Зелинская Ляна ЧЁРНАЯ ЖЕМЧУЖИНА АИРА
ЧАСТЬ I Пролог
Она ступает неслышно.
Лапы медленно, почти невесомо, опускаются на лесную подстилку, на опавшие листья и стебли папоротников, утопают в мягкой подушке мха. Ночь темна. И она — часть этой ночи, этой бездонной бархатной темноты, похожей на кофейную гущу на дне фарфоровой чашки…
Душно…
Болота дышат жарко и влажно, и где-то вверху над ней смыкаются кроны деревьев, скрадывая и без того скудный свет луны. И только светлячки, словно призраки, словно души умерших, что не могут найти успокоения, мечутся среди листьев и седых нитей висячего мха.
Но она видит прекрасно. И слышит. И чувствует запахи…
Слышит, как переминаются с ноги на ногу цапли на ветвях болотных кипарисов, как возится в траве опоссум и летучая мышь беззвучно скользит вверху, выдавая себя лишь потоком воздуха.
Они ей не мешают.
Лёгкий прыжок — и вот она уже взбирается вверх по склону. Болото закончилось, но её шаги по-прежнему бесшумны. Земля под ногами жирна и впитывает любой звук, а по бокам, словно алебарды безмолвных стражей, смотрят в угольное небо ровные стебли сахарного тростника.
Белый дом с колоннами спит, но окна открыты, лишь занавешены тончайшей кисеей от гнуса и комаров. На стене под каждым окном вырезан знак — перечеркнутый глаз, закрашенный индиговой краской. Только синий давно уже выцвел, и от этого кажется, что в каждом глазу бельмо.
На крыльце спят собаки. Много собак.
Глупые!
Они думают, что всё это её остановит — собаки, глаз…
Но собаки будут спать. Они её не услышат, не увидят, не почувствуют. А глаз нарисовал шарлатан, который ещё и взял за каждое окно по десять луи.
Ещё прыжок и она внутри. Мягкий ковёр в гостиной, лестница в один пролёт, и заветная дверь открывается бесшумно…
На кровати спит мужчина. Его сон тревожен, и под закрытыми веками беспокойно мечутся глаза, словно предчувствуя беду. Она склоняется низко к его лицу, и её глаза из чёрных становятся жёлтыми.
— Вот я и пришла за тобой…
Глава 1. Письмо счастья
В этот день Летиция поверила в чудо и божий промысел.
Жизнь чудесами её не баловала. А в божий промысел полагалось верить безоговорочно, какую бы неожиданность не приготовила судьба. Но когда письмо в конверте из дорогой бумаги, со штампом альбервилльской почты, чуть мятое и надорванное с угла легло перед ней на стол, Летиция поверила в то, что чудеса случаются.
Даже бабушка Жозефина, на удивление, промолчала, хотя по лицу было видно, как она хочет произнести свою любимую фразу: «Чего и следовало ожидать». С этой фразы обвинения в адрес внучки обычно начинались, а заканчиваться они могли чем угодно. Но вина Летиции чаще всего сводилась к тому, что она непутёвая дочь непутёвой матери.
Но в этот раз Жозефина Мормонтель аккуратно подвинула одним пальцем конверт, будто он был зачумлён, и, вздернув подбородок, неодобрительно бросила короткое:
— Читай.
И даже не разразилась своей обычной речью осуждения. Не сказала в сотый раз, что в Альбервилле живут только грешники. Что праведному человеку не пристало владеть рабами и продавать их, как скот, и что деньги их — грязные, потому что каждый луи покрыт кровью и потом несчастных, замученных на плантациях. В этот раз бабушка Жозефина красноречиво отвернулась к окну, глядя, как по рю Латьер движутся экипажи и телеги, и со скорбным спокойствием ждала, пока Летиция письмо дочитает.
Письмо оказалось из Нового света. От альбервилльского нотариуса Жака Перье.
«…и сообщаем, что мсье Анри Бернар болен и уже едва ли поправится. Согласно его воле и составленному завещанию, он желает перед смертью видеть вас самолично. Если вы приедете к означенному выше сроку, то, согласно его воле, мадмуазель Летиция Бернар унаследует двадцать тысяч туасов земли в низовьях реки Арбонны, отведенных под плантации сахарного тростника, ферму Утиный остров (ниже приложено описание), рабов в количестве сорока двух душ, из которых мужского полу двадцать три, женского полу четырнадцать, трое детей до семи лет и двух младенцев, сахарный пресс, пять мулов, а также…».
Дальше шло подробное перечисление утвари, мебели, инструментов, повозок, упряжи, собак, ружей и прочего имущества её деда по отцовской линии — Анри Бернара, человека, которого Жозефина Мормонтель — её бабушка по материнской линии — ненавидела, наверное, больше всех на свете. Кроме этого упоминались ещё какие-то облигации компаний, названия которых ни о чём не говорили Летиции, долговые расписки, по которым можно было требовать уплаты, и ещё множество бумаг, о которых она не имела ни малейшего представления.
Летиция ещё раз пробежалась глазами по тексту и отметила про себя, что помощник нотариуса, составивший описание имущества, в письме то и дело сбивался на креольский диалект, добавляя в слова лишние буквы там, где не надо, и убирая буквы там, где они были на своём месте. И эти слова всколыхнули в её душе воспоминания о давно забытом детстве.
Вообще-то, Альбервилль она помнила смутно. Океан, жара, шумные улицы, ажурные балконные решетки и крашеные в яркие цвета фасады домов, а ещё повсюду мох — «ведьмин волос»*, что свисал со старых деревьев. Его седые нити раскачивались на ветру, а по ночам в них прятались светлячки.
*прим. — «испанский мох». Аэрофитное растение, лишённое корней и цепляющееся за кору деревьев тонкими, почти нитевидными стеблями, свисает с ветвей.
Плантация их семьи была не так уж далеко от города — день пути вверх по реке. Красная земля, белый дом с колоннами в тени старых дубов, бесконечные ряды сахарного тростника и кофе…
А в Альбервилль они иногда выезжали на праздники. Сначала в экипаже, но мама, помнится, не любила трястись по пыли, и с тех пор, как в низовья Арбонны из столицы начали ходить небольшие пароходы, путешествовали всё больше по реке. Мутные жёлто-бурые воды плавно несли их, мерно покачивая, как в колыбели, а мимо проплывали ухоженные поля, заросли болотных кипарисов и острова с бесчисленными стаями птиц. На верхней палубе под тентом можно было неторопливо пить кофе, наслаждаясь лёгким ветерком и разговорами.
Сколько ей было лет, когда эпидемия чёрной лихорадки нагрянула в низовья Арбонны? Кажется, четыре года…
Почему-то в памяти яркими остались именно запахи: кофе, патоки, гвоздичного дерева… и дыма. Лихорадка охватывала одно поместье за другим, спускаясь вниз по реке, убивая уже не десятками — сотнями, и обезумевшие люди жгли хижины вместе с больными рабами, стараясь остановить болезнь.
Не остановили…
Но этот запах Летиция помнила до сих пор.
Та лихорадка унесла жизни и её родителей. А её вот спасти успели: старая нянька убедила деда отправить Летицию к бабушке в Старый Свет. Дед почему-то сначала был против, но потом сказал, что так оно и лучше, с глаз долой — из сердца вон: смерть любимого сына, кажется, повредила его рассудок. И её вместе со старой ньорой по имени Роза отправили за океан на огромном пароходе, который и запомнился ей сильнее всего: большой, белый, с тремя толстыми трубами, из которых валил чёрный дым. И пах этот дым приятно — углём, а не…
Впрочем, Летиция старалась гнать от себя воспоминания о том, чем пах дым от сожжённых хижин рабов.
С того момента дед будто вычеркнул её из своей жизни: писем не писал, в гости не приглашал и поздравления внучки с Божьим днём игнорировал. Лишь выделил сумму на содержание и на том благополучно о Летиции забыл.
А вот теперь неожиданно вспомнил.
Бабушка Жозефина считала Альбервилль проклятым местом. И всякий раз вспоминала, что не будь её дочь так глупа, то не купилась бы на смазливую креольскую внешность и улыбку Жюльена Бернара, никогда бы не вышла замуж за сына плантатора и не уехала в ужасный край болот, аллигаторов и рабства. Потому что не место там женщине из приличной семьи. И вспоминать о своей дочери она тоже не любила. С того момента, как Вивьен Мормонтель пошла против воли Жозефины, выбрав в мужья того, кого хотела сама, та безжалостно вычеркнула её из своей жизни. Не ожидала мадам Мормонтель такой строптивой выходки от покладистой и скромной Вивьен. А ещё того, что дочь поставит перед ней условие — или благословите, или сбегу со своим избранником. Пришлось благословить и забыть её навсегда.
Летиция лишь слышала, как иногда по большим праздникам бабушка произносит её имя в молитвах, прося милости для своей дочери в лучшем мире. Но на все просьбы Летиции рассказать побольше о матери или об отце, бабушка Жозефина лишь отмахивалась словами:
— Нечего и говорить об этом проклятом месте. Кто прошлое помянет — тому глаз вон. Смирение, молитва и труд, дитя моё. Вот чего не хватало твоим родителям. Но уж о тебе-то я позабочусь.
Забота выливалась в то, что бабушка Жозефина заставляла маленькую Летицию учиться и работать не покладая рук, как, наверное, не заставлял трудиться рабов даже её отец-плантатор. И к двадцати годам ей пришлось научиться делать всё, что входило в обязанности любой прислуги в приличном доме: убираться, стирать, готовить…
Конечно, в их доме были слуги, но бабушка будто находила особое удовольствие в том, что Летиция сама укладывала волосы, заправляла постель, гладила бельё, а главное — ни минуты не сидела в праздности, ибо праздность — это страшный грех, который порождает в голове дурные мысли.
И Жозефина строго следила за тем, чтобы внучка всегда была занята какой-нибудь работой, пусть даже бессмысленной. Вот и приходилось ей то вязать, то вышивать, то читать молитвенник, то крупу перебирать, то зубрить учебники. А ещё посещать общественные чтения, богадельню и ходить раз в неделю в больницу для бедных с корзиной воскресной выпечки.
Повзрослев, Летиция стала ненавидеть эти воскресные походы больше всего. Не понимала она странных взглядов и сальных шуточек, которые стали отпускать ей вслед мужчины, сидящие на скамейках в больничном саду, стоило бабушке отойти в сторону. Жозефину Мормонтель там, конечно, все боялись до икоты, а вот её внучка — совсем другое дело. И лишь когда ей исполнилось пятнадцать, Летиция осознала, что она красива. И это внезапное внимание и комплименты со стороны мужчин стали ей нравиться.
Во внешности Летиции от матери не досталось почти ничего. Разве что тёмно-карий цвет глаз её отца высветлился, и они стали ярче и прозрачнее, словно в тёмную патоку щедро плеснули солнца. Не глаза, а точь-в-точь тот оникс, что был в кулоне у бабушки Жозефины — коричневый, с яркими прожилками солнечного золота. Да, может, ещё кожа стала не такой оливковой, как у южан-креолов, лишь чуть тронулась загаром — будто в молоко уронили три капли кофе. А всё остальное — черты лица, фигуру и рост — Летиция унаследовала от отца — Жюльена Бернара. И может, поэтому ещё притягивала она заинтересованные взгляды мужчин — внешность её в этих местах казалась немного экзотичной: красивые сочные губы, золотистая кожа, густые чёрные волосы, ресницы и брови сильно отличались от внешности марсуэнских голубоглазых и сероглазых белокожих блондинок.
Бабушка её красоту не одобряла. Бурчала всякий раз, поминая в сердцах её отца, которого в своё время принёс нечистый в их город, и велела служанкам извести в доме все зеркала. Оставить только одно в гостиной, чтобы видеть, много ли времени внучка проводит за самолюбованием, а не за молитвами. Никаких украшений Летиции не полагалось. Только брошь-камея, чтобы ходить в храм по праздникам. Ткань на платья бабушка покупала исключительно синих, серых и коричневых оттенков, и всё, что позволялось сверх этого — белый кружевной воротничок и манжеты, кружево на которые нужно было связать самой. А волосы непременно нужно было прятать под унылый чепец.
Бывая в гостях, Летиция всегда думала о том, что на фоне других девушек она выглядит, как горничная — в своей беспросветно-серой сарже, или как ученица пансиона — в грубом коричневом поплине. Но когда она однажды сказала об этом бабушке, та отстегала её розгами, обозвав вертихвосткой. Ничего удивительного, что после пары таких наказаний Летиция стала скрывать от мадам Жозефины всё, что только можно. В итоге наказывать её стали чаще, как выразилась бабушка «за молчание и греховные мысли». И чем взрослее Летиция становилась, чем сильнее проступали в ней черты её отца, тем чаще бабушка поминала, что во всём виновата его «нечистая» кровь. На что Летиция, не выдержав однажды, возразила, что кровь не бывает «нечистой», кровь — это всего лишь кровь, такая же часть организма, как рука или нога. Она слышала разговор об этом в больнице для бедных.
За эти слова её, конечно, снова наказали, причем довольно жестоко.
Но вместе с «нечистой» кровью от отца ей достались и его упрямство, и креольский темперамент, так что после этого случая с наказанием Летиция решила найти способ навсегда покинуть дом на рю Латьер и, наконец, вырваться на свободу. Единственное, что мешало ей в осуществлении этого плана — финансовая зависимость. Той частью денег, что после гибели родителей ей выделил Анри Бернар, управляла бабушка Жозефина. И эти деньги достались бы ей только в случае замужества, а мужа бабушка обязательно должна была одобрить.
Одобрять же кого-либо мадам Жозефина не спешила. Помня историю со скоропалительным замужеством собственной дочери, она подходила к вопросу устройства будущего внучки со всей тщательностью и скрупулёзностью, с какой занималась любым мало-мальски важным делом, будь то выбор цвета штор в спальню, качество цыплят к праздничному столу или натирка паркета в гостиной. Единственное, на что бабушка пошла в качестве жеста доброй воли — разрешила Летиции выбирать самой кого-либо из одобренных ею кандидатов.
Но перед этим мадам Жозефина исследовала их родословную не хуже, чем у породистых скакунов, что выставляют по субботам на скачках, осторожно наводя справки о женихах через зеленщиков, бакалейщиков и дам из благотворительного кружка, и безжалостно отбрасывая любые подозрительные кандидатуры. А те, кто оставался, пройдя через мелкое сито бабушкиных требований, были, по мнению Летиции, настолько правильными, унылыми, серыми, пресными или кислыми, что от одного их вида лучше было удавиться.
— Да ты же как дикая кобыла! — бурчала мадам Мормонтель, водружая очки на нос. — И если я тебе под стать найду такого же жеребца — прости меня Святая Сесиль! — далеко же вы ускачете! Ничего путного из такого брака не выйдет. Муж должен держать твою «нечистую» кровь в узде и хлыстом владеть, как полагается, и наставлять, как пастырь — следить, чтобы ты молилась чаще, а не вертелась перед зеркалом.
— Да, мадам, — и хотя Летиция соглашалась, скромно приседая в реверансе, но очередной унылый кандидат оказывался ею тут же отвергнут под каким-нибудь незначительным предлогом вроде гнилых зубов.
В конце концов, ей жить с ним, а не Жозефине Мормонтель.
Спасение пришло в виде Антуана Морье — заместителя управляющего на фабрике по производству тканей. К тому моменту выборы жениха растянулись уже на два года, бабушка не желала менять своих принципов, а Летиция не желала сдаваться и выходить замуж за «унылую серость». И противостояние шло уже просто из принципа. Поэтому Антуан Морье стал долгожданным компромиссом — хорош собой, не стар, и на фабрике ему прочили место управляющего. Он приехал из Брестони, что находилась далеко на севере, и толком о нём ничего не было известно, но на фабрике о нём отзывались как о человеке толковом, усердном и практичном. Бабушке Жозефине он принёс рекомендательные письма от предыдущего работодателя и объяснил, что поводом для переезда на юг послужило плохое здоровье его матери.
Антуан Морье носил тёмную тройку из добротного твида, был аккуратно пострижен и никогда не приходил в грязной обуви. Он всякий раз приносил мадам Жозефине маленькие подарочки: пакетик травяного чая, сушеный инжир или мятные леденцы. И хотя при этом бабушке он «категорически не понравился лицом, потому что был слишком слащав», но где-то её сердце дало слабину, потому что свадьба всё же состоялась, и Летиция, став мадам Морье, радостно упорхнула из дома на рю Латьер.
Вернулась она меньше чем через год в один из весенних дней поздним вечером, разочаровавшись в мужчинах и браке окончательно и бесповоротно. Без вещей, словно вор, прокралась с заднего входа в дом бабушки, пряча лицо под капюшоном тёмного плаща и надеясь, что никто её не узнает.
С того дня бабушка стала исправно приносить ей газету вместе с бутылкой утреннего молока и демонстративно класть её на край стола, чтобы Летиция обязательно всё увидела. Первую полосу обычно занимали ужасные заголовки в половину страницы. Сначала о том, как Антуан Морье — её муж — ограбил кассу фабрики, убил одного из служащих и повесился в тюрьме. А потом уже, когда острота новости сошла на нет, пошли домыслы, сплетни и высказывания «надёжных источников», как всегда бывает во время затишья перед следующей сенсацией. И пока Летиция читала, молчание бабушки висело над столом, словно обвинительный приговор.
«Чего и следовало ожидать!».
Но в чём была её вина?
Откуда ей было знать, что будущий муж окажется карточным игроком? Что никакой он не Морье, и фамилия эта выдуманная, чтобы скрыться от кредиторов, что рекомендательные письма он написал сам и подписи подделал. И что из Брестони он бежал потому, что за ним тянулся шлейф неоплаченных долгов. Откуда ей было знать, что он проиграл не только свои деньги, но и её состояние, которое перешло к нему после свадьбы? И откуда ей было знать, что он ещё и занял денег у тех людей, у которых даже старую подмётку занимать нельзя?
И женился он на ней по одной простой причине — Летиция оказалась лёгкой добычей. У неё было наследство и почти никаких родных.
Она старалась гнать от себя воспоминания о том кошмаре и унижениях, что ей пришлось пережить за последние недели: полицию в их доме, обыск, косые взгляды соседей и насмешки, допросы в участке, крики газетчиков: «На фабрике Перрин произошло убийство! Убийца — Антуан Морье!».
В их окна бросали камни, а дверь измазали грязью и нечистотами, ей отказывались продавать продукты в соседних лавках, а торговки плевали вслед, называя шлюхой и воровкой.
Она давно заметила, что с её мужем что-то не так, но что ей было делать? Бабушка бы сказала: «Чего и следовало ожидать! Непутевая дочь непутёвой матери! Сама виновата! Ты его выбрала!».
И поэтому она молчала. Молчала и терпела, а потом...
Антуан повесился в тюрьме, видимо, не пережив позора. Но знающие люди сказали, что ему в этом кто-то помог, что перед смертью его пытали, и что денег, пропавших с фабрики, в итоге так и не нашли. А Летиции вскоре прилетела и первая «ласточка» из прошлого её мужа — в их гостиной камнем разбили окно, а к камню прилагалась записка, и в ней недвусмысленно давалось понять, что долг Антуана всё ещё не уплачен. Летиция сидела на стуле, глядя на эту записку и холодея от ужаса — а что, если они придут и за ней? Люди Одноглазого Пьера, у которого её муж занял денег.
И в тот же день к ней домой пожаловал новый сыщик, уже, кажется, третий по счёту. Он представился как мсье Морис Жером. Невысокий, плотный, в неприметном сером костюме. Его волосы были расчёсаны на прямой пробор, а ботинки начищены до блеска. И взгляд — цепкий, пронизывающий, не пропускающий ни одной детали. Летиция не видела его раньше, и хотя тип он был неприятный, но в тот день она даже рада была его приходу и сразу же рассказала о записке.
Мсье Жером отказался от чая, аккуратно сложил записку в карман, так, словно и не был удивлен, и как будто даже обрадовался. Затем стал задавать странные вопросы: одна ли она живёт, во сколько выходит из дому, во сколько приходит и сколько дверей на первом этаже.
С одной стороны, это было, конечно, объяснимо, но с другой стороны… что-то было неприятное во всём облике мсье Жерома. От его манеры задавать вопросы на ум приходило только одно слово — вынюхивать. И Летиция подумала, что всё это ещё потому, что он — ну вылитый хорёк. Своими тонкими рыжими усиками, гладко зализанными волосами и глубоко посаженными глазками он сильно напоминал этого крайне неприятного зверька. А после его вопроса о том, не знает ли она, куда её муж мог деть украденные деньги, она поняла — что-то не так.
— Я уже отвечала на все эти вопросы и неоднократно, мсье Жером, я не имею никакого отношения к тому, что сделал мой муж! — сказала она твёрдо, кутаясь в шаль — сальный взгляд сыщика оставлял неприятное впечатление.
Ей на глаза навернулись слёзы, и она промокнула их кончиком шали.
Сколько можно доказывать, что она не виновата!
Но хуже всего было то, что в этот момент Летиция ощущала себя совершенно беззащитной перед всем миром.
— Я ни в коем случае не обвиняю вас, мадам… Но вы же понимаете, такой… красивой молодой женщине стоило бы больше думать о своей безопасности. Не расстраивайтесь. Я попрошу в жандармерии приставить к вашему дому человека, — ответил с ухмылкой сыщик, разглядывая защёлку на окне в кухне и аккуратно пробуя открыть и закрыть её рукой в перчатке. — Я зайду к вам… завтра. Мне надо кое-что проверить, и у меня остались ещё вопросы.
Весь день она не находила себе места, то и дело поглядывая в окно. А к вечеру у её дома появился странный человек, и Летиция пыталась успокоить себя мыслью о том, что это, скорее всего, кто-то из жандармерии, присланный мсье Жеромом. Но внутренний голос настойчиво шептал, что она ошибается…
А внутренний голос был для неё в этом мире единственным надёжным советчиком.
Наблюдая из окна за странным человеком, прислонившимся к дереву, она в итоге пришла к мысли, что её внутренний голос всё-таки прав. Судя по мешковатой одежде, по сгорбленности и натянутой на глаза шляпе это, скорее всего, кто-то из людей Одноглазого Пьера. И воспоминания о том, как именно умер её муж, об утренней записке и словах сыщика — всё это вместе привело её в такой ужас, что Летиция бежала из дома в спешке, не взяв с собой ничего, выбравшись через окно кладовки прямо в соседский сад.
С тех пор она пряталась у бабушки. Вернее, даже не в её доме на рю Латьер, а на два квартала ниже — в доме мадам Дюваль, которая уехала в гости к дочери. Мадам Дюваль попросила Жозефину присматривать за служанками, чтобы содержали дом в порядке и не своевольничали, и практичная мадам Мормонтель сразу сообразила, что в данных обстоятельствах не стоит Летиции сидеть там, где её можно найти без труда. И она оказалась права — на следующий день мсье Жером явился к мадам Мормонтель и даже осмотрел дом, но, не найдя беглянку, удалился.
Сыщику бабушка сказала, что понятия не имеет, куда делась внучка. Подозревает, что она прячется у каких-то родственников своего непутёвого мужа. А ещё сказала, что с Летицией они не особо ладили и что эту вертихвостку она теперь даже на порог не пустит. Сыщику пришлось выслушать такую гневную проповедь о нравственности, грехе и пороке, что он поспешил ретироваться. Мсье Жером вынужден был долго откланиваться и отказываться от приглашения прийти снова на чай или в кружок любителей поэзии, но узелок булочек с корицей мадам Жозефина всё-таки умудрилась ему вручить. Бабушка умела быть невыносимой, если хотела.
И вот теперь Летиция сидела в чужом доме, боясь даже выглядывать в окна, не то что выходить на улицу, и что делать дальше — совершенно не представляла.
Именно поэтому письмо из Альбервилля показалось спасительным кругом, который бросила ей судьба. Летиция аккуратно положила его на стол и подняла взгляд на мадам Жозефину. Молчание бабушки было красноречивее всяких слов. В другой раз эту бумагу ожидал бы камин и очищающий огонь — вот участь всех греховных соблазнов, но ввиду сложившихся обстоятельств…
— Прочитала? — спросила мадам Жозефина, скорее, чтобы подчеркнуть значимость ситуации, достала второе письмо и положила рядом. — А теперь прочитай это.
Второе письмо было тоже из Альбервилля. От дяди Летиции — Готье Бернара.
Родственников из-за океана она не помнила совершенно. Знала о них лишь то, что дядя Готье — адвокат и живёт в Альбервилле, а дядя Аллен — торговец в Реюньоне. Но, как оказалось, дяде Готье и дяде Алену по завещанию тоже полагались доли в семейном предприятии деда. И дядя-адвокат предлагал в письме свои услуги по управлению частью имущества Летиции в будущем владении. Он был уверен, что внучка Анри Бернара вряд ли захочет покинуть цивилизованный Старый свет ради того, чтобы жить на плантации, заниматься рабами и сахарным тростником, и поэтому предлагал приехать к нему, чтобы обсудить возможные варианты будущего управления наследством.
«…у нас большой дом, и мои дети — Филипп и Аннет — будут рады познакомиться с кузиной…».
Святая Сесиль! Покровительница и заступница! Как же это кстати!
Если и было на свете божье провидение, то это именно оно направляло перо Готье Бернара, когда он писал эти строки племяннице. И, кажется, впервые Летиция до глубины души искренне вознесла молитву своей святой.
Это была долгожданная свобода, именно та, которой она хотела, сказав «да» Антуану Морье. Тогда она ошиблась. Но в этот раз…
Новый Свет — это ведь совсем другая жизнь, в которой можно забыть о горестном прошлом, начав всё сначала. И там её дом, могилы её родителей, её родственники, пусть даже она их никогда не видела. Там можно снова обрести семью, ту семью, которой у неё никогда не было. Почему же раньше ей не пришла в голову мысль уехать в Альбервилль?
И если бы можно было затанцевать в обнимку с этим письмом — она бы так и сделала. Но бабушка Жозефина смотрела пронзительно и цепко, и, придав своему лицу выражение озабоченности, Летиция потупила взгляд и спросила тихо:
— По-вашему, мне следует поехать?
— По-моему? Да ты же едва кадриль ногами не выстукиваешь от счастья, вертихвостка! — фыркнула бабушка и скрестила руки на груди. — Думаешь, вырвешься на свободу? Только это будет как с твоим беспутным муженьком. Я ведь тебя предупреждала… Но кто я такая, чтобы указывать тебе за кого выходить замуж! А вот теперь… скажи спасибо, что старый пират, похоже, совсем пропил свои мозги, раз решил завещать тебе ферму, — бабушка в выражениях никогда не стеснялась. — Да только, милочка, думаешь, там всё мёдом помазано? Поедешь туда и сгинешь, как моя дурочка Вивьен. Альбервилль — город греха. А рабство — это омут похлеще мужа-картежника. Тьфу! Проклятое там место. Так что… решай сама. Ты теперь взрослая, и вдова к тому же. Хотя с твоей-то подмоченной репутацией у тебя только один путь — ехать в миссию при храме Святой Сесиль в Нарьену к сёстрам милосердия, замаливать грехи. Там бы уж тебя никто не нашёл, и дело то богоугодное. Только я и так знаю, что именно ты выберешь. Иди уже — собирай вещи. Мадам Грамон с дочерью плывут в Альбервилль через три дня — поплывёшь с ними. Я уже договорилась обо всём. И твоему дяде Готье я написала ещё на прошлой неделе.
Бабушка Жозефина развернулась и, шурша юбками, вышла из комнаты. А Летиция посидела некоторое время, слушая удаляющиеся шаги, а потом закрыла глаза и прижала письмо к губам. В череде последних мрачных событий это письмо было лучшее, что могло с ней случиться.
Она поплывёт в Альбервилль!
Глава 2. Город греха
Путешествие через океан оказалось довольно приятным. И хотя плыть пришлось далеко не первым классом, но ощущение безопасности и того, что все её страхи остались позади, было настолько успокаивающим, что Летиция, наконец, смогла обдумать всё, что с ней произошло за последние недели.
Бабушка велела ей скрыть факт замужества. В этом вопросе Жозефина Мормонтель оказалась донельзя практична. Не стоит всему Новому Свету знать о том, что она и есть та самая Летиция Морье — жена казнокрада и убийцы, о котором писали все марсуэнские газеты. Во-первых, ни к чему начинать новую жизнь с такого вот пятна на репутации, во-вторых, возможно, люди, которым остался должен её муж, продолжат её искать, и у полиции, судя по всему, тоже остались вопросы. Да и на новом месте ей предстоит войти в общество, как наследнице Анри Бернара, а значит, ни к чему тащить за собой шлейф прошлых ошибок.
Поэтому Летиция решила придерживаться легенды о том, что она была помолвлена, но её жених — королевский офицер — погиб вдали от родины, на другой стороне света, сражаясь за интересы короны. А она год носила по нему траур и теперь вот пришла пора сменить обстановку. Это всё объяснит, ну а мадам Грамон обещала держать язык за зубами. Так что теперь она снова мадмуазель Летиция Луиза Бернар, коей и была до своего неудачного замужества.
Бабушка также строго-настрого наказала ей вести себя скромно и с достоинством, жить неприметно и во что бы то ни стало понравиться альбервилльским родственникам, чтобы они помогли ей устроиться на новом месте. А потом, спустя какое-то время, найти скромного неприметного человека и снова выйти замуж, став добропорядочной женой плантатора.
— Смотри, не показывай своего дурного нрава, не позорь меня и память моей глупой дочери. Надеюсь, ты понимаешь, что от мужчин тебе пока следует держаться подальше? Пусть утихнет вся эта история с твоим мужем-картёжником. Вот хоть бы в трауре и походи ещё, по своему несуществующему жениху, чтобы никто к тебе с намёками не лез. Ты поняла меня? — напутствовала её бабушка перед поездкой, повторяя свою мысль по два раза. — Язык свой держи за зубами и помни: иной раз лучше смолчать, сделать вид, что глуховата. К тебе будут присматриваться, и лучше бы тебе сидеть тише воды, ниже травы, будто тебя и нет вовсе. И смолчать иной раз, я знаю, как ты умеешь притворяться. Ты поняла?
Она поняла. Да и что тут не понять? История с Антуаном Морье за несколько недель научила её тому, чему все эти годы не могли научить проповеди бабушки, её розги и нынешние советы, что мужчинам верить нельзя. Что замужество — это клетка почище дома на рю Латьер. И если не хочешь бояться за свою жизнь — стоит держаться от мужчин подальше.
Лишившись семьи в раннем детстве, Летиция не знала других родных, и никого, кроме Жозефины Мормонтель, в её жизни не было. А та любовью не баловала, да и вообще не баловала ничем, давая понять, что она — Летиция Бернар — всего лишь досадное напоминание о её собственной ошибке, о том, что она недоглядела за своей дочерью Вивьен. И Летиция по наивности надеялась, что, выйдя замуж, она обретёт, наконец, то, чего ей так недоставало в детстве: семью и любовь. Но любовь с Антуаном Морье продлилась ровно три дня. А дальше…
О том, что было дальше, Летиция предпочла забыть, как и о самом существовании Антуана Морье. Как когда-то, сев на пароход в Старый Свет, она заставила себя забыть о смерти родителей, о горящих хижинах рабов и той атмосфере ужаса перед лихорадкой, что царила в долине Арбонны.
Ей всё ещё трудно было принять ту мысль, что во многом бабушка оказалась права, когда выбирала ей мужа. Что она правильно рассуждала — муж должен быть человеком спокойным, честным и надёжным, но… как жить с тем, кого не любишь? Лучше тогда вообще жить одной.
***
Когда пароход шумно швартовался к берегу, разглядывая пёструю толпу встречающих, Летиция внезапно подумала, что вот так неожиданно жизнь дала ей второй шанс. И в Новом Свете она теперь всё сделает по-другому. Здесь у неё есть дед, два дяди, кузины и кузены — вот она — новая семья. Здесь она сможет быть счастлива.
Она спустилась по трапу, распрощавшись с мадам Грамон, и осталась стоять на набережной в окружении трёх чемоданов, словно рыба, выброшенная на берег. Оглушенная звуками, запахами и красками, Летиция всматривалась в толпу в поисках встречающих.
Мимо с грохотом проносились коляски. Кучера здесь были громогласные, шумно приветствовали друг друга, привставая на козлах и снимая шляпы, или громко бранились, пытаясь разъехаться. Их перекрикивали торговки, бойко предлагая с лотков жареных креветок и орехи пекан, початки кукурузы или беньеты — сваренные в сиропе кусочки теста. Духота, цветастые юбки, пышные тийоны* на головах темнокожих женщин, запахи специй, сигар, ванили и маракуйи — Альбервилль обрушился на Летицию весь и сразу, захватив и оглушив, всколыхнув смутные воспоминания о далёком и почти забытом детстве.
*прим. — традиционный тюрбан (платок), который носили цветные женщины в Луизиане.
И когда дядя Готье внезапно появился перед ней, приподнимая в приветствии шляпу, она даже вздрогнула. Летиция его совсем не помнила, но вот он узнал её безошибочно, сказав, что она — вылитый отец, и ошибиться он, конечно, не мог.
— Рад приветствовать тебя в Альбервилле! — дядя Готье склонился к руке Летиции.
Сам же Готье Бернар дал бы сто очков вперёд любому щёголю из Старого Света: высокий, подтянутый, в белом полотняном костюме, в шляпе и с тростью, с хитрым прищуром блёкло-серых глаз — он производил впечатление человека делового и знающего себе цену. Вытянутое лицо, обрамлённое аккуратными бакенбардами, короткая стрижка и высокий лоб с залысинами — всё в нём говорило о респектабельности и серьёзности. Его светлые глаза окинули Летицию с головы до ног, и она сразу узнала этот взгляд — Готье Бернар прежде всего был мужчиной, а потом уже её дядей.
Следом за ним появилась девушка в абрикосовом шёлке под огромным кружевным зонтом, которую он представил Летиции как свою дочь Аннет. Кузина оказалась примерно ровесницей и внешне очень напоминала дядю Готье, даже не столько чертами лица, сколько манерой держаться, прищуром глаз и взглядом, которым она окинула гостью — цепким, деловым, оценивающим её точно лошадь на скачках. Взгляд скользнул по Летиции с головы до ног, и Аннет улыбнулась одними губами, одарив кузину приторно-милой улыбкой, немного покровительственной и насквозь фальшивой.
— Рада видеть тебя, дорогая!
— И я рада, милая кузина!
Летиция тоже улыбнулась ей, вспомнив наставления бабушки, что новым родственникам нужно обязательно понравиться. Они с Аннет расцеловались, едва касаясь щеками друг друга, будто триста лет знакомы, но первое впечатление от встречи оставило все же неприятный осадок. Кузины друг другу не понравились.
Дядя Готье кликнул носильщика, и чемоданы Летиции быстро перекочевали в шикарный открытый экипаж. Лаковые борта, на сиденьях бордовая кожа, красные спицы на колёсах — такой экипаж стоил целое состояние. И даже кучер в зеленой ливрее посмотрел на Летицию так, словно раньше возил самого короля, а сейчас снизошёл до бродяжки.
Но Летиция сделала вид, что не заметила этого.
Пожалуй, чтобы понравиться новым родственникам, на ней недостаточный слой позолоты!
Дядя уехал в другой коляске, перепоручив гостью заботам дочери, и сказал, что к ужину будет.
— Я покажу тебе город, всё равно поедем через весь центр, — произнесла Аннет, церемонно расправляя складки на платье и прячась под зонтиком от солнца.
Неудивительно, что Аннет удалось сохранить такой светлый цвет лица — широкополая шляпа, занявшая половину коляски, зонтик-шатёр, плотные перчатки из узорного шёлка — солнца она старалась избегать всеми силами. Да и вообще, кузина Бернар хоть и не блистала красотой — черты её лица были мелкими, а глубоко посаженные глаза смотрели на всё, пожалуй, слишком оценивающе, — но выглядела она при этом очень элегантно и утончённо. Рядом с ней Летиция в своём платье из светлого хлопчатого поплина и простой соломенной шляпке почувствовала себя чем-то средним между горничной и монашкой. Но её мысли недолго задерживались на элегантном облике кузины-модницы, вскоре всё внимание завоевала рю Верте — центральная улица города.
— Это работный дом, а это — здание хлопковой биржи, дальше — свадебный салон мадам Руаль… — вещала Аннет с видом знатока, указывая веером на здания вдоль дороги.
А Летиция жадно разглядывала яркие вывески. Рю Верте — улица широкая, обсаженная по обеим сторонам пальмами, тамариндовыми деревьями и казуаринами, вела на север от самого порта и заканчивалась большим храмом на холме. Мимо проплывали фасады домов, выкрашенных всеми цветами радуги: персиковые, розовые, цвета ванили и терракоты. Город стоял в низине, в дельте реки Арбонны, окруженный с одной стороны многочисленными болотами и дамбами, а с другой — океаном. От жары и влажности белоснежная брестонская штукатурка, столь популярная в Старом Свете, здесь тут же покрывалась зелеными и рыжими разводами плесени и мха. Вот и красили дома кто во что горазд, добавляя в краску дубовую кору, кермек* или гамбир*.
*прим. — растения, используемые для производства красок.
Каждый дом непременно окружал длинный балкон с навесом и ажурными коваными решетками — так альбервилльцы притеняли окна от невыносимо жаркого солнца. Ветерок лениво шевелил длинные листья папоротников, что свисали из горшков почти с каждого балкона, и доносил запах цветущего франжипани — дерева, которое непременно росло у каждой двери. Его бело-жёлтые цветы обязательно должны были падать на ступени крыльца: считалось, что это добрый знак — ангелы охраняют жильцов этого дома.
И Летиция вспомнила, что бело-жёлтые цветы франжипани — символ Альбервилля.
— А это — Рынок рабов, — произнесла Аннет как ни в чём не бывало.
Летиция жадно разглядывала высокие решетчатые ворота, за которыми виднелась утоптанная тысячей ног красная глиняная площадь, помост и что-то похожее на коновязь.
Неужели здесь продают людей? Вот так запросто, как скот…
— Но сегодня он не работает — Божья неделя началась, — изрекла Аннет философски, — почти никто не работает. А это — игорный дом мсье Маджера.
— А это что? — спросила Летиция, кивнув на особняк, фасад которого выделялся на фоне других — стены выкрашены красным, а двери — золотом.
На крыльце дома стояли две темнокожие женщины — ньоры — в кричаще-ярких одеждах и тийонах таких размеров, что, казалось, голова у них оторвётся от их тяжести. У одной поверх шёлкового тийона красовалась ещё и красная шляпка, плоская, как блин. И всё это сооружение на голове походило на огромный сказочный гриб.
Женщины свешивались через перила, и глубокие декольте их платьев показывали всё, что должен скрывать наряд приличной женщины. Но они, нисколько не смущаясь, махали морякам, идущим по другой стороне улицы, и смеялись.
— Ну, понятно же — это… дом терпимости, — произнесла кузина, чуть понизив голос и не глядя на вульгарных женщин.
— Бордель? — потрясённо спросила Летиция и тут же прикрыла рот ладонью — мадам Мормонтель за одно это слово, произнесённое вслух, враз бы огрела чётками.
В Старом Свете такое и помыслить было невозможно, и от удивления Летиция даже обернулась, разглядывая публичных женщин. В Марсуэне, где они жили с бабушкой, конечно, были публичные дома, но где-то на задворках, на узких тёмных улицах, по которым не проезжают дамы из приличных семей. О них никогда не говорили вслух, а если и хотели упомянуть, то выражались деликатно и туманно, вроде «вы же понимаете, о каких женщинах мы говорим». Это считалось грязным, постыдным и греховным. Это следовало скрывать от глаз, как язву, как нехорошую болезнь, а вовсе не выставлять напоказ.
И то, что здесь, в Альбервилле, бордель находился в центре города, вот так нарочито и открыто, сияя красными вывесками и начищенными стёклами, соседствуя с вполне приличными заведениями: магазинами и конторами на главной улице — такое было очень странно и удивительно.
Рынок рабов, Игорный дом и бордель! И всё это — на центральной улице! И впрямь — город греха!
Их коляска свернула на рю Виктуар, и кивнув на особняк с мраморными колоннами и садом, Аннет произнесла:
— Это «Белый пеликан» — самая большая бальная зала во всём Южном союзе. Даже в Реюньоне нет такой. Не знаю, как в Старом Свете, но здесь очень любят танцы.
Летиция уже успела заметить, что и на флаге Альбервилля тоже изображен пеликан, рядом с цветами франжипани. Да и когда они проезжали небольшой кусок набережной, выходившей на низкий берег Арбонны, эти самые птицы, совершенно не боясь людей, сидели на гранитных камнях вдоль всего берега. Не даром же Альбервилль называют городом пеликанов.
Экипаж остановился перед большим особняком, и Летиция поняла, что они приехали. Дом Бернаров утопал в тени старых дубов, с ветвей которых, точно бахрома, свисали сизые нити ведьминых волос. Два этажа, персиковые стены и зелёные ставни, мраморные колонны украшали фасад, а подъездная аллея растянулась на полсотни туасов — дом выглядел очень респектабельно, как, впрочем, и всё, что было связано с дядей Готье.
— Странно, что ты не взяла с собой служанку, — как будто невзначай обронила Аннет, но было понятно, что это всего лишь такой способ провести между ними черту различий — они хоть и родственники, но именно деньги определяют здесь настоящий статус.
— К сожалению, она слегла с горячкой, — быстро нашлась Летиция, — но не думаю, что в этом городе такая уж проблема нанять служанку.
Унижаться перед богатой родственницей она не собиралась.
— Я пришлю тебе Люсиль, — ответила Аннет, войдя в тень густых деревьев и складывая зонтик, — она, правда, топает, как лошадь, но умеет делать всё. Да смотри, не давай ей лодырничать — она любит поспать, пока никто не видит, так что заставляй её что-нибудь делать к сроку, всё равно что, — добавила кузина назидательно, — у ньоры руки всегда должны быть заняты работой. Полагаю, тебе нужно отдохнуть с дороги. Ужин у нас в семь.
Слова Аннет оставили у Летиции неприятный осадок в душе. Она почему-то сразу вспомнила наставления бабушки о том, что сидеть без дела — грех, и то, как за праздность ей доставалось иной раз и розгами, и лишь утвердилась в мысли, что Аннет вряд ли станет ей подругой.
Кузина раздала задания слугам, велела отнести вещи гостьи в её комнату, представила Люсиль — толстую ньору лет сорока в крахмальном переднике и зеленом тийоне, и с чувством выполненного долга удалилась. А Летиция остановилась у подножья лестницы, украдкой разглядывая большой холл, высокие окна, задрапированные светлыми портьерами, картины на стенах и бронзовые статуи у входа, и почему-то подумала, что едва ли это адвокатская практика приносит дяде Готье доходы, позволяющие содержать такой дом.
— Ты рабыня? — спросила она Люсиль, когда они поднялись на второй этаж в комнату, отведённую для Летиции.
— Конечно, муасель, вот и печать есть, — ответила Люсиль так, словно вопрос её удивил, и закатала рукав.
Чуть выше локтевого сгиба на внутренней стороне руки Летиция разглядела что-то похожее на татуировку или очень старый ожог, словно из кожи цвета тёмного шоколада вытравили часть краски. Печать представляла собой белый круг, в нём какие-то символы и в середине — буквы «Г.Б.».
Готье Бернар.
Клеймил ли рабов её отец? Этого она не помнила. Но сам факт того, что на человека ставят клеймо, как на лошадь или овцу, показался ей диким и противоестественным. И в этот момент она снова вспомнила слова бабушки, которая всегда отзывалась о рабовладении, как о противном Богу занятии.
Пожалуй, в этом Жозефина Мормонтель была права. Боже, это же, наверное, больно?
А ещё, глядя на Люсиль, она внезапно подумала о своём отце и даже невольно посмотрела на себя в зеркало. Бабушка об этом не распространялась, вернее, сказала, что не знает ничего, но Летиция умела сложить два и два. И вспоминая серые глаза дяди Готье и его белую кожу, тонкие губы и русые волосы, понимала, что у её дяди и у её отца матери точно были разные. И кто её бабушка по отцовской линии — догадаться было нетрудно.
Квартеронка.* И такая же рабыня, как Люсиль?
* Квартеро́н — в колониальной Америке так называли человека, у которого один предок во втором поколении принадлежал к негроидной расе, то есть потомок мулата и белого родителей.
Может, в этом и была причина той надменности, с которой разговаривала Аннет, глядя на Летицию? В той капле «нечистой» крови, что унаследовала она от второй бабушки?
Какая насмешка! Ведь другая половина её крови, что досталась от Жозефины Мормонтель, восходила по генеалогическому древу к одному из королевских домов Старого Света.
Только это не имело значения. В отличие от Старого света, здесь «чистота» крови играла особую роль в отношениях.
Ужин подали в просторной комнате на первом этаже. И хотя за столом они были втроём — тётя Селин, ещё не вернулась из Реюньона, — но накрыли его по-королевски. Летиции такое обилие серебряных приборов и такой изящный фарфор приходилось видеть только на больших приёмах. А тут — обычный ужин, пусть и в честь её приезда, но она не такая уж необыкновенная гостья, чтобы так ради неё стараться.
И хотя этикет Летиция знала безупречно, но всё равно весь вечер от волнения боялась что-нибудь разбить или опрокинуть, слишком уж пристальным было внимание к её персоне. Она вообще ощущала себя неловко под перекрёстными взглядами дяди и кузины. За столом висело какое-то напряжение. Новые родственники рассматривали её исподтишка — Летиция это чувствовала, даже глядя в тарелку с черепаховым супом. А ещё её смущали две ньоры, которые стояли по обе стороны от стола, мерно размахивая опахалами из перьев, и двое ливрейных слуг, разносивших блюда. Она не привыкла к такой пышности. Их ужины с бабушкой проходили в куда более скромной обстановке. И чтобы как-то сгладить неловкость, она попросила дядю рассказать о родителях.
— Ну, Жюльен… он был… хорошим человеком, — дядя Готье помешал ложкой суп, — и твоя мать, мадам Вивьен… тоже. Мы не слишком долго были знакомы…
Сказать по правде, из рассказа дяди Летиция особо ничего не вынесла. Он говорил какими-то общими фразами, точь-в-точь некролог зачитывал, и весь смысл его рассказа сводился к тому, какими прекрасными людьми были её родители. Она хотела расспросить про свою бабушку по отцовской линии, но помня презрительный тон Аннет в отношении ньоров, так и не насмелилась это сделать. Потом как-нибудь, когда они будут одни.
— А ты… как надолго собираешься задержаться в Альбервилле? Когда планируешь возвращаться в Марсуэн? — вклинилась в разговор Аннет, прикладывая к губам белоснежную салфетку.
— Вообще-то, я бы хотела здесь остаться, — ответила Летиция, пробуя десерт — нежное пралине с орехами пекан.
— Здесь? Но… зачем? — у Аннет на лице отразилась крайняя степень удивления.
— Мсье Анри Бернар оставляет мне ферму, и я бы хотела попробовать пожить там. Возможно, даже попробую управлять ею, — ответила она с улыбкой. — Здесь всё-таки мой дом. Мой настоящий дом.
За столом внезапно наступила тишина, и, подняв взгляд, Летиция увидела вытянувшиеся лица семьи Бернаров.
Почему они так смотрят? Может, она глупость какую-нибудь ляпнула? Похоже на то… Наверное, это из-за того, что она сказала про управление фермой. Судя по нежной коже Аннет, такое им бы и в голову бы не пришло. Хотя, что сложного-то в управлении фермой?
В конце концов, в деле ведения хозяйства она даст сто очков вперед любому местному плантатору — уж этому-то её выдрессировала мадам Мормонтель. Вести счета, закупать продукты, торговаться за каждый луи, следить за домом, готовить, стирать, управлять слугами, даже вот так стол накрыть фарфором и золотом — всё это совсем не сложно.
— В самом деле? Управлять фермой? Ты хоть что-то знаешь о сахарном тростнике? — осторожно спросил дядя Готье.
— Я не думаю, что разобраться в том, как он растёт и что с ним нужно делать, будет так уж трудно, — ответила Летиция.
И лица Бернаров вытянулись ещё сильнее.
— А как же мадам Мормонтель? — дядя Готье даже руками развёл, будто не найдя слов в ответ на такую вопиющую глупость. — Она, конечно, писала, что тебе необходимо сменить обстановку после трагической гибели жениха, но жить на болотах? И наш тяжёлый климат, после Старого Света…
Летиция поспешно опустила глаза — чуть не поправила дядю, что не жениха, а мужа. Так ведь и на лжи недолго попасться. Она даже покраснела от этой мысли и как-то пропустила дальнейшую речь дяди Готье о превратностях местного климата, гнусе и аллигаторах. Вздрогнула лишь, когда внезапно раздался стук входной двери — в комнате появился молодой человек, в котором Летиция безошибочно узнала Филиппа Бернара — брата Аннет и своего кузена.
Узнать его было нетрудно — одно лицо с дядей, и выглядел он так, что ей в голову пришло только одно слово — «породистый». Одет щегольски, высок, подтянут, довольно красив. Он, не глядя, размашистым движением сунул дворецкому шляпу и хлыст, едва не впечатав их в грудь пожилого ньора, коротко поприветствовал отца и упёрся взглядом в Летицию.
— Кузина? — тонкие губы расплылись в сладкой улыбке. — Как я рад!
Она привстала для приветствия, и Филипп, поймав её руку, склонился в поцелуе, успев при этом пробежаться взглядом по её фигуре и задержаться на лице. Он произнёс пару комплиментов, приличествующих случаю, расположился за столом напротив и принялся внимательно разглядывать Летицию, особенно её скромное серое платье, в которое она переоделась после приезда.
К счастью, это пристальное разглядывание продлилось недолго — ужин уже подходил к концу. Поблагодарив родственников за гостеприимство, Летиция рассчитывала поскорее уйти к себе, но дядя Готье попросил её задержаться.
Они прошли в соседнюю комнату — большое помещение, которое совмещало функции кабинета мсье Бернара и библиотеки. Панели из красного дуба подпирали потолок с люстрой из трёх ярусов хрусталя, а массивные шкафы, доверху набитые юридической литературой, придавали комнате несколько мрачный вид. На стене напротив большого письменного стола висела карта с изображенной на ней дельтой реки Арбонны, разлинованная на какие-то квадраты.
Приглядевшись, Летиция пришла к выводу, что квадраты — это плантации. Дядя снял сюртук, велел служанке принести кофе, а Летиция за это время успела пробежаться глазами по карте и обнаружить поместье Анри Бернара — Утиный остров. Остров на самом деле был полуостровом, вонзившимся, словно клюв пеликана, в самую середину реки — именно в этом месте Арбонна сужалась до бутылочного горлышка, делая петлю, а затем изливалась в низину, разделяясь на множество рукавов, вросших в альбервилльский залив, словно корни болотного кипариса.
Названия, нанесенные на карту тончайшим пером, отозвались в памяти чем-то очень знакомым: плантация Дюранов — поместье Жемчужина, Лаваль — поместье Физалис, Обьер — поместье Гиацинт, Три дуба — Грейсоны, Кошачий глаз — Фурье, дальше пристань, у которой останавливались пароходы. А за ней по обе стороны протоки и до самого Альбервилля шли болота Панчак — раскинувшиеся на десятки льё непроходимые смертельные топи.
Утиный остров занимал весьма приличную часть земли, и что именно нотариус именовал фермой — было непонятно. Хотя, может, Летиция неправильно поняла письмо? Жак Перье писал весьма витиевато, а её воспоминания о детстве на плантации были весьма смутными. Но до этого момента под «фермой» Летиция понимала клочок земли с хижиной рабов и маленький домик. А на деле поместье Анри Бернара оказалось одним из самых крупных владений на всём правобережье нижней Арбонны. И какая его часть причиталась Летиции, можно было только догадываться.
Или спросить напрямую у дяди.
— Я хотел поговорить с тобой о делах, Летиция. Присядь, — произнёс мягко дядя Готье, пододвигая ей кресло и заслонив спиной карту.
Служанка принесла кофе и пирожные. Летиция вдохнула аромат и подумала, что такой кофе не умеют варить в Старом Свете — густой, тёмный, насыщенный запахами кардамона, ванили и гвоздики, с жирной пенкой сверху и узорами из корицы. И на этот пряный запах память тут же отозвалась воспоминаниями…
…на заднем дворе их дома растёт гвоздичное дерево, и ваниль, привязанная к колышкам, плетётся прямо по старой бревенчатой стене сарая. Песни рабов, заунывные и тягучие, доносятся со стороны полей — день закончен, а значит, можно безнаказанно петь. Вереница людей устало направляется к хижинам. Солнце тонет в ветвях апельсиновых деревьев и тени ложатся на землю, тянутся длинными пальцам к крыльцу пристройки, а оттуда, из распахнутой настежь двери, доносится запах свежего хлеба и мяты — кухарка готовит для хозяина вечерний джулеп…
*прим. алкогольный коктейль на основе бурбона (или другого крепкого спиртного напитка), воды, дроблёного льда и свежей мяты.
Летиция пригубила кофе, тряхнула головой, отгоняя возникшие смутные образы, и чуть отодвинула чашку. Сердце сжалось от старой боли. Почему она не вспоминала этого там, в Марсуэне? Как будто в детстве, уплывая в Старый Свет, она разом приказала себе забыть обо всём. Но… ведь так и было. В тот день, когда они с нянькой садились на пароход, Летиция будто ножом отрезала свою прошлую жизнь. Потому что вспоминать обо всём этом было больно. Но вот сейчас ей вдруг отчаянно захотелось там побывать. Пройти по дубовой аллее, трогая замшелые стволы, вдохнуть запах, доносящийся из пристройки, где старая кухарка варит гамбо…*
*прим. — блюдо распространённое в штате Луизиана. Представляет собой густой суп со специями, похожий по консистенции на рагу.
Кофе обжёг нёбо, пробежался по горлу, запах снова щекотал ноздри…
— Когда мы поедем к мсье Бернару на плантацию? — спросила Летиция, чтобы прервать неловкое молчание.
— Надеюсь, что через неделю, — ответил дядя Готье, разглядывая край чашки.
— Но… он ведь при смерти? — удивилась Летиция. — В письме так было написано. И он хотел видеть меня как можно скорее. Может, я могла бы отправиться завтра?
— При смерти? — усмехнулся дядя. — Вот уж плохо ты знаешь стариков! Мой отец — твой дед, «при смерти», дай Бог памяти, последние десять лет. И каждый раз, когда на него накатывает хандра с болот, он вызывает мэтра Перье и начинает надиктовывать ему письма с последней волей. В этот раз своими письмами он добрался аж до Марсуэна, — Готье махнул рукой куда-то в сторону набережной. — Но я видел его две недели назад, и он был жив-живёхонек, дымил сигарой, как старый пароход, и ругал на чём свет стоит наших соседей Дюранов. А письмо он написал, я думаю, по простой причине — хотел увидеть внучку, но знал, что мадам Мормонтель вряд ли отправит тебя сюда без уважительной причины.
Вот уж точно!
— Так это всё неправда? — удивилась Летиция.
— Правда, но не всё. Мой отец действительно сильно сдал этой зимой, но нельзя сказать, что он при смерти, — дядя чуть усмехнулся. — И мы вскоре поедем к нему… все вместе. Но прежде я хотел бы обсудить с тобой несколько вопросов, — дядя Готье аккуратно положил ложечку на блюдце. — Ты же не всерьёз сказала, что собираешься управлять фермой?
— Почему же не всерьёз? Очень даже всерьёз. Я умею вести хозяйство, — ответила она, отставляя чашку.
Дядя Готье посмотрел исподлобья, прищурился, словно взвешивая следующие слова, и взгляд его в этот момент показался Летиции острым, словно кинжал. А потом он вздохнул, стальные искры исчезли из его серых глаз, и он принялся объяснять, как тяжело ей придётся с плантацией, рабами и управляющими. Что это не под силу и многим мужчинам, и уж точно с этим не совладать девушке, выросшей в Старом Свете. Что у него есть прекрасный человек, который справится с управлением плантацией на отлично, а Летиция может оставить ему доверенность, вернуться в Марсуэн и исправно получать причитающуюся долю дохода. Это, конечно, не так уж много, но ведь и затрат никаких. Ну, или она может продать ему свою часть земли. Правда, много за неё тоже не дадут — земля в частичной собственности не слишком ходовой актив.
А Летиция сидела и думала — возвращаться в Марсуэн ей никак нельзя. И как же быть? Снять жильё в Альбервилле? Уместно ли ей будет жить тут одной? Сначала надо узнать цены. Если за ферму много не дадут, то что же делать? И потом, дядя так старательно пугает её местным климатом…
Но в то же время она подумала, что вот её мать жила здесь и была счастлива, а, по словам бабушки, она была женщина утонченная, работать не умела, любила поэзию и совсем не любила солнце. Если уж она смогла жить на болотах, то почему не сможет Летиция? К тому же, если дед вполне себе здоров, она может поселиться у него, и это тоже вариант, возможно, самый лучший. Если она смогла жить с бабушкой Жозефиной, то уж со «старым пиратом» она как-нибудь поладит.
— Спасибо, мсье, — произнесла Летиция, дослушав предложение дяди, — но сначала я бы хотела увидеть дедушку. А над вашим предложением я обещаю подумать. К тому же мне бы не хотелось вас стеснять, так что, быть может, мне не имеет смысла ждать следующей недели — я могла бы отплыть по реке хоть завтра.
Дядя покрутил в руках пустую чашку, и казалось, слова племянницы поставили его в тупик, но он всё же улыбнулся и произнёс, стараясь говорить приветливо и мягко:
— Ну что ты, какое стеснение! У меня большой дом, места, как ты видишь, предостаточно. И потом, в память о твоём отце я бы хотел, чтобы ты погостила у нас, посмотрела город — Аннет тебе всё покажет. К тому же тебе стоит посетить магазины, купить себе что-то более подходящее нашему климату, иначе путешествие по реке будет не из приятных — вдоль Арбонны гораздо жарче, чем здесь. Альбервилль продувается с моря, а по реке повсюду испарения от болот. Да и ты наверняка захочешь погостить у дедушки некоторое время. Так что послушай своего дядю — посвяти неделю покупке нарядов и осмотру города. Когда ты ещё увидишь альбервилльский карнавал? А он будет скоро. И перед ним большой весенний бал — закрытие сезона. Божья неделя вообще один сплошной праздник…
И глядя на то, как Летиция колеблется, он добавил, разведя руками:
— …И нам ещё необходимо посетить нотариуса — тебе нужно прочитать все бумаги и кое-что подписать, а мсье Жак совсем не грешник, чтобы работать в Божью неделю — раньше следующего понедельника он в конторе точно не появится.
Пожалуй, что-то в речах дяди было разумно. В тех нарядах, что Летиция привезла с собой из Марсуэна, она, во-первых, выглядела, как ощипанная курица, особенно рядом со своей элегантной кузиной. Во-вторых, мода здесь была не такая, как в Старом свете, и её платья сразу же бросались в глаза, а бабушка велела внимания не привлекать. А в-третьих, здесь было жарко, и ей и в самом деле следовало купить хоть пару нарядов из лёгкого муслина, и уж точно не таких убогих цветов, как она носила дома.
Платье, в котором она бежала к бабушке в день прихода сыщика — сплошной траурный креп, да ещё кое-что у неё осталось из девичьего гардероба, что хранился в сундуках на рю Латьер — серая и коричневая саржа и синий поплин. Вот и все, что у неё было с собой в чемоданах. В этом и в самом деле стыдно показаться у дедушки, да и вообще стыдно ощущать, что вся семья Бернаров смотрит на неё, как на убогую.
Она хотела спросить, какова же её доля в наследстве деда, но так и не спросила. Такой интерес к имуществу Анри Бернара может быть превратно истолкован дядей. Мало ли, подумают, что она охотница за чужими деньгами и только того и ждёт, чтобы дед отдал Богу душу. Они ведь не знают всей правды об её положении, и о том, что ей попросту некуда возвращаться.
Новость о том, что Анри Бернар вполне здоров, её обнадёжила. Если дед её не выставит на второй день — а она надеялась, что он всё-таки рад будет её появлению, — то она сможет пожить какое-то время на плантации и всё обдумать. А подробности завещания она всё равно узнает напрямую у нотариуса. С этими мыслями Летиция поблагодарила дядю и, снова пообещав подумать над его предложением, отправилась спать.
Несмотря на то, что её новые родственники не слишком-то ей понравились, а их гостеприимство скорее тяготило, чем было в радость, мысль о том, чтобы сменить гардероб и посмотреть город, показалась ей всё-таки здравой. К тому же Летиции хотелось посмотреть и карнавал. Карнавалов она никогда не видела. Подобных развлечений в Старом Свете у неё не было, да и мадам Мормонтель ни за что бы её не отпустила на такое празднество, посчитав его вульгарным и богомерзким. Но здесь нравы были совсем другие. Так что остаться на несколько дней в Альбервилле, пожалуй, не так уж и плохо.
До постели Летиция добралась уже кое-как — день выдался утомительный, ей всё ещё казалось, что под ногами покачивается палуба парохода. Наскоро помолившись, она осенила охранным знаком подушки, окна и дверь, как учила её бабушка — всё-таки этот дом для неё чужой, такая защита не помешает, — а затем растянулась на свежих простынях. После постоянной качки в каюте и жёсткого матраса эта мягкая постель была просто верхом блаженства.
Бабушка говорила, что в первую ночь на новом месте всегда снятся знаковые сны и их нужно запоминать. Девицам обычно женихи, но Летиция о женихах и не думала. Сейчас, вдали от Марсуэна, она испытывала странную смесь облегчения и тоски. Облегчения от того, что не нужно бояться незваных гостей, готовых вырвать ногти, чтобы вернуть карточный долг. А с другой стороны, она даже удивилась тому, как соскучилась уже по Старому Свету и даже по бабушке Жозефине. И загадав, чтобы ей приснились родные места, она незаметно провалилась в глубокий сон.
Мягкие лапы ступают неслышно по траве, по гранитной лестнице, по мягкому ковру и вощёному паркету. Спит дом на рю Виктуар…
В нитях ведьминых волос дрожат призрачные огоньки первых светлячков. И над старыми дубами беззвучно скользят ночные призраки — летучие мыши…
Спят слуги и хозяева, спят лошади в конюшне…
Только кошка вздрагивает, напряженно вглядываясь в густую темноту, что движется ей навстречу, и шерсть вздыбливается у неё на загривке.
Кошки видят мёртвых…
…и тех, кто приходит из Мира Духа. И кошки знают, кого нужно бояться…
Филенчатые двери спальни, кровать с балдахином и кисейные занавеси, что скрывают лицо….
Лёгкий прыжок. Мягкие лапы встают прямо на грудь спящей женщины, и глаза тьмы из чёрных становятся жёлтыми.
— Ну вот, наконец, мы и встретились…
Сначала Летиция услышала крик. Истошный, надрывный, хрипящий. Села на кровати рывком, судорожно глотая воздух, и только потом поняла, что это кричит она сама. Кричит, захлёбываясь и пытаясь пальцами разодрать на груди сорочку. Из цепких объятий кошмара сознание возвращалось медленно — густая темнота, чужая комната и ощущение того, что кто-то большой сидит у неё на груди и давит так, что она почти задыхается. Сердце колотилось набатом, и казалось, что пульсирует оно во всём теле: в ушах, в груди, в животе, сотрясая её всю, как в конвульсиях.
Летиция вскочила, споткнулась в темноте и упала. Ощупывала тумбочку, пыталась найти свечу и не находила, а руки дрожали, роняя всё подряд, пока, наконец, за дверью не раздались спасительные шаги.
— Муасель, Летиция? — послышался тревожный голос Люсиль. — Муасель, Летиция? Это вы кричали?
Святая Сесиль! Наконец-то живая душа!
— Да! Да! Люсиль! Входи! Входи скорей!
Люсиль появилась с огарком свечи. Кудрявые волосы, не стянутые тийоном, отбрасывали на стену тень от её головы, похожую на огромный шар.
— Ох, я-то перепугалась! — пробормотала служанка, зажигая свечи на комоде. — До чего же вы истошно кричали! Хорошо хоть хозяева спят в другом крыле, а то бы перебудили весь дом! Надо было вам на ночь тёплого молока с мятой выпить — спали бы, как младенец. А то, видать, всё от качки — укачало вас, поди, на пароходе-то, да ещё жара наша с непривычки и…
Люсиль не договорила.
— Ох, Небесная мать! — воскликнула она, обернувшись и глядя на пол.
И едва не выронив свечу, схватилась рукой за грудь. Летиция перегнулась через кровать и тоже замерла — с паркетного пола на неё смотрел огромный глаз, нарисованный мелом, в центре которого зиял зловещий кровавый зрачок.
— О, Святой Всемогущий Отец! — Люсиль дрожащими руками поставила свечу и принялась истово молиться.
А Летиция глядела с удивлением на рисунок и не могла понять — кто мог так над ней подшутить? Что это ещё такое? Наклонилась, разглядывая его как зачарованная, и дотронулась до неровной линии. Пальцы размазали белую пыль. Глаз не был нарисован. То, что она приняла за мел, оказалось кукурузной мукой, но кровь в центре зрачка была настоящей.
Глава 3. Та-что-приходит-по-ночам
— Я не понимаю, мама, ну почему ты вцепилась в эту плантацию, как чёрт в грешную душу? — Эдгар Дюран отложил салфетку, стараясь сдержать раздражение.
Упрямства ему было не занимать, спокойствия тоже, но куда там тягаться в этом с мадам Эветт Дюран! Если той втемяшилось что-то в голову, спорить, ясное дело, бесполезно. Голубые глаза мадам Дюран превращались в ледышки, а тонкие губы сжимались, придавая лицу суровое выражение. И не хватало только хлыста, которым она охаживала строптивых ньоров, чтобы стало понятно — спор проигран до его начала.
— Что значит «вцепилась», сынок? — у Эветт Дюран не голос — патока, особенно приторным вышло слово «сынок».
Мадам Дюран тоже отложила салфетку, выпрямилась и чуть поправила рукой локон и без того идеальной прически. Эдгар прищурился, хотел ответить, но не стал. Знал, чем закончится этот разговор — укорами в его бесчувственности, а потом сердечными каплями, роль у которых только одна — придать трагизм ситуации. С сердцем у мадам Дюран всё было в порядке, и иногда Эдгар вообще сомневался в том, что оно у неё есть.
— Ладно. Забудь.
Далась ей эта плантация!
За те неполных два месяца, что Эдгар пробыл здесь, он успел изучить состояние дел и понял — а дело-то дрянь. Из мадам Дюран управляющий плантацией, как из него пастор. Его мать умудрилась сделать всё возможное для того, чтобы отправить семейное предприятие в глубокую яму неминуемого банкротства — заключила контракт с реюньонской сахарной компанией на кабальных условиях, выполнить которые едва ли получится. Так что по осени сахарные дельцы ощиплют их до последнего пера, как гуся-казарку. Тростника посадили мало, работников на плантации — кот наплакал, а в довесок ко всему мадам Дюран взяла ещё и кредит в банке Фрессонов под умопомрачительные проценты, чтобы купить новый экипаж и отремонтировать дом. Будто новые обои не могли подождать до осени! А потом написала сыну слёзное письмо с просьбой приехать и помочь с делами…
Он бы не поехал — никогда не любил эти места, да и в поместье живут ещё его дяди Венсан и Шарль, и кузены Марсель и Грегуар — есть кому заниматься плантацией, но к жалостливому письму матери прилагалась ещё и записка от дяди:
«…ты же у нас башковитый, как и твой отец был, а у меня голова трещит от всех этих облигаций займа, закладных и купчий! Я же в этом не разбираюсь. Того и гляди клятые Фрессоны обдурят и меня, и Эветт! Им бы, кровопийцам, только содрать побольше свой процент. Венсан уже совсем плох, даже меня не узнаёт. Ну а с моих балбесов чего взять? Марсель и писать-то умеет только своё имя, а Грегуар, сам знаешь, сначала стреляет, а потом начинает читать. Так что хорошо бы тебе глянуть одним глазком…».
Дядя не соврал. Поместье Эдгар застал в довольно жалком виде. После смерти отца всё тут довольно быстро пришло в запустение. Сахарный пресс сломался, и никто не собирался его чинить, а тростник возили за четыре льё к Грейсонам, из-за чего пришлось купить ещё нескольких мулов. Куда делась большая часть рабов — Шарль внятно ответить не смог, ссылаясь на управляющего Тома. А тот только мялся да нёс всякую чушь про аллигаторов, лихорадку и топи, будто во всей округе ньоры мёрли только в поместье «Жемчужина». И по бегающим глазам Тома было видно — он врёт, но проблемы навалились на Эдгара все и сразу, и он решил заняться лживым управляющим немного позже.
От кузенов толку тоже было чуть. Всё, что они делали — пили ром и торчали то на болотах, охотясь на аллигаторов, то в засаде вдоль протоки, наблюдая за поместьем «Утиный остров» и надеясь подстрелить старого хозяина — Анри Бернара, когда тот зайдёт на их территорию. Междоусобная вражда с соседом давно превратилась в единственный смысл их жизни.
Эдгар откинулся на стуле, глядя поверх головы мадам Дюран в густые заросли на берегу Арбонны. Когда погиб отец, его завещание, конечно, стало для всех сюрпризом. Во-первых, потому что оно вообще нашлось: Огюст Дюран был ещё не стар и полон сил — с чего бы ему думать о завещании и тем более его составлять у нотариуса? А во-вторых, в нём он всё до последнего луи отписал Эветт Дюран — своей жене, и, что греха таить, поступил он не слишком умно. А учитывая то, что с ней он не ладил последние двадцать лет и даже жили они порознь — он — на плантации, а она — в Реюньоне, — то всё это было и вовсе странно.
Теперь же, изучая дела, Эдгар пришёл к выводу, что отцу стоило бы вовремя продать «Жемчужину», до того, как всё покатилось по наклонной, потому что теперь, с такими долгами, это вряд ли получится сделать за нормальную цену.
— Ну, раз ты не хочешь говорить об этом, что же, может, поговорим о другом? — Эветт перевела взгляд на их гостя — Рене Обьера, который тоже деликатно рассматривал долину реки, делая вид, что не слышит перепалки матери и сына. — Вы знаете, Рене, что у Эдгара теперь есть невеста?
— В самом деле? — левая бровь Рене так и подскочила вверх. — И что же ты молчал об этом, мой друг?
Лицо у Рене и так почти всегда было весёлым, а тут едва не трескалось от смеха. Ещё бы — теперь у него появился новый повод подтрунивать над другом детства. Сам мсье Обьер недавно женился, и в браке был почти неприлично счастлив. И флюиды его счастья необъяснимо действовали на всех, кто находился рядом.
Вот и мадам Дюран всё утро долго и подробно расспрашивала его о медовом месяце, который он с женой провёл в Старом Свете, о планах по перестройке дома, о том, сколько детей они хотят, что казалось, будто Рене для неё больший сын, чем Эдгар. С того момента, как она узнала о женитьбе Рене, её мысли повернули в новое русло — а почему бы Эдгару снова не жениться и не осесть на плантации? И, надо сказать, она приложила массу усилий, оповестив всю округу о том, что её сын не прочь присмотреть невесту из дочерей местных плантаторов.
— Мама! С чего вообще ты это взяла? — Эдгар отодвинул тарелку.
Мадам Эветт сегодня была явно в ударе, и он понимал, что, взяв в союзники Рене, она не отстанет от него так просто.
— А с того, что ты уж что-то зачастил в поместье к Лаваль, — ответила Эветт, самолично разрезая пирог. — И ездил к ювелиру — я-то не слепая…
Ради мсье Обьера она сегодня достала тарелку лучшего фарфора с узором из незабудок и решила даже не доверять служанкам орудовать ножом на столь ценном предмете посуды.
— И поверь, я совсем не против прекрасных манер и голубых глаз старшенькой Флёр. Попробуйте пирог, Рене. Наоборот, я была бы очень рада, если бы мы, наконец, породнились с Лаваль. Семья у них достойная, и хозяйство крепкое. Можно было бы снести этот уродливый забор между нашими плантациями, и знаешь, если удлинить аллею…
— Довольно об этом, — Эдгар встал.
— Тебе почти тридцать лет, сынок! Поверь, я не бесчувственная, — Эветт отложила нож, — я понимаю, кого ты потерял. Но ты не можешь скорбеть о них вечно и винить себя! Даже в Священной книге написано: всякой скорби своё время и место, а радости — своё, и за всякой скорбью приходит радость. И уж твоё время скорби затянулось, сынок! А я была бы совсем не против породниться с соседями, — Эветт чуть улыбнулась Рене, словно давая понять, что она с ним заодно.
— Спасибо, было вкусно, — произнёс Эдгар коротко, вышел из-за стола и спустился вниз с открытой веранды, чтобы избежать продолжения неприятного разговора.
— Ну вот скажите — разве я не права? — Эветт со вздохом отложила нож.
— Мадам Дюран, поверьте, я буду тоже только рад, если ваш сын женится и останется здесь! — Рене улыбнулся и отложил десертную ложку. — Прекрасный пирог! Благодарю за обед, мадам Дюран, всё было просто непревзойдённо вкусным, но меня ждут дома, а нам с Эдгаром нужно решить ещё кое-какие вопросы. Прошу меня извинить, и буду рад, если вы навестите нас как-нибудь на неделе.
Рене откланялся, вышел из-за стола и нагнал друга во дворе. Они направились на другую сторону дома, в тень больших деревьев, где расположились в плетёных креслах. Служанка принесла сигары и кофе, и некоторое время они сидели молча.
— Так это правда? Насчёт Флёр Лаваль? — спросил Рене, закуривая сигару.
— Почему нет? — пожал плечами Эдгар. — Просто мадам Дюран бывает слишком навязчива, а так… Ты-то вряд ли имел виды на мадмуазель Лаваль?
Он усмехнулся. Зная жену друга, Эдгар понимал, что его Полин — полная противоположность жёсткой и циничной Флёр.
— Упаси бог! Если я захочу завести в доме хищника, я лучше притащу с болот аллигатора! Это будет точно безопаснее, чем связываться с Флёр! — усмехнулся Рене, взмахнув рукой, и дым от сигары, описав дугу, завис в неподвижном воздухе.
— Тут ты прав — она выпьет любого досуха, — ответил Эдгар, разливая по стаканам ром аньехо, и добавил, протягивая стакан Рене, — попробуй — пятилетней выдержки. Мой сумасшедший дядя Венсан, к счастью, не успел опустошить эти бочки. А Шарлю и моим кузенам всё равно что пить, и они пьют то, что стоит ближе к входу.
Этот ром — гордость поместья Дюранов. Его отец — Огюст Дюран — не поскупился, привёз хересные бочки из самого Реюньона, отвалив за них баснословные деньги на аукционе. Но оно того стоило. Ром, выдержанный в этих бочках, был, как он выражался, словно «поцелуй красотки» — насыщенный, густой, терпкий и пряный, с небольшой ноткой сладости.
— Ну что, за твой счастливый брак? — Эдгар отсалютовал другу стаканом.
— А, может, за будущий твой? — усмехнулся Рене. — Хотя… Признаться, ты меня удивил. Из всех девиц в округе ты выбрал именно Флёр!
— Ну… Мсье Лаваль был более чем щедр. Признаться, и настойчив тоже. Это он предложил мне этот брак, услышав болтовню моей матери о том, что я ищу невесту.
— Я и не удивлён, — ответил Рене, — уверен, ты слышал, что говорят о ней в округе. Ты, кстати, не боишься?
— Чего?
— Флёр Лаваль — она же, как десмод*, высосет из тебя всю кровь, вернее, всю душу…
*прим. — кровососущая летучая мышь.
— Думаешь, она сможет? — спросил Эдгар, разглядывая ром в стакане, и добавил как-то устало: — Нет, Рене, я не боюсь. Нельзя выпить то, чего нет. Я для неё — пустой сосуд. И в моём случае из Флёр Лаваль получится идеальная жена.
Он пожал плечами и посмотрел сквозь напиток на солнце, что пронизывало золотыми нитями ажурную листву тамаринда.
— Из Флёр? Идеальная жена? — светлые брови Ренье снова взметнулись вверх. — Вот уж не думал, что у тебя есть к ней какие-то чувства!
— Да нет у меня к ней никаких чувств. Как и у неё ко мне. Но это и хорошо для нас обоих. Собственно, это мне и нужно. Я не хочу никаких чувств, Рене. Больше не хочу, — он сделал большой глоток и, поставив стакан, тоже взял сигару. — Любовь всегда заканчивается болью. А я не хочу больше боли.
— Мне жаль… То, что случилось с твоей семьёй…
— Не стоит об этом, — оборвал его Эдгар.
— Ты разве не хочешь снова попытаться обрести счастье? Найти хорошую девушку, — спросил осторожно мсье Орбье. — Говорят — время лечит.
— Рене, я понимаю — ты счастлив и всех хочешь сделать счастливыми, но… — Эдгар сделал паузу, задумчиво затянулся, глядя, как дым путается в длинных нитях ведьминых волос, свисающих с ветвей дуба над ними, а потом добавил: — Ты ведь знаешь, что наша семья проклята? Такое время не лечит…
— Эдгар! — фыркнул Рене. — Ну ты вроде образованный человек! Ты учился в Старом Свете! Ты инженер, в конце концов! Неужели ты веришь в проклятья, глаза на стене, петушиную кровь и всех этих плетёных кукол из волос, которых боятся ньоры?
— Когда-то и я рассуждал вот так же, — негромко ответил Эдгар. — А теперь понимаю, что даже бегство на север из этих болот не спасло меня от семейного проклятья. Ты ведь знаешь, что произошло с каждым в нашей семье? Сначала мой дед Гаспар, после — дядя Венсан, потом отец… и моя семья… Посмотри на нас: мой дед прострелил себе голову, Венсан помешался, Шарль почти спился, мой отец тоже, и утонул прямо на берегу, будучи пьян, а мои кузены… ну, они, по-моему, уже родились такими. От Шарля сбежала жена. И только моей матери почему-то нравится здесь жить…
Он замолчал и развел руками.
— Сказать по правде, твой дядя Венсан пил столько рома и с утра до вечера нюхал «чёрную пыль» — да от этого не мудрено сбрендить! К чему вся эта болтовня про проклятья? — Рене чуть улыбнулся, от чего его веснушчатое лицо приобрело заговорщицкий вид. — Твой дед только и делал, что сидел в засаде на болотах да следил за Бернарами, мечтая подстрелить старого пирата Анри. Он ненавидел соседей — и это его погубило. Твои кузены таскались за дедом в детстве и не научились ничему другому, кроме как стрелять и жевать табак, но при чём тут проклятья?
— К тому, что я тоже её видел… Прямо здесь, в своей спальне…
— И кого же ты видел? — осторожно спросил Рене.
Эдгар посмотрел на друга, но в голубых глазах мсье Орбье было столько скепсиса, что он лишь отмахнулся.
— Ладно. Забудь.
— Допустим, не всё у вас с делами сейчас гладко, но жениться на Флёр… Пфф! — Рене покачал головой.
— К слову о Флёр Лаваль, — спокойно ответил Эдгар, — знаешь, жена, занятая нарядами и приёмами, которая живёт в Альбервилле, пока её муж торчит на плантации, меня более чем устроит. Я буду счастлив здесь, она — там. Ей нужен муж, который будет смотреть сквозь пальцы на её светскую жизнь, мне нужна жена, которой будет наплевать на то, что она мне не интересна и не дорога. Мы идеально подходим друг другу. К тому же она богата, а мне не помешают несколько тысяч экю, чтобы разобраться с делами. Ты прав — у нас не всё гладко. Моя матушка и дядя умудрились довести «Жемчужину» до банкротства, да ещё и набрать обязательств, по которым теперь расплачиваться придётся мне. И, честно говоря, я даже не знаю с чего начать. Я здесь всего полтора месяца, но уже успел по уши увязнуть в долговых расписках моей матери — в мире нет более бестолкового человека в финансовых вопросах, чем Эветт Дюран! Брать в банке под такие проценты! — он усмехнулся и ещё отхлебнул из стакана. — По правде сказать, из меня никудышный плантатор, Рене. Но мать словно помешалась — хочет, чтобы я остался здесь, женился и осел на этих болотах!
— А ты чего хочешь? — Рене поставил стакан.
— Больше всего я хочу сбежать отсюда. Но я не могу оставить её с этими долгами и моими безумными дядями. С другой стороны, а куда мне бежать? Я всё потерял. Да и от себя убежать ещё никому не удавалось, — он хлопнул рукой по подлокотнику плетёного кресла, — ладно, хватит хандры. Знаешь, я хотел попросить тебя вот о чём…
Эдгар замолчал. Курил и смотрел с прищуром на разливы Арбонны, и его тёмные глаза казались почти чёрными. И Рене заметил, что на лбу у его друга детства пролегли две едва заметные морщины. Лицо у Эдгара вообще всегда казалось серьёзным. Эмоции на нём проскальзывали редко. Улыбался он тоже не часто, да и с другими откровенен почти не бывал, так что сегодняшний разговор сильно удивил Рене.
Кто не знал Эдгара близко, подумал бы, что он человек немногословный, суровый и жёсткий. Даже внешне он казался таким. Чёрные волосы коротко острижены и зачесаны назад по северной моде. Кожа пока что светлая, ещё не схвачена намертво коричневым южным загаром, а на контрасте с ней — чёрные брови и глубоко посаженные глаза, тёмные, как тростниковая меласса*. И взгляд у него пристальный, жгучий, из тех, что смотрят прямо в душу и видят в человеке всё без прикрас — полная противоположность самому Рене, который в людях видит только хорошее. Даже на вид Эдгар казался чуть старше своих тридцати лет, а вот Рене, наоборот, младше.
*меласса — чёрная патока, продукт сахарного производства, сиропообразная жидкость тёмно-шоколадного цвета.
— Так о чём ты хотел попросить? — спросил Рене, прерывая затянувшуюся паузу.
Эдгар посмотрел на него рассеянно, словно не знал, как лучше выразить свою мысль, и, отставив стакан, наконец, произнёс:
— Знаешь… Мне нужно купить рабов. Обязательства перед сахарной компанией надо как-то выполнять. А тут вообще никого не осталось, не знаю, куда их подевали мои безумные родственники. Может, разбежались, может, Том куда-то их умыкнул — надо ещё разобраться. Но вот… сама мысль об этом занятии меня угнетает.
Эдгар развел руками и продолжил, будто извиняясь:
— Покупать людей… Я ведь давно здесь не жил, я вырос на севере, не знаю даже, как к этому подступиться. Одно дело — нанимать рабочих, а другое дело — покупать их, как скот. И я хотел попросить у тебя совета…
— Мой бог! Да что может быть проще? — воскликнул Рене, вставая. — Тоже мне, проблема! Ну ты ставил деньги на скачки? Или был на кулачных боях? Принцип тот же. Смотришь на зубы, на руки-ноги, платишь — да и всё.
— Рене, скачки и рабы — не одно и то же. Я бы и в страшном сне не представил, что мне придётся платить за человека на рынке, да ещё и в зубы ему заглядывать, как лошади. Да только деваться некуда, — он затушил недокуренную сигару, с усилием раздавив её в глиняном черепке.
— Тогда возьми с собой дядю Шарля, он хоть и редко бывает трезв, но уж в рабах прекрасно разбирается.
Эдгар посмотрел на друга исподлобья.
— Ну, хорошо, — Рене тоже затушил сигару. — Я как раз собирался в город. А знаешь, я даже рад этому — поедем вместе. Остановитесь с дядей у меня. Будет карнавал и последний бал сезона, заглянем в Южный квартал — на бал квартеронок, — Рене подмигнул, — тебе нужно развеяться. Ты мрачен, как на поминках. Тебе стоит найти себе какую-нибудь пассию — хорошенькую квартероночку, и забыться в жарких объятиях. А то твои разговоры о Флёр как идеальной жене и о проклятье начинают меня пугать. Того и гляди, начнёшь рисовать веве* из кукурузной муки да синие глаза под окнами, как твой дядя Венсан, — Рене похлопал Эдгара по плечу. — Едем в Альбервилль! Я научу тебя развлекаться.
*веве — религиозный символ (рисунок), обычно используемый в вуду для вызова духов.
— Развлекаться? И это говорит мне счастливо женатый человек? — Эдгар скупо улыбнулся.
— Я же не сказал, что буду развлекаться сам. Я сказал, что научу тебя, — усмехнулся Рене.
Эдгар проводил друга и долго смотрел, как тот удаляется по аллее, обсаженной полувековыми дубами.
Эту плантацию его дед — Гаспар Дюран — купил у какого-то охотника за аллигаторами, которому его слишком ретивый трофей отхватил кусок лодыжки. Тогда здесь была только хижина, охотник собирался строить дом, посадил эту аллею, но после того случая решил избавиться от участка по сходной цене. А Гаспару место понравилось. Этот берег Арбонны был чуть выше — меньше гнуса и не топит в сезон дождей, одно было во всём неудобство — дед испортил отношения с соседом по фамилии Бернар. Да не то слово испортил — они стали непримиримыми врагами.
В детстве, когда мадам Дюран привозила сюда Эдгара погостить, он слышал немало кровавых эпизодов из истории семейной вражды. Дед Гаспар часто напивался, и пока мадам Эветт не слышала, рассказывал их внуку, перемежая историю ругательствами из пиратского лексикона.
Эти истории всегда казались Эдгару чем-то вроде страшных сказок, они и пугали, и были до дрожи интересными. Ну, рассказывают же няньки девочкам о принцах и прекрасных садах, мальчикам о сражениях, а ему вот достались сказки о пиратах. А ещё — о проклятье этих болот, что пало на голову его деда. О Той-что-приходит-по-ночам.
Она — сама тьма, с глазами черными, как аирский жемчуг…
Это частенько с придыханием шептал ему дед Гаспар, когда они лежали на болотах в засаде. И маленькому Эдгару она представлялась то ведьмой, то совой, то женщиной с головой аллигатора, потому что дед всё время путался в описаниях того, как она выглядит. Зато дед научил его метко стрелять и охотиться на аллигаторов и каждый раз говорил, что если Эдгар встретит «это порождение тьмы», то надо, чтобы он уж точно не промахнулся…
«Порождение тьмы» он так ни разу и не встретил.
А став взрослым, Эдгар понял, что дед просто медленно сходил с ума, пил слишком много рома и нюхал «чёрную пыль», вот ему и мерещилось всякое, и никакого «порождения тьмы» не существует.
И так он думал ровно до того момента, пока три дня назад не проснулся ночью от удушья. Лето вползало в низовья Арбонны постепенно, наполняя воздух испарениями болот и жарой, а эта ночь казалась какой-то особенно душной и влажной. Окна были открыты, где-то ухал речной филин, но не жара стала причиной внезапной волны страха, что накатила на Эдгара, заставив покрыться холодным липким потом — из темноты комнаты на него кто-то смотрел.
А может, смотрела сама темнота. И сразу же вспомнились слова деда: «Эта треклятая тьма будет смотреть тебе прямо в душу». Она и смотрела — в углу комнаты, словно застыл сгусток самой ночи. Тихо скрипнула половица, зашуршали юбки, и Эдгар поклялся бы, что по щеке мазнуло сквозняком. Он вскочил, зажёг свечу, но в комнате никого не оказалось, а дверь была закрыта.
Он спустился вниз, оглядел холл, столовую, выпил из графина кипячёной воды и плеснул в лицо. Дом спал, и на крыльце, растянувшись, мирно дремали собаки, а значит, посторонних в округе нет. Эдгар постоял немного, прислушиваясь, но тишину лишь изредка нарушал плеск воды — ондатры или выдры возились в прибрежных зарослях да летучие мыши с писком дрались в ветвях глицинии где-то над крышей. Видимо, это детские воспоминания пробудились у него внутри, вернув в реальность те самые страшные рассказы деда. Сердцебиение вскоре успокоилось, и Эдгар вернулся в спальню.
На следующий день он то и дело возвращался мыслями к тому, что случилось. А потом спустился в кухню к старой Лунэт — ньоре, что помнила ещё его деда, и спросил, не слышала ли она чего этой ночью.
Лунэт прятала глаза, перебирая фасоль в деревянной плошке, но толком ничего сказать не могла, лишь ссылалась на старость и плохой слух. А вечером сама разыскала Эдгара под навесом, где он разбирал сахарный пресс, и сунула в руки полотняный мешочек, расшитый мелкими речными раковинами. Внутри оказалась деревяшка, на которой был вырезан глаз, с радужкой, выкрашенной индиговой краской.
— Это ещё что такое? — спросил Эдгар укоризненно, вытирая руки промасленной ветошью.
— Гри-гри*, массэ. От всякого зла, — пробормотала Лунэт, пряча большие руки в складках клетчатой юбки.
*прим. талисман вуду или амулет для защиты владельца от зла или на счастье.
Эдгар протянул его обратно.
— Оставь себе, мне он ни к чему.
Но старая ньора не взяла мешочек, только втянула голову в плечи и произнесла тихо:
— Ну, хоть в комнате положите, чтобы он рядом с вами лежал, когда вы спите, массэ. Тогда, может, всё и обойдётся. А ещё лучше — не гасите на ночь свечу и перед сном оглянитесь трижды на дверь.
Эдгар отложил мешочек и, посмотрев внимательно на Лунэт, спросил:
— Значит, ты соврала мне, когда сказала, что ничего не слышала этой ночью? Здесь кто-то был?
— Нет, массэ. Я и правда ничего не слышала! — испуганно произнесла ньора.
— Тогда с чего ты решила, что мне нужен амулет? И свеча? Кто это был, Лунэт? О ком рассказывал всё время мой дед Гаспар? Отвечай или… высеку, — произнёс он устало.
Бить Лунэт он, конечно, не собирался. За всё время своего пребывания здесь он вообще никого не наказывал, но приученные к наказаниям ньоры говорили правду, только если над ними нависал кнут хозяина.
— Простите, массэ, — Лунэт перетаптывалась с ноги на ногу и по-прежнему втягивала голову в плечи, словно Эдгар и правда стоял с кнутом.
— Лунэт, послушай, — он взял за плечи старую женщину, — посмотри на меня. Я не буду тебя бить. Просто скажи мне, кто это был?
— Даппи*, массэ. Злой дух этих болот, — шёпотом ответила старая ньора и оглянулась в сторону зарослей.
*прим. — призрак или дух, встречающийся в Карибском фольклоре.
Эдгар выдохнул.
Злой дух, значит! Ну-ну… Хотя, чего он ожидал?
— Ладно, иди. Возьму я твой амулет.
Старая ньора расплылась в улыбке и быстро ушла. А вечером Эдгар обнаружил возле двери своей спальни плошку с пересоленной кукурузной кашей и осколок зеркала.
Ну ещё бы! Даппи ведь не любят соли, а если увидят себя в зеркале, то испугаются и уйдут!
Он вспомнил рассказы своей няньки-ньоры, усмехнулся, отодвинул ногой плошку, понимая, что, видимо, он, как новый хозяин поместья, вполне устраивает рабов, раз они так пекутся о его здоровье.
И, может, миска с кашей помогла, а может, всё это и правда было случайным кошмаром, но с того дня он спал вполне сносно. Не считая гнуса и жары, к которой ещё не привык, ничто его больше не беспокоило. Только внутри где-то так и осталась уверенность, что эта встреча с «порождением тьмы» была не последней.
Проводив Рене, Эдгар вернулся в дом и засел за бумаги — разбирать записи управляющего. Выдвинул ящик письменного стола — поверх папки лежала коробочка с кольцом. Он достал её, открыл и некоторое время смотрел на прозрачный камень.
Флёр Лаваль сейчас в Альбервилле, но одобрение её отца на этот брак он уже получил. А заодно и заручился от него поддержкой и парой писем банкиру — будущий тесть взялся помочь в вопросе снижения процентной ставки по кредиту, а это было очень кстати. Рядом с коробочкой лежал портрет самой мадмуазель Лаваль — безупречно-красивой блондинки с голубыми глазами. Тугие золотистые локоны обрамляли красивое кукольное лицо — так и не скажешь, что под этой фарфоровой кожей бьётся «сердце аллигатора», как говорит его друг Рене.
Эдгар бы и не поверил, если бы сам не видел, как изящная рука в перчатке умело сжимает рукоять хлыста — и недели не проходило, чтобы Флёр не выпорола кого-то из своих служанок. Да так, что кожа у них потом свисала лохмотьями со спины. Скверный характер наследницы поместья Физалис стал уже притчей во языцех по всей округе и послужил причиной того, что Флёр, не смотря на хорошее приданое, всё ещё ходила в невестах. Никто не хотел брать в жёны аллигатора.
Зато Эдгар ей понравился сразу. Они даже вспомнили, как виделись несколько раз в детстве на каких-то семейных торжествах, где собирались семьи плантаторов. И вот сейчас Флёр вела себя совсем как хищник, заметивший добычу — она стала милой, кроткой и тихой, бросала на него нежные взгляды и в нужные моменты весьма умело покрывалась румянцем смущения. Впрочем, всё это было лишним. Своё решение о женитьбе Эдгар принимал не сердцем, и она это прекрасно знала.
Он достал из шкафа деревянную шкатулку и открыл её. Всё, что осталось от его семьи, уместилось здесь: пара украшений, маленький портрет в резной рамке, плетёная лошадка — любимая игрушка дочери… Прошло почти три года — сейчас ей было бы семь лет. Эдгар достал золотую цепочку, на которой висел кулон — два сердца, одно поменьше, второе побольше. Элена и Лили. А третье сердце — его настоящее сердце, — оно сгорело вместе с ними. Но оно ему больше не нужно. Не собирается он больше любить. А память… она и так навсегда останется с ним.
Он закрыл шкатулку и убрал вглубь шкафа, переложил портрет Флёр Лаваль в нижний ящик стола и накрыл его папкой. Завтра он поедет в Альбервилль и сделает ей предложение. Став мадам Дюран, она хоть рабов не будет драть кнутом, и то благое дело. А урожай её тростника этой осенью очень кстати поможет расплатиться по бумагам реюньонской сахарозаготовительной компании. Это ему клятвенно пообещал мсье Лаваль вместе со своим благословлением.
Глава 4. Суаре
Утром слуг наказали всех.
Как сказал дядя Готье, если они будут молчать и не выдадут того, кто нарисовал глаз в комнате мадмуазель Бернар, то сами виноваты. Но никто не сознался. Так что по пять плетей досталось и горничным, и кухаркам, и конюхам, и даже Люсиль.
Летиция сидела у себя в комнате и вздрагивала, слушая крики, что доносились с заднего двора. Это было ужасно, и она пыталась дядю отговорить — ведь ничего дурного не случилось, но Готье Бернар был непреклонен. А ну как рабам снова вздумается своевольничать и сделать такое в следующий раз в спальне хозяев? И нет ничего хуже, чем ньоры, которые начинают покрывать друг друга.
— Я бы на твоём месте так не расстраивалась, — сказала Аннет как ни в чем не бывало, — ньоры привыкли к порке, им пять плетей что слону дробинка, а уважения к хозяевам и их гостям добавит. К тому же папа позвал отца Джоэля. Говорят, он умеет изгонять из ньоров всю эту нечистую дурь. Ты готова?
Аннет стояла в комнате Летиции, в нетерпении хлопая по ладони веером.
— Ты что это делаешь? — спросила она, и её тонкие брови удивлённо поползли вверх.
— Постель… заправляю, — растерянно произнесла Летиция.
— Ты с ума сошла? А слуги на что?
И Аннет посмотрела на неё так, что Летиции показалось — сейчас она услышит вездесущее бабушкино «Чего и следовало ожидать». Вспыхнувшее во взгляде Аннет недоумение почти сразу сменилось презрением, которое кузина быстро погасила усилием воли, но и этого было достаточно, чтобы Летиция его заметила.
Ну вот, дала повод лишний раз поглумиться!
— Я уже иду, — Летиция поспешно схватила шляпку и направилась к двери.
На подъездной аллее они встретили священника, и Летиция немало удивилась тому, что он оказался ньором. Средних лет, высокий, крепкий, плечистый, он шёл степенно, как и полагается святому отцу, неся в руках книгу в синем переплёте. И если бы не его сутана и белая колоратка, подпирающая шею, Летиция бы подумала, что это кто-то из помощников самого Готье Бернара.
— Это отец Джоэль, — произнесла Аннет, перехватив заинтересованный взгляд Летиции. — Папа его позвал после вчерашнего. Он держит ньоров в строгости — приходит раз в неделю для проповедей. Как говорит мама — не даёт семенам зла и греха прорасти в их чёрных душах.
Кузина кивнула ему сдержанно, и святой отец церемонно кивнул в ответ, но его взгляд почему-то задержался на Летиции, и он даже замедлил шаг, пристально разглядывая незнакомку. Словно хотел убедиться, нет ли в её душе семян зла, а то и целых зелёных побегов. Может, это она сама баловалась в комнате кукурузной мукой и кровью?
— Надеюсь, он вразумит этих черномазых, — добавила Аннет. — Ну, чего ты стоишь? Нам пора.
Летиция даже поёжилась и, чтобы избежать пристального взгляда отца Джоэля, быстро забралась в коляску.
Дядя Готье велел им проехаться по магазинам и купить нарядов, разумеется, всё за счёт принимающей стороны — жест гостеприимства. Летиция попыталась отказаться, но дядя настоял, сказав, что дедушка Анри уж наверняка обрадуется, увидев внучку в красивом платье, и их семья точно не обеднеет от пары сотен экю. И что это просто подарок в память об её отце. Но, если она сильно против, то он потом вычтет это из причитающейся ей доли в наследстве.
Дядя был так настойчив, что пришлось согласиться. Вообще, хотелось быстрее убраться из этого дома, лишь бы не слышать криков, раздающихся с конюшни. Похоже, что порка на заднем дворе никого не смущала, кроме самой Летиции.
О своём кошмарном сне она, понятное дело, никому рассказывать не стала, но мысль о том, чтобы снова ночевать в доме Бернаров, почему-то была ей неприятна. И попросив дядю уделить ей минутку перед поездкой, Летиция опять завела разговор о том, чтобы поскорее отправиться на плантацию. В этот раз ей показалось, что дядя расстроился. Он долго извинялся за происшествие в её комнате и обещал, что такого больше не повторится, но, непонятно почему, разговор с ним оставил у Летиции в душе неприятный осадок. Может, потому что дядя старался не смотреть ей в глаза?
Бабушка бы её, конечно, отругала. Она же велела ей быть покладистой и понравиться новым родственникам. Люди проявили о ней заботу, хотят показать город и развлечь, дарят подарки, а она своим настойчивым желанием уехать даёт им понять, что ей не хочется здесь находиться. И за это ей даже стало стыдно перед дядей.
Их коляска прокатила по рю Виктуар и свернула на рю Верте. Первым делом Аннет потащила кузину в магазин готового платья. Они подобрали кое-что подходящее из лёгкого муслина, муара и тафты. Два платья забрали сразу, а для остальных портниха сняла мерки, обещала подогнать всё по фигуре и к утру прислать наряды в дом Бернаров. Затем они купили Летиции зонтик, шляпки, перчатки и ещё множество необходимых мелочей, без которых на юге «сразу станешь чернее ньоры с плантации или какой-нибудь квартеронки», как выразилась Аннет.
И хоть говорилось это из лучших побуждений, но каждый раз Летиции было неприятно слышать, как кузина нарочито проводит эту черту, отделяя себя от тех, в ком текла хоть капля чёрной крови. В понимании Аннет, только девушка с безупречно белой кожей и такой же родословной могла называться «ньеж», а все остальные делились аж на целых восемь категорий «нечистой» крови по степени черноты их кожи. Сказано это было вскользь, не специально, но Летиция умела слышать намёки. Ей хотелось сказать кузине всё, что она об этом думает, но от того, чтобы осадить Аннет, удерживали наставления мадам Мормонтель о том, что нужно быть покладистой и скромной.
Ну что же, раз она недостаточно белоснежна для этого города, пусть так и будет!
Летиция задержалась в лавке и купила красивый платок с рисунком из павлиньих перьев.
— Зачем тебе эта вульгарная вещь? — спросила Аннет, небрежно пощупав край платка.
— Просто хочу купить, — передёрнула плечами Летиция.
— Такое носят только ньоры, — фыркнула кузина.
Но Летиция не стала отвечать. Платок она решила подарить Люсиль, и не стоит Аннет об этом знать. Всё-таки Люсиль наказали ни за что, обвинив в том, что она, как служанка Летиции, плохо следила за её комнатой.
А как она должна была следить за комнатой ночью? Под дверью, что ли, спать?
Но это наказание слуг просто ради наказания произвело на Летицию сильное впечатление, и ей хотелось хоть вот этим подарком загладить свою вину перед Люсиль.
— Идём, нам ещё нужны вуалетки, — Аннет указала на лавку, где продавали шпильки, веера, расчески и украшения для волос, — сегодня мы приглашены на суаре* к Фрессонам, а значит, волосы нужно убрать в особую гладкую причёску — такая тут традиция, — Аннет покосилась неодобрительно на пышные тёмные локоны Летиции. — Фрессоны — очень уважаемая и респектабельная семья в Альбервилле, и большие ценители традиций. Мсье Фрессон — банкир, а его сын Жильбер — очень умный молодой человек, и весьма перспективный. Так что выглядеть нужно подобающе.
*прим. суаре — званый вечер.
По лицу Аннет и её интонации Летиция поняла, что к мсье Фрессону-младшему её кузина явно неравнодушна, и подумала, что если Аннет считает его умным и перспективным, то, скорее всего, он ещё более «породистый» и занудный, чем даже дядя Готье. А то, что семья Фрессонов принадлежит к альбервилльской аристократии, вызвало у Летиции стойкое желание пропустить это суаре. Скорее всего, там будут вести скучные разговоры о цене на хлопок и сахар, чваниться своей «чистой» кровью и прятаться под зонтиками от солнца.
Но она не стала возражать кузине и купила вуалетку, сетку для волос и баночку какого-то воска, что должен был придать гладкость волосам и победить непослушные локоны. Побеждать свои локоны Летиция вообще-то не собиралась. Наоборот, что и говорить, с волосами ей повезло — густые, чуть вьющиеся, они без труда собирались в пышную прическу, и не нужно было ни греть щипцы в камине, ни спать на деревянных бигуди, как другим девушкам. Но Аннет настояла: традиция требует — нельзя явиться к Фрессонам «с лошадиной гривой на голове», и сказано это было таким тоном, что Летиция уступила. Воск пах приятно и был похож на жидкий янтарь — это примиряло с необходимостью мазать им волосы.
Вообще, она заметила, что кузина Аннет всякий раз будто нарочно указывает на какие-то недостатки её внешнего вида, делая это, правда, завуалированно — ссылаясь на традиции и то, что «тут так не принято». Но по смыслу было понятно, что для альбервилльского общества Летиция недостаточно «чистая» и утончённая особа, и её общество бросает тень и на саму Аннет. «В таком платье нельзя…», «Ты же не думаешь пойти в этих туфлях…», «Неужели ты хочешь показаться без перчаток?». Каждое восклицание сопровождалось таким изумлением, словно Летиция — ни больше ни меньше — чертыхнулась в храме или собиралась пройти голой по рю Верте. И за время их поездки эти бесконечные поучения со стороны кузины так ей надоели, что она едва сдерживалась, чтобы не произнести чего-нибудь лишнего.
И только наставления бабушки удерживали её от того, чтобы сказать Аннет, что для той, чей дед был пиратом, она слишком уж мнит себя аристократкой. Но скажи она что-то подобное — можно смело собирать вещи и ехать в гостиницу.
Когда они вышли наружу и сложили свёртки в коляску, Летиция обернулась и на двери одной из лавок увидела тот самый глаз, что был нарисован на полу в её комнате прошлой ночью.
— А что означает этот знак? — спросила она у Аннет.
— Этот? Фи! Безбожники ньоры, которым не достает молитвы и плетей, рисуют его, чтобы защититься от всякого зла, — ответила Аннет, бросив короткий взгляд на дверь. — Им повсюду мерещатся даппи — злые духи, и они всерьёз верят, что те могут прийти и украсть их душу. Как будто души рабов кого-то интересуют! Ну а эта мазня их якобы защитит. Сами придумали — сами верят.
— Так этот глаз — просто защитный знак? — спросила Летиция, присматриваясь к двери.
— Да, но я ума не приложу, кому могло понадобиться рисовать его в твоей комнате. Наверное, это всё-таки дурочка Люсиль. Мало её пороли! Идём, нам надо ещё многое успеть.
— А что в этой лавке? — спросила Летиция, разглядывая синий глаз с красным зрачком — в какой-то момент ей показалось, что этот зрачок смотрит прямо на неё.
В окне лавки стояли бутылочки тёмно-зелёного стекла, на горлышке каждой из которых были повязаны разноцветные нитки. Позади них виднелись склянки с настойками, висели пучки сушёной травы, а поверху шла косичка, сплетённая из маленьких красных луковиц, словно праздничная гирлянда. Над дверью Летиция разглядела потемневшую от времени вывеску: «Лекарственные настои мд. Лафайетт».
— Это нехорошая лавка, — уклончиво ответила Аннет и взобралась в коляску, — здесь торгуют всякими зельями и амулетами. Едем.
— Зельями? — удивлённо спросила Летиция. — Какими зельями?
— Ну… приворотными, отворотными… и не только, — добавила Аннет, раздражённо расправляя складки на платье, — глупости всё это.
А Летиция едва рот не открыла.
Вот так запросто торгуют приворотными зельями? И все об этом знают? А куда же смотрят городские власти? И святые отцы?
Бабушка Жозефина, наверное, отстегала бы её чётками только за то, что она вообще стояла рядом с этими склянками. Но, с другой стороны, бабушки здесь не было, а она уже вполне взрослая женщина и сама может решать, где ей стоять. Хотя это, конечно, было жутко неприлично, но и также жутко любопытно. Ведь в прошлой жизни, той, что была в Старом Свете, видеть лавки с зельями вот так запросто ей не приходилось. И она невольно задержалась, заглядывая в загадочное окно.
Дверь «нехорошей» лавки открылась внезапно в тот самый момент, когда Летиция подобрала юбку, чтобы сесть рядом с кузиной в коляску. Из лавки вышла ньора — чёрная, как эбеновое дерево, в высоком оранжевом тийоне, с рядами ярких бус на шее, и уже собиралась было направиться по своим делам, как взгляд её упал на кузин Бернар.
Что её так напугало, Летиция так и не поняла, но женщина отпрянула, прильнув к стене, и зажала рот рукой. Её чёрные глаза расширились от ужаса, так, что едва не вылезли из орбит, даже белки стали видны, а полные губы затряслись. Она что-то пробормотала, но слов было не разобрать, да и язык показался Летиции незнакомым. Единственное слово, что она смогла отчётливо расслышать — «экбалам». Женщина повторила его несколько раз, развернулась и со всех ног бросилась прочь по улице.
— Да поехали же! Что застыл? — недовольно воскликнула Аннет и ткнула возницу в спину ручкой веера.
— Что она сказала?
— Понятия не имею, — фыркнула Аннет, — да кому вообще интересно, что говорят ньоры?
***
Суаре у Фрессонов проходило в дальнем саду. Был ещё ближний сад — регулярный, где дорожки усыпал белый гравий, а кусты были пострижены в виде различных фигур: слонов, лошадей и птиц. Этот сад обрамлял дом в классическом стиле с белыми мраморными колоннами и большой верандой. В этом саду полагалось просто гулять, прикрываясь зонтиком от солнца, и показывать гостям плоды трудов искусного садовника. Ни на что больше этот сад не годился.
А вот дальше, там, где парадная часть усадьбы заканчивалась и природа брала своё, находился уютный уголок, заросший раскидистыми катальпами, которые неспешно роняли на траву цветы, похожие на маленьких белых бабочек. Лето встречало гостей водопадом лиловой глицинии, свисавшей кистями над входом в беседку, и на большой террасе с видом на Аирский залив стояли накрытые скатертями столы.
Над поляной витал умопомрачительный запах жареного мяса и лёгкий дымок от дубовых поленьев. Слуга нарезал мясо тонкими ломтиками, так, чтобы белые господа могли легко подцепить их вилкой и, поливая тамариндовым соусом, разносил между гостями.
Летиция чувствовала себя неловко, внезапно оказавшись объектом пристального внимания изысканного альбервилльского общества. Все здесь знали друг друга давно, и новая фигура — племянница Готье Бернара, пожаловавшая прямо из Старого Света — вызывала жгучее любопытство.
Впервые с того момента, как Летиция ступила на эту землю, ей стало не по себе. А вдруг кто-нибудь, вернувшись из Старого Света, расскажет историю её мужа? Вдруг кто-нибудь её узнает? Вероятность этого, конечно, была небольшой, но всё равно от мыслей об этом хотелось сжаться в комочек и перестать привлекать к себе излишнее внимание. Только сделать это было очень непросто.
Она чувствовала, как её придирчиво рассматривают дамы, изучая гостью от носков туфель, до кончиков волос, уложенных по настоянию Аннет в гладкую причёску. Надо ли говорить, что Летиция провела перед зеркалом весь остаток дня, доводя свой облик до совершенства. Ей так хотелось не ударить в грязь лицом перед знакомыми семьи Бернар, что даже голова разболелась, и заботливая Люсиль принесла какой-то успокоительный отвар. Столько тонкостей! Куда девать веер, какой рукой брать тарелку, куда класть салфетку, как приветствовать пожилых дам — во всем здесь были свои особенности.
Но какое счастье, что Летиция послушала свою кузину и приняла во внимание все местные традиции! Кое-какие огрехи вроде слишком яркого цвета платья, конечно, оказались замечены, но их Летиции снисходительно простили. А в остальном промахов у неё не оказалось. И судя по тому нарочито-безразличному выражению лиц, которое стремились изобразить дамы, глядя на новенькую, Летиция поняла — выглядит она хорошо. И судя по выражениям лиц мужчин — даже очень.
Она вспомнила напутствия мадам Мормонтель о том, что в незнакомом обществе надлежит вести себя скромно, но с достоинством, не изображать недотрогу, но и не позволять лишнего, не лезть с разговорами, а лишь поддерживать лёгкую беседу…
Наставления бабушки по этикету содержали, наверное, страниц триста, но сейчас Летиция разом вспомнила их все и стала вести себя так, что мадам Мормонтель наверняка поставила бы ей высший балл. Пусть не думают, что она бедная родственница-полукровка, да и к тому же не знающая правил поведения в обществе. По части образования и манер бабушка Мормонтель могла бы дать фору придворным дамам самой королевы.
— …да, очень красивый город, — отвечала Летиция на очередной вопрос очередной дамы о том, как она находит Альбервилль. — Такая удивительная архитектура, такое смешение стилей, такие краски…
— …жара? Нет, я совсем от неё не страдаю. Но я родом из этих мест — наверное, я всё-таки привычна к ней больше, чем думала…
— …о да, я очень люблю кофе! Вы знаете, в Старом Свете его совершенно не умеют делать…
— …согласна, этот соус придаёт мясу потрясающий вкус…
— …я не считаю, что справедливо наказывать тех, кто не имеет права за себя постоять…
— …не думаю, что одно только то, что ребёнок родился у рабыни, делает его рабом, в этом есть что-то, противное Богу…
Летиция не сразу поняла, что в её ситуации безупречные манеры — это, кажется, не очень хорошо. Вернее, даже плохо. Будь она проще, допусти пару ошибок и нелепостей, урони, наконец, соус на платье, все бы выдохнули со словами «Так мы и думали!» и успокоились бы. Но она своими безупречными манерами словно бросила вызов всем дамам альбервилльского общества, которые разом потеряли часть внимания своих мужчин. И лишь когда Жильбер Фрессон — сын хозяина дома, забросив разговоры с дядей Готье, устроился в кресле рядом и принялся подробно расспрашивать её о Старом Свете и взглядах на рабство, она поняла, что, кажется, перегнула палку и с этикетом, и с наведением красоты.
О-ля-ля! А ведь бабушка просила не выделяться! Сидеть тише воды, ниже травы. Ну вот, посидела…
И ещё ей, конечно, следовало бы попридержать язык. Потому что сложенные на коленях руки в тонких прозрачных нитяных перчатках и безупречная осанка, скромный взгляд и улыбка вежливости вместе со словами благодарности за поданую тарелку, и кокетливая вуалетка, и сетка, что стягивала непокорные волосы — всё это на фоне тех слов, что она говорила, было словно красная тряпка, какой дразнят быка. И мужчины альбервилльского общества, разумеется, не могли не принять этот вызов. Потому что никакой скромной позой не могла она скрыть того, что видели они в её глазах.
— Вы, может, аболиционистка?* — возмущённо спросила дама с буклями, ковыряя на тарелке салатные листья.
*прим. — аболиционизм — движение за отмену рабства и освобождение рабов.
— Простите, мадам, но я не знаю, кто это или что это, — ответила Летиция как можно более почтительно.
— В Старом Свете все поголовно аболиционисты. Они думают, что сахар растёт на деревьях и падает оттуда прямо в мешки! — возмутилась другая дама с розовым фаншоном* на голове, напоминавшим взбитые сливки на свадебном торте.
* женский головной убор из тюля, кисеи и кружев.
— И сам собой ещё заворачивается в папиросную бумагу! — поддакнула другая пожилая дама в лиловом шёлке.
— Молодёжь, как побывает в Старом Свете, так приезжает оттуда с этими дурными идеями! — дама в розовом фаншоне недовольно отставила тарелку. — А вы что скажете, мсье Жильбер? Вы же сами учились в Старом Свете.
— Знаете, мадам Армонт, у моего отца, к счастью, нет рабов, но если бы они были, то в этом вопросе я солидарен с мадмуазель Бернар — это не гуманно. Что мешает нам нанимать работников так же, как это делают в Старом Свете? И платить им за работу? — ответил Жильбер Фрессон и при этом ободряюще улыбнулся Летиции.
И, наверное, эту поддержку можно было бы считать данью вежливости, ведь Жильбер — сын хозяина, которому по традиции следовало примирять позиции всех гостей, чтобы праздник проходил непринуждённо. Но только в его улыбке слишком уж много было теплоты, и сидел он совсем рядом, а голубые глаза откровенно любовались лицом Летиции. Он то подавал тарелку, то салфетку, то зонтик поправлял, и лишь когда Летиция перехватила полный ненависти взгляд Аннет Бернар, то поняла, что кажется, за один вечер нарушила все заветы бабушки и нажила себе смертельного врага.
— Платить ньорам? Как можно? — мадам Армонт так и замерла с ложкой в руке. — Мсье Жильбер, у меня такое даже в голове не укладывается!
И в подтверждение этих слов она мелко потрясла головой, отчего её фаншон затрепыхался совсем, как уши у спаниеля.
Конечно, внимание хозяина дома Летиции было приятно, но не более того. Жильбер Фрессон был «слишком слащав», как выразилась бы бабушка. Ведь по мнению мадам Мормонтель, мужчина должен быть чуть красивее лошади, иначе — жди беды. А мсье Жильбер был красив: правильные черты лица, голубые глаза, русые волосы и губы с чувственным изгибом, такие, на которые хочется смотреть, думая о всяких неподобающих вещах…
Он был одет со вкусом и безупречно вежлив, и он слишком похож был на Антуана Морье — её покойного мужа. А с того момента, как в их дом постучала полиция с дурными вестями, Летиция перестала верить «слащавым мужчинам», более того — таких мужчин она теперь старалась всеми силами избегать. Но как избежать внимания хозяина дома? Особенно, если она ему понравилась?
А она ему понравилась.
— Вы позволите, — мсье Жильбер придержал стул, когда Летиция собралась уходить. Гости постепенно разъезжались, и пришло время прощаться. — Я ещё хотел бы познакомить вас с дедушкой.
И хотя Летиция не горела желанием знакомиться с родственниками жениха своей кузины, но отказывать в такой ситуации было бы очень невежливо.
Рауль Фрессон показался Летиции крайне неприятным человеком. Высокий и худой, в чёрной шляпе, которую он не считал нужным снимать даже в присутствии дам, он стоял, прислонившись к столбику беседки, и рассматривал гостью внимательно и оценивающе, совсем как скаковую лошадь. Или как рабыню, выставленную на продажу. Измождённое, жёлчное лицо старшего Фрессона покрывала седая щетина, но в то же время он совсем не выглядел стариком, а, скорее, человеком, с которым лучше не встречаться на тёмной улице.
Он пропустил мимо ушей рассказ внука о приезде Летиции из Старого Света, а спросил напрямик, как ей показалось, с какой-то странной насмешкой в голосе:
— Так, выходит, ты — дочка Жюльена? Хотя похожа, да… А я слышал от Готье, что ты померла от лихорадки в тот год. А ты, значит, живучая…
На этом смотрины закончились — Рауль Фрессон развернулся и, не прощаясь, ушёл.
Жильбер проводил гостью до коляски. Поцеловав руку и чуть удержал в своей, спрашивая, посетит ли Летиция ежегодный бал. И его взгляд, и тихий голос, и то, как он склонялся к ней всякий раз, словно хотел расслышать, что она говорит, хоть со слухом у него и было всё в порядке — всё это говорило только об одном: он совершенно ею очарован. А поодаль стояла Аннет Бернар, с серым лицом, и делала вид, что очень занята увлекательным разговором с мадам Армонт.
Летиция представила, что её ждёт по возвращении в дом Бернаров, и отрицательно покачала головой. Сослалась на занятость и необходимость уехать на плантацию и всеми силами избегала смотреть Жильберу в глаза. Но он всё же поймал её взгляд, уже когда она села в коляску, и, видимо как-то иначе истолковав её смущение, улыбнулся.
Ну что за беда! Вот же навязался на её голову! Зачем только она сюда поехала!
Домой они с Аннет возвращались в гробовом молчании, и, наскоро попрощавшись, Летиция поднялась к себе.
Ну что за муха её укусила болтать о несправедливости рабства! Стоило бы сидеть помалкивать, да восторгаться домом Фрессонов или скатертями на столе!
Но история с поркой слуг в доме дяди Готье задела её за живое. Да и откуда ей было знать, что Жильбер Фрессон — гуманист и сторонник отмены рабства?
Вот правильно говорила ей бабушка: язык — твой враг, Летиция!
Она заперла дверь на засов, задула свечу и долго лежала, прислушиваясь, не попробует ли кто войти. Но было тихо. Потом помолилась мысленно и пришла к выводу, что, наверное, ей лучше как можно быстрее отплыть на плантацию, что бы там ни говорил дядя. Стать врагом Аннет Бернар — совсем ей это ни к чему. И этот «слащавый» Фрессон с его ухаживаниями даром ей не нужен.
И, кажется, впервые она была по-настоящему согласна с бабушкой в таком вопросе.
Этой ночью она спала крепко, её не тревожили странные сновидения, и поутру на полу не было никаких глаз из кукурузной муки. И Летиция подумала — прошлый рисунок, видимо, был просто дурацкой шуткой. Может быть, даже подстроенной руками Аннет.
Глава 5. Бутылка рома, чёрный петух, пять сигар и стручков ванили
— Папа! Да она же просто… просто… сучка! — выпалила Аннет.
Вся покрытая красными пятнами, она тихо рыдала в кабинете отца.
— Святой Луи! Аннет! Да разве можно так выражаться! — воскликнул Готье, но скорее по привычке, а не потому, что хотел одёрнуть дочь.
Сам он, нахмурив лоб, мерил шагами комнату из угла в угол, слушая рассказ Аннет о том, как за каких-то пару часов та почти лишилась жениха усилиями своей новообретённой кузины.
— …и она… она ещё и говорила со мной, — Аннет давилась слезами, — как ни в чём не бывало! А я ведь помогала ей… Советы давала! Отправь её на плантацию, папа! Пусть едет на болота, с глаз долой! Зачем ты вообще оставил её здесь?
— Хватит! — Готье взял дочь за плечи. — Перестань рыдать!
— Вышвырни её! Пусть проваливает к деду, пусть там её лихорадка сожрёт!
— Успокойся! — Готье достал платок и протянул его дочери. — Я придумаю, как избавиться от неё, но в наших же интересах, чтобы она не попала на плантацию как можно дольше.
— Зачем? Пусть катится к аллигаторам! Платья ей покупаешь! А она же… Она же — просто дрянь!
С этим Готье как раз был согласен, но дочь следовало успокоить — как бы её истерика совсем всё не испортила.
— Присядь, Аннет, — он подтолкнул дочь к стулу, плеснул из графина воды в стакан и протянул ей, — вот, возьми, выпей и успокойся. Слезами тут ничего не решишь. Ты же у меня разумная девушка? А теперь послушай…
Готье присел в кресло рядом, закинул ногу на ногу и, сцепив пальцы, обхватил колено. Он смотрел задумчиво в тёмное окно, за которым среди седых нитей ведьминых волос, свисавших с ветвей старого дуба, мелькали редкие пока ещё светлячки. Вскоре нарастающая летняя жара пригонит сюда целые стаи этих насекомых, призрачным сиянием озаряющих леса и болота в долине Арбонны.
Аннет выпила воды и плакать перестала. Прикладывая к щекам батистовый платок, спросила, внимательно глядя на отца:
— Почему нужно, чтобы она не попала на плантацию?
— Я тебе объясню, но ты должна держать язык за зубами. Надеюсь, ты понимаешь, что это в наших общих интересах? — ответил Готье, переводя взгляд на дочь.
Аннет умна — вся в него, и лишнего болтать не станет.
— Мы с твоей мамой не говорили тебе этого, но твой дед, будь он неладен, совсем спятил. Написал новое завещание, в котором отдаёт Летиции Бернар большую часть своего имущества, — Готье вздохнул и добавил тише: — А точнее сказать — он отдаёт ей всё. Всю плантацию «Утиный остров».
— Что? Да как же можно! — рот Аннет округлился. — Почему ты не сказал! Да я её теперь ненавижу ещё больше!
— Я не хотел никого расстраивать раньше времени… Но! — Готье поднял палец вверх. — В его завещании есть одна юридическая тонкость — там написано, что Летиция должна обязательно явиться к нему сама, и произойти это должно до его смерти. Понимаешь? Если это условие не будет исполнено, то завещание можно опротестовать. Его честь — судья Джером — меня в этом вопросе поддержит, и тогда плантацию как минимум поделят на всех наследников поровну.
— И мы что же, отдадим ей половину? — возмущённо спросила Аннет.
— Не половину, а третью часть — ты забываешь про дядю Аллена. Но сейчас-то ей вообще придётся отдать всё, — криво усмехнулся Готье.
— И она об этом знает? — Аннет от возмущения даже икнула.
— Нет, она не знает. Она думает, что наследует просто ферму на полуострове, кусок земли и полсотни рабов. Я сам диктовал письмо помощнику нотариуса и заплатил ему, чтобы тот не послал ей копию завещания. Хорошо, что Жак Перье уже стар и сам больше не пишет бумаг.
— Но, папа! Она что же, может вот так запросто забрать у нас всё? — в голосе Аннет послышались нотки ужаса.
— Не волнуйся, ничего она не заберёт. Я уже придумал, как оставить всё наследство в наших руках. И я знаю, как сделать так, чтобы Жильбер Фрессон перестал интересоваться твоей кузиной в качестве потенциальной невесты.
— И как? — Аннет отставила стакан и впилась глазами в отца.
— Я рассказать тебе пока не могу. Но вот ты помочь мне можешь.
— Чем? Я всё сделаю, лишь бы избавиться от этой дряни! — с готовностью ответила Аннет, вытирая остатки слёз.
— Ты должна усмирить свой гнев и стать ей лучшей подругой. Ездить с ней по магазинам, в оперу, на балы, и постараться задержать её тут, в городе, как можно дольше. Сделай вид, что тебе безразличен Жильбер Фрессон, и даже похвали её за такой выбор — поверь, скоро он сам от неё отвернётся.
— Но, папа! Я что, должна потакать этой дряни?
— Ты должна быть хитрее, Аннет. Чему я тебя учил? Чему тебя учила мама? Никто не должен видеть на наших лицах то, о чём мы думаем на самом деле. Ты должна стать для Летиции лучшей кузиной и удержать её в Альбервилле на неделю, а лучше — на две. Вот и всё, что нужно. Своди её в оперу, покупайте наряды, готовьтесь к балу. Ты же сможешь справиться с этим простым делом? — Готье понизил голос и чуть подался вперёд.
— Да! — энергично закивала Аннет.
— И всё рассказывай мне. Где она бывает, о чём говорит. А ещё забери от неё Люсиль. Я пришлю ей другую служанку. И помни: ни в коем случае нельзя говорить ей о том, что дед Анри переписал своё завещание — она должна думать, что ей достанется только ферма. Можешь рассказывать ей о том, как там ужасно, о комарах, лихорадке, аллигаторах и лихих людях на болотах. И что именно поэтому мы редко там бываем. А теперь иди, умойся и больше не давай воли чувствам, пока она здесь. И не забудь: от того, как хорошо ты умеешь держать себя в руках, зависит твоё… и наше общее будущее.
— Я всё сделаю, папа! — с готовностью кивнула Аннет.
Когда она ушла, Готье послал за сыном. Филипп только что вернулся и ввалился в кабинет отца шумно, принеся с собой запах лошадиного пота и азарта — он снова был на скачках. Суаре у Фрессонов он предпочёл более весёлое времяпрепровождение. Выслушав рассказ отца о злоключениях несчастной Аннет, Филипп только фыркнул:
— Ну а чего ты хочешь! У кузины Летиции уж точно более аппетитные формы, чем у моей сестры, а Фрессон не слепой, да и не дурак…
— Ты у меня дурак, прости, Отец наш небесный! — разозлился Готье. — Ты что, не видишь, к чему всё идёт?
Что ни говори, а его сына Бог обделил умом, именно поэтому любимицей Готье Бернара всегда была Аннет.
— Ну а чего ты хочешь от меня? — пожал плечами Филипп. — Чтобы я утопил деда в болоте?
— Разумеется, нет, — ответил Готье, но как-то не слишком возмущённо, будто всем своим видом давал понять, что такой вариант его бы тоже устроил.
— Тогда чего? — Филипп принялся стягивать сапоги.
— Я хочу, чтобы ты приударил за Летицией. А если всё уж совсем плохо обернётся, то тебе придётся на ней жениться.
— Что? Жениться на полукровке? — воскликнул Филипп удивлённо, застыв с сапогом в руке. — Пфф! Одно дело — пассия, другое — жена, и у меня вообще-то есть невеста, или ты забыл?
Готье скрестил руки на груди, глядя на сына сверху вниз, и произнёс, вложив в голос весь свой сарказм:
— А как долго твоя невеста останется твоей, когда узнает, что наши доходы от плантации благополучно уплыли в руки этой полукровки? А оттуда — в руки Жильбера Фрессона? — он наклонился вперёд, очевидно, для того, чтобы сын лучше расслышал. — И вы с сестрой враз станете бедными родственниками вашей кузины. Ты об этом не подумал? Но, если ты женишься на Летиции, то всё перейдёт к тебе, как к её мужу. Надеюсь, это понятно?
— А моя невеста? Это же будет скандал…
— Скандал — это меньшее зло, Филипп. Спишут всё на внезапно вспыхнувшую страсть, что и неудивительно, учитывая происхождение твоей кузины, — Готье усмехнулся и прищурился. — Тебе же не сложно изобразить страстное увлечение? Кузина недурна, не думаю, что это будет трудно.
— Ну, она весьма недурна, я бы сказал даже больше, — ответил Филипп, усмехнувшись в ответ. — И я совсем не против за ней приударить, но она такая скромница.
— Думаю, скромность её показная. Помня, каким был её папаша — я уверен, что это так. Очень уж она на него похожа. И было бы хорошо, если бы ты смог её скомпрометировать, — добавил Готье, задумчиво глядя в окно, — чтобы Фрессон перестал рассматривать её всерьёз. Всё-таки они дорожат репутацией.
— Скомпрометировать? — Филипп отбросил сапоги в угол. — Насколько сильно скомпрометировать?
— Ну, насколько сможешь. Не оставь ей вариантов. Надеюсь, то, что она красива, и вы живёте под одной крышей, послужит твоей легенде. Только прошу: без дуэлей и глупых споров, и не испорти отношений с Жильбером Фрессоном. Если бы ты смог влюбить в себя кузину, да так, чтобы обошлось без лишней драмы, то это был бы идеальный вариант. Она потеряла жениха, год ходила в трауре — твоё внимание и сочувствие сейчас были бы очень кстати. Ты хорош собой и умеешь красиво ухаживать за женщинами. Ну так прояви себя. Сделай так, чтобы она и думать забыла о поездке на плантацию. Это же ты сможешь?
— Хорошо, я приударю за кузиной, — ответил Филипп, забрасывая ноги на соседнее кресло, — но вот насчёт того, чтобы жениться на полукровке — этого мне точно не нужно. Я лучше пристрелю старого пирата, да и вся недолга!
— Или он пристрелит тебя! Или его чёрные головорезы выпустят тебе кишки! — зло воскликнул Готье. — Ты забыл, что ему хоть и под семьдесят, а стреляет-то он получше тебя! Или ты думаешь, пиратом его зовут только за то, что он ходит по плантации в треуголке? От тебя требуется немного — просто отвлеки кузину от этого мальчишки Фрессона и вскружи ей голову.
Когда Филипп ушёл, Готье Бернар взял карандаш и подошёл к пробковой доске, на которой висела карта, расчерченная квадратами плантаций. Он смотрел некоторое время на извилистую линию Арбонны, а потом со злостью воткнул карандаш в карту так, что он вошёл в пробковую доску прямо посреди плантации Анри Бернара.
***
Всю ночь Аннет ворочалась в кровати, обдумывая так и эдак слова отца, и понимала только одно: если она будет удерживать кузину здесь, как он просил, то точно лишится жениха. Ведь за одну только встречу на суаре эта мерзавка Летиция успела так очаровать Жильбера, что он даже попрощаться забыл с Аннет! Но если кузина отправится на плантацию, то в итоге Аннет лишится денег. И оба эти варианта её не устраивали. Отец, конечно, по-своему прав, но он не понимает главного — у неё нет двух недель в запасе, чтобы водить эту дрянь в оперу и на балы. И даже одной недели нет.
Отец просто не видел, как Жильбер Фрессон смотрел на эту мерзавку, и как эта дрянь смотрела на него — точно играла с ним, как кошка с мышью. Лицемерка! Подлая тварь! Но Аннет ей не удастся обмануть своей ложной скромностью и сложенными на коленях ручками! Только, если всё это продолжится, и эта дрянь попадёт на бал…
Ох, нет! Только не бал! Неужели он пойдёт с ней на бал?!
От этой мысли она даже села в кровати.
Последний весенний бал — закрытие сезона. После наступает жара и альбервилльское общество, как стая бабочек, разлетится кто куда. Кто-то поедет в Старый Свет, кто-то на север, кто-то в загородные поместья или на плантации, и город опустеет. Влажное дыхание океана и штормы вместе с удушливой жарой сделают пребывание в Альбервилле невыносимым — какие уж тут балы! Но именно на этот последний бал в сезоне Аннет возлагала свои самые большие надежды, связанные с Жильбером Фрессоном. А уж на карнавале она рассчитывала и вовсе сопровождать его в парном костюме в качестве невесты. И свадьба состоялась бы осенью…
Аннет и представить не могла, что в одночасье может лишиться всего разом — и жениха, и денег! Нет, она не будет ждать, пока папа придумает способ избавиться от этой дряни, ей нужно действовать самой. И как можно быстрее.
Она столько раз представляла себя хозяйкой поместья Фрессонов! Как она проводит в их саду суаре, как сидит в их гостиной, обставленной изящной белой мебелью, как прекрасно они будут смотреться с Жильбером в паре… Но теперь всё рушилось прямо на глазах, и перед этим обстоятельством её рассудок отступал, а наставления отца уходили куда-то на задний план.
Аннет поспала совсем немного, вскочила, едва ночь окрасилась в серый и над верхушками банановых деревьев заалела полоса восхода. Она придумала свой план, который не противоречил тому, что задумал папа, а даже, наоборот, помогал. Но для его осуществления ей кое-что понадобится, и Аннет принялась рыться в ящике стола.
Прекрасно!
Пуговица, носовой платок, лента для волос… и деньги. Она ссыпала в кошелёк пятьдесят экю — вся её сумма наличных, что удалось накопить, не вызывая вопросов отца. Что же, это как раз тот случай, когда придётся платить наличными.
Едва солнце показалось над деревьями, она кликнула служанку и, наспех проглотив завтрак, поехала в город. Отец спозаранку отправился в контору. Филиппа, к счастью, тоже нигде не было видно: наверное, он спал, и, скорее всего, как обычно, будет спать до полудня. Это было хорошо, потому что цель своей поездки Аннет собиралась сохранить в тайне.
Коляску с кучером она оставила за углом на рю Омбре — не стоит слугам знать, куда она ездила. И, пройдя квартал, свернула на рю Верте, оглянулась несколько раз, рассматривая редких пока прохожих — не хватало ещё встретить тут каких-нибудь знакомых.
Нет, конечно, сюда ходят благородные дамы, вернее, даже в основном они сюда и ходят, но ни одна из них не станет афишировать этот факт. Не увидев никого, кроме нескольких ньор, спешивших с корзинами на рынок, Аннет быстро потянула за ручку дверь с синим глазом и нырнула в лавку мадам Лафайетт.
Внутри было темно, пахло остро и терпко — смесью специй и трав. Кто такая мадам Лафайетт — история умалчивала, а лавкой владела ньора из вольноотпущенных, и уж точно никакая она была не мадам. Нынешнюю хозяйку звали Мария. Впрочем, имя, скорее всего, было ненастоящее. Как и облики святых, вырезанные на акациевых досках, что занимали центральную полку прямо напротив двери. Официально лавка торговала травами от колик, притирками от укусов гнуса, нюхательными солями, мылом, ароматным маслом и другими мелочами, так необходимыми каждой женщине в хозяйстве.
А вот неофициально…
— Что понадобилось муасель в такой ранний час? — хозяйка поднялась из-за прилавка — женщина вполне аппетитных форм и неопределённого возраста.
Она была квартеронкой, и, видимо, довольно красивой в молодости, потому что следы этой красоты время до сих пор ещё не стёрло с её лица.
Несмотря на то, что Мария была вольной, она всё равно носила тийон, причем, необъятных размеров. Казалось, на голову намотано не меньше двух туасов оранжево-зелёного шёлка, и носила она его с достоинством, будто гордилась. Она степенно выплыла из темноты, обойдя потёртый деревянный прилавок, и принялась неспешно переставлять на полке бутылочки, давая возможность посетительнице побороть своё смущение.
— Я слышала, вы продаёте разные… средства, — осторожно произнесла Аннет, пытаясь подобрать правильное слово.
— Я много чего продаю, — уклончиво ответила Мария, — что именно ищет муасель? Что хочет она облегчить «средством»: жизнь или… смерть?
Аннет растерялась. Вопрос хоть и был завуалированным, но от этого не становился менее страшным. Но отступать она не собиралась. От этого «средства» зависит её будущее — какие тут ещё могут быть сомнения? И, набрав в грудь побольше воздуха, Аннет произнесла тихо, почти шёпотом:
— Мне нужно сделать так, чтобы один мужчина перестал интересоваться одной женщиной. И чтобы она… тоже.
— Соперница? — Мария повернулась и прищурилась.
Гагатовые бусы на шее Марии, повторявшие цвет её глаз, чуть блеснули, будто подмигнули Аннет, понимая. Или ей это только показалось? Она кивнула в ответ — под пронизывающим взглядом этих глаз ей было очень неуютно.
— Что ты хочешь, чтобы с ней случилось? — спокойно спросила ньора, продолжая разглядывать Аннет.
— Я не знаю…
У неё как-то разом пересохло в горле.
И зачем только она сюда пришла! Глупая это была затея!
Хотя нет, не глупая…
— Не знаешь? — усмехнулась Мария. — Знаешь, девочка, знаешь… А знаешь ли ты, что за её жизнь полагается плата?
— Сколько? — глухо спросила Аннет.
— Пятьдесят экю мне, но это лишь за то, что я спрошу об этом у великого Эве. А ему полагается в оплату кое-что совсем другое…
— И что нужно… великому Эве? — голос у Аннет совсем охрип.
— Может, часть твоей жизни, а может, ещё чьей, а может, и вся… Уж как он прикажет. Ты готова принести что-то подобное взамен?
Аннет испугалась не на шутку. Забрать чью-то жизнь — да ей же потом гореть в адском пламени до скончания веков! Да, если кто узнает, что она сюда пришла и такое просила, ей откажут даже в том, чтобы ступить на порог Храма, не то что в прощении!
— Я… я… мне не нужна её жизнь. Я хочу, чтобы она просто исчезла куда-нибудь! Чтобы уехала! Увлеклась другим мужчиной, влюбилась без памяти, бросила всё и сбежала с ним! Хоть на край света! — выпалила Аннет, покрываясь холодным потом.
— Увлеклась другим мужчиной? И уехала отсюда? — Мария тронула подбородок и, плавно качнув пышными юбками, зашла за прилавок. — Это проще…
— И чтобы Жильбер её забыл, — добавила Аннет уже тише.
— Что же, за это тоже полагается плата, хоть и меньшая.
— Какая? — Аннет стиснула в пальцах ридикюль.
— Десять экю за неё, десять экю за него, десять экю за того, кому её отдаст великий Эве. Это за мою к нему просьбу, — Мария сделал паузу, положила ладони на выщербленную поверхность прилавка, и на её мизинцах кольца с гагатом будто налились молочно-белым светом, а может, это просто отразилось от стёкол восходящее солнце...
— А ещё, девочка, всё, что забираешь у неё, должно вернуться в другом месте. У великого Эве всё в этом мире всегда в равновесии. Как зовут твою соперницу?
— Летиция, — Аннет сглотнула, едва не подавившись буквой «ц».
— Мне нужно будет что-то из того, к чему она прикасалась.
— Вот, — Аннет развернула носовой платок.
Внутри лежала пуговица. Вчера, во время примерки платьев, она оторвалась у Летиции от рукава, и Аннет её подобрала, а отдать забыла. И вот теперь она оказалась так кстати!
— Как зовут того, от кого её нужно отвадить? — Мария покатала пуговицу между пальцами.
— Жильбер.
— Мне нужна и его вещь. И ещё твоя вещь.
Аннет достала носовой платок, не так давно Жильбер обернул им стебли цветов, которые дарил ей. А из своих вещей протянула ленту для волос.
— Жди здесь.
Мария ушла за перегородку, отделявшую лавку от другого помещения. Аннет, наконец, выдохнула и принялась разглядывать полки, уставленные склянками и бутылочками. На стенах висели пучки трав и луковицы, заплетённые в косичку, а в половинках кокосового ореха лежало манговое мыло. Лавка Марии выглядела не так уж страшно, если не знать, что всё это лишь фасад…
Но страх понемногу уходил, и к Аннет возвращалась уверенность — она всё делает правильно. Она вернёт всё в их семье на свои места.
Из-за перегородки доносилось невнятное бормотание, возня и шипение, словно на раскалённой сковороде жарили мокрого угря. Потянуло дымом, запах жжёных перьев и ткани смешался с густым ароматом расплавленной колофонской смолы и тины.
Ждать пришлось долго. Наконец, Мария вышла из-за перегородки и поставила перед Аннет четыре бутылочки: две белого стекла, две — зелёного.
— В этой, — Мария подвинула пальцем бутылочку белого стекла, повязанную синей ниткой, — то, что вызывает любовь и страсть. С синей ниткой — для соперницы, с красной — для тебя. Ты должна выбрать мужчину для своей соперницы и налить ему немного. И ей. А из этой бутылочки — тому, кого выбрала ты, этому Жильберу.
Аннет схватила обе бутылочки и спешно сунула в ридикюль.
— А вот в этих, — Мария подвинула оставшиеся бутылочки, — плата великому Эве, чтобы вернуть в этот мир равновесие. Это должен выпить тот, кто потом будет ненавидеть тебя и твою соперницу — такова плата за вынужденную любовь. И мой тебе совет: для себя выбирай того, кто не сможет причинить тебе большого зла. Пусть это будет кто-то, кому недолго осталось жить. Ведь сколь велика будет сила любви, рождённой этим напитком, столь велика и ненависть.
Эту часть наставлений Аннет слушала вполуха. Вот уж по части ненависти у неё никаких вопросов не было. Это было даже лучше, чем она могла предположить. Летиция Бернар понятия не имеет, что и без этих капель есть те, кто ненавидят Бернаров больше всех на свете — семья Дюран. Так вот куда стоит направить их ненависть — на новую наследницу поместья Утиный остров. А с этими каплями Дюраны просто сотрут её в порошок, и следа не останется. Уж Аннет знала, какой бешеный у них нрав. Так что всё сложится само собой, и руки Аннет Бернар останутся чисты, и не гореть ей в адском пламени…
Одним выстрелом она убьёт сразу двух зайцев. Ну а свои капли она подольёт кому-нибудь в приюте Святых Агнцев — там полно умирающих старых ньоров, от которых отказались хозяева. Осталось только придумать, как воплотить этот план в жизнь.
— Что я вам должна? — спросила она, доставая шёлковый кошелёк с монограммой.
— Двадцать экю. И ещё: принесёшь бутылку рома, чёрного петуха, пять сигар и стручков ванили. Завтра, на кладбище Святого Луи, на закате. Жди у северной стены — я выйду. Или всё превратится просто в воду.
— А… гарантия? — спросила вконец осмелевшая Аннет.
— Гарантия? — Мария непонимающе прищурилась.
— Ну, это всё точно… произойдёт?
— Пфф! Это решать Великому Эве, девочка. А духам надо понравиться. Выбирай им подарки от души. Да не поскупись: принеси ром получше, сигары покрепче, да петуха побойчее — глядишь, духи и оценят твоё подношение, и будет тебе гарантия, — усмехнулась Мария.
Глава 6. День неправильных поступков
Эдгар вышел из дома семейства Лаваль в Альбервилле и сел в коляску. Устало окинул взглядом улицу: разноцветное кружево ажурных балконных решёток и яркие краски фасадов. Весна в городе медленно уступала лету, и магнолии вдоль рю Гюар уже опали бело-розовым дождём. Даже не дождём — снегом, казалось, улица усыпана им, совсем как на севере, на его родине… Впрочем, нет, родина-то у него здесь.
Он родился в Альбервилле и лет до одиннадцати, пока был жив дед Гаспар, проводил на плантации много времени. Отец с матерью сильно не ладили, и дед частенько забирал внука к себе. Потом он умер, Эветт увезла сына на север, а отец вернулся в поместье.
Возница с наслаждением курил сигару, терпеливо ожидая, пока Эдгар выйдет из задумчивости и скажет, куда ехать дальше.
— К Фрессонам. В банк. Трогай, — произнёс он, наконец, доставая из внутреннего кармана рекомендательные письма к банкиру.
Эдгар только что сделал предложение Флёр, и теперь она официально стала его невестой. Хотя нет — положено ещё провести торжество в честь помолвки, но это уже просто формальность. Жак Лаваль — её отец — так растрогался, что даже позволил им остаться ненадолго наедине и подмигнул Эдгару — не теряйся, поцелуй невесту! И невеста была не против, даже наоборот — она так призывно смотрела ему в глаза, так тихо отвечала, вынуждая его склоняться, чтобы расслышать и быть к ней как можно ближе, желая удостовериться, что вот это кольцо на её пальце — реальность.
Он и поцеловал…
А сейчас ощущение у него было такое, будто он сам посадил себя в клетку, а ключи выбросил в море. Может, это ошибка — жениться на ней? Почему где-то в глубине души он был уверен, что отсутствие чувств между ними — гарантия от новой боли? И что безразличие к этой женщине и её безразличие к нему позволят им мирно сосуществовать вместе, занимаясь каждому своими делами?
Но тогда почему от поцелуя осталось такое тягостное ощущение, словно целовал он гуттаперчевую куклу? Куклу, наряженную в васильковый шёлк, с белоснежными локонами и румянами на щеках. Может, потому, что он помнил когда-то совсем иные ощущения от поцелуя? И скучал по ним.
Оказывается, сильно скучал…
А губы Флёр казались безжизненными и холодными, а тело под его пальцами, стянутое специально надетым для помолвки атласным корсажем, — чужим и жёстким, словно высохшая воловья кожа. Невеста призывно подставила губы для поцелуя… именно — подставила: не отозвалась, не дрогнула, даже не вздохнула, ледышка — ледышкой, словно он был святым отцом или она — мученицей.
И то, что ему сейчас захотелось вернуть те ощущения от поцелуя, что он помнил с тех пор, когда ещё мог чувствовать — сейчас это желание отозвалось болью в сердце и горечью во рту, и, порывисто вытерев рукой губы, он криво усмехнулся собственной глупости. Не думал он, что вот это и будет самым сложным — жить рядом с безразличной ему женщиной, замечая в ней только то, что не нравится: как она ходит, как смеётся, как зовёт его по имени…
Флёр красива и холодна, как кусок мраморного надгробия, и нет в ней ни капли нежности или страсти, и пылает жаром она только тогда, когда кричит в гневе на служанок или лупит их кнутом. Но не эту страсть Эдгару хотелось бы видеть в жене. Не говоря уже о нежности.
Он посмотрел на письма, адресованные банкиру Клоду Фрессону, потёр лоб и усилием воли заставил себя перестать думать о Флёр. У него сейчас другие заботы: надо решить с банкиром вопрос снижения процентной ставки и добиться большей отсрочки первого взноса, чтобы платить пришлось, когда урожай будет распродан. А ещё надо предоставить гарантии выплат: сколько туасов земли засажено в этом году, сколько рабов на плантации, и не забыть купить детали для пресса и сахароварни.
Его дяди и кузены, похоже, позволяли ходить по поместью всем подряд, и не мудрено, что всё сломалось, а что-то украли. Хотя его мать утверждала, что это дело рук проклятых Бернаров. В их семье считалось, что источником любых неприятностей всегда являются соседи.
Может, и так. Семейная вражда между Дюранами и Бернарами продолжалась не одно десятилетие, даром, что плантации находились поблизости. Из-за чего всё началось — Эдгар не знал, да и никто не знал — эту тайну его дед Гаспар унёс с собой в могилу. Но случаев порчи имущества друг друга, убийства ньоров и перестрелок между членами враждующих семей было не счесть.
Помнится, дед Гаспар таскал внука с собой, чтобы посидеть в засаде на болотах, в надежде, что сосед явится на их участок. Однажды Анри и впрямь явился, уж неизвестно зачем, и Гаспар в тот раз стрелял по нему дробью, но не попал. В отместку старый Бернар поджёг сухой тростник, что лежал между их участками на границе с поместьем Лаваль, а чем закончилось противостояние, Эдгар так и не узнал — началась эпидемия лихорадки, и его спешно отправили на север.
Возница осадил лошадь, коляска дёрнулась и остановилась у банка, выдернув Эдгара из паутины воспоминаний.
Его встретил сам Клод Фрессон — невысокий пожилой мужчина в серой паре и белой рубашке, рукава которой до локтя закрывали нарукавники. Он был сдержанно-радушен, снял пенсне и крепко пожал руку, а затем внимательно прочёл письмо от мсье Лаваля и те бумаги по кредиту, что подписала Эветт.
— Значит, это вы — будущий зять моего друга? — спросил банкир с вежливой улыбкой и тут же велел принести кофе и бурбон. — Это… неожиданно… весьма. Вы ведь здесь совсем недавно? И уже помолвка…
— Что поделать, мсье Фрессон, любовь всегда приходит неожиданно, — развёл руками Эдгар.
В словах банкира ему почудилось какое-то разочарование, словно его помолвка стала для него неприятной новостью.
— Что же, я рад за Флёр. Очень рад! — он натянуто улыбнулся. — И, пользуясь случаем, хочу пригласить вас с вашей невестой в «Белый пеликан» — в этом году заключительный бал сезона организуют моя жена и её благотворительное общество. Мы рады будем видеть вас там. К тому моменту как раз, я полагаю, правление рассмотрит ваш вопрос, и я приложу максимум усилий, чтобы он решился положительно. Учитывая объединение ваших капиталов, думаю, всё пройдёт гладко. С таким поручителем, как мсье Лаваль, я уверен, члены правления поддержат моё предложение о снижении процентной ставки и отсрочке выплаты по договору. Чудес обещать не буду, но в разумных пределах…
— Благодарю вас, мсье Фрессон, — Эдгар чуть кивнул.
— Как идут дела на плантации? Я слышал, бедняга Венсан совсем плох, — осторожно поинтересовался банкир.
Эдгар пожал плечами. Что сказать, его дядя Венсан сошёл с ума — это уже факт. И дошло до того, что он застрелил одну из рабынь, приняв её за болотного ягуара. А потом стал нападать на всех подряд. Так что дядя Шарль вынужден был запереть его во флигеле и поить всё время сонным отваром, иначе Венсан начинал метаться по комнате и царапать стены.
— Дядя… он… болен и, боюсь, уже не поправится, — уклончиво ответил Эдгар.
— А как поживает мадам Дюран? — прищурился мсье Фрессон. — Надеюсь, она в добром здравии?
— Да, спасибо. С ней всё хорошо.
Эдгар взял чашку кофе. Стоило бы сказать мсье Фрессону, что интересоваться здоровьем его матери после того, как он сам поставил подпись на грабительском договоре займа, как минимум лицемерно. Хотя, может, так мсье Фрессон просто переживает о своих процентах?
— Но теперь, как я понимаю… вы управляете плантацией? — поинтересовался Клод Фрессон.
— Выходит, что так, — ответил Эдгар, чувствуя какой-то скрытый интерес в словах банкира.
— И… что вы планируете делать дальше?
— Планирую развести индеек — мясо у них необыкновенно вкусное, — произнёс Эдгар, делая вид, что не понял истинной сути вопроса.
Они поговорили ещё некоторое время о делах, о предстоящей жаре, о ценах на сахар и ром и настроениях в столичных биржевых кругах. Но на повторный вопрос о его дальнейших планах или планах мадам Дюран относительно судьбы поместья Эдгар также ответил уклончиво.
— Ну, что же, я буду рад видеть вас на балу, — прощаясь, улыбнулся мсье Фрессон. — Вас и вашу невесту. Скажите, куда прислать приглашения?
Эдгар назвал адрес Рене Обьера, у которого остановился, допил кофе и откланялся. Идти на бал с Флёр ему хотелось меньше всего, но сейчас от его хороших отношений с банкиром зависело будущее плантации, так что стоило оказать ему уважение.
На мгновенье он представил, как Флёр будет выставлять его напоказ, словно особо ценный трофей, и всем своим видом вещать — «посмотрите, какую птицу я поймала», а местные кумушки примутся обсуждать их будущее, и на душе у него сделалось тошно. Но один бал, пожалуй, он выдержит.
Он снова сел в коляску, глянул на солнце, что уже пряталось за верхушки пальм на рю Либерти, и подумал, что это довольно странное название для улицы в краю рабов и хозяев.
Ехали не торопясь. У него было на сегодня ещё одно дело, и он не знал, как к нему подступиться, поэтому и не погонял возницу, выигрывая время на раздумья.
Он пытался мыслить логически. И как человек рациональный, искал какое-нибудь естественное объяснение тому, что с ним произошло совсем недавно.
Но ни одной естественной причиной он не мог объяснить то, что …
…она снова приходила к нему. Даппи. Злой дух болот.
В ночь перед его поездкой в Альбервилль. Теперь он точно знал, что это она. И что это не сон. И не воспоминания тех страшных историй, рассказанных дедом Гаспаром, мерещатся ему. Нет. Всё реально. Он только не мог понять, что же она такое на самом деле, потому что в злых духов болот он по-прежнему не верил.
А значит, либо он сходит с ума, как дядя Венсан или его отец, либо ему нужно выяснить, что это или кто приходит в их дом с этих самых болот.
В ту ночь ему приснился старый кошмар — снег, окрашенный багровыми всполохами пламени, горящая лесопилка и склад, крики рабочих, треск падающих балок, удушливый дым, клубящийся огромной змеёй под сводами торговой конторы, и искры… На каланче тревожно звонит колокол, и в пожарной бочке слишком мало воды, чтобы победить ненасытного огненного змея, хоть пожарные и подпрыгивают, как ошалелые, качая её изо всех сил…
Но в этот раз к привычному кошмару из прошлого примешивалось что-то совсем иное. В этот раз Эдгар отчётливо слышал барабаны. Гулкие удары доносились откуда-то издалека, но постепенно ритм нарастал, заглушая треск пламени, а огонь растворялся, хотя прохладнее не становилось. Пожар угас, перетекая в духоту южной ночи, искры превратились в пятна светляков, роившихся среди нитей ведьминых волос, и чёрная полоса дыма, густея, обрела странные очертания. Дышать становилось всё труднее, словно что-то сдавило ему грудь, и Эдгар внезапно проснулся, совершенно чётко понимая, что в спальне он не один. Кто-то смотрел на него из угла… Кто-то более чёрный, чем сама ночь, которая его окружала, чем тот дым из его кошмара.
Она — сама тьма…
Эдгар сморгнул, прогоняя остатки сна, и резко сел на кровати, отдёргивая свисающий с балки полог из кисеи. Схватил свечу, нащупывая спички, не сводя глаз с того места, где тьма была гуще всего. Ему казалось, что оттуда на него смотрят два чёрных глаза. Чёрное на чёрном? Как можно такое разглядеть? Но они блестели во тьме — две ониксовые бусины. Он снова сморгнул и на какой-то миг почти поверил, что глаза и вправду есть: чёрный оникс стал каре-золотым. Эдгар ругнулся, роняя спички, а когда снова их нашёл и зажёг свечу, то в углу уже никого не было. Услышал лишь тихий вздох, а потом где-то на лестнице, показалось, скрипнула половица.
Он бросился на звук, прочь из комнаты. Пламя свечи заметалось, и, прикрыв его рукой, Эдгар глянул вниз — но в холле никого не было. Как и в прошлый раз, дом мирно спал. Хотя сегодня всё случилось под утро, на улице уже серело, ещё немного — и рожок разбудит ньоров для работ на плантации. Эдгар наспех натянул штаны и сапоги и, схватив ружье, выскочил наружу. Ему показалось, или что-то белое мелькнуло в зарослях, ведущих к протоке? Он свистнул собак. Те поднялись, лениво обмахиваясь хвостами и зевая — не понимая, зачем хозяину понадобилось охотиться в столь ранний час. В час, когда сон наиболее крепок и сладок.
Эдгар обошёл всю кромку болот и прибрежные заросли осоки. Он искал следы на скользкой полосе тёмного ила и, глядя на стволы болотных кипарисов, похожих на толстые пальцы, застрявшие в зелёной жиже, на спины аллигаторов, что лежали брёвнами, разбросанными по берегу, никак не мог успокоиться.
Собаки ничего не почуяли, и никаких следов он не нашёл, кроме тех, что оставили выдры на маленьком пятачке у пирса для лодок. Болото — мутное зеркало в патине изумрудной ряски и лиловых звёздах водных гиацинтов — стояло недвижимо и секретов своих выдавать не собиралось. Но Эдгар бродил всё утро, долго и упорно вглядываясь в торчавшие на той стороне протоки замшелые кочки, и ему казалось, что он видит что-то: то ли тень, то ли спину зверя….
Остановился он лишь когда понял, что промок уже почти до пояса, и, тихо ругнувшись, направился домой. Не могло же это всё ему привидеться? Он ведь не дядя Венсан — не пьёт ром беспробудно, не курит с утра до вечера сигар, не нюхает «чёрную пыль». И он не верит в болотных духов, в призраки и прочую потустороннюю чушь…
Навстречу ему попались ньоры, идущие с мотыгами на работу в поле. И хотя они поздоровались с ним, как обычно, хором «Доброго утра, массэ Дюран!», но по их взглядам он понял, что перемазанный болотной тиной, вооружённый и голый по пояс, в мокрых штанах и с блуждающим взглядом он выглядел точь-в-точь, как его дядя Венсан, который, обезумев, гонялся по болотам с ружьём за кем-то, кого видел только он один. Неужели он тоже начал сходить с ума? Не может же быть правдой эта дурацкая сказка о том, что их семья проклята?
Эдгар бросил ружьё, переоделся, даже не тронув завтрак, прихватил бутылку рома, сигару, два стакана и свёрнутый в трубочку табачный лист, внутри которого лежали споры папоротника — «чёрная пыль», и направился во флигель.
Дядя Венсан сидел за столом, уронив голову на скрещенные руки. Его отросшие седые волосы спутались, борода скаталась в сосульки, а ногти были сточены в кровь — во время припадков он царапал ими стены. А затуманенный взгляд, казалось, смотрел на какой-то далёкий горизонт. Эдгар подвинул плетёный стул и сел наискосок. Дядя хоть и повернул голову, но уставился на племянника невидящим взглядом, а потом пробормотал:
— Ты кто?
Эдгар наполнил стаканы и поставил один перед Венсаном, а затем раскурил сигару и тоже протянул дяде. При виде выпивки глаза у того блеснули, он вцепился в стакан дрожащими пальцами и жадно отхлебнул, а затем, выхватив сигару из рук племянника, судорожно затянулся.
— Ты видел её? — спросил Эдгар негромко. — Ту-что-приходит-по-ночам? Кто она такая?
Некоторое время Венсан сидел молча, лишь выпуская клубы дыма и раскачиваясь на стуле. То ли от рома, то ли от сигарного дыма, но его взгляд стал понемногу проясняться. Эдгар достал табачный лист с «чёрной пылью» и, развернув, положил перед собой на стол. Глаза дяди тут же цепко ухватились за него.
— Я дам тебе это, если ты расскажешь, кто она. Ты ведь это знаешь?
— Она и к тебе приходила? — внезапно спросил Венсан, криво усмехнувшись, и его лицо всё перекосилось, словно от судороги. — Значит, и ты скоро окажешься здесь. На моём месте.
— Кто она? — снова спросил Эдгар. — Зверь? Или человек? Её можно убить?
— Она — сама тьма, — хрипло произнёс дядя, — а разве можно убить тьму? Она будет приходить снова и снова, пока не высосет всю твою душу…
— Так кто она на самом деле? Это зверь? Или человек? — снова переспросил Эдгар, чуть пододвинув табачный лист.
Глаза дяди не отпускали маленькую горку чёрной пыли, следя за медленным движением пальцев племянника.
— Она — даппи, злой дух, — наконец, произнёс Венсан, облизнув пересохшие губы, — и однажды я почти держал её в руках!
— Что ей нужно? Зачем она приходит? — лист проехал по столу ещё чуть-чуть.
— Ей нужны наши души…
— Зачем?
— Потому что мы прокляты! — закричал Венсан и молниеносным броском попытался выхватить табачный лист, но Эдгар накрыл его глиняной миской.
— Не раньше, чем ты всё мне расскажешь, — покачал он головой.
Но ничего больше ему узнать не удалось. Дядя по кругу твердил одно и то же, что Эдгар и так уже знал. Та-что-приходит-по-ночам — это злой дух. Даппи. Она приходит с болот, чтобы забрать их души, потому что семейство Дюран проклято.
— Она хочет забрать то, что принадлежит ей! — хрипел Венсан, когда Эдгар пытался отцепить его руки от глиняной миски. — Она хочет забрать наши души, потому что мы принадлежим ей! Мы прокляты! Прокляты! Дай мне! Дай мне забыться! Дай мне не видеть её глаза!
Эдгар разжал пальцы. Едва ли он услышит что-то внятное от Венсана. Он запер дверь во флигель, оставив дядю наедине с ромом и «чёрной пылью» — пожалуй, это единственное, что по-настоящему облегчает его страдания.
Он пересёк двор и направился в кухню, где застал Лунэт, пекущую ямсовые лепёшки.
— Расскажи мне про даппи, — Эдгар сел за стол и внимательно посмотрел на старую ньору. — Ты ведь знаешь кто это?
Лунэт покосилась на дверь, и Эдгар понял, что она боится. Впрочем, и неудивительно — мадам Эветт враз всыплет плетей, если кто будет говорить о таком вслух. Ньорам не полагалось молиться своим богам, потому что их боги — зло. И болтать о всяких суевериях тоже. Мадам Эветт не верила в призраки и всякое зло видела только в непослушании, а это лечилось просто — поркой, постом и молитвами.
— Мадам Эветт уехала на пристань, — ответил Эдгар, — рассказывай.
— Негоже это, болтать всякие глупости, за такое только плеть и полагается, — осторожно ответила Лунэт.
— Я тебя хоть раз ударил? — спросил Эдгар, отодвигая чашку с мукой и кладя руки на стол. — Обещаю: что бы ты мне ни сказала, я не стану тебя наказывать. И никто не станет. Говори.
— В каждом человеке, массэ, есть две души: белая и чёрная, — произнесла Лунэт, раскатывая тесто большими ладонями, — белая принадлежит великому Эве — Духу Неба, и уходит к нему на суд сразу после смерти. А чёрная душа, покуда она здесь, принадлежит Духу Земли — Великому Нбоа, и не может уйти к Эве, пока не закончит на земле все свои дела. И ежели человек не сделал чего важного, не сдержал клятвы, к примеру, или был внезапно убит, или сам стал убийцей, его чёрная душа может ещё долго возвращаться к тем, кому он задолжал, или к убийцам… или к родным убитых. Он будет пытаться всё исправить. Может причинять им зло, мстить, может мучить, а может и просить прощения — по-всякому бывает. И так будет до тех пор, пока не свершится задуманное, пока он не достигнет цели: кто-то не умрёт или кто-то не простит, и только тогда Великий Нбоа его отпустит, а Великий Эве возьмёт его вторую душу к себе и соединит их, потому что всё в мире должно быть в равновесии.
Религия ньоров, которую вместе с клеймом выжигали из рабов их хозяева, Эдгару всегда казалась наивной. Даппи, люди с головами крокодилов и духи, которым нужно делать подношения мукой, кровью и ромом — всё это было очень похоже на страшные сказки, которыми пугают детей. И, как человек рациональный и взрослый, он в них конечно же не верил, но что-то было в словах старой Лунэт, разминающей тесто, что-то такое, заставившее его спросить:
— А как узнать, чего хочет даппи?
Ньора оперлась на руки, полностью утопив их в муке, и покачала головой:
— Для этого вам надо найти того, кто может говорить с духами: унгана или ман-бо, нашего жреца или жрицу. Они могут общаться с нашими лоа*… они могут узнать, чего хочет этот даппи.
*прим. лоа — в религии вуду невидимые духи, осуществляющие посредничество между Богом и человеком, но при этом являются не божествами, а в большей степени аналогом христианских святых.
— И где его найти? Этого унгана или ман-бо? — негромко спросил Эдгар, сам не веря, что такое спрашивает.
Лунэт снова оглянулась на дверь и произнесла совсем тихо:
— В Альбервилле есть одна ман-бо, самая сильная из всех, о ком я слышала. Её зовут «королева Мария». Я говорила массэ Венсану, чтобы он съездил к ней, да он меня только высек.
И теперь вот Эдгар стоял прямо перед лавкой той самой Марии, глядя на тёмную вывеску и дверь с выгоревшим от времени синим глазом. Дыхание океана медленно качало длинные языки папоротника, свисающего с крыши, и закатное солнце плясало бликами на бутылках разноцветного стекла, будто подмигивая. Он взялся за ручку, но всё ещё колебался, правильно ли поступает. А, впрочем, это был день неправильных поступков: одним больше, одним меньше — какая разница? Он толкнул дверь и вошёл внутрь.
Общаться с колдуньями и жрицами ему ещё не приходилось. И сама мысль о том, чтобы идти сюда, Эдгару претила, ведь он был человеком рациональным, но то, что произошло с ним недавно, никакой логике не поддавалось. Так что пусть даже колдунья и окажется шарлатанкой, ему нужно попробовать все варианты. Не выгорит здесь — он будет искать дальше. Перспектива сойти с ума и занять место Венсана во флигеле в обнимку с бутылкой рома его никак не прельщала.
Но, как ни странно, Мария ему понравилась. Он вообще не так представлял себе жрицу ман-бо. Думал, что она будет скрюченной и чёрной, с немытыми космами волос, старой и непременно горбатой. Во всяком случае, на севере, где он жил и учился, ведьм изображали именно так. Ещё им полагалась метла, чёрная кошка, летучая мышь или сова, связка куриных лап над очагом и ведро из-под золы. Но эта жрица оказалась даже красива, хоть и немолода, и держалась величественно — в точности королева, как и сказала Лунэт. А может, это массивный оранжевый тийон, что был у неё на голове, придавал ей такое сходство с царственной особой.
Эдгар не стал ходить вокруг да около и коротко изложил, что видит по ночам кошмар, и ему нужно знать, кто приходит к нему и чего от него хочет. Мария слушала молча и смотрела очень внимательно. И лишь когда он взял с прилавка свою шляпу, собираясь очевидно уйти, спросила:
— Как тебя зовут?
— Эдгар.
Она переплела пальцы и произнесла негромко, глядя как-то странно, будто сквозь него:
— Тебе кажется, что внутри ты умер. Но это не так. На самом деле ты хочешь жить, но просто боишься…
— Обойдемся без балаганных советов. Я не за этим пришёл. Если я захочу исповедаться, мадам Лафайетт, я найду, где это сделать, — усмехнулся криво Эдгар.
Он не любил, когда ему пытались лезть в душу, и знал, что так обычно делают гадалки-шарлатанки, пытаясь откровенным разговором выведать из доверчивых клиентов какие-нибудь личные подробности.
Мария прищурилась, глядя ему прямо в глаза, и, поведя ладонью по прилавку, ответила, будто отрезала:
— Завтра я буду общаться с духами. Приходи на закате на кладбище Святого Луи. Принеси с собой чёрного петуха, бутылку рома, один ливр кукурузной муки, пять сигар и медных монет. И ты получишь ответы.
— Всё так просто? — саркастично спросил Эдгар.
— Твои ответы будут стоить пятнадцать экю, — невозмутимо парировала Мария, прожигая его взглядом...
Эдгар покрутил в руках шляпу. Всё это как-то сильно попахивало шарлатанством. Он на мгновенье представил себя, идущим по кладбищу с петухом в руках, мукой и бутылкой рома, и решил, что, пожалуй, толку с этого будет чуть, как с того деревянного глаза, что дала ему Лунэт. И уже собрался распрощаться, как Мария добавила:
— …Я вижу, ты не веришь, но мне не нужна твоя вера. Духи скажут всё и без неё. Ты хотел ответов — ты их получишь. Даже на те вопросы, которые боишься задать, — она снова переплела пальцы и, прищурившись, произнесла спокойно: — Виновен ли ты в их смерти. Твоей жены и дочери.
Глава 7. Кто больше за чёрного петуха?
С утра Летиция думала, что кузина будет на неё дуться из-за того, что произошло на суаре, но оказалось, что совсем наоборот — Аннет за завтраком была мила и приветлива, и щебетала как птичка, рассказывая о планах на день.
Сегодня им нужно посетить рынок — ведь кузина не видела и сотой доли тех необычных фруктов и овощей, какие растут в Новом Свете. Надо купить крашеный сахар для карнавального торта и бусы. А ещё — духи и маски к карнавалу, забрать платья, посетить мадам Шарбонн, поскольку той нездоровилось и традиции требовали её проведать. А на закате они поедут в Собор Святого Луи на вечернюю молитву — сегодня как раз день этого святого, и, опять-таки по традиции, положено вознести ему почести, и отвезти корзины для бедных. Святой Луи открывает праздничную неделю: суаре, чаепития, бесконечные походы в гости, и в заключение череды развлечений — заключительный бал сезона и карнавал. Бал для высшего общества. Ну а карнавал — для всех остальных. Затем следует двадцатидневный пост, и город постепенно опустеет до самой осени.
Аннет взахлёб рассказывала о планах на эту неделю, и у Летиции даже от сердца отлегло — зря она думала про кузину, что та начнёт её ненавидеть. Вон как она рада возможности провести время вместе. А вот ей не следовало быть вчера такой безропотной курицей и не стоило молчать, хоть бабушка и велела. Надо было поставить на место этого Фрессона и объяснить, что она совсем не ищет его внимания, и что раз он уже ухаживал за другой девушкой — верх неприличия бросать её вот так прилюдно. Жаль, она не сделала этого вчера, на суаре, но как любила повторять бабушка: вовремя и смех — не грех, а без времени и молитва ни к чему. Чего теперь рвать на себе волосы?
Вчера она просто растерялась — всё-таки незнакомое общество, к тому же все набросились на неё с вопросами, и это излишнее внимание выбило почву из-под ног. Но в следующий раз она точно отправит этого Фрессона куда подальше. Мужчине, который так поступает, не может быть никакого доверия.
— А куда делась Люсиль? — спросила Летиция, намазывая круассан апельсиновым джемом.
Сегодня утром к ней пришла другая служанка — Ноэль. Высокая, худая и молчаливая, она всё делала быстро, вопросов не задавала и в глаза старалась не смотреть. Цвет её кожи, словно жжёный кирпич, рыжина в мелких кудрях, выбивавшихся из-под клетчатого тийона, и глаза, серые с зеленью — говорили о том, что в её крови много всего намешано. Она поставила на тумбочку поднос с завтраком и графин с лимонадом, собираясь водрузить на кровать специальный столик. Но Летиция велела всё унести.
Здесь, в Альбервилле, была странная традиция — зачастую завтракать прямо в постели, едва проснувшись. За такое в Старом Свете бабушка бы, конечно, отхлестала её полотенцем: мыслимое ли дело, а ну как разольёт она молоко на простыни или джемом вымажет подушки? Ну а уж крошки в постели — дело вообще небывалое. Постель должна быть идеальна, точно Божий дух в ней ночевал, а не она, вертихвостка. Свежа и взбита, крахмальные наволочки только что не скрипят, а на простынях нельзя пропустить ни одной складочки и покрывало следует натянуть туго, как барабан. А уж подушкам, как парусам у галеона, положено возвышаться белоснежной горой, которую, как государственный флаг, венчает поверху накидка из тончайшего кружева.
Где уж тут есть яичницу с беконом!
Летиции следовало уметь заправлять постель самой, а когда она выйдет замуж за богатого и знатного — если выйдет, конечно, — то этому полагалось обучить служанок. И проверять, чтобы они не ленились, ведь постель — визитная карточка хозяйки. И уж коли в постели крошки, то хозяйка — лентяйка и неряха.
«Визитной карточкой хозяйки» у бабушки было всё: прическа, платье, кухня, постель, дно сковороды и угольного ведра, полки в чулане, кружева на воротничке, подмётки на туфлях — да что угодно из того, на чём останавливался её придирчивый взгляд.
— Люсиль папа наказал, — ответила Аннет, помешивая кофе в чашке. — Она была к тебе приставлена, так что должна была следить, чтобы никто в твою комнату не заходил. Но это ничего, ей только на пользу, пусть поработает на конюшне, а не при доме. Всё равно она лентяйка.
— Но не слишком ли это жестоко? — заступилась за служанку Летиция. — Мало того, что вчера её выпороли за то, чего она не делала, так ещё отослали на конюшню! Её же вины в этом нет, мало ли кто мог сделать такую глупость, да и ничего ведь страшного не случилось. Подумаешь, рисунок на полу. А мне Люсиль понравилась…
— Милая кузина, — Аннет отложила салфетку, и её идеально выщипанные брови сошлись в ниточку, — вот будут у тебя свои рабы — вот и будешь решать в чём есть их вина, а в чём нет. И уж можешь мне поверить, что их вина всегда в чём-нибудь да найдётся!
Сказала, как отрезала. А Летиция едва не поперхнулась — столько злости промелькнуло в этих словах. Но затем на лице кузины снова появилась безмятежная ангельская улыбка, будто и не было ничего. Зря она решила, что на Аннет снизошло умиротворение. Всё тут показное, как и эта гостеприимная вежливость.
Свои рабы?
Вот уж о чём Летиция не думала, так это о том, что у неё будут свои рабы. А стоило бы подумать, ведь если она унаследует ферму деда…
Сколько там душ числилось в завещании Анри Бернара? И что ей с ними делать?
— Я считаю, что это несправедливо, — ответила Летиция. Её так возмутили слова кузины, что она едва удержалась, чтобы не сказать ей какую-нибудь гадость, — и, наверное, у меня не будет своих рабов. Во всяком случае, я уж точно не буду пороть их для острастки, не разобравшись, кто виноват на самом деле.
Да она вообще не собирается никого пороть! Дикость какая!
— Не будет своих рабов? А кто, скажи на милость, будет рубить тростник на плантации? Кто будет работать? Что за глупость! — фыркнула Аннет.
— Можно нанимать рабочих, как делают в Старом Свете. Вот даже мсье Жильбер со мной согласен, — ответила Летиция, вспомнив вчерашний разговор и не успев вовремя прикусить язык.
Вот зря она вспомнила о мсье Жильбере. Ох, зря!
У Аннет при этих словах сделалось такое лицо, будто она кипятка хлебнула. Их взгляды с кузиной пересеклись, и, судя по тому, как затрепетали её ноздри, сказать Аннет хотела что-то очень едкое, но, к счастью, вошёл Филипп и предотвратил начавшуюся перепалку.
В это утро он тоже оказался как-то особенно любезен — присел за стол напротив, но есть не стал, лишь выпил чашку кофе и принялся расспрашивать Летицию о всякой ерунде, в основном — о Старом Свете и скачках. Одет он был франт франтом: в серую тройку, а носки его сапог блестели так, что в них можно было смотреться, как в зеркало, крахмальная рубашка идеальной белизны, поверх — пёстрый атласный жилет, по которому змеилась золотая цепочка часов, и на уложенных тщательно волосах было столько воска, что они, казалось, прилипли к черепу намертво. И бабушке бы он точно не понравился.
Интересно, сколько времени он провёл перед зеркалом? Похоже, даже больше, чем Аннет!
Его вид показался Летиции смешным, и она, едва сдержав улыбку, принялась рассматривать кофейные узоры на стенках чашки.
— Сахар? — кузен подвинул изящную сахарницу с ангелочками на ручках.
— Нет, спасибо, я пью горький, — ответила Летиция.
— Как странно слышать подобное от будущей хозяйки сахарной плантации, — улыбнулся ей Филипп, внимательно глядя в глаза.
Она лишь пожала плечами. Да ничего странного. Бабушка считала, что от сахара портятся зубы, и запирала его в большой кованый сундук. Выдавала только гостям, ну и ещё к празднику — исключительно в тесто для пирогов. Вот и привыкла Летиция пить горьким и кофе, и чай. Зато зубы и правда были у неё прекрасные, так что, похоже, мадам Мормонтель в этом вопросе была права.
— Я не люблю всё приторное, — ответила Летиция с улыбкой, подумав, что её слова кузен может отнести и на свой счёт, хотя, скорее всего, он не поймёт, что она подразумевала.
И если мсье Фрессон был «слащав», то её кузена точно можно было записать в «приторные», а его внимание назвать «липким».
Филипп подсел чуть ближе и принялся ухаживать за Летицией так, что Жюстина — ньора-подросток, которая забирала грязную посуду — едва рот не открыла, наблюдая за ними. И даже Аннет как-то нервно отреагировала на внимание своего брата к кузине. Филипп предложил покататься в коляске по городу, но Аннет тут же возразила, сказав, что на сегодня у них с Летицией свои планы, и они с братом из-за этого даже немного повздорили. Но в итоге он всё-таки увязался за ними на рынок.
Как сказала бы бабушка: «Прилип, как репей в собачий хвост».
Но, с другой стороны, это было даже хорошо, потому что Летиция не представляла, о чём ей говорить с кузиной после утренней стычки, а лицемерить не хотелось. Зато Филипп очень кстати разбавил тягостное молчание перепалкой с сестрой и своей болтовнёй о скачках и местных развлечениях. Летиция вежливо ему кивала и старалась поддержать этот разговор ни о чём, а сама думала, что, кажется, пребывание в доме Бернаров становится всё более тягостным с каждой минутой.
Когда она плыла в Альбервилль, то пребывала в эйфории, надеясь встретить новую семью. Встретила. И от эйфории не осталось и следа.
Ничего! Скоро она уедет отсюда…
Рынок оказался большим. Ряды, накрытые навесом из сухого тростника, были заполнены торговцами и заставлены мешками и бочками. В нос сразу же ударила смесь разных запахов, в основном специй и фруктов. И у Летиции глаза разбежались от пёстрого разнообразия.
Повсюду стояли корзины ямса и маниока, висели пучки бамии, вяленый сладкий перец — красный и жёлтый — громоздился пирамидами на лотках, а рядом — кукуруза, фасоль и табак. Кузины старательно обошли стороной рыбные ряды, откуда исходил тяжёлый зловонный дух, и остановились у прилавка со сладостями. Аннет купила стручки ванили и крашеный сахар: зелёный, желтый и фиолетовый. Им посыпали традиционный торт, который в каждом доме испекут к карнавалу.
Филипп заскучал и куда-то отошёл, а Летиция рада была избавиться от его навязчивого внимания и постоянного предложения руки. Кузен то и дело норовил накрыть её своей ладонью и, склонившись к уху, что-нибудь шептать, в основном глупости, конечно, но ощущение было неприятное. Казалось, он пытается с ней заигрывать, и это выглядело как-то странно и глупо.
— Нам ещё нужно купить петуха, — произнесла Аннет, словно что-то вспомнив.
На вопрос Летиции о том, чем её не устраивает битая птица, Аннет ответила, что петух должен быть живым, да ещё и непременно чёрным.
— Живым? — удивилась Летиция. — Но… зачем?
— Ну… Тут такая традиция — варить суп из чёрного петуха к празднику, и резать его нужно накануне, — пожала плечами Аннет.
От обилия местных традиций у Летиции уже голова шла кругом, но раз нужен петух, пусть будет петух, тем более, что с ними поехала ещё и Жюстина, роль которой заключалась в том, чтобы таскать за хозяйкой корзинку, так что петуха наверняка перепоручат ей же.
В ряду, где продавалась птица, стоял гомон: гуси, утки, индюки, куры в плетёных из прутьев клетках — они кричали на все лады, а перекрикивали их лишь хозяева, нахваливая свой товар. Кузины снова встретили Филиппа: он стоял в кругу мужчин рядом с клеткой, в которой выставлялись на продажу петухи для боёв. Там вовсю обсуждалась цена на маслянисто-красного бойца, который даже будучи один в клетке, смотрел недобро и загребал лапой так, словно собирался задать жару всем присутствующим.
— Нам непременно нужен чёрный? — спросила Летиция кузину, когда они дважды прошли все ряды, но птицы, как назло, оказывались всех цветов радуги, только не чёрные. — Мне что-то… нехорошо.
У неё начала кружиться голова, и, кажется, впервые за всё время, что Летиция находилась в Альбервилле, ей сделалось дурно. Может — от жары, может — от шума и запахов рынка. Во рту почему-то всё ещё ощущался привкус того лимонада, что принесла им Ноэль перед поездкой. Летиция не хотела его пить, но Аннет настояла: день будет жаркий и так положено. Пришлось выпить, чтобы не слушать лекцию о местных обычаях и традициях. Лимонад оказался приторно-сладким.
Всё тут приторное…
— Да. Непременно чёрный. Это… к удаче в доме, — ответила кузина. — Ты просто постой здесь, я сама поищу.
И Аннет ускользнула куда-то, забрав Жюстину. Летиция осталась дожидаться возле клетки с перепелами. Отошла в сторону, в проход между лотками, чтобы туда-сюда снующие покупатели не цепляли её своими корзинами, и прислонилась плечом к столбику, поддерживающему крышу.
Не хватало ещё упасть здесь без сознания! Дался Аннет этот петух!
Жаль, она не прихватила с собой веер. Дурнота то подкатывала волнами, как прибой, то отступала, и Летиции казалось, что сквозь монотонный рыночный гомон до неё доносится ритмичный стук барабанов. Она потянула завязки шляпки, закрыла глаза и принялась глубоко дышать.
— Всего двадцать луи, мсье, — услышала она откуда-то сбоку негромкий голос торговки и недовольный клёкот, — посмотрите, какой красавец, просто огонь!
Летиция обернулась посмотреть на красавца и увидела одинокую пожилую ньору, стоящую боком между лотков. В её руках был петух. «Красавец» оказался тощ и изрядно обтрёпан. Голенастый и длинноногий, с сиротливым пером, торчавшим из хвоста, он висел вниз головой в цепких старушечьих руках и всё пытался извернуться и клюнуть женщину в запястье. И, может, она даже украла его где-то — настолько он неприглядно выглядел, — но это было неважно. Всё компенсировалось главным его достоинством — петух был чёрен, как трубочист.
— О! — воскликнула Летиция, спешно доставая из ридикюля монеты. — Я его возьму!
Какое счастье! Можно будет, наконец, уйти отсюда.
— Простите, муасель, но его уже берёт этот мсье, — ответила торговка, качнув петухом в сторону какого-то господина.
— Я.. я… я дам вам двадцать пять луи! — Летиция вытащила ещё одну монету.
Мир перед глазами подёрнулся серым, потерял резкость, и убраться от запахов птичьего помёта, гниющих овощей и свиного визга, доносившегося из соседнего ряда, ей хотелось уже просто невыносимо.
Монеты легли на край дощатого прилавка, и торговка, мигом оценив предложение, протянула петуха Летиции. Всё-таки пять лишних луи на дороге не валяются. Но несчастная птица не успела сменить хозяйку — кто-то встал между ней и торговкой и руку Летиции вместе с монетами аккуратно накрыла большая мужская ладонь.
— Мадмуазель, простите, но за двадцать пять луи вы купите любого петуха на этом рынке. А этот выглядит совсем как мученик, выдержавший сорокадневный пост. Не пугайте вашу кухарку — уступите его мне, — услышала она мягкий приятный голос мсье, которому торговка уже передумала отдавать птицу.
Это был довольно фамильярный жест со стороны незнакомого мужчины, и Летиция повернулась в пол-оборота, собираясь поставить наглеца на место, да так и замерла. У неё даже холодок пробежал по спине — таких тёмных, внимательных и завораживающих глаз ей, кажется, видеть ещё не приходилось. Они с незнакомцем оказались друг напротив друга, зажатые в узком пространстве между двух прилавков и высоких корзин с птицей. И слова, которые она собиралась сказать, почему-то застыли на языке. Отступила дурнота, и всё вмиг стало ярким. Летиция стояла, забыв обо всём, вглядываясь в лицо незнакомого мужчины, серьёзное, волевое и какое-то усталое, и молчала. Чёрные брови, короткие волосы, светлая кожа…
А мужчина смотрел на Летицию так, словно увидел в ней что-то пугающее и притягивающее одновременно, и как будто знакомое...
Его взгляд не отпускал, и, сама не зная почему, Летиция не могла от него оторваться — просто увязла в темноте его глаз, как пчела в блюдце с патокой. Даже не сразу поняла, что стоять так, молча глядя друг на друга, просто неприлично, и что мужчина всё ещё не убрал свою ладонь, накрывшую её руку.
— Мы… знакомы? — чуть прищурился он, внимательно вглядываясь в её лицо.
— Н-нет, не думаю…
Ритм барабанов слился с биением сердца.
— Муасель, ну вы будете брать птицу-то? — голос торговки вырвал их из странного оцепенения.
Она снова потрясла в воздухе петухом, и он недовольно заклекотал.
— Так вы уступите его мне? — спросил мужчина негромко. — Зачем вам сдался этот оборвыш?
— Простите, мсье, но мне нужен именно этот оборвыш, — твёрдо ответила Летиция, опомнившись и пытаясь сохранить выражение достоинства на лице.
Она выдернула руку из-под тёплой ладони мужчины и чуть отодвинулась в сторону торговки, чувствуя, как горячая волна смущения растекается по коже.
— И мне нужен именно этот оборвыш, — чуть усмехнулся незнакомец будто бы одними глазами — губы почти не дрогнули, — но, если мадмуазель не против и уступит мне это исчадье ада, я куплю ей дюжину других птиц. Что вы на это скажете?
— Мне не нужна дюжина — мне нужен именно этот. Вы же слышали торговку — он просто огонь! Такой петух — украшение любой кухни, — упрямо ответила Летиция, пытаясь спрятать ответную усмешку и отодвигаясь ещё: взгляд тёмных глаз, казалось, прожигал её насквозь.
— Как жаль! — мужчина развел руками. — И мне тоже нужен именно он, и, кстати, я первый предложил за него цену… Так что же нам делать?
— Я отдам его тому, кто даст тридцать луи, — разом нашлась торговка, а петух извернулся и всё-таки клюнул её за запястье, — вот зараза! Да сожри тебя аллигатор, нечистое отродье!
— Я дам тридцать луи! — воскликнула Летиция, доставая ещё монету — она хотела быстрее покончить с этим странным торгом.
— А я дам тридцать пять, — теперь незнакомец улыбнулся уже по-настоящему.
Улыбка преобразила его лицо, смягчила суровость и тяжесть взгляда, в одно мгновенье превратив его совсем в другого человека. И стало понятно, что не столько ему нужен сам петух, сколько его забавляет этот странный торг. Хотя нет, он и в самом деле отсчитал тридцать пять луи, даже не глядя, просто перебирая монеты пальцами — смотрел он по-прежнему на Летицию. И от этого взгляда, от его улыбки и мягкого голоса что-то странное произошло с ней — не было сил отвести взгляд и захотелось удержать это мгновенье, и пусть бы они торговались за этого петуха хоть до полуночи.
— Мсье, неужели вы не уступите… женщине? — спросила она, чуть улыбнувшись в ответ и решив воспользоваться тем, за что бабушка всегда нещадно била её чётками — кокетством.
Она опустила ресницы, будто смутилась, зная, что так выглядит очаровательно, а потом вновь подняла их, немного вздёрнув подбородок, и посмотрела на незнакомца. И, сама не зная почему, улыбнулась ещё шире в ответ на его улыбку, на его взгляд, скользнувший по её губам. Обжигающий взгляд, почти прикосновение…
И сердце дрогнуло, замерло и сразу стало жарко — кровь прилила к лицу, заставив смутиться уже по-настоящему. Она снова опустила взгляд, рассматривая полотняный сюртук мужчины и его жилет с костяными пуговицами и не понимая с чего вдруг ей так неловко.
Бабушка учила её торговаться на рынке, умело сбивая цену, и в этом деле Летиция знала толк, но сейчас её будто подменили. Казалось, во взгляде этого мужчины, в его мягком голосе и в этой улыбке крылось какое-то колдовство, лишившее её воли.
— Если мадмуазель скажет, почему ей понадобился именно этот костлявый оборвыш, то… возможно, я его вам уступлю, — кокетство подействовало, потому что мужчина больше не интересовался несчастной птицей.
Он не отрываясь смотрел ей в глаза, заставляя смущаться всё сильнее и сильнее, чувствуя, как сердце бьётся уже где-то в горле.
— Так почему?
— Потому что он… чёрный, — ответила Летиция, чувствуя, как звуки вокруг становятся глуше, а серость снова возвращается.
— Вот как? — незнакомец прищурился, и улыбка сошла с его лица. — Ну, раз так… что же — он ваш.
Ей показалось, что барабаны звучат всё громче и громче, монеты скользнули в руку торговке, а петух перекочевал к Летиции. Мужчина приподнял шляпу в прощальном жесте и, кивнув в сторону несчастной птицы, произнёс:
— Надеюсь, оно того стоит.
Глава 8. Собор святого Луи
Дурнота отступила, как только Летиция вышла с рынка. При виде чёрного петуха Аннет оживилась и даже как-то разом подобрела: подходящую птицу ей самой найти так и не удалось. Но у неё очень кстати оказались нюхательные соли и мятные леденцы — «от летней дурноты», как она выразилась.
— Вот видишь, а ты ещё хотела жить на плантации! — воскликнула Аннет, словно радуясь тому, что, наконец, и её кузина-выскочка ощутила на себе прелести местного климата. — А там ещё гнус, аллигаторы, змеи! И болота прямо от крыльца начинаются. Другое дело — кто живёт в верховьях Арбонны или на холмах…
Но Летиция её не слушала. Произошедшее только что на рынке полностью заняло её мысли. Незнакомец и его странный взгляд, прикосновение его руки и слова, которые он произнёс: «Надеюсь, оно того стоит». Что он хотел этим сказать? Всё это смутило её и взбудоражило, и даже хорошо, что Аннет всё списала на жару, потому что сейчас щёки Летиции всё ещё пылали от воспоминания о том, как незнакомец смотрел на неё и прикасался.
Бабушкино строгое воспитание заставляло думать, что всё это очень дурно, но горячая креольская кровь бурлила и говорила совсем другое — это хоть и дурно, но очень волнительно и даже приятно. Чем-то неуловимым мужчина ей понравился. Как-то сразу и безоговорочно, словно взгляд его тёмных глаз проник прямо в душу. Никогда она не думала, что так бывает: один только взгляд — и вот уже хочется оглянуться, чтобы увидеть ещё один, и ещё… И не знаешь, зачем тебе это нужно, но не можешь об этом не думать.
Святая Сесиль! Какая же ты глупая, Летиция Бернар! Недостаточно тебе было «слащавого» Антуана Морье?
Как-то разом вспомнилось, как тот ухаживал за ней, как целовал руки, и в глаза смотрел вот так же. Был внимателен и предупредителен, да только всё это ровно до свадьбы. А как только её деньги перекочевали к нему в распоряжение — всё изменилось.
История с Антуаном Морье научила её самому главному — мужчинам не стоит доверять. Никаким. Никогда. Даже таким притягательным, как это незнакомец на рынке.
Она назвала его притягательным? Святая Сесиль! Так недолго и влюбиться!
Летиция тряхнула головой, стараясь отогнать навязчивые мысли и уловить, о чём толкует Аннет. Из её корзины торчала бутылка дешёвого рома, несколько сигар, перевязанных косичкой ветивера*, и Летиция как-то мимоходом подумала, что это странно — в семье Бернаров никто не курит.
* прим. — растение из семейства злаки, из корней которого получают эфирное масло.
Пристроив петуха в корзину позади коляски и подбросив Филиппа в контору отца, кузины покатили дальше по своим делам. Уже к вечеру они ненадолго заехали домой, чтобы переодеться к походу в собор, и Летиция выслушала новую порцию наставлений по поводу местных традиций от Аннет. О том, что платье для посещения храма должно быть непременно с открытыми плечами, потому что вечер, но поверх обязательна полупрозрачная шаль, потому что идут всё-таки на молитву, а волосы нужно уложить скромно, но при этом, чтобы видна была шея, и украсить цветами, потому что в храме будут и мужчины — и нечего выглядеть монашкой. И от всех этих обязательных и противоречивых мелочей, которыми Аннет её пичкала весь день, у Летиции уже голова шла кругом.
В Старом Свете жизнь казалась всё-таки проще — там, скорее, всё было нельзя, чем можно. А у бабушки и вовсе абсолютно всё было нельзя. А здесь к каждому «нельзя» обязательно имелась маленькая лазейка, сводившая на нет весь смысл запрета. Что и говорить — «город греха». Оглядев себя в зеркало, Летиция подумала, что в таком виде бабушка бы её даже к мужу в спальню не пустила, не то что в собор — неприлично так выставлять плечи напоказ. Шаль, признаться, мало что скрывала, и Летиции стало даже неловко.
Но внезапно в голову пришла мысль, а что, если она снова встретит незнакомца с рынка? Что, если он придёт в храм на молитву? Ну, конечно, придёт! Как сказала Аннет, сегодня там соберётся всё альбервилльское общество. И эта мысль её взволновала, заставив сердце замереть. Летиция даже сама от себя не ожидала такого, не думала, что ей так сильно захочется увидеть этого мужчину ещё раз.
Интересно, кто он?
Говорил он с каким-то едва заметным акцентом, не так, как принято в Альбервилле. И лицо у него было светлое, почти не тронутое загаром. Она вспомнила, что он был одет в хороший полотняный костюм, был вежлив и явно воспитан…
Он точно должен быть в храме! И она аккуратно выяснит у кузины, кто он такой.
Летиция чуть приспустила шаль и завязала на груди красивым узлом. А затем невольно улыбнулась своему отражению в зеркале, понимая, что выглядит она просто прекрасно в этом новом платье и с цветами в волосах. И подумав, как хорошо, что бабушка далеко, она покружилась у зеркала и отправилась вниз. Пора ехать.
У порога Ноэль снова протянула им стаканы с лимонадом — освежиться.
— Какой сладкий, — Летиция не стала допивать, помня свою дурноту на рынке.
— Как сказал мой брат: странно слышать такие слова от будущей наследницы сахарных плантаций, — фыркнула Аннет. — Идём, вечереет.
Они покатили по рю Верте в сторону, противоположную порту, здесь дорога уходила на небольшое возвышение, где белоснежной горой над лиловым морем цветущих фиалковых деревьев возвышался Собор Святого Луи — величественное трехъярусное сооружение — точь-в-точь свадебный торт на праздничном столе. Чуть в стороне от него начиналось старое альбервилльское кладбище, и на вопрос Летиции, почему оно выглядит так странно, Аннет ответила:
— Иногда здесь бывают наводнения — город может затопить, поэтому так много домов на сваях, и даже хоронят здесь вот так — над землей, в склепах, куда не доберётся вода, — ответила Аннет с видом знатока. — И к тому же это кладбище — самое высокое место в городе, говорят, что некоторые предусмотрительные горожане даже прячут в могилах запас зерна и нужные вещи… на случай наводнения.
Какой ужас!
Летиция смотрела и удивлялась — бесконечные ряды склепов, белёсые, как старые кости. Есть богатые: со статуями и барельефами, украшенные резными колоннами и чугунным кружевом решёток, а есть совсем скромные — просто каменные коробки с крышей, выше человеческого роста. И стоят друг к другу плотно, как дома на рю Верте. А меж ними проходы, совсем как улицы, мощённые булыжником, и площади, и даже фонари на перекрестках — настоящий город мёртвых, не хватает только жестяных табличек с названиями этих улиц и площадей. И повсюду развешаны бусы из коралла — зелёные, белые, рыжие.
— А бусы зачем?
— Это всё ньоры! Задабривают своих богов подношениями.
Внутри собор оказался также огромен, как и снаружи, и полон людей. Кузины едва успели присесть на скамье почти у самого выхода, как служба началась.
Летиция жадно разглядывала толпу, надеясь увидеть того самого незнакомца, но лишь наткнулась взглядом на Жильбера Фрессона, который был здесь вместе с матерью. Он улыбнулся, окинул её восхищённым взглядом и, приложив руку к сердцу, церемонно поклонился. Летиция коротко кивнула в ответ и быстро отвела взгляд. Не хватало ещё втайне переглядываться с женихом своей кузины! Она сложила ладони вместе и попыталась сосредоточиться на молитве, даже глаза закрыла, но в голову, как назло, ни в какую не хотели идти слова из Священной книги. А вместо этого так некстати снова вспомнилась встреча на рынке, лицо незнакомца и его ладонь на её руке...
…не поддамся искушению…
Какие у него глаза… Боже! И почему он так смотрел на неё?
…греха гордыни и сквернословия…
И улыбка… Такая тёплая, завораживающая. Она впервые видела, чтобы человека так украшала улыбка.
…скромность и послушание…
И голос… Мягкий, тягучий, с каким-то лёгким акцентом, придающим ему красивую плавность.
Прикосновение… До сих пор у неё всё замирает внутри от этого воспоминания…
Как жаль, что его здесь нет…
Она тряхнула головой и сжала переплетённые пальцы так, что костяшки побелели, пытаясь изгнать из своих мыслей этого мужчину.
Как можно думать о таком в храме!
Треск свечей, духота, монотонные молитвы, перемежающиеся пением, шёпот сидящих вокруг, повторяющих слова из Священной книги…
В какой-то момент Летиция ощутила, что её снова мутит, то ли от дыма благовоний, то ли от чада пламени, смешавшегося с густым фиалковым запахом, вползающим с улицы. А может, от греховных мыслей. Она открыла глаза — мир закружился, и она хотела снова попросить у Аннет нюхательные соли, но кузины рядом не оказалось.
Когда она успела уйти? И куда?
Позади сидела Жюстина, у самой стены на низкой лавке, где разрешалось сидеть сопровождающим слугам. Закрыв глаза и нацепив деревянные чётки на растопыренные пальцы, она самозабвенно молилась, шевеля полными губами и не обращая внимания ни на что вокруг. Летиция встала и поспешно вышла из собора — ей нужен свежий воздух, и как можно скорее…
Она потянула узел на шали и провела рукой по шее. Нестерпимо хотелось пить.
Куда подевалась Аннет? И как же душно!
Солнце закатилось за ажурные ветви фиалковых деревьев, вызолотило шпиль собора, и у подножья сумерки уже смешали лиловый с серым. Летиция присела на скамью в тени и вцепилась в неё руками — в ушах шумело…. Хотя нет, это был не просто шум, это снова стучали барабаны, совсем так, как сегодня на рынке, и этот звук не рождался у неё в голове, этот звук был настоящим. Он звал настойчиво, совпадая ритмом с бьющимся в груди сердцем. И сама не зная почему, она встала и пошла на этот звук. А мир кружился перед глазами, и она не отдавала себе отчёт в том, что делает — просто идти на этот звук казалось единственно правильным.
Она шагнула под каменную арку входа на кладбище и пошла, касаясь рукой старой кирпичной стены. Звук барабанов вёл её, он становился всё чётче и ярче, он завораживал, заставляя забыть обо всём, не думать, как медленно опускается ночь, стирая очертания склепов и имена на надгробьях, и о том, что находиться здесь приличной девушке очень и очень опасно.
Длинная аллея закончилась большой площадкой, за которой возвышалась статуя Святой Сесиль — грустной девы в венке, склонившей голову, а дальше, сквозь прореху в обвалившемся заборе, открывался вид на спуск с холма к реке.
В плошках, расставленных прямо на камнях возле статуи святой, горело масло, и густой тяжёлый дым стлался понизу. Пахло лимонным сорго и чем-то сладким, похожим на болотный ирис, и от этого запаха у Летиции голова закружилась сильнее, но в то же время пришла и лёгкость...
Она не видела барабанщика — его скрывал дым, но ритм уже подчинил её волю, и, как заворожённая, Летиция вступила в горящий круг.
— Ты пришла на зов, девочка…
Под ногами прямо на камнях белеет рисунок, нанесённый кукурузной мукой. Летиция смотрит на него, но не понимает, что это: то ли крест, то ли перекрёсток. Женщина в оранжевом тийоне стоит в центре, держит в одной руке бутыль, а в другой — чёрного петуха без головы, и из его шеи на булыжник капает кровь…
— Выпей…
Она протягивает ей бутыль, и, подчиняясь этому короткому приказу, Летиция делает глоток. В бутылке ром с перцем, корицей и имбирём, и горло вспыхивает так, будто она разом проглотила горсть горящих углей. Огонь катится по горлу вниз и кипящей лавой опускается в желудок, но это длится всего лишь мгновенье, а затем мир меняется…
…старые стены кладбища опадают, как дымовая завеса, исчезают склепы и статуя Святой Сесиль, и вот она уже стоит на поляне, залитой лунным светом, огонь в плошках сияет бирюзой, неподалёку шепчет море, накатывая на белый песок, и барабаны звучат уже внутри, сливаясь с ритмом её сердца.
— А теперь танцуй! Так, чтобы ему понравилось…
Голос женщины шепчет где-то над ухом. Шаль соскальзывает с плеч, и внутри у неё разгорается совсем другой жар — тело отзывается на ритм плавными движениями, и огонь в плошках начинает подрагивать им в такт.
— Танцуй…
***
Эдгар явился, как и было договорено, на закате. И хотя вся его рациональная натура сопротивлялась этому, что-то всё равно заставило прихватить бутылку рома, кукурузную муку и медные монеты, а ещё — петуха. Непременно чёрного. Сам удивлялся тому, что делает, но делал — обошёл весь рынок в поисках нужной птицы. И нашёл, но… нечто совсем иное.
О встрече с той девушкой он думал весь остаток дня, понимая, что, наверное, вот так люди и сходят с ума. Вот также и его дядя Венсан застрелил одну из своих рабынь, приняв её за болотного ягуара, потому что видел в ней то, что хотел видеть.
Сегодня на рынке он взглянул в глаза своему страху. Обернулся на голос и…
Это была она. Та-что-приходит-по-ночам. У неё были точно такие же глаза, какие он видел той ночью в своей спальне — карие с золотом. И едва он в них глянул, как это золото тут же вспыхнуло искрами. Или, может, просто солнце падало так, сквозь бахрому сухого тростника? Или, может, ему просто померещилось всё это? Но какое-то мгновенье он точно видел именно их — те самые глаза, и только потом разглядел и девушку.
Красивая. Настоящая креолка. Она стояла перед ним, возникшая словно из ниоткуда. Тёмные волосы, золотистая кожа, губы, глядя на которые сразу думаешь о вкусе поцелуев, изящная линия плеч, но больше всего поразили её глаза…
Он стоял, как болван, торгуясь за этого оборванца-петуха лишь для того, чтобы продолжать в них смотреть. И не мог оторваться…
Что в них было такое? Мёд и кофе? Патока и янтарь? Золотой оникс?
Ведьма. Настоящая ведьма!
Она скромно опустила ресницы и золотой огонь погас. А Эдгар даже моргнул с усилием, отгоняя наваждение. Но потом она улыбнулась ему, да так, что просто дух захватило. Тонкая прядка закрутилась колечком, падая с виска на щёку, и он едва удержался, чтобы не дотронуться, убирая её, и едва удержался, чтобы не прикоснуться к этим губам кончиками пальцев.
Почему он не спросил, как её зовут?
Он ушёл, понимая: в тот момент что-то треснуло в его холодном мире, потому что он впервые ощутил сожаление. Сожаление о чём-то, что, кажется, упустил. Не надо было уходить…
Она и вправду ведьма, раз ей понадобился именно чёрный петух. Хотя, может, и ей он нужен для того же, для чего и ему — узнать какую-нибудь правду?
Почему он не спросил её имя? Почему?
Эдгар мысленно ругал себя за это: за то, что не узнал как её зовут, и за то, что сейчас думает об этом. Думает о ней. Он без пяти минут женат, его ждёт нотариус и маклер, ему нужно купить шестерни и вал для сахарного пресса — у него куча более важных дел, чем знакомиться с красивыми креолками и думать об их глазах. Но не думать о ней он не мог. И всё корил себя за то, что не узнал имени. Знал бы имя — смог потом найти её.
Найти? А зачем?
Ответа на этот вопрос у него не было.
Он добыл всё-таки треклятого петуха, перекупив его втридорога на выходе с рынка у какой-то хитрой ньоры, содравшей с него сорок луи, и направился в контору сахарозаготовительной компании, а затем к нотариусу.
Мсье Бланшар — седой старичок в коричневом жилете, нотариус и адвокат его семьи по совместительству, встретил его приветливо, усадил в кожаное кресло и предложил кофе. Он долго рылся в шкафу, бормоча себе под нос что-то понятное только ему, а затем извлёк несколько папок в кожаных переплётах и шумно опустил их на стол, исторгнув из их внутренностей облачко застарелой пыли.
— Бумаги вашего отца, Огюста Дюрана, — ответил он, вытирая вспотевший лоб. — Я рад, что кто-то, наконец, всерьёз решил заняться хозяйством плантации «Жемчужина». Сказать по правде, вашему отцу в этом вопросе как-то удивительно не везло. А уж ваш дядя Венсан…
Мсье Бланшар сокрушённо покачал головой. Все и так знали, что Венсан кутил, содержал пассий на Высоком Валу, был завсегдатаем борделей и скачек, стрелялся на дуэлях, пока не сошёл с ума и не стал одержим Той-что-приходит-по-ночам. Он мало занимался делами и спускал много денег на кутежи, и в итоге, понятное дело, довёл хозяйство до предбанкротного состояния. Затем Огюст, приняв у него дела, совершил несколько неудачных сделок, но в гроб семейного гнезда последний гвоздь забила, конечно, мадам Эветт, думая сделать как лучше — набрав кредитов, заключив кабальный контракт, и устроив никому не нужный ремонт.
— С чего начнём? — мсье Бланшар закатал рукава.
— С главного, — коротко ответил Эдгар и указал пальцем на толстые папки, — что из всего этого мне нужно знать безотлагательно?
— Безотлагательно, пожалуй, что вот это, — тонкая бумажная папка легла на стол перед Эдгаром. — Ваш сосед, Анри Бернар, подал на вас в суд. Вернее, даже не он, а Готье Бернар, его сын, от его имени.
Эдгар открыл папку, пробежался глазами по иску, мало что понимая из юридических терминов, и, отложив листок, спросил:
— Ну, и чего же неймётся старому пирату? О чём тут речь?
— Он считает, что ему принадлежит спорный участок на границе ваших территорий. Я всё изучил — участок не особо ценный, сплошная топь и кусок полуострова, вряд ли с него будет хоть какая-то польза.
— Тогда с чего вся эта возня с иском?
— Думаю, для Бернаров это дело принципа. Это ведь не первый иск против вашей семьи, мсье Дюран.
— И каковы его шансы выиграть это дело? — спросил Эдгар.
— Шансы сомнительные, если рассматривать чисто юридически, но…
Мсье Бланшар тщательно протёр очки и, водрузив их на нос, продолжил:
— Для Готье это почти развлечение, он ведь сам адвокат, у него есть помощники, и судья Джером — его друг. А для вас это затраты, которые, увы, вам сейчас совсем не нужны. Он измотает вас этими исками и судебными издержками, вам придётся оплачивать услуги адвоката, ходить на заседания…
Эдгар посмотрел внимательно на мсье Бланшара и спросил, чуть прищурившись:
— И что вы посоветуете сделать в этой ситуации?
— То, что советовал ещё вашему отцу — помиритесь с Бернарами. Что бы там ни было между Анри и Гаспаром, вас это уже не касается, ведь ваш дед давно мёртв, и это дело прошлое. И, я думаю, Готье Бернар — разумный человек, поговорите с ним. Предложите сделку…
Эдгар закрыл папку и отложил в сторону со словами:
— Я подумаю над этим предложением. Возможно, вы правы. Что ещё плохого в этих бумагах?
— Ну, часть земли ваш отец перед смертью заложил беспроцентно, некоему мсье Тревилье из Реюньона, всё здесь, — мсье Бланшар потряс одной из папок и положил её перед Эдгаром, — если бы управление плантацией было в более хозяйственных руках… я уверен, эту землю без труда можно выкупить обратно.
— Зачем он её заложил? — Эдгар открыл одну из папок посредине и, глядя на застарелые жёлтые листы, с сожалением подумал, что тут всего читать не перечитать.
— Вот этого я не знаю. Ваш отец отдал мне эти бумаги на хранение прямо перед смертью, он очень торопился и сказал только, что они важны. Я уже потом в них заглянул и рассказал о них мадам Дюран, но она велела их просто хранить. Она тоже не знала, что это.
— Если он заложил часть земли, то, очевидно, он получил за это деньги?
— По смыслу да, но я ничего о них не знаю, — пожал плечами адвокат.
Эдгар пробежался глазами по закладной.
— Что ещё?
— Ещё? — мсье Бланшар улыбнулся, словно наконец-то встретил благодарного слушателя, и принялся, как кроликов из шляпы, доставать всё новые и новые документы.
Эдгар раскладывал их на столе: долговые расписки, договоры мены, купчие и векселя — дела его семейства были весьма и весьма запутаны.
— А это что? — спросил он, доставая жёлтый листок, на котором стояла только одна подпись вместо двух.
— Это? Купчая бумага… От семейства Шарбонн — они хотели купить плантацию, надо признаться, по очень хорошей цене. Дела у вашего отца уже тогда шли не очень, и я советовал ему согласиться на это предложение. Оно весьма щедрое, что даже странно при подобных обстоятельствах. Но он отказался. Выяснил, что семейство Шарбонн состоит в родстве с Бернарами, ну и… вы понимаете.
Мсье Бланшар развёл руками, словно извиняясь.
Эдгар понимал. Пропасть вражды между семействами Дюран и Бернар была такой глубины, что любой из Дюранов жабу бы съел, но не пошёл бы на сделку с Бернарами. А уж его отец и вовсе люто ненавидел старого пирата Анри, и ненавидел так сильно, что ни о какой сделке и речи быть не могло.
Ещё Эдгар вспомнил, как однажды они играли в разбойников на границе поместья, и он случайно попал в капкан, который поставил Анри Бернар. Капканы тот ставил, якобы, на аллигаторов, но все знали, что конечно же вовсе не на них. Как огромная железная пасть не сломала ему ногу — Эдгар удивлялся до сих пор. Спасла положение, наверное, только палка, выполнявшая роль сабли — воткнувшись, она смягчила удар и не дала треугольным зубам сомкнуться до конца и сломать кость, но боль была адская.
Отец тогда с трудом расцепил железные челюсти и орал на него, как ненормальный, а дядя Венсан и дед бегали вдоль границы поместий с ружьями, собираясь пристрелить старого пирата, но Анри спустил на них собак. Эдгару тогда ещё и плетей досталось за то, что полез куда не надо. А его мать, помнится, плакала в доме наверху и, как ему показалось, вовсе не из-за него…
Старый пират Анри называл поместье Дюранов помойной ямой и вместилищем чёрной лихорадки — их плантация была ближе к болотам, и уж точно, как вложение денег, она его совсем не интересовала. Тогда с чего бы ему её покупать, да ещё и через подставное лицо? Это было странно, и Эдгар, повертев бумагу, сложил её обратно в папку.
— Это всё? — спросил он, устало потерев лоб.
— Нет, но, пожалуй, на сегодня хватит, вижу, я вас утомил, — улыбнулся мсье Бланшар.
— Пожалуй, я точно утомился, — чуть усмехнулся Эдгар. — Я заеду к вам ещё, на неделе, мне надо всё это обдумать.
Он окинул бумаги усталым взглядом, понимая, что «Жемчужину», кажется, проще сжечь, чем вытащить из долговой ямы.
— Конечно, мсье Дюран, приезжайте, когда будет удобно. Я захвачу бутылку отличного бурбона ради такого случая! — радостно произнёс мсье Бланшар, распахивая перед ним голубую филёнчатую дверь. — Был рад видеть вас! Передавайте моё почтение мадам Дюран.
Эдгар вышел и, постояв немного на крыльце в тени старой равеналы, растопырившей листья над двором, словно веер, подумал, что, пожалуй, он сделал правильный выбор: Флёр Лаваль — единственный шанс на спасение этой проклятой плантации, и ему стоить выкинуть из головы мысли о красивой креолке с рынка.
И хотя это было очень непросто сделать, Эдгар усилием воли заставил себя перестать возвращаться мысленно к её образу. Так ведь недолго и спятить. Если он уже посреди бела дня видит в ней Ту-что-приходит-по-ночам и думает о том, как бы узнать её имя.
Солнце склонилось к кромке деревьев, и он махнул вознице ехать к собору. У него осталось ещё одно дело. То самое, с чёрным петухом. Конечно, разгуливать по кладбищу в тени собора Святого Луи с петухом в клетке, ромом, сигарами и кукурузной мукой само по себе выглядело глупо, но ещё глупее он себя чувствовал. Эдгар был совершенно уверен в том, что всё это просто комедия, но тем не менее решил пойти до конца, а в конце выяснить, откуда шарлатанка с рю Верте знает о том, что он потерял семью.
Мария появилась бесшумно, выскользнула из-за склепа, как тень, и Эдгар даже вздрогнул, когда она положила руку ему на плечо.
— Принёс? — спросила коротко.
Он протянул ей плетёную клетку и небольшую корзину. Она тут же достала бутылку, одним движением откупорила её и отхлебнула.
— Хороший ром! — усмехнулась она, и серьги в её ушах затанцевали. — Духи будут довольны. Идём.
Они шли долго по сумрачным переулкам города мёртвых, пока Мария не остановилась.
— Что теперь? Что нужно делать?
— Стань вон там, — она махнула клеткой в сторону большого склепа, украшенного скорбящими ангелами, — и просто смотри. Ты увидишь ответы на свои вопросы. Или будущее. И что надо делать. Ну или то, что духи захотят тебе показать. И ты увидишь знаки. Запомни их. Поймёшь сам, что делать дальше.
Эдгар прислонился плечом к каменной кладке, и его поглотила густая тень надвигающейся ночи. Он смотрел, как разгорается в плошках огонь, как стелется густой дым, как пожилой ньор в парусиновых штанах начинает медленно выстукивать на барабане странный завораживающий ритм, тот самый ритм, с которого начиналось появление его прошлого кошмара…
Эдгар понимал, что это не просто дым, что в плошку Мария добавила дурманящих трав, от которых начинаются видения, и что это всё — часть спектакля, который разыгрывается для доверчивых белых. Понимал, но всё равно смотрел…
Мария сыпала муку в центре круга, расчерчивая его крестом, и лила ром из бутылки, а затем острым ножом отрезала голову несчастной птице — капли крови упали на булыжник и в плошки с маслом…
Огонь заплясал, будто получил желаемое, взметнулся и окрасился бирюзой…
А Эдгар смотрел, не отрываясь. Она закончила рисовать веве — узор, призывающий духов в этот мир, и подошла к Эдгару.
Лицо её украшают кровавые узоры, а глаза почти безумны. В одной руке бутылка рома, в другой — тушка петуха, и ноги её босы, она пристукивает пятками в такт, качает телом так, что юбки метут булыжник, а барабаны звучат уже оглушающе.
— Так что ты хочешь узнать? — хриплый голос Марии неприятен, как скрип ржавой петли.
— Кто она? Та-что-приходит-по-ночам? Чего она хочет от меня? От всех нас?
— Пей! — Мария протягивает ему бутыль, и он отхлебывает, не сводя с неё глаз. — Чтобы говорить с мёртвыми, нужно быть готовым к тому, что увидишь.
Огонь схватывает язык и горло, бьёт в нос и падает в желудок огненным дождём, почти скручивая его, а потом внезапно становится легко…
Мария смеётся гортанным смехом, запрокинув голову, и переворачивая бутыль с ромом, снова идёт по кругу. Брызги падают в плошки, кормя огонь, и он снова отзывается бирюзой...
Барабаны стучат не смолкая, но реальность перед глазами словно размывается. И Эдгар перестаёт верить происходящему, потому что он снова видит её — девушку с золотыми искрами в глазах, ту самую, что была сегодня на рынке.
Она появляется из темноты и шагает в круг света, рождённый горящим в чашах огнём, и сейчас, в зыбкой вуали пламени, она похожа на необычайно красивую бабочку, порхающую в лунном свете...
На ней светлое платье с мелким узором, и её волосы украшены розовыми цветками франжипани. Она идёт, словно во сне, прямо в огненный круг, на белый узор из кукурузной муки, окроплённый петушиной кровью…
…сбрасывает с плеч ажурную накидку и пьёт ром из протянутой бутыли, а потом…
… потом она начинает танцевать. Гулко и тревожно звучат барабаны, вторя неровному ритму сердца, и Эдгар забывает обо всём.
Он жадно следит за тем, как плавно движутся её руки и плечи, как покачиваются бёдра, и медленно, один за другим, розовые цветы падают на булыжник, а тугие кольца волос рассыпаются по плечам. Она танцует, и бирюзовый огонь вторит её движениям, а пламя играет бликами на золотистой коже. И она так красива в этот момент, что Эдгар забывает, кажется, как дышать.
Он трёт лоб ладонью, пытаясь сбросить наваждение, но всё бесполезно — его уже одурманил сладкий дым, что курится в чашах, или эта жаркая ночь в бисерной россыпи светлячков, а может — этот танец и эта девушка…
А потом она оборачивается и смотрит ему прямо в глаза, и Эдгар понимает, что вот он — его самый страшный кошмар, тот, что приходит к нему во снах. В её глазах ониксовая ночь сменятся карим золотом, она улыбается и идёт ему навстречу сквозь огонь, плавно покачивая бёдрами. Пламя за её спиной трепещет, играя с ним в причудливую игру: Эдгар видит то силуэт женщины, то чёрного ягуара, мягко ступающего на булыжник.
Но страха нет, и нет сил двинуться с места. Она приближается медленно и неумолимо, и вот уже стоит напротив, но он ничего не видит, кроме её завораживающих глаз.
— Чего ты хочешь от меня? — произнёс он хриплым шёпотом.
Но девушка просто смотрела на него, покачиваясь в такт ритму, и на её губах играла нежная улыбка. А в его голове звучал глубокий бархатный голос:
Верни то, что принадлежит мне, или я заберу и твою душу тоже.
Эдгар смотрит на девушку и думает совсем не о том, что, наверное, сошёл с ума или что может сейчас умереть, а о том, как сегодня он отчаянно хотел её найти. И вот она перед ним. И её лицо он помнит в мельчайших деталях, хотя видел его всего-то один раз. Он смотрит на её губы, и сердце бьётся, вторя барабанам — сумасшедше и гулко. А потом он делает то, что хотел сделать ещё сегодня днём, на рынке — медленно проводит пальцами по её щеке, убирая прядь растрепавшихся волос, дотрагивается кончиками пальцев до её губ, и они чуть приоткрываются от этого касания. И ему уже всё равно. Сегодня он хотел этого — почувствовать снова настоящий поцелуй, и даже если она сейчас заберёт его душу, как обещала — ему плевать!
Он оттолкнулся от стены резко — вынырнул из темноты и, притянув девушку к себе рывком, поцеловал. И поцелуй этот обжёг сильнее, чем адский ром Марии. Хмель ударил в голову, Эдгар подхватил девушку за талию одной рукой, а другой зарылся в спутанные локоны, и поцеловал её снова… и снова… и снова, так, как будто сам хотел забрать её душу в ответ. Целовал жадно, раздвинув горячие губы, такие сладкие, нежные и страстные…
Совсем не такие, как у его невесты…
Её кожа пахла лимонной вербеной, и вся она в его руках такая податливая и лёгкая, словно созданная для того, чтобы он её обнимал. Он прижимал её к себе, чувствуя ответные объятья, её ладони у себя на шее, на щеках, и то, как её пальцы гладят его затылок. Он чувствовал её поцелуи — и всё остальное перестало иметь значение.
Лишь где-то на краю сознания теплилось понимание того, что всё это лишь сон. Это наваждение, дурман, неправда. Просто его желание и дым породили это видение …
…но он не хотел с ним расставаться…
Последнее, что он запомнил — как стихают барабаны и гаснет бирюзовый огонь.
А вслед за ним угасло и его сознание.
Глава 9. Сон или не сон?
— Очнулась? Святая Сесиль! До чего же ты нас напугала! — голос Аннет беспорядочно метался в голове у Летиции, как моль в платяном шкафу. — Я уж не знала за кем бежать: за лекарем или за святым отцом!
Летиция открыла глаза. Вокруг было темно, и звуки доносились как будто издалека, но сознание постепенно возвращалось — пальцы ощутили шершавую поверхность скамьи, а ноздри — фиалковый запах. Над ней нависало чёрное лицо Жюстины, которая усердно обмахивала её веером. И щёки у Летиции горели так, точно по ним её только что отхлестали мокрым полотенцем.
Да, похоже и отхлестали, и лицо всё ещё мокрое.
— Что случилось? — спросила она хрипло — в горле першило.
Вспомнилось лишь, что ей стало дурно и она вышла подышать. А потом… а потом всё было, как в тумане.
— Мы тебя потеряли! — воскликнула Аннет, всплеснув руками.
— Я побежала вас искать, муасель Летиция, до коляски и вокруг храма, — залопотала Жюстина, — а вы туточки лежите, на скамеечке, вся сомлевшая, и я так испугалась! Я плеснула в вас святой воды, хорошо, вот и чаша туточки рядом, и уж тормошила вас и даже по щекам била, уж простите, муасель Летиция! Испугалась очень, думала, вы померли! Не мудрено-то вам с нашей жары, вы же не привыкшие. От страху у меня ажно руки затряслись, и я давай муасель Аннет звать!
Слова вылетали изо рта служанки, словно пчёлы из потревоженного улья.
— Мне… сделалось дурно, — ответила Летиция, выпрямляясь и оглядываясь.
Они сидели на скамье недалеко от входа в храм. И видно, здорово её Жюстина отхлестала — вся причёска растрепалась и шаль валялась на земле, а лицо горело, словно натёртое перцем, и губы...
Что это за такой странный сон ей приснился?
— Идем в коляску — надо ехать домой, Ноэль приведёт тебя в порядок, — произнесла Аннет с каким-то раздражением. — Не хватало, чтобы нас тут ещё зеваки разглядывали. И так стыд какой!
Всю дорогу Жюстина продолжала усердно обмахивать Летицию веером, а та и не замечала этого, сидя в каком-то оцепенении. Картины её странного и страшного сна медленно всплывали из недр памяти, с каждым мгновеньем приводя её во всё больший ужас.
Святая Сесиль! Какое неприличие! Да как ей могло такое привидеться?
Да за такое бабушка бы ей, пожалуй, и розгами всыпала. Сказала бы, что к людям с чистой душой не приходят подобные видения, и что она сама виновата. Как ей могло пригрезиться такое в святом месте? Не иначе это нечистый заполз в её мысли, а всё потому, что мысли у неё грязные! Если бы она не думала весь день о том мужчине с рынка…
Пальцы Летиции похолодели, и она впилась ими в сиденье при воспоминании о нём.
Чёрный петух! Тот, которого она купила! Это его держала за ноги та странная женщина в оранжевом тийоне!
Его куцый хвост с одним пером Летиция узнала без труда.
Да не может этого быть! Не могла же Аннет…
Могла.
Вот зараза!
Летиция покосилась на кузину, но та сидела молча, нервно обмахиваясь веером, и смотрела в сторону, где по рю Верте праздничными бусами тянулась цепочка масляных фонарей.
И вовсе-то петух нужен был не для супа…
Страшная догадка почти парализовала Летицию. А что, если всё произошедшее — дело рук кузины: её внезапная дурнота, эта поездка, это видение? И тот мужчина…
Святая Сесиль! Охрани меня от всякого зла!
Так вот почему тот незнакомец так упорно торговался за этого оборвыша!
А, может, он колдун? И они с Аннет заодно? Иначе откуда он там взялся? Конечно, он — колдун! Кому бы ещё сдался бы тощий петух за тридцать пять луи!
Слышала она про то, что среди ньоров встречаются такие колдуны, что творят на кладбищах непотребства, поднимают мёртвых из могил и забирают у честных людей души, и что после такого ты будешь проклят во веки вечные, а твоё тело ещё долго будет бродить по земле и гнить…
Ох, нет!
Она едва не простонала вслух. Но он ведь белый, вовсе не ньор и…
И она ведь… целовалась с ним! Господи!
От воспоминаний о том, как она бесстыдно танцевала перед ним, и как страстно отвечала на его поцелуи, её обдавало то жаром, то холодом, и Летиция никак не могла понять, где был сон, а где реальность, и именно это пугало её до безумия.
Нет, такое не может быть правдой! Это не она, это всё неправда!
Летиция разом вспомнила все наставления бабушки, и решила, что, как только приедет, тотчас же простоит с молитвой на коленях не меньше часа, сожжёт благовония и свечу из Храма Святой Сесиль, что привезла из Марсуэна. Сердце у неё едва не вырывалось из груди, а лицо пылало, как в горячке, и она испытывала такой стыд, что готова была сквозь землю провалиться.
Какая же подлая у неё кузина! Да она больше ни дня не останется с ней под одной крышей!
С утра она найдёт Люсиль, расспросит, где здесь речная пароходная пристань. Купит билет и уедет тайно на плантацию к деду. А дяде Готье оставит записку. Не хватало ей оказаться втянутой в какое-нибудь колдовство!
Она гнала от себя мысли о том, что видела в своём до жути реальном сне, мысленно шепча оградительную молитву: «Прочь! Прочь! Иди вон! Куда ночь, туда и сон!». Но горло почему-то предательски першило, и во рту всё ещё оставался привкус рома, и губы…
Летиция дотронулась до них пальцами.
Святая Сесиль! Только не это! Это не могла быть я!
Но губы горели и припухли, словно от долгого страстного поцелуя. И… они помнили то ощущение, нежность и страсть, смешавшиеся со вкусом рома и корицы, и тело отзывалось на это воспоминание предательским жаром внутри.
Никто и никогда так её не целовал. И она даже и не знала, что поцелуи могут быть вот такими — пьянящими почище любого рома…
Летиция едва не выпрыгнула из коляски, и, коротко пожелав всем спокойной ночи, взлетела наверх по лестнице в свою комнату. Там сразу же зажгла свечи и стала разглядывать себя в зеркале. Лицо у неё было точно у призрака — бледное, и глаза, как плошки, полные ужаса. Она осмотрела своё платье, даже ощупала себя — но, вроде, всё было в порядке.
Нет. Всё это ей точно привиделось.
Это просто дурной сон! Просто сон! Видение! А Жюстина била её по щекам, вот от этого, видимо, и губы у неё горят…
Такое простое объяснение было почти спасительным. Выдохнув с облегчением, Летиция села на кровать, скинула туфли, приготовившись к молитве и… сердце почти остановилось.
Она смотрела на туфли, холодея от ужаса. Медленно подняла их и поднесла свечу. Сомнений не осталось — они были испачканы кукурузной мукой, и кое-где на них даже засохли капли крови.
Летиция медленно собрала рукой волосы и понюхала их — они едва заметно пахли дымом…
Так значит… она, и правда, там была...
Она выронила туфлю и прижала ладони к щекам.
Какой ужас! Как она, воспитанница Жозефины Мормонтель, могла сделать такое? Как же стыдно! Она даже хуже, чем падшая женщина! Участвовать в колдовском ритуале? Танцевать на кладбище, пить ром, целовать мужчину, колдуна…
Она не могла сама сделать такого… Не могла!
Когда первый шок прошёл, Летиция достала из своего саквояжа свечу из храма в Марсуэне, что дала ей с собой бабушка для особых молитв. Молилась она долго, и в этот раз как никогда искренне. И даже Ноэль отправила прочь, сказав, что ей не нужна помощь ни с платьем, ни с волосами. Потом она с остервенением скребла туфли волосяной щёткой, оттирая следы муки и перебирая в уме варианты. Нет ничего хуже безвестности, и, решив, что ей нужно знать всю правду, она спустилась вниз на цыпочках, так, чтобы не привлечь лишнего внимания, и прошла на кухню — поинтересоваться у кухарки рецептом супа из чёрного петуха.
Летиция поднималась к себе с твёрдой уверенностью, что эту ночь в доме Бернаров она ночует последний раз. Кухарка знать не знала ни о каком чёрном петухе к празднику. И о традиции варить такой суп слышала впервые.
Летиция заперла дверь и окно и долго лежала в темноте, прислушиваясь к звукам.
Теперь-то понятно, кто нарисовал в её комнате тот самый глаз! Аннет! И не удивительно, что знает лавку со всякими дурными зельями!
Значит, подлая кузина решила её извести с самого первого дня. Что же теперь с ней будет? А вдруг это порча какая-нибудь?
Она всеми силами гнала от себя ужасные воспоминания, понимая, что за участие в колдовстве ей после смерти придётся вариться в кипящей смоле, отмаливая свой грех. И что вообще неизвестно к чему это всё приведёт, а ну как Аннет на пару с этим колдуном уже забрали её душу? Вдруг она начнёт бродить ночами в одной рубашке, как сомнамбула?
Она должна уехать завтра же! И так, чтобы никто не смог её остановить. Чтобы никто не узнал…
Но уже засыпая, на самой грани реальности, когда воля теряет свою силу над чувствами, она снова ярко и чётко увидела склонившееся к ней лицо незнакомца, взгляд его тёмных глаз, его улыбку, мягкую и такую манящую, ощутила лёгкое прикосновение пальцев к своим губам, а затем — поцелуй. Губы сами разомкнулись ему навстречу, и, вздохнув, она провалилась в глубокий сон.
***
Утром всё случившееся казалось уже не таким страшным. Больше похожим на дурной сон, чем на реальность. Но главное, что всегда успокаивало Летицию — она знала, что делать дальше. Сегодня она завтракала в постели, решив, что эта странная традиция сейчас, как нельзя кстати — ей не хотелось видеть никого из семейства Бернар. Она раздумывала, как бы под благовидным предлогом ускользнуть из дома, чтобы съездить на пристань без посторонних. Аннет не должна понять, что она обо всём догадалась. Проблема была только в том, что Летиция никак не могла придумать повод, чтобы уехать без сопровождения.
Пришла Ноэль и помогла ей уложить волосы, а когда она почти закончила, в дверь постучали.
— Пришёл мсье Фрессон, — радостно сообщила Жюстина. — К вам, муасель.
— Ко мне? — удивилась Летиция.
— Ну, да. Так он сказал.
— А… что мадмуазель Бернар?
— А муасель Аннет уехала с утра, сказала, что будет в полдень.
Какая удача!
А что если попросить мсье Жильбера свозить её на пристань? Это, конечно, будет не слишком учтиво по отношению к Аннет, но после того, что произошло вчера, вопросы учтивости интересовали Летицию меньше всего. И ей даже наоборот захотелось поговорить с Жильбером Фрессоном — насолить кузине за вчерашнее.
— Скажи, я сейчас спущусь.
Ноэль ушла, а Летиция окинула себя взглядом в зеркале — сегодня она чуть бледнее обычного, но бледность здесь скорее достоинство, чем недостаток. Покусала губы, выпустила локон у виска, и прихватив шляпку, вышла из комнаты.
Вот и пусть Аннет побесится.
***
— …кстати, а где вы планируете провести празднование помолвки — здесь или в поместье? Ау? Эдгар? Эдгар? Ты вообще слышишь, что я говорю? Ты как-то странно рассеян сегодня, мой друг, и молчалив, — произнёс Рене Обьер, наливая в стаканы послеобеденный бурбон.
— Извини… Задумался, — Эдгар провёл рукой по лбу, словно стряхивая налипшую паутину или…
…воспоминания.
О странной ночи, проведенной на кладбище Святого Луи.
Он очнулся от того, что кто-то бесцеремонно тыкал его в плечо палкой.
— Мсье? Мсье? Вы живы? Лучше бы вам здесь не спать, — раздался над ним скрипучий голос.
Палка принадлежала старухе, от одного вида которой стоило бы броситься наутёк, но после того, что видел Эдгар этой ночью, седые космы и беззубый рот не особо его напугали. Он сел, пытаясь понять, где находится. И, как оказалось, находился он под кирпичным забором кладбища — лежал прямо на траве. Впрочем, это было и не удивительно, учитывая вчерашнее.
Уже светало, и он, похоже, провалялся здесь всю ночь.
Проклятая ведьма! Чем она его опоила?
Эдгар проверил карманы — похоже, что его обчистили. Утащили всё, что представляло ценность: запонки, часы, деньги, даже ботинки. Хорошо хоть не убили… а ведь могли.
— Да сожри вас всех аллигатор, — пробормотал он любимую поговорку дяди Шарля. — «Ты ждал ответов — ты их получишь». Спасибо за ответы, мадам Лафайетт!
Шарлатанка!
Голова болела похмельно. Он провёл рукой по волосам, стряхивая запутавшиеся листья и травинки, осмотрел мятый костюм и криво усмехнулся. Всё произошедшее с ним вчера было так странно, что по своей странности затмило, кажется, всё, что он считал странным до этих пор.
Он прислонился к кирпичной стене, разглядывая свои руки. Обручальное кольцо тоже пропало, осталась только едва заметная полоска более светлой кожи. Он смотрел на неё и вспоминал слова Марии:
«Ты увидишь знаки. Поймёшь сам, что делать дальше».
Странное у её духов чувство юмора. Но что это, если не знак?
«Ты хочешь жить, но боишься жизни…».
И несмотря на то, что она, конечно же, его обдурила, что-то было во всём этом... И в самом деле, знак. Ведь обручальное кольцо так или иначе пришлось бы снять перед женитьбой на Флёр. И это было бы неприятно. Но вот как всё обернулось, словно духи Марии-шарлатанки решили сделать это за него. Может, ему и правда пора расстаться с прошлым? У него теперь начинается другая жизнь…
Эдгар попытался найти место, где вчера видел всё то странное, во что до сих пор поверить не мог. Но склепы на кладбище казались одинаковыми, как зерна в початке кукурузы, а произошедшее накануне настолько нереальным, что в конце концов он заплутал и в итоге вышел к реке. Поймал извозчика, и тот хоть и покосился недоверчиво на мсье без обуви, но вопросов задавать не стал.
Рациональный ум Эдгара чётко понимал: Мария подбросила дурманящих трав в горящее масло, так что видения его совсем не удивительны, сколь причудливы бы они ни были. Погрузившись в наркотический транс, он просто вспоминал и видел то, что хотел видеть, совсем как дядя Венсан, когда нюхал «чёрную пыль». Это не какое-то откровение, и вовсе не духи с ним беседовали, это просто его собственные воспоминания и его скрытые желания смешались и всплыли на поверхность: девушка с рынка и Та-что-приходит-по-ночам — всё сплелось в его сознании в причудливый клубок видений. Совсем так, как это бывает во снах…
И не было на самом деле никакого ягуара. И девушки тоже…
Тогда это было логично, это было объяснимо, и это объяснение его отчасти устраивало. Он ведь просто дурак — поверил шарлатанке! Надо сказать, очень умелой, но всё же шарлатанке. Умелой, потому что всё было настолько реально, что он до сих пор ещё сомневался…
…и потому, что всё ещё помнил прикосновение пальцев к губам той девушки, и вкус поцелуя, её губы, нежные и страстные, и руки, обнимавшие его… Вот это ему точно не привиделось. И запах её духов. Это точно с ним было.
Скорее всего, она просто заодно с Марией, и они вдвоём дурят доверчивых белых. Она ведьма — сомнений нет, и чёрный петух, которого он ей уступил на рынке, тому подтверждение. Он сам видел, как Мария отрезала ему голову.
Эдгар был зол на себя.
Не за то, что его провели две шарлатанки. Не за то, что хотел верить, что найдёт настоящие ответы и не нашёл их. А за то, что вчера этим поцелуем он предал память об Элене.
Он не испытывал угрызений совести, когда целовал Флёр Лаваль. Это не было предательством. Это была сделка, и он не испытывал к будущей жене никаких чувств, никакого влечения. А вот вчера ночью, когда смотрел, как танцует эта девушка в кругу огней, как покачиваются её бёдра, как она двигает плечами, как смотрит на него, мир будто перевернулся… И потом, когда он её поцеловал…
Казалось, что вместе с этим поцелуем он выпил жидкий огонь, и тот покатился по горлу вниз, в лёгкие, воспламеняя его иссохшую от одиночества душу и рождая такую жажду чувств, какой он сам от себя не ожидал. Даже сейчас его тело непроизвольно отзывалось жаром на эти воспоминания, и он возвращался к ним против своей воли раз за разом.
Дурак! Ты хотел почувствовать? Вот и чувствуешь…
Но в душе у него было горькое ощущение того, что он виноват перед Эленой, хотя она давно была мертва, и он не обязан больше хранить ей верность. И, несмотря на это, он рад был бы избавиться от мыслей о безымянной девушке, танцующей среди огней, но не мог. А в голове один за другим стали прокручиваться варианты её поиска.
Едва хлебнув утренний кофе и переодевшись, он поймал извозчика и поехал на рю Верте, в лавку мадам Лафайетт, но Марии там не нашёл. За прилавком оказалась миловидная ньора — её помощница. Она сказала, что Мария утренним пароходом отплыла в Реюньон, и будет… недели через две. Наверное.
Это обстоятельство его расстроило настолько сильно, что он даже сам удивился, как много надежд возлагал на это посещение. О девушке с кладбища помощница Марии вообще ничего сказать не смогла — она такой не знала.
Соврала, наверное.
— Ты не подскажешь, где здесь можно найти частного сыщика? Которому можно поручить деликатное дело, — спросил Эдгар внезапно, вынырнув из своих воспоминаний и глядя, как Рене укоризненно смотрит на него, не отвечающего на его вопрос.
— Сыщика? И зачем, позволь спросить, тебе вдруг понадобился сыщик? — удивился Рене.
— Я просматривал документы у мсье Бланшара… мне нужно кое-что проверить, — уклончиво ответил Эдгар. И, видя недоверчивый взгляд Рене, добавил: — Ты, кстати, не знаешь кто такой мсье Тревилье из Реюньона? Отец заложил ему часть земли…
— Нет, не знаю. А насчет сыщика… есть один человек. Все зовут его Бенье* — по части деликатных дел ему нет равных. Я дам тебе его адрес.
*прим — от французского beignet — пончик, пирожок, оладья.
После обеда Эдгар снова заехал к мсье Бланшару взять кое-какие бумаги. Пока он здесь, в Альбервилле, следует разобраться в хитросплетении семейных долгов. Он снова изучил документы и нашел ещё одну купчую, тоже подписанную только с одной стороны.
— А это что? — спросил он, разглядывая пожелтевший лист.
— Это? — переспросил мсье Бланшар, придерживая пенсне. — Был один покупатель, кто-то приезжий, пожелавший приобрести поместье «Жемчужина» за неплохую цену, но мсье Дюран сразу ему отказал.
— Почему отец его не продал? Странно. Цена и в самом деле неплохая, — спросил Эдгар, глядя на цифру в документе. — Учитывая долги…
— Не знаю, он мне не сказал. Он даже не посоветовался со мной, — ответил мсье Бланшар с некоторой долей обиды в голосе. — Хотя тогда он уже был… болен, кажется, — добавил он, немного смягчившись.
— А это что за расписка?
— Это? Он сдал на хранение в банк какие-то украшения мадам Дюран — опасался оставлять их в доме на плантации. Он тогда уже… вообще всего опасался.
Украшения мадам Дюран? Какие ещё украшения? Да и откуда они у отца? Они ведь с матерью последние годы даже жили отдельно…
— Ему казалось, кто-то следит за ним, — добавил мсье Бланшар, понизив голос.
— Следит? — удивился Эдгар.
— Да, ему так казалось.
И хотя мсье Бланшар старался быть деликатным, было понятно, что он прекрасно знает, как закончил свою жизнь Огюст Дюран — отец Эдгара. Что он пил ром на пару с дядей Венсаном, и даже, пожалуй, больше, чем дядя, что он не спал ночами, бродя вдоль кромки болот, и в итоге уснул на берегу и захлебнулся в воде. Мсье Бланшар не знал только одного — Огюст Дюран тоже видел Ту-что-приходит-по-ночам. И вокруг его тела, на мягкой болотистой почве, нашли многочисленные следы лап ягуара.
Зачем отец вообще вернулся сюда?
Матери бы продать эту проклятую плантацию, но нет! Мадам Дюран после смерти мужа будто расправила крылья. Они с отцом не особо ладили. Сколько Эдгар помнил, между ними никогда не было настоящей любви, словно всю жизнь они просто вынужденно терпели друг друга. А последние годы и вовсе жили порознь. И только став хозяйкой плантации и вдовой мсье Дюрана, Эветт, казалось, ощутила вкус настоящей жизни. Ей нравилось управлять рабами и принимать решения, вот только не очень всё это получалось, а нанять умного управляющего не позволяла гордость. А тот управляющий, что у них был — Томми Барренс, во-первых, был глуп и ленив, а во-вторых, оказался просто редкостной скотиной. Ему доставляло удовольствие издеваться над рабами. Эдгар даже по приезду в сердцах его за это ударил. И по возвращении из Альбервилля собирался Томми Барренса рассчитать, осталось только найти ему замену. Толковую замену.
— Как я понимаю, это не всё? — спросил Эдгар, глядя на не просмотренные папки.
— Ну, тут кое-что осталось от вашего деда, признаться, в них я даже не заглядывал. Думаю, вам стоило бы отобрать что-то ценное, а остальное уничтожить. Иначе их уничтожат сырость и плесень, — с улыбкой ответил мсье Бланшар.
— Хорошо, я ещё загляну к вам на неделе, спасибо за вашу аккуратность, — Эдгар забрал расписку, откланялся и поехал искать детектива.
Он нашёл Бенье в мужском клубе, где тот неторопливо потягивал бурбон и читал утреннюю газету. Его фигура очертаниями напоминала большой кожаный мяч, засунутый в необъятных размеров штаны, которые поддерживали широкие полосатые подтяжки. И глядя на его розовую лысину и лоснящееся лицо с тоненькой ниточкой чёрных усов, Эдгар понял, за что ему дали такое прозвище. Сыщик и в самом деле смахивал на румяный обжаренный в масле кусок теста.
Прежде чем взять документы, Бенье достал из кармана носовой платок и тщательно вытер им лицо и лысину, а затем, нацепив пенсне, углубился в чтение. Он отложил в сторону несколько листов и, снова приложившись к бурбону, изрёк, наконец, глядя на Эдгара сквозь толстые мутноватые стёкла:
— Я могу всё выяснить. И это будет стоить семьдесят пять экю плюс накладные расходы — оплата транспорта, заинтересованности некоторых лиц… ну вы понимаете?
— Да, конечно. Всё что нужно, — кивнул Эдгар.
— Я начну сегодня же, мсье Дюран. По окончании представлю вам финансовый отчёт о потраченных деньгах.
— Хорошо. Но прежде у меня есть ещё одно… более срочное дело… — Эдгар посмотрел куда-то в глубину массивного буфета из красного дерева и добавил тише: — И… довольно деликатное…
— По части деликатных дел, мсье Дюран, мне нет равных, — Бенье чуть улыбнулся, от чего его тонкие усики взметнулись вверх и толстые щёки добрались почти до самых бровей, едва не скрыв глаза и сделав его ещё больше похожим на румяную оладью.
— Мне нужно найти одну девушку…
Это решение далось Эдгару нелегко. Всю дорогу от конторы мсье Бланшара он внутренне боролся с собой, приводя аргументы за и против. И аргументов «против» было гораздо больше, но что-то необъяснимое будто стёрло в нём всю рациональную сторону, оставив только одно желание.
Он должен её найти. Найти и…
…и поцеловать снова. Он должен убедиться… Понять, что это был всего лишь наркотический сон, что она не Та-что приходит-по-ночам, а просто шарлатанка, и что… нет ничего такого в её губах…
Он потёр ладонью лоб.
Что за мысли! Он без пяти минут женат и не собирается никого целовать!
Ему нужно просто её найти…
Просто найти.
— Как её зовут? — спросил Бенье, беря карандаш в руки.
— Я… не знаю, — развёл руками Эдгар. — Но я могу нарисовать её портрет.
Глава 10. О том, что не стоит понапрасну злить слуг
Интересно, что от неё понадобилось мсье Жильберу?
Летиция остановилась на лестнице, спрятавшись за колонной, и посмотрела вниз, где мсье Фрессон бродил по просторному холлу из угла в угол. Он вертел в руках шляпу, и то и дело поглядывал на замершую, как каменное изваяние, Ноэль.
Видно было, что он несколько нервничает, и Летиция тоже занервничала — не будет ли его посещение в отсутствие хозяев выглядеть слишком уж неуместным? Она представила, как разозлится Аннет, да и дядя Готье наверняка не одобрит такое поведение племянницы. Но стоило ей хоть на миг вспомнить вчерашнее, как мысль о том, что из этого дома надо бежать, сразу придавала храбрости. Ну и позлить Аннет, конечно, тоже хотелось.
К тому же мсье Фрессон — приятный собеседник. Образован и довольно симпатичен. Не сказать, чтобы он всколыхнул в её душе хоть какие-то чувства, но будь в Марсуэне у неё возможность выбора и одобри бы бабушка подобного кандидата, Летиция безусловно бы согласилась на предложение руки и сердца от такого мужчины, как Жильбер Фрессон. Но то в Марсуэне, а здесь и...
Сейчас Летиция не была готова к новому браку, да и просто к тому, чтобы принимать ухаживания других мужчин. Сейчас, глядя на мсье Жильбера с высоты лестницы, она вдруг впервые подумала, что попала в весьма неловкую ситуацию. Ведь никакая она не мадмуазель Бернар…
Она — мадам Морье, вдова убийцы и вора Антуана Морье, покончившего с жизнью в петле, и который покоится теперь на кладбище Сен-Шани в безымянной могиле почти у самой реки, там, где хоронят отступников веры, самоубийц и сумасшедших. И хотя прямых улик в отношении неё не нашлось, она всё равно так и осталась одной из подозреваемых — не зря ведь из жандармерии приходили трижды в их дом с допросом. А стоило вспомнить того сыщика — Мориса Жерома, так её тут же пробирал озноб. Ещё она беглянка, которую искали страшные люди Одноглазого Пьера, потому что тоже считали её соучастницей, знающей, куда дел деньги её беспутный муж…
Что, если обо всём этом узнает Жильбер Фрессон? А что будет, когда они с дядей Готье поедут к нотариусу? Ведь там ей придётся подписывать какие-то бумаги, и делать это нужно будет своим настоящим именем, или потом они могут оказаться недействительны. И когда вскроется обман…
Святая Сесиль! Как же стыдно ей будет!
В круговерти прибытия в Альбервилль и последующих странных событий она совсем упустила из виду это обстоятельство. Она планировала открыть правду только деду, но раз придётся оформлять здесь какие-то бумаги, то она должна рассказать об этом дяде Готье. Или не подписывать никаких бумаг до того, как она поговорит с дедом? Подписать бумаги она всегда успеет.
Эта мысль только укрепила её решение покинуть этот дом как можно скорее и плыть на плантацию, чтобы не рассказывать подробностей своего прошлого. Да и мсье Фрессону не стоит, пожалуй, давать никаких намёков и надежд на дальнейшее сближение. Она лишь съездит с ним на пристань и всё.
Надо как-то выпутаться из всей этой истории, сохранив достоинство.
Летиция поправила оборки на платье, выпрямилась и, изобразив на лице приветливую улыбку, вышла на лестницу.
— Доброе утро, мсье Фрессон!
— Доброе утро, мадмуазель Бернар! — Жильбер церемонно поклонился и поцеловал её руку.
Он был очень галантен, но от Летиции не укрылся его заинтересованный взгляд, которым он окинул её с ног до головы.
Понятно с вами всё, мсье Фрессон…
— К сожалению, моей кузины нет дома, — скромно произнесла она, чуть присев в реверансе.
— Я приехал не к вашей кузине, мадмуазель Бернар, а к вам, — он заложил руки за спину и, покачнувшись с носков на пятки, произнёс, тщательно подбирая слова, — в прошлую нашу встречу я имел удовольствие ознакомиться с вашей точкой зрения на некоторые вопросы, которые мне близки. И я хотел бы предложить вам сегодня посетить одно мероприятие. Общественные чтения. Мой друг вернулся из Старого Света и привёз новую книгу, наделавшую много шума в обществе. Я надеялся узнать ваше мнение о ней. Сегодня мы можем её послушать, и я хочу пригласить вас ко мне присоединиться. Хотел предложить вам это ещё вчера, в храме, но вы так внезапно исчезли…
Он снова покачнулся, теперь с пяток на носки — явно нервничал, но всё равно при этом старался быть безупречно вежливым. Летиция заметила, что одет он с иголочки, по моде Старого Света: и запонки, и булавка на широком галстуке — всё подобрано в тон, серо-голубые оттенки дорогого шёлка на жилете отливали серебром, а стрелки на брюках наутюжены так, что ими можно порезаться. Сын банкира напоминал дорогую брошь на атласной подкладке, упакованную в коробочку из белой сафьяновой кожи и перевязанную муаровой лентой. Такую брошь Летиция видела однажды в ювелирном магазине в витрине свадебных подарков.
— Благодарю вас, мсье Фрессон, это весьма любопытно. А где будет проходить это мероприятие? — спросила она, радуясь тому, что и придумывать ничего не надо — вот и предлог, чтобы выбраться из дома, причём, вполне невинный.
— В публичной библиотеке, здесь недалеко, буквально три квартала к югу, — на лице Жильбера появилась довольная улыбка. — Мой отец — меценат, и поддерживает такие мероприятия, приобщая своих друзей к подобной культурной традиции.
Ну что же, чтения так чтения. Ради возможности уехать из этого дома она, пожалуй, потерпит и это нудное занятие.
Традиция общественных чтений, оказывается, добралась и сюда из Старого света. Помнится, бабушка обожала это заунывное мероприятие и Летицию всегда таскала за собой. А той деваться было некуда — оставалось только зевать, считать мух, да ещё вязать, поскольку мадам Мормонтель следила, чтобы руки у неё были заняты работой. Она, конечно, предпочла бы сбежать куда-нибудь, и уж точно не было пытки хуже, чем слушать, как мадам Грамон пытается читать с выражением. Её монотонный бубнёж усыплял не хуже настойки из мяты и хмеля, но стоило задремать или задуматься, как чтица вскрикивала или ахала, да так что казалось, будто свинью пнули в живот или в опере кто-то заголосил фальцетом. Но считалось, что подобная экспрессия придаёт тексту эмоциональности…
— Я с удовольствием приму участие, — ответила Летиция с милой улыбкой, взяла зонтик из корзины и подала руку мсье Фрессону.
Но её планам не суждено было сбыться. Дверь в крыло хозяев распахнулась, едва не слетев с петель, и в комнату ворвался Филипп, застёгивая на ходу жилет и заправляя в него галстук. Его мокрые волосы были наполовину напомажены воском, а по шее стекали капли — похоже, что визит мсье Жильбера поднял его с постели. И лицо у кузена при этом было очень и очень недовольным.
Приветствие у мужчин вышло сдержанным.
— Вы же не думаете, что моя кузина поедет с вами одна, без сопровождения? — произнёс Филипп, победив, наконец, галстук, и закончив с поклонами.
Видимо, его совсем не удовлетворили объяснения Фрессона о цели его визита, и он бросил на Летицию странный взгляд, в котором злость смешалась с досадой.
— В прошлый раз, помнится, когда я отвозил мадмуазель Аннет на выставку, подобного вопроса не возникало, — холодно ответил мсье Жильбер и спросил, вздёрнув подбородок: — Разве что-то случилось? Разве я потерял доверие семьи Бернар?
— Нет-нет, что вы, мой друг…
Ноздри Филиппа раздувались, как у лошади после забега, и видно было, что он пытался на ходу придумать повод для того, чтобы не отпускать кузину.
— …просто кузина Летиция ещё не вполне освоилась в Новом Свете… Наша жара… Вчера ей дважды делалось дурно. Нашей семье было бы спокойнее, если бы её сопровождал кто-то из родственников.
— Ну что же, мсье Бернар, если хотите, присоединяйтесь к нам, — учтиво ответил Жильбер, но в голосе его прозвучал скрытый сарказм, — я думаю, общественные чтения вам понравятся. К тому же тема весьма интересная — диалектика души в произведениях современного романтизма.
Лицо у Филиппа слегка перекосилось, будто он хватил свежеотжатого лимонного сока или уронил стул на ногу, а Летиция с тоской подумала, что её план насчет покупки билета на пароход только что с треском провалился.
Принесла же кузена нелёгкая! Наверняка Ноэль ему донесла насчет приезда Жильбера! Вот же зараза! И что, кузен теперь всё время будет за ней следить?
Эта мысль кольнула каким-то неприятным холодком. И Летиция посмотрела на Ноэль. Та по-прежнему стояла у стены, невозмутимая, как эбеновая статуя, но в руках у неё чудесным образом уже появились шляпа и трость Филиппа.
Поездка вышла ужасной.
Мсье Фрессон пытался рассказывать о местных достопримечательностях, но Филипп всё время прерывал его своими комментариями, едкими репликами и замечаниями. А Летиция сидела как на иголках, думая лишь о том, куда бы отправить прилипчивого кузена. Градус напряжённости рос, как давление в перегонном кубе, и того и гляди обещало рвануть.
— Я всё хотел спросить, как поживает мадмуазель Шарби? — не выдержал, наконец, Жильбер и пояснил специально для Летиции. — Это невеста Филиппа. Прекрасная девушка, и очень образованная.
— Так вы обручены? — спросила Летиция, с удивлением глядя на кузена. — Я не знала. Что же, поздравляю!
Филипп одарил Фрессона тяжёлым взглядом и произнёс, махнув рукой:
— Это всё ещё пока неопределённо. У нас не было помолвки.
— Как же? — не унимался Жильбер. — На суаре ваш отец всерьёз обсуждал будущую свадьбу.
— Отец спит и видит, как бы меня женить. Но это ещё далеко не факт, что я женюсь на той, кого выберет мой отец. Возможно, я выберу невесту сам, — ответил Филипп и внимательно посмотрел на кузину, — ту, что будет мне по сердцу.
И как это понимать?
— Вот как? А как же мадмуазель Шарби? — холодно спросил Жильбер. — Не слишком ли жестоко вы поступаете, мой друг, давая надежды одной, чтобы потом их разрушить, женившись на другой? Вы разобьёте ей сердце.
— Кто бы говорил о разбитых сердцах, — глаза Филиппа блеснули недобро, и голос сразу наполнился ядом, — вот, к примеру, моя сестра тоже питает некоторые надежды. Как бы не разбилось и её сердце… если вас так волнуют разбитые сердца.
У Летиции вспыхнули щёки, но, к счастью, коляска уже остановилась перед зданием публичной библиотеки, а то ещё немного, и, кажется, дело закончилось бы дуэлью.
— Что на вас нашло? — спросила она Филиппа, когда Жильбер отошёл. — С какой стати вы взялись меня охранять? Зачем вы набросились на мсье Фрессона? И что это за странные намёки?
— Не обращайте внимания, милая кузина, — усмехнулся Филипп, — мы с Фрессоном несколько недолюбливаем друг друга. Он книжный клоп, который кичится своей образованностью и тем, что не держит рабов. Однако он забывает, откуда его папаша-банкир взял свои капиталы.
— И откуда же? — спросила Летиция раздраженно.
— Фрессоны владели и рабами, и плантациями, а его дед вообще был контрабандистом, и здесь в городе через свою лавку сбывал награбленное добро. А нашего деда не зря зовут «старым пиратом» — он тайно возил на продажу ньоров в Альбервилль на своих кораблях, несмотря на королевский запрет, и свои делишки с Фрессонами они обстряпывали вместе. Так что вот так. Это потом уже Фрессоны избавились от всего в пользу банковского дела, после того, как отец Жильбера женился на баронессе из Старого Света. А сыночек теперь, поди же ты — голубая кровь! «Баронет»! — кузен фыркнул презрительно.
Летиция искоса посмотрела на кузена.
Дед был пиратом? Ну надо же! Она-то думала, что это бабушка так его звала за скверный характер.
— Так вы не ответили на вопрос, к чему вся эта опека? — Летиция повернулась к Филиппу. — С чего вы взялись меня сопровождать?
— Я беспокоюсь о вас, милая кузина. Фресссон — тот ещё ловелас, он то за одной девушкой ухаживает, то за другой, вот и за моей сестрой — последнее время. Вскружит вам голову, а так, рядом с родственником, оно надёжнее, — Филипп подмигнул, пододвинул ей стул и уселся рядом.
Беспокоится о ней? Не было печали! Лучше бы семейство Бернар поменьше о ней беспокоилось. Сначала Аннет со своим колдуном, а теперь вот Филипп, да ещё его доносчица Ноэль… И чем может закончиться для неё их, якобы, беспокойство — ещё одним чёрным петухом?
Она снова покосилась на кузена и присела, разложив аккуратно юбки. Вот уж без надобности ей эта охрана. И слежка. Да и ведёт он себя довольно странно. Ей всё время казалось, ещё с их поездки на рынок, что кузен с ней заигрывает, и это было очень неприятно. Хотелось избавиться от его липкого внимания, но куда теперь деваться — придётся просидеть как минимум час между двух огней под нудное бормотание чтицы. А может, кузен не выдержит и сбежит? Как она уже успела понять, Филипп был не большим любителем чтения. Может, ей стоит поддержать разговор о диалектике души?
Она усмехнулась сама себе и скромно сложила руки на коленях. Уж сколько она переслушала этих чтений — ей будет о чём поговорить с мсье Жильбером.
Кузен, надо отдать ему должное, этот час держался стоически: зевал, пинал вазон, рассматривал ногти, окружающих дам, паутину, голубя на подоконнике…
И смотрел на беседующих Жильбера и Летицию, как на дикарей, говорящих на непонятном наречии. Видно было, что нить разговора он потерял ещё на словах: «А что вы об этом думаете?». В его глазах тоска мешалась с раздражением и сквозило явное желание придушить мсье Фрессона прямо здесь.
Вот же упрямый осёл! Да когда же он уйдёт?
Но кузен был терпелив, как каменный истукан. Чтения закончились, и желающие обсудить услышанное собрались в холле библиотеки.
— …так вы считаете, что в романах характер лучше раскрывается через внутренний монолог героя? А разве не лучше показывать это через действие? — улыбнулась Летиция, отвечая собеседнику. — Монологи — это же скучно.
— Вы полагаете? А разве в действии можно показать достаточную глубину характера? — Жильбер, казалось, не замечал ничего вокруг, внимательно, и, пожалуй, чересчур пристально вглядываясь в лицо своей собеседницы. — Приведите ваш пример?
Филипп нарочито зевнул и демонстративно посмотрел на часы.
— Мой пример? Извольте — дуэль между друзьями.
— Дуэль? — оживился Филипп, услышав знакомое слово. — Я могу порассказать кое-что о дуэлях.
— Не в этом смысле, — улыбнулась Летиция, — а в том, что… Вот представьте — два друга повздорили по пустячному поводу и решили стреляться. Но потом, спустя какое-то время, каждый из них начал сожалеть о глупой ссоре. Но есть ведь ещё и гордость, и дуэльный кодекс, и никто из них не хочет выглядеть трусом. И как поступить? Отказ от дуэли будет выглядеть малодушием, а не благородством и желанием не причинить вред другу. Тогда как донести своё раскаянье и не показаться трусом? Ведь именно действие, поступок одного из друзей определит здесь исход и покажет духовный рост героя, а вовсе не их внутренний монолог, — она посмотрела на Жильбера и добавила с улыбкой: — Да и вообще про драки и приключения всегда интереснее читать, чем про душевные метания.
— Если вызов принят, то в болото раскаянье! Или дерись, или умри — так поступает настоящий мужчина! От дуэли может отказаться только тряпка, — вклинился Филипп, уловив из речи только то, что кто-то передумал стреляться.
— Ну вот, что я и говорила о… духовном росте, — усмехнулась Летиция и поймала восхищенную улыбку Жильбера.
— А что бы сделали вы? — спросил он, чуть наклоняясь к ней.
— Я? — удивилась Летиция. — В каком смысле?
— Стали бы раскаиваться и отказались бы от дуэли? Или стрелялись?
Она усмехнулась и ответила, похлопав веером по руке:
— Я бы выстрелила в воздух.
— Рискуя быть убитой?
— Ну, такова цена глупости, мсье Жильбер. Выходит, я сама сглупила, выбрав в друзья того, кто стал бы в меня стрелять по пустячному поводу. Доверяя человеку, мы сами даём ему в руки оружие против себя. Так что не нужно доверять недостойным людям, — ответила она с улыбкой.
И в этот момент поняла, что, кажется, совершила новую ошибку. Её намерение не давать мсье Фрессону намёков и надежд на дальнейшее сближение, видимо, тоже провалилось с треском. Пытаясь утомить кузена заумными беседами, она всё говорила и говорила, но попытка избавиться от Филиппа успехом не увенчалась, а вот мсье Фрессон, похоже, был совершенно ею очарован. Он, как пчела, попавшая в блюдце с мёдом, увязал всё глубже и глубже в омутах глаз своей собеседницы и выбираться, казалось, не хотел и вовсе. Он не отводил взгляда, улыбался и старался встать поближе, чем в итоге довёл Филиппа до белого каления.
Один из мужчин был зол, а второй почти влюблён — и первое и второе совсем не входило в планы Летиции.
— Прошу прощения, мсье Фрессон, но я немного устала, — прервала она внезапно их диалог.
— О, да! Конечно! Это я прошу прощения, что настолько злоупотребил вашим свободным временем! — мсье Фрессон тут же подал ей руку и нарвался на тяжёлый взгляд Филиппа.
— Да уж, не то слово злоупотребил! — буркнул тот, хлопая перчаткой по перилам.
— Что вы хотите этим сказать? — прищурился Жильбер.
— Нет, ничего, — раздраженно отмахнулся кузен. — Просто, чтобы часами слушать эту галиматью, надо иметь крепкую задни… ээээ, нервы… крепкие… надо иметь. И у некоторых эти… нервы, видимо, главное достоинство!
— Дорогой кузен, не могли бы вы принести мне воды? Что-то мне дурно, — попросила Летиция, понимая, что обстановка уже напоминает пороховую бочку.
Филипп явно не хотел оставлять их вдвоём, но отказать в просьбе было бы слишком бестактно. Едва он ушёл, как мсье Фрессон тут же воспользовался ситуацией и спросил, чуть понизив голос:
— Вы позволите сопровождать вас на заключительный бал сезона, мадмуазель Бернар? Надеюсь… вы ведь будете там?
Ох, нет! Вот только этого не хватало! Одно дело позлить кузину прогулкой и совсем другое дело бал!
— Боюсь, это будет неуместно, — тихо ответила Летиция.
— Боюсь, у меня уже нет выбора, — Жильбер склонился и поцеловал её руку, чуть сжав своей ладонью, и посмотрел так, что Летиция поняла — он не отступит. — Мадмуазель Бернар, я ещё никогда не встречал настолько близкого мне по духу человека…
Несмотря на свою рафинированность и утончённость, мсье Жильбер оказался довольно упорным человеком, если не сказать упрямым, и очень настойчивым, а в данной ситуации это было, скорее, недостатком.
— Как сказал мой кузен — это разобьёт сердце Аннет, — ответила Летиция, пряча взгляд и освобождая руку.
— А ваш отказ разобьёт сердце мне, — тихо произнес мсье Фрессон. — Но в любом случае я не приглашу мадмуазель Аннет на этот бал. И в итоге у нас будет два разбитых сердца, а если вы согласитесь пойти со мной, то только одно.
Кажется, Филипп бежал со стаканом, потому что воды в нём оказалось ровно на четверть, остальное, видимо, расплескалось по дороге. Но Летиция даже рада была его появлению — не знала, как ещё удержать мсье Фрессона от настойчивых ухаживаний.
Когда они ехали назад, ей пришлось всеми силами изображать недомогание, чтобы сопровождающие её мужчины не вцепились друг другу в глотки. Кузен Филипп держал над ней зонтик, мсье Фрессон обмахивал веером, а Летиция прикладывала платок к вискам и томно жаловалась на жару.
Едва коляска остановилась, она поспешила попрощаться с мсье Фрессоном и быстро ретировалась в дом.
***
Жюстина плакала беззвучно. Она пряталась под лестницей возле библиотеки в пыльной темноте чулана, где хранились веники и вёдра. Подобрав под себя ноги и натянув на колени юбку, прижимала к ободранной щеке растёртый банановый лист и горестно вздыхала.
Не дай бог хозяйка услышит — достанется ей ещё и за слёзы. Кто бы мог подумать, что муасель Аннет так взбеленится? Она же ничего такого не сказала!
Сквозь щель в стене доносились обрывки разговора её хозяйки с братом. Хотя разговором это назвать было сложно — брат и сестра попеременно кричали друг на друга, но такое у них бывало часто. Аннет и Филипп Бернары жили под одной крышей, как кошка с собакой.
— Ну а что ты хочешь от меня? — восклицал Филипп в ответ на претензии разъярённой сестры. — Я и так сделал всё, что мог! Мне что, надо было их растаскивать, что ли? Я едва сдержался, чтобы не вызвать твоего Жильбера на дуэль! Хочешь, я его пристрелю? Мне твой чванливый баронетик и так поперёк горла!
— Что? Пристрелишь? Да ты совсем с ума сошёл! — воскликнула Аннет. — Не надо в него стрелять!
— Ну а что мне, по-твоему, было делать? Я в няньки нашей кузине не нанимался!
Жюстина слышала, как Аннет вышагивает по комнате — хозяйка обычно так делала, когда была в гневе или ярости, — а ещё бессмысленно переставляла предметы или швырялась тем, что попадет под руку, и, судя по доносившемуся стуку, так оно и было в этот раз. Так что под лестницей, пожалуй, сейчас безопаснее всего, или враз попадёшь хозяйке под горячую руку.
Хотя она уже и так попала.
Когда Аннет вернулась домой, Жюстина радостно рассказала ей, что приезжал мсье Фрессон «и укатил вместе муасель Летицией и был он довольный, как кот нажравшийся сливок». Именно за это ей и досталось. Мадмуазель Аннет в ярости отхлестала её тем, что было в руках — букетом роз и зонтом, да так, что зонт сломался, а от роз остались одни ошмётки. А теперь вот и Филипп подлил масла в костёр гнева своей сестры, рассказав подробности их поездки.
— Ты мог бы что-то сделать! В конце концов, если эта дрянь доберется на плантацию или… ты же понимаешь, что мы останемся без единого луи? — кричала Аннет на брата. — Мог бы и постараться!
— А я и старался! Хотя не пойму, за что ты переживаешь больше: за то, что она уедет и мы останемся без денег, или за то, что она останется с твоим Жильбером и ты останешься без жениха? Может, пусть себе и крутит роман с баронетиком да развлекается с ним тут пока что? Глядишь, к тому времени наш дедуля отдаст богу душу, и всё само собой решится. Между прочим, если старый пират протянет ещё какое-то время, то мне в итоге придётся отдуваться за то, что ты не смогла окрутить своего умника.
— Тебе? Да что за ерунду ты несёшь? — воскликнула Аннет.
— Так уж и ерунду? Мне отец велел жениться на нашей кузине, если всё зайдёт в тупик. Так что вот так, милая сестрёнка!
— Жениться? На этой дряни? — Аннет даже захлебнулась от возмущения. — Он же не серьёзно?
— Если её признает дед, то это единственный способ оставить деньги в семье. Так что это я тут пострадавшая сторона, как видишь, — в голосе Филиппа послышалась усмешка.
— Пострадавшая сторона? Ты? Да ты просто болван! — в ярости закричала Аннет. — Ты женишься на ней, а я останусь без единого луи и без мужа!
— Ты останешься на бобах, а я болван? Почему же? — рассмеялся Филипп.
Раздался грохот — очевидно Аннет швырнула чем-то в брата.
— Да потому что ты ей нужен, как собаке пятая нога! Ты слепой, что ли? Она вон на кого нацелилась! И уж ты ей на дух не сдался, как я поняла! Луше бы она упала замертво от жары! Или подхватила чёрную лихорадку! — голос Аннет то и дело срывался на крик.
— Ну, знаешь, я, может, ей и не сдался, да отец велел мне уж постараться так, чтобы никто её замуж не взял, ну, кроме меня, конечно. Это если всё пойдёт наперекосяк, — произнёс Филипп со странной важностью в голосе. — Так что скажи лучше спасибо и перестань швыряться вазами. Когда вернётся мама, этот бардак ей точно не понравится.
— «Велел тебе постараться»? Бооже! Так ты… Да ты хоть представляешь, какой позор будет на нашей семье? Мама ни за что бы такое не одобрила! А твоя невеста? Ты, что же, хочешь её бросить? Да тебя же потом ни в одном приличном доме не примут! Нас не примут! О нас же будут шептаться!
— А ты предлагаешь взять котомку и пойти побираться? — удивился Филипп и добавил презрительно: — Зато с чистой репутацией! Ага, сестрица, это ты рехнулась, уж я как-нибудь переживу шепотки сплетниц, зато плантация останется при нас.
— Ты не можешь на ней жениться!
— Ты не указывай, что мне делать!
— Ты не посмеешь! Я… я всё расскажу маме, и про скачки, и про твои долги тоже!
— Ну ты просто дура, сестрёнка! — зло выпалил Филипп. — В зеркало посмотри на себя! Думаешь, сколько у тебя шансов против кузины, если той достанется ещё и плантация? Так что держи язык за зубами!
Видимо, Филиппу удалось задеть сестру за живое, потому что дальнейший разговор Жюстина не расслышала за грохотом стекла. Она встала, отряхнула платье, вытерла слёзы и поспешила в комнату Аннет — ей предстояло ещё убрать растерзанные розы, разбитую вазу и просушить облитый водой ковёр. Не то ей ещё и за это плетей всыпят. А судя по всему, буря сегодня в доме будет нешуточная. И, как назло, мадам Селин нет. Та умела утихомиривать детей одним своим присутствием.
— Сама-то вы дрянь, муасель Аннет! — бормотала себе под нос Жюстина, подметая розовые лепестки и время от времени трогая ободранную шипами щёку. — Муасель Летиция вон даже за Люсиль заступилась и платок ей подарила. И ни разу никого не ударила. Вот хоть бы вам назло ей и достался массэ Жильбер! Была бы вам наука!
Она глянула в зеркало — щека распухла, полосы от шипов шли от виска до самых губ, и на глаза Жюстины снова навернулись слёзы. Когда её били по спине, можно было стерпеть — под платьем всё равно ведь не видно, да и шкура у неё там привыкшая, крепкая. А вот так располосовать всю щёку ни за что…
Жюстина в сердцах плюнула хозяйке в туфли и смахнула полотенце, которым Аннет вытирала лицо — пусть поваляется на полу, может, ей какая зараза на лицо прицепится, будет знать каково это. И следом столкнула со стола сумочку хозяйки.
Что-то звякнуло. Из сумки выпали несколько бутылочек. Одна из них разбилась о мраморную чашу для умывания, а из второй вылетела пробка, и часть жидкости вытекла на ковёр.
— Отец наш небесный! — Жюстина так и обомлела, прижав руки к груди.
Она узнала бутылочки. В таких обычно продают микстуры в аптеке. Только в аптеке горлышко заливают сургучом и привязывают бечёвку с биркой, на которой аптекарь пишет название лекарства и фамилию. А тут была просто пробка и нитки: синие и красные. И Жюстина знала, кто помечает так свои настойки.
Если хозяйка узнает, что она видела это…
Если узнает, что она их разбила…
Жюстина знала, что за этим последует. Сначала хозяйка изобьёт её до полусмерти всем, что под руку попадется. Потом её будут нещадно пороть на конюшне, а на раны плеснут солёной воды, чтобы помучалась. После она проваляется три дня в бреду — как было в прошлый раз, когда она порвала бальное платье муасель Аннет, — и в конце концов её сошлют на плантацию к сумасшедшему пирату рубить тростник. Или и вовсе продадут в самые низовья реки на рисовые плантации. А хуже, как известно, быть ничего не может.
По лестнице она скатилась, как удирающий от лисы опоссум, метнулась к комнате мадам Селин, постояла у двери, тяжело дыша, оглядываясь и прижав руки к груди, а затем прокралась внутрь тихо, точно кошка. Там у хозяйки в шкафчике всегда стояло несколько таких же пузырьков и бутылочек с настойками и мазями: от кашля, от укусов гнуса, от ожогов и колик. Жюстина быстро нашла нужную, вылила настойку за окно и поспешила обратно.
Она молилась, чтобы Аннет не вернулась раньше и не увидела, что она натворила, и от страха перед грядущим наказанием у неё даже щека болеть перестала, зато зубы выстукивали барабанную дробь. Но хозяйка всё ещё была в библиотеке, и Жюстина, возблагодарив Небесного отца, быстро принялась за работу. Перевязала нитки, в пустую бутылочку плеснула из двух других, посмотрела — получилось много, и она вылила лишнее в ту, из которой часть жидкости вытекла на ковёр. Теперь во всех стало одинаковое количество, и Жюстина быстро добавила из кувшина воды во все бутылочки доверху. Закрыла все пробками и спрятала их в сумку.
В этот раз Жюстина убиралась быстро и тщательно, как никогда — вымыла пол и вычистила ковёр, навела идеальный порядок и даже новых цветов притащила… на всякий случай.
Помолилась горячо и, притворив дверь, ушла, надеясь, что её подмену хозяйка различить не сможет.
Глава 11. Подозрения
Эдгар открыл скрипучую калитку и остановился на дорожке, засыпанной листьями и мусором. Похоже, что в их доме на рю Гюар уже давно никто не бывал. Шарль с сыновьями, приезжая в Альбервилль, предпочитали останавливаться в «Гортензии» — гостинице на Высоком Валу, через дорогу от которой начиналась знаменитая Эспаланда Руж — улица борделей и увеселительных заведений. Венсан, пока был в своём уме, грешил тем же. А Эветт предпочитала пользоваться гостеприимством подруг, потому что содержать штат прислуги в городе было накладно.
Последним, кто жил в семейном доме, был Огюст Дюран — отец Эдгара, и очень странно, что после его смерти никто из семьи не подумал о том, чтобы этот дом продать. Всё-таки два этажа, двенадцать комнат, и район города вполне приличный, хотя дом уже обветшал, но даже и так его стоимость позволила бы покрыть хотя бы часть долгов.
Вместо этого в доме оставили жить старого ньора по имени Нил, который следил за тем, чтобы внутрь не забрались воры или бездомные. Но Нилу хватало одной каморки, вход в которую располагался с обратной стороны дома, у кухни. А сил его сил хватало лишь на то, чтобы варить себе нехитрую еду да сидеть на крыльце, изображая подобие жизни в этих стенах.
Фасад, крашеный в рыжий, давно выгорел, чугунное кружево решёток обвил плющ, и штукатурка местами сползла, как старая змеиная кожа. А ставни не открывались, кажется, уже лет сто. Дом и сам стал похож на старого Нила — усталого и немощного. Ветви деревьев, давно не знавшие руки садовника, занавесили окна второго этажа, а на балконе лежал толстый слой листьев и мёртвых мотыльков, что постоянно вились над входным фонарём. Уж непонятно зачем, но фонарь на балконе Нил зажигал исправно.
Эдгар обошёл всё, осмотрел полотняные чехлы на мебели, пыль на подоконниках, тронул штору на высоком окне и, чихнув, потёр нос. Работы тут, пожалуй, предстоит много. Но что поделать, его будущей жене полагается жить у мужа, и этот дом вполне подойдёт. Может, и хорошо, что его всё ещё не продали.
Помолвку пришлось разделить на два мероприятия, и первую часть отпраздновать здесь. Флёр хотела собрать перед заключительным балом своих альбервилльских кузин, родственников и подруг. И Эдгар подумал, что для этого достаточно будет привести в порядок первый этаж дома — торжество займёт от силы пару часов, а затем все поедут на бал в «Белый пеликан». Ну, а уж вторая часть торжества пройдёт на плантации — именно там соберутся соседи и родители. Эдгару на самом деле было всё равно, но раз будущая жена хочет два мероприятия — пусть будет два. Флёр Лаваль не желала медлить с помолвкой и не дала времени даже на то, чтобы всё здесь обустроить — ей хотелось стать официальной невестой мсье Дюрана как можно скорее.
Эдгар прислонился к косяку и посмотрел в окно, пытаясь на минуту представить, что это его дом.
Его и Флёр. Флёр Дюран — его жены.
Мягкие диваны, цветы в горшках, жена в домашнем платье и дети, бегающие по гостиной…
Плетёные кресла на галерее, гости по праздникам, весенние суаре на лужайке…
Но вместо этого в голове всплыла совсем другая картина: огонь, танцующий в чашах, запах лимонного сорго, его пальцы зарываются в пышные волосы девушки без имени… её губы… её ладони на его шее…
Всё это вспыхнуло так ярко, так сильно, воспламеняя кровь в жилах с такой скоростью, что он впился пальцами в штукатурку на стене, понимая, что будь эта девушка сейчас здесь, он бы её точно не выпустил из рук. Ему подошёл бы даже этот пыльный подоконник…
Он почти видел её перед собой…
…как она запрокидывает голову, подставляя шею для поцелуя, и притягивает его к себе…
…и дышит так часто, подаваясь ему навстречу…
Эдгар почти ощутил под пальцами вместо штукатурки биение пульса и тепло её кожи…
Твою же мать!
Он тряхнул головой, желая отогнать эту так некстати появившуюся картинку, оттолкнулся от стены, сжимая пальцы в кулак, и спешно вышел на крыльцо.
Что за наваждение? Кажется, ему и правда нужно поскорее жениться! Такие мечты сгодятся, когда тебе лет четырнадцать!
Почему он всё время думает о ней? Почему он ждёт с нетерпением, какие новости принесёт ему Бенье? Нет, всё-таки она ведьма! Настоящая ведьма!
Он махнул полной ньоре в клетчатом платье, что, сложив на животе руки, дожидалась хозяина у калитки. Её уступил ему Рене, сказав с усмешкой, что при рождении, видимо, ангел чистоты осенил её своим дыханием, и лучшей помощницы по дому ему не найти. Женщину звали Хлоя.
— Вот, первый этаж в вашем распоряжении, — развел Эдгар руками, — нужно всё тут отчистить, чтобы я мог привести невесту.
Хлоя покачала головой, обошла комнаты, в нескольких местах тронув пальцами пыль, и кивнула.
— Работы прорва, массэ Дюран, но не беспокойтесь: два дня — и всё будет сиять. Только помощники мне понадобятся. Уж не обессудьте, но тут столько грязи, будто сто лет никто не жил.
— Сто лет никто и не жил, — усмехнулся Эдгар, — берите помощников и приступайте.
Он отряхнул пыль с ладоней и отправился в каморку старого Нила.
Безуспешно пытаясь заснуть этой ночью, Эдгар перебирал в уме события последних дней и понимал, что перед ним лежит странная мозаика, из которой, как ему кажется, он видит только отдельные куски. И что ответ на его вопрос «кто же такая Та-что-приходит-по-ночам» находится где-то в далёком прошлом его деда Гаспара, потому что именно он был первым, кто её увидел.
Сейчас Эдгар с сожалением думал о том, что в детстве слишком невнимательно слушал его рассказы — ведь что-то в них наверняка было правдой. В тот момент он и вспомнил про Нила — старого ньора, что жил в их доме на рю Гюар. Нил служил ещё его деду и был рядом с ним, когда тот покупал землю под поместье «Жемчужина», и уж точно он знал Гаспара Дюрана дольше всех.
Эдгар принёс старому ньору подарки: сигары, ром и кусок хорошей свинины. Кажется, на его памяти Нил вообще всегда был стариком, но сейчас, глядя на его полностью седые волосы и подёрнутые белёсой плёнкой глаза, Эдгар подумал, что ему, наверное, уже не меньше девяноста лет. Он был подслеповат, но при этом оказался вполне ещё в своём уме, и на осторожные вопросы Эдгара об их с дедом прошлом, ответил напрямик:
— Уж простите, массэ Дюран, я стар, видать, совсем стал, и не помню всего, так что вы уж скажите напрямки, что вам надобно узнать.
Эдгар усмехнулся и спросил:
— Что ты знаешь о Той-кто-приходит по ночам? Дед мне рассказывал, но я не верил как-то, а вот теперь…
— …теперь она пришла и к вам? — продолжил за него старый ньор, кладя мясо на стол.
— Да, — Эдгар посмотрел на Нила, взявшегося за нож и оселок, — ты знаешь, кто она? И как от неё избавиться?
— Как избавиться — я не знаю. А кто она? Хм… Ведьма, массэ Дюран, та, что прокляла вашего деда. А теперь, видать, что она злой дух. Даппи.
— Прокляла? Но… За что?
— Видать… было за что, — пожал плечами Нил. — Не знаю я.
— Ты когда-нибудь видел эту даппи?
— Нет, не видел, массэ Дюран. Видеть её может только тот, на ком проклятье — только тот, кто владеет поместьем.
— Но я не владелец, — ответил Эдгар, — «Жемчужиной» владеет моя мать. Так почему она приходит ко мне?
— Не знаю, массэ Дюран….
— И как её убить?
— Да как убить духа? Уж точно не с помощью ружья, у него и тела-то нет…
Эдгар хоть и умел быть настойчивым в расспросах, но то ли старый ньор чего-то опасался, то ли и на самом деле не знал правды, а может — не помнил, но на вопросы он отвечал неохотно и как-то уклончиво. И весь бы этот разговор был бесполезен, если бы под конец Нил не произнёс то, что заставило Эдгара иначе посмотреть на всю эту историю.
— Погоди, Нил, ты сказал, что у неё нет тела, а как же те следы, что нашли на берегу рядом с телом отца? Явно же это она его убила. Так и в заключении полиции было написано — нападение животного.
— Не думаю, массэ Дюран. Думаю, что ваш отец помер всё же не от того… что она к нему приходила.
— И почему ты так думаешь?
— Потому что даппи не оставляют следов, массэ Дюран. Они лишают разума, высасывают душу, а уж точно не топят никого в болоте. Топятся-то уж сами… Или пулю в голову пускают, как ваш дед Гаспар.
А ведь действительно! В то утро, когда даппи приходила к нему во второй раз, Эдгар долго бродил по кромке болот, но никаких следов на земле не обнаружил, и собаки спали мирно.
Так что за следы нашли вокруг тела его отца? Странно… Болотных ягуаров не видели на плантациях уже полсотни лет. Да и ни разу собаки не почуяли зверя, а уж их в «Жемчужине» приличная свора. Будь это настоящий ягуар, они бы спуску не дали…
И впервые в душу Эдгара закралось сомнение, а действительно ли Та-что-приходит-по ночам виновна в смерти Огюста Дюрана?
Оставив старого ньора, он написал записку Бенье с просьбой проверить в полиции отчёт о смерти Огюста Дюрана на предмет всяких странностей и отправил её сыщику с извозчиком. В этой истории тоже стоило разобраться.
Но кроме этого сегодня Эдгара ждало ещё множество дел, которые необходимо успеть, не считая приготовлений к помолвке. Нужно посетить скобяную лавку, заехать к портному, и просмотреть бумаги, которые он взял у мсье Бланшара. Но слова старого ньора засели в его душе червём сомнения и не давали покоя. В итоге Эдгар бросил все дела и, поймав извозчика, направился прямиком на Высокий Вал в «Гортензию», где обретался всё это время его дядя Шарль с сыновьями.
Садясь в коляску, Эдгар непроизвольно обернулся. Показалось, кто-то смотрит ему в спину, да так, что даже под палящим альбервилльским солнцем у него холодок пробежал по позвоночнику. Но улица была пуста. В саду соседнего дома слуга монотонно орудовал граблями, убирая старую траву, и больше никого не было видно. Эдгар мысленно ругнулся: слишком уж многое стало казаться ему подозрительным, совсем, как его отцу. И это начинало раздражать.
Дядю Шарля он нашёл в борделе через дорогу от гостиницы. В сигарном дыму, за столом, залитым ромом и сарсапариллой*, тот резался в карты с сыновьями и ещё двумя мсье, по виду — завсегдатаями заведения.
*сарсапарилла — слабоалкогольный газированный напиток, популярный в Северной Америке. Что-то среднее между пивом и квасом.
— Что? Дубина ты! — орал дядя Шарль, швыряя карты так, что они падали на стол со щелчком. — Сожри меня аллигатор, но твоя опять взяла!
— Да ты, поди, мухлюешь, братишка, — кузен Грегуар стукнул ладонью по столу и, навалившись грудью, потянулся вперёд, глядя на то, как Марсель — его младший брат — вскрывает карты.
— Сам ты мухлюешь, — криво усмехнулся Марсель, выкладывая тузов.
Эдгар окинул взглядом своих родственников. Сколько они уже здесь? Казалось, они неделю не выходили из-за этого стола: красные глаза, подёрнутые безумием, хриплые голоса и щетина на лицах…
Бордовые шторы прятали дневной свет, а от дыма Эдгару и вовсе показалось, что он попал в ад — аж глаза щипало. Девицы, завидев нового посетителя, двинулись, было, навстречу, нацепив обольстительные улыбки, но резкий жест отказа быстро охладил их пыл.
— Мне надо с тобой поговорить, — Эдгар наклонился к дяде.
— Ну так говори, — бросил Шарль коротко.
— Не здесь. На улице.
Дядя встал неохотно, прихватил бутылку с ромом, и они вышли на свежий воздух. На улице внешний вид Шарля показался Эдгару ещё более удручающим. Мятый костюм, всклокоченные волосы, впалые щёки и пистолет, торчащий из кобуры…
От яркого солнца дядя Шарль прищурился, потёр слезящиеся глаза, а затем приложился к бутылке, как к единственному лекарству от всех болезней. Он достал из кармана засаленный кисет, и Эдгар, было, подумал, что это снова «чёрная пыль», но нет, это был всего лишь толчёный табак. Шарль засунул его в обе ноздри, шумно втянул воздух и чихнул так, что на коновязи всполошились лошади.
— Мозги прочищает, — пояснил он, тряхнув кисетом.
Эдгар молча наблюдал за дядей — если так дальше пойдёт, то не нужны никакие злые духи, чтобы их семейство окончательно спятило. Шарль вынул сигару и принялся шарить по карманам в поисках спичек.
— Может, не стоило спускать последнее здесь? — спросил Эдгар, кивнув на красные двери, и протянул ему спички.
— А ты мне не святой отец.
— Ну… Дело, конечно, твоё.
Эдгар пожал плечами и подумал, что это странно: он печётся о делах плантации, которая ему даром не сдалась, а дяде плевать на всё, хотя это его дом. Шарль раскурил сигару и, выпустив облако дыма, спросил наконец:
— Так чего ты хотел?
— Расскажи мне, как умер отец, — спросил Эдгар, отступая в тень навеса и разглядывая облупившийся фасад гостиницы напротив.
— Сто раз же рассказывал, или ты всё перезабыл?
— Что-то не сходится, — коротко бросил Эдгар. — Кто точно его нашёл? Ты?
Шарль отшвырнул носком сапога пустой кокосовый орех и ответил:
— Томми его нашёл, когда погнал ньоров на плантацию. Тот лежал прямо у пирса, в воде, лицом вниз. Утонул. Он пил ночью там — рядом бутылки были пустые и ружьё, — Шарль вздохнул, — вот эта тварь и пришла за ним. А он с ней и не совладал…
— Так он утонул или она его задушила? Загрызла? Она его топила? На теле были какие-нибудь следы? — спросил Эдгар, засунув руки в карманы и внимательно глядя на дядю. — Что сказала полиция? Сыщика, вообще, приглашали?
— Нет, на теле ничего не было, только вокруг: лапы, лапы, лапы… здоровенные кошачьи лапы, мать их! — Шарль отхлебнул из бутылки. — А сыщика? Толку от этих легавых — только отчёты и умеют писать. Сыщик-то был, плюгавенький такой, потыкал пальцами в ил, настрочил свой отчёт да и уехал. И толков? Не-ет, тут дело семейное…
— А ты сам её видел? Ту-что-приходит-по-ночам?
— Эк Балам.
— Что?
— Эк Балам — так зовут её ньоры. По-ихнему это значит «чёрный ягуар». Но я не видел её. Ни разу. Хоть Гаспар и таскал меня по болотам сызмальства, но ягуара я вообще видел только один раз далеко от плантации на разливах в Панчаке. Да и тот кошак мелкий был, на те следы, что мы видели у пристани, уж точно не похож.
— А что говорил дед Гаспар про неё? — Эдгар принялся жевать спичку, разглядывая идущих мимо людей.
— Гаспар-то всё молчал, если что и говорил, то только Венсану, а мне всегда только одно — не лезь в это дело. Оно и понятно — кто я такой? Младшенький! — хмыкнул Шарль и опять приложился к бутылке.
И Эдгар вспомнил, что из трёх своих сыновей Гаспар Дюран именно к Шарлю всегда относился пренебрежительно, не любил его, называя за глаза «морвё» — сопляк.
— Сам-то что думаешь об этом? — спросил Эдгар.
— А я думаю, что всё это не просто так, — Шарль сплюнул на мостовую, — может, что и видел Венсан, может, и твой отец что видел — кто там разберёт, но вот я ничего не видел. Может, потому, что я уважаю вот это — старый добрый ром, — он потряс бутылкой, — а не ту чёрную дрянь, что нюхали Венсан и мой папаша. Но уж одно могу сказать точно: не обошлось тут всё без проделок старого пирата Бернара, мать его! Потому что аккурат перед тем, как твой отец отдал Богу душу, приезжал этот лощёный сучёныш, и они здорово поругались.
— Погоди, «лощёный сучёныш» — это, вообще, кто? И к кому он приезжал? — Эдгар посмотрел непонимающе на дядю и принялся жевать спичку.
— Да сынок Бернаров — Готье, напомаженная морда, — раздраженно ответил Шарль, — сперва прислал записку, а потом и сам явился. Да только мы с ребятами встретили его ружьями и собаками, но твой отец сказал, что им надо поговорить. Они говорили на границе плантации, у оврага, уж не знаю о чём. Огюст пришёл злющий и сказал, чтобы мы пристрелили поганца, если он ещё раз явится.
— И он не рассказал, чего хотел этот Готье? — спросил Эдгар, выбрасывая спичку.
— Да сказал, что какое-то у него было предложение. Хотел о чём-то договориться.
— И о чём?
— Да почём я знаю! Что-то насчёт той спорной земли на меже, что по соседству с его фермой, то ли купить хотел, то ли в аренду взять, то ли договориться ещё как. На кой она вообще ему сдалась? Я даже и не спрашивал подробнее, чего там ловить — комарьё да лихорадку? Но даже если ему и понадобилось это неугодье — тут дело принципа. Сам подумай — водить дружбу с Бернарами? Да я лучше ногу отдам аллигатору! — и дальше дядя ругнулся совсем уж непотребно. — Мои ребята в ту ночь послали ему «красного петушка» с весточкой — подпалили сухую осоку в том болоте, за которое он торговаться решил. В отместку. Получи, мол, свою землю, гадёныш! И вот тут… — Шарль оглянулся, и понизив голос, добавил хрипло: — …вот тут я подумал: может, это Бернар приложил руку к смерти Огюста? Потому как он, считай, через два дня после этого-то и утоп.
— Не хочешь же ты сказать…
Эдгар встретился глазами с мутным взглядом Шарля.
— А что, если Эк Балам вовсе никакой не ньорский дух, а настоящий зверь? — хрипло прошептал дядя Шарль и прищурился. — Со старого пирата станется — держать у себя такую зверюгу. Поговаривают, что он совсем сбрендил и колдовством промышляет. Ты видел его головорезов? Уж не знаю, откуда он притащил этих ньоров, но у каждого из них рука толще моей башки будет, а рожи-то у них, как головёшки, будто только что из ада повылезли. Так что ставлю сто к одному — тут старый пират точно приложился. Спалить бы к нечистому его со всеми потрохами!
— Ты знаешь, что Готье Бернар подал на нас в суд? И хочет отсудить тот спорный участок?
— Вот змеёныш пронырливый! Говорю же: спалить пирата вместе с его черномазыми ублюдками — и вся недолга! — рыкнул Шарль и отхлебнул из бутылки.
— А ты не думал, что, может, наоборот, стоит бросить всё это? — задумчиво произнёс Эдгар.
— Что бросить?
— Вражду, — Эдгар перевёл взгляд на дядю. — Помириться с Бернарами.
— Тебе, племяш, солнце башку напекло, что ли? — глаза Шарля налились кровью, и он выпустил дым из ноздрей, точно разъярённый дракон. — Да чтоб я сдох! Помириться с Бернарами? Да в аду я их видел, укуси меня кайманова черепаха!
Двери борделя распахнулись от удара, и на мостовую вывалились, сцепившись, Грегуар и Марсель, а следом высыпали зеваки.
— Подкинул туза, гнида! — орал Грегуар, оседлав Марселя сверху и дубася его кулаками.
— Ах ты, собака страшная! — Шарль отшвырнул бутылку и сигару и бросился в гущу событий.
Эдгар развернулся и пошёл к коляске, что дожидалась его у гостиницы — пожалуй, на сегодня хватит с него общения с родственниками.
Он думал о том, что сказал Шарль, но его предположение, касающееся гибели отца, выглядело горячечным бредом. Чтобы Анри Бернар натравил какого-то неведомого зверя, которого даже собаки не учуяли…
Что бы там ни говорил дядя, а всё-таки мсье Бланшар прав — идея помириться с Бернарами не так уж и плоха. Судебные издержки сейчас им совсем ни к чему. И, может, в качестве жеста доброй воли и стоит продать им ту гнилую топь и кусок косы, которую они хотят отсудить?
Эдгар взялся за борт коляски и подумал, что Рене Обьер мог бы устроить ему встречу с Бернарами где-нибудь на нейтральной территории. Рене прекрасно ладит и с Дюранами, и с Бернарами, он вообще — голубь мира, пожалуй, стоит его сегодня об этом попросить.
И снова показалось, что кто-то смотрит в спину. Эдгар непроизвольно обернулся. На драку собрались поглазеть завсегдатаи Эспаланда Руж: моряки, шлюхи, торговки, даже святой отец затесался. Но никого, кто бы привлёк его внимание, Эдгар не обнаружил.
Эта паранойя начинала порядком его раздражать — она была глупой, но где-то внутри, на краю сознания, он впервые подумал о том, что неплохо бы обзавестись пистолетом.
Глава 12. Тучи сгущаются
Летиция была в тупике.
Попытка втайне съездить на пристань с мсье Фрессоном и разрешить ситуацию с отъездом на плантацию привела к тому, что ситуация запуталась совсем. Теперь Аннет, ясное дело, будет люто её ненавидеть за эти общественные чтения. А Филипп, похоже, решил приударить за ней, видимо, считая её легкодоступной. Ведь вся его забота о ней выглядела насквозь фальшивой. А может, таким образом он просто хотел защитить сестру или насолить Фрессону?
Но что теперь делать ей?
Ясно только одно — она попала в крайне неприятный треугольник, из которого нужно выбраться как можно скорее, иначе всё это закончится плохо. Бабушка велела подружиться с родственниками, вести себя тихо и скромно, не привлекая излишнего внимания.
Бабушка была права! И вот как же так вышло, что за три дня она умудрилась сделать всё наоборот?
Летиция бродила по комнате из угла в угол, пытаясь найти правильное решение, но ничего умного в голову так и не приходило.
Но, может, всё-таки бабушка была неправа?
Может, не стоит ей притворяться и пытаться понравиться родственникам во что бы то ни стало? Может, и не стоило держать язык за зубами? Она же хотела начать здесь новую жизнь, но вместо этого увязла в каком-то хитросплетении лжи, пытаясь понравиться людям, которым она и нравиться-то не хочет. Да и они оказались не больно-то рады кузине с сомнительной родословной.
А вот она пойдёт и выложит дяде Готье завтра всё, как есть!
Эта мысль почему-то принесла неимоверное облегчение. В самом деле, она не обязана здесь жить и тайком ездить на пристань — тоже. В конце концов, её пригласил дедушка, и она вольна поступать, как захочет. А Бернары предложили своё гостеприимство — что же, спасибо им за это, но и злоупотреблять им она не собирается. Завтра она скажет дяде, что хочет познакомиться с дедушкой как можно скорее, да и про мсье Жильбера тоже не станет скрывать. Пусть знает, что не хочет она переходить дорогу кузине. Плевать на бал, на карнавал и наряды, ей вполне хватит трёх купленных платьев, она просто соберёт чемодан и уедет.
С этой мыслью Летиция, наконец, заснула, решив завтра же, не таясь, отплыть на плантацию.
Но ночь прошла беспокойно. Ночью ей снова приснился незнакомец с рынка.
Весь предыдущий день она гнала от себя мысли об этом колдуне и шептала молитвы. Впрочем, ей и некогда было о нём думать: мсье Фрессон с Филиппом Бернаром постарались не дать ей заскучать. Но как только она осталась одна — всё опять вернулось.
Лёжа в кровати и едва отпустив дневные дела, она снова подумала о нём, о его тёмных глазах, об улыбке… и том поцелуе…
…а потом это воспоминание плавно перетекло в сон. И дальше уже никакая воля и никакие молитвы не могли сдержать то, чего она хотела.
А она хотела…
…снова почувствовать...
…его прикосновения, его поцелуй, его пальцы в своих волосах. И эту жажду, названия которой она не знала. Она хотела увидеть его опять, услышать его голос, и не могла понять, почему при мысли о такой встрече всё внутри у неё сладко замирает.
Летиция проснулась прямо среди ночи, чувствуя, как ей жарко, и как колотится сердце. Встала, выпила из кувшина воды и села на кровать, сцепив пальцы.
Что с ней такое? Что за непристойные желания?
С Антуаном Морье всё было не так. Даже, наверное, всё было совсем наоборот. Пока он ухаживал за ней и был внимателен, он ей нравился. Не то, чтобы она была влюблена, просто он нравился больше остальных кандидатов бабушки Жозефины. Но после свадьбы…
Всё изменилось почти сразу.
Антуан стал груб. Безразличен. Исправно брал своё и уходил на рассвете на фабрику, приходил вечером злой, молча ел и листал газету. Говорил с Летицией редко, не обсуждая ничего, как принято между супругами. И поначалу она думала, что нужно просто потерпеть и всё наладится — перед свадьбой бабушка посвятила её в тонкости супружеской жизни, сказав, что у женщин такая доля — терпеть то, что мужчинам необходимо. А уж потом стерпится — слюбится и может стать даже приятно. И что супружество приносит женщине радость.
Она и терпела. Не бабушке же жаловаться на свой собственный выбор? Но это «потом» так и не наступило. И приятно не стало. С самой первой ночи, когда Антуан заснул, отвернувшись к стене, и до того дня, как в их дом пришла полиция, Летиция так и не смогла понять, какая во всём этом может быть радость для женщины? Ведь после свадьбы с её мужа будто спала маска, а у Летиции — розовый флёр с глаз.
С каждым днём Антуан Морье приходил домой всё более мрачным, раздражался по мелочам, нередко возвращался ближе к полуночи, будучи сильно пьян, и однажды впервые её ударил. С тех пор ночи с ним стали для неё сущим кошмаром. Она стала их бояться. Стала бояться поцелуев. Прикосновений. Даже взглядов.
Летиция понимала — что-то не так. Что-то происходит. Но в ответ на её вопросы муж только отмахивался или советовал не совать нос в мужские дела. Тогда она поняла, как жестоко ошиблась. Думая сбежать от жёстких рук бабушки, попала в ещё более жёсткие, вернее, даже жестокие руки. И когда садилась на пароход, идущий в Новый Свет, то решила для себя, что с мужчинами покончено, если не навсегда, то на очень долгое время.
А вот теперь…
Ну что она за глупая курица?
Ведь всё снова так же. И этот колдун ничем не лучше Антуана Морье, один его взгляд чего стоит!
Только каждый раз, как она вспоминает этот взгляд, сердце будто замирает. И при воспоминании о том поцелуе оно бьётся, как сумасшедшее. И губы горят, и ей страшно…
Бойтесь своих желаний…
А что, если это всё — колдовство? Может, он уже покусился на её душу, и эти греховные мысли и есть результат непристойного обряда на кладбище?
Она вспоминала рассказы бабушки об адской смоле и демонах, приходящих в обличии мужчин, чтобы совращать души доверчивых женщин, и не знала, что ей делать со своими снами и этими мыслями. Только молиться, а ещё — убраться отсюда поскорее.
И утром, проглотив наскоро завтрак, Летиция пошла к дяде Готье.
Они снова оказались в библиотеке, и дядя тщательно закрыл двери. В этот раз он сидел за столом, переплетя пальцы, внимательно слушал племянницу, и когда она замолчала, посмотрел куда-то в окно и произнёс негромко:
— Боюсь, поездка на плантацию сейчас невозможна.
— Невозможна? — удивлённо спросила Летиция. — Но почему?
— Что же, пожалуй, я должен тебе кое в чём признаться, — ответил дядя, беря в руки карандаш. — Я рассказал тебе не всю правду об Анри Бернаре. Но поверь, это не со зла. О таком не принято говорить, да и не хотелось, чтобы вся эта история вышла куда-то за пределы узкого семейного круга. Но раз ты теперь здесь, пожалуй, тебе стоит знать всю правду. Но я вынужден просить оставить этот разговор строго между нами, надеюсь, ты понимаешь? — серые глаза дяди смотрели пронизывающе.
— Да, конечно, — ответила Летиция, чувствуя внутри неприятный холодок, — я ведь тоже часть семьи. И как бы ни была ужасна правда — мне нужно её знать.
— Дело в том, что Анри Бернар, как бы выразиться поделикатнее… окончательно сошёл с ума. Не знаю уж, что тому причиной, возможно — ром, возможно — «чёрная пыль», которую он нюхает. Он перестал узнавать семью. Нанял каких-то ньоров-головорезов, вооружил их до зубов, и теперь они живут на плантации и никого даже близко не подпускают. Стреляют в любого приходящего. В прошлый раз они едва не застрелили Филиппа и Аннет. И Анри не пустил их на порог — своих собственных внуков! Моему отцу мерещатся призраки, якобы они приходят с болот и говорят с ним. Он занялся колдовством — приносит в жертву петухов и повсюду рисует глаза. И пока он признаёт только двух человек: мою жену Селин и нотариуса Жака Перье, да и то через раз. Поэтому я отправил Селин в Реюньон за моим братом Алленом — нам понадобятся помощники. А когда они вернутся, мы поедем на плантацию и попробуем поговорить с отцом. Именно поэтому я просил бы тебя подождать. Плыть туда одной для тебя сейчас очень опасно. Да я и не возьму на себя такую ответственность — отпустить тебя туда без всякой охраны. Ты даже не представляешь, что там происходит, — он вздохнул, положил руки на стол и, постукивая карандашом по его поверхности, продолжил: — Ты прости, что я не сказал тебе всего этого сразу, но о таких вещах не слишком легко говорить. Я решил подождать, пока ты осмотришься, привыкнешь, а потом уже можно будет вываливать на тебя мрачные семейные тайны. Теперь нужно дождаться приезда Аллена и Селин — мы проведём семейный совет и решим, что делать дальше. И ты должна на нём присутствовать, ты же понимаешь? Надо подписать бумаги…
— Да, конечно, — ответила Летиция бодро, а у самой сердце упало. — А что за бумаги, вы хотели, чтобы я подписала?
Готье встал и отошёл к окну, засунул руки в карманы, и произнёс, глядя куда-то в заросли цветущих азалий:
— Если наши переговоры с Анри окажутся безуспешными, то боюсь, выход только один — придётся признать его невменяемым. А у Анри три наследника: я, твой дядя Аллен и ты — дочь Жюльена Бернара. Мы должны будем подать совместное прошение в суд.
— И?
— И суд признает его таковым, разделит имущество между наследниками и назначит из их числа опекуна для Анри. Это, конечно, займёт некоторое время…
— Но… может быть, я смогу с ним попробовать поговорить? Он же написал мне письмо, он вспомнил обо мне…
— Послушай, Летиция, он просто сумасшедший. Он постоянно что-нибудь заставляет писать Жака Перье, не стоит верить всему, что он писал.
— А его завещание? Вы полагаете, что его он тоже написал, будучи не в своём уме? — спросила Летиция, внимательно глядя на дядю.
Готье отвёл взгляд, предпочтя рассматривать карту на стене, и ответил:
— Это станет понятно, когда мы его увидим. Но ты же понимаешь, что не можешь поехать туда одна? А я не могу тебя отпустить.
В словах дяди ей послышалась категоричность, больше похожая на угрозу.
— А когда приедут тётя Селин и дядя Аллен? — осторожно спросила Летиция.
— Завтра, вечерним пароходом. Селин нужно успеть к балу — моя жена входит в попечительский совет, — сдержанно улыбнулся Готье.
Летиция вышла из кабинета дяди, поспешно направилась в сад и упала на скамью, смахнув платьем белые лепестки азалий. Она ожидала чего угодно — только не такого поворота событий.
Дед Анри безумен? И что же ей теперь делать?
Все страхи, как ей казалось, оставленные в Старом Свете, внезапно вернулись к ней с новой силой. Ведь где-то в глубине души она очень надеялась, что раз дед Анри вызвал её сюда, то он и его наследство в какой-то мере защитят её от всего. Позволят укрыться от прошлого и начать новую спокойную жизнь. А вот теперь оказалось, что её надежда на эту защиту — всего лишь иллюзия. И что она опять одна, застряла в доме родственников, для которых она не в радость, если не сказать хуже. И будущее у неё теперь очень и очень сомнительное.
Хотя после объяснений дяди Готье ей стало понятно, с чего это дед, не желавший знать Летицию столько лет, вдруг решил ей что-то завещать. Сумасшествие Анри Бернара многое объясняло. Как и то, зачем зазывал её сюда дядя Готье: чтобы признать Анри Бернара невменяемым нужно заявление в суд, подписанное всеми его прямыми наследниками. Вот к чему всё это гостеприимство и внимание. Вот что им от неё нужно на самом деле…
Дядя Готье мог бы и написать в письме в Марсуэн всю правду! Но, видимо, у него были совсем другие планы на её счёт.
Но самое главное, что Летиция понимала — и это пугало её больше всего — что она здесь совсем одна, совершенно беззащитна, и к тому же — помеха. Кому нужна внезапно возникшая наследница трети поместья? Ведь признай суд деда невменяемым, поместье придётся делить на три равные части, одна из которых по закону отойдёт ей. И это явно больше, чем просто какая-то ферма. А судя по словам дяди, даже её право на ферму теперь ставится под сомнение.
А вдруг в своём безумии дед передумает и напишет другое завещание? Или Готье Бернар по суду признает завещание деда недействительным? Дядя ведь адвокат, и уж во всяких бумагах разбирается в тысячу раз лучше неё. И это ох как плохо!
Если история с Антуаном Морье чему её и научила, так это разбираться в делах наследования, когда выяснилось, что всё её деньги муж проиграл и, как оказалось, имел на это полное право.
Сразу вспомнилась карта, висевшая в кабинете дяди. «Утиный остров» — одна из самых больших плантаций в низовьях Арбонны. Кому захочется расставаться с третьей частью такого поместья добровольно?
Летиция была почти в панике. Пока не вернулась тётя Селин, пока она не подписала те бумаги — она нужна Бернарам, а что потом?
В голове всплыли слова Рауля Фрессона, оброненные на суаре.
«А я слышал от Готье, что ты померла от лихорадки в тот год…».
Святая Сесиль! И здесь за неё ведь некому заступиться!
Вспомнился колдун, чёрный петух, глаз, нарисованный в её комнате, и дурнота, что преследовала её в поездке с Аннет. Да от неё же мокрого места не останется! Вот уж впору вернуться в Марсуэн к бабушке…
Только вернуться нельзя. Там её ожидает Одноглазый Пьер и Морис Жером, и неизвестно ещё, что хуже!
Мысли её метались лихорадочно.
Что ей делать?
— Муасель Летиция, вам тут письмо, — появилась Жюстина и присела в поспешном реверансе.
— От кого? — Летиция взяла запечатанный белый конверт без подписи.
— Не знаю, посыльный принёс, — ответила служанка, глядя в землю.
Летиция отпустила Жюстину и вскрыла конверт.
«Мадмуазель Бернар!
Простите мою настойчивость, и, хотя вы ясно дали понять, что моё внимание кажется вам неуместным, и как человек воспитанный, я, конечно, должен был понять этот намёк, и я его понимаю, но…
Но… Но... Но…
Но я никак не могу победить в себе желание увидеть вас снова. И я живу этой мыслью со вчерашнего вечера, придумывая поводы для того, чтобы снова посетить дом семьи Бернар. Поверьте, я не питаю никаких чувств к вашей кузине Аннет, и не имею в отношении неё никаких намерений, если это вас смущает. И поэтому прошу ещё раз: пожалуйста, осчастливьте меня вашей улыбкой — посетите службу в храме Святой Сесиль, где я мог бы увидеть вас хотя бы издалека, не ставя в двусмысленное положение в отношении вашей кузины. И поверьте, только от вас зависит, будет ли это просто мимолётная встреча старых друзей или же намёк на что-то большее…
И если для меня есть надежда на это большее, просто возьмите в руки ветку цветов франжипани. А если нет — я всё пойму, хотя мне будет очень жаль: так редко можно встретить в этом мире родственную душу…
Завтра. На вечерней службе я буду вас ждать. Вернее, я уже с нетерпением жду этого вечера…
Жильбер Фрессон».
Летиция выпрямилась, медленно сложила письмо и спрятала его в карман. Приди оно сегодня до завтрака, Жильберу Фрессону был бы отправлен вполне исчерпывающий ответ, что его внимание навязчиво и бестактно. Но после разговора с дядей Готье всё вдруг перевернулось с ног на голову.
Жильбер Фрессон? А почему бы и нет?
В свете того, что сказал дядя Готье, Летиция внезапно становилась богатой невестой, наследницей трети поместья, а не просто какой-то там фермы. И такой поклонник, как сын банкира, а может быть, даже жених — чем не лучшая защита от возможных угроз со стороны её родни? Ведь если она принесёт ему треть поместья, то это будет даже больше, чем могла дать кузина Аннет. Так, может, стоит ему об этом узнать?
Эта мысль показалась ей почти спасительной. Летиция нащупала пальцами письмо и подумала, что встреча в храме Святой Сесиль — её святой — чем не указание небес?
Оставалось только сделать всё правильно. Летиция не питала иллюзий насчёт того, что всё будет просто. Она помнила, с каким любопытством её разглядывали на суаре дамы из альбервилльского общества. Она помнила сдержанную улыбку матери Жильбера — баронессы Фрессон, её вопросы о Старом Свете, и пренебрежительное поведение мсье Рауля — старшего из Фрессонов. Семья банкира гордится чистотой своей крови и знатным происхождением, и понятно, что от единственного сына они ждут одного — во всех отношениях идеального брака. Вряд ли они обрадуются тому, что Жильбер бросит Аннет и сделает предложение Летиции.
Но если он не сделает такого предложения, то ей лучше паковать чемоданы и убираться в Марсуэн, пока с ней не случилось чего-нибудь плохого.
«Поедешь туда и сгинешь, как моя дурочка Вивьен!».
И на ум так некстати пришли слова бабушки.
Нет уж, сгинуть она не собирается. И ей нужен Жильбер Фрессон, очень нужен. Так что завтра она поедет в храм и сделает всё, чтобы свести мсье Фрессона с ума.
Но до этой встречи ещё нужно как-то дожить. После её вчерашней прогулки в библиотеку от Аннет стоило ожидать чего-то пострашнее глаз, нарисованных на полу. А главное — завтра в храм нужно улизнуть из дома Бернаров так, чтобы никто за ней не увязался — ни Аннет, ни, упаси Бог, Филипп!
Летиция подумала, что хоть и нехорошо так поступать, но другого выхода у неё не было: ей нужно усыпить бдительность кузины. Она вздохнула, отряхнула платье и, придав своему лицу выражение печали и раскаяния, направилась в дом мириться с Аннет.
Кузина выслушала её извинения с видом оскорблённой королевы, окатила Летицию волной ледяного презрения, а затем, выждав многозначительную паузу, высказала всё, что думает о её вероломном поведении. Аннет ходила из угла в угол, её глаза сверкали праведным гневом, но в итоге она снизошла до прощения, видя, как стыдно Летиции за содеянное. И взяв с неё обещание не приближаться к Жильберу Фрессону даже на пушечный выстрел, Аннет, наконец, успокоилась, а Летиция перевела дух.
Кажется, пронесло!
О том, что будет, когда Аннет узнает правду, Летиция предпочла пока не думать.
С этого момента она изо всех сил старалась вести себя так, как перед отъездом в Новый Свет велела ей бабушка: казаться покладистой и скромной, а ещё — наивной. Она съездила с кузиной в приют Святых Агнцев, чтобы отвезти благотворительные корзины, смиренно слушая всё дорогу её упрёки и недовольство. В приюте вытерпела наставления отца Джоэля, который повстречался им там.
Аннет, видимо, назло оставила Летицию с ним и куда-то ушла, и уж отец Джоэль пытал её, как на экзамене, задавая какие-то каверзные вопросы о добродетели и грехе. Он будто в мысли её заглядывал, спрашивая, не видит ли она странных снов и нет ли у неё необычных желаний. Его внимательный взгляд и чёрное, будто каменное, лицо, и эта дотошность нагнали на неё такого страха, что она едва дождалась появления Аннет и пулей вылетела из приюта. И хотя посещать богоугодные заведения её научила ещё мадам Мормонтель, и Летицию не пугали ни больные, ни калеки, ни нищие, но вот крупная фигура отца Джоэля, маячившая на крыльце всё время, пока они ехали вдоль аллеи магнолий, почему-то внушала ужас.
А затем остаток дня она провела с кузиной в выборе наряда для аукциона цветочных масок.
Разумеется, это такая традиция!
Аннет ей долго растолковывала, что на заключительном балу состоится аукцион, деньги от которого пойдут на строительство второго крыла в приюте. И что у девушек будет возможность переодеться в костюмы цветов, а мужчины будут покупать право танца и маску с выбранным цветком. А вся прелесть этого аукциона в том, что никто не знает, какая именно девушка скрывается под маской. Хотя на самом деле, все, конечно, знают, потому что следует тайно послать тому, с кем хочешь танцевать, лепесток из своего наряда как приглашение. Всё это очень весело и увлекательно. И обычно мужчины таким выбором дают понять, что у них в отношении девушки серьёзные намерения.
Летиция подумала: какой смысл покупать танец с девушкой, раз ты и так знаешь, кто под маской, не проще ли отдать деньги на благотворительность сразу? Хотя, что взять с людей, которые продают и покупают рабов? Да и вообще Альбервилль был полон странных традиций, и Летиции пришлось убить всё оставшееся время на то, чтобы помочь Аннет выбрать платье-цветок.
У неё даже скулы свело к вечеру от постоянных вежливых улыбок. Что бы ни надела на себя Аннет, всё приходилось исправно хвалить и восхищаться её вкусом. В итоге кузина выбрала пышный розовый лотос, а Летиция — скромную жёлтую магнолию. Девушки здесь не слишком жаловали бледно-жёлтый: такой оттенок совсем не подходил светлокожим южанкам, вроде Аннет, и поэтому платье досталось ей почти даром, особенно на фоне непомерной цены за розовый муар наряда её кузины. Летиция решила, что, если отпороть потом часть кружева, то платье вполне себе сгодится для обычных будней, а значит, это не напрасные траты. Её скромный выбор Аннет, конечно же, одобрила, и даже стала как будто менее придирчивой и злой. И это было именно то, что нужно.
— Тебе следует решить, кому ты пошлёшь приглашение, — произнесла Аннет, поворачиваясь перед зеркалом и разглядывая жемчужные пуговицы своего наряда, — нет ничего хуже, чем остаться без пары на аукционе.
— Но… я ведь никого здесь не знаю, — пожала плечами Летиция.
— Если никто не захочет купить твою маску, это, конечно, будет полным провалом, — произнесла Аннет разглаживая кружева на лифе, — заключительный бал — не очень удачное время для первого выхода в свет… Пары уже сложились… Но раз уж так получилось, скажи спасибо мне, потому что я придумала, как соблюсти традицию и остаться в рамках приличий, — Аннет посмотрела в зеркало на Летицию, — пошлёшь своё приглашение Филиппу. Ты же, в конце концов, его кузина — это будет вполне уместно.
— А… как же мадмуазель Шарби? — спросила Летиция как можно более безразличным тоном. — Я слышала, что она и кузен Филипп…
Аннет прищурилась и, состроив вежливую улыбку, ответила:
— К счастью для тебя, мадмуазель Шарби слегла с кишечной лихорадкой. И уж точно проваляется с ней до окончания Божьей недели. Так что мой брат будет свободен на балу. И не переживай, я уже спросила его об этом. Он совсем не против выручить свою кузину.
О-ля-ля! Так вот почему Аннет так быстро её простила!
Глава 13. Встреча
— Мадмуазель Лаваль, вы выглядите просто сногсшибательно, и не будь я уже бесповоротно женат, Эдгару пришлось бы вызывать меня на дуэль…
Рене Обьер с улыбкой подал руку прекрасной белокурой Флёр, выходившей из коляски, перехватив эту инициативу у Эдгара. Флёр сначала улыбнулась ему, а затем, чуть приподняв подбородок, с вызовом посмотрела на своего жениха. Но Эдгар лишь усмехнулся и развёл руками:
— Уверен, что Рене застрелил бы меня, он ведь очень метко стреляет.
Флёр разгладила складки голубого шёлка на платье и, чуть качнув кринолином, положила одну руку на сгиб локтя мсье Обьера, а вторую подала Эдгару со словами:
— К несчастью для вас, Рене, я уже бесповоротно отдала своё сердце Эдгару. Так что никто ни в кого стрелять не будет. Идёмте, нехорошо опаздывать на службу — о нас станут шептаться. И к тому же я хотела занять места в первом ряду.
Эдгар подумал, что он бы как раз хотел занять места где-то на последних скамьях в храме Святой Сесиль, вот только в планы Флёр входило как раз обратное: она хотела продемонстрировать всему альбервилльскому обществу свою добычу — жениха и кольцо. Ну и новое платье. А Эдгару внимания совсем не хотелось, но спорить, конечно, было бесполезно…
Чего хочет женщина, того хочет Бог…
А вот Рене с удовольствием направился в храм, распахивая дверь перед Флёр.
— Я договорился устроить тебе встречу с Готье Бернаром, — шепнул Рене, когда они вошли внутрь. — Ты же вообще ни с кем из их семьи не знаком?
— Старый пират Анри считается? — шёпотом спросил Эдгар. — Мы с дедом следили за ним на болотах.
— Ну… вы же не были друг другу представлены, так что нет… не считается, — Рене усмехнулся, макнул пальцы в чашу с водой и прикоснулся ко лбу.
— Тогда, выходит, что я никого из них не знаю.
— Они… довольно милы. Уверен, что с твоим спокойным характером ты быстро с ними поладишь, не в пример твоим родственникам.
В храме народу было полно, и почти все лавки оказались заняты, но места в первом ряду для Флёр придержала её тётя. Хотя в этом не было большой необходимости. Новость о помолвке Флёр Лаваль и Эдгара Дюрана уже облетела всё альбервилльское общество, и общество желало внимательно разглядеть новую пару. Так что на эти места и так бы никто не покусился.
Пока они шли между рядами лавок, Эдгар чувствовал на себе множество любопытных взглядов, слышал шепотки, а сам старался ни на кого не смотреть. Это было крайне неприятно, но ситуацию спас Рене, который шёл впереди, приветливо всем кивал и пожимал руки, забирая на себя часть навязчивого внимания. Когда Эдгар добрался до первого ряда, ему уже хотелось сбежать от всего этого. От невыносимых запахов: духов, благовоний и фиалковых деревьев, которыми здесь повсюду обсаживали храмы. А ещё от этих взглядов и слов, что, казалось, сверлили мозг.
— …да куда ему деваться…
— …у них большие долги…
— …совсем спятил, говорят…
— …неплохая пара…
— …она такая красавица…
Его не покидало ощущение того, что на шее у него удавка, и она уже начала затягиваться.
— Эдгар, ты такой мрачный, — шепнула Флёр, усаживаясь подле тёти и по-хозяйски беря его под локоть. — Мы же не на поминках. И на нас все смотрят, не мог бы ты хоть изредка улыбаться? Не забудь, что многие из этих людей придут завтра к нам на помолвку, я не хочу, чтобы они меня жалели.
В этот момент вышел святой отец и праздничная проповедь началась.
Возлюбленные братья и сёстры…
— Кстати, здесь Жильбер Фрессон, — не поворачивая головы, шепнул Рене, сидевший по другую руку, — я думаю, вас надо познакомить. Он, к тому же, друг Бернаров и сын банкира. И тебе тоже не помешает такой друг. Он сидит у тебя как раз за правым плечом. Голубой галстук… А ещё Фрессоны дружны с Лаваль…
…превознося молитвы за ближних своих…
— Я уже знаю, — ответил Эдгар, вспомнив свой недавний поход в банк.
…и дарует вам спокойствие и чистоту помыслов…
Монотонный голос святого отца плыл над головами, отражаясь от высоких сводчатых потолков, и укачивал, как в колыбели. В храме становилось душно, служки приоткрыли окна, и Эдгару вдруг показалось, что с улицы он слышит глухой звук барабанов.
— Ещё мадам Фрессон, вон та женщина с лицом святой. В бордовом платье. Она — организатор заключительного бала и аукциона цветочных масок, — продолжал нашёптывать Рене, — и она баронесса, кстати. Тебе стоило бы ей понравиться. Она имеет в Альбервилле огромное влияние. И на мужа в том числе.
Эдгар чуть повернул голову, пытаясь краем глаза разглядеть мадам Фрессон. Но он её не увидел. Он вообще ничего не увидел, кроме…
Она была здесь.
Та-что-приходит-по-ночам. Девушка с рынка. Девушка, которую он целовал…
Она сидела через проход, в другом ряду, теребя в пальцах ветку цветов франжипани. Её светлое платье в тонкую зелёную полоску и аккуратная прическа, и изящная шляпка, и перчатки — всё это совсем не напоминало ту девушку с распущенными волосами, что танцевала ночью на кладбище в кругу дурманящих огней. Разве только глаза…
Их взгляды схлестнулись, и в этих глазах было столько безотчётного ужаса, словно это она только что увидела болотного ягуара, который приходит в кошмарных снах.
Она узнала Эдгара, и поняла, что он тоже её узнал.
В этот момент Эдгару показалось, что его сердце внезапно попало в капкан, и он только что с лязгом защёлкнулся. Кровь понеслась по венам всё быстрее и быстрее, заставляя сердце колотиться в сумасшедшем ритме, и с каждым его ударом оно лишь сильнее и сильнее насаживалось на железные шипы.
И отвести от неё взгляд было выше его сил. В храмовом полумраке ему казалось, что он не видел лица прекраснее, он не смотрел — он пожирал её взглядом, понимая, что всё, что было с ним на кладбище — не сон. И горло перехватил спазм, оно словно в одно мгновение высохло.
Как же тебя зовут?
Она опустила взгляд, и Эдгар увидел, как часто она дышит, как она смущена, и как её пальцы безжалостно отрывают от ветки цветы и роняют их на пол. Захотелось оказаться сейчас с ней рядом, на одной скамье. И в этом монотонном храмовом сумраке накрыть её руку с этими цветами своей ладонью, коснуться кожи на запястье, переплести пальцы и почувствовать запах её волос. Он всё ещё его помнил — лимонная вербена.
От этих мыслей кровь стучала в висках, а барабаны сходили с ума, вторя агонии его сердца. Он скользил взглядом по её рукам, по лифу платья, по изящной шее и губам, и только сейчас заметил, что остальные прихожане смотрят на него осуждающе…
Эдгар отвернулся.
— …не прелюбодействуй…
— …с ними тоже я тебя познакомлю…
— …греха гордыни…
— … странно, что здесь нет никого из Бернаров…
— …со смирением в сердце…
— …можно было бы познакомить тебя с его детьми…
— …уповая на божий промысел…
Мысли в голове Эдгара закружились каруселью. Слова святого отца смешивались с шёпотом Рене и долетали до него обрывочно, заглушаемые странным ритмом барабанов, доносящимся с улицы. Эдгар был уверен, что эти барабаны слышит только он. И не было никаких сил усидеть на месте, ему нужно было сию же минуту, сейчас же узнать, кто она такая! Но встать прямо посреди проповеди, бросив свою невесту, и подсесть к другой женщине было бы вопиющим неприличием.
— Кто эта девушка позади тебя, справа, во втором ряду? В светло-зелёном платье с цветами в руках, — прошептал другу на ухо. — Ты её знаешь?
Рене перевёл на него недоумённый взгляд, но тем не менее осторожно оглянулся.
— Какая именно девушка?
— Прекратите шептаться! — зло прошипела Флёр. — На нас смотрят!
Эдгар обернулся, но там, где сидела его загадочная незнакомка, уже не было никого. Лишь на лавке остались цветы франжипани.
Проклятье!
Эдгар ругнулся мысленно и очень неподобающе для храма.
Она не может просто так от него ускользнуть!
Он не мог оставаться на месте и хотел вскочить, но Флёр потянула его за рукав и зашипела сквозь зубы, как гусыня. Проповедь подходила к концу, так что едва святой отец сошёл с амвона, и начались песнопения, Эдгар встал и быстрым шагом вышел из храма, шепнув Рене на ходу:
— Я сейчас.
Это, конечно, было неуважительно и бестактно, но в этот момент им владели совсем другие мысли. На улицу он почти выбежал, бросился вниз по гранитным ступеням, вглядываясь в лица и ища глазами светло-зелёное платье. Обошёл аллею, заглядывая даже за кусты гибискуса — вдруг она прячется…
А потом побежал на площадь перед храмом, заставленную колясками, только девушка как сквозь землю провалилась. Он начал спрашивать ньоров, сидящих на козлах, не видел ли кто её, но появился Рене и прервал его поиски.
— Что ты такое творишь? — воскликнул он, подходя. — Ты совсем рехнулся?
— Мне нужно было выйти, — отмахнулся Эдгар.
— Флёр рвёт и мечет! Кого ты там увидел? Что ещё за девушку?
— Это… долго объяснять, пойдём, — Эдгар развернулся и пошёл к храму.
Может, и не было никакой девушки? Может, ему это всё померещилось? Он думал, что даппи приходят только ночью. А если это не так? Что, если днём она приходит в таком вот прекрасном облике?
Проклятье! А может… она ещё в храме?
Он снова ругнулся и широкими шагами взбежал по лестнице, почти перепрыгивая через ступеньки, и едва не налетел на Флёр. Его невеста сначала надула губы, всем своим видом показывая, как она обижена и расстроена, но тем не менее тут же взяла его под руку, вцепившись намертво в рукав его сюртука, как клешня краба. Но Эдгар этого и не заметил — так был зол на себя. Он сосредоточенно рассматривал толпу — люди оставляли корзины с выпечкой и фруктами для бедных, а святой отец благословлял детей.
— Позволь, я тебя представлю Жильберу Фрессону, — Рене взял Эдгара за локоть с другой стороны и повёл к группе людей, стоящих подле святого отца.
Приветствие получилось церемонным, уж в этом вопросе Рене умел напустить важности. Эдгара заодно представили и мадам Фрессон — высокой худой женщине в бордовом платье. Но он был рассеян, и лишь сдержанно кивнул, поцеловал баронессе руку, а сам всё продолжал искать глазами в толпе незнакомку в зелёном платье.
Жильбер Фрессон тоже был рассеян, они перебросились какими-то незначительными вежливыми фразами и разошлись. А затем Эдгар направился к тому месту, где сидела незнакомка, и хотел поднять ветку цветов, которую она оставила, но его опередила рука Фрессона.
— Вы позволите? — произнёс он, перехватывая трофей у Эдгара.
— Да. Конечно, — было бы глупо ответить что-то другое.
Их взгляды встретились, и усмехнувшись, Эдгар спросил:
— Любите франжипани?
— Эээ, да, — Фрессон замялся, но потом добавил с ответной усмешкой, — вижу, что и вы — тоже.
— Вы не знаете, случайно, кто сидел на этом месте? Я просто ещё не всех здесь знаю.
Здесь? — Фрессон как-то неопределённо пожал плечами. — Мне кажется, здесь… никого не было.
— Вы уверены?
— Абсолютно! Простите, я должен идти, — и кивнув в знак вежливости, Жильбер Фрессон быстро удалился.
Проклятье!
Эдгар подумал, что сегодня он только и делает, что грешит в храме, ругаясь совершенно неподобающе. Он ещё раз посмотрел на лежащие на полу лепестки. Всё это было так реально.
Ну не могло же ему это всё казаться! Может, именно так и сходят с ума?
Флёр стояла и смотрела на него, демонстративно надув губы, но в её прекрасных голубых глазах отражалось штормовое море. Будь он ньором, наверное, его бы уже запороли до смерти на конюшне, а так, пока он не стал её мужем, видимо, она сдерживала себя изо всех сил.
Они вышли из храма, и, стоя на ступенях, Эдгар принялся разглядывать толпу на площади, и людей, идущих к коляскам, в ожидании одного — не мелькнёт ли в светло-зелёное платье.
И не мог объяснить, почему в душе он так зол. И на что он зол? На эту собственную беспомощность и странные желания? На безвыходность ситуации, или на Флёр и своё решение жениться на ней?
И казалось, что именно последнее угнетает его больше всего. Потому что незнакомка с цветами франжипани больше не покидала его мыслей, она сводила его с ума этой недосягаемостью и тем, что он никак не может отличить реальность от видений. Он хотел видеть её снова. И не знал, что с этим делать.
Он стоял так некоторое время, пока Флёр не потянула его за рукав со словами:
— Ну сколько можно стоять на солнце? Мы же тут изжаримся!
А когда они спускались по лестнице, Эдгару снова показалось, что кто-то смотрит ему в спину. Он оглянулся, но на ступенях стояли только прихожане и святой отец, и больше никого не было.
Но ощущение того, что кто-то за ним наблюдает, не покидало его всё время, пока они шли через площадь к своему экипажу. Эдгар отвёз домой мадмуазель Лаваль, а затем поехал в оружейную лавку и купил пистолет.
***
Глупая! Какая же ты глупая, Летиция!
— Пожалуйста, можно побыстрее! — погоняла она возницу.
Летиция бежала из храма, не чувствуя под собой ног. Сославшись на дурноту и прикрыв губы платком, тихо выскользнула на крыльцо, а уж оттуда помчалась стремглав. Она и подумать не могла, что всё обернётся вот так. Сердце колотилось, едва не ломая рёбра, и руки дрожали, когда она забиралась в коляску.
А всё ведь почти получилось.
Ей удалось выбраться из дома Бернаров под благовидным предлогом. К счастью, сегодня день её покровительницы — Святой Сесиль, и она сказала, что ей обязательно нужно на исповедь и посетить службу в храме. Но поскольку дело это было не быстрое, а сегодня вечерним пароходом прибывали мадам Селин и Аллен Бернар, то Аннет, слава Богу, за ней не увязалась — мадам Селин обещала привезти ей подарки из столицы.
Летиция сорвала ветку цветов франжипани, как было оговорено в письме, и расположилась на скамье, мысленно попросив святую Сесиль помочь ей. Храм наполнялся людьми быстро, и когда появился мсье Жильбер, места рядом с ней уже были заняты, но увидев цветы в её руках, он просиял, как золотой ливр, сел поодаль, обхватив руками колено, и принялся терпеливо ждать окончания проповеди. И это было хорошо — не на проповеди же им говорить о чувствах…
Она улыбнулась мсье Фрессону многообещающей, но сдержанной улыбкой, и отвернулась, чтобы сесть в пол-оборота, понимая, что теперь он не оторвёт от неё глаз всё то время, пока святой отец с амвона будет говорить о нравственности и грехе.
Но потом случилось то, чего она не могла представить даже в страшном сне…
Летиция узнала его сразу. Когда он шёл между рядами с прекрасной белокурой девушкой, похожей на ангела. Она держала его под руку так по-хозяйски, что никаких сомнений не было, что это его жена. Вернее, как оказалось, невеста…
Женщины позади Летиции, не стесняясь, обсуждали новую пару. Но самым большим потрясением было узнать, что её таинственный незнакомец, не кто иной, как Эдгар Дюран. Их сосед по плантации, наследник проклятого поместья «Жемчужина» и кровный враг Бернаров. А белокурый ангел — его невеста, помолвку с которой они празднуют завтра.
Проповедь началась, а Летиция не могла оторвать от него глаз. Он сидел в другом ряду, чуть впереди, и его спутник что-то шептал ему на ухо. И это было очень удачно, потому что Летиция могла наблюдать за ним исподтишка, не привлекая внимания. Она рассматривала его беззастенчиво и жадно: сюртук строгого покроя, воротничок белой рубашки, аккуратную стрижку и профиль его лица, хмурый и какой-то усталый. Сердце у неё колотилось так часто и так громко, что, казалось, его удары слышат даже две пожилые дамы, сидящие от неё по обе стороны. И словно в насмешку откуда-то с улицы сквозь приоткрытые окна стуку её сердца начали вторить гулкие удары барабанов. Тех самых барабанов…
Совсем, как в прошлый раз…
Ничем другим, как безумием или колдовством, это объяснить было нельзя. Что с ней такое творится? Может, виновата их постыдная тайна, а может — её постыдные мысли? Ведь этот человек — колдун, враг её семьи, да ещё и помолвлен, зачем ты смотришь на него так, словно хочешь коснуться? Зачем вспоминаешь тот поцелуй? Зачем всё время думаешь о нём?
Зачем, Летиция? Зачем?
И словно услышав её безмолвный вопрос самой себе, он обернулся. И время остановилось.
Он узнал её сразу. Мгновенно. Поймал взглядом тёмных глаз, чтобы уже не отпустить, словно приковал к себе. И всё что она могла — смотреть в ответ и дышать часто-часто, оглушённая этим взглядом, как рыба, выброшенная на берег, нервно отрывая пальцами ни в чём не повинные цветы.
Так некстати вспомнился её танец, его губы, его ладони на её шее, и то, что было потом. Она залилась краской и опустила глаза, понимая, что сейчас, кажется, потеряет сознание. И тут же напрочь забыла, зачем пришла. Забыла о мсье Фрессоне и почти не слышала голоса святого отца, лишь в ушах набатом звучал пульс, и перед глазами плыли жёлтые пятна.
— Мне дурно, — пробормотала Летиция соседке и, бросив цветы, поспешно вышла из храма.
А вот теперь подгоняла возницу, молясь только о том, чтобы господин Дюран не решил вдруг погнаться за ней. Она только сейчас поняла, как много думала об этом незнакомце, который сегодня так внезапно обрёл имя…
Лучше бы она его не знала. Ни его, ни его имени. И лучше бы не видела никогда, ни его, ни его невесты, которую почему-то безотчётно, в одно мгновенье, возненавидела. Почему ей так неприятно и больно, словно он её обманул? Она же видела его всего дважды! Он ведь ей ничего не обещал… Они даже не знакомы! Да он ей вообще никто!
Но как же, оказывается, сильно она хотела увидеть его снова! Увидела…
Глупая ты, Летиция! Глупая!
Жильбер нагнал её на рю Верте в полуквартале от дома. Ей пришлось остановить коляску и выйти, чтобы кучер не подслушал их разговор.
Они отошли в тень цветущей магнолии, и её сливочно-жёлтые лепестки лежали под ногами ковром.
— Вы так поспешно ушли… И оборвали цветы, словно сомневались в своём решении. Вы посчитали его ошибочным? — спросил Жильбер, глядя Летиции в глаза.
Знал бы он причину!
— Есть определённые обстоятельства, месье Жильбер, которые заставляют меня сомневаться, — она сплела пальцы и скромно опустила глаза. — Я живу в доме дяди, пользуюсь его гостеприимством. И моя кузина Аннет, и дядя Готье… До появления меня здесь они питали определённые надежды в отношении вас. Вы должны понять: из-за вашего внимания я попадаю в весьма неловкую и двусмысленную ситуацию, проживая в их доме. И ваши намерения, они должны быть кристально чисты, вы должны понять…
Она сделал вид, что не знает, как подобрать слова и Жильбер тут же пришёл на помощь:
— О! Мадмуазель Бернар, можете не сомневаться в моей искренности и серьёзности моих намерений!
— И ещё эта история с наследством, — она беспомощно развела руками.
— Какая ещё история? — спросил Жильбер, внимательно вглядываясь в её лицо.
И Летиция всё ему рассказала, даже о том, что Готье вызвал брата, чтобы объявить Анри Бернара невменяемым.
— Вот как? — казалось, Жильбер был очень удивлён.
— Да, но я не очень во всём этом разбираюсь, — улыбнулась она смущённо.
В ответ на это Жильбер улыбнулся так, словно только что услышал очень хорошую новость, и шагнув ей навстречу, горячо произнёс:
— Послушайте, мадмуазель Бернар! Летиция…
Она отступила дальше в тень, испугавшись его внезапного порыва.
— Простите! Я не хотел вас напугать! Я просто хотел успокоить вас. Ничего не бойтесь. Я… я всё улажу.
— Уладите? — спросила она с удивлением.
— Да, — улыбнулся он. — Только ответьте: это была единственная причина ваших сомнений? Вас смущало только это, что я и Аннет… Или вы сомневаетесь в своих чувствах?
Летиция посмотрела в голубые глаза мсье Фрессона, вздохнула и опустила взгляд. Лишь мельком подумала, что необходимость жить под одной крышей с Бернарами в ожидании момента, когда они, как аллигаторы, разорвут на части поместье деда и есть единственная причина, по которой она вообще стоит под этим деревом. Не будь её, не стала бы она подавать надежд Жильберу Фрессону. И ей стало стыдно, что она обманывает его, но выбора не было.
— Да, это была единственная причина, — ответила она, не поднимая глаз.
— Спасибо, — он дотронулся до её руки, словно хотел пожать.
Летиция поспешно убрала руки за спину. Снова глубоко вздохнула. Что же, придётся захлопнуть ловушку.
Она посмотрела на Жильбера, вложив в этот взгляд всю свою беспомощность и не забыв изобразить смущение, произнесла тихо:
— Мсье Жильбер, я хотела вас спросить… вы должны понять… Вернее, я хочу быть уверена в серьёзности ваших намерений, ведь иначе, ввиду всех этих обстоятельств… мне, наверное, лучше будет вернуться в Старый Свет…
— Нет, нет! — горячо воскликнул мсье Фрессон. — Поверьте! Я уже говорил — у меня самые серьёзные намерения, мадмуазель Бернар! Я сегодня же поговорю с отцом! А завтра с вашим дядей! Я не хочу ухаживать за вами тайком… Поверьте, я никогда ещё не встречал девушки настолько родственной мне по духу, и я…
— Хорошо, не продолжайте, — Летиция выставила руку вперёд, — я полагаюсь на ваше душевное благородство. Только прошу вас: до того момента, пока вы… не решите для себя всё окончательно — не приезжайте в дом Бернаров. Не ставьте меня в неловкое положение.
— Разумеется, мадмуазель Бернар! — Жильбер склонился и поцеловал её руку. — Но… Боже мой, не видеть вас даже один день для меня мучительно. И… завтра утром мне все равно нужно встретиться с Готье по делам, могу ли я увидеть вас хотя бы издали?
— Месье Фрессон, вы же понимаете, — Литиция снова опустила смущённый взгляд.
— Хорошо! Хорошо… Я… Я всё решу, поверьте! А теперь не буду вас задерживать. Увидимся на балу.
Жильбер хотел надеть шляпу, но потом, приложил её к груди, добавил, понизив голос:
— И… я хотел ещё спросить… Вы уже выбрали цветочную маску? Могу ли я надеяться хотя бы на прозрачный намёк…
Летиция развела руками, показывая на жёлтое озеро цветов, лежавших вокруг, и подумала, что, наверное, это не случайное совпадение. Она сорвала несколько цветов, протянула один из них Жильберу, и в его глазах было столько обожания, что она поспешно отвела взгляд. А затем быстро села в коляску.
Дело сделано…
Кучер щёлкнул бичом, и они покатили дальше, но на душе у Летиции скребли кошки. Она только что поступила мерзко - дала понять, что испытывает к Жильберу Фрессону нежные чувства, но не испытывала к нему ровным счётом ничего. Ни его голубые глаза, ни восхищённый взгляд, ни умные речи, ни галантность, ни шёлковый галстук стоимостью в десять экю не трогали в её душе никакие струны. Жильбер Фрессон был безразличен ей так же, как эти упавшие на землю цветы магнолии. Она не испытывала никакого трепета от его слов, и сердце не замирало от прикосновений. И от ничем не прикрытого обожания в его глазах Летиция чувствовала себя на редкость паршиво.
Зачем мне всё это? Святая Сесиль, я же этого не хочу!
И так некстати вспомнился жгучий взгляд тёмных глаз Эдгара Дюрана, и его поцелуй, и сердце пропустило удар…
Да пропади ты пропадом со своим колдовством!
Летиция в сердцах отшвырнула в сторону цветы и прижала ладони к щекам. А потом сделала несколько глубоких вдохов.
Нет! Она не должна растекаться лужицей по полу — у неё очень много дел!
Сегодня приезжают тётя Селин и дядя Аллен, и свою роль послушной и покорной родственницы ей теперь предстоит играть перед целым залом. А ещё ей нужно придумать, как отделаться на балу от кузена Филиппа. Уж Аннет точно проследит, чтобы он от неё не отходил ни на шаг.
Глава 14. Загадочный портрет
Эдгар ехал к сыщику уже на закате, размышляя о том, что случилось в храме. В коробке лежал новенький пистолет, а рядом — бутылка отличного бурбона, которую ему вручил мсье Бланшар вместе с папками бумаг, которые принадлежали деду. Эту ночь Эдгар решил провести в собственном доме на рю Гюар, а не у Рене. Не хотелось слушать, как друг будет распекать его весь вечер, пусть и за дело. Завтра чёртова помолвка, а сегодня ему хотелось побыть одному, понять, что с ним произошло, подумать о той девушке... И ему не нужны сейчас собеседники и нравоучения, ему просто нужно отвлечься, и для этого бумаги деда Гаспара как раз и сгодятся. А если их разбавить одиночеством и бутылкой бурбона…
Бенье крепко пожал ему руку, достал носовой платок, тщательно вытер лысину, а затем, другим платком — пенсе, и, торжественно водрузив его на переносицу, полез в потёртый кожаный портфель.
— Итак, мсье Дюран, что мы имеем…
Он достал из портфеля тот рисунок, который ему набросал Эдгар в прошлый раз. Рисунок девушки-без-имени. И у Эдгара даже сердце пропустило удар, насколько похожей она всё-таки получилась. Он взял рисунок в руки и некоторое время смотрел на него, а потом бросил на стол и, усмехнувшись, рассказал Бенье о том, как встретил её сегодня в храме.
— Могу сказать точно, — произнёс Бенье, укладывая рисунок обратно в папку, — что я обошёл весь Верхний Вал и Эспаланду Руж, опросил все местных «maman», там её никто не узнал и никто никогда её не видел. Значит, она не чья-то пассия. Но поскольку в обществе её тоже никто не знает, я предположил, что, она просто чья-то гостья и в Альбервилле совсем недавно.
— То есть — у вас ничего нет?
— Не совсем. Я был в лавке «мадам» Лафайетт… А вот тут интересно… Самой «мадам» я не нашёл, зато побеседовал с её дочерью, и хотя я купил у неё и глаз морского угря, и притирки от мозолей, и настойку водяного перца, но даже это не заставило «мадмуазель» Лафайетт признаться в том, кто такая эта девушка. Она лишь взглянула на рисунок, пробормотала «экбалам» и наотрез отказалась говорить.
— Эк Балам? Она так сказала? — переспросил Эдгар, подавшись вперёд.
— Да. Именно так. Вы знаете, что это значит? — сыщик поправил пенсе.
— Ну, теперь знаю. Это чёрный ягуар. Самый страшный зверь этих болот, — Эдгар усмехнулся. — Что-нибудь ещё?
— По девушке пока всё. Но я завтра же утром наведаюсь в храм, где вы её видели, и поговорю со священником и служками. Я её найду, не переживайте. А теперь по вашему отцу…
Бенье выудил из портфеля тонкую бумажную папку и, положив на стол, пододвинул к Эдгару.
— Как вы и просили, я ознакомился с отчётом полиции и попросил даже переписать для вас копию, и хочу сказать, что обстоятельства его смерти мне кажутся довольно странными.
— И в чём странность?
— Его нашёл Томми Барренс? Управляющий, верно? Я прочитал протокол допроса, где этот Томми Барренс заявляет, что нашёл мсье Огюста Дюрана на рассвете, когда повёл рабов на поля.
— И что в этом странного?
— А то, что ваш дядя Шарль, я с ним побеседовал, кстати! Так вот, месье Шарль сказал, что ваш управляющий накануне вернулся вечерним пароходом из Альбервилля. А ваш кузен Грегуар сказал, и с ним я тоже беседовал, кстати! — Бенье многозначительно поднял указательный палец. — Так вот он сказал, что у пристани живёт некая мадам Броше, к которой ваш управляющий питает нежные чувства, и что в ту ночь он, оказывается, ночевал у неё, а не на плантации. И от мадам Броше он утром приплыл на лодке через протоку. Так он сказал вашему кузену за игрой в покер. А значит, если он приплыл к вашему пирсу на рассвете, то никак не мог пройти мимо тела Огюста Дюрана, лежавшего там в воде, и уж точно затоптал бы все следы, вытаскивая лодку на берег. А значит, нашёл он вашего отца не когда повёл ньоров на плантацию, а раньше, когда приплыл. И выходит — он соврал. А зачем? Странно ведь...
Бенье открыл папочку и подвинул её Эдгару ещё ближе.
— …Но допустим, он не врёт. И в те полчаса, что прошли между прибытием Томми Баренса на лодке и тем моментом, когда он повёл ньоров на поля, Эдгар Дюран пришёл на пирс, выпил три бутылки рома и дождался странного зверя, который на него напал. Странно, да? Вы, вообще, поверите в такое? Воот! И я не верю. Кстати… В отчёте написано, что на теле были раны, нанесённые когтями, и причина смерти — нападение животного. А ваш дядя говорит, что никаких ран не было. И ваш дядя, кстати, подписал этот отчёт, даже не читая. Очень опрометчивый поступок! Да и отчёт подписан неделей позже от того момента, когда приезжала полиция. Что тоже странно. Вот, смотрите…
И он указал толстым пальцем на самый низ листа, туда, где была проставлена дата и закорючка подписи Шарля, похожая на след от куриной лапы.
— …Я хотел побеседовать с тем следователем, что приезжал на плантацию, но мсье Мориса Жерома не оказалось в Альбервилле. Говорят, он полгода как ушёл в отставку и пока ещё не вернулся из Старого Света. А теперь самое странное…
Бенье снова полез в портфель и достал книгу. Раскрыл её на том месте, где торчала плетёная закладка, и положил перед Эдгаром.
— …К отчёту прилагался рисунок лапы зверя. Довольно необычный рисунок. Не буду вдаваться в зоологические подробности, которые мне поведал один мой друг из географического общества, главное, что вы должны знать — это вовсе не след ягуара. Отпечаток этой лапы, скорее всего, принадлежит животному, которое живёт за пять тысяч льё отсюда, на другом континенте. Это роундалский лев. И скажите: откуда ему взяться в вашем поместье?
«А что, если Эк Балам вовсе никакой не ньорский дух, а настоящий зверь? Со старого пирата станется — держать у себя такую зверюгу».
Слова дяди Шарля сами собой всплыли в голове. Эдгар взял рисунок и принялся его изучать.
Домой он возвращался уже затемно, проведя с Бенье целый час и строя разные теории. В голове крутились противоречивые мысли, но сейчас слова дяди как никогда казались реальными. А если это, и правда, настоящий зверь? И Анри Бернар держит его у себя на плантации? Не зря же все зовут его пиратом. Когда-то он владел кораблём, который перевозил контрабандой рабов. А что, если вместе с рабами он привёз и льва из Роундалы?
А ещё по возвращении надо вышибить дух из управляющего. Если Бенье прав, и Томми Баренс врал, то, пожалуй, стоит разобраться, что именно он хотел скрыть.
Дом на рю Гюар сиял чистотой, и сегодня его было не узнать. Исчезли чехлы для мебели, на окнах появились свежие портьеры, цветы, и Нил повсюду зажег свечи, ожидая хозяина. Эдгар всё обошёл, поблагодарил старого ньора — дом теперь выглядел почти жилым. А затем он сел на диван, налил себе бурбона, положил на стол бумаги мсье Бланшара и пистолет. Долго возился, впервые его заряжая, а после открыл папку, лежавшую сверху.
Как оказалось, она принадлежала вовсе не его деду, а Огюсту Дюрану — его отцу. Он нашёл письма матери вперемешку с его собственными письмами из тех времён, когда он жил в Вале-де-Мэй, какие-то расписки, настолько выгоревшие, что на них почти не осталось чернил. Эдгар пролистал папку веером. Похоже, что это всё просто следует отправить в камин — зачем отец хранил их у мсье Бланшара? Среди писем и расписок мелькнула какая-то картинка, и он, подцепив её пальцами, вытащил из стопки бумаг.
Бурбон попал не в то горло, обжёг, и Эдгар закашлялся, едва не подавившись.
Как это вообще понимать?
Это был рисунок, выполненный карандашом на очень хорошей плотной бумаге и отлично сохранившийся. Его отец прекрасно рисовал, и этот талант по наследству передался и Эдгару. К тому же в углу листа стояла собственноручная подпись Огюста Дюрана.
Эдгар поставил стакан и, взяв в руки канделябр, поднёс его к листу. Он долго разглядывал нарисованную на нём девушку — прекрасную юную квартеронку, искусно изображённую рукой его отца. В изящном платье, в шляпке и с зонтиком, чуть склонив голову, она улыбалась задорно и лукаво.
— Да не может этого быть! — произнёс он, наконец, поставив свечу и потерев рукой лоб.
Эдгар её узнал. И хотя на рисунке она была лет на двадцать моложе, но, вне всяких сомнений, это была она — Мария Лафайетт, хозяйка лавки на рю Верте.
Но не может же это быть и в самом деле она?
Рисунок крупно выделял лицо, лиф платья, воротничок из кружев и руку в ажурной перчатке, держащую зонтик… Эта девушка выглядела, как воспитанница дорогого пансиона из Старого Света, а Мария Лафайетт, или как там её зовут на самом деле, носила кричаще-яркий тийон и платье богатой вольноотпущенной ньоры, гагатовые бусы и кольца — украшения, присущие, скорее, торговке или горничной.
Может, это всё-таки не она? Но, Боже! Какое поразительное сходство! Может, это сестра, племянница… дочь, наконец? И, выходит…
— Ну разумеется! А я-то, дурак, поверил! — Эдгар налил себе ещё бурбона и откинулся на спинку дивана.
Если они с отцом были знакомы, то вот откуда эта Мария могла знать историю его семьи, и то, что он потерял жену и дочь. Тогда в лавке она спросила его имя, и он похож на отца — всё сходится! Она просто его узнала и догадалась.
— Значит, ты всё-таки шарлатанка? Проклятье! — он хлопнул ладонью по подлокотнику.
Он так надеялся на то, что сможет получить от неё хоть какие-то ответы. Но, видимо, нет. А значит и та девушка… она тоже шарлатанка? Так вот почему она так испугалась, увидев его, и убежала из храма. Они просто надули его, опоили, обчистили, а он… а он просто дурак!
Почему-то мысль о том, что девушка оказалась обычной шарлатанкой, была особенно неприятна. Но, как ни странно, желание найти загадочную незнакомку от этого только усилилось. Он смотрел на пламя свечи и понимал, что с того момента, как вышел из храма, где-то в мыслях он всё время прокручивает варианты её поиска — куда сходить, с кем поговорить… И это становилось почти наваждением.
Эдгар перевернул рисунок и на обратной стороне увидел надпись, сделанную рукой отца: «Эк Балам».
— А это что ещё значит?
Он долго смотрел на эту надпись, пытаясь сложить картинку в голове, а потом просто бросил его на стол, откинулся на спинку дивана и даже не заметил, как задремал.
Окна в доме на рю Гюар темны, лишь огарок свечи дрожит на окне в каморке верного Нила. Бледный язычок пламени почти неотличим от тех светлячков, что летят на его свет, ударяясь в стекло…
Трава на газоне пострижена, и лапы мягко утопают в ней…
Нил дремлет на стуле у окна, и она замирает на мгновенье рядом, глядя на его седые волосы.
Как же он постарел!
Лёгкий вздох… Шелест платья…
Она проходит мимо тенью, дуновением ветерка, и скользит вверх по лестнице в пять ступеней. Но даже если бы старый ньор не спал, ему всё равно её не увидеть… И она всё равно ничего не сможет ему сказать...
Окно в холле приоткрыто…
На диване спит мужчина, и стол завален бумагами.
Скрипнули половицы…
От окна отделилась тень…
Эдгар проснулся внезапно.
Дышать было нечем. Хищные пальцы кошмарного сна спазмом сдавили горло.
Он сел на диване рывком, протирая ладонями глаза. Свеча на столе давно угасла, а остальные, похоже, погасил Нил. Но густую темноту ночи разбавлял свет фонаря, висящего над входом. Он падал сквозь окно размытым квадратом, и сотни светлячков вились вокруг него призрачным облаком. И на фоне этого пятна света Эдгар совершенно отчётливо увидел силуэт, стоявший напротив.
Чёрное на чёрном. И глаза — две ониксовые бусины, ещё более чёрные, чем окружающая их тьма. Мгновенье — они вспыхнули золотистыми искрами, и, не отдавая себе отчёта в том, что делает, Эдгар нашарил на столе пистолет и выстрелил в самую гущу тьмы.
Ему послышался стон, тень метнулась к окну, а Эдгар — следом, но спросонья и в темноте запнулся о стол, налетел на кресло и упал.
— Проклятье! — прорычал, вскакивая и распахивая дверь.
Но снаружи уже никого не было. Эдгар перемахнул стриженый куст и, как был босиком, бросился к дороге с пистолетом в руке. Ему показалось, или чёрная тень мелькнула, исчезая за углом?
Он снова выругался, постоял, озираясь, и вернулся в дом.
В комнате пало пороховым дымом. С причитаниями ввалился Нил и принялся снова зажигать свечи. Эдгар забрал у него фонарь и посветил вокруг. Пуля вошла в край косяка у двери, оторвав от него щепки, и он склонился, рассматривая их на полу. Дотронулся пальцами до тёмного пятна на паркете, а затем поднёс пальцы к фонарю.
— Так значит… у тебя есть кровь? — произнёс он с почти хищной усмешкой, разглядывая окровавленные пальцы. — Вот видишь, Нил, а ты говорил, что даппи не оставляют следов, потому что у них нет тела. А выходит, что тело-то у них есть. А раз есть тело, значит… его можно убить!
— Да что же это, массэ Дюран! — запричитал старый ньор. — Может, это просто лихоимцы какие забрались? Грабители? Увидели, что тут люди живут теперь, вот и залезли в надежде, чем поживиться! Давайте поглядим, может, что пропало?
Нил принялся осматривать комнату, бормоча под нос что-то невнятное, ощупывая на ходу всё: канделябры, часы, посуду в шкафу… Эдгар тоже обошёл дом, но вещи были на своих местах. Он поставил фонарь на стол и только теперь обратил внимание, что одной вещи всё-таки не хватает. Портрет девушки-квартеронки исчез.
Глава 15. Семейные советы
В этот раз Аннет не радовали даже два новых платья, привезённые матерью из Реюньона, ни веер из страусовых перьев, ни новые серьги…
Дом уже погружался в сон, но Аннет видела, что родители ещё не легли. Она слышала, как её мать, проверив служанок, отправила записку мадам Фрессон и коробку с украшениями к завтрашнему балу, а затем удалилась с отцом в кабинет.
Аннет знала, что там сейчас и будет решаться её судьба. Ведь что бы ни говорил отец, в их семье всё всегда делалось так, как хотела мадам Селин. И хотя в обществе утончённая и хрупкая Селин Бернар обычно играла роль послушной жены, но её милая улыбка, сочувствие и сладкий голос никого обмануть не могли. Все знали, что характер у этой женщины всё равно что ружейный шомпол, только завёрнут в розовый атлас.
Аннет прокралась под лестницу в каморку, туда, где в стене была щель, через которую можно услышать, о чём говорят в кабинете, и замерла в темноте посреди хозяйственного инвентаря, вся превратившись в слух.
За закрытыми дверями кабинета сегодня будет обсуждаться её будущее и ситуация с кузиной Летицией и Жильбером Фрессоном. И ей обязательно нужно знать, что решит мать.
— …и уж, конечно, вовсе не о такой невестке я мечтала! — услышала Аннет голос матери. — Но, если у нас уж совсем ничего не получится, то… с другой стороны, смотри, если поместье будет разделено на три части и Филипп женится на Летиции, то, сам подумай, дорогой, — голос Селин стал тише и мягче, — для нас это даже выгоднее, чем делить «Жемчужину» напополам с твоим братом Алленом. Две трети поместья перейдут к нам, и это лучше, чем половина, и уж точно лучше, чем всё отдать этой полукровке. Конечно, ты рассчитывал породниться с Шарби, но за свою Нинель они ведь дают гораздо меньше, чем стоимость доли Летиции в «Жемчужине».
— Вряд ли Аллен этому обрадуется, — раздражённо ответил Готье.
— Браку Филиппа и Летиции?
— Он ведь уверен, что мы избавимся от притязаний племянницы на наследство и всё подели пополам…
— Пусть и будет уверен. Ему пока не следует об этом знать, — мягко ответила Селин. — К тому же у нас сейчас другая забота: как я поняла, ухаживания Филиппа не увенчались успехом?
— Наш сын, к сожалению, в этом вопросе оказался не на высоте, а чёртова племянница положила глаз на Жильбера Фрессона, — раздражённо ответил Готье. — И вот что нам со всем этим делать?
— Аннет сказала, что они уже выяснили этот вопрос с кузиной, и Летиция больше не будет давать поводов месье Фрессону…
— Да? — Готье коротко усмехнулся, прервав речь жены. — А наш кучер сказал, что они виделись сегодня вечером — обменивались цветочками! И знаешь, Жильбер Фрессон напросился ко мне завтра утром на разговор. Сдаётся мне, что беседовать мы с ним будем не о векселях.
— Вот как?
Сердце у Аннет упало, и даже руки затряслись.
Жильбер виделся сегодня с Летицией? Вот же дрянь! Подлая лицемерка! Наглая тварь! Да как она могла? Сидела за ужином как ни в чём не бывало! Расспрашивала мать про столицу! Врала прямо в глаза! Прощения у неё просила!
От осознания того, что подлой кузине удалось её провести, Аннет едва не сделалось дурно в затхлом воздухе каморки, и она принялась обмахиваться подолом платья, пропустив часть разговора родителей.
Когда она вновь приложила ухо к щели, они уже говорили о другом.
— …Рене Обьер выступил посредником, так что — аллилуйя! Дюран готов уступить нам землю, и это радостная новость, дорогая! — воскликнул Готье.
— Вот так просто уступить? — удивилась Селин.
— Ну да, цена будет вполне приемлемой. Теперь там хозяйничает Эдгар, сын Огюста. А насколько я знаю, он вообще не в курсе никаких дел своего отца. И похоже, что он человек разумный, раз решил не лезть в судебную тяжбу. Так что завтра мы ударим по рукам, и земля будет нашей, и к чёрту Фрессона с его спесью! Рене решил устроить нам мировую прямо на балу. Я ради этого даже презентую Эдгару Дюрану вот эту бутылку своего самого лучшего бурбона, которую берег для другого торжества, но думаю, такая жертва стоит того. А там, глядишь, мы тихо-мирно выкупим и все их долги. Это очень удачно, что безумный Шарль решил доверить управление плантацией племяннику. У нас не будет с ним проблем.
— А это, и правда, хорошая новость, — голос мадам Селин потеплел, — пожалуй, пора идти спать, дорогой. Я так устала с дороги. Завтра я займусь нашей племянницей, а ты — Дюранами, и главное, пусть Аллен остаётся в неведении… пока что. Всё уладится — вот увидишь…
Голоса удалились, закрылась дверь в кабинет, но Аннет ещё некоторое время сидела в темноте, обуреваемая противоречивыми чувствами. Хотелось взять ножницы и пойти изрезать все платья вероломной кузины, вцепиться ей в волосы и отхлестать, как Жюстину, букетом прямо по лицу — всё рожу ей расцарапать, жаль только, что нельзя. Будь её воля — сама бы выпорола эту мерзавку на конюшне. Там ей самое место!
Дрянь! Нечистая кровь! Лгунья! Что и взять с той, у кого в роду были черномазые! И ей ещё достанется треть поместья? Нет уж! Не бывать такому! И уж точно не стоит Филиппу на ней жениться! И даже на балу нечего с ней танцевать! Пусть останется ни с чем!
Наконец, она успокоилась, и вместо горячей ярости её душу постепенно заполнила холодная ненависть. А вместе с ней и понимание того, что орудие мести находится прямо в соседней комнате. Аннет выбралась из каморки, тихо вошла в кабинет — на столе лежала деревянная коробка с бутылкой бурбона, которую приготовил отец для подарка Дюранам. Аннет знала эту бутылку — отец хранил её для особых случаев и раньше держал за стеклом в буфете.
Она открыла коробку, провела пальцами по пузатому боку, по горлышку, добралась до пробки — та была залита зелёным воском.
У Ноэль найдётся такой воск.
Аннет, прихватив с собой бутылку, бесшумно поднялась в спальню и открыла сумочку, в которой прятала свои покупки, сделанные в лавке мадам Лафайетт.
Ты сама напросилась, Летиция! Вот пусть Дюраны всей семьёй тебя и ненавидят! Надеюсь, они разорвут тебя на части, как аллигаторы!
Она ножом для фруктов безжалостно содрала воск и вытащила плотно сидящую пробку — откуда только силы взялись?! Отлила немного бурбона в стакан, а взамен долила зелье из нужной бутылочки, оставив ещё немного и для Филиппа.
Пусть её брат тоже ненавидит эту дрянь, пусть никто на аукционе ни даст и луи за её маску! Пусть стоит там одна в своём мерзком жёлтом платье! И пусть Филипп будет всеми силами против женитьбы на ней, что бы там ни говорила мама!
Аннет посмотрела на оставшиеся две бутылочки и прищурилась. В одной из них любовь для неё, в другой — для кузины.
Отец сказал, завтра приедет мсье Жильбер? Поговорить об этой дряни? Отлично! Помнится, он любит лимонад…
Оставалась только одна бутылка — та, что обещала Летиции любовь. И Аннет всё никак не могла придумать кому же её подлить. Ненависть к кузине заставляла перебирать в уме самые мерзкие варианты, и в голову приходили то маклер из хлопковой биржи, толстый и вонючий, с большой коричневой бородавкой на носу и пятнами пота на рубашке, то длинный нескладный адвокат из конторы отца, с сальными волосами и язвой желудка. Но они были женаты, и Аннет понимала рассудком, что для достижения её цели ей нужен тот, кто может составить кузине партию и увезти её куда подальше — с глаз долой. Или кто-то с такой скверной репутацией, что от Летиции все будут бежать, как от чумы.
Аннет спрятала бутылочку в сумку, решив, что не стоит торопиться, и завтра на балу она обязательно найдёт нужную кандидатуру. Она победно улыбнулась и, прихватив бурбон, отправилась к Ноэль.
***
Утром Аннет появилась на завтрак как ни в чём не бывало. И хотя сохранять невозмутимое лицо ей стоило всех душевных сил, но ненависть к подлой кузине питала её хладнокровие. За столом сегодня собралось всё семейство, и тон задавала мадам Селин. Как хороший дирижёр управляет оркестром одним мановением тонкой палочки, так и жена Готье Бернара управляла этим домом одной лишь силой своего сладкого голоса. Служанки мелькали тихо и незаметно, как тени: тонко позвякивали фарфоровые чашки, исчезали грязные тарелки, словно из воздуха появлялись блюда с круассанами, кофейник и изящные вазочки с апельсиновым джемом. За столом никто не ругался, не спорил и не перечил, и даже Филипп был скромен и вежлив и не выглядел так, словно кутил перед этим всю ночь.
Аннет было любопытно, как подействовало зелье — сегодня с утра она велела Ноэль поменять кувшин с водой в комнате брата. Но Филипп за столом был странно молчалив и сдержан, и у Аннет закралось в душу нехорошее предчувствие — а что, если зелье не подействует? Или, может, оно действует не сразу? Или только после того, как кто-то выпьет и вторую часть? Ту, что про любовь?
Летиция была рассеяна и бледна и почти ничего не ела, и Аннет подумала, что вот и отлично, может, её подлая кузина тоже сляжет с кишечной лихорадкой? Было бы здорово. И Аннет даже участливо поинтересовалась, хорошо ли Летиция себя чувствует, но в ответ получила лишь холодный взгляд и короткое «Да».
Мадам Селин вела непринуждённую беседу со всеми, рассказывая о том, как прекрасно провела время в столице, о новых постановках в театре и цветении дикой вишни в королевском саду. И как будто невзначай раздавала задания всем присутствующим. Аннет после завтрака должна была ехать к мадам Фрессон, чтобы помочь с подготовкой к балу, Готье — проследить, чтобы доставили счета и бумаги на оплату оркестра и факиров, а Филиппа с Летицией отправили в кондитерскую мадам Брие за сладкими подарками и украшениями для торта.
— Этот бал — одни только заботы! И каждая пара рук на счету. Ты же поможешь мне, дорогая? — проворковала мадам Селин, обращаясь к Летиции.
— Конечно! — ответила та. — Но я могу съездить и одна, возьму в помощь Жюстину или кого-то из слуг. Думаю, кузен Филипп будет вам полезнее здесь, у вас ведь столько дел!
— Ну что ты, я, разумеется, помогу! — воскликнул Филипп с готовностью, отбрасывая салфетку.
— Но это всего лишь шоколадные фигурки, — попыталась возразить Летиция.
— И это отличный повод безнаказанно посетить лавку мадам Брие, — Филипп улыбнулся Летиции, — обожаю шоколад! Не бросай меня, кузина, иначе маман отправит меня к этим старухам наряжать зал или ещё что похуже.
— Но, ты мог бы помочь мне, — запротестовала Аннет.
— Ты и без меня разберёшься, — отрезал Филипп, не глядя на сестру, — а кузину не стоит бросать одну — у неё такое хрупкое здоровье. Вдруг ей опять сделается дурно?
Он воскликнул это с таким участием, что за столом повисла странная пауза, а затем мадам Селин улыбнулась мягко и подытожила:
— Раз никто не возражает — вот и чудесно.
***
— Я был у Бернаров ещё вчера, и обо всём договорился, — Рене Обьер стоял у окна во фраке и крахмальной рубашке, как и полагалось гостю на помолвке. — Они согласны. И если согласны вы, то дело в шляпе.
В это утро в доме на рю Гюар гости появились рано. И в первую очередь — Рене, дядя Шарль и кузены Грегуар и Марсель, потому что перед помолвкой предстояло провести семейный совет.
Разумеется, совет был для Эдгара формальностью. Независимо от того, что скажут его родственники, он всё равно решил помириться с Бернарами, но стоило оказать родне дань уважения, позволив высказаться, и убедить их вести себя прилично на сегодняшнем балу. Рене договорился, что акцию торжественного примирения между семьями там и проведут. Бернары были не против, и сам Готье готов был обсудить с Эдгаром вопрос по спорному участку земли. Эветт возражать против перемирия не стала. Осталось только убедить дядю Шарля и его сыновей не набрасываться на Бернаров прямо на балу. И последнее было, наверное, самым сложным. А дальше Эдгар планировал лично вести с ними дела в Альбервилле.
Дела понемногу налаживались. Банк Фрессонов обещал снизить ставку, отец Флёр — помочь с поставками сахара нынешней осенью под кабальный контракт, Бернары готовы были уступить и отказаться от суда. Оставалось купить рабов, выгнать управляющего и убедить дядю Шарля и кузенов не убивать Готье прямо на балу.
Дядя Шарль нервными шагами мерил комнату, заложив руки за спину. Его тощая фигура во фраке напоминала гигантскую серую цаплю, что бродит по болоту в поисках лягушек. Он то и дело хватался пальцами за галстук, который, по всей видимости, его душил, а, может, его душила злость на Бернаров, но он был категорически против предстоящего примирения.
— Да ни в жисть! Что бы я с этими сучатами мировую пил? — хрипел дядя, и его лицо, и так красное от похмелья, краснело ещё больше.
— Да не надо пить с ними мировую, — ответил Эдгар спокойно, — вернее… надо. От одного бокала вина ничего тебе не сделается. А дальше я всё возьму на себя, ты просто не вмешивайся.
— Ты говоришь так, племянничек, будто это я тут всему мешаю!
— Я говорю так потому, что если мы этого не сделаем, то судебные издержки сожрут всё то, что ты ещё не прокутил со шлюхами на Эспаланда Руж, — резко оборвал его Эдгар.
— Так это я, по-твоему, ещё виноват во всём? — дядя остановился, вперив в племянника горящий взгляд.
— Нет, я такого не говорил. Я просто предлагаю сделать перерыв в этой войне, пока я не улажу все финансовые вопросы.
— «Пока ты не уладишь»?! А ты уладишь?
— Ну а за каким чёртом я тогда здесь? — вспылил Эдгар.
— А я бы грохнул старого пирата, да и вся недолга! — пробасил Грегуар, наливая себе бурбон. — Я слыхал, что Готье последнее время с ним на ножах, так, может, самое время сделать адвокатишке подарок и отправить старого пирата в пекло?
— И спалить всё к чертям! — хрипло рассмеялся Марсель и щёлкнул пальцами.
— Никто ничего палить не будет. И убивать никого — тоже, — Эдгар потёр рукой лоб и посмотрел на Рене с видом мученика.
Переговоры шли уже битый час, а предложения всё крутились вокруг двух тем: поджога и убийства Анри Бернара.
— Мсье Дюран, — Рене мягко обратился к Шарлю. — Я, как человек со стороны, вижу ситуацию немного по-другому. Готье пытается обойти вас законным путём с этой землёй, но по сути ведь — обмануть, просто через суд, ну так будьте хитрее. Обманите и вы его, да так, чтобы он не понял. Сделайте вид, что согласны, помогите Эдгару решить ваши проблемы, а уж потом… Никто же не заставляет вас жить с Бернарами в мире вечно?
— А он дело говорит! — воскликнул Грегуар.
— Ты предлагаешь обдурить сучёныша Готье? — прищурился Шарль, замерев посреди комнаты.
— Если уж совсем грубо, то да, — развёл руками Рене. — Помиритесь сейчас, оформите дела с участком, а потом уж стреляйте в кого хотите.
— Ну так это другое дело! А то мой племянник-святоша, поди же ты, и землю ему хочет отдать, и мировую с ним пить, и тёплым воздухом дуть в задницу клятым Бернарам! — прохрипел Шарль, отхлебнув бурбона. — Но и я не прочь сначала подуть, а потом приложить горячей кочергой!
Марсель и Грегуар расхохотались.
— Так, значит, мы договорились? — устало спросил Эдгар, посмотрев на дядю исподлобья. — Вы сегодня изображаете мир, потом все разъезжаются, я решаю вопрос с бумагами, а дальше посмотрим. Такой вариант всех устраивает?
— А дальше поглядим-поглядим, — усмехнулся дядя Шарль, — набросим петлю на шею старому козлу!
Эдгар глянул на часы и тихо выругался. Он совсем забыл, что ему надо заехать в кондитерскую за тортом — Флёр попросила его об этом вчера. Такая уж тут традиция, что жених выбирает торт сам. Флёр, конечно, подсуетилась и велела кондитеру изготовить то, что нужно, а Эдгару оставалось только сделать вид, что он его выберет и вручит невесте, но он так много времени потратил на семейный совет, что теперь уже повсюду опаздывал.
Рене увязался за ним — кому захочется слушать битый час планы мести семье Бернар, которые строили дядя и кузены Эдгара. Вчера к мсье Обьеру приехала жена, и поэтому в кондитерскую лавку они покатили с удовольствием: Рене хотел чем-нибудь побаловать свою Полин. И глядя на их счастливые лица, на то, как они потихоньку воркуют, держась за руки, Эдгар думал о том, что вот он сейчас испытывает прямо противоположные чувства, не смотря на то, что праздник то как раз у него. Он долго пытался понять, что же с ним не так, и пришёл только к одному выводу — всё потому, что он несчастлив, в отличие от четы Обьер. И осознание этого сделало сегодняшний день ещё тяжелее.
Он вздохнул и отвернулся от счастливой пары, разглядывая улицу.
Кондитерская мадам Брие находилась на рю Верте — изящный двухэтажный домик с фисташкового цвета фасадом и двумя ажурными балконами. Длинные нити папоротника свисали зелёным кружевом, и витрины-окна украшали пряничные чудеса: фигурки из марципана и башенки шоколадных конфет. Коляска остановилась на мощёной булыжником мостовой, и, выбравшись наружу, Полин принялась рассматривать в окне украшения для праздничного торта — ангелочков в белой глазури, показывая их мужу. Эдгар восторгов четы Обьер не разделял и сразу направился в лавку.
Но так и не вошёл…
Он замер у другого окна, глядя сквозь стекло поверх пряничного замка, обсыпанного крашеным сахаром.
Она была там. Стояла внутри, рассматривая на прилавке какие-то шоколадные фигурки, и откладывала выбранные в сторону. Платье в мелкий цветочек, маленькая шляпка, из-под которой видны уложенные валиком волосы…
Девушка стояла боком, и Эдгар видел, как она улыбается, разговаривая с продавщицей в белом переднике, как рисует что-то в воздухе руками — то ли сердце, то ли круг…
Именно в это мгновенье он абсолютно точно понял, как сразу всё изменилось. С ней всё вокруг иначе… Он ведь совсем её не знает, но…
…ему нравится на неё смотреть. Видеть, как она улыбается, как стоит, как касается рукой волос. Ему нравится её платье и скромная шляпка, и даже эта чёртова лавка с её пряничными ангелочками. Она здесь — и всё изменилось. И он больше не был несчастлив. Вернее, был…
Вернее, он был счастлив от того, что снова её увидел. И несчастен от того, что сегодня у него помолвка… И кажется, он стал ещё несчастнее от этой встречи.
И всё запуталось окончательно.
Единственное, чего он не мог допустить в этот раз — чтобы она ушла просто так. Он стремительно открыл дверь и шагнул в лавку.
Надтреснуто звякнул колокольчик, и девушка обернулась.
В её глазах застыл ужас, и лицо вмиг побледнело, а Эдгар замер на ступеньке, не зная, что делать дальше. Вся его решительность куда-то вмиг испарилась.
— Доброе утро, мсье! — воскликнула продавщица. — Чего изволите?
— Я… должен выбрать торт, — он снял шляпу и шагнул со ступеньки вниз, глядя совсем не на продавщицу. — Заказ на имя Дюран.
— Ах, да! Мсье Дюран, торт к помолвке, минутку! — продавщица расплылась в улыбке и исчезла за ширмой.
— Простите, я заеду чуть позже, — пробормотала девушка, спешно отодвигая шоколадные фигурки и беря с прилавка бумажные пакеты.
— Постойте! Погодите! — Эдгар шагнул ей навстречу, но, кажется, испугал ещё больше, и она отпрянула, ища глазами путь к отступлению. — Не убегайте, прошу вас!
Он видел, что она сейчас бросится к выходу, и поэтому шагнул назад и взялся за ручку двери. Нет, сегодня она просто так от него не сбежит!
— Что вы делаете, мсье! — воскликнула девушка полушёпотом.
— Вам не кажется, что мы должны… объясниться? — ответил он, не сводя с неё глаз.
— Объясниться? — воскликнула она, оглядываясь. — Это ещё с какой стати?
— Признаться, у нас с вами была странная встреча не так давно…
— Не было у нас никакой встречи! И нам не о чем объясняться! — отрезала она строго. — Мсье Дюран, пропустите меня немедленно!
— Не о чем? Вот как? А тот поцелуй на кладбище? — он прищурился. — Вы меня поцеловали, помните?
— Что? Не была я ни на каком кладбище! — выпалила Летиция, заливаясь краской. — И уж точно я не целовала вас! Как вы вообще смеете говорить такие гнусности?
— И ваш танец… — Эдгар не слушал её возражений, он видел только эти глаза. — Разве не вы, мадмуазель, соблазнили меня им, а затем обчистили? Подсыпали дурман в масло… Или это сделала ваша подруга, мадам Лафайетт? — он усмехнулся.
Он хотел сказать совсем не то и не так, но просто не знал, что вообще сказать, не знал, как удержать её здесь, и что сделать, чтобы она говорила с ним. И понимал, что это глупо и грубо, но и отпустить её просто так он тоже не мог.
От его слов она вся покраснела густо, совсем как вишнёвая помадка на пирожных, что стояли на полке, но её глаза при этом блеснули недобро, и в них словно вспыхнули золотые искры.
— Да как вы смеете говорить мне такие мерзкие вещи! Я вас не знаю и знать не желаю! — выпалила она. — Я вас вообще впервые вижу! Вы бестактны, мсье! Пропустите меня немедленно! — но он даже не двинулся с места. — Я… я закричу! — добавила девушка грозно и бесстрашно шагнула ему навстречу, но он так и не уступил.
— Как вас зовут? Скажите, кто вы? — спросил Эдгар, продолжая преграждать путь и жадно разглядывая её лицо.
— Я… очень громко закричу! — повторила она, озираясь. — И вам… не поздоровится!
— Ну так закричите, — упрямо ответил он, — или, может, позовём полицию? Ей интересно будет послушать о том, чем мы занимались на кладбище. Колдовство ведь наказуемо, мадмуазель… А уж воровство и подавно.
Твою мать! Да что он такое говорит!
— Да как вы смеете! — в глазах девушки уже почти полыхал золотой пожар. И Эдгар снова их узнал, эти глаза Той-что-приходит-по-ночам. — Это всё ваших рук дело! И ваше колдовство! Это вы заманили меня обманом на это кладбище!
— Так значит, вы всё-таки были там? — спросил он почти радостно.
Она была смущена и зла, и так красива в этот момент, что Эдгар забыл обо всём на свете и не мог оторвать глаз от её лица.
Она была там! И это был не сон! Слава Небесному Отцу!
— Пропустите меня немедленно! — она даже топнула ногой.
— А если нет? — прищурился он с усмешкой.
Пощёчина была хлёсткой. И неожиданной. Девушка ударила наотмашь, да так сильно, что у него в ушах зазвенело, и он даже отпустил ручку двери.
Девушка и сама испугалась, отступила, прижав руки к губам, и выронила пакеты. А затем бросилась их поднимать, присела так спешно, что юбка колоколом взвилась вокруг её ног. И Эдгар тут же наклонился, чтобы помочь. Их руки соприкоснулись невзначай и лица оказались так близко, что они едва не столкнулись лбами.
— Святая Сесиль! Да что же вы делаете! — воскликнула девушка, пытаясь забрать у него пакет.
Но Эдгар удержал его, от этого усилия тонкая бумага с треском разорвалась, и крашеный сахар разлетелся в стороны, обсыпав их разноцветным дождём.
Звякнул колокольчик — это вошли мсье Обьер с женой и замерли на пороге, пытаясь понять, что происходит.
— А вот и ваш торт, мсье Дюран! — раздался позади довольный голос продавщицы. Из-за ширмы выплыл огромный торт — трёхъярусное сооружение в белом креме с розовым цветком на вершине. — Посмотрите, какая красота!
Но на красоту никто смотреть не захотел. Воспользовавшись возникшей заминкой, девушка выскользнула за дверь, протиснувшись между Полин и Рене и зацепившись за ручку кружевом манжеты.
И Рене едва успел сделать шаг в сторону, потому что Эдгар бросился следом, держа в руках ещё один пакет.
— Да постойте же! Погодите! — исступлённо крикнул он, подбегая к коляске и хватаясь за низкую дверцу.
— Оставьте меня в покое! — воскликнула девушка.
— Как вас зовут? — снова спросил он, протягивая оброненный ею пакет. — Просто скажите ваше имя!
— Мсье Дюран, для человека, у которого сегодня помолвка, вы удивительно бестактно и нагло себя ведёте! — выпалила она, выхватывая пакет.
И чуть склонившись над дверцей коляски, добавила негромко, но чётко:
— Забудьте всё, о чём вы говорили мне только что! И то, что вы вообще меня видели! И вообще… всё! Всё что было! — взмахнула она руками. — Забудьте меня!
— А если я не могу? Если я не хочу забывать?! –воскликнул он, подаваясь вперёд.
Их взгляды встретились, испепеляя и притягивая, и не в силах разорвать это противостояние, они просто смотрели друг на друга, тяжело дыша.
Из соседней лавки вышел мужчина, держа в руках коробку сигар, и, спешно подойдя к коляске, спросил громко:
— Мсье? Мсье? Как это понимать? Вы что себе позволяете?
— Не вмешивайтесь, мсье! — отмахнулся Эдгар. — Мы просто разговариваем.
— А мне так не кажется, — ответил мужчина, бросая на сиденье коробку с сигарами и кладя руку Эдгару на плечо.
— Руку убери, — Эдгар повернул голову к мужчине, и взгляд его не сулил ничего хорошего.
— А не то что?
— Филипп, не нужно, всё в порядке! Мсье уже уходит, — попыталась вмешаться девушка, — он… он просто перепутал меня со своей знакомой.
Мужчины смотрели друг на друга испепеляюще, и рука Филиппа потянулась к поясу, правда там не оказалось ни кобуры, ни пистолета.
И что с Эдгаром произошло в это мгновенье, он даже не понял. На него вдруг накатила такая волна разочарования и злости, кажется, вообще на всё на свете, что ему захотелось схватить этого лощёного франта за запястье и вывернуть ему руку, а, может, и сломать. И он едва удержался, чтобы этого не сделать. Лишь оттолкнулся от дверцы коляски, стряхивая руку с плеча и понимая, что, кажется, он просто сходит с ума.
— Проваливайте, мсье! — ответил Филипп, одаривая его тяжёлым взглядом. — И не смейте больше к нам приближаться, не то я вас пристрелю. Он тебя напугал? Летиция, ты в порядке?
— Да, да, я в порядке. Поехали!
— Приношу свои извинения, я, кажется, действительно перепутал вас с… другой мадмуазель, — Эдгар кивнул коротко, и их взгляды с девушкой снова встретились.
И снова, как тогда в храме, он видел, как она дышит, как она смущена и кусает губы, как прячет взгляд, пытаясь приладить на рукав оторванное кружево, и стряхивает с платья крупинки застрявшего сахара.
— А с вами, мсье, мы ещё увидимся, — бросил коротко Филипп и крикнул кучеру. — Трогай!
— Непременно увидимся, мсье, — сухо ответил Эдгар, делая шаг назад.
Коляска тронулась и покатила по улице на север, а Эдгар смотрел ей вслед, стоя на брусчатке и думая только об одном:
Обернись!
И она обернулась, придерживая рукой шляпку, когда коляска поворачивала на рю Омбре, и он знал, что она смотрит на него, на его одинокую фигуру на улице. И хотя лиц уже не было видно, он почти почувствовал её взгляд.
Эдгар стряхнул сахар с лацканов, с волос, даже из бутоньерки, но на губах всё ещё осталась сладость, словно от того поцелуя, который он всё никак не мог забыть. Щека горела от пощёчины, а он всё стоял и смотрел, хотя экипаж уже исчез за поворотом.
Летиция…
Теперь он знает, как её зовут. А этого хлыща зовут Филипп. Экипаж с красными спицами и кучер-ньор в коричневой ливрее — теперь Бенье не составит труда её найти.
— Как это всё вообще понимать? — раздался позади голос Рене и вырвал его из задумчивости. — Куда ты умчался?
— Мы, кажется, опаздывали? Ну, и где этот чёртов торт! — Эдгар развернулся и быстрым шагом направился в лавку.
Он ехал назад, понимая, что едва может усидеть на месте. Когда они были почти у дома, он вдруг подумал, что продавщица в лавке наверняка знает эту девушку, ну или её спутника. И Эдгар проклинал себя за тупоумие. Ну почему эта мысль не пришла ему в голову раньше? Он был зол на себя и раздражён, и вся помолвка проходила для него как в тумане.
Приехала Флёр, и он встречал её на дорожке, под дождём из лепестков магнолии и крашеных рисовых зёрен, что бросали на них две девочки — кузины его невесты. Игристое вино пенилось в бокалах, и музыка лилась в открытые окна. Гости прибывали один за другим. Эдгара хлопали по плечу какие-то незнакомые мужчины, поздравляя и желая всяких благ, и незнакомые пожилые женщины целовали в щёки, и казалось, эта вереница родственников Флёр никогда не закончится.
— Ты мрачен, как на поминках, — Рене взял его под локоть и вывел на крыльцо. — Что с тобой сегодня такое? Это из-за той девушки? Кто она?
— Забудь, — отмахнулся Эдгар, — я мрачен потому, что просто не люблю всякие торжества. Да я и забыл уже, каково это — бывать на семейных праздниках. Хорошо, хоть обошлось без танцев.
— Наверстаешь на балу, — усмехнулся Рене.
Эдгар только пожал плечами. Он устал от того, что Флёр повсюду таскала его за собой, пышно представляя каждой старушке, и висла у него на локте, поправляла его бутоньерку или запонки, и одёргивала, когда он смотрел в окно. Шептала, что не стоило приглашать дядю Шарля и его сыновей. И велела отправить Нила на задний двор — нечего черномазым портить картину праздника. Она всё время просила его улыбаться и целовать её тётушек. Потом забрала у него стакан с бурбоном, намекнув, что не стоит ему напиваться до бала. Да он вообще-то и не собирался. Но это был её праздник, и Эдгар терпел всё молча.
А теперь дамы затеяли какую-то возню с помолвочным букетом и мужчин попросили удалиться. Эдгар и Рене направились на задний двор, где в тени деревьев был накрыт стол с сигарами и закусками, как раз для этого случая.
Кто-то подшучивал над женихом, что вот уже невеста освоила дом, а что же тогда будет после свадьбы, кто-то снова его поздравлял и хлопал по плечу, сигарный дым путался в нитях ведьминых волос и висел в неподвижном тёплом воздухе. Эдгар отшучивался вяло и, чтобы не отвечать всякий раз одно и то же, направился к каретному сараю, где заприметил Нила с каким-то незнакомцем в сутане.
— А, массэ Эдгар, — поприветствовал его старый ньор, — как я рад, что здесь, наконец, поселятся хозяева и дом перестанет пустовать. Это наш новый хозяин — массэ Дюран, а это — отец Джоэль, — представил он своего спутника.
Эдгару показалось, он уже где-то видел святого отца. То ли в храме Святой Сесиль, то ли просто на улице — не так уж много здесь священников-ньоров, да ещё таких крепких. Святой отец и правда был широкоплеч и высок, и видно было, что его сутана раньше принадлежала кому-то поменьше ростом. Она заканчивалась чуть выше щиколоток, обнажая растоптанные матросские башмаки. А традиционные чётки ему заменяли гагатовые бусы, и такие же Эдгар заприметил у него на запястье. Впрочем, ничего удивительного: ньоры мешают всё в кучу, надеясь и на своих нечистых богов, и на ангелов. Отец Джоэль опирался на толстую узловатую палку, прихрамывая и стараясь не ступать на левую ногу. И едва Эдгар хотел спросить, чего вдруг здесь понадобилось ньорскому священнику, как Нил произнёс:
— Отец Джоэль пришёл благословить вас, массэ Эдгар. Я его попросил. Уж очень хочу, чтобы всё у вас хорошо сложилось.
Эдгар молча принял благословение, но от предложения поговорить о том, не мучают ли его какие-нибудь мысли или сны, категорически отказался.
— Нет, святой отец, — усмехнулся он, укоризненно посмотрев на Нила — не иначе старый ньор проболтался о прошлом их разговоре, — они меня не мучают.
— Слово божье исцеляет, — пафосно произнёс отец Джоэль, — облегчите душу. Нечистый ведь умеет искушать, — добавил он уже тише, — и может приходить в разном облике. В виде запретных желаний… Зверя… Красивой женщины... Ваша душа кровоточит, а он находит рану и проникает в неё, как червь.
Эдгар прищурился, внимательно разглядывая лицо святого отца, но оно было невозмутимо, как каменная маска, а чёрные глаза смотрели сочувственно. Но для божьего человека он как-то подозрительно много знал о красивых женщинах и запретных желаниях.
— Если я захочу исповедаться, святой отец, я найду вас сам, — отрезал Эдгар, чуть кивнул и пошёл в дом.
Время клонилось к вечеру — нужно отправляться на бал.
— Пора целовать невесту! — раздались крики со всех сторон, едва Эдгар вошёл внутрь. — Целуй невесту!
Ох, уж эти южные нравы!
На севере целовать невесту позволялось только на свадьбе, а здесь… Наверное, жаркий климат способствовал тому, что нравы в Альбервилле были гораздо свободнее.
Кузины Флёр радостно бросились растягивать кружевное полотно. Как и всё здесь, даже эта традиция должна была быть прикрыта символической вуалью приличий. Роль вуали выполняла тончайшая белоснежная кисея, украшенная по краю кружевом, которую держали две девушки — остальным позволялось смотреть на поцелуй только через неё. Что там можно было разглядеть, да и, вообще, зачем — было непонятно. Но гости затихли в ожидании, зажав в руках горсти рисовых зёрен.
Флёр опустила глаза, и кажется, Эдгар впервые увидел её по-настоящему смущённой.
В воздух снова полетели лепестки, и одна из кузин, державших кисею, косила любопытным взглядом за кружевной край, желая увидеть всё как есть.
Надо быстрее покончить с этим!
Эдгар положил руку на талию невесты, другую на затылок, привлекая её к себе коротким движением. Флёр закрыла глаза и запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя. Но прежде, чем Эдгар их коснулся, услышал, как запульсировал в голове глухой ритм барабанов, и перед глазами возникло вдруг совсем другое лицо…
И на какое-то мгновенье ему показалось, что он и обнимает совсем другую девушку, а его губы касаются не губ Флёр Лаваль…
Он сжал её в объятьях, почти до боли, проводя по телу ладонями и пытаясь ощутить — наяву ли это. Притянул к себе ещё сильнее, зарываясь пальцами в волосы, и поцеловал. Порывисто, сильно, страстно, раздвигая безвольные губы и, наверное, причиняя боль, даже сам не понимая, что делает, словно хотел раздавить эту холодную красивую оболочку и добраться до той, кто прячется за кукольным образом Флёр Лаваль.
Флёр на поцелуй не ответила. Распахнула глаза, полные негодования и злости, увернулась, упираясь руками ему в грудь. И пытаясь вырваться из его объятий, прошипела прямо в лицо:
— Да что же ты делаешь? Ты же позоришь нас!
Флёр влепила ему пощёчину и одним резким движением вытерла губы тыльной стороной ладони. Эдгар отступил назад, увидев круглые глаза кузины, выпускающей из пальцев кисею.
Кисея упала на пол. В них полетели зёрна и цветы, раздались хлопки и крики поздравлений, музыканты ударили по струнам, и все подняли бокалы. Флёр, красная и смущённая, отошла в сторону, а Эдгар потёр щёку, чувствуя, как сумасшедше колотится сердце.
Две пощёчины за полдня? Это уже слишком!
Но он бы прямо сейчас помчался в лавку и выяснил у продавщицы имя той девушки.
За что ты со мной так? Что тебе от меня нужно?
— Пора ехать на бал! Зададим жару! — проорал хрипло Шарль, размахивая шляпой, и Эдгар подумал мимолётно, что, кажется, его дядя уже в стельку пьян.
Глава 16. Предложение раз…
Неизвестно что бы сказала мадам Селин на то, что Летиция растеряла свои покупки, забыла шоколадные фигурки и рассыпала сахар, но Филипп горячо за неё заступился, взяв всю вину на себя. И это было очень странно.
Что это с ним такое?
Вообще этим утром кузена будто подменили. Понятно, конечно, что всё это — проделки Аннет. Видимо, кузина хотела быть уверенной в том, что Летиция и на три шага не приблизится к мсье Фрессону, вот и приставила своего брата следить за ней. Но с чего это Филипп бросился помогать сестре с таким жаром?
Матери врал он на удивление складно. А уж ухаживал за Летицией с таким театральным размахом, что ей стало не по себе. Открывал двери, подавал зонтик, придерживал за локоть и сорил комплиментами, а когда заглядывал ей в глаза, то ноздри у него трепетали, как у лошади, почуявшей опасность. И он даже на шаг от неё не отходил. Вернее, отошёл один раз. В сигарную лавку. И как оказалось — очень некстати.
Сегодня всё было некстати. Особенно эта встреча с Эдгаром Дюраном. Особенно после того, что случилось нынешней ночью. Как назвать то, что произошло — Летиция не знала, но это было даже хуже, чем глаз на полу, и кажется, хуже, чем танец на кладбище.
…ночь приходит бархатным туманом, густым осадком кофе ложится на кроны деревьев. Тускло мерцает в нитях седого мха жемчужная россыпь светлячков, и океан дышит медленно и тихо — покоем, теплом и влагой…
Дом Бернаров спит. И теперь это её время…
Теперь она — часть этой темноты, этой душистой влажной ночи…
Ноги касаются пола, и она соскальзывает с кровати. Подоконник, распахнутое окно…
Под ногами мягкая трава стриженой лужайки. Лапы ступают по ней почти невесомо. Город тоже спит, озарённый призрачным светом полнолуния. И улицы пусты…
Её путь недолог — три квартала, а вот и нужный дом.
И окна в доме на рю Гюар темны…
Она проснулась посреди ночи в холодном поту. Бросилась зажигать свечу дрожащими руками и осматривать комнату. Закрыла окно, посветила на пол, осмотрела свои руки. Пробормотала молитву и присела на кровать, пытаясь успокоить дыхание, и кожей всё ещё ощущая то, произошедшее…
Что это был за сон?
Слишком явственный, слишком яркий. Звуки, запахи, ощущения… Мышцы под кожей были всё ещё полны звериной силы, в носу стоял запах порохового дыма, и ладони пахли свежескошенной травой.
Она была там! В его доме! Она видела Эдгара Дюрана! Она смотрела ему в глаза… Это он призвал её и…
И он пытался её убить! Святая Сесиль! Что за безумие?
У Летиции от пережитого страха дрожали руки. Хорошо, хоть не закричала на весь дом, как в прошлый раз.
Она встала и принялась бродить по комнате из угла в угол. Вот уж впору вспомнить святого отца, что предлагал ей рассказать о греховных мыслях или снах, и пойти исповедаться. Летиция снова схватила свечу и ещё раз тщательно осмотрела пол, но никаких глаз из кукурузной муки на паркете так и не появилось. И дверь была заперта на засов изнутри. Она перетряхнула всю постель, и комод, и даже подушки вытащила из наволочек, ища какие-нибудь колдовские амулеты или знаки — кукол из волос, соль или сломанные булавки за дверным косяком, но в комнате ничего подозрительного не нашлось.
Летиция едва дождалась утра, ни на секунду не смогла сомкнуть глаз. За завтраком она была рассеяна и подавлена, и глядя на то, как Аннет с притворной заботой и фальшивой улыбкой интересуется её здоровьем, лишь утвердилась в мысли, что всё это её рук дело.
И хотя общество Филиппа, навязанное мадам Селин, было ей не слишком приятно, мысль о том, чтобы выбраться скорей из дома Бернаров, Летицию радовала. Но…
…ровно до того момента, как Эдгар Дюран не вошёл в кондитерскую лавку.
Если бы можно было представить что-то худшее!
Но даже Одноглазый Пьер нагнал бы на неё в этот раз меньшего страху: ведь он хоть и бандит, но при этом просто человек. А Эдгар Дюран…
Эдгар Дюран — колдун и владелец проклятого поместья. Кровный враг семейства Бернар.
Боже! Боже! Что ей делать?
Его горящий взгляд, его настойчивость и это исступлённое: «А если я не хочу забывать?!», от которого она едва не лишилась чувств, и понимание того, что он не оставит её в покое — пугали Летицию до дрожи. Единственное, чего ей сейчас хотелось — это собрать чемодан и тут же отправиться прямиком в Старый Свет.
Всю обратную дорогу Филипп бормотал, что надо было наказать наглеца. А то и вовсе пристрелить, как бешеную собаку. Всё спрашивал у Летиции, чего хотел этот незнакомец и кто он такой. И будто не верил её словам о том, что человек просто принял её за другую женщину. Сказать, что этот человек — Эдгар Дюран, у Летиции язык не повернулся.
А теперь вот она сидела перед зеркалом в своей комнате, погрузившись в раздумья. Страх немного отпустил, но что делать дальше — она решительно не знала. Одна надежда была на мсье Жильбера, и Летиция решила, что сегодня приложит все усилия, чтобы заставить его сделать ей предложение. А как только это случится — съедет в гостиницу и избавится от навязчивого внимания кузена.
Сзади колдовала Жюстина, пытаясь соорудить ей бальную причёску. Ноэль отправилась помогать укладывать волосы Аннет, а Люсиль всё ещё была наказана. У Жюстины мало что получалось, и Летиция подумала, что, наверное, Аннет специально прислала ей самую нерадивую служанку.
Жюстина неловко дёргала её за пряди, роняла шпильки, извинялась постоянно, не переставая стрекотать, как ночная цикада, о том, что произошло за это утро в доме Бернаров.
— А потом приехал массэ Жильбер Фрессон, уж такой красивый он был, такой красивый! И пах он так чудесно, муасель Летиция, я только чуточку постояла рядом с Ноэль, когда она его шляпу забирала и перчатки. И понюхала… издали… ах, запах — как в раю, муасель Летиция! И про вас у меня спрашивал, но вы с массэ Филиппом как раз в лавку уехали.
— Да? А что потом было? — спросила Летиция, придерживая локон.
— Ну сначала-то всё было чинно-благородно, — ответила с готовностью Жюстина, заметив интерес в словах Летиции, — муасель Аннет спустилась и угощала массэ Жильбера лимонадом и фруктами, а я прислуживала им. Всё про бал говорили да про погоду. А потом приехал хозяин, и они ушли в кабинет…
— Ну? Дальше что? — поторопила Летиция служанку, которая от того, что к ней проявили внимание, тараторить перестала и напустила на себя важности, словно индюшка, растягивала слова и делала многозначительные паузы.
— А потом Ноэль меня выставила, конечно, но всё равно ещё я кофе носила им в библиотеку, а они там с массэ Готье беседовали. Я не подслушивала, нет, вы не подумайте! Но они так кричали! Так кричали! — голос Жюстины понизился до шёпота. — Вот отродясь не слышала, чтоб хозяин так себя вёл с гостями. А уж чтобы массэ Жильбер кричал? Это что-то неслыханное! Я ничегошеньки не поняла, про какие-то бумаги и уговор, а ещё про старого пирата, ой простите… массэ Бернара-старшего, и что наш хозяин вроде как обманул массэ Жильбера, и что он поплатится. А хозяин сказал, что это массэ Жильбер пытается его надуть. И велел, чтобы он выметался и передал своему деду, что тот жадный крокодил, и что пусть он подавится. А ещё про то, что взамен хозяин помирится с Дюранами и в гробу всех Фрессонов видел. Уж простите, так он и сказал.
— Вот как? И что же его так разозлило?
— Не знаю, муасель Летиция. Но сразу после этого массэ Жильбер выскочил красный, как варёный краб, выхватил шляпу и уехал. Даже с муасель Аннет не попрощался. И уж она так разозлилась, что я вот даже рада, что меня к вам послали, а то бы мне опять несдобровать…
Летиция вздохнула.
Всё это было как-то совсем не похоже на: «Я всё решу», произнесённое Жильбером Фрессоном под сенью магнолии.
Ох, что-то не то он там нарешал, кажется! Как бы ей всё это боком не вышло! Что же теперь делать?
Если у мсье Фрессона ничего не вышло, да ещё и дядя с ним поругался, то как ей теперь поговорить с ним без лишних ушей? Филипп же проходу не даст.
Надо было что-то делать и делать срочно, и, недолго думая, Летиция достала из шкатулки алую шёлковую ленту для волос и протянула её Жюстине со словами:
— На вот, возьми. Это тебе. Ты такая старательная.
От счастья, казалось, Жюстина, и вовсе разум потеряла, она тут же приложила ленту к волосам, похлопала в ладоши и мигом засунула её в лиф платья. А затем принялась горячо благодарить Летицию.
— Ох, Жюстина, не надо, — Летиция попыталась вытащить руки, которые бросилась целовать служанка, — у меня что-то голова болит. Я тут так плохо сплю! Сегодня полночи глаз не могла сомкнуть. А всё эта жара! Ты не знаешь — есть ли у твоей хозяйки сонные капли?
— Может, вам чаю с мятой?
— Нет, мне нужно что-то посильнее мяты, чтоб выпил и сразу уснул. И чтобы… не снились всякие кошмары. Я после того случая… с глазом, так плохо сплю, понимаешь? — Летиция снова вздохнула. — Всё кажется — кто-то крадётся под дверью… А, может, сильные капли найдутся у аптекаря? Ты можешь сбегать к нему сейчас?
— Ой, муасель Летиция, да на что вам аптекарь! Моя мамка делает такой сонный отвар из болотных трав, что лошадь замертво упадёт и будет спать, как в раю! Да что там лошадь, — всплеснула руками Жюстина, желая произвести впечатление на Летицию, — пять лошадей! И вместе с кучером! Я вам сейчас мигом принесу!
И она вихрем вылетела из комнаты. А Летиция принялась проворно перекалывать шпильки: это воронье гнездо на голове уж точно не прическа для бала. Благо бабушка научила укладывать волосы без всякой помощи служанок. Ей сегодня промахи не нужны. Сегодня ей нужно или сразить наповал Жильбера Фрессона и уйти с этого бала его невестой, или паковать чемодан и отправляться в Марсуэн.
Она разгладила жёлтый шёлк лежавшего на кровати платья. Её загорелой коже чудо как шёл этот цвет. Приложила маску к лицу и цветок магнолии к волосам и посмотрела в зеркало.
Нет, мсье Фрессон, вам не устоять!
— Только больше десяти капель за раз не пейте, муасель Летиция, а то проспите весь день потом, — предупредила запыхавшаяся Жюстина, вручая ей маленькую склянку, с торчащей сверху пробкой.
— Ну что, пакуй платье, пора ехать, — улыбнулась Летиция, пряча пузырёк в маленький кармашек у пояса.
Пять лошадей — это хорошо. Кузену Филиппу должно хватить и одной лошадиной дозы.
Когда семья Бернаров выехала из дому, на улице уже было полно народу. По рю Верте шли ряженые, и вся она сияла гирляндами фонарей. С ажурных балконов свисали бусы из коралла, цветы, ракушки и перья — праздник лился разноцветной шумной рекой. Со всех сторон то и дело летели зёрна крашеного риса и лепестки, и дымок жареного на углях мяса тянулся с задних дворов. Звучала труба и барабаны, и кто-то уже отплясывал весьма фривольные танцы прямо на мостовой.
Вереница колясок, украшенных цветами, двигалась в сторону «Белого пеликана» — высшее альбервилльское общество стекалось на бал, предоставив улицы на откуп простому люду.
Летиция с интересом рассматривала то, что творилось вокруг, да и что ей оставалось — в коляске напротив неё сидели ещё Филипп и Аннет. Кузен с лицом довольного кота, а кузина с таким выражением, будто съела дюжину лимонов. Рядом лежали чехлы с платьями, а на задке ещё пристроили Жюстину, которую взяли с собой помогать девушкам с переодеванием.
— Дорогая кузина, могу я рассчитывать на первый танец? — произнёс Филипп, едва коляска отъехала от дома.
— Разумеется, кузен, — ответила Летиция скромно, разглядывая нарядную толпу.
— Мы ещё даже не доехали! — фыркнула Аннет, раскрывая с треском веер. — А ты уже распустил хвост, как павлин!
— Зато твой хвост словно прищемили, сестрица. И лицо у тебя — как будто ты микстуру от кашля выпила, — отрезал Филипп. — Жильберу-то вряд ли понравится твоя кислая физиономия.
— А ты словно патоки объелся! Даже рядом сидеть липко! — огрызнулась Аннет и принялась изо всех сил обмахиваться веером.
Летиция старательно делала вид, что занята разглядыванием костюмов горожан и не слышит перепалки брата и сестры. Они ругались некоторое время, и Летиция обратила внимание, что кузен отвечает сестре сегодня как-то особенно зло. Наконец, Аннет отвернулась и перестала отвечать на его колкости.
— Кузина, дорогая, я хотел спросить насчёт цветочного танца — я ведь могу рассчитывать на взаимность? — Филипп чуть наклонился вперёд и внимательно посмотрел ей в глаза.
Цветочный танец — ответная часть аукциона масок. Сначала на аукционе мужчины покупают маску и танцуют с девушкой, а позже девушка должна подтвердить этот выбор, пригласив мужчину на танец и подарив свой цветок. Если, конечно, хочет ответить взаимностью. Летиция непроизвольно покосилась на картонки с масками и цветами, что лежали рядом.
— Ну разумеется, кузен, — ответила она, послав Филиппу короткую улыбку и потупив смущённый взгляд.
Не стоит разочаровывать его раньше времени. К моменту этого танца она уже всё должна решить с мсье Фрессоном. А, может, и до танца не дойдёт…
Она вспомнила пузырёк с «лошадиными каплями», что был спрятан в кармашке у пояса.
Довольный Филипп откинулся на сиденье и принялся постукивать пальцами по дверце, продолжая внимательно рассматривать Летицию. И это было довольно неприятно, но, к счастью, путь был коротким.
Сад перед «Белым пеликаном» уже украсили фонариками и гирляндами, по мощёной каменной плиткой эспланаде прохаживались гости с бокалами вина, и окна первого этажа бальной залы были распахнуты. Танцы планировались и внутри, и в саду.
Рядом с фонтаном факиры жонглировали огнём, и к полуночи ожидался красочный фейерверк. Летиция удивилась тому, как всё здесь отличалось от Старого Света. Платья дам, даже пожилых, пестрели яркими красками, а прически украшали легкомысленные цветы и перья. Голые плечи, пышные юбки, яркие губы — никто в Альбервилле в этот вечер не пытался ничего скрывать за прозрачными шалями и вуалетками.
Бабушку бы хватил удар от такого неприличия!
Жюстину с нарядами к аукциону и коробками отправили на второй этаж, где для переодевания девушек отводились специальные комнаты. Оркестр уже играл вальс, на эспланаде закружились первые пары.
На длинном балконе, увитом глицинией, горело множество свечей и стояли накрытые столы — для членов благотворительного общества мадам Фрессон устраивала отдельный гала-ужин.
Они обошли эспланаду, приветствуя многочисленных знакомых, поговорили, выпили немного вина, а затем кузен Филипп пригласил Летицию на танец. В другое время она бы обратила внимание на то, как он внимателен, и как настойчиво его пальцы сжали её руку, но сейчас у неё были дела поважнее. Она, так же, как и Аннет, искала глазами фигуру Жильбера Фрессона среди гостей. Здесь уже присутствовали и мадам Фрессон с мужем, и старший Рауль Фрессон, весь в чёрном, как гробовщик. При виде Летиции он чуть приподнял шляпу в приветствии и кривовато усмехнулся, совсем как в их прошлую встречу. И она кивнула ему в ответ, перехватив при этом ледяной взгляд баронессы Фрессон.
Ой, как нехорошо!
Очевидно, что Жильбер, как и обещал, поговорил с семьёй о ней. Иначе с чего им так внимательно её рассматривать? И судя по выражениям их лиц, ничего хорошего из этой затеи не вышло. Летиция расстроилась, и поэтому пропускала мимо ушей то, что нашёптывал ей Филипп, но ровно до того момента пока до неё не дошёл смысл одной из его фраз:
— …и учитывая, что у нас разные бабки, то мы вообще почти не родственники, только по деду Анри, так что тут даже нет никакой помехи.
— Что? Какой помехи? Ты о чём?
— Как о чём? — удивился Филипп. — Я ведь только что сказал — мы могли бы пожениться, тебя же не смущает, что мы родственники?
— Пожениться?! — Летиция даже на ногу ему наступила и совсем сбилась с ритма.
Что за глупость?!
— Ну да, — ответил Филипп просто. — Я буду твоим кавалером на аукционе, милая кузина, а ты обещала ответить взаимностью, мы уже почти пара, всё к тому и идёт. Так к чему церемонии? Мы же всё-таки родня, можем обойтись и без них.
От неожиданности она даже не нашлась, что ответить. Сначала хотела сказать твёрдое «нет», но выражение лица мадам Фрессон заставило Летицию вовремя удержать внутри своё негодование.
А если ничего не выйдет с Жильбером? Святая Сесиль! Но… кузен?
Она метнула на него короткий взгляд.
Филипп ей не нравился. Совсем не нравился. Несмотря на то, что был довольно привлекателен.
Он раздражал её своей самоуверенностью и заносчивостью, напомаженными волосами и тем, что всем занятиям на свете предпочитал выпивку, сон и скачки. Но если вариантов не останется…
Она вспомнила свою жизнь с Антуаном Морье и внезапно разозлилась. Да так, что даже ногой захотелось топнуть. Ведь она бежала в Новый Свет как раз вот от этого! А получается — всё зря?
Но, с другой стороны, такой брак защитил бы её от основной угрозы, ведь тогда неважным станет то, как решится вопрос с поместьем и её долей в нём. Да и история с Антуаном Морье навсегда останется внутри семейного круга. Этот вариант стоило обдумать, хотя мысль о том, что, быть может, сейчас она танцует со своим будущим мужем, привела Летицию в ужас. Но трезвая рука рациональности сдавила ей горло, не дав выскочить эмоциональному: «Нет, ни за что я не стану твоей женой!» или «Да ты мне вообще не нравишься!».
Не буду принимать поспешных решений! Лучшее оружие женщины — неопределённость пополам с надеждой.
Мужчина всегда должен находиться в таком состоянии, будто точно знает, что дичь в этих кустах. И что от выстрела его отделяют всего-то считанные секунды. А вот сколько дней продлятся эти «считанные секунды» будет зависеть от мастерства женщины. Она вспомнила наставления бабушки насчёт того, как надлежит отвечать на предложение руки и сердца, и подумала, что вот сейчас они как раз очень кстати. Потому что сейчас ей нельзя было отказывать, но и не стоило поощрять рвение кузена.
Неопределённость пополам с надеждой.
— Я… Я в растерянности… И это, разумеется, честь для меня, но это так неожиданно, — пробормотала она, всеми силами изображая смущение и стараясь отодвинуться от Филиппа, потому что он уж слишком рьяно прижимал её к себе. — Мне нужно подумать…
Интересно, с какой радости он вдруг решил на ней жениться, да ещё так поспешно? Не может же быть, что он вот так, на пустом месте, воспылал к ней безумной страстью?
— Да что тут думать, милая кузина?! — воскликнул Филипп, снова выводя её в фигуру танца.
Его пальцы внезапно прошлись по её шее, погладили, как будто невзначай, скользнули по плечу, а затем ладонь снова легла на спину, и Филипп притянул Летицию к себе так близко, что это стало даже неприлично.
— Разве я тебе не нравлюсь? — прошептал он почти на ухо. — Я ведь недурён, спроси любую. Я из хорошей семьи. И родители одобрят такой брак, объединим наши доли в поместье…
Ах вот оно что! Значит, всё-таки доли в поместье…
— Это так внезапно… Я в растерянности… И я совсем не думала о браке, ведь я совсем недавно сняла траур по…
Она вовремя осеклась, едва не сказав: «по мужу».
— Ну же, Летиция? Чего тут думать? Или у тебя есть кто-то другой на примете? — спросил он совершенно серьёзно и, отстранившись, заглянул ей в глаза. — Ну не фрессонов же щенок, в самом деле?! Умник со своими книжками и аболиционизмом? Пффе! Да я пристрелю этого баронетика — и вся недолга!
Она подняла взгляд, и лицо Филиппа оказалось так близко, глаза так возбуждённо блестели, а тон, которым он это произнёс, таким серьёзным, что она даже испугалась.
Что с ним такое последнее время? Он накинулся на Дюрана, цеплялся к Фрессону, а теперь и вовсе хочет его убить! И он не отходит от неё ни на шаг…
— Святая Сесиль! Кузен, зачем непременно надо кого-то убивать? — Летиция попыталась улыбнуться и сгладить неприятный разговор.
— Затем, что не стоит ему питать каких-то надежд. Он не подходит тебе, милая кузина! — снова шепнул Филипп на ухо, почти касаясь его губами и гладя её спину ладонью.
— А ты? Ты подходишь? — спросила она резко, отстранилась и упёрлась рукой ему в грудь.
Он что, совсем пьян? Это уже просто неприлично! Даже для Альбервилля! Да что на него нашло?
Летиция не хотела ему грубить, но его странное поведение совсем вывело её из равновесия.
— А я подхожу, — он улыбнулся как-то хищно, глядя на её губы. — Я-то всё не понимал, чего старый пират так носился с твоей черномазой бабкой, а теперь вот понимаю… Если ты хоть немного похожа на неё… В тебе течёт та же кровь, — он накрыл её руку своей ладонью, — и я знаю, что тебе нужно, Летиция.
Она смотрела на кузена и как будто видела его впервые. Этот нездоровый блеск в глазах, и странная интонация голоса, и его слова о её бабушке… Что они, вообще, значат?
«Я знаю, что тебе нужно, Летиция».
В этих словах было что-то зловещее. Музыка стихала, вальс закончился. Филипп отвёл Летицию к столу с напитками, поцеловал руку и произнёс негромко, чуть наклонившись к уху:
— Я ненадолго тебя покину, милая кузина, у меня с отцом кое-какие дела. Но я жду твой ответ после аукциона. И не забудь — ты должна отдать свою магнолию мне, — он провёл пальцем по её плечу, и добавил почти с угрозой в голосе: — Цветочный танец мой, милая кузина, как и твоя маска. Так что не раздавай никому ненужных авансов. Или я пристрелю любого, кто посмеет дать за тебя хоть луи. Не забудь: я метко стреляю!
Он ушёл, а Летиция осталась стоять, слыша в ушах лишь удары собственного сердца.
Святая Сесиль! Да он совсем спятил!
Глава 17. Предложение два…
После того, как Филипп ушёл, Летиция недолго оставалась одна. Её пригласили сразу же, как только заиграла новая мелодия, но танцевала она как во сне, а в голове пойманной птицей метались мысли.
Да где же Жильбер?! А если он передумал? Или, может, он не так уж в ней и заинтересован, раз его всё ещё нет здесь?
После странных угроз Филиппа Летиция почти счастлива была бы видеть мсье Фрессона. Ей было страшно, и после нескольких танцев она постаралась незаметно уйти, чтобы подняться на второй этаж.
Уж в дамскую комнату-то Филипп не посмеет за ней явиться!
Хотя она уже начала сомневаться в благоразумии кузена.
Летиция посидела немного на кушетке, приводя мысли в порядок, а затем решила пройтись по галерее второго этажа. Отсюда открывался прекрасный вид на эспланаду и танцующие пары. Поверх чугунного забора тянулась цепочка факелов от рю Верте до подъездной аллеи, а дальше россыпью драгоценных огней сверкала праздничная улица. Карнавал в городе набирал силу.
Справа на балконе сквозь тонкую завесу лиловой глицинии было видно, как гости мадам Фрессон рассаживаются за столы. Она увидела Готье и Филиппа в кругу других мужчин, и принялась их разглядывать, но запыхавшийся голос Жюстины отвлёк её от этого занятия:
— Ох, муасель Летиция, я уж всё тут обошла, искала вас. С ног сбилась, уф! — чёрное лицо Жюстины сливалось с полумраком галереи, но при этом она так таращила глаза, что были видны белки. Служанка театрально вздохнула, осознавая важность момента, поправила фиолетовый тийон с повязанной поверх красной лентой — подарком Летиции, и произнесла торжественно:
— Массэ Жильбер меня прислал — дожидается туточки вас, в беседке, в саду. Я покажу, идёмте.
Ну, наконец-то!
Летиция разгладила шёлковую юбку, пробежалась по складкам у пояса, по кружевам на лифе и похлопала себя по щекам. Хотя, в темноте румянца всё равно не будет видно. Жаль, что она не в том жёлтом платье магнолии!
Но время аукциона ещё не пришло, и разгуливать в нём было бы нарушением так чтимых здесь традиций. А осуждение со стороны альбервилльских дам ей сейчас совсем ни к чему. Впрочем, её платье цвета пыльной розы тоже сидело прекрасно, хоть и было скромным по сравнению с нарядами остальных девушек на балу. И покусав немного губы, Летиция спустилась вниз, радуясь тому, что вот как удачно Филиппу пришлось решать какие-то дела с отцом, и он не помешает её разговору. Даже сонные капли не понадобились.
Летиция шла, оглядываясь и прячась в тени, чтобы ненароком не попасться на глаза Аннет. Но она зря опасалась — праздник разгорался, и люди всё прибывали, разговоры становились громче, а танцы веселей, и, к её радости, кузина Аннет в этот момент как раз вальсировала с каким-то усатым военным.
На площадке перед большой ажурной беседкой игриво журчал фонтан. В чашах трепетал огонь, освещая одинокую фигуру скрипача. Несколько пар прогуливались, наслаждаясь музыкой вдали от шумной эспланады, а мягкие сумерки скрадывали лица — место было тихое и уединенное, и в то же время людное.
Жильбер стоял на краю площадки, заложив руки за спину, и покачивался с носков на пятки — видимо, нервничал. Но завидев Летицию, просиял радостной улыбкой. Он махнул Жюстине, чтобы она удалилась, и та присев в коротком реверансе, довольная, умчалась обратно. А Летиция представила, как все слуги в доме Бернаров завтра станут обсуждать это тайное свидание.
— Добрый вечер, мадмуазель Бернар! — Жильбер шагнул ей навстречу поспешно взял за руку и поцеловал таким долгим и жарким поцелуем, что она ощутила его губы даже сквозь кружевное плетение перчатки. — Я так рад! Я… так рад!
Ей показалось, он не находил слов.
— Добрый вечер, мсье Фрессон! И я тоже очень рада! — она скромно опустила взгляд.
И видя, как он не хочет выпускать её руку, как вглядывается в лицо, как трепещут его ноздри, и губы невольно трогает улыбка, она подумала, что рано начала паниковать. Он и в самом деле по ней скучал и ждал этой встречи. Это хороший знак.
Мсье Фрессон, наконец, отпустил её руку, выпрямился и снова стал покачиваться с носков на пятки, по всей видимости, собираясь с духом. Сегодня он был одет в чёрный фрак и белую рубашку с атласным галстуком-бабочкой, и в этом наряде выглядел очень торжественно.
А Летиция почему-то так некстати подумала, что он слишком правильный, слишком отглаженный и слишком утончённый для неё. Для той, кто умеет заправлять кровати, делать причёски, мыть посуду, и в чьих жилах течёт немного чёрной крови. Она легко могла вести с ним светскую беседу, находясь где-то на суаре или встретившись на улице, но прожить с ним целую жизнь? Он был совсем как взбитые сливки на праздничном торте, и все его расшаркивания и витиеватые комплименты… неужели вот так им и придётся общаться изо дня в день?
В голове возник образ баронессы Фрессон — его матери, её осуждающий взгляд и церемонность. А затем она вспомнила кривоватую улыбку Рауля Фрессона, и то суаре, на котором её с любопытством рассматривали пожилые альбервилльские дамы. Сложись обстоятельства иначе, ей бы следовало десятой дорогой обойти мсье Жильбера и его семью, ведь что ни говори, а она не из их круга. И презрение к её «нечистой крови» со стороны мадам Фрессон будет преследовать её, наверное, всю оставшуюся жизнь.
— Летиция, дорогая! — произнёс он, наконец, набрав в грудь воздуха. — Вы, надеюсь, простите мне такое несколько фамильярное обращение, но я едва дождался этого вечера. И я должен поговорить с вами очень серьёзно, ведь от этого разговора зависит моё… и наше будущее…
— Я слушаю вас внимательно, мсье Жильбер, — скромно ответила Летиция.
— Я шёл сюда, не чувствуя под собой ног, и, если вы испытываете такие же чувства, скажите мне об этом, Летиция, скажите сейчас! — голос его был полон странной жажды, и он говорил с такой страстью, что у Летиции даже холодок пробежал по спине.
И она не смогла соврать в ответ. Не смогла сказать, что да, разумеется, она испытывает такие же сильные чувства. Потому что она их совершенно не испытывала. А то исступление, с которым говорил мсье Фрессон — от него у неё язык словно приклеился к нёбу. В этот момент почувствовала себя настолько отвратительно, что хотела развернуться и уйти. И останавливала её только мысль о том, что там, по другую сторону эспланады, находятся её кузен Филипп со своими угрозами, и Аннет, и дядя Готье, и… что ей делать дальше?
— Простите, — пробормотала она, не глядя, и теребя ручку веера.
— О! Я понимаю, что смутил вас своей настойчивостью, простите и вы меня, но я и так всё вижу… Даже без слов! — воскликнул мсье Жильбер восторженно. — И я… я безумно хочу, чтобы вы ответили мне «да», но прежде вы должны кое-что знать, — он сделал паузу, и у Летиции в душе шевельнулось нехорошее предчувствие, — я говорил с родителями, но, к сожалению, моя мать и мой отец не одобрили наш с вами брак…
Сердце у неё упало. Но в тот же момент она испытала даже какое-то облегчение.
Только сейчас, услышав эти слова, она по-настоящему поняла, что собирается сделать. Она представила себя женой мсье Фрессона, и в глаза сразу бросилось то, что ей в нём не нравилось. Его длинные тонкие пальцы, которыми он теребил золотую цепочку часов, его белая кожа и светло-голубые глаза с рыжеватыми ресницами, и запах его одеколона, и уложенные воском волосы, и излишняя церемонность… На какое-то мгновенье она представила его на месте Антуана Морье: как он прикасается к ней, как целует, как…
О, Боже! Нет!
И тут же опустила взгляд…
Она ведь больше не питала романтический иллюзий по поводу того, как устроен брак, и его изнанка была ей прекрасно известна. И мысль о том, как её будут целовать эти тонкие губы, как эти длинные белые пальцы будут её раздевать, вызвала внезапное чувство отвращения.
Святая Сесиль! Я же не хочу выходить за него замуж!
И совсем другие губы пришли ей на ум в этот миг, и она покраснела от этих мыслей почти до пят, и смутилась, сжимая пальцы, чтобы унять дрожь.
— …но не стоит так расстраиваться! — воскликнул Жильбер Фрессон, приняв её смущение за что-то совсем другое. — Летиция, дорогая, я… я обещал, что всё решу, — он вдруг порывисто взял её за руку, — мы уедем отсюда! Бросим всё и сбежим. Уедем в Старый Свет, в Марсуэн! У меня там есть друзья, я поступлю на службу… Я всегда мечтал жить там и…
Бежать? С ним? Что за вздор!
Жильбер говорил о том, как это будет прекрасно, и как ему нравится жизнь в Марсуэне. О театре, опере и библиотеках, о стране свободной от рабства… И о том, что родители пообещали лишить его наследства за такой шаг.
Его глаза лихорадочно блестели и пальцы сжимали её руку, и можно было подумать, что он пьян. Но он был абсолютно трезв, и когда первый шок у Летиции прошёл, по его лицу она поняла — это правда. Он действительно хочет пойти против воли родителей, бросить всё и бежать с ней в Старый Свет.
В Старый Свет?! Прямо в лапы к Одноглазому Пьеру, сыщикам и местным сплетникам! Боже, да что за безумная идея?
— Летиция, дорогая, ну что вы скажете? Прошу вас — не молчите! — в его голосе прозвучала мольба. — Я предлагаю вам руку, и сердце, и свою душу…
Она растерянно похлопала ресницами и пробормотала:
— Это так неожиданно, мсье Фрессон! Я… я ошеломлена вашей решимостью, и даже не знаю, что и сказать. Всё это так внезапно!
Всё это и правда было внезапно и… очень, очень глупо. Она чего угодно ожидала от этого разговора, но только не такого поворота.
А на что они будут жить? Снимать квартирку в Угольном квартале и ждать, когда разрешится ситуация с Анри Бернаром? Рассчитывать на её долю от плантации? А если всё разрешится не в её пользу, что тогда? Через полгода Жильбер Фрессон, лишившись своих дорогих костюмов и денег, вот так же, как и Антуан Морье, будет приходить со службы домой, усталый и раздражённый, и станет ненавидеть её за то, что там они оказались по её вине? Он даже не представляет, что это такое — жить на жалованье!
У неё уже был один муж-авантюрист. Два мужа авантюриста — это, пожалуй, слишком!
И в этот момент ей даже жаль стало мсье Жильбера. Он — наивный идеалист. Совсем ещё мальчишка, оказывается. Но нельзя же сказать вслух, что его идея — это редкая глупость! И ей нужно как-то мягко отговорить его от этой глупости.
Неопределённость пополам с надеждой…
— Простите, но я…
Летиция развела руками, и так кстати вспомнив свою легенду о погибшем женихе, произнесла расстроенным голосом:
— Последнее время в Марсуэне у меня были тягостные дни. Вы же понимаете: я была в трауре. И вернуться туда прямо сейчас… Снова к этим воспоминаниям… Я… я не уверена, что смогу, прямо сейчас, мсье Фрессон.
— Разумеется! Простите, я не подумал! — он принялся извиняться за свою оплошность.
А у Летиции мысли вихрем проносились в голове. Всё вышло хуже, чем она могла предположить. Ей казалось, мсье Жильбер достаточно разумный человек, но эта идея с побегом…
А ведь она соврала ему о своих чувствах, и теперь он уверен в том, что она в него влюблена. И где-то там бродит обезумевший Филипп, и ей нужно срочно что-то решать… Кажется, ставка на мсье Фрессона оказалась абсолютно проигрышной.
Как всё запуталось! Да что же ей теперь делать?! Бросить мсье Жильбера с его чувствами и сказать «да» Филиппу Бернару?
От этой мысли ей сделалось тошно, но, кажется, это был единственный выход.
— Я вижу, что расстроил вас. Но я заглажу свою вину, — мсье Жильбер протянул ей руку, — вы потанцуете со мной?
— Разумеется, — натянуто улыбнулась она в ответ.
Аннет, конечно, взбесится не на шутку, но… В данных обстоятельствах уже не имело значения, что сделает Аннет. Летиция откажет мсье Фрессону. Она не хочет вырывать его из семьи и лишать состояния. Кажется, это вполне весомая причина для отказа.
***
— Всё будет нормально, — Рене похлопал Эдгара по плечу, — они вполне милые люди.
— Ты можешь меня не успокаивать, — ответил Эдгар с усмешкой, — переживать стоит за дядю Шарля. Ему срочно нужно выпить, а я запретил. Надеюсь, он никого не убьёт.
Дядя Шарль и правда нервничал. Он мерял шагами длинный балкон в ожидании появления заклятых врагов и то и дело поправлял галстук. И глядя на его красное лицо и вздутые на висках вены можно было подумать, что этот галстук его душит. Марсель и Грегуар топтались рядом, не зная куда деть руки, не занятые стаканами с бурбоном. Оба кузена выглядели мрачными и злыми, поскольку тоже обещали не пить ни капли до начала примирения, и эта вынужденная трезвость их угнетала.
Мадам Селин Бернар была очень любезна, организовав на балконе уютный стол. Их уже ждали бутылки игристого вина и лёгкие закуски, и Эдгар рассчитывал, что расшаркивание с Бернарами займёт минут пятнадцать, не больше.
Наконец, Бернары появились, и Рене, как заправский арбитр, принялся представлять друг другу заклятых врагов.
— Готье Бернар и Аллен Бернар…
— Эдгар Дюран…
— Филипп Бернар…
Их взгляды сошлись в приветствии, как два клинка перед дуэлью. Они узнали друг друга. И Эдгар едва остановил себя, чтобы не спросить о Летиции.
Кто она? Кто она ему — этому лощёному франту? Жена? Невеста?
Что-то кольнуло в сердце и, пожимая руку Филиппу, он не удержался и произнёс:
— Так значит, вы — Бернар?
— А вы, выходит, Дюран? Что же, неудивительно, что вы мне сразу не понравились, — криво усмехнулся Филипп, разглядывая его с прищуром, словно выбирая точку удара.
— Выходит, что это было взаимно, — ответил Эдгар, не отводя глаз.
— Думаю, у нас ещё будет возможность… обсудить наши симпатии, — в голосе Филиппа послышалась угроза.
— Учитывая цель, с которой мы здесь собрались — это не последняя наша встреча, — ответил Эдгар, крепко сжимая ладонь недруга.
— Очень на это рассчитываю, — Филипп ответил таким же крепким рукопожатием и отошёл.
А Эдгар обернулся, вглядываясь в сумрачную глубину галереи, внимательно рассматривая лестницу и эспланаду.
Она здесь. Она должна быть здесь.
Они говорили с Готье о делах, о ценах на сахар и предстоящем лете, а остальные вокруг молчали. Дядя Шарль и кузены стояли напряжённые и мрачные, искоса разглядывая Филиппа, и он отвечал им такими же косыми взглядами, и видя, что ситуация накаляется, Рене прошептал на ухо Эдгару:
— Зря мы отправили женщин развлекаться. Мне кажется, что пара милых улыбок скрасили бы эти поминки. Они того и гляди вцепятся друг другу в горло. Нужно срочно это исправить.
Он послал слугу позвать Полин и Флёр и предложил Бернарам пригласить сюда и своих дам. Всё-таки они соседи, почему бы не познакомиться поближе?
И пока слуги разыскивали прекрасную половину обеих семей, Рене, чтобы как-то разрядить обстановку, поднял бокал и произнёс тост точь-в-точь как за новобрачных. Непонятно было только, кто играл здесь роль жениха, а кто невесты.
Звякнул хрусталь, все выпили до дна.
— Кстати, у меня есть для вас подарок в честь сегодняшнего события, — Готье забрал у слуги коробку и протянул её Эдгару, — я слышал, что ваш отец… ваш покойный отец, был ценителем хороших напитков. А это один из лучших бурбонов, которые мне приходилось пробовать.
— Благодарю. Я, к сожалению, сегодня без подарка, но у нас в «Жемчужине» найдётся несколько бутылок отличного рома, выдержанного в бочках из-под хереса. Его сделал мой отец, а как вы сказали, он был ценителем хороших напитков, — ответил Эдгар, открывая коробку и доставая бутылку. — Как вернусь на плантацию, сразу же отправлю их вам.
— А вот и наши дамы! — воскликнул Рене.
К ним подошли Флёр, мадам Селин Бернар и мадмуазель Аннет. Полин Обьер осталась в беседке с пожилыми дамами. Ей что-то нездоровилось сегодня, и судя по довольному лицу Рене и его заботе, было понятно, что причина её нездоровья кроется в скором прибавлении в семействе.
— Позвольте, я вас представлю, — произнёс с улыбкой Рене, — мадам Бернар, мадмуазель Аннет…
Эдгар поцеловал дамам руки, сделал шаг назад, чтобы пропустить их столу, обернулся, и сердце дрогнуло, а потом забилось тревожно и рвано.
Она стояла поодаль, не смея приблизиться, и смотрела на него. Испуганная, словно птичка, готовая тут же сорваться с места — вспорхнуть и улететь.
И Эдгара захлестнули странные чувства: досада, радость, злость и какая-то эйфория. Они смешались в крепкий коктейль и ударили в голову, так, словно он залпом выпил вот эту бутылку бурбона, которую ему только что подарил Готье Бернар.
Летиция…
— Летиция, дорогая, что же ты стоишь? Подойди, познакомься с нашими соседями, — проворковала мадам Селин, выполняя роль заботливой хозяйки, — Летиция — наша племянница, недавно приехала из Марсуэна.
Племянница! Слава небесам! Не жена…
Он смотрел на неё, не отрываясь, видя, как она смутилась и опустила взгляд, подошла и робко подала руку для поцелуя.
И когда его губы коснулись тонкого кружева перчатки, когда он ощутил запах лимонной вербены — её духов, в это мгновенье Эдгар и понял, что влюблён. Безоглядно, страстно и глупо, совсем как мальчишка, который испытывает трепет от одного лишь прикосновения. Влюблён в девушку, о которой не знает вообще ничего. Но безумно хочет узнать…
Это осознание пришло разом, какой-то вспышкой и болью, воскресив в памяти то почти забытое чувство, которое он испытывал впервые, встретив Элену — свою будущую жену. Только в этот раз оно было стократ сильнее. Острее. И больнее…
Образ Элены почти исчез, растворился в сумраке прошлого, оставшись лишь тёплым воспоминанием, а пустоту в его душе окончательно заполнила она — Летиция. Это было так неожиданно, так странно и так некстати!
Он отпустил её руку, забыв даже сказать традиционное «Я рад!», на какой-то миг их взгляды встретились, снова притянулись, и он увидел в её глазах то, что хотел увидеть — она всё помнит. Их встречу, прикосновение, танец, поцелуй… И она тоже не может этого забыть.
А может, тоже… не хочет забывать?
— Кстати, у Эдгара сегодня помолвка, — произнёс Рене с улыбкой, — и как удачно, что мадемуазель Лаваль — также ваша соседка, мсье Бернар.
Эдгару достались скудные поздравления от мужчин Бернаров и пышные от мадемуазель Аннет и мадам Селин, и только Летиция, не глядя на него, тихо произнесла одними губами: «Поздравляю». Кто-то протянул ей бокал вина, и она его взяла дрожащими пальцами, едва не расплескав.
И в этот момент Эдгар осознал главное — они обречены. Что-то могущественное и неподвластное разуму связало их судьбы, и вряд ли ему по силам разорвать эти путы.
Что это? Влюблённость? Безумие? Колдовство?
Он наклонился к Рене и прошептал ему на ухо:
— Пригласи Флёр танцевать.
Ответом ему был тяжёлый взгляд друга, полный понимания, осуждения и досады. Рене медленно поставил бокал на край стола и произнёс с привычной улыбкой:
— Ну, в честь сегодняшнего события, я полагаю можно пригласить дам на танец. Бернары танцуют с Дюранами, разве это не символ примирения? А я, пользуясь случаем, украду мадмуазель Лаваль, — он подал руку Флёр, — вы позволите? Мне, как устроителю помолвки и будущему шаферу, полагается награда за мои сегодняшние труды. Пару вальсов?
Флёр, разумеется, согласилась, и едва они отошли, Эдгар протянул руку Летиции.
— Вы позволите?
Она взглянула на него в смятении, не зная, что ей делать, и Эдгар подумал, что она ему откажет, и, наверное, в это было бы даже правильно.
— Ээ, не думаю, что Летиция захочет танцевать прямо сейчас, — произнёс Филипп, бесцеремонно вставая между ними и заслоняя её от Эдгара, — целых три тура вальса с мсье Фрессоном… они ведь были весьма утомительны, не так ли, милая кузина? Я провожу тебя к чайному столу — тебе необходимо отдохнуть.
Филипп попытался поймать её руку, но Летиция отдёрнула её и сделала шаг в сторону.
— Нет, милый кузен, я вовсе не устала! — ответила она с притворной улыбкой.
— Ты уверена, дорогая? — настойчиво спросил он, делая ударение на последнее слово и снова пытаясь заслонить её собой.
— Мне кажется, мадмуазель Бернар и сама может решить устала она или нет, — одёрнул Филиппа Эдгар.
— Я бы попросил вас не лезть, когда мы разговариваем!
Дядя Шарль вцепился в свой галстук и вытянул подбородок, словно пытался снять удавку, и весь его вид говорил о том, что у него уже кулаки чешутся от желания врезать кому-нибудь из Бернаров, и он едва сдерживает себя.
Ещё пара слов — и стычки было бы не избежать.
— В знак примирения между семьями я, разумеется, потанцую с мсье Дюраном, — вмешалась Летиция, и её взгляд полыхнул золотыми искрами раздражения, и в этот раз оно было адресовано Филиппу.
Она уклонилась от руки кузена и сделала шаг навстречу Эдгару, вложив свои пальцы в его ладонь, отчего лицо Филиппа перекосилось злобной гримасой. Но прежде, чем он успел что-либо сказать или сделать, Готье потянул сына за локоть, удерживая от неучтивой попытки и дальше пытаться преграждать кузине путь.
Эдгар лишь мельком увидел изумление на лицах семьи Бернар, но так и не понял, что произошло. А, впрочем, это было и неважно, потому что, как только рука Летиции легла в его ладонь, он начисто забыл обо всём. Осталось только это — ощущение того, что вот сейчас, в это короткое мгновенье, ограниченное одним танцем, сейчас, и только сейчас она с ним. И всё, что у него есть — именно этот краткий миг, развилка жизни, в которую он должен решить, каким путём ему идти дальше. Один неверный шаг — и он будет жалеть о нём всю оставшуюся жизнь. И как никогда важно каждое слово, которое он произнесёт. Но, как назло, правильных слов не находилось.
Они медленно спускались по ступеням к эспланаде, рука Летиции лежала на сгибе его локтя, и, если бы можно было идти ещё медленнее, он бы так и сделал.
Этот вальс назывался «Лунная ночь». Наверное, небо было сегодня благосклонно к Эдгару, потому что это был самый медленный из всех вальсов, пришедших в прошлом сезоне в Альбервилль из Старого Света.
Их пальцы соприкоснулись, его рука легла ей на талию, бережно и нежно привлекая её к себе. Это не было похоже на его танец с Флёр. Это было ни на что не похоже — так головокружительно, почти как провалиться в самый сладкий сон. И не было правильных слов и мыслей, и ничего, кроме желания притянуть Летицию к себе ещё ближе, ощущая под кожей пульс, впитывая её тепло, вдыхая аромат её духов…
И если бы это она сегодня стояла за тем кружевным полотном на помолвке, если бы её губ он касался сегодня поцелуем, счастье его было бы полным.
— Зачем вы пригласили меня? — спросила она тихо.
— У меня не было возможности объясниться. А в лавке вы не стали со мной говорить, — ответил он тихо.
— Так, может, и не стоило быть таким настойчивым, мсье Дюран?
— Но я должен был поговорить с вами. Но… Не бойтесь! Я просто хотел сказать: простите меня за сегодняшнее… За то, что произошло в лавке, — произнёс он, чувствуя, как голос срывается в хриплые ноты. — Я не хотел вас напугать, просто… это была слишком неожиданная встреча после всего, что произошло. И… вы просили меня всё забыть, — прошептал он, наклоняясь к её уху. — Считайте, что я всё забыл. Так вы простите мне мою утреннюю грубость?
— Я вас… прощаю, — ответила она тихо. — Если вы обещаете и правда всё забыть. И простите, что я ударила вас, я вовсе не хотела…
— О, ваша пощёчина отрезвила меня, как ничто другое, — усмехнулся Эдгар. — Пожалуй, я её заслужил. А теперь, раз вы меня простили и я обещал всё забыть, полагаю, нам следует начать наше знакомство с чистого листа?
— Как вам будет угодно.
— Значит… мы, оказывается, соседи? — спросил он, подумав, что видимо, всё это изощрённая насмешка судьбы. — Для вас это также удивительно и странно, как и для меня?
— Да, мсье Дюран.
— Вы приехали из Марсуэна… Погодите… Так значит вы — дочь Жюльена Бернара? — спросил Эдгар, внезапно складывая два и два. — И я ведь даже… помню вас — вы жили на плантации до той эпидемии лихорадки? Я видел вас пару раз на пароходе — девочка в розовом платье…
Он усмехнулся.
Вспомнил, как однажды в детстве они плыли с матерью по реке из Альбервилля, а напротив сидела белокурая женщина с маленькой девочкой. И тем же вечером за ужином мадам Эветт принялась рассуждать о том, как удивительно не похожа дочка Бернаров на свою мать. И что «нечистая кровь» всегда берёт верх. На что отец ответил ей какую-то колкость, завязалась словесная перепалка, и в итоге дед Гаспар обругал всех, и взяв бутылку рома и ружьё, ушёл на болота.
— …ты ещё показала язык и пнула мою деревянную саблю, а потом вы с матерью пересели на другое место, — он даже не заметил, как перешёл на «ты».
Их взгляды встретились, и Летиция улыбнулась уголками губ — она тоже вспомнила.
— Так значит, это были вы? — спросила она насмешливо, пряча улыбку. — Помню, что тогда у вас был слишком самонадеянный вид, мсье Дюран. А ещё вы своей деревянной саблей зацепили моё новое платье…
— Вы ведь останетесь в Альбервилле?
— Возможно. А вы… вы тоже здесь недавно?
— Да, дела в «Жемчужине» требуют моего присутствия. Так что я тоже останусь тут.
Они говорили о каких-то незначительных вещах, но слова не имели значения. Эдгар чувствовал, как с каждой секундой этого танца в нём растёт уверенность, что вот сейчас, она в его руках, и только это — правильно. Её тепло, её голос…. Так и должно быть. И у него просто нет сил её отпустить.
И в то же время он понимал, что вот теперь всё и встало на свои места. Если она — Бернар, то теперь ясно, почему именно её он видит в своих кошмарах. И как бы ни сопротивлялась его рациональная часть, в голову приходили слова дяди Шарля о том, что старый Анри Бернар — колдун, и что всё это — его рук дело. Так, может, его влечение, его одержимость Летицией и то, что она приходит к нему по ночам — это и есть результат колдовства? Того самого ритуала на кладбище? И всё это было сделано специально Марией Лафайетт, которая, скорее всего, заодно с Бернарами? Для того, чтобы свести с ума его, как раньше она свела с ума его отца? А затем убить…
Как бы абсурдно ни звучала эта теория — она всё объясняла.
А значит, всё это ложь? Его чувства — не настоящие?
Он поймал на себе жгучий взгляд Флёр и понял, что в медленном вальсе они уже движутся, не соблюдая фигуры танца, почти как сомнамбулы, слишком близко друг к другу, опустив головы, будто прислушиваясь к стуку собственных сердец. И что он уже давно прижимает руку Летиции к своей груди, и она её не убирает, а сумерки и то, что все вокруг пьяны, заставляет думать, что они одни посреди этой эспланады. Музыка стихла, и они остановились.
— Что вы делали на том кладбище, Летиция? — спросил Эдгар внезапно, удерживая её руку и глядя прямо в глаза.
— Что? — спросила она растерянно.
— Кем вам приходится Мария Лафайетт? Хозяйка лавки на рю Верте? Что она просила вас сделать? И зачем?
Глаза Летиции вспыхнули золотыми искрами.
— Вы, вообще, о чём? Какая ещё Мария Лафайетт? Я понятия не имею, о чём вы! — воскликнула она, выдергивая руку из его ладони и отстраняясь.
— Та женщина, с которой вы были вместе на кладбище! Кто она вам? — настойчиво спрашивал Эдгар.
— Вы опять за своё! Я понятия не имею, кто она! И вы, вообще-то, обещали всё забыть! Так-то вы держите слово, мсье Дюран!
— Я обещал, но я… не могу! Не раньше, чем вы скажете мне правду. Всё это колдовство — для чего оно?
— Я не понимаю вас! Я не знаю, о чём вы вообще говорите! — воскликнула Летиция.
— А я думаю, знаете, — произнёс Эдгар тише, и глядя ей прямо в глаза, добавил: — Я вижу вас в своих кошмарах, Летиция! Вы приходите ко мне по ночам. И вы хотите моей смерти. Я только не знаю зачем. Так зачем? Зачем, Летиция? — он шагнул ей навстречу.
Его голос звучал горячо, и взгляд обжигал, и её ответ ему нужен был прямо сейчас.
Он видел, как она испугалась, замерла, а затем всплеснула руками и воскликнула:
— Зачем вы мучаете меня? Да вы просто… невыносимы! — и показалось даже, что в глазах у неё блеснули слёзы. — Никогда больше не приближайтесь ко мне! Никогда, слышите? Никогда!
Летиция развернулась и бросилась прочь.
А Эдгар стоял, понимая, что совершил ещё большую глупость, снова её напугав, и что не нужно было всего этого говорить, но что поделать, если рядом с ней он терял всякий рассудок.
Проклятье!
Он быстрыми шагами пересек эспланаду и поднялся по лестнице. Бернары уже разошлись, но дядя Шарль всё ещё стоял с кузенами у стола, кляня на чём свет стоит тех, с кем только что пил мировую.
— А-а-а, вот и племяш, голубь мира, мать его! — произнёс он, махнув рукой. — Ну что, ты всё ещё хочешь дружить с этими сучатами? Они только что в выпивку тебе не плюнули, столько в них было спеси! Ты даже не достоин того, чтобы танцевать с их мазелькой!
— Налей мне выпить, — буркнул Эдгар, раздираемый противоречивыми чувствами, почти не слушая дядю.
— А чего бы нам не выпить расчудесный подарок твоих новых друзей, а? — дядя Шарль схватил бутылку бурбона, подаренную Готье Бернаром и быстро её откупорил. — Я бы, конечно, предпочёл разбить её об голову этого напомаженного хлыща Филиппа, но и запить эту поганую встречу — тоже сгодится.
Он плеснул в бокалы себе, Эдгару и Грегуару с Марселем, которые в знак одобрения прошлись ругательствами по всем Бернарам поимённо.
— Ну, за то, чтобы надрать зад этому адвокатишке с его выводком! — рявкнул Шарль, и бокалы звякнули друг об друга.
Бурбон приятно обжёг горло, прокатился тёплой волной по венам, ударил в лицо жаром, и даже мысли как будто прояснились.
— А хорош, чертяка! — одобрительно крякнул дядя Шарль, проведя рукой по усам и сжимая руку в кулак.
Эдгар прислонился к колонне, глядя как девушки с эспланады стайкой упорхнули на второй этаж, готовиться к аукциону масок. И почему-то внезапно подумалось — да плевать! Пусть даже эти чувства ненастоящие, но он впервые за последние годы ощутил себя живым и почти счастливым. А значит, за них стоит побороться.
Дядя Шарль заботливо подлил ему ещё бурбона, и с каждым глотком Эдгар ощущал, как уходят сомнения, сожаление и боль. А взамен приходят совсем другие чувства. И осознание того, что вот пять минут назад он совершил глупую ошибку, свернув не на ту дорогу на развилке жизни, заставило оттолкнуться от колонны, поставить стакан и усмехнуться.
Голова стала как никогда ясной.
Так вот значит, каково это проклятье изнутри... Вот значит, что они все чувствовали…
Теперь понятно, почему дядя Венсан нюхал «чёрную пыль», чтобы забыться, почему его отец пил беспробудно, и почему дед Гаспар пустил себе пулю в лоб…
Желание быть с ней и невозможность этого. Эта жажда и тоска, которые нельзя утолить ничем. У каждого из них был свой личный ад.
Плевать на плантацию, на этот брак, на Флёр, на долги, на судебную тяжбу с Бернарами и колдовство… Она нужна ему. Нужна. Очень нужна! Почти, как воздух. И он должен ей это сказать.
А если взамен она заберёт его жизнь — так пусть забирает!
— Хм, а я не прочь поплясать, — дядя Шарль стукнул по столу пустым стаканом, — чего бы и мне не пригласить бернарову племянницу?
— Да и дочка его тоже ничего, — хлопнул отца по плечу Марсель.
Но Эдгар их не слушал, он направился к эспланаде, туда, где уже собрались желающие посмотреть на аукцион цветочных масок.
Глава 18. Предложение три
Летицию била дрожь. Ледяными пальцами она теребила ленту пояса, а в голове царил полный сумбур. И если бы только можно было сбежать отсюда, она бы так и сделала. Но сбежать было нельзя, да и некуда.
Единственное, что сейчас она могла сделать — избавиться от навязчивых ухаживаний Филиппа, который, едва она ускользнула от Эдгара Дюрана, появился, будто из ниоткуда, и крепко взял её за руку.
— Милая кузина, тебе не кажется, что ты обделяешь меня вниманием? — спросил он голосом, не сулившим ничего хорошего. — Мне показалось или ты рада была видеть этого наглеца? Жаль, я не пристрелил его у той лавки!
— Это была всего лишь дань вежливости, не я же устроила это примирение врагов! И вообще, я так устала, — ответила Летиция, дрожащими руками расправляя веер, — мне нужно присесть.
Они направились к краю эспланады, где повсюду стояли столики с вином и фруктами, и слуга в белом тюрбане появился, словно тень, и, наполнив для них хрустальные бокалы, тут же растворился в сумерках вечера.
Летиция нерешительно повертела бокал в руках и, беспомощно глядя на кузена, произнесла:
— Я бы выпила воды.
Но как только Филипп отошёл в поисках слуги, она достала завернутую в салфетку склянку с сонными каплями, открыла дрожащими руками, расплескав едва ли не половину, и вылила оставшееся в бокал. Это, конечно, больше упомянутых Жюстиной пяти капель, но ей некогда было считать. Теперь нужно предложить кузену выпить вместе с ней по какому-нибудь надуманному поводу, и она очень надеялась, что Жюстина не соврала насчёт пяти лошадей и кучера, которых свалит эта настойка. Летиция взяла в руки бокалы, сделала глубокий вдох и мысленно хотела попросить Святую Сесиль помочь ей хоть немного, но молитве помешали чьи-то цепкие пальцы, впившиеся в её локоть.
— Если ты, черномазая дрянь, снова вздумаешь танцевать с моим женихом — я выцарапаю тебе глаза и скормлю их аллигаторам, — раздался над ухом зловещий шёпот. — Или ты думаешь, я не видела, как ты на него смотришь? И как прижимаешься к нему во время танца? Не приближайся к нему даже на три шага, если хочешь жить, ты поняла меня?
Цепкая хватка ослабла, и, отпустив её локоть, на котором теперь точно останутся синяки, перед Летицией из сумрака возникла Флёр Лаваль. Она улыбнулась милейшей улыбкой ангела и как ни в чём не бывало проворковала:
— Дорогая, я решила, что нам стоит узнать друг друга получше. Всё-таки мы теперь соседи, и, я думаю, будем общаться чаще. И я не хочу, чтобы между нами осталось какое-то… недопонимание.
От неожиданности этого выпада Летиция просто опешила. Сегодняшний вечер определённо не исчерпал ещё все свои сюрпризы. Её первой мыслью было возмутиться и высказать этому «белокурому ангелу» всё, что она думает о ней, о её женихе, Альбервилле и местных нравах. Но затем её захлестнула такая волна злости, какой Летиция сама от себя не ожидала. Она смотрела на безупречное лицо невесты Эдгара Дюрана и всё, чего ей хотелось сейчас, это плеснуть в него вина из бокала, ну или хотя бы опрокинуть ей на платье вазочку с фруктовым желе. За те слова, что она произнесла, за «черномазую дрянь», но больше всего за то, что это именно она невеста Эдгара Дюрана.
Святая Сесиль!
Она удержалась на самой грани. Почувствовала, как дрогнули пальцы, едва не расплескав вино, и, призвав всю свою волю и здравый смысл, Летиция улыбнулась в ответ столь же мило-фальшивой улыбкой и протянула Флёр один из бокалов, тот самый, что предназначался Филиппу, со словами:
— Разумеется, дорогая. Никакого недопонимания не будет. Я даже уверена — мы сможем стать подругами. И могу обещать, что то недоразумение… с танцем… больше не повторится, — она подняла свой бокал, — в залог будущей дружбы?
Флёр улыбнулась торжествующей улыбкой, принимая бокал из её рук. Звякнул хрусталь, и Летиция с тоской подумала: жаль, что в порыве злости она истратила все сонные капли на Флёр. Но вернуть назад сделанное было уже нельзя.
— А теперь — прошу прощения, мне пора переодеваться к аукциону, — она подхватила юбку и быстрым шагом направилась к лестнице.
Святая Сесиль! Да что им всем от неё нужно?! Ах, как же бабушка была права, когда сказала, что Альбервилль — город греха. Проклятое место! А ведь и правда…
Переодевалась она, как в тумане, и если бы не Жюстина, кажется, вообще не справилась бы с этой простой задачей — путалась в пышной юбке и всё роняла. Наконец, надев маску и завязав ленту с магнолией на запястье, Летиция направилась туда, где уже стояла толпа девушек в ожидании начала аукциона. Ноги её еле держали, и ощущение безвыходности бросало то в жар, то в холод. Благо, что на ней была маска, а вокруг сумрак, и они скрывали её пылающее лицо.
Она стояла самой последней среди всех, потому что в отличие от этой пёстрой щебечущей стайки, находившейся в ожидании, ей хотелось только одного — чтобы о её существовании все просто забыли.
Площадку для аукциона окружили факелами и цветочными корзинами, на брусчатку под ногами рассыпали лепестки фиалковых деревьев. А вокруг уже собралась толпа, слышались смех и шутки, и воздух пропитался предвкушением и флиртом.
Мадам Фрессон в окружении помощниц появилась из цветочной арки и сказала пышную речь о пользе благотворительности и меценатства. А сердце Летиции сжалось в нехорошем предчувствии, потому что в толпе мужчин, стоявших по другую сторону площадки, она увидела кузена Филиппа и мсье Жильбера, не сводивших с неё глаз. Справа от неё стояла Аннет, нервно расправляя розовый муар своей пышной юбки и глядя на Летицию так, что она поняла одно: отсюда ей придётся либо уйти невестой Филиппа, либо её жизнь не будет стоить и одного луи.
Но если в самом начале вечера после странного предложения Жильбера бежать в Марсуэнн она всерьёз раздумывала над тем, чтобы сказать «да» своему кузену, то теперь она просто не знала, что ей делать. Всё было бы проще, если бы не эта встреча с Эдгаром Дюраном.
Если бы не этот танец…
Если бы не его слова, не его руки, обнимавшие её только что, если бы не воспоминания о его поцелуе…
Если бы не всё это — она нашла бы выход из этой ситуации. Она бы сказала «да» кузену Филиппу и пережила этот вечер, а потом… Потом у неё было бы время что-то придумать.
Но в итоге всё окончательно запуталось.
Почему, несмотря на то, что Эдгар Дюран — последний человек, с которым ей нужно находиться рядом, именно этого она хочет больше всего на свете? И даже от воспоминаний о его голосе всё внутри у неё замирало так сладко, и кружилась голова, и мысль о том, что он сейчас здесь со своей невестой, для неё невыносимо мучительна.
Зачем он пригласил её на танец? Зачем? Зачем! Зачем снова заставил думать о нём?
Она оглянулась, невольно ища глазами его фигуру. Эта встреча, и его жаркий взгляд, вынуждающий забыть всё на свете, его руки, обнимавшие её так бережно и нежно, как никто и никогда её не обнимал, и его голос… она не могла объяснить, почему рядом с ним ей так хорошо.
И она ненавидела его за это. За то, что он снова появился в её жизни, за эту боль, и невозможность сейчас хоть что-то изменить. Но хуже всего было понимание того, что будущего никакого у них нет, а она просто увлечена почти женатым человеком. Увлечена так сильно, что, кажется, её покинули последние остатки разума. И всё, чего ей сейчас хотелось, это пойти и столкнуть Флёр Лаваль в фонтан.
Святая Сесиль, да что же мне делать?!
Аукцион начался, мадам Фрессон объявляла маски, и девушки выступали вперёд, кружились, подметая пышными юбками сиреневые лепестки, и кто-то тут же выкрикивал цену. Среди торгующихся были и те, кто специально подыгрывал, создавая ажиотаж. Летиция в процессе подготовки к балу слышала, как мадам Селин раздавала такие указания — ни одна девушка не должна остаться без внимания, даже если никто на самом деле не захочет купить её маску. Скрипач играл приветственную мелодию, все хлопали, и очередной счастливец уводил свою избранницу к месту танцев.
Группа девушек редела, а сердце Летиции выстукивало неровный ритм. Она видела, как неодобрительно поглядывают друг на друга мсье Жильбер и кузен Филипп, и была уверена, что всё закончится стычкой и очередным ядовитым выпадом Аннет, но она ничего не могла с этим поделать.
— Маска розовый лотос, — произнесла мадам Фрессон.
Аннет выступила вперёд, закружилась посреди площадки, а Летиция осталась одна.
Две девочки-ньоры зачерпнули из корзины горстями лепестки и осыпали Аннет сиреневым дождём. И в этот момент Летиции даже стало жаль кузину, потому что мсье Жильбер молчал, изучая носки своих туфель, и желающих купить розовый лотос как-то неожиданно не оказалось. Мадам Фрессон попыталась сгладить неловкость, произнеся что-то о том, как прекрасны лотосы в водах Арбонны, а сама, не отрываясь, смотрела на сына. Но мсье Жильбер делал вид, что не понимает намёков.
Аннет окатила Летицию убийственным взглядом, и Летиция окончательно поняла, что вечер закончится катастрофой.
— Пятьдесят луи за розовый лотос! — раздался внезапно голос, и, проталкиваясь сквозь толпу, к площадке вышел мужчина, в котором Летиция сразу узнала Марселя Дюрана.
Он уже был изрядно пьян и на ногах стоял не совсем твёрдо, но несмотря на это был полон решимости.
— Шестьдесят луи! — перебил его предложение Грегуар Дюран, появившийся с другой стороны.
Второй кузен Эдгара был тоже пьян, даже сильнее, чем Марсель, но, видимо, соперничество с братом было у него в крови, потому что дальше они начали торговаться с таким азартом, словно это был не шуточный аукцион, а перед ними стояла не девушка, символически продающая маску, а породистая кобыла.
— Семьдесят луи! Отвали братец, я был первым! — усмехнулся Марсель, отбрасывая волосы с потного лба.
Их дядя Шарль вынырнул из сумрака со стаканом в руке и стал дразнить сыновей, раздавая им скабрезные советы. Он с каким-то странным любопытством разглядывал Летицию, и от этого взгляда и его довольной ухмылки, ей стало не по себе. На неё накатило ощущение беззащитности и беспомощности, и, сжимая ледяными пальцами веер, она молилась лишь о том, чтобы всё это поскорее закончилось.
Они торговались бойко, перебрасываясь сальными шутками, пока наконец Грегуар не уступил Марселю право танца, а мадам Фрессон поскорее ударила в гонг, чтобы закончить этот фарс. Для Аннет это стало полной неожиданностью, и она даже забыла подать руку своему кавалеру, но тот не растерялся и подхватил её сам. И прежде чем Летиция успела оправиться от удивления, она снова услышала голос мадам Фрессон:
— И заканчивает аукцион маска — жёлтая магнолия.
Летиция сделала шаг вперёд, покружилась, как полагается. Лепестки посыпались на неё со всех сторон, и скрипка взвизгнула, как ей показалось, слишком надрывно. Она не успела даже остановиться, как услышала бодрый голос Филиппа:
— Сто луи за жёлтую магнолию!
— Сто десять луи, — раздался голос мсье Жильбера.
— Сто пятнадцать…
— Сто двадцать…
— Сто пятьдесят луи, — услышала Летиция знакомый голос.
Из толпы в пятно света у цветочной арки шагнул Эдгар Дюран, и Летиция почувствовала, как колени едва не подогнулись. Он смотрел на неё, и лицо его было сосредоточенным и даже каким-то хмурым, а взгляд — упрямым, и ничего хорошего он не сулил.
Да что же он делает!
Повисла тягучая пауза, лицо мадам Фрессон вытянулось, и она даже не нашла, что сказать на такое вопиюще неприличное поведение. В аукционе могли принимать участие незамужние женщины и неженатые мужчины, и хотя формально мсье Дюран ещё не был женат, но он был помолвлен! И это было достаточным основанием для осуждения, а если учесть, что сегодня день его помолвки…
Все вокруг зашептались, обсуждая такой конфуз, а Летиция стояла, словно на эшафоте, потому что взгляды толпы были устремлены на неё, как на истинную виновницу этого события. Даже скрипач, опустив смычок и инструмент, беззастенчиво её разглядывал. Но молчаливая пауза изумления продлилась недолго.
— Двести луи, — мсье Жильбер сделал шаг вперёд.
— Двести пятьдесят, — тут же повысил ставку Филипп, окинув нового соперника злым взглядом.
Всё произошедшее дальше было похоже на страшный сон. Толпа замерла, все увлечённо следили за тем, как нарастает напряжение среди претендентов. И лишь дядя Шарль отсалютовал Летиции бокалом и подмигнул, будто подбадривая. Мадам Селин что-то зашептала сыну, видимо, пыталась урезонить, но Филипп лишь отмахнулся. Его глаза возбуждённо блестели, и, может быть, дело было уже и не в Летиции, может, его просто захлестнул азарт, потому что ставки он делал не задумываясь. Мсье Жильбер отвечал тем же, единственное, чем он отличался от Филиппа, это тем, что говорил сдержаннее, но по глазам было видно, что и он закусил удила, как лошадь на скачках, и уступать совершенно не собирался. А Эдгар Дюран, неотрывно глядя на Летицию, просто сухо называл цифры. И если мсье Жильбер и Филипп Бернар готовы были к соперничеству друг с другом, то появление Эдгара Дюрана среди претендентов спутало им все карты, и в мгновение ока их взаимная ненависть обернулась против третьего конкурента.
Святая Сесиль! Какой скандал!
Летиция стояла и думала о том, что вот сейчас она чувствует себя точь-в-точь, как в той истории с её мужем, когда наутро после происшествия все газеты вышли с огромными заголовками, в которых везде красовалась фамилия Морье. И она представила на мгновенье завтрашнее утро: как все станут смотреть на неё с осуждением, как семья Бернар будет стоически терпеть её присутствие в доме, представила жёлчную ненависть Аннет и альбервилльское общество, смакующее в гостиных подробности этого скандала. И ещё то, как превратно истолкуют её танец с Эдгаром Дюраном все сплетницы города — ведь она дала повод почти женатому человеку! Она вспомнила угрозы невесты Эдгара Дюрана, и когда сумма торга дошла до ста экю, что само по себе было неслыханно и вопиюще, Летиция поняла — она пропала. В этом городе ей больше нет места. И на ум пришла только одна мысль — нужно бежать!
Они торговались за неё, как за лошадь или… рабыню!
Она хотела развернуться и уйти, но в этот момент мадам Фрессон остановила бессмысленный торг, понимая очевидно, что глупую ставку её сына оплачивать придётся из семейного бюджета. А расстаться с сумой в несколько сотен, а может, и тысяч экю ради какой-то полукровки баронесса, видимо, не была готова.
Мадам Фрессон ударила в гонг и с очаровательной улыбкой произнесла целую речь о крепких напитках и пьянящем весеннем воздухе, что вскружил мужские головы. А затем, приведя какой-то никому неизвестный пункт правил благотворительного общества, который не позволяет превышать сумму в пятьдесят экю для подобных мероприятий, подытожила:
— Но, чтобы никого не обидеть, учитывая, что такой случай у нас впервые, и относясь с уважением к соблюдению правил нашего общества, я предлагаю отдать право выбора желтой магнолии. Пусть наша очаровательная жёлтая магнолия прямо сейчас подарит цветочный танец и свою маску одному из претендентов. Он и станет победителем аукциона.
Мадам Фрессон поступила умно, понимая, что Летиция либо выберет кузена Филиппа, чтобы сохранить репутацию порядочной девушки, либо окончательно опозорит себя перед обществом, ведь весь Альбервилль воспринимал мсье Фрессона женихом мадмуазель Аннет. И баронесса не сомневалась, что Летиция поступит, как порядочная девушка.
Все взгляды устремились на неё, и тишина вокруг разлилась вязкой патокой, пропитанной запахом фиалковых деревьев. Кажется, этот запах Летиция будет ненавидеть всю оставшуюся жизнь.
Зачем она вообще пошла на этот бал! Святая Сесиль, да это же всё равно, что выбирать способ казни! И каким образом вы предпочитаете, чтобы вас казнили?
Но отчаяние, страх и безвыходность быстро сменились злостью. Припёртая к стенке этим нелепым выбором, а на самом деле — отсутствием выбора как такового, она вдруг отбросила прочь все бабушкины наставления. Попытка быть хорошей и покладистой ведь и привела её сюда, и теперь среди этой толпы не найдётся и пары глаз, которая бы ей посочувствовала. Одни её ненавидели, другие презирали, третьи предпочли бы убить, а четвёртые просто хотели заполучить в качестве трофея. В этот момент она возненавидела их всех, и Эдгара Дюрана в том числе, за этот нелепый фарс и торг, который поставил её в такую унизительную ситуацию. Она никак не ожидала от него такого поступка.
Хотя, почему не ожидала? Учитывая всё случившееся между ними, включая угрозы его невесты — стоило бы ожидать.
Здравый смысл подсказывал, что сейчас выбирать нужно Филиппа Бернара. А потом… потом она что-нибудь придумает. Но решиться на это она так и не смогла. Вспомнила жесткие пальцы кузена, сжимающие её руку, его угрозы, и свою короткую супружескую жизнь с Антуаном Морье. Нет! Ей не нужен муж, который будет бить её только за то, что сделал неудачную ставку на скачках или порвал сапог. Ей не нужна золовка, желающая её смерти, и родители мужа, презирающие невестку за «нечистую кровь». Вся ценность Летиции для них только в её доле наследства. А женившись на ней, Филипп Бернар сможет стать вдовцом, как только захочет — ведь за неё некому заступиться. А после сегодняшнего аукциона общество ещё очень долго будет перемывать ей кости. И как ей потом избавиться от кузена? Да никак. В доме Бернаров она будет, как в ловушке.
Так что выход только один…
Она медленно развязала маску и ленту с магнолией. Она не хотела смотреть ни на кого из мужчин, но так уж вышло…
Их взгляды с Эдгаром Дюраном пересеклись. И столько было в его взгляде всего, что у Летиции едва не остановилось сердце.
Не делай этого!
Но она безжалостно отбросила сомнения, и посмотрев на баронессу, произнесла твёрдо:
— Я выбираю мсье Жильбера Фрессона, мадам.
Лицо мадам Фрессон на мгновенье окаменело, но потом губы тронула натянутая улыбка вежливости, и вместо ответа она энергично махнула рукой скрипачу. От неожиданности тот слишком резко дёрнул струны смычком, и скрипка взвизгнула, точно кошка, которой наступили на хвост.
И казалось, только один человек был счастлив в этой толпе изумлённых лиц — мсье Жильбер Фрессон. Он с радостной улыбкой шагнул навстречу Летиции, словно желая получить долгожданный приз, но внезапно путь ему преградил Филипп Бернар.
— Не так быстро, умник! — произнёс он, хватая Летицию за руку. — Она пойдёт со мной.
Кузен был выше Жильбера почти на целую голову и шире в плечах, и его грозный вид не предвещал ничего хорошего.
— Умейте проигрывать, Бернар, — надменно произнёс Жильбер, вздёрнув подбородок и глядя сопернику прямо в глаза.
— Поигрывать? — ухмыльнулся Филипп. — Иди к своим книжкам, умник. Выигрывает всегда сильнейший. И моя кузина — не для тебя.
Кажется, кузен совсем пьян. Или окончательно спятил! Боже, какой скандал!
Летиция попыталась вырваться, но пальцы Филиппа были словно клещи, и впились в её запястье с такой силой, что шансов освободиться у неё не было никаких. Он загородил её от Жильбера своим телом, явно не собираясь отступать, и неизвестно чем бы закончилось это противостояние. Скорее всего, мсье Фрессон спасовал бы перед такой наглостью и невоспитанностью, но ему на помощь внезапно пришёл Эдгар Дюран.
— Отпусти её, — произнёс он, глядя Филиппу в глаза. — Девушка не хочет с тобой танцевать. Что и неудивительно, учитывая твои манеры.
— Не указывай мне, что делать, — ответил Филипп с усмешкой. — Я лучше знаю, чего она хочет. Она — моя невеста! А ты проваливай, пока я не пристрелил тебя.
— Отпусти её, сучёныш, а не то отведаешь кулака, — с другой стороны появился Шарль Дюран.
— Твоего, что ли? — презрительно усмехнулся Филипп. — Ну, попробуй, пьянчуга! Попадёшь-то хоть с первого раза?
Зря он это сказал.
Шарль оживился, будто весь вечер ждал подобного приглашения. Его глаза налились кровью, как у быка на корриде, он повёл подбородком и с наслаждением рванув с шеи так мучавший его галстук, ударил Филиппа Бернара кулаком прямо в лицо. Ударил внезапно и сильно, несмотря на то, что с виду был тощ и действительно очень пьян, а затем, схватив за плечи, потянул Филиппа на себя и ударил ещё и лбом прямо в переносицу.
— Кто тут пьянчуга, а? Кто, пьянчуга, сучёныш? Да я могу аллигатору пасть разорвать голыми руками! Я — Шарль Дюран — ломал таким, как ты, хребет двумя пальцами! Пьянчуга! А! Получи, сучёныш! Получи!
Удары посыпались градом. Пальцы Филлипа разжались, он, наконец, выпустил запястье Летиции, и она, подхватив юбку, отскочила от разгневанных мужчин.
Лицо Филиппа залила кровь, и это только разъярило его ещё больше. Ответ не заставил себя ждать. Он ударил в живот Жильбера Фрессона, а затем уже бросился на Шарля. Эдгар пытался растащить дядю и кузена, но безуспешно. Марсель и Грегуар примчались на подмогу, но вместо того, чтобы остановить драку, принялись избивать Филиппа, а мсье Жильбера просто подмяли под себя, навалившись на него сверху.
А дальше всё было как в кошмарном сне.
Вряд ли Альбервилль забудет это закрытие сезона. Хотя, может, и забудет… лет через сто!
Драка завязалась так стремительно и яростно, что ещё несколько мгновений толпа вокруг смотрела на это в немом изумлении и встрепенулась лишь тогда, когда мадам Фрессон, отбросив все приличия, закричала:
— Да сделайте же что-нибудь, они же его убьют!
На этот крик со всех сторон в гущу событий бросились друзья Филиппа и мсье Жильбера, и даже Аллен и Готье Бернары, на ходу стягивая сюртуки, присоединились к драке, пытаясь вытащить оттуда Филиппа.
Креолы — народ горячий. А будучи в изрядном подпитии — горячий вдвойне. И уж раз дело приняло такой оборот, никто больше не сдерживал себя.
Слышался треск рвущейся ткани и грязные ругательства, удары, хлюпанье и женский визг. Кого-то бросили на столик с масками, и он с рассыпался с сухим треском. Мсье Фрессона швырнули в фонтан. Цветочную арку, в которой стояла мадам Фрессон, снесли сцепившиеся мужчины, и оркестр едва успел убежать, прихватив свои инструменты. Бутылки с вином, корзины цветов, плетеные стулья — всё пошло в ход, и уже непонятно было кто с кем дерётся и зачем. Готье Бернар приземлился прямо в центр праздничного торта, который прямо перед дракой слуги выкатили на тележке. Аллену Бернару надели на голову серебряную чашу из-под крюшона, и только Шарль Дюран, словно злобный бог войны, забрался на мраморную статую и, обозревая побоище, радостно кричал какие-то ужасные непристойности. Кружевное жабо и рукава его фрака были оторваны, а вся грудь залита кровью, и, сидя на постаменте рядом с обнажённой по пояс богиней, он походил на грифа-стервятника, взирающего на поле боя в ожидании того, когда же можно будет поживиться добычей.
А поверх этого безумия лилась музыка — это скрипач, блаженно улыбаясь и уворачиваясь от дерущихся, наигрывал что-то быстрое: то ли джигу, то ли чардаш.
Летиция медленно отступала, как заворожённая, глядя на всё разрастающуюся драку. Ей казалось, что она находится в театре, и всё, что происходит сейчас здесь — нереально. Да, да! Это просто комедия. Или… трагедия.
Потому что ей даже представить было трудно, чтобы в жизни всё вот так мгновенно могло зайти в тупик. Ах нет, в её жизни уже был один тупик, из-за которого она и оказалась здесь. И вот, извольте, всё повторилось! Может, у неё судьба такая — бегать из одного тупика в другой?
Она прижала пальцы к вискам.
Что же делать?
Выхода было два: вернуться в Старый Свет или плыть к сумасшедшему деду на плантацию, причем немедленно. Вряд ли спятивший Анри Бернар будет хуже всего этого безумия, на которое она сейчас смотрит.
И, повинуясь какому-то внутреннему голосу, план созрел почти сразу.
Она вернется в дом Бернаров, соберёт вещи, и как только встанет солнце, отправится на пристань. Даже спать ложиться не будет. Или нет, нельзя оставаться даже на ночь — она прямо сейчас возьмёт чемодан и уедет в гостиницу. Причем пока все ещё здесь, на балу.
Последние слова Филиппа, его странное поведение и грубость напугали её так, что она не была уверена, а удастся ли ей вообще выйти из дома Бернаров утром.
Нет! Решено! Она уедет прямо сейчас. Переночует в гостинице здесь же, на рю Верте, а утром — на пароход.
И хотя подобные ночные поездки одинокой женщине без сопровождения совершать было неприлично, сейчас это не имело значения. Как когда-то чутьё заставило её вылезти через окно в сад и бежать из дома мужа, так и сейчас оно подсказывало: нельзя ночевать в доме дяди. Нужно бежать! И бежать немедля.
Все вокруг глазели на ужасное зрелище, и никто не обращал внимания на виновницу этого события. Летиция подхватила юбку и тихо скользнула меж кустов гибискуса, которыми была обсажена эспланада. Там, за оградой, стоит коляска Бернаров, она возьмёт её, соврёт что-нибудь извозчику и потом заставит отвезти её в гостиницу. У неё мало вещей, собраться хватит и четверти часа, а затем — прочь! Прочь из дома Бернаров.
Летиция ступила в густую тень тамариндов, направляясь по дорожке к воротам. И была уже почти у цели, когда позади раздались торопливые шаги. Обернуться она не успела. Чья-то сильная рука обхватила её за талию, дёрнув с такой силой и сдавив рёбра, что в лёгких почти не осталось воздуха, а другая зажала рот платком, пропитанным сладким запахом фиалок.
— Попалась, пташка! — раздался над ухом хриплый мужской голос. — Тихо, тихо! Не дергайся! От меня всё равно не убежишь.
Чьи-то губы коснулись её уха, и кожу опалило горячее дыхание с примесью крепкого табака и бурбона.
Летиция впилась зубами в руку с платком. Захлестнувший её страх придал сил, и она забилась в объятьях как пойманная в силки птица, колотя пяткой ногу мужчины и пытаясь пальцами добраться до его лица. Но борьба её была хоть и отчаянной, но недолгой. С каждым вдохом сладкий фиалковый запах затуманивал мозг и отнимал силы.
Где-то на рю Верте раздались хлопки праздничных петард, часы на башне собора Святого Луи начали отбивать полночь, и в саду «Белого пеликана» взорвался фейерверк, осыпав небо фиолетово-зелёно-жёлтым дождём. Три цвета карнавала вспыхнули сказочными цветами в тёмном небе, осветив площадку для танцев, и погасли. И вместе с ними угасло и сознание Летиции.
ЧАСТЬ II Глава 19. Что-то пошло не так…
— Даже не знаю, что и сказать, — мрачно произнёс Рене Обьер, принимая из рук служанки стакан мятного джулепа, — а у меня такое бывает редко. И, как я понимаю, глупо требовать от тебя каких-то объяснений, да?
— Ты прав. Вряд ли ты услышишь что-то внятное, — ответил Эдгар, мрачно разглядывая через окно улицу. — И, если честно, я действительно не знаю, как всё это объяснить… рационально.
Они беседовали в гостиной, в доме на рю Гюар, и день уже близился к концу. Закатное солнце опустилось за верхушки пальм, длинные тени потянулись по дорожке к крыльцу, и вечерний бриз шевелил на окнах кисейные занавеси. Из кухни доносилась негромкая песня кухарки и умопомрачительный запах жаркого, и ничто не напоминало о произошедшем накануне. Эдгар знал, что Рене заезжал к нему пару раз в течение дня, но застать на месте смог только сейчас. По лицу мсье Обьера было видно, что он зол, и у него масса вопросов, но отвечать на них Эдгару не хотелось, хотя и нужно было.
— Вид у тебя, конечно…
Рене покачал головой. А вид у Эдгара был действительно так себе. И хотя, как ни странно, в драке ему даже не сломали нос, но ссадины на лице и сбитые костяшки пальцев свидетельствовали о том, что и ему тоже досталось. Зато мсье Обьер, в отличие от Эдгара, был свеж и бодр, и казалось, просто не мог усидеть на месте.
— Не думал, что скажу такое, но знаешь, всё-таки Флёр была права, когда говорила, что не стоит звать на помолвку твоего дядю Шарля, — осторожно произнёс Рене, и отхлебнул из бокала, явно настраиваясь на серьёзный разговор. — Так что ты будешь теперь делать? Вернее, не так, я хотел спросить: что мы теперь будем делать? Ведь ты же, надеюсь, понимаешь, что после всего, что произошло на балу… Ты вообще представляешь, какое теперь о тебе сложится мнение в альбервилльском обществе? Тебя не примут ни в одном доме после того, что ты устроил!
— Ну, этого следовало ожидать, — мрачно ответил Эдгар. — Было бы странно обратное.
— И почему же ты так спокоен, позволь полюбопытствовать?
— Потому что дурное мнение альбервилльского общества — это меньшая из моих проблем, — Эдгар развернулся, прислонился к стене и скрестил руки на груди.
— Ах да, ты же разорвал помолвку с Флёр! — воскликнул Рене с деланным удивлением. — Но знаешь, тут я даже рад: твоя женитьба на ней изначально была дурной затеей.
— Банк Фрессонов отклонил моё предложение по снижению процентной ставки, мсье Лаваль, сам понимаешь, отказался помогать с поставкой тростника, Флёр обещала меня убить, а Бернары — выпотрошить «Жемчужину», как поросёнка, до последнего луи! И только чёртов дядя Шарль сказал, что это был лучший бал в его жизни! — развёл руками Эдгар, криво усмехнувшись.
— Ну хоть кто-то остался доволен! — усмехнулся в ответ Рене.
— Кажется, таким странным способом я добился безоговорочного уважения дяди, — ответил Эдгар и покачал головой, — Шарль даже забросил своих шлюх на Эспаланда Руж. Клятвенно пообещал купить сегодня-завтра рабов и лично отвезти их на плантацию, и даже Грегуару с Марселем надавал оплеух и отправил домой. Так что есть и положительные моменты во всей этой истории…
— Ну, а теперь, когда масштабы разрушений ясны, — Рене аккуратно отодвинул пустой стакан, встал и, подойдя к Эдгару, спросил, глядя ему прямо в глаза: — может, ты объяснишь за каким чёртом ты прицепился к бернаровой племяннице?
— Не начинай…
— Нет уж, тебе придётся меня выслушать! Потому что, когда я ввязался в ваше примирение с Бернарами, я был уверен в том, что ты разумный человек. И когда я говорил, что с твоим характером ты безусловно с ними поладишь, знаешь, что я имел ввиду? Поладить — это вовсе не приставать к их племяннице, будучи помолвленным, и не позорить её перед всем городом! Не оскорблять Филиппа Бернара. И уж точно не бить морду сыну банкира, у которого ты просил рассрочки! Ты всё испортил! Чёрт возьми, Эдгар, да что на тебя нашло?! — воскликнул Рене зло.
— Ты не поймёшь…
Рене, и правда, не поймёт, если сам Эдгар себя не понимает. И у него нет объяснения тому, что произошло вчера: как случилось, что в одно мгновенье ему стала невыносима мысль о том, чтобы прожить жизнь без этой девушки, и почему помолвка с Флёр стала душить его, словно удавка, словно тёплая одежда в жаркий день, вызывая только одно желание — содрать её с себя и освободиться.
И он так и сделал — пошёл к Флёр и сказал, что расторгает помолвку.
А вот теперь…
Он только что вернулся от Бенье, и от новостей, что принёс ему усердный сыщик, всё внутри у Эдгара жгло, как калёным железом. Никогда он ещё не испытывал такой странной смеси чувств: тоски, жажды, отчаяния и злости. И он не знал, что ему теперь делать.
Они снова встретились в мужском клубе, где Бенье любил проводить сиесту, и в этот раз сыщик сразу перешёл к фактам.
— Мсье Дюран, что же, у меня для вас есть новости и по вашему отцу, и по той девушке, о которой вы спрашивали.
— Летиция Бернар, она племянница Готье Бернара, это я уже и так знаю, — нетерпеливо перебил его Эдгар.
— Боюсь, вы не совсем правы, мсье Дюран, — аккуратно поправил его сыщик, — эта девушка, кто угодно, но только не племянница Готье Бернара. Вот, полюбуйтесь, — он вытащил из кожаного портфеля газету и положил её перед Эдгаром, — это «Марсуэнский экспресс». Видите заголовок?
— «Антуан Морье — убийца и казнокрад»? И что? — удивился Эдгар.
— Сегодня я говорил с тем самым сыщиком — Морисом Жеромом. Он, кстати, как раз вернулся из Старого Света и поведал мне прелюбопытную историю. И эту газету, кстати, мне дал тоже он. Так вот, та, кто выдает себя за Летицию Бернар, вовсе даже не она. Эта женщина — жена Антуана Морье, вернее, теперь уже вдова, и преступница, которую разыскивают в Марсуэне. Подозревают, что она прячет украденные Антуаном Морье деньги. И никакая она не племянница Бернарам, а просто мошенница, которая, перехватив письмо Анри Бернара, решила выдать себя за неё. На руку ей сыграло то, что Бернары никогда не видели настоящую Летицию и приняли всё за чистую монету. Морис Жером приехал накануне и сразу направился к Бернарам, и как только обман открылся — эта лже-Летиция тут же сбежала, только её и видели. Я был сегодня у Бернаров и побеседовал с мсье Готье...
— Сбежала? Как сбежала? Куда сбежала? — перебил Эдгар Бенье.
— Никто не знает. Исчезла прямо с бала, едва её обман раскрылся. К счастью, это произошло внезапно, и она не успела обокрасть Бернаров. Возможно, у неё был сообщник…
— Или сообщница… Вы так и не нашли Марию Лафайетт?
— Она пока не вернулась из столицы.
Дальнейший рассказ сыщика Эдгар слушал с трудом. О бумагах и закладных отца, и о том, кто такой мсье Тревилье из Реюньона…
Шарлатанка… Мошенница… Всё обман! Проклятье! Боже, какой же он глупец!
Его злило понимание того, что всё оказалось именно так, как подсказывал ему здравый смысл с самого начала. На что он надеялся? В свете того, что он узнал от Бенье, события прошлого вечера выглядели и вовсе безумно. Что на него нашло? Одной глупой выходкой он перечеркнул все труды по спасению плантации. Он выставил себя идиотом, он…
Эдгар вернулся домой, плеснул себе бурбона и принялся ходить по гостиной из угла в угол, думая о том, что же ему делать.
Но худшим наказанием было то, что он не знал, как ему избавиться от мыслей о ней, от этого яда под названием «Летиция Бернар», который тёк по его венам. Ничто так не отравляло его душу, как осознание того, что он никогда её больше не увидит. И в это мгновенье он почти ненавидел её, ненавидел и тосковал, и не знал, как вырвать эту тоску из своего сердца.
Но он должен её забыть. Забыть и жить дальше. И снова попытаться склеить всё, что так опрометчиво разрушил вчера.
— Послушай, Рене, — Эдгар посмотрел на друга, — я понимаю, что виноват перед тобой, и что, наверное, моя просьба прозвучит сейчас безумно, но ты не можешь попытаться снова устроить мне встречу с Готье Бернаром? Я хочу всё исправить.
— Может, тебя ещё и с Флёр помирить? — саркастично спросил Рене.
— А может, и помирить, — задумчиво ответил Эдгар.
***
Солнечный свет упал на лицо и, может, от этого Летиция пришла в себя. А может, от того, что кто-то бесцеремонно тряс её за плечо, и рука занемела от неудобной позы.
— Эй, муасель, очнитесь уже, — женский голос окончательно вывел Летицию из забытья.
Комната вокруг была незнакомой: облупившиеся деревянные двери с остатками оливковой краски на филёнках, потолок с ржавыми разводами в углу и наборные ставни на запертых окнах... Только одно окно было нараспашку, и сквозь перекрестье железных прутьев решетки нестерпимо сияло солнце, расчертив грязную циновку на полу яркими прямоугольниками света. Кажется, утро…
Летиция лежала в кровати, на соломенном тюфяке, и от неудобной позы затекла не только рука, но и шея.
— Где я? — спросила она хриплым голосом, глядя на широкоскулое лицо пожилой ньоры, склонившейся над ней.
От женщины нестерпимо пахло потом и луком, а на сером переднике необъятных размеров отчетливо виднелись пятна соуса.
— Где вам надобно, значит, быть. Вот, переоденьтесь, хозяин так велел, — она положила на тюфяк платье, платок и поставила рядом стоптанные башмаки.
— Переодеться? Это что ещё значит? Ты, вообще, кто такая? Говори немедленно! — воскликнула Летиция, приподнимаясь на локтях и чувствуя, как страх липкими пальцами стискивает гортань.
Она хотела вскочить с кровати, но смогла только сесть — голова кружилась, ныла в висках, и даже дурнота накатила. А вместе с ней — и воспоминания. Но всё, что она помнила: ночь, фейерверк, сладкий фиалковый запах, темнота…
Меня похитили!
На ней было всё то же жёлтое платье магнолии.
— Где я?! — воскликнула она, хватая ньору за руку.
— Не велено мне говорить с вами об этом, переодевайтесь, а то хозяин сейчас придёт и вам не поздоровится, — женщина выдернула руку и, плавно раскачиваясь грузным телом, словно баржа идущая по реке, направилась к двери.
Ньора вышла, и Летиция услышала, как заскрипел ключ в замке — её заперли.
Превозмогая дурноту, она встала и попробовала открыть дверь — безрезультатно. Она огляделась и обошла комнату. Мебели было мало: комод, продавленный плетёный стул, кровать и рядом грубый деревянный стол, на котором стоял глиняный кувшин с водой. Летиция очень хотела пить, но побоялась — мало ли что может оказаться в этой воде!
Повсюду пыль, на всех окнах решётки, и ставни заперты снаружи, а за тем окном, что открыто — пустырь, выходящий на мангровые заросли аирского залива. Летиция попыталась рассмотреть, что там слева и справа, но увидела только деревья. Если кричать — всё равно никто не услышит, потому что некому тут слышать.
Святая Сесиль! Спаси меня грешную!
Она взмолилась горячо и искренне, вцепилась пальцами в решётку и, прижавшись к ней лбом, попыталась успокоить дыхание. Накатившая паника начала понемногу отступать. И хотя нестерпимо хотелось пить и болела голова, мысли всё равно постепенно прояснились.
Кто её похитил? Филипп? Ну разумеется! Кто ещё способен на такое! А может, Аннет? Или Флёр? О боже… И что они с ней сделают?
Летиция вспомнила угрозы невесты Эдгара Дюрана, и страх пополз по спине холодным ужом. Она снова обошла комнату, подёргала дверь и решетки на окнах, но те сидели крепко, и вернувшись к кровати, принялась рассматривать одежду, которую принесла ньора — простое платье из грубого хлопка, тийон, который носят рабыни, и башмаки…
Зачем всё это?
Ей захотелось расплакаться, хотелось расцарапать лицо Филиппу, Аннет, или Флёр... Но больше всего хотелось оказаться подальше отсюда, в Старом Свете, в Марсуэне, на рю Латьер, в доме бабушки. И от внезапной волны жалости к себе две слезинки скользнули по её щекам, но она тут же вытерла их ладонями, устыдившись собственной слабости, поморгала и, глубоко вздохнув, отбросила сожаления.
Не сейчас! Нельзя сейчас рыдать! Надо придумать, как выкрутиться из этой ситуации! Она должна быть готова к встрече со своим похитителем. Ей надо стать покорной, обмануть его, выведать всё и попытаться сбежать в удобный момент. Святая Сесиль, хоть бы это был Филипп! Его обмануть будет, пожалуй, проще всего.
И едва она это подумала, как в замке снова заскрипел ключ. Летиция вцепилась руками в деревянную спинку кровати, сжала челюсти, стараясь не выдать дрожь, от которой её зубы едва не выстукивали барабанную дробь, и приготовилась к встрече с похитителем. Ей представилось, как сейчас войдёт Филипп со своей гнусной ухмылкой и скажет, что он её предупреждал, но…
…в комнату вошёл тот, кого она ожидала увидеть меньше всего.
Морис Жером. Сыщик из Марсуэна.
На какой-то краткий миг она даже испытала облегчение и, не удержав радостного возгласа, воскликнула:
— Это вы? Слава богу!
Но в тот же миг осеклась, потому что Морис Жером тщательно запер за собой дверь на ключ, положил его себе в карман и, окинув Летицию взглядом, улыбнулся как-то… очень неприятно. Он был одет совсем так, как в прошлое своё появление в доме её мужа, только сейчас вместо ботинок на нём были сапоги для верховой езды, вместо галстука — шейный платок, а в руке — кнут. И судя по запаху конского пота ясно было, что он только что спешился.
— Ты рада меня видеть, пташка?
Теперь она узнала его голос. Так вот, значит, кто похитил её вчера прямо с бала!
Но зачем?
— Рада? — спросила она как можно более строго, чувствуя, как в ней снова нарастает паника. — Объясните, мсье Жером, что всё это значит? По какому праву вы похитили меня и удерживаете здесь?
— По какому праву? — усики мсье Жерома разъехались, обнажив жёлтые зубы в хищной улыбке. — По очень простому праву, моя прелестная пташка. Вот по этому праву…
Он полез во внутренний карман сюртука и вытащил сложенную вчетверо бумагу.
— Что это такое? — спросила Летиция срывающимся голосом.
— Это купчая, моя пташка.
— Купчая? Какая ещё купчая?
— По которой мне будет принадлежать рабыня по имени Люсия, — он медленно приблизился к Летиции, загоняя её в угол между столом и кроватью. — По которой ты будешь принадлежать мне, моя пташка.
Он коснулся её щеки тыльной стороной ладони той руки, в которой был кнут, и её даже передернуло от этого прикосновения. У Летиции перехватило дыхание, и глаза расширились от ужаса, и она даже не нашлась, что ответить.
Она — его рабыня?
Настолько кошмарная мысль даже не приходила ей в голову. А затем, когда смысл сказанного Морисом Жеромом до неё дошёл в полной мере, ярость и гнев поднялись откуда-то из глубины души и затопили собой её рассудок, начисто смыв намерение быть покладистой и попытаться обмануть своего похитителя. Она понимала умом, что сейчас ей лучше всего просто изобразить обморок или разрыдаться — показать свою слабость и вызвать жалость, но не ум решил за неё в этот момент.
— Принадлежать тебе? — воскликнула она, выхватывая бумагу, разорвала её в клочья и яростно припечатала их в грудь мсье Жерома. — Да я лучше умру! Немедленно выпустите меня, вы совсем спятили! Вы хоть знаете, что мой дядя — адвокат? И мой кузен — да он застрелит вас! Они найдут меня, и вам не поздоровится!
Это был блеф, но сейчас ей не оставалось ничего другого.
— «Лучше умрёшь»? — криво усмехнулся сыщик. — Нет, моя пташка, сейчас ты не умрёшь, хотя именно об этом меня и просил твой дядя-адвокат. Ты слишком хороша, чтобы умереть, и я придумал для тебя кое-что получше.
Мсье Жером сделал резкий шаг ей навстречу, почти припечатав к спинке кровати, и его рука с кнутом обвилась вокруг её талии. Он притянул Летицию к себе рывком, сдавив ребра, словно в железных тисках, и впился в её губы жадным поцелуем. Это был даже не поцелуй — почти укус, жёсткие усы оцарапали нежную кожу губ, а от жаркого дыхания, пропитанного крепким запахом табачного дыма и рома, Летиция почти задохнулась. Она рванулась судорожно, упёрлась руками ему в грудь, пытаясь увернуться, а он всё напирал — впился губами в кожу за ухом, лизнул, ещё сильнее стискивая её в объятьях и шепча совершенно безумно:
— Моя! Моя пташка! Только моя!
Одной рукой он попытался задрать подол её платья, но в этот момент Летиция нащупала глиняный кувшин и прежде, чем вообще поняла, что делает, кувшин уже раскололся о голову мсье Жерома, и их окатило водой и осколками. Один из осколков распорол мсье Жерому кожу на виске, и кровь потекла, пачкая сюртук и её жёлтое платье. Летиция вырвалась, держа в руках кусок от глиняного кувшина, и бросилась в противоположный угол комнаты, прихватывая по пути стул. Она выставила стул перед собой, как щит, понимая, что против сильного мужчины это сомнительная преграда.
Всё равно, так просто она не сдастся!
— Ах ты дрянь! — прорычал мсье Жером, вытирая ладонью кровь, но потом снова хищно усмехнулся. — Хотя… мне даже нравится твоё сопротивление. Моя Люсия!
И ничего более отвратительного Летиция в жизни не слышала.
Святая Сесиль! До чего же мерзко! Жаль, она его не убила!
Но, несмотря на кровь, голова у мсье Жером оказалась на удивление крепкой, сознания он не потерял, а ключ от двери так и лежал в его кармане. И готовая разрыдаться от обиды и злости, Летиция выставила вперёд остриё черепка и воскликнула срывающимся голосом:
— Попробуй только подойти ко мне, и я воткну вот это тебе в горло!
Мсье Жером достал платок, приложил к ране, с сожалением осмотрел свой залитый кровью сюртук и клочки бумаги.
— А вот это ты зря сделала, — он указал рукоятью кнута на обрывки. — Придётся писать вторую купчую, а я не рассчитывал на такое. Запомни, моя пташка, никто за тобой не придёт. Тебя не спасёт твой дядя или кузен. Для всего Альбервилля ты теперь преступница, прячущая деньги, украденные твоим мужем. Теперь все знают, что ты — мадам Морье, и вовсе никакая не племянница Бернарам, уж я об этом позаботился. Так что никто не будет тебя искать. Запомни — никто!
Сердце у Летиции колотилось как сумасшедшее, и дрожали колени, а от услышанного только что, казалось, она сейчас лишится чувств.
Дядя поручил её убить?
Мсье Жером посмотрел на одежду, лежащую на кровати, достал из кармана часы и, открыв крышку, коротко на них взглянул.
— Чёрт! Ладно. Переоденься, и отдай мне своё платье.
— Ни за что! — упрямо ответила Летиция.
— Или ты переоденешься сама, или это сделает Нуньес, пока ты будешь сладко спать, прямо как этой ночью.
Мсье Жером достал из кармана пузырёк и, демонстративно поболтав в нём жидкость, добавил с ухмылкой:
— Или хочешь, это сделаю я, пока ты будешь спать, моя пташка…
И Летиции ничего не оставалось, как сдаться.
— Я не буду делать этого при вас! — ответила она, пытаясь погасить свою ярость и понимая, что ей всё-таки придётся быть покладистой, чтобы выжить.
— Ну же, мадам Морье, не стоит быть такой стеснительной, — осклабился он, — я знаю все твои страшные тайны, моя Люсия.
В дверь постучали, и когда мсье Жером открыл, на пороге возникла фигура пожилой ньоры.
— Чего тебе, Нуньес?
— Там посыльный пришёл, массэ Жером. И тот господин…
— Хорошо. Проследи, чтобы она переоделась, и принеси мне её платье, — коротко скомандовал мсье Жером служанке.
А затем развернулся, перехватив поудобнее кнут, внезапно щёлкнул им так, что его плетёное жало, размотавшись на всю длину, вонзилось в штукатурку рядом с плечом Летиции и оставило на стене глубокую борозду.
— Без глупостей, моя пташка, или вот так же я исполосую твою прекрасную спину, — Морис Жером отдал ключ Нуньес и удалился.
Переодевалась Летиция в спешке: мало ли, а вдруг мсье Жером вернётся в самый неподходящий момент? Нуньес помогла со шнуровкой, постояла каменным изваянием, наблюдая, как пленница спешит, и затем, забрав бальный наряд, степенно удалилась. Появилась чуть позже — принесла поесть и собрала черепки.
Летиция попыталась её разговорить, надеясь разжалобить старую женщину, но ньора была нема, как рыба, и жалости никакой к пленнице не испытывала, лишь уходя буркнула, указывая на платок:
— Тийон надень, а не то хозяин рассердится.
Для рабынь ношение тийона в Альбервилле было обязательным, чтобы белые господа могли запросто отличить их от свободных женщин. Летиция хотела возмутиться, но поняла, что это бесполезно, да и главное, на что она должна сейчас потратить силы, это не на спор со служанками — надо придумать, как обмануть мсье Жерома и сбежать отсюда. Она с ужасом прислушивалась к звукам за дверью, боясь, что вот он снова войдёт со своим кнутом, но её похититель так и не появился. С одной стороны, это было хорошо, но с другой — ожидание смерти хуже самой смерти. День прошёл, село солнце, и на Летицию опять накатила волна паники. А если он придёт ночью, пока она спит? И откуда только силы взялись — она придвинула к двери тяжёлый деревянный комод и водрузила на него стул. По крайней мере, мсье Жером уж точно не войдёт незамеченным!
Второй стул она поставила рядом и спрятала под подушку осколок кувшина — своё единственное оружие, а затем долго лежала, боясь сомкнуть глаза и прислушиваясь к тишине дома. На улице пели цикады, светлячки мерцали в ветвях деревьев призрачным облаком, и где-то ухал болотный филин, но дом не издавал ни звука. Видимо, мсье Жером так и не вернулся.
У Летиции было предостаточно времени, чтобы обдумать всё, что произошло. Теперь многое для неё стало ясным. Во-первых, то, что появление мсье Жерома ещё там, в Марсуэне, не было случайным. Яснее ясного, что туда его послал дядя Готье. Зачем? Затем, чтобы убрать никому не нужную претендентку на третью часть плантации. Не исчезни она тогда из дома Антуана Морье — нашли бы её с перерезанным горлом, и все бы подумали на Одноглазого Пьера. Умно, ничего не скажешь!
А она убежала и спутала планы мсье Жерому и дяде заодно. Но, как оказалось, у дядюшки был припасён и план Б. Она-то, дурочка, верила тому, что он говорил! Так, может, и дед Анри никакой не сумасшедший? Может, всё это выдумала змеиная семейка, которая с первого дня хотела от неё избавиться?
Летиция лежала, не раздеваясь, и спать не могла. Ворочалась с боку на бок, понимая, что теперь, когда её имя опорочено, когда её выставили соучастницей преступления, никто и в самом деле не придёт ей на помощь. Хотя, может быть, Жильбер Фрессон? Раз он был достаточно безумен, чтобы предложить ей побег в Старый Свет без единого луи, то может, и в историю, сочиненную мерзким сыщиком, не поверит?
Ах, хоть бы не поверил!
Увы, как бы ни странно это выглядело, но мсье Жильбер был сейчас её единственной надеждой на спасение. Сейчас, в темноте и тишине, немного успокоившись и упорядочив мысли, она вспомнила все подробности того, что произошло на балу. И всё случившееся показалось Летиции очень странным. А ещё нереальным и каким-то далёким, как будто всё это произошло не с ней. Она пыталась понять, что во всём произошедшем вчера было не так, но мысли помимо её воли вдруг потекли совершенно в другом направлении. Она вспомнила Эдгара Дюрана, их танец, его голос и руки, обнимавшие её…
…и незаметно погрузилась в сон.
Луна ушла…
И ночь, будто чёрный ром в бокале — жаркая, пряная, сладкая, пахнущая карамелью и гвоздикой. Густой воздух застыл, даже цикады затихли. Вот и наступило её время…
Она опускает ноги на циновку… и всё меняется…
Тело наливается звериной силой, и весь мир — ощущения, запахи, звуки — усиливаются разом и обрушиваются на неё. Ночь полна жизни, той жизни, о которой она и не знала до сих пор…
…у края залива возятся выдры, шлёпая по мягкому илу…
…попискивают летучие мыши, деля добычу в ветвях старого платана…
…опоссумы возятся в траве, и бругмансия* под окном источает дурманящий аромат, от которого снятся очень странные сны…
*бругмансия — тропическое растение, родственник дурмана, цветёт ночью, его аромат способен вызывать галлюцинации.
Она бесшумно идёт по деревянному полу, проскальзывает сквозь решетку на окне, и вот под лапами уже мягкий дёрн, покрытый подушкой мха. Дом тёмен и тих, и стоит у самых болот. Банановая рощица обрывается у забора, а дальше — непроходимые мангровые заросли. Но ей в другую сторону — туда, к бисеру ночных огней города, на рю Гюар…
Фонарь над входом в дом Дюранов окружён живым ореолом мотыльков, и от их хаотичного движения причудливо танцуют на стене маленькие тени. Она идёт вокруг дома, дальше — вверх, на крышу каретного сарая, и уже оттуда — в окно, в спальню…
Он спит на кровати.
Кисейный полог завёрнут и привязан к резному столбику, и простыни сбиты, словно он метался во сне. На его лице несколько ссадин, и меж бровей залегла хмурая складка, словно и сейчас, во сне, он напряжённо о чём-то думает.
Где-то внутри неё глухо и ритмично начинают стучать барабаны. Гулким пульсом они колотятся, словно настоящее сердце, качая по её венам ненависть и ярость.
«Ты должна убить его…».
Этот голос внутри — он управляет её волей.
И от этих слов, словно от глотка обжигающего пимана*, по крови растекается пламя, требующее только одного — запрыгнуть на кровать, выпустить когти и порвать ему горло… Влезть в его сон, в его голову, в его мысли, заставить его почувствовать весь ужас того, что она может с ним сделать, заставить его сойти с ума…
*пиман — ром, настоянный на 21-ом перце, используемый в ритуалах вуду.
Перед её глазами проскальзывает видение: белые дорожки муки на песке, словно змеи, сплетаются в причудливое сердце — это веве, и сверху на него падают капли рома, белые крупицы сахара и цветы франжипани. Подношения духам… И посреди огней, прямо на песке, танцует босая женщина, плавно покачивая бёдрами. На её шее — разноцветные нитки бус, волосы украшены цветами, и красная юбка собрана в кулак, так что видны стройные ноги.… Она оборачивается и смотрит. И эта женщина удивительно похожа на неё саму.
Но это не она…
«Сделай это!».
Голос приказывает, требует, он неумолим…
«Ты должна убить его!».
И она подчиняется этому голосу, подходит к кровати ближе. Ещё ближе… Лапы опускаются на простыню у плеча, она смотрит не отрываясь, и сейчас его лицо уже на расстоянии вытянутой руки.
«Ну же, ещё немного!».
Ритм нарастает, голос в её голове бьётся в ритуальном танце, заставляя склоняться всё ниже и ниже. Она всматривается в его лицо и понимает, что рада, безумна рада его видеть, что она скучала, и сейчас ей так больно…
Ритм почти оглушает, толкая ей вперёд, но на самом краю она замирает.
Она не может…
Не может его убить.
Она смотрит на него долго, неотрывно, а потом медленно дотрагивается до его щеки. Ей нужно ощутить это прикосновение, хотя она знает, что ощутить его невозможно. Но желание так сильно, что побеждает голос в её голове, и тот звучит всё глуше…
Гаснут огни ритуального костра, исчезает женщина в красном платье. Сгусток тьмы превращается в её руку, и она касается его щеки тыльной стороной ладони, гладит пальцами висок, видя, как разглаживается между бровей складка. Его губы трогает чуть заметная улыбка, и он шепчет:
— Летиция… Летти…
От этих слов барабаны в её голове умолкают совсем, исчезает ярость и звериная сила, пальцы наполняются настоящим теплом и начинают ощущать прикосновение к его коже.
У него есть невеста — но сейчас… сейчас он принадлежит только ей.
Она внезапно наклоняется и целует его в губы.
И не успевает отпрянуть, потому что его губы снова выдыхают её имя и отвечают поцелуем. Она чувствует всё, как будто наяву: как его пальцы зарываются в её волосы, и он рывком подаётся навстречу. Мгновенье — и он крепко обнимает её за талию второй рукой, тянет на себя и опрокидывает спиной на кровать. И прежде чем она понимает, что произошло, он перехватывает её запястья, вминая руки в подушку над головой, и всматривается в темноту её лица. Вряд ли он что-то видит, но ему и не нужно. Он и так знает, кто она.
— Ты пришла…
И целует её снова: сначала нежно, а потом жадно, грубо, почти до боли, и снова нежно, ловя ответные поцелуи. А она отвечает, так же страстно, как в тот их самый первый раз, и тянется к нему, даже не пытаясь освободить руки, и неважно, что ей не вырваться, она и не хочет вырываться.
Это ведь всё во сне… Тяжесть его тела, этот сводящий с ума шёпот, и его губы у неё на шее. Всё во сне…
И она не хочет просыпаться!
Он прижимается щекой к её щеке, и исступлённо шепчет, касаясь губами уха:
— Только не уходи… Летти… Прошу, не уходи…
Её разбудил грохот падающего стула, скрип и гортанный женский вопль.
Летиция вскочила, спросонья не понимая, что происходит и где она. Нуньес, открывая дверь, видимо, навалилась всем телом, сдвинула комод и вошла, уронив стул. Но сейчас она словно увидела привидение. Застыла посреди комнаты, выпучив глаза так, что они вылезли из орбит, обнажив белки в красных прожилках. А потом бросилась прочь из комнаты с криком «экбалам», даже не заперев дверь.
Летиции не нужно было приглашение — она нацепила башмаки и рванула к открытой двери, вылетела в коридор и бросилась туда, где виднелось пятно света, всё равно куда, пусть это хоть окно — она и в окно выберется. Сбежала по трём ступенькам вниз и оказалась на кухне. Что-то булькало в кастрюле, и на обсыпанном мукой столе лежали раскатанные лепёшки. А за плитой виднелась распахнутая дверь, за которой светило утреннее солнце.
Пять шагов до двери и дальше скрыться в зарослях...
Но сбежать с крыльца она не успела: чьи-то сильные руки схватили её поперёк талии и дёрнули назад так, что вышибли из лёгких весь воздух.
— Далеко ли собралась, пташка? — раздался над ухом голос мсье Жерома, и её окатило табачным духом.
В этот раз он не стал церемониться и вывернул ей руку так, что она едва не взвыла от боли, а затем поволок обратно в комнату. От обиды и злости ей хотелось вцепиться ему в лицо, укусить, ударить, лягнуть, но он схватил её другой рукой за волосы и держал крепко — не вывернуться. Распахнул дверь пинком и, втолкнув её в комнату, запер.
А потом она слышала, как хлестал кнут у неё под окнами, и как рыдала и выла Нуньес, умоляя хозяина пощадить её, но он был непреклонен. И Летиции казалось, что эту порку он устроил специально для неё, чтобы она видела и слышала, что будет, если она ослушается. Но как бы ни было ей страшно, ужас внутри неё мешался с яростью и злостью. И с мыслью о том, что как только мсье Жером войдёт в эту комнату, она перережет ему горло, Летиция достала спрятанный под подушкой осколок кувшина и положила его в карман. Если мсье Жером хотел этим научить её смирению, то получил ровно обратный эффект — она возненавидела его ещё больше и решила сбежать любой ценой.
Он вернулся, держа в руках окровавленный кнут, бутылку, свечу и какой-то свёрток. Из-за пояса у него теперь торчал ещё и пистолет, а брюки были испачканы грязью, и мысли одна хуже другой полезли Летиции в голову.
— Ну здравствуй, пташка, что же ты меня не дождалась? Решила упорхнуть? — улыбнулся он криво. — Вижу, ты совсем не рада меня видеть?
Летиция молчала. Ждала, что же он скажет дальше.
— Меня это не пугает, я терпеливый, — ответил он, наливая в стакан воду и какую-то жидкость из бутылки. — Вот, выпей это.
— Что это? — напряжённо спросила Летиция, отгораживаясь стулом от своего тюремщика.
— Немного «чёрной пыли», немного бурунданги* и немного рома, — ответил он, прислоняясь плечом к комоду. — Сегодня мы сядем на пароход и поплывём в верховья Арбонны, моя пташка. И мне нужно, чтобы ты в дороге вела себя, как хорошая рабыня, и не вздумала снова сбежать. А вот это тебе поможет, — он подвинул стакан в её сторону, — пей.
*бурунданга — скополамин, вещество, получаемое из бругмансии, способно полностью подавлять волю человека и делать его покорным.
— А если не буду? — с вызовом спросила Летиция, нащупывая сквозь складки платья осколок кувшина.
— Будешь, куда же ты денешься! — он снова усмехнулся, так, что обнажились его жёлтые от курения зубы. — Ты ведь не знаешь, но до того, как пойти служить в полицию, я был охотником за беглыми ньорами, — мсье Жером многозначительно похлопал ладонью по рукояти кнута, — я умею укрощать строптивцев. Ты же не глупая, моя пташка... Ты ведь понимаешь, что я знаю сотню способов, как заставить тебя это выпить. И порка, которую ты только что слышала, это самое меньшее, чего заслуживает строптивая рабыня. Так что пей, и мы поедем. Или я залью это тебе в глотку сам.
— Зачем нам плыть в верховья Арбонны? — спросила Летиция, стараясь оттянуть неприятный момент и понимая, что выпить эту гадость ей всё равно придётся.
— Я купил дом и землю в соседнем округе, там мы и будем жить. Вместе. Растить хлопок… Или кофе. Видишь ли, я теперь в отставке, а твой дядя всё это время весьма щедро оплачивал мои услуги, так что я скопил деньжат, завел дюжину рабов — я не беден, и уж всяко лучше твоего казнокрада Морье, — усмехнулся снова мсье Жером, — я женюсь на тебе.
— Что?! — у Летиции даже дыхание перехватило.
Мсье Жером размотал свёрток, достал оттуда щипцы и клеймо, положил их на комод и красноречиво посмотрел на Летицию.
— Я дам тебе выбор из трёх вариантов: мы идём к алтарю и ты добровольно говоришь «да», становишься моей женой и добропорядочной хозяйкой в моём доме, родишь мне детей, или ты говоришь «нет», я ставлю на тебя это клеймо и продаю торговцу рабами по сходной цене, а дальше тебя ждёт незавидная судьба.
— А третий вариант? — спросила Летиция, понимая, что, наверное, он ещё хуже первых двух.
— Третий? — он усмехнулся снова. — Я сделаю то, что попросил меня сделать твой дядя Готье, щедро при этом заплатив — отвезу тебя в Панчак и брошу в болото к аллигаторам. Ну, так что ты выберешь? Стать моей женой или…
Он многозначительно повертел в пальцах клеймо.
— Стать твоей женой, — хрипло ответила Летиция.
— Тогда пей, — он толкнул стакан, и тот, проехав по столу, остановился прямо у пальцев Летиции.
Однажды я распорю ему горло теми самыми когтями…
Она взяла стакан и залпом выпила содержимое.
Глава 20. Неожиданные находки
Эдгару показалось, что в этот раз Бенье смотрел на него даже с каким-то сочувствием.
Видимо, история о том, что произошло на балу, уже разлетелась по городу со всеми подробностями и наверняка дошла до ушей всезнающего детектива. Именно поэтому появление Эдгара с утра второй день подряд не было для него удивительным.
— К сожалению, мсье Дюран, я не могу выполнить вашу просьбу и найти мадам Морье, — со вздохом ответил детектив. — И боюсь, у меня для вас плохие новости… — он посмотрел в почти пустую чашку и повертел её так, что кофейная гуща осела на стенках причудливыми узорами. И словно разглядев ответ именно там, Бенье продолжил: — Скорее всего, мадам Морье больше нет в живых. Во всяком случае, полиция рассматривает именно эту версию.
— Что? Нет в живых? С чего они это взяли? Да, она сбежала, но это ещё ничего не значит, я же…
Я же видел её этой ночью!
Эти слова едва не сорвались у Эдгара с губ, но он вовремя осёкся. Если рассказать о том, что именно он видел этой ночью, детектив, пожалуй, перестанет выполнять его поручения, посчитав клиента сумасшедшим. Но он не сумасшедший. И даже не начинает сходить с ума. В этом Эдгар теперь окончательно убедился. У того, что он увидел нынешней ночью, у того, что почувствовал, была совсем иная природа, нежели безумие.
Он знал, что она появится. Та-что-приходит-по-ночам. Какое-то внутреннее беспокойство глодало его весь вечер, быть может, чутье, а может, наступающая ночь была слишком уж душной и влажной. И когда окончательно стемнело, он выпил крепкий кофе и направился в спальню.
Зарядив пистолет, Эдгар положил его под подушку и лёг не раздеваясь. Пытался не заснуть и всё думал о разном, временами проваливаясь в дрёму куда-то между сном и реальностью. И в один из таких моментов вдруг ощутил на себе тот самый тяжёлый взгляд — это сгусток тьмы смотрел прямо на него из глубины комнаты.
Он ждал её. И она пришла.
Эдгар лежал не шевелясь, напряжённо сжимая пальцами рукоять пистолета. Он принял решение, что сегодня поставит точку в этой истории. Ему нужно лишь подпустить её поближе. В прошлый раз он смог её ранить, а сегодня он её убьёт.
Она подошла. Эдгар не видел и не слышал этого, но ощущал её приближение нарастающей волной страха в груди и гулким ритмом барабанов, что зародился в его голове. Он лежал неподвижно, изображая спящего и ожидая, когда же она нападёт, но ничего не происходило, а потом…
Потом он ощутил лёгкое прикосновение. Казалось, это всего лишь ночной бриз, что колышет занавеси на окнах, но потом до его лица дотронулись тёплые пальцы, и пахнуло лимонной вербеной. И страха не стало…
Её имя сорвалось с губ само собой, потому что он изо всех сил хотел, чтобы это было правдой. Чтобы это была, и правда, она. Не призрак, не фантом, не игра его воображения или припадок безумия.
Летиция…
И, словно откликнувшись на это призыв, она его поцеловала. Она была совершенно реальна: живая, тёплая и такая желанная, что всё в этот миг потеряло значение. Пальцы разжали рукоять пистолета, и он рванулся навстречу темноте.
Он не сошёл с ума, нет. Её запах, вкус её кожи, контур лица, которое он гладил пальцами — он узнает его даже с закрытыми глазами. Узнает кончиками пальцев, узнает губами… Её запястья с тонким браслетом — он вспомнит их на ощупь, только нужно её найти.
Она исчезла так же внезапно, как и появилась, а он очнулся только под утро. Пистолет валялся на полу, постель была смята, и казалось, что это он просто метался во сне…
Но Эдгар знал — она была здесь. Точно была. И, едва проглотив завтрак, он помчался к Бенье с просьбой перевернуть к чертям весь Альбервилль и найти её. И плевать, кто она такая: мошенница или мадам Морье — ему уже всё равно. Она нужна ему. Кем бы она ни была.
— Так с чего вы взяли, что её нет в живых? — настойчиво переспросил он у сыщика, рассматривающего кофейную гущу с видом знатока.
— Я только что вернулся из участка. Вчера на болотах нашли останки человека, а рядом то самое платье, в котором мадам Морье была на балу. Жёлтое. По нему и опознали в основном. В участке мне сказали, что с телом разделались животные, и мало что осталось, но обрывки платья и туфлю опознали мсье Готье Бернар и его дочь.
— Не может этого быть! Да и что ей делать на болотах? — хрипло переспросил Эдгар. — Это какая-то ошибка!
— В полиции полагают, что она хотела бежать из города. Там неподалёку лодочная пристань и переправа через Арбонну. За пяток луи перевозят даже беглых. Возможно, она хотела незамеченной перебраться на левый берег. Там ведь уже другой округ. Жандарм, который охранял переправу, сказал, что видел женщину в жёлтом платье и в плаще в ночь бала. Так что, увы, сомнений почти нет.
Эдгар вышел от Бенье, сел в коляску и сидел до тех пор, пока возница не обернулся проверить, чем же там занят его пассажир. А пассажир просто сидел, смотрел в одну точку на мостовой и понимал, что вот сейчас в его жизни всё почти так же, как в тот день, когда он потерял семью. И он чувствует только пустоту и боль, может, не так остро, как тогда, но почти так же безысходно.
Он провёл день в текущих хлопотах, стараясь занять себя какими-нибудь делами, лишь бы отвлечься от тягостных мыслей. Проводил мсье Обьера с женой на пристань — они отплывали на плантацию. И прощаясь, Рене произнёс негромко, так, чтобы не слышала Полин:
— Флёр уехала в поместье. Я буду у Лаваль завтра… Так мне поговорить с её отцом? Ты не передумал?
Эдгар посмотрел на друга так, словно тот был из стекла, и криво усмехнулся.
— Поговори. Хуже уже не будет.
А сам подумал, что сейчас ему хочется просто напиться до беспамятства, чтобы перестать ощущать боль и бессмысленность всего, что он делает. Он вернулся к дороге, поймал возницу и, сев в коляску, бросил коротко:
— В банк.
— К Фрессонам? — уточнил возница.
Эдгар достал из кармана расписку на хранение ценностей, взятую у мсье Бланшара, и прочитал заголовок: «Банк Легран».
— Нет, к Легранам.
В банк он попал уже почти к закрытию и, глядя на трёхэтажное здание с мраморными колоннами у входа, подумал: странно, что отец оставил расписку на хранение мсье Бланшару, неужели он настолько не доверял всем вокруг?
Его встретил управляющий и проводил в хранилище, долго рассматривал расписку и печать, сравнивал ключи от замков на сейфе и, наконец, удостоверившись, открыл свой замок, и ушёл, оставив клиента в одиночестве.
Эдгар взломал печать отца, повернул ключ во втором замке и открыл дверцу. В сейфе лежала деревянная коробка — в таких обычно перевозят бутылки дорогого виски. Эдгар поставил её на стол и отбросил крышку — внутри обнаружились три мешочка из чёрного бархата, затянутых шнурками. В одном оказались золотые серьги с аметистами, браслет и кулон, принадлежащие его матери. Она надевала их редко, по большим праздникам. И Эдгар подумал, что, наверное, стоит их забрать отсюда и переговорить с Эветт: быть может, удастся их выгодно заложить, чтобы расплатиться с некоторыми долгами.
С этой мыслью он развязал второй мешочек. Каково же было его удивление, когда из мешочка на дно ящика выпало кольцо. Судя по размеру, явно женское. Судя по форме и камню...
…помолвочное кольцо?
— И как это понимать? — произнёс Эдгар вслух.
Он поднял кольцо двумя пальцами, с удивлением разглядывая на просвет. Изящная работа, большой камень, довольно дорогое. На внутренней стороне выгравировано название известного ювелирного дома из Реюньона.
И чьё же оно?
Мадам Дюран носила на пальце оба кольца: и обручальное, и помолвочное. И если это не её — тогда кому оно предназначалось?
Эдгар повертел его в руках и положил обратно в мешочек, обдумывая: стоит или нет поинтересоваться об этом кольце у мадам Дюран. Хотя, пожалуй, лучше спросить у Шарля. И в любом случае нужно оценить кольцо у ювелира.
Он открыл третий мешочек и вытряхнул его содержимое на руку. И вот тут его удивление достигло своего апогея.
Ему на ладонь выкатилась жемчужина. Настолько большая, что таких размеров жемчуга Эдгару в жизни видеть не доводилось. Удивительными оказались не только размер, но и цвет, и форма. Жемчужина была идеальной. Абсолютно правильной формы, гладкая, чёрная, с переливами зелёного перламутра, который, казалось, сиял откуда-то из её глубины. Такой камень мог стоить целое состояние. И уж точно его стоимость могла покрыть все долги плантации.
Отец ведь мог её продать…
Но долги всё ещё были там, а жемчужина — здесь…
И никогда раньше Эдгар не слышал о ней ничего, и никто не говорил в семье о её существовании. Но выходит, что отец о ней знал. И прятал здесь. Где он вообще её взял? Он сам её сюда положил, но не сказал о ней ни мадам Дюран, ни братьям, и даже не попытался продать, чтобы покрыть долги. Или мадам Дюран всё-таки что-то знает о ней? Непонятно только, почему в семье все о ней молчали.
Эдгар ещё раз посмотрел на переливы перламутра и внезапно подумал, что в свете этой находки название поместья, основанного дедом Гаспаром, теперь выглядит совсем не случайностью.
Стоило бы сходить к ювелиру, чтобы оценить этот камень. Продать его и вот оно — решение всех проблем.
И Эдгар подумал, что не стоит идти с ней к ювелиру здесь, в Альбервилле. Если и оценивать, то только в столице. Не стоит здесь каждому знать, что у него есть настолько дорогой и редкий камень, да ещё и невесть откуда взявшийся.
Но, покатав жемчужину на ладони, глядя, как переливается её поверхность жидким серебром, как исходит от неё какое-то густое тепло, словно она живая, он почему-то передумал это делать. Ему вдруг стало жаль расставаться с настолько прекрасной вещью, и он даже сам себе удивился — никогда не испытывал тяги к предметам роскоши.
Он аккуратно сложил в мешочек жемчужину и драгоценности матери, забрав только кольцо, запер всё, опечатал и позвал управляющего. Пожалуй, со всем этим стоило разбираться по порядку и начинать нужно с кольца.
Эдгар вышел из банка — на рю Верте уже сгущались сумерки, стало прохладнее, и он решил пройтись немного, чтобы остудить голову. Эти неожиданные находки немного отвлекли его от тягостных дум о Летиции. Ему не хотелось возвращаться домой и снова подниматься в спальню, туда, где ещё вчера он держал её в своих объятиях, пусть и не совсем по-настоящему. Эти воспоминания были мучительны, и он специально шёл не торопясь.
Когда Эдгар свернул с ярко освещённой рю Верте на рю Гюар под сень старых деревьев, ему показалось, что кто-то идёт за ним — он почувствовал спиной взгляд. Тот самый, накатывающий тяжёлой волной страха. Взгляд Той-что-приходит-по ночам. Послышались шаги. Но обернуться Эдгар не успел. Где-то на краю поля зрения мелькнула чёрная тень, а затем боль взорвалась в голове яркой вспышкой, и он упал без сознания почти у самой калитки собственного дома.
Он очнулся от того, что кто-то прикладывал к его лбу мокрое полотенце. Открыл глаза и увидел над собой чёрное лицо Нила. На фоне горевшего сзади канделябра седые волосы слуги показались Эдгару ореолом, что рисуют в храме вокруг голов святых.
— Вряд ли я в раю, — хрипло произнёс Эдгар, убирая полотенце.
— Ох, слава отцу небесному, очнулись! — Нил облегчённо вздохнул и принялся причитать: — И перепугался же я, насилу дотащили мы вас с кухаркой. Ну хоть только ограбили вас, слава богу, а ведь и убить могли! Что-то развелось в нашем квартале лихоимцев, раньше-то тихо было… Да полежали бы вы, массэ Дюран!
Но Эдгар уже сел, держась за затылок левой рукой — под пальцами явно ощущалась шишка величиной с куриное яйцо, и голова болела в месте ушиба. Здорово же его приложили! Почему-то сразу вспомнилось, как после встречи с Марией Лафайетт он очнулся утром на кладбище без ботинок, часов и денег.
Твою же мать! Кольцо!
— Кто-то ограбил тебя один раз — он подлец, но второй раз подряд — ты сам дурак! — пробормотал Эдгар, спешно выворачивая карманы.
Ясно же, что кто-то проследил за ним от самого банка. Может, возница? Хотя нет, вряд ли…
Каково же было его удивление, когда на месте оказался не только бархатный мешочек с кольцом, но и бумажник. И хотя в нём явно кто-то рылся, но деньги не пропали. Вообще ничего не пропало. Эдгар посмотрел на Нила и потёр ладонью лоб. Можно сказать, он легко отделался. И если бы не тупая боль в затылке, то и переживать было бы не о чем.
— Ты кого-нибудь видел? — спросил он слугу, но Нил лишь покачал головой.
— Я вышел фонарь зажечь, а кто-то стоял там, над вами, видимо. Кто-то весь чёрный. Меня увидел и метнулся в кусты, но я не разглядел его — плохо у меня с глазами-то уже, — вздохнул Нил, — я пока палку взял да подошёл, никого уж не было. Только вы лежали прямо у калитки.
Может, это выходка Филиппа Бернара? Подослал кого-нибудь. Уж с него станется — мстить таким странным образом. Хотя… Он бы, скорее, стреляться надумал. Да и с другой стороны, с чего бы тогда нападающему рыться в его бумажнике? Тот, кто сделал это — явно что-то искал.
И поразмыслив немного, Эдгар пришёл к единственно возможному варианту — жемчужина. Похититель искал что-то конкретное. Видимо, управляющий знал о том, что хранится в сейфе Дюранов и послал кому-то весточку. Или…
Кто-то всё время за ним следил. Не зря ведь ему казалось. Может, и в самом деле следили, может, знали и про банк, и про то, что там хранится? Потому похититель и не взял кольцо? А если так же следили и за его отцом? Тогда понятна его паранойя, о которой упоминал мсье Бланшар.
И предположения Бенье о том, что Огюста Дюрана убили, теперь превращались почти что в факт.
— Завари-ка мне кофе, да покрепче, а ещё — принеси свечей, — Эдгар встал, отдал распоряжения слуге и направился в кабинет.
Достал пистолет из запертого ящика и положил его на стол. Помнится, в тот раз он ему очень даже пригодился, а мало ли кто пожалует этой ночью.
Он вытащил папки, те, что привёз от мсье Бланшара, и разложил их на кожаном диване. Сегодняшняя ночь будет длинной…
В прошлый раз его разбирательство с архивом закончилось стрельбой и исчезновением портрета Марии Лафайетт, а позже ему стало не до бумаг. Но сейчас Эдгар подумал, что если где и искать ответы на все свои вопросы, то именно здесь, среди этих пожелтевших листов. В том числе и на вопрос о том, что же это за жемчужина. Ему повезло, что мсье Бланшар не выбросил архив деда Гаспара.
Бумаги от времени выгорели по краям, местами тронулись плесенью и слежались, и Эдгар принялся разбирать их очень аккуратно, стараясь не повредить. Раскладывал в две стопки: в первую — расписки, записи об урожаях и количестве проданного тростника или патоки, о покупке мулов и строительстве дома. В другую — купчие на рабов и те документы, которые могли иметь хоть какое-то значение в будущем.
И чем глубже он погружался в семейный архив, тем в более худшем состоянии были документы. Как будто до того, как попасть к мсье Бланшару, они хранились где-то в подвале или на чердаке, и не только плесень, но и мыши потрудились над нами на славу.
Эдгар чихал, мочил водой пальцы, чтобы лучше отделялись листы, пил кофе, тёр глаза и продолжал раскладывать бумаги по всей комнате — на столе, на полу, на креслах, но ничего стоящего пока не попадалось. Часы в гостиной пробили полночь, и Эдгар хотел уже бросить всё, но потом…
…потом он увидел портрет.
Ещё один портрет, только теперь уже нарисованный не рукой Огюста Дюрана. Очевидно, что рисунок принадлежал деду, ведь, судя по дате в углу листа, к тому моменту его отец ещё даже не родился. Эдгар поднял его осторожно, двумя пальцами, и обнаружил под ним ещё один, и ещё…
Последний был нарисован на странице, вырванной из судового журнала. Эдгар разложил рисунки поверх остальных бумаг и подвинул ближе канделябр.
С рисунков на него смотрела женщина необыкновенной красоты. Дед Гаспар рисовал гораздо лучше, чем сам Эдгар и его отец. И хотя время подпортило бумагу, по краям она порыжела и истерлась, но, кажется, узнать эту женщину Эдгар смог бы даже по тени. Он смотрел и не понимал…
А потом… Потом всё вдруг встало на свои места.
Эта женщина на портрете была похожа на Летицию точно так же, как дочь бывает похожа на мать. Или внучка на бабушку. И именно сейчас он понял, что видит совершенно явное сходство между этой женщиной с рисунка, Марией Лафайетт и Летицией. На одном из портретов с обратной стороны он нашёл надпись, сделанную размашистым почерком: «Руби».
Он снова потёр рукой лоб и усмехнулся.
Значит, вот какой видел её дед Гаспар? Ту-что-приходит-по-ночам? Вот за кем он охотился на болотах! Он видел Руби, его отец — Марию Лафайетт, а Эдгар видит Летицию… Он-то думал: что за странность? Но, выходит, все они связаны. И нет никаких сомнений — они родственники. А значит…
Его дед знал эту Руби, а отец — Марию Лафайетт. Но откуда? Кто они такие? Бернары? Тогда получается, что и Летиция на самом деле Бернар, а вовсе не мошенница, выдающая себя за их племянницу? Всё сходится…
Он вспомнил слова Эветт — «нечистая кровь всегда возьмёт верх». И вспомнил ту встречу с Летицией в детстве, на пароходе. Её мать — голубоглазая светлокожая блондинка, которая старательно пряталась под зонтиком от солнца и не снимала перчаток. А значит, «нечистая кровь» досталась Летиции от отца — Жюльена Бернара.
Эдгар собрал портреты, взял свечу и пошёл вниз, в каморку старого Нила. Он растолкал слугу и, поставив свечу на стол, положил рядом один из портретов.
— Ты видел когда-нибудь эту женщину? — спросил он, внимательно глядя на Нила.
Он видел, как у того задрожали руки. Старый слуга опустил голову и втянул её в плечи. Эдгар пододвинул стул, сел напротив и сказал тоном, не терпящим возражений:
— Расскажи мне всё, что ты знаешь о Бернарах и этой женщине.
***
Пароход неторопливо лопатил колёсами мутную воду, распугивая аллигаторов на илистых отмелях. Шарль Дюран стоял, облокотившись на перила, и молча курил сигару. Разглядывал пеликанов, облепивших ветви деревьев на левом берегу реки, и утлые домишки на сваях, что тут и там мелькали посреди частокола болотных кипарисов. На верхней палубе было немноголюдно: жара загнала белых пассажиров под тенты на второй палубе, а рабы плыли в трюме, где им и полагалось быть. Шарль достал фляжку и отхлебнул. Его одолевали разные мысли и они требовали некоторой подпитки ромом.
С рабами в этот раз ему повезло. Один из разорившихся плантаторов с верховьев Арбонны распродавал имущество, и Шарлю по сходной цене достался пяток крепких мужчин и две женщины. Конечно, этого мало, но больше ничего путного на рынке не нашлось. Остальное, что выставили на продажу — какое-то тощее отребье, которое и до плантации-то не дойдёт своими ногами. Хотя владелец и заявлял, что они худые, да жилистые, но Шарль знал — сдохнут сразу же, прямо в первый день на поле. А ему нужны работяги, а не тощие клячи, потому что он хотел порадовать племянника. Ему бы пару таких здоровяков, какие охраняют старого пирата Бернара — вот это было бы дело!
Эх, завалить бы старого поганца, а его рабов прибрать к рукам…
И под воздействием рома мысли Шарля плавно потекли в обычном русле — вернулись к тому, как сделать жизнь соседа невыносимой. Хотя на этот раз в его душе всё же на какое-то время наступило умиротворение. Сбылась его мечта — он самолично отделал Готье Бернара на балу, съездил прямо по его напомаженной адвокатской морде. Да ещё и его лощёному сыночку досталось. И эта мысль была чертовски приятной, совсем как глоток хорошего бурбона. Она согревала Шарля изнутри, заставляя пускать дым кольцами и думать о том, что всё не так уж и плохо. И хотя перемирие не состоялось, и Эдгар, судя по всему, расстроился, но…
В пекло мировую с этими сучатами! А с делами Эдгар и без этого разберётся — он ведь башковитый. Да и с Бернарами один бы чёрт ничего не сладилось, так чего и жалеть? У него сейчас другие заботы…
Шарль был уверен — как только Анри Бернар узнает о том, как всё повернулось, подвоха не миновать. Но он, Шарль Дюран, вовсе не дурак, чтобы ждать, пока сосед нападёт первым. Надо его упредить, не дожидаясь ножа в спину. Внезапность в таких делах — лучший друг, а в этих краях действует только одно правило: кто первый — тот и прав. Поэтому, как только они приплывут, он поставит ребят в ружьё и устроит трёпку старому пирату. Война есть война. А этот сучий сын Филипп бросил им вызов первым.
И если бы не Марсель, которому за каким-то чёртом приглянулась Аннет Бернар, Шарль бы, может, и вовсе укокошил бернарова щенка. Но его собственный сын будто чёрной пыли нанюхался и попутал ему все карты! Заявил, что хочет жениться на спесивой Аннет. Идиот! Большей дури от своих отпрысков Шарль в жизни не слышал. Чтобы кто-то из Дюранов женился на Бернарах? Да укуси его кайманова черепаха!
Но когда, наплевав на запрет отца, Марсель наутро попёрся в дом Бернаров, чтобы увидеть свою новую любовь, это чуть не закончилось трагедией. Потому что Готье окончательно перешёл черту, взял ружьё и выстрелил в Марселя из окна. Повезло этому идиоту, что адвокатишко так себе стрелок. Но спускать Бернарам такое дело с рук Шарль совсем не собирался.
Если тебя ударили по левой щеке — подставь правую и пробей сучёнку в печень!
Сына Шарль отправил на плантацию, предварительно добавив ему собственных тумаков и пообещав, что скормит его по частям аллигаторам, если услышит ещё хоть слово об Аннет. Но сейчас, спустя какое-то время после бала, идея с женитьбой на бернаровой дочке стала казаться Шарлю не такой уж глупой затеей.
А хоть бы вот назло Готье! Пусть утрётся!
Правда, при этом ему почему-то на ум приходила Летиция, а вовсе не Аннет. И Шарль не знал, почему он то и дело возвращается мыслями к племяннице Готье и думает о ней. И думает не так, как о шлюхах с Эспаланда Руж, с которыми проводил последние годы, а как-то совсем иначе. Вспоминая её лицо в мельчайших подробностях, и её голос. А ещё то, как она смотрела на его племянника Эдгара. И почему-то сегодняшняя новость о том, что её сожрали аллигаторы на болотах у переправы, расстроила Шарля сильнее, чем он ожидал. Жалко такую красавицу…
— Слышь? — рядом к перилам прислонился Грегуар.
Его ободранное в драке лицо сияло, как новенький экю, и было видно, что он просто лопается от желания рассказать какую-то сногсшибательную новость.
— Ну? Чего тебе? — буркнул Шарль.
— Ты должен это увидеть, — криво усмехнулся Грегуар, — клянусь своей флягой, тебе это понравится!
— Где увидеть?
— В трюме.
— И что, по-твоему, я там забыл? — Шарль щелчком запустил окурок в мутные воды Арбонны, всем своим видом выражая, что его отвлекли от очень важного дела, но тем не менее направился за сыном в трюм.
Внизу было сумрачно и затхло. По одну сторону от прохода лежали тюки, перевязанные сизалевыми веревками, по другую сторону — новые бочки для виски, а по центру проходил хлипкий настил, сквозь который видны были деревянные просмоленные лаги.
Они прошли вперед, к носу парохода, и доски под их тяжёлыми шагами жалобно заскрипели. Впереди, почти под капитанским мостиком, находилась большая площадка, устланная сухими стеблями осоки — место для перевозки рабов. Сверху сквозь щели в палубе сочились жидкие нити света, позволяя разглядеть ньоров, сидящих прямо на полу. Шарль прищурился: после яркого солнца верхней палубы здесь казалось совсем темно, но глаза постепенно привыкли.
— И за каким чёртом ты меня сюда притащил? — спросил он, разглядывая испуганные лица рабов.
Слева сидели ньоры, которых он сам купил на рынке, а справа ещё чьи-то, и именно к ним и направился Грегуар.
— Иди сюда, — произнёс он, хватая за руку какую-то женщину и приподнимая её с пола. — Посмотри, кого я нашёл…
Грегуар подтолкнул её к центру площадки, чтобы косой луч света упал на её лицо. Она безропотно подчинилась, подошла и встала, глядя в пол перед собой. Платье из холстины, на голове тийон… Шарль взял её за подбородок и повернул лицом к себе.
— Святые угодники! — произнёс он хрипло. — Да это же… Мать твою, да это просто чёртов праздник! Глазам не верю!
— И я не поверил, — усмехнулся Грегуар. — Но ставлю сто к одному, что это бернарова племянница.
— Хех! Та, которую аллигаторы вчера сожрали на болотах? — весело крякнул Шарль.
— Она самая!
— Выходит, что не сожрали? — он криво усмехнулся, жадно разглядывая безучастное лицо.
— Но видать собираются сожрать, — ответил Грегуар, — или что она ещё тогда здесь делает?
Шарль похлопал её по щекам, но девушка была словно во сне.
— А сучёныш Готье-то не дурак, — ухмыльнулся Шарль, — напоил её бурундангой. За что же он тебя так, а красавица? Чем ты ему не угодила?
Шарль провёл по её щеке тыльной стороной ладони, но девушка не ответила, лишь молча смотрела перед собой.
— Думаешь, это Готье её продал? — спросил Грегуар удивлённо.
— Уж сто к одному, что не она сама да по доброй воле. Но… Как же, мать твою, вовремя! — Шарль провёл пальцами по её плечу. — Какая красавица! Ну, кто же теперь твой хозяин?
Шарль повернулся к сыну и произнёс тихо, так, чтобы не услышали сидящие на полу ньоры:
— Ну-ка, смотайся на мостик, найди там матросню да выясни, кто ещё везёт рабов и куда. Да по-тихому, невзначай поспрашивай, не проболтайся про кого выясняешь, — Шарль снова криво усмехнулся, достал фляжку и отхлебнул. — Видать, сам бог нам туза подкинул, чтобы устроить сюрприз старому пирату! Дуй на палубу, живо!
— Сейчас выясню, — Грегуар юркнул в темноту между тюками, словно ящерица, и появился также быстро.
Когда дело касалось того, чтобы устроить какую-нибудь пакость Бернарам, он становился на удивление сообразительным.
— Что? Чёртов сыщик?! — удивился Шарль, выслушав рассказ сына о том, что именно мсье Жером сел на пароход с двумя женщинами-рабынями: старой и молодой.
Старая ньора сидела здесь же, жалась к переборке и старалась не смотреть на мужчин. Шарль присел рядом с ней на корточки и произнёс тихо:
— Кому скажешь, что мы были здесь и забрали эту рабыню, я тебя найду, вырву язык и скормлю аллигаторам. Поняла? А хозяину своему скажешь, ничего не видела, ничего не знаю, спала. Ну, кивни, что поняла.
Ньора энергично кивнула и чуть отползла в сторону, а Шарль отошёл подальше и тихо скомандовал сыну:
— Скоро будет Пеликаний остров. Возьмёшь Летицию и сойдёшь с ней там, незаметно, пока я отвлекаю этого сыщика. Спросишь повозку у Клабьеров и поедешь в Жемчужину. Спрячешь её в доме на болотах — да запри получше и сторожи, пока я не приеду. Сам не смей её даже пальцем тронуть, не то я переломаю тебе их все по одному, понял?
— Да понял я, понял! — отмахнулся Грегуар. — А Эветт что сказать?
— Ты совсем дурак? Какой ещё Эветт! Чтобы ни одна живая душа тебя не видела! — Шарль поднёс к носу Грегуара кулак и добавил тише: — Да смотри, чтобы эта красотуля не сбежала, или я тебе ещё и ноги переломаю. Это чёртов сюрприз Анри Бернару, и не вздумай мне его испортить!
Глава 21. Некоторые семейные тайны
— Кто она? Кто эта Руби? — спросил Эдгар, подвигая свечу в глиняном черепке прямо к рисунку, лежавшему на столе.
Нил сгорбился, глядя на него, и казалось, постарел ещё на десяток лет. Но Эдгар сверлил его взглядом, не давая уйти от ответа.
— Массэ Эдгар, простите меня старика, — вздохнул он, наконец, переплетая узловатые пальцы, — я должен был сказать вам, но… боялся.
Нил понизил голос и посмотрел на дверь.
— Она и есть Та-что приходит-по-ночам?
— Да, массэ Эдгар. Это она. Даппи, — выдохнул, наконец, слуга.
— Кто она такая? На самом деле? И откуда она взялась? Тебе придётся всё мне рассказать, и можешь не бояться её. Как я понял, ненавидит она только владельцев поместья «Жемчужина», ну и меня заодно, хоть я и не владелец, — Эдгар чуть усмехнулся. — Так кто она такая? Рабыня?
— Да, рабыня, массэ Эдгар. Она рабыня, которую массэ Анри Бернар привез с собой из Аира. Её звали Руби, — Нил взял рисунок дрожащими пальцами, поднёс ближе и некоторое время смотрел на него, щуря подслеповатые глаза.
— Ты её знал? — спросил Эдгар, глядя внимательно на Нила и понимая, что по лицу старого слуги он может понять всё гораздо лучше, чем по его словам.
То, с какой нежностью он смотрел на пожелтевший листок, говорило больше, чем любые слова.
— Знал…
Эдгар сходил в гостиную, достал из буфета бутылку бурбона, два стакана и налил себе и Нилу.
— Это ведь она, та самая ведьма, что прокляла всех Дюранов? — спросил он, протягивая стакан слуге.
— Да, это она.
— И за что?
— Не знаю. Я, правда, не знаю, — Нил положил рисунок на край стола. — Раньше-то хозяева дружили меж собой. Ещё до того, как поселились на Арбонне. У них и корабль был свой, торговали — возили товар да продавали тут, в Альбервилле. Разное возили…
Нил замялся.
— Так значит, Анри Бернара не зря зовут «старым пиратом»? — усмехнулся Эдгар. — Они что, грабили других торговцев?
— Бывало и так… Слышал я, что не брезговали они… разным способом заработка. Но то другие времена были, многие этим зарабатывали, — Нил отвёл глаза. — А потом, как говорили, им крупно повезло. Уж что они взяли — не знаю, о том массэ Гаспар никогда не говорил. Но после того они продали корабль, а на вырученные деньги купили землю тут, на Арбонне, женились и осели насовсем. Хотели хлопком заниматься да сахаром — торговать со Старым Светом. А я с тех времен при хозяине был, как поместье строить начали, и помню, как массэ Гаспар ещё ходил в гости к соседям, и всё было мирно. «Утиный остров» к тому моменту уже достроили почти. Но с каждым разом у них всё хуже и хуже становилось. Между ними будто кошка пробежала, и они вконец разругались. Массэ Гаспар говорил, что массэ Бернар его обманул, и что Руби на самом деле принадлежит ему. Уж простите, массэ Эдгар, но ваш дед будто помешался на ней. Всё хотел выкупить её. За любую цену, всё готов был отдать за неё массэ Бернару: поместье, деньги... Да только тот не брал. И Руби отдавать ни в какую не хотел. А массэ Гаспар сделался, как одержимый…
Эдгар откинулся на спинку стула, внимательно слушая рассказ и понимая, что в словах старого слуги есть что-то, очень похожее на то, что он и сам испытывает сейчас.
Одержимость…
Он вспомнил, как шагнул вперёд на балу, чтобы назвать свою цену на аукционе, не зная зачем ему это, не зная, что его толкнуло на этот шаг, не понимая, почему он вообще это делает. И не останови его мадам Фрессон — дело бы закончилось плохо. В тот момент он и правда отдал бы всё до последнего луи всего за один только танец, за взгляд, за прикосновение…
Он и сейчас бы всё отдал, да только… её уже нет в живых.
— И что дальше? — спросил он, отхлебнув бурбона и усилием воли отгоняя тяжёлые мысли.
Нил вздохнул, тоже отпил из стакана и продолжил:
— У Руби родился сын. Потом две дочери. Сына звали Жюльен, и говорят, что массэ Анри Бернар души в нём не чаял. Родных детей от законной жены он так не любил, как этого ребёнка.
— Жюльен — это тот, кто умер от лихорадки вместе с женой — мадам Вивьен, если я не ошибаюсь? У них ещё дочь была, Летиция? — спросил Эдгар прищурившись.
— Да, всё так. Когда случился тот мор, вас мадам Эветт сразу забрала на север. А здесь в ту пору выкосило всё до самого Альбервилля, хорошо если хоть половина выжила.
— Так за что эта Руби прокляла всех Дюранов? — вернулся Эдгар к началу разговора.
— Ваш дед всё никак не мог упокоиться, к тому моменту уже обе плантации были на ножах друг против друга. А массэ Гаспар всё чаще стал видеть кошмары по ночам. Стал пить и нюхать эту чёрную дрянь, никак не мог без этого заснуть. И однажды ночью он взял ружьё и пробрался на «Утиный остров». Уж не знаю, что там у них произошло, но в итоге ваш дед ранил из ружья массэ Бернара, а Руби сбежала. Слышал я, что наш хозяин шёл, чтобы её застрелить. Он иной раз, когда бредил, всё твердил про это, что найдёт её и довершит начатое. А пока массэ Бернар лежал раненый, да в беспамятстве, его жена продала детей Руби работорговцам — хотела избавиться от них, сильно уж она ненавидела её.
— Вот как? Но как же тогда Жюльен…
Но Нил перебил его:
— Дык это потом, когда массэ Бернар пришёл в себя, он разыскал их, правда, не всех. Жюльена и одну дочку нашёл, да назад выкупил, а второй так след и простыл. Жену после этого он из дому выставил, сказав, что знать её не желает, своих законных детей отдал в пансион в столице, а сам всё искал Руби — все болота обшарил. И массэ Гаспар тоже искал её… — Нил замолчал. Смотрел в стакан, словно в тёмном зеркале бурбона отражались картины прошлого, и как будто хотел сказать что-то ещё, но так и не смог. Лишь вздохнул и добавил: — Вот и всё, что я знаю.
Эдгар постучал пальцами по столу. Отчасти рассказ Нила объяснял, откуда взялась вражда между семьями, но в то же время он ещё больше всё запутал.
— Так она нашлась? Эта Руби?
— Нет. Говорят, сгинула в болотах и стала даппи.
— Хм. Так значит, у Бернара было ещё две дочери от этой Руби? Одну продали, а что стало со второй?
Нил посмотрел на Эдгара из-под кустистых седых бровей, покатал в пальцах стакан и нехотя ответил:
— Эх, массэ Эдгар, может, ну его? Может, не стоит ворошить старое?
— Рассказывай, — твёрдо ответил Эдгар, — как её звали?
— Эмили.
— И что с ней стало?
— Её застрелил массэ Венсан.
— Застрелил?! Мой дядя? — удивился Эдгар. — И как это случилось?
Нил снова вздохнул, поставил стакан и продолжил свой рассказ:
— Гаспар хотел женить вашего отца на мадам Эветт. Сговорился с её родителями, всё как надо, и свадьба уже назначили, да, как оказалось, массэ Огюст тайно встречался с дочкой Бернара, с этой Эмили. Он любил её и хотел против воли отца на ней жениться. А Гаспар узнал — видели их на меже да Гаспару донесли. Был страшный скандал, ваш дед обезумел и сказал, что перебьёт всех Бернаров до единого. Он помчался в Утиный остров, а ваш отец и Венсан за ним. В итоге так вот и вышло. Случайность. Венсан начал отнимать у него ружьё, а оно возьми и выстрели. Так я слышал, а уж как было на самом деле — не знаю. Никто не говорил об этом больше. Но после того, как Анри Бернар потерял и Жюльена, он совсем будто помешался. А ваш отец женился на Эветт, но после того уехал из поместья на север.
— А вторая дочь Анри Бернара, ты не знаешь, как её звали? — спросил Эдгар.
Впрочем, он уже и так знал ответ.
— Кажется, Мария.
Эдгар встал и подошёл к окну. Скрестил руки, глядя в темноту с россыпью светлячков в ветвях старых деревьев. Теперь странная и страшная картина прошлого его семьи стала для него понятна.
Значит, на рисунке его отца была вовсе не Мария Лафайетт, а вторая дочь Бернара — Эмили. Видимо, они были очень похожи с сестрой. Вот почему на ней было изящное платье и зонтик в руке, и выглядела она, как барышня из пансиона, а не вольноотпущенная ньора, а он-то всё гадал. Теперь понятно где отец видел её и рисовал. И он был в неё влюблён…
А Мария Лафайетт, выходит, вторая дочь Руби и, получается, она жива. Теперь всё стало понятно. Дед любил Руби, его отец любил её дочь — Эмили, а сам Эдгар теперь вот влюблён в её внучку — Летицию. И каждому из Дюранов эта любовь не принесла ничего, кроме боли и безумия. Так за что же эта Руби прокляла их всех, обрекая на такую любовь?
И может быть, если он найдёт способ избавиться от этого проклятья, то он освободится и от ночных кошмаров, и от надвигающегося сумасшествия, и от этой невыносимой любви, которая всю душу ему выворачивает.
Он горько усмехнулся.
Значит, их встреча с Летицией на рынке не была случайной. Какие-то могущественные силы столкнули их, обрекли друг на друга, и на эти мучительные безумные чувства. А теперь вот её нет, и он на стенку готов был лезть от этой мысли и, в то же время, он так до конца и не верил в это. Но рассказ Нила о том, что Руби сгинула на болотах, а Эмили застрелил его дядя, заставлял думать о том, что может это тоже злой рок, который преследует не только Дюранов? И Летиция оказалась в нём просто очередной жертвой.
Эдгар повернулся и сказал:
— Завтра я закончу тут все дела и поеду на плантацию. А ты поедешь со мной. Хочу сам поговорить с Анри Бернаром об этой истории. Пора положить конец бессмысленной вражде.
— Ох, массэ Дюран! Плохая это затея! Очень плохая! Он же убьёт вас!
— А ты полагаешь умереть от безумия, рома и чёрной пыли лучше? — прищурился Эдгар. — Надо покончить с этой историей, пока она не отправила на тот свет всех Дюранов одного за другим.
***
Эдгар ждал её этой ночью.
Ждал, что она придёт. Не спал почти до рассвета, прислушиваясь к шорохам за окном и понимая, что это глупо, ведь она всегда приходит бесшумно. Ждал, глотая темноту, представляя, как она подойдёт и снова дотронется до его щеки, и сегодня он её не отпустит…
Но она не пришла.
Он заснул под утро, провалился в забытьё, но проспал едва ли час. Снилось что-то муторное, тяжёлое, и нечем было дышать. Он проснулся и долго лежал, глядя в потолок, понимая, что надо возвращаться в реальность, а возвращаться совсем не хотелось. Сквозь полуприкрытые ставни сочился слабый свет раннего утра, и птицы уже запели в ветвях над крышей, только радости никакой оно не принесло. Ведь с уходом темноты таяли и надежды на то, что он снова сможет увидеть Летицию.
А если она не придёт больше никогда?
Эдгар встал, прошёлся по комнате, постоял, глядя в зеркало на свое измученное лицо и не зная, что ему делать. Только сейчас он до конца осознал, что его просто убивает отсутствие надежды на новую встречу. Только сейчас он осознал, что с того самого дня, как встретил Летицию на рынке, он жил только этой надеждой. На то, что увидит её снова. И снова…
Именно эта надежда стирала все заботы, делала незначительными проблемы, она придавала его жизни смысл и стремление жить дальше. Ему даже казалось, что он заново родился. А что теперь?
Он в сердцах смахнул со стола папки, которые просматривал перед сном, и листы разлетелись по полу.
Что она могла делать на той переправе? Зачем ей было бежать, если она и в самом деле племянница Готье Бернара? Ведь сомнений нет — это она. И что эта за история с тем сыщиком, который вернулся из Старого Света? Почему он назвал её мошенницей? Почему она сбежала от Бернаров?
Почему? Почему? Почему?
Вопросы не давали покоя. Ему нужно было что-то сделать. Сейчас, когда отсутствие надежды превратилось в петлю на шее, рациональный ум Эдгара стал цепляться за любую возможность занять себя хоть чем-то. Чем-то, что поможет ему эту надежду возродить.
Тела ведь не нашли? Только платье. Быть может, она хотела, чтобы все так подумали? Если она бежала из Старого Света, назвавшись новым именем, то, может, она снова сделала так же? И тогда… тогда она наверняка жива.
Эта мысль была сладкой, почти спасительной.
Сейчас Эдгару было плевать: пусть она мошенница, пусть даже она прячет украденные деньги — ему всё равно. Она нужна ему. И если есть хоть малейшая надежда на то, что она жива, он её найдёт.
План созрел быстро: как можно скорее нужно увидеть Бенье и поручить ему новое дело. Нужно найти этого сыщика — он сам с ним поговорит и выяснит все подробности. Платье — это только платье. Он поступил бы также, надумай он скрыться, чтобы его не нашли.
Эдгар собрался быстро, наскоро перекусив, хотел уже ехать, но появился Нил с письмом в руке и новостью о том, что пришёл посетитель.
— Массэ Жильбер Фрессон желает вас видеть.
— Фрессон? — удивился Эдгар, быстро вскрывая конверт.
— Да, он в гостиной.
— Хорошо, — он пробежался по письму глазами.
Этого следовало ожидать — новый иск от Бернаров. Готье снова желал получить спорный кусок земли, только теперь ещё добавились и новые требования о моральном ущербе. И сумма требований была очень нескромной. Хотя, адресовать их стоило бы, конечно, дяде Шарлю, но… Эдгар подумал, что дядю лучше не вмешивать ни в какие дела с фамилией Бернар, если не хочешь совсем остаться без штанов. Он засунул письмо в карман и направился в гостиную.
Жильбер Фрессон был холоден и строг, и хотя зеленовато-жёлтый синяк под глазом придавал его строгости довольно комичный вид, но Эдгару было не до смеха, потому что он уже чувствовал — появление этого гостя не сулит ничего хорошего.
Приветствие было таким же холодным и церемонным, как и внешний вид гостя, а затем мсье Жильбер демонстративно бросил на стол сложенную втрое бумагу и сказал, старательно сдерживая свой гнев:
— Надеюсь здесь, наедине, мсье Дюран, мы можем обойтись без вежливостей, не так ли?
— Уж извольте, — развёл руками Эдгар и спросил усмешкой. — Так чем я заслужил такую честь?
— Я скажу вам прямо: то, что вы сделали на балу, заслуживает всяческого порицания! Вы своим поведением, своим глупым участием в аукционе, опорочили имя мадмуазель Летиции! Вы вынудили её на то… на то… на то, что с ней произошло! Это полностью ваша вина! — светло-голубые глаза мсье Жильбера сверкали праведным гневом.
— Вы пришли отчитать меня за плохое поведение? — Эдгар усмехнулся и добавил, пожав плечами: — Поверьте, я сожалею о том, что произошло. Что-то ещё, мсье Жильбер?
Он и так знал, что поступил некрасиво, он и так корил себя за это, и многое бы отдал, чтобы всё исправить. Но что сейчас с этим можно было поделать? Что он сам мог с собой поделать, если некоторые поступки совершал вопреки своему разуму и воле?
— И это всё, что вы можете сказать? — казалось, его ответ разозлил мсье Жильбера ещё сильнее.
— А вы от меня чего ожидали? — прищурился Эдгар. — Я же сказал — сожалею. И это так. Вы хотите, чтобы я голову пеплом посыпал? Вы ведь тоже были участником аукциона, и вы тоже могли остановиться, как и Филипп Бернар, только не сделали этого. Надеюсь, что и вы тоже сожалеете.
— Она всё равно выбрала меня! Она меня любит! Любила! Мы с ней хотели уехать в Старый Свет и пожениться! — выпалил мсье Жильбер, и его лицо покрылось красными пятнами ярости. — И если бы не ваш поступок… — он едва не задохнулся от гнева, а потом, будто не найдя подходящих слов, указал пальцем на бумагу и произнёс с какой-то злорадной жестокостью: — Вот! Это ваш договор с банком моего отца. Вы просили отсрочки? Теперь даже не надейтесь! Я отомщу вам за мою невесту! Если вы читали договор, то там есть пункт, по которому банк имеет право в случае высокого риска невозврата ссуды потребовать её досрочного погашения. А насколько я знаю, ваши дела совсем плохи. Так что в ближайшее время ждите гостей. Банк потребует возврата всех денег до последнего луи, причём немедленно! Уж я постараюсь это устроить! И вы либо вернёте деньги, либо банк отберёт у вас и дом, и плантацию, а если этого будет недостаточно — вас посадят в тюрьму за долги. Где вам самое место, мсье Дюран!
Эдгар смотрел на его раздувающиеся ноздри и вздёрнутый подбородок и думал, что вот он снова в той же точке, как и две недели назад: снова иск от Бернаров и кабальные условия от банка, только теперь всё стало гораздо хуже. Да ещё добавился этот пылкий юноша, одержимый жаждой мести…
— Можете не утруждать себя подробностями, мсье Жильбер, основная ваша мысль мне ясна, — ответил Эдгар спокойно, — и если это всё, то прошу меня извинить — я тороплюсь.
— Если это всё?! Ну что же, скоро увидимся! — мсье Жильбер нахлобучил шляпу и удалился, хлопнув дверью.
Эдгар посмотрел на бумагу, оставленную на столе — уведомление о досрочном погашении. Но почему-то не эта бумага, и не тот факт, что в кармане у него лежит ещё и иск от Бернаров, расстроили его больше всего.
«Она меня любит! Любила! Мы с ней хотели уехать в Старый Свет и пожениться! Я отомщу вам за мою невесту!».
Эти слова будто хлыстом ударили. Жгуче, больно, зло. Всколыхнули в душе Эдгара такую ярость, что он едва удержался от того, чтобы не вышвырнуть мсье Фрессона за дверь. Потому что он был прав — на балу Летиция выбрала именно его. И мысль, что Летиция любила этого пылкого юношу, была для Эдгара невыносимой.
Да что с ним творится?
Он злился на себя, на Фрессона, на Бернаров, на весь белый свет. Он тосковал по Летиции и не знал, как унять эту тоску, она жгла его изнутри, как кислота. Он ревновал и надеялся на то, что Летиция всё-таки жива. И такого клубка противоречивых чувств в его душе ещё никогда не было.
Но визит мсье Фрессона сыграл и хорошую роль. Эдгар внезапно понял, что ему делать дальше.
Жемчужина! Он должен её продать, погасить все долги и отделаться от этого щенка. А заодно и от всех претензий Бернаров.
Он решил забрать жемчужину из банка и плыть на плантацию. Там он возьмёт с собой дядю Шарля или Грегуара и отправится дальше, в Реюньон к ювелиру. Но сначала нужно встретиться с Бенье. Если есть хоть малейший шанс, что Летиция жива — он должен её отыскать. А иначе… иначе всё бессмысленно.
Глава 22. Хижина на болотах
Лицо Шарля Дюрана, которое Летиция увидела, открыв глаза, было, кажется самым странным из того, что ей вообще приходилось видеть в жизни. Всего лишь мгновенье назад она пила дурманящий напиток, который ей дал Морис Жером, и вот уже она сидит в хижине на болотах и смотрит на залихватские усы соседа по плантации. И между этими моментами — пропасть. Сколько времени она пробыла здесь? Она не знала. Её память была совершенно пуста.
Она слушала историю её похищения, которую, совершенно не стесняясь, рассказывал мсье Дюран, и ей казалось, что всё происходящее нереально. Такое может присниться только в кошмарном сне…
Её приказал убить родной дядя! Он отдал её мсьё Жерому, чтобы тот скормил её аллигаторам! Но мсье Жером решил, что можно на этом ещё нажиться! Сделать её рабыней, чтобы тайно вывезти к себе на плантацию и либо жениться на ней, либо продать! А Шарль Дюран похитил её из рук предыдущего похитителя прямо с парохода и спрятал здесь! Святая Сесиль, да что может быть ужаснее всего этого?
Нет, ужаснее было то, что, оказывается, весь Альбервилль теперь знает её как мошенницу мадам Морье, а ещё — считает погибшей в пасти аллигатора. И никто во всём мире не знает, что на самом деле она жива. И что находится здесь, посреди ужасных болот, прямо в руках заклятых врагов её деда.
Святая Сесиль! Как же так вышло?
— Ну и что ты так смотришь на меня, красавица? — ухмыльнулся Шарль Дюран и поскрёб подбородок пятернёй. — Осуждаешь? Это ты зря. Вор у вора шапку украл! Уж точно Морис Жером не побежит из-за этого в полицию.
Осуждает? Нет, она не осуждает. Она просто в дикой панике и не знает, что делать дальше.
— Почему вы просто меня не отпустите? — спросила Летиция срывающимся голосом, когда весь ужас произошедшего наконец-то до неё дошёл. — Я же ничего вам не сделала!
— Ты — нет, а вот твой дед очень даже много чего сделал. И я уверен, что собирается сделать ещё больше, — ответил Шарль, усаживаясь на бочку из-под рома. — Так что ты побудешь пока здесь. В качестве залога…
Летиция сидела на топчане, набитом сухим мхом. Сквозь плохо подогнанные брёвна пробивалось солнце, освещая убогую остановку хижины: пару бочек из-под рома, заменявших стулья, стол, рассохшийся сундук и повсюду на стенах веревки, крючья и жуткие капканы для охоты на аллигаторов. На столе стояла корзинка с едой и большая тыква-горлянка, из которой ньоры делают фляги для воды.
Мысли у Летиции проносились в голове с бешеной скоростью, и все сводилось к одному — ей нужно бежать. По рассказу Шарля Дюрана она поняла, что они где-то неподалёку от «Жемчужины», а значит, совсем рядом с «Утиным островом». И Шарль Дюран — это не мсье Жером. Она видела, как он прикладывается к фляжке с ромом, да и вообще не прочь просто поболтать со своей пленницей. А значит, его можно напоить или одурачить, очаровать, наконец. Он даже не запер за собой дверь, и если улучить момент, можно будет убежать и спрятаться где-нибудь в зарослях…
Но потом, когда Шарль Дюран вывел её из хижины, Летиция поняла, почему он так расслаблен — они были в какой-то ужасной глуши, на маленьком островке. А вокруг, куда ни кинь взгляд, изумрудная гладь болот. Водные гиацинты, как драгоценные лиловые звёзды, рассыпаны по зелёному бархату ряски, а под ним — чёрная вода. И повсюду кипарисы, словно молчаливые стражи-гиганты подпирают небо — стоят на воздушных корнях, утопающих в бездонной трясине. Шарль указал рукой в сторону протоки, туда, где за седой бахромой ведьминых волос проглядывал кусочек неба, и произнёс с каким-то странным удовлетворением в голосе:
— Бежать тут некуда. Повсюду болота, красавица. И аллигаторы…
Он взял шест, прислоненный к стене хижины, ткнул в заросли осоки, и Летиция разглядела коричнево-бурые гребнистые спины. Аллигаторы, как брёвна, лежали чуть поодаль, совсем рядом с хижиной прямо на илистой отмели. От резкого тычка Шарля один из них сорвался с места и с шумом погрузился в тёмную воду.
Святая Сесиль!
— Ну, ты не бойся, сюда они не сунутся. Да и Грегуар тут присматривать будет. Но если решишь сбежать — то уж эти твари сожрут тебя за милую душу. Они получше любой охраны!
— Господи! Мсье Дюран! Пожалуйста! Пожалуйста, не оставляйте меня здесь! — взмолилась она со слезами на глазах. — Я сделаю всё, что вы скажете, только не оставляйте меня здесь!
Ей и правда стало страшно до икоты, но, несмотря на приступ паники и хлынувшие слёзы, ум её продолжал работать чётко. Возле утлого пирса из полусгнивших брёвен она успела разглядеть лодку с двумя вёслами, на которой, видимо, её сюда и привезли, а рядом — длинный шест. И подумала, что это, видимо, единственный способ бегства. Но вряд ли ей удастся стащить лодку. А даже если и удастся, то куда плыть? Она же не знает этих болот!
Выход был только один — разжалобить Шарля, упросить его забрать её отсюда на плантацию. А уж там… там она найдёт способ вырваться. И ей даже не пришлось притворяться — всё пережитое вызвало в душе острый приступ жалости к себе, и она расплакалась. Закрыла лицо руками и рыдала взахлёб, прислонившись плечом к бревенчатой стене и чувствуя, что от этих слёз наступает какое-то облегчение.
— Господи, да за что мне всё это! Дядя хотел меня убить! Морис Жером похитил! А теперь вы! Мсье Дюран, прошу вас…
— Ну, не плачь, красавица, — казалось, Шарль Дюран не ожидал такого поворота и даже растрогался, потому что в его голосе прозвучали какие-то тёплые ноты.
Он повёл её снова в хижину и в качестве утешения протянул флягу с ромом. Но она не стала пить: мало ли что там.
— Мсье Дюран! Тут так страшно! И я… я такая грязная и… И мсье Жером… Он сказал, что продаст меня торговцам… Господи! Мне так страшно!
Она говорила сквозь слёзы, стараясь всем своим видом показать страх и беспомощность.
— Ну ладно, ладно, говорю же — не плачь! — попытался успокоить её Шарль. — Никто тебя тут не тронет… А я же не зверь. Вот скажи-ка мне, красавица, почему ты вообще попала в лапы к этому легавому? С чего этот гадёныш так расхрабрился, что не побоялся украсть племянницу Готье?
Шарль чиркнул спичкой о подошву сапога и неторопливо раскурил сигару, с прищуром разглядывая Летицию. Она вздохнула, понимая, что это шанс вызвать у Шарля сочувствие, ведь в отличие от Мориса Жерома, он хоть и враг Бернарам, но совсем не убийца женщин и не охотник за беглыми ньорами. И она рассказала ему всё, что узнала от Мориса Жерома, решив, что чем больше сострадания вызовет у своего похитителя, тем лучше.
— Вот как? Хм-хм. А из-за чего это дядя хотел тебя убить? — спросил Шарль, медленно пуская кольца дыма, которые растворялись где-то под куполом из сухих пальмовых листьев, заменявших в хижине крышу. — Что-то тут не сходится: этот хлыщ Филипп хотел на тебе жениться, чуть племяннику моему глотку не разодрал из-за тебя, а при всём при этом паршивый адвокатишко сплавил тебя этому легавому на корм аллигаторам?
И Летиция рассказала про то, зачем вообще приехала в Альбервилль. Про то, как Анри Бернар завещал ей ферму, а дядя Готье хотел признать его невменяемым. И что в этом случае ей бы досталась треть плантации, а едва ли Готье хотел именно такого поворота событий.
Рассказала, и вдруг подумала — зря. Потому что тёмные глаза Шарля блеснули, он наклонился вперёд, впившись в неё взглядом, и лицо его как-то сразу изменилось. С него как рукой сняло всю простодушность и сочувствие. Шарль прищурился и ухмыльнулся так, словно она только что поведала ему о том, где спрятан пиратский клад. Он бросил недокуренную сигару, смачно раздавил её каблуком и хлопнув, себя руками по коленям, воскликнул:
— Вот так дела! Ну что же, думаю, моему племяннику это понравится!
— Вашему племяннику? — у Летиции разом в горле пересохло.
Эдгар Дюран.
Пребывая в шоке от своего внезапного пробуждения и осознания того, что она затеряна посреди болот и зубастых тварей, Летиция даже не подумала о том, что этот человек, сидящий перед ней на старой бочке — дядя Эдгара Дюрана.
Только сейчас вся картина, наконец, восстановилась у неё в голове. Всё, что было на балу и… ночь в доме Мориса Жерома, и её странный сон, в котором она оказалась в спальне в доме Эдгара, и их поцелуй...
— А он знает, что я… здесь? — осторожно спросила она, внезапно покраснев от всех этих воспоминаний.
И ещё от того, что и Эдгар наверняка теперь знает эту лживую историю о мадам Морье, и что сейчас она в полной его власти…
Святая Сесиль, да как же всё ужасно!
Но с другой стороны, в глубине души она надеялась: когда Эдгар Дюран узнает, что она здесь — он поможет ей. Потому что, несмотря на то, как Эдгар поступил с ней на балу, она верила в его благородство и порядочность. Его глаза не лгали, его голос не лгал…
И эта мысль внезапно принесла облегчение. Но Шарль пожевал спичку и, с прищуром глядя на свою пленницу, ответил:
— Знает ли мой племяш про тебя? Ну, а то! Конечно, знает! Я, считай, тут с его соизволения, пока он, бедолага, как болотный уж крутится, чтобы вырваться из цепких лап твоего дяди. Так что поверь, он сильно обрадуется, узнав, что ты и есть наследница клятой фермы на болоте, за которую твой дядя сосёт из нас кровь, как чёртов десмод*! Сучёныш Готье подал на нас в суд за этот дерьмовый кусок земли. А тут вона — сидит сама его будущая хозяйка! Да я три молебна святому отцу закажу в честь этого тупицы-легавого, который привёз тебя прямо к нам в руки! Я-то думал так: пугну тобой старого пирата, да и вся недолга! Но теперь у нас совсем другой коленкор, красавица!
Он даже руки потёр от удовольствия.
Так Эдгар знает, что она здесь? На болотах? И Шарль здесь с его соизволения?
Эта новость обрушилась на Летицию, как ушат холодной воды и отозвалась в душе разочарованием и болью.
— И ваш племянник одобряет то, что вы держите меня здесь заложницей? — спросила она тихо, вытирая остатки внезапно высохших слёз.
— Конечно! Ведь куда нам деваться-то? — хмыкнул Шарль, доставая вторую сигару. — Фрессоны, мать их, взяли нас за жабры с чёртовой ссудой. Разобиделись, что мои парни отделали их сыночка. Хотят объявить нас банкротами, ежели не выплатим ссуду до конца месяца. Так что Эдгар сейчас на всех парах готовится к свадьбе с Флёр, чтобы расплатиться с проклятыми кровососами! Но ты… Ты, красавица, просто туз в рукаве! Прям подарок небес — чёртов флэш-рояль! Вот разделаемся с Фрессонами, а потом уже и Готье уложим на лопатки!
— И каким образом? Что вы собираетесь со мной делать? — спросила Летиция напрямик, чувствуя, как внутри у неё всё будто кипятком обварили.
Эдгар знает, что она здесь… И готовится к свадьбе с Флёр? Он держит её заложницей на болотах, чтобы потом разделаться с дядей Готье? Какая же она глупая! Глупая курица! Поверила в его благородство? Не зря их семьи враждуют столько лет! Вот значит, что ему было нужно от неё с самого начала! Всё это из-за долгов семьи Дюран…
— Что собираюсь сделать? — Шарль прищурился. — Послушай, красавица, я не насильник, и с женщинами не воюю. Но ты — особый случай. Ты сейчас в такой ситуации, что хуже не придумаешь. Но если сделаешь всё по-моему, то мы все останемся при тузах — и я, и ты.
— «По-вашему»? — спросила Летиция, чувствуя предательский холодок внутри. — И что я «по-вашему» должна сделать?
Шарль встал, метким броском отправил недокуренную сигару в распахнутую дверь, а затем приблизился к Летиции почти вплотную и опустился на одно колено рядом с топчаном. Она отпрянула, отодвинулась почти в самый угол, потому что глаза её похитителя поблескивали и ноздри раздувались, не суля ничего хорошего. Но Шарль всё равно оказался близко, так близко, что её окатило запахом рома и табачного дыма.
— Послушай, — в его голосе появились хрипловатые нотки, — я, как увидел тебя на том балу, так знаешь, будто помолодел лет на тридцать. Но всё одно я уже старый пень, хоть и из той породы, что не гниют даже в болоте. Да я и женат. И хотя не видел свою благоверную уже лет десять, всё равно — она жива, а стало быть, увы… А потому… — он вдруг дотронулся до её щеки тыльной стороной ладони, и Летиция резко отшатнулась, глядя на него глазами полными ужаса. Но Шарль руку тут же убрал и ухмыльнулся так, словно бы ожидал от неё этой реакции. — …потому, красавица, как бы я ни хотел заключить тебя сейчас в объятия, да завалить прямо на этот топчан — эта песня не про меня. Но вот мой сын Грегуар — парень что надо. Молодой и крепкий, как болотный кипарис. Дураковат, конечно. Хотя, кто в его годы умён? Но с такой женой, как ты, я уверен, он не сопьётся вконец, как мой брат Венсан, а станет хорошим плантатором и отцом.
— Что? Грегуар? — Летиции почти прошептала это.
Вспомнила сыновей Шарля: Марселя со щетиной и длинными волосами, падающими на лоб, с мутным взглядом и жёлтыми от табака зубами, и Грегуара — полную противоположность брату. Грегуар был похож на одного из бойцовых псов, тех, которыми травят на болотах беглых ньоров. Мускулистый и крепкий, с массивной челюстью, и взглядом, таким же, как у тех самых псов — немигающим взглядом убийцы. Она на мгновенье представила себя его женой и едва не застонала.
Да что за злой рок навис над ней? Сначала Антуан Морье, потом мсье Жером, а теперь…
Как сказала бы бабушка: «Из огня, да в полымя».
— А чем плох Грегуар? — усмехнулся Шарль. — В твоей ситуации, красавица, уж не до выбора. А так он и честь твою спасёт, и имя даст, и защитит от кого хочешь, да он за тебя глотку любому порвёт. И я порву, если понадобится.
— Я... Я, может, не хочу замуж! Зачем мне всё это? — спросила она срывающимся голосом, стараясь ещё отодвинуться в угол.
— Зачем? А ты подумай, куда ты пойдёшь при твоих-то картах на руках? — Шарль чуть подался вперёд и понизил голос. — После того, как тебя объявили воровкой и мошенницей. Да ещё и мёртвой. Ну и уж то, что я тут сижу с тобой один на один, — он многозначительно посмотрел на её губы, — о многом говорит. А так — ты красивая, молодая, ты нравишься моему сыну. Это он нашёл тебя на пароходе, все уши мне прожужжал. И в придачу к твоей красоте старый пират отдаст ещё и землю. Как ни крути, а всем выгодная сделка.
— А если не отдаст? Если узнает, что я жена вашего сына и не отдаст из принципа? Он же ненавидит вас! — выпалила Летиция, понимая, что это предложение вовсе не безумие, и Шарль Дюран далеко не дурак.
— Хех, а мы ему не скажем, что ты жена Грегуара, пока он землю тебе не отпишет. Ему-то уж недолго осталось. Ну а потом ты станешь там хозяйкой и уж точно сможешь отомстить своему гадёнышу-дяде за то, что он с тобой сделал. И со всех сторон — одна сплошная выгода.
— Выгода?! А если я не пойду за вашего сына? — спросила она срывающимся голосом.
Шарль перевёл взгляд на её плечо и оттуда — на грудь, и сердце у Летиции упало.
— Ты же вроде умная барышня, — произнёс он, ещё понизив голос и проведя по её колену пальцем, — понимаешь, что для всех ты теперь мертва, и в Альбервилле тебя никто не ждёт и искать не будет. И от того, что я хочу с тобой сделать, красавица, меня удерживает только то, что ты достанешься моему сыну. Уж не стану я делить с ним одну женщину, коли она не шлюха. Но если ты против, я же могу просто оставить тебя здесь и всё. Даже делать ничего не придётся. Сколько ты тут протянешь? А? Ты же понимаешь всё, да? — последнее он произнёс почти с нежностью.
Летиция нервно кивнула. Нет! Сейчас она не будет спорить. Сейчас главное выжить, а её согласие на этот странный брак — единственная гарантия того, что с ней пока ничего страшного не случится.
— Хорошо, я… я согласна. Только, пожалуйста, не оставляйте меня здесь! — она посмотрела на Шарля умоляюще, пытаясь снова выдавить из себя слёзы.
Но, как назло, слёз не было. Была только ярость — жгучая, болезненная, затопившая её по самую макушку. И мысль сдёрнуть со стены капкан, огреть им Шарля по голове, прыгнуть в его лодку и убраться отсюда вспыхнула в голове так ярко, что она даже вцепилась пальцами в грубый миткаль топчана, чтобы не выдать своих намерений.
Отголоски этой ярости залили краской её лицо, придав ему нежный румянец. И Шарль, видимо, решил, что это совсем другое что-то: смущение или стыд, и потому он внезапно убрал руку, которой касался её колена, сглотнул, так что даже кадык дёрнулся, встал и отошёл к дверному проёму.
— Лады, красавица. Считай, договорились.
Летиция смотрела на выбритый затылок Шарля Дюрана и внутри у неё рождалась ненависть. Хорошо! Она сыграет по его правилам, только бы добраться до берега. Она будет на всё согласна, лишь бы оказаться в «Жемчужине», подальше от этих болот. И уж оттуда она сбежит обязательно. Доберётся до «Утиного острова». А там — Анри Бернар, её сумасшедший дед. Но после всего, что с ней произошло, сумасшедший дед уже совсем её не пугал. Сумасшедший дед представлялся ей почти единственным нормальным человеком после всего, что она пережила. Человеком, которому от неё ничего не нужно.
Она доберётся туда и отомстит. Отомстит им всем. И Эдгару Дюрану в первую очередь.
В это мгновенье она почти ощутила, как на кончиках пальцев отрастают невидимые когти и мышцы наливаются звериной силой. И где-то внутри прозвучал голос:
«Да, моя девочка, ты должна убить его…».
Она тряхнула головой.
Не сейчас. Ночью. Ночь — её время.
***
Да что не так с этим чёртовым зельем?!
Аннет была в растерянности и ярости одновременно. То, что произошло в последнее время, никак не вязалось с тем, что обещала Мария Лафайетт. Да, определенно, зелье подействовало, но… не так, как надо!
Она расцарапает рожу этой колдунье! Она разнесет к чертям эту лавку! Да она сожжёт её! Она… она… она… пожалуется папе!
Ещё в тот момент, когда она стояла на балу рядом с Марселем Дюраном и видела, как её недавний жених Жильбер Фрессон пылко торгуется за право танца с её соперницей, Аннет готова была разрыдаться от злости и обиды. И погруженная в своё горе, даже не замечала, как Марсель гладил её пальцы, лежавшие на сгибе его локтя.
Он хоть и стоял с трудом на ногах, но при этом его масленый взгляд настойчиво скользил по её лицу и шее и всякий раз замирал где-то на лифе платья, украшенного мелким розовым жемчугом. И вот когда Аннет поймала этот взгляд, её вдруг осенило…
…это странное внимание… О нет! Неужели она… перепутала бутылки? О боже, нет! Нет! Только не это! Ведь синие нитки… красные нитки… Нет! Она всё сделала правильно! Она не могла ошибиться!4e0863
Но то, что происходило вокруг, говорило именно об этом.
Аннет едва не застонала, ощущая панику, липкими пальцами схватившую её за горло. Ей хотелось бежать и тут же всё исправить, но как исправить такое — она не знала. А главное, как отделаться от Марселя Дюрана, который был ей дико неприятен и ужасно прилипчив. К счастью, её мучения продлились недолго: завязалась драка, её новый кавалер нырнул в гущу событий, и Аннет, недолго думая, бросилась прочь. Села в коляску и укатила домой зализывать раны.
Родители и брат появились позже, далеко за полночь. В доме началась суета, хлопали двери, из кабинета доносилась яростная брань Филиппа. Слуги попрятались, но никто в доме не спал. Ноэль бегала с бинтами и горячей водой, пока мадам Селин самолично штопала мужчин-Бернаров. Летиция домой так и не явилась, и Аннет подумала, что, может, ее затоптали в драке — и это было бы здорово!
А потом под окнами появился пьяный Марсель Дюран и принялся кричать во всё горло, что потратил на аукционе целых пятьсот луи, и что Аннет просто обязана с ним потанцевать. Он орал, что попросит её руки и цеплялся на забор, пытаясь перелезть, но ноги его слушались плохо. С его плеча свисал оторванный в драке рукав бального фрака, а рубашка была залита то ли кровью, то ли вином, и в конце концов его стошнило в кусты гибискуса. Аннет в ужасе смотрела на ночного гостя из-за портьеры, думая о том, какой же это безобразный скандал, пока её терзания не прекратил Готье, схватив ружьё и выстрелив в незадачливого ухажера прямо из окна спальни.
На рассвете, пока угомонившийся, наконец, дом спал, Аннет пробралась в кабинет отца, предварительно стащив ключ от сейфа, и взяла оттуда пятьдесят экю. А после завтрака ускользнула из дома и поспешила в лавку мадам Лафайетт. Сегодняшней ночью она почти не спала — ворочалась, пытаясь понять, могла ли она что-то перепутать с этим зельем или нет. И в итоге пришла к выводу, что нет, не могла. Она не виновата во всём этом. Она-то как раз сделала всё так, как и сказала проклятая ведьма. Подлила Жильберу Фрессону в лимонад то, что должно было вызвать любовь к ней, а вовсе не к Летиции. А своему брату в кувшин с водой то, что вызывает ненависть, а что в итоге? Да они чуть не убили друг друга, добиваясь этой дряни! А эти Дюраны? Разве так должна была выглядеть ненависть?
Только с мсье Жеромом всё получилось, как надо. Едва она увидела его на балу, как сразу поняла — вот тот, кто нужен! Аннет терпеть его не могла: рыжеватые усы, маленькие глазёнки, начинающиеся залысины… Мсье Жером всегда заискивал перед отцом и выпрашивал подачки, как дрессированная собачонка, а пока Готье не видел, он делал мерзкие двусмысленные комплименты и на Аннет смотрел так, будто приценивался. Мсье Жером уже давно работал на её отца и в последнее своё посещение, перед тем, как поехать в Старый Свет по какому-то поручению Готье Бернара, он как раз рассказывал мадам Селин, что купил землю и десяток рабов. Собирался осесть, стать плантатором и заняться сахарным тростником или хлопком. Земля его находилась где-то в другом округе вверх по течению реки, и Аннет подумала, что вот он — идеальный кандидат. В самый раз для Летиции! Достаточно противный и будет жить далеко от Альбервилля. Его жена умерла много лет назад, он вышел в отставку, и если он заберёт Летицию с собой и увезёт её вверх по реке — вот и отлично! Жаль только, что он не беден. Хотелось бы, чтобы эта дрянь ещё и портки его стирала собственными руками!
Аннет сама вручила ему бокал с зельем, тот, в котором была «любовь Летиции». Момент был удобный — мсье Жером как раз здоровался с Готье, и такой приветственный жест не вызвал никаких подозрений. Он выпил, а потом ушёл, Летиция тоже куда-то пропала, и Аннет надеялась, что хоть здесь всё вышло как надо. Так что она сделала всё правильно! Это сама Мария что-то перепутала! И она заставит её вернуть всё обратно.
В лавке Аннет сначала растерялась и оробела, почти как в прошлый раз. Но потом она вспомнила, как Жильбер Фрессон торговался на аукционе, и в её душе снова поднялась волна злости, смывая остатки её неуверенности. Она ведь отдала пятьдесят экю! И эта ведьма, по которой плачет хороший кнут, обещала гарантию! Она бы самолично выдрала её на конюшне за такую гарантию! Нельзя ни в чём положиться на тех, в чьих жилах течёт «нечистая кровь»! Они даже зелье не могут сделать не перепутав! Кому вообще пришло в голову давать свободу ньорам? Будь её воля — заковала бы эту дрянь в колодки и драла кнутом ежедневно за её неумелое колдовство.
Мария появилась из-за перегородки, прервав размышления Аннет, и спросила как ни в чём не бывало:
— Что угодно муасель в столь ранний час?
И Аннет прорвало. Она швырнула на прилавок две пустые бутылочки и высказала всё, что думает о Марии Лафайетт и её услугах. Может, в другое время она была бы осторожнее в выражениях, но стоило ей вспомнить пьяного Марселя Дюрана, который орал под окнами признания в любви, а потом обнимался с фонарным столбом, как её начинало просто трясти от ярости и злости.
— И чего муасель хочет от меня? — Мария была невозмутима, лишь прищурилась, глядя на недовольную Аннет, и, положив ладони на прилавок, добавила: — Сделанное вспять не воротишь. Видно, так духам было угодно. А может, в каком-то месте муасель сама слукавила или напутала, вот оно так и вышло.
— Что? Я слукавила? — воскликнула она. — Напутала?! Я всё сделала, как вы сказали!
И Аннет, пылая от гнева, вытряхнула на прилавок оставшиеся бутылочки и рассказала всё, что произошло, кому и что она подлила и что в итоге получилось. Мария смотрела молча, внимательно слушала, но на её лице не отражалось никаких эмоций.
— Я же сказала, что духам надо понравиться, — произнесла она, наконец. — Видно, твой тощий петух пришёлся им не по нраву. Как только он дожил до моего ножа, а не помер от старости, — усмехнулась Мария, и её тёмные глаза как-то торжествующе блеснули.
— Это не я его покупала! А Летиция! — выпалила Аннет.
— Вот как! Так, выходит, и петух-то не твой? — Мария поцокала языком, взяла одну из бутылочек и принялась разглядывать. — Ну и чего же ты удивляешься, что духам не по вкусу чужие подарки? А разве я говорила, что можно зельем полгорода опоить? Заплатила за одного, а подлила пятерым? Одна бутылочка — один человек. Но ты решила по-своему. Думала, можно духов обмануть? Тебе же всё и вернётся.
Аннет вспомнила, как подлила зелье ненависти и Филиппу, и всем Дюранам заодно.
— Но разве… это важно? — спросила она срывающимся голосом.
— Я же говорила: у Великого Эве всё должно быть в равновесии. А ты его нарушила, — ответила Мария спокойно.
— А как… как теперь всё вернуть назад? — смелость Аннет как ветром сдуло, едва она поняла собственную оплошность.
— Вернуть? Никак. Но уравновесить можно. Если духи захотят.
— И как это сделать? Я хочу просто вернуть своего жениха! — воскликнула Аннет, нервно сжимая пальцы. — И чтобы всё было, как раньше!
— Ты его любишь? — Мария прищурилась и скрестила руки на груди.
И Аннет на мгновенье замешкалась. Любит ли она Жильбера Фрессона? Он красивый, умный, его мать баронесса и он богат. Он очень достойная партия. Какая разница, любит ли она его? Она просто хочет за него замуж. И чтобы Летиция больше не возвращалась в их дом.
— Конечно, люблю! — ответила Аннет с вызовом.
— Хорошо. Если духи захотят — они исправят твои ошибки и восстановят равновесие. Сегодня я буду с ними говорить и попрошу об этом… Но это тебе дорого встанет.
Глава 23. Утро добрым не бывает
Эдгар сошёл с парохода и хотел провести сутки дома, а затем, захватив с собой Шарля или Грегуара, отплыть в Реюньон. Но в его планы снова вмешалось что-то иррациональное…
Накануне он забрал из банка украшения своей матери и жемчужину и, памятуя о прошлом нападении, спрятал её во флягу из-под рома, набитую хлопковым волокном. В этот раз он поехал в банк с Нилом, прихватив заряженный пистолет, а оттуда они сразу же направились на пристань и отплыли на плантацию. Эдгар оглядывался всю дорогу, но ощущение того, что за ним кто-то следит, больше не появлялось.
К вечеру он уже был в поместье и спрятал жемчужину за планкой массивного карниза в своей спальне, туда же положил и помолвочное кольцо, судьбу которого собирался осторожно выяснить у дяди Шарля. А украшения матери положил в сейф в кабинете. Если кто-то и заберётся в дом, то решит, что всё самое ценное хранится именно в нём.
Эдгар терпеливо выслушал стенания Эветт по поводу расстроенной помолвки и того, что произошло на балу. Но когда она попыталась упрекнуть его в легкомыслии, то нарвалась на тяжёлый взгляд тёмных глаз и отчитывать сына передумала. Зато Эдгар узнал, что она уже наведалась к Лаваль и поговорила с матерью Флёр. А ещё она успела увидеться с Рене, и он тоже наведался к Лаваль. И Эдгар понял, что подготовка к примирению двух семей идёт полным ходом. Что бы там ни произошло на балу, как оказалось, Флёр вовсе не собиралась так просто отказываться от своих планов выйти замуж. Да и её отец, как выяснилось, тоже готов был простить Эдгару его странную выходку, списав всё на то, что у мужчины на балу может быть масса причин для безрассудства: много бурбона, много рома, горячие креолки…
Это обстоятельство Эдгара удивило, и он решил утром сказать матери, что, кажется, женитьба на Флёр ему больше не нужна — он поедет в столицу и уладит все их дела. Про жемчужину он решил умолчать, а сказать Эветт, что банк в столице готов дать им ссуду на хороших условиях, и он поедет решить именно этот вопрос.
И поэтому за ужином он всё больше молчал. Они сидели вдвоём. Дядя с сыновьями предусмотрительно ретировались, зная, что Эветт примется распекать сына за выходку на балу. А Шарль, видимо, чувствовал себя виноватым, но извиняться не собирался, и поэтому, прихватив Грегуара, удалился куда-то на болота, где у него чудесным образом нашлось срочное дело.
— Я хотела сделать это подарком на твою свадьбу, — внезапно произнесла Эветт, откладывая салфетку, — но раз уж всё так вышло, полагаю, ты должен узнать сейчас. Я съездила к нотариусу и переписала поместье на тебя.
— Что? — удивлённо спросил Эдгар. — Зачем?
— Я решила: раз ты женишься, то, став хозяином «Жемчужины», захочешь остаться здесь, а не поедешь куда-нибудь на север, оставив меня с этими сумасшедшими. Сынок, с твоим приездом здесь хоть что-то стало налаживаться, и я не хочу, чтобы ты уезжал.
— И когда ты это сделала? Когда переписала поместье? — Эдгар хмуро прищурился.
— Примерно три недели назад. Я хотела, чтобы это был сюрприз.
— Что же, сюрприз удался! Извини, мама, я что-то устал с дороги. Пойду спать, — Эдгар отложил вилку, резко отодвинул стул и вышел из комнаты.
— Я надеялась, что ты хотя бы «спасибо» скажешь! — донёсся ему вслед раздраженный голос матери.
Но Эдгар лишь горько усмехнулся и покачал головой. Не объяснишь же Эветт, что этим поступком она навлекла на его голову семейное проклятие и сделала мишенью для Той-что-приходит-по-ночам. Теперь ему стало очевидным, почему он увидел её впервые именно три недели назад. Он-то всё не мог понять, а оказывается, всё было просто — как только он стал хозяином поместья, в ту же ночь она и пришла к нему.
Эветт догнала его в холле и спросила:
— Мы ещё не поговорили о Флёр! Мсье Лаваль обещал завтра заехать ко мне, мне кажется, тебе стоит поговорить с ним.
— Мама, я устал. Поговорим завтра, — ответил он, не оборачиваясь, и поднялся в свою комнату.
Но он ушёл не потому, что устал, и не потому, что разговоры о Флёр и возобновлении брачных договорённостей его раздражали. Он ушёл, потому что наступала ночь, и он ждал этой ночи.
Ждал и наделся, что сегодня она появится снова. Та-что-приходит-по-ночам. Летиция.
Он стянул рубашку и бросил на кресло, подошёл к окну, жадно вглядываясь в наступающую темноту. Эдгар прислонился к косяку, рассматривая далёкие разливы Арбонны. Солнце село, оставив широкую грязно-бурую полосу заката, как рваную рану на краю неба. Темнело быстро, и воздух стал густым, почти вязким, так что дышать было трудно. И Эдгар подумал, что, судя по цвету неба, совсем скоро на них обрушится первый в этом сезоне ураган из тех, что приходят летом с Аирского моря. Жара усиливалась, пригнав на болота тысячи светлячков, и среди частокола кипарисов, растущих вдоль протоки, зажглась призрачная вуаль их сияния. А Эдгару казалось, что Летиция где-то там, прямо посреди этих болот. И что она смотрит сейчас на него. Но это, конечно, ему просто казалось.
Его глодала тоска, и унять её было невозможно. Он плеснул в стакан рома из бутылки и выпил залпом. Хотя знал — бесполезно, ром лишь притупляет тоску. Ненадолго. Увидеть её — вот единственное лекарство для его души. Что бы он ни делал, всё, чего он хотел по-настоящему последнее время — увидеть её снова. Но где-то в глубине души знал, что вряд ли такое возможно. Бенье, конечно, взялся за его поручение, но настроен был скептически, и сказал сразу и напрямик, что найти её живой шансов почти нет. Сыщик был уверен, что она погибла. Он приводил Эдгару множество аргументов, но тот пропустил их мимо ушей. Потому что, если слушать Бенье, то и поверишь в то, что она умерла. А если поверишь, то где взять силы, чтобы самому жить дальше?
Он зарядил пистолет и положил его под подушку. А рядом с кроватью поставил ещё и ружьё и лёг не раздеваясь, подложив руки под голову. Лежал и смотрел в потолок. В комнате было темно, только на столе горел маленький огарок свечи под кофейником. Кофе не даст заснуть.
Подумать только, две недели назад он лежал здесь же и считал, что появление Той-что-приходит-по-ночам — это его худший кошмар. И он боялся, что она придёт. А теперь боится, что не придёт…
Наверное, он всё-таки сходит с ума…
Кофе не помог.
Едва ночь стала непроглядной, едва густая темнота совсем поглотила плантацию и двор, как Эдгар провалился в глубокий сон, и в этот раз ему приснился старый кошмар из прошлого — жена, дочь, пожар на лесопилке…
…снег. Люди-тени мечутся вокруг горящего здания конторы и лесопилки, натужено скрипит водокачка, и пожарные в блестящих касках пытаются тушить огонь.
— Элена! Лина! — кричит он и пытается прорваться сквозь пламя, прикрывшись полой куртки.
Но чьи-то сильные руки оттаскивают его, и кто-то рычит прямо в ухо:
— Да ты же сдохнешь! Там — ад!
— Элена! — он хрипит — сорвал связки, но здание в огне уже не только внутри.
Огонь лижет стены снаружи, оборачивая их лепестками алого золота, и гул стоит такой, что его не перекричать. И лишь на каланче тревожно гудит колокол, стелется поверх криков и треска падающих балок.
И в этом сне всё снова вернулось к нему так отчётливо и ярко, что сердце зашлось от боли, и ужас душил его, наступая на горло, не давая вдохнуть. Он снова и снова пытался прорваться сквозь пылающую завесу, но воздух во сне горячий и вязкий, не воздух — патока. Лица жены и дочери постепенно отступали и исчезали в пламени. Он кричал, но из горла вырывался только хрип.
— Элена! Элена! Элена… прости меня…
Это он уже произнёс вслух и резко проснулся, чувствуя, как колотится сердце, так сильно, что сотрясает грудную клетку до боли в рёбрах. И он лежал весь мокрый, простыни скомканы, свеча под кофейником угасла, а в комнате темно. Сон отступал. Пламя перед его глазами опадало, и треск падавших брёвен сменялся густым безмолвием. Тишина такая, что от ударов его сердца, кажется, вздрагивали стены.
И в этот момент он понял — она здесь. Потому ему и снится кошмар.
Она и правда была здесь — сгусток тьмы, застывший прямо в углу, там же, где и в прошлый раз. Эдгар моргнул несколько раз, всматриваясь в эту тьму и нащупывая пальцами рукоять пистолета. Ужас всё ещё лихорадил его, и что-то невыносимо давило на грудь и жгло, словно по коже только что полоснули острой бритвой.
Он вдохнул судорожно, сморгнул ещё и постепенно различил в самой густой темноте две ониксовые бусины — глаза. Они смотрели на него не отрываясь, и в этот момент он понял — вовсе это не оникс. Эти глаза — точь-в-точь та жемчужина, что он привёз из Альбервилля. Бездонная тьма с патиной жидкого серебра.
Эдгар рывком сел на кровати, выхватывая пистолет из-под подушки и направляя его в угол. Ему бы выстрелить, вот прямо сейчас, но он не смог…
В прошлый раз он кого-то ранил. А ведь мог убить. А если это она? Летиция?
— Летиция? Это ведь ты… Ты? Я знаю, — прошептал хрипло и нащупал другой рукой огниво. — Не уходи! Пожалуйста! Не уходи…
И хоть разжигая огонь, он всего на мгновенье отвёл взгляд — она успела исчезнуть. Эдгар схватил фонарь, бросился туда, где только что видел её глаза, выглянул в окно, потом сбежал по лестнице, осмотрел холл и вышел на крыльцо.
— Проклятье! — прорычал, касаясь ладонью горла.
Провёл рукой вниз, ощущая что-то липкое, и поднёс руку к фонарю — она была в крови. Он только сейчас понял, что эта боль в груди — не фантом, и кровь на его руке — настоящая. Его кровь. И не приснилось ему это, кто-то и в самом деле располосовал ему грудь когтями.
Вернее… он знал, кто.
Эдгар стоял с фонарём и пистолетом, озираясь по сторонам. Но было тихо. На болотах лягушачий хор выводил ночные рулады, возле крыльца мирно спали собаки, и единственное, что нарушало спокойствие этой ночи — чей-то негромкий вой и глухие удары. Эдгар посмотрел на собак, но они даже не шелохнулись. И он, подняв повыше фонарь, направился на задний двор, туда, откуда доносился звук. Пройдя несколько шагов, он понял: вой слышался из флигеля, стоявшего за хозяйственными постройками, того, в котором был заперт дядя Венсан. И это он подвывал, скулил и бился о стену. Эдгар подошёл и посветил в зарешёченное окно. Ставни были открыты, а стёкол во флигеле не было. Сюда даже ньоры старались не приближаться, обходя флигель десятой дорогой — боялись сумасшедшего. Завидев Эдгара с фонарём, Венсан бросился на решётку, вцепившись пальцами в её железные прутья, а глаза красные и горят безумием.
— Она здесь! Я чувствую её, чувствую! — прохрипел он, пытаясь просунуть голову между прутьями, — она прямо тут, у меня за стеной! Выпусти меня! Выпусти! Я поймаю её! Я выдавлю её жёлтые глаза! Она ведь добралась и до тебя?! Добра-а-л-а-а-сь! Я вижу кровь… Она убьёт и тебя! Заберёт твою душу! Выпусти меня! Выпустии-и-и… Я убью её…
Венсан снова принялся выть, метаться и биться головой о решётку. Эдгар постоял немного, понимая, что дядя хоть и сумасшедший, но совершенно точно ощутил её присутствие. Но увы, духи показываются только тогда, когда хотят, чтобы их увидели. И уж точно им нельзя выдавить глаза.
Эдгар не произнёс ни слова, повернулся и пошёл в дом.
— За что ты со мной так? — прошептал он, разглядывая перед зеркалом в свете огарка свечи кровавые полосы на груди.
Он понимал одно — каким бы бестелесным ни был даппи, это уж точно не его рук дело. Вернее, лап. Потому что бестелесные духи не оставляют таких отметин. Он заснул с трудом под утро, но никакие духи больше не тревожили его сон.
А утром он запер дверь, достал жемчужину из тайника, положил на ладонь и долго рассматривал. И ему казалось, что он смотрит в чёрную бездну, внутри которой текут реки жидкого серебра, и картина была настолько завораживающей — не оторваться. Теперь он точно знал: эта жемчужина и есть те самые глаза тьмы, которые он видел сегодня ночью. Он смотрел и смотрел на неё, ощущая в руке странное тепло, а потом положил назад, во флягу из-под рома, понимая, что не сможет отвезти её к ювелиру. Потому что именно эта жемчужина и есть ключ к его ночному кошмару, к Той-что-приходит-по-ночам, к проклятью их рода — ко всему. Ему необходимо узнать, откуда же она взялась. И уж точно он не собирается больше её продавать. Он просто не сможет этого сделать. Что-то более сильное, чем его воля, управляло им сейчас, и казалось, оно исходит прямо из чёрного нутра этой жемчужины.
Но что тогда делать с долгами? Всё-таки жениться на Флёр?
Эдгар при свете дня рассматривал в зеркало отметины на своей груди, ища выход из этой тупиковой ситуации, и внезапно вспомнил теорию Шарля о том, что Анри Бернар держит у себя на плантации настоящего зверя, а ещё вспомнил следы вокруг того места, где утонул его отец, и Томми Баренса — управляющего, который его нашёл.
— Вот из кого надо выбить дурь, — пробормотал Эдгар, пряча жемчужину обратно в свой тайник.
Натянул рубашку, выглянул в окно и увидел Шарля, бодро идущего по двору. Дядя шел деловито, неся в руках корзинку, из которой торчала бутылка и край свежеиспеченной лепёшки, и явно куда-то торопился. Эдгар его окликнул:
— Дело есть. И срочное.
— Ну, я как бы занят сейчас, — отмахнулся Шарль.
— Это чем же? — раздражённо спросил Эдгар.
— Сказал же — занят… Собрался я… на охоту.
— И ты так вырядился, чтобы понравиться аллигаторам? — с усмешкой спросил Эдгар.
Дядя был гладко выбрит, кончики усов чуть подкручены, и даже штаны на нём были новые, в тонкую рыжую полоску, те самые, в которых он щеголял на помолвке.
— Не твоё дело. Хотел и вырядился, — буркнул дядя, и Эдгар поклялся бы, что он смущён.
— Послушай, мне всё равно, что у тебя там за сердечные дела с аллигаторами, но нам надо разобраться кое с кем, и это срочно.
Шарль нервно провёл рукой по волосам, но вид у Эдгара был серьёзный, и поэтому спорить он не стал. Пристроил корзинку в руки мальчишке-ньору и нехотя пошёл за племянником.
— Чего ты к нему прицепился? — раздраженно спросил Шарль, входя в пристройку, где располагалась комната управляющего.
Сам Томми был где-то на плантации, но это было даже на руку Эдгару. Он решил сначала проверить свои подозрения насчёт управляющего, а уж потом решать, что с ним делать.
— С того и прицепился, — буркнул он неопределённо, — обыщем всё тут.
— Чего искать-то? — недоуменно спросил Шарль, останавливаясь перед грубо сколоченным столом.
— Да что угодно! То, чего, по-твоему, не должно быть у управляющего плантацией.
— Пудру и розовые панталоны? — Шарль посмотрел на племянника так, словно тот сказал какую-то глупость.
Но Эдгар проигнорировал сарказм дяди и молча распахнул шкаф, где стояла нехитрая посуда. Осмотрел содержимое: две бутылки рома, связка сигар и мешочек с кофе. Заглянул в жестяную коробку, но там оказались лишь коричные леденцы. Потом стал перетряхивать сундук. А Шарль ходил по комнате, засунув руки в карманы, и явно был недоволен.
— Ну в самом деле, чего ты к нему пристал? Он, конечно, дуралей, но с ньорами вроде справляется. И так-то вроде покладистый парень. Да и где взять другого? На то жалованье, что у нас ему положено, вряд ли кто ещё придёт.
— Дуралей? Может, и так, а может, и не дуралей вовсе, — пробормотал Эдгар, переворачивая матрас.
— Ты не на того думаешь, племяш. Вся пакость, какая есть, она идет от Бернаров, а вовсе не от Томми, — пожал плечами Шарль.
— Ты, кстати, в прошлый раз говорил что-то про зверя, который живёт у старого пирата, ты всё ещё думаешь, что это может быть правдой? — спросил Эдгар, отодвигая кровать от стены.
— Ну, знаешь, я ежели чего своими глазами не видел, то и не верю в это. Потому и в болотных духов тоже не верю. Я вот отродясь никого на болотах, кроме гаторов*, не видал. А вот лапы от той твари у пирса я видел своими глазами, ну и скажи: какой дух мог так наследить? Уж точно это не его рук дело. Вот, кстати, и хорошо, что ты про это сказал — я тут старому пирату такой фейерверк подготовил, всё жду, когда его головорезы сунутся, — Шарль достал бутылку рома из шкафа, откупорил и понюхал. — Э-э, а Томми-то не дурак, не абы что пьёт, а наш лучший ром. Тот, что ещё Огюст делал. Вот скотина! Поди же ты, ажно две бутылки умыкнул.
*прим. — разговорная форма от «аллигатор».
Шарль приложился к горлышку, хлебнул, внезапно закашлялся и смачно сплюнул на пол, а потом внимательно посмотрел на бутылку.
— Да сожри меня аллигатор! — он снова понюхал содержимое.
— Что там? — спросил Эдгар, видя, как нахмурился дядя.
— Да в этой бутылке с пол-ливра «чёрной пыли», не меньше! А ещё чуток бурунданги.
— Томми что, любитель этой дряни? — удивился Эдгар.
— Да вообще-то нет. Он и пьёт-то только по большим праздникам, а уж с этой отравой я его и вовсе не видал. Какой же дурак будет пить бурундангу сам? Может, это для ньров?
— Наш лучший ром? Для ньоров? — скептически усмехнулся Эдгар, беря бутылку.
Шарль достал вторую, откупорил и понюхал. Потом чуть хлебнул и сразу выплюнул.
— Ишь ты! И тут то же святое! В эти бутылки твой отец разливал тот ром, что настаивал в бочках из-под шерри. Откуда они у Томми? Они все заперты в бочарне, — воскликнул он, глядя на Эдгара. — И зачем ему лить в отличный ром эту бурду?
Эдгар посмотрел на Шарля с прищуром и произнёс задумчиво:
— Когда отца нашли, рядом с ним были вот такие же бутылки? Пустые?
— Ну да, эти. Он только этот ром и пил… Погоди… Ты думаешь… что Томми…
У Шарля меж бровями залегла глубокая складка.
— Давай-ка всё тут перевернём, — ответил Эдгар, закатывая рукава.
Они и в самом деле перевернули всё. Отодвинули даже массивный комод, сделанный из дуба, и такой тяжелый, что, казалось, он пустил корни прямо в пол. Там, под ним, в полу, Эдгар и увидел две доски, которые явно не так давно снимали с гвоздей. Он продавил их ногой, и они поддались легко. Достал нож, встал на колено и поддел одну из них лезвием. Под досками оказался тайник.
— Покладистый парень, говоришь? — произнёс Эдгар, вставая с колен и оборачиваясь к дяде.
В руках он держал коробку из-под сигар и лапу какого-то зверя. С виду можно было подумать, что это лапа леопарда, только когти были длиннее и один из них явно выступал вперёд. И шерсть отличалась — жёлтая с красно-бурыми пятнами.
— Вот тебе и розовые панталоны. А заодно и ответ на вопрос, что за зверя держит старый пират у себя на плантации, — добавил Эдгар, бросая лапу на стол.
— Это что ещё за исчадье ада? Леопард? — спросил Шарль, беря в руки лапу и разглядывая её внимательно. — Отродясь таких не видел!
— Нет, это не леопард. Это — роундалский лев, — усмехнулся Эдгар. — А лапа, судя по отличной выделке, оторвана от какого-то чучела. Видишь, шкура натянута на бамбуковый стержень и внутри она набита кокосовым волосом. И видишь, на лапе остался ил? Это от того, что кто-то вминал эту лапу в грязь.
Сомнений нет, именно эта лапа оставила следы на берегу у пирса. Теперь понятно, почему Томми сказал, что нашёл Огюста, когда повёл ньоров на плантацию, а не когда приплыл от своей пассии на лодке. Теперь всё сходилось: он приплыл, нашёл Огюста Дюрана сидящим у пирса, и если в этих бутылках было то, что учуял дядя Шарль, значит, отец был не просто пьян, он был совершенно невменяем. И Томми Баренс сам же его и утопил. А затем сбегал за этой лапой, оставил следы, спокойно вернулся и как ни в чём не бывало разбудил ньоров и повёл их на плантацию.
Последние месяцы отец пил беспробудно, кричал по ночам и бродил по болотам в поисках ягуара — никто бы и не удивился, что он, наконец, его нашёл. Или что ягуар сам к нему явился.
— А в коробке что? — Шарль открыл её и присвистнул.
В коробке лежали деньги. Явно больше той суммы, которую управляющий мог заработать даже за три года на этой плантации.
— Твою же мать! Так выходит, это всё Томми? — Шарль нервно провёл пятернёй по волосам.
— Выходит, что так, — негромко ответил Эдгар, трогая пальцем коготь и вспоминая рисунок, который ему показывал Бенье.
— Убью сучёнка! — рыкнул Шарль, и лицо его пошло красными пятнами. — Удушу гадёныша и брошу в болото!
— Погоди! — Эдгар положил лапу на стол. — А как ты понял, что в бутылке? У «чёрной пыли» ведь нет ни вкуса, ни запаха? И у бурунданги тоже…
— Хех, знал бы ты, сколько я за Гаспаром этой отравы повыливал! — зло воскликнул Шарль. — Научился на вкус отличать, в какой ром он эту бурду подмешивал. А нюх у меня, как у спаниэля, так что, если чуешь, что вроде как мокрым медяком пахнет, так вот это оно и есть. И на вкус, как медяк. Шлюхи на Эспаланда Руж зовут это пойло «Сладкий сон». И ежели подмешать такое гостю, то делай с ним, что хочешь, или наоборот, не делай — ничегошеньки он потом не вспомнит. И уж я насобачился отличать это пойло от хорошего рома, чтобы девки меня не дурили, а деньги свои отрабатывали по-честному.
— У кого ключи от бочарни? — спросил Эдгар, беря со стола лапу и бутылки.
— У Эветт.
— Идём. Надо проверить кое-что.
В бочарне, в отдельном помещении, хранился ром, разлитый в бочки из-под шерри, те самые, что Огюст привёз из Реюньона. Здесь же, на деревянном стеллаже, на полках, лежали бутылки с уже разлитым напитком. Сам Шарль и его сыновья сюда не заглядывали, брали тот ром, что стоял в пристройке у кухни, а этот зрел для особых случаев. Но отец Эдгара — Огюст, пил только его. Даже особые бутылки привёз, пузатые, тёмного стекла.
Эдгар откупорил ту, что лежала сверху и дал попробовать Шарлю. Потом ещё одну. И ещё. Сомнений не осталось. В каждой из них было то же, что они нашли в шкафу у Томми Барренса, только послабее. А вот те бутылки, что лежали внизу, оказались нормальными.
— Значит, он понемногу подливал сюда эту отраву из тех бутылок, что у него стояли в шкафу, — произнёс Эдгар, когда они закончили, — так, чтобы на вкус было вообще не определить. А отец брал вот эти, которые сверху, ну или Лунэт посылал за ними.
Он вылил содержимое одной из бутылок на пол и спросил, глядя на Шарля:
— Ну и как ты думаешь, зачем Томми Барренс это сделал? Вернее, по чьему поручению он это сделал? Не просто же так ему пришло в голову убить моего отца? Кто-то явно ему заплатил. А раз он сохранил эту лапу и не выбросил, видимо, собирался воспользоваться ей ещё раз…
— Ты ещё спрашиваешь, кто заплатил? — рыкнул Шарль. — Да к гадалке не ходи, этот сучёнок продался старому пирату! Я сейчас его поймаю и подвешу на болоте. Пусть гаторы ему наперёд яйца оттяпают, а потом уже и всё остальное. Но сначала он нам всё расскажет. Где Грег? И где чёртов Марсель шляется? С вечера его ищу! Пора задать сучёнку Томми хорошую трёпку!
Шарль отшвырнул пустую бутылку носком сапога и широкими шагами вышел из бочарни.
— Я, пожалуй, даже возражать не буду, — Эдгар перевернул оставшиеся бутылки, и их содержимое полилось на пол.
Он вспомнил, как угощал этим ромом Рене Обьера, и как впервые к нему явилась Та-что-приходит-по-ночам, и было это как раз после того, как он впервые попробовал этот ром, приехав на плантацию.
Так, может, всё дело в этом? Может, в этих бутылках была не только буранданга и «чёрная пыль»? Самое время это выяснить.
Он вспомнил Марию Лафайетт, кладбище и чёрного петуха, и быстрым шагом направился за Шарлем, слыша, как тот честит кого-то на чём свет стоит.
Он увидел Грегуара и Шарля, который стал красным от ярости и орал на весь задний двор:
— Ты посмотри-ка, вот же гадёныш! Убью сучёнка, когда вернётся! Если его не застрелит паршивый адвокатишко!
— Что случилось? — спросил Эдгар подходя.
— Марсель, гнида, уплыл в Альбервилль! К невесте! Мать его, к чёртовой бернаровой девке!
— К невесте? — удивился Эдгар.
— Ну да, этот дуралей решил на ней жениться! На Аннет Бернар! Как тебе такое? Видать, в драке ему совсем башку разбили!
Они направились на плантацию, и, честя собственного отпрыска на все лады, Шарль заливисто свистнул управляющему, соломенная шляпа которого маячила среди зарослей осоки у самого края поля.
Когда Томми подошёл, он даже не успел поприветствовать хозяев — Шарль, не задумываясь ни на мгновенье, ударил его кулаком пониже рёбер, да так сильно, что управляющий согнулся пополам и упал на колени, тут же получил ещё пару ударов сапогом. Грегуар заломил ему руки за спину и потащил его на задний двор, туда, где в землю был вкопан столб, у которого обычно пороли провинившихся ньоров.
— Привяжи гадёныша, да покрепче, — Шарль швырнул сыну верёвку и наподдал пленнику ещё тумаков.
Томми скулил и просил пощадить, но никто не обращал внимания на его мольбы. Только допросить управляющего как следует Эдгар не успел — прибежала запыхавшаяся служанка матери и позвала его в дом.
— Массэ Эдгар, мадам Эветт послала за вами! Там массэ Обьер приехал, и массэ Лаваль!
Шарль махнул рукой и сказал:
— Иди, мы с Грегом сами вытряхнем правду из этого сучёнка!
Глава 24. Эк Балам
Ночь на болотах Летиция провела, как в бреду. И хотя за стеной в гамаке, подвешенном на веранде, спал Грегуар, от этого ей было, кажется, только страшнее. Она даже не могла понять, кого боится больше — аллигаторов или будущего мужа, которого ей сосватал Шарль Дюран.
Грегуар был молчалив и рассматривал её так, словно он пёс, которого посадили стеречь мозговую косточку. И от этого взгляда у Летиции по спине пробегала дрожь. Она закуталась в старую нитяную шаль, которая досталась ей вместе с платьем рабыни, и намотала тийон на голову, надеясь, что в таком виде она будет не слишком привлекательна для Грегуара.
Ночью она не спала, лежала, прислушиваясь к многочисленным звукам болот: плеску воды, когда в неё погружалось чьё-то грузное тело, трелям лягушек, шорохам и писку летучих мышей, и вздрагивала каждый раз, когда эти звуки раздавались поблизости.
Ей, выросшей в Марсуэне среди повседневного шума города — скрипа колёс, колокольного звона, криков извозчиков и стука копыт — вся эта тишина, наполненная необъяснимыми шорохами, казалась очень зловещей.
Поэтому, когда утором появился Шарль, она так горячо умоляла его забрать её отсюда и даже заплакала, что под конец он сжалился и произнёс:
— Ладно, нечего тут слёзы разводить, заберу я тебя. В ночь приплыву. Но ты должна сидеть тихо, если услышу от тебя хоть слово, верну обратно на этот остров. И стеречь тебя будут только аллигаторы.
Он и правда приплыл за ней вечером, уже когда густые тени легли на воду и под сенью болотных кипарисов стало совсем темно. Ей показалось, они плыли долго, петляя по протокам, огибая торчащие из воды чёрные коряги. И Летиция подумала, что даже будь у неё лодка, ей никогда бы не выбраться отсюда, таким запутанным оказался их путь к плантации. Потревоженные вёслами Шарля то тут, то там соскальзывали в воду аллигаторы, заставляя подрагивать тёмную воду, затянутую поверху ряской, а Летиция сидела, сжавшись в комочек от страха, понимая, что если лодка перевернётся, то от них вмиг ничего не останется.
А ещё она вспомнила, как дядя Готье велел Морису Жерому отвезти её на болота и отдать на растерзание этим тварям. От этой мысли её передёрнуло. Летиция очень ярко представляла себе такую страшную смерть, и в её душе жгучим пламенем вспыхнула ненависть к дяде Готье и всей семье Бернаров, оставшихся в Альбервилле.
Она им отомстит за это. Пока не знает — как, но обязательно отомстит. Может быть даже именно так, как говорил Шарль — с помощью деда Анри, оставив их без единого луи. Только для этого ей надо добраться на «Утиный остров». Уж тогда она поведает деду о том, что задумали его сыновья. Каким бы Анри Бернар ни был сумасшедшим, вряд ли он простит им такое.
Думая об этом, взвешивая все за и против, она пришла к выводу, что Грегуар, который смотрит на неё взглядом голодного тигра — наименьшее зло из возможного. Ведь по счастливой случайности ей удалось избежать гораздо более худшей участи. И поэтому она сидела в лодке молча, помня наставления Шарля о том, чтобы быть покладистой. Она и будет. Пока что…
Они сошли на берег, уже когда солнце село и на территории плантации сгустились сумерки. Лишь фонари горели где-то у центрального входа в дом. Но они пошли не к свету, а в противоположную сторону. Шарль взял Летицию за руку, крепко, словно тисками сжал её ладонь, и повёл за собой куда-то в самую гущу тьмы под кроны старых дубов, с которых свисали длинные нити ведьминых волос. По пути им никого не попалось — после заката ньоры были в своих хижинах, а хозяева ужинали, и только собаки подбежали, обнюхали Летицию, но лаять не стали — Шарль не позволил.
— Поживёшь пока здесь, во флигеле, — Шарль прицепил фонарь на крюк, отпёр дверь и жестом велел Летиции заходить.
Едва она шагнула внутрь, как откуда-то из-за стены раздался жуткий нечеловеческий вой, а следом за ним глухие удары.
— Не пугайся, это Венсан — мой брат. Он сумасшедший. Мы держим его во второй половине флигеля. Да ты не переживай, он заперт надёжно, и везде решётки на окнах, ему не выбраться. И тебе, кстати, тоже, — добавил он, освещая комнату фонарём. — Так что даже не пытайся. Да и бесполезно, к этому флигелю никто не решается подходить. Тут постель и всё такое, и еда есть, а утром я к тебе зайду. И запомни — сиди тихо, будешь шуметь или кричать — отвезу тебя обратно на остров. Тебе что-нибудь нужно ещё? — спросил Шарль заботливо.
— Спасибо, этого достаточно. Но я… я такая грязная, — ответила Летиция негромко, — мне бы искупаться и чистое платье…
— Хм, ладно, красавица, — Шарль даже улыбнулся, видимо, ему понравилась её покладистость, — будет тебе чистое платье, мыло и вода. Но теперь уже утром.
— А сколько вы будете меня здесь держать? — спросила она осторожно.
— Да вот за пару дней уладим кое-какие дела с Эдгаром, а потом и святого отца позовём.
Он ушёл, оставив ей маленький огарок свечи. Летиция постояла немного, осмысливая услышанное, а затем обошла две комнаты, ища возможности для побега, но дверь была заперта, а на всех окнах решётки. Она устало опустилась на деревянную кровать с тюфяком, набитым сухим мхом, почти таким же, какой был в хижине на болотах, и с опаской прислушалась к вою и крикам за стеной. Не так уж сильно её положение изменилось. Шарль не оставил ей ни фонаря, ни огнива, огарок быстро погас, а ночь окутала всё непроглядной тьмой, и Летиции ничего не оставалось, как лечь спать, решив, что утро подскажет что делать. По крайней мере вокруг неё теперь хотя бы не болота и аллигаторы, а как отсюда убежать — она найдёт способ. Всё-таки у неё есть пара дней. Летиция лежала и думала о том, что каких-то две или три недели назад она сошла с парохода в Альбервилле полная надежд на новую жизнь, и где оказалась теперь? Вспомнилась бабушка, и её наставления…
«Только, милочка, думаешь там всё мёдом помазано? Поедешь туда и сгинешь, как моя дурочка Вивьен. Альбервилль — город греха. А рабство — это омут похлеще мужа-картежника. Тьфу! Проклятое там место».
…и ей захотелось плакать. Вспомнилась их с бабушкой жизнь на рю Латьер, как всё было просто! И вот теперь, когда Летиция воочию убедилась в том, что место здесь в буквальном смысле слова проклятое, она даже стала понимать, почему бабушка воспитывала её в такой строгости. Знала бы она, как всё обернётся, ни за что бы ни села на пароход!
Венсан за стеной наконец-то затих, видимо, заснул, и Летиция тоже незаметно провалилась в сон. Но спала она недолго.
В этот раз всё казалось куда явственнее и чётче. В этот раз она проснулась от того, что в комнате кто-то был. Она открыла глаза, ощущая чужое присутствие, и волна ледяного ужаса захлестнула её с головой. Кто стоял перед ней, она понять не могла. Ей чудился силуэт женщины в белом платье и тийоне, намотанном на голову, он проступал из темноты и дрожал, словно марево над нагретой солнцем землёй. А в следующее мгновенье уже темнота, в которой угадывались очертания чёрного ягуара. И в голове снова зазвучал голос, которому невозможно сопротивляться. И этот голос приказывал идти…
Руки наливались звериной силой. И ноги. Запахи, звуки — всё стало ярче. Ей казалось, что в этот раз она ощутила себя почти единым целым с тем существом, что пришло из тьмы. Сроднилась, срослась. Ночь отступила, и Летиция явственно разглядела кровать, обстановку комнаты, старые циновки на полу...
За стеной проснулся Венсан и завыл как дикий зверь, снова принявшись бросаться на стену, но теперь его крики её совсем не пугали. Она поднялась и пошла, легко ступая по полу. Дверь не стала преградой, а дальше, под шатром из дубовых ветвей, она скользнула прочь в заросли осоки, на самую кромку болот.
Она ступает неслышно.
Лапы медленно, почти невесомо, опускаются на лесную подстилку, на опавшие листья и стебли папоротников, утопают в мягкой подушке мха. Ночь темна. И она — часть этой ночи, этой бездонной бархатной темноты, похожей на кофейную гущу на дне фарфоровой чашки…
Душно…
Болота дышат жарко и влажно, и где-то вверху над ней смыкаются кроны деревьев, скрадывая и без того скудный свет луны. И только светлячки, словно призраки, словно души умерших, что не могут найти успокоения, мечутся среди листьев и седых нитей висячего мха.
Но она видит прекрасно. И слышит. И чувствует запахи…
Слышит, как переминаются с ноги на ногу цапли на ветвях болотных кипарисов, как возится в траве опоссум, и летучая мышь беззвучно скользит вверху, выдавая себя лишь потоком воздуха.
Они ей не мешают.
Лёгкий прыжок и вот она уже взбирается вверх по склону. Болото закончилось, но её шаги по-прежнему бесшумны. Земля под ногами жирна и впитывает любой звук, а по бокам, словно алебарды безмолвных стражей, смотрят в угольное небо ровные стебли сахарного тростника.
Белый дом с колоннами спит, но окна открыты, лишь занавешены тончайшей кисеей от гнуса и комаров. На стене под каждым окном вырезан знак — перечеркнутый глаз, закрашенный индиговой краской. Только синий давно уже выцвел, и от этого кажется, что в каждом глазу бельмо.
На крыльце спят собаки. Много собак.
Глупые!
Они думают, что всё это её остановит — собаки, глаз…
Но собаки будут спать. Они её не услышат, не увидят, не почувствуют. А глаз нарисовал шарлатан, который ещё и взял за каждое окно по десять луи.
Ещё прыжок — и она внутри. Мягкий ковёр в гостиной, лестница в один пролёт, и заветная дверь открывается бесшумно…
На кровати спит мужчина. Его сон тревожен, и под закрытыми веками беспокойно мечутся глаза, словно предчувствуя беду.
Она склоняется низко к его лицу, и её глаза из чёрных становятся жёлтыми.
Летиция подошла к кровати совсем близко, глядя на спящего Эдгара.
«Убей его! Убей и забери то, что моё!».
Голос внутри гипнотизировал, заставляя желать крови и мести. Она склонилась ниже, повинуясь голосу. Смотрела Эдгару в лицо, не отрываясь, и поставила лапу на грудь, сдавливая сердце, наполняя душу страхом…
«Убей его! Убей! Убей!».
Голос бился в голове пойманной птицей, заставляя сделать последний шаг. И хотя зверь внутри неё бесновался и рвался на свободу, он ещё не до конца подчинил себе её волю.
И она не смогла. Не смогла его убить.
Сейчас она остро ощутила, как скучала по Эдгару. Даже в круговерти этого безумия, что произошло в последние дни, она постоянно думала о нём. И сейчас, несмотря на то, что он сделал, ей хотелось, как и в прошлый раз, дотронуться до его щеки, услышать его голос и почувствовать его губы на своих губах…
Безумное желание, которому невозможно сопротивляться.
Летиция всматривалась в его лицо и видела на нём страдание. Видела, как его руки сминают простыни, как он мечется во сне, мучимый тем кошмаром, что она вызвала из его памяти, и звериная сущность в ней медленно отступала. Исчезли когти, а пальцы, касаясь груди Эдгара, наполнились теплом…
А потом он прошептал во сне:
— Элена!
…и звериная сущность вернулась.
Он перевернул всю твою жизнь… Он выманил тебя на кладбище! Уж вместе с Аннет он действовал или сам — неизвестно, но он к этому причастен. Он тебя целовал! Скомпрометировал на балу, устроил драку. Он велел Шарлю держать тебя на болотах!
Казалось, кто-то настойчиво нашёптывал ей это на ухо…
Может, именно из-за того ритуала на кладбище она теперь бродит по ночам, как неприкаянный дух? Может, именно тогда он и похитил её душу, превратив в призрак в зверином обличии?
— Элена! Элена… Прости меня! — прошептал Эдгар хрипло, и это стало последней каплей.
Он хочет жениться на одной, зовёт во сне другую, а её собирается отдать в жёны своему бульдогу-кузену?!
Ненависть и ревность, ярость, обида — всё сплелось внутри, вспыхнуло ярко…
«Давай, моя девочка, убей его! Забери то, что принадлежит мне!».
И снова вместо пальцев она ощутила острые когти, и они сами собой прочертили по его груди кровавые полосы.
Он резко проснулся, сминая в кулак простынь, и Летиция отпрянула, шагнула назад, потому что уже через мгновенье в его руке оказался пистолет, направленный прямо на неё. Но страха не было. Это оружие не может причинить ей зла.
«Не бойся его! Закончи начатое! Забери то, что моё! Дай мне успокоиться!».
Голос приказывал, бился набатом в голове, и когти горели огнём, требуя крови.
— Летиция? Это ведь ты… Ты? Я знаю, — прошептал Эдгар хрипло, глядя в темноту и в то же время прямо ей в глаза. — Не уходи! Пожалуйста! Не уходи…
Святая Сесиль!
От этих слов ей стало больно. От того, как он произнёс её имя, от того, что узнал её мгновенно. Узнал здесь и сейчас. Нет, не узнал, почувствовал, догадался, ждал… Или всё-таки видел?
И ненависть куда-то исчезла. Вот только что он звал другую женщину, и Летиция готова была убить его за это, а теперь она слышит из его уст своё имя — и ненависти больше нет.
Ей было обидно, больно и хотелось плакать. И зверя в ней больше не осталось…
Она бросилась прочь. И её поглотила темнота за порогом комнаты. Растворились запахи и звуки, погасли светлячки, и звериная сила больше не питала её призрачное тело. Яркость ночного мира посерела, затянулась туманом и, наконец, погасла.
Летиция открыла глаза.
Сквозь ставни пробивался яркий свет, и кто-то кричал снаружи. Она вскочила и бросилась к окну, разглядывая сквозь щель в ставнях то, что происходило на заднем дворе. Летиция узнала Шарля, Эдгара и Грегуара, которые тащили какого-то мужчину, а затем привязали его к столбу и принялись избивать. Смотреть, что произойдёт дальше, она не стала. Ей некогда терять время.
Какая жестокость и дикость! Впрочем, что ожидать от того, кто приказал держать её на болотах с аллигаторами!
Она принялась разглядывать решетки на окнах и окрестности сквозь другие ставни, пытаясь определить, в какую же сторону будет «Утиный остров», но вокруг флигеля с одной стороны виднелась стена тростника, а с другой — заросли осоки на берегу реки, кусок заднего двора и подъездная аллея. Для побега этого слишком мало, она совершенно не представляла даже в какую сторону идти! Нужно спросить у кого-то, но у кого? А ещё не вызвать подозрений…
Летиция принялась ходить по комнате, вспоминая вчерашнюю ночь и слушая крики несчастного, которого избивали у столба.
Бежать! Ей нужно отсюда бежать любой ценой!
Её терзали противоречивые чувства. Ненависть к Эдгару смешивалась с желанием увидеть его снова. И то, что произошло ночью, пугало до дрожи. С одной стороны, она не понимала, что с ней происходит. Реально ли то, что было ночью? А с другой…
Кто заставляет её это делать? Кто она? Кто эта женщина, чей голос она слышит в своей голове? Она ведь определённо чего-то хочет от неё? Что она должна забрать? И почему она должна убить Эдгара Дюрана?
Святая Сесиль! Как ей освободиться от этого безумия? Она не хочет его убивать! Она не убийца! Она не хочет становиться зверем, что бродит по ночам! Что ей делать? Ведь, если этой ночью зверь совсем поглотит её разум — она убьёт Эдгара Дюрана.
Она молилась и думала. Думала и молилась, ходила из угла в угол, разглядывая сквозь щели в ставнях заросли осоки и дорогу.
Если пойти по дороге, то куда-то она её выведет. Все дороги идут вдоль побережья Арбонны к пристани. Она вспомнила карту, висевшую на стене в кабинете дяди Готье, и, оторвав палочку от циновки, начертила по памяти квадраты плантаций «Утиный остров» и «Жемчужина». Посмотрела, где находится река и утвердилась в мысли, что идти ей нужно по дороге до развилки. Пристань по течению вниз, а «Утиный остров» — вверх, значит, ей нужно будет свернуть направо, и она как раз дойдёт до плантации деда. И если сделать это на рассвете, когда уже нет густой темноты, то она успеет добраться, пока её не кинутся искать. Только как открыть дверь?
Шарль пришёл позже. Принёс чистую одежду и корзинку с едой. Вид у него был хмурый и злой, и костяшки пальцев обмотаны тряпкой, и Летиция вспомнила с каким наслаждением он избивал того несчастного у столба. Следом за ним двое рабов притащили лохань и воду. Шарль не стал долго задерживаться, и ушёл почти сразу, заперев за собой дверь.
Он отошел не так далеко, и усилившийся с утра ветер донёс голоса. Летиция снова бросилась к окну. По подъездной аллее удалялась коляска, в которой сидели мужчина и женщина. И на дороге стояли Эдгар и Шарль. Мужчина в коляске был ей незнаком, а вот женщину она узнала без труда. Голубое платье, голубая шляпка. Белокурый ангел. Флёр Лаваль.
«Я выцарапаю тебе глаза и скормлю их аллигаторам».
Она сразу же вспомнила её угрозы на балу.
Так, значит, то, что сказал Шарль, правда? Значит, Эдгар и в самом деле женится на ней? И почему в глубине души она в это не верила?
Летиция медленно стянула платье и залезла в лохань. Вода была тёплой, и в усилившейся жаре это было блаженством. Шарль даже мыла ей принёс душистого, а не чёрного, каким обычно моются ньоры. Но сейчас Летиция не оценила этот прекрасный подарок. Ожесточённо мылила волокнистый кусок люффы* и тёрла себя до красноты. От обиды и злости ей казалось, она сейчас снимет с себя кожу, чтобы вместе с этой кожей и грязью смылись и те чувства, которые она питала к Эдгару Дюрану.
*прим. — травянистая тропическая лиана, из плодов которой делают мочалки.
— Ненавижу тебя! Ненавижу! — шептала она, чувствуя, как ей не хватает воздуха.
Было невыносимо жарко, то ли потому, что её душила обида, а может, просто потому что на долину Арбонны надвигался первый тропический шторм. Небо заволакивало тучами, ветер ещё усилился, и во флигеле — с той стороны, где сидел Венсан — отчаянно хлопала ставня.
Летиция закончила с купанием, переоделась в чистое платье. Оно было ей слегка великовато и потому норовило сползать с плеча, но оно было чистым, и пока этого было достаточно. Ей бы ещё гребень! Но где взять такую роскошь? А без него волосы высохнут буйными волнами. Хотя какая теперь разница?
Сначала она думала, что это ветер стучит веткой по ставне, но потом поняла, что нет, кто-то стучал в окно со стороны реки. Летиция подошла, осторожно посмотрела в щель и увидела перед собой чёрное старушечье лицо.
— Муасель? Вы меня слышите? Муасель? — голос старухи был глубокий и хрипловатый.
— Кто вы? — спросила Летиция тихо, испугавшись такой внезапной гостьи.
— Меня зовут Лунэт, — прошептала женщина. — Я вам помочь пришла. Только не сейчас. Ночью приду и открою дверь.
— О, Боже! Спасибо! — сердце у Летиции забилась радостно. — Но, кто вы? И зачем вы это делаете? Шарль ведь убьёт вас за это!
— Затем, что вы — Эк Балам, муасель. И наша ман-бо велела мне так сделать. А уж массэ Дюран и не узнает, коли вы ему не скажете. Но и вам надобно сделать кое-что, так ман-бо велела, — прошептала старуха озираясь.
— Ман-бо? Что она скажет? А кто она? И что я должна сделать? — у Летиции пересохло в горле, она совершенно не понимала о чём говорит эта женщина.
Может, она тоже сумасшедшая?
— Ман-бо — жрица Великого Эве. И вам надобно забрать кое-что у нашего хозяина, она сказала. То, что принадлежит Великому Эве.
— Но что? Что забрать?
— Я не знаю, она сказала — даст вам знак. А мне велено только выпустить вас ночью.
— Но как я смогу забрать? И где? Я вообще ничего не понимаю… — прошептала Летиция оглядываясь.
Сумасшедшая она или нет, но если старуха её выпустит — это будет просто чудо. И она готова ей пообещать что угодно, лишь бы выбраться на свободу.
— Ну так слушайте, муасель. Он прячет это в своей комнате. Вам надобно зайти туда и забрать это, и отдать тому, кого пришлёт ман-бо, — шептала старуха. 132ea23
— Но я же ничего тут не знаю! Как я найду это «неизвестно что»? Я даже не знаю, где его комната!
И тут она вспомнила, что знает. Знает, где его комната. Она была там ночью и прекрасно помнит путь.
— Но… разве это не может взять кто-то другой? Служанка, например? Или вы? — спросила Летиция осторожно, совершенно не представляя, как пойдёт ночью в чужой дом. — Уж вас-то точно хозяин ни в чём не заподозрит.
— Ман-бо сказала, что никому нельзя брать это в руки! Это может взять в руки только Эк Балам. Любой другой, кто коснётся, будет проклят и потом лишится рассудка, — прошептала старуха, — мне надо идти, муасель, пока никто меня не видел. Я вернусь ночью, как все уснут.
— Погодите! Погодите! А кто такой Эк Балам? — спросила Летиция.
Вспомнила, как это слово произнесла девушка на рю Верте, вышедшая из лавки, торгующей зельями, и Нуньес в доме Мориса Жерома. И как они обе испугались.
— Эк Балам — это Чёрный Ягуар, муасель, — с особым почтением произнесла старуха, — один из священных духов Великого Эве, посланных к людям, чтобы быть среди них и нести его волю. Он повелевает ночью и видит неприкаянных. Даппи — чёрные души, что заперты в этом мире. Эк Балам помогает им вернуться к Великому Эве. И он может вселяться в тех, в ком течёт кровь первых ягуаров. В таких, как вы, муасель.
Старуха тревожно оглянулась, а затем, не прощаясь, исчезла. А Летиция прислонилась к косяку, пытаясь понять, что же такое она только что услышала. Впрочем, это было не слишком важно. Главное, что сегодня ночью она убежит отсюда. Подальше от этого безумия и Эдгара Дюрана.
Глава 25. Трудный выбор
Эдгар вернулся в дом, оставив Томми на попечение своего дяди и кузена. С тем, чтобы выбить признание из управляющего, они, пожалуй, справятся лучше него. Да и в данный момент он за себя не ручался, потому что его переполняла злость. Оказывается, всё это время убийца отца жил под их крышей и даже жалованье получал! Да и кто знает, что он ещё мог сделать? Может, стоило перепроверить вообще всё, что они едят и пьют? Может, он подмешивал отраву не только в ром!
На просторной веранде Эдгара уже ждали Рене Обьер, мсье Лаваль с дочерью и накрытый к завтраку стол — мадам Эветт расстаралась, чтобы гости чувствовали себя уютно. Но едва Эдгар поднялся по ступеням, как на подъездной аллее показалась ещё одна коляска, и мальчишка-ньор бросился открывать ворота.
Эдгар остановился, разглядывая неожиданных гостей. Коляска остановилась лихо, взметнув с дороги облачко пыли, и из неё вышли двое мужчин, по виду — банковские клерки. И Эдгару сразу же вспомнились угрозы мсье Жильбера, что именно таких гостей ему следует ожидать в ближайшее время. И он не ошибся. Мужчины подошли и представились. Мсье Жак и мсье Ларош — управляющий банка Фрессон и его помощник — приехали проверить обеспечение по ссуде.
Да уж! Вовремя. Ночь прошла плохо, утро началось паршиво, но этот день по количеству неприятностей обещал побить все рекорды.
Мадам Дюран спустилась по ступеням и стала рядом с сыном, подавая руку для приветственного поцелуя. С мсье Жаком она, оказывается, уже была знакома. Именно он оформлял ей бумаги по ссуде. И поначалу она улыбнулась ему приветливо, но когда поняла, что привело их на плантацию, благодушие с неё враз как ветром сдуло.
— И что вы собрались проверять? — спросила она с вызовом.
— Мы должны осмотреть ваше имущество, которое гарантирует возврат ссуды, — произнёс мсье Жак, снимая шляпу. — Ведь в случае невозврата ссуды банк потребует его ареста.
— Но у меня нет имущества, — отрезала мадам Эветт, — и нечего тут проверять.
— Мама! — попытался остановить её Эдгар. — Я сам решу этот вопрос. Займись гостями, пожалуйста.
— Как это нет? — удивился мсье Жак. — В вашем заявлении указано, что вы владеете плантацией «Жемчужина» и вот далее по списку, — он достал из папки вчетверо сложенный листок и развернул его. — Вот и ваша подпись.
— У меня уже нет этого имущества! Я всё подарила сыну. Так что вам и правда нечего проверять! — воскликнула она, не обращая внимания на попытки Эдгара её остановить.
Унять мадам Эветт было не так-то просто.
— Мама! Лучше молчи, — произнёс Эдгар, склонившись к её уху, и взял за локоть. — Невежливо держать гостей на пороге, попроси кухарку принести им по стакану джулепа. А я сам со всем разберусь.
— Если вы передарили имущество без того, чтобы уведомить об этом банк, то банк вправе подать прошение о вашем аресте, — ответил мсье Жак, — ваши действия, мадам, попахивают мошенничеством!
— Мошенничеством? Да как вы смеете! Вы не имеете права меня арестовывать! — воскликнула Эветт.
— Мы — нет, но вот суд — да, — ответил мсье Жак. — Мы лишь подадим ходатайство.
— Господи! Мне дурно! — Эветт внезапно сменила тактику. — Моё сердце… Наннет? Где мои капли?
Как и всегда бывало в такие моменты, мадам Дюран сразу же вспомнила о своём больном сердце и каплях. Наннет — ньора необъятных размеров — появилась будто из ниоткуда, словно знала, что она в любое мгновенье понадобится хозяйке, и в руках у неё уже были веер и стакан зеленоватой жидкости, сильно пахнущей мятой.
— Послушайте, мсье Жак, давайте не будем произносить таких громких слов, — произнёс Эдгар сдержанно, — у моей матери больное сердце, вы же видите. А что до ссуды, так ведь поскольку я владелец и её сын, то могу гарантировать за неё возврат денег свои имуществом. Я могу быть её поручителем. Ничего по сути не меняется.
— Можете-то можете, да не так всё просто, — вмешался мсье Ларош — маленький лысоватый тип в клетчатом жилете, — мы слыхали, что у вас дела-то из рук вон! А ваш поручитель — мсье Лаваль — отозвал своё поручительство. Так что с вас заступник никакой. А нам тут следует всё проверить, и ежели у вас не всё в порядке, то вот вам и уведомление о досрочном погашении ссуды. И ежели не сможете вовремя погасить, то банк подаст прошение об аресте мадам Дюран.
Мсье Ларош торжественно достал бумагу из папки, которую зажимал потной подмышкой, и протянул.
Эдгар прищурился, забирая листок, и подумал, что, кажется, более безвыходной ситуации у него в жизни ещё не было.
«Продай жемчужину!», — подсказывал ему разум. Но что-то совершенно непонятное, какое-то внутреннее сопротивление не давало на это согласиться, и он отбросил эту мысль. Он не может расстаться с жемчужиной! Должен быть другой выход.
Эдгар бросил короткий взгляд на Лавалей, которые стояли на веранде, разглядывая незваных гостей, и подумал, что ему всё-таки не удалось обмануть судьбу. И каким бы ни был ненавистным для него такой выход из этой ситуации, но нельзя же позволить Фрессонам отправить в тюрьму его мать! А с этого щенка Жильбера станется сделать это ему назло.
— Ну, мсье Ларош, я бы не спешил с такими выводами, — ответил Эдгар, стараясь выглядеть как можно более спокойным, хотя внутри у него всё готово было просто взорваться от злости, — у меня как раз сейчас в гостях мсье Лаваль. И он с удовольствием подтвердит, что по-прежнему выступает моим гарантом. А теперь идёмте. Отдохнёте с дороги, слуги предложат вам по стаканчику джулепа, а я пока я закончу разговор с соседями. И затем вы осмотрите то, что и должны осмотреть, а после поговорите с мсье Лавалем о моих гарантиях.
Он проводил гостей к столику под старыми тамариндами и велел служанке принести им ещё бутылку рома и закуски, искренне пожалев, что вылил всё пойло Томми Баренса. Стаканчиком этой дряни не помешало бы угостить незваных гостей до осмотра имущества Дюранов. Хотя он и понимал, что Жильбер Фрессон просто так от него не отстанет, и даже если он утопит в болоте этих господ, на смену им приедут новые клерки, а то и приставы.
Эдгар вернулся на веранду, чтобы второй раз сделать тот самый шаг, о котором снова будет жалеть, но другого выхода не было. Он извинился перед мсье Лавалем и его дочерью за то, что произошло на балу, и извинения были сдержанно приняты. Но затем над столом повисло гробовое молчание. Благо мадам Эветт уже пришла в себя после мнимого сердечного приступа, появилась с улыбкой радушной хозяйки, и они с Рене Обьером всеми силами стали изображать милую светскую беседу.
А Эдгар сидел молча, глядя в густую темноту кофейной чашки, и ему хотелось нырнуть в её тёмную глубину. Он посмотрел на Флёр и подумал, что бросить всё и вернуться на север подальше от этих болот и безумия было бы единственно правильным решением. Но он не мог оставить мать, которая загнала в угол и себя, и его.
Флёр утопала в каскадах голубого шёлка — видимо, в эту поездку надела своё лучшее платье, и почти не притронулась к еде. Сидела натянутая, как струна, всем своим видом изображая вежливость и скромность, и лишь украдкой бросала взгляды то на Эдгара, то на мадам Дюран. Её не смущали даже крики, доносившиеся с заднего двора, где орудовали Шарль с Грегуаром. Впрочем, наказания ньоров для Флёр были обычным делом.
Подали десерт, и Эветт пригласила будущую невестку посмотреть то ли чайный сервиз, то ли какие-то кружева, но в итоге увела за собой, чтобы дать возможность мужчинам обсудить деловые вопросы.
Эдгар подумал, что он, наверное, не отдал бы свою дочь замуж за того, кто однажды уже бросил её в день помолвки, но мсье Лаваль, похоже, обладал ангельским терпением. А может, и сам поступал так в молодости. Либо же в этом крылся какой-то подвох, но какой именно — Эдгар понять не мог. Сама мысль жениться на Флёр была для него невыносимой, но других путей решения проблемы с долгом он не видел, и поэтому с мсье Лавалем они договорились быстро. Его выходка на балу была забыта, гарантии возобновлены, и будущий тесть, похлопав Эдгара по плечу, сказал:
— Ну, тогда со свадьбой затягивать не будем, — он посмотрел на хмурившееся небо, — через два дня будет в самый раз. Гостей приглашать тоже не стоит, учитывая недавний скандал. Обойдёмся тихим семейным торжеством.
Затем мсье Лаваль подтвердил свои гарантии господам из банка, и мсье Жак и мсье Ларош хоть и были расстроены, но деваться им было некуда — нехотя пройдя по кромке поля и бросив унылые взгляды по сторонам, они вернулись к своему экипажу. Эдгар помог уложить пышные юбки Флёр в коляску и, заснув руки в карманы, стоял, глядя вслед удаляющимся экипажам, не зная, что сейчас произошло на самом деле: он выиграл по-крупному или же проигрался в ноль?
К нему подошёл Шарль и остановился рядом, прямо посреди дороги. Старательно обматывая окровавленную руку куском ткани, он тоже посмотрел на отъезжающих гостей.
— Ну, что сказал Барренс? — хмуро спросил Эдгар.
Шарль провёл пальцами по усам, прокашлялся в кулак и ответил негромко:
— Ну, сожри меня аллигатор, тебе это должно понравится, племяш! Я бы даже сказал: это, мать твою, цельный заговор!
— Заговор? Что за бред? — устало спросил Эдгар. — Так кто ему заплатил? Анри Бернар?
— Не-е-е-т! В кои-то веки я оказался неправ насчёт старого пирата! — Шарль нервно провёл рукой по волосам. — Это был чёртов Рауль Фрессон!
— Что? Старый банкир? — удивлённо спросил Эдгар. — Ему это за каким чёртом?
— А вот этого Томми не сказал. Этого он не знает. Но он сказал, что ему ещё и аванс дали — уже по твою душу.
— По мою? — Эдгар усмехнулся и сорвал ветку с азалии. — А Томми не врёт? Не выгораживает старого пирата? С чего бы это Фрессону желать мне смерти? Нет, ну Жильбер — я ещё понимаю! Да и он-то всего три дня как меня ненавидит, а вот уж Рауля Фрессона я знать не знаю и дороги ему не переходил. Может, Томми всё-таки врёт?
— Врёт? Хех! — хмыкнул Шарль, глядя на свой кулак. — У нас не забалуешь! Уж поверь, Грегуар его разделал, как бог черепаху, после такого все откровенны, как младенцы.
— Так значит, это он утопил отца? — Эдгар прищурился, глядя прямо в лицо дяде.
— Не только утопил. Так он ещё и записку послал чёртову банкиру! А тот прислал сыщика — дело замять по-тихому. Чтобы написали — нападение зверя.
— И приехал Морис Жером…
— Ага! Я говорил, что нечего связываться с этими легавыми! И этот сучёнок тут по уши замешан — это я точно знаю! — воскликнул Шарль. — А ещё сто к одному, что Фрессоны с Бернарами заодно! Вот и пройдохи эти приехали от Фрессонов — выжать с нас денег. Всё сходится!
— Думаешь, Морис Жером заодно с Фрессонами? — спросил Эдгар задумчиво. — Хотя… Знаешь, чего я не пойму… — Эдгар отбросил ветку, засунул руки в карманы и, развернувшись к дяде, произнёс, чуть понизив голос: — Готье Бернар хотел неоднократно купить у нас землю, да ещё и через подставных лиц. Потом в суд подал по этой же земле… А теперь вот Фрессоны со своей ссудой выжимают из нас последнее. Ясно же, что мою мать банкиры просто обдурили, навязав эти кабальные условия. И теперь вот ещё Рауль, который заплатил Томми… Что-то слишком много совпадений… Так много желающих заполучить это место. Вот скажи мне, что такого в нашем участке?
— Да кто бы знал! Тут таких участков — до самого Альбервилля! — пожал плечами Шарль. — А насчёт Рауля — старый пройдоха, тот ещё железный гвоздь. Он до сих пор всей семьёй управляет и банком. Без него там даже мышь не почешется. А уж слава у него такая, что он меньше чем за пол-луи даже муху с носа не сгонит. И раз он так подсуетился, значит, дело выгодное. Раньше-то он простым ростовщиком был в Альбервилле, которому наш дед сбывал награбленное, но мозги у Рауля есть, недаром же дорос до банкиров.
— Скажи-ка мне вот что: правда ли, что Анри Бернар и Гаспар раньше вместе промышляли грабежом? — спросил Эдгар, вспомнив рассказ старого Нила.
— Ну да. Весёлые были деньки, жаль закончились! — усмехнулся Шарль. — Ходили они под разными флагами, и чёрный в сундуках тоже имелся. Но всё же они больше живым товаром промышляли.
— А я думал то, что дед рассказывал — обычные пиратские байки.
— Да уж, байки! — со знанием дела воскликнул Шарль. — Анри Бернар был капитаном, и с Гаспаром они кораблём напополам владели. И всё больше нелегально рабов перевозили из Роундалы, когда уже королевский запрет ввели на их ввоз. Контрабандой промышляли да и грабили кого, бывало. А кто тогда этим не пользовался? Сам растяпа, коли у тебя добро плохо лежит. А сбывали всё Раулю Фрессону. Думаешь, с каких барышей он свой банк-то основал? Но Гаспар со всеми разругался, а Фрессоны с Бернарами дружат вон, до сих пор. Готье даже хотел свою дочку женить на фрессоновом сынке, да что-то, видать, не заладилось у них. Зато вот мой обалдуй Марсель вчера попёрся назад в Альбервилль к бернаровой дочке! Влюбился, поди же ты, идиот! Вот всадит в него пулю адвокатская морда — поделом ему будет!
Дальше рассказ Шарля Эдгар не слушал. Всё, что он узнал, постепенно складывалось в интересную картину. Почему-то и семья Бернаров, и семья Фрессонов желали завладеть поместьем во что бы то ни стало. И попытки его купить, и эта грабительская ссуда, и убийство его отца — всё это выстраивалось в звенья одной цепи. Зачем-то эта земля им нужна. Вот только зачем?
Эдгар вспомнил всё то, что ему удалось выяснить из бумаг мсье Бланшара: отец вёл какие-то переговоры с мсье Тревилье из Реюньона, он всего опасался, он спрятал в банке жемчужину, причем не в банке Фрессонов. Кто-то за ним следил, и в итоге Фрессоны же его и убили. Они шаг за шагом подводили плантацию к банкротству, чтобы вынудить её продать. Так что им нужно? Земля? Но что в ней такого? Или земля — только повод завладеть жемчужиной? А значит, привезя её сюда, Эдгар подверг себя ещё большей опасности.
— Так, послушай, — перебил он монолог Шарля о Марселе, — запри Томми во флигеле рядом с Венсаном и глаз с него не спускай. И нужно сделать так, чтобы никто не узнал о том, за что именно он был избит. Скажи всем, что он украл деньги, что тебе на покупку рабов давали. Никто не должен знать, что мы раскусили Фрессонов.
— А, забыл сказать. Ты не помнишь, тебя ещё не было тут, но у нас по осени несколько рабов сбежало. Так вот, оказалось, что не сбежали они… Томми их пристроил. Продал их через этого легавого Мориса Жерома. И опять же сказал, что ему так велел сделать Рауль Фрессон, — Шарль снова посмотрел на свой окровавленный кулак, — а ведь с таким рвением искал их по болотам, сучёныш!
— Послушай… А с чего Гаспар так назвал поместье? Почему «Жемчужина»? — спросил Эдгар, собираясь уходить.
— Да без понятия, — пожал плечами Шарль, — песня вроде такая была. Гаспар часто её напевал. Что-то вроде: «Чёрная жемчужина Аира сердце моё забрала», ну и что-то там про любовь, которая убивает.
— А ты не видел у Гаспара никакой жемчужины сам? — спросил Эдгар, внимательно вглядываясь в лицо дяди.
— Жемчужины? — искренне удивился Шарль. — Нет.
— А он не дарил никаких украшений бабушке? Твоей матери? Кулонов, например. Или, может быть, она сама покупала?
— Дарил? Гаспар? Да окстись! — криво усмехнулся Шарль. — Мой папаша был жаднючий сукин сын. И матери даже гребня деревянного за всю жизнь не подарил, не то уж кулонов! И покупать побрякушки, ясень день, не позволял. Может, это её и свело в могилу раньше срока. Жить с Гаспаром было то ещё удовольствие! А из всех украшений у него только и была что серьга в ухе. Золотая. А с чего ты спросил?
— Да так, подумалось…
Ветер усиливался, небо заволакивало тучами, скоро начнётся шторм. Но Эдгара это мало беспокоило. Он быстрым шагом направился в дом, слыша по дороге, как мадам Эветт даёт указания слугам убирать всё со двора. Если он прав в своих подозрениях, то Фрессоны не отстанут от него. И стоит, видимо, ожидать ещё и визит Филиппа Бернара, или ещё кого похуже. Жаль, что Марсель уехал: похоже, им здесь пригодится любая пара рук, умеющих держать ружьё.
Он чувствовал, что конец ниточки близко, нужно только нащупать. И потом уже, стоит лишь потянуть — всё распутается. Потому что всё это связано: Фрессоны, Дюраны, Бернары, их прошлое и та ссора, что произошла между Анри и Гаспаром, и эта земля, этот призрак с болот и проклятье, и эта жемчужина. Вот только как?
Нужно срочно просмотреть ещё раз папки мсье Бланшара, что он привёз с собой. Особенно те, что касались деда. Он забросил это дело после того, как нашёл рисунок с изображением Руби, да тогда ему и неясно было, что нужно искать. А вот теперь... В свете того, что он узнал, становилось понятно: Мария Лафайетт — не случайная фигура во всём этом. И Летиция тоже. И Томми Баренс. И Жильбер со своими угрозами, и ссуда, взятая Эветт в банке. Бернары и Фрессоны собирались породниться? Именно эти две семьи постепенно затягивают петлю вокруг «Жемчужины». И если бы не появление Эдгара здесь два месяца назад и его участие в делах, земля бы уже перешла во владение банку, а значит — к Фрессонам.
Нужно срочно отправить записку Бенье и дать указания. Он искал не там, и не то. Возможно, именно жемчужина нужна им всем, а поместье лишь способ заставить её продать.
Во всю эту рациональную теорию не укладывалось только одно — Та-что-приходит-по-ночам. Уж никак Бернары с Фрессонами не могли управлять этой потусторонней сущностью, натравливая её на семью Дюран. Во всяком случае в такое Эдгар не верил. И если его отец пил то пойло, что подсунул ему Томми Баренс, и именно поэтому, обезумев, бродил по болотам, ища что-то известное только ему, то он, Эдгар, ничего такого не пьёт. Так кого тогда он видит по ночам? Кого он ранил в Альбервилле? И что нужно этому призраку?
Он вспомнил советы Лунэт и рассказы о том, чем отпугнуть даппи: пересоленная каша, зажженная свеча и осколок зеркала, а ещё амулет, который она ему дала. В это всё он, конечно, не верил, да и ему нужно не отпугнуть даппи, а совсем наоборот…
Тот, кого он ранил в Алльбервилле, и тот, кто оставил следы у него на груди, был из плоти и крови. А значит, его можно поймать, как и любого человека.
Пожалуй, вот это он сегодня и сделает.
Глава 26. Шторм
К ночи ветер стал штормовым.
Летиция смотрела в щель между ставнями на низкие свинцовые тучи, обложившие небо. Ветер гнул ветви до земли, выкручивал верхушки банановых пальм, сдирая листья, и выл, как дикий зверь, где-то в прорехах старой крыши то глухо, надсадно, то со свистом, будто играя на огромной флейте. И ей было страшно, потому что никогда ещё не приходилось видеть такого разгула стихии. А главное, что пугало больше всего — неизвестность. Что ей теперь делать?
Если Лунэт не соврала, если она действительно придёт, то потом, как только Летиция украдет для неё то, что нужно, она собиралась бежать на плантацию деда. Но теперь это не казалось такой уж лёгкой задачей. Как ей теперь это сделать посреди урагана в наступающей непроглядной тьме? Шарль, который приходил после обеда, сказал, что к ночи будет сильный ливень. А она даже дороги не знает!
И Летицию захлестнуло отчаяние. Как будто само небо противилось её плану побега…
Лунэт не соврала и пришла на закате, как и обещала. Хотя был ли уже закат и сколько прошло времени — Летиция не знала, ночь стала чёрной, как уголь. Старая ньора отперла дверь ключом и, войдя внутрь, сняла с фонаря платок, которым обмотала его, прикрывая по пути во флигель.
— Ну вот, муасель, я и пришла.
— Святая Сесиль! — всплеснула руками Летиция. — Там такое творится!
— Это дует Аджамба — дыхание Аира, — почтительно произнесла Лунэт. — Не бойтесь, муасель! Аджамба — это хорошо. Когда он дует, ньору не надо идти в поле. Аджамба — это праздник для нас, и для вас муасель — хороший знак. Великий Эве посылает вам помощника.
В том, что ветер и ливень ей помогут, Летиция сильно сомневалась. Но у Лунэт был ключ от её тюрьмы, и мысль о том, чтобы бежать прямо сейчас, не забираясь в дом Дюранов и не крадя чего-то там, что нужно Великому Эве, промелькнула у Летиции в голове. Потому что перспектива стать женой Грегуара-бульдога пугала её больше, чем даже штормовой ветер и безвестность. И, может быть, она бы и ускользнула, но её остановили слова Лунэт.
Старая ньора грузно села на табурет, поправила тийон и произнесла нараспев, растягивая некоторые слова:
— Вы, муасель, верно думаете, что Лунэт спятившая старуха, но эта история, про даппи, она и вас касается, — она взглянула на Летицию и сложила руки на животе, — а теперь, муасель, послушайте старую Лунэт. Я бы и не пришла… Но наш хозяин, массэ Эдгар, хороший человек. Он не бьёт ньоров и заботится о нас, не то, что был старый массэ Гаспар. Но свою жизнь он закончит так же, как все Дюраны.
— Что значит «Как все Дюраны»? — спросила Летиция, почувствовав, как дрогнуло сердце при звуках знакомого имени.
— Вы, верно, не знаете всей семейной истории, — Лунэт вздохнула и разгладила на коленях выцветшую ткань фартука, — массэ Гаспар застрелился, его сын Венсан сошёл с ума. Это он стонет за стенкой, бедняга. Массэ Огюст — отец Эдгара — спился совсем и утонул в болоте. А виной всему она. Она их всех забрала.
— Кто она? — спросила Летиция тихо.
— Ваша бабка — Руби. Она их всех прокляла. Она приходила к каждому из них, пока не свела одного за другим с ума, а затем в могилу. Кроме Венсана, да и тому не жизнь, а сплошь мука. А теперь вот массэ Эдгар — он тоже её видит. Зря он сюда приехал. Не жилец он с того дня. Те, кто видят даппи — им недолго осталось, хоть и пыталась я оградить его от этого зла…
Летиция присела на край кровати и долго слушала рассказ Лунэт о семейном проклятии Дюранов, понимая, что, как оказывается, она тоже часть всего этого. И что, видимо, тот женский голос, который толкал её на это безумие, принадлежит Руби — её бабушке по отцовской линии.
— За что она их прокляла? — спросила Летиция тихо.
— Об этом знает только Нил — слуга, что был при Гаспаре. А я поклялась чёрной клятвой, что никому не скажу того, что знаю сама. И уж поверьте, муасель, клятвы я держать умею. И есть только один способ остановить всё это, — Лунэт встала, — вы должны вернуть то, что принадлежит Великому Эве, то, что принадлежало Руби, и то, что массэ Гаспар взял себе. Иначе её дух никогда не успокоится и убьёт всех, кто будет стоять между Руби и этой вещью.
— И что это за вещь? — спросила Летиция, тоже вставая.
— Это чёрная жемчужина, муасель. И она спрятана у массэ Эдгара в комнате.
— Мне что же, придётся идти к нему в комнату посреди ночи? — воскликнула Летиция, с ужасом представив, что будет, если её там застанут.
— Не бойтесь, муасель. Массэ Эдгар последнее время взялся на ночь кофе пить, так я и подлила ему туда немного бурунданги. Уж поверьте, ничего-то он вам не сделает, да и утром не вспомнит даже, на каком боку спал, — Лунэт подняла фонарь, — мадам Эветт в такую погоду носу из спальни не покажет, а массэ Шарль и массэ Грегуар изрядно приложились к рому. Так что все будут спать. Я вас через кухню проведу, никто и не увидит, а все звуки скроет Аджамба. Идёмте…
Летиция прислушалась к тому, как беснуется ветер за окном, и подумала, что план Лунэт не так уж и плох. В таком шуме точно никто не услышит её шагов или скрипа половиц. Сквозняки задуют все свечи. А после бурунданги, которую ей дал мсье Жером, она и правда ничего не помнила, и, как говорил Шарль, была совершенно безропотна и покорна. Так что Эдгар даже не узнает, что она была в его комнате.
— Вот, держите, — Лунэт протянула ключ, — это ежели его комната будет заперта. Нил там сегодня все петли смазал.
— А где он прячет эту жемчужину в комнате?
— Этого я не знаю. Но она точно там. Нил сказал, что перед тем массэ Эдгар ездил в банк и при нём был пистолет. А как приехал сюда, так стал дверь запирать в комнату и служанкам запретил убираться, а ещё спит и рядом пистолет держит заряженный. Значит, она там.
Такая логика показалась Летиции сомнительной, но, может, это даже лучше? Если она не найдёт жемчужину — не её вина. Но убежать после этого она ведь всё равно сможет.
— Только у меня есть условие, — произнесла Летиция, набрасывая на плечи нитяную шаль и забирая ключ.
— Какое условие? — подозрительно спросила Лунэт.
— Потом мне нужно попасть на плантацию «Утиный остров».
— Попадёте, муасель. Нил вам укажет короткую дорогу. И проводит вас до оврага. Нам тут всем лучше будет, ежели вы тихо-мирно уйдёте.
— А что мне делать с этой жемчужиной? Вам отдать?
— Нет! Упаси Господь! Её надобно закопать, а Нил укажет где. Там же, в овраге. А теперь идёмте, муасель, пора! — Лунэт снова накрыла фонарь платком, чтобы не видно было света со стороны дома, и вышла за дверь.
Закопать?
Всё услышанное прозвучало для Летиции очень странно, но мешкать было некогда. Если цена её свободы — какая-то жемчужина, так и пусть. Она потушила свечу и вышла следом.
На улице было страшно.
Первые капли дождя, ударив в лицо, забарабанили по крыше. Ветер едва не сбивал с ног, рвал деревья и гнал рваные тучи, в прорехах которых изредка проглядывала красная луна. Летиция могла идти, только держась за локоть Лунэт, а та ступала медленно, почти наощупь. Они прошли под старыми дубами, пересекли задний двор, затем вдоль живой изгороди из азалий с трудом пробрались к двери в кухню. И лишь когда попали внутрь, то смогли перевести дух. У Летиции ветром сорвало тийон и шаль, волосы рассыпались по плечам, и лицо и шея — всё намокло, но сушиться было некогда. На кухне их ожидал Нил — старый ньор, сидевший у окна с огарком свечи, а рядом с ним стояла лопата. Лунэт поставила фонарь на стол и прислушалась. Дом спал. Ветер стонал где-то в печной трубе, и было темно. Лунэт постояла у двери, словно кошка у мышиной норы, а затем тихо, не смотря на свой немалый вес, прокралась в холл, ведя Летицию за собой, и указала на лестницу.
— Я буду ждать вас на кухне, муасель, — прошептала почти на ухо. — Поспешите.
Дальше Летиция знала дорогу. Осторожно поднялась по ступеням, прислушиваясь и вытирая ладонями мокрое от дождя лицо. Но ветер, как и обещала старая ньора, неистовствуя снаружи, прятал за своим буйством все звуки. Даже если и скрипнула под её шагами половица, Летиция этого не услышала.
В комнате Эдгара дверь была чуть приоткрыта, и косая полоса тусклого света прорезала тьму коридора. Летиция замерла у порога, боясь пошевелиться, но из комнаты не доносилось ни звука. Она заглянула осторожно и увидела стоящие на столике чашку и кофейник, под которым едва теплилась свеча, еще свечи на столе, и хозяина комнаты — в кресле.
Эдгар спал.
Летиция толкнула дверь, чувствуя, как бешено колотится сердце и ноги едва слушаются. Но дверь поддалась легко на свежесмазанных петлях, открылась, не издав ни звука, и Эдгар не пошевелился. Летиция на цыпочках вошла в комнату и плотно закрыла за собой дверь.
У неё дрожали руки и подгибались колени, а в ушах шумела кровь, и с чего начать — она просто не представляла.
Ещё месяц назад она считала, что ситуация с Антуаном Морье — худшее, что может вообще случиться с женщиной, но сейчас ей казалось, что вот именно теперь она, наконец, достигла настоящего дна в своём падении. Она беглянка, которую считают мошенницей, к тому же погибшей, похищенная и проданная в рабство, и сбежавшая из-под замка! Она ночью посреди урагана в чужом доме, куда забралась, как последняя воровка, в комнате мужчины, и пытается украсть драгоценность…
Святая Сесиль! Как же низко она пала!
Но усилием воли Летиция отбросила эти мысли. Не сейчас. Сейчас ей нужно просто найти эту жемчужину и бежать. А угрызения совести потом. У неё ещё будет время на раскаяние.
Она постояла ещё немного, успокаивая сумасшедший пульс и наблюдая, не проснётся ли хозяин комнаты, но, видимо, бурунданга Лунэт подействовала как надо.
Летиция медленно, крадучись, подошла к креслу и остановилась, разглядывая Эдгара. Кажется, такая возможность у неё была впервые, и она не смогла удержаться.
Тёмные брови, короткие волосы… Его лицо даже во сне было каким-то строгим и уставшим. И очень красивым. Сердце сжалось, защемило от внезапно нахлынувшей нежности, и ей безумно захотелось дотронуться до его виска, провести пальцами по щеке, коснуться губ, и она едва успела остановить свой порыв…
Она вспомнила его прикосновения, его поцелуи и голос, глубокий, низкий, чуть хрипловатый, и почувствовала, как внутри всё рвётся на части от безысходности. Сейчас она должна сделать то, чего делать не хочет, а потом уйти, возможно, навсегда. И, скорее всего, она никогда его больше не увидит. Никогда…
От этой мысли внутри всё скрутило болью.
Почему они не познакомились как обычные люди? Где-нибудь на балу, в обществе, в театре, среди знакомых лиц? Они бы не прошли мимо друг друга. Они ведь и так не прошли. Там, на рынке, где они впервые встретились — с той самой минуты она не могла его забыть. И не хотела забывать. Но, как оказалось, их дорогам суждено пересекаться лишь для того, чтобы вновь разойтись в разные стороны.
Шарль сказал, что послезавтра у него свадьба — он женится на Флёр Лаваль, а она должна прямо сейчас уйти в штормовую ночь и полную неизвестность.
Да за что же ей всё это!
Этот мужчина не для тебя, Летиция! Забудь его! Забудь! Думай о том плохом, что он для тебя сделал!
Но она не могла. И, казалось бы, злилась, должна была его ненавидеть и хотеть этого, а не могла. Постояв немного, лишь коснулась кончиками пальцев его руки, чтобы ощутить тепло, запомнить это ощущение, вздохнула и отвернулась. В глазах стояли слёзы, но она смахнула их, поморгав, и, наконец, осмотрелась. Не время сейчас лелеять свою боль. Ей ещё нужно вырваться на свободу.
На кровати и на полу — повсюду лежали бумаги и какие-то папки. Освещение было скудным, и от сквозняков, гуляющих по комнате, пламя свечей металось, заставляя плясать на стенах причудливые тени.
Но где же эта жемчужина? Где её искать?
Летиция открыла ящик стола, но там нашлась только чернильница, перья и пресс-папье. На столе лежали конверты и нож для бумаг, а в деревянном лотке — стопка белых листов и связка остро отточенных карандашей. Летиция подошла к тумбочке и собиралась уже выдвинуть ящик, но так и замерла. Поверх остальных бумаг на тумбочке лежали рисунки, на одном из которых она узнала себя. Она взяла его дрожащими руками, не веря своим глазам. Какое поразительное сходство!
В этой шляпке она была на рынке, где покупала чёрного петуха. Там, где они впервые встретились…
— Не это ищешь? — знакомый голос прозвучал в тишине комнаты почти как выстрел.
Летиция вздрогнула, выронила рисунок и резко обернулась, прижимаясь ладонями к краю комода. Эдгар сидел в кресле выпрямившись, направив на Летицию пистолет, а рядом с ним на столике, на белом фарфоровом блюдце, лежала большая жемчужина. Чёрная, почти как его глаза.
Кажется, такого внезапного смятения, злости и страха Летиция не испытывала, даже очнувшись утром в доме мсье Жерома.
Сейчас ей было стыдно. Жутко стыдно за то, что её поймали с поличным, и что поймал именно мсье Дюран, и что никакими разумными доводами она не сможет ему объяснить, что делает здесь, в его комнате, посреди ночи. Потому что рассказ о старой ньоре, проклятии и необходимости закопать жемчужину прозвучит как бред сумасшедшего.
И она была зла. Ведь здесь и сейчас она оказалась именно из-за него. Начиная с той встречи на рынке и до этого урагана всё, что было связано с Эдгаром Дюраном, шаг за шагом толкало её в какую-то бездну колдовства и безумия, и в итоге привело сюда.
А ещё ей было страшно. Очень страшно. Потому что Эдгар, осторожно поднявшись из кресла, сейчас медленно приближался к ней, держа пистолет наизготовку. Приближался молча, и в его глазах была темнота, такая же беспросветная, как в дуле пистолета, направленного на неё.
На Летицию обрушилась паника, взгляд заметался по комнате, ища путь к спасению. От двери её отделяли несколько шагов и угол кровати, но Эдгар был как раз напротив, так что убежать тем же путём, каким она пришла, ей вряд ли удастся. Справа было окно, прикрытое лишь ставнями: из-за жары и ураганов рамы со стёклами на лето снимали. Летиция увидела, что изнутри ставни скреплены только крючком, и в голове мелькнула мысль, что откинуть этот крючок займёт секунду, не больше. А уже через окно она сможет прыгнуть на крышу веранды, окружающей весь дом по периметру, и оттуда на лужайку. Это было совершенно безумное решение, но сейчас нахлынувшая паника не давала мыслить рационально.
Он знал, за чем именно она пришла. Он её ждал. А Лунэт соврала… Боже, что же делать?!
Ей казалось, что никакого другого выхода нет — только бежать. И если она не хочет стать женой Грегуара-бульдога или быть утопленной в болоте за воровство, бежать нужно прямо сейчас — другого шанса у неё не будет.
Летиция осторожно сделала шаг в сторону, нащупывая пальцами край столешницы и не сводя с Эдгара глаз.
Сердце билось оглушая, и где-то вдалеке ему начали вторить гулкие удары барабанов, заставляя кровь бежать по венам всё быстрее и быстрее. И страх постепенно вытесняла злость, нарастая с каждым ударом невидимого барабана.
Пальцы скользили по лаковой поверхности стола, цепляясь за бумаги, и в мокром платье Летиции стало так жарко, что казалось, от него сейчас повалит пар и оно вспыхнет прямо на ней.
Эдгар приближался медленно, как тигр перед прыжком, и смотрел не моргая, будто боялся упустить добычу или того, что она сейчас просто исчезнет. И Летиция тоже смотрела, не сводя с него глаз. Их взгляды сплелись так крепко, что казалось, разорвать эту связь каждый из них в одиночку был уже не в силах.
Тяжёлый ритм барабанов нарастал и бился внутри, превратив её тело в одну сплошную мембрану, и где-то в голове, как и в прошлый раз, зазвучал требовательный шёпот:
«Убей его! Убей! Ты должна его убить! И забрать то, что принадлежит мне!».
И Летиция знала: ещё немного — и она не сможет сопротивляться этому приказу. Руки против её воли уже наливались звериной силой, и если всё будет как вчера, то в этот раз она не сможет остановиться. Ей нужно бежать! Бежать немедленно, если она не хочет стать убийцей. А она не хочет! Какие бы странные чувства ею сейчас ни владели, она не хочет убивать Эдгара!
Резко развернувшись, Летиция дрожащими пальцами откинула крючок. Ветер вырвал ставни у неё из рук, распахнул их с грохотом, ударил створки о стены и, ворвавшись внутрь, задул все свечи, кроме той, что была под кофейником. Комната погрузилась в сумрак. А Летиция, подхватив юбку, наступила на сундук, стоявший у стены, и быстро взобралась коленями на подоконник. Ветер трепал ветви тамаринда, хлестал ими по стене прямо над ней, и косые струи дождя резко ударили в лицо. Внизу ничего не было видно. Летиция даже не знала, есть ли там вообще крыша веранды, но сейчас даже не подумала о том, что, прыгнув в эту темноту, она запросто может сломать себе шею. Сейчас это не имело значения — страх, злость и голос в её голове гнали вперёд, и она не понимала, что делает. Выпрямилась, цепляясь за стены, собираясь сделать отчаянный шаг в пустоту…
Но шагнуть не успела.
— Нет! — крикнул Эдгар, оказавшись прямо у неё за спиной. — Стой! Не вздумай!
Мокрая юбка прилипла к ногам, сковала движения, и драгоценное время было упущено. Рука Эдгара резко обхватила её за талию и с силой рванула назад, так, что они оба полетели обратно куда-то в душную тьму комнаты. Летиция попыталась схватиться одной рукой за край комода, но лишь скользнула по поверхности, сметая на пол бумаги, часы, какие-то безделушки. Другой рукой вцепилась в портьеру, и та с треском сорвалась с карниза, задержав немного их падение. А затем они рухнули прямо на кровать. Эдгар выпустил её из рук на мгновенье, и Летиция тут же оттолкнулась и бросилась обратно к окну. А внутри всё просто сотрясалось от ударов сердца и этих барабанов, требующих крови.
«Убей его! Убей! Убей!».
— Нет! Летиция, стой! Ты не уйдёшь!
Эдгар настиг её мгновенно и, снова обхватив сзади, сжал в объятьях, сковывая руки. Они опять потеряли равновесие и полетели вперёд и почти упали на стол, разбрасывая всё, что на нём было.
— Пусти меня! — прошипела Летиция.
Её ладони скользнули по столу, пальцы наткнулись на нож для писем и вцепились в него. Она не понимала, что делает. Голос внутри уже подавил её волю, заставляя делать то, что нужно ему, и, стиснув рукоять ножа, Летиция ударила им куда-то назад, в темноту, и попала в руку Эдгара. Услышала только, как он зарычал что-то и выругался, но не отпустил её, а лишь сильнее сжал, перехватывая руками запястья и пригвождая их к столу. Летиция попыталась вывернуться, ударить его ногой, но промахнулась.
— Отпусти! — почти прохрипела она.
И он отпустил. На мгновенье. Она развернулась резко, занося нож, но он успел перехватить её руки. А затем толкнул Летицию, почти впечатав в стену между окнами, навалился всем телом и, удерживая её руки над головой, сдавил так сильно, что казалось, сейчас их сломает.
— Проклятье! — прохрипел он почти в самое ухо, и Летиция ощутила, как к её щеке прижимается его мокрая щека. — Брось нож! Брось нож, чёрт тебя подери! Да брось же!
— Отпусти меня! Пусти! — хрипела она, пытаясь освободиться, но безуспешно.
— Нет! Не пущу! Даже не думай!
Он другой рукой разжал её пальцы, вырывая из них нож, и отбросил его в сторону, но запястья так и не отпустил. Летиция билась в его руках, совсем как муха, попавшая в паутину, но Эдгар обхватил её другой рукой за талию и крепко держал, прижимая к стене, пока она совсем не обессилела.
А потом они стояли в густом сумраке, тяжело дыша, слушая, как оглушительно хлопают ставни на ветру и дождь хлещет по подоконнику. От Эдгара пахло кофе, табаком и бурбоном, и щетина на его лице царапала ей кожу. Но все эти ощущения были словно не её. Внутри у Летиции всё ещё бесновались барабаны, пылая яростью, просто сил бороться дальше уже не было.
— Это ведь ты, — прошептал Эдгар, когда она совсем перестала сопротивляться, — ты… Я знал… Ты жива? Господи, ты жива! Я знал, что ты придёшь… Знал… Я ждал тебя. Летти…
Он шептал исступлённо и жарко, и в его словах, и в том, как он их произнёс, было что-то, перевернувшее всё разом и заставившее барабаны замолчать насовсем. Сознание вернулось резко, сбросив всю пелену безумия, и только сейчас Летиция поняла, что вокруг темнота и хаос, а они стоят вдвоём посреди этой темноты, и Эдгар прижимает её к себе так сильно, что она почти не может дышать. Но чувствует, как дышит он, и как бьётся его сердце, и щека прижимается к её щеке, а губы, касаясь её виска, шепчут что-то сумасшедшее…
— Летти… Я не отпущу тебя. Не отпущу, слышишь? — его дыхание опаляло кожу на виске. — Я знаю, ты ведь пришла убить меня. Да? Хочешь меня убить? Хочешь? — он коснулся губами её щеки, поцеловал нежно, словно пробуя на вкус, а потом ещё, и ещё, до самой мочки уха, продолжая шептать какое-то безумие. — Ну так убей! Хочешь забрать мою душу? Забирай! Забирай, что хочешь, только не отталкивай меня… И не исчезай больше… Я не могу без тебя жить. Не могу… Не могу, слышишь?
Он шептал, и его слова сводили с ума снова, но теперь по-другому, выжигая из её сознания все остатки здравого смысла и заставляя подчиняться теперь уже его голосу. Накатила волна жара, и стало нечем дышать, ослабели колени, и ей казалось, что сейчас она просто повиснет, удерживаемая его руками. Где-то внутри под рёбрами всё сжалось в тугой клубок, закрутилось острой спиралью желания…
Святая Сесиль!
Летиция повернула к нему лицо, и их губы встретились.
Его поцелуй был грубым, безжалостным, почти как тиски его рук, как будто он ждал сопротивления с её стороны и хотел сразу же его сломать. Но сопротивления не было. И Эдгар отстранился на мгновенье, вглядываясь в её лицо, пытаясь рассмотреть в темноте её глаза, словно не веря в то, что она не исчезла, что она не сон, не безумие, что она настоящая. Он дышал глубоко, тяжело, нависая над ней и удерживая руки, и едва касался её губ своими, вызывая на ответную ласку и шепча её имя.
— Летти… Я ведь жду тебя каждую ночь. Жду, что ты придёшь. Не сплю, пью кофе… Схожу с ума. Ты понимаешь? Но ведь за этим ты здесь? Это тебе и нужно? Свести меня с ума? Как ты свела с ума всех Дюранов? Ну так ты победила — сделай меня счастливым или уничтожь, но только не исчезай больше. Только… не отталкивай меня. Прошу…
— Отпусти меня! — прошептала она, задыхаясь от его слов, понимая: ещё немного — и ей уже не уйти. — Пожалуйста…
— Не могу, — ответил он почти обреченно.
Летиция чувствовала его возбуждение и напряжение, и его пальцы так сильно сдавили её запястья, что, наверное, ей должно быть больно, но она не чувствовала боли. Он снова прикоснулся к её губам, теперь уже нежно, мягко, неторопливо, пробуя их на вкус, сначала верхней губы, чуть дотронувшись кончиком языка, а затем нижней, вызывая на ответный поцелуй и как будто спрашивая разрешения. И эта нежность, и его слова…
Она потянулась ему навстречу, ловя его поцелуй и отвечая.
Эдгар разжал пальцы и отпустил её руки. Провёл ладонью по её щеке, зарылся в волосы, притягивая к себе, и впился в её губы почти со стоном: жарко, страстно, до боли, бросая её в пропасть.
И сейчас ей бы его оттолкнуть и бежать, и она могла бы, наверное, но…
…нет, она не могла.
Она, как бабочка, вдохнувшая эфир. Она отравлена его словами, поцелуями и прикосновениями. Всё, чего она хочет сейчас — обхватить его лицо ладонями и целовать в ответ. Никогда в своей жизни она не испытывала такого. Не чувствовала ничего подобного с мужем. Даже не подозревала, что можно так потерять себя от одного поцелуя, от шёпота, от прикосновения. Знать, что падаешь в бездну, и желать этого.
Она понимала только то, что с той самой встречи на рынке, когда он накрыл её руку своей ладонью, с той самой минуты они были обречены вот на это. И что это её погубит.
Летиция стояла, запрокинув голову, внезапно опьянев то ли от его слов и желания, то ли от сумасшествия штормовой ночи и его страсти, смешавшейся с грубостью, то ли от этого исступления и нежности, с которыми он шептал её имя, лаская губами кожу, или от их совместного безумия, объяснения которому нет. Оглушенная ударами сердца и собственным желанием, что навалилось тяжестью, заставив подгибаться колени и дрожать, и дышать часто, подаваясь ему навстречу, подставляя шею поцелуям. Он был рядом, так близко, что она ощущала его тело даже сквозь воздух, что оставался между ними, сквозь одежду, сквозь темноту. Он совсем как глоток рома, настоянного на перцах, что давала ей пить та колдунья, только сильнее, горячее, жарче, он сводит её с ума своим шёпотом и поцелуями, заставляя забыть обо всём.
Его пальцы, сминая платье, впились в кожу на бёдрах, стиснули, притягивая к себе сильно, требовательно. А хотелось ещё сильнее. И боясь упасть, Летиция вцепилась руками в его плечи, судорожно ловя ртом воздух. Он целовал её жадно, и казалось, хотел покрыть поцелуями всю. Его ладони прошлись по плечам, прижимая её к себе в порыве нежности, и бретелька платья, которое было велико, не удержалась и соскользнула вниз, обнажая грудь. И прежде чем на самом дне утонувшего сознания мелькнула мысль о том, что дальше пути назад не будет, что нужно оттолкнуть его и бежать прямо сейчас, он наклонился и накрыл ладонью грудь, поцеловал её, лаская пальцами, и ей показалось, что свой собственный глухой стон она услышала откуда-то издалека.
Святая Сесиль!
Падать в эту бездну было невыносимо приятно, и остановиться по собственной воле она уже не могла… (1bd23)
…но, видимо, судьбе было угодно прервать её падение. Спасение пришло совершенно неожиданно.
Выстрелы, вспоров завывание ветра, раздались откуда-то со стороны заднего двора и разорвали их безумное притяжение. Эдгар разжал руки, и сознание к Летиции вернулось рывком, обрушилось пониманием того, что вот это — верная погибель. То, что она делает сейчас — это последнее, что должна делать женщина в её положении. Она попыталась выскользнуть, но рука Эдгара удержала её за талию.
Летиция даже не поняла, как пальцы сами нащупали на столике деревянную коробку с сигарами, и она ударила ею Эдгара плашмя по голове. Он отшатнулся на мгновенье, и этого было достаточно. Летиция выскользнула из его объятий и, подхватив юбку, бросилась прочь из комнаты.
Глава 27. Похмелье
— Проклятье! — Эдгар схватился за голову.
Из царапины тут же потекла кровь, и пальцы стали липкими.
Эта женщина когда-нибудь точно его убьёт! Но он не даст ей сбежать просто так! Не в этот раз!
С улицы раздался грохот, будто что-то взорвалось, а следом собачий лай и голос Шарля поверх завываний ветра:
— Ааа, сучёныш! Держи его! Держи!
Раздумывать было некогда, и Эдгар бросился следом за беглянкой, выскочил в коридор, увидел в холле белое пятно и почти скатился кубарем по лестнице. Понял, что Летиция побежала через кухню и, рывком распахнув дверь, в один прыжок преодолел ступени.
На столе в кухне слабо мерцал фонарь и в его тусклом свете Эдгар увидел замерших словно статуи, Лунэт и Нила.
— Где она?! — крикнул он, хватая фонарь, и, не дожидаясь ответа, выскочил на улицу.
Ветер внезапно стих, и в прорехах туч появилась красноватая луна — над низовьями Арбонны проходило самое сердце шторма. Эдгар знал, что передышка стихии будет недолгой и сейчас ветер начнётся с новой силой, но этих мгновений было достаточно. В призрачном свете луны он снова разглядел белое пятно — Летиция бежала через задний двор куда-то к плантации тростника, и, если она скроется в его зарослях, ему никогда её не найти. Он отшвырнул фонарь и бросился следом за ней с такой силой, будто от этого зависела вся его жизнь.
— Стой! Стой! Летиция! — крикнул он, нагоняя её у самого края поля, где она пыталась пробраться между кустами живой изгороди, отделявшей его от заднего двора. Ей мешала мокрая юбка и жесткие ветки бересклета, зацепившиеся за ткань.
И он поймал её снова, почти также, как в спальне на окне, обхватив руками сзади, и потянул на себя, отрывая от земли. Летиция сопротивлялась, брыкалась, как дикая кошка, но никакая сила в мире не заставил бы Эдгара разжать сейчас руки.
— Отпусти! — она ударила его пяткой по ноге, а потом ещё раз и ещё, и, не удержав равновесия, они рухнули прямо на мокрую траву.
Эдгар подмял Летицию под себя, навалившись всем телом, не давая вырваться и снова перехватывая её руки за запястья и обездвиживая.
— Отпусти! Пусти меня! — крикнула она, сопротивляясь изо всех сил.
— Сказал же, не отпущу! — он навис над ней, чувствуя, как бешено бьётся сердце. — Прекрати! Да прекрати же, покалечишься!
— Ненавижу тебя! Ненавижу! Всех вас ненавижу! Ненавижу, слышишь! — прохрипела она обессиленно, обмякла в его руках и заплакала почти беззвучно.
— Слышу, — ответил он коротко, вставая на одно колено.
Подхватил её за талию, приподнимая рывком с земли и притягивая к себе. Обнял, чувствуя, как она сотрясается от беззвучных рыданий. И прижал сильно, не давая возможности вырваться. Но она и не вырывалась больше, просто плакала тихо, уткнувшись лицом ему в грудь, не делая попыток освободиться.
Луна промелькнула в тучах ещё раз, и ветер начал усиливаться. Стихший было дождь полил с новой силой, но Эдгару казалось — это мелочи. Всё, что ему нужно, он держит сейчас в руках.
Откуда-то со стороны реки снова раздались выстрелы и торжествующие вопли Шарля, которые слышны были даже сквозь завывания ветра.
— Аааа, сучёныш! Получи!
— Кто с тобой здесь? Сообщники? — спросил Эдгар, закрывая глаза и прижимаясь к щеке Летиции, но она не ответила, лишь заплакала ещё сильнее.
Он, видимо, сошёл с ума. Ведь как иначе объяснить то, что он чувствует к этой женщине? Она пришла убить его и украсть жемчужину, и где-то по краю болот бегает Шарль, очевидно ловит её помощников, а он почти счастлив, сидит тут в грязи и обнимает её, и не в силах даже злиться, потому что он рад. Рад, что она жива, и что она здесь. Она расцарапала его когтями, ударила ножом и чёртовой коробкой, она, быть может, просто мошенница, и при этом внучка заклятого врага, мечтающего всех их убить, и она, наверное, даппи, что приходит с болот, если даппи вообще существуют. И где в этой истории правда, а где ложь — он не знал. Знал только одно — он не может её отпустить. И что каким бы безрассудным это всё ни казалось, ведь он не знает её совсем, и не знает, кто она такая на самом деле, но он любит её. Любит вопреки всякому здравому смыслу.
Он и подумать не мог, сколько скопилось в нём нерастраченной любви и нежности, что сейчас она, как талая вода, прорвав плотину, хлынула потоком, смывая разум и волю, доводы рассудка и необходимость думать о будущем.
Сейчас была только она, и только он, и всё остальное не имело никакого значения. И потребность обнимать её, чувствовать её тело, прикасаться к ней, ощущая, что вот она, здесь, рядом с ним, была сильнее всего на свете. И он просто гладил её по мокрой спине и прижимал к себе, понимая, что завтра будет утро и будет похмелье, но сейчас это было неважно. Сейчас он был пьян этими чувствами и ни о чём больше думать не хотел.
— Идём в дом, — произнёс Эдгар ей на ухо, слыша, как она затихла и перестала плакать.
Он помог ей подняться и, крепко стиснув ладонью её руку, повёл за собой. Летиция подчинилась и пошла за ним, не делая больше попыток сбежать.
Дом уже переполошился, гудел как улей, повсюду горели свечи, слуги метались от окон к двери, пытаясь рассмотреть, что происходит на улице. Собаки с лаем примчались со стороны болот мокрые и грязные, и бегали сейчас по гостиной, оставляя повсюду следы. И когда Эдгар вошёл внутрь, ведя за собой Летицию, казалось, все разом лишились дара речи.
Вперёд вышла Эветт, кутаясь в тонкую нитяную шаль, наброшенную поверх шёлкового халата, приподняла вверх свечу и, внимательно вглядываясь Летицию, спросила резко:
— Это что ещё за девка?
— Это наша соседка — Летиция Бернар, внучка Анри Бернара, дочь Жюльена Бернара, — спокойно ответил Эдгар, так и не отпустив её руки.
Наверное, если бы он зашёл в обнимку с аллигатором, удивления на лицах было бы в сто раз меньше. Эветт даже не вспомнила про сердце или капли. Рывком сдёрнув с плеч шаль, сунула её в руки одной из служанок, и сделала шаг навстречу сыну.
— Бернар? Летиция Бернар здесь? Почему она в таком виде? И что она здесь делает? Как это вообще понимать! — воскликнула Эветт.
— Это хороший вопрос, мама, — усмехнулся Эдгар, — но в нём я разберусь без твоего участия. А сейчас… нашей гостье, очевидно нужно привести себя в порядок, на улице ужасная гроза, так что будь добра, распорядись насчёт всего необходимого — сухой одежды и прочего, хорошо?
— Да с какой стати? — возмутилась было Эветт, но Эдгар посмотрел на мать и слуг за её спиной таким тяжёлым взглядом, что гостиная вмиг опустела.
— Ну, раз по твоей милости я теперь хозяин этого дома, мама, так вот с этой самой стати, — произнёс он негромко и твёрдо, — Летиция Бернар — моя гостья, так что будь добра, сделай, пожалуйста то, о чём я попросил.
Видно было, что Эветт возмущена, но тон сына не оставил ей вариантов, она передёрнула плечами и, окинув «гостью» взглядом, полным презрения, удалилась. Эдгар посмотрел на Летицию, потом на себя, и понял, что выглядят они, конечно, не лучшим образом, но впервые за долгое время ему захотелось улыбнуться.
— Идём, — он взял канделябр и потащил Летицию за собой.
Привёл в одну из комнат на первом этаже дома, поставил свечи на стол и, указав рукой на зарешёченное окно, произнёс:
— Извини, что принимаю тебя вот здесь и вот так. Но, боюсь, ты опять попытаешься сбежать, а нам обязательно нужно поговорить. Сейчас я пришлю слуг, здесь есть кровать — отдыхай, а утром мы поговорим.
Эдгар хотел попрощаться и уйти, но внезапно сделал шаг ей навстречу и, глядя прямо в глаза, произнёс тихо:
— Послушай, я тебе не враг, и я ничего тебе не сделаю. Но, пожалуйста, не пытайся больше бежать. Я всё равно найду тебя, Летиция. Найду…
Он посмотрел на её губы, резко развернулся и ушёл. Крикнул, чтобы принесли ключи, и сам запер дверь. Нашёл одного из слуг — молодого и крепкого Ноя — и велел ему сидеть под дверью и караулить, впускать только слуг и не выпускать гостью. И пообещал Ною, что если тот проморгает и гостья сбежит, то он сам лично спустит с него шкуру.
И в этот момент он понимал, что точно сделает это, не то выпорет слугу, а задушит собственными руками, если она снова сбежит, настолько Летиция уже завладела его рассудком.
Теперь нужно было разобраться с остальным. Эдгар вернулся в комнату, спрятал жемчужину в тайник и, найдя пистолет, который в пылу драки улетел под кровать, отправился на подмогу к Шарлю. Выстрелов больше не было слышно.
Впрочем, помощь его дяде была уже не нужна. Голый по пояс с ружьём наперевес и весь в крови Шарль появился на пороге и победоносно ругнулся:
— Ну, сожри меня аллигатор! Я же говорил! А тебя где носит, племяш? — он вытер ладонью воду с лица.
— Что стряслось? — спросил Эдгар, прихватывая фонарь. — В кого стреляли?
— Айда, полюбуешься!
Они вышли на крыльцо, и Эдгар увидел лежащего прямо на ступенях человека лицом вниз, рядом с которым стоял Грегуар, направив на него дуло ружья. Судя по цвету кожи это был ньор, и мужчина достаточно крупный. Парусиновые штаны, грубые матросские ботинки и холщовая рубаха — возможно, он был рабом. Рубаха на его спине была вся изодрана и окровавлена, и дождь, льющий сверху, размывал постепенно кровь.
— Кто-то из рабов Бернара? — спросил Эдгар, опуская фонарь.
— Я же говорил, что устроил старому пирату фейерверк, — довольно произнёс Шарль, — я поставил запалы вдоль всего оврага. Как знал, что этот гаденыш пошлёт своих головорезов! Вот он и подорвался слегка. Но, поди же ты, даже не угадаешь, что за птица попалась в мои силки!
— Он мёртв?
— Сомневаюсь, что его убьёшь так запросто.
Шарль поддел тело носком сапога, перевернул с усилием, и Эдгар даже присвистнул, глядя на широкоскулое лицо:
— Отец Джоэль?
— Ага! Самый что ни на есть святой отец! — усмехнулся Шарль. — Кто бы подумал, а? Да только полюбуйся — святоша-то фальшивый!
Отец Джодь был без сутаны и коловратки, от рубахи спереди остались одни ошмётки. Эдгар поднёс фонарь ближе и разглядел на его груди татуировку в виде глаза, а на шее амулеты, те, которые обычно носили ньорские колдуны.
— И что он тут делал? Говоришь, пришёл со стороны Утиного острова? — спросил Эдгар.
— А как иначе-то ему оказаться в овраге? — Шарль посмотрел на племянника, по его лицу стекала вода, размывая кровь, но в целом он выглядел донельзя довольным.
— Думаешь, он работает на Бернаров? — задумчиво спросил Эдгар. — Давайте затащим его в дом. Если твой фейерверк его не убил, то надо его подлатать и допросить, выяснить, что ему было здесь нужно. Хотя…
Он и так знал.
Жемчужина.
Он повесил фонарь на крюк, крикнул слуг и велел разыскать Субиру — ньору, которая умела лечить раны. Они затащили отца Джоэля в дом и, отмахнувшись от причитаний Эветт по поводу того, что всё в гостиной перемазано грязью и кровью, срезали с ньора остатки рубахи и принялись осматривать.
— Грегуар попинал его чтука, — произнёс Шарль, обыскивая карманы отца Джоэля, — но, думаю, жить будет. Крепкий зараза, я бы его отправил тростник рубить.
— «Попинал чутка»? — усмехнулся Эдгар. — По-моему, он сделал из него отбивную.
— Ну дык, было темно… Но это отродье, сдаётся мне, живучее.
Ньора изрешетило осколками, да ещё Грегуар попал в него дробью, и, конечно, он был избит, но на последних словах Шарля отец Джоэль застонал и пошевелился.
— Он был один? — спросил Эдгар, разглядывая отца Джоэля.
— Один. Мы там всё обшарили.
— А неплохо придумано, — произнёс Эдгар, разглядывая отца Джоэля, — в доме ещё кто-то есть, кто ему помогал. Хотели напоить меня бурундангой, но хорошо, что ты рассказал мне про мокрый медяк, — усмехнулся Эдгар, — и я почувствовал этот вкус в кофе.
— Хех, а тебя-то зачем поить? — удивился Шарль.
— Они пришли не просто так.
— Они?
— Да, они пришли вдвоём, — пробормотал Эдгар.
— Вдвоём? А второй где? — тревожно спросил Шарль.
— Не второй, а вторая, — снова усмехнулся Эдгар.
— Баба?
— Ну… не баба, скорее мадам. А точнее — Летиция Бернар, внучка старого пирата, — ответил Эдгар задумчиво и не заметил даже, как вытянулось лицо дяди. — Она пришла прямо в мою комнату. И одному Богу известно, как она вообще сюда попала!
— В твою комнату? Сожри меня аллигатор! Да как так-то?
— Да вот прямо так. Хм, отец Джоэль ведь был на помолвке, — Эдгар прищурился, глядя на изумлённого дядю, — и он был в нашем доме в Альбервилле. А туда его привёл Нил… Так, глаз с него не спускать! А мне надо поговорить кое с кем.
— А где она сейчас? — спросил Шарль вдогонку удаляющемуся Эдгару. — Летиция?
— Да, здесь. Под замком.
Старый верный Нил — предатель? Привёл в дом этого головореза под видом священника, чтобы выкрасть жемчужину?
Такое не укладывалось у Эдгара в голове. Нил верно служил столько десятилетий, сначала деду, потом Венсану, потом его отцу, он уже так стар, зачем ему всё это?
Он нашёл Нила и Лунэт на кухне и, видимо, выглядел он так, что даже и говорить ничего не пришлось, потому что старая ньора сразу же бухнулась на колени и, цепляясь за ноги Эдгара, начала причитать:
— Простите меня неразумную, массэ Эдгар! Не казните! Я же хотела, как лучше! Хотела, чтобы эта ведьма болотная не забрала вас, как массэ Огюста! Хотела отвести проклятье от вас, массэ Эдгар!
Она билась лбом об пол и рыдала, видимо, понимая, что её ждёт жестокое наказание, а Нил стоял у окна, и его губы тряслись от страха.
— Кажется, в этом доме все окончательно спятили, — пробормотал Эдгар. — Кто ещё здесь, Нил? Кого ты привёл, кроме отца Джоэля и Летиции? Сколько их всего?
Нил сполз по стене и тоже упал на колени и принялся умолять срывающимся голосом:
— Никого больше, массэ Эдгар! Никого больше! Никого я не приводил! Простите нас! Мы думали, что она заберёт своё проклятье и уйдёт! И оставит вас в покое! Так сказала наша ман-бо! Сказала отдать жемчужину и проклятье спадёт!
— Ваша ман-бо? Мария Лафайетт, не так ли?
Они причитали наперебой, и из их сумбурных речей Эдгар понял только, что они хотели отдать жемчужину болотному духу, как их научила Мария Лафайетт. Дальше он слушать не стал. Велел посадить Нила и Лунэт под замок до утра, потому что во всей этой безумной истории ему требовалась передышка. Надо обшарить тут всё, обойти ещё раз территорию. Возможно, они врут, и есть ещё кто-то… Хотя, скорее всего они говорили правду, настолько они были испуганы.
Голова соображала плохо — он ведь не спал уже какую ночь, и сейчас усталость брала своё. Эдгар понимал, что с трудом отличает, где реальность, а где нет. И не понимал, кто лгал ему, а кто говорил правду. Но, по крайней мере, теперь становилось понятно, что совсем не призрак хотел забрать жемчужину, а вполне реальные люди. Что это Томми Барренс по поручению Фрессонов убил Огюста Дюрана, а не какой-то болотный зверь, и что жемчужиной хотят завладеть Бернары, для чего снарядили сюда фальшивого святого отца. И что, может быть, никакой даппи и нет на самом деле, а кто-то всё это время подмешивал ему бурундангу или ещё какую дрянь, чтобы ему мерещилось всякое. И всё это такая же инсценировка, как с теми следами у пирса. А то, что произошло на кладбище в Альбервилле — никакая не случайность…
Оставалось выяснить только, как всё это связано между собой и действительно ли Бернарам и Фрессонам просто нужна жемчужина. Возможно, он сделал глупость, не продав её. Это бы избавило его разом от всех проблем. Возможно, завтра он так сделает — отправится в Реюньон и продаст её, заплатит деньги банку и будет совершенно свободен…
Отца Джоэля посадили на цепь, которой приковывали наказанных рабов, и Эдгар пошёл проверить Летицию. Ной сидел у двери, скрестив ноги, и при виде хозяина проворно вскочил.
— Как она?
— Спит, массэ Эдгар.
— Откуда знаешь, что спит?
— У меня хороший слух, массэ Эдгар, — ответил ньор, постучав по уху пальцем.
— Ну хорошо, пусть спит. Услышишь что подозрительное — сразу меня зови.
Сил на то, чтобы допросить Лунэт и Нила уже не осталось.
Завтра. Всё завтра.
Шарль и Грегуар договорились по очереди охранять дом в ожидании возможных незваных гостей, а Эдгар, разобравшись со всеми пленниками, посмотрел на часы. Было далеко за полночь когда дом, наконец, угомонился, и он решил подняться к себе, но в гостиной его остановил дядя.
— Тут такое дело…
— Это ждёт до утра? Мне надо поспать хоть пару часов, — устало ответил Эдгар.
— Это насчёт Летиции Бернар, — замялся Шарль. — Насчёт того, как она попала сюда… Ты должен кое-что узнать.
***
К утру шторм ушёл на север. Ветер ещё дул, но уже без вчерашнего надрыва. И небо почти очистилось, лишь обрывки вчерашних туч ещё лепились на краю горизонта. Кругом валялись ветки и листья, с флигеля сорвало часть крыши и повредило несколько хижин рабов, плантацию сильно потрепало, но идти оценивать ущерб Эдгар был не в силах.
Он сидел в столовой, смотрел в чашку кофе и не знал, с чего начать этот день. Утро было похмельным. Безумие и счастье, что владело им прошлой ночью, казалось, ушло вместе с ураганом. Ушло и оставило в его душе точно такое же разрушение, как нынешний шторм на плантации.
Конечно, ему нужно во всём разобраться, допросить Нила, Лунэт и отца Джоэля, решить, что делать с Томми Барренсом, а потом поговорить с Летицией. Но…
Что бы он ни узнал, результат этого разговора будет один и тот же. Летицию придётся отпустить. И от счастья, которое нахлынуло на него вчера, остался лишь горький осадок.
Шарль рассказал ему всё. Про Мориса Жерома, про похищение и то, что он держал Летицию на болотах, а затем во флигеле. И про свой план насчёт того, как обмануть старого пирата, женив на ней Грегуара.
Как он не ударил своего дядю? Хотел. Сильно хотел и едва сдержался. Особенно тогда, когда Шарль предложил провернуть этот план вместе. Но увидев тяжёлый взгляд Эдгара, на его вопрос, сколько чёрной пыли он вынюхал, прежде чем придумать этот бред, дядя только махнул рукой и произнёс в сердцах:
— А! Связался чёрт с младенцем! Так и знал, что ты откажешься! Знал, что ты неровно к ней дышишь! Ну так женился бы сам, да и забрал у старого пирата всё с потрохами! А не хочешь жениться сам, так чем Грегуар-то плох?
Женился бы сам!
Дядя ударил по больному. На послезавтра у Эдгара назначена свадьба. И он скован по рукам и ногам. Если он второй раз разорвёт помолвку с Флёр, то или он сам, или его мать пойдут в тюрьму, а плантацию заберёт банк Фрессонов. Или Жак Лаваль его застрелит в сердцах. Или отравит Флёр…
Но если прислушаться к словам дяди то… то он сам застрелит Грегуара, если тот хоть пальцем прикоснётся к Летиции.
Ситуация казалась безвыходной, но хуже всего было от воспоминания о словах Летиции произнесенных в сердцах: «Ненавижу тебя! Ненавижу!».
Она его ненавидит. И неудивительно.
Чёртов Шарль!
Хотя нет, дядя-то как раз молодец, что вырвал её из рук Мориса Жерома. Только теперь, после всего что произошло, вряд ли между ними возможно хоть что-то нормальное. Да и что значит возможно? Он без пяти минут женат, и Летиция его ненавидит.
А с другой стороны, разве та, что ненавидит, могла бы целовать его вот так, как она целовала вчера? И от воспоминаний о вчерашнем у него кружилась голова, пересыхало в горле, и дышать было нечем, стоило вспомнить вкус её губ и прикосновения…
Он болен ею. Он почти в лихорадке.
Ему хотелось быть с ней. Чувствовать её тело, его запах, биение пульса, тепло её кожи, слышать дыхание, прижимать её к себе… Хотелось видеть, как она горит от его ласк, как, запрокидывая голову, стонет и просит ещё, хотелось видеть её желание, её жажду и дарить ей наслаждение. Целовать, гладить, пробовать на вкус… Засыпать, обнимая её, и просыпаться с ней рядом.
И Эдгар чувствовал почти физическую боль от этой безвыходности и невозможности всего этого. Мысль о том, что она уедет, что выйдет за ворота, и он никогда её больше не увидит, что она станет чьей-то женой, хоть вот этого щенка Фрессона, или сядет на пароход в Старый Свет — эта мысль сводила его с ума и была просто невыносимой. Но не может же он держать её здесь пленницей?
В этот момент он, кажется, понимал даже Мориса Жерома и его поступок, и не понимал только одного — что за одержимость окружает Летицию? И мысль о том, что у этой одержимости есть какие-то иные корни, нежели просто красота этой женщины, впервые закралась ему в душу. Он вспомнил аукцион и странное поведение Филлипа Бернара и ещё более странное — Жильбера Фрессона и его угрозы. Он вспомнил, с каким несвойственным ему смущением и трепетом Шарль говорил о ней, рассказывая о том, как держал её на болотах. А то, что Морис Жером нарушил приказ Готье Бернара и повёз её на плантацию, чтобы жениться, а вовсе не убить — всё это не укладывалось в голове. Хотя, может, она соврала Шарлю, рассказав эту историю? Но даже если и так, всё равно это всё очень странно. Она будто околдовывала мужчин, заставляя хотеть одного — обладания.
Он снова вспомнил Марию Лафайетт, танец на кладбище и тот ром, которым она поила его… и Летицию, танцующую среди огней. Может быть, дело именно в этом? В этом колдовстве? В том ритуале на кладбище и в том поцелуе, с которого всё началось? Иначе как объяснить, что он — рациональный взрослый мужчина, который не верит в демонов и духов болот, — видит их по ночам и гоняется за ними с ружьём? И что он, так сильно любивший свою жену, безумно увлечён другой женщиной, увлечён с первого взгляда и настолько сильно, что почти готов к тому, чтобы поступить как мсье Жером — упрятать ото всех и сделать её своей.
Может, Мария Лафайетт опоила его чем-то? Есть же бурунданга и чёрная пыль, а у жрецов с острова Аир есть ещё и не такие зелья. Может, в этом всё дело? И если это так, то ему нужно избавиться от этого наваждения, отпустить Летицию и вернуть себя, пока он окончательно всех не погубил.
Но что делать с тем, что всё в нём восстаёт против этого? При мысли, что с ней придётся расстаться ему больно так, что кажется, лопнет сердце. Она — его яд, она течёт у него по венам, она — его чёрная пыль, его ром, его безумие, и у него нет силы воли, чтобы отказаться от неё. Как не было силы воли у Гаспара, и у его отца…
Он допил остатки кофе и в сердцах швырнул чашку в мраморный камин.
Будь оно всё проклято!
Он поднялся к себе, достал из тайника кольцо, которое забрал из банка, и направился к Эветт. Сегодня с утра они с матерью уже поругались. Мадам Дюран была просто вне себя от ярости из-за пребывания Летиции в доме, и раньше Эдгар её такой не видел.
— Зачем ты привёл сюда эту дрянь? Сдай её полиции! — Эветт размахивала руками, стоя посреди комнаты. — Она ведь воровка! Чёрное отродье! Все они дети этой дряни, и в них ядовитая кровь!
Она кричала и никак не могла успокоиться, и именно эта ярость, направленная на его «гостью», натолкнула Эдгара на догадку.
— Что это за кольцо, ты знаешь? — он бросил его на стол, и оно гулко стукнуло, закачалось, поблёскивая камнем, словно подмигивая.
— Откуда оно у тебя? — спросила Эветт удивлённо.
— Оно принадлежало отцу и хранилось в банке. Оттуда я его и забрал. Так чьё оно? Вижу, тебе знакома эта вещь, — спросил Эдгар, не сводя глаз с матери. — Ты поэтому так разъярилась? Это кольцо Эмили Бернар? Не смотри так удивленно, я знаю эту историю…
— Ты не понимаешь, сынок, — Эветт вздёрнула подбородок, глядя Эдгару в глаза, — твой отец… мы были помолвлены… Скоро свадьба… Приглашены все семьи соседей, заказаны платья, украшения, беседка построена… из Альбервилля должны были прибыть гости… И когда до свадьбы оставалось две недели, он… Он пришёл и показал мне это кольцо, и сказал, что любит другую, понимаешь? И что женится на ней и уедет тайно, потому что отец против. Что мне было делать? Я рассказала Венсану, и он выследил их, сказал, что это дочка бернаровой рабыни! Ты понимаешь, какой позор? Он хотел бросить меня почти у алтаря ради дочки рабыни! И я рассказала всё Гаспару, — Эветт отвернулась к окну и достала платочек. Видимо, свои настоящие слёзы, в отличие от слёз фальшивых, она предпочитала скрывать. — Это то самое кольцо. Я удивлена, что твой отец сохранил его после всего, что случилось, — она обернулась, быстро справившись с мгновением собственной слабости, и добавила: — В наш дом отпрыски этой черномазой несут одни только несчастья. Вот почему я хочу, чтобы ты выставил эту дрянь из дома немедленно! Или ты хочешь, чтобы всё закончилось так же, как с твоим отцом?
Эдгар прищурился, взял со стола кольцо и спросил негромко:
— Ты была счастлива с ним хоть немного?
— Брак, сынок, это не одно только счастье! — произнесла Эветт, одёргивая лиф платья и расправляя юбку. — Это и дом, и общество вокруг, это приличия, и обязательства. И у тебя есть обязательства, если ты не забыл. Ты уже один раз опозорил себя ради этой женщины! А она оказалась воровкой, мошенницей и женой казнокрада! Ты должен понимать, что даже её тень в этом доме равна нашему самоубийству. У тебя есть невеста, и ты не можешь снова её бросить! Выставь эту дрянь из дому, сдай её полиции, пока всё не закончилось плохо!
Эветт хотела сказать что-то ещё, но Эдгар зажал кольцо в руке, развернулся и вышел.
— Или я сделаю это сама! — донеслось ему вслед.
***
Эдгар ждал, пока приведут Лунэт и Нила, и всё думал над этой мозаикой, часть которой он уже сложил. Единственное, что для него пока оставалось неразгаданным — это роль Летиции во всей этой истории. С одной стороны, рассказ Шарля наполовину подтверждал догадку о том, что она жертва обстоятельств и нечистых на руку родственников, но с другой стороны…
С другой стороны, выходило так, что она всё-таки связана с Марией Лафайетт и отцом Джоэлем и всем этим планом по похищению жемчужины. И если это всё было сделано не в пользу Бернаров, то тогда для кого? И как иначе объяснить её танец на кладбище и Ту-что-приходит-по-ночам?
Нил и Лунэт вошли в гостиную испуганные, покорные и готовые к наказанию. Старая ньора хотела уже как вчера упасть на колени, но Эдгар остановил её жестом и велел им сесть на стулья у стены. Они сели осторожно. Сложили руки на коленях и втянули голову в плечи, словно ожидая удара кнутом. Эдгар встал и прошёлся вдоль окон, разглядывая двор, заваленный ветками и листьями — последствиями вчерашней стихии.
— Если вы сейчас расскажете мне всю правду и ничего не утаите, то я не стану вас наказывать, — произнёс он, заложив руки за спину, — главное — не врите мне. Итак, кто из вас придумал украсть жемчужину?
— Я, массэ Дюран, — с готовностью ответила Лунэт, — я это сделала, прости меня неразумную! И не знала-то я, что это такое! Что это жемчужина. Но как только начали вы расспрашивать у меня про даппи, я так сразу и поняла, что дело плохо — проклятая ведьма теперь и к вам подобралась! И я послала весточку с Дженго — нашим закупщиком, что ездил в Альбервилль. Послала Нилу, чтобы он сходил к нашей ман-бо да испросил у неё, что нам делать-то теперь? Как защитить вас от этой напасти! Я ведь говорила вам сходить к ней, да знала же, что вы не послушаете старую Лунэт!
— И ты пошёл? — Эдгар усмехнулся и посмотрел на Нила.
— Да, массэ Дюран. Простите!
— И всё ей рассказал?
— Да, массэ Дюран, — согласно закивал Нил.
— И про меня, и про проклятье…
— Да, массэ Дюран.
— И что она тебе насоветовала? Ваша ман-бо? — Эдгар прислонился к стене и скрестил руки на груди.
Ну, теперь-то понятно, как Мария Лафайетт узнала о гибели его жены и дочери!
— Она сказала, что будет говорить с духами, и велела прийти позже. Я, как и надо было, пришёл. И потом она сказала, что это дух Руби приходит за тем, что ей принадлежало. И пока ей это не вернуть, она не успокоится. Не успокоится, пока не заберет своё. Тогда-то я и смекнул, что надо делать.
— Ты смекнул, что надо делать? — Эдгар снова усмехнулся. — Да сдаётся мне, что ты меня дурачишь! Не ты ли притащил в дом отца Джоэля? А теперь он здесь, и собирался меня ограбить!
Глаза Нила округлились, и он с неподдельным удивлением спросил:
— Отец Джоэль здесь?
— А ты что же, не знал? Не ты ли должен был отдать ему жемчужину?
— Нет, нет, массэ Эдгар! Я собирался вернуть её Руби! Я никому не собирался её отдавать! — взмолился Нил.
— Вернуть Руби? Что за бред! Она давно сгинула в болотах, как ты её вернёшь?
— Я хотел закопать её в овраге, рядом с телом Руби. Так должно быть, она бы успокоилась, — со вздохом произнёс Нил.
— Рядом с телом? — Эдгар оттолкнулся от стены и подошёл поближе. — Она же исчезла, и никто её так и не нашёл?
Нил замолчал, ещё сильнее втягивая голову в плечи.
— Говори, раз уж начал, я же вижу, что ты знаешь больше. Я ещё в прошлый раз заметил, как ты смотрел на её портрет, — произнёс Эдгар, сверля взглядом старого ньора, — выкладывай всё… если не хочешь кнута отведать.
Нил подвинулся к краю стула, так, словно готовился снова упасть колени, и произнёс, не поднимая глаз:
— Пощадите, массэ Эдгар! Я всё скажу! Я… я не всё вам в тот раз рассказал насчёт Руби.
— Так что с ней произошло? — жёстко спросил Эдгар. — Что произошло на самом деле?
— Не сбежала она, массэ Эдгар, — Нил принялся потирать ладонями штаны на коленях, покачиваясь этим движениям в такт. — Она сама пробралась сюда, в поместье, ночью, чтобы украсть жемчужину. А массэ Гаспар её застал. Прямо в своей комнате.
— Вот как? — Эдгар усмехнулся и посмотрел в окно. — И что произошло?
— Массэ Гаспар так обозлился на это, пытался её удержать, да она его ножом ударила и бросилась в бега. А он сказал, что в этот раз она ему достанется, живая или мёртвая. И собак спустил. Нагнали её в топях, там уже, за оврагом… Уж простите, массэ Эдгар, но ваш дед совсем помешался на ней. Я следом побежал, хотел ей помочь, но нагнал их, уж когда массэ Гаспар поймал Руби. Не знаю, что она ему сказала… отвергла, видимо, снова. Это ведь не впервой уже было. Они и с массэ Бернаром разругались-то из-за неё. Она просила его отдать ему что-то, а он не соглашался. Видать, про жемчужину говорил. Просила отпустить. Но он не хотел. Так в том овраге он и убил её, в ярости. Я пытался ему помешать, но разве массэ Гаспара можно было остановить? Он и меня бы убил. Кричал, что она всю душу из него выпила, что пусть её аллигаторы сожрут и избавят его от муки. А уже перед тем, как он ей нож в сердце всадил, так она засмеялась и сказала ему, что ей лучше умереть, чем быть его рабыней, и что даже мёртвая она будет приходить к нему до тех пор, пока он не вернёт то, что забрал. А что если не вернёт, то до конца дней последнего из Дюранов будет на них это проклятье. Но массэ Гаспар не слышал ничего, обезумел совсем. Бросил в воду её тело и ушёл. Я потом вытащил его из воды и похоронил там же, в овраге. Никому не говорил про это. А массэ Гаспар на следующее утро вернулся… бродил по болоту, звал её, плакал и проклинал. Да только ничего уже было не исправить… — Нил опустил голову ещё сильнее, сжимая колени пальцами. — Я и подумал, — добавил Нил, — что, если закопать жемчужину там, где я похоронил Руби, может она, наконец, успокоится.
— А откуда взялась эта жемчужина? И сама Руби? — спросил Эдгар тихо.
— Откуда-то привезли они её с массэ Бернаром, откуда-то из Аира. Их добыча это была. Тянули жребий, и выпало так, что одному девушка досталась, а другому жемчужина. А видать, нельзя их было разлучать.
— Ты любил её, да? — спросил Эдгар внезапно.
Нил поднял взгляд, и в его подслеповатых глазах блестели слёзы.
— Я раб, массэ Дюран, а рабу не позволительна любовь.
Нил снова опустил голову.
— И кто из вас додумался поручить Летиции украсть жемчужину?
— Я это, массэ Эдгар, — вступилась Лунэт, — ман-бо сказала Нилу, что нам нельзя к ней прикасаться, что она может забрать душу у каждого, кто возьмёт её в руки. И нам было боязно, а ну как заберёт она душу, и будем мы все безумные, как массэ Венсан. Хоть Нил и сказал, что ежели банановым листом её подцепить, то и нечего. А вот я и подумала, что муасель Летиция-то может её трогать, потому как она внучка той самой Руби. Мы-то и не знали, как нам эту жемчужину забрать, а потом я подслушала, как массэ Шарль с массэ Грегуаром обсуждают будущую женитьбу на муасель Летиции. Ну и поняла я, что раз она под замком, да замуж ей идти не по своей воле, вот и я и пошла к ней попросить нам помочь…
— И ты её выпустила? А меня хотела напоить бурундангой?
— Да, массэ Эдгар, простите! — Лунэт соскользнула со стула и упала на колени, опустив голову. — Я же ради вас старалась! Очень мы все хотим, чтобы с вами не случилось то, что с массэ Огюстом и массэ Венсаном!
— Выпороть бы вас, — буркнул Эдгар.
Снова отошёл к окну и бросил коротко через плечо:
— Идите, и на глаза мне пока не попадайтесь.
Ньоры благодарили, пятились, не веря своим ушам, и исчезли за дверью быстро, аккуратно её притворив. А Эдгар принялся ходить по комнате, засунув руки в карманы, и думать.
Безумие какое-то! Не может такого быть! Невероятно, но… но история повторяется.
Такое нельзя было придумать. Нил не врал. Лунэт тоже. И если отбросить то, что Эдгар не верит в болотных духов, если на минутку допустить их существование, то тогда всё становится понятно. Мария Лафайетт воспользовалась доверчивостью старого Нила, подослала отца Джоэля, чтобы тот следил за их домом и за ним — она точно знала, что жемчужину Эдгар найдёт в банке и попытается продать.
Он быстрыми шагами прошёл в кладовку, где был заперт отец Джоэль. Оставалось прояснить ещё некоторые моменты. Хотя… он уже и так догадался.
Отец Джоэль лежал на тюфяке, набитом мхом, и на его груди блестели капли пота. Субира промыла раны и наложила мазь, прикрыв сверху разрезанными листьями алоэ. Раненый выглядел не так уж и плохо, и едва услышал скрип открывающейся двери, открыл глаза и повернул голову. Эдгар вошел, смахнул с деревянного табурета банановый лист, сел и прислонился к стене.
— Ну, здравствуй, «святой отец»… — тот промолчал в ответ, лишь тёмные глаза прищурились. — Так, значит, никакой ты не священник? — Эдгар скрестил руки на груди, разглядывая широкоскулое лицо раненого. — Хотя ты мне сразу показался странным, и вопросы странные задавал. Это ведь ты был в моём доме в Альбервилле той ночью? Это в тебя я выстрелил и попал? Ведь так? — Эдгар указал пальцем на не так давно затянувшуюся рану на боку. — И ты следил за мной всё это время... Я вспомнил — это тебя я видел на Эспаланда Руж, когда мой дядя дрался на улице — это ведь ты стоял в толпе зевак. Человек в сутане... И напал на меня на улице тоже ты. Я-то всё удивлялся, почему грабители ничего не взяли, а ты, значит, жемчужину искал, да? И портрет своей подружки Марии с моего стола тоже ты утащил? Или это сделал Нил? А потом ты проследил за мной до пристани и явился сюда, сидел и ждал, пока этот старый дурень Нил, наслушавшись советов вашей ман-бо, явится с лопатой закопать жемчужину. А ты бы её забрал и спокойно утопал в закат, так? — отец Джоэль не отвечал. И Эдгар тоже помолчал некоторое время, глядя на зарешёченное окошко вверху в стене, а затем, переплетя пальцы рук, добавил: — Вот скажи, что мне теперь делать с тобой? Утопить в болоте? Сдать полиции, как вора? Или продать на рынке, как раба? За тебя много дадут, ты крепкий. Или… есть другой путь. Ты мне расскажешь, зачем тебе эта жемчужина, откуда она взялась и что в ней такого особенного. А ещё, как вы с Марией Лафайетт сговорились её украсть, и как во всю эту историю попала Летиция Бернар. И если ты не будешь пытаться меня надуть, то я поищу ещё варианты того, как с тобой поступить.
Глава 28. Идеальный мужчина
Летиция шла за слугой, чувствуя, как леденеют пальцы, и сердце то сжимается от страха, то лихорадочно стучит в предчувствии будущей встречи.
Ей принесли платье и завтрак, и даже прислали горячей воды и служанку, чтобы она могла привести себя в порядок, но от служанки Летиция отказалась. Платье, видимо, принадлежало какой-то из горничных похожего телосложения. Но какая разница! Главное, оно было чистым, и уж точно лучше того, что ей нашёл Шарль. Она уложила волосы и заколола шпильками, что прилагались к платью, и даже удивилась такой заботе. Но в то же время её это и пугало. А что, если Эдгар соврал? Если он с Шарлем заодно? Если он всё-таки послушает дядю, и её выдадут замуж за Грегуара? Или — ещё хуже — сдадут в полицию как воровку? Какой позор!
Но когда за ней пришёл Ной и сказал, что хозяин желает её видеть, все мысли из головы разом испарились.
Святая Сесиль! Да как же она посмотрит ему в глаза после вчерашнего?
Она готова была провалиться сквозь землю от стыда и чувствовала, как кровь бросилась в лицо, и стало жарко, и даже уши у неё пылали, пока она шла в гостиную вслед за Ноем. В голове одна за другой вплывали картины её ночного вторжения в комнату Эдгара и неудачного побега. И ей было стыдно, так стыдно, что даже пальцы дрожали, или, может, это от того, что воспоминания эти кроме стыда будоражили совсем другие чувства. Она боялась этой встречи, боялась до ужаса.
Что он подумал о ней? Что она мошенница и воровка?
И от этого было невыносимо горько и больно, потому что Летиция понимала — объяснения её не спасут. Ни один здравомыслящий человек не поверит в её историю. Эдгар будет презирать её. Осуждать. Или насмехаться над её объяснениями. Считать падшей женщиной… Лгуньей…
Она просто не переживёт этого унижения!
Ной пропустил её в гостиную и исчез, плотно закрыв двери.
У Летиции подгибались колени, и пальцы она стиснула так, что ногти впились в кожу, но что ей оставалось? Только вздёрнуть подбородок и посмотреть в глаза своему страху. Она и посмотрела…
…и обожглась об этот взгляд, тёмный и горячий, как патока, охвативший её всю и окативший волной огня.
Эдгар стоял у стола, сжимая руками резную спинку стула, и ни один мускул на его напряжённом лице не дрогнул, лишь губы чуть тронула лёгкая тень улыбки. Он молчал. Но его глаза… они сказали всё безо всяких слов. Не было насмешки, не было презрения, не было осуждения, всё было гораздо хуже…
Она узнала этот взгляд. Тот же самый, как в спальне вчерашней ночью. Взгляд, от которого уйти нельзя и который не отпустит. Который указывает только один путь — в пропасть. Но сердце будто только этого и желало. Сжалось в сладком предчувствии, и под рёбрами всё скрутило в жаркий клубок, и, если бы кожа могла гореть, Летиция бы сейчас вспыхнула как факел.
— Здравствуй, Летиция, — произнёс он глухо, так, будто слова давались ему с трудом.
— Здравствуй, — это она почти прошептала.
При свете дня всё было иначе. И поэтому они так жадно вглядывались друг в друга, не в силах оторваться, хоть и понимая, что это, наверное, неприлично, но что значат приличия после всего, что между ними произошло?
— Проходи. Присаживайся к столу, — наконец, прервал паузу Эдгар и указал рукой на место напротив себя.
Летиция шла, не чувствуя под собой пол и надеясь, что не споткнётся. Мир вокруг поплыл и воздух в лёгких почти закончился. Эдгар отодвинул стул, помогая ей сесть, и ей казалось, она сейчас потеряет сознание от того, что он рядом, что почти касается её.
— Наверное, наконец, настало время поговорить, — произнёс он негромко и сел напротив. — Чай? Или кофе? Что ты будешь, Летиция?
— Чай, — ответила она едва слышно, глядя на сервиз из тонкого фарфора, украшенного изящным узором из незабудок.
Она видела, что у Эдгара тоже дрожали руки, когда он разливал чай. И когда она брала чашку из его рук, их пальцы соприкоснулись, и на стол выплеснулась едва ли не половина. И то, что он волнуется не меньше неё, отозвалось в душе сладкой музыкой.
— Прости, — произнёс он, встал и принялся ходить вдоль окон, засунув руки в карманы.
Молчание повисло в комнате, и Летиция изо всех сил сжимала чашку, пытаясь согреть ледяные пальцы и унять в них дрожь.
Почему рядом с ним всегда так? Почему невыносимо страшно и почему так сладко? И хочется одновременно и сбежать, и нырнуть в глубину его тёмных глаз, и думать о том, чтобы вчерашняя ночь повторилась… и чтобы не кончалась…
— Так кто ты на самом деле? Летиция Бернар или мадам Морье? — спросил, наконец, Эдгар и, прислонившись к стене у окна, скрестил на груди руки.
Он снова обжёг взглядом, и смотрел так внимательно, что от волнения у Летиции пульс забился даже в висках.
— И то, и другое, — ответила она тихо, глядя куда-то на дно чашки.
— Расскажи о себе.
И она рассказала. Какой смысл что-то утаивать? Только правда, какой бы она ни была, сейчас могла хоть что-то изменить, а уж там будь что будет.
Летиция говорила, не поднимая глаз. О Старом Свете, о своей бабушке, о замужестве и причине, побудившей её покинуть Марсуэн. О том, почему представилась мадмуазель Бернар, о людях Одноглазого Пьера, о дяде Готье, его попытке завладеть имуществом Анри Бернара и её роли в этом деле. Говорила обо всём, не утаивая ничего, кроме…
…своих чувств к нему.
— …Вот так я оказалась в Альбервилле, а потом — здесь, — закончила она свой рассказ и подняла взгляд. — Я не мошенница и не воровка. Я всего лишь жертва странного стечения обстоятельств. Женщина, которой достался непутёвый муж и алчные родственники. И я не знаю объяснения всему остальному! Я не знаю, что происходит со мной! И единственное, чего я хочу сейчас, это попасть к своему деду на плантацию, потому что именно ради этого я здесь. Потому что это единственное место в мире, где я ещё надеюсь оказаться в безопасности.
— Довольно извилистый путь ты прошла, чтобы просто попасть на плантацию к деду, — чуть усмехнулся Эдгар, не сводя с неё глаз, и она снова смутилась. — Так, значит, ты ничего не знаешь о своей тёте Марии?
— О своей тёте? — удивлённо спросила Летиция. — У меня только одна тётя — мадам Селин, жена Готье Бернара.
— Та женщина, что была на кладбище, это твоя тётя — Мария Лафайетт, хозяйка колдовской лавки на рю Верте. Вернее, никакая она не Лафайетт, конечно. Она всё же Бернар, — ответил Эдгар. — А о своей бабушке? Ты что-нибудь знаешь о Руби? — и видя, как Летиция качает головой и удивляется его вопросам, Эдгар произнёс задумчиво: — Ну, раз ты совсем ничего не знаешь, наверное, мне стоит рассказать тебе твою семейную историю… Вернее, я бы даже сказал, наши семейные истории.
Летиция слушала и поверить не могла. Эдгар говорил размеренно и спокойно, не сводя с неё глаз, словно ожидая, какую реакцию произведут его слова. Всё это разом было дико и странно, и настолько невероятно, что не укладывалось в голове. Жемчужина и проклятье, и жуткая смерть её бабушки Руби, и то, что произошло между их семьями…
— …А теперь, когда ты знаешь почти всё, нам с тобой нужно решить, что же делать дальше, потому что во всей этой истории есть ещё одно важное обстоятельство, — Эдгар подошёл ближе и остановился напротив Летиции, взявшись руками за спинку стула. — То, что я скажу сейчас, я узнал от отца Джоэля — того самого фальшивого священника. И, наверное, это самое странное, что вообще происходило в моей жизни. Видишь ли, я человек рациональный. Я не верю в болотных духов и всякую потустороннюю чушь… Вернее, не верил, но после вчерашнего что-то случилось с моей верой в материальный мир. Потому что я точно уверен в том, что отец Джоэль на этот счёт не соврал. И ты должна кое-что знать…
Он посмотрел на свои руки и некоторое время молчал, пока Летиция не спросила осторожно:
— Что знать?
— Всё это… то, что между нами… — он посмотрел на Летицию и его взгляд снова обжёг. И не просто обжёг, казалось, он проделал этим взглядом дыру в её сердце, окончательно лишив силы воли. — …всё это не случайность. Твоя тётя… Мария Лафайетт… я буду звать её так… Она узнала о том, что ты здесь, в Альбервилле — её помощница видела тебя у лавки. И она узнала о том, что здесь я. И решила воспользоваться этим, чтобы заполучить жемчужину. Этот фальшивый священник на самом деле жрец из Аира, из того самого храма, откуда наши с тобой деды украли эту жемчужину вместе с их жрицей по имени Руби. Если он не врёт, конечно. Но я склонен думать, что он не врёт. Это не просто жемчужина, а их реликвия — сердце Эк Балам. И, как он утверждает, всякого, кто завладеет ей, постигнет безумие — Эк Балам заберёт его разум и душу, — Эдгар снова посмотрел на свои руки, а потом — исподлобья — на Летицию, вглядываясь в её лицо, словно пытаясь прочесть на нём, что же она думает. — Так вот, для того, чтобы заполучить жемчужину, Мария Лафайетт приготовила зелье и провела на том кладбище какой-то ритуал. И мы с тобой выпили из той бутылки — чёртов ром с перцем. Я не знаю, что именно в нём было, кроме, собственно, перца, но у аирских жрецов есть не только бурунданга, а ещё много всяких трав, с помощью которых они могут подавлять волю и разум. Раньше они опаивали ими тех, кого приносили в жертву, чтобы подчинять человека воле жреца и заставлять делать то, что нужно. Не только делать, но даже видеть и слышать то, что нужно.
— Но… зачем она это сделала? — спросила Летиция хрипло — у неё даже горло перехватило от этих слов.
— Она хотела, чтобы между нами возникло притяжение. И оно возникло, — произнёс Эдгар тихо.
Кровь бросилась Летиции в лицо, и все чувства в душе у неё смешались. Облегчение от того, что во всех этих греховных мыслях и поступках нет её настоящей вины, и ужас от осознания всех разрушений, которые принесла в её жизнь родная тётя, и страх того, что действие этого зелья необратимо, и всё так и останется. И страх, что обратимо, и всё исчезнет…
— …А потом, — произнёс Эдгар неторопливо, будто рассуждая вслух, — потом я бы рано или поздно показал тебе жемчужину и отдал её тебе, а ты — Марии. Видимо, как-то так всё это было задумано изначально. Но, — он усмехнулся и похлопал ладонью по спинке стула, — похоже, что-то пошло не так. И вот мы здесь. Но главное, что все наши… чувства. Всё, что мы испытываем, всё это — ложь. Зелье. Навязанная нам чужая воля. Ради этой жемчужины ты готова была меня убить, а я бросил невесту в день помолвки, и всё, о чём мог думать…
Он снова усмехнулся и покачал головой, а Летиция покраснела, догадавшись, о чём же именно он думал. Но внутри как-то разом стало пусто и больно, внутри словно образовалась дыра от этого понимания.
Это всё ложь? То, что между ними? Это не настоящее?
А ведь и правда. Как же можно влюбиться в человека из-за одного только взгляда? Одного прикосновения руки. Одного поцелуя. Она ведь ничего не знает о нём. И не знала. Но мечтала о его прикосновениях, о его руках и губах с того самого танца на кладбище, и эти мечты затмевали разум и сводили с ума. А его толкали на ещё большее безумие. И что теперь?
— Как нам освободиться от всего этого? — произнесла она тихо, чувствуя пальцами сквозь тонкий фарфор, что чай в чашке давно остыл, и внутри у неё тоже всё остывает вот так же медленно. — От этих призраков и… всего остального?
Она шла сюда, не чувствуя под собой ног, а сейчас кажется, что к ним привязали тяжёлые кандалы.
— Этот Джоэль сказал, что нужно вернуть жемчужину в храм, и тогда дух Руби, выполнив своё земное предназначение, уйдёт, наконец, к Великому Эве. И вот тогда проклятье исчезнет. Ты перестанешь хотеть моей смерти, а я перестану видеть в тебе ягуара и хотеть… ну, в общем… неважно. Всё закончится.
— А… остальное? — спросила она, снова смутившись. — Это… притяжение… тоже исчезнет?
— Остальное… Этот Джоэль обещал провести ритуал и приготовить другое зелье. Мы его выпьем, и наша воля освободится. Ты ведь хочешь этого? Освободиться?
Эдгар произнёс эти слова и прищурился. Смотрел на неё, а в глазах темнота, на дне которой тлеющие угли. Смотрел не отрываясь, будто ждал чего-то.
А у Летиции сжалось сердце от осознания того, что на самом деле она не хочет освобождаться. Что она хочет и дальше испытывать это безумие: смотреть на него, хотеть его прикосновений… Она хочет целовать его вот так же, как вчера, и чувствовать такие же поцелуи в ответ. И гореть от прикосновений, и замирать от звука его голоса, и засыпать с ним, и просыпаться…
И мысль о том, что она это потеряет, была невыносима. Но в то же время Летиция понимала, что, наверное, именно так и должно действовать зелье, именно в этом суть притяжения — в этой жажде обладания, которая не подчиняется никакому рассудку и толкает на безумства. И они должны стать сильнее этого.
Ведь на самом деле это не любовь. Он не любит её. Он хотел жениться на другой, на Флёр Лаваль. И бросил её не по своей воле. Он звал во сне Элену… В его жизни нет места Летиции, и если бы не её тётя, то никогда бы и не было. Осознавать всё это было горько, но мысль о его невесте ужалила сильнее всего. Шарль говорил, что послезавтра у него свадьба…
— Хочу! Я хочу от этого освободиться, — сказала она твёрдо и отодвинула чашку.
— Но… Может быть, всё это и неправда. Может, чёртов жрец наврал, — сказал Эдгар с каким-то раздражением в голосе, оттолкнулся от стула и вернулся к окну. — Может, он просто хочет, чтобы я отдал ему жемчужину… Не знаю.
— И… что ты будешь делать? — тихо спросила Летиция.
— Не знаю…
— А что… будет… со мной? — этот вопрос прозвучал почти шёпотом.
Эдгар помолчал некоторое время, а потом отвернулся и, глядя в окно, ответил:
— В любом случае ты поедешь к Анри Бернару и, наконец, закончишь своё путешествие. И, может быть, даже убедишь своего деда в том, что я ему не враг. Мы помиримся и покончим с этим многолетним кошмаром ненависти.
В другое время эти слова прозвучали бы музыкой в её ушах, но сейчас ей стало больно. Невыносимо больно и обидно, что он вот так легко её отпускает, не пытаясь даже…
Не пытаясь даже — что? Какая же ты глупая, Летиция! Он женится послезавтра! Он… поступает как благородный человек!
Это то, чего она так страстно желала, и вот её желание исполняется. Так отчего же в душе у неё горькое ощущение того, что её предали?
Нет, нет! Это всё зелье! Это закончится — и всё станет нормально! Исчезнет притяжение, они разорвут путы прошлого и станут просто хорошими соседями…
— Это очень благородно с твоей стороны, — произнесла Летиция, всеми силами пытаясь скрыть разочарование в голосе. — Я очень благодарна за такой поступок. И со своей стороны я тоже всё сделаю, чтобы этот кошмар и правда закончился.
— Не стоит благодарностей, Летиция, так поступил бы любой нормальный человек, — устало ответил Эдгар, — есть только одно «но»…
— Какое?
Эдгар обернулся, прислонился плечом к косяку и, чуть усмехнувшись, сказал:
— Если ты приедешь из нашего поместья без вещей и в таком виде, то старый пират ни за что не поверит, что ты — это ты. Да ещё и спустит на тебя своих головорезов, думая, что это Шарль подослал тебя с какой-нибудь коварной целью.
— А он… и правда… сумасшедший? Мой дед? — спросила Летиция, подумав, что в чём-то Эдгар прав.
Явись она посреди ночи, в ураган, со стороны поместья Дюранов — её ведь запросто могли убить, спустить собак, или она могла наступить в капкан, в ловушку…
Святая Сесиль! Она об этом даже не подумала! На самом деле вчерашней ночью Эдгар спас её, не дав сбежать.
— Нет, он не сумасшедший. Просто он держит на плантации несколько крепких ньоров с ружьями и тесаками на случай, если мой дядя Шарль надумает выкинуть какой-нибудь фокус. А дядя только тем и занят, что изобретает новые способы, как поддеть твоего деда. Так что в твоё внезапное чудесное появление со стороны нашего поместья он точно не поверит.
— И как же быть? — растерянно спросила Летиция.
— Ну… Я подумал… Ты напишешь деду письмо, в котором сообщишь, что приплывёшь послезавтра утренним пароходом. Я отвезу его Рене Обьеру, а его управляющий доставит письмо Анри Бернару, сказав, что привёз его из Альбервилля. В письме ты попросишь деда прислать коляску на пристань. Послезавтра утром я отвезу тебя туда, и ты спокойно уедешь к деду, как и планировала изначально. Но, конечно, тебя следует сначала переодеть и дать хоть какой-нибудь саквояж, чтобы ты была похожа на путешественницу, а не на беглянку с болот, — Эдгар чуть улыбнулся. — Остальное довершит твоё внешнее сходство. А багаж… скажешь, что твой багаж уронили с парохода нерадивые ньоры — тут такое часто бывает. А потом уже, когда тебя признает Анри Бернар, поведаешь деду всю правду, опустив историю с Шарлем, домом на болотах, ну и вчерашней ночью. Скажешь — убежала от Мориса Жерома. Он, к примеру, не запер дверь, или тебя служанка выпустила. А уж твой дед решит, что дальше делать со своим сыном и внуками.
— А что взамен? — спросила она осторожно, понимая, что всё звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
— Взамен? — Эдгар посмотрел непонимающе.
— Что я должна буду за это? — она почувствовала, что снова краснеет.
Он посмотрел как-то странно, усмехнулся и покачал головой.
— Ничего. Хотя нет, пожалуй… прости моего дядю за то, что он сделал. Шарль он… такой. Он не плохой, но иногда совершает очень странные поступки даже безо всякого проклятья. Наверное, эти болота так действуют на людей. И прости меня за то, как я поступил на балу… Теперь, когда есть объяснение всему, что случилось, мне как-то легче от мысли, что это не совсем моя вина.
Летиция смотрела на Эдгара и не верила своим ушам. Нет, всё это было слишком хорошо, почти идеально, но…
Он сделает это всё для неё? Ничего не прося взамен, кроме прощения? Святая Сесиль! Так не бывает!
Всем мужчинам, что попадались на её пути последнее время, было что-то нужно от неё. Антуан Морье, Готье Бернар, Филипп, Жильбер, Морис Жером, даже Шарль…
Летиция поймала себя на мысли, что вот он — идеальный мужчина, тот, которому она бы и сама всё отдала. Он стоит перед ней, и будь её воля, она оставила бы всё как есть. Даже выпила бы снова чёртов ром с перцем, чтобы почувствовать всё это!
Нет, ты не должна так думать! Это всё зелье! Надо просто потерпеть, и потом всё пройдёт. Жизнь наладится, и всё это забудется, как страшный сон.
— Это… я даже не знаю, как благодарить за такое великодушие, — пробормотала она, сцепив пальцы и пылая от обуревающих её чувств. — Я… не знаю, что и сказать. Спасибо! Но… я же не могу остаться здесь…
Она посмотрела на него, а в глазах стояли слёзы. Эдгар оттолкнулся от стены и, засунув руки в карманы, принялся ходить вдоль окон.
— Почему? — спросил он, наконец. — Просто побудешь моей гостьей. Я был не слишком-то гостеприимен, мы же, в конце концов, соседи. Всего-то два дня… Думаю, отдых тебе не помешает. Если ты боишься Шарля или Грегуара — они даже на десять шагов к тебе не подойдут. К тому же для ритуала фальшивому святому отцу нужно ещё встать на ноги. А теперь… извини, мне нужно идти. Я пришлю служанку, она покажет тебе комнату. Хорошего дня, Летиция.
И он поспешно вышел, так, будто хотел скорее сбежать из комнаты.
Глава 29. Ужин
Всё это было странно.
Странно находиться в этом доме в качестве гостьи. Странно знать, что нечего больше опасаться. И что послезавтра утром она, наконец, завершит своё затянувшееся путешествие. А самым странным было то, что этого отъезда к Анри Бернару Летиция боялась больше всего. Потому что…
…потому что им с Эдгаром придётся расстаться.
Это было очень глупо. Если всё, что рассказал Эдгар — правда, то это просто действие зелья. И когда оно действовать перестанет, то всё это исчезнет. Ведь то, что она чувствует — нереально. Но как ей сейчас успокоить своё сердце? Как заставить его перестать болеть, и как не думать об Эдгаре? Как сейчас отделить реальность от чьих-то навязанных желаний, когда внутри неё всё сопротивляется этому? Мысль об отъезде нагоняла на неё такую тоску, что впору пойти и броситься в болото.
Служанка показала ей комнату, принесла всё необходимое и спросила, чего ещё она желает, добавив, что хозяин велел дать ей всё, что она попросит. А что ей просить?
Она отпустила служанку и вышла на балкон второго этажа, прикрытый густыми ветвями глицинии. Остановилась, прячась за зеленью, и стала наблюдать за тем, что происходит во дворе. Ньоры убирали ветви и мусор, кучер подогнал к главному входу коляску, и вскоре появилась разъяренная мадам Дюран, торопливо села в неё, демонстративно прикладывая к губам платок и обмахиваясь веером. Перед тем, как уехать, она произнесла кому-то, стоявшему внизу на веранде:
— Ты также безумен, как и твой отец!
А когда коляска скрылась из виду, снизу раздался голос Шарля, и, хотя подслушивать чужие разговоры было нехорошо, Летиция удержаться не могла.
— Ты дразнишь гусей, племянник, и твоя мать права, — произнёс Шарль, прокашлявшись, — зачем ты оставил Летицию здесь? Ты же видишь, как разозлил Эветт? Она помчалась к Лавалям, как фурия. Гляди, сейчас заявятся сюда всей честной компанией, что ты будешь тогда делать? Или тебе это как раз и надо? Ищешь повод, чтобы не жениться на Флёр?
— С каких пор ты записался в проповедники? — резко осадил его Эдгар. — Ты за этим меня искал — читать нотации?
— Нет, я тебя хотел предупредить. Потому как не собираюсь я участвовать в этой всей междоусобице. Мне Лавали дорогу не переходили, и мне стреляться с ними нужды никакой нет, хватает и старого пирата. А ты, коли уж собрался жениться, так женись, и нечего держать пассию под боком и драконить будущую жену. Она и так крута на расправу, а учитывая, что ты выкинул в прошлый раз…
— Она не пассия, послезавтра утром она уедет к деду.
— Как же, так я тебе и поверю, что ты её отпустишь! Видел я, как ты трясся над ней. Хоть бы дом ей снял что ли, в Альбервилле на Высоком Валу, как делают все…
— Шарль, проваливай по-хорошему, — огрызнулся Эдгар. — Я сам со всем разберусь, и твои советы мне без надобности!
— Моё дело маленькое, — произнёс Шарль с усмешкой. — А ты смотри, как бы не пожалел, пытаясь усидеть на двух стульях. Кстати, тебе бы стоило посмотреть, что сделал чёртов ураган в низине, кажется, мы сильно не досчитаемся урожая…
Летиция слушала, затаив дыхание. Они спорили ещё некоторое время и говорили о разном, но главное, что она вынесла из этой семейной перепалки: женитьба на Флёр Лаваль — единственный выход для семьи Дюран, учитывая ситуацию с банком Фрессонов, урожаем и долгами. И что без обеспечения, которое гарантирует мсье Лаваль, либо Эдгару, либо его матери грозит тюрьма.
И в свете этого обстоятельства Летиция ещё больше утвердилась в мысли, что поступок Эдгара на балу был продиктован именно действием зелья. Не мог человек в своём уме принять участие в том аукционе, подставив под удар такие нужные им отношения с Лавалями, разорвав помолвку ради неё — женщины, которую видел всего-то три раза в жизни. Эдгар Дюран не безумец, и не сумасброд, он порядочный и разумный человек, а значит…
…а значит, он прав. Все их чувства ненастоящие.
И почему это понимание, как ножом по сердцу? Почему от этой мысли так больно?
Отодвинув рукой листву, Летиция смотрела, как Эдгар говорит во дворе с ньорами, и раздаёт указания насчет починки разрушенного ветром забора. Как идёт и садится в коляску, как склонившись, говорит что-то слуге, как надевает шляпу, берет в руку хлыст…
Во всех его движениях, во всех жестах, в выражении его лица — во всём чувствовались уверенность и спокойствие, словно он знал, что нужно делать. Хотя Летиция была уверена, что сейчас на душе у него вот так же муторно, как и у неё. Она видела, с какой готовностью его слушают ньоры, и что даже Шарль — его дядя — хоть бурчит и возражает, но тем не менее выполняет все его распоряжения.
И она не могла оторвать глаз, наблюдала за Эдгаром, понимая, что ей это нравится. Строгость на его лице и отсутствие эмоций — это маска. И она знала, что под этой маской собранности и спокойствия прячется целый вулкан бурных чувств, которые он тщательно скрывает. А его взгляд, тёмный и жгучий, говорил иной раз больше, чем любые слова.
Он уехал, а она стояла ещё некоторое время, глядя вслед удаляющейся коляске, и думала, что никогда и ничего мучительнее этого чувства не испытывала. Даже страх за свою жизнь, который терзал её с того момента, как Антуан Морье ограбил кассу фабрики — этот страх ни шел ни в какое сравнение с той пустотой и тоской, которую ощущала она сейчас. И будущее на плантации Анри Бернара теперь представлялось ей смутным и туманным, словно она в один миг потеряла цель в жизни. А ведь ещё совсем недавно, сидя в кабинете дяди Готье, она прекрасно представляла себе, как будет управлять фермой и сможет быть счастлива, живя посреди этих болот.
А вот теперь ей была ненавистна даже мысль о том, что Эдгар женится на Флёр Лаваль, что они будут жить здесь и у них появятся дети. Но даже если между Дюранами и Бернарами прекратится вражда, если они вдруг станут добрыми соседями, как она сможет смотреть на него, приходя в храм, встречаясь на пристани или у кого-то в гостях? Каждый раз вспоминая, как он целовал её здесь, в своей спальне…
Перестань думать об этом! Отец Джоэль проведёт ритуал — и всё это забудется! Это станет неважно…
Летиция оттолкнулась от перил и ушла с балкона, чтобы не смотреть на дорогу, по которой только что уехал Эдгар.
Обедала она у себя в комнате, хоть и слышала, что вернулась мадам Дюран — перспектива встретиться с грозной хозяйкой поместья её не прельщала. Где-то там, внизу, слышались голоса Шарля и Грегуара, но видеть их ей тем более не хотелось, поэтому большую часть дня Летиция провела на балконе, прячась за густыми ветвями и наблюдая, как в поместье идёт подготовка к предстоящей свадьбе.
Ураганом с храма сорвало крышу, и всё внутри залило водой, так что церемонию святой отец согласился провести здесь, на плантации. Для этой цели ньоры сколотили беседку посреди рощицы апельсиновых деревьев и сделали арку, которую затем украсят ветками и цветами. Приехала телега, на которой привезли несколько столов и стулья — видимо, от соседей. Мадам Дюран руководила приготовлениями к свадьбе: деловито раздавала задания рабам, гоняла служанок с разными поручениями — и видеть это всё было очень неприятно.
Летиция понимала, что она лишняя здесь, что для этой женщины, затянутой в серо-голубой шёлк, она представляет опасность. И для Шарля, и для Грегуара, для всех них она — угроза будущему благополучию, которое должен обеспечить брак Эдгара с Флёр Лаваль. И от этого понимания хотелось встать и пешком идти на плантацию деда, лишь бы не видеть взглядов мадам Дюран, которые она украдкой иногда бросала на её окно.
Эдгар вернулся ближе к вечеру, сообщив, что обо всём договорился с Рене Обьером и его управляющий отвезёт письмо Анри Бернару, рассказав ту легенду, которую они придумали. Ещё он привёз ей несколько платьев, даже больше, чем нужно, сказав, что Полин Обьер передала их с наилучшими пожеланиями. Учитывая ожидаемое прибавление в семействе Обьеров, эти платья ей вряд ли понадобятся в ближайшее время. К платьям прилагались шляпка, тонкая кружевная шаль и какие-то мелочи в конфетной коробке, вроде лент, шпилек и гребня. Эдгар ещё где-то взял саквояж, и принимая это всё из его рук, Летиция смутилась, не зная даже как реагировать. Такая забота и внимание к мелочам, особенно со стороны мужчины, казались непривычными и безумно приятными. Ведь в этой жизни ей приходилось рассчитывать только на себя. И если она оступалась, то никто и никогда не проявлял к ней сочувствия, а позади всегда, словно штык в спину, упиралось бабушкино «Что и следовало ожидать».
Летиция вглядывалась в лицо Эдгара, ожидая во всём этом какой-то подвох, что дальше последует требование какой-нибудь платы, просьба или намёк. Или предложение, вроде того, о чём говорил Шарль, насчёт дома в Альбервилле на Высоком Валу, где жили в основном квартеронки — содержанки богатых плантаторов, их вторые неофициальные семьи. Официальные жёны закрывали на это глаза, и такая практика жизни на разные семьи считалась здесь абсолютно нормальной, до тех пор, пока эти два мира белых мужчин не пересекались между собой. И Летиция с болью в сердце ждала от Эдгара подобного предложения, понимая, что не могут это внимание и забота и его участие в её жизни быть абсолютно бескорыстными.
Но он ничего не сказал, лишь отвёл взгляд и поспешил уйти так быстро, словно находиться в одной комнате с Летицией ему было невыносимо. А она так растерялась, что даже забыла сказать «спасибо» и села в кресло, понимая, что ей стыдно, правда, не понимая, за что именно.
К ужину мадам Дюран не вышла, сославшись на мигрень, а Шарль с Грегуаром сказали, что им нужно съездить осмотреть повреждения ограды у северной границы участка. Было ли этой правдой или они просто решили не создавать тягостную атмосферу за ужином, а может, об этом их попросил Эдгар, но в итоге за столом на веранде они остались вдвоём.
Летиция собиралась на этот ужин, как никогда в своей жизни. Попросив у служанки иголку и нитку, она успела подшить платье, поскольку Полин Обьер была выше ростом, и переставить кружево, а затем долго сидела у зеркала, делая прическу. Она хотела выглядеть хорошо, хоть и понимала, что это глупо.
Очень глупо…
Сумерки уже потянулись густыми тенями от зарослей вдоль реки, и солнце скрылось за верхушками деревьев. Вдоль веранды прошла ньора, зажигая свечи в фонарях, что висели по всему периметру. После вчерашнего урагана вечерний воздух стал свеж, так что тонкая шаль тоже пригодилась, и не только потому, что было прохладно. Летиция вцепилась в неё пальцами, натягивая на голые плечи, потому что Эдгар встретил её, окинув с ног до головы таким жгучим взглядом, от которого сердце сделало головокружительный кульбит и ноги едва не подогнулись. И хотя он тут же погасил эту жажду во взгляде, принявшись отодвигать стул, но Летиция уже едва могла дышать.
Она сидела за столом, чувствуя, как тревожно колотится и замирает сердце, как пальцы стремительно леденеют и мысли носятся в голове беспорядочным вихрем. Она всё ждала, когда же Эдгар озвучит свои истинные мотивы, понимая, что всё это не может быть просто так. Не просто так этот ужин, и это внимание, и забота, и то, что за столом в этот вечер они вдвоём. Её терзало горькое предчувствие разочарования и боли. И даже на какое-то мгновенье в душу закралась мысль, что, быть может, ей снова придётся бежать отсюда, только теперь уже от Эдгара.
— В этом доме редко пьют вино, — он кивнул на бутылку, которую откупоривал слуга, — всё больше виски и ром, но для нашего знакомства я позаимствовал одну бутылку у Рене, — он взял из рук ньора бокал, поднял над столом не слишком высоко и, заглянув куда-то в рубиновую глубину, некоторое время молчал, словно сомневаясь в том, что нужно сказать. — За знакомство... — он как-то горько усмехнулся, и покачав головой, добавил: — За наше настоящее знакомство, Летиция. Надеюсь, мы станем добрыми друзьями и хорошими соседями друг другу.
— За знакомство, — тихо прошелестел её голос в ответ.
У неё снова дрожали руки, и она не знала, как подавить это волнение, которое накрывало её с головой в его присутствии. Бокалы звякнули. Летиция выпила, не глядя на Эдгара, и это было то, что нужно. Вино ослабило узел страха и волнения, стянувший всё внутри, и когда кончики пальцев наполнились теплом, она, наконец, смогла поднять взгляд и произнести:
— Я хотела поблагодарить тебя за всё, что ты сделал. Это было очень неожиданно, и я так растерялась, что забыла сказать «спасибо», а теперь мне за это стыдно.
— Было неожиданно? Почему? Я ведь обещал, что сделаю это, — ответил Эдгар, внимательно глядя на неё.
Она усмехнулась, покачала головой и сказала внезапно, даже не зная, что именно толкнуло её на эту откровенность:
— Люди не всегда делают то, что обещают. И вот так бескорыстно никто и никогда не заботился обо мне. Для меня это очень непривычно… Я почти не помню родителей, а бабушка не слишком-то любила меня… учитывая моё происхождение.
Её вдруг прорвало. Может, это вино подействовало, а может, накопившиеся переживания, но она говорила и говорила и никак не могла остановиться. О своей жизни, об одиночестве, о надеждах на новую жизнь здесь и своих разочарованиях. А Эдгар слушал внимательно и молчал. И смотрел на неё не отрываясь.
— И что ты будешь делать на плантации? — спросил, когда она, наконец, закончила. — Ты и правда хочешь управлять хозяйством сама? И рабами? Анри Бернар уже очень стар…
— Почему бы и нет? — пожала она плечами. — По крайней мере, я могу попробовать. Я, конечно, не знаю, что делать с рабами. Всё, что я помню об этом, было в очень далёком детстве… А то, что я успела увидеть здесь… Я ведь даже успела побыть рабыней, — она горько усмехнулась. — Рабство — это просто ужасно… Но, может быть, если дать им вольную и платить, как это делают в Старом Свете… такое ведь возможно?
Она перевела взгляд на Эдгара и вдруг увидела, как он чуть улыбнулся и посмотрел задумчиво в долину реки, где, словно звёзды на небе, зажигались первые огоньки светлячков.
— Возможно… Но говорят, что вольные ньоры работают гораздо хуже рабов, — ответил он, отодвигая бокал.
— Не знаю… может быть. И как говорил мой дядя Готье Бернар, на плантации обязательно нужен толковый управляющий, который будет держать их в строгости, а проще говоря — бить… Но я не стану наказывать рабов. Это бесчеловечно. Это просто ужасно — быть проданным в рабство! И в Старом Свете хоть его и зовут «старым», — она снова усмехнулась, — но там уже давно нет никаких рабов. Это здесь Старый Свет, а Новый — там. И кто знает, — она пожала плечами, — может быть, в будущем… В Марсуэне я бывала на фабрике по переработке хлопка, там уже многое делают машины из того, что раньше делали люди. И на Всемирной выставке в Хрустальном дворце я тоже видела странные машины, которые, как было заявлено, могут передвигаться без помощи лошадей и даже пахать землю! Это всё было так удивительно, что я подумала — может быть, когда-нибудь машины заменят и рабов на плантациях?..
Летиция не знала, что такого было в её словах, но она впервые увидела, как Эдгар улыбается. И он не просто улыбался, он рассмеялся и покачал головой, глядя на неё таким странным взглядом, будто увидел что-то диковинное. Но это был не смех осуждения, и не обычная насмешка над женской фантазией или глупостью. Улыбка разом преобразила его лицо, убрав с него всю серьёзность и отстранённость, и казалось, омолодила его лет на десять, превратив в мальчишку. И Летиция невольно рассмеялась в ответ.
— …Я сказала что-то очень глупое, да? — спросила она, приложив салфетку к губам и стискивая пальцами ножку бокала с вином.
— Вообще-то… Ты сказала то, о чём я многократно думал и сам, — ответил он, продолжая улыбаться, — я ведь учился в Старом Свете, и по образованию — инженер. И даже бывал в Хрустальном дворце и видел то, о чём ты говоришь. И до того, как я всё потерял, до того, как по стечению обстоятельств стал горе-плантатором, я работал на строительстве первой железной дороги, соединившей Реюньон и Вале-де-Мэй… Там, где раньше были телеги, мулы и дилижансы, теперь можно ехать первым классом в десятки раз быстрее. И я тоже думаю, что Альбервилль с его рабами давно и бесповоротно устарел. Он как черепаха, которая ползёт куда-то по старинке, пока основной мир летит вперёд на всех парах. И то, что ты сказала о машинах, которые заменят рабов… и остальное — это совпадение в наших мыслях, — он разом перестал улыбаться и добавил тихо, отодвигая в сторону бокал, — это было так, будто ты заглянула в мою душу, Летиция.
Её бросило в жар. Она поспешно стянула шаль, чувствуя, что почти задыхается, и выпила остатки вина, пытаясь скрыть своё смущение. У неё закружилась голова от одного этого взгляда, от его голоса, и от того, как он сказал последние слова. И где-то под рёбрами всё мгновенно скрутило в тугой клубок. А Эдгар всё смотрел, не отпуская, удерживая её взгляд своим, скользя им по губам, по шее, по плечам так, что Летиции казалось: под платьем запылает кожа.
— Ты сказал, что всё потерял… как это случилось? — спросила, наконец, пытаясь разорвать невыносимо-жаркую тишину, повисшую над столом.
Он говорил сухо, глядя куда-то в темноту, пронизанную сияющей вуалью светлячков. О своей жене и дочери, о пожаре, о том, как отец не ладил с матерью, как безумие медленно поглощало их семью, и о том, что не хочет быть плантатором…
Летиции казалось, что он говорил ей всё это потому, что в чём-то их истории похожи. Каждый из них оказался здесь не по своей воле. Каждый из них что-то потерял. Каждый был связан по рукам обстоятельствами и бежал от чего-то в этот край болот. И это странным образом их сближало. Их сближало всё, и даже то, что они говорили друг с другом на «ты» вопреки всем правилам вежливости и приличий. Они словно два человека, связанные общим преступлением, общим секретом или тайной, словно две души, прожившие общую жизнь в каком-то далёком прошлом. Почему она чувствовала именно так? Может, это всё магия того зелья, что дала им Мария?
И даже будущее их тоже странным образом похоже. Он должен жениться на Флёр, чтобы избежать последствий грядущего банкротства, а она должна устроить свою жизнь, уехав к деду, которого совершенно не помнит.
Они говорили так долго и увлечённо и даже не заметили, как ночь опустилась в долину Арбонны, а над болотами встала луна — большая, жёлтая и круглая, как кукурузная лепёшка, чуть надкушенная по нижнему краю. Над столом летали мотыльки и светлячки, бились в стёкла фонарей и иногда падали на стол, опаленные пламенем.
Лягушачьи трели перемежались уханьем речного филина, и где-то на отмелях резвились выдры, с шумом прыгая с пирса в воду. Но Эдгар и Летиция почти не слышали этого, перейдя с грустной темы прошлого на разговоры о Старом Свете, и только когда со стороны протоки появились собаки, размахивая хвостами, стало понятно, что уже поздно. За ними следом появились Шарль и Грегуар. И хотя их приветствие было коротким, и они оба тут же ушли, но воцарившаяся за столом непринуждённая атмосфера разбилась вдребезги.
Сразу стало как-то прохладно, с Арбонны потянуло свежим ветром. Летиция заметила, что часть свечей давно погасла, и они сидят в полутьме, а это — как минимум — неприлично. И что бутылка вина ими выпита, и в голове сумбур, а в ногах тяжесть. И ей давно пора откланяться, но встать и уйти сейчас отсюда — это худшее наказание на свете. Ведь с каждым сказанным друг другу словом желание оставаться здесь, за одним столом с Эдгаром, становилось только сильнее. Но это было глупо и опасно. Это всё равно, что утолять жажду морской водой, ведь с каждым глотком пить хочется только сильнее.
— Кажется, я злоупотребил твоим временем, — Эдгар отложил салфетку и встал, — уже ночь, и ты, наверное, устала. Извини… Отец Джоэль сказал, что он проведет ритуал завтра вечером, на закате.
— Да, конечно, — пробормотала она, глядя в тарелку перед собой.
Он подошёл к ней и помог отодвинуть стул. Но прежде чем она поднялась, его руки подхватили упавшую вниз шаль, и Летиция почувствовала, как снизу-вверх по плечам скользнули его горячие ладони, набрасывая тонкую ткань. Она замерла, впитывая это прикосновение, чувствуя, как кружится голова и останавливается сердце, ощущая каждой клеточкой своего тела исходящее от Эдгара тепло и понимая, что вот прямо сейчас она падает в омут, вернуться из которого уже нельзя. Что если сейчас он возьмёт её за руку и поведёт за собой — она пойдёт. Даже не спросит куда. Потому что она похожа на одного из миллиона этих светлячков, этих глупых созданий, которые летят прямо в огонь, чтобы обжечь крылья и в итоге погибнуть.
Но он не взял её за руку и даже не посмотрел в глаза. Он попрощался как-то сухо и торопливо и быстро ушёл, пожелав доброй ночи. А Летиция подумала, что, наверное, это и чувствуют светлячки, попадая в пламя. Этот ожог разочарования. Но ведь именно это и правильно. И Эдгар поступил очень благородно. Но сейчас ей казалось, что она ненавидит и его, и себя. Его за это благородство и силу воли, а себя за эту слабость и то, что она не в силах подавить свои желания.
Она поднялась к себе в комнату, заперла дверь на засов, упала на кровать и беззвучно заплакала.
Глава 30. Ритуал
Это было ошибкой — оставить Летицию здесь.
Но Эдгар не понимал этого в то утро, когда выторговал у судьбы два лишних дня, чтобы побыть с ней рядом. И когда Эветт кричала на него, называя безумцем, тоже не понимал. И когда Рене Обьер отговаривал его от этой затеи…
Он ведь просто хочет ей помочь, сделать как лучше. Всего лишь два дня, что в них такого? Они ему нужны, очень нужны, для того чтобы разобраться во всём.
Понял, что они были правы лишь тогда, когда стало слишком поздно. Когда Летиция вошла на веранду… Когда начала говорить... Он понял, что с каждым словом, с каждым взглядом он всё глубже тонет в пучине её очарования и собственного острого желания, чтобы так было всегда. Чтобы она сидела с ним за столом не только сегодня, а каждый вечер изо дня в день. Чтобы говорила и улыбалась ему, смущённо трогая рукой локон на плече…
И, глядя на Летицию, он понимал, что чувствует проклятое притяжение даже лёгкими, с наслаждением вдыхая отравленный воздух между ними, он чувствует его кожей, губами, пальцами, которые покалывает от желания дотронуться до неё.
Но самой адской пыткой было смотреть, как она испытывает то же самое, как она вся горит. Как дрожат её руки, как улыбка замирает в уголках губ и трепещут ресницы, и она гладит пальцами ножку бокала, пытаясь унять волнение, а он как безумец следит за этим движением и представляет так ярко, как эти пальцы вот так же касаются его щеки…
Смотреть и не иметь возможности сделать шаг навстречу.
Весь день он думал о том, как решить ситуацию с Лавалями. Вспоминал всех знакомых, перебирал варианты, где можно занять денег и откупиться от банка. Но, увы, ещё три недели назад всё было не так плохо, а сейчас ни один ростовщик в городе не ссудит ему даже сто экю.
И вот оно, его счастье, сидит напротив, а он бессилен что-либо сделать. И весь его план, вся его надежда — колдовство отца Джоэля и ритуал, который должен помочь и освободить их друг от друга.
К чёрту ритуал! Да он не хочет этой свободы! Не хочет обрывать эту связь…
Он хочет утонуть в ней и раствориться, ведь это притяжение взаимно. И он видит в глазах Летиции, что она испытывает те же самые чувства.
Какая же это пытка…
Шарль сегодня утром долго и упорно убеждал его отвезти Летицию в Альбервилль. Раз он против женитьбы Грегуара на ней, то пусть снимет ей дом на Высоком Валу. Как он сказал, с её нынешней репутацией, после всего, что о ней говорили в городе, после всего, что уже произошло, это будет вполне себе выход для них. И кто знает, как ещё с ней поступит Анри Бернар, когда вся эта история дойдёт до его ушей. Может, он и выставит её с плантации.
Конечно, в чём-то дядя был прав, и Летиции не стоило здесь находиться. Но, увы, Эдгар ничего не мог с собой поделать. Он, разумеется, мог просто попросить Рене отвезти её к деду, сказав, что они приплыли вместе из Альбервилля, и можно было сделать это прямо сегодня, прямо сейчас, или ещё вчера, но…
…но это было выше его сил. Он вырвал у судьбы эти два дня. Эту небольшую отсрочку, которая для него была так же ценна, как для любого приговорённого к казни лишние два дня жизни.
И он понимал, что это всё зелье, что это притяжение нужно просто преодолеть, дождаться ритуала и всё. Но стоило мыслям вернуться к Летиции, вспомнить, как она смотрела на него и смущалась, то краснея, то бледнея, вспомнить слёзы благодарности в её глазах, тонкие пальцы, сжимавшие чашку, её губы, и сила воли покидала Эдгара напрочь.
В какой-то момент, сидя за столом, глядя на дрожащее марево светлячков и слушая её рассказ о Марсуэне, он осознал, что с каждым мгновеньем запутывается всё сильнее и сильнее, и чем дольше Летиция здесь, тем труднее ему будет её отпустить. Но здравый смысл на этот раз проиграл битву его сердцу, хотя он уже начинал понимать, что никаким зельем не оправдаешь то, что он чувствует сейчас. Не только физическое желание… Ему нравится не просто быть рядом с Летицией, касаться её и целовать. Нет, ему хочется большего — заботиться о ней, оберегать, знать, что следующим утром она будет сидеть здесь же, рядом с ним… Что она будет ждать его по возращении домой и встречать на крыльце… Ему нравилось представлять это. Нравилось просто наблюдать за ней, слышать её голос и чувствовать исходящее от неё тепло, то тепло, которое может дать только кто-то родной, находящийся рядом. Впервые за эти годы в его жизни появился человек, которого приняло его сердце, и сердце не хотело с ним расставаться.
И рядом с ней даже эти чёртовы болота, казалось, наполнены каким-то волшебством, а не гнилой водой и аллигаторами.
У него давно не было такого чудесного вечера, и он едва не придушил Шарля за то, что тот вообще явился домой, прервав их уединение. И лишь какими-то остатками рассудка, не растворившимися в омуте этого сладкого безумия, Эдгар понимал, что они не могут оставаться на этой веранде всю ночь. Как бы ему этого ни хотелось. А когда пришло время прощаться, он едва удержался, чтобы не взять Летицию за руку, но вовремя увидел в её глазах, что это им уже точно не преодолеть. Если он сейчас возьмёт её за руку, то она пойдёт за ним, и никакая сила в мире не сможет их разъединить.
Он сбежал так поспешно, как только мог. Окунул голову в ведро с водой на кухне, перепугав до смерти Лунэт, и, схватив жемчужину, пошёл к отцу Джоэлю.
— Забирай её вместе с этим проклятьем, — произнёс хрипло, сдирая с шеи галстук и швыряя его в угол, — только освободи нас от всего этого!
Он бросил жемчужину в глиняную плошку, стоявшую на табурете, и она глухо стукнула, закачалась, ловя поверхностью блики от огарка свечи и переливаясь в дрожащем свете даже ярче, чем обычно.
— Проведи этот ритуал как можно скорее, и я сразу же после этого сниму с тебя кандалы и отпущу на все четыре стороны!
Отец Джоэль уже мог сидеть, его раны заживали на удивление быстро. Он облокотился и положил жемчужину на ладонь, поднёс ближе, вглядываясь в её чёрное нутро, и его глаза вспыхнули, загоревшись почти таким же блеском, как переливы перламутра. Он бережно спрятал её в мешочек на груди, тот, в котором ньоры обычно носят гри-гри, и кивнул со словами:
— Я всё сделаю, мсье Дюран, завтра на закате. Нужна мука, чёрный петух, бутылка рома и табак. И кое-какие травы — у вашей кухарки они есть. Прядь волос, её и ваша…
— Хорошо, всё будет. А после я тебя отпущу, — добавил Эдгар, уходя.
— Да, мсье Дюран, отпустите, — как эхо повторил отец Джоэль, — вы правильно поступаете. Да вознаградит вас Великий Эве!
Последних слов Эдгар уже не слышал. Он вышел, не зная, куда себя деть. Прихватил с кухни бутылку рома и стакан, поднялся наверх и быстро направился в свою комнату, стараясь не смотреть на дверь гостевой спальни, за которой скрылась Летиция. Служанка принесла кофейник и чашку, и он уселся в кресле, не зная, зачем вообще ему кофе сегодняшней ночью.
А если она придёт?
Нет, она не придёт.
Он налил ром и выпил залпом, а потом ещё раз. На что он надеется? Он отдал жемчужину, и предназначение даппи выполнено, ей больше незачем к нему приходить. Но он всё равно просидел полночи, прислушиваясь к звукам за окном, пытаясь утопить в роме своё отчаяние.
Она не пришла.
А на следующий день всё стало ещё хуже. Не считая похмелья и тоски, появилось ещё третье обстоятельство, которое угнетало похуже первых двух.
Теперь Летиция его избегала.
Она не вышла к завтраку, сославшись на нездоровье, и отвергла его попытку пригласить врача. Обед тоже просидела в своей комнате, и когда вернулась служанка, что относила ей в комнату лимонад, то на вопрос Эдгара о самочувствии гостьи, ответила, что гостья так-то здорова, просто сидит в кресле и смотрит в окно.
И он метался, как раненый зверь, не зная, что ему делать. Понимал умом, что это правильно. Им не надо видеться, ни к чему хорошему это не приведёт. Она это понимает, и он это понимает, но только от мысли, что она не хочет его видеть, что она обижена, внутри всё разъедало, будто он хлебнул уксуса.
Она права. И вряд ли ей нужны объяснения о том, почему он женится на другой. Нет, он должен был послушать их всех — Эветт и Шарля, и отправить её вместе с Рене на Утиный остров ещё вчера.
Глупец!
Он почти не замечал приготовлений к свадьбе, благо Эветт взяла на себя все эти хлопоты, оказавшись, наконец, в своей стихии. А Эдгар бессмысленно соглашался со всем, что она предлагала, а сам то и дело поглядывал на окно гостевой спальни, ожидая увидеть знакомый силуэт.
Шарль смотрел на него с пониманием, и от этого становилось только хуже. Хотелось врезать ему кулаком и стереть с лица это страдальческое выражение сочувствия. Хотелось взять ружьё и идти на болота — стрелять по кочкам, по аллигаторам, выть на луну или что там ещё полагалось безумцам в его семье? И поэтому, когда солнце коснулось деревьев в долине Арбонны, Эдгар с облегчением отправился в кладовку, где держали отца Джоэля.
Всё наконец-то закончится.
Они ушли далеко от дома: не хватало ещё, чтобы кто-то застукал хозяина за колдовскими ритуалами. Обогнув тростниковое поле, спустились к реке. Там, на илистой косе, которая не заросла травой, ещё днём ньоры разложили костёр.
Отец Джоэль опустился прямо на землю, стянул рубаху и принялся неторопливо раскладывать необходимое. Чиркнул огнивом, и костёр вспыхнул ярко — сухие дрова и масло сделали своё дело. Бросил что-то в пламя и зажёг в плошке масло с травами. Затем стал сыпать муку, сплетая на высохшем иле причудливые узоры веве: большой вытянутый глаз с круглым зрачком посредине, а вокруг — странные символы. Острым ножом отрезал петуху голову, и тот задёргался в предсмертных конвульсиях, окропляя рисунок кровью, а отец Джоэль то ли пел, то ли бормотал себе под нос что-то, закрыв глаза и раскачиваясь в такт собственному голосу. Растёр в пальцах сухой табачный лист, посыпая веве пылью, а сверху сбрызнул ромом из бутылки.
Летиция появилась из темноты, точь-в-точь как в прошлый раз на кладбище в Альбервилле. Правда, в этот раз она не распускала волосы и не танцевала. Она остановилась молча по другую сторону костра и смотрела на Эдгара сквозь огонь.
В этот раз не кружилась голова, и не было никаких видений, хоть всё и казалось каким-то нереальным: чёрное лицо жреца, покрытое кровавыми разводами, и сладковатый дым над плошкой.
Эдгар обошёл костёр и остановился рядом. Хотел что-то сказать, но слова не шли с языка. Да и что тут скажешь? Что они оба сошли с ума, раз верят в то, что их спасёт ром, мука и петушиная кровь?
— Ты веришь в то, что это поможет? — тихо спросил Эдгар, внутренне усмехнувшись тому, как много в нём изменилось с тех пор, как он вернулся на эти болота.
— А что нам остаётся? — ответила Летиция, не сводя глаз с отца Джоэля.
Жрец встал, подошёл, пошатываясь, и в свете костра его тёмное тело отливало бронзой. Он протянул Эдгару бутылку со словами:
— Пейте! По очереди. Три глотка.
А сам вернулся к веве и остановился рядом, раскачиваясь в такт собственному бормотанию.
Эдгар посмотрел на бутылку, и в голове всё ещё билась пульсом мысль, что, может, не стоит этого делать? Не стоит терять это волшебство, которое возникло между ними? Потому что сейчас ему, как никогда, хочется жить, дышать и чувствовать, хочется думать о будущем и строить планы. И если с тремя глотками это исчезнет, то что останется в его жизни? Эта бутылка в его руках как приговор, как черта, которая отделяет белую полосу жизни от чёрной, и что будет за этой чертой он не знал. Вернее, знал…
Жизнь с нелюбимой женщиной среди болот и аллигаторов. Порка рабов, вечерний джулеп, встречи с Рене и поездки в Альбервилль на праздники. И бессмысленность. Череда дней, в которой каждый новый день ничем не лучше предыдущего.
— Прежде, чем мы выпьем это… прежде, чем расстанемся и всё исчезнет, — произнёс он хриплым голосом, — я хочу это запомнить…
Эдгар шагнул к Летиции, обхватил одной рукой за талию, притянул к себе и поцеловал.
Он хотел запомнить вкус её губ, тепло её тела и это головокружение… Запомнить сумасшедшее желание, бросающее его в пропасть... Запомнить это мгновенье счастья…
Он думал, что она его оттолкнёт, но Летиция вцепилась пальцами в его плечи и подалась вперёд. Просто утащила в омут своего взгляда, прильнула и ответила на поцелуй. И он тонет, и нет сил вынырнуть на поверхность… да и не хочется. Её поцелуй был таким, что он едва не выронил из рук чёртову бутылку. И она целовала его, будто вдыхая последние глотки воздуха, и он чувствовал то же самое: если сейчас оторвётся от неё, если разомкнёт руки хоть на миг — задохнётся и умрёт.
Что-то с шипением лопнуло в костре, огонь взметнулся вверх снопом искр, окрасившись голубым, и клубы думы взметнулись в тёмное небо.
Летиция разжала руки и отстранилась. Они стояли, тяжело дыша и глядя друг на друга несколько мгновений, а затем Летиция взяла бутылку у него из рук и сделала три глотка, закашлялась, вытерла губы рукой и вернула бутылку.
— Прощай, — произнесла тихо, не глядя ему в глаза, развернулась и ушла в темноту быстрым шагом.
Когда всё закончилось, Эдгар ещё долго стоял и смотрел, как опадают в костре языки пламени, как медленно темнеют угли и едкий дым стелется понизу и жмётся к воде. Жрец собрал свои вещи, затёр ступнями рисунок на земле и, взяв тушку петуха, направился к дому — Эдгар разрешил ему остаться на плантации до утра.
Ему казалось, это будет как-то иначе. Что всё отступит разом и отойдёт в прошлое, станет как-то безразлично. Что уйдёт эта саднящая боль. Но он стоял, смотрел на огонь и не ощущал никаких изменений внутри, разве что ром слегка затуманил голову. Наверное, ему стоит пойти и лечь спать. А завтра утром всё будет иначе.
Он вернулся в дом и велел Ною на рассвете отвезти Летицию на пристань — первый пароход приходит как раз утром. А сам пошёл к себе и устало опустился в кресло. Служанка по привычке принесла кофейник и чашку и поставила на столик у окна. Он посмотрел на него и горько усмехнулся. Зачем ему на ночь кофе? Зачем теперь?
Дурак!
Затем, что вчера он был почти уверен, что она придёт. Он ждал её, но она так не пришла. А сейчас он хотел бы этого. И был почти уверен, что Джоэль соврал, и это притяжение не исчезнет, а ром, который они пили только что, это просто ром.
Или он хочет в это верить? Или он так отчаянно хочет, чтобы всё так и осталось?
Эдгар встал и принялся ходить по комнате.
Ничего не изменилось. И он очень хочет её снова увидеть. И снова поцеловать… Прикоснуться… Так же сильно, как и до этого ритуала. А, может, даже сильнее, помня о том, как она целовала его у костра.
Ему не стало легче. И притяжение никуда не делось — чёртов жрец наврал! Завтра утром он велит выпороть его кнутом, если, конечно, застанет на месте.
А если ритуал не поможет? Что теперь делать? Что вообще делать дальше с этой внутренней болью, которая выматывает и сводит его с ума? Потому что всё, чего он хочет сейчас — это пойти к комнате для гостей, куда ушла Летиция, и постучать в дверь. Она впустит его, а он…
…он закроет за собой дверь и останется с ней, и они продолжат всё с того самого места, на котором закончили в ночь урагана.
Он взял бутылку и плеснул себе рома. Ему снова хотелось напиться. Кажется, в последний раз он так сильно хотел напиться, когда потерял жену и дочь. И сегодня он снова теряет ту, кто ему дорога, и он отчаянно не хочет её терять!
Может, просто ритуалу нужно время, чтобы всё подействовало? Может, просто лечь спать, а утром всё изменится?
Не изменится…
И утром она уже уедет. И может быть, он никогда её больше не увидит. Скорее всего, не увидит…
Нет! Только не это…
А может, всё-таки пойти и постучать в дверь гостевой комнаты? И если Летиция ему откроет, если впустит его, то плевать на всё… Ему нужно это. Её тепло и ощущение любви, то ощущение счастья, которое возникает только рядом с ней. Потому что всё в ней дарит ему счастье.
Ему нужно её целовать и чувствовать, как она отвечает на его поцелуи, ему просто необходимо это, хотя бы один раз… Один раз побыть с ней счастливым и живым. Зарыться лицом в её волосы, вдохнуть её запах, снова ощутить вкус её губ и кожи, шептать ей на ухо о том, как она сводит его с ума. Сгрести в охапку и любить долго и нежно, зная, что тебя любят в ответ, а потом обнимать её до самого рассвета, лежать, перебирая пальцами пряди её волос, и слышать, как она тихо дышит и прижимается во сне к его плечу, а потом…
А что потом? Что ты будешь делать утром, идиот? Отправишь её на пристань? И что останется для неё?
К чёрту всё!
Он спустился вниз, нашёл Ноя и велел ему заложить коляску. Ньор таращился на Эдгара, видя, что за окном уже ночь, и не понимал, куда это тот собрался. Но безумный блеск в глазах хозяина и угроза быть выпоротым подействовали, и он помчался, на ходу натягивая рубаху. А Эдгар плеснул в лицо воды, пригладил волосы, взял свечу и поднялся наверх. Остановился у гостевой комнаты и занёс руку, чтобы постучать.
Ты совсем спятил? Что же ты творишь?
Но он постучал.
Летиция открыла дверь почти сразу, словно стояла с другой стороны и ждала этого стука. Они смотрели друг на друга одно мгновенье, но и этого хватило, чтобы в её глазах Эдгар увидел отражение собственных страхов. Летиция сделала шаг назад, не спрашивая ни о чём. И он вошёл, остановился напротив и поставил свечу на комод. Они стояли и молчали, глядя друг другу в глаза. А потом Эдгар медленно коснулся рукой её ладони, наощупь, не размыкая взгляда. Их пальцы переплелись, и в то же мгновенье он притянул её к себе, обнял порывисто, крепко, зарываясь в волосы лицом и шепча хрипло:
— Я не знаю, когда подействует этот ром! Или перестанет действовать то чёртово зелье! Не знаю, когда это прекратится… Может, через час, может, через два… Может, оно вообще не поможет! Может, жрец соврал… А утром я женюсь на другой. Я боролся сколько мог, Летти, но я больше не могу! Прости меня, Летти… Тебе придётся уехать прямо сейчас. Эту ночь ты проведешь у Обьеров.
— Уехать сейчас? Эдгар! О, Боже мой, нет! Нет! Не сейчас! — воскликнула она, привставая на цыпочки, цепляясь пальцами за его рубашку и прижимаясь ещё сильнее.
И всё сломалось в нём от этих слов.
— Господи, Летти! — голос сорвался, и, покрывая поцелуями её волосы, гладя беспорядочно её шею, руки и плечи, он шептал что-то совершенное безумное: — Скажи, чтобы я ушёл! Прогони меня, слышишь? Прогони! Сам я не уйду! А я не должен быть здесь… Я не могу так с тобой поступить…
Она подняла лицо, которое прятала у него на груди, и он увидел на её щеках слёзы. А потом она обхватила его шею руками и, притянув к себе, поцеловала так, как будто отпускала на эшафот.
— Я не могу… Не могу тебя прогнать, — шептала она, запрокинув голову. — Не хочу. Не уходи! Пожалуйста, не уходи, пожалуйста… Останься до утра.
Это была последняя капля. То, как она это сказала. Как просила… Не осталось в их мире никакой твёрдой почвы, ничего, кроме ощущения того, что нельзя размыкать рук, нельзя отпускать друг друга…
Эдгар целовал её губы, шею, плечи и снова губы, прижимая к стене, понимая, что вот и всё, это — край. Край пропасти, в которую он, падая, утащит за собой и её. Но он был пьян ею, совершенно пьян её желанием, этими словами и поцелуями. И он тонул и не мог дышать без неё. И даже эта тонкая ткань платья под его пальцами была невыносима, потому что разделяла их.
Они, как птица, у которой два крыла, и убери одно — они разобьются.
— Массэ Эдгар? — раздался где-то на лестнице голос Ноя. — Коляска готова. Массэ Эдгар?
Он отстранился резко, и схватив Летицию за плечи, прошептал хрипло:
— Нет! Слышишь? Нет! Мы не должны этого делать… Идём, я отвезу тебя к Обьерам. Я не могу так, Летти! — он обхватил руками её лицо. — Я не могу так с тобой.
Он развернулся, оглядывая комнату, схватил её саквояж, который она уже сложила для отъезда, потом взял её за руку и потащил за собой.
Они ехали молча. Мчались по ночной дороге так, будто сзади разверзся ад, и только луна освещала эту странную пару.
Мсье Обьер был, конечно, удивлён позднему визиту, но быстро понял в чём дело, вглядевшись в лицо Эдгара, и лишь покачал головой. Он отошёл деликатно в сторону, чтобы дать им проститься.
Эдгар сделал шаг назад и, глядя в глаза Летиции, выдавил из себя:
— Прощай, Летти! И прости меня… за всё, — и ушёл торопливо в сумрак, даже не оглянувшись.
***
Эдгар сидел полночи и пил ром у себя в комнате, а под утро забылся тяжёлым сном. Но утро не принесло облегчения. Наоборот. Это было очень скверное утро.
Ничего не изменилось.
Боль не прошла. Не прошла тоска. Его душа — как одна сплошная саднящая рана, а первые лучи солнца, что разбудили его, словно соль, которой эту рану щедро осыпали.
Он проснулся с этой болью, встал на рассвете, взял ружьё, выгреб все патроны, которые нашёл в шкафу Шарля, и ушёл на болота. Долго стрелял по кочкам, распугав всех аллигаторов и пеликанов, и бросил это занятие, только увидев, что к нему идёт дядя, приглаживая торчащие во все стороны волосы. Слушать нотации Шарля ему не хотелось, и, сунув ему в руки коробку с оставшимися патронами, Эдгар торопливо направился обратно. Пересёк задний двор, вошёл в дом через кухню, мимоходом заглянув в кладовку. Он и не думал застать тут отца Джоэля, был уверен, что фальшивый святой отец давно покинул плантацию, но тот сидел на тюфяке, уже одетый в новую рубаху и подпоясанный широкой сизалевой верёвкой. Держал в руках миску с джамбалайей* и неторопливо ел, щурясь на широкий луч солнца, падающий сквозь зарешёченное окно.
*джамбалайя — креольское блюдо на основе риса.
— Ты мне соврал, да? — Эдгар направил на него ружьё. — Всё это был фарс? Этот ритуал и ром… Ничего ведь не изменилось! Ты просто хотел, чтобы я поверил? Чтобы отдал жемчужину?
— Разве к вам снова приходила даппи, мсье Дюран? — спокойно спросил жрец, отставляя миску и чуть кося глазом на дуло ружья. — Или вам снова снились кошмарные сны?
— Нет, я не о даппи! И не о снах! — резко ответил Эдгар. — Я о том колдовстве Марии! О притяжении, про которое ты мне говорил! Твой ритуал не помог! Может, ты всё придумал? — он прищурился. — И я даже не знаю, что меня удерживает от того, чтобы не застрелить тебя за вчерашний спектакль!
— Вы хотели избавиться от проклятья, мсье Дюран. И вот — его больше нет. К вам больше не приходит даппи, и вы не видите страшных снов, — ответил Джоэль всё также спокойно, — вы хотели избавиться от притяжения — и я избавил вас от него. Эк Балам снова обрёл своё сердце, а ваше сердце теперь на месте. Круг замкнулся, и нет больше никакого притяжения.
— Как это нет! Чёрт бы тебя побрал! — Эдгар приблизил ружьё, почти воткнув его в грудь жреца. — Как это нет, когда мне жить не хочется? Когда я чувствую всё то же самое, только в тысячу раз хуже! И если это не притяжение, если это не ваше чёртово зелье, то что это ещё может быть? У меня будто огромная дыра вместо сердца! И я очень хочу проделать такую же дыру и в твоём, за то, что ты меня обманул.
Жрец смотрел на него, не сводя глаз, а затем медленно встал, держась рукой за стену. Эдгар поднял дуло ружья, и сейчас оно смотрело Джоэлю прямо в сердце.
— Это не притяжение, мсье Дюран, — он развел руками, — нет больше никакого притяжения. Джоэль — не обманщик. Вы вернули сердце Эк Балам, а Джоэль вернул духам то, что они дали. Ваше осталось с вами, потому что у Великого Эве всё должно быть в равновесии.
— Что ты несёшь? — зло спросил Эдгар. — Что ты там такое вернул духам, если всё осталось, как было! Если нет притяжения, то что тогда чувствую я?
— Может, это просто любовь. Без всякого притяжения. Подарок от Великого Эве, — Джоэль скупо улыбнулся.
— Любовь? Подарок? По-твоему, это смешно? — Эдгар надавил дулом ружья, упираясь жрецу им прямо в грудь. — Я ведь могу и убить тебя, забрать жемчужину назад, и мы проверим, было ли, вообще, всё это реальностью! Или… Если ты хочешь жить, тебе придётся придумать какое-нибудь лекарство от всего этого.
— Нет лекарства от любви, мсье Дюран, — жрец снова развёл руками, и на его лице отражалось искреннее недоумение, — я не знаю таких лекарств. Но, если вы хотите её забыть, я могу сделать новое зелье, которое породит другое притяжение… Вы ведь женитесь… если хотите, я могу сделать его для вас и вашей будущей жены…
— Что? — не дал ему договорить Эдгар. — Ты, верно, спятил? Притяжение к Флёр? Вот за это тебя точно стоило бы застрелить! — он покачал головой и, медленно опустив дуло ружья, бросил раздражённо: — Проваливай отсюда! Уходи прямо сейчас! И не попадайся мне больше на глаза!
Джоэлю дважды говорить не пришлось, он подхватил котомку и быстро исчез за дверью, пожалуй, даже слишком быстро для раненого.
Любовь? Это любовь? Не может быть…
Да его наизнанку выворачивает, и всё горит внутри так, что кажется, будто выпив тот ром вчера, он совсем сошёл с ума. Любовь…
Но где-то внутри, в глубине души, он уже давно знал правду. Знал, но боялся себе в этом признаться.
И это не пройдёт...
Никакой ритуал больше не поможет. Всё повторяется, как тогда, когда он потерял Элену и Лину. Он не может потерять Летицию. Он не вынесет такого ещё раз…
Что ему делать?
Это был крах всего. Это было так больно — понимать, что он ошибся, и что теперь ему предстоит с этим жить.
Эдгар бросил ружьё в гостиной и торопливо вышел на улицу. Ему нужно было уйти куда-то, прочь из этого дома, от всех этих свадебных приготовлений, потому что ещё немного — и он возьмёт огниво и подожжёт всю эту бахрому и цветы, которыми ньоры украшали перила и шатёр в саду.
Он направился к реке, чтобы побыть в одиночестве, но по пути наткнулся на флигель, и в этот момент что-то в голове у него щёлкнуло.
Томми Баренс! Чёрт возьми, вот оно — решение!
Он остановился, глядя на дверь флигеля. В круговерти этой истории с Летицией и подготовкой к свадьбе он совсем забыл о том, что управляющий до сих пор сидит под замком, и решение о его судьбе он так и не принял. Но сейчас он возблагодарил небо за это. Это — его спасение.
Эдгар свистнул Шарлю и направился во флигель. И, кажется, никогда ещё он не был так решительно настроен, обещая Томми Барренсу, что, если тот не даст показаний против Рауля Фрессона и Мориса Жерома, то он сам лично привяжет его к дереву на болотах, оставив на потеху аллигаторам.
Наверное, он был очень убедителен в своих словах, потому что у Томми глаза вылезли из орбит от тех ужасов, которые описывал Эдгар. И даже Шарль крякнул в кулак и покрутил пальцами усы, а это говорило о том, что дядя крайне удивлён и озадачен кровожадностью своего племянника.
— Засадить в тюрьму Рауля Фрессона? Да ты просто чёртов злой гений! — пробормотал Шарль, когда они вышли на крыльцо, и добавил, радостно раскуривая сигару: — Я в деле! Давай возьмём старого банкира за жабры и вытряхнем из него всю дурь!
— Если он не хочет в тюрьму — его банку придётся отказаться от своих требований, — Эдгар тоже достал сигару и жадно раскурил её.
Он курил редко, но сейчас это было как раз то, что нужно.
— Думаешь, банк откажется от своих претензий? — спросил Шарль, выпуская клубы дыма.
— Думаю, вряд ли Фрессоны захотят, чтобы в отношении них велось расследование и на каждом углу трепали их имя, — ответил Эдгар щурясь. — Деньги любят тишину, и для банка вредна любая шумиха с полицией. А я знаю одного газетчика, который за пару десятков экю из любой мухи сделает слона. Ты же не выбросил ту лапу, которую мы нашли у Томми под полом? Газетчики любят душераздирающие истории. А заголовки вроде «Банкир оплатил убийство крупного землевладельца!» или «Известный банкир подозревается в убийстве!» вряд ли останутся незамеченными. И уж поверь — слово «банкир» никто точно не пропустит мимо ушей, — он раздавил сигару подошвой, втаптывая её в землю. — Хе-хе, хотел бы я на это посмотреть!
Появилась Эветт и сказала что-то про фрак, про то, что Эдгару нужно переодеться. Он посмотрел на неё невидящим взглядом и спросил:
— Который час?
— Без четверти девять, скоро уже начнут собираться гости, — ответила Эветт. — Выбери сорочку сынок. Мне кажется, вот эта, без кружева, лучше…
И Эветт протянула ему две крахмальных сорочки.
— Почти девять! — усмехнулся Эдгар и прежде, чем Эветт смогла хоть что-то возразить, выхватил обе сорочки из рук и скомкал. — Пароход приходит ровно в девять! Я ещё успею! К чёрту свадьбу! Послушай Шарль, делай что хочешь, отвлеки гостей, я вернусь и сам всё скажу Лавалю. Но мне нужно успеть, пока она не уехала к деду!
— Так ты что же, не станешь жениться? — усмехнулся Шарль в ответ.
— Стану. Но не на Флёр, — он отшвырнул сорочки и бросился бегом к конюшне.
Эдгар гнал коня по дороге, чувствуя, как лёгкие наполняет свежий воздух, и как в него снова возвращается жизнь. Только бы успеть!
Почему ему это важно было сказать ей прямо сейчас? Он не знал. Наверное, потому, что сам бы хотел услышать от неё то, что собирался сказать. Что нет никакого притяжения, что он любит её и хочет быть с ней. Всегда. И каждая секунда ожидания, и то расстояние, что их разделяло, были мучительны. Он хотел сказать ей, сказать прямо сейчас, до того, как она сядет в коляску Анри Бернара, что он любит её и что не женится на Флёр. Что он будет бороться с Фрессонами. Сядет на пароход и отправится в Реюньон — там есть один известный адвокат, который сможет помочь в этом деле. Он вытряхнет всю душу из Томми Барренса и будет шантажировать старого банкира этим признанием, он заплатит газетчикам, он, кажется, пойдёт на что угодно, но придумает, как прижать банкира к ногтю и выпутаться из паутины долгов.
Потому что иначе… потому что без Летиции вся его жизнь будет бессмысленна, и он сопьётся и сойдёт с ума на этих болотах безо всякого проклятья.
Эдгар подъехал к пристани, когда пароход уже пришвартовался и по мосткам с него вовсю сходили люди. Несли чемоданы, катили бочки, кто-то вёл рабов, купленных на рынке в Альбервилле. Пристань была полна народу, и Эдгар бросился туда, в самую гущу, расталкивая грузчиков с тюками. Он искал глазами знакомое платье, но Летиции на пристани уже не было. Спустился с деревянного помоста вниз, туда, где стояли коляски и телеги для погрузки, и увидел её издали. В зелёном платье, том самом, в котором вчера отвёз её к Обьерам.
Она стояла, сжимая в руках саквояж, а к ней приближался какой-то мужчина. Эдгар приложил ладонь ко лбу, чтобы не слепило низкое солнце, пытаясь разглядеть, кто это, и узнал в мужчине Филиппа Бернара. Он видел, как Летиция отступает, словно защищаясь, выставив саквояж перед собой, и сердце сжалось от неприятного предчувствия. Он бросился вниз по ступеням и подошёл незаметно, пробираясь между телегами и колясками.
— Как ты здесь оказался? — услышал он, как Летиция воскликнула срывающимся голосом.
— Скажи спасибо Флёр Лаваль и мадам Дюран, — произнёс Филипп с усмешкой, — им не очень понравилась, что личная шлюха мсье Дюрана будет присутствовать на свадьбе. Или ты не рада меня видеть, кузина? Давай сюда саквояж, мы плывём в Альбервилль.
— Я никуда с тобой не поплыву! — донёсся до Эдгара испуганный голос Летиции.
— Куда ты денешься! Поплывёшь со мной, хочешь ты этого или нет! — в голосе Филиппа слышались раздражение и злость. — Ты — причина всех наших бед! Жаль, что ты не сдохла от лихорадки! И не утонула в болоте! Но это ещё можно исправить…
— Отпусти меня!
Эдгар вышел из-за коляски и увидел, что Филипп попытался поймать Летицию за локоть, но она увернулась, попятилась, держась рукой за край телеги. И он шагнул, не раздумывая, хватая Филиппа за плечо и вставая между ними.
— Убери от неё руки, мерзавец!
— И это снова ты! — лицо Филиппа перекосило. — Ну ещё бы! А я-то всё думал, как она тут оказалась! Что, удобно устроился, Дюран? Женишься на одной и сразу же заводишь шлюху под боком? Мало квартеронок на Эспаланда Руж? А так-то удобно, ничего не скажешь! А я ведь ей предлагал жениться! Но, видно, грязная кровь в ней сильнее!
А дальше всё было как во сне. Ярость накатила на Эдгара с такой силой, что он ударил Филиппа кулаком по лицу, вложив в этот удар всё то отчаяние и злость, которые искали выхода в последние дни.
— Эдгар, нет! — крикнула Летиция.
— Эдгар, остановись! — раздался за спиной голос Рене Обьера.
Но он не мог остановиться и ударил Филиппа ещё раз. Тот отступил, цепляясь рукой за край коляски, и кровь из разбитого носа залила подбородок. Его лицо снова перекосила гримаса ненависти.
— Так, значит? — он осклабился в кровавой усмешке, внезапно выхватил пистолет и выстрелил.
Боль была не такой уж сильной.
Но всё вокруг разом посерело. Эдгар услышал, как истошно заржали лошади, птицы шумно вспорхнули с дерева и откуда-то издалека прилетел крик Летиции, а потом ноги внезапно ослабели, и небо, стремительно утратив голубизну, потемнело и погасло.
Глава 31. Мсье Тревилье
— Не теряйте надежды, всё-таки организм крепкий, молодой… Но на всё воля Божья, а я не волшебник, — доктор тщательно отмывал руки, стараясь не смотреть в глаза собравшимся вокруг.
— Ну, всё-таки? Скажите честно, доктор? — встревоженные голоса почти слились в один.
Доктор вытер руки полотенцем и поправил очки, а потом вздохнул и произнёс, закрывая свой саквояж:
— Если он переживёт эту ночь… если переживёт! — доктор многозначительно поднял вверх палец. — Значит, будет жить. Но… Я бы на вашем месте не отпускал сегодня святого отца. И посоветовал всем молиться.
Она ступает неслышно.
Лапы медленно, почти невесомо, опускаются на лесную подстилку, на опавшие листья и стебли папоротников, утопают в мягкой подушке мха. Ночь темна. И она часть этой ночи, этой бездонной бархатной темноты, похожей на кофейную гущу на дне фарфоровой чашки…
Душно…
Болота дышат жарко и влажно, и где-то вверху над ней смыкаются кроны деревьев, скрадывая и без того скудный свет луны. И только светлячки, словно призраки, словно души умерших, что не могут найти успокоения, мечутся среди листьев и седых нитей висячего мха.
Но она видит прекрасно. И слышит. И чувствует запахи…
От плантации «Утиный остров» до «Жемчужины» — лишь пересечь овраг. Лёгкий прыжок — и вот она уже взбирается вверх по склону. Болото закончилось, но её шаги по-прежнему бесшумны. Земля под ногами жирна и впитывает любой звук, а по бокам, словно алебарды безмолвных стражей, смотрят в угольное небо ровные стебли сахарного тростника.
Белый дом с колоннами безмолвен, погашены все огни, но окна открыты, лишь занавешены тончайшей кисеей от гнуса и комаров. Ещё прыжок — и она внутри. Мягкий ковёр в гостиной, лестница в один пролёт, и заветная дверь открывается бесшумно…
Он позвал её. И он ждёт...
— Эдгар…
— Летиция…
В эту ночь он бродил между мирами. А, может, не только в эту…
Сколько ночей он провел на границе тени и света? Он видел Аирское море. Он видел Эк Балам. И её, ту самую Руби, прекрасную женщину, что свела с ума его деда. Она танцевала на песке посреди бирюзовых огней и звала его за собой, и хотелось уйти туда, где солнце падает в расплавленное золото океана.
— Ты вернулась? Жрец всё наврал, я снова тебя вижу…
— Это не я вернулась, это ты пришёл ко мне…
Она смеётся и отбивает пятками ритм на песке в такт барабанам.
А потом они бродили по кромке болот, и он слушал её рассказ о том, как она попала сюда. Юная жрица из Аира, влюбившаяся в капитана чужеземного корабля, которого привела в свой храм и показала жемчужину — сердце Эк Балам. История об алчности и предательстве. И соблазне, который превратил двух друзей в злейших врагов, навлёк на их головы проклятье и погубил немало душ, превратив её в даппи.
Но ты освободил меня…
И она снова смеётся.
А потом ему казалось, что он видит Летицию, как она плачет, и платье у неё в крови. В его крови. И она просит не оставлять её. Он видит пристань и толпу людей, и себя, лежащего у неё на руках.
— Летти… Летти…
Он звал её…
Метался на кровати в бреду и звал. И она услышала. И пришла. Она была с ним всю ночь. Сидела рядом в изголовье, прикладывая ко лбу прохладную ладонь. Держала его за руку…
— Ты любишь меня? Скажи… Это не притяжение, слышишь? Это — настоящее…
А она держала его за руку, не давая уйти туда, где бирюзовые огни и гулко стучат барабаны.
— Я тебя не отпущу, Эдгар…
Ему казалось, прошла целая вечность, а может, это было только мгновенье. Но когда он открыл глаза, то увидел не прекрасную Летицию у изголовья. Над ним нависало остроносое лицо Шарля со щёткой рыжеватых усов.
— Аллилуйя! Очнулся-таки! Ну ты и крепкий, зараза! — воскликнул дядя и рявкнул в коридор, призывая кого-нибудь подняться.
Прибежала служанка и дала Эдгару воды. Вокруг поднялась суета. Появилась Эветт и всё плакала, прижимая к уголкам глаз платочек, но её причитания совсем не трогали Эдгара. Вспомнилось вдруг всё, что произошло на пристани, и слова Филиппа Бернара о том, как он оказался там.
Спасибо, мама, за такую заботу… Но... С меня достаточно.
Он закрыл глаза и пробормотал:
— Потом… Всё потом.
И Шарль вытолкал всех, закрыв за ними дверь.
— Сколько я уже так лежу? — тихо спросил Эдгар, когда толпа причитающих женщин удалилась.
— Вторую неделю. Мы думали, ты не выберешься. Доктор вообще руками разводил, сказал, что ты не выживешь. Но ты крепкий! Бредил, конечно, в лихорадке. Говорил разное…
— И что говорил?
— Ну, сказал же, разное. Нёс что-то про ритуал и жреца. В любви вот мне признавался, — усмехнулся Шарль, покрутив ус, и видно было, что он смущён. — Ну и спрашивал ещё, люблю ли я тебя.
Эдгар слабо улыбнулся.
— А что тут… вообще? Какие новости?
— Уж не знаю, как тебе это сказать, — Шарль крякнул в кулак, то ли покашлял, то ли с духом собрался, — но новости, в основном, плохие. Первая новость в том, что… кхм, Флёр вышла замуж. Так что теперь она Дюран.
— Вы что, женили меня на смертном одре? — тихо спросил Эдгар, чувствуя, как боль кольнула в сердце.
— Нет! Что ты! — отмахнулся Шарль. — Флёр теперь жена Грегуара.
— Что? — удивился Эдгар.
Вот уж до чего странно — вернуться с другой стороны. Всё теперь кажется нереальным. И слова Шарля прозвучали каким-то бредом сумасшедшего.
— Ты же сам велел мне тут со всем разобраться, — дядя засунул руки в карманы, и его лицо стало хмурым. — Ну так вот я и разобрался. А что мне оставалось? Потому что Томми Барренс, мать его, сбежал!
— Как сбежал? — Эдгар скомкал пальцами край простыни.
Это был удар. Его надежда на то, чтобы прижать Фрессонов к ногтю, рухнула.
— Да знал бы! В этой суматохе, тут так всё завертелось, что как уж он улизнул и кто ему помог — не знаю. В доме были гости… Похоже, что кто-то его выпустил.
Шарль развёл руками, словно извиняясь. Эдгар закрыл глаза, помолчал некоторое время, собираясь с силами, а потом спросил:
— А что Флёр? Выходит, недолго горевала?
— Ну… ты, конечно, будешь ругаться, но в тот момент я решил, что тебе так и так с ней не жить, — Шарль плеснул в стакан рома и, отхлебнув, подошёл к окну, — если ты не помрёшь, то понятно же, что с Флёр ты всё одно жить не станешь, только загонишь себя в болото. А то и снова её бросишь. Ты же в то утро совершенно безумный был. И после того, как этот сучёныш сбежал, я понял, что всем нам крышка. Короче, пока ты тут при смерти лежал, я уж решил выкручиваться, как умею. Подговорил доктора… Эта скотина, кстати, взял двадцать экю, сожри его аллигатор!
— Доктора? Зачем?
— А чтобы он Лавалям сказал, что всё, ты не жилец.
— И зачем это? — удивился Эдгар.
Дядя Шарль, похоже, совсем выжил из ума!
— А вот знаешь, ты скажешь, что Шарль — старый дурак, но вот не пропьёшь ведь охотничье чутьё, племяш! — Шарль с шумом пододвинул стул, сел у изголовья и произнёс тихо: — Я как увидел их рожи, кода тебя Рене привёз, так сразу у меня и закрались подозрения… что-то тут нечисто. Уж как они переглядывались! Вот бывает: подцепишь аллигатора удавкой, тянешь-тянешь, оседлаешь уже, а он раз — вывернется и выскользнет! Да ещё и тебя в грязь опрокинет. Вот и у них на рожах это было написано. Хоть бы чутка расстроились на твой счёт. Так нет же, они так вели себя, будто ты не помираешь тут, а просто рыбка с крючка сорвалась. Я и подумал: какой-то в этом всём подвох. Не так-то ты и нужен Флёр, раз уж она и слезинки не проронила. А уж когда ко мне с вопросами подошёл старый пень — Жак Лаваль — да начал выведывать, кто наследует тут, что да как, да кто управлять будет, если ты помрёшь, я и вовсе насторожился. И так он этим делом интересовался, что даже тугодум бы смекнул, что дело тёмное. Ну и, если вспомнить, что Огюста убили по указке Фрессонов, а старый Жак Лаваль и Рауль Фрессон состоят в правлении банка… — Шарль оглянулся на дверь и добавил ещё тише: — Ну я возьми и скажи, что всё наследует Грегуар, и что ты на него даже завещание составил. Мне-то дураку, знаешь, дурака играть в самую масть, у меня-то по роже не поймёшь, до чего я тут дотумкал. Вот старый пень-то и не стал юлить. Первым делом уточнил: не женат ли Грегуар? Мало ли, он парень бедовый, вдруг у него какая шлюха с Эспаланда Руж в жёнах. Смекаешь? Ну я и подумал — а чего бы не пристроить парня-то? И сам взял да и ляпнул, что хочу сына отправить на заработки в Пасенду, на перегон скота. Дела, мол, тут из рук вон плохи, а плантацию, в таком разе, отдам — под займ — торговцу с верховий и сам к нему наймусь управляющим. И сказал, что всё решаю быстро, нечего тут и тянуть. Сбрехал, понятное дело, что в голову пришло, а Жак Лаваль как услышал это, так в лице переменился, будто ежа сожрал. И давай меня обхаживать — стоит ли торопиться? Да раз такое дело, чего бы не женить моего Грегуара на невесте с приданым и решить проблемы, а он похлопочет об обеспечении перед банком… А то уж второй раз у Флёр всё срывается, про бедную девочку и так болтать будут лишнего, и он, как отец… и разливался дальше соловьём. Вот так я и взял старого пня за горло — давай, говорю, чего тянуть? А он и согласился, да тут же по рукам и ударили, — Шарль откинулся на спинку стула и, скрестив руки на груди, добавил: — Видишь, как? Я-то грешным делом думал, что это Флёр от тебя без ума. А, выходит, без ума-то не Флёр, а старый Жак. И не от тебя, а от наследника поместья, плевать от какого. Но поместью-то нашему со всеми долгами красная цена в полэкю за туас. Так чего он вцепился в нас, как чёрт в грешную душу? Вот теперь Флёр — жена Грегуара, и все думают, что ты не сегодня-завтра Богу душу отдашь. А я всё жду, когда же карты откроются и станет понятно, для чего весь этот маскарад.
— Помоги-ка мне сесть, — Эдгар попытался приподняться.
— Может, это… рано тебе ещё?
— Не рано, належался уже. Так это все плохие новости?
— Смотрю, ты будто даже и не расстроен, — хитро прищурился Шарль.
И в этот момент Эдгар подумал, что его дядя далеко не такой дурак, каким хочет казаться.
— Есть чутка и хороших, — Шарль встал, открыл ставни, впуская в комнату дневной свет, — гадёныша Филиппа Бернара взяли под стражу, будет суд. Слыхал я, что Готье рвёт и мечет. Так что тебе надо поправляться быстрей, а то отмажет своего сыночка паршивый адвокатишко.
— А… Летиция? Что с ней?
— Да нормально всё с ней. С пристани её Рене из рук в руки вручил старому пирату. Тот, кстати, вовремя подъехал, да не будь дураком, явился с пистолетом и своими головорезами. Они-то Филиппа и связали. И что смешно — считай, дед своего внука полиции сдал. А я думаю — и поделом. Им обоим. Ну, и тебе ещё письмо пришло вчера, вот держи, уж не знаю, плохое или хорошее, — он вынул из кармана изрядно мятый конверт и помог племяннику сесть на подушках повыше.
Письмо было от Бенье. Даже не письмо, а краткая записка, запечатанная в плотный конверт из серой бумаги, скреплённый большой сургучной печатью.
«Доброго дня, мсье Дюран! По вашему заданию я нашёл всю интересующую вас информацию насчет вашего отца и мсье Тревилье из Реюньона. В письме излагать не буду, но это довольно любопытно и не терпит отлагательств. Надеюсь увидеть вас в Альбервилле в самое ближайшее время. Это важно. Бенье».
Эдгар отложил бумагу и, собрав все силы, спустил ноги с кровати.
— Мне нужно в Альбервилль, и как можно скорее.
***
Но к Бенье он смог попасть лишь спустя несколько дней — слишком много сил потерял и, как бы ни пытался заставить себя, первый день едва мог спуститься с лестницы вниз. И только на второй день вышел на улицу, чтобы посидеть в кресле под тамариндовыми деревьями.
Атмосфера в доме была тяжёлой. Флёр Лаваль, а теперь уже Дюран, переехала жить к мужу, и хоть Эветт и старалась всеми силами изображать семейную идиллию, но по лицу новоиспечённой мадам Дюран было видно, как она бесится от осознания того, что вместо обещанного туза выдернула из колоды шестёрку. И когда, вопреки всем обещаниям Шарля о скорой кончине племянника, Эдгар появился хоть и бледный, как привидение, но живой, на Флёр лица не было… от злости. Будь её воля, она, кажется, придушила бы Эдгара собственными руками.
Нетрудно было понять, что теперь её участь незавидна. Поэтому, сухо пожелав доброго утра, она развернулась и, махнув юбками, демонстративно удалилась на веранду. Но Эдгар и не горел желанием с ней общаться. О чём им теперь говорить? Разве что заставить её сказать правду об истинных мотивах этого поступка. Но вряд ли она ответит, а насмехаться над её торопливой продажностью Эдгару не хотелось. Ему было даже жаль свою бывшую невесту, ведь Грегуар и так— не подарок. Но, может быть, в каком-то смысле они даже подойдут друг другу.
Кузен после свадьбы своим привычкам изменять не стал и прямо из спальни молодой жены отправился с ружьём на болота, а Флёр бродила из угла в угол, бросая через окно ненавидящие взгляды то на Шарля, то на Эдгара. Зато по лицу дяди понять ничего было нельзя, Шарль снова нацепил маску туповатого благодушия и никакого внимания на невестку не обращал.
Эдгар сидел в кресле, смотрел на разливы Арбонны, пил укрепляющий отвар старой Лунэт и думал. Думал много, пытаясь понять, что же ему теперь делать. Невозможность прямо сейчас встать и ехать в город приводила его в ярость, только ярость эта была бессильной. Но ещё больше, чем сесть на пароход в Альбервилль, ему хотелось увидеть Летицию.
Хотелось увидеть так сильно, что это затмевало всякий рассудок.
Как она? Думала ли о нём? Скучала? Переживала? Что она делает?
Конечно, думала… Конечно, скучала… Конечно, переживала…
Она вытащила его оттуда. Она пришла и была с ним, хоть это и невозможно. Хоть жрец и сказал, что нет проклятья, нет даппи, ничего больше нет, но он видел её и ощущал всё наяву. Она была там, вместе с ним. Сидела у его постели…
И от того, чтобы встать и идти пешком на «Утиный остров», его удерживала только слабость. Хотя нет, было ещё кое-что.
За эти дни, проведённые в тени деревьев, он пришёл только к одной мысли: что бы там ни нашёл Бенье, как бы ни сложились дальше обстоятельства — ему придётся отписать плантацию Грегуару. Тогда Лавали получат то, что хотели, а он распрощается с долгом и станет свободен.
Свободен и беден…
И в любом случае он здесь не останется, ему придётся уехать обратно в Реюньон, начать новую жизнь...
Нужен ли он Летиции такой? Согласится ли она на то, чтобы с ним уехать?
После того пожара у него не было постоянного жилья. Он скитался с места на место, не думая о том, что оно вообще когда-нибудь ему понадобится. И когда Эветт своим письмом позвала его в «Жемчужину», он собрал то немногое, что у него осталось, и приехал сюда, надеясь забыться на этих болотах. Он не строил планов, не думал о будущем, не считал, что оно у него есть…
Как же всё изменилось! Теперь он отчаянно хотел планы строить. И думать о будущем. Об их совместном будущем.
Он вернётся на работу. Снова будет работать в компании по строительству железной дороги, он слышал, их дела идут в гору. Там хорошо платят, а инженеров всегда не хватает. Он снимет квартиру. Он будет приходить домой, а она будет его ждать. И он будет счастлив, если только она согласится на эту скромную жизнь…
Если согласится…
А если нет?
Эта мысль грызла его, не давая усидеть на месте.
Что ему теперь ей предложить?
А что он мог предложить раньше?
От Шарля он узнал, что после выходки Филиппа Бернара старый пират увёз Летицию к себе, и что теперь его головорезы охраняют плантацию пуще прежнего. И возможно, если бы это Анри Бернар застукал Эдгара рядом с Летицией на пристани, то и он мог бы выпустить в него пулю.
Эдгар представлял их встречу много раз, но так и не придумал, что сказать ей, кроме того, что любит её до безумия. И до безумия боится, что то будущее, которое он может предложить, её не устроит. Он не считал себя трусом, но мысль, что она может сказать «нет», пугала его больше, чем пуля Анри Бернара, даппи и реальность оказаться в тюрьме за долги.
Наконец, не выдержав этих мучений, он написал записку с предложением встретиться на пристани, и попросил Рене Обьера найти способ передать её Летиции.
Он должен её увидеть и поговорить.
Но Рене вернулся со странными новостями — Летиция уехала в Альбервилль. Большего Рене узнать не удалось. В тот же день, гонимый дурным предчувствием, Эдгар велел собрать саквояж и, взяв с собой Ноя и служанку, сел на пароход.
Летиция решила уехать в Старый Свет…
Это единственная причина, которая пришла ему в голову. Вряд ли она одна решилась бы остановиться в городе, а, как сказал Рене, её дед остался в поместье. Да вряд ли старый пират согласился покинуть «Утиный остров». Слишком уж он опасался своих собственных детей, желающих завладеть плантацией.
Только бы она не успела уплыть! Только бы не успела! Где она остановилась? Где её искать?
Он направился к Бенье сразу же, прямо с пристани, и застал его, как обычно, в мужском клубе за свежей газетой. Но на просьбу Эдгара броситься немедленно на поиски Летиции, а то и ехать на морскую пристань, узнать, когда уходит пароход в Марсуэн, сыщик ответил с неким подобием улыбки:
— Не спешите, мсье Дюран. Вернее, спешить, конечно, придётся, — он взглянул на часы, выудив их из кармана атласного жилета, — но у нас ещё есть время на то, чтобы вы услышали от меня одну очень интересную историю.
— Но… если мы опоздаем? Если Летиция уплывёт в Марсуэн? Нам нужно её найти!
— Я знаю, где её искать, мсье Дюран. Но прежде чем вы поедете туда, вам нужно кое-что узнать. Это займёт минут десять, не больше. Но поверьте, это очень важно. Я должен рассказать вам о том, кто такой мсье Тревилье и какое отношение он имеет к убийству вашего отца, займу и желанию Бернаров получить ваш участок любым способом.
— Хорошо, — Эдгар нетерпеливо отодвинул стул и присел, чувствуя, что отдых ему не помешает. — Я слушаю.
Он был ещё слаб, и путешествие его сильно утомило, а необходимость сидеть здесь и слушать Бенье, вместо того, чтобы искать Летицию, раздражала.
— Для начала, позвольте, я достану вот это, — Бенье выудил из потрёпанного портфеля сложенную вчетверо карту, развернул её и тщательно разложил на столе.
Карта была старой и на местах сгибов протёрлась до дыр. Её надвое расчерчивала Арбонна, наверное, самое болотистая река из всех, что встречал в своей жизни Эдгар. Извиваясь и петляя, распадаясь на множество рукавов и вновь соединяясь, растекаясь в низинах топями, она врастала в Аирский залив, словно корни болотного кипариса, разделяясь на несколько протоков и образуя гигантскую дельту, которая протянулась вдоль побережья на добрую сотню льё.
По обе стороны реки тонким пером были начерчены квадраты плантаций, и в одном из этих квадратов Эдгар узнал «Жемчужину». Здесь Арбонна делала петлю и сужалась прямо напротив границы поместий Дюранов и Бернаров. В середину реки, словно клюв пеликана, выдавалась широкая коса, давшая приют сотням уток и название поместью Анри Бернара. Тому самому, которое Анри Бернар завещал Летиции.
Бенье нацепил на нос пенсне и, достав из портфеля остро заточенный карандаш, указал туда, куда смотрел Эдгар.
— Вы видите это?
— Свою плантацию? Ну да. А в чём вопрос?
— А плантацию Анри Бернара?
«Утиный остров» располагался рядом, и, окинув взглядом прямоугольник, прилегающий к их землям, Эдгар кивнул:
— Ну да. Не вижу пока ничего примечательного.
— А зря, мсье Дюран. Обратите внимание на всю длину реки от самого Реюньона. Арбонна — река коварная, на ней даже переправу организовать нельзя на протяжении сотен льё из-за множества протоков и болотистых берегов. А теперь посмотрите сюда ещё раз. Вы видите, где самое узкое место? — Бенье поставил кончик карандаша на край широкой косы, той самой, из-за которой на них подал в суд Готье Бернар, и посмотрел на Эдгара поверх стёкол пенсне. — Вы же инженер, мсье Дюран, понимаете, что это значит?
Эдгар прищурился и, чуть наклонившись над столом, произнёс коротко:
— Я слушаю.
— А если я скажу, что мсье Тревилье работает в Восточноокеанской железнодорожной компании? — Бенье тоже наклонился вперёд. — В Департаменте развития новых территорий…
Эдгар усмехнулся. А ведь не зря ему казалось, что он уже слышал где-то эту фамилию. Теперь он вспомнил, что, когда работал на строительстве дороги в Вале-де-Мэй, некий мсье Тревилье приезжал как-то с инспекцией, но почему-то этот факт у Эдгара в голове не отложился.
— Не хотите же вы сказать…
— Я отработал всё до последнего луи из ваших денег мсье Дюран, — выпрямился Бенье, — я нашёл мсье Тревилье и узнал, что… Да, собственно, вот.
Он положил поверх карты утреннюю газету.
«Долгожданная победа! Парламент одобрил строительство железной дороги, которая соединит левый и правый берег Арбонны…».
Дальше шла статья о том, как долго между собой воевали партия землевладельцев с партией промышленников, о месте строительства моста, и о том, что наконец-то эта война закончилась.
— Ваша земля с сегодняшнего дня стоит баснословных денег, мсье Дюран, — произнёс спокойно Бенье. — Сколько вы не заработаете на тростнике даже за сто лет. И если вкратце, то ваш отец — Огюст Дюран — договорился с мсье Тревилье и взял его в долю, уступив ему часть земли через закладную для того, чтобы мсье Тревилье отстоял в парламенте это строительство. Вернее, строительство именно в этом месте.
— Но… получается, что Бернары тоже…
— Совершенно верно! Построить мост в этом месте можно только используя оба участка. И ваш, и Бернаров. Эта информация была закрытой, место строительства не разглашалось, но об этом каким-то образом узнал мсье Фрессон. Его банк ведёт какие-то дела с Восточноокеанской железнодорожной компанией. И если вы посмотрите на всё, зная эту информацию, то, думаю, даже объяснять не нужно, что произошло.
Эдгар откинулся на спинку стула и снова усмехнулся. Вот теперь всё встало на свои места. Так вот почему Жильбер Фрессон хотел жениться на Аннет Бернар. Вот почему Флёр Лаваль воспылала к нему такой любовью. Вот почему убили его отца, обставив всё, как нападение зверя, и приправив безумием болотного духа. Вот почему Готье Бернар хотел избавиться от Летиции. И теперь понятно, почему в него стрелял Филипп…
Внезапное решение Анри Бернара завещать эту землю Летиции спутало все карты в идеальном плане семей Бернар-Фрессон: объявить Анри Бернара недееспособным, породниться, устранить Огюста Дюрана и, опутав долгами Эветт, забрать себе землю «Жемчужины».
— Невероятно, — пробормотал Эдгар, потерев ладонью лоб. — Я предполагал разное, но это…
У него отлегло от сердца. Теперь, когда земля «Жемчужины» стоит таких баснословных денег, можно не беспокоиться о долгах и кредитах…
А он собирался зайти к нотариусу и составить дарственную на Грегуара!
И теперь… Теперь ему есть что предложить Летиции! И он должен увидеть её, причем немедленно!
— Вы сказали, что знаете, где найти Летицию? Где она остановилась? — он встал. — Если она ещё не уплыла в Марсуэн, пока мы тут говорим!
— Нет, она никуда не уплыла. Она остановилась у некой мадам Грамон, — Бенье взглянул на часы. — А в данный момент, думаю, она направляется в Собор Святого Луи, чтобы сочетаться браком с мсье Фрессоном.
Глава 32. Путешествие закончилось
Когда-то Летиция думала, что встреча с Анри Бернаром принесёт ей долгожданную свободу, облегчение, независимость или спокойствие. Когда бежала из Марсуэна, когда жила у Готье, когда её похитил Морис Жером…
На каждом этапе своего странного путешествия сюда она думала, что эта встреча, наконец, расставит всё по своим местам, она обретёт здесь новую жизнь. И вот она здесь, но от спокойствия, независимости и уверенности в завтрашнем дне она так же далека, как и в тот момент, когда бежала из дома Антуана Морье.
Летиция верила в то, что спокойная жизнь на плантации, ежедневные заботы и безопасность — вот и всё, что ей нужно. И вот это всё у неё теперь есть. Только чувствует она себя ещё хуже, чем в самые тёмные дни своей жизни. Потому что, когда она села на пароход в Альбервилль, у неё была надежда на то, что впереди её ждёт лучшее будущее. А теперь…
Будущее было безрадостным.
Ночь, проведённую у Обьеров, она почти всю проплакала. Расставание с Эдгаром казалось невыносимым: будто сердце вскрыли ножом, а её бросили умирать с этой раной. Но утро на пристани стало последней каплей. Летиция считала себя сильной, она и была сильной…
Ровно до того момента, как опустилась на колени возле Эдгара, до того, как его кровь залила её платье. Именно тогда внутри неё что-то сломалась.
Что с ней не так? Почему всё в её жизни заканчивается катастрофой? Всё, чего она касается — будто проклято!
Она почти не помнила, как её оттаскивали от Эдгара, как обнимал Анри Бернар, наставив на внука пистолет, как его огромные чёрные охранники-рабы скрутили Филиппа…
Всё было, как в тумане.
Ей не хватало воздуха, казалось, будто в грудь ударили чём-то тяжёлым, сбив сердце с ритма, и оно затрепетало, пытаясь к нему вернуться, но никак не могло, а лишь гулко билось о рёбра, причиняя боль. Кто-то сунул ей нюхательные соли, кто-то обмахивал веером, но это было будто и не с ней. Она видела перед собой лишь кровь и бледное лицо Эдгара, и всё казалось нереальным…
Потом её везли в коляске, а она смотрела на свои руки в засохшей крови, и даже плакать не могла, будто глаза изнутри выжгло огнём и высушило все слёзы.
На плантации Анри Бернара Летицию встречали радостно. Какая-то старая ньора бросилась её обнимать, и все плакали, говорили, как она похожа на свою бабушку и на Жюльена. Вокруг неё хлопотали служанки, её раздевали, мыли, отпаивали молоком с мятой и сахаром, дали каких-то капель и отвели в комнату. Но всё это было будто не с ней.
Она уснула. Даже не уснула — провалилась в какое-то забытьё, и лишь к вечеру смогла встать, чувствуя, что опустошена, словно высохшая птичья скорлупа.
И все мысли были лишь об одном — жив ли Эдгар?
За ужином она меланхолично рассказывала деду о том, как Готье, Селин и Аллен хотели объявить его недееспособным, о Морисе Жероме и похищении, о том, как она бежала, закончив историю так, как придумал Эдгар. Выслушав её рассказ, Анри Бернар осклабился, обнажив жёлтые от табака зубы, и, подмигнув ей, произнёс:
— Чёрта с два у Готье это выйдет, якорь мне в глотку! Я сказал ему ещё в тот самый раз, что не оставлю ему даже подмётки от сапог в наследство! Даже воды болотной ведра не дам! Спалю всё дотла, пожертвую приюту Святых Агнцев, чёрт меня дери, но ему не дам! Он думает, что я старик и меня можно выбросить за борт, как чёртову ветошь, которой драили палубу! Да только у меня клешни, как у аирского краба, так что меня только с мясом выдрать можно, не будь я Анри Бернар! А в жилах Готье только половина моей крови, а остальная и не кровь вовсе — гнила вода, что досталась ему от моей жены, будь она неладна. Вся эта гниль в нём — от неё!
Слушая это, Летиция обратила внимание, как не похож её дядя Готье на своего отца. И хотя Анри Бернар был стар — белые волосы висели сосульками и сквозь них просвечивала розовая лысина, а загорелые руки покрывали тёмные старческие пятна, но при этом они всё ещё оставались жилистыми и крепкими, и на них виднелись старые шрамы. А взгляд у деда был жёсткий и прямой, словно ты и не в глаза ему смотришь, а в дуло ружья. Анри Бернар даже за столом был вооружён — носил на поясе ножи и пистолет, и, вспомнив, как он, не задумываясь, выхватил его на пристани, направляя на собственного внука, Летиция не сомневалась — выстрелил бы.
Она слышала рассказы о том, что когда-то Анри Бернар был капитаном пиратского судна, но не особо в это верила. Мало ли у кого какие семейные байки! А вот увидела его и поняла — всё это правда. Вот поэтому Готье Бернар и пытался действовать обманом, потому что в открытом противостоянии ему не одолеть этого крепкого старика.
— А скажи, как это чёртов Дюран подставился под пулю? — спросил дед, доставая сигару и неторопливо её раскуривая. — Надеюсь, что Фил его таки пристрелил — хоть какая-то польза от этого обалдуя. А что сядет в тюрьму — так пусть и посидит. И ему полезно, и Готье будет занят не мной, а своим сыночком.
При звуке знакомой фамилии у Летиции сердце дёрнулось, и она, закусив губу, принялась размешивать в чашке мятный чай, стараясь не смотреть на деда. Казалось, всё в ней кричит о том, как ей невыразимо больно от мыслей об Эдгаре.
— Он был на пристани… и просто заступился, когда Филипп выхватил пистолет, — ответила она тихо.
— Вот уж не ожидал. Не ожидал… — дед выпустил густой дым и, посмотрев с прищуром на Летицию, принялся расспрашивать её о Старом свете.
Она рассказывала о Марсуэне, о бабушке Жозефине и об их жизни, о своём муже, и о том, как вынуждена была уехать, спасаясь бегством от преследований Одноглазого Пьера. Анри Бернар слушал, вставляя по ходу едкие реплики и перемежая их корабельными ругательствами. А Летиция отвечала на его вопросы, словно заводная кукла, мысли её при этом были далеко. Когда стемнело, дед, наконец, поднялся из-за стола, сказав, что ей следует отдохнуть.
Летиции приготовили лучшую спальню с огромной кроватью, ту самую, где когда-то спали её родители. Но всё в этом доме казалось ей чужим. Отголоски каких-то детских воспоминаний хоть и всплывали в голове, но не вызывали никаких чувств. Она думала, что это будет как-то иначе. Что дом покажется ей родным, когда она сюда войдёт. Но она ошиблась.
Лежала, глядя в потолок, и не могла заснуть, думая об Эдгаре. О том, что всё оказалось неправдой. То, что говорил жрец, ритуал, ром…
Ей не стало легче, ей стало только хуже, и сейчас ей так невыносимо больно, словно у неё вырвали сердце.
Он может умереть…
Святая Сесиль! Только не это, пусть он даже женится на Флёр, только бы жил!
Но если… он женится на Флёр…
Как она будет жить здесь, рядом с ним... и без него?
А как она вообще будет жить?
Она здесь совершенно одна, и всё здесь для неё чужое. У неё нет друзей, родственники хотят её смерти, о ней ходят дурные слухи в Альбервилле, а вся её вина в том, что она вообще родилась на свет. И на этой плантации она будет заперта, как в тюрьме. Потому что Готье Бернар и его семья в Альбервилле, и Флёр Лаваль здесь — не дадут ей спокойно жить. Для одних она мошенница, женщина с подмоченной репутацией, для других — с примесью дурной крови, для третьих — выскочка, забравшая чужое наследство, женщина, из-за которой Филипп Бернар стрелял в Эдгара…
Святая Сесиль, есть ли вообще что-то хорошее в её жизни?
Её имя будет всегда у всех на устах, о ней будут шептаться, на неё будут показывать пальцем. Совсем как в Марсуэне, когда газеты опубликовали новость о том, что совершил её муж.
И во всём этом новом мире Эдгар — единственный по-настоящему родной для неё человек…
Какая насмешка судьбы!
Она ворочалась в кровати, постепенно приходя к выводу, что у неё снова только один выход — бежать. Ей придётся уехать. Поживёт здесь немного и вернётся назад, в Старый Свет, хотя и совершенно не представляет куда и как. Вряд ли ей безопасно будет находиться в Марсуэне. Но расстояние и время — единственное, что может вылечить её от страданий.
Она что-нибудь придумает. Она обязательно что-нибудь придумает…
С этими мыслями Летиция не заметила, как уснула.
Он позвал её, и она пошла…
Спрыгнула легко с кровати. Выбралась из дома… через тростниковые поля, через овраг по болотистой низине. Дом Дюранов она знала уже прекрасно. По лестнице на второй этаж…
— Ты звал меня…
А утром она не знала, что ей делать. Этот сон… Снова такой реальный. А ведь жрец сказал, что проклятья больше нет, что она — не даппи! Но как же тогда она может бродить по ночам, будто сомнамбула?
С другой стороны, голос больше не приказывал ей убить Эдгара, наоборот, теперь ей хотелось его спасти. Она просидела с ним весь остаток ночи и держала его за руку, прикладывала ладонь к пылающему лбу, забирая жар. И даже утром её пальцы всё ещё помнили это прикосновение.
Несколько дней прошли незаметно. Она бродила по плантации, среди апельсиновых и гвоздичных деревьев, среди старых дубов, пытаясь воскресить в памяти детские воспоминания. Сходила на кладбище…
Но память была такой далёкой и нереальной, словно все её воспоминания оказались лишь чьим-то рассказом, который она услышала случайно. Слишком много времени прошло, чтобы это всё вокруг было по-прежнему ей дорого. Как ни странно, сейчас, когда все страхи остались позади, она даже сильнее скучала по Марсуэну и по их с бабушкой размеренной жизни. А здесь… Единственное, что было ей дорого здесь и сейчас — это ночи.
Потому что каждую ночь её сон повторялся, и она снова видела Эдгара, и снова была с ним, и просыпаться не хотелось. Не хотелось отпускать мгновенья, когда они вместе…
И каждое утро она снова бродила по плантации, как привидение, замечая иногда, как за ней с балкона второго этажа наблюдает Анри Бернар. У деда была привычка рассматривать в подзорную трубу поместье соседа, и в такие моменты он очень напоминал капитана пиратского корабля.
Летиция не помнила старых служанок, которые нянчили её в детстве, и тех, кто знал её отца и мать, и бабушку Руби. Но они помнили её и с удовольствием рассказывали о родителях, о том, какой она была в детстве, об Анри Бернаре, и всё пытались накормить её на кухне.
Она ела беньеты* и пралине с орехами, и ещё много разных вкусностей, слушая рассказы кухарки о жизни на плантации, но мыслями она была далеко. А потом снова шла на улицу — гулять под дубами, между нитей ведьминых волос, и думать… думать… думать…
*прим. беньеты — пончики из заварного теста, приготовленные во фритюре и обсыпанные сахарной пудрой.
Каждый день она направлялась к полуострову, с которого видна была территория поместья Дюранов. Распугивая птиц, Летиция бродила вдоль берега, жадно всматриваясь в очертания дома с зелёными ставнями, хотя с такого расстояния мало что можно было различить. И понимая, что так себя мучить бессмысленно, возвращалась назад. Она всё ждала, когда же дед заговорит с ней о том, зачем вызвал её сюда, но Анри Бернар лишь предлагал ей отдохнуть и не о чём не думать.
Она бы и не думала, но в один из дней, войдя на кухню, где орудовала толстая ньора в необъятных размеров тийоне — настоящая кудесница-повариха, услышала разговор, который та вела с Кобэ — закупщиком, привозившим из города товары по списку хозяина.
Он выкладывал на стол мыло, какие-то свёртки, отрезы ткани по заказу Летиции и свечи, а сам рассказывал новости, услышанные на пристани, на рынке и в городе.
— …она сказала Розе, та сыну кузнеца, а уж тот мне, что массэ Дюран женился на Флёр Лаваль. Вот уж теперь, думаю, слава Небесному Отцу, змеюку прибрали к рукам, и все в "Физалисе" вздохнули с облегчением, как она съехала.
Летиция остановилась в дверях, вцепившись пальцами в косяк.
Эдгар женился?
Эта новость ударила в сердце иглой. Она ведь до последнего в душе надеялась, что он откажется от этого брака, хоть и понимала, что выхода другого у него нет.
— Так он же был… ранен? — она шагнула в комнату, и ньоры, занятые разбором покупок, от неожиданности резко обернулись.
— Видать, полегчало ему, я про то не спрашивал, — пожал плечами Кобэ, — но у них-то дела из рук вон — по всей Арбонне про то знают, что массэ Дюран к ней из-за этого посватался. Муасель Флёр — она…
Ньор замялся, а Летиция криво усмехнулась.
— Можешь не стесняться, я знакома с мадмуазель Лаваль и знаю её привычки.
— Хоть и нехорошо так говорить о белых господах, — осторожно произнёс Кобэ, понизив голос, — но ни один мужчина в своём уме не хотел её в жёны брать. Так что у массэ Дюрана, видать, уж совсем плохи дела, раз он и при смерти готов был на ней жениться. Я слыхал, что банк Фрессонов натеял у них всё отнять — и землю, и рабов, а самого их хозяина посадить в тюрьму, вот, видать, поэтому-то он так и поспешил.
Летиция забрала свёртки ткани и ушла, чувствуя, что ей не хватает воздуха. В это мгновенье она поняла, что именно надежда на то, что Эдгар откажется от брака — единственная нить, которая удерживала её здесь, делала её существование не бессмысленным. Но теперь он женат, а для неё выход только один — уезжать. Они не могут жить рядом и быть порознь. Они связаны так сильно, что только океан между ними сможет ослабить эту связь.
Ведь он снова позовёт её ночью, и она снова придёт. Не сможет устоять. И будет так приходить каждую ночь во снах к чужому мужу, окончательно превратившись в призрак. Будет жить в ожидании этих ночей…
В конце концов их обоих ждёт безумие…
Или однажды, не выдержав этой пытки, она придёт наяву. Перейдёт через этот овраг… И тогда уже он не сможет устоять.
Рано или поздно о них узнают, и их обоих ждёт позор, если не убийство. Поэтому она должна уехать как можно скорее. Она должна сделать выбор за них обоих и избавиться от соблазнов. Единственный лекарство для них — это расстояние и время.
Летиция вернулась к себе в комнату. Заперла дверь, бросив на пол свёртки, и, не в силах даже дойти до кровати, сползла по стене, обхватила руками колени и заплакала.
Завтра она поговорит с дедом обо всём.
Ей нужно бежать…
От этого безумия.
От Эдгара.
От себя.
Но судьба всё решила за неё. Утром, спускаясь к завтраку, Летиция услышала шум снаружи и выглянула в окно. На подъездной аллее остановилась коляска, из которой не спеша выбрался щегольски одетый Жильбер Фрессон, а следом его дед Рауль.
Летиция едва успела отпрянуть от окна, и сердце забилось тревожно.
С того дня на балу, вернее, с момента, когда её похитил Морис Жером, она почти не вспоминала о мсье Жильбере. А ведь он предлагал ей бежать в Старый Свет и говорил о своих чувствах, он был влюблён и совсем этого не скрывал.
Но тогда он знал её как мадмуазель Бернар, несчастную девушку, потерявшую жениха, а не вдову Морье — женщину сомнительной репутации. И ей было просто стыдно показаться ему на глаза после всей той волны слухов о ней, разлетевшихся по Альбервиллю усилиями Мориса Жерома и семьи Готье Бернара. Хотя в этих слухах всей правды было только, что она и в самом деле вдова Морье.
И нынешнее появление мсье Жильбера здесь, да ещё на пару с дедом, показалось Летиции странным. Мало ли что они могут наговорить деду! И хотя Анри Бернар поверил в её настоящую историю, но ведь саму Летицию он знает всего-то несколько дней, а Фрессонов — десятки лет, мало ли во что он может поверить ещё?
Она осторожно поднялась к себе в комнату, надеясь, что сюда Фрессонов привели дела, и они надолго не задержатся. Может быть, они вообще не узнают о том, что она здесь? Это было бы прекрасно.
И небо как будто услышало её молитвы, потому что гости спустя час уехали, а Летиция решила, что сюда их и правда привели какие-то дела. Но чуть позже за ней пришла служанка — дед желал видеть внучку немедленно.
Анри Бернар сидел на веранде в тени тамариндовых деревьев, пил ром, курил сигару, и перед ним на столе лежала неизменная засаленная треуголка и подзорная труба.
— Садись, — указал он на место напротив себя.
У Летиции замерло сердце. Что-то было такое в голосе деда неприятное, и она поняла, что приезд Фрессонов был всё-таки по её душу.
— Готье сказал, что я завещал тебе только ферму? — с прищуром спросил Анри Бернар, цепким взглядом следя за её лицом.
— Да, — ответила Летиция, сложив руки на коленях, — и в письме от нотариуса так было написано.
— Всё-таки мой сын не дурак, — усмехнулся Анри Бернар, — хитрый зараза! Ну так вот он тебе соврал. Я завещал тебе всю плантацию, а не только чёртову ферму и кусок земли.
— Почему? — спросила Летиция прямо. В словах деда ей почудился какой-то скрытый смысл. — Вернее, почему именно мне и спустя столько лет? Вы не хотели меня знать. Не писали писем. И вдруг… с чего такая щедрость? Я не понимаю.
Наконец-то настало время поговорить обо всём откровенно.
Анри Бернар закинул ногу на скамеечку и криво усмехнулся.
— А чего тут понимать? Мои дети пытались меня убить, и не раз. А потом — сплавить в психушку, а потом — снова убить. Теперь вот признать невменяемым… Как думаешь, стал бы я с ними делиться тем, что создал вот этими руками? — он сжал их в кулаки и покрутил ими в воздухе. — Но даже не столько поэтому. Я скоро умру, — продолжил он задумчиво, взяв бутылку с ромом и щедро плеснув в стакан, — мне осталось очень мало времени.
Летиция посмотрела на него недоверчиво, не понимая, с чего этот крепкий старик так уверен в том, что его час близок.
— Почему вы так решили? Вы выглядите вполне здоровым и крепким, и — даст Бог — проживёте лет до ста.8b1163
— До ста я и не хочу. Устал уже, — задумчиво ответил Анри Бернар, покачав в стакане ром. — А почему так решил? Она приснилась мне. Моя Руби. Сказала, что скоро придёт и заберёт меня отсюда с собой. Насовсем. И велела найти тебя. Вот поэтому я и написал то письмо, хоть и не собирался. После того, как проклятая судьба забрала у меня Руби, следом Марию, потом Эмили, а потом и Жюльена, я решил, что и тебе не стоит быть здесь. Я вырвал Руби из своего сердца. А ты бы напоминала о ней… И потому я не писал. Не хотел о тебе знать. Но ты так на неё похожа…
Он выпил ром залпом и стукнул по столу стаканом.
— Я перед ней виноват… И не сделай я то, что сделал, всё повернулось бы иначе. Она ведь меня любила. Поначалу… Я встретил её впервые, когда мы остановились на Аире набрать пресной воды. Прекрасная островитянка, ослепительно красивая, каких не бывает в этой поганой жизни! Я был молод и горяч… Не такой развалиной, как сейчас, а красивым, статным… Капитаном корабля. Боцман говорил мне не связываться с ней, говорил про аирскую магию, про жертвоприношения и прочее, про то, что она мою душу выпьет, а я не верил. Помешался на ней. И на обратном пути решил во чтобы то ни стало снова её увидеть. Старпом предупреждал, что мы пойдём по линии штормов, но она завладела моим разумом, и я нарушил все правила. Нас потрепало штормом, будто чёртов морской дьявол вцепился в корабль. Весь наш груз пропал, и часть команды погибла. Но мы снова зашли на Аир. И поверишь ли, я думал только о ней, хотел там остаться. Я её нашёл, и Руби показала мне их святилище — храм Эк Балам, огромную пирамиду в джунглях. Там я увидел их сокровища, и по глупости рассказал Гаспару. Я был влюблён и повёл себя, как глупец — не заметил, как недовольна команда тем, что я делаю. Команда подняла бунт, ведь по моей вине мы потеряли добычу, и они требовали с меня возврата их долей. Они были в своём праве. Хотели вздёрнуть меня на нок-рее …
— О, Боже!
— …Законы чёрного флага суровые. За глупость ты всегда платишь собственной кровью. И вот тогда Гаспар решил меня спасти. Он рассказал про храм и его сокровища команде, чтобы их задобрить. Обещание новой добычи заставило забыть старые обиды. А я его поддержал, чтобы спасти свою шкуру и остаться капитаном, сказал, что это и был мой план. Что так было задумано...
Дальнейший рассказ ужаснул Летицию. Про разграбление храма, про то, что всех, кого не убили, забрали в плен и продали в рабство, про то, как Руби стала частью добычи. Но по законам чёрного флага капитан имел право выбирать себе добычу первым, и он отказался от всего, взял себе лишь девушку, а Гаспару, как организатору набега на храм, кроме всего, досталась жемчужина необыкновенной красоты.
Они вернулись в Альбервилль и через Рауля Фрессона продали всё, что удалось добыть в этом походе. Храмовых богатств и новых рабов хватило с лихвой на то, чтобы сменить опасную профессию и начать новую жизнь. Они продали корабли и купили землю. Анри Бернар поселился здесь и забрал с собой Руби. Но строптивая островитянка не желала с ним жить. Поначалу просила её отпустить и умоляла вернуть жемчужину. А он не мог её отпустить. И тогда она попыталась бежать, но он её поймал. Она попыталась бежать снова, и тогда он заклеймил её, как рабыню.
— …Я потом женился. Мне нужны были связи для торговли сахаром, пришлось взять в жёны дочь нужного человека. А она невзлюбила Руби с первой встречи. Ненавидела её. И наших детей. И меня ненавидела за мою любовь к рабыне. Так я жил, а они обе меня ненавидели, — Анри Бернара снова усмехнулся и налил ещё рома, — но хуже всего было то, что Гаспар на ней помешался. С того самого дня, как впервые увидел её, всё ходил кругами. Даже денег мне предлагал, хотел её купить. Я знал, что всё кончится плохо, но она связала нас в такой тугой узел, что не под силу распутать, а только разрубить...
Летиция знала конец истории, но не стала разубеждать деда в том, что Руби сгинула на болотах. Пусть не знает, что его лучший друг убил её своими руками, а после она забрала его с собой. Не надо давать ему лишних поводов ненавидеть Дюранов ещё сильнее.
— …Так вот, к чему я это всё тебе рассказываю, — он раскурил сигару и выпустил облако терпкого дыма, — всё это достанется тебе, — он взмахнул сигарой, описывая круг, и затянулся снова. — Да только не хочу я, чтобы через тебя это попало в руки к проклятым Дюранам. Как бы там ни было, я всё равно никогда их не прощу. Даже в аду, где надо думать, мы скоро встретимся с Гаспаром, я буду его ненавидеть. И глотку ему перегрызу, — дед повернулся к Летиции и указал сигарой на подзорную трубу, — я видел тебя там, у них во дворе. Я хоть и старый, да не слепой. И ты мне соврала. Объясни, зачем ты это сделала? Они тебя подкупили? Чтобы завладеть землёй?
У Летиции сердце ушло в пятки. Взгляд у Анри Бернара был такой, что насквозь прожигал. А его ненависть к соседям могла толкнуть на что угодно, и если он ей не поверит, то что с ней тогда будет?
Ей пришлось рассказать всю правду. Всё, что она смогла утаить под тяжёлым взглядом деда, только историю про жемчужину и то, что она знала об убийстве Руби.
— Стало быть, щенок Дюранов — не то что его дед и дядьки, — усмехнулся Анри Бернар, раздавив недокуренную сигару в глиняной плошке, — хочет помириться? Но мне без разницы. Я не собираюсь дружить с этим сучьим выводком. Ноги их не будет на моей земле. Пристрелю, как бешеных собак, если кто сунется! Я много чего повидал и подмечать умею разное. И ты не думай, что я ничего не понимаю. Понимаю. Потому что никто не станет под пулю за просто так. И я наблюдал за тобой — бродишь тут как неприкаянная, торчишь на этой чёртовой косе часами. Не рада ничему. Я вот сказал про то, что тебе всё завещаю, а тебе будто всё равно. Но я догадываюсь, что тебя гложет, и знаешь — этому не бывать…
Летиция подняла на него взгляд и промолчала. Что ей сказать? Да и не о чем тут говорить. Анри Бернар некоторое время всматривался в её лицо, а потом как-то вымученно усмехнулся и произнёс:
— …И глаза у тебя такие же, как у Руби, и смотришь ты так же, как и она. И думаешь, поди, так же. Строптивая кровь… Но Руби погибла от их руки, и Эмили моя погибла от того, что спуталась с Дюранами. А тебя они не получат. Сегодня приезжали Фрессоны, — Анри Бернар откинулся на спинку кресла, — старый скряга Рауль просил твоей руки для своего внука, и я ответил согласием. Говорят, он ухаживал за тобой в Альбервилле. Пресноват, конечно, его внучок, ни рыба, ни мясо. Но всё-таки чёртов баронет, хоть и бледный как моль, да и сын банкира к тому же. А из лап старого скряги Рауля Дюранам ни одного луи не вырвать. Так что я буду спокоен. Никто тебя не обманет и не отберёт землю. Ты выйдешь замуж за Жильбера Фрессона и получишь всё это в виде приданого, — он махнул рукой в сторону полей тростника. — И пусть Готье с Алленом подавятся своей жёлчью, — добавил дед, вставая и нахлобучивая треуголку.
Летиция подняла на него усталый взгляд. У неё больше нет сил бороться.
Может, и в самом деле это лучшее из возможного? Может, это шанс, начать всё сначала, который даёт судьба? Она станет мадам Фрессон. Может быть, уедет с Жильбером в Старый Свет — он ведь хотел. Сплетники утихнут — они всегда утихают перед богатством и статусом. А деньги и положение защитят её от посягательств Одноглазого Пьера. Она станет обеспеченной женщиной…
Но почему тогда ей так тошно?
— Ну так что, ты согласна? — Анри Бернар хлопком сложил подзорную трубу, и Летиция даже вздрогнула от щелчка.
Она хотела спросить, а что, если она откажется? Но вспомнила, как Анри Бернар поступил с женщиной, которую любил, и ответила:
— Хорошо, я выйду за него замуж.
Эпилог
Эдгару казалось, что ещё немного — и он сам выхватит поводья из рук возницы. Ему хотелось придушить Бенье за слишком длинный рассказ, хотя он и понимал, что их разговор занял каких-то десять минут. Но если он опоздает… Если ему не хватит именно этих десяти минут…
Ну же, Летти, ты не можешь этого сделать!
— Почему она выходит за Фрессона? — спросил он сидящего рядом Бенье, пока возница выезжал из двора.
Он прихватил сыщика с собой, решив, что остаток истории узнает по дороге.
— Ну… видимо потому, что все в Альбервилле уверены, что это вы женились на мадмуазель Лаваль. Признаться, и я тоже был в этом уверен…
— Эй, возница! — кликнул Эдгар. — Десять экю, если ты поедешь очень-очень быстро!
Возница издал истошный вопль, стегнул лошадей и погнал по улице как сумасшедший, так быстро, что казалось, пассажиров просто вытряхнет из коляски.
— …в газете напечатали объявление о вашем бракосочетании. Мсье Эдгар Дюран женится на мадмуазель Флёр Лаваль. Видимо, в газете не знали о том, что одного жениха внезапно подменят на другого.
— Вы думаете, дело в этом? — спросил Эдгар, бросая в ноги шляпу, которую чуть не сорвало ветром.
— Думаю, не только в этом. Как я понимаю, мсье Рауль Фрессон пристально следил за событиями, и я даже подозреваю, что в деле похищения мадмуазель Бернар… простите, мадам Морье, он был заодно с Готье Бернаром. Аккуратнее, милейший! Вы же угробите нас! — воскликнул Бенье на крутом повороте, сильнее прижимая к животу портфель. — Так вот, как человек осторожный — а мсье Фрессон очень расчётливый и осторожный человек — он, скорее всего, играл на обе стороны: старался сохранить отношения и с Готье Бернаром и в то же время держать Летицию на коротком поводке с помощью своего внука. Может, даже по его указке Жильбер Фрессон начал ухаживать за мадам Морье. И более того, мне кажется, что всю историю с похищением придумал именно Рауль Фрессон. Судя по тому, что он сделал с вашим отцом — это вполне в его духе. Не думаю, что Готье Бернар сам додумался до такого. Будь у меня больше времени, я бы докопался до истины, но… это может быть очень и очень опасно...
Сыщик красноречиво посмотрел на Эдгара и продолжил:
— …А как только стало ясно, что Летиция жива и всё-таки попала к деду, банкир сразу же вынул из рукава второй козырь — чувства его внука. Думаю, что у мадам Морье в сложившейся ситуации, особенно учитывая все эти слухи, выбора особого не было. Как ни крути, а брак с Жильбером Фрессоном для неё лучший способ погасить всю волну разговоров о ней и заодно обеспечить себе прочное положение в обществе. И хотя, как я слышал, баронесса всё ещё против этого брака, но в их семье у мсье Фрессона-старшего непоколебимый авторитет. А приданое, которое мадам Морье принесёт в их семью, уж точно перевесит ту каплю «нечистой» крови, что смущает мадам Фрессон. Деньги позволяют отбелить любого до жемчужного блеска.
Карета заложила крутой вираж, и Бенье, нервно достав платок, вытер вспотевший лоб.
— Но Готье Бернар и семья Фрессон были дружны. Теперь, выходит, дружбе конец? — усмехнулся Эдгар, глядя через плечо возницы на Собор Святого Луи, показавшийся в конце улицы.
— А вы, видимо, не знаете, почему Филипп Бернар в вас стрелял? — Бенье вцепился одной рукой в сиденье.
— По-моему, он меня ненавидит просто в силу сложившейся традиции, — ответил Эдгар.
— Вовсе даже не поэтому. Вы знаете о том, что Филипп Бернар заядлый игрок? На ипподроме он бывает, пожалуй, чаще, чем ночует дома. Он делал ставки на большие суммы на скачках и сильно поиздержался. Женитьба на мадмуазель Шарби и грядущее наследство деда позволяли ему отсрочивать выплаты под расписки. Но после бала и его заявлений о том, что он женится на Летиции, их помолвку Шарби расторгли. А когда выяснилось, что Летиция жива и плантация деда уплывёт прямо в руки мадам Морье, Филипп решился идти ва-банк. Думал, видимо, что, скомпрометировав Летицию, он сможет жениться на ней и получить какие-то деньги. Уж не знаю, на что он рассчитывал, но это был глупый шаг, полный отчаяния. И, к сожалению, без вашего управляющего доказать вину Фрессонов не представляется возможным. Ну вот мы и приехали, слава Богу, живые! Так что вы собрались делать, мсье Дюран?
— Хотите посмотреть?
— Мсье Дюран, вы же не хотите прямо здесь… Вы же… вы же скомпрометируете мадам Морье! — Бенье снова вытер лоб.
— Скомпрометирую? — усмехнулся Эдгар, хватаясь за дверцу кареты в ожидании, когда же она, наконец, остановится. — Я торговался за неё на аукционе масок перед всем Альбервиллем, хотя был помолвлен с Флёр. Из-за неё я прилюдно подрался с Филиппом Бернаром. Да меня подстрелили тоже из-за неё! И это не считая… всего остального, что с нами произошло. Вы полагаете, я смогу скомпрометировать её ещё сильнее?
Экипаж остановился, и Эдгар выскочил, даже не дослушав, что ответит Бенье. На площади перед храмом было множество колясок, украшенных гирляндами из цветов франжипани, и перед центральной лестницей стояла белая карета с золочёной отделкой — свадебный кортеж Фрессонов. Повсюду валялись розовые лепестки и зёрна риса, а значит, церемония уже началась. Эдгар, несмотря на боль в боку, взлетел по лестнице в одно мгновенье.
Только бы успеть! Он не простит себе этого!
Собор был почти полон. Все скамьи оказались заняты нарядными людьми, и лишь центральный проход, также усыпанный лепестками, оказался пуст. В конце него перед святым отцом в золочёном одеянии Эдгар и увидел пару — Летицию и Жильбера.
Он разом увидел всё: белое платье с длинным шлейфом, на страже которого стояли две девочки с ангельскими крыльями за спиной, фату, скрывающую лицо невесты, и корзины цветов вдоль прохода. Кругом горели свечи, и фиалковый запах смешался с ароматом благовоний. Элегантные дамы перешёптывались, неторопливо обмахиваясь веерами. Посмотреть на свадьбу сына банкира, казалось, пришёл весь город.
Эдгар, притворив за собой дверь, остановился в начале прохода перевести дух, и до него донеслись слова святого отца:
— …и если кто знает причины, по которым этот брак не должен состояться, пусть скажет их сейчас или молчит о них всю оставшуюся жизнь.
Обычно на свадьбах после этих слов пауза занимает время, равное двум ударам сердца…
Он успел как раз вовремя!
— Я знаю! — произнёс громко, и ему даже показалось, что эхо его голоса зазвенело где-то под сводами.
И, кажется, если бы раздался выстрел или внезапно упал потолок, это бы удивило всех вокруг меньше, чем эти слова. Звуки стихли мгновенно, и все гости обернулись разом.
Жених и невеста тоже обернулись, и святой отец замер в недоумении. Со скамьи на первом ряду вскочила семья Фрессонов. Лицо Жильбера пошло красными пятнами ярости, и он посмотрел на деда, будто ища поддержки.
А Эдгар медленно пошёл по проходу, чувствуя, как темнеет перед глазами и колет в боку от слишком быстрой пробежки. Но упорно шёл вперёд между рядами, не сводя глаз с невесты и слыша, как по залу рассыпается шёпот, будто гонимая ветром бобовая шелуха.
— …какой конфуз!
— …и что это может быть?
— …вы думаете, что она и…?
— …да это же яснее ясного!
— …ещё на балу все заметили!
— Вы уверены, что хотите что-то сказать? — осторожно спросил святой отец. — Есть ли причина… на самом деле?
— Есть! — Эдгар остановился в нескольких шагах.
— Да что ты себя позволяешь? — прошипел Жильбер Фрессон, и ноздри его раздувались от ярости.
Но Эдгар не ответил ему, он смотрел на невесту, на вуаль на её лице, на то, как она нервно стиснула пальцы…
— И что же это за причина? — святой отец понизил голос, всё ещё надеясь, что бракосочетание удастся спасти.
— Причина очень проста, святой отец, — ответил Эдгар, не сводя с Летиции глаз, — я люблю эту женщину, и знаю, что она любит меня. И она стоит здесь не по зову сердца, а из-за одного досадного недоразумения.
Он видел, как Летиция подняла руку и медленно стянула вуаль. Она смотрела растерянно, но в тоже время рада была его видеть, и на её лице отражалась настоящая буря чувств. И Эдгар внезапно испугался. Не знал, что она скажет, а вдруг засомневается…
А вдруг скажет «нет»? Что, если она его не любит?
Но он отбросил сомнения, потому что её глаза не лгали. И именно сейчас у него есть только один шанс не дать им совершить роковую ошибку: ему не успеть сказать главного, а ей не услышать.
И он не оставил ей шансов для сомнений.
— Я люблю тебя, Летиция Бернар! — воскликнул он, глядя ей в глаза, и, сделав ещё один шаг навстречу, добавил тише: — Я думал, что это пройдёт, я думал то, что сделал Джоэль, поможет. Но всё дело в том, что я ошибался, мы ошибались! Это не магия или проклятье, это просто любовь! И я люблю тебя с самого первого взгляда, с той самой первой встречи на рынке. Ты меня спасла, ты заставила меня снова жить, и я не умер только потому, что знал — всё это взаимно. Ты не можешь меня бросить. Не можешь… И я тебя не отпущу. Больше не отпущу, слышишь? Летиция, выходи за меня. Сделай нас счастливыми. Разве мы этого не заслужили?
По храму разнёсся гул. То ли вздох, то ли осуждение, и все возгласы слились в одно. Кто-то вскочил со своих мест, чтобы лучше разглядеть происходящее, кто-то упал в обморок, а кто-то даже присвистнул, хоть в храме это и было неприлично. И почти все хотели знать, чем же это закончится.
— Но… а как же… Флёр? — произнесла Летиция растерянно, комкая в руках вуаль.
— Нет никакой Флёр. На ней женился мой кузен Грегуар, — Эдгар развёл руками и сделал ещё шаг навстречу.
— Святая Сесиль! — пробормотала Летиция, прикладывая к губам ладонь, и на глазах у неё блеснули слёзы.
— Нет, Летиция, ты не посмеешь! — воскликнул Жильбер Фрессон, пытаясь встать между ними. — Ты не можешь выйти за него… Он… он же опозорил тебя! На балу, и вообще! И даже сейчас! Это же просто омерзительно! У него нет за душой ничего. Что он тебе даст? Он же нищ! — зло восклицал оскорблённый жених, сжимая руки в кулаки. — Я посажу его в тюрьму! Я отберу у него всё! Подумай как следует, Летиция! Кем ты будешь рядом с ним? О тебе и так болтают дурное! После такого тебя не примут ни в одном приличном доме!
— И этим вы думаете меня удержать, мсье Фрессон? — с усмешкой презрения спросила Летиция.
— Это же неправда! Ты не любишь его! Ты не можешь его любить! — резко сменил тон Жильбер.
— Нет, мсье Фрессон, правда как раз в том, что я люблю его, а не вас. И всегда любила. А эта свадьба — глупая ошибка, — ответила Летиция, глядя ему прямо в глаза, отбросила в сторону фату и шагнула навстречу Эдгару.
— Я вас уничтожу! — с яростью в голосе произнёс Жильбер, наклонился и зачем-то поднял с пола фату. — Тебя не пустят на порог ни в одном доме! Уж я об этом позабочусь! — он потряс фатой и зачем-то топнул. — Ты думаешь получить наследство от деда? Если ты выйдешь замуж за него, — он ткнул пальцем в сторону Эдгара, — то ты не получишь ни единого луи от Анри Бернара!
— Я знаю. Но мне от него ничего и не нужно.
Эти слова совсем обескуражили мсье Фрессона, и он, сунув кому-то в руки фату, бросился прочь, сдирая на ходу с шеи шёлковый галстук.
Эдгар посмотрел на Летицию, чуть улыбнулся, коснулся её ладони и переплёл пальцы. Она сжала его руку, и это простой жест стал ответом на все вопросы: о том, как она скучала, и как любит его, и её короткое «да»...
И в этот момент Эдгару показалось, что гора свалилась с плеч, что он закончил трудный путь, по которому шёл много лет.
— Ну вот, святой отец, — произнёс он, повернувшись к священнику, — вот теперь нет никаких причин, мешающих браку. И вы можете закончить церемонию. Правда… у меня нет с собой колец. Но не думаю, что это важно…
— Вы уверены? — спросил растерянно святой отец, посмотрев вслед удаляющемуся Жильберу. — А свидетели? Они у вас есть?
— Я, я могу засвидетельствовать! — сквозь толпу протиснулся Бенье. — Меня зовут Бенисьо Дешанель. И я могу быть свидетелем.
— Нужны двое, — пробормотал священник, не зная, как ещё отделаться от этого скандального бракосочетания.
— Я могу быть вторым, — раздался за спиной женский голос.
Эдгар обернулся и увидел даму в тёмно-рыжем платье в тонкую полоску и в элегантной шляпке. И каково же было его удивление, когда в женщине он узнал Марию Лафайетт. Сейчас она, правда, мало походила на владелицу нехорошей лавки. Исчез тийон, бусы и кричащего цвета наряд…
— А вы кто… мадам? — спросил святой отец.
— Мария Лафайетт, вдова мсье Лафайетта из Реюньона, — ответила дама с королевским достоинством. — И кстати, у меня найдутся кольца.
Она стянула со своей руки два кольца.
— Так значит… значит вы, — Эдгар прищурился, вглядываясь в её лицо, и усмехнулся, — вы всё-таки не шарлатанка…
Мария Лафайетт улыбнулась, и в её тёмных глазах, показалось, блеснули переливы чёрного перламутра. Она чуть подалась вперед, к самому уху Эдгара, и произнесла тихо, так, чтобы слышал только он:
— А разве духи ответили не на все твои вопросы? — она вложила кольца ему в ладонь и сжала её в кулак. — Будь счастлив, наконец, и береги мою племянницу. У Великого Эве всё теперь в равновесии.
________________________________
Конец, Сентябрь, 2018 г.
Комментарии к книге «Чёрная жемчужина Аира», Ляна Зелинская
Всего 0 комментариев