«Магия ворона»

Магия ворона (fb2) - Магия ворона [An Enchantment of Ravens] (пер. Александр Васильевич Филонов) 1850K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Маргарет Роджерсон

Маргарет Роджерсон Магия ворона

Margaret Rogerson

AN ENCHANTMENT OF RAVENS

Публикуется с разрешения автора и литературных агентств KT Literary, LLC и Prava I Prevodi International Literary Agency.

© Margaret Rogerson, 2017

© А. Филонова, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Глава 1

В МАСТЕРСКОЙ пахло льняным маслом и лавандой; на холсте блестели мазки желтого сурика. После долгих часов работы шелковый кафтан Овода на портрете был практически доведен до совершенства.

Работать с Оводом было непросто: тяжелее всего было убедить его надевать один и тот же костюм на каждый сеанс. Перед наложением нового слоя масляные краски должны высохнуть, и на это уходят дни; но Овод отказывался понимать, что я не могу просто взять и переделать весь его наряд по ходу работы, если ему в голову вдруг придет что-нибудь более привлекательное. Он был невероятно тщеславен даже по меркам фейри, хотя с тем же успехом можно было назвать пруд «необычайно мокрым» или же медведя – «удивительно мохнатым». Обезоруживающее свойство. Особенно если учитывать, что это создание могло бы уничтожить меня на месте, даже не изменив своих планов на вечерний чай.

– Мне кажется, на рукавах не хватает вышивки серебряной нитью… – произнес он. – Что думаешь? Ты могла бы ее добавить?

– Разумеется.

– И если бы я выбрал какой-нибудь другой шейный платок…

Мысленно я закатила глаза, но виду, конечно, не показала: губы, как и два с половиной часа назад, по-прежнему растягивала натужная вежливая улыбка. Малейшая грубость могла стать моей последней ошибкой.

– Я могу изменить ваш платок, если мы оставим его приблизительно того же размера. Но тогда мне потребуется еще один сеанс, чтобы закончить.

– Ты просто чудо. Гораздо лучше моего прошлого портретиста – он был тут совсем недавно. Как там его звали? Себастьян Многорезвый? Неприятный тип, от него всегда странновато пахло.

Я не сразу поняла, что Овод имеет в виду Силаса Мэрриуэзера – мастера Ремесла, почившего еще три столетия назад.

– Благодарю вас, – проговорила я, – за столь чуткий комплимент.

– Это так занятно – наблюдать за тем, как Ремесло меняется с течением времени, – продолжил он, едва обратив внимание на мои слова. Гость потянулся к подносу, стоявшему рядом с диваном, и взял с него одно из пирожных, но не сразу отправил в рот, а какое-то время с интересом рассматривал его – подобно энтомологу, который вдруг обнаружил жука с головой, растущей задом наперед. – Ты думаешь, что уже повидал достаточно, что род человеческий на большее не способен, но глядь – и появляется какой-нибудь новый метод глазурования керамики или вот эти чудесные маленькие пирожные с начинкой из лимонного заварного крема.

Меня уже не удивляли странные манеры фейри. Не отводя глаз от его левого рукава, я продолжила накладывать желтоватые мазки, придавая шелку на портрете дополнительный глянцевый блеск. Я, однако, не забыла то время, когда их поведение еще казалось мне непривычным и пугающим. Они двигались иначе, не так, как люди: плавно, точно, с характерной строгостью осанки, идеальные до кончиков пальцев. Они могли не шевелиться и не моргать часами или передвигаться с устрашающей быстротой: ахнуть не успеешь – они уже настигли тебя.

Я откинулась на спинку стула, все еще держа в руке кисть, и окинула взглядом портрет целиком. Почти готово. Вот оно – оцепенелое подобие Овода, такое же неизменное, как и он сам. Причина, по которой прекрасный народец так обожал портреты, оставалась выше моего понимания. Я могла предположить, что это было как-то связано с их тщеславием, а еще с ненасытным желанием окружать себя человеческим Ремеслом. Они не задумывались о своей юности, потому что не знали ничего иного, и к моменту их смерти, даже если бы она вообще наступила, эти портреты все равно давно бы уже истлели. На вид Оводу было лет тридцать пять. Как и другие фейри, он был высок ростом, статен и красив. Цвет его голубых глаз напоминал кристальную чистоту неба после прохладного дождя в летнюю жару, цвет кожи – бледную безупречность фарфора, а волосы – лучезарное золото капель росы в утреннем свете. Я знаю, что все эти сравнения смехотворны на первый взгляд, но описать прекрасный народец иначе не представляется возможным. Один поэт Каприза, говорят, умер от отчаяния, когда понял, что не способен найти слова для запечатления красоты фейри. Мне кажется гораздо более вероятной другая теория, согласно которой его отравили мышьяком, однако такова легенда.

Необходимо помнить, впрочем, что все это – не более чем внешнее очарование, и на самом деле фейри выглядят совершенно иначе. Они талантливые притворщики, но безупречно лгать не умеют. Их чары всегда имеют какой-нибудь изъян. У Овода слабым местом были его пальцы: слишком длинные для нормального человека, со странными непропорциональными суставами. Если кто-нибудь слишком долго рассматривал его руки, он складывал их или вовсе торопливо убирал под салфетку, будто пару пауков, чтобы скрыть от посторонних глаз. Он был очень представителен и относился к манерам более расслабленно, чем другие фейри, которых я знала, однако пялиться на него не стоило, если только у вас, как у меня, например, не было на то уважительной причины.

Наконец Овод съел пирожное. Он проглотил его, не жуя, не успела я и глазом моргнуть.

– Думаю, на сегодня мы закончили, – сообщила я. Вытерев кисть о тряпку, я бросила ее в банку с льняным маслом, стоящую рядом с мольбертом. – Не желаете ли взглянуть?

– Стоит ли спрашивать? Изобель, тебе хорошо известно, что я никогда не упущу возможности восхититься твоим Ремеслом.

Доля секунды – и он оказался за моей спиной, заглядывал через плечо. И хотя он держался на почтительном расстоянии, но меня все равно окутал его нечеловеческий запах: травяной, зеленый аромат весенних листьев, благоухание сладких диких цветов. И подо всем этим – нечто дикое: нечто, тысячелетиями скитавшееся по лесу, с длинными паучьими пальцами, которые могли раздавить человеческое горло, пока жертва искренне улыбалась бы в ответ.

Мое сердце пропустило удар. «В этом доме я в безопасности», – напомнила я себе.

– Думаю, этот платок все же нравится мне больше всех, – сказал он. – Великолепная работа, как и всегда. Напомни, чем я собирался заплатить тебе за нее?

Я бросила взгляд на его элегантный профиль. Один его локон как будто случайно выбился из голубого банта на затылке. Мне на мгновение стало интересно, зачем Овод выбрал такое несовершенство прически.

– Мы договорились, что вы заколдуете наших кур, – напомнила я. – Каждая из них до конца жизни будет откладывать по шесть хороших яиц в неделю. А еще они доживут до старости и не погибнут из-за несчастного случая.

– Так практично, – вздохнул он, как будто это была трагедия. – Ты – самая почитаемая Ремесленница своих лет. Представь, какими дарами я мог бы осчастливить тебя! Я мог бы превратить все твои слезы в жемчужины. Мог бы подарить тебе удивительную улыбку, дающую возможность похищать мужские сердца, или платье, которое невозможно забыть. А ты просишь какие-то яйца.

– Я люблю яйца, – твердо ответила я, прекрасно понимая, что у чар, которые он описывал, неизбежно возникли бы странные, неприятные или даже смертельные побочные эффекты. И потом, что бы я стала делать с мужскими сердцами? Омлет из них не приготовишь.

– Что ж, хорошо, раз ты настаиваешь. Чары начнут действовать завтра. Засим, боюсь, я вынужден откланяться. Мне еще нужно заказать вышивку.

Стул скрипнул, когда я поднялась на ноги и сделала реверанс. Остановившись в дверях, он ответил мне элегантным поклоном. Как и другие фейри, он ловко притворялся, что эта любезность – его свободный выбор, а не строгое правило, исполнение которого для него почти так же необходимо, как для людей – дыхание.

– Ах да, – добавил он, выпрямившись, – чуть не забыл. Среди придворных весеннего дворца прошел слушок, что осенний принц собрался нанести тебе визит. Вот это новости! Не могу дождаться вестей о том, просидит ли он смирно весь сеанс или унесется за Дикими Охотниками уже через пару минут после прибытия.

На этот раз мне не удалось сохранить бесстрастное выражение лица. Я разинула рот и вытаращилась на Овода. Его губы растянула озадаченная улыбка; а потом он вытянул в мою сторону руку, как будто пытаясь определить, не умерла ли я на месте. Не самое необоснованное беспокойство, учитывая, что люди ему, несомненно, казались хрупкими существами, которых жизнь могла покинуть из-за любого пустяка.

– Осенний… – Мой голос прозвучал хрипло; я умолкла и прокашлялась. – Вы уверены? У меня сложилось впечатление, что осенний принц не имеет обыкновения посещать Каприз. Никто не видел его здесь уже сотни… – Слова смешались в моей голове.

– Уверяю тебя, он жив и здоров. Вот только вчера я видел его на балу. Или это было в прошлом месяце? В любом случае он будет здесь завтра. Передай мои наилучшие пожелания.

– Это… это будет для меня честью, – выдавила я, внутренне морщась: такая потеря самообладания была мне отнюдь не свойственна. Мне срочно был необходим глоток свежего воздуха. Я пересекла комнату и открыла дверь. Проводив Овода, остановилась на пороге, глядя вдаль на поле яровой пшеницы. Его фигурка, удаляющаяся по тропинке, все уменьшалась и наконец пропала.

Облако заслонило солнце, и на мой дом упала тень. Время года в Капризе всегда оставалось неизменным, но, заметив, как с дерева у дороги упал сначала один, а затем и второй лист, я не могла не почувствовать приближение каких-то перемен. И еще не понимала, как относиться к этому – с одобрением или нет.

Глава 2

– ЗАВТРА! Овод сказал – завтра. Ты знаешь, как они относятся к концепту времени, придуманному смертными. Что, если он объявится на пороге в половину первого ночи и потребует, чтобы я начала работу прямо в ночной рубашке? А в моем лучшем платье прореха, и к тому моменту я не успею ее зашить – придется встречать его в голубом. – Я капнула на руки льняного масла и принялась докрасна тереть пальцы тряпкой. Стирать краску самостоятельно не входило у меня в привычку, однако и работать на фейри королевского рода – тоже. Мало ли какая мелочь могла их оскорбить. – А еще у меня осталось мало желтого сурика, так что этим вечером мне придется ехать в город… Вот говно! Прости, Эмма.

Я приподняла полы юбки, спасаясь от воды, растекающейся по полу, и рванулась поднимать упавшее ведро.

– Господи, Изобель, все будет хорошо. Март, – моя тетя опустила очки и прищурилась, – нет, Май, можешь, пожалуйста, помочь сестре вытереть лужу? У нее выдался непростой день.

– Что значит «говно»? – робко осведомилась Май, прыгая у моих ног с тряпкой.

– Это слово, которое ты говоришь, если случайно опрокидываешь ведро с водой, – уклончиво заявила я. Правда стала бы для нее слишком опасным источником вдохновения. – Где Март?

Губы Май растянула беззубая улыбка.

– На шкафу.

– Март! Слезай со шкафа!

– Но ей там весело, Изобель, – сказала Май, случайно плеснув водой мне на туфли.

– Ей не будет весело, если она свернет себе шею, – ответила я.

Март соскочила со шкафа с восторженным блеянием, столкнула на пол стул и поскакала по комнате, направляясь к нам. Я подняла руки, чтобы в случае чего остановить ее, но она бежала не ко мне, а к Май, которая как раз поднялась на ноги. Они оглушительно стукнулись лбами и зашатались по комнате в состоянии легкого сотрясения. Я вздохнула. Мы с Эммой пытались отучить их от этой привычки.

Мои сестры-двойняшки были не совсем людьми. При рождении это была пара козлят, пока один перебравший вина фейри не решил превратить их ради забавы. Прогресс шел медленно, но все-таки шел. Еще год назад они вовсе не были приучены к жизни в доме. Им повезло, что чары сделали их практически бессмертными: Март, например, однажды сгрызла разбитый горшок, древесину ядовитого дуба, ягоды белладонны и нескольких незадачливых саламандр и не испытала ни малейшего недомогания. По правде сказать, ее лазанье по шкафам представляло куда большую опасность для кухонной мебели, чем для нее самой.

– Изобель, подойди-ка на минутку, – прервал мои размышления голос тети. Она подождала, пока я повинуюсь, глядя на меня поверх очков, а потом взяла мою руку, чтобы оттереть пятно, которое я не заметила. – Ты отлично справишься завтра, – твердо сказала тетя. – Я уверена, что осенний принц не сильно-то отличается от остальных фейри. И даже если отличается, помни: в этом доме ты в безопасности. – Она крепко сжала мою ладонь обеими руками. – Помни о том, что ты для нас заработала.

Я сжала ее руки в ответ. Возможно, сейчас я правда заслуживала того, чтобы со мной говорили как с маленькой. Постаравшись не звучать испуганно, я ответила:

– Просто не знаю, чего ожидать. И мне это не нравится.

– Не знаешь. Но ты готова к этому лучше, чем кто бы то ни было во всем Капризе. Мы знаем это, и фейри тоже знают. Вчера на рынке я подслушала чей-то разговор: люди думают, что такими темпами тебе прямая дорога к Зеленому Колодцу…

Я в ужасе отдернула руку.

– Это не так, конечно. Я знаю, что ты ни за что не выберешь этот путь. Просто хочу сказать, что если фейри кто-то из людей и кажется незаменимым, то это ты. И это дорогого стоит. Завтра все будет хорошо.

Я медленно выдохнула и пригладила юбки.

– Наверное, ты права, – произнесла я, хотя ее слова не особо меня убедили. – Мне нужно идти, если хочу вернуться до темноты. Март, Май, постарайтесь не свести Эмму с ума за то время, пока меня не будет. Я надеюсь увидеть эту кухню в идеальном состоянии, когда приду домой.

Я смерила многозначительным взглядом перевернутый стул.

– Ну, по крайней мере мы не изговняли тут весь пол! – заорала мне вслед Май.

Когда я была маленькой, каждое путешествие в город казалось мне незабываемым приключением. Сейчас я не могла дождаться, когда смогу отсюда уйти. В желудке что-то переворачивалось всякий раз, когда кто-то проходил по улице мимо окна лавки.

– Только желтый сурик? – спросил мальчик, стоявший за прилавком и аккуратно заворачивавший кусок мела в оберточную бумагу. Финеас устроился сюда на работу всего несколько недель назад, но уже научился очень точно угадывать мои привычки.

– Пожалуй, я все-таки возьму еще кусок «зеленой земли» и два – киновари. О! И весь ваш уголь, пожалуйста.

Наблюдая за тем, как он собирает мой заказ, я в отчаянии размышляла о том, сколько работы еще предстояло переделать сегодня вечером. Нужно было истолочь и смешать все пигменты, выбрать палитру, растянуть новый холст. Скорее всего, на завтрашней сессии успею лишь закончить скетч портрета принца, но я не могу вынести даже мысли о том, что не буду готова ко всему.

Финеас куда-то пропал, и я выглянула из окна. Стекло было покрыто толстым слоем пыли, и само местонахождение магазинчика – на углу между двумя более высокими зданиями – придавало ему атмосферу местечка мрачного, ветхого, куда мало кто заходит. Ни единого заклинания, чтобы осветить лампы, или оповестить хозяина об открывшейся двери, или очистить углы от пыли. Представителям прекрасного народца не было дела до этой лавки. Материалы, которые использовали в своей работе Ремесленники, нисколько не интересовали их. Внимание фейри могли привлечь только законченные продукты.

У остальных заведений на этой улице судьба выдалась более завидная. Юбки мелькнули и исчезли в дверях магазина «Фирт и Мейстер», и одного взгляда было достаточно, чтобы узнать в этой женщине фейри. Смертные не могли позволить себе расшитые шелковые платья, которые там продавались. Люди не покупали товары и в соседней кондитерской, вывеска на двери которой обещала клиентам марципановые цветы. Эти редкие сладости готовили из миндаля, доставляемого из Запредельного Мира с большим трудом и по огромной цене. За Ремесло подобного калибра можно было расплатиться заклинаниями – и только заклинаниями.

Когда Финеас наконец перестал ползать под стойкой и распрямился, я заметила в его глазах знакомый блеск. «Знакомый», впрочем, было еще слабо сказано. Я ждала и боялась этого выражения. Финеас робко смахнул прядь волос со лба, и мое сердце екнуло. «Пожалуйста, – взмолилась я мысленно, – только не начинай».

– Мисс Изобель, вас не затруднит взглянуть на мое Ремесло? Я знаю, мне до вас далеко, – добавил он поспешно, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, – но мастер Хартфорд поощрял мои старания – именно поэтому он и взял меня к себе, – и все эти годы я много практиковался.

Он прижимал картину к груди, стеснительно скрывая ее переднюю часть, как будто страшился показать не холст, а собственную душу. Мне очень хорошо было знакомо такое чувство, и от этого предстоящая процедура оценки творчества не становилась легче.

– Я буду рада, – был мой ответ. По крайней мере, фальшивая улыбка удавалась мне просто – в силу богатого опыта в этой области.

Он протянул мне картину, и я перевернула раму. Тусклому освещению магазина открылся пейзаж. Меня захлестнуло чувство облегчения. Слава богу, не портрет. Должно быть, это прозвучит ужасно высокомерно, но мое Ремесло ценилось настолько высоко, что прекрасный народец заказывал работы мне и только мне, и это положение вещей вполне могло сохраниться до самой моей смерти – вернее, до того момента, когда фейри поняли бы, что я скончалась (на это им, возможно, потребовалось бы еще несколько десятилетий). Я с отчаянием ждала, что на пике моей славы меня вдруг превзойдет какой-нибудь новый многообещающий талант. Возможно, у Финеаса были на это шансы.

– Очень хорошая работа, – честно сказала я, возвращая картину. – У тебя отличное чувство цвета и композиции. Продолжай тренироваться. Но даже сейчас, – я немного помедлила, – у тебя может получиться продавать свое Ремесло.

Его щеки порозовели, и он как будто стал выше ростом. Облегчение, которое я на мгновение почувствовала, испарилось. Следующая часть обычно была еще хуже. Финеас задал именно тот вопрос, какой я от него ожидала:

– Не могли бы вы… может быть, вы могли бы порекомендовать меня одному из своих покровителей, мисс?

Я рассеянно перевела взгляд к окну. В глаза мне бросилась фигура миссис Фирт: стоя в витрине своего магазина, она прикрепляла к манекену новое платье. В юности я была уверена, что она тоже фейри. У нее были безупречная кожа, голос слаще пения птицы и копна удивительных каштановых кудрей – слишком блестящих, чтобы быть настоящими. Ей было около пятидесяти, но выглядела не старше двадцати. Только потом, когда научилась распознавать действие чар, я осознала свою ошибку. Год за годом меня все больше разочаровывали чары – ложь, да и только. Как бы ловко они ни были произнесены, любые чары – кроме, пожалуй, самых банальных – со временем начинали горчить. Ну а те, что не были произнесены ловко, могли разрушить жизни. За свою осиную талию миссис Фирт заплатила неприятную цену: она не могла проговорить ни единого слова, начинающегося с гласной буквы. А год назад в октябре шеф-повар местной кондитерской случайно променял три десятилетия своей жизни на голубой цвет глаз, и жена его осталась вдовой. Но обаяние красоты и богатства не переставало увлекать жителей Каприза: Зеленый Колодец все еще многообещающе маячил на горизонте, как настоящий рай на земле.

Почувствовав мое сомнение, Финеас поспешил добавить:

– Я не имел в виду никого особенно важного. Тот фейри по имени Ласточка, например, мог бы подойти. Я иногда вижу его в городе, когда он скупает Ремесло на улицах. И говорят, фейри из весеннего двора доброжелательнее других. И сделки с ними удачнее.

Проблема была в том, что никого из фейри я не могла бы назвать доброжелательным, из какого бы рода они ни происходили. Они лишь притворялись таковыми. От мысли о том, чтобы подпустить Ласточку к Финеасу даже на десять метров, меня передернуло. Ласточка, возможно, обладал еще не самым извращенным воображением, но слова несчастного парня он бы исказил так, что тот отдал бы своего первенца в обмен на пару излеченных прыщей.

– Финеас… ты, вероятно, понимаешь, что благодаря своему Ремеслу я больше всех в Капризе знакома с прекрасным народцем, – произнесла я, встретившись с ним взглядом. Лицо Финеаса стало несчастным: он, несомненно, решил, что ему грозит отказ. Я поспешно продолжила: – Так что, поверь мне, если ты хочешь иметь с ними дело, нужно быть очень осторожным. Они не умеют врать, но это не значит, что они честны. Фейри попытаются обмануть тебя на каждом шагу. Если они предлагают тебе что-то и тебе кажется, что это звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой, соглашаться нельзя. В формулировке чар не должно оставаться ни малейшей зацепки, чтобы тебе навредить. Ни малейшей.

Лицо Финеаса просветлело: так заметно, что я испугалась, будто все мои усилия оказались напрасны.

– Так это значит, вы все же порекомендуете меня?

– Может быть, но не Ласточке. Не соглашайся продавать Ремесло ему, пока не выучишь их привычки.

Пожевав щеку, я снова бросила взгляд в сторону улицы и краем глаза заметила фигуру, выходящую из дверей «Фирт и Мейстер». Овод. Ну конечно, где бы он еще покупал свою вышивку. Хотя я в этом темном магазине через дорогу наверняка была практически невидима, он безошибочно взглянул в мою сторону, просиял и поднял руку в приветственном жесте. Все прохожие на улице – включая стайку молодых женщин, поджидавших его у входа, – с нетерпением вытянули шеи, пытаясь понять, какая же важная персона привлекла его внимание.

– Он подойдет, – объявила я. Положила на стойку монеты и закинула на плечо сумку, старательно избегая смотреть на Финеаса, чей восторг только что достиг новых невиданных масштабов. – Овод – мой самый уважаемый покровитель, и ему доставляет удовольствие, если он первым открывает новое Ремесло. Твои шансы с ним наиболее велики.

Я говорила о шансах не только в смысле удачных продаж. Сотрудничество с Оводом было бы для Финеаса также наиболее безопасным. Если бы в свои нежные двенадцать лет я, начиная карьеру Ремесленницы, имела дело с кем-то другим, то даже с помощью Эммы вряд ли дожила бы до семнадцати. И даже несмотря на это, я не могла избавиться от чувства, что моя услуга Финеасу – как обоюдоострый нож, что это сокровенное желание, которое я исполняю, однажды либо уничтожит парня, либо просто разочарует его. Чувство вины преследовало меня до самой двери. Но, обхватив ручку двери, я вдруг оцепенела.

Рядом со входом на стене висела картина. Потускневшая от времени, она изображала мужчину на холме, окруженном деревьями со странной разноцветной листвой. Лицо мужчины было затемнено, но в руках он держал меч, чей клинок мерцал ярко даже в полумраке. Туча бледнотелых гончих роилась у подножия холма; некоторые рвались к вершине, замершие в полупрыжке. Волоски на моих руках встали дыбом. Я знала эту фигуру. Он был довольно популярным персонажем картин, написанных три сотни лет назад или раньше. Тогда он вдруг перестал посещать Каприз, не предоставив никаких объяснений. Каждая из работ изображала его вдалеке, в пылу сражения с Дикими Охотниками.

И завтра он окажется в моей студии.

Я толкнула дверь, коротко поклонилась Оводу и торопливо зашагала прочь от магазина, пробираясь через толпу прохожих с опущенной головой. Кто-то позвал меня по имени, вероятно, надеясь на ту же услугу, что и Финеас. Теперь, когда Эмма сообщила мне об этом, я и сама замечала: правда была написана у каждого на лице. Все они следили за мной, ждали, когда я приму приглашение, над которым я даже под страхом смерти не стала бы раздумывать и секунды. Я не смогла бы объяснить это никому из них, но для меня Зеленый Колодец вовсе не казался райской наградой за труды. Это был настоящий ад.

Низкое солнце жарило мне в спину, пока я шла домой. Башмаки шлепали по тропе, ведущей через пшеничное поле, под ритмичную трескотню кузнечиков, и под прямыми лучами летняя жара казалась особенно невыносимой. Наконец, вся моя шея взмокла от пота; я чувствовала неприятный липкий холод всякий раз, когда налетал порыв ветра, сдувавший мои волосы. Кривые, ярко раскрашенные крыши города вскоре скрылись за холмами, которые моя тропа пересекала, как пробор в женской прическе. Быстрым шагом мне было ровно тридцать две минуты пешего ходу до дома.

В Капризе всегда стояло лето. Здесь времена года не сменяли друг друга по прошествии времени, как в Запредельном Мире. Даже представить себе такое было трудно. Странные разноцветные деревья с той картины, что я увидела, преследовали мое сознание, как недавний сон. Осень казалась мне пугающим временем: увядание мира, исчезновение птиц, обесцвеченные листья, падающие с деревьев на землю, как мертвые. Конечно, то, что происходило у нас, было намного лучше. Безопаснее. Бесконечно голубые небеса и вечно золотая пшеница могли наскучить, но я повторяла себе, уже не в первый раз, что глупо стремиться к чему-то другому. Были вещи и похуже скуки. Люди из Запредельного Мира знали эти страдания не понаслышке.

Неожиданное дуновение ветра, принесшего запах гнили, выдернуло меня из размышлений. Здесь моя тропа вилась вдоль края леса, и я бросила настороженный взгляд в сторону тенистой глуши. Густые заросли жимолости и цветущего шиповника преграждали путь как живая изгородь. Давным-давно, во времена куда менее спокойные, когда железо еще не было объявлено вне закона, фермеры рисковали жизнями, забивая железные гвозди в деревья на границе леса, чтобы отвадить зловредных фейри. Эти старые изогнутые гвозди, заржавевшие и истерзанные до неузнаваемости, всегда казались мне жутковатым зрелищем.

Снова бросив взгляд в тени подлеска, я не заметила ничего странного. Скорее всего, из колеи меня выбил труп какой-нибудь белки, гниющий неподалеку. Немного успокоившись, я наклонилась, чтобы уже в четвертый или пятый раз проверить свою сумку и убедиться, что я ничего не оставила в магазине. Странная привычка, ведь я никогда ничего не забывала. Когда я снова подняла голову, что-то было не так. На следующем холме, под одиноким дубом, который отмерял половину пути до моего дома, стояло какое-то существо.

Сначала я приняла его за оленя. Невероятно огромного, но форма тела была более-менее похожей: четыре ноги, два ветвистых рога. Но потом оно повернулось ко мне, и я сразу поняла, что ошиблась.

Все вокруг изменилось в одночасье. Ветер стих; воздух застыл и стал невыносимо душным и горячим. Птицы перестали петь, кузнечики – стрекотать, и даже колосья поникли в неподвижном воздухе. Запах гниения сделался нестерпимым. Я бросилась наземь, но было уже поздно.

Не-олень следил за мной.

Несмотря на жару, лихорадочная волна холода пробежала по моей коже и свернулась в клубок где-то в желудке. Я знала, что это было за существо. Я также знала, что мне не жить. Никто не мог убежать или спрятаться от такого чудовища. Оно выбралось из могильного кургана – гротескное слияние магии фейри и древних человеческих останков. Некоторые такие существа служили или охраняли своих хозяев. Некоторые выползали из-под земли без приглашения. Один из таких монстров убил моих родителей, когда я была маленькой – так жестоко, что Эмма не позволила увидеть их тела. И теперь мне была уготована такая же смерть. Мое сознание не могло справиться с этой мыслью, поэтому следующим, о чем я подумала, было то, что не следовало тратить деньги на новые пигменты: использовать их мне уже все равно было не суждено.

Чудовище опустило голову и оглушительно заревело. Это был глубокий, поразительный и в то же время отвратительный звук – как будто кто-то подул в древний, когда-то драгоценный охотничий рог, до краев набитый гниющим мхом. Тяжеловесное тело заходило ходуном, когда он, выставив рога вперед, бросился вниз с холма.

Я подскочила на ноги и бросилась бежать. Не в сторону дома, который уже виднелся вдалеке, в километре отсюда, а в противоположном направлении, в поле. В последние мгновения своей жизни стоило сделать хоть что-то небесполезное: например, отвести эту тварь как можно дальше от семьи.

Пшеница расступалась вокруг моих юбок. Стебли гнулись под подошвами башмаков, и зрелые колосья до рубцов хлестали меня по голым рукам. Тяжелая сумка болталась из стороны в сторону и била меня по бедрам, затрудняя бег. Сначала я не слышала ничего, только собственное лихорадочное дыхание. Все казалось нереальным. Как будто я бежала по полю в этот прекрасный солнечный день просто для удовольствия.

Потом холодная тень накрыла мою взмокшую спину, и тьма окутала меня. Пшеница билась, как волны океана в грозу. Копыто врезалось глубоко в землю рядом со мной. Я отшатнулась, оступилась и упала, барахтаясь в высоких стеблях. Чудовище нависло надо мной.

По обманчивому облику оленя прошла рябь, как блики солнца на воде. В темных дырах иллюзии стало заметно скелетоподобное создание из разлагающейся древесной коры, обвитой лозами, похожими на щупальца: выхолощенный череп вместо лица и гигантские рога из пары кривых шипастых веток длиной в человеческий рост. Существо было поражено болезнью: когда оно фыркнуло и подняло одну из дрожащих ног, кусочки коры откололись и посыпались на землю. Блестящие жуки разбежались от них во все стороны, заползая мне в чулки. Меня замутило от вкуса гнили во рту.

Чудовище поднялось на дыбы, заслоняя солнце. «Последним, что я увижу, – подумалось мне, – будет это созвездие личинок, расползающихся у него по животу».

Я не сразу поняла, что произошло, но в следующий момент чудовище вдруг просто упало наземь передо мной, превратившись в обмякшую кучу древесины, изъеденной червями. Многоножки длиннее моей руки уползли в траву; вспорхнули два огромных пятнистых мотылька. Кузнечики снова начали стрекотать, как будто ничего не произошло, а я продолжала лежать на земле. Все мое тело дрожало, и в ушах стучала кровь. С воплем отвращения я пнула кучу останков. Кости рассыпались во все стороны вместе с корой. Человеческий труп, на котором существо паразитировало, был уничтожен.

– Я выслеживал его целых два дня. Мог бы и не нагнать, если бы вы не привлекли его внимание, – произнес теплый, жизнерадостный голос. – Оно называется тан, если вам это интересно.

Я перестала смотреть на останки чудовища и вскинула голову. Передо мной стоял мужчина; солнце било ему в спину, поэтому я не могла разобрать черт его лица, только то, что он был высок, тонок и сейчас как раз возвращал обнаженный меч в ножны.

– Привлекла его… – Я запнулась в смятении, пораженная этими оскорбительными словами. Он говорил, как будто для него это было каким-то спортом, как будто моя жизнь ничего не значила. Это, впрочем, все объясняло. Незнакомец, может, и выглядел как человек, но он им определенно не был.

– Спасибо, – опомнилась я, не собираясь более протестовать. – Вы спасли мне жизнь.

– Неужели? От тана? Что ж, полагаю, да. В таком случае был рад помочь… О, я не знаю вашего имени.

Дрожь беспокойства пробежала по коже, как гром в ночи. Он не узнавал меня, а это значило, что Каприз он посещал редко. Кем бы он ни был, он должен быть опаснее всех фейри, с кем я когда-либо встречалась. И, как и все представители своего вида, он не мог не спросить у меня мое настоящее имя. Я помедлила, оценивая свой разум и чувства, и пришла к выводу, что он не наложил на меня никаких чар, развязывающих язык и заставляющих открывать опасные секреты. В Капризе никто не использовал имя, данное при рождении. Это могло сделать человека уязвимым для действия приворота, позволяющего фейри вечно контролировать тело и душу смертного так, что тот даже не будет об этом догадываться, – такое могущество крылось всего в одном тайном словечке. Это была самая опасная форма магии фейри, и ее боялись больше всего.

– Изобель, – представилась я, поднимаясь на ноги и делая книксен.

Если он и понял, что я дала ему свое ненастоящее имя, то не показал виду. Перешагнув через кучу останков чудовища одним махом, мужчина низко поклонился и взял меня за руку, потом слегка поднял и поцеловал. Я скрыла свое недовольство. Если уж ему так надо было прикоснуться ко мне, мог бы хотя бы позволить сначала встать.

– Был рад помочь, Изобель, – произнес он.

Прикосновение его губ к моим костяшкам было холодным. Когда он стоял так, со склоненной головой, я могла видеть только его волосы – непослушные, курчавые и темные, с едва заметным в солнечном свете красноватым отблеском. Эта отчетливая неопрятность делала его похожим на сокола или ворона, чьи перья раздул случайный порыв ветра. И, как и с Оводом, я чувствовала его запах: пряность хрустящих сухих листьев, прохладных ночей под ясной луной, дикость, тоску. Мое сердце все еще колотилось из-за встречи с чудовищем и – не менее опасной – встречи с фейри в безлюдном поле. Поэтому прошу простить мою глупость, но внезапно подумалось, что этот запах – то, чего бы мне хотелось больше всего на свете. Мне хотелось его, и эта жажда была практически пугающей. Не конкретно его, этого незнакомца, нет, но чего-то великого и таинственного, с чем был связан этот запах, – обещания, что где-то там, далеко, мир был иным.

Ну, так дело не пойдет. Я наконец решилась продемонстрировать свое раздражение, подняв его, как флаг на мачту.

– Никогда так долго не наслаждалась поцелуем руки, сэр.

Он выпрямился.

– Для фейри нет такого понятия, как «долго», – ответил незнакомец с легкой улыбкой.

На вид мужчина казался всего годом или двумя старше меня, но, конечно, его истинный возраст был примерно в сотню раз больше. Аристократические черты лица контрастировали с непослушными волосами, а рот показался мне настолько экспрессивным, что я сразу же захотела его зарисовать. Тени на уголках губ, небольшой изгиб с одной стороны, где его улыбка становилась немного кривой…

– Я сказал, – заметил он, – что для фейри нет такого понятия, как «долго».

Я подняла глаза. Он разглядывал меня озадаченно и заинтересованно, с неизменной улыбкой. Вот где таился его изъян: цвет глаз странного аметистового оттенка, выделяющийся на фоне его золотисто-бронзовой кожи, напоминавшей опавшие листья в блеске вечернего солнца. Необычный цвет был не единственным, что показалось мне странным в его глазах, но я при всем желании не могла понять почему.

– Прошу прощения. Я художница-портретистка и имею привычку разглядывать людей, в процессе забывая обо всем, что со мной происходит. Я услышала, что вы сказали. Мне просто нечего ответить.

Взгляд фейри скользнул по моей сумке. Когда он снова поднял глаза на меня, его улыбка исчезла.

– Конечно. Могу представить, что наши жизни находятся за пределами человеческого понимания. По большей части.

– Знаете ли вы, почему тан вышел из леса в Каприз, сэр? – спросила я. Мне показалось, что он ждет от меня какого-то одобрения своей загадочности. Я, впрочем, хотела, чтобы этот разговор получился коротким и практичным. Чудовищ у нас видели редко, и это неожиданное появление было более чем пугающим.

– Не могу сказать. Возможно, его выгнали Дикие Охотники, а возможно, ему просто захотелось прогуляться. В последнее время их стало больше, и из-за этого у всех неприятности.

«В последнее время» могло значить что угодно в его понимании. Этот промежуток времени мог захватывать и смерть моих родителей.

– Да, смерти людей бывают… неприятными.

Его брови чуть приподнялись, и на переносице появилась морщинка; взгляд стал испытующим. Он знал, что чем-то расстроил меня, но, как любой фейри, не мог взять в толк, чем. Горе человеческой смерти было понятно ему не более, чем лисе было бы свойственно оплакивать убийство мыши.

Я знала одно: не стоило оставаться здесь, пока он не решит, что это замешательство чем-то оскорбило его самого и причина этого замешательства заслуживает мести в виде какого-нибудь мерзкого проклятия.

Я склонила голову и снова сделала реверанс.

– Люди Каприза благодарны вам за защиту. Я никогда не забуду того, что вы для меня сегодня сделали. Хорошего вам дня, сэр.

Я подождала, пока он поклонится в ответ, а потом развернулась, чтобы уйти.

– Подождите, – произнес он.

Я оцепенела.

Позади меня послышался шорох колосьев.

– Я что-то не так сказал. Прошу извинить меня.

Я медленно оглянулась на него через плечо. Он смотрел на меня странно, неуверенно. Я понятия не имела, как реагировать. Фейри время от времени высказывали свои извинения – так как очень высоко ценили хорошие манеры, – но по большей части следовали системе двойных стандартов, согласно которой они требовали вежливости от людей, в свою очередь делая все возможное, лишь бы только не признавать неадекватность собственного поведения. Я была шокирована. Так что в ответ ляпнула первое, что пришло мне в голову:

– Ваши извинения приняты.

– О, хорошо. – Он снова улыбнулся, и вместо неуверенности в его выражении мгновенно появилось самодовольство. – В таком случае увидимся завтра, Изобель.

Я уже начала шагать прочь по дороге, когда смысл слов наконец достиг моего сознания. Я быстро обернулась, но фейри, который оказался никем иным, как осенним принцем, уже исчез: на пустой траве качались стебли пшеницы, и единственным живым существом во всем поле был только ворон, летящий в сторону леса. Его перья блеснули красноватым, заиграв на солнце.

Глава 3

Я ВСЕ ЕЩЕ понятия не имела, когда принц прибудет в мою мастерскую. Тем временем тетя наносила кому-то в городе визит, так что ответственность за то, чтобы выгнать девочек-козлят из кухни, ложилась на мои плечи. Легко сказать.

– Он заявил, что у нас странные имена! – визжала Май. Март тихо хныкала, сидя у печи. Моя ненависть к мальчишке-пекарю росла с каждой секундой. Хотя, по правде сказать, в остальном он казался довольно милым. И не то чтобы был неправ.

Я присела на корточки и взяла их обеих за плечи.

– Ну, когда мы с тетей Эммой выбирали имена, – заметила я, – вы были козлятами. Когда вас заколдовали, вы уже откликались на Март и Май, а еще мы не были уверены, что колдовство будет долговечным, так что решили ничего не менять.

Март придушенно всхлипнула. Мне нужно было выбрать другую тактику.

– Слушайте, хочу задать важный вопрос. Что нравится вам больше всего?

– Пугать людей, – подумав, ответила Май. Март открыла рот, а потом закивала.

О боже.

– Это довольно странно, не так ли?

Май смерила меня тяжелым взглядом.

– Может быть.

– Да, точно странно, – подтвердила я. – Но странно – это ведь необязательно плохо? Это может быть очень даже хорошо – пугать людей или есть саламандр. Гарольд сказал вам комплимент.

– Хм-м-м, – протянула Май. Я вряд ли ее убедила. Но по крайней мере Март перестала плакать, поэтому, чтобы сохранить хоть толику рассудка, я мысленно признала за собой относительную победу в этом раунде.

– А теперь идите. Вам нужно поиграть на улице, пока наш гость не уйдет. Только не заходите за край пшеничного поля.

Подталкивая их к двери, я чувствовала, как в животе ворочается склизкий ком страха. Если из леса вылезет еще одно чудовище…

Такие вещи происходили, конечно, очень редко, и я не забыла, с какой легкостью принц вчера справился с монстром. Мы были в безопасности, пока он находился здесь, в Капризе. Однако страх никуда не исчез, и я добавила:

– Если кузнечики затихнут, сразу же возвращайтесь в дом.

Май вскинула брови с подозрением.

– Почему?

– Потому что я так сказала.

– Почему мы не можем просто поиграть дома?

Я поспешно спустилась вместе с ними с крыльца; покосившаяся кухонная дверь захлопнулась за нами. С облегчением я отметила, что снаружи все выглядело прилично. Куры квохтали, разбежавшись по двору, листья деревьев трепетали на легком ветру, тени облаков плыли по холмам. Но Май продолжала смотреть на меня. Стало понятно, что мой живот все еще сводит от страха, и это, должно быть, отражается у меня на лице.

– Вы и сами это знаете, – быстро ответила я, подавляя в себе чувство вины.

Причин было немало. Май не раз роняла мои мольберты; Март испытывала неодолимую тягу к поеданию прусской лазури. Но, самое главное, они не нравились фейри. Я сделала вывод, что близняшки смущали их – как живое, зримое доказательство их ошибок, и к тому же очень мощное. Я точно знала, что их нельзя приворожить: Март и Май были их настоящие имена. Если бы фейри могли использовать это знание против них, они бы уже давно это сделали.

Март радостно заблеяла и поскакала к поленнице, но Май продолжила смотреть на меня.

– Не волнуйся, с нами ничего не случится, – наконец сказала она серьезно, похлопав меня по коленке. Потом побежала следом за сестрой.

В глазах защипало. Чтобы чем-то себя занять, я разгладила юбки и заправила за уши несколько выбившихся волосков. Не хотелось, чтобы они видели мое смятение, и признавать его сама тоже не собиралась. Когда я все свои силы вкладывала в то, чтобы сохранять порядок в доме, то могла не думать о том, что произошло с моими родителями, или о том, почему это событие приводило меня в такой ужас даже спустя двенадцать лет, хотя я ничего тогда не видела и не слышала. Но, очевидно, я недостаточно хорошо скрывала свой страх. Даже Май замечала.

Хриплый крик ворона раздался из листвы дерева, отбрасывающего тень на наш двор.

– Кыш! – рявкнула я, даже не поднимая головы. Вороны отпугивали певчих птиц, гнездившихся в наших кустах, и мы с Эммой их недолюбливали.

Мое беспокойство утихло в лучах теплого солнца при виде Март и Май, забирающихся по бревнам наверх. Издалека отличить их можно было только по разным белым пятнам на розовой коже: у Май пятно закрывало левую щеку и нос. У каждой были копна черных кудряшек, дырка между передними зубами и странно зловещие брови. Они походили на парочку купидонов, решивших, что поражать людей настоящими стрелами будет куда веселее. Они были абсолютно ужасны. Я их обожала.

Но я никак не могла выбросить из головы грядущий визит принца, и предчувствие неустанно билось волнами о темные берега моего подсознания.

Ворон снова каркнул.

На этот раз я подняла голову. Птица покачала головой, разглядывая мое хмурое лицо; потом взъерошила перья и попрыгала по ветке. Когда ее силуэт оказался на свету, я ахнула. Перья на спине отсвечивали красным, и мне показалось, что ее глаза необычного цвета.

Я поспешно присела в реверансе, а потом ринулась внутрь дома. С одной стороны, очень надеялась, что этот ворон не окажется принцем; с другой – в таком случае я только что поклонилась какой-то птице, а потом сбежала от нее. Кухонная дверь за моей спиной захлопала: бах, бах, бах.

Четвертый удар прозвучал следом, но это был уже не просто стук покосившейся двери. Кто-то просил разрешения войти.

– Войдите! – крикнула я, лихорадочно оглядываясь. Лучше бы я этого не делала.

Схватив первый попавшийся горшок, я срочно сунула его в раковину. Не знаю, был ли он вообще грязным, но больше ничего сделать я не успела. Дверь отворилась, и осенний принц вошел в дом. Дверной проем был рассчитан на людей нормального роста, поэтому ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться лбом о косяк.

– Добрый день, Изобель, – сказал он, поклонившись.

Я еще ни разу не приглашала фейри к себе на кухню. Это была маленькая комната с необработанными каменными стенами и проседающими от старости половицами. Света, проникающего внутрь сквозь единственное крошечное окно под потолком, как раз хватало, чтобы привлечь внимание к стопке немытой посуды возле серванта и печальной кучке торфа, тлеющей в нашей маленькой топке.

Принц же выглядел так, будто только что вышел из золоченой повозки, запряженной дюжиной белоснежных жеребцов. Я не запомнила, во что он был одет вчера, но такой наряд точно врезался бы мне в память. Подогнанный по фигуре темный шелковый плащ, отороченный вельветом медного оттенка, почти доставал до земли подобно мантии. На лбу у него была тиара, тоже медная, с отсветами зеленой яри-медянки; и, хотя его непослушные волосы, кажется, жили собственной жизнью и за ними головной убор был практически незаметен, я смогла разглядеть, что узор на нем напоминал переплетенные листья. Воротник его плаща был заколот брошью в виде ворона: без сомнения, реликвия еще прошлой эры. Вчерашний меч все еще висел в перевязи у него на поясе.

И стоял он в каком-то метре от луковых очистков, которые я тем утром забыла подмести.

Я уже нарушила все существующие правила этикета. Нужно было сказать ему что-нибудь содержательное и осмысленное.

– Что случится, если у вас не будет возможности поклониться в ответ? – брякнула я вместо этого.

Пока я собиралась с мыслями, принц изучал пристальным взглядом черпак, лежавший на столе, но сейчас уставился на меня. «Что с тобой такое?» – как будто говорил озадаченный взгляд его аметистовых глаз.

– Не уверен, что понимаю.

Однажды эти гнилые половицы должны были проломиться. Почему бы не оказать мне услугу и не сделать это сейчас?

– Если кто-то кланяется вам или делает реверанс, но у вас нет возможности тут же ответить тем же, – пояснила я, слыша свой голос как будто со стороны.

Понимание озарило черты его лица, и знакомая легкая улыбка растянула губы. Он чуть наклонился в мою сторону и встретился со мной взглядом, как будто рассказывал очень важный секрет. Возможно, так оно и было.

– Это ужасно неприятно, – тихо признался он. – Мы вынуждены разыскивать человека, который это сделал, и пока не найдем, не можем больше ни о чем думать.

– Кажется, я сейчас поставила вас именно в такое положение. Прошу прощения.

Он распрямился, как будто забыв о моем существовании.

– Разыскивать вас было для меня честью, – ответствовал он тепло, хоть и немного отвлеченно. Потом он поднял со стола шампур. – Это оружие?

– Нет, технически вещь не для этого.

– Ясно, – произнес он. Прежде чем я успела его остановить, он пересек кухню тремя гигантскими шагами, чтобы изучить сковородку, висящую на гвозде. – Это уж точно оружие.

– Это не… – Никогда еще при разговоре с фейри я не чувствовала себя такой косноязычной. – Ну… Этот предмет можно использовать как оружие, но изначально он для готовки.

Он оглянулся в мою сторону.

– Ремесло кулинарии, – пояснила я, заметив на его лице выражение вежливого ужаса.

– Да, я знаю, что такое готовка, – заметил он. – Просто я поражен, как много инструментов вашего Ремесла могут иметь двойное предназначение. Есть ли хоть какие-то предметы, которые люди не могут использовать для убийства друг друга?

– Вероятно, нет, – признала я.

– Как необычно. – Он остановился, разглядывая потолок. Не дожидаясь, пока он прокомментирует здесь что-нибудь еще, я прочистила горло и снова присела в реверансе.

Немного нахмурившись, он обернулся и поклонился в ответ.

– Обычно я принимаю клиентов в мастерской, она находится в другой части дома. Может быть, начнем? Я бы не хотела отнять у вас слишком много времени.

– Да, разумеется, – ответил он. Пока мы шли по коридору, принц продолжал смотреть куда-то наверх, а потом совсем замер, прикоснувшись к белой отштукатуренной стене. Я тоже остановилась, дожидаясь, пока он закончит. На моем лице застыла натянутая улыбка – проверенный способ сдержать раздраженный вопль.

– На этом доме лежит очень сильное заклятие, и, ко всему прочему, довольно странное, – заметил он наконец.

– Да. – Я двинулась дальше и с облегчением услышала за спиной шорох его плаща. – Это первая оплата моего труда, которую я получила, когда начала рисовать портреты. Мне потребовался целый год, чтобы заслужить ее. Ни один фейри…

– Не может причинить вред обитателям это дома в его стенах, пока вы живы, – закончил он негромко. – Впечатляет. Работа Овода?

Я кивнула, сдержав порыв оглянуться через плечо. Запах мастерской уже чувствовался отчетливо, и привычка помогла мне вести разговор более церемонно.

– Я имею счастье называть его своим меценатом уже много лет. Могу ли спросить, почему заклятие кажется вам странным?

– Никогда не видел подобных чар. И тем более не ожидал такого от Овода.

На этот раз уже мне чуть не пришлось замереть на месте. Я почти физическим усилием заставила себя продолжить движение, вошла в мастерскую и почти автоматически принялась собирать уголь, необходимый мне для сегодняшнего наброска. Неужели чары испортились? Или тогда, давным-давно, я все же что-то сказала не так, позволив Оводу оставить лазейку в нашей договоренности? Самая крошечная возможность была пугающей до тошноты, и я почувствовала, как руки и ноги немеют.

– Как принц я при желании мог бы разрушить любые чары, – продолжал он, все еще оглядываясь, рассматривая что-то незримое мне, – но, сказав, что это заклятие очень сильное, я не преувеличивал. Оно неподвластно даже мне. Овод, должно быть, потратил много усилий на то, чтобы осуществить такую ма́стерскую работу, что ему не свойственно: насколько я его знаю, он и со стула не стал бы подниматься без особой необходимости. Ваше Ремесло, должно быть, очень дорого ему. Начинаю понимать, почему он так настаивал на том, чтобы я заказал у вас портрет.

Я медленно выдохнула.

Кое-что из сказанного принцем звучало подозрительно: я полагала, что Овод не имел никакого прямого отношения к нашей сегодняшней встрече, но остальное заставило меня почувствовать такое облегчение, что я почти сразу отмахнулась от этой мысли.

– Я понятия не имела, – проговорила я. – Вы первый, кто мне сообщил. Раньше никто этого не упоминал.

Принц прошел мимо меня; рукава его одежд коснулись моей руки. Мастерская чрезвычайно заинтересовала его. Это была самая большая комната во всем доме – и самая захламленная, хоть мы и старались изо всех сил регулярно приводить ее в порядок. Незанятым сейчас оставался только небольшой диван у окна. На столике слева от меня стояли хрустальная ваза с двумя павлиньими перьями, набор импортного фарфора, стопка книг в кожаных переплетах и пустая птичья клетка. Обитые парчой стулья были завалены разнообразными драпировками всех оттенков и узоров. Так было во всей комнате: в каждом углу, в каждой щелочке – новая коллекция диковинных вещей, как будто моя мастерская была своеобразным эклектичным музеем человеческого Ремесла в миниатюре. И в центре всего этого скромно располагались мои стул и мольберт.

Принц, кажется, слишком увлекся и не собирался отвечать, поэтому я продолжила:

– Работая с меценатами из числа людей, портретисты обычно отправляются к ним на дом и работают там. Так как я, конечно, не могу проделать подобное с фейри, мы выбираем подходящие декорации для фона прямо здесь, в этой комнате.

– Это сковывает нас, – пробормотал принц, осторожно дотронувшись до птичьей клетки. Одними кончиками пальцев он провел по тонким металлическим прутьям. Мне вдруг вспомнился ворон на ветке дерева. О чем бы он ни говорил, мне следовало проявить сообразительность и заранее отнести клетку в другую комнату. Никогда еще мои клиенты, окруженные всей этой безвкусной бутафорией, не выказывали ничего, кроме полнейшего восторга.

Он отдернул руку и обернулся. Задумчивость на его лице исчезла и снова сменилась улыбкой, как утренний туман, растаявший в лучах солнца.

– Я имею в виду чары, наложенные Оводом. Почему никто не упоминал об этом. Ощущение, как будто вокруг твоих запястий – пара наручников, легких, как паутина, но крепких, как железо. Ни одному фейри не нравится признавать свою слабость.

– Но вы исключение, сэр?

– О нет, совсем нет. Мне это тоже не доставляет удовольствия. – Кривая улыбка стала шире, и на одной щеке появилась ямочка. – Просто я не особенно осмотрителен, как вы, должно быть, заметили.

Я действительно заметила. Он не был похож ни на одного из фейри, кого я когда-либо встречала.

– Как мне следует обращаться к принцу? – сменила я тему, пересекая комнату в поисках драпировки, которая могла бы стать подходящим фоном для его туалета.

– Подобные формальности у нас не в ходу, – сказал он. – Я думал, вы это и так уже знаете. – Откуда? Я не имела привычки устраивать званые обеды для членов королевской семьи. – Как бы там ни было, мое имя Грач.

Я не сдержала улыбку.

– Оно вам подходит, сэр.

Он бросил на меня быстрый взгляд, изучая мое лицо, и его улыбка, кажется, стала почти доверительной. Я не знала, что фейри могли так улыбаться. Стоя с ним рядом, я вдруг поняла, что макушкой достаю ему только до груди. Щеки у меня потеплели.

О господи! Я должна работать.

– Думаю, вот эта ткань будет в самый раз, – предложила я, поднимая кусок тяжелого шелка цвета ржавчины с медной вышивкой.

Он помедлил, разглядывая ткань почти с нетерпением. Эта часть моей работы всегда казалась мне интересной. О фейри сложно было узнать много, но иногда их эстетические предпочтения приоткрывали завесу тайны и позволяли заглянуть им в душу (если у фейри вообще были души – этот вопрос всегда вызывал у деятелей церкви ожесточенные дебаты). Овод обожал захламлять свои портреты кучей безделушек, имеющих дорогой вид. Другой мой покровитель, Ласточка, предпочитал лишь полезные в быту объекты, которые уже были когда-то использованы: полусожженные свечи, книги с треснувшими корешками и потертыми уголками.

Грач покачал головой, отвернулся от предложенной ткани и наклонился, чтобы изучить несколько стеклянных ваз – работу Ремесленников-стеклодувов. Он рассматривал статуэтки, зеркала, корзины, полные фруктовых муляжей, химические колбы, перьевые ручки – тихий, сосредоточенный и оттого особенно привлекающий внимание. Я не могла представить, о чем он сейчас думает. Наконец, принц вернулся к птичьей клетке и поднял голову, встретившись со мной взглядом. На его лице снова появилась та непостоянная улыбка.

– Я решил, что не хочу никаких предметов на портрете, – объявил мужчина, направляясь к дивану. Он уселся на него, вытянув одну руку вдоль спинки, глядя на меня так проницательно, как будто прекрасно понял, почему я разглядывала его. – Если уж вам придется смотреть на что-то часами, пусть это буду только я.

Мне еле удалось сохранить серьезное выражение лица.

– Как великодушно с вашей стороны, сэр. Мне потребуется куда меньше времени на портрет, если, кроме вас, на нем не будет ничего лишнего.

Он немного выпрямился и нахмурился; аристократические черты омрачила тень раздражения.

Что я делала? Раздражение фейри легко – так легко – могло превратиться в приступ гнева. На меня это было совсем не похоже. Столько лет осторожности, и всего несколько минут чуть не заставили меня оступиться. Замолчав, я села у мольберта, оправила юбки и выбрала кусочек угля. Постаралась вытеснить все остальные мысли из головы.

Мне сложно объяснить, что происходит, когда я беру в руки кусочек угля или кисть. Могу лишь сказать, что мир преображается. Я вижу обычные вещи совершенно иначе. Лица становятся не лицами, а сложными структурами, составленными из света и тени, форм, углов и текстур. Глубокий и ясный блеск радужки глаза, в котором отражается дневной свет из окна, становится изысканным и неотразимым. Диагональная тень, пересекающая воротник клиента, светлые нити бликов, горящие в его волосах, как золото, заставляют меня испытывать почти физический голод. Мой разум, моя рука не принадлежат мне. Я пишу не потому, что хочу или как-то особенно хороша в этом, но потому что должна делать это, потому что этим живу и дышу, потому что для этого и была создана.

Все мои заботы исчезают под шорох угля по бумаге. Я не замечаю мягких черных крошек, сыплющихся вниз, мне на колени. Сначала круг, свободный, энергичный, захватывающий форму лица Грача. Потом живые широкие линии, чтобы набросать его удивительные космы, его корону.

Нет.

Я срываю бумагу с мольберта, швыряя ее на пол, и начинаю новый набросок. Лицо, волосы, корона. Брови – темные, изогнутые. Кривая улыбка. Массивные плечи. Хорошо. Лучше. Теперь в комнате оказались уже два Грача, и оба наблюдали за мной. Ни один из них не казался мне реальнее другого. За моим мольбертом живой Грач наклонил голову, чуть сдвинулся с места. Я чувствовала, что он следит за моими движениями, но мне было все равно – лихорадка моего Ремесла захватила меня. Однако краем сознания я все равно отметила, что он становился беспокойнее. В голову пришли слова Овода: что-то о том, что Грач не может усидеть на месте.

– Погодите, – произнес он, и я тотчас перестала штриховать. Я смотрела на него, вновь привыкая к реальному миру, как будто только что слишком долго рассматривала оптическую иллюзию. Выражение его лица показалось мне встревоженным. На мгновение я испугалась, что он собирается отменить наш сеанс.

– Все уже… – он нахмурился, подбирая слова, – окончательно? На портрете? Вы сможете его изменить?

Пока он говорил, я задержала дыхание, но сейчас выдохнула. Всего-то.

– На этом этапе я могу изменить что угодно. Когда я начну писать, вносить изменения будет труднее, но я по-прежнему смогу делать поправки на протяжении всей работы.

Какое-то время Грач ничего не говорил. Он посмотрел на меня, потом отвернулся и, отстегнув со своего воротника брошь в форме ворона, положил ее в карман.

– Превосходно, – оценил он. – Это все.

Я бы солгала, если бы сказала, что его поведение не вызвало у меня любопытства. Брошь, разумеется, была работой человека, Ремесленника, как и все остальные предметы его одежды. Когда-то давно Грача хорошо знали в Капризе, но однажды он просто перестал здесь появляться. Фейри ценили Ремесло больше всего на свете. Что за катастрофа должна была произойти, чтобы он отказался от своей привычки? И не было ли это как-то связано с тем предметом, который он только что предпочел убрать с глаз долой?

Но, возможно – более вероятно, почти наверняка, – брошь просто вышла из моды, или же он устал ее носить, или просто решил, что она плохо сочетается с цветом его пуговиц и хотел отдать ее на перековку. Он был фейри, а не смертным пареньком. Я не должна была попасться в ловушку, начав сочувствовать ему. Это был самый старый, излюбленный и опасный из трюков прекрасного народца.

Я вернулась к работе. Набросок выглядел похожим, но один изъян стал беспокоить меня, пока я вычищала штрихи. С его глазами что-то было не так. Я несколько раз стирала уголь с бумаги кусочком влажного хлеба и начинала заново, но ни одна новая попытка не приблизила изображение к совершенству. Каждая деталь, от формы век до изгиба ресниц, абсолютно точно передавала его образ – но в целом они не могли передать… его душу, если можно так выразиться. У меня никогда еще не возникали такие проблемы с прошлыми клиентами фейри. Да что сегодня со мной не так?

Угольный кусочек сломался в моей руке. Половинка перекатилась по половицам и исчезла под диваном. Я поднялась со стула, чтобы достать его, но Грач наклонился и передал его мне. Прежде чем вернуться на место, он остановился, рассматривая мою работу. Мне показалось, что он еле слышно ахнул.

Принц наклонился ближе, чтобы рассмотреть набросок.

– Так вы меня видите? – спросил он тихо и удивленно.

Я не знала, как ответить на это. Непонятный изъян уродовал работу.

– Так вы выглядите, сэр, – наконец нашлась я. – Но набросок еще нуждается в значительных улучшениях. Я бы хотела еще немного поработать над ним, прежде чем мы закончим.

Грач почти застенчиво коснулся своей короны, потом сел на место. Помедлив, он положил руку обратно на спинку дивана и, чуть подождав, подвинул ее так, чтобы совпадение с прежней позой было идеальным.

Оставшееся время сеанса мы провели в тишине. Не в той строгой, неуютной тишине, которая висела надо мной в присутствии других фейри, но в молчании более теплом и нерешительном. Это напомнило мне тот день, когда я пошла в город и сидела, читая, в тени своего любимого дерева, а потом вдруг заметила другую девочку за тем же занятием. Мы коротко поприветствовали друг друга и все оставшееся время провели вместе в тишине. Через несколько часов разошлись по домам, но я чувствовала, что мы подружились, хотя обменялись всего парой слов. Потом я узнала, что она вместе с родителями уехала жить в Запредельный Мир.

Я поняла, что уже поздно, только когда за окном показались две кудрявые головки. Грач не замечал близняшек, подглядывающих в мастерскую, пока Май не прилипла к окну вплотную и не принялась дуть на стекло. Тогда он обернулся, не успев, впрочем, увидеть, как они пригнулись, оставив на стекле лишь уменьшающееся пятнышко пара.

Солнце почти село. Я все еще не поняла, что не так с глазами Грача.

Его брови дернулись чуть разочарованно, когда я сообщила ему, что на сегодня мы закончили.

– Могу ли я вернуться завтра? – спросил он.

Я подняла голову, развязывая фартук наощупь.

– Овод назначил сеанс. Может быть, послезавтра?

– Очень хорошо, – сказал он раздраженно. Впрочем, причиной явно была не я.

Я не знаю, что нашло на меня потом. Когда он открыл дверь, то не вышел на улицу сразу, а помедлил, как будто хотел сказать что-то еще, но не был уверен, как это выразить. То же самое чувство охватило меня. Мы встретились взглядами, тем самым как будто протянув невидимую нить через всю комнату. Я сделала глубокий вдох, а потом выпалила, мысленно проклиная себя:

– Вы вернетесь в облике ворона?

– Вероятнее всего, думаю.

– Прежде чем уйдете… могу я увидеть ваше превращение?

Он не ожидал этого вопроса. На его лице отразилось несколько эмоций сразу: надежда, осторожность, удовольствие. Ни одна из них не была в точности человеческой, но я все равно почувствовала, что в них кроется больше смысла, чем в тех фальшивых эмоциях, которые фейри примеряли на себя, как шляпы, – бледных подобиях, не более реальных, чем их чары.

– Вас это не испугает? – спросил он.

Я покачала головой. Ни один из нас не отводил взгляда.

– Меня трудно испугать.

В глазах Грача блеснули искры. Весь дом вдруг заполнил шорох, звук далекого ветра, шуршащего в сухой листве. Он становился громче и громче, пока я не почувствовала, как холодные порывы окружают меня со всех сторон, развевая мои одежды с дикостью пьянящей пряности ночного леса, поражая меня уже знакомой, хоть и непонятной жаждой перемен. Отброшенные наброски углем зашелестели, а потом разлетелись по комнате. Солнце закатилось за горизонт, и птичья клетка на мгновение сверкнула ослепительным золотом, прежде чем моя мастерская погрузилась во мрак.

Грач будто становился выше, темнее, неистовее. Мягкая полуулыбка осталась неизменной, но фиолетовые глаза вспыхнули. Вихрь черных перьев поднялся с земли, окутывая его с ног до головы. Я, должно быть, моргнула: в следующий момент вся бумага уже лежала на полу, а ворон восседал на клетке, чуть расправив крылья, пристально рассматривая меня. Последние лучи солнца отражались на его перьях и блестели в глазах.

Я лишилась дара речи, не в силах найти слова, чтобы описать то, что мне только что довелось увидеть.

– Это было потрясающе, – прошептала я наконец и склонилась перед принцем в реверансе.

У него было чувство юмора. В ответ ворон тоже склонил голову, а потом вылетел за дверь.

Глава 4

СЕНТЯБРЬ пролетел так быстро, что показался мне сном. Я закончила работу над портретом Овода и вскоре после этого обзавелась новой покровительницей, Вербеной из летнего двора. Но мне казалось, что все эти дни я проводила с Грачом – и только с ним.

Когда прошло полмесяца, я поняла, что откладывала вопрос оплаты так долго, как могла. Обычно мои клиенты делали первый шаг, стремясь заманить меня в ловушку из самых соблазнительных предложений, но я подозревала, что принц так давно не общался со смертными, что потерял в этом деле сноровку. Необходимость поднять тему самостоятельно почему-то беспокоила меня. Я делала вид, что это нормальное волнение, что я просто не привыкла отклоняться от стандартной рутины. Но истинная причина крылась в том, что мне попросту не хотелось слушать, как Грач начнет предлагать мне розы, чей запах украдет у меня все детские воспоминания, или бриллианты, которые станут мне дороже всего на свете, или пуховую перину, которая уничтожит все мои мечты. Я знала, что у него была и эта – темная – сторона, но не хотела ее видеть. И такая мысль была опаснее всех чар, которые он мог бы мне предложить, вместе взятых.

Я трижды опускала кисть и открывала рот, но только на четвертый раз нашла в себе силы заговорить. Он оторвался от чашки с чаем, которую – очень подозрительно, как мне показалось, – рассматривал, и прислушался ко мне.

– Да, конечно, – сказал он, когда я закончила. Следующие его слова удивили меня: – Какого рода чары вам бы хотелось?

Я помолчала, приводя мысли в порядок. Возможно, он предпочитал наблюдать за тем, как смертные сами роют себе могилу. В таком случае мне следовало быть особенно осторожной. Я взвешивала каждое слово.

– Нечто, что оповестит меня, если члены моей семьи будут в опасности. – Я пару мгновений обдумывала, в чем были слабые стороны этой просьбы, и продолжила: – Членами моей семьи для этих чар будут считаться моя тетя Эмма и мои сводные сестры Март и Май. Знак не должен быть слишком явным, чтобы не привлекать лишнее внимание, но также хорошо различимым, чтобы я не упустила его из виду.

Он вернул чашку чая на столик, сложил руки на груди и улыбнулся одним уголком рта. Я приготовилась к его ответу.

– Вороны, – предложил он, снова обезоружив меня.

Вороны? Я не могла понять, была эта идея продиктована тщеславием, недостатком воображения или и тем, и другим.

– Прошу простить мою прямоту, – ответила я, – но вороны могут быть довольно шумными. Если бы я убегала от… – Я замялась и сказала не то, что было у меня на уме: – …от разбойника, предположим, не думаю, что стая птиц, кружащих над моим укрытием, пошла бы мне на пользу.

– А, понимаю. В таком случае воспитанные вороны. Они будут вести себя прилично.

– Вы странно настойчивы, сэр. Есть ли в этих воронах что-то такое, о чем я потом пожалею? – В моем голосе уже неприкрыто сквозило разочарование. Я не могла раскусить его. Должна же быть какая-то зацепка! Господи, мне необходимо было убедиться в том, что она есть – просто чтобы напомнить себе, кто Грач на самом деле такой. – Они не будут мучить меня предсказаниями о моей смерти? Или вызывать бессонницу? Или пикировать всей стаей вниз по каждому пустяку?

– Нет! – воскликнул Грач, подскакивая с места. Он тут же опомнился, отвел в сторону ножны клинка и опустился на диван, как будто выбитый из колеи. Я вытаращилась на него. – Я не собираюсь причинять вам вред, – продолжил он. Голос у него был расстроенный. – Вы, скорее всего, все равно не позволили бы мне, даже если бы я и попытался.

Слова встали у меня в горле комом. Фейри не умели лгать. Я оторвала от него взгляд, не в силах смотреть в странные глаза, которые я не могла ни описать словами, ни передать на холсте.

– Нет, не позволила бы. Учитывая ваши заверения, вороны будут… приемлемы. – В ужасе от того, как чопорно прозвучали мои слова, я сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. – Мы можем обсудить остальные условия завтра.

Он просиял на слове «завтра» и согласно кивнул.

– Жду с нетерпением, – охотно ответил он, и вот так просто все было прощено. Скрывая улыбку, я случайно подняла мастихин прежде, чем нашла свою кисть.

Когда принц ушел, не получалось избавиться от мысли, что он настоял на воронах не просто так. Объяснение пришло мне в голову, когда я уже заканчивала убираться. Мои щеки вспыхнули, и я почувствовала, как в груди слегка кольнуло грустью. Все было очень просто. Он не хотел, чтобы я забыла его, когда он уедет.

Оставшиеся недели смешались воедино. Время года не изменилось; но здесь, в моей мастерской, хотя поля за окном все еще бурлили в лучах летнего солнца, изменения произошли со мной. Когда Грача не было здесь, я думала о нем. Во время наших сеансов мое сердце колотилось, как будто я только что бежала марафон. Я ворочалась по ночам, мучаясь загадкой его глаз, которые никак не удавалось изобразить, сходя с ума из-за лунного света, льющегося через окно – готова поклясться – ярче, чем когда-либо прежде. Должно быть, как-то так ощущалось пробуждение весны. Я чувствовала себя живой, как никогда раньше; мой мир больше не казался застывшим, а искрил многообещающе, задыхаясь от предвкушения.

О, я знала, что мои чувства к Грачу опасны. Удивительно, но угроза делала все только лучше. Возможно, все эти одинокие годы вежливых улыбок, застывших на лице, немного свели меня с ума, и безумие просто не сразу настигло меня – пока я не почувствовала вкус чего-то нового. Ходить по лезвию ножа всякий раз, когда мы обменивались поклонами, знать, что малейшая оплошность может обернуться для меня смертельной опасностью – от этого кровь буквально бурлила в моих венах. Собственная ловкость заставляла меня ликовать. Из всех Ремесленников Каприза я знала прекрасный народец лучше всех. Дни текли, как вода сквозь пальцы, ускользая, как бы отчаянно я ни пыталась их удержать, подталкивая меня к неизбежному концу того, что, будь моя воля, длилось бы вечно. И с каждым днем моя уверенность в том, что я могу справиться с Грачом, становилась все крепче.

Я, наверное, продолжила бы верить в это, если бы не выяснила, что не так с его глазами – во время нашего последнего сеанса.

– Овод сказал мне, что, когда вы впервые писали его портрет, ваши ноги еще даже не доставали до земли, – сказал Грач. Так все это началось. – Он говорил, как будто это было всего… Изобель, сколько вам лет? Я так ни разу и не спросил.

– Семнадцать, – ответила я, отрываясь от картины, чтобы увидеть его реакцию.

Во время наших первых сеансов он сидел неподвижно, как каменная статуя, вероятно, полагая, что помешает моей работе, если сдвинет с места хоть волосок. Теперь, когда я заверила его, что уже продвинулась достаточно далеко и его поза не особенно важна, он обычно устраивался на диване боком и периодически выглядывал в окно, как будто боялся пропустить хоть одно красивое облако или пролетевшую птицу. Но чаще всего он смотрел на меня. Мы вели разговоры с опасной простотой.

Принц отреагировал не совсем так, как я ожидала. Он долго смотрел на меня; на лице у него отразился шок – или даже чувство утраты.

– Семнадцать? – повторил он. – Но ведь для мастера Ремесла это очень юный возраст. И вы уже совсем выросли, не так ли?

Я кивнула. И даже улыбнулась бы, если бы не выражение его лица.

– Я действительно молода. Большинство людей моего возраста не создают работы такого уровня. Я начала писать, как только смогла держать в руке кисть.

Он покачал головой, опустив взгляд. Поглощенный мыслями, дотронулся до своего кармана.

– Сколько лет вам? – осведомилась я, озадаченная этой меланхолией, вдруг охватившей его.

– Я не знаю. Я не могу… – Он выглянул в окно. Его челюсть дернулась. – Фейри не особенно обращают внимание на годы, они проходят так быстро. Не знаю, могу ли я объяснить это так, чтобы вы поняли.

Каково это? Встретить кого-то, почувствовать связь, все это – в один-единственный золотой полдень, а потом узнать, что для нее каждая прошедшая минута была годом, каждая секунда – часом? Еще солнце не взошло бы следующим утром, а она уже была бы мертва, – вот о чем он думал.

Острая тихая боль скрутила мое сердце. Тогда я и увидела этот секрет, спрятанный в глубине его глаз. Невероятно, но это была скорбь. Не эфемерная печаль прекрасного народца, а настоящая человеческая скорбь, холодная и бесконечная, зияющая пропасть на дне души. Неудивительно, что я не могла разгадать изъян. Эта эмоция не была свойственна таким, как он… не могла быть свойственна.

Время остановилось. Даже сияющие хлопья пыли, казалось, замерли в воздухе.

Я должна была убедиться. Как в трансе, пересекла комнату и поднесла руку к его щеке – осторожно, едва коснувшись кожи. Он не сразу заметил меня и слегка дернулся – почти вздрогнул, – прежде чем поднять глаза. Да, это действительно была скорбь. Вместе с ней – боль и смятение, такое сильное, что я задумалась, понимал ли он когда-нибудь сам, что чувствует, и казалось ли ему это таким же чужеродным и непонятным, как нам – многие черты фейри.

– Я оскорбил вас? – спросил он. – Прошу прощения. Я не имел в виду…

– Нет, все в порядке. – Загадочным образом мой голос звучал ровно. – Я просто заметила кое-что, над чем мне нужно поработать, прежде чем ваш портрет будет закончен. Не могли бы вы повернуть голову и сохранить такое положение на несколько минут?

Прекрасно понимая, что позволяю себе очень многое, я подняла другую руку, обхватила его лицо и осторожно повернула в сторону мольберта, чтобы свет падал ему на глаза под правильным углом. Он позволил мне это безропотно, следя за мной взглядом. Я чувствовала его теплое дыхание на своих запястьях.

Это был наш последний день вместе. Первый и последний раз, когда я прикасалась к нему. Знание пульсировало между нами, как сердцебиение. Когда наши взгляды встретились, другая истина стала очевидной. Связь между нами я чувствовала так же осязаемо, как рукопожатие или похлопывание по плечу. И я знала: то же самое чувствует и он.

Голова закружилась. Я сделала шаг назад и мысленно захлопнула дверь перед собственными эмоциями, прежде чем они даже смогли принять более ясную форму. Темные пятна замелькали перед глазами, и панический холод забрался в легкие. Что бы это ни было, нужно было положить этому конец. Сейчас же.

Ходить по лезвию ножа было забавно ровно до той поры, когда он переставал быть метафорическим.

Смертных мало заботили загадочные положения Благого Закона, но одно из его предписаний касалось всех нас до единого: людям и фейри не дозволялось любить друг друга. Это было похоже на шутку, если честно. На такие сюжеты Ремесленники слагали песни, ткали гобелены. Такого никогда не случалось и не могло случиться, потому что при всей своей кокетливости и жажде чужого внимания фейри не могли испытывать никаких настоящих чувств и любить не могли. Или так я думала раньше. Теперь я подвергала сомнению все, что знала о народе Грача, все, что замечала, все аккуратные, разумные правила, которые всю жизнь принимались как должное. Ведь законы не существовали без причины – или без прецедентов.

Ну а расплата? Вы знаете, как оно водится в этих историях. Разумеется, это смерть – с одним-единственным исключением. Чтобы спасти жизнь возлюбленной – спасти их обоих, – смертный должен испить из Зеленого Колодца. Если только фейри не успеют поймать их раньше.

– Пожалуйста, не двигайтесь, – сказала я. Эта просьба прозвучала холодно, и скрип моего стула донесся до моего слуха как будто издалека. Я подняла кисть, не смея взглянуть на Грача, боясь увидеть его реакцию на перемену в моем поведении.

Когда мир вокруг становился невыносим, всегда можно было раствориться в своей работе. Я погрузилась в святилище, где все мои страхи исчезали под давлением требовательного Ремесла. Я сосредоточилась на глазах Грача, на сочном аромате масляной краски, на чувственных блестящих следах, оставленных кистью на холсте. Это мое Ремесло, мой смысл. Мы были здесь только ради него. Только мастер мог достигнуть скрытой глубины на этом портрете, и я должна была сделать все, что в моих силах, чтобы в точности передать выражение. Дело было в тенях на радужках его глаз: глубоких, загадочных и туманных, как блик, который лодка отбрасывает на дно кристально чистого озера. Не реальный образ, а призрак, оставленный им.

Я работала, и меня переполнял лихорадочный трепет от осознания собственного дара, осознания того, что я вот-вот закончу портрет, каких раньше никогда не создавала. Я забыла, кто такая, сбитая с ног этой силой, которая текла сквозь меня, изнутри и снаружи. Свет погас, но я не замечала этого, пока комната не погрузилась в сумрак и цвета на моем холсте не поблекли. Эмма была дома; из кухни доносились редкие тихие звуки, как будто она старалась как можно незаметнее отвести близняшек наверх. Мое запястье болело; выбившиеся волосы липли к взмокшим вискам. Я остановилась, чтобы придать форму кисти, и внезапно осознала, что моя работа закончена. Грач смотрел на меня с холста, и в двухмерном пространстве была запечатлена его душа.

Издалека донесся звук охотничьего рога.

Грач подскочил с места, напряженный, как натянутая струна. Рука его потянулась к мечу. Первой моей мыслью было то, что к нам снова заявилось волшебное чудовище, но звук был другой: высокий, гнусавый, чистый. Я убедилась в этом, когда рог прозвучал второй раз: загудел, задрожал и затих.

По моей спине пробежал холод. В Капризе этот звук слышали редко, но трудно забыть зов Диких Охотников.

– Мне нужно идти, Изобель, – проговорил Грач, схватив меч за рукоять. – Охотники вторглись в осенние земли.

Я встала так быстро, что уронила на пол стул. Удар об половицы прогремел, как выстрел, но я даже не вздрогнула.

– Подождите. Ваш портрет закончен.

Он остановился в дверях, рукой держась за косяк. Ужасно, но он не смотрел на меня. Нет – не мог смотреть. В тот момент я поняла без тени сомнения, что он планировал вновь исчезнуть из человеческого мира – безвозвратно и, относительно отмеренной мне смертной жизни, навсегда. Мы не могли искушать судьбу. Я знала: когда он уйдет, мы больше никогда не увидим друг друга.

– Упакуйте его для отправки к осеннему двору, – проговорил он ровным, выхолощенным голосом. – Через две недели его заберет у вас фейри по имени Папоротник. – Он помедлил. Но потом вдалеке снова прогудел рог. – Один ворон – неопределенная опасность. Шесть – верная угроза. Дюжина – смерть, если не удастся ее избежать. Чары наложены.

Он пригнулся под косяком и выскочил за дверь. Вот так просто он исчез навеки.

Должна признаться вам в собственной глупости. Пока Грач не уехал и вместе с его исчезновением не наступило это серое, безрадостное время в моей жизни, я всегда насмехалась над историями, в которых девушки страдали по своим сбежавшим кавалерам – юношам, которых они дай бог знали неделю и в которых им влюбляться не следовало. Неужели они не понимали, что смысл их жизни – нечто куда большее, чем сомнительное расположение какого-то молодого дурачка? Что мир не вращался исключительно вокруг их надуманной сердечной драмы?

Но потом это происходит с тобой, и ты понимаешь, что ничем, в сущности, не отличаешься от этих девушек. Нет, их истории по-прежнему кажутся абсолютно абсурдными, только теперь ты стала одной из них. Довольно унизительно. Но не в этом ли кроется вся нелепость человечности? Мы – не вечные нестареющие существа, свысока взирающие на течение столетий. Наши миры малы, а жизни коротки; мы истекаем кровью, а потом падаем в бездну.

Два дня спустя я мысленно перечислила все неприятные качества Грача, приготовившись заняться безжалостной критикой. Он был надменным, эгоистичным и бестолковым, короче, не стоил и моего мизинца. И все же, с яростью припоминая нашу первую встречу, я не могла не вспомнить, как быстро он извинился передо мной, хоть не имел ни малейшего представления, за что. Я с точностью помнила выражение его лица в тот момент. Под конец этого упражнения я чувствовала себя еще более несчастной.

Через три дня я собрала пяток предварительных угольных набросков его портрета, которые сделала перед началом работы маслом, сложила их между листами вощеной бумаги, свернула и спрятала в глубине своего шкафа, чтобы прекратить, наконец, рассматривать их, каждый раз будто высыпая соль на свежую рану, пока желание снова увидеть его лицо не поутихнет. Прекрасный золотой полдень подошел к концу. К тому моменту, как Грач хотя бы вспомнит о моем существовании, если вспомнит вообще, я уже давно буду мертва.

Я ела. Я спала. Я поднималась с кровати по утрам. Я писала, мыла посуду, приглядывала за близняшками. Каждый день небо было ясным и синим. В жару трескотня кузнечиков сливалась в один монотонный гул. Все было к лучшему, уверяла я себя, проглатывая эту мантру, как кусочек горького хлеба. Все было к лучшему.

Две недели спустя, как Грач и обещал, в мою мастерскую прибыл Папоротник. Он забрал портрет, который я упаковала в специальный ящик, проложенный тканью и соломой. Когда прошла третья неделя, я начала немного приходить в себя, но в моей жизни теперь чего-то не хватало, и я подозревала, что никогда уже не стану прежней. Но, возможно, это просто было естественной частью взросления.

Однажды ночью я отправилась на кухню после темноты и увидела там Эмму. Она уснула на столе, обхватив слабой рукой бутылку настойки, грозящую перевернуться. В ступке перед ней нашлись наполовину истолченные едкие травы. Это зрелище не было для меня новостью.

– Эмма, – прошептала я, прикасаясь к ее плечу.

Она пробормотала в ответ что-то невразумительное.

– Уже поздно. Тебе нужно лечь.

– Угу, иду, – пробурчала она куда-то себе в рукав, впрочем, не двигаясь с места. Я взяла настойку из ее руки и понюхала; потом нашла пробку и отставила бутылку в сторону. Не нужно было просить Эмму дыхнуть, чтобы понять, чем от нее будет пахнуть.

– Пойдем. – Я перекинула ее руку через свои плечи и подняла тетю со стула. Ноги у нее подкосились. Идти вместе вверх по лестнице, как я и ожидала, оказалось интересной затеей.

Люди постоянно принимали Эмму за мою мать. В основном такую ошибку допускали дети или жители других мест – люди, которые не знали историю о том, как погибли мои родители и как Эмма, местный фармацевт и хирург, попыталась спасти жизнь моему отцу, но безуспешно. В отличие от моей матери, он умер не сразу. Хотя, надо сказать, так было бы куда лучше.

Поэтому я не могла сердиться на Эмму из-за ее слабостей, даже если иногда мне приходилось опекать ее, а не наоборот. Вероятно, сегодня умер один из ее пациентов. Я давно поняла эту закономерность и перестала спрашивать. Более того, я не могла забыть и того, что я была единственной причиной, по которой она все еще жила здесь, в Капризе. Если бы не я, если бы не ответственность за воспитание дочери погибшей сестры и человека, который умер у нее на руках, Эмма уже давно уехала бы в Запредельный Мир. Там, где чары ценились выше всего, а существам, которые могли наложить их, даром не сдалась человеческая медицина… что ж, не здесь ей нужно было искать счастье и достаток.

Эмме тоже чего-то не хватало в жизни, и мне следовало помнить об этом.

– Тебе снять обувь? – спросила я, помогая ей опуститься на край кровати.

– И так но… нормально, – не открывая глаз, ответила она. Я все равно помогла ей, стащив с ног башмаки и засунув их под кровать, чтобы она не споткнулась, если встанет посреди ночи. Потом я наклонилась и поцеловала ее в лоб.

Она разлепила глаза. Темно-карие, почти черные, как и мои, огромные, внимательные. У нее были те же веснушки на бледной коже, те же густые волосы пшеничного цвета. Я помню, как давно, еще до того как случилась беда, они с моей мамой шутили, что женщины в нашей семье властвовали безраздельно: передавали идентичную внешность по наследству, не особенно заботясь о мужском вкладе в общее дело.

– Мне жаль, – пробормотала она, поднимая руку, чтобы ласково погладить меня по волосам, – что так вышло с Грачом.

Я оцепенела. Мое сознание забилось на краю обрыва, рискуя рухнуть в пропасть.

– Я не знаю, о чем…

– Изобель, я не слепая. Я знала, что происходит.

Кислота едко всколыхнулась в желудке. Мой голос прозвучал тонко и напряженно, готовый повыситься, если придется защищаться:

– Почему ты ничего не сказала?

Ее рука безвольно упала на покрывало.

– Потому что я не могла бы сказать тебе ничего, что ты бы не знала сама. Я надеялась, что ты сама сделаешь правильный выбор. – Понимающее выражение лица Эммы кольнуло меня чувством вины. Моя враждебность исчезла; но пустота, которая осталась на ее месте, была хуже. – А еще я волнуюсь за тебя. Ты так занята своим Ремеслом, так отстранена от всего вокруг, что у тебя нет возможности испытать… очень многое. Без чар нам приходилось бы трудно. Но я бы так хотела…

Потолок сотряс топот, за которым последовало маниакальное хихиканье. Я была рада, что нас прервали. Чем больше Эмма говорила, тем сложнее становилось сдерживать слезы, которые щипали глаза.

– О черт. Близняшки, – прохрипела она, смерив перекрытия уставшим взглядом. Я быстро поднялась с места.

– Не волнуйся. Я посмотрю, как они там.

Ступеньки старой лестницы, ведущей на чердак, скрипели под моим весом. Когда я вошла в спальню близняшек – крошечную комнатушку под косой крышей, в которой едва умещались две кровати и комод, – они уже успели притвориться спящими, хотя меня бы это не убедило, даже если бы они не продолжали сдавленно хихикать.

– Знаю, что вы что-то замышляете. Сдавайтесь. – Я подошла к Май и принялась ее щекотать. Признание можно было достать из нее только под пыткой.

– Март! – завизжала она, дергаясь под одеялом. – Март хочет тебе кое-что показать!

Я смилостивилась и перевела взгляд на Март, уперев руки в бока и пытаясь сохранять максимально серьезное выражение лица. Судя по тому, как девчонка раздула щеки, она собиралась плюнуть в меня водой или чем-нибудь еще менее приятным. Я не могла показать слабость: чуть топнула ногой и нетерпеливо подняла бровь.

– Буэ-э-э, – сообщила она наконец, доставая изо рта живую жабу. Май зашлась истерическим хохотом. Я покачала головой.

– Что ж, спасибо, что не проглотила ее, – сказала я, поднимая мокрое и наверняка травмированное создание с одеяла прежде, чем оно успело рвануться к лестнице. – А теперь ложитесь, ладно? У Эммы опять эта ночь.

Они не знали, что «эта ночь» означает, но понимали, что дело серьезное и потом я обязательно награжу их чем-нибудь за примерное поведение.

– Хорошо, – вздохнула Май, переворачиваясь в кровати. Одним глазом она наблюдала за мной. – Что ты будешь с ней делать?

– Отнесу куда-нибудь подальше от рта Март.

«И буду надеяться, что кошмары не будут преследовать жабу до конца ее дней», – добавила я про себя, закрывая за собой дверь.

Я прошла по комнатам дома. В мастерской лунный свет выхватывал из темноты странные образы безделушек; незаконченный портрет Вербены улыбался мне с мольберта. Выражение ее лица с тем же успехом можно было встретить на лице манекена в парикмахерской. Работать с ней после Грача было почти шоком, хоть я и понимала, что ее поведение как раз нормально, что бы там для них не являлось нормой.

Прокравшись через кухню, я вышла во двор и выпустила жабу в мокрую траву. Она тут же прыгнула в кусты, в сторону леса. Отсюда было видно, как верхушки деревьев по ту сторону поля, залитого серебристым лунным светом, упирались в облака.

Легкий порыв ветра всколыхнул пшеницу и траву, холодом коснувшись моих ступней, покрытых росой. Он дул со стороны леса, и на мгновение мне показалось, что я почувствовала еле слышный шепот того свежего, дикого, задумчивого аромата – запаха Грача, который однажды захватил мое сердце и с тех пор не отпускал. Я знала, что это было. Осень. В тот же миг мою грудь сдавило необъяснимой тоской, и боль стиснула горло, как немой, непрозвучавший крик. Жизнь ждала меня там, вдалеке от безопасного, знакомого дома и сковывающей каждодневной рутины. Целый мир ждал меня. Тоска пронизывала насквозь. О, если бы только я умела плакать и кричать…

Вытерев руки от жабьей слизи об траву, я сделала несколько шагов назад. Со стороны старого дуба донеслось хлопанье крыльев.

Я повернулась так быстро, что ветер всколыхнул мои волосы. На дереве сидел ворон. Но который – ворон в знак опасности или тот, которого я любила?

Я не успела и шагу ступить, как Грач вдруг оказался прямо передо мной. Я лишь успела подумать: «И то и другое». Я не узнавала его. Когда вихрь перьев опустился, превратившись в плащ, открывшееся мне лицо оказалось искажено яростью. Не было никакой мягкой улыбки на этой холодной оцепенелой маске, и аметистовые глаза горели как лесной пожар.

– Что ты наделала? – прорычал он.

Глава 5

ВОПРОС Грача совершенно сбил меня с толку и потряс до глубины души. Я безмолвно покачала головой. Мне нужно было возвращаться в дом.

Предугадав мое следующее действие, Грач начал теснить меня к стене, пока я не уперлась в нее спиной. Он не трогал меня, но от его рук, оказавшихся по обе стороны от моих плеч, от пальцев, врезавшихся в доски возле моего лица, исходила ясная угроза. Побег был невозможен, и я даже не могла отвести от него взгляд. Обычно такие выразительные, сейчас его губы сжались в тонкую бескровную линию. Он ждал от меня ответ. Мне хотелось, чтобы это ледяное выражение лица переменилось, даже если к худшему, потому что тогда я хоть смогла бы представить, что происходит у него в голове.

– Грач, понятия не имею, о чем ты говоришь, – обескураженно проговорила я. – Я ничего не сделала!

Он выпрямился в полный рост. Я и забыла, насколько он высок: мне приходилось задирать голову, чтобы увидеть его лицо.

– Хватит прикидываться. Я знаю, что ты подстроила диверсию. Зачем? Ты работаешь на кого-то еще? Чем они заплатили тебе за предательство?

– Запла… О чем ты говоришь?

Его глаза вспыхнули и погасли. Но, если я и заставила его засомневаться, он очень быстро вернул себе самообладание.

– Ты что-то сделала с портретом. Между нашим последним сеансом и отправкой. Теперь в нем есть дефект. Все это заметили.

– Я написала тебя. Вот и все. В этом и заключается мое Ремесло, что такого я могла…

О… О нет.

– Ты все-таки сделала что-то, – прошипел он, сжимая кулаки.

– Нет! В смысле сделала, но это не была… диверсия или… или интрига, клянусь. Я написала тебя в точности таким, какой ты есть. Я увидела, Грач. Я все увидела, как бы тщательно ты ни пытался это скрыть.

Что ж. Я, конечно, была одаренной художницей, но гениальной себя никогда не считала. Только в тот момент я поняла, что тайная скорбь Грача могла быть тайной неслучайно. Что она могла быть тайной даже для него самого.

– Ты увидела все? – опасно тихим голосом повторил он. И наклонился ближе, практически накрывая меня своим телом. – Что же это было, Изобель? Что увидели твои человеческие глаза? Ты видела роскошь летнего двора или то, как фейри старше самой земли погибали в стеклянных горах зимних земель? Ты видела, как целые поколения живых существ растут, цветут и погибают в одно мгновение, за которое ты успеваешь лишь вздохнуть? Ты помнишь, что я такое?

Я вжалась спиной в доски.

– Я могла бы изменить портрет, – сказала я, понимая, что, скорее всего, только что солгала ему. Даже если моя жизнь – что очень вероятно – зависела от этого, я не могла представить себе, что уничтожу эту совершенную работу. Во всем мире она была единственной в своем роде.

Грач горько рассмеялся.

– Портрет был торжественно открыт в присутствии всего осеннего двора. Все мои придворные видели его.

Все мысли исчезли из моей головы.

– Дерьмо, – выдержав небольшую паузу, красноречиво согласилась я.

– Есть только один способ восстановить мою репутацию. Ты отправишься со мной, предстанешь перед судом осенних земель и ответишь за свое преступление. Сегодня же.

– Подожди…

Грач отпрянул. Ослепленная ярким лунным светом, бившим мне прямо в глаза, я вдруг поняла, что шагаю следом за ним по двору навстречу пшеничному полю. Мои ноги двигались рывками, как у марионетки, которой управляет кукольник. Меня охватила безумная паника. Как бы отчаянно я ни сопротивлялась, мое тело предавало меня, и я продолжала идти.

– Грач, ты не можешь так делать. Ты не знаешь моего настоящего имени.

Он ответил мне, даже не обернувшись:

– Если бы я приворожил тебя, ты бы не знала об этом: ты бы шла за мной добровольно, думая, что это твое собственное решение. А это всего лишь пустяковые чары. Ты, должно быть, и впрямь забыла, кто я такой. Во всем мире есть только два фейри, равных мне по могуществу, и всего один сильнее меня.

– Ольховый Король, – прошептала я. Где-то вдалеке всколыхнулись верхушки деревьев.

Грач остановился. Он повернул голову так, что мне был виден его профиль, но по-прежнему не смотрел на меня, как будто не мог оторвать глаз от чего-то еще.

– Когда мы будем в лесу, – сказал он, – не произноси это имя. Даже не думай о нем.

По моему телу прошла волна холода. Единственным, что я знала об Ольховом Короле, было то, что он правил летним двором – и всем народом фейри – целую вечность. Его влияние распространялось далеко; из-за него в Капризе царило вечное лето. В ту минуту мне показалось, что деревья склоняются друг к другу, чтобы пошептаться. Они ждали, пока я пройду мимо тех ржавых гнутых гвоздей, войду в чащу под сенью их ветвей, чтобы наблюдать и слушать. Я почти подошла к краю нашего двора. Было чувство, будто я сейчас шагну за пределы крохотного пятна фонарного света и окажусь во тьме, полной неисчислимых ужасов.

Нет, это не просто чувство. Так было на самом деле.

Я не могла закричать. Если бы Эмма выбежала наружу, кто знает, что могло бы случиться с ней, и мне становилось плохо от одной мысли о том, что близняшки увидят такое. Но я не собиралась просто пойти за ним прямо в чащу, как безвольная кукла.

Громко сглотнув, я схватилась за юбку и отвесила ему неловкий полупоклон.

Он развернулся на каблуках и поклонился, глядя на меня с такой яростью, как будто готов был прикончить на месте. Как только он снова отвернулся и сделал еще один шаг, я поклонилась вновь. Мы повторили этот странный ритуал четырежды. С каждым разом выражение его лица становилось все более остервенелым, пока я, наконец, не почувствовала, как чары расползаются по моему телу вверх и талию, как у фарфоровой куклы, охватывает паралич. Не сработало.

Мы вышли в поле. Колосья ходили волнами вокруг нас, щекотали и царапали кожу, цеплялись за грубую ткань моей одежды. Я оглянулась через плечо. В доме не горел свет. Неужели это последний раз, когда я увижу его? Мою семью? Серебристая черепица и карнизы, большой старый дуб возле кухонной двери вдруг стали так дороги мне, что на глазах проступили слезы. Грач не заметил этого. Ощутил бы он вообще хоть что-нибудь, если бы увидел мои рыдания? Может быть. А может, и нет. В любом случае стоило попытаться выяснить.

Я сжала пальцы. Хорошо – мои руки все еще были свободны. Я нащупала скрытый кармашек в свободных складках своей юбки и принялась теребить швы.

– Грач, подожди, – позвала я. Еще одна слеза, оставив горячий след, скатилась по моей щеке и упала за воротник. – Если я когда-то была хоть немного небезразлична тебе, остановись на минутку и позволь мне прийти в себя.

Его шаги замедлились, пока он совсем не остановился. Мои ноги продолжали нести меня вперед, пока я не оказалась прямо рядом с ним. Это мне и было нужно.

– Я… – начал он, но я так и не узнала, что он собирался мне сказать.

Я схватила его за руку и крепко сжала так, что кольцо, которое я вытащила из потайного кармашка, коснулось его кожи. Это было не просто кольцо – его выковали из чистого холодного железа. Принц покачнулся, как будто почва ушла у него из-под ног. Потом отдернул руку и отшатнулся, вытаращившись на меня, хищно оскалив зубы. В груди у меня екнуло. За все эти годы, наблюдая за индивидуальными несовершенствами каждого фейри, я примерно представляла себе, как они выглядят, когда чары рассеиваются. Но оказалось, что к такому зрелищу все равно была не готова.

Реальный облик Грача напоминал какое-то дьявольское отродье из самого сердца леса: не отвратительное, по крайней мере не совсем, но ужасающе далекое от всего человеческого. Вся жизнь отлила от его золотистой кожи, оставив ее тошнотно блеклой; щеки ввалились, а волосы обвили лицо, как тени, отброшенные вересковыми зарослями. Взгляд светящихся ястребиных глаз пронизывал душу насквозь, беспощадный, бесстрастный. У жутких длинных пальцев было слишком много суставов, и под одеждой, повисшей на нем мешком, угадывался силуэт, скорее напоминающий скелет. Хуже всего были зубы, заметные под оттянутой верхней губой, – острые, как иглы.

Чары почти сразу вернулись, оживив впалые щеки, взъерошенные волосы и пепельное лицо, но ужасный образ навеки впечатался в мою память.

– Как ты смеешь использовать железо против меня! – проскрежетал он. Ярость чувствовалась в каждом слове. – Ты прекрасно знаешь, что в Капризе оно объявлено вне закона. Мне следует убить тебя на месте!

Я изо всех сил старалась говорить ровно, хоть сердце и колотилось об ребра как сумасшедшее.

– Я знаю, что ваш народ связывают словесные клятвы. Вы высоко цените справедливость. Если ты убьешь меня за ношение железа, не будет ли справедливым и необходимым так же покарать всех, кто виновен в подобном преступлении?

Он поколебался, потом кивнул.

– Тогда, если мне суждено умереть, та же участь должна постигнуть всех до единого в Капризе, до последнего младенца. Каждый из нас тайно хранит при себе железо. С первого дня жизни до самой смерти.

Ах ты гнусная… – При других обстоятельствах его шок был бы довольно комичен. – Сначала ты предаешь меня, а сейчас… сейчас ты говоришь… – Он отчаянно подыскивал слова. Ясное дело, поражения не входили в его привычку. Ведь фейри, конечно же, не могли взять и убить каждого жителя Каприза: они ценили Ремесло слишком высоко, чтобы даже помыслить об этом.

Я сделала глубокий вдох.

– Знаю, что не могу сбежать от тебя. Чары, заставляющие меня идти вслед, ничего не изменят, и ты мог бы направить эту энергию на что-нибудь еще. – Это был, признаю, полнейший блеф, но, судя по тому, как Грач сжал губы, я попала в яблочко. – Так что позволь мне идти свободно, позволь оставить при себе железное кольцо, и я последую за тобой добровольно… как минимум физически.

Он шагнул назад раз, два, три; потом развернулся и двинулся в сторону леса. Спотыкаясь, я поспешила за ним. Освобождение от чар было его единственным ответом.

Мое сознание лихорадочно искало пути побега. Но я знала, что шансы на спасение станут очень малы или вовсе исчезнут, если я попробую ускользнуть сейчас. У меня не было другого выбора, кроме как последовать за ним через поле, по траве, под сень леса, где не ступала нога человека, а если и ступала, то безвозвратно.

Каждой клеткой тела я напряженно ждала какой-нибудь колдовской дьявольщины, но первые препятствия на моем пути оказались удивительно и неприятно обыденными. Дыхание со свистом отдавалось в ушах, и юбки липли к вспотевшим ногам, пока я пробиралась через подлесок. Репьи цеплялись за мои чулки, и я на каждом шагу спотыкалась об корни и камни. Грачу все это нисколько не мешало: он скользил сквозь растительность плавно, как бестелесный фантом. Если ветки зацеплялись за его плечи, то потом, натянувшись, били меня по лицу. Я подозревала, что он делает это нарочно.

– Грач.

Он ничего не ответил.

– Становится слишком темно: лунного света нет. Я ничего не вижу.

Он поднял руку, и над ней возник мерцающий волшебный огонек фиолетового цвета, как его глаза, размером примерно с кулак, легкий, как пар. В детстве мама часто говорила мне ни в коем случае не следовать за такими огоньками.

Мы продирались дальше.

– Э-э… – я откладывала этот вопрос так долго, как только могла, – мне нужно облегчиться. – Он ничем не дал мне понять, что услышал, поэтому я добавила: – Прямо сейчас.

Он чуть повернул голову; огонек высветил контур профиля.

– Давай быстро.

Я уж точно не собиралась долго сидеть со спущенными панталонами в темном лесу рядом с принцем фейри. Он, похоже, ожидал, что я присяду на корточки и помочусь там же, где стою, что, вероятно, не было так уж странно – никакая тропа здесь все равно не пролегала. Но я все еще хотела сохранить остатки достоинства, поэтому сделала несколько шагов в сторону, пробралась через заросли жимолости и присела с другой стороны. Огонек послушно остановился у моих ног.

Я чуть не вскрикнула, когда, обернувшись через плечо, увидела за своей спиной силуэт Грача.

– Отвернись! – воскликнула я.

Он посмотрел на меня озадаченно, как тогда, на кухне, во время первой нашей встречи, но это выражение исчезло с его лица так быстро, как будто мне вообще показалось.

– Почему? – спросил он холодно и надменно.

– Потому что это личное! Ты все это время шел, не оглядываясь, можешь и еще на несколько секунд отвернуться. Иначе я все равно не смогу ничего сделать.

Хотя бы это его убедило. Но, сидя под кустом с задранными юбками, как наседка, чувствуя прикосновения плаща Грача к волосам всякий раз, когда он шевелился, я никак не могла осуществить задуманное. Особенно плохо стало, когда я огляделась, чтобы отвлечься, и увидела неподалеку грибной кружок. Шляпка каждого мухомора была размером с тарелку, и мох, проросший между ними, пестрил крошечными белыми цветочками. По легенде фейри использовали такие порталы, чтобы перемещаться по волшебным тропам. Мысль, что передо мной вдруг из ниоткуда может возникнуть еще один фейри, заставила меня содрогнуться.

В воздухе прогудел зов охотничьего рога. Каждый волосок на моем теле встал дыбом, и в ту же секунду я бесславно обмочилась.

Грач схватил меня за руку и поднял на ноги, пока я сражалась со своей одеждой, приводя ее в порядок.

– Дикие Охотники, – произнес он. Выставив обнаженный меч перед собой, он потащил меня за собой в кусты, свободной рукой обхватив поперек груди, как будто держал в заложниках. – Они не должны были найти нас здесь. Не так быстро, во всяком случае. Что-то произошло.

Жаловаться в такую минуту было бессмысленно, поэтому я ничего не сказала, только протестующе дернула его за руку. Брошь с вороном снова была у него на воротнике – как раз на идеальной высоте, чтобы удачно впиваться мне прямо в макушку.

– Прекрати. Как только гончие нас увидят, они сразу нападут на тебя. Убить их в одиночку легче легкого, но защитить при этом смертную… ты должна делать все, что я тебе скажу, сразу, не сомневаясь.

В горле у меня пересохло. Я кивнула.

Призрачный силуэт двигался нам навстречу через подлесок, излучая слабый свет: не живая собака, а лишь очередное волшебное чудовище. Оно приняло облик белой борзой с длинными лапами и густой шерстью, но я смотрела глубже, заглядывая под маску колдовства, и очень скоро этот образ дрогнул. Под иллюзией оказалось что-то древнее, мертвое, темное, опутанное лозами и гнилыми листьями. Оно бесшумно перемахнуло через заросли жимолости, глядя прямо на меня своими мягкими влажными глазами. Я успела почуять исходившую от него сухую гнилую вонь, прежде чем Грач сделал выпад и превратил чудовище в горстку веточек и человеческих костей. Тихий мелодичный звук, похожий на женский вздох, издало оно, умирая.

Воющий хор разорвал тишину леса. Меня затрясло. Эта жалобная песнь была пронизана холодом, одиночеством и неизбывной печалью; сложно было поверить, что голоса эти принадлежали чудовищам, собиравшимся меня убить.

Прислушавшись к ним, Грач пренебрежительно фыркнул, и я услышала, как звук вибрацией отдался в его груди. Он вернул меч в ножны и развернул меня к себе.

– Этих созданий там не меньше дюжины, и все они доберутся до нас одновременно. Мы не можем сражаться. Нужно бежать.

Было видно, что сама идея бегства терзает его.

– Я не смогу…

– Да, я знаю, – перебил он, окинув меня нечитаемым взглядом. – Отойди.

Ветер рванулся сквозь деревья, окутывая Грача головокружительным вихрем из листьев. Волна накрыла его с головой, и он исчез, а на его месте в следующий момент возник огромный конь. Он рыл копытом землю и фыркал, глядя на меня жутковато светлыми глазами. В этом существе, как и в вороне, безошибочно узнавался Грач. Волшебный огонек, парящий в воздухе над моим плечом, высветил рыжеватый блеск на его черной шерсти, гриве и хвосте – косматых, взлохмаченных, неукротимых. Конь опустился рядом со мной на колени, нетерпеливо махнув головой.

Еще одно важнейшее правило жителей Каприза, которое я собиралась нарушить. Если ночью за тобой по пятам идет незнакомая дворняга, не останавливайся и не смотри на нее. Если, проснувшись, ты замечаешь во дворе незнакомую кошку, которая наблюдает за твоим домом, не открывай дверь. И особенно: если видишь красивую лошадь возле озера или на краю леса, никогда, никогда не пытайся оседлать ее.

Как сказала бы Эмма: «О черт».

Я сняла с пальца кольцо и положила его обратно в карман. Как бы мне ни хотелось отомстить Грачу, заставить его вернуться в истинное обличье посреди преследования в тот самый момент, когда гончие были бы готовы меня сожрать, представлялось идеей довольно малопродуктивной. Я сделала всего один глубокий вдох, а потом запрыгнула на широкую спину, не заботясь о юбках, задравшихся до бедер, и вцепилась пальцами в гриву. Мускулы заходили ходуном под глянцевой шкурой, когда конь наконец вскочил и галопом рванулся вперед.

Даже цепляясь за него изо всех сил – в конце концов, для меня это был вопрос жизни и смерти, – я еле могла удержаться: всякий раз, когда копыта врезались в землю, меня подбрасывало в воздух, и обратно я падала с такой болезненной, костедробильной силой, что мои ягодицы вскоре начали неметь. Если он отскакивал в сторону, огибая какое-нибудь дерево, я соскальзывала набок. Он тяжело дышал, и его спина вздымалась подо мной, как кузничные меха. Каждое движение жилистых мускулов напоминало мне о том, что я сижу верхом на существе, превосходящем меня по размеру в десять раз, а то и больше. Земля внизу казалась очень далекой.

Я решила, что мне не нравится ездить на лошадях.

Вой следовал за нами, все приближаясь. Вскоре я уже могла различить грациозные белые силуэты по обеим сторонам от нас: они стремительно догоняли Грача. Две ближайших гончих прибавили ходу, очевидно, собираясь зайти с боков и преградить дорогу. Луч лунного света, пробивавшийся сквозь листву, высветил покрытые корой тела под личиной призрачного меха. Шипастые пасти и зияющие дыры на месте глаз. Грач фыркнул и, бросившись вперед, сократил расстояние между нами и нашими преследователями. Они обернулись, щелкая зубами, но уже слишком поздно: под ударами его копыт они превратились в щепки.

В изящном галопе, в том взгляде, которым он смерил остальных гончих, немного отставших от нас, как будто бросая им вызов, чувствовалось самодовольство. Как говорится, дьявол гордился, да с неба свалился. Мы выскочили на поляну, и Грач резко остановился, чтобы не столкнуться с тем, кто стоял у нас на пути.

Я никогда не видела фейри из зимнего двора. Они никогда не посещали Каприз. Иногда я гадала, как они выглядели – без одежды и других предметов человеческого Ремесла. Что ж, теперь я знала ответ.

Это было существо необычайно высокого роста, даже выше Грача, и оно не скрывало свой истинный облик под чарами. Мертвенно-белая кожа обтягивала худое острое лицо, окруженное невесомым венцом таких же белых волос. Я не успела яснее разглядеть черты, потому что не смогла отвести взгляд от его глаз. Они были желтовато-зеленого цвета, как отполированные куски нефрита; непостижимые, притягивающие, живые, они были полны жестокого любопытства кошки, наблюдающей за тем, как медленно умирает раненая мышь. Я сразу поняла, что передо мной создание настолько далекое от всего человеческого, что оно даже при желании не смогло бы подражать нам. От ног до шеи оно было облачено в черные древесные доспехи, будто выросшие на коже, как кора, изборожденная и скрученная временем; и только голова оставалась непокрытой. Оно поприветствовало нас изысканным, немного напыщенным жестом, взмахнув у груди рукой с длинными пожелтевшими когтями. Грач дернул носом, что, как я поняла, было очень недовольным поклоном.

– О, Грач! – воскликнуло существо тонким голосом, напоминавшим неземное завывание гончих. – Оказывается, ты не один! Как интересно, не находишь? И что же нам теперь делать?

Жуткие глаза сфокусировались на мне, и существо улыбнулось. При этом двинулись только губы: остальное лицо осталось неизменным.

Грач пару раз ударил в землю копытом, а потом, застав меня врасплох, вдруг встал на дыбы. Я обхватила его шею руками, еле удержавшись на месте. Кожей чувствовала его бешеный пульс; на шелковой шерсти проступили капли пота.

– Не волнуйся, я не буду ничего делать сейчас. – Мой мозг, парализованный ужасом, отвлеченно отметил, что существо было, скорее всего, женского пола, по крайней мере, судя по его – ее – голосу. – Игра поменялась. Нам просто нужно придумать новые правила. Будет довольно неспортивно сражаться насмерть на этой поляне, учитывая, что тебя задерживает смертная. Привет, кстати, – добавила она, склоняя голову набок, чтобы разглядеть меня получше. Неизменная любезная улыбка все еще растягивала ее губы.

– Добрый вечер, – ответствовала я, понимая, что, в отличие от Грача, моим единственным средством самозащиты были хорошие манеры.

– Я Тсуга из зимнего рода, – представилась она. Бесшумные, как полет совы, гончие ворвались на поляну, крутясь у ее ног и прижимаясь лбами к ее ладоням. – С тех самых пор, когда старейшее дерево этого леса пустило первые корни, я была хозяйкой Диких Охотников.

Мне почудилось или я действительно услышала, как гончие зашептались между собой? Мягкий ропот, напоминающий приглушенный разговор испуганных женщин за закрытыми дверями…

Я сглотнула, стараясь не представлять себе, что скрывалось под волшебной оболочкой этих гончих.

– Рада знакомству. Мое имя Изобель. Я, эм, художница-портретистка.

– Понятия не имею, что это значит, – улыбаясь, ответила Тсуга. – Что ж, Грач…

Тот подскочил и перебил ее неприятным ржанием, от которого кровь стыла в жилах.

– О, не надо грубостей! Мы не обязаны продолжать это просто потому, что находимся в состоянии войны. Итак, как я говорила, прежде чем ты меня перебил, думаю, будет честным дать тебе фору. Если мои гончие настигнут вас еще раз, то я уже обстоятельно займусь разрыванием тебя на мелкие кусочки. Как тебе такая идея?

Он вытянул шею вперед и щелкнул зубами. Я с ужасом поняла, что он намерен драться.

Я повернула голову, дабы Тсуга не догадалась, что я с ним говорю, и чуть не уткнулась носом в его гриву.

– Прошу, беги, – выдохнула я. – Ты, может, и выживешь, но я точно нет, а без меня тебе ни за что не спасти свою репутацию.

Кожа на его плечах дернулась, как будто он отгонял муху.

– Разве ваши междоусобицы этого стоят?

Он повернул голову. Один глаз внимательно смотрел на меня, и жутко было видеть разумность в его глубине – разумность, совершенно несвойственную животному, чье обличье он принял.

– Прошу, – прошептала я.

Грач вздрогнул, как будто я стегнула его плеткой, и, обогнув Тсугу и ее гончих, помчался галопом в темноту леса.

– Торопись, Грач! – пронзительно, почти отчаянно закричала та нам вслед. – Я скоро догоню тебя! Скачи изо всех сил!

Я снова вцепилась в длинную гриву Грача и рискнула оглянуться. Доспехи Тсуги были почти неразличимы вдалеке, и только ее бледное лицо можно было разглядеть, пока и оно не исчезло за ветками и листьями. Снова прозвучал охотничий рог. Я поняла, что довольно хорошо разглядела Тсугу… но рога у нее при себе не было.

Грач скакал, как будто по пятам за ним гнался сам дьявол. Все свое внимание я сосредоточила на том, чтобы не упасть, поэтому не замечала окружающего нас пейзажа. Какое-то время я чувствовала только дикий ритм галопа, жар, исходящий от спины Грача, да удары комьев земли, взрываемой его копытами, по моим голым ногам. Но потом что-то яркое мелькнуло мимо моего лица и застряло у меня за шиворотом. Сначала я не узнала в этом трепещущем желтом лоскутке лист. Но потом до меня дошло, и все изменилось.

Я подняла голову и затаила дыхание. Восторг охватил меня – яркий, как рассвет, наползающий на горизонт, пьянящий, как бокал лучшего шампанского.

Мы были в осенних землях.

Хотя вокруг было еще сумрачно, лес сиял. Золотые листья, проносившиеся мимо, сверкали, как искры над костром. Алый ковер расстилался перед нами, безупречный, роскошный, точно бархатный. Темные спутанные корни деревьев тонули в голубоватом тумане, превращавшем стволы дальних деревьев в призрачные фигуры, но не касавшемся сияющих оттенков листвы. Яркий мох расползался по веткам медными пятнами. Свежий пряный аромат хвои наполнял прохладный воздух, перекрывая затхлость сухой листвы.

В горле у меня встал ком. Я не могла отвести глаз. Этого было слишком много, слишком быстро. Мне не хватало, нужно впитать в себя каждый лист, каждый кусочек коры, каждый клочок мха. Мои пальцы невольно сжались в гриве Грача, жадно представляя, как я держу кисть и сажусь за мольберт. Немного выпрямившись, я почувствовала, как ветер бьет в лицо и наполняет легкие. И этого все еще было мало.

Семнадцать лет я жила в мире, который никогда не менялся. Теперь мне казалось, будто я впервые сняла тугой шерстяной свитер и почувствовала на голой коже дуновение ветра. Я понимала, что отныне мне всегда будет чего-нибудь не хватать.

Когда Грач замедлил шаг, ветер перестал трепать мою одежду, и топот копыт больше не отдавался в ушах. Это было странное чувство потери. Мысли сменяли одна другую с бешеной скоростью, и кровь в жилах бурлила. Каждый звук после этой скачки казался приглушенным: копыта Грача едва касались мягкого лесного полога, и пар вылетал из его ноздрей абсолютно бесшумно. Наконец он опустился на колени посреди прогалины. Я соскользнула на землю, еле удержавшись на слабых дрожащих ногах, и начала медленно оглядываться.

Не звучал рог вдалеке, не слышался в туманном воздухе лай гончих. Не трещали кузнечики, только мелодично гудели сверчки, влажно квакали лягушки и изредка шлепались о землю желуди. И ни одного ворона на ветке. Опасность миновала.

Когда я обернулась, увиденное заставило меня оцепенеть. Грач вернулся в свое нормальное обличье и стоял в полный рост, вытащив меч из ножен.

Я забыла обо всем, когда он наставил клинок на себя.

Глава 6

Я НЕ ПЕРЕЧИЛА. Не кричала. Что бы он ни делал сейчас, у меня не было ни возможности, ни желания его останавливать.

Он опустился на колени, закатал правый рукав до локтя и прислонил лезвие к ладони. Принц не выглядел ни утомленным, ни растрепанным; пара влажных локонов, прилипших ко лбу, были единственным последствием нашего безумного бегства, когда его плечи и шея взмокли от пота. Он спокойно отвернулся, а потом одним резким движением рассек себе кожу. Кровь окропила мох. Она была на несколько оттенков бледнее человеческой и более густой, как будто смешанной с древесной смолой. Когда мой шок сошел на нет, я поняла, что Грач проводит какой-то магический ритуал. Что бы это ни было, я очень надеялась, что ему больно. Может быть, я даже смогла бы воспользоваться его слабостью.

– Ты говорил, что во всем мире есть только двое фейри, равные тебе по могуществу, – произнесла я, сделав реверанс, чтобы привлечь его внимание. – Я думала, ты имел в виду регентов весеннего и зимнего двора. Разве Тсуга – одна из них?

Он вытер руки о мох, поклонился, а потом встал. Порез затянулся, хотя я не была уверена, исцелен ли он на самом деле или просто скрыт под внешними чарами. Он вполне мог бы так поступить из гордости.

– Каждый из нас одарен по-своему, кто-то – больше остальных. Я могу превращаться в кого угодно и – как принц – повелевать силой своего времени года. Тсуга знаменита своей отвагой в бою, но она не властна над зимой. Возможно, если бы я истратил всю свою магию или сознательно решил ее не использовать, то смог бы на равных сражаться с ней врукопашную.

Он поджал губы. Интересно, как часто он жалел, что не умеет лгать.

– Ее гончие, должно быть, представляют для тебя угрозу, – рискнула я, хватаясь за возможность узнать побольше о его слабых местах. – Не одна и не двое, а целая стая, нападающая по ее указке.

Одним резким движением он задвинул меч в ножны и зашагал в мою сторону, остановившись, только когда мы оказались почти вплотную. Кожей лица я чувствовала его дыхание. Мое сердце пропустило удар. Все-таки он немного запыхался.

– Они представляют угрозу для тебя, смертная, а не для меня. Ты видела, как я расправился с таном. Сколько раз мне нужно напоминать? Я принц.

– Да знаю! – Я не сдвинулась с места. – Не то чтобы ты дал мне возможность забыть об этом хоть на секунду.

Он напрягся и оскалил зубы, как будто я дала ему пощечину. Я еле сдержалась, чтобы не потянуться к своему кольцу.

– Ничего не понимаю. Чудовища, конфликт между вашими родами, почему Дикая Охота гоняется за тобой столетиями, если Тсуга прекрасно знает, что не может победить?.. Наверное, мне, глупой смертной, просто не дано это постичь.

Грач расслабился. К моему величайшему раздражению, сарказма он не заметил.

– Тсуга – Охотница, – ответил он. – Она подчиняется зову зимнего двора, чья главная и вечная цель – подчинить морозу осенние земли.

– Рог, – пробормотала я. – Он повелевает ею. У нее нет выбора.

Грач кивнул.

– Для нее Охота – все. Единственный смысл ее существования. Она будет охотиться, пока не умрет, пока смерть не освободит ее.

Ветер зашелестел в кронах деревьев, и листья затрепетали, как капли дождя по земле. Я вспомнила призрачное лицо Тсуги, исчезающее в темноте, и то, как она кричала нам вслед, приказывая спасаться бегством. По моему телу пробежала дрожь. Осенняя прохлада наконец добралась до меня.

Или дело было не в этом? В следующий момент меня одолели сомнения, вздрогнула ли я вообще, потому что земля под моими ногами тоже заходила ходуном. Я сделала несколько шагов назад, но деваться от странного землетрясения было некуда. От того места, где кровь Грача окропила землю, вверх вдруг взметнулась целая волна мха, покрытого крошечными цветами, захлестывая поляну, окутывая, будто пеной, стволы деревьев и мои ноги. Я вскрикнула и рывком высвободила ботинки. Комья мха полетели во все стороны, пока я яростно отряхивала юбки.

– Обернись, – отрешенно сказал Грач, глядя на меня искоса. На мгновение он заговорил тем привычным мне старым тоном, как будто мы снова были друзьями в моей мастерской, как будто все снова было в порядке.

Я повиновалась, не желая перечить. Деревья на поляне росли, тянулись к небу, все выше и выше; их ветви соединялись и переплетались под звездным небосклоном. Молодые деревца силились догнать их, выскакивая из мшистого покрова между широких стволов и вытягивая ввысь трепещущие листочки, уже окрашенные осенним золотом. Все это происходило практически бесшумно, только чуть слышно скрипела, гудела и трещала древесина, расширяясь и меняясь.

На моих глазах поляна в считаные секунды как будто состарилась на столетие. Но было заметно, что изменения эти не естественные. Я стояла посреди открытого пространства, а деревья возвышались надо мной, как своды храма. Туго переплетенные ветви напоминали аркбутаны. Ни один мастер-Ремесленник не смог бы передать великолепие этой чудесной живой архитектурной конструкции. От одного взгляда на нее кружилась голова. Алые листья, описывая круги, медленно слетали с тех безмолвных высот, играя в лучах лунного света.

Задрав голову, я огляделась, поворачиваясь на месте.

– И это все… твоя кровь.

Грач наблюдал за мной; в его глазах отразилась целая палитра самых разнообразных, даже несопоставимых эмоций. Любопытство и восторг от наблюдения за моей человеческой реакцией. Надежда, что я найду его творение прекрасным. И внутри, глубже, под всем этим – скорбь, нагая и кровоточащая, как открытая рана.

На его лице вдруг появилось выражение отчаяния. Он изо всех сил старался сохранить спокойствие, но не мог. Наконец он развернулся на каблуках, драматично взмахнув плащом, и встал ко мне спиной, вытащив меч из ножен на несколько сантиметров и притворившись, что внимательно рассматривает лезвие.

– Здесь ты сегодня будешь в безопасности, – повелительно заявил он. – Дикие Охотники не смогут вынюхать нас в рябиновых зарослях. И даже если Тсуга случайно наткнется на это место, ни одно чудовище и ни один фейри не сможет разрушить чары, которые я только что наложил.

Осознание, что он просто сообщал мне голую правду без всяких прикрас, лишило меня дара речи. Его высокомерие было практически несносным, но, боже, какой силой он обладал! И при этом вел себя, как растерянный ребенок, не понимающий собственных эмоций, отчаянно нуждающийся в моей оценке его картины. Поверить не могла, что всего несколько часов назад, тем же утром, думала, что влюблена в него. Я покачала головой. Поразительно.

– Что десять тысяч, что пять лет, все одно, – пробормотала я себе под нос, мыском ботинка проверяя землю под ногами.

– Что ты сказала? – холодно осведомился Грач. Разумеется, ко всему прочему фейри еще и обладали исключительным слухом.

– Ничего.

– Нет, ты определенно что-то сказала, но я уверен, что это в любом случае ниже моего достоинства. – Он вернул меч в ножны с громким щелчком. – А теперь ложись и отдохни. Мы продолжим путь на рассвете.

Как бы неприятно мне ни было слушаться его приказов, не сомкнуть глаз из чистого упрямства было бы не самым мудрым решением с моей стороны. Пройдясь по поляне, я нашла во мху удобный выступ, к которому можно было бы прислониться, – видимо, заросший пень – и свернулась на боку лицом к Грачу. Тот по-прежнему стоял на месте, глядя куда-то вдаль. Я снова надела на палец кольцо, радуясь, что у меня есть хотя бы такое ничтожное средство самозащиты. Но была и другая проблема. Я понятия не имела, как теперь смогу уснуть.

Эмма и близняшки, наверное, еще не заметили, что меня нет. Они поймут это утром, когда обнаружат, что моя постель пуста. Что сделает Эмма? Она все отдала, чтобы вырастить меня. Когда мой отец умирал, тетя обещала ему, что позаботится обо мне. А теперь я исчезла в ночи и ни слова не сказала ей на прощание. Если мне не повезет и я не проявлю исключительную находчивость (нужно было реально оценивать собственные шансы), она так никогда и не узнает, что со мной произошло. И будет вечно ждать моего возвращения. Какая чудовищная жестокость.

Я напомнила себе, что у нее есть заколдованные куры, которые гарантированно будут нести по шесть яиц в неделю. Вязанка дров магическим образом возникала во дворе нашего дома каждый месяц. Чары еще одного фейри раз в две недели приносили нам жирного гуся; и странным образом – из-за неловко сформулированного соглашения – каждый раз, когда на дереве пел дрозд, на крыльце появлялась кучка из ровно пятидесяти семи каштанов. Близняшки, конечно, заставят ее попотеть, но она будет в порядке. Не так ли?

В нескольких шагах от меня Грач, наконец, сподобился сесть. Он устроился на земле, элегантно положив руку на колено. Возможно, принц догадывался, что я за ним наблюдаю, и поэтому выбрал наиболее выигрышную позу. Впрочем, нет, он думал, что я уснула. Я поняла это, когда он снял с воротника свою брошь с вороном и начал рассеянно вертеть ее в руках. Над его головой в лунном свете кружились в воздухе алые листья – как лепестки роз, озаренные светом через посеребренный витраж.

«Эмма может решить, что я сбежала с ним специально», – удрученно подумала я. Всего несколько часов назад она доказала, как хорошо знает меня. А если так, то тетя должна была понять, что, несмотря на мое настороженное отношение к фейри, я больше всего на свете мечтала увидеть Грача вновь. Возможно, ее всю жизнь будет мучить предположение, что именно ее слова, полные сожаления, вдохновили меня на побег. Что я решила, что забота о семье все-таки была невыносимым бременем. Что я бросила ее и близняшек, не удосужившись даже попрощаться.

Я понимала, что мое воображение создает с каждым разом все более нереалистичные и слезливые сценарии, но была бессильна остановить этот процесс, по уши погрязнув в жалости к себе. Я представила, как Эмма с горя перебарщивает с настойкой и умирает. Я представила, как близняшки перерывают всю мою комнату в поисках малейших улик, куда я могла бы податься, и находят в шкафу портреты Грача. По щеке потекла горячая слеза. Я силилась дышать ртом, чтобы Грач не услышал, как я хлюпаю сопливым носом. Я плакала, пока, в конце концов, не выбилась из сил совсем. Перед глазами поплыло, веки стали закрываться. Я не помню, как заснула.

Когда я очнулась, все вокруг было как в золоте. Свет, падающий мне на лицо, был золотым; таким же было и тепло, окутывавшее мое тело. Казалось, что меня погрузили в мед или янтарную смолу. Меня окружил, поглотил осенний аромат с оттенком того дикого, мужского, но не совсем человеческого запаха, который когда-то казался мне успокаивающим; как жидкое золото, он проник мне под кожу, растаял и закружился, как зелье в котле.

А еще кто-то расчесывал мои волосы пальцами.

– Прекрати! – вскрикнула я, подскакивая на месте. Плащ Грача свалился с моих плеч. Я заозиралась вокруг, пока не увидела его за своей спиной с очень самодовольной улыбкой на лице. – Что ты творишь?

– У тебя в волосах запутались веточки, – пояснил он, вновь протянув ко мне руку.

Я перехватила ее своей, той, на которой было надето кольцо. По крайней мере, попыталась, потому что он отскочил от меня прежде, чем я к нему прикоснулась, вперив в меня яростный взгляд.

– Грач, – сказала я, стараясь говорить спокойно, – прежде, чем я встану, ты должен пообещать мне никогда больше не трогать меня без моего разрешения.

– Я могу трогать кого захочу.

– Ты никогда не задумывался о том, что если ты что-то можешь, это еще не значит, что тебе следует это делать?

Его глаза сузились, превратившись в щелочки.

– Нет.

– Что ж, это одна из таких ситуаций. – Мне стало ясно, что он просто не понимает. – Мы, люди, считаем это элементарной вежливостью, – добавила я твердо.

Он стиснул зубы; улыбка исчезла с его лица.

– Звучит очень неблагоразумно. Что если на тебя кто-то нападет и мне нужно будет прикоснуться к тебе, чтобы спасти твою жизнь, но я не смогу этого сделать, потому что сначала должен буду получить разрешение? Дать тебе умереть будет не очень-то вежливо.

– Хорошо. В подобной ситуации ты можешь дотронуться до меня. Но в любом другом случае ты должен сначала спросить.

– И почему ты думаешь, что я приму во внимание эти твои абсурдные человечьи претензии? – Он раздраженно схватил свой плащ и накинул его на плечи, не удосужившись продеть руки в рукава.

– Потому что по дороге к осеннему двору я могу превратить твою жизнь в кошмар, и ты это прекрасно знаешь, – ответила я.

Он сделал несколько шагов прочь от меня. Я почувствовала, что без вспышки гнева он не сдастся. Разумеется, очень скоро он развернулся ко мне с яростным выражением лица; и земля вокруг него начала меняться. Мох поблек и пожух, и из него поползли вверх шипастые ветви ежевики. Я правда не ожидала ничего настолько драматичного: жутковатый куст рос, пока не превратился в заросли высотой мне по пояс, а каждый шип был где-то с палец длиной и такой острый, что кончики их мерцали в утреннем свете. Инстинктивно хотелось вскочить и броситься бежать, прежде чем шипы настигнут меня. Но именно этой реакции добивался Грач, поэтому я осталась сидеть на месте.

Ежевика обвилась вокруг моего тела, вытянув кривые, подрагивающие ветви; шипы угрожающе потрескивали. Я смерила их суровым взглядом. Мне не стоило труда распознать блеф. В конце концов ежевика обиженно поникла, и ветви замерли на месте. Грач стоял надо мной, окруженный этим ежевичным морем; его сжатые от возмущения губы побелели – последнее доказательство моей победы.

– Ну? – спросила я.

– Я даю слово, что никогда не прикоснусь к тебе без твоего разрешения, за исключением тех случаев, когда мне нужно будет уберечь тебя от опасности, – объявил он. К его чести, он произнес клятву с истинно королевским достоинством, без тени того раздражения, которое я ожидала услышать.

Я облегченно выдохнула.

– Спасибо, Грач.

– Не стоит благодарности, – автоматически ответил он и тотчас нахмурился. Это было как с поклонами: он вынужден был отвечать любезностью на любезность, нравилось это ему или нет.

Он справился с унижением, театрально подняв руку. Два дерева подняли корни и потеснились в сторону – поспешно и встревоженно, будто парочка испуганных матрон, в которых он запустил бильярдным шаром. Их стволы склонились, образовав арку, за которой расстилалась лесная чаща.

– Тогда поторопись. – Он двинулся к арке. Какой-то корешок учтиво сдвинулся в сторону, освобождая дорогу. – Подозреваю, что расстояние, которое твои крошечные человечьи ножки смогут покрыть, будет разочаровывающе невелико. К тому же мы уже задержались на целый час.

«Ну и кто был в этом виноват?» – подумалось мне.

И тем не менее, пробираясь следом за ним сквозь заросли ежевики, рассыпающиеся от малейшего прикосновения, я бросила взгляд на аккуратную кучку листьев и веточек, которые он вытащил из моих волос, и невольно улыбнулась.

Мы шли мимо тонких белоствольных берез, чьи желтые листья мерцали и потрескивали на ветру, как золотые монеты. Мы шли мимо вьющихся между мшистыми холмиками ледяных ручьев, чья вода была молочного цвета от талого снега. Мы шли мимо ясеней, опавшие листья которых собрались у их корней, как сорочка, сброшенная девушкой. Олень и лань остановились, чтобы смерить нас взглядом и снова скрыться в светлом тумане, отбрасывая на него воздушные тени.

Первым неприятным зрелищем на этом пути стал расщепленный дуб. Когда-то давно в него ударила молния, и ствол был весь испещрен черными пятнами; куски коры вздувались и блестели бусинками застывшей смолы. Несколько темных листочков все еще цеплялись за нижние ветки. Грач остановился перед деревом. Среди берез оно казалось неуместным, зловещим и как будто наблюдало за нами. Мне стало тревожно, и я не решилась подойти к нему ближе.

– Это врата к тропе фейри? – спросила я, обходя дерево стороной по хрустящей листве.

Грач взглянул на меня, потом зашагал дальше.

– Да. Но мы туда не пойдем.

– Вам запрещено брать туда людей?

– О, нам это вполне разрешено. Но я не нахожу это целесообразным.

Под этими словами он мог иметь в виду что угодно. Возможно, дополнительное усилие истощило бы его силы; или он не хотел оповестить о нашем присутствии других, недружелюбных фейри. Он не выглядел готовым отвечать на расспросы, и я не видела, как ответы могли бы помочь моему делу, поэтому не стала допытываться.

Время перевалило за полдень. Солнечный свет пробивался сквозь листву, покрывая землю пятнами и узорами, которые я бы нашла очаровательными, если бы не была так озабочена растущим чувством дискомфорта. После вчерашней скачки у меня болели бедра и ягодицы. Я была вся грязная; ноги покрывал слой глины, а к юбкам, затвердевшим от конского пота, пристали колючки. Пахло от меня отвратительно. И, боже, как мне хотелось есть.

Тем временем Грач выглядел все так же, как ночью, когда он только появился на пороге моего дома. Его сапоги сверкали, и на плаще не было заметно ни единой складки. Только его волосы были взъерошены, но они выглядели так всегда, так что не стоило брать это в расчет.

Мы подошли к длинной насыпи, сразу за которой начинался овраг. Грач грациозно спустился вниз, пока я шуршала листвой, скользя по краю. Не особенно преуспев, я уже нахмурилась и решила съехать вниз на заду, когда краем глаза вдруг заметила, что Грач протянул мне руку. Я не очень хотела прибегать к его помощи, но это все равно было лучше, чем выставить себя на посмешище. Я вложила свою ладонь в его. Мы, судя по всему, могли касаться друг друга без лишних слов, если инициатива исходила от меня.

Его кожа была холодной, а хватка – обманчиво легкой. Он помог мне спуститься по насыпи, а потом – подняться наверх с другой стороны оврага, как будто я была не тяжелее перышка. Когда мы оба добрались до вершины, у меня вдруг заурчало в животе. К моему ужасу, это было не просто урчание: мои внутренности издали поистине громогласный рев, закрепив сообщение серией тягучих, визгливых завываний.

Грач обернулся и посмотрел на меня испуганно. Потом, осознав, в чем дело, понимающе улыбнулся. Это было занятно: большинство фейри не понимали концепта нашего голода, во всяком случае, не до конца. А раньше он говорил, будто когда-то уже пытался взять человека с собой на тропу фейри. Неужели он уже путешествовал с людьми?

Если честно, я должна была догадаться раньше. Все-таки в его глазах крылась человеческая скорбь, а это чувство могло быть ему знакомо только по одной причине.

– Я ничего не ела со вчерашнего ужина, – сообщила я, когда мой желудок наконец-то смилостивился и соизволил затихнуть. – Не думаю, что смогу идти дальше без еды.

– Только вчера?

– Уверяю, большинство людей не привыкли обходиться без еды целые сутки. – Он по-прежнему смотрел на меня со скептицизмом, так что пришлось твердо добавить: – Я чувствую себя довольно плохо. Если честно, и шага ступить не могу. Если не поем в ближайшее время, то могу умереть.

Волосы Грача практически встали дыбом. Мне почти стало его жалко.

– Стой здесь, – быстро сказал он и исчез. На том месте, где он только что стоял, лишь завихрилась листва, будто потревоженная порывом ветра.

Я огляделась. В животе у меня все перевернулось, а во рту пересохло. Сквозь редкий мшистый подлесок хорошо просматривалась лесная даль, и я не видела там ни высокой фигуры, ни вороньего силуэта. Грач, судя по всему, действительно оставил меня одну.

«Беги», – подумалось мне. Ноги отказывались двигаться. Я снова чувствовала себя четырехлетней девочкой, которая после ночного кошмара стояла у материнской постели и не могла произнести ни слова, чтобы ее разбудить. И лес тоже дремал. Насколько просто было бы привлечь его внимание? Была ли я готова к этому кошмару?

Как оказалось, мне даже не нужно было задумываться об этом. Позади меня зашуршали листья, и я обернулась, чтобы снова увидеть Грача. Перед ним на земле лежала тушка зайца.

– Ну давай, – подбодрил он меня, когда я не сдвинулась с места. Его глаза бегали, глядя то на зайца, то снова на меня.

Я шагнула вперед и подняла зайца за шкирку. Тельце зверька было еще теплым; он смотрел на меня черными бусинками глаз.

– Э-эм, – протянула я.

– С ним что-то не так? – Он посмотрел на меня настороженно.

Я была страшно голодна. Все тело болело. Я была в ужасе. Но сейчас Грач напомнил мне кота, который с гордостью притаскивает хозяину дохлых бурундуков и с отчаяньем смотрит, как двуногий осел берет эти бесценные подарки за хвостики и бесцеремонно выкидывает в кусты. Я не успела и глазом моргнуть, как меня разобрал хохот.

Грач переступил с ноги на ногу. Вид у него стал одновременно обескураженный и рассерженный.

– Что? – вопросил он.

Все еще держа в руках зайца, я опустила на колени, беспомощно ловя ртом воздух.

– Прекрати это. – Грач нервно огляделся по сторонам, будто испугался, как бы кто не увидел, как плохо у него получается управляться со своим смертным питомцем. Я взвыла еще громче. – Изобель, ты должна себя контролировать.

Он, может, и путешествовал с людьми, но за один стол он с ними точно не садился.

– Грач! – булькнула я. – Я не могу просто взять и съесть зайца!

– Я не вижу причин, по которым это не представляется возможным.

– Его… его же нужно приготовить!

Прежде чем он успел вернуть себе самообладание, на его лице на мгновение отразились ужас и смятение.

– Ты хочешь сказать, что не можешь ничего съесть, предварительно не прибегнув к помощи Ремесла?

Я сделала глубокий вдох, заставляя себя успокоиться. Малейшего повода было бы достаточно, чтобы меня снова настиг приступ безудержного смеха.

– Мы можем есть фрукты просто так, а также большинство орехов и овощей. Но все остальное – да, нужно готовить.

– Как такое возможно, – пробормотал он себе под нос. Этого было достаточно; я снова всхлипнула от смеха. Он наклонился и принялся изучать мое лицо, привлекательность которого в данный момент определенно оставляла желать лучшего. – Что тебе для этого нужно?

– Огонь для начала. Какие-нибудь веточки, из которых я смогу сделать шампуры. Или, может, нам просто порезать его и насадить на вертел? Я никогда еще не жарила зайца в походных условиях. – Лицо у Грача стало такое, будто я произнесла диковинное заклинание. – Деревяшки, – напомнила я, – для растопки, где-то вот такого размера. – Я показала руками. – И длинная тонкая, но жесткая палка с острым концом.

– Хорошо. – Он поднялся. – Будет тебе палка.

– Погоди, – позвала я, прежде чем он снова исчез. Я протянула ему зайца. – Можешь освежевать его? Ну, знаешь, содрать шкуру? И еще его нужно порезать. Я ничего этого не могу сделать без ножа.

– Какая же ты все-таки смертная, – пренебрежительно ответствовал он, выхватывая тушку из моих рук.

– О, и внутренности тоже достань, пожалуйста, – добавила я без тени смущения.

Он остановился перед тем, как снова исчезнуть. Вид у него был напряженный.

– На этом все?

Злобная часть меня очень хотела проверить, как далеко я могу с этим зайти. Могла ли я, притворившись, что это необходимо для моего Ремесла, приказать ему постоять на голове или трижды покрутиться на одном месте, пока мы будем готовить зайца? Только отчаянные мольбы моего желудка заставили меня отказаться от идеи позабавиться.

– Пока да, – ответила я.

Меньше двадцати минут прошло, а мы уже сидели рядом со слабо дымящимся костерком, который казался совсем безнадежным, пока Грач не устал смотреть, как я тру две палочки друг об друга, и не щелкнул пальцами, чтобы разжечь огонь. Он нетерпеливо поглядывал на солнце, пока я поворачивала на вертеле заячью ляжку (кажется, это была она; как оказалось, мясники из фейри были неважные). Капли жира шипели, стекая с мяса на горячие поленья. Рот у меня уже давно наполнился слюной; и я старалась не задумываться о том, что, вероятнее всего, будь обстоятельства немного другими, не нашла бы запах особенно аппетитным. Я не знала, что заячье мясо может так пахнуть. Но я надеялась, что, если оно достаточно хорошо пропечется и даже обуглится, мне по крайней мере не станет от него плохо.

Грач драматично вздохнул – уже седьмой раз за все время ожидания. Я считала.

– Сам попробуй, если тебе так скучно, – сказала я, передавая ему вертел. Он взял его осторожно, двумя пальцами – большим и указательным. Изучив мясо и покрутив вертел в руках, он легкомысленно опустил его в огонь.

Перемена была мгновенной. Сначала я испугалась, что он заметил что-то жуткое за моей спиной, и обернулась, чувствуя, как по коже побежали мурашки. Но там ничего не было. А на лице у него было все то же выражение: глаза расширенные, полные ужаса, черты неподвижные, как будто он только что получил вести о чьей-то гибели… или умирал сам. Это было ужасно и неописуемо. Я изображала тысячи лиц, но такого выражения не встречала никогда.

Что случилось? Я лихорадочно соображала, пока ответ не пришел мне в голову сам: Ремесло. Для нас изменять сущности предметов было легко и естественно, как дыхание; но фейри было отказано в даре творчества. Оно настолько противоречило всей их природе, что могло их уничтожить. Удивительно, но даже простейшая готовка зайца на костре могла оказаться смертельно опасной согласно законам, которые управляли его народом.

Всего пара секунд, и внешние чары начали рассеиваться, отколупываться, как старая краска, выставляя напоказ истинный облик Грача. Но теперь он выглядел иначе. Высушенная серая кожа, безжизненные глаза… Я как будто наблюдала, как с каждым ударом сердца внутри него – один за другим – гаснут огни.

И я понимала, что если ничего не сделаю, то через пару мгновений его уже не станет.

Я была бы свободна. Я могла бы сбежать, по крайней мере попытаться. Но мне вспомнились лесной храм и алые листья, медленно кружащиеся в воздухе. Выражение его лица, когда он превратился в ворона в моей мастерской. Запах перемен, принесенный диким ветром, и как он позволил мне повернуть свою голову, чтобы взглянуть ему в глаза, полные скорби. Все эти чудеса, которые вот-вот могли обратиться в пыль, не оставив и следа в этом мире.

И я бросилась вперед, чтобы вырвать палку у него из рук.

Глава 7

КОГДА я выхватила у него палку, он громко закричал – пронзительный, мучительный вопль, полный боли и скорби. Его чертам тотчас вернулась живость, и чары постепенно возвратили ему человеческий облик; но он обессиленно покачнулся и еле успел подставить локоть, чтобы не свалиться на землю.

– Изобель, – неуверенно прохрипел он, поднимая на меня глаза.

– Это было Ремесло. – Мой голос звучал как будто издалека – я почти не слышала собственных слов, так сильно шумела в ушах кровь. – Готовка. Когда я предложила, я… не знала. Я понятия не имела.

Он перевел взгляд на палку, которую я держала в руке, – обычную деревяшку с куском обуглившегося заячьего мяса на конце. Как и он, я поверить не могла, что это только что произошло. Казалось практически невозможным, что нечто настолько обыденное могло причинить ему боль.

– Нам нужно… нам нужно идти. – Он был так ошарашен, что казался почти человечным. С трудом он поднялся на ноги, повернулся в одну сторону, затем в другую, силясь определить правильное направление. – Мы прошли совсем мало… Ты поела? Ты еще голодна?

– Я могу есть на ходу, – тихо сказала я, изумленно наблюдая, во что он превратился. Как сказала бы Эмма, симптомы шокового состояния были налицо.

– Ты не умрешь? – спросил он.

Я покачала головой. Издеваться над ним сейчас было уже совсем не весело.

– Хорошо. – Рука его сжалась на рукояти меча: возможно, таким образом он искал опору. Потом он нервно похлопал себя по карманам, пока не нашел брошь в форме ворона у себя на груди – и не сжал ее в кулаке. – В таком случае…

Он не договорил; развернулся на месте и замер, весь напряженный. Сначала я решила, что он сошел с ума. Но потом я тоже услышала: этот высокий, нездешний звук вдалеке. Вой.

– Кажется, это был только вопрос времени. Когда Охотники нас догонят, – рассудила я. Казалось необходимым, чтобы хотя бы один из нас вел себя спокойно и рассудительно, даже если эту роль пришлось бы играть мне. – Что ж, судя по звуку, у нас хотя бы есть достаточно форы.

– Это не только вопрос времени. Мы уже в моих владениях, в моем королевстве. Тсуга не должна была выследить нас так легко.

– Может быть, дело в том, что теперь с тобой я. Как ты, возможно, заметил, я немного, как бы это сказать. Эм. Пахну.

Он едва удостоил меня взглядом, решив на этот раз никак не комментировать мою смертность. Его волнение передавалось мне, наполняло недобрым предчувствием. Грач не считал Диких Охотников серьезной угрозой. Было ли дело в том, что он только что едва не умер? Или подобное поведение было следствием чего-то другого, чего-то, о чем я не знала?

Придя в себя, он выпустил брошь резко, как будто обжегшись.

– Нам нужно покинуть осенние земли до заката. – Сказав это, принц развернулся и зашагал в нужном направлении. Я подхватила с земли столько жареного мяса, сколько смогла унести, и засеменила за ним следом, с трудом пробираясь через толщу листвы.

– Погоди, покинуть осенние земли? Что ты имеешь в виду? Я думала, мы направляемся к осеннему двору?

– Так и есть. Но другим путем.

– Могу ли я спросить, куда мы в таком случае двигаемся?

– Туда, где силы Тсуги иссякают. Подальше от зимнего двора. В летних землях ей будет труднее выследить нас.

Пейзаж постепенно менялся. Солнце клонилось к закату за холмами, озаряя все вокруг багровым светом; деревья отбрасывали длинные прямые тени. Широкоствольные дубы, вязы, ольхи попадались теперь чаще тонких берез и ясеней. Атмосфера меланхолии окутывала эту часть леса: листья были коричневого или ржаво-красного цвета, по корням и стволам поднимались наросты древесных губок, желтоватых, мясистых. Из любопытства я прикоснулась к стволу рядом с одной из этих грибных колоний, и кора отошла, оставшись у меня на ладони. Оголенная древесина оказалась бледной и рыхлой; мокрицы засуетились, заползая обратно в трещины и поры.

Бросив кору – гнилая, она рассыпалась, едва коснувшись земли, – я поспешила нагнать Грача, который к тому моменту ушел вперед.

– Мы уже скоро будем в летних землях, не так ли? – спросила я, просто чтобы поддержать разговор. Тишина давила почти физически. В груди томилось ощущение, что кто-то или что-то нас слушает, и это чувство только усиливалось с каждой минутой нашего молчания.

– Мы уже в летних землях. Довольно давно.

– Но деревья…

– Не в осени дело, – ответил Грач. – Нет, эти деревья умирают. – Его напряжение было заметно: он прищурился и стиснул зубы. – Ходили… слухи, что местами в летних землях происходит… дурное. Своими глазами я эту эпидемию раньше не видел. Должен признаться, все гораздо хуже, чем я предполагал.

– Но лес можно исцелить. Всего несколько капель твоей крови превратили целую поляну в храм.

– Здесь такой силой обладает лишь один правитель. – Он бросил на меня быстрый взгляд аметистовых глаз: призыв к осторожности в них был ясен, как блеск обнаженной стали. – И свою кровь он использует так, как посчитает нужным.

Деревья становились больше и росли теперь реже. Узловатые корни, взрывающие землю под нашими ногами, напоминали вены на больном теле. Огромные валуны, поросшие мхом и кроваво-красным плющом, торчали вдоль тропы тут и там, нависая надо мной. Последний закатный луч блеснул золотом сквозь листву, и в этом свете я разглядела на одном из камней лицо.

Я остановилась. Кровь застыла в моих жилах.

Это не было настоящее лицо – просто вырезанное из камня. Но исполнение было настолько реалистичным, что мой мозг принял его за живое существо прежде, чем я успела включить логику. Пятна мха, борода из плюща, закрытые глаза в паутинках морщин – этот древний лик был мрачен и задумчив. Корона из переплетенных оленьих рогов украшала его чело. Я как будто смотрела в лицо умирающего монарха, который на смертном ложе – без жалости и раскаяния – размышлял обо всех жестоких и неправильных деяниях своей долгой безрадостной жизни.

Но нет: я сразу поняла, что впечатление это было обманчивым. Этот монарх не знал смерти. Он дремал, возможно, но не умер. Ему это было попросту не дано.

Я огляделась и заметила такое же лицо на каждом камне. Без сомнения, эти барельефы были делом рук Ремесленников. Тысячи лет люди не появлялись в этом лесу. Мне было сложно даже представить, насколько древними были эти работы и что заставляло людей тех забытых времен вырезать в камне, снова и снова, ужасающий лик Ольхового Короля.

Ольхового Короля.

Листья, за все время нашего путешествия даже не пошевелившиеся, вдруг затрепетали, подхваченные порывом жаркого душного ветра.

«Ольховый Король», – вновь предательски пронеслось в голове, давая название безымянному ужасу, охватывающему меня со всех сторон. Ольховый Король. Я начала, и остановиться было невозможно.

– Изобель. – Грач вышел из зарослей мне навстречу, раздвигая ветви облепихового куста. Я даже не заметила, что он куда-то уходил. Принц потянулся, как будто хотел положить руку мне на плечо, но его ладонь замерла в воздухе на волоске от моего платья. – Нам нужно уходить. Сейчас же.

– Я не хотела… – Мой взгляд невольно скользнул в глубь чащобы, и то, что я там увидела, заставило меня умолкнуть. Сквозь дикие заросли крушины виднелась поляна, на которой были кругом выставлены те же резные камни. В центре этого круга земля вздувалась высоким холмом метров в пять шириной. Курган. Опасность, о которой говорил Грач, была совершенно другой.

В тишине вдруг захлопали крылья; раздались каркающие крики. Я подняла голову. Целая стая воронов устроилась на деревьях над нашими головами, блестящими глазами выжидающе наблюдая за нами. Дюжина воронов – верная смерть. Что же означала сотня?

– Ты подумала о его имени, – выдержав паузу, проговорил Грач. – Ты даже сейчас произносишь его про себя.

Я вновь перевела глаза на него; мой ужас, наверное, был очевиден.

Грач не злился на меня. Выражение его лица было спокойным, ледяным – под этой маской сложно было угадать незримые волны страха. Лучше бы он злился. Это было куда хуже. Это значило, что вот-вот должно было случиться нечто ужасное, и он не мог позволить себе тратить время даже на проявление каких бы то ни было эмоций.

– Готовься к скачке, – бросил он, делая шаг назад.

Так же, как и прошлой ночью перед его превращением, сквозь деревья пронесся порыв ветра, несущий с собой вихрь опавших листьев. Я приготовилась к метаморфозе. Но на этот раз ветер стих, едва приблизившись к нам, и листья бесцельно посыпались на землю у ног Грача. Он нахмурился, выпрямился, и скоро в нашу сторону из самых глубин леса вновь с рыком рванул ветер, еще сильнее прежнего. Но и этот порыв иссяк, так и не достигнув цели.

Курган снова и снова притягивал к себе мой взгляд. Все эти древние камни, повернутые барельефами внутрь, как стражники у дверей темницы: тысячелетиями они тоже наблюдали за своим пленником, не в силах отвести глаз.

Жара стала удушающей; потянуло запахом гнили. Один из воронов испустил резкий скрипучий крик, прогремевший пронзительно и неприятно, как пила по металлу.

– Почему ты не можешь превратиться? – спросила я, все еще не отрывая взгляд от кургана.

Грач дернул рукой, нарочито небрежно прерывая последнюю попытку превращения. Заметный блеск раздражения в его глазах, впрочем, выдавал тревогу и неприятное удивление.

– Это место не позволяет мне. Кажется, мы наткнулись на место упокоения Могильного Лорда.

Ну, вот и все. Я не собиралась дожидаться знакомства с каким-то Могильным Лордом (с заглавных букв, разумеется). Подобрав юбки, я приготовилась бежать. Но потом я вспомнила, каким тоном он сказал «кажется».

– О боже. Ты встречаешься с подобным впервые, не так ли.

– Они довольно редко попадаются, – угрюмо ответил он. Заметив мою позу, добавил: – Нет, не беги. Он уже пробудился, под землей, и знает, что мы здесь. Сбежать от него нельзя; нагнав нас, он просто нападет сзади. На этот раз нам придется остаться здесь и сразиться с ним. – Принц встретился со мной взглядом. – Вернее, мне придется. А ты будешь изо всех сил стараться не попасться мне под ноги.

Он уничтожил тана одним-единственным ударом клинка. Битва с гончими Диких Охотников представлялась ему детской забавой. Но это знание не особенно утешало: над нами все еще кружила целая стая воронов, а сам Грач в этот раз был готов отступить без лишних пререканий.

– Что это вообще такое – Могильный Лорд? – спросила я.

– Поверь, лучше тебе оставаться в неведении.

– Я так не думаю.

– Ну если ты настаиваешь… – неохотно протянул он. – Обычно волшебные чудовища восстают из могилы, используя останки всего одного человека, чтобы поддерживать свои силы. – Я кивнула; с этой информацией я была уже знакома. – Могильные Лорды – отклонение от нормы. Каждый из них – это куча останков, переплетенных и перемешанных после смерти. Эти существа страдают; они охвачены яростью, они в вечной борьбе с самими собой. Это не мы взращиваем их. Они рождаются сами в тех местах, где смертные ушедших веков хоронили жертв военных действий или эпидемий чумы.

Как будто услышав этот разговор, курган заходил ходуном. Земля тронулась с места, в сторону полетели комья глины. Из глубины донесся мерзкий звук, влажное чавканье, как будто что-то липкое и мокрое разлеплялось на составные части. Это существо было явно больше тана. Больше всех гончих, вместе взятых.

Грач обнажил меч и зашагал навстречу кургану с нарочитой беспечностью и уверенностью, которые показались мне такими же лживыми, как и чары, маскирующие его истинное обличье. Я не могла понять, для кого он устраивает этот театр: для меня или для себя самого.

Едва он подошел к камням, курган содрогнулся. Почва вздулась сначала в одном, потом в другом месте, как личинка, пытающаяся вырваться из кокона. Жуки-падальщики повылезали наружу; за ними по земле потекла какая-то склизкая жидкость. Смрад гниения почти физически ударил меня под дых. Я беспомощно согнулась пополам, пытаясь справиться с рвотными позывами.

Последнее усилие – и курган изверг свои внутренности наружу. Кособокая масса вывалилась из-под земли, рванулась вперед и нависла над Грачом – выше его в два раза, роняя наземь комья грязи. Это чудовище не скрывалось ни за какой иллюзией. Оно обладало нормальным числом конечностей в правильных местах, но это был единственный сомнительный комплимент, который я могла отвесить его наружности. Плоть напоминала разлагающееся бревно, покрытое пятнами древесной болезни и грибка. Из пустых дыр в голове, похожих на дупла, торчали скопления грибов, качающиеся из стороны в сторону на длинных ножках. Они сразу изогнулись, наставляя шляпки на фигуру Грача. Глаза. Это были его глаза.

Череп сдавило. Вдалеке, будто за закрытой дверью, раздавался спор множества голосов. Маленькая девочка всхлипнула. Кто-то нетерпеливо одернул ее. Мужской голос бессвязно заревел, будто в агонии. Могильный Лорд покачнулся, почти потеряв равновесие. Его туловище было массивным, но передние ноги («То есть руки», – подумала я) были слишком длинными, и стоять прямо у него не получалось. Он пытался снова стать человеком, поняла я, – единственным способом, которым мог.

Клинок Грача блеснул, вспарывая чудовищу брюхо. Гнилая кожа разошлась беспрепятственно; принц еле успел отшатнуться, прежде чем из раны к его ногам вывалилась скользкая груда поганок. Голоса на мгновение умолкли, а потом закричали в унисон. Рука Могильного Лорда выбросилась вперед и врезалась в статую, перед которой за секунду до этого стоял Грач. В стороны полетели осколки камня и кусочки мха. Чудовище бросалось на него снова и снова, бесцельное и непредсказуемое в своей жестокости, заставляя отступать дальше и дальше. В следующий момент Грач уперся спиной в камень и принялся обходить его легкими шагами, как бесстрашная кошка – вокруг волкодава. Чудовище дернулось следом, неуклюже бросаясь на камни в попытке добраться до него. Грач пытался увести его подальше от меня.

Едва я об этом подумала, в моей голове снова послышался пронзительный крик маленькой девочки, и Могильный Лорд остановился. Внезапное хлюпающее движение – и его глаза-поганки закатились, переводя взгляд на меня. Я отшатнулась; раздался рык, треск ломающихся сучьев и деревьев. Я не могла отвести взгляд от того ужаса, который надвигался на меня – так стремительно, что гниющие куски его тела отлетали, снесенные скоростью и мощью этого броска.

Грач возник между нами внезапно. Его меч сверкнул один раз, другой – рука, которой Могильный Лорд замахнулся, чтобы прикончить меня, рухнула наземь и рассыпалась. В дыре, зияющей на ее месте, закопошились жуки. Лишенное конечности чудовище потеряло равновесие и завалилось назад, рухнуло на резные камни, почти вывернув их из-под земли.

На мгновение мне показалось, что Грач одержал победу. Это падение не оставило на чудовище живого места; слизь сочилась из каждой щели его поверженного тела. Но не прошло и минуты, прежде чем оно снова стало подниматься. Из обрубка потянулись склизкие, поросшие грибами корни, отращивая ему новую руку. Голова покачнулась из стороны в сторону, разбрызгивая грязь. Голоса снова взволнованно заговорили наперебой.

Грач перехватил меч поудобнее и снова зашагал к кургану; под его подошвами хрустели поломанные сучья. Клинок снова сверкнул, полетели в сторону куски древесины. Он мог делать это хоть весь день – безустанно кромсать монстра. Если бы не необходимость сохранить мне жизнь, Могильный Лорд, должно быть, вообще не представлял бы для него особой опасности.

Что-то вдруг ухватило меня за ногу.

Я опустила взгляд.

Человеческий скелет, стянутый растительными сухожилиями, выполз из отрезанной руки Могильного Лорда. Кошмарно содрогаясь, он выбросил костяную руку вверх и схватился за мою юбку. Вспухшие грибные шляпки торчали у него между ребер, держали челюсть открытой. Он цеплялся за меня, подтягиваясь все выше и выше. Совсем близко, ближе других голосов, рыдала и умоляла о чем-то женщина.

– Я не могу помочь тебе, – прошептала я. Ужас вывернул меня наизнанку, вытряс все силы. – Я не могу…

Грач появился рядом вовремя. Он поймал существо за череп и рывком оттащил его от меня; древние коричневые кости рассыпались в его захвате, как яичная скорлупа. Потом он обернулся и вдруг, схватив меня за плечи, оттолкнул в сторону. Я упала в кусты; падение выбило воздух у меня из легких. В этот самый момент Могильный Лорд настиг Грача: сильный удар отбросил его на несколько метров. Он ударился об ствол какого-то дерева и тяжело свалился на землю; меч его загрохотал по земле.

О боже.

Теперь Могильного Лорда интересовала только я. Чудовище надвигалось на меня, пока я не оказалась в зловонном мраке его тени. Вороны с криками бросились вниз с деревьев, пытаясь царапать и клевать его спину, хлопать крыльями перед глазами, но перья липли к шкуре чудовища. Карканье сменилось отчаянным, пронзительным клекотом, когда костяные руки вытянулись наружу из всех щелей, жадно хватая их за перья, затягивая внутрь. Птицы бились, но очень скоро от них остались только клочки – клюв или крыло, торчащее из протухшей плоти, еще дергающееся в последних конвульсиях.

Могильный Лорд наклонился совсем близко ко мне.

Одна его голова была размером с гигантский чурбак – в круглой дыре на месте рта мог бы целиком поместиться человек. Грибы кривились и поворачивались из стороны в сторону. Изо рта вырвался жаркий вздох, потом другой. Конечно, я была слишком мала и слаба, чтобы причинить ему какой-то вред. Голоса зашептались; маленькая девочка захихикала.

Из моей груди вырвался сдавленный вой, и я, вытянув руки, вцепилась пальцами в его губчатое лицо. Рывком подтянувшись, я ухватила один из его грибных глаз той самой рукой, на которой было надето железное кольцо. В тот же самый момент грибы поникли; стали серыми, сморщенными, задрожали в моем захвате.

Все голоса – в той далекой комнате, которую можно было назвать адом, – одновременно издали хриплый стон, и Могильный Лорд сделал шаг назад, протащив мои ноги за собой по земле. Я еще разок сжала его глаз, и грибы посыпались сквозь пальцы. Мне нужно было выиграть еще секунду. Потому что краем глаза я видела, как Грач поднимается на ноги.

Одной рукой он хватался за грудь где-то под плащом; на его лицо, искаженное болью и яростью, было страшно смотреть. Его шатало, и я даже засомневалась, не свалится ли он на землю.

Но он дошел.

Я ослабила хватку и рухнула на землю, когда он, вытащив окровавленную руку из-под плаща, засунул ее монстру прямо в глотку. Сначала раздался треск ломающейся древесины; тело Могильного Лорда содрогнулось и покосилось. А потом толстые ветви, покрытые шипами, вспороли каждую клетку его тела изнутри, пригвоздив монстра к месту, как ужасающую статую. Я не знала, мертв ли он теперь. Я даже не знала, важно ли это.

Последняя ветка медленно выползла из его целой глазницы, и желтые листья развернулись всего в паре сантиметров от моего лица.

– Грач, – выдохнула я, – ты сделал это. Ты…

Мои слова были прерваны глухим звуком падения. Я отодвинула ветку и увидела, что Грач свалился на землю без сознания. Чары медленно угасали, открывая его истинный облик.

Глава 8

ПЕРВЫМ, что я заметила, упав рядом с ним на колени, была его одежда: разорванная, грязная и помятая от долгого пути. Я не успела разглядеть ее днем, когда чары рассеялись, и перемена эта поразила меня: в одно мгновение он превратился из принца в бродягу. Почему-то мне не приходило в голову, что внешние чары могут скрывать и истинное состояние его одежды. Больше всего меня удивило то, что на его плаще, там, куда пришелся удар Могильного Лорда, красовалась огромная дыра – и до настоящего момента ее тоже заметно не было.

– Как же много магии ты тратишь из-за своего тщеславия? Ради всего святого, ты же едва стоял. – Мои руки дрожали. Я сдернула с пальца кольцо, убрала его в карман и начала расстегивать пуговицы на его одежде. – Знаешь, ни мне, ни чудовищу не было особенно важно, как ты выглядишь.

Я распахнула плащ. Его голова завалилась набок. Рот был приоткрыт; я решила не приглядываться к ряду острых зубов, показавшихся за губами. Впрочем, гигантская рана на его груди сразу притянула к себе все мое внимание. Сравнивать мне было не с чем, но я догадывалась, что, будь внешние чары еще в действии, он не казался бы таким тощим. Мне не очень-то хотелось видеть все эти выпирающие ребра и кости. Некоторые белые пятна посреди кровавого месива были отнюдь не клочками изорванной рубашки. Рана была длинной и рваной и тянулась от левой ключицы к правому боку. Человек с таким ранением уже был бы при смерти из-за потери крови. Но Грач, к счастью, кровью не истекал. И все равно я бы чувствовала себя гораздо спокойнее, если бы он не валялся без сознания, а самодовольно уверял меня, что эта рана для него – не более чем царапина.

– Грач. – Я похлопала его по щеке и невольно поморщилась: выступающие кости и впалые щеки слишком живо напомнили мне о том скелете, что цеплялся за мою юбку. – Ты же принц, правда? Давай, просыпайся и продолжай меня бесить, пожалуйста.

Он уткнулся лицом мне в ладонь и застонал.

– Пока не очень получается. – Я свернула полы плаща и на всякий случай приложила к его груди. Потом, вспомнив вчерашнюю ночь, подняла его правую руку и повернула ладонью к себе. Что ж, он и здесь скрыл порез с помощью чар. Но все равно кожа заживала довольно быстро: если бы я не знала точно, то подумала бы, что поранился он неделю назад или даже раньше.

Я вздрогнула, когда поняла, что глаза его слегка приоткрылись. Он смотрел на меня.

– Ты все еще здесь, – пробормотал Грач в каком-то полубреду.

Я быстро отпустила его руку.

– А где мне еще быть?

– Сбежать.

– Если ты еще не заметил, в этом лесу полно существ, которые так и жаждут меня убить. Даже их отрезанные конечности, и те за мной охотятся. Как бы мне ни было неприятно это признавать, лучше уж я останусь с тобой. Шансов выжить будет больше.

– Может быть. – Он попытался шевельнуться, но глаза его тут же закатились.

– Не говори загадками. Что мне сделать, чтобы вытащить нас отсюда? Грач? – Я снова похлопала его по щеке.

– Помоги мне встать. Нет… сначала передай мне меч, а потом…

Я поднялась и пошла искать его меч. Поле битвы преобразилось даже за те ничтожные минуты, что я сидела рядом с бесчувственным Грачом. Застывшие останки Могильного Лорда были почти неузнаваемы, поглощенные гигантским деревом, которое все еще отращивало новые ветки. Золотые листья мерно падали на землю, собираясь на земле в яркие кучи, через которые я пробиралась в поисках оружия. Я обнаружила меч далеко не сразу, и то лишь потому, что рукоять торчала из листвы.

Когда я вернулась, опавшие листья уже почти накрыли его с головой. Я перешла на бег и тут же умудрилась споткнуться о какой-то корень. Он наблюдал за мной молча: вероятно, был еще слишком слаб, чтобы как-то отметить странность моего поведения. Я и сама не могла объяснить, почему это зрелище – его медленное исчезновение в листве – привело меня в такое смятение. Было в этом нечто траурное, бесповоротное. Как будто лес поглощал его.

Когда я, наконец, подошла к нему вплотную, он попытался забрать у меня меч, но захват получился слишком слабым. Мне пришлось помочь ему засунуть оружие обратно в ножны.

На языке вертелся вопрос, как рыболовный крючок, так и тянущий наружу ужасные слова.

– Ты умираешь? – выпалила я странным, почти обвинительным тоном.

Он нахмурился.

– Ты этого хочешь?

– Нет! – Моя горячность кажется, удивила его – так сильно, что я почувствовала необходимость подкрепить свой ответ аргументами. – Если бы я хотела, чтобы ты умер, разве я бы вырвала у тебя из рук вертел сегодня у костра?

– Ты сама дала его мне.

– Я не знала, что случится, и ты тоже не знал. – Мне было сложно найти слова. – То, что ты делаешь со мной, – неправильно. Конечно, мне не хочется быть твоей пленницей. Но есть разница между этим и тем, чтобы желать тебе смерти.

Понимал ли он это? Судя по тому, как забегали его глаза, не очень. Имели ли человеческие чувства для него вообще какое-то значение?

– Чтобы ты знал, – жестко добавила я, – раз уж теперь это точно в прошлом: два дня назад я была искренне уверена в том, что в тебя влюблена.

Глаза его сузились, явно стараясь преодолеть пелену боли и сконцентрироваться на моем лице. Потом он отвел взгляд; рука его слабо потянулась в сторону, как будто безуспешно пытаясь достать до чего-то, пока снова безжизненно не упала на землю. Он был так не похож на человека. Его реакция не удовлетворила меня – я чувствовала лишь холод.

– Помоги мне встать, – с трудом проговорил Грач. Воздух свистел у него в горле, и каждый вдох был резким, как будто болезненным. Я испугалась, не сломал ли он ребра – однажды ночью Эмма, уже приложившаяся к бутылке настойки, объяснила мне, что в таком случае кость могла проткнуть легкое, – и если мои опасения были верны, можно ли было ему как-то помочь.

Но он заговорил первым.

– Нам нужно вернуться в осенние земли. Здесь я не смогу исцелиться. С этим местом что-то не так: на нем какая-то порча, хоть я и не понимаю, какого рода. – Принц остановился, чтобы перевести дух. – Если нам повезет, все может даже обернуться к лучшему. Охотники потеряют наш след.

Я перекинула его руку себе через плечо и потянула наверх. Ему удалось подняться, но он по-прежнему практически висел на мне. Попытавшись встать самостоятельно, принц издал тихий болезненный звук, почти всхлипнул. Мое сердце сжалось от сострадания.

– Ты не станешь звать других фейри?

Он шумно втянул воздух и ответил с придыханием:

– Нет.

– Сейчас не лучшее время упрямиться. Твои придворные наверняка смогут оказать тебе помощь.

Я не сказала «лучше меня», потому что сама ничего не могла ему предложить. От меня не ускользнуло и то, что он до сих пор не ответил мне на предыдущий вопрос. Не умирает ли он.

– Нет, – повторил принц.

Я стиснула зубы и зашагала туда, откуда мы пришли. Грач указал мне другое направление, и пришлось взять немного в сторону. Хоть я и подозревала, что весит он меньше человека, выдерживать тяжесть его тела было все равно непросто, да и разница в росте не упрощала мне задачу. Я старалась не смотреть на него. Вскоре мое платье пропиталось его кровью. Она пахла совсем не так, как человеческая; это был свежий, едва различимый запах пореза, оставленного топором на древесине.

Было уже почти совсем темно. Здесь ориентироваться во мраке было сложнее, чем в осенних землях: там светлая листва помогала различать силуэты. Грач сделал какой-то жест, неуклюжий щелчок пальцев, которые от этого стали еще более насекомоподобными. Я поняла, что он пытался – и не смог – наколдовать огонек.

По позвоночнику пробежала волна холода. Что если бы нас атаковали снова? У него совсем не осталось сил.

– Я не могу просить помощи у своего народа. – Его прерывистая речь после такого долгого молчания заставила меня вздрогнуть. – Источник нашей власти – это не любовь и не уважение подданных, а только сила. Если они увидят меня в таком состоянии – после битвы с каким-то Могильным Лордом, – то всерьез задумаются, не следует ли одному из них занять мое место на троне. Мой авторитет уже подвергался сомнению. Не однажды, а дважды. Я надеялся исправить вторую оплошность. – Он сделал паузу, переводя дух. Я поняла, что под «второй оплошностью» он имел в виду портрет и суд надо мной. Но какая была первой? – В третий раз показать свою слабость… это бы означало мой конец, без всяких сомнений.

– Жестоко, – покачала я головой. Все это было жестоко: как он обращался со мной, как они обращались с ним.

– Такова наша природа. Это жестоко, может быть, но и справедливо. – Грач отвел взгляд.

Я плохо видела, но в очертаниях его профиля еще могла разглядеть сомнение. Стало понятно, чем на самом деле была та ярость, с которой он настиг и похитил меня. Он боялся. Боялся, что власть ускользает от него. Боялся, что с ним что-то не так, что он недостоин собственной короны и что все вокруг тоже теперь могут это увидеть.

Потому что в его глазах на портрете моей кисти это было ясно как день.

– Я не думаю, что это справедливо. – Голос звучал низко от плохо скрываемого гнева.

– Только потому, что ты человек, самое странное из всех существ. – Он говорил почти шепотом. – Что если я могу отослать тебя обратно в Каприз? Смерть фейри – источник могущественной магии. Она сможет показать путь.

– Не издевайся надо мной. – В глазах у меня стало мокро.

– Я и не собирался, – прошептал принц. – Вовсе нет.

«Надеялся исправить вторую оплошность», – сказал он мне. Не «надеюсь».

Я не ответила ему ни единого слова, потому что ни одно из них не имело бы для него смысла. У меня оставались только человеческие эмоции – для фейри, должно быть, такие же беспорядочные и буйные, как стая галдящих попугаев, которых невозможно заткнуть. Когда я наконец заговорила, то лишь для того, чтобы сообщить ему, что не могу идти дальше. Он уже едва цеплялся за последние остатки сознания. Высвободив руку, принц соскользнул с моего плеча, как какой-то мешок с зерном, и рухнул на землю.

Мое сердце пропустило удар, прежде чем я заметила, что при падении он успел подставить руки. Хрипло застонав, перевернулся на спину и распластался на земле. Одной рукой Грач снова хватался за раненый бок, и я еле сдержалась, чтобы не одернуть его, как ребенка. Я поняла, что он делает, только когда он отнял руку от раны и вытянул ее над землей. Он ждал, и я чувствовала на себе его взгляд.

– И если я не брошу тебя сегодня? – спросила я.

– Возможность будет упущена. Охотники возьмут твой след слишком быстро.

Я сглотнула один раз, другой. Наверное, я сошла с ума.

– Мы все еще в летних землях, – сказала я, глядя на его окровавленную руку.

– Но я все еще принц.

Глядя в его нечеловеческое, похожее на череп лицо, обрамленное гнездом путаных кудрявых волос, в его глаза, блестящие лихорадочной решительностью, я подумала: «О да, ты принц, кто же еще».

А потом приподняла юбки и села на камень.

Такого ответа Грачу было вполне достаточно.

Он опустил руку, запуская длинные пальцы в почву – не подношение земле, а приказ. Лес вокруг нас зашевелился и рванулся ввысь. Гигантские ежевичные корни зазмеились из-под земли, сверкая шипами длиннее и острее мечей. Вытянувшись в полный рост, они начали отращивать ветви, раскидывать их все выше и выше, переплетаясь между собой, пока не образовали крепость будто прямиком из старой сказки, где в таких в заточении томились проклятые принцессы. Огромные шипы обрадовали меня несказанно, и я задумалась, как бы развивалось действие в тех сказках, если бы сами принцессы рассказывали их.

Когда последние щупальца ветвей затянулись под небосклоном, разбивая лунный диск на осколки, как зеркало, Грач вздохнул и затих.

Это утро не шло ни в какое сравнение с предыдущим. Рваные куски неба, проглядывающие сквозь ветви, были настолько пасмурными, что я не могла понять, наступил рассвет или еще нет. От росы вся моя одежда промокла насквозь, а кожа так промерзла, что я не чувствовала пальцев на руках и ногах. Все тело болело, и в целом состояние мое было совсем неутешительным. Только одно плечо сохранило остатки тепла, но такого влажного и неприятного, что по коже от отвращения побежали мурашки. Там, где кровь Грача замочила мое платье, ткань проросла мхом. Я поспешила его стряхнуть.

А потом я повернулась и поняла, что принц мертв.

Он лежал в полуметре от меня – в той же позе, в которой я в последний раз его видела. Пальцы его все так же были погружены в грязь. Лицо было поистине мертвецким: хоть я и не думала, что это вообще возможно, теперь его кожа стала еще бледнее, чем вчера. Я подошла к нему; полы грязной мокрой юбки шлепали меня по ногам с каждым шагом. Я остановилась над его телом и какое-то время просто смотрела на него. У меня все было поставлено на кон в надежде, что он выживет. Признаюсь, это не было мудрым решением. Мрачное уныние охватило меня, но ненадолго, тотчас давая волю слабому отблеску надежды.

Потому что я ошибалась. Он не мог умереть. Пролитая кровь за ночь превратилась в мох, но его тело оставалось целым. Если бы он умер, то прежним я бы его уже не увидела.

Я опустилась на колени и прислонила руку к его груди. Почувствовав, как она медленно и слабо вздымается и опускается под лохмотьями, я рассмеялась – неровно, задыхаясь от облегчения. Я потянулась к лацкану плаща, чтобы посмотреть на рану. Рукав вдруг зацепился за брошь в виде ворона, и холодный металл вдруг шлепнул меня по запястью. Я отдернула руку. И задела защелку. Внутри птицы был крошечный тайник.

Я бы солгала, если бы сказала, что секрет, который хранился внутри, хоть немного удивил меня. У меня было мало объяснений поведению Грача, и в тайнике обнаружилось доказательство наиболее вероятного: локон светлых человеческих волос, аккуратно перевязанных голубой ниточкой.

Вспомнилось, как он снял брошь на нашем первом сеансе, когда я только начинала портрет. Уже тогда принц пытался защитить себя и свою репутацию от проклятой смертной скорби. Но он по-прежнему носил ее, хотя потускневший блеск металла и старинная ковка выдавали древность вещицы: ей было двести, а то и триста лет.

Я защелкнула брошь осторожно, но для этого мне пришлось слегка прижать ее к груди Грача. Видимо, я сделала ему больно, потому что глаза его распахнулись. Их нечеловеческий оттенок в дневном свете заставил меня неприятно содрогнуться. Они были влажные, блестящие от лихорадки. Грач попытался пошевелиться и тяжело задышал.

– Я чувствую себя странно, – объявил он, силясь сфокусировать взгляд.

– Ты и выглядишь странно. – Стараясь сохранять спокойствие, я прикоснулась к его лбу. Горячая кожа обожгла мои замерзшие пальцы. – Не думала, что у фейри бывает лихорадка, – пробормотала я обеспокоенно.

– Что такое лихорадка? – вопросил Грач, нахмурившись. Это только подтвердило мои опасения.

– Такое бывает, если рана осложняется. Я расстегну? – указала я на его одежду. Он напрягся, но потом кивнул. Пока я была занята, он вытащил руку из грязи, рассмотрел ее, потом поискал глазами, обо что ее можно вытереть. Я с раздражением заподозрила, что сначала он собирался избрать своей жертвой мое платье, прежде чем догадался вместо этого использовать ближайший холмик мха.

Я отлепила от раны ткань его плаща, и внутри у меня все перевернулось. Плоть вокруг раны стала черной. Черные вены паутиной тянулись от нее во все стороны, исчезая под остатками одежды.

Как далеко распространился яд? Я распахнула плащ и рубашку еще сильнее, расстегивая пуговицы до самого пояса, не особенно заботясь о его стыдливости. О своей собственной тоже, поскольку, хоть я и тщательно изучила этот вопрос в теории, видеть мужчину без одежды мне раньше еще не приходилось.

Грач приподнялся на локте. Несмотря на то что он все еще был очень слаб, в его чертах неожиданно появился очевидный интерес к моим действиям. Потом он посмотрел вниз, на собственную грудь, и вдруг испустил вопль отвращения. Вырвав одежду из моих рук, он спешно застегнул все пуговицы обратно и подскочил на ноги с такой прытью, которой я от него совершенно не ожидала. Я смерила его тяжелым взглядом. Некоторые симптомы заметно спали. Но, как это часто бывает с лихорадочными состояниями, это проворство могло быть последним пожаром, в котором его тело потом сгорело бы дотла.

– Ты не можешь просто притвориться, что ее там нет, – заметила я, тоже поднимаясь с земли.

– Но она ужасная, – ответил он таким тоном, будто это возражение было очень разумным.

– Все гноящиеся раны ужасные. – Он посмотрел на меня обиженно, видимо, решив, что словом «гноящийся» я собиралась нанести ему оскорбление; но я сделала вид, что этого не заметила. – Ты догадываешься, почему такое может происходить?

Он повернулся ко мне спиной, брезгливо приподнял воротник и заглянул себе под рубашку.

– То место, та земля… там что-то было не так. Могильный Лорд был подвержен тому же недугу и, судя по всему, передал его мне. Временно, разумеется.

Звучало это неутешительно.

– Грач, я думаю, тебе необходима медицинская помощь.

– И ты знаешь, как меня вылечить? Нет. Так я и думал. Так что мы просто продолжаем двигаться к осенним землям. Сейчас это не займет много времени, потому что я могу идти без посторонней помощи. – Говоря это, он не смотрел мне в глаза. Вчерашняя ночь явно не была для него поводом для гордости. – Что бы там ни случилось с моей раной, все это все равно будет неважно, когда ко мне вернутся целительные силы. Так что нам следует отправляться прямо сейчас.

Я нехотя признала, что в этой ситуации ему лучше знать. Грач подошел к стене из ежевичных зарослей, пошатываясь лишь слегка, и прижал ладони к одной из шипастых ветвей. Все они начали извиваться, как черви, а потом потеснились, образуя проход. Я поспешила следом, морщась от того, как неприятно грязная ткань юбок терлась об ноги.

Лес, в который мы попали на этот раз, уже не был таким зловещим, как то место с резными валунами, но он все еще казался больным. В темноте я этого не заметила, да и объяснить не особенно могла. Зеленые листья отсвечивали нездоровым блеском, как будто их тоже охватила какая-то лихорадка. Солнце силилось выжечь густой туман, который утром я приняла за облака.

Пока мы шли, я никак не могла отбросить воспоминания о прошлой ночи. Запах воображаемого гниения преследовал меня по пятам. Осмотрев себя, я заметила пятно на своем левом чулке – там, где скелет схватил меня за лодыжку. Мне стоило колоссальных усилий не остановиться и не сорвать с себя этот чулок без лишних раздумий. Но, как со многими мелкими неудобствами, заметив пятно, я теперь не могла выбросить его из головы, чуть не сходя с ума от того, как в этом месте теперь чесалась нога. Кроме того, кожу неумолимо жгла летняя жара.

И в этот момент мне в голову пришла одна мысль.

– Тот тан тоже был из летних земель, верно? – спросила я Грача. – Тот, которого ты убил в день нашей встречи. Когда он появился, вокруг стало жарко. С Могильным Лордом то же самое. Но температура не менялась, когда нас преследовали гончие Диких Охотников.

Он нехотя кивнул.

– А как насчет волшебных чудовищ? Ты говорил, в последнее время их стало намного больше. Они тоже из летних земель?

– А-а, – протянул Грач, – действительно, странное совпадение.

– Сильно сомневаюсь, что это совпадение! – Подхватив юбки, я ускорила шаг и нагнала его. С каждой минутой чувствовала себя все более грязной и отвратительной. Что ж, хорошо. Он этого вполне заслуживал. – Ты хочешь сказать, эта связь никогда не приходила тебе в голову? У тебя что, совсем нет навыков критического мышления?

Он надменно вздернул подбородок.

– Конечно, есть. Я ведь…

– Да, знаю. Ты принц. Проехали. – У меня возникло чувство, что термин «критическое мышление» он слышал в своей жизни впервые. – Другие правители об этом что-нибудь говорят? – настаивала я.

Он сорвал с головы корону и взъерошил волосы.

– Почему это вообще так для тебя важно? – воскликнул он с досадой.

– Почему это… – Я остановилась. Он сделал еще несколько шагов и обернулся, когда заметил, что я отстала. – Почему? Потому что, вероятнее всего, волшебное чудовище из летних земель убило моих родителей. Потому что такое же чудовище чуть не прикончило меня, причем дважды. Потому что они продолжат убивать людей, пока кто-нибудь не выяснит, что происходит. Ну, знаешь… совершенно глупые, ничтожные, человеческие причины.

Он замер. Лицо его мгновенно стало каким-то несчастным, но я сжала кулаки. Я не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым и просил прощения; я хотела, чтобы он меня понял.

– Мы не говорим о таких вещах, – наконец ответил он. – Совсем. Потому что не можем. Не можем думать о таких вещах. Даже этот разговор между нами смертельно опасен.

Запретные слова подступили к горлу, как желчь. Вздрогнув, я заставила себя проглотить их.

Грач не нес ответственности за появление волшебных чудовищ. И хотя то, что я вообще оказалась сейчас в лесу, было полностью на его совести, прошлой ночью он чуть не погиб, защищая меня. Этого я не могла отрицать. Он сутулился в своем оборванном тряпье; корона дрожала у него в руках. Ему было трудно дышать. Этот спор, очевидно, утомил его.

– Извини, – проворчали мы одновременно.

Удивленная улыбка приподняла один уголок его рта. На этот раз настал мой черед отводить взгляд. Я глубоко вздохнула, готовясь задать еще один вопрос, прежде чем мы бы продолжили путь.

– Нам нужно поговорить еще кое о чем. О том, что ты сказал вчера ночью.

– Терпеть не могу, когда люди говорят такое, – пробормотал он. – Сразу ясно, что хорошего не жди.

– Грач. Ты ведь больше не собираешься вести меня на суд, верно? Ты передумал.

Не знаю, какой реакции я ожидала. Возможно, я предполагала, что принц вздернет нос и заявит: «Ты думаешь, что способна постичь ход мыслей принца?». Но вместо этого он отвел глаза и принялся неловко вертеть в руках свою драгоценную брошь.

– Я понял, что я… совершил ошибку, – признался он. – Ты скомпрометировала меня ненарочно. Твое Ремесло… то, что ты сделала… – Он отчаянно подыскивал слова, но не мог описать то, чего толком не понимал. – Когда я отправился за тобой в Каприз, – продолжил он, – я никому не сообщил о своих планах. В осеннем дворе нас никто не ждет. Когда я смогу исцелиться, я верну тебя домой.

Колени у меня подкосились, и мне пришлось схватиться за ближайшее дерево. Меня ждал путь домой. Домой! К Эмме и близняшкам, к теплому и безопасному дому, наполненному запахом льняного масла, к работе, по которой я уже так сильно скучала. Но в то же время – к бесконечному лету и неизменной рутине – жизни, которая ползла мимо под бесконечную трескотню кузнечиков на пшеничном поле. В прошлом остались бы чудеса осенних земель. Мое сердце взмыло к небу и рухнуло вниз, как птица, сбитая штормом. От таких мыслей голову будто разрывало на части. Но что мне было делать? Как остановиться?

И что такого случилось, что Грач, наконец, осознал мою невиновность?

Я смерила его взглядом. Выражение его лица было невозмутимым; но пальцы продолжали теребить брошь, а взгляд все мрачнел и мрачнел. От этого мое волнение только усилилось.

– А как же ты? – спросила я. – Твоя репутация? Что ты будешь делать дальше?

Он вернул себе самообладание и ответил:

– Я придумаю какой-нибудь… – И вдруг замолчал, стиснув челюсть. – Давай не будем об этом, – странно закончил он. – Видишь тот холм впереди? Когда мы доберемся до вершины, то снова будем в осенних землях.

Я прищурилась, вглядываясь вдаль. Холм ничем особенно не отличался от леса, окружающего нас сейчас. Раздумывая над этим, я вдруг поняла, почему Грач не смог закончить ту фразу, остановился на полуслове.

Это была ложь.

Глава 9

ПОДНЯВШИСЬ на холм, мы снова оказались в окружении осеннего пейзажа. Я медленно огляделась. Со всех сторон был только лес, окрашенный в нежные бело-золотые оттенки; медленно покачивались березы. Я сделала шаг назад, но летние земли как будто испарились.

– Какой-то бред, – пробормотала я.

Грач не слышал меня. Он прислонился к первому же осеннему дереву, которое встретилось нам на пути, и стоял возле него, похожий на огородное пугало в своем разодранном плаще. Его глаза были закрыты; облегчение буквально было написано у него на лице. Я была рада этому. Наш последний разговор, кажется, совершенно лишил его сил – он еле смог забраться на холм.

Я ждала, пока он придет в себя, почти час. Сидела, пыталась прилечь, но листва щекотала шею, и в такой уязвимой позе не получалось расслабиться. Страхи и сомнения, вопросы и желания роились у меня в голове; грязная одежда заставляла кожу неприятно зудеть, а пахло от меня так, что я чувствовала, что если не найду способ отвлечься, то просто сойду с ума. Я поглядывала на Грача, но он все еще не двигался.

Наконец, решилась к нему подойти.

– Я слышала рядом плеск воды, – сказала я. – Пойду поищу реку. Я хочу пить, и мне надо вымыться.

Я не думала, что принц ответит; но глаза его слегка приоткрылись, и он смерил меня рассеянным взглядом, как будто в трансе. Я вздрогнула. Казалось, что на меня смотрит не живое существо; в его глазах не было смысла, как будто это не Грач, а сам лес разглядывал меня.

Потом он моргнул, и морок развеялся.

– Следуй за мной. Здесь безопаснее, чем в летних землях, но одной тебе все равно ходить не стоит. – Он прищурился. – Ты изрядно запачкалась, – добавил, как будто только это заметил.

– Спасибо. Стараюсь тебе соответствовать.

Возмущение не помешало ему ответить привычной любезностью.

– Не стоит благодарности, – неохотно буркнул он. Шатаясь, Грач спустился по склону и опустился на колени на мшистом берегу ручья, разглядывая собственное отражение. Я тем временем приметила в стороне куст жимолости, за которым могла бы укрыться: планировала прополоскать одежду и развесить ее на ветках, чтобы дать просохнуть. Я могла сколько угодно мыться сама, но это принесло бы мало утешения, если бы мое платье так и осталось жестким, как старый холст, от налипшей грязи и конского пота.

– Все это время мои внешние чары не действовали, – раздался позади меня голос Грача. Фраза прозвучала вопросительно. Я обернулась. Он смотрел на свое отражение в ужасе.

– Ну да. – Я не знала, что еще ответить. – С тех пор как тебя ранил Могильный Лорд. Или нет, немного позднее. Когда ты убил его и потерял сознание.

– Ты смотрела на меня!

– Да, – сказала я снова несколько ошарашенно. – Не то чтобы я могла этого избежать.

Лицо его помрачнело.

– Прекрати сейчас же, – отрезал он.

Я помедлила – просто от удивления, а не для того, чтобы поступить ему наперекор. Но он смерил меня таким тяжелым взглядом, что я тут же поспешила скрыться за кустами.

– И ты на меня не смотри, – крикнула я ему. – Люди моются в уединении. Как и ходят в туалет.

Он не ответил. Что ж, придется довольствоваться тем, что есть. Оглядевшись, я сняла ботинки, стянула платье и нижнее белье и, подрагивая, залезла в ручей. Дома я, бывало, мылась и в более холодной воде, но она все равно была кусачей до озноба, так что я не стала мешкать, а поскорее намочила волосы и постаралась соскрести грязь с кожи ногтями. Потом я затащила за собой одежду и поболтала ее в воде, брезгливо поморщившись от того, какое облако грязи и конских волос из-за этого поднялось в чистом ручье. Листья опускались на воду и кружились в небольших водоворотах, которые я устраивала. Все они были таких удивительных цветов, что я сначала решила оставить себе один на память – тот маслянистый листок цвета желтого сурика или этот, ярко-оранжевый, с зелеными прожилками, – но потом поняла, что не смогу выбрать даже дюжину из всех возможных сувениров, и тоскливо отмахнулась от этой затеи.

Закончив, я вылезла на берег и развесила платье с чулками на верхних ветвях жимолости, где их мог бы немного просушить ветер. Белье я повесила на ветках пониже, немного стесняясь. Потом я обхватила себя руками за плечи и прислонилась к кустам, чувствуя себя более незащищенной и обнаженной, чем когда-либо раньше. Я ждала.

Грач не издавал ни звука. В моей голове начали упорно роиться непрошеные опасения. Что если он снова потерял сознание? Или исчез, бросив меня здесь? Или еще хуже: что если, пока я купалась, на нас напали Дикие Охотники?

Я понимала: если посмотрю и удостоверюсь, что все в порядке, то почувствую себя гораздо спокойнее. Но могла ли осмелиться? Какое-то время я не могла заставить себя повернуться к лесу спиной. Переминалась с ноги на ногу, шурша листьями; с мокрых волос капало на землю. Наконец я собралась с духом и, присев на корточки, заглянула между веток жимолости.

В густой листве были крошечные просветы, не больше монетки, но через них я могла видеть, что происходит с другой стороны. Грач сидел на плоском камне чуть поодаль, возле излучины реки. Он снял рубашку и остался в одних штанах; его плащ была разложен рядом на земле. Он тоже решил воспользоваться возможностью помыться.

Будничность этой картины удивила меня. Конечно же, фейри тоже нужно было периодически мыться. Но Грач делал это совершенно обыденно: просто зачерпывал воду ладонями и скреб кожу, без какой-то особой скорости или сноровки. Может быть, все было бы иначе, не будь он ранен. Но какого-нибудь другого фейри, того же Овода, я вовсе не могла представить себе за таким занятием.

Чувствуя себя каким-то бесстыдным лесным гоблином – голая, на корточках, с липнущими к плечам и груди волосами, – я сделала несколько неуклюжих шагов в сторону, чтобы обзор был получше.

Рана все еще выглядела жутковато, но улучшения были заметны. Темные вены побледнели и отступили, и края рассеченной кожи, казалось, затягивались. Я подозревала, что после исцеления след все равно останется, потому что замечала и другие, старые шрамы: длинный на предплечье и еще один на левом плече. Значит, Овод не преувеличивал, когда говорил о его страсти к сражениям, да и передо мной он не просто хвастался. Скрывает ли Грач эти шрамы под внешними чарами или нет?

И, что гораздо важнее: почему я вообще задавалась этими вопросами?

Я думала, что его полуобнаженный вид заставит меня содрогнуться, но чем дольше смотрела, тем больше он казался мне просто странным и вовсе не чудовищным. В какой-то момент мой мозг перестал пытаться увидеть в нем человека и принял его таким, какой он был. В худощавости его фигуры, в острых линиях лица, бесспорно, было что-то поразительное и замечательное. Его глаза все еще казались мне жестокими, но в то же время задумчивыми. Трепет, который я ощущала всякий раз, когда он смотрел на меня, был пленителен – и так же опасен. Как будто в сумрачном лесу с тобой вдруг встретился взглядом волк или рысь.

И это было последнее, о чем мне следовало думать. Хватит. Пришло время положить конец этим шпионским играм. Как нарочно, когда я пошевелилась, под моей ногой хрустнула веточка. Грач замер, потом оглянулся через плечо и посмотрел прямо на меня. Я подскочила. Голова кружилась; бешено и глухо колотилось в груди сердце.

Одежда еще не высохла, но я все равно поспешила снять ее с веток и натянуть на себя, мужественно перенося холод влажного белья и чулок, липнущих к коже, и жесткие прикосновения грубой ткани платья. Я как раз заканчивала зашнуровывать ботинки, когда за моей спиной послышались шаги Грача: так он нарочно предупреждал меня о своем приближении.

– Пойдем, – только и сказал он и, отвернувшись, подал мне руку.

Весь день мы почти не разговаривали. Если Грач и заметил, как я подглядывала, то не подавал виду и молчал. Я все еще привыкала к этому его свойству. Тот улыбчивый беззаботный принц, с которым я познакомилась в своей мастерской, тоже был реален, но это была лишь часть его личности – единственная часть, которую, как я подозревала, он предпочитал выставлять напоказ.

Пару раз я пыталась завязать разговор, но он отвечал односложно, и в итоге пришлось оставить эту затею. Даже скорость, с которой он шел, была призвана ограничить наше взаимодействие: достаточная, чтобы я могла за ним следовать, но слишком быстрая, чтобы догнать и идти в ногу. К закату я уже запомнила каждую дырку на его плаще, волочившемся по земле.

Вчера я еще, наверное, заставила бы его обратить на меня внимание, нравилось ему это или нет. Но сейчас у меня не хватало духу. Грач уже не был моим похитителем – он собирался вернуть меня домой. И я догадывалась, что делал он это ценой больших личных сложностей, масштаб которых был просто недоступен моему смертному пониманию.

Укрытие, которое принц соорудил для нас той ночью, было не похоже ни на рябиновый собор, ни на колючую крепость. Тонкие желтые ясени и плакучие ивы поднялись из капель его крови, клонясь ветвями к земле. Дыхание ветра шелестело в листве. Эти деревья не были безупречно изящными: стволы их росли криво, пестрели вмятинами и дуплами, и целые россыпи поганок прятались у корней. Но они не были больны, как деревья летних земель. Они просто были несовершенны, и мне казалось, что они боязливо просят моего внимания, одинокие и робкие от постоянного страха быть отвергнутыми.

Не раздумывая, я подошла к одному из них и, дотронувшись до коры, заглянула в дупло. Там было слишком темно, чтобы что-то увидеть. Отвернувшись, я заметила взгляд Грача: он застыл на месте, так и не сняв до конца свой плащ. С тех пор как мы ушли от ручья, принц впервые добровольно обернулся ко мне.

– Такие вещи я больше всего люблю рисовать, – объяснила я. – Детали, текстуры… – Чувствовалось, что суть моих слов от него ускользает. – С идеальными предметами не так интересно работать.

Он медленно снял плащ до конца.

– Тогда, полагаю, тебе вряд ли доставляет удовольствие писать портреты фейри, – отрешенно заметил принц.

– Грач, – улыбнулась я, возможно, немного более нежно, чем планировала, – нельзя вот так между делом называть себя идеальным, знаешь ли.

Он заметно напрягся. Судя по всему, я каким-то образом задела его.

С отчужденным выражением лица принц подал мне свой плащ. Он снял с него брошь.

– Мне не будет холодно. Я знаю, он в безобразном состоянии, но поможет тебе согреться.

Вот так мне и стала понятна причина его холодности. Я сжала его плащ в руках. Сочувствие остро и больно кольнуло мое сердце. Сама того не желая, я подошла достаточно близко, что могла увидеть его лицо, только запрокинув голову. Он попытался отвернуться, но я дотронулась до его плеча, и он чудесным образом замер. Принц был выше меня на полторы головы, и лес готов был подчиняться любому его приказу, но всего одним прикосновением я будто заковала его в кандалы.

– Мне не страшно видеть тебя без твоих чар, – сказала я. – В этом нет ничего отвратительного. Ты не безобразен.

Он наклонился к моему лицу близко-близко, и по спине у меня пробежали мурашки, а на руках поднялись дыбом волоски. Его нечеловеческие аметистовые глаза бегали из стороны в сторону, читая мои черты, как письмо; потом он издал тихий звук, полный горечи, и отпрянул.

– Но ты все еще боишься меня.

Я пихнула его в плечо – недостаточно сильно, чтобы оттолкнуть; но он все равно сделал шаг назад. Щеки у меня вспыхнули.

– Только потому, что ты специально меня пугаешь! – Грач застал меня врасплох, и мне вдруг очень захотелось защититься и ответить ему тем же. – Я, знаешь ли, наблюдала за тобой у ручья. И… и я долго смотрела. – Боже, что я такое несла? – Если бы мне было страшно или противно, я не наблюдала бы.

Я вздернула подбородок, что наверняка выглядело не так уж эффектно, учитывая мой небольшой рост.

Он вытаращился на меня.

– Наше истинное обличье вызывает у смертных отвращение, – выдал он наконец, как будто я только что заявила, что с небес по ночам светит кусок сыра.

– Ну, мы не то чтобы часто видим ваше истинное обличье. «Отвращение» – слишком сильно сказано. Сколько смертных вообще видели тебя без твоих чар?

Он лишь медленно покачал головой. Это, видимо, значило, что я была единственной. А как же девушка, которая подарила ему брошь? Ох, Грач!

– Что ж… – Я понимала, что мне больше нечего сказать. – Как-то так, – неловко подвела я итог. – Спасибо за плащ.

Он склонил голову в ответ и побрел в сторону, чем-то напомнив мне обиженного кота, который после драки зализывает раны за креслом. Щеки мои так горели румянцем, что я бы не удивилась, если бы моя красная физиономия смогла осветить поляну.

Я нашла небольшой участок земли, покрытый мягким мхом, очистила его от веточек и листьев и свернулась калачиком, пытаясь уснуть.

Той ночью мне снился сон.

Сначала меня не оставляло ощущение, что кто-то пытается пробраться в наше укрытие. Ветки над моей головой скрипели то в одном, то в другом месте, прогибаясь под весом существа, пробирающегося по пологу. Сквозь ресницы я могла видеть, как Грач спал в нескольких шагах от меня. Его тело как будто обмякло; одна рука была прижата к земле. Я вспомнила тот транс, в который он вошел, едва мы попали в осенние земли, и поняла, что если и сейчас он пытался исцелиться, то проснуться ему будет непросто.

Усталость смежила мне веки, накатывая теплыми темными волнами на берег моего сознания, затягивая течением на глубину. Когда я снова очнулась, на иве над головой Грача сидела какая-то фигура. Существо было высоким, худощавым; его колени, как у сверчка, доставали до ушей. Бесцветные волосы развевались по ветру. Оно смотрело на Грача и говорило с ним, пока он спал.

Нет, она говорила с ним. Это была Тсуга.

– Остался только ты, Грач, – сказала она. Тон был приятный, но в голосе слышалось что-то странное, шипящее, как капли дождя по стеклу во время грозы. – Лишь осенний двор уцелел, и посмотри на себя! Машешь мечом да собираешь смертных питомцев, которые смогут этим восхищаться.

Я ничего не услышала, но она вдруг умолкла, напряглась и оглянулась через плечо. Какое-то время она вглядывалась в темноту; потом снова обернулась к Грачу.

– Мне запрещено говорить об этом, но ты не слышишь меня, не так ли? Тогда я скажу: надо мной больше не властен зов зимнего рога. – Ее нефритовые глаза оставались бесчувственными, как отполированные самоцветы. – На вершинах гор тает снег, и у Диких Охотников новый хозяин. Как бы я ни старалась, все равно ничего не смогу изменить. – Она вновь оглянулась. – Поэтому вот что я бы хотела спросить у тебя: что нам делать, если следовать Благому Закону больше не представляется справедливым? Такой страшный вопрос, не так ли?

Теперь она говорила шепотом. Глаза ее засветились восторгом и как будто стали больше, поглощая все черты ее лица.

– Грач, – сказала она еще тише, – ты никогда не думал, каково это – не быть нами? Быть чем-то другим?

Я готова была поклясться, что не издала ни звука, но Тсуга вдруг посмотрела прямо на меня. Ее светящиеся кошачьи глаза блеснули, а губы растянула дикая улыбка.

Я погружалась глубже, глубже, тонула в темноте. Это был всего лишь сон. Я спала.

Этой ночью Грач сдвинулся с места во сне. Когда я разлепила глаза, моргая из-за яркого утреннего света, то увидела, что он лежит лицом ко мне, на расстоянии вытянутой руки, но все еще спит. Его чары вернулись. Хоть я уже и привыкла видеть его без них, этот облик был мне привычнее, и я была рада, что он восстановил свои силы. Мой взгляд блуждал по его лицу, рассматривая брови, немного изогнутые даже во сне, длинные ресницы, аристократические скулы и выразительный рот. Здоровье – или, по крайней мере, его видимость – окрасило его кожу золотым загаром, и волосы растрепались по земле. Я заметила небольшую впадинку на его щеке, там, где, когда он улыбался, появлялась ямочка.

Грач вдруг резко втянул воздух, то ли зевнув, то ли вздохнув, и брови его на мгновение нахмурились, прежде чем он открыл глаза. На его лице, сперва сонном, постепенно проявилось понимание и принятие того, где и с кем он находится. Он встретился со мной взглядом. Какое-то время мы просто лежали рядом в тишине, глядя друг на друга, слушая, как ветер шелестит в кронах деревьев, как падают листья на землю.

– Можно прикоснуться к тебе? – спросил он.

В этот момент в мире не осталось ничего, кроме этой поляны и нас двоих, как будто мы дрейфовали по морю, зеркально спокойному, и земля была далеко-далеко. Скоро нам предстояло распрощаться. Я могла позволить себе соблазн хоть раз – в этом не было никакого вреда. И кивнула.

Он протянул руку и провел пальцем по моему подбородку. Прикосновение было таким осторожным, что я его едва почувствовала. Он дотронулся до воротника плаща, в который я завернулась, и в мой уютный кокон тепла проникла осенняя прохлада. Принц продолжил вести пальцем по моему уху и выше, по лбу, остановившись в миллиметре от корней волос.

В ужасе я осознала, что за ночь там появился какой-то изъян.

– Грач! Не трогай это!

– Почему? – спросил он, но руку, впрочем, убрал. Он стал рассматривать мой лоб. – Вчера его тут не было.

– Нельзя тыкать пальцем в чужие прыщи. Это неприлично! Это как… как когда я смотрела на твою рану, что-то такое.

– Но твое лицо не гноится. И оно совсем не отвратительное.

– Благодарю. Мне очень приятно.

Мое веселье озадачило его. Насупившись, он ответил:

– Что-то в тебе меняется каждый день. Изобель, ты очень красива.

Я не питала иллюзий относительно собственной внешности. И не была ни особенно невзрачной, ни симпатичной – занимала неприметное место между двумя крайностями. Но Грач не умел лгать. Каким бы несносным ни был его тон, он говорил серьезно. Фейри, впрочем, могли видеть людей совершенно иначе, не так, как мы видели друг друга. Я пыталась унять невольный внутренний трепет, не желая раздувать много шума из ничего. В конце концов, это у него были проблемы с самомнением, а не у меня. И мне не следовало зазнаваться.

Он потянулся к моим волосам, растрепанным по земле, и принялся расчесывать пряди пальцами, пока те не перестали виться и не стали мягкими, насколько это было возможно. Казалось удивительным, что он, проживший сотни лет и привыкший развлекать себя охотой на волшебных чудовищ, может находить это занятие увлекательным, но лицо у него было совершенно завороженное. Я отвела взгляд, внезапно испугавшись того, насколько его внимание было мне приятно. Сколько времени уже прошло? Нам не следовало так медлить. Тревожные тени затянули дальние закоулки моего сознания – некоторые из них вовсе не неприятные. Меня поразило, как желание добраться до дома, страх перед Дикими Охотниками, предчувствие встречи с другими чудовищами – все эти волнения меркли и бледнели по сравнению с жутковатым предвкушением того, что могло произойти между мной и Грачом, если бы я не стала его останавливать. Весь мир и миллионы его возможностей сжались до масштаба легких прикосновений его пальцев, массирующих кожу головы: вся их прелесть и весь их ужас. Неужели другие девушки так же чувствовали себя, впервые позволяя кому-то к себе прикасаться? И не то чтобы это казалось мне унизительным, но… даже в семнадцать лет?

Костяшки его пальцев коснулись моего затылка. Так, пора было заканчивать.

– Нам нужно идти, – объявила я, поднимаясь с земли. Плащ соскользнул с моих плеч, и внезапный холод заставил меня поежиться.

Но Грач не пошевелился; лишь смерил меня ленивым взглядом, в котором явственно читалось: «Нет, большое спасибо, но идти я никуда не собираюсь».

– Вставай. – Я слегка пихнула его в бок ботинком, очень надеясь, что он не догадается, насколько фальшивой была моя решимость. – Давай же. Нельзя все утро пролежать здесь.

От моего толчка Грач вяло перевернулся на спину.

– Но я ранен, – пожаловался он. – Мне еще нужно закончить лечение.

– По мне, ты выглядишь вполне бодрым. Если ты, впрочем, настаиваешь, что с тобой что-то не в порядке, то мне следует снова взглянуть на твою рану – без внешних чар. Воспаление могло вернуться.

Он прищурился; потом протянул мне руку. Я наивно протянула в ответ свою, собираясь помочь ему подняться. Но тут его пальцы сомкнулись, он дернул меня к себе, и я, охнув, приземлилась к нему на грудь. Грач обаятельно улыбнулся. Я свирепо уставилась на него.

– Я достану железо!

– Если так надо, – страдальчески ответил он.

– Правда достану!

– Верю.

Я вдруг очень отчетливо осознала, что сижу на нем сверху, обхватив коленями узкую талию, руками упершись ему в грудь. Мы замерли и только сбивчиво, тяжело дышали, слегка покачиваясь. Вязкий жар снова нахлынул, заполняя все мое существо, спускаясь ниже.

Я не стала доставать кольцо.

Вместо этого наклонилась и поцеловала Грача.

Глава 10

«ЭТО ужасная идея, – сразу подумала я. – Я просто сошла с ума, и мне надо немедленно остановиться».

Но потом Грач заскулил и приоткрыл рот; и, боюсь, после этого прислушиваться к голосу разума больше не представлялось возможным.

Я совершенно забылась, потерявшись в гипнотическом желании отдавать и брать, в странном, но пьянящем единении наших губ. Потом ладонь Грача скользнула по моей спине, и одним осторожным, но сильным движением он поднял меня на руки. Я машинально сжала ногами его талию и обхватила руками шею, чуть испугавшись такой высоты. Я как будто снова оседлала его в лошадином обличье. Эта мысль заставила меня покраснеть до кончиков ушей. Он сделал несколько шагов, и я вжалась спиной в жесткую древесную кору. Этого было достаточно, чтобы ненадолго вернуть меня в реальность.

Хотя Эмма и озаботилась моим просвещением в данной области довольно основательно (или как раз потому что она озаботилась, если честно), внутри меня шла отчаянная борьба нервозности с возбуждением. Заметив, как я напряглась, Грач отпрянул. Он ждал; на лице чувствовалось его мягкое дыхание. Губы его припухли и едва не кровоточили. Я задумалась, как, интересно, выгляжу сама, но, вспомнив про злосчастный прыщ, поняла, что знать этого не хочу.

– Эм, – протянула я. – Я никогда еще… то есть… – У меня совершенно сдали нервы. – Твои зубы все еще острые, ну, технически? Потому что это совсем не чувствуется. Я не понимаю, как это работает.

Он тяжело дышал, прикрыв глаза. Потом, нахмурившись, заставил себя собраться и переварить то, что я сказала.

– Я никогда не исследовал функции моих внешних чар. Только знаю, что они действуют не как превращения. Но это и не просто иллюзия. Я не причиню тебе вреда. – Мой дискомфорт стал ему очевиден. Плечи его напряглись. – Если ты не хочешь…

Я не дала ему договорить: наклонилась вперед и снова поцеловала. От такого рвения мы столкнулись носами, что оказалось не особенно приятным, но Грачу было, кажется, все равно. Мое сердце все еще колотилось, как у перепуганного кролика. Я рефлекторно сжала его волосы в кулаке, и он снова заскулил. От этого звука все внутри меня натянулось туго, как тетива. Я невольно усилила свою хватку и одновременно почувствовала и услышала, как его пальцы заскребли по коре дерева у моего уха.

Я завороженно уставилась на него; он встретился со мной взглядом. Из интереса еще раз потянула его за волосы. В ответ он чуть наклонил голову в сторону моей руки. Я поняла, что это значило: Грач готов был полностью передать мне контроль над ситуацией, если бы я этого захотела. Порыв чистого, неприкрытого желания буквально выбил дыхание у меня из легких… но это же, по иронии, заставило снова начать соображать.

– Мы не можем! – воскликнула я. – Пора прекращать! Сейчас же! О боже мой.

Я ослабила хватку ног вокруг его талии и покрепче схватилась за его плечи, собираясь спрыгнуть. Он понял намек прежде, чем я бесславно свалилась бы на землю, и опустил меня сам. Лицо его немного посерело; он выглядел уязвленным.

– Мы нарушили Благой Закон? – спросила я сурово. – Это считается?

– Нет, – хрипло ответил он. – Не считается, если не… – Он остановился и покачал головой. – Нет, – повторил он увереннее; потом прочистил горло. – Если бы фейри и люди нарушали Благой Закон каждый раз, когда… э… целовались, полагаю, нас бы не так много осталось в живых.

– Секс действительно делает из людей полнейших кретинов, – пробормотала я, пораженная тем, что только что совершила очередную низменную человеческую ошибку, к которой ранее полагала себя невосприимчивой. – Грач, нам нельзя больше так делать. В следующий раз я правда достану кольцо. И это не блеф.

Его тонко сжатые губы побелели. Он отошел, чтобы подобрать с земли свой плащ.

– Хорошо, – сказал он, кажется, серьезно.

Я оправила платье, потуже завязала шнурки и подтянула сползший чулок до колена, сожалея, что больше мне нечем себя занять, лишь бы не смотреть на Грача. То, что я только что сделала, было так на меня не похоже, что я до сих пор не могла в это поверить. Это ведь не была какая-то магия осенних земель, не так ли? Меня не покидало чувство, что со мной недавно произошло что-то странное, но я почему-то забыла этот мрачный тревожный опыт, как страшный сон. И как только я об этом подумала, одно из темных воспоминаний, преследовавших меня все утро, вдруг вынырнуло из подсознания на поверхность.

– Тсуга! – выпалила я.

Грач резко развернулся, тут же выхватив из ножен меч.

– Нет, не здесь. Не сейчас, по крайней мере. Мне кажется, я видела ее прошлой ночью. А может, мне просто приснилось. – Я уже сомневалась. Образ Тсуги, по-птичьи сидевшей на ветке, был трудноуловим, ускользал от меня, как бы отчаянно я за него ни цеплялась. – Я не уверена. Если бы это случилось на самом деле, вряд ли бы я просто отмахнулась от этого и заснула снова.

Он внимательно смотрел на меня. Часть его рубашки торчала из-за пояса, и я титаническим усилием поборола желание приказать ему заправить ее обратно.

– Тебе не свойственно бурное воображение, – сказал он. Ну хотя бы это он уяснил. – Фейри могут наслать на человека более глубокий сон, если хотят куда-то проникнуть незамеченными. Смертные часто принимают такие явления за сны. Но это бы значило…

– Что она уже нашла нас, – закончила я медленно, чувствуя, как глухо звучат слова от этого осознания.

Одним быстрым ударом меча он снес шляпки с ближайшей кучки грибов; потом остановился ко мне спиной, опираясь на рукоять и стараясь не показать своего поражения. Теперь я понимала, почему действия Тсуги имели такое значение для него лично. Он и так был не уверен, способен ли выполнять роль принца, и легкость, с которой она обнаружила его в его собственных землях, была очередным аргументом против него.

Но я своими глазами видела его огромную силу и потому не могла поверить, что объяснение было настолько простым.

– Она хотела что-то сообщить тебе, – сказала я, пытаясь вспомнить детали и злясь, что в голову не приходило почти ничего полезного. – Мне кажется, это было предупреждение. Она сказала, что остался только ты и что над ней больше не властен зов зимнего рога… Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Нет, но звучит это все неутешительно. – Он вернул меч в ножны. – Изобель, я… – Пауза превратилась в мучительное молчание. Когда он продолжил, было ясно, что каждое признание дается ему нелегко. – Я, разумеется, не врал, когда сказал, что еще не до конца восстановил силы. Я надеялся, что мы еще как минимум несколько дней не встретим Диких Охотников. Если на нас нападут на обратном пути… когда на нас нападут, я боюсь, что не смогу защитить тебя.

Я закусила губу и опустила глаза. Жар, который возник между нами, растворился, превратившись из тлеющего огня в сыроватый пепел.

– Должен быть другой выход.

– Возвращение в летние земли ничем не поможет, да и слишком опасно. Зимние земли тоже отпадают, как и, – он помедлил, – мой собственный двор, учитывая последние события. Но Тсуга не посмеет напасть, если мы сразу отправимся к весеннему двору. Мы можем переждать там несколько ночей, а потом вернуться в Каприз более безопасным путем.

Ни один человек, посещавший двор фейри, еще не выбрался оттуда живым. Или, по крайней мере, оставшись при этом человеком. Я была знаменитой Ремесленницей в сопровождении принца, но меня не покидала мысль, что я лишь воображаю себе исключительность своего положения: иллюзия, которой, возможно, были подвержены все остальные люди, попадавшие в такую ситуацию. Я медленно, прерывисто вздохнула.

– В весеннем дворе у меня правда много покровителей.

Грач согласно кивнул.

– Если со мной что-нибудь случится, Овод удовлетворит твою просьбу вернуться домой. Я в этом уверен.

– И когда я вернусь в Каприз…

– Мы больше никогда не увидимся, – закончил он, – по множеству причин.

В груди у меня все сжалось от боли, и отнюдь не физической. Что случится с Грачом после нашего расставания? Я представила, как он возвращается в осенний двор, идет по длинному сумрачному коридору, занимает свое место на троне, и тысячи глаз смотрят на него, выискивая на его лице следы человеческого несовершенства, которые так ярко высветил мой портрет. Сколько он еще выдержит, прежде чем поскользнется, и его народ, оскалив клыки, набросится на него, как стая волков – на раненого оленя? Как долго он сможет им сопротивляться? Я знала, что он не дастся им легко – или быстро. Но я была не в силах помочь ему. Мне следовало помнить, что контролировать можно было только свою судьбу. Внутренне изнывая, я нацепила на себя маску хладнокровия и кивнула.

– Тогда пойдем, – сказал он и, пряча лицо, прошел мимо.

Блестящий осенний день встретил нас за пределами укрытия. Мы шли долго, несколько часов; не было и следа Диких Охотников, и самую большую опасность представляли для нас разве что желуди, падающие с деревьев на тропу. Окруженные мирной красотой леса, согретые лучами солнца, мы недолго оставались в подавленном настроении. Чем дальше шли без происшествий, тем легче становилась походка Грача.

– Ты чего улыбаешься? – спросила я, нагнувшись, чтобы в который раз безуспешно попытаться вытереть пальцы, липкие от яблок, которыми позавтракала, и смерив Грача подозрительным взглядом.

– Я вспомнил, что в это время года весенний двор устраивает бал. Если он еще не прошел, то мы, вероятно, сможем принять участие.

– Да уж, отличное времяпрепровождение для двух беглецов, спасающих свои шкуры.

– Значит, решено, – заключил он, явно довольный. Я фыркнула, вовсе не удивившись.

– Вы, фейри, просто невозможные.

– Странно слышать такое от смертной, которая не может даже съесть зайца сырым.

Еле поспевая за его широкими шагами, я последовала за ним молча, решив не спорить по поводу зайца. Я начинала понимать, что наше Ремесло казалось фейри таинственным до крайности: как если бы я потребовала перед потреблением вымочить мясо в лохани вдовьих слез в новолуние. Было странно осознавать, что моя собственная магия представляла для фейри куда большую загадку, чем их магия – для меня. Я чувствовала себя какой-то волшебницей с кучей сложных мистических трюков в рукаве, а не совершенно обыкновенной художницей.

Я приметила белку на поросшем мхом валуне. Когда обернулась, чтобы посмотреть на нее снова, позади меня не оказалось ни белки, ни валуна. Оглядевшись, я поняла, что, хотя деревья были одного и того же рода, они менялись буквально с каждым шагом. Я посмотрела вперед, потом оглянулась. Да, тот ясень с огромной сломанной веткой исчез. Прищурившись, я, кажется, разглядела его – метрах в четырехстах позади нас; хотя, конечно, листья загораживали вид, и точно сказать было нельзя. Я вспомнила старые сказки и вздрогнула.

– Ты же не делаешь ничего со временем, правда? – спросила я. Принц смерил меня надменным взглядом через плечо: это значило, что он не совсем понял мой вопрос, но не хотел этого признавать. – Когда я вернусь в Каприз, не окажется, что все мои близкие и знакомые умерли столетие назад? И сама не превращусь вдруг в старую деву? Потому что, если я права, ты должен вернуть все, как было. – Я говорила твердо, стараясь скрыть растущее беспокойство. – Я просто заметила, как мы перемещаемся. Мы делаем всего несколько шагов, а двигаемся так, будто прошла четверть часа.

– Нет, просто это осенние земли подчиняются мне и помогают нам идти быстрее. Хочешь сказать, ты только сейчас это заметила? – Я нахмурилась. Так оно и было. – Клянусь, с того момента, как мы вошли в лес, время шло, как обычно. Колдовство, о котором ты думаешь, – гадкая выходка, жестокая по отношению к людям. Именно поэтому фейри этим и занимаются, – добавил он.

– Я надеюсь, ты так ни с кем не поступал, – пригрозила ему я.

– Нет, конечно! – с чувством ответил он. Его следующие слова, впрочем, немного подпортили впечатление: – Это всегда казалось мне слишком утомительным. Все, что люди после этого делают – разводят сырость, а потом возвращаются в лес, чтобы на тебя наорать.

Я покачала головой. Боже, что за наказание.

Мы продолжили путь. Всего минуту назад я восхищалась огненными рябинами и вдруг как будто попала в совершенно другой лес. Все вокруг стало зеленым. Но не того сочного, бурного травянистого цвета, как летние леса, а самых разных оттенков: бледных, пятнисто-кружевных, золотисто-зеленых – легких, поверхностных, как глазурь на торте, как шифоновая вуаль на платье. Дикие цветы высотой по колено расступались передо мной. Пчела сонно прожужжала мимо моего лица.

Из груди вырвался восторженный смех. Мы оказались в весенних землях!

– Мы можем на минутку остановиться? – крикнула я. Грач продолжал идти и уже оказался довольно далеко от меня. – Если это безопасно, конечно. Здесь так красиво. Я бы хотела написать пейзаж, когда вернусь домой.

Он замер и украдкой посмотрел на меня.

– Здесь почти так же красиво, как в осенних землях, – добавила я громко, чтобы не уязвить его достоинство. Это его, кажется, успокоило.

– Вон там можно присесть, – сказал он и, нагнувшись, прошел в сторону под какими-то ветками. Когда я его догнала, он уже сидел на краю небольшого камня, почти полностью заросшего мхом, окруженного колокольчиками и перьями папоротников. Я присела с другого края спиной к Грачу, поскольку после событий сегодняшнего утра мне показалось мудрым сохранять дистанцию, и подумала, не снять ли ботинки. Но потом я увидела колодец и забыла думать о том, каково мне будет босиком в этом буйстве папоротников.

Колодец был небольшим, старым и по всем статьям неприметным. Я долго смотрела на него.

– Я привел тебя к Зеленому Колодцу, – тихо сообщил Грач.

Я подскочила так быстро, как будто камень вдруг превратился в кучку горячих углей. В ушах зашумело, в глазах стало темнеть; мечтая лишь о том, чтобы убраться отсюда поскорее, я попятилась к какому-то дереву и уперлась в него спиной, чувствуя, как все тело покрывается холодным липким потом. Я никогда еще не падала в обморок, но безошибочно понимала, что близка к этому.

Грач заговорил снова, лишь слегка повернув голову, не особенно глядя в мою сторону. Мое поведение озадачило его, но не думаю, что он заметил, как болезненно я отреагировала.

– Ничего не случится, пока не выпьешь из него воды. Но, насколько я понимаю, возможность испить из Зеленого Колодца для многих людей – самое сокровенное желание.

Я сползла по стволу на землю и уселась в его неуютны, шишковатых корнях, чувствуя, как лодыжки щекочут стебли диких цветов. Он был прав. Из всех людей, что пропадали в лесах, большинство уходило туда в поисках Зеленого Колодца, надеясь найти его самостоятельно, несмотря на колоссальный риск. Мастера-Ремесленники трудились годами, преследуя эту цель. Должно быть, всего одному человеку в столетие выпадала такая честь. Зеленый Колодец был желаннее любых чар, любых золотых гор. Но из всех опасностей мира эта участь пугала меня больше всего.

– Я подумал, – продолжал Грач, – что в данных обстоятельствах это была бы для тебя идеальная альтернатива. Ты больше не нуждалась бы в моей защите и не боялась бы ничего в этом лесу. Ты могла бы посещать осенние земли… или любые другие, – добавил он торопливо, – когда тебе будет угодно. И, разумеется, стала бы бессмертной.

Я еле нашла в себе силы заговорить.

– Я не могу.

На этот раз Грач все-таки посмотрел на меня. Оценив выражение моего лица, он мгновенно подскочил с камня.

– Изобель! Тебе плохо? Ты заболела?

Я покачала головой.

Пауза.

– Ты умираешь от голода? – нервно спросил он.

Я коротко зажмурилась, мучительно подавляя невольное желание засмеяться.

– Нет. Дело в Колодце. Грач, ты должен понять кое-что обо мне. Ремесло для меня – не просто занятие. Ремесло – это то, что я есть. Испив этой воды, я потеряю себя и все, что мне дорого. Я знаю, тебе сложно это осознать, потому что ты никогда не был смертным, но та пустота, которую я чувствую в каждом представителе вашего народа, пугает меня больше смерти. Самая отчаянная ситуация не заставила бы меня даже задуматься о Зеленом Колодце. Лучше пусть меня разорвут на части Дикие Охотники, чем я стану фейри.

Он снова опустился на камень, обдумывая мои слова. Я запоздало подумала, что все это могло быть для него довольно оскорбительно; но принц выглядел скорее удивленным – как будто что-то упало с дерева и стукнуло его по голове. Попытка понять то, что я сказала, должно быть, требовала от него колоссальных усилий. С его точки зрения, человеческие эмоции были не благословением, а проклятием, приносили только несчастье. Почему же я не хотела от них избавиться?

После долгого молчания он, наконец, медленно кивнул.

– Очень хорошо. Я больше не буду предлагать тебе это. Но тогда нам необходимо обсудить кое-что еще, прежде чем мы снова двинемся в путь к весеннему двору. Это очень важно.

– Пожалуйста, продолжай, – сказала я. Ледяной ужас, охвативший меня, понемногу отступал, оставляя лишь легкую дрожь и слабость. От того, что я увидела Зеленый Колодец и вслух отказалась от него, мне почему-то стало не так страшно. Я встретилась с этой опасностью и осталась невредимой.

Папоротники зашуршали. Я подняла голову; Грач встал и начал мерить поляну шагами.

– Фейри не берут людей с собой в лес просто так. На самом деле смертные не посещали весенний двор уже более тысячи лет, и ты будешь первой. Чтобы избегнуть подозрений, нам нужно придумать какое-нибудь объяснение, почему мы путешествуем вместе. Но…

– Это не может быть ложью, потому что тогда ты не сможешь об этом говорить.

Он взглянул на меня и резко кивнул.

– Я слышала, – продолжила я, – что ложь лучше всего работает, когда она близка к правде. О чем они подумают в первую очередь, когда увидят нас вместе?

– Что мы влюблены друг в друга, – сказал он абсолютно спокойным тоном.

– И с тобой это уже не в первый раз. – Он оцепенел. – Я увидела, что ты хранишь в своей броши – случайно, когда ты был без сознания. Прости, Грач. Я не хочу лезть не в свое дело, но это имеет прямое отношение к ситуации. Разумеется, они сделают такие выводы, как бы далеки они ни были от правды…

Его оцепенение говорило само за себя. Ужас охватил меня, зазвенев внутри, как удар гонга. По коже пробежал холодок.

– Ты влюблен в меня? – ахнула я.

Ответом мне была неприятная тишина. Грач не смотрел в мою сторону.

– Прошу, скажи что-нибудь.

Он резко развернулся.

– Неужели это настолько ужасно? Ты так говоришь, как будто это самая чудовищная вещь, которую ты вообще могла себе вообразить. Не то чтобы я сделал это специально. Но почему-то мне начали нравиться твои… твои раздражающие вопросы, твои короткие ноги, твои случайные попытки меня убить.

Я опешила.

– Это худшее признание в любви, которое я когда-либо слышала!

– Какая удача, – горько сказал он, – как же тебе повезло – нам обоим повезло, – что ты так думаешь и чувствуешь. Значит, мы вряд ли нарушим Благой Закон. – Я отвернулась, чтобы не смотреть ему в глаза, полные неприкрытого страдания. – Любовь, в конце концов, должна быть взаимной.

– Отлично, – согласилась я, очень внимательно рассматривая свои руки.

– Да, отлично! – Он шагал по поляне взад и вперед. – Ты очень ясно дала мне понять, что думаешь по поводу всего народа фейри. А теперь хватит заставлять меня чувствовать, – потребовал он, как будто это было просто, как щелкнуть пальцами. – Мне надо подумать.

Мое лицо одновременно горело и леденело; слова Грача звенели в ушах. Да уж, совсем не так я представляла себе наш роман – если бы до него вообще дошло. Боже, как близки мы были к катастрофе. Если бы только наши чувства друг к другу как-то пересеклись…

Но имело бы это значение? Я больше не была уверена, что то, что я чувствовала тогда, в моей мастерской, можно было назвать любовью. Да, тогда мне так казалось. Раньше я никогда не испытывала ничего подобного. Но я почти не знала его, хоть в ту пору мое слепое увлечение и заставляло меня думать, будто мы годами доверяли друг другу самые сокровенные секреты. И можно ли было любить кого-то вот так, когда этот кто-то для тебя был всего лишь приятной иллюзией? Если бы я знала, что вскоре он похитит меня из-за какого-то портрета, я бы, скорее всего, переменила свое мнение.

И все же я чувствовала к нему что-то. Что это было? Я пыталась распутать свои эмоции, как туго затянутый узел, и ни на йоту не приблизилась к ответу. Была ли я влюблена в то, что он олицетворял, – тоскливый осенний ветер, обещание, что вечное лето однажды закончится? Хотела ли я просто изменить свою жизнь… или же изменить ее именно с ним?

Если честно, понятия не имела, как влюбленные люди вообще понимали, что они влюблены. Была ли в этом узле хоть одна ниточка, которую можно было выдернуть и сказать: «Ага! Я влюблена! Вот доказательство!» – или же все мы были вечно обречены копаться в этой беспорядочной куче «если», «но» и «может быть»?

Ох, ну и бардак. Я уткнулась лицом в свои юбки и устало застонала.

Я знала наверняка только одну вещь. Если даже не могла понять, что происходит в моей голове, Благой Закон за меня это уже точно бы не сделал.

На моих растрепанных волосах появилась тень Грача.

– Твое поведение меня очень отвлекает, – объявил он. – Мне нужно поскорее придумать решение, иначе мы застрянем здесь на ночь.

– Что бы мы ни придумали, – мой голос звучал глухо, потому что голову я так и не подняла, – это должно быть как-то связано с Ремеслом. Уж оно-то их точно отвлечет.

Я запоздала поняла, что самостоятельно Грач в этой области не сможет сообразить ничего. У него не было ни малейшего понятия о том, что представляло собой Ремесло. Я украдкой бросила на него взгляд сквозь волосы. Как и ожидалось, он выглядел чрезвычайно раздосадованным; на скулах у него ходили желваки.

Значит, решать эту проблему предстояло мне самой, что, без сомнения, было только к лучшему для нас обоих. Я мысленно представила все трудности на нашем пути, как мазки краски: мое присутствие в лесу, компанию Грача, даже историю о его портрете, слухи о котором, вероятно, уже добрались до весеннего двора. И как будто смешав новый цвет, я вдруг начала различать на воображаемой картинке не просто удовлетворительный, а даже вполне выдающийся способ разобраться со всем этим.

– Слушай, – сказала я, поднимая голову, – у меня есть идея.

Глава 11

МОЙ план потребовал подготовки, чтобы Грач точно смог произнести нужные реплики. Мы репетировали их по дороге, и он, кажется, был доволен тем, как они звучали. Я и сама была довольна. Мне казалось, будто только что заключила договор о каком-то особенно непростом заклинании или заранее растянула холсты на целый месяц вперед. Мой мир снова был упорядочен, и я наконец-то могла контролировать свое будущее. Более того, если бы все прошло удачно, я бы исправила свою случайную оплошность.

– Ты правда думаешь, что это может помочь тебе спасти репутацию? – спросила я, приподнимая юбки, чтобы перешагнуть через заросли желтых первоцветов. Мы шли по широкому лугу. Каждый раз, когда ветер менял направление, он приносил новый аромат. Какие-то я узнавала, а какие-то чувствовала впервые.

– На этом этапе я уже сомневаюсь, что ее вообще еще можно спасти, – ответил он, кривовато улыбнувшись. – Но портрет… да, полагаю. Я рад, что твои интриги больше не направлены против меня. Ты куда коварнее, чем кажешься.

Хоть я и старалась изо всех сил игнорировать подобные мысли, эхо его признания слышалось мне во всем, что бы он ни говорил. Теперь, зная о чувствах принца, я узнавала в его тоне нотки теплого восхищения. Несмотря на то что мы воспрянули духом, атмосфера все равно оставалась напряженной. Я выдавила смешок, глядя себе под ноги, рассматривая высокие переплетенные стебли цветов.

– Я вовсе не коварная. Просто практичная. Впрочем, полагаю, фейри эта черта может казаться необычной.

Он нахмурился, пытаясь понять, оскорбила я его или нет.

– Смотри, – пряча улыбку, быстро сказала я, подходя к заросшему мхом камню, – этот цветок размером с мою ладонь. Интересно, как они вырастают такими большими?

Не успела я наклониться и сорвать цветок, рядом с моим носом вдруг возникла чья-то нога, облаченная в брючину блестящего серо-розового шелка. Вторая нога шагнула следом; я отшатнулась и упала навзничь, как раз успев увидеть, как из пространства между двумя половинками расколотого камня выходит Овод. Это было еще удивительнее оттого, что – и я была абсолютно в этом уверена – с другой стороны он не появлялся. Каким-то загадочным образом я умудрилась наткнуться на врата, ведущие к тропе фейри.

– Доброе утро, Изобель, – дружелюбно сказал он, поправляя свой безупречный галстук. Он, кажется, был совсем не удивлен увидеть меня здесь сидящей на земле перед ним и в ужасе сжимающей первоцвет.

Когда первый шок прошел, я осознала, что ужасно рада его видеть. Тоска по дому, на которую у меня за последние несколько дней просто не было времени, врезалась в меня, как повозка, потерявшая управление. Я целые годы просидела с ним наедине в своей мастерской, и, хотя в его бледно-голубых глазах не было ни капли искренности и тепла, его лицо с тех пор, когда я покинула дом, стало самым привычным и знакомым зрелищем из всех. От радости я чуть не выкрикнула его имя, но в последний момент успела остановиться. Пока я общалась с Грачом, мои манеры довольно далеко продвинулись по пути ужасающей деградации.

– Какая чудесная встреча, Овод, – сказала я, поднимаясь на ноги, чтобы сделать реверанс. – Грач предупредил вас о нашем визите? – Если он это и сделал, то я об этом ничего не знала.

Овод ответил мне поклоном, потом бросил на осеннего принца критический взгляд.

– Да разве станет наш дорогой Грач утруждаться общепринятыми любезностями? Нет, я просто знал, что вы придете. Очень немногие вещи ускользают от моего внимания в весенних землях, даже сорванный цветок.

Я виновато взглянула на первоцвет.

– Оставь его себе, – настоял он, – как приветственный подарок. Добро пожаловать в мои владения!

Оставив меня переваривать эти странные слова, он шагнул мимо и обошел Грача кругом. Тот выдержал осмотр стоически, задрав подбородок и стиснув зубы. Сравнивая их, я почувствовала странную гордость оттого, что Грач оказался немного выше. Темные взъерошенные волосы и удивительные глаза отличали его от утонченного бледного Овода, как ночь ото дня. Но хотя из них двух Грач явно был моложе, во всем остальном они с Оводом были на равных.

– Этот наряд вот уже как лет пятьдесят вышел из моды, – сообщил ему Овод. – В весеннем дворе уже никто не носит медные пуговицы. Если ты собираешься остаться здесь надолго, нам нужно будет найти…

Я уже не услышала ни окончание этой фразы, ни ответ Грача, потому что до меня наконец-то дошел смысл той фразы про его владения.

Я прочистила горло. Овод обернулся.

– Сэр, вы – весенний принц? – спросила я.

Он улыбнулся.

– Да, разумеется. И никто иной! Несомненно, я уже сообщал тебе об этом?

– Нет, боюсь, не сообщали.

– Какая непростительная небрежность с моей стороны. Я так забывчив в общении со смертными: просто предполагаю, что все уже и так знают. – Пока он говорил, Грач наблюдал за ним с нечитаемым выражением лица. – Что ж, Изобель, не волнуйся. Твои манеры выше всяких похвал, и в твоем доме я всегда встречал подобающий принцу прием. А теперь, пока я не забыл еще и об этом, не могла бы ты рассказать мне, как оказалась в лесу, да еще и в такой исключительной компании?

– На самом деле… – Я бросила взгляд на Грача, радуясь, что объясняться, согласно нашему плану, предстоит ему: новость о положении Овода, по правде сказать, лишила меня дара речи.

– Давайте обсудим по пути, – предложил он, оправив свой плащ и затянув перевязь меча, как мне показалось, довольно сердито. Неужели он принял критику Овода близко к сердцу? Потом он зашагал по лугу прочь, оставив нас догонять его.

– Уникальный субъект, не так ли, – произнес Овод.

Как я могла на это ответить, не выдав ему правды? Я остановилась на самой вежливой и расплывчатой фразе, которая только пришла мне в голову:

– Вы правы, сэр. Я нахожу всех фейри поистине уникальными.

– О, как бы я хотел, чтобы это было правдой! Но, боюсь, мы все одинаковы. – Его улыбка была мягкой и прохладной, как оттепель. – Большинство из нас. Так что же, Грач? Ты что-то хотел сказать?

Тот шагал впереди, уже заметно устав от зарослей первоцветов.

– Как ты знаешь, – нетерпеливо начал он, – в настоящий момент Изобель – наиболее выдающаяся Ремесленница Каприза. Портрет, который она для меня написала, был исключителен. В осеннем дворе никогда не видели ничего подобного.

– Об этом я слышал, – ответил Овод. Только колоссальным усилием я удержалась от того, чтобы посмотреть на него и оценить реакцию.

– Он всех нас шокировал, меня – в первую очередь. Сначала я решил, что это был акт осознанного вредительства, за который Изобель должна предстать перед судом. Но по дороге к осеннему двору осознал, что она не имела дурных намерений. Ремесленница всего лишь нарисовала на моем лице человеческую эмоцию, причем очень искусно, не понимая при этом, что сотворила. – Все это было правдой, по крайней мере, частично. – А теперь Изобель заинтересована в том, чтобы попытаться повторить свое новое Ремесло.

– Человеческие эмоции, Овод, – сказала я ему, чувствуя, как растет моя уверенность с каждой секундой нашего успеха. – Вы собирали все возможные виды Ремесла: пирожные, фарфор, шелковые наряды, книги, оружие. Мы продолжаем придумывать разные вариации тех же самых вещей, но я думаю, что собираюсь привнести в Ремесло нечто абсолютно новое. Я могла бы нарисовать на вашем лице искреннюю радость. Восторг и удивление – на чьем-то еще. Смех, ярость, даже скорбь. Грач сообщил мне, что эту эмоцию вы находите наиболее занимательной.

– Поэтому я решил отвести ее к весеннему двору, где она сможет продемонстрировать свои умения наиболее преданным покровителям, – величественно закончил Грач. – Если заказчики останутся довольны результатами, я полагаю, такой уровень мастерства будет заслуживать справедливой награды. Если Изобель согласится принять подобную оплату, ее будет ждать визит к Зеленому Колодцу.

Моя улыбка так и излучала невинность. Визит еще не означал глоток воды.

– Нечто абсолютно новое, – промолвил Овод отрешенно. На мгновение он показался мне старше своих лет. Пчелы перестали жужжать в сладковатом медовом воздухе, и певчие птицы умолкли. Я задержала дыхание вместе со всем окружающим миром. – Да. Да, думаю, это то, что нужно. Изобель, Грач, я буду счастлив принять вас в своих владениях. Пока вы находитесь в весеннем дворе, ни в чем не будете нуждаться.

Я не ожидала, что доберемся до весеннего двора так скоро, и вошла внутрь, еще даже не понимая, что мы на месте. Огромные широкие березы – обхватом больше человеческого роста – устремлялись вверх, к заоблачным высотам. Задрав голову, я заметила, что их ветви переплетались в небесах, как в тех укрытиях, которые для нас создавал Грач. В кронах чирикали певчие птицы, порхали колибри, похожие на сверкающие драгоценные камни. Среди остальных выделялся только кизил – старый, с шишковатым стволом, но в цвету, растущий на небольшом мшистом холмике. Форма его была странноватой, и, приглядевшись, я поняла, что это было не обычное дерево, а трон.

Как только я поняла это, лес вокруг меня переменился. Воздух наполнили звуки хрустального смеха, и с мерцанием пара, вылетающего из-под крышки чайника, на цветущем лугу начали появляться парчовые кресла, шелковые подушки и одеяла для пикника. Раньше незримые, десятки, если не сотни фейри наблюдали за нашим приближением. Колени начали подгибаться, и мне пришлось идти дальше через силу. Я никогда еще не видела так много фейри сразу в одном месте. Хуже того, они наблюдали не за нами. Они смотрели на меня, и только на меня: первую смертную, явившуюся в их двор за последнюю тысячу лет.

Когда мы приблизились к трону, с одеяла поднялась девочка – она, казалось, устраивала чаепитие, но все чашки были пусты – и ринулась нам навстречу. Длинные светлые волосы развевались по ветру, и многослойные одежды цвета лепестков барвинка подпрыгивали на бегу, как синие волны. Подскочив к нам, она напугала меня, схватив за обе руки. Ее кожа была холодной и безупречной, как фарфор. Если бы она была человеком, я бы подумала, что ей около четырнадцати лет.

– О, смертная! Овод, ты привел в гости смертную! – взвизгнула она, мастерски имитируя восторг. Ее маленькие зубы были острыми, как у акулы. – Мы должны представить ее Астре, она будет так рада! Ты будешь пить из Зеленого Колодца? – обратилась она ко мне. – Пожалуйста, пожалуйста, скажи «да»! Мы будем лучшими подругами! Конечно, мы можем быть лучшими подругами, даже если ты не станешь пить, но тогда ты так быстро умрешь, что это будет почти бессмысленно!

Овод опустил руку ей на плечо.

– Изобель, это моя… – он помедлил, подыскивая слова, – племянница, Жаворонок. Прошу простить ее несдержанность: впервые видит человека. Надеюсь, она будет хорошо себя вести, поскольку ты – наша почетная гостья. – Последние слова были адресованы скорее Жаворонку, чем мне.

Я приветствовала ее неловким реверансом, что было непросто, учитывая, что она все еще сжимала мои руки. Но это, судя по всему, считалось, потому что, к моему огромному облегчению, она меня отпустила и сделала реверанс в ответ. Мои пальцы успели заледенеть.

– Приятно познакомиться, Жаворонок.

– Ну разумеется! – ответила она.

– И ты уже знакома с Грачом, – дружелюбно продолжил Овод.

– Привет, Грач, – поприветствовала его Жаворонок, все еще не сводя с меня глаз. – Можешь как-нибудь опять превратиться в зайца и поиграть со мной в догонялки?

Грач рассмеялся.

– Это же детская забава, Жаворонок. Ты уже юная леди.

– А ты зануда. Бедняжка Изобель, ей с тобой, наверное, было ужасно скучно. Можно я одену ее во что-нибудь новое? – спросила она Овода, чья улыбка с каждой секундой становилась все более натянутой.

– Погоди минутку, дорогая. Сейчас нам с Изобель нужно обсудить ее Ремесло. Почему бы тебе не присесть рядом с троном и не подумать, в какие платья ты бы хотела ее нарядить? Только помни, она не может использовать чары, поэтому платья должны быть новые. – Он многозначительно наклонил голову вбок.

– Ну ладно! – Она плюхнулась в траву рядом с троном печальной кучкой голубого шифона.

– Итак, – проговорил Овод, элегантно усаживаясь на кизиловом сиденье, – чем нужно будет обеспечить тебя, чтобы была возможность работать? Боюсь, у нас здесь нет материалов наподобие тех, которые я видел в своей мастерской. Я могу послать за ними в Каприз, но мои придворные ужасно заняты подготовкой к маскараду, поэтому пройдет какое-то время, прежде чем мы сможем осуществить доставку.

Я удержалась, чтобы не оглядеться по сторонам на остальных фейри, которые, кажется, не были заняты абсолютно ничем, максимум грызли печенье.

– Сейчас подумаю, сэр. – Что я могла использовать? – Для начала мне понадобится что-нибудь на замену холсту или бумаге. Возможно, куски коры, тонкие, светлого оттенка, твердые, но достаточно гибкие, чтобы их можно было распрямить, не сломав. Береста подойдет, и здесь, похоже, в ней нет недостатка. – Мне показалось, или ветви трона зашевелились? – А потом, – продолжила я, немного испуганная мыслью о том, что, сама того не желая, оскорбила кизиловое дерево, – думаю, я смогу самостоятельно собрать нужные натуральные пигменты. В детстве я часто так делала.

– Превосходно, – сказал Овод, приложив длинный паучий палец к губам. – И стул, и какую-нибудь подставку, чтобы расположить на ней кору?

– Звучит замечательно, сэр. – Я понятия не имела, что смогу использовать вместо кисти или карандаша, но решила, что что-нибудь придумаю. В крайнем случае буду рисовать пальцами. – Из-за разницы в материалах портреты не будут похожи на те, которые я обычно пишу, и не будут такими долговечными. Но если вы будете довольны моей работой, я с радостью повторю их в масле. То есть в моей обычной технике, – добавила я, зная, что он вряд ли поймет терминологию.

– А сейчас можно я ее одену? – жалобно подала голос Жаворонок, все еще сидящая на земле.

Овод посмотрел на меня, приподняв брови.

– Эм, – протянула я, – да, наверное. Хотя мне следовало бы…

– Я дам тебе примерить все! – воскликнула Жаворонок. Ее холодные пальцы снова сомкнулись на моем запястье, как тиски. Не успела я и слова сказать, как она потащила меня мимо смеющихся участников пикников, не оставляя никакой надежды на спасение. Я обернулась через плечо, напоследок взглянув на Грача. Он провожал меня внимательным взглядом; и я немного успокоилась, подумав, что принц попытается найти какой-нибудь повод вернуть мне свободу и не дать задохнуться в шелковых турнюрах прошлого столетия.

Жаворонок подвела меня к одной из гигантских берез, вокруг которой, подобно спиральной лестнице, обвивались толстые лианы. Без тени сомнения она шагнула на эту ненадежную конструкцию и потянула меня за собой. Мы поднимались все выше и выше, пока фейри внизу не стали казаться меньше игрушечных солдатиков. Я обнаружила, что если очень внимательно слежу, куда наступаю, не смотрю вниз и свободной рукой держусь за кору дерева, то даже могу сопротивляться желанию исторгнуть содержимое желудка на шифон своей спутницы. Все это время она радостно щебетала что-то, не особенно задумываясь о том, почему я ни разу ей не ответила.

Добравшись до вершины, мы оказались в лабиринте из листьев. Он немного напомнил мне парковую архитектуру, но роль живых изгородей здесь играли изогнутые беседки из переплетенных белых ветвей, поросших бледно-зеленой листвой. Земля немного пружинила при ходьбе, но в целом казалась устойчивой. Не задумываясь прошла бы по ней, не знай я, на какой мы сейчас высоте. Предметы работы Ремесленников валялись тут и там, были навалены в целые кучи у стены: мебель, подушки, книги, картины, фарфоровые изделия. Драгоценности блестели, свисая с ножек перевернутых стульев; пауки плели свои мерцающие тенета на атласах и бронзовых вешалках.

– Сюда! – крикнула Жаворонок. Она дернула меня за собой, едва не вывихнув мне плечо, и побежала по одному из коридоров. Бегом следуя за ней, я прыгала из стороны в сторону и с трудом протискивалась в боковые нефы; несколько пауков по моей вине, кажется, остались без дома.

– Я храню свои платья в Птичьей Норке. Мы придумываем названия всем нашим комнатам, хотя они на самом деле не совсем комнаты, потому что смертные так делают.

– О, как мило, – слабо проговорила я, охваченная ужасом.

Как оказалось, жутковатое название «Птичья Норка» было дано комнате, похожей на весь остальной лабиринт, но по форме напоминающей купол. В ней гнездились певчие птицы. Когда мы вошли, они с громогласным чириканьем разлетелись во все стороны. Цветущие лозы закрывали дальнюю стену, как занавес. Жаворонок наконец выпустила мое многострадальное запястье, чтобы побежать вперед и исчезнуть за шторой.

– Держи, – сказала она, швыряя мне оттуда кучу шифона. – Снимай свое скучное старое платье и надевай вот это. Оно, наверное, будет тебе длинновато, потому что ты невысокого роста, но ты ведь сможешь изменить его? А потом вернуть все, как было?

Только спустя пару мгновений я осознала, что она имела в виду.

– К сожалению, я не занимаюсь таким Ремеслом. Я могу немножко шить – чинить прорехи, что-то такое, – но я не портниха.

Жаворонок выпрямилась и вытаращилась на меня непонимающе. Большие, широко посаженные голубые глаза делали ее похожей на какого-то любопытного воробушка. Если бы не зубы, ее лицо показалось бы мне очаровательным.

– Фейри ведь владеют разными типами магии, не так ли? – попыталась я объяснить. – Магии, на которую способны только они или немногие из вашего народа. Как, например, Грач может менять свое обличье.

– Да! – воскликнула она. – Или как Овод предвидит события, прежде чем они происходят.

Я отложила эту информацию на потом.

– В общем, у смертных с Ремеслом все то же самое. Моя специальность – изображать на картинах лица. У меня получается что-то делать с едой и совсем немножко – с одеждой, но я, например, совсем не умею делать оружие.

– Да кому нужно это оружие! Если бы я была смертной, я бы использовала Ремесло только для того, чтобы делать платья. Пожалуйста, можешь поскорее надеть это?

Я смерила розовую ткань мрачным взглядом.

– Наверное. Подержи, пока я разденусь.

Я отдала новое платье Жаворонку и начала снимать свое. Не зная, куда еще его положить, я бросила его на землю, а потом принялась напяливать другое. Жаворонок «помогала» мне, периодически тыкая и пихая. Все это время я вспоминала о железном кольце, спрятанном у меня в кармане, и жалела, что не догадалась засунуть его в чулок.

– Так гораздо лучше, – серьезно сказала Жаворонок, когда мы закончили. – Но тебе не идет розовый цвет. Снимай! – И она снова полезла в шкаф.

Я как раз вылезала из пышных юбок, когда из угла послышался шорох. Я обернулась и увидела между веток вороний клюв. Ворон наклонял голову и так и сяк, срывал листья, пытаясь протиснуться, и требовательно буравил нас взглядом фиолетового глаза. Я почувствовала несказанное облегчение, тут же, впрочем, осознав, что стою перед ним в нижнем белье. Я успела обхватить грудь руками, прежде чем Грач, наконец, до конца просунул голову между веток. И застрял. Из его горла вырвался раздраженный клекот.

Я не сдержалась и рассмеялась. Было очень трудно стесняться из-за того, что на тебя смотрит птица.

– Хорошо, не шевелись, – сказала я. Подойдя к стене, просунула ладонь рядом с его перьями и отодвинула ветки в сторону. Он спорхнул на пол, потом важно зашагал по комнате и потянул Жаворонка за подол платья.

– Перестань! – цыкнула она. – Я занята. Не сломаю я ее, обещаю.

Мы с Грачом переглянулись. Девчонка только что дала слово, случайно или нет; хотя я и задумалась, значило ли это обещание что-нибудь, учитывая, как мало она, должно быть, знала о том, что конкретно может сломать человека.

Она развернулась.

– Вот это! – Ее личико сияло от удовольствия.

О боже. Это было платье от «Фирта и Мейстера». Я взяла его в руки неохотно, как какое-нибудь бриллиантовое ожерелье королевы, и прижала к себе. Присутствие Грача всего в паре метров заставило меня непроизвольно стиснуть колени.

– Жаворонок, это платье… я не знаю. Когда мы закончим, мне нужно будет пойти в лес за ягодами, а я не хочу его испортить.

– А какая разница?

– Ну… потому что тогда его уже нельзя будет носить. Разве Овод не расстроится, если ему придется покупать новое?

– Глупая! Смотри!

Она выхватила из-за штор еще одно платье. Я невольно поморщилась. Должно быть, очень давно это было свадебное платье, но белая ткань посерела, запачкалась и была изъедена молью. Бантики на поясе буквально сгнили – до того, что один из них отвалился, когда Жаворонок притянула платье к себе. Но едва соприкоснувшись с ее кожей, ткань преобразилась, засияв белоснежностью атласа. Кружево расцвело, как дивные бутоны, и бантики снова были безупречны. Теперь платье казалось совсем новым – ни следа тлена.

Увидев мое лицо, Жаворонок визгливо расхохоталась, показывая сразу все свои острые зубки. Потом она вдруг разом умолкла, как будто кто-то закрыл музыкальную шкатулку.

– Вот что он имел в виду, когда сказал, что тебе будет нужно новое платье, – пояснила она. – Но мы можем только вернуть им прежний вид. То есть я не могу изменить фасон, если захочу, или добавить что-нибудь.

Она смерила меня взглядом. Я догадывалась, что она вот-вот снова спросит меня о моих навыках портнихи, а потому решила поскорее нацепить на себя платье «Фирта и Мейстера», пока она этого не сделала.

Оно было сшито из роскошного сочно-зеленого атласа. На корсаже серебряной нитью были вышиты крошечные птички, и бежевый атласный бант обрамлял слегка приподнятую талию, от которой поверх зеленой юбки был нашит еще один слой муслина. В нем я чувствовала себя прозрачной и сверкающей, как крыло стрекозы. В обычной жизни я бы ни за что не надела и вполовину менее нарядное платье, да еще и без нижней юбки. Гладкая ткань незнакомым прикосновением скользила по моим голым ногам, шелковистая и мягкая, как вода. Оно смотрелось странно в сочетании с моими крепкими кожаными ботинками, торчащими из-под подола, но эту часть своего гардероба я менять была не намерена. Никогда не знаешь, когда придется от кого-нибудь убегать.

– Идеально для сбора ягод, – слабо пошутила я.

– Ну а ты? – вопросила Жаворонок, обращаясь к Грачу, который смотрел на меня, слегка наклонив голову. Мои щеки порозовели, и я еле сдержалась, чтобы снова не обхватить себя руками, хотя прикрывать было уже нечего. – Овод заставил тебя переодеться из тех жутких осенних лохмотьев?

По Птичьей Норке пронесся порыв ветра, и перед нами возник Грач в своем привычном обличье. Вид у него был сердитый и помятый.

– Да, как и следовало ожидать, это был его первоочередной приказ. Но эти цвета мне совсем не подходят.

– Не будь занудой! Черный и коричневый – или во что ты там был одет – как раз никому не идут. По мне, ты выглядишь шикарно.

– Полагаю, нам следует сойтись на том, что у нас разные представления о моде, – с достоинством ответил он. – И это был медный, а не коричневый.

– Медный! – повторила она, снова расхохотавшись. Причина ее веселья оставалась для меня загадкой.

Если уж говорить начистоту, Грач мог завернуться в простыню и по-прежнему выглядеть сногсшибательно. Его старая одежда, впрочем, действительно шла ему больше: ярко-зеленый пиджак, который ему выдал Овод, не особенно подходил к его волосам и более смуглому оттенку кожи, да еще и в плечах был узковат. На затянутом галстуке были складки и даже царапины, как будто кто-то нервно мял его: я сомневалась, что носить его будут долго. «Ну, зато наши наряды сочетались», – криво усмехнулась я про себя.

– Вы закончили? Мне велено привести Изобель обратно, чтобы представить ее остальным, как только она оденется. И ты, конечно, можешь мне помочь, – добавил он, пока Жаворонок не успела надуться.

– О, хорошо! – Она схватила его под руку.

Грач многозначительно приподнял второй локоть. Я улыбнулась и покачала головой.

– Мы ни за что не проберемся по тем коридорам, если будем ходить под ручку. В итоге я просто напорюсь на вешалку.

– Просто сделай это, Изобель! – вскричала Жаворонок. – Мы пойдем не там.

А где же мы еще могли пойти? Уверенная, что мне предстоит вот-вот испытать на себе еще какое-то странное волшебство, без которого точно можно было обойтись, я взяла Грача под руку. Мои пальцы на его рукаве казались такими изящными, что я начала понимать, почему фейри становились настолько тщеславными: что им еще оставалось, если они постоянно расхаживали в шелках от «Фирта и Мейстера» и обсуждали, какие цвета им больше всего к лицу?

Грач опустил взгляд, и я увидела его насквозь.

Он и правда был влюблен в меня. Мое сердце вскинулось, как испуганный олень. Видеть любовное признание в его глазах было совсем не так, как слышать произнесенные им слова. Это был взгляд, который остановил бы время, если бы мог: мягкий и острый одновременно, болезненная нежность с оттенком грусти, обнаженная правда разбитого сердца. Я стояла перед ним в своем стрекозином платье, держала его за руку, и он знал, что наше время почти на исходе.

Внутри меня затрепетали тысячи крыльев. Я погналась за ними, пытаясь утихомирить их, затолкать обратно, на глубину, где они не причинили бы мне вреда, но с тем же успехом могла бы стоять в вихре из бабочек, пытаясь поймать каждую голыми руками. Я отчетливо почувствовала жар его кожи через тонкую ткань пиджака… и легкую дрожь собственной руки.

В присутствии Жаворонка он не мог ничего сказать мне, но ему и не нужно было. Все, что мне надо было знать, я прекрасно видела в отражении его глаз.

Что я чувствовала? Могла ли я быть уверена?

Любовь между нами была невозможна. Я заставила себя задуматься о том, что неизбежно случится, если я позволю этому чувству отправиться в полет. Было лишь два исхода: испить из Зеленого Колодца или обречь нас обоих на смерть. Я посмотрела на него с решительностью. Нельзя было позволить ни одного, ни другого. Я была сильнее своих эмоций. Даже если бы жила тысячу раз, ни в одной из своих жизней не стала бы ради любви разрушать ни свою, ни чужую. Грозовые тучи сгустились в моей груди; бабочки, слабо трепещущие, попадали на землю.

Резко втянув воздух, Грач отвернулся.

Головой я понимала, что приняла правильное решение. Но мое сердце зияло темной безжизненной бездной; отведенный взгляд принца оставил на его месте пустоту. Я задумалась, настанет ли когда-нибудь время, когда мои разум и сердце наконец примирятся, или же я только что обрекла себя переживать этот момент снова и снова до конца своих дней: чувствуя уверенность, что сделала единственно возможный выбор, напополам с мучительным сожалением, повторяющим «Если бы…».

Птичья Норка заскрипела. Пол под моими ногами дрогнул, и переплетенные ветви стен зашевелились, как нитки на ткацком станке, свиваясь, ворочаясь, изгибаясь наружу. Я рефлекторно стиснула локоть Грача. Увидев мое лицо, Жаворонок залилась глумливым хохотом. Комната вокруг нас преображалась до неузнаваемости, и страшная мысль вдруг охватила меня. Та единственная секунда эмоциональной близости, которую мы с Грачом разделили… Было ли этого достаточно, чтобы нарушить Благой Закон?

Глава 12

ПЛЕТЕНЫЙ пол вокруг нас начал проваливаться. Тонкие березы потянулись от земли, поддерживая ступеньки растущей на глазах лестницы, изгибаясь сверху и снизу в элегантные арки; их ветки превращались в изящные перила. В мгновение ока я оказалась на вершине роскошной широкой лестницы под стать любому дворцу, спускающейся вниз на пять этажей, а то и больше. Внизу, в полукруге высокой травы, собралась толпа фейри, к которым, как я поняла, нам нужно было спуститься. Перед ними на коленях стоял Овод; его волосы серебрились в лучах солнца. Я увидела, как он поднялся, изучил кончик своего указательного пальца, а потом украдкой поднес его к губам, слизывая кровь. Казалось, ему хватило и одной капли, чтобы сотворить это чудо.

Мое сердце прерывисто заколотилось. Хоть мои опасения не оправдались, у меня было достаточно причин бояться и сейчас. У подножия лестницы собралось даже больше фейри, чем я видела на лугу, и, как бы величественно ни выглядел Грач, все они пришли посмотреть именно на меня. Они были одеты безупречно: нежные розовые, зеленые, голубые и желтые оттенки весеннего сада, блистательная серебряная вышивка, жемчужные пуговицы и драгоценности, сверкающие под стать их бессмертным глазам. Я знала, что, даже если проведу в их обществе несколько часов, не обнаружу ни одного сколотого ногтя или выбившегося из прически волоса. А еще я знала, что каждый из них может убить меня с той же легкостью и беспечностью, с какой роняет чашку.

Овод слегка поклонился нам.

Одна нога, за ней другая. Вот и все, проще простого. Спуск этот занял гораздо больше времени, чем я предполагала; толпа внизу ожидала нас в полной тишине, только ткань моего платья шуршала по ступенькам. Чем ближе мы подходили, тем неестественнее казалось мне все это собрание. Безупречность, которая рядом с одним-двумя фейри лишь слегка коробила меня, в присутствии такого их скопления доходила до абсурда и вызывала чувство ужаса, как будто мне предстояло встретиться с армией оживших кукол.

Как только я ступила на траву, по толпе пронесся нежный гул смешков, вздохов и шепотков. Меня начали представлять публике.

Когда Овод огляделся по сторонам, в первых рядах его подданных началась толкотня. Женщина с поразительными ореховыми глазами вышла из нее победительницей. Поправив шляпку с истинно королевской улыбкой, она зашагала вперед и подала Оводу руку. На ней было лиловое платье с высоким воротником, туго обтягивающим тонкую шею, и изъян в ее внешних чарах – неестественно острые скулы – был менее заметным, чем у большинства фейри. Как и у многих других в толпе, ее кожа была очень светлой – общая черта весенних придворных. У подданных осеннего и летнего двора кожа, как у Грача, была более темных оттенков: золотых, как солнце, древесно-коричневых, смуглых, как глина.

– Изобель, позволь представить тебе Наперстянку, – произнес Овод. Я низко поклонилась. – Наперстянка, это Изобель, хотя ты и так уже наслышана о ней. – Она сделала реверанс в ответ.

Я тоже была о ней наслышана. Именно она в свое время украла гласные буквы миссис Фирт. Я всегда считала везением то, что ей не приходило в голову заказывать портреты мне.

– Я в высшей степени взволнована вашим визитом, – сообщила она, наклоняясь ко мне достаточно близко, чтобы я почувствовала дуновение ее дыхания в своих волосах. Это был сладкий цветочный аромат с неуловимой ноткой какой-то сочной и ядовитой пряности. – Следила за вашим творчеством с тех самых пор, как первые работы начали появляться при дворах. Я бы очень хотела заказать портрет, пока вы здесь.

Челюсть уже болела от необходимости держать улыбку, а ведь мои мытарства только начинались.

– Спасибо. С удовольствием удовлетворю ваше желание.

– Вы просто чудо, – ответила она, рассматривая меня голодными глазами.

Фейри подходили ко мне буквально нескончаемым потоком. Скоро мои колени начали ныть от постоянных реверансов, а мозг перестал соображать из-за необходимости придумывать любезности. Все это время мы с Грачом стояли рядом друг с другом, как незнакомцы, ни разу не встретившись взглядами. Многие из приветствующих меня фейри оказались моими бывшими – или текущими – покровителями, вроде Ласточки, который начал громко обсуждать со мной свой последний заказ, пока остальные в очереди за ним с завистью заглядывали ему через плечо. Все они знали о моем Ремесле.

День тянулся и тянулся, и терпение мое подходило к концу. Нужно было время, чтобы собрать материалы, пока солнце еще не зашло. И, что еще более важно, необходимо было отправить весточку Эмме – в письменной форме, – раз уж я, наконец, получила возможность это сделать. Устное сообщение от гонца, которого Овод ради такого дела мог оторвать от чаепития, только больше обеспокоило бы ее, заставив гадать, мертва я, ранена или что похуже – в зависимости от того, как мое послание могло быть искажено. Я отвлекалась и гадала, как мне сбежать, пока еще не стало слишком поздно. Но вдруг Овод подвел ко мне очередную фейри, представив ее как Астру.

– Думаю, тебе будет особенно интересно встретиться с нашей Астрой, – сказал он с каким-то манерным энтузиазмом. – Она, как и ты, когда-то была смертной, а потом выпила воды из Зеленого Колодца. Когда это случилось, Астра?

– Несколько столетий назад, должно быть. Хотя у меня такое ощущение, что это было только вчера, – ответила она голосом мягким и тонким, как шелест ивовых ветвей на ветру.

Я сосредоточилась мгновенно. Если бы не слова Овода, то не отличила бы Астру от остальных фейри. Она была, возможно, немного ниже ростом, но незначительно. Длинные черные волосы росли до пояса; в них были вплетены цветы. Ее кожа казалась на контрасте особенно бледной, что только подчеркивало изъян ее чар: нечеловеческую худобу. Ключицы выпирали из-под ее воротника, а плечи казались хрупкими, как косточки птицы. Карие глаза, почти такие же темные, как мои, внимательно рассматривали меня.

Мы поклонились друг другу.

– Приятно познакомиться, Астра. Я тоже надеюсь однажды испить из Зеленого Колодца. – Способность лгать никогда еще не казалась мне такой полезной и необходимой. – Как вам нравится быть фейри?

Она слабо улыбнулась одними губами.

– Очень, вы знаете. Так мало вещей, о которых нужно беспокоиться. Сейчас я живу почти без забот. Я помню, как мне нездоровилось, как чувствовала боль, а сейчас этого… настолько меньше. – Ее улыбка померкла, но сразу вернулась.

– Звучит замечательно. – Я знала, что все наблюдают за мной, и постаралась не измениться в лице. – Лес так красив по сравнению с Капризом.

– Да, – согласилась она, – о да.

– Вы были Ремесленницей? – спросила я.

Болезненная улыбка озарила ее лицо, как искра от огнива.

– Да, была! Чтобы выпить из колодца, нужно заниматься Ремеслом, конечно. Посмотрим… Я была… – Она вдруг жутковато запнулась. – Вы знаете, кажется, я позабыла, как это называлось. Ха-ха! Как странно.

По моей коже прошел холод, как будто от самого скальпа до кончиков пальцев ног пробежала тысяча многоножек. Я очень надеялась, что фейри не заметили, что волосы у меня стояли дыбом.

– Может быть, вы опишете его для меня? – предложила я. – И я напомню вам название.

– Ну, я создавала слова. Слова для книг, тех, которые рассказывают истории, в которых все неправда. Как странно, не правда ли? И я сама это делала!

– Вы были писательницей, – подсказала я.

Ее зрачки расширились. На мгновение меня охватил ужас, что она вот-вот бросится на меня и разорвет мне глотку. Но потом я увидела, как она стискивает кулаками ткань своего платья: костяшки побелели, и казалось, пальцы сейчас сломаются от усилия.

– Да, точно. Я была писательницей. Ха-ха! Писательницей! Какая я глупая, бывает, забываешь такое. Все мы, бывает, что-нибудь забываем.

– Бывает. – Только усилием воли я заставила свой голос не дрожать. – Могу ли я вас спросить: довелось ли вам тоже посетить весенний двор, прежде чем вы испили из Колодца?

– О нет, – ответила она. – Это было бы так прекрасно. Но я пришла сюда только потом, когда уже преобразилась.

Скольких фейри успела Астра встретить, прежде чем приняла свое решение? Много ли она понимала о последствиях своего выбора? Я не могла продолжать спрашивать ее об этом, не вызвав ни у кого подозрений. Но мне показалось, что тогда она не представляла, что ее ждет, не до конца представляла. Как и все остальные жители Каприза.

– Понимаю, – ответила я. – Рада была познакомиться с вами, Астра.

– Я тоже очень рада, что нам удалось поговорить. Очень надеюсь, что вы пойдете по моим стопам. Было бы чудесно каждый день видеть вас при весеннем дворе, просто чудесно. – Ее пальцы дернулись и снова расслабились. – Возможно, мы еще сможем поговорить, прежде чем вы вернетесь в Каприз. Тогда вы снова сможете напомнить мне про то слово. Какая же я забывчивая, так забавно!

Я проводила ее взглядом; мне казалось, что вымученная улыбка буквально вырезана на моем лице. Грач рядом со мной пошевелился, но я не посмела взглянуть на него. Эта встреча пробрала меня до костей. Безрадостный вой гончих вновь поднялся в моих ушах, и я увидела перед собой лицо Тсуги, исчезающее в деревьях, белое, с широко распахнутыми глазами. Вспомнила голод, скрытый за вежливыми, но холодными улыбками всех фейри, которых когда-либо рисовала. Как дошли мы до того, что начали восхищаться ими и даже захотели ими стать?

– Овод, – жизнерадостно сказал Грач, – полагаю, Изобель на сегодня достаточно. Ты знаешь, какими бывают смертные: они едва могут простоять пару часов, не свалившись от усталости. Если мы хотим увидеть плоды ее Ремесла завтра, ей нужно будет потратить оставшиеся силы на… на то, что ей еще нужно сделать этим вечером. – Я услышала в его голосе ту самую очаровательную полуулыбку.

– Силы небесные. Мы не должны помешать ее Ремеслу! – Овод повысил голос. – Дамы и господа, вам придется подождать. Мы снова встретимся за ужином.

Со всех сторон раздался гул недовольных возгласов, затем шепотков. Я автоматически взяла Грача под локоть и позволила ему увести меня от подножия ступеней. Жаворонок запрыгала следом за нами. Грач поморщился, изо всех сил стараясь скрыть свою досаду. В присутствии Жаворонка он не мог говорить свободно, но ее компания по той же самой причине была практически божьим даром. Нас не могли видеть наедине слишком часто, чтобы не начались подозрения. Я кивнула ему, надеясь, что он поймет все, что я не могла сказать словами. Я была в порядке. Я была благодарна за его вмешательство. Но от этого настроение у него не улучшилось.

Жаворонок, схватив меня за руку, размахивала ей взад и вперед.

– Ты как-то притихла, Изобель! Ты, должно быть, правда устала. Каково это?

– Что каково?

– Устать, разумеется.

Несмотря на то что к компании фейри я привыкла уже много лет назад, им все еще удавалось меня удивить.

– Ну, из-за этого чувства тебе хочется присесть или пойти лечь спать. Что угодно, лишь бы не двигаться и не думать.

– Значит, это как перебрать вина, – понимающе кивнула Жаворонок. Я приподняла брови: если бы Овод был человеком, кому-то явно стоило бы провести с ним беседу.

– Да, но без положительных эффектов. И, эм, без большинства негативных тоже, – добавила я, припоминая свой первый и последний опыт знакомства с тетушкиной бутылкой бренди. Жаворонок завизжала прямо мне в ухо.

– Но это же абсолютно бессмысленно! – воскликнула она, немного придя в себя. – Что мы будем делать сейчас? Пожалуйста, только не ложись спать, это будет так скучно.

– Нет, я бы хотела начать собирать материалы для пигментов. Как думаете, вы сможете мне помочь? – Я искоса взглянула на Грача. – Или это ниже вашего августейшего достоинства?

Наконец, он улыбнулся – по-настоящему, с ямочкой.

– В другой ситуации я бы с этим согласился, но сейчас не могу упустить возможность запачкать никудышную одежонку Овода. Жаворонку, может быть, и все равно, но ему-то нет. Так что скажи нам, что искать, и мы к твоим услугам.

Наша компания отошла на небольшое расстояние от того, что я мысленно назвала тронным залом весеннего двора, и оказалась в месте, больше напоминающем обыкновенный лес. Они усадили меня на пень, и я описала, что мне было нужно. Голубика, черная смородина, бузина, тутовник – любые ягоды, какие им попадутся. Из дикого лука и яблочной кожуры я могла смешать желтый пигмент; из каштанов – коричневый. Для черного цвета я могла использовать сажу.

– Ну а яйца тебе зачем? – с возмущением вопросил Грач, нависая надо мной.

– Мне нужно что-то, чтобы замешать пигменты и сделать краски. Обычно для этого используется льняное или лавандовое масло, но яичный желток – более доступная альтернатива. – Видя выражение его лица, я добавила: – Только не собирай вороньи яйца, ради бога. О, и берите свежие: мне птенцы тут не нужны.

– Я их съем, чтобы они тебе не мешались, – заверила меня Жаворонок – воплощение образцовой юной леди.

– Ты бы отлично поладила с моими… неважно.

Боже, как могла я сидеть здесь и веселиться, когда вся моя семья ждала меня дома, думая, что я погибла или того хуже? Грач бросил на меня быстрый взгляд, но Жаворонок, к счастью, не заметила ничего необычного.

– Давайте наперегонки! – взвизгнула она и исчезла. Только листья на ближайших кустах задрожали, как будто что-то пронеслось мимо на огромной скорости.

– Изобель, – мягко сказал Грач, – когда ты говорила с Астрой…

– Ну же, быстрее! – прервал его голос Жаворонка, донесшийся издалека.

Он замялся, не зная, что делать. Я огляделась, чтобы убедиться, что мы одни, потом взяла его за руку. Он сразу опустил взгляд и уставился на наши переплетенные пальцы, как будто в них крылись ответы на все тайны вселенной.

– Продолжай, – сказала я. – Я придумала этот план, помнишь? И сейчас мне не помешала бы твоя помощь.

На его лице отразилась внутренняя борьба. Но тут Жаворонок снова позвала нас, и он не стал задерживаться.

Тем вечером фейри собрались понаблюдать за тем, как я подготавливаю материалы для своего Ремесла. Мы устроились на той же опушке, чтобы не перемещаться с места на место, и не успели оглянуться, как там оказался весь двор. Воздушные силуэты лордов и леди возникали за спиной, будто из ниоткуда, и восхищенно следили за моими движениями. Я толкла ягоды, скорлупки и кору на плоском камне, потом соскребала их в фарфоровые мисочки и чашки, которые Жаворонок принесла из лабиринта. Я раскалывала крошечные птичьи яйца, отделяла белки пальцами и смешивала желтки с пигментами при помощи веточки. Неподалеку трещали и шевелились палки в небольшом костре: обугленное дерево нужно было для сажи.

Пигменты стоили дорого. Прежде чем заручиться поддержкой фейри, я использовала для работы только уголь и цвета, которые могла сделать сама. Детские воспоминания захватили мое сознание. Из черной смородины получались самые глубокие, сочные оттенки красного. Сок бузинных ягод высыхал, отсвечивая охрой. Смешав тутовник со скорлупками каштанов, можно было получить приятный светло-коричневый цвет с винно-фиолетовым оттенком. А голубика сначала давала розовый цвет, в течение дня превращаясь в темно-синий. Забавно, но зеленый цвет было сложнее всего составить из природных пигментов – я знала, что мне придется поэкспериментировать с желтыми оттенками луковой и яблочной кожуры, смешав их с моими синими пигментами и посмотрев, что получится.

Я была так поглощена своим делом, восхищенная цветовой палитрой, что почти забыла о своих зрителях. Солнце клонилось к горизонту, бросая золотой отсвет на мои самодельные инструменты, выхватывая из тени пряди волос.

Наконец я истолкла все обуглившиеся деревяшки из костра.

– Все готово, – сообщила я Грачу и Жаворонку и тут же осознала, что обращаюсь к целой толпе фейри, сгрудившихся вокруг меня.

– Чудесно! – объявил Овод, как будто я была его придворным алхимиком и только что превратила свинец в золото. Я обернулась к нему, отчетливо осознавая, что руки у меня перепачканы в яичной слизи. Он подал мне кусок бересты, и я вытерла ладони об траву, прежде чем взять его.

– Благодарю, – сказала я. – Думаю, это отлично подойдет. Могу ли я попросить вас об услуге?

Овод склонил голову набок.

– Я ведь сказал, что ты ни в чем не будешь нуждаться.

– Если я напишу письмо моей семье в Каприз, сможете ли вы доставить его? Даже птичьей почтой, если это возможно. Было бы замечательно, если бы оно дошло как можно раньше, – добавила я поспешно, зная, что иначе письмо может появиться у входной двери нашего заброшенного, разрушенного дома еще сотню лет спустя.

– Разумеется. Даю слово, что твое письмо окажется у тебя дома к закату через два дня.

– И его получит моя тетя Эмма? – с нажимом спросила я, почувствовав очередную ловушку.

Он многозначительно улыбнулся.

– Никогда не забываешь ни одной мелочи. Обещаю, что оно будет передано лично в руки Эмме. Что ж, должен признаться, я никогда еще не имел удовольствия наблюдать за Ремеслом письма! – С этими словами он сел рядом со мной, поджав ноги, собираясь смотреть.

– О. Хм. Буду рада показать, как это делается, – сказала я, пытаясь не обращать внимания на его любопытный взгляд. Он пялился на бересту, которую я держала в руке, как будто я вот-вот взмахну рукой и превращу ее в голубя. Я потянулась к чашке с сажей, но вдруг остановилась. – Мне нечем писать, – пробормотала я себе под нос, оглядываясь по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего.

Мои волосы пошевелил порыв ветра, и на пень рядом со мной опустился Грач в вороньем обличье. Он наклонил голову и копался в перьях на своем хвосте. Когда я уже собиралась отогнать его, ворон схватил самое длинное перо и вырвал его, а потом галантно протянул мне. Оно было теплым, и на кончике прозрачного стержня блестела капелька янтарной крови.

Я повертела перо в руках, провела пальцем по шелковистому краю опахала, немного медля. Не понимала, почему этот жест так тронул меня. Это перо было одним из многих, и Грач мог отрастить его заново без особых усилий. Когда я поняла, что больше мешкать нельзя, то прочистила горло и постучала очином пера о землю, чтобы очистить его.

Это, наверное, было ошибкой.

Трава сразу же вздулась, и из диких цветов потянулся росток, быстро превратившийся в высокое молодое деревце, расправившее ветви. Ярко-алые листья вспыхнули на нем, как цветы, триумфально – и немного беспардонно – захватывая всю весеннюю поляну. В лучших традициях Грача.

– Имей приличие! – воскликнул Овод. – Я не позволю тебе уродовать свой двор, Грач. Просто возмутительно!

Тот расправил крылья и воинственно закаркал в ответ. Я украдкой улыбнулась.

– Спасибо, – прошептала ему, перекатывая пальцами стержень пера.

Едва я обмакнула очин во влажную сажу и принялась царапать свое письмо, Овод забыл и думать о произошедшем. Фейри не могли писать, но читать они точно умели, поэтому я должна была формулировать свое сообщение очень осторожно, чтобы не раскрыть лишнего.

«Дорогие Эмма, Март и Май, – писала я. – Я в безопасности, со мной все в порядке. Мне больно думать о том, как вы, должно быть, переживали после моего исчезновения. Дело в том, что я отправилась в неожиданное путешествие, – я знала, что Эмма поймет, как я отнеслась к этому «путешествию», – и до сих пор не имела возможности написать вам. В настоящее время я демонстрирую свое Ремесло весеннему двору. Сюда меня привел Грач, осенний принц, забравший меня из дома довольно спонтанно. Я с нетерпением жду нашей встречи. С любовью, Изобель».

После прочтения у Эммы, должно быть, останется больше вопросов, чем ответов, но на маленьком кусочке бересты кончалось место, поэтому мне пришлось довольствоваться этим. Я подождала, пока сажа высохнет, потом передала бересту Оводу. Он поднес письмо к лицу, изучая его с восхищением.

– Такое простое действие, – сказал он наконец, – и тем не менее знаешь ли ты, что фейри обратился бы в пыль, попробуй он повторить то, что ты сотворила?

– Я… слышала об этом, да.

Овод бросил на меня быстрый взгляд бледных глаз.

– Не думай, эта цена невелика по сравнению с могуществом и красой бессмертия. И все же иногда это заставляет задуматься, не так ли? Почему больше всего на свете мы жаждем вещей, которые легче всего могут уничтожить нас?

По моей спине пробежал холодок. Я никогда не слышала, чтобы Овод выдавал философские сентенции о чем-то более сложном и глубоком, чем лимонные пирожные. Я удержалась от того, чтобы взглянуть на Грача, гадая, разделяет ли он мое беспокойство.

– Само Ремесло не причиняет вам вреда, – заметила я. – Его плоды вы носите и едите ежедневно без каких-либо последствий.

– Да-да. Но тем не менее. – Он выдавил слабую улыбку. – Некоторые последствия незримы. Однажды ты, возможно, узнаешь: у Ремесла есть разные средства, чтобы погубить наш народ, и некоторые ты даже не можешь вообразить… Это прозвучало довольно мрачно, не так ли? Искренне прошу прощения. – Он подмигнул мне; потом хлопнул в ладоши и поднялся на ноги.

Только тогда я поняла, что письмо исчезло, испарилось в его руках быстрее, чем можно было заметить. «Он дал мне слово», – напомнила я себе, все еще пытаясь оправиться после странного разговора. Эмма получит письмо. Она прочитает его и все еще будет за меня бояться, но по крайней мере не будет думать, что я мертва.

– Кто хотел бы помочь Изобель отнести материалы для ее Ремесла к трону? – спросил Овод, как будто обращаясь к группе школьников. Меня сразу же окружила шумная толпа фейри; они начали поднимать мисочки, изучая их. Сначала я боялась, что они испортят мои пигменты, но это беспокойство исчезло, когда я заметила, что они обращаются с сосудами, как с заколдованными кубками, которые могут взорваться или превратить всех в камень, если их ненароком уронить. Грач, судя по всему, решил, что сегодня он уже достаточно мне помог: когда я встала, он подлетел ко мне и хлопал крыльями, пока я не разрешила ему сесть. Он устроился на моем плече и наблюдал за всеми, надменно вздернув клюв.

Наша процессия по пути к трону вполне могла бы стать сюжетом для гобелена: я шла впереди, одетая в тонкое развевающееся платье, на моем плече сидел принц в вороньем обличье, а следом вышагивали вереницей остальные фейри. Весь лес пылал в лучах закатного солнца, и даже насекомые, выползающие из потревоженных цветков, казались парящими в воздухе золотыми пылинками.

Когда мы добрались до тронного зала, стало ясно, что в мое отсутствие кто-то здесь тщательно подготовился к нашему возвращению. Длинный стол тянулся к трону вдоль березовой аллеи; вышитая салфетка-дорожка – длиной метров двенадцать, если не больше – застилала белоснежную скатерть. Бледно-зеленый и серебристый шелк дорожки сочетался с подушками на стульях и узорами на дорогих фарфоровых сервизах. Но все это великолепие меркло по сравнению с едой: блестящими горами винограда, слив и вишен, кучками пирожных, покрытых глазурью, жареными гусями и куропатками, все еще шипящими после готовки на вертеле.

– Кто все это сделал? – пробормотала я, обращаясь к Грачу. – Тут что, каждый по очереди играет роль слуги? Или, пока вас нет, из леса, чтобы все подготовить, приходят зайчики с белочками?

Он выразил свое отношение к моим издевкам, развернувшись и ткнув хвостом мне в нос.

Стол так поразил меня, что я заметила еще одно приятное дополнение, только когда мы подошли ближе. Обитый парчой стул стоял в нескольких шагах от трона, а перед ним был установлен мольберт. Он был декоративный и предназначался скорее для того, чтобы показывать работы, нежели писать их, но все равно прекрасно подходил для моего дела. Количество бересты, которую для меня раздобыл Овод, было положительно пугающим. Стопка ее возвышалась над стулом и свидетельствовала о его высоких ожиданиях.

– Боюсь, когда мы закончим ужин, будет уже слишком поздно, – заметил Овод, подходя ближе. – Возможно, ты осчастливишь нас своим Ремеслом уже завтра утром?

И он предложил мне стул во главе стола.

Глава 13

Я бы с радостью отказалась от такой чести, но это было бы невежливо с моей стороны. Все взгляды были направлены на меня. Я сделала реверанс и подошла к стулу. Когда я садилась, Грач слетел с моего плеча и вернулся в привычное обличье, чтобы услужливо подставить мне стул. Овод уступил ему с улыбкой, и я задумалась, было ли со стороны Грача мудро так поступить.

Остальные придворные подошли к столу и начали занимать свои места. Жаворонок уселась слева от меня, а Грач – по правую руку. Овод отошел к другому концу стола и уселся напротив меня, едва заметный за всеми деликатесами, нагроможденными по пути. Все опустились на сиденья с шорохом шелка и муслина.

Последовавший причудливый пир показался мне поразительным. Вместо того чтобы использовать ложки, вилки или черпаки, фейри брали все, что хотели, руками. Их внешний вид был так прекрасен и движения так аккуратны, что практика эта не показалась мне отталкивающей. Никто не прислуживал за столом: если кому-то хотелось попробовать что-то, до чего было тяжело дотянуться, то он либо вставал и шел за этим сам, либо просил передать по рукам, рискуя, что кто-нибудь съест деликатес по дороге. По столу передавали бутылки вина, и мы все налили себе по бокалу. Я не особенно разбиралась в этом, но одного глотка хватило, чтобы понять, что заплатили за это выдержанное сокровище едва ли не его собственный вес в серебре. Вино было одним из немногих продуктов, которые в Капризе не делали; его доставляли из Запредельного Мира с большим трудом и по огромной цене.

Я брала фрукты и пирожные пальцами, как и фейри, но, когда дело дошло до гуся, блестящего медом и пряностями, взялась за нож и вилку. Я резала мясо и чувствовала на себе чужие взгляды. Когда я подняла голову, несколько фейри уже тоже начали пользоваться своими серебряными приборами, внимательно следуя моему примеру, а остальные с любопытством рассматривали утварь. Очевидно, раньше они никогда не использовали приборы за обедом. Почему же тогда они так сервировали стол? «Потому что так делают люди», – подумала я, чувствуя легкий дискомфорт.

Разговор плавно перетек от моего Ремесла к другим видам человеческого творчества. Фейри обсуждали одежду и оружие. Я экспромтом ответила на несколько обескураживающих вопросов, но была вынуждена снова объяснить, что владение одним Ремеслом не значило, что я автоматически становлюсь экспертом во всех остальных. Пир продолжался, и с каждой минутой моя надежда услышать хоть толику полезной информации о других дворах, летних землях и изувеченных волшебных чудовищах была разрушена нескончаемым потоком светской беседы.

Когда небо потемнело, в кронах деревьев, как звезды, загорелись сонмы светлячков. Несколько фейри призвали волшебные огоньки, и теперь они мерцали разными цветами, повиснув в воздухе над столом. Когда я замерзла, Грач очень быстро предложил мне свой пиджак и, кажется, был очень рад от него избавиться. Шли ему цвета или нет, узкий покрой оводова жилета очень удачно сидел на его фигуре, и я с трудом заставляла себя не пялиться на него в открытую. Галстук уже давно исчез, и воротник был распахнут.

За время ужина я заметила одну странность. Когда кто-то из фейри с улыбкой передавал мне через стол десерт или другое лакомство, Грач спешил перехватить его прежде, чем я доставала до него сама. На пятый или шестой раз ему даже пришлось перегнуться через стол над целой грудой винограда, чтобы выхватить пирожное из руки Жаворонка. Вернувшись на место, он бросил на меня обеспокоенный взгляд, вцепившись рукой в подлокотник. К этому моменту он выпил уже довольно много, что было заметно. Это наблюдение заставило меня одновременно осознать перемену собственного состояния: после нескольких бокалов переносить общество такого количества фейри стало, несомненно, легче.

Я наклонилась к нему, стараясь не обращать внимания на то, как в такт моему движению качнулись волшебные огоньки, и пробормотала:

– Они заколдованные? Отравленные?

– Не совсем, – ответил он как-то неловко.

– Тогда почему?

Он посмотрел мне в глаза.

– Лучше тебе не знать, – сказал он, и вид у него был такой несчастный, что я не стала давить.

Но Грач не мог успевать за всеми угощениями, и в конце концов я сама узнала причину. Жаворонок подбежала ко мне, держа в руках целую кучу тарталеток, съела одну сама и передала мне другую. Когда я к ней прикоснулась, она изменилась. Тарталетка сморщилась и покрылась плесенью; наружу вытекла невнятная черная жижа, которая когда-то была начинкой, а теперь пахла гнилью. Хуже того, кусок в моей руке зашевелился: внутри ползали личинки. Я уронила остатки тарталетки на стол, попав мимо тарелки, и подскочила на ноги; посреди звона посуды и приборов громко скрипнул отодвинутый стул.

В одно мгновение все волшебство вечера было разрушено. Фейри уставились на меня, и, хотя я знала, что мне это просто мерещится, глаза их в мерцающем свете казались кошачьими, как будто чары их были сняты. Глаза Овода сияли бледным пламенем, как свеча сквозь кусочек кварца. Я часто задышала.

Но потом Жаворонок, увидев мое оцепенение, сипло расхохоталась и подхватила испорченное пирожное со скатерти. Как только она взяла его в руки, оно перестало быть гнилым: немножко помялось, но в остальном вернулось к своему первоначальному обличью. Жаворонок засунула его в рот.

По столу пробежала волна смешков и хихиканья, и напряжение растворилось, как ни в чем не бывало. Я медленно опустилась обратно на стул. Я тут же бросила взгляд на собственную тарелку, чтобы убедиться, что мне все это не почудилось, что это не была просто чья-то жестокая шутка. Я не знала, чувствую я облегчение или отвращение, когда действительно увидела личинок, все еще ползающих по фарфору.

Грач стиснул зубы. Он поменял местами наши тарелки, наклонившись так низко, что его волосы коснулись моей все еще поднятой руки. Потом он достал платок из кармана пиджака, который одолжил мне, и молча вложил его в мою ладонь. Я вытерла пальцы. Но мой желудок протестовал не из-за гнили или личинок. Я много раз трогала плесень раньше, и это явно был не последний раз. На мою долю пришлось немало испорченных продуктов. Да и Март, разумеется, что только не ела в моем присутствии. Нет, дело было в том, что вокруг меня сидели пустые существа в истлевших одеждах; они клевали свои гнилые лакомства и говорили о бессмысленных вещах, натянув безучастные улыбки на свои фальшивые лица. Как бы все это пиршество выглядело, если бы чары рассеялись? Я представила, как свежий виноград и пудинг на тарелке рядом превращаются в черную грязь, кишащую личинками. Как свернувшуюся жижу, льющуюся из бутылки, поглощают без лишних вопросов. Привкус вина во рту стал кислым, как будто внутри меня оно тоже испортилось и протухло. Растущее чувство тошноты рисковало вырваться наружу. Мой рот наполнился желчной слюной, и я несколько раз сглотнула.

– Я не знала, что фейри могут распространять действие своих чар, – сказала я Грачу, отчаянно желая получить объяснение, отвлечься. – Жаворонок не смогла изменить платье, пока не приложила его к себе.

– Не каждый умеет это делать. Иллюзия, в отличие от чар, неполноценна: если смертный прикоснется к ней, она развеется. Сейчас ее поддерживает Наперстянка, если я не ошибаюсь.

Наперстянка подняла голову, услышав свое имя, несмотря на то что Грач говорил тихо. Она улыбнулась нам.

– Иллюзия как-то влияет на… – Я помедлила. – На вкус? Для вас?

– А-а, – протянул Грач. – Нет. Но для нас обычно важнее внешний вид. – По крайней мере, ему хватило совести выглядеть смущенным. – В этом, если тебе интересно, основной источник раздора между зимним двором и остальным народом фейри, – продолжил он порывисто. – Они думают, что окружать себя человеческими штучками, всем вот этим, и даже носить чары – это извращение по отношению к нашей истинной природе.

– И как же, должно быть, уныла их жизнь, – произнес Овод, оказавшийся у меня за спиной. – Мне вот нравится быть извращенным. Если честно, я предпочитаю думать, что это и есть моя истинная природа.

Я бы подскочила, если бы вино не притупило мои рефлексы. Я могла поклясться, что всего секунду назад Овод все еще сидел на противоположном конце стола. Я нервно повернула голову. Мы с Грачом ведь не вели себя слишком фамильярно?

– Благодарю вас за гостеприимство, Овод, – поспешно сказала я, схватившись за первый вежливый ответ, который пришел мне в голову. – Пир просто великолепен.

Его паучьи пальцы опустились на спинку моего стула.

– И все же не совсем, не так ли? Изобель, мне жаль, что тебе довелось столкнуться с одним из наших… менее лицеприятных блюд. Я надеялся, что Грач справится со своей задачей и сможет присмотреть за тобой.

Грач рядом со мной нахмурился. Меня охватило необъяснимое желание защитить его.

– Лучше него вряд ли бы кто-то справился, – ответила я. Это прозвучало немного более резко, чем я хотела, поэтому я поспешила добавить: – То, что за мной сегодня ухаживал принц, – действительно большая честь.

– Разумеется, – согласился Овод, переводя взгляд с меня на Грача и обратно. Черт. Я нацепила свою самую вежливую и праздную улыбку, не собираясь давать ему больше ни единого повода продолжать этот разговор. Пусть думает, что я очарована вниманием принца фейри, и ничего более. Не то чтобы я и правда чувствовала что-то большее. Это Грач должен был скрывать свои чувства, не я.

– Должна признать, сэр, – продолжила я, – из-за этого инцидента я сейчас чувствую себя неважно. Если я хочу встать рано утром и начать занятия Ремеслом вовремя, думаю, мне следует покинуть вас до полуночи.

– Очень разумно. – Пальцы Овода отбивали задумчивый ритм слишком близко к моей щеке, чтобы меня это совсем не беспокоило. – Жаворонок, тебя не затруднит отвести Изобель в комнату? Нашу лучшую, разумеется.

Грач, кажется, собирался запротестовать, или предложить проводить меня самостоятельно, так что я пихнула его ногой под столом. Я не сомневалась, что в итоге он как-нибудь да найдет меня, но ему следовало быть более осмотрительным, и уж точно не было необходимости провожать меня наверх на глазах у всего двора.

Жаворонок подскочила на ноги, слегка пошатываясь, и снова вцепилась мне в руку.

– У меня та-а-ак много ночных рубашек! – сказала она, утягивая меня за собой в сторону древесных ступенек.

– Я хочу с вами! – воскликнула одна из ее подруг, которую мне представили как Крапиву. Жаворонок развернулась и зашипела на нее. Крапива села обратно. Моя спутница мило улыбнулась, стискивая мне руку еще сильнее.

Когда мы добрались до основания дерева и начали подниматься, светлячки и фонарики пиршества сияли внизу, как огни большого города. Я с трудом ползла вверх по лестнице из лиан, следуя за Жаворонком, которую тоже заметно пошатывало, и понимала, что в последний раз так боялась за свою жизнь, когда встретилась с Могильным Лордом. Каким-то чудом мы добрались до вершины невредимыми. Звездный свет пробивался сквозь листву, освещая лабиринт, и коридоры сверкали огоньками светлячков, как алмазные копи.

– Ты не против, если я заберу свои вещи из Птичьей Норки? – спросила я. Кольцо не выходило у меня из головы весь вечер, и после странного окончания пиршества я понимала, что больше без него не могу.

– Понятия не имею, зачем тебе твое скучное платье, но там я храню все ночные рубашки, так что нам все равно нужно туда заглянуть. Главное – не надевай его на ночь!

– Не буду, – заверила ее. Но я уж точно буду держать под рукой свое железное кольцо.

Кажется, я примерила около дюжины шелковых ночнушек. Все они были не прочнее комбинации и практически прозрачные, хотя на этом этапе мне было уже практически все равно – последний верный признак того, что я перебрала вина. В итоге Жаворонок остановилась на зеленой, решив, что этот цвет будет моей визитной карточкой. Под грудью ткань собиралась в складки и была покрыта сомнительным количеством бантиков, которые во время сна вряд ли бы пригодились, если только ты не собиралась спать в гамаке, привязав себя к нему на случай сильного ветра. Но наряд был абсолютно великолепен. Я хотела бы посмотреть на себя в зеркале. Нет, я хотела бы посмотреть на лицо Грача, если бы он увидел меня в нем: будет ли его взгляд похож на тот, которым он одарил меня, впервые увидев в стрекозином платье? Я сразу же отмахнулась от этой мысли, чувствуя, как пылает лицо, но, как бы яростно ни старалась ее игнорировать, головокружительная идея так никуда и не испарилась.

Наконец, Жаворонок позволила мне собрать вещи и проводила меня по мерцающему лабиринту в другую комнату. На пороге я остановилась как вкопанная.

Внутри была кровать с балдахином… и десятки Оводов, смотревших на меня со всех сторон. Блестящие, запыленные, покосившиеся портреты в рамах заполняли буквально каждый сантиметр пространства, изображая Овода в одеяниях разных эпох. Картины висели на лианах, покрытых листьями, и поэтому казалось, что они отчасти вросли в стены. Несколько портретов были моей работы, всего, кажется, восемь. Большую их часть я не видела уже несколько лет и поэтому была поражена, когда их заметила – как будто узнав лица старых друзей в толпе. В мерцающем сиянии светлячков их глаза, казалось, двигались.

– Я не могу спать в комнате Овода, – запротестовала я.

Сопротивление было бесполезно. Жаворонок подтолкнула меня внутрь.

– Конечно, можешь! Овод спит здесь только раз в месяц, в новолуние. В другие дни он приходит сюда, только чтобы полюбоваться портретами. Это твое Ремесло, поэтому он будет очень рад, если ты здесь остановишься.

Для фейри это, должно быть, действительно имело смысл, и я не сомневалась, что Овод считал большой честью возможность провести праздничную ночь в окружении его физиономий. Снизу послышался взрыв смеха, и Жаворонок печально умолкла.

– Если ты хочешь вернуться, я не обижусь, – сказала я. – Все равно со мной не будет интересно, когда я усну.

Она схватила меня за руку.

– О, ты уверена? Точно уверена? Мне невыносимо думать, как одиноко тебе тут будет совсем одной.

Я улыбнулась.

– Мне не будет одиноко. Я слышу, как внизу говорят. И я так устала, что усну мгновенно.

– Ты чудесная! – Жаворонок прижала мою ладонь к своей груди. – Я знала, что мы будем отличными подругами! Увидимся завтра, Изобель!

И, отпустив меня, она бросилась прочь из комнаты.

Я поежилась и засунула ладонь под мышку, чтобы согреться. Потом я положила свою старую одежду на покрывало, села, развязала шнурки и залезла в постель под дорогое одеяло, набитое гусиным пухом, и мягкие простыни. Какое-то время я наблюдала за дверью. Жаворонок не возвращалась. Тогда я вытащила из-под одеяла руку, наощупь отыскивая секретный карман своего платья. Я задержала дыхание, вслепую перебирая складки, представляя, что бы случилось, если бы кто-то из фейри обнаружил железо. Но сейчас мои пальцы все-таки нащупали его, и я извернулась в темноте под одеялом, чтобы засунуть кольцо в один из своих чулок.

Снизу то и дело слышались разговоры и смех, почти человеческие. Это немного успокаивало, но я все равно никак не могла уснуть. Со всех сторон на меня смотрел Овод; его улыбка слегка менялась в мигающем сиянии светлячков. Краем глаза я замечала, как в мерцающем свете его нарисованные глаза двигаются и иногда даже моргают. Мне казалось, что за мной наблюдают, и роскошь уверенности, что все это только кажется, была мне также недоступна. В голову пришла мысль, что я не посмотрела, нет ли кого под кроватью – ребяческая идея, – но мне было совсем несложно представить себе, как там, в темноте, лежит какой-нибудь фейри, скрестив руки с паучьими пальцами на груди, как покойник, и улыбается, поджидая, когда сможет выпрыгнуть и удивить меня…

Вот бы я могла надеть кольцо. Я сжала кулак так крепко, что в ладонь до боли впились ногти.

Казалось, прошло больше часа; хотя, скорее всего, меньше. В коридоре раздался оглушительный грохот.

– Проклятый чайник! – раздался раздосадованный вопль Грача.

Мой страх тотчас рассеялся, как не бывало. Я затряслась от смеха, представив, как пьяный и страшно недовольный Грач, спотыкаясь, пробирается по захламленным коридорам лабиринта и уворачивается от падающих чайников.

– Грач, – прошептала я, зная, что он услышит, – ты там в порядке?

Гробовая тишина. Потом прохладный ответ:

– Не имею ни малейшего понятия, с чего бы мне быть не в порядке.

– Ну конечно, – сказала я. – Ты завалил Могильного Лорда, так что чайники тебе нипочем.

Он вошел в комнату, сражаясь с зеленым жилетом Овода. Сняв его, принц бросил его на пол, как какой-то негодный хлам. Потом он зашагал прямо к кровати и одним ловким движением забрался под одеяло рядом лицом ко мне, с храбростью и бесстыдным самодовольством кошки, усевшейся на страницах открытой книги.

Я приподнялась на локте. По коже побежали мурашки: я отчетливо осознавала, что его согнутая нога практически соприкасалась с моей, и чувствовала тепло его тела под простынями. Припомнив, во что одета и о чем думала немного раньше, подтянула одеяло к себе.

– Что ты творишь? – спросила я. – Тебе нельзя здесь спать.

– Можно. И, на самом деле, нужно. Я не могу допустить, чтобы что-то причинило тебе вред, так что лучше мне быть рядом.

– Ты бы мог поспать на полу, как настоящий джентльмен.

На его лице отразился ужас.

– И я не уверена, что ты в состоянии меня защитить, – продолжала я, чувствуя, что переубедить его будет сложно. – Тебя только что чуть не прикончил чайник.

– Изобель. – Он посмотрел на меня очень серьезно. – Изобель, послушай. Чайник еще ничего не значит. Я могу сразить кого угодно и когда угодно.

– О, неужели? Это правда?

– Ага, – заверил он.

Я попыталась проигнорировать охватившее меня чувство умиления пополам с раздражением. Несмотря на то что вел он себя несносно, очень трудно было сдержать улыбку.

– Значит, ты очень пьян.

– Это не так. Да, там было много вина, но я королевской крови, знаешь ли. Я осенний принц. А значит, я только немножко пьян. – С этими словами он закрыл глаза.

– Тебе нельзя здесь спать. Тебе правда, правда нельзя, это слишком…

Листья на стенах комнаты задрожали: кто-то бежал сюда по коридору.

– О нет, – простонала я. – Быстро залезай под кровать или превращайся в…

Ветер всколыхнул простыни, и водоворот мягких гладких перьев коснулся моих рук. Когда все улеглось, Грач в своем вороньем обличье скрючился на постели, возмущенно раскинув крылья, как будто его тело преобразилось автоматически по моей команде, не спросив у него согласия. Прежде чем он успел передумать, я засунула его под одеяло и прижала к животу.

Едва я успела это сделать, в дверном проеме показалась Жаворонок. Я притворилась спящей. Она какое-то время смотрела на меня, а потом захихикала и снова убежала прочь.

– Нет, – сказала я, когда Грач начал дергаться. – Если хочешь остаться, то надо вести себя тихо.

Он начал дрыгать лапками и прикусывать мои пальцы, пытаясь высвободиться и превратиться обратно. Я поняла, что пора прибегнуть к чрезвычайным мерам.

– Кто у нас такая хорошенькая птичка? – проворковала я.

Он стал дергаться реже, потом совсем притих. Я почувствовала, как он наклонил голову набок.

– Да, такая чудесная птичка, – повторила елейным голосом. – Самая замечательная.

Я погладила его по спинке, и он довольно закурлыкал. Очень скоро стало понятно, что принц был вполне согласен оставить все как есть, лишь бы я продолжала его нахваливать.

Я знала, что далеко не в безопасности, но присутствие Грача, несомненно, утешило и успокоило меня. Напряжение прошедшего дня накрыло с головой, как тяжелое шерстяное одеяло. Пальцами я чувствовала, как сквозь мягкие перья бьется сердце Грача; мои глаза закрывались, пока я продолжала сонно бормотать ласковые слова избалованному принцу, прижав его к животу, уютно устроившись в теплом гнезде из одеял.

Глаза Овода над моей головой несколько раз подмигнули. Сотни его лиц смотрели на нас, многозначительно улыбаясь, пока мы медленно погружались в сон.

Глава 14

ФЕЙРИ, дожидающиеся возможности получить портрет, выстроились в такую длинную очередь по аллее, ведущей к трону, что я не видела, где она заканчивается. От вчерашнего пиршества не осталось и следа. Я при всем желании не смогла бы заметить ни единой виноградинки или крошки на мшистой лужайке. Весь вчерашний вечер с тем же успехом мог оказаться иллюзией.

Сейчас Наперстянка сидела напротив меня, улыбаясь так, что создавалось впечатление, будто ее тугой воротник вот-вот задушит ее. Я задумалась, как ей удалось занять завидное первое место в начале очереди, но потом решила, что лучше не буду гадать.

Желудок неприятно крутило. Сформулировать гениальный план было одно, а привести его в исполнение – совсем другое. Что если Наперстянка увидит результат моей работы и придет в ярость, как Грач тогда? «У нее не было для этого никаких причин», – говорила я себе – контекст был совершенно другой, – но факт оставался фактом: если они вдруг решили бы накинуться на меня, защититься я могла, только заговорив им зубы или прибегнув к помощи единственного железного кольца, которое упиралось мне в ногу под туго затянутым ботинком. И еще, подумала я… и еще был Грач.

Я знала, с той же непоколебимой уверенностью, с которой утверждала бы, что солнце встает на рассвете, что Грач будет защищать меня от остальных фейри даже ценой собственной жизни. Мысль эта не казалась мне романтичной, скорее, трагичной и мрачной. Если бы что-то подобное произошло, не существовало бы никаких положительных исходов для нас обоих: мы бы погибли. Я украдкой бросила взгляд на него, усевшегося рядом с троном Овода. Как всегда элегантный, он как будто чувствовал себя неуютно в парчовом кресле, которое принесли для него: сидел, беспокойно наклонившись вперед, положив руку на колено, вполуха слушая болтовню Жаворонка. Он заметил, что я смотрю на него, и встретился со мной взглядом. Я почему-то заметила у него на щеке выбившийся темный локон челки. И быстро отвернулась, возвращаясь к работе.

Для портрета Наперстянки я выбрала человеческую радость. Кажется, то, что сами фейри между собой считали радостью, бывало двух разновидностей. Первой было нечто, напоминающее ханжеское, бесстрастное торжество обманутой жены, вдруг узнавшей, что любовница мужа свернула шею, свалившись с лестницы. Второй было тщеславное, эгоистичное, снисходительное удовольствие: богатый аристократ, осознающий, что дохода от его серебряных копей хватило бы на то, чтобы следующие три столетия питаться одной икрой, если бы ему было суждено прожить достаточно долго, чтобы этим насладиться.

Так что, взяв в руки перо Грача и набрасывая черты Наперстянки голубичным пигментом, я вложила в них огромную лучистую радость: когда крепко обнимаешь любимого человека или узнаешь родной силуэт, спускающийся навстречу по дороге после месяцев разлуки, выхваченный на горизонте рассветным заревом. Без четкого и блестящего совершенства масляных мазков на холсте в моей работе появилось что-то обнаженное, сырое – менее красивое, менее реалистичное, но более мощное. Случайная линия у рта Наперстянки, которую я не могла стереть и исправить, создавала ощущение, что она прячет улыбку. Смех виднелся в глубине ее глаз, обрамленных морщинками. Несовершенство стиля и материалов позволяло легче передавать человечность. Придворный алхимик превращал золото обратно в свинец.

Закончив, я поднялась и сделала реверанс. Наперстянка подошла ко мне, чтобы забрать кусок бересты с мольберта. Весь двор затаил дыхание. Никто не говорил ни слова; необычно тихим и неподвижным показался мне Овод. Хотя прошло всего лишь мгновение, но этого мига, в течение которого Наперстянка бесстрастно изучала мою работу, хватило, чтобы напряжение в груди наросло до такого предела, что мне захотелось кричать.

– О, как необычно! – воскликнула она голоском высоким и чистым, как позвякивание вилки по хрустальному бокалу. Она показала портрет остальным, но почти сразу снова развернула его к себе и продолжила изучать его, не дав другим фейри даже разглядеть детали. Ее улыбка переменилась. В глазах появилась какая-то пустота. Придворные радостно перешептывались, и напряжение спало, но она стояла над портретом, будто оцепенев, рассматривая другую себя – ту, что могла почувствовать человеческую радость. Кроме меня, никто не замечал того, как странно это было.

«Никто, кроме меня и Овода, – поправилась я, – и Грача». Я снова бросила взгляд в сторону трона. Они тоже внимательно наблюдали за Наперстянкой.

Я вдруг вспомнила слова Жаворонка: «Овод предвидит события, прежде чем они происходят».

Тем утром он отказался позировать для моей первой демонстрации. Тогда я не придала этому значения, но сейчас задумалась. Ждал ли он чего-нибудь? Чего-то, что уже предвидел?

Краем глаза я заметила движение. Оглянулась и увидела, как Наперстянка быстро покидает тронный зал, держа портрет перед собой на вытянутых руках, как будто ей против ее воли впервые в жизни дали подержать младенца.

Мелко, почти неощутимо, задрожало перо в моих пальцах. Я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.

Следующим подошел Ласточка. Его изъян крылся в волосах – светлых, цвета паутины, и таких тонких, что они буквально парили вокруг его головы, как пушок молочая. По возрасту он казался чуть старше Жаворонка, но младше Грача; и его огромные глаза и юношеские черты отлично подходили для того, чтобы изобразить человеческое изумление. Когда я закончила портрет, он унесся, прижимая его к груди, и принялся хвастливо показывать его всем вокруг, особенно тем фейри, которым предстояло ждать своей очереди несколько часов.

Время тянулось медленно. Каждый портрет становился камнем, сумма которых позволила бы мне вымостить дорогу к дому. Я потеряла счет картинам, которые написала, запоминая лишь эмоции, которые использовала: любопытство, удивление, веселье, блаженство. Пигментов в мисочках становилось все меньше.

Все это время я чувствовала на себе взгляд Грача… и ни разу не рисовала скорбь.

Каждый из фейри по-разному реагировал на свое превращение. Кто-то смеялся, как будто это была забавная шутка. Кто-то вздрагивал и пугливо хихикал. Эти фейри, как я заметила, выглядели заметно моложе других. Те, что постарше, просто стояли и смотрели, как Наперстянка. А кто-то отходил в сторону, садился и молча смотрел вдаль; выражения их лиц были так мало похожи на человеческие, что я не могла даже представить себе, о чем они думали. Хотя фейри переставали стареть, когда достигали где-то возраста Овода, мне казалось, что эти старше всех остальных.

Рисовать весь день оказалось утомительно, как бежать марафонскую дистанцию. Мой правый локоть ныл от того, что я не разгибала его уже несколько часов. Ягодицы и колени страшно болели от бесконечного сидения. Мои пальцы, в каком-то спазме сжавшиеся вокруг пера, сначала одеревенели, потом заболели и, наконец, онемели; суставы хрустели, когда я распрямляла их. И сильнее всего болело мое лицо от натянутой улыбки. Должно быть, это оцепенелое выражение со временем стало жутковатым, но фейри этого, кажется, не замечали.

Через какое-то время многие фейри, уже получившие свои портреты, собрались на лужайке, чтобы поиграть. Я с облегчением осознала, что больше не являюсь главным предметом внимания, когда придворные начали играть в бадминтон и кегли. Все оживились. Я услышала, как позади меня ерзает на своем сиденье Грач. Моя улыбка на мгновение стала искренней, когда я представила себе, каково ему было так долго сидеть на одном месте.

Наконец он провозгласил:

– Надо сказать, не вижу смысла продолжать тут сидеть! – и унесся побеждать Ласточку в наземном бильярде. Далее он проиграл Наперстянке в жмурки, но, овладев собой, бесстыдно разгромил всех, кто играл в бадминтон и кегли. Жаворонок прыгала за ним, как любопытная бабочка, пока он выигрывал каждый матч на своем пути.

Я с интересом заметила, что фейри играли на человеческой скорости. Возможно, это правило делало игры более сложными и занятными. Я несколько раз видела, как перьевой воланчик пролетает мимо игрока на расстоянии, которое фейри уж точно могли преодолеть без особых усилий. Грач снял свой плащ и закатал рукава. Когда он двигался, изгибаясь, белая рубашка показывалась из-под его обтягивающего жилета, подчеркивая его стройность. Мускулы перекатывались на полуобнаженных руках, и слегка поблескивали капли пота на шее над расстегнутым воротником. Я видела, как он без лишних усилий сражал чудовищ, и понимала, что утомила его как раз необходимость сдерживаться. В каждом прыжке, в каждом ударе было заметно, как он старается играть вполсилы, как боевой конь, неловко гарцующий в тоненькой парадной сбруе.

Меня внезапно охватил жар. Утром второго дня – тогда он тоже вспотел? Я помнила прикосновения его рук: как он поднял меня, как будто я ничего не весила, как водил ладонями по бокам, прижимал к дереву… Краснея, я закончила обводить волосы на портрете, рывком сняла бересту с мольберта и вручила заказчику. Он убежал, смеясь над собственным озадаченным выражением, и присоединился к игре в кегли. Следующая фейри села напротив меня, расправляя юбки на хрупких голых коленях.

Жар потух, как угли на зимней мостовой. Это была Астра.

– Добрый день, Астра. – Я собрала всю волю в кулак, чтобы обратиться к ней как ни в чем ни бывало – как будто один ее вид не заставлял меня холодеть. – Есть ли у вас какие-то идеи? Или вы бы хотели, чтобы я подобрала эмоцию сама?

– О, подбирайте вы, пожалуйста. Я уверена, что у вас лучше получится. – Она болезненно улыбнулась. Но ее глаза… глаза смотрели с жадностью. Руки дрожали, сжимая складки муслина. Я знала, чего она хочет, и не была уверена, что могла ей это дать. Или, гораздо важнее, следовало ли мне это делать.

Она хотела снова увидеть себя смертной.

Я обмакнула перо Грача в пигмент. Горьким запахом истолченных желудей потянуло из миски, когда я провела первую линию цвета темной охры. Мне казалось, будто я наливаю стакан воды и собираюсь показать его человеку, умирающему от жажды, из-за тюремной решетки. В тот момент я ненавидела Зеленый Колодец больше, чем когда бы то ни было. Я чувствовала ненависть от того, что он существует и что люди желают добраться до него. Чувствовала ненависть от того, что сидела всего в нескольких шагах от него и не ощущала зла, исходящего от самих его камней. Как смело это пустое отвратительное место выглядеть так – окруженное папоротниками, и колокольчиками, и поющими птицами? Могла ли Астра даже подумать о том, на какой вечный ужас подписывалась? От гнева кончик пера дрожал в моих руках.

Я набросала черты ее лица широкими резкими линиями. Чернила размазывались по ходу работы, создавая ощущение, что ее портрет проявлялся на картине из совокупности черных пятен. Острый подбородок, впалые щеки, неестественно большие глаза возникали под моей рукой, незаконченные и сырые, но правдивые. Я изменила ракурс так, что ее лицо оказалось чуть приподнято; глаза смотрели прямо на зрителя. Как вы посмели? – сверкали они. Рот был закрыт, верхняя губа чуть поджата. Как посмели вы сотворить это со мной? Где правосудие? Она выглядела, как будто вот-вот выскочит из картины, чтобы свершить свою месть – вцепиться пальцами в чье-то горло. Я покажу вам, чего вы заслуживаете!

Так я отдала Астре свою ярость. Уродливую человеческую ярость, которую она имела полное право чувствовать, но не могла, потому что ее забрали у нее навсегда.

Закончив, я тяжело дышала; в венах бурлила странная энергия, как будто кровь заменили завывающим ветром. Встретившись взглядом с нарисованной Астрой, я почувствовала трепет. Она была живая. Даже мое Ремесло редко достигало таких высот. Она снова была настоящей.

Мне нужно было встать. Сила бури, разыгравшейся внутри меня, требовала движения. Я с трудом поднялась со стула, не чувствуя бедер и ягодиц, слыша, как хрустят колени. И понесла портрет Астре. Она смотрела, как я приближаюсь, с выражением вежливого недоумения. Береста дрожала в моей руке. В последний момент я все же вспомнила о реверансе. По всему двору десятки элегантных силуэтов дрогнули, отвечая любезностью на любезность.

– Мне нужно было встать, – объяснила я хрипло; потом прочистила горло. – Тела смертных не предназначены, чтобы сидеть на одном месте слишком долго.

Понимающие шепотки пробежали по толпе. Все они наблюдали за мной, пытаясь понять, что означают мои действия. Да, конечно; смертные ведь такие хрупкие…

Я подала Астре ее портрет.

Она изучила его. Копна длинных темных волос закрыла часть ее лица, и я не могла разглядеть выражение. Наконец она подняла палец и провела по влажной краске, смазывая ее, через весь портрет, к самому краю бересты, нажимая так сильно, что я испугалась, что кора вот-вот треснет пополам. Когда она довела палец до конца и отпустила бересту, та вернулась в изначальное положение. Астра уставилась на свой испачканный палец.

– Я помню, – прошептала она и слегка наклонила голову, так, что я успела разглядеть ее глаза сквозь пряди волос.

По всей поляне как будто прогремел удар колокола – звон, который слышала я одна. В глазах Астры ярость, настоящая человеческая ярость, полыхала, как пламя, разгорающееся в ночи. По всему моему телу пробежали мурашки.

– Спасибо, – сказала она так тихо, что я едва ее услышала. Чары рассеялись. Она встала, и лицо ее снова было таким бесстрастным, что я почти решила, эта искра ярости мне померещилась. Но знала, что не могла придумать это и не могла ошибиться. Астра отошла к лужайке, держа портрет вяло, как будто ей ни до чего не было дела. Но, усевшись на траву, она положила его на колени лицевой стороной вниз, как секрет, который намеревалась сохранить любой ценой.

Я собралась с духом и обернулась.

– Сэр, – обратилась я к Оводу, – мое Ремесло утомило меня, и пигменты заканчиваются. Могу ли я сделать перерыв?

Он хлопнул в ладоши.

– Разумеется, Изобель, о чем разговор. Ты – гостья в нашем дворе и заслуживаешь самого обходительного обращения. – Очередь фейри синхронно вздохнула, разочарованно перешептываясь. – Ну-ну, – пожурил их Овод, прежде чем снова обратиться ко мне. – Ты бы хотела, чтобы кто-то составил тебе компанию в лесу? Грач, например? – Он предложил это без тени тайного умысла.

Я бросила взгляд на играющих в бадминтон. Осенний принц забыл про игру и смотрел на меня, тяжело дыша от усталости. Мимо его головы, чуть взъерошив волосы, пролетела птичка.

– Нет, сама вполне справлюсь, – ровным голосом сказала я, слыша свои слова как будто со стороны, из-за угла. – Я не планирую уходить далеко. К тому же не хотелось бы беспокоить принца по таким пустякам.

Я не могла быть уверена, что вопрос Овода действительно был таким невинным, каким казался. Грач был естественным кандидатом в мои сопровождающие. Но меня по-прежнему терзала паранойя: он знал. Может быть, даже видел что-то – что-то в будущем…

Я улыбнулась Оводу и откланялась. Потом медленно, неспешно собрала свои чашки и ушла в сторону лощины, туда, где вдалеке алело своей листвой осеннее дерево Грача. Я чувствовала, что Грач провожает меня взглядом, но ни разу не обернулась.

В конце концов, мне следовало привыкать к мысли о том, что однажды я оставлю его.

Глава 15

ПРОБИРАЯСЬ по подлеску, я уверяла себя, что Грач будет в полном порядке. Должно быть, он уже изнывал от тоски, в десятый раз разбив всех и каждого в бадминтон. Но почему же принц вел себя настолько глупо и очевидно? С тем же успехом он мог бы просто написать у себя на лице «Я влюблен в Изобель».

Раздосадованно вскрикнув, я высвободила ботинок из коварных пут какой-то лианы. Даже нежная весенняя листва уже не казалась такой дружелюбной. Чуть подернутое облаками синее небо сияло мне так же безобидно, как улыбка Овода, и белки скакали по веткам над головой, осыпая меня белыми лепестками. Но если я чему-то и научилась у фейри, так это тому, что внешности нельзя доверять.

Я раздвинула заросли и села на тот же пень, что и вчера. Ветер колыхал листья на дереве Грача, и несколько полетели вниз, мне на колени. Я подняла один и провела пальцем по его краям. Яркий цвет среди зелени бросался в глаза – как и сам Грач.

Все шло не совсем так, как я планировала. Мне не следовало так забываться с Астрой. Я не ошиблась: она почувствовала настоящую человеческую ярость, каким бы невозможным это ни казалось. И не только она – картины и на других тоже оказали влияние. Я годами писала портреты фейри, но никогда еще не видела такой реакции на мое Ремесло. Наперстянка точно что-то почувствовала. Или же увидела, каково было не чувствовать, и оказалась лицом к лицу с пустотой своего существования, за которое она ни разу не ощутила искренней радости. Я не знала, какая из догадок была более тревожной… и более опасной.

Одно я знала точно: мне нельзя было потерпеть неудачу. На кону была не только моя жизнь.

Я поняла, что разорвала лист, когда в моих руках от него остались только прожилки. Выбросила кусочки и уткнулась лицом в ладони. В глазах щипало. На сердце было больно. Даже если все бы пошло по плану и сейчас я беспокоилась из-за ерунды, меня ждало будущее, которое я, кажется, могла уже и не вынести.

– Если бы только ты была здесь, Эмма, – проговорила я. В этот момент мне хотелось оказаться в ее объятиях. Она бы знала, что сказать. Она бы убедила меня в том, что я не ужасный человек, если часть меня не хочет возвращаться домой. Может быть, она бы даже заставила меня поверить, что я смогу жить дальше после того, как закопала свое сердце в осенней земле и навсегда оставила его там.

– Кто такая Эмма? – вопросил радостный голосок, зазвенев прямо у моего уха. От неожиданности я подскочила на месте.

– Жаворонок! Я не знала, что ты здесь.

Она уселась на краю моего пня, как птичка, улыбаясь мне. В ладонях держала кучку свежей голубики. Увидев мое лицо, фейри перестала улыбаться.

– Из тебя капает!

– Да, я плакала. – Она приподняла брови, и я добавила: – Смертные делают это, когда им грустно. Я скучаю по своей тете Эмме.

– Ну, тогда перестань, пожалуйста. Я принесла тебе голубики… Овод сказал, что у тебя закончились материалы для Ремесла. Вот. – Она вывалила голубику мне на колени, и ягоды сгрудились в корзинке из юбок между моих ног. В последний момент она схватила несколько и отправила их в рот.

Я была тронута.

– Спасибо, Жаворонок. Ты очень заботливая.

– Да, я знаю. Я просто кишу заботами и мыслями, но никому до этого нет дела, и все относятся ко мне, как будто я глупейшее существо во всем весеннем дворе.

– Но я так к тебе не отношусь, не так ли? – обеспокоенно спросила я.

– Нет. И поэтому ты мне так нравишься! – Она подскочила на ноги. – Давай, пойдем искать другие ягоды.

Слабо рассмеявшись, я взяла из кучки одну ягоду и положила на язык. Спелый, терпкий вкус наполнил рот сладостью.

Черноглазый ворон спорхнул на верхнюю ветку осеннего дерева.

Жаворонок ухмыльнулась, показав все свои острые зубки, окрашенные фиолетовыми пятнами.

Я поняла, что есть эту ягоду мне не следовало – не следовало даже думать о том, чтобы съесть ее, – еще раньше, чем весь мир вокруг завертелся калейдоскопом. Я полетела вниз, как будто подо мной разверзлась земля. Небо стало дальше, меньше, окруженное теплой, мягкой, мятой темнотой, из которой я после падения лихорадочно пыталась вырваться, чтобы спустя мгновение с ужасом осознать, что это моя собственная одежда. Я забилась, чувствуя, как ткань душит меня со всех сторон. Мое тело перестало работать так, как надо. Мое лицо, конечности, даже кости приняли чужеродную форму. По позвоночнику пробежал панический холод. Силясь понять, что происходит, я почувствовала, как у меня на голове зашевелились два длинных отростка. Я почему-то фыркнула, и подвижный нос дернулся в ответ. Мое сердце колотилось так быстро, что я не сразу узнала это чувство – как будто в моей груди дико жужжала пойманная оса.

Я высвободилась из своей одежды и выскочила в высокую траву, полуослепленная солнцем, наконец, понимая суть своей трансформации. Заколдованная ягодка Жаворонка превратила меня в кролика.

За моей спиной раздался ее пронзительный визг, больно отозвавшийся в моих нежных ушах. Каким-то чудом мое сердце забилось еще сильнее, и я испугалась, что оно вот-вот разорвется. Скачками я рванулась к нависшему надо мной кусту боярышника – выше самой большой колокольни Каприза, шире дома. Лес в одночасье стал таким пугающим и огромным, что я была почти не в силах смотреть на него. Мне нужно было скорее укрыться в каком-нибудь темном, закрытом и безопасном месте.

– Беги, беги, беги! – смеялась Жаворонок. – Я тебя поймаю, Изобель!

С трудом размотав клубок воспоминаний, я припомнила, что она сказала Грачу вчера. «Можешь как-нибудь опять превратиться в зайца и поиграть со мной в догонялки?» Все это время Грач почти игнорировал ее, обращая внимание только на меня.

Я нырнула под куст; в сторону полетели куски грязи и гигантские листья. Мех легко проскользнул под ветками, едва отстающими от земли. Я снова рванулась вперед: Жаворонок точно видела, как я спряталась под кустом, и, судя по тому, как она смеялась, уже догоняла меня.

Вот нора! Но, приблизившись к углублению в боярышниковых корнях, я съежилась от прогорклого запаха, исходящего из темноты. Мои инстинкты буквально возопили: опасность! Почему-то я знала наверняка, что существо, обитавшее в этой норе, могло сожрать меня при малейшей возможности.

– О, да ты быстрая! Я думала, что упустила тебя!

Сквозь листья я видела гигантские ноги Жаворонка: она подбежала к кусту напротив того, под которым спряталась я. Нагнулась и заглянула под ветки; ее золотые волосы заструились вниз сияющей волной, огромной, как королевский гобелен.

Для нее это, очевидно, была всего лишь игра. Разумеется, она не желала мне зла. Судя по всему, они с Грачом не раз забавлялись таким образом. Но, поймав меня, поняла бы она, что я обычный смертный кролик, а не фейри в кроличьем обличье? Ее пальчики могли схватить меня за ребра и стиснуть слишком сильно. Я затряслась, припомнив, что, поймав кролика, фейри ели его сырым. Что если она правда была обижена на меня за то, что я оттянула на себя внимание Грача?

Прежде чем я успела хорошенько обдумать все это, Жаворонок обернулась и уставилась прямо на меня.

– Вот ты где! – Она оскалила фиолетовые зубки и рванулась вперед, согнувшись пополам, вытянув руки со скрюченными пальцами, похожими на жадные когти. Я развернулась и припустила прочь, к кусту жимолости. Ветки не были особенно густыми, но я смогла укрыться от своей преследовательницы, перепрыгнув через бревно, заросшее папоротниками. По пути я не удержалась и бросила на них оценивающий взгляд. Может быть, если я спасусь, то вернусь сюда и погрызу листья…

– Изобель, Изобель! – нежно пропела Жаворонок. – Куда ты делась, Изобель? Ты знаешь, что я найду тебя. Я тебя слышу! Я тебя чую! – Земля затряслась, и за моей спиной раздался оглушительный грохот: она пробиралась сквозь жимолость. – Ты просто глупая зайка!

Глупая зайка! Глупая зайка! Слова рикошетом отдавались в моих ушах, теряя смысл; все мое существо сузилось до масштабов единственной первобытной потребности: выжить. Я жила, чтобы убегать. Изумрудный свет и лиственные тени неслись мимо, мое тело сжималось и вытягивалось в струну с каждым скачком. Я уворачивалась от камней и корней на своем пути. Прыгнуть в одну сторону, потом в другую. Тогда чудовище, догоняющее меня, запутается и отстанет.

Я замерла, усевшись на вершине валуна, чтобы оглядеться. В раскрасневшемся носу щипало от нехватки воздуха. От ушей шел жар. Мой преследователь остановился, заглядывая под бревно. Верхними конечностями он мощно перевернул его. Даже издалека я услышала, как трещит мягкая кора и рвутся нежные листья папоротников. Одно ухо машинально повернулось, чтобы лучше воспринять звуки. Потом мой преследователь выпрямился. Опасность! Я спрыгнула с валуна и бросилась бежать по опушке. Один из пней показался мне знакомым: на нем валялась ткань, рядом стояли чашки. Зрелище испугало и сбило меня с толку, как если бы по земле пронеслась ястребиная тень.

А потом на меня неожиданно набросился хищник.

Нет! Нет! Нет!

Меня поймали!

Я принялась дрыгать лапками и извиваться, вопя и скаля зубы. Гигантские руки схватили меня и подняли над землей. Солнце светило мне в глаза – мир головокружительно парил, – и хватка была слишком крепкой, чтобы сбежать. Я попыталась колотить хищника лапками по груди, но он частично распахнул одежду и прижал меня к себе так близко, что я почти не могла двигаться. Замкнутая темнота. Приглушенные звуки. Я перестала биться, думая, что, возможно, опасность миновала. Во внезапной тишине только мое сердце продолжало бешено колотиться. Звук сердцебиения наполнял мои уши и заставлял тело быстро, ритмично трястись и пульсировать.

– Жаворонок, – сказало существо. Он не кричал. Ему не нужно было. Голос его напоминал жестокий ветер, сносящий подчистую все на своем пути. – Что ты наделала?

Ему ответил обиженный голос:

– Ты со мной больше не играешь, Грач! Никто не обращает на меня внимание, кроме нее. А ты хочешь, чтобы она была только с тобой – это нечестно!

Тревожно дергая носом, я поглубже зарылась в одежду существа, захватившего меня в плен. Тот голос значил опасность! Но запах того, кто держал меня – свежий, лиственный запах, запах ночного воздуха – не был таковым.

– Дурочка. Ты хоть подумала, что бы с ней случилось, если бы она сбежала от тебя? Смотри. – Одна из теплых рук поднялась, оставив мою спину незащищенной. Я задрожала. – Она уже забыла, кто она. Остаток жизни она бы провела, как обычный кролик.

Второе существо топнуло ногой.

– Я бы не потеряла ее! Я умею следить за своими вещами! Грач, почему ты себя так ведешь. Ужасно, просто ужасно. Я все расскажу Оводу.

– Расскажи, если хочешь, – сказал тот, кто меня схватил, – но я не думаю, что Овод обрадуется, когда узнает, как невежливо ты обошлась с его гостьей.

– Ну и пожалуйста! – Но голос звучал неуверенно. – Пойду прямо сейчас!

– Посмотрим, – ответили ей холодно.

По траве зашлепали прочь шаги. Прижав уши к спине, я не могла наверняка знать, что хищник скрылся насовсем. Но я не боялась. Я доверяла тому, кто меня схватил, и знала, что он не выпустит меня, пока опасность не исчезнет.

Он достал меня из темноты и поднял напротив своего лица. Я спокойно посмотрела на него, лишь слегка подергивая задней лапкой. На опушке больше никого не было: ни ястребиных теней, ни лисьих запахов.

– Изобель, ты меня узнаешь? – спросил он. Его лицо помрачнело, и запах потянул горечью. Он злился. И тем не менее я чувствовала себя в безопасности.

Я зашмыгала носом.

Он вздохнул и снова прижал меня к груди.

– Я превращу тебя обратно. Постарайся не дергаться: у меня не так много опыта с подобной магией. То есть, – добавил он быстро, – я прекрасно с этим справлюсь – уверен, ты заметила, что я в совершенстве владею магией, – но мне будет легче, если посидишь смирно. Поэтому попытайся, пожалуйста.

Я послушно уселась у него на руках, по-прежнему шмыгая носом.

Сначала ничего не происходило. Потом, когда уже начало казаться, что неплохо будет вздремнуть, мир закрутился, перевернулся и уронил меня, как будто я на несколько секунд превратилась в юлу. Все уменьшалось. Мое тело становилось тяжелым, мясистым и медленным. Я испуганно моргала, пытаясь прийти в себя. Красные листья завертелись по поляне, и деревья все еще покачивались, хотя ветер уже затихал. Когда он успокоился, на осеннем дереве совсем не осталось листьев.

Я не касалась земли. Мои ноги висели в воздухе, и теплые руки поддерживали меня, держа за плечи и под коленями.

Грач. Это Грач держал меня.

На мне не было одежды.

Не успела я открыть рот, чтобы попросить его опустить на землю, он уронил меня сам, как будто мое тело вдруг превратилось в горячий уголек. Невнятно охнув, я приземлилась в зарослях диких цветов. В ужасе сжав ноги, согнувшись вперед и скрестив руки на груди, я подняла голову и вытаращилась на него. У него был не менее ошеломленный вид.

– Почему ты просто взял и… – начала я, но в тот же момент он выпалил:

– Ты больше не была в опасности, поэтому я не мог далее тебя трогать! Ты в порядке?

– Нет. – Меня только что превратили в кролика! – Но буду. Спасибо, что пришел на помощь. Почему ты не опустил меня раньше?

Он отвел взгляд.

– Я отвлекся, – ответил принц с достоинством.

О. Понятно.

Он начал было стаскивать с себя плащ, но я его остановила:

– Надену свое платье. Просто… не смотри.

Я встала и побрела к пню, отчетливо осознавая, что в последнее время больно уж часто шастаю по лесу обнаженная. Чувствуя, как краснеют щеки и даже шея, снова натянула свое белье, новое платье от «Фирта и Мейстера» и, наконец, чулки с ботинками, в одном из которых все еще лежало кольцо. Грач ждал меня, решительно уставившись в одну точку куда-то в стороне.

– Тебя не хватятся при дворе? – спросила я, надеясь разрядить обстановку или хотя бы сменить тему на более насущную.

– Несомненно. – Он помолчал. – Изобель…

Я расправила юбки. На землю вдруг стало очень интересно смотреть.

– Да, с моей стороны съесть что-то, что дала мне Жаворонок, было просто вершиной идиотизма. Мне также не следовало уходить одной, но я волнуюсь, что придворные – и особенно Овод – начнут что-то подозревать, если мы будем проводить много времени вместе. – Лист, который я разорвала, порывом ветра занесло в одну из чашек. – И мне нужно было побыть одной. Ты тоже это заметил, не так ли? Что там происходило?

Я подняла глаза. На лице Грача было такое выражение, что мне стало ясно: он бы сам заговорил об этом, если бы я первая не подняла тему.

– Да. Твое Ремесло как-то воздействует на нас. Изобель, я такого раньше никогда не видел.

– Если я продолжу эту демонстрацию, думаешь, мы окажемся в опасности?

– Как я сказал, это… нечто новое. Мой народ жаждет твоих работ, особенно из-за их необычности. Честно, я не могу сказать, что риска нет, но я думаю, что подозрительным будет как раз остановиться сейчас, когда все ждут продолжения. Если бы, может быть, мы могли остаться еще на один день и покинуть двор после завтрашнего бала-маскарада…

Молчание затянулось; мы не смотрели друг на друга. Наш союз уже давно перешел границы взаимного желания выжить: нам хотелось оттянуть время, чтобы провести его вместе, и причины были абсолютно иррациональны. Притворяться было бессмысленно, но мы не сказали этого вслух.

– Но я уже почти исцелился, – продолжил он решительно, заставляя себя договорить. – Если ты захочешь уйти сегодня, даже прямо сейчас, мы можем это сделать.

Я зажмурилась, проклиная собственную глупость.

– После завтрашнего бала.

От моего внимания не ускользнул его порывистый вздох облегчения. Подняв голову, я попыталась криво улыбнуться, но потом заметила кое-что еще.

– Твоя брошь пропала? Ее ведь нет в твоем кармане? Она, должно быть, оторвалась, когда ты уронил меня.

Он в ужасе похлопал себя по груди, а потом бросился на землю и начал обыскивать цветочные заросли. Это не были спокойные, неспешные поиски человека, обронившего карманные часы или носовой платок. Грач шарил по земле отчаянно, широко раскрыв глаза, как будто потерял бесценное и незаменимое сокровище. Наконец, отыскав брошь, он крепко стиснул ее в кулаке; потом большим пальцем нащупал секретную защелку. В следующий момент он замер, вспомнив, что я все еще здесь, и принялся засовывать брошь в карман.

Мое сердце заныло. Мне было больно смотреть, во что он превратился в считаные секунды из-за такой мелочи. Эта брошь значила для него больше, чем для людей – все их пожитки, вместе взятые.

– Кем она была? – спросила я.

Он замер, все еще стоя на коленях.

– Я просто… Извини. Ты не должен отвечать. Мне стало интересно, смогли ли… как вы смогли обойти Благой Закон.

Я ждала, что Грач на меня разозлится. Вместо этого он посмотрел на меня так, будто я только что вырвала его сердце из груди. Глаза потускнели от стыда и отчаяния. Брошь скрылась в кармане. Он поднялся.

– Я любил ее, но мы не нарушили Благой Закон, – сказал он.

– Как это возможно?

Я тотчас пожалела, что спросила. Видеть его несчастье было ужасно.

– Она не любила меня.

В воздухе повисла тишина. Было слышно, как над нашими головами начала грызть желудь белка.

– Я, – продолжил Грач сбивчиво, – нравился ей, но она знала, что не сможет почувствовать ничего больше. Мы решили, что для нас обоих будет лучше никогда не видеться. Она подарила мне эту брошь на прощание. Я перестал приезжать в Каприз, и с тех пор прошло больше времени, чем я думал. – Он уставился на землю. – Вернувшись, я обнаружил, что в деревне живут ее праправнуки, а сама она давным-давно умерла от старости. До твоего портрета я больше не возвращался. – Принц сделал глубокий вдох. – Я знаю, это… неправильно – то, что эта брошь так дорога мне. Я не могу это объяснить. Это…

– Это не неправильно. – Мой голос звучал так мягко, что я едва слышала его сама. – Грач, нет. Это человечно.

Он опустил голову.

– Что со мной стало?

Я больше не могла терпеть. Подошла к нему и, притянув к себе, крепко обняла. Он был так высок, что мне на мгновение показалось, будто это вообще ничего не значит: я обхватила его талию руками, как ребенок. Но после минутного напряжения он прижался ко мне в ответ, неловко шагнув вперед, как будто от отчаяния не мог стоять сам.

– Ты не слабый, – сказала я, зная, что за все долгие столетия его жизни никто ни разу не говорил ему этого. – Способность чувствовать – сила, а не слабость.

– Не для нас, – ответил он. – Только не для нас.

Мне нечего было ответить на эти слова. Все мои попытки утешить его были напрасны. Я ничего не могла сказать, чтобы его успокоить. Потому что здесь, в лесу, человечность в конечном итоге обречена была погубить его. Может быть, не сейчас – может быть, и не через сотню лет, – но в конце концов, что бы ни случилось, его ждала казнь от руки собственного народа. Я собралась с духом, сдерживая слезы, защипавшие глаза, и тяжелый болезненный комок в горле. Было так ужасно, невообразимо нечестно оставить его умирать одного. Несправедливость моего намерения выла, рвала и метала внутри меня, как жестокий шторм.

Грач отпрянул. Я, должно быть, потеряла счет времени, потому что без его объятий тут же почувствовала холод.

– С моей стороны было очень самонадеянно предположить, что я смогу защитить тебя от чего угодно. – Голос его звучал глухо. – Я едва успел спасти тебя.

– Ты не виноват.

Он покачал головой.

– Если что-то подобное случится завтра, неважно будет, кто виноват. Ты можешь погибнуть.

И вот я оказалась перед выбором: уйти или остаться на еще одну ночь, несмотря на опасность. Еще одни сутки ничего не значили… и все же значили очень много. За один завтрашний день я могла испытать больше, чем за все оставшиеся годы своей жизни, вместе взятые. Чем я готова была рискнуть ради этого? Прошлая я, та, что прятала наброски портрета Грача в глубине шкафа, никогда не задалась бы этим вопросом. Но в этом и заключалась ее проблема. Прошлая я приняла как данность устройство мира: вести себя правильно значит оставаться несчастливой. Она требовала слишком мало от жизни и от самой себя.

– Ты можешь наложить на меня какие-нибудь защитные чары? – спросила я. – Пока мы не расстанемся.

Его лицо дрогнуло. Он заговорил медленно:

– Есть только один способ защитить человека от нашей магии. Ни один фейри не сможет заколдовать тебя или каким-то другим образом повлиять, пока он действует. Но это не просто чары. Чтобы заклинание сработало, ты должна будешь сказать мне свое настоящее имя.

Чик, чик, чик – хрустела белка – резкий, скрежещущий звук.

– Ты имеешь в виду приворот.

– Да. Я пойму, если ты не согласишься. Но если ты прикажешь, я буду использовать его, только чтобы защищать тебя. Я бы никогда не стал манипулировать твоими мыслями.

– Если ты сделаешь это, я об этом не узнаю.

Он склонил голову.

– Тебе придется довериться мне. Я даю слово.

Если бы на его месте сейчас был любой другой фейри, я бы лихорадочно прочесывала его слова в поисках ловушки – лжи, искусно вплетенной в правду с целью ранить меня потом. Но, боже, я даже не думала об этом… верила ему. Я закрыла глаза, вдохнула и выдохнула в темноте, подвергая суду собственные мысли. Хранить секрет своего настоящего имени было принципом, отказываться от которого у меня в планах никогда не было. Доверять фейри – сумасшествие.

Я устала от всего этого. Возможно, пришло время расстаться с секретами и немножко сойти с ума.

На этот раз и сердце, и разум прокричали мне одни и те же правдивые слова.

Я открыла глаза. Грач смотрел на меня; волосы падали ему на лицо, закрывая взгляд. Он сжал губы; потом, изучив мое выражение, слегка кивнул.

– Мы придумаем другой способ…

– Да, – прервала его я. Принц резко втянул воздух, почти ахнул.

– Что?

– Я доверяю тебе. – Яростная уверенность охватила меня, как утренний свет, рассеяв малейшие тени сомнения. – Я знаю тебя и верю, что ты сдержишь слово. Но, – добавила я, – если после приворота вдруг начну говорить тебе слишком много комплиментов, это будет подозрительно.

Он, кажется, не до конца понял суть моего ответа и вряд ли догадался, что мои последние слова были просто убогой шуткой. Грач опустился на одно колено, оказавшись со мной лицом к лицу.

– Изобель, прежде чем примешь окончательное решение, ты должна знать, что это снимет с меня прежнее ограничение. Я снова смогу касаться тебя, даже если ты не будешь в опасности.

– Отлично. Не хочу, чтобы ты снова меня ронял.

Он сдавленно рассмеялся, почти всхлипнул. Потом поднял голову, глядя так, будто я была величайшей загадкой всей его жизни.

– Вы, смертные, такие странные, – придушенно проговорил он.

– Из твоих уст это звучит как комплимент. Вокруг никого нет? – Он покачал головой, не отрывая от меня взгляд, но я верила, что ему не нужно смотреть по сторонам, чтобы знать это наверняка. – Тогда не двигайся.

В именах есть своя магия. Мое имя было произнесено вслух только однажды за все время моего существования. Из всех живых людей только я знала его. Его звук, его образ никогда не покидал меня, хотя по всем правилам у меня не было никакой возможности его запомнить: сразу после того, как я родилась, моя мать прошептала его мне на ухо – крошечному, красному, сморщенному младенцу. Так это и случилось. Я наклонилась вперед, губами почти прикоснувшись к уху Грача. Когда я заговорила – тише шепота, тише трепета крыльев мотылька, – теплое дыхание чуть шевельнуло его волосы.

Так я сказала ему свое настоящее имя.

Глава 16

НА следующий день во всем дворе только и разговоров было, что о маскараде, который должен был начаться на закате. К вечеру, когда тени удлинились, я успела нарисовать портреты почти каждого фейри из весеннего двора, а также наслушаться сплетен о том, кто что собирался надеть, кто у кого украл модные задумки и как кто собирался за это отомстить – несколько весьма жутких предложений. Чем больше портретов я завершала без неблагоприятных инцидентов, тем спокойнее себя чувствовала. Когда очередь подошла к концу, я принялась рисовать последнего клиента, осторожно начиная верить в собственный успех.

Фейри продолжали странно реагировать на свои портреты – цепенели, глядя на собственные лица, или весь остаток дня оставались рассеянными, отрешенными, – но, к счастью, ни они, ни сторонние наблюдатели не придавали этому значения. То был редкий случай, когда их полное безразличие к человеческим эмоциям играло мне на руку. Я также с интересом заметила закономерность: как и вчера, на тех фейри, что казались старше, мое Ремесло воздействовало сильнее.

Что же касается приворота, то я не чувствовала ничего необычного. Это было как раз самым тревожным: я никак не замечала присутствие колдовства. Я пыталась нащупать что-то в глубинах своего подсознания, как будто трогая языком расшатанный зуб, но не чувствуя ни малейшего движения. Иногда я даже начинала сомневаться, что Грач правильно наложил чары. Но он был вполне уверен; и поляна переменилась, едва я сказала ему свое имя: вздохнула, как будто все деревья, и травы, и цветы одновременно выдохнули.

В конце концов, это был приворот. Если бы я могла чувствовать его присутствие, это бы значило, что работает он плохо.

Я еле сдержалась, чтобы не застонать, поднимаясь на ноги и очень надеясь, что мои колени успеют прийти в себя, когда настанет время танцевать. Последним мне позировал высокий серьезный фейри по имени Морозник; он принял портрет из моих рук, благодушно поклонившись, и пошел прочь, рассматривая его. Скоро он прижал рукав ко рту, сдерживая внезапный смешок. Потом он засмеялся снова, споткнулся и прислонился к дереву, беспомощно хихикая, ловя ртом воздух. Его веселье не было управляемым, нечеловеческим, оно граничило с истерикой.

На портрете я изобразила его смеющимся.

По коже у меня пробежали мурашки. Я опустилась на колени, чтобы прибрать свое рабочее место, зачем-то приводя в порядок чашки и оставшиеся куски бересты. Морозник отошел достаточно далеко, чтобы, если повезет, никто не заметил и не связал его поведение со мной.

И тогда я заметила Наперстянку. Она замерла на лужайке, на мгновение забыв свою игру в кегли, и смотрела на него с подозрительным прищуром. Когда Морозник разразился хохотом и рухнул на землю, хватаясь за живот, она резко обернулась и вперила в меня яростный взгляд, раздув ноздри, вытянувшись в струну.

– Изобель, – позвал Овод, сидевший на троне.

Я собралась с духом и подняла голову. Он не улыбался; выражение его лица, спокойного и приятного, было тем не менее очень серьезным. Вот и все. Мой последний портрет. И последний час.

– Мне кажется, Жаворонок хочет тебе кое-что сказать, – всего-то добавил он.

Чашка выскользнула из моей нетвердой хватки и с тихим звоном стукнулась об остальные.

Жаворонок, все это время стоявшая рядом с ним, скрывшись за цветущими ветками трона, засеменила мне навстречу. Она присела в глубоком реверансе; ее лицо при этом оставалось абсолютно спокойным.

А потом, к моему величайшему удивлению, она разревелась.

– Я… ты… п-прости, что превратила тебя в кролика, Изобель, – выдавила она сквозь слезы. Огромные, горькие капли текли по ее щекам и капали с подбородка; фейри громко хлюпала носом. Я задумалась, не подражает ли она мне, ведь только меня Жаворонок в своей жизни видела рыдающей. Имитация получилась не очень лестной. – Я просто… я просто хотела с кем-нибудь поиграть.

Смеялся ли до сих пор Морозник? Смотрела ли на меня Наперстянка? Заметил ли кто-нибудь еще? Я не смела оглядываться. Сделав над собой усилие, заставила себя не отводить взгляда от Жаворонка. Несмотря на то что она сделала со мной, мне действительно стало ее жалко.

– Я тебя прощаю, Жаворонок.

– Мы останемся подругами? – жалобно прохлюпала она.

– Да, конечно, – сказала я и добавила для острастки: – Только больше не шути со мной так.

– О, хорошо! – Ее уродливые слезы мгновенно высохли, и на фарфоровом кукольном лице не осталось ни следа влаги или румянца. Ну разумеется, она просила прощения не потому, что причинила мне вред или напугала меня. Она просто жалела, что превратила меня в кролика, потому что ее на этом поймали и наказали.

– Тогда пойдем со мной, – сказала она. – Бал скоро начнется, и тебе нужен наряд. Я уже выбрала для тебя платье. Оно тебе страшно понравится, оно…

Кто-то вдруг ударил ее по руке, которой она потянулась ко мне. Сначала я решила, что это Грач. Но нет: рядом с нами стояла Наперстянка. Ее губы растягивала холодная безжизненная улыбка. Жаворонок спала с лица. Она быстро отдернула руку, прижимая ее к груди, но я все равно успела заметить длинный тонкий порез, быстро исчезающий на тыльной стороне ее ладони, как будто удар бритвенно-острых когтей какого-то зверя.

– Мне кажется, ты уже достаточно времени провела в компании нашей милой Изобель. Разве ты не согласна со мной, дорогая? – Улыбка Наперстянки фальшиво потеплела, когда она обернулась ко мне. – Жаворонок еще так молода. Она желает вам добра, но ее компания – не самая подходящая для смертной девушки. У меня в то же время большой опыт общения с людьми. И обширный гардероб, полный сотен платьев, которые я собирала на протяжении всей своей долгой, долгой жизни. – Она снова бросила быстрый взгляд на Жаворонка, наслаждаясь последствиями так точно нанесенного удара. – Лучше иди со мной.

Внутри у меня все сжалось от одной мысли о том, чтобы остаться наедине с Наперстянкой. Даже если бы меня заперли в одной клетке с голодным тигром, и то было бы больше шансов выжить. Но если я откажу ей на глазах у всего двора, что она скажет тогда?

– Нет, – шагнула вперед Крапива. – Почему бы тебе не пойти со мной? Я совсем недавно начала посещать Каприз, но там уже только и разговору, что о моих заклинаниях.

Я едва успела заметить, как лицо Наперстянки мгновенно и яростно превратилось в жуткую гримасу.

Все больше фейри начали обступать меня. Вскоре я оказалась окружена шумной хваткой толпой: несколько десятков бессмертных женщин сражались за привилегию одолжить мне маску и одеяние, как жадные дети за игрушку, которую они скорее разорвут на части, чем согласятся с кем-то разделить. Я искала глазами Грача, но, когда мне удалось заметить его, он уже был далеко, почти у самого края опушки. Овод шел подле него, размахивая развязанным галстуком в одной руке, а другую по-отечески положив ему на плечо.

Мы решились на приворот как раз на случай подобных ситуаций. Магия других фейри, кроме Грача, не действовала на меня, и если бы кто-то попытался нанести мне физический вред, то он бы это почувствовал. Но когда такая толпа теснила и хватала меня, я была не в силах усмирить растущую клаустрофобную панику логическими размышлениями.

Почему это происходило только сейчас? С моего самого первого дня при весеннем дворе Жаворонок завладела моим безраздельным вниманием без всякой конкуренции. Я поискала ее глазами, но нигде не заметила. В отличие от Грача, она как будто испарилась.

У меня перехватило дыхание. Я знала ответ: Жаворонок показала свою слабость. Как хищники, фейри увидели, что она оступилась, и набросились на нее. И сейчас они решали, кто займет ее место.

Высоко над моей головой, незримая за головами фейри, обступившими меня, хрустнула ветка, как будто что-то приземлилось на нее среди листвы. Я увидела вороньи перья… или это просто темно-кровавые гранаты сверкнули у Наперстянки в волосах? Я не видела. Не слышала. И мне не хватало воздуха – их дикий животный запах душил меня. Голова закружилась, и я напряглась, собираясь в следующий момент рвануться прочь, расталкивая толпу, чтобы сбежать из этих тисков запаха, шума и нежеланных прикосновений, чего бы мне это ни стоило.

– Перестаньте, – раздался мягкий тонкий голосок. Почти никто не услышал этих слов. Та, которой этот голос принадлежал, подошла к толпе и стояла там, крепко сжав кулаки.

– Астра, – выдохнула я. Я потянулась к ней, но не смогла даже сдвинуться с места: слишком много пальцев пытались схватить меня, слишком много тел теснили к центру круга.

Она заметила и коротко кивнула.

– Перестаньте, – повторила она, развернувшись. – Вы все, оставьте Изобель в покое. Это я подготовлю ее к балу. Это я подготовлю ее к балу!

Ее голос прогремел подобно выстрелу. Все повернулись к ней; в воздухе повисла тишина. Всего на мгновение, одно мгновение в ее глазах блеснул горячий уголек настоящего гнева. Думаю, я единственная смогла узнать его. Но хоть фейри и не смогли бы назвать по имени то, что только что увидели, это зрелище произвело на них впечатление. Они растерянно отступили.

Вырвав собственные руки из цепкой хватки двух фейри, я неуклюже поклонилась.

– Почему вы считаете, что именно вы должны мне помочь, Астра? – спросила я. Мой голос звучал прерывисто, сухо, отчаянно. Я только надеялась, что они не почувствуют мой страх. – Скажите мне, прошу.

Она вздернула подбородок.

– Я пила из Зеленого Колодца. Ни одна из вас не может сказать этого о себе. Сегодня эта привилегия принадлежит мне. – И она протянула мне хрупкую ладонь.

Я судорожно схватилась за нее. Почему-то меня поразило, что в ее стальной хватке не было ничего человеческого. Она вытянула меня из толпы и повела к лестнице. Остальные фейри тоскливо вздыхали нам вслед:

– О боже. Ну, может быть, в другой раз…

– Это была бы такая честь для меня…

– Я в таком восторге от ваших работ…

Еле сдержалась, чтобы не вздрогнуть, когда каждая из них мурлыкала мне в ухо свои слова сожаления; их дыхание касалось моих щек невесомо, как перья.

Астра молча повела меня вверх по лестнице. Я считала, пока мы шли. Один ворон молча наблюдал за нами, сидя на перилах. Второй выглядывал из-за цветущих веток кизилового трона. Третий тенью проплыл над поляной; а четвертый и пятый прыгали по ветке, сверкая ясными глазами. Они и не думали никуда улетать. Если я бы заметила шестого…

Но Астра потянула меня за запястье, и я не смогла остаться стоять на лестнице. Мы вместе вошли в лабиринт. Почудилось мне или нет, но незнакомый коридор, в который она повернула, казался куда более странным, диким, и даже хлам, раскиданный вокруг в беспорядке, выглядел недружелюбно. В углу стояла незнакомая лошадка-качалка; краска потускнела от времени и местами обсыпалась. Я наступила на что-то и подвернула бы лодыжку, если бы Астра не удержала меня за руку. Это была резная фигурка птицы, почти вросшая в пол. Мы прошли мимо гигантского церковного колокола, обросшего корой: он торчал из стены под неестественным углом. Еще немного дальше я заметила ручку куклы, тянущуюся к нам из-за лиственного потолка. Коллекции различного Ремесла так долго лежали здесь нетронутые, что лабиринт начал поглощать их, обрекая на вечность забвения.

Наконец Астра повернула за угол и остановилась. Она напряженно оглянулась, как будто прислушиваясь.

– Нас не преследовали, – пробормотала она себе под нос.

– Я должна поблагодарить вас, – сказала я, – за то, что пришли мне…

Она резко обернулась; глаза ее дико сверкнули.

– Не надо благодарить меня! – Каждый слог этого напряженного шепота прозвучал резко, как пощечина. Я оцепенела.

Дрожащей рукой Астра заправила прядь волос за ухо. Уголки губ дернулись в слабой улыбке. Она бросила еще один быстрый взгляд в сторону лабиринта за нашими спинами.

– Пойдем, – позвала она как ни в чем ни бывало, потянув меня за собой в комнату. – Надо подготовить тебя к маскараду.

Мысли лихорадочно метались в моей голове; недоброе предчувствие зияло в глубине желудка, как темная бездна. Из-за этого я не сразу поняла, куда попала. Это была комната, буквально заваленная книгами. Стопки фолиантов тянулись вдоль стен, как кирпичи, устилали пол, как камни мостовой. Золоченые заголовки подмигивали мне с истрепавшихся корешков. Все вокруг заполнял затхлый запах кожи и пожелтевшей бумаги.

– И вы все это собрали? – ахнула я. – И все прочли?

Астра помедлила. Бесцельно взмахнув свободной рукой, спустя пару мгновений она дотронулась до какой-то книги. Провела по корешку пальцами, но так и не достала том из стопки у стены.

– Это Ремесло, – мягко проговорила она. – Слова… не всегда понятны, но они нужны мне, видите ли. Как будто в них есть что-то, что я ищу. Я каждый раз думаю, что вот-вот куплю еще одну, и их станет достаточно… – Она умолкла, недоговорив.

– Но их никогда не хватает, – закончила я. Она, кажется, не услышала.

– Иди за мной. У нас не так много времени.

Она отпустила мою руку. Периодически оглядываясь через плечо, я последовала за ней в очередную комнату. Солнце, должно быть, скрылось за деревьями: сумрак прокрался внутрь лабиринта, и вещи в нем превратились в неясные тени. Мое сердце пропустило удар, когда я по ошибке приняла силуэты, выстроившиеся за дверью, за фейри: они замерли в предвкушении, как будто только и ждали нашего появления. Но это были всего лишь манекены, стоящие в ряд вдоль каждой стены, глядящие на нас своими бесстрастными деревянными лицами. Астра подвела меня к своему гардеробу. Она взмахнула рукой, и янтарный волшебный огонек появился над нашими головами и поплыл к потолку. В большом зеркале, стоявшем в другом углу, отразилось его сияние, высветившее отражение моего неуверенного лица.

– У нас похожий размер, – сказала она. – Думаю, большая часть моих платьев тебе подойдет. Ты предпочитаешь зеленый цвет?

– Нет. У меня на самом деле нет особых предпочтений. Должно быть, из уст художницы это звучит странно, но я не привыкла писать автопортреты. – Я помолчала, вспомнив, как рисовала ее. – Может быть, поможете мне выбрать?

Ее плечи сжались. Помусолив между пальцев полупрозрачный шлейф ближайшего платья, рассеянно оценивая текстуру, она отпустила его, потеряв интерес.

– Тебе идет зеленый, но это весенний цвет. Не думаю, что когда ты выпьешь из Колодца, то примкнешь к нашему двору.

Я скользнула вдоль другого ряда платьев, легко касаясь шелка и кружев, не отводя от Астры взгляд.

– Почему вы так говорите?

– О, не знаю. Просто такое впечатление.

Я заставила себя говорить спокойно, почти беспечно.

– Могу ли я спросить… почему вы выручили меня там, внизу? Может быть, я ошибаюсь, но в последние несколько минут мне показалось, что это была не случайность. Что, может быть, вы хотели что-то мне сказать.

Она остановилась; рука ее замерла в воздухе между двумя платьями. Я была права. Гулко прозвенел в глубинах моего сознания ужас. Что-то вот-вот должно было пойти не так.

– Он знает, – промолвила Астра.

– О моем Ремесле?

Быстрый взгляд темных глаз.

– Он знает, что вы нарушили Благой Закон.

«Нет», – подумала я. А потом: «Да».

Потому что внезапно мне стало ясно: я была влюблена в Грача, и это произошло так, как происходят самые тихие, совершенные, абсолютно естественные вещи, – незаметно для меня самой. Мы стояли вместе на той поляне, и я доверилась ему, сказала свое настоящее имя. Эта странная чудесная мысль крутилась в голове. Я любила Грача. Любила его. Это было лучшее, что я когда-либо чувствовала. И худшее, что когда-либо совершала.

Я обрекла нас обоих на смерть.

Ничего вокруг меня не изменилось, хотя я и ждала какого-нибудь осязаемого доказательства тому, что скоро все будет кончено. Я не рухнула на колени и не вскрикнула от отчаяния. Просто стояла на месте, дышала спокойно, как обычно, и так же невозмутимо и размеренно пыталась осознать масштаб происходящего.

О ком Астра сказала «он»? Об Оводе? Наверное, так и было. Овод, должно быть, уже давно предвидел это. Может быть, несмотря на историю нашего общения, даже с удовольствием наблюдал за моими глупыми смертными ошибками. Эта мысль добавила новый смысл тому, как Жаворонок, Наперстянка, Крапива и остальные сражались за меня, сражались за право одеть меня в мой самый последний наряд.

Развернувшись быстро, как нападающая змея, Астра схватила меня за руки. Ее костлявые пальцы впились в мою плоть, как когти. Глаза сверкали.

– Поэтому ты должна покинуть маскарад. Торжественно появишься там, а потом, едва Овод отвернется, сбежишь к Зеленому Колодцу и выпьешь из него, прежде чем он поймает тебя. Ты должна. Я помогу тебе.

Возможно, мне это только почудилось. Но когда Астра схватила меня, я почувствовала укол беспокойства, которое показалось мне чужим, – призрачное, далекое чувство, коснувшееся меня, как рябь по поверхности пруда. «Грач?» – спросила я мысленно, но ответа не получила.

– Изобель, – позвала Астра.

– Нет. – Я покачала головой. – Нет, я не могу. История, которую мы с Грачом рассказали придворным… это была ложь. Я ни за что не стану пить.

– Ты должна.

– Если бы вы могли обернуть время вспять, если бы вы могли начать жизнь сначала, какой выбор вы бы сделали сейчас?

Свет потух в глазах Астры. Хватка ее ослабла, и она отвернулась.

– Я могла бы показать тебе ход со двора, который никто не охраняет, – сказала фейри, – но куда бы ты ни пошла, они все равно найдут тебя.

Эмма. Близняшки. Они должны были получить мое письмо этим утром, не зная, что мне было суждено умереть той же ночью. Я снова покачала головой.

– Я не могу просить вас зазря подвергать себя опасности ради меня. – Меня окутал холодный туман. Оставалось только одно: нужно было хотя бы попробовать. – Я буду на маскараде. Мне необходимо переговорить с Грачом наедине.

Астра ничего не ответила. Она, должно быть, уже считала меня мертвой и, наверное, была права. Сделав несколько шагов, остановилась рядом с одним из последних платьев.

– Вот это, – сказала, снимая его с манекена.

Таких платьев я раньше никогда не видела. Розы глубокого красного цвета были вышиты кружевом по бежевой ткани, кажущейся практически невесомой. Корсаж был весь испещрен цветами, которые рассыпались ниже, по свободной юбке, и исчезали, будто бы их развеял ветер. Сзади платье не было украшено, и это создавало иллюзию низкого выреза на спине. Раньше от одного вида этого платья у меня бы перехватило дыхание. Сейчас в мире не осталось такой красоты, такого удовольствия, что могло бы отвлечь меня от мрачного осознания собственной участи.

Я механически сбросила одежду. Вступила в предложенное мне одеяние, почти спотыкаясь, чувствуя, каким медлительным и неуклюжим страх сделал мое тело. Нагнувшись, чтобы подобрать ткань с пола, я помедлила, незаметно дотронувшись до чулка, чтобы напомнить себе о кольце. Смехотворное орудие защиты. Но хотя бы что-то.

Я выпрямилась.

– О-о, – выдохнула Астра. Она взяла меня за плечи и подвела к зеркалу.

Кружевной корсаж был впору и туго облегал мое тело, но юбка закружилась невероятным вихрем, едва я сдвинулась с места. Мне тут же вспомнилась знаменитая картина, изображавшая деву, тонущую в озере на закате: оборки ее платья невесомо вздымались в воде, пока она погружалась во тьму. Встретившись лицом к лицу с фигурой, отраженной в зеркале, я почти не узнала себя. Я носила платья от «Фирта и Мейстера» с тех самых пор, как прибыла к весеннему двору, но так ни разу и не видела, как выгляжу со стороны. Глубокий алый цвет платья подчеркивал светлый оттенок моей кожи и темноту моих глаз. Я ожидала увидеть себя испуганной, но нет: мои глаза просто смотрели, смотрели и смотрели, как бездны, поглощающие свет, а лицо оставалось бесстрастным, как у манекена, на котором это платье было раньше надето.

– Украшения, – сказала Астра сама себе. – И маска. У меня есть маска, которая сюда подойдет, если я смогу ее найти…

Она отошла в сторону. Послышался звон защелки, следом – скрип открывающейся крышки сундука. Пока я ждала ее, мои руки невольно потянулись к волосам, чтобы распустить их и пальцами расчесать спутанный комок. Как со стороны, я наблюдала за тем, как мое отражение вновь заплетает волосы в неаккуратный пучок и держит их на месте, пока Астра не подает мне шпильку, чтобы заколоть их. Я смутно понимала, что если я буду владеть собой – если фейри не сразу почувствуют мой страх, – то выиграю нам немного времени. Мне всего лишь нужно было поговорить с Грачом.

Бледные пальцы Астры опустили на мои косы ажурный венец. Это было тонкое кольцо золотой филиграни, украшенное крошечными листочками. Я окинула взглядом свое отражение, увидев его совершенно по-новому. Осенние цвета. Венец, как у Грача. Она проявляла доброту, поняла я, единственным способом, который смогла придумать. Она позволяла мне сохранить чувство собственного достоинства в мои последние мгновения, в отличие от Наперстянки или кого-то еще, которые, как я подозревала, перед балом мучили бы меня, как кошки – раненую мышь, с самодовольством предвкушая мою судьбу. Вероятно, пока я не потребовала ответа, Астра вовсе надеялась уберечь меня от правды, чтобы подарить стремительный и милосердный конец.

Она отражалась в зеркале рядом со мной, и в отрешенном выражении ее лица чувствовался оттенок печали, хрупкой и далекой, – блеск лунного света на дне глубокого-глубокого колодца. В руках она сжимала палочку полумаски. Она была украшена розами, под стать платью – невыразительный цветущий букет. В сердцевинах двух цветков были проделаны отверстия для глаз.

– Среди смертных ты – королева, – проговорила Астра. – На балу ты будешь самой красивой из всех.

Я попыталась улыбнуться, но у меня не вышло. Возможно, мне уже было не суждено улыбнуться никогда.

– Самой красивой смертной? Я едва ли могу сравниться с Наперстянкой.

– Нет. Ты превосходишь нас всех. – Сейчас она казалась мне особенно бледной и хрупкой. – Ты – словно живая роза среди восковых цветов. Наше существование, может, и будет длиться вечно; но твой цвет ярче, а аромат – душистее, и шипы твои ранят до крови.

Я осторожно приняла маску из ее рук.

– Неудивительно, что когда-то вы были писательницей.

Астра отвернулась.

Я поднесла маску к лицу, скрываясь за ней. Глядя на собственное отражение, могла думать только об одном… и знала, что Астра думает то же самое. Я и правда выглядела как королева, но платье мое было погребальным саваном. Астра нарядила меня; и теперь, прекрасная, я должна была отправиться на казнь.

Глава 17

КОГДА мы с Астрой вернулись к лестнице Овода, тронный зал преобразился. Паутинные гирлянды опутывали ветви; роса собиралась на их шелковых нитях и сверкала в лунном свете. Ночные цветы трепетали на каждом дереве, сияя собравшимися в сердцевинах волшебными огоньками, как лампады. Они озаряли прогалину неземным светом, в котором все казалось ненастоящим: столы, нагруженные вином, сладостями и фруктами; музыкальные стайки певчих птиц, порхающие низко, а потом вновь взмывающие в небо, и, конечно, фейри, как будто сошедшие со страниц старых сказок. Лунный свет мерцал, отражаясь в драгоценных камнях, украшавших их волосы, и холодно пламенел на серебряных вышивках их мантий и платьев. Они танцевали в парах без музыки – странный тихий вальс, вихри фигур которого я улавливала сквозь отверстия свой маски. И все это такое же безликое, как и я: птицы и цветы, лисы и олени с улыбками, острыми, как свет свечи, отраженный в изогнутом стекле.

Все были одеты в бледные цвета весеннего двора; все, кроме нас с Грачом. Я сразу же выцепила его взглядом из толпы: он стоял у подножия лестницы рядом с Оводом. Сегодня его наряд соответствовал титулу: длинный плащ винного оттенка, украшенный золотой нитью. Его тиара поблескивала под прядями растрепанных волос, а верхнюю часть лица закрывала маска ворона. Он держался непринужденно, улыбался; плечи его были расслаблены, а рука вовсе не тянулась к эфесу меча. С ужасом я догадалась: он не знал; Овод не сказал ему. Я любила его, а он не знал.

Осознание сковало мои ноги, будто вериги. Каждый шаг давался с трудом, несмотря на то что Астра поддерживала меня под локоть. Никто не замечал нас, пока мы не прошли добрую половину ступеней. Потом весь бал замер, и воцарилась тишина. Все смотрели на нас выжидающе. Я приостановилась, пытаясь собраться с духом и заставить себя пойти дальше. Так ли чувствовал себя Грач? Все время настороже, все время пытаясь скрыть любые следы слабости, заметь кто которые – в считаные секунды вцепится в горло? Без маски я была бы обречена.

Розовый лепесток соскользнул со ступеньки, на которую я только что наступила; за ним другой. Едва сдержав дрожь, я оглянулась, чтобы посмотреть, откуда они взялись. Лепестки устилали все ступеньки, по которым я прошла, – алые на белой березовой коре, – но я не заметила никого, кто мог бы их рассыпать.

– Платье заколдовано, – прошептала Астра, нагнувшись ко мне. – Лепестки будут появляться, где бы ты ни ступила. Но они ненастоящие. Смотри.

Порыв ветра развеял лепестки, и они растаяли в воздухе, как тени, едва пошевелившись. Зрелище было захватывающим и страшным. Мой путь на этом маскараде будет похож на снежную, усеянную каплями крови тропу, по которой прополз раненый зверь. Весьма подходящее сравнение, учитывая обстоятельства.

Я заставила себя идти дальше. Наконец, скрытые полами свободной, воздушной юбки, мои ботинки коснулись земли. Овод взял мою руку и прижал ее к губам, пока Грач рядом с ним очень старательно изображал безразличие. Я впервые почувствовала благодарность за его неведение. Если бы он знал, то приставил бы к горлу Овода меч в ту же самую секунду, и все было бы кончено прежде, чем мы бы даже попытались спастись.

– Какое наслаждение – наш первый маскарад в компании смертной, – сказал Овод. Белоснежные перья лебединой маски скрывали почти все его лицо, но я слышала улыбку в этом голосе. – И какое занятное платье Астра выбрала для тебя. Вы с Грачом отлично сочетаетесь! Разумеется, было бы несправедливо позволить ему одному весь вечер наслаждаться твоим обществом. Я вынужден настаивать на первом танце.

Голова у меня закружилась, как если бы я все еще спускалась и пропустила последнюю ступеньку. Стиснув зубы, заставила себя улыбнуться. Овод продолжал что-то говорить, но я не слышала ни слова, надеясь, что вежливых кивков будет достаточно. Грач нетерпеливо переминался с ноги на ногу. На нас было направлено столько взглядов, и я отчаянно мечтала о малейшей возможности переговорить с ним наедине.

Возможно, у меня был способ предупредить его, прежде чем Овод увел бы меня. Я закрыла глаза на мгновение; потом вообразила ощущение холодного когтистого прикосновения рук, стискивающих мое горло, по капле выжимающих из моего тела жизнь. Тошнота. Ужас. Смерть. Все это время я не прекращала улыбаться в надежде, что Овод решит, что это я просто кротко опустила глаза, пораженная его цветистыми комплиментами. Впрочем, со стороны скорее казалось, что у меня несварение желудка.

Подняв взгляд, я заметила, что Грач пристально рассматривает меня. Он почувствовал. Сквозь черные перья маски его глаза смотрели потрясенно и обеспокоенно. Я следила за сменой его эмоций. Сначала смятение, когда он понял, что я в порядке, потом следом постепенное понимание. Чтобы как-то объяснить окружающим свой странный вид, принц похлопал себя по плащу, будто что-то забыл. Потом проверил перевязь и меч. Нет, все-таки он не забыл меч. Вот оружие, на месте! Просияв, он поправил ножны. Боже, какая топорная актерская игра – хотя что я ожидала от существа, не способного лгать? – но значение всего этого было мне ясно. Сообщение получено. Он будет начеку.

– …и вот так я оказался обладателем целой телеги с репой, а мистер Торсбай был вынужден отдать мне мой жилет, почти самый любимый. Но хватит разговоров, – как будто ничего не замечая – или, по крайней мере, притворяясь, – болтал Овод, очень пристально рассматривая собственные запонки. – Я могу говорить о себе бесконечно, не так ли? Давай прогуляемся. Время уже позднее, в конце концов, и кажется, все ждут именно нас.

Как будто положив голову на гильотину, я протянула ему руку. У меня не было выбора. Он галантно взял меня под руку и провел к центру прогалины. Другие фейри держались на уважительном расстоянии; они перестали танцевать, ожидая торжественного выхода своего принца. Овод положил руку мне на талию; пришлось опустить маску, чтобы положить руку ему на плечо. Он умело увлек меня в танце, то отступая, то приближаясь, как морской прибой, и все остальные последовали за нами. Придворные парили вокруг нас с нечеловеческой грацией; тишину нарушало лишь шуршание муслина и шелка.

– Вы прекрасно выглядите этим вечером, Овод, – сказала я равнодушно.

– Да, я знаю, – ответил он. – И все же не могу отрицать: так чудесно – узнать, что мои подозрения подтвердились.

В отверстиях его лебединой маски вокруг глаз от смеха появились морщинки, которых я никогда не видела прежде, дома, в своей мастерской. Возможно, их доселе и не существовало: ловкий обман, как и та единственная прядь волос, которой он позволил выбиться из идеальной прически в судьбоносный день, когда я узнала о приезде Грача, как и то, что весенний принц годами покровительствовал мне, ни разу ни словом не обмолвившись о собственном титуле. Его маска была завязана на затылке бледно-голубым бантом, так что он мог видеть мое лицо, а я его – нет.

– Я слышал, вы с Астрой говорили о Зеленом Колодце, – продолжал он.

Во рту у меня пересохло, а желудок завязало узлом. Я пыталась найти способ оттянуть момент истины, сохранить за собой иллюзию неведения, опровергнуть участие Астры.

– Тебе не нужно лгать мне, Изобель. Я обладаю даром, уникальным даже для моего народа. Но ты уже и так об этом знаешь, не так ли?

Вот и все. Притворяться больше не было смысла.

– Жаворонок сказала мне, – проговорила я. Шелестящий ритм вальса стихал, заглушаемый шумом крови в ушах.

– Совершенно верно. Все это, разумеется, не было предопределено. Будущее никогда не бывает высечено в камне. Оно похоже на лес, видишь ли, и сквозь него ведут тысячи и тысячи троп, разветвляющихся в самых разных направлениях. Определенные события могут изменяться до самого конца. Вчера я еще не был уверен, какая версия у нас получится: эта или та, в которой ты выбираешь не говорить Грачу свое настоящее имя и возвращаешься домой невредимой, а потом, потому что я танцую где-то в другом месте с Крапивой, вместо того чтобы быть здесь, с тобой, пролетающий мимо соловей портит лацкан моего камзола, решив облегчиться прямо над нами. Именно поэтому я надел свой наименее любимый наряд. Но все равно заказал лимонные пирожные на всякий случай. – Он тоскливо вздохнул. – Увы. Теперь нам уже не до лимонных пирожных. Ну хоть отвратительный желтый пиджак Ласточки будет теперь уничтожен.

Над опушкой раздалась звонкая птичья трель. Из толпы танцующих послышался испуганный вопль.

– Как давно вы знали? – Мой голос дрожал от ужаса и ярости, сплетенных в удушливый комок. – Как давно вы ждали всего этого?

Он смерил меня взглядом. «От тебя я ожидал большего», – говорил этот взгляд.

– Я вообще не ждал. Я прошел с тобой весь этот путь, освещая тебе дорогу, каждый раз делая все возможное, чтобы ты выбирала только нужные развилки из сотен тропинок. Если посмотреть, не кажется ли тебе странным, что я был твоим первым покровителем? Или что Грач пришел к тебе за портретом, хотя столько столетий прятался от людей?

– Ах ты ублюдок, – сказали мы одновременно. Холодный голос Овода перекрывал мой. Он покачал головой, разочарованный, но не удивленный.

– Это было неизбежно, – молвил он.

К горлу подступила тошнота.

Неуклюже, как будто наощупь в темной комнате, меня коснулась теплая волна поддержки. Я безошибочно угадала в ней Грача. Он проверял связь между нами, понимая, что что-то не так, и изо всех сил стараясь утешить меня. «Он не знал», – подумала я. Он не знал, что я обрекаю его на смерть. И скоро мне придется это сказать. Я сглотнула, аккуратно отталкивая принца, и прежде, чем связь исчезла, почувствовала укол неприятного удивления, как будто захлопнула дверь прямо перед его носом.

– Вы пусты, – с трудом выговорила я, – и жестоки.

– А. Да, это правда. Хочешь узнать величайший секрет всего прекрасного народца? – Когда я не ответила, он продолжил: – Мы предпочитаем притворяться, но, если честно, мы-то никогда не были по-настоящему бессмертны. Фейри живут долго и видят, как изменяется мир, но никогда не меняют его сами. Когда наше время подходит к концу, мы нелюбимы и одиноки, и от нас не остается ничего, даже имени на надгробной плите. А смертные – благодаря их трудам, их Ремеслу – остаются в памяти поколений навсегда. – Он грациозно вел нас через толпу танцующих, не пропуская ни шага. – О, ты даже не представляешь, какую власть ваш народ имеет над нами. Как мы завидуем вам. В самом малюсеньком ноготке человека больше жизни, чем во всех моих придворных, вместе взятых.

Было ли дело в этом? Была ли это единственная причина, по которой фейри проклинали человеческие эмоции, потому что те немногие из них, способные чувствовать, служили лишь напоминанием для остальных, которые были всего этого лишены? И поэтому любовь, опыт, которому они завидовали почти с горечью, стала самым страшным преступлением.

– Так вот почему вы это сделали? – прошептала я. – Из зависти?

– Я думал, ты обо мне более высокого мнения, Изобель, – ответил Овод. – Меня это ранит. – В голосе его не было ни капли обиды, скорее, напротив – такое безразличие к чужому мнению, что, услышав чьи-то слова о себе, он вряд ли понял бы, что они значили. – Нет, моя игра сложнее; она уходит немного глубже в лес, дальше по тропе. И сейчас я более не буду тебя задерживать. Время на исходе, и я уверен, что ты с куда большим удовольствием пригласишь на танец Грача.

Он провел нас между других танцоров, туда, где Грач неохотно кружился в вальсе с Наперстянкой. Овод продолжал ждать от меня чего-то, но мне уже нечего было ему сказать.

– Не бойся, – ответил он на мое молчание. – Дело неприятное, но оно довольно скоро подойдет к концу. – Отняв шелковую перчатку от моего плеча, он наклонился мне к уху так близко, что я почти чувствовала прикосновение перьев маски. – Помни: как бы я ни вмешивался, значение в конечном итоге имеет только твой выбор. Добрый вечер, Наперстянка! Грач! Позволите украсть этот танец?

Лепестки роз кружились вокруг нас, пока мы менялись партнерами, и исчезали, оставляя после себя лишь призрачный тяжелый аромат. Я подумала, что, если выживу, больше никогда не смогу нюхать розы.

– Я почувствовал… – начал Грач, но я резко дернула головой, заставляя его замолчать. Хотела подождать, пока Овод и Наперстянка окажутся подальше от нас. Однако, когда несколько секунд прошло, я поняла, что не могу произнести нужные слова. Просто не знала, как выговорить их. Они были слишком огромные и страшные и не умещались у меня на языке.

Мы кружились и кружились. Огни озаряли волосы Грача и отсвечивали в золотой вышивке на его плаще. Придворные плыли мимо нас, кружась, но не касаясь, как цветы на поверхности озера. Волчья маска обернулась, проплывая мимо, и посмотрела прямо на меня; я чувствовала на себе бесчисленные взгляды, выжидающие, когда настанет кульминация охоты. Две жертвы, одна начеку, другая ни о чем не подозревает; скоро обеих выкурят из зарослей и погонят к кровавой развязке.

– Изобель? Что случилось?

– Я должна попросить тебя об услуге, – сказала я.

– Что угодно, – быстро ответил он.

Я заставила себя не отводить взгляд.

– Ты должен использовать приворот, чтобы изменить мои чувства.

Грач едва не оступился.

– О чем ты говоришь?

Рядом с нами Наперстянка запрокинула голову и заливисто рассмеялась; от этого звука по всему маскараду будто побежала трещина.

– Я говорю, что я…

– Нет. Не надо. – Он смотрел на меня, будто его высадили на необитаемом острове, а я была кораблем, уплывающим все дальше и дальше в открытое море.

Тошнотный запах гнили ударил мне в нос.

– Грач, прости меня, – выпалила я. – Я тебя люблю.

Наш следующий поворот позволил мне бросить взгляд на накрытые столы. Я заметила, как одна из фейри поднесла к губам грушу, но фрукт в ее руках вдруг почернел и потек сквозь ее пальцы, киша личинками. Она все равно съела его с выражением сладостного блаженства; сок и мякоть потекли по ее подбородку. Фрукты на всех остальных тарелках тоже превратились в гниль. Темная жижа потекла по фарфору, запачкала скатерти, закапала на землю.

– Когда? – спросил он, едва шевельнув губами. Нижняя часть его лица тоже стала похожа на маску – мертвенная бледность кожи, подчеркнутая темнотой кудрей и высокого воротника.

Певчая птица пикировала с высоты, чтобы поймать бабочку в полете и растерзать ее парой движений клюва. Многоцветное сияние волшебных огоньков высветило болезненность и лихорадочное возбуждение танцоров, продолжающих кружиться в вальсе. Звериные маски скалились. Цветочные маски смотрели на нас, непроницаемые. Они вальсировали до головокружения, с исступленной развязностью, больше не играя в людей: от смертного бала осталась лишь его пародия, маскарад из ночных кошмаров.

– Вчера. Но я не знала, пока… – Говорить об этом было невыносимо. – Прошу. Наше время почти на исходе.

– Я не могу этого сделать, – отказался он. Над нашими головами прокаркал ворон.

– Тебе придется!

Он отпустил мою талию, чтобы потянуть за узел своей маски. Она упала на землю и тут же потерялась под ногами других танцоров.

– Я дал слово, – сказал он, открытый, обнаженный. Мы сделали шаг вперед, затем назад. Разворот. Слова были на вкус как отравленное вино.

– Тогда все кончено.

– Изобель, – произнес Грач. Он перестал двигаться, и мы, единственные среди всех пар, остановились. – Я никогда еще не встречал никого несноснее, отважнее и прекраснее тебя. Я люблю тебя.

Всхлип застрял у меня в горле. Поднявшись на цыпочки, я притянула его к себе и поцеловала: яростно, до боли, слыша, как голоса наблюдавших за нами фейри сливаются в какофонию издевательских воплей и возмущенных визгов. Они только этого и ждали.

Шелест звука. Внезапно мы оказались одни посреди поляны, как будто придворные испарились в ночи, подобно призракам. Но нет, они все еще были здесь – я заметила гротескные силуэты масок, выглядывающих из-за кустов, деревьев, из каждой тени; их хозяева затаились, сжались в предвкушении, как богомолы, готовые нанести удар.

И мы не были совсем одни. Тонкая беловолосая фигура, облаченная в черные доспехи, стояла рядом с одним из столов спиной к нам. Я не видела, как она появилась; вероятно, уже какое-то время стояла там, выжидая. Подняв одно из испорченных пирожных, она рассмотрела его, а потом с отвращением отбросила в сторону.

Звук охотничьего рога эхом прогремел по всему лесу. Я почувствовала вибрацию, исходящую от земли, пробирающую до костей. Еще два звука ответили на зов, но этот глубокий рев издавал вовсе не рог. В туманной тьме меж деревьев пошевелилась пара огромных силуэтов. Они были так велики и опутаны ветвями, что я бы приняла их за гигантские дубы, если бы исполины не сдвинулись с места, оказавшись двумя огромными танами, каждый минимум в два раза больше того, что был убит Грачом в день нашей первой встречи. Подобно бледным огням в ночи, из леса, как будто спасаясь от чего-то, выскочили гончие и закружились у ног Тсуги, переворачивая столы в тщетной надежде на ласку. От их высунутых алых языков шел пар.

Снова прозвучал рог. Только тогда она обернулась.

Этим движением она будто сдернула с тронного зала покрывало. Воздух пошел рябью, и березы вокруг посерели и покосились; кора стала осыпаться, изъеденная жуками. Мох под нашими ногами стал нездорового желто-зеленого цвета, и цветы сморщились от влажного жара, поднимающегося от земли, отравляя воздух смрадом разлагающейся растительности. Хворь летнего двора достигла весенних земель – или же была здесь все это время.

– Я здесь, чтобы обеспечить соблюдение Благого Закона! – прокричала Тсуга громко и ясно. От следующих ее слов деревья застонали и зашептали, и все вороны вспорхнули с веток беспокойным бесшумным облаком. – По приказу нашего сюзерена, Ольхового Короля.

Глава 18

ТСУГА замерла всего в нескольких шагах от нас, раскинув руки, как будто пытаясь показать, что она безоружна, – или собираясь обнять. Увидев, как зловеще поблескивали когти на концах длинных узловатых пальцев, я не стала строить догадок.

Грач смерил ее взглядом, а потом одним плавным презрительным движением обнажил меч. Он закрыл меня своим телом, и я воспользовалась заминкой, чтобы нагнуться и, достав кольцо из чулка, надеть его на палец.

– Как давно ты служишь Ольховому Королю, Тсуга? – прошипел Грач. – Не знал, что зимний двор пал так низко. Преклонить колено на церемонии – это одно, а исполнять приказы – совсем другое.

Хоть Грач и стоял между нами, неприятный взгляд светящихся зеленых глаз Тсуги все равно остановился на мне.

– Постарайся вести себя повежливее, Грач, – предостерегла она. – Оглянись вокруг. Я, Овод, даже зимний принц – едва ли кто-то из нас сейчас делает, что хочет. – Ее губы дернулись в улыбке. – Глупцы. Я же приказала вам обоим бежать. Сказала, что настигну вас.

Меч Грача просвистел в воздухе. Клинок мелькнул так быстро, что я даже не заметила удара. И не заметила, как Тсуга успела поднять руку, чтобы отразить его. Они стояли сцепившись; клинок застрял в ее броне, и плащ Грача бешено развевался, пока ветер не успокоился. Улыбка Тсуги стала жестче. Каблуки ее сапог впились в землю, а рука дрожала от усилия, сдерживая его напор. Но мы с Грачом были окружены; наших врагов было больше. Мы понимали это, и Тсуга тоже.

Она поманила придворных пальцем, призывая их выйти вперед.

– Схватите их, пожалуйста. Так от вас будет хоть какая-то польза. Только для начала вытрите лица.

Фейри роем вынеслись из леса. Я не успела и глазом моргнуть, как они оттащили меня от Грача. Десятки рук, липких от гнилых фруктов, хватали мою одежду, руки, волосы; дергали меня в разные стороны, как будто притворяясь, что это танец – плотоядные лица кружились вокруг меня, как карусель. Я замахнулась своим кольцом, и кто-то пронзительно завизжал.

– У нее на пальце железо! – завопила фейри. Голос был знакомый – Наперстянка. – Заберите его у нее! Вместе с пальцем, если придется!

Кто-то ударил меня по спине, повалив на землю. Хрипло глотая воздух, я подтянула руку под себя и подняла подбородок ровно настолько, чтобы увидеть, что Грача тоже успели одолеть. Овод стоял за его спиной, локтем зажав горло, другой рукой сжимая его запястье, в котором больше не осталось меча. Лицо Овода без маски оставалось спокойным и даже веселым, пока Грач бился в его захвате, оскалив зубы. Из-за разницы в росте Грача согнуло назад, и он терял равновесие, отбиваясь от гончих Тсуги, пытавшихся укусить его за ноги.

На нашем счету оказались лишь две крошечные победы. Кусок доспехов Тсуги свисал с предплечья, которое она прижимала к груди. На землю капала смола, остро пахнущая зимней сосной; рана уже затягивалась, покрываясь новой корой. А напротив меня на земле, прижав руку к щеке, сидела Наперстянка. Там, где я ударила ее, красовался страшный рубец. Однако он уже затягивался в яростно дрожащей клетке ее пальцев, возвращая коже безупречность.

Я знала, что ее приказ был вполне серьезен, и другие фейри выполнили бы его без особых сомнений. Поэтому сняла кольцо и отбросила его в сторону, прочь от лужицы розовых лепестков, окруживших меня, как кровавое пятно. Железо мне сейчас не помогло бы.

– Ах ты злобное мерзкое создание, – прошипела Наперстянка, рывком поднимая меня на ноги. Я не заметила, как она встала. И еле сдержала вскрик, когда она вывихнула мне руку: колкая, хрустящая боль пронзила мое плечо как молнией, затмив все остальные ощущения. Кто-то толкнул меня сзади, и я споткнулась и чуть не упала ничком, едва удержавшись на ногах. Венец на голове съехал набок.

– Нет! – раздался рядом тонкий голосок Астры. – Не делайте ей больно… Не делайте им больнее, чем придется, прошу… – Она прикоснулась к моей руке, но кто-то оттолкнул ее.

– Я разорву ей глотку и вырву сердце, если захочу, – рявкнула Наперстянка. – Что с тобой не так, Астра? С какой стати тебе просить милосердия для тех, кто нарушил Благой Закон? Эта смертная подняла на меня железо.

– Мне жаль… – Ответ Астры донесся до меня издалека.

– И хватит так смотреть на нее! – гневно добавила Наперстянка. Я думала, что она все еще обращается к Астре, пока не прозвучали ее следующие слова: – Отвратительно. Сохрани хоть остатки достоинства и умри с честью, как представитель своего народа.

Я подняла голову и увидела Грача. Душераздирающая нежность, с которой он смотрел на меня, была буквально написана у него на лице. Кто-то из фейри вытаращился с удивленным отвращением. Другие отшатнулись, не в силах выдержать этого зрелища. Но Овод посмотрел на него, а потом на меня, и мягкая, почти печальная улыбка дернула уголки его губ. Я вспомнила множество его портретов – сотни лиц, шевелившихся в сиянии светлячков.

– Наперстянка, хоть я и ценю твой энтузиазм, все же пока предлагаю ничьих сердец не вырывать, – проговорил он. – Наш маскарад так скоро и трагично прервали, что я еще не готов покончить с развлечениями на этот вечер. – Овод бросил успокаивающий взгляд на Тсугу, которая выступила было вперед. – О, я настаиваю. Это все же мой двор, не так ли? Что ж, тогда решено. Сначала мы отведем их к Зеленому Колодцу. И дадим Изобель последний шанс спасти жизнь принца, а также устранить последствия вреда, который она причинила.

Мой крик потонул в звуках шумных протестов. Я беспомощно обмякла в хватке Наперстянки; перед глазами мелькали звезды.

– Ну-ну, тише, – попросил Овод. – Это ведь справедливо. И я могу пообещать, что зрелище будет незабываемое.

И пока Грач кричал что-то яростное и бессвязное, пытаясь вывернуться, Овод жизнерадостно подмигнул.

Фейри вели нас вперед, по просекам, сквозь заросли и луга, мимо расколотого камня и колокольчиков. В свете луны все происходило как будто во сне. Я повесила голову, но время от времени замечала танов, шагающих в ногу с нами, – колоссальные тени, пробирающиеся сквозь лес, ужасные в своем безграничном и молчаливом величии. Гончие скакали у ног фейри, как собаки аристократов на охоте. И, разумеется, дичью выступали мы с Грачом. Возможно, это было довольно удачно: то место, где осенний принц впервые признался мне в любви, должно было стать и местом нашей гибели.

Когда мы добрались до Зеленого Колодца, он даже в темноте показался мне неизменным. Кружок приземистых камней, покрытых мхом, наполнил меня все тем же обездвиживающим ужасом, но Наперстянка непреклонно тянула меня вперед, даже когда мое тело сжалось, а ноги уже волочились по земле, шаркая и спотыкаясь. Она не остановилась, пока носки моих ботинок не уперлись в камни. Невзирая на мои попытки вырваться, она сдернула с моей головы венец и толкнула меня вперед, заставив перегнуться через край. Мои распущенные волосы рассыпались и закачались над бездной колодца.

Овод подвел Грача к колодцу с противоположной стороны. Я почувствовала мрачное удовлетворение, заметив, что в какой-то момент нашего краткого путешествия Грач успел разбить ему нос. Кровь текла по его верхней губе; папоротники и цветы прорастали там, где капли падали на землю.

– Изобель… – начал Грач.

Тсуга вышла вперед, попирая ногами растительность на своем пути. Она врезала Грачу локтем в живот, и он согнулся пополам, захлебнувшись словами. Остальные фейри глумливо захихикали. Тогда-то я и поняла, что наша смерть будет какой угодно, но только не быстрой.

Ласточка подошел к Грачу с торжествующей улыбкой, схватил корону с его головы, надел ее сам и понесся в сторону, изображая, будто размахивает ракеткой для бадминтона. Осмелев, еще один фейри схватил Грача за лацкан плаща и одним рывком почти сорвал с него одеяние. Брошь в виде ворона полетела в заросли цветов. Принц пошатнулся. Потом он попытался броситься на обидчика, но вместо этого рухнул на землю, когда Овод подставил ему аккуратную подножку, сбивая с ног.

К горлу подступил всхлип. Грач с трудом поднялся на ноги, тяжело дыша, в разорванной одежде. Мне было больно смотреть на его унижение.

– Делайте со мной, что хотите, – проговорил он, – но не заставляйте ее смотреть. Отпустите ее.

Овод вздохнул. Отеческой рукой он вытащил несколько веточек и листьев, запутавшихся у Грача в волосах. Тот никак не отреагировал. Он опустил голову, и лица его было не видно. Мучительно было осознавать, что, если у фейри и существовало какое-то представление о доверии, Грач Оводу доверял.

– Боюсь, чтобы нарушить этот конкретный догмат Благого Закона, необходимы двое участников, – сказал Овод.

– Я приворожил ее.

– Да, но сохранив за ней свободу воли. Кажется, ты любишь ее так сильно, что не согласился подчинить себе. – На этот раз никто не насмехался. По рядам фейри пробежал шепоток, растерянный, пораженный. – В любом случае мы с тобой оба знаем, что Благой Закон нарушали и раньше.

– Поторопись, Овод. – Улыбка Тсуги была будто приклеена к ее лицу. – Не хотелось бы заставлять короля ждать.

– Тогда убейте меня! – прорычал Грач, разворачиваясь, чтобы встретиться с Оводом лицом к лицу. – Едва ли мы можем нарушить Благой Закон, если один из нас будет мертв. Что смертная жизнь Ольховому Королю? Она вернется домой, выйдет замуж, родит детей, умрет и обратится в прах прежде, чем он успеет вздохнуть. Она ничего не зна… – Он захлебнулся, пойманный на лжи. – Она ничего не значит для него, – договорил он с острой тоской в голосе. – Убейте меня, и покончим с этим!

– Грач, прекрати! – крикнула я. Фейри обратили на меня не больше внимания, чем на щебет назойливой птички. Только мой принц услышал и вздрогнул, будто от удара.

– Полагаю, мы могли бы это провернуть. – Овод помолчал. – Но это было бы совсем неинтересно, не так ли? И мы ведь не хотим лишать саму Изобель права выбора.

Он бесцеремонно отпихнул Грача; потеряв опору, тот рухнул на четвереньки. Одной рукой схватившись за край колодца, подтянулся и встретился со мной взглядом. Он тяжело дышал, и я понимала, что ему хочется отвести глаза; принц заставил себя посмотреть на меня лишь колоссальным усилием.

– Мне не хватило сил защитить тебя, – сказал он так тихо, что услышала только я.

– Ничего, – ответила я. – Ничего, все хорошо.

Мы отчаянно смотрели друг на друга. Ничего не было хорошо.

– Прошу прощения за то, что сейчас испорчу такой момент, но Тсуга дело говорит: мы мешкаем. Итак. – Овод стянул с себя перчатки, одну за другой, и положил их в карман. – Изобель, Грач прав насчет одного: вы двое нарушаете Благой Закон только при той совокупности признаков, которые мы наблюдаем сейчас. В смысле, смертная и фейри, оба живые, оба влюбленные. А, – протянул он, увидев выражение моего лица. – Да, если кто-то из вас смог бы перестать любить, нам бы пришлось отпустить вас. Ну, давайте, попробуйте, если хотите.

Как за все эти годы я не догадалась, каким чудовищем был Овод? Но, боже мой, я должна была хотя бы попытаться. Я зажмурилась так крепко, что перед глазами вспыхнули светлые пятна. Я подумала о том, как Грач похитил меня посреди ночи; о его самонадеянности; его истериках; о том, как глупо было с моей стороны влюбиться в него. Я представила, как Эмма одна заправляет одеяло Март и Май. Но мое вероломное сердце все равно не сдавалось. Я не могла изменить свои чувства, как не могла приказать небу пролиться дождем или солнцу – подняться в полночь.

Я выпустила запертый воздух из легких со звуком, похожим то ли на всхлип, то ли на крик. Овод знал. Будь он проклят, он знал, что для меня неспособность усмирить собственное сердце была самой страшной пыткой.

– Но есть и другое решение. – Его мягкий голос нарушил воцарившуюся тишину. – Любить друг друга – не преступление для двух фейри. – Кто-то издал смешок. Любовь фейри друг к другу – действительно чудная шутка. – Тебе всего лишь нужно выпить из Зеленого Колодца, и тогда ты спасешь свою жизнь и жизнь Грача. И вы будете вместе вечно.

Я покачала головой.

– Я не верю вам. Возможно, вы оставите в живых меня, но не Грача, ненадолго.

– О… я слегка перебрал вина и настроен на щедрости. – Я разлепила глаза и увидела, как Овод слегка пихает Грача ботинком в бок. Тот, кажется, оставил всякую надежду; замер, прислонившись лбом к каменному борту колодца. – Его, разумеется, лишат власти, оставаться принцем он не сможет ни в коем случае, но я гарантирую, что жить он будет. Несомненно, часть его после такого жить не захочет. Грач всегда был гордецом. Но он сделает это для тебя.

Меня трясло так сильно, что волосы дрожали.

– Нет, – прошептала я.

– Нет? Серьезно? Ты так ценишь собственную смертность, что обречешь на погибель не только себя, но и Грача? Ему еще жить и жить тысячи лет. И еще говорят, что наш народ безжалостен.

Краем глаза я заметила брошь Грача, блестящую в зарослях колокольчиков.

– Я никогда не стану такой, как вы, – сказала я. – Никогда.

Овод печально улыбнулся мне.

– Ну а что же с твоей семьей?

Я подняла голову; теперь меня трясло не только от ужаса, но и от гнева. Да как он смеет.

– Разумеется, – продолжал он, – для твоей тети Эммы и сестричек Март и Май было бы таким облегчением увидеть тебя снова. Только представь, как ты бы помогла им, стань ты фейри.

– Не смейте говорить о моей семье.

– Ах, но мне придется. Правда ли ты готова оставить их, не сказав ни слова на прощание? Они даже не смогут тебя похоронить. Твоя милая тетушка так одинока. Память о тебе будет преследовать ее вечно. Она будет винить себя во всем, что произошло. Поверь мне, я знаю.

– Вы нарочно мучаете меня. Эмма никогда бы… она бы не…

Она бы не хотела, чтобы я приняла такое решение. Я обмякла в хватке Наперстянки, снова вперившись взглядом в брошь на земле, холодно поблескивающую так близко, что почти можно было дотянуться. Овод спланировал каждую секунду этого непереносимого спектакля. Он знал, что я никогда не соглашусь выпить из Колодца, что бы они мне ни сказали, и что моя пытка станет для всех восхитительным представлением. Он держал мою судьбу, как голубя в клетке фокусника, готовый разрушить прутья клетки и в любой момент раздавить меня. И все же… все же… выбор оставался за мной и только за мной. Овод, может, и видел все тропы этого леса, каждую возможную развилку, но как насчет невозможных? Что если я сверну с этой дороги и слепо ринусь в заросли, в сторону, которую он в своих предсказаниях даже представить себе не мог?

Кажется, я знала, почему Наперстянка сорвала с моих волос венец. Я могла лишь надеяться, что не ошибаюсь. Потому что я собиралась поставить на кон этой азартной игры все, что у меня было, и сюрпризы ненавидела.

– Я выпью, – прошептала. Хватка Наперстянки на моих запястьях ослабла – то ли чтобы дать мне свободу движения, то ли просто от изумления. Мне было все равно. Я упала на колени и поползла по земле, от боли и отчаяния двигаясь неуклюже, пока не уперлась локтем в каменный борт колодца, оцарапав кожу. От движения боль снова пронзила мое вывихнутое плечо, и я слабо застонала. Овод смотрел на меня, оцепенев, прищурившись. Насколько далеко сошла я с его тропы? Глоток из Колодца был последним, на что я бы согласилась пойти. Но, конечно, я еще не довела дело до конца.

Я опустила здоровую руку в глубину Колодца, сложив ладонь горстью. Вода была наощупь совершенно обычной, но одного осознания, что она могла сотворить, хватило, чтобы по моему телу прошла волна холода. Дыхание вырывалось из легких неровными толчками, когда я подняла сверкающую горсть воды, в которой отразились разбитые кусочки лунного света. А потом внезапно я остановилась. Моя рука просто… не могла пошевелиться. Я все еще крепко сжимала пальцы, но вода утекала сквозь них, и лужица на моей ладони стремительно уменьшалась.

Что если одного прикосновения к воде было достаточно, чтобы начать превращение?

Грач позвал меня по имени.

Я подняла испуганный взгляд и увидела, что он смотрит на меня, напряженный, как натянутая струна, как будто готовый к прыжку. Он колебался; я видела, как мучительно это было для него. Он не хотел, чтобы я принимала такое решение, зная, что для меня оно страшнее смерти. Но он также не хотел, чтобы я умерла. Грач не мог ничего сказать; любые слова прозвучали бы как предательство. В тот же момент я поняла, что со мной произошло.

– Отпусти меня, – ласково сказала я ему. – Доверься мне.

Грач склонил голову. Паралич приворота отступил. Я стиснула зубы и поднесла горсть воды к губам, так близко, что от моего дыхания по поверхности побежала рябь.

Потом я подняла взгляд и посмотрела Оводу в глаза. Я повернула ладонь, выливая воду обратно в Колодец. Потом высоко подняла другую руку, хоть мое плечо и взвыло от боли, хоть я едва чувствовала металлическую вещицу, зажатую в кулаке пополам с грязью и травой.

Цитируя самого Овода, мне вот-вот предстояло узнать, на самом ли деле Ремесло может погубить его народ такими средствами, которые я была даже не в состоянии вообразить. До сих пор.

– Пошел ты к черту, – рявкнула я ему и швырнула брошь в виде ворона на дно Зеленого Колодца.

Глава 19

В тишине поляны послышался общий вздох – странный звук, как будто целая стая птиц разом поднялась в небо. Несколько фейри рванулись к колодцу, вытянув руки; но хотя они и отреагировали с необычайной скоростью, никому из них не удалось поймать брошь прежде, чем она полетела, сверкая и переливаясь, в темные глубины Колодца.

Дрожь прошла по земле. Все инстинктивно отпрянули – все, кроме Овода, который замер на месте как вкопанный. Он просто стоял и смотрел. И в этот момент показался мне ужасно старым и незнакомым, как памятник самому себе. Возможно, весенний принц прокручивал в голове собственные слова, которые тогда, на поляне, и подали мне идею уничтожить Зеленый Колодец с помощью Ремесла.

Камни пошатнулись, а потом распались, падая в бездну один за другим. Ряд за рядом они разрушались, а на их месте из земли выскакивали новые, подобно бесконечному фонтану. Грохот камней заглушил все остальные звуки, и известковая пыль вздымалась над поляной клубами, как дым. Грач потянулся ко мне, и мы вместе отшатнулись прочь. В следующий момент поляна заходила ходуном, швырнув всех наземь. Я не увидела, но почувствовала последний каменный взрыв. Валун размером с тележное колесо прокатился мимо нас, оставляя за собой дорожку раздавленных папоротников и согнутых молодых деревьев. Когда пыль рассеялась, на месте Зеленого Колодца высился гигантский каменный гурий – огромная груда камней, тысячелетних на вид. Что бы ни случилось с нами теперь, я ощутила прилив яростного удовлетворения: отвратительный Колодец уничтожен, и после меня ни одному человеку не придется испытать мучительной встречи с ним. Ни один смертный больше не повторит судьбу Астры.

Место, где только что стоял Овод, было погребено под горой булыжников, способной раздробить и десять человек. От него не осталось и следа.

Наперстянка пришла в себя первой.

– Она разрушила Зеленый Колодец! – взвыла фейри, рванувшись к нам на четвереньках. Грач со всего размаха врезал ей по лицу, отбросив в сторону. Ее голова ударилась об гурий с влажным гулким треском. Мох потянулся вверх по камням, покрывая их почти до половины; из щелей между ними стремительно прорастали фиолетовые дикие цветы. От тела Наперстянки ничего не осталось. Она была мертва. Я только что увидела, как погибла фейри.

Другие присутствующие набросились на нас. На этот раз меня схватила Тсуга; она рывком подняла меня на ноги. Грача смогли одолеть только вчетвером; каждого из нападающих он отбрасывал, пока они не схватили его вместе, заломив ему руки, с опаской поглядывая в сторону останков Наперстянки.

Среди криков ужаса и бессвязных причитаний послышался чей-то смех. От боли слабо соображая, я не сразу поняла, кто смеялся. Астра лежала на земле, впившись пальцами в мох, чувствуя его как будто впервые после длительного заточения в неволе. По ее щекам текли слезы; она хохотала исступленно, во все горло. Я таращилась на нее, не понимая, что происходит, пока меня не осенило, что изменилось. Она снова стала смертной.

– Ужасно умно, смертная, – прошипела Тсуга мне прямо в ухо. Ее рот оказался так близко, что я слышала, как двигаются губы. Холодное, как лед, дыхание коснулось моего лица. Она пахла страшнее, чем все фейри, которых я встречала, вместе взятые: перед глазами мелькнули бесконечные, скованные льдом сосны, снежные шапки гор вдалеке, волки, прыгающие через стремнины, оскалив пасти, обагренные кровью. Жесткая кора ее доспехов царапала мне спину. – Или же не умно вовсе. Иногда так сложно сразу увидеть разницу. Ну-ка стой смирно.

Я думала, что она убьет меня на месте. К чему я не была готова, так это к тому, что она схватит меня за вывихнутую руку и одним безжалостным движением вправит сустав обратно. От удивления я даже не вскрикнула. Боль в плече поутихла и теперь лишь слегка пульсировала.

– Вот так. Терпеть не могу, когда смертные хнычут. Вы все, за мной! Хватит ныть. Поднимайтесь.

По приказу Тсуги деревья, окружавшие поляну, забились, затрещали, зашумели. Тан выступил из темноты, склонив голову, чтобы высвободить рога из веток. Чары стекали с его тела рваными лоскутами. Секунду назад это был прекрасный величавый олень, но вот перед нами уже стояло жуткое лесное чудовище, кишащее жуками, глядящее на нас пустыми дуплами глаз, из которых капала гниль. Когда оно обернулось ко мне, я почувствовала в его взгляде что-то еще: древнее, неумолимое.

– Эта смертная только что устроила нам аудиенцию с Ольховым Королем, – закончила Тсуга. И прежде чем я успела в полной мере осознать смысл ее слов, она развернула меня в ту сторону, из которой мы пришли. Остальные фейри поднялись и последовали за нами, хватаясь за свои помятые одежды, дико оглядываясь по сторонам. Они оставили Астру, как будто забыли, что она вообще когда-то существовала.

Сначала я не понимала, куда Тсуга собирается отвести нас, но потом заметила вдалеке расколотый камень. Грач позади меня дернулся, выпрямляясь. Он сбросил двух своих стражей, рванулся к нам и почти успел преодолеть расстояние, прежде чем им снова удалось скрутить его и повалить наземь. Грач врезал одному из них локтем в грудь; бился в их цепкой хватке, выплевывая комья грязи.

– Не веди нас этой дорогой, – сказал он Тсуге. – Ты же знаешь, смертным нельзя ходить тропами фейри.

Она опасно улыбнулась ему, склонив голову.

– Что ты предлагаешь? Заставить короля ждать?

– Охотники всегда стремились убивать чисто. Дарить жертвам справедливую смерть.

Улыбка Тсуги будто вмерзла в ее лицо.

– Когда-то так и было, – ответила она так тихо, что я едва ее услышала. Не сказав больше ни слова, фейри потащила меня дальше. Остальные подняли упирающегося Грача на ноги.

– Изобель, – просипел он.

Тсуга держала меня так крепко, что я не могла даже повернуть голову, чтобы посмотреть на него.

– Что со мной будет?

– Я не знаю. Кто-то из смертных заболевал, иные сходили с ума. Постарайся не думать о том, что ты увидишь, слишком долго. Закрой глаза, если сможешь.

Большинство фейри добрались до камня раньше нас. Они ступали между половинками расколотого булыжника… и просто не выходили с другой стороны. Я пыталась хоть краем глаза уловить то, что могло ждать меня с другой стороны, но не видела ничего, кроме самого обычного камня.

– Сделайте мне приятное и последите за ним, – бросила Тсуга через плечо стражникам Грача. – Он все еще принц, и сила его велика, а я буду очень зла, если он что-нибудь учудит по дороге. Наденьте на него это.

Она бросила Ласточке смятый платок. Тот вскрикнул и чуть не уронил его.

– Это железо! – Действительно, на хлопковой ткани с монограммой Овода покоилось, холодно поблескивая, мое собственное кольцо.

– Ох, прекрати ныть. Тебе не нужно трогать его самому. Просто надень ему на палец, быстро.

– Но…

Улыбка Тсуги стала шире. Ласточка торопливо схватил Грача за левую руку и насадил кольцо ему на мизинец – единственный палец, на который оно влезло. Грач стиснул зубы, вызывающе вздернув подбородок. Сначала он не подавал виду, буравил Тсугу яростным взглядом – с гордостью, насколько это было возможно, учитывая, что его руки заломили за спину, а внешние чары растворялись, высвечивая грани его лица, превращая волосы в дикие спутанные космы. Я снова успела привыкнуть к его волшебной личине и потому содрогнулась от этого зрелища. Когда уже начала надеяться, что он сможет выдержать железное прикосновение без особого вреда, на его щеках дернулись желваки. Он покачнулся, пьяно заваливаясь вперед. Из его горла вырвался стон – глубокий, хриплый, почти звериный.

Смотреть на него в такой агонии было невыносимо. Я дернулась к нему, но Тсуга использовала мое собственное движение против меня: развернула мое тело и протолкнула в расщелину в камне.

Я не успела закрыть глаза.

Первым, что я увидела, подняв голову, были звезды. Их было слишком много. Завихрения света, пламенеющие холодно, безбрежно, сверлили спиралями бесконечную черную пустоту. Чем дольше я смотрела, тем больше понимала, что никогда раньше в полной мере не замечала ночное небо и не знала, насколько незначительна была сама перед лицом его чудовищной громады. Вакуум между звездами был не так пуст, как мне сначала показалось; его заполняли новые и новые звезды, и в каждом оставшемся сгустке темноты тоже проглядывали новые светила, а дальше…

– Не смотри, – раздался голос, такой сиплый и надломленный, что я даже не сразу узнала Грача. Я вынырнула на поверхность, как будто только что тонула, и потянулась наощупь, на звук, пока он не взял меня за руку. Я смогла оторвать взгляд от ужасного бесконечного неба. Но не могла подчиниться ему. Не могла отвести глаз от того, что увидела дальше.

Перед нами – и за нашими спинами – тянулась длинная дорога. Фейри шли по ней вереницей; их бледные силуэты мерцали подобно погребальным огням – процессия призраков. Лесная чаща вздымалась по обе стороны от тропы, но этот лес был другой, не такой, что существовал в мире, из которого мы пришли. Каждое дерево в обхвате было размером с дом, а то и больше. Корни поднимались от земли на такую высоту, что я не смогла бы забраться на них, если бы попыталась. Белое сияние прекрасного народца отбрасывало на них порхающие тени.

Спотыкаясь, я шла дальше, а время неслось мимо. Грибы выскакивали из почвы, сохли и увядали, а на их месте росли новые. Листья роем обвивались вокруг веток и падали, а там, где они росли, уже дрожали, набухая, новые почки. Мох несся по земле, как морская пена, приливая и отливая разными оттенками зелени. Олененок робко выскочил из подлеска, чтобы в следующий момент вздрогнуть всем телом от странного спазма и рухнуть на землю уже мертвым оленем с седой шерстью на морде и огромными рогами. Когда я прошла мимо, его скелет уже наполовину погрузился в землю, поглощенный слоями разлагающихся листьев, дрожащих, подобно плотоядным личинкам.

Сколько лет уже прошло? Двадцать? Тридцать? Ужас охватил меня. Я бросила испуганный взгляд на собственную руку, ожидая, что кожа моя уже сморщилась и покрылась пятнами от старости. Но она оставалась неизменной. Не так ли? Свет был таким странным – я не могла верить собственным глазам…

– Представь, – выдавил Грач, – что это иллюзия. Когда мы сойдем с тропы, пройдет всего пара секунд. Ты не изменишься. Физически.

Его рука жутковато светилась. Мне показалось, что сквозь кожу я увидела очертания собственной руки; только кольцо бросало на его палец тень. Я начала поднимать взгляд…

– Нет, – прохрипел он.

…и посмотрела ему в лицо. Мертвенно-бледное, его искажала гримаса сильнейшей боли; полупрозрачные тени залегли у него под глазами, заостряли впалые скулы. Рот его был закрыт, но очертания острых зубов были заметны под кожей. Только тогда я поняла, что свет исходил изнутри него, от пылающих костей. Я едва узнавала Грача. Он был похож на ожившего мертвеца, выползшего из-под земли, цепляющегося за жизнь только от отчаянного голода.

– Мое кольцо убьет тебя? – спросила я.

Он еле-еле покачал головой. Даже такое незначительное движение стоило ему огромных усилий. Нет, возможно, он не умирал, но боль была невыразимой.

– Я не хотел, чтобы ты видела меня таким.

– Я все еще тебя не боюсь, – прошептала я, наконец закрывая глаза.

– Тебе досталась такая необычная смертная. – Голос Тсуги ударил меня, как порыв холодного ветра. – Жалко. Мне больше нравится, когда они боятся. Такие розовые, такие крошечные. Им это куда больше к лицу.

Я не могла понять, сколько длилось наше путешествие. Даже закрыв глаза, все еще представляла, что происходит вокруг меня. Ветки скрипели и шуршали, как будто деревья были живыми. Корни извивались в почве у меня под ногами. Грибы, папоротники, мох, почки – все они цвели и умирали с влажным хлюпающим звуком, как будто кто-то помешивал в миске густой пудинг. Жестокий смех кого-то из фейри иногда прорезался сквозь всю эту какофонию, но со временем лес становился все громче и громче, пока я не испугалась, что мои барабанные перепонки просто лопнут. Еще более странные звуки тревожили мой слух: низкие прерывистые стоны, исходящие из-под земли. Хрустальный звон, в котором я угадала движение звезд.

Я почти забыла, кто я такая, превратилась в какого-то слепого зверька, бессмысленно плетущегося по дороге, запуганного безвременной, неумолимой беспредельностью вселенной, прижимающей меня к земле.

Пока все это вдруг не остановилось.

Я держалась на ногах только потому, что Тсуга придерживала меня под мышками. Мои веки дрожали; сквозь ресницы пробивался золотой свет. Неясный рев почти сбил меня с ног. Тысячи голосов говорили одновременно, перебивая друг друга; но по сравнению с симфонией пролетающего времени этот звук показался мне тихим и далеким, доносящимся до меня как сквозь вату. Я чувствовала лишь безразличие. Земля вертелась так быстро, что по подсчетам звезд я уже была мертва. Было абсолютно неважно, выживу я сегодня, или завтра, или через месяц. Моя жизнь была незначительнее, мельче жизни самого крошечного листка в лесу. «Золотой полдень», – вспомнила я и улыбнулась, не задумываясь о том, как, должно быть, выгляжу со стороны.

Моя голова запрокинулась. Чуть приоткрыв веки, я заметила, что мы стояли на платформе, поднятой над землей на высоту одного или пары этажей. Узловатые корни вились у моих ног, почерневшие от древнего пожара или удара молнии, блестящие каплями застывшей смолы. Корни тянулись вниз неровной винтовой лестницей, ведущей к светлому переполненному залу, залитому, казалось, ясным вечерним светом, что не могло быть правдой, ведь сейчас еще была ночь. Грач сказал, что пройдет пара секунд, и я поверила ему. С трудом в моей голове возникла мысль: свет отражался в зеркалах. Гигантские зеркала стояли на балконах, битком набитых фейри, окружающих нас, как огромный театр или зал суда… нет, не зеркала – водопады. В водной глади, абсолютно ровной, пространство отражалось, превращаясь в сияющую золоченую бесконечность.

Я попыталась сфокусировать взгляд на фигуре, ссутулившейся рядом со мной. Он говорил что-то, но я не могла понять смысл этих слов. Цепляясь за воспоминание – это было так давно, – я одними губами выдавила несколько слов:

– Так вот почему ты не… целесообразным.

– Да! Ты помнишь! Вернись, Изобель. Вернись ко мне.

– Ох, Грач, да просто оставь ее в покое. Неважно, сошла она с ума или нет. Если да, то ей очень крупно повезло. В конце концов, это я должна держать ее.

– Изобель, – повторил он снова и прижался губами к моим губам.

Он целовал меня поспешно; прикосновение его истерзанного рта получилось неловким и почти целомудренным, но для меня оно стало как будто глотком свежего воздуха после долгих часов удушья под землей. Я часто заморгала, и расплывчатые силуэты вокруг меня обрели четкость. Жгучая тошнота подступила к горлу, и вокруг каждого самоцвета, волшебного огонька или сверкающей колонны засиял дурманящий ореол; но я вспомнила, что мне было ради чего жить. Если мне было суждено умереть, то я собиралась отправиться на казнь, не забывая о том, как важны для меня Грач, и Эмма, и Март с Май, как ужасно важны их жизни в принципе, какие бы истины ни открывали своим путникам проклятые тропы фейри.

Весь зал вытаращился на нас. Фейри жались к перилам, вытягивая шеи, как будто только что смотрели знакомую пьесу, но посреди нее какой-то актер вдруг не по сценарию ворвался на сцену сквозь заднюю дверь. Я видела, с каким отвращением смотрела на Грача Наперстянка, и сама стала невольной свидетельницей его позора; и знала, что поцеловать меня на глазах у всего летнего двора было одним из самых храбрых поступков, которые он когда-либо совершал.

– Вы никогда не слушаете моих советов. Я нахожу это ужасно утомительным, знаете ли, – прозвучал голос Тсуги откуда-то сверху и сзади. Я не слушала. Смотрела Грачу в глаза, а он смотрел на меня, согнувшись пополам в хватке фейри, заламывающих ему руки. Я почти рассмеялась, когда поняла, что сейчас мы с ним одного роста, а я ведь стояла почти прямо.

Он тяжело дышал, оскалив зубы, и растрепавшиеся пряди волос, свисающие ему на лицо, колыхались от каждого вздоха.

– Когда мы еще были в летних землях, я дал тебе обещание. И все еще собираюсь исполнить его.

– Ты хочешь сказать, у тебя есть план? – вопросила я, почему-то вовсе не обнадеженная его словами. Наверное, поэтому они показались мне довольно смешными. – И если да, полагаю, этот план очень самонадеянный, опрометчивый и в итоге все равно, скорее всего, кончится нашей смертью?

– Да, – ответил он, все еще пытаясь отдышаться; быстрая полуулыбка на мгновение растянула его губы. – Но боюсь, у нас сейчас слишком мало времени, чтобы ты придумала что-нибудь получше. Иначе бы я подождал.

– Ну тогда вперед. Знаю я, как ты обожаешь выделываться.

Выражение его лица прояснилось.

– Невероятно, но, кажется, теперь я люблю тебя еще немного больше, – заявил он.

Он колебался, собираясь с духом. Потом сделал быстрое резкое движение, и его внешние чары снова вернулись, захлестнув его, как волной. Не успела я понять, что произошло, как он сбросил с себя хватку стражников, поднялся во весь рост и прокричал:

– Я вызываю Ольхового Короля на поединок! Я вызываю его сразиться за верховную власть над всеми четырьмя дворами!

Его голос эхом отозвался в каждом уголке огромного зала. Оторванный палец, на котором все еще поблескивало мое железное кольцо, лежал у корней расщепленного дуба.

Глава 20

ФЕЙРИ, окружавшие нас, отступили на шаг назад. Мои колени подкосились, но Грач поймал меня прежде, чем я упала, подхватив под локоть. Я не понимала, почему никто не пытается остановить его, пока не увидела его лицо. Я не видела его таким с той самой ночи, когда он набросился на меня из-за портрета. Он сиял яростно, будто раскаленный добела; несмотря на то что чары вернулись, Грач не был похож на человека ни капли, и всем было ясно: если кто-нибудь подойдет к нам, он уничтожит их на месте. «Одно-единственное преимущество ужасных обычаев фейри», – подумалось мне: сила была во главе угла, и, избавившись от железного кольца, Грач среди фейри был самым могущественным. Более того – ему нечего было терять. Даже Тсуга, казалось, оробела.

– Твоя рука, – проговорила я.

– Кажется, будет много крови, – довольно ответил он. – Ты можешь идти? Мне нужно, чтобы ты была рядом.

Точно, план. План, в котором Грач оторвал собственный палец и, судя по всему, вызвал Ольхового Короля на дуэль, собираясь биться с ним насмерть. Что могло пойти не так?

Я крепко зажмурилась, копаясь в собственных ощущениях, оценивая свои силы.

– Думаю, да. Только недолго.

– Тогда пойдем.

Мы вместе спустились по лестнице; мое платье оставляло розовые лепестки на неровных ступеньках. Когда мы добрались до подножия, я оглянулась. Расщепленный дуб, из которого мы выбрались, рос высоко над землей, на балконе; его темные корни вились вокруг платформы, а ветки наполовину вросли в стену. Я не заметила ни двери, ни арки, ни одного другого входа. В покои Ольхового Короля можно было попасть только тропой фейри.

Мы шли вперед рука об руку. Вдоль прямой галереи, тянущейся по центру зала, стояли высокие колонны из того же сверкающего полупрозрачного камня, что и стены с балконами. Тяжелый стоячий воздух и отсутствие даже слабого намека на небо над головой заставили меня задуматься, что, несмотря на яркость освещения, мы все же были под землей. Когда проходили мимо первой колонны, я заметила текстуру коры на ее поверхности и поняла, что это была не работа рук каменщиков и даже не сталагмиты, а окаменелые деревья, законсервированные в земле до состояния кристаллизации. Я глубоко вдохнула и наклонилась к Грачу в поиске опоры, отчетливо осознавая непостижимую древность этих покоев и клаустрофобически огромное давление земли над нами.

Конец галереи терялся в дымке слепящего света, на который было невозможно смотреть. Ольховый Король, возможно, уже сидел на своем месте и ждал, пока мы приблизимся. Или же ему только предстояло прибыть. Я не знала.

Акустика здесь далеко разносила малейшие звуки. Я вспомнила моменты между хоровыми вступлениями в соборе, когда все садились, шептались, шевелились и листали страницы псалтырей, заполняя сводчатый купол шумом сотен птичьих крыльев. Стук жестких подошв Грача отдавался по всему залу эхом. Я даже слышала, как заколдованные лепестки сыпятся с моего платья – шелковый шелест, шуршащий по зеркальному настилу. Из гула голосов выхватывались отдельные слова и фразы – иногда неясные, иногда отчетливые, как будто кто-то прокричал их мне в ухо.

– Грач, – сказал чей-то баритон, и только спустя одно мгновение, полное паники, я поняла, что это один из зрителей обращался к своему компаньону, а не к Грачу лично.

– Неужели… – прошелестел кто-то еще, за этим последовало какое-то резкое шипение, напоминающее слово «поцелуй».

– Изобель! – вскрикнул девичий голос, и мое сердце дрогнуло, как испуганная кобылица.

– Не обращай на них внимания, – сказал Грач, глядя прямо перед собой. – Притворись, что здесь только мы с тобой. Они просто ветер, не более.

Мое зрение то и дело замыливалось; так что представить это было не так уж сложно.

– Никогда не знала, что ветер так обожает сплетни.

– Эх вы, смертные и ограниченность вашего восприятия. – Хоть он и не повернул голову, я почувствовала, что настроение Грача переменилось. Слабая улыбка дернула один уголок его рта. – Смотри.

«Даже сейчас продолжает выделываться», – подумалось мне. Но я не стала бы отрицать: искра волнительного азарта пробудила кровь в моих венах и захватила дух в ожидании того, что он собирался сделать. Все еще высокомерно улыбаясь, он поднял свою раненую руку и разжал кулак, расслабляя оставшиеся пальцы. Кап, кап, кап. Его кровь потекла по земле. Кто-то ахнул, кто-то в ужасе вскрикнул. Подошвы зашуршали и затопали: фейри толкались у края перил, чтобы лучше видеть происходящее. Одна женщина схватила другую за длинные кудри и оттащила назад, чтобы занять ее место. На одном из балконов я заметила пригнувшуюся светловолосую голову – лучезарное серебро, бросающееся в глаза среди сочных каштаново-рыжих оттенков летнего двора. Овод? Нет, не может быть…

Ближайшая к нам колонна взорвалась, рассыпав вокруг целый водопад сверкающих хрустальных осколков. Потом еще одна, и еще, и еще – дальше, до самого конца галереи. Живые ветви прорастали из треснувшей оболочки, полыхая алыми листьями. Корни вздували землю, неистово смещая и дробя камни, посылая во все стороны зигзаги трещин, тянущихся к углам, а потом вверх, по стенам. Воздух наполнили чьи-то вопли: куски кладки отвалились от одного из балконов и полетели вниз каменной лавиной, заглушая звон падающих кристаллов. Воздух наполнился пылью, сверкающей, подобно бриллиантам.

Я споткнулась, но Грач помог мне удержаться на ногах и переступить через корень, который все еще рос, червем извиваясь по земле, вздуваясь, отращивая новые побеги. Грач не щадил свою раненую руку. Он не мог себе этого позволить.

Упорно, непреклонно его осенние деревья поднимались к потолку и разрастались в вышине. Листва приглушила слепящий свет зала драгоценными оттенками витражей. И теперь я впервые смогла разглядеть, что ждало нас впереди.

Ольховый Король. Согбенный, он сидел на троне, поднятом на уровень самых высоких платформ; лозы обвивали его тело, как сердце, опутанное паутиной артерий, приковывая его к стене. Его лицо, борода, одежды, трон и даже сами лозы были одинаково бледного, пыльно-серого, мраморно-безжизненного оттенка, как будто он слился с этой залой, стал ее частью. От одного взгляда на его спящее лицо меня охватил ужас, который невозможно объяснить. Почему-то я знала, что он был вовсе не таким безжизненным, каким казался. Чувствовала, как он переводит свое внимание на нас – медленно, но уверенно, как луч маяка, кружащийся в ночи.

О боже, я не хотела видеть, как он проснется.

Грач стиснул мою руку; мгновение помедлил, прежде чем сделать следующий шаг. Он тоже чувствовал это. Но, в отличие от меня, не мог показать страх – свою слабость. Украдкой взглянув на его лицо, я увидела, что принц смотрит на Ольхового Короля, не отрываясь, с надменным, немного презрительным предвкушением, как будто перед ним был просто очередной соперник в игре в бадминтон. Но его уверенность была фальшивой. Всего несколько минут назад я видела его на коленях у подножия Зеленого Колодца, сломленного, раздавленного, умоляющего. Я уже достаточно насмотрелась на то, как Грач изо всех сил старается сохранять самообладание, чтобы тут же догадаться, что с ним происходит сейчас.

Мне хотелось хотя бы раз сказать ему, что я люблю его, так, чтобы это не стало для нас обоих проклятием.

В зале воцарилась тишина. Фейри, как дети, задрали головы и следили за падением осенних листьев. Полог из них уже укрыл осколки камней, как будто они рухнули очень давно. В повисшем безмолвии желтый плющ вился вкруг балконов и древесных стволов, и мое платье шелестело о мои ноги под порывами чистого ночного ветра. Алые ветви Грача змеились все ближе и ближе к неподвижному силуэту Ольхового Короля. Один из его пальцев дрогнул.

Прах посыпался наземь с его рогатой короны сначала тонкой струйкой, потом, когда он поднял голову, водопадом. Мы подошли уже достаточно близко, чтобы заметить пудру пыли, липнущую к его бороде. Он моргнул; и открылись бесцветные старческие очи, покрытые пленкой, медленно переводящие взгляд.

– Зачем вы пробудили меня? – спросил он сухим шепотом. Это тихое ворчание пронеслось по галерее и рассыпалось в каждом углу, как порыв ветра, несущий мертвые листья. За ним последовали жар и запах тлена. Мои ладони вспотели. – Мне снились… снились зрелые гроздья винограда и закат, отраженный в воде… Я бы хотел… – Озадаченный, он опустил взгляд на лозы, приковавшие его к собственному трону.

– Я пришел, чтобы вызвать тебя на бой, Ольховый Король. – Слова Грача эхом звенели в тишине. – Твое вечное лето исказилось. Все видят это. Бесхозные чудовища рыщут по лесам, и твои собственные земли гниют, пока ты дремлешь. А сегодня, – добавил он еще громче, обернувшись к балконам, подняв раненую руку – по рукаву струился мох, – смертная уничтожила Зеленый Колодец.

Раздались вскрики.

– Нет!

– Значит, это правда!

– Зеленый Колодец!

– Как же теперь мы заставим смертных любить себя?

На балконах начались перебранки. Несколько фейри рухнули на колени, хватаясь за перила, изображая преувеличенное отчаяние. Все они умолкли по мановению руки Ольхового Короля. От этого жеста в воздухе заклубилась пыль.

– Нет. То, что ты говоришь… невозможно. Зеленый Колодец вечен.

Каким-то загадочным образом во мне нашлись силы заговорить.

– Фейри не могут лгать, – напомнила я ему, разрываемая страхом и чувством внезапной пытливой жалости. – Колодца больше нет.

Он прищурился. Пыль снова посыпалась с паутины морщин, обрамляющих его глаза, открывая фрагменты шершавой плоти. Король посмотрел на меня. Жар усилился. Каждая клеточка моего тела под платьем страшно зудела; фантомный гул кузнечиков сдавил череп. Вот что я была для него, что бы ни сотворила: насекомое у подножия трона. Он собирался уничтожить меня, лишь обратив на меня внимание. И он бы это сделал, если бы приворот Грача не остановил его.

Когда он осознал, что я неподвластна его магии и в чем крылась причина этого, тревога и растерянность мелькнули в глубине затуманенных глаз.

– Ее воля свободна.

Грач обнажил зубы в оскале, который на улыбку был похож очень слабо. У него был такой безумный вид, что я забывала дышать.

– Да. А теперь спускайся и сразись со мной, если можешь.

Вдох. Потом тронный зал взорвался.

Кричащие вороны ворвались внутрь изо всех углов, заполняя воздух так плотно, что зал задохнулся в полночной темноте. В оглушающем громе хлопающих крыльев потонули рев Ольхового Короля и все изумленные вопли фейри. Острая боль обожгла мое лицо; я закашлялась от пуха и перьев, и только тепло прикосновения заверило меня в том, что Грач еще здесь. Среди бьющихся крыльев я заметила обрывки картин хаоса, развернувшегося вокруг. Какая-то женщина на балконе скребла собственную голову, пока ворон бился, зацепившись за ее искусно выделанную шляпку. Еще один фейри свалился наземь под ударами десятков клювов. Фейри наводнили лестницы, безуспешно пытаясь сбежать; они наступали друг другу на ноги и подолы одежд и начинали драться между собой. Светловолосая девочка – Жаворонок? – ухмыльнулась, пнув какого-то мужчину по ноге, а потом обернулась ко мне, как будто ища моего одобрения.

Проливалась кровь. Аромат летних флоксов затопил все вокруг своей тошнотной сладостью, и я едва держалась на ногах посреди этого водоворота из перьев. Гигантский силуэт поднялся во тьме. Его рога косили воронов, рассыпая во все стороны искореженные тела. Грач развернулся, чтобы защитить меня от копыт тана. В тот же момент пара холодных рук схватила меня и оттащила от него, прижимая к ближайшему дереву.

– Хватит вырываться, – сказала мне на ухо Жаворонок. – Некоторые тут пытаются тебе помочь.

Я вцепилась ей в запястье.

– У него нет меча!

– Меча? – ухмыльнулась она. – С какой стати Грачу вообще нужен меч?

Оказалось, он правда не нуждался в оружии. Весенний принц пригнулся и развернулся перед таном, как танцор, а потом засадил левую руку прямо чудовищу в грудь. Зверь замер и затрясся всем телом. Ростки осеннего плюща вырвались из его носа, рта, глаз, а потом побежали по всему телу, опутывая, превращая в огромный фигурный куст. Грач высвободил руку и, раздробив в кулаке древний бурый череп, отбросил его в сторону. Взмахнув плащом, он ловко увернулся от валящейся наземь коры, потом бросил нам с Жаворонком оценивающий взгляд. Теперь вороны кружили вокруг нас трех – непроницаемая черная стена, блестящая бусинками глаз, – как будто мы оказались в сердце бури. Когда второй тан прорвался сквозь нее, Грач стоял к нему спиной. Я крикнула ему, но он уже почувствовал приближение противника. Одним плавным движением опустился на колени и прижал ладонь к земле; водоворот перьев поглотил его. Рога тана врезались в пустоту, не задев большого ворона с фиолетовыми глазами, поднявшегося в воздух. Грач исчез в водовороте, не отличимый от остальных птиц. Потом он вырвался на свободу и пикировал с потолка вниз, вытянув перед собой когтистые лапы, как сокол, приметивший жертву. На мгновение снова исчез. Я отчаянно искала его глазами, пытаясь понять, куда он пропал, и долго мне ждать не пришлось. Тело тана накренилось в одну сторону, затем в другую, спотыкаясь и топча копытами сгнившие останки своего собрата, а потом с грохотом рухнуло на землю, превратившись в груду растительности, рассыпавшуюся по настилу. Грач высвободился из его останков в человеческом обличье, стряхивая пыль с рукавов.

– Он правда оторвал себе палец? – В голосе Жаворонка слышалась нотка жутковатого восторга. – Он правда сделал это, не так ли? Я никогда не слышала, чтобы кто-то делал это раньше. Это навсегда, видишь ли. Его чары не скроют увечье, и прилив силы продлится недолго.

Я сглотнула.

– Он правда… он может сразиться с Ольховым Королем?

Звук охотничьего рога потряс землю и завибрировал у меня под ногами. Время остановилось. По крайней мере, так мне показалось сначала; но потом Грач сделал шаг назад, а я медленно подняла дрожащую руку – просто чтобы убедиться, что все еще могу это сделать. Вороны, окружившие нас, зависли в воздухе, скованные в полете, неспособные даже моргнуть. Ни одно перышко не шевельнулось. Снова раздался зов рога. И все вороны рассыпались, как разбитое стекло, обрушились обсидиановым водопадом, устлав землю под нашими ногами.

Ольховый Король поднялся на ноги. Лозы соскользнули с его тела; они все еще уползали прочь по спинке трона. Он сделал один шаг вниз по лестнице. Второй. С каждым движением над ним поднималось новое облако пыли. Спускаясь, он постепенно стряхивал с себя груз столетий, как будто с его плеч свалилась мантия времени. Изумрудный хитон, вышитый темным, древним золотом, показался сантиметр за сантиметром. Его густая седая борода была местами заплетена в косы, как у древнего короля-воителя, и украшена золотыми пряжками. На пальце блестела печатка. Кустистые брови скрывали его глаза; видны были лишь суровый нос и беспощадный изгиб рта, который я узнала после резных барельефов.

Где крылся изъян в его внешних чарах? Кажется, его просто не было.

Остальные фейри вокруг нас замерли на середине движения, превратившись в каких-то актеров странной пантомимы. Я почти не удивилась тому, как много из них сражались не с воронами, а друг с другом. Было совершенно непонятно, был ли кто-то из них на нашей стороне или же просто ярость по поводу оттоптанных ног оказалась настолько заразительной. Они оцепенели, все еще впившись когтями друг другу в глотки, а цветущие лозы и мох от их собственной крови обвивали их застывшие тела.

Грач не шевелился. Он стоял, выпрямив спину; выражение его лица было абсолютно нечитаемым. Мое сердце забилось в горле. Я бросила взгляд на Жаворонка; мне не понравилось, как расплылось все вокруг, едва я повернулась, – не самое удачное время для того, чтобы упасть в обморок, как сказочная дева. Жаворонок тоже оцепенела и смотрела на Ольхового Короля; глаза ее были расширенными, почти стеклянными, как будто она была под гипнозом.

Уголком глаза я заметила, как король сделал еще один шаг, нависая над залом. Тогда-то я и догадалась. Его рост. Его рост был изъяном. Он возвышался над другими фейри, был на голову выше даже Грача: пропорции казались просто нечеловеческими.

Жаворонок, наконец, ответила на мой вопрос.

– Нет, – процедила она, огромным усилием выдавив едва слышное слово из легких; оно соскользнуло с ее неподвижных губ, как еле заметный вздох. – Никто не может.

– Я начинаю вспоминать, почему опустился на трон и не вставал с него целую эпоху. – Голос Ольхового Короля прокатился по всей зале, как гром, кипящий на горизонте. Воздух стал душным, наполнился электричеством, пока даже волоски на моих руках не встали дыбом. – Я устал от склок. Ваши крошечные жизни утомили меня. Вино… вышивки… безделицы… зачем? Вы готовы выцарапать друг другу глаза за глоток пыли. Но вокруг вас и так одна пыль. Весь мир создан из праха, и однажды он вернется в прах. И больше ничего нет.

Я ошиблась, когда в его глазах мне померещился страх. Это существо не знало страха. «Он не чувствовал ничего», – думала я, заставляя себя поднять подбородок. Черные пятна мелькали у меня перед глазами, как мошка.

– А теперь Благой Закон нарушен, и вы не сумели привести справедливый приговор в исполнение. По какой причине эти двое… все еще живы? Не имеет никакого значения, что сделала смертная. Я не желаю, – пророкотал он, – их видеть.

Он почти добрался до подножия лестницы. Проглотив горький вкус озона, я мысленно потянулась к Грачу и закричала в разделенную нами тишину.

Тот пошатнулся, как будто из-под его ног выдернули ковер, и потряс головой; а потом, к моему ужасу, криво улыбнулся Ольховому Королю. Усмешка получилась слишком дикой, чтобы назвать ее обаятельной.

– Какое удачное совпадение, – объявил Грач. – Должен признаться, мы тоже не особенно горели желанием увидеть тебя. В свете данных обстоятельств, полагаю, лучше всего будет, если мы откланяемся. – Он прижал руку к груди и низко поклонился. – Хорошего дня.

Вынужденный ответный поклон Ольхового Короля скрыл его лицо, мгновенно помрачневшее.

– Быстрее, сюда, – сказал Грач, обернувшись и протянув мне свою здоровую руку. Волна листьев закружилась вокруг него; подхватив меня на руки, Жаворонок помогла мне запрыгнуть на спину фыркающего коня и обвить руки вокруг его шеи. Одним костедробильным скачком мы рванулись прочь. Могучие мускулы ходили ходуном под моей щекой.

Удивленные лица мелькали мимо нас; кто-то уворачивался от кусков каменной крошки, вздымаемых копытами. Они били меня по ногам – прохладное безболезненное колотье. Я задумалась, не истекаю ли кровью.

Мы пронеслись вверх по лестнице; плечи Грача ходили ходуном, пока он преодолевал крошечные ступени. Зеркальный водяной занавес был все ближе и ближе; силуэт скачущего коня – и мой, бледный, вцепившийся в гриву, – отражался в дрожащем серебре. Грач собирался проскочить сквозь водопад. Я приготовилась к нашему прыжку.

– И это был твой план? Ох, Грач, – пробормотала я полубессознательно в его теплую жесткую гриву. Он делал последнее, что кто-либо мог от него ожидать. – Ты спасаешься бегством.

Глава 21

НАШ побег из летнего двора я запомнила смутно. Только вода, стекающая по моим волосам, капающая на спину, помогала мне сохранять рассудок, достаточный для того, чтобы мертвой хваткой вцепиться в гриву Грача. Мои мысли впали в ступор, и сознание еле-еле держалось на поверхности, чтобы не потонуть.

Поначалу холодный голос Тсуги преследовал нас по сумрачной лощине, заросшей полумертвыми соснами. Меня пугали их согбенные силуэты, тянущие голые нижние ветки к руслу реки, как будто собираясь столкнуть меня с лошадиной холки.

– Да ладно, вернись! – звала Тсуга. – Мы могли бы сразиться с ним вместе, ты и я. Мы все еще можем попытаться. Он будет преследовать тебя. Только подумай, что это была бы за битва!

За этими словами последовал зов охотничьего рога, пустой и властный в ночном воздухе. Вдалеке залаяли гончие. Острая пряность смолы била мне в нос от хвойных иголок, раздавленных копытами Грача; он ни на секунду не замедлил хода.

– Прошу! – закричала Тсуга. – Я предала его. Он натравил их на меня. Прошу, пожалуйста, пожалуйста!

Ее вопли вместе со мной канули во тьму.

Когда я снова пришла в себя, то увидела Эмму на пороге нашего дома. Сжимая в руках сковороду – костяшки ее пальцев побелели от усилия, – она вот-вот собиралась врезать Грачу по голове.

– Мне все равно, кто ты и что ты здесь делаешь! – орала она. – Опусти ее немедленно и проваливай!

– Мэм, я…

– Ты хочешь узнать, скольким мужикам я засовывала внутренности обратно в животы? Фейри ты или нет, уверена, что и наоборот у меня сделать получится.

Я попыталась подать голос, но в горле так пересохло, что я не смогла произнести ни слова. Получилось издать лишь какой-то рвотный звук.

– Изобель! – одновременно воскликнули Грач и Эмма.

Я закашлялась; от последовавшего приступа тошноты рот наполнился слюной.

– Все хорошо. Не бей его. Он… – Еще один приступ кашля, выворачивающий наизнанку. – Он помогает мне.

Эмма помрачнела и, поджав губы, опустила свою сковородку.

– Отнеси ее в дом и положи на диван. А потом объяснись, пожалуйста. И начни с того, почему ты только что был конем.

Стены, казалось, кренились, пока Грач нес меня по дому через кухню, по коридору и к мастерской, где воздух до сих пор дышал льняным маслом, и даже темные силуэты декораций казались знакомыми. Дом. Я была дома. Тихая боль разрасталась в моей груди. Я не думала, что когда-то снова смогу оказаться здесь, думала, что погибну, так и не вернувшись. Когда он положил меня на диван, по щеке потекла горячая слеза. Мне нужно было так много всего сказать – столько других важных вещей, – но жалкое облегчение уничтожило все мои мозговые клетки, поэтому я смогла только взвыть:

– Эмма!

Она оттолкнула Грача; тот сообразил отодвинуться к другому краю дивана и неловко уселся на краю, как ребенок, которого только что отругали. Ладонь Эммы проскользнула между подушек; она обняла меня за спину, притягивая к своей груди. Я слабо цеплялась за ее руки, рыдая ей в плечо.

– О, Бель, где же твоя одежда? Почему из твоего платья сыплются лепестки? Ты не ранена? Они ранили тебя? Сделали тебе больно?

– Я в порядке, – провыла я ей в ночную рубашку. Не потому, что это было правдой, а потому, что хотела верить собственным словам.

Когда мои рыдания наконец превратились в судорожные всхлипы и икание, она положила меня обратно. К счастью, в темноте я не могла разглядеть огромное мокрое пятно, которое неизбежно осталось у нее на плече.

– Я принесу воды и лампу. Ты, – добавила она, взглядом пригвоздив Грача к месту, – веди себя прилично.

– Эм… есть, мэм, – ответил тот.

Как только Эмма вышла из комнаты, он оказался рядом со мной в мгновение ока и обхватил ладонями мои мокрые пальцы. В следующий момент зашипел от боли и потянулся за платком, чтобы прикрыть обрубок пальца. Я коснулась его щеки, и он замер; блестящие в темноте глаза смотрели на меня, не отрываясь. Я удивилась, какой горячей была его кожа: это значило, что сама я очень замерзла.

– Изобель, – спросил он, – ты в порядке? Честно?

Я обдумала его вопрос. Хоть и лежала без движения, каждый мускул моего тела едва не дергался в перенапряжении. От сердцебиения я слегка покачивалась, и ракушка уха ритмично шуршала об подушки, как будто я сгорела и превратилась в оболочку тоньше и легче бумаги.

– Не знаю. А ты? – прошептала я.

Он хотел кивнуть, но замер, не в состоянии завершить движение. Как глупо задавать этот вопрос друг другу, зная, что ни один из нас никогда уже не будет в порядке. И все же мне, завернутой в этот кокон из тьмы и усталости, устроившейся на неудобной и жесткой парчовой обивке моего дивана, казалось, что все случившееся с нами было не взаправду. Осенние земли, Могильный Лорд, весенний двор, Ольховый Король – все это казалось невозможным и ярким, как лихорадочный сон по сравнению с надежной реальностью дома.

– Ты обещал вернуть меня домой, – сказала я.

– Если бы только я сделал это раньше. Я…

Все еще касаясь его щеки, я легко провела большим пальцем по его губам, и он замолчал.

– Не вини себя, – успокоила я. – Мы сделали этот выбор вместе. Но нам нельзя здесь оставаться. Ольховый Король уже в пути, не так ли? Эмма и близняшки в опасности. Если с ними что-нибудь случится… нам нужно уходить отсюда как можно скорее.

– Изобель! – Эмма стояла в дверях; лампа высветила ее лицо, шокированное как моими словами, так и положением, в котором она нас застала. – Что бы ни случилось, ты больше ни шагу не ступишь из этого дома. Слышишь меня?

Она было набросилась на Грача, но его запыхавшийся и растрепанный вид в свете лампы заставил ее остановиться. Она прищурилась, подозревая то же самое, что пришло бы в голову и мне вплоть до недавних событий: единственной причиной, по которой фейри решился бы предстать перед нами в таком виде, могло быть желание обмануть нас. Разумеется, ей и в голову не могло прийти, что таким образом он старался уберечь последние остатки магии.

– Рассказывай, – отчеканила она. – Подробно.

К моему удивлению, он поднялся, расправил плечи и сделал, что ему было велено. Некоторые моменты он приукрасил, за что я была ему благодарна, но не упустил ничего важного. Пока он говорил, моя дремота постепенно таяла. С каждым словом воспоминания возвращались с остротой и ясностью, продираясь сквозь иллюзорную вуаль, отделяющую меня от ночных кошмаров. Лицо Эммы становилось все белее и белее; под конец оно стало практически каменным.

Чувство унижения захлестывало меня с головой холодными и горячими волнами, сражаясь с тугим узлом неповиновения, стянувшим грудь. От мысли, что она вот-вот посмотрит на меня с осуждением – или того хуже, с разочарованием, – хотелось свернуться в клубок и больше никогда не видеть белого света. Я никак не могла доказать ей, что любовь, которую мы с Грачом испытывали друг к другу, была настоящей и что мы заслуживали каждого отчаянного, безрассудного ее мгновения; и я уже устала, так устала нести на себе бремя этой любви как неудачи. Как преступления.

Те минуты, в которые я дожидалась реакции Эммы, были самыми длинными в моей жизни. Она слушала не перебивая. Когда Грач почти добрался до конца истории, ее взгляд скользнул по его левой руке, и между бровей пролегла морщина. Она никогда раньше не видела фейри раненым. Он поежился под ее пристальным взглядом, впервые за все время рассказа показав собственную нервозность. Принц народа фейри, в тот момент Грач показался мне страшно юным и человечным, как какой-нибудь ухажер, впервые встречающийся с семьей своей девушки.

Но в таких ситуациях воздыхатель обычно не сообщал новости о том, что его самого вместе с возлюбленной очень скоро ждет безвременная кончина.

– И вот почему я появился здесь в лошадином обличье, – закончил он, – и почему нам нужно срочно уходить отсюда.

Эмма обернулась ко мне. Я собралась с духом, думая, что приготовилась к худшему, но это было не так. Видеть ее опустошение и муку на мертвенно-бледном лице было невыносимо. Ни капли осуждения или разочарования… и то, что она не винила меня во всем этом, было труднее всего перенести.

– А что же дом? Наложенные чары? – спросила она.

– Это Ольховый Король, Эмма, – проговорила я. – Мне жаль. Мне так жаль.

Она обернулась к Грачу. Он опустил голову.

– Боюсь, Изобель права. Ничто не остановит Ольхового Короля.

Мы какое-то время молчали. Эмма потерла ладонями бедра, как будто пытаясь избавиться от судороги. Выражение ее лица было почти непроницаемым, но это напряженное повторяющееся действие выдавало ее бессмысленное отчаяние, которое ощущала и я, – тошнотное, все ускоряющееся скольжение, как будто кто-то толкнул телегу с отвесного холма. Обратной дороги не было. Впереди были только падение и неизбежный крах на самом дне.

– Грач, спасибо, что привел ее домой, – сказала Эмма наконец. – Изобель, хочу, чтобы ты знала: я горжусь тобой. Не уходи пока, прошу. Куда вы вообще можете отправиться?

Мы с Грачом переглянулись.

– Мы могли бы попробовать добраться до Запредельного Мира, – сказал он, формулируя свои мысли очень осторожно. Он предложил это из милосердия к Эмме, ничего больше. Мы бы ни за что не ушли так далеко.

С лестницы послышалось вороватое шмыганье. Потом две пары босых ног зашлепали по ступенькам.

О боже. Близняшки, должно быть, все слышали. Они, наверное, подслушивали еще с того момента, как мы с Грачом прибыли сюда. У меня внутри все сжалось, когда они выползли из-за угла, глядя на нас широко распахнутыми глазами. Март помедлила, остановившись в проеме, сминая в кулачке подол длинной ночной рубашки. У Май под мышкой был какой-то продолговатый предмет. Увидев меня полумертвой на диване, в заколдованном платье, они застыли как вкопанные.

Май пришла в себя первая. Нахмурившись, она потопала к Грачу и всучила ему штуку, которую держала в руках. В следующий момент она прочистила горло, заставляя всех присутствующих обратить на нее внимание.

– Какой-то жуткий незнакомец дал нам это, когда мы играли на улице.

– Что? – воскликнула Эмма, подскочив с места.

– Он сказал нам спрятать эту штуку и не открывать, потому что это подарок для вас с Изобель. Мы все равно попытались, – добавила она, прищурившись, – но крышку заклинило.

Это была узкая коробочка длиной примерно с локоть. В такой можно было бы хранить банты для шляп; но я прекрасно понимала, что внутри вовсе не ленточки, даже если бы Грач не держал ее так, будто она вот-вот взорвется. В желудке что-то тревожно перекувырнулось.

Май подняла на меня глаза, изображая равнодушие. Потом она собралась с духом и объявила:

– Ненавижу тебя.

– Май…

Она сжала кулачки.

– И даже не извиняйся, потому что это ничего не изменит!

Я знала, близняшка говорила это несерьезно. Она была растеряна, испугана и чувствовала себя преданной, и злость на меня была ее единственным способом вернуть себе контроль над ситуацией. Но легче от этого не становилось: мое сердце поникло, когда она развернулась и потопала на кухню. Март взглянула на меня пугливо, а потом отправилась следом за сестрой. Эмма смерила нас долгим многозначительным взглядом – мол, оставайтесь на месте, – а потом поспешила догнать близняшек. Все это время на лице Грача читалось выражение отстраненного замешательства. Так кошка могла бы наблюдать за тем, как без ее разрешения двигают по дому ее любимую мебель.

Его недоумение стало последней каплей. У меня не осталось сил переводить нашу человечность на понятный ему язык. Горе прорвало мои последние укрепления, как таран. Я сдавленно всхлипнула, чувствуя такую страшную усталость, что не понимала, отчего болят и зудят глаза – от измождения или от слез.

Принц опустился на край дивана. Он помедлил, потом снял плащ и накрыл им меня. Накидка была теплая и пахла Грачом. Потрясенная такой нежностью, я начала рыдать еще сильнее. Он испуганно отпрянул, видимо, решив, что сделал все только хуже.

– Эм… – протянул он. Потом погладил меня по ноге: она была к нему ближе всего. – Я прошу прощения за… это. Может быть, перестанешь плакать? – добавил он немного потерянно, хоть и с ноткой повелительности.

Все было тщетно. В тот же самый момент случайная мысль возобновила мои страдания.

– Ох, я же уничтожила твою брошь! – выдавила я. – Прости меня!

– Я подумал, что больше она мне не нужна.

Потому что он любил меня. Я уткнулась лицом в ладони.

– Изобель, я, кажется… мне уйти?

– Нет, ты тут ни при чем. – Мой голос сквозь пальцы звучал глухо и жалко из-за слез. – Я просто… Я сейчас веду себя очень по-человечески, ладно? Дай мне десять секунд.

Сделала глубокий прерывистый вдох и начала считать. Досчитав до десяти, я перестала плакать. Почти. Шумно выдохнув, вытерла лицо рукавом. Это была плохая идея: кружево царапало опухшие глаза, как наждачка. Протянув Грачу руку, я с его помощью уселась в углу дивана, уверенная, что сидеть прямо без поддержки все равно не смогу, и старательно притворилась, что лицо у меня не красное, а из носа не текут сопли.

Сойдет.

– Вот и все. А теперь давай откроем коробку.

Его пальцы сжали края футляра. Лакированная поверхность сияла в свете лампы. Подарок – так сказала Май. В голову мне пришла лишь одна догадка: что это чья-то жестокая шутка, розыгрыш, призванный наказать нас за нарушение Благого Закона. Но это не особо имело смысл, не так ли? Зачем разыгрывать тех, кто должен уже давно быть мертв? Никто не ожидал, что мы переживем эту ночь, и уж тем более – что вернемся… вернемся ко мне домой. Разве что… Овод.

Холодок пробежал по всему телу, от ног до кожи головы. Здесь происходило что-то странное, о чем я понятия не имела. Что-то – я была в этом уверена, как и насчет большинства вещей, о которых не имела понятия, – что мне совсем не понравится. Комната показалась мне далекой, и знакомый хлам в ней слился в какой-то зловещий хаос.

Грач провел рукой по запертому замку. Я заставила себя не отводить взгляд от обрубка его мизинца. Он уже попытался использовать чары, чтобы сфальсифицировать исцеление, и ради сохранения его гордости я не стала спорить. Рана, должно быть, болела ужасно, но, однажды зашипев от боли, принц больше не показывал виду.

Он щелкнул пальцами, и крышка распахнулась. Внутри на черной бархатной подушке лежал кинжал, явно выкованный недавно. Его острие сверкнуло, острое, как игла.

– Это железо? – спросила я, хотя и так знала ответ.

– Да, – ответил он.

Было ли дело в привороте или мы просто уже хорошо знали друг друга, но я поняла, что нам в голову одновременно пришла одна и та же мысль. Овод. Как он стоял над нами возле Зеленого Колодца и перечислял условия нарушения закона и те ограниченные средства, которые могли дать нам возможность избежать кары. Как Грач умолял убить его, чтобы тем самым сохранить мне жизнь. Овод по-прежнему играл с нами.

Не говоря больше не слова, Грач передал мне футляр. Я не взяла его, поэтому он положил его на подушку рядом со мной. Мы встретились взглядами. Между нами разразился яростный молчаливый спор. Когда он открыл рот, чтобы прервать эту безвыходную ситуацию, я решительно замотала головой.

– Нет, – сказала я. – Прекрати.

Он подскочил с места и встал передо мной на колени; потом вытащил кинжал из футляра и направил клинок на себя. Оружие так сильно дрожало в его руке, что я понимала: он вот-вот его уронит. От мысли, что Грач не сможет использовать его без посторонней помощи, я почувствовала холодное успокоение. Но не была готова увидеть его истинный облик, когда внешние чары рассеялись. Его кожа была мертвенно-бледной; под огромными странными глазами залегли черные тени измождения и боли. На грязном лице остались дорожки пота.

– Послушай, – прохрипел он. – Нам нет нужды умирать вдвоем. Изобель, одна ты не можешь нарушить Благой Закон. Если мой народ почувствует, что меня больше нет…

Я выхватила у него кинжал. Не зная, что делать с ним дальше, я подняла подушку, на которой лежала, засунула оружие под нее, а потом для верности села сверху.

– Хватит разводить драму! Я не собираюсь убивать тебя в своей мастерской!

Он вытаращился на меня.

– Ты просто взяла и села на него?

– Ага, – сказала я с вызовом.

– Но другого выхода нет.

Должно быть, выглядела я довольно свирепо, потому что он слегка отшатнулся.

– Ты вообще подумал, каково мне будет жить дальше, если я тебя убью? Представь, если бы все было наоборот!

Он замер; потом его передернуло.

– Вот именно!

– Нет… да… ты права. Мне не следовало просить тебя об этом.

Он бросил взгляд в сторону коридора. Эмма. Мои легкие как будто сжало в тиски. Если бы Грач попросил Эмму, она бы точно убила его на месте, чтобы спасти меня, как тогда убила бы чудовище, чтобы спасти сестру, если бы только у нее хватило сил. Она бы не позволила еще одному близкому человеку умереть по вине фейри. Пульс шумел у меня в ушах. Я больше не чувствовала подушки дивана или слезы, высыхающие у меня на лице. В сказках девы принимали яд и выпрыгивали из башен, услышав о смерти своих избранников. Но я не принадлежала к их числу. Я все еще хотела жить и прожила семнадцать совершенно адекватных лет, прежде чем встретила Грача. У меня была семья; они любили меня и нуждались во мне. Я не смела заставлять Эмму и близняшек страдать, переживая мою потерю. Если это и впрямь был единственный выход… Если нам пришлось бы сделать это… Но я не могла согласиться с этим; было больно даже подумать о том, что его больше не станет, и эта огромная пустая печаль грозила захлестнуть меня с головой.

Его пальцы осторожно заправили мне за ухо прядь волос.

– Это не будет похоже на смерть человека, – сказал он. – Ты уже видела. От меня не останется тела. Может быть, вырастет дерево. Уж побольше того смехотворно крошечного дубка за вашей кухней.

Я не сдержалась и поперхнулась смехом.

– Выделываешься.

– Ага, – губы его растянула полуулыбка, – всегда.

Я извернулась и вытащила кинжал из-под подушек. Закрыв глаза, сжала лезвие сильно, почти до крови. Я представила себя в будущем – может быть, через год или два, – как я буду идти домой, вверх по холму. Все еще буду скорбеть, но с каждым днем мне будет становиться легче. Я вообразила, как Март и Май выбегут из кухни, чтобы обнять меня за ноги, нет, за талию, ведь они уже вырастут и станут выше. С великолепного дерева, круглый год окрашивающего один скат нашей крыши в алый цвет, будут падать листья; оно будет с высокомерным пренебрежением оценивать состояние наших водосточных желобов. Облака будут скользить по голубому небу. Воздух будет кипеть от жара. Трескотня кузнечиков будет сливаться в бесконечный дурманящий хор.

Этот образ заставил меня поежиться от омерзения. Нет. Я не могла принять такой мир – мир, в котором мы проиграли, а Ольховый Король победил, мир, в котором ничего никогда не менялось, и доказательства этого окружали меня каждый божий день.

Ладонь саднило. Я моргнула и снова увидела кинжал – серебристый на алой ткани моего платья; свет переливался на его поверхности, как вода. Впервые я осознала, какое оружие оказалось в моих руках и что я могла сделать. Или, если точнее, что могло сделать оно. Потому что, поняв это, я приняла решение.

Этот кинжал убьет фейри.

Но только не того, о ком подумал Овод.

Глава 22

– ПРИНЕСИТЕ мне киноварь. И индиго, пожалуйста. Май, я знаю, что ты со мной не разговариваешь, но ты все еще можешь носить вещи, правильно? Эмма, не могла бы ты найти что-нибудь, что я могла бы подложить под руку, пока работаю? Грач, это не палитра, это поднос. Ох… неважно, неси его сюда. Думаю, он подойдет.

Моя мастерская закружилась в водовороте активной деятельности. Я чувствовала, что рухну, едва попытаюсь встать, поэтому расположилась на диване, подсунув под спину полдюжины подушек, а все остальные прислуживали мне, что могло бы быть очень приятно, если бы все эти задачи я не выполняла с удовольствием сама. К их чести, никто не пытался отговаривать меня от того безрассудного плана, который я придумала. Эмма и Грач всего раз посмотрели в мои горящие глаза, переглянулись в неожиданной солидарности и начали подавать мне кисти.

Я никогда не работала так раньше. Для начала у меня не было времени, чтобы сделать набросок. Утренний свет уже прокрался в комнату, озаряя мою банку с льняным маслом, отбрасывая на обои розовый прямоугольник. Я решила не оглядываться, потому что понимала, что, начав, уже не смогу остановиться; но Эмма то и дело выглядывала в окно. Наконец она ахнула и уронила подушку.

– Что ты там увидела? – спросила я.

– Ничего? – Она торопливо подоткнула подушку мне под локоть. – Просто распереживалась. – Бесстыдная ложь. Эмма могла смешивать смертоносные химикаты, пока кто-нибудь бил бы в тарелки у нее над ухом.

Май привстала на цыпочки и посмотрела сама.

– Что-то бежит по полю, – объявила она якобы будничным тоном. Потом отвернулась, пожав плечиками с преувеличенным спокойствием, чтобы показать, что не боится, хотя мне через всю комнату было видно, как она дрожит. – Наверняка это Ольховый Король, который придет сюда, чтобы убить тебя и съесть, потому что ты глупая.

Эмма вскинулась, хватая очередную подушку.

– Май, не смей так говорить со своей сестрой!

– Ну это же правда!

– Ольховый Король еще не явился, – заверил меня Грач. – Это всего лишь гончая, и она не сможет проникнуть в твой дом, равно как и другие чудовища и фейри, которые придут следом.

Я постаралась обуздать собственное дыхание, заставляя себя расслабиться. Кисть, которую я зажала в кулаке, оставила на моих пальцах бескровные вмятинки.

– Почему? – тихо спросила я, надеясь, что мои близкие это не услышат. – Заклинание же не помешает никому проникнуть внутрь.

Его глаза сверкнули.

– Потому что я им не позволю. – Бросив еще один быстрый взгляд в окно, он развернулся и зашагал в сторону коридора.

– Грач, – позвала я, заставив его остановиться. – Спасибо. Будь осторожен.

Я благодарила его не только за то, что он собирался сделать. Я благодарила его за доверие, за веру в мои силы. Ему было нелегко отложить железный кинжал.

Он неловко кивнул; потом вышел из комнаты. Где-то вне поля моего зрения кухонная дверь захлопнулась за ним. Заставив себя отбросить страхи, я сосредоточилась на своем холсте, забываясь в скольжении блестящей краски по шершавой поверхности, в тихом шуршании сухой щетины кисти в конце каждого мазка. Фон цвета темной жженой умбры на углах к центру становился ясно-золотым, чтобы высветить силуэт в сияющей короне. От этого портрета зависело все. Эта работа должна была стать лучшей из всего, что я когда-либо писала; и я должна была закончить ее в одно утро в технике, к которой привыкла меньше всего – мокрым по мокрому, потому что у меня просто не было времени, чтобы дать краске высохнуть. Глаза жгло от необходимости держать их открытыми, и кисть, казалось, весила с десяток килограмм. Но, мазок за мазком, моя картина оживала.

Вскоре я так погрузилась в работу, что перестала замечать, что происходит вокруг. Весь мир состоял только из моего Ремесла; за пределами краев моего холста не существовало ничего, как будто он был старой морской картой. Пока снаружи не донесся грохот, от которого затряслись стаканы на столе рядом с моим мольбертом, выдергивая меня обратно в светлую и шумную реальность.

Я обернулась, остолбенело моргая. Эмма и близняшки прилипли к окнам. Эмма стояла у южного окна на другой стороне комнаты; я не заметила, как Март с Май забрались на диван по обе стороны от меня.

– Он разорвал его пополам! – радостно взвизгнула Май. Март подпрыгивала, стоя на коленках.

Я оглянулась через плечо. Заросли гигантских извивающихся лоз, покрытых шипами, широких и высоких, как дубы, окружали наш дом; двор накрыла их тень. На моих глазах одна из них хватила какую-то белую фигурку – гончую – и отбросила к пшеничному полю так далеко, что я не видела, где она приземлилась. Останки какого-то волшебного чудовища, распластанные поперек нашего загона для кур, видимо, были причиной землетрясения. Я поискала глазами Грача во всем этом хаосе. В последний раз он создавал шипы такого размера, когда был тяжело ранен Могильным Лордом. Как сильно пришлось ему ранить себя сейчас, чтобы совершить этот безрассудный подвиг? Его нигде не было видно. И я не просто подозревала, а точно знала, что убедительное пожелание смерти могло мотивировать его. По моим плечам и рукам пробежала дрожь, и через секунду я уже тряслась всем телом. Кожа казалась слишком тесной, и белый шум звенел у меня в ушах, заглушая все остальные мысли.

Март буйно заблеяла, когда очередная гончая полетела в поле. Реакция близняшек, по крайней мере, заверила меня в том, что, если мы все сегодня выживем, проблем с тем, чтобы Грач им понравился, не возникнет.

«Может, им не стоит на это смотреть?» – безмолвно спросила я Эмму, бросив на нее безумный взгляд.

Тетя ответила мне взглядом, не менее бешеным: «О, поверь мне, это бесполезно».

Снаружи раздался громкий скрип. Я снова повернулась к окну. Лозы замерли на месте от корней до верхушек; шипастые щупальца изгибались, деревенея, формируя густые, почти непроходимые заросли. Голова закружилась. Я оставила попытки высмотреть что-то во дворе и сконцентрировалась на внутренних ощущениях, пытаясь нащупать связь приворота между нами. Если бы с Грачом что-то случилось, я бы это почувствовала. Лозы не были мертвы, просто обездвижены. Что бы ни творилось снаружи, он делал это нарочно, не так ли?

Дверь кухни распахнулась, и по коридору застучали подошвы: я безошибочно узнала широкие шаги Грача. На мгновение закрыла глаза, справляясь с головокружением облегчения, захлестнувшим меня. Но этим ощущением я наслаждалась недолго.

– Он идет, – сообщил Грач с порога. – У нас мало времени.

Грудь его вздымалась тяжело, как кузнечные мехи, и волосы были так растрепаны, как будто он только что оказался посреди ветреной бури. Один из его рукавов был закатан; кухонное полотенце было неаккуратно обмотано вокруг запястья. Я постаралась не задумываться о том, что это значило – раньше он никогда не бинтовал раны. Может быть, он просто не хотел запачкать кровью ковер.

Мы с Эммой мрачно переглянулись.

– Можешь отвести близняшек в подвал? – спросила я.

Возможно, сейчас мы в последний раз видели друг друга живыми. От этого знания смотреть Эмме в глаза было не легче, чем смотреть на солнце. Она поклялась вырастить меня и уберечь от всех опасностей, а сейчас рисковала потерять по вине тех же сил, которые уже однажды разрушили наши жизни. Внезапно я поняла – с ужасающей ясностью, – что она не знала, сможет ли найти в себе силы снова подняться, если потеряет меня. В ту секунду передо мной стояли две Эммы – та, что меня вырастила, и другая, которую она от меня прятала, которую я почти не встречала раньше. Эмма, которую я, возможно, так никогда и не узнаю.

Чары рассеялись.

– Вы слышали, что сказала ваша сестра, – произнесла Эмма оживленно, хотя голос ее звучал очень устало. Она подошла к Март и подняла ее на руки. Май покорно соскользнула с дивана. Обе близняшки неуверенно смотрели на меня. Нельзя было снова начинать плакать. Только не сейчас.

– Я вас люблю и закончу до обеда, – объявила я привычным голосом занятой перфекционистки. Когда Май открыла рот, я перебила ее: – Май, я знаю, что ты меня не ненавидишь. – Если бы я дала ей возможность произнести это вслух, то точно не смогла бы сохранить самообладание. – А теперь поторопитесь.

Прежде чем уйти, Эмма поцеловала меня в макушку. Я стиснула зубы, запрокинула голову к потолку и, только дождавшись, когда их шаги застучат вниз по ступеням, позволила слезам скатиться вниз. Старательно шмыгая носом, вытерла мокроту запястьями, окунула кисть в завитки киновари и желтого сурика и вернулась к работе. Сейчас мне остались только заключительные штрихи. Несколько изъянов отчетливо виднелись на холсте – пятно тени, на котором не хватало фиолетового рефлекса, пластина короны, на которую стоило добавить бликов для объема, – но у меня не осталось времени на то, чтобы все их исправить. Самая важная часть, говорила я себе, была закончена.

Раздался шелест ткани. Это Грач подошел ко мне и остановился, впившись взглядом в мое творение. Он оставался абсолютно неподвижен. Эта обездвиженность, это молчание сказали мне все, что я хотела знать. Пауза – и я опустила кисть. Уверенность поднялась внутри меня твердо и спокойно, как морской прилив, заполняя собой каждую полость сомнения.

Мое Ремесло было истинным.

Вдалеке, заставив стекла окон задребезжать в рамах, раздался зов рога – низкий, звучный, презрительный. Солнечные лучи пронзили мою мастерскую, когда снаружи рассыпались кристаллы: шипы сдались Ольховому Королю. Легкомысленная самоуверенность, пьянящая, как вино, подстегивала меня. Я подняла глаза на Грача и улыбнулась.

Он оторвал взгляд от портрета, пораженный. В какой-то момент внешние чары покинули его. Спутанные пряди волос обрамляли встревоженное лицо. Он изучал меня нечеловеческими глазами, жестокими глазами, которым не должна была быть свойственна доброта, нежность или любовь; но по ним все еще было видно, что я вела себя странно даже для смертной, и особенно для самой себя.

– У тебя закончилась магия, – мягко сказала я, касаясь его запястья. Янтарная кровь пропитала временную повязку. Он поморщился; выражение его лица дрогнуло. Подняв руку, Грач стал вертеть ее перед глазами, разглядывая длинные пальцы со странными суставами, как будто, подобно человеку, находил это зрелище отталкивающим.

– Приворот отнимает у меня много сил, – сообщил он. – Я больше не смогу защитить тебя от него.

– И не придется, – ответила я.

По полу прошла дрожь. Хотя я больше ничего не почувствовала, весь дом застонал, как будто его силой сорвали с фундамента и подняли в воздух. Когда он рухнул обратно с громоподобным грохотом, все половицы задрожали и с потолка посыпалась штукатурка. Грач огляделся, очевидно, замечая что-то, что мне было не дано. Мне не нужно было даже спрашивать. Чары, наложенные на мой дом, были разрушены. Ольховый Король пришел сюда лишь ради одной цели – чтобы убить нас обоих. И он не собирался тратить время.

Я отпихнула подушки и встала. Мои колени подкосились уже в третий раз за эти сутки, но Грач поймал меня снова, помогая удержаться на ногах, как будто я ничего не весила. Я потянулась за портретом.

– Изобель, – позвал он. Моя рука остановилась. – Я не большой мастер… объяснений, – продолжил принц, помедлив. Потом, глядя на меня, он совсем замолчал, очевидно, поглощенный зрелищем и успевший позабыть все, что собирался сказать.

– Знаю, – нежно заверила я его. – Припоминаю, как в первый раз ты умудрился оскорбить мои короткие ноги, помимо прочего.

Он немного выпрямился.

– В свою защиту скажу, что они действительно очень короткие, а лгать я не умею.

– То есть сейчас ты пытаешься сказать, что любишь меня такую, как есть, с короткими ногами и прочим?

– Да. И… нет. Изобель, я люблю тебя всецело. Я люблю тебя безгранично. Я люблю тебя так сильно, что это пугает меня. Я боюсь, что не смог бы жить без тебя. Десять тысяч лет подряд я мог бы каждое утро видеть твое лицо и каждый раз с нетерпением ждать следующего пробуждения, как первого.

– Кажется, мы тебя недооценили, – выдохнула я. – Это и впрямь было прекрасное объяснение.

Схватив за воротник, я притянула его к себе и поцеловала, несмотря на жуткое лицо и приглушенные звуки протеста, которые все равно скоро стихли. Его зубы оставались острыми, но он целовал меня с такой нежностью и осторожностью, что это не имело значения. Внутри меня распускался цветок – мягкий и редкий бутон, отчаянно жаждущий света, ветра, прикосновений. В каком-нибудь другом мире это мог бы быть наш последний поцелуй. Но сейчас я не собиралась этого допустить.

Мы отпрянули друг от друга, когда на окно упала тень. Грач неохотно отпустил меня, и я, шатаясь, зашагала вперед. Слабые ноги подкашивались, как у новорожденного олененка. Сняв портрет с мольберта, я подняла его перед собой, как щит, а потом развернулась.

Что-то происходило с дверью. Блестящие темные пятна растекались по ней, как кляксы чернил просачиваются сквозь страницу или пламя свечи чернит кусочек бумаги. Я не понимала, что случилось, пока сладковатый смрад тлена не ударил мне в ноздри, а на дереве не зашевелились мохнатые клочки белой плесени. Дверь гнила. Она осела на петлях, накренившись. Доски облезали клочками, падая наземь и превращаясь в губчатые комки. Латунная ручка со стуком упала на пол и покатилась в угол. И Ольховый Король вошел внутрь, согнувшись пополам и развернув широкие плечи боком, чтобы протиснуться в пустой дверной проем. Его огромный силуэт затмил собой свет и почернел, почти невидимый. По комнате поползла волна жара.

В моей мастерской побывали множество фейри, но таких, как он, я не принимала никогда. Когда он выпрямился, солнце иной эпохи загорелось в его бороде и засияло на изумрудном сюрко, освещая гигантскую фигуру под таким углом и с такой интенсивностью, что стало ясно: окна комнаты здесь ни при чем. Он был не из нашего времени, и это бремя было окутано вокруг него, точно мантия. Осознавая, что по сравнению с ним я была маленькой, как ребенок, я сделала шаг вперед. Он не смотрел на меня. Как будто вообще меня не видел. Под кустистыми бровями его глаза шарили в бесконечности веков, разыскивая настоящее, тот час и день, которые имели для него меньше значения, чем единственная пылинка, парящая в воздухе среди тысяч ей подобных.

Моя уверенность пошатнулась. В подготовленном плане был всего один изъян – он не мог сработать, если Король не опустит взгляд. Поэтому я прочистила горло и подала голос.

– Когда-то мы поклонялись вам, не так ли, Ваше Величество? Я видела статуи в лесу. Они были вырезаны руками человека.

Он наклонил голову, как будто прислушиваясь к далекому щебету птички.

– Я никогда не слышала историй и не читала книг, в которых в Капризе не царило бы лето, – продолжала я. – Прежде чем покарать нас, скажите, как долго вы правили?

Его голос скрипел, как живой лес.

– Я правил вечно. Я был королем, когда смертные еще не придумали слова. Сначала мной восхищались. Потом меня боялись. Теперь я забыл. Странно. Я не помню, сплю я или бодрствую и в чем состоит разница. – Его взгляд опустился, становясь острее от постепенного осознания, и все мои мышцы оцепенели; я сражалась с желанием спастись бегством, как кролик – от когтей пикирующего ястреба. – Однажды я пришел покарать смертную деву по имени Изобель и принца по имени Грач за преступление против Благого Закона.

– Да, – ответила я; в горле стало нестерпимо сухо. – Этот день сегодня, Ваше Величество. Но сначала я хотела бы преподнести вам дар, как и многие смертные до меня.

Я подняла портрет. Его взгляд опустился и задержался на нем. Мое сердце дрогнуло. Он изучал мою работу, не узнавая, как будто она ничего для него не значила. С тем же успехом я могла бы показать ему портрет Грача, Овода или вовсе пустой холст. Но потом он испустил долгий, медленный вздох – последний хрип умирающего, от которого по мастерской пронесся порыв ветра. Неземной солнечный свет, золотом озаряющий его плечи, потух, скрывшись за облаками, омрачив черты лица. Он снова превратился в того старика, сидевшего в тронном зале. Пыль все еще оседала на его коже. Показавшись из тени, между рогов его короны повисла паутина.

– Что это? – спросил он низким хриплым голосом.

– Это вы, Ваше Величество.

Он посмотрел на себя. Он видел свое лицо, как будто оно было чужое, но все же узнавал его: правитель, который восседал на троне бесчисленные тысячелетия, но чувствовал при этом каждую потерю, великую или крошечную, выдержал каждое тяжкое бремя своей бесконечной жизни. Существо, которое когда-то любило и, возможно, даже было любимо в ответ. Его рот дрогнул. Слеза прокатилась светящейся дорожкой по запыленной щеке.

– Вы сказали, что вам что-то снилось, Ваше Величество. Вы чего-то хотели. Что это было? – Я поудобнее перехватила холст. Металл, нагретый от моего прикосновения, шевельнулся в ладони.

Его лицо исказилось.

– Как смеешь ты… как смеешь ты показывать это мне? – Его слова становились все громче, пока не превратились в сломленный вой, как буря, треплющая деревья. Дом вздрогнул, и ветки заколотились о стены снаружи. – Мне ничего не снится. Мне безразличны эти безделицы, эта пыль, которую вы зовете Ремеслом.

Он поднял руку, собираясь покончить со мной. И все еще не мог оторвать глаз от своего портрета.

Сейчас. Я рванулась вперед. Ольховый Король не посчитал серьезной угрозой смертную девочку, бросившуюся на него, вооруженную лишь холстом и влажной краской. Это и стало его погибелью. Я навалилась на него всем весом собственного тела; железный кинжал прорвал холст, скользнул Королю между ребер и пронзил его сердце.

Я отскочила, и Грач поймал меня; Ольховый Король рухнул на колени. Портрет, порванный, валялся на земле – лучшая работа всей моей жизни превратилась в кучу из искореженной рамы, изорванной ткани и размазанной по полу краски. Мой пульс стучал, как молот по наковальне; я представила, что он вот-вот вытащит кинжал из собственной груди и невредимый поднимется на ноги. Но он лишь прижал ладонь к желтой краске на своем сюрко, как будто удивился ей больше, чем собственной крови. Его внешние чары начали рассеиваться, и я придушенно ахнула, увидев, что было под ними.

Рост Ольхового Короля оставался неизменным, но теперь он стал сухопарым и истощенным, как труп; изъеденные молью одежды обвивали иссохшее тело. Глаза его запали глубоко внутрь глазниц, и бесцветная кожа казалась мягкой и хрупкой, как истлевшая марля. Корона из рогов почернела и потускнела; жуткие острые осколки торчали во все стороны там, где куски отвалились от времени, а ободок врос в плоть его лба. От него исходил тошнотворный смрад. Когда он покачнулся, заваливаясь вперед, жук-падальщик выскочил из его уха и исчез в бороде.

Его губы шевельнулись.

– Мне страшно, – прошептал он голосом, полным изумления. – Я чувствую…

Его глаза закатились. Мох вспенился на ковре и потянулся вверх, поглощая его. «Да он испортит весь пол», – подумалось мне. Странная практичность. Нужно было перенести тело. Но едва эта мысль пришла мне в голову, Грач оттолкнул нас обоих в сторону и закрыл меня своим телом. Мир пошатнулся. Половицы вздулись; огромный корень выскочил из-под земли, расщепляя древесину, как топором. Заросли цветов вспыхнули на ковре, мольберте и диване, на нас с Грачом, волной ударившись о противоположную стену. Раздался звон бьющегося стекла. Ветки царапали потолок; гвозди скрипели и гнулись от нагрузки. А потом дом тряхнуло с мучительным грохотом, и отвалившиеся куски кровельной дранки посыпались на пол. Лучи света, слепяще яркого, рассекли руины моей мастерской.

Кажется, на этом все кончилось. Грач пару мгновений еще лежал на мне сверху; потом оглянулся через плечо и отполз в сторону. Куски штукатурки посыпались с его волос. Он помог мне подняться посреди воцарившейся разрухи. Теперь мастерская скорее напоминала лес. Громадная ольха росла посреди комнаты, проломив полкрыши и часть южной стены. Пятна света мерцали на зарослях мха, папоротников и цветов, под слоем которых мебель была почти незаметна, лишь там и тут торчали из подлеска бугры странной формы. Мы победили, но в это мгновение я как будто оцепенела. Было так странно стоять посреди собственной мастерской и смотреть на пшеничное поле сквозь обвисшие остатки шипастой баррикады, построенной Грачом. Там, вдалеке, к лесу бежали фигуры – куда быстрее, чем люди, некоторые даже на четвереньках.

Порыв ветра захлестнул нас. Грач пошевелился; кусок дранки заскрипел под его подошвой. Потом он споткнулся и рухнул на землю. Паника охватила меня. В голову мне сразу пришла жуткая мысль о какой-нибудь щепке, проткнувшей ему спину, пока он защищал меня своим телом. Я упала на колени рядом с ним, схватив его за руку, не зная, сможет ли он пережить серьезное ранение без помощи магии.

Вид у него, впрочем, был скорее удивленный, чем травмированный. Пока я ощупывала все его тело в поисках малейшего ранения, внешние чары снова вернулись к нему. Он схватил меня за руку.

– Смотри, – сказал он, но обернуться меня заставило уже одно только выражение его лица.

Ветер пронесся по полю, сгибая пшеницу сверкающими волнами. Когда они разошлись в стороны, как рябь по воде, цвета вокруг переменились.

Листья на деревьях стали золотыми, и алыми, и огненно-рыжими. Скоро весь лес, преображенный, полыхал. Далеко вдали зелеными оставались лишь травянистые обочины, тянущиеся вдоль полей, да несколько одиноких высоких сосен, проглядывающих сквозь листву. Я громко рассмеялась, представив, в каком смятении будут остальные жители Каприза: как миссис Фирт, потрясенная, выползет из своего магазина, как Финеас будет рассматривать картину, висящую у двери. Единственный красный лист сорвался с дуба возле кухни и полетел вниз.

– Так тихо, – поразилась я. Ветер зашуршал в складках моего платья; от его сладкой долгожданной прохлады по моей коже побежали мурашки. Птицы пели в кронах деревьев. Из леса доносился плавный стрекот сверчков. Но все кузнечики уже замолчали.

Одинокая фигура показалась посреди разрушенного двора, брезгливо пробираясь мимо шипов, рассыпанных по земле. Его светлые волосы отливали серебром в свете солнца, и с момента последней нашей встречи он успел переодеться: на нем были полупрозрачный синий жилет и безупречный свежезатянутый шейный платок.

Внутри у меня все сжалось. Где-то здесь, в моей мастерской, все еще был погребен железный кинжал.

Овод заговорил мягким приятным голосом:

– Итак, правление лета подошло к концу, и в Каприз пришла осень. Мне жаль, что до весны еще далеко, но так устроен мир, и я верю, что однажды времена года снова переменятся. Добрый день, Грач. Изобель.

Он остановился в нескольких метрах от нас и поклонился. Грач хмуро ответил ему тем же. Я же вовсе не была связана такими обязательствами и просто вперила в него свой гневный взгляд.

– Какой радушный прием, – заметил Овод. – Я всего лишь хотел поздравить вас обоих с отлично проделанной работой. – Он перевел взгляд на меня и улыбнулся – теплая, любезная, но непроницаемая улыбка, от которой в уголках его глаз появились морщинки. – Ты сделала каждый выбор правильно. Как блестяще. Как исключительно. Убив Ольхового Короля, ты уничтожила каждый мандат, установленный им. Вы с Грачом свободны жить, как вам вздумается, и Благой Закон больше не властен над вами. Дворы фейри никогда больше не будут прежними.

Я еле нашла в себе силы заговорить.

– Но вы… вы же хотели…

Что он хотел? Внезапно все встало на свои места. Прежде чем я заключила с ним нашу первую сделку, возможно, даже прежде, чем я родилась, он уже начал плести свои интриги. Наложил на мой дом могущественные чары, чтобы завоевать мое доверие и убедиться, что я не пострадаю, пока не придет время действовать. Организовал портрет для Грача. Привел нас к Зеленому Колодцу. Подложил нам железный кинжал, который с самого начала был предназначен именно для Ольхового Короля. И хуже того, знал с точностью до малейшего слова, что сказать мне, чтобы я возненавидела его, посчитала своим злейшим врагом и понеслась сквозь лес, прочь от предназначенного мне пути, к невозможной цели, чтобы, наконец, свергнуть и уничтожить Ольхового Короля. Изумление и ярость захлестнули меня одновременно. От эмоций мой голос звучал жестко и приглушенно.

– Мне неприятно осознавать, что вы использовали меня как пешку в своей игре, сэр.

Он долго смотрел на меня и заговорил не сразу.

– Ах, но ты вовсе не была пешкой. Все это время ты была ферзем.

Я сделала глубокий вдох. В интонации его голоса крылся какой-то незримый смысл, на расшифровку которого у меня сейчас не хватало терпения.

– А вы коварны и жестоки, и я никогда не забуду, какие страдания нам пришлось вытерпеть из-за ваших расчетов, чем бы все это ни закончилось.

– Слова истинного монарха, если позволите так выразиться. – Он снова улыбнулся. Но по его лицу промелькнула тень, и на этот раз в уголках глаз не появились морщинки. Его портретная галерея невольно вспомнилась мне. Все эти столетия терпеливо собирать картины, но не из искренней страсти, а лишь потому, что он ждал меня, моего Ремесла, как паук в середине огромной паутины, которую сотнями лет плел в абсолютном одиночестве.

– Я верю, что все это к лучшему, – продолжал он. – Доверять даже одному представителю моего народа – и без того достаточная глупость. Смертным никогда не следует забывать, кто мы такие и что служим только себе.

– Овод, – произнес Грач тоном, призванным намекнуть весеннему принцу, что он злоупотребляет нашим гостеприимством.

– Последнее, если позволите. – Овод стряхнул с рукава несуществующую пыль и, взглянув на Грача, приподнял брови. – Ты, я полагаю, осведомлен, что еще не провозглашен королем? Что есть еще кое-что, что тебе необходимо…

– Да, я знаю! – рявкнул Грач, перебивая его.

Я бросила на него любопытный взгляд; он нервно отвернулся, не глядя мне в глаза. Очевидное облегчение показалось на его лице, когда в доме послышались нерешительные шаги, освобождая его от необходимости срочно пояснять мне подробности «кое-чего». В ту секунду я была счастлива забыть об этом.

– Эмма! – позвала я. – Мы в безопасности! Мы в… мастерской.

– Это я вижу, – спокойно ответила Эмма, входя в комнату; близняшки цеплялись за ее руки. – В стенах дыры. Март, что бы ты сейчас ни подняла с пола, ни в коем случае не ешь.

– Поздно, – сказала Май.

Тетя покачала головой. Окинув взглядом мастерскую, а следом двор, она увидела Овода и, буравя его взглядом, оценивающе прищурилась.

– Ну и кто будет все это убирать?

– О боже! – воскликнул Овод. – Боюсь, мне пора бежать.

Эпилог

Я аккуратно замотала бинтом раненую руку Грача и довольно отметила, что на этот раз он поморщился, не пытаясь этого скрыть. Прошло уже две недели, и его палец почти зажил. Мы сидели за кухонным столом под мерцающим аметистовым сиянием его волшебного огонька. Тот горел все так же ярко, несмотря на то что днем Грач заплатил рабочим, восстанавливающим нашу мастерскую, еще парой десятков заклинаний. От моего внимания не ускользнуло то, что он еще ни разу не заговорил о том, как вернется в лес или возьмет на себя королевские обязанности; поэтому, едва он принялся нервно ерзать на своем сиденье, я догадалась, что последует дальше.

– Однажды, – произнес он, – я рассказал тебе, как у моего народа работает порядок престолонаследия. Как одного принца сменяет другой. Или, по крайней мере, как это работало раньше. Закон теперь может измениться.

– Да, и это ужасно, – произнесла я с чувством. – Убивать друг друга, как… ох.

Грач явно не был готов к тому, что я начну догадываться сама. Он побледнел и быстро продолжил:

– Поэтому технически, свергнув Ольхового Короля, ты стала… ну… королевой всех дворов фейри. А я…

Мне стало его жалко. Лицо у него изрядно позеленело.

– Грач, я буду счастлива сыграть с тобой свадьбу и сделать тебя королем. Но только с одним условием. Оно чрезвычайно важное.

Было трудно сказать, почувствовал он облегчение или только еще больше испугался.

– Что такое, дорогая моя?

– Я бы хотела услышать еще одно объяснение.

– Изобель. – Он опустился на колени и поцеловал мою руку, глядя на меня снизу вверх с беззаветной преданностью. – Я люблю тебя больше, чем звезды на небе. Я люблю тебя больше, чем Жаворонок любит свои платья.

Я так взвизгнула от смеха, что напугала саму себя.

– Я люблю тебя больше, чем Овод любит смотреть на себя в зеркало, – продолжал он.

– Ну уж это ты перегибаешь!

Звуки нашего хохота пронеслись над темным двором, мимо курятника, полного спящих кур, мимо красного дуба и поля шелестящей осенней пшеницы, наполовину сжатой для праздника урожая. Дикий ветер подхватил наши голоса и отнес к самому краю леса, туда, где сверчки пели новую песню новорожденной луне. Где-то далеко пировали фейри. Другие кружились в танце на балу. Иные гладили пальцами кусочки коры, разглядывая собственные портреты в тихом раздумье. Худая смертная женщина собирала свои книги; ей помогала девочка с острыми зубками и хорошо одетый мужчина с серебристыми волосами. Но чем бы все они ни были заняты, каждая живая душа в лесу, затаив дыхание, неизбежно замерла в ожидании вкуса осени, запаха перемен и первых вестей о короле и королеве, каких раньше не видел мир.

И мы не жили долго и счастливо, потому что в такую ерунду я не верю. Но впереди нас ждало долгое и смелое приключение со множеством событий, которых наконец стоило ждать с нетерпением.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg