«Когда завтра настанет вновь (СИ)»

Когда завтра настанет вновь (СИ) (fb2) - Когда завтра настанет вновь (СИ) 1336K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгения Сергеевна Сафонова

Пролог

А ты знаешь, что только раз в жизни

выпадает влюблённым день,

когда всё им удаётся?

***

У меня осталось совсем немного времени до того, как я исчезну из этого мира.

Впрочем, после всего, что мне пришлось пережить, цена не так уж высока. Таким образом у этой мрачной истории выходит вполне себе счастливый конец. Не сказать, правда, что мне легко уходить, но у меня была возможность смириться. К тому же… в конце концов, у меня всё тоже будет хорошо.

Если рядом тот, кого любишь, всё кажется не таким уж страшным.

Я сижу, чувствуя под ладонями колкий тёплый песок, и жду, глядя на золотую гладь озера передо мной. Вспоминая все события, приведшие меня туда, где я оказалась теперь.

В такие моменты частенько вспоминаешь, с чего всё началось. Как там говорят — вся жизнь проносится перед глазами?.. А началось всё в тот день, когда нам с братом сказали, что завтра мы должны покинуть родной дом.

Тогда никто из нас не думал, что нам придётся охотиться на того самого Ликориса. Как и о том, что он найдёт нас куда раньше, чем мы — его.

И о том, что седьмой и последней жертвой убийцы по прозвищу Ликорис стану я.

Я ковырялась в саду, пропалывая клубнику, когда услышала голос Эша:

— Лайз, тебя мама зовёт.

Брат смотрел на меня с деревянной веранды нашего дома, — и, выпрямившись, я стянула перепачканные землей тряпичные перчатки. Утёрла потный лоб тыльной стороной ладони.

— Иду.

Брат следил, как я иду по садовой дорожке мимо кустов смородины и крыжовника. Льдинками синих глаз, блестящих и темных, как отражение зимнего неба в глубоком колодце. Должно быть, достались от отца из тилвитов*, как и золотые кудри…

(*прим.: в валлийском фольклоре — златовласые фейри, дружелюбные к людям)

Отца, которого я не помню, а Эш даже не видел.

Дом встретил прохладой каменных стен и ледяным холодом дощатого пола. Скинув сандалии в прихожей, я сунула ноги в шерстяные тапочки-носки: мы носили их даже в летнюю жару, потому что пол никогда не прогревался. Я была этому только рада — когда мы жили в мегаполисе, лишь кондиционер помогал мне пережить лето, но кондиционер не заменит свежего ветра. И даже настежь распахнув все окна, ты не сделал бы воздух в маленькой квартирке менее густым и жарким.

Здесь, вдали от огней больших городов, всегда было, чем дышать.

Мама лежала в спальне: тонкие руки вытянуты поверх одеяла, тусклые каштановые волосы разметались по подушке, сизые глаза лихорадочно поблескивают из-под ресниц. Она слегла сегодня утром, но недавно ушедший лекарь заверил нас, что это обычное переутомление.

— Лайз, — слабо улыбнулась мама, когда я присела на краешек кровати. — Есть разговор.

Я покорно сложила руки на коленях, совестясь за то, что не успела их помыть.

— Слушай внимательно, — мама всё ещё улыбалась, и от этой улыбки в уголках рта у неё вырисовались морщинки. — Сегодня вы с Эшем соберёте вещи, а завтра возьмёте мобиль и уедете отсюда. В Фарге.

Ещё прежде, чем я осознала всё безумие подобной эскапады, перед моими глазами мысленно развернулись карты, которые мы изучали на географии.

— Фарге? Но… туда же через полстраны ехать!

— Вы поедете в Фарге, — непреклонно произнесла мама. — Остановитесь там в доме дедушки.

И бабка, и дед — скромный представитель славного аристократического рода Форбиденов — умерли ещё до моего рождения. Я знала только, что они жили в Фарге, небольшом приморском городке на западном побережье. Мы с мамой оставались там же, пока отец не бросил её; потом уехали в большой город, и дом, в котором я родилась, с тех пор стоял заброшенным.

— Ты уже не помнишь, но найти его несложно. Он в южных кварталах, почти у моря. Яблонная улица, дом тринадцать, — продолжила мама. — Ключ я дам.

— Но зачем? Мам, если ты не забыла, у меня завтра практика начинается, — в моём голосе прорезалось раздражение. — Я не могу никуда…

— Лайз, вам грозит опасность. Нам всем грозит. Вы не можете оставаться здесь.

Я осеклась, ощутив, как губы сами собой растягиваются в глупой улыбке.

Моя дурацкая особенность — улыбаться, когда на самом деле мне совсем не смешно.

— Опасность? Что за опасность?

— Не спрашивай. Я не могу сказать. Но вы должны бежать отсюда. Если убежите, будете в безопасности, — мама протянула руку, коснувшись моей ладони кончиками пальцев. — Просто пообещай сделать всё, что я скажу.

Мысли лихорадочно кружились в голове: листьями на ветру, снежинками в метель, песчинками в весеннем ручье.

Немыслимо. Глупо. Это какая-то шутка, верно? Мы самые обычные люди. Ну хорошо, мы с Эшем — самые обычные фейри-полукровки, но таковых пруд пруди. Мой брат — самый обычный школьник, я — самая обычная студентка-магичка, мама — самый обычный маг-артефактор. У нас с Эшем даже в школе среди одноклассников не было врагов. Не говоря уже о том, чтобы где-то обзавестись действительно серьёзным недругом.

Так какая опасность нам может грозить?

— А ты? Если эти люди… или кто они… угрожают всем нам…

— Я не могу поехать с вами. Я останусь здесь.

— Но…

— Лайз, я правда хотела бы всё рассказать. Но не могу, — мама настойчиво сжала мою ладонь в своей. — Обещаешь, что поедешь? Без вопросов?

Тогда я решила, что мама умудрилась сделать какой-то опасный артефакт для какого-то опасного человека. Пусть это и совершенно не в её характере, — но это было единственным объяснением, которое я смогла найти.

И поскольку я всегда была послушной дочерью, то без лишних вопросов выдохнула:

— Обещаю.

Её глаза посветлели от облегчения.

— У вас есть два дня на сборы. — Лицо мамы было измученным: резкие чёрточки морщин отчётливо пересекли лоб, переносицу между бровей, кожу в уголках глаз и губ. — Вы должны уехать завтра вечером.

— Мам, может, обратиться к страже? Если кто-то тебе угрожает…

— Нет. Ты не можешь. Мы не можем. — Она качнула головой. — Никто не должен знать о том, что происходит.

— Почему?

— Не спрашивай. Просто езжай. — Мама сощурилась. — Ты обещала, помнишь?

Я долго сидела, молча глядя на неё. Пытаясь справиться с желанием закричать.

Потом встала — и, склонившись к её лицу, коротко поцеловала маму в щёку.

— Хорошо, — мой голос был таким же, как её кожа, сухая и холодная. — Эшу ты сама скажешь?

— Уже сказала. Перед тем, как позвать тебя.

Сказала? И после этого брат позвал меня таким обыденным тоном, с обычным отстранённым лицом?..

Хотя да, чего я удивляюсь. Это же Эш.

— Прости, Лайз. — Мама ласково коснулась ладонью моей щеки. — Так нужно.

Я кивнула, развернулась на пятках и направилась к выходу.

Я не помнила, как вернулась на веранду: только что перед глазами была дверь в мамину комнату, и вдруг уже залитый солнцем сад. Села на деревянный табурет, рядом с круглым столом, за которым мы всегда ели с первых тёплых весенних деньков и до первых осенних холодов, и уставилась вперёд.

Вот ты живёшь обычной счастливой жизнью, ходишь в школу, поступаешь в колледж… а потом раз — и тебе объявляют, что всё это позади. Что ты должна бросить всё это и срываться непойми куда, убегая от неведомой опасности. Просто, внезапно, погожим летним днём, ничем не отличающимся от прочих.

Из-за чего? Из-за кого?..

— Она тебе сказала, да? — лицо Эша заслонило собой смутное зеленое пятно сада перед моими глазами: брат опустился на табурет напротив.

Эш, мой маленький братишка… Я называла его маленьким, потому что была на пять лет старше. Но уже тогда я понимала — непостижимым образом в свои двенадцать Эш старше и меня, и мамы. Внутренний возраст и делал его глаза такими странными: взгляд старика при детском кукольном личике.

Я молча кивнула.

— Как думаешь, что случилось? — спросил Эш негромко.

— Не знаю.

— Всё из-за её работы, да? И это странное переутомление тоже неспроста?

— Я не знаю, Эш. Не знаю. Но мы должны уехать.

— Хочешь сказать, мы просто послушаемся?

— Она взяла с меня обещание. С тебя, я так понимаю, тоже.

— Но мы уедем, а она останется здесь. Разбираться с тем, что нам угрожает — кем или чем бы это ни было. В одиночку.

Эш казался непоколебимо спокойным. Как всегда. Брат редко проявлял свои эмоции: я могла по пальцам пересчитать случаи, когда видела его улыбающимся или плачущим.

— Мы всё равно ничем ей не поможем, Эш. Если мама на этом настаивает, значит, так нужно, — я старалась говорить твёрдо, но голос срывался на беспомощное бормотание. — Может, всё образуется. Может, где-нибудь на полпути к Фарге нас догонит звонок на мой графон, и мы развернёмся и поедем домой.

— Может…

Эш опустил взгляд. Застыл так: сцепив ладони в замок на коленях, с бледным, точёным и холодным лицом мраморной статуи. И, не обманываясь его мнимым спокойствием, я встала, чтобы его обнять.

— Всё будет хорошо, Эш, — прошептала я, поцеловав брата в макушку. — Обязательно.

А когда брат обнял меня в ответ, сомкнув тоненькие руки на моей талии, почти сама поверила в собственные слова.

Почти.

— I —

— КОГДА-ТО ~

Буковый лес шелестит листьями под дождём. Деревья раскидывают над головой широкие ветви, зелень которых на несколько тонов светлее мха, покрывающего толстые узловатые стволы, — а по тропинке под деревьями идёт девушка, оглашая лесные своды песней.

У неё красивый низкий голос с бархатистыми нотками. Он разбивается эхом в каждой капле дождя, ласкает слух и согревает сердце; и уже неважна сама песня, неважен простенький мотив и незатейливые слова — самого звучания достаточно, чтобы зачарованно слушать всё, что бы ни было спето. Но девушка не рассчитывает на слушателей: она поёт для себя, не в полный голос, рассеянно глядя под ноги, и явно думает она совсем не о песне.

Впрочем, слушатели у неё всё же есть.

Светловолосый парнишка спрыгивает с ветви бука прямо перед певуньей спустя пару мгновений после того, как затихает отзвук финальной ноты. Когда он приземляется точно на обе ноги, девушка испуганно отшатывается — но он поднимается так стремительно, изящно и легко, что трудно поверить, будто секунду назад он спрыгнул с шестиметровой высоты.

— Это было прекрасно, Вэрани́, - говорит он с улыбкой.

Девушка запускает руку в карман и отступает на шаг. Взгляд настороженный, вид напряжённый — как у лани, заметившей хищника, готовой в любой момент сорваться с места и бежать без оглядки.

— Стой, где стоишь!

— Не бойтесь, Вэрани. Я не причиню вам вреда. — Юноша склоняется в поклоне. Лицом он кажется не старше своей юной собеседницы, но ироничный взгляд и манера держаться набавляют ему лет пять. — Я Коул из рода Дри, принадлежащего к Благому двору.

Глаза девушки ширятся — они сизые, как тучи, виднеющиеся в просветах между зелёной листвой.

— Ты… высший фейри? С Эмайн Аблаха*?

(*прим.: «Яблочный остров», кельтское название Авалона)

Коул кивает.

— И что же ты делаешь здесь? — вид у девушки всё ещё настороженный. — На экскурсию выбрался?

— Захотел посмотреть, как живут люди и наши низшие собратья, — с губ Коула не сходит улыбка. — А что делаете здесь вы? Одна, за городом, в дождливый день?

— Я… просто… выбираюсь сюда периодически. А так сюда мало кто ходит. — Девушка, смутившись, заправляет за ухо прядь каштановых волос. — Говорят, здесь есть прореха, через которую можно случайно попасть на Эмайн. К вам.

— В чём-то они правы. Но случайно туда никак не попадёшь. — Коул тихонько смеётся. — А вы не боитесь туда попасть?

— Просто я учусь на мага, так что знаю о прорехах побольше некоторых, — кажется, что девушка немного успокоилась. — А даже если б не знала, в жизни бы не поверила, что высшие фейри могут кого-то случайно к себе пропустить. Иначе бы люди или какие-нибудь глейстиги вам бы житья не дали. Только и делали бы, что шастали туда-сюда.

— И зачем же вы выбрались в пустынный лес?

— Подумать. Побыть одной. — Девушка резко отворачивается. — И вообще, не твоё дело.

— Чем же я не угодил вам, Вэрани? — голос Коула звучит негромко и мягко.

— Ха! Я знаю многих полукровок, родившихся от таких, как ты, и таких, как я. Сначала вы очаровываете нас, а потом вам наскучивает наш убогий мир, и вы возвращаетесь на свой Эмайн. И я не хочу пополнить этот список, — презрительно бросает девушка, прежде чем направиться прочь. — Желаю удачной экскурсии.

Он не делает ничего, чтобы её остановить. Просто смотрит, как её фигурка удаляется по тропинке туда, где над верхушками старых буков виднеются вдалеке небоскрёбы из стекла и бетона, размывающиеся в лёгкой дождливой дымке.

Когда девушка на миг оборачивается, Коула уже нет.

Она пожимает плечами и, не сбавляя темпа, идёт к выходу из леса. И не замечает, как позади неё ритмично пригибается мокрая трава: так, словно кто-то незримый идёт за ней по пятам.

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

Я плохо помню остаток того дня. Разговор с мамой перебил все воспоминания. Кажется, я ещё повозилась в саду, машинально выполняя привычные действия, пытаясь не думать обо всех тех вопросах, что жгли меня изнутри. С ощущением, походившим на то, что оставляет вырванный зуб: я не особо задумывалась о своём будущем, но знала, что мне не стоит особо беспокоиться по этому поводу. А теперь это будущее исчезло, оставив вместо себя болезненную пустоту, — и только сейчас я ощутила, как мне нужно было то, что исчезло.

Потом я до поздней ночи сидела и разбиралась в одёжном шкафу, укладывая чемодан, пытаясь сообразить, что из вещей нужно взять с собой в Фарге. В какой-то момент поняла, что, возможно, беру слишком много — ведь я не знаю, на какой срок мы едем, — и решила спросить об этом у мамы, если она не спит.

Конечно, надо было это сделать раньше. Когда я принесла ей ужин, например. Но тогда на язык рвалось слишком много вопросов, а поскольку я обещала их не задавать, то просто поставила поднос на табурет рядом с кроватью и ушла. Так что теперь я вышла из комнаты и, тихонько скользнув мимо спальни Эша, в которой свет уже не горел, направилась к маминой.

Но, подойдя к двери, вдруг услышала её голос.

— …разве так не будет безопаснее?

Я застыла, прислушиваясь.

Кому мама может звонить в два часа ночи?..

Ответа на её вопрос не последовало, но мама продолжила:

— Что значит «присмотришь»? — казалось, она злится. — Ты — и присмотришь?!

Я нерешительно мялась под дверью. Борясь с желанием толкнуть её и посмотреть, кому это мама названивает по графону посреди ночи.

Или кто названивает ей.

— Да, не доверяю! — мама сорвалась на крик. — Всё это — твоя вина! А теперь я должна просто сидеть дома и ждать?! Пока ты… ты… просто…

Не выдержав, я рванула дверную ручку.

Мама стояла у открытого окна. Заслышав скрежет дверного замка, тут же рывком обернулась ко мне: длинную рубашку колышет ветер, волосы лохмами свисают вдоль бледного лица. Ночник, горевший рядом с кроватью, бросал на её лицо странные отблески, ложившиеся под глаза темными пятнами. Короткая металлическая трубка графона спокойно лежала на прикроватной тумбе рядом с ним.

Мама никому не звонила? Но с кем тогда…

— Лайза, — её голос резанул холодной сталью, — что ты здесь делаешь?

Я покосилась на окно.

— Я… просто хотела спросить, на сколько мы едем. Ну, чтобы знать, какие вещи брать с собой.

За окном никого не было. Лишь тихонько шелестели раскидистые кусты сирени: из-за них в маминой комнате никогда не бывало светло. И из-за них же трудно было вообще подойти к маминому окну, — не говоря уже о том, чтобы моментально и абсолютно бесшумно от него отойти.

Телепорт? Невидимость?..

— Я не знаю, когда вы сможете вернуться. — Мама ожесточённо захлопнула оконную раму. — Бери на долгий срок.

— Хорошо. — Я попятилась. — Спокойной ночи, мам.

Она провожала меня пристальным, тоскливым взглядом.

Закрыв за собой дверь, я прижалась спиной к стене, пытаясь осмыслить то, что только что слышала.

С кем она могла разговаривать? И почему её собеседник исчез, стоило мне войти в комнату? Неужели это был один из тех, кто нам угрожает? Но, кажется, мама кричала, что не доверяет ему, — а разве тогда могла вообще идти речь о каком-то доверии?..

Я тряхнула головой. Бесшумно ступая по паркету, прокралась обратно в свою комнату.

Весь этот день был абсолютно ненормальным.

Будем надеяться, поутру я проснусь и обнаружу, что всё это мне приснилось.

***

Я долго брела по тёмному лесу, полному старых скрюченных буков, пока не увидела вдали просвет. Тогда я побежала туда, — но как только выскочила из лесной темени навстречу серому свету дня, застыла как вкопанная.

Я стояла на краю круглого котлована. Размером с маленький городок. Безжизненного, выжженного: будто что-то взорвалось в самом его центре, и огневая волна уничтожила всё, что раньше было на его месте. А успокоилась, лишь дойдя до того места, где сейчас находилась я.

Щурясь, я всмотрелась в горизонт. По ту сторону котлована угадывались полуразрушенные небоскрёбы, с которых осыпалось стекло, оставив один лишь голый бетон. Развалины города, потихоньку рассыпавшиеся в пыль под сизыми тучами.

Что здесь произошло? И как я тут оказалась?..

…в этот миг я почувствовала взгляд. Будто чьи-то склизкие, липкие пальцы коснулись моего лица.

Откуда-то зная, куда смотреть, я повернула голову вправо — и увидела его.

Можно было бы подумать, что это мужчина в чёрном брючном костюме, но тьма этого костюма была абсолютной. Он был самой чернотой: изменчивой, вкрадчивой, насыщенной и зыбкой, словно сгусток ночного мрака. Ноги его не касались земли, а лицо…

Это и было главной проблемой.

Вместо лица у него была всё та же непроницаемая чернота, принявшая очертания человеческой головы. Безликая.

Я попятилась, когда он шагнул ко мне. Вернее, не шагнул — я не заметила движения его ног, — но вдруг исчез с того места, где был раньше, чтобы в следующую секунду возникнуть ближе. Ужас комком свернулся в животе, протянул ледяные щупальца к сердцу, к горлу, прокатился холодной волной от шеи до кончиков пальцев…

Я развернулась и рванула назад, в лес.

Я бежала, не разбирая дороги, не оглядывалась, но чувствовала, что он идёт за мной. Преследует, не отставая, прожигая мою спину пристальным взглядом.

Как он может смотреть, если у него нет глаз?..

Вдали показалось что-то белое. Эта белизна показалась странным противопоставлением той черноте, что наступала мне на пятки, — и, не задумываясь, я побежала туда. Немного приблизившись, замерла: даже несмотря на ту тварь, что — я знала — приближается сзади.

Это был висельник. Девушка в белом платье, с длинными каштановыми волосами. Она висела спиной ко мне, едва заметно покачиваясь, описывая ногами небольшую дугу.

Я не видела её лица, но в ней было что-то до боли знакомое. И я уже хотела подойти ближе, чтобы заглянуть в её лицо, как вдруг поняла, что не в силах сделать ни шагу: леденящий ужас окатил колючими мурашками, парализовал, сковал по рукам и ногам.

Потому что безликая тварь была прямо за моей спиной.

Я отчаянно зажмурилась — и меня разбудило пронзительное верещание будильника.

Резко распахнув глаза, уставившись в потолок, я кое-как одной рукой нащупала графон, заливающийся звоном на тумбочке рядом с кроватью. Ткнула пальцем в кнопку, вызывающую голографический экран, выключила будильник — и визг оборвался.

Точно. Совсем забыла, что выходные закончились, и сегодня мне на практику. А вот будильник не забыл… и слава богам.

Приснится же такое!..

Повалявшись ещё с минуту, борясь с желанием провалиться обратно в дремоту, я села в постели. Щурясь, окинула взглядом комнату, освещённую рассеянным светом солнца, просачивающимся через рыжие шторы; в этом свете шёлковые обои на стенах, обычно бледно-жёлтые, казались золотистыми. Ну и бардак я вчера устроила… Все ящики комода выдвинуты нараспашку, мохнатый ковёр, стул и даже рабочий стол завалены вещами.

Встав, я перешагнула через раскрытый чемодан, который вечером оставила рядом с кроватью, — и к тоске своей поняла, что, судя по всему, вчерашний день всё-таки мне не приснился.

Когда я вышла на кухню, Эш сосредоточенно жарил оладушки.

— Дай мне. — Я попыталась оттеснить его от плиты.

— Тебе некогда. — Брат ловко перевернул очередную оладушку деревянной лопаткой. — Скоро выходить.

— Я не пойду никуда сегодня. Хочу побыть с мамой, раз нам скоро уезжать.

— Она выходила ко мне час назад. Когда услышала, что я уже встал. И сказала, чтобы ты не вздумала пропускать сегодняшнюю практику.

Я остолбенела.

Нам грозит опасность, от которой уже вечером мы сорвёмся на другой конец страны, — а теперь мама требует, чтобы я как ни в чём не бывало шла в колледж?..

— А потом сказала, что теперь она уходит спать, и чтобы мы не вздумали её будить, — добавил брат, щёлкая по сенсорным кнопкам, настраивая электронные конфорки на нужную температуру. — И дверь магией заперла. Стучаться бесполезно, я пробовал.

Я сжала кулаки.

Что ж, с одной стороны, в этом есть резон. Наверное, до вечера мы с Эшем должны создавать иллюзию того, что ничего не знаем, — дабы неведомый враг ничего не заподозрил.

Но с другой…

— Тебе тоже всё это кажется неправильным и странным?

— Не более странным, чем вчерашнее. — Эш аккуратно переместил готовые оладушки со сковородки на тарелку — и протянул мне мой завтрак. — Держи. Чай я уже отнёс на стол, чтобы остывал.

Вздохнув, я благодарно потрепала брата по золотым кудряшкам. Приняв тарелку, пошла на веранду — и уже за столом вспомнила, что забыла про кленовый сироп. Пришлось досадливо вскинуть руку и прикрыть глаза, в подробностях представляя стеклянную бутылочку на полке в шкафу.

— Кварт эир, — сосредоточившись, нараспев произнесла я, — ле до хойль э хорди руд.

Ответом мне был тихий звонкий стук — с которым коснулась скатерти бутылка, благополучно переместившаяся из кухни на стол.

Щедро поливая оладушки сиропом, я в который раз подумала о прелестях бытия потомственной магичкой. Пусть я уже два года отучилась на факультете магических искусств, но телепортацию — даже мелких объектов — нам пока не преподавали. Так что мамины учебники, которые остались у неё с универа и которые я начала почитывать ещё в старших классах школы, пришлись весьма кстати.

Но, даже несмотря на обилие сиропа, оладушки я пережёвывала, не чувствуя вкуса.

Зачем всё же маме так необходимо, чтобы я пошла в колледж? И как, Охота меня побери, я объясню учителям, почему срываюсь в другой город, даже не окончив практики, которая мне нужна больше, чем кому-либо? Сказаться больной? Или вовсе ничего не объяснять, просто взять и исчезнуть?..

— Лайза, ты, ленивая задница! Почему ты ещё не поела?!

Когда я подняла голову, у калитки в наш сад сердито махала руками моя подруга Гвен.

Ладно. Обо всём, что сейчас вгоняет меня в ступор, я подумаю потом.

— Заходи, — крикнула я, торопливо глотнув чаю и поднимаясь из-за стола. — Я сейчас!

Наспех одевшись, я вернулась на веранду. Гвен к тому времени скучающе бродила туда-сюда по садовой дорожке, периодически отправляя в рот ягоды с растущих рядом кустов смородины.

Утреннее солнце соскальзывало с белого шёлка её волос, золотило бледную кожу длинного лица, высветляло ореховые глаза до кошачьей желтизны. Каждый её шаг сопровождал шелест длинной юбки и цокот того, что я когда-то приняла за каблучки. Высокая, стройная, миловидная, в этой самой юбке Гвен вполне могла бы сойти за обычную человеческую девушку… но Гвен была глейстигом.

И под юбкой её скрывались оленьи копытца.

Тела низших фейри, обитающих в нашем грешном мире, несовершенны. Как с точки зрения высших фейри, живущих на Эмайн Аблахе, так и людей. Глейстиги, брауни, баньши — все они были помечены каким-либо «уродством»; отличительной чертой, которая не казалась странной им самим — Гвен носила длинные юбки не для того, чтобы скрыть копытца, а просто потому, что любила вычурно одеваться, — но вызвала бы презрительную усмешку обитателей Эмайна.

Наверное, именно поэтому златокудрые шутники тилвит теги и благородные дин ши*, периодически выбиравшиеся в наш мир со своего блаженного Эмайна, обольщали исключительно человеческих женщин.

(*прим.: в ирландском фольклоре — героические фейри, легендарные воины, никогда не терпевшие поражения)

— Почему так долго сегодня? — укоризненно протянула Гвен, пока я спускалась по деревянным ступеням веранды.

— Проспала, — буркнула я, решив не вдаваться в подробности. — Пошли, а то совсем опоздаем.

Мы вышли с нашего участка на пустынную улицу. Асфальтированная дорога грелась на солнце меж двумя рядами низких домишек с просторными садиками. Мимо лениво проехал электромобиль, сверкнув солнечной батареей, встроенной в крышу, и устремился к центру города.

Проводив его взглядом, мы с Гвен зашагали в ту же сторону.

— Представляешь, я вчера была в центре и встретила Лизабет! — затараторила Гвен, мелодично цокая копытцами по асфальту. — И знаешь, с кем она под ручку гуляла? В жизни не угадаешь! С Полом! Лизабет и Пол, как тебе? Я весной и подумать не могла, что…

Я только кивала. На самом деле Гвен не нуждалась в моих ответах, так что все её вопросы были скорее риторическими; а вставлять свои пять пини* в поток её нескончаемой болтовни было занятием неблагодарным и бесполезным.

(*прим.: мелкая монетка (харл.)

Мы познакомились с Гвен, как только переехали из города сюда, в Мойлейц. Мне тогда было тринадцать, и я неописуемо страдала от расставания со школьными друзьями. Помнится, когда мама объявила о переезде, я долго рыдала, пытаясь заставить её передумать, но мама была неумолима. Причины, почему мы сорвались из мегаполиса в провинциальный городишко, обменяв шикарную квартиру на нынешний маленький дом, так и остались для меня туманными. Сейчас я уже не роптала — тихий живописный Мойлейц, где даже в центре дома не превышали пяти этажей, нравился мне куда больше воспоминаний о лабиринте стеклянных небоскрёбов, — а вот в тринадцать переезд был для меня настоящей трагедией. Гвен жила на той же улице и ходила в ту же школу, что и я; в первый же день меня подсадили к ней за парту. Вначале мне было непривычно сидеть за одной партой с глейстигом — в прежней школе мой класс состоял исключительно из людей. Но я быстро привыкла.

Гм. А не был ли и тот наш переезд связан с неведомой историей, из-за которой теперь нам с Эшем придётся тоже внезапно сменить место жительства?..

— Я сегодня ужасно спала, — окончив рассуждения про личную жизнь наших однокурсников, пожаловалась Гвен. — Легла вроде рано, но кошмары снились.

— Кошмары? — я хмыкнула, вспомнив свой сегодняшний сон. — Забавно. А о чём?

— Бред какой-то. — Подруга дёрнула плечиками, обтянутыми шёлком нежно-зелёного платья: рядом с Гвен я со своими джинсами в обтяжку, футболкой и кедами казалась девчонкой-сорванцом. — Чёрный человек без лица.

Я похолодела.

— Без лица?..

— Да. Бегал за мной по всему дому, — Гвен нервно рассмеялась. — Давно так не радовалась будильнику.

— Я тоже, — медленно произнесла я.

Гвен удивлённо вскинула тонкую белую бровь:

— Хочешь сказать…

— Да. Мне тоже он снился.

Подруга пожевала маленькую пухлую губку.

— Что-то Повелитель Кошмаров расшалился, — изрекла она наконец. — Интересно, ещё кому-нибудь снился этот чёрный человек?

Я с сомнением покачала головой.

Нет, теоретически наше сновидение и правда мог наслать Повелитель Кошмаров: он же Повелитель Тьмы, он же тёмный бог Донн, он же предводитель Дикой Охоты. В тёмную ночь Самайна*, когда Донн выезжает в наш мир на своём вороном коне — во главе своры мстительных духов, злобных псов-оборотней и прочих уродливых тварей, которых в других странах называли демонами, а мы окрестили фоморами, — ни людям, ни фейри лучше было не спать. Ведь всем, кто засыпал, снились мучительные, до жути реалистичные кошмары, и всегда — одни и те же.

(*прим.: кельтский праздник, позже трансформировавшийся в Хэллоуин; отмечался в ночь с 31 октября на 1 ноября)

Но с чего бы тёмному богу делать это посреди лета, когда до Самайна ещё так далеко?

— Не знаю, — наконец задумчиво откликнулась я. — Надо будет у Эша спросить.

Ещё одна странная странность. И на этот раз не только странная, но и страшная.

Ладно, об этом, пожалуй, я тоже поразмыслю потом.

Мы дошли до оживлённого перекрёстка, где на светофоре как раз загорелся зелёный. Удачно — не пришлось перебегать на красный, а то мы с Гвен частенько этим занимались. Пройдя по переходу мимо ряда скучающе жужжащих мобилей, оказались в длинном зелёном скверике, который вёл прямиком к колледжу; редкие прохожие торопились по своим делам, листья клёнов бросали на асфальт пятиконечные звёздные тени.

С тринадцати лет мы встречались с Гвен утром возле моей калитки, чтобы идти в школу вместе. Два года спустя поступили в один и тот же колледж, на один и тот же факультет — магических искусств. Оба пройденных курса закончили на восьмёрки и девятки — ничего ниже — и заслуженно гордились парой десяток. В конце концов добились, чтобы на летнюю практику перед третьим курсом нас распределили к мастеру Тинтрэ, который вёл у нас курс преобразования энергии: я с детства хотела пойти по маминым стопам и заниматься созданием артефактов, так что это был мой любимый предмет.

А теперь мне придётся бросить долгожданную практику после первой же недели. Блеск.

— Ладно, забудем, — сказала Гвен, когда мы приблизились к трёхэтажному зданию колледжа, облицованному белой штукатуркой. Жестяная крыша под полуденным солнцем сияла так, что было больно глазам. — В конце концов, это просто сон.

Я молча поднялась по широкому мраморному крыльцу к двустворчатым дверям, подле которых курили старшекурсники, ещё сдававшие летнюю сессию.

По правде сказать, я не была согласна с её словами. Если уж на то пошло, я даже не была уверена, согласна ли со своими словами сама Гвен.

Но, с другой стороны — что нам оставалось делать?

***

— …игральные кости в качестве боевых артефактов безусловно хороши, несмотря на малую энергоёмкость. Впрочем, всё лучше карт, — заложив большие пальцы в карманы шёлкового жилета, мастер Тинтрэ прохаживался между партами, наблюдая за нашими мучениями. — Карты как боевые артефакты удобны, и работать с ними проще всего, но они возмутительно невместительны. Впрочем, осенью мы наконец доберёмся до драгоценных камней… самые мощные и функциональные артефакты, прекрасные резервуары для энергии любого типа. Вы можете обратить «пустой» камень в источник чистой магической силы — на случай, если вам не хватает собственной. Принцип работы тот же, что с кристаллами, которые мы осваивали в первом семестре. Можете поместить в камень любое заклинание — проклятие, вытянутое из человека, тоже. А для активации скрытых заклятий не нужно слов: достаточно броска, удара или соприкосновения с живым объектом. Зависит во многом от свойств того, что заключено внутри, однако и сам создатель артефакта…

Я украдкой подняла глаза.

Совсем ещё не старый — едва ли за тридцать — мастер мог показаться седым, но на деле кудри его были серебристо-белыми. Видимо, подарок предка из дин ши. Глаза скрывали затемнённые очки с маленькими круглыми стёклами, придававшие бледному худому лицу непроницаемость секретного агента; жара вынудила мастера сменить обычный строгий костюм на светлые брюки и хлопковую рубашку, но даже лето не заставило его отказаться от жилетки.

Отерев пот со лба — в аудитории было жарковато, — я вновь склонилась над своей костью. Самый обычный игральный кубик с шестью гранями, помеченными нужным количеством чёрных точек.

— …впрочем, возвращаясь к костям. Принцип атаки тот же, что и с картами, но с одним нюансом. Для активации заклятия, скрытого в карте, достаточно кинуть её в противника, приложив капельку ментальных усилий. Соответственно, самая большая трудность — достать из колоды ту, что вам нужна. Маги для этого прибегают к элементарному заклятию Призыва, обычные люди довольствуются тем, что складывают карты строго определённым образом. Но в костях скрывается не одно заклятие, и ни одно из них не сработает, если не назвать номер грани, к которому привязано интересующее вас заклинание. Так что…

Я повернула кубик так, чтобы сверху оказалась грань с четырьмя точками. Сжав его в кулаке, сосредоточилась, стараясь не слушать тихое бормотание однокурсников, доносившееся со всех сторон.

Когда я разомкнула губы — с первым же словом на моей руке, от предплечья до кончиков пальцев, жемчужно-белым светом проявились извилистые линии магической печати.

— Ашке гам орт, ле форнайт аэр…

Кубик в моей ладони запылал жарким снежным сиянием, пробившимся даже сквозь плотно сомкнутые пальцы. Потоки силы, текущие по руке, хлынули в костяную безделушку в моём кулаке.

Где-то сбоку послышался треск, потом — вскрик и искристое шипение. Воздух наполнил запах гари, но я лишь закрыла глаза: не отвлекаться. Контроль, ежесекундный контроль. Постоянно регулировать количество силы, вливаемой в кубик.

Иначе последствия могут быть катастрофическими.

— ….блинджед мо наймджэ, абхэ ар мо хосэндж!

Мысленно замкнув силовой контур, я ощутила, как остывает кубик в моей руке. Открыла глаза — и, наконец разжав ладонь, удовлетворённо опустила кость на парту.

В течение двух лет мы изучали самые разные заклятия. Теперь задание было куда интереснее: вложить заклинания в этот самый кубик, зачаровав все шесть его граней, и оставить дремать там — до того момента, пока не понадобится их активировать, назвав нужную цифру и бросив кость в противника.

В итоге получалось что-то вроде магических пуль.

— Четвёртое есть. — Я повернулась к Гвен, фиксирующей мои действия в графон. — Сколько у нас осталось времени?

— Десять минут. — Подруга сосредоточенно смотрела в широкий голографический экран. Тот мирно мерцал над серебристой трубочкой её графона, лежавшего на парте, пока пальцы Гвен ловко бегали по иллюзии клавиатуры, спроецированной на столешницу. — Пятую уже не успеем.

Родись мы лет на двадцать раньше, пришлось бы таскать с собой на учёбу тяжеленные ноутбуки. Мама рассказывала, они больше килограмма весили! Это сейчас хорошо: и средство связи, и персональный компьютер — в одной маленькой металлической штучке, проецирующей голограммы.

А когда-то студентам вообще вручную писать приходилось…

— Ладно, тогда завтра придётся тебе продолжить, — сказала я.

Прежде, чем сообразила, что завтра меня в Мойлейце уже не будет.

Так, не думать об этом. Потому что я так и не придумала, как объясню своё исчезновение, вернувшись в город осенью. Если мне вообще суждено вернуться.

Ох, если б только мама рассказала, что за опасность нам грозит…

Я покосилась за соседнюю парту, где парочка баньши* с кафедры теоретической магии сокрушённо взирали на обгорелые осколки своего кубика, раскиданные по столешнице. Понятно — вложили слишком много силы за раз. Для этого мастер перед началом урока и велел нам надеть защитные очки, напоминавшие маски для подводного плавания: отлетит осколок кости в глаз, и пиши пропало.

(*прим.: в ирландском фольклоре — дух женщины, предвестник смерти)

— Мисс Форбиден, — произнёс мастер из-за моего плеча, — позвольте взглянуть?

Гвен заметно занервничала. Я лишь послушно взяла кубик двумя пальцами, чтобы передать учителю.

Мастер повертел кость в руке — одновременно с тем, как на его коже полыхнуло плетение отрывистых зеленоватых линий, убегавших под длинный рукав рубашки. Говорят, печать отражает характер мага, но я никогда бы не сказала, что в характере мастера Тинтрэ есть острые углы. А вот моя вполне соответствовала этому утверждению: два года, когда печать впервые проявилась, выдав во мне юного мага, она состояла из веселеньких жизнерадостных спиралей, — однако с возрастом рисунок менялся, расправляясь из крутых завитков в плавный изгиб узора, напоминавшего стебли вьюнка.

Хорошо хоть печать проявляется, только когда колдуешь. Не хотелось бы мне, чтобы она торчала на руке эдакой татуировкой, позволяя каждому встречному делать выводы о твоём характере.

— Четвёрка ослепляет, — комментировал мастер, медленно проворачивая кубик в пальцах; вся аудитория следила за ним, затаив дыхание, — тройка парализует, двойка создаёт морок, а единица… щитовой барьер? — хмыкнув, мастер кинул кость обратно на парту. — И почему же барьер, мисс Форбиден? Я понимаю, если бы защитная сфера, но её мы будем изучать лишь в следующем году, а щит… Вы ведь в курсе насчёт радиуса действия этого заклинания. Во всяком случае, зачёт по нему сдали на девятку.

— Если кинуть четыре кости вокруг себя, создав четыре щита со всех сторон — получится аналог сферы, — пожала плечами я. — И это будет быстрее и эффективнее, чем тратить силы на создание сферы такого размера. Учитывая, что лично моих сил всё равно не хватит на то, чтобы долго её поддерживать.

Мастер удовлетворённо почесал подбородок.

— Четыре кости, значит… а у вас творческий подход, мисс Форбиден. — Он окинул аудиторию насмешливым взглядом. — Всем бы здесь такой.

От завистливых шепотков окружающих Гвен надулась от гордости, но я только потупилась.

Откровенно говоря, для истинного боевого мага мой потенциал был слабоват. И силёнок маловато, и скорость реакции так себе. А вот тихо сидеть за партой, сплетая магические формулы, неторопливо преобразовывая разлитую в воздухе энергию в нечто большее… это мне было по душе.

Потому я всегда и хотела пойти по маминым стопам: стать магом-артефактором — с тем, чтобы твои артефакты использовал кто-то другой.

— Что ж, на сегодня время вышло. Упаковывайте кости в контейнер. Если есть, что упаковывать, — добавил мастер. — Завтра продолжите работу, поменявшись местами.

Гвен торжествующе щёлкнула на графоне кнопку дезактивации, вынудив и экран, и клавиатуру растаять в воздухе.

Пока подруга складывала вещи, я возвратила кубик в пластиковую коробочку, аккуратно подписанную маркером «Элайза Форбиден, Гвен Хайлин». Там уже лежала одна готовая кость и две, которые ещё предстояло зачаровать. Отстояв небольшую очередь из приунывших студентов, я отнесла контейнер на учительский стол; мастер, завидев меня, одобрительно кивнул, и я улыбнулась в ответ. На текущем курсе я была у него любимчиком — вполне заслуженно. И пускай любимчики учителей редко пользуются любовью однокурсников, меня не ранили недовольные взгляды в мою сторону. Всё равно никогда не хотела участвовать ни в пьянках по случаю сдачи очередного экзамена, ни в общекурсовых субботних походах в бар.

Никогда не любила толпу. Лучше уж в одиночестве побродить по городу — случалось у меня иногда такое настроение. Или дома посидеть, почитать, а потом обсудить прочитанное с Эшем…

Следом за Эшем я снова вспомнила о неведомой опасности. Разом перестав улыбаться, поспешно отвернулась.

Что скажет мастер Тинтрэ, когда любимая ученица не придёт на его урок ни завтра, ни на следующей неделе?..

— Неплохо, да? — воодушевлённо прокомментировала Гвен, когда вы вышли из аудитории. — Это мы так в среду вообще освободимся, пока остальные ещё будут ковыряться! Может, мастер нам и тренировочный бой тогда раньше устроит?

— Вряд ли, — уныло ответила я, сворачивая к лестнице.

— Эй, ты чего такая кислая? Дома чего случилось?

— Просто настроение плохое. Из-за сна этого, — соврала я, машинально ведя рукой по стене, привычно чувствуя кончиками пальцев шероховатость фигурной штукатурки.

— Да ладно тебе! Мало ли чего приснится. Как будто в Самайн никогда не засыпала. — Гвен бодро цокала копытцами по гранитным ступеням. — Помнишь, что Повелитель Кошмаров в том году учудил? Ну, когда мы с тобой за анимешкой задрыхли?

— Такое вряд ли забудешь. Когда у тебя червяки лезут из рук и жрут твои пальцы… Но сейчас-то не Самайн.

— Пф, как будто ему кто мешает не в Самайн пошалить! — когда стеклянные двери на улицу гостеприимно раздвинулись перед нами, Гвен сощурилась, прячась от яркого света за длинными ресницами. — Хорошо хоть всю Дикую Охоту из потустороннего мира не вытащил!

Спускаясь по крыльцу к кленовой аллее, я быстро вывернула руку ладонью наружу, скрестив пальцы в оберегающем жесте:

— Упаси боги.

— То-то и оно. Сейчас к тебе?

Первым моим желанием было ответить «нет»… но затем я вспомнила, что должна вести, как обычно, — и, живо вспоминая бардак в моей комнате, проговорила:

— Лучше к тебе. Только я сегодня ненадолго.

— А что так?

— Дела есть.

Гвен только вздохнула, доставая графон.

— Ну как хочешь. — Над короткой серебристой трубочкой немедленно всплыл и замерцал голографический экран: на сей раз небольшой, с ладошку. — Тогда напишу маме, что ты у нас обедаешь.

Сейчас подруга уже привыкла к тому, что мне частенько нужно побыть одной. А вот когда мы только познакомились, в ответ на такое заявление она обиженно поджимала губки, — думала, что надоела. По правде говоря, дружескую болтовню с Гвен и правда нужно было дозировать: небольшими порциями, до учёбы и пару часов после.

Передозировка грозила хронической усталостью и ушами, увядшими от болтовни.

Мы неторопливо шли по скверу, приближаясь к перекрёстку, за которым начинались жилые кварталы. Гвен сосредоточенно тыкала пальчиками в экран графона, набивая сообщение маме; асфальт пустой дороги купался в прозрачном горячем мареве — три часа, разгар жары. Видимо, все водители предпочли пересидеть это время дома. На светофоре горел зелёный, но он уже начинал тревожно мерцать.

— Перебежим? — нетерпеливо поинтересовалась Гвен, убирая графон в сумку.

— Давай.

Я сорвалась с места, устремившись к пешеходной «зебре», — и мы вприпрыжку выбежали на дорогу в тот миг, когда зелёный сменился красным.

А потом я поняла, что по ту сторону перехода стоит он.

Следующие мгновения тянулись для меня бесконечно долго.

Вот я смотрю на безликую тьму, зависшую в паре сантиметров над землёй, явившуюся из моего кошмара.

Вот кожу обжигает мерзкое ощущение от его безглазого взгляда, устремлённого прямо на меня. Гвен медленно, странно медленно убегает вперёд, навстречу ему, оставляя меня за спиной; я хочу крикнуть ей «стой», позвать на помощь, сделать хоть что-то — но язык мой отнялся, как и моё тело.

Вот по телу прокатывается знакомая ледяная волна. Сковывающая беспомощным ужасом по рукам и ногам, заставляя застыть на месте.

Следом я слышу сбоку истошный визг тормозов.

Я поворачиваю голову, с каким-то отстранённым интересом наблюдая за мобилем, наезжающим прямо на меня. Вижу бледное, перекошенное лицо водителя, отчаянно отдавливающего педаль тормоза. Понимаю, что капот от моего тела отделяет лишь десяток сантиметров.

Осознав, что сейчас умру, беспомощно зажмуриваюсь.

…а потом чувствую, как что-то железными тисками обхватывает мою талию, резким, болезненным рывком оттаскивает назад…

…и тут время потекло с прежней скоростью.

Жадно вдохнув — до сего момента я забывала дышать — я открыла глаза. Проводила взглядом одинокий мобиль, проехавший ещё метров десять, прежде чем затормозить. Посмотрела на другую сторону дороги, где застыла Гвен: мертвенно-бледная, прижавшая ладони ко рту, не сводящая с меня полного ужаса взгляда.

Надо же. Я жива. А где же чёрный кошмар? Почему я вижу одну Гвен?..

Поняв, что тварь бесследно исчезла, я опустила взгляд. С удивлением изучая им чужие руки, сомкнутые на моей талии, — разжавшиеся в тот же миг, как я их заметила.

Обернулась.

Первым, что я заметила, были его глаза. Тёплый блеск аметиста, весенняя сирень и фиалковый свет заката. Потом к картинке добавилось юное белокожее лицо, аристократично удлинённое, с тяжёлым подбородком и точёным носом, и серебро взъерошенных, странно стриженых волос: спереди непослушные прямые пряди падают на лицо, доставая до губ, а сзади отпущены чуть ли не ниже лопаток. Ещё немного погодя — белоснежная рубашка навыпуск, тёмные бриджи и босые ноги.

Осознав, что без этого странного молодого человека я уже была бы кучей мяса и переломанных костей, пачкающей кровью дорогу, я кое-как разомкнула губы.

— Спасибо, — голос почему-то был хриплым. Мысли путались, слова отказывались идти на язык. — Но вы… откуда…

Юноша отступил на шаг. Лицо его ничего не выражало.

— Будь осторожна, — проговорил он со странной, тоскливой нежностью.

И исчез — будто кто-то в один миг сменил картинку кленовой аллеи, где он был, на точно такую же, но без него.

Что за?..

— Лайза! — Гвен, рыдая, сзади кинулась мне на шею. — Боги, я так испугалась!

— Ты видела его? — ошеломлённо осведомилась я.

— Кого?

— Парня, который меня спас!

— Конечно, видела. Только что тут стоял. — Подруга недоумённо огляделась. — Хм… а куда он делся?

Я прижала пальцы к вискам.

Значит, прекрасный спаситель мне не померещился. Уже хорошо.

— А этого… чёрного… из сна… видела?

По взгляду, которым Гвен уставилась на меня, я поняла — не видела.

Я закусила губу. На всякий случай ещё раз осмотрелась кругом. Злополучного мобиля уже не было видно: наверное, водитель решил не разбираться с сумасшедшей девицей, застывшей столбом посреди дороги.

Моего спасителя — тоже.

— Ладно, забудь. — Я решительно развернулась обратно к светофору, на котором красный свет мерцал в преддверии зелёного. — Пойдём.

— Лайз, ты в порядке?

— В полном. Просто из-за жары голова закружилась.

Но когда мы вновь зашагали по «зебре» — неторопливо, предварительно удостоверившись в том, что на горизонте действительно не видно ни одного мобиля, — я пыталась вспомнить, которой по счёту странностью за последние сутки является это происшествие. И понимала, что со всеми этими странностями нужно что-то делать.

Ибо следующую, судя по всему, я могу не пережить.

***

— Привет, тыковка! Привет, Лайза, — заворковала тётя Лэйн, стоило нам перешагнуть порог дома Гвен. Чмокнув меня в щёку и нежно взъерошила белобрысую макушку дочери. — Рада, что ты сегодня к нам заглянула. Скорей обедать, пока горячее!

Я прошла вперёд по коридору, не разуваясь: в доме глейстигов, которым при наличии копыт обувь не требовалась, это было ни к чему. Бежево-зелёные тона и натуральные материалы придавали антуражу оттенок деревенского дома — мшистый ковролин, смягчавший стук копыт, дерево, бумажные обои. Повсюду стояли цветы в горшках: глейстиги даже в помещении предпочитали быть ближе к природе. И шкафы с настоящими книгами…

Да уж, это тебе не наша бывшая квартира, где даже обои были голографическими.

— Ну как прошёл день, девочки? — с широкой улыбкой спросила тётя Лэйн, накладывая мне побольше овощного салата.

Мы с Гвен переглянулись, прежде чем усесться за большой круглый стол.

— Нормально, — наконец пожала плечами Гвен.

— Как-то это «нормально» прозвучало не совсем нормально, — усомнилась тётя Лэйн, вытаскивая из духовки блюдо с зелёной фасолью, запечённой под сыром в сливочном соусе. В отличие от Гвен, она носила короткие шортики, так что оленьи ножки представали во всей красе: стройные, изящные, покрытые бархатистой шёрсткой цвета корицы. Такие же, как у Гвен.

Мать и дочь вообще были похожи, как два древесных листа. Когда я впервые увидела снимок тёти Лэйн в молодости, то подумала, что фотографировали Гвен. Я тоже очень походила на маму — даже причёску носила такую же, как она; и, в отличие от Эша, не унаследовала ни единой отцовской черты.

Чему была этому искренне рада.

— Просто урок был сложный, — солгала Гвен с такой же лёгкостью, с какой я солгала ей днём.

— Даже летом детям отдохнуть не дают, — вздохнула тётя Лэйн, наваливая мне щедрую порцию. — Хватит, Лайз?

— Ещё бы! Да я объемся.

— Ешь, ешь! А то худенькая — тростиночка прямо. Да и Гвен туда же.

Я хотела возразить, что на одних овощах сильно не разъешься — все глейстиги убеждённые вегетарианцы, — но промолчала. К тому же тут зазвонил графон, лежавший на кухонном подоконнике, и тётя Лэйн быстро процокала к окну.

— Папа звонит, — радостно возвестила она. — Вы ешьте, я сейчас…

И вышла из кухни, предоставив нам опустошать тарелки в тишине и покое.

— Доедай быстрее, — минутой позже нетерпеливо бросила Гвен, уже управившаяся со своей порцией. — И пошли ко мне.

Так, ясно. Явно не терпится что-то со мной обсудить. А я-то думала, чего это она по дороге до дома так подозрительно притихла…

— Да я уже. — Быстро закинув в себя оставшиеся ложки салата, я поднялась из-за стола. — Пойдём.

Мы вышли из кухни, ступая по коридору, заставленному фикусами вдоль стен. За одной из дверей слышалось весёлое щебетание тёти Лэйн. Спустя некоторое время я вступила в королевство красного, розового и плюшевых зверей: подобная инфантильность больше подходила Гвен, когда ей было тринадцать, но с тех пор здесь ничего не поменялось. Плюшевые мишки и зайцы смотрели на меня с подоконника, с полок секретера и даже со шкафа; один медведь восседал на полу, рядом с кроватью под сетчатым балдахином — огромный, выше моего роста. К нему и направилась Гвен, усевшаяся прямо на полу, воспользовавшись медведем, как креслом.

Я невольно засмотрелась на её юбку, раскинувшуюся по алому ковру широким шёлковым кругом, отливающим красками летнего леса, — но требовательное заявление Гвен вывело меня из отстранённой задумчивости.

— А теперь рассказывай.

— Что рассказывать?

— Да про того красавчика, который тебя спас! Это твой отец, так?

Оторопев, я упала в кресло рядом с секретером. Наверное, с минуту просто тупо смотрела на неё.

Потом расхохоталась.

— Что? — Гвен явно обиделась.

Я не стала честно отвечать, что не понимаю, как подобная чушь вообще пришла в её голову.

— Мой отец — тилвит, — проговорила я вместо этого. — Могла бы вспомнить, какого цвета волосы у Эша. А у этого шевелюра серебряная, если ты заметила. Стало быть, он дин ши.

— Гм, — пробурчала Гвен: её явно расстроил провал блестящей теории, которую она успела себе нафантазировать. — Тогда, может, он знакомый твоего отца?

Я ощутила, как к горлу подкатывает удушливая волна раздражения.

— Да при чём тут вообще мой отец?

— Ну как же! Он рассказал о тебе кому-то, а его знакомый переместился сюда, в Харлер, нашёл тебя и присматривал за тобой!

— Хорошая сказочка, — горькая улыбка сковала спазмом щёки. — Не думаю, что отец вообще про меня помнит. Кто я для него? Одна из детей одной из смертных дурочек, которых он когда-то обольстил. — Я раздражённо подпёрла рукой подбородок. — Он сам меня бросил. Так с чего теперь будет вспоминать да заботиться?

Гвен пожевала губами воздух.

— А как они познакомились? — спросила она потом. — Ну, твои родители?

Я почти застонала. Вот привязалась-то!..

— Мама гуляла по лесу рядом с городом, где она выросла. Встретила… его, — последнее слово поневоле выплюнулось, как ругательство. — Он сходу начал маму обрабатывать, та вроде сперва попыталась его отшить, да только не получилось. Они же знают, как очаровывать…

И удержалась от того, чтобы добавить «скоты». Подумала, что в присутствии Гвен это может быть бестактно.

У Харлера, страны людей и низших фейри, с Эмайн Аблахом, страной фейри высших, издавна были сложные отношения. Вернее сказать — никакие. Причина проста: пусть Харлер и Эмайн разделяет лишь десятикилометровая полоска морской воды — это не разные страны, а разные миры. На Эмайне даже время течёт иначе; а какие могут быть деловые отношения с государством, которое живёт в другом временном измерении? Некоторые счастливчики, сплававшие на Эмайн и вернувшиеся оттуда сутки спустя, утверждали, что пробыли у высших фейри несколько месяцев. Другие уплывали из Харлера, оставляя своих детей лежащими в колыбели, гостили на Эмайне всего денёк — и возвращались сотню лет спустя, когда у их отпрысков уже появлялись собственные правнуки. А вычислить правила или законы временных соотношений двух миров было невозможно. Ни правил, ни законов просто не было.

Все эти поучительные истории нам рассказывали в школе, сводя их к одному — сидите дома, дети, и не дёргайтесь. Пусть даже Эмайн по отзывам всех путешественников представал благословенным краем, где нет ни смерти, ни болезней, ни бедности, ни горестей… но они всё врали, конечно. А вот маленьким фейри на Эмайне, видимо, рассказывали совсем другие сказки: вырастая, они то и дело наведывались в Харлер — забавы ради, — а потом уходили обратно, утаскивая с собой человеческих девушек.

Не спрашивая, хотят они того или нет.

Впрочем, похищения всё же случались реже, чем полюбовное сожительство. В Харлере обитала куча людей, в жилах которых текла кровь высших фейри. Ни тилвиты, ни дин ши не находили ничего зазорного в том, чтобы прожить пару-тройку лет с понравившейся девицей, даже детишек от неё завести… пока та не наскучит. А потом взять и исчезнуть, вернувшись на свой Эмайн. И детей забрать с собой, если успели полюбить; а если нет — бросить вместе с матерью.

Как бросили нас.

— Нет, твой случай всё-таки романтичнее, — подумав, резюмировала Гвен. — Он спас её от смерти, ах… выдернул прямо из-под колёс…

— При чём тут романтика? — я почувствовала, как к щекам приливает румянец, и тряхнула головой, рассердившись на саму себя. — Вообще он наверняка просто мимо проходил. И больше я его в жизни не увижу.

— И тебя это совсем не огорчает?

— Нет! — рявкнула я в ответ на её хитрый прищур. — Может, хватит обсасывать то, что произошло? Лучше «Кодекс» включи.

Гвен хмыкнула, но всё же потянулась к своей сумке.

Я ненавидела своего отца. Пусть и не помнила его. Он прожил с мамой больше пяти лет; по её словам, охотно тетешкался со мной, пел колыбельные и всё такое. Только это не помешало ему в конце концов затосковать по родине и бросить как меня, так и маму, беременную вторым его ребёнком. И мне не хотелось думать, что фейри, который меня спас, может иметь с этим мерзавцем хоть что-то общее.

Нет, не так.

Я в принципе не хочу думать ни о ком из этих сахарных фей, надутых собственной гордыней.

— На какой серии мы остановились? — нахмурилась Гвен, положив графон на пол перед собой.

— Семнадцатая, кажется. — Я сползла с кровати и села на полу рядом с подругой, облокотившись на медвежью лапу; Гвен уже развернула большой голографический экран и ткнула кончиком пальца в иконку сетевого браузера.

Первым открылся новостной сайт. Первый же заголовок, на который упал мой взгляд, гласил «Серийный убийца по кличке Ликорис снова в деле!». Мелкие буквы ниже услужливо поясняли, что в Динэ найден изуродованный труп молодой девушки, пропавшей два месяца назад. Брр… вот почему я предпочитаю не читать новости — ничего хорошего в них всё равно не пишут.

— Дался тебе этот сериал, — проворчала подруга, наконец сменив тошнотворный сайт на вкладку с красноречивой подписью «Лучшие фильмы онлайн». — Нет, я понимаю, уважение к памяти предка, все дела — но у тебя тут в реале такое произошло, что любой сериал отдыхает!

Я промолчала.

Да, со вчерашнего дня в моей жизни творится такое, что любой сериал и правда отдыхает.

Именно поэтому я хотела хотя бы на пару часов забыть об этом.

***

Папа Гвен, как всегда, вошёл в комнату на самом интересном месте.

— Привет, Лайза! Привет…

Он осёкся — но пальчик Гвен уже метнулся к экрану, и сладострастные стоны мигом стихли.

— Привет, пап, — невинно произнесла подруга, сворачивая браузер.

Дядя Ахайр, он же глава семейства, возмущённо переступил с ноги на ногу, громко топнув копытами по порогу.

— Что вы смотрите?!

— «Кодекс Форбидена». Сериал про Охотников и Инквизиторов в викторианскую эпоху, — охотно пояснила Гвен. — Как они охотились на всякую нечисть и всё такое. Я вам с мамой уже рассказывала, помнишь? Та самая штука, которую снимали по запискам Лайзиного прадедушки!

— Там вообще всё прилично, — быстро добавила я, — просто герой… он тут нашёл свою возлюбленную, которую потерял в прошлом сезоне, и… в общем, вы вошли как раз, когда…

— Прилично, говоришь? Тогда почему, как я ни войду, у вас на экране то убивают кого-то, то насилуют?

— Сериал такой, — пожала плечами Гвен. — Показывает викторианскую эпоху и деяния тёмных сил без прикрас.

Дядя Ахайр шутливо погрозил нам пальцем.

— Смотрите у меня! Активирую на твоём графоне родительский контроль — и будут вам сериалы, Инквизиторы и Лайзины прадедушки…

— Вечно он грозится, — закатила глаза к потолку Гвен, когда глава семейства удалился, закрыв за собой дверь. — Ясно же, что ничего не активирует, но погрозить-то надо!

Я не ответила.

Я не знала, как вела бы себя, если б у меня был отец, которому не нравились фильмы, что я смотрю, — но реакция Гвен почему-то раздражала.

— Ну что, досматриваем? — как ни в чём не бывало прощебетала подруга.

— На самом деле… мне домой пора.

От одной этой мысли в груди заворочался склизкий холодный ком тревоги и страха.

— Чего так рано?

— Я маме обещала. Помочь. С делом одним. — Я резко поднялась с пола. — Я же предупреждала, что зайду ненадолго.

Гвен, приуныв, повернула графон к себе и принялась закрывать в браузере ненужные вкладки.

— Ладно. Пойдём, я тебя…

И вдруг замерла.

— Боги, — прошептала она, — как же я не вспомнила…

— Что?

— Та тварь, которая снилась мне и тебе! — подруга возбуждённо взялась за края экрана, разворачивая его в мою сторону. — Это же Кромешник!

Я нагнулась. Пригляделась.

Вздрогнула.

Статья была озаглавлена «Дюнетэни — воплощение кромешной тьмы!». Сразу под заголовком располагалась картинка худощавого мужчины в деловом костюме: чёрный пиджак, белая рубашка, галстук-бабочка… и абсолютное гладкое, без единой черты лицо.

— У меня вкладка про него, наверное, уже месяц висит, — продолжила Гвен, глядя на меня снизу вверх, — кузина ссылку кинула! Его зовут Кромешником. Говорят, он — порождение Дикой Охоты, охотится на детей и подростков, и за последние пару лет его видели по всему Харлеру!

Я неуверенно всмотрелась в картинку.

— Он что, фомор какой-то?

— Никто не знает, — голос Гвен зловеще понизился. — Только говорят, что вместо рук у него щупальца, живёт он в лесу и забирает детей, которые ушли гулять без спроса.

Я качнула головой: уже успев взять себя в руки.

В первый миг рисунок и правда меня напугал. Да только, присмотревшись, я нашла не слишком много сходства с героем моего кошмара. У этого существа голова была лысая, пепельно-серая, с какими-то язвами и чуть ли не следами гниения на том месте, где должно было располагаться лицо. И костюм выглядел вполне обыденно — такие продают в любом магазине вечерней одежды.

— Не похож. Тот, который мне снился… он весь был из мрака. Ни рубашки, ни пиджака, ни бабочки. И голова была чёрной. Да и щупалец я не заметила.

— Я тоже, — неохотно кивнула Гвен. — Но это ж мелочи, в конце концов! Вдруг он умеет облик менять?

— Гвен, ты хоть видела, что это за форум? «Сказки не на ночь». Я уже почитывала там бредовые байки о клоунах-убийцах, восставших из могилы и отрастивших рога. Если б этот Кромешник-Дюнетэни вдруг правда объявился и реально похищал детей, об этом трубили бы во всех новостях. Да и на уроках духоведения не преминули бы рассказать о том, что в учебники пора вносить изменения. А я скорее поверю, что Повелитель Кошмаров сверхурочно выехал в наш бренный мир, чем в какого-то сетевого монстра.

Гвен, разочарованно свернув экран графона, кинула его на кровать.

— Ладно, может, ты и права. — Вздохнув, подруга наконец встала. — Я тебя провожу.

Из комнаты выходили в молчании. Проходя мимо арки в столовую, я увидела темноволосую макушку дяди Ахайра: тот ужинал, сосредоточенно пережёвывая фасоль под умилённым взором супруги.

— До свидания, — попрощалась я, тоскливо думая, что в следующий раз приду в этот дом нескоро.

— А, уже уходишь? — встрепенулась тётя Лэйн. — Что так?

— Дела есть.

— Ну ладно. Заходи.

Глядя, как широко улыбнулась мне мама Гвен — вместе с мужем, ради прощания со мной даже оторвавшим взгляд от тарелки, — я быстро отвернулась. Слишком совестно было глядеть в их длинные добродушные лица.

— Завтра в полдень у твоего дома? — открыв входную дверь, бодро уточнила Гвен.

— Да, — с грустью соврала я.

— Ладно, тогда до завтра. И не хандри! — подруга сердечно обняла меня за плечи. — А то весь день как пришибленная.

Сглотнув, я обняла её в ответ. Разорвав объятие миг спустя, торопливо шагнула вперёд, на крыльцо. И, шагая по садовой дорожке — прочь от бревенчатого домика с камышовой кровлей, словно сошедшего со страниц старинных легенд, от тепла и уюта, на пару часов заставивших меня забыть и о неведомой опасности, и о безликой тьме, и о том, что ждёт меня завтра, — ни разу не обернулась.

Ни до того, как услышала стук захлопнутой двери, ни после.

Наверное, лишь сейчас я поняла, как дорога мне была наша дружба с Гвен. И она, и ужины в её доме — с гостеприимной тётей Лэйн и её строгим, но приветливым супругом. Так что я искренне понадеялась, что Гвен не сильно обидится на меня за моё исчезновение. Пусть даже пока я не имею ни малейшего понятия, как объясню его, когда вернусь.

Если вернусь.

Если б я ещё сама знала, с чем оно связано…

Я вдохнула жаркий золотистый воздух, подкрашенный солнцем, клонившимся к верхушкам невысоких яблонь в садах — и, оглядевшись по сторонам, перебежала дорогу, поспешив к дому.

Когда я открыла калитку, Эш сидел на веранде, уткнувшись в свой графон. Что-то читал.

Типичное состояние для моего брата.

— Ты собрался? — спросила я, взбегая по деревянным ступенькам.

— Ещё ночью. — Эш не отрывал взгляда от экрана. — А ты?

— Уже бегу. Как мама?

— Весь день притворяется спящей, — в голосе Эша выразительности было не больше, чем в мраморной глыбе. — Даже не ела.

— Притворяется? Зачем?

— Хотел бы я знать. Осмелюсь предположить, что она по каким-то причинам не желает со мной разговаривать.

Я нахмурилась. Взялась за дверную ручку — но, вспомнив кое-что, обернулась.

— Эш, тебе сегодня ночью кошмары не снились?

Брат резко вскинул голову.

— Чёрный человек без лица? — уточнил он.

А вот это было внезапно.

Склизкий холодный ком в груди вновь дал о себе знать.

— Он и Гвен снился. — Я сжала дверную ручку до боли в ногтях. — И что это за фоморщина?

— Не знаю. Но предполагать, что она не связана с нашим неожиданным бегством, глупо, — спокойно ответил Эш, вновь опуская взгляд на экран. — К сожалению.

Какое-то время я смотрела, как он читает. Хладнокровно, невозмутимо, будто ничего не случилось.

Рывком провернув ручку, вошла в дом.

На то, чтобы скинуть кеды и дойти до маминой комнаты, ушло не больше минуты.

— Я знаю, что ты не спишь, — решительно толкнув дверь, с порога требовательно заявила я.

Солнечный луч, пробиравшийся в комнату сквозь щель между закрытыми шторами, рассекал окружающий полумрак узкой золотой полосой. Мама лежала в кровати, отвернувшись к стене.

— Мам, — я стремительно подошла ближе, — не знаю, что происходит, но…

Она повернулась так быстро, словно ждала этого момента весь день.

Когда я увидела её красные, опухшие, безнадёжно заплаканные глаза, все слова замерли у меня на губах.

— Лайза, — выдохнула мама. — Ты вернулась.

Вскочила — и, порывисто обняв меня, вынудила присесть на край кровати.

— Я так боялась. — Мама обнимала меня так крепко, будто цеплялась за собственную жизнь. — Так боялась, что ты… всё-таки…

Судорожно, прерывисто вздохнула, скрывая всхлип, — и мне отчего вспомнилось, как полгода назад у меня воспалилось ухо. Оно разболелось посреди ночи, когда звонить лекарям было уже поздно; а без опасности для жизни ни один не согласился бы принять экстренный вызов. Обезболивающее не спешило помогать, и боль была столь невыносимой, что не давала заснуть. Обычно я стоически переношу неприятные ощущения, но тут в конце концов расплакалась. Тогда мама обняла меня — так же, как сейчас, — а я плакала у неё на плече, и она легонько укачивала меня, словно мне снова семь, и я реву, рассадив коленку. А потом я легла, и она сидела рядом, поглаживая меня по волосам, пока лекарство наконец не подействовала и я не уснула.

Мама всегда защищала меня. Поддерживала. Утешала, когда я плакала. Это я была слабой, а она — тем, кто может оберегать.

Но теперь мы вдруг поменялись местами, и это выбивало последние опоры из-под моих ног.

— Мам, что… что происходит? — с губ сорвался только шёпот. — Скажи мне, я… просто… чёрный человек…

Она резко отстранилась, держа меня за плечи.

— Ты видела его? Человека без лица?

На щеках у неё виднелись мокрые дорожки, но в глазах — ни следа слёз. Будто и не было их.

Нет, всё-таки сильная здесь совсем не я.

— Во сне. И Эш тоже, и Гвен…

— Гвен? — мамины глаза расширились, явив полопавшиеся сосуды во всей красе. — А она-то тут при чём?

— А при чём тут мы? — голос невольно сорвался на высокие, беспомощные нотки. — Мам, он… я чуть под мобиль из-за него не попала! Он охотится за нами? Что он такое?

Мама кивнула: со странным, тревожащим удовлетворением.

— Мобиль, значит, — невыразительно повторила она. — Понятно. А спас тебя фейри?

От ошеломления я забыла вдохнуть.

— Откуда ты знаешь?

Мама вытерла щёки тыльной стороной ладони. Вновь взяла меня за плечи, глядя мне в глаза мягко и пристально.

— Я хотела бы сказать тебе, Лайз. Всё рассказать, с начала и до конца. И рассказала бы, если б только могла… но это знание опасно. Оно убивает того, кто его носит. — Она крепче стиснула мои предплечья. — Вы не должны знать того, что знаю я. Не должны знать ничего об этой твари. Понимаешь?

Я моргнула… и вдруг — поняла.

— Так твоё недомогание… из-за этого? — голос почему-то был хриплым. — Из-за того, что знаешь… знаешь, что происходит?

И когда мама кивнула, — накрыв своей ладонью её руку, я недоверчиво прикрыла глаза.

Вся магия основывается на преобразовании энергии. Но чтобы что-то преобразовать, вначале нужно это увидеть. И понять.

То, что я пыталась сделать сейчас, очень походило на работу с картами или с костью. Нужно просто забыть о том, что находится в твоей руке — или сидит рядом с тобой на кровати; увидеть не камень и не человеческое тело, а сгусток энергии, плещущейся в нём. На уроках «Работы с энергией живых организмов» я редко получала что-либо выше восьмёрки, ибо просканировать такую сложную вещь, как живой источник силы — пускай пока мы работали только с мышами — у меня каждый раз выходило с трудом. Но сейчас…

Я обязана была убедиться.

Наверное, с минуту я только хмурилась и стискивали зубы от досады. Затем руку наконец согрело живое тепло чужой энергии, и перед закрытыми глазами вспыхнула долгожданная картинка: золотистые очертания маминого тела.

Любая болезнь видится острым, лихорадочным сиянием — особенно в области того органа, что поражён ею больше всего. Любое проклятие похоже на паутину, облепившую человека снаружи: плотная сеть враждебной, чужеродной энергии. Но мама… она просто угасала. Блеклое, тускнеющее золото того, кто на ровном месте потерял большую часть своих жизненных сил. Уже потерял — и продолжает терять; и не было болезни, которую можно вылечить, или проклятия, которое можно ликвидировать или просто вытянуть прочь.

Картинка пропала одновременно с тем, как моя рука безвольно опустилась.

Что же это?..

— Иди и собери свой чемодан, — наконец произнесла мама, тихо и деликатно. — Вы должны уехать на рассвете. В Фарге вы будете в безопасности, обещаю. А потом давайте поужинаем. Все вместе. Хорошо?

Я чувствовала, как дрожат судорожно сжатые губы, как жжёт глаза и мучительно сдавливает горло. Отстранившись, встала, всё ещё не решаясь разомкнуть веки.

Не плакать. Только не плакать. Я должна быть такой же сильной, как мама. Она должна знать, что я тоже смогу быть тем, кто оберегает: и Эша, и саму себя.

— Хорошо.

Я глубоко вдохнула и отвернулась. Открыла глаза. Вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Пройдя к себе, прислонилась спиной к стене — и сползла на пол, кусая костяшку большого пальца, чтобы не кричать.

Всё будет хорошо. Мама поправится. И со всем разберётся. Обязательно. Обязательно.

Обязательно…

***

Когда я закрыла крышку чемодана и застегнула её на «молнию», за окном уже густели летние сумерки.

Да, порядком я провозилась. Сами вещи собрались быстро: куда больше времени потребовалось, чтобы приступить к сборам — предварительно успокоившись и прогнав дурные мысли, упорно лезшие в голову.

Встав с колен, я вышла из комнаты. В коридоре пахло чем-то вкусным, пряным, с оттенком розмарина. Я заинтересованно принюхалась; ориентируясь по запаху, вышла на кухню.

Когда я смотрела, как мама готовит, мне всегда казалось, что она танцует. Вот и сейчас: шаг до шкафчика со специями, привстать на цыпочки, опуститься, вернуться назад. Изящно приподнять руки, крутя мельничку с приправами. Поклон — вернуть противень с мясом в духовку. Выпрямиться. И всё — под тихую, едва различимую песню, которую она мурлыкала себе под нос.

Всегда одну и ту же.

— Нет, не зови, — в который раз услышала я, — не зови за собой…

Странно. Кровь фейри текла во мне, но изысканность каждого, самого обыденного движения, присущая обитателям Эмайн Аблаха, скорее была свойственна маме. Впрочем, неудивительно: в роду Форбиденов когда-то давно уже затесались фейри, и наш легендарный прадед, жизнь которого теперь служила основой для сериалов, щеголял серебристой шевелюрой дин ши.

Понимаю, почему отец когда-то увлёкся подобной красотой.

— Закончила? — заметив меня, спросила мама — заставив пожалеть, что она прервала песню из-за такого пустяка.

Мама причесалась и оделась, сменив ночную рубашку на вельветовые штаны и лёгкую кофту. И сейчас выглядела лишь немного бледной.

Это меня приободрило.

— Ага.

— Тогда отнеси чемодан в мобиль. Эш со своим уже разобрался. — Мама помешала что-то, кипящее в кастрюльке на плите. — Заодно нарви укроп для картошки.

Я послушно побрела обратно в комнату. Подхватила чемодан за выдвижную ручку, и колёсики бодро застучали по полу, пересчитывая стыки между деревянными досками паркета.

Сняв ключи от мобиля с крючка рядом со входом, я направилась к двери в гараж. Включила свет, заблестевший на глянцевом капоте нашего скромного семейного электромобиля — кузов весёленького джинсового цвета, пять мест, просторный багажник и солнечная батарея во всю крышу. Провод зарядника торчал в гнезде над передним колесом, мигавшим зелёным световым индикатором. Наверняка Эш позаботился… Молодец.

Хоть мы и поедем при свете дня, когда достаточно солнечной батареи, о зарядке лучше позаботиться заранее.

Щёлкнув по кнопке на брелке, я отключила сигнализацию, нежно тренькнувшую в ответ. Подвезя чемодан к багажнику, уложила его рядом с Эшевским; хлопнув крышкой, отряхнула руки. Закрыв мобиль, переключила рычажок рядом с гаражными воротами, и стальная створка медленно поползла вверх — в дом возвращаться было лень, так что я решила выйти в сад через гараж.

Ещё до того, как ворота открылись полностью, я пригнулась и, проскользнув под ними, шагнула на улицу.

Сиреневые сумерки ласкали кожу бархатом тёплого ветра. Густое небо казалось вышитым россыпью белого бисера. Сад ярко освещали низкие фонарики на солнечных батарейках, зарядившиеся за день. Пахло остывающим асфальтом и душистым табаком.

Я глубоко вдохнула, успокаиваясь, впитывая ароматы летнего вечера. Самого обычного. Хотя нет — чуть красивее и прозрачнее обычного. По узкой, выложенной плиткой дорожке направилась к грядкам с зеленью, приблизилась к раскидистой яблоне с недозрелыми плодами… и с удивлением различила у калитки в наш сад три подозрительно знакомые фигуры.

Белые огни уличных фонарей странным образом высветлили шевелюры Гвен и её матери, — зато тёмные кудри дяди Ахайра казались ещё темнее.

— Гвен? Тётя Лэйн? — я озадаченно выбралась из-под яблони на дорожку, ведущую от веранды к калитке. — Что вы…

Они не двинулись с места, и это — тогда я ещё не поняла, почему — заставило меня осечься. Все трое стояли, не шевелясь, глядя на освещённые окна нашего дома. Казалось, меня они даже не заметили.

Поколебавшись, я пошла вперёд, к калитке, щурясь, всматриваясь в их лица.

Сама не знаю, почему страх пришёл безнадёжно поздно.

…сначала я почувствовала. Тот же склизкий холод на своей коже, тот же липкий холод, сковывающий по рукам и ногам.

Потом — увидела.

Глаза. Ни белков, ни радужек: сплошная чернота. Будто между веками у них колебался тёмный туман.

И я знала эту черноту.

Я попятилась в тот же миг, как Гвен — вернее, то, что управляло ею — сунула узкую ладонь в щель между досками калитки. Та запиралась на щеколду; и, к сожалению, Гвен прекрасно знала, как открыть её снаружи.

Рывком отвернувшись, я побежала в дом.

Пять ступеней веранды были преодолены одним бешеным прыжком.

— Мама! — закричала я, дрожащими руками запирая изнутри замки входной двери. — Эш!

— Лайза? — донёсся с кухни мамин голос. — Что случилось?

— Там… там… Гвен…

Аппетитный запах домашней стряпни теперь казался почти насмешкой.

Мама вышла в коридор одновременно с тем, как дверь сотряс удар, от которого по толстому дереву пробежала трещина, — и я поразилась той спокойной сосредоточенности, что маской застыла на её лице.

— Бери Эша и бегите в гараж. — В левой руке мама держала боевую колоду карт. Похоже, она не только ждала нападения, но и успела неплохо к нему подготовиться. — Уезжайте. Я их задержу.

Я уставилась на неё во все глаза.

— Ты это серьёзно?!

— Мы никуда без тебя не поедем, — отрезал Эш, чуть раньше выбежавший из своей спальни.

— Поедете. — Мама подошла ближе к двери, одним решительным движением задвинув меня за спину. — Мне всё равно не жить.

Я не успела вдуматься в смысл этих слов.

Второй удар вывернул дверь вместе с косяком.

Гвен шла первой. На бесстрастном лице — ни злобной гримасы, ни искажённых ненавистью черт; если бы она закрыла глаза, я бы ни за что не признала, что это не моя подруга. Её родители наступали следом. Медленно, неотвратимо.

Копыта цокали по паркету с жуткой синхронностью, в ровном ритме секундной стрелки.

— Ридер кхорн, — ровно проговорила мама.

Одна карта, вырвавшись из колоды, прыгнула ей в правую ладонь. Зажав картонный прямоугольник двумя пальцами, мама кинула его в незваных гостей, точно дротик; карта полыхнула фиолетовым сиянием, исчезла — и Гвен упёрлась в мерцающую прозрачную стену, возникшую вдруг посреди коридора.

— Лайза, я приказываю тебе, — мама уже почти кричала, — бери брата и беги!

Не-Гвен стояла в узком коридоре, упёршись лбом в барьер. Её родители держались позади жуткой свитой, и чёрные глаза всех троих, не мигая, смотрели вперёд.

Когда они исчезли, чтобы возникнуть вновь уже рядом с нами — совсем как та тварь, от которой я безуспешно убегала в кошмаре, — мама едва успела призвать из колоды следующую карту.

Сработавшее заклятие окатило глейстигов волной красного сияния, отшвырнув тех назад. Гвен следом за родителями рухнула на пол, как подкошенная, но тут же стала подниматься. Глядя, как лицо подруги заливает кровь, хлынувшая из носа, я понимала: пускай чары чёрной твари и позволяют глейстигам неведомым образом преодолевать мамины заклинания, от которых им полагалось бы уже лежать ничком — это даётся им дорогой ценой.

— Лайза, беги, кому сказала!

— Но…

— Лайза, — прошелестело за спиной, — бери брата и беги. Пожалуйста.

Голос — с нотками стали в бархатной глубине — показался смутно знакомым. И вынудил меня обернуться: чтобы встретить пристальный взгляд цвета сирени.

Опять этот фейри?!..

— Бегите. — Он шагнул вперёд, к маме, оставляя меня смотреть в его взъерошенный серебряный затылок. — Вместе с детьми. Их задержу я.

Глейстиги уже встали, и теперь их недвижные глаза изучали взглядом пришельца с Эмайна.

Пускай лица всех троих по-прежнему ничего не выражали — мне показалось, что чёрная тварь пришла в замешательство.

— Лучше детей увези. Сами они не уйдут. — Мама выхватила ещё одну карту из колоды. — Я всё равно труп, ты знаешь это лучше меня.

— Вы…

— Лайза. Эш. — Она почти рычала. — Забери их!

Тот промолчал.

В следующий миг он уже снова был рядом. Одной рукой обхватил меня за талию, другой схватил Эша за руку — и поволок нас к двери в гараж.

— Нет! — я брыкалась, но тщетно: хватка фейри была стальной. — Мама!

Последнее, что я видела, прежде чем дверь в дом захлопнулась сама собой — как мама кидает нам вслед карту, горящую зелёным пламенем. Из-под дверного косяка пробилось изумрудное сияние, и стены дома содрогнулись.

Нерушимая Печать. Теперь никто не войдёт в дом, запечатанный маминым заклятием, и не выйдет из него.

Но гаража с его открытыми воротами, судя по всему, это не касалось.

— Дай сюда. — Фейри легко разжал мой кулак: оказывается, я всё ещё сжимала в нём ключ от мобиля. Отключив сигнализацию, открыл переднюю дверцу. — Эш, сможешь увезти Лайзу?

Тот молча кивнул, безропотно наблюдая, как пришелец бесцеремонно усаживает меня на сидение. Меня трясло, но я уже не сопротивлялась. Понимала, что всё равно бесполезно.

Мы маме уже не поможем. Никак. Даже если очень захотим.

Эта Печать не зря называлась Нерушимой.

— Вперёд. — Фейри кинул ключ брату. — Я помогу вашей матери. Только быстрее, ладно?

Эш без слов рванул к водительской двери.

Когда мы выехали из гаража — задним ходом, прямо к деревянным воротам в сад, не тратя время на то, чтобы их открыть, — я смотрела вперёд, перед собой. Фейри какое-то время ещё наблюдал за нами из гаражного полумрака.

Затем снова исчез.

Снеся ворота, Эш круто вывернул руль, развернул мобиль — и мы устремились по пустынной дороге прочь из города.

Я уставилась в зеркальце заднего вида на улицу, освещённую фонарями, и дом, остающийся позади. Яркая подсветка сенсорной панели рядом с рулём расплывалась в горячем мареве, заволочившем глаза. Странно — кроме слёз, ничего. Ни боли, ни страха.

Будто все чувства разом замёрзли.

Когда сам дом уже скрылся из виду, я всё-таки не выдержала и оглянулась.

А миг спустя где-то над нашим садом беззвучно взметнулось огромное облако дыма и синего огня.

— II —

— КОГДА-ТО ~

— Смотри, не засиживайся!

Обычная квартирка в многоэтажном доме. Девушка идёт по коридору с пёстрыми рыжими стенами к двери в свою комнату, — а в спину ей летит строго-заботливый крик.

— Конечно, мам, — скучающе отвечает девушка, дёргая дверную ручку.

— Знаю я тебя, опять до пяти утра будешь…

Она уже не слушает: закрывает дверь матового стекла, и та заглушает любые звуки снаружи. Щёлкает выключателем, и лампа высвечивает голые бетонные стены, мгновенно покрывающиеся весёленькими зелёными завитушками на салатовом фоне.

И не скажешь, что лишь иллюзия настоящих обоев.

Девушка смотрит в окно — огромное, во всю стену, за которым мерцает огнями города фиолетовая ночь. Потом садится за письменный стол и выкладывает перед собой графон, над которым миг спустя вспыхивает большой экран.

— А у вас такой интересный мир, Вэрани…

Девушка рывком вскакивает, едва не опрокидывая стул.

Коул сидит на кровати, поверх покрывала, поджав под себя босые ноги. Как у себя дома.

И улыбается.

— Как ты сюда попал?!

— Пришёл следом за вами. Нам нетрудно оставаться невидимыми и неслышными. — Коул легко поднимается на ноги: тонкий и изящный, как натянутая струна. — Но прежде чем вы позовёте на помощь родных, молю выслушать меня. Я предлагаю сделку.

Девушка отступает на шаг ближе к двери — не напуганная, но даже у каменных статуй в лицах зачастую бывает больше эмоций.

— Говори.

— Вы первая, кого я встретил в этом мире. И вы вызываете у меня… доверие. По некоторым причинам я не хочу останавливаться в… как это у вас называется… отелях? Да, кажется так. Есть я буду в городе, но мне нужна крыша над головой. И тот, кто сможет ознакомить меня с достопримечательностями Харлера. — Коул достаёт из кармана плаща небольшой бархатный мешочек, похожий на кошель. — Если вы согласитесь приютить меня на две недели — не бойтесь, никто из ваших родных обо мне даже не узнает — я щедро расплачусь с вами. Вот этим.

Он кидает девушке мешочек, звякающий, словно внутри стеклянные шарики.

Не сводя взгляда с лица незваного гостя, та на ощупь развязывает витые шнурки, стягивающие горловину кошеля, и запускает пальцы внутрь. Затем всё же смотрит вниз, на то, что держит в руках — и достаёт крупный алмаз восхитительной огранки.

Щурясь, девушка вертит его в руке, пока на её коже вспыхивают светящиеся линии магической печати.

— Настоящий, — недоверчиво произносит она.

— Конечно же, настоящий. — Коул склоняет голову. — Мужчины рода Дри не обманывают и не лгут. И не причиняют вреда невинным и беззащитным.

— Ты считаешь меня беззащитной? — девушка усмехается, и линии на её руке гаснут. — Не суди по внешности.

— Я уже понял, — серьёзно отвечает Коул. — Это задаток. Перед моим возвращением домой получите ещё столько же. Как вам моё предложение?

Некоторое время девушка просто смотрит на него.

Следом переводит взгляд на камень, который всё ещё сжимает в пальцах.

— И как я маме объясню потом, откуда они у меня? — задумчиво бормочет она, будто высказывая мысли вслух.

— Можете просто продать. Камни такой чистоты высоко оценят и маги, и простые ювелиры. Деньги скрыть легче.

— Тем более на кредитке. — Девушка наклоняет ладонь, и алмаз скатывается по её пальцам обратно в мешочек. — И где же ты собираешься спать? В моей комнате?

— Если позволите.

Она резко отворачивается и идёт в дальний угол комнаты, к прямоугольнику высокого зеркала без рамы. Кажется, что оно просто висит на стене, — но девушка берётся за край, и зеркало плавно отъезжает в сторону, открывая небольшую гардеробную.

— Будешь спать здесь, — решительно произносит хозяйка комнаты. — Дам тебе плед, подушку и одеяло. На ночь буду запирать тебя тут, утром выпускать. И только попытайся выйти сам или подглядывать!

Коул, лучезарно улыбаясь, протягивает ей узкую ладонь с тонкими пальцами:

— Клянусь именем прародительницы нашей Дану*, не буду.

(*прим.: в ирландской мифологии — богиня-мать, одна из самых значительных фигур кельтского пантеона)

Девушка тяжело вздыхает, вкладывает в его руку свою — и сделка скрепляется крепким рукопожатием.

— Благодарю, Вэрани, — учтиво произносит Коул, когда девушка почти мгновенно выдёргивает пальцы из его ладони.

— Вэрани, — неожиданно повторят она. — Это по-вашему значит «певчая птичка», кажется?

— Верно.

— Почему ты меня так называешь? У меня вообще-то и имя есть.

— Имя — не главное. Главное суть. И мне кажется, что я постиг вашу.

Девушка задумывается о чём-то. Качает головой.

— Суть он мою постиг, — бурчит она, отворачиваясь. — И как я только на это подписалась, понять не могу…

Коул не отвечает. Только улыбается.

Но в правом углу его рта прячется усмешка — подозрительно хитрая.

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

Эш остановил мобиль лишь в соседнем городке под названием Мулен. На одной из центральных улиц, рядом с трёхэтажным зданием светлого кирпича, украшенным светящейся вывеской «Отель" Мельница"».

Скользнув пальцами по сенсорной панели управления, брат выключил мобиль. Я следила за его рукой: прежде чем погаснуть, цифровые часы на панели успели показать половину четвёртого ночи.

Значит, мы ехали больше пяти часов.

И всё это время молчали.

— Вылезай, — сухо бросил Эш, прежде чем открыть свою дверь.

Я повиновалась с покорностью сомнамбулы: в сердце и мыслях царила звенящая пустота.

Не думать. Ни о чём. Или о чём угодно, но не о сгоревшем доме. Не о том, как я кричала Эшу «разворачивайся!», а он только жал на педаль акселератора, глядя перед собой застывшими, похожими на стекляшки глазами, увозя нас прочь от дома, полыхающего синим пламенем…

…нет, вот об этом точно не нужно думать.

Чемоданы из багажника вытаскивали всё в том же молчании. Воздух был тёмным, тёплым и густым, улицы — пустыми: только фонари таращились оранжевыми глазами на невысокие кирпичные дома. Будто мы и не уезжали из Мойлейца — тот же маленький провинциальный городок с тихим зелёным центром. Вон, как раз напротив отеля вход в парк.

Эш щёлкнул кнопкой включения сигнализация, мобиль отозвался умиротворённой трелью, — и, громыхая колёсиками по асфальту, мы повезли свой багаж ко входу в гостиницу.

За стойкой регистрации сидела девушка немногим старше меня. Когда мы вошли, она, зевая, обрабатывала ногти маникюрной пилочкой. Услышав звук дверного колокольчика — судя по затейливой резьбе на стенах, обшитых дубовыми панелями, в этом отеле вообще активно косили под старину, — девушка подняла взгляд и торопливо отложила пилку.

— Добрый вечер. — Она встала, расплываясь в дежурной улыбке. — Что…

— Комнату. — Эш достал кошелёк и выложил на столешницу мою кредитную карту. — На двоих.

Явно обидевшись на отсутствие ответных любезностей, девушка взяла кредитку, царапнув дерево длинными розовыми ногтями.

— На какой срок?

— На ночь.

— И завтрашний день, — добавила я.

Эш вопросительно оглянулся на меня.

— Мне надо будет кое-что сделать, — тихо пояснила я. — Для этого нужен день.

— Хорошо, до завтрашнего вечера.

Сдувая со лба косую чёлку, девица вставила кредитку в прорезь серебристой коробочки кассового аппарата.

— Отпечаток пальца владельца карты, — сухо произнесла она, пододвигая коробочку в нашу сторону.

Я послушно провела указательным пальцем по сенсорному дисплею, аппарат оживлённо замигал зелёным огоньком, и буквы на экране поспешили радостно уведомить, что операция успешно завершена.

— Номер двадцать один, третий этаж. — Кредитку Эшу вернули уже вместе с магнитной картой от комнаты. — Все номера оборудованы системой «умный дом». Уборка комнат с часу до четырёх. Выезд постояльцев осуществляется в полдень.

Сунув обе карточки в кошелёк, брат молча подхватил чемодан и покатил его к лифту.

— Спасибо, — сказала я. Тон вышел вроде извиняющимся, но девица не смягчилась: натянуто улыбнулась, снова схватила пилочку и вернулась к своему маникюру.

Лифт только успел разогнаться, как уже пришлось тормозить. Стальные двери открылись с мелодичным звоном, и взгляду предстал длинный коридор, освещённый вычурными настенными лампами. Неслышно прокатив чемоданы по красной ковровой дорожке, мы встали перед дверью с медной, позеленевшей от времени ручкой и серебряными цифрами «21»; магнитный замок по соседству с ней смотрелся как минимум странно. Эш сунул карту от комнаты в щель, замок тихо пискнул — и ручка, щёлкнув, провернулась сама собой.

Внутри оказались всё те же дубовые панели, две узкие кровати с резными деревянными изголовьями, люстра с лампочками в виде свечей и — подумать только — пушистая серая шкура на полу. Я искренне понадеялась, что она искусственная.

Будто и впрямь в прошлом веке очутились…

— Так что тебе нужно сделать завтра? — спросил Эш, задвинув чемодан под одну из кроватей.

— Прикупить кое-что. — Я опустилась на другую, расшнуровала кеды и легла, не раздеваясь, глядя в потолок. — Для самозащиты.

Я услышала, как скрипнули пружины, когда Эш сел на кровать. Или тоже лёг?..

— Лайз, нам нужно снять деньги с твоей кредитки.

— Зачем? Сейчас наличные почти нигде…

— Затем, что нас будут искать. А поскольку мы не знаем, как объяснить то, что произошло с нашим домом — лучше, чтобы нас не могли найти, — голос брата по спокойствию мог сравниться с поверхностью пруда в штиль. — А ещё надо поменять графоны. И номера на мобиле. Я отключил в нём доступ к сети, теперь нас могут найти только по номерам. Сможешь?

— Я… не знаю. Попробую. — Я лежала, чувствуя, как по телу медленно разливается свинцовая тяжесть усталости, которую прежде вытесняла тревожная пустота. — А может, нам стоит самим обратиться в стражу? И всё им объяснить?

— Лайз, мама сказала, мы должны держать всё в тайне. Не посвящать посторонних.

— Даже если случится такое?

— Ты убедилась, что её силы истощались по неведомой причине. Она говорила, это от того, что ей известна правда. Хочешь, чтобы стражников, которые будут расследовать это дело и постараются узнать то же, что знала она, постигла та же участь? А потом и нас, когда нам всё расскажут?

Я сжала кулаки. Повернула голову, посмотрев на брата.

Эш тоже лежал на кровати, глядя на люстру. В джинсах, футболке и носках — как ехал, так и лёг, только кроссовки снял. Ни он, ни я даже до ванной комнаты не удосужились дойти, и я знала, почему: сил у нас обоих хватило только на то, чтобы добраться до чего-то, куда можно лечь.

И сохранять какое-то подобие спокойствия.

— Эш, почему ты не остановился? Мама… — я упрямо сглотнула жгучий комок, подступивший к горлу на этом слове, — фейри сказал, что поможет ей. Она ведь могла выбраться из дома, и…

— И тогда помимо фейри ей помогли соседи, — бесстрастно ответил Эш. — Да. Могла. Потому я и не остановился. — Брат прикрыл глаза. — Я тоже хочу так думать.

Какое-то время я смотрела на его лицо, казавшееся совсем взрослым.

Потом протянула руку через узкий проход между кроватями — и сжала кончики его пальцев.

Эш вздрогнул: явно не ожидал прикосновения.

— С мамой всё хорошо, — твёрдо сказала я. — Слышишь?

— Да. — Брат благодарно кивнул. — Конечно.

Я отпустила его руку и отвернулась.

— Выключить свет, — отчеканила я, ни к кому не обращаясь.

Когда люстра послушно потухла, легла лицом вниз — и, зажмурив глаза, которые жгло раскалёнными углями, закусила зубами подушку, чтобы Эш не слышал моего плача.

Потому что верить в то, что мама каким-то чудом спаслась, было ещё возможно.

А вот в то, что аналогичное чудо случилось с Гвен и её семьёй — уже нет.

***

На следующий день, в два часа пополудни, я непринуждённо поздоровалась с девушкой за стойкой регистрации и вышла на улицу с беззаботным видом обыкновенной туристки.

Перед уходом я нашла в сети карту города, так что теперь уверенно перешла дорогу и, следуя указаниям на экране графона, направилась в парк. На миг обернувшись, увидела, что Эш следит за мной из гостиничного окна. Мы решили, что мне лучше сходить одной, дабы избежать лишнего внимания: когда нас начнёт разыскивать стража, обычную девчонку в джинсах и хлопковой рубашке с коротким рукавом могут и не припомнить — а вот девчонку с маленьким братом, очень смахивающим на тилвита, запомнят наверняка.

Я махнула Эшу рукой и отвернулась, не дожидаясь ответа.

Всё равно наверняка не дождусь.

В парке царила ленивая умиротворённость погожего летнего дня. По тенистым аллеям прогуливались мамочки с колясками, рядышком, смешно переваливаясь, топали голуби. Периодически попадались передвижные ларьки с пёстрыми крышами, подле которых улыбались их владельцы-торгаши. В ларьках предлагали то сладкую вату, то жареные каштаны, то яблоки в карамели; приглядевшись, я заметила, что с продавцами расплачиваются как карточками, так и наличными. Что ж, хоть яблоками в карамели можно будет питаться… Правда, вопрос, как обстоят дела с наличными в более крупных городах, чем Мойлейц и Мулен.

Мои размышления прервал бесцеремонный толчок в живот.

— Ой! — врезавшаяся в меня крошечная девочка-глейстиг отшатнулась и, не устояв на ногах, упала спиной назад.

— Ох, прости! — я испуганно кинулась к ней, помогая встать. — Сильно ушиблась?

Ей было лет шесть, не больше. Она попыталась смягчить падение руками, но лишь ободрала ладошки о гравий. Волосы тёмные, прямые и зеркально-гладкие — больше похожие на лошадиную гриву, чем на человеческую шевелюру; оленьи ножки оголял короткий сарафан в яркий цветочек, обиженные ореховые глаза до боли напоминали о взгляде Гвен.

— Ничего, заживёт, — буркнула кроха, сжимая кулачки.

Когда она разжала пальцы, на каждой её ладони горел крохотный золотой огонёк, похожий на светлячка. На миг взмыв в воздух, огоньки опустились на ссадины на ладошках, озарив их тёплым светом — и те прямо на глазах затянулись.

— Здорово, — уважительно произнесла я, проследив, как огоньки удовлетворённо мигнули и исчезли. — Такая маленькая, а уже умеешь исцелять?

— Я не маленькая, — вздёрнула нос девочка. — А вы, тётя, в следующий раз смотрите, куда идёте!

— Прости, прости. Хочешь, яблоко куплю в качестве извинения? Или вату?

— Яблоко, — подумав, смилостивилась кроха.

Стараясь не думать о том, что мне совсем ни к чему лишние финансовые операции с моим банковским счётом, я подвела малышку к ближайшему ларьку с яблоками и протянула продавцу карточку. Получив сладость, девочка мигом повеселела и ускакала к карусели на соседней аллее, а я, успокоив совесть, продолжила свой путь к ближайшему банкомату.

В конце концов, факт покупки яблока в карамели страже ничего не даст. Парк неподалёку от отеля, потом я могла пойти куда угодно. А последней операцией с моим счётом в любом случае станет перевод всех средств в наличные.

Надо же, глейстиги уже с малых лет умеют пользоваться своим даром. Гвен пару раз исцеляла себя и меня, когда мы резали пальцы, и у неё светлячков было не двое, а штук десять, — но ей-то было куда больше, чем этой крохе. Эх, всё-таки хорошо быть фейри! Даже учиться особо не надо, чтобы колдовать. Глейстиги — прирождённые целители, брауни* — механики… Только вот баньши, пожалуй, не позавидуешь. Читать чужую смерть по линиям руки? То ещё удовольствие. Говорят, сильным баньши и на руку не нужно смотреть, достаточно взглянуть человеку в лицо. Представляю: идёшь ты по улице, и при взгляде на каждого прохожего… Правда, такие баньши редко встречаются. Как и глейстиги, которые своими светлячками могут излечить что-то посерьёзнее царапин и лёгких ожогов. Интересно, какой силы в итоге был бы дар Гвен?

(*прим.: в английском фольклоре — домовые фейри)

Гвен…

Я почувствовала, что задыхаюсь. Посреди людного парка, в свежем воздухе кленовых теней. Снова эти проклятые угли в глазах, перед которыми встаёт бесстрастное лицо, чёрная тьма между светлых ресниц…

Нет, не думать о Гвен. Не думать, не думать!

Кое-как перебежав дорогу, я завернула за угол и увидела на стене дома вожделенную сенсорную панель банкомата.

Вскоре я уже подставляла тканевый кошелёчек, в котором обычно хранила украшения, под поток монет. Аппарат отсчитал семьдесят шесть золотых монет по сто гинэ*, тридцать две серебряные по пятьдесят и восемь медных монеток по десять пини. Мда, для такого богатства явно нужен кошель побольше. Видимо, мама успела перевести средства со своей карточки на мою, и на эти деньги мы с Эшем могли год жить припеваючи. Когда успела?..

(*прим.: основная денежная единица Харлера, равная ста пини)

Как бы там ни было, пора переходить к следующему пункту моего плана. Хотя план совсем не мой, а Эша. Забавно, что стратегию нашего побега в Фарге продумывал мой двенадцатилетний брат… Эш обозначил задачи, а я лишь домыслила способы их выполнения.

Я достала из кармана джинсов графон и ввела в поисковую строчку на сетевой карте следующий пункт назначения. Он оказался в паре улиц отсюда, и я медленно побрела навстречу редким прохожим по узкой улочке, залитой душным солнцем. Машинально взъерошила чёлку: волосы успели раскалиться не хуже тёмной гальки на каком-нибудь курорте.

Что ждёт нас с Эшем в Фарге? Что сможет защитить нас от неведомой опасности, которая убивает одним лишь знанием правды о ней? И при чём тут этот странный фейри, который почему-то решил заделаться моим персональным духом-хранителем?

Может, и вправду друг отца?..

И что же это за чёрная тварь? Ничем иным, кроме как порождением Дикой Охоты, она быть не может. Неужто и правда Кромешник-Дюнетэни, персонаж сетевых страшилок?.. Но всю дорогу в Мулен я искала в сети информацию о нём, коей оказалось море — Кромешник был дико популярен среди любителей сетевых ужастиков, — и не нашла ни одной его реальной фотографии. Ни одной картинки, где у него было бы чёрное лицо. Ни одного упоминания на серьёзных сайтах по духоведению.

И ни одной истории, где он бы овладевал другими людьми.

Хотя, возможно, эту тварь вообще нельзя было сфотографировать. Там, на дороге, чёрную мерзость видела только я: Гвен её даже не заметила. И увидеть чудище во сне — одно, а доказать его существование в реальности — совсем другое. Вроде бы Кромешнику приписывали вполне реальные убийства — несколько людей видели его в кошмарах, а спустя пару дней погибли в несчастных случаях… но это вполне могло быть простым совпадением. Перечитай на ночь кучу страшилок — ещё и не то приснится; а несчастный случай мог оказаться просто несчастным случаем.

Мой взгляд, бесцельно бродивший по раскалённому асфальту, невысоким домам и редким деревцам, наконец сфокусировался на стилизованной деревянной вывеске магазинчика «Магия камней».

Стеклянные двери услужливо раздвинулись передо мной. В полумраке лавки казалась особенно яркой подсветка витрин — и блеск тысяч драгоценных граней, разбивавших свет на мириады завораживающих пёстрых искр.

Я задумчиво прошлась мимо витрин с алмазами, рубинами, изумрудам и сапфирами.

Каждый из этих камушков можно было зачаровать в оружие потрясающей силы. Драгоценные камни обладают огромным запасом магической энергии, а огранка опытного ювелира способна придать драгоценностям не только сногсшибательную красоту, но и не менее сногсшибательную мощь. Правда, работать с такими сокровищами должен о-очень опытный маг… но если всё сделать правильно, — заклятием, высвобожденным из одного небольшого камня, можно спалить целый квартал.

Да только вся эта красота не для юных недоучек вроде меня.

Я посмотрела на ценники, на каждом из которых виднелось минимум четырёхзначное число. Тоскливо вздохнув, двинулась к витринам с игральными костями.

— Добрый день! Есть кто-нибудь?

Миг спустя откуда-то из подсобки запоздало вынырнул продавец. На вид — не старше двадцати пяти. Высокий, широкоплечий: достоинства атлетической фигуры можно было оценить даже под футболкой с длинным рукавом.

Весьма облегающей, надо сказать.

Меня окинули долгим внимательным взглядом чуть прищуренных глаз, зеленоватых и светлых, как роса на свежей траве.

— Добрый день. — Молодой человек небрежно поправил тёмные кудри, собранные в низкий «хвост». — Подсказать что-нибудь?

Я вспомнила, что надо выдохнуть, и торопливо отвела взгляд. Да что со мной такое? Надеюсь, хоть рот не приоткрыла — Гвен, когда любовалась очередным «симпатяжкой», как она называла приглянувшихся ей мальчиков, именно так и поступала.

— Мне нужны игральные кости. Для зачарования. И… — я рискнула поднять глаза, — и… эм…

Молодой человек улыбался, склонив голову набок. Не продавец камней в маленьком провинциальном городке, а ожившая девичья мечта: широкие скулы, чувственные губы, подбородок с ямочкой. И глаза — мягкий завораживающий бархат под хитрым прищуром длинных ресниц, от одного взгляда которых сердце замирало сладко и… неправильно.

Это неправильно. Это ненормально. Это не похоже на меня.

Что-то тут не то.

Нисколько не заботясь, что обо мне подумают, я зажмурилась, ощутила, как вспыхивает на руке магическая печать, — и увидела внутренним взором ту странную радужную пелену, которая заволокла мои мысли.

Ага.

Поставить ментальный блок на чужеродную магию такого рода для меня труда не составило.

— А ты у нас, оказывается, необычный продавец. — Открыв глаза, я спокойно встретив его взгляд. — И как, многие клиенты уходили отсюда в полном убеждении, что действительно хотели потратить в этом магазине всё до последней пини?

Бровь продавца выгнулась в явном удивлении.

Затем улыбка его стала шире.

— Ну что ты, я же не зверь. Оставлял им немного на еду, — его голос горчил насмешливым уважением. — А ты у нас, оказывается, необычная магичка. Немногим удавалось осознать, что их очаровывают.

Нет, он и правда красив. Даже если смотреть на него трезвым взглядом.

Просто я не из тех, кто теряет голову от смазливого личика.

— Двусторонний эмпат, верно? — уточнила я.

— Дар от дедушки-тилвита. — Парень пожал плечами. — Обычно даже маги поддаются. — Он вздохнул. — Так какие тебе нужны кости?

От фейри их потомкам часто передавалась крохотная часть волшебных сил Дивного Народа. Магами в общепринятом смысле эти люди не являлись — чтобы иметь право зваться магом, у тебя должна быть магическая печать и способности к преобразованию энергии, которых в подобных случаях не наблюдалось. Но у них тоже был Дар, тот или иной; они не смогли бы сотворить ни одно заклятие — зато умели подчинять себе зверей, проходить сквозь стены, усыплять песней… или читать чужие эмоции. А двусторонние эмпаты — такие, как мой новый знакомый — умели не только читать эмоции, но и внушать любые другие. На своё усмотрение.

Дар столь же восхитительный, сколь и опасный.

— Два набора из костей грифона, два из поделочных камней, — приглядевшись к содержанию витрины, решила я. — И… вон те амулеты. Три штуки. Наличные принимаете?

Продавец понимающе усмехнулся:

— Принимаем, только без сдачи.

— Отлично. — Я невозмутимо скрестила руки на груди. — А, ещё два… нет, три кожаных кошеля. Будьте добры.

Кости, амулет и кошели были тщательно обёрнуты в упаковочную бумагу, потом уложены в небольшую картонную коробку, а затем перевязаны атласной ленточкой и отправлены в картонный пакет.

— Сто семьдесят два. Упаковка в подарок. — Аккуратно отставив пакет в сторону, молодой человек сложил руки на стекле витрины — и наклонился вперёд, ближе ко мне. — Надеюсь, ты не раскроешь мой маленький секрет? Я не хозяин этой лавочки, только продавец-консультант, а процент с продаж, сама понимаешь…

Тон был серьёзным, но призрак ухмылки в углу рта намекал, что парень прекрасно понимает: никому я ничего не раскрою. Маги, которые платят за камни наличными и покупают амулеты для создания долгосрочных иллюзий, не из тех, что раскрывают чужие секреты.

Что ж, в эту игру можно играть вдвоём.

— Согласна рассмотреть твоё предложение, — я мирно улыбнулась, — за скидку до ста пятидесяти. Вычтешь из своей зарплаты — полагаю, благодаря процентам с продаж она у тебя довольно большая.

Продавец наигранно всплеснул руками:

— Грабёж средь бела дня!

— А тёмной ночью было бы не так обидно? Могу вернуться, как стемнеет.

— Тёмной ночью я бы предпочёл с тобой встретиться в более… уютной обстановке.

Странно, но это не прозвучало похабно. Возможно, из-за его улыбки — мальчишеской, ни капельки не скабрезной, явно значившей «успокойся, шутка».

— Мечтай, мечтай, — хмыкнула я. — Так что?

Парень шутливо вскинул руки:

— Ладно, грабительница, сдаюсь. Я не в силах противостоять такой очаровательной наглости.

Я выложила на прилавок две монеты — одну золотую, одну серебряную.

— Держи. Всё равно без сдачи у меня только так.

Продавец внимательно посмотрел на монеты. Перевёл взгляд на кошелёк, зажатый в руке.

— Не стоит так набивать кошелёчек. Того и гляди порвётся, — бесстрастно заметил он. — Только обналичила все средства с карточки?

Проницательный парень.

Фоморы его побери.

— Прости, но не твоё дело. — Торопливо сунув кошель в карман, я схватила свой пакет. — Всего хорошего.

Мне казалось, я чувствую его взгляд, сверлящий мою спину, даже когда я уже вышла на улицу. Отойдя от лавки, резко обернулась, — но никто за мной не следил.

Ожидаемо.

С губ сорвался нервный смешок. Здравствуй, мания преследования… впрочем, с такой жизнью не мудрено.

Но в одном этот чудо-продавец прав: в следующий раз не стоит таскать с собой все деньги.

Удостоверившись, что улица позади меня действительно пуста, я решительно направилась обратно в отель.

Воздух парка всё так же звенел детским смехом и дразнил ароматом карамели. Я шла, помахивая пакетом в руке, и порой мне казалось, что я всё ещё обычная девочка-студентка, выбравшаяся в соседний город на экскурсию. Сейчас можно будет купить себе пакет каштанов и стаканчик апельсинового сока, а потом сделать селфи на фоне старинной карусели с деревянными лошадками; а после, чем фоморы не шутят, прокатиться на этой самой карусели, как будто мне снова десять…

Что-то я в последние дни слишком часто вспоминаю о детстве. Хороший способ спрятаться от жестокой действительности.

Только это как раз то, чего мне ни в коем случае делать нельзя.

Я повернула голову — и в последний момент избежала столкновения с молодой баньши, увлечённо болтавшей по графону.

— Эй, смотри, куда прёшь! — она сердито оглянулась на меня.

— Тебе то же могу сказать, — буркнула я, отворачиваясь, оставляя хамку за спиной: так бы, может, и извинилась, а теперь всё желание пропало.

Ну ладно, самой и правда не помешает смотреть, куда иду. А то сначала девочка-глейстиг, теперь эта красавица. Понятно, что все мысли о другом, и причины на то вполне уважительные, но…

— Подожди, я перезвоню, — вдруг донёсся сзади голос той же баньши: напряжённый, чуть хрипловатый. — Девушка! Девушка, стойте!

Я обернулась скорее машинально, чем осознанно.

Баньши торопливо подплыла ко мне, паря в паре сантиметров над гравийной дорожкой аллеи — у баньши всегда были сложные отношения с гравитацией. Огромные, в пол-лица, дымчато-синие глаза неотрывно сверлили пытливым взглядом моё лицо.

— Вы вчера чудом спаслись из-под колёс мобиля, так ведь?

Правдивость этого изречения из уст того, кого я видела впервые в жизни, заставила меня растеряться — и очень насторожиться.

— Откуда вы…

— Я понимаю, вы удивлены. Но это важно. Для вас. — Нервно оглянувшись, баньши заправила за острое ухо прядь бледно-васильковых волос. — Вы ведь знаете, что мы видим чужую смерть? У людей, которым только предстоит умереть — оставшийся им срок, у тех, кто уже мёртв — обстоятельства, при которых они погибли. Нам запрещено открывать людям правду о будущем, если на то нет воли богов. — Она говорила так тихо, что я с трудом различала её голос за весёлым парковым шумом. — Но здесь речь не о будущем.

— О чём вы?

Я не понимала, о чём речь, но мне это заранее не нравилось. Когда баньши заговаривает с тобой о смерти, это плохая примета.

— Видите ли, — мягко проговорила девушка, — вы должны быть уже мертвы.

— Ну, если бы меня не спасли из-под колёс…

— Вы не понимаете. Ваша смерть уже наступила. Я вижу её: машину, которая сбивает вас, и ваше тело на дороге. — Баньши вздохнула. — Ваше сердце бьётся, вы ходите, дышите и разговариваете, но… — и криво улыбнулась: словно сама боялась поверить словам, которые сейчас произнесёт, — но на самом деле вы мертвец. И для мироздания ваша смерть — свершившийся факт.

***

Когда я постучалась в дверь нашего номера, Эш явно был занят. Во всяком случае, открыл он далеко не сразу.

— Уже верну… — распахнув дверь достаточно широко, чтобы разглядеть, кто же за ней стоит, брат осёкся. — А это ещё кто?

При большей материальности его голосом можно было бы колоть лёд.

— Если б я знала, — буркнула я, жестом предлагая баньши пройти вперёд. — Но нам нужно кое-что обсудить в приватной обстановке. Как вас зовут-то хотя бы?

— Роксэйн. — Смерив Эша внимательным взглядом, баньши молча проплыла внутрь, заставив брата посторониться. — Можно Рок. И на «ты».

Я даже не знала, к лучшему ли то, что она промолчала насчёт оставшегося Эшу срока. Ведь увидела — я же знаю.

Но если ему осталось недолго, я сразу сойду с ума.

— Я журналистка. Вернее, учусь на неё. В этом году оканчиваю институт, намереваюсь податься в криминальную хронику. — Девушка опустилась на мою кровать, но покрывало, которым я с утра застелила постель, даже не подумало промяться. Казалось, баньши ничего не весит. — Я закурю, вы не против?

Я мотнула головой и села на кровать напротив. Эш, поколебавшись, последовал моему примеру, — пронзительным синим взглядом наблюдая, как незваная гостья достаёт из сумочки тонкую электронную сигарету.

Для баньши Роксэйн была красавицей. Да что там, многие девушки позавидовали бы чертам её лица: огромные глаза, брови вразлёт, пухлые, капризно изогнутые губы. Волосы, собранные в высокий пучок, открывают длинную шею, грудь и тонкая талия умело подчёркнуты корсажем… только вот цвет кожи портил впечатление. Светло-зелёный, с отливом в голубой — цвет аквамарина. И ещё тонкие, изящные пальцы — раза в полтора длиннее нормальных человеческих, неприятно напоминавшие о пауках.

Когда я, будучи маленькой, впервые увидела баньши, то расплакалась. Сейчас уже привыкла, но что-то пугающее в них всё равно было.

Впрочем, странно было бы, если б существа, столь тесно связанные со смертью, не пугали.

— Я представилась. — Затянувшись, баньши выдохнула тонкую дымную струйку, и в комнате запахло вишней. Голос у неё был низкий, грудной, с приятной мурлыкающей хрипотцой. — Ваша очередь.

— С чего бы нам называть тебе свои имена? — тихо осведомился Эш.

— С того, мальчик, что у твоей сестры крупные неприятности. Я абсолютная провидица. Ты знаешь, что это такое?

Это заставило меня изумлённо приоткрыть губы, но брат ответил прежде меня.

— Читаешь смерть человека по одному лишь взгляду на него?

— Именно. Мне не нужно ни линий руки, ни заглядывать в глаза, как другим из моего народа. Посмотрев на человека, я сразу вижу тень его смерти. — Баньши снова затянулась, не отводя взгляда от лица Эша, как он не отводил взгляда от её. Будто тот, кто первым опустит глаза, потерпит поражение в странной молчаливой дуэли. — Такие, как я, рождаются довольно редко. Раз в пару столетий — приблизительно. Я не слышала ни об одной живой баньши, которая обладала бы таким же сильным даром, как у меня. Так что твоей сестре крупно повезло, что она случайно столкнулась именно со мной.

— И в чём же заключается её везение?

— В том, что я увидела её смерть, которая произошла вчера, — голос баньши был спокоен. — Мой Дар буквально кричит о том, что сейчас напротив меня сидит симпатичный живой труп, который по-хорошему должен лежать в морге. Не самое приятное ощущение, должна сказать.

Эш вскинул бровь:

— Живой труп? Но…

— Вчера её должен был сбить мобиль. Обязан был сбить. Но что-то спасло её. Что-то… или кто-то. Кто никак не должен был оказаться там. — Баньши, хмурясь, повернулась в мою сторону. — И это ещё не всё. Тень твоей смерти… она изменена.

— И что это значит?

Я заранее не ждала от её ответа ничего хорошего.

— Обычно Великая Госпожа точно знает, когда заберёт человека. С самого момента его рождения. Присказка «кому суждено сгореть, не утонет» родилась не на пустом месте. — Кожу стянули мурашки, когда я поняла, о какой «Госпоже» говорит наша новая знакомая. — Но редко, очень редко случается, что она меняет свои планы, и тот, кому суждено было сгореть, всё-таки тонет. Не спрашивайте, почему и по какой причине. Нам неведомы Её помыслы. — Роксэйн сощурилась. — В таких случаях мы, баньши, видим, что тень чужой смерти менялась. И планы насчёт вас обоих были изменены, причём совсем недавно. — Вновь затянувшись сигаретой, она перевела взгляд на меня. — Грубо говоря, решение о том, что тебя должен сбить мобиль, было принято Ею буквально пару дней назад. До того тебе готовили другую смерть. Не знаю, правда, какую. Я понятно объясняю?

— Куда уж понятнее. — Я сложила руки на коленях, сцепив ладони в замок. — И что всё это значит?

— Мне и самой хотелось бы это узнать. Ибо такие тени, как у вас, я вижу впервые в жизни. — Кончиком сигареты, мерцающим голубым огоньком, она поочерёдно указала на меня и Эша. — У твоего брата она тоже весьма оригинальная.

Сердце подпрыгнуло, казалось, до самого горла, — и я едва разлепила мгновенно пересохшие губы:

— А с ним-то что?

— Я вижу его тень, но не могу прочитать. Не могу сказать, сколько ему осталось. Она… размытая. Неопределённая. Будто Великая Госпожа ещё не решила, что с ним делать. Такого я тоже раньше не видела. — Роксэйн сделала очередную затяжку. — А ведь с тенями людей, глейстигов и брауни не должно быть никаких проблем. Да, мы не можем предсказать смерть других баньши, но у них немного другая тень. Не размытая — просто другая. А у высших фейри её вовсе нет. Но чтобы так… — она аккуратно убрала сигарету обратно в сумочку. — Если б вы рассказали всё, что вчера с вами произошло, мы могли бы попытаться понять, что это.

Эш вскочил на ноги так резко, что я даже испугалась.

— Нам не нужна помощь, — отчеканил он, скрестив руки на груди. — Благодарю за беспокойство о наших скромных персонах, но тебе пора.

Роксэйн не обиделась, не удивилась, не возразила. Лишь вопросительно вскинула тонкую бровь, глядя на меня.

— Видишь ли… мы не можем посвятить тебя в это, — неуверенно произнесла я. — Это опасно.

Неуверенным мой голос был потому, что в глубине души мне страстно хотелось рассказать. Знать, что мы с Эшем больше не одни. Знать, что есть кто-то ещё, знающий о тех бедах, что с нами приключились.

Но я не имела права.

— Опасно для меня? — уточнила баньши.

Я кивнула.

— Знание об этом убивает того, кто его носит, — добавила я, повторив мамины слова.

— Но вы-то вроде живы, — усмехнулась та. — Относительно.

— Мы сами не понимаем, что происходит. Мы в курсе следствий, но не знаем причин, — негромко вымолвил Эш. — Поможешь нам узнать причины — умрёшь вместе с нами.

— И откуда вам это известно?

— От нашей матери. Которая умирала именно потому, что знала.

— О. — Роксэйн помолчала. — Ты сказал «умирала»?..

— Мы не знаем, что с ней. Надеемся, что она жива. Но когда мы видели её в последний раз, она… угасала. От какого-то проклятия, поражающего тех, кто знает правду.

— На самом деле это не было проклятием, — справедливости ради уточнила я. — Но что это за напасть, я не знаю.

— Тогда почему вы так уверены, что этот недуг смертелен? — баньши невозмутимо закинула ногу на ногу. — Слушайте, ребятки. Если вы думаете, что сможете уцелеть, просто не пытаясь понять, что происходит, хочу вас разочаровать: вероятность этого крайне мала. Врага надо знать в лицо, и только тогда вы сможете с ним бороться. А что вы будете делать, даже не зная, с чем столкнулись? До конца жизни скитаться по отелям, убегая неведомо от чего?

— А тебе-то какой интерес? — холодно осведомился Эш. — Какое тебе дело, выживем мы или нет?

— Можешь считать, мой интерес в том, что я будущая журналистка. И ваша история тянет на прекрасную статью.

Эш качнул головой:

— Это нам как раз нужно меньше всего.

— Или я хочу помочь из-за праздного любопытства, что же не так с вашими тенями.

— Любопытство много кошек сгубило.

— Или просто потому, что не смогу спокойно спать по ночам, зная, что вам не помогла.

— Хочешь сказать, будешь мучиться совестью из-за парочки совершенно незнакомых людей?

— Именно. А ты бы на моём месте не мучился?

— Нет, — спокойно ответил Эш. — Для меня есть моя семья и все остальные. И до остальных мне дела нет.

Баньши поцокала языком.

— Хороший подход, — одобрила она. — Цинизм для твоих годков зашкаливает. Так держать, мальчик: далеко пойдёшь.

— А если мы расскажем, — вырвалось у меня, — ты поклянешься больше никому об этом не говорить?

Эш опустился обратно на кровать — казалось, у него подкосились ноги, — и вздохнул так тяжело, что лежавшая на прикроватной тумбочке бумажная салфетка встрепенулась и чуть не упала на пол.

Улыбнувшись, баньши приложила длиннопалую ладонь к груди: напротив сердца.

— Клянусь Великой Госпоже, подарившей мне жизнь, — тихо проговорила она, — что унесу вашу тайну за грань предопределённости, если на то ваша воля.

Я только кивнула.

Все фейри очень серьёзно относятся к клятвам. Впрочем, люди тоже — если клянутся определёнными вещами или определённым богам. С Дикой Охотой и её Повелителем, к примеру, лучше не шутить.

Как и с Великой Богиней, в чьей власти не только дарить жизни, но и отнимать их.

— Мне, конечно, тоже интересно будет послушать про смертоносный мобиль, о котором моя сестра вчера тактично умолчала. Но неужели ты действительно готова рискнуть жизнью ради нас?

Голос Эша истекал ядовитым недоверием.

— О моей жизни не беспокойся, мальчик. Я не жду встречи с Великой Госпожой с нетерпением, но когда придёт мой срок, приму неизбежное спокойно. А что мне делать, пока я живу — решать только мне, но никак не вам. — Роксэйн наклонилась вперёд, поставила локти на колени — и, подперев подбородок ладонями, твёрдо посмотрела на меня. — А начните, пожалуй, с того, как вас всё-таки обоих зовут.

Рассказ занял довольно много времени: когда я закончила, солнце за окном уже клонилось к верхушкам клёнов.

— Так вот откуда взялся этот дин ши, — протянул Эш, когда я закончила на том, как мы прибыли в Мулен.

— Говоришь, никогда его прежде не видела? — спросила Роксэйн.

— Нет. Но… — я помедлила, — кажется, он хорошо знает нашу маму.

— Почему ты так думаешь?

— Я слышала разговор. Позавчера ночью. Мама говорила с кем-то в своей спальне, но когда я вошла туда, там никого не было. И по графону она не звонила. — Я прикрыла глаза, вспоминая конкретные слова. — Кажется, её собеседник обещал за кем-то присмотреть, а мама сказала, что не доверяет ему. Потому что всё это — его вина. Вот я и думаю: может, она говорила с этим фейри?

— Его вина? — задумчиво промолвила Роксэйн. — Хм…

Я сжала губы — следующий мой вопрос обещал выйти для Роксэйн неделикатным.

— А может это чёрное существо быть… Великой Госпожой? Ну, она пришла меня забрать, когда меня должен был сбить мобиль, а этот фейри нарушил её планы, и она… хотела… овладев моей подругой…

Дальнейшие слова застряли где-то в горле, сжавшемся болезненным спазмом, — но баньши поняла, что я имею в виду, и уставилась на меня с таким изумлением, будто я заявила, что небо зелёное.

Затем печально, с оттенком горечи усмехнулась.

— Нет, нет. Она умеет менять обличья, но вряд ли она явилась бы к тебе такой. И уж точно ей нет нужды овладевать другими людьми… если б она захотела тебя забрать, то давно сделала бы это. Видимо, пока она по каким-то причинам не обращает на тебя внимания. — Роксэйн помолчала. — Но у меня появилась другая теория.

— Какая же?

Баньши склонила голову набок.

— Вы слышали об убийце, которого прозвали «Ликорис»?

Я напряглась, смутно что-то припоминая — но Эш уже любезно излагал всю необходимую информацию:

— Шесть трупов за два года. Последняя жертва убита два месяца назад, найдена позавчера. Все убитые — молодые девушки, все найдены в Динэ. Сильно изуродованы, предварительно изнасилованы.

Лишь теперь я вспомнила новость, мельком замеченную вчера на экране графона Гвен.

— Ликорис, — повторила я. — Что за странная кличка?

— Это цветок такой. В Харлере он не растёт, но его пыльцу находили в волосах всех жертв.

Я лишь сделала мысленную пометочку забить название в поисковик, как будет время: к стыду своему, раньше я никогда не слышала об этом цветочке, и как он выглядит, не представляла.

— Этот факт утаивали от прессы, дабы избежать появления подражателей, — добавила Роксэйн. — Но кто-то хакнул компьютеры стражи и слил информацию в сеть. А журналисты пришли в восторг, так что во всех статьях убийцу немедленно окрестили «Ликорисом».

— И при чём тут серийный убийца?

Роксэйн указала кончиком длинного пальца на кудри Эша.

— Вы же фейри-полукровки?

— Ну да, — неохотно признала я. — Наш отец — тилвит тег.

— Все жертвы Ликориса — полукровки. Один из родителей всегда был с Эмайна, кроме одной несчастной: у той дед — дин ши. Все миловидные девушки от шестнадцати до двадцати лет. И последняя жертва, Алвена Блейк, накануне смерти писала на страничке в соцсети, что её всю ночь мучили кошмары. Про человека в чёрном костюме без лица, похожего на сетевого монстра Дюнетэни, также известного как Кромешник. — Баньши улыбнулась. — Как по-вашему, не странное ли совпадение?

В комнате было жарко, но на этом месте меня пробила странная дрожь.

— Что-то та чёрная тварь не похожа на насильника, — голос Эша, впрочем, прозвучал весьма скептично. — Проблематично насиловать девушку, предварительно загнав её под колёса.

— Но тварь ведь действовала не по своей воле, — возразила Роксэйн. — Она явно порождение Дикой Охоты — а порождения Охоты, как вы помните, не могут просто так взять и пробраться в Харлер из потустороннего мира. Этой тварью управляет человек или фейри, и он явно имеет что-то против полукровок: помимо шести девушек, убитых Ликорисом, есть ещё пятеро, которые погибли в результате несчастных случаев. Троих из них сбил мобиль. И угадайте, на что жаловалась одна из сбитых?

— Неужели Кромешник? — уточнила я: чувствуя, как моя апатия уступает место азарту.

Если это и правда так… если у нас и правда появилась зацепка…

— Именно. Более того, здесь был не просто сон. Родители той девчушки проснулись ночью от дикого крика, а когда прибежали в комнату дочери, та пряталась в шкафу. Сказала, что увидела за своим окном безликую тварь в чёрном костюме. Окно, если что, находилось на втором этаже… а на следующий день её сбили.

Историй о людях, заключивших контракт с порождением Дикой Охоты, нам на духоведении рассказывали множество. Ритуал вызова был довольно прост, для него даже магом быть не требовалось: достаточно купить ингредиенты в любой магической лавке. На зов являлась какая-нибудь человекоподобная тварь из фоморов, которая предлагала свои услуги, — и чаще всего фоморов просили об убийстве. В старые времена фоморы иногда вырезали целые кланы. Сейчас же контракты в основном заключали ради того, чтобы тот или иной конкурент неудачно упал с лестницы и свернул шею.

Просили твари, как ни странно, немного. Никакой преждевременной смерти, никакой души, лишь чуточку крови владельца. Причина подобной скромности была проста: сами по себе фоморы могли вырваться в наш мир только в Самайн, — но человеческий вызов давал им лишнюю возможность прогуляться по Харлеру, да ещё полакомиться жизненными силами тех, кого им заказывали убить. Правда, поговаривали, что после смерти каждого, кто заключал контракт, забирала не Великая Госпожа, а Повелитель Кошмаров, и контракторы сами становились фоморами и частью Дикой Охоты… но то были лишь слухи, реальными доказательствами не подкреплённые.

Значит, Кромешник — всё же не сетевая байка? Может, его образ действительно основан на одной из разновидностей фоморов, но любители страшилок исказили факты, облачив тварь в наряд с белой рубашечкой и дорисовав ей гниющую серую кожу вместо непроницаемой черноты? А те, кто мог бы опровергнуть мифы, просто не дожили до этой возможности… и если эта тварь — фомор, ей вполне могли заказать убить нашу семью. Или меня: в конце концов, одержимое семейство Гвен сверлило чёрными глазами именно моё лицо.

Вопрос только в том, кому это нужно.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросила я наконец.

— Ну, в сети много писали о Ликорисе. А когда я заинтересовалась этим делом, то решила проверить всех юных полукровок, умерших насильственной смертью за последние пять лет. Сначала за три года — никого, зато потом вдруг стали умирать, как мухи. И я сомневаюсь, что те несчастные случаи никак не связаны с Ликорисом. — Баньши поднялась с постели. — Я даже представить не могла, что встречу кого-то… причастного к делу. И всё это наводит меня на не слишком-то весёлые мысли.

— Если б мёртвые девушки наводили тебя на весёлые, я окончательно уверился бы, что у баньши весьма специфическое чувство юмора.

— Ты не понимаешь, мальчик. — Роксэйн покачала головой. — Тех, кто известен как «жертвы Ликориса», контрактор твари явно убивал лично. Хотя, думаю, тварь помогала ему загонять жертв. И все трупы нашли в Динэ, хотя лишь две девушки жили в этом городе.

— А остальные тогда откуда взялись?

— Приехали на выходные. Или на каникулы. Одна гостила у тёти. — Роксэйн задумчиво погрызла губы. — А вот те пятеро, что погибли в результате несчастных случаев, умерли в разных концах страны. Видимо, убийце было лень самому мотаться по всему Харлеру, вот он и попросил своего чёрного друга подсобить… и обставить смерть несчастным случаем, чтобы тех жертв не связали с делом Ликориса. И насколько же сильно нужно ненавидеть полукровок, чтобы желать убить всех в стране? Да ещё заключить ради этого контракт с фомором? Это же…

Когда баньши осеклась, уставившись на что-то за моим плечом, сердце подскочило в испуге, — но в следующий миг из-за моей спины ровно произнесли:

— Не хотел бы прерывать столь интересную беседу, однако вам пора ехать дальше.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 31.03:

Я оглянулась, терзаемая смутным ощущением дежа вю.

И почему этот фейри всё время появляется сзади?..

— Ты! — я вскочила с кровати. — Где мама? Что с ней?

— С ней всё в порядке. Позвонить вам не может — не в том состоянии, но жить будет. — Фейри сощурил сиреневые глаза. — О других лучше не спрашивай.

Если он и соврал — я была ему благодарна.

— Так ты и есть тот самый таинственный спаситель? — Роксэйн придирчиво оглядела фейри со среброволосой головы до босых ног. — А вы вообще кто, юноша?

— Это неважно. Я желаю Лайзе добра, и это главное. Важно сейчас то, что время играет против вас. Поэтому лучше попрощайтесь с этой… особой, — взгляд, которым дин ши одарил баньши, по степени теплоты был явно где-то ниже нуля, — и уезжайте отсюда. Немедленно.

Роксэйн вздёрнула носик:

— А с чего, по-твоему, они должны слушать тебя, а не меня?

— Хотя бы потому, что я уже дважды спасал им жизнь.

— Поросят на ферме тоже берегут. Пока они не вырастут.

Фейри высокомерно вскинул подбородок, но ответить не успел: откуда-то — не то из коридора, не то из соседней комнаты, не то из номера под нами — послышался душераздирающий крик.

Я вздрогнула и уставилась на дверь. Остальные с завидной синхронностью проделали то же.

— Я же говорил, — заметил фейри устало. — Берите вещи и бегите. Я прикрою.

— Подожди, что происхо…

Но он уже снова растворился в воздухе.

— Что ж, в одном он прав, — после секундной паузы подвела черту Роксэйн. — Берите чемоданы, ребятки. И вперёд.

До лифта добежали так быстро, как только могли — даже не стали тратить время на то, чтобы закрыть дверь номера. Баньши не отставала, паря немного позади.

— А кто кричал-то? — пробормотала я, лихорадочно отжимая кнопку вызова лифта. — Может, там просто… ну… ссорился кто-нибудь? В номере под нами?

— Лучше скажи, там просто кого-то убивали, — фыркнул Эш. — Что-то это не было похоже на ссору.

— Мне кажется, нам стоит пойти по лестнице, — глядя куда-то в сторону, ровно произнесла Роксэйн.

— С чемоданами? Да ладно, лифт сейчас…

— А я говорю, — голос баньши прозвучал уже сквозь зубы, — нам нужно без резких движений отходить к двери на лестницу.

Проследив за её взглядом, я едва не выпустила ручку чемодана из вмиг ослабевших пальцев.

В дальнем конце коридора застыла девушка из-за стойки регистрации. Та самая, что накануне выдала нам ключ. И то, как она стояла — не шевелясь, молча, пристально вглядываясь в нас, замерших у закрытых дверей лифта — до дрожи напоминало Гвен, застывшую за калиткой нашего дома под белым светом фонаря.

Мне даже не потребовалось подходить ближе, чтобы всмотреться в её глаза: в следующий миг девушка исчезла, чтобы появиться в паре метров от нас, и между накладных ресниц плескалась знакомая непроницаемая чернота.

Успею или нет?..

— Кварт эир, — выпалила я, вскинув правую руку, на которой уже вспыхнула печать, — ан кварт эган дэн…

В тот миг, когда кончики моих пальцев окутало прозрачное марево, за спиной новоявленного врага мелькнуло серебро чьих-то непослушных вихров.

Когда на девичью шею легли длинные цепкие пальцы, её веки дрогнули. Затем сомкнулись, скрыв жуткую черноту под собой — и девушка без чувств рухнул на пол.

Я осеклась, не дочитав заклятие до конца.

— Я же говорил, что прикрою, — сухо сказал фейри, переступая через тело по направлению к лифту, который как раз тихо звякнул открывающимися дверьми. — Езжайте вниз.

— Что ты с ней сделал?

— Она без сознания. Когда эта тварь овладевает кем-то, она увеличивает их силу и способности, но обычные люди слабы, даже несмотря на это. Уязвимые точки в шее решают все проблемы. — Фейри легонько подтолкнул меня в плечо. — Езжай, ну же.

Эш уже закатывал чемодан в лифт; баньши медлила, переводя взгляд с бесчувственного тела на фейри и обратно.

— Езжайте!

— А на Эмайне, оказывается, учат не только с клинками обращаться, — резюмировала Роксэйн, прежде чем последовать благоразумному совету.

Я зашла последней, когда Эш уже нажал на кнопку с цифрой «1», и смотрела, как стальные двери скрывают спокойное лицо фейри, оставшегося стоять в коридоре. Сиреневые глаза глядели на меня пристально и пронзительно, — а миг спустя вместо них я видела только блестящую серую сталь.

Кто же ты, мой таинственный спаситель? И кто враг, любитель действовать через чужие руки, следующий за нами по пятам?..

Когда мы спустились на первый этаж и двери открылись, я торопливо выкатила чемодан в пустынный холл и устремилась к выходу, слушая, как позади шуршит юбка баньши и вторят моим шагам шаги брата. Мобиль снаружи успокаивающе сиял синими отблесками под золотым светом вечернего солнца. Хорошо, что рядом с отелем располагались столбы для зарядки аккумулятора: в провинциальных городках такая роскошь бывала далеко не везде…

— Забавно, — вдруг изрекла баньши, и в тоне её не было ничего забавного. — А у той девушки тень тоже размытая. Прямо как у твоего брата. — Она сощурилась. — Интересные последствия, однако, вызывает встреча с вашим чёрным другом.

Я молча запихнула чемодан в багажник: Эш уже отключил провод для зарядки и теперь заводил мобиль.

— Нам пора, Роксэйн. — Я повернулась к баньши, и даже пережитый страх не помешал мне ощутить некоторую грусть. — Спасибо за всё.

— Пока не за что, — пожала плечами та.

И, открыв заднюю дверцу, как ни в чём не бывало села внутрь мобиля.

На миг я остолбенела. Следом, опомнившись, торопливо захлопнула багажник и поспешила к пассажирскому сидению.

— …никуда не едешь! — Эш, как и ожидалось, уже вовсю ругался с незваной пассажиркой, гневно взирая на её отражение в зеркальце заднего вида. — Тебя никто не приглашал!

— Приглашение мне и не требуется: я же не вампир. Я просто еду с вами, куда бы вы ни направлялись. — Баньши беззаботно откинулась на спинку мягкого тканевого сидения. — И, между прочим, в твоих интересах поскорее отъехать от этого треклятого отеля, а не препираться со мной.

Я успокаивающе коснулась руки брата:

— Эш, она права. Поехали. Потом разберёмся.

Помедлив, он зло ткнул пальцами в панель управления, положил руки на руль — и мобиль, плавно тронувшись, выехал на узкую дорогу вдоль парка.

— Ладно, выкинуть её никогда не поздно, — буркнул Эш. — Где-нибудь на трассе. Если ещё скорость побольше развить…

Я потрепала брата по макушке. Подняла глаза, перехватив в зеркальце взгляд Роксэйн — как раз вовремя, чтобы увидеть, как баньши свойски мне подмигивает. Думает, шутка? Ха. Она просто не знает Эша.

Но, к счастью, иногда слова моего брата всё-таки расходятся с делом. Особенно если я об этом прошу.

***

Мы притормозили уже ближе к полуночи. Проехав по мосту через реку, Эш свернул с трассы на небольшую дорожку, уходившую влево, к скопищу огней на горизонте, — судя по всему, там расположился какой-то посёлок.

Припарковав машину на обочине, мы вылезли из мобиля — все трое. Лицо приятно пощекотала водная прохлада: дорога к посёлку шла вдоль пологого берега реки. Прямо перед нами раскинулась небольшая ивовая рощица, и между тёмными стволами было видно далёкую воду, отблескивавшую лунным серебром.

— Здесь и остановимся, — констатировал Эш. — Мне нужно поспать.

Я кивнула:

— А мне — разобраться с графонами и амулетами.

— И с ней. — Брат бесцеремонно ткнул пальцем в Роксэйн. — Нам только подобной обузы не хватало!

— Обузы? — баньши фыркнула. — Поосторожнее, мальчик. Я вообще-то помочь хочу, но могу и расхотеть.

— Отнесусь к этому с превеликой радостью.

Укоризненно цыкнув на брата, я повернулась к баньши:

— Роксэйн, но разве ты можешь вот так бросить всё и поехать с нами? У тебя же друзья, родители, учёба…

— С родителями я давно не живу. Друзья привыкли, что я то и дело срываюсь в другой город ненадолго. Я иногда подрабатываю, пишу статейки для новостного сайта Мулена, — пожала плечами девушка. — Если напишу, что уехала по работе, никто не удивится.

— Ты ведь даже вещи никакие не взяла.

— Зачем нужны вещи, когда есть кредитка? А отец, к счастью, никогда не спрашивает, на что я трачу деньги с его счёта. Одно из немногих хороших дел, которые он для меня делает.

В этот миг я поняла, что в нашей компании стало больше одним не-совсем-человеком, у которого проблемные отношения с отцом — и умерило своё жгучее любопытство по этому поводу, ибо в дальнейшие расспросы лезть было неудобно.

— Ну, если это тебя не напрягает… и если ты не боишься… в общем, буду рада, если ты поедешь с нами, — призналась я.

— Не боюсь, — азартно заявила баньши. — Всегда мечтала распутать подобное дельце. Даже если я никогда об этом не напишу.

Одарив меня тяжёлым взглядом, Эш молча побрёл обратно в мобиль: видно, решил загнать его поближе к деревьям.

Что ж, молчание — знак согласия.

— Значит, на том и порешили, — заключила я.

В глаза ударил яркий свет фар — Эш съехал с обочины и, давя колёсами густую траву, встал рядом с толстым стволом одной из ив.

— А почему машину ведёт он, а не ты? — поинтересовалась Роксэйн, когда струящиеся ветви почти закрыли собой тонированное лобовое стекло. — Ты же старше, да и вообще… разве в таком возрасте права дают?

— Знаешь, кто из нас старше — вопрос интересный. Психологически Эш давно меня перерос. Может, это из-за папочкиных генов… Просто он с ранних лет решил, что, раз он единственный мужчина в доме, то обязан заменить нам с мамой главу семьи. — Я вздохнула. — А прав у него нет. У меня есть, только вожу я, если честно, неважно — потому и стёкла затонировали.

— Если что, быстро меняетесь местами?

— Ага. Он и маму так часто подменял, если куда ехали.

— Хитро. — Баньши улыбнулась. — Славный он у тебя. И смешной.

— Только ему этого не говори, а то тебе сразу станет совсем не смешно.

Эш вылез из мобиля хмурым, как осеннее небо в дождливый вечер.

— Я спать. — Брат протянул мне пакет с амулетами. — Мой графон уже там. И карточка. Я лягу сзади, фары сейчас притушу, чтобы внимания не привлекать. Если не сможешь заснуть на переднем сидении, буди меня, поменяемся. — И злорадно оглянулся на Роксэйн. — А кое-кому придётся спать сидя.

— Мы вообще не спим, — хладнокровно сообщила баньши.

— Чудно.

Брат отвернулся и залез в мобиль, выразительно хлопнув дверцей. Сквозь наглухо тонированные стёкла я не видела, что происходит в салоне, но спустя какое-то время фары потухли; вокруг сразу воцарилась тьма, которую не рассеивало даже ясное лунное небо.

— Или в мобиль, Роксэйн. — Я развернула руку ладонью вверх, и одновременно с печатью, проявившейся на коже, над пальцами вспыхнул ровный шарик холодного белого пламени. — Если что, не обращай на Эша внимания. Побурчит и успокоится.

Баньши сощурилась от яркого света:

— А ты?

— Мне нужно кое-что сделать. Для нашей безопасности. — Взмыв с моей ладони, шарик послушно завис над плечом, чуть позади, чтобы не слепить. — Одной.

Роксэйн лишь кивнула, прежде чем отвернуться.

— Будь осторожна, ладно? — бросила она через плечо.

Я смотрела, как баньши устраивается на переднем сидении: казалось, она не залезла в мобиль, а втекла, проникла, как дуновение ветра.

Нам явно попалась удачная спутница. Неприхотлива, бесстрашна, да ещё лишних вопросов не задаёт.

Ну, хоть в чём-то нам должно везти…

Когда дверца за ней закрылась, я развернулась и направилась к реке. Воды текли по широкому руслу тихо, почти неслышно; на другом берегу неторопливо крутили огромные лопасти ветряные генераторы. Вокруг меня оживлённо закружилась мошкара, привлечённая светом волшебного огонька, норовя залезть в рот — но я очертила ногой широкий круг на влажной траве и произнесла заклятие, уже отскакивавшее от зубов. Мгновенный порыв ветра развеял надоедливых насекомых без следа, и они обиженно забились о края невидимого барьера. Такие трюки я уже осуществляла без труда.

Жаль только, этот защитный контур не остановит никого, кроме мошек.

Глядя на воду, отражавшую сизое небо и расплывчатую лунную дорожку, я аккуратно положила бумажный пакет у своих ног.

Сначала нужно уничтожить оба графона. У каждого устройства есть персональный код, по которому его можно отследить в случае пропажи, — и по нему же стража без проблем обнаружит нас. Следом кредитку: конечно, можно просто ей не пользоваться, но так надёжнее. Потом, пожалуй, стоит заняться амулетами для иллюзий… но это всё потом.

А сперва…

— Покажись, — выпрямившись, громко произнесла я. — Я знаю, что ты рядом.

В тишине было слышно лишь назойливое жужжание крохотных крылышек.

— Я вспомнила… высшие фейри ведь могут принимать призрачную форму, так? Невидимую, неслышную, неосязаемую. Поэтому ты и появляешься всё время в нужный момент. Ты просто не отходишь от меня. — Я оглянулась через плечо, чтобы увидеть, когда он всё-таки появится. — Почему ты прячешься?

— Я не прячусь, — тихий голос прозвучал прямо передо мной — как раз там, куда я не смотрела. — Просто не хочу лишний раз попадаться тебе на глаза.

Я повернула голову, досадуя, что снова пропустила миг его появления.

— Не хочешь? Почему?

Дин ши моргнул — мошки лезли ему в глаза — и шагнул вперёд: навстречу мне, за границу барьера.

— В этом нет нужды. Я должен лишь охранять тебя в моменты опасности. — Фейри взирал на меня спокойно и прохладно; в голосе не было и следа той нежности, что почудилась мне рядом с дорогой, на которой я должна была умереть. — Не более, не менее.

— Зачем? Какое тебе дело до меня и до моей жизни? И вообще, кто ты такой? Хоть бы представился, что ли.

Я смотрела на него снизу вверх, пускай нас и разделяло около двух шагов. По рубашке фейри вилась тонкая вязь серебряной вышивки в виде листьев, похожих на буковые. Одежда простая, но даже в полумраке видно, что пошита из очень хороших тканей. Босые ступни утопают в тёмной траве, лицо белокожее, породистое, юное — и вместе с тем взрослое до того, что могло показаться старым; и глаза, в которых — тёмная глубина и тёплый свет, зимний холодок и весеннее солнце… печать иного мира.

Он выглядел мальчишкой, но ему с равным успехом могло быть как двадцать, так и сто двадцать.

— Скажем так: я давний знакомый твоей матери, и у меня свои счёты с той тварью, что тебя преследует, — наконец негромко ответил он. — А имя моё, если ты его хочешь узнать, тебе ни к чему.

Я вдруг поймала себя на странном фамильярном желании ткнуть его пальцем под рёбра, чтобы фейри сбросил ту холодную маску, которую на себя нацепил — и, смутившись этой странной мысли, раздражённо скрестила руки на груди.

— Давний знакомый, говоришь? И когда же вы познакомились?

— Ещё до вашего переезда в Мойлейц. Она помогла мне в одном важном деле.

— И теперь, вместо того, чтобы припеваючи жить у себя на Эмайне, ты в благодарность спасаешь её детей от этой чёрной страхолюдины? Что-то сомнительно.

— Не хочешь — не верь. Убеждать не собираюсь.

Его лицо было абсолютно непроницаемым.

До этого во все моменты нашей встречи меня захлёстывал страх, но теперь, когда бояться было нечего, я ощущала нечто куда более странное: тёплое, спокойное чувство встречи с кем-то, кого знаешь давным-давно. И раздражающее желание заставить его улыбнуться — или просто уткнуться лбом в тёплое плечо. Словно он старый друг, который всегда может приласкать и утешить.

Значит, это и есть пресловутое очарование фейри? И ведь даже врождённую магическую защиту пробивает, зараза — никак не получается поставить блок. Тому пареньку из лавки до такого ещё учиться и учиться.

Что ж, теперь ясно, как мой дражайший папочка сумел расположить к себе маму.

— Ладно, спрошу напрямую. — Я коротко выдохнула. — Ты не имеешь никакого отношения к моему отцу?

Его взгляд окрасило удивление.

Ага, значит, хоть чем-то тебя можно пробить!..

— Нет, к нему я точно не имею никакого отношения. — Снова непробиваемая сиреневая сталь. Быстро же он взял себя в руки. — С твоей матерью меня связывают исключительно деловые отношения. И если ты вообразила, что это твой родитель попросил за вами присмотреть, — Эмайн Аблах не так тесен, как ты думаешь.

— Хоть это радует. Помощь от этого засранца… или его друга, неважно — я бы точно не приняла. — Немного расслабившись, я разжала кулаки. — А в каком деле мама тебе помогла?

— Неважно.

— Зачаровала какой-нибудь артефакт?

— Может быть.

— Понятно. — Я начала раздражаться. — Может, хотя бы скажешь, что это за чёрная тварь, с которой у тебя счёты? Она правда порождение Дикой Охоты?

— Тебе этого знать не нужно.

Бесполезно: как с кирпичной стеной разговаривать.

— Ты считаешь, мне не нужно знать, кто хочет меня убить?

— Эта тварь смертельно опасна. И с ней бесполезно бороться. Можно только бежать. Этого достаточно?

— Куда бежать? В Фарге? А дальше что? Ну доберусь я туда — и что, она оставит меня в покое? Чем Фарге принципиально отличается от всех остальных городов Харлера?

— Увидишь.

Я тоскливо вздохнула:

— И почему мне попался такой невыносимый спаситель…

Фейри промолчал.

Лишь поднял голову, взглянув куда-то над моим правым плечом.

— Оставайся здесь, — коротко велел он, прежде чем исчезнуть.

Я недоумённо оглянулась, пытаясь понять, на что он смотрел.

Странно, конечно. Если он был знаком с мамой, почему я никогда его не видела? Да и мама ни словом не обмолвилась о том, что у неё какие-то дела с высшими фейри. Может, не хотела меня расстраивать, зная, как я отношусь к отцу?.. Сама она по неведомой причине на него не обижалась; говорила, он подарил ей чудесных детей и пять лет сказки, которую не способен дать ни один смертный мужчина. Хотя ей не с чем было сравнивать — отец был у неё первым и последним возлюбленным.

Познав любовь фейри с Эмайн Аблаха, ты уже не будешь смотреть на смертных.

Я посмотрела на бумажный пакет у своих ног, скрывавший мой графон.

Я могла прямо сейчас взять и позвонить маме. Хотя бы попробовать. Проверить, возьмёт она трубку или нет.

Или нет…

Когда сзади послышался странный шум и сдавленный стон, — прежде чем обернуться, я невольно попятилась ближе к воде.

На траве лежал, скрючившись, кто-то темноволосый, в джинсах и чёрной футболке. Фейри стоял рядом, невозмутимо отряхивая руки.

— Он подкрадывался к тебе. Мобиль стоит на шоссе, с выключенными фарами. Похоже, преследовал вас от самого Мулена, — прокомментировал он, сверля пришельца ледяным взглядом. — Кажется, ты его знаешь.

Лежавший, закашлявшись, с трудом поднял голову:

— Не то что… кха… не то чтобы знает, но видела.

— Ты? — изумлённый возглас сорвался с губ почти невольно. — А ты что здесь забыл?

Под пристальным взглядом фейри парень кое-как поднялся на одно колено — и склонил голову, словно присягающий рыцарь.

— Я узрел даму в беде, — серьёзно проговорил знакомый продавец из лавки камней, — и не смог остаться равнодушным. — И поднял на меня лукавый мятный взгляд. — К слову, меня зовут Питер.

— III —

— КОГДА-ТО ~

Солнце золотит верхушки деревьев. Над ними — сияющее стекло небоскрёбов, греющихся вдали, под ними — веселый шум и детская беготня: в этом парке почти всегда весело и шумно. По одной из аллей идёт высший фейри в сопровождении самой обычной девчонки в кедах, джинсах и футболке — странная, неуместная пара. Прохожие то и дело оглядываются на них, застывают, задумываются о чём-то; затем трясут головой, словно псы, вылезшие из воды, и торопливо продолжают свой путь.

— Странно, как тебя ещё не разорвали на сувениры, — озабоченно говорит девушка.

— Не разорвут. — Коул небрежно ерошит непослушные длинные вихры. — Некоторые принимают за полукровку. Других не составляет труда убедить, что я им неинтересен.

— Как это «убедить»?

— У высших фейри свои методы.

Девушка косится на него. Ради прогулки фейри облёк босые ноги в лёгкие замшевые туфли, да и одежду его нельзя было назвать необычной — штаны и рубашка, — но облик Коула всё равно кричит о его нездешности.

— Лучше бы в призрачной форме рядом шёл, — ворчит девушка, с досады пиная ни в чём не повинной камушек под ногами.

— Не так интересно. Лишь в телесной оболочке чувствуешь себя живым в полной мере. — Коул беззаботно улыбается. — Интересные места эти ваши музеи. Впрочем, мне жаль те вещи, что вы скрываете за стеклом.

— Это ещё почему?

— Вещами должны пользоваться, а не просто любоваться на них.

— Обычно мы так и делаем. Но тогда они быстро выходят из строя. А если не сохранить хотя бы по одному экземпляру этих вещей в сохранности, мы не будем знать, чем пользовались наши предки для того или иного…

— И пусть. Вещам тоже хочется чувствовать себя живыми. По меньшей мере — нужными. А в пребывании за стеклом жизни нет. И ваши картины… неужели вам доставляет удовольствие любоваться на застывшее изображение вместо настоящих вещей? На неживые лица давно умерших людей?

— Какие-то вещи теперь и сохранились только на картинах. И эти люди, как ты сам сказал, давно умерли, а это — память о них. Все музеи — дань памяти о прошлом. Разве это неправильно, хранить память о чём-то?

— Мы храним живую память. — Коул касается пальцем своего виска. — Всё, что мы видели, живёт в наших мыслях. То, что отжило свой век, лучше отпускать с миром. Если вещь сломалась, от неё избавляются. Родитель всегда может рассказать своим детям то, о чём помнит сам, и те будут помнить живое слово, а не мёртвые изображения.

— Да, вот только вы бессмертны, в отличие от нас. И, думаю, в вашем мире мало таких вещей, которые старейшие из вас не видели лично.

Коул оглядывается кругом. Позади бегают дети, на лавках сидят влюблённые парочки, а чуть поодаль…

— Это кони?

Фейри явно удивлён; девушка следит за его взглядом — и улыбается.

— Почти. Деревянные. И ездят только по кругу.

— Всё лучше, чем ваши железные повозки. — Коул щурится, явно размышляя о чём-то. — Не сопроводите меня к ним?

Она смеётся.

— Ты что, прокатиться решил? Это же просто карусель! Игрушка, развлечение для детей! Тебе на Эмайне настоящих лошадей не хватило?

— Пока я не ушёл отсюда, хочу познать как можно больше вещей, заинтересовавших меня. Или ощущений, что они даруют.

Лицо фейри серьёзно, и с губ девушки тоже сходит улыбка.

— Ладно, — вздыхает она — и первой направляется к карусели: деревянный круг с резными фигурками лошадей, медленно вращающийся вокруг своей оси, украшенный пёстрой росписью. — Пойдём, что с тобой сделаешь.

На круге — никого. Карусельщик скучает в будке, так что к появлению потенциальных клиентов относится с энтузиазмом. Правда, сначала с любопытством уставляется на Коула, но видит в его глазах нечто такое, что заставляет карусельщика торопливо перевести взгляд на девушку, которая как раз протягивает ему кредитку. Дождавшись оплаты, фейри галантным жестом пропускает спутницу вперёд и следом за ней идёт к ближайшей паре лошадок: белых, в красных попонах, с умильными нарисованными мордочками. Что-то щёлкает, воздух наполняют металлические перезвоны мелодии, словно бы из музыкальной шкатулки, — и карусель медленно делает первый оборот.

Коул долго сидит, молча глядя куда-то перед собой. Его лицо задумчиво, его взгляд — за грань настоящего, его мысли — не здесь. Девушка украдкой разглядывает его из-под длинной чёлки — и тоже молчит; и какое-то время механическую музыку оживляет лишь далёкий детский смех.

— Да, мы бессмертны. Но это не единственное, что лишает нас нужды в музеях, — внезапно произносит фейри. — Наш мир… он не меняется. Не так, как ваш. Сегодня я увидел, как стремительно изменилось ваше общество. За какие-то несколько сотен лет. Технологии… всё дело, верно, в них? Или в вас? — он поворачивает голову, пристально глядя на девушку. — Вы должны безустанно двигаться вперёд, чтобы обеспечить себе комфорт. Ведь жизни ваши коротки, и вы не можете тратить бесценное время на такие мелочи, как ткать себе одежду, нагревать воду, разводить огонь в очагах… охотиться на дичь, а не получать её готовой.

— А как же вы? Всё делаете руками? Даже знать?

— У нас нет знати и бедняков. Главный наш слуга — магия. И духи, что похожи на мерцающие тени, отражённые в воде. Но даже Благая Королева не считает зазорным ткать рубашки своему королю и обращать мягкую паутину в шёлк своих платьев. А прислуживать ей за столом или приготовить её обед… для любого из её свиты — не тяжёлая обязанность, а величайшая честь. Нам достаточно спеть дереву, чтобы оно загорелось, и попросить воду, чтобы она стала тёплой. — Фейри улыбается. — Но в вашем мире такое, должно быть, всё равно бы не вышло. В нём работает лишь ваша магия.

— Почему?

— Железо. Вы окружили себя железом.

— Но у нас очень мало железа! И чугуна, и стали… по крайней мере, там, где их можно коснуться. Я думала, вам только они вредят. — Девушка смущена, словно ей вдруг стало неудобно за свой мир, негостеприимный к гостю. — В основном медь, алюминий, свинец… Низших фейри железо ведь тоже обжигает, а они здесь повсюду. Не будешь же делать всё только для людей.

— Железо жжёт нас огнём, это верно. Но дело не в этом. Для нас весь мир звучит, поёт, как музыка, и у каждой стихии — своя песня. Достаточно подхватить её мотив, и она подчинится тебе. Такова наша магия. Истинная магия. — Фейри прикрывает глаза. — И лишь железо молчит. Не просто молчит — даже примесь его, невидимая глазу, обрывает чужую песню. Его бесполезно о чём-либо просить: оно глухо и безжалостно. А потому ваш мир — как та музыка, которая звучит сейчас. Искусственный. И петь в нём бесполезно. — Он кивает куда-то наверх, будто там можно увидеть механическую мелодию карусели. — Впрочем, низшие фейри ведь тоже не владеют истинной магией, и для вас технологии и правда — единственное спасение.

Девушка сидит, притихнув, держась ладонями за шею деревянной лошадки. Размышляет о чём-то своём, задумчиво глядя на тонкий, словно карандашный росчерк, профиль фейри.

— Да, странный он, ваш мир. Чужой, непривычный, неудобный. Не для нас. Но я не жалею, что выбрался сюда. — Не глядя на свою спутницу, Коул чуть щурится, глядя вдаль. — Его жители… вы… вы меня восхитили.

Когда девушка отвечает, она кажется растерянной.

— Это почему?

— Вы… такие хрупкие. Ваш век так недолог. Вы пролетаете от рождения до смерти, словно падающие звёзды. И дорожите каждым мгновением, что вы проживаете — за свою короткую жизнь свершая столько, сколько иные фейри и представить не могут. И память предков, что вы так бережёте, творения, что вы оставляете после себя, знания, что вы передаёте из поколения в поколение, желая узреть всё своими глазами… Всё это живёт в вас, таким образом не умирая. И вы открыли свой способ бессмертия. — Коул наконец поворачивается к ней. — Ваш мир столь же удивителен, как вы сами. Может, потому люди, которые отплывали на Эмайн Аблах, иногда возвращаются в Харлер много позже? Мы застыли в вечном безвременье, а вы… время здесь никогда не стоит на месте. Оно без устали идёт вперёд вместе с вами.

Она невесело улыбается в ответ: одновременно с тем, как затихает музыка, а карусель медленно замирает.

— А я всегда думала, вы считаете нас ничтожествами.

— О, нет. Только не я, Вэрани. — Коул спрыгивает со своей лошади, глядя на свою спутницу прямым улыбчивым взглядом. — И если б кто-то из моих сородичей осмелился назвать вас ничтожеством, я бы лично заставил его поплатиться за это.

Девушка усмехается краешком губ. Спрыгивает с карусели, оставляя фейри смотреть ей в спину.

— Странное чувство… ты всего три дни как мне на голову свалился. Мы с тобой из абсолютно разных миров. — Она идёт к широкой центральной аллее парка, и голос её тих и задумчив. — Но мне иногда кажется, что я тебя всю жизнь знаю. Будто ты — старый друг, с которым мы ещё в одной песочнице играли. — Девушка оборачивается на Коула, который неслышно ступает следом. — Вот видишь: я даже говорю тебе это, хотя должна бы свои мысли держать при себе. И с чего вдруг?

Коул молчит. Только улыбается спокойно и загадочно.

Пару секунд девушка смотрит на него — словно бы завороженно; затем, вздрогнув, торопливо отворачивается — и идёт вперёд так быстро, что почти бежит.

— Та истинная магия, о которой ты говорил… Звучит интересно. Жаль, что нельзя посмотреть.

— Отчего же нельзя? Можно. — Коул, вроде бы не торопясь, не отстаёт от неё ни на шаг. — Нужно лишь место подальше от города, подобное тому лесу, где я встретил вас.

— Правда? Тогда… можешь показать мне что-нибудь? Какой-нибудь безобидный фокус?

В голосе её звучит неприкрытая радость.

— Хорошо. Когда придёт время — я буду к вашим услугам.

— А когда оно придёт, видимо, решишь ты сам?

Коул снова не отвечает. Лишь его улыбка в который раз говорит за него.

Девушка, хмыкнув, идёт дальше — к широкой аллее, поросшей дубами и буками, где по светлому гравию дорожки бегают дети.

И даже слух фейри едва смог бы разобрать едва слышное:

— И почему мне попался такой невыносимый гость…

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

Продавец камней смотрел на меня снизу вверх, стоя на одном колене в летней ночи, — но я только нахмурилась.

Не нравилось мне всё это. Судя по холодному лицу фейри, ему тоже.

— И что же, Питер, — я подчеркнула его имя нотками недоверчивого сарказма, — навело тебя на мысль, что я нуждаюсь в помощи?

Парень пожал плечами:

— Не обижайся, но вид у тебя был типичной девочки в беде. Бледная, решительная, пришла одна, с полным кошельком наличных… да ещё купила амулеты для иллюзий, а такие штуки просто для красоты не носят. И кости… тут даже эмпатии особо не нужно.

— А не этот ли самый полный кошелёк тебя заинтересовал? — бесстрастно поинтересовался дин ши.

Взгляд, которым Питер одарил фейри, был довольно-таки недружелюбным.

— Ты у нас, видимо, с Эмайна явился? Так вот, гость из Дивной Страны: ты ничего не знаешь о людях, ясно? Вот и не делай поспешных выводов.

— Ничего, действительно. — Дин ши едва заметно улыбнулся. — Но что я знаю, так это то, что людям редко свойственен… альтруизм? Кажется, вы так это называете?

— Это не альтруизм. — Питер вдруг опустил голову. — Скорее искупление.

Я вскинула бровь, ожидая пояснения.

— Однажды ко мне в лавку уже заходила такая же девочка. Этот вид… как будто за спиной горят все мосты, которые могут сгореть, а ты изо всех держишься, чтобы не обернуться. И эмоции… я же эмпат, я их чувствую. Боль, отчаяние… ровно то же, что и у тебя. — Питер медленно поднял взгляд, из которого ушло всё лукавство. — Она тоже покупала амулеты. И карты для самозащиты. А я понял, что ей нужна помощь, и промолчал. И она ушла. — Парень прикрыл глаза. — А через месяц я прочитал в новостях, что нашли её обезображенный труп.

Мне вдруг стало так неудобно, будто только что я случайно ткнула пальцем в его открытую рану.

— И ты до сих пор переживаешь из-за гибели той, кого ты даже не знал? — щурясь, спросил фейри.

— Какая разница, знал или не знал? Мы так часто проходим мимо незнакомцев, которые нуждаются в помощи, просто потому, что не хотим лезть не в своё дело. Или не хотим, чтобы их проблемы стали нашими проблемами. Они скрываются из виду, мы мгновенно их забываем, и если б я забыл ту девчонку, сейчас я лежал бы в кровати у себя дома и видел десятый сон. Но я не забыл. И тебя вряд ли забуду. — Питер вновь посмотрел на меня: прямо, открыто, немного дерзко — будто из нас двоих не он стоял сейчас на коленях. — Я не хочу увидеть ещё одну новость про ещё один знакомый труп. Которого могло бы не быть, если б я помог.

Я кашлянула, стремясь как-то скрыть неудобство.

— И почему же ты ничего мне не сказал? Почему преследовал меня втихомолку?

Питер ухмыльнулся:

— Если б я прямо спросил, нужна ли тебе помощь, ты бы наверняка ответила «нет» и добавила бы, что у тебя всё прекрасно. Скажешь, неправ?

Я, помедлив, кивнула в знак солидарности.

Скорее всего, мне бы очень захотелось ответить «да». Но я бы не осмелилась.

— Я воспользовался обеденным перерывом. Проследил за тобой до гостиницы. Потом вернулся, дождался конца рабочего дня, закрыл магазин, решил снова прогуляться до твоего отеля… и увидел, как вы садитесь в мобиль. Тогда я сел в другой и поехал за вами. Вот и весь рассказ.

— Ты же пешком шёл до отеля, — ровно заметил фейри. — Откуда тогда мобиль?

— От одного милого человека, который как раз парковался неподалёку от «Мельницы», — охотно пояснил Питер. — Он согласился мне его одолжить.

Я подозрительно склонила голову:

— Одолжить? А ты случайно не с помощью эмпатии его просил?..

— Ничего страшного. Если ты откажешься взять меня с собой, поеду обратно в Мойлейц и верну мобиль туда же, откуда взял. Если нет — брошу его здесь. Он подключен к сети, его быстро отследят и найдут. Владелец в ближайшие пару дней будет любить меня, как родного сына, хоть и не видел моего лица, так что… полагаю, он не будет возражать.

— Ты… угнал мобиль?!

— Не угнал, а одолжил, говорю же. Я же не собираюсь оставлять его себе или продавать, — невозмутимо возразил Питер. — Просто у меня не было времени бежать до дома за собственным.

Что ж, не поспоришь. Возможности сбегать домой за вещами мы ему тоже не предоставили: при нём была одна лишь маленькая кожаная барсетка.

— Какие, однако, трудности тебе пришлось преодолеть, — невыразительно заметил фейри. — Но люди, о которых я ничего не знаю, видимо, всегда готовы пойти на такое ради спасения незнакомых девушек?

— Тебя бы поедом совесть ела последние пару лет — может, ты бы меня и понял, — парировал Питер.

Фейри не ответил: только моргнул и отвернулся.

— Что думаешь, Лайза? — спросил он, не глядя на меня. — Тебе решать.

Слышать моё имя из его уст было странно… приятно. Словно зов кого-то родного. Близкого.

Любимого.

Будь проклята эта магия высших фейри!

— Значит, хочешь, чтобы я взяла тебя с собой? — хмуро уточнила я, переведя взгляд на Питера. — Даже не зная, что за опасность мне угрожает?

Тот криво улыбнулся:

— Вряд ли она опаснее той, что способна превратить юную симпатичную девушку в обезображенный труп.

— Но меня уже есть, кому спасать. Например, ему. — Я кивком указала на фейри, невозмутимо стоявшего спиной к нам. — И брату. И одной баньши, которая сегодня тоже увязалась с нами.

— Я заметил. Видел вашу встречу в парке. Но у той девчонки тоже могли быть спасатели… которые ей не помогли. Так что для меня разницы нет. — Питер сжал губы. — Слушай, это действительно только тебе решать. Я тебя прекрасно понимаю: свалился тут какой-то странный парень на голову, а у тебя и так горе, и каждой тени боишься… не отрицай, я всё это чувствую вместе с тобой. Если я тебе не нужен, я вернусь в Мулен, верну мобиль владельцу и завтра утром выйду на работу. Но… возможно, ты подумаешь, что я сумасшедший, но… ты просто знай — если ты возьмёшь меня с собой, я лучше умру, чем дам тебя кому-то в обиду. Кто бы там тебя ни преследовал.

Взгляд его был абсолютно серьёзен.

Тоже мне, рыцарь нашёлся. Нет, всё-таки он очень странный. Ну или просто… удивляющий.

— Тебе что, настолько жизнь не дорога?

— Ни родных, ни друзей, ни семьи — чем тут дорожить? — он сжал кулаки. — Я просто знаю: если помогу тебе, наконец прощу сам себя. А если не помогу… всё лучше, чем жить, считая себя трусом и тряпкой.

Я задумчиво смотрела в его глаза, зелёные и прозрачные. Открытые.

Смелые.

Да, конечно, всё это довольно подозрительно. Да и его трогательная история вполне могла оказаться ложью. Но было в Питере что-то располагающее; что-то, отчего ему хотелось верить. И это не могло быть внушением — я ведь уже поставила блок от его магии. Возможно, всё дело в том, что он просто чем-то мне нравился, и не смазливым личиком.

Хорошо, не только им.

В конце концов, что я теряю? Даже если он не тот, за кого себя выдаёт, фейри всегда рядом, чтобы меня защитить. А если тот, иметь под рукой такого мощного эмпата совсем неплохо: хотя бы на тот случай, если нас всё-таки нагонит стража.

— Должна предупредить, — хмуро изрекла я, — что за мной охотится одна тварь, которая очень опасна. Нечисть. Порождение Дикой Охоты. Если тебя это не пугает, добро пожаловать в команду.

Широко улыбаясь, Питер поднялся с колен, оказавшись выше меня на голову.

— Нечисть не так страшна, как люди. Люди умные. — Он протянул мне широкую ладонь. — Приятно познакомиться, Лайза. Я еду с вами.

Я пожала его руку — под внимательным взглядом фейри, соизволившего вновь обратить взгляд в нашу сторону; сухие пальцы сжали мою ладонь крепко, но бережно.

— Может, расскажешь подробнее про эту тварь? И про то, куда вы вообще едете?

— Обязательно, — размыкая рукопожатие, кивнула я. — Только, если ты не возражаешь, параллельно с этим я займусь ещё кое-чем.

Фейри отступил назад, ближе к ивам.

— Раз вы поладили, я вас оставлю, — бесстрастно резюмировал он. — Лайза, если что, я недалеко.

И исчез.

— Высший, чтоб его, — отплёвываясь от мошек, завистливо вздохнул Питер. — Хотел бы и я уметь так перемещаться.

— Иди сюда, в круг. — Вытащив из кармана джинсов свой графон, я села прямо на траву, положив аппарат перед собой. — А то пока мы болтали, комары наверняка тобой и так знатно поужинали.

Парень охотно подчинился, опустившись рядом.

— А ты, похоже, неплохая магичка, — констатировал он, окинув взгляд границы круга, очерченные бьющимися в них мошками.

— Так себе, но совершенствуюсь. — Держа над графоном расправленные ладони, я ощущала потоки силы, текущих через пальцы. — Как же ты бросишь работу?

— Легко. Я в этой лавке всё равно на испытательном сроке, месяц исполнился на прошлой неделе. Как раз зарплату получил. Думаю, хозяин даже не удивится.

— Но, уверена, огорчится. Подозреваю, с твоим появлением продажи в его лавочке сильно выросли. — Когда графон окутало белое сияние, яркое, как шарик света над моим плечом, я сощурилась. — У тебя что, и правда никого нет? Ни семьи, ни друзей?

Мне не было нужды всерьёз контролировать потоки силы, которые я вливала в графон. Да и в заклинаниях не было нужды.

Разрушать всегда легче, чем создавать.

— Мать погибла, когда мне было пять. Отец умер тремя годами позже. Меня воспитывала бабка, но её не стало пять лет назад. В Мулен я переехал не так давно, так что друзьями обзавестись не успел.

— О. — Я сжала ладони в кулак, наблюдая, как гаснет белый свет вокруг графона; мне вновь сделалось капельку стыдно. — Извини. Неудобный вопрос вышел.

— Нет, ничего. Я понимаю, что это и правда может показаться странным. С моими-то талантами… и внешностью. И скромностью. — Питер усмехнулся моему смущению. — Но всё так и есть. Мне нечего терять. Потому я вот так и сорвался за тобой.

Алюминиевая трубочка графона пошла мелкими трещинками — и распалась на кусочки, рассыпав по траве чипы, осколки аккумулятора и материнской платы. Следом всё это обратилось серой пылью, затерявшейся в густой траве.

— И не жалко?..

— Жалко. Но мы лучше купим новые. — Я вытащила из бумажного пакета графон Эша. — По этим нас с братом может найти стража.

На самом деле жалко было. Ещё как, и совсем не из-за денег. Да только Эш прав.

Лучше думать, что мама просто не может нам позвонить, чем ждать звонка и не дождаться.

— О, у вас и со стражей проблемы?

Судя по насмешливой улыбке, новость вызвала у Питера скорее веселье, чем страх.

— Пока нет. Но, я подозреваю, будут. — Я вновь расправила ладони: уже над другим графоном. — Кажется, ты как раз хотел послушать, что за тварь нас преследует?..

Когда я закончила свой рассказ, оба графона и карточка уже были пылью, смешавшейся с землёй, а в пакете лежали три готовых амулета. Когда я зачаровывала их, повествование пришлось прервать, но Питер не проявлял нетерпения: сидел молча, наблюдая за движениями моих рук, и белый свет светлячками плясал в его зрачках. Он и слушал так же — не перебивая, ничего не спрашивая.

Странно, но сейчас рассказ дался легче, чем днём. Мне даже ни разу не захотелось плакать.

— Да, несладко вам пришлось, — подытожил Питер наконец. — Эта тварь… знаешь, по твоему описанию…

— Похожа на Кромешника?

— Именно.

— Мы это уже заметили. — Я встряхнула ладони, расслабляя руки. — Думаю, Кромешник реален. И это фомор, чьё существование ещё официально не подтвердили.

— И что теперь вы хотите делать?

— Ехать в Фарге, как и говорила мама. А по дороге, если это возможно, узнать побольше про этого Ликориса. Потому что догадка Роксэйн мне лично кажется похожей на правду. — Я встала. — И я в любом случае не хочу, чтобы тот, кто спалил наш дом и мою… в общем, чтобы он разгуливал безнаказанным.

Питер неслышно поднялся следом.

— А этот дин ши, который вас спас… значит, ты не знаешь, кто он?

— Он мне даже имя своё не хочет говорить. Тот ещё любитель нагнать туману, — мстительно процедила я, зная, что предмет разговора наверняка стоит где-то рядом и всё слышит.

— Странно это всё. — Парень задумчиво цокнул языком. — Ладно, утро вечера мудренее. На ночлег мне устроиться здесь, под ивами, охраняя покой прекрасной дамы?

— Лучше иди в свой «одолженный» мобиль, — фыркнула я. — Мой покой и без тебя есть, кому охранять.

— Увы, я у прекрасной дамы не единственный рыцарь. Тогда разбудишь меня, как поедете?

— Осмыслю во сне всё, что ты мне рассказал, и подумаю.

— О, горе мне, коль рассказ мой не угодил прекрасной даме! Впервые за долгие годы проснулось во мне благородное намерение спасти кого-то от ужасных напастей, но неужели суждено ему так бездарно уснуть обратно?

— Не играй в куртуазного фейри с Эмайна. Мне уже одного хватает. — Но я невольно улыбнулась. — Спокойной ночи.

Питер шутливо поклонился. Развернулся и направился к ивам, весело и чисто насвистывая какой-то популярный мотивчик.

Сумасбродный рыцарь в чёрном, уходящий в ночь по велению новоиспечённой госпожи…

— Питер!

Он вопросительно обернулся.

— Я тоже рада с тобой познакомиться.

Он лишь улыбнулся, прежде чем продолжить путь.

Я подождала, пока он скроется в темноте. Медленно пошла следом, к нашему мобилю, притаившемуся среди плачущих ветвей; перед тем, как открыть дверцу, шепнула «эмин», и огонёк над моим плечом мгновенно погас. Эш безмятежно спал на тканевом диванчике заднего сидения — во сне лицо его было доверчивым, беззащитным, в кои-то веки соответствующим возрасту. Роксэйн сидела на переднем, сосредоточенно с кем-то переписываясь в одной из соцсетей. Судя по вишнёвому привкусу, висевшему в воздухе, баньши снова курила.

— Долго ты, — шёпотом заметила Рок, когда я тихо прикрыла дверцу мобиля. — Как всё прошло?

Я откинула спинку сидения и закинула ноги на бардачок — так, что в итоге почти вышло лечь.

— Нормально. С некоторыми неожиданными обстоятельствами познакомлю тебя завтра.

И, не дожидаясь реакции баньши, провалилась в подступающую дремоту.

Что ни говори, зеленоглазые обстоятельства и правда вышли весьма неожиданные. И всё же эта неожиданность была довольно приятной.

В общении так уж точно.

***

Утро для меня началось с деликатного стеклянного стука, за которым последовал испуганный вскрик Роксэйн.

Мгновенно перейдя из полулежачего положения в сидячее, я посмотрела в окно: за тонированным стеклом маячило любопытное лицо Питера.

— Кто это? — нервно воскликнула баньши. — Как он нас нашёл?!

— Спокойно, это свои. — Я поморщилась от неприятного покалывания в затёкшем копчике. Кое-как протерев глаза, нажала на кнопку, открывая окно. — Кажется, ты хотел, чтобы я тебя разбудила?

— Так вышло, что я проснулся сам. И решился пробудить прекрасную даму ото сна, дабы удостовериться, что она не уедет без меня. — Приставив ко лбу ладонь козырьком, прикрывая глаза от пронзительного света утреннего солнца, Питер перевёл взгляд вглубь салона. — О, знакомые лица…

— Лайза, кто это?!

— Это Питер. Он… тоже хочет нам помочь. К слову, он эмпат, и очень мощный, так что его помощь нам определённо пригодится.

— Ничего себе набежало помощников! — подал голос Эш, резко сев на заднем сидении. — И ты ему веришь?

— Лайза, при данных обстоятельствах такие внезапные помощники выглядят немного… м… подозрительно.

— Да у него на лице всё написано. На смазливом лице, крупными буквами — «подлец»…

— Эш! — укоризненно вскинулась я.

— Какой милый вежливый малыш, — усмехнулся Питер, положив локти на опущенное стекло. — Эш, значит? Я тоже рад встрече.

— Мне приятно, конечно, что вы считаете меня наивной дурочкой, но я не склонна доверять кому-то ни с того ни с сего, — раздражённо напомнила я. — Тебя, Рок, тоже вполне можно считать «внезапным помощником».

— Я совсем другое дело. Я совершенно случайно столкнулась с тобой на улице. Даже шла не за тобой, а навстречу тебе.

— А я совершенно случайно забрела в лавку Питера. Никто меня туда силком не тащил. И фейри ни слова не сказал против него, а высшие фейри поголовно эмпаты. — Я покосилась на Питера. — Если бы он… питал ко мне… противоестественные чувства, фейри точно это увидел бы.

— Спасибо за деликатную формулировку, — усмехнулся тот.

Роксэйн молча посмотрела на его усмешку. Не говоря ни слова, щёлкнула по кнопке открытия дверцы.

Озадаченная, я жестом попросила Питера отойти от окна. Последовав примеру баньши, вылезла из мобиля под иву, просеивавшую длинными листьями солнечный свет.

Роксэйн стояла чуть поодаль, и выражение её лица мне очень не нравилось.

— Парень, — негромко сказала баньши, — а ты точно ничего от нас не скрываешь?

Питер вскинул тёмные брови. Задумавшись о чём-то, прищурился.

— Каюсь. — Он тяжело вздохнул. — Вообще такое не рассказывают знакомым при первой встрече, но иногда я балуюсь фильмами весьма неприличного содержания. А в детстве меня задирал один мальчишка, так я однажды не выдержал и дал ему коленкой прямо в…

— Смешно. — Баньши вытянула руку, почти уткнув длинный палец Питеру в грудь. — Ты ведь сталкивался с той тварью, что преследует Лайзу?

Тот в самом искреннем удивлении расширил глаза:

— Кромешник? Думаю, если б я с ним столкнулся, я бы это запомнил.

— Да в чём дело, Рок?

— Его тень, Лайза. Такая же, как у Эша. Такая же, как была у всех людей в отеле. Тень неопределённой смерти. — Лазоревые глаза баньши, не моргая, вглядывались в его лицо. — А поскольку до встречи с тобой я ни разу не видела подобного — сомневаюсь, что эта тень может появиться у человека просто так.

С лёгким жужжанием опустилось ещё одно стекло, открыв заинтригованное лицо Эша.

Я уставилась на Питера, — но тот казался ошарашенным не меньше меня.

— Не знаю, о какой тени ты говоришь, — наконец изрёк он, — но богами клянусь: не видел я никакую тварь. А до встречи с Лайзой и не слышал о ней.

— Врёт, — злорадно отрезал Эш.

— Я говорю о тени твоей смерти, Питер. До вчерашнего дня я не встречала людей, день смерти которых был бы мне неизвестен. Вчера я увидела Эша, который сталкивался с той тварью. Потом — человека, который был ею одержим. Сегодня я вижу тебя, а за твоей спиной — ту же самую размытую тень, по которой невозможно определить, сколько осталось тебе до встречи с Великой Госпожой. Всё ещё будешь отпираться?

— Тварь тут ни при чём, — тихо произнесли откуда-то со стороны реки.

Мы синхронно повернули головы.

— Тварь тут ни при чём, — повторил фейри, неслышно подходя ближе; ивовые ветви при его приближении раздвигались сами собой. — Однако я рад, что даже баньши, отмеченная Владычицей Предопределённости, не поняла, в чём дело.

Роксэйн недоверчиво скрестила руки на груди:

— И в чём же тогда дело?

— Неважно. Но он не лжёт. Он не причастен к той опасности, что вам угрожает. — Фейри равнодушно посмотрел на Питера. — Можете брать его с собой, коли ему так не терпится умереть.

— А ты, смотрю, об этой твари знаешь побольше всех присутствующих, — недобро заметил парень. — Только рассказывать почему-то не спешишь.

Фейри безучастно отвернулся.

— Дай тебе боги, чтобы ты не узнал того, что знаю я. — Он помолчал. — Вам известен пункт назначения: Фарге. Езжайте туда, и поторопитесь. Другие знания вам ни к чему.

— Подожди! — я порывисто шагнула вперёд. — А недавнее убийство девушки в Динэ никак с этим не связано?

Не оборачиваясь, фейри издал короткий смешок:

— О чём о чём, а об этом вам точно думать не стоит.

Мигом позже на месте его белобрысой макушки уже шуршали на ветру ивовые ветки; и, неодобрительно качнув головой, я с некоторым вызовом посмотрела на Роксэйн.

— Вот вам и ответ. Питер ни при чём.

— И вопрос лишь в том, насколько можно доверять неизвестному фейри с Эмайна, — резонно возразила баньши. — С чего ты мнишь его слова истиной в последней инстанции?

— Он говорил, что у него свои счёты с этой тварью. И он уже трижды спасал мне жизнь. После этого, по-моему, глупо сомневаться в том, что в конечном счёте он желает нам добра.

Роксэйн промолчала, всем своим видом выражая вежливое сомнение.

— Ладно, девушки… и малыш. Решайте уже, берёте вы меня с собой или нет. — Питер ослепительно улыбнулся Эшу; ответный взгляд брата резанул синей сталью, как опасная бритва. — А то через час-другой, чувствуется, я позабуду обо всех своих рыцарских побуждениях за кусок чего-нибудь съестного.

— Берём, — непреклонно заявила я.

— Берём, — помедлив, неохотно кивнула баньши. — А там посмотрим.

— С мнением большинства не поспоришь, — процедил Эш. — Но учти… старик: я с тебя глаз не спущу.

— Старик польщён, — добродушно отозвался Питер. — Не сказать, правда, что я обделён по жизни пристальным вниманием других людей, особенно особ противоположного пола, но новые поклонники — это всегда приятно.

Не удостоив его ответом, Эш скрылся за поднявшимся стеклом; через открытую дверь я видела, как брат, не выходя из мобиля, ловко перелезает с заднего сидения на место водителя.

— Значит, договорились. — Вернувшись на своё место, я достала из бумажного пакета амулет — кожаный круг на тонкой бечёвке, украшенный турмалином и перьями зимородка. — Питер, Роксэйн, садитесь сзади. Эш, где планируешь следующую остановку?

— В Динэ, — заводя мобиль, сосредоточенно откликнулся брат. — До него часов пять ехать.

Динэ. Город, который когда-то был нашим родным. Город, где недавно нашли труп девушки, которая тоже незадолго до смерти видела Кромешника.

Интересно, Эш нарочно или?..

Размышления прервал хлопок, с которым закрылась задняя дверца: Питер сидел, невозмутимо закинув ногу на ногу, Роксэйн — напряжённо отодвинувшись подальше от него.

— Динэ так Динэ. — Я подвесила амулет на зеркало заднего вида, рядом с маленьким войлочным котом-саше, и откинулась на спинку кресла. — Только, если можно, притормози у ближайшего места, где можно перекусить. И правда есть хочется.

***

Место для перекуса обнаружилось лишь в следующем маленьком городке. Мы поехали по объездному шоссе, справедливо рассудив, что какая-нибудь закусочная найдётся и там. И точно: вскоре нам встретился мотель, жавшийся к дороге, рядом с которым располагалось кафе.

Когда Эш припарковался, я достала из пакета два оставшихся амулета. Протянула их сначала брату, без лишних слов сжавшему кожаные края двумя пальцами, затем — попутчикам, сидевшим сзади:

— Дотроньтесь до них. До обоих. Каждый.

— Это ещё зачем? — полюбопытствовал Питер.

— Нужно.

Роксэйн, не задавая лишних вопросов, уже коснулась зеленоватым пальцем обеих побрякушек — та же кожа, те же круги, те же мелкие камни и перья, что у висевшей на зеркальце. Набор ингредиентов для создания иллюзий такого типа всегда один и тот же.

Дождавшись, пока Питер поочерёдно дотронется до краёв амулетов, я вручила одну подвеску Эшу, — чтобы надеть себе на шею другую, спрятав её под рубашку:

— Теперь можем идти.

Когда мы вылезли из мобиля, Роксэйн и Питер дружно остолбенели.

— Ваш мобиль… он же вроде был не красный? — неуверенно проговорила баньши. — И формы немного другой, нет?..

— Маскировка. Для всех, кроме вас, мы с Эшем теперь тоже выглядим по-другому. Амулеты создают иллюзии. Надёжные, но не слишком сложные. Если кто-то коснётся амулета, он мгновенно увидит наш истинный облик.

— Да ты и номера поменяла, — обойдя мобиль кругом, заметил Питер. — А с правами что сделала?

— Ничего. Там уже нужен фокус посложнее, а я только второй курс закончила. Так что лучше просто не нарываться на проверку. — Я уверенно направилась к дверям кафе. — Ну что, идём?

Забегаловка оказалась небольшой, простенькой, но уютной. Официантка-глейстиг подскочила сразу же, стоило нам занять место за ярким пластиковым столиком.

— Доброе утро. — Широко улыбаясь, она щёлкнула кнопку в углу столешницы, и из крохотной чёрной точки посредине развернулась голограмма меню. — В честь скорого Лугнасада у нас специальные черничные блюда. А до полудня у нас подают замечательные завтраки — оладьи, сок и сэндвич всего за десять гинэ.

Я кивнула, даже не изучив голограмму:

— Мне сойдёт.

— И мне, — подал голос Питер.

— К оладьям кленовый сироп, свежие ягоды или взбитые сливки?

— Сироп, — не задумываясь, откликнулся новоявленный спутник. — А сэндвичи с чем?..

В конце концов мы оба сошлись на сэндвичах с тунцом, виноградном соке и чёрном чае. Эш выбрал ягоды к оладьям, сэндвичи с курицей и апельсиновый сок, Роксэйн вовсе ограничилась каким-то салатиком и кофе. И когда официантка, внеся заказ в графон, удалилась, я слега удивилась тому, насколько у нас с Питером совпадали вкусы. Эш, например, кленовый сироп терпеть не может — говорит, сахар сахаром, — да и сэндвичи с тунцом не жалует; мою любовь к неторопливым утренним чаепитиям брат и вовсе высмеивал порой, как нездоровое пристрастие. Ну а что поделать, если я люблю чай? Не кофе, не ароматизированные смеси, а самый обычный чёрный чай?..

— Парень, — неожиданно проникновенно изрекла Роксэйн: она сидела, хмуро глядя на Питера, перебирая по столу пальцами быстрыми паучьими движениями. — А как, говоришь, твоя фамилия?

Питер понимающе усмехнулся:

— Я не говорил, но Джекевэй. Питер Валентайн Джекевэй.

Кивнув, Роксэйн поднялась со стула.

— Я на минутку, ладно? — бросила она. — Руки вымою.

Мы смотрели, как баньши проплывает по направлению к туалету.

— Мы ведь уже мыли руки, — медленно произнесла я. — Когда пришли.

Эш укоризненно посмотрел на меня. Едва заметно качнул головой.

Ну что на этот раз? Что брат опять понял лучше меня?

— А кем Рок работает? — лениво осведомился Питер.

— Вроде она ещё учится. Но подрабатывает журналисткой.

— А. Ясно. — Парень невозмутимо потянулся. — Наверняка у неё есть какой-нибудь знакомый в страже, который может пробить меня по своей базе.

Щёки обожгло жаром, — но, заметив мой смущённый вид, Питер только посмеялся.

— Да брось, Лайз. Будь я на вашем месте, я бы тоже себя проверил. Зато теперь она наконец успокоится на мой счёт. И, может, даже сумеет успокоить малыша.

— Не надейся, старик, — ощерился Эш. — Даже если для стражи ты чист, как младенец, это ещё ничего не значит.

Питер широко зевнул.

— Ладно, на самом деле я серийный убийца, только хорошо шифруюсь. Доволен?

— Ты себе льстишь. Скорее уж брачный аферист. Или жиголо. Или просто бабник, который надеется залезть под юбку моей наивной неопытной сестры.

— Эш!

В ответ на мой возмущённый окрик брат лишь невозмутимо отвернулся, глядя в окно: там волновалось золотом поле пшеницы, отделённое от отеля узкой асфальтовой полоской шоссе.

— Я же говорю — милый вежливый малыш, — ничуть не обидевшись, подытожил Питер. — Далеко пойдёт.

Роксэйн вернулась вскоре после того, как нам принесли еду.

— В женских туалетах вечно такая очередь. — Принимаясь за свой салат, она улыбнулась Питеру: неожиданно мило. — И какой у нас план дальнейших действий?

Так. Судя по всему, знакомый стражник не обнаружил ничего криминального. Надеюсь только, Питер был прав насчёт того, что мобиль вскоре найдут, а владелец не видел его лица — ещё припишут угон…

— Доезжаем до Динэ, ночуем там, с восходом солнца двигаемся дальше. — Эш сосредоточенно резал оладушку. — А что?

— Значит, ночью ты никуда ехать не собираешься?

— Я хочу довезти нас до Фарге живыми. Для этого мне нужно хотя бы сегодня нормально спать. А Лайзу я за руль не пущу — это будет путешествие до первого столба.

— Отлично. Тогда у нас есть время заглянуть на кладбище.

Услышав радостное заявление баньши, я чуть не поперхнулась сэндвичем.

— Куда?!

— Самой простой способ выяснить, кто убийца — позволить мне взглянуть на труп. А тело последней жертвы Ликориса как раз сегодня утром погребли на Дайрском кладбище, — пояснила Рок. — Это на окраине Динэ.

— Мы что, пойдём осквернять могилу?!

— А кто сказал, что будет легко? — баньши аккуратно сложила вилку и нож по обе стороны от пустой тарелки. — Нам нужно найти контрактора той твари, что за вами охотится. Судя по всему, наш контрактор — Ликорис. Если найдём его и заставим разорвать контракт, убийствам конец.

— И каким же образом мы его «заставим»?

— Сдадим страже, конечно. Там с ним быстро разберутся.

Не сказать, что план пришёлся мне по душе, но я понимала, что Роксэйн права.

— А почему ты не пошла в коронеры? — осведомился Питер, прикончив последнюю оладушку. — Если ты абсолютная провидица — можно сказать, это твоя святая обязанность.

— Ага. Вот и отец так же говорил. Только у меня нет никакого желания постоянно любоваться на трупы, — весьма прохладно отозвалась Рок. — Осмотреть чьё-либо тело время от времени — одно. Делать это каждодневной рутиной — совсем другое. Мне довольно того, что я вижу тень смерти повсюду вокруг себя.

— Понимаю. — Пристально глядя на баньши, Питер чуть склонил голову набок. — А твой отец не в страже ли сам служит?

Роксэйн моргнула. Не ответив, медленно опорожнила свою чашку с кофе: всю, до дна.

— Я всё. — Баньши с деликатным звяком опустила чашку на столешницу. — Едем?

Я отправила в рот последний кусок оладьи, с которой тягуче капал прозрачный солнечный сироп — и, отодвинув пустую тарелку, поднялась из-за стола.

— Едем.

Вскоре приветливая кафешка осталась позади, как и городок, который мы объезжали, и по обе стороны от нас распростёрлись жёлтые вызревающие поля с редкими перелесками, высвеченные палящим солнцем. Все молчали: Роксэйн уткнулась в свой графон, Эш рулил, мы с Питером смотрели в окно.

— Манчестер, — неожиданно произнёс Питер.

Я удивлённо обернулась.

— Что Манчестер?

— Предлагаю сыграть в «города». А то мне скучно.

— В детстве не наигрался?

— Нет, — бесхитростно ответил Питер. — Вот навёрстываю упущенное.

Роксэйн фыркнула, на миг оторвавшись от графона; Эш сделал вид, что ничего не слышит.

— Рэвил, — поразмыслив, всё-таки откликнулась я.

Питер широко улыбнулся.

— Ландэн.

— Ньюкасл.

— Ливерпуль.

— Опять на «л»?

— Уж как получилось.

Я призадумалась — сходу на ум ничего не шло.

— Лидс, — буркнула Роксэйн.

Питер насмешливо кивнул:

— Так тебя тоже можно поприветствовать в игре?

— Просто нет сил смотреть, как ты мучаешь Лайзу. — Баньши с вызовом улыбнулась. — Лидс.

— Саутон. Ты с нами, малыш?

Эш вместо ответа выдал стоический вздох.

— И почему мне иногда кажется, — страдальчески вопросил мой двенадцатилетний брат, — что я воспитатель в передвижном детском саду?

***

Дорога заняла больше времени, чем Эш предполагал, и в Динэ мы въехали уже после заката.

Мегаполис ослеплял неоновыми огнями, принижал высотой небоскрёбов, давил глухими стенами бетонных улиц, по которым струились пёстрые реки шумной толпы. Яркие витрины и вывески не могли заменить зелени и простора Мойлейца, и сейчас я понимала, почему мама частенько выводила наш с Эшем погулять в парк или в лес за городом. В общем и целом город производил впечатление… обманки. Когда мы жили здесь, у нас в квартире повсюду были голографические обои: стоило зажечь свет, как невидимые проекторы скрывали стены из простого серого бетона пёстрой иллюзией бумаги, — но когда я касалась стен, вместо шелковистой глади ощущала всё тот же шероховатый бетон. Так и Динэ словно пытался прикрыть кричащими огнями свою серую искусственность.

Даже странно, что в тринадцать я не хотела отсюда уезжать.

По дороге к кладбищу мы притормозили в трёх местах: у кафешки с сэндвичами на вынос, у лавочки хозяйственных принадлежностей и у магазинчика спортинвентаря. В первой мы заморили червячка, да ещё с собой кое-что прихватили. Из второй вышли с лопатой, ломом и всякими мелочами вроде зубных щёток. Из третьего — с палаткой, спальниками и пенками. В отелях больше спать не хотелось — кто знает, по какому принципу эта тварь выбирает себе кандидатов в одержимые. Хорошо, в прошлый раз нам удалось быстро удрать; а если незваные гости посреди ночи нагрянут, пока мы в постелях?..

Дайрское кладбище даже издали нагоняло жути — темнотой, очертаниями надгробий, различимых в свете фонарей на примыкавшей к нему улице, и силуэтами раскидистых ив, невысоких и странно корявых. Жилой дом напротив, сиявший мирными огнями окон, смотрелся как минимум странно.

— Типичная картинка из фильма ужасов, — резюмировал Питер, когда мы припарковались чуть в стороне от главных ворот, на которых сейчас висел тяжёлый замок. — Даже неинтересно.

— Когда могилу будешь раскапывать, станет поинтереснее, — заглушив мобиль, ухмыльнулся Эш.

— Я?

— У нас в компании только ты мордоворот. Не копать же хрупким девушкам. Или малышу.

— Смотрю, уже привык к новой кличке, — подметил Питер, открывая дверцу. — Да я, собственно, и не собирался спорить. Просто когда тобой помыкает десятилетний ребёнок, это так… умиляет.

— Мне двенадцать.

— Многие мечтают выглядеть младше своих лет. Считай это своим достоинством.

Эш молча и ожесточённо отжал кнопку открытия своей двери.

Убедившись, что за кладбищенской оградой никого не видно, я воровато крутанула кистью, отпирая калитку рядом с воротами. Ступив на земли мёртвых, мы тут же свернули с дороги: вряд ли сторож обрадовался бы, увидев Питера с лопатой и ломом наперевес. Долго брели по аккуратному газончику среди могильных плит, по мере продвижения вглубь кладбища становившихся всё менее тёмными и замшелыми. Лунный свет романтизировал окружающую обстановку, обливая всё вокруг серебристой плёнкой; в конце концов мы вышли туда, где взгляду открылся ровный лужок, серый в ночи, упиравшийся в буковый лес.

— Всё. Конец кладбища. — Роксэйн оглядела ровные ряды надгробий, оставшиеся позади. — Девушку должны были похоронить где-то здесь.

Мы прошлись ещё немного, уже не вглубь кладбища, а вдоль него, вчитываясь в надгробия над каждой свежей могилой. У третьей по счёту Роксэйн удовлетворённо кивнула.

— Она. Алвена Лэйла Блейк. — Баньши замерла напротив надгробия: белой мраморной плиты, высившейся над коричневым прямоугольником недавно разрытой земли. — Жила в Динэ, мать — здешняя уроженка, отец тилвит. Семнадцать лет. Перед смертью её мучили кошмары про Кромешника.

— Всего семнадцать?..

— Самой старшей жертве Ликориса было двадцать, — отступив в сторону, мрачно заметила Роксэйн. — Начнём?

Тяжело вздохнув, Питер всучил Эшу лом, и мы с братом расступились, пропуская его к могиле.

Натянув на руки тряпичные перчатки, приобретённые в той же хозяйственной лавочке, парень вонзил лопату в мягкую, податливую, ещё не осевшую землю.

— И на что я подписался, — проворчал Питер, неловко перенося комья земли с одного места на другое. Копать ему явно было непривычно. — Хорошенькое начало расследования.

— Единственный способ узнать правду, — доставая из сумочки сигарету, пожала плечами Роксэйн.

— С чего ты думаешь, что за Лайзой охотится именно Ликорис? Мало ли… пуф… — после очередной лопаты Питер перевёл дыхание, — мало ли психов по всему Харлеру. Может, кто-то на её мать зуб отрастил. Может, эта тварь вообще по своей воле действует, без всяких контрактов.

— Порождениям Дикой Охоты никак не выбраться в наш мир без контракта с жителем Харлера. Стыдно не знать. И у этого чудища явно контракт на Лайзу, — закурив, баньши выпустила в тёмное небо струйку вишнёвого дыма. — Ликорис убивал полукровок. По меньшей мере две его жертвы видели Кромешника во сне или наяву. Лайза — полукровка, а теперь её хочет убить тварь, очень похожая на Кромешника. Я не верю в совпадения.

— Ладно, предположим, ты права. Даже если ты увидишь лицо убийцы, с чего ты взяла, что это нам поможет? Как мы будем его искать?

— Вот откроем гроб и посмотрим.

Питер воткнул лопату в землю для короткой передышки. Отёр пот со лба.

— Сколько она уже мертва? — спросил он, помолчав.

— Где-то с месяц, если верить журналистам.

— Зрелище должно быть потрясающее. Да и запах не хуже.

— Копай давай.

Парень, покачав головой, вновь взялся за черенок, — и Эш уселся прямо на траву, положив лом на колени.

— Похоже, мы здесь надолго, — изрёк он, наблюдая за Питером с мстительным удовольствием.

Вздохнув, я последовала примеру брата. В конце концов, копать Питер и правда не мастак, а при текущих обстоятельствах уставшие ноги нам совсем ни к чему.

Лучше всегда быть готовой срываться с места и бежать.

Когда куча земли подле могилы уже возвысилась над нашими головами, лопата наконец глухо стукнула обо что-то твёрдое.

Мы с Эшем вскочили. Роксэйн, что-то смотревшая в своём графоне, заинтересованно вскинула голову.

— Думал, это никогда не закончится. — Питер устало сгрёб оставшуюся землю в сторону, оголяя деревянную крышку: он предусмотрительно копал яму чуть большего размера, чем вырытая могила, так что теперь спокойно мог встать сбоку от гроба. — Давайте лом.

Эш молча протянул ему требуемое.

Отложив лопату на край ямы, Питер вставил лом куда-то под крышку. Поднатужился, напряг мышцы на перепачканных землёй руках, — и послышавшийся треск возвестил нас о том, что гроб открылся.

— Отлично. — Рок подошла к самой могиле, светя внутрь графоном, как фонариком. — Покажи тело.

Питер угрюмо оглянулся на нас с Эшем. Стиснул зубы так, что на скулах заиграли желваки.

Поддел ломом крышку, откинув её до конца.

Я даже не успела почуять запах, а меня уже затошнило. Питер, закашлявшись, выронил лом, чтобы зажать ладонью нос и рот.

— Боги, что… — я рывком отвернулась и отошла на пару шагов: боялась, что от запаха меня точно вывернет. — Что с ней сделали?..

— Ликорис отрезает своим жертвам губы и язык. Ещё стёсывает ладони и выкалывает глаза. — Роксэйн казалась спокойной. — До последнего, впрочем, додумался не только он.

Ясно. Меры против баньши — те часто служат в страже, весьма облегчая работу своим коллегам. Но если нет возможности заглянуть жертве в глаза или увидеть линии её руки, способности тех, кто служит Владычицу Предопределённости, оказываются бесполезны.

Впрочем, абсолютной провидице это не помеха.

Какое-то время на кладбище царила тишина. Не решаясь обернуться, я упорно смотрела на тёмные буки за лугом: пока тошнотворно сладкий, издевательски терпкий запашок вкрадчиво просачивался в ноздри.

Потом Роксэйн охнула так, будто её ударили под дых, — и я всё же обернулась, стараясь не смотреть в могилу.

— Что?

— Нет, ничего. Просто… мы не просто видим последние мгновения жертвы, мы переживаем их вместе с ними. — Отступив назад, Роксэйн тыльной стороной ладони утёрла щеки. — Прости, Питер. Можешь закрывать.

Тот стоял в могиле, отвернувшись и прикрыв глаза; услышав баньши, он мгновенно взметнул ресницы кверху и, резко захлопнув крышку, выскочил из ямы.

— Ты увидела его? — нетерпеливо спросил Эш. — Убийцу?

— Нет.

— Но…

— Я говорила: мы видим не картинку со стороны. Мы видим и чувствуем то же, что видела и чувствовала жертва. А она… она уже ничего не видела. — Роксэйн опустила голову. — Ей выкололи глаза, когда она была ещё жива.

Сдержать рвотный позыв стоило мне героических усилий.

Похоже, не мне одной.

— Зря мы поели до того, как сюда идти. Сэндвичи-то ни в чём не виноваты, — пробормотал Питер, забрасывая могилу землёй. — Может, ты услышала что-то? Почувствовала?

— Боль. Дикую боль. Удушье. И чужие руки на шее. — Роксэйн резким движением убрала графон в карман юбки. — Больше ничего.

Закопалась яма куда быстрее, чем раскапывалась. Пока Питер работал лопатой, мы молчали: то ли недавнее зрелище действовало подавляюще, то ли разочарование. Забавно… я вроде бы даже не особо верила, что визит на кладбище нам поможет, — но когда выяснилось, что мы действительно ни на шаг не приблизились к истине, неизвестность стала угнетать ещё больше.

Когда Питер разровнял землю на могиле, мы постояли какое-то время, глядя на надгробие Алвены Блейк, не дожившей до своего восемнадцатого дня рождения. Потом тихо, словно соучастники преступления, развернулись и направились к выходу с кладбища, наконец дыша воздухом, в котором не было привкуса гнили.

Когда мы уже подходили к калитке, Роксэйн тронула за плечо Питера, шедшего впереди:

— Спасибо.

Тот стащил с рук изгвазданные перчатки, бросив их прямо рядом с какой-то могилой — насквозь мокрая футболка липла к телу, руки и лицо изгваздались в земле.

— За что?

— Что не ворчишь. Я заставила тебя потревожить покой мертвеца, а в итоге всё было зря.

— Ты ведь не знала, что это будет зря. Не сахарный, не растаю. — Питер нашёл в себе силы улыбнуться. — Хотя душ принять бы не отказался.

— Здесь неподалёку есть озеро. Я как раз планировал у него заночевать, — неохотно произнёс Эш. — Сможешь искупаться.

— То, что нужно. — Питер ногой пнул заскрипевшую кованую калитку, и после кладбищенской темноты свет уличных фонарей казался нестерпимо ярким. — Спасибо, малыш.

— Нарываешься, старик. Я ведь могу и переду…

— Эй! Вы, ребятки с лопатой!

Когда вы выходите с кладбища, только что раскопав чью-то могилу, и вдруг слышите чей-то возмущённый крик, ничего хорошего ждать явно не приходится.

Вот и парочка стражников, решительно направлявшаяся к нам, явно входила в категорию «ничего хорошего».

— Спокойно, — негромко бросил Питер. Лучезарно улыбнулся служителям закона. — Чем можем помочь?

Те приблизились, испепеляя нас подозрительными взглядами: один — немногим старше Питера, другой — лет пятидесяти, седой и поджарый, точно гончий пёс.

— Прогулки на кладбище? — вкрадчиво поинтересовался тот, что старше. — Под луной?

Фонари безразлично светили оранжевыми глазами, бросая блики на серебряные значки стражи, приколотые к их курткам. Стражники ходили даже не в чёрном, а в тёмно-сером, с отливом в зеленоватый: этот цвет лучше всего терялся в темноте.

— Да. Там такая травка для газона — залюбуешься! Всегда мечтал накопать немного для своего огородика. — Питер непринуждённо опустил лопату, опершись на неё, словно на трость. Железо чиркнуло по асфальту с неприятным металлическим звуком. — Слушайте, ребят. Нам неприятности не нужны. Мы поедем себе тихонько дальше, а вы сделаете вид, что нас здесь не видели, ладно?

Оба стражника молча смотрели на него. Глаза их вдруг показались мне странными: какими-то… осоловевшими.

Будто они в один момент опьянели.

— Да, конечно, — миг спустя кивнул старший. Покровительственно хлопнул Питера по плечу. — Езжай, сынок. Только не разгуливай в таком виде по городу, ладно? А то мы-то закроем глаза, но другие…

— Конечно-конечно.

И, скользнув по нам равнодушными взглядами, стражники отвернулись, чтобы направиться прочь.

— Я же говорил, что пригожусь, — пожал плечами Питер, заметив наши взгляды, в которых изумление мешалось с восхищением. — Пара секунд, и любой человек возлюбит меня больше, чем самого себя.

Без лишних слов продолжив путь к мобилю, я невольно оглянулась, посмотрев уходящим стражникам в спину. Странная штука эта эмпатия — эмоции эмоциями, но мозги у людей, казалось бы, всё равно должны были работать. Неужели сильные чувства могут настолько затмевать разум?

Или…

Когда стражники замерли под одним из фонарей, точно почувствовав мой пристальный взгляд, и синхронно обернулись — вмиг оледеневшие ноги замерли на месте сами собой.

— Питер, — тоненько окликнула я, — кажется, твои чары возымели побочный эффект.

Фонарь мигнул.

Стражники растворились в воздухе, чтобы возникнуть в трёх шагах от меня.

Сверля моё лицо чёрными, как бездна, глазами без белков.

— IV —

— КОГДА-ТО ~

— Хорошо сходили, — жизнерадостно говорит девушка, зайдя в комнату и закрыв за собой дверь. Зажёгшийся свет ярко озаряет бетонные стены, которые моментально раскрашивает голография обоев. — Сама давно в океанариуме не была.

— Воистину удивительное место, — соглашается Коул, появившийся на кровати. — Словно морские воды расступились, позволив пройти под ними.

— Люблю воду. — Девушка подходит к тёмному окну. — Мне кажется, если бы мне была подвластна та истинная магия, о которой ты говорил… Она же связана со стихиями, так? Думаю, охотнее всего мне бы подчинялась вода.

Взгляд, которым фейри смотрит на хозяйку комнаты, становится странно задумчивым.

— Я обещал показать вам, что такая истинная магия, — произносит он. — Думаю, время пришло.

Девушка хмуро оглядывается через плечо:

— Ты же говорил, для этого нужно идти в лес.

— И от своих слов не отказываюсь.

— Извини, конечно, но в полночь я никуда идти не собираюсь.

— Идти нет нужды, — с губ Коула, когда он встаёт, срывается странный смешок. — Доверьтесь мне, Вэрани.

В следующий миг он уже у девушки за спиной. Когда его руки обнимают её за плечи, сизые глаза ширятся от возмущения — но в следующую секунду оба уже исчезают; и пока в пустой комнате медленно гаснет свет, где-то далеко, на берегу озера, отделённого от города буковым лесом, появляются две маленькие фигурки.

Коул отступает от своей спутницы на пару шагов, пока та изумлённо оглядывается вокруг.

— Я же говорил, — произносит он лукаво. — Идти нет нужды.

— Где мы?

— Неподалёку от холма, из которого я пришёл. Никогда прежде здесь не были?

— Нет…

Фейри указывает бледным пальцем на стволы деревьев.

— Это тот же лес, где мы встретились. Город на другом его конце.

— А, так это озеро Горм? Которое рядом с Динэ, ну конечно! — девушка смотрит на Коула, и взгляд её становится озадаченным. — Как ты это сделал? Я думала, перемещаться так быстро… и вообще без неприятных ощущений… мне говорили, это невозможно.

Коул пожимает плечами:

— Вряд ли я смогу объяснить. Мы не учимся этому так, как вы, нам просто это подвластно.

Она вздыхает, и во вздохе этом слышится лёгкое разочарование.

— Значит, это место подходит для истинной магии? — помолчав, спрашивает девушка.

— Недаром же здесь находится холм, через который можно пройти в Дивную Страну, как вы её называете. Хотите увидеть то, о чём просили?

Она щурится. Слегка недоверчиво, словно лишь сейчас понимая, что всё это немного подозрительно.

— Вы всё ещё не верите мне? После стольких ночей, что мы провели рядом? — Коул насмешливо улыбается. — Вы ведь уже поняли, что дверь, которую вы запираете за мной каждую ночь, не помеха мне.

— Там мама за соседней стеной. Стоит крикнуть… а, ладно. Действительно глупо, — девушка решительно встряхивает головой. — Просто, понимаешь… когда парень ночью, на безлюдном озере хочет показать девушке «истинную магию»… звучит крайне двусмысленно.

— Я понимаю. Люди не склонны доверять кому бы то ни было. Но то, что я хочу подарить вам, можно осуществить лишь здесь, и ночь подходит для этого лучше, чем день.

— Подарить? Мне? — в голосе девушки звучит то же недоверие, что темнеет в её глазах. — Что же?

— Благодарность. За те удивительные дни, что вы подарили мне. — Коул легко ступает по светлому песку, серому в ночи. — Я здесь уже семь дней, но редко благодарил вас. Теперь я хочу отдать долг.

Помедлив, она следует за ним к ближайшему буку. Фейри ждёт, пока его спутница окажется рядом, и касается ладонью ближайшей ветки, тонкой и гладкой: юного отростка мшистой, узловатой ветви, которую старый бук выпустил в сторону на высоте человеческого плеча.

— Смотрите внимательно, Вэрани.

И под его пальцами ветка вдруг вытягивается и ширится, покрываясь новыми листьями, растя на глазах. Когда она становится уже толще руки, кора в одном месте трескается, обнажая светлую древесину, в которой темнеет ряд маленьких круглых отверстий.

Фейри достаёт из трещины готовую деревянную флейту: она легко отделяется от древесного массива, оставляя на своём месте пустоту. Вновь касается ладонями ветви, и кора мгновенно срастается.

— Я зарастил его рану. — Фейри ласково проводит ладонью по древесному стволу. — Он потратил много сил, но больше мы его не потревожим.

Под восхищённым взглядом девушки Коул подносит флейту к губам. Извлекает из неё несколько звуков, звонких и терпких, далеко разносящихся в ночной тишине.

— Можно посмотреть? — с трепетом произносит девушка, когда фейри отнимает флейту от губ.

Коул без возражений протягивает инструмент своей спутнице. Та проводит пальцами по идеально гладкой, без единой щербинки, без единого стыка поверхности, хотя в её руках — не простая дудочка, а настоящая поперечная флейта, с шестью отверстиями и деревянным мундштуком.

— Это потрясающе. Эта магия… люди и правда никогда такого не смогут. — Качнув головой, девушка возвращает флейту фейри. — Но ты говорил, что вы поёте, когда колдуете.

— Нам нет нужды петь вслух. Поют наши души. И слышит песню лишь то, к чему она обращена. — Коул возвращается обратно к воде. — Итак, музыка есть. А теперь…

Он опускается на корточки подле тихих волн озера, лижущих его босые ступни. Кладёт на воду прямую ладонь, едва касаясь поверхности кончиками пальцев. Некоторое время сидит, сощурившись.

Затем поднимается на ноги и отступает назад, к девушке, внимательно наблюдающей за его действиями.

— Вэрани, — сжимая в одной руке флейту, другую фейри протягивает своей спутнице, — позволите вашу руку?

— Зачем?

— Вы видели ещё далеко не всё из того, что я хотел вам показать.

Колеблясь, девушка всё же вкладывает пальцы в его ладонь.

— Закройте глаза и следуйте за мной.

— А это зачем?

Фейри лишь улыбается, крепко сжимая её ладонь в своей — и, вздохнув, девушка покорно смежает веки.

Коул делает шаг. Какое-то время просто идёт вперёд в молчании, ведя её за собой.

— Можете открывать, — наконец говорит он. — Только не отпускайте моей руки.

Когда её ресницы поднимаются вверх, девушка недоумённо смотрит перед собой: на бледное лицо Коула и берег озера, почти неразличимый во тьме. Оглядывается на буковый лес, оставшийся далеко позади, отделённый от неё широкой полосой тёмной воды.

Догадывается взглянуть себе под ноги.

Они стоят на воде, касаясь сухими босыми ступнями гладкого зеркала, в котором сияют отражённые звёзды.

Когда девушка поднимает голову, её глаза сияют восторгом, что ярче звёзд.

— Ты… как?..

Фейри протягивает руку с флейтой в сторону, разжимает пальцы — и та остаётся висеть в воздухе, словно её удерживает невидимая рука.

— Воду можно просить не только о том, чтобы она нагрелась.

Спустя мгновение флейта начинает играть. Взявшийся из ниоткуда ветер перебирает волосы обоих, не тревожа озёрной глади; и, не отпуская девичьи пальцы, Коул склоняется в лёгком поклоне.

— Вэрани, не подарите ли мне один танец?

Она опускает глаза.

— Я не умею танцевать. Не те танцы, что танцуете вы.

— Это неважно. Не со мной. Не для меня.

Она поднимает глаза, посмотрев на него из-под длинной чёлки. Во взгляде фейри — тягучий, завораживающий мёд, пьяный вереск и закатная сирень; и плечи девушки расправляются сами собой ещё прежде, чем она кивает.

Флейта плетёт мелодию из душистого тёплого ветра и звёздного света, когда фейри и его смертная спутница делают первый шаг. Они идут, едва смыкая кончики пальцев, очерчивая широкий круг на воде; под их босыми ногами расходится рябь, ломая отражения звёзд, и когда круг замыкается, они делают шаг навстречу друг другу, чтобы под пение флейты закружиться в странном подобии вальса. Повороты быстрые, но ни он, ни она не сбиваются со стремительного ритма, не путают шагов. Её движения столь же изысканны, выверены и изящны, сколь и его, в глазах — бархат той же завороженности. Они танцуют сквозь звёздный сумрак, оба одинаково нездешние, и неважно, что она в джинсах вместо летящего платья — глядя на них сейчас, никто бы не смог сказать, что на воде не двое фейри.

Когда флейта затихает, они не спешат разомкнуть объятие танца. Просто замирают на неподвижной воде, и девушка запрокидывает голову назад, глядя в фиолетовое небо, расцвеченное звёздной пылью.

— И что, каждый может так танцевать под флейту фейри? — спрашивает она негромко.

— Нет. Не каждый. — Коул не сводит взгляда с её лица, залитого жемчужным блеском звёздного света. — Но и не каждый сможет петь, как вы.

Девушка по-прежнему смотрит вверх.

— Эта песня… я ведь пела её, когда встретила тебя. Откуда ты её знаешь? Или запомнил тогда?

— Это песня фейри. Её сочинил один дин ши. Уместнее было бы спросить, откуда её знаете вы.

— Я…

Она замолкает. Выдыхает глубоко и прерывисто.

Улыбнувшись чему-то, наконец снова поднимает голову, глядя на фейри.

— Спасибо, — говорит она вместо ответа. — Достойная оплата моих услуг экскурсовода.

Он тоже улыбается.

— Самое удивительное в этом мире я увидел ещё прежде, чем вы решились стать моим проводником.

— Да? И что же?

— Вас.

Хмурые морщинки исчезают с её лица, и она смеётся: громко и заливисто, как маленькая девочка.

— Удивительно во мне разве что легкомыслие. Благодари его, что я пустила незнакомого фейри ночевать в своей комнате, а теперь уже неделю выгуливаю его по всему городу. И позволяю посреди ночи утаскивать себя невесть куда, чтобы посмотреть «истинную магию». — Отсмеявшись, она снова улыбается. — А самое удивительное, что я совсем об этом не жалею.

Коул легонько касается её волос, убирая непослушные пряди с лица.

— Это нисколько не удивительно. Вы бы никогда этого не сделали, если б я вас не очаровывал.

Она удивлённо смотрит на него.

Продолжая улыбаться.

— Ты… очаровывал меня?

— И очаровываю сейчас. Почти невольно, на самом деле: людей всегда влечёт к нам, как бабочек на огонь. Но вы очаровали меня первой. — Фейри кладёт узкую ладонь на её щёку, и мёд в его глазах темнеет. — В тот же миг, как я услышал ваш голос и увидел ваше лицо.

Кончиком большого пальца он касается её скулы, проводит им короткую и ласковую линию; её лицо идеально ложится в его ладонь. Она улыбается, даже когда его лицо оказывается недозволенно близко, и только голос срывается в порывистый, с хрипотцой шёпот:

— Странно, и почему я совсем не злюсь…

Когда его губы касаются её губ, она перестаёт улыбаться.

Но, судя по тому, как её тонкие руки обвивают шею фейри, отсутствие улыбки вовсе не означает, что ей не нравится.

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

Печать вспыхнула на моей коже одновременно с тем, как одержимые стражники потянулись за револьверами.

— Кварт эир, ан кварт эган дэн, — выбросив правую руку вперёд, лихорадочно выпалила я, — косэн дум!

Крохотный комок прозрачного марева, зародившегося на кончиках пальцев, в секунду расширился до круглого щита, закрыв меня целиком.

Звуки выстрелов громом ударили по ушам.

Промахнуться с такого расстояния было невозможно, но пули, врезавшись в защитный барьер, осыпались наземь, обиженно звякая по асфальту. После въевшейся в ноздри могильной гнили запах дыма был даже приятен.

Кажется, оба разрядили в меня всю обойму. Во всяком случае, кинулись перезаряжать — и судя по быстрым умелым движениям, никаких навыков одержимые не теряли. Когда пустые гильзы упали наземь металлическим градом, я на миг позволила себе оглянуться: ребята застыли позади меня, явно не зная, что делать.

— В мобиль, быстро! — вновь повернувшись к стражникам лицом, я стала отступать спиной назад. — Меня защищать не надо!

Концентрация, концентрация. Не думать о ногах. Не думать о том, что в любой момент твоё тело могут прошить сразу пять-шесть пуль. Думать только о барьере, ощущать, как твоя сила перетекает в прозрачную стену, контролировать её количество; отдавать не меньше, чем нужно, можно даже чуть больше, ведь нет нужды делать это долго…

Стражники шли за мной, и чернота их взглядов пиявками впивалась в моё лицо.

Снова грохот выстрелов. Щит возмущённо дрожал, но держался, отползая назад вместе со мной: со стороны казалось, наверное, что меня закрывает огромный кусок стекла. И я подошла к мобилю как раз в момент, когда стражники вновь кинулись перезаряжать револьверы.

А вот мозгов у твари, видимо, было не очень много. Иначе бы она не допустила, чтобы у одержимых уже во второй раз одновременно кончились патроны.

Мысленно помолившись богам на удачу, я сжала ладонь в кулак, оставив распрямлённым лишь указательный палец. Когда щит мигнул и исчез, направила палец на недругов, словно дуло револьвера.

— Дархадас, баглуэшерту орхим!

С кончика моего пальца — один за другим, как пули — сорвались крохотные сгустки темноты. В ту же секунду, как до моих ушей донёсся характерный щелчок, с каким возвращается на место заряженный барабан.

Магам не нужно оружие, чтобы стрелять. И промахнуться с такого расстояния, как я уже заметила, было невозможно.

Мои проклятия попали врагам в грудь. Полыхнуло холодное чёрное пламя, и каждого отбросило метра на три: они упали спиной на асфальт, да ещё проехались немного по пустой дороге. Обычного противника это бы вырубило надолго, но на примере Гвен и её семьи я уже убедилась, что магия для твари — лишь незначительная помеха.

Я запрыгнула в мобиль через заднюю дверцу, которую ребята заботливо оставили открытой, Эш тут же надавил на педаль, и мобиль, взвизгнув, сорвался с места.

Когда я обернулась, посмотрев на заднее стекло, стражники уже были на ногах. Они стояли под фонарём, быстро обращаясь в маленькие фигурки на пустой улице, пока в доме напротив кладбища всё так же мирно сияли окна.

А ведь наверняка кто-нибудь высунется узнать, что за выстрелы…

Эш завернул за угол, и только тогда я ощутила, как бешено колотится моё сердце и как холодны мои дрожащие руки.

— Ну вот, — вздохнула я, повернувшись к Питеру и Роксэйн: они сидели рядышком, отделённые от меня грязной лопатой. — С боевым крещением меня.

К моему лестному удивлению, те молча, не сговариваясь, зааплодировали.

***

Эш немного снизил скорость лишь после того, как свернул с шоссе на маленькую дорожку в лес, приведшую нас к обещанному озеру.

Про озеро Горм я слышала, но ни разу там не была. По слухам, где-то возле него располагался холм с прорехой, которая вела на Эмайн Аблах. Поскольку подавляющее большинство обитателей Харлера не горели желанием случайно пройти сквозь неё и выпасть из жизни на пару десятков лет, озеро не пользовалось особой популярностью. Мама, как и всякий маг, знала, что «случайно» сквозь прореху никак не пройти, но предпочитала водить нас с Эшем в аквапарк или вывозить на какой-нибудь морской курорт.

Странно, и почему мы никогда не ездили в приморский Фарге, если у нас там дом?..

Мы поставили мобиль под буками, у узкой полосы песочного пляжа, и вылезли на улицу. Воздух пах свежестью, теплом и влагой. Озеро было огромным: я еле могла разглядеть на той стороне смутное скопище огней — там, на другом берегу, за буковым лесом остался Динэ.

— Так, — я зажгла на ладони волшебный фонарик, послушно взмывший за моё плечо. — Питер, тебе, видимо, понадобится полотенце?

— Не помешает.

— Если что, футболку тоже можешь постирать, я её высушу. — Открыв багажник, я полезла в свой чемодан. — Эш, палаткой займёшься?

К тому времени, когда я раскопала полотенце, брат уже вытащил палатку из сумки, подкинул в воздух — и та раскрылась сама собой, опустившись наземь готовым пристанищем. Вручив Питеру кусок махровой ткани, в благодарность я получила лукавую улыбку:

— Только придётся вам с Рок отвернуться, пока я там плескаюсь.

— Без проблем.

Парень направился к воде, снова что-то насвистывая, а я вернулась в мобиль.

— Не ходи к озеру, — предупредила я Роксэйн, усевшись рядом с ней: баньши устроилась на заднем сидении, уткнувшись в графон, как всегда, — если только не желаешь полюбоваться на Питера без плавок.

— Спала и видела его голый зад, — усмехнулась та, демонстративно выворачивая голову, выглядывая в окно. — Надеюсь, он у него такой же привлекательный, как фасад.

Кажется, я покраснела. И, кажется, Рок это рассмешило.

— Я думала, баньши не особо интересуются мужчинами, — сказала я, пытаясь скрыть смущение. — Никогда не слышала о замужних баньши.

— Это не значит, что мы не умеем любить. Просто тяжело любить кого-то, когда каждый раз при взгляде на него ты видишь его смерть. Кого-то, кто умрёт гораздо раньше тебя, и ты с самого начала точно будешь знать срок годности вашей любви. И если что, я шутила. — Роксэйн помолчала. — Хотя Питер ничего. Симпатичный. И не нытик.

— Значит, знакомый стражник подтвердил, что он не убийца и не брачный аферист?

— Так моя блестящая маскировка с походом в туалетную комнату не удалась? Печально, — слова баньши вовсе не соответствовали её весёлому тону. — Да нет, какой из него убийца. Ты не хуже меня видела его реакцию на труп. Штрафы за превышение скорости или неправильную парковку — всё, что на него было. Пару раз переезжал в другие города, но ни в чём подозрительном замешан не был. Видимо, просто искал лучшую долю… но проверить не мешало.

Я мельком взглянула на экран её графона. Увидев там фотографию девушки, странно похожей на Эша, заинтересованно сощурилась.

— Кто это?

Баньши услужливо повернула графон ко мне:

— Первая жертва Ликориса. Абигейл Труэ, её отец был тилвитом.

Последнее можно было не добавлять. Только кровь фейри может раскрасить человеческие кудри столь ярким золотом — даже на фото казалось, что волосы девушки тихо сияют; только она может привнести в человеческие глаза эту пронзительную сапфировую глубину, и так огранить черты лица, что оно казалось кукольным.

Абигейл была очень красива. Но, к сожалению, была.

— Она жила в Карнеле со своим отчимом. Небольшой городок, довольно далеко отсюда. А за неделю до своей смерти Абигейл поехала в Динэ, где её и убили. Отчим говорил, она решила устроить себе экскурсию… Я проверила, Карнел нам по дороге. Можно было бы заехать и опросить знакомых Абигейл, вдруг бы что и выплыло. Первая жертва маньяка часто имеет особое значение — Ликорис мог знать её лично, Абигейл могла чем-то ему досадить… а потом уже он продолжил убивать тех, кто похож на неё. Других полукровок. — Роксэйн заправила за ухо прядь, выбившуюся из высокой причёски: бледно-васильковые волосы баньши были заколоты длинной серебристой шпилькой. — Но я не уверена, что нам это нужно.

— Почему? — нахмурилась я, немного сбитая с толку последними словами.

— Как твой фейри может быть связан с Ликорисом? Вдруг Питер прав, и Ликорис не имеет к тебе никакого отношения? — Роксэйн серьёзно взглянула на меня. — Знаешь, я только после этой стычки со стражниками поняла, что всё это не игрушки. Нас правда могут убить. Если твоя мать знала, что происходит, и этот фейри… наверное, они не зря советовали просто бежать. — Баньши положила графон себе на колени. — Может, ваш дом в Фарге чем-то защищён от фоморов и других порождений Дикой Охоты?

— И что, мы теперь всю жизнь должны будем просидеть в одном доме?

— Когда у тебя есть безопасная база, вести расследование куда проще.

Я задумалась.

Может, она и права. Тем более что я и сама так думала.

Тем более что следовать чужому плану всегда легче.

— Интересно, почему этот фейри сейчас не появился? — произнесла баньши задумчиво. — Обычно ведь он тебя спасал.

Я лишь неопределённо дёрнула плечом вместо ответа.

Я старалась об этом не думать. Но, если всё-таки подумать, его отсутствие лишило меня последней надежды на то, что мои проблемы может решить кто-то, кроме меня. Одно дело — бежать от непонятной твари, зная, что таинственный фейри всегда придёт на помощь, когда тебя догонят. Совсем другое — сражаться с непонятной тварью, когда за спиной — друзья и брат, а между ней и тобой — никого.

Что ж, значит, с этой минуты стоит полагаться только на себя.

Вздохнув, я перелезла на переднее сидение и достала из бардачка бумажный пакет, в котором остались игральные кости.

— В этот раз без него справились — справимся и в другой. — Я выглянула в открытое окно: Питер уже натянул джинсы и теперь сидел на корточках у воды, засучив штанины, явно пытаясь застирать футболку. — Пойду разживаться оружием.

И вылезла наружу, вновь активировав волшебный огонёк за плечом.

Судя по отблеску фонарика, Эш сидел в палатке. Я заглянула в сетчатое окошко на матерчатой двери, застёгнутой на молнию; помахав рукой брату, который лежал на спальнике, глядя в потолок, подошла к Питеру.

— Водичка тёплая, — доложил тот, старательно замывая футболку. — Искупаться не желаешь?

— Нет, спасибо, как-то не до того. Но рада, что ты хорошо поплавал.

— Лучше скажи, помылся. — Деловито осмотрев плод своих трудов, Питер хорошенько выжал футболку и повернулся ко мне. — Кажется, ты обещала её высушить?

Невольно оценив, что часть «фасада» под футболкой оказалась не менее привлекательной, чем над ней — Питер вполне мог бы сниматься в киношках, демонстративно сверкая рельефным торсом на радость тем девушкам в зале, что любят пускать розовые слюни на полуголых красавчиков, — я села на песок. Отложив пакет, взяла футболку в руки.

— Ан кварт эген эир, аг тинэ ледо хойл — тэйем!

Волна горячего пара поднялась к лицу — и ткань стала абсолютно сухой.

— Теперь прикрой срам, — шутливо велела я, возвращая футболку законному владельцу.

— А я-то считал, что под ней не такой уж и срам, — одеваясь, горестно вздохнул Питер. — Малыш утром правду сказал?

— Ты о чём? — уточнила я, поднявшись и мыском кеда очерчивая круг защитного контура: мошкара уже опять слеталась на свет моего огонька. — Кварт эир, хосэндж… Так что там Эш сказал?

— Что ты… «неопытная».

Вопрос сбил меня с толку. И, конечно, вогнал в краску.

Не сказать, что я была совсем неопытной. Первое признание я выслушала в тринадцать от одноклассника, незадолго до того, как наша семья переехала в Мойлейц — потому-то переезд и стал для меня трагедией. Мы поклялись друг другу в вечной любви, пообещали друг другу переписываться и встречаться на каникулах, но обещаний не сдержали: расстояние убило наш едва завязавшийся псевдороман за пару месяцев. Потом, уже в Мойлейце, в старших классах я пробовала встречаться с мальчишками, но ничего путного из этого не вышло. Меня не покидало ощущение, что рядом со мной не тот, кто должен быть. Мне всё время чего-то не хватало.

Мама тоже сильно осложняла дело. Каждого моего ухажёра она воспринимала настолько в штыки, что встречаться нам чаще всего приходилось тайком. Мама вообще сильно изменилась после переезда в Мойлейц: если прежде меня не особо контролировали, то теперь находились сотни причин, по которым я не могла пойти на дискотеку с Гвен. А я редко спорила, так как по природе была покладистым любящим ребёнком — всё бунтарство «подросткового периода» прошло где-то мимо меня…

— А ты что, правда хочешь залезть мне под юбку? — скрывая смущение, саркастично осведомилась я. — К невинной девочке будет интереснее?

— Я не то имел в виду. Просто… красивая, смелая, талантливая девчонка, и вдруг без опыта в романтической области? Слабо верится, — теперь смутился Питер, неловко отведя взгляд. — Если что, не комплименты, а констатация фактов.

Мне стало совестно. И немного забавно.

Не комплименты, конечно. Никаким местом.

— Вздумал за мной приударить?

— Всего-навсего восхитился тем, как ловко ты отделала этих стражников, — невозмутимо отозвался Питер. — Кем ты хочешь стать? Из магов?

— Создателем артефактов.

— А мне кажется, из тебя бы и боевой маг неплохой получился.

— Тебе кажется. — Я обняла руками колени, глядя, как тихие, почти незаметные волны озера подступают к самым мыскам моих кед. — Знаешь основные принципы магической работы с энергией?

— Откуда?

— Магическая энергия разлита повсюду вокруг нас. И, кроме того, заключена в нас самих. Каждое заклятие — преобразование этой энергии в конкретные действия или объекты с помощью определённых слов и определённых движений. И тут есть два пути: использовать энергию окружающей среды или свою собственную, — на автомате цитируя строчки из конспектов, я хмыкнула, на секунду ощутив себя мастером в колледже. — Чтобы использовать энергию окружающей среды, ты должен пропустить её через себя. Это требует довольно много времени, а в бою, как ты догадываешься, со временем напряжёнка. Поэтому в боевые маги идут те, у кого большой запас собственной энергии — они могут не тратить время на лишние преобразования. Зато им не нужен такой уровень самоконтроля и концентрации, как создателям артефактов, целителям и механикам. Они могут не бояться того, что вольют слишком много силы в объект, и тот разлетится на мелкие кусочки. — Нашарив рядом с собой на песке мелкий камушек, я без замаха кинула в воду. — Грубо говоря, боевые маги — единственные в своём роде. Элита. Они опустошают себя, рискуя жизнью. Остальные тихо работают с безопасными вещами в мирной обстановке. Создатели артефактов вливают магическую силу в предмет или преобразовывают ту силу, что уже есть в нём. Целители работают с энергией человеческого тела: помогают организму побороть болезнь или стимулировать заживление увечий. Механики анализируют строение техники и других неживых объектов, находят места поломки и тут же их устраняют. И всё это мы делаем, направляя энергию в нужное русло, но у подавляющего числа магов слишком маленький запас собственных сил. — Я смотрела, как по тёмной воде расходятся круги. — Когда ты исчерпываешь запас своей магической силы, ты начинаешь расходовать физическую. А если полностью исчерпаешь и её, то умрёшь. Вот так.

— Хочешь сказать, у тебя маленький запас?

— Именно.

— Но они в тебя четыре обоймы разрядили, и ты все отбила! А потом ещё запулила в них этой штукой, — Питер неопределённо пощёлкал пальцами, — ну, от которой они…

— Если б мне пришлось продержать щит ещё минут пять, тут бы мой запас и кончился. Да и противники были не магами. Пули отбивать легче, чем заклятия, — запустив руку в бумажный пакет, я невесело улыбнулась. — Нет, Питер. Я хорошо умею контролировать себя, но я довольно слабый маг. Поэтому к следующей встрече с нашим чёрным другом у меня будет вот это.

Я разжала пальцы, продемонстрировав то, что лежало на моей ладони.

— Я знаю, что маги дерутся костями и картами. И драгоценными камнями, — кивнул Питер, разглядывая белую игральную кость. — Значит, в них заключена та самая энергия? После того, как вы с ними поработаете?..

— Да. Уже преобразованная в конкретное заклятие. Остаётся лишь сказать то или иное активирующее слово, и заклятие сработает. Всё равно что кнопку нажать. Другое дело, что в кость много энергии не влезет. Зависит, конечно, от материала, из которого она сделана, но всё равно… тот же защитный барьер продержится недолго. Карты вмещают и того меньше. Драгоценные камни — другое дело, но с ними работать я ещё не умею. А там одна ошибка, и подорвёшь весь дом.

— В общем, работай-ка ты пока лучше с костями, — подытожил Питер, поднимаясь с песка. — Ты ведь будешь кости сейчас зачаровывать? Не хочу мешать. — Он взглянул на чёрное зеркало озёрной глади, раскрашенное серебром звёздных бликов, и вдруг негромко пропел: — «А звёзды смотрят сверху… их свет глотают тёмные озёра, и звёзды молчаливо тонут в них»…

— «Какая ночь!.. Любимая, ты грезишь, и грёзы тканью вечности ложатся на облик бытия», — тихо подхватила я, незамедлительно узнав строчку из песни моего любимого барда. — Люблю эту песню. Вообще Марка Шейдона люблю.

Устремлённый на меня взгляд Питера сделался удивлённым.

— У тебя хороший голос.

— Ничего особенного. — Я раздражённо дёрнула плечом. — Голос как голос.

Нет, когда-то я тоже считала, что у меня хороший голос. Думала, это единственное наследие, которое оставил мне папа-тилвит: чарующий серебряный голос фейри. Но однажды, когда я во всё горло распевала что-то, убираясь в кухне, пришла мама и сердито сказала, чтоб я перестала пищать, как резиновая игрушка, или хотя бы чуть больше старалась попадать в ноты. А я даже не слышала, что фальшивила, и это подтвердило полное отсутствие у меня музыкального слуха.

Кажется, это тоже случилось вскоре после переезда в Мойлейц. Мама тогда вообще была какая-то нервная, вот и не выдержала — сказала правду. Я была не в обиде: всегда разделяла принцип «горькая правда лучше сладкой лжи». Эш потом пытался меня убедить, что мама была неправа, но с тех пор петь я стеснялась. И теперь начинала подозревать, что тогдашняя мамина нервозность имела под собой очень серьёзные основания.

Я бы даже сказала, смертельно серьёзные.

— Что-то мне подсказывает, что у тебя много странных необоснованных комплексов, — невозмутимо заметил Питер, подхватив с песка свои мокасины. — Ладно, спокойной ночи.

Я слушала, как он уходит, едва слышно шурша босыми ногами по песку. Задумчиво повертела кость в пальцах, вглядываясь в чёрные точки на белых гранях.

Я всю жизнь была маминой дочкой. Маленькой, инфантильной, послушной девочкой, которая знала, что мама всегда решит все её проблемы. Которая смирялась с тем, что даже её двенадцатилетний брат больше похож на взрослого, чем она. Но мама больше не со мной, что бы там с ней ни случилось; и Эш, каким бы умницей он не был, не сможет нас защитить.

И между ним и этой чёрной тварью, похоже, отныне буду стоять только я.

Прикрыв глаза, я стиснула кость в кулаке, ощущая, как нагреваются линии магической печати.

Спасибо, Питер. Наша беседа помогла мне кое-что понять.

То, что мне пора повзрослеть.

Когда я вернулась в мобиль, Питер спал, подложив руки под голову, свернувшись калачиком на заднем сидении. Роксэйн сидела на переднем и курила, выдыхая дым в открытое окно. Эш милостиво разрешил им спать в мобиле, но предварительно перевёл его в режим завода после сканирования отпечатка пальца. Доверяй, но проверяй…

— Ну ты и полуночница. Три часа уже, — шёпотом посетовала баньши, когда я влезла на водительское место, притушив волшебный огонёк и не закрывая дверцу. — Что делала?

— Оружие. — Я подбросила на ладони кожаный мешочек с успешно зачарованными костями. — Больше эта тварь меня врасплох не застанет.

— Ну, если мы до Фарге не будем особо задерживаться в людных местах…

— Боюсь, придётся. Мы едем в Карнел.

Баньши смотрела, как я убираю мешочек в карман джинсов, изумлённо изогнув тонкие голубые брови.

— Лайза, — её шёпот зазвучал громче, — ты понимаешь, что…

— Я всё понимаю. И мне надоело слепо слушать кого-то. Я хочу знать, кто наш противник. Я хочу убить эту тварь. А если она бессмертна, хотя бы отправить туда, откуда она не сможет портить жизнь другим.

Роксэйн, затянувшись, медленно выдохнула в сторону струйку вишнёвого дыма.

— А если Ликорис всё-таки не имеет к тебе отношения?

— Я тоже не верю в совпадения. Но на этот случай у меня есть запасной план. Правда, его озвучивать пока рано. — Я положила ладонь на руль, перебирая пальцами по пластику, словно по невидимым клавишам. — Пока проверим эту версию. До конца. Новичкам и дуракам везёт, а у нас есть ты и Питер, и ваши силы. Даже если узнаем, кто такой Ликорис, и он окажется непричастен к… моему случаю — когда отправим его за решётку, я сильно огорчаться не буду. После того, что увидела сегодня на кладбище, уж точно.

Баньши покачала головой:

— Тебе что, Питер хвост накрутил?

Я рассеянно провела ладонью по длинным, успевшим спутаться волосам.

— Я спать, — изрекла я вместо ответа. — Поищи ещё адреса полукровок, погибших в несчастных случаях после появления Ликориса, ладно?

И вышла, тихо прикрыла дверцу. В темноте добрела до палатки; не снимая кеды, залезла внутрь. Легла подле Эша — на спальник, который брат перед сном заботливо расстелил рядом с собственным.

Кстати, спасибо Роксэйн, что напомнила про хвост. Не люблю ни резинки, ни заколки, однако в ситуации, когда даже расчёсываться некогда, придётся потерпеть. А то копна до талии — это, конечно, хорошо, но путаются же, зараза…

Утром меня бесцеремонным тычком под рёбра разбудил Эш. Кое-как продрав глаза, я выползла из палатки, умылась озёрной водичкой и, зевая, присоединилась к Питеру и Роксэйн. Те жевали сэндвичи в мобиле, распахнув настежь дверцы: небо заволокли облака, и в воздухе стояла страшная духота.

— Доброе утро. — Я сонно потянулась за своим сэндвичем. — Сколько времени?

— Девять. Наш малыш — ранняя пташка, — откликнулся Питер, щурясь на блеклое небо. — Долго вчера сидела?

Прежде чем откусить от здоровенного бутерброда, я посмотрела на Эша, быстро сворачивавшего палатку. Задерживаться здесь брат явно не планировал.

— Долго. — Жуя, я взглянула наверх: серо-сизые тучи на горизонте мне совсем не нравились. — Нишево, по жорохе… ум… — я торопливо сглотнула, — ничего, по дороге подремлю.

С едой закончили в ту же минуту, когда Эш убрал в багажник упакованную палатку.

— Если кому надо перед дорогой отлучиться в лесок для индивидуальных процедур, сейчас самое время, — заняв своё не совсем законное место за рулём, сухо сказал брат.

— Надо, — вздохнула я.

К моему возвращению Эш уже завёл мобиль и нетерпеливо перебирал пальцами по рулю. Напоследок обернувшись, я кинула прощальный взгляд на озёрную гладь: отражая белёсое небо, она казалась седой.

Странно, но уезжать не хотелось. Вид озера рождал во мне ощущение странной… умиротворённости?

Наверное, это всё потому что рядом проход на Эмайн…

— Лайз, ты едешь или как?

Неохотно отвернувшись, я села в мобиль.

— Не бросать же вас на произвол судьбы. Поехали.

Хлопнула дверца, мобиль тронулся с места, и озеро медленно уплыло влево, скрывшись за буковыми стволами.

Опасная дорога продолжилась.

— Следующая остановка в Лейкдэне, — сообщил Эш, когда мы выехали на шоссе, и лицо хлестнул встречный ветер, ударивший из открытого окна. — Где-то в пяти часах езды отсюда. Перекусим, заправимся, купим еды с собой. К ночи будем в Саутоне, заночуем там. Оттуда до Фарге часов восемь, не больше.

— Как раз хотела с тобой поговорить. — Я закрыла окно мобиля, и в салоне воцарилась тишина. — Эш, давай притормозим в Карнеле. Это же почти по дороге?

— Зачем?

— Там жила первая жертва Ликориса.

— Опять этот ваш Ликорис. — Эш неотрывно и раздражённо смотрел вперёд, на дорогу; о лобовое стекло с приглушённым стуком разбилась первая пара дождевых капель, распластавшись на нём прозрачными кляксами. — Мне зряшного похода на кладбище хватило.

— Эш, пока это единственная версия, которая у нас есть. Раз уж мы начали, нужно идти до конца.

— Мама говорила ехать в Фарге. Без всяких… «версий».

— Я устала от этого, Эш. Если б мама хотя бы объяснила, что защитит нас там, в этом Фарге… Я не хочу до конца жизни прятаться и бояться, что в любой момент к нам посреди ночи нагрянут они. Я хочу знать, кто наш враг. И победить его.

— Силёнок не хватит.

— Сомневаться в старшей сестре — нарушение субординации.

Дождь, потихоньку разгоняясь, стучал по стёклам, деликатными пальцами отбивая дробный ритм. Эш включил дворники, и дорога, расплывавшаяся в жидком водяном хрустале, вновь обрела чёткость.

— Ладно, Карнел так Карнел, — наконец сказал брат. — В конце концов, не так уж это и далеко от Саутона.

Я благодарно сжала его плечо. Расшнуровав кеды, откинулась на спинку кресла, закинув ноги на бардачок, и подняла глаза на зеркало заднего вида. Роксэйн снова сидела, уткнувшись в графон, зато я перехватила пристальный взгляд Питера. Заметив, что я смотрю на него, он не отвёл глаза, и выдержать улыбчивый взгляд этих весенних глаз я почему-то не смогла: отвернулась к окну, чувствуя, как губы сама собой растягивает смущённая улыбка, и прикрыла глаза.

Шум дождя всегда отлично меня убаюкивал.

***

Когда мы въехали в Карнел, дождь уже кончился. Небо из светло-сизого обратилось в антрацитовое, отражение города расплывалось в лужах жёлтыми бликами фонарей. Карнел показался мне больше Мойлейца, но до мегаполиса ему было далеко: дома не превышали пяти этажей, мобилей на дорогах было совсем немного. За городом зеленели просторные луга с редкими перелесками, на его улицах клёны роняли отяжелевшие от влаги листья.

— Рок, ты знаешь, куда нам? — спросила я, глядя в сумерки за окном.

— Так… Эш, поверни направо, — когда мы встали на светофоре, баньши подалась вперёд. — Думаю, для начала стоит навестить лучшую подругу Абигейл. Её зовут Дакота Джилиш. Если кто-то может навести нас на след, то это она.

— Откуда ты про неё знаешь?

— Отец любезно подкинул адресок. Я сказала, что пишу статью про Ликориса, а у него есть доступ к информации по этому делу. Не всей, конечно, — добавила Рок, — он же мелкая сошка, а дело ведут крупные шишки из Динэ. Но информацию о свидетелях, опрошенных после гибели Абигейл, достать смог.

Ага. Так вот откуда у Роксэйн взялся знакомый стражник.

Значит, верной была догадка Питера.

— Неподалёку живёт ещё и отчим Абигейл, — продолжила баньши. — Его тоже навестим, но девушки чаще секретничают с подругами, чем с родителями. А когда отец к тому же не родной… если Абигейл видела нашего чёрного друга, она скорее рассказала бы об этом Дакоте. Ей представимся журналистами, только Эша в мобиле оставим.

— Какие журналисты заявляются на ночь глядя?

— Те, у которых есть Господин Чарующие Глаза. — Баньши многозначительно покосилась на Питера. — Думаю, это мы как-нибудь уладим.

— Не вопрос, — безмятежно подтвердил тот.

— И я о том же. — Роксэйн довольно облокотилась на дверцу. — В конце улицы налево.

Подруга покойной Абигейл жила в симпатичном двухэтажном таунхаусе. Припарковав мобиль на обочине узкой дороги, мы вышли в прохладный, освежённый дождём вечер. Поодаль какой-то человек выгуливал собаку; он с любопытством уставился на нашу троицу, и мы с Питером торопливо проследовали за Роксэйн, плывущей над мокрым асфальтом, всматривавшейся в номера на дверях квартир.

— Ага, она, — кивнула баньши, указав на медную цифру «восемь». — Говорить буду я. Питер, если вдруг что — ты знаешь, что делать.

— Надеюсь только, тварь не выбрала Дакоту в качестве следующей одержимой, — мрачно заметил тот.

Я нащупала кожаный мешочек с костями, ждавший своего часа в кармане джинсов:

— Если и выбрала, мы вооружены и опасны.

В ответ на короткий звонок Роксэйн открыли почти сразу, и на нас удивлённо воззрилась худенькая светловолосая женщина в очках.

— Добрый вечер, — неуверенно произнесла она. — Чем обязана?

— Вы миссис Джилиш?

— Да.

— Я Роксэйн Бэс, журналистка. Пишу для сайта «Новости Мулена», — бодро отрапортовала баньши. — Мы хотели бы взять интервью у Дакоты.

В ответ на это вполне невинное заявление женщина опасно сузила тёмные глаза.

— Сколько можно, стервятники, — прошипела она, и теперь — без тени любезности. — Уже устали от вас отбиваться!

После чего попыталась захлопнуть дверь под носом у Рок, однако Питер успел ловко подставить ногу рядом с косяком.

— Послушайте, — ласково пропел он, заглянув в образовавшуюся щель; я не видела, но догадывалась, что Питер проникновенно всматривается в глаза хозяйки дома. — Мы зададим всего пару вопросов. Безобидных. Правда.

Я уже не удивилась, что спустя несколько мгновений пронзительной тишины дверь распахнулась вновь.

— Заходите, — приветливо улыбаясь, предложила миссис Джилиш. — Дакота наверху, в своей комнате. Разувайтесь, я дам вам тапочки.

— Высший класс, — прошептала Рок, когда по скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж. — Да ты просто находка для журналиста.

— Помогаю, чем могу, — откликнулся Питер скромно.

Дом оказался светлым, уютным, обставленным просто, но с большим вкусом. Не удержавшись, я коснулась рукой стен, и пальцы ощутили бумажную гладкость — настоящие обои, не голограмма. Пройдя по крохотному коридору, завешанному фотографиями в ярких пластиковых рамках, мы постучались в последнюю дверь, и дерево приглушило звонкий голос, недовольным колокольчиком зазвеневшим в комнате:

— Да?

Кашлянув, Роксэйн провернула дверную ручку.

В комнате царил тот ещё бардак: на стуле — гора одежды с лифчиком на самом верху, стол завален косметикой, на полу почему-то валяется подушка. Хозяйка всего этого великолепия сидела на кровати с графоном, поверх скомканного одеяла, и изумлённо воззрилась на нас, когда мы поочерёдно переступили порог.

И, к моему удивлению, Дакота Джилиш оказалась баньши.

— Что вам нужно? — оправившись от неожиданности, резко спросила девушка.

Она выглядела немногим старше меня. Волосы распущены — длинные, нереальной снежной белизны; глаза огромные, как у Рок, но не голубые, а серые, и кожа немного светлее — больше голубая, чем зелёная. В домашних штанах и замызганной майке баньши смотрелась странно… приземлённо. Особенно на контрасте с Рок, с её шёлковой юбкой ниже колен и приталенной рубашкой с рукавчиками-буфами: ни дать ни взять принцесса из старинных легенд, решившая адаптироваться под современную моду.

— Я Роксэйн Бэс, журналистка. Пишу для сайта «Новости Мулена», — бодро повторила баньши. — Мы с коллегами пишем статью об убийце, известном как Ликорис. Хотели бы задать вам пару вопросов об Абигейл Труэ.

— Мы быстро, — добавил Питер, не дожидаясь ответа. — И, конечно, не разгласим ваше имя без вашего согласия.

Дакота перевела взгляд на него — и я увидела, как умиротворённо затуманиваются её глаза, а губы сами собой растягивает лёгкая улыбка.

— Да, конечно, — произнесла девушка мгновением позже, певуче растягивая слова. — Я хочу помочь.

Значит, Питер баньши охмуряет не хуже, чем простых смертных… пожалуй, стоит потом сказать ему «спасибо», что он не стал пудрить мозги Роксэйн, когда та высказала сомнения касательно его персоны.

Подплыв к самой кровати, Рок достала из кармана юбки графон. Поджав ноги под себя, села прямо в воздухе, застыв в метре над ковром — будто забралась с ногами в невидимое кресло, — и мне почему-то вспомнились слова, сказанные ею ночью.

Причина, по которой многие полагали, что баньши не интересуются мужчинами, была проста: для продолжения рода баньши не требовались мужчины. Если уж на то пошло, они вообще не могли забеременеть. Новые баньши рождались из мертворожденных человеческих младенцев. Мёртвых мальчиков родители могли оплакивать сразу, но мёртвых девочек лекари всегда оставляли в колыбели до наступления ночи. Ибо была вероятность — одна на тысячу — что когда взойдёт луна, остывшее крохотное тельце вдруг шевельнётся и издаст пронзительный крик. Самый обычный крик ребёнка, сделавшего свой первый глоток воздуха.

К сожалению, нередко родители отказывались от маленьких баньши. В старые времена это вообще было скорее правилом, чем исключением: немногие способны были спокойно отнестись к тому, что розовая кожа их ребёнка в первый же месяц жизни приобретала зеленоватый оттенок, пальчики неестественно вытягивались, уши заострялись, а стремительно отрастающие волосы оказывались неизменно странного цвета. Однако сейчас маленькие баньши по большей части оставались под родным кровом. К счастью, многим хватало терпимости и смелости принять, что это — их ребёнок, пусть даже и совершенно непохожий на родителей — странный материальный призрак с тёплой кожей, бьющимся сердцем и пугающим даром видеть чужую смерть. Поговаривали, что баньши дарует жизнь сама Великая Богиня, являясь к их колыбели и целуя в холодный лобик; маги верили, что баньши рождаются из тех девочек, у которых был магический дар. Правда, далеко не у всех баньши проявлялась магическая печать — но, быть может, Великая Госпожа решала, что с них достаточно и одного дара…

— Насколько я знаю, — мягко произнесла Рок, — вы с Абигейл были близки.

— Мы были лучшими подругами. — Дакота отвела с лица прядь волос: движения странно заторможенные, в словах звучит тихая грусть. — Мне до сих пор не верится, что её нет.

— Скажи, Абигейл не жаловалась тебе на кошмары? Или на то, что видела странного… м… человека в чёрном костюме?

Баньши качнула головой:

— Не помню ничего такого.

А вот уже подозрительно. Неужели Питер всё-таки прав, и Кромешник не имеет к Ликорису никакого отношения?..

Впрочем, Роксэйн это ни капельки не смутило.

— Зачем Абигейл поехала тогда в Динэ? — невозмутимо спросила она.

— По делам, — ответ Дакоты показался мне странно торопливым. — И большой город захотела повидать.

— У неё были враги? Кому могла быть выгодна её смерть? Я знаю, стража никого не задержала, но…

— Не задержала, конечно, — в голосе Дакоты неожиданно зазвенела злость. — Но я-то знаю, кто её убил. И других девушек наверняка он же прикончил.

А вот это было внезапно.

— Знаешь? — я сама удивилась тому, каким хриплым сделался вдруг мой голос. — И кто же?

Казалось, Дакота не услышала вопроса.

— А я ведь всё рассказала страже. Хотя клялась Аби, что никому и никогда не скажу. Да только у него, видите ли, алиби. Даже оснований задержать для допроса не нашлось. — Девушка стиснула одеяло в голубоватых пальцах. — Аби хотела от него убежать, но… но…

Роксэйн наклонилась вперёд:

— Кто это был, Дакота? Скажи нам. Прошу.

Та подняла беспомощные глаза — и встретила взгляд Питера.

Когда Дакота заговорила вновь, её голос больше не дрожал.

— Её отчим, — произнесла она глухо. — Грег.

Судя по выражению лица Роксэйн, известие удивило её не меньше меня.

— Отчим? — медленно переспросила она.

— Аби родилась от тилвита с Эмайна. Ей было шесть, когда её мама вышла замуж. Но она умерла, когда Аби было тринадцать, и Аби осталась на попечении мистера Труэ. — Дакота шумно вздохнула. — Три года всё вроде было нормально, но потом…

Девушка нерешительно смолкла, и Питер тут же подался вперёд:

— Что случилось? — нежные нотки в его голосе ласкали слух тёплым шёлком. — Скажи, не бойся.

Дакота отвернула голову, взглянув в окно, за которым сгущалась антрацитовая тьма — несмотря на вечер, шторы были открыты.

— Однажды Аби пришла ко мне и сказала, что уходит из дома. Что вообще уезжает из города. Просила никому не говорить, что заходила. Сказала, что свяжется со мной, как только сможет, но старый графон она выбросит, чтобы её не могли найти, и какое-то время связи не будет. — Дакота прижала длиннопалые ладони к щекам. — Боги, какая же я была дура! Даже не догадалась посмотреть на её ладонь, или с ней поехать… предложила только пойти в стражу, но Аби сказала, что у этой мрази там всё схвачено, и нужно просто дождаться, пока ей не исполнится семнадцать и опека не закончится…

— Что случилось? Говори.

В голосе Питера прорезалась сталь; и когда Дакота обречённо закрыла глаза, её лицо было почти такого же оттенка, как волосы Роксэйн. Бледно-голубым.

Словно из него в секунду ушла вся кровь.

— Он пытался изнасиловать её, — голос девушки казался неживым. — Отчим. Аби ведь такая красивая… и… и Аби убежала, а ч-через месяц её нашли в Динэ, — Дакота всё-таки всхлипнула, — с отрезанными губами, и языком, и г-глаза, изнасилованную, и м… мёртвую.

***

Из дома мы выходили в подавленном настроении. Заплаканная баньши осталась сидеть на кровати, но её мать проводила нас с искренним сожалением, пригласив заходить ещё. До мобиля добрались молча; на улице уже совсем стемнело, и ночная прохлада пришлась как нельзя кстати после изнуряющей жары предыдущих дней.

— Что нового? — нетерпеливо сказал Эш, дожидавшийся нас за рулём.

— Абигейл Труэ, красавица-полукровка… к слову, тоже училась на магичку в местном колледже… сбежала из дома после того, как ей пытался изнасиловать отчим. Он программист, по совместительству друг начальника местной стражи, — мрачно отрапортовала я, захлопнув дверцу. — Она убежала в Динэ, а через месяц там нашли её тело.

— Маги в страже установили день, в который произошло убийство. И отчим Абигейл как раз был в отъезде, — азартно добавила Рок. — Мистер Труэ якобы поехал на рыбалку с другом, тот самый начальник стражи это подтвердил. Дакота рассказала о попытке изнасилования, но ей никто не поверил: все характеризовали мистера Труэ как отличного семьянина, а покойная жена в нём души не чаяли.

Эш задумчиво повернул руль, выезжая на дорогу.

— Если начальник стражи соврал, наш старик наверняка сможет его разговорить, — брат кинул быстрый взгляд в зеркало, посмотрев на Питера. — И проверить, правдива ли их рыбалка.

— Увы, — мрачно откликнулся тот. — Пару месяцев спустя наш стражник-рыболов скончался от сердечного приступа. Человек немолодой, смерть выглядит совершенно естественной.

— Всё интереснее и интереснее, — протянул Эш. — А что насчёт анализа ДНК? Девушек насиловали, и если сравнить ДНК преступника с ДНК…

— На телах не нашли никакого биологического материала, по которому можно было бы провести анализ. Ни крови под ногтями, ни спермы, ни волос, ни перхоти. На изнасилование указывал лишь характер повреждений… нижней части тела. — Роксэйн отстранённо смотрела в окно. — Полагаю, девушек мгновенно обездвиживали, связывали, затем насиловали и убивали. Следом проверяли, не осталось ли на них чего-нибудь лишнего… похоже, после убийства тела обмывали, только голову не трогали — потому стража и могла обнаружить пыльцу в волосах… потом заворачивали трупы в чёрные полиэтиленовые мешки и выбрасывали на помойку. И ни одного свидетеля, видевшего каких-нибудь подозрительных мужчин, которые вытаскивали из багажника своей машины какие-нибудь подозрительные свёртки. — Помолчав, баньши вновь достала из кармана юбки графон. — Теперь бы узнать, где был отчим Абигейл во время остальных убийств. Но он продал дом и уехал из Карнела год назад.

— И куда?

— Этого Дакота не знает.

— Но тебе ведь смогут снова подкинуть адресок?

— А чем я, по-твоему, сейчас занимаюсь? — баньши сосредоточенно набирала что-то в графоне — видимо, сообщение на электронную почту. — Питер, если доберёмся до нашего заботливого папаши, ты ведь сможешь его разговорить?

Тот нехорошо усмехнулся:

— Мне теперь прямо-таки не терпится побеседовать с ним по душам.

— Чудно.

Я уставилась в окно, разглядывая обгонявшие нас мобили.

— Он мог заключить контракт с фомором, чтобы тот помог ему отыскать сбежавшую падчерицу. Сначала убил Абигейл… а потом вошёл во вкус и решил повторить знакомый сценарий. И теперь тварь ищет для него новых жертв, — произнесла я: вслух было легче подводить итог всем тем мыслям, что роились в голове. — Но Абигейл ведь не видела Кромешника.

— Так она не жаловалась на безликих чёрных тварей? — Эш сосредоточенно рулил, с узких улочек выводя мобиль на широкую дорогу.

— Нет. Но ей просто некому было жаловаться, — вместо меня снова ответила Рок. — Как я поняла, Кромешник является к жертвам лишь накануне гибели. Абигейл убили спустя неделю после побега, но когда она сбегала, то оставила графон дома. Даже если она видела Кромешника незадолго до смерти, она не могла позвонить Дакоте и сообщить об этом.

— А при чём тут одержимые?

Баньши прислонила ладонь к оконному стеклу: мы выезжали из города, и домов на этом участке дороги уже почти не было, равно как и фонарей.

— Похоже, эта тварь бестелесна. Думаю, контрактор велел ей подстроить несчастный случай, но когда ей не удалось выполнить «заказ», она решила достичь цели, вселившись в других людей. Просто до Лайзы подобных осечек не случалось. — Рок задумчиво прикусила губу. — Подозреваю, что контрактор сам не подозревал, с чем связался. Вряд ли в его планы входило всё то, что мы оставили позади.

— Но зачем этому мистеру Труэ убивать полукровок по всей стране? Ладно, насиловать, убивать и получать от этого удовольствие — я ещё могу понять. Нет, на самом деле не могу, — добавил Эш, — но предположим. Но девушки, погибшие в несчастных случаях — они-то тут при чём?

— Возможно, при том, что они юны и прекрасны. «Всё красивое должно умереть», всё такое. Может, мистер Труэ решил избавить от искушения таких же слабых мужчин, как он сам. Не думаю, что он женился на матери Абигейл исключительно из расчёта когда-нибудь изнасиловать её дочь, но Абигейл подросла и своими прелестями толкнула его на кривую дорожку. А имитация несчастного случая призвана была помешать страже связать эти смерти с делом Ликориса… впрочем, ручаться ни в чём не могу. Но факт в том, что у нас есть подозреваемый, и если найдём его и уговорим разорвать контракт — вы с Лайзой сможете вернуться домой.

Эш хмыкнул, одним звуком умудрившись выразить всю глубину своих сомнений.

— Ладно, признаю, в твоих доводах есть логика, — проговорил брат. — Но…

Фары выхватили из темноты мужчину, застывшего прямо посреди дороги — и Эш, осекшись, ударил по тормозам так, что ремень безопасности врезался в живот тугим жгутом. Сзади раздался длинный, донельзя возмущённый гудок — хорошо, не сопровождённый звуком удара: видимо, водитель, ехавший сзади, держал дистанцию и успел притормозить.

И когда я разглядела, кто именно стоит в трёх футах от нашего бампера, то сдавленно охнула.

— О боги…

Нас объезжали, с любопытством притормаживая рядом, дабы посмотреть, в чём дело. И несмотря на поздний час, в свете фар я прекрасно разглядела молодое лицо под серебристыми кудрями, тёмные очки с маленькими круглыми стёклами и светлый костюм с щегольской шёлковой жилеткой.

— Какого фомора этот тип забыл у нас под колёсами? — прорычал Эш.

Мужчина вскинул руку, и на лобовом стекле вспыхнули сотни искр цвета весенней листвы, сложившиеся в одну простую фразу.

«Лайза, я знаю, что ты там».

Я слышала, как вокруг меня ребята что-то говорят, но не слушала. И вместо этого после секундного колебания открыла дверцу, — чтобы, выйдя на дорогу, встретить внимательный взгляд поверх очков.

— Лайза, — мягко произнёс мастер Тинтрэ, шагнув мне навстречу. — Хорошая работа с амулетами, должен признать.

Конечно, для него мои простенькие иллюзии были не помехой.

— Мастер, — обречённо выдохнула я. — Что вы здесь делаете? Как вы меня нашли?

Бледное лицо любимого учителя окрасила мягкая улыбка.

— Это долгая история. И её точно стоит рассказывать не здесь. — Он выразительно огляделся по сторонам, окинув взглядом мобили, проезжающие справа, и пустырь слева. — Попутчиков не берёте?

Я молча смотрела на него, — пока в уставшем сознании контрапунктом билась мысль о том, что мастер мало того что первоклассный маг, так ещё и неплохо разбирается в Дикой Охоте.

И поскольку двоих попутчиков мы уже взяли, то вполне можем позволить себе и третьего.

— Берём, — решила я — и, развернувшись на пятках, заглянула внутрь мобиля. — Боюсь, ребята, вам придётся потесниться.

Эш тронулся дальше сразу, как только мастер устроился на сидении — и, злыми синими глазами сверля зеркальце заднего вида, осведомился:

— Лайза, кто это?

— Мастер Тин… для вас — мистер Тинтрэ. Мой учитель в колледже. Мастер, это мой брат Эш, а это… наши попутчики.

Я решила обойтись без имён, просто указала на ребят. Роксэйн немедленно отодвинулась от мастера поближе к Питеру; парень смотрел на нового попутчика исподлобья, и зелень его глаз прямо-таки искрилась подозрительностью.

Кажется, оба не были в особом восторге от неожиданного знакомства.

— Как вы нас нашли? — недоверчиво спросил Эш. — Лайза уничтожила графоны, и мобиль скрыла иллюзией, а без этого…

— Магу сложно скрыться от другого мага, — спокойно молвил учитель. — Я учил Лайзу. Я знаю её почерк и её печать. И когда я захотел её найти… амулеты, которые она сотворила, послужили прекрасным маячком, а каждый раз, когда она активировала печать, сиял для меня сигнальной ракетой.

Когда свернул на парковку какого-то придорожного мотеля на окраине Карнела, встав на первое попавшееся свободное место, — внутри себя я тоскливо посетовала на то, что таким тонкостям поисковой магии на втором курсе ещё не учили.

— Позволишь взглянуть на амулет? — улыбнулся мастер. — Мне привычнее было бы видеть твоё истинное обличье, а постоянно пробивать иллюзию неудобно.

Я покорно стянула амулет с шеи и протянула ему. Посмотрев на моё лицо, учитель удовлетворённо кивнул; повертев в руке кожаный кружок с камнями и перьями, удостоил его второго кивка.

— Прекрасная работа. Впрочем, зачёт по иллюзиям категории «в» ты сдала на десятку, так что другого и не ждал.

— И зачем вы меня искали? — обречённо спросила я, уже зная ответ.

— Чтобы вернуть домой. — Мастер вернул мне амулет и подался вперёд. — Лайза, я не знаю, от чего вы бежите, но вам не стоит бояться стражи. Все знают, что в случившемся нет вашей вины.

Скрывая растерянность, я кинула ненужный амулет в бардачок:

— Откуда?

— Со слов твоей матери, откуда же ещё.

— Так она жива? — вырвалось у меня.

В этот момент я ненавидела саму себя.

Последовавший за этим взгляд мастера показался мне каким-то оценивающим.

— Она в тяжёлом состоянии, — наконец ответил учитель. — Кто-то вытащил её из дома до того, как тот взорвался. Но у неё сотрясение мозга, травма гортани… её избили и пытались задушить. Её нашли соседи, которые выбежали из домов после взрыва. Она успела сказать, что это сделали Хайлины, прежде чем отключилась.

Мама жива. Она не сгорела в доме: просто лежит в лечебнице, медленно угасая от проклятия. А если я что-то знала о проклятиях — так это то, что они снимаются после смерти того, кто их наложил. И пусть сжигавший маму недуг только похож на проклятие…

Если я убью эту тварь, она может поправиться.

— Как же вы бросили колледж?

— Взял отгул на неделю. В конце концов, за всё время работы я ни разу не уходил на больничный — думаю, имею право, — отмахнулся мастер. — Так что случилось, Лайза?

Я хорошенько обдумала его вопрос, формулируя ответ с учётом всех деталей. Ребята молчали: просто ждали, что я скажу.

Молодцы.

— Мама сказала, что нам грозит опасность, — наконец заговорила я. — Сказала, мы с Эшем должны срочно уехать в Фарге. А на следующий день к нам пришли Гвен и её родители, и они… они…

— Были словно одержимы кем-то? — мягко закончил мастер.

Я запнулась — но мой немой вопрос был ясен без слов.

— Если ты думаешь, что вы не оставляли следов, вынужден разочаровать, — произнёс мастер. — Есть записи с камер наблюдения в отеле в Мулене. Есть жители дома рядом с Дайрским кладбищем, которых опрашивали в связи с внезапной смертью двух стражников. Они говорили, что услышали выстрелы и выглянули в окна, где увидели, как стражники обстреливают безобидных подростков. Правда, при подростках были лопата и лом, и это позволяло предположить, что они собирались прогуляться на кладбище ради… чего-то незаконного; но осквернённых могил не нашли, а гулять по улицам Динэ с лопатой и ломом не воспрещается, — последнее замечание прозвучало вполне добродушно. — По словам свидетелей, ты сдерживала пули магическим щитом. Потом каким-то заклятием отшвырнула стражников от себя, вместе с друзьями села в мобиль и уехала. Стражники встали с земли, смотрели вам вслед, пока вы не скрылись из виду, после чего рухнули как подкошенные. К тому моменту, как люди выбежали на улицу, чтобы им помочь, они были уже мертвы.

Когда я осознала смысл его слов, у меня скрутило живот.

— Но я запустила в них безобидным проклятием, — прошептала я. — Они… они должны были просто вырубиться.

— Верно. При осмотре всех тел коронеры подметили странную вещь: и девушка в отеле, и стражники умерли не вследствие физических повреждений. И не вследствие каких-либо чар. Похоже, что у них просто внезапно остановилось сердце. Хотя все были людьми в общем-то здоровыми.

В моём сознании воцарилась холодная звенящая пустота.

— Девушка в отеле… тоже умерла?

— К сожалению, да. Так что преступника, кем бы или чем бы он ни являлся, нужно остановить как можно скорее.

Я сцепила ладони в замок. Опустив взгляд, уставилась на свои пальцы.

Семья Гвен. И ещё три человека. И, видимо, ещё шесть зверски убитых девушек-полукровок; и, возможно, ещё пять, погибших в несчастных случаях…

Мастер прав. Эту тварь нужно остановить во что бы то ни стало. Вот только почти все, с кем мы сталкивались, имели неприятную особенность становиться одержимыми.

И я сомневалась, что стражу в Мойлейце минует эта участь.

— Мы думали, что сможем убежать от неё. В Фарге. Мама сказала, там мы будем в безопасности. Видимо, она знала что-то об этой твари, но не хотела об этом говорить. Её недомогание… вернее сказать, это больше походило на проклятие… если верить маме, оно было связана с этим знанием. — Я подняла глаза. — Вы встречались с подобным?

— С недугом, которое вызывает одно знание о чём-то? Никогда. Тварь похожа на фомора, с которым заключили контракт на ваше убийство, но я никогда не слышал о том, чтобы фоморам для расправы требовались чужие тела. Телами могут овладевать призраки, но чтобы люди умирали после того, как их тело оставили… — учитель отрицательно качнул головой, и это меня совершенно не обрадовало. — Но кто бы это ни был, он очень хочет тебя убить. И его абсолютно не волнует количество случайных жертв.

— Потому мы и сбежали.

— И были неправы. Штабы стражи всегда защищены мощнейшей магией, сквозь неё так просто не пробраться ни одному порождению Дикой Охоты. — Взгляд мастера сделался печальным. — Лайза, всех этих жертв можно было бы избежать… если б твоя мать заблаговременно обратилась к стражникам.

— Не смейте обвинять мою мать!

Наши с Эшем голоса слились в один гневный вскрик, только мой гнев обжигал огнём, а его — был ледяным; и мастер воззрился на меня так удивлённо, будто прямо перед ним вдруг взорвался фейерверк.

Никогда бы не подумала, что смогу на него накричать.

— Мама сама была магичкой. Если б она знала, что стража защитит нас от этой твари, она первой пошла бы к ним; а если она сказала нам бежать, значит, была уверена, что стража нам никак не поможет! — казалось, я чувствую, как вскипает моя подогретая злостью кровь. — Да она даже нам не рассказала, с чем мы столкнёмся, желая уберечь от проклятия! Она просто спасала ни в чём не повинных людей! И если бы мы просто ехали в Фарге, нигде не останавливаясь, никуда не заходя…

— Однако вы этого не сделали. Почему? — голос мастера прошелестел сухо и мягко, как осенняя листва. — Что вам понадобилось на кладбище в Динэ? Зачем вы приехали в Карнел?

Я взглянула на Питера и Роксэйн — и оба, не сговариваясь, едва заметно мотнули головами.

Соблазн попросить помощь был велик. Велик.

Но.

— Простите, мастер, но это наше дело. Мы не хотим вмешивать в это посторонних. И сделаем всё, чтобы больше жертв не было, но наша цель — остановить эту тварь. И я надеюсь, что мы близки к разгадке, — я надеялась, что эти слова прозвучали достаточно твёрдо. — Как только она сдохнет, мы с Эшем вернёмся в Мойлейц и расскажем всё без утайки. А пока буду благодарна, если вы сохраните нашу встречу в секрете и вернётесь домой. И, — сглотнув, добавила я, — передадите от нас привет маме.

Мастер, прищурившись, откинулся на спинку сидения.

— Значит, вы уверены, что сами со всем справитесь, — отстранённо констатировал он. — И сами возвращаться не собираетесь.

— Простите, мистер Тинтрэ, — внезапно вмешалась Роксэйн, — но откуда вы узнали всё это? Про записи камеры в отеле, вердикт коронеров и прочее? Я отслеживала новостные сайты… нигде не упоминалось таких подробностей.

Я заметила движение снаружи ещё прежде, чем мастер разомкнул губы для ответа.

Мигом позже на стоянке, тускло освещённой парой фонарей, вспыхнул ослепительный свет — и на его фоне отлично видны были шесть тёмных фигур, окруживших наш мобиль.

— К коронерам я заглянул вместе с отрядом стражи, который шёл по вашим следам, — ничуть не смутившись, спокойно ответил мастер. — Снаружи вас ждут детективы из Мойлейца и их коллеги из Динэ. Начальник стражи Мулена после просмотра записей из отеля почему-то расхотел оказывать нам содействие… у него странное отношение к безопасности собственной дочери. Я вот добровольно вызвался посодействовать в вашем поиске. — Мужчина устало взглянул на оцепеневшую баньши. Перевёл взгляд на меня. — Лайза, вы не убежите. Выходите из мобиля. Поверь, это для вашего же блага.

Предательский холод задрожал в пальцах — но злость, всё ещё клокотавшая где-то внутри, уравновесила его яростным теплом.

— Так, с меня хватит. — Я повернулась к Питеру. — Будь добр, высади его из мобиля.

Тот без лишних вопросов уставился на мастера, который как раз неудачно взглянул в его сторону.

— Выходи, — коротко бросил Питер пару мгновений спустя. — И защити нас.

Мастер Тинтрэ беспрекословно распахнул дверцу.

— Они выходят? — крикнул кто-то из стражей, когда учитель вылез наружу.

В ответ тот вскинул руку — и проклятие, слетевшее с кончиков его пальцев, наверняка было посильнее тех, которыми разбрасывалась я.

— Они пойдут только туда, куда считают нужным, — сказал мастер, дождавшись, пока один из стражников рухнет наземь.

Дверца закрылась, Эш отдавил педаль газа, и под визг колёс мобиль круто развернулся. Кажется, мы едва не сбили кого-то, но брат умудрился проехать между двумя стражниками, поспешившими отпрыгнуть с пути.

— Крепко ты ему мозги промыл, — с некоторым одобрением высказался Эш, пока мы, лавируя между мобилями на стоянке, мчали к шоссе.

— С шестерыми я бы не справился. Пришлось воспользоваться тактикой отвлечения, — весело ответил Питер. — Без помощи учителя им Лайзу не выследить, и…

Когда мобиль во второй раз за вечер резко затормозил, я порадовалась, что мама в своё время приучила нас с Эшем пристёгиваться ремнями безопасности.

Кардинальное отличие первого торможения от второго состояло в том, что в этот раз Эш не нажимал на тормоз.

Колёса отчаянно завизжали, вхолостую крутя по дороге.

— Вылезайте из мобиля, искатели приключений. Игры кончились, — глухо прогремел чей-то голос; усиленный магией, он заставил закрытые стёкла задрожать. — Не знаю, что вы сотворили с мистером Тинтрэ, но сопротивление страже карается законом.

Эш убрал ногу с педали, оборвав истошный визг резины по асфальту. В наступившей тишине посмотрел на меня — наверное, впервые в жизни я увидела в глазах брата беспомощность.

— Столько народа охмурить мне не по силам, — в мрачной растерянности заметил Питер, явно прикидывавший, что же теперь делать; и тогда я вытащила из кармана мешочек с костями. Пальцы мои так и остались холодными, но то был спокойный холод решимости.

За факультатив школы и два курса колледжа нам успели рассказать не так уж много. Например, телепортацию мы ещё не проходили. Но у меня была мама. И её учебники.

Заклятие я знала — оно было несложным. Рунные символы тоже. Общие принципы были общими для всех перемещений. Да только телепортировать бутылку кленового сиропа из кухни на веранду — одно; а то, что собиралась сделать я…

— Эш, давай сюда амулет. — Вытащив из бардачка свой собственный, я сорвала побрякушку, висевшую на зеркальце. — Оставайтесь в машине.

У меня не было выбора. Я не верила в то, что невиданная доселе тварь не достанет нас в штабе стражи. Если нас запрут там, погибнем не только мы. И я не могу позволить вернуть нас домой, когда мы зашли так далеко.

Для мамы счёт наверняка идёт на часы.

— Не стреляйте! — крикнула я, открыв дверцу. — Мы выходим!

— По одному, — удовлетворённо пророкотал голос.

Отлично.

Я уронила амулеты на асфальт: даже если стража и заметила это, то никак не прокомментировала. Достав из мешочка одну кость, сжала её в кулаке и, глубоко вдохнув, вышла на улицу. Где-то далеко хлопали двери — видимо, постояльцы мотеля выглянули посмотреть, что происходит. Над головами служителей закона дрожали огромные шары ослепительного белого света; стражников осталось четверо — видно, двоих мастер успел вырубить.

И все они очень удачно собрались в одной стороне.

Шагнув вперёд, я шепнула «керум» — и когда кость повернулась кверху гранью с четырьмя точками, резко размахнувшись, бросила её вперёд.

Десять.

Вряд ли стражники успели среагировать. А если и успели, то ничего не могли сделать — то простенькое заклятие ослепления, которое я вложила в кубик, нельзя было блокировать. В этом состояла единственная его пакостность: оно не наносило никакого вреда, кроме временной слепоты, читать заклятия не мешало, да и действовало совсем недолго — десять секунд.

Девять…

Когда громогласный голос крайне неприлично выругался, я вытащила из мешочка следующую кость.

Восемь. Семь.

— Кенн!

Я кинула кость себе под ноги. Кубик упал на асфальт, выбросив единицу, окутался мерцающим маревом — и прямо перед мной вырос прозрачный дрожащий щит.

Шесть. Пять.

— Кенн!

Следующая кость полетела влево — и добавила к щиту стенку с другой стороны.

Четыре. Три. Два. Один…

Четвёртая кость перелетела через мобиль как раз в момент, когда отсчёт закончился.

Выбросив ненужный теперь мешок с костями, я рванула обратно за миг до того, как по моим щитам, окружившим мобиль со всех сторон, забарабанили чужие заклятия.

Маги такого уровня снесут барьер за минуту, не больше. Да и выехать из него мы не сможем — сразу же вновь окажемся пойманными в узы чужих чар.

Но выезжать нам и не требовалось.

— Ни звука, — приказала я, прикрыв дверцу, отрезав все звуки снаружи. Вскинула руку, рисуя в воздухе паутинку необходимых рун. — Кварт эир, эмпвима богу эр руд…

Всё, что нам требовалось — на какое-то время прервать заклятие, удерживавшее наш мобиль на одном месте. И для этого щиты подходили как нельзя лучше.

Когда кожу обожгло тепло вспыхнувшей печати, я сосредоточилась на картинке, ясно вставшей перед глазами.

— …эр миэна айтхен!

Мобиль судорожно задрожал, и белый свет за окном сменил бешеный вихрь красок и форм — казалось, нас подхватил разноцветный смерч. Линии печати на коже вдруг раскалились так, будто в них влили жидкий металл — и, удерживая в сознании картинку песчаного пляжа у чёрного озера, я даже не сразу поняла: крик, который я слышу, вырывается из моего рта.

— Лайза?!

— Лайза, что с то…

Не слушай их, не слушай. Концентрация. Самоконтроль. Сосредоточенность.

То озеро рядом с Динэ.

Я зажмурилась, стиснула зубы, согнулась пополам. Виски сдавило стальным обручем, руку жгло огнём, меня тошнило; ладони дрожали, пальцы, сжатые в кулак, норовили расправиться…

Потом нас тряхнуло так, что я уже почти возненавидела ремни безопасности, вновь резанувшие по телу — и боль прекратилась.

Осознав, что полёт сквозь пространство окончен, я с трудом открыла глаза.

— Это… то озеро, где мы ночевали вчера? — осторожно спросила Роксэйн.

Мы стояли на песке между водой и буковым лесом, и свет фар расползался по чёрной глади миниатюрными лунными дорожками.

— Да. — Моя рука беспомощно упала на колено. Едва ворочавшийся язык, казалось, весил тонну, голос был почти неслышен. — Я хотела сбежать… все амулеты и кости я выбросила, так что нас не…

Окрестности вдруг расплылись в странной черноте. Спустя секунду вновь сделались чёткими.

— Лайза, что с тобой?

Я попыталась разомкнуть губы для ответа, но не смогла.

— Лайза!

Голос Питера будто приглушили подушкой, рот обжёг солёный металл — и последним, что я увидела, была темнота.

— V —

— КОГДА-ТО ~

Буковый лес шелестит листьями на солнечном ветру. Воды озера мягко накатывают на песчаный пляж: они сверкают так, будто каждая мелкая волна несёт на гребне пригоршню золотых монет. Широкие ветви деревьев поодаль сплетают кружево светотени, укрывая этим кружевом двоих, лежащих внизу.

— Что вы уготовили мне завтра, Вэрани? — Коул щурит глаза, и его волосы мешаются с зеленью густой травы.

— Почему ты до сих пор зовёшь меня на «вы»? — улыбается девушка в ответ.

Они лежат рядом, глядя на буковые кроны, и пальцы их переплетены.

— Негоже звать на «ты» владычицу своего сердца.

Девушка издаёт короткий смешок, но видно, что она польщена.

— Остались зоопарк и ботанический сад. Сам выбирай, что тебе больше нравится.

— Зоопарк… это место, где вы держите животных в клетках?

— Ну да.

— Тогда сад, — лицо фейри мрачнеет, когда он привстаёт на локте. — Не пойму, зачем вы это делаете?

— Что? Зоопарки?

— Да.

— Ну… туда в основном дети ходят. Интересно же посмотреть на живых зверей, которых до того видел только на картинке. В природе на них никак не посмотришь, они же зачастую опасны. Или вообще в других странах живут. А ещё так редкие породы сохраняются…

— Жизнь в клетке не есть жизнь.

— В клетке их кормят и поят, а на воле давно могли бы убить. На воле они могли бы умереть от голода или холода, а мы даём им возможность прожить сытую безмятежную жизнь. Разве это плохо?

— В маленькой клетке.

— Вообще-то там большие вольеры.

— Это не бескрайние леса. Не зелёные луга. Они не могут выбирать, куда идти, где поселиться, с кем сразиться… кого полюбить. Всё решают за них. И это жизнь?

Девушка морщится:

— Давай не будем портить такой замечательный день твоими рассуждениями об очередных странностях нашего мира.

Коул, улыбаясь, касается кончиками пальцев её подбородка. Вглядывается в тёмную серость её глаз с густым синеватым оттенком, тянется к её губам, и на какое-то время под буками снова воцаряется тишина.

— Это, я так понимаю, знак согласия, — произносит девушка минутой позже.

— Вэрани…

Голос Коула тревожит девушку своей серьёзностью. Она поворачивает голову, недоумённо глядя на него: фейри смотрит на её лицо сверху вниз, и во взгляде его — нежная печаль.

— Через два дня я должен вернуться обратно, — говорит он тихо. — На Эмайн Аблах.

Девушка молча отворачивается:

— Я помню. Наш грешный Харлер для вас слишком приземлён. Не волнуйся, я и не думала, что ты вдруг решишь остаться.

— Нет. Но я предлагаю вам отправиться со мной.

Она рывком садится.

— Что?

— Пойдёмте со мной. — Коул встаёт на колени. — Мой род уважаем и знатен, моя родня примет вас тепло. Здесь вы — одна из многих, там будете единственной в своём роде. Здесь вы мечтаете жить так, как мы, и образы наших дам становятся принцессами из ваших легенд — там вы станете той самой принцессой. — Он берёт её ладони в свои. — Наш мир огромен и полон чудес, прекрасных и страшных, и я покажу вам их все. Красоту, какой никогда не видели в ваших землях, и чудовищ, каких здесь никогда не появлялось, но вам нечего будет бояться: я стану вашим рыцарем, и ради вас уничтожу всех чудовищ, на которых упадёт ваш взор, если таковой будет ваша воля. Я облачу вас в платья из красок цветочных лепестков и кружева шелковой паутины, а плащи ваши будут сотканы из серебра лунного света и блеска птичьих перьев, ибо только они достойны оттенить вашу красоту. Вы не познаете ни болезней, ни старости, ни мелочных горестей, и Великая Госпожа заберёт вас так нескоро, что вам почудится, будто прошла вечность. И до последнего дня я клянусь жить и дышать вами одной.

Девушка долго смотрит на него.

— Ты не понимаешь, о чём говоришь, — наконец произносит она, негромко и горько. — Как после десятка дней и сотни поцелуев можно заикаться о вечности вместе?

— Лишь людские чувства переменчивы и непостоянны.

— Ха! — она резко вырывает ладонь из его пальцев. — Я знаю парочку женщин, которые поверили вашим «непеременчивым» чувствам. В итоге сейчас они здесь, воспитывают ваших детей, и где, как ты думаешь, их избранники? А ведь они тоже наверняка разбрасывались красивыми словами и клятвами. — Она срывает травинку, сжимая её в подрагивающей руке. — Я не могу просто так взять и бросить всё. Ради того, кого даже толком не знаю. Семью, учёбу, привычный мир, будущее, которое уже распланировала… ради чего? Неизвестности? А если я тебе наскучу?

— Вэрани…

— Если я тебе небезразлична, почему ты не хочешь остаться здесь, со мной?

Лицо Коула становится беспомощным.

— Вы не знаете, о чём просите. Жить здесь… всё равно что лишиться какого-то из чувств, всё равно что добровольно стать глухим. Мы привыкли к тому, что весь мир звучит, а здесь…

— А я привыкла к моему миру. Так что кому-то из нас в любом случае придётся чем-то жертвовать.

— Что я буду делать здесь? Тех камней, что я взял с собой, не хватит навсегда, а…

— О «навсегда» никто и не говорит.

— Зачем же расставаться со всем, с чем ты сроднился, ради того, с кем не хочется провести вечность?

— В том-то и дело, — девушка прикусывает травинку уголком рта. — Коул, ты ведь молод, я права? По вашим меркам. И не тебе судить о вечности. — Он не спорит, и взгляд её становится мрачным. — Поверь, я не та, кого ты ищешь. Люди априори не могут быть «теми». Даже если в наших жилах течёт примесь вашей крови, нам никогда не стать вам ровней. И если я пойду с тобой, рано или поздно ты поймёшь, что я не выдерживаю никакого сравнения с вашими красотками, а для меня это будет уже второй пыткой. Потому что первую я переживу, когда брошу всё, что знаю и люблю, и уйду с тобой. А потом, когда привыкну к тебе и к твоему миру, буду вынуждена вырвать всё это из сердца и возвращаться к своей серой обыденности.

— Вэрани…

— Коул, давай начистоту. Я… позволила себе увлечься. Да и ты поспособствовал. Нет, я не злюсь, не подумай. Просто я никогда не думала, что из этого выйдет что-то серьёзное. Я сразу смирилась с тем, что ты уйдёшь, а мне останутся лишь воспоминания. Прекрасные воспоминания, похожие на оживший сон. И не нужно портить их ложными обещаниями и ложными надеждами. — Лицо её спокойно: она жуёт травинку и смотрит в сторону озера, на золото водных бликов, которые всё так же весело вспыхивают на гребнях маленьких волн. — Когда ты найдёшь свою истинную любовь, свою прекрасную фейри, облачённую в одежды из лунного света, которая сможет танцевать с тобой на воде без помощи волшебных флейт… возможно, как-нибудь ты вспомнишь обо мне. И поймёшь, что я была права.

Фейри неотрывно смотрит на неё: так, будто впервые видит.

— Почему? — когда губы его размыкаются, он почти шепчет. — Почему вы не способны поверить в то, во что сами хотите поверить?

— Потому что только дурак учится на своих ошибках. А я на своём коротком веку повидала уже достаточно чужих. — Отшвырнув травинку в сторону, она обнимает руками колени. — Только в сказках самые обычные девчонки вроде меня находят прекрасных принцев, которые увозят их на белых конях в волшебную страну, и живут с ними долго и счастливо. Но жизнь не сказка, Коул. И я поняла это давным-давно.

Они долго молчат. Молчат, пока фейри не берёт её двумя пальцами за подбородок, мягко, но непреклонно, вынуждая её повернуть голову.

— Больше я не потревожу вас подобными разговорами, — говорит Коул. — Последнее, что я хотел — это опечалить вас. Вы простите меня?

На губах девушки вновь появляется призрак улыбки.

— Разве что после ещё одного поцелуя.

Он коротко проводит кончиком большого пальца по её губам — как будто хочет поймать эту улыбку, задержать, остановить, — прежде чем прижаться к ним своими: осторожно, нежно, точно пробуя её дыхание на вкус. И когда поцелуй становится опьяняющим, властным, бесстыдным, и Коул обнимает её, прижимая к себе, зарываясь пальцами в её волосы, а она сминает ладонями ткань его рубашки, жмурясь от удовольствия, его глаза остаются открытыми.

Пока чарующий мёд в них обретает странный тёмный оттенок.

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

Я брела по берегу озера: звёзды скрывали тучи, и водная гладь казалась чёрным зеркалом.

— Есть здесь кто-нибудь? — с губ сорвался хриплый крик.

Я не знала, куда иду. Не знала даже, как здесь оказалась. Вначале я решила, что это знакомое озеро рядом с Динэ, но, сколько я ни высматривала на горизонте городские огни, их не было видно. Значит, просто похожее озеро посреди букового леса.

Босые ноги упрямо несли меня по песчаному пляжу, пока я не увидела вдалеке смутное серое пятно, выделяющееся из окружающей темноты.

— Эй! — я перешла на бег. — Кто там? Я…

И, различив знакомую серебряную макушку фейри, остановилась.

Он сидел на коленях на песке. Руки безвольно висят вдоль тела, голова опущена, длинные волосы скрывают лицо. Будто весь его мир только что рухнул: прямо на него.

— Ты?.. — я подошла и, поколебавшись, тронула его за руку. — Что с тобой?

Медленно, медленно он поднял голову. Неторопливо встав с колен, повернулся ко мне, глядя куда-то сквозь меня, — и я попятилась.

Его лицо было лицом того, кто увидел куда больше, чем был в силах увидеть. Бесстрастной, восковой маской мертвеца, чьё сердце бьётся лишь по какому-то недоразумению. Одни глаза горели ледяным сиреневым огнём.

— Что ж… значит, попробуем ещё раз, — сказал он глухо, уставившись на что-то за моим плечом.

Я обернулась, пытаясь понять, куда он смотрит.

Старый чёрный знакомый был тут как тут. Застыл прямо напротив фейри, но липким взглядом невидимых глаз почему-то сверлил меня.

— Что тебе нужно, тварь? — в бешенстве выкрикнула я. — Почему ты не оставишь меня в покое?!

Вместо ответа тот исчез. Но мерзкое ощущение, которое рождал его взгляд, осталось, и теперь оно раздражало мою спину.

Почему-то не ощущая страха, я повернула голову. Тварь стояла рядом с дин ши, бок о бок с ним. И отчего-то не стремилась протянуть к моему горлу чёрные щупальца — или что там заменяло ему руки.

Это что, ответ?..

— Лайза!

Крик, донёсшийся откуда-то сверху, вынудил поднять взгляд — и я поняла, что открываю глаза.

Ещё один дурацкий сон…

Секундой позже я уже судорожно моргала, пытаясь понять, что за страшная рыжая девица обеспокоенно склонилась надо мной. И почему я в палатке?..

— Тебе кошмар приснился?

— Ты кто? — пересохшие губы выдали хриплый шёпот.

— А, точно. — Девица торопливо выправила из-под футболки с ярким принтом знакомый амулет: кожа, камни и птичьи перья. — Вот, дотронься.

С трудом оторвав руку от спальника, на котором она покоилась, я коснулась амулета кончиками пальцев.

— А, это ты, — облегчённо выдохнула я, когда ужасный рыжий морок рассеялся, явив лицо Роксэйн. — А я уже испугалась…

— Мы нашли мага и прикупили у него амулетов. И Эшу, и Питеру, и тебе тоже, — баньши ткнула пальцем в побрякушку, выбившуюся из-под моей рубашки. — И на мобиль. Тебе-то теперь колдовать нельзя, а то нас мигом вычислят.

Они нашли мага? И тот уже сделал амулеты? Когда только успели?..

— Я… телепортировала нас. И вырубилась, — воспоминания накатывали болезненными волнами. — Где мы? Сколько я спала?

Рок усмехнулась:

— Всё ещё у того озера рядом с Динэ. Какое-то проклятое место, всё никак отсюда не уедем. А дрыхла ты больше суток, сегодня суббота.

— Суббота?!

Насколько я помнила, в Карнел мы ездили в четверг.

— Ага. Ты бы видела, как мальчики переполошились, когда ты отключилась. Да и выглядела ты… бледная, как привидение, и кровь носом пошла. Эш сразу погнал в Динэ, а мы с Питером по дороге полезли в сеть, искать частного лекаря. Нашли одного, в пригороде — там вроде поменьше камер на дорогах, надеюсь, нас не засняли… Он глейстиг, и не очень-то рад был, когда ему на ночь глядя начали в дверь названивать. Открыл, а там мы. Он, конечно, давай ругаться, что никого сейчас не принимает, и шли бы мы отсюда, но Питер его обработал, так что тебя осмотрели и подлатали этими глейстиговскими светлячками. Лекарь сказал, у тебя сильное истощение, вколол какое-то лекарство, и нам с собой его же дал. — Вспомнив о чём-то, баньши усмехнулась. — А потом мы вернулись сюда, раскинули палатку, и тут заявляется твой фейри и давай на нас орать! Мол, почему мы ещё не в Фарге, зачем тебя заставили так рисковать… хотя не орал, конечно, скорее шипел, но лучше бы орал, честное слово… Ну а Питер ему в ответ — мол, ты бы лучше сказал, что это за тварь, мы б с ней давно уже разобрались. А фейри просто исчез, как всегда. — На этом месте Рок вздохнула и махнула рукой, ясно выразив своё отношение ко всяким немногословным выходцам с Эмайна. — Ну, в общем, с тех пор ты и лежишь. Перевозить мы тебя никуда не решились, пока в себя не придёшь. Так что сегодня я осталась с тобой, а ребята нашли по сети адрес местного мага-артефактора и поехали к нему за амулетами. Только недавно вернулись… заодно купили нам с Питером новые графоны, а то меня стража точно уже опознала.

Я с трудом села на своём спальнике.

— Но… зачаровать артефакты так быстро… это же должно бешеных денег стоить.

— Ты забываешь о нашем Господине Чарующие Глаза, — хмыкнула Рок. — Если я не ошибаюсь, маг не только не взял дополнительную плату за срочность, но ещё и пятидесятипроцентную скидку сделал. К тому же Питер ему намекнул, чтобы о нашем визите никому не рассказывали.

Полезный член команды, ничего не скажешь.

Значит, фейри приходил? Так он не бросил нас? Но почему тогда не появился раньше? И почему перестал следовать за мной в призрачной форме?..

— Ладно, думаю, тут кое-кто очень обрадуется твоему пробуждению. — Баньши расстегнула вход в палатку, и внутрь ворвался свежий озёрный ветер. — Пойду скажу ребятам, что ты…

Вид на серую водную гладь внезапно загородили чьи-то ноги в растянутых трениках. Потом владелец штанов нагнулся, явив нашему взору сальные тёмные волосёшки и бледную прыщавую физиономию тщедушного подростка. Когда этот красавец ослепительно улыбнулся мне кривыми зубами, я осторожно предположила:

— Питер?

— Лайза…

Даже голос у него изменился. Вместо мягкого бархата с мурлыкающими нотками — прокуренный сип.

— Я, пожалуй, вас оставлю, — подытожила Рок.

И, вылезая наружу, ещё успела мне подмигнуть — прежде, чем её место занял Питер.

Чтобы без лишних слов прижать меня к себе.

Амулет меняет внешность и даже голос, но то была лишь иллюзия. Магическая голограмма, не менявшая реальных ощущений. И, уткнувшись носом в его шею, закрытую воротником заляпанной спортивной куртки, вместо раздражающего прикосновения потрёпанной синтетики я ощутила шелковистую гладкость его кожи, и пахло от неё… терпкостью можжевельника, горечью тополиных почек, ореховой сладостью. Влекуще, откровенно.

— Я думал, что потерял тебя, — тёплый шёпот обжёг кожу, сухие пальцы зарылись мне в волосы. — Не делай так больше.

Я вдруг поняла, что дрожу — и, резко оттолкнув его, упала обратно на спальник.

— Хватит телячьих нежностей, — почему-то хрипло сказала я. — Амулет… дай, пожалуйста.

Он не выказал удивления моей реакции. Просто выпростал побрякушку из-под футболки — его пальцы прошли прямо сквозь ткань фальшивой куртки — и нагнулся, протягивая мне кожаный кружок. Когда я дотронулась до его амулета, и блеклая серость его глаз сменилась привычной мятной зеленью, затенённой пушистыми ресницами, раздражающий диссонанс того, что я видела, и того, что я чувствовала, наконец-то исчез.

Если бы исчезли сами чувства, было бы совсем здорово.

— А маг был юморист, — взяв себя в руки, я снова села. — Отличную личину подобрал. Тебе в самый раз.

— Может, тогда стоило оставить всё, как есть? Любовалась бы моим прекрасным личиком, сколько вздумается.

— Ну, если ты хотел бы преследовать меня в кошмарах вместе с нашим чёрным другом — пожалуй.

Сидя подле спальника на коленях, Питер без улыбки смотрел на меня.

— Лайз, не делай так больше, — тихо произнёс он потом.

— А что нам ещё оставалось? Ты же сказал, что не справишься.

— Если бы я знал, что тебе придётся рисковать жизнью, я бы попытался. В конце концов, очаровал бы одного и снова их отвлёк. Я же полный профан в магии — думал, ты знаешь, что делаешь, думал… — его пальцы сжались в кулаки. — Это я виноват.

— Да ничего подо…

— В следующий раз буду действовать так, как считаю нужным. Если тебе твоя жизнь не дорога, хоть бы о брате подумала бы. Он тут чуть с ума не сошёл.

Я пристыженно замолчала.

— То-то же. — Взяв меня за плечи, Питер легко коснулся мягкими губами моего лба. Отстранившись, пристально вгляделся в мои глаза, будто высматривая в них ответ на невысказанный вопрос. — Я же говорил: пока я с тобой, я лучше умру, чем дам тебя в обиду. Отныне я защищаю тебя. Даже от тебя самой. Ясно?

Казалось, я ещё чувствую на коже тёплый след поцелуя. И понимала, что от его прикосновений меня снова бьёт дрожь. Отнюдь не неприятная.

А ещё думала, что не теряю голову при виде смазливого личика… тьфу, самой от себя тошно.

— Прошу прощения, что прерываю такой трогательный момент, — голос Эша звенел льдом, — но не изволишь ли ты, кобель, отлипнуть от моей сестры?

Вздрогнув, я оглянулась на открытый вход в палатку.

Похоже, брат всерьёз вознамерился взглядом прожечь в спине Питера дыру.

— А, малыш. — Парень неторопливо разжал пальцы, отпустив мои предплечья. — Долго же ты шёл.

— Отойди. От моей. Сестры.

Улыбнувшись, Питер вылез из палатки и склонил голову, шутливо-приглашающим жестом указав Эшу на вход.

— Прошу, раз тебе так не терпится.

Смерив его зимним взглядом, Эш залез в палатку и решительно застегнул матерчатую дверцу, заслонив насмешливое лицо Питера белой тканью.

— Как ты? — повернувшись ко мне, сухо спросил брат.

— Жить буду, — осторожно ответила я. — А ты почему без амулета?

— Я с ним. Просто в отличие от некоторых я умею думать, причём на несколько шагов вперёд. Так что вложил амулет в твою руку, пока ты спала. — Эш казался непоколебимо спокойным, но я достаточно хорошо знала брата, чтобы понять: он в бешенстве. — Ехать сможешь?

— Не знаю. Но деваться некуда. Мы и так кучу времени потеряли, — мысли о маме обожгли щёки стыдливым румянцем — она где-то там, в лечебнице, и спасти её могу только я, а моя глупая голова забита непонятно чем. — Едем.

Эш кивнул. Отвернулся, но не двинулся с места.

— Лайз, ты не можешь поставить блок от этого типа?

Я недоумённо посмотрела на него.

— Он же очаровывает тебя, это ясно, — продолжил брат, не глядя на меня. — Ты никогда такой не была. А рядом с этим… сама не своя. Смотришь на него, как кролик на удава.

Я покачала головой, в глубине души жалея, что на естественные эмоции и правда нельзя поставить блок.

— Эш, это не эмпатия, — нехотя сказала я. — Питер пытался меня очаровать, когда я пришла к нему в лавку. Я сразу почувствовала это. И поставила блок. Так что… это не магия.

— Ради богов, не говори мне, что это большое и светлое чувство.

— Нет, маленькое и грязное, — мрачно отозвалась я. Посмотрела в сетчатое окно, убедившись, что Питер не маячит перед палаткой, и понизила голос. — Слушай, я не знаю, что со мной творится, ясно? Как разберусь, обязательно тебе сообщу.

— Только когда будешь разбираться, учти, что он мне совершенно не нравится.

— Удивительно, но я это уже заметила. Думаю, не я одна.

— Я был бы рад, если бы ты нашла кого-то, кто сделает тебя счастливой. Правда. Не на всю жизнь, конечно — в семнадцать рано говорить обо всей жизни, — но хотя бы на пару лет. — Эш наконец посмотрел на меня. — Вот только я не уверен, что он хочет твоего счастья. Скорее чего-то другого.

С детского личика на меня смотрели совершенно взрослые синие глаза. Глаза фейри.

Интересно, так выглядел мой отец в детстве?

— Конечно, он хочет от меня только одного. Именно поэтому ввязался вместе с нами в догонялки с маньяком, салочки с Кромешником и прятки со стражей. Боюсь, для этих целей Питер вполне мог подыскать себе другую девицу, не такую проблемную. — Склонившись вперёд, я коснулась ладонью его щеки. — Эш, я знаю, ты решил, что отвечаешь за нас с мамой вместо отца. И ты делал это, и вполне успешно. В конце концов, из нас двоих папочкины гены унаследовал именно ты. Наверное, поэтому ты у нас такой вундеркинд. — Я ласково взъерошила золотые кудри, однако брат лишь бесстрастно, без улыбки следил за моим лицом. — Но у меня тоже есть голова на плечах. Правда. Так что я как-нибудь сама разберусь. И сейчас мне в любом случае немного не до романтики.

Эш помолчал.

— Я верю, что ты знаешь, что делаешь, — наконец произнёс он. — Просто не хочу, чтобы ты допустила ошибку, о которой потом будешь жалеть.

— Не допущу. Не волнуйся. Но я рада, что ты обо мне беспокоишься.

— Ты моя сестра. И мой единственный друг, — просто ответил Эш. — Нам пора. Уже за четыре перевалило, и так приедем в Айспорт только ночью.

— Куда?

— Рок узнала, куда переехал отчим Абигейл. Городок Айспорт, за триста километров от Карнела. Придётся отклониться от намеченного маршрута, но, если всё получится… — брат решительно повернулся к выходу из палатки, — ехать в Фарге уже не будет нужды.

Когда я наконец выбралась наружу, кожу овеяла приятная прохлада. Небо всё ещё было серым, отражаясь в матовых водах волнующегося озера. Хорошо хоть облака не походили на дождевые… Впрочем, лучше так, чем жара.

Я выпрямилась и, пошатываясь, побрела к озеру, чтобы умыться. Казалось, ноги кто-то наспех слепил из ваты, вместо костей сунув в них гибкую проволоку, однако меня тут же заботливо подхватили под локоток:

— Держись.

Я покосилась на подоспевшего Питера, но, подумав, всё-таки оперлась на его руку.

— Лучше не доводи Эша. Он и так на тебя здоровенный зуб отращивает.

— Ревнует, что поделаешь, — беззаботно ответил тот. — У вас в роду Инквизиторов случайно не водилось? А то каждый раз, когда малыш на меня смотрит, у меня возникает ощущение, что мне готовятся вынести смертный приговор.

Я усмехнулась, развеселившись точности его шутливой догадки. Пару секунд колебалась, но потом всё-таки сказала:

— Водились. Если ты слышал про «Кодекс Форбидена», его снимали по запискам нашего прапрапрадеда.

Как я и думала, такого ответа Питер не ожидал.

— А, — молвил он пару секунд спустя. — Что ж, это многое объясняет. — Провожая меня к воде, Питер снова помолчал. — Забавно. Только сейчас понял, что даже не удосужился узнать вашу фамилию.

— Учитывая всё происходящее, это определённо было не самой важной информацией.

— Значит, Форбиден?

— Да.

— И Ребекка Форбиден… писательница…

— Наша прапрапрабабка. А Эш с шести лет решил, что пойдёт по стопам нашего славного предка. Учитывая, что Гэбриэл Форбиден чуть не стал Великим Инквизитором, у него большие планы, как ты понимаешь.

Питер присвистнул.

— Так вы, стало быть, аристократы?

— Да. Только прадед спустил всё фамильное состояние в рулетку, а родовое имение потом перекупило государство. Поскольку дед всё равно не мог его содержать, он счёл это выгодной сделкой.

— Но титул проиграть нельзя. И, выходит, ты всё равно леди Форбиден.

— Нет. Это Эш — лорд Форбиден, граф Кэрноу. Раз у нас в роду имеется мужчина, я, как девочка, не имею права на титул.

Питер задумчиво склонил голову, осмысливая информацию. Но особого трепета в его взгляде я не заметила, и это почему-то меня порадовало.

Инквизитор Гэбриэл Форбиден был выходцем из среднего сословия, вследствие запутанной и жуткой истории получившим титул одного из тех, кого он отправил на справедливый суд. Видимо, его потомкам вместе с кровью передавалось несколько пренебрежительное отношение к пиетету перед представителями высшего — и к тому, что сословной разнице в нашей стране по-прежнему придавали, на мой взгляд, незаслуженно большое значение. Так что мы с Эшем по возможности не афишировали свою фамилию и раздражались, когда в голосах людей, услышавших наш титул, вдруг пробивалось подобострастное придыхание. Тем более что титул этот, учитывая спущенное состояние и проданный майорат, был чисто номинальным.

— Что ж, стало быть, я имею ещё большее основание величать себя рыцарем прекрасной дамы. — Питер с насмешливым поклоном подал мою косметичку. — Зубная щётка, паста, мыло — всё там. Я проверил.

— Какая забота…

Пока я умывалась, Питер неспешно прогуливался по бережку, у самой кромки воды, рискуя замочить мокасины. Стоило же мне выпрямиться, как он сразу оказался рядом — и когда меня бесцеремонно подхватили на руки, от удивления я даже не попыталась брыкаться.

— Ты чего? — растерянно вымолвила я, пока Питер нёс меня к мобилю, благодаря амулету немного вытянувшему капот и приобрётшему весёленький жёлтый цвет.

— Лекарь рекомендовал тебе постельный режим в течение недели, — непреклонно заявил он. — Раз я не в силах тебе его обеспечить, то хотя бы поберегу от лишних нагрузок.

— А в лес по тайным делам тоже меня понесёшь?

— Если потребуется.

— Нет уж, обойдусь. — Я закатила глаза, смиряясь с происходящим: ходить мне и впрямь было трудно, а несли меня вполне бережно, согнув ноги в коленях и устроив голову на широком мужском плече. — Извращенец.

Я очень постаралась, чтобы последнее прозвучало не кокетством, а презрительной констатацией факта. Но Питера это всё равно не особо огорчило.

В лес, естественно, я всё-таки побрела сама. Медленно, на подгибающихся ногах, кое-как держась за мшистые буковые стволы. Торопливо сделала все необходимые дела и вернулась к мобилю, где меня ждал сюрприз: впереди рядом с Эшем сидела Роксэйн.

— Это вообще-то моё место, — напомнила я, устало опершись на дверцу мобиля.

— Мне нужно показывать Эшу дорогу на графоне. А тебе нужно лежать и отсыпаться. Сидя особо не поспишь, — весело возразила Рок. — Пойдёшь назад, к Питеру. Ляжешь на сидение и положишь голову к нему на колени — думаю, он не будет отмывать их до конца жизни.

Лицо Эша непроницаемостью могло поспорить с ледяной скульптурой.

Я посмотрела на невозмутимого Питера. Затем на баньши, лучившуюся хитрой улыбочкой.

— Сводница, — выразительно прошептала я одними губами, прежде чем залезть в мобиль.

Судя по короткому смешку, Рок это не особо смутило. С ума сойти… за нами гоняется стража, в любой момент может объявиться тварь, подозрительно долго не напоминавшая о себе, а она думает о том, чтобы без меня меня женить.

Хотя, если честно, это здорово отвлекало от надлежащих ситуации мрачных мыслей. А поскольку мрачные мысли всё равно не заставят тварь исчезнуть, стражу — заболеть склерозом, а мобиль — ехать быстрее, может, оно и к лучшему.

Мы тронулись, как только за мной закрылась дверца. Я медленно сжевала предложенный мне сэндвич, вглядываясь в серую пасмурность за окном; несмотря на два дня вынужденного голодания, аппетита не было, но я знала, что мне надо поесть.

— Твоё лекарство. — Когда я вытерла руки влажной салфеткой, Питер протянул мне объёмистый пузырёк. — Сделай маленький глоток.

На вкус снадобье оказалось горьким, как полынь. Поморщившись и кашлянув, я вернула бутылочку Питеру. Потом демонстративно села подальше, прислонившись головой к закрытому стеклу.

— И только попробуй руки распускать, — буркнула я, покосившись на своего соседа.

— Самой же будет неудобно, — без всякого выражения заметил тот.

— Ничего, я терпеливая.

Прежде чем закрыть глаза, я поймала в зеркальце заднего вида одобрительный взгляд Эша — и мельком улыбнулась в ответ.

Нет, спать ни у кого на коленях я решительно не собиралась. Что бы там кто из этой троицы ни думал.

***

Проснулась я от того, что кто-то осторожно потормошил меня за плечо:

— Лайз, вставай. Приехали.

— М, — невнятно промычала я, жмурясь, зарываясь носом в подушку. Руки и ноги сковывала странная слабость, открывать глаза ужасно не хотелось. Подушка, кстати, была довольно твёрдой и не сказать, что особо удобной. Хотя пахло от неё приятно. И смутно знакомо — можжевельником и орехами.

…минутку, какая подушка?

Я открыла глаза, перед которыми маячила чёрная джинсовая ткань с металлической «молнией». Повернув голову, посмотрела наверх: внимательная зелень глаз Питера сияла прямо надо мной.

Так моя голова всё же каким-то образом оказалась у него на коленях. В непосредственной близости к животу. И, выходит, вместо подушки я зарывалась носом ему в…

Позабыв про слабость, я мгновенно вскочила, едва не боднув лбом его подбородок.

— Как спалось? — любезно осведомился Питер.

Ещё ухмыляется, сволочь. Твёрдая «подушка», украшенная ширинкой… боги, ужас-то какой.

— Эш резко повернул, ты упала, — отвечая на немой вопрос в моём лице, как ни в чём не бывало проговорил Питер. — Не усаживать же тебя обратно.

Мда. Видимо, после падения я ещё умудрилась вдоволь поворочаться, поджать ноги под себя, свернувшись клубочком, и повернуться спиной к переднему сидению. И даже не проснулась. Впрочем, учитывая моё состояние…

Я молча отвернулась, остервенело ткнув пальцем в кнопку открытия дверцы.

Спокойно, Лайза, спокойно. Нелепая случайность, с кем не бывает.

На улице было темно и холодно: конец августа наконец-то давал о себе знать. Свет фонарей расплывался на мокром асфальте, руки, открытые коротким рукавом рубашки, мгновенно покрылись зябкими мурашками. Мобиль стоял на парковке какого-то мотеля — длинное одноэтажное здание в виде буквы «П» со множеством дверей, выкрашенное в унылый бежевый цвет. Типичное придорожное пристанище на одну ночь, вроде тех, в которых часто останавливаются киношные герои, скрывающиеся от закона.

Совсем как мы.

— Где мы?

Ни Роксэйн, ни Эша не было видно. Звонко тренькнула сигнализация: мобиль, мигнув фарами, закрылся.

— В мотеле на окраине Айспорта. — Я услышала, как звякнули ключи, когда Питер сунул их в карман. Эш доверил ему закрыть мобиль? Невероятно. — Решили, что тебе не помешает нормально поспать на нормальной кровати. Да и душ принять, всё такое…

— Но мы подвергаем опасности всех постояльцев! — я сделала неуверенный шаг вперёд, но ватные, затёкшие ноги подкосились, и я бы упала, если б не вездесущий Питер, вновь оказавшийся рядом и подхвативший меня. Как же это раздражает, чувствовать себя настолько слабой! — Если тварь вселится в них…

— Не думаю. — Взяв меня на руки, Питер уверенно зашагал к одной из абсолютно одинаковых дверей. — Видишь ли, Рок тут справедливо заметила, что одержимыми становились только те, с кем ты непосредственно сталкивалась. Все жертвы твари были помечены тенью неопределённой смерти, — но Рок проверила тени твоего учителя, Дакоты и её матери, и того глейстига, который тебя лечил… у них было то же самое. Похоже, дело не в твари, а в тебе. И потенциальные мишени — все, кто как-то взаимодействовал с тобой.

От этой мысли мне стало как-то не по себе.

— Вы с Эшем и Рок постоянно со мной взаимодействуете, — возразила я парой секунд спустя. — И до сих пор почему-то не… одержались.

— Теория ещё нуждается в доработке, не спорю. — Питер постучал в дверь мыском мокасина. — Но сейчас я отнесу тебя в номер, и ты будешь тихо-мирно лежать там, не сталкиваясь ни с кем, кроме нас. Если Рок права, здесь твари некем будет поживиться.

— А если неправа?

— Как-нибудь разберёмся.

Дверная ручка мягко щёлкнула.

— А, вот и вы, — открыв, кивнула Роксэйн. — Эш там улаживает дела с оплатой, скоро придёт.

— И всё равно это рискованно, — буркнула я, когда Питер опустил меня на кровать.

Нет, наконец снова почувствовать под собой мягкий уют пружинистого матраса было приятно, что там говорить. Да и номер, несмотря на простоту, оказался милым: одна жизнерадостная апельсиновая штукатурка на стенах чего стоила.

Но всё-таки…

— Мы сняли два разных номера, — сообщила баньши. — Один для вас с Эшем, один для Питера.

— А ты?

— Мне спать не нужно, если забыла. Буду сидеть в мобиле и следить за обстановкой с парковки. Чтобы ничто не подкралось незаметно. — Рок в предвкушении потянулась. — А завтра, как проснёмся, наведаемся в сорок второй дом по Сиарской улице.

— Отчим Абигейл?

— Он самый. Завтра выходной, он как раз должен быть дома.

Кожу снова пощекотали мурашки. И на сей раз не от холода.

Даже не верится, что завтра наше путешествие может подойти к концу. Хотя пока рано о чём-то говорить: по крайней мере, пока подозреваемый не взглянет в честные глаза Питера.

— Кстати, Лайз, я набираю тебе ванну, — добавила Рок. — Думаю, ты не откажешься освежиться.

— Потом поужинаешь и спать, — поддакнул Питер. — Мы по дороге останавливались в кафе, купили с собой жареной курочки — Эш вроде сказал, ты её любишь.

Какая забота. Пожалуй, ради этого стоило почти умереть. Но со спутниками мне повезло, что ни говори.

Впрочем, должно же мне было хоть в чём-то повезти…

Час спустя я лежала, разметав мокрые волосы по одеялу, грела ладони о кружку с чаем и смотрела на Питера, сидевшего на стуле рядом с моей кроватью. Эш тихонько посапывал на соседней: брат лёг сразу, как пришёл в номер и наспех сжевал свой ужин, и когда я вернулась из ванной, он уже спал. Роксэйн ушла на ночное дежурство в мобиль, а вот Питер ещё неспешно допивал чай. Вместе со мной.

Возможно, стоило бы его выставить, но было как-то неудобно.

— Можно один вопрос? — внезапно шёпотом осведомился Питер.

— Хоть два, — ответным шёпотом милостиво позволила я.

— Почему тебя так бесит, когда кто-то пытается о тебе заботиться?

Я вздохнула.

— Что, так заметно?

— Нет. Но я ведь эмпат.

— Наверное, потому что я никогда не понимала сказочных принцесс, которые сидят в башне, сложа ручки, и ждут, пока прекрасные принцы решат все их проблемы.

— Но тот фейри спасал тебя, и не один раз.

— Да, но тогда я хотя бы могла сама себя спасти, а он просто опережал меня! А теперь… я абсолютно беспомощна. — Я опустила взгляд, и мои глаза отразились в тёмном чайном зеркальце, истекавшем дымком в кружке. — Без магии, да ещё еле хожу…

— А мне казалось, девушки любят чувствовать себя беспомощными и использовать мужские спины в качестве каменной стены… хотя да, ты сама себе успешно каменную стену воздвигнешь.

— Если ты под впечатлением от стычки со стражей, не преувеличивай мои скромные дарования. — Эш заворочался во сне: кажется, мой шёпот вышел слишком громким. — Они могли связать нас магическими оковами, которые не дают телепортироваться, — понизив голос, добавила я, — и тогда мы бы точно никуда не делись. И просто не подумали, что студентка второго курса изучила заклятие, которое проходят на четвёртом.

— И всё равно для меня ты самая крутая магичка из всех, что я видел.

— А ты многих видел?

Его глаза задорно блеснули:

— В кино — конечно.

Я фыркнула. Сделала ещё глоток, косясь на Питера из-под намокшей чёлки.

— Питер… зачем ты это делаешь?

— Что делаю?

— Помогаешь мне. — Я крепче сжала стенки чашки, ощущая под пальцами тёплую шершавую глину. — Ты всё бросил. Ты рискуешь жизнью. Ты ввязался в неприятности со стражей. Неужели всё из-за гибели незнакомой тебе девчонки? Из-за того, что ты ощутил мою боль и посочувствовал мне? Я понимаю, эмпатом быть непросто, но «эмпат» ведь не равно «альтруист».

Питер, не моргая, смотрел на меня — и его взгляде вновь было что-то, что вынудило меня опустить глаза.

— Тебе незнакомо чувство, что тебе нужно нечто большее, чем тебе могут дать? Что ты ждёшь кого-то, кого пока не встречала?

Его вопрос заставил пальцы дрогнуть.

— Почему ты спрашиваешь?

Беззвучно отпив из своей чашки, Питер аккуратно отставил свою кружку на прикроватную тумбочку.

— Потому что мне оно знакомо. А поскольку я эмпат, я неплохо научился понимать людей. И мне почему-то кажется, что мы с тобой похожи… не только в этом. — Качнув стул, он наклонился вперёд. — Знаешь, даже лучший эмпат не способен контролировать себя до конца. Тебе нравится человек, и ты хочешь понравиться ему, но твои посылы магически усиливаются, и в итоге ты влюбляешь собеседника в себя, сам того не желая. И в любви всех, кто любил меня, всегда было что-то… искусственное. Слишком приторное, слишком восхищённое, слишком иступлённое. Они готовы были исполнить любое моё желание, любой каприз, но не потому, что любили меня — такого, какой я есть, — а потому что так им приказывала моя магия. Девушка ли, друг, неважно. А в итоге я уехал из родного города и перестал сближаться с кем-либо, потому что мне всё это надоело. Не хотел портить людям жизнь одержимостью мной… и тут в мою лавку заходишь ты. — Питер помолчал. — Лайз, я бы пошёл за тобой, даже если бы не увидел в твоих эмоциях эту страшную черноту. Даже если бы не было той девочки, которой я не помог. Потому что ждал тебя. Потому что ты единственная, чей блок я не в силах пробить, даже очень захотев. Потому что я могу читать тебя, но не влиять. Потому что я наконец-то встретил того, кто способен оценить меня настоящего. И, возможно, принять.

Я помолчала. Я молчала очень, очень долго.

Пытаясь умерить дрожь в пальцах, не дрожавших так даже в стычках с одержимыми.

— Может, ты и не захочешь, чтобы я тебя принимала, — прошептала я потом. — Ты ведь меня совсем не знаешь.

— Но я знаю. Эмпатам не требуется много времени, чтобы узнать кого-либо. — Я слышала, как Питер неторопливо покачивает стул на ножках взад-вперёд. — Ты не показываешь того, что чувствуешь на самом деле, потому что боишься расстроить брата. Ты хочешь казаться сильной. И ты отлично держишься. Но я вижу, что скрывается за твоей маской «со мной всё хорошо».

Я всё-таки осмелилась кинуть на него быстрый взгляд. Из-под прикрытия мокрых волос, падавших на лицо.

Увидев в его глазах чувства, которые я ожидала, но не готова была увидеть, вновь опустила голову.

— Ты самоотверженная. Умная. Трогательная. Смешная. Удивительная. И знаешь… может, ты не случайно зашла в мою лавку? Ведь когда ты уже отчаялся встретить того, с кем сможешь быть действительно близок, и вдруг к тебе заходит самая прекрасная девушка, которую ты когда-либо встречал, единственная в своём роде, и нуждается в твоей помощи… по-моему, это вовсе не случайность, — его шёпот был странно, до боли, до щемящей трогательности мечтательным. — Скорее перст судьбы.

Чайное зеркальце в моей кружке волновалось. Вместе с дыханием, сбившимся в такт частому рваному ритму, которым вдруг обернулось моё сердцебиение.

Да. Я могла понять Питера. Потому что никто, никто и никогда — ни подруги, ни мама, ни даже Эш — не мог подарить мне ощущение того, что ты говоришь с человеком, который абсолютно тебя понимает. Кого-то близкого настолько, что с ним можно просто быть собой: никем не притворяясь, не надевая невольные маски послушной дочери, заботливой сестры, верной подруги. Маски, которые надевались подсознательно и так быстро прирастали к коже.

Но, кажется, теперь в огромном множестве «никого» стало ровно на одного человека меньше.

— С пафосом ты немного перегнул, — наконец заметила я небрежным шёпотом.

— С кем не бывает.

Я отставила кружку на тумбочку. По соседству с ещё одной.

Я не боялась обидеть его словами. Он ведь всё равно знал, что за ними скрывается.

— Я подумаю над тем, что ты сказал, — не глядя на Питера, вымолвила я. — А сейчас мне нужно поспать.

Я услышала, как он встал — и вздрогнула, когда его губы невесомо коснулись моих волос.

— Тёплых и ласковых снов, моя прекрасная дама.

Я сидела неподвижно, пока за ним не закрылась дверь. Медленно сползла из полусидящего положения в лежачее, уставившись в потолок.

Забавно. Окружающую обстановку трудно было назвать особо романтичной: с маленьким номером в придорожном мотеле и младшим братом, спящим в нескольких футах от вас — ни тебе прогулок под луной, ни цветочных веников. И тем не менее этот разговор взволновал меня больше, чем любое свидание из всех, что были в моей жизни прежде.

Впрочем, за последние несколько дней в моей жизни появилось много того, чего прежде в ней не появлялось.

Так Питер и был тем большим, чего мне не хватало?.. Да ну, бред какой-то. Мы несколько дней как знакомы. Он до сегодняшнего дня даже фамилию мою не знал. И мне неизвестно о нём почти ничего — кроме того, что он фоморски сильный эмпат с хорошим чувством юмора, продававший камни в муленской лавке. А ещё сирота, который тоже любит чёрный чай, сэндвичи с тунцом и кленовый сироп.

Впрочем, как бы там ни было, одно мне было известно совершенно точно.

В том, что Питер был к тому же единственным, кто заставил меня наконец понять смысл этого странного выражения про чешуекрылых в брюшной полости.

***

Следующим утром, позавтракав вместе с Эшем и так не дождавшись появления Питера, я отправилась в соседний номер будить моего разоспавшегося рыцаря.

Если честно, я не особо знала, как вести себя с Питером. Хотя бы потому, что сейчас мне действительно было немного не до романтики. И что делать? Оставить его слова без внимания? Сделать вид, что вчерашнего разговора не было?..

Преодолев робость, я требовательно постучала в дверь:

— Питер, это я.

Ответа не было.

— Питер?

Я дёрнула за ручку — дверь, скрипнув, отворилась. Штукатурка на стенах бросилась в глаза ядовитой зеленью, сквозняк из приоткрытого окна волновал салатовые шторы. Из обстановки в комнате присутствовала кровать, тумбочка и стол со стулом.

Незаправленная кровать была пуста.

— Питер?..

В этот миг я услышала певучее мурлыканье из приоткрытой ванной комнаты.

Поколебавшись, я подошла ближе, осторожно заглянув в щель. Питер стоял у раковины в одних джинсах и брился, глядя в зеркало, напевая что-то про себя; распущенные кудри тёмными завитками рассыпались по его плечам.

— А, Лайза. — Заметив моё отражение, он улыбнулся, опустив опасную бритву с костяной рукояткой. — Доброе утро. Смотрю, чувствуешь себя лучше?

— Как новенькая. — Я приоткрыла дверь шире, опершись плечом на косяк. На самом деле моё самочувствие трудно было назвать отличным, но хоть бы слабость в ногах ушла. — Откуда ты взял этот раритет? Сейчас все сплошь электрическими пользуются.

— От деда достался. Отец ей не пользовался, хранил на память, а деду она однажды жизнь спасла. — Питер поднёс острое лезвие к коже. — Подождёшь немного?

Какое-то время я молча следила за его движениями: скользя по щекам, бритва издавала шуршащий шелест. Потом, поняв, что взгляд неумолимо тянет ниже, на гладкую обнажённую спину, отвернулась и, прикрыв за собой дверь, села на кровать.

— На деда однажды напали в тёмном переулке, — выйдя из ванной, как ни в чём не бывало продолжил Питер, на ходу собирая волосы в низкий хвост. — Кризис был, грабежи и убийства участились, вот дед на всякий случай и носил с собой бритву. В итоге пригодилась.

— Он… убил кого-то?

— Ага. А перед этим ему в плечо всадили пулю. — Питер потянулся за футболкой. — У нападавшего был револьвер, так что деду повезло, что он сумел полоснуть вора левой рукой.

— Можно посмотреть?

Натянув футболку, Питер достал бритву из заднего кармана джинсов и, раскрыв, протянул мне. Я осторожно повертела её в руках, разглядывая белую костяную рукоять и лезвие, блестевшее серебром, покрытое тонкой вязью волнистых узоров. Так и тянет провести пальцем по стальной грани, проверить остроту заточки — даже зная, что порежешься.

Красивая, изящная, опасная штучка.

Чем-то похожая на самого Питера.

— И ты тоже носишь её с собой? — аккуратно сложив бритву, я протянула её владельцу.

— Чту семейные традиции. — Питер вернул миниатюрное оружие в карман. — На самом деле незаменимая вещь. Бреет куда лучше электробритв или обычных станков, а в случае чего ещё и средство защиты. — Он молча потянулся за своей барсеткой, лежавшей на прикроватной тумбочке. — Тебе случаем резинка для волос не нужна?

— Нужно, — удивлённо откликнулась я, поднявшись с кровати.

И как только догадался?..

— Вы уже позавтракали? — вручив мне простенькую резинку из чёрной махрушки, спросил Питер.

— Да. — Несмотря на простоту подношения, я взяла его с благодарностью. — Ждём только тебя.

— Понял. Скоро приду, я быстро.

Какое-то время я смотрела на него, ожидая и опасаясь продолжения вчерашнего разговора. Потом, развернувшись, поспешила к выходу.

Ясно. Видимо, делаем вид, что ничего не было.

— Лайз, если что, за ночь у меня клыки не отросли.

Я замерла у самого порога, комкая резинку в кулаке, — и оглянулась, встречая его ироничный взгляд.

— Я ничего от тебя не требую, — мягко добавил Питер. — Можешь не смотреть на меня, будто я сейчас тебя укушу.

Я смущённо, растерянно нащупала ладонью дверную ручку, ощутив под пальцами прохладную медь.

— Но разве ты не ждёшь от меня… решения?

— Какое может решение в такой ситуации? Ты знаешь меня всего несколько дней. Ты наверняка думаешь, что всё это безумие. Думаю, решение придёт само собой, когда мы разберёмся с твоими проблемами. А я подожду. — Он улыбался — спокойно, едва заметно. — Пока я — твой защитник. И ничего больше. Если тебе так удобнее.

Прежде чем выйти, я коротко склонила голову в знак согласия.

Защитник… какое хорошее слово. Действительно — не друг, не попутчик, не возлюбленный.

Сразу проясняет ситуацию.

— Наш спящий красавец встал? — холодно поинтересовался Эш, когда я вернулась в номер: брат ждал меня за столом с чашкой чая.

— Сейчас позавтракает и выдвигаемся.

— Отлично, — жизнерадостно заметила Рок, выплывая из ванной. — Рада, что тебе лучше.

— Современная медицина творит чудеса. Как ночное дежурство?

— Никого и ничего. Правда, Питер вчера ночью выходил из вашего номера какой-то подозрительно счастливый, но это не те подозрительности, которые я высматривала.

Эш поперхнулся чаем, и я поспешила постучать его по худенькой спине.

— И чем же ты его так осчастливила, пока я спал, дорогая сестрёнка? — прокашлявшись, хрипло поинтересовался он.

— Ничем, — буркнула я, забирая надоевшие волосы в хвост, досадливо глядя на баньши. Та смиренно опустила голову, но со дна её лазурных глаз мне улыбались фоморы. — Невинной беседой.

— Действительно невинной?

— Эш, хватит.

Брат смолк, но сверлить меня убийственным взглядом не перестал.

Нет, Питер неправ. Эш не ревнует. Просто он упорно считает меня глупой девочкой, которая вполне может взять пример с любимой мамы — и полюбить мужчину, который в один прекрасный день навсегда исчезнет из её жизни, оставив её с двумя детьми и разбитым сердцем. Мы с Эшем не говорили об отце, но мне всегда казалось, что его ненависть к нему ещё сильнее моей.

О Питере, к сожалению, я с ним говорить тоже не собиралась. Есть вещи слишком личные, чтобы говорить о них с кем бы то ни было.

Когда Питер вошёл, то на ходу дожёвывал сэндвич; кожаную барсетку он перекинул через плечо, и она била его по бедру.

— Знаете, — решительно сказал он, отряхивая руки, — как всё это закончится, первым делом поведу вас в какой-нибудь нормальный ресторан, где можно будет поесть какой-нибудь нормальной еды. Если что, я угощаю.

— Договорились, — с энтузиазмом откликнулась Рок. — А теперь выдвигаемся. Здесь недалеко, пешком дойдём.

— Отлично. Подышим свежим воздухом, взбодри… а-ах… взбодримся…

— Ну да, а то ты, видимо, не выспался, — колко заметил Эш, когда Питер широко зевнул. — Увлёкся, отвлекая мою больную сестру от здорового сна своими домогательствами?

— Что ты, малыш. Всего-навсего подоткнул ей одеяльце и рассказал сказку на ночь, чтоб крепче спалось. Как видишь, помогло.

— Хватит вам препираться, — устало бросила я. — Идём.

Улица встретила далёким шумом мобилей, жужжащих на шоссе, и пасмурной прохладой медленно умирающего лета. Обогнув мотель, мы вышли на узкую дорожку, ведущую от шоссе к окраине города: я уже видела коттеджные участки, засаженные плодовыми деревьями, среди которых прятались невысокие дома. Вчетвером по ней было никак не пройти, так что мы с Роксэйн вышли вперёд, предоставив Эшу с Питером следовать за нами.

— Похоже на большой посёлок, — заметил Питер.

— Или ма-аленький городок. Население — около двух тысяч. В основном люди, фейри всего пара сотен. — Рок следила за картой на экране своего графона, неслышно вышагивая по мокрому асфальту: похоже, ночью снова шёл дождь. — Тьфу, так непривычно ходить, а не парить…

— Что поделаешь, морок баньши сложнее привязать к амулету, а летящая человеческая девушка вызвала бы море вопросов, — резонно заметила я. — И зачем бы программисту переезжать в такую глушь?

— Да к тому же покупать дом на отшибе. Зато очень удобно отъезжать на пару дней и возвращаться незамеченным, правда? Это тебе не Карнел, где живёшь в таунхаусе с кучей соседей.

Мы уже приблизились к первому коттеджу и теперь шли вдоль низкой, аккуратно выстриженной живой изгороди, огораживавшей зелёный участок с симпатичным кирпичным домиком. Несмотря на то, что уже перевалило за полдень, народу на улицах почти не было. Где-то впереди вышагивал одинокий прохожий, навстречу прогуливалась пара женщин с колясками; пустую узкую дорогу неторопливо перебежала бродячая собака.

— Рок, что ты теперь будешь делать?

— В смысле?

— Ты вместе с нами скрываешься от стражи. А твой отец сам стражник, так что он тебя за такое по головке наверняка не погладит. И вообще странно, что он не согласился помочь отряду, который за нами выслали. — Я натянула рукава ветровки на ладони, чтобы не мёрзли руки. — Хочешь сказать, тебя всё это не тревожит?

Баньши рассеянно накрутила на палец прядь волос, выбившуюся из пучка.

— Знаешь, перед тем, как я встретила тебя… в прошлое воскресенье… мы с отцом поругались. Так поругались, что я выбежала из дома, хлопнув дверью, и пошла в бар. Недалеко от того отеля, где вы тогда остановились, «Волшебная мельница» называется. Коктейли у них отличные… да, в общем, я убежала из дома. Заказала себе выпивку с утра пораньше и весь день проторчала за барной стойкой, наедине с «Голубыми Гавайями» и своей злостью. На отца. А злилась потому, что осознавала его правоту. Он постоянно твердит о том, что меня наделили великим даром, который мог бы помочь тысячам людей и фейри, а я отворачиваюсь от него, бестолково тратя свою жизнь на какие-то статейки. А что пойти в коронеры — это каждодневная боль, каждодневная смерть вместе с каждым, кого тебе привозят, и даже не раз в день… — баньши дёрнула намотанную на палец прядь: будто в колокольчик хотела позвонить. — Когда я начала активно выпытывать у него информацию о Ликорисе, отец ничего мне не сказал. И все адреса, которые мне требовались, присылал без вопросов. Хотя уже знал, что за нами следует стража, и ему наверняка рассказали, что меня видели на кладбище в Динэ… а после моих запросов концы с концами свести нетрудно. — Резким движением она вывернула кисть, освободив палец из плена бледно-василькового локона. — Думаю, отец прекрасно понял, что я охочусь за Ликорисом. И не только не собирается меня останавливать — наконец-то мной гордится. Ибо непутёвая дочка всё же взялась за ум и помогает людям. Именно в том смысле, в каком это понимает он.

Я молча смотрела перед собой, скользя взглядом по заборам коттеджей, проплывавших мимо нас.

Нет, меня сразу смутило то, как Рок отзывается о своём родителе. Но я не подозревала, что всё настолько запущено.

— А его не смущает, что это вообще-то опасно? — негромко поинтересовалась я потом.

— У моего отца вообще интересная система воспитания. В духе полной самостоятельности, по принципу «что нас не убивает, делает нас сильнее». Любой баньши, пожалуй, трудно с этим поспорить.

— И как к этому относится твоя мать?

— Если б она не умерла, когда мне было три, думаю, она бы это не одобрила. Но я не уверена.

— О. Прости.

— Нет, ничего. На самом деле я не ропщу ни на судьбу, ни на Великую Госпожу. Ни за мать, ни за отца, ни за мой дар. Ведь если бы всё сложилось по-другому, я была бы уже не совсем собой, верно? А я вполне нравлюсь себе такой, какая я есть. — Баньши опустила глаза, сверяясь с картой. — Так, сворачиваем налево.

В конце узкой улочки мы упёрлись в высокий кирпичный забор. Дом был последним перед вересковым пустырём, по которому змеилась вдаль просёлочная дорога. Приглядевшись, я поняла, что через пустырь можно проехать на шоссе.

Идеальные условия для того, кто хочет периодически незаметно отлучаться на пару дней.

В сжавшемся желудке возникло странное ощущение, напоминающее то, какое бывает перед экзаменом.

— Пришли, — констатировала Рок.

— И от кого он прячется за этим забором? — поинтересовался Питер, оценив высоту ограждения — за ним едва можно было разглядеть верхушки деревьев на участке и черепичную крышу.

— От совести своей, — мрачно ответствовал Эш. — Ну что, звоним?

Баньши, прокашлявшись, надавила на кнопку звонка рядом с жестяной калиткой.

— Может, отошёл? — предположила я, когда после пятиминутного ожидания и трёх повторных звонков нам так никто и не открыл.

— Может, — с сомнением согласилась Рок. — И что теперь? Возвращаемся в мотель и приходим позже?

— Нет уж, — изрёк Питер, решительно открывая свою барсетку. — Мы слишком долго сюда ехали, чтобы теперь ловить его по всему городу.

Я удивлённо смотрела, как он натягивает на руки знакомые тканевые перчатки для хозяйственных работ. Одни из той пачки, которую мы купили ещё в Динэ.

— Что ты делаешь?

Питер ухватился за жестяные завитушки, украшавшие калитку сверху:

— Предлагаю подождать мистера Труэ с комфортом. В его же собственном доме.

— Ты с ума сошёл?! Это же проникновение со взломом!

— Мы осквернили могилу, подались в бега от стражи и оставили позади кучу трупов, а ты беспокоишься о таких мелочах?

— Про последнее мог бы не напоминать, — вздрогнув, резко ответила я.

На миг обернувшись, он виновато и одновременно одобряюще улыбнулся.

— Прости. Забылся.

Затем огляделся по сторонам, убедившись, что никого из соседей не видно — и, оттолкнувшись от асфальта, ловко подтянулся. Перекинул ноги через верх калитки, повис на руках и, разжав пальцы, с негромким шумом приземлился уже по ту сторону забора.

Открытие калитки сопроводил мерзкий, почти комариный писк.

— Мало того что брачный аферист, так ещё и домушник, — прокомментировал Эш, когда мы прошли на чужой участок.

— Я специалист широкого профиля. А ты не завидуй, малыш. У тебя ещё всё впереди.

Участок мистер Труэ запустил. Немногочисленные яблони роняли больные жёлтые листья, в высокой, давно не кошеной траве валялись гниющие яблоки. К одноэтажному дому, обшитому белым сайдингом, вела дорожка из простой каменной плитки.

— И как мы попадём внутрь?

— Поищем открытое окно. Хотя бы в подвал. — Дойдя до крыльца, Питер решительно свернул по направлению к углу дома. — Если такового нет, будем думать.

Приоткрытое окно действительно вскоре нашлось. Раздав нам с Эшем перчатки — на длиннопалые руки Роксэйн они всё равно не налезли бы, — Питер шире распахнул деревянные створки и первым влез в чужой дом. Я опасливо ждала воя сигнализации, но ничего не произошло.

— Я же говорил. — Раздвинув шторы, Питер протянул мне руки, помогая забраться в комнату: дом строили на высоком фундаменте, и это было не так легко. — Мораль — даже живя за высоким забором, не забывайте закрывать окна после проветривания. Особенно если вы маньяк-убийца.

— Теперь я это точно запомню. — Когда Питер втянул меня на подоконник, я соскочила на пол и огляделась. Скудно обставленная кухонька угнетала пыльной тёмной теснотой. — Правда, надеюсь, в такого рода деятельность меня всё же не занесёт.

Когда мы вчетвером столпились у окна, я первой осторожно двинулась вперёд. Кухня выходила в узкий коридор, из которого можно было пройти в гостиную, и туда я и направилась.

То, что мы оказались в жилище одинокого холостяка, было видно сразу. Вещи валялись, как попало, на журнальном столике пылилась грязная тарелка, рядом с креслом бросили грязные носки. Но было во всей обстановке что-то… неправильное. Тревожащее. Например, зашторенные окна и включенный торшер — днём. И телевизор, работающий в беззвучном режиме, показывающий какой-то мультфильм… старый плазменный телевизор, каким пользовалось поколение наших родителей.

А ещё в воздухе витал неприятный запашок канализации.

— Может, у него трубу прорвало, и он за слесарем пошёл? — поморщившись, Эш невольно понизил голос.

Я вгляделась в фотографию, стоявшую на столике рядом с телевизором.

Грег Труэ оказался симпатичным моложавым мужчиной. На фото он улыбался, и гладкое лицо под шапкой тёмных кудрей выглядело очень располагающе. А ещё он держал на руках маленькую Абигейл, малышку лет восьми в пёстром платьице, пока к нему доверительно льнула её мать — молодая женщина, златовласая и ослепительно красивая, с печатью высших фейри в чертах кукольного лица.

Нет, не таким я представляла себе Ликориса. Может, он всё-таки не тот, кого мы ищем?..

— Ребята, — негромко окликнул Эш, — смотрите.

Обернувшись, я проследила за его взглядом — и замерла.

Из-под закрытой двери в дальнем конце комнаты пробивался свет.

— Он что, дома?..

— И не услышал, как мы звонили? — напряжённым шёпотом возразила Рок. — А потом ещё галдели у него в кухне?

Какое-то время мы стояли, вглядываясь в жёлтую полоску, растворявшуюся в полумраке гостиной.

Потом я медленно, медленно двинулась вперёд.

Тишина давила на барабанные перепонки, пока на экране телевизора весело и беззвучно мелькали яркие мультяшные картинки. Мерзкая вонь и разлитая в воздухе тревога морозили руки в перчатках, стиснув желудок судорогой страха. Коротко выдохнув, я взялась за дверную ручку и осторожно провернула: язычок замка со скрежетом пополз в сторону.

Щелчок.

Я толкнула дверь от себя — и попятилась, зажимая рот рукой.

Это напоминало мой кошмар. Тот, который я видела, когда впервые встретилась с моим безликим врагом. Только здесь не было леса, белого платья и гривы каштановых волос. Был крюк от люстры, брючный ремень и спокойное лицо с раздувшимся языком, вывалившимся из синюшных губ.

Мёртвое.

Когда я ткнулась спиной в кого-то, меня успокаивающе обняли за плечи. Питер… Я торопливо отвернулась, уткнувшись лицом в его плечо; глубоко вдохнула, ощутив знакомый аромат можжевельника и орехов, немного заглушивший мерзкий запах, въедавшийся в ноздри. Тело Грега Труэ словно кто-то высек резцом на сетчатке глаз — даже закрыв глаза, я всё ещё видела его: с закрытыми глазами и синеющей кожей, в мокрых штанах, с босыми ногами, под которыми на ковре сохла зловонная лужа.

— Мда. — Питер держал меня, и голос его был печален. — Кажется, уговаривать расторгнуть контракт нам уже некого.

Когда, немного успокоившись, я всё же осмелилась обернуться, рядом с висельником стояла Роксэйн, держась чуть сбоку от табуретки, с которой, видимо, спрыгнул отчим Абигейль.

— Записка. — Баньши осторожно, не касаясь, указала пальцем на бумажный клочок, приколотый булавкой к рубашке самоубийцы. Сощурилась, вглядываясь в синие чернильные строчки. — О, боги…

— Что? — спросил Эш, тихо державшийся в стороне.

— «Я больше не могу. Моя дорогая Абигейл должна была жить, и другие девочки тоже. Больше никто и никогда не узнает о новых жертвах Ликориса», — медленно прочла баньши. — Буквы расплылись… похоже, он плакал, когда писал.

Мы долго, потрясённо молчали.

— Значит… это и правда он? — прошептала я. — Грег Труэ — Ликорис?

— По-моему, записку трудно понять иначе, — мрачно заметил Питер. — И что, он действительно покончил с собой? Два года жил, убивал и ничего, а прямо перед нашим приездом вдруг самоубился?

Рок неторопливо, будто нехотя прикрыла глаза, и пальцы её сжались в кулаки.

Потом вздрогнула и глубоко, судорожно вдохнула.

— Да, он покончил с собой. Перед смертью… он дёргался и крутился, я видела всю комнату. Здесь больше никого не было. Никого и ничего. — Баньши брезгливо отплыла на шаг. — Пойдёмте, больше здесь нам делать нечего.

— А… найти какие-то доказательства?

— Мне достаточно записки. Доказательства найдёт стража, а нам лучше не оставлять лишних следов. — Роксэйн резко отвернулась. — Не хочу, чтобы нас подозревали в том, к чему мы совершенно непричастны.

Прежде чем выйти из гостиной, я вновь задержала взгляд на милом семейном фото рядом с телевизором, в котором всё ещё безмолвно веселились мультяшные персонажи. Значит, когда-то Грег Труэ был самым обычным мужчиной? Счастливым семьянином, любящим мужем… а потом, в один момент, взял и разрушил всё. Оборвал жизнь Абигейл.

И ещё многих девочек, похожих на неё.

— Лайз, — Питер бережно, но непреклонно взял меня за руку, — пойдём.

Я покорно позволила ему увести меня в коридор.

Из дома выходили так же, как и вошли — через окно. Перед глазами у меня всё ещё стояло мертвенно спокойное лицо висельника. От того, что его не исказила предсмертная агония, оно выглядело ещё более жутко. Перед тем, как открыть калитку, Питер выглянул на улицу сквозь металлические завитушки; убедившись, что никого не видно, настежь распахнул калитку и жестом предложил нам выйти.

— А это ещё зачем? — слабым голосом спросила я, когда Питер подпёр калитку валявшимся в саду камнем, оставляя её открытой.

— Чтобы соседей встревожить. Лучше, чтобы его побыстрее нашли. — Отряхнув руки и стянув перчатки, Питер поторопился покинуть участок. — Он хоть и мразь, а оставлять его гнить в доме… Да и родителям девочек легче станет, когда им скажут, что убийца наконец найден.

— И что больше он никого не убьёт, — мрачно добавил Эш, вышагивая по улице следом за Роксэйн, поведшей нас обратно к мотелю.

Возвращались молча, под серым небом, начинавшим плакать мелкой моросью. Но я знала, какой вопрос готов сорваться с губ у каждого.

Тот же, который мучил меня.

Первым не выдержал Эш.

— И что же, — заговорил он, стоило двери номера закрыться за нами, — всё? Конец? Контракт ведь разорван?

Я поколебалась.

Да, договор с порождением Дикой Охоты всегда разрывается со смертью контрактора.

Но поверить в то, что это действительно конец, я почему-то не могла.

— Если контрактор он — да, — наконец ровно сказала я.

— И как же нам это проверить?

Все молчали.

— Предлагаю уезжать, — произнесла Роксэйн. — Как только труп найдут, в Айспорт приедет куча стражников. Не хотелось бы случайно столкнуться с кем-нибудь из них.

— И куда ехать? Если всё закончилось, ребятам нужно возвращаться домой, — возразил Питер. — А если нет…

— Для начала предлагаю найти местечко, где можно пообедать. Желательно в городке покрупнее этого. А там уже разберёмся. — Достав из кармана ключи, баньши проплыла к выходу. — Я в мобиль. Не задерживайтесь.

Мы смотрели ей вслед, даже когда за ней затворилась дверь.

— Как-то это всё… странно, — задумчиво молвил Питер. — И почему-то у меня дурное предчувствие.

— По поводу?

— По поводу того, что это далеко не конец.

Я промолчала, и в данный момент это молчание было знаком согласия.

— В кои-то веки я с тобой согласен, старик. — Эш потёр пальцами виски. — Будь добр, иди в свой номер и собери вещички.

— Если б мне было, что собирать.

— Тогда просто сделай вид, что понял намёк, и оставь нас с сестрой наедине.

Питер, хмыкнув, иронично откланялся.

— Что думаешь, Лайз? — негромко спросил Эш, когда мы остались вдвоём.

— Не знаю. Я была уверена, что это Ликорис. Тот, кто виноват в наших проблемах. Контрактор. — Я устало опустилась на кровать. — Может, тварь подсобила ему с самоубийством? Надоело за нами гоняться, вот и решила освободиться от контракта раньше срока.

— Но Роксэйн ведь сказала, что в комнате больше никого не было.

— Эта тварь могла залезть в него. Сделать одержимым и, управляя его телом, заставить повеситься.

— А разве контракт такое позволяет?

— Говорят, нет. Но пока не попробуешь, не узнаешь, а пробовать у меня желания нет.

Эш качнул головой:

— В том, что он Ликорис, теперь сомневаться глупо. Но контрактор ли? Если…

— Дураки, — тихо и горько донеслось откуда-то от окна.

Я резко вскинула голову — и когда встретилась взглядом с аметистовыми глазами фейри, в сердце всплеснулась странная радость.

Всё-таки не бросил…

— Ты? — я порывисто шагнула вперёд. — Где ты был?

Узкие губы фейри презрительно дрогнули.

— Отвлекал внимание твари на себя. Надеялся выиграть для вас время, да только вы им не воспользовались. Сколько ещё раз мне повторять, чтобы вы не занимались глупостями и ехали в Фарге?

— Выигрывал время? — уточнил Эш.

— Если вы не заметили, пока я не появлялся, тварь вас почти не беспокоила. Немного отвлеклась, охотясь на меня. Но она не оставит тебя в покое. Никогда. И вы не найдёте её контрактора.

— Но…

Я осеклась.

Фейри стоял у окна, расчерченного косыми следами дождевых капель, оправленного в длинные шторы морковного цвета. И я чуть не задохнулась от удивления, когда поняла, что различаю узоры на этих шторах… просвечивающие сквозь его белую рубашку.

Тело дин ши было прозрачным. Самую капельку. Самую малость.

Как если бы он был призраком.

— Ты… что с тобой?

Фейри неторопливо вскинул ладонь, позволив мне увидеть сквозь неё серый свет дня.

— Ты об этом? — Он задумчиво разглядывал свои полупрозрачные пальцы. — Не обращай внимания. Это просто одна из причин, по которой я больше не могу постоянно следовать за тобой.

— Ты… становишься призраком?..

— Можно и так сказать, — равнодушно ответил он. — У меня осталось не так много времени. И прежде, чем я исчезну, я бы хотел всё же увидеть, как ты достигаешь пункта назначения.

— Но… почему? Это что, тоже из-за твари?

Ответить он не успел — в дверь решительно постучали.

— Уборка комнат!

Не дожидаясь ответа, в комнату бесцеремонно ввалилась грузная женщина лет пятидесяти; за ней в проходе замаячила тележка со шваброй, ведром и прочими хозяйственными принадлежностями.

— Нет, — я торопливо замахала на неё руками, — нам не надо ниче…

Поздно.

Она вскинула круглое, с двойным подбородком лицо. Удивлённо сощурила светлые щёлочки глаз, уставившись вначале на фейри, затем — на меня.

Моргнула.

Лицо её обратилось бесстрастной маской одновременно с тем, как она вновь открыла глаза, в которых теперь плескалась непроницаемая чернота.

Я даже не успела вскрикнуть, а дин ши уже оказался рядом с ней — но вместо шеи одержимой его тонкие пальцы сомкнулись на пустоте. Та просто исчезла, растворившись в воздухе.

— А оно учится, — с каким-то мрачным удовлетворением заметил фейри, отпихивая от двери тележку бедной уборщицы: та отъехала в сторону, жалобно звякая колёсиками, открывая проход. — Уезжайте отсюда. Быстрее. Только шума лишнего не поднимайте, а то все постояльцы сбегутся. Вы же этого не хотите?

Мы с Эшем, не сговариваясь, рванули на улицу. Я отчаянно забарабанила кулаками по соседней двери, Питер открыл почти мгновенно — и, увидев моё лицо, молча выскочил наружу, под дождливую морось.

— Где оно? — деловито спросил Питер, быстро оглядевшись. — О, и наш гость с Эмайна здесь? Давно тебя не было видно.

— Идите к мобилю, — кратко ответил фейри. — Я прикрою.

Дважды повторять не пришлось: мы почти бегом поспешили туда, где ободряюще желтел знакомый капот.

Роксэйн ждала на переднем сидении, открыв окно, и нервно грызла кончик своей сигареты, мерцавшей электронным огоньком. Баньши смотрела куда-то вперёд и появление уборщицы, похоже, пропустила. Во всяком случае, в нашу сторону она взглянула явно случайно.

Лицо её мгновенно вытянулось.

— Сзади! — вдруг выкрикнула Рок.

Я обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как невесть откуда взявшаяся одержимая бьёт дин ши по голове.

Невесть откуда взятой кочергой.

Он успел развернуться, но стремительный удар, пришедшийся ему в висок, отшвырнул фейри в сторону, как котёнка. Тварь бесстрастно наблюдала, как фейри, врезавшись в какой-то мобиль, истерично взвывший сигнализацией, сползает на асфальт. Он не кричал и не истекал кровью; он был жив, хотя любой человек на его месте наверняка уже был бы мёртв, и лишь судорожно обхватил голову узкими ладонями, зарыв пальцы в серебряные волосы. Миг, и грузная туша одержимой уже нависла над дин ши — просто мгновенно переместилась с одного места на другое.

Кочерги делали из чугуна. Или стали. И одно прикосновение любого из этих металлов не только обессиливало любого фейри — обжигало его огнём невыносимой, сводящей с ума боли.

— Оставь его! — я, не задумываясь, рванула к твари, вскидывая руку с печатью. — Солас, баглуэшерту…

Все мысли о том, что мне не следует пользоваться магией, мгновенно отошли на задний план. В висках вместе с кровью контрапунктом билась только одна странная, внезапная мысль…

…я не дам его убить.

— Лайза!

Я даже не разобрала, кто именно меня окликнул — тварь моментально повернула голову в мою сторону, так что было немного не до того.

— …орхим!

Белые сгустки проклятия сорвались с кончика моего пальца как раз в тот момент, когда одержимая возникла передо мной, уже замахиваясь кочергой. Заклятие ударило её прямо в сердце, оттолкнув назад, опрокинув на дорогу — но она мгновенно вскочила, двигаясь с резкостью марионетки. Слишком быстро для такой полной женщины.

Это просто оболочка. Человеческая шкурка, занятая иной, чуждой и страшной сущностью.

— Солас, неутрэле…

Дочитать следующее заклятие я не успела.

Когда тварь вновь материализовалась передо мной, я успела опустить голову, ощутив, как кочерга со свистом задевает кончики моих волос. Второй удар пришёлся бы мне по ногам, если б я не отскочила: кочерга ударила по асфальту с такой силой, что в стороны брызнула каменная крошка.

А вот увернуться от простого толчка рукой в грудь уже не получилось.

Мир перевернулся. Краткое ощущение полёта — и ослепляющая боль, когда я упала. Меня ударило головой об асфальт и кубарем прокатило по дороге, пока я не врезалась во что-то плечом; в глазах потемнело, в ушибленном затылке молотом застучала боль. Следом я поняла, что лежу у колеса какого-то мобиля, и косые капли, задуваемые ветром, моросят лицо холодной водной пылью. Где-то выла сигнализация, кто-то кричал, по-моему, даже моё имя, — а я со странным замороженным интересом смотрела в серое, несвежего оттенка небо над головой, не в силах шевельнуть даже пальцем.

В поле зрения возникло восковое, неживое лицо одержимой, изогнутый кончик кочерги, взмывшей в воздух для последнего удара… и сквозь пелену равнодушного безволия я увидела, как занесённую руку твари — с кочергой, замершей в высшей точке замаха — перехватила чужая рука.

Серебристая вспышка стали. Жуткий булькающий хрип.

Питер толкнул одержимую в сторону так быстро, что кровь, хлынувшая из раны на её горле, не успела брызнуть ни на него, ни на меня. Растерянно уставился на багряное лезвие своей бритвы. Нагнувшись, торопливо вытер его о юбку мёртвой уборщицы, сложив бритву, сунул её в карман и подхватил меня на руки. И пока он нёс меня к мобилю так быстро, как мог, я видела, как открываются двери номеров.

Постояльцы всё-таки вышли на шум…

— Эш, жми, — крикнул Питер, едва мы оказались в салоне.

Брат надавил на педаль акселератора, даже не дожидаясь, пока закроется дверь.

Я привалилась саднившей головой к прохладному стеклу. Посмотрела туда, где в последний раз видела фейри, крючившегося на асфальте — бесследно исчезнувшего. Только бы он был жив…

Странно, и почему этот почти незнакомый дин ши так меня волнует? Из чувства благодарности?

— Ты в порядке? — ровно спросил Питер, когда мы выехали на шоссе, оставляя позади и мотель, и потенциальных одержимых.

— Я… — обрывочные воспоминания о произошедшем постепенно соединялись в общую картинку. — Ты… убил её?

— Она всё равно была не жилец. Ты же знаешь.

С трудом повернув голову, я взглянула в его лицо.

Питер смотрел прямо перед собой. Губы судорожно сжаты, глаза похожи на цветные стекляшки.

— Она бы всё равно умерла, — глухо произнёс он: будто убеждая самого себя. — Я… я не хотел, но… иначе…

Я накрыла его ладонь своей.

— Всё в порядке, Питер. Ты…

Лживое продолжение «всё сделал правильно» отказывалось идти на язык.

— …ты сделал это ради меня.

А вот страшная правда высказалась проще.

Он не ответил. Лишь повернул руку ладонью кверху, крепко сжав мои пальцы. И когда я подняла глаза к зеркальцу заднего вида, то поймала в нём сразу два внимательных взгляда: в одном — пронзительная синева, в другом — прозрачная лазурь.

— И куда едем? — спросила я, желая отвлечься от темы. — Видимо, с Ликорисом мы всё-таки дали маху.

— Да. Дали, — странно безучастно откликнулась Роксэйн. — Поедем в Ахорк. Это городок неподалёку от Фарге.

— И что там?

— Там жила девушка, которая видела Кромешника перед тем, как её сбил мобиль. — Баньши отвернулась, посмотрев в окно. — Прости, Лайз.

— За что?

— За то, что потеряли столько времени по моей вине. Я построила теорию, которая себя не оправдала. Связала совершенно разные убийства в одно дело. Нужно было сразу расследовать те дела, где девушки гибли в несчастных случаях.

— Но жертва Ликориса тоже видела эту чёрную…

— Да, но такая тварь в Дикой Охоте вполне может быть не одна! Или вообще та девчонка просто начиталась страшилок на ночь… ей ведь кошмары снились, ничего больше. А я сразу домыслила теорию заговора. Девушка, которая жила в Ахорке, хотя бы своими глазами тварь видела.

— Мне тоже кошмары снились, и я не читала перед этим никаких страшилок.

— Но Ликорис мёртв, а тварь, которую я считала его слугой, продолжает убивать людей. И пытаться убить тебя. Так что едем в Ахорк. — Баньши устало подпёрла подбородок рукой. — Кто бы мог подумать, что в Харлере одновременно возникнут двое психопатов, которые объявят сезон охоты на полукровок.

Заметив, что Эш всё ещё внимательно смотрит на меня, я выдавила из себя подобие улыбки. Перевела взгляд на Питера: он сидел, откинувшись на велюровую спинку, не выпуская моей руки. Сжимая её так крепко, словно боялся случайно выпустить — и упасть в одну ему видимую пропасть.

— Нет, клыки у меня так и не отросли, — заметив, что я смотрю на него, вполголоса проговорил Питер. — Хотя, пожалуй, сейчас я на шаг ближе к этому.

Я не раз встречала фразу «я убью ради тебя». В кино или книгах. И там герои нередко воплощали её в жизнь, без зазрения совести кромсая направо и налево нехороших людей, посмевших посягнуть на жизнь или честь возлюбленной.

Да только в реальности, как всегда, всё оказывалось далеко не так просто.

Секунду я вглядывалась в его тусклые глаза. Потом порывисто коснулась губами его щеки, ближе к уголку губ:

— Спасибо.

Питер криво усмехнулся, однако остекленевшие глаза наконец-то окрасил живой мятный блеск.

— За то, что убил человека?

— За то, что спас мне жизнь.

Он не ответил. Лишь мельком, самым краешком губ улыбнулся — бледным, вымученным призраком настоящей улыбки. Но, похоже, немного успокоился.

Руку из тёплого плена его пальцев я вызволять не стала.

***

Ахорк пах солёной прохладой и морем.

Мы приехали туда на закате, таком же сером, как и весь день. Город строили на огромном холме, полого спускавшемся к морю, и на зелёных лугах вокруг него мирно паслись овечки. На окраине дома радовали цветущими садами, а в центре уцелело немало средневековых построек: старых храмов и невысоких каменных домишек, романтично увитых плющом, сияющих разноцветьем окон. Несмотря на поздний час, улицы полнились людьми. Впрочем, по таким улицам и я бы не отказалась прогуляться: вымощенные брусчаткой, в которой бликами отражался свет старинных стеклянных фонарей, с кучей уютных маленьких магазинчиков и кафе-булочных, они будто отправляли тебя в прошлый век.

— И где остановимся? — осведомился Эш, пока мы медленно ехали по узким улочкам, следуя указания Роксэйн. — Столько народа…

— Туристический приморский город, — развела руками баньши. — А тут ещё канун Лугнасада.

— Здесь и палатку-то раскинуть негде. Разве что в поле, по соседству с овцами. А в гостиницу не сунешься.

— Не нужны нам гостиницы, — подал голос Питер. — Остановимся у меня.

Я поморщилась, неудачно шевельнув головой: похоже, после дневного приключения на затылке остался синяк или ссадина.

— У тебя?

— Я здесь вырос. А сразу после смерти бабушки запер дом и уехал.

Внезапно.

— Ты не говорил.

— Так вы и не спрашивали, — резонно заметил он. — Дом, милый дом… но вначале предлагаю всё-таки заглянуть к той милой девушке, которая нам нужна. Где она живёт?

— Переулок Грейне, дом семь, — откликнулась Рок. — Мы уже недалеко.

— Мой дом тоже.

Нужный адрес действительно нашёлся скоро. Припарковавшись у сувенирного магазинчика — переулок Грейне оказался пешеходной зоной — и оставив Эша в мобиле, мы как можно быстрее и незаметнее свернули с оживлённой главной улицы. Вначале в мобиле собиралась отсидеться я, но потом решила, что вряд ли тварь успеет добраться до Ахорка так же быстро, как мобиль. Судя по предыдущим её появлениям, при перемещении в другой город мы каждый раз всё же выигрывали себе немножко времени; а раз так, и сейчас полчаса на приятную беседу у меня есть.

— Значит, мы идём к подруге той девушки, которая увидела Кромешника и попала под мобиль? — спросила я, пока мы шли по брусчатке мимо старинных домов красного кирпича: трёхэтажных, с черепичными крышами и каменными трубами дымоходов. — Как её хоть зовут?

— Латоя. — Рок всматривалась в номера на углах домов. — Латоя Хокс.

— А сама девушка?..

— Мэлори. Полукровка, училась на биолога. Дед был тилвитом. Погибла год назад — ей было девятнадцать. Жила по соседству с Латоей, в одном из этих домов.

— А почему бы нам не поговорить с её родителями? Это ведь они нашли её прячущейся в шкафу от монстра.

— После гибели дочери они уехали из Ахорка. На северное побережье, а это ровно на другом конце страны. — Рок замерла перед высокой белёной дверью, которую венчало полукруглое арочное окно. — Если Латоя ничего не знает, тогда уже будем думать.

Кончиком длинного пальца одна баньши утопила кнопку звонка, — чтобы спустя минуту дверь открыла другая.

— Вы кто такие? — удивилась девушка, застывшая у порога.

Она казалась ровесницей Питера. Джинсы, пушистые домашние тапочки, хлопковая кофта с длинным рукавом — самая обычная одежда. Ухоженные волосы спускаются ниже талии сияющей волной цвета седины или морской пены, кожа оттенка зелёного чая, глаза — папоротниковые, с карими крапинками.

Везёт нам на баньши в последнее время…

— Мисс Хокс, мы журналисты, — уверенно заговорила Рок, прибегнув к уже испытанному методу. — Я Роксэйн Бэс, пишу для сайта «Новости Мулена». Это мои коллеги, Питер и Лайза…

— Журналисты, значит? — внезапно вкрадчиво осведомилась Латоя, вглядываясь в глаза незваной гостьи, длинными зелёными пальцами стиснув дверной косяк. — И зачем же одна из избранниц Великой Госпожи прячется под человеческим мороком?

Рок осеклась, — и я поняла, что мы допустили одну досадную ошибку.

Единственные существа, чью смерть баньши не могли предсказать — другие баньши. И если вдруг Латое достаточно заглянуть кому-то в глаза, чтобы увидеть его смерть, то сейчас её взору предстала долговязая человеческая девица с тенью смерти, явно принадлежащей баньши.

Сделать из этого верные выводы оказалось нетрудно.

— Мы вынуждены соблюдать секретность, — вмешался Питер, но Латоя уже перевела взгляд на меня.

Когда наши глаза встретились, баньши попятилась.

— Ты… — она вскинула дрожащую руку, почти уткнув длинный палец мне в грудь, — ты ведь…

— Да, должна быть уже мертва. Причём, судя по всему, раз десять, — устало произнесла я. — Это долгая история.

— Кто вы? На самом деле? Зачем пришли?

— Я — абсолютная провидица, — тихо ответила Роксэйн. — А это мои друзья. Мы пытаемся разобраться с тем, что сделало тень Лайзы такой. — Она вскинула подбородок: жестом, в котором сквозила надменность, так ей несвойственная. — Может, впустишь нас?

Латоя потрясённо уставилась на неё.

Пару мгновений спустя — склонив голову, словно служанка перед госпожой — покорно раскрыла дверь.

— Проходите. — Баньши тяжело вздохнула. — Придётся, видимо, поставить чайник…

Чая мы дожидались на уютной светлой кухоньке, обставленной дубовой мебелью в стиле кантри. Латоя кипятила воду не в электрочайнике, а в том, который ставился на плиту — стальном, со свистком.

— Итак, — расставив перед нами изящные чашечки из фарфорового сервиза, изрекла баньши, — какое отношение твоя тень имеет ко мне?

Я взглянула на Рок — та едва заметно кивнула.

— Несколько дней назад мне приснился кошмар, — начала я, пока Латоя снимала с плиты чайник, как раз начавший посвистывать. Питер молча следил за происходящим из-под длинных ресниц, сложив руки на столе. — Про чёрную тварь без лица. Она была похожа на… м…

Я поколебалась, думая, читала ли Латоя сетевую страшилку.

— Дюнетэни, если вы слышали, — сказала Роксэйн за меня. — Его ещё называют Кромешником.

Латоя помолчала, заливая кипятком заварку, зеленевшую в стеклянном чайничке.

— Слышала, — наконец ответила она. — Значит, тварь была похожа на него?

— Да. Только у того лицо серое, а у моего монстра было чёрное, но в целом очень похож. А на следующий день меня чуть не сбил мобиль.

— И должен был сбить. Я видела. — Взяв чайник в руки, Латоя мягкими круговыми движениями поболтала заварку; сквозь стеклянные стенки видно было, как вода окрашивается в золотистый, быстро темнеющий цвет. — Как же вы спаслись?

— Один… знакомый вытащил буквально из-под колёс.

— Это невозможно. Великая Госпожа не допускает ошибок, — голос баньши прозвучал неожиданно резко. — Если вам суждено было погибнуть под колёсами, никто не смог бы вам помочь. Не успел бы, или вовсе не оказался там, или…

Осекшись, она глубоко, тяжело вздохнула. Затем аккуратно, тоненькой струйкой налила заварившийся напиток в чашку Питера.

— Её пути неисповедимы, — продолжила Латоя — куда спокойнее, — и даже тот, кто знает день своей гибели, не сможет её избежать. Ведь если ты узнал день, значит, это тоже входило в её план.

— Но тем не менее Лайза здесь. Даже если и ваш, и мой Дар кричат о том, что она мертва, — мягко заметила Роксэйн. — Видимо, и у Владычицы Предопределённости случаются осечки.

Латоя, не отвечая, медленно наполнила мою чашечку.

— Как бы там ни было, — решительно продолжила я, — на том переходе, где меня чуть не сбили, была эта безликая тварь. И тем же вечером она пришла в мой дом, и мне пришлось бежать. С тех пор она меня преследует.

— Интересная история, — довольно-таки равнодушно откликнулась баньши. — А я-то тут при чём?

— Из-за вашей подруги. Мэлори. Её ведь тоже сбил мобиль, а накануне она видела тварь, похожую на Кромешника.

Баньши отвернулась.

— Откуда вы знаете?

— Слухами земля полнится, — невозмутимо ответила Рок. — Кто-то в сети распространил историю о том, что в ночь накануне гибели Мэлори пряталась в шкафу от Кромешника, скрёбшегося в окно её комнаты. Эту байку растащили по всем сайтам о Дюнетэни, но мы бы хотели услышать от вас, правда ли это.

Поставив чайник рядом с раковиной, Латоя неторопливо побарабанила длинными пальцами по столешнице. Внезапно развернувшись, прошла к выходу из кухни.

— Подождите минутку, — бросила она через плечо. — Я сейчас.

Мы проводили её недоумёнными взглядами.

— Может, стоило её остановить? — негромко поинтересовался Питер. — А вдруг она в стражу позвонит?

— Не знаю. Хотя с чего бы? — я нервно взяла чашку с чаем в ладони. — О нашем розыске ведь не объявляли всенародно. К тому же мы под мороками.

Роксэйн ничего не сказала. Лишь, аристократично оттопырив мизинчик, молча поднесла свою чашечку к губам.

К счастью, Латоя не подтвердила наших опасений. Она вернулась через пару минут, перекинув через руку тканевый чехол для одежды, комкая в кулаке что-то чёрное.

— Вот. — Баньши протянула чехол мне. — Держите.

Я недоумённо отодвинула стул, положив чехол на колени.

— Что это?

— Откройте.

Кинув быстрый взгляд на ребят, я послушно потянула за пластиковую «молнию».

Внутри был чёрный брючный костюм. Самый обычный, с пиджаком и белой рубашкой.

— Моего отца, — сообщила Латоя. — Родители сейчас в загородном доме, они там обычно всё лето проводят.

— И?..

Латоя потеребила то, что сжимала в кулаке: кажется, обычные колготки из чёрного капрона.

— Я видела тень её смерти. Мэлори. Я смотрела ей в глаза и знала, что она скоро умрёт. И не могла её предупредить, — она говорила сквозь зубы, точно превозмогая боль. — Баньши, которая раскроет планы Великой Госпожи до их свершения, потеряет дар. И скоро погибнет. Вроде бы случайно — болезнь или трагический инцидент, — но ещё не было случая, чтобы это правило нарушалось. — Латоя подплыла к кухонному окну, вглядываясь в летний сумрак. — Вы знаете, что такое тень смерти? Для вас, людей, ваша тень — просто тёмное пятно на земле, но мы видим огромные чёрные крылья. Как у бабочки. Смотрим на них и откуда-то понимаем, сколько осталось человеку до смерти. Чем ближе день встречи с Великой Госпожой, тем отчётливее эти крылья. А накануне гибели они начинают отливать в фиолетовый. Страшно и красиво…

Роксэйн молча, чуть прищурившись, следила за её движениями; в глазах баньши сквозило странное понимание.

— О Кромешнике я узнала от Мэлори. Где-то за месяц до её гибели. Новая модная страшилка, как же она могла такое пропустить… она так любила страшные истории. Видеоролики мне про него показывала, игры… рассказала о людях, которые умерли вскоре после того, как его увидели. — Баньши расправила ладонью чёрный капрон, и я поняла, что это не колготки, а скорее чулок. Плотный, непрозрачный, странно короткий. — И тогда я подумала… Я не могла сказать Мэлори, что она скоро умрёт, но если я предупрежу её другим способом — может, она будет осторожнее? Будет бояться смерти? Как-нибудь убережётся от…

Коротко, шумно выдохнув, Латоя натянула чулок себе на голову. Повернулась к нам, явив чёрное, без единой черты лицо.

Потом взмыла под самый потолок — и когда, вздёрнув голову, я посмотрела на баньши, парящую в воздухе, внезапная догадка сковала сердце тоскливым холодом.

— Глупая, глупая я… — Латоя медленно опустилась обратно, зависнув в паре сантиметров над полом; из-за чёрной маски голос баньши звучал несколько приглушённо. — Я же тогда не знала, что планы Великой Госпожи нерушимы. И если попытаться изменить её план, она просто перестроит его. Так, чтобы твои действия входили в него. — Баньши сдёрнула обрезанный чулок с головы, и прежде гладкие волосы её взъерошились, торча в стороны непослушными прядками. — Мэлори увидела Кромешника и, конечно же, испугалась, что он заберёт её. Даже не пошла в кино с однокурсницами, хотя у одной из них был день рождения, и после кино они всей компанией собирались идти отмечать. Первым делом Мэл сообщила о чудище мне. Потом и однокурсницам написала, тем самым, с которыми должна была идти в кино. И все, кроме меня, пытались её успокоить, доказать, что ей приснилось, померещилось… так что под вечер она немного осмелела. Даже выбралась из дома за хлебом к ужину, по маминой просьбе. — Баньши помолчала. — Но до булочной не дошла.

— Ты надела папин костюм, — обречённо проговорила я. — И маску из чулка. Ты подлетела к её окну. — Я прижала ладони к вискам. — Ты была Кромешником, которого она видела!

— Не совсем правильным, конечно. Меня осенило лишь под вечер, и колготки нашлись только чёрные, а бежать в магазин за серыми было поздно. Но Мэлори хватило и этого. — Латоя криво, страшно улыбнулась. — Я пыталась уберечь её от гибели, но если бы она не испугалась мифического Кромешниками, а всё-таки пошла в кино… в тот час, когда её сбил мобиль, она бы сидела дома у одной из них и пила чай с праздничным тортиком.

Я почти не слушала.

Всё, что мы предполагали — всё оказалось пустышкой. Ликорис не имеет ко мне никакого отношения. Несчастный случай после появления Кромешника оказался просто несчастным случаем. Розыгрышем. И в этом свете все остальные несчастные случаи с полукровками сразу оказывались действительно случаями. Никакого коварного плана по истреблению потомков высших фейри.

Может, и жертва Ликориса действительно просто начиталась страшилок на ночь?

— Путь, уготовленный тебе Великой Госпожой, неисповедим. С него невозможно сойти. Я не знаю, девочка, как ты избежала гибели, и не знаю, что это за тварь, которая тебя преследует, но одно могу сказать — ты не сможешь бежать от неё вечно. — Латоя пристально, в упор смотрела на меня. — Рано или поздно поцелуй Владычицы Предопределённости настигнет тебя, и нужно ли вообще в таком случае бежать? — бледные губы баньши вновь скривила улыбка. — Да, пей чай, а то остынет. В конце концов, кто знает, сколько тебе ещё осталось чаепитий…

***

— Ну что там? — с тщательно скрываемым нетерпением поинтересовался Эш, когда я открыла дверцу мобиля.

Я села назад, рядом с притихшим Питером. Молча.

Я не знала, что сказать.

— Это был не Кромешник. Вообще не порождение Дикой Охоты, — без намёка на эмоции произнесла Роксэйн, заняв переднее сидение. — Её подруга… она её разыграла. Переоделась в Кромешника.

Глаза Эша расширились:

— То есть… это не убийство?

— Нет.

— И тварь не имеет к этому никакого отношения?

— Нет.

— И никакого контрактора, истребляющего полукровок?

— Нет.

— А как же остальные несчастные случаи?

— Видимо, просто несчастные случаи. — Баньши уставилась в окно, за которым сновали жизнерадостные прохожие. — Просто пять погибших полукровок за два года.

— До этого три года никто не умирал.

— Закон распределения вероятности, — негромко сказал Питер. — Когда кидаешь кость, тебе долго может выпадать всякая мелочь, зато потом попадётся несколько шестёрок подряд. Это жизнь, в ней возможно всё. — Я едва не вздрогнула, когда он взял меня за руку. — Мы выясним, что это тварь, Лайз. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно.

Я смотрела на улицу, где сияли весёлым разноцветьем огни фонарей, витрин и окон. Огни жизни.

— Я уже придумала, — тихо ответила я. — У меня был… запасной план.

Все уставились на меня, ожидая пояснений.

— Эта тварь — определённо порождение Дикой Охоты, — как можно рассудительнее произнесла я. — А порождениям Дикой Охоты никак не выбраться в наш мир без контракта с жителем Харлера. — Тёплая ладонь Питера, сжимавшая мои пальцы, успокаивала, растворяла норовившую вонзиться в сердце ледяную иглу растерянного страха. — Раз мы не смогли найти контрактора сами, значит, нужно встретиться с тем, кто его знает. И сможет назвать нам его имя.

— С кем же? — скептично осведомился Эш. — И с чего бы ему это знать?

— Потому что он знает очень многое. И повелевает всеми тварями в Дикой Охоте. Той, что охотится за нами, в том числе. — Я прикрыла глаза. — Он — тёмный бог Донн, Повелитель Кошмаров. И завтра ночью я попробую его призвать.

— VI —

— КОГДА-ТО ~

Шелест буковых листьев напоминает шушуканье встревоженной толпы. День в самом разгаре, но озеро серое, как и небо, отражённое в нём, и ветер заставляет воду бить песок на берегу частыми мелкими волнами.

Двое проходят по берегу озера и углубляются в лес. Под буковыми кронами властвуют тень и прохлада; в густой траве не видно и намёка на тропу, но, видимо, фейри точно знает, куда ведёт свою спутницу. Оба молчат — просто идут, неторопливо, держась за руки.

Они проходят совсем немного, прежде чем видят холм.

Холм не слишком высок, где-то в полтора человеческих роста. Он окружён кольцом из буков и порос вереском, и посреди ровной лесной земли смотрится немного… странно. Коул и его спутница застывают рядом, и фейри пропевает короткую фразу на неведомом языке — чисто, ясно, совсем негромко, — но почему-то кажется, что его голос отзывается во внезапно затихающем ветре и в расступающихся облаках.

Когда Коул замолкает, робкие солнечные лучи, пробившись сквозь тучи и буковую листву, падают на холм. Высвечивая из сумрака вереск, лучи едва заметно преломляются над ним — и, если присмотреться, можно увидеть, что в воздухе над холмом будто соединяются два огромных, кристально прозрачных стеклянных полотна.

— Это она и есть? — спрашивает девушка, до того молча наблюдавшая за действиями фейри. — Прореха?

Коул поворачивается к ней.

— Да. Если сделать шаг за эту грань, попадёшь на Эмайн Аблах.

— А я-то думала, развернется земля, и в холме откроется провал. — Девушка улыбается, но глаза её явственно выдают, что улыбка даётся ей через силу. — Вот и всё? Пора?

Фейри берёт её руки в свои:

— Вэрани, быть может…

Осекается, когда она высвобождает руки — мягко, но непреклонно

— Помнишь, что я пела, когда мы впервые встретились? — прежде чем глотнуть воздуха для песни, она легонько касается ладонью его щеки. — «Нет, не зови, не зови за собой»…

— «…и, уходя по дороге зазвёздной, стань моей самой далёкой мечтой, самой короткой и сладостной грёзой».

Фейри подхватывает певучие строчки с тихой обречённостью.

— Да. Именно. — В сизой глубине её глаз плещется печаль. — Останься моей грёзой, Коул. Так будет лучше для нас обоих.

— Всего лишь грёзой? Но разве реальность, похожая на сказку, не лучше всего лишь грёзы о ней?

— Жизнь — не сказка, Коул. И никогда ей не будет. Не для меня. Не для смертных.

Он перехватывает её руку, удерживая её у своего лица.

— Почему вы так в этом уверены?

— Я просто… знаю. В нашем мире давно нет ни спящих принцесс, ни прекрасных принцев, а самые красивые сказки о любви никогда не получают счастливых концов. Те, кто верят в иное, лишь лгут себе. И в итоге кончают жизнь несчастными, одинокими, среди осколков своих разбившихся надежд. — Она не делает попыток выкрутить руку, но фейри сам отпускает её, глядя на неё тяжело и сумрачно. — Я не верю тебе, Коул. Ты не лгал мне, потому что сейчас ты сам веришь в то, что говоришь — но рано или поздно ты поймёшь, что ошибался. Так всегда бывает с теми, кто юн и влюбляется с первого взгляда. Ты полюбил не меня, а образ, который сам себе придумал. Однажды он спадёт, как морок, и ты увидишь моё истинное лицо, и оно тебе не понравится. И твоя любовь исчезнет, как дым, а мне… а мне останется только умереть. Познав любовь фейри с Эмайна, ты уже не сможешь смотреть на смертных. Познав жизнь на Эмайне, ты уже не сможешь вернуться к той жизни, которую вёл здесь. — Она отступает на шаг. — Уходи, Коул. Уходи, пока я могу спокойно тебя отпустить. И не зови за собой. Не надо.

Он смотрит на неё. Его лицо спокойно, и лишь уголки губ едва заметно кривятся: словно от мучительной боли, которую еле удаётся сдержать.

— Прощайте, Вэрани, — говорит он наконец.

В её улыбке стынет странная смесь горечи и облегчения.

— Прощай, Коул.

Они отворачиваются друг от друга — и, не оглядываясь, девушка стремительно идёт прочь от холма, залитого солнечным светом. Туда, где осталось серое озеро, волнующееся под прохладным ветром, первым предвестником скорой осени.

Замирает, когда чьи-то руки обхватывают её сзади за плечи, останавливая, удерживая.

— Коул… — она бессильно сжимает кулаки. — Не надо. В долгих прощаниях лишь больше слёз.

Фейри мягко привлекает её к себе. Не разворачивает, просто обнимает, касаясь губами волос на её затылке.

— Не будет никакого прощания. Мне не нужен Эмайн, если я вернусь туда в одиночестве. Ни один из миров не принесёт мне счастья, если в нём не будет тебя.

Глаза её изумлённо ширятся, когда она поворачивает голову, чтобы взглянуть в его лицо.

— Ты… остаёшься? Глупый, зачем?..

— Я никуда тебя не отпущу. — Он целует её лоб, зарываясь носом в густую чёлку. — Никуда и никогда.

Минутой позже солнце скрывается за тучами, вновь окутывая кольцо буков пасмурным сумраком.

И вернувшийся ветер качает вереск на холме, подле которого уже никого нет.

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

Дом Питера оказался всего в пяти минутах ходьбы от переулка, где жила Латоя.

Как и обитель баньши, он приткнулся в переулке, отходящем от центральной улицы Ахорка — той самой, с магазинчиками и кафе; она шла почти через весь город извилистой лентой, в конце концов спускаясь к морю и переходя в набережную. Припарковав мобиль на обочине, мы быстро проследовали за Питером, на ходу доставшим из барсетки связку ключей. Нужный дом было видно сразу: его окна тёмными провалами контрастировали со светящимися квадратами соседних, дубовую дверь украшал тяжёлый навесной замок. В остальном же дом ничем не отличался от других — узкий, двухэтажный, с кирпичными стенами, увитыми плющом, и трёхступенным каменным крылечком.

— Эх, давно я тут не был. — Парой ловких движений Питер открыл замок, снял с двери и сунул в барсетку. Зазвенел связкой ключей, выискивая следующие — помимо навесного замка, от взлома дом охраняли ещё и два врезных. — Я в отпуск всегда навожу здесь порядок. В последний раз вон обнаружилось, что робот-пылесос сломался, пришлось новый покупать…

— А почему ты уехал? — осторожно поинтересовалась я. — У тебя хороший дом в самом центре. И городок милый.

— Покрупнее, чем Мулен, — заметила Рок.

— Я много где был, пока не приехал в Мулен. И в Динэ жил, и в Ландэне, и в Манчестере… потом понял, что в больших городах мне не особо нравится. Может, потому что вырос в небольшом. Но в этом доме я жить не могу. — Наконец справившись с нижним замком, Питер дёрнул дверь на себя; шагнув в прихожую, торопливо открыл щиток сигнализации возле входа. — Здесь умерла вначале мама, а потом и бабушка, и оба раза я был рядом. Знаете, каково эмпату быть рядом с тем, кто испытывает предсмертную агонию? Особенно такому сильному, как я?

Мы промолчали, слушая, как пищат кнопки, на которых Питер набирал код, отключающий охранную систему.

— Готово. — Закрыв щиток, Питер включил свет, и серые стены окрасила голографическая сирень. — Проходите, осматривайтесь, располагайтесь. Я сейчас сбегаю, куплю чего-нибудь поесть…

И, пропустив нас внутрь, гостеприимный хозяин был таков.

Разувшись и пройдя вперёд по узкому коридору, мы завернули в первую попавшуюся комнату. Судя по всему, гостиную. Мебель, включая шкафы, была закрыта белыми чехлами: открытым оставили только камин, и на полке над ним собрался приличный слой пыли. А вот полы — видимо, благодаря усилиям робота-пылесоса — казались такими чистыми, что хоть колбасу на них режь. Поколебавшись, мы с Эшем и Рок всё же сняли чехлы, свалив их в углу, и комната моментально обрела жилой вид; дом обставили с большим вкусом, в эдаком изящном стиле восемнадцатого-девятнадцатого века — много дерева, изысканных завитушек и резьбы. Тона нежные, пастельные, и голографические обои имитировали винтажный шёлк.

Жаль, что то была лишь голограмма.

— А, сняли чехлы? Молодцы, что догадались, — одобрил Питер, вернувшийся с парой больших картонных пакетов в руках. — Сам забыл вам сказать… так, что я вам обещал по поводу ресторана?

— Мы никуда не пойдём, — категорично заявила я, усевшись на диван по соседству с Эшем. — Эта тварь может вселиться в кого-нибудь в любой момент.

— Нет, не пойдём. Ресторан сам придёт к нам. — Питер кивком указал на пакеты. — В том, что все здесь присутствующие любят курицу, я уже убедился. Её и приготовлю. Весь вопрос в том, что вам больше хочется на гарнир. Спаржа или картофельное пюре?

— Ты что, собрался готовить ужин?

— Надо же чем-то угощать званых гостей. Так спаржа или пюре?

— Пюре, — хором откликнулись мы.

— Значит, вопрос решён.

Весело насвистывая что-то, Питер удалился в коридор: видимо, по направлению к кухне.

— Он что, умеет готовить? — шёпотом спросила Роксэйн.

— Видимо, — растерянно отозвалась я.

— И что в этом удивительного? — буркнул Эш. — Я вон тоже готовлю.

— Зато я не умею.

Это был ещё один постыдный факт моей биографии. В отличие от мамы, готовить я не любила, а когда героически пыталась, получалась редкостная подгоревшая или пересоленная гадость — даже если делала всё по рецепту. Скорее всего, тут как с магическим даром: либо дано, либо нет. И я предпочитала не задумываться, что буду делать, когда выйду замуж, и от меня потребуется потчевать всяческими разносолами мужа, оголодавшего за тяжёлый рабочий день. Придётся либо прилично зарабатывать и заказывать еду из ресторанов, либо вооружиться кулинарными книгами и, стиснув зубы, искоренять сей досадный недостаток.

Правда, сколько подгоревшей гадости нам с супругом придётся съесть, прежде чем он искоренится…

— Лайз, тащи его к алтарю, пока не убежал, — покачала головой баньши. — А то даже странно, почему такое сокровище до сих пор не окольцевали.

Для меня это не было странным. Питер ведь объяснил, почему боялся даже дружить с кем-либо.

Но слова Рок снова заставили щёки вспыхнуть краской.

— Сводничанием попрошу заниматься без меня, — поднявшись с дивана, холодно бросил Эш через плечо, прежде чем зашагать к двери. — Слава богам, что я не родился девчонкой — даже в такой ситуации мысли только об одном.

Хлопок, с которым он закрыл дверь за собой, казалось, сотряс дом до основания.

— Рок, — досадливо изрекла я, — не обижайся, но твоё поведение касательно меня и Питера и правда попахивает сводничеством.

— И что? Он отличный парень, и ты ему нравишься. Ты отличная девчонка, и он тебе нравится. Не отрицай. — Баньши достала из сумочки сигарету. — Не против, если я закурю?

— Даже если так, мы сами как-нибудь разберёмся.

— Вижу я, как вы разбираетесь, — хмыкнула баньши, касаясь мундштука сигареты кончиком губ. — Знаешь, я бы в такой ситуации не стала ждать, пока всё закончится. Потому что, без обид, в любой момент каждый из нас может умереть. — Она хладнокровно затянулась. — Будет обидно, — выдохнула Рок вместе с вишнёвым дымом, — если ты или он потом всю жизнь будете жалеть о том, что не успели чего-то сказать. Или сделать.

— Да мы друг друга несколько дней знаем!

Изящный изгиб её губ исказила усмешка.

— Иногда и этого достаточно. Тут вся штука в том, твой человек или нет. И если он твой… неважно кто, друг или возлюбленный, но главное — твой… зачем тогда тянуть время? Из соображений «так правильно»? — глядя на пыльную каминную полку, баньши сделала ещё затяжку, и дым из её рта складывался в изящные белёсые завитки. — Любые отношения могут закончиться, и закончиться плохо. Это каждый раз — пропасть, на дне которой — мрак и неизвестность. И даже если ты раз неудачно упал один раз, не нужно бояться нового падения. Нужно делать шаг и верить, что тебя подхватят. А лучше — что в полёте обретёшь крылья.

Я смотрела на её тонкий профиль, и смутное подозрение становилось всё более чётким.

— Ты была на моём месте, — тихо произнесла я. — Ты… любила кого-то. И не успела ему об этом сказать.

Роксэйн поднесла сигарету к губам — и опустила руку, так и не коснувшись мундштука.

— Я тогда была на втором курсе универа. Пришла на учёбу после летних каникул, а к нам перевёлся один парень из другого города, — привычная хрипотца в её голосе будто обозначилась чётче. — Я на него посмотрела и поняла — мой. Виду, конечно, не подала, но после первой пары он сам ко мне в буфете подсел. Да только я видела, что ему осталось две недели. И… подумала, что не стоит начинать то, что так быстро закончится.

Я молча слушала, как откуда-то доносится звяканье посуды, перемежаемое отзвуками свиста Питера.

— Мы сидели рядом, и после пар он провожал меня до дома. Я пыталась отказаться, но он жил в той же стороне, что и я. Я видела, что нравлюсь ему, но он ничего не говорил. Видно, думал, что у нас впереди ещё куча времени, — насмешка в её словах горчила болью. — Он умер в тот самый день, который я увидела. Пожар в квартире, которую он снимал на пару с другим студентом — замкнуло проводку. Хоронили в родном городе. Я туда, естественно, не поехала. — Баньши всё же донесла сигарету до губ; нервно затянулась, успокаивая дрожащие пальцы. Медленно, долго выдохнула. — Я думала, что не буду страдать из-за того, кого толком даже не знала. Но даже год спустя понимала, что ошиблась. И если бы это к чему-то привело, наверное, я бы всё-таки предупредила его… и тоже умерла. Да только знала, что это бесполезно. Латоя права — с пути, который уготовила тебе Великая Госпожа, невозможно сойти. И если ты узнал день, в который умрёшь, значит, тебе было суждено его узнать. — Роксэйн наконец посмотрела на меня: пристальным, тоскливым взглядом. — Я не знаю, как тебе удалось этого избежать. И была бы рада видеть, что вы с Питером проживёте ещё долгие годы, но ты уже должна быть мертва, а он может умереть в любой момент. У вас обоих есть только сегодняшний день. — Опустив руку с сигаретой на колено, баньши откинулась на спинку дивана, глядя на меня из-под полуприкрытых век. — И поверь, Лайз: все доводы вроде «мы знаем друг друга всего несколько дней», или «нам не до того», или «этому всё равно скоро придёт конец»… всё это выглядит абсолютной ерундой, когда важным становится только то, о чём ты так и не успела ему сказать.

***

— А, прекрасная дама осчастливила визитом своего рыцаря, хлопочущего над котелком с похлёбкой! — весело констатировал Питер, когда я вошла в кухню. — Если хочешь помочь, можешь вымыть тарелки. Они в том шкафчике стоят, наверняка пыльные — ужас…

На светлой кухне — в старинном стиле, с резными деревянными дверцами и лепниной на потолке — пахло базиликом и розмарином, куча тканевых чехлов валялась под подоконником, рядом с холодильником. На раскалённом красном круге электрической конфорки пыхтела кастрюля с картошкой. Питер как раз открывал дверцу духовки, за чистым стеклом которой виднелась утятница с подрумянивающейся курицей; в толстых варежках-прихватках с пёстрыми цветочками хозяин дома смотрелся немного смешно, но одновременно… уютно.

Даже странно, как в нём могут гармонично уживаться такие разные образы. Питер шутливый и Питер галантный, домашний и романтичный, заботливый и опасный…

— Выглядит аппетитно, — заметила я, сглатывая невольные слюнки.

— На вкус будет ещё аппетитнее. — Он щедро полил курицу оливковым маслом. — Бабушкин рецепт.

— Впервые в жизни вижу парня, который умеет стряпать. — Я открыла посудный шкафчик и аккуратно вынула стопку широких стеклянных тарелок. — Эш не в счёт, он вообще у меня единственный в своём роде.

— Я старый холостяк, мне положено. Не будешь же постоянно питаться полуфабрикатами. — Убрав курицу обратно в духовку, Питер стянул варежки и кинул на гранитную столешницу. — Ты что, правда собралась вызывать тёмного бога?

Я крутанула вентиль рядом с медным краном, и в раковину хлынула горячая вода.

В долгую ночь Самайна, когда бог Донн выезжал из потустороннего мира, тем, чья совесть нечиста, лучше было не выходить из домов: узрев их, Донн велел бы Охоте порвать их на части. Впрочем, в Самайн даже вполне добропорядочные люди предпочитали не гулять по улицам — мало ли что. Так что все сидели по домам, смотрели страшные фильмы и рассказывали друг другу жуткие истории. Зачем? Чтобы Повелитель Кошмаров, питавшийся страхами людей и фейри, собрал свой урожай. Поделившись с ним ужасом в эту ночь, избежишь страхов и тревог в будущем году, а не поделишься — всё равно своё возьмёт. Только постепенно, весь год до следующего Самайна изводя тебя беспочвенными страхами и жуткими снами.

В детстве я не понимала, почему Донна, Повелителя Тьмы и Кошмаров, почитают наравне с другими богами. С богом света Лугом, покровителем искусств и ремёсел. С добрым богом Дагдом, хозяином котла изобилия. С великой богиней Дану, матерью всех богов, прародительницей высших фейри, богиней плодородия и смерти — и той, кого баньши называли Великой Госпожой. Ещё я не понимала, почему в канун той ночи, когда тёмный бог скачет по Харлеру во главе Дикой Охоты, люди надевают маски и выходят на улицы. Гадают, раздают детям конфеты, пускают фейерверки, жгут костры на городских площадях… разве это праздник, ночь Повелителя Тьмы? Ночь, когда никто не должен засыпать, чтобы не увидеть самые жуткие кошмары из всех, что ты можешь представить; ночь, когда тёмный бог собирает свою страшную дань?..

А потом, повзрослев, поняла.

У страха множество масок. Безумное веселье накануне самой страшной ночи в году — одна из них. Смеясь, танцуя и умиляясь детям, которые пытаются их напугать, люди просто скрывают от самих себя ещё один страх: страх перед страхом. Так некоторые начинают безудержно болтать перед кабинетом зубного врача. Или отпускать шутки перед казнью. И карнавал в день Самайна — изящная насмешка, оттеняющая мрачность последующей ночи, а страх — такая же неотъемлемая часть нашей жизни, как свет, искусства или ремёсла. Он помогал сохранить… чувство реальности.

Кем были бы люди без страха смерти? Или потери? Или боли? Насколько наплевательски относились бы к тому, чего не боятся потерять, сколькие погибали бы, бесстрашно шагая в огонь, в воду или с крыш небоскрёбов?

Сколькие, даже при наличии Повелителя Кошмаров, до сих пор забывают о том, что они не вечны, и не боятся не успеть сделать или сказать чего-то важного?..

— Сам по себе ритуал не особо сложный. Инструкцию легко найти в специализированных книгах, которые давно выложили в сеть. Правда, компоненты для него отыскать не так просто, да и подходящих чисел в году всего восемь. Ночи великих праздников. Бэльтайн*, Имболк*, Лугнасад… в эти ночи истончается грань между мирами, и твой призыв Повелитель Кошмаров услышит только в них. Как и любой другой бог, в принципе. — Я меланхолично сунула одну из тарелок под прозрачную струю; губки и жидкости для мытья не нашлось, но тарелки были чистыми, так что им хватит и споласкивания. — Он не к каждому является, конечно. Но я читала свидетельства магов, видевших его своими глазами. Правда, из всех магов, решившихся на вызов, далеко не все выживали, потому что Донн не любит клятвопреступников, ленивцев и просто порочных людей, а к нему редко обращались люди добродетельные… но я вроде в этот список не вхожу.

(*прим.: Бэльтайн — кельтский праздник начала лета, отмечавшийся накануне первого мая; Имболк — кельтский праздник начала весны, отмечавшийся накануне первого февраля)

— Да уж, полагаю, невинные девы нечасто преподносили ему себя на блюдечке. Лайз, это слишком рискованно. Может, просто поедем в Фарге, как этот твой фейри советует? И если что, там уже…

— Ты не понимаешь. — Отложив чистую тарелку в сторону, я взяла следующую. — Ехать в Фарге — лишняя трата времени, которого у нас нет. Они… дин ши и мама… они хотели, чтобы мы просто спрятались там. Но я не собираюсь просто прятаться. Даже если дом дедушки защищён от этой твари, мама умирает из-за неё. Я должна заставить контрактора расторгнуть сделку как можно скорее. Из-за чего бы он её ни заключил.

— Но с чего ты взяла, что Повелитель Кошмаров тебе поможет?

— Если у меня хватит силёнок вызвать его и заплатить достойную цену — он будет обязан.

— Цену? Какую ещё цену?

— Единственную, которую он принимает от обитателей нашего мира. Страх. — Я аккуратно положила вторую тарелку поверх первой. — Обычно Донн заставляет людей столкнуться с собственными страхами. Ужасами, которые он овеществляет из их подсознания. Полагаю, мне придётся пережить какое-нибудь неприятное видение, но вряд ли оно серьёзно мне навредит.

— Вряд ли? — меня бесцеремонно схватили за плечи и развернули к себе. — Я ещё мальчишкой читал страшилки о тех, кто осмелился вызвать Повелителя Кошмаров. И те, кто это делал, умирали от разрыва сердца. От страха! А ты полагаешь, что его видения вряд ли серьёзно тебе навредят?

Я смотрела на Питера снизу вверх: зрачки сужены, гневно сжатые губы побелели.

— Питер, всё будет в порядке, — я постаралась сказать это как можно убедительнее. — Я знаю, что делаю.

— Нет. Ты просто считаешь, что у тебя нет выбора.

— Даже если так, это не отменяет того, что я знаю, что делаю.

Нет, тёмный бог не был злым богом. Даже праздник свой, Самайн, Донн выбрал не случайно. В эту ночь грань между мирами становилась тоньше всего — из всех ночей великих праздников; и если бы люди, не боясь Дикой Охоты, бродили в эту ночь по улицам, кто знает, что было бы тогда? А скольких из нас пожрали бы фоморы, призраки и прочие твари, вылезшие с той стороны реальности, если бы у них не было повелителя?..

Донн не причинит зла невинным и беззащитным.

Главное — почаще повторять это самой себе.

Какое-то время Питер ещё держал меня, пристально всматриваясь в моё лицо, пока его мятное дыхание слегка кружило мне голову. Потом разжал руки, позволив мне опереться на столешницу.

— Я буду с тобой, — коротко сказал он, отворачиваясь к плите.

— Нет. С богами всегда говорят один на один.

— Тогда я буду неподалёку. — Вновь надев рукавицы, Питер снял крышку с кастрюльки. — Настолько неподалёку, насколько это возможно. Годится?

Я кивнула: мне и самой хотелось того же.

— Хорошо. Значит, завтра будем искать тебе твои компоненты. — Проткнув ножом картошку, определяя степень готовности, Питер вернул крышку на кастрюлю — и, открыв тумбочку рядом с плитой, протянул мне сотейник. — А пока помой ещё вот эту штучку. Картошка сварилась, пора молоко греть…

Когда пюре наконец приготовилось, курица покрылась хрустящей корочкой, а я докричалась до Эша, соизволившего спуститься откуда-то со второго этажа, мы сели ужинать — на кухне, за длинным овальным столом с гнутыми ножками. Питер наложил каждому такую щедрую порцию, что я усомнилась, справлюсь ли с ней, но после первой же вилки сомнения рассеялись: нежное, со сладким сливочным привкусом пюре напоминало крем, а хрустящая пряная шкурка курицы замечательно оттеняла сочное мясо, таявшее во рту. Такое точно не хотелось оставлять на тарелке.

— Питер, я хочу твою кулинарную книгу, — заявила Рок, едва попробовав. — Это самое вкусное пюре, которое я ела в жизни!

— Да и курица удалась. — Не тронув нож, я бесцеремонно оторвала пальцами кусочек куриной ножки. А что? Курица — это птица, а птица, как правило — дичь, а дичь едят руками…

— Весь секрет в хорошей картошке. И в расталкивании, — возвестил довольный Питер. — Нужно мять картошку, пока не останется ни единого комочка. Потом добавляешь кусочек сливочного масла, молоко и сырое яйцо и долго мешаешь. Я вручную делал, но можно блендером или миксером…

— Сырое яйцо? А это не опасно?

— Нет, оно проходит термическую обработку горячей картошкой и молоком. Зато яйцо придаёт нужную консистенцию, вкусовой оттенок и золотистый цвет. — Питер назидательно вскинул вилку к потолку. — Не волнуйся, у меня бабушка всю жизнь так готовила, и никто никакими сальмонеллёзами не заболел.

— Придётся поверить на слово, — проворчал Эш.

Впрочем, аппетит у него, похоже, не поубавился.

— Да, Питер, ты был прав. — Опустошив свою тарелку, Роксэйн откинулась на спинку стула, промокая губы бумажной салфеткой. — Это тебе не какие-то сэндвичи.

Я кивнула, соглашаясь молча по причине набитого рта, — и душу внезапно царапнули кошачьи когти тревоги.

Как там фейри? То, что на стоянке перед мотелем не было трупа, ничего не значило: высшие фейри бессмертны, и если вдруг их убивали в Харлере, их тела просто исчезают, чтобы ожить невредимыми на Эмайне. Но если дин ши снова окажется в своём мире, то сможет ли вернуться сюда и найти нас? И почему он сказал, что скоро исчезнет, и откуда эта его прозрачность и призрачность?..

— Чай заваривается. Для тебя, Рок, я купил кофе. И заглянул в чудесную пекарню за углом, — сообщил Питер. — Так что на завтрак будет черничный пирог. Традиция Лугнасада, как-никак.

Рок покосилась на меня. Ничего не сказала, но покосилась крайне выразительно.

Ход её мыслей нетрудно было угадать.

Когда мы попили чаю с мягкими шоколадными кексами, Питер достал пакет с персиковым соком и бутылку, полную золотистой жидкости, подозрительно напоминающей крепкий алкоголь.

— Ром? — удивилась я, приглядевшись к этикетке.

— Восьмилетней выдержки. А то мы так и не отметили знакомство. — Открыв один из многочисленных шкафчиков, хозяин дома и выставил на столешницу широкие стеклянные стаканы. — Ром крепкий, так что вам смешаю с соком, но сейчас все сытые, в голову никому ударить не должно. Кто против?

— Я. — Эш встал из-за стола. — Не собираюсь вешать на тебя спаивание малолетнего. И так уже слишком по многим статьям придётся перед судом отвечать, если тебя сцапают.

— Если ты, как порядочный малыш, так рано собрался спать, твоя комната — как поднимешься на второй этаж, первая по коридору.

Брат, не ответив, молча вышел из кухни.

Сполоснув стаканы и разлив импровизированные коктейли по двум из них — себе Питер плеснул немного чистого рома, — гостеприимный хозяин раздал напитки нам с Рок. Даже коктейльные трубочки воткнул.

— За нашу нежданную, но приятную встречу, — торжественно произнёс он, когда мы церемонно чокнулись, огласив кухню разномастным звоном.

— И за наступающий Лугнасад, — добавила Рок.

— И за то, чтобы завтра всё прошло удачно, — закончила я.

На вкус напиток оказался весьма приятным — сладким, с едва заметной ромовой терпкостью. Алкоголь в нём был почти незаметен, но даже так руки и ноги быстро окутала приятная тёплая слабость.

— Питер, кем ты там в Мулене работал? — внезапно поинтересовалась Рок.

— Продавцом в лавке камней, — с некоторым сомнением ответил тот.

— Бросай это дело. Давай потом откроем своё детективное агентство, — мечтательно заявила баньши. — Представь, какие дела мы могли бы вместе проворачивать!

— Ты же вроде как в журналисты собиралась идти, — напомнила я.

— За последние дни я несколько пересмотрела свои взгляды. Но в стражу не хочу. А вот самой расследовать те дела, какие мне интересны… Эш у нас юный гений, он на всё сгодится. Ты, Лайз, будешь полевым специалистом, Питера сделаем ответственным за связи с общественностью.

— Общественность будет просто счастлива, — хмыкнула я. — Особенно женская её половина.

Питер только усмехнулся, делая очередной глоток: ром он пил, даже не морщась.

— Только сначала надо дожить до этого «потом», — закончила я.

Баньши, явно взгрустнув, снова приложилась к своему стакану, — но надолго грусти её не хватило.

— Раз уж мы выпили за Лугнасад, сейчас нам положено петь романтичные песни про расставание с летом, — заметила Рок какое-то время спустя.

— Это я могу устроить, — неожиданно ответил Питер, поднявшись со стула. — Подождите-ка.

Мы с Рок проводили его недоумёнными взглядами, но он вернулся буквально минутой позже.

С чёрным чехлом, в котором явно скрывалась гитара.

— Это твоя?

— Мамина. Моя осталась в Мулене. — Расчехлив гитару, Питер щипнул пальцем одну струну, точно пробуя звук на вкус. Поморщившись, принялся подкручивать колки, возвращая залежавшемуся инструменту строй. — Кто первый?

— Ты, — решительно сказала баньши. — Я петь не умею.

— Аналогично.

— С последним я бы поспорил, — услышав моё поддакивание, Питер качнул головой. — Ладно, я так я. Просто про расставание сгодится? Про прощание с летом ничего не припомню.

— Сгодится. Главное, чтоб было достаточно романтично.

Кончики пальцев Питера приласкали струны, отозвавшиеся нежной россыпью звуков, — и движения его ладони обратились ласковыми нотами, чистыми и прозрачными, сплетавшими чарующую переливчатую вязь.

— Тихо искрится небесная синь, залиты лунным сияньем равнины. Где-то в тени поднебесных вершин дышат покоем ночные долины. Тая зеркально в сапфирах озёр, лунная нить сплетена над водою; ждёт тебя светлый зазвёздный простор — только меня не зови за собою…

Пальцы Питера рассыпали нежные гитарные переборы, пока бархатный голос проникал в самое сердце, волнуя его проникновенными страстными нотками, распуская там ласковое тепло. Мелодия всколыхнула воспоминания, смутные, трепетные — будто напоминала о том, чего никогда не случилось, но что обязательно должно было случиться, должно было…

Я знала эту песню. Именно её так любила петь мама.

Именно её так любила петь я, когда ещё любила петь.

— Стань лунным ветром, стань светом в ночи: там, среди звёзд, что смеются так звонко, там, где плетёт ломкой тропкой лучи месяц, скользя посеребренной лодкой. Он на руках тебя будет качать, тихо баюкая звёздным прибоем, и, улыбаясь, о чём-то молчать — только меня не зови за собою…

Наверное, это ром так подействовал, — но певучие слова сорвались с моих раскрывшихся губ почти помимо воли. Слив наши с Питером голоса в унисон.

— Мне не забыть о печальной земле, места мне нет на небесных просторах. Я разучился полётам во сне, я потерялся в иных небосклонах. Нет, не зови, не зови за собой; и, уходя по дороге зазвёздной, стань моей самой далёкой мечтой, самой короткой и сладостной грёзой…

Последние звуки истаяли в воздухе — и я поняла, что финальные такты допевала в одиночестве.

Когда Питер медленно отнял руку от струн, мятные отблески в его широко раскрытых глазах были странно недоверчивыми. Будто только что он впервые меня увидел. Рок сидела, замерев, забыв выпустить из уголка губ коктейльную трубочку.

Ох, не стоило мне пить…

— Простите. — Я смущённо вцепилась пальцами в край столешницы. — Настолько ужасно, да?

Баньши наконец открыла рот, позволив трубочке перекатиться на другую сторону стакана.

— И кто тебе сказал, — спокойно уточнила Рок, — что ты не умеешь петь?

Она это серьёзно?

— Ну, мама говорила, что у меня вообще нет слуха, — я издала неловкий, извиняющийся смешок. — Я-то себя со стороны не слышу.

— Знаешь, а я до сих пор ещё удивлялась, что же тебе передалось от отца-тилвита, раз внешне ты от него ничего не переняла. Теперь поняла. Голос, вот что. Чарующий голос фейри.

Издевается она надо мной, что ли?

— Что за чушь, — раздражённо выпалила я. — Зачем бы маме мне врать?

— Вот это интересный вопрос, — потянувшись за гитарным чехлом, медленно произнёс Питер. — Но факт остаётся фактом. У тебя потрясающий голос, Лайз. Простому смертному никогда так не спеть. И я не знаю, зачем твоя мать тебе лгала.

— Разве что по какой-то причине желала отбить у Лайзы охоту показывать свой талант, — раздался позади меня голос Эша. — Во всяком случае, я для себя это так объяснил.

Я оглянулась на брата — и вскочила.

Он стоял у входа в кухню, прислонившись плечом к косяку. За его спиной можно было увидеть открытую дверь гостиной и полумрак, царивший в покинутой нами комнате. Пустой.

Всё же пустой…

В ответ на мою реакцию Эш удивлённо вскинул бровь:

— Лайз?

— Нет… нет, ничего, — моргнув, я потянулась за стаканом, чтобы залпом допить оставшийся коктейль. — Ладно, ребят, давайте расходиться. Завтра ответственный день.

В конце концов, если бы фейри и правда оказался здесь, он бы наверняка в очередной раз отчитал нас, почему мы ещё не в Фарге.

Так что, видимо, мне просто почудилось, будто я различила в полумраке гостиной отблеск знакомых серебряных волос.

Мне выделили уютную мансардную спаленку на втором этаже. Судя по аскетизму обстановки, именно здесь когда-то была спальня самого Питера; во всяком случае, на стене висели поблекшие плакаты киберспортивных команд, а не пыльные блюдечки с котятами, как в той комнате, куда положили Эша. Мы с Питером, вызвавшимся помочь мне привести спальню в жилой вид, сняли чехлы с кровати, тумбочки рядом, комода и письменного стола — вот и всё скромное убранство.

— Совсем забыл, — спохватился Питер, когда мы совместными усилиями заправили узкую кровать. — Я заходил в лекарскую лавку… вот. — Сунув руку в задний карман джинсов, он протянул мне круглую металлическую коробочку: в таких обычно продавали всяческие крема. — Купил тебе, а то ты наверняка синяки набила, когда тебя эта тварь на парковке швырнула.

— О! Спасибо. — Я опустилась на кровать, со странной нежностью думая, что Питер снова угадал мои нужды прежде, чем я о них объявила. Открутила холодную крышечку — мазь пахла магнолией; окунула кончик пальца, растёрла на коже. Текстура лёгкая, водянистая, и впитывается хорошо… скорее даже не мазь, а бальзам. Отлично, не люблю жирные крема. — Да, затылок болит.

— Позволишь помочь?

— Помочь?..

— Натирать собственный затылок не особо удобно, — заметил Питер, зажигая пыльный ночник над кроватью. — Давай помогу.

Поразмыслив, я отодвинулась в сторону, чтобы он мог сесть рядом. Забравшись на кровать с ногами, стянула резинку с волос и повернулась к Питеру спиной. Ласковые пальцы коснулись головы, раздвигая длинные пряди, — и деликатное прикосновение к коже заставило меня зашипеть от боли.

— Да у тебя тут приличная ссадина. — Изучив мой бедный затылок, Питер отобрал у меня коробочку с бальзамом. — Ничего, мне сказали, за ночь всё пройдёт. Только голову с утра придётся вымыть…

Я сидела, прикрыв глаза, пока он нежными, осторожными движениями втирал ароматную мазь в мою кожу, скользя пальцами сквозь волосы, умеряя боль приятным холодком.

— Ну вот, как-то так. Больше нигде не ушиблась? Тебя здорово по асфальту прокатило.

— М…

Я вздрогнула, когда он осторожно ощупал моё плечо — не столько от неожиданной боли, сколько от самой неожиданности.

— Ага. Синяк, как я и думал. Ты этим плечом в мобиль врезалась.

…а потом — оцепенела, когда, прижавшись к моей спине, Питер на ощупь расстегнул верхнюю пуговицу моей рубашки.

— Питер, что ты…

— Тише, моя прекрасная дама, — у него почти получилось скрыть вкрадчивость и лёгкую насмешку за удивлением. — Хочу подлатать твои раны, что же ещё?

Я не шевелилась, пока он медленно, словно дразнясь, стягивал с моего плеча короткий рукав рубашки и кружевную бретельку под ним. Не шевелилась, пока горячие пальцы убирали в сторону непослушные волосы и лёгкими скользящими движениями втирали бальзам в плечо, ближе к лопатке. Хотя, наверное, стоило бы отобрать у него мазь и, вежливо отказавшись от его услуг, отправить восвояси.

С другой стороны…

— Вот и всё, — Питер склонился к моему обнажённому плечу, так, что горячий шёпот коснулся кожи. — До свадьбы заживёт.

Он мог бы дотронуться губами, но коснулся одним лишь шёпотом. И это завораживало, путало мысли, сводило с ума — больше, чем самая откровенная ласка.

Это всё ром, наверное. Поэтому мне так жарко. Поэтому я дрожу, хотя в комнате совсем не холодно. Поэтому я поворачиваюсь к нему — почти помимо воли. Казалось, кто-то просто потянул меня за ниточку, и вдруг его глаза оказываются так близко, что, кажется, я вот-вот упаду в тёмную бездну его зрачков. Питер проводит кончиками пальцев по моей щеке, прослеживая линию скул — его рука пьянит магнолиевой сладостью; спускается к приоткрытым губам, будто ждёт, что я поймаю его палец, потом к шее, неторопливо скользя по коже — туда, где бьётся пульс. Магнолия… прекрасный, редкостной красоты белоснежный яд, сладкая благоухающая смерть…

Когда мы встречаемся губами, я даже не понимаю, кто из нас не выдержал, первым подавшись вперёд.

Его поцелуй требовательный и нежный, он кружит голову и сжигает все точки опоры, он заставил бы меня упасть, если бы меня не держали так крепко. Питер так близко, что горит кожа и темнеет в глазах, и мои руки почти невольно обвивают его шею, притягивая ближе, ещё…

Звук резко распахнутой двери заставил меня ощутить себя героиней анекдотов. Только вместо ревнивого мужа, невовремя вернувшегося с работы, на пороге стоял Эш: воплощение правосудия, явившееся даровать грешнику и развратнику Питеру Джекевэю долгую и мучительную смерть в очищающем огне.

— Малыш, — мягко произнёс Питер, выпустив меня из рук и позволив отпрянуть к стене, — тебя стучаться не учили?

Так. Я — взрослая девушка, достигшая возраста согласия. Питер — взрослый молодой человек, который ради меня ввязался в крайне опасное приключение, что намекает на серьёзность его намерений. Мы нравимся друг другу и имеем полное право делать куда большее, чем просто невинные поцелуи.

Тогда почему я чувствую себя так, будто нас застукали на месте особо тяжкого преступления?

— Учили. — Спокойствие в голосе Эша пугало куда больше, чем если бы он кричал. — Старик, нужно поговорить. С глазу на глаз. Не возражаешь?

Прежде чем неторопливо подняться с кровати, Питер коротко поцеловал мой висок, шепнув в волосы «спокойной ночи».

Наверное, с минуту я смотрела на закрывшуюся за ними дверь. Не выдержав, на цыпочках подкралась к ней — тихо-тихо, молясь, чтобы не скрипнули половицы или дверные петли, выскользнув в коридор. Если б мне можно было активировать печать без риска быть обнаруженной стражей, мне не нужно было бы унижаться до банального подслушивания под дверью; но пропустить этот разговор я не могла.

Приглушённые голоса донеслись из-за двери в комнату Эша. Звукоизоляция была отличной, и чтобы различать слова, мне пришлось приникнуть ухом к прохладному дереву.

— …не пойми неправильно, я не то чтобы совсем против, — в отповеди брата звенели хрусталинки льда. — Но если ты заставишь мою сестру страдать, я тебя из-под земли достану.

— Малыш, если однажды ты соберёшься меня убить, вспомни о том, что в тюрьме тебе не понравится, — голос Питера резал холодком иронии. — С чего ты взял, что я хочу причинить Лайзе боль?

— Просто видел таких, как ты. Обычно вас интересует не качество той юбки, под которую вы намереваетесь залезть, а их количество.

— Честно говоря, когда-то так оно и было. Давно, — слова Питера окрасила печаль. — До Лайзы я почти не встречал людей, которые способны противиться моему дару. Но когда самые вкусные пирожные сами падают тебе в руки, рано или поздно тебя начинает от них тошнить.

— И не потому ли ты так пристал к Лайзе? Потому что она не поддалась твоим чарам?

— Потому. Но не из спортивного интереса, малыш, — странный звук: будто отодвинули стул. — Тебе повезло, что ты не знал, каково это — быть одному. Совсем. И чувствовать, что даже старые друзья любят магию в тебе, а не тебя самого, что уж говорить о девушках. Я просто хочу чего-то… настоящего. Любой человек имеет на это право. И Лайза может мне это дать.

Эш помолчал.

— Знаешь, когда мы только встретились, у меня от тебя зубы сводило, — наконец произнёс брат. — Я думал, ты обычный смазливый красавчик, самолюбивый и сладкий, только в довесок искатель приключений на задницу. Видимо, дох со скуки за прилавком в своём провинциальном городишке, вот и решил обольстить красивую девчонку и заодно поразвлечься. Что не помешает тебе бросить нас, как только ты поймёшь, в какой серьёзный переплёт ввязался.

— Спасибо за честность. Но теперь, видимо, не думаешь?

— Нет. Ты же нас не бросил. И хотя ты порядочный пижон и чудесно прикидываешься женским идеалом, за всем этим есть что-то большее. Ты не настолько хорош, каким хочешь казаться, но… ты убил ради неё. Без раздумий. Потом жалел, но в тот миг не колебался. И я не знаю никого, у кого хватило бы на это духу. — Эш помолчал. — Я даже не знаю, хватило бы духу у меня самого.

Ощутив на себе чей-то взгляд, я медленно отодвинулась от двери. Повернувшись, увидела Роксэйн: баньши стояла у лестницы и, когда я её заметила, качнула головой с лукавым осуждением.

— Серьёзный разговор? — шёпотом спросила она, кивнув на дверь.

Я не ответила. Только улыбнулась, прежде чем тихо прокрасться обратно в комнату.

И то, что случилось в этой комнате несколько минут назад, определённо привносило в кошмар, которым обернулась моя жизнь, немного радужных тонов.

***

Утро началось довольно приятно: с поцелуя Питера, который зашёл меня разбудить. Лёгкого, почти невесомого прикосновения губ к губам, но я сплю чутко.

— Доброе утро. — Когда я открыла глаза, Питер ласково погладил меня по растрёпанным волосам. Он не стал раскрывать шторы — видимо, чтобы не слепить меня ярким солнцем, пробивавшимся даже сквозь них. — Пора вставать, моя прекрасная дама. Уже час дня, да и чай остынет.

— А как же завтрак в постель? — блаженно жмурясь, шутливо спросила я.

— Когда останемся в этом доме вдвоём — в первый же день. Но пока, боюсь, твой брат не оценит всей красоты этого жеста, так что придётся тебе спуститься на кухню.

Он вёл себя так тепло и естественно, без малейшей робости или неудобства, будто мы встречаемся уже не первый год. И, что самое интересное, мною владело схожее чувство.

— Кстати, о брате. Как прошёл вчерашний серьёзный разговор? — схитрила я.

Питер внимательно взглянул на меня сверху вниз.

— Что-то мне подсказывает, что ты и так знаешь. Иначе бы ты волновалась, а я вижу только, что ты довольна, как кошка, разбившая пузырёк с кошачьей мятой.

— Вот и связывайся с эмпатами. Как будто сам не такой.

В ответ Питер лишь коротко коснулся ладонью моей щеки, — даже не думая скрывать улыбки.

Чай всё-таки успел остыть: мне пришлось ещё заглянуть в душ, смыть с волос остатки бальзама — оба синяка, к слову, исчезли без следа. Впрочем, мне снова налили горячего, так что в итоге я осталась не в обиде. Чай сопровождали тосты с джемом и, как и положено в Лугнасад, черничный пирог. Ягоды традиционно собирали в последнее воскресенье июля, и это был прощальный урожай лета и первый — будущей осени.

Когда я заговорила о поездке за компонентами для ритуала, Эш молча выложил на стол ключи от мобиля.

— Я убрал проверку отпечатка пальца, — добавил брат. — Езжайте.

— Подожди, а ты?

— Вы и без меня справитесь.

— Я тоже пас, — добавила Рок, отхлебнув кофе из маленькой чашечки. — Наконец-то смогу погулять по городу. Праздник, как-никак.

Судя по хитрющему взгляду баньши, она прекрасно поняла, что её своднические услуги больше не требуются.

— Как хотите, — ответила я так равнодушно, как только могла.

Так, ясно. Не сговариваясь, эта парочка вступила в преступный сговор с целью предоставить нам с Питером побольше времени наедине.

И не сказать, чтобы я была сильно против.

День Лугнасада выдался чудесным: солнечным, слегка ветреным, тёплым, но не жарким. В воздухе звенел гомон разговоров и музыки — отзвуки праздника. Даже жаль, что нельзя слиться с весёлой толпой, а придётся поскорей спрятаться от неё в мобиль.

Вернее, спрятать нас от неё.

За руль, естественно, сел Питер. Он уверенно повёз меня куда-то сквозь лабиринт улочек, разукрашенных пёстрыми флагами, бумажными гирляндами и пучками хлебных колосьев. Я же, отобрав у него графон, искала в сети нужную книгу: когда-то я уже интересовалась, как можно призвать богов, поэтому приблизительно помнила ритуал, но вот список всех ингредиентов, конечно, назвать не могла.

— Ого, — наконец обнаружив на одном сайте отсканированные страницы старого талмуда, я присвистнула. — Хорошо, что я с собой побольше денег прихватила.

— Что, всё так плохо?

— Ну, насколько я знаю, десять грамм толчёного рога единорога стоят около ста гинэ. А мне нужно будет пятьдесят, и это только один ингредиент из пятнадцати.

— Это же всё-таки бог, как-никак, — резонно заметил Питер. — Логично, что его вызов обойдётся дорого. Во всех смыслах.

Я нащупала в кармане ветровки кожаный кошель с монетами:

— Деньги не проблема. Главное, чтобы все эти штучки нашлись в местных магазинах. Город не самый крупный, и наверняка ассортимент в лавках…

— Просто нужно места знать, — весело откликнулся Питер. — А если вспомнишь, кем я работал в Мулене…

— То ты эти места знаешь. Будем надеяться.

Первой посетили лавочку почти у самой набережной. Взяв мой кошелёк и графон, в котором можно было подсмотреть список компонентов, Питер пошёл в магазин; сквозь широкое стекло двери я видела, как он сговаривается с продавцом — седовласым темнокожим брауни, достававшим Питеру едва ли до пояса. Впрочем, толстенькие бородатые коротышки-брауни обычно держались с таким апломбом, что попробовал бы кто-нибудь сказать, будто они ниже своих рослых собеседников. Мимо мобиля струилась пёстрая толпа, и то тут, то там мне бросались в глаза браслеты из черники: в Лугнасад молодые люди издавна повязывали на запястье приглянувшейся девушки нитку с нанизанной на неё ягодами, таким образом признаваясь в любви. Из окна мобиля было видно и морскую синеву под дымчатым небом, и просторную площадь набережной, окружённой белым парапетом, и огромный костёр на этой площади, пока не запаленный, но уже приготовленный для вечернего веселья. Подле костра бил фонтан, чуть поодаль сидели музыканты — в салон мобиля едва проникали звуки скрипок и флейт, но, похоже, играли какой-то жизнерадостный популярный мотивчик.

— А вот и рог единорога. Восемьдесят гинэ за десять грамм, — вернувшись в мобиль, резюмировал Питер, протягивая мне бумажный пакет. — За что всегда уважал брауни — даже с моими чарами больше тридцатипроцентной скидки у них не выбьешь.

— И правда, достойно уважения. — Я перебрала крохотные пластиковые коробочки с порошками и травами, соседствовавшие с небольшой медной пиалой, щедро украшенной рунной резьбой. — Что осталось?

— Лазуритовая пыль, хрустальный кристалл, цветы амаранта, листья окопника, вербена… а, и серебряная краска. Вроде всё. — Питер провернул ключ, и мобиль отозвался тихим жужжанием заведённого мотора. — Что ещё нужно? Помимо ингредиентов?

— Безлюдный перекрёсток, на котором ночью гарантированно не появятся посторонние. И желательно, чтобы рядом росла таволга.

— Сложная задача. — Питер и правда всерьёз призадумался, но в глазах его искорками загорелся азарт. — Что ж, желание моей прекрасной дамы — закон.

После посещения ещё двух лавок в бумажном пакете наконец набрались все пятнадцать компонентов, и спустя полчаса урбанистический пейзаж сменили окружающие город зелёные луга. Питер уверенно свернул с шоссе на какую-то просёлочную дорогу, уводящую прочь от моря; пару раз ему приходилось сигналить, сгоняя с пути ленивых овец. Мы скитались по ямам и колдобинам, наверное, больше часа, пока не нашли то, что нужно — пустынный крестообразный перекрёсток неподалёку от леса. Даже таволга присутствовала: дикий цветок, служивший отличным катализатором для вызова существ из потустороннего мира. Он давно отцвёл, но всё ещё зеленел широкими, чем-то походящими на кленовые листьями.

— Ближайший посёлок в пятнадцати километрах отсюда. Поблизости разве что овчарни. Не думаю, что в праздничную ночь сюда кого-то понесёт, — сказал Питер, когда мы вышли из мобиля. — Пойдёт?

— Идеально. Сколько нам досюда ехать?

— Теперь, когда я знаю дорогу — около часа.

— Значит, в десять нужно будет тронуться. — Я огляделась, невольно любуясь красотами вида. Впереди зеленел лес, позади расстилались золотые поля, желтевшие маленькими солнышками цветков девясила; вокруг было так тихо, что мне казалось, будто я различаю шелест дубов и грабов, шепчущихся вдалеке. — Возвращаемся домой?

— Тебе нужно подготовиться?

— Да нет. Основная подготовка пройдёт уже здесь, непосредственно перед ритуалом.

— Тогда зачем ехать домой? Лугнасад, как-никак. — Питер взял меня за руку, и запястье вдруг отяжелил посторонний предмет. — Можно и отметить.

Я опустила взгляд.

Мою руку украшал черничный браслет. Стеклянные ягоды, потрясающе реалистичные, и ювелирной работы листочки из рыжей меди.

— А нарушать традиции нехорошо, — после долгой паузы заметила я. — Ему положено быть из свежих ягод.

Хотя от кого я пытаюсь скрыться за насмешливой маской? Он всё равно разглядит и моё смущение, и мою радость.

— Традиции, конечно, стоит уважать, — Питер пощекотал кончиком пальца мой подбородок, заставляя вскинуть голову, — но я подумал, что лучше подарить тебе нечто более… долговечное.

Взял моё лицо в ладони, склонил голову — и погладил губами мои губы. Коротко, тепло и очень нежно, заставляя поверить в то, что вчерашнее и утреннее не было сном.

Никак не могу поверить. Всё кажется миражом, эфемерным сладким обманом — и одновременно настолько… правильным, что дух захватывает.

— Ты же знаешь, — когда Питер отстранился, выдохнула я, — никакого «отметить». Мы не можем подвергать опасности…

— Мы и не будем. Обещаю. Но ты не лишишься праздника. — Он потянул меня обратно к мобилю. — Ты мне веришь?

Конечно, верю. Сама не знаю, почему, но безоговорочно.

И мне не нужно отвечать или кивать — он и так это знает.

Когда мы вернулись в город, небо уже сияло закатным золотом. Мы проехали дом Питера и спустились по центральной улице почти к самой набережной, когда наконец свернули в один из переулков, остановившись в его конце, упершись в высокий кованый забор.

— Где это мы? — спросила я, когда мы припарковались.

— Старая смотровая башня. Сейчас её уже не используют, охраняют, как культурно-исторический объект, — сказал Питер, прежде чем выйти из мобиля. — Подожди здесь, ладно? Я за местами на первый ряд балкона.

Загадочная фраза заставила меня недоумённо выглянуть в окно. За кованым забором и правда высилась восьмигранная башня из золотистого камня, словно оставшаяся от разрушенного средневекового замка, тянувшая высокий шпиль к закатному небу. Я проследила, как Питер беззаботно подходит к чугунным воротам, украшенным затейливыми завитушками, и жизнерадостно машет рукой стражнику, при его приближении вынырнувшему из будочки рядом со входом. Следом, приникнув к самым прутьям, перебрасывается с мужчиной в форме несколькими словами.

Десятью секундами позже стражник отпер калитку и, вручив Питеру связку ключей, с довольным видом поспешил по направлению к набережной.

— И что ты с ним сделал? — спросила я, когда Питер, отворив мою дверцу, галантно подал мне руку.

— Подарил человеку час заслуженного отдыха. Сказал, чтобы шёл и веселился, а сюда возвращался к половине десятого. — Дождавшись, пока я выйду, Питер щёлкнул кнопкой сигнализации, закрывая мобиль. — Вообще башня открыта для посещений, но не в праздник.

Калитку за собой мы заперли, как и дверь башни. Взявшись за руки, переплетя пальцы, поднялись по почти бесконечной винтовой лестнице — довольно пошарпанной, надо сказать: внутри башня впечатляла не так, как снаружи. Зато когда мы вышли на смотровую площадку, огороженную чугунным кованым парапетом, и морской ветер бросил волосы мне в лицо, я поняла, почему Питер говорил о первом ряде балкона.

Прямо под нашими ногами расстилалась та площадь, которую я уже видела днём. С фонтаном, музыкантами и запалёнными кострами. Справа коралловое солнце медленно погружалось в пастельное море — а прямо передо мной пестрели кубики домов, остроконечные крыши храмов, сверкающие цепочки фонарей, тянущихся через весь город…

— Пожалуй, так даже лучше, чем толпиться там, внизу, — заметил Питер невозмутимо.

Отсюда Ахорк казался картинкой из книги сказок, произведением кукольных дел мастера, залитым лучами сливового заката. Мой личный маленький праздник.

Хотя не только мой.

Почти перегнувшись через парапет, я смотрела, как люди внизу танцуют вокруг рыжих огней в два человеческих роста. Шелест сиреневого моря не был слышен за музыкой, взмывавшей к нам вместе с солёной прохладой свежего ветра, и музыка эта оказалась знакомой.

— А, твой любимый Марк Шейдон. — Питер, отступив на шаг, с поклоном подал мне руку. — Не соизволит ли моя прекрасная дама осчастливить своего бедного рыцаря танцем?

Улыбнувшись, я вложила ладонь в его пальцы, слушая, как далёкая музыка поёт в ритме медленного вальса, чувствуя, как ветер ласкает разгорячённую кожу. Черничный браслет тихонько звенит при движениях, когда Питер привлекает меня к себе — одна рука сжимает мои пальцы, другая лежит на талии. Под ногами гладкий мраморный пол, и мы танцуем, в медленном кружении скользя над площадью, над городом, над миром…

— Лайз, не вздумай сегодня умереть, — негромко говорит Питер какое-то время спустя. — Слышишь?

Я только усмехаюсь.

— Вот ещё. Если вздумал избавиться от меня так быстро, то не выйдет.

Он останавливается. Разрывает переплетение наших пальцев, кладёт ладонь мне на затылок и осторожно тянет за волосы, заставляя вскинуть голову.

— Я хочу, чтобы сегодня ты получила ответы на свои вопросы. Хочу, чтобы мы поскорее нашли контрактора. А потом хочу вернуться сюда — с тобой. С тобой все призраки моего дома мне не страшны. — В его мятных глазах плещутся закатные отблески. — Я хочу, чтобы мы засыпали вместе, хочу приносить тебе завтраки в постель, хочу больше всего на свете, но… — Питер зарывается носом мне в чёлку, глубоко вдыхая мой запах, щекоча кожу своим дыханием, — я не знаю, откуда это ощущение… будто где-то за гранью реальности тикают часы, которые отмеряют наши общие дни.

Мне вдруг становится холодно.

Не хочу думать об этих словах. Ни о них, ни о том, что говорила Рок. Пусть даже я могу не увидеть завтрашнего рассвета. Пусть даже очередной передряги, в которую мы наверняка скоро попадём, любой из нас легко может не пережить.

— У меня хватит сил, чтобы справиться с ритуалом. А как только мы узнаем имя контрактора, то очень скоро его отыщем, и ты убедишь его разорвать договор. — Я спокойно смотрю в его глаза. — Нет никаких часов, ясно? Я уже избежала смерти, которую мне предназначали, а потом ещё штук пять смертей, и собираюсь избегать их дальше. Советую тебе делать то же самое.

Он, улыбаясь, проводит рукой по моему лицу, касается кромки губ — а потом впивается пальцами в мой затылок и целует так, что я не могу оторваться, не могу думать, не могу дышать. Мы падаем на колени, потом — навзничь, прямо на холодный мрамор, но мне плевать на неудобство. Он окольцовывает пальцами мои запястья и склоняется сверху, и целует в лоб, в зажмуренные веки, в щёки и уши; потом вновь находит мои губы и льнёт к ним своими, собственническими, настойчивыми, заставляющими жадничать и почти кусаться…

Нет никаких часов. И предопределённости, что бы там ни говорили баньши. Я доказала это один раз и буду доказывать столько, сколько потребуется. Нет ни часов, ни судьбы: есть только то, что мы делаем сами.

И то, чего мы сами хотим.

***

Без пяти полночь я стояла на перекрёстке.

Домой мы с Питером вернулись без пятнадцати десять. Рок и Эш были там — и, судя по всему, никуда и не выходили. Ожидаемо. Быстро поужинав, мы выехали к заветному перекрёстку; добирались под указания Питера по поводу маршрута и невинные расспросы баньши о том, как прошёл день. Эш рулил и молча слушал мои сдержанные ответы, но порой мне чудилось, будто слух улавливает скрежетание его зубов.

— Вот и он, — сказал Питер, когда мы оказались на знакомом перекрёстке.

— Эш, припаркуйся пока где-нибудь здесь, — подхватив картонный пакет со всем необходимым, велела я. — А ближе к полуночи отъедете подальше.

Я вышла из мобиля, как только мы остановились — приготовления лучше было начать заранее. Первым делом вызвала волшебный фонарик и заставила его подняться повыше, равномерно освещая окрестности: поля вокруг было так тихи и темны, что огни города на горизонте казались северным сиянием. Достала из пакета баллончик с серебряной краской и принялась рисовать на ровной сухой земле огромный трикветр, похожий на трёхлистный цветок, пересечённый большим кругом, почти касавшимся кончиков лепестков. Внешний круг служил ловушкой для призванного существа, не давая ему пересечь границу рисунка и вырваться на свободу; в сердцевине цветка предстояло встать мне. Сложный символ отнимал довольно много времени — нужно было тщательно контролировать правильность, толщину и нерушимость линий, а затем ещё и испещрить трикветр паутиной сложнейших рун, так что я постоянно сверялась с рисунком в графоне Питера, надеясь, что не допущу ошибки. Иначе всё закончится катастрофой, и не только для меня.

Закончив с трикветром, я вернулась к мобилю. Поставив медную пиалу на крышку багажника, принялась смешивать в ней порошки, травы и эфирные масла.

— А хорошо получилось, — прокомментировала Рок. Баньши вышла на улицу и теперь внимательно наблюдала за моими действиями. — Будто не впервые рисуешь.

— Нет, я с фоморами не связываюсь, — усмехнулась я, добавляя в пиалу масло жасмина. — Просто от природы аккуратна.

— Ничего такого даже не думала. — Рок лукаво склонила голову. — Может, теперь, когда Эш не подслушивает, скажешь, как действительно день прошёл?

Я покосилась на её хитрющее, исполненное любопытством лицо.

На уроках боевой магии нам объясняли теорию уровней удара. Сложные заклятия имели огромный радиус поражения, но для проклятий попроще — вроде тех, которыми разбрасывалась я — имело большое значение место, куда твоё заклятие или проклятие ударило противника. Верхний уровень — голова и шея: попасть сложно, но если попал, даже несложные проклятия наносят огромный урон. Средний уровень — туловище до талии: попасть проще, но и урона меньше. Ну и нижний — всё, что ниже талии: там урона, соответственно, наносилось меньше всего.

Питер не спустился даже до среднего уровня. Но в какой-то момент я с ужасом поняла, что не знаю, хватит ли у меня сил и желания сопротивляться, если он вдруг задумает спуститься.

— Если ты о том, было ли у нас что-то, можешь успокоиться. Или опять скажешь, будто ничего такого не думала?

— Но что-то ведь было? — невозмутимо ответила Рок, выразительно глядя на черничный браслет на моём запястье.

— Обычное свидание.

— Хорошее свидание?

Моя улыбка сказала ей куда больше всех возможных слов.

— Будет что вспомнить в потустороннем мире, если вдруг провалюсь, — добавила я, помешивая содержимое пиалы деревянной ложечкой.

— Уж постарайся не провалиться. Будет крайне обидно столько времени бегать от стражи и порождений Дикой Охоты, чтобы умереть, потому что ты тупо накосячила.

— Зато если я всё сделаю правильно, но просто умру от страха при виде Повелителя Кошмаров — согласись, это будет не так уж и обидно.

— Ага, а мне потом служить жилеткой для твоего брата и новообретённого парня? Нет уж, спасибо, не надо мне такого счастья.

Засмеялись мы вместе. Потом я бережно, стараясь не расплескать содержимое, взяла пиалу двумя руками; аккуратно переступив через серебряные линии, поставила её в середину трикветра и, вернувшись к Рок, потянула баньши в сторону мобиля.

— Вам пора, — произнесла я, приблизившись к открытому окну. На переднем сидении ждал Эш, на заднем застыл Питер, наблюдавший за мной через стекло. — Отъезжайте по этой дороге так далеко, чтобы вы перестали меня видеть. Там и стойте. Когда всё закончится, я пошлю сигнальный огонёк. И не медлите — как только я активирую печать, стража установит моё местонахождение. Мы должны уехать из Ахорка до того, как они прибудут сюда.

— Не хочу тебя бросать, — хмуро проговорил Питер.

— Вы меня не бросаете, а прикрываете.

Баньши коротко обняла меня. Ничего не сказав, села вперёд, рядом с Эшем — тот тоскливо смотрел на меня, обернувшись через плечо. Питер же, поймав мою руку, легонько поцеловал внутреннюю сторону запястья, там, где оно переходило в ладонь.

— Помни мои сегодняшние слова, — тихо сказал он. — Ладно?

Я выдавила улыбку, надеясь, что она вышла достаточно ободряющей. Затем отвернулась и направилась обратно к перекрёстку, слыша, как жужжит мобиль за моей спиной.

Встав в центре трикветра, я следила, как оранжевые огоньки задних фонарей мобиля медленно удаляются, теряясь во тьме. Оставшись в тишине и темноте, сверилась с графоном Питера: без пяти двенадцать.

Пока рано.

Я стояла, вслушиваясь в ночь, сжимая в правой руке — той, что с печатью — крупный кристалл горного хрусталя.

Ритуалы вызова проводили в полночь по той же причине, по какой боги откликались лишь в ночи великих праздников. Пограничные дни, пограничное время, стиравшее грань между мирами. Дождавшись, пока до полуночи останется минута, я сунула графон в карман; направила указательный палец на пиалу у своих ног, шепнула «спарк дортэн», и от слетевшей с руки магической искры эфирные масла вспыхнули жёлтым пламенем. Вытянула руку с кристаллом, держа его перед собой так, чтобы огонь в пиале оказался под моими пальцами; сжала ладонь, забывая о том, что в ней — кусок минерала, ощущая упругую силу заключённой в нём энергии. Я держала в руке не только катализатор, необходимый для призыва существ из потустороннего мира — такой же, как таволга, легонько колыхавшаяся на ветру за моей спиной, такой же, как все травы, порошки и масла, которые я смешала в пиале. Я держала в руке сгусток чистой энергии, который мне предстояло использовать.

Потому что всего моего магического резерва и всех моих жизненных сил не хватило бы для того, что я собиралась сделать.

Тепло магической печати согрело кожу от предплечья до запястья — одновременно с тем, как серебристые линии трикветра под моими ногами вспыхнули мягким белым светом.

— Ахорк эйену, льом хан ту, эн Диа Дарха, Тиэрна Тромлиэ, Тиэрна эн Хант Вульдс…

Слова заклятия слетали с языка, но в мыслях звучал перевод.

«Я взываю к тебе, Тёмный Бог, Повелитель Кошмаров, Властелин Дикой Охоты»…

Заклятие было длинным, длиннее, чем любое из тех, что я когда-либо произносила. Но я его запомнила. Принцип не отличался от всех других заклятий: достаточно было заучить формулировку на обычном харлеровском наречии и перевести её на язык Сущей Речи. Языка, на котором даже фейри с Эмайна не говорили, только боги — ведь каждое слово меняло ткань реальности. Другой студентке, окончившей только второй курс колледжа, трудновато было бы сотворить то заклятие, что творила я — просто нужного словарного запаса не набралось бы, — но мама учила меня Сущей Речи, когда я ещё не закончила школу.

Прелесть бытия потомственной магичкой.

— Бемэ хэннинт э хинью ле до грэста. Хейль мо гли, эгс, мата шэ э вэйр до холь, фрэгур эн глиэх!

…«судьба моя будет определена милостью твоей. Внемли же моему зову, и, если будет на то твоя воля, ответь на призыв»…

Трикветр на земле уже сиял так, что слепил глаза, заставив меня зажмуриться. Его свет отражался в кристалле, зажатом в моих пальцах, нагревшемся так, словно огонь полыхал не под ним, а в нём.

Нет, не разжимать пальцы. Не разжимать. Как бы ни было горячо.

— Форси эн дэм эгус эир, тинэ эгус эшке, солас эгус дархадас конвэру…

…«силами земли и воздуха, воды и огня, света и тьмы заклинаю»…

Ослепительный свет пробивался даже сквозь закрытые веки. Пальцы жгло — вместе со всей рукой: линии печати раскалились до знакомого ощущения жидкого металла на коже.

— …лахрию са хиркал шо, мар йел ар эн Диа мор Донн!

Последние слова — «явись в круге этом, о великий бог Донн» — сопроводил оглушительный треск.

Когда я поняла, что в темноте перед закрытыми веками плывут оранжевые пятна, то, почти непроизвольно разжав кулак, открыла глаза.

Линии трикветра медленно гасли, вновь обращаясь простой серебряной краской. Хрусталь из руки мелкими кусочками осыпался в пиалу у моих ног: огонь в ней потух, оставив лишь масло с чёрными обгорелыми частицами трав и цветов.

Передо мной были лишь тёмные поля. И, обернувшись кругом, я поняла — сзади тоже.

— Донн?..

Я лихорадочно огляделась, пытаясь понять, что же сделала не так. Достала графон, ещё раз проверила начертание рун. Всё было верно.

— Донн!

Нет, нет, не может быть! В чём дело? Слишком затянула с читкой заклятия? Слишком поздно зажгла огонь? Или просто не хватило силёнок открыть проход между мирами? Самонадеянная дурочка со второго курса колледжа…

Неужели я прошляпила свой единственный шанс спасти маму, себя, всех нас?

— Нет! — я яростно пнула пиалу, расплескав масло по земле. — Почему ты не пришёл?!

Лугнасадская ночь, как и следовало ожидать, хранила молчание.

Глубоко дыша, чувствуя, как глаза жгут обидные слёзы, я вышла из центра трикветра. Постояла какое-то время — надеясь, что этого от меня и ждали, что сейчас всё же вынырнут из темноты, или засмеются, или протянут когтистые руки, — но ничего не произошло. Тогда, закусив губу, чтобы не всхлипнуть, я резко вскинула руку вверх, и волшебный фонарик, всё ещё висевший над перекрёстком, стремительно взмыл в звёздное небо — чтобы медленно, подобно сигнальной ракете, опуститься обратно к моему плечу.

Когда на дороге показался свет знакомых фар, я, в последний раз тоскливо оглядевшись, перешагнула границу трикветра и побрела им навстречу.

— Почему так быстро? — спросил Эш, когда я села в мобиль.

— Ничего не вышло. — Я откинулась на спинку сидения, потирая обожжённую руку. — Он… он не откликнулся.

Никто ничего не сказал. Эш, отвернувшись, молча порулил обратно к городу, Рок сочувственно взглянула с переднего сидения, а Питер лишь обнял. Тепло, успокаивающе — но мне не стало ни тепло, ни спокойно.

Я снова чувствовала себя той испуганной девочкой, которая убегала из родного дома чуть больше недели назад. Потому что я упустила последнюю возможность остановить весь этот кошмар.

И что теперь нам оставалось делать, неизвестно.

— Предлагаю выпить.

Это было первое, что сказал Питер, стоило нам войти в дом.

— Вот ты и пей, — кинув ему ключи, устало вымолвил Эш. — А я пойду развеюсь.

Я молча смотрела, как брат выходит наружу, навстречу отзвукам и отблескам неугасающего праздника.

С тех пор, как я вернулась в мобиль, Эш взглянул на меня только один раз. Вернее, я поймала его взгляд в зеркальце заднего вида. И в глазах его стыло… осуждение? Разочарование? Я даже не знала, что страшнее.

Факт в том, что я не спасла нашу мать. И Эш прекрасно это понимал.

Что бы мы дальше не придумали, мама до этого момента уже наверняка не доживёт.

— Я за ним, — сказала Рок, взглянув на меня. — Присмотрю. Заодно проветрюсь, подумаю, что нам дальше делать.

Скользнула на улицу, аккуратно прикрыла дверь, и в доме воцарилась тишина.

— Я передумал. — Сжав мои пальцы, Питер повёл меня к лестнице. — Пойдём спать. Утро вечера мудренее.

Я переставляла ноги почти машинально. Глядя в пол, брела к своей комнате, и даже сев на кровать, прислушивалась к царившей в мыслях звенящей пустоте.

Что дальше? Что делать?..

— Моя прекрасная дама, ваша печаль разбивает мне сердце, — голос Питер перекрыл мягкий щелчок закрывшейся двери. — Позволите ли вы своему бедному рыцарю попытаться утешить вас?

Я даже не успевала вскинуть голову, как он сгрёб меня в охапку, затаскивая на кровать с ногами, прижимая спиной к стене. Обняв одной рукой, другой поднял мой подбородок. Я попыталась вырваться, но уступила, и Питер впился в мои губы так, что мне почти больно; почти так, как там, на башне, после танца на краю пропасти… вот только в тех поцелуях не было грубости.

— Питер…

Ещё один поцелуй — закрывающий рот. Одна горячая ладонь ложится мне на затылок, другая проводит по моим плечам — и вдруг опрокидывает. Не отпуская мои губы, Питер оказывается сверху, и когда я чувствую его ладонь под своей блузкой, то на миг цепенею.

— Питер, — я отворачиваю голову и пытаюсь его оттолкнуть, — не надо.

— Почему же?

— Я… не хочу.

Он улыбается — и я вдруг понимаю, что в глазах его нет и тени улыбки.

— Зато я хочу.

Когда меня резко разворачивают на живот, выворачивая руки, заламывая их за спину, я пытаюсь брыкаться, но Питер сидит сверху: слишком тяжёлый, чтобы я могла его сбросить. Что-то обвивает мои запястья, царапая кожу — откуда он взял верёвку? — а мысли мечутся, как сумасшедшие, выстукивая в висках «не может быть, не может быть»…

— Прекрати.

Он грубо дёргает меня за волосы, задирая голову, и перед глазами блестит сталь — но я замираю ещё прежде, чем к горлу прижимается холодное лезвие бритвы.

Дура, какая же ты дура! Поверила в красивую сказочку, которую он тебе наплёл; но жизнь — не сказка, и ты могла понять это давным-давно…

— Питер, — я могу только шептать, — почему?

Волосы больно тянут кожу; он склоняется к моему уху, но теперь жар его дыхания вызывает у меня только ужас.

— Лайз, если будешь хорошей девочкой, я уберу бритву, получу то, что мне нужно, и выставлю тебя из дома. Но если попробуешь сопротивляться, можешь случайно напороться горлышком на лезвие. Раньше я не убивал тех, с кем спал, но благодаря тебе убедился, что смогу это сделать.

Немыслимо. Глупо.

— Всё… всё, что ты делал… было ради секса?..

— Ради пополнения моей коллекции. Ну знаешь… под названием «милые девочки, убеждённые, что только они не поддаются магии несчастного одинокого красавчика Питера Джекевэя», — я слышу в его голосе тошнотворную ухмылку. — Твой сопливый братишка был прав. Насчёт того, что я умирал от скуки в своём захолустье. С тобой всё вышло куда веселее, чем с другими, но острые ощущения тоже приедаются. С меня хватит, и тебе придётся постараться, чтобы искупить то, через что мне пришлось пройти ради твоих сомнительных достоинств… так мне убрать бритву?

Я молчу, и лезвие царапает кожу.

— Да или нет?

— Да.

Я отвечаю едва слышно, но он слышит.

Я выдыхаю, следя, как бритва медленно скользит перед моими глазами, поднимаясь наверх. Выжидаю ещё немного — и, отчаянным рывком перевернувшись на спину, задираю колени, пиная его по ширинке.

Да только, промахиваясь, бью значительно ниже, чем собиралась.

Его ответный удар — кулаком в живот — заставляет меня задохнуться острой, пронзающей болью. Следующий — по скуле — заволакивает слезами глаза и окутывает всё вокруг тёмным маревом.

— Ладно, не хочешь по-хорошему, будем по-плохому.

От боли я не вижу его лица, но прекрасно слышу голос: жёсткий, жестокий, холодный. От боли я не могу двигаться, но прекрасно чувствую, как он расстёгивает мои джинсы и рывком стягивает их с бёдер, разрывая молнию.

Этого не может быть. Он что, сумасшедший? Это же глупо, глупо, глупо — скоро вернутся Эш и Роксэйн, они всё знают и всё поймут, и за мной по пятам идёт стража, и…

…и тут я вспоминаю трикветр, сияющий белым светом, и хрусталь, осыпающийся в пиалу с потухшим пламенем.

И понимаю.

— Это кошмар, — выдыхаю я. — Это всё не по-настоящему. Видение, просто видение!

Боль и тяжесть чужого тела исчезают, стоит мне произнести последнее слово. А ещё вдруг оказывается, что я стою. С закрытыми глазами.

Когда я открыла их, то поняла, что я всё ещё на тёмном поле, посреди трикветра, чьи линии светились неяркой ровной белизной. Волшебный фонарик озарял перекрёсток белым сиянием, кристалл давно уже рассыпался в моей опущенной руке. Вокруг клубились клочья невесть откуда взявшегося тумана, — которые не могли помешать мне различить тонкие очертания высокой фигуры, застывшей прямо передо мной.

Его длинные одежды походили на мантию, сотканную из небесной черноты, темневшей над моей головой. И когда он шагнул ближе, я увидела кожу цвета белого пепла, тонкие черты длинного лица, обсидиановый блеск волос и глаза, сиявшие янтарным огнём.

— Да, дитя, — узкие бледные губы незнакомца исказила улыбка, резавшая, словно нож. — Это было лишь видение.

Наконец опомнившись, я торопливо согнулась в поклоне.

— Благодарю тебя, — выдохнула я, — о великодушный Донн, Повелитель Тьмы.

Тёмный бог долго молча разглядывал меня. Так долго и так пристально, что я ощутила себя редкой бабочкой под взглядом коллекционера, уже приготовившего булавку.

— Выпрямись, дитя, — наконец молвил Донн. — За что же ты благодаришь меня?

Вокруг раскинулись зелёные поля, купающиеся во тьме первой ночи августа, но в его голосе звучал шелест ветра в умирающей листве.

Я послушно подняла голову:

— За то, что соизволил откликнуться на мой призыв.

— Ты совершила ритуал по всем правилам в надлежащую ночь. И была согласна заплатить нужную цену. Отчего же мне не откликнуться?

Он стоял прямо передо мной, высокий и гибкий, как тростник. Прекрасный острой, беспощадной красотой пожара, смерча или падающей звезды: зрелищем, которым лучше любоваться издали. Похожий на человека — и каждой чертой, каждым движением, каждым взглядом бесконечно непохожий. Мне не было видно его ног, но я готова была поклясться, что там, под длинными полами тёмного плаща, они не касаются земли, и вокруг него…

Я почти видела странное чёрное марево, преломляющее свет в сантиметре от его тела.

— Я боялась, что ты сочтёшь меня недостойной своего общества, о несравненный Повелитель Кошмаров.

— Дитя, обученное столь изысканным манерам — редкость в это время. Уже ради подобной диковинки стоило выбраться в услужливо распахнутую дверь из моего мира, — он издал смешок, короткий и тихий: приятный, мелодичный — и отчего-то пробирающий ужасом до костей. — Чего же ради ты пошла на подобный риск, Элайза Форбиден, маленькая волшебница? Спрашивай то, что хотела спросить.

Он не был частью этого мира. И никогда не мог бы ей стать. Даже здешнему свету не суждено было его коснуться. И за то, что я его вижу, должно быть, мне стоило благодарить светила его мира, каким-то образом даже здесь озарявшие его лицо.

— О бесподобный Властитель Ночи Самайна, один из твоих подданных недавно заключил контракт с обитателем этого мира. И целью этого контракта было моё убийство. А, быть может, и моей семьи. — Я старалась не отводить взгляда. — Я хотела бы, если это возможно, узнать личность того, кто заключил контракт.

— Разве ты не желаешь расторжения сделки? Достаточно одного моего слова, и мой… питомец навсегда оставит тебя в покое, а его временный господин не увидит нового рассвета. Кем бы он ни был.

Никогда не проси у богов слишком многого.

Правило номер один для всех, кто хочет вызвать бога и остаться в живых.

— Мне нужно только имя, о щедрейший Повелитель всех фоморов. Больше ничего.

В его широких зрачках таилась древняя тьма. Или две маленькие вселенные? Если присмотреться, можно даже заметить в них серебристые точки звёзд…

— Что ж, ты права. Один из моих фоморов охотится за вами, повинуясь чужим приказам, — наконец мягко молвил Донн. — Однако я не могу назвать тебе имя того, кто заключил сделку.

Я только моргнула.

Никогда не возражай богу. И не спрашивай лишнего. Правило номер два для всех, кто хочет вызвать бога и остаться в живых.

Донн улыбнулся: видимо, моё терпение пришлось ему по нраву.

— Но я могу сказать тебе, кто он, — добавил он.

Я затаила дыхание.

Момент истины…

— Ты ошиблась, дитя. Тот, кто хочет убить тебя — не обитатель этого мира, а в скором времени он и вовсе переместится в мир потусторонний. Для того ему и нужна ты. Ибо он может спасти свою жизнь лишь за счёт крови своего первенца.

А вот это было неожиданно. Мягко говоря.

— Прошу прощения, о удивительный Владыка Тьмы, — произнесла я. — Ты имеешь в виду, что тот, кто заключил контракт… это мой отец?

— И он с первого же дня твоих злоключений был неподалёку, дёргая за ниточки, управляя каждым твоим действием. — В глазах Донна горел янтарный закат. — Начиная с того момента, как спас тебя из-под колёс.

Никогда не подвергай сомнению слова бога. Правило номер три.

И даже если хочется кричать «не может быть!» — думай, прежде чем издать хотя бы звук.

— Я… не понимаю, — всё-таки выдавила я. — Мой отец — тилвит тег, а спас меня дин ши…

— Тем, чья прародительница сама пресветлая Дану, не составляет труда поменять обличье. После знакомства с твоей матерью этот обитатель Эмайна увлёкся человеческой магией и практиковал её, даже вернувшись в свой мир. Однажды он поставил опасный эксперимент, который привёл его на грань гибели. Человек на его месте был бы уже мёртв, но высший фейри лишь обратился в подобие призрака. И чтобы вернуть себе плотское воплощение, он должен совершить сложный обряд, забирающий чужую жизнь. — Донн сделал шаг в сторону, не сводя взгляда с моего лица. — Твою жизнь.

Эксперимент? Что за эксперимент, что за обряд? И ведь не спросишь…

— Безликий фомор — гончий пёс, который загоняет тебя в нужное место. В Фарге, туда, где ты была зачата. Только там ритуал возымеет полную силу. — Донн медленно обходил меня по кругу, вдоль линии сердцевины трикветра, заставляя поворачивать голову, следя за его движениями. — Твой отец принял облик, не вызывающий подозрений. Заручился твоим доверием, предприняв мнимую попытку спасти твою мать и не давая убить тебя твари, действовавшей по его же приказу. И, поскольку твоя мать могла разрушить его планы, избавился от неё в первую очередь.

Я пошатнулась: у меня подкашивались ноги.

Меня хочет убить собственный отец? Поэтому при встрече он показался мне таким знакомым и родным?..

— Вижу, ты потеряла дар речи, — насмешливо заметил Донн, сделав полный круг и замерев в исходной точке, прямо перед пиалой у моих ног. — Это всё, что ты хотела узнать, дитя? Ибо время нашей беседы подходит к концу.

Ни одно слово не соглашалось выходить из внезапно пересохшего горла. Так что я просто дёрнула головой, изобразив кивок.

— Тогда позволь поблагодарить за приятную беседу и удалиться, маленькая волшебница. Сейчас тебе всё равно станет не до меня.

Я ещё не успела задуматься над его словами, а Донн уже исчез. Вместе с клочьями тумана. Зато появился звук чьих-то шаркающих шагов: со стороны той дороги, на которой Эш припарковал мобиль.

Я оглянулась на шум, пытаясь как-то разобраться в сумбуре, царившем в голове — и, вскрикнув, рванула прочь из трикветра.

— Питер?!

Он брёл ко мне по дороге, держась руками за бок. В отблесках фонарика мне сперва показалось, что его руки испачканы в чём-то чёрном, но когда я подбежала ближе, то поняла — ладони у него в крови.

— Питер…

Вцепившись в мои плечи, он медленно осел на колени. Намокшая футболка, тут и там изрезанная тонкими косыми линиями, липла к его телу, отражая свет багряными бликами.

— Питер, что с тобой?!

— Роксэйн. Моя бритва, — выдохнул он. — Эш… помоги ему.

— Но…

— Лайз, — он оттолкнул меня, — быстрее!

Ещё миг я смотрела, как он складывается пополам, баюкая рану на боку — страшно подумать, что скрывается под его ладонями. Потом, резко отвернувшись, на дрожащих ногах побежала туда, где Эш должен был припарковать мобиль; волшебный фонарик, спустившись к плечу, следует за мной, пока от ужаса из моего горла рвутся судорожные всхлипы.

Я вижу мобиль издали. Задние фонари сияют оранжевыми огнями, фары испускают в ночь длинные белые лучи, рассеивающиеся в темноте, дорога размечена кровью Питера. Сначала мне кажется, что поблизости никого нет, но когда подхожу ближе, тварь материализуется прямо передо мной. Глядя на меня чёрными глазами — с лица Роксэйн, непривычно спокойного, непривычно бесстрастного, — зеленоватыми пальцами сжимая бритву Питера… прижимая её к горлу Эша.

Нет, только не это. Только не Рок. Только не Эш.

Пусть даже я давно думала о том, что это когда-нибудь случится.

— Отпусти его! — я лихорадочно вскидываю руку с печатью. — Пусти, слышишь?!

Эш явно без сознания: губа разбита, лицо бледнее мела. Тварь в теле Роксэйн держит его за золотые кудри, задирая голову, обнажая тонкое горло. А я не могу рисковать, не могу атаковать её, когда лезвие бритвы так близко к коже брата — одно неверное движение руки, ещё полчаса назад принадлежавшей Рок, и…

— Что тебе нужно? — отчаяние захлёстывает меня тягучими чёрными волнами. — Чего ты хочешь от меня?

— Чтобы ты наконец-то перестала валять дурака, — знакомый голос из-за спины режет насмешкой, как пощёчиной. — И отправилась туда, куда я безуспешно стараюсь затащить тебя вот уже больше недели.

Я медленно оборачиваюсь.

Фейри стоит там, на дороге, улыбаясь, и привычную безэмоциональную маску на его лице наконец сменило выражение… веселья?

— Вот уж не думал, что ты рискнёшь вызвать бога, чтобы докопаться до правды. — Он проводит рукой по лицу, точно снимая паутину, и серебро прямых волос сменяет золото коротких кудрей, а сирень радужек обращается синевой. — Но раз уж решила…

Златокудрые шутники тилвит теги, Весёлый Народ…

— Ты… хочешь меня убить? — я едва могу двигать губами.

— Зачем же так вульгарно? Принести в жертву во имя блага главы семейства, — веселье в его улыбке и голосе отдаёт лёгким безумием. — Я так радовался, что мать вырастила тебя послушным ребёнком. Идеальная дочь: сорвалась с места по первому мамочкиному слову, отправилась в Фарге без лишних вопросов… а потом появилась эта треклятая баньши и заронила в твою головку ненужные своевольные мысли. — Он рассеянно смотрит на Рок, сверлящую меня взглядом пустых чёрных глаз. — Что ж, видимо, мне пришлось бы раскрыть свой секрет, даже если бы ты не решилась на вызов Донна. Ты уже неделю делаешь всё, что угодно, только бы не ехать в этот треклятый Фарге, а времени у меня всё меньше и меньше.

Я оглядываюсь на Эша, висящего в руках твари тряпичной куклой.

— Слушай, если тебе нужна моя жизнь, бери её. Только… отпусти их. Отпусти Эша и Питера.

— Не так быстро, милая дочурка. — Фейри неслышно подходит ближе, и я вздрагиваю от того, насколько он похож на Эша. — К сожалению, мой безликий пёсик не может сам доставить тебя в Фарге. И я не могу. Мне нужен гарант, что теперь ты безотлагательно поедешь туда, куда должно. Твой любимый братишка подойдёт на эту роль как нельзя лучше.

— Это твой сын! — я срываюсь на крик, не понимая, чего в нём больше: боли, ярости или страха. — Это твой сын, мразь!

— А ты — моя дочь. Без меня вас обоих не было бы на свете, и мне решать, оставаться вам на этом свете или нет. Так же, как я решил судьбу вашей матушки. — Он наклоняется, так, чтобы наши лица оказались на одном уровне. По-прежнему улыбаясь. — Она ведь уже пару дней как мертва, знаешь? Хотя, признаюсь, убивать её было даже немного жаль. Память о былом, как-никак…

Я смотрю на него. Представляя, как его улыбка сменяется гримасой боли, а лицо под золотыми кудрями превращается в окровавленную маску.

Мой указательный палец упирается в его подбородок почти помимо воли.

Вспыхнувшая на руке печать и заклятие обездвиживания действуют на фейри не хуже, чем профессиональный удар кулаком в челюсть: заставив взмыть в воздух и рухнуть на землю футах в десяти от меня. Не дожидаясь, пока он встанет, я резко разворачиваюсь и, прищурив один глаз, целюсь выпрямленным пальцем в руку твари, всё ещё прижимающую бритву к горлу Эша.

Моя ладонь не дрожит. Не имеет права дрожать.

— Дархадас, род гниоха!

Чёрные сгустки энергии срываются с кончика ногтя, попадая твари точно в ладонь. Заставляя бритву выпасть из её оцепеневших пальцев.

Опоздав всего на пару секунд.

Тварь падает наземь, почти мне под ноги, и чернота уходит из её глаз. Они белеют, радужки раскрашиваются яркой лазурью, и неподвижный взгляд Рок устремлён в тёмное небо. Чуть поодаль Эш оседает на землю. Лицом вниз, пока я стою и смотрю на лужу крови, растекающуюся под его горлом.

Брат даже не хрипит. А я боюсь броситься к нему. Боюсь приблизиться, боюсь перевернуть его и взглянуть на рану, которая стала для него смертельной.

Я не сразу понимаю, что стон, который я слышу, сорвался с моих губ.

Нет. Нет. Я не спасла брата. Не спасла мать. Не спасла Питера и Рок, никого не спасла.

Никого, никого, никого…

— А если бы ты просто поехала в Фарге, всё было бы куда проще. Без лишних жертв, — голос фейри за моим плечом звучит почти сочувственно. — И без этого — тоже.

…и тут внезапная догадка заставляет меня вскинуть голову.

Я в последний раз смотрю на безжизненные тела Эша и Рок.

Закрываю глаза.

— Это…

Несколько секунд томительную тишину рвут только удары моего сердца: казалось, оно колотится прямо в барабанные перепонки.

— …это ведь тоже видение, Донн?

Перед закрытыми глазами вспыхнул свет — и когда мои ресницы поднялись вверх, впереди был только знакомый перекрёсток и линии трикветра, сияющие белым огнём. И никакого тумана.

Лишь чёрная фигура, проявляющаяся из темноты прямо передо мной.

— Догадливое дитя. — Янтарные глаза Донна светились усмешкой. — Да, Элайза. И теперь ты наконец заплатила мне сполна.

Я глубоко выдохнула, сдерживая многочисленные слова, так и рвущиеся с языка. Все, как одно, не слишком-то приятные для божественного слуха. И никак не могла прийти в себя, никак не могла поймать ощущение яви, которое должно прийти после пробуждения ото сна.

Возможно, потому что мои видения ничем не отличались от яви.

Всё, Лайза, успокойся. Это были просто два кошмара. Страхи, в которых ты не признавалась даже самой себе, ответы, которых ты боялась услышать. И только — слава богам.

В том числе тому, который стоит сейчас передо мной.

— Славные вышли кошмары, — Донн первым нарушил молчание.

— Надеюсь… о великий Повелитель Тьмы.

Я искренне надеялась, что учтивость, о которой я вспомнила лишь после небольшой заминки, не выйдет мне боком. Но сейчас мне было не до выдумывания галантных фраз.

— Можешь не тратить время на подбор выражений, — великодушно произнёс Донн, безошибочно угадав мои мысли. — Я уже убедился, что ты умеешь быть куртуазной, а ваше раболепие нужно нам куда меньше, чем вы полагаете. — Он подался вперёд, застыв у самой сердцевины трикветра, так, что теперь нас разделял всего один шаг и тонкая защитная линия. Улыбнулся, мягко и чуточку зловеще. — Нечасто меня вызывают такие милые дети… с такими милыми мечтами.

Я смотрела на него расширившимися глазами. Повелитель Дикой Охоты выглядел точно так же, как в моём последнем видении, и отсутствие клубов тумана под ногами не делало его облик менее пугающим.

— Я думала, ты видишь наши страхи. Не мечты.

— Самые страшные кошмары рождаются из самых сладких грёз. Я вижу всё, и только потому, что мне подвластно знать о вас куда больше, чем вы можете представить, вы до сих пор живёте в гармонии со своим мирком. — Донн сделал шаг в сторону, обходя меня кругом, снова напомнив о последнем видении. По его лицу я видела, что беседа со мной его забавляет — и, наверное, поэтому сейчас я слышала куда больше того, что ожидала услышать. — Человек, в общем-то, гадкое существо. Всегда норовит испортить всё, к чему прикасается. Чтобы этого не случилось, я держу вас в уезде… страхом.

Я поворачивалась следом за ним, подозревая, что предоставить богу любоваться на мою спину будет не слишком-то вежливо. Пока где-то в подсознании тоненьким колокольчиком звенела мысль, что это тоже может оказаться кошмаром, заставляя чувствовать себя немного сумасшедшей.

С другой стороны, с того сновидения про чёрную тварь и висельницу вся моя жизнь — сплошной кошмар…

— Это благодаря мне вы ещё не окружили себя дешёвым железом и не заставили фейри навсегда уйти из этого мира, подмяв его под себя. Благодаря мне используете энергию воды, ветра и солнца, а не уродуете свою землю, безжалостно выкачивая её ресурсы. — Донн неслышно ступал вдоль сияющей линии трикветра, не оставляя следов: полы его одежд волочились по земле, но не поднимали и пылинки. — Благодаря мне у вас нет оружия, которое одним нажатием курка может обратить человека в кровавые ошмётки, благодаря мне не изобрели то, что способно обратить целый город в пепел, уничтожив миллионы жизней и отравив саму землю на этом месте. Ведь так просто вовремя послать умникам, мечтающим это изобрести, парочку кошмаров, которые навсегда отвратят их от своих гениальных идей… — Он наконец замер. — Итак, Элайза Форбиден. Ты считаешь, что на тебя охотится один из моих подданных, и хочешь узнать у меня имя того, кто заключил с ним контракт?

— Да, — только и смогла выдохнуть я.

Донн протянул ко мне ладонь. Упершись пальцами в невидимую преграду — прозрачнее стекла, нерушимее алмаза, — качнул головой: без недовольства, без разочарования, скорее даже удовлетворённо.

— Тогда, должно быть, — опустив руку, негромко сказал он, — тебя огорчит то, что нет никакого контрактора. Потому что тварь, которая тебя преследует, не имеет никакого отношения к Дикой Охоте.

Я моргнула.

И ещё раз моргнула.

Во время недавних видений я уже думала, что этого не может быть. Только это скорее означало, что я не могу в это поверить.

Но вот этого уже точно не могло быть.

— Она… должна быть твоим поданным. Вся нечисть подчиняется тебе.

— Да, это так. И я понимаю, почему ты сочла своего врага фомором. Однако каким бы невероятным не казался ответ, он правдив. — Донн отступил на шаг. — Забавно… ты потратила столько времени и сил на погоню за несуществующим контрактором, потом — на бесполезный ритуал… но эта тварь — не паршивая нечисть, не душонка человека или фейри, поступившая в моё распоряжение. Она — нечто куда большее. Она не остановится, пока не убьёт тебя. И если бы я не знал, чем всё закончится, я бы лично ей в этом помог.

Я вдруг поняла, что улыбаюсь. Эта дурацкая привычка улыбаться, когда на самом деле тебе совсем не смешно…

— Это что, ещё один кошмар?

— Ты нарушаешь устоявшийся миропорядок. Глупо было бы полагать, что человек, который должен быть мёртв, сможет безнаказанно разгуливать по Харлеру. — Глаза Донна сверкнули медовой желтизной, и мёд этот явно был ядовитым. — Мне следовало бы самому тебя убить, но я не буду вмешиваться. В конце концов, всё это немало нас развлекает, а тебе уже предназначен другой, куда более остроумный финал, — его смешок пробрал меня морозом до костей, и я предпочла не задумываться о том, кто стоит за этим его «нас». — Могу сказать только, что за своих друзей можешь не бояться. Тварь овладевает лишь теми, кто не отмечен печатью иного мира. Баньши с рождения принадлежат предопределённости, а твой брат и возлюбленный… в их жилах, как и в твоих, течёт кровь высших фейри, неподвластных смерти, а это — знак Эмайна. Может, это послужит тебе утешением. Остальные ответы узнаешь от своего сиреневоглазого приятеля. — Донн отвернулся. — Нет, Элайза, это уже не кошмар. Но конец твоим страхам близок.

— Подожди! Что…

— Прощай.

В следующий миг я стояла одна посреди пустого перекрёстка, между медленно гаснущих линий трикветра: источник потусторонней силы исчез, и надобность удерживать что-либо внутри барьера отпала. Повелитель Кошмаров ушёл.

Аудиенция вышла краткой. Впрочем, глупо было рассчитывать на большее — особенно какой-то девчонке, которая должна быть уже мертва. А вот на другой ответ я всё-таки рассчитывала.

Значит, всё это было зря? Всё это время? Нет никакого контрактора, и тварь — существо, о котором я ни малейшего понятия не имею? И маму не спасти?..

…«остальные ответы узнаешь от своего сиреневоглазого приятеля»…

Я взглянула на дорогу, по которой уехал наш мобиль: понимая, что снова ожидаю увидеть там окровавленного Питера. Вскинула руку с печатью вверх, заставляя фонарик взмыть в небо сигнальной ракетой.

Нет, глупо ожидать, что Донн станет повторяться. И мысль о том, что это ещё один кошмар, отметать пока рано.

Я стояла в центре трикветра, пока знакомый мобиль не подъехал к самому перекрёстку. Выждала, наверное, с минуту, ожидая какой-нибудь пакости, — и только когда мне нетерпеливо посигналили, развела руки в стороны.

— Дархадас, э йенаго лейр э минн!

Серебряная краска, медь пиалы с остатками масла, рунные рисунки — всё полыхнуло голубым пламенем и исчезло, смешавшись с дорожной пылью. Следов лучше не оставлять, а после второго года обучения устроить небольшой пожар на ровном месте может любой, самый ленивый студент. Я торопливо направилась к мобилю, размышляя, как бы поделикатнее объяснить всё ребятам: особенно учитывая, что я сама не хотела думать о том, что только что узнала. И не знала, что тому виной — может, подозрения, что это ещё один кошмар, — но я не чувствовала ни страха, ни отчаяния, ни огорчения.

Лишь какое-то отупелое равнодушие.

— Сколько я там провозилась? — спросила я, когда мне открыли дверцу.

— С полчаса. — Питер пытливо вглядывался в моё лицо. — Ну что там?

Я только успела подумать, что полчаса — роскошь, которую мы никак не могли себе позволить, а вокруг уже вспыхнул кольцом яркий белый свет. Когда к ослеплённым глазам вернулась способность видеть, я различила лазурные искры, танцующие в воздухе вокруг мобиля, и знание того, что это значит, заставило меня судорожно выдохнуть.

Магические оковы. Мне отрезали всякую возможность телепортироваться.

Может, это всё же кошмар?..

— Я горжусь тобой, Лайза. Телепортироваться, ещё не успев сходить на первую пару третьего курса — дорогого стоит. — Голос я узнала ещё прежде, чем различила чёрный силуэт, медленно приближавшийся ко мне. — Но на сей раз предлагаю тебе и твоим друзьям пройти с нами по-хорошему, и на прошлый ваш фокус все закроют глаза. Не думаю, что вы хотите быть обвинёнными в сопротивлении страже.

— Мастер Тинтрэ…

Сколько там стражников? Застывших в полях вокруг перекрёстка, рядом с шарами белого света, мешавшими что-либо разглядеть? Пятеро, шестеро?

Стражников, обозлённых на строптивых детишек после прошлого раза…

— Не знаю, зачем ты активировала печать, но выплеск энергии вышел очень яркий. — Когда любимый учитель подошёл ближе, я обречённо попятилась, упершись спиной в кузов мобиля. — Я ощутил твоё присутствие в Айспорте, но когда мы прибыли туда, вас уже и след простыл. В этот раз мы решили не рисковать и телепортировались сразу, как только сработало моё поисковое заклятие.

— Промыть ему мозги? — шепнул мне на ухо Питер, успевший выбраться на улицу и встать рядом.

— Пока нет, — бросила я сквозь зубы.

Что ж, если это и кошмар, то чрезвычайно правдоподобный. И на всякий случай просто стоять и ждать пробуждения не стоило.

— Мастер, прошу вас, — в моём голосе прорезалась мольба, — вам лучше держаться от меня подальше.

— Лайза, за нас не бойся. Мы защищены лучше, чем ты думаешь. Теперь и от эмпатов. — Скользнув взглядом по Питеру, мастер устало посмотрел мне в глаза поверх очков. Голубые искры плясали по его жилетке, скатывались с серебристых кудрей, прыгали по руке с печатью, сиявшей нежной зеленью. — Мы не желаем зла ни тебе, ни твоим друзьям. Мы хотим лишь изолировать тебя, пока с твоим врагом не будет покончено, и избежать новых случайных жертв. Прояви запоздалое благоразумие и доверься тем, что лучше тебя знает, как защищаться от порождений Дикой Охоты.

— Эта тварь — не фомор!

Передние дверцы мобиля открылись с характерным щелчком: видимо, Эш и Рок наконец тоже решились вылезти. Я щекой почувствовала удивлённый взгляд Питера, но Мастер лишь скептически, с явным снисхождением улыбнулся.

— Вэсэл Тинтрэ, время! — крикнул кто-то из стражников, скрытых слепящим светом. — Ещё минута, и мы их просто вырубим!

Я лихорадочно схватила учителя за руку:

— Мастер, я призвала Повелителя Кошмаров! Здесь, только что, и он сказал, что эта тварь не имеет никакого отношения к Охоте!

— Что?!

Три голоса слились в один — как я и думала, для Питера, Эша и Рок эта новость оказалась более чем неожиданной, — но мастер отреагировал совсем иначе.

— Ты… призвала бога?

— Да!

— И у тебя получилось?

В его вопросе слышалась смесь естествоиспытательского интереса и горделивого восторга.

— Мастер, сейчас не до моих успехов на магическом поприще! Донн сказал, эта тварь — нечто куда большее, чем простой фомор, и она не остановится, пока не убьёт меня, и в безопасности только те, кто отмечен печатью иного мира, то есть полукровки и баньши, и…

Когда свет вокруг нас внезапно погас, я ещё только успела подумать, что мне всё это не нравится, а мастер уже выбросил руку с печатью вверх.

В следующий миг за его спиной полыхнули характерные вспышки заклятий, отскочивших от защитного барьера.

— Ну и скорость реакции, — с уважением заметила Рок.

— Господа, — резко обернувшись, проговорил мастер раздражённо, — я всё понимаю, но я ещё не закончил с…

И осёкся.

В ярком свете голубых искр было видно, как все четверо стражников застыли у мерцающей границы барьера. В странно недвижных позах. Со странно спокойными лицами — такими разными и такими одинаковыми.

Мне не требовалось видеть их глаз, чтобы знать, какого они цвета.

— Твою мать, — простонала Рок.

Я судорожно вскинула руку с печатью:

— Все в мобиль, быстро!

— Больше мы тебя не бросим, — отрезал Питер.

— Питер, одержимым бесполезно промывать мозги.

Он сунул руку в задний карман джинсов, и в ночи тускло блеснула сталь:

— Зато бритвой по горлу им получать очень даже полезно.

Когда стражники растворились во тьме, чтобы вновь материализоваться уже внутри барьера, я с готовностью выпалила заклятие, — и мой щит возник под куполом мастера как раз вовремя, чтобы отразить летевшие в нас проклятия.

— Как… — учитель явно не нашёл слов.

— Да, они это умеют. Барьеры им не помеха. — Я сердито посмотрела на Эша. — Я кому сказала «в мобиль»?

Брат беспрекословно подчинился. Вместе с баньши, юркнувшей в салон ещё раньше. Нас осталось трое: я, мастер и Питер против четверых одержимых магов.

И это только те, которых я видела.

— Понятно, — голос учителя был ровным. — Лайза, убери барьер.

— Но…

— Сейчас!

Судорожно выдохнув, я опустила руку, позволив щиту исчезнуть.

Когда одержимые синхронно вскинули ладони в готовности осыпать нас следующей порцией проклятий, с губ мастера сорвались слова, обернувшиеся ослепительной зелёной вспышкой. Когда же я наконец проморгалась, вокруг вновь мерцало марево защитного барьера, а одержимые лежали там же, где стояли; лица залиты кровью, форма выделяет их чёрными пятнами на пыльной земле.

— Они… мертвы? — неуверенно спросил Питер.

— Любой человек уже был бы мёртв, но они больше не люди. Так что времени у нас мало. — Мастер указал пальцем за наши спины. — Ещё двое стражников стоят там. Слишком далеко, чтобы я мог что-либо сделать отсюда. Один поддерживает магические оковы, другой удерживает на месте ваш мобиль.

— И что же нам делать?

— Вам — не высовываться. — Учитель сунул руку в карман, и в пальцах его блеснул крупный, с голубиное яйцо рубин. — Лайза, садитесь в мобиль. Будьте готовы уехать сразу, как только я расчищу путь. Если что, черпай энергию из этого камня и телепортируйся подальше.

— А вы?

— За меня не беспокойся. — Мастер вложил камень мне в руку. — Вот уж не думал, что когда-нибудь скажу «спасибо» прадедушке-дин ши… — он улыбнулся, легонько коснувшись моего плеча. — Я горд, что учил тебя, Лайза. Выживи, пожалуйста.

И рванул куда-то за мобиль, к тёмным фигурам стражников, теряющимся во тьме — эти двое держались поодаль, прячась в зарослях девясила вокруг перекрёстка. Взмах руки — с вдохновенностью дирижёра, выкрик, вспышка — и плясавшие в воздухе искры исчезли.

Путь к отступлению был открыт.

— Пора. — Питер постучал в стекло, и задняя дверца тут же отъехала в сторону. — Давай, Лайз. Наверняка нас уже ничто не держит.

Я оглянулась на четвёрку стражников, которая как раз медленно поднималась с земли — так слаженно, точно их дёргала за ниточки одна рука; теперь, когда лица их скрывали кровавые маски, они выглядели совершенно одинаковыми. Перевела взгляд на мастера, спешившего обратно.

— Лайз! — Питер взял меня за плечи, заставив отвернуться, и запихнул на заднее сидение. — Эш, вперёд!

Рок смотрела в окно: глаза широко открыты, в лице — ни кровинки. Эш нажал на педаль, как только Питер сел рядом со мной — в момент, когда на улице блеснули вспышки первых заклятий. Я прильнула к стеклу, наблюдая за стремительно удаляющейся картинкой: вспышки заклятий высвечивали из темноты перекрёстка фигуры мастера и шестерых стражников, выстроившихся вокруг него ровным кругом. Видимо, твари не нравились те, кто вставал между ней и её целью. Удар сердца — мастер стоит, раскинув обе руки, удерживая барьер, а один из стражников падает, поражённый его проклятием. Учитель-то знает, как творить не только элементарный щит, не пропускающий и не выпускающий никакие заклятия, но и сферу, позволяющую атаковать из-под неё. Ещё удар — ещё двое упавших, но оставшиеся трое исчезают, чтобы появиться снова — уже внутри барьера.

Удар…

В следующий миг чёрные сгустки поразили мастера прямо в грудь.

— Нет!

Я, не задумываясь, открыла дверцу, и ночной воздух прохладой хлестнул меня по лицу.

— Лайза, — закричал Эш, — ты что…

— Эир, кору!

Я выпрыгнула из мобиля прежде, чем Питер успел перехватить мою руку.

На такой скорости любой свернул бы себе шею, но моё заклятие сгустило воздух, заставив его спружинить мягкой подушкой. На миг зависнув над землёй, я аккуратно приземлилась на обе ноги — и рванула туда, где мерцала, умирая, щитовая сфера учителя.

Нет, я не допущу ещё одной жертвы по моей вине. Ещё кого-то, кто должен был жить, если бы не я, которая давно должна была погибнуть.

— Эй, ты! — задыхаясь, крикнула я на бегу, выбрасывая вперёд правую руку, судорожно сжимая в левой подаренный рубин. — Да, ты, тварь! Оставь его в покое! Дархадас, неутрэле йед!

Они повернулись ко мне одновременно. Трое вырубленных мастером, уже успевшие встать, тоже. И волна чёрного сияния, сорвавшаяся с кончиком моих пальцев, отшвырнула их футов на двадцать.

— Мастер! — я рухнула на колени рядом с учителем. — Мастер Тинтрэ!

Он лежал с закрытыми глазами, лицом кверху. Лицом, светившимся какой-то очень нехорошей бледностью. И струйку крови из уголка рта тоже нельзя было назвать обнадёживающим признаком.

Я активировала барьер почти машинально. На сей раз — сферу, в тот момент, когда твари появились в шаге от меня, снова выстроившись ровным кругом, умело взяв жертву в клещи. Видимо, с нашей первой встречи мозгов у твари прибавилось; да только разнообразием действия одержимых по-прежнему не отличались, так что всё просто. Надо отбить первую волну заклятий, потом вырубить их на какое-то время — и бегом к мобилю. Сотворю заклятие, которое поможет мне волочить за собой бесчувственного мастера, и…

То, что твари промедлили с проклятиями, уставившись на что-то за моей спиной, вызвало у меня куда больше тревоги, чем все их действия до того. Потом я услышала позади себя уже знакомый булькающий хрип — и обернулась как раз вовремя, чтобы успеть увидеть, как один из одержимых падает с перерезанным горлом, а с руки другого чёрной молнией срывается проклятие… проклятие, которое попадает Питеру точно в сердце.

Я смотрела, как он удивлённо закрывает глаза и падает навзничь, к самой границе моего барьера, роняя окровавленную бритву.

Мне хотелось спросить, откуда он взялся и зачем выбежал из мобиля, или заорать, что он идиот, — но вместо этого я выкрикнула совсем другое.

— Дархадас, неутрэле йед годэо!

Вторая волна чёрного сияния раскидала одержимых в стороны, как котят, закинув в высокую придорожную траву. Это было самое сильное массовое проклятие из всех, что я могла осуществить, однако судя по тому, с какой скоростью эти твари поднимались, оно наверняка давало мне едва ли тридцать секунд.

Меня колотило от страха, но разум оставался абсолютно ясным.

Стражники уже всё равно что мертвы. А эту тварь не остановить, пока функционируют тела, которыми она может управлять.

Я не могла разорвать их на куски или перерезать им глотки, — но, как я уже говорила, после второго года обучения устроить небольшой пожар на ровном месте может даже самый ленивый студент.

Убедившись, что неподвижный мобиль сияет фарами вдалеке, я лихорадочно очертила ногой в пыли огромный круг: так, чтобы тела мастера Тинтрэ и Питера оказались внутри. Встав в центре, пальцем вычертила под ногами завитушки трёх защитных рун.

Этот барьер не защищал от чужих заклятий. Зато он защищал тех, кто находился в круге, от последствий заклятий, сотворённых ими самими.

Я перекинула рубин в руку с печатью. Сжав в кулаке, закрыла глаза, чувствуя, как пульсирует под пальцами чистая энергия прекрасно огранённого камня. Эш с Рок не видно… отлично.

Даже если сейчас они выйдут из мобиля, то не успеют подойти слишком близко.

— Дархадас, лан-кнаймхо эгус рухэн…

Магические силы рубина текли сквозь мои пальцы — кристально чистой водой, хрустальным ключом, пробившимся из-под земли. Камень пришёлся как нельзя кстати: мой резерв был почти полностью истощён, а заклятие, которое я читала, требовало огромного количества сил. Пускай устроить пожар на ровном месте несложно — и заклятие, и рунная формула, которую я выплетала в воздухе пальцами левой руки, были довольно простыми, — но одно дело обратить пеплом небольшое количество серебряной краски и медную мисочку, и совсем другое — выжечь всё на протяжении тридцати футов вокруг себя.

— …амах кэд атэ тъюсти!

Последнее слово истаяло в воздухе одновременно с тем, как я различила в поле тёмные фигуры, медленно поднимающиеся с земли.

Синее пламя за границей пыльного круга полыхнуло вместе с печатью, засиявшей так, что резало глаза.

Огонь взмыл к небу потоком в человеческий рост, точно вода, текущая снизу вверх. Он обжёг волной жара даже меня, стоящую в безопасности защитного круга. Он поглощал траву, таволгу, заросли девясила вокруг перекрёстка и фигуры одержимых с жадностью ребёнка, дорвавшегося до новой игрушки, и воздух наполнился дымом, сладко пахнущим горелыми цветами и тошнотворно — печёным мясом. Одержимые даже не вскрикнули: просто рухнули в языки пламени, точно в реку.

Видимо, тварь оставила их, как только поняла, что марионетки больше не пригодны к использованию.

Выждав для верности ещё секунд десять, стараясь не дышать, я наконец опустила руку. Когда огонь погас, а над моим плечом вспыхнул волшебный фонарик, увидела, что ко мне на всех парах несутся Эш и Рок, а за границами круга на земле не осталось ничего, кроме чёрно-серого пепла.

И странных тёмных куч, очертаниями отдалённо напоминающих скрючившихся людей.

Наверное, я должна была ужаснуться. Мне обязано было стать плохо. Откровенно говоря, я сама удивлялась, почему меня ещё не вырвало. Но я чувствовала лишь сверхъестественную усталость, и немножко — удовлетворение от того, что всё закончилось.

Следом опустила взгляд на спокойное лицо мастера и на Питера, хрипло дышавшего сквозь стиснутые зубы.

Нет, ничего ещё не закончилось. Я убила тех, кого нельзя было спасти; теперь мне предстояло помочь тем, кого спасти ещё можно.

— Я это златокудрое сокровище еле удержала в мобиле! — пожаловалась Рок, первой подплывая ко мне. — Говорю ему, что мы ничем не поможем, что лучше не соваться, дабы не попасть под раздачу, а он рвётся, как… ох, что с Питером?

Я посмотрела на брата. Тот стоял позади баньши, опустив голову, сжав кулаки.

— Лайз, — выдохнул Эш, — ты самое безголовое существо на свете, ты это знаешь?

— Возможно, — легко согласилась я, сунув рубин в карман. Теперь — пустую красивую безделушку. — Их обоих прокляли, нужно отвезти их к лекарю как можно скорее. Эш, подгони мобиль, а то обоих мы не дота…

— Одного, Лайз. Везти обоих нет нужды, — тихо молвила Рок. — Мистер Тинтрэ… ушёл за грань предопределённости.

Пару секунд я смотрела на баньши, отказываясь понимать смысл её слов.

Снова опустила взгляд на бледное лицо учителя.

Оно было таким умиротворённым, что казалось спящим.

— Нет. — Я рухнула на колени, лихорадочно пытаясь прощупать пульс на шее. Его кожа была тёплой, даже горячей, податливой и мягкой… но бьющаяся жилка не желала находиться, как бы тщательно я не искала. — Нет, я…

Нет. Нет. Это было несколько проклятий, каких-то паршивых проклятий от безмозглых одержимых! Я прибежала, как только могла, я сделала всё, чтобы его спасти, я…

— Великая Госпожа укрыла его смертной тенью. Это… было быстро. И совсем не больно. — Рок мягко сжала пальцами моё плечо. — Он умер мгновенно, Лайз. Умер в бою. Такой смертью может гордиться любой маг.

— Он… он не…

— Лайз, мы должны оставить его. Он помог тебе… всем нам — спастись. Ты сделала всё, что могла, для него. Его тело осталось неосквернённым, его душа обретёт покой. Подумай о Питере: он ещё жив, но поцелуй Великой Госпожи вот-вот коснётся и его губ.

Питер…

Я зажмурилась. Поднялась на ноги и отвернулась, так, чтобы не увидеть вновь бледное лицо мастера: спутанные кудри расплескались по земле, очки впервые на моей памяти спали с носа. Питер, сейчас — только Питер… обо всём остальном можно подумать позже. Как бы ни хотелось не думать вовсе.

Интересно, это нормально, что мне даже не хочется плакать?

Когда я открыла глаза, Рок внимательно и сочувственно всматривалась в моё лицо, а Эш тормозил мобиль шагах в десяти от нас.

— Помоги мне, — сказала я, поднимая с земли бритву Питера — слова вышли сухими и абсолютно невыразительными. Сложив бритву, сунула её в карман ветровки и, взяв Питера за плечи, с трудом приподняла его: сил помочь себе заклятием у меня не осталось. — Возьми за ноги.

Мы положили Питера на заднее сидение. Я села рядом, держа его за руку, пока он метался, точно в лихорадке — на скулах рдеют густые пятна румянца, волосы липнут к мокрому лбу.

Я не знала, каким проклятием его наградили, но мне очень не нравилось то, что я видела.

— Вид у него не очень, — бесстрастно заметил брат.

— Поэтому быстрее к лекарю, — сев на переднее сидение, велела Рок.

— К целителю. — Я прикрыла глаза, вспоминая то, как вечность назад сканировала мамин организм. — Простой лекарь с проклятием не справится.

Я не знала, сколько промучилась, пытаясь увидеть перед внутренним взором энергию Питера. Но в конце концов увидела. Золотистое облако, повторявшее очертания его тела — нормальная жизненная сила молодого здорового человека — точно окутывала чёрная паутина: липкая, жирная, вкрадчивая. Она затянула Питеру грудь, руки и сердце, пульсируя чёрным сгустком, и на моих глазах пускала новые тоненькие ниточки, подбираясь к голове.

Я уже видела, как проклятия овладевали организмами. Не такой мощности, конечно, и не на людях. Но нас заставляли проклинать мышей, наблюдать, как подобная паутинка затягивает сияющий сгусток их жизни, а затем либо заставить эту паутинку исчезнуть, либо счистить её, переместив в пустующий резервуар типа карты или кости. Зависело от силы проклятия.

Когда паутина обволокла Питеру горло, вместо нового вдоха он судорожно захрипел.

И не выдохнул.

— Боги…

— Что?

Я судорожно сжала руку Питера, стараясь не слышать начала его агонии.

— Он не доедет до лекаря!

Нет, Питер. Не смей умирать. Только не сейчас.

Только не ты.

Я не знала, как лечить такие проклятия. Этому меня ещё не учили. Но я знала общий принцип и прекрасно знала, как работать с энергией. К примеру, как заставить силу, разлитую в воздухе вокруг тебя, перекочевать в кость, которую ты держишь в руке.

И если любое проклятие — лишь чужеродная энергия, стремящаяся поглотить того, в ком оказалась…

Не открывая глаз, я протянула руку с печатью. Коснулась паутины кончиками пальцев. Ладонь обожгло, точно крапивой, но я, закусив губу, чтобы не кричать, осторожно счистила клочок, другой, третий. Первым делом — с горла, перекидывая чёрные сгустки в левую руку, комкая в ладони. Паутина счищалась плохо, липла к пальцам, но всё же поддавалась, открывая бреши, в которые пробивался золотистый свет.

Когда горло Питера стало свободным, до меня донёсся короткий, судорожный, но вдох.

Я лихорадочно переместила руки туда, где чернота была особенно густой: вокруг сердца. Немудрено, ведь проклятие ударило именно там. Скользяще-цепляющее движение, ещё одно, и ещё; пальцы жгло уже не крапивой — огнём, но я, наплевав на боль, старалась открыть в сплошной черноте хоть один крохотный золотой островок, и…

Сквозь брешь, образовавшуюся в чёрном коконе, хлынуло живое сияние. Ярко, жадно, разгоняя тьму, заставляя паутину рваться и съёживаться. Когда она вновь собралась в один сплошной сгусток черноты, застывший где-то в районе сердца, я осторожно взяла его в ладони, соединив с теми комками, что уже держала в руке.

Тут же увидела, как сгусток протягивает в стороны новые ниточки, норовя внедриться уже в моё тело.

Я не сняла проклятие. Я лишь перетянула его на себя. И, держа комок враждебной энергии на расправленной ладони правой руки, я сунула в карман левую — за опустошённым рубином, который всё ещё лежал там. Медленно, без резких движений поднесла камень к чёрному сгустку: перед внутренним взором он выглядел невзрачным серым комочком.

Затаив дыхание, вложила проклятие в рубин — комком тёмной ваты в открытый футляр.

Когда липкая чернота впиталась в камень, поглотив его быстро и жадно, а руку наконец-то перестало жечь, будто я держала в ней раскалённый уголь, я осмелилась открыть глаза. Рубин мерцал изнутри мрачным чёрным огнём, из простой красивой безделушки обратившись смертельно опасной красивой безделушкой, — а Питер мирно лежал на спине, дыша ровно и спокойно, пока с щёк его исчезал нездоровый румянец.

Получилось.

Я наконец позволила себе выдохнуть. Перехватив в зеркальце взгляд Роксэйн, пристально следившей за моими действиями, осторожно положила рубин в пластиковый карман на дверце.

— Порядок. — Я откинулась на спинку сидения. — Теперь к лекарю можно не торопиться.

— Точно?

— Точно. Но побыстрее попасть домой я бы не отказалась.

Я только теперь поняла, насколько чудовищно устала. И поскольку, судя по всему, пробуждения от этого кошмара можно было не ждать, теперь мне хотелось лишь одного.

Скорее уснуть.

***

Поиски целителя решили оставить до утра. В лечебницу путь был заказан, а частные лекари в ночь Лугнасада не работали, и без Питера для нас исключения никто бы не сделал. Доехав до дома, Эш с Рок кое-как занесли владельца этого дома внутрь — хорошо, ещё, что Эш запомнил код, которым Питер отключал сигнализацию, — и я понадеялась, что никто из многочисленных прохожих не обратил внимания на то, что мы тащим бесчувственное тело. Праздник был ещё в самом разгаре, так что улицы полнились народом.

Уложить Питера решили на диване в гостиной. До второго этажа мы бы его уже не дотащили.

— Эш, иди спать, — принеся из кухни стул, сказала я. — Рок, можешь сегодня побыть в моей комнате. Я до утра тут посижу.

Не спеша подчиняться, брат склонил голову набок:

— Лайз, это правда?

— Что именно?

— То, что ты сказала мастеру.

Поставив стул рядом с диваном, я села, глядя на лицо спящего Питера.

Я не смотрела ни на брата, ни на баньши, но спиной чувствовала их напряжённые взгляды.

— Да. Правда.

— Чушь, — резко произнесла Рок. — Кем ещё может быть эта тварь, как не фомором?

— Не знаю. Но боги не лгут.

По крайней мере, наяву.

Когда до меня донёсся звук чьих-то шагов, я зажмурилась.

— Значит, нет никакого контрактора? — Эш, видимо, подошёл ближе: голос прозвучал над самым моим ухом. — И что же нам делать?

— Не знаю. Я не знаю. — Я сжала лежавшие на коленях ладони, переплетя пальцы. — Давайте просто подождём до утра, ладно? А там что-нибудь придумаем.

— Но…

— Мы можем сейчас что-нибудь сделать с тварью? Не можем. А дождаться утра, вызвать целителя и вылечить Питера можем? Можем. — Не размыкая век, я откинулась на спинку стула. — Значит, ждём до утра.

Они не ответили. Просто какое-то время я ничего не слышала, а следом раздался тяжёлый вздох и лёгкие удаляющиеся шаги.

Выждав немного, я открыла глаза и обернулась.

В гостиной осталась только я. Питера можно было не считать.

Я уставилась на пыльную каминную полку.

…«всё это — твоя вина»…

…«остальные ответы узнаешь от своего сиреневоглазого приятеля»…

— Я не знаю, слышишь ли ты меня, — сказала я, ни к кому не обращаясь. — Я не знаю даже, жив ли ты. Но если слышишь, ты знаешь, что я говорю это тебе.

Наверное, мне стоило сделать это раньше. Но в этом не было острой необходимости. И на мамины слова про то, что всё это — чья-то вина, можно было не обращать внимания.

Только сейчас «можно» резко обратилось в «нельзя».

— Я не знаю, почему ты спасал мне жизнь. Не знаю, откуда ты вообще взялся. Но ты знаешь о том, что происходит, а я — нет. Никто из нас не знает. Кроме мамы. Но она ведь, наверное, уже… мертва? — дрожание голоса обратилось лёгким смешком. — А ты просто не хотел мне говорить? Она так быстро угасала, вряд ли бы она продержалась всё это время…

Когда я замолчала, в полумраке гостиной по-прежнему царила тишина.

— Отзовись, пожалуйста. Иначе… я просто не выдержу. Потому что всё это из-за меня. И люди гибнут из-за меня. И мои друзья могут умереть из-за меня. И… если меня не станет… всем будет лучше.

— Даже думать не смей.

Я медленно повернула голову.

Дин ши стоял за спинкой моего стула, и сиреневые глаза были непроницаемыми, как зеркало.

— А, вот и ты. — Я неторопливо поднялась на ноги. — Вижу, кочерга не нанесла тебе особого вреда.

— В моём нынешнем состоянии мне вообще трудно нанести вред.

Сквозь его тело я видела свет, горящий в коридоре.

— Я рада. Наверное. — Я скрестила руки на груди; мысли и чувства сковывало ледяное спокойствие. — Ты знаешь, что я вызывала Повелителя Кошмаров?

— Да.

— И знаешь, что он мне сказал?

— Да.

В его ответах звучала какая-то тихая обречённость. И это раздражало.

— Ах, знаешь? Тогда не изволишь ли прокомментировать? Например, слова о том, что я могу узнать ответы у тебя?

— Ты не понимаешь, Лайза. — Он смотрел на меня неотрывно и печально. — Ты видела, что произошло с твоей матерью. Если я расскажу тебе, ты…

— Умру? И плевать! Почему ты не сказал нам, что эта тварь — не фомор?!

— Я пытался намекнуть, что вам не стоит тратить на это время. Вы меня не слушали. Если б я сказал, что эта тварь не та, кем вы её считаете, вы бы засыпали меня ещё тысячей вопросов, на которые я не смог бы дать ответы.

— Нет, ты дашь мне ответы. Все ответы, которые я пожелаю знать, — я сорвалась на шипение, потому что кричать было нельзя. — Я ни шагу не сделаю в направлении Фарге, пока не буду знать, с чем действительно имею дело.

Фейри молчал.

— Сегодня погиб мой учитель. Защищая мою жизнь. Сегодня я чуть не потеряла человека, которого люблю. А до этого умерло много людей, которые повинны лишь в том, что встретились со мной, а ещё прежде, наверное, умерла мама… она ведь умерла, верно? И тоже из-за меня?

Он молчал. Ни глазами, ни губами, ни одним движением не выразив ни единой эмоции.

Но молчание издавна — знак согласия.

— А тебе плевать, да? — я шагнула вперёд, почти выплёвывая слова ему в лицо: злость вытесняла боль. — Конечно, гордым фейри с Эмайна плевать на каких-то смертных людишек! Плевать на девушек, которым они когда-то врали о любви, плевать на собственных детей, плевать на кучу трупов, которая остаётся за чьей-то спиной, потому что кое-кто играет в шпиона! Плевать на женщину, которая когда-то ему помогла! И почему тогда ты так беспокоишься за её дочь? Почему помогаешь мне?

Он молчал. Просто смотрел на меня — так же спокойно, как обычно. И его спокойствие бесило до потемнения в глазах.

Размахнувшись, я наотмашь хлестнула его ладонью по щеке. Он даже не вздрогнул, лишь, не отводя взгляда, чуть повернул голову: словно старался, чтобы я не ушибла пальцы.

— Говори! Что это за тварь? Как ты связан с ней?

Он не отвечал.

Он вообще никак не реагировал.

— Зачем я тебе нужна? И не ври, что спасаешь меня из-за мамы! Тебе на неё плевать, вам на всех плевать, кроме себя! — я схватила его за ворот рубашки и привстала на цыпочки, так, чтобы наши лица оказались на одном уровне. — Почему ты спасаешь мне жизнь, почему?!

Какое-то время фейри просто смотрел на меня. Недвижно, не моргая, пока на его бледной щеке проступал красный след от моей пощёчины.

Когда он порывисто обнял меня, заставив уткнуться носом в его плечо, я оцепенела.

— А ведь мы с тобой могли быть счастливы. Но когда это было возможно, я разрушил это счастье собственной рукой. — Он прижимал меня к себе так бережно и крепко, будто никогда не отпустит; я чувствовала, как шевелятся его губы, касаясь волос на моей макушке — фейри почти шептал, но даже шёпот его звучал мелодично. — Я думал, что знаю про тебя всё, но ты была для меня лишь диковинной птичкой с милым голоском. А теперь ты бесконечно далеко от меня, и я не смогу быть рядом, даже если спасу тебя… и мне всё равно, что будет со мной. Лишь бы ты осталась жива. — Он коротко, ласково поглаживает мои волосы. — Ты права. Мне нет дела ни до твоей матери, ни до твоих друзей, ни до всех тех людей, которые погибли из-за тебя. Но тебе я не дам умереть. Ни за что.

Он держит меня, но я всё равно чувствую, как пол уходит у меня из-под ног, пока обрывки неясных мыслей кружатся в сознании бешеным вальсом.

Что… что он… что всё это…

— Ты… — прошептала я, — кто ты?..

Не отпуская меня, фейри слегка отстраняется.

— Моё имя — Коул. Коул из рода Дри, принадлежащего к Благому двору. Три недели назад нам с тобой суждено было встретиться, и ты бы влюбилась в меня. А потом умерла бы. По моей вине. — Он едва заметно, бесконечно печально улыбается. — Тварь, которая тебя преследует — страж времени. И она охотится на тебя, потому что я нашёл способ вернуться в прошлое… и изменить его так, чтобы ты не встретила меня.

— VII —

— КОГДА-ТО ~

Солнце играет бликами в мраморных дорожках сада: их покрывает тонкий слой родниковой воды, прозрачной, как жидкое стекло, искрящейся отражёнными лучами. Вокруг зеленеет изумрудная, яркая до неправдоподобности трава с разноцветными звёздочками цветов, поодаль яблони роняют на воду белый снег лепестков; ещё дальше высятся башни изящного замка с золотыми крышами, и шёлковые вымпелы развеваются на тёплом ласковом ветру, пока по залитой водой дорожке идёт девушка.

Её платье — воздушная пена кружев, белых, как яблочный снег, лёгких, как паутина. Её лицо — тонкая работа кукольника, подобравшего дымчатый хрусталь для глаз, любовно выточившего чуть вздёрнутый нос, сердцевидный изгиб губ и широкие скулы. Она идёт к высокой каменной стене, увитой плющом, огородившей сад от посторонних глаз; босые ступни поднимают брызги при каждом шаге, кончики длинных рукавов платья мокнут, касаясь воды, копну каштановых волос путает ветер. Идёт туда, где в стене виднеется резная деревянная калитка, странно низкая и ненадёжная для таких крепких стен, и, приблизившись к ней, кладёт руку на тёплое дерево.

За калиткой, прямо под стенами замка, клубятся и свиваются облака. Там, где их ватная завеса приоткрывается, видны зелёные холмы и леса — далеко, безумно далеко внизу. Замок плывёт в небе, безмятежный в чистой лазурной тверди, окружённый садом, разбитым там, где не может быть никакой земли; и, замерев, девушка долго смотрит в манящую пустоту, пока пальцы её судорожно сжимают рассохшееся дерево.

Когда она поднимает голову, небо, отражающееся в её глазах, заволочено сизыми тучами.

— Всё ещё думаешь о том, чтобы прыгнуть? — негромко спрашивает Коул.

Он проявляется из воздуха за её спиной так, будто ветер соткал его фигуру из яблоневых лепестков.

— И никогда не перестану, — её голос едва различим за журчанием воды. Она тоскливо смотрит на свою правую руку; на тонкой коже проявляется затейливый рисунок печати — и тут же гаснет. — Моя магия в этом мире бессильна. По-другому мне отсюда не выбраться.

— Вэрани…

— Не смей. — Она оборачивается так резко, что широкие рукава платья взмывают в воздух птичьими крыльями. — Не смей называть меня этой… кличкой. У меня есть имя.

Фейри устало заправляет за острое ухо прядь серебристых волос.

— Что ещё мне сделать, чтобы ты была счастлива?

— Я говорила тебе. Уже тысячу раз.

— Убранство замка достойно принцессы. В шкафах висят сотни платьев. За столом тебя ждут самые изысканные яства, в библиотеке — тысячи книг, в комнате — арфа, которая сама подыграет тебе, стоит тебе начать песню. Ты никогда не увидишь тех, кто стирает пыль и зажигает свечи в замковых покоях. Тебе не нужно ни о чём беспокоиться, и любое твоё желание исполнится, стоит тебе только попросить.

— Исполни только одно. Верни меня домой.

Коул вздыхает так тяжело, что становится ясно: этот разговор между ними состоялся уже не один и даже не десять раз.

— Лайза, неужели ты не можешь позабыть о своей злости и наконец понять, что я предлагаю тебе? Сотни девушек из твоего мира, не задумываясь, поменялись бы с тобой местами.

— Сотни дур, которые готовы жить в золотой клетке, пока хозяину не надоест их кормить. Или пока его не привлечёт другая пичужка, чьи пёрышки ярче, а голос слаще. — Её взгляд мертвенно спокоен. — Ты хочешь снова услышать мою песню? Ту, которая так пленила тебя при первой нашей встрече? Но дикие птицы не поют в клетке, Коул. Должно быть, ты об этом забыл.

— Это — не твоя клетка. Это твой новый дом, твоя сказка, которая обернулась явью.

— Замок в облаках, из которого я не могу выйти? — Лайза качает головой. — Ты хороший охотник, Коул. Ты приманил меня красивыми словами и красивыми поступками. Потом накинул на меня силок и поволок за собой, да ещё сковал руки и засунул в рот кляп. А после этого предлагаешь мне спеть. — Она щурится на солнце, сдувая длинную чёлку с глаз. — Для тебя это забава, как для тилвитов, да? Только тебе настолько не хочется находиться среди ненавистного железа, что ты предпочитаешь обольщать своих жертв в более комфортной обстановке?

— Это — не забава! — Коул хватает её за плечи и встряхивает, как игрушку; голос его звенит холодным серебром. — Я видел, что тебе душно в твоём мире, видел, как тебе тоскливо среди голографических фальшивок! Кровь фейри течёт в твоих жилах. Она заставляла тебя бежать из железных тисков города в лес, она заставляла тебя бродить и петь в одиночестве. Ты рождена для этого мира, не для того, твоя жизнь должна пройти здесь!

— И кто ты такой, чтобы решать, что для меня лучше? — она не вырывается, и слова её звучат почти вкрадчиво. — Ты возомнил, что я готова променять семью и дом на тебя?

— Я люблю тебя. Меньше всего я желаю тебе зла. А ещё я знаю, что ты любишь меня. Я чувствовал это. Я чувствую это сейчас.

Лайза смеётся — тихо и невыносимо горько.

— А Эш предупреждал, что все вы одинаковые. Что вам не стоит верить. А я успокаивала его, что готова к печальному концу, — говорит она, когда ветер уносит последние отзвуки её смеха, исчезнувшие среди яблоневых лепестков. — Я была готова к тому, что ты просто уйдёшь и бросишь меня, как отец. Но ты оказался ещё хуже.

— Ты говорила обо мне с братом?

— А, так, значит, ты не круглосуточно за мной шпионил? — Лайза улыбается: кривой, пугающей улыбкой. — С кем-то же мне надо было об этом говорить. Эш, в отличие от мамы, меня никогда не осудит. И никогда ничего не запретит. — Она помолчала. — Ты прав. Я любила тебя. И сейчас, наверное, люблю. И я бы ушла с тобой, если б была в тебе уверена. Тогда, у холма, когда ты меня остановил… я думала, ты решил остаться в Харлере ради меня, и в тот миг… странно, прошёл только миг, но я поверила, что ты правда меня любишь. Что готов ради меня на всё, а, значит, и я пожертвую чем угодно ради тебя. А потом ты потащил меня в прореху и доказал, что ты тот самый эгоист, какими я считала всех вас. Ты даже одежду у меня забрал во сне, без моего ведома. — Как бы ни пугала её улыбка, но когда она исчезает с её губ, это пугает ещё больше. — Верни меня домой, Коул. Иначе, клянусь, я сделаю всё, чтобы выжечь мою любовь, и тебе останется чувствовать лишь мою ненависть. И рано или поздно я всё-таки наберусь смелости, чтобы сделать этот шаг вниз.

— Я не дам тебе его сделать.

— Ты не сможешь следить за мной вечно. А я никогда не перестану пытаться.

Она так и не вырывается, но фейри сам отпускает её. Делает шаг назад, потом ещё один, и взгляд его окрашивает растерянность и боль.

— Ты сказал родным, что прихватил из Харлера сувенир? Это ведь что-то вроде вашего загородного имения, как я поняла. Не думаю, что твои папочка с мамочкой обрадуются, когда обнаружат здесь приблудную смертную, да ещё в качестве будущей невестки, — она говорит почти насмешливо. — Я всё равно не буду твоей, Коул. Рано или поздно, так или иначе, но тебе придётся со мной расстаться. И лучше сделать это сейчас, когда прошёл только месяц. Когда мы ещё не возненавидели друг друга. Поверь мне хоть на этот раз.

Он замирает посреди тропинки; родниковая вода весело журчит вокруг его босых ног с тонкими лодыжками, оголёнными бархатными бриджами. Какое-то время молча смотрит на неё, и взгляды их составляют странный контраст с окружающей сказочной безмятежностью.

Когда Коул резко подаётся вперёд, Лайза отшатывается, но он проходит мимо. Останавливается у калитки, одним движением открывает её — от себя, заставив повиснуть над пустотой, и уже знакомая песня срывается с его губ, вплетаясь в мелодию ветра, шелестящего листьями яблонь.

В миг, когда Коул смолкает, солнечные лучи в небе за калиткой преломляются, будто ломаясь в невидимых стёклах.

— Хорошо. Раз ты так в этом уверена. — Он протягивает девушке руку. — Идём.

Лайза смотрит на его ладонь с явным недоверием.

После секундного колебания всё же подходит ближе и вкладывает пальцы в его руку.

Взявшись за руки, словно дети, они делают шаг в пустоту — и вместо того, чтобы упасть, бесследно исчезают за едва видимой гранью двух миров.

…когда их ноги касаются зелёной травы — где-то немыслимо, безумно далеко, — Лайза оглядывается на холм, поросший вереском, и кольцо буков вокруг него. Сквозь лиственные кроны просвечивает серое, с сизым отливом небо; судя по всему, невидимое солнце уже над самым горизонтом. Всё так же, как в тот день, когда они прощались.

И одновременно не так.

— Деревья… — Лайза подходит к стволу ближайшего бука. — Они… другие. — Она оглядывается на фейри. — Это точно Харлер?

Коул лишь пожимает плечами:

— Дойдём до города и убедишься.

— Не нужно меня провожать.

— Если ты не позволишь мне, я пойду за тобой невидимым.

Она раздражённо мотает головой. Прислушавшись, решительно направляется туда, откуда доносится шум волн; Коул следует за ней молчаливой тенью.

Они идут по берегу озера, воды которого отливают тревожным цветом дыма, пока Лайза не останавливается.

— Тропинка через лес, которая ведёт к Динэ. Мы уже должны были её увидеть, но её всё нет и нет. — Она смотрит на стену буков, высившуюся перед ними, с тёмной листвой и скрюченными стволами. — Куда ты меня притащил?

— В Харлер. К озеру Горм. — Губы Коула кривит усталая улыбка. — Лайза, мне незачем тебя обманывать. Если мы не видим тропы, значит, мы до неё ещё не дошли.

Лайза смотрит на него. Снова на лес.

Миг спустя глаза её ширит понимание.

— Время в наших мирах течёт по-разному, — шепчет она. — Сколько… сколько лет прошло здесь с тех пор, как ты меня утащил?

Удивление во взгляде Коула сменяет нечто, похожее на страх — и она стремглав кидается в лес.

— Лайза! — фейри бежит за ней; ноги его почти не касаются травы. — Лайза, подожди!

Она не слушает. Просто бежит вперёд, подобрав юбку, пока длинные ленты её шёлкового пояса цепляются за деревья, безжалостно цепляя нежную ткань.

— Лайза, прости, я… я забыл, просто забыл! — Коул легко мог бы догнать её, остановить, но не делает этого. — Я впервые был в вашем мире, и…

Когда старые буки расступаются, и лесную темень сменяет чистая серость дневного света, оба замирают.

Они стоят на краю круглого котлована размером с маленький городок. Безжизненного, выжженного: будто что-то взорвалось в самом его центре, и огневая волна уничтожила всё, что раньше было на этом месте, и успокоилась, лишь дойдя дотуда, где сейчас находились они двое. По ту сторону котлована угадываются полуразрушенные небоскрёбы, с которых осыпалось всё стекло, оставив один лишь голый бетон — развалины города, потихоньку рассыпавшиеся в пыль под серыми тучами.

— Это что, Динэ? — слабым голосом спрашивает Лайза.

Коул не отвечает, и трудно понять, в чьих глазах сейчас больше ужаса.

Когда поодаль раздаются весёлые голоса, они одновременно поворачивают головы на источник звука. Тот находится футах в пятидесяти от них, и это компания из пяти-шести человек, столпившихся рядом с громоздким чёрным джипом.

— Пойдём. — Поколебавшись, Коул направляется к незнакомцам. — Выясним, что здесь произошло.

Лайза бредёт следом — лицо бледно, длинная юбка, которую девушка выпустила из рук, волочится по земле, и кажется, что ноги её движутся сами по себе.

Они подходят ближе, и невнятные отзвуки чужих голосов оформляются в слова.

— …полный улёт, пацаны!

— Э, я, между прочим, тоже с вами.

— Окей, и дамы.

— Я б ещё разок сюда выбрался. Нигде так не стремался, как здесь.

— А ты чего хотел? Сколько тут народу померло? Наверняка половина душ в потусторонний мир не отправилась, а зависла…

— Простите, любезнейшие, — говорит Коул, не дойдя до переговаривающихся шагов десять, — это город Динэ?

Те разом осекаются, чтобы повернуться в сторону пришельцев. Подростки, ровесники Лайзы: джинсы, ветровки или кожаные куртки, на ногах тяжёлые высокие ботинки со шнуровкой. Единственная девчонка почти не отличается от парней — особенно благодаря короткой мальчишеской стрижке, — и она же первая подаёт голос.

— Ой, — в её голосе звучит лёгкий восторг, — вы ж фейри! С Эмайна!

— Очуметь. — Один из парней даже перестаёт перемалывать во рту жвачку. — Думал, на своём веку ни одного не увижу, а тут сразу двое…

— Я тоже рад встрече, но не изволите ли ответить на мой вопрос?

Подростки переглядываются.

— Ну да, Динэ, — наконец отвечает девушка, рассеянно потеребив языком колечко в нижней губе.

— Вы здесь живёте?

— Да кто ж на проклятых развалинах жить будет? — хмыкает один из парней, с коротким ёжиком и выбритыми висками. — Не, мы фарвокеры.

— Исследуем заброшенные города, места, всё такое, — добавляет девушка.

Коул вопросительно изгибает бровь:

— Проклятые развалины? Когда я видел этот город в последний раз, он был… живым.

— Так это ж когда было! Наверняка ещё до того, как Форбиден к власти пришёл.

Лайза, до этого момента молча слушавшая, вскидывает голову.

— Форбиден?..

— Премьер-министр Эшли Форбиден. Кровавый ублюдок. — Один из парней отхаркивается и мрачно сплёвывает себе под ноги. — Из-за него Динэ и разрушили.

Лайза, и без того бледная, становится похожей на привидение.

— Расскажите мне, — она говорит тихо, но просьба больше похожа на приказ. — Расскажите про Эша… про Эшли Форбидена. И что произошло с городом.

— Да чего про него рассказывать. Псих он был. С катушек слетел. Но мозги у него имелись, и тем страшнее. — Бритоголовый зевает. — В сорок лет уже премьером заделался. Королева в него втюрилась по уши, сквозь пальцы на его делишки смотрела.

— Железной рукой правил, — вставляет девушка. — Но поначалу дела в стране очень даже хорошо шли. Только Форбиден фейри ненавидел лютой ненавистью, вот и начал, как к власти пришёл, всякие законы против них проводить. Гайки закручивать. Хотя сам наполовину фейри, во прикол, а?

— Так потому и ненавидел, дурёха! Детские комплексы, обидки, всё такое. — Бритоголовый вновь обращает взгляд на Коула. — У Форбидена отец был из ваших, с Эмайна.

— Он и сам вылитый тилвит был, — вздыхает девушка. — По фотке и не подумаешь, что такая сволочь.

— Эш… ненавидел фейри?

— Ага. Он вроде с детства на отца своего дулся, что тот мамашку его кинул, — охотно поясняет парень с жвачкой, усердно работая челюстями. — Поматросил и бросил. А потом у Форбидена ещё сестра пропала. Ни тела не нашли, ничего, но Форбиден всем говорил, что её украл фейри с Эмайна.

— Хотя никто этого фейри и в глаза не видел. Ни сам Форбиден, ни мать его, и вообще свидетелей не нашли, — подхватывает бритоголовый. — Может, девку просто маньяк какой обработал.

— А, может, она с тем фейри вообще добровольно ушла, — добавляет девушка, кокетливо глядя на Коула. — Таким красавчикам, как вы, вряд ли нужно девчонок к чему-то силой принуждать.

Бритоголовый ревниво косится на неё, пока фейри едва заметно пятится. Оглядывается на Лайзу: та молчит, глядя куда-то на чёрный джип, и лицо её абсолютно бесстрастно.

— Короче, сестра его сгинула, а мамашка вскоре померла. Типа с горя. Тут у Форбидена крышу-то и снесло, — продолжает бритоголовый. — Решил всем фейри поголовно отомстить. А раз тем, кто на Эмайне, мстить было трудновато, начал гнобить тех, кто жил здесь.

— Ну, он финансировал всякие исследования. Хотел… как это… синхронизировать наше время с ихним, с Эмайновским, — возражает девушка. — Если б к успеху пришёл и его не пришили, потом бы наверняка на них войной пошёл.

— Короче, фейри это всё не устраивало, и началась война. За Форбиденом куча людей пошла — даже и не подумаешь, что стольких фейри раздражали. Тогда Динэ и порушили… и Динэ, и Манчестер, и Ливерпуль, всех городов не упомню. А в итоге Форбидена траванули, и королеву тоже, — заканчивает бритоголовый. — Несколько покушений было, но все проваливались, а тут получилось.

— Сдох в муках. Туда ему и дорога, — безжалостно добавляет его приятель, смачно выплюнув жвачку на пыльную землю. — Надеюсь, его там в потустороннем мире жарят все, кто из-за него помер.

— С тех пор уже… сколько ж там… ну да, сорок семь лет прошло, — задумчиво подсчитывает девушка. — С конца войны. А в Динэ никто возвращаться не стал: баньши твердили, что здесь повсюду тень смерти, других фейри тоже морозило, да и людям не по… эй, что с вами?

Лайза издаёт горлом какой-то странный жалобный звук. Под недоумёнными взглядами фарвокеров отступает на несколько шагов — спиной назад.

Затем разворачивается и бежит обратно в лес.

— Лайза! — не обращая больше никакого внимания на тех, кто беседовал с ними, Коул кидается следом за ней. — Лайза, стой!

Подростки смотрят им вслед, пока оба не исчезают среди буковых стволов.

— Странные какие-то эти фейри. Дёрганые, — подводит черту девушка, прежде чем нежно подхватить бритоголового парня под локоток. — Не, не нужны мне парни с Эмайна. Лучше свои, родные.

Коул нагоняет Лайзу далеко в лесу.

— Лайза, остановись, прошу! — он хватает её за плечи, пока та рвётся куда-то, как безумная. — Лайза, хватит!

— Пусти меня! — она почти визжит. — Из-за тебя… мама умерла, а Эш… Эш…

Когда она всё же выкручивается из его рук, то не бежит дальше, а утыкается лбом в ствол ближайшего бука.

— Я всегда знала, что Эш далеко пойдёт. Но не так же. Не так, — шёпот её внезапно спокоен. — Эш, он же… он же Инквизитором хотел стать, как прадедушка, он же… а стал монстром. Из-за меня. Из-за тебя, — её шёпот срывается на хрип. — Будь ты проклят, слышишь? Хоть бы я никогда тебя не встречала! Хоть бы… я…

Коул беспомощно смотрит, как она сползает на землю, цепляясь руками за шершавую кору, сдирая пальцы в кровь, скрючиваясь в рыданиях.

— Прости. Прости меня, — он тоже шепчет, не решаясь прикоснуться к её судорожно вздрагивающей спине. — Я… я верну тебя на Эмайн, и там твои раны излечатся. Если ты не хочешь меня видеть, я никогда больше не приближусь к тебе, но даже тогда ты не будешь знать нужды ни в чём, и я… я сделаю всё, чтобы искупить свою вину, обещаю. Клянусь.

Когда Лайза, замерев, медленно поднимает голову, она почти спокойна, и лишь губы чуть подрагивают на мокром от слёз лице.

— Мне холодно, — тонким, ломким голосом говорит она. — Разведи костёр. Собери хворост. Пожалуйста.

Коул смотрит на её правую руку — словно пытаясь разглядеть там магическую печать, с помощью которой она вполне могла бы развести огонь сама, безо всякого хвороста. Коротко кивнув, оглядывается по сторонам и подбирает с земли первую сухую ветку. Покорное выражение его лица ясно говорит: просят собрать хвороста, значит, соберём. И то верно — в таком состоянии не до заклинаний, ещё подпалит весь лес ненароком…

Высматривая в траве упавшие ветви, под пристальным взглядом Лайзы, неотрывно следящей за его спиной, Коул удаляется глубже в чащу.

Он возвращается спустя несколько минут, неся в руках большую охапку хвороста. Охапку, которая рассыпается по земле, стоит фейри увидеть то дерево, у которого он оставил Лайзу.

Она висит на низко протянутой ветви бука — тоненькая фигурка в белом платье, — и от ветви к её шее, исчезая под копной каштановых волос, напряжённой струной тянется шёлковый пояс, ещё недавно обвивавший её талию. Она висит спиной к Коулу, спокойно, почти неподвижно, и лишь проскальзывавший в лес ветерок легонько покачивает её тело, заставляя описывать ногами небольшую дугу.

Фейри долго стоит на месте. Не в силах заставить себя приблизиться — и не в силах уйти.

Падает на колени там же, где и стоял, прямо на кучу веток под ногами.

— Нет, — с его губ срывается стон. — Нет. Только не это. Я… не хотел, я не думал…

Листья буков отвечают ему глухим насмешливым шелестом, словно интересуясь, перед кем он сейчас оправдывается.

Он закрывает глаза и опускает голову, и длинные серебряные волосы скрывают его лицо. Он долго сидит так, и только висельница на дереве составляет ему компанию.

Затем медленно, не поднимая головы, встаёт.

— Моя клятва в силе. — Коул сжимает руки в кулаки: до врезавшихся в кожу ногтей, до побледневших костяшек тонких пальцев. — Ты хотела никогда меня не встречать… значит, не встретишь.

И когда он, не оглядываясь, уходит, стеклянные шарики широко распахнутых сизых глаз провожают его навеки застывшим взглядом.

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

Я долго всматривалась в узкое бледное лицо фейри.

Нет. То, что он сказал, было слишком невероятным для правды. Перемещаться во времени невозможно. Никому это не удалось, хотя изучавших вопрос и пытавшихся было множество; и о том, чтобы такое практиковали высшие фейри, я тоже не слышала.

Этого не может быть.

Как и твари, похожей на фомора, но им не являющейся.

— Вернуться… в прошлое? Изменить… — оттолкнув его, я попятилась. — Что ты несёшь?

На губах фейри стыл призрак улыбки.

— Три недели назад нам с тобой суждено было встретиться. И мы встретились — в той реальности, которой уже не существует. Я был молод: семнадцать лет, сущий ребёнок по нашим меркам… Я выбрался в Харлер, хотел посмотреть, как живут люди и низшие фейри. Я вышел из прорехи между мирами, которая открывалась на холме рядом с Динэ. В той реальности ты и в семнадцать жила там, не в Мойлейце. — Он отвернулся; фейри больше не шептал, но говорил так тихо, что Питер даже не шевельнулся во сне. — Я долго не решался идти в город. И пока я колебался, в лес рядом с холмом забрела ты, и ты пела ту песню, которую твоя мать наверняка узнала от твоего отца. Нашу песню. Ты так не походила на людей, какими я их себе представлял — грубых, приземлённых… ты была похожа на одну из нас, и в то же время — совершенно иной. И этого мне хватило, чтобы влюбиться.

Я не сводила взгляд с его макушки. Будто надеялась сквозь серебряные пряди увидеть его мысли и убедиться, что он не врёт.

— Я проследовал за тобой в город. Я напросился гостем в твой дом и очаровал тебя. А потом предложил уйти со мной на Эмайн. Ты не захотела, и я похитил тебя, — он говорил негромко, неторопливо и абсолютно безучастно, будто рассказывал историю, не имевшую к нам никакого отношения. — Я уволок тебя в прореху силой. Заточил в один из замков, принадлежавших моему роду, и держал там месяц. А когда понял, что ты никогда не смиришься со своей участью, вернул тебя обратно в Харлер. Но, как ты знаешь, время в наших мирах идёт по-разному, и за тот месяц, что ты томилась в моём облачном замке, в Харлере миновало восемьдесят лет. Твоя мать умерла от горя, потеряв дочь. Твой брат стал премьер-министром и устроил геноцид фейри. Он знал, что ты пропала из-за меня, и возненавидел таких, как я, и всех, кто хоть немного похож на меня. Низших фейри в том числе. В конце концов его убили, и в людской памяти он остался кровожадным ублюдком. И когда ты узнала обо всём этом, ты покончила с собой, напоследок пожелав, чтобы мы никогда не встречались.

Я судорожно прижала ладони к вискам, — надеясь хоть как-то упорядочить мысли, от всего услышанного почти доходившие до точки кипения.

— Эш… стал премьер-министром?

Мне хотелось спросить не только это. Но это почему-то вырвалось в первую очередь.

Странно: это было далеко не самое поражающее заявление из всех, что я сейчас услышала.

— Да. Ты же всегда знала, что он далеко пойдёт, верно? — фейри издал сухой смешок. — Прежде, чем ты умерла, я успел дать тебе клятву. Что сделаю всё, чтобы искупить свою вину. И там же, у того дерева, на котором ты повесилась, я понял, что должен сделать.

«Повесилась»…

Картинка из сна — с висельницей в лесу — всплыла перед глазами так чётко и ясно, будто я увидела её только что.

Значит, это был не сон?..

— В нашем мире давно задумывались об одной странности, — продолжил фейри. Я не видела его глаз, но предполагала, что он смотрит на свет, горящий в коридоре. — Если один из нас уйдёт в Харлер, а потом вернётся обратно на Эмайн — он всегда попадёт в тот же самый день, в ту же самую минуту, в какую покинул родной край. Однако если он тут же попытается вновь попасть в Харлер, результат будет непредсказуем. С момента его ухода там может пройти день, а могут миновать года… однако на Эмайн мы всякий раз возвращаемся ровно тогда же, когда и ушли. И некоторые из нас предполагали, что в прорехе мы преодолеваем не только пространство, но и время. Что время — просто ещё одно измерение, которое разделяет Эмайн и Харлер. Измерение, через которое мы проходим, делая шаг в открытую дверь между мирами.

Объяснения учителей всплыли в памяти сами собой.

«Прорехи суть искажения пространства, которые помогают сократить путь от одного места до другого через иные измерения, — ещё на первом курсе вещал нам старенький мастер, преподававший курс пространственных перемещений, демонстрируя этот тезис наглядно: наметив на бумажном листке две точки подальше друг от друга, а затем складывая лист так, чтобы одна точка соприкоснулась с другой. — Но искажение пространства чаще всего влечёт за собой искажение времени…»

— Сторонники этой теории думали, что живущие на Эмайн умеют повелевать не только пространством — умение, которое позволяет нам открывать прорехи, — но и временем. К сожалению, неосознанно. Однако это — причина, по которой мы всегда возвращаемся домой в тот самый миг, в который нужно. — Фейри немного повернул голову, так, что мне стал виден его тонкий, словно росчерк карандашом, профиль. — И тогда я подумал… если мы умеем управлять временем… значит, мы можем попасть в нужный нам день не только при возвращении в Эмайн, но и при уходе с него. И если мы можем попасть в любой нужный нам день в настоящем, то, скорее всего, можем попасть даже в тот день, который находится в прошлом.

Я слушала, порой понимая, что забываю вдыхать.

И понимала: то, что он говорит, невероятно и одновременно — логично.

— Я стал экспериментировать. Я снова и снова перемещался в Харлер, пытаясь обрести контроль над своими способностями, стараясь попасть в нужное мне время. Сперва — только в настоящее. Это оказалось не так сложно, как я думал. Человеческим магам подобное хорошо знакомо… нужна лишь некоторая сноровка и высочайшая концентрация. Сначала разрыв между моими визитами составлял годы. Потом годы обратились в месяцы, месяцы — в часы. И когда я понял, что могу попасть в Харлер ровно в ту самую минуту, в какую я оставил его в предыдущий раз, я решил, что время пришло. Я попробовал вернуться не в ту же минуту, а в прошлую. Всего-навсего минуту. — Он помолчал. — Это была моя последняя прижизненная ошибка.

Сквозь полупрозрачное тело фейри я видела стены в коридоре, сиреневые, как его глаза.

— Что произошло? — тихо спросила я, когда молчание затянулось.

— Я шагнул в прореху, но не вышел по ту сторону. Я затерялся во времени. Вне времени. И тогда я понял, почему время в наших мирах течёт по-разному. — Фейри поднял руку, положив тонкие пальцы на дверной косяк. — Представь себе огромное пространство, белое, как лист бумаги. Бесконечное. Пустое. Там, где я очутился, это белое пространство заменяло небо, и время оказалось внизу, под моими ногами, похожее на разноцветный океан. Бескрайний океан, состоящий из человеческих судеб… океан времени Харлера. А где-то безумно далеко простирался другой океан — время Эмайна; и океаны никогда не смешиваются, даже не касаются друг друга, и у каждого своя скорость течения… И когда кто-то попадает в другой мир, он рождает в нём новый поток своей жизни, а не продолжает тот, что был прежде. — Он неторопливо перебрал пальцами по дереву косяка, словно касался невидимых струн. — Делая шаг сквозь прореху, мы даже не замечаем, как попадаем из одного океана в другой. Попытавшись очутиться в прошлом, я вынырнул из времени Эмайна, но не смог попасть во время Харлера. И застрял в безвременье.

— Безвременье?..

— Это было… всё равно что ходить по льду. Льду прозрачному, как хрусталь. Я видел океан времени под своими ногами, но не мог нырнуть в него. Тогда-то моя жизнь и закончилась, — в его отрешённом голосе не было ни печали, ни боли. — То, что ты видишь — призрак, принадлежащий безвременью. Моё тело исчезло, растворилось где-то в пространстве между мирами. Я утратил все способности своего народа: эмпатию, песни стихиям, всё. Могу лишь становиться невидимым и неосязаемым, но это, должно быть, умеет любое привидение. И даже если захочу, я не смогу вернуться обратно — в свой мир, в тот день, когда я шагнул в прореху. Потому что Коула из рода Дри больше нет. Есть один его отзвук, который тоже вскоре исчезнет.

Я потрясённо молчала.

Сама не понимая, отчего вдруг мне стало так жутко.

— Там, где я потерялся, времени нет. И я не знаю, сколько пробыл там, бродя по прозрачной границе, отделяющей меня от мира живых, в поисках того, что меня интересовало. Сперва я бился в эту границу, пытаясь разбить её, разрушить, каким-то образом проникнуть за неё… потом понял, что это бесполезно. И я просто ходил, глядя на человеческие судьбы, разворачивающиеся под моими ногами. Широкие цветные ручьи живых картинок, убегающие к горизонту, смыкающиеся, пересекающиеся, а вместе — сливающиеся в тот самый океан… ваши жизни, от рождения до смерти. Я мог пройти вдоль любого из этих ручьёв и смотреть, как подо мной течёт чья-то жизнь. И в конце концов я нашёл то, что искал. Я нашёл твою жизнь. — По едва заметному движению его пальцев я поняла, что он сильнее сжал ими косяк. — Я три раза просмотрел её от начала до конца. Можно сказать, прожил вместе с тобой.

Ослабевшие ноги сделали невольный шаг назад.

— Три? Но это же…

— Около пятидесяти лет? Верно. Не считая того времени, что я потратил, пока искал тебя. Сначала пришлось найти нужный век — в безвременье меня выбросило рядом с судьбами людей, живших через двести лет после тебя. Когда я нашёл жизни твоих современников, оставалось только идти в этом направлении, среди ручьёв всех жителей Харлера выискивая твой. — Кажется, его это даже веселило. — Да, как ты понимаешь, я пробыл там долго. Но мне было чем заняться.

Я наткнулась на стул, так и стоявший рядом с диваном, на котором всё ещё спал Питер, и подкосившиеся ноги заставили меня сесть.

Даже если то, что он говорил, правда, даже если он повинен во всех моих бедах — было ли его наказание соизмеримо с его преступлением?..

— Когда просмотрел твою жизнь в третий раз… ту её часть, где ты жива и счастлива, потому что она прервалась, когда я утащил тебя на Эмайн, а конец твоей истории разворачивался уже в другом веке, и его искать я не хотел… скорее от безысходности, чем от чего-либо ещё, я снова попробовал пробиться в этот мир. И на сей раз меня пропустили, — сейчас в его голосе не было даже отзвука радости, которую он, должно быть, испытал в тот момент. — Я сумел вырваться всего на несколько мгновений, тут же вернувшись обратно в безвременье, но у меня получилось. Позже я осознал, что грань безвременья расступается, лишь если я отрину все эмоции… что ж, за полвека у меня была возможность этому научиться. У меня было всё время мира, чтобы усовершенствовать тот единственный навык, который мне оставили. Или подарили заново? Возможно, странствовать во времени могут лишь те, кто принадлежат безвременью. — Фейри обернулся: с той же лёгкой улыбкой, вгонявшей в сердце иглу жути и щемящей тоски. — Я пробовал выходить в твой мир снова и снова, и каждый раз мог продержаться в нём чуть дольше, прежде чем меня затягивало обратно в безвременье. И когда я понял, что могу оставаться в реальности достаточно долго для разговора, который я обязан был провести, я пришёл к твоей матери.

Я молча слушала, чинно сложив руки на коленях. То, что Питер мирно посапывал рядом, придавало ситуации какую-то комичность.

Вот только то, что я слышала, было ни капельки не смешно.

— Тогда я ещё не мог контролировать точный момент времени, в которое меня выбрасывало. Каждый раз это был какой-то эпизод твоей жизни, но какой — заранее я не мог сказать. В тот раз меня выкинуло той весной, когда тебе исполнялось тринадцать. Впрочем, для меня не было особой разницы, когда говорить твоей матери то, что я должен был сказать. — Фейри опустил руку, просвечивавшую, словно белая калька. — Я пришёл к ней и рассказал ей правду. Всё, что случится, когда тебе будет семнадцать. А потом ушёл обратно в безвременье. И был уверен, что на этом всё закончится.

Части паззла складывались в моей памяти, придавая прежде незначимым деталям совсем другой смысл. Нашему внезапному переезду из Динэ, отбитому у меня желанию петь, отрицательному отношению к любым молодым людям, проявлявшим ко мне интерес… А фейри молчал, задумчиво глядя не то на меня, не то на точку над моим плечом: казалось, он потерял нить разговора и теперь вспоминает, о чём только что говорил.

— А потом появилась эта тварь, — неожиданно просто произнёс он. — Накануне того дня, в который когда-то я утащил тебя в прореху.

— Но… откуда ты знаешь, что она — страж?..

— Она возникла на моих глазах. Там, в безвременье. Материализовалась из пустоты. И, как ты понимаешь, у неё никогда не было тела. Потому для расправы с тобой ей и требуются чужие. — Фейри неторопливо подошёл к окну. — Никому не дано менять прошлое: последствия этого слишком велики. И тварь появилась, чтобы восстановить ход истории, что я создал изначально. В тот день, когда я утащил тебя на Эмайн, ты исчезла из этого мира, больше не принимала участия в его жизни — и если бы ты осталась в нём, если бы осталась жива… это вызвало бы изменения во всём океане времени. Во всех потоках, что текли после тебя. Соответственно, ты должна была исчезнуть снова. А поскольку утаскивать тебя на Эмайн было уже некому, тварь попыталась убрать тебя другим способом.

«Нечто куда большее»… так ты говорил об этой твари, Донн? Что ж, страж времени, пожалуй, подходит под это описание.

Я уже успокоилась. Недоверчивое смятение, овладевшее мной в первую минуту, уступило место спокойствию, сковавшему разум и чувства ледяным кристаллом. Но я знала, что эмоции рано или поздно вернутся. Скорее рано, чем поздно.

И до этого времени мне необходимо было узнать ещё кое-что.

— Убрать, то есть убить, — недрогнувшим голосом уточнила я. — Меня и маму.

— Нет. Только тебя. То, что ты считала проклятьем, то, из-за чего умирала твоя мать… тварь здесь ни при чём. — Фейри смотрел в оконное стекло, за которым растворялись в ночи фиолетовые чернила предрассветной темноты. — Никому не дозволено знать о времени слишком много. Я рассказал ей о той реальности, которой уже не существует, рассказал то, чего не положено знать ни одному человеку. Время умеет лечить свои раны без всяких стражей, — а будущее меняется, когда кто-то заглядывает в него, ведь знание об этом будущем уже меняет всё, что ты делаешь после. Твоя мать знала о том, чего уже нет. Стало быть, она тоже обязана была исчезнуть. Это она и делала, когда из неё тихо уходила жизнь… по сути, с ней происходило то же, что и со мной, просто немного по-другому.

— И ты тоже исчезаешь поэтому?

— Нет. Я исчезаю потому, что той реальности, откуда я пришёл, уже нет. Мы ведь не встретились с тобой, верно? Следовательно, тот Коул из рода Дри, который знал тебя и вернулся назад во времени, искупая свою вину, больше не существует. Есть лишь тот Коул, который прогулялся в Харлер, встретил вместо тебя какую-то другую девушку и благополучно вернулся обратно на Эмайн. Возможно, вместе с ней. Возможно, без неё. Но, так или иначе, резона возвращаться назад во времени у него больше не было. — Фейри пожал плечами. — В одной реальности не могут существовать два варианта одной и той же личности. Изменения в наших судьбах породили новые потоки наших жизней, которые мгновенно заместили предыдущие. Моя жизнь исчезла из океана времени, уступив жизни того, другого Коула, который не встретил тебя, — а от меня остался лишь отзвук, застрявший в безвременье. И стоит мне выйти в реальный мир, туда, где течёт время, как меня начинает… растворять. Медленно, но верно. Последствия того, что меня уже не должно существовать. Окончательное моё исчезновение — вопрос времени.

Наверное, я должна была его пожалеть. Но сейчас мне было не до того.

Эффект домино. Вот что происходит. Построй цепочку из костяшек, поставленных на ребро, а потом подтолкни первую из них: она упадёт и уронит все последующие, сколько бы их ни было.

В данном случае толчок — моё существование. Я уже больше недели как не должна жить, не должна сталкиваться с другими людьми и влиять на их жизни. Но я живу и влияю, и изменения, которые встреча со мной привносит в судьбу тех людей, приводят к новым изменениям — уже других потоков, уже других жизней…

Вот почему Рок не знала, когда погибнут Эш и Питер, когда умрут те люди, что столкнулись со мной; вот что породило «тень неопределённой смерти», о которой она говорила! Их судьбы изменились, потому что они встретились со мной, уже не должной жить, и смерть, которая была предназначена им изначально, больше не могла быть такой — потому что вся их жизнь с этого момента изменилась. Поэтому тварь пытается устранить не только меня, но и других, убрать те костяшки домино, что уже упали, и предотвратить падение следующих…

— А ничего, что последствия от смерти всех тех людей, которыми овладел страж… которые должны были ещё жить и жить… что эти последствия будут ещё хуже, чем если бы меня просто оставили в покое?

Фейри оперся ладонями на подоконник:

— Я бы не сказал, что страж умён. Он… полуразумен, что ли? Он учится, но всеми его поступками движет скорее инстинкт. Он ближе к зверю, чем к человеку. К гончему псу, который взял след и не остановится ни перед чем, пока не вцепится в твоё горло.

— Значит, спасения нет? — осознание этого факта не вызывало у меня особых эмоций. По крайней мере, пока. — И я буду бежать от него всю свою жизнь, пока в конце концов он меня не настигнет?

— Нет. Страж успокоится, когда ты исчезнешь из этого мира. Но, как ты помнишь, в предыдущей реальности ты не умерла. Я оборвал поток твоей жизни, вырвал его из океана времени Харлера, однако ты была жива. Теперь нужно лишь повторить сценарий.

Я поняла всё ещё прежде, чем он договорил.

— Эмайн, — прошептала я. — Я… должна уйти туда? Навсегда?

— Да. Там — другой мир. Океан времени для него — другой. Там твоё существование не будет мешать жизни Харлера.

— А Фарге — на берегу пролива, который отделяет Харлер от Эмайна, и оттуда до Эмайна на моторке, наверное, не больше часа. Поэтому мама послала… нет, ты сказал ей послать нас туда. — Я зажмурилась. — А открыть прореху где-нибудь поближе ты уже не мог, верно? Ты ведь лишился сил, и мне оставалось только добираться до Эмайна по старинке, морем…

Последний кусочек мозаики встал на своё место. Паззл сложился, пропустив сквозь витражные осколки золотой свет окончательного понимания.

— Почему ты не сказал нам сразу? Ни ты, ни мама? — после недолгого молчания спросила я, не открывая глаз. — Про конечную цель нашего путешествия?

— Я не мог объяснить всего. Я и сейчас не знаю, каковы будут последствия. Твоя мать решила подготовить почву постепенно. Хотела позвонить тебе, когда ты уже будешь в Фарге, — голос фейри был усталым. — Тебе могли бы только сказать, что ты должна навсегда уйти на Эмайн. Без объяснения причин. И как бы ты к этому отнеслась? Даже если бы это сказала тебе родная мать?

Логично.

— А Эш? — я всё-таки посмотрела на него: фейри по-прежнему стоял у окна, глядя в ночь. — Зачем ему было ехать со мной?

— Одна бы ты не добралась. Признай это.

И то верно.

— Но… он ведь… останется здесь?

— Твой поток уже был когда-то вплетён в океан Эмайна. Твой приход туда не должен вызвать разрушительных последствий. Про Эша или твоего… друга этого не скажешь. Я не хочу рисковать, — отстранённо бросил фейри. — Надеюсь, ты найдёшь, что сказать друзьям, чтобы они поняли. Достаточно объяснить, что там тварь перестанет тебя преследовать, и как только ты уйдёшь, перестанет преследовать вообще кого-либо. Они вроде умные, должны понять, — равнодушно добавил он. — Только лишнего не сболтни. Помни о том, что случилось с твоей матерью. И кем стал твой брат, возненавидев фейри.

— И что я буду делать на Эмайне? — растерянно и немного зло спросила я. — Как жить?

— Найдёшь кого-нибудь из моего рода. Я подскажу, где. Предварительно магией выжжешь на руке символ, который означает, что один из нашего рода обязан тебе жизнью. Я покажу, какой именно. Тебе дадут всё, что захочешь — кров, одежду, еду. Будут давать до конца твоих дней: жизнь за жизнь, таков наш непреложный закон. И тогда я наконец смогу исчезнуть с чистой совестью.

Жизнь за жизнь… звучало забавно, учитывая, что в конечном счёте я повинна в его смерти.

Как и он — в моей.

— Но я ведь наверняка встречу там… тебя? Тот вариант тебя, который вернулся из Харлера и не познакомился со мной?

— Эмайн не так тесен, как ты думаешь. Но соглашусь, вероятность этого велика. — Даже тут он не оглянулся. — Связываться ли со мной — исключительно твоё дело. В конце концов, в предыдущем варианте реальности я тебя очаровал. Не думаю, что без магии я придусь тебе по душе.

Я опустила голову.

— Если ты можешь возвращаться назад во времени… ты можешь прийти в тот день, когда погибла Гвен? Спасти её и маму?

— Это не так просто, как ты думаешь. Ты же видишь, чем я стал. Боюсь, вернувшись назад ещё раз, я просто исчезну сразу после этого, не успев даже толком объяснить твоей матери, в чём дело, — слова были хладнокровными, размеренными и очень убедительными. — К тому же в тот день другой вариант меня ещё находится в Харлере, и это порождает ещё одну проблему.

— Какую?

— В одном варианте реальности не могут существовать два варианта одной и той же личности. Это парадокс, и океан времени искореняет подобные парадоксы. Все фантазии людей про встречи с самим собой — ерунда. Если вдруг оказывается, что в одном временном промежутке ходишь ты из настоящего и ты из будущего, через некоторое время — довольно непродолжительное, надо сказать — ваши личности просто совместятся. Та, что из будущего, сольётся с той, что из настоящего. Как я понимаю, с потерей всех воспоминаний о грядущих событиях.

— Откуда ты знаешь?

— Я уже чувствовал это. В тот день, когда твоя мать приказала вам ехать в Фарге — ты ведь слышала наш разговор. На какое-то время я оказывался в совершенно ином месте. В совершенно ином теле. В том Коуле, который в этот момент прогуливался где-то в Динэ. Я смотрел его глазами, я слушал его ушами — и, самое страшное, на эти несколько мгновений забывал. О тебе, о безвременье, обо всём. Я превращался в него, в другого Коула. Поэтому я не мог выбираться в Харлер надолго… по крайней мере, пока другой вариант моей личности его не покинул. — Он качнул головой — резким, немного механическим движением, словно шарнирная кукла. — Лайза, из этой истории есть лишь один выход. Вы сделали напрасный крюк, но путь отсюда до Фарге недолгий. Уже завтра ты можешь быть в безопасности. И весь этот кошмар наконец закончится.

Я оглянулась на Питера. Во сне его лицо было умиротворённым, почти беззащитным.

Он спал и ещё не знал о том, что завтра я навсегда его покину — так скоро после того, как он нашёл меня. Не знал, как и Эш, который завтра останется один: не только без матери, но и без сестры.

Я снова перевела взгляд на серебряную макушку дин ши.

Да, придуманный им план был хорош. Если бы не одно маленькое «но».

— Вернись обратно во времени, — тихо проговорила я. — Вернись в самое начало. В тот день, когда рассказал маме обо всём этом. Вернись… и ничего ей не рассказывай.

Он наконец обернулся, вопросительно вскинув тонкую бровь.

— Ты говорил, что если вернёшься назад ещё раз, у тебя не хватит сил, чтобы всё ей объяснить. Отлично. Не объясняй. Дай альтернативному себе спокойно утащить меня в прореху. Лучше позаботься о том, чтобы Эш не переживал по этому поводу. Подсунь ему записку от моего имени, где я клянусь, что ухожу на Эмайн добровольно и из-за вечной любви к тебе. Может, тогда я и не повешусь.

— Думаешь, я не пробовал? Очутиться в твоём тринадцатилетии у меня вышло всего раз. В дальнейшем безвременье выпускало меня лишь накануне твоей гибели. Видимо, потому что тогда уже почти невозможно было что-либо изменить.

— То есть… мама в любом случае обречена?

— Боюсь, что так.

Мои пальцы, лежащие на коленях, почти непроизвольно вонзили ногти в джинсы.

— Тогда просто не спасай меня. Дай попасть под мобиль. Хотя бы невинные не пострадают. Гвен, и стражники, и мастер… и Эш теперь не возненавидит фейри. Этот расклад всё равно лучше изначального.

— Я клялся искупить свою вину, но не перед твоим братом, а перед тобой. И я не допущу твоей гибели. Если ты поговоришь с Эшем, прежде чем уйти на Эмайн…

— Из-за меня погибла Гвен, и мастер, и ещё куча людей, которые должны были жить! Ты считаешь, это равносильный обмен — моя жизнь в обмен на все эти жизни?!

— Мне нет дела до всех остальных. Я клялся спасти тебя, и я это сделаю.

— Трус.

Он не вздрогнул от моей пощёчины, — но теперь я заметила, как дёрнулись его плечи.

— Значит, я трус?

Он уточнил это так же равнодушно, как говорил всё до этого. Лишь уголок губ дёрнулся в намёке на усмешку.

— Всё это — твоя вина. Я умерла из-за тебя, когда могла бы спокойно жить дальше. Если бы в прошлый раз ты посчитался с моими желаниями и просто ушёл на Эмайн — один. Оставил бы меня в Харлере, а не утащил за собой. Я жила бы долго и счастливо, и Эш бы вырос с семьёй, и мама увидела внуков… а теперь она умерла, и спокойной жизни ни мне, ни брату не видать, потому что на меня охотится эта тварь, и всё это — из-за тебя. А ты теперь хочешь успокоить свою совесть, и неважно, какой ценой, — мой шёпот сорвался в хрип. — Если мне всё равно суждено расстаться со всеми, кого я люблю, какой мне смысл жить? Жить, вспоминая всех, кто умер за меня? Не за вершительницу судеб, не за будущую королеву — за обычную девчонку, всё достижение которой в том, что её полюбила эгоистичная сволочь с Эмайна?

Его лицо было абсолютно непроницаемым.

Отличное свойство для игры в покер, ничего не скажешь.

— Ты делаешь это не ради меня. Ты делаешь это ради себя. Так же, как потащил меня в прореху, хотя я не хотела уходить. И тебе плевать на то, как я буду жить: главное, чтобы просто жила. Для галочки. Чтоб твоя драгоценная совесть перед концом оказалась чиста. Ты не о моём счастье печёшься, а о своём покое. И не понимаешь, что сама жизнь ничего не стоит, если из неё исчезает всё, ради чего стоит жить. — Злость и ярость запоздало поднимались откуда-то из живота — жаркой удушливой волной. — Мне не нужна такая жизнь, какую предлагаешь ты. Прояви наконец настоящую смелость и признай, что не сможешь выполнить свою клятву. Дай мне умереть, чтобы мои близкие могли спокойно жить.

— Нет. Я не для того зашёл так далеко, чтобы отступить сейчас.

Его ответ был незамедлительным и непреклонным — и заставил меня вскочить.

— Верни. Всё. Как. Было. — Я почти задыхалась, настолько хотелось кричать. — Иначе я… я…

— Что? Сдашься твари? Наложишь на себя руки? Когда твоя мать и твой учитель умерли, чтобы ты жила — возьмёшь и перечеркнёшь их великую жертву? — фейри насмешливо склонил голову. — Я не сделаю того, о чём ты просишь. Можешь злиться на меня, можешь меня ненавидеть: я буду этому рад. Ибо больше всего я боялся, что ты снова меня полюбишь. Причина, по которой я держался с тобой так холодно всё это время… Твоё равнодушие ко мне, не то, через что мне пришлось пройти — это моё наказание. Наказание, которого я заслужил. — Он вновь отвернулся к окну. — Тебе хватит денег, чтобы купить лодку. Если погода будет безветренной, достаточно надувной: плыть недалеко, и всего один раз. Я приду, если тебе будет грозит опасность, и приду, когда ты окажешься в порту. Я помогу тебе добраться до Эмайна. Объясню, как найти моих родных. И это будет последний раз, когда ты меня увидишь.

— Ты…

Но он уже исчез. Растворился в воздухе, как всегда. Либо перешёл в призрачную форму, либо вовсе ушёл в безвременье, которому он принадлежал.

— Ты! Вернись! — я таки сорвалась на крик. — Я не хочу, я не…

Потом, всё же задохнувшись, яростно пнула стул, опрокинув его на пол, перевернула журнальный столик, забарабанила кулаками по мягкой спинке дивана, прямо над Питером, беспокойно заворочавшимся во сне: лишь бы унять невыносимую, душащую злобу, плавившую сердце огнём отчаянного бессилия, замещавшую все мысли одним-единственным «ненавижу его, ненавижу, ненавижу»… и очнулась, лишь когда поняла, что мизинцы обжигает боль.

Я уставилась на свои покрасневшие отбитые пальцы, на свои обессилевшие дрожащие руки. Ярость отступила, как схлынувшая волна.

Нет, если я убью себя, он обязан будет вернуться. Раз уж он так заинтересован в том, чтобы я жила. Но… я ведь тогда всё равно умру? А если фейри нет дела до моих желаний, станет ли он тратить последние силы на то, чтобы спасти десяток презренных людишек, когда для меня исход будет один?..

…«твоя мать и твой учитель умерли, чтобы ты жила»…

Я снова зажмурилась.

А ведь мама знала. Знала про то, что это за чёрная тварь. Знала про то, каким будет конец нашего путешествия. И знала, что умрёт. Из-за меня.

И перед смертью взяла с меня обещание, что я поеду в Фарге.

— Лайза?..

Я открыла глаза, которые жгло огнём — без слёз. Взглянула на Эша и Роксэйн, обеспокоенно застывших у порога, прибежавших на крик.

— Что здесь произошло? — поинтересовалась баньши, разглядывая перевёрнутую мной мебель.

Я молча поставила на место стул и столик. Опустилась на краешек дивана, рядом с Питером, так и не проснувшимся.

— На кого ты кричала? — резко спросил Эш.

— Фейри приходил. Сказал мне кое-что. Я… завтра расскажу, ладно? Мне надо это… обдумать.

— Что обдумать?

— Одну важную вещь. Прости, не могу сказать. Не сейчас. — На меня накатила такая усталость, словно я только что пробежала марафон. — Утром. До утра я всё… решу.

— Но…

Баньши мягко положила ладонь брату на плечо, заставив его осечься; видимо, Рок моё лицо сказало больше любых слов.

— Эш, пойдём. Завтра так завтра.

Брат снова посмотрел на меня — и, видимо, наконец разглядел то, что баньши увидела сразу.

— Хорошо, — голос его смягчился. — Пойдёшь в свою комнату?

— Нет. Мне надо быть с Питером.

Неодобрительно качнув головой, Эш развернулся на пятках и удалился. Рок последовала за ним, словно незримо подталкивая в спину, отрезая возможность вернуться. Я проводила их взглядом — и, бесцеремонно подвинув Питера, растянулась рядом с ним. Боком, на самом краю дивана, обвив руками его шею, чтобы не упасть.

Уткнулась в его плечо, вдыхая знакомый запах можжевельника и ореха.

Может, это всё-таки ещё одно видение Повелителя Кошмаров? Всё это? Или, может, я так не просыпалась с того момента, когда мне приснился сон про висельницу, или ещё раньше, — и в какой-то момент открою глаза и окажусь в собственной постели, и услышу, как мама на кухне поёт и жарит тосты на завтрак? И пусть даже окажется, что Питер мне только приснился, в этом кошмаре нам всё равно не быть вместе.

Как было бы славно, если бы это был только кошмар. Только страшный безумный сон, только…

Я даже не заметила, как уснула.

***

Спала я, слава богам, без сновидений. И очень крепко. Мне почудилось, что я только закрыла глаза, а потом сразу же открыла, и сквозь шторы гостиной уже пробивался яркий солнечный свет.

Я всё так же лежала на краю дивана. Только не лицом к Питеру, а спиной к нему, и теперь уже не мои руки обнимали его, а его — меня. Когда я повернула голову, то увидел, что он наконец-то не спит: просто тихо смотрит на меня, и мятный взгляд светится едва заметной улыбкой.

— Да, — сказал Питер, — никудышный из меня вышел рыцарь.

— Самый лучший. Считай, что заслонил меня грудью. Очень по-рыцарски. — Повернувшись, я чмокнула его в нос. — Как себя чувствуешь?

— Лучше всех. — Он убрал с моего лица спутанные волосы, ласково заправив их за уши. — Что вчера произошло? Когда меня вырубили?

— Я их… обезвредила. Всех. Потом вылечила тебя и привезла сюда.

А потом пришёл фейри и сказал мне, что я выживу, только если я отправлюсь на Эмайн. Поэтому в ближайшее время мне суждено либо умереть, либо уйти в другой мир и никогда больше тебя не увидеть.

Мне следовало бы добавить две эти фразы, но они застревали в горле, отказываясь идти на язык.

— Вот как. — Питер тяжело вздохнул. — Сочтёт ли моя прекрасная дама достаточной наградой за моё спасение завтрак в постель? Ах да, извини — на диван…

— Ты ходить-то можешь?

— Когда ты рядом, хоть летать. — Он поцеловал меня в губы, коротко и нежно. Убрал руки — и осторожно встал, переложив меня глубже на диван, отодвинув от края. — Лежи, я быстро.

Я проследила, как он выходит из гостиной, по направлению к ванной. Уставилась в потолок, чувствуя, как отступившее за время сна смятение снова путает мысли.

Чувствовала я себя вполне сносно. По крайней мере, физически. Значит, проклятье, которое сгубило маму, пощадило меня? Хотя нет, о какой пощаде может идти речь.

Скорее дело в том, что я уже фактически мертва.

Я смотрела, как в тонком солнечном лучике, пробившемся сквозь щель между задвинутыми шторами, медленно кружатся золотые пылинки.

Значит, когда-то мы с этим Коулом встретились, и из-за него я умерла, а Эш вырос и стал диктатором. Тогда фейри вернулся назад во времени и сделал так, чтобы мы не встретились, и теперь где-то в Динэ бродит другой, новый вариант его личности. Вернее, уже не бродит, потому что пару недель назад этот новый Коул вернулся на Эмайн, позволив старому Коулу выходить в этот мир без опасности слиться со своим двойником. Но из-за всего этого возникла чёрная тварь, которая хочет меня убить…

Нет, никак не могу всё это в голове уложить. Дурдом какой-то.

И всё же… если мама умирала из-за того, что узнала про все эти игры со временем — почему она не умерла тогда, когда фейри только пришёл к ней? Когда мне было тринадцать? Почему проклятие догнало маму только сейчас, почему тварь активизировалась только десять дней назад? И неужели одно-единственное изменение в чьей-то судьбе может повлечь за собой такие страшные последствия? Я-то надеялась, что мы вольны в своих выборах, но, выходит, вся наша жизнь предопределена? Хотя… имея дело с путешествиями во времени, всегда сталкиваешься с парадоксом на парадоксе. Сколько книжек я на эту тему читала, сколько фильмов смотрела — теории везде разные, и невозможно было говорить об их правдивости. Только о правдоподобности.

А то, что рассказал мне Коул, звучало весьма правдоподобно.

Я повернулась набок, уставившись на солнечные блики, игравшие на лакированной поверхности журнального столика.

Уйти на Эмайн? Оставить Питера и Эша? Или умереть, надеясь на то, что фейри вернётся назад во времени и всё исправит? Тогда мы с Питером не встретимся, даже не узнаем друг о друге — а о том, кого ты не знал, не будешь сожалеть. И мастер не погибнет, и Гвен, и все те, кого тварь использовала в качестве одержимых… но даже если фейри сделает так, как я ему сказала, Эш всё равно останется один.

Разве я могу это допустить? Разве мама хотела бы этого?

Нет, я не могу принять такое решение одна. Я не смогу объяснить всего, но что-то мне всё равно придётся объяснять. При любом исходе.

— Ты проснулась?

Я посмотрела на дверной проём: там стоял Эш, пристально вглядывавшийся в моё лицо.

— Долго же ты спала, — добавил брат. — Уже три.

Я села, растерянно взглянув на зашторенное окно. Три? Ничего себе… Впрочем, неудивительно: заснула я только перед рассветом.

— Так ты расскажешь, что вчера произошло?

Помедлив, я встала.

Нет, сейчас мне не до завтраков на диван. Так что, видимо, завтракать — вернее, обедать — придётся в процессе обсуждения проблемы.

— Пойдём на кухню. И Рок позови, — устало произнесла я. — Есть разговор.

Пока брат ходил за баньши, Питер успел заварить чай и соорудить тосты с маслом и с джемом. Так что прежде, чем все уселись за кухонный стол, я всё же успела перекусить — несмотря на то, что кусок с трудом лез в горло.

— И о чём разговор? — спросила Рок, доставая из кармана сигарету, цепко вглядываясь в моё лицо.

— И к чему торжественность с общим сбором? — осведомился Питер, отхлебнув чаю. — Я, конечно, согласен на твою руку и сердце, но, по-моему, просить её полагается мне.

— Ещё бы ты был не согласен, — прокомментировал Эш, — если бы кто-нибудь собирался их отдавать.

Я держала чашку с чаем в двух руках, вцепившись в неё так крепко, словно боялась упасть.

— Вчера ночью, когда мы вернулись, ко мне приходил фейри, — наконец тихо заговорила я. — Он рассказал мне, что это за тварь.

Эш поражённо уставился на меня:

— Что же ты сразу не сказала?! Наконец-то! И кто же она?

— Я… не могу рассказать. По той же причине, по какой не могла рассказать мама. Но суть в том, что она не остановится, пока не убьёт меня, а её убить невозможно. И я могу спастись, только если уплыву на Эмайн Аблах. — Я закрыла глаза: почему-то казалось, что так легче будет перенести то, что последует за этим. — Навсегда.

Напрасно казалось.

Я не видела их лиц, но отлично слышала тяжёлое молчание, повисшее в маленькой кухне.

— Этого не может быть. — Первым очнулся Питер. Миг спустя чья-то ладонь легла на моё плечо, судорожно сжав пальцы. — Он врёт.

— Не врёт. Он эгоистичная сволочь, и это он виноват во всём, что с нами произошло, но он не врёт. Незачем. — Я разомкнула веки, покосившись на руку Питера, державшую меня так, словно я могла сию секунду исчезнуть, переместившись на Эмайн. — Есть ещё один вариант. Я умираю, а вы… вы с Рок забываете обо мне. Зато все, кроме мамы, возвращаются к жизни.

— Даже сгоревшие стражники? — уточнила Рок.

Баньши сидела, позабыв про сигарету в опущенной руке.

— Даже они. И те люди в гостинице, и моя подруга. Все. — Я перевела взгляд на Эша, который молча, неверяще смотрел на меня. — Вы забудете обо мне. Всё будет так, будто вы меня и не встречали. Вам даже не придётся тосковать.

— И мне? — негромко уточнил брат.

— Нет, ты меня не забудешь. Только поэтому я до сих пор на это не решилась. И всё равно склоняюсь ко второму варианту. — Поднеся кружку к губам, я сделала короткий нервный глоток. — Просто… зачем мне жить, если мне всё равно суждено потерять всех вас? Зато ценой моей смерти я воскрешу тех, кто…

— Не смей. — Эти два слова Питер почти прорычал. — Не смей жертвовать собой. Даже не думай.

Глупая улыбка невольно скривила губы:

— Питер, если это случится, ты даже меня не вспомнишь.

— И вот поэтому — не смей. — Вторая его рука легла на другое плечо, почти грубо развернув меня к себе. — Значит, ты можешь спастись на Эмайне? Отлично. Тогда я плыву туда с тобой. И малыш тоже.

— Нет. Нельзя.

— Это твой фейри напел? — мятная зелень его глаз искрилась презрением. — Если да, мне плевать на его мнение.

— Питер, это не шутки. Это… законы мироздания. Туда могу отправиться только я. Поверь, я… разве ты не понимаешь, что мне самой хотелось бы этого? Что будь такой вариант возможен, я бы предложила его первым делом? — я мягко коснулась его ладоней своими. — Я не могу объяснить, почему. Но ты должен мне поверить. Из этой ситуации есть лишь два выхода, и я о них сказала. Других нет.

Он смотрел мне в глаза, прямо и упрямо, и пальцы его впивались в мои плечи почти больно.

Я и не ожидала, что он поймёт. Я бы сама не поняла.

— Либо ты уходишь, а нам остаётся только память, — подала голос Роксэйн, — либо не остаётся даже её?

— Именно.

Баньши невесело усмехнулась, прежде чем наконец поднести сигарету к губам.

— Куда не кинь, всюду клин. — Она медленно, с чувством выдохнула. — Что ж, если есть только две двери с табличкой «выход»… Знаешь, Лайз, проблема в том, что ты чересчур хорошая девочка.

Я недоумённо воззрилась на неё.

— Понимаю твоё желание спасти невинных, — продолжила Рок, — но, откровенно говоря, я бы в такой ситуации думала в первую очередь о брате, а не о каких-то чужих дядьках в форме стражей. И даже не о подруге.

— Эш в любом случае останется один. — Горло сжало болезненной судорогой. — Если бы можно было… маму…

— И ты правда думаешь, что мы с Питером бросим его на произвол судьбы? После всего, через что мы вместе прошли? — баньши укоризненно качнула сигарету между пальцами. — Мне не нравится получившийся расклад. Очень. Я не хочу, чтобы ты уходила, и мне не по душе та куча трупов, которая за нами осталась. Но я не согласна расстаться с воспоминаниями ни о тебе, ни о том, что было. Несмотря ни на что, это вышла самая… весёлая пора в моей жизни. В специфическом смысле, конечно. Но про такие дни обычно говорят «незабываемые». И если уж мы не имеем права сохранить тебя живую, позволь нам хранить хотя бы воспоминания о тебе. — Девушка снова затянулась, наполняя кухню приятным вишнёвым дымком. — Если ты умрёшь и мы всё забудем, твой брат действительно останется один. Но если ты уйдёшь на Эмайн, я клянусь — до конца своих дней я буду заботиться об Эше так же, как это бы делала ты. Хоть он, думаю, вполне и без меня проживёт, но… привязалась я к этому паршивцу, чего уж там.

Я посмотрела в глаза Эша, всё ещё молчавшего — в синюю воду, чуть подёрнутую льдом.

— Я согласен. С Рок, — тихо вымолвил он. — Я… не хочу, чтобы ты умирала. Даже если мы никогда не увидимся.

Горло сдавило так, что стало трудно дышать.

Нет, не плакать. Не плакать. Ему и так тяжело.

— Двое за, — Рок констатировала этот факт так спокойно, будто мы голосовали, что приготовить на ужин. — Питер?

Тот сидел, сжав губы, с желваками на скулах. Не выпуская моих плеч из своих пальцев, не сводя взгляда с моего лица.

Потом резко, безнадёжно опустил голову.

— Будь он проклят, этот фейри, — в его хриплом шёпоте было ещё больше отчаяния, чем в жесте до этого. — Там о тебе кто-нибудь позаботится?

Я выдавила из себя что-то, отдалённо напоминающее «да».

— Значит, до конца жизни можно будет тешиться надеждой, что тебе хорошо. — Питер разжал руки, наконец отпустив меня. Быстро встал. — Я не хочу тебя забывать. Ни одной секунды, проведённой с тобой. Если я буду знать, что где-то там, пусть и не со мной, ты живёшь, и живёшь счастливо… мне этого достаточно. Раз уж большего не дано. — Он отвернулся к двери, так, чтобы я не видела его лица. — Если малыш не против моего общества, я позабочусь о нём вместе с Рок. Постараюсь заменить тебя, насколько смогу.

Вот и всё.

Готовый ответ всем моим терзаниям.

— Хорошо. — Я отчаянно сглотнула, надеясь убрать из горла ком, мешавший нормально говорить. — Тогда я еду в Фарге. Сегодня же. Одна.

Рок вопросительно изогнула васильковую бровь.

— Теперь, когда я знаю, в чём дело… больше я не хочу рисковать вашими жизнями. Отсюда до Фарге рукой подать. И… раз уж мы решили, что я ухожу… — я протянула руку, коснувшись кудрей Эша. — Я больше не поставлю тебя под удар. Иначе всё станет бессмысленным.

— Одну я тебя никуда не отпущу, — процедил тот, неотрывно глядя на меня.

— Эш, новая встреча с тварью может стать для любого из нас последней. Если с тобой что-то случится…

— Я понимаю риск. И не стану подставляться. Иначе ты осуществишь свой самоотверженный план с великой жертвой во имя общего блага, знаю, — неожиданно согласился брат, хотя резкий тон его больше подошёл бы для возражения. — Мы с Рок поедем в Мойлейц. Начнём разбираться со стражей. Но одна ты даже лодку не сможешь купить, не пообщавшись с потенциальными одержимыми, не говоря уже о том, что я сомневаюсь в твоей водительской адекватности. С тобой поедет Питер. Купит лодку, защитит тебя, если что. А ещё позвонит Рок, прежде чем ты отправишься на Эмайн, и даст нам попрощаться. Потом просто вернёт мне мобиль.

— Согласен, — сказал Питер непреклонно. — Я тебя одну тоже никуда не отпущу.

Я попыталась что-то возразить. И поняла, что возражать нечего.

Да и не особо хотелось.

— Кажется, мы пришли к консенсусу, — подытожила Рок, поднимаясь из-за стола. — Питер, соорудишь и нам по тостику? Пока я гляну расписание междугородних автобусов…

Эш, поднявшийся на второй этаж забрать вещи, не спускался так долго, что я, забеспокоившись, пошла к нему сама. Хотя бы потому, что недоумевала, какие ещё вещи ему нужно забрать, кроме зубной щётки.

И лишь переступив порог комнаты, где с полки над кроватью на меня взирали лупоглазые котята, пестревшие на пыльных донышках фарфоровых блюдечек, поняла.

Эш сидел на кровати, поджав одну ногу под себя. Уставившись на потрёпанные жёлтые страницы книги, которую он держал в руках, с которой за жизнь я видела его так часто.

— Забавно, — проговорил брат, не отрывая взгляда от строк, написанных от руки аккуратным каллиграфическим почерком. — Я привык верить ему, но даже он мне лгал.

Я подошла ближе, молча глядя на потрёпанную кожаную обложку, обрамлявшую записи нашего славного предка.

Эта книга была единственным наследием первого лорда Форбидена, которое нам осталось. Инквизитор Гэбриэл Форбиден так и не успел дописать свои мемуары — погиб прежде, чем поставил финальную точку, — но записи, впоследствии озаглавленные «Кодексом Форбидена», сперва сделались настольной книгой каждого Инквизитора, а потом легли в основу нашумевшего сериала.

Однако прежде, чем воплотиться на экране, стали любимой книгой маленького Эша.

Значит, брат и в Фарге взял её с собой… хотя да, глупо было бы предположить иное.

— В чём лгал?

— Он говорил, что всех чудовищ можно победить. Пусть и дорогой ценой. Порой самой дорогой, которую ты можешь заплатить.

К драгоценному оригиналу «Кодекса» мама относилась восхитительно небрежно. Во всяком случае, не заперла книжицу, за которую мы могли бы получить немалые деньги, под замок в стеклянную витрину, а легко позволила Эшу зачитывать её до дыр и чуть ли не спать с ней под подушкой. И продавать её — хотя после выхода сериала за оригинал «Кодекса» коллекционеры бы душу продали — тоже не стала. Впрочем, к моменту выхода сериала мы не бедствовали, а мама не задумывалась о расставании с наследием первого лорда Форбидена, даже когда на счету у неё красовались нули.

Хорошо, что книга не осталась в сгоревшем доме.

— Он не лгал, Эш. Он побеждал всех чудовищ, которых встречал. Даже тех, что в итоге его убили. Он всё равно победил их.

— Побеждал. Даже самых страшных. Скрывавшихся в людских душонках. — Эш медленно, бережно закрыл книгу. — Так, может, сейчас дело не в чудовище, а во… в нас? В том, что мы слишком слабы?

Он осёкся прежде, чем сказал то, что хотел сказать. Да только я всё равно без проблем услышала это недосказанное «во мне».

В детстве я часто гадала, почему Эш не расстаётся с прадедовскими мемуарами, чуть ли не заучивая их наизусть. Ещё прежде, чем он объявил о своём намерении пойти по стопам предка. Потом догадалась, что любому мальчику всё равно нужен отец; и если он не находит его в своём доме, он ищет его где-то в другом месте. Кто-то видит отца в учителе или в старшем товарище. Эш нашёл его в саркастичном отставном Инквизиторе, погибшем больше века назад.

Лорд Гэбриэл Форбиден определённо был не худшим примером для подражания. Но когда его планку — планку человека, не склонного к сантиментам, человека, которого за его методы многие считали хладнокровной циничной сволочью, человека, который умер, защищая своего ребёнка и свой мир от очередного монстра — задаёт себе двенадцатилетний мальчишка…

— Эш, поверь. Это чудовище и правда не победить. Это не в силах человека.

— Это решаемо, — обтекаемо и отстранённо заметил Эш.

Большую часть своей жизни я проявляла поразительную недогадливость. Однако сейчас совершенно точно поняла, что он имеет в виду.

Сев на кровать рядом с братом, я взяла его за плечи:

— Эш, послушай. Где бы я ни была, я не прощу тебе, если ты перестанешь быть собой. Моим маленьким братиком, который никогда не сделает больно тем, кто этого не заслуживает. Слышишь? — Я убрала с его лица золотые кудряшки, пока синие глаза молча следили за моими движениями. — Я всё равно буду с тобой. Всегда. Вот здесь. — Я коснулась губами его лба. Потом приложила одну ладонь к детской чёрной футболке, напротив сердца. — И здесь.

Он не ответил. Просто, поколебавшись, с тяжёлым, немного судорожным вздохом обнял в ответ, сжав меня почти до боли, — и, рывком отстранившись, наконец встал, чтобы убрать книгу в чемодан.

Прощание было быстрым. Питер решил не мешать, отсидевшись в гостиной, а мы с Эшем давным-давно знали, что в долгих прощаниях лишь больше слёз.

Рок, видимо, разделяло наше мнение.

— Была рада познакомиться, Лайз. — Когда мы столпились перед дверью на улицу, баньши заключила меня в крепкие объятия. Никаких девчоночьих расцеловываний в щёки. — Была бы рада и дальше иметь тебя под рукой в качестве подруги, но увы.

— Спасибо тебе за всё, — сказала я, отстранившись. — Жаль, что ты не сможешь написать свою статью.

— Переживу. Зато, возможно, благодаря тебе наконец-то найду общий язык с отцом. — Баньши тепло улыбнулась. — Ну всё, не буду вам мешать. Эш, жду тебя на улице.

Она провернула запор; дверь, открывшись, впустила внутрь солнечное тепло — и закрылась, оставив нас с братом в коридоре одних.

— Как-то не верится, что сейчас вижу тебя в последний раз, — негромко произнёс Эш, глядя куда-то в сторону.

Я в два шага сократила расстояние между нами. Прижав брата к себе, коснулась губами его кудрявой макушки.

— Не грусти обо мне, Эш. Ладно? Учись хорошо. Ты… у тебя большое будущее. Я знаю.

Он промолчал. Лишь худенькая спина под моими ладонями странно дрогнула.

Я едва заметно покачивала его, баюкая в объятиях, пока Эш плакал. Беззвучно, без всхлипов, судорожно сжимая опущенные кулаки. И когда он наконец поднял голову, лицо его было спокойно. Даже губы не дрожали: только огромные глаза блестели ярче обычного, да щёки были мокрыми.

— Я буду скучать, Лайз.

Коридор перед глазами поплыл в жгучем радужном мареве.

Закусив губу, чтобы не разрыдаться, я сжала брата в руках так крепко, как позволяли силы. Мягко, но непреклонно отстранила.

— Иди, — хрипло велела я. — Иди, ну же…

Эш отвернулся и открыл дверь. Вывез на крыльцо свой чемодан на колёсиках, позволив ещё на миг увидеть залитый солнцем переулок и Рок, курившую рядом со ступеньками — а потом дверь захлопнулась.

В тот день, когда всё это началось — когда мама сказала, что мы должны ехать в Фарге, — тоже светило солнце. И небо было таким же безоблачным. Небу и солнцу ведь нет дела до того, что с нами происходит; ни им, ни всем тем людям и фейри, что в этот самый миг смеются и веселятся там, снаружи. В том же городе, где я узнала, что вскоре потеряю всё.

Как бы тебе ни было плохо, мир не перевернётся. Мир не будет кричать от боли вместе с тобой — мир будет просто жить дальше, и солнце продолжит светить всё так же безмятежно…

От осознания этого почему-то хотелось кричать.

— Они уехали?

Услышав голос Питера, я не обернулась.

— Да. Видимо, и нам пора.

— Будешь ещё чаю?

— Нет. Не буду. — Я смотрела прямо перед собой, на светлое дерево двери. — Выпью, как приедем в Фарге.

— Ты даже не знаешь, есть ли там чайник.

— Думаю, ты найдёшь, где его раздобыть.

Его вздох походил на шелест перевёрнутой страницы.

— Лайза, ты уверена, что стоит ехать сегодня? Когда мы приедем, все лавки уже будут закрыты, и…

— Да. Я хочу уехать сегодня. Заночевать там. Чтобы завтра у нас был ещё один день. Целый день. Последний. А вечером я уплыву.

Он не ответил. Просто ушёл наверх, за моим чемоданом: я слышала его негромкие размеренные шаги, прежде чем с моих губ вдруг сорвался смешок.

Ты был прав, Питер. Когда говорил про часы. Кто-то действительно отмерил наши общие дни. И наши желания здесь не имеют ровно никакого значения.

Как глупа я была, когда позволила себе думать иначе.

Я стукнула кулаком об стену. Рука прошла сквозь мигнувшую голограмму обоев, ободрав кожу на костяшках, но внешняя боль казалась почти приятной, — отвлекая от той боли, что засела внутри.

Питер ничего не сказал, даже когда вернулся сверху с моими вещами. Молча запрограммировал сигнализацию и, выведя меня на улицу, быстро запер дверь.

— Идём, — сухо подытожил он, убирая свои ключи в барсетку и доставая оттуда те, что ему оставил Эш.

В последний раз оглянувшись на дом, уютно увитый плющом, выплескивавшимся из цветочных ящиков на втором этаже, я направилась к мобилю, слушая, как стучат по брусчатке колёса чемодана.

Да, Питер, ты был прав. И не только насчёт часов.

В том, что вернуться в твой дом по окончании этого приключения нам с тобой не суждено — тоже.

— VIII —

— ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД ~

— Лайза, прекрати! Ну хва… ха-ха…

— А ты прекрати вести себя, как циничный старичок!

Маленькая комнатка в обычной квартирке многоэтажного дома. На узкой кровати хохочет златокудрый мальчик, старательно отбрыкиваясь от щекочущей его темноволосой девочки постарше. Ни у Эша, ни у Лайзы из лиц ещё не ушла умилительная детская пухлость, — но фигурка последней уже принадлежит не девочке, а маленькой, едва начинающей взрослеть девушке.

— Ладно, хватит с тебя. — Смилостивившись, Лайза отпускает брата и устало откидывается назад, прислонившись спиной к стене, сдувая чёлку с вспотевшего лба. Её плечи на сантиметр утопают в светло-сизой голограмме однотонных обоев. — Так почему ты сказал, что это ни к чему хорошему не приведёт?

Эш смотрит на неё почти жалостливо:

— Лайз, ну какая может быть любовь в тринадцать лет?

— А тебе-то откуда об этом знать в восемь?

Мальчик назидательно вскидывает палец к потолку — синие глаза уже сейчас кажутся не по-детски проницательными.

— Книжки нужно читать, а не романтичные сериалы пачками смотреть.

— Это серьёзно. Совсем не то, что было до этого.

— Совсем не то, что подержаться за ручки по дороге в буфет?

— Эш, ну правда! Я… я думаю о нём всё время, и… — Лайза опускает голову, и волосы занавесью скрывают её внезапно порозовевшие щёки, — мы даже целовались.

Эш удивлённо приоткрывает рот.

— Что, не в щёку? — недоверчиво спрашивает он потом.

— Нет. И не просто чмокнулись. Он… он посасывал мою губу. Как в настоящем поцелуе. Да он и был настоящим. Понимаешь? — Лайза вскидывает лицо с некоторым вызовом. — Это и впрямь серьёзно.

Эш стоически вздыхает и закатывает глаза.

— Я одного не пойму. Почему ты душу изливаешь мне, а не маме?

— Потому что она наверняка надо мной посмеётся.

— Я тоже над тобой смеюсь.

— Да, но видеть, как смеёшься ты, не так обидно. — Лайза смотрит на брата немного подозрительно. — Если не хочешь, могу не изливать.

— Нет уж. Меня и так никто, кроме тебя, всерьёз не воспринимает. Одноклассники разве что, но с ними говорить… детский сад, штаны на лямках. — Взяв с постели старинную книгу в потрёпанном кожаном переплёте, Эш бережно, как любимую игрушку, прижимает её к груди. — Ничего серьёзнее сказочек не читали.

— Ну, они повзрослеют.

— Но я тоже повзрослею, и когда они догонят меня, я опять буду впереди, и нам снова будет не о чем говорить. — Он морщится. — Смотрю на них и хочу быть… таким же. Играл бы с ними, обсуждал мультики, и мне не было бы скучно. А то иногда кажется, что мне всю жизнь будет так же одиноко. Так и останусь тем, кто сидит в уголке и читает книжки.

— Тебе не будет одиноко. — Лайза ободряюще взъерошивает его кудряшки. — Я всегда буду рядом.

Дверь в комнату открывается, и на пороге появляется мать семейства: та же Лайза, только повзрослевшая лет на двадцать.

— Спать пора, малыши. — Мисс Форбиден, улыбаясь, прислоняется плечом к дверному косяку. — Не то завтра в аквапарке много не накупаетесь.

Лайза покорно вскакивает с кровати и, пожелав брату спокойной ночи, выходит в коридор. Мать семейства, напротив, проходит внутрь и следит, как Эш, нехотя отложив «Кодекс Форбидена» на тумбочку, залезает под одеяло. Легонько погладив сына по волосам, целует его в лоб и приказывает в пространство:

— Выключить свет.

Когда люстра под потолком послушно гаснет, погружая детскую во тьму, мисс Форбиден осторожно прикрывает дверь из матового стекла. Идёт на кухню — в серебристых тонах, обставленную мебелью из пластика и металла. Берёт из раковины грязную тарелку, чтобы поднести её к крану, который включается сам собой.

— Приветствую.

Услышав за спиной незнакомый голос, мисс Форбиден мигом роняет тарелку обратно и оборачивается: вскидывая ладонь, к которой уже тянется по коже искристая зелёная вязь магической печати.

— Стой, где стоишь!

Фейри мирно вскидывает руки — его волосы длиннее, чем во время последнего разговора с Лайзой в облачном замке, лицо острее и тоньше, но в целом он почти не изменился.

— Я не причиню вам вреда. У меня мало времени, поэтому выслушайте меня, молю. Речь идёт о жизни Лайзы.

Рука женщины вытянута, словно она держит пистолет — только в качестве оружия выступает её указательный палец, направленный Коулу прямо в грудь. И, услышав его слова, она не спешит опускать руку.

— Ты знаешь Лайзу? Ты… кто ты? Как пробрался к нам?

— Я Коул из рода Дри, принадлежащего к Благому двору. — На губах фейри проскальзывает призрак горькой усмешки. — Вернее, когда-то был им.

— Значит, ты из другого мира?

— Нет. Я из другого времени.

Мисс Форбиден молча смотрит на него, но ей не нужно ничего говорить, чтобы понять: она ему не верит.

— Я из другого времени. Из будущего, — в голосе Коула звучит тихая отчаянная решимость. — Когда Лайзе исполнится семнадцать, она встретит меня. Я приду в ваш мир, я влюблюсь в неё и предложу ей уйти со мной на Эмайн. Она откажется, и тогда я украду её. Из-за этого вы умрёте, а ваш сын станет чудовищем. Лайза не сможет простить меня и в итоге повесится. Такова судьба, которая её ждёт. Я поклялся над её телом, что не допущу всего этого. Вот почему я здесь… чтобы вы изменили её жизнь.

Мать Лайзы молчит, так и не опуская руки — долго, пристально глядя на незваного гостя.

— Какая её любимая еда? — внезапно спрашивает она. — У Лайзы?

— Кленовый сироп, — чуть помедлив, говорит Коул. — Чёрный чай без…

— Любимый певец?

— Марк Шейдон.

— А…

— И её магическая печать впервые проявилась в четыре, когда вы оставили её в ванной и выбежали ответить на звонок, а она не смогла дотянуться до резиновой уточки, которая лежала на стиральной машине. А недавно она поцеловала мальчика, но об этом так и не скажет никому, кроме Эша. — Коул устало склоняет голову. — Мисс Форбиден, вы можете проверять меня дальше, но я не уверен, что смогу долго продержаться в этом мире. Скоро меня затянет обратно в… туда, откуда я пришёл. Я хочу увериться, что вы спасёте Лайзу, когда придёт время.

Мисс Форбиден застывает, так и не задав очередного вопроса.

Затем её указательный палец чуть-чуть опускается.

— Хорошо, — медленно выговаривает она. — Положим, ты говоришь правду. Лайза… повесится?

— Да. А ваш сын станет премьер-министром Харлера и развяжет войну с фейри, после чего его отравят.

Свободная рука мисс Форбиден поднимается к её лицу, чтобы коснуться ладонью лба — точно пытаясь понять, не горячий ли он.

— И я умру?

— Заболеете спустя пару лет после того, как я украду Лайзу. Слишком поздно обратитесь к лекарю, спишете плохое самочувствие на горе от утраты дочери. Вы умрёте через неделю после того, как вас начнут лечить. А Эш всю жизнь будет винить фейри в пропаже сестры и смерти матери.

Обе руки женщины в потрясении опускаются.

— И что я должна делать? — помолчав, просто спрашивает она.

— Предотвратить нашу встречу. Она случится тем летом, когда Лайзе будет семнадцать, в лесу рядом с Динэ. Одиннадцатого июля. Двадцать пятого я завлеку её в прореху. Увезите её из города на эти две недели, и всё будет в порядке.

— А если ты, не встретив её, задержишься в городе?

Коул молчит — видимо, не знает, что ответить, — и растерянность в глазах мисс Форбиден уступает место холодной решимости.

— Как вы встретились?

— Она гуляла в лесу. И пела. Позже у неё появится такая привычка, — тихо добавляет Коул.

— Привычка, говоришь? — заложив руки за спину, мисс Форбиден стремительно ходит по кухне: от окна к двери и обратно. — Не на голос ли её ты случайно клюнул?

— Верно.

Мать Лайзы невесело усмехается.

— Она унаследовала голос отца, — говорит она со странной горьковатой нежностью. — А если вместо тебя спустя пару лет в этом же лесу её услышит кто-то другой? Другой фейри, который обольстит её вместо тебя? Прореха ведь совсем рядом.

— Об этом я ничего не знаю. Мне ведом лишь тот вариант будущего, о котором я поведал вам.

Мисс Форбиден застывает на месте, вглядываясь в тёмное оконное стекло. В нём прекрасно видно отражение её лица, стола и кухонных шкафов… всего, кроме Коула, который стоит прямо за её плечом.

— Нужно действовать наверняка. Мы уедем из Динэ. Насовсем. Переедем в другой город, как можно дальше от прорехи. И я отобью у неё желание петь где-либо и что-либо. Хотя её голос… — осекшись, мисс Форбиден сжимает губы. — Нет, так будет лучше для неё. Чтобы она не привлекала внимания Сказочного Народа. Да и вообще… мужчин. Заодно избежит моих ошибок.

— Всё же считаете это ошибкой? — бесстрастно спрашивает фейри.

— Моя любовь — не ошибка. Дети, растущие без отца — вот ошибка. Лайза, которая возненавидела его, и Эш, которому пришлось слишком рано повзрослеть. А у истории любви простой смертной и фейри с Эмайна, судя по всему, не может быть счастливого конца. — Мисс Форбиден оборачивается. — А ты…

Но в кухне уже нет никого, кроме неё. Лишь часы мирно тикают на стене, пересыпая секунды из будущего в прошлое.

Некоторое время мисс Форбиден смотрит на них. Следом берёт графон, лежащий на столе, и листает что-то на развернувшемся в воздухе экране.

Вскоре на этом экране появляется чьё-то очень недовольное лицо.

— Ты в курсе, сколько времени? Я вообще-то спать собиралась.

— Привет, Лекси, — спокойно произносит мисс Форбиден. — Прости, но ты мой единственный знакомый агент по недвижимости, а у меня вдруг возникла острая необходимость продать квартиру и купить дом где-нибудь подальше от Динэ…

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

В Фарге мы тоже приехали на закате.

Фарге от Эмайна отделяла лишь узкая полоска Лебединого пролива, получившего своё название в честь детей Ллира*. В курортном городке с брусчатыми улочками и невысокими домишками преобладали современные постройки: из старых сохранилась лишь полуразрушенная крепость на холме у самого моря. С высоты птичьего полёта город походил на полумесяц — его строили на огромном холме, круто спускавшемся к бухте, формой напоминавшей половинку кольца; и пусть нам с Питером не суждено было увидеть его с такой высоты, я прекрасно помнила фотографии с дронов из путеводителей.

(*прим.: легенда кельтского эпоса. Когда Ллир, ирландский бог моря, овдовел и женился второй раз, его новая жена так невзлюбила четверых его детей от первого брака, что прокляла их, обратив в лебедей и вынудив девятьсот лет скитаться по стране. Когда же заклятие спало и дети Ллира наконец вернули себе человеческий облик, то были уже дряхлыми стариками и почти сразу скончались)

Дом номер тринадцать по Яблонной улице оказался двухэтажным коттеджем на окраине города, на отдельном участке, огороженном невысоким деревянным забором, с которого давно облупилась краска. Рядом с аккуратными, свежевыкрашенными домами соседей скромное жилище дедушки нагоняло уныние: казалось, дом стыдливо прячется за кронами яблонь, зарастивших весь участок. Замка на воротах не оказалось, как и на двери гаража; загнав мобиль туда, мы вышли в заросший сад — сорняки пробились даже между каменными плитками, которыми выложили дорожку от калитки до скрипучего деревянного крыльца.

Перебрав кучу ключей на связке, оставленной Эшем, Питер наконец подобрал тот, что отворял огромный висячий замок на двери.

— Знакомая картина, — прокомментировал Питер, когда мы оказались внутри.

— У тебя обошлось без клубов пыли на полу. — Я поморщилась, глядя на серость, ровным слоем покрывавшую паркет. Осмотрела просторную прихожую, всю мебель в которой скрывали тканевые чехлы. Даже странно, что за все эти годы никто не забрался в дом: соседи, что ли, присматривали… — Придётся немного прибраться. В такой пылище я и ночи не просплю.

Обнаружив в кладовке швабру, веник и совок, следующий час мы на пару убирали все помещения на первом этаже. На второй я даже подниматься не стала — зачем? Света, к слову, не было, как и воды. Видимо, давно отключили за неуплату.

— Я в магазин, — объявил Питер, когда мы привели жилище в более-менее благопристойный вид. — Лодку сегодня искать уже поздно, а вот еду… Что моя прекрасная дама изволит желать на ужин?

— На твоё усмотрение. — Я сняла чехол с кресла в гостиной и теперь сидела в нём, обняв руками колени. Комната была небольшой, да и обставлена скромно: пара кресел, журнальный столик, старый телевизор на низком комоде да застеклённые книжные шкафы. — Я вообще не хочу есть.

Питер ласково провёл кончиком пальца по моей щеке.

— Тебе кажется. Лайз, ты не…

Когда в дверь постучали, мы замерли, как стояли.

— Кто это может быть? — прошептала я.

— Не знаю. — Не отнимая ладони от моей щеки, Питер напряжённо прислушался. Решившись на что-то, выпрямился. — Сиди здесь.

Походкой тигра он вышел из гостиной, и я лишь беспомощно слушала его шаги, удалявшиеся по прихожей по направлению к входной двери.

Звон цепочки, стук, скрип…

— Добрый вечер, юноша, — прокряхтел добродушный мужской голос. — Вы из Форбиденов, видать? Вернулись наконец?

— Да, вернулись, — мгновенно сориентировался Питер.

Прокравшись к окну, я осторожно прильнула к стеклу, разглядывая незваного гостя, стоявшего на крыльце. Пришелец оказался сухоньким старичком с тросточкой, в льняной кепке и штанах с подтяжками: эдакий типичный курортный житель, наверняка любитель рыбалки и обладатель собственной лодочки.

— Столько лет домик заброшенным стоял! Ну да я приглядывал за ним, как ваша матушка просила. Прибирался время от времени. Вы ж, поди, сынок её? Сабеллы Форбиден? — от звучания маминого имени сердце болезненно сжалось. — Хотя нет, молоды вы больно для сынка. И у Сабеллы только дочка была, когда она в Динэ уезжала. Маленькая, годика четыре, — в голосе старика скользнуло подозрение. — А вы…

— Я её племянник. Двоюродный, — спокойно ответил Питер. — Тётя Сабелла в Динэ, не смогла вырваться. И дочь её тоже. Они попросили меня съездить и посмотреть, как там дом, собираются его продавать.

Честно сказать, версия была так себе.

Но Питер умел быть убедительным.

— Вот как, — закивал полностью успокоенный старик. — Я вашу тётю знал, когда она во-от такой была! Пешком под стол бегала! С родителями её мы большими друзьями были… честно сказать, не знал, что у них есть ещё родственники…

— Передам ей, что вы её помните, — в голосе Питера слышалась улыбка. — Ей будет приятно.

— Помню! Ещё бы не помнить! Мы с женой ей помогали… с похоронами и прочим. Когда родители её погибли, да пребудут души их в покое. Такие молодые, а Сабелла — совсем девочка, восемнадцать только исполнилось… разбились оба в мобиле. Говорят, хотя бы не мучились — Старик горестно вздохнул. — Сабелла после этого сама не своя была, пока фейри своего не встретила.

Мне вдруг захотелось зажать руками уши.

Слушать про гибель твоей бабушки и твоего дедушки — уже несладко. Но слушать про встречу недавно погибшей матери и предателя-отца…

— Этого тётя мне не рассказывала, — откликнулся Питер.

Нет, Питер. Не надо. Сверни тему.

— О, у нас тут в лесу рядом с Фарге холм с прорехой есть. Оттуда он и пришёл. Сабелла его в лесу и встретила. Красивый был, подлец! Кудряшки золотые, личико… у наших парней таких не бывает. От него она дочку и родила. Лет пять они, наверное, вместе прожили, а потом он взял и ушёл. Сабелла тогда вторым ребёнком была беременна. А спустя неделю она уже вещички собрала. — Старик хмыкнул со странной смесью сочувствия и неодобрения. — Тяжело ей было здесь оставаться. После всего этого… Сказала, в большой город подастся. Дом заперла, копию ключа мне оставила, попросила присматривать. И уехала. Ну я и присматривал, а сегодня вижу — мобиль стоит! Подумал, Сабелла вернулась, вот и заглянул… — Старичок, кряхтя, надвинул кепку на лоб. — Значит, решила таки продавать дом? Ладно, привет передавайте…

Я следила, как сосед, хромая, идёт по запущенному саду. Затем услышала тихий стук закрывшейся двери.

Забавно, что я уйду из Харлера там же, где начала своё существование. И причиной этому послужит фейри с Эмайна — почти такой же, как тот, который поспособствовал моему появлению на свет.

Видимо, боги любят закольцовывать историю. И злые шутки.

— Милый у вас сосед, — заглянув в гостиную, резюмировал Питер. — А теперь я в магазин. Никому не открывай.

— Без тебя знаю.

Когда он ушёл, и я услышала, как проворачивается в замке ключ, я долго сидела в полутьме: закатный свет ещё просачивался сквозь грязные окна, а волшебный фонарик зажигать пока не хотелось. Смотрела куда-то перед собой, не видя того, на что смотрела — разговорчивый сосед разбередил раны, которые и так не собирались заживать. Заставив вновь думать о тех, кто уже не живёт, и о тех, кому придётся жить без меня.

Мастер. Гвен. Мама.

Рок. Эш. Питер…

Что я буду делать на Эмайне? Как смогу простить себя за всех, кого больше нет? Как Эш будет жить без меня? Как Питер…

Тоска, боль и одиночество навалились остро, безжалостно, — и я скрючилась в кресле, давясь рыданиями до хриплого кашля, пока все чувства, все мысли поглощала чёрная пустота.

Всё это время, все эти долгие дни с момента, как мы бежали из дома, шок от произошедшего и постоянная опасность служили мне анестезией. Морозили чувства, не позволяя ощущать боль в полной мере. Но шок тоже рано или поздно проходит.

Мне казалось, я знаю, что это такое, когда вся твоя жизнь остаётся в прошлом, где-то по ту сторону сгоревших мостов. Теперь это чувство навалилось снова, сильнее и больнее, чем прежде. И теперь я знала, что никогда в полной мере не понимала смысла слова «отчаяние». До этого дня.

Зачем мне жизнь там, когда все, кого я люблю, останутся здесь? Для чего, для кого, заче…

— Лайза!

Тёплые руки обняли меня крепко и бережно. Прижали к себе. И когда ладонь Питера легла на мой затылок — гладя по волосам, утешая, успокаивая, — я, всхлипнув, попыталась отстраниться.

Когда он успел вернуться? Как я не услышала? Как теперь скрыть…

— Плачь. — Питер удержал меня, не давая отодвинуться. — Лучше плакать, чем держать всё в себе.

Я сдалась, обвив его шею руками, вцепившись в Питера, как в спасательный круг. Он стоял на коленях перед креслом, его кожа была горячей, и я вдруг поняла, насколько холодны мои пальцы.

— Я… столько людей из-за меня… и с тобой мы только встретились, и… завтра… — я приподняла голову; хриплые слова срывались с губ почти сами собой, — я не хочу, не хочу, не хочу…

Он касается губами моих щёк: одной, затем другой, промокая мои слёзы. Потом целует — даже не совсем целует, просто дотрагивается своими губами до моих и чуть отстраняется. В этом жесте нежность, поддержка, помощь, но это не помогает. Не делает пустоту внутри менее страшной, не выгоняет из сердца ледяную иглу, не уменьшает боль.

Не хочу этой боли. Не хочу этих мыслей, что назойливо шепчут «мама, Гвен, Мастер, Эш, Питер, Эмайн, завтра, последний день, навсегда». Что угодно, только не это.

Что угодно, только бы забыться.

Подавшись вперёд, я впиваюсь поцелуем в губы Питера. Отчаянно, жадно, так, будто никогда этого не делала. Он даже не сразу отвечает — словно не ожидал такой реакции, — и я крепче прижимаюсь к нему. Так крепко, так близко, что чувствую себя без одежды.

Помоги мне, Питер. Помоги не думать ни о чём — ни о прошлом, ни о будущем, ни о завтра, которое не может не наступить, завтра, в котором нас с тобой больше не будет…

И он сдаётся, целуя в ответ чувственно, страстно, даже безжалостно. Обнимает, стаскивает с кресла прямо на пол, на гобеленовый чехол — и целует, целует, целует, пока у меня не начинает кружиться голова. У него жаркое дыхание и жаркие пальцы, его ладони скользят под моей рубашкой — по животу, по изгибам талии, по спине, заставляя выгибаться навстречу и судорожно выдыхать прямо в его приоткрытые губы. Я дрожу, но теперь не от плача и не от холода: мне жарко, и воздуха не хватает…

Когда он нерешительно берётся за верхнюю пуговицу моей рубашки, заглядывая в глаза, взглядом задавая немой вопрос, я коротко киваю.

— Ты уверена?

Странно, но он тоже дрожит. Я-то думала, эта дрожь от того, что я младше, от того, что он слишком…

Вместо ответа я молча тяну вверх края его футболки.

Надо крепче прижаться друг к другу. Так, чтобы нас разделяла только кожа. Тогда больше не будет больно, не будет страшно, не будет холодно.

Питер уже в одних джинсах, а пуговицы моей рубашки словно сами расстёгиваются под его пальцами, одна за другой; он не торопится, но мысли всё равно не поспевают за его движениями. Он осторожно берёт меня за плечи и вынуждает сесть, стягивает ненужный больше предмет одежды и, скользнув ладонями за мою спину, нащупывает застёжку того, что было у меня под рубашкой. Та расстёгивается с негромким щелчком, и кружевные бретельки соскальзывают с плеч. Обнажённую кожу холодит воздух, я судорожно выдыхаю, подавляя желание прикрыться, и на миг мне снова становится страшно — но Питер уже прижимает меня к себе, кожа к коже, согревая своим теплом, не давая одуматься. Не отстраняясь, бережно укладывает обратно на пол и мягко целует в шею, в ямку между ключицами, а потом ещё чуть ниже, так, что я уже не могу дышать без всхлипов. Вечность спустя тянется к пуговице на моих джинсах, и в висках молоточками бьётся «не надо, Питер, подожди»; но когда он стягивает с меня оставшуюся одежду, оставляя совсем беспомощной, я только прерывисто вздыхаю и наощупь шарю ладонями по его рукам. Он перехватывает их, переплетая наши пальцы, и его губы открывают все тайны и рушат все запреты, а я почти кричу от невыносимой, мучительной сладости и, кажется, царапаюсь, вжимая ногти в его ладони…

А после мы долго лежали всё на том же чехле, обнявшись, и я прижималась щекой к груди Питера, слушая, как мерно бьётся его сердце.

— Ты… — когда ко мне наконец вернулся дар речи, немного хрипло вымолвила я, — разве тебе… не нужно…

— Получить свою долю? — Питер зарылся носом в мои волосы. — Я эмпат. Чтобы получить удовольствие, мне достаточно доставить его тебе. — Осторожно вытянув руку из-под моей спины, он привстал и, вручив мне рубашку, поднялся с пола. — Оденься. Только не надевай слишком много всего… если, конечно, хочешь, чтобы чуть позже я опять с тебя это снял.

Я накинула рубашку на плечи. Запал прошёл, уступив место стыдливости; не из-за того, что произошло, лишь из-за наготы.

— Я… это было…

— Можешь ничего не говорить. — Питер провёл рукой по лбу, убирая прядки, прилипшие к коже. — Я и так знаю, что ты чувствуешь.

Он вышел куда-то в прихожую, а когда вернулся, я сидела в кресле. Из одежды решила ограничиться блузкой и нижней частью исподнего. Жарко, в конце концов.

Увидеть в руках Питера цветы было по-настоящему приятной неожиданностью.

— Так ни разу и не дарил тебе цветов. — Он протянул мне букет: облако карминовых соцветий на длинных, гладких, без единого листка стеблях. — Решил, что нужно срочно это исправить.

Цветы походили на маленькие лилии — на вершине каждого стебля кружком умещалось пять-шесть соцветий, — но с узкими гофрированными лепестками и длиннющими, с мою ладонь тычинками, тянувшимися вбок, обрамлявшими соцветия тонкими лучиками. В цветочных магазинах я видела их не раз, но не знала, как они называются.

— Красота. — Я глубоко вдохнула лёгкий, тонкий, едва уловимый аромат. — Что это за цветы?

Питер с улыбкой смотрел на меня.

— Кажется, ты хотела посмотреть на ликорисы?

Ликорисы…

Я в замешательстве взглянула на красные соцветия — уже совсем другим взглядом. Подняла глаза на Питера.

— Откуда ты знаешь?..

— Эш сказал. Что ты даже не знаешь, в честь какого цветочка назвали того, кто на тебя охотится… как мы тогда считали. А поскольку последние дни тебе явно было не до залипания в сети, сомневаюсь, что ты успела наверстать это упущение. К тому же вживую всегда лучше. — Питер снова удалился в прихожую, чтобы вернуться с парой больших пакетов и пятилитровой бутылью питьевой воды. Сдвинув гобеленовый чехол, подтащил к креслу журнальный столик; сунув руку в один из пакетов, достал оттуда невысокие толстые свечи. — Я почитал про них. Ликорисы родом из Асахи. Там их называют хиганбана, «цветок равноденствия», а у нас — «паучьей лилией». Обычно она цветёт на осеннее равноденствие, но в том магазинчике, где я их купил… видимо, там растения подгоняли магией.

Я устремила задумчивый взгляд на цветы, давшие своё имя кровавому маньяку. Слава богам, покойному. Даже жаль, что мы так быстро убежали из дома Грега Труэ… если он осыпал своих жертв пыльцой ликориса, наверняка где-то позади его дома была оранжерея, в которой он разводил эти цветочки.

— Смотри, если решил пойти по стопам покойного мистера Труэ и продолжить славное дело Ликориса, придётся тоже освоить ботаническую магию. Ну или просто стать заядлым садоводом, — с иронией сказала я. — Так проще, чем осенью запасаться пыльцой на весь год.

— Ничего, в нашей славной стране ликорисы довольно популярны, так что всегда можно отыскать подходящий цветочный магазинчик. Сейчас же нашёл, — в тон мне откликнулся Питер, расставляя свечи на столе. Извлёк из другого пакета объёмистые картонные коробочки с какой-то готовой снедью. — В Асахи о ликорисах сложили интересную легенду… Не поможешь со свечками?

Одной рукой прижав к себе цветы, я вытянула другую. Подчиняясь моему заклятию, фитильки одновременно вспыхнули оранжевым пламенем; тени в углах комнаты сгустились, и сумерки за окном, заволокшие всё вокруг густым полумраком, уступили место уютному полусвету.

— Я могла бы зажечь магический фонарик.

— Так романтичнее, — улыбчиво заметил Питер, подвигая к столику ещё одно кресло.

Я опустила взгляд, снова посмотрев на цветы. Красивые — и немного жутковатые. Даже если не брать в расчёт печальную историю с убитыми девушками. Наверное, всё дело в том, что тычинки ликориса и впрямь чем-то походили на паучьи лапки… длинные и тонкие, как у паучков-сенокосцев.

Нетрудно понять, почему ликорисы окрестили паучьими лилиями.

Отложив букет на край стола, я взяла коробочку с едой.

— Что за легенда?

— Ты, наверное, заметила, что у них нет листьев. Листья опадают со стеблей ликориса до того, как он зацветает, и появляются вновь, лишь когда увядают цветы. — Питер протянул мне деревянные палочки для еды. Ясно — купленная им снедь тоже имеет отношение к Асахи; и выбор цветов был не только мрачной шуткой, но и ещё одним элементом, придававшим романтическому вечеру этнический колорит. Ну да, цветущую сакуру уж точно найти было бы трудновато. — По легенде, когда-то листья ликориса охранял один дух природы, а цветки — другой. Духи полюбили друг друга, и однажды они оставили свои обязанности ради того, чтобы побыть вместе. Узнав об этом, боги разгневались и прокляли их: обрекли листья и соцветия расти по очереди. Чтобы духи всегда были рядом, но больше никогда не смогли встретиться.

Открытая коробочка подтвердила мою догадку. Внутри оказался рис и тонкие ломтики рыбы, сдобренные тёмным соусом и присыпанные кунжутом, и я вдруг поняла, что соскучилась по асахийской кухне.

Опять Питер угадал мои желания даже прежде меня самой…

— Ужас. — Я ухватила палочками кусочек рыбы и отправила в рот. — И что, они действительно не встретились?

— Встретились. Жители Асахи ведь верят в перерождение душ. Вот и духи встретились после смерти, перед очередной реинкарнацией. Они поклялись найти друг друга в следующей жизни. Однако они не сдержали своего слова и не встретились больше никогда.

— Какая милая история. И совсем не грустная.

Питер держал палочки в руках, но есть не торопился. Просто смотрел на тревожно-красные цветы, и затенённый ресницами мятный взгляд был печален.

— Им было не суждено быть вместе, — проговорил он тихо. — Ни в той жизни, ни в следующей. И на языке цветов ликорис означает «мы никогда не встретимся вновь». Его кладут на могилы… или дарят на прощание. Человеку, с которым расстаются навсегда.

Я молча подцепила палочками липкий комочек риса.

Не высказав, что это окончательно прояснило мне выбор ликориса вместо банальных роз.

Поели быстро, после чего разлили по чашкам воду из бутылки, и я вскипятила её заклятием, чтобы мы могли заварить чай из пакетиков. В процессе поиска чашек я обнаружила ещё и большой стеклянный кувшин, и мы не пожалели воды, чтобы превратить его в вазу для цветов — так что теперь букет стоял посреди стола, рядом со свечами.

Цветы, которые дарят на прощание…

— Я бы отдала всё, чтобы ты мог уплыть со мной, — негромко сказала я, грея ладони о кружку.

— Я знаю.

Голос Питера был исполнен тихой горечи.

— Наверное, нам тоже просто не суждено быть вместе. Ни в этом мире, ни в другом. — Я прикрыла глаза. — Я ждала тебя всю свою жизнь, а всё, что нам отмерили — несколько дней и одна-единственная ночь.

Я не смотрела на него, но слышала, как он поднялся с кресла. И открыла глаза, лишь когда тёплая ладонь коснулась моей щеки: Питер стоял на коленях, так, что его мятные глаза оказались напротив моих.

— Может, и так, — мягко произнёс он. — Но эту ночь мы не забудем никогда.

В его поцелуе — вкус чая, горьковатый и терпкий, и я вновь закрываю глаза.

Да, завтра нас с Питером уже не будет. Буду лишь я, одна в чужой стране, и он, один в родной. И что бы ни случилось сегодня, это завтра не могло не наступить.

Но оно могло подождать.

***

Я проснулась там же, где уснула. У журнального столика, на моём спальнике, который мы расстегнули и расстелили на полу. Питера не было рядом, но я слышала, как что-то звякает на кухне.

Я села на спальнике, прикрывшись простынёй, ещё вчера позаимствованной из моего чемодана. Воспоминания нахлынули разом, заставив смутиться — и одновременно глупо, застенчиво улыбнуться.

А ведь за всю ночь Питера так ни разу и не расстегнул джинсы…

— Доброе утро, моя прекрасная дама. — Он торжественно внёс в гостиную тарелку с бутербродами. — Будем считать это завтраком в постель. Не поможешь с чаем?

Я посмотрела на журнальный столик — там уже стояли чашки с водой — и, зевнув, парой слов заставила воду вскипеть.

— Доброе. — Я потянулась к своей одежде, небрежно комом брошенной в кресле. — Только сперва мне нужно умыться.

— На кухне стоит кувшин, рядом с раковиной. Твой чемодан в прихожей. — Питер поставил тарелку на стол, подле букета, наполнявшего сладостью душный воздух: окна открыть мы не решились. — Полить тебе на руки?

— Да нет, я сама. Сколько времени?

— Около двух.

— Ты хоть немного поспал?

— Немного. — Глядя, как я одеваюсь, Питер тоже взял со спинки кресла свою футболку: он всё ещё был в одних джинсах. Засыпали мы с ним в обнимку, под утро, когда небо уже вовсю светлело. — Отосплюсь завтра.

Завтра. Когда меня больше не будем рядом.

Хорошее настроение мигом испарилось.

Встав, я торопливо оделась. Достав из чемодана полотенце с косметичку с ванными принадлежностями, направилась на кухню.

Нет, не думать об этом. Не думать — до самого последнего момента. А сейчас — только о том, что видишь, о том, что есть.

Не о том, что будет.

Умывшись, я вернулась к Питеру и ждавшему меня завтраку.

— Дашь свой графон? — попросила я в перерыве между жадным поглощением бутербродов с копчёным беконом: лишь сейчас я поняла, как проголодалась за ночь. — Хочу Рок позвонить. Спрошу, как они добрались.

Он без лишних слов взял со стола барсетку и, достав оттуда серебристую трубочку, протянул мне, но видеозвонок не дал результатов. Рок просто не подходила.

— Думаешь, что-то случилось? — нахмурился Питер, вместе со мной слушая долгие гудки.

Для верности я позвонила ещё раз. Когда меня снова проигнорировали, растерянно вернула графон законному владельцу.

— Не знаю. Надеюсь, нет. — Пытаясь заглушить всплеснувшуюся внутри тревогу, я схватилась за чашку. — Я имею в виду… тварь же не должна преследовать их, верно? А кроме неё, больше на нас ведь никто не охотится…

Питер помолчал. Залпом допил оставшийся чай.

— Я поехал за лодкой. Лучше раньше, чем позже. — Он чуть склонил голову. — Хотя если ты решишь задержаться ещё на пару дней…

Я молча уставилась на него.

— Если я буду привозить еду, тебе не придётся ни с кем контактировать. Без контактов с окружающими нет одержимых. Без одержимых нет опасности. — Питер мягко смотрел на меня, и в глубине его глаз, как и в глубине бархатистого голоса, угадывалась мольба. — Вечно так продолжаться не может, я понимаю, но…

Предложение было соблазнительным. Более чем.

Пусть здравый смысл прямо-таки кричал, что это плохая идея.

— Мне надо подумать, — наконец произнесла я, почти зная, каким будет мой ответ.

Мольба в его глазах сменилась облегчением.

— Подумай. Я не тороплю… до вечера, конечно. — Поднявшись из-за стола, Питер чуть нагнулся, чтобы подарить мне короткий поцелуй. — Ладно, моя прекрасная дама. Придётся вам томиться в заточении, пока ваш рыцарь охотится и добывает провиант.

— Потомлюсь немного, что ж поделать.

Он улыбнулся и ушёл. И я слушала, как он заводит мобиль, и подглядывала в окно, как он уезжает; а потом долго стояла, глядя на корявые яблони, купающиеся в сером свете дня, и кусая губы.

Действительно, кому навредит то, что я ещё пару дней посижу в полной изоляции в заброшенном доме? Здесь я ведь не влияю ни на чьи судьбы. Значит, твари никак до меня не добраться.

Хотя в долгих прощаниях лишь больше слёз…

Я задумчиво побарабанила пальцами по подоконнику.

И всё-таки… куда делась Рок? Почему не отвечает на звонки? Вдруг они с Эшем… нет, с ними всё должно быть нормально. Обязано быть.

Отвернувшись от окна, я тронула тычинки ликориса. Растерев между пальцами прилипшую к подушечкам золотую пыльцу, решила скоротать время до возвращения Питера за чтением. Но предварительно наведалась на второй этаж дома — посмотреть, что там — и помимо клубов пыли обнаружила пару спален, а в одной из них замечательную широкую кровать с изящной кованой спинкой и таким же изножьем. Покраснев в такт мыслям, родившимся у меня при взгляде на неё, спустилась обратно в гостиную; достала из книжного шкафа пухлый том — очередное переиздание дебютного романа нашей знаменитой прабабки, приключенческая повесть об отважной девушке-пирате, взявшей себе мужское имя — и, усевшись в кресло, открыла первую страницу.

Я настолько увлеклась чтением, что вздрогнула, когда по прошествии семи глав меня прервало чужое прикосновение к плечу.

— Ты уже? — я вскинула голову. — Ну что, купил…

Сказать, что я была удивлена, когда поняла, что рядом с креслом стоит Роксэйн — это ничего не сказать.

— Рок?! — книга выпала у меня из рук. — Что ты тут делаешь?

Лицо баньши было таким серьёзным, каким я его ещё не видела.

— Лайз, ты должна немедленно уходить.

Я растерянно поднялась на ноги.

— Как ты попала в дом?

— Через окно на кухне. Оно открыто. Я боялась стучаться, вдруг Питер здесь. И не могла ответить на звонок. Если бы он понял, что мы с Эшем где-то в Фарге… — Рок схватила меня за руку. — Лайза, пойдём, быстрее. Некогда объяснять.

От страха у меня перехватило дыхание:

— Что… что-то с Эшем?

— С ним всё хорошо. Он ждёт нас в лесу на окраине Фарге. — Рок настойчиво тащила меня к выходу из гостиной. — Там нет людей, никто не пострадает.

— Да что происходит, можешь сказать? — я сердито вырвала ладони из её пальцев. — Без Питера я никуда не пойду, он скоро вернётся, и…

— Питер — вот что происходит. — Баньши стремительно развернулась, и в глубине её дымчато-синих глазах горел странный мрачный огонёк. — Лайза, он — Ликорис.

Это прозвучало настолько нелепо, что я рассмеялась.

— Ты в своём уме? Ликорис — Грег Труэ. И он мёртв.

— О, да. Не выдержал угрызений совести и повесился. Прямо перед тем, как мы пришли к нему, чтобы узнать правду. Два года жил и не мучился, а тут вдруг раскаялся. Как удачно. — Рок снова ухватила меня за руку. — Лайза, я докажу тебе, но не здесь. Если он вернётся, то убьёт нас обеих.

— Что за чушь! Это глупо и не смешно, чтоб ты знала! — я уже злилась: отпихнула её от себя и отступила на пару шагов. — Никуда я не пойду, мне нельзя выходить из дома, и… Где Эш? Ты должна была вернуть его домой, я поручила тебе…

— Понятно. Значит, хочешь доказательств сейчас. — Баньши раздражённо достала из кармана юбки свой графон. — Я узнала, что случилось с родителями Питера. Почему он сирота. Когда он сказал, что в его доме погибли его мать и бабушка, мне было неудобно задавать вопросы. Так что я забила в поиск его домашний адрес, пока мы с Эшем ехали в автобусе, и стала просматривать новости, в которых он упоминался. — Ткнув в экран длинным пальцем, Рок развернула его ко мне. — Боги, какой же я была дурой… сама тебя к нему подталкивала, а теперь…

Это была статья на новостном сайте, посвящённом Ахорку. «Муж зверски убил жену на глазах у пятилетнего сына», — гласил жирный заголовок. Ниже следовал текст:

«Пытаясь отомстить за мнимые обиды, мужчина жестоко надругался над женой, после чего изувечил её кухонным ножом и задушил.

Трагедия развернулась в доме номер десять по Хэйл-стрит. Тридцатилетняя Ситлин Инэкинс стала жертвой ревности своего мужа, заподозрившего её в измене. Единственным свидетелем страшной расправы стал сын супругов, пятилетний Питер Инэкинс. Несчастный ребёнок, шокированный произошедшим, помог стражникам восстановить картину событий.

По мнению представителей следственного отряда, работавшего на месте происшествия, в тот день мужчина получил доказательства мнимой измены супруги. Вернувшись домой с работы, в приступе ревности он набросился на жену, решив наказать изменщицу. Когда произошла трагедия, маленький Питер играл с матерью в прятки. Ребёнок забрался в шкаф в родительской спальне, но игра превратилась в кошмар: вместо любимой мамы в комнату вскоре ворвался его отец, прижимавший нож к горлу супруги. Не зная, что мальчик наблюдает за происходящим из своего укрытия, изувер повалил жену на пол и изнасиловал, потом ножом изуродовал ей лицо и руки, а затем задушил. После этого мистер Инэкинс, даже не переодевшись, спокойно отправился на кухню ужинать. Там его и обнаружила мать убитой, в тот вечер решившая навестить дочь.

— Он всё время твердил, что Ситлин бросит его и уйдёт к кому-то помоложе. Это походило на паранойю, — со слезами на глазах сообщила тёща убийцы. — Я умоляла Лин подать заявление в стражу и развестись, но она отказывалась. Она так любила этого мерзавца, что готова была терпеть побои, а он убил её.

Как рассказывает женщина, её зять, пятидесятилетний бизнесмен Валентайн Инэкинс, уже неоднократно избивал свою красавицу-жену (отцом покойной был тилвит тег, и Ситлин унаследовала его нечеловеческую красоту). Стражники намерены провести психологическую экспертизу. Если выяснится, что мужчина был вменяем, ему грозит статья за убийство с особой жестокостью».

Дальнейший текст уползал за границу экрана, зато сбоку красовалась фото крупным планом: мать и её малыш, смеющиеся в каком-то парке. У первой — золотые локоны, сапфировые глаза и кукольное лицо фейри, у второго — непослушные чёрные кудряшки, тогда ещё коротко стриженые, и огромные, зелёные, мятного оттенка глаза.

— О, боги, — прошептала я. — Бедный, бедный Питер…

Чудовищная информация отказывалась укладываться в голове. Значит, Питер сменил фамилию? С «Инэкинс» на «Джекевэй»… и ничего удивительного, что он не рассказал обо всём нам! Наверняка ему до сих пор больно об этом вспоминать; хорошо ещё, что Рок так и не спросила…

— Прочитала? — баньши снова развернула экран к себе, одним скользящим движением пальца пролистав текст до конца. — А теперь самое интересное.

Я уставилась на ровные чёрные строчки.

«…у женщины зафиксированы телесные повреждения в виде ссадин, кровоподтёков, разрыва половых путей и анального отверстия. Кроме того, ей выкололи глаза, изрезали внутреннюю сторону ладоней и отрезали губы и язык. Всё это время жертва была жива, задушили её уже после. Сейчас Валентайн Инэкинс находится в тюрьме»…

Я переместила взгляд выше, снова прочитав слова коронера.

Губы и язык. Стёсанные ладони. Выколотые глаза…

Лицо последней жертвы Ликориса в раскопанном нами гробу всплыло перед глазами почти невольно. Затем, тоже невольно, всплыло лицо жертвы первой — Абигейл, сбежавшей от отчима-насильника.

Так похожее на лицо, которое я увидела только что.

— Ты тоже заметила? Мать Питера — вылитая Абигейл. Полукровки-тилвиты, если гены фейри налицо, все похожи. Для нас, по крайней мере. Тут, наверное, как с асахийцами: для нас они все на одно лицо, для них мы. — Когда Рок убрала графон, пальцы её подрагивали, но голос был спокойным. Обстоятельным, убедительным. Может, журналистов этому учат? Самообладанию, даже в такой ситуации… — Помнишь, что я говорила про первых жертв серийных убийц?

— Первая жертва часто имеет особое значение. — А вот мои нервы меня явно подводили: голос перешёл в какой-то сдавленный хрип. — И потом уже маньяк убивает тех, кто похож на неё…

— Валетайн даже на суде упорствовал, что воздал жене по заслугам. Что у него были доказательства её неверности. А все доказательства — фото, где Ситлин танцует с коллегой на корпоративе. Валентайна признали невменяемым и упекли в психушку. Не в палату с мягкими стенами и не в смирительной рубашке, потому что он вёл себя мирно, но, видимо, однажды у него случилось просветление, и он осознал, что сделал. Он стянул где-то карандаш, сунул себе в нос и ударился головой об тумбочку. Вогнал карандаш себе в мозг. Его не спасли. — Баньши пристально, в упор смотрела на меня. — И я подумала… Если дар Питера, дар эмпата, уже пробудился на момент, когда его мать убивали… если он читал чувства как отца, так и матери…

Рок умолкла, но договаривать не было нужды.

Пятилетний ребёнок, наблюдавший за убийством родной матери. Ощущавший её боль, как свою собственную, и одновременно — изуверское удовольствие, которое в тот момент испытал его сумасшедший отец.

Что вырастет из этого ребёнка двадцать лет спустя?..

— Я снова проверила ту информацию, что мне когда-то предоставил отец. Когда убили Абигейл, Питер жил в Динэ. Если он и там работал продавцом в лавке камней… Абигейл училась на магичку, так что могла случайно зайти в его магазинчик, чтобы купить карты или кости. Так же, как это сделала ты. — Рок положила мне на плечо руку, подрагивавшую, как мелкий пушной зверёк. — И когда Питер уехал из Динэ, ничто не мешало ему время от времени возвращаться туда. В отпуск, например. Отлавливать там новых жертв, а очаровать их не составляло труда. С его-то даром.

Однажды ко мне в лавку уже заходила такая же девочка, говорил мне Питер. В первый же день нашей встречи, убеждая в том, что хочет помочь. Она тоже покупала амулеты и карты для самозащиты…

…а через месяц я прочитал в новостях, что нашли её обезображенный труп…

Абигейл Труэ. Отчаявшаяся девочка-магичка, скрывавшаяся от отчима-насильника.

Что ж, Питер не соврал. Он умолчал лишь о том, что сам приложил руку к тому, чтобы девочка стала трупом.

— Но… если Питер действительно… — я прижала ладони к занывшим вдруг вискам: пока ещё отказываясь верить, хотя разум говорил мне, что таких совпадений не бывает, — почему его никто не заподозрил? Почему эти дела никто не связал?

— Каким образом? Его мать убили двадцать лет назад. Это дело не получило широкой огласки. Бытовое убийство на почве ревности, в маленьком городке, убийцу сразу поймали. Стражник, который вёл дело, умер пять лет назад, Питер сменил фамилию, все его родственники мертвы. Никакой связи с жертвами, никаких свидетелей, которые бы видели их вместе. Либо он был очень осторожен, либо обрабатывал всех потенциальных свидетелей своим даром. Насколько я знаю, сильные эмпаты могут убедить тебя даже в том, что они тебе совершенно неинтересны — чтобы потом ты о них не вспомнил. — Роксэйн чуть повернула голову, взглянув на что-то за моей спиной. — Я сама не могла поверить. Но как только узнала, вытащила Эша из автобуса и помчалась с ним сюда. Я должна была убедиться, что ты в порядке, убедиться, что это совпадение. Проигнорировала звонки Питера, оставила Эша в безопасном месте и пробралась в дом. Незаметно — на всякий случай. А потом увидела ликорисы и поняла. — Дрожащие пальцы баньши сильнее сжали моё плечо. — Вот почему в волосах всех жертв находили пыльцу… Он дарил девушкам ликорисы. Перед тем, как убить их.

Я оглянулась на букет, алевший на столе.

Чувствуя, как гулко и тяжело стучит моё сердце, с каждым ударом падавшее в незримую пропасть.

Ликорисы. Цветы, что дарят на прощание или кладут на могилы.

Питер. Любящий, верный, надёжный, отважный Питер, не раз спасавший мне жизнь…

Я прикрыла глаза. Сжала кулаки, вжимая ногти в кожу: до боли в ладонях, до побелевших костяшек, до кровавых полукружий.

Я могла бы не поверить одному совпадению. Но когда их столько — не имела права не верить.

— Хорошо, — я едва могла шевелить губами, собственный голос казался чужим и далёким. — Только я не знаю, как мы сможем уйти, при этом не встречаясь с людьми.

— Поедем в мобиле. Я поведу. Ключи у тебя?

— Мобиль взял Питер. Он поехал за лодкой.

— Он… уехал на нём? — Рок уставилась на меня. — Но когда я пробиралась в ваш дом, мобиль стоял в саду.

Пару мгновений мы просто смотрели друг на друга.

Если я так увлеклась чтением, что не заметила, как подходит Рок, то пропустить звук подъезжающего мобиля…

Когда что-то едва заметно стукнулось о мою босую ногу, я опустила взгляд. И ещё успела увидеть средний, с ноготь большого пальца, сапфир, подкатившийся к моей пятке, прежде чем всё вокруг затмило ослепительное синее сияние.

К моменту, когда ко мне вернулась способность видеть, я лежала на полу, прижавшись щекой к прохладному паркету. Не чувствуя собственного тела, не в силах шевельнуть даже пальцем. Рок лежала рядом, глядя в потолок с тем же изумлением; и когда рядом с моим лицом возникли знакомые ноги в джинсах и мокасинах, я попыталась разомкнуть губы, попыталась позвать на помощь — и не смогла.

— Вот иногда забудешь купить хлеб, и чуть не загубишь всё дело. Пришлось бросить мобиль у дома и дойти до магазинчика на этой же улице. Вернулся, глянул в окно — а Лайза уже не одна… но вы так увлеклись разговором, что даже не услышали, как я лезу внутрь. — Не глядя на меня, Питер нагнулся за сапфиром, так и лежавшим на полу: пустышкой, уже выплеснувшей заключенное в ней заклятие. — Жаль.

Он выпрямился, и я перестала видеть его лицо. Постоял на месте, словно в раздумьях, а затем его ноги двинулись мимо моего лица. Вперёд.

К Рок.

— А я думал, мы останемся друзьями. — Питер опустился на колени рядом с баньши. Сунув сапфир в карман, достал оттуда же бритву. — Тоже жаль.

Его фигура расплывалась перед глазами в странной, невесть откуда взявшейся посреди дня темноте, но я различила блеск лезвия, когда он раскрыл бритву.

Нет, Питер, хотела крикнуть я, но не смогла шевельнуть губами. Нет, пожалуйста, ты не можешь, не можешь быть тем, кем…

— Пит… По… жалу…

Шёпот баньши разбил звенящую тишину. Она может говорить. Значит, может встать.

Боги, пусть она встанет, пусть убежит, пусть…

— Ты мне нравилась, Рок. Правда. — Я не видела его лица, уже почти ничего не видела, но в бархатном голосе прозвучало искреннее сожаление. — Извини.

Когда мгновенный шелест бритвы сменился тем жутким бульканьем, с каким люди захлёбываются собственной кровью, я даже не смогла закричать. Ужас сковал руки, ноги, всё бесполезное тело надёжнее обездвиживающего заклятия, мысли застыли, отказываясь понимать, отказываясь признавать, отказываясь верить…

И свет померк.

— IX —

— ОДИННАДЦАТЬ ДНЕЙ НАЗАД ~

Прохладное летнее предрассветье. Небольшой кирпичный дом в тихом городке, спящем под чернильным небом с манными крупинками поблекших звёзд. Тёмная комната, где на узкой кровати спит девушка, по-детски подложив руку под щёку.

Во сне лицо Лайзы безмятежно и беззащитно — и, может, поэтому во взгляде Коула, который стоит у изголовья её кровати, читается это странное сочетание горькой нежности и неизбывной тоски.

Когда Лайза начинает ворочаться во сне, чуть приоткрыв сонные глаза, его уже нет рядом.

Спустя пару секунд мисс Форбиден, мирно спящая в другой комнате, тоже открывает глаза — по причине того, что её плеча касается чужая рука. И когда рядом с прикроватной тумбочкой женщина видит Коула, в лице её не остаётся и намёка на сонливость.

— Ты? — мисс Форбиден изумлённо садится на постели, прикрывшись одеялом; спросонья голос у неё хриплый. — Что ты тут делаешь?

Коул смотрит куда-то мимо неё. Глаза тусклые, в лице ни единой эмоции. Бесстрастная, бледная, как воск, маска.

— Я думала, я больше тебя не увижу. — Мисс Форбиден обеспокоенно тянется к ночнику рядом с кроватью. — Что-то пошло не так? Но никаких тилвитов и дин ши на горизонте не появлялось, а двадцать пятое июля послезавтра… то есть уже завтра, и…

— Я не знаю, что мне делать. Я испробовал всё, но ничего не помогло. Лишь хуже и хуже, — голос фейри спокоен, нетороплив и так тих, что больше похож на шёпот. — Это заколдованный круг, который я не могу разорвать.

Даже отчаянный, до хрипоты, до боли крик не прозвучал бы так жутко.

— Это Лайза, да? С ней что-то случится? Твой двойник всё-таки…

— Я хотел бы вам рассказать. Но не могу.

— Почему?

— Если я сделаю это, вы умрёте.

Коул произносит это без печали, без горечи. Просто и буднично, как давно свершившийся факт, который он не раз озвучивал.

— Я… почему?

— Потому что я уже делал это. И всегда это заканчивалось одним и тем же. — Фейри кажется марионеткой, губы которой приводятся в действие каким-то хитрым механизмом. — Никому не дано знать о будущем слишком много. А то, что я сделал с ним, так искалечило океан времени, что он отчаянно пытается защитить себя. И устраняет любого, кто даже просто знает об этом.

В глазах мисс Форбиден мелькает внезапное понимание.

— Это… на самом деле это ведь не второй наш разговор, правда? Далеко не второй?

Коул молчит.

— Но Лайза погибнет, если ты мне не расскажешь?

— И даже если расскажу. Что бы я ни делал, всё бесполезно, — он говорит это почти безразлично. — У неё есть лишь один путь, по которому она может пойти, чтобы спастись. И тогда всё закончится тем же, что я так стремился исправить.

— И что это за путь?

— Уйти на Эмайн Аблах. И никогда не возвращаться.

Мисс Форбиден смотрит на него.

С тем же угрожающим недоверием, что ясно читалось в её глазах четыре года назад.

— Я знаю, что вы думаете. Я знаю, что подумает Лайза. И потому, хоть я мог бы вновь уволочь её силой, я не сделаю этого. Но я не могу рассказать ни вам, ни ей, почему она должна уйти. Тот, кому я поведаю об этом, умрёт. Поэтому я сейчас здесь. — Коул прикрывает глаза. — Я не знаю, зачем пришёл. Наверное, потому что не могу просто смотреть, как она умирает. Но, похоже, это всё, что мне остаётся.

Мисс Форбиден откидывает одеяло. Оправив ночную рубашку, спускает босые ноги на пол.

— Расскажи мне, — чеканит она. — Расскажи мне, что произойдёт.

— Вы умрёте.

— Женщина, не готовая умереть за своего ребёнка, не должна становиться матерью.

— Ваша дочь в любом случае обречена вас покинуть. Но в вашей власти не делать вашего сына сиротой так рано.

— И всю жизнь я буду думать о том, что не сделала ничего, чтобы спасти свою дочь? Знать, что пожертвовала жизнью одного из своих детей ради счастья другого? — мисс Форбиден скрещивает руки на груди, и сизая сталь в её глазах ясно говорит, что сейчас с ней лучше не спорить. — Эш не обидится на меня, даже если узнает правду. Он бы сделал для Лайзы то же самое. Как и она для него. Говори.

Коул делает короткий обречённый вдох.

И говорит.

Когда он замолкает, мисс Форбиден долго смотрит на него: безуспешно пытаясь уложить полученную информацию в своём сознании.

— И что, — сдавленно произносит она, — что бы ты… что бы я… что бы мы ни пытались сделать, это… завтра… всё равно?

Когда Коул кивает, мисс Форбиден отворачивается, глядя куда-то на стену. Тёплый свет ночника отражается в её глазах, но глаза эти холодны: ни капли паники или страха, лишь спокойное течение мыслей.

— Когда ты впервые пришёл ко мне… тогда, когда Лайзе было тринадцать… ты сказал, что украдёшь её. Утащишь на Эмайн. Это ведь… тоже произошло бы завтра, верно? Потому и…

— Да.

— Но ты же говорил мне, что там она повесилась!

— Она повесилась не на Эмайне. Она прожила там месяц, тоскуя, и в конце концов я вернул её в Харлер. Она покончила с собой уже здесь, — в словах Коула сквозит бесконечная усталость. — Когда ты уходишь в другой мир, время твоего собственного больше не имеет над тобой власти. Никто из нас не может умереть в Харлере: даже получив смертельную рану, мы лишь возвратимся на родину. Многие из тех, кого похитили фейри, проживали на Эмайне долгие счастливые жизни. Если Лайза уйдёт туда, она будет жить, и в моей власти сделать так, чтобы там она ни в чём не нуждалась, но… она слишком любит этот мир. И свою жизнь в нём. — Отвернувшись, фейри подходит к открытому окну и всматривается в сумерки, обволакивающие листья сирени. — Она любит вас, брата, занятия магией. Когда-то я думал иначе, но потом убедился, что это так. Потому она и не смогла смириться тогда, когда я похитил её… а я делал всё это не ради того, чтобы просто спасти ей жизнь. Я делал это ради того, чтобы она жила и радовалась этой жизни. Чтобы вернуть ей всё, что я когда-то у неё отнял. А чего стоит жизнь, когда исчезает её смысл?

Мисс Форбиден сидит, кусая губы, и её застывший взгляд устремлён в одну точку — где-то на полу.

— Она найдёт новый смысл. Поверь. Я знаю свою дочь. — Когда она резким движением вскидывает голову, то говорит с непоколебимой уверенностью. — Судя по тому, что я слышала, твой мир чудесен. Лайза быстро станет его частью, и кровь фейри поможет ей. Нужно лишь… правильно всё подать. Чтобы не ты уволок её в прореху, без её спроса, без её ведома, а чтобы я попросила её об этом. Уйти… что с тобой?

Коул вдруг пошатывается, хватаясь за голову. Едва не упав, опирается на стену — и исчезает. Мисс Форбиден вскакивает, недоумённо глядя на то место, где он был миг назад, но фейри уже снова стоит там: дыша так тяжело, словно только что пробежал пару километров без остановки.

— Мне нельзя долго быть в этом мире. — Коул, морщась, отнимает пальцы от серебряных висков. — Моё тело… мой двойник из настоящего, тот я, который так и не встретил Лайзу… он где-то там, в Динэ. Моя текущая личность стремится слиться с ним.

— Слиться с ним?

— Я только что был им. Был в его теле. И на этот миг я забыл всё. О Лайзе, о вас, об этом разговоре, о том, где только что был. Время латает свои раны. — Фейри приваливается к стене. — Два варианта одной и той же личности не могут существовать одновременно. И раз я знаю о будущем слишком много, мою память следует стереть.

— Но ты ведь сможешь оберегать Лайзу?

— Завтра мой двойник исчезнет. Вернётся на Эмайн. Мы не можем слиться, находясь в разных мирах. Как только он уйдёт из Харлера, эта угроза исчезнет.

— Отлично. — Вновь опустившись на кровать, мисс Форбиден сосредоточенно кусает губы. — Ты сможешь открыть ближайшую прореху?

— Я лишь призрак былого себя. Умение открывать прорехи у меня отняли вместе с телом.

— Плохо. Значит, придётся добираться морем. — На пару секунд она смолкает. — Сколько ты выигрывал времени для неё? С тех пор, как появилась тварь?

— День. Два. Потом последствия становились катастрофическими.

— А сколько времени у меня?

— Три-четыре дня. Не больше. И вы будете так слабы, что уже на третий день не сможете даже встать с постели.

— Этого хватит, чтобы отвезти Лайзу в Фарге. В крайнем случае за руль сядет Эш, и…

— Вы не можете ехать с ней. Эта тварь овладевает всеми, на ком не лежит печать иного мира. В первую очередь — теми, с кем судьба Лайзы переплелась теснее всего. Вы выносили детей фейри с Эмайна, и это наложило определённый отпечаток на вас, но это слабая защита. Проклятие, которое теперь убивает вас, проклятие, порождённое временем, ещё больше ослабляет её. Чем дольше вы будете контактировать с Лайзой после того, как тварь заявит о себе, тем легче страж завладеет вашим телом.

Пальцы мисс Форбиден, судорожно дрогнув, сплетаются в замок.

— Ладно. Тогда Эш отвезёт её. А я останусь здесь. — Ей почти удаётся сохранять спокойствие. — Не буду сразу говорить им о конечной цели поездки. Если они начнут выпытывать подробности, которые я не смогу рассказать… Лучше позвоню Лайзе, когда они уже будут в Фарге. При таком раскладе тебе, если что, будет проще увезти её на Эмайн силой.

— Это мы с ней уже проходили.

— Но теперь она не будет знать, что её брат стал монстром. Зато будет знать, что её мать умерла ради неё. Это совсем другой расклад.

— Думаете?

— Эш любит её и верит мне. Он примет аргумент, что это для её же блага. А Лайза умная девочка и чудесная дочь. Она уважит предсмертную просьбу матери. Но поскольку, как ты говоришь, времени на размышления у неё не останется, лучше, чтобы она размышляла об этом уже на Эмайне. — Мисс Форбиден вскидывает голову. — Ты ведь будешь охранять её? По дороге в Фарге, пока она не окажется в безопасности?

— Я дал клятву, — медленно говорит Коул, и в глазах его плавится сиреневый лёд. — Я буду защищать её, пока не исчезну из всех возможных миров.

Мисс Форбиден удовлетворённо, даже капельку торжественно кивает:

— Тогда они отправятся в Фарге сегодня же.

— Нет. Лайза должна встретить завтра здесь, в Мойлейце.

— Почему?

— Я знаю, что ждёт её в этом городе, но не имею понятия, какие опасности будут подстерегать её в Фарге. Даже моих сил не хватит на то, чтобы бесконечно возвращаться назад. Она должна…

А потом Коул осекается, прижимает ладони к вискам, падает на колени — и растворяется в воздухе.

Мисс Форбиден долго ждёт, не сводя глаз с того места, где он только что был. Ждёт, пока ночник не бледнеет в лучах рассветного солнца; и лишь тогда, кусая губы, встаёт и подходит к зеркалу.

Пока она ещё твёрдо стоит на ногах, но кожа уже бледнеет, а под глазами залегают глубокие тени. Будто просто от недосыпа.

— Значит, завтра. — Её ладони складываются в молитвенном жесте. — Помоги нам боги…

— НЫНЕШНЕЕ ВРЕМЯ ~

Я вынырнула из темноты из-за боли. Боли в запястьях. Что-то сдавливало их, как и лодыжки. А ещё мои зубы смыкались на какой-то тряпке, вставленной в рот, врезавшейся в щёки — видимо, её завязали на затылке.

Странный шуршащий шелест. Что это? Питер? Он рядом? Если мне удастся избавиться от кляпа, если удастся оглушить его заклятием, пока он не заметил, что я очнулась…

Я осторожно приоткрыла один глаз.

Я лежала на кровати, покрытой шуршащей, похожей на полиэтилен простыней. Раздетая. В той самой спальне, в которой утром рассчитывала скоротать ещё одну ночь с Питером. Судя по оттенку лучей, просачивавшихся в щель между плотными шторами, за окном уже гас закат.

Питер стоял боком ко мне — в чёрной спортивной шапочке, под которую он тщательно забрал волосы — и методично водил лезвием бритвы по кожаному ремню, порождая тот самый странный шелест. На лице — спущенная на подбородок хирургическая маска, на руках — латексные перчатки. Один конец ремня он прицепил к ножке стола, другой держал в руке, чтобы натянуть; на столешнице, по соседству с моим черничным браслетом, поблескивала в солнечных лучах пёстрая упаковка известного резинового изделия, на изножье кровати висел прозрачный плащ-дождевик.

Простыня позволит ему не оставить в доме следов моей крови. Шапка, маска и «резинка» — спермы или волосинки на моём теле: ничего, несущего его ДНК. А дождевик поможет ему не запачкаться, пока он будет резать меня остро наточенной бритвой — и, наигравшись, душить.

Боги, он правда Ликорис…

— А, проснулась, — не поворачиваясь, негромко заметил Питер. — А я уже хотел тебя будить. Пропустила бы всё веселье.

Он заметил? Как?! Наверное, ощутил мои эмоции… грёбаный эмпат!

Уже не таясь, я завертела головой, пытаясь оценить обстановку. Мои ноги разведены в стороны и привязаны к кованой спинке кровати, руки — за головой, примотаны к прутьям изголовья. Кончики пальцев замотали отдельно, скотчем, так, что ладони оставались расправленными. Чтобы я не смогла сотворить заклинание? Или чтобы резать было удобнее?..

— Знаешь, что самое забавное? Вы искали Ликориса, но даже не подумали заподозрить меня. — Я смотрела, как Питер неторопливо поднимает бритву на уровень глаз, внимательно осматривая лезвие. — А ведь Рок была так увлечена этим делом, знала так много подробностей… даже то, что Алвену мучили кошмары про Кромешника. Она обожала фильмы ужасов, Алвена. Всякие сетевые страшилки. Кромешник был её любимчиком — даже игру про него нашла. Наигралась на ночь в шлеме виртуальной реальности, вот и приснились всякие ужасы… как раз накануне нашего последнего свидания. — Видимо, что-то его не устраивает: он вновь опускает бритву и водит ею по ремню, правя лезвие до безупречной остроты. — Мне казалось, такие, как Рок, должны догадываться, что тот, кого они ищут, рядом с ними… Впрочем, я ведь поработал над её симпатией ко мне. Как и над твоей. — Питер косится на меня. — Ты, конечно же, возомнила, что настолько сильна, чтобы сопротивляться моей магии? Нет, Лайз. В первый раз ты заметила её лишь потому, что я был недостаточно аккуратен. На полукровках мой дар не работает в полную мощь, кровь фейри защищает вас. Я не могу внушить вам свои эмоции. Но я могу уменьшать или усиливать те, которые у вас уже есть. И это намного интереснее, чем то, что я творю с обычными людьми. — Его пушистые ресницы дрожат в предвкушении. — Ты знаешь, что эмпаты воспринимают эмоции так же, как вкус или аромат? Чувства, в основе которых лежат естественные человеческие эмоции, куда лучше внушённых. И первая любовь, первое наслаждение юной девушки… это же просто нектар. А та боль, когда вы понимаете, что вас обманули, когда вы понимали, кто я… отчаяние куда глубже и слаще, если тебя предаёт тот, кого ты успел полюбить. — Он улыбается своим мыслям. — И это чувство, это падение в бездну отчаяния с вершины блаженства, эта мучительная эмоциональная агония… мой личный наркотик, который не сравнится ни с чем.

Это было ещё хуже, чем видение, которое вызвал Донн. Страх из моего подсознания… Всё это время я догадывалась, всё это время подозревала — вместе с Эшем, вместе с Рок, — но отмахивалась от здравых мыслей в пользу внезапной, дурацкой, глупой влюблённости. Влюблённости, заставившей меня забыть о разуме, толкнувшей меня в постель к незнакомцу.

Он нашёл маленькую, отчаявшуюся, испуганную девочку, которая жаждала тепла, ласки и надёжного плеча. Раскрыл перед ней нежные объятия, задурил голову утешениями и красивыми словами. А когда понял, что подцепил меня на крючок, превратил мою симпатию в любовь, моё увлечение — в страсть.

Боги, как я могла купиться на всю эту сладкую чушь, о которой сейчас тошно вспоминать? Быть такой наивной, такой доверчивой, такой глупой, глупой…

Я дёргаюсь, пытаясь вывернуться из пут, пытаясь закричать, но верёвки лишь больнее врезаются в кожу, и из-за кляпа у меня вырывается только мычание.

— Да ладно, не переживай так. Ты ведь не единственная, кто повелась. Хотя, по правде сказать, с вами всё выходило слишком легко… даже как-то неспортивно. Куда интереснее было бы обольщать более взрослых и опытных, но их чувства далеко не так хороши на вкус. — Движения Питера выверены и методичны: он явно никуда не торопится, растягивая удовольствия, наслаждаясь каждым мгновением, продлевая триумф после долгой охоты. — Стоит напеть вам красивую песенку о том, что вы единственные в своём роде, стоит сыграть прекрасного одинокого принца, который так долго искал кого-то вроде тебя, и вы таете. Конечно, девушкам ведь издавна хочется верить в красивые сказки со счастливым концом… особенно когда им так плохо, как было тебе.

Я вдруг понимаю, что дрожу. И плачу. Охота меня побери, почему?! Я ведь даже особо не чувствую ничего…

Я не дам этому ублюдку насладиться моими страданиями. Он ведь этого добивается? Не дам.

По крайней мере, пока лезвие бритвы не коснётся моего тела.

— Но я избавил тебя от боли. На время. — Он откладывает бритву на стол и подходит ко мне. — Тебе ведь было хорошо вчера, я чувствовал.

Питер опускается на корточки рядом с кроватью, всматриваясь в моё лицо. Я понимаю, что он наблюдает за слезами, скатывающимися на простыню из уголков моих глаз; в лице — ни единой эмоции, и лишь в мятном взгляде стынет странная печальная доброжелательность.

Где Эш? Где Коул, когда он так мне нужен?..

— Я облегчал ваши муки. Абигейл, ты, все вы… вы были несчастны. У одной отчим-насильник, у тебя умирала мать, другую только что бросил парень, у четвёртой недавно погибла сестра… Все, по тем или иным причинам — одни, наедине со своими проблемами. И тут появлялся я. А вы либо не могли, либо не стремились рассказать обо мне родным и друзьям. Соглашались встречаться вне дома, оставляя мне лишь пудрить мозги случайным свидетелям. И я успокаивал вас, утешал, дарил наслаждение, ничего не требуя взамен. Это было отчасти в моих интересах, сделать ваше удовольствие чистым, без побочных эффектов первого… контакта, но тем не менее. — Он склоняется ближе ко мне. — А ведь я пытался. Каждый раз пытался. Каждый раз твердил себе «больше никаких убийств». Но потом снова ощущал… жажду. Это ужасное чувство, жажда. Ты готов сделать всё, что угодно, лишь бы от неё избавиться. И тогда я находил их. Таких же девочек, как ты. Каждый раз говорил себе «я просто побуду рядом, я буду пить их боль и радость, наслаждаться ими, и мне этого хватит», но потом… потом понимал, что жажда не уходит, и я могу утолить её одним-единственным способом. И тогда она уйдёт, оставит меня на несколько долгих месяцев — прежде чем проснётся снова. Потому что только во время охоты… и того, что происходит в её конце… только тогда я чувствую себя по-настоящему живым.

Я дёргаю головой в отчаянной попытке разбить ему нос, но он лишь улыбается. Смотрит мне в глаза, и вся моя воля к сопротивлению тает, исчезает, растворяется в странной беспомощности.

Печать на руке вспыхивает сама собой, пытаясь бороться с чужеродной магией.

— Тише, тише, — его голос мягок и деликатен. — У тебя ещё будет время сопротивляться, и тогда я не буду возражать. Даже наоборот. Но сейчас я хочу, чтобы ты меня поняла. — Питер касается рукой в перчатке моей щеки, и я лишь судорожно моргаю, не в силах отвести взгляд. — Когда я говорил тебе про часы, когда говорил, что хотел бы вернуться с тобой домой, когда просил остаться со мной… я не лгал. Каждый раз я думал: «В твоих объятиях чудесная девушка, которая благодарна тебе, что ты избавил её от боли. Ты можешь быть счастлив, парень». Ведь вы так любили меня, так доверяли мне, что даже когда я дарил вам ликорисы, вы отказывались видеть в этом дурной знак. Считали простым совпадением. Но… с тех пор, как… Рок ведь рассказала тебе, я слышал. Про моих родителей. Про тот день, когда во мне поселился монстр. — Он смотрит куда-то поверх меня. — Дети-эмпаты не умеют отключать дар. Сейчас я могу ощущать то, что хочу и когда хочу, переключать восприятие на эмоции или физические ощущения, или всё сразу, или не чувствовать их вовсе, разделить вместе с тобой или просто считать… но дети сканируют всех и всё вокруг себя. И я сидел в том шкафу и пытался не смотреть, но всё чувствовал. Как маме выкалывали глаза — за то, что якобы смотрела на других мужчин. Как резали руки — за то, что трогала их, как отсекали язык и губы — за то, что их целовала. И эта боль, мамина боль, была такой невыносимой, что мне казалось, я сойду с ума. Но в какой-то момент я понял, что одновременно мне это… нравится. Жуткое, животное удовольствие. Удовлетворение зверя, который настиг добычу и теперь разрывает её на куски. Жажда. Понимаешь? — он снова смотрит на меня: так пристально, так пытливо, словно и правда очень хочет, чтобы я его поняла. — Мой монстр мог сожрать меня изнутри. Превратить в трясущийся овощ, который бился бы в конвульсиях от одного вида крови. Но он решил со мной подружиться. И оставил мне разум, требуя взамен только одно. Чтобы я подкармливал его.

Его рука рассеянно скользит по моему тела, в небрежной ласке, словно поглаживая кошку; и прикосновения, ещё вчера сводившие меня с ума, теперь вызывают дрожь омерзения.

— Я убил его, конечно. Своего отца. Сразу, как научился сносно контролировать дар. Во время очередного посещения довёл до апофеоза всё самое страшное, что в нём было. Боль, отчаяние, чувство вины, дремавшее где-то на дне его душонки… разбудил в нём такое жгучее желание покончить с собой, что он бился бы головой об стену, если б не нашёл способ получше. Это несложный трюк, позже я не раз его повторял. С Грегом Труэ в том числе. С ним было ещё проще: он ведь так и не простил себе попытку изнасилования любимой падчерицы. Всё, что понадобилось — небольшая ночная прогулка. Вылезти из окна номера, так, чтобы Рок не увидела, дойти до его дома, а там немного раскачать чувство вины, пригрозить бритвой, заставив написать записку… Никто из вас даже не заметил моего отсутствия. Впрочем, смерть отца тоже не сочли подозрительной. Бабушка так вообще порадовалась. — Он фыркает — негромко, с лёгкой снисходительностью. — Мой отец умер, но рождённый им монстр не уснул. Он требовал жертв. Он жаждал чужих страданий, физических и душевных. Я убивал животных, и это помогало мне держаться. Помогало носить, не снимая, маску милого мальчика. У меня всегда отлично получалось притворяться кем-то другим. Мне не слишком это нравилось, но я понимал: если показать людям, кто я на самом деле, меня до конца жизни запрут в той же психушке, где умер отец, а мне этого не слишком хотелось. — Наконец убрав руку с моей груди, Питер задумчиво подпирает ею подбородок. — После окончания школы я устроился работать в хоспис. Думал, мне хватит той боли, которую я получу там, но очень скоро понял, что ошибался. Монстру недостаточно было просто чужой боли: его жажду могла утолить лишь та боль, что причиняю я. И когда умерла бабушка — нет-нет, сама умерла, тут я ни при чём, — я уехал в Динэ и пошёл работать продавцом в лавке камней. Хотел стать нормальным человеком, совершенно нормальным. Пытался забыть обо всём, надеялся, что тогда оно просто исчезнет. Я убегал от своего монстра, убегал от него день и ночь, прятался в лабиринте собственного сознания. Даже думал, что у меня получилось… а потом в мою лавку вошла Абигейл.

Он глубоко, судорожно выдыхает. Резко встав, делает шаг к столу, а когда возвращается к постели, в его руках блестит расправленная бритва.

Я слежу за ней почти завороженно.

— Я просто не мог ничего с собой поделать. Она так походила на мою мать… — Питер вновь опускается на колени перед кроватью. — Я до последнего убеждал себя, что хочу помочь. Помочь ей убежать, спрятаться, справиться с потрясением. Тогда я и сделал это открытие — что мой дар не работает на полукровках, что ваши эмоции отличаются… а она взяла и так глупо влюбилась. И её счастье на вкус было чудесно, но всё же не шло ни в какое сравнение с её болью, той болью, что я ощутил при первой нашей встрече. И мне просто снесло крышу. Мне нужно было снова ощутить её боль, а мой монстр очень хотел повторить то убийство, что дало ему жизнь. Повторить и ритуализировать. — Он касается бритвой ложбинки на моей груди. Пока что — тупой стороной. — Я сам не понимал, кто я такой, что делаю с ней все эти вещи. Но когда я делал это, то впервые с пяти лет чувствовал, что живу. И тогда же, впервые за всю мою жизнь, монстр уснул. Оставил меня, позволил не мучиться жаждой, позволил жить нормальной жизнью… на четыре месяца. Пока не выгнал на улицы Динэ в поисках следующей жертвы.

Лезвие бритвы ползёт по телу ядовитой гадюкой, от груди к низу живота, выводя по пути какие-то замысловатые узоры. Металл холодит кожу, заставляет покрываться мурашками, дёргаться и выгибаться в попытке избежать соприкосновения — напрасно.

…«мне следовало бы самому тебя убить, но тебе уже предназначен другой, куда более остроумный финал»…

Это и есть тот финал, о котором говорил Донн? Я должна была умереть по вине влюблённого в меня фейри, но Коул стёр это будущее, — и тогда на меня положил глаз серийный убийца.

Из всех лавок камней в Харлере я выбрала ту, где работал Ликорис.

Наверное, с точки зрения богов это действительно остроумно.

— Ах, Лайза, — его голос внезапно срывается в шёпот, — что ты со мной сделала? Зачем вошла в мою лавку? Прошло всего два месяца, и мой монстр ещё спал, но я увидел тебя, ощутил твоё отчаяние, твою боль… боги, она была сладкой, как мёд. Я не хотел идти за тобой, но мой монстр… он поднял голову, как голодный тигр, и погнал меня за тобой, и заставил проследить до отеля и угнать мобиль, когда я увидел, что ты можешь ускользнуть… Это было так неосторожно, но я ничего не мог с собой поделать. Эта охота… она вышла не такой, как все. Прекрасней, чем все предыдущие. Танец на грани, риск, азарт… Я никогда ещё не чувствовал себя настолько живым. — Питер отнимает бритву от моей кожи. Опустив руку, склоняет голову так, что его губы почти касаются уха, так, что его дыхание обжигает кожу. — Знаешь, вдруг из-за этого мобиля, или из-за того, что мы оставили за собой кучу трупов, ты и я… может, меня наконец-то поймают. И я… даже не знаю… может, я буду этому рад?..

Я замираю. Поворачиваю голову — наши лица почти соприкасаются — и смотрю на него.

Чтобы увидеть мятные глаза маленького мальчика с фотографии двадцатилетней давности.

Не надо, Питер, хочу сказать я, но могу только мычать. Сейчас ты — не ты, сейчас ты — тот монстр, о котором ты говорил. Он поймал тебя и заключил в клетку, повязал по рукам и ногам и дёргает за ниточки, но ты можешь бороться с ним, должен бороться…

А потом Питер рывком встаёт.

И отскакивает в сторону как раз вовремя, чтобы крупный рубин пролетел мимо него, отскочил от стены и бессильно покатился по полу.

Камень мастера Тинтрэ, который я оставила в мобиле. Камень, куда я заключила проклятие, которое вытащила из Питера, камень, который выплеснул бы это проклятие при ударе о живое тело…

Бесшумно подкрасться к двери, которую Питер оставил открытой, и вернуть проклятие тому, кому оно и принадлежало — это было отличной, даже ироничной идеей.

Но тот, кто сделал это, недооценил чувствительность эмпатов.

— А ты так и не научился стучаться, малыш, — негромко произнёс Питер. Ещё прежде, чем обернуться к двери.

Эш стоял на пороге. Лицо — белый мрамор, глаза — синяя бездна.

— Отпусти. Мою. Сестру. Мразь.

В его тихом голосе было ещё меньше эмоций, чем в его лице, но сейчас мой безоружный маленький брат пугал не меньше, чем Питер с бритвой в руках.

Я так хотела, чтобы он пришёл.

Но лишь сейчас поняла, что живым из этой комнаты может выйти только Питер.

— Жаль. Никогда не думал, что придётся убивать детей. — Тот, кого прозвали Ликорисом, одним ловким движением развернул бритву острой стороной вперёд. — Если б Рок не сунула нос, куда не надо, я бы оставил вас в живых. Утопил бы труп Лайзы в море, так, чтобы его не нашли. Для вас она бы отправилась на Эмайн. Но теперь… — на лице его не было ни улыбки, ни предвкушения, лишь какая-то обречённая усталость. — Ничего личного, малыш. Ты славный, но Ликорис не оставляет свидетелей.

Эш молчал. Лишь взгляд его переместился с лица Питера на что-то за его спиной.

Когда в синих глазах мелькнул странный торжествующий блеск, Питер обернулся.

Полупрозрачные руки Коула, мгновение назад возникшего у него за спиной, легли на его щёки — жестом возлюбленного, заключившего лицо желанной женщины в свои ладони, — и, подчиняясь этим рукам, голова Питера резко повернулась. С характерным, жутким звуком кости, хрустнувшей в сломанной шее.

Бритва выпала из его руки, звякнув о доски, ещё прежде, чем тело Питера тяжело рухнуло на пол. Руки раскинуты, словно он упал в снег сделать ангела, в открытых глазах — лёгкое удивление, на губах — призрак едва заметной улыбки.

Убийца по прозвищу Ликорис наконец-то был пойман и убит.

И, похоже, Питер Джекевэй, он же Инэкинс, действительно оказался этому рад.

Я смотрела в застывшие мятные глаза, ещё казавшиеся живыми, когда Коул подобрал с пола ту самую бритву, которая должна была меня убить.

— Эш, иди вниз. Отнеси одежду Лайзы на кухню. — Избегая смотреть на меня, ловкими сдержанными движениями фейри стал освобождать мои руки и ноги от пут. — Она лежит внизу, в гостиной.

Брат кивнул, не сводя взгляда с тела Питера. Наконец отвернулся:

— Жаль, что его убил не я.

— Убийство — не то, чем стоит гордиться, и не тот груз, что стоит нести дальше по жизни. — Разобравшись с верёвками, Коул перевернул меня на живот. Развязал узел на затылке, удерживавший кляп у меня во рту. — Иди.

Давление на щёки ослабло за миг до того, как я услышала быстрые лёгкие шаги Эша. Меня снова повернули на спину, вытащили тряпку, зажатую между зубов, и Коул закутал меня в ту шуршащую простыню, на которой я лежала.

— Прости, что так поздно. Безвременье не выпускало меня в этот мир. Пришлось искать уязвимое место. Я так и не смог пробиться к тебе, и едва сумел выбраться к Эшу… уже после того, как Рок оставила его в лесу. Мы добрались так быстро, как только смогли. — В глазах его светилась сиреневая печаль. — Я не должен был доверять Питеру. Но он казался… похожим на меня. То чувство вины, о котором он говорил…

Он всё-таки пришёл. Он спас меня. Он и Эш.

Всё закончилось.

И в тот миг, когда я осознала это, весь пережитой ужас, боль, отчаяние предательства — всё нахлынуло вдруг, разом, снова вызвав слёзы; а фейри подхватил меня на руки, бережно, осторожно, позволив обнять его за шею, прижаться крепче и плакать.

Я влюбилась в маньяка. Маньяка, который убил мою подругу и хотел убить меня. И Рок погибла из-за меня.

Ещё одна смерть по моей вине, ещё одна ошибка, которую я никак не могла исправить…

Коул нёс меня куда-то, пока я рыдала, уткнувшись в его плечо. Что-то жизнь в последние дни часто вынуждает меня плакать. Хотя можно ли это назвать жизнью? Ведь Рок говорила, что видит мою смерть; смерть девочки, которая где-то в другой жизни должна была покончить с собой, а потом — умереть под колёсами мобиля, а потом — быть убитой маньяком, но девочка никак не хочет умирать, и из-за этого снова и снова умирают другие…

— Одевайся. — Фейри бережно опустил меня куда-то, и, открыв глаза, я поняла: он принёс меня на кухню, усадив на стул. — Одежда на столе.

Он не хотел, чтобы я заходила в гостиную. Потому что знал, что я там увижу.

— Рок… она…

— Ты ничего не смогла бы сделать. — Коул отступил на шаг и отвернулся. — Одевайся.

Я поднялась на ноющие, затёкшие, негнущиеся ноги. Скинула ненавистную простыню и схватила со стола бельё, джинсы и рубашку. Присутствие Коула, стоявшего в дверях спиной ко мне, не смущало — впрочем, после последних событий мне было не до смущения. Торопливо натянув одежду, я порывисто шагнула к выходу в коридор: фейри загораживал собой проём, но поверх его плеча я всё равно видела открытую дверь гостиной и свой спальник, прикрывавший тело на полу.

Эш сидел рядом с Рок, опустившись на колени. Лицо его скрывали кудри, но я видела, что он не плакал.

Мой маленький брат всегда был сильнее меня.

— Пусти меня.

— Тебе это ни к чему, — бросил Коул, не оборачиваясь. — Нам нужно отправляться на пристань и искать лодку.

— Пусти. Я хочу… быть с ней, когда она уйдёт.

Закат, почти угасший за окном, кутал фигуру фейри в синеватый сумрак. Через несколько минут солнце уйдёт, оставив луну единолично властвовать на небосклоне, и я знала, что случится тогда.

Помедлив, фейри всё же отступил, давая мне пройти:

— Но потом сразу едем на пристань.

У меня не осталось сил ни думать, ни возражать. Я лишь молча кивнула и шагнула вперёд. Добравшись до гостиной, опустилась на пол рядом с Эшем; уставилась на спальник, на котором расплывалось тёмное пятно, сейчас казавшееся чёрным, и сумерки вокруг густели, пока небо за окном прощалось с умирающим закатом.

Я не знала, сколько прошло времени. Мы просто сидели и молчали в наступающей темноте, и минуты казались часами. Но в какой-то момент спальник дрогнул, встрепенулся, и пятно на нём исчезло.

Из-под плотной ткани выплеснулась чернильная дымка, обернувшаяся облаком призрачных, полупрозрачных, мерцающих в темноте бабочек. Дымчато-синих — цвета глаз, что на улице Мулена когда-то увидели мою смерть. Бабочки взмыли ввысь с лёгким шелестом и растворились во тьме; и мы с Эшем ещё сидели какое-то время, глядя, как оседает на пол спальник, под которым больше не было ничего, даже крови.

Баньши не нуждались в похоронах. Они и при жизни были призраками: мёртвые девочки, ожившие под светом взошедшей луны. И после смерти их тела просто исчезали — под той же луной, что дала им жизнь. Без следа.

Я сидела и думала о том, что там, за гранью, Роксэйн сейчас костерит меня на чём свет стоит. А, быть может, и нет. Мне хотелось верить, что она сможет меня простить.

Я должна была ненавидеть Питера. И я ненавидела его: того монстра, который склонялся над Рок с бритвой в руках. И вместе с тем мне почему-то хотелось думать, что где-то в потустороннем мире маленький мальчик с мятными глазами сейчас обнимает свою потерянную маму. Мальчик, который долго жил в плену своего внутреннего монстра, но в конце концов всё же освободился. Мальчик, который улыбнулся собственной смерти.

Может, это неправильно. Может, это оскорбление памяти Рок и тех шести девочек, которые сейчас лежат в земле и к которым я должна была присоединиться. Но этот мальчик…

Мне было жаль его.

— Пора. — Я не слышала, как Коул подошёл, но его голос прозвучал прямо над моим плечом. — Нам надо ехать.

Эш молча поднялся с колен. Тронув меня за плечо, протянул руку, помогая встать.

— Я так понимаю, лодку вы не купили, — произнёс фейри.

— Нет… наверное. — Я запустила пальцы себе в волосы. — Питер поехал за ней, но… зачем ему покупать лодку, если он хотел…

— Значит, придётся у кого-нибудь позаимствовать. — Коул шагнул к выходу из гостиной. — Эш, тебе придётся отвезти нас на пристань.

— И ты с нами? У тебя же… наверняка совсем сил не осталось…

— Я не рискну уходить обратно в безвременье. Кто знает, выберусь ли я оттуда ещё раз. Отныне я с вами до конца.

Я посмотрела на Эша: если тому и было интересно, о чём мы, он никак это не проявил. И вопросов задавать не стал. Умница, как всегда.

Эш…

Если Рок и Питер мертвы…

— Кто теперь о тебе позаботится? — спросила я беспомощно.

— Я сам о себе позабочусь. — Брат нетерпеливо потянул меня за руку. — Идём, Лайз. Давай уже закончим с этим.

— Но…

— Я справлюсь. Правда. В конце концов, теперь у меня есть, где жить, — Эш говорил серьёзно и очень убедительно. — Со мной всё будет хорошо. Давай сделаем так, чтобы с тобой наконец-то всё было так же.

Я не могла сопротивляться. Просто переставляла ноги, позволяя вести себя прочь из дома. Добредя до мобиля, села назад и смотрела в окно, пока Эш выезжал за ворота; он не стал запирать дом на замок, только на ключ. Видимо, хотел вернуться сюда после того, как отправит меня на Эмайн — в конце концов, наш дом в Мойлейце сгорел, а ему надо где-то жить. Хотя бы переночевать.

Я уйду на Эмайн, а мой маленький брат останется один. И что бы он мне ни говорил, он отправится в приют: никто не разрешит двенадцатилетнему мальчику жить одному. Даже такому, как Эш. И у нас нет родственников, которые могли бы взять его в семью.

А когда-то я обещала ему, что всегда буду рядом…

— И какой план? — спросил Эш, ведя мобиль по узким, озарённым фонарями улочкам Фарге.

— Добраться до пристани, взять первую попавшуюся лодку и отвезти Лайзу на Эмайн. — Коул сидел на переднем сидении, рядом с братом, и смотрел в окно. — Твоя задача — доставить нас на пристань. Остальным займусь я.

— Хорошо бы ни с кем не столкнуться по дороге до лодки.

— Постараемся.

Эш вывел мобиль на центральную улицу. Я скользила жадным взглядом по пёстрым витринам, по людям, спешившим по тротуарам, и по невысоким разноцветным домам с черепичными крышами.

Последнее, что я вижу в Харлере.

Интересно, что встретит меня на Эмайне? И неужели через какой-то час я…

Когда мобиль остановился, я не сразу поняла, в чём дело.

— Это нехорошо, — мрачно проговорил Эш.

Я перевела взгляд на лобовое стекло и то, что было за ним. Большая площадь с кучей припаркованных машин, за которыми сияла огнями набережная, врезавшаяся в тёмное море длинными пирсами, облепленными пришвартованными катерами и лодками.

А между площадью и набережной — ряд аккуратных железных столбиков, намертво вмурованных в землю, не позволявших подъехать прямо к пирсам.

— При таком раскладе отплыть выйдет только с какого-нибудь дикого пляжа за городом. — Эш озабоченно смотрел на толпу людей, безмятежно шагавших мимо нашего мобиля. — Похоже, придётся всё-таки купить лодку. Но сейчас наверняка всё уже закрыто.

— Я не знаю, продержусь ли я до завтрашнего утра, — ровно заметил Коул.

— Мы не можем просто вывести Лайзу здесь! Как только она выйдет, люди, которые её увидят…

Это произошло быстро, как выдох. Прохожие снаружи замерли, где стояли, и повернулись к нашему мобилю — с синхронностью команды по плаванию.

О боги…

Коул, не моргая, смотрел в сумрак снаружи.

— Они же даже меня не видят, — прошептала я трясущимися губами.

В следующий миг те, кем не завладела тварь, заметили одержимых и с криком побежали прочь, и толпа на площади разделилась пополам: одна половина — те, кто убегали, сломя голову, вторая — те, кто обступили мобиль плотным кольцом. И последних было не меньше двадцати.

Похоже, терпение стража окончательно иссякло.

Первый же удар одного из одержимых пробил заднее стекло, и рука с окровавленными костяшками зашарила по салону, стремясь дотянуться до моих волос.

— Эш, жми! — крикнул Коул.

Брат до отказа отдавил педаль. Когда мобиль рванул вперёд, рука исчезла, и я зажмурилась. Удар, толчок, ещё один… Я пыталась не думать о тех, кого мы сбиваем, пробиваясь к долгожданному концу этого кошмара.

Последние. Последние жертвы, и всё закончится.

— Эш, тормози у преграды. Оставайся в мобиле. — Фейри повернулся ко мне: лицо его было ещё мрачнее обычного. — Лайза, как только остановимся, выпрыгивай и беги. Я за тобой.

Колёса завизжали, когда Эш ударил по тормозам, одновременно выворачивая руль; мобиль развернуло, почти впечатав в заградительные столбы. Я лихорадочно надавила на кнопку открытия дверцы, заранее выбросив вперёд руку с вспыхнувшей печатью — и первый же одержимый, преградивший мне выход, получил в грудь чёрный сгусток проклятия и улетел назад, стукнувшись затылком о брусчатку.

— Вперёд, быстро! — Коул, вдруг оказавшись рядом с моей дверцей — фонари просвечивали сквозь него, — рывком выдернул меня наружу и потащил к пирсам.

Даже не успела попрощаться с Эшем, как следует…

Я бежала за фейри, выворачивая голову, на ходу кидая проклятия в одержимых, уже подбиравшихся к нам. Среди одинаково бесстрастных лиц мелькнуло одно знакомое — под льняной кепкой, принадлежавшее сухонькому старичку в штанах с подтяжками. Я опознала того самого общительного соседа, что заходил к нам вчера, но теперь вместо тросточки он сжимал в руках перочинный нож, и стальное лезвие играло яркими бликами под белым светом фонарей. Я знала, что он уже мёртв, однако рука всё равно не поднялась запустить в него проклятие посерьёзнее; так что я ограничилась штукой, которая сбила его с ног, и отвернулась, взглянув вперёд.

Спазм сжал и без того пересохшее горло.

Пара десятков случайных прохожих встала между нами и ближайшей лодкой. Сверля моё лицо чёрными глазами стража времени.

Ему плевать на последствия того, что здесь происходит. На все те жизни, которые не продолжатся по его вине. Я во второй раз избежала предначертанной мне смерти, и он решил покончить со мной — неважно, какой ценой.

Нет, так нам не пробиться.

Я не знала, хватит ли у меня сил на массовое проклятие, но выбора у меня не было.

— Дархадас, — вытянув руку, хрипло выдохнула я, — неутрэле…

Неясный шум сзади заставил меня запнуться, но не прерваться.

— …йед годэо!

Чёрное сияние прокатилось волной, расшвыряв одержимых в стороны, скинув некоторых с набережной в тёмную воду. Я позволила себе обернуться — чтобы увидеть старичка-соседа, лежавшего футах в десяти от меня, лицом вниз: я опознала его лишь по валявшейся рядом кепке. Так близко? Если учесть, что моё проклятие должно было отшвырнуть его как раз на эти десять футов…

И тут я опустила взгляд.

Когда я увидела у своих ног Эша, с пятном, расползавшимся по чёрной футболке вокруг рукояти перочинного ножа, то подумала, что брежу.

— Нет, — прошептала я. — Нет, ты… ты должен был оставаться в мобиле, ты…

Брат смотрел на меня. От уголка бледных губ наискось стекал тёмный багрянец, пока рукоять ножа, который предназначался мне, вздрагивала вместе с его попытками вдохнуть. Старик хотел ударить меня в спину, а Эш всё же вышел вслед за нами, увидел это и…

Эш судорожно дёрнулся. Ещё один раз.

А потом затих.

Я стояла под неподвижным синим взглядом, не в силах крикнуть, не в силах двигаться, не в силах даже нагнуться к нему. Да и зачем? Это ведь не может быть правдой.

Наверное, я всё ещё сплю. С тех пор, как меня вырубил Питер. Или ещё раньше.

— Идём! — Коул отчаянно дёрнул меня за руку. — Ему уже не помочь!

Идти… куда? Для чего? Одержимые скоро встанут, и если это сон, я проснусь, когда меня убьют. Лучше проснуться от кошмара, чем продлевать его.

А если это правда, зачем мне куда-то бежать?

— Лайза, идём!

Фейри сгрёб меня в охапку и потащил вперёд, вскинув на плечо головой вниз. Я даже не сопротивлялась, просто не могла: странное апатичное оцепенение сковало тело, мысли и чувства. И меня поставили лишь на ближайшем пирсе, рядом с маленьким катером, владельцу которого не повезло только что пришвартоваться — мужчина ещё не успел привязать его, лишь притянул канатом к берегу. Он увидел меня, и глаза его заволокло чернотой, но Коул материализовался у него за спиной, свернул шею и спихнул в воду, пока я смотрела на это с отстранённым любопытством зрителя в кино.

Наверное, это нормально, что я ничего не чувствую.

В конце концов, если ущипнуть себя во сне, боли не будет.

— Залезай. — Фейри уже был рядом со мной, настойчиво подталкивая к катеру. — Ну же!

Я перелезла через алюминиевый бортик — катер был открытым, с невысоким ветровым стеклом, и довольно просторным. Уселась на сидение на корме, наблюдая, как Коул отбрасывает канат и дёргает за верёвку, заводя мотор, а потом мгновенно перемещается к рулю, чтобы вывести катер в море. Смотрела на одержимых, запоздало столпившихся на пирсе, провожавших нас чёрными глазами, пока толпа не слилась в сплошное пёстрое пятно.

Потом набережная обратилась скопищем далёких огней, и я отвернулась.

Коул сидел за рулём. Следя за мной, полуобернувшись, неотрывно и тревожно. Ревущий мотор наполнял воздух назойливым запахом топлива; холодный ветер обдувал лицо, кидал на руки солёные брызги, и катер летел по волнам, едва заметно ныряя носом вверх-вниз.

— Вот и всё, — негромкие слова фейри донеслись до меня вместе с ветром. — Скоро ты будешь в безопасности.

Коул уже был настолько прозрачным, что я с трудом различала его очертания. Впереди ждала только тьма, сверху и внизу: чёрное небо и чёрное море. Ни горизонта, ни единого огня впереди, но я знала, что Эмайн где-то там.

Правой рукой я коснулась кожи на запястье левой. Сжав два пальца, ощутила боль от врезавшихся ногтей.

Если ущипнуть себя во сне, боли не будет.

Если я чувствую боль, это не сон.

Если это не сон…

— Эш… погиб?

Собственный голос казался шорохом мёртвых листьев.

Коул не ответил. Только отвернулся. Но я поняла и сама.

Осознание пришло запоздало. Уже без боли. Видимо, смерть Эша была тем, что выше моих сил, тем, что превышало мой порог. Любой чувствительности есть предел, любая пытка вызывает привыкание.

Боли не было. Её поглотила жадная пустота, вновь разверзшаяся чёрной дырой где-то рядом с сердцем. Зато была мысль: единственная, очень чёткая и ясная, пульсировавшая в опустевшем сознании сигнальным огнём.

Эш мёртв. Моего маленького братика больше нет. Как и всех, кого я любила, всех, кто был мне дорог.

Значит, мне остался лишь один путь.

Я медленно, неслышно встала, глядя на Коула. Он не смотрел на меня — то ли боялся, что я потребую ответа, то ли, напротив, решил, что я смирилась. Осторожно забралась с ногами на удобный кожаный диванчик сидения. Выпрямилась, и ветер отвесил мне холодную пощёчину, заставив пошатнуться.

Фейри всё-таки обернулся, — но слишком поздно.

Я услышала его крик, уже оттолкнувшись ногами от сидения. Изо всех сил, так, чтобы перелететь через бортик и не попасть под безжалостно ревущий мотор.

И головой вниз нырнула в чёрную воду.

Всегда любила плавать. И нырять. Поездки с мамой в аквапарк и на море не прошли даром. Помнится, долго училась правильной «ласточке» — такой, чтобы не отбить живот. Сейчас получилось не совсем, и жгучая боль хлестнула по коже вместе с холодом остывшего моря, но мне было уже плевать: темнота и тишина воды приняли меня в свои объятия, и я гребла вниз, вниз, выпуская носом воздух из лёгких, чувствуя, как давит на уши морская толща и тяжелеет намокшая одежда, помогая погружаться. Потом жадно втянула носом солёную воду, и лёгкие обожгло ослепляющей болью.

Тебе не доставить меня на Эмайн, Коул. По крайней мере, живой. Потому что мне не нужна жизнь такой ценой. И когда я умру, тебе ничего не останется, кроме как вернуться назад и перечеркнуть всё, что мы с тобой натворили. Если ты не простил себе мою смерть, если не возненавидел меня после вечности в безвременье — ты вспомнишь про мою просьбу: дать мне умереть, чтобы все остальные жили.

И выполнишь её.

Ещё вдох. Перед глазами, разгораясь всё ярче, плыли пятна дрожащего света. Лёгкие взрывались изнутри, в голове гулким молотом стучала кровь, все тело горело, словно в огне. Откуда под водой огонь? Вокруг уже не вода, а лёд, и свет режет глаза, обвивает тело, обратившееся сплошной болью, и грудь взрывается, взрывается… кто-то касается моей руки, хватает за запястье железными пальцами, или мне просто кажется — чего только не померещится в предсмертной агонии…

Жёлтые пятна сменяются радужным вихрем. Следом исчезает боль.

А потом вместо тьмы всё вокруг заливает абсолютный, всепоглощающий свет.

— X —

— ДЕСЯТЬ ДНЕЙ НАЗАД ~

Маленький тихий городок, дом в ночном саду, пахнущем остывающим асфальтом и душистым табаком…

В одной комнате у открытого гардероба сидит, скрестив ноги, Лайза. За её спиной чемодан, в котором лежит аккуратно сложенная одежда. Девушка перебирает стопки вещей в шкафу, но смотрит не на них, а куда-то сквозь, и мысли её явно не здесь. В другой на кровати лежит Эш. Его чемодан уже собран — стоит под столом, закрытый. Свет выключен, но мальчик не спит: неотрывно смотрит в потолок, и во взгляде его непонимание и тоска.

А посреди третьей комнаты стоит мисс Форбиден. Скрестив руки, кусая блеклые губы, и свет ночника бросает тень на её бледное лицо, ложась пятнами под тусклые сизые глаза.

— Вы всё правильно сделали, — тихий голос Коула вплетается в шелест листьев за окном. — Когда говорили с детьми.

Когда женщина оборачивается, фейри стоит за открытым окном, под зелёными ветками сирени. Лицо бесстрастное, в глазах — аметистовая сталь.

Он не похож ни на того Коула, что появился четыре года назад, ни на того, что пришёл вчера. Первый, хоть и был призраком, казался полным жизни, надежды, сил. Второй — походил на мертвеца, чьё сердце бьётся лишь по какому-то недоразумению. Но этот…

Нет, он не был жив. Но у него была цель. Цель, ради которой он готов был переступить через всё, что встанет на его пути.

— Это был нелёгкий разговор. — Мисс Форбиден хмурится. — Я уже боялась, что ты исчез. Слился со своим двойником.

— Я тоже этого боялся. Но завтра двойник покинет Харлер, и я смогу быть рядом с Лайзой беспрепятственно. По крайней мере, пока у меня хватит сил.

Мисс Форбиден подходит к окну.

— Я уговорю Лайзу не ходить завтра в колледж, — произносит она. — Пусть отсидится дома. Хотя не думаю, что у неё возникнет желание пойти ту…

— Нет. Она должна пойти.

Морщинка между бровей женщины становится ещё глубже.

— Ты же говорил, что если она пойдёт, то… разве так не будет безопаснее?

— Пусть всё идёт своим чередом, — Коул говорит так тихо, что почти шепчет. — Вы остаётесь дома, а Лайза идёт в колледж. Я за ней присмотрю.

— Что значит «присмотришь»? Ты — и присмотришь?!

— Вы мне не доверяете? После всего, о чём я вам рассказал?

— Да, не доверяю! — мисс Форбиден срывается на крик. — Всё это — твоя вина! А теперь я должна просто сидеть дома и ждать?! Пока ты… ты… просто…

Когда дверь в комнату рывком распахивается, женщина оборачивается.

Лайза стоит на пороге, недоумённо глядя на мать, разговаривавшую непойми с кем.

— Лайза, — если появление дочери и привело мисс Форбиден в замешательство, она ничем этого не выказывает, — что ты здесь делаешь?

— Я…

Лайза смотрит на открытое окно, но Коула там уже нет. Он растворился во тьме, едва послышался щелчок дверной ручки.

— …просто хотела спросить, на сколько мы едем, — неуверенно заканчивает она. — Ну, чтобы знать, какие вещи брать с собой.

Мисс Форбиден решительно захлопывается оконную раму:

— Я не знаю, когда вы сможете вернуться. Бери на долгий срок.

Под её взглядом Лайза пятится обратно в коридор.

— Хорошо… Спокойной ночи, мам.

Когда дверь за ней закрывается, мисс Форбиден устало подходит к кровати и садится поверх одеяла.

— Вы должны довериться мне. — Коул проявляется из тени в углу. — В печальной судьбе Лайзы я послужил скорее средством, чем причиной.

— Я знаю. Извини. Просто трудно осознать и принять всё это… что Лайза обречена, с тобой или без тебя. — Мисс Форбиден медленно выдыхает, успокаиваясь. — Прости, что сомневаюсь в тебе, но я… я сойду с ума, сидя здесь и зная, что где-то там моя дочь может умереть. Должна умереть.

— Я понимаю. Вы отважная женщина, и я никогда не хотел вам такой судьбы. Ни вам, ни всем, кто погибал и погибнет по моей вине.

— Это не твоя вина. Это вина этой твари. И богов, или кто там распоряжается человеческими судьбами. — Она поднимает на лицо фейри, пока ещё не прозрачное, сочувственный взгляд. — Не кори себя за их гибель.

С губ Коула срывается короткий, жуткий, бесконечно горький смешок.

— Не корю. Уже. Когда-то я хотел спасти всех, но давно отказался от этого желания. Когда понял, что жертвы неизбежны. Теперь для меня существует только Лайза.

— И Эш.

— И Эш. Я не дам его в обиду. В конце концов, тогда, в самом начале, он оказался последней каплей, толкнувшей Лайзу в петлю. Я не допущу повторения этой истории. — Фейри молчит. Потом отступает на шаг. — Сделайте всё, чтобы завтра она отправилась в колледж. И ждите, когда она вернётся домой. Я не подведу… ни Лайзу, ни вас.

Когда он исчезает, мисс Форбиден забирается на кровать с ногами. Откидывает голову на подушку.

— Разомкни этот круг, Коул из рода Дри. Пожалуйста, — шепчет она, прежде чем прикрыть глаза. — Любой ценой.

— ВНЕ ВРЕМЕНИ ~

Зрачки привыкают к свету медленно, неохотно. После морской темноты свет ослепляет, лишает возможности разглядеть хоть что-то.

Затем зрение наконец возвращается, и я вижу место, в котором очутилась. Белую пустоту там, где должно быть небо, а вместо земли — разноцветное колышущееся марево, похожее на радужный океан. Спокойный, словно ничего не отражающее зеркало, но непрерывно текущий, заполняющий собою всё, сколько хватает взгляда.

Боли больше нет. Как и влаги в моей одежде. По правде сказать, я почти не ощущаю своего тела: как если бы вдруг стала лёгкой, как воздух. И когда я опускаю взгляд, ноги в кедах будто стоят на тонком, прозрачном до невидимости стекле. Только вот марево под моими ногами не радужное, а чёрное. Похожее на тёмное масло.

В этой черноте проявляется картинка, движущаяся и большая, словно подо мной развернулся плазменный экран, — и смотреть со стороны на саму себя, тонущую в полночно-синей воде, даже забавно.

Я перевожу взгляд на Коула, стоящего рядом со мной.

— Это… безвременье?

— Да.

Он так же призрачно прозрачен, как и в реальном мире. Хотя какой мир более реален: тот, чьё время теперь течёт под моими ногами, или этот?.. Я не представляю, что фейри должен чувствовать сейчас, когда я нарушила все его планы, но лицо его ничего не выражает. Ни разочарования, ни злости, ни отчаяния.

Возможно, мой последний поступок тоже оказался тем, что выше его сил.

Я снова опускаю взгляд.

Вот я дёргаюсь в тщетных попытках вдохнуть воздух — волосы растрёпаны вокруг лица, расползаясь в воде невесомым облаком, потом движения замедляются, и попытки становятся всё реже. Возникший рядом Коул хватает меня за руку, и мы оба исчезаем. Миг под моими ногами ещё светится картинка морской толщи, затем вновь растворяется в масляной черноте.

Хотя здесь, в безвременье, не существует понятия «миг».

— Я теперь… такая же, как ты? Тоже призрак?

— Да.

— И зачем ты затащил меня сюда?

— Это был единственный способ спасти тебя. Хотя не знаю, можно ли назвать это спасением.

Я оборачиваюсь и смотрю назад.

Моя жизнь похожа на струю тёмного течения. Там, где я исчезла, почти утонув, она растворялась, уступая место чистому радужному сиянию: жизни кого-то другого. Но там, позади, где я была ещё жива, чернота растекалась в стороны, расползаясь по разноцветному океану тёмной паутиной, вливаясь в чужие жизни — ядом в вены…

— Это все, с кем я контактировала? Все, кем овладевала тварь?

— Или могла овладеть. Все, кто получил тень неопределённой смерти.

Большая часть чужих жизней просто соприкасается с моей и отходит обратно в сторону. Но три текут о бок о бок, почти никогда не отдаляясь, и все три обрываются — в тот или иной момент.

Я поворачиваюсь и иду назад, под белоснежным безграничным пространством над моей головой, просматривая свою жизнь в обратном порядке: эпизоды фильма под названием «Элайза Форбиден», любезно выныривавшие на моё обозрение из тёмного потока.

Вот мы плывём на катере. Вот я вижу Эша, лежащего на земле с ножом в груди; на этом месте соседнее течение, такое же чёрное, как моё, заканчивается, бесследно растворяясь в океане времени. Вот я, привязанная к кровати, и Эш стоит в дверях комнаты, где меня собираются убить, а Коул появляется у Питера за спиной, — и здесь обрывается другой соседний поток.

Но почему-то, пока я смотрю, как Питер падает на пол, всё вокруг вдруг плывёт, расползается, и я чувствую…

…чужая тяжесть вдавливает в кровать, какая-то мерзость распирает изнутри, толчками вбивая кол…

…боль, удушье, темнота, чужие руки на шее…

Это мелькнуло и исчезло. Будто воспоминание — о том, как я всё-таки стала седьмой жертвой убийцы по прозвищу Ликорис.

Но ведь этого не было, как я могу это помнить?

— Что-то не так? — ровно спрашивает Коул, когда я останавливаюсь.

Я не знаю, что ответить. И просто иду дальше.

Вот я лежу в доме дедушки — на полу, без сознания, а Питер раздевает меня, педантично складывая одежду в кресло, и подхватывает на руки, и рядом исчезает ещё один тёмный поток, успевший тесно переплестись с моим. Я оставляю за спиной смерть мастера и танец на башне в день Лугнасада, первый поцелуй с Питером и встречу с Латоей, дорогу до Ахорка и битву с одержимой уборщицей. Дохожу до места, где несчастная женщина заходит в наш номер, в мотеле на окраине Айспорта — и океан времени перед моими глазами снова меркнет, уступив место…

…лицо уборщицы обращается бесстрастной маской, глаза заполняет непроницаемая чернота…

…вскидываю руку с печатью, но она уже рядом, и пухлые руки ложатся на мои скулы, рывком выкручивая голову, и…

Я замираю, глядя на движущуюся картинку под своими ногами.

Эти видения… они так же реальны, как воспоминания в моей голове. Но ведь этого не было: Коул убил Питера и спас меня, Коул прогнал одержимую, когда она…

И тут я понимаю.

И круто, на пятках, поворачиваюсь к фейри

— Ты изменил прошлое не один раз. Ты делал это несколько раз. На всём моём пути в Фарге, — с губ почему-то срывается лишь потрясённый шёпот. — То, что я вижу — то, что должно было случиться, если бы не ты вмешался! Ты был здесь и наблюдал, ты видел, когда я должна умереть, и появлялся в нужный момент, предотвращал мою смерть, спасал…

— Причина, по которой я до последнего не мог разглядеть истинные намерения Питера. Изначально ты не доживала до того момента, когда он их проявлял. И я видел лишь, как он заботится о тебе. — Коул склоняет голову набок — каким-то совиным жестом. — Ты видишь это? Что должно было случиться, если бы я не вмешался?

Я неуверенно киваю:

— Я… вспоминаю это. Как если бы это уже случилось.

— Вот как. Должно быть, это потому, что ты оказалась здесь. Всё же взглянуть на свою жизнь со стороны…

Коул смолкает, и я отворачиваюсь. Уже не иду, а бегу вперёд — мимо повесившегося Грега Труэ и побега от стражи, мимо раскопок на кладбище и встречи с Рок, мимо визита в лавку Питера и нашего взрывающегося дома; и в голове вспышками всплывают воспоминания о том, как в отеле в Мулене меня убивает девушка-портье, как одержимая Гвен валит меня на пол моего собственного дома, добивая ударом копыта в висок… а затем вижу место, где чернота, отравлявшая океан, пульсирует тёмным туманом, непроницаемым, как самая мрачная ночь. Тем самым туманом, что клубился в глазах одержимых.

Тем самым, из которого была соткана преследовавшая меня тварь.

Колеблясь, я смотрю на сгусток темноты, до которой остаётся всего один шаг. Там, дальше, течёт к моменту моего рождения светлый радужный поток моей жизни, по чистому мерцанию океана времени убегая к невидимому горизонту. И за этим пульсирующим сгустком больше нет ни капли черноты: ни во времени, отмеренном мне, ни в чьём-либо ещё. А сейчас подо мной — мы с Гвен, идущие по залитой солнцем улице Мойлейца.

Значит, эта чернота…

Точно. Тот момент, когда меня должен был сбить мобиль.

Момент, когда я впервые увидела Коула.

И, помедлив, я всё-таки делаю последний шаг.

…мы с Гвен возвращаемся из колледжа, и асфальт пустой дороги купается в прозрачном горячем мареве, пока на светофоре горит мерцающий зелёный.

— Перебежим? — предлагает Гвен.

— Давай.

Я срываюсь с места, устремившись к пешеходной «зебре». Мы вприпрыжку врываемся на дорогу в тот миг, когда зелёный сменяется красным, и вдруг я вижу по ту сторону перехода чёрную безликую тень. Я замираю от ужаса, а сбоку уже слышится истошный визг тормозов; и я ещё успеваю повернуть голову и увидеть бампер мобиля — а потом лечу куда-то, и мир взрывается болью и заволакивается темнотой, и…

…я оглядываю дом дедушки — старая развалюха в сравнении с ухоженными домами соседей. И чего мама сорвала нас с Эшем сюда, когда у меня вообще-то практика? Дела, видите ли, у неё какие-то… Наверняка это как-то связано с тем фейри, который вчера меня из-под колёс мобиля вытащил. Только мама говорить не хочет.

— И это захвати. — Мама суёт Эшу ещё какой-то пакет в довесок к его чемодану; брат послушно несёт поклажу в дом, пока мама продолжает копаться в багажнике, нервно оглядываясь по сторонам.

— Мам, что такое? Ты будто нападения ждёшь. — Я пытаюсь преподнести это шуткой, но смешок выходит каким-то нервным. — Что-то случилось?

Она замирает и выпрямляется. Медленно поворачивается ко мне. И я только успеваю заметить пронзительную черноту её глаз, из которых вдруг исчезли радужки и зрачки, — а мамины ладони уже смыкаются на моей шее, чужие ногти врезаются в кожу, и мои ноги отрываются от земли.

Я хочу сказать что-то, выдохнуть заклятие, царапаю мамины руки, пытаясь оторвать её пальцы от своего горла, но не могу, ничего не могу. Надеюсь продержаться хотя бы до момента, когда вернётся Эш, чтобы освободиться и вышвырнуть неизвестную тварь из маминого тела, но она душит сосредоточенно, целеустремлённо, с неженской силой, и в глазах темнеет, и я…

…выхожу из клуба на улицу и жадно вдыхаю свежий ночной воздух, надеясь, что Гвен хватится меня не слишком скоро. Не люблю дискотеки с их кислотным светом и зубодробительной музыкой. И вот не хотела же идти, а поддалась в итоге на её…

Из-за угла на пустой улице выныривает тень. Кидается ко мне — и превращается в неопрятного пьяного мужчину за сорок, цепляющегося за мою сумку, стремясь выдрать её из пальцев. Я вскидываю ладонь, магическая печать вспыхивает белым, но кто-то, вынырнув из темноты за спиной грабителя, хватает его за шкирку и отшвыривает в сторону, как котёнка.

— Беги.

Спаситель скорее приказывает, чем просит. Серебряные волосы, аметистовые глаза… высший фейри? Здесь? Откуда?..

Грабитель вдруг возникает прямо передо мной — с чёрной мглой, плещущейся между веками, — и я в ужасе пячусь назад. Увернувшись от протянутой ко мне руки, бегу, бегу куда глаза глядят. И лишь услышав скрежет колёс об асфальт, понимаю, что вылетела на дорогу прямо перед автобусом, который отчаянно пытается, но уже не успеет затормозить, и сейчас я…

…беру у приветливой проводницы бутылку с газировкой. Устало откидываюсь на сидение, слушая, как стучат колёса поезда, пока мимо нашего окна проносятся деревья. Эш сидит рядом, уткнувшись в графон, мама — впереди.

Наклонившись, я трогаю её за плечо.

— Мам, — я стараюсь говорить спокойно, но голос звучит почти жалобно, — ну неужели ты не могла одна съездить по своим делам? У меня же практика…

— Не могла. Лайза, пропустишь всего пару дней, никто тебя за это не убьёт.

Я вздыхаю. Снова откидываюсь на спину сидения — за миг до того, как поезд странно трясёт. Что-то противно скрежещет, и я вдруг осознаю, что лечу куда-то вместе с перевернувшимся вагоном и, похоже, наш поезд сошёл с рельс, и…

…лежу в своей комнате, в полудрёме размышляя, почему сегодня мама запретила мне пойти на практику и что скажет завтра мастер Тинтрэ. Потом просыпаюсь — от странных, неправильных ощущений, лишь сейчас осознав, что успела провалиться в сон.

Лучше бы не засыпала.

Стены, пол, потолок — всё объято пламенем. Пожар? Как?!.. Я пытаюсь вскинуть руку, пытаюсь выкрикнуть заклинание, но могу только кашлять; рука весит тонну, запах гари душит, наполняя лёгкие, голова раскалывается, и, кажется, я сейчас…

…пьяный бродяга у ночного клуба цепляется за мою сумку, стремясь выдрать её из пальцев; я возмущённо вскидываю руку, чтобы отбиться от него заклятием, но он вынимает из кармана засаленной куртки руку, в которой блестит сталью лезвие ножа, и бьёт меня ею в живот, и…

…мы с Гвен бежим через дорогу, но нога подворачивается, и я падаю на колени, выставляя вперёд руки, чтобы не упасть — а сбоку до меня доносится истошный визг тормозов…

Я падала в бездну памяти, в бесчисленные развилки вариантов моей жизни и смерти. Сначала приходили последние. Затем — всё, что привело к ним.

Сотня Лайз пропускала занятия в колледже и приходила на них, смотрела с Гвен сериалы и отправлялась с ней в ночной клуб, обнималась с матерью и смеялась вместе с Эшем. Сотня Лайз горела, тонула, задыхалась и умирала от потери крови, — и лишь немногие из них видели перед смертью чёрную тварь, которую Коул называл стражем времени.

А после всего этого…

…затягиваю на шее шёлковую петлю, проверяю узел, привязавший пояс ненавистного мне платья к ветви бука, на которой сижу. Закрываю глаза — и спрыгиваю, надеясь умереть до того, как вернётся тот, кто сломал мою жизнь.

Будь ты проклят, Коул из рода Др…

…отворачиваюсь и почти бегу: прочь от холма, ведущего на Эмайн, прочь от Коула, оставшегося рядом с ним. Быстрее, чтобы он не увидел моих слёз.

Хочу, чтобы он скорей ушёл, и отчаянно не хочу, чтобы уходил. Страстно желаю поверить его словам — и не могу забыть, что в конце концов выбрал отец.

Нет, если этому суждено закончиться, пусть закончится сейчас. Пока чувство не пустило корни слишком глубоко, пока можно вырвать его; пока я так юна, пока ещё смогу встретить кого-то, кто поможет мне забыть всё, что было, всё что…

Чьи-то руки обхватывают мои плечи, останавливая, удерживая — и я бессильно сжимаю кулаки.

— Коул, не надо. В долгих прощаниях лишь больше слёз.

— Не будет никакого прощания. — Он привлекает меня к себе, лёгким поцелуем касаясь затылка. — Мне не нужен Эмайн, если я вернусь туда в одиночестве. Ни один из миров не принесёт мне счастья, если в нём не будет тебя.

Он… решил остаться? В мире, который душит его, ограничивает чувства, обращает слепым и глухим?

Он готов на это — ради меня?..

— Ты… остаёшься? — я поворачиваю голову. — Глупый, зачем?!

— Потому что я никуда тебя не отпущу. — Когда его губы прижимаются к моему лбу, я чувствую, как мои глаза жгут слёзы. — Никуда и никогда.

Он готов остаться здесь. В чужом, негостеприимном, полном железа мире. Со мной. А я думала, что он не сможет поступиться своими интересами: не ради глупенькой смертной девочки, развлечения на то время, пока он разгуливает по Харлеру.

Он правда… любит меня?..

И тут Коул подхватывает меня на руки и круто поворачивается к холму.

Я не успеваю даже вскрикнуть, прежде чем он делает шаг в прореху. Буковый лес размывается в радужном мареве — чтобы смениться садом, над зелёными кронами которого сверкают золотые крыши башенок самого настоящего замка, и…

…смотрю вверх, в бездну летнего неба. Не в силах поверить, что стою на воде, под которой — холодная глубина.

— Эта песня… я ведь пела её, когда встретила тебя. — Я не смотрю на Коула, но чувствую его пальцы: они держат крепко, заставляя забыть о страхе падения. — Откуда ты её знаешь? Или запомнил тогда?

— Это песня фейри. Её сочинил один дин ши. Уместнее было бы спросить, откуда её знаете вы.

— Я… — хочу ответить «отец пел её моей матери, а потом и мне вместо колыбельной», но не могу. Вечер слишком хорош, чтобы портить его плохими воспоминаниями. — Спасибо. — Я вновь решаюсь посмотреть в его глаза. — Буду считать это достойной оплатой моих услуг экскурсовода.

Уход от ответа вышел довольно нелепым, но он всё равно улыбается в ответ.

— Самое удивительное в этом мире я увидел ещё прежде, чем вы решились стать моим проводником.

— Да? И что же?

— Вас.

От этих слов я будто проваливаюсь в бездонный холод, ждущий под ногами.

Нет, он не мог в меня влюбиться. Он же… а я… он не может говорить это всерьёз.

А самое паршивое, что мне отчаянно хочется ему верить.

— Удивительно во мне разве что легкомыслие, — я нахожу в себе силы рассмеяться, хотя сердце колотится, как у перепуганного крольчонка. — Благодари его, что я пустила незнакомого фейри ночевать в своей комнате, а теперь уже неделю выгуливаю его по всему городу. И позволяю посреди ночи утаскивать себя невесть куда, чтобы посмотреть «истинную магию». — Надеюсь, мне удалось перевести тему. — А самое удивительное, что я совсем об этом не жалею.

— Это нисколько не удивительно. — Коул ласково убирает с моего лица непослушные каштановые пряди, заправляя их за уши. — Вы бы никогда этого не сделали, если б я вас не очаровывал.

Следующий вопрос вырывается сам собой.

— Ты… очаровывал меня?

— И очаровываю сейчас. Почти невольно, на самом деле: людей всегда влечёт к нам, как бабочек на огонь. Но вы очаровали меня первой. — Его ладонь касается моей щеки, и я уже знаю, что произойдёт сейчас. — В тот же миг, как я услышал ваш голос и увидел ваше лицо.

Хочу, но не могу убрать с лица дурацкую счастливую улыбку. Хочу, но не могу отстраниться, когда он склоняет голову, почти касаясь моих губ своими.

Нет, Коул. Тем же вечером, когда ты пришёл в мой дом, я нашла в сети много интересной информации о взаимоотношениях людей и фейри, а также о плодах этих взаимоотношений. И полукровкам — таким, как я — вместе с вашей кровью передаётся способность сопротивляться любому магическому внушению. Очарованию высших фейри в том числе.

Ты мог усилить мои чувства. Но не зародить их на ровном месте.

Нет, ты не мог в меня влюбиться. Наверняка для тебя это забава, увлечение, сувенир на память. Ты забудешь обо мне, как только вернёшься на Эмайн, и то, что я собираюсь сделать, верх глупости.

С другой стороны, я никогда не считала себя особо умной.

— Странно, — говорю я, кое-как выдавив хриплый шёпот, — и почему я совсем не злюсь…

Плевать. Будь что будет. Даже если потом он уйдёт на Эмайн, и я больше никогда его не увижу.

Всё равно я ничего не могу с собой подела…

…«самой далёкой мечтой, самой короткой и сладостной грёзой»…

Я замолкаю, но отзвуки песни ещё звенят под сводами леса — и тут кто-то спрыгивает с ветви бука прямо передо мной, заставив отшатнуться. Поднимается так стремительно и легко, будто не сиганул секунду назад с высоты в добрых двадцать футов.

— Это было прекрасно, Вэрани.

На губах незнакомца играет лёгкая улыбка. На вид он не старше меня: взъерошенные волосы цвета луны, черты лица — порезаться можно, а глаза… разве могут глаза быть сиреневыми?

И обратился ко мне так странно…

Я судорожно запускаю руку в карман джинсов — там лежит игральная кость, которую мама вчера помогала мне зачаровывать.

— Стой, где стоишь!

Вот тебе и испытание в полевых условиях, называется…

— Не бойтесь, Вэрани. Я не причиню вам вреда. — Юноша склоняется в поклоне, столь выверенно изящном, будто он часами репетировал перед зеркалом, — и я понимаю, что хоть на вид он не старше меня, но держится так, как моим сверстникам и не снилось. — Я Коул из рода Дри…

Перед глазами пронеслись в обратном порядке годы обучения в школе и колледже — в Динэ, сотни посиделок с Эшем, тысячи разговоров с мамой, детство, пролетевшее в обратном отсчёте до момента, когда я впервые открыла глаза… и я вновь осознала себя под белым небом безвременья.

Хватающейся за голову, мучительно пытаясь вдохнуть.

Наверное, если бы это произошло в реальном мире, моя голова бы просто разорвалась. Не смогла бы вместить память о сотнях вариантов моей смерти и ещё одном — моей жизни. Читай на Книгоед.нет

С другой стороны, в реальном мире этого просто не могло произойти.

Вот почему страж возник только сейчас, вот почему мама не умерла тогда, в мои тринадцать, когда Коул рассказал о будущем: это тут ни при чём, её убивало знание не об этом, но о другом, потому что на самом деле…

— Я вспомнила. — Я снова могла только шептать. — Всё вспомнила. Нашу встречу и… — я повернулась к Коулу. — Я умирала не из-за того, что ты изменил прошлое, не из-за стража, а просто… умирала, раз за разом, и ты пытался это предотвратить, а страж появился уже позже… — я порывисто шагнула к нему. — Почему? Почему ты не сказал мне?

Коул помолчал.

— Время легко адаптируется под незначительные изменения. Реку невозможно остановить, бросив в неё мелкий камушек. — Даже когда он заговорил, то смотрел куда-то в сторону. — Наши судьбы не предопределены. Целиком, по крайней мере. Они похожи на нити, произвольно изгибающиеся, но появляющиеся и обрывающиеся в строго определённых местах. Рождение человека и его смерть — единственные вещи, которые должны оставаться неизменным. Обстоятельства могут измениться, но день всегда будет одним и тем же. — Его взгляд изучал тьму, клубившуюся под прозрачной гранью между океаном времени и тем, что здесь заменяло небо. — Ты умирала не из-за стража. Ты умирала, потому что в этот день твоей жизни суждено было оборваться. Ты должна была исчезнуть из истории Харлера, и в первый раз ты просто покинула его, оказавшись на Эмайне. Но когда я сделал так, что этого не произошло… в тот же день, в который я должен был похитить тебя, ты попала под мобиль. По дороге из колледжа.

Да. Точно. Я видела это. Попасть под мобиль, споткнувшись на ровном месте…

Смешно.

— Я был уверен, что спас тебя ещё тогда, когда тебе было тринадцать. Когда предотвратил нашу встречу. И вдруг увидел твою смерть. — Коул отвернулся. — Тогда я снова пришёл к твоей матери. Накануне того дня, когда ты умерла. Я сказал ей, чтобы она запретила тебе идти в колледж. И тогда… ты видела сама.

Нищий бродяга. Проводка, загоревшаяся в доме. Авария по дороге в Динэ. Крушение поезда…

Сотни возможных стечений роковых обстоятельств. Сотни несчастных случаев, обрывавших фильм под названием «Элайза Форбиден», позволявших пустить финальные титры.

— Я снова и снова возвращался в один и тот же день и говорил с твоей матерью. Снова и снова, не вмешиваясь напрямую, пытался найти тот вариант, при котором ты останешься жива. А потом снова и снова наступало завтра, и ты умирала. Дома или на улице, в Мойлейце или в Фарге, или по дороге в него… неважно, исход был всегда один.

— И тогда ты стал вмешиваться. — Отыскать нужные воспоминания в ворохе свежеприобретённой памяти далось не без труда. — Вытаскивал меня из-под колёс мобиля. Выносил из горящего дома. Выбивал нож у бродяги. В конце концов я всё равно умирала, но хотя бы переживала назначенный срок. И после этого появился страж, потому что это уже нарушало порядок вещей…

— Или потому, что я сотню раз менял один и тот же день. Всё равно что бесконечно стучать по стеклу, в одно и то же место. В конце концов не выдержит даже самое крепкое. А время вынуждено было адаптироваться под изменившиеся обстоятельства, и несчастные случаи становились всё… масштабнее. Вначале умирала только ты. Потом вместе с тобой погибала твоя семья. Потом — и другие люди. И это уже действительно нарушало порядок вещей. Тогда и возникла вся эта тьма, а из неё — страж. — Коул обвёл рукой моё будущее: черноту, ядовитой сетью расползшуюся по радужным водам. — И страж, несмотря на то, что я назвал его так… он скорее разрушал океан времени, чем защищал его. Он стремился устранить то, что вызвало его на свет, и в конечном счёте приносил больше вреда, чем пользы. Желая оборвать твою жизнь, он обрывал и чужие: множество чужих, куда раньше положенного им срока, и это порождало последствия куда худшие, чем твоё существование. Ведь океан и без него вполне мог решить твою проблему. К примеру, когда я несколько раз добился того, что ты переживала то проклятое «завтра» и умирала позже, он решил схитрить, подарив тебе отсрочку.

— В конце которой меня ждал Питер…

Нет, вряд ли океан времени обладает разумом. Он скорее как… организм. Живой организм, который реагирует на внешние раздражители. Если ткнуть в человека пальцем — это одно, если уколоть его булавкой — другое, и третье — если сотни раз вонзать даже самую тонкую булавку в одно и то же место. Открытая рана, инфекция, воспалительный процесс — и все силы брошены на борьбу, и организм сражается, как умеет, пытается убить чужеродные белки высокой температурой, не понимая, что таким образом может уничтожить самого себя… и побочным эффектом вырабатывает агрессивные чёрные клетки, похожие на раковые. Которые в итоге убивают его куда успешнее самой раны.

Но в конце концов организм справляется с инфекцией. Вырабатывает иммунитет, учится на своих ошибках. Действительно, зачем решать проблему радикально, убивая вместе со мной десятки других людей? Лучше позволить проблеме побегать по Харлеру ещё пару недель, а затем погибнуть от руки Ликориса. И план был бы чудесен, если б не Коул и не тварь, порождённая им: которой было плевать на количество жертв и изменения, возникающие из-за них. Она стремилась уничтожить меня — и тем самым создавала ещё больше жертв, ещё больше поводов для своего существования…

Парадокс, вопиющий и аномальный.

Что ж, в одном страж прав. Моя смерть в назначенный час решит все проблемы. Ведь каждое изменение во времени порождает новый вариант развития событий, который мгновенно замещает предыдущий. И если я умру, это моментально очистит весь океан времени: новая реальность сразу заменит старую, исчезнут все последствия моей «жизни после смерти», и тогда не будет всей этой тьмы, дающей стражу жизнь, позволяющей управлять другими людьми…

— В конце концов я понял, что ты выживешь лишь в одном случае. Если отправишься на Эмайн. Я не хотел говорить твоей матери всей правды, но иначе она бы ни за что тебя не отпустила. Она требовала рассказать ей всё. Каждый раз. — Фейри прикрыл глаза. — Я не хотел её смерти, не хотел смерти всех, кто погибал, пока я пытался тебя спасти. Я искал выход, который позволит обойтись без жертв. Но с каждой новой попыткой жертв становилось только больше, и в итоге я… я просто…

Я смотрела на призрачные черты Коула. Лишь теперь понимая, как он изменился с того момента, каким помнила его я — живая я. Интересно, сколько он прожил после моей смерти, прежде чем застрял в безвременье? Пять лет? Десять? Лицо осталось прежним, только волосы отросли; но вот глаза, в которых видно всё время, проведённое в безвременье, все прокрученные витки, приводившие к моей гибели…

Когда-то я не поверила в то, что он любит меня. Он, пожертвовавший ради меня большим, чем жизнь. Когда ты умираешь, ты попадаешь в потусторонний мир, — но что будет с тем, кто уже призрак? С тем, кто не просто умирает или обретает покой, но чья личность уже исчезла из океана времени?

И я ещё смела его ненавидеть…

— Почему ты не сказал мне? — я коснулась его ладони. Ощущения казались приглушёнными, точно пальцы облекал бархат тонких перчаток, но я всё же чувствовала: даже полупрозрачная, на ощупь его рука была сухой и тёплой, и это успокаивало — то, что я ещё могу его коснуться. — Почему не сказал раньше, что мы с тобой… что я не из-за тебя… ты не мог сказать всего, но ты мог сообщить мне то же, что маме, когда пришёл к ней впервые!

— Я не хотел, чтобы ты жалела обо мне, когда я исчезну. Тогда ты могла бы привязаться к тому варианту меня, который жил и живёт на Эмайне. А он просто избалованный, эгоистичный мальчишка, который мнит, что имеет право решать за других, забыв спросить их мнение. Такой, каким был я до всей этой истории. — Кончиками пальцев Коул легонько погладил мою щёку. — Он не стоит тебя. И я не стою. Не жалей меня… это моё искупление, и я заслужил его.

— Дурак! — я яростно вцепилась в его предплечья, привстав на цыпочки, чтобы не смотреть на него снизу вверх. — Ты же не хотел! Ты не думал, ты просто… а теперь… ты прошёл через всё это, через всю эти сотню раз, и каждый раз смотрел, как я умираю, а скоро и совсем…

Так то чувство, что я испытывала, когда смотрела на него — тёплое чувство встречи со старым другом, желание защитить, заставить его улыбнуться… когда-то я сочла это очарованием фейри, но это не было магией. Это было памятью. Памятью той, другой Лайзы, которая давно исчезла, погребённая под новой реальностью. Но какая-то её часть, видимо, осталась во мне: та же часть, которой снился страж времени и висельница в лесу, та же часть, что всю жизнь ждала кого-то, чувствуя, что все её воздыхатели, все ухажёры, все они — не те…

Только вот сейчас я снова была ею.

Просто не такой глупой.

— Ты должен ненавидеть меня. — Жгучий стыд жаром разливался по щекам. — Почему ты не возненавидел меня? За то, что я обрекла тебя на эти мучения? Глупая смертная девчонка с пристрастием к суициду…

— О, нет. Что ты. Я ценил всю пережитую боль. Всё, я делал, я делал ради тебя. Исправляя свою ошибку. И не мог отступить назад, потому что для меня уже не было иного пути. Я понимал, что обрету покой, если для меня он ещё возможен, лишь когда ты наконец сможешь жить долго и счастливо. — Коул улыбнулся, но я в жизни не видела улыбки печальнее. — Ты не ошиблась насчёт меня. Когда я выкрадывал тебя из Харлера, я не любил тебя так, как сейчас. Я даже не знал настоящую тебя. Но я знаю — теперь. Знаю лучше тебя самой. В конце концов, многое из того, что ты испытала в жизни лишь раз, я видел трижды. — Сирень в его глазах потеплела, и пусть тепло это было горьким, мне всё равно стало чуточку легче. — Я не знаю, как сложилась бы наша жизнь, если бы тогда ты приняла свою судьбу. Я знаю только, что если бы тебе не грозила смерть, а я мог по-настоящему повернуть время вспять… вернуться в день нашей встречи, стать настоящим, живым Коулом… я бы остался в Харлере. С тобой, до конца твоих дней. А если бы ты захотела уйти со мной, ни одна фейри в одеждах из лунного света в моих глазах никогда не сравнилась бы с тобой.

— Я знаю, знаю, знаю! После всего, что ты сделал…

Странно, я ведь уже призрак — но воздуха, чтобы закончить фразу, всё равно не хватало.

Боги, а я ведь правда любила его. Так же сильно, как ненавидела, когда затягивала шёлковую петлю на своей шее. Так же, как люблю сейчас — когда наконец знаю всё, когда ко мне вернулась отобранная память, когда вернулись отобранные вместе с нею чувства; люблю остро, почти болезненно, так, что сердце колотится больным метрономом — и, наверное, Питер почувствовал бы в этом чувстве горечь вины, лишь оттенявшее его сладость. И, обвив руками его талию — изо всех своих призрачных сил, — я уткнулась лицом в его плечо, и спустя несколько секунд, которых здесь не существовало, Коул обнял меня в ответ.

Так мы и стояли: двое на хрустальной грани между временем, черневшим под нашими ногами, и безвременьем. Две бесплотные тени прежних себя — повзрослевших детей, когда-то по глупости сломавших жизни себе и другим.

Призраки, осознавшие всё слишком поздно, встретившиеся там, где нет понятия «будущее»…

— И что теперь мы будем делать? — спросила я, едва шевеля губами. — Ты ведь… скоро…

— Нет, я не могу исчезнуть, пока я здесь. Здесь всё статично, всё остаётся таким, как есть. Но я тратил силы каждый раз, когда выходил отсюда, и ещё больше — каждый раз, когда взаимодействовал с кем-то или чем-то в реальном мире. И тех сил, что у меня остались… наверное, хватит на то, чтобы выйти в Харлер ещё раз. Совсем ненадолго. А потом я исчезну. — Коул легонько поглаживал мои волосы. — Я могу научить тебя. Всему, что умею сам. И ты поможешь себе вместо меня. Если будешь выходить ненадолго, лишь в моменты, когда другой тебе будет грозить опасность, то избежишь слияния со своим двойником.

Я призрак. Как и он. И то, что мы оба поняли свои ошибки, ничего не меняет.

Даже если бы я поверила ему тогда, в самом первом варианте нашей истории, и осталась на Эмайне — это не изменило бы того, что мама умерла из-за моего исчезновения, а Эш стал чудовищем похуже Питера.

— Что тогда, что теперь… из-за меня всегда гибли люди. Другие, хорошие люди. И фейри. — Я вцепилась в ткань его рубашки так, словно могла упасть. — Видимо, мне действительно лучше просто умереть.

— Нет, — его голос остался тихим, но рука застыла на моём затылке, и пальцы зарылись мне в волосы. — Тогда всё, что я делал, было напрасно.

— Не напрасно. Мы предотвратим то, чем станет Эш. Предотвратим множество жертв по его и моей вине. По-моему, это стоило того.

— Я хотел спасти тебя. Не его.

— Я знаю. И если б у меня была в запасе целая жизнь, мне не хватило бы её, чтобы тебя отблагодарить. — Не отстраняясь, я подняла голову. — Но ты не хотел делать это такой ценой.

— Сейчас мне уже плевать на цену.

В его взгляде снова светился лёд. Нет, не лёд… лёд тает со временем, и даже камень точит вода; а в его взгляде сиял металл — такой, что невозможно сломать, такой, что не может заржаветь. Его можно только согнуть, но даже тогда он рано или поздно выпрямится обратно…

— Спасибо, что привёл меня сюда. Спасибо, что я наконец смогла тебя понять. Я была неправа, трижды неправа, когда не верила тебе. И полюбила тебя, как только увидела. Не благодаря твоему очарованию, оно на меня не действует… не так, как на обычных людей. Ты должен это знать. — Я легонько коснулась губами его подбородка. — Но я не смогу, Коул. Я — не ты. Ты же видел. Ты же знаешь. А сейчас на меня давит память всех моих прожитых жизней и всех моих смертей. Я… я просто хочу, чтоб всё это закончилось.

Он смотрел на меня. Долгим, безмолвным, тоскливым взглядом. И понимал, что я права — в конце концов, он и правда знал меня лучше меня самой, — но не мог просто опустить руки. Просто признать, что так и не смог спасти ту, ради которой он пожертвовал всем, что у него было; ради которой пошёл против предопределённости, законов мироздания и воли богов. Не после всего, что произошло.

Я не могла и не хотела сделать того, что оправдает все его усилия. Чем дальше, тем больше жертв приносится во имя моего спасения. И тот вариант меня, который не знал всей правды, просто не сможет жить, помня о них; а этому варианту жить уже не суждено.

Но в сердце всё равно вонзался острый нож, когда я думала о том, что мне придётся сейчас сказать.

— Давай вернёмся в тот день, когда ты пришёл к маме и сказал ей правду. Прежде, чем она начала умирать. Выйдем в Харлер, и ты ничего ей не скажешь. — Каждое слово было маленьким предательством, но я не могла иначе. — А потом сольёмся с нашими двойниками.

— Нет.

— Ты не помешаешь мне умереть. Я попаду под мобиль, как и должна была, и больше никто не пострадает. А ты забудешь обо мне. Обо всём этом. По-моему, это справедливо.

— Это буду уже не я.

— Но ты же не просто исчезал, когда сливался с двойником. Ты говорил, что оказывался в его… в своём теле. В теле живого Коула. Значит, ты продолжал жить. Ты, пусть и без твоей памяти. И я хочу, чтобы ты жил. — Я качнула головой. — Пожалуйста, Коул. Сделай это. Ради меня. Последняя услуга… то, о чём я в самом деле тебя прошу. Не исполнить клятву, которую ты дал над моим телом, а сделать то, о чём прошу тебя я — живая. Или почти.

Он долго молчал. Затем резко вскинул голову, глядя на что-то за моей спиной, и зрачки его сузились.

Я обернулась.

Страж стоял чуть поодаль, наблюдая за нами безглазым взглядом. Точно такой, каким я помнила его ещё с самого первого кошмара. Он стоял на прозрачной грани между временем и безвременьем, и тьма под этой гранью льнула к его ногам: словно стремилась вырваться из-за барьера и хлынуть сюда.

Здесь не существовало ни времени, ни его ограничений — но то время, что мы с Коулом могли быть вместе, всё равно ограничивали.

— Ты уверена? — сказал Коул негромко, не отводя взгляда от твари. — В том, чего просишь?

И когда я кивнула, он взял меня за руку — и не бегом, но очень быстрым шагом повлёк за собой дальше, вдоль клубящейся тьмы, заволокшей тот день, что он менял сотни раз. И хоть шли мы, не оглядываясь, я спиной чувствовала внимательный взгляд твари, провожавший нас.

Она не нападала. Должно быть, хотела понять, что теперь мы собираемся делать; пока — просто понять. А Коул остановился там, где под ногами выплыла из тьмы картинка меня, мирно спящей в нашем доме в Мойлейце.

Крепче сжал мою ладонь.

— Не бойся, Лайза.

Я снова кивнула.

Я верила ему. Конечно, верила.

Теперь — безоговорочно.

Хрусталь под нашими ногами куда-то пропал — и мы полетели вниз, вниз, в клубящийся чёрный туман, обернувшийся водоворотом. Голова закружилась, мгла на миг сменилась радужной пеленой… а потом я поняла, что стою в своей спальне.

Глядя на спящую себя.

Другая я спала, приоткрыв рот, зарыв ладони под подушку. Приложив палец к губам, Коул глазами указал мне на дверь; я кивнула и проследовала за ним в коридор — прямо сквозь стену. Преимущество бытия призраком… интересно, если бы у меня было больше времени, я бы тоже научилась мгновенно перемещаться туда-сюда?

— Она… ты… не должна была нас услышать, — сказал Коул, когда мы вышли в сад. — Но лучше подстраховаться.

— Да. — Я присела на деревянный пол веранды, спустив ноги на ступеньку крыльца. — Лучше.

Ночь — ещё июльская — была тёплой и звёздной. Всё вокруг — так тихо, так безмятежно, и ничто не предвещало тех событий, которые теперь уже не развернутся здесь день спустя. Хорошо вернуться домой… пусть даже перед концом.

Помогает хоть немного притупить боль, рвавшую на части моё призрачное сердце.

Странно, все чувства — восприятие звуков, запахов, прикосновений — казались приглушёнными, точно во сне, но эмоции ощущались так ярко, так отчётливо… словно всё было наоборот, и до этого момента я спала, и только теперь — проснулась. Или, может, так оно и есть? Не зря я так часто думала, что всё это — лишь кошмар… Пусть сейчас у меня нет тела, но душа наконец-то — живая. Душа настоящей, изначальной Лайзы, а не тот её отзвук, что остался спустя сотню изменений реальности, каждый из которых включал мою смерть.

Девочка, жившая в зачарованном сне…

— Я не хочу тебя терять, — сказала я тихо.

Коул сел позади меня. Молча обнял за плечи, позволив прижаться спиной к его груди.

— Жаль, что у нас нет тел. Тогда мы могли бы убить наших двойников и заместить их. — Я горько, вполголоса рассмеялась. — А потом встретились бы у того озера в Динэ, где мы с тобой танцевали. Я объяснила бы Эшу и маме, почему должна уйти, и они бы поняла. А мы бы станцевали на воде ещё раз…

— Да. Было бы здорово.

Мне почему-то вспомнилась легенда о ликорисе, которую рассказывал Питер. О двух влюблённых, которым не суждено быть вместе — ни в этой жизни, ни в следующей. Сейчас воспоминания о фальшивой любви к убийце не вызывали во мне ни стыда, ни тошноты. Словно это случилось много-много лет назад.

Впрочем, в каком-то смысле так и было.

Перед глазами всё поплыло, сад утонул во тьме, и…

…я открыла глаза, глядя в тёмный потолок, не понимая, что меня разбудило. Села на кровати, прислушиваясь. Вроде всё тихо, но странное ощущение какой-то… неправильности не давало покоя.

Может, приснилось что? Не могу вспомнить свой сон, хоть убей.

Я легла обратно. Повернулась на бок, глядя на дверь спальни. Ладно, в принципе, можно и поворочаться: завтра ещё выходной, на практику только в понедельник. Хотя сейчас наверняка уже часов пять, так что это воскресное утро, и понедельник завтра, а выходной сегодня… и в одиннадцать мы идём в кино с Гвен. Точно. Может, поэтому я и проснулась — боялась проспать? Правда, мама наверняка попросит помочь полить и прополоть клубнику, когда мы вернёмся, но…

…а потом я моргнула: снова сидя на веранде, пока Коул держал меня в своих руках.

Память вернулась мгновенно. Вместе с призрачным телом и ноющей болью в висках. Странно, я ведь призрак, как у меня может что-то болеть?..

— Ты исчезаешь, — заметил Коул. Почти бесстрастно.

— Да. Исчезаю. — Я сглотнула. — А почему… ты…

— Я дальше от своего двойника. Наверное, это имеет значение.

Я повернулась к нему; Коул прижался лбом к моему лбу, а я хотела, но не могла заплакать.

Наверное, это было эгоистично, как и многое из того, что я делала. Но я хотела уйти раньше него. Чтобы не видеть, как он исчезает, покидает меня, и теперь уже навсегда. Это было ещё хуже, чем все те разы, когда я умирала… тогда я чаще всего не успевала ничего понять, но сейчас знала, что скоро меня не станет — и что больше я никогда не увижу Коула. Даже не вспомню о нём.

Это чувствуют приговорённые к смерти? Или смертельно больные? Или те, кого везут в реанимацию, в последние секунды, когда ещё работает их угасающий разум? Не зная, что встретит их в потустороннем мире, и вдруг там — ничего, только пустота, и ты просто растворишься, исчезнешь навсегда, и больше никогда-никогда не увидишь тех, кого любишь, и даже не успел толком попрощаться…

— Не бойся, — повторил Коул. Взял моё лицо в свои ладони. — Я всегда был с тобой до конца.

Когда он прижался губами к моим губам, я всё-таки всхлипнула. Без слёз.

— Я люблю тебя, — успела выдохнуть я.

…и снова открыла глаза.

Я что, задремала? Не помню, как проваливалась в сон, но снова это странное ощущение: будто что-то разбудило. Словно кто толкнул в плечо.

Я зевнула. Лениво перевернулась на спину, сквозь приоткрытые веки разглядывая заволакивающую комнату чернильную мглу.

Наверное, просто приснился кошмар, который я почему-то не запомнила. Такое бывает, когда во сне падаешь с огромной высоты и просыпаешься за миг до того, как разобьешься. Ужас, растекающийся по телу мурашками. Правда, обычно я запоминала сон, из которого вынырнула так внезапно, но…

Очертания комнаты внезапно расплылись в непроглядной мгле, — а потом исчезло всё, даже ощущение собственного тела, и я рухнула во мглу, потянувшую меня омутом.

В забвение.

***

Я стою во тьме.

Здесь нет неба и земли, верха и низа, времени и пространства. Просто абсолютная чернота, будто я снова зависла посреди морской толщи. Только теперь на меня не давит вода, и здесь есть воздух… или мне так кажется.

И прямо передо мной стоит другая я.

Это странно: так отчётливо видеть её, хотя здесь нет никакого источника света. Длинные каштановые волосы, бледное острое лицо, сизо-серые глаза, удивлённо распахнутые, изучающие меня…

Всё равно что смотреть в зеркало.

— Я что, сплю? — шепчет другая Лайза. — Кто ты?

Она — я до всей этой истории. До потери всех, кто мне дорог, до того дня, когда мама отправила нас с Эшем в Фарге. Просто глупый ребёнок, живущий в своей доброй домашней сказочке, всё ещё ждущий того, кого он никогда не встретит…

Я почти завидую ей.

— Я — это ты. Много жизней спустя… или назад. Как посмотреть.

Она только пожимает плечами. С недоверием. Ещё бы… я на её месте тоже бы не поверила.

Мы одновременно оглядываемся — и замираем.

Сбоку от нас, совсем недалеко, горит прямоугольник белого сияния, похожий на открытую дверь. Светящийся, но ничего не освещающий. Выход, выход на свет, прочь от этой темноты… и я отчётливо понимаю, не знаю, как и откуда: там — жизнь, и туда может пройти только одна из нас. А вторая останется здесь. В темноте.

Навсегда.

Хотя существует ли вообще это место, чтобы в нём можно было остаться?..

— Отсюда выйдет кто-то один, — говорит другая Лайза.

Значит, я не ошиблась. Она тоже знает.

До двери шагов семь, не больше, но никто из нас не торопится идти.

— Это так… странно. — Другая Лайза снова смотрит на меня. — Мне что, придётся бороться за право выйти с… собой?

Я не отвечаю.

Вспоминая.

Ты же хотела разорвать этот заколдованный круг, шепчет мне темнота. Ты смирилась с тем, что уйдёшь. Останься здесь, и всё закончится, и ты забудешь всю эту боль, все потери, все испытания…

— Я не знаю… не знаю, стоит ли мне бороться.

Ты всё равно не сможешь жить дальше, уговаривает темнота, вкрадчиво и убаюкивающе. Помнить всё, через что тебе пришлось пройти, все варианты своей жизни и смерти, а другая ты — взгляни на неё: как она безмятежна, как счастлива…

— Но она вернётся, чтобы умереть, — возражаю я.

Другая Лайза смотрит на меня настороженно, но мне не до неё.

Ты ведь тоже умрёшь, насмехается темнота. Знание об опасности не избавляет от неё. Не лучше ли просто отступить? Дай себе исчезнуть, а той, другой — спокойно умереть. Она даже не поймёт, что это конец, ты же помнишь, и всё станет так, как ты хотела…

…даже если ты успеешь добраться до Фарге, даже если уйдёшь на Эмайн до назначенного срока — ты так хочешь оставить всех, кого любишь, и коротать там вечность в одиночестве?..

— Нет. Не в одиночестве. — Я вскидываю голову. — Если я здесь, если я вижу своего двойника, то Коул тоже…

И осекаюсь, не договорив.

Значит, он ошибался? Две личности не просто сливаются, а вступают в конфликт? Пусть и не сразу… Мы не исчезаем бесследно, нам дают возможность выбора — вернуться или уйти навсегда. Потому что тот, кто пережил то, через что прошли мы, просто не может сдаться без боя.

Даже другому варианту себя.

Я смотрю на другую Лайзу, и решение обращает разум серебристой сталью. Холодной, непреклонной. Безжалостной.

Не это ли чувствовал Коул после сотни тщетных витков? Когда цена перестаёт иметь значение…

— Я не хотела занимать твоё место, — тихо говорю я. — Прости.

И делаю шаг к выходу.

Он даётся так тяжело, будто на ногах у меня бетонные плиты. Другая Лайза запоздало кидается следом за мной, пытаясь опередить меня, но незримая сила удерживает её на месте.

— Я не останусь здесь! — её голос режет отчаянием и яростью. — Там… там Эш и мама, и… я хочу вернуться, хочу жить, хочу выучиться на артефактора и…

Она вырывается вперёд, буквально на фут, и я чувствую, как темнота тянет меня обратно, в свои бархатные объятия.

Коул…

Нет. Если для меня ещё есть выход, я не имею права отступить. Не после всего, что он для меня сделал.

— Ты не будешь жить. Ты умрёшь, — мой голос спокоен и холоден; другая Лайза на миг замирает, и я снова равняюсь с ней. — И никем не станешь, потому что отмеренный тебе срок истекает завтра.

— Врёшь!

Она рвётся вперёд, пытается сломать невидимую стену, отделяющую её от выхода, не дающую даже приблизиться к нему, — а я только улыбаюсь. Печально, почти незаметно.

— Я — это ты, но прошедшая через то, что тебе и не снилось. И ещё много других вариантов тебя. Я сильнее. И я знаю, что ты не любишь проигрывать, но в этой борьбе тебе не победить. — Я отворачиваюсь и делаю следующий шаг. — Я не могу его подвести.

Шаг. И ещё один. Каждый новый давался тяжелее предыдущего, но свет уже рядом: ослепительный, белый, непроницаемый…

— Кого не можешь подвести? — кричит другая Лайза. — О чём ты?!

Она уже в бешенстве. О, да. Я бы на её месте тоже бесилась. Ещё как.

— О том, кого ты ждала всю свою жизнь. — Я оглядываюсь через плечо. — О том, кто любит тебя. Больше себя. Больше жизни.

Она смотрит на меня, тяжело дыша.

— Ты… встретила его?

— Встретила. При обстоятельствах, о которых я предпочла бы забыть. Но одно от другого неотделимо.

Она молчит. И я уже почти отворачиваюсь, когда она всё-таки размыкает губы:

— Я… действительно завтра умру?

— Нет. Если вместо тебя вернусь я, нет.

— И тогда я… ты… встретишься с ним? С тем, к кому так хочешь вернуться?

Я киваю, и она долго смотрит на меня, не моргая.

— Ты позаботишься об Эше? — спрашивает она потом. — И о маме?

Я медлю, прежде чем ответить:

— Да. Я ведь люблю их не меньше тебя.

А, пожалуй, даже больше. Ведь другой мне не приходилось их терять.

И, в конце концов, действительно позабочусь о них, пока смогу.

— Тогда… — она опускает голову, — будь счастлива. За нас обеих.

Одно из моих положительных качеств: когда дело касается счастья моих близких, я всегда правильно расставляю приоритеты.

Особенно если речь идёт всего-навсего о том, что нужно пожертвовать собой.

— Буду, — говорю я. — Обещаю.

И иду вперёд.

Странно, но последние шаги даются легко-легко, точно я бегу под гору. Может, потому что другая Лайза просто стоит и смотрит, как я ухожу? Свет обнимает меня белыми крыльями, принимает в себя, и всё тонет в нём, растворяется, обращается частичками сияния, заволакивающего весь мир; потом ослепляющая белизна дрожит, уменьшается, словно всеобъемлющее море в один миг стало узким ручьём, — и обращается тонким солнечным лучом, бьющим в глаза из-за щели между занавесками.

Я лежу на кровати, и в воздухе носится восхитительный запах оладий, а под дверь просачиваются тихие отголоски маминого пения.

— …он на руках тебя будет качать, тихо баюкая звёздным прибоем, — её голос звенел приглушённым колокольчиком — в такт моей поющей душе, — и, улыбаясь, о чём-то молчать…

Я дома. Я — та Лайза, что помнит Коула, что помнит всё.

И я — живая.

Когда я ворвалась на кухню, мама как раз аккуратно перекладывала оладьи со сковороды на тарелку.

— А, ты уже проснулась! — она приветливо махнула мне деревянной лопаткой: улыбающаяся, уютная, в пушистых домашних тапочках цвета ядовитой незабудки. — А я думала, что придётся тебя будить, а то вечно вы с Гвен в кино…

В следующий миг я уже висела у неё на шее, едва не сбив с ног.

Мама. Здоровая. Счастливая.

Боги, как же здорово снова видеть её такой!..

— Лайз? — мама удивлённо положила свободную руку на мою макушку. — Ты чего?

— Вечно насмотрится на ночь чего-то не того, — заметил за спиной до боли знакомый голос, приправив реплику холодной иронией, — а потом вскакивает раньше обычного и на людей кидается…

Я обернулась, освободив мамину шею от цепкой хватки своих рук — и, зацепив Эша за ворот рубашки, молча притянула брата к себе. Обняла крепко-крепко, зарывшись носом в золотые кудряшки, сквозь тонкую ткань нашей одежды чувствуя, как растерянно бьётся его сердце.

— Тебе точно пора завязывать с сериалами, — сдавленно проговорил брат, пытаясь дышать.

— Да. — Нехотя выпустив его из объятий, я рукавом промокнула слёзы, навернувшиеся на глаза. — Давно пора.

Странно: я не могла плакать, расставаясь с Коулом, но реву сейчас. Может, потому что от горя я уже наплакалась, а от счастья — нет?

— Лайз, что случилось? — мама встревоженно взяла меня за руку. — Ты сама не своя!

— Просто дурной сон. — Я улыбнулась дрожащими губами. — Давайте завтракать. Умираю с голоду!

А потом был такой родной стол на веранде, и залитый солнцем сад, и оладьи с кленовым сиропом, которые ещё никогда не казались мне такими вкусными; и всё это перечёркивало память о взрывающемся доме, о набережной в Фарге и о многом другом. Ведь того, что я помнила, больше не было, да и быть не могло.

Был только дом, полный света и вкусных запахов, и мама с братом — живые.

— Помедленнее, а то подавишься, — строго заметила мама, разливая чай.

— Просто есть хочется. — Я заглотила очередную оладушку. — А добавка будет?

— Кто ты и что сделала с моей сестрой? — Эш не улыбался, но я знала, что он шутит. — Ты в жизни столько не ела.

Знал бы он, сколь мало шутки в этой шутке.

— Ты меня раскусил. — Я сделала щедрый глоток из кружки с чаем. — Я злобный фомор, который пришёл по твою душу.

Никаких признаков того проклятия, что убивало маму, я не заметила. Даже несмотря на то, что я прекрасно всё помнила. Может, это потому, что никто не рассказывал мне о проблемах со временем, а я просто узнала об этом — сама? Или потому, что я вернулась из будущего, которого больше нет? Призрак из безвременья, обретший плоть, тело с душой многократно мёртвой девочки, которой уже мало что могло навредить: такая же парадоксальная аномалия, как и страж времени…

— Какой прожорливый маленький фомор. — Мама шутливо потрепала меня по волосам. — Если хочешь, могу ещё приготовить.

— Да нет, я на самом деле наелась. Просто жадничаю.

— Вот как? Ну хорошо, а то пока будешь ждать следующую порцию, наверняка уже Гвен придёт. У вас же сеанс в одиннадцать, скоро нужно выходить. — Мама кинула быстрый взгляд на садовую калитку, словно ожидая увидеть там Гвен прямо сейчас. — Когда вернётесь, поможешь мне с клубникой? А то завтра у тебя занятия, некогда будет…

Не ответив, я откинулась на спинку стула.

Иллюзия обычного завтрака в кругу семьи была хороша. До боли хороша. И я отдала бы всё, чтобы сейчас просто пойти в кино с Гвен, а потом прополоть с мамой клубнику, а вечером сыграть с Эшем в карты или посмотреть какой-нибудь фильм, — чтобы провести этот солнечный день, мой последний день с ними… но у меня оставалось одно незавершённое дело.

Дело, которое я должна сделать до того, как уйти.

К тому же… я предпочла бы покинуть Харлер раньше назначенного мне срока. Если мне суждено умереть завтра, кто знает, в какой именно час время подстроит мне очередной несчастный случай — учитывая, что скоро я уеду из Мойлейца, сорвав плановое попадание под мобиль. Так что лучше рассчитывать на сегодняшний вечер. Надеюсь только, что уж от моего преждевременного ухода океан времени не пострадает…

А, значит, всё, что я хочу им сказать — всё, что я должна сказать перед тем, как уйти, — придётся сказать прямо сейчас.

— Я… мне нужно кое-что сказать. Вам. — Я взяла салфетку и, не глядя на маму, принялась аккуратно вытирать пальцы. — Кое-что случилось, и теперь мне… мне придётся уехать. Сегодня. Одной.

— Уехать? — я услышала, как мама нахмурилась. — И куда же ты собралась?

Я подняла взгляд.

— На Эмайн Аблах.

Зрачки её опасно сузились.

Я знала, что этот разговор не будет лёгким. Но я должна сделать всё правильно. Должна поговорить с ними, а не просто убежать и исчезнуть, хотя так было бы намного проще.

От этого зависит очень многое.

— Эш, иди в свою комнату, — отрывисто приказала мама.

— Нет. Останься. — Я посмотрела на Эша: он и не думал вставать, лишь глядел на меня тревожно и пристально. — Я хочу попрощаться с вами обоими.

— Не будет никакого прощания. — Схватив меня за руку — сильно, жёстко, даже больно, — мама рывком заставила меня встать. — Не знаю, что за блажь взбрела тебе в голову, но даже думать об этом забудь. Я никуда тебя не отпускала.

— Мам, я не хочу уходить. Но так нужно. Я не могу объяснить тебе всего, но… от этого зависит моя жизнь. И не только моя.

Я смотрела ей прямо в глаза, и мама сощурилась; а я очень надеялась, что не говорю лишнего. С другой стороны, я не скажу больше того, что мама уже знает.

От Коула, который по-прежнему приходил к ней четыре года назад.

— Ты… ты видела этого дин ши? — её голос понизился до угрожающих ноток. — Это он тебе наплёл?

— Коул. Его зовут Коул. Да, я встретила его.

— Понятно. — Мамины пальцы ещё сильнее врезались в моё запястье. — Значит, так. Никуда ты не идёшь. В кино — тоже. Отправляешься в свою комнату и сидишь там, пока я не…

— Мам, я когда-нибудь делала что-то плохое? Врала тебе? Связывалась с плохими людьми, с плохой компанией?

Она стояла, крепко удерживая мою руку. Губы сжаты, глаза сверлят меня кусочками сизого льда. И, конечно, она даже не думала меня отпускать: какая мать отпустит своего ребёнка в другой мир — добровольно, на всю жизнь, зная, что больше никогда его не увидит? Я бы своего наверняка не отпустила.

Но я должна убедить её. И её, и Эша.

Обязана убедить.

— Мам, я знаю, как ты любишь меня. И ты, и Эш. Так же, как я люблю вас. Поэтому я ухожу. Чтобы защитить вас, — я говорила спокойно, но решительно. — Но вы с Эшем должны знать, что я жива… что где-то там я жива и счастлива, что я ушла вместе с тем, кого люблю, и он не такой, как отец. — Я перевела взгляд на брата, молча наблюдавшего за мной. — Он никогда меня не оставит.

— Так всё дело в нём? В этом фейри? Ты влюбилась, он поманил тебя пальчиком, и ты готова бежать за ним, куда угодно? — в её голосе прорезалась горечь и боль. — Не оставит, говоришь! Я тоже так думала в своё время, а потом…

— Нет, дело не в нём. Совсем даже не в нём. Просто он единственный, кто может меня спасти. — Я покачала головой. — Мам, ты воспитала меня хорошей девочкой. Благоразумной девочкой. Я ненавидела отца всю свою жизнь, ты помнишь, и о фейри с Эмайна всегда думала с опаской. Во мне течёт их кровь, я не поддаюсь их очарованию, мне не так просто вскружить голову. И вы с Эшем, этот дом, моя привычная жизнь… всё это значит для меня куда больше, чем какой-то парень. Я бы никогда не покинула вас, если б так не было нужно.

Мама смотрела на меня. И я знала, что именно она сейчас вспоминает: слова Коула — о том, что когда он звал меня с собой, я отказалась уходить.

Слова, доказывавшие, что я говорю правду.

— Мам, ты должна мне поверить. Я твоя дочь. Я никогда не прекословила тебе, не своевольничала, не оспаривала твои решения. — Я накрыла мамину руку свободной ладонью. Её пальцы подрагивали, мои — нет. — Ты веришь в меня? Веришь, что я не сделаю глупость, что я поступаю правильно?

Я не знала, сколько мы стояли так, на солнечной веранде, где тепло пахло нагревающееся дерево. Мама смотрела на меня, вглядываясь в лицо, так похожее на её собственное, — и я почти видела, как счётами щёлкают её мысли, сводя концы с концами, пытаясь осмыслить, пытаясь понять…

— Это точно не ложь? Не обман? То, что тебе нужно уйти?

Я кивнула, и мама вздохнула так, словно вся тяжесть мира только что обрушилась на её плечи.

Многие родители считают, что они всё знают лучше своих детей. Ведь те — неразумные, глупые, никогда не вырастающие существа, которые потом обязательно скажут «спасибо» за все решения, что были приняты за них. Отчасти именно поэтому мы имеем огромное количество сломанных судеб…

В следующий миг пальцы на моём запястье ослабли — и разжались.

— Тебе помочь собраться? — негромко, почти спокойно поинтересовалась мама.

…к счастью, моя мама никогда не относилась к этой категории.

— Нет, — я надеялась, что голос передаст всю мою благодарность и теплоту. — Я поеду налегке.

— Может, тебя отвезти?

— Я лучше на автобусе. А то вдруг рядом с тобой передумаю. — Я порывисто поцеловала её в щёку. — Спасибо, мам… В долгих прощаниях лишь больше слёз, ты же знаешь.

Она сжала меня в объятиях так крепко, словно хотела сломать пару рёбер. Затем, мягко отстранив, подтолкнула к двери в дом:

— Иди, одевайся. Пока не передумала я.

Когда я вернулась на веранду, мамы там не было. Только Эш по-прежнему сидел за столом, провожая взглядом каждое моё движением.

— Я помню, что обещала тебе всегда быть рядом. Прости. — Я присела на корточки перед его стулом. — Ты ведь веришь, что я никогда не бросила бы тебя? Если бы могла?

Брат молчал. Лишь смотрел на меня сверху вниз, льдистым синим взглядом маленького тилвита.

Но даже под этим взглядом я — впервые за очень долгое время — ощущала себя действительно старшей сестрой.

— И фейри тут не при чём. Он… он столько для меня сделал, Эш. Столько раз спасал мою жизнь. Знаю, прозвучит безумно, ведь я вроде бы ей не рисковала. Вернее, ты об этом не знаешь. Но это так. — Я взяла его руки в свои: тонкие, хрупкие, как у куклы, ещё детские пальчики. — Не все они одинаковые. Не все такие, как отец. Помни об этом, ладно?

Эш наконец разомкнул губы.

— Я не могу ничем помочь? Чтобы тебе не пришлось уходить?

— Нет.

— И этот фейри… он правда поможет? И сделает тебя счастливой?

— Да.

— Это хорошо. — Брат опустил взгляд на наши переплетённые ладони. Затем снова посмотрел на меня, и недетские глаза его были спокойны. — Я верю тебе. Я знаю тебя. Ты ведь моя сестра.

— И единственный друг, — закончила я за него. От этих слов мне снова сделалось больно. — Ты найдёшь себе других друзей, Эш. Лучше меня. Тебя ждёт большое будущее. Только помни, что если ты вдруг начнёшь творить глупости, я приду с Эмайна и отшлёпаю тебя, даже если тебе уже стукнет сорок лет.

— Да ладно.

— Правда-правда. — Выпрямившись, я обняла его. — Тебя я даже из-под земли достану.

Сидя на стуле, Эш обвил тоненькие руки вокруг моей талии, и я ощутила, как дрогнула его спина под моими пальцами. Странный осколок минувшего будущего…

— Я буду скучать, — сказал брат.

Его голос почти не дрожал.

— Я тоже. — Чмокнув его в макушку, я оглянулась на маму, которая стояла в дверях, наблюдая за нами. Собрав в кулак всю свою волю, отпустила Эша — и отступила на шаг. — Мне пора. Объясните там Гвен что-нибудь, ладно? А то это ещё затянется на два часа…

Мама кивнула, и, махнув им рукой, я сбежала с крыльца в сад.

Я не стала ни оглядываться, ни прощаться. Мне хватило прощаний в моей прошлой жизни. Уходить, так быстро, без лишних слов: словно решила отлучиться лишь на минуту, пусть даже в действительности минута обратится в «навсегда».

К тому же сейчас, когда я знала, что с ними всё будет хорошо, мне почти не было больно.

Я вышла за калитку и, сунув руку в щель между досками, закрыла за собой щеколду.

А где-то там сейчас Гвен завтракает с родителями, торопливо оглядываясь на часы, готовясь выбегать из дома. А ещё где-то сидит с книжкой мастер Тинтрэ, и наверняка расстроится, когда узнает, что больше я никогда к нему не приду…

Мне хотелось бы увидеться и с ними.

Но, пожалуй, мне достаточно и простого знания, что теперь у них тоже всё будет в порядке.

Я побежала по улице к центру города, к остановке междугородних автобусов. Послушно останавливаясь перед красными светофорами, внимательно глядя по сторонам, прежде чем переходить дорогу.

Конечно, назначенный мне срок истекал завтра, но… на всякий случай.

***

В Мулен я приехала в самый разгар жары.

В моём кармане звякало несколько монет, которых в обрез хватало на билет до Фарге в один конец и, наверное, самую простенькую резиновую лодку. Я могла бы взять кредитку, а не выскребать наличные по всем сумкам, но решила оставить карточку маме, раз уж мне она больше не пригодится.

Да и… если всё пойдёт так, как я думаю, мне не понадобится ни лодка, ни поездка в Фарге.

За один день найти одну конкретную баньши в целом городе, пусть и маленьком, зная лишь её имя и внешность — задачка не из лёгких. Но, к счастью, у меня была подсказка; и, петляя по зелёным солнечным улочкам Мулена, справляясь с картой на экране своего графона, я мантрой повторяла слова Рок, услышанные от неё когда-то. Надеясь, что правильно запомнила их — и что баньши ничего не напутала с днями недели.

Народу на улицах было немного. Наверное, все сидели по домам, пережидали жару. До отеля «Мельница» я добралась быстро, а бар с похожим названием действительно нашёлся по соседству: может, даже имел какое-то отношение к отелю. Толкнув стеклянную дверь под вывеской в виде мельничного колеса, я вступила в тёмную прохладу небольшого бара, отделанного камнем и деревом. Пробежалась быстрым взглядом по немногочисленным посетителям.

Хорошо, что когда-то Рок услужливо поведала мне, что это самое воскресенье она коротала в баре «Волшебная мельница», пытаясь отойти от ссоры с отцом в компании бокала с «Голубыми Гавайями»…

Она сидела на высоком стуле за барной стойкой. Сидела ко мне спиной, и одета была по-другому: вместо юбки джинсы, вместо кофточки с рукавами-буфами — белая блузка. Но этот небрежный пучок бледно-васильковых волос, оголяющий острые уши, я узнала бы где угодно.

Я подошла к барной стойке и тронула её за плечо.

— Роксэйн?

Баньши вздрогнула. Обернулась, не выпуская из уголка губ коктейльной трубочки.

— Вы кто? — дымчато-синий взгляд, которым меня удостоили, был довольно-таки недружелюбным. Ещё бы, сейчас она должна быть не в лучшем настроении. — Что вам нужно?

— Я к вам… по делу. Поделиться одной интересной информацией. Вы ведь журналистка?

Рок изогнула бровь. Вгляделась в моё лицо, и взгляд её смягчился.

Я знала, что она видит. Тень смерти, уже подступившую ко мне вплотную. Тень, о которой она не имела права мне говорить.

А последнее желание приговорённого — закон…

— Откуда вы меня знаете? — уже куда любезнее поинтересовалась баньши.

— Читала ваши статьи на местном сайте. — Я взобралась на соседний стул. — Хочу подкинуть вам материал для расследования.

— Материал, значит. И чего он касается?

Я наклонилась вперёд, ближе к ней — и почти прошептала:

— Ликориса.

Если она и удивилась, то виду не подала.

— Ликориса, значит. — Доставая из сумочки графон, Рок улыбнулась с какой-то профессиональной приветливостью. Наверняка думает, что сейчас я сообщу ей очередную городскую легенду, каких в сети о Ликорисе уже сложили великое множество. — Хорошо, выкладывайте. Заказать вам чего-нибудь?

— Нет, спасибо, я тороплюсь. — Убедившись, что бармен протирает стаканы где-то вдалеке, я наклонилась ещё дальше, почти приникнув губами к уху собеседницы. — Здесь, в Мулене, на Грейсмит-стрит есть магазинчик «Магия камней». Там работает парень по имени Питер Джекевэй, но настоящая его фамилия Инэкинс. Питер Валентайн Инэкинс. Темноволосый, зеленоглазый, лет двадцати пяти. Записали?

— Угу. — Баньши почти машинально фиксировала информацию, шустро перебирая пальцами по голографическому экрану.

— Так вот… он и есть Ликорис.

Рок быстро вскинула голову, тщетно пытаясь скрыть недоверие.

Это для твоего же блага, Питер. Для того мальчика, который хотел, чтобы его поймали.

— Если не верите мне, найдите в сети статью про убийство, которое совершил его отец. Валентайн Инэкинс. Оно произошло в Ахорке, двадцать лет назад, в доме номер десять по Хэйл-стрит. Обнаружите интересную информацию к размышлению. — Отстранившись, я спрыгнула со стула. — Только будьте осторожны. Питер прекрасный актёр и мощный эмпат, ему по силам очаровать любого. Он очень умён и столь же безжалостен, постоянно носит с собой опасную бритву, которой и убивает. А ещё он определённо сумасшедший. Я бы сказала, что у него раздвоение личности, но я не психиатр, точный диагноз поставить не могу… Учтите это, когда будете проводить расследование. Ладно?

Рок ещё лихорадочно записывала то, что я сказала, а я уже толкнула дверь бара. Бегом припустив мимо удивлённых прохожих до соседнего дома, обычного жилого дома, юркнула в первый же подъезд.

Добежав до площадки второго этажа, наконец позволила себе остановиться.

Мне бы многое хотелось сказать Рок. Извиниться перед ней: как за то, что когда-то она погибла по моей вине, так и за то, что теперь я снова подвергну её опасности. Но я не знала, к кому ещё пойти, чтобы избежать лишних вопросов — а Ликориса нужно остановить. До того, как к нему в лавку войдёт следующая девочка, похожая на меня.

И до того, как монстр внутри него снова почувствует жажду.

Я подсматривала через подъездное окно, как Рок торопливо плывёт по сияющей солнцем улице, оглядываясь, выискивая кого-то. Останавливается, задумчиво смотрит на графон, который так и сжимает в руке, — и, накручивая на длинный палец прядь васильковых волос, медленно уплывает прочь от дома, где пряталась я.

Да, мне бы очень хотелось ещё посидеть с ней. Поговорить, заказать выпить. В полной мере порадоваться тому, что снова вижу её живой. Но у меня не было ни времени, ни возможности; и потому, выждав достаточно, чтобы баньши ушла подальше, я тихо спустилась на первый этаж. Выглянула наружу, убедившись, что Рок не видно.

Выскользнув из подъезда, зашагала к железнодорожному вокзалу.

Надеюсь, Рок вспомнит обо всех моих советах. В конце концов, её отец работает в страже. Если она проверит информацию о Валентайне Инэкинсе и покажет ему… Наверняка после этого за Питером установят наблюдение. И в конце концов Ликориса поймают, и Рок даже не придётся лично с ним контактировать.

Да. С ними тоже всё будет хорошо. А мне пора на экспресс… нет, не до Фарге. До Динэ. А оттуда — к озеру Горм, где когда-то мы с Коулом танцевали на воде. Совсем неподалёку от прорехи между мирами, которую вернувшийся-в-тело-Коул сможет открыть без проблем. Потому что перед тем, как исчезнуть, я сказала ему: если бы мы могли занять места своих двойников, я хотела бы встретиться с ним там.

И если он всё ещё тот Коул, которого я знаю, он не мог об этом забыть.

***

Когда солнце, клонясь к горизонту, наливается старым золотом, я уже на месте.

Я сижу на пустынном берегу: наверное, с час шла прочь от пляжа, облюбованного любителями загара и купания, пока не нашла это место. Сюда не подъехать на мобиле, а идти пешком — слишком долго. И тогда я сняла кеды, поставив их на песок рядом с собой, засучила джинсы и села у самой кромки воды.

Хорошее место, чтобы скоротать время, оставшееся до того, как я исчезну из этого мира.

Что бы я ни говорила Эшу, вряд ли я ещё когда-нибудь его увижу. Как и маму, и Гвен с Рок, и мастера Тинтрэ. Я не пойду по маминым стопам и не стану создателем артефактов, и всем планам, которые я строила на будущее, не суждено сбыться. Но после всего, что мне пришлось пережить, цена не так уж высока: ведь я выкупаю жизни всех, кто умирал за меня в предыдущих витках, и в итоге у этой мрачной истории выходит вполне себе счастливый конец.

Да, не сказать, что мне легко уходить. Но у меня была возможность смириться.

Я чувствую под ладонями колкий тёплый песок; за спиной шепчется лес, белое солнце, клонясь к горизонту, наливается старым золотом, и прохлада озёрных вод ласкает мои босые ноги.

Он скоро придёт. Не может не прийти. Если даже я смогла заместить своего двойника, он бы тем более смог.

Если он знает меня, он знал, что я выберу, несмотря на шёпот забвения за моей спиной.

Я отвожу взгляд от водной глади, на которой поблескивают золотыми монетками солнечные блики… и, вскочив, бегу вперёд, позабыв про кеды, шлёпая босыми ногами по воде, лениво накатывающей на песок; потому что узнаю его, даже когда нас разделяет огромное пространство пустынного берега.

Заметив меня, он не бежит навстречу. Просто застывает на месте, глядя, как я приближаюсь, и серебряные пряди — до подбородка, куда короче, чем были у Коула-призрака — белым золотом горят под медленно угасающим солнцем. Почему он стоит? Неужели тот Коул, которого я помню, решил остаться в забвении? Нет, нет… но я ведь говорила ему, что хочу обо всём забыть, и зачем бы тогда ему выбирать память обо мне, раз меня всё равно больше не будет; и, может, он пришёл сюда просто потому, что где-то здесь проход на Эмайн, и не понимает, кто это бежит к нему, не узнаёт меня, даже не знает о моём существовании…

Я останавливаюсь, когда нас разделяет всего пара шагов. Замираю, тяжело дыша, жадно вглядываясь в его спокойное лицо, на котором не дрогнула ни одна черта — и глаза цвета сиреневого заката изучают меня в ответ, пока мы стоим на пустынном берегу, на тонкой кромке прозрачной воды: одинокие, босоногие, между лесом и озером. Стоим, будто ожидая чего-то, чего так никогда и не произойдёт.

Неужели он…

— Знаешь, я видел ужасный сон, — произносит Коул негромко. — Сон, в котором ты умираешь. Раз за разом, снова и снова. А я пытаюсь спасти тебя, но ничего не могу изменить.

Сердце, застывшее под ледком ужаса, вздрогнуло — и забилось снова.

Он не верит. Не может поверить, что всё это позади, что я здесь, живая, наконец-то живая…

Не может.

Так же, как и я.

— Я знаю. Я тоже видела его. — Я делаю ещё один шаг. Неуверенно протягиваю вперёд чуть дрожащую руку. — Но… это ведь был только сон?

Он тоже тянет пальцы ко мне — в жесте, точно отражающем мой, — и наши ладони смыкаются, словно в первой фигуре того вальса, что мы танцевали в прошлой жизни. Тёплые, настоящие ладони. Из плоти и крови.

В реальном мире.

— Да. — Губы Коула трогает улыбка, и я вижу, какая она, его улыбка, когда её не отравляет горечь или печаль. — Теперь это только сон.

И я понимаю: после всего, чему уже не суждено случиться, мы наконец-то, всё-таки — вместе. Есть и будем.

Даже когда моё последнее завтра настанет вновь.

Оглавление

Пролог

— I —

— II —

— III —

— IV —

— V —

— VI —

— VII —

— VIII —

— IX —

— X — Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg