовывают под него доски, поднимая меня вместе с ним. Меня перекладывают на телегу и накрывают куском материи, оставляя открытым только лицо. Я могу видеть только доски дна телеги и тёрн, просто повернуть голову не хватает сил.

Все попытки напрячь зрение превращаются в ужасную пытку, потому я просто прикрываю глаза, чувствуя всей поверхностью тела малейшие неровности почвы, на которые натыкаются колёса телеги. Время от времени передо мной возникает силуэт Видящего, я понимаю это по тому особому спокойствию, которое возникает вокруг, и кажется, что реальность немного проясняется. Он молча проверяет, жива ли я и, удостоверившись, отходит, приказывая продолжать путь. Меня мучает жажда и терзает боль, но никто не стремится облегчить мои страдания. Их милосердие не простирается дальше обыкновенного невмешательства и ожидания решения моей судьбы, что ждёт по приезду обратно в селение.

Сознание то ныряет в глубины тёмного колодца, наполненного беспросветным мраком, то едва держится на поверхности, как дохлая рыба в тухлом водоёме, плавающая брюхом кверху. Телега со мной останавливается подле Храма, и вокруг становится шумно и людно, слышатся изумлённые голоса и шепотки, вскрики и молитвы… И из общего гомона голосов становится неясно, что меня ждёт дальше. Тогда над толпой раздаётся спокойный голос, приказывающий созвать всех жителей на площадь перед Храмом. Ему робко возражают, что празднество затянулось и большинство жителей не в состоянии были даже сидеть, упали и уснули замертво там, где стояли или плясали без устали.

— Созовите всех, — непреклонен голос Видящего, одного из многих, и ему беспрекословно подчиняются.

Раздаётся страшный грохот, и часть меня понимает, что служащие, забравшись на самую вершину Храма, бьют в огромный металлический гонг, звук которого отдаётся вибрацией внутри, заставляя всё тело трепетать и биться в судорогах. Он пробудит ото сна даже мертвецов, шутили в селении, и на площадку перед Храмом начинают стягиваться хмурые, заспанные люди, лица которых припухли от обильного питья и поедания яств. Телегу развернули так, что все собравшиеся могут видеть моё лицо, а для меня все их лица сливаются в одно серое пятно, неразличимое вовсе. Изумлённые возгласы сменяются тишиной, когда Видящий начинает произносить речь. Она журчит, словно воды прохладного ручейка, но обходит меня стороной, не касаясь, потому что она не несёт в себе ничего, кроме лжи и напыщенных слов, далёких от реальности.

— Он отверг одну из Невест. А теперь Боги решат её судьбу.

На моей памяти ни разу Боги не решали судьбу, а предпочитали отмалчиваться: пусть всё идёт своим чередом. И мне кажется, что и на этот раз всё произойдёт точно так же, когда служащие Храма почтительно выносят прозрачную стеклянную чашу и наполняют её водой под пристальными взорами тысяч глаз. Я знаю, что будет следом — руку надрежут и опустят в воду.

Видящие начнут возносить молитвы, спрашивая о моей участи. И если вода окрасится в красный — значит, мне уготована смерть. Если вода останется прозрачной, значит, Боги даровали мне жизнь. Вера в чудеса испарилась во мне ещё вчера. Я не верю, что произойдёт нечто подобное и обречённо взираю на то, как прохладные руки храмовников отирают мои запястья от засохшей побуревшей крови и надрезают кожу, опуская в чашу с водой.

Вода впивается в рану тысячей ледяных иголок и словно пытается вытянуть из меня всё то, что бежит под тонкой бледной кожей. Видящие затягивают длинную заунывную молитву, а тёмно-красные капли крови завораживающе медленно стекают по руке и растворяются в воде, окрашивая её сначала в бледно-розовый, темнеющий с каждым мгновением. Не соблазняйся напрасными картинами лживых надежд, словно вновь слышу я, но только на этот раз голос звучит исключительно внутри моей головы.

Я и не соблазняюсь, устало прикрываю глаза, понимая, что как только затихнет последнее слово молитвы, Видящие воззрятся на чашу с водой, наполовину смешанной с кровью и равнодушно кивнут головой: Боги отвернули свой лик и предоставили смертным самим разбираться со своими мелкими проблемами. Я даже знаю, какой тропой повезут разрубленный на куски труп, чтобы столкнуть его на дно гибельного ущелья.

Молитва, наконец, заканчивается и голос Видящего на мгновение повисает в воздухе, а затем по толпе проносится изумлённый вздох. Мои глаза распахиваются сами по себе, чтобы заметить, как вода начинает светлеть, вновь становясь прозрачной. Кровь всё так же струится из порезанного запястья, но вода не окрашивается от неё. Чудо произошло…

— Значит, так тому и быть, — возвещает громкий голос Видящего над потрясённой притихшей толпой и подаёт знак рукой, по которому телегу поспешно заталкивают на внутренний двор Храма, пряча от взора посторонних. Вокруг меня начинают суетиться служащие, трепетно осматривают и едва ощутимо дотрагиваются до кожи.

Меня постигает понимание, что теперь, даже если мне захочется покинуть этот мир, за меня будут изо всех сил цепляться пальцы храмовников, не давая мне скатиться в объятия смерти.

Глава 14

Я иду на поправку. Большую часть времени надо мной хлопочет Вевея, к помощи которой прибегают всегда, когда требуется совершить невероятное. Она сердитым взмахом сухих ладоней прогоняет прочь нерасторопных, по её мнению, лекарей и велит перенести меня к ней. Храмовники — против. Между ними и Вевеей разгорается жаркий спор, в котором старая непреклонная Вевея одерживает верх, пригрозив, что и пальцем ко мне не притронется, если меня оставят в стенах Храма.

Боги велели Невесте жить. И Храмовники нехотя соглашаются, перевозя меня к старой лекарке. Мне кажется, что я непременно скользну в хладные объятия смерти, но Вевея ни на шаг не отходит от меня, даже перестав принимать других просителей. Она сосредотачивает всё своё внимание на мне и осторожно сшивает распоротую кожу на животе и на плече.

— Останутся шрамы, — бормочет она едва слышно, — но ты выживешь.

Я едва заметно качаю головой, но она кладёт сухую ладонь мне на лоб, вбирая в неё жар, которым охвачено всё моё тело, и становится значительно легче.

— Выживешь, — повторяет она и садится у изголовья, перебирает сухие травы и напевает вполголоса, баюкая меня.

Она оказывается права: день ото дня мне становится легче. И всё чаще рядом с домом Вевеи начинают крутиться любопытные, пришедшие посмотреть на Невесту, что вернули. На памяти сельчан такого ещё никогда не было, и они осторожно заглядывают в окна, топчутся под дверью и приходят по всяким пустякам, бросая несмелые, но жадные до мельчайших подробностей взгляды.

Я слушаю, о чём они треплются, понимая, что в услужливо распахнутые рты всунули ещё одну ложку лжи. Говорят, что я пострадала от клыков и когтей диких зверей, что обитают в глухом лесу севернее поселения. Мне хочется возразить, что Он и есть зверь, которому они скармливают молодых девушек, но слова нейдут из уст. А Вевея строго прикрикивает на посторонних, прогоняя их прочь, грозясь, что пожалуется Храмовникам.

— А ты меньше собирайся болтать, — обращается она ко мне, — едва появились силы раскрывать рот, как ты стремишься навлечь на себя беду пуще предыдущей.

— Разве я неправа? — слова даются мне с трудом.

— Нельзя говорить о том, — обрывает она меня, — а в своих бедах виновата сама. Не стоило пробовать запретное, чтоб не идти на корм Зверю.

— Значит, ты всё знаешь. Знаешь и молчишь. А старая Иуния была права.

— Всему своё время, Аврелия. А будешь пытаться трепать языком, станешь такой же, как Иуния. Не пытайся раскрывать на правду глаза тем, кто усердно прячет в землю свой взгляд.

Зелья и мази Вевеи творят чудеса удивительнее тех, о которых рассказывают Храмовники. И уже через пару-тройку седмиц я могу встать. Поначалу ноги едва передвигаются, но каждый следующий шаг даётся легче предыдущего. Вскоре я провожу несколько часов в день на поваленном стволе дерева во дворе Вевеи, наслаждаясь лучами жаркого летнего солнца.

— Займись чем-нибудь, чтобы не сходить с ума от безделья и не думать о лишнем, — советует мне старая лекарка и приносит пряжу.

Я вспоминаю слова Гизелы о своём таланте и немного грущу, думая, какая же участь ждала остальных Невест и было ли только мне уготовано такое наказание за то, что нарушила правила и поддалась на уговоры плоти, хоть и не лишившись при том девичьей чести, но отпив из запретной чаши. Наверное, старая Вевея права и надо отгородиться от мрачных дум. Поэтому я берусь за работу, понимая, что становится легче внутри и отдаюсь занятию с душой, стараясь не замечать косых взглядов и пересудов.

Казалось бы, что беда коснулась меня чёрными когтями и отступила прочь, оставив поперечные следы от острых когтей на животе и зубов на плече. Но когда в положенный срок не является кровь ни в первый месяц, ни во второй, я начинаю сомневаться, а потом меня выворачивает наизнанку каждое утро и появляются прочие признаки, по которым любая женщина сразу поймёт, что к чему.

Я цепенею от ужаса на месте, поражённая страшным осознанием произошедшего. И во что бы то ни стало решаю избавиться от чужеродного семени, пустившего корни в моём чреве. Я ни о чём не говорю Вевее, но пристально наблюдаю за ней, когда она готовит отвары тем, кто вовремя не сумел принять должные меры и втайне хочет извести нежеланный плод. Я запоминаю травы и цветы, внимательно слежу за процессом и мысленно повторяю её действия, поджидая удобного момента, когда она покинет дом и двор.

В один из дней она собирается проведать тяжелобольного ребёнка, не поднимающегося с постели. А я не подаю вида, что замышляю недоброе, перебирая пряжу. Но едва Вевея скрывается из виду за поворотом, оставляю своё занятие и принимаюсь перетрясать пучки трав, отбираю необходимые и готовлю отвар на огне. Я радуюсь тому, что этот отвар готовится недолго, но пальцы рук трясутся от волнения, и я едва не опрокидываю металлический ковш, снимая его с огня.

Сцеживаю тёмно-коричневую жидкость через тряпицу и жду, пока она немного остынет, чтобы можно было пить. Сваренного мной хватило бы на четверых, но я рассуждаю, что поскольку Он существо, превосходящее во многом обычного человека, то и извести его семя будет труднее, потому решаю выпить всё до единой капли. Я переливаю отвар в глубокую чашку и почему-то не решаюсь выпить его. Ноет внутри и скручивает так, что пригибает к земляному полу, становится трудно дышать и темнеет перед глазами.

Я стараюсь дышать глубоко и собираюсь с силами, беря в ладони, скользкие от хладного пота, чашку с отваром, вдыхаю горьковато-пряный аромат и намереваюсь сделать глоток, как слышу возмущённый крик. Вздрогнув от испуга, я оборачиваюсь, замечая Вевею, вернувшуюся незаметно для меня. Она в мгновение ока пересекает маленькое пространство комнаты и сильным ударом ладони выбивает из моих рук чашу с горьким отваром.

— Прекрати!.. Не тебе решать судьбу нерожденного дитя.

Я даже не знаю, как она догадалась и давно ли знает правду.

— Это не дитя, это просто выброс злобного семени, заразившего собой моё чрево!..

И словно в подтверждение этих слов меня скручивает от боли, возникающей изнутри и распространяющейся бушующими волнами по всему телу.

— Как ты наречёшь его, Аврелия? И каким вырастишь?

Её узловатые сухие пальцы обхватывают моё лицо и не отпускают:

— Ты всё время жалуешься на то, что тебя лишили право выбора? Вот он перед тобой, в тебе. Ты можешь сгнить заживо от ненависти и злобы и отравить ею всё вокруг, а можешь наполнить себя и свою жизнь заново…

Она проводит пальцами по треугольникам, вытатуированным на моём лице навсегда:

— Проклята или избранна?..

Больше она не добавляет ни слова, отходит прочь и не пытается ни помочь, ни помешать мне. А мой ожесточённый протест разом теряет весь смысл, когда всё желанное лежит рядом — только протяни руку и сможешь вытравить из себя дотла всё ненужное и чужеродное. Чужое сердце. То, что живёт во мне, ожесточённо колотится и пытается воевать со мной, выгрызая себе место и право на жизнь.

— А что если я сама умру, пытаясь выносить его?

Силуэт Вевеи появляется в дверном проёме:

— А что если мы все умрём, прямо сейчас? Что если бормотания выжившей из ума Иунии окажутся правдой, и гора очнётся, исторгая из своих глубин столбы раскалённой жижи, и погребёт под собой всех до единого?

— Почему нельзя ответить, не говоря при этом загадками? — недовольно ворчу я, перебирая сухие пучки трав, лежавшие до того на столе и случайно смахнутые мной.

— Оставь их, ты всё перемешала. И теперь они годятся только на то, чтобы выкинуть их. Наберёшь новые…

Глава 15

Новое состояние, всё ещё не привычное для меня, недолго остаётся втайне. Слухи и пересуды напоминают бушующие волны неспокойных рек, но Храмовники молчат, и их молчание вместе с изъявленной волей Богов сдерживает людей. Храмовники велят мне чаще преклонять колени и молиться, каждый раз пристально вглядываясь в меня, словно решая своим взглядом заглянуть внутрь, чтобы увидеть плод воочию. Плод стремительно растёт. И всё происходит быстрее, чем проходит беременность у обычных женщин. Первое время меня ещё скручивает от сильных болей и неприятных ощущений. Потом недомогание резко прекращается. И всё, что я чувствую, это лишь едва ощутимые толчки внутри себя, а во мне будто прибавляется сил. Странно, но даже шрамы становятся менее заметными и больше не ноют, как раньше.

Я ощущаю себя способной на многое и могу подолгу работать без устали. Пряжа выходит ещё тоньше, чем раньше, вышивка становится изящнее. А под моими пальцами распускаются удивительные картины, перед яркими красками которых не в силах устоять даже самые злобные сплетники. Я решаю последовать совету Гизелы, данному мне когда-то, и начинаю продавать плоды своих трудов, поначалу смущаясь и краснея, а после уже с осознанием ценности своей работы. Дело спорится, и вскоре к домишку Вевеи, находящемуся на отшибе, даже начинают приходить семьи из богатых домов.

Раньше я невольно испытывала трепет, встречая богачей, и считала должным как можно ниже опускать взгляд и бормотать положенные приветствия, но сейчас вся их напыщенность и гордость толстым кошелём кажутся мне смешными и достойными лишь лёгкого презрения. Потому иногда на просьбы показать что-то из своих работ, отданные мне приказным, полным самодовольства голосом, я отвечаю спокойным, но решительным отказом. Некоторых корёжит от злобы, их лица становятся пунцовыми, и они с радостью проучили бы зазнавшуюся чернь, к числу которой я принадлежала по происхождению, но на моём лице всё ещё начертаны знаки, а сами Боги велели мне жить, потому гордецы уходят посрамлёнными. И вскоре купить что-то из моих трудов или попросить изготовить на заказ считается за привилегию.

Я крепну и смелею настолько, что начинаю гулять по окрестностям вместе со старой Вевеей или одна по её указанию, собирая необходимые травы и цветы. Она делится со мной тем, что знает сама, и передо мной открывается удивительный мир, в котором каждая травинка имеет своё значение и обладает силой, нужно лишь увидеть её. Она так часто говорит о том, что нужно уметь видеть сокрытое, ныряя глубже, чем на полголовы под поверхность, что мне кажется, будто ей известно гораздо больше, чем она сообщает сама или её облик, вызывающий невольный трепет. А ещё она часто говорит о том, что и её срок подходит к концу и наказывает мне вести себя достойно. На мои тревожные взгляды она отвечает усмешкой:

— Я помогу родиться твоему дитя, в этом будь уверена. А насчёт дальнейшего даже не спрашивай.

Как-то раз она отправляет меня за нужными ей жёлтыми цветками, растущими у предгорья, одну, а сама остаётся в селении, чтобы начать готовить мази для больных. Мой шаг лёгок и уверен, я не чувствую тяжести, несмотря на то, что живот уже выпирает вперёд. Свежий воздух наполнен сладостью трав и лёгкой горечью тех цветков, что мне предстоит набрать. Их предстоит срывать осторожно, чтобы маленькие шипы, расположенные у самого соцветия, не поранили кожу. Иначе на месте ран сначала появятся красные точки, а потом волдыри, наполненные жёлтой жидкостью, которые будут долго и болезненно сходить. Я сажусь на корточки и наполняю цветками керамический горшок с крышкой, аккуратно надламывая стебель немного ниже незаметных шипов.

Я увлечена работой и пребываю в спокойном умиротворённом состоянии, оттого не сразу замечаю тень, скользнувшую ко мне, вижу её только тогда, когда она сливается с моей. Я оборачиваюсь и вижу Вэ'рка, стоящего вблизи. Впервые за последнее время вижу его без свиты и сопровождения настолько близко, что можно рассмотреть золотистые волоски руках или ресницы, обрамляющие светлые глаза. Через плечо перекинута верёвка, а на ней привязаны тушки подстреленных им птиц. Он застыл без движения и молча смотрит на меня, и я также не нахожу слов. Кажется, что между последним вечером, соединившим нас в страстном порыве, и нынешним днём — огромная пропасть, которую не преодолеть. Я отворачиваюсь и продолжаю заниматься своей работой, а Вэ'рк снимает с плеча добычу и садится рядом, начиная помогать мне. Во мне поднимается волна глухого раздражения, немного чуждого и словно не принадлежащего мне самой.

— Разве пристало Предводителю одному разгуливать по окрестностям? — спрашиваю я наконец.

Отец Вэ'рка, благополучно женив сына, умер в собственной постели ещё когда я лежала у Вевеи, будучи неспособной даже сесть. И сейчас Вэ'рк — предводитель селения.

— Охота — достойный промысел для мужчины, неважно, какой пост он занимает.

Мне кажется, или в его словах заключён некий иной смысл, кроме очевидного?

— Этого вполне хватит, — я укладываю последний стебель цветка в горшок, несмотря на то, что он ещё неполон под самую горловину.

— Так быстро? — спрашивает Вэ'рк, глядя на меня.

Он срывает цветок, неосторожно размещая пальцы, куда не следует. Мгновение спустя отдёргивает пальцы с недовольным возгласом. Крошечные шипы уже вонзились в кожу.

— Тебе не следовало, вообще, прикасаться к цветкам, Вэ'рк.

Он пытается подцепить шипы своими крупными пальцами, но у него ничего не выходит. Я со вздохом подбираю с земли острую щепку и, поддевая ею кончики шипов, без особых затруднений вытаскиваю их.

— Спасибо. У тебя такие нежные и умелые пальцы.

— Не радуйся раньше срока, Вэ'рк. Шипы ядовиты и рану будет нарывать несколько дней.

Всё это время я избегала смотреть ему в лицо, но сейчас чувствую пристальный взгляд на себе и встречаюсь с его глазами. Вэ'рк жадно всматривается в моё лицо, лаская взглядом, скользящим по коже, задерживается им на губах и подаётся немного вперёд ко мне, застывшей без движения. Его желание написано на лице. Желание Вэ'рка никуда не испарилось за всё это время. Но помимо желания во всей его напряжённой позе и выражении глаз читается иное.

Он смотрит на меня так, словно я единственный колодец воды в пустыне, но полный отравы. И Вэ'рк хочет приникнуть ко мне, но боится вобрать в себя смертельного яда, потому нерешительно остановился в паре шагов, изнемогая от жажды и проклиная того, кто отравил источник с живительной влагой. Внутри себя я чувствую движение, отозвавшееся острой резью, и непроизвольно кладу руку на живот, успокаивая этим плод. Вэ'рк следит за моим движением взглядом, напряжённо спрашивая:

— Что-то не так?

— Ничего, кроме того, что определила для меня участь Невесты, — усмехаюсь я.

Вэ'рк, кажется, окончательно трезвеет и встаёт, не произнося больше ни слова. Нерешительно мнётся несколько мгновений, но поднимает подстреленную дичь и удаляется скорым шагом. Я сижу без движения ещё некоторое время, дожидаясь, пока сильная боль окончательно утихнет и возвращаюсь, чувствуя себя усталой и разбитой от этой краткой, но горькой встречи.

Через несколько дней к дому Вевеи является сам Вэ'рк, в сопровождении одного из своих Советников. Одного взгляда, брошенного вскользь на него, достаточно, чтобы понять причину его прихода сюда — пальцы на руке, которыми он коснулся шипов, безобразно распухли. Под вздувшейся кожей волдыря скопилась жёлтая жидкость и каждое малейшее касание к ним болезненно. Вевея качает головой и бормочет под нос, что Предводителю не пристало охотиться и бродить по окрестностям в одиночку, а уж тем более пытаться срывать ядовитые растения, не зная как с ними обращаться. Её пальцы сжимают острую иглу, которой она прокалывает волдырь, а потом она велит раскалить на открытом огне докрасна железный прут.

— Это единственный способ лечения? — хмурится Советник Вэ'рка, не привыкший к столь жестоким методам лечения.

— Одними мазями и припарками здесь не обойтись, — резко обрывает его Вевея, — Предводитель может и не соглашаться на болезненное, но скорое по срокам лечение. И потом будет долго мучиться от яда, разносящегося по крови. Он молод и крепок и в любом случае справится с недугом, но не так быстро.

— Делайте, что необходимо, — велит Вэ'рк, отсылая своего Советника прочь.

Вэ'рк терпеливо сносит боль, лишь морщась, когда ему прижигают пальцы. Вонь подпалённой плоти вызывает у меня тошнотворные приступы и мне приходится покинуть помещение, выходя на свежий воздух. После окончания процедуры Вэ'рк прощается со старой лекаркой, благодаря её за помощь. Но Вевея отказывается, когда он собирается расплатиться с ней золотом.

— Не всё золото — ценно, — улыбаясь, произносит Вевея и, не дожидаясь ответа, возвращается в дом.

Я чувствую её пристальный взгляд на себе и отвечаю ей таким же. Мне не в чем себя упрекнуть. И меня ли нужно винить в том, что Вэ'рк до сих пор изнемогает от желания?

Глава 16

Беременность протекает гораздо быстрее. И срок родов наступает раньше, чем того можно было ожидать. Когда внезапно при прогулке во дворе воды изливаются из меня на землю, мне становится страшно. А понимание противоестественности происходящего вновь накрывает меня с головой. Ранее в какой-то момент я смирилась с произошедшим и усиленно отгораживалась от тёмных мрачных мыслей, словно мгновений, отпущенных мне до срока, было неисчислимое множество. Но вот тот самый миг настал и меня терзают ужасающие воспоминания, а тело пронизывают судороги боли. Шрамы на плече наливаются красным и горят, а исполосованная, натянувшаяся кожа на объёмном животе, кажется, вот-вот, выпуская на свет нечто, зародившееся во мне.

Вевея мгновенно оказывается рядом. Её сверхъестественное чутьё не подводит и на этот раз. Она подхватывает меня, упирающуюся, под руки и ведёт в дом, уговаривая, словно малое дитя. Мой протест лишён смысла, в нём нет ничего разумного: только паника животного, загнанного в угол.

Вевея укладывает меня на кровать силой и спешит крикнуть из окна праздному гуляке, околачивающемуся неподалёку, чтобы тот пригласил Жрецов из Храма, а сама начинает хлопотать вокруг меня и зачем-то поджигает пучки трав по углам, которые распространяют густой, пряный аромат в тесном пространстве дома. Через некоторое время в дверном проёме возникают фигуры Жрецов, садящихся у стены и начинающих распевать тихонько свои молитвы. Их силуэты скрываются от меня за густым витиеватым дымом, а едва слышное бормотание молитв заглушается криками боли и стонами, исторгающимися из меня.

Границы между днём и ночью стёрлись — агония длится долго, а плод не стремится появиться на свет так скоро, как обычно. Он словно напоследок хочет выпить из меня все жизненные силы или выжрать чрево изнутри, подобно тому злобному существу, что вплеснуло в меня своё семя. Мне кажется, что ещё немного и я потеряю связь с реальностью, покинув измученное тело.

Но с последней судорогой боли что-то отделяется от меня, а Вевея торжествующе поднимает окровавленный комок высоко вверх. Перед моими глазами всё расплывается. Я не могу разглядеть ничего, кроме красного и чёрного цветов, сплетённых воедино, потому плотно сжимаю веки и поднимаю обессилевшие руки, чтобы заткнуть уши, ибо крик, что издаёт это создание, громок и полон сил.

Вокруг суетятся Жрецы, что-то говорят и двери дома то и дело хлопают, пуская лёгкий сквозняк, в то время как Вевея трудится надо мной, обмывая тело, заставляет перекатиться набок и перестилает подо мной мокрые от крови одеяла. Сильные руки знахарки размыкают мои сильно сжатые челюсти и вливают горький отвар. Я не хочу глотать его, пытаясь отвернуться. Но одной рукой Вевея придавливает мне на грудь, а второй зажимает ноздри, выжидая, пока я не глотну жидкости, хватая следом за ней воздух ртом. Сознание понемногу проясняется, и я улавливаю обрывки разговоров Жрецов, дожидающихся Видящих, что должны решить судьбу рождённого дитя. Мальчик, слышу я и ожидаю, что и сейчас, как в случае со мной, Жрецы прольют кровь и будут ждать решения Богов. Но Видящие решают иначе.

— Боги велели Невесте жить. А малое неразумное дитя, родившееся живым, неразлучно от матери. Значит, так тому и быть.

Голос главного Видящего подхватывает эхо вторящих ему других жрецов, и они покидают дом знахарки, разнося весть жителям. Самые любопытные из них толпятся у порога, норовя заглянуть через открывающуюся дверь. Их расплывчатые силуэты снуют возле окон, желая услышать хоть что-то. Они напоминают мне тени из легенд, льнущие к изголовью, питающиеся чужими эмоциями. А потом их относит прочь спокойный, но громкий голос главного Жреца. На особо любопытных покрикивает ещё и Вевея. И толпа расходится прочь, оставляя внутри дома только нас троих: меня, знахарку и рождённое дитя. Вевея хлопочет: пеленает младенца и подносит ко мне. Но я страшусь смотреть на него и опуская взгляд, отворачиваясь к стене.

— Думаешь, так ты сделаешь лучше для себя и для него? Снова взыграла злоба? Чем едва рождённое дитя провинилось перед тобой?

Она недовольна, её голос повышается и звенит внутри моей головы, но я непреклонна. Пусть делает что угодно с ним — меня это не касается. Мне кажется, что я уже достаточно послужила интересам селения, и отдала необходимое, выполнила предназначение или понесла заслуженное наказание: не знаю, но хочу забыть всё произошедшее, как страшный сон. Но всё же что-то заставляет меня наблюдать за знахаркой исподтишка. Она подслащает тёплую воду и смачивает в ней тряпицу, давая её ребёнку и удерживая за конец, чтобы не проглотил случайно. Младенец перестаёт недовольно вопить и замолкает успокаиваясь.

— Мне нужно раздобыть молока, — громко произносит Вевея и покидает дом, оставляя меня наедине с ребёнком, лежащим в колыбели совсем близко.

В доме воцаряется тишина. Но ненадолго — младенец начинает сначала потихоньку капризно хныкать, а потом его плач становится всё громче и громче, заполняет собой всё пространство комнаты.

Мгновения сменяются одно другим, Вевеи всё нет, а ребёнок истошно вопит, его громкий крик разносится далеко. И я удивлена, откуда у подобного крохи столько сил кричать так долго? Хотя, по словам жрецов, его сложно назвать крохой — мальчик крупный и сильный. Я лежу, отвернувшись лицом к стене, стараясь заглушить в себе чувство, которое вот-вот заставит меня встать и подойти к колыбели, чтобы взять его на руки. Я замком сцепляю пальцы рук, чтобы не позволить себе этого. А грудь, налитая молоком, пульсирует, отзываясь на вопли голодного младенца, и ткань рубахи начинает мокнуть от проступивших молочных капель.

Внезапно младенец замолкает, но меня это не радует, а заставляет тревожиться. Я лежу без движения несколько долгих мгновений, прислушиваясь, стараясь услышать хоть какие-то звуки, доносящиеся из колыбели, но неслышно ничего. Странное ощущение леденит всё моё существо, а сердце щемит до острой боли, и я не выдерживаю.

Я встаю, превозмогая слабость, и, ступая босыми ногами, подхожу к младенцу.

Он лежит смирно, грудь едва заметно поднимается от лёгкого дыхания, а тёмные глаза смотрят на меня так, будто он ясно видит меня и понимает, смиряясь с моим выбором. Я медлю всего одно мгновение, а потом беру его на руки, прижимая крепкое, тёплое тельце, и прикладываю к груди. Маленький ротик жадно обхватывает сосок и начинает поглощать молоко причмокивая. Может, так и надо?

В этот самый момент я окончательно решаю: что бы ни было ранее, этот сын только мой.

Глава 17

Мальчика я решила назвать Силаном.

Странным образом, но он примиряет меня с самой собой, привнося какое-то умиротворение. Или это привычное ощущение для всех матерей? Хотелось бы спросить у собственной матери, но она отрезала ненужный ломоть много лет назад и сейчас относилась ко мне словно посторонний человек или мимо проходящий сосед, приветствующий кивком головы, не более того. Даже Визалия, иногда встречающаяся мне в селении, взглядом выдавала гораздо больше участия и болезненного любопытства.

Её лицо приобрело какое-то странное выражение, доселе незнакомое мне. И я не могла его разобрать, в то время как ей посчастливилось найти избранника, который был одним из приближённых Вэ'рка. Люди судачили, мол, неравный брак. Даже несмотря на золото, уплаченное Им за меня, а всё же неровня чернь — знати.

Но Вэ'рк когда-то обещал изменить существующий порядок вещей, и изменения происходят понемногу. Думаю, всё началось с того момента, когда его избранницей стала пришлая девушка из чужого селения, с которым ныне наладились торговые связи, а количество селян возросло, пополнившись чужаками, потянувшимися вслед за знатью. Предводитель дал добро на неравный брак? Почесали языками пару седмиц — и успокоились, возрадовавшись в итоге, в особенности те, кому подобные пересуды и обычаи мешали соединиться семьями.

Время не стоит на месте. Оно торопливо бежит вперёд, подгоняя живущих. Зиму, выдавшуюся непривычно суровой для наших краёв, мы с малышом пережидаем в доме, редко выходя на улицу. В основном к нам в дом приходят люди, принося с собой вести. Весной должна выйти замуж Визалия, и празднество ожидается пышным.

Сельчане уже свыклись со мной, возвращённой Невестой, но на малыша поглядывают с опасением, стараясь сеть подальше от угла дома, в котором стоит его колыбель. Они охотно покупают мою работу, перебрасываясь со мной словами, но не справляются о здоровье малыша, и не кладут пару зёрнышек у колыбели, как принято делать это, если впервые появляешься в доме, где есть грудное дитя. Отчуждение явно чувствуется мной и уже заставляет сердце неприятно колоть время от времени от дурного предчувствия. Вевея лишь машет на меня рукой:

— Твоя участь — заботиться о сыне и воспитать его достойно. Не стоит заранее переживать и кликать беду на себя.

Возможно, она права. Но неприятный холодок иногда сквозит в груди и от него никуда не деться. А что хуже всего — замечая осторожный взгляд, брошенный в сторону Силана, какая-то часть меня понимает опасения чужаков, страшащихся неизвестного. Мне хочется затолкать это ощущение поглубже или избавиться от него вовсе, но оно есть. И от него никуда не деться, как и от факта того, кто именно породил это дитя, развивающееся во много раз быстрее своих сверстников.

Весной Силан уже хорошо сидит и даже довольно резво ползает. В то время как другие малыши только начинают сами переворачиваться с животика на спинку. Иногда меня саму настораживает выражение тёмных, почти чёрных глаз сына, напоминающих о том, что однажды Он явится за новыми Невестами и всё повторится вновь, но уже с другими. Я с замиранием сердца ожидаю следующего выбора Невест, который должен состояться немного позднее, когда зацветут первые яблони. А пока я сижу на заднем дворе дома, расстелив одеяло на высохшем участке земли, глядя на то, как Силан мнёт в кулачках длинную нить с нанизанными на неё крупными бусинами. Я рассеянно перебираю в руках пряжу, но сегодня нет никакого желания работать — просто наслаждаюсь весной, вступающей в свои права.

Но все мысли разлетаются куда-то далеко-далеко, едва я замечаю на дворе Вэ'рка, заглядывающего в окна. Я замираю без движения, не желая обнаруживать себя, но Силан что-то лопочет на своём языке. И Вэ'рк, следуя на звук, подходит ко мне, останавливаясь неподалёку. Мне бы не хотелось видеться с ним сейчас… Накануне его жена в сопровождении своей свиты наведывалась, чтобы заказать вышивку на одеяло своего будущего ребёнка, что меня удивило. Одеяло для своего ребёнка было принято вышивать самой, но ей же захотелось иметь самое красивое.

Я не сказала ей ни нет, ни да, ответив уклончиво, что работы сейчас очень много, как и хлопот с малышом. Мне было неприятно видеть её. И скорее всего, виной тому была ревность и затаённая обида, осознавать которые было неприятно. А сейчас заявился сам Вэ'рк, но в одиночку. Затем ли, чтобы просить за свою жену или чтобы увидеть меня? В обоих случаях — одинаково горько.

Вэ'рк вновь молчит. Так как происходит это всегда, едва мы встречаемся, словно за мгновение он разучивается произносить красивые речи и ему требуется время, чтобы собраться с мыслями. А Силан ползёт ко мне и цепляется за мою руку, обхватывая пальцы.

— Это твой сын? — наконец, спрашивает Вэ'рк. Голос его звучит недоверчиво, а взгляд осматривает Силана с неодобрением и тревогой. Меня накрывает чувством злости от его присутствия здесь и от выражения глаз Вэ'рка.

— Да, это мой сын, — я с вызовом смотрю на Вэ'рка, — или ты не видел меня, ходящую с бременем? Может быть, ты думал, что всё сойдёт само, как снег по весне?

Я не знаю, что именно заставляет меня говорить так резко с Вэ'рком: его ли взгляд, который, как мне кажется, полон осуждения или знание о том, что его жена ходит тяжёлая…

— Он непохож на остальных детей, — ровным голосом замечает Вэ'рк.

— Так же как и тот, кто его зачал.

Лицо Вэ'рка искажает странная гримаса, грудь начинает вздыматься и опускаться. А я продолжаю, желая разделаться с затянувшейся игрой в жаркие гляделки исподтишка:

— Ты чем-то недоволен? Или слово Невеста подразумевает нечто иное, чем взять желанное…

— Замолчи! — обрывает меня Вэ'рк.

— … любым способом, даже силой, — продолжаю я и оттягиваю в сторону ворот рубахи, показывая зарубцевавшиеся, но видные шрамы, — помнится, ты говорил о своём желании изменить что-то? Так иди же меняй, но здесь тебе нечего делать, Вэ'рк!

— Я хотел. И я стремлюсь к этому. Но лёд на реке не трескается в одночасье.

— Извини, но я не видела иных страстных устремлений, кроме жарких ласк украдкой. Возможно, я смотрела не в ту сторону, пока ты тренькал на музыкальном инструменте на собственной свадьбе.

Я перевожу дух, чувствуя, как крепко стискивают мои пальцы маленькие пальчики Силана.

— Не стоит ходить по округе и смотреть на меня голодным взглядом, Вэ'рк.

Вэ'рк всё ещё стоит на месте, напряжённый, а светлые глаза кажутся ещё светлее на вмиг потемневшем лице.

— И я не стану брать заказ на вышивку для одеяла твоего будущего ребёнка. Всякая жена и мать должна украсить его сама, каким бы некрасивым оно ни вышло в итоге. Нечего стыдиться кривых стежков. Нужно стыдиться собственной лени.

Мне кажется, что Вэ'рк сейчас сорвётся — таким грозным кажется его лицо, но вместо этого он переводит взгляд вниз на моего сына и отшатывается назад. На лице Силана играет широкая детская улыбка. И в следующее мгновение я впервые слышу его звонкий мелодичный смех. Вэ'рк разворачивается и уходит. А вслед ему несётся весёлый хохот младенца.

Глава 18

Встреча с Вэ'рком выматывает меня. Кажется, после столь короткого разговора из меня разом выпустили все силы, словно прокололи острой иглой воздушный пузырь из внутренностей рыбы. Но мне кажется необходимым и единственно правильным сказанное мной: Невеста остаётся Невестой, недоступной для остальных, пусть даже отвергнутая. А Вэ'рк… Что ж, пусть устраивает новый уклад жизни, как ему то кажется верным.

Весной в назначенный день селяне собираются перед Храмом для следующего выбора Невест, а я стою позади собравшейся толпы — Силан крепко держится за мою шею ручонками. Я стараюсь спокойно глядеть, как девочки одна за другой тянут мешочки, а после запускают туда руку, но что-то во мне сдвигается с места и мне изо всех сил хочется кричать, чтобы остановить это добровольное жертвоприношение. Сердце бешено колотится в груди и мне недостаёт сил, чтобы остаться. Я разворачиваюсь и ухожу прочь, чувствуя, как взгляды некоторых зевак всё же обращаются на меня. Не посчитается ли это за неуважение и порицание, бьётся беспокойная мысль внутри, но ноги уже направлены прочь, в иную сторону.

Немногим позднее я узнаю из разговоров, что девочек отобрали, большинство семей вздохнули с облегчением, а некоторые — обречённо, но всё же смиряясь с участью и даже не пытаясь ей противостоять. И следом начинаются приготовления к свадьбе Визалии, по размаху лишь немногим уступающие той свадьбе, что состоялась меньше года назад. Стоит признать, что за столь недолгий срок Вэ'рку удалось основательно поправить дела в селении, сделав его богаче и просторнее. На окраинах начали строиться новые дома и возводиться укрепления, а на улицах появляется всё больше пришлых людей, тянущихся за лучшей жизнью. Некоторые мелкие селения из пары десятков домов и вовсе перебираются, как говорится, всем миром, увеличивая число жителей и рабочих рук.

— Будет ли Невеста присутствовать на моей свадьбе? — слышу в один из дней я голос своей сестры, доносящийся в распахнутое окно со двора. Она не переступает порог, просто просовывает голову в оконную раму, словно озорничая.

— Невестам принято прислуживать за пышным столом, — отвечаю я, — но спроси у матери каждой из них. Говорят, одной едва минуло одиннадцать.

— Я не про них спрашиваю, а про тебя, — её тёмные глаза пытливо смотрят на меня, — порадуешься вместе со мной?

И не давая вставить ни слова, торопливо добавляет:

— С твоим сыном может посидеть Вевея. Всё равно она чаще начала бывать дома…

Визалия права — Вевея в последнее время начала сдавать, старея на глазах. Её движения всё так же полны сил, но она словно угасает с каждым днём.

— Я постараюсь, но ничего не могу обещать, — наконец, выговариваю я, отвлекаясь на Силана, который шустро ползает по полу и, цепляясь ручонками за ножки стола, встаёт на ножки.

— Дети не встают в его возрасте, — слышу я голос Визалии.

— Значит, он сильнее и быстрее прочих, — обрываю я её, давая ей понять, что разговор окончен.

Да, он совсем непохож на других, мой Силан, и по развитию опережает сверстников в два раза, походя сейчас на годовалого ребёнка, хотя ему ровно вполовину меньше. И я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на странности в его поведении и умалчивать о некотором, пугающем гораздо больше.

Вевея ушла в тот день ранним утром, а я осталась, хлопоча по хозяйству. Я покинула дом всего на несколько минут, выйдя на задний двор. Но, заметив осторожно метнувшуюся тень, я почуяла неладное и бросилась обратно. В доме хозяйничал пришлый чужак. Наглый вор, запустив свои руки в сундук, торопливо переворачивая содержимое в поисках наживы. Я застыла на пороге, решая, как поступить: кинуться ли к тяжёлой кочерге, чтобы огреть наглеца или звать на помощь. А вор копается в чужом, не обращая внимания на Силана, сидящего в своей кровати, и подползшего к её бортикам. Чем опасен младенец, правда? Силан что-то угукает, гораздо громче, чем немногим ранее, привлекая всё же внимание мужчины.

Вор бросает быстрый взгляд на моего сына и оказывается пойман в ловушку его тёмных глаз, смотрящих необычайно пристально на незнакомца, а потом Силан начинает кричать. Его крик непохож на крик младенца, он гораздо громче и полон небывалой мощи. Мужчина вздрагивает и отшатывается назад, хватаясь руками за голову, зажимая уши ладонями, из-под которых сочится тонкая струйка крови. Мне крик не причиняет никакого вреда, а мужчина корчится на коленях, с лицом, искажённым мукой. Я бросаюсь к Силану, подхватывая его на руки, и он замолкает, но всё так же смотрит на мужчину, которого трясёт крупный озноб, а взгляд лишён смысла. Вор поднимается и, спотыкаясь, бредёт прочь. А через некоторое время по селению начинает шататься безобидный умалишённый, просящий милостыню, и время от времени машущий руками вокруг своей головы, словно пытается отогнуть вьющуюся вокруг неё назойливую мошкару.

Я никому не рассказываю о том случае, даже Вевее, запечатывая его внутри себя.

Глава 19

Свадьба Визалии на самом деле пышна и торжественна. Я прошу Вевею посидеть с Силаном недолго и отправляюсь на праздник, прижимая к груди подарок — сотканное своими руками покрывало. Я вложила в работу всю любовь к сестре, надеясь на то, что оно ей понравится. Я немного запаздываю к началу празднества из-за того, что Силан поначалу капризничал и никак не хотел меня не отпускать, глядя своими непроницаемыми тёмными глазами и изо всех сил цепляясь за мою юбку. Маленький тиран, улыбаюсь я, обещая вернуться совсем скоро. Но вырваться из плена его цепких маленьких ручонок удаётся только поздно вечером, когда он сладко засыпает. Потому на улицах селения уже лежат сумерки, а я торопливым шагом пересекаю их, одну за другой, приближаюсь к празднеству.

Звучит музыка и хор голосов затягивает песни, одну за другой. Столы ломятся от яств и вино льётся рекой. Среди столов замечаю снующие фигурки новых избранных Невест, чувствуя противный холодок, царапнувший нутро. Одна из них совсем ещё ребёнок, даже не похоже, что она достигла возраста, о котором толковали жители. Но силой воли я заставляю себя отвести взгляд и присоединяюсь к торжеству. Визалия красива как никогда — изящная женственная фигура манит соблазнительными изгибами, и взоры мужчин устремлены на плавные движения бёдер, двигающихся под музыку.

Наверняка многие из присутствующих были бы не прочь сделать её своей женой, и претендентов хватало.

Но и Визалия, и мать были избирательны и не разменивались на ровню. Поэтому в мужьях Визалии оказался видный, состоятельный мужчина, возрастом немногим старше Вэ'рка. Я стараюсь не глядеть в сторону, где восседает сам предводитель со своей женой, чтобы не смотреть на её мягкий округлый живот, обтянутый так, чтобы каждому было видно — вскоре их семью ожидает пополнение. Но всё равно краем глаза замечаю, как часто Вэрк прикладывается к винной чаше и то и дело покидает застолье, беседуя с гостями, удаляется на время и вновь возвращается, произнося тосты за здоровье и скорейшее пополнение новой семьи.

Мне не удаётся переброситься и парой слов с сестрой. Меня теснят прочие дарители, но по её посветлевшему лицу и нежному касанию пальцев к ткани покрывала я понимаю, что ей пришёлся по душе мой подарок и решаю, что выполнила свой долг, и могу спокойно отправиться домой, к сыну. Мне всё же тревожно оставлять его одного, пусть даже с Вевеей. Мне нет нужды прощаться с кем-то из гостей: сестра лихо отплясывает под руку с мужем, все увлечены шумным празднеством и мало кто обращает внимания на мою фигуру, чёрной тенью скользнувшую прочь.

Казалось, я пробыла на празднике совсем мало времени, но над головой раскинулось тёмное ночное небо, и от земли вверх по ногам приятно поднимается тепло. В воздухе то и дело стрекочут неугомонные ночные сверчки, а гул празднества становится всё тише по мере удаления от него. Мой шаг лёгок и стремителен, меня подгоняет к цели желание поскорее вдохнуть мягкий детский запах, что кажется слаще ароматов всех цветов. И я не сразу слышу за своей спиной осторожные крадущиеся шаги, постепенно настигающие. Но всё же чутьё заставляет меня вздрогнуть от ощущения, словно кто-то взглядом сверлит мне спину и я оборачиваюсь, замечая, как от тени деревьев отделяется фигура Вэ'рка.

— Ты ушла так рано.

Я осматриваюсь по сторонам. До дома осталось всего ничего, его силуэт виднеется впереди.

— Я воздала должное свадьбе своей сестры, а теперь мне пора к своему сыну, Вэрк.

Он игнорирует мои слова и делает пару шагов, обхватывает запястье и втягивает меня в тень деревьев.

— На этом празднике или на всех других — ты самая красивая.

Он немного невнятно произносит некоторые звуки, запах вина смешивается с его собственным ароматом, светлые глаза лихорадочно блестят в темноте.

— Не стоит смотреть на меня так.

— Не могу заставить себя смотреть иначе и перестать думать о тебе.

Он тянется ко мне, прижимаясь всем своим телом, стискивая в жадных крепких объятиях сильных рук так, что я начинаю чувствовать себя крошечной по сравнению с ним. На самом деле, так оно и есть: я — тонкий гибкий стебель травинки рядом с полным сил деревом, отбрасывающим тень и способным покрыть собой. Губы пьяно и мокро скользят по лицу, опускаясь к моим губам, захватывая мгновенным прикусом, и скользят ниже, по шее. Его пальцы стягивают ворот платья и следом он со стоном приникает к разгорячённой коже ртом, вбирая её, жадно целует и щекочет кончиком языка.

Но Вэ'рк дёргается в сторону, будто ошпаренный кипятком, едва задевает шрамы на ключице, отстраняется и медлит, колеблется пару мгновений, прежде чем вновь податься вперёд. Вэ'рк наклоняет голову, чтобы оставить следы своих поцелуев с другой стороны шеи. Но всё моё наваждение растаяло в весеннем ночном воздухе от его непроизвольного жеста: закрыть глаза на не желаемое и отойти в сторону. А я не хочу так. Может быть, моё тело и скучает по мужской ласке, жаждая прикосновений, но только не так.

— Тебе лучше вернуться к своей жене, — глухо проговариваю я, удерживая его лицо в ладонях и не давая ему приблизиться.

— Если бы только не…

— Твои слова полны сожаления по несбыточному. Оставь меня в покое, Вэ'рк.

— Не могу.

— Просто не хочешь. Так гораздо удобнее — скрываться от посторонних, словно вор, а на людях быть примерным семьянином.

Вэ'рк сурово поджимает губы и выговаривает медленно:

— Мы оба связаны обязательствами и не сами выбрали свой путь, но это не означает, что мы не можем быть вместе.

— Ошибаешься. Означает.

— Что мне сделать для тебя?

— Уже ничего. Всё было сделано ранее. И я надеюсь, что не настанет тот день, когда придётся просить тебя переступить через привычное и заставлять делать непосильный для тебя выбор.

Мне достаёт сил отнять руки от его лица и поспешно уйти прочь, надеясь только на то, что никто из праздно шатающихся гуляк нас не видел. А ещё в голове мелькает мысль, только бы Вэ'рку не взбрело в голову сейчас броситься вслед за мной.

Вино — плохой советчик, качаю я головой, оглядываясь назад с некоторым страхом. Но хвала богам, всё обходится. Я начинаю чувствовать некоторое отчуждение к Вэ'рку. Он очень часто говорил о своих обязательствах и желании быть со мной. Но тем не менее ни разу не попробовал отступиться от принятых устоев, заставив меня уверовать в то, что для него гораздо важнее первое.

Глава 20

Этой весной я решаюсь поехать на крупную ярмарку в соседнем селении. Оно расположено на пересечении нескольких крупных дорог и несколько раз в год там становится особо людно и шумно. Так говорят. Я никогда не покидала пределов нашего селения, потому поначалу к предложению самой присоединиться к торговцам отношусь насторожённо, но потом старый Хаммаз убеждает меня, что так я смогу продать свой товар гораздо выгоднее, чем отдавать его по низкой цене нашим торговцам.

Перспектива оставлять Силана на один-два дня мне не нравится, но Вевея, улыбаясь, говорит, что справится. И всё же я решаюсь согласиться, хоть и не могу сказать, что сильно охоча до золота. Но оно всё же необходимо мне, потому что на самом деле я лелею мечту о том, что однажды смогу взять своего сына и незаметно покинуть родные края, уехав так далеко, где нет ни Невест, ни Зверя, что сбирает свою дань, ни любопытствующих знакомых и их настороженно-осуждающих взглядов. Но в самый последний день старый Хаммаз внезапно заболевает, будучи не в силах встать с кровати.

— Придётся тебе ехать самой. Я совсем расхворался, — заходится в хриплом, надсадном кашле Хаммаз, — сосед тоже отправляется на ярмарку, можешь сесть к нему в телегу.

Я согласно киваю и тороплюсь занять место в телеге у его соседа, Арката, пока не набежали иные желающие, устраиваю сумки подле себя и глубоко вздыхаю. Впервые удаляюсь настолько далеко и надолго от своего родного дома. Скорее всего, вернёмся мы не раньше чем через два, а то и три дня. Мы отправляемся в путь с рассветом и дорога предстоит долгая. Две лошади тянут телегу, а третья, привязанная за ней, послушно трусит позади.

Солнце неспешно и лениво скользит по небосклону, заставляя утро смениться днём, а после и вечером. С приходом сумерек меня вдруг охватывает тревога, чудится, что отбрасываемые тени становятся длиннее, чем есть и хищно тянутся ко мне, а воздух наполняется странным шёпотом, слышимым только мной: Аркат всё так же спокойно правит лошадьми, и те послушно передвигают ноги. Я стараюсь отделать от неприятного ощущения, но с каждым мгновением оно лишь усиливается, перерастая в панику с окончательным приходом темноты.

Мы остановились на привал, как и все прочие торговцы, Аркат занимается лошадьми, наказав мне расстелить покрывало и собрать поесть из того, что брали с собой. Руки сами совершают привычные действия: разламывают хлеб и нарезают мясо, наполняют металлические кружки водой, но изнутри меня словно поднимается наружу липкая волна отвратительного страха и заставляет горло сжиматься пульсируя. Что-то не так. Сердце отчаянно колотится в груди и его рвёт от боли на части. Одна кровоточащая часть остаётся при мне и пульсирует, а другую подхватывает и уносит вихрем прочь, далеко-далеко. Лишь ноет от недостающего отныне куска самой себя. Я не могу усидеть на месте, соскакиваю и бросаюсь к Аркату, уже опустившемуся на землю рядом с телегой:

— Я не поеду на ярмарку, я возвращаюсь домой!..

Он поднимает на меня усталый, ничего непонимающий взгляд:

— Как? Почему? Что тебе взбрело в голову? Завтра с рассветом выступаем, и через несколько часов будем на месте.

— Нет, — отрицательно машу я головой, — я не поеду… Что-то произошло. Мне нужно вернуться.

— Никто не едет в обратную сторону сейчас. Ляг отдохни. День выдался жаркий, а в твоём одеянии тяжелее переносить духоту, — взгляд Арката полон сочувствия и искреннего участия, но он не испытывает тех же ощущений, что и я, ему неведома тоска, зажавшая меня в свои тиски. Аркат что-то говорит, пытаясь образумить меня, но я не слышу его, мечусь рядом с груженой телегой, отчаянно заламывая руки.

— Мне нужна лошадь, — наконец, могу выговорить я, — сейчас же!..

— Какая лошадь?! — изумляется Аркат, сидя у телеги, вытянув ноги, — лошади должны отдохнуть. Куда ты поедешь? На ночь глядя?

Но я не слушаю его, бросаюсь к стреноженным лошадям, распутывая ноги самой резвой из них. Аркат поднимается и подходит ко мне, перехватывая мою руку:

— Ты что творишь? Совсем выжила из ума?

У меня хватает сил вырвать руку из его захвата и толкнуть, что есть мочи, в грудь:

— Я забираю одну из твоих лошадей. В уплату можешь продать всё, что я везла на продажу.

Аркат медленно, по-стариковски поднимается, пока я торопливо седлаю лошадь, встаёт и ковыляет ко мне, пытаясь удержать, перехватывает поводья и тянет на себя. Я изо всех сил дёргаю их на себя и лошадь, спокойная до того, встаёт на дыбы, ударяя копытом в грудь Арката. Он падает на землю, осыпая меня бранной руганью, а я вскакиваю на лошадь и бью изо всех сил пятками в её крутые бока, заставляя сорваться с места в ночную тьму. Я убеждаю себя, что не заблужусь, поскольку кажется, что мы ехали всё время по одной прямой дороге, никуда не сворачивающей.

Но я сбивалась пару раз даже с такой широкой дороги, хорошо видимой в дневном свете. Начинала понимать, что вновь съехала с дороги, только когда копыта лошади начинали иначе отбивать ритм более мягкого бега по травянистой степи. Приходилось слезать с лошади и, будучи ведомой только внутренним чутьём, возвращаться. Я бы преодолела весь путь вполовину быстрее днём, скача во весь опор, но ночью дело обстояло иначе. Я облегчённо вздохнула, едва начало светать на горизонте, обрадовавшись, увидев очертания знакомых местностей, но радость была недолгой. Лошадь уже не бежала, а шла, едва передвигая ноги, всё чаще спотыкаясь. Изо рта свисали клочья пены и бела она почти вслепую, пока, захрипев, не завалилась набок. Я постояла около неё некоторое время, в надежде, что она сможет подняться, но глаза её подёрнулись мутной поволокой, и стало ясно, что её ожидает только близкая смерть. Остаётся только одно: бежать, бежать вперёд, пока есть силы…

Мои ноги, обутые в лёгкие сандалии, отстукивают ритм по дороге, и я пытаюсь дышать размеренно. Я не хватаю воздух ртом, надеюсь, что мне встретится по пути кто-нибудь, направляющийся в ту же сторону, что и я. Но дорога пустынна. Солнце давно встало и небеса нависают надо мной низко и серо, грозясь вот-вот разразиться дождём. На одной ноге рвётся ремешок, и обувь становится бесполезной — соскальзывает с ноги, а на второй под застёжкой уже давно натёрлась мозоль, лопнувшая от бега. Но я упорно продвигаюсь в направлении дома, то переходя на шаг, то вновь начиная бежать.

Первые капли дождя приносят облегчение для разгорячённой бегом кожи, чуть позже они холодным потоком заливают с головы до ног, местами размывают дорогу в грязное месиво. И у меня уже зуб на зуб не попадает от холода, когда я вижу впереди домишки селения, кажущиеся издали совсем крошечные. Я дышу так же хрипло и рвано, как загнанная мною лошадь. Я поскальзываюсь в грязи, но встаю с колен и торопливо иду к дому, понимая, что дурное предчувствие не обмануло меня. Около дома толпятся посторонние. Несмотря на мелкий моросящий дождь, они не расходятся, а пугливо жмутся друг к другу, вытягивая шеи в направлении дома и силясь что-либо разглядеть.

Дверь дома висит на одной петле, онемевшие ноги сами несут меня внутрь, чтобы увидеть предметы, в беспорядке валяющиеся на полу, перевёрнутую мебель и зияющую дыру на полу в том месте, где находится маленький погребок. Сейчас все доски выворочены и на некоторых из них видны длинные глубокие царапины, как следы от длинных когтей. Мороз продирает по коже…

Я знаю, чьи это следы.

— Где мой сын?

Голос звучит чуждо и хрипло, словно исторгается не из глубины моего существа, а исходят от кого-то другого. Я бросаюсь прочь из дома, расталкивая собравшихся, повторяя один и тот же вопрос, но ответом мне служат лишь стыдливые взгляды, поспешно опускающиеся в землю, изрытую копытами коней.

— Где Вевея?

Я же знаю, что старая знахарка оставалась вместе с Силаном и не могу понять, где она. Опрометью кидаюсь обратно в дом, видя тёмные побуревшие капли, не замеченные мгновениями ранее.

— Что здесь произошло?

— Твоего сына забрали, — наконец, подаёт кто-то голос. Я поворачиваю голову и замечаю Визалию в толпе лиц, смывшихся для меня одним серым пятном.

— Твоего сына забрали, — повторяет она, — а Вевея мертва.

Глава 21

Голос моей сестры обрушивается на меня подобно удару молота, и я оседаю на землю без сил. Мои руки мнут грязь, а пальцы нащупывают в ней круглые монеты из золота. Только сейчас замечаю, что сколько его много кругом — втоптанного в грязь. Он заплатил за моего сына своим золотом. Толпа колышется и топчется на месте, словно не решаясь, что ей сделать. Говорки, шепотки мерзкими щупальцами касаются моей кожи. Я мну в руках ком грязи, запуская ей в стоящих поодаль.

— Пошли вон!

Кто-то отшатывается, на лицах других просыпается озлобление и недовольство, но громкий спокойный голос жреца заставляет всех замолчать:

— Тебе нужно проститься с покойницей, прежде чем её вознесут на костёр.

Меня подхватывают под руки и ведут куда-то. Сознание отмечают тёмные полупустые коридоры Храма и комнату, пустую, если не считать каменного ложа, на котором покоится тело старой знахарки, покрытое побуревшей простыней. Я медленно подхожу вперёд и прежде чем меня останавливает возмущённый голос Служителя, отдёргиваю ткань. Лицо Вевеи рассечено почти наполовину, как перезрелый плод. И в рваных ранах виднеются белеющие кости. Я поднимаю руку, касаясь краёв рваной раны.

— Нельзя трогать…

Возмущённый клёкот служителя и сильные пальцы, впившиеся в локоть, возвращают меня в чувство реальности. Я отдёргиваю руку и тороплюсь на выход их Храма, стремясь как можно скорее покинуть этот каменный склеп, но несколько раз натыкаюсь на тупиковые ответвления многочисленных коридоров, прежде чем выбираюсь на свежий воздух. Я устало прислоняюсь к стене Храма, сползая по ней на землю: моя одежда забрызгана грязью, а ноги местами стёрты до крови, я чувствую себя разбившейся глиняной чашкой, части которой безжалостно разбросаны далеко друг от друга, но всё же заставляю себя подняться и идти вперёд.

Из всех молвила слово только Визалия — ей и держать ответ. Поначалу мои ноги привычно несут меня в сторону дома, где я провела часть детства, но потом я стряхиваю с себя наваждение и поворачиваю обратно, проходя к центральной части селения, где выстроены дома богачей. Дом Визалии я нахожу без труда: его крыша выкрашена кричаще — красным, а изгородь высокая и частая, за которой почти не видно двора. Калитка заперта, и на мой стук никто не открывает, хотя слышны шаги по двору. Я колочусь в эту запертую дверь, что есть сил:

— Визалия! Открой! Я знаю, ты там и слышу звук твоих шагов!..

За частоколом мелькает тень, и я приникаю глазами к щели, замечая сестру, подошедшую к забору.

— Что ты хочешь, Невеста? — тон её голоса странно холоден и равнодушен.

— Ответь мне! Где мой сын? Что произошло в моё отсутствие?

— Он забрал его. Вместо Невест, — нехотя отвечает Визалия.

Мои пальцы впиваются в деревянный частокол, желая сломать его, и как следует встряхнуть Визалию, чтобы не томила меня напрасным ожиданием, а рассказала всё как есть.

— Что значит вместо Невест? Он был здесь? Когда?

Её следующие слова подтверждают мои предположения.

— Вчера вечером. Он приехал за Невестами, но не стал брать предложенных, тех, что выбрала Воля Богов. Он сказал, что отныне будет выбирать сам. Он выбрал троих — и все молча приняли его выбор, но когда его взгляд пал на Весту, младшую сестру жены предводителя… Та взмолилась и пала на колени, умоляя оставить сестру. Она сказала, что Невеста жива и растит дитя, указала на дом Вевеи.

— Нет…

— Старуха спрятала дитя, но Он нашёл и взял своё. Так говорят. Я не видела. И никто не видел своими глазами, опасаясь приблизиться к нему. Мы лишь видели издалека, как он с ребёнком на руках взбирается на коня и скачет прочь.

— Стояли и смотрели?.. Все? Отдали на откуп Зверю невинное дитя?

Визалия опускает глаза, словно она сама виновата в произошедшем.

— Он не взял никого кроме него. Ни одну невесту.

Я поворачиваю голову в сторону здания, в котором обычно Предводитель собирает свой совет и торопливо иду в том направлении, а Визалия кричит мне вслед:

— Что ты собираешься сделать? Тебе ничего не изменить… Смирись!

Нет, я стискиваю зубы. Время для смирения и покорного принятия навязанной судьбы осталось в прошлом. Он запустил свои жадные зубы и когти глубоко внутрь меня, осквернив чистое тело, но я не могу позволить ему забрать малое дитя. У меня есть только одна крошечная надежда на Вэ'рка, который часто говорил мне о любви и желании изменить что-то в этой жизни. И если у него есть хоть капля достоинства, он поможет мне. Ведь именно его пришлая издалека жёнушка попрала привычные устои, указав Зверю на моего сына.

Но едва я перешагиваю порог комнаты, в которой собрались представители Совета, а на высоких креслах сидит Вэ'рк со своей супругой, я понимаю, что надежда на помощь угаснет быстрее, чем огонёк свечи под резким дуновением ветра. Лица собравшихся полны равнодушия и осуждения за неподобающий вид: грязная, мокрая одежда, прилипшая к телу, и растрёпанные волосы оскорбляют их.

Я бросаю взгляд на жену Вэ'рка, сидящую с побледневшим лицом и замечаю, что одна её рука висит безвольной плетью вдоль тела, подхожу ближе и вижу чёрную, ссохшуюся кисть. А перед глазами как будто вживую встают картины: как она, растолкав сельчан, бросается вперёд, цепляясь за плечи младшей сестры, выбранной Им, и падает на колени, цепляясь за Его ладонь. Без Его на то разрешения. Помнится, Вассе Он едва не снёс пол-лица за подобное, а у этой рука отсохла. Пожертвовала ли бы я своей рукой, чтобы спасти младшую сестру от жестокой участи? Несомненно. Но отдала бы на растерзание Зверю невинное чужое дитя?..

— Моего сына забрали, — говорю я в тишине зала, — я хочу вернуть его.

Мои последние слова тонут в гуле голосов, а на лицах некоторых собравшихся Советников даже проскальзывают кривые усмешки. Среди Советников сидит кто-то из Видящих, который тихо и спокойно говорит:

— Мы не вмешиваемся в дела Высших. Если так произошло, значит, так тому и быть.

— Разве не рука Богов отмечает избранных Невест? — возражаю я, — по какому праву кто-то начинает оспаривать этот выбор, выторговывая выгоду для себя?

На миг в зале повисает тишина, прерываемая лишь шумом дыхания и скрипом деревянных стульев о пол.

— Он может отказаться от Невест, если Ему так угодно. И мы не вправе навязывать Ему свою волю.

Голос Видящего спокоен, он якобы произносит тайное откровение, данное ему свыше, но мне кажется, что за его позицией стоит обыкновенный страх. Они слишком долго закрывали глаза, не желая видеть ничего, а когда он явил свою мощь и силу, предпочли втянуть головы в плечи поглубже, подводя под его действия новые оправдания. Мне не о чем говорить с храмовниками и я обращаю свой взор на Вэ'рка:

— Я хочу пойти вслед за ним, и мне нужна помощь.

— Мы не воюем против Него. Мы лишь отдаём то, что ему предназначено свыше, не больше того, — глухо вторит жрецу Вэ'рк, глядя на меня в упор, но словно не замечая меня.

— Я не прошу тебя идти войной на него. Я прошу лишь выделить мне несколько верных тебе людей в сопровождение.

— Ты не знаешь, куда идти.

— Я найду. Я пожертвую чем угодно, но заберу у него своего сына.

Вэ'рк молчит и с сожалением смотрит на меня, отрицательно качая головой:

— Не могу. Только не сейчас. Сейчас ещё слишком рано… Мы недостаточно крепки, чтобы выстоять против Его гнева.

Я смотрю на него, могучего и широкоплечего, сидящего на возвышении, ещё больше раздавшегося вширь в груди и в плечах от сытой и благой жизни, но оставшегося всё тем же Вэ'рком, что и некоторое время назад — ворующего желанное лишь исподтишка, но не могущего взять его открыто, заявляя о своих правах.

— Ты — торгаш и хороший делец, но не воин, Вэ'рк. Твои красивые и напыщенные слова воплощаются только там, где не нужно рисковать или жертвовать многим тебе самому. В остальном же они так и остаются пустым звуком.

Разочарование выплёскивается из меня стремительной волной, разрушающей преграды благоразумия, и я произношу торопливо, захлёбываясь горечью своих слов:

— В прошлый раз, подкараулив меня на безлюдной тропе, ты спрашивал, что же сделать для тебя? Вот тебе мой ответ — помоги мне. Помоги, памятуя о жарких обещаниях и своих голодных касаниях!.. Помоги мне сам или дай людей, годных для этого!..

В зале поднимается шум возмущённых голосов и раздаются выкрики:

— Невесты предназначены Ему…

— Ложь!

— Она сошла с ума…

— Видящие промолчали, значит, слова её лживы, — подаёт голос жена Вэ'рка.

— Она не в себе, — раздаётся глухой голос Вэ'рка, — от горя, временно помутившего её разум. К Невесте нужно относиться так, как велит судьба избранных. Они неприкосновенны.

— Но ты! — раздаётся мой отчаянный крик, — сколько раз ты твердил мне о своей любви и своём желании, что не угасает, а разгорается на расстоянии?

Гвалт голосов заглушает мой крик, а я бросаюсь к Видящему, хватаясь за его руку:

— Вы же видите всё насквозь! Вы знаете, что я говорю правду!

Он не отцепляет моей руки, но взирает на меня своими слепыми глазницами, в которых за мутной поволокой виднеется лишь пустота.

— Невеста была неприкосновенна, — медленно произносит жрец, — а Он взял лишь то, что принадлежало ему по праву крови.

— Ложь!.. Наговор!..

Вокруг меня закручивается вихрь голосов, а с обеих сторон под локоть подхватывают крепкие руки и уводят прочь.

— Её необходимо судить! — слышу я напоследок.

Глава 22

Участь провинившихся бывает разной. На этот раз со мной решают разобраться как с обыкновенным преступником, посягнувшем на общественные устои. Меня спускают в глубокую земляную яму и приставляют охрану. А сами запираются за крепкими стенами, начиная без конца обсуждать, как поступить со мной. Обсуждение затягивается надолго — уже опустилась ночь, а обо мне словно забывают, оставляя томиться в ожидании неизвестности. Холод от влажной земли пробирает до костей. Я так замёрзла, что не могу расслабиться ни на миг, но усталость берёт своё и на какое-то время меня утягивает в краткий, беспокойный сон. Внезапно я чувствую кожей, как некто кидает в меня мелкие камешки, и мгновенно просыпаюсь.

— Тш-ш-ш… — произносит чей-то сдавленный голос.

Я поднимаюсь во весь рост в яме и вглядываюсь в ночную тьму, не в силах разобрать даже очертаний силуэта, но радостная догадка обжигает меня изнутри и я улыбаюсь. А следом я вижу небольшой огонёк, выхватывающий из тьмы фигуру, и улыбка застывает оскалом на моих губах.

— Что такое, Аврелия? Ожидала увидеть кого-то другого вместо меня? — язвительно спрашивает Визалия.

Я молчу и просто смотрю на неё лицо, немного подсвеченное слабым огоньком фитилька, плавающего в масляной плошке. В яму падает конец толстой верёвки, стукнувшийся о землю рядом с моими ногами.

— Думаешь, он придёт вытащить тебя? Ты так глупа, Аврелия! Твой Вэ'рк спокойно спит рядом со своей округлившейся женой, пристроив своё хозяйство между её пухлых ножек. Он трус и пальцем не пошевелит, чтобы сделать хоть что-то ради твоего спасения. И не стоит так смотреть на меня. Я всё это время знала и видела, как вы переглядываетесь тайком, словно воришки, крадя желаемое хотя бы взглядом. А то, как Вэ'рк ходит вокруг тебя кругами?.. И не только я заметила. Как-то одна девица проронила вскользь, что видела Вэ'рка и отвергнутую Невесту в непозволительной близости. Твоё счастье, что мы так похожи друг на друга и издали одну можно принять за другую. Мне пришлось распустить слушок, что предводитель уделяет внимание мне. Интересно только, дошли ли эти слухи до тебя? Судя по твоему лицу, вижу, что нет…

Она сердито откидывает волосы, упавшие на лицо, и поторапливает меня:

— Хочешь остаться здесь, надеясь на чудо, или доверишься мне?

Мне ничего не остаётся, кроме как, схватиться за верёвку и, упираясь в стены ямы ногами, взобраться наверх.

— Тебе надо уходить, Аврелия. Боги были милостивы к тебе, но на этот раз ты повела себя неразумно, оскорбляя предводителя и пятная его семейные узы. Тебя не станут судить так, как прежде. И даже Видящие отвернулись, поскольку в том нет нужды. А Он уже забрал свою дань…

— Зачем тебе это, Визалия?

— У тебя не осталось ни одного соратника, Аврелия. Даже старая Вевея, всегда вступавшаяся за тебя, испустила дух. Тебе больше не на кого надеяться. Потому уходи. Уходи прямо сейчас и как можно дальше. Тебе нужно только постараться покинуть пределы владений Вэ'рка, а дальше они не сунутся…

— Спасибо тебе, Визалия, — мой голос дрожит, а горло перехватывают всхлипы. Она хватает мою руку и крепко сжимает её:

— Оставь слёзы на потом, а сейчас отдай мне своё платье Невесты. Я полезу в яму вместо тебя и буду сидеть там, пока тугодумы принимают решение.

— Нет, я не стану этого делать. Тебя накажут!

— Как? — усмехается она, — я скажу, что внезапно услышала твой зов и пришла на него, как зачарованная, не ведая, что творю. О тебе и без того ходят самые разнообразные слухи. И все охотно поверят в то, что ты околдовала меня. А вот тот увалень, что дрыхнет сейчас без задних ног, пойдёт мне навстречу. Он будет клясться, что его околдовала ядовитыми речами ведьма и совратила. Но он ни за что признается, что нёс службу из рук вон плохо, развлекался со мной в кустах и дрых без задних ног от выпитого после этого вина.

— Ты — жена своего мужа, и о тебе пойдут слухи…

— Обо мне и так ходят слухи, правдивые по большей части. И ты это знаешь. Будут говорить немного чаще, имея доказательства? И что с того? Меня поколотит муж, а соседки будут отворачиваться, увидев меня у колодца с водой, но втайне желая также предаться зову тела? Для меня не изменится по большему счёту ничего, а ты рискуешь жизнью!..

Сестра убеждает меня в правоте своих слов и я послушно стягиваю платье, отдавая его ей. Она надевает его через голову и проворно расплетает длинные косы, распуская волосы по спине.

— Когда эти болваны увидят разницу, ты будешь уже так далеко, что они не смогут тебя достать. Возьми смирную кобылу, что привязана у дерева и выходи у северной окраины. Там пролом в ограждении, который ещё не починили. Просто уходи. Сторонись людных дорог.

— Спасибо, — я крепко обнимаю Визалию, чувствуя что, возможно, последний раз держу её в своих объятиях, оттого не тороплюсь разжимать рук, но она отталкивает меня:

— Спрячься от всех, поселись там, где тебя никто не найдёт.

— Я хочу вернуть себе сына, — качаю я головой.

— Упрямая. Он не отдаст его, ты встретишь свою погибель на тех тропах.

Я ещё раз обнимаю сестру напоследок.

— А теперь мне пора, — она скользит к краю ямы и хватается за верёвку, спускаясь по ней вниз, — спрячь верёвку и убирайся отсюда!

Глава 23

С тяжёлой ношей на сердце, но безумной надеждой, горящей внутри, словно факел, делаю так, как велела мне Визалия — пробираюсь через пролом в ограждении и вывожу лошадь за пределы селения. Я веду её под уздцы некоторое время и, лишь отдалившись на приличное расстояние, взбираюсь на неё верхом, заставляя перейти на бег. Поначалу она лениво переставляет ноги, но после начинает набирать темп, и вскоре она, охваченная пылом быстрого бега, несётся в ночной тишине. Сначала я решаю убраться как можно дальше по широкой открытой дороге, и уже после свернуть на мелкие тропки…

Мой побег — отчаянный рывок в неизвестность. Одна, без поддержки и должного снаряжения, долго ли я протяну? На седле лошади прикреплена сумка, собранная Визалией, в которую я ещё не заглядывала. В уголках глаз то и дело собираются слёзы, срываемые и уносимые прочь хлёстким ветром, свистящим в ушах от быстрого бега.

Сколько мне придётся скакать в бешеном темпе? День или два, а может, больше?.. И куда направлять свой бег? Мысли в голове наскакивают одна на другую, а сердце пронизывается болью от вопроса: зачем Ему понадобился мой сын? И кто он, вообще?.. Я страшусь услышать за собой топот погони, но ничего не слышно, кроме топота копыт и шумного дыхания моей лошади.

Рассвет застаёт меня на опушке леса. Пару мгновений лошадь топчется на месте от нетерпения, пока я решаю, как мне быть: ехать ли дальше по дороге или свернуть на лесную тропу. Замечаю пыль впереди на дороге и заставляю лошадь свернуть в лес. Первое время заставляю её бежать лёгкой рысцой, но потом, наткнувшись на небольшой ручей, слезаю, давая ей передохнуть. Лошадь делает несколько шагов, тяжело дыша, и обессилено опускается брюхом на землю. Она даже не подходит к воде, хотя наверняка измучена жаждой.

Я сажусь на землю, прижимаясь спиной к её разгорячённому, быстрому вздымающемуся от дыхания боку, давая и себе отдохнуть. В суме, собранной моей сестрой, я нахожу пузатую бутыль с подслащённой водой, краюху хлеба и остро пахнущий кусок козьего сыра. На дне сумки лежит увесистый мешочек с тяжёлыми золотыми монетами. Моя рука замирает над ним. Я понимаю, что это часть того самого золота, отданного Им прошлым летом за меня, и часть моего существа вопит о том, что нужно выбросить это золото прочь. Но голос разума убеждает в обратном, и я оставляю его лежать на дне сумы. Отрез ткани, сложенный во много раз, и нож — вот и всё моё снаряжение. Я благодарна Визалии за её участие и впервые за долгое время обращаюсь с просьбой к Высшим силам не обделить её своей милостью. А после меня клонит в сон, и я засыпаю тут же, мгновенно, словно проваливаюсь в пропасть.

Лёгкое призрачное касание чего-то неведомого будит меня. Я встряхиваю голову ото сна, прислушиваясь к звукам окружающего леса, и слышу голоса, резкие и гортанные. Я осторожно поднимаюсь и крадусь в том направлении, желая знать, погоня ли это или иные путники, и едва завидев лошадей, закованных в шипастую броню, испуганно припадаю к земле. Его воинство? Неужели мне удалось так быстро настичь Его? Я напряжённо всматриваюсь и вслушиваюсь, ища его, но скоро понимаю, что это отряд, посланный за очередной порцией свежей крови, пополняющей ряды воинов. Больше мне здесь делать нечего, осторожно отползаю назад и, стараясь не шуметь, иду назад, но неожиданно наступаю на сухую ветку.

Лошади встревоженно встрепенулись и обратили морды в мою сторону, голоса на миг смолкли. Я больше не могу себе позволить ни одного мига промедления. Я опрометью бросаюсь назад, заставляя лошадь подняться, и вскакиваю в седло, погоняя её. Лошади словно передалось моё возбуждённое состояние и чувство страха, заставляющее нестись, петляя между деревьями и перепрыгивая поваленные стволы. Только вперёд, не разбирая дороги, прямиком в глухую лесную чащу… Позади слышится топот и улюлюканье, но кажется, что довольно далеко. Я отрываюсь вперёд, загоняя лошадь в такую чащу, что становится трудно ехать верхом.

Я спешиваюсь и веду лошадь под уздцы, замечаю овраг впереди и спускаюсь, прячась под его нависающей частью, заставляю лошадь забиться как можно дальше в естественное углубление и кое-как маскирую вход сухими ветками и листвой, отчаянно надеясь, что у всадников недостаёт времени разыскивать случайно встретившихся им на пути людей. Топот и голоса звучат совсем близко, но потом резко сворачивают куда-то в сторону и удаляются.

Я перевожу дыхание и решаю остаться здесь ещё некоторое время, опасаясь высовываться. Лошадь смирно переносит тесноту, не пытаясь вырваться из-под сыроватого земляного навеса. С сожалением отмечаю, что уже смеркается. Неужели я проспала так долго? Почти весь день? Или здесь, в глухой лесной чаще темнеет быстрее? Одежда противно отсырела и липнет к телу, меня начинает пробирать лёгкий озноб, и я решаюсь выбраться из своего временного укрытия, ведя лошадь под уздцы. Кажется, впереди виднеется узкая, местами поросшая травой тропка, и мы вступаем на неё, углубляясь всё дальше в чащу.

По обеим сторонам тропки стоит густая, жёсткая трава, а деревья с толстенными словами покрыты корой, местами напоминающей отслаивающуюся древесную кожу. Темнота всё сгущается и придавливает к земле, создавая гнетущее впечатление. Внезапно слышу шорох слева от себя и краем глаза замечаю быстро промелькнувшую тень. Замираю на месте прислушиваясь. Ничего. Двигаюсь дальше, насторожённо присматриваюсь и прислушиваюсь. Ш-ш-ш-ш-ш… Опять тень, но только теперь — справа. Глухое, едва слышное рычание.

Лошадь обеспокоенно ржёт и рвётся прочь, я с трудом удерживаю её на месте и взбираюсь на круп, приникая всем телом. Она срывается с места и несётся, словно обезумевшая, не разбирая дороги, не реагируя на мои попытки управлять её бегом: она то скачет вперёд, то бросается резко вбок, натыкается на непроходимую чащу из высоких кустарников и поворачивает назад, резко вставая на дыбы. Лошадь оглушительно ржёт и крутится на месте, а по сторонам мечется пара чёрных теней с жадно горящими глазами. У теней очертания, как у волков, но значительно крупнее, они приближаются ко мне с двух сторон, чёрная шерсть на загривке топорщится, а в разинутой пасти видны длинные острые зубы.

Лошадь крутится вокруг себя, изо рта вырывается пена, летящая вниз белесыми пузырями. Один из волков подкрадывается и припадает к земле, громко рыча, а затем — стремительный рывок. Зверь привстаёт на задние лапы, тело стремительно изменяется, удлиняясь и раздаваясь вширь в грудной клетке. Передней лапой он наносит удар по морде животного, а сзади на круп лошади кидается ещё одна тварь, вонзая зубы. Я бью лошадь пятками — и она скачет назад. От удара о дерево одна тварь соскальзывает с животного, не в силах удержаться. Лошадь скачет вперёд и петляет между деревьями, пытаясь ускакать прочь, но тени бросаются вслед. Твари вновь припали на четвереньки и несутся огромными прыжками, стремительно нагоняя нас. Я оглядываюсь через плечо, замечая, как твари разделились и теперь несутся по обеим сторонам, вырываясь далеко вперёд. Я разгадываю их замысел, пытаясь развернуть лошадь, но обезумевшее от страха и боли животное, несётся прямо в пасть нашей общей погибели.

Через несколько мгновений я лишь замечаю, как одна из теней, распластавшись в прыжке, бросается на лошадь сбоку, вгрызаясь в её глотку. Лошадь не выдерживает сильного толчка и падает оземь, придавливая мою ногу своим весом. Она пытается встать и бьёт копытами, мотает головой, хрипя, но длинные клыки твари намертво вцепились в животное и держат в тисках. Я с огромным усилием дёргаю ногу и выбираюсь из-под лошади, хватая суму, спотыкаясь, бегу прочь. Мне наперерез кидается вторая тень твари, сбивая с ног. На миг моего лица касается горячее смрадное дыхание, и я чувствую прикосновение когтистых мощных лап к своей груди, но тварь потом тварь несётся дальше, торопясь присоединиться к пиршеству. Я торопливо поднимаюсь и бегу, что есть мочи, спеша удалиться от них, разрывающих несчастное животное на куски.

Я несусь сквозь тёмную лесную чащу. Ноги иногда поскальзываются на мокром мху, и я падаю, стараясь подняться как можно скорее. Руки исцарапаны, а ногти местами содраны до мяса. Ноги истыканы занозами и острыми колючками, изранены об острые грани камней, но я всё бегу и бегу… Бегу до тех пор, пока хватает сил, а после уже просто устало переставляю ноги. Иногда мне кажется, что в темноте я наткнулась на тропу, но потом под пяткой вновь чувствуется поросль густой, жёсткой травы… Тьма вокруг меня густая и осязаемая, что её можно зачерпнуть ладонью и ощутить кожей. Внезапно нога уходит в пустоту, и я лечу куда-то вниз, больно ударяясь головой…

Глава 24

Моего лица касаются сухие пальцы. Кожа на них огрубевшая настолько, что, кажется, будто меня царапают древесиной. Я пытаюсь открыть глаза, но на закрытые веки ложится мокрая, прохладная тряпица, а следом звучит трескучий голос:

— Лежи… Далеко-далеко забралась… Да. Далеко. Никто не ходит в лесу, кроме Хрисы. Никто не бродит тёмными тропами. Да. Да. Да.

— Мне нужно идти, — я с трудом размыкаю рот, в горле сухо и горячо. Голос вырывается с хрипом.

— Идти. Идти нужно только тогда, когда знаешь, куда. Куда? Никто не бродит тёмными тропами. Да. Да. Да.

Старческая речь то связная и осмысленная, то прерывается однообразным бормотанием повторяющихся фраз себе под нос. Моих рук касаются пальцы, щиплющие кожу, а следом приятное тепло скользит по от кончиков пальцев до самых плеч.

— Ты не знаешь, куда идти. Никто не ходит тёмными тропами, кроме Хрисы. А ты бежишь вслепую. Да. Далеко же ты забралась.

Меня удерживает на месте худая, но сильная рука, и ног касается то же самое живительное тепло, облегчая боль. Я едва сдерживаю вздох облегчения и расслабляюсь, засыпая на некоторое время. Во время сна от переворачивания с бока на бок повязка сползла с глаз, и едва открыв веки, я разглядываю место, где я нахожусь. В потемневших от времени деревянных стенах кое-где зияют дыры, сквозь которые пробиваются лучики солнечного света. Обстановка дома едва ли не нищенская — старая дощатая кровать и покосившийся от времени стол, на котором стоят пару плошек и глиняный кувшин.

Всё покрыто слоем пыли, в углу навалена куча тряпья, а с потолка свисают нити паутины. Я привстаю на кровати, с изумлением разглядываю свои руки, на которых нет ни единого следа от царапин или синяков. Я перевожу взгляд на ступни, ещё вчера бывшие израненными до крови. Такое ощущение, будто мне примерещилось всё, произошедшее накануне. Но был же побег из селения и дорога, и всадники, и огромные тёмные твари, напоминающие волков?

Дверь скрипит, и в комнату входит старуха, шаркая ногами. Лицо изъедено глубокими морщинами, а глаза запали так глубоко, что невозможно разглядеть их выражения. Она наливает воды в плошку из кувшина, поднося мне:

— Пей.

— Как я здесь оказалась?

Старуха не отвечает, отворачиваясь, шаркает в угол, перебирая ветхое тряпьё скрюченными пальцами. Я пробую воду — она холодная и чистая. Кажется, что я ничего вкуснее в жизни не пила, и выпиваю всё до последней капли, чувствуя, как по телу разливается лёгкость.

— Зачем ты здесь? — спрашивает старуха.

— Я убегала по лесу от хищников и, наверное, свалилась в один из оврагов.

— Зачем ты здесь? — игнорируя мой ответ, вновь спрашивает старуха. Я морщу лоб, пытаясь вспомнить, что я забыла в этом странном месте и как попала в лес. Мысли плавают в туманном мареве, а потом меня обжигает, словно плетью, воспоминанием.

— Я ищу своего сына, — отвечаю твёрдо. Перед глазами встаёт его крошечное, но такое серьёзное личико и маленькие, сильные пальчики, цепко хватающиеся за мою юбку.

— Когда знаешь, что именно ищешь, гораздо проще идти, даже вслепую, следуя лишь зову, — отвечает туманно старуха, — не забывай об этом. Повторяй про себя так часто, как только можешь. Иначе от воспоминаний о нём не останется и следа, и однажды ты спросишь себя: а что я делаю на этой тропе и повернёшь обратно.

Её речи кажутся мне бредом, но только поначалу. Я чувствую, что неслучайно оказалась здесь, в этом ветхом домике, и прислушиваюсь.

— Как ты собираешься возвращать его? — резко спрашивает старуха.

Я отрицательно качаю головой. У меня нет ответа на этот вопрос, и я сразу начинаю чувствовать свою никчёмность и слабость перед лицом Зверя, забравшего моего сына.

— Когда у тебя самой недостаёт сил, следует попросить.

— Кого? — усмехаюсь я, вспоминая просьбу, обращённую к Вэ'рку.

— Те тропы, по которым ты собираешься идти, опасны. Не всем дано пройти по ним… А искренние мольбы могут растрогать даже камень, если тебе будет что предложить взамен…

Я подаюсь вперёд к старухе, чтобы не пропустить ни единого слова, напряжённо прислушиваюсь, потому что голос её становится слабее с каждым мгновением. Она подходит к двери, открывая её, и манит за собой пальцем. Я торопливо встаю с кровати и иду вслед за ней, уже покинувшей пределы дома. Старуха, кряхтя, садится на спиленный пень, что стоит у стены дома и указывает пальцем в сторону леса:

— Там… за лесной чащей… есть каменный утёс. Если ты попросишь обращённого в камень… искренне… он может откликнуться… Кровь…

Я стояла позади неё, прислушиваясь и боясь пропустить хотя бы одно слово. Старуха замолчала, уронив руку на колени и устало прислонившись к стене.

— Кровь? Что значит кровь? Что нужно сделать?

Ответом мне послужила тишина, только ветер мягко шевелил листву деревьев.

— Эй…

Я подошла и несмело дотронулась до плеча старухи. Она не отреагировала, я обошла её и взглянула в лицо ужаснувшись. Передо мной сидел ссохшийся от времени скелет, замотанный в тряпьё. Пустые глазницы усмехались тёмными провалами, а пожелтевшие зубы скалились в ухмылке. Рука, покоившаяся на коленях, была сжата в кулак, и лишь один палец указывал в направлении густой чащи. Испуг холодной волной прокатился по коже и отступил прочь, уступив место безысходности.

Видение ли, ниспосланное свыше, или я схожу с ума? Особого выбора у меня не было. Я сложила руки на груди в знак благодарности и, постояв пару мгновений, вернулась в лачугу. Медлить не было ни времени, ни смысла. У кровати я нашла свою суму, которую только чудом удержала в руках во время бега по тёмному лесу. Босые ноги не смогут выдержать длительной нагрузки. Я прошла к тряпью, наваленному в углу, вытаскивая на свет пару грубых, но надёжных на вид башмаков и плащ, пропитанный пылью и залатанный во многих местах. Иного выбора не было. Я вытряхнула пыль из плаща настолько, насколько это было возможно, всунула ноги в башмаки и вышла из лачуги, прихватив суму.

Глава 25

Я скорым шагом иду сквозь лес, полная сил и решимости во что бы то ни стало отобрать у Зверя своего сына. Впереди маячит призрачная надежда на помощь некоего существа, обращённого в камень. И сердце невольно сжимается от тревоги. Предыдущая моя встреча с тем, кто не был человеком, а являлся чем-то иным, закончилась весьма плачевно. А ныне я, опираясь на привидевшееся мне, иду навстречу неизведанному, чтобы спасти плод после первой встречи. Мне чудится в этом некая насмешка Богов, если они, конечно, всё ещё приглядывают за сотворённым ими миром, а не бросили его на произвол судьбы.

Мне кажется или на самом деле лес здесь не столь густой, как раньше? А может, всё дело в силе моего намерения, заставляющего идти прямо и прямо не сворачивая. Я иду на протяжении целого дня, отдыхая лишь изредка, вглядываюсь вдаль. И понимаю, что лес редеет, а под ногами всё чаще встречаются каменные валуны. Обрадованная, я ускоряю свой шаг, вскоре выходя на почти лысую лесную опушку, замечая впереди каменные гряды.

И к какой из них обращать свой взор? Я медленно иду вдоль каждой из них, не обнаруживая и признака того, о ком говорила старуха. Расстроившись, сажусь на один из валунов и перевожу дух. Солнце уже клонится к закату. Его лучи лениво скользят по окружающему пейзажу. И вдруг один из лучей солнца преломляется, словно повторяя смутные очертания лица.

Я подскакиваю и мчусь вперёд, стараясь не упускать из виду тот крупный каменный валун. С дальнего расстояния он неотличим от остальных, но вблизи кажется, что выступающие стороны имеют какие-то очертания. Или это просто игра моего воображения? Местами на камне виднеются наросты мха, и я, поддавшись порыву, сдираю его. Ничего. Просто глубокие трещины в камне. Я отхожу немного назад и бросаю последний взгляд через плечо, обомлевая от изумления. Глубокие трещины складываются в некое подобие лица, черты которого лишь намечены грубыми линиями.

Что теперь? Старуха говорила про кровь… Без колебаний достаю из сумы нож и надрезаю кожу, проводя открытой раной по камню. Я размазываю тёмно-красные капли по каменной поверхности, не зная, сколько её потребуется, и что делать дальше. Потом сажусь у подножия камня и собираюсь с духом, прежде чем начать говорить. Моя речь сбивчива, а слова нейдут так, как того хотелось бы. Я не знаю, к кому я обращаюсь и как это сделать…

— Старая Хриса сказала, что к тебе можно обратиться за помощью. Что ты сможешь пройти там, куда не осмелится ступать иное живое существо…

— Я напоила камень собственной кровью, как было сказано и молю о помощи…

— Я прошу тебя ответить на мои мольбы…

Камень безмолвен. Он хладен к моим мольбам. Последние лучи солнца, ярко вспыхнув, гаснут.

— Я просто хочу вернуть себе своего сына…

По моим щекам давно уже струятся слёзы, которые бесполезно пытаться отирать — так беспрерывен их поток. И когда я решаю, что всё было напрасно, раздаётся лёгкий хруст, и от утёса откалывается и падает вниз несколько камней. Сквозь пелену слёз я вижу: под отколовшимися камнями виднеются глаза и рот, вырубленные прямо в утёсе. А после каменные губы размыкаются и произносят:

— Сын? Что с твоим сыном?

Я цепенею на короткий миг, а потом произношу торопливо:

— Он забрал его. Я не знаю, как называть его. Зверь без имени, просящий величать его господином, князем. Он забирает Невест из селений, а в этот год вместо них забрал к себе моего сына.

— Невесты? — раздаётся резкий гневный возглас.

Пауза.

— И ты хочешь пойти по следам чудовища, в его мрачные чертоги, чтобы вызволить своё дитя?

— Я не боюсь.

— Зря. Страх придаёт жизни вкус и удерживает от многих безумств.

— Может, моё сердце и сжимается от страха, но от своего я не отступлюсь.

— Похвальное качество.

Странное существо вновь замолкает на время.

— Что ты готова предложить взамен?

Я сглатываю ком в горле.

— Я напоила камень кровью, как было сказано.

— И ты думаешь, что этого достаточно? Ты просишь меня пойти туда, откуда ещё ни одному человеку не удавалось вернуться не изменившимся, расплатившись всего парой капель своей крови?

— Я отдам её столько, сколько нужно!

— Мне она ни к чему, — возражает камень, — я не зверь, питающийся людской плотью.

— Я могу заплатить золотом.

— На что мне оно? — спрашивает камень.

— Я буду служить тебе.

— Я не божество, чтобы приносить мне дары и обмывать слезами молитвенного экстаза мои стопы.

— Тогда чего ты ждёшь взамен? — я не понимаю, чего хочет от меня этот каменный истукан.

Каменные губы вновь смыкаются, а после произносят:

— Я жажду вырваться из каменного плена, навязанного мне, и вновь почувствовать себя живым. Я хочу вновь чувствовать своей кожей дуновение ветра и ласковое касание женских рук. Я хочу ощущать жару и холод, прожить несколько десятков лет и стать землёй под ногами моих потомков. Я хочу сбросить с себя каменный панцирь.

Я заворожено слушаю его сильный глубокий голос, спрашивая, едва он замолчал:

— И что требуется от меня?

— Боги обрекли меня на вечную службу, если только кто-то не захочет занять моё место по доброй воле, взваливая мой долг на свои плечи.

Я потрясена, в голове не укладывается сказанное им.

— Я не знаю, каково это.

— Узнаешь. Произнесёшь клятву и едва я исполню свои обещания, займёшь моё место.

— А как же мой сын? Он ещё слишком мал и едва начал ходить!

— Ты хочешь спасти его от Зверя? И спасёшь. Но придётся поплатиться чем-то взамен.

— Как я могу бросить его на произвол судьбы?

— Я взращу его, словно собственное дитя. После стольких лет пребывания в камне я, исполнив обещанное, найду тихое местечко и покладистую жену, которая будет любить его словно своего.

В горле встаёт тугой ком, который тяжело сглотнуть. Слова каменного существа кажутся мне кощунственными и невозможными. Мой сын в чужих руках? Нет, ни за что! А каменное изваяние, словно читая мои мысли, произносит:

— Твой сын в руках Зверя или в руках того, кто до самого последнего вздоха будет связан клятвой? Я не смогу поступиться ею.

Я не в силах решить вот так сразу, растерянно произношу:

— Если я соглашусь, я потеряю его…

— Если не согласишься, Зверь пожрёт его или изменит до неузнаваемости, превратив в одно из тех мерзких созданий, которыми населяет свои земли. Если же согласишься, то сможешь спасти его… Да, придётся оторвать его от себя, но зато он будет жить.

Я молчу. Мгновения утекают в никуда, а сумерки подкрадываются всё ближе, уже касаясь плеч зябкими пальцами. Стук сердца гулко и громко звучит в моей голове.

— Решай. Пока совсем не поздно, — голос звучит глуше и тише, чем до этого.

Я смотрю на каменный утёс и не нахожу следов вытесанного в нём лица, а оставшиеся линии и трещины с треском стягиваются обратно. Я подбегаю к скале и торопливо произношу обещания, клянясь, расцарапываю ногтями свежий порез и разношу поверх камня собственную кровь, ожидая ответных действий. Но камень окончательно становится только камнем — и больше ничем.

Глава 26

Моё ожидание ответа от каменного истукана затягивается. Я смотрю на каменный утёс так долго, что начинают болеть глаза, а в темноте и вовсе не разобрать очертаний даже собственных рук. Я намерена ждать до рассвета и укладываюсь прямиком на землю, завернувшись в плащ. Сон долго нейдёт, но всё же смежает усталые веки. Кажется, что долго не смогу заснуть, но на самом деле проваливаюсь в сон с головой, словно ныряя в чёрный колодец, по стенам которого струятся тени, издающие скребущие звуки. Нет, что-то не так. Слишком громко и близко звучит это «хр-р-р-р-р», словно скребут металлом по камню. Я размыкаю глаза и сажусь. Солнце уже высоко, а звук всё ещё доносится до моего слуха. Значит, не сон.

— У тебя слишком тупой нож, — слышу я позади себя низкий мужской голос.

Я вздрагиваю и оборачиваюсь, будучи не в силах выпутаться разом из плаща, обмотавшегося вокруг ног. Моему взору предстаёт странная картина: крепкий широкоплечий мужчина сидит, повернувшись ко мне боком, и проводит лезвием ножа по коже руки. От каждого соприкосновения раздаётся скрежетание, а в стороны разлетаются искры. Я не могу поверить своим глазам. Кажется, что моё зрение меня подводит: лезвие ножа касается камня, а едва оно взмывает вверх, кожа вновь становится такой же, как у обыкновенного человека.

— Кто ты? — мой голос дрожит.

— Я тот, кого ты пробудила вчера, прося о помощи.

Мужчина вертит лезвие к крупных ладонях и проверяет его остроту подушечкой пальца, кивает и начинает кромсать длинные, спутанные волосы на голове. Я изумлённо наблюдаю за его резкими уверенными движениями. Он ловко орудует лезвием даже вслепую, не смотря на своё отражение: небрежно откидывает обрезанные пряди прочь, оставляя часть волос на голове, и скребёт остриём кожу головы выше висков, выбривая наголо.

— Подойди, — велит он мне, и я встаю, не в силах ослушаться его, подчиняясь грозной силе его голоса, — заплети мне волосы так, чтобы они не мешались.

Мужчина даже не смотрит на меня, явно ожидая повиновения с моей стороны, а сам оттягивает отросшую бороду и кромсает лезвием.

— Чего ты ждёшь?

Я осторожно касаюсь тёмных жёстких волос, запуская в них пальцы, расчёсывая ими пряди, за неимением гребня. Мне удаётся лишь немного привести их в порядок, а потом я плету косы, плотно прилегающие к коже головы, как он велел. Он всё так же скребёт своё лицо широким лезвием, терпеливо дожидаясь, пока я закончу и завяжу узлом пряди на концах, проводит ладонью по голове. Мужчина словно проверяет, насколько хорошо я исполнила указ, потом встаёт и оборачивается ко мне лицом.

Он возвышается надо мной, словно исполин, и мне приходится задрать вверх голову, потому что взгляд упирается только в широкую мускулистую грудь, испещрённую непонятными знаками. Его лицо сложено из резких линий, черты грубоваты и суровы. Тёмные глаза смотрят пристально, а брови нахмурены. Он вовсе не походит на одного из добрых спасителей из детских сказок и вызывает невольный трепет.

Я отхожу назад, чтобы увеличить расстояние между нами и невольно перевожу взгляд вниз краснея. Мужчина наг и не стесняется своей наготы, усмехается и стоит спокойно, чуть расставив в стороны длинные сильные ноги. Я поспешно стягиваю с себя плащ, протягивая ему. Он берёт его и с треском рвёт плотную ткань. Я становлюсь к нему боком, краем глаза наблюдая за тем, как из полоски оторванной ткани он ловко мастерит набедренную повязку, прикрывая мужское естество.

— Я Аврелия.

Он молчит, оправляя материю на бёдрах, делает несколько шагов, проверяя, насколько удобно ему будет двигаться. Под смуглой кожей перекатываются мышцы, демонстрируя мощь, запертую в его теле.

— Поешь. И двинемся в путь, — мужчина встряхивает плащ и накидывает на плечи. Он не покрывает его полностью, но всё же так лучше, чем ходить почти голым.

— А как мне тебя называть? — я отламываю кусок хлеба и протягиваю ему. Он держит пару мгновений его в руках, словно величайшую драгоценность, и возвращает кусок хлеба мне.

— Я не голоден.

Он игнорирует мой вопрос, а я страшусь его грозного вида и, видя, с каким нетерпением он прохаживается рядом со мной, торопливо ем, запивая нехитрую снедь тёплой водой из бутылки.

— Надо раздобыть лошадей и оружие, — молвит он, указывая рукой в вдаль, — там кончается лес и должны быть поселения.

Я согласно киваю и встаю с камня, первой делая шаг в указанном направлении, а в спину мне доносится всего одно короткое слово, сказанное им:

— Ро'ан.

Глава 27

— Я не люблю, когда вмешиваются в естественный ход созданного мной.

Ярко-алые всполохи на тёмном покрывале небосвода закрутились тугой спиралью, принимая мужской облик.

— Я не вмешивалась. Я всего лишь дала этому миру шанс.

Рядом возникло мягкое, золотистое свечение, но лишь мягко скользнуло к мужской фигуре, замирая светящимся шаром у его стоп.

— Не вмешивалась? Ты много лет пребывала в теле старой знахарки, прятала родившееся дитя от жадного тёмного взора… А сейчас и вовсе помогла этой смертной почти в открытую, заставив истлевший скелет ходить и даже молвить… Молчи! Ты прямо указала ей путь к обращённому в камень. И это называется невмешательство?

— Я всего лишь подтолкнула её в нужном направлении. Я не могу заставить её думать и поступать так, как того хотелось бы мне. Как и не могла заставить обращённого внять мольбам её или отвергнуть их. Этот выбор сделали они сами.

— С твоей помощью.

— Она столь мала, что её можно не принимать в расчёт.

— Пусть всё идёт своим чередом!

— Оно и без того идёт своим чередом, с того самого момента, как ты отвернул свой взор. И вместо того, чтобы помочь им, принялся за сотворение нового мира.

— Лучшего, чем прежний.

— Этот мир тоже неплох.

— Он катится вниз словно камень, запущенный с крутого склона. Не моими усилиями, а намерениями этих смертных…

— Не нужно было создавать их такими… Одержимыми жадностью и пороками, страстями и гордыней… Не нужно было делать их похожими на себя.

— Я дал им право выбирать. И они выбрали свой путь. Так пусть же следуют ему.

— Они следуют… Но не стоит забывать, что страдают невинные и обращают свой взор в небеса, и молят о помощи.

— Они заслужили то, что грядёт, сворачиваясь тугим кольцом вокруг их жадных глоток.

— А ты не боишься того, что он выжрет этот мир изнутри, оставив от него лишь одну пустую оболочку? Сомнёт её, словно яичную скорлупу, и вырвется вовне?

— Этому не бывать…

Тихий смех.

— Этому не бывать так же, как и тому, что он извратил своё изначальное предназначение?

Тишина…

— Хорошо. Будь по-твоему. Но я сам вмешаюсь, когда сочту это необходимым.

Глава 28

Я иду следом за Ро'аном, стараясь поспевать за его широким, быстрым шагом. Он ступает босыми ногами по лесу, не обращая внимания на колючки и шипы, которыми щедро усеян этот участок леса. А время от времени странный звук доносится до моего слуха, словно ударяется камень о камень. Я внимательно гляжу на его ноги, замечая, что как только стопа опускается на землю, она становится каменной, отсюда и звуки гулких ударов.

— Ты не человек? — решаюсь я задать вопрос.

— Какое это имеет значение? — Ро'ан бросает взгляд через плечо, — будешь много болтать, собьёшь ритм дыхания, начнёшь отставать.

— Для меня имеет значение, — качаю я головой, — мне казалось, что времена чудес давно канули в прошлое.

— Ты видела Зверя и всё ещё сомневаешься?

— Навряд ли его можно отнести к разряду чудес. Скорее, проклятье. По крайней мере, для тех, чьи земли подвластны ему.

— Тупое стадо без сильной руки пастуха, — презрительно сплёвывает в сторону Ро'ан, — трусы и шакалы, торгующие своими дочерьми, ради временного спокойствия.

— Что ты знаешь о нём?

— Хватит болтать, — обрывает меня Ро'ан, — поторопись, если хочешь выйти из леса к приходу темноты.

И больше не говорит ни слова на протяжении нескольких часов, просто топает впереди, напролом, сквозь заросли кустарника и буреломы, ловко перепрыгивая с камня на камень. Поспевать за ним становится всё труднее, а силы быстро тают от быстрого темпа ходьбы.

— Привал, — резко бросает он, — тебе нужно отдохнуть. Спустимся с этой каменной гряды, и через некоторое время выйдем к деревушкам. Если только там ещё остались живые.

Я едва не падаю камнем на землю, вытягивая вперёд уставшие ноги. Я стягиваю с ноги башмак, кривясь от боли: я стёрла заднюю часть ступни в кровь. Башмаки хоть и годились для ходьбы, но не подходили по размеру и причиняли неудобства.

— Что это?

Я не заметила, как рядом оказался Ро'ан и присел, потянув мою ногу на себя. Я попыталась вывернуться, но он крепко удерживал стопу в ладонях.

— Почему сразу не сказала? — он нахмурился, оглядывая кровоточащий участок ноги, — или на тебе заживает всё, как на бродячей собаке?

— Нет, — поколебавшись, ответила я, — я хочу как можно скорее добраться до своего сына.

— Если ты всего за день — полтора пути сотрёшь себе все ноги в кровь, твой путь закончится раньше чем ты думаешь. Сиди здесь…

Ро'ан резко поднимается, быстро удаляясь. Я вижу, как он ищет что-то у подножия крупных валунов и возвращается с парой пучков мха и крупными мясистыми листьями в руках.

— Это ядовитое растение, — я показываю рукой на мясистые листья.

Не раз и не два я видела, как глупые козы срывают их в гористой местности, а потом страдают от мучительных колик в животе. Ро'ан ничего не говорит, а начинает жевать эти листья, потом сплёвывает кашицу себе на ладонь.

— Давай ногу. Будет жечь, но перестанет сочиться кровью и заживёт быстрее.

— Ну же, — тёмный взгляд полыхает нетерпением и, не дождавшись, он сам обхватывает мою ногу и размазывает кашицу по ране. Рану словно обожгло.

— Не дёргайся, — сильные пальцы не дают отстраниться, а поверх кашицы он прикладывает мох и аккуратно засовывает мою ногу обратно в башмак.

— Спасибо.

Отчего-то я чувствую себя неловко и смущена проявлением заботы со стороны каменного истукана, в которого может обращаться Ро'ан. Я вновь предлагаю ему ту пищу, что есть у меня, но он отказывается.

— Тебе не требуется еда? — догадываюсь я.

— Требуется. Мне много чего требуется, но не сразу после пробуждения, — усмехаясь, отвечает Ро'ан, — набирайся сил. Нам нужно идти дальше. Кажется, что солнце ещё высоко. Но в здешних местах темнеет раньше обычного.

— Я уже закончила и готова пуститься в путь, — заявляю я, едва расправившись с хлебом и сыром, и делаю пару шагов вперёд.

— Подойди ко мне, — велит Ро'ан, хлопая себя по плечу, — и хватайся за меня.

— Зачем?

— Ты что, не каталась в детстве на спине у отца? Хватайся за шею. Так будет гораздо быстрее. Мне не хотелось бы ночевать в лесу, полном хищных тварей, и тратить силы понапрасну на защиту от них.

Я колеблюсь мгновение, а Ро'ан подходит ко мне и подставляет свою широкую спину.

— Быстрее, Аврелия. Каждый миг промедления отдаляет тебя от твоего сына.

Мысли о Силане заставляют меня отмести в сторону все сомнения и стеснение, я хватаюсь за мощную шею руками. Ро'ан подхватывает меня под коленки, располагая по обе стороны своего тела. И мы движемся вниз по склону. Спуск кажется мне довольно крутым и опасным. Я бы корячилась на этих камнях довольно долго, тщательно обдумывая, куда в следующий миг передвинуть стопу. А Ро'ан спускается стремительным шагом, то и дело поглядывая на запад и клонящееся к горизонту солнце. Он оказывается прав: здесь темнеет гораздо быстрее, чем в любом другом месте. Едва макушка солнца скрывается за размытой полосой горизонта, стремительно наступает темень. Она стелется словно туман, лижет пятки и поднимается вверх, заполняя воздух густыми чернилами, смазывающими очертания предметов.

И как бы ни торопился Ро'ан, последние шаги спуска по склону он проделывает почти в абсолютной темноте.

— Не успели, — слышу я его приглушённый голос, — придётся прятаться здесь… На деревьях.

Мне остаётся только дивиться тому, как он может что-то разглядеть. Я словно слепой котёнок, тыкающийся на ощупь в окружающий мир, не вижу почти ничего. Ро'ан спускает меня на землю и крепко хватает за руку, ведя за собой.

— Вот здесь старое, но мощное дерево. Придётся лезть на него. Первая ветка прямо над тобой. Я подсажу тебя.

Мне приходится повиноваться ему, действуя почти вслепую, ориентируясь лишь на его указания. Ветки дерева хоть и крепкие, но толстые не настолько, чтобы с удобством провести на них длительный промежуток времени.

— Ещё немного. Выше несколько ветвей переплетаются. Пересидим ночь там, — шепчет Ро'ан и тянет меня вверх за собой. Кажется, мои глаза привыкли к окружающей темноте и я начинаю различать очертания. Сухие ветки на самом деле переплетаются так тесно, что пространства хватает на то, чтобы сесть взрослому человеку. Ро'ан садится, прислоняясь спиной к стволу дерева, и тянет меня за собой.

— На сегодня наш путь окончен.

Он говорит еле слышно, давая мне понять, что шуметь не стоит. Я смотрю вниз, пытаясь понять, как высоко мы забрались и замечаю странное шевеление. Земля далеко внизу вспучивается местами и раздаются шорохи, наполняющие воздух. Миг — и белесое длинное тело выползает из разверзнутой ямы, скользит, словно змея, оставляя за собой след, некоторое время светящийся в темноте.

— Что это за твари? — мой голос от испуга звучит громче, чем просто шёпот. Ро'ан зажимает мне рот ладонью, прижимая к себе.

— Тише. Не кричи так громко. Это черви. Они слепы, но не глухи. И хотя они не могут лазить по деревьям, их интерес может привлечь кого-то ещё. Я не могу сказать наверняка, какие твари ещё развелись в этих краях, пока я спал.

Его тихий голос успокаивает меня, а крепкие объятия не дают вырваться. Но, прижатая к нему спиной, я поражаюсь тому, что не слышу и не чувствую ритмичного стука. Кажется, что там, где у обыкновенных людей есть сердце, у него нет ничего.

Глава 29

Крепкая ладонь Ро'ана всё ещё зажимает мне рот, а вторая ладонь лежит поперёк талии так, что не сдвинуться. Не время для болтовни — говорит его молчаливая поза, и мне остаётся только покориться, а затем незаметно для себя расслабиться засыпая. Ночью я просыпаюсь несколько раз и дёргаюсь, во сне возникает ужасающее чувство падения, и я испуганно хватаюсь за мускулистые руки Ро'ана, которые в ответ ещё теснее прижимают меня к себе, а над ухом звучит:

— Тише. До рассвета осталось совсем немного. Как только черви вернутся в землю, мы пойдём дальше. А сейчас спи.

Но сон уже не идёт ко мне, и я лежу в полной темноте, прислушиваюсь к окружающим нас звукам: чужеродным, скрежещущим, пугающим. Перевожу взгляд вниз, замечаю, как то тут, то там мерзкие существа втягивают свои белесые тела, обратно в землю, зарываясь в неё. А следом тьма нехотя, но отступает.

— Солнце ещё имеет власть над этими землями. Значит, пока не всё потеряно. После он затянет мир в кокон из тьмы и заставит иное светило быть путеводным.

Ро'ан разжимает объятия.

— Пусть ещё немного просветлеет, я спускаюсь первым. Ты идёшь вслед за мной.

Я согласно киваю, дожидаясь указаний. И мы потихоньку начинаем спускаться, с одной ветки на другую. Теперь, в посветлевшем воздухе я могу увидеть, насколько огромно это дерево, одно из нескольких исполинов, стоящих особняком. Некоторые уже начали покрываться зеленовато-чёрной гнилью, ползущей вверх по стволам от земли, но сил стоять у них ещё хватает. Последний рывок и Ро'ан подхватывает меня под талию, словно малое дитя, и осторожно ставит на землю. Потом садится на корточки возле разрытой кучи земли и касается едва заметного белесого следа, оставленного тварью. Кожа на его пальцах тотчас же покрывается пузырями.

— Они стали ещё более ядовитыми, чем прежде. Тебе лучше не ступать на землю самой. Заметными эти следы станут только через несколько часов, а сейчас всё пространство до той низины испещрено их ядом.

Он хлопает ладонью о ладонь, отчего раздаётся гулкий звук, и потирает их друг о друга. А когда он размыкает ладони, на пальцах не остаётся и следа от действия яда мерзких червей. Ро'ан вновь велит мне схватиться за него и начинает идти своими каменными ступнями через оставшийся участок редкого полесья, выходя на открытое пространство низины.

— Я могу идти дальше сама.

— Нет, — отрицательно машет головой Ро'ан, — надо убраться подальше от леса, а потом будем искать следы жилых поселений. Несмотря ни на что, ему нужны живые. Пусть они и отличаются от привычных тебе.

От его слов меня продирает мороз по коже, а потом я вспоминаю всадников, закованных в броню, говоря себе, что не видела того, что скрыто под их железными масками. Вдалеке возникают очертания строений, и я радуюсь, но только поначалу. Потому что чем ближе подходит Ро'ан, тем яснее становится, что ничего хорошего нас там не ждёт. От деревянных строений остались только обгоревшие чёрные руины, а в некоторых местах белеют остатки каменной кладки. Ро'ан ступает по земле, чёрной от копоти, а под его ногами хрустят кости, почти сплошь устилающие всё пространство.

— Пойдём отсюда прочь, — прошу я.

— Нет, нужно найти хоть что-то, — не соглашается со мной Ро'ан, заглядывая поочерёдно в руины.

В одном из сожжённых домов он выуживает металлический котелок и идёт дальше, к тем домам, что стояли раньше посередине селения и уцелели больше прочих оттого, что были сделаны частично из камня. Он ставит меня на землю и бродит по руинам. Я бросаю взгляд в сторону и замираю от испуга. По одну сторону улицу стоит некое подобие виселицы, а на длинной поперечной перекладине за верёвку привязаны несколько черепов: человеческих, а посередине — один крупный, лошадиный. Под виселицей же навалена груда таких же черепов: больших и маленьких, и совсем крошечных, пустыми глазницами, следящими за нами. В голове вдруг всплывает обрывок услышанного разговора, когда Зверь вёз своих невест:

— … он скоро издохнет. Ублюдки подсунули порченого коня.

— Ты знаешь, что делать. Коня, как и того, кто осматривал его — в расход. Что же касается сельчан, навестим их совсем скоро… На обратном пути.

Вот, значит, какая кара постигает тех, кто осмелился обмануть Его. Ро'ан тем временем исследует руины, натыкаясь на кованный сундук, частично заваленный камнями. Он раскидывает их за пару мгновений и срывает руками большой замок, висящий на сундуке.

— Мы же не мародёры, — возражаю я.

— Мертвецам всё это ни к чему, — спокойно возражает Ро'ан и выкидывает из сундука одну вещь за другой. Некоторые из них сделаны из тончайшего шёлка, другие украшены искусной, кропотливой вышивкой. Но падая на землю, чёрную от копоти, оно смотрится так нелепо в этом уродливом месте, что понимаешь — здесь нет места красоте.

— Переоденься, — Ро'ан кидает мне ворох скатанной им одежды, — в своём изорванном платье ты будешь привлекать слишком много внимания.

Я ловлю предложенное и хочу отойти подальше, чтобы переодеться, но Ро'ан хватает меня за локоть.

— Ты с ума сошла? Оставайся здесь на месте. И не смей удаляться без меня.

Его пальцы разжимают мой локоть, а сам он склоняется над сундуком, отбирая нужное. Я застываю на мгновение, но потом поспешно отворачиваюсь, становясь боком, и поспешно стягиваю через голову платье, беря предложенное. Я расправляю одежду, натягиваю короткие нижние брюки и чувствую тяжёлый взгляд, скользящий по телу, распрямляюсь, замечая, как Ро'ан, не таясь, разглядывает меня с непонятным выражением лица.

— Одевайся скорее, — велит он.

Непослушные пальцы едва справляются со своей задачей под пристальным взглядом. Наконец, я надела всё, что кинул мне Ро'ан. Одежда просторная и свободно болтается на теле, мне приходится потуже затянуть завязки. Ро'ан подходит и суёт мне в руки мягкие высокие сапоги, выделанные из шкур животных, и накидывает на плечи просторный плащ. А следом он внезапно наклоняется и, запачкав руку чёрной сажей, размазывает её по моему лицу, и без того грязному.

— В местах, подобных этому, красота становится проклятьем и привлекает ненужное внимание. Спрячь её как можно дальше.

Сам он надел просторные штаны, пришедшиеся ему впору, а вот с рубахой не задалось. Натянул её на себя и нагнулся, чтобы надеть сапоги — послышался треск разрываемой ткани. Ро'ан отбросил обрывки ткани в сторону, ограничившись тем, смог подобрать.

— Здесь нам больше нечего делать.

Глава 30

Ро'ан манит меня рукой, велев идти следом.

— Ты знаешь, куда идти? — спрашиваю его я.

— А ты разве не знаешь? — усмехается, едва обернувшись, и продолжает путь.

— Нет, я просто бежала куда глаза глядят. Мне надо было убраться как можно дальше из родного селения.

— И всё же ты шла по верному пути, не отдавая себе в этом отчёт. Он забрал твоего сына? Значит, тебя ведёт зов сердца. Надо торопиться, пока ты ещё помнишь его.

Я едва не спотыкаюсь на ровном месте.

— Ты говоришь странные вещи. Как можно забыть своё дитя?

Ро'ан молчит несколько мгновений, а потом говорит:

— Можно… Можно обернуть живое прахом, и извратить так, словно его никогда и не было. Он пожирает не только плоть, но и души.

— Я помню своего сына.

— Только потому, что Он ещё не начал превращать его в нечто иное. Или у него на твоего сына другие планы.

Я не знаю, что ответить ему, но не могу поверить в сказанное им. Ро'ан оборачивается и смотрит мне прямо в глаза:

— Не веришь моим словам? А многих ли забранных им людей ты помнишь?.. Он забирает их не каждый год, верно? Но рано или поздно приходит за ними. Вы отдаёте ему положенное число бездумно, а потом вдруг оказывается, что ты не можешь вспомнить ни имени, ни черт лица, даже если человек был тебе близок и дорог. Там, где должна гнездиться тоска и печаль по разлуке, появляется ничто, пустота…

— Я помню тех, кого он забирал в последний раз, — упрямо повторяю я.

— А в предыдущий? — усмехается Ро'ан.

— Может, я была слишком мала, чтобы запомнить их?

— Может, ты просто страшишься забытья? — в тон мне отвечает Ро'ан, — чистая, невинная кровь ценна для него, тела юных дев — пища или сосуды, в которых он выращивает мерзкие формы жизни, пожирающие их изнутри и меняющие так, что они становятся чем-то иным. Он создаёт собственный мир на месте существующего, стирая его. И если ты почувствуешь, что с каждым днём тает частичка воспоминаний о твоём сыне — значит, Зверь приступил к изменению его в угоду своим интересам.

От слов Ро'ана мороз продирает по коже и стынет всё внутри.

— Я не забуду своего сына, — упрямо мотаю головой, — что бы ни произошло.

— Если мы опоздаем, забудешь. Воспоминания о нём сотрутся из твоей памяти так же, как сходит талый снег по весне, или как забываешь касание ветра в следующий же момент, едва он перестаёт ласково касаться твоей кожи.

Моё сердце начинает бешено колотиться в груди, а слова Ро'ана кажутся невозможными, но наполнены такой тоской, что кажутся правдивыми.

— Тогда нам следует поторопиться, нет времени стоять на месте, — я огибаю его по дуге. Ро'ан через несколько мгновений идёт следом и смеётся. Так странно слышать смех среди окружающего мрачного пейзажа от того, кто способен в мгновение ока превращаться в камень.

— Ты одержима идеей вернуть себе родное дитя во что бы то ни стало, да? Кто знает, вдруг именно это и позволит нам не сбиться с пути и, возможно, спасти твоего сына.

— Нет никаких возможно, — сердито отвечаю я, — я верну его. А ты поможешь мне, как и обещал, клянясь в этом.

— В случае удачного исхода событий, — поправляет меня Ро'ан.

— Удача… Удача отвернулась от меня ещё тогда…

Но Ро'ан не даёт мне договорить, резко дёргает за руку и заставляет метнуться в сторону, в заросли высокой травы.

— Тише… Там впереди кто-то есть.

Я приникаю к земле как можно ниже и смотрю в указанном направлении, замечая движущуюся телегу, с закреплённой на ней клеткой, в которой сидят люди, устало прислонившиеся спинами. Тройкой лошадей управляют двое, сидящие на козлах и переговариваются вполголоса.

— Торгаши соплеменниками везут дань, — вполголоса замечает Ро'ан, — многие добровольно примыкают к нему, их даже не нужно запугивать. Звон золота для них слаще смеха своих детей.

— Что будем делать?

— Последуем за ними по следам. Сделаем вид, что тоже идём на поклон, но будем держаться особняком. Я думаю, что уже к вечеру мы выйдем к какой-нибудь деревеньке.

Мы прячемся ещё некоторое время в траве, а потом продолжаем свой путь скорым шагом, почти не разговаривая. Мне кажется, что я в жизни не проходила ещё столь длительных расстояний. Ноги сами несут меня вперёд, даже тогда, когда кажется, что сил уже не осталось. К вечеру следы от колёс телеги выводят нас к деревушке, виднеющейся вдали. Над селением кое-где курится дымок. Значит, там есть живые.

— Придётся заночевать там, а с утра запасёмся необходимым и двинемся в путь.

— А что если они не любят чужаков?

— Чужаков нигде не любят. Выбора у нас нет. Тем более мы не единственные, кто устремляет свои стопы к нему.

Едва мы вступили за ограждение, как я сразу почувствовала липкие, чужие взгляды и интерес, заставляющий вспыхивать огоньком тусклые глаза жителей деревни. Я старалась сделаться ещё тише и незаметнее, чем есть, радуясь присутствию Ро'ана, вселяющему призрачную, хрупкую надежду. Не истрепались бы её крылья в попытке пересечь море топкого отчаяния.

С жителями деревни разговаривает Ро'ан, по-хозяйски положив руку мне на плечо и прижав к своему крепкому боку. Кто-то из мужчин тычет пальцем в сторону длинного, высокого дома, сказав, что там можно поесть и даже заплатить за ночлег, если ещё остались свободные места. Издалека дом кажется таким же, как и остальные, только гораздо больше размером. Но подходя к нему, я слышу звуки разбитной, дребезжащей музыки и гул голосов.

Внутри хорошо освещённое пространство заставлено столами и скамьями и полно народу. Мы протискиваемся вдоль стен, ища свободное место, и обнаруживаем небольшой стол в углу. Я едва успею усесться, а рядом уже возникает проворный, пухлый мужчина и грязной тряпкой растирает пролитое на столе вино, с размаху ставит на стол кувшин, от которого несёт кисловатым запахом, и предлагает мясо с лепёшками и овощами. Ро'ан согласно кивает и осматривается.

Я неуютно себя чувствую среди такого большого скопления народа и гомона, разносящегося над собравшейся разношёрстной толпы. Больше всего меня смущают продажные девки, тела которых едва прикрыты, а на некоторых и вовсе нет ничего, кроме короткой юбочки. Призывно улыбаясь, скользят они между рядами, получают звонкие шлепки по ягодицам от гогочущих мужчин, а иногда скользят на колени, прижимаясь всем своим телом. Я отвожу глаза и опускаю взгляд в деревянную столешницу. Посередине стола появляется круглое блюдо с наваленным вперемешку мясом и овощами, пожухлая зелень нище ютится с самого краю блюда.

— Принеси воды с мёдом, — велит Ро'ан прислуживающему мужчине. Тот недоумевающе смотрит на Ро'ана.

— У вас есть что-то взамен того кислого пойла, что налито в кувшине?

— Это вино, — сально улыбается в ответ мужчина.

— Ей нельзя пить вино, — тыкает в сторону меня пальцем Ро'ан, — так что неси что-нибудь другое.

Мужчина оглядывает меня с ног до головы, но всё же уходит.

— Лучше не пить эту гадость.

А мне бы и в голову не пришло пригубить налитого, уж слишком громко и неприятно звучат подвыпившие голоса и сально блестят глаза. Я ковыряю в тарелке, отодвигаю жилистое мясо в сторону.

— Ешь давай, — велит Ро'ан, а сам кладёт на стол круглые золотые монеты, найденные им в погорелой деревне, и оглядывает помещение. Рядом со столом появляется девица с копной рыжеватых волос, кладёт руку на плечо Ро'ана и прижимается полной тяжёлой грудью.

— Проваливай, — усмехается девице Ро'ан и сгребает меня в охапку, усаживая на колени, — мне есть с кем развлечься сегодня.

Глава 31

Девица, ничуть не расстроившись, скользит по залу дальше, притягивая внимание движениями полных округлых бёдер. Я дёргаюсь в сторону, но Ро'ан удерживает меня своей рукой.

— Не привлекай лишнего внимания. Сиди спокойно и ешь.

Он едва ли не насильно пихает мне в рот еду, пока на столе не возникает другой кувшин и глиняная щербатая кружка, принесённые слугой.

— Что-нибудь ещё? — золотые монеты в мгновение ока исчезают в пухлой ладони мужчины, — может, девушку?

— У меня уже есть, — Ро'ан хозяйским жестом оглаживает мои бёдра.

— Эта тощая пигалица больше похожа на грязную нищенку, — кривится слуга.

— Зато готова на многое и задёшево, — гогочет Ро'ан, а слуга подхихикивает, выжидая чего-то. На столе появляется ещё две монеты, и внимание слуги троекратно усиливается.

— Мне нужно место для ночлега, — говорит Ро'ан, — и качественный товар. Немного поистрепался в дороге…

— Свободных мест нет, — разводит руками слуга, — если только захотите переночевать на конюшне… Что же касается второго, завтра мальчишка проводит куда следует.

— Хорошо, — кивает Ро'ан, прибавляя ещё две монеты, — ты поела?

Я согласно киваю, отодвигая от себя наполовину полное блюдо.

— И ест так мало, — восхищается слуга, — не то что моя жена. Жрёт, как тот боров. Может, продашь свою малышку мне, когда надоест?

— Если сойдёмся в цене…

Слуга отходит прочь и криком призывает чумазого расторопного мальчишку, ведущего нас на конюшню. Здесь тихо и неслышно противного наглого гомона стада людей, пряно пахнет свежескошенной травой и животным теплом. Мальчишка начинает орудовать огромными вилами, раскидывая сено, Ро'ан выхватывает вилы у него из рук:

— Прочь, малец!

Но мальчишка тащит из угла два бесформенных тюфяка и кидает в нашу сторону, скользит испуганно-восторженным взглядом по массивной фигуре Ро'ана и торопливо убегает прочь, сверкая грязными пятками. Ро'ан за пару мгновений перекладывает в угол огромный ворох сена и кидает сверху тюфяки. Я валюсь с ног от усталости и падаю без сил. Кажется, что в жизни не было постели мягче и приятнее, чем тот ворох сена, на котором я сейчас лежу…

А посреди ночи я вдруг чувствую, как холодные тонкие пальцы почти неуловимыми касаниями шарят по телу. Я вздрагиваю и издаю едва слышный звук, как пальцы перехватывают горло, сдавливая его. А следом сбоку от меня в воздух взметается тень, слышится звук удара и хруст. Мягкий удивлённый стон и тело оседает на землю. Глаза не сразу привыкают к темноте.

— Вор, — тихим голосом произносит Ро'ан, пнув тело носком ноги, потом оттаскивает его к лошадиным стойлам и бросает там, сильно ударив ближайшего жеребца по крупу. Тот с испугу ржёт так громко, что, кажется, своим ржанием разбудит всех. Так и происходит — снаружи слышатся торопливые шаги, и в конюшню вбегает слуга с огарком свечи. Он пытливо смотрит на меня, испуганно подобравшую колени и на Ро'ана, успевшего к тому времени лечь подле меня.

— Что случилось? — спрашивает слуга.

— Кажется, конокрад… — ровным голосом отвечает Ро'ан, — жеребец припечатал его копытом.

Слуга кидается вперёд, оглядывая тело.

— Проломил голову, — бормочет он себе под нос и сторонится жеребца, который всё ещё перебирает ногами в стойле, недовольно мотая головой и раздувая ноздри.

— Помоги вынести, — просит слуга Ро'ана, хватаясь за ноги мертвеца.

— Заплати, помоги вынести… — Ро'ан не торопится, — если сунется ещё кто-нибудь? Я устал и хочу спать.

— Не сунется, — уверенно заявляет слуга. А мне кажется странным, что в столь поздний час он всё ещё полностью одет и среагировал так быстро, оказавшись на конюшне через мгновение. От неприятных мыслей мне ещё скорее хочется покинуть эту деревню. Ро'ан неторопливо встаёт и помогает вынести тело.

— Ляг к стене, — велит он и ложится рядом.

— Мне кажется, что… — шёпотом произношу я.

— Тебе не кажется. Такое часто происходит с чужаками. Завтра мы запасёмся необходимым и двинемся в путь.

Рано поутру, с первыми лучами солнца мы поднимаемся. В том доме, где принимают постояльцев, по залу уже ходит хмурая заспанная служанка и, позёвывая, трёт столешницы. Из еды нам предлагают остатки вчерашних блюд и приходится есть холодные куски мяса и овощей. Потом Ро'ан велит позвать того, кто прислуживал нам за столом вчера, и служанка кличет мужчину хозяином.

— Так я и думал, — кивает Ро'ан, улыбаясь при виде мужчины. Между ними затевается беседа и торг по поводу лошадей. Ро'ану удаётся выторговать сильного пегого жеребца, что якобы зашиб на смерть вора, и ещё одну вороную кобылку. А потом мальчишка-посыльный ведёт нас по хмурым, полупустынным улицам к дому одного из торговцев. Ро'ан колошматит кулаком по двери, она сотрясается от его ударов. За дверью слышатся шаркающие шаги и в приоткрывшейся щели появляется опухшее заспанное лицо торговца.

— Чего вам?

— Хочу купить у тебя кое-что…

— Проваливай. Лавка откроется только через часа два, — мужчина спешит закрыть дверь, но Ро'ан ловко вставляет в щель ступню, не давая ей закрыться.

— Я спешу. Очень спешу. Хочу стать одним из первых, кто достигнет желанных чертогов, где можно будет купаться в золоте и славе. Так что сейчас ты потащишь свой жирный зад в лавку и продашь мне всё, что мне необходимо. Или я возьму это сам и заплачу ровно столько, сколько посчитаю нужным. А я становлюсь очень жадным, если мне не удаётся договориться сразу же.

Хозяин лавки осматривает мощную фигуру Ро'ана и крепкие широкие плечи, кивает:

— Хорошо, я сейчас.

Он ненадолго скрывается в доме и появляется со связкой ключей в руках, знаком велит идти за ним. Лавка утопает в рассветных сумерках. Ро'ан ходит между рядами и, недолго думая, выбирает необходимое: кое-что из одежды и снаряжения. Немного дольше задерживается у полки с оружием, выбирая небольшой лук со стрелами, и перехватывает длинную рукоять топора, завершает свои сборы длинным мотком толстой верёвки. В качестве платы он, не глядя швыряет на прилавок перевязанную тряпицу с золотом, найденным на месте пожарища.

— Когда выступаешь? — интересуется лавочник гораздо более дружелюбным голосом, чем до того разговаривал с Ро'аном, — девчонка идёт с тобой?

— Вместе со всеми, — безразлично пожимает плечами Ро'ан, — кажется, я не единственный желающий. Девчонка — моя, и едет со мной.

— Немая, что ли? — усмехается лавочник.

— Много ли от неё требуется? — машет Ро'ан на прощание и мы покидаем лавку. Ро'ан переодевается и становится больше похож на одного из путников, чем на полуголого дикаря и привлекает чуть меньше внимания. Но всё равно он выделяется на фоне других мужчин комплекцией и многие бросают на нас косые взгляды. Ещё немного — и процессия двигается в путь. Мы едем чуть поодаль, но всё же среди основной группы.

— Если все знают, куда следует ехать, в чём заключается сложность? — едва слышно спрашивая я у Ро'ана.

— Думаешь, они направляются прямиком к Нему? Ошибаешься, они осядут в одном из его укреплений. Наш путь лежит дальше.

Глава 32

Солнце успело подняться дважды, прежде чем мы решились отстать от остальных путников. Ро'ан велел мне прикинуться занемогшей и махнул рукой некоторым заинтересованным, мол, поезжайте, догоним вас позднее. А мне и не пришлось особенно прикидываться. Усталость и напряжение брали своё. Я не могла чувствовать себя спокойно среди такого скопления чужих людей, и свободно вздохнула только тогда, когда на дороге осела пыль из-под копыт коней, а их фигуры растаяли в туманной дымке. Мы съезжаем с основной дороги и заставляем коней брести по мелким тропкам, удаляясь от основного дорожного тракта. Время от времени я оглядываюсь.

— В чём дело, Аврелия?

— Кажется, что за нами следит кто-то…

— Уверена?

— Нет, не могу сказать точно. То ли от страха кажется что-то, то ли чувствую присутствие зверей.

— Возможно, и то, и другое. Надо быть осторожнее.

Немногим позднее тревога отступает. Нет, она всё же незримо присутствует рядом, витает в воздухе с того самого момента, как я ступила на тропу в поисках сына, но прикосновения её не более ощутимы, чем обыкновенно. Путь нам преграждает река, окружённая густым лесочком. Ро'ан решает разбить привал, но сначала находит укрытие среди каменной гряды вдоль берега, стреножит лошадей и перевязывает им морды, чтобы не заржали ненароком.

— Я хочу подстрелить пару птиц или зайца. Тебе придётся остаться здесь. Сиди не высовываясь. Я взял бы тебя с собой, но на охоте ты мне будешь только мешать или спугнёшь добычу.

Ро'ан удаляется скорым шагом, а я сижу среди камней некоторое время, наслаждаясь звуками бегущей воды. Место кажется таким умиротворённым, будто нет и не было никогда ничего ужасного в моей жизни. Но чем дольше я сижу, тем больше меня начинает раздражать звуки воды, а тело, давно немытое как следует, начинает чесаться. Я убеждаю себя, что нельзя двигаться с места, но всё же позывы плоти берут верх над разумом. Я оглядываюсь по сторонам и, убедившись, что никого нет поблизости, даже Ро'ана, торопливо скидываю с себя грязную одежду, оставляя её среди камней, и быстрым шагом иду к воде.

Вода очень холодная и обжигает тело, но эти ледяные касания даже приятны, потому что могут избавить от зуда и неприятного ощущения грязи по всей поверхности кожи. Мелководье простирается довольно далеко и надо отойти от берега, чтобы нырнуть с головой. Я плаваю несколько минут, а потом сажусь и начинаю промывать волосы, как следует, зажмурив глаза. Блаженное и долгожданное избавление от грязи наполняет меня эйфорией. Я промываю голову и тщательно тру тело плоским, шероховатым камнем. Пора возвращаться, не стоит задерживаться здесь надолго. Я иду к берегу и едва не спотыкаюсь: из леса выходят двое рослых мужчин, закованных в железо. Метнуться бы в воду, но они уже заметили меня и торопливо идут к самой кромке воды, приветственно махая рукой.

— Эй ты!.. — кричит один из них и довольно гогочет. Меня явно не ждёт ничего хорошего. Я не знаю, как выпутаться и скрыться от жадных взоров, впивающихся в моё тело.

— Выходи из-з-з-з воды, — второй мужчина снимает с головы шлем. Я с ужасом вижу, что нос на его сильно приплюснут, вместо ноздрей — две продольные щели, — выходи…

Воздух со свистом вырывается из его рта. Я испуганно шагаю назад, в прохладные воды реки, пряча наготу тела за скрещёнными ладонями. Мужчина раздвигает синюшные, почти чёрные губы в жутком оскале: рот полон заострённых, словно резцы, зубов.

— Гони её с-с-с-с-сюда, — говорит второй, оставаясь на берегу, в то время как первый делает пару шагов в воду по направлению ко мне, взметая в воздух сотни водяных брызг.

Надо кричать и звать на помощь, но страх колючими шипами, обращёнными внутрь, сковал моё горло, и я лишь отступаю в воды реки, шаг за шагом.

— Пойдём, ты получиш-ш-ш-шь много з-з-золота. Всего лиш-ш-ш-ш-ш-шь развлечеш-ш-шьсссся….

Он шипит, словно ползучий гад, и наступает на меня, широко расставив руки. А я, наконец, решаюсь выдавить из себя крик, разнёсшийся над водой:

— Ро'ан!

Ответом служит лишь странный, булькающий смех, вырывающийся из глотки чудовища. Ро'ан, наверное, не слышит. Он ушёл далеко в лес, и я сама отошла от указанного им места. Какая глупость!..

Внезапно я замечаю, как по берегу несётся размытая тень, в ней смутно угадываются очертания фигуры Ро'ана, и следом слышится громкий хруст. Второй получеловек, оставшийся на берегу, едва успевает обернуться, как топор Ро'ана вонзается в его череп, раскалывая пополам. Тёмная, почти чёрная кровь заливает обмякшее тело. А то чудовище, что стоит рядом со мной, издаёт громкое шипение и бросается на меня, словно желая поквитаться со мной за смерть товарища. Я разворачиваюсь и торопливо бегу, разрезая ногами воды реки.

Резкая боль обжигает затылок. Тварь настигла меня и, ухватив за волосы, дёргает на себя. Я пошатываюсь и падаю назад, чувствуя, как мощная рука обхватывает за шею, толкая вниз. Мгновением позже хватка чуть разжимается и я, выскальзывая, тороплюсь уйти подальше. Я оборачиваюсь, видя, как Ро'ан, метнув издалека верёвку, петлёй обхватывает шею и тянет сопротивляющуюся тварь на себя. Тот бьёт по воде ногами и руками, хрипит, пытаясь вырваться. Но хватка Ро'ана крепка и, подтянув его к себе, он сдавливает пальцами шею, толкая чудовище под воду, лишая возможности дышать. В воздух над рекой взметаются тысячи брызг, вода бурлит и пенится от мельтешения конечностей… Ещё несколько мгновений — и движения замедляются, а после руки твари бессильно падают на воду. Всё кончено. Я всё ещё стою в воде, а сердце бешено колотится. Ро'ан разворачивается и крупным шагом идёт ко мне.

— Куда ты пропала? Я велел тебе и носа не высовывать из укрытия!

— Местность казалась такой спокойной и я захотела искупаться…

Ро'ан подходит ко мне и с силой толкает меня. Я, не в силах удержаться на ногах, лечу назад в воду, уходя в неё выше пояса.

— Ну что, искупалась? Теперь ты довольно чистая?

Ро'ан нагибается и рывком хватает меня за плечи:

— Оно того стоило? Твой риск был бы оправдан? Ну же, отвечай!..

Я отрицательно машу головой, робея от его злости и ярости, направленной на меня. А Ро'ан подхватывает меня и перекидывает через плечо, словно куль с зерном, и выносит из реки.

— Никогда не смей ослушиваться меня, ясно? — он спускает меня. Земля и небо слишком резко меняются местами и ноги подкашиваются. Ро'ан подхватывает меня и прижимает к себе. Холодная вода каплями стекает по моему телу, покрывшемуся мурашками от едва уловимого порыва ветра. Только горячие ладони Ро'ана лежат на плечах и, слегка дрогнув, скользят ниже, охватывая талию. Острые вершины сосков упираются в тело Ро'ана, его грудь вздымается быстро, а дыхание тяжело.

— Не уходи так далеко, — чуть мягче произносит он. Тёмные глаза впитывают в себя каждую чёрточку моего лица, — было бы глупостью лишиться всего вот так…

Меня охватывает странное спокойствие, волнами расходящееся по телу, и мягкое томление неспешно крадётся по коже, от точек соприкосновений наших тел. Мне чудится, что сейчас нечто сдвинется с места и произойдёт что-то неожиданное, но вместо этого Ро'ан лишь отирает пальцами воду с моих ресниц и разжимает объятия.

— Оденься, Аврелия, и держись рядом со мной или всегда поступай так, как велено тебе. Я не смогу защитить тебя на расстоянии.

Глава 33

Ро'ан избавляется от трупов, заваливая их камнями и сухими ветками.

— Что это за твари? Такими становятся те, кто прислуживают ему, да?

— Не сразу, — отвечает Ро'ан, — но постепенно их тела изменяются в соответствии с их душами.

— Откуда тебе известно столь многое, Ро'ан? Моё селение располагается не так уж далеко от этих гиблых мест, но мы ничего подобного не знали и даже не заговаривали об этом…

— Так удобнее. Держать в страхе и неведении, постепенно продвигаясь всё дальше и дальше. Если бы ваши правители вместе с храмовниками захотели бы изменить хоть что-то, они не держали бы людей за тупой скот, который можно продать на корм.

Ро'ан раскладывает ветви для костра, а я потрошу принесённого им зайца.

— Но ты не ответил на мой вопрос. Откуда ты знаешь так много про Зверя?

— Я существую уже достаточно долго…

— Живёшь?

— Нет, именно существую. Навряд ли моё пребывание в камне можно назвать жизнью.

Тушка зайца поджаривается на огне, распространяя по округе аромат жареного мяса. Ро'ан садится рядом и прихлёбывает горячей воды из котелка, а потом тянется за мясом. Впервые за всё время, что мы идём вместе, я вижу, чтобы он ел. Он ловит мой удивлённый взгляд и поясняет:

— Тело просыпается позднее разума. И поначалу не требует совсем ничего…

Мне хочется расспросить его ещё о многом, но он заливает водой костёр и отворачивается, укутываясь в плащ, показывая, что на сегодня достаточно разговоров. Я решаю последовать его примеру, смежаю глаза и засыпаю под его глубокое размеренное дыхание.

А потом резкая боль вкручивается в виски и я вскакиваю, садясь на земле. Внутри моей головы раздаётся крик, уже слышанный мною однажды. Так однажды Силан прогнал наглого грабителя прочь из дома. И сейчас он находится где-то далеко-далеко и кричит точно так же, но гораздо отчаяннее и громче. Я слышу глубоко в себе отголоски этого крика и не в силах сдержать слёз, текущих от осознания своей беспомощности. Над головой тёмное небо колышется чёрным покрывалом с редкими, укоризненно мигающими звёздами и шепчется листва деревьев. Крик смолкает отдаляясь. Смолк, будто и не было его. Меня сотрясает озноб, и уснуть не удаётся. Я сижу, вглядываясь в окружающую темноту, различая лишь блики вод реки.

— Ложись спать.

Я поспешно отираю слёзы тыльной стороной ладони.

— Не стоит стесняться своих слёз, — Ро'ан подвигается и утягивает меня за собой вниз, притягивая к себе, — ты тоскуешь по нему. Но не забывай, что ты не сидишь сложа руки, а делаешь всё возможное, чтобы вызволить своего сына.

Ро'ан осторожно гладит меня по волосам, пока слёзы не иссякают и от них не остаётся ни следа. От его прикосновений разливается спокойствие, приглушая боль и тоску. Я ловлю себя на мысли, что несмотря на сгущающийся вокруг мрак и клятвенные обязательства, связавшие нас, я ещё никогда не чувствовала себя спокойно и защищено, как рядом с ним. А проявление заботы обо мне в мелких, повседневных поступках трогают глубоко, переполняя благодарностью. Чувствую, как его крупная ладонь ныряет под ткань рубахи и ложится на талию, задерживается на ней на мгновение и пробирается дальше. Сильные пальцы с шероховатой кожей аккуратно, едва касаясь, оглаживают нежную кожу живота и скользят по ней ниже. Пальцы поддевают завязку тесьмы на штанах и ловко ныряют под неё. Я пытаюсь отстраниться, но Ро'ан второй рукой ныряет под моё тело и накрывает ею левую грудь, прижимает меня к себе.

— Успокойся, не дёргайся. Я не стану брать тебя силой…

Низкий шёпот струится по ушной раковине вместе с горячим выдохом. Его губы мягко касаются мочки уха, обхватывают и удерживают.

— Ро'ан, — выдыхаю я, когда его рука ложится на поросль волос внизу живота.

Пальцы перебирают мелкие завитки волос, медленно, но упорно продвигаясь вниз. Одним движением он стягивает штаны вниз по ногам, переносит пальцы на правое бедро и, огладив кожу, отводит его в сторону, открывая себе доступ к плоти, которую в следующее же мгновение начинает обводить пальцами. Сначала аккуратно, едва задевая самый кончик выступающего бугорка. Он ласково потирает его подушечками пальцев, заставляя трепетать, и опускается ниже, обводит складки с одной и другой стороны.

Медленные и осторожные движения сверху вниз и обратно заставляют сердце биться учащённо.

В самом низу живота возникает приятная тяжесть и обдаёт горячим жаром. От него, кажется возможным избавиться только, если податься вперёд, потёршись о сильную мозолистую ладонь, что лежит поверх треугольника между разведённых бёдер и перебирает пальцами влажные складки возле лона. Моё дыхание учащается, а поцелуи Ро'ана становятся всё настойчивее. Он уже не касается мочки уха ласково и нежно, а терзает губами шею и плечи, оставляя на них горячий и чуть влажный след.

Его вторая рука попеременно то стискивает грудь до боли, то нежно оглаживает её. Я не могу удержать напряжение, наполняющее всю меня, и выпускаю его в тёмное небо вместе с протяжным стоном. А следом его пальцы обхватывают сосок и начинают оттягивать и выкручивать его в едином ритме с теми пальцами, что хозяйничают внизу, обводя по кругу лоно всё быстрее и быстрее, вынуждая сильнее прижиматься спиной к крепкому торсу и подаваться бёдрами вперёд.

— Ро'ан! — полустон — полувскрик и жажда слияния размывает прочь все предрассудки и отгоняет прочь страхи.

Ро'ан перекатывается и нависает надо мной, одной рукой продолжая ласкать меня внизу. Я истекаю соком желания и развожу ноги ещё шире, приподнимаюсь и обхватываю его лицо руками, тяну на себя. Мои губы безошибочно находят его и накрывают. С восторгом ощущаю, как мгновенно он отвечает на жаркий поцелуй и впускает меня вглубь своего рта, с готовностью сплетаясь с моим языком. Мои и его стоны, рвущиеся изнутри, встречаются где-то посередине, сталкиваются языками и губами, дробятся множеством искрящихся ощущений и расходятся жаром. Его пальцы ныряют вглубь и меня сотрясает от наслаждения, острого и сладкого, единственно правильного и возможного. Я принимаю его быстрые движения и двигаю бёдрами, приподнимаю таз навстречу.

Мои пальцы очерчивают резные словно каменные мышцы живота и стягивают по его бёдрам штаны, освобождая напряжённую плоть. Ро'ан движется навстречу, но в последний миг замирает, словно передумав. А у меня нет ни малейшего желания ждать. Я боюсь, что если этот миг будет утерян, подобного единения может и не произойти, потому обхватываю его плоть ладонью и веду по ней. Сначала медленно и осторожно, потом всё быстрее и увереннее, тяну его на себя и вынуждаю всё-таки опуститься ниже, ещё ниже. Ещё немного до тех пор, пока он сам не касается концом влажного лона, где всё ещё двигаются его пальцы. Мгновение — и он перемещает руку, обхватывая меня под ягодицу, и одним толчком проникает внутрь.

Я вскрикиваю и поневоле сжимаюсь вокруг него. Моё лоно пульсирует всё быстрее и быстрее, то сжимается, то разжимается. А от медленного скольжения его плоти назад, а затем резко вперёд, до упора, я едва не задыхаюсь, умоляя не останавливаться. Ро'ан послушно движется внутри меня, наращивая темп движений, наполняя собой раз за разом всё глубже и неистовее. Всё моё существо отзывается на бешеный ритм движений и сладко содрогается от экстаза, который, овладев телом, не отпускает, а множится и множится. Я, раскрытая перед ним, дышу часто и мелко, впиваюсь пальцами в твёрдые мышцы рук и двигаю бёдрами навстречу.

Кажется, что у меня не осталось сил, ни капли. Но тело всё ещё охотно вбирает его в себя и наслаждается слаженным ритмом. Ещё одна волна дрожи прокатывается по телу, а вслед за ней меня сметает ураганом, не оставляя от меня самой ничего, кроме одной огромного и чистого наслаждения. Всё моё тело — пик удовольствия, а Ро'ан посылает в меня свою плоть особенно глубоко и замирает, изливаясь внутрь. Он ложится набок и притягивает меня к себе, зажимая в крепких объятиях, прижимая к быстро вздымающейся груди. Дыхание тяжёлое и частое, но под выступающими массивными мышцами груди тихо и спокойно, неслышно ничего.

Гулкая тишина…

Глава 34

Дорога. Только вперёд и вперёд… Мы движемся по лесу, что примыкает к гористой местности. Изредка делаем привал, такой, как сейчас. Лошади уже напоены и стреножены, пасутся внизу. А мы располагаемся выше. Чуть дальше — высокий обрыв и серое низкое небо. Я отдыхаю, прислонясь к плечу Ро'ана. Он кажется расслабленным, но вдруг он настораживается и поднимается. Ро'ан замирает и прикладывает палец к губам, призывая меня сидеть тихо и без лишних движений, а потом бесшумно крадётся в сторону густых зарослей кустарника.

Я не перестаю удивляться, как такой крупный мужчина может двигаться настолько тихо. Слышится только перешёптывание листвы и редкое стрекотание насекомых в вечерних сумерках. Затем раздаётся вскрик и шум борьбы, негромкая ругань — и Ро'ан возвращается, таща за собой на верёвке человека в длинном балахоне. Тот, хрипя, пытается сопротивляться, но петля на шее затягивается тем туже, чем больше он дёргается.

— Эта тварь шпионила за нами!

Ро'ан пинает под рёбра пленника и тот стонет, сжимаясь в комочек.

— Камень крепче обыкновенной плоти, да? — раздаётся сдавленный хрип из-под глубокого капюшона.

Голос говорящего кажется довольно высоким, и я, снедаемая любопытством, подхожу ближе, осторожно откидывая капюшон назад. Из-под капюшона показывается голова, покрытая редкими седыми волосами. Маленькое лицо — сухое и сморщенное, испещрено множественными шрамами и такими глубокими складками, что кажется, будто ещё немного и от лица отвалится кусок плоти. Водянистые глаза с необычайно тёмной радужкой смотрят на меня с интересом, несмотря на то, что рот всё еще кривится от боли. Я не могу понять, мужчине или женщине принадлежит это лицо, можно с одинаковой уверенностью утверждать и то, и другое.

— Я давно наблюдаю за вами. Необычная пара для здешних мест. Непривычный облик. Добровольное отклонение от удобных широких дорог… Крадётесь, словно замыслили недоброе.

Ро'ан заносит ногу, чтобы пнуть странное существо ещё раз, но я кладу ему руку на плечо, останавливая его. Мне вдруг почудился едва слышный голос среди шёпота листвы, призывающий выслушать пленённого.

— Кто ты? — говорю я.

— Я — Леда. Я следила за вами, кружа неподалёку…

Старуха садится, запахивая плащ и натягивая на голову капюшон.

— Нет, — останавливает её Ро'ан, — я хочу видеть твоё лицо и глаза, когда ты разговариваешь.

— Ты всё ещё веришь лицам? — смеётся Леда, и всё её сухое тело сотрясается, — что ж, смотри, если так хочешь.

— Зачем ты шла за нами? Какое тебе дело до простых одиноких путников?

— Для обычных одиноких путников вы слишком резво передвигаетесь туда, куда путь для простых смертных закрыт. Если только Он не пожелает провести кого-то в свои чертоги. Да-а-а-а… Я знаю эти тропы так, как никто другой.

Мы переглядываемся, а Ро'ан, будто бы невзначай, кладёт ладонь на рукоять небольшого топорика, заткнутого за пояс его штанов.

— Снесёшь мне голову вот этим? И не узнаешь краткого пути, ты, обращённый в камень. Идёшь тем же путём, что и раньше. И опоздаешь, как в прошлый раз.

Лицо Ро'ана стремительно меняется, рот раскрывается в жутком, яростном оскале, запечатлённом в камне, и мощным ударом кулака он бьёт Леду по голове, сминая кости черепа.

— Да, и что дальше? Мне, как и тебе, не суждено умереть раньше того, как разрешат они.

Леда смеётся и пальцами вытаскивает из зияющей раны на голове осколки костей.

— Неприятное зрелище, девочка, знаю…

Леда перехватывает мой взгляд и натягивает капюшон на голову, пряча раны, и ворчит в сторону Ро'ана:

— Отсёк бы мне голову и кинул в яму? Она бы приросла обратно… Чтобы избавиться от меня, тебе бы пришлось сделать так, чтобы она постоянно была отделена от тела. Носил бы её с собой, как памятный талисман? А следом за тобой бежали бы мои ноги…

Леда хихикает, на краткий миг мне кажется, что она не в своём уме. Хотя кто из ныне живущих остался бы при здравом рассудке в подобном месте?

— Надо прибить эту тварь, и дело с концом, — говорит Ро'ан.

— Нет, подожди…

Меня останавливает не только тот странный шёпот, услышанный мной ранее, не только слова о том, что она якобы знает краткий путь. Я чувствую, что старуха не лгала, когда говорила о Ро'ане. Я хочу узнать о нём больше, чем те несчастные крохи, что известны мне.

— Краткий путь? Откуда ты знаешь его?

— Я обречена скитаться. Я не могу подолгу сидеть на одном месте. Я могу пробираться так тихо, что становлюсь почти незаметной. Я слышу и знаю многое.

— Почему ты обречена? — из всей речи я улавливаю первое сказанное ею и хочу услышать ответ.

— Это долгая и давняя история, — усмехается Леда.

— Я люблю истории. Если они правдивы.

— Правда заключается в том, когда воинство зверя пришло за данью, мужчины нашего селения воспротивились тому и перебили немногое количество воинов, что было послано им. Расплата не заставила себя долго ждать, и сопротивление было подавлено новыми прибывшими воинами. Но перед тем мужчины успели отправить подальше своих жён и детей, велев увести их тропками, известными лишь одной пронырливой и расторопной пастушке. Она уводила их так быстро, как только могла, но могла идти бы гораздо быстрее, если бы не малые и кричащие дети, и женщины на сносях, и немощные старухи. Пастушка завела их в пещеру, велев отдыхать, а сама, едва сомкнулись глаза беглецов, бежала прочь, подгоняемая страхом. Она всегда хорошо и быстро бегала. Как бегает до сих, преследуемая проклятием тех несчастных, брошенных на произвол судьбы.

Я была не в силах молвить ни слова. Рассказ произвёл гнетущее впечатление. Мне было нисколько не жаль её. Она получила по заслугам, но голос её был полон тоски и сожаления. Возможно, Визалия была права, говоря о том, что иногда я думаю о людях так, как они того не заслуживают. Но сейчас в отстранённом и обезличенном рассказе Леды мне слышалось раскаяние и желание что-то исправить.

— Что заставляет тебя бежать? Просто остановись и упокойся.

— Это сильнее меня. Страх, который гонит меня прочь. Страх даже не перед Зверем. Просто животный безумный страх, ставший частью меня. Я много раз пыталась остаться на одном месте, но в самый последний момент срывалась с места прочь.

— Что ты хочешь от нас? Ты следишь за нами не из простого любопытства, верно?

— Вы идёте не тем путём. За время, что спал каменный истукан, многое изменилось. И совсем скоро вы выйдете прямиком на одно из его укреплений… Я же знаю окольные пути. Пройти будет непросто. Но гораздо проще попытаться одолеть морок, чем протискиваться в поселениях, где каждого чужака видно как на ладони.

— Аврелия, нам некогда трепаться с ней! Зачем ты слушаешь её лживые речи? Она сама сказала, что однажды предала тех, кто понадеялся на неё, и сделает это ещё раз! — сердится Ро'ан.

— На что ты надеешься, Леда? Ты пойдёшь до самого конца? В то место, которого боялась настолько сильно, что бросила на произвол судьбы невинных детей?

Леда замолкает и начинает нервно потирать сухие ладони.

— Во мне не осталось ничего, кроме страха подолгу оставаться на одном месте. Возможно, доведя вас до цели, я избавлюсь и от него.

— А возможно и нет, — бросает Ро'ан.

— Так же как вы можете не достичь цели, — возражает Леда, начиная раскачиваться, сидя на земле.

— Нам не нужны сопровождающие.

— Я не стану вашим постоянным спутником, если ты об этом. Я просто буду указывать вам направление и бродить по округе. От меня мало толку, кроме того, чтобы ткнуть пальцем туда, где можно будет пройти незаметнее для его прислужников.

— Ро'ан, она должна идти с нами. Я просто чувствую это, хоть и не могу ручаться за благополучный исход моего решения.

— Нет!

— Ты поклялся, — произношу я твёрдо, — ты поклялся помочь мне дойти до чертогов Зверя, любой ценой. И я готова рискнуть.

— Это безумие — доверяться такой корыстной твари!

Я хочу возразить ему, но внезапно меня скручивает острый приступ боли. Я падаю оземь, а тело начинает биться в конвульсиях.

— Что с тобой, Аврелия? — лицо Ро'ана полно заботы и тревоги, склоняясь надо мной.

Но чёткие линии его лица расплываются. Моё тело охватывает огнём, а старые, зажившие шрамы словно начинают бугриться и мою плоть будто вновь рвут когти Зверя. Меня скручивает от сильной судороги выгибает дугой, я перекатываюсь со спины на живот и пытаюсь подняться. Но неведомая сила пригибает меня к земле и словно жжёт нутро.

Ро'ан пытается удержать меня за плечи, но тело сотрясает сильная дрожь. А из глубины существа вырывается крик, полный отчаяния, но он не мой. Он — всего лишь эхо и слабый отголосок того ужаса и мрака, что вьётся сейчас вокруг моего Силана. Он кричит от немощности и страха где-то там далеко, призывая меня на помощь…

— Что с тобой? — повторяет Ро'ан, поднимая меня и удерживая за плечи. Постепенно судорога сходит на нет, а боль отступает. И я больше не слышу в себе ни криков ужаса, не чувствую отчаяния своего маленького сына…

— Всего лишь дитя зовёт свою мать, — скрипуче произносит Леда, — необычное дитя и зов его тоже сильнее, чем обыкновенная связь между родителями.

— Что значит необычное? — недоумённо спрашивает Ро'ан.

Леда смеётся:

— Спроси об этом у Невесты, что осталась жива после встречи со Зверем и выносила его семя, — и указывает пальцем на меня.

Ро'ан мгновенно оказывается подле меня и, схватив за плечи, поднимает, словно пушинку.

— Эта тварь лжёт? Скажи, что это так?

— Нет, — безмолвно шепчут мои губы, — сказанное ею — правда.

На лице Ро'ана отражаются самые разнообразные эмоции: ярость и злость, но хуже всего разочарование.

— Ты обманула меня, — одна рука Ро'ана ложится поперёк горла и сжимает. Длинные сильные пальцы становятся камнем и кольцом обхватывают шею, перекрывая доступ воздуха. Ни вздохнуть, ни сглотнуть. Я лишь сдавленно хриплю и бью, что есть сил по его рукам.

— Ты сказала, что хочешь вернуть себе сына. Ты ни словом не обмолвилась о том, что он зачат этой тварью. Ты сокрыла часть правды и заключила сделку обманом…

Перед глазами всё темнеет, а силы покидают меня. Руки безвольной плетью повисают вдоль тела. А потом Ро'ан разжимает хватку и я, словно мешок, лечу вниз на землю, больно ударившись спиной. Я поспешно отползаю и кашляю, вдыхаю воздух, опасаясь глядеть на призванного мной защитника. Он смотрит на меня тяжёлым взглядом и отходит прочь, садясь на краю обрыва. Леда же всё это время безразлично смотрит на происходящее, просторный капюшон скрывает выражение лица. Но кажется, будто произошедшее её забавляет. Я осторожно подхожу к Ро'ану и сажусь рядом, прикрывая глаза, чтобы не смотреть в жадную пасть глубины.

— Уйди, если боишься высоты.

— Очень, — я молчу пару мгновений, — разве ты не знал, что я из числа Невест, разве ты не видел знаки на моём лице?

— И что с того? — зло бросает Ро'ан, — мало ли как племена предпочитают украшать свои тела и лица? В мои времена девиц не метили, словно племенных кобыл. Бросали жребий в момент его приезда и отдавали тех, кому выпала эта доля. Разве твои знаки должны были мне что-то сказать? Я знаю многое, но не всё… И мне в голову не пришло, что твои шрамы — это следы встречи с той Тварью, что заражает мир своей гнилью. Никто из тех, кого он забирал себе, не возвращались живыми. Никто!

— Мне не суждено было добраться до его чертогов, — отвечаю я, — Зверь полакомился мной и бросил подыхать едва живую. Но жрецы разглядели, что Боги велели мне жить. Меня выходила местная знахарка, а потом родился мой сын.

— Тварь, рождённая от твари, — плюёт в обрыв Ро'ан.

— Мой сын — не тварь, — резко возражаю я, — он отличается от прочих. Но он мал и подобно другим младенцам, нуждается в любви и заботе своей матери.

— Из твоего рассказа я понял лишь, что Зверь изменил своим правилам… И решил, что теперь он забирает младенцев вместо невинных девиц.

— Ты ошибся. Он всё так же забирает своих Невест, но сельчане выторговали жизни своих близких, отдав вместо них моего сына. Вот и всё.

— Ты скрыла от меня всё это, — молвит Ро'ан.

— Ты не спросил, — парирую я, — и я решила, что тебе стало понятно всё с первого взгляда.

— И теперь я связан с тобой клятвой. От которой так просто не избавиться.

Внезапно Леда подаёт голос, а ветер относит её тихие слова прямо к нам:

— Ты всегда можешь нарушить свою клятву, презрев данные тобой обещания. Как это было уже однажды… Именно тогда ты стал тем, кто ты есть.

— Ты слишком много болтаешь! Я против того, чтобы ты шла рядом.

— И далеко ли ты уйдёшь? Как далеко ты забрался в прошлый раз?..

— Заткнись, — грубо обрывает её Ро'ан, запуская в её сторону камнем, — то, что ты давно скитаешься по земле, не в силах обрести покой и собираешь слухи, ещё не делает тебя ценным путником. К тому же я не верю в твоё бескорыстие.

— Посмотри на себя, каменный истукан! — возражает Леда, — ты сам пошёл за девой не ради благородного порыва, а ради собственной выгоды…

На этом она встаёт и скользит прочь:

— Я не могу подолгу оставаться на одном месте, меня гонит прочь моё проклятие. Я вернусь с рассветом…

Глава 35

Леда поднимается и торопится прочь. Остаётся только дивиться прыти и скорости, с которой она удаляется. Лишь чёрный балахон развевается за тощей спиной. Я перевожу взгляд на Ро'ана всего на мгновение, а когда смотрю вслед ушедшей старухе, не нахожу ничего, что могло бы указать на её присутствие.

— Мне не нравится то, что ты решила позволить ей идти с нами.

— Не с нами, а около нас. А ведь тебе тоже есть что скрывать, да, Ро'ан?

Ро'ан поднимается и разворачивается ко мне спиной. Я иду вслед за ним.

— Старуха не лгала. Я чувствую это. Расскажи мне о себе.

— Нечего рассказывать. Я тот, кто я есть. И я выполняю свою клятву.

— Ты упрекнул меня в нечестности, а сам поступаешь точно так же. Я желаю знать правду.

Он резко разворачивается, нависая надо мной.

— Она тебе не понравится, Аврелия…

— Так же как тебе не понравилась правда обо мне?

Я тянусь к нему, обвивая мощный стан руками, и вглядываюсь в суровое лицо, состоящее из резких отрывистых линий.

— Не стоит смотреть на меня таким взглядом. Он обещает слишком многое и дурманит мне разум, — пальцы Ро'ана оглаживают кожу лица и ложатся на шею. Их прикосновения нежны и едва ощутимы, хотя совсем недавно он этими же самыми пальцами он едва не свернул мне шею.

— Останутся следы, — хмурится он, — извини, не хотел причинять тебе боль.

— Это не те следы, что остаются навсегда, Ро'ан. Тебе ли не знать? Расскажи мне, что означают знаки, высеченные на коже твоей груди так глубоко, будто их вырубали на камне?

Он оставляет без ответа мой вопрос, замолкая на время и обмениваясь со мной односложными, короткими фразами. Огонь разведённого костра едва немного освещает пространство, но мы опасаемся поддерживать его всю ночь, чтобы не привлекать лишнего внимания. И едва мясо кажется прожаренным достаточно, тушим его, оставаясь в вязкой темноте. Я укладываю голову на плечо Ро'ану. С момента первой близости мне кажется обыденным и привычным находиться рядом именно так. Он не пытается добиться большего, но и не отстраняется, принимая нашу связь как данность, без лишних слов и громких обязательств.

— Иногда нужно с очень большой осторожностью просить о чём-то, — вдруг прорезает тишину голос Ро'ана, — особенно если просишь могущественных и скорых на расправу богов.

Я устраиваюсь поудобнее и замираю, готовясь выслушать его историю.

— Когда-то я жил далеко на севере от этих мест. О Звере только ходили смутные слухи и его считали просто страшилкой из детских сказок, бесплотным духом, неспособным причинить существенного вреда. Я был крепок, искусен в бою и тщеславен. Я считался самым сильным среди окрестных селений, но желал большего. В то время я считал, что нет чести большей, чем слыть лучшим из лучших. В день воздаяния я попросил богов наделить меня силой, какой не было ни у одного смертного. И в моей голове будто прозвучал вопрос, готов ли я буду отплатить добром на своё выполненное желание. Я, не думая, согласился. И вскоре мне улыбнулась удача — меня заметили и позвали на службу — охранять границы от диких племён кочевников. Я с охотой согласился и вскоре прослыл лучшим воином, способным одной рукой положить врагов больше, чем трое других солдат вместе взятые. Домой после положенного срока службы я возвращался героем, а слава бежала впереди меня. Но дома меня ждали плохие вести… Вот здесь, — стукнул он себя кулаком по груди, — написано, что у меня была младшая сестра. И что она стала одной из тех, на кого пал его взор. Здесь написано, что он забрал её и ещё нескольких в свои чертоги. Наверное, это на самом деле так. Потому что я не помню ни её имени, ни лица, ни того, что она, вообще, была у меня… Здесь написано её имя и сколько ей было лет, но это ничего не говорит мне.

— Кто написал это?

— Я сам. Я отправился по следам Зверя, желая вернуть сестру. Но тут Боги решили напомнить мне о клятве. Они шептались в моей голове о том, что мне следует остановить продвижение его воинства, встав на защиту одного из селений, подвергавшемуся их нападению. Но я упорно шёл вперёд. С каждым днём воспоминания о сестре становились всё бледнее и бледнее, а шёпот в голове — всё громче. Кто-то убеждал меня, что я иду неверным путём, и моё предназначение — в другом. Но я отринул зов этого шёпота. Каждый день я писал на себе остриём, чтобы не забыть того, куда и зачем я иду. Раны затягивались наутро, становясь лишь бледными шрамами, и я вновь правил их. Я продвигался всё дальше, не слушая голоса, который напоминал мне о клятве оплатить добром тогда, когда это потребуется. Трижды отвечал я отказом на просьбы, а потом голоса прекратили шептаться, сказав лишь напоследок, что я глух к мольбам, словно камень, и меня постигнет та же участь. Меня не интересовали чужие просьбы и стенания, крики о помощи. Я шёл туда, куда велели знаки, начертанные на груди, несмотря на то, что не чувствовал ничего. Ни сожаления, ни горести по утраченному, ни памяти. Я забрался так далеко, как не забирался ещё никто. Я добрался до чёрных стен границ его владений, но увидел за ними — ничто, пустоту, в которой не было ни одного ориентира. Бился об эту преграду и ничего не мог поделать. Потому что когда достигаешь порога — нужно знать, зачем ты идёшь. Знать не умом, а сердцем, которое к тому времени у меня обратилось в камень. Я повернул свои стопы обратно. Я обязан был сдержать клятву и помогать нуждающимся во мне, но наплевал на обязательства не единожды и принялся скитаться, игнорируя мольбы о помощи. Тогда боги расправились так, как было обещано. И с каждым днём каменела часть меня до тех пор, пока не остался живым лишь разум, пребывающий словно во сне. Первое время ко мне, заключённому в каменный панцирь ещё стекались люди, прося о помощи. Но я не внимал их мольбам, и с каждым отказом камень всё больше и больше поглощал меня, превращая в часть утёса. Последим, услышанным мной явно, были только слова о том, что быть мне прикованным к скале до тех пор, пока не найдётся тот, кто согласится взвалить на себя мою ношу. А потом на протяжении долгих лет всё происходящее вокруг воспринималось мною как сквозь густую пелену тумана… Неясные образы и очертания, едва слышные слова и мольбы, напоминающие жужжание назойливых насекомых…

Он замолкает на мгновение.

— Твой голос звучал иначе. Громко и ясно. В нём было столько силы и вместе с тем тоски, что стало невмоготу молчать.

У каждого своя история и свой груз за плечами. Я не могу винить Ро'ана в том, что он пытался спасти родного человека, как и не могу оправдать того, что он наплевал на клятвенные обещания, данные высшим силам. Чёрное и белое переплетаются между собой, накладывая сложный узор на наши жизни. И не всегда с одного взгляда удаётся распознать, чего больше.

Я тянусь к его губам, едва касаюсь их своими, мягко провожу ими по подбородку и опускаюсь ниже, целуя шею, отпечатывая свои поцелуи на его груди.

— Остановись, — хрипло просит Ро'ан и кладёт руки мне на плечи, удерживая, но некрепко, словно борется сам с собой.

— Не могу, — шепчу я и вновь приникаю к его груди, обвожу тонкими пальцами начертанные символы, значения которых непонятны ни одному живому существу, кроме него.

Я касаюсь губами смуглой кожи, мягко захватывая её губами, и скольжу языком, ощущаю едва заметный трепет, который сотрясает этого сильного мужчину от моих касаний. Я на самом деле не могу остановиться, потому что иногда мне кажется, что чем ближе цель нашего путешествия, тем меньше остаётся меня самой. Словно Зверь даже на расстоянии незаметно обгладывает меня по кусочку, крадя память и воспоминания. Я истончаюсь, словно кусочек масла под горячими лучами солнца. Порой я насильно заставляю себя повторять раз за разом, кто я и куда иду. А потом словно просыпаясь ото сна, обнаруживаю, что губы на бесконечном повторе шепчут слова, смысл которых ускользает от меня.

И единственное, что удерживает меня от гибельного сумасшествия и тьмы, опасно крадущейся за моей спиной, это сильные руки Ро'ана и его непоколебимая уверенность в себе и своих силах. Он словно стена, ограждающая меня от всего и сдерживающая напор жадных и хищных тварей. И сейчас я могу свободно дышать полной грудью и верить, только когда нахожусь вот так непозволительно близко.

Мой рот скользит всё ниже и ниже, по напряжённым мышцам живота. Пальцы Ро'ана всё так же лежат на моих плечах тёплой приятной тяжестью. Я обвожу языком потемневшую дорожку кожи, уводящую вниз, и неспешно развязываю тесьму на штанах. Пальцы проворно справляются со своей задачей и стягивают штаны вниз, освобождая напряжённую плоть. Ро'ан шумно вздыхает и на мгновение сжимает плечи каменной хваткой, когда мои губы касаются конца естества, затем хватка пальцев разжимается. И он запускает свою руку в мои волосы, зарываясь пальцами между прядями.

Мои губы обхватывают естество, а язык, скользя по кругу, увлажняет плоть, облегчая путь жадным до ласки губам, вбирающим его глубже и глубже. Движения языка ускоряются, губы, плотно обхватив плоть, скользят по ней вверх и вниз лаская. Ро'ан протяжно стонет, когда ласка становится нестерпимой и жаркой, движется бёдрами навстречу моему рту и удерживает голову между крупных ладоней. Меня затопляет горячее желание, волной расходящееся по телу. А Ро'ан, дёрнувшись ещё раз особенно глубоко, поднимает меня за плечи и тянет к себе, усаживая на колени. Он обхватывает лицо ладонями и гладит кожу пальцами:

— Куда нас заведёт твоя красота, такая нестерпимая и обжигающая? Иногда мне кажется, что в ней кроется моя погибель, а иногда чудится шанс на спасение.

Он не даёт мне ответить и притягивает лицо для поцелуя. Его губы жадно сминают мои, заставляя их приоткрыться со вздохом, впуская его язык внутрь своего рта. Я цепляюсь пальцами за бугрящиеся мышцы на плечах, как утопающий, что хватается за соломинку. Поцелуй становится всё неистовее и глубже, он гасит зарождающиеся стоны резкими толчками языка. А до слуха доносится треск разрываемой ткани — пальцы Ро'ана подцепили рубаху и разрывают её от самого низа и до горловины, обнажая грудь. Ро'ан отрывается от моего рта и, отстранив меня на расстояние вытянутой руки, откровенно любуется мной, ласкает горящим взглядом.

Его руки обхватывают талию и поднимаются выше, он обхватывает ладонями обе груди и сжимает их пальцами, заставляя охнуть от внезапных ощущений. Из его губ вместе со стоном вырывается моё имя. Ро'ан прижимается губами к шее, накрывает ими шрамы и целует. Я дёргаюсь в сторону, стесняясь изуродованной кожи. Меня мгновенно пронизывает воспоминание о том, кто и при каких обстоятельствах оставил на теле эти отметины, и затопляет волна стыда.

Я отодвигаюсь, но Ро'ан лишает меня такой возможности, жарко шепчет на ухо страстные слова, успокаивая и вновь погружая в сладкие пучины желания. Его губы и язык повторяют очертания шрамов раз за разом, словно стирая их границы. Мужские пальцы жадно мнут грудь и обхватывают острые вершины сосков. От каждого его прикосновения тело сотрясается дрожью, а между бёдер становится нестерпимо горячо и влажно. Одна рука Ро'ана подхватывает меня под ягодицы и приподнимает, а потом лёгкий нажим заставляет опуститься, мягко погружая его плоть в себя. Опуститься до упора, сжимаясь вокруг, приподняться вверх, тая от небывалой нежности, туго скрученной с жаждой обладания, и вновь принять его в себя…

Раскачиваться самой и заставлять своими движениями качаться мир, свернувшийся тёмным кольцом вокруг нас. Он тонет во мраке, опасно нависнув над самым краем пропасти, но между нашими переплетёнными телами рождается свет, разгоняющий тьму и дающий крошечную надежду.

Глава 36

Хмурый рассвет заставляет расплести тесные объятия и вновь двинуться в путь. Рядом уже ошивается Леда, не говорящая ни слова. Лишь кружит на месте, снедаемая нетерпением, и бродит неподалёку, пока мы завтракаем.

— Надо свернуть, — произносит она, указывая рукой направление, — там, куда вы направляетесь сейчас, есть возведенные укрепления. Лучше попытаться обойти их стороной.

— Немного ли времени займёт это? — я не желаю тратить время понапрасну, боясь, что мы можем не успеть и временами ощущаю тревогу и страх, исходящие от Силана.

— Лучше потерять один-два дня в пути, чем поспешить и увязнуть навсегда, — возражает Леда.

— Хорошо, — вносит свою лепту Ро'ан, — но если ты, тварь, обманешь нас, я сотру тебя в порошок вот этими руками. И ни одно проклятье не поможет тебе улизнуть прочь или собраться вновь воедино.

Леда едва заметно кивает — капюшон мотыляется сверху вниз и обратно. Мы трогаемся в путь. Леда отказывается садится на лошадь и скользит тенью впереди. Остаётся только поражаться скорости её передвижения. И я всё больше убеждаюсь, что нам на пути отныне будут встречаться только изменённые чьей-то волей, извращённые формы жизни, отличные от привычных мне. Пользуясь возможностью небольшого передыха на привале, я задаю Леде вопрос, откуда ей известно столь многое, и обо мне в том числе.

— Я обошла многие земли, — скрипуче тянет она, — а чаще всего люди болтают о запретном или страшном, когда думают, что тьма скрывает их от посторонних глаз и ушей. Да, она скрывает. Так же как скрывает тех, кто может подобраться близко-близко и незаметно для всех остальных впитывать их речи. Может, слухи об отвергнутой невесте и не ушли дальше двух — трёх селений, что сейчас примкнули к твоему, но Леда добралась и туда…

— Что ждёт нас впереди, какими тропами мы пойдём?

Леда раскачивается на месте.

— Я буду идти впереди, высматривая, не встретятся ли его приспешники. Возможно, придётся отклоняться от пути, намеченного мной. Едва кончится этот лес и степь, вступим в белую пустыню… А дальше, дальше тяжело сказать. Для начала нужно преодолеть и этот рубеж.

Ро'ан прислушивается к нашей беседе.

— Значит, нужно заготовить сухих веток. И придётся бросить лошадей.

— Верно, от них не будет толку. Они сдохнут сразу же, — кивает Леда, — ещё не все знания окаменели внутри твоей головы, да, истукан?

Эти двое недолюбливают друг друга и неприязнь между ними осязаема, как натянутая струна.

— Ты так любезно рассказываешь обо всём… Может, скажешь сразу, что едва мы вступим в пустыню, тебя и след простынет?

— Ничего не поделаешь, — пожимает узкими плечами Леда, — вам нужно будет самим преодолеть этот путь хотя бы единожды. Тебе не впервой, а вот ей будет непросто. Не стоит метать в меня разъярённые взгляды, нет моей вины в том мороке, что господствует над выжженной поверхностью.

Она поднимается и бредёт прочь медленно, словно древняя старуха, и мне приходится постоянно напоминать себе, что она таковой не является, что она — нечто иное, не та, кем кажется. Ро'ан тем временем рубит ветки и перевязывает их поплотнее, заставляет меня перебрать сумы, избавляясь от лишнего.

— Как скоро мы будем у границы с пустыней? — кидает он в спину Леде.

— Скоро. Скорее, чем кажется. Уже завтра.

Она права. На следующее утро однообразная степь сменяется иным пейзажем, маячащим вдали — кажется, рукой подать до белой, поверхности. Над её поверхностью колышется воздух. Мы спешиваемся и отпускаем лошадей. Им не требуется ни тычков, ни указаний — разумные животные разворачиваются и уносятся прочь, оставляя нас троих наедине с пустым, пугающим пространством.

— Мне пора. Тебе же не нужно напоминать, каменюка, что идти стоит только ориентируясь по солнцу?

— Проваливай, тебе же не терпится, — цедит сквозь зубы Ро'ан. А Леду, словно ветром подхватывает и относит прочь. Чёрный балахон стремительно удаляется, скользя над поверхностью земли. И едва достигнув границы, чёрная точка растворяется.

— Вот и всё, теперь мы снова вдвоём, — Ро'ан привлекает меня к себе на минуту, — переход будет непростым, понадобится много сил.

Жар от пустыни, виднеющейся впереди, медленно ползёт и взбирается по ногам. Я не понимаю лишь одного:

— Зачем нам тащить ветки в пустыню? Там пекло…

Я прищуриваю глаза, всматриваясь вдаль. Горячий воздух колышется над белой соляной поверхностью.

— Ночью ты скажешь мне за них спасибо.

Мне остаётся только полагаться на правоту его слов и те знания, что кроются в его голове. Потому я покрепче перевязываю свою вязанку и закидываю на плечи. Начинается изнурительный переход по пустыне, расстилающейся перед нами. Белое, выжженное пространство. Потрескавшаяся поверхность и крупные кристаллы соли, лежащие у разломов. Мы смазываем лица и губы жиром, повязываем на головах плотную ткань, едва пропускающую свет, и идём по долине смерти. Даже сквозь толстую подошву ботинок жжёт ноги и пот струится по ногам, скатываясь каплями вниз. Кажется, что впереди маячат очертания фигуры, и я поневоле разворачиваюсь в ту сторону. Но меня останавливает рука Ро'ана:

— Это морок. Нельзя даже пытаться приблизиться к нему. Или будешь скитаться по пустыне до тех пор, пока не станешь лишь чем-то наподобие этого…

Я смотрю в том направлении, в котором он указывает мне, и вижу крупные белые кости, высушенные солнцем.

— Запомни, идём, ориентируясь только по солнцу.

— Она такая огромная… Везде куда ни кинь взгляд — одно безжизненное пространство.

— День пути, не больше, если будем двигаться в этом же ритме. Попомни мои слова. Труднее всего тебе будет пережить ночь…

А я думаю, что нет ничего труднее, чем идти по этой пустыне, высасывающей силы. Мне чудится разное: белесые прозрачные тени, тянущие призрачные пальцы и едва ощутимо касающиеся кожи. Они забираются под ворох ткани шёпотом и сводят с ума. Я стряхиваю это наваждение, закрывая глаза, и крепче цепляюсь за ладонь Ро'ана, повторяя себе, что он выведет меня. Старая Хриса сказала, что к нему можно обратиться за помощью, что он сможет пройти там, куда не осмелится ступать иное живое существо… Я запечатываю эту веру где-то в глубине себя, рядом с любовью к Силану, придающей мне сил, и переставляю ноги. Шаг за шагом…

— Солнце садится…

Что? Я спотыкаюсь, поднимая голову впервые за несколько часов.

— Скоро стемнеет. Надо разбить лагерь.

— Ещё так светло и глазам до сих пор больно смотреть… Мы можем пройти ещё немного.

Я указываю рукой вдаль. Мы всё так же стоит посередине огромного пустого пространства и, кажется, что не продвинулись вовсе. Ро'ан дёргает вязанку хвороста с моих плеч и вынуждает меня присесть на него.

— Просто поверь мне на слово. Едва солнце скатится за горизонт, воздух остынет мгновенно. А земля, что сейчас печёт твои ноги, вмиг покроется тонкой изморозью… Нужно разжечь костёр.

Он деловито скидывает сумки, развязывает свою вязанку, раскладывает сухие ветки, а поверх них — сухие пучки травы, и начинает раздеваться. Я не понимаю, зачем ему это… Но он, не говоря ни слова, скидывает свою одежду и присаживается нагим рядом с кучей хвороста. Я на мгновение забываю об усталости, любуясь мощью и какой-то дикой, резкой красотой его тела. А он похлопывает ладонями друг о друга, которые в то же мгновение затягивает паутинка трещин и каменная корка. Он резко и силой ударяет ими, и между ладоней проскакивает небольшая искра. Ещё один удар — сильнее и громче предыдущего. Гулкие каменные удары — и сноп искр падает на сухую траву. Проходит несколько мгновений, и загорается маленький, красновато-оранжевый огонёк. Ро'ан осторожно берёт его в свои ладони и постепенно раздувает его. Весёлое пламя разгорается в ладонях Ро'ана и послушно лижет сухие ветки, едва Ро'ан переносит его на них. От огня веет уютом домашнего очага и каким-то живительным теплом. Я, несмотря на пекло вокруг, тяну к нему руки.

— Как только разгорится посильнее, я войду в огонь. А ты будешь подкидывать ветки по мере необходимости.

Ро'ан не шутит, лицо серьёзно и сосредоточено и через некоторое время он выпрямляется и шагает прямо в столп пламени. Я вскрикиваю от страха. Неужели жаркое пламя не сожжёт его волосы и не оставит следа на коже? Но в середине костра, скрестив ноги, сидит живое каменное изваяние. Языки пламени касаются каменной кожи, не причиняя ему вреда. Через некоторое время огню требуется пища — и я кидаю ему требуемое, следя, чтобы огонь горел со всех сторон равномерно. Вязанка сухих веток тает прямо на глазах, и мне приходится расходовать даже ту небольшую кучку, что я несла сама.

А тем временем солнце скатывается за горизонт и словно по волшебству мгновенно опускается тьма. Я слышу странное потрескивание, чувствуя, как быстро остывает подо мной земля и поспешно вскакиваю, потому что ощущаю кожей хваткие пальцы мороза. По земле, извиваясь словно змея, ползёт иней. Я протягиваю руки к ещё горящему костру, ловя последние частицы тепла. Ещё немного — и костёр догорит. Последние лучики света, вспыхнув, тают во тьме и холоде. Ро'ан встаёт и покидает погасшее кострище. Каменная кожа покрыта тёмными разводами от огня. Он расстилает прямо на поверхности земли плащ и ложится на него.

— Чего ты ждёшь? У тебя уже зуб на зуб не попадает от холода. Иди сюда.

Моя кожа покрыта мурашками и меня уже мелко потряхивает. Видя мою нерешительность, Ро'ан хватает меня за щиколотку и пробирается пальцами под ткань штанов. Там, где кожи касаются его пальцы, разливается живительное тепло.

— Снимай с себя лишнюю одежду.

Я повинуюсь и поспешно скидываю всё, а холод мгновенно окружает со всех сторон и лезет прямо под кожу. Через мгновение я нерешительно присаживаюсь рядом с Ро'аном, он хватает и силой укладывает поверх себя, охватывает в кольцо рук и ног. Моё тело постепенно расслабляется и прижимается к его, жадно впитывая тепло. Ро'ан подбирает полы плащи и укрывает сверху. Я замираю и наслаждаюсь теплом, чувству лишь как время от времени Ро'ан перемещает руки по моему телу, согревая тот или иной участок моего тела, или меняет положение, прижимаясь ко мне со спины. Хладное дыхание трескучего мороза недовольно отступает. Но он затаился здесь, неподалёку, словно хищник, поджидающий свою добычу.

Не в этот раз, мелькает мысль в моей голове, а всё существо заполняет восторг и благодарность к тому, что стоит между мной и жадной пастью мерзлоты.

Глава 37

Ночь отступает так же быстро, как и началась. В этом мире нет полутонов: всё происходящее резко и необратимо, носит печать чего-то потустороннего и чуждого. Над нами вновь полыхают белым раскалённым жаром лучи безжалостного солнца. Ро'ан крепко хватает меня под локоть и упорно тащит за собой, уговаривая пройти ещё немного и ещё. Силы же мои тают с каждым шагом, прямо в лицо ухмыляются жутковатые белесые тени, а в шорохе шагов слышится звук сухих костей, трущихся друг о друга. Я зажимаю ладонями уши и закрываю глаза. Ро'ан подхватывает меня и баюкает, словно младенца, а затем с силой хлопает по щекам, приводя в чувство. Хлёсткие, болезненные удары заставляют гореть кожу, но возвращают чувство реальности.

— Тяжелее всего сделать последние несколько шагов. И ты должна сделать их сама, пусть и с моей помощью…

Я переплетаю свои пальцы с пальцами Ро'ана и даю ему вести себя, и вскоре чувствую, как поверхность земли под ногами вновь стала неровной и цепляется за штанины колючей растительностью. Я оглядываюсь назад. Огромная пустыня кажется лишь маленькой соляной лужицей, блестящей на солнце. Морок, кругом один морок…

— Я уже заждалась, — раздаётся голос Леды сбоку, — там впереди есть низина и овраг с ручьём.

Мы жадно припадаем к воде, пьём и не можем напиться прохладной, живящей влагой, умываемся и наполняем все ёмкости водой.

— Кто подсказал тебе разбудить его? — спрашивает Леда, пока мы грызём остатки сухого хлеба, заедая его горстью кисловатых ягод, найденных у ручья.

— Какое это имеет значение? — пожимаю я плечами.

— Имеет. Если только ты не слышала раньше о каменном чурбане.

В плечо Леде летит камень, запущенный Ро'аном.

— Она не слышала и о тебе, полутени-полутвари, гонимой страхом и собирающей слухи… Отстань от девчонки и не морочь ей голову своими россказнями и вопросами. Тебе это знать ни к чему, если только не собираешься обратить всё во вред, распустив свой язык.

— Быстро же ты проникся симпатией, — хрипло смеётся Леда, — если оберегаешь и её душевный покой. Что, уже застучало вот тут?

Она указывает на грудную клетку, колотя по ней сухими пальцами.

— Нет? Смотри, истукан, как бы оно не застучало вновь. Сумеешь ли тогда довести свою драгоценную подопечную до конца и отпустить, как договорились?

— Проваливай, разведай обстановку и возвращайся.

Ро'ан демонстративно отворачивается спиной к Леде и внезапно садится рядом, привлекая меня к себе, зарывается пальцами в волосы и запрокидывает моё лицо.

— Не позволяй сомнениям разъесть тебя изнутри, Аврелия. Я обязательно доберусь до конца и не сверну с намеченного пути, что бы ни произошло.

Горячность его слов заставляет проникнуться убеждённостью. Только внутри шевелится мысль, что убедить прежде всего он пытается себя, не только меня. А следом он накрывает мои губы, сминая их и не скрывая жажды обладания. Поцелуй кружит голову и заставляет задыхаться, а Ро'ан словно пьёт из меня тот драгоценный воздух и не даёт отстраниться, крепче сжимая в объятиях.

— Впереди чисто, — шелестит чуть поодаль, — лесистая местность простирается на полдня или день пути… Дальше нет смысла заглядывать заранее.

Ро'ан не сразу отпускает меня и крепко перехватывает мою ладонь.

— Так ли уж чист путь впереди? — сомневаясь, спрашивает Ро'ан у Леды, — мы движемся достаточно быстро и каждый день покрываем огромные расстояния, приближаясь к цели, насколько я могу судить… А ты утверждаешь, что впереди нас не подстерегает ни одна опасность?

— Я не говорила о том. Я лишь сказала, что пуст впереди чист, но это не означает, что не возникнет ни одной сложности. Тебе ли не знать об этом, истукан? Или ты начинаешь чувствовать своей душонкой что-то?

— Это доводы всего лишь разума, — возражает Ро'ан. Мы продвигаемся довольно быстро. Ро'ан держит наготове оружие, то и дело посматривая по сторонам, пока мы пересекаем лесистую местность. Но кажется, что этот участок пути пройдёт без приключений и тягот. На опушке леса мы останавливаемся, и Леда показывает рукой на виднеющиеся вдали тёмные высокие горы, вершинами уходящие в облака.

— Это там. Цель твоего пути.

Кожа покрывается мурашками страха — так близко и одновременно так далеко.

— Стены дальше, чем кажутся, — тихо произносит Ро'ан.

— Я думала, что это горы.

— Возможно, что это одно и другое. Кто знает? — отрывисто произносит Леда и отводит глаза.

— В чём дело? — спрашиваю я, — тебе уже хочется бежать назад, без оглядки?

— Не больше, чем всегда. Но это только пока…

— Нет времени на болтовню. Надо двигаться вперёд.

Ро'ан первым ступает из лесного массива на открытую местность. И через некоторое время дорогу нам преграждает глубокий овраг с отвесными склонами. Его не пересечь поперёк, и вдаль он простирается тоже далеко. Взгляд огибает крутые склоны разреза земли и не находит, где он заканчивается.

— Леда, проверь, как далеко уходит разлом?

Леда кивает и срывается с места вправо.

— Не нравится мне она, — говорит Ро'ан, — не поверю, что она не видела разлома в земле.

— Может, она не заходила так далеко? — предполагаю я, — по её словам, иного выбора у нас нет.

— По её словам, да.

— Ты предпочёл бы прорубаться сквозь жилые поселения?

Ро'ан не успевает ответить — из глубины оврага доносятся странные шорохи и шелесты, усиливающиеся с каждым мгновением. Шум нарастает и вскоре заполняет всё пространство вокруг.

— Назад! — кричит Ро'ан, — отступай! Беги прочь!

Я опрометью бросаюсь назад, выполняя приказ Ро'ана, бегу со всех ног. Земля под ногами мелко трясётся, вспучивается местами, а потом вдруг поднимается прямо под ногами и огромным земляным валом сбивает меня с ног. Я торопливо встаю, наблюдаю изумлённо, как земля ходит ходуном. Ро'ан хватает меня за руку и толкает за спину, доставая топор. Вверх прямо перед нами взмывают комья земли и из образовавшегося разлома торопливо выползают змеи. Их сотни или даже тысячи.

Маленькие гладкие тела извиваются. Их становится всё больше и больше, они живым ковром покрывают поверхность земли и зажимают нас в кольцо. Гадкие блестящие телеса движутся в одном направлении, а потом вдруг резко замирают на месте и торопливо бросаются назад, собираясь в единое целое. Они спаиваются телами и разинутыми пастями с шипением, образуя одно громадное существо. Змей, состоящий из несчётного количества маленьких змеек, возвышается над нами и шипит, разевая пасть. Капающая с его языка слюна падает на землю и оставляет в ней глубокие дыры, словно прожигая её насквозь.

— Держись за мной, Аврелия, — приказывает Ро'ан.

Я не могу себе представить, как он собирается справляться с этим ужасным существом. А огромный змей тем временем резко приникает головой к земле и скользит по направлению к нам, яростно шипя разинутой пастью.

Глава 38

Кожа Ро'ана в одно неуловимое мгновение едва заметно меняет свой окрас — камень решил вступить в борьбу с исполинской тварью. Пасть змея настолько огромна, что в ней я могла бы поместиться в полный рост. Тварь, резко приблизившись, замирает. Вертикальный зрачок змея — чёрная ядовитая гадюка, сверху вниз пересекающая клубок желтоватых змеек, ползающих по кругу. И всё туловище змея — лишь мириады и мириады змей…

— З-з-з-зачем вы з-з-з-здес-с-сь? — с трудом различаю я слова, понимая, что они исходят из пасти чудовища, — это мои з-з-з-земли…

— Ни разу не слышал, чтобы эти земли принадлежали твари вроде тебя.

Ро'ан покручивает правой кистью руки, удерживая пальцами массивный топор. Но всё остальное тело его неподвижно и полно угрозы. Больше всего он напоминает мне зверя, затаившегося перед прыжком.

— И тем не менее они мои. Никто не проходит дальше моей норы. З-з-з-з-загляни внутрь и ты увидиш-ш-шь кос-с-с-с-сти тех, кто пыталс-с-с-с-ся…

— Я не видел там ничего, кроме грязи, — ухмыляется Ро'ан, не выпуская из поля зрения раскачивающуюся перед нами голову змея.

— Нуж-ж-ж-жно з-з-з-заглянуть глубж-ж-же. Я могу помочь тебе.

— Лучше забирайся в свою нору и лежи там спокойно, как лежал до того.

Странное шипение доносится из пасти змея, напоминая некое подобие смеха:

— Ты угрожаеш-ш-шь мне? Меня не одолеть с-с-смертному!

— На твоё счастье я не смертен!

Ро'ан срывается с места и в гигантском прыжке настигает головы змея, вонзая глубоко в треугольный череп свой топор. Он достаёт его с чавкающим звуком, и из глубокой раны струится тёмная кровь. Змей потрясенно отпрянул назад, застигнутый врасплох атакой, а Ро'ан быстро настигает отступающую тварь, нанося удары один за другим. Капающая кровь и падающие ошмётки плоти сворачиваются, превращаясь в гибкие тела змей, и торопливо скользят обратно, вновь становясь единым целом с огромным змеем. Змей резко сжимается и сильным ударом хвоста подбрасывает Ро'ана в воздух, откидывая назад.

Удар по телу Ро'ана был такой силы, что, приземляясь на ноги, он скользит назад, упираясь пятками и зарываясь в почву почти до самых колен. Теперь черёд змея атаковать. Он разевает широко свою пасть и нападает, стремясь перехватить Ро'ана поперёк тела. Удары топора один за другим уродуют морду твари, но спустя некоторое мгновение оказывается, что вреда не было причинено никакого. Тварь восстанавливается очень быстро. Обманный манёвр треугольной головы влево застигает Ро'ана врасплох. И ужасные зубы смыкаются на торсе. Раздаётся скрип и скрежет: змей быстро-быстро кусает Ро'ана, но зубы твари скользят по гладкой поверхности камня. Яд желтоватой слизью стекает по мышцам, не причиняя вреда Ро'ану. Змей, разозлившись, внезапно ныряет головой в землю, пронзая её насквозь, и скрывается в расщелине.

— Ро'ан! — зову я и желаю подойти.

— Нет! Стой, где стоишь. Здесь полным-полно…

Он не успевает договорить — земля под ним расходится в стороны и вспучивается вверх. Морда змея расталкивает её и распахивает свой рот настолько широко, что заглатывает Ро'ана целиком. Огромное скользкое туловище вылезает из расщелины и скользит по направлению ко мне. Я отступаю, ещё и ещё, пока не понимаю, что застыла на самом краю глубокого оврага и отступать дальше некуда.

Змей дёргается вперёд, но движение так и остаётся незаконченным — туловище резко сокращается, словно кто-то дёрнул его изо всех сил назад. Туловище начинает распадаться на составные части прямо посередине — рана ширится и ширится. Змей шипит и крутится на месте — брюхо змея разрывается изнутри, исторгая из себя Ро'ана. Ро'ан, покрытый слизью и тёмной кровью с головы до пят, разворачивается и быстрыми молниеносными ударами разрубает туловище змея пополам.

— Это не помож-ж-жет, — шипит змей, плюясь ядом, — раз-з-зруби меня хоть на тыс-с-сячи кус-с-сков. Они с-с-соберутс-с-ся вновь воедино.

— Но сейчас ты истекаешь кровью, — отвечает Ро'ан, переводя дух. Грудь тяжело и быстро вздымается и опускается.

— Вопрос-с-с-с времени — и только. У меня его много. А у тебя?

Змей отполз назад и замер, ожидая восстановления повреждённого тела. Ро'ан переводит дух — краткая пауза перед тем, как вновь эти двое сойдутся в свирепой борьбе. Но в этот раз змей решает поступить иначе. Он стремительно ползёт по земле вперёд, резко сворачивая влево, и начинает закручиваться вихрем, в центре которого находится Ро'ан, поражающий тварь ударами топора, и давящий гадов каменными ступнями. Хвост змея, безвольно стремящийся вслед за его телом, внезапно взмывает в воздух и начинает разделяться. Одно окончание туловища разделяется на несколько — и в воздухе уже несколько щупалец, извивающихся и стремительных. Они с бешеной скоростью мельтешат вокруг каменного стража, мешая сосредоточиться, атакуя с нескольких сторон. И одерживают верх тем, что каждое из щупалец хватает Ро'ана за руки и ноги, вытягивая их далеко в стороны.

— Ты не с-с-смертен, — шипит змей, плюясь ядом, — но не твоя с-с-с-с-спутница…

Резкий рывок в мою сторону. Ро'ан кричит и дёргается изо всех сил, мышцы бугрятся на руках, силясь разорвать хватку Змея одной только мощью, запертой в каменном теле. Ему это удаётся — одна рука освобождена и с силой вонзается в тело гада. Всё происходит мгновенно — я успеваю лишь краем глаза замечать эти мельтешения, смазывающиеся единым пятном. Но треугольная морда Змея уже совсем близко и разинутая пасть сочится ядом, желая сомкнуть длинные зубы на моём теле. Толчок и сильный удар о землю заставляют меня упасть и откатиться на самый край обрыва, судорожно цепляясь пальцами.

Пасть Змея нависает надо мной, но серая размытая тень кидается между нами и челюсти Змея смыкаются с мерзким хрустом. Змей отводит голову назад и выплёвывает свою добычу разглядывая лежащее тело своими жуткими глазами. Я карабкаюсь наверх из оврага, замечая, как Ро'ан, освободившись из плена хвостов, подбирает топор и бежит со всех ног к обрыву. А с телом Змея вдруг происходит странное — его начинает бить в конвульсиях, оно распадается на части. Змейки быстро ползут обратно, стремясь вновь стать единым, но их словно отшвыривает прочь невидимой силой. Стоит ужасающий вой и шипение змея, теряющего свои очертания с каждым мгновением. Грохочет откуда-то сверху и полыхает синеватая молния, ударяющая в голову Змея. Он дёргается последний раз и замирает, становясь лишь огромной мёртвой тушей с быстро меркнущими зрачками.

Ко мне подбегает Ро'ан, но предупреждающе выставляет вперёд руку, замечая, что я хочу кинуться к нему:

— Не подходи. Яд этой твари опасен. Для начала нужно избавиться от него.

Он пинает ногой морду Змея и несколько раз всаживает топор в голову, рассекая её на части. Я подхожу к телу, распростёртому неподалёку.

— Леда! — изумлённо говорю я.

— Да-а-а, — хрипит она и кашляет.

В её горле что-то надсадно булькает. Она переводит взгляд с меня на подошедшего Ро'ана и с трудом произносит:

— Ошибаешься, истукан. Есть разница между тем, кто подсказал этой деве разбудить тебя… Это не старые слухи, направившие её к тебе. Оттуда…

Сухой палец Леды устремляется вверх.

— Оттуда есть пригляд… и посильная помощь… Не гневи их напрасными речами.

Она вновь кашляет. Я замечаю, как на её одежде расплываются тёмные пятна крови.

— Как же больно… — еле слышно говорит она, смотря на Ро'ана — ты тоже почувствуешь, как больно избавляться от давнего… проклятия.

Но следом на её лице расплывается счастливая улыбка и рука безвольно падает рядом с телом, ставшим безжизненным. Я не в силах поверить в произошедшее.

— Она говорила, что не может обрести покой…

— Значит, кто-то, приглядывающий сверху, решил иначе. Она встала между тобой и тварью. Кто знает, может быть, одной жертвы вполне достаточно, чтобы перечеркнуть прошлые проступки.

— Мне жаль её, — я закрываю рукой глаза Леды, — мы должны похоронить тело.

Я ожидаю, что Ро'ан будет возражать, но он молча кивает и относит тело к одной из ям, разрытых свирепых Змеем.

— Не будем терять времени понапрасну, упокоим её здесь.

Сухое маленькое тело Леды кажется совсем крошечным и без труда умещается в яме. Мы закидываем яму комьями земли. Я шепчу напоследок слова прощания и благодарности.

— Со смертью Змея проблема так и осталась нерешённой.

Тёмный взгляд Ро'ан устремлён на глубокий овраг, простирающийся в обе стороны.

— Может, пойдём в одну из сторон в поисках менее широкого или глубокого места? — предлагаю я. Ро'ан напрягается, выражение лица стремительно меняется и черты его каменеют:

— Или для начала вновь попытаемся одолеть эту живучую падаль.

Я оборачиваюсь: расползшиеся ранее змейки вновь становятся единым целым и голова Змея срастается за пару мгновений. Тяжёлое пупырчатое веко Змея приподнимается…

Глава 39

Я стою на месте, не обращая внимания на грозный глас Ро'ан, приказывающего мне отступить как можно дальше. На нас устремлён взгляд Змея, но он ужё не жёлтый, а полыхает синим и лишён вертикального зрачка. Змей не пытается нападать и только волнообразные движения тела выдают присутствие в нём жизни. Я делаю несколько стремительных шагов вперёд к морде твари и прикасаюсь к шероховатой поверхности кожи. Змей обдаёт кожу ладони горячим дыханием и прикрывает глаза, затем приникает к земле и скользит к обрыву. Его морда спускается и струится по отвесным стенам обрыва, исчезая внизу.

— Он ушёл?

Мой вопрос остаётся без ответа, но на другой стороне отвесного обрыва появляется треугольная морда Змея и, достигнув противоположного края, он растягивается, повисая огромным телом над обрывом. Выжидающе замирает.

— Наверное, это приглашение…

— Или обман, — возражает Ро'ан.

— Ты слишком недоверчив, — качаю я головой, — разве есть вариант лучше того, чем принять руку помощи, пришедшую в нужный момент?

Я делаю шаг вперёд и, осторожно опускаясь на четвереньки, приникаю телом к шероховатой коже Змея, ползком перебираясь через глубокий обрыв. Я стараюсь не смотреть вниз, зажмуриваю глаза, слыша только, как вслед за мной пускается Ро'ан. Кажется, что мы никогда не достигнем противоположного края пропасти — настолько она огромна… Но долгий переход заканчивается. Я с облегчением соскальзываю с тела Змея, приникая к его боку. Змей терпеливо дожидается, пока Ро'ан завершит переход, и лишь потом подтягивает своё огромное туловище, проползает вперёд по высокой траве и замирает, глядя на нас синевой своих глаз.

— Допустим, он не желает причинить нам вреда, — соглашается Ро'ан, — остаётся только надеяться, что его помощь не выйдет нам боком. Пойдём, кажется, впереди есть ручей, мне нужно смыть с себя змеиный яд.

— Ты с такой неохотой принимаешь помощь, подоспевающую даже в необходимый момент, — замечая я, наблюдая, как Ро'ан смывает со своего тела ядовитую слизь.

— Не привык рассчитывать на кого-то ещё, кроме самого себя.

— Как в прошлый раз? Ты пустился в путь совершенно один и не смог достичь цели.

Возможно, Ро'ану неприятно слышать от меня подобное. Я смотрю на его суровое лицо, ожидая изменений, но он лишь усмехается:

— Твоя правда. Возможно, я был чересчур самонадеян, пускаясь в подобный путь в одиночку. Или я был обречён с самого начала, потому что не мог поступить иначе. Иногда мне кажется, что Боги подкидывают наши судьбы вверх, словно завсегдатаи — игральные кости с дешёвом кабаке. И мы можем лишь надеяться, что выпадет нужный нам расклад. Краткий миг надежды, пока кости летят на игральную доску, обрывается сразу после того, как они останавливаются, безжалостно смотря вверх одной из своих граней. Ты упрекаешь меня в том, что я отправился на поиски один? Я мужчина и воин, привыкший к трудностям и лишениям… Другое дело — ты. Как тебе, столь хрупкой и беззащитной, взбрело в голову бежать, сломя голову по этому пути, одной?

— Думаешь, я не просила о помощи? Я обратилась к тому, кто обещал многое, но исключительно под покровом темноты и вдали от посторонних глаз.

Я усмехаюсь, вспоминая Вэ'рка и его малодушие, прячущееся за горой мышц и бравым видом. И пока Ро'ан омывается в водах ручья, тщательно полоща одежду и отмывая оружие, рассказываю ему о себе и селении, в котором жила. Ро'ан неодобрительно качает головой и силой метает топор так, что он уходит глубоко в землю.

— Я бы и камня на камне не оставил от домов трусливых шакалов и погнал бы их самих, как тупой скот, на корм Зверю. Раньше всё было иначе. Поначалу Зверь был чем-то вроде страшилки, предостерегающей глупцов забредать далеко в одиночку. Потом начали расползаться слухи, что он крадёт дев ночью под покровом темноты. И что становится с ними дальше — неясно. Он набирал силу постепенно, пока не начал приходить открыто, вместе со взращёнными им воинами. Поначалу он нападал на селения, отбирая необходимое количество дев силой. Сам ли он догадался, что золотом можно добиться гораздо большего или просто почувствовал жажду наживы, неясно… Но вскоре он начал появляться с воинством, ставя людей перед выбором: продавать ему своих дочерей за щедрую плату или он возьмёт их силой, вырезав при этом всех остальных жителей. Всё решал слепой жребий. Никто не выращивал девочек с малолетства. Ты же мне рассказываешь о том, что вы пошли гораздо дальше. И блеск золота с его приятным перезвоном выветрил из голов даже ту правду, что была известна ранее… Наше селение располагалось далеко от тех мест, где по слухам, бывал Зверь со своим воинством. Казалось, что нас не коснётся ничего из того, о чём рассказывали путники…

Ро'ан выходит из ручья, высушивая обнажённое тело на солнце и ветре. И только после того, как на камне не остаётся ни единой капли воды, его кожа вновь становится такой же, как у обыкновенного человека.

— Теперь у нас нет проводника, Ро'ан.

— Будем идти прямо туда, — машет он рукой, надеясь на то, что сможем преодолеть преграды, возникающие на нашем пути.

— А что будет потом? Я понятия не имею, что может ждать нас там, за высокими стенами. Но что, если всё удастся?..

Связь между нами — сделка, скреплённая клятвой на крови, но всё остальное кажется таким искренним и трогает за душу, как ничто иное прежде. Всё, казавшееся ранее мне таким ценным, тускнеет как фальшивая позолота по сравнению с теми чувствами, что вызывает во мне присутствие рядом Ро'ана. И сейчас я начинаю ощущать тревогу и страх, задумываясь о грядущем моменте расплаты по данному обязательству. Где-то внутри всё сжимается от боли: миг расплаты вырвет мне сердце из грудной клетки, заполнив её пустотой, растопчет его без всякого сожаления и навсегда выкинет из привычной жизни.

— Не время жалеть о том, что ещё не произошло, — Ро'ан тянется за маленьким топором и метает его куда-то вдаль, поражая метким броском степного зайца.

Сбоку в высокой траве слышится шорох — это скользит огромное, местами блестящее туловище Змея, который не покидает нас, а расположился неподалёку.

— У нас нет проводника, но есть огромный Змей, следующий за нами по пятам, словно дворовая собачонка, — я стараюсь придать голосу более радостное выражение и прогнать прочь тревожные мысли.

— Верно, — соглашается Ро'ан, — но я не готов довериться Богам, потому буду настороже.

Он то и дело поглядывает на Змея и всё время держится так, чтобы находиться посередине между мной и исполинским чудовищем, безмолвно наблюдающим синими зрачками за нашими действиями.

— Нам бы не помешали лошади, — усмехается Ро'ан, едва мы передохнули, — очередная злая насмешка. В пустыне они бы издохли в первый же день, но здесь, в степи, чувствовали бы себя прекрасно…

Стремительное движение сбоку — огромная треугольная голова Змея приблизилась так резко, что я едва не дёрнулась в сторону от страха. Змей смотрит на нас в упор и лениво двигает кончиком хвоста, медленно приближаясь им ко мне. Ро'ан настораживается и загораживает меня собой, задвигая за спину левой рукой, второй рукой сжимая рукоять топора.

— Нет, постой. Кажется, что он не причинит нам вреда.

— Раньше его намерения были куда понятнее, да и он сам намного разговорчивее, — замечает Ро'ан, но не прячет оружие.

Змей приближается и замирает в паре шагов, распластывая огромное чешуйчатое тело по земле, ведёт головой из стороны в сторону и терпеливо дожидается наших действий.

— Скорее всего, мы обойдёмся и без лошадей…

Мы переглядываемся, и Ро'ан делает шаг к Змею, забираясь на него верхом и втаскивая меня следом.

— На таких тварях я ещё не разъезжал, — недовольно замечает он, — но если мне покажется, что он замыслил недоброе, я прикончу его без лишних разговоров.

Я обхватываю Ро'ана за мощный торс, приникая к нему за спины, а Змей начинает скользить в густой траве по направлению к темнеющим вдали скалам.

Глава 40

Поначалу я опасаюсь того, что из-за стремительного, быстрого скольжения туловища Змея по земле я не смогу удержаться и непременно свалюсь вниз. Но кожа Змея лишь кажется гладкой и лоснящейся — на самом деле она шероховатая и прекрасно удерживает нас на месте. Одним рывком туловища Змей покрывает немалое расстояние. Кожей ног я чувствую сокращение мышц под чешуёй Змея. Сила, запертая в этом диковинном теле, кажется невероятной, как и многое из случившегося в последние дни.

Леда перед смертью сказала, что за нами приглядывают откуда-то сверху, предлагая посильную помощь. Возможно, у нас с Ро'аном на самом деле появился шанс спасти моего сына и спастись самим. Меня тревожит, что я уже несколько дней не слышала в себе отголоски присутствия сына. Лишь слабо-слабо дёргалась нить, связующая нас. И только эта едва уловимая пульсация успокаивала меня, говоря, что Силан ещё жив. Жив, но, скорее всего, находится под чарами Зверя.

А тем временем чёрные скалы-стены, подпирающие сводами клубящиеся вверху облака, всё приближаются. С каждым днём и часом. Вид их подавляет и внушает неясный трепет. Местность неуловимо меняется: в начале Змей скользил по высокой травянистой степи, сейчас же его тело движется по сухой, растрескавшейся бесплодной почве. Местами из трещин вырывается пар, обжигающий и зловонный. Мы заматываем лица тканью, стремясь хотя бы немного уменьшить дурное влияние отравы. Внезапно из одной глубокой расщелины вверх взметается столп огня и, рассыпавшись мелкими искрами, низвергается на нас. Змей недовольно шипит и дёргается — ему в паре мест прожгло чешую.

— Остановись, — приказывает Ро'ан Змею. Тот послушно замирает на месте, но кончик хвоста беспокойно дёргается из стороны в сторону. Синий взгляд полыхает нетерпением.

— Дальше будет хуже. Аврелия, садись спереди. Я накрою тебя своим телом, если вдруг земля опять начнёт плеваться огнём.

Я поспешно выполняю его указания и приникаю как можно ниже к туловищу Змея, Ро'ан прижимается ко мне и бьёт пяткой по чешуе. Змей, словно только того и ждал, стремительно срывается с места. От быстрого скольжения всё вокруг сливается единым серым пятном, среди которого то тут, то там проносятся яркие всполохи огня. Раскалённые плевки вырываются всё чаще. Один из них настигает Змея в тот самый момент, когда он скользит поверху расщелины — огонь угождает ему прямиком в брюхо. Змей шипит и дёргается, едва не скинув нас с Ро'аном, но тут же восстанавливается и ещё упрямее скользит вперёд. Дальше — только свист и шипение, доносящиеся со всех сторон. Нос улавливает запах дымящейся плоти.

Несмотря на все попытки Ро'ана защитить меня своим каменным телом, одна из искр опаляет кожу на руке. Наверняка я не чувствую боли лишь временно, а чуть позже обожжённая кожа начнёт ныть. Воняет горелой одеждой — огненные плевки падают сверху на Ро'ана, прожигая одежду вплоть до каменного тела. Краем глаза замечаю впереди сплошную стену огня и вжимаюсь в чешую Змея. Змей ползёт вперёд, но вдруг разворачивается и начинает закручиваться спиралью, затем резко распрямляется и, словно разжавшаяся пружина, посылает туловище вверх и вперёд, пересекая огненный барьер. От сильного броска мы всё же скатываемся с его спины и припадаем на землю, оглядываясь назад. Кажется, что огненные ловушки преодолены нами. Туловище Змея быстро поднимается и опадает. Чешуя на спине местами прожжена до самого мяса. Но ужасные раны затягиваются прямо на глазах.

— Ещё один барьер остался позади.

Ро'ан сбрасывает на землю никуда не годный плащ и рубаху, представляющие собой лишь опалённые ошмётки.

— Осталось совсем немного. Нужно лишь подняться и пройти последний рубеж.

Мы словно находимся на дне глубокой плошки, спереди и по бокам высятся чёрные скалы, позади — огненная стена. Под ногами — тёмно-серая пыль, взметающаяся в воздух от малейшего движения стоп. Она такая мягкая и обволакивающая, оседает на одежде и на теле мелкими частичками, превращая нас в подобие статуй, присыпанных пеплом. Вдалеке слышатся гулкие удары. Один за другим. Частая дробь. И тишина, воцарившаяся следом. Громкий треск — чёрные скалы отодвигаются в стороны с грохотом, ворочая тяжёлыми камнями. Из отрытой пасти скалы один за другим выскальзывают высокие силуэты воинов. Их много, несколько десятков. Цепочкой растягиваются они по кромке и застывают, ожидая чего-то.

— Восхождение будет непростым, — мрачно говорит Ро'ан. Его тёмный взгляд выражает тревогу. Он оглядывается в поисках укрытия, которого нет. Мы — как на ладони перед воинством, и преимущество на их стороне не только в численном превосходстве, но и в удобном расположении.

— Держись позади, Аврелия. Не лезь в сражение.

— Дай мне хоть что-то, чтобы защитить себя.

Ро'ан медлит, но всё же вкладывает мне в руки небольшой топорик и затыкает за пояс острый клинок.

— Будь на то моя воля, твоих рук никогда бы не коснулось оружие.

Он на мгновение прижимается губами к моему лбу и резко отступает прочь разворачиваясь. Ро'ан крупным быстрым шагом идёт вперёд, покручивая в правой руке топор и зажимая в левой руке — молот. Цвет кожи его изменяется самую малость — каменный страж вновь принял своё обличье. Он удаляется от меня, легко взбираясь вверх, и останавливается, ожидая действия со стороны вражеских воинов. Из их числа выдвигается вперёд один и приникает к земле, становясь на четвереньки, словно зверь, громко рычит. И следом поднимается невообразимый гвалт — вой, шипение и рычание обрушивается сверху, заставляя приподниматься от страха волоски на руках.

Ро'ан ударяет оружием друг о друга и, издав воинственный клич, бросается вперёд. Почти одновременно с ним с места срываются враги. Сбоку от меня раздаётся шипение и начинает вздыматься вверх серая пыль — туловище Змея бросается вперёд за Ро'аном. По пути от него отделяются сотни змей. Одна волна сталкивается с другой, стремящейся ей навстречу. Серая пыль стоит столбом и частично скрывает происходящее за своей завесой — слышен лишь шум битвы и звон сталкивающегося оружия, вой и недовольное шипение. Я осторожными перебежками приближаюсь к месту сражения, стараясь разглядеть в его пылу сражающегося Ро'ана и исполинского Змея.

Масштаб сражения поражает — в середине огромного скопления тел то и дело взметается молот, рассекая черепа и кости, вонзается в плоть с громким звуком, отсекая конечности тех, кого уже сложно назвать людьми — столько в их движениях животной и неестественной резкости. Под ногами клубятся мириады змей, они взбираются по ногам и рукам, заползают к воинам в разинутые рты и уши, кусают острыми зубами плоть. Гвалт стоит неописуемый: крики, стоны и звон оружия. То и дело взметается в воздух хвост Змея, разметающий прочь врагов.

Он скручивается кольцом вокруг самых крупных и сильных воинов, сдавливая их в смертельной хватке. Едва Ро'ан и Змей справляются с одной частью войска, медленно, но верно продвигаясь к подножию скал, как чёрная пасть выплёвывает ещё одну новую порцию воинов. Каждый новый поток всё меньше и меньше похож на людей и состоит из мерзких исполинских уродцев. Тела их перекручены так, что голова может быть смещена на плечо или огромные руки превосходят по длине величину туловища. У одного вражеского чудовища четыре или пять рук вместо привычных двух…

Вся эта мерзкая свора накатывает бесконечными волнами — одна за другой, одна за другой… И мне становится страшно оттого, что всё реже в кутерьме заметны движения Ро'ана и взметающийся хвост Змея… Внезапно раздаётся страшный треск — битва останавливается на миг. Взгляды сражающихся оборачиваются к тёмным скалам. Из вновь развернувшейся пасти доносится шквальный порыв ветра и разметает серую пыль далеко за пределы низины.

От скалы отделяется одинокая фигура. Чёрное и багряное сплетаются живыми бликами на его одежде. Змей замирает и бросается вперёд быстрее, чем кто бы то ни было. А Зверь стоит расслабленно, наблюдая за стремительным рывком. Пасть Змея разевается, челюсти смыкаются на туловище Зверя. Хохот — и зубы Змея смыкаются на пустом месте, где в воздухе витает лишь чёрная поволока. Морок, обман — в очередной раз.

Я понимаю, что хохот доносится откуда-то сзади и оборачиваюсь, чтобы увидеть, как Зверь в мгновение ока пересекает долину чёрным смерчем и обрушивается на голову Змея, вонзая длинные когти в синие глазницы. Змей конвульсивно бьётся, стремясь сбросить с себя жуткую тварь, но Зверь раз за разом полосует морду. Ещё одно движение — и он, нырнув в нанесённые им раны руками по локоть, разрывает череп Змея на части. Туловище мягко оседает на землю — и те мгновения, что длилось это безумие, стремительно уносятся вдаль. Вновь разгорается битва. Под грудой наваленных тел я не вижу Ро'ана, могу лишь предположить, что там, где активно копошатся твари, всё ещё разят врагов без промаха его сильные руки.

— Давно не виделись, Аврелия…

Мягкий голос звучит укоризненно — Зверь незаметно передвинулся ко мне за те мгновения, что я искала взглядом Ро'ана, и стоит, улыбаясь мне. С острых когтей, которыми заканчиваются его пальцы, стекает тёмная багряная кровь.

Я дёргаюсь вперёд и наношу удар топориком в шею Зверю. Из раны начинает сочиться кровь. Он вырывает из моих рук оружие и отбрасывает далеко-далеко.

— И что дальше? — спрашивает он, проводя ладонью по шее. Ужасная рана затягивается так, что от неё не остаётся и малейшего шрама. Зверь рывком притягивает меня к себе, разворачивая лицом к битве, что всё ещё длится. Я вижу, как один за другим валятся на землю мерзкие твари, сражённые Ро'аном, и сам он, покрытый кровью и пылью, бежит по направлению к стоящему Зверю.

— Занятный у тебя спутник, — лениво произносит Зверь, удерживая меня за шею и чуть скребя кожу острым когтем. Ро'ан мечет молот, но Зверь, зажав меня чуть крепче, грациозно и без труда уклоняется от оружия, пролетевшего совсем рядом.

— Стой! — окрикивает Ро'ана Зверь, — одним движением пальца я вырву ей глотку.

В подтверждение своих слов он усиливает нажим, загоняя под кожу коготь. Лёгкий вскрик вырывается у меня изо рта. Ро'ан замедляется всего в нескольких шагах и тяжело дышит, с ненавистью глядя на Зверя.

— Хорошо, теперь отбрось оружие в сторону. Всё оружие, даже то, что припрятано у тебя за широким голенищем.

— Мерзкая падаль, — цедит сквозь зубы Ро'ан и неспешно отбрасывает в сторону топор и молот, присев на корточки, достаёт из-за голенищ мягких сапог острые лезвия. Ро'ан отбрасывает их в сторону, медленно выпрямляется и вдруг резко кидается вперёд на Зверя. Тот отшвыривает меня в сторону и, спешно отпрянув назад, припадает к земле, царапая её когтями. Слышится страшный грохот.

Земля разверзается под ногами у Ро'ана, спешащего к Зверю. Взмахнув руками, словно пытаясь уцепиться за воздух, Ро'ан падает в глубокое ущелье, что образовалось под ним. Края расщелины быстро срастаются обратно. Я торопливо бегу со всех ног, чтобы успеть увидеть, как за край выступа хватаются пальцы Ро'ана. Громкий треск — и расщелина захлопнулась так, словно её и не было. Кончики пальцев Ро'ана конвульсивно дёрнулись и замерли окаменев. Я царапаю землю ногтями в тщетной попытке разгрести её. А Зверь, подкравшись мягко и незаметно, ударом носка сапога сшибает их и раздавливает подошвой, превращая в каменное серое крошево. Он приподнимает меня за ворот одежды и встряхивает, словно нашкодившего котёнка.

— Довольно, у нас есть дела поважнее.

Пальцы обхватывают шею, перекрывая доступ воздуха, и меня погружает в бессознательную пучину.

Глава 41

В темнице холодно и сыро. Щиколотку ноги охватывает металлический браслет, прикреплённый к цепи. Один конец её глубоко утоплен в каменной кладке стен. Я могу сделать лишь несколько шагов в сторону — и цепь натягивается, лишая возможности дальнейшего передвижения. В моей темнице нет окон и стены такие высокие, что не видно потолков — они утопают в вязкой, густой тьме. Кажется, что она живая, колышется из стороны в сторону и полнится странными звуками: скрежетом и тихими стонами, горестными вздохами и царапанием когтей о камень. Нет ни одного источника света — ни факела, ни свечей. Но зеленоватая слизь, ползущая по стенам снизу вверх, издаёт мерное, ровное свечение.

Кованая железная дверь раскрывается внезапно, и в дверном проёме появляется хозяин гибельных чертогов. Степенным медленным шагом он направляется ко мне, пересекая пространство темницы за пару мгновений, и останавливается неподалёку, давая разглядеть себя. Он ничуть не изменился — смоляные волосы лежат плечах, лицо правильно и красиво, пухлые губы тронуты лёгкой улыбкой. Могучая статная фигура затянута в тёмный камзол из дорогой плотной ткани, прошитой золотой нитью. От него веет силой и могуществом.

— Моя невеста сама явилась ко мне.

Приятный мелодичный голос Зверя звучит, заглушая собой все остальные шорохи и скрипы. От него возникает внутри противное желание упасть на колени и ластиться к руке с длинными изящными пальцами. Я усилием воли прогоняю наваждение и отползаю назад, упираясь спиной в холодные каменные стены, покрытые мокрой слизью. Зверь выглядит всё тем же — красивейшим из мужчин, виденных мною. Лицо изящно, а движения плавны. В высокой стройной фигуре чувствуется скрытая сила, а воздух вокруг наполняется тяжестью противоестественного притяжения. Но его красота носит печать смерти и от неё разит горьким привкусом яда юрких гадюк. А ещё я знаю, что всё это — морок. Морок и ничего кроме.

За красивой оболочкой клубится тьма и расползается пакостная гниль. От прикосновений его рук всё живое рассыпается прахом и превращается в ничто. Он и сам — лишь тлен и прах, прикрывающий нищенство и убогость своей натуры красивой внешней оболочкой, наверняка подсмотренной им у кого-то из смертных, а может быть, у многих. Ибо нельзя себе представить, чтобы по земной тверди ходил бы настолько красивый и идеально сложённый мужчина.

— Молчание — золото? — с лёгкой улыбкой спрашивает он, присаживаясь передо мной на корточки, — Аврелия, верно? Отчего же в этот раз Невеста столь бледна и молчалива? В прошлый раз ты была куда разговорчивее и даже осмеливалась спросить, как называть в ответ меня? Не хочешь попробовать ещё раз?

Я отрицательно киваю, мельком глядя в красноватые отблески в глубине его зрачков. Сильные пальцы обхватывают меня за подбородок и вертят лицо так и сяк, наклоняя голову.

— Ты всё так же прекрасна. Почти.

Один из пальцев очерчивает тонкие шрамы от клыков на шее, и от его касаний старые шрамы начинают ныть. Ноготь на пальце удлиняется, превращаясь в острый коготь, распарывающий рубаху сверху и донизу. Он поглаживает этим когтем кожу живота едва ощутимо, но даже такое лёгкое прикосновение когтя к тонкой белой коже оставляет кровоточащий след.

— Да. Почти так же прекрасна. Осталось парочку памятных следов — и только. Более того, твоё чрево выносило моё дитя. Что удивительно. Ни разу не удавалось получить полноценную замену, столь необходимую мне. Формы жизни каждый раз получаются совсем разные, но ещё никогда не получалось приблизиться к идеалу настолько близко…

При последнем слове он резко приближается к моему лицу, облизывая своим длинным шершавым языком щеку и раковину уха.

— Если бы я знал, что результат будет таким, не бросил бы свою Невесту, а воздал ей по заслугам.

Он поднимается и сжимает ладонью цепь, удерживающую мою ногу. В его руках железо покрывается ржавчиной и осыпается вниз рыжими крупными хлопьями. Звенья разомкнутой цепи с жалобным и звонким звуком ударяются о каменный пол.

— Как хорошо, что иногда можно наверстать упущенное, — зверь обольстительно улыбается и протягивает мне ладонь, предлагая идти с ним.

— Я не хочу, — отрицательно качаю я головой.

— Боюсь, у тебя нет иного выбора. Или ты не желаешь увидеть нашего сына? Он прекрасен…

Боязно и противно дотрагиваться до его руки, но тёмные глаза полыхают нетерпеливым огнём, и я покорно вкладываю в его ладонь — свою. Он крепко обхватывает мои пальцы и ведёт за собой по коридорам, похожих один в один на темницу, но только гораздо уже. В них пустынно и тихо — нет ни стражей, ни иных признаков жизни, кроме звуков наших шагов.

— Нравится ли тебе моя обитель? — с улыбкой спрашивает он.

— Для зверя, подобного тебе, в самый раз. Мне же недостаёт здесь жизни и солнца.

— Вот и первое подобие осмысленной речи, услышанное мной от тебя, моя дорогая Аврелия. Обращайся ко мне так, как прежде. Рикс?.. Есть что-то приятное в том, чтобы называться именем или его подобием. А произнесённое твоими сладкими устами оно звучало так приятно, как стон любви, исторгаемый из глубин тела.

— У тебя извращённое понятие о любви, Рикс.

Он раскатисто смеётся:

— Она ходит рука об руку со смертью и болью, а вы, смертные, готовы вкушать лишь одно, отрицая другое. Разве это справедливо?

Он резко оборачивается и вжимает меня в стену, опаляя лицо горячим дыханием:

— Разве справедливо срывать плоды, ничуть не трудясь над их взращиванием?

Его лицо замерло очень близко от моего, а губы кривятся в хищном оскале:

— Хочешь сказать, что ты сам можешь сотворить нечто?

— Разумеется. Пошли со мной — и ты увидишь мои сады.

Рикс вновь мягко улыбается и дёргает меня за руку, вынуждая идти за собой.

— Мне нет дела до твоих садов или чертогов. Я хочу увидеть своего сына.

— Нашего сына, — нетерпеливо одёргивает меня Зверь..

— Моего сына. Моего сына зовут Силан, и ты украл его у меня.

Зверь разворачивается и обхватывает мою шею рукой, острые когти впиваются в кожу, царапая её:

— Нашего сына. Или ты признаёшь очевидное, или навсегда останешься среди этих стен, клубясь тёмными клочьями тумана в вышине.

— Хорошо, — медленно произношу я, — если тебе так угодно, Рикс. Я хочу увидеть нашего сына. Но сути вещей для меня это не меняет, как бы тебе этого не хотелось.

— Маленькая упрямица, поступающая против правил, — нежно оглаживает пальцами моё лицо Рикс, — в тебе ещё бушует дух противоречия. Но скоро от него не останется ни следа, едва ты постигнешь мои замыслы. Но для начала тебя нужно привести в порядок. Я не могу позволить разгуливать тебе в грязном мужском рубище.

Глава 42

Рикс уверенно ведёт по лабиринту коридоров. Вскоре каменные своды расступаются и мои глазам предстаёт просторная пещера. Посередине неё находится небольшое озерцо округлой формы, на поверхности воды иногда лопаются пузырьки. Всё тот же мягкий свет исходит от мшистой растительности на каменных сводах. А с потолка пещеры прямо вниз свисают длинные сосульки кристаллов удивительной формы и красоты, преломляющие свет так, что он отражается повсюду самыми разными цветами. Удивительно видеть подобную красоту в чертогах смерти, а Рикс подталкивает меня в спину, подводя к водоёму:

— Вода тёплая, она подогревается подземными источниками. Ступай… Пошевеливайся.

Лёгкий тычок в спину. За неповиновением последует непременное наказание и я скидываю штаны и рубаху, осторожно пробуя воду ногой. Она на самом деле тёплая-тёплая, как парное молоко, и прозрачная настолько, что видны все камни, лежащие на дне. Я поднимаю голову наверх и мне становится страшно — отсюда сосульки кристаллов уже не выглядят столь красивыми. Их острые концы направлены прямо вниз. Кто знает, в какой момент они могут обрушиться, проламывая кости черепа? Я делаю несколько шагов дальше от берега, осторожно разгребая руками воду, и расплетая косы.

— Не стоит заходить так далеко, — слышится чуть недовольный голос Рикса совсем близко. Я кидаю взгляд через плечо, замечая, как он скидывает одну деталь одежды за другой обнажаясь. А затем быстрыми шагами, взметая в воздух кучу брызг, входит в воду, в два счёта оказываясь подле меня. Я замираю, не зная, чего от него можно ожидать. И мне не нравится игра, затеянная им.

— Повернись, я как гостеприимный хозяин, с удовольствием обслужу свою дорогую гостью.

— Не стоит утруждать себя. Я вполне могу справиться с этой задачей сама.

Рикс ловит одну из прядей, плавающих в воде, и дёргает на себя. Жгучая боль обхватывает кожу головы.

— Подойди ко мне и повернись лицом.

Хватка не ослабевает. Я повинуюсь, встав перед ним.

— Не стоит испытывать моё терпение. Оно небезграничное…

Сильные пальцы ложатся сверху на голову, нажимая и заставляя уйти под воду на пару мгновений, а затем он ослабляет нажим. Я выныриваю, а Рикс начинает перебирать пальцами волосы, промывая прядь за прядью, заставляя время от времени уходить под воду и выныривать. От его прикосновений разливается странное ощущение, словно лень и нега наполняют меня начиная с макушки головы. Рикс заканчивает мыть волосы и выжимает их, скручивая, перекидывает через плечо и вынуждает развернуться, встав к нему спиной. Он подбирает один из продолговатых камней со дна и осторожно трёт им мою кожу. Поверхность камня шероховатая и от её прикосновений кожа разогревается.

Рикс обхватывает меня за талию одной рукой, прижимая к себе, а второй рукой начинает оглаживать грудь, разминая её, то и дело задевает мягкие соски. Мгновение спустя он и вовсе отбрасывает камень и начинает скользить по телу обеими руками, щиплет и мнёт кожу, не обводит пальцами все изгибы и нагло движет подушечками пальцев то между ягодиц, то по складкам. Я чувствую, как от его пальцев исходит вязкая похоть, тягучей патокой пытающаяся затянуть тело, но сбрасываю с себя это наваждение, не давая ему пятнать себя. Тело остаётся равнодушным к ласке и пальцы замедляют свои движения. Рикс резко поднимает руку с заострившимися чёрными когтями, поглаживая указательным пальцем горло, едва не распарывая его.

— Жаль, Аврелия. Твоё тело — словно расстроившийся со временем инструмент, не откликается на руки мастера. Придётся потратить время на то, чтобы вновь вернуть ему прежнее звучание.

Он отпускает меня и выходит из воды одеваясь. А я ныряю под воду, чтобы смыть с себя даже эти прикосновения.

— Вылезай из воды, довольно тратить время понапрасну.

Я тянусь за одеждой, но Рикс пинком ноги отбрасывает ком вещей далеко и манит пальцем за собой, уводя вглубь пещеры.

— Становись на него, — указывает он на каменный валун, щёлкает пальцами. И из одного угла пещеры прямиком на меня катится чёрная волна.

— Стой! — приковывает меня к месту грозный оклик, когда я, разглядев сотни пауков, дёргаюсь прочь. Пауки приближаются ко мне и я зажмуриваю глаза от страха. Меня едва не выворачивает от отвращения, когда кожи касаются сотни мохнатых лапок. Пауки поднимаютсяя по ногам и разбегаются по телу во все стороны, обволакивая кожу мельтешащей живой массой. Я открываю глаза, с брезгливостью оглядывая себя. Рикс в это время не отрывает взгляда от меня и шевелит пальцами: качнёт кончиками пальцев левой руки и в этом же направлении движутся его слуги, взмахнёт немного вверх — и послушная волна несётся в том же направлении.

Щекотание становится привычным. Пауки ткут, мелькает в голове мысль. Пауки ткут одеяние, которое Рикс посчитал годным под стать себе, прямиком на мне. По хлопку ладоней Рикса пауки замирают и ссыпаются вниз чёрными шариками. Я касаюсь рукой невесомой, но прочной ткани: полупрозрачная, тонкая, но прочная. Я пытаюсь расколупать пальцем тонкое кружево, сотканное паучьими лапками, но у меня не выходит.

— Довольно пытаться испортить столь тонкую работу, — останавливает меня Рикс, обхватывает рукой за талию, интересуясь вежливо, — ты голодна?

— Боюсь, что пища, которую ты сможешь мне предложить, не полезет в глотку. Потому откажусь. Я хотела бы увидеть Силана.

— Нетерпеливая, — притворно сокрушается Рикс, — что ж… Если ты так этого желаешь, пройдём. Может, с твоим появлением он успокоится и перестанет так оглушительно вопить.

Глава 43

От его слов меня едва ли подкидывает на месте и я ускоряю шаг, желая во что бы то ни стало поскорее увидеть Силана. Рикс тихонько посмеивается. Больше всего на свете мне хочется затолкать этот смех как можно глубже в его глотку, так, чтобы начал задыхаться от него и сдох на гладком каменном полу своих же владений. Коридоры сменяются один другим, временами в пещерах, больше походящих на огромные залы я краем глаза замечаю бесноватые движения странных существ.

— Тебе интересно? Можем подойти и рассмотреть поближе, если тебе того хочется.

Рикс — само радушие и гостеприимный хозяин, желающий угодить дорогой гостье.

— Нет, — резко отвечаю я, — меня интересует Силан, а не твои изыскания в уродовании привычных форм жизни.

— Я не уродую, а создаю новое на месте старого. Того, что уже изжило себя. Ему пора уйти в былое. На его месте появится новая империя, новый мир… Теперь я вижу, что и ты могла бы занять в нём своё место. Но об этом мы поговорим чуть позднее. После того как ты увидишь дитя.

Мы останавливаемся у стены из тёмного, блестящего камня.

— Смотри! — велит Рикс и проводит рукой по поверхности камня. Она подёргивается рябью и становится похожей на тёмное стекло, через которое видны смутные очертания силуэтов.

Я жадно приникаю к поверхности стены и всматриваюсь до боли в глазах через эту преграду, различая со временем небольшое помещение. Посередине него навалены меха зверей и разбросана серебряная посуда, а рядом высится аккуратная башня из тяжёлых золотых монет. Одна, две, три башенки различной высоты. А карапуз, сидящий ко мне спиной, сосредоточенно складывает из монет ещё и четвёртую. Чёрные волоски на голове длиннее, чем я помню, и сам малыш подрос, но по мелким движениям ручек и наклону головы я узнаю Силана.

— Силан! — крик вырывается из горла и разбивается о поверхность стекла. Но Силан, словно услышав мой зов, поворачивается и устремляет взгляд тёмных глаз в мою сторону. На круглом личике играет улыбка и он, поднявшись на ножки, топочет в моём направлении. Топ топ топ, резво переступают ножки по густому меху. А потом он, словно наткнувшись на невидимую преграду, упирается ручонками, пытаясь сдвинуть её. Он стучит маленькими кулачками и гневно топает ножкой.

— Упрямый мальчишка, — раздаётся голос Рикса рядом с моим ухом. В нём слышится одновременно недовольство и восхищение непокорностью малыша, — не желает признавать правил. Кого-то это мне напоминает…

Силан гневается ещё больше и разевает рот в крике, от которого начинает мелко трястись земля под ногами и вибрировать тёмный камень.

— Вот опять, — лицо Рикса искажается, словно крик Силана причиняет ему неприятные ощущения. Рикс машет рукой и из пола пещеры вверх начинает струиться чёрный дым, взмывает резко вверх и начинает крутиться смерчем вокруг той площадки, на которой разместили малыша. За мельтешением тёмного вихря не видно ничего. Когда же он развеивается, Силан лежит на боку и размеренно дышит, словно в глубоком сне.

— Что ты с ним сделал? — требовательно спрашиваю я, разворачиваясь к Риксу.

— Он всего лишь спит. Шумный и непослушный малыш. И очень сильный. Ты его увидела? Удостоверилась, что он жив?

— Пусти меня к нему.

— Нет, не сейчас. Не раньше, чем мы обсудим условия сделки.

— Я не стану заключать с тобой никаких сделок, — ударяю я обоими кулаками в грудь Рикса.

Он перехватывает руки и смеётся:

— Если захочешь видеть его и находиться с ним — станешь. И даже примешь участие в ритуале.

— Ему необходим присмотр, — мой взгляд вновь устремляется за чёрную завесу стекла на спящего сына.

— За ним присматривают, — усмехается Рикс, — его омывают и кормят, как полагается.

— Этого мало!

— Этого достаточно, — обрывает меня Рикс, — каждый день он изводит своим ором одну из живых душ, что припасены для иных целей. Жадный малыш. Вон в том углу, если присмотришься, можешь увидеть женщину. К исходу этого дня он своим криком сведёт её с ума, и её место займёт другая. Упрямый малец не желает оставлять при себе ни одну из них дольше, чем на один день. Перебирает, ищет… Догадываешься, кого он ищет?

Рикс вновь касается поверхности тёмного стекла. Оно мутнеет, превращаясь в каменную стену, неотличимую от тысяч других таких же в лабиринте каменных лазов его владений.

Глава 44

Рикс вновь берёт меня под руку и ведёт по своим чертогам, показывая красоту своих владений. Больше всего они напоминают чудесный и мрачный дворец, вырубленный прямо в скале. Причудливо изогнутые своды и отполированные каменные стены местами пересекают золотистые или медно-красные жилы, создавая необычайный рисунок. Наши шаги гулко разносятся по длинным коридорам. Кажется, что он находится в этом страшном и одновременно завораживающем месте совершенно один.

— Где все твои прислужники? Говорят, ты уничтожаешь старые и создаёшь новые извращённые формы жизни.

Я начинаю разговор для того, чтобы вытянуть из Рикса как можно больше информации. Возможно, она пригодится мне в дальнейшем или я просто страшусь непонятных шорохов и едва слышного скрежета, доносящегося до края моего уха.

— Извращённые формы жизни, — смеётся Рикс и переплетает свои пальцы с моими так, словно мы обычная супружеская чета, прогуливающаяся по принадлежащей нам территории возле дома, — извращённые в вашем понимании? В понимании смертных? Я бы не назвал это извращённой формой. Просто сосуд, изменившийся под влиянием иного содержания — только и всего. Погоди, Аврелия, скоро ты всё увидишь сама.

Мы останавливаемся перед массивными дверьми и от движения его ладони они гостеприимно распахиваются внутрь, впуская нас в огромный просторный зал. В нём такое скопление мшистой поверхности на всех стенах, что кажется будто они — сплошной зелёный ковёр. Посередине зала возвышается огромный трон, вырубленный из чёрного с золотыми прожилками камня. Рядом с ним установлено сидение чуть меньше.

Около трона — накрытый стол, ломящийся от самых разнообразных яств, испускающих приятнейший аромат, от которого рот наполняется слюной. На другом конце стола установлено сидение гораздо меньше и ниже того, что предназначено для Рикса. Нужно взобраться по ступенькам, ведущим вверх, чтобы присесть за стол. А вокруг это постамента снуют две собаки, высокие в холке настолько, что могут сравняться с моим плечом. Пасти их разинуты и между острых длинных зубов свешиваются ярко-алые языки.

Рикс помогает подняться и даже отодвигает для меня сиденье, в каждом движении — уверенность и изящество.

— Вина?

— Нет, просто воды. Если можно.

— Эй вы! — хлопает в ладоши Рикс, — принесите воды…

По углам начинает шевелиться тени и из темноты один за другим начинают выходить странные создания. Одно из них напоминает тех двух мужчин, которых прикончил Ро'ан на берегу реки: их головы лысы, а носы отсутствуют — вместо них продольные узкие щели. У другой твари — верхняя часть туловища подобна женской, но с ужасным горбом, пригибающим тело к земле, а ноги повёрнуты коленями назад. Ужасное создание ходит, припадая назад… Кажется, им несть числа. Все виды живых существ: животных и птиц, насекомых и пресмыкающихся совмещены с человеческой плотью в диких пропорциях, от одного взгляда на которые содрогаешься поневоле. Передо мной на стол ставит керамический кувшин с прохладной водой наполовину женщина, но вместо пальцев у неё длинные мягкие щупальца с мерзко хлюпающими присосками.

— Достаточно. Я насмотрелась. Прошу, прикажи им убраться…

— Почему бы не исполнить просьбу? — и по хлопку ладоней все создания вновь прячутся в темноте, заползая в свои норы.

— О чём ты хотел поговорить со мной?

От прохладной воды стынут зубы, но она приводит в чувство, прогоняя морок и страх чуть дальше, давая возможность дышать немного свободнее.

— Нетерпеливая Аврелия… Мы едва начали с тобой дружескую беседу, а ты уже торопишь события. У нас в запасе так много времени…

Сам Рикс не притрагивается к пище. Ему по вкусу иные яства — живые, с горячей кровью и сочной плотью… Он обольстительно улыбается, играя в радушного хозяина. И я решаю отчасти принять условия его игры.

— Хорошо, — я улыбаюсь, откидываясь на высокую спинку сидения, обитую подушками, — расскажи мне. С чего вдруг тебе понадобился Силан? Я спрашиваю сейчас не о причине, по которой ты похитил дитя, а почему именно сейчас… Почему не ранее?

— Потому что я не знал о нём, до того момента, пока одна из селянок рассказала об отвергнутой Невесте, что до сих живёт со своим дитя… О этот момент! Разве мог я не чувствовать кожей собственное творение?

— Силан не творение. Он живое существо, из плоти и крови. Не чета тем мерзким гадам, которыми ты хочешь заселить все подлунные земли.

— Пусть так, да. Он не чета им. Он — гораздо лучше и сильнее, он совершеннее их во всём. Но ты ошибёшься, сказав, что любое из них — не моё дитя.

Рикс указывает пальцем вглубь залы, где из всех гадов остался только один. Там на задних пупырчатых лапах передвигается огромное существо, напоминающее одновременно лягушку и человека. Жуткое, отталкивающее зрелище. А Рикс подаётся вперёд, нагибаясь через весь стол:

— Я чувствую каждого из них. В них бежит моя сила. И гибель каждого из них отзывается неприятными ощущениями на мне. Конечно, не все из них столь разумны, как мне бы того хотелось… Но я совершенствуюсь… Однако, мы отклонились от темы. Ты хотела знать всё, прежде чем дашь согласие на что бы то ни было. И я буду столь любезен и честен, что расскажу тебе. По крайней мере, всё то, что будет доступно для твоего понимания.

— Хорошо, — согласилась я, устраиваясь поудобнее спиной на мягких подушках, — я слушаю тебя…

— Итак, я воспринял слова женщины, как жалкую попытку избавить свою сестру от участи той, что выпал Жребий. Уничтожить несчастную на месте? Но любопытство взяло верх. Справиться с кучкой овец не представит большого труда. А вот узнать — дорогого стоит. И она не соврала. Дитя действительно было живо. Я почувствовал его, только когда вошёл в дом. Слабое, едва заметное колебание в воздухе, изменение сил, бушующих вокруг. Как могло так получиться? Ответ заключался в старухе, уже едва передвигающейся по дому, но всё ещё сильной настолько, что была способна скрыть от моего взора мать и дитя…

— Её звали Вевея, — ровным голосом произношу я, кидая куски мяса паре собак, сидящим у подножия. Их облик был ужасен, но рты полны голодной слюны, а брюхи — пусты и поджаты к позвоночнику так, словно они ни разу не ели за всю свою жизнь.

— Это имя лишь оболочки, земного воплощения, занятого однажды.

— Так же, как ты присвоил себе то ли имя, то ли прозвище и эту внешность?

— Не-е-ет, — Рикс самодовольно смотрит на своё отражение в полированное серебро кувшина, — свой облик я создал себе сам. Понемногу от каждого, лучшее из лучшего. Твоя старуха — другое дело. Её тело просто послужило оболочкой, вместилищем для иной силы. Только и всего. Она была сильна, но чем дольше пребываешь в тесной клетке живого тела, тем слабее становится дух, привязываясь к немощной плоти. Нужно восполнять силы, питаться ими, чтобы быть способным здравствовать как можно дольше. Она могла бы пить силы. Понемногу от каждого, кто приходил излечиться. От тех, кто был уже обречён, но вместо этого растрачивала свои силы.

— Тебе просто неведомо сострадание, — лёгкая улыбка сама возникает на моём лице. Бахвальство Рикса и его многословная речь показывают, насколько он убог и жалок в своём одиночестве. Ему даже не с кем перекинуться парой слов, и сейчас он смакует каждое из них, найдя слушателя, упиваясь моментом.

— Возможно. Старуха, как ты назвала её, протянула бы гораздо дольше, если бы не потратила свои силы на то, чтобы выходить тебя. А ты должна была умереть. Конечно, не сразу, но от полученных ранений смертные не выживают, мучаясь достаточно долго. Не знаю, какую цель преследовала старуха, выхаживая тебя и пряча, может, она сразу разглядела, что семя прижилось в твоём чреве? И решила сделать свои ставки в этой игре?

Рикс засмеялся:

— Старая интриганка! Расправиться с ней было… несложно. Куда больше сил пришлось приложить, чтобы утихомирить истошно вопящего младенца. Словно не чувствовал во мне своего родителя, — недовольно закончил Рикс. И тут настал мой черёд смеяться:

— Ты настолько силён и могущественен, что даже годовалое дитя смогло сбить с тебя спесь?

— Непростое дитя, дорогая Аврелия, — стукнул кулаком по стулу Рикс. И от удара кулака по золоченой столешнице побежали трещины. Собаки внизу беспокойно зарычали и тени, клубящиеся по углам, взмыли вверх, начиная бесноваться над нашими головами. И спустя мгновение Рикс чуть спокойнее продолжил:

— Назови самое чудесное время вашего земного дня. Просто подумай о нём хотя бы мысленно. Что тебе представилось?

— Рассвет, — улыбнулась я, — остро чувствуя недостаток такого привычного времени. Сколько десятков дней подряд я не имела удовольствие наблюдать, как далёкие лучи солнца прогоняют ночную тьму, подсвечивая осторожными касаниями горизонт. Медленное и торжественное, неумолимое наступление солнечного дня…

— Рассвет или закат — без разницы. Одно повторяет другое с точностью до наоборот. Важно лишь то, что рождается на стыке дня и ночи, света и тьмы. Так и наше дитя.

— Почему же тогда никто из других… детей, — запнулась я, потому что эти ужасающие отродья тьмы, жалкую пародию жизни было сложно назвать таковыми, — не вышел похожим на Силана?

— Увы, этого я не могу знать доподлинно, — с досадой произнёс Рикс, — все девы были невинны. И исходя из равных условий, каждая из них должна была вынашивать подобное же чудо. Чистота и невинность. Знаешь, чем хорош чистый лист бумаги? На нём можно нарисовать что угодно. И я рисовал на каждом из них…

— Из тебя вышел плохой художник, по большей части.

Я ничего не могла с собой поделать — смех разбирал меня на части. Возможно, я просто устала трястись от страха или тревога вкупе с ужасом настолько выели меня изнутри, что я уже лишаюсь рассудка. Но сейчас мой смех отражался от каменных сводов пещеры. Тёмный взгляд Рикса полыхнул красным и пухлые губы сжались в тонкую линию. Но затем он мягко улыбнулся:

— Возможно, всё дело в тебе. Может быть, в тебе было слишком много чистоты и света? Может быть, потому, что ты вкусила удовольствия, однако оставшись невинной? Может быть, всё дело в жажде того, что вы зовёте любовью?

Рикс развёл руками.

— Так или иначе. Есть ты, уже выносившая столь чудесное дитя. Есть наш сын, могущий стать невероятно сильным. Есть я и мои интересы… Всё это довольно занятно.

— Что ты хочешь от меня?

— Я уже сказал тебе, что нужно постоянно подпитывать оболочку. Эта проклятая зависимость… от вашей жалкой плоти сводит меня с ума и ограничивает меня. Я хочу иного. Мне нужен сосуд, прочный настолько, чтобы мог выдержать мою мощь и не трещать от этого по швам. Выражаясь вашим языком, Аврелия, я хочу переродиться.

Я поняла, что он хочет сказать ещё до того, как в тишине зала прозвучало его последнее слово, так же как знала свой ответ:

— Этому не бывать.

Глава 45

— Какая уверенность! Но твой протест лишён смысла. Я всё это время пытался создать прочный сосуд, но получалось лишь это…

Рикс машет рукой вглубь зала, имея в виду жутких тварей, созданных им.

— Они не выдержат, увы… Хоть и много сильнее обычных смертных. Силан же — другое дело!

— Ты — чудовище! Ты хочешь использовать тело своего…

Слова нейдут из моего рта, мне противно называть Силана так, но нужно вымолвить эту неприглядную правду.

— … своего сына, чтобы занять его оболочку?

— Да, хочу… Наш сын — необычный ребёнок. Он развивается быстрее, чем прочие. Намного быстрее. Не успеешь оглянуться — и он станет достаточно… рослым.

— И ты думал, что я дам на это своё согласие? Тогда ты ошибаешься. Для чего ты вообще оставил меня в живых? Неужели я могу сыграть какую-то роль в твоих далекоидущих планах?

— Разумеется. Ты родила мне одно дитя, значит, сможешь родить и других. Можно пожертвовать одним-единственным для того, чтобы дать жизнь многим.

— Ни за что! — вырывается из меня.

— Боюсь, у тебя нет выбора, моя дорогая! Вернее, выбор есть, но он так невелик… Честно признаться, я думал, что смогу обойтись сам, без постороннего вмешательства. Но сейчас вижу, что борьба с несносным малышом отбирает слишком много сил. Он истощает меня, и привычная пища не восполняет мои запасы.

— Мне нет никакого дела до твоего голодания, Рикс!

Одним взмахом ладони он заставляет все предметы, стоящие на столе, взмыть вверх и разлететься в стороны.

— Это лишь одна сторона медали, Аврелия. Я никогда не верил в провидение и прочую чушь, которую так упорно пытаются навязать всемогущие… боги!

Последнее слово он выплёвывает так, словно оно жжёт ему глотку.

— Но когда ты с этим ходячим камнем возникла перед самыми стенами, я внезапно увидел во всём этом некий смысл. Так предначертано. Нам двоим. Остаётся лишь принять это и исполнить необходимое. Не возражай. И помни. Сказанное мной — всего лишь одна сторона медали.

Рикс поднимается и подходит ко мне, предлагая свою руку.

— Тебе нужно отдохнуть и собраться с мыслями. Я проведу тебя в покои.

Он не спрашивает, а утверждает. И я, стиснув зубы, позволяю увлечь себя прочь. Снова — лабиринт коридоров и двери, уже не такие массивные, но украшенные резью на камне. В просторной комнате, скрывающейся за ними, каменные колоны стоят у изголовья и подножия импровизированного ложа, находящегося на возвышении. Мягкий зеленоватый свет от мха немного рассеивает мрак, оставляя приятную глазам полутьму. Ложе устлано роскошными мехами лис и волков, белок и зайцев. Среди шкур с мехом виднеются так же и те, что принадлежат зверям с дальних земель, никогда невиданных в наших краях: ярко-рыжий мех пересекают чёрные рваные полосы. А роль балдахина выполняют легчайшие паутины, раздуваемые от дыхания.

Рикс опускается на ложе сам и тянет меня за руку вниз, вынуждая лечь. Уставшее тело опускается на меха, наслаждаясь их мягкостью и теплом. Рикс устроился на боку, подложив одну руку под голову, а второй рукой он перебирает пряди моих волос, пропуская их между пальцами. В глубине тёмного взора сквозит небывалая нежность: с такой же любовью и проникновенностью хищник смотрит на свою добычу перед тем, как сожрать её.

Сон сковывает веки. Но он неглубок и неспокоен. Я то и дело просыпаюсь, натыкаясь на горящие красным угли глаз. И наконец, окончательно стряхиваю с себя липкую дремоту.

— Ты достаточно отдохнула?

Я согласно киваю. Рикс поднимает меня и становится позади, повязывая глаза плотной, чёрной тканью.

— Пойдём, — он обхватывает меня рукой за талию и движется в направлении, известном ему одному, кружит и кружит без конца…

— Ты так яростно говорила о своём нежелании жертвовать нашим сыном во имя общего будущего, что я решил предоставить тебе право выбора.

Проникновенный шёпот Рикса касается раковины уха, горячность рук, лежащих на талии, обжигает кожу сквозь сотканное из паутины платье. Мои глаза всё ещё завязаны, и Рикс ведёт меня так осторожно, словно боится причинить мне вред. Ступни ног одна за одной взбираются по крутым холодным ступенькам. Отчего-то захватывает дух.

— Всё, мы пришли…

Рикс снимает повязку. И моим глазам предстаёт странная картина, поражающая воображение. Мы стоим на просторной каменной площадке у самого края крутого обрыва. С одной стороны на высоком постаменте в углублении лежит на боку Силан, крепко спящий. Голова чуть повёрнута набок, ручки и ножки словно лучи звёзды, разметались по сторонам. Над тельцем в воздухе закручивается тёмная спираль, беспрестанно находящаяся в движении.

— Стой, — крепко держит меня Рикс, почувствовав, как я дёрнулась в сторону сына, — это одна чаша весов. А вон там — вторая.

Он показывает пальцем на противоположный конец площадки. Я замечаю Ро'ана. Если его ещё можно назвать таким. Огромная каменная глыба, в очертаниях которой ещё смутно узнаются черты лица, и странно разворочена часть тела, приходящаяся на грудную клетку.

— В конце концов, твой спутник… Тоже довольно необычен и силён. Я мог бы забрать и его. Вместо сына. Тебе даже не придётся подолгу привыкать к новому облику мужского тела, столь желанного тобой. Плотская связь между вами так ощутима…

Рикс отходит от меня, с улыбкой достаёт из-за пояса короткий кинжал из чёрного металла, протягивая его мне.

— Тебе всего лишь нужно выбрать, кого из них ты принесёшь в жертву. Этот клинок может пронзить даже камень. Войдёт в него словно горячий нож в масло. Пронзишь насквозь каменное сердце — и сын будет жить. Поступишь наоборот — и в услужении у нас будет страж, в верности которого не усомнишься вовек.

— А если я не хочу делать этот выбор?

— Придётся, Аврелия. Я слишком долго ждал подходящий сосуд, чтобы позволить тебе раздумывать, роняя слёзы.

Слёзы? По моему лицу текут слёзы. Но я сама того не замечаю. Рикс, приблизившись, слизывает длинным раздвоенным языком солёную влагу с моего лица. Мой взгляд попеременно останавливается то на маленькой беззащитной фигурке спящего Силана, то на глыбе, в которую обратился Ро'ан. Хоть он в несколько десятков раз превосходит младенца по размеру, сейчас он так же беззащитен перед разящим клинком — с развороченной грудной клеткой и каменным сердцем внутри неё. На мгновение мне кажется, что в окаменевших глазах Ро'ана мелькает какое-то осмысленное выражение. Или это была игра отблесков огня на гладкой поверхности камня?

Я не могу сделать выбор. Они оба дороги мне, каждый по-своему. Силан — мой сын, научивший меня тому, что можно любить вопреки здравому смыслу и без всяких условностей. Ро'ан — истукан с замершим окаменевшим сердцем, не сказавший ни слова любви, но в каждом движении которого заключается больше заботы и нежности, чем в ком бы то ни было. И если я лишусь кого-то из них, то мне уже никогда не быть собой. Образовавшуюся пустоту внутри невозможно будет заполнить ничем. Кинжал в руках кажется живым существом. Он слегка вибрирует в руках, жаждая совершить своё предназначение. Я крепче стискиваю рукоять, оборачиваясь к Риксу:

— А что насчёт меня?

— Тебя?

— Да. Всё это время ты говорил только о себе. Что ждёт меня?

— Я же говорил тебе, моя дорогая, ты родишь мне ещё не одно дитя. Я обращу весь твой мир прахом и воздвигну на его месте новый, с твоей помощью.

Я глубоко вздыхаю и с тоской смотрю на окружающее нас пространство:

— Думаешь, мне понравится твоё новое царство? Я зачахну в нём от тоски. Всё то, что тебя окружает, чуждо и противно мне…

— Ты просто слишком сильно цепляешься за жизнь смертной, — снисходительно улыбнулся Рикс, — я могу помочь тебе измениться, стать лучше и сильнее, чем ты есть. Тогда и все изменения будут поняты тобой.

— Для начала покажи, каково это, Рикс.

Я заставляю себя улыбнуться и протягиваю ему левую руку. Самодовольная улыбка играет на его идеальном лице. Он стремительно шагает мне навстречу и приближает своё лицо к моему. Чёрные бездонные провалы глаз словно колодцы и на дне их тьма кажется живой, тянет свои жадные дымные клубы ко мне, струится по коже, окрашивая рисунок тонких вен чёрным. Внутри меня всё сжимается и противится тому, что я собираюсь сделать, но я поднимаю лицо и подставляю губы для поцелуя. В которые сразу же жадно впивается Рикс, сминает и вылизывает своим языком мой, запуская его так глубоко, что кажется: я задохнусь от недостатка воздуха.

Внутри разгорается тёмное чёрное пламя, обжигающее нутро и мир кажется чуточку иным, сдвинутым с привычных ориентиров… Зрение начинает точнее подмечать детали, ранее едва замеченные мной: как от Силана и Ро'ана тянутся чёрные пульсирующие нити, ведущие прямиком к Риксу. Я отрываюсь от его рта и шагаю вперёд к самому краю, вставая посередине между Силаном и Ро'аном, продолжая держать за руку Рикса.

— Тебе всего лишь нужно выбрать одно из двух, — произносит Рикс с довольным урчанием, глаза победно сияют красноватым отблеском.

Одно. Всего одно из двух. Я поднимаю руку с зажатым в ней кинжалом. Рикс видел всего лишь два варианта, но ему неведом третий. Молниеносное движение руки — и кинжал без труда пронзает мою грудную клетку, доставая ядовитым жалом до самого сердца. Силы разом покидают меня. Тело клонится к краю и переваливается через него, летя в пропасть. Громкий, полный злобы и ненависти крик Рикса устремляется в каменные своды, отражаясь от них множественным эхом. А протянувшаяся между нами связь увлекает и его на гибельный край. Слабеющим зрением я замечаю, как рвутся путы нитей, тянущихся к Силану и Ро'ану. Рикс, повисший на краю, скребёт ужасными когтями каменный утёс и выкарабкивается. Я лечу в бездонную пропасть, смиряясь с выбранной участью, но вдруг падение прекращается и меня выдёргивает обратно, с силой швыряя на камень.

— Пойдёшь на корм, — злобно шипит Рикс.

Облик его стремительно меняется: красивая внешняя оболочка расползается на куски и слетает вниз белесыми хлопьями. Передо мной высится чёрный монстр, исполинское тело которого покрыто костяными наростами и шипами. В пасти виднеются длинные острые зубы, а вывернутые губы раздвинуты в ужасающем оскале. Он пригибает книзу морду, увенчанную витыми рогами, и втягивает через ноздри воздух. Зрение быстро ослабевает и меркнет, очертания силуэтов смазываются, а ушах странно шумит. Но все окружающие звуки вдруг нарушает громкое и мерное биение сердца: тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Зверь изумлённо оборачивается…

Глава 46

— Там, внизу разворачивается удивительное представление…

Сквозь тёмно-синюю, почти чёрную глубину небосвода на земли, простирающиеся внизу, устремляется пытливый взор, пронзает гибельные стены и жадно внимает увиденному.

— Меня интересует лишь итог, не сам процесс.

Лёгкий, звонкий смех.

— Потому ты наделил частью своей силы Змея?..

— Я вмешался, когда это было необходимо. Всё остальное зависит не от нас, — громыхает голос второго.

Говоривший лукавил. И несмотря на то что он усердно размышлял над созданием иной реальности, его внутренний взор был обращён вниз. Туда, где со звоном рвались чёрные путы, опоясывающие каменного стража. От глыбы отвалились огромные куски, являя Ро'ана во всей его силе. Громкое биение сердца в груди, уже почти забытое им, наполняло каждую бугрившуюся мышцу силой и яростью, направленной на мерзкую тварь, стоявшую перед ним.

Когда-то у твари было своё предназначение — подбирать крохи со стола жизни и обращать боль, страх и тоску — прахом, снимая тяжесть с сердец живущих. Но твари надоело кормиться лишь объедками и, задрав хищную морду кверху, однажды монстр возжелал вознестись так же высоко, как те, которые определили ему место в подлунном мире. Долго рыскал он едва заметной тенью, крадучись, словно воришка, трясшийся от страха. Но зависть и злоба придавали ему сил. И пакостная гниль разрасталась, заражая своей мерзостью сердца и умы жадных до наживы…

Ро'ану были неведомы все перипетии высших сил и их жестокие игры, в которых одним неосторожным движением разрушались жизни десятков, сотен или тысяч людей. Его не интересовала роль в мироздании, что играл стоящий перед ним монстр. Но ему была не безразлична та, что лежала позади твари, с окровавленной грудью и пронзённым насквозь сердцем. Солнце, осветившее своими нежными лучами небосвод Ро'ана в момент, когда он уже отчаялся сбросить с себя проклятие, сейчас медленно закатывалось, идя тропой смерти. Ещё немного — и скользнёт в пугающую темноту, унося с собой свет, так необходимый ему.

Сберечь бы, прижав к широкой груди, и заслонить собой от всех невзгод, выпавших по жестокой несправедливости… Не успел. Остаётся только свернуть шею той падали, что приготовилась атаковать, выставив вперёд голову с витыми рогами. Из ноздрей твари вырывается чёрный смрадный дым, стелющийся книзу. Бросок — и тварь стремительно срывается с места, вскинув длинные руки с когтями для смертельного удара. Ро'ан приготовился встретить тварь, подобрался, немного наклонившись вперёд, отсчитывая мгновения до столкновения. Его тело уже не могло превращаться в камень, утратило ту способность вместе с пробудившимся сердцем. Навряд ли ему удастся выжить после схватки с монстром, но он должен был попытаться, чтобы исполнить обещание, данное Аврелии. Во что бы то ни стало.

А тем временем младенец, очнувшийся ото сна, сел на каменном ложе и тёмными, как ягоды черники, глазами смотрел на свою мать, чувствуя слабеющий ток её крови и замирающие толчки горячего сердца. Силан обратил свой взор на тёмный, пугающий силуэт, подхвативший его однажды и унёсший далеко за пределы знакомых границ. Глаза ребёнка наполнились слезами, а маленькое сердечко заколотилось быстрее обыкновенного. Крошечные пухлые кулачки сжались, что есть сил, а рот раскрылся в крике, повторяя без конца единственное слово, которое он уже мог говорить:

— Ма-а-а-ама! Ма-а-ама!

Громкий крик, полный силы, прокатился по пространству пещеры, заполняя её собой до краёв. Словно штормовые волны, гонимые к берегам бушующим ураганом, он набирал обороты и со всей мощью обрушился на злобную тварь, не ожидавшую нападки с этой стороны. Монстр конвульсивно дёрнулся и застыл на крошечный миг, потеряв ориентиры. Ро'ан, воспользовавшись мгновенным смятением, атаковал монстра, кинулся на него в прыжке и ударил со всей силы по черепу твари сильными кулаками, пригибая голову книзу. Монстр зашипел и начал отбиваться когтями, стремясь вырваться из-под Ро'ана, но свирепая хватка кулаков стража была сильна. Пальцы обхватили витые рога и выламывали их, кроша в ладонях. Острые когти зверя пытались достать Ро'ана и находили цель, но едва ли Ро'ан замечал глубокие порезы. Тварь дёргалась, выкручивалась от боли, но слабела.

Беспрестанный крик малыша вклинивался в нутро и выворачивал его наизнанку. С громким хрустом надломился один рог, а за ним — и второй. Ро'ан поднял оба и с силой вонзил их в глазницы так глубоко, как только мог, вколачивая их в череп твари кулаком. Чёрная кровь заструилась из ран монстра. Он хрипел и дёргался, исторгая из пасти и ноздрей смрад, пытавшийся окутать фигуру Ро'ана и лишить его сил. Сильные пальцы Ро'ана легли на шею твари и сжали её, переламывая позвонки. Последний хрип и тварь затихла без движения. Исполинское тело начало стремительно распадаться прямо на глазах, становясь тем, чем и было изначально — кучкой истлевшего праха, и ничем иным.

Ро'ан поднялся и для пущей убедительности поднял отколотый крупный камень, обрушивая его на голову монстра. Всё было кончено. Ро'ан ощутил странную волну, расходившуюся во все стороны, и заметил, как начали тускнеть блестевшие до того своды пещеры, а в одном из углов жалобно заверещало, испуская дух, создание, порождённое монстром. Надо убираться отсюда — и поскорее.

Ро'ан подошёл к Аврелии и подхватил тело, перекинув её через плечо. Малыш, сидевший до сих пор на том же самом месте, уже не вопил, изучая серьёзными глазами крупного мужчину, стоявшего перед ним. Ро'ан присел перед Силаном, протянув ему ладонь. Малыш взялся за крупные мозолистые пальцы не сразу — пристально вглядывался в лицо, но своды пещеры начали трещать и скрежетать. Силан поспешно обхватил ладонь Ро'ана и позволил взять себя на руки.

Ро'ан бежал по лабиринтам, не чуя ног, опасаясь обрушения, не зная, где находится выход, как вдруг перед ним закрутился на месте золотистый сноп света и дёрнулся в сторону, приглашающе мигнув. Всего мгновение помедлил Ро'ан, прежде чем кинуться за лучом света, доверившись неведомой помощи.

Ро'ан мчался едва ли не быстрее ветра, подгоняемый грохотом разрушающихся стен-скал. И ещё долго бежал через открытое пространство, стремясь уйти как можно дальше от грохота, пыли и летящих во все стороны камней… Наконец, он остановился и осторожно усадил на землю Силана, а потом бережно опустил рядом Аврелию. Тонкие черты лица заострились, губы, бывшие ярко-красными, побледнели, под глазами залегли синеватые круги. Силан вцепился пальцами в руку матери и начал жалобно похныкивать. А Ро'ан… У него не было ни капли сил, чтобы утешить малыша. Он и сам был опустошён и полон скорби. Только гладил кончиками пальцев остывающую кожу лица любимой…

* * *

— Смотри!

— Что ещё? — нехотя отозвался второй голос.

— Ты оставишь всё так, как есть?

— Они сами выбрали свой путь и прошли им до конца.

— Они спасли твоё детище. Неужели жертвы были напрасны?

— Ты только молвила, что именно они спасли. Разве этого мало?!

— А как же они сами? Их жизни, сломанные, словно сухие ветви в бушующий ураган?..

— Что ты хочешь от меня?

— Ничего, кроме того, что должен сделать во имя справедливости.

Пауза. Край небосвода начинает светлеть, предвещая скорое наступление рассвета.

— Хорошо. С первыми лучами рассвета.

Голос звучал недовольно, чуть сердито. Словно его вынудили сделать нечто против воли. На самом же деле он и сам хотел сотворить то же самое, явив чудо, которое было так необходимо. Но женское начало, как всегда, начинало беспокоиться раньше положенного… Суетное и сострадательное. Может быть, даже больше, чем того требовалось… А может быть, в самый раз. Как раз под стать этому миру, всё ещё живому и по праву заслужившему эту привилегию.

Эпилог

В груди разливается приятное тепло, вскоре ставшее нестерпимо горячим. Жар его разливается по всему телу, до самых кончиков пальцев, покалывает кожу сотней иголочек и заставляет судорожно вздохнуть. Полной грудью, жадно и до острой боли. Так, чтобы почувствовать себя живой. Я открываю глаза, видя Ро'ана, сидящего неподалёку. Широкие плечи безвольно опущены, а обычно прямая спина скорбно сгорблена вниз. С моего места видно только макушку и тёмные косы, плотно прилегающие к коже головы. Я приподнимаюсь на локтях, ища взглядом Силана. Слышу его гуканье, уже начинающее напоминать отдельные слоги слов. Миг — и он торопливо соскальзывает с колен Ро'ана и топчет ножками по направлению ко мне.

— Ма-а-а-ама… — вырывается у него.

Я стискиваю своего мальчика в объятиях, жадно вдыхая его запах, мягкий, сладковатый. Он пахнет так же, как травы на рассвете — чистотой и незамутнённым счастьем, наполняющем всё моё существо. Маленькие ручонки крепко-крепко обхватили меня за шею и не желают отпустить, разомкнув объятия хотя бы ненадолго. Силан пытливо заглядывает мне в лицо и, усевшись рядом на земле, утыкается носом мне в бок, поглаживая кожу маленькой тёплой ладошкой.

Ро'ан стремительно оборачивается и замирает. В тёмных глазах плещется скорбь и боль. Их сменяет изумление и неверие, робкая надежда и боязнь поверить в случившееся. Я и сама ещё не до конца осознаю произошедшее: ощупываю рукой место, куда сама вонзила кинжал, чувствуя пальцами лишь крошечный шрам. Ро'ан осторожно подбирается ко мне, словно боясь спугнуть наваждение, и протягивает руку, касаясь моей ладони. Его пальцы оглаживают кожу поначалу медленно, а потом смелее.

Ро'ан улыбается и тянет меня к себе, стискивая в объятиях так крепко и тесно, что между телами не остаётся места даже для воздуха. Крупные ладони обхватывают моё лицо, отстраняя его, губы касаются моих нежно и невесомо, пронзая насквозь небывалым ощущением. Я тянусь к нему за ответным поцелуем, слыша, как громко и часто бьётся его сердце. Мы смеёмся и плачем одновременно от переполняющего нас счастья, не в силах оторваться друг от друга и разомкнуть объятий.

— Твоё сердце бьётся так громко и часто…

Ро'ан перехватывает мои слова, запечатывая губы долгим поцелуем, и выдыхает:

— Оно бьётся только благодаря тебе. И для тебя.

Силан тянется и обхватывает меня ручонками, приникая к боку.

— Для вас двоих, — добавляет Ро'ан, накрывая ладонью голову Силана, который принимает охотно принимает ласку, звонко смеясь.

Лучи рассветного солнца освещает землю, придавая местности более живописный вид. Нам надо бы выбираться отсюда. На мгновение меня охватывает страх, вдруг не всё исчезло вместе с гибелью мерзкой твари, властвующей над этими землями? Но кругом спокойно и тихо, нет ни огненных струй, ни мерзких созданий… Вдалеке спокойно пасётся крупный, сильный жеребец, словно посланный чьей-то щедрой рукой. Он не сторонится нас и спокойно даёт залезть на себя. Я усаживаюсь спереди Ро'ана, держа на руках сына, млея от ощущения сильных рук, обхватывающих меня за талию и прижимающих к себе.

— Куда направимся? — спрашивает меня Ро'ан, прихватывая губами шею, — можешь направить ход коня в родные земли…

— Нет, — отвечаю я, — я хотела бы увидеть свою сестру. Но на сердце покойно за неё — нет ни тревоги, ни страха. Я чувствую, что с ней всё в порядке. А больше мне в тех местах делать нечего… Я бы хотела жить спокойно и тихо, вдалеке от суеты.

— Хорошо. У меня есть на примете парочку мест. Там тихо и живописно…

Я согласно киваю и отклоняю голову назад, прижимаясь к Ро'ану. Конь послушно перебирает копытами, постепенно переходя на лёгкую трусцу. Бег его плавен и свободен. Под копытами жеребца расстилается широкая, залитая солнцем долина.

Нам некуда спешить — впереди нас простирается длинная, счастливая жизнь, в которой достаточно времени для того, чтобы наслаждаться каждым её мгновением.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg