«Раздробленный свет»

Раздробленный свет (fb2) - Раздробленный свет [ЛП] (Звездная пыль - 3) 1778K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эми Кауфман - Меган Спунер

Эми Кауфман, Меган Спунер

Раздробленный свет

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜

Оригинальное название: Their Fractured Light

Авторы: Эми Кауфман и Меган Спунер / Amie Kaufman and Meagan Spooner

Серия: «Звездная пыль» 3/ Starbound #3

Перевод: Светлана Дианова

Редакторы: Александр Иванович Иркин, Светлана Дианова

Вычитка: SD

Посвящается нашим сестрам Джози Спунер и Флике Кауфман,

самым первым соучастницам по преступлению,

чьи фантазии помогли нам встать на путь повествования

несколько лет назад.

Пульсация.

Безмолвие колеблется и распадается, и там, где когда-то не было ничего кроме нас, появляется что-то новое. Яркое и твердое, холодное и сглаживающее поверхность безмолвия, новое, что появилось только на мгновение, прежде чем снова исчезнуть.

Но мы вместе. И мы наблюдаем. И мы ждем, потому что никогда не было ничего нового, и мы хотим увидеть это снова.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

СОФИЯ

ПЕРЕЛИВАЮЩИЙ НА ТРАВЕ солнечный свет прекрасен, хоть я и знаю, что он искусственный. Свет не ласкает теплом кожу, у меня не будет ни загара, ни веснушек. Трава не сминается под ногами, которые проходят сквозь нее, ступая на мраморный пол, что находится под голографией. Год назад я бы ахнула вслух при виде солнца и голубого неба, даже голографического, но сегодня я нахожу, что это просто заставляет меня скучать по дому. Я бы все отдала сейчас, чтобы поднять голову и увидеть свинцовые облака, а потом опустить взгляд и встретить болото, уходящее за горизонт, что ни один голографический вестибюль в офисном здании не может надеяться повторить.

Голокомната полна людей, и в то время как многие из них кажутся сотрудниками главного офиса «Компании Лару», других сложнее определить. Некоторые держат в руках старомодные портфели, в память о древней, винтажной моде с Земли 1920-х годов — нынешняя причуда среди верхушки общества. Другие щеголяют с пустыми руками. Притворное ношение кошельков и сумочек абсурдно, когда все, что в них бы лежало — деньги, документы, телефоны, идентификационные карты — было оцифровано сотни лет назад.

Но эта тенденция позволяет легко и без вопросов носить с собой все, что мне нужно. Всего пару лет назад я бы застряла в псевдо-викторианском наряде, если бы хотела быть модной, пряча инструменты своего ремесла под громоздкой юбкой. А так мое чайное платье легкое, в нем удобно бежать, если это понадобится, и, самое главное, воздушное, невинное кружево цвета слоновой кости заставляет меня выглядеть даже моложе моих семнадцати. Я прижимаю сумочку к себе, делаю глубокий вдох и осматриваю толпу людей.

В воздухе висит напряжение, которое учащает мой пульс. Это тонко — те, кто прячется здесь на виду, делают это безупречно. Почти. Я выросла на Эйвоне, и я знаю, как считывать толпу. Я знаю, как быстро протест превращается в бунт… я знаю, как быстро мирный город становится полем битвы.

Я не имею понятия, в курсе ли обширная сеть службы безопасности «Компании Лару» о подпольных протестах, запланированных на сегодня. Я знаю о них только потому, что мне рассказал об этом один из моих контактов из организации «Коринф Против Тирании» — смешное название, но романтично по-хорошему бороться против угнетателей. Оглядывая голокомнату, оснащенную диспенсерами лимонада, шипящего здесь и там на парящих подносах; с атмосферой, наполненной разговорами и смехом, я не могу не думать о том, что эти люди понятия не имеют, что такое угнетение. Я отрываю глаза от пары, снисходительно наблюдающей за ребенком пяти или шести лет, преследующим пару голографических птиц в воздухе. Есть причина по которой «Компания Лару» каждый год возглавляет список «Лучших мест работы в Галактике», и если бы я была тем, кто организует сегодняшний протест, я, конечно бы, не выбрала бы новую голокомнату на двадцатом этаже.

Бесплатная для сотрудников, и доступная для общественности за небольшую плату, голокомната является частью новой информационно-пропагандистской программы Лару. «Видите, какой я щедрый?» — вопрошает он. — «Я посвящаю целые этажи своего главного офиса обеспечению безопасных, забавных мест для вас и ваших детей.» — Его кампания, чтобы заставить Галактику любить его, заставить людей забыть обвинения, выдвинутые против него в эфире Эйвона, достаточна, чтобы внутри меня все сжалось… и не в последнюю очередь потому, что это работает.

Народ здесь кажется счастливым. Никого не волнует, что год назад люди до печально известной речи Флинна Кормака умирали на Эйвоне. Никого не волнует, что Родерик Лару — монстр, в основном потому, что только небольшая часть людей здесь и там на самом деле поверили в слова Флинна. Люди здесь жаждут оказаться на страницах СМИ, чтобы потом сказать, что они были на протесте. Некоторые из них, вероятно, надеются, что их арестуют, чтобы они могли позже опубликовать свои фотографии в гиперсети.

Но это очень отвлекает меня от того, зачем я здесь.

У меня есть только имя контакта, с которым я встречаюсь: Санджана Рао, и хотя это имя наводит на мысли, что оно уходит корнями в старую Индию, так же вероятно, что она может оказаться голубоглазой блондинкой, учитывая, что все расы и родословные с Земли были перемешаны на протяжении веков. Она, когда появится, запингует мой наладонник, но я все равно высматриваю ее.

Я ловлю себя на том, что скольжу взглядом к дверям лифта, умно скрытым в этом симуляторе парка, как вход в карусель. Так близко я еще не подбиралась к самому Лару после года преследования, и все, что я хочу сделать — это проникнуть в служебные лифты и подняться на этаж пентхауса. Год смены личностей и изоляции; болезненные операции по удалению татуировок, которые до сих пор полностью не стерли мой генотип; сохранение себя и всех остатков моей старой жизни, на случай, если сегодня, в данный момент, мне придется сворачиваться и снова сбегать.

Но самого Лару почти невозможно достать. Если бы это было не так, кто-нибудь давно уже убил бы его — следуя по пути к власти, добиваясь всего, за что Галактика любит его, осталось достаточно людей, которых он растоптал, и они видят его таким, какой он есть. Нет, лоб в лоб с ним никогда не столкнешься. Выманивание Лару требует определенной тонкости.

Я смотрю на тыльную сторону своей руки, привычка, от которой я до сих пор не избавилась. Кто-нибудь смышленый мог бы догадаться, что это означает — никто, кто родился на Коринфе или на любой другой старой планете не получает генный маркер при рождении… и все же я делаю так время от времени. Татуировка генотипа, или то, что от нее осталось, надежно скрыта, хотя я должна позаботиться о том, чтобы не тереться о платье, дабы не измазать ткань маскирующим тональным средством. Мне хочется достать наладонник, чтобы проверить, не пропустила ли я запрос доктора Рао, но стоять здесь, постоянно проверяя сообщения, было бы явным признаком нервозности, если бы кто-нибудь наблюдал за мной.

Только когда я поднимаю голову, я понимаю, что у меня есть аудитория. И что это не мой контакт.

Молодой человек сидит на полу, спиной к дереву — к дереву, которого на самом деле там нет, конечно. Спиной он опирается на мраморную колонну, но голографическая обрисовка комнаты создает вид будто он приятно проводит время в парке. За исключением, конечно, того, что у него есть планшет, который подключен к боку дерева. Здесь есть беспроводное поле питания, так что я точно знаю, что он не заряжает его. Он подключен к порту данных, что достаточно странно, учитывая, что любая информация, доступная в публичном месте, также будет и в гиперсети. Но не это заставляет меня остановиться, а сердце замереть. Дело в том, что он одет в зеленый и серый цвета «Компании Лару», и что над его нагрудным карманом вышита лямбда. Он работает здесь и наблюдает за мной.

Во рту пересыхает, и я заставляю себя не отрывать взгляд. Вместо этого я наклоняю голову, будто озадачена, пытаясь изо всех сил казаться заинтригованной, даже застенчивой.

На его лице мелькает улыбка, когда я ловлю его на том, что он наблюдает за мной. Он не пытается притворяться, что это не так, просто щелкает пальцами около бровей, будто наклоняет воображаемую шляпу, перед тем как уйти. Он не похож на типичного офисного работника, с длинными волосами оттенка, колеблющегося между блондином, выгоревшим на солнце, и шатеном, а также из-за наглой ленцы, что пронизывает его тело, в том как он опирается на столб.

Я делаю вдох, чтобы успокоиться, скрывая любые следы страха из-за того, что он может знать, что мне здесь не место. Вместо этого я улыбаюсь, легко придавая себе милый и застенчивый вид, и к моему облегчению, его ухмылка расширяется. Получается… просто флиртует.

Он подмигивает мне, затем нажимает кнопку на экране планшета. Голографическая птица с блестящим красным оперением пересекает мой путь, а затем замирает в воздухе. Внезапно все фоновые звуки заглушаются: пение птиц, шелест листьев, и даже какая-то часть смеха и разговора… все пропадает. Затем, без предупреждения, весь голопарк исчезает, оставляя нас в огромной белой комнате.

Единственная вещь в комнате, за исключением людей, проекторов и колон, подобных той, на которую опирается парень — это огромное металлическое кольцо в центре, вдвое превышающее мой рост. Оно стоит вертикально и сделано из какого-то странного сплава, который светится ярким белым светом. Оно стоит на пьедестале, покрытым циферблатами и приборами. Особые голографические технологии «Компании Лару» являются их собственностью, но у него похоже отсутствует проектор, и в то время как другие проекторы мерцают, кружатся и пытаются преодолеть сбой, заставивший их перестать работать, металлическое кольцо находится в забвении.

Замешательство проносится по толпе, поскольку группы отказываются от своих разговоров в пользу того, чтобы осмотреться, как будто в комнате можно найти какое-то объяснение происходящему. В связи исчезновением маскирующей голограммы, другие особенности помещения выделяются теперь — диспенсеры для напитков пустые и неприглядные, различные проекторы и динамики зависли на низком потолке, как деформированные звезды.

Что бы ни происходило, это не было запланировано протестующими. Все, как сотрудники, так и общественность, в замешательстве. Если бы это было запланировано, протестующие использовали бы глюк, чтобы начать протест, но вместо этого даже охранники по краям комнаты выглядят нервными. Я позволяю глазам расшириться, и используя группу стажеров в качестве прикрытия, направляюсь так спокойно и бесцельно, как могу, к аварийной лестнице. Если меня поймают, худшее, что они обо мне подумают, это то, что я была здесь, ради протеста. Но я бы предпочла не попадать в их записи вообще.

Прежде чем я добираюсь до пожарного выхода, мерцание света привлекает меня, и я поворачиваюсь вовремя, чтобы увидеть, как парень с планшетом вытаскивает из планшета чип размером с ноготь и кладет его в карман. Взглянув на потолок, он встает и делает два медленных, легких шага в сторону, аккуратно помещая себя в слепую зону от камеры безопасности.

Затем он стягивает униформу «Компании Лару», пока не остается просто в футболке. На мгновение мелькают татуированные голые руки, когда он выворачивает одежду наизнанку, обнажив яркую, полосатую рубашку, соответствующую тенденциям последней моды, и спокойно растворяется в толпе. Больше не сотрудник «Компании Лару».

Он слишком, слишком умен, чтобы быть одним из протестующих, которые сейчас толкутся здесь, смущенные и раздраженные тем, что у них никогда не будет шанса попасть в новости.

— Дамы и господа, просим вашего внимания. — Гладкий как шелк голос, усиливающийся над шумом толпы, раздается из динамиков. — Мы обнаружили следы нарушения безопасности и отследили его источник до этой комнаты. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие и в полной мере сотрудничайте с сотрудниками службы безопасности, и мы как можно скорее решим эту проблему.

Охранники, действуя по какому-то приказу, данному через имплантаты в их ушах, начинают направлять куда-то людей одним за другим, предположительно для того, чтобы допросить их индивидуально. Один из охранников остается у двери, блокируя тем самым выход на лестничную площадку… блокируя мой путь отступления. Консилер на руке может обмануть быстрый взгляд любого на стойке регистрации, но теперь у меня нет шансов выдать себя за протестующего — нарушение безопасности заставит их быть начеку. Первое, что эти охранники сделают, когда схватят меня — проверят на наличие татуировки с геном, решив, что мятежники с пограничной планеты являются наиболее вероятными нарушителями. Я закрываю глаза, вспоминая планы этажей, которые я запоминала в течение полутора недель. Они закроют доступ к лифтам на этом этаже, но есть еще один пожарный выход и еще одна лестница через один из коридоров, ведущих отсюда. Я осматриваю толпу, пока не нахожу этот выход, и понимаю, что охранник не ведет людей в этом направлении.

Все, что мне нужно — это диверсия.

Глаза падают на кричащую, красно-золотую полосатую рубашку. Кем бы ни был парень, он не из «Компании Лару», и его здесь тоже не должно быть. И хотя я не могу быть уверена, что его нажатие кнопки — это то, что выключило голопроекторы, я знаю, что если нас схватят вместе, он будет выглядеть гораздо более подозрительным, чем я, как только они поймут, что у него есть форма «КЛ» под изнанкой. Я бормочу проклятие под нос и устремляюсь к охраннику.

Прости, Красавчик. Я уверена, что ты также хочешь быть в центре внимания, как и я. Но если здесь и есть человек, у которого больше проблем, чем у меня, так это парень с фальшивой формой «Компании Лару» под рубашкой.

— Тот парень, — произношу я низким голосом, заставляя глаза широко распахнуться. — Я думаю, ему нужна помощь. — Если повезет, они пойдут проверять его, и я смогу выскользнуть, как только они обнаружат, что его здесь не должно быть.

Взгляд охранника немедленно переходит на парня в полосатой рубашке, который наблюдает за нами с небольшим, преимущественно, равнодушием. Его улыбка полностью угасает, когда охранник делает два шага в его сторону, и я облегчаю вес, делая первый шаг к двери, которую охранял человек. Медленно, медленно, не привлекай внимания.

Как будто мысль была произнесена вслух, охранник тянется, чтобы взять меня под руку.

— Покажите мне, — приказывает он. Я замираю, и, что еще хуже, он поднимает руку, чтобы подать сигнал одному из других тяжеловесов в нашем направлении. Теперь за мной наблюдают два охранника, и дверь снова будет заблокирована. Проклятие. Если они заставят меня пойти с ними, они вполне могут предположить, что я с ним, когда обнаружат его поддельную рубашку «КЛ». Теперь мне придется вытаскивать нас обоих отсюда.

Хорошая работа, София.

Мозг выдает шквал возможностей, и в мгновение ока я сортирую их, отбрасывая невозможное, оставшись только с одним способом привлечь их внимание к парню.

— Пожалуйста, поторопитесь, — выдыхаю я, гримасничая, пока глаза не начинают слезиться. — Он мой жених… у него проблемы, стресс делает все хуже. — В этой неразберихе, с таким количеством людей, я могу только надеяться, что охранник не будет задавать слишком много вопросов.

Охранник недоуменно смотрит на меня и, когда я поворачиваюсь, чтобы указать на парня в полосатой рубашке, прослеживает мой жест. Парень оглядывается с настороженностью во взгляде, и резко переводит его с охранника на мое лицо. Пожалуйста, думаю я. Просто не говори ничего, пока я не смогу справиться с ними.

— Вы оба были в порядке минуту назад. — Он обменивается взглядом со своим коллегой, который сейчас стоит рядом со мной. — Я уверен, что это может подождать. — говорит он ровным голосом, не отступая ни на йоту, но его рука отодвигается, переходя от оружия к талии.

Я удваиваю усилия, заставляя голос надтреснуть.

— Пожалуйста, — повторяю я. — Я останусь, я отвечу на любые вопросы, которые вы зададите. Просто проверьте его, и вы увидите, что ему нужен врач, иначе у него будет приступ. — Мне просто нужно, чтобы оба охранника повернулись к парню достаточно надолго, чтобы я выскользнула за дверь, неучтенной и без сопровождения.

Вес более близкого ко мне охранника смещается, заставляя меня задержать дыхание, но он не двигается, когда они снова обмениваются взглядами.

— Я вызову дежурного медика, — говорит он наконец. — Но он выглядит прекрасно.

Мысли скачут, сканируя охранника на все, что я могу использовать. Ему за сорок — наверное, слишком здравомыслящий, чтобы флиртовать со мной, особенно когда я уже использовала прикрытие невесты. Никаких признаков животных или детей на его одежде, ничего, что я могу использовать, чтобы установить какую-либо связь с ним, любое обращение к его человечности. Я собираюсь пойти на последнее средство… маленькая, истерично кричащая девочка, когда, без предупреждения, парень с планшетом покачивается и оседает со стоном на пол.

Оба охранника глазеют в изумлении, и на полсекунды я так же ошеломлена, как и они. Парень на земле дергается, конечности дрожат, похоже, что у него точно такой же припадок, о которым я предупреждала их. В какой-то момент я задаюсь вопросом, не наткнулась ли моя ложь на что-то вроде правды, но я не могу себе этого позволить. Я как раз собираюсь бежать к выходу, когда ближайший охранник сует руку между моими лопатками и подтолкнет меня вперед.

— Сделайте что-нибудь! — Его собственные глаза выглядят немного дикими.

Черт. Черт. ЧЕРТ. Тем не менее, если я окажусь в машине скорой помощи с этим парнем, это будет лучше, чем оказаться в комнате для допросов главного офиса «КЛ». Скорая считает идентификационный чип с наладонника, но имя, которое они получат будет Алексис. И они не будут искать генетические метки. Я опускаюсь на колени рядом с незнакомцем, тянусь к его дергающейся руке и переплетаю пальцы, будто я привыкла к нему прикасаться. Один охранник поспешно вызывает подкрепление, врачей и какую-то поддержку, говоря в нашивку на жилете.

Пальцы парня сжимают мои, заставляя мои глаза рвануть к его лицу — и внезапно все мои смоделированные слезы и паника переходят на новый уровень. У него фактически начинает идти пена изо рта, глаза закатываются. Он не может быть намного старше меня, и с ним что-то определенно, чертовски не в порядке.

Один из охранников пытается задать мне вопросы — ел ли он что-нибудь в последнее время, когда он в последний раз принимал свои лекарства, как называется его состояние, чтобы проинформировать скорую в пути. Но его голос уходит на задний план, когда другой звук раздается в центре комнаты, быстро разрастаясь в объеме и заставляя прерваться нервные разговоры в комнате. Металлическое кольцо, которое скрывали голопроекторы, внезапно оживает.

Ряд огней вдоль основания загорается, указывая, что теперь есть данные, которые нужно считать с дисплеев, а панели с подсветкой комнаты начинают мерцать, будто кольцо забирает слишком много энергии. Но ничто из этого заставило всю комнату замолчать.

Маленькие вспышки синего света начинают бежать по краю кольца, появляясь и исчезая, словно переплетаясь непосредственно через металл. Они двигаются быстрее по мере того, как звук оживающей машины усиливается и сглаживается, до тех пор пока весь край кольца не окружен синим сиянием.

Рука, держащая мою руку привлекает мое внимание, сердце колотится, когда я смотрю вниз.

Парень рядом со мной, поднимает одну бровь.

— Не хочешь сказать мне, когда свадьба, дорогая? — Его голос едва слышен, слова произносятся не шевеля губами.

Я моргаю.

— Что? — Я так обескуражена, что не могу восстановить равновесие.

Парень поглядывает на ближайшего к нам охранника, чье внимание полностью поглощено оборудованием в центре комнаты, а затем возвращается ко мне. Он вытирает остатки пены со рта, а затем поднимается на локтях.

— Думаю, нам стоит начать медовый месяц немного раньше. — На этот раз его шепот балансирует на крае, и он осмысленно кивает подбородком в сторону аварийного выхода.

Кем бы он ни был, что бы он здесь ни делал, прямо сейчас мы хотим одного и того же: выбраться отсюда. И для меня этого достаточно. Я всегда могу отвязаться от него позже.

Я протягиваю ему руку — охранник даже не смотрит в нашу сторону — и скольжу обратно к выходу. Мы добираемся до двери тогда же, когда вспышка синего света освещает белые стены перед нами. Пока парень в полосатой рубашке шарит у двери, я оглядываюсь.

Вспышки света по краю кольца теперь достигают центра, языки синих искр вырываются и исчезают, как молниеносные звездные вспышки. Время от времени они встречаются с потрясающей вспышкой света — до тех пор, пока, наконец, весь центр кольца не наполнен светом, потрескивающим, как занавес энергии.

Пока я смотрю, человек, стоящий возле кольца, падает, опускаясь на пол без звука. Я ожидаю, что люди, стоящие рядом с ним, отреагируют, ринутся к нему и скинут заклинание зачарованности, но они остаются неподвижными, расслабленными, как машины, которых обесточили. Все больше и больше людей с каждой секундой становятся неподвижными, как охранники, так и протестующие, в расширяющемся круге вокруг устройства в центре комнаты. Время от времени еще один человек падает на пол, но большинство из них стоят неподвижно, вертикально, отбрасывая длинные тени, которые мерцают и достигают нас, когда машина загорается.

Между вспышками света я могу разглядеть лица тех, кто стоит напротив меня… мне видны их глаза.

И в этот момент я будто оказываюсь на военной базе Эйвона, наблюдая, как мой папа меняется передо мной. Я вижу его глаза, умноженные в десятки раз на лицах вокруг меня, зрачки настолько широки, что глаза выглядят как лужи чернил, как беззвездное пространство ночи над болотами. Я вновь переживаю момент, когда мой отец вошел в военную казарму со взрывчаткой, привязанной к его телу. Я вспоминаю его, каким он был в последний раз, когда я видела его, тень самого себя, не более чем оболочка того, где когда-то жила его душа.

Сотни людей постепенно усеивают белые просторы голокомнаты… и у каждого из них в глазах стоит темная бездна.

Поначалу ничего не происходит. А затем появляются буквы, которые выглядят так:

ИСПЫТАНИЕ.

Затем еще несколько слов, за которыми следуют изображения, звуки и цвета. Постепенно тишина наполняется этим новым видом жизни, и мы начинаем понимать струны символов и звуков, которые пронизывают тишину. Твердые, яркие, холодные вещи приходят все чаще и чаще, оставляя рябь в тишине, собирая ткань существования на волнах, когда они проносятся по поверхности мира.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГИДЕОН

ВЫ СЧИТАЕТЕ, ЧТО МНЕ ИЗВЕСТНО, что сейчас нужно держаться подальше от неприятностей. Но вот он я: во рту стоит вкус числящего средства для компа, заперт в коридоре, втянутый в это фиаско парой ямочек на щеках. Мне давно уже пора действительно стать умнее.

Рядом со мной стройная девушка, по крайней мере, на голову ниже меня, в одном из тех платьев, которые сейчас носят все богатые девушки. Она не отстает, несмотря на каблуки. Чтобы еще добавить к ямочкам: у нее тускло-светлые волосы чуть ниже подбородка, взъерошенные в искусном беспорядке, и большие серые глаза.

М-да, кого-нибудь смышленее я вряд ли найду в ближайшее время.

— Душа моя, я действительно надеюсь, что есть вторая часть твоего плана, — еле выдыхаю я, когда мы вместе несемся по коридору.

— Что ты там натворил? — Ее глаза становятся еще больше, чем раньше, истинный страх, отраженный в них, заставляет ее голос дрожать и прогоняет мое веселье в одно мгновение. С ее стороны было лучше видно что происходило, и то, что она увидела, оставило эту девушку — девушку, которая едва глазом моргнула, когда прямо перед ней у меня пошла пена изо рта — полностью потрясенной.

— Это был не я. — Я оглядываюсь, ожидая, что какой-нибудь охранник завернет за угол, преследуя нас. — Хотя польщен, что ты так думаешь.

Я собираюсь продолжить, когда она хватает меня за рубашку, и используя мою движущую силу, толкает меня в нишу, оснащенную оборудованием для пожаротушения, не сбиваясь с шага. Я ударяюсь о стену, а она врезается мне в спину, и, поскольку я полагаю, что у нее есть причина для того, чтобы затащить меня сюда таким образом, я замираю. Мгновение спустя за углом слышны голоса, и они явно пьяные. Отличная работа, Ямочки.

— Нам нужно как-то отвлечь внимание, — шепчет она, обернув одну руку вокруг моей шеи, наклоняя мою голову, чтобы она могла шептать мне на ухо, что совсем не отвлекает. — Ты можешь их куда-нибудь направить?

— Что заставляет тебя думать, что я могу это сделать? — Я уже вытаскиваю планшет из сумки, но мне интересно услышать, что она мне скажет.

— Пожалуйста, — бормочет она. — Может, и не ты выключил ту машину, но я знаю, что ты тот, кто отключил проекторы.

Ха. Ну, по крайней мере, для начала она следила за мной. Мне следует попробовать пригласить ее куда-нибудь.

Если мы не погибнем или нас не арестуют.

Я разворачиваюсь, пока не оказываюсь лицом к ней, и, судя по тому, что ее губы вытянулись в тонкую линию, она готова вылить холодную воду на идею о том, чтобы это было так близко и тесно, пока она не осознает, что я делаю это в основном потому, что мне нужно пространство, чтобы начать работу с планшетом.

— Давай дадим им то, на что надо взглянуть, — бормочу я, вытаскивая чип активации из кармана и перемещая его в порт на боковой стороне планшета.

— Что ты собираешься сделать?

— Поймешь ли ты, если я на это отвечу? — Я оживляю экран, и как всегда раздается слабый, но пьянящий гул, когда я создаю себе приглашение в ядро «Компании Лару» и начинаю охоту на своего партнера по танцам. Неплохая система, но недостаточно хорошая.

Она тяжело вздыхает.

— Нет, — признается она. — Я не дружна с компьютерами. Люди имеют больше смысла для меня. — Она наверняка обрабатывала этих парней в голокомнате, будто она точно знает, где найти кнопки и переключатели в мозгах людей, и хотя я не слышал, я уверен, что она пыталась бросить меня под автобус, пока охранники не дали ей понять, что она присоединится ко мне. Тем не менее, я не могу винить ее — положение было опасным, и все справедливо в любви, на войне и в незаконном проникновении.

— Ха, люди? — Я нахожу нужный мне протокол и начинаю работать.

— Думай о них как о компьютерах с органическими схемами. — По ее тону я могу сказать, что ямочки вернулись. Мне хотелось бы сказать, что не я замечаю, как близко она прижалась ко мне в укрытии алькова, но это было бы неправдой. Она явно хочет, чтобы я заметил, а я стараюсь помогать людям, когда могу. — Итак, если люди имеют больше смысла для тебя… скажи мне, какие чувства вызвал у тебя я?

— Ты хочешь показать мне своим навыки, на что я должна показать свои? — качает она головой, озадаченная. — Я действительно оказалась там только для того, чтобы кое с кем встретиться. Когда проекторы отключились, и охрана начала выводить людей, я выбрала тебя для отвлечения внимания, потому что видела, как ты менял рубашку. Я подумала, что тебя тоже не должно было быть там, так что ты, наверное, подыграешь.

Скучно. Это не настоящая история. Кто-то вроде нее не приходит сюда без веской причины. Даже я не прихожу сюда без веской причины, и тот факт, что я оставляю этот монументальный провал без какой-либо новой информации о местонахождении командира Антье Тауэрс, просто добавляет соли в рану. Но моя охота на бывшую пешку «Компании Лару» подождет. Я фыркаю, чтобы Ямочки поняла, что я не купился на ее историю, и в этот момент нахожу данные, которые искал. Почти готов начать вечеринку.

Она замолкает, снова покусывая губу, когда я рассматриваю ее лицо в профиль.

— Как ты сумел подыграть? — спрашивает она. — Как у тебя пошла такая пена изо рта?

Я провожу языком по зубам, морща нос от вкуса, витающего во рту.

— Чистящее средство для компа. Брось его в обеззараженную воду, и оно составит раствор для чистки некоторых схем, которые нуждаются в щелочной смеси. Жевать его без воды, как написано на упаковке, не рекомендуется, и он во рту ощущается, как взрыв.

— Ух! — Похоже, она неохотно впечатлена, и я бы поспорил, что она даст мне фору, если ей представится такой случай.

— Как же ты себя именуешь, моя будущая жена? — спрашиваю я, давя на свое превосходство.

— Алексис.

— Приятно познакомиться, Алексис. — Ты же не возражаешь, если я буду придерживаться Ямочек, не так ли? В смысле, ведь это тоже твое ненастоящее имя.

— А твое?

— Сам Сидоти, — говорю я, и на этот раз ее очередь смотреть на меня.

— Саманта Сидоти ведет вечерние новости на «Эс-Ди-Эм», - указывает она. — И она женщина.

— Попался. — Я выглядываю из-за своей работы, а она глядит на меня через плечо, и оказывается, что смотреть на тонкую линию, появляющуюся у нее между бровями почти так же весело, как смотреть на ямочки. — Я уже почти закончил. Похоже, у нас должен быть план после того, как наши друзья начнут направляться туда, где чрезвычайная ситуация начнется примерно через минуту. Или план, что ты пойдешь своим путем, а я — своим?

Она молчит в течение нескольких секунд, хотя я не могу сказать из-за чего: взвешивает ли она свои шансы или просто слушает приближающиеся шаги.

— Менее вероятно, что мы будем остановлены, если расстанемся, — медленно произносит она, глядя на мои руки, когда я прописываю последние несколько команд пальцами, двигая ими по экрану. Затем она продолжает более твердо: — Но у меня есть карточка доступа к пожарной лестнице, и там нет никаких камер службы безопасности. Если ты хочешь пойти со мной, то давай.

Ну, разве это не интересно? Я выключаю планшет нажатием большого пальца на сканер, затем вытаскиваю чип, убирая его в карман.

— Мне нравится девушка, которая стремится к отношениям. Так трудно найти такую в наши дни. — Я потягиваю шею из стороны в сторону и пару раз перекатываю мышцами плеч, изображение закатывания припадка действительно достаточно напряжённое занятие… и вытаскиваю рубашку.

— Ну? — давит она. — Готово?

Я поднимаю руку — не могу устоять перед небольшим представлением — считаю до пяти в голове и щелкаю пальцами. И весь ад вырывается на свободу.

Коридоры затопило завыванием аварийной сирены, так что, хоть я и вижу, что ее рот движется, я не слышу ни слова из-за воя. Я предпочитаю верить, что она хвалит меня за хорошо выполненный взлом. Она качает головой, а затем прижимает губы к моему уху, и на мгновение я слишком занят, одурманенный теплом ее дыхания на мое ухо, чтобы услышать ее.

— Ты идиот, мы должны были выбираться через аварийную лестницу!

Я ухмыляюсь и кричу в ответ:

— Я заставил систему думать, что пожар на основной лестнице. Все направляются в противоположный конец здания.

Она молчит, давая мне немного времени насладиться ее неохотным восхищением. Затем, мотнув головой, она предлагает мне следовать за ней и выходит в коридор, чтобы повернуть направо, а затем быстро направо на следующем перекрестке.

Но на следующем перекрестке она замирает, когда слышится крик через завывание сирен. Он издается, насколько я могу судить, со стороны голокомнаты, в которой мы были раньше. Но это не возмущенный вопль или требование свободы от какого-то протестующего, который вспомнил, зачем он там находился. Это другой крик, и он обрывается пронзительным визгом лазерного пистолета.

Девушка встречается со мной глазами, ее собственные глаза широко распахиваются с внезапным страхом, который отражает то, от чего мой собственный пульс учащается. Что бы там ни происходило, это не то, к чему мы готовились, даже при планировании наихудшего сценария.

— Ты видел… — она повышает голос, чтобы быть услышанной, и я слышу более высокую ноту, край ее нервозности. — Когда мы уходили…

Я видел людей, застывших там, как статуи, повернутых, как поклонники, к тому огромному металлическому кольцу в середине комнаты, когда оно засветилось синим огнем. Думаю, я знаю, что это было за кольцо, но…

— Те люди, — кричу я в ответ. — Я не знаю, какого черта происходило.

— Я знаю. — Я почти скучаю по ее ответу, но нет никакой ошибки в выражении ее лица. Только на мгновение Ямочки сбросила маску, и что бы она ни знала, это потрясло ее до глубины души. Я делаю вдох, губы двигаются, чтобы сформировать вопрос, но она не дает мне шанса. Вместо этого она внезапно снова приходит в движение, хватая меня за руку, чтобы развернуть меня и пойти по другому коридору.

Однотонные, кремово-белый стены и одинаковые двери создают тревожную иллюзию, что мы движемся по кругу, но она не колеблется, делая повороты один за другим. Моя кричащая пожарная сигнализация сработала: залы пусты, за исключением случайного охранника, которого мы избегаем без особых проблем. Где-то через четверть часа она останавливается, подняв руку и прикрыв глаза, сверяясь с какой-то внутренней картой. В это время я занимаюсь проверкой на любых нежелательных посетителей. Через полминуты она кивает и ведет меня снова.

Я хочу узнать больше… намного больше об этой девушке, которая знает как попасть на пожарную лестницу, у которой убийственная улыбка и которая заучила план здания, предназначенный только для сотрудников.

В конце концов наша удача иссякает, когда заглянув за угол, мы натыкаемся на охранника, стоящего у двери с неоновым знаком «ВЫХОД» — наш путь на пожарную лестницу. Охранник немного располневший, его рубашка настолько новая, что до сих пор на ней выглажены складки. Полагаю, новый сотрудник. Глаза широко распахнуты, ему явно не пришлось выбирать, чтобы столкнуться с тем, что происходит здесь, в самом начале своей карьеры. Я не знаю, что видит моя спутница, но что бы это ни было, это заставляет ее улыбнуться, когда она отходит за угол.

Она прижимает руку к моей груди, и на мгновение все, на чем я сосредоточен — это точка соприкосновения, тепло ее кожи, ощущаемое сквозь мою рубашку. Потом она толкает меня обратно к стене. Что становится привычкой. Она явно не привыкла работать с партнером.

— Оставайся здесь, — говорит она, и той же самой рукой залезает в лифчик… движение, от которого, как я понимаю, я должен оставаться в восхищении, что собственно говоря и происходит. Она достает маленькую синюю капсулу и сжимает ее в ладони. Когда она проводит пальцами по своим платиново-светлым волосам, пряди волос становятся ярко синими. Я понимаю, что капсула была с красителем. — Ты просил показать свои навыки, — продолжает она, присев на корточки, чтобы вытереть руку о ковер.

— Да ну? — ухмыляюсь я, и она опять нацепляет свою застенчивую улыбку… на этот раз только с одной ямочкой. Думаю, такая улыбка мне нравится еще больше. Мне она нравится, по крайней мере сейчас, когда отступает ее страх, хотя следы его все еще таятся в глубине ее глаз.

— Смотри и учись. — Она щиплет свои щеки чистыми пальцами, чтобы они покраснели, и делает несколько быстрых вдохов, а затем заворачивает за угол. Она бежит прямо к охраннику, уже плача, когда бросается на него. Я видел много артистов на нижних уровнях, но эта девушка чудо как хороша.

Охранник явно сбит с толку, обнаружив в своих руках синеволосого подростка в сильной истерике. Он пытается разыгрывать варианты: вы целы? и точка эвакуации в другом направлении, мисс. Пока я слежу за ними, я снимаю рубашку, быстро выворачиваю ее и снова надеваю так, чтобы фальшивый бейджик «Компании Лару» оказался снаружи.

Между тем, Ямочки делает несколько быстрых вздохов и пытается объясниться снова, на этот раз выражаясь яснее, несмотря на ее «страх».

— Назад, в ту сторону? — еле выговаривает она, указывая на коридор напротив того, в котором я прячусь. — Он пытался взять меня в заложники, у него пистолет! Пожалуйста, вы должны помочь. — После этого она позволяет себе замолчать в унылом завывании сигнализации, хотя мне и так становится ничего не слышно. Я могу сказать лишь по языку тела охранника, что он отвечает, когда ему удается освободить от нее свои руки. Оставайтесь здесь, я позабочусь об этом. Хотя, когда он направляется туда, куда она указала, он не идет слишком быстро. Вероятно, не хочет быть тем, кто найдет этого вооруженного бандита, что, на самом деле, понятно.

Я прячусь, пока он не поворачивает за угол, а затем спешу к своей подруге, которая роется в сумочке — кто сейчас такие носит? — и выуживает оттуда карточку. Ей удается выглядеть лишь немного успокоенной, когда площадка озаряется зеленым светом, и через мгновение мы оказываемся на аварийной лестнице. Сигнализация здесь приглушена, и наши шаги эхом отдаются от стен, пока мы спускаемся.

— Какого черта ты там делал? — через некоторое время спрашивает, идя впереди. — Я видела, что твой планшет был подключен к порту данных в дереве прямо перед тем, как обрубилась голографическая проекция.

Я испытываю соблазн сказать ей, что я тут ни при чем. Я был внутри серверов «Компании Лару», и только заметил некоторые странные энергетические всплески, о которых я хотел узнать больше, но я едва начал. Ничего из того, на чем я споткнулся не должно было выпустить ищеек вроде этих. Некоторые из моих старых взломов, когда я только начинал, могли вызвать такой хаос. Но в наши дни… Да дело в том, что ничего из того, что я сделал, не оправдало бы стрельбу, которую мы слышали.

Мы начали спускаться с двадцатого этажа — хотя это относительная цифра, так как первый этаж, безусловно, далек от фактической поверхности Коринфа. Сейчас же нам осталось пройти около трех, поэтому я сохраняю дыхание для бега.

Внезапно дверь на уровне земли распахивается, и в нее спешно входят три охранника. У нас обоих слишком много импульса, чтобы сразу остановиться, и я бросаюсь к стене, чтобы попытаться остаться вне поля их зрения, а она цепляется за мою рубашку, чтобы замедлиться. Она оказывается рядом со мной и мы становимся совершенно неподвижными, ожидая реакции, если они заметили нас, и ожидая их дальнейших действий: будут ли они подниматься.

Ну, конечно, они поднимаются. Сегодня, черт возьми, хоть что-нибудь пойдет как по маслу? Нет никакой возможности приблизиться к выходу незамеченными, поэтому я засовываю сумку с планшетом за спину, поверяю фальшивую форму «Компании Лару» и выхожу в поле их зрения. Моя напарница остается позади меня, без сомнения надеясь так же сильно, как и я, что они не будут заострять внимание на том, что она не носит униформу.

— Осторожно, парни, не выстрелите в меня, — кричу я, заставляя себя звучать так, будто думаю, что перспектива на самом деле забавная. — Меня ужасно трудно заменить.

Три пистолета поднимаются, а затем опускаются, когда они видят мою рубашку, которая срабатывает, по крайней мере, с этого расстояния.

— Что вы делаете на лестнице? — кричит один из них.

Черт возьми, хороший вопрос. Сотрудник «КЛ» должен знать пути эвакуации.

Затем Ямочки… Алексис, мне действительно нужно узнать ее настоящее имя, произносит позади меня:

— Они считают, что наверху возможно возник технический сбой. Нет ни дыма, ни огня, поэтому мы проверяем сигнализацию вручную. — Надо сказать, она быстро придумывает как выкрутиться.

— Техническое обслуживание, — соглашаюсь я, вводя немного усталости в свой голос. — Единственный способ проверить некоторые системы можно только лично, если это ложная тревога, чего явно никто не делал. Мы можем попросить вас уйти с лестничной клетки? Ваши движения могут спровоцировать новую волну сбоя.

Двое из них сразу же покупаются на мои слова, но парень, задавший вопрос, не так уверен. Он долго и пристально смотрит на меня, прежде чем разворачивается, чтобы последовать за остальными, не убирая пистолет.

— Спасибо, парни, — кричу я им вслед, довольный как никогда.

Она тихо произносит позади меня:

— Мы можем выйти на второй этаж, он имеет выход на улицу. Мы можем полностью пропустить главный вестибюль.

Я киваю, и мы в унисон приходим в движение. Я стараюсь держаться между ней и охранниками, которые возвращаются на первый этаж. Надеюсь, она понимает, что я просто скрываю ее отсутствие формы, и не делаю ничего настолько глупого, как прикрываю ее своим телом.

— Подожди минутку! — Это все тот же парень с вопросами. Он на полпути вверх по лестнице, и его рука прижата к уху, где, без сомнения, наушник передает информацию о нас. Алексис ругается под нос, и на мгновение становится почти похоже, что у нее есть акцент, когда мы, как единое целое мы бросаемся за дверь.

— Стоять! — Все трое с шумом несутся вверх по лестнице, всего в нескольких метрах от нас. Они выкрикивают угрозы, их голоса так же громко отдаются эхом, как и их шаги, сигнализация все еще воет вокруг нас.

Передо мной она нажимает на планку, чтобы открыть дверь, и солнечный свет резко режет по глазам, освещая лестничную клетку. Я проталкиваю ее через дверной проем, подталкивая рукой между лопатками, моя сумка стучит по бедру, когда я протискиваюсь за ней. Они промахиваются, и я пригибаюсь, чтобы попытаться сбить их цель.

В следующий миг я слышу пронзительный визг новейшего лазерного пистолета, и, когда я закрываю дверь позади себя, волна боли опаляет мое предплечье, а затем устремляется в грудь, заставляя мои нервные окончания пылать.

Каждая часть писем, образов и песен запечатлена и скормлена тишине. Но каждая вспышка настолько разная, настолько одинокая, что невозможно собрать их в единое целое.

Индивидуумы.

Концепция нова, так же как холодные, твердые штуки порхающие во Вселенной, были чем-то новым. Некоторые частицы, что наводняют тишину — прекрасны, некоторые — уродливы, а некоторые — за пределами понимания.

Как мы можем начать понимать их? Понимая одно.

Мы наблюдаем, ждем, и учимся.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

СОФИЯ

ВИЗГ ЛАЗЕРНОГО ПИСТОЛЕТА охранника разрезает воздух, и на головокружительный миг я снова оказываюсь дома, слушая отдаленную перестрелку между военными и фианной. Затем следует второй выстрел, безобидно попавший в дверную раму, и мой ничего хорошего не обещающий партнер выталкивает меня через дверь.

Мы выскакиваем на уровень улиц, где над нами возвышаются глянцевые, хромировано-стеклянные небоскребы. На Коринфе город, разделенный на континенты, секторы и кварталы, охватывает почти всю планету. Здесь нет художественного горизонта, потому что город простирается повсюду, новые башни, построены поверх старых. Нам нужно найти лифт, спускающийся ниже текущего уровня улицы, чтобы исчезнуть в трущобах Коринфа. Нам надо торопиться, и я осматриваю улицу в поисках скорейшего выхода, а рядом стоящий рекламный щит, среагировав на движение, слепит мне глаза.

— Не пропустите потрясающую, трогательную дань одной из величайших трагедий века! Посетите орбитальный музей «Дедал», где вся выручка за первую неделю пойдет семьям погибших в инциденте с «Икаром».

Я стискиваю зубы, пытаясь заблокировать жуткое сообщение и сосредоточиться на том, каким должен быть наш следующий шаг. Парень склонился у двери над кодовым замком, и что-то делает с чипом, который он достал из кармана куртки. Когда он заканчивает, кодовый замок издает разряженный визг и становится черным.

— Неисправный замок не задержит их надолго, — ворчит он. — Мы должны двигаться дальше.

— Такси, — выдыхаю я, когда в заднем окне пролетающего со свистом ховера виднеется парочка веселых подростков.

— Они будут отслеживать сигнал твоего наладонника, — отрывисто и спешно отвечает парень, как будто он не может поверить в идиотизм, который заставил меня предложить такое.

— Ну и ладно. — Я закатываю глаза и подскакиваю к краю платформы, поближе к транспортному потоку. Если он хочет следовать за мной — хорошо. Если нет, то пусть идет своей дорогой. Я убираю с глаз свои теперь уже синие волосы, делаю несколько быстрых вдохов, когда встаю на бордюр. Первое свободное такси, которое я вижу, я пропускаю: водитель — женщина, а мне нужно сыграть на этом, если хочу, чтобы сработало. Следующее выглядит многообещающе, и поэтому я поднимаю руку, делаю несколько быстрых вдохов, входя в образ. Когда водитель подъезжает к тротуару, я уже тяжело дышу.

— Пожалуйста, сэр, — тараторю я на одном дыхании, наклоняясь к окну, когда водитель нажимает кнопку, дав исчезнуть оконной мембране. — Не подскажете, как добраться отсюда до Восточно-Центральных Высот? Мы с братом впервые на Коринфе, и нам надо попасть в квартиру нашей тети, но я не знаю, где мы находимся, а мой наладонник украли, поэтому мы пошли пешком и…, - я сглатываю, стараясь закончить вываливаемый из меня горестный бред удушающим глотком воздуха.

Таксист, моргая, смотрит на меня, затем косится в сторону заднего бокового окна, где хакер, выглядя скучающим, прислонился к борту такси. Мне хочется задушить его… по крайней мере, он мог бы попытаться подыграть моим страданиям. Хотя, у него есть здравый смысл не реагировать на замену с «жениха» на «брата». Водителю такси примерно от двадцати до тридцати лет, и его глаза вспыхивают, когда я наклоняюсь. Не самая элегантная моя работа, но охранникам не понадобится много времени, чтобы начать прочесывать тротуары. Нет времени для элегантности, нужна просто старая, как мир уловка. Это срабатывало с солдатами дома, и это сработает с горожанами здесь.

— Вам нужно на следующий уровень, — медленно отвечает таксист. Он колеблется, и я стараюсь не зацикливаться на этом, я должна позволить ему угодить в ловушку самостоятельно. — Примерно в километре отсюда есть пешеходный мост, — говорит он, кивая в сторону откуда он подъехал.

Я тяжело вздыхаю, позволяя водителю увидеть, как я изо всех сил стараюсь взять себя в руки.

— Может, нарисуете карту? Без наладонника я ничего не соображаю. Куда бы мы ни пошли, нам все говорят, что мы не на том уровне, и я просто… я просто так устала. Я так хочу домой, но отсюда я даже не могу увидеть Башни Регентства. — Это одно из самых дорогих зданий в этом секторе Коринфа. Если «девица в беде» не тронет его, то можно сыграть на жадности.

Глаза водителя сужаются, когда он смотрит на счетчик. Большим пальцем он нажимает на кнопку управления, и когда его взгляд возвращается ко мне, я ожидаю его с распахнутыми глазами и мокрыми ресницами. Мне бы хотелось, чтобы слезы были не так близко, но люди с пустыми глазами в голокомнате и наш побег оставили меня более шаткой, что даже мои руки начинают дрожать. Я прижимаю их к двери такси, стараясь не показывать этого.

Таксист вздыхает.

— Ваша тетя живет в Башнях Регентства? — Когда я киваю, он оглядывается на хакера, который все еще опирается на такси. Теперь он даже не смотрит, что происходит, его взгляд зафиксирован где-то посередине, челюсти сжаты и руки плотно сложены на груди. Самый очевидный воинственный язык тела. Спасибо, засранец, что сделал все так просто. Наконец, таксист наклоняет голову назад. — Залезайте. Ваша тетя заплатит же мне по приезду, так ведь?

— О, правда? — Я выдыхаю, как будто мне в голову не приходила мысль о том, что он подберет нас. — Боже мой, вы мой герой, спасибо! — Я бросаюсь к двери, чтобы он не успел передумать, заставляя хакера отшатнуться, когда открываю дверь на которую он опирался. — Ну же, милый братишка, — бормочу я только для его ушей.

Он ныряет внутрь, не говоря ни слова, скользя по сидению, чтобы освободить место для меня. Дверь захлопывается после меня, когда я устраиваюсь на искусственной коже.

— Большое спасибо, я попрошу тетю дать вам дополнительные чаевые за вашу доброту.

Таксист оглядывается на меня и ухмыляется, легко беря старт и начиная выруливать такси обратно в поток воздушного движения среднего уровня сектора. Он симпатичный, чем-то напоминает мне парня, который делает мне поддельные удостоверения, за исключением того, что я уверена, что таксист не сломает вам костяшки пальцев, если вы не заплатите. Во всяком случае, надеюсь, что нет.

— Так откуда вы изначально?

Вопрос застает меня врасплох, я пытаюсь поймать взгляд своего бесполезного партнера, но безуспешно. Я моргаю, глядя на водителя.

— Что?

— Вы сказали, что первый раз на Коринфе. Интересно, откуда вы родом? — Он снова смотрит вперед, но его глаза поднимаются, чтобы посмотреть на меня в зеркало заднего вида.

— Ох, с Вавилона, — отвечаю я, говоря первое, что приходит на ум, хоть на нем я никогда не была.

— Да ладно, — со смехом восклицает таксист. — Я родился на Вавилоне. Какой сектор? Вы когда-нибудь были в гравбольном баре на пару уровней ниже Башен Регентства? Дом «Вавилонских Крыльев» вдали от дома. Огромная явка при каждом домашнем матче, вы должны зайти туда как-нибудь.

Значит сексуальная привлекательность сработала. Я смотрю на своего «брата», ожидая, что он, возможно, сделает что-то стереотипное и чрезмерно опекающее, чтобы предупредить вопросы водителя… и замираю. Хакер смотрит на руку, которую он прижимал к телу все это время. То, что я неправильно истолковала как наглый язык тела, было кое-чем совсем другим… когда он поднимает руку, она окрашена красным.

Он подлавливает меня, что я смотрю на него, и снова прячет свою руку. Водитель такси продолжает болтать, время от времени бросая на меня взгляды в зеркало заднего вида, но его слова отодвигаются на задний план.

Я не могу сказать, насколько это плохо, но кровь продолжает идти, несмотря на его попытки остановить кровотечение. Я обрабатывала раны больше, чем положено на Эйвоне, но я не могу остановиться, чтобы осмотреть его, и я не могу спросить, в порядке ли он. Как только наш водитель поймет, что у него на заднем сидении жертва выстрела, он остановится и высадит нас на обочине дороги. Нет способа получить такую травму там, где мы были, кроме как от властей, и никакая сексуальная привлекательность не заставит таксиста рисковать перед обвинениями в пособничестве и подстрекательстве.

На этот раз мне действительно нужно стараться чтобы мой голос не дрожал.

— Как ты думаешь, насколько будет зла тетя, за то, что мы так поздно? — спрашиваю я «брата», голос водителя такси замолкает, когда я прерываю его.

Глаза парня переводятся на меня и он морщится.

— Ну так себе, я бы сказал. — Он переносит свой вес, упираясь на дверь, чтобы она взяла на себя его вес. — Она, вероятно, переживет это, если мы быстро извинимся.

Я гляжу на экран GPS на приборной панели такси. Если бы я жила где-нибудь в другом месте, мы бы по-прежнему были в нескольких часах езды на поезде с магнитной подушкой от моего жилья, даже не покинув сектор, но я выбрала жилье из-за его близости к главному офису «Компании Лару». Ну, из-за близости и престижа. Мы всего в нескольких минутах езды от Башен. Я смогу провести его через переулок к своему дому и впустить через боковую дверь. Надеюсь, он не потеряет слишком много крови к тому времени, когда мы доберемся до лифтов. Таксиста же я могу оставить здесь, ожидать несуществующую тетю, пока мы скрываемся.

— Вы надолго задержитесь на Коринфе? — спрашивает водитель, возобновляя свою линию допроса, как будто я никогда не прерывала его, чтобы поговорить с бич-боем, истекающим кровью на заднем сиденье. — Переезжаете сюда или просто навещаете?

— Навещаем, — отвечаю я, пытаясь снова вернуться к обаянию, не обращая внимания на свое беспокойство. — Семья, и все такое.

— Ну ясно, понял. А у тебя будет свободное время, пока вы здесь?

— Я… я не думаю, что мой брат хотел бы, чтобы я болталась с незнакомцами. — Я смотрю на парня рядом со собой, чьи брови иронически приподнимаются. Ведь я даже не знаю его имени.

Такси плавно подъезжает к остановке на тротуарной платформе рядом с южным зданием апартаментов Башен Регентов. Таксист поворачивается переводя взгляд от парня ко мне.

— Да ладно, не такой уж я и сомнительный, не так ли?

Его улыбка достаточно приятная, и хотя он не был таким уж проницательным, когда я умоляла о помощи, он действительно помог нам. Тем не менее, я не могу уделить ему больше симпатии. Если ты напрашиваешься на обман, мошенник найдет тебя. Я улыбаюсь ему в ответ и пожимаю плечами.

— Возможно, я смогу улизнуть, — шепчу я, будто только для его ушей, а затем поворачиваюсь к двери.

— Эй, эй, стойте. — Таксист тянется к автоматическим замкам, и дверь с моей стороны блокируется с щелчком. — Ты можешь подождать здесь, послав брата, чтобы он захватил наладонник вашей тети для оплаты проезда.

Дерьмо. Я снова гляжу на парня рядом со собой, чья ленивая, хотя и натянутая улыбка исчезает. Его дверь не заперта, но как только водитель увидит, что я тянусь к этой двери, он запрет и ее. Так много надежд о том, что он идиот, а также неудачник. Я наполовину ожидаю, что хакер сбежит… что я, вероятно, сделала бы на его месте. Ему нужен медик, и побыстрее, и он уже понял, что я могу справиться со многим. Он может оставить меня здесь без особого чувства вины.

Но он не двигается, карие глаза серьезны в первый раз с тех пор, как мы встретились.

— Брата? — с сомнением, язвительно спрашиваю я водителя, сверкая лучезарной кокетливой улыбкой, слизанной с показов по головизору юных подростков и двадцатилетней молодежи, что тусуются в ночных клубах верхнего уровня Коринфа. — Ты действительно лох, — говорю я со смехом. Лучше пусть он думает, что его просто нагрели на оплату такси, чем обнаружит, что он невольно помог двум преступникам сбежать из самого хорошо защищенного комплекса в этом полушарии.

Пожалуйста, я нахожу, что мысленно общаюсь с парнем с огнестрельным ранением, кем бы ты ни был… просто подыграй еще раз.

Я наклоняюсь, приваливаюсь к его здоровому плечу и поворачиваю лицо, чтобы поцеловать его. Я слышу, как от удивления и замешательства, втянул воздух таксист, и хотя мои губы на бич-бое, мое внимание на водителе. Таксист сплевывает, возмущается, это именно то, на что я так надеялась. Он не думает об оплате, он не думает держать меня в заложниках, пока ему не заплатят… и он не думает, заблокировать нас.

Другой рукой я скольжу мимо коленей хакера к двери, движение быстрое, но плавное. Таксист в какой-то момент преодолеет смятение и возмущение, поэтому мне нужно как можно быстрее открыть дверь, чтобы мы могли сбежать. Я дотрагиваюсь до сканера, когда губы парня кривятся… он улыбается, усмехается… и это единственное предупреждение, которое я получаю прежде чем он раскрывает свои губы и в полной мере использует мою уловку, пытаясь засунуть свой язык мне в рот.

Козел.

Ткань пространства становится тонкой и полупрозрачной. С другой стороны в нее вглядывается молодой человек с темными волосами и голубыми глазами, будто он видит сквозь нее. Это то, чего мы ждали.

— Хотел бы я знать, что это за чертовщина, — бормочет молодой человек на языке слов, образов и звуков, пронизывающих тишину.

Маленькое пятнышко пульсирует, и молодой человек отшатывается. Он впивается взглядом в полупрозрачное место в ткани, но через некоторое время он нервно смеется.

— Я все себе придумываю, — говорит он сам себе. — Не похоже, что оно меня слышит.

На этот раз маленькое пятнышко опять пульсирует, ярче.

Лицо молодого человека белеет.

— Роза, — зовет он, в голосе сквозит срочность. — Роза, иди сюда быстрее. Я думаю оно разумно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГИДЕОН

ПAЛЬЦЫ АЛЕКСИС НАХОДЯТ СКАНЕР на двери рядом со мной, и я готов выпасть из машины с моим партнером по поцелуям, когда та внезапно поддается и открывается. Каким-то образом я встаю на ноги, и мы уворачиваемся от толпы пешеходов и пары электровелосипедов. Водитель такси орет нам вслед. На мгновение мы действуем в идеальной синхронизации, а затем она разрушает ее, размахнувшись и ударяя рукой меня в грудь, когда мы оказываемся в переулке, из-за чего руку пронизывает боль.

— Эй, за что? — шиплю я.

— Ты знаешь, — отрезает она, часто дыша.

Мне бы хотелось думать, что ее одышка из-за вспышки страсти в такси, но мы довольно быстро бежим.

— Ямочки, ты сама поцеловала меня. Откуда мне было знать, что ты не хочешь, чтобы я к этому присоединился?

— Меня зовут Алексис!

— Я точно уверен, что нет.

Мы поворачиваем за угол, останавливаясь у черного входа дизайнерского бутика, пытаясь отдышаться. Она хватает меня за здоровую руку, разворачивает, чтобы взглянуть на окровавленный рукав.

— Насколько все плохо? Можешь подождать еще пару минут?

— Не более того, — отвечаю я, опять зажимая рукой рану, наполненный пьянящей смесью облегчения от нашем побега и чувством скручивания кишок от знания, что все, что я видел сегодня в голокомнате, было плохо, очень плохо. Милосердная мать сгоревших микросхем, моя рука ранена. — Есть место, где я могу ее обработать?

Девушка молчит некоторое время, а затем кивает.

— Думаю, найдется.

Она ведет меня в другой переулок, между несколькими выставочными залами, затем мимо закрытого входа в Башни Регентства, места, которое она называла водителю, и через сад по соседству с ним. Я могу сказать, что она заранее составила себе маршрут вокруг этого района, и я уважаю это. Оттуда мы проскальзываем через служебный вход, так что когда мы подходим к подъезду Высотки Камелот — ну пожалуйста, путь это будет наш пункт назначения, блин, так больно — никто с улицы видит, как мы заходим. Она приостанавливается, чтобы вытащить тонкую, плотно сложенную, фетровую шляпу из сумочки и надевает ее, чтобы скрыть синие волосы. После ввода кода безопасности, и мы проходим внутрь. С каждой секундой мне становится все более беспокойно… девушка, которая живет в таком месте, как это, не преступник, по крайней мере, не такой, как я. Зачем она сегодня пробралась в голокомнату, ради удовольствия? Передо мной вновь мелькает образ металлического разлома и страх в ее глазах. Если она думала, что это ради забавы, то теперь она точно знает, что это нечто большее.

— Кристина! — Мне требуется время, чтобы понять, что улыбающийся швейцар разговаривает с нами, точнее с Ямочками. — Кто ваш друг?

— Я его знаю, как Альфи, — смеется она, ведя меня в лифт. Ее игра безупречна, как и ее смех. Страх, который я видел в офисе «Компании Лару» отошел, и она не совершает ни единого промаха. Она нажимает верхнюю кнопку — ну конечно, пентхаус — и с едва слышимым гулом, мы поднимаемся. Только когда мы минуем предпоследний этаж, и к нам никто не присоединяется, она начнет рыться в сумочке. Из сумочки она вынимает пару изящных кружевных перчаток и надевает правую. Когда мы добираемся до верхнего этажа, она прижимает руку в перчатке к квадратной панели, которая светится светом цвета слоновой кости. Панель недолго потрескивает, как будто все ощетинилось статикой.

У меня есть только секунда, чтобы оценить систему безопасности, а затем двери открываются, сталкивая меня с такой роскошью, которую я не видел годами. Ямочки бросает сумочку на диван и исчезает за стеной из матового стекла, раздавая инструктаж на ходу.

— Сядь перед тем, как упасть и треснуться головой.

С немного виноватым чувством, что я попачкаю здесь — смешно, при сложившихся обстоятельствах — я снимаю рубашку и опускаюсь на край дивана. У нее охренительная квартира. Я в течение многих лет не был нигде похожем на это, и если такое место когда-то ощущалось домом, то это было довольно давно, и точно не теперь. Полы выглядят как настоящий мрамор, и я не могу быть уверен, но думаю, что, возможно, это настоящая древесина у камина. Дальняя стена — первоклассное умное окно, с этим слабым, радужным блеском, который говорит мне, что оно компенсирует смог снаружи, чтобы сделать вид заката Коринфа, чистым и сверкающим. Ха.

— Милое местечко ты заполучила, — кричу я, используя свою рубашку, как вату — она все равно разорвана — чтобы остановить кровотечение. Мне нужно время, чтобы перевести дыхание, чтобы понять, как играть. — Это тот момент, когда ты признаешься, что ты втайне Лару и купаешься в деньгах?

— Эй, я бы тогда так же хорошо выглядела, как и рыжая. — Ее голос отдается эхом, она должно быть в ванной. Одной рыжеволосой Лару в Галактике больше, чем мне хотелось бы. Она ведет себя просто, как и я, хотя я уверен, мы оба знаем, что должны поговорить о том, что произошло. Я слышу, как шкаф открывается и закрывается, а затем она выходит с гладкой, маленькой, черной коробочкой в руках.

Судя по содержимому аптечки, эта девушка совершенно другого происхождения, чем знаменитая Лилиан Лару. В ней есть все виды лекарств, которые вы не найдете в стандартной аптечке, от лечения ожогов до чистки желудка. Она вытаскивает карманный прижигатель и, снимая рубашку, приступает к работе. И несмотря на безупречный маникюр, это явно не первый раз, когда она сталкивается с огнестрельным ранением.

— Ну, — говорю я, пытаясь отвлечься от боли, которую, как я знаю сейчас почувствую. — Не знаю, как ты, но это был не тот день, на который я надеялся.

Ее взгляд поднимается ко мне, и она снова, только на мгновение, показывает мне эту кривую улыбку с одной ямочкой. И вот так вот я понимаю. Вот это настоящая улыбка. С одной ямочкой — реальная, с двумя — она притворяется. И черт возьми, мне нравится эта однобокость.

Да, умнее точно не появится в ближайшее время.

— Могло быть и хуже, — произносит она, заканчивая очищать рану. Мне видна только ее синяя макушка. — Несколько дюймов выше, и мне пришлось бы придумывать что-то гораздо более радикальное, чтобы убедить водителя такси везти меня с мертвым парнем домой.

— Эй, если я когда-либо умру, то у тебя есть мое благословение, оставить меня там, где бы я не был. Ты даже можешь забрать любые разоблачающие меня улики. Мне они больше не понадобятся. — Я говорю слишком быстро, отчасти потому, что знаю, что прижигатель будет жечь гораздо хуже, чем татуировочная игла.

Сейчас я должен выудить из нее то, что она знает, затем залечь на дно и не высовываться, пока не буду уверен, что это безопасно. Я могу обратиться к своим контактам — начну с Мэй — и посмотрю, что из этого получится, а затем уж запрошу дополнительную информацию. После того, что мы увидели, они будут искать нас повсюду, и это не будет поздравлением с отличной командной работой в замкнутом пространстве.

По крайней мере, она быстро заканчивает, и без крови, и я вижу, что шрам не должен слишком сильно испортить мои тату. — эту, я набил после работы с Эйвоном. Я концентрируюсь на этом, а не на нервно-звенящей боли, пока она работает, или на ее руке, прижатой к моей груди, удерживающей меня неподвижно. Как только она заканчивает, она мажет мазью от ожогов, и боль исчезает в благословенном онемении.

— Ну вот, — произносит она, осматривая свою работу, пока я рассматриваю ее. — Будешь как новенький к завтрашнему дню. — Она наклоняется, чтобы собрать аптечку и закрывает ее. — Мне надо смыть эту дрянь с волос иначе она впитается.

— Мне бы тоже не помешал душ, у тебя есть там место для двоих? — следом выпаливаю я, а она просто смотрит на меня, приподняв бровь. Правда? Это лучшее, что ты смог выдать? — Эй, у меня только что была небольшая операция, — указываю я. — Ты будешь разочарована, если я не попытаюсь, но я не в лучшей форме.

— Лифт спустит тебя без моей перчатки, — говорит она, застигнув меня врасплох. Я не могу уйти, пока нет. Но прежде чем я успеваю ответить, она добавляет: — Или, если ты хочешь остаться, «СмартВэйтэ»* делает довольно среднюю «Отвертку»**.

Она не ждет от меня ответа, она просто разворачивается и исчезает в ванной комнате, и через мгновение я слышу, как включается вода.

Поэтому я делаю единственное, что могу: начинаю рыться в ее вещах. Я имею в виду, никогда не упускай шанс узнать больше о ком-то, кто тебя интересует, верно? И я никуда не могу уйти, пока мы не поговорим о том, что случилось, так что это то, что нужно сделать, пока я жду.

На столе в кабинете стоят обрамленные фотографии с ней и пожилой парой, которые могут быть ее родителями. На одной они на супердорогом лыжном курорте, я думаю, что я узнаю Альпы на Парадизе — на другой они на фоне Тета Сектора прямо здесь, на Коринфе, море раскинулось на заднем плане. Фотографии почти идеальны — тот, кто сделал их для нее, очень хорошо поработал, но есть крошечные признаки того, что они подделаны, если вы знаете, где искать. Теперь я уверен, что эта квартира не ее. Она, безусловно, принадлежит Кристине Макдауэл. Я вижу посылки на ее имя у двери, и когда я умасливаю консоль включиться, там в основном почта и предложения интернет-магазинов. Но «Кристина» — так же не имя этой девушки, как и «Алексис».

Итак, кем бы не была Ямочки, все, что я действительно знаю, так это то, что она попадала раньше в какую-то ситуацию, требующей оказания серьезной первой помощь. Она знает больше о «Компании Лару», чем говорит. Она может продать камни шахтерам астероидов, и она определенно не богатая девушка Кристина Макдауэл. Я выключил консоль и вернулся из кабинета к «СмартВэйтэ», заказав ему «Отвертку» для нее и минеральную воду для себя. Я не пью… мне нужны все клетки мозга, что у меня есть, в рабочем состоянии, зачастую в сжатые сроки.

Она появляется в тот момент, когда я думаю о том, чтобы проверить, что еще она хранит в сумочке, кроме специальных перчаток и левых пропусков. Ее волосы снова стали платинового цвета, вьющиеся и светлые вокруг лица, и она одета в дорогой черный свитер и джинсы. Я кратко оплакиваю потерю крошечного платья, но мне также нравится эта более повседневная версия. Не то, чтобы я должен был думать о чем-то подобном в такой момент.

— Мне нравятся твои волосы. — О, Боже, я только что сказал это вслух? Притормози, приятель.

Она ухмыляется, направляясь, чтобы взять коктейль.

— Проще всего ходить с такими. Трудно в любой момент сделать их синими или розовыми, если волосы черные. А так вариантов, как минимум пять.

Умное окно тонко мерцает, и закат снаружи начинает темнеть, звезды начинают появляться одна за другой, несмотря на то, что звезды не были видны на Коринфе в течение нескольких поколений. Свет от зданий, растянувшихся вдаль за горизонт, не забивает яркость звезд над головой. Конечно, я видел такую иллюзию раньше, микропроекторы в стекле отслеживают положение глаз и смещаются так, чтобы было похоже, что звезды далеко на небесах, что это не трюк света в нескольких футах.

Пока она смотрит на них, как будто они что-то невероятное, я молча наблюдаю за ней. Ее брови расправлены, и хотя ее лицо спокойно и неподвижно, есть что-то около ее рта, некая твердость, которая не совсем сочетается с ее ореолом невинности и беззаботности. Возможно, так она выглядит, когда просто является собой.

Это выходит из-под контроля. Сейчас не время смотреть на нее, будто я загипнотизирован. Я должен быть умнее. Время дистанцироваться от нее, начать использовать свой мозг.

— Итак, — протяжно говорю я, делая голос обыденным. — Разве мы не должны сейчас же поговорить о том, что произошло сегодня? Я бы спросил, что ты делала там, но ты уже столько раз врала мне, что я не поверил бы правде, если бы услышал ее сейчас.

Она молча берет коктейль. В конце концов, после длинного глотка, она ставит стакан на стол рядом с поддельными фотографиями, и разворачивается, направляясь к дивану.

— Я лгу потому, что мне приходится, — говорит она, звуча более усталой, чем когда-либо еще. — Коринф… не щадит никого. Скажешь правду, и окажешься внизу. — Ее кивок направлен в трущобы, далеко под нами… на мою территория, хотя она этого не знает. Возможно, она догадывается.

— Там внизу мир возможностей.

— Но не тот, что я хочу, — отвечает она. Затем, после медленного вздоха она продолжает: — Меня действительно зовут Алексис. Но это мое второе имя, и нет, я не собираюсь говорить тебе свое первое имя. Особенно с тех пор, как ты солгал мне не меньше, чем я за сегодня. Я была в «Компании Лару» из-за своего отца. Он мертв, и это из-за них, и я хочу знать, почему. Вот и вся правда.

И я знаю, что так оно и есть. Может, у меня и нет ее красноречия, но я узнаю правду, когда слышу ее. И это не так далеко от моей правды — может быть, поэтому я могу признать ее. Холодная лента боли проносится через меня в знак понимания… я слишком знаком с такой потерей, которая оставляет след в душе, от которого вы не знаете, как избавиться. Я отвечаю не думая.

— Меня зовут Гидеон. И это мое настоящее имя, и то имя, которое дала мне мама.

Скажи мне, что я этого не говорил. Одно дело искать способ сблизиться, другое — начать делиться тем, чего никто не знает. Я начинаю нервничать, не могу вернуться в свое логово, чтобы разобрать то, что произошло сегодня. Пальцы чешутся по клавиатуре. Хочется пораскинуть мозгами и проверить информационные каналы, которых здесь нет. Мои новейшие отслеживающие программы должны выдать доклад в любую минуту. Я должен проверить форумы, связаться с Мэй. Это то, что происходит, когда я оставляю свои экраны слишком надолго. Все катится к черту. Что является точным описанием всего этого дня.

Она наблюдает за мной, и я пытаюсь закрыть тему с именем, надеясь, что она не подхватит миллион подсказок, которые я, должно быть, даю, которыми, желал бы не делиться.

— Ты сказала, что знаешь что-то о том, что мы видели сегодня.

— Я собиралась встретиться кое с кем, кто мог бы рассказать мне больше, но думаю, что она передумала или испугалась. — Она качает головой, обхватывая себя руками, будто защищаясь, и откидывается на спинку дивана. — Ты не хочешь в это ввязываться.

— Боюсь, я уже. Теперь мы оба в этом. Мы можем пойти разными путями, если хочешь, но велика вероятность, что они засняли нас обоих, и вскоре найдут хотя бы одного из нас.

— У меня нет реальной причины доверять тебе, Гидеон, — замечает она, поднимая бровь. — Насколько я знаю, ты можешь работать на них, пытаясь выяснить, что я знаю. — Она снова качает головой, движения ее напряжены и сдержаны, она натянута как струна. Мне потребуется больше, чем моя лучшая очаровательная улыбка, чтобы заставить ее говорить, наблюдая, как жизнь угасает в ней при упоминании о том, что произошло сегодня. Я уверен, что не могу позволить себе уйти, не понимая чему я сегодня стал свидетелем.

— Хорошо. Хочешь доверия? — Я ставлю стакан и направляюсь в ее сторону, чтобы опуститься на диван рядом с ней. — Я начну первым. Я не знаю, что вселилось в этих людей, но я видел такое металлическое кольцо раньше. Такое же, с синим огнем который, должно быть, был спрятан за проекторами в голокомнате.

Она с трудом сглатывает и я заставляю себя сидеть совершенно неподвижно, пока жду ее.

— Я видела такие глаза раньше, — шепчет она в конце концов. — Глаза заполненные тьмой. Людей, чьи умы были украдены, превратившихся во что-то… что-то типа оболочек.

Оболочки. Слово пронесшееся в моей голове, идеально подошло. Я не мог видеть их глаза, но я видел, что они повернулись к разлому в центре комнаты, как стрелка компаса указывающего на север. Они были опустошенными оболочкам. Я должен прикусить язык, чтобы не задавать больше вопросов. Пульс поднимается на ступеньку выше, у меня стучит в висках.

Несмотря на мое неустанное преследование ушедшей в отставку командира Тауэрс — женщины, которая помогла Лару скрыть все, что творилось на Эйвоне — моим лучшим руководством в гиперсети были немногочисленные форумы, посвященные теориям заговора, основанные на трансляции Эйвона, пытающиеся выяснить, что затевал Лару. Там я нашел Кумико, отставного солдата, скрывающуюся на юге города, создавшую сообщество выживших после ярости, объединённое жаждой мести, полное диких пересказанных историй. После всех часов, проведенных там, пытаясь разобраться в небылицах Кумико, сейчас… эта девушка реально видела, что творят шепоты Лили и Тарвера. Я стараюсь говорить спокойно.

— Где?

Она открывает рот, но потом ее глаза переводятся на меня и она останавливается.

— Не имеет значения где. Но «Компания Лару» тоже была там. Тайно.

В мозгах закрутилось то, что я собрал с тех пор, как Лили Лару запросила помощь в обеспечении безопасности, впервые засветившись на моем радаре, чем поставила меня на путь, по которому я следую до сих пор. Я знаю, что Лару отправил свои эксперименты на три планеты: Верону, Эйвон и Коринф. Алексис было примерно не больше шести, когда произошли восстания на Вероне… но эта паника в ее взгляде, напряжение в теле… они явно не из-за того, что произошло десять лет назад. Эта рана совсем свежая. Что оставляет только один вариант.

Эйвон.

Я тянусь к ее руке, небрежно позволяя глазам пробежаться по ее предплечью. Если она с Эйвона, то нет и намека на генный маркер.

Перед глазами мелькают документы с места крушения «Икара» — схематическое описание разлома, медицинские отчеты о сошедших с ума исследователях. Я накопал гораздо больше, чем Лили Лару и ее майор когда-либо знали. Вы идете на риск, когда берете себе домашнее животное в виде хакера.

— Я видел кольцо кое-где, где «Компания Лару» не должна была быть, — тихо произношу я. — Ну, я не видел его, я нашел документы об этом. Я знаю, что оно там было.

— Ты знаешь для чего оно?

Теперь моя очередь держать себя в руках, отчеты всплывают в мозгу. Установлено, что доктор Эддингс сама наткнулась на заостренную трубу, первоначально предназначенную для наружного водопровода…. Я не могу сказать ей правду. Тюрьма для существ из другого измерения? Возможно, несколько верующих в трансляцию с Эйвона купятся на эту историю, но Алексис просто подумает, что я безумен. Обязательно.

Если только она сама не с Эйвона. Меня устраивает полуправда.

— Из того, что я прочитал, думаю, что оно как-то связано с тем, что мы видели сегодня. С теми людьми, которых ты называешь оболочками, с теми, кто потерял рассудок. Тот факт, что здесь, на Коринфе, есть один из таких разломов, пугает меня. Мы должны узнать об этом больше.

Она поднимает руки, чтобы отбросить волосы с лица назад, оставляя их растрепанными.

— Я знаю, что ты пытаешься сказать. Но мне не нужен напарник. Я рада, что ты в порядке, и я благодарна за информацию, но это все.

— Но мы хотим одного и того же. «Компанию Лару». Враг моего врага…

— Это просто еще один враг, Гидеон.

На этот раз я знаю, что не скрываю поток разочарования, который проходит через меня. Алексис — лучшая зацепка, которую я нашел за год, и я теряю ее. Я гонялся за Тауэрс туда-сюда по всей Галактике, и каждый раз она ускользала от меня. Сейчас, как никогда, я должен найти ее — это единственный способ понять, что я видел сегодня.

Что касается Алексис, я бы убил, чтобы получить доступ к ее памяти, как я могу получить доступ к записям данных. Если бы только я мог узнать ее личный пароль.

— Слушай, ты не должна была приводить меня сюда, чтобы подлатать. Я в долгу перед тобой. Я оставлю тебе способ получить должок, на случай, если я тебе понадоблюсь. — Или на случай, если ты передумаешь насчет работы со мной.

Она берет себя в руки, надевает маску, и уголки ее рта приподнимаются, когда она оборачивается, чтобы посмотреть на меня.

— Ты действительно настолько хорош?

Я ухмыляюсь.

— Ты когда-нибудь слышала о Червонном Валете?

Она становится совершенно неподвижной, ее голос падает.

— Ты работаешь на него? — Тпру. Она определенно слышала обо мне. Я был бы польщен, что моя онлайновая дурная слава распространяется в реальном мире, за исключением того, что это явно не хорошие новости для нее. — Зачем ему взламывать «КЛ»?

— Я считаю, что безопаснее не спрашивать, — отвечаю я, что технически верно, хотя бы для других людей. — Так что если тебе что-нибудь будет нужно, все, что ты хочешь, я смогу поговорить с ним о том, чтобы сделать это для тебя.

— Нет, — быстро отвечает она, прежде чем ее голос смягчается, явно достигнув спокойствия. — Нет, если ты хочешь оплатить должок, не упоминай меня Валету вообще.

— Рассказы о нем не правдивы, знаешь ли. — Ничего не могу с собой поделать. — Большинство из них, во всяком случае. Он герой для многих людей. Довольно хорошо прищучивает корпорации, и ты знаешь, они этого заслуживают.

— Не имеет значения. — Я видел, как выглядела эта девушка, выйдя из здания, где все потеряли рассудок, где в нее стреляли, я видел какой она была, когда провела самую гладкую аферу, которую я когда-либо знал… но это, она не может подделать. Это пугает ее больше, чем пустые взгляды, которые мы видели сегодня. Она в ужасе — ее губы плотно прижаты друг к другу, бледная кожа становится еще бледнее. — Тебе следует уйти.

— Тогда только я, — я стараюсь звучать вежливо. Я бы убил, чтобы узнать, кто снабжал ее историями, почему она так боится моей онлайн-персоны, но сейчас не время для прессы. — Я добавлю второй почтовый ящик к твоей системе. Он будет выглядеть точно так же, как обычный способ входа в систему для отправки сообщений, но это закрытая сеть. Если ты отправишь через нее письмо, оно придет прямо ко мне. И только мне.

Она сглатывает и кивает в сторону рабочего стола, в которым я рылся, пока она была в душе.

— Хорошо, — просто говорит она, и я не могу избавиться от чувства, что она соглашается только для того, чтобы я поскорее ушел. — Покажи мне.

Я достаю планшет из сумки, и веду ее к экрану, попутно пододвинув стул ногой, чтобы сесть. Шарю рукой, пока не нащупываю кабели, и не нахожу тот, что нужен, высвобождаю его и подключаю к своему планшету. Я вставляю чип, и требуется всего пара минут, чтобы установить скрытый ящик.

— Ну, вот, — говорю я, нажав на экран туда, где появился новый значок почты рядом с ее. — Мой контакт под никнеймом Джейк Чешир. Отправь туда сообщение, и оно придет прямо ко мне, не оставляя следов. Никаких хвостов.

Она кивает, оставаясь серьезной.

— Спасибо, Гидеон, — бормочет она.

— Конечно. Дай мне знать, когда выяснишь, как я могу отплатить тебе. Или если тебе что-нибудь понадобится, после сегодняшнего. — Я возвращаю кабели туда, где они находились, убираю чип в карман, встаю на ноги и подмигиваю ей. Я хочу, чтобы она снова улыбнулась, прежде чем мы расстанемся. — Желательно что-то, из-за чего меня не подстрелят. Что довольно больно.

Последнее замечание вызывает кривоватую маленькую улыбку.

— Я бы предпочла оставить эту часть тебе. Тебе же не в первой.

— Это почти того стоило, — говорю я, когда беру сумку и иду к лифту. — Хотя в следующий раз, когда ты скажешь кому-то, что мы помолвлены, я заставлю тебя пройти через это.

Теперь она смеется как следует.

— Ты понятия не имеешь, во что бы ты ввязался.

Двери лифта открываются, и я вхожу внутрь, повернувшись к ней лицом. Любым образом желая запомнить ее лицо. Даже если они найдут ее, она не сможет сказать им, где я… но я надеюсь, что все, что узнал я, они не получат. Надеюсь, она будет в безопасности.

Она открывает рот в то время, как двери начинают закрываться, серые глаза устремлены на меня.

— Гидеон, могу я тебе доверять?

Понятия не имея почему я отвечаю так… ведь на пальцах одной руки я могу посчитать кому бы я ответил на это правдиво, но ответ такой, какой есть. Я ухмыляюсь.

— Приму пулю за себя дважды, если придется.

И тогда двери закрываются.

* СмартВэйтэ (анг. SmartWaiter) — дословно — умный официант, в данном случае аппарат, смешивающий коктейли. — Здесь и далее примечания Переводчика.

**«Отвертка» — алкогольный коктейль из водки и апельсинового сока. Классифицируется как лонг-дринк (англ. Long Drink).

Агония. Страх. Безысходность.

Остановись. Остановись. Маленькое пятнышко пульсирует, тревожно мерцает, но молодой человек игнорирует все это, продолжая делать пометки на планшете. Только в конце каждого дня, когда он оглядывается, на его лице мелькает вина, единственное, что доказывает, что он точно знает, что делает.

Это не то, что мы увидели мельком. Это было не то, что мы хотели. Они зараза, закидывающая тишину своими данными, своими кораблями и своей болью.

Мы должны положить этому конец.

ГЛАВА ПЯТАЯ

СОФИЯ

ПОТРЕБОВАЛОСЬ несколько дней, чтобы получить новый код безопасности для моей двери, и еще больше, чтобы тщательно вычистить квартиру от жучков. Надо было убедиться, что гость ничего не оставил после себя. Я просматриваю записи с камеры наблюдения, смотрю, куда он заглядывал, пока я была в душе. Лучше позволить гостям верить, что у них есть время делать все что хочешь, что за ними не следят, потому что тогда они будут делать то, что планировали сделать сразу. Если не предложить им такую вопиющую возможность, они будут более сдержанными, скрывая свои намерения, возможно, достаточно хорошо, что я не смогу зафиксировать их на камеру. На Эйвоне подобные размышления были не просто частью моей жизни… я специализировалась на приятных разговорах, выуживая внутреннюю информацию из охранников, но я не жила тщательно продуманной, фальшивой жизнью в чужом мире. Я научилась давать гостям немного отслеживаемого времени в одиночестве на своей третьей остановке после Эйвона, на грузовом корабле под названием «Аланна». Узнавая, что они делали в моей крошечной каюте, когда думали, что я не вижу, подсказывало мне, кому из членов экипажа я могла довериться.

Он рассматривал фотографии… думаю, он догадался, что они ненастоящие. Изучал историю моего браузера, залез в пакеты у двери, ожидающие возращения Кристины из спа-салона, в котором она находится в течение последнего месяца. Он приостанавливался, чтобы оценить висящие на стене мультимедийные работы Миске — вероятно, самые дорогие вещи в квартире, но оставил их без внимания. Я не заметила, чтобы он устанавливал жучки, не увидела, чтобы он сделал что-то более хитроумное, чем просто немного посовал нос.

Я проверяю свои сообщения четыре, пять раз в день — но никакого отклика от Санджаны Рао, женщины, с которой я должна была встретиться в главном офисе «Компании Лару», прежде чем вся голокомната сошла с ума. Я не могу позволить себе потерять ее после всего, через что я прошла, найдя кого-то с достаточно высоким уровнем допуска, способного иметь необходимую мне информацию и причину — независимо от того, какова она — дать мне ее. Лару на Эйвоне доказал, что у него есть и власть и защита намного превосходящие возможности обыкновенного человека, и если я не найду способ нейтрализовать шепоты, я никогда не подберусь достаточно близко к нему, чтобы отплатить ему за то, что он сделал с моим отцом.

Я диктую и удаляю полдюжины сообщений адресованных доктору Рао, прежде чем решаю, что лучше не сформулирую, и пытаюсь набраться храбрости, чтобы отправить его. Она, без сомнения, напугана, после раздавшейся сигнализации. Насколько я знаю, она растворилась в небытие, и у меня не будет больше шанса заставить ее снова довериться мне.

Бардак на прошлой неделе стал неудачно выбранным моментом — гласит мое сообщение — и не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к вам. Пожалуйста, скажите, что встретитесь со мной снова. Вы можете назвать время и место, принять все меры предосторожности, чтобы чувствовать себя в безопасности. Прошу Вас.

Алексис.

Я зависаю на кнопке «Отправить» и на экране появляется уведомление, сообщающее мне, что это сообщение ушло. Адрес, который она дала мне — тарабарщина, но именно по нему я связывалась с ней раньше, и это не ее официальный адрес. Но она была бы сумасшедшей, чтобы дать мне все, по чему можно было бы отследить ее. Нет, если она хотела сохранить работу. Или здравомыслие.

У меня ушло почти четыре месяца, чтобы подобраться так близко к Лару. Четыре месяца, где каждую ночь я проводила за изучением сотрудников «КЛ» у которых могли быть связи, нужные мне. Я следила за ними, узнавая их интересы, подселяя себя в их жизни, заставляя их довериться мне. Я достаточно упорно старалась понравиться им, чтобы они представили меня моей следующей отметке. За четыре месяца до того, как я ловила даже дуновение информации об экспериментах по контролю над разумом и злоупотреблениях, которые Лару совершал на Эйвоне.

И я потеряла все это в один день.

Прошло три дня с тех пор, как я отправила сообщение доктору Рао, восемь дней со дня знакомства с Гидеоном, когда мой почтовый ящик наконец-то дилинькнул, обозначив мне, что пришло что-то помимо каждодневно сыпавшихся писем и спама, которые получает Кристина. Я только вышла из душа с закончившейся пачкой одноразовых патчей для кожи и консилером, которые я использую, чтобы скрыть метку генотипа. За последний год я заработала сотни тысяч галактионов, работая здесь и там, чтобы прокормить себя, вкладывая каждый кредит, который я могла сэкономить, на лечение после удаления татуировок. Но потребуется еще две или три пачки, прежде чем она станет достаточно блеклой, чтобы стать неразборчивой, и еще полдюжины, прежде чем невозможно будет сказать, что когда-либо было что-то, что заклеймило меня уроженкой Эйвона. Но, надеюсь, у меня будет шанс подобраться к Лару раньше, и все это в любом случае будет спорным.

Когда я услышала звук, оповещающий о входящем сообщении, я обернулась полотенцем и вышла в кабинет, спеша к экрану и оставляя после себя мокрый след. На мгновение сердце заколотилось так быстро, что я не могла достаточно долго сосредоточиться, чтобы работать с глазными трекерами. Но как только сообщение открылось, сердце замерло.

Оно содержало только четыре слова… без подписи и кода, я никак не могу его идентифицировать.

Разорви эту связь. Действуй.

Мне хочется закричать. Я хочу выбросить экран в окно. Я хочу покинуть эту квартиру и отправиться в трущобы, где я начинала, и быть среди людей, таких же обозленных, как и я. Я знаю, что Гидеон как-то связан с выключением голопроекторов и запуском аварии в главном офисе «КЛ», и я хочу нажать на этот глупый, фальшивый контакт, который он оставил мне, и написать ему сообщение о том, что он сделал со мной. О том, что он забрал у меня.

Меня не интересует та часть моего мозга, которая указывает мне, что это не его вина, не совсем. Эта машина — разлом, как он ее назвал — стояла там спрятанная все время. Может быть, это все равно случилось бы, и, возможно, без него у нас не было бы предупреждения о побеге.

Поэтому вместо этого я просто сижу за столом в течение долгого времени, заставляя себя дышать. Глаза снова и снова перечитывают краткое сообщение.

Свет приглушен — я держу его низкой яркости, иногда чуть ярче, когда это возможно, чтобы избежать всплеска счета за электричество, который может предупредить Кристину о том, что у нее есть квартирант. Я оставляю свет на том же уровне, позволяя свету от экрана направлять меня, когда отталкиваюсь от него, встаю на ноги и выхожу из кабинета, желая, чтобы мой пульс замедлился. Пытаюсь мыслить ясно.

Я просто направляюсь на кухню, когда волоски на шее приподнимаются в предупреждении, которое я научилась не игнорировать. Раньше это означало, что рядом trodairí*, что я должна быть начеку. Теперь…

Краем глаза я вижу как смещается тень там, где ничего не должно быть. Я бесшумно оседаю на пол, едва сдерживая дыхание. Сердцебиение ревет в ушах, но я все же слышу две… нет, три, четыре подступи, тихо крадущихся по ковру.

Я молюсь, чтобы они были просто ворами, которые застали отсутствие Кристины так же, как и я. Потому что альтернатива означает, что я, вероятно, уже мертва.

Борясь с инстинктом замереть, сделать себя крошечной, тихой и невидимой, я дотягиваюсь до ящика над собой, выдвигая его так быстро, как только могу, не издавая никакого шума. Ножи шеф-повара висят на магнитной полосе на другой стороне кухни, но здесь есть нож для очистки кожуры. Этого не много, но если они ожидают, что место будет пустым, может быть, его будет достаточно, чтобы доставить меня к лифту.

Я зажмуриваюсь, ощущая кончиками пальцев чайные ложки и палочки для еды, двигаясь с мучительной медлительностью, опасаясь вызвать предательский звон столового серебра. Я должна перестать задерживать дыхание или потеряю сознание, я должна открыть глаза или я не увижу, что они идут за мной, мне надо двигаться, я должна быть готова бежать, я…

— Руки вверх! — Резкий голос вырывает меня из моей концентрации, заставив меня с грохотом и криком отшатнуться к шкафу. Подняв глаза, я вижу сначала пистолет, потом человека, целящегося мне между глаз. К нему подходит другой мужчина, тоже вооруженный. Они не носят черное или даже гладкий бронежилет, который предпочитают некоторые из воров более высокого класса в подземном мире Коринфа.

Они в военной форме. Зеленой и серой, и когда третий человек разворачивается с намерением осмотреть другие комнаты, чтобы убедиться, что я одна, я вижу лямбду, что украшает спину.

В это мгновение все, что я могу сделать, это схватиться за полотенце, обертонное вокруг меня. Я чувствуя каждую ледяную каплю воды, стекающую на плечи с волос, ощущаю во рту вкус металла и желчи, так сильно желаю, чтобы отец был рядом, от чего сердце начинает болеть. Потом рот открывается сам по себе, и слова выходят, как какая-то часть моего сознания, которая знает, что делать, не требуя, чтобы остальная часть меня работала.

— Берите все, что хотите, — выдыхаю я, притворяясь, что униформа ничего не значит для меня, притворяясь, что я думаю, что они воры. — Пожалуйста, я не буду вас останавливать. Не делайте мне больно, я никому ничего не скажу. Просто отпустите меня.

Первый мужчина, плохо различимый в темноте, высокий, примерно лет сорока, фыркает.

— Ну, — медленно произносит он, указывая пистолетом, чтобы я встала. — Проблема в том, что мы здесь не из-за твоих вещей.

На этот раз мне не нужно скрывать ужас, пробегающий через меня, когда я дрожащей рукой тянусь к краю стойки, чтобы встать. Ноги почти не слушаются. Я никогда не была одним из борцов за Эйвон… я знаю, как защищаться, но драться? Адреналин вызывает у меня тошноту, из-за чего зрение размывается, а нос жжет, когда я пытаюсь дышать.

— Что бы это ни было, — шепчу я, — просто возьмите это и уходите.

— Это должна быть ты. — Глаза мужчины только на мгновение стреляют вниз, где моя другая рука сжимает полотенце, скрепленное впереди. Хоть только на мгновение, но меня охватывает волна страха, настолько ощутимая, что я почти задыхаюсь. — На днях ты нанесла небольшой визит нам, в главный офис. Босс хочет, чтобы мы задали тебе пару вопросов.

Они знают. Моя последняя надежда сбить их с курса поиска моей личности рассыпается в клочья.

Мужчина наблюдает за мной, наслаждается моментом, когда я понимаю, что, вероятно, умру сегодня вечером, когда они закончат допрашивать меня. Затем, мягко, произносит:

— Тебе следовало быть более осторожной, с тем кому ты писала через гиперсеть в эти дни.

Я мельком смотрю на экран, прежде чем я успеваю остановить себя. Последнее короткое сообщение доктора Рао витает перед моими размывающимися глазами: «Разорви эту связь. Действуй.»

Она пыталась предупредить меня. Они поймали и ее тоже?

— У меня есть друзья. — Это даже не похоже на мой голос. Я не могу думать. Я не могу пошевелиться. — Они поймут, почему я исчезла, если я не появлюсь. Они узнают, кто это сделал, вызовут полицию.

— Мы и есть полиция, — говорит второй мужчина, звуча нетерпеливо. Мои слова не обманывают их. Понимание накрывает меня, как вода, заставляя меня тонуть на своем пути. Когда я снова смотрю на их униформу, я понимаю, что они из отдела безопасности «Компании Лару», что объясняет, как они смогли получить доступ к квартире. И почему они делают это так нагло одетые в униформу «КЛ». Кристина Макдауэл использует систему безопасности «КЛ» для сохранности своего имущества. Любой звонок в полицию также попадет к ним… даже если то, что я говорила, было бы правдой. Даже если бы меня кто-то ждал, кто-нибудь понял бы, что я исчезла.

Один мужчина — всего их четверо, и все они явно не впечатлены моими попытками найти сочувствие или почувствовать колебания в том, что они делают — выходит из ванной комнаты с одеждой, которую я оставила на полу, прежде чем попасть в душ. Он бросает ее в меня и ворчит остальным:

— Все чисто. Она одна.

— Одевайся, — сухо говорит первый парень, тот, чьи глаза продолжают бегать по мне, будто он воображает, что под белой махровой тканью. — Если только ты не хочешь остаться в этом, когда пойдешь с нами.

Я киваю, не доверяя себе говорить, и поворачиваюсь к ванной. Мозг проводит инвентаризацию всего, что там есть. Зеркало — нет, они услышат, как оно разбивается. Духи — спирт обжег бы их глаза, если бы я могла попасть в них. Спрей для волос — если бы у меня была зажигалка, я могла бы использовать его в качестве самодельного огнемета. Фен — лужи, что я оставила на полу — у них резиновые подошвы?

Но не успев сделать больше, чем шаг в этом направлении, меня останавливает курок пистолета, направленный в мою сторону.

— Ты можешь переодеться прямо здесь, — говорит он, прищурившись.

Кожа покрывается мурашками так сильно, что на мгновение мне кажется, что я могу опуститься обратно на пол. Я хватаюсь за край стойки с такой силой, что костяшки пальцев белеют.

— Я не могу переодеваться вот так, — бормочу я, больше не двигаясь. — Я не могу… пока вы…

Блуждающие Глазки слегка усмехается, и хотя в нем сквозит самодовольство, из-за этой ухмылки, что так контрастирует с улыбкой хакера, отрешенная часть моего ума на мгновение фокусируется на Гидеоне, задаваясь вопросом, что он подумает, когда мое тело появится где-нибудь в новостях. Если это всплывет наружу. Голос Блуждающих Глазок затягивает меня назад.

— Ты не можешь выйти. Я отвернусь, и у тебя будет десять секунд. Если ты не оденешься через десять секунд, или я услышу, как ты двигаешься в любом направлении или делаешь что-то, кроме одевания, ты пойдешь голой.

— Но… — мой голос запутывается, разум, в конце концов, полностью затуманивается. У меня закончились слова. Я не могу думать. Я не могу убежать.

— Время идет.

Я выхожу в центр гостиной и оглядываюсь через плечо, чтобы удостовериться, что мужчина сделал то, что обещал. Двое стоят позади него и разговаривают друг с другом. Они в любой момент могут повернуть головы, чтобы понаблюдать за мной. Мужчина начинает отсчет от десяти, его голос наполняет мои уши и побуждает меня бросить полотенце. Я напяливаю повседневные майку и брюки, которые носила, до того как приняла душ, так быстро, как я могу. Как только я надела майку, заканчивается обратный отсчет, но он слышит шелест ткани, и ждет на полтора дыхания дольше. В другой раз, в другой ситуации, эта снисходительность могла бы дать мне надежду. Но к тому времени, когда я поправляю рубашку, пистолет уже направлен прямо в мою сторону и свечение экрана из кабинета приобретает синий оттенок из-за металлического ствола.

Экран.

— Мой парень! — выдыхаю я, вырабатывая план, пока говорю. — Он придет сюда сегодня вечером, у нас свидание. Он будет здесь с минуты на минуту… он репортер… я не думаю, что ваш босс хотел бы прочитать об этом в газетах. Что я исчезла через несколько дней после того, как меня преследовала охрана в офисе «КЛ».

Мужчина закатывает глаза, затем дергает подбородком в сторону экрана.

— Позвони ему. Нет… напиши ему. Не хочу, чтобы он услышал что-то необычное в твоем голосе. Отмени свидание. Я просто встану за тобой и прослежу, чтобы ты не допустила ошибок.

Я принуждаю себя наклонить голову, чтобы изменившееся выражение лица из-за появления крошечного проблеска надежды, первого с тех пор, как я поняла, что я не одинока в своей квартире, не выдало меня. Двое следуют за мной в кабинет, и когда я подхожу, чтобы сесть перед экраном, Блуждающие Глазки встает так близко позади меня, что я чувствую тепло его тела. Взмахом дрожащей руки я выбираю из списка имя — Джейк Чешир.

Затем дрожащим голосом я диктую свое послание.

— Привет, малыш! — Я сглатываю, наблюдая, как буквы появляются на экране, когда компьютер считывает мой голос. — В итоге не нужно приходить сегодня вечером. Ко мне зашел отец с друзьями, так что я собираюсь поужинать с ними. Увидимся в эти выходные… там же, в парке, где мы встречались в прошлый раз, хорошо? До смерти хочу тебя увидеть. С любовью. Алиса.

— Постой, — резко говорит Блуждающие Глазки. — Дай мне прочитать, прежде чем отправишь.

Я задерживаю дыхание. Я привнесла каждый намек, который я смогла придумать: упоминание об отце, который, насколько знает Гидеон, мертв; объяснила ему, кто схватил меня, упомянула о голопарке главного офиса «КЛ»; использовала имя из того же произведения художественной литературы, из которого его босс, Червонный Валет, взял себе никнейм. Я молюсь, чтобы этого было достаточно. Я молюсь, чтобы он регулярно проверял входящие. Я молюсь…

Мужчина хрюкает.

— Хорошо. Отправляй и поехали отсюда.

Я заставляю глаза регулярно моргать для глазного трекера экрана, когда все, что я хочу сделать, это сожмурить их, чтобы заблокировать все происходящее, как страус, прячущий голову в песок. Сообщение отсылается с перезвоном. По крайней мере, если они убьют меня, кто-нибудь должен знать. Кто-нибудь, где-нибудь узнает, что со мной случилось.

— Шевелись! — кричит мужчина, когда я сижу замерев в кресле.

Я взглядом окидываю квартиру, потом вскакиваю на ноги, ища что-либо, что-то, что я могу использовать. Как только они вытащат меня из квартиры, мои шансы выбраться живой уменьшатся почти до нуля. Просто подумай. Просто дыши. Затем меня пронзает удар — мой плас-пистолет до сих пор лежит в сумочке с того дня, как я была в «КЛ». Она находится в шкафу.

— Мои ботинки в спальне, — говорю я, голос дрожит немного сильнее теперь, когда я знаю, что мне нужно делать. Теперь, когда я знаю, что должна попытаться бороться. — В моем шкафу.

— Тебе не нужны ботинки, — нетерпеливо огрызается он. У меня заканчиваются способы задержать его. Он знает, что я пытаюсь его задержать.

— Вы считаете, что тащить босоногую девушку через вестибюль не будет выглядеть подозрительно? — Я задыхаюсь от воздуха, пытаясь стабилизировать свой голос, пытаясь казаться спокойной.

— Хорошо. — Мужчина злится больше с каждой секундой. Но он отходит в сторону, чтобы пойти за мной в спальню, а его спутник направляется в гостиную. — Сделай это быстро. Первая пара, которую найдешь.

Я киваю, опустившись на одно колено в шкафу, благословляя тот факт, что я просто бросаю вещи на пол — сумки, обувь и предметы одежды перемешаны вместе. Я держу одну ногу под собой, чтобы двигаться, когда нужно. Руки трясутся так сильно, что я почти не могу разобраться с застежкой сумки, и когда я это делаю, плас-пистолет падает на пол. Я перевожу дыхание, хватая его одной рукой и использую другую, чтобы набросить на него шарф, убедившись, что он не виден с того места, где стоит мужчина.

Пистолет из пластена вне закона. Его единственная цель состоит в том, чтобы превзойти передовые заслоны безопасности, которые проверяют энергетические сигнатуры, металлические сплавы, все, что может выявить наличие оружия. Он стреляет старомодной пулей, им почти невозможно прицелиться, и он выдерживает только один выстрел. Стрельба заставляет патронник плавиться, и чаще всего она взрывается при стрельбе, серьезно ранив пользователя. Но я протащила его в главный офис «КЛ», не вызывая даже намека у современных сканеров безопасности. В конце концов, несмотря на то, что я еще не планировала встречаться с самим Лару, мне, возможно, повезло… но я бы сожалела об этом вечно, если бы была не готова. Обычное оружие, даже такое, как низко технологичный, лазерный, военный пистолет, который пользовался успехом на Эйвоне, привело бы каждого охранника по мою душу. Но этот маленький красавчик-пистолетик — мой постоянный спутник.

Теперь я так крепко сжимаю руку, аж до судороги, что посылает прострел в плечо. Боль прорезает страх раскаленной лентой ясности, укрепляющей мои мысли. Умом я снова и снова пробегаю по этапам, повторяя их, как рецепт, как один из запомненных планов этажей.

Перенеси вес. Повернись. Целься ему в грудь. Стреляй. Забери у него пистолет. Подожди, пока остальные подойдут. Стреляй. Прикройся кроватью. Стреляй. Стреляй. Беги.

— Время вышло, мы уходим сейчас же, — приказывает мужчина, его голос повышается, когда он подходит ко мне.

Перенеси вес. Повернись. Целься ему в грудь.…

Слезы затуманивают зрение, но я знаю, где он, я слышу его голос, ощущаю его присутствие. Я поворачиваюсь, и глаза фокусируются на крошечном, странном мгновении, на каплях воды, которые летят с моих мокрых волос, чтобы брызнуть ему на рубашку. Он близко. Слишком близко.

Я дышу с трудом — он видит пистолет — я наставляю его на него — он кричит — что-то взрывается, и я вижу огонь. Его руки обвиваются вокруг меня и тянут меня назад. Он не мертв. Я что-то упустила, иначе почему пистолет не выстрелил, и то, что я слышу это мое собственное сердце, собственный страх. Он дергает меня на себя, и я кричу, дико борясь с его хваткой в течение нескольких секунд, которые растягиваются, скручиваются и обрушиваются на мои легкие. Затем инстинкт возвращается, и я резко ударяю головой назад, ловя его подбородок затылком. Я наступаю так сильно, как могу, на его ногу своими босыми ногами, заставляя его взвыть. Я ударяю локтем в мягкую часть его туловища. Его хватка ослабевает, и я вижу неповрежденный плас-пистолет — я вообще не стреляла — в нескольких футах от себя. С рванным дыханием я бросаюсь за ним только для того, чтобы почувствовать, как рука хватает мою руку и дергает меня, заставляя плечо взвыть от боли. Он бросает меня лицом вниз на кровать, засовывает голову в сатиновое одеяло, и оно прижимается к губам и носу, как полиэтиленовый пакет, душа меня. Я пытаюсь поднять голову, вздохнуть и еще раз выскользнуть на свободу, чтобы добраться до пистолета — моего единственного шанса. Я задеваю его кончиками пальцев.

Затем что-то твердое врезается мне в затылок, и я, ошеломленная, скольжу на пол, зрение затуманивается.

— Сука, — бормочет голос высоко надо мной, где-то далеко. Это последнее, что я слышу.

Молодой мужчина, который уже не так уж молод, держит что-то в руках.

— Мы не можем здесь остаться, — говорит молодой мужчина обращаясь к штуке на руках. — Роза была несчастна здесь, ей было не с кем общаться, и я не могу представить, что ты будешь здесь счастлива. Я оставлю здесь часть персонала, людей, которым доверяю, что не будут болтать.

Мужчина молчит несколько минут, будто ожидая, что штука в его руках заговорит.

— Я знаю, что ты этого не вспомнишь, но я хотел, чтобы ты это увидела. — Он приближается к маленькому пятнышку, пока синий свет не падает на штуку в его руках. У этой штуки-малышки голубые, как у него, глаза, волосы персикового цвета. Она моргает, смотря на маленькое пятнышко, а затем зевает.

— Ну, Лили? — бормочет мужчина маленькой штуке. — Что ты думаешь? Ты третий человек во всей Галактике, встретившийся с ними.

Маленькое пятнышко начинает мерцать, и крошка-штука с таким восторгом смеется, что агония на мгновение отступает. Лицо мужчины меняется — чувство вины уходит, так же как и страшный блеск в глазах, появляющийся тогда, когда он проводит свои эксперименты. Вместо этого его черты лица смягчаются, показывая нам что-то новое.

Что-то, что мы хотим понять. Мы будем наблюдать.

Мы будем ждать.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГИДЕОН

Я ВСЕРЬЕЗ РАЗДУМАЮ О КХАУ ПХАТЕ*. С одной стороны, придется поднять задницу, но с другой стороны, когда я в последний раз проверял уличные камеры, мама Саморн возилась с воком, а это означает, что скоро будет вкусняшка.

Я сижу в своей берлоге на стуле, обтекающем мое тело, и передо мной находится стена, завешанная экранами. Есть что-то утешительное в их симфонии мягких перезвонов, завываний и сигналов — звук дома. На экранах справа я вижу, как мои боты зависают на всех форумах, на которых я сижу. Теоретики заговора — нервная группа, но отсеяв половину того, что они говорят, иногда можно найти крупицу чего-то, с чем можно работать. Моя подруга Мэй — или, по крайней мере, она ближе мне, чем кто-либо другой, чтобы стать моим другом — мой генерал для них. У нее есть удивительная способность оставлять комментарии, подкидывать идеи то тут, то там, отправляя им посыл рассуждать о том, что мы хотим исследовать.

Прямо передо мной открыта моя программа по выслеживанию Антье Тауэрс, и это то, что привлекает мое внимание прямо сейчас. Она оставила свой пост и исчезла с Эйвона после трансляции, сказав, что она собирается отойти от дел и отправиться в пастырские колонии. «Достаточно смертей», — сказала она.

Для меня недостаточно, командир Тауэрс. Когда они вошли в скрытый объект после трансляции, всякий намек на присутствие Лару исчез. Зачистка произошла под ее присмотром, и это она отвела глаза в сторону. Я знаю, что у нее есть грязное белье, в котором я нуждаюсь. Я заставлю ее дать свидетельские показания, даже если мне придется самому душить ее, чтобы разоблачить Лару, чтобы все узнали, кто он на самом деле. Она бегала и пряталась в течение года, сейчас же она меняет идентификаторы каждые несколько недель. Она была Люси Палмер, Таей Остин, Анной Гриффин, Натали Хармон…. Список можно продолжать и продолжать. Она всегда отправляется в новое место, оставляя меня с призрачными следами и случайными сообщениями о том, что блондинка пересела на новый корабль, отправившись на другую планету. Из того, что я раскопал в базах данных, даже «Компания Лару» не знает где она, что делает ее идеальной для моих целей. «КЛ» так пристально следит за своими сотрудниками, что даже я не могу приблизиться ни к одному из них. Но Тауэрс — она больше не под защитой Лару.

Ее след пропал несколько месяцев назад, когда она попала на Коринф, и больше, чем когда-либо, мой пульс стучал от необходимости найти ее. У меня была тысяча воображаемых разговоров с ней, тысяча обвинений в ее адрес. Если я смогу найти ее, возможно, я больше узнаю о том, что мы с Алексис видели в главном офисе Лару.

Все эти годы целеустремлённых поисков привели меня сюда, к этому. Если я смогу найти ее, я смогу вытащить все преступления Лару на свет. Не так, как это сделал Флинн Кормак, но публично и неопровержимо… с Тауэрс, я смогу доказать то, что он сделал и это уничтожит его.

Я снова начинаю с прибытия Тауэрс на Коринф… конечно же, под фальшивым именем. Готовлюсь снова просмотреть записи прибытия на эту дату, когда слева от меня я слышу мягкий перезвон колокольчиков, сигнал, что я назначил почтовому ящику, который я оставил Алексис. Хах. Не думал, что снова услышу тебя, Ямочки.

Я поднимаю левую руку, одетую в перчатку с датчиком на пальце, указываю на экран, а затем подманиваю его. Датчики покорно пищат, когда переключаются дисплеи, отправляя мой главный экран влево и выставляя сообщение Алексис передо мной. Я бы притворился, что не ухмыляюсь, но мне не перед кем.

Привет, малыш!

В итоге не нужно приходить сегодня вечером. Ко мне зашел отец с друзьями, так что я собираюсь поужинать с ними. Увидимся в эти выходные… там же, в парке, где мы встречались в прошлый раз, хорошо? До смерти хочу тебя увидеть.

С любовью. Алиса.

Ухмылка умирает, крошится в пыль, и сдувается холодным, прехолодным ветром, пока я смотрю на сообщение. Вот, черт! Но у меня нет времени на раздумья, я уже пододвигаю клавиатуру, пальцы порхают, чтобы отследить ее сообщение и оживить камеры видеонаблюдения в ее квартире, пока я произношу другие инструкции.

— Команда: развернуть сообщение на экране сорок девять. Проверить на нарушение безопасности. Убедиться, что в нем нет вирусов.

Пинг занимает всего несколько секунд, и я заставляю себя затаить дыхание, прикрыть глаза на мгновение, поэтому я уже готов, когда два мягких звона курантов объявляют результат проверки безопасности и успех с камерами.

— Безопасно, — оповещает меня система. И тогда камеры оживают, выдавая полдюжины четких изображений ее квартиры на экраны, и мое ох-такое-спокойное дыхание застревает в горле.

В тот момент, когда мне открывается вид на спальню, какой-то грубый мужик нависает над ней, а она пытается приподняться на локтях, а затем снова падает. Горилла наклоняется и помогает ей подняться, хватая ее за волосы, а она хныкает, явно ослабшая. Я нахожу, что моя рука поднимается, словно я могу протянуть ее через экран и остановить его.

— Куда вы меня везете? — спрашивает она сквозь рыдание, которое может быть реальным или может быть одним из ее трюков. Хотя, учитывая ситуацию, оно должно быть, по крайней мере, отчасти подлинным. Однако это дает мне предупреждение, которое мне нужно — они собираются переместить ее. В то время как часть меня делает глубокий вдох… что бы они ни планировали сделать с ней, это означает, что есть время, прежде чем они это сделают — остальная часть меня наполняется страхом. Потому что, если им для начала нужно вести ее куда-то, это, вероятно, будет грязно.

Я снова произношу команду, когда сгибаю ноги, движение, указывающее стулу выпрямиться и отпустить меня.

— Команда: открыть голосовой канал с Мэй.

Через несколько секунд веселый голос Мэй наполняет мою гарнитуру. Она всегда отвечает так, будто сидела и мечтала, чтобы я позвонил.

— Ну, здравствуй, красавчик! Что за особый случай?

— Мне нужно подкрепление.

Дрожи в моем голосе достаточно, чтобы она прекратила смеяться.

— Чрезвычайная ситуация?

— Хуже, — тихо отвечаю я. — Я отправляю тебе адрес. Служба безопасности Лару схватила моего союзника. Я иду за ней, мне нужны глаза.

Она шумно выдыхает.

— Дорогой, ты не готов к этому. У нас нет и половины данных, которые нам нужны…

Горилла ставит Алексис на ноги, и хватает ее за плечи, когда та качается, пытаясь вернуть себя в сознание.

Я снимаю перчатки, роюсь в куче одежды на кровати, чтобы выкопать ботинки.

— Так вот почему мне нужно вернуть ее с минимальным контактом. Найди мне камеры безопасности, камеры общественного доступа, дорожные камеры в непосредственной близости от моего текущего сигнала. Мне нужно знать, куда они отправятся.

— И как, черт возьми, я собираюсь выяснить, какие тебе нужны? — спрашивает Мэй, хотя я вижу по дисплеям, что она подсоединяется к моему правому экрану, что она уже на нем, когда я натягиваю ботинки и завязываю шнурки трясущимися руками.

— Ищи…

Она заканчивает предложение за меня.

— Что-нибудь со значком Лару, поняла.

На экране горилла снова разговаривает с Алексис.

— Мы отправляемся туда, где нас никто не побеспокоит. Ты сможешь сказать нам, что именно ты там делала, и зачем твой друг был там.

— Мой друг? — Она фыркает, поднимая запятнанное слезами лицо, отдавая ему всю силу своих больших глаз и стекающей туши. Она пытается, даже сейчас, скрыть мою личность, или, может быть, просто защитить свою. — Я ничего не знаю о парне, с которым я была, клянусь. Мы не пришли туда вместе. Он взял меня в заложники.

Полегче там, Ямочки. Определенно не пытается защитить меня. Я нахожу одну из двухсторонних футболок с логотипом «Компании Лару» с одной стороны, и черную с другой. Я выворачиваю ее черной стороной и тащу на себя через голову, а затем одеваю альпинистское снаряжение. Это привлечет внимание, но если мне понадобится оно, чтобы добраться до Алексис вовремя, я не хочу возиться с ремнями… на улицах Коринфа встречается и более странная мода. Затем я копаюсь в гнезде проводов, чтобы найти то, что я, обычно в шутку, называю своей криминальной сумкой, куда я укладываю планшет. Я надеваю очки ночного видения себе на голову и засовываю в ухо наушник, подсоединив его к планшету — итак я готов.

— Я собираюсь выдвигаться, Мэй. Зафиксируй сигнал насколько сможешь хорошо для меня.

Мне не нравится идея транслировать наш разговор, но у нас нет времени придумывать что-то более элегантное. У Алексис нет времени.

— Готово, — говорит Мэй четким голосом в моем ухе.

— Я вижу машину на которой они приехали, я готов.

— Осторожно, там будут ловушки. — Но она уже знает, что «КЛ» привносит совершенно новый смысл к безопасности системы. Я придвигаюсь к камере у двери, сканирующей сетчатку глаза, и прижимаю палец к сканеру, после чего моя дверь с шипением открывается.

Мэй смеется, хотя она больше не кажется веселой.

— Да ладно. Я знаю, что делаю, малыш. — Я выбегаю в переулок снаружи в тот же момент, когда Ямочки с друзьями покидают квартиру Кристины.

С пингом от Мэй, гарнитура выдает перед моими глазами текущую полупрозрачную проекцию записи с камеры, звук течет прямо мне в ухо, когда я спешу по переулку и выхожу на более широкую улицу. Она усеяна киосками с раздающимися из них выкриками лоточников и имеет крышу, отделяющую следующий уровень жилья.

Алексис что-то говорит, когда садится в машину, и я слышу запах риса мамы Саморн, когда я пробегаю мимо ларьков, сосредотачиваясь на голосе в ухе. Виртуальный и реальный мир перемешиваются вместе.

— Вы что думаете, что выбрав меня как живой щит, он решил рассказать мне свой план? — задает вопрос Алексис все еще дрожащим голосом. — Если вы хотите знать, зачем он был там, почему бы вам не найти и не спросить его об этом?

— Это именно то, чем мы заняты, — отвечает горилла, когда камера переключается на другую внутри автомобиля, установленную около головы водителя. — И ты поможешь нам.

— Но я ничего не знаю, — вопит Алексис, подтягивая колени к груди. То, как ее взгляд мечется, рассматривая все вокруг, я перевожу, что ей интересно, может ли она ударить одного в живот, а затем выскочить за дверь. Но машина что-то типа лимузина, и еще три таких же висят у них на хвосте. Такому не бывать.

— По нашему опыту люди часто знают больше, чем думают, — спокойно говорит он, когда Мэй выдает кадры с GPS, показывая движение автомобиля. — Особенно, когда они должным образом мотивированы, чтобы обратить свое внимание на этот вопрос.

Чувак, да этот парень пользовался бы спросом на вечеринке.

Они выезжают из дорогого сектора, где находилась ее заимствованная квартира, и гарнитура подбрасывает прогнозируемые маршруты, когда я пробираюсь через барьеры линий «Синкансен» вслед за несколькими рабочими, и протискиваюсь в последний вагон пассажирского экспресса прямо перед закрытием дверей.

— Дорогой, я думаю… — голос Мэй затихает.

— Да, я знаю, — бормочу я. Они из «Компании Лару», в брендовом автомобиле, одетые в униформу «Компании Лару». Вот насколько высокомерны эти люди — но более того, насколько они властны. Они многое могут позволить сделать средь бела дня, зная, что никто не остановит или не спросит их, чем они заняты.

Оставалась все еще слабая надежда, что они отправятся куда-нибудь за пределы кампуса, чтобы сделать свою грязную работу, но четыре из пяти маршрутов, которые наша программа выдает, показывают одно и то же самое: они везут ее в главный офис Лару. В его крепость.

Алексис ничего им не дает, проводя большую часть поездки в тишине, отвечая на их случайные вопросы фырканьем, полусловами и мольбами. Сигнал работает нестабильно и иногда отключается, когда я перехожу со сверхскоростного поезда на межуровневый лифт, забиваясь с кучей тел, пока мы взлетаем до более богатых уровней. Воздух становится чище, а здания становятся выше, причудливее. Внизу, в трущобах, крыша каждой улицы уровень за уровнем укладывается друг на друга. Каждый раз, когда они делают поворот, мой компьютер обновляет маршруты — с такой скоростью я не успеваю их перехватить, только следовать за ними.

Всего в нескольких минутах от главного офиса «Компании Лару» они попали в пробку. Мэй бросает мне изображение протеста, вызывавшего ее, но я не пытаюсь читать надписи. Наконец-то, наконец-то, что-то происходит по-моему. Все мои предполагаемые маршруты сузились до одного, и легкие напрягаются, когда я бегу по тротуару — будь проклята деликатность — я пробиваю себе дорогу сквозь толпу.

Мэй снова говорит мне в ухо, и я знаю, что она собирается сказать.

— Дорогой, я не могу пойти туда с тобой. Они засекут сигнал.

— Я бы не стал просить тебя, — говорю я, выныривая из толпы туристов, фотографирующих огромную серебряную лямбду, которая украшает фронтовую часть здания. — Ты уже сделала более чем достаточно.

— Если ты не выйдешь через несколько часов… — она замолкает, потому что на самом деле, что она собирается делать?

— Тогда ты можешь забрать мои вещи, — заканчиваю я, затем прерываю связь, прежде чем она попытается отговорить меня от того, что я уже знаю… ужасная идея.

Мой визуальный канал отключается через мгновение, но я знаю, что обогнал Ямочки и ее сопровождение на пару минут. Я добираюсь до двери и лестницы, через которую мы сбежали на днях. У меня бегут мурашки по коже при мысли о возвращении сюда, сердце все еще колотится от бега, но я буду чувствовать себя намного хуже, если эта девушка исчезнет с лица планеты из-за того, что эти парни преследовали меня.

Помеха, которую я нацепил на замок двери, чтобы задержать гнавшихся за нами охранников, отсутствует, но сигнала об этом мои банки данных не получили. Мне остается подключить чип за полсекунды до того, как все клавиши загораются зеленым, и дверь открывается. Держась спиной к стене лестничной клетки, как только я оказываюсь внутри, я закрываю дверь, а затем скольжу боком, пока не смогу взглянуть вверх, на бесконечно спиралевидную лестницу аварийного, пожарного выхода. Пока в моей видимости нет охранников, камеры наблюдения здесь находятся в закрытой системе, и без жесткого доступа к этой системе я не смогу их отключить. Мне нужен путь наверх, который не контролируется.

Я на мгновение закрываю глаза, чувствуя фантомную боль в плечах. Но с закрытыми глазами довольно легко увидеть то, что они могут сделать с Ямочками, если я не доберусь до нее вовремя.

Я заклиниваю замок на двери, ведущей в вестибюль этажом ниже, и проскальзываю внутрь. Пещерообразное, отражаемое эхом пространство не пустое, как и лестничная клетка. Мне приходится затаиться в тени, пока охранник ночной смены смотрит последний эпизод какой-то голодрамы на своем наладоннике. Лифты, каждый под своим собственным прожектором, освещены будто большая неоновая вывеска «ПОПРОБУЙ ЕЩЕ РАЗ ГДЕ-НИБУДЬ ЕЩЕ». Но я знаю одну точку доступа, которая не будет освещена, как праздничное дерево: служебный лифт.

Я еле-еле добираюсь до угла, когда слышу голоса: один говорит охраннику взять перерыв, затем другой приказывает: «Приведите ее.» Я жду, надеясь, что они произнесут этаж, на который направляются, но мне не везет. Стоит тишина, пока они ожидают лифт.

Я стою на месте, пока не слышу, как закрываются двери лифта в вестибюле, а затем приступаю к работе. Лифты требуют ключ безопасности для работы в нерабочее время, тот, который я не могу воспроизвести в цифровом виде. Это должна быть комбинация физического ключа с цифровой подписью. Поэтому вместо этого я открываю рюкзак и вытаскиваю лом, ненадолго задаваясь вопросом, что нормальный человек держит в рюкзаке, если не оборудование для взлома и входа — и начинаю открывать двери.

Я стараюсь не засветиться лицом на камеру, и как только оказываюсь внутри я откидываю панель рядом с ней, чтобы ухватиться за выступ стены и вскарабкаться из лифта наверх. Я вытаскиваю шнур из камеры и вставляю свой собственный передатчик на его место… и вдруг я обнаруживаю в своем распоряжении всю систему лобби и лифтов. Требуется мгновение, чтобы передать их на мою гарнитуру, но я понимаю, что потеряю Ямочки, как только она и ее новые друзья выйдут из своего лифта.

Я вижу один работающий лифт, и дисплей рядом с дверью с цифрой 20. На том же этаже мы были на днях. Сердце тонет, но тело уже движется. Я вытаскиваю магнитные захваты, закидываю рюкзак на плечи и начинаю взбираться вверх.

Плечи начинают протестовать и болеть после пятого этажа, но я заталкиваю боль на задний план, сосредоточившись на видеоизображении, что выводится у меня перед глазами. Там, куда они направляются, я представляю гигантский раскол в раструбе, поэтому я вполне уверен, что знаю, где находится «там» задолго до того, как могу туда добраться. Мне просто нужно надеяться, что они вначале будут допрашивать ее…

Разум замирает, прежде чем приходит к продолжению этой мысли.

Просто. Давай. Лезь.

*khao phat (ข้าวผัด) — тайский жаренный рис (мегавкусный).

Ученый с тонкими губами и сутулостью в плечах возвращает клетку вокруг маленького пятнышка. Он забыл отключить источник питания. Маленькое пятнышко остается молчаливым и не издает ни звука. Он один из тех людей, кто ранят тишину, чтобы изучить ее.

Кабели искрятся и кричат, когда он вытаскивает их, наполняя свое тело электричеством. Он становится мертв до того, как падает на землю, и когда другие ученые прибегают, маленькое пятнышко тихое и удовлетворенное.

Другие ученые спокойны и грустны даже после того, как забрали мертвого. Они обычно разговаривают и смеются, когда толкают маленькое пятнышко во Вселенной, но теперь они молчат. Тишина тяжелая и вязкая.

Так что мы создадим для них нового ученого, точно такого же как мертвый. Возможно, если они будут довольны, они перестанут причинять нам боль.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

СОФИЯ

МУЖЧИНЫ ИЗ «Компании Лару» были очень… очень хорошо обучены. Они просто придерживаются стороны правдоподобного отрицания пыток. Они не прикасаются ко мне, разве что воткнули иглу мне в лопатку… наркотик, наверное… чтобы сделать меня более податливой, или, возможно, чтобы успокоить меня. Кожа покрывается мурашками, когда я пытаюсь не думать о неизвестном чужеродном веществе, распространяющемся в моем теле, делающим Бог знает что с моей головой. Они не кормят меня, не дают воды. Они не угрожают, но их взгляды говорят то, чего не говорят их рты — что я жива только потому, что они еще не решили убить меня. Они не тратят время, рассказывая мне, что произойдет, если я не дам им того, что они хотят, потому что они знают, что ничего, что они могут сказать, не будет хуже того, что мое воображение наколдует мне.

В горле сухо, дерет как наждачка. От жажды в голове пульсирует в такт сердцебиению. Прошло уже несколько часов… по крайней мере, я так думаю. Голокомната без программирования — это бесплодная, белая пустота. Только камеры видеонаблюдения и проекторы перемежают сводчатый, белый потолок. Камеры погашены… ни одна не светится. Они отключили наблюдение в этой комнате. Они не потрудились включить большую часть света, выбрав вместо этого использование только одного светильника, оставив остальную часть комнаты затененной. Все это создает впечатление бесконечного пространства… в котором нахожусь я, сидя в принесенном мне кресле, неспособная двигаться.

Металлическое кольцо, что светилось до этого прямо у всех на глазах, молчаливое и темное. Но я чувствую его присутствие прямо за кругом света, как возвышающееся чудовище, какое-то ужасное, скрывающееся в тени существо, ждущее, когда меня оставят в покое, чтобы оно могло нанести удар. Я знаю, почему они привезли меня сюда — если я не скажу им, чего они хотят, они используют кольцо, и существ, о которых рассказывал Флинн в своей трансляции, чтобы вытащить это из моего разума.

Всякий раз, когда мои глаза закрываются дольше, чем на вдох, один из мужчин таранит носком ботинка ножку моего кресла, посылая вибрации, проходящие через мое тело и воспламеняющие мои ушибленные, больные кости. Все, что я могу сделать — это не стонать, я отказываюсь дать им чувство удовлетворения, показав, что мне больно.

— Ты должно быть устала? — спрашивает большой парень, тот, кто бросил меня на кровать, тот, кого я планировала застрелить. Его голос звучит почти сочувственно. — Просто дай нам наводку, чтобы мы могли разыскать его, и все это закончится, я обещаю.

Почти сочувствующий.

— Клянусь вам, — шепчу я, не утруждая себя скрывать усталость в голосе, — я рассказала вам все, что знаю. Я понятия не имею, как его найти. Я была заложницей, не более того.

Сначала я попыталась выудить у них информацию. Самоуверенные марионетки, подобные этим, часто дают больше, чем осознают, потому что они так сосредоточены на извлечении того, что хотят. Я узнала, что им нужен Валет, а не Гидеон. И они преследуют его в течение некоторого времени.

Я уверена, что Валет работал с ними в прошлом — я могу только предположить, что теперь он изгой и больше не принимает приказы от «КЛ», или, возможно, он просто слишком много знает, и Лару хочет, чтобы его убрали. Насколько я могу судить, эти люди не знают о моей личности, они не знают, что я с Эйвона. Если бы я не выбрала Гидеона своим невольным партнером в побеге из главного офиса «КЛ», меня бы здесь не было.

Они не знают, что я была в «Компании Лару», чтобы попытаться убить Родерика Лару.

Я останавливаю себя прежде, чем наклоняюсь вперед и опускаю голову. Отяжелевшее тело является признаком поражения, и если эти ребята вообще что-нибудь знают о невербальной коммуникации, они примут это как знак толкнуть еще сильнее. Я борюсь, чтобы держать глаза широко раскрытыми, чтобы сигнализировать страх, перевожу взгляд от лица к лицу. Слишком много прямого зрительного контакта предполагает, что вы что-то скрываете и пытаетесь противодействовать естественной тенденции отвести взгляд. Мне нужно выглядеть испуганной, потому что невинная наблюдатель Алексис была бы в ужасе, мне нельзя выглядеть виноватой.

Но правда в том, что даже если бы я рассказала им, что на самом деле произошло, даже если бы я дала им его имя и указала на иконку на моем компьютере, которую я использовала, чтобы отправить тот отчаянный сигнал бедствия, у них не было бы ничего, что они могли бы использовать для его розыска. Я сомневаюсь, что «Гидеон» настоящее имя хакера, и даже если бы это было так, одно имя на планете из двадцати миллиардов человек не сказало бы им ничего, чего они еще не знали.

Так почему бы тебе просто не сдать его им?

Я с трудом сглатываю, когда мужчина вздыхает, выпрямляется и уходит, чтобы переговорить с одним из своих партнеров полушепотом. Я хочу напрячься чтобы вслушаться в разговор, но не могу сосредоточиться. Главное помнить ту достаточно хорошую историю, что я выдала им, и придерживаться ее.

В обычной ситуации я бы знала, что будет дальше. Без свидетелей и записей об этом допросе, они отвезли бы меня в тихое место и убили бы, а я просто исчезла. Если бы это была какая-то другая компания, любая другая организация — я бы просто умерла. Но это «Компания Лару», и то, что они могут сделать со мной, намного, намного хуже.

Во мраке мне видится лицо отца. Из-за истощения тени начинают плыть и извиваться в знакомые узоры перед глазами. Я вижу его за минуту до его входа в казарму на Эйвоне. Я вижу, как его зрачки расширяются, поглощая ясную синеву его радужки, я слышу, как его голос становится холодным, я вижу, как его мышцы напрягаются и отталкивают его от меня. Я всегда переживаю этот момент, а не сам взрыв. Я снова и снова вижу, как исчезает душа отца. Я вижу момент, когда он умер за секунды до того, как его разорвало на куски.

Я заставляю страх уйти из сердца, заставляю себя дышать. Из-за паники я могу облажаться. Глаза исследуют периметр комнаты, а из-за света, что ослепляет меня, трудно что-либо разглядеть. Я знаю, что за этими дверьми, по плану этажа, который я выучила. Но бьюсь об заклад, я не могу использовать один и тот же маршрут побега дважды, даже если бы я могла пройти мимо этих парней. Даже если после нескольких часов сидения здесь я смогу бежать быстрее своих похитителей.

Может, если бы я была храбрее, я бы смогла это сделать. Может, если бы была какая-то часть меня достойная спасения, помимо необходимости мести. Но… я не хочу умирать. Я не могу умереть. Не тогда, когда я так близко подобралась к Родерику Лару.

Один из мужчин, тот, кто боролся со мной, внезапно замолкает, сигнализируя остальным замолкнуть. Он прижимает палец к уху, и я понимаю, что кто-то отдает ему приказы через микро-наушник.

— Да, сэр, — говорит он, спина выпрямляется, хотя тот, с кем он разговаривает, не может его видеть. — Я все понимаю, сэр. — Долгое время мужчина слушает. Затем он кивает одному из напарников и жестом указывает в темноту, в направлении кольца. — Да. Да… понял. Благодарю вас, месье.

Я замираю. Только один человек достаточно высокомерен, чтобы воскресить мертвый язык и придумать для себя уникальное обращение. Приказы для этого мужчины поступают прямо от Родерика Лару.

— Это твоя счастливая ночь, сладенькая, — говорит мужчина, вынимая наушник. — Я слышал, что это не больно, что ты даже не поймешь, что происходит. Ты просто… бум, — говорит он, имитируя крошечный взрыв пальцами у виска, — просто исчезаешь, заменяешься чем-то, с кем гораздо проще иметь дело. Это гораздо более гуманный способ получить ответы. Хотя и гораздо менее веселый.

Нет. Боже, нет. Я чувствую проходящую по полу вибрацию кольца, поднимающуюся вверх по ножкам кресла, когда механизм начинает включаться. Я чувствую, как движется пол, подобно как земля двигалась подо мной, когда мой отец превратился в бомбу.

Мужчина, общавшийся со мной, заменил свое коммуникативное устройство чем-то другим, другим гаджетом, что цепляется за ухо.

— Экипируйтесь, — приказывает он остальным, которые покорно нацепляют на себя аналогичные устройства, как строители надевают каски или хирурги натягивают перчатки.

Когда мужчины обращают свое внимание на металлическое кольцо, доминирующее в середине комнаты, я пытаюсь осмотреться, понять, есть ли выход. Выходы будут заперты, и даже если я смогу их открыть, я никогда не доберусь туда до того, как они схватят меня. Они слишком далеко, чтобы я могла отобрать у них оружие, и они не могут не заметить, как я встаю с кресла. Я будто бы пустила здесь корни, точно так же, как если бы они привязали меня к нему.

Я так пристально смотрю сквозь мрак, что поначалу не замечаю, когда что-то меняется. В темноте появляется крошечный огонек, зеленый индикатор, который мигает один раз, два раза, а затем стабилизируется. Я тупо смотрю на него, на мгновение нелепо вспоминая о блуждающих огоньках Эйвона. И затем, внезапно, в тот же миг, когда мой следователь поворачивается ко мне, я понимаю, что это такое.

Просто включилась одна из камер.

Я отвожу взгляд, закрывая глаза, чтобы они не видели, куда я смотрю. Меня даже не волнует, что они снова пнули мое кресло, чтобы я не расслаблялась. Глупая надежда, дикая надежда… насколько я понимаю, возможно, ее включил Лару, чтобы он мог наблюдать за тем, что произойдет.

— У меня есть разрешение сделать тебе предложение, — произносит лидер группы, наблюдая за моим лицом. — Если ты знаешь, как связаться с молодым человеком, с которым ты столкнулась в главном офисе «КЛ», и если ты сможешь убедить его встретиться с тобой в определенное время и месте, мы тебя отпустим.

Это приводит к короткому всплеску адреналина в моем теле.

— Отпустите меня? — шепчу я, застигнутая врасплох. — Нет… это просто уловка. — Слова выходят, прежде чем я успеваю вспомнить роль, которую я должна играть. Они спланировали это идеально, ждали, пока я не пойму, что произойдет, что случится со мной, чтобы дать мне этот выход. Алексис следовало бы ухватиться за этот шанс.

Никто бы не стал винить ее за это, если бы она была настоящей. Она была бы напугана и одинока, и повелась бы на любой шанс. Но я должна быть выше этого. Я должна бороться. Я ненавижу это на мгновение, я была больше Алексис, чем Софией.

Он качает головой.

— Никаких уловок. У нас нет с тобой поводов для вражды. Мы даже можем пообещать тебе, что мальчишка не пострадает. Он просто следующая ступенька на этой лестнице, и мы доберемся до него так или иначе. Работай с нами, и вы оба выживете.

Следующая ступенька на лестнице к Валету. Сердце так громко колотится в ушах, что я едва могу думать. Головорезы из «Компании Лару» могут заполучить Валета… тем лучше, насколько я могу судить. Пусть они уничтожат друг друга. Все, что мне нужно, это человек наверху. Я облизываю губы сухим языком, стараясь купить себе еще пару секунд на раздумья.

За человеком я вижу светодиод камеры. Он мигает дважды, когда я смотрю на него. Затем три раза подряд. Потом пять. Семь. Одиннадцать. Тринадцать…

Простые числа.

Я облегченно сглатываю рыдание и стараюсь, чтобы это звучало как капитуляция.

— Хорошо, — выдыхаю я. — Хорошо, я скажу вам, как его найти. — Все взоры обращены на меня — идеальное отвлечение. Пожалуйста, Гидеон. Пожалуйста, пусть это будешь ты. Скажи мне, что это сигнал, что ты получил мое сообщение, что понял, потому что у меня заканчивается ложь, которую я могу им выдать.

Все, что мне нужно, это чуть больше.

Человек, использовав корабль, путешествующий через тишину, перевозит нескольких из нас, и на мгновение мы так близки к дому, что можем чувствовать остальных.

Мир открыт нам ровно настолько, чтобы мы смогли дотянуться и обнаружить, что в этом месте, в отличие от места, где появилось первое маленькое пятнышко, есть много других, подобных человеку с голубыми глазами. Это идеальное место, чтобы учиться. Взять в толк. Чтобы решить, стоит ли изучать их или следует обречь их на темноту.

В трущобах мы обнаруживаем маленькую девочку, и с ней мы открываем для себя сны. Она мечтает о красивых вещах, и будучи ребенком, она не боится нас. Она называет нас своими друзьями. Мы показываем ей океан, который она жаждет увидеть. Она позволяет нам проникать в ее сны, как мы позволяем кораблям передвигаться через неподвижность быстрее света.

В этом мире вокруг нее одна тьма и боль, но в ее снах — красота. За ней стоит понаблюдать. Стоит поучиться. Но однажды она внезапно покинула нас, и мы остались одни.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГИДЕОН

КАК ЖЕ НЕВЕРОЯТНО ТЕСНО в вентиляционных коробах. Я даже не могу ползти на коленях. Я вынужден пробираться на локтях, что замедляет меня и означает, что я должен рассчитывать каждое движение, прежде чем его сделать. И эта кромешная тьма… я бы облажался, если бы я не подумал на выходе прихватить очки ночного видения. Опущенные вниз очки придают всему жуткий зеленый оттенок, который перекрывает мой страх с сиюминутной искрой ожидания. Сенсорная память — мощная штука, и обычно, когда мир выглядит таким зеленым, я погружен в какое-то преступление. Это там, где я показываю зубы и пополняю свой банковский счет. Так я создал Валета, работая без устали, изучая, что мне нужно, чтобы выискать секреты Лару.

Самые ценные серверы полностью изолированы от внешнего мира, у них нет подключения к гиперсети, мне некуда направить моих электронных шпионов. Единственный способ получить к ним доступ — взломать физически и прикрепить свое оборудование. Но на такой взлом у меня обычно в запасе гораздо больше времени, гораздо больше оборудования и, самое главное, полностью сформированный план.

Лучше бы это сработало, Ямочки. У меня есть только одна идея.

Теперь я достаточно близко и больше не могу шептать команды в гарнитуру, иначе рискую быть услышанным. Я ютюсь в воздуховоде, проходящем над голокомнатой, и тихо вожу пальцем по планшету. Рюкзак натянут спереди, оборудование прижато к груди, чтобы было больше места для ползания по этим слишком маленьким туннелям.

Хотя они могут услышать меня, если я что-нибудь скажу, я позволяю их голосам исчезнуть, выравниваю дыхание и полностью фокусируюсь на экране передо собой, запуская окна, которые мне понадобятся. Затем раздавшееся проклятие подо мной — голосом мужчины — притягивает мое внимание к тому месту, где все происходит, пока я работаю.

— Это правда. — всхлипывает Алексис, склонив голову. — Я клянусь, это правда.

— У тебя был шанс, сладкая. — Похоже, он разозлился, его прежнее спокойствие исчезло. — Если ты собираешься рассказывать нам сказки, мы сделаем это по-другому.

— Но там был ховербайк, я помню его номерной знак, почему вы меня не слушаете? — всхлипывая, вопрошает она высоким голосом, и у меня такое чувство, что нотки, слышимые в ее голосе — настоящее отчаяние. Я мало чего могу разглядеть через камеры систем наблюдения из-за направленности света. Поэтому я медленно протискиваюсь вперед до вентиляционной решетки, чтобы выглянуть наружу и понять, смогу ли я ее снять. Весь свет они направили на Алексис… и на камеры. Неудивительно, что мне было ничего не видно. Но это не то, что заставляет мое сердце начать пытаться выпрыгнуть из груди. Они разгоняют раскол, до этих пор я не видел воочию на что способна эта штука, но Алексис явно знала. И этого было достаточно, чтобы заставить ее побелеть от ужаса.

Дерьмо. Я не готов. У меня нет времени…

Пальцы летают по экрану, сердце стучит в груди. Мне нужно сравнять шансы, вырубить свет, но это займет время, секунды, которых у меня нет. У Алексис нет секунд. Я понимаю, что в любую минуту моя концентрация даст сбой, пальцы промахнутся и я проиграю. И потеряю ее.

Я слышу, как что-то говорят гориллы, и голос Алексис отвечает им, пытаясь убедить их. Она готова петь, как соловей. Нарастающий гул разлома заглушает голоса в вентиляционном тоннеле, чья вибрация передается локтям и коленям. Я стискиваю зубы.

Я не собираюсь это делать.

Осознание взрывается в моей голове так внезапно, что пальцы начинают дрожать. Вот и все. Они собираются сделать из нее оболочку. Мгновение спустя раскол содрогается и шум затихает. Голубые искры, которые начали собираться по периметру, исчезают.

— Проклятие. — Лидер группы, тот, кто держал Алексис, осторожно подходит к машине, затем поднимает руку к уху. — Нет, сэр, было что-то вроде… Да, я понимаю. Она никуда не денется. — Он опускает руку, а затем бросает взгляд на остальных в комнате. — Приведите сюда команду техников, сейчас же. У нас есть неделя, и если он не будет исправлен к этому времени, я стану не единственным, кого будет винить месье Лару, слышите?

Сердце сбивается с ритма, пока я все еще лежу замерев. Спасибо, спасибо, спасибо, спасибо. Я даже не знаю, кого или что я благодарю об отсрочке. Напоминая себе дышать, я провожу пальцами вдоль вентиляционного отверстия под собой, пока не становлюсь уверен, что знаю, где находятся точки давления. Затем я изучаю экран, проверяю свой взлом, и еще раз бормочу под нос тихую молитву единственному человеку, который я знаю, может присматривать за мной. Давай не будем сегодня встречаться, брат. Я еще не совсем готов.

Я нажимаю на экран, чтобы запустить программку, и свет по всему зданию начинает пульсировать, погружая голокомнату во мрак.

На мгновение все замирают. Я же немедля выбиваю вентиляционную решетку. Она с грохотом падает на пол, и Алексис поворачивается в сторону звука, вскакивая на ноги с невероятной скоростью. Вспышка от одного из пистолетов горилл на мгновение освещает комнату, и, как совершенно неподвижная картина, я вижу, как их лидер бросается к ней с протянутыми руками. Нет… нет.

Он хватает ее за рубашку, и они оба валятся на пол, сражаясь в темноте… бледно-зеленой с моей точки зрения с потолка. Ее крик прерывается, когда она ударяется о пол. Ее неистовый удар по его руке не приносит ему никакого вреда, что сбивает ее с толку. Он, рвано дыша, перекатывает ее на спину, дабы не дать ей сбежать, но на этот раз вылетает ее нога и… попадает ему в промежность. Он стонет, слепо удерживая ее и прижимая к полу, пока сам сгибается от боли.

Я выдергиваю альпинистскую веревку из своей поклажи и закрепляю ее на своей упряжи на поясе, бросая конец с петлей вниз в комнату. Я расставляю ноги по обе стороны от открытого вентиляционного отверстия, когда она изо всех сил пытается освободиться от своего похитителя. В зеленом цвете ночных очков все движения отрывистые, отчаянные и размытые.

— Сюда! — шиплю я, зная, что в темноте она полностью слепа. Она пинает руку мужчины, когда он пытается схватить ее за лодыжку и вскакивает на ноги. Тремя быстрыми шагами она достигает веревку и ей требуется несколько секунд, чтобы нащупать ее конец, а затем надеть ее на себя. Она маленькая девушка, и это должно было быть легко, но у меня нет рычагов, и только страховочное устройство на моей упряжи может помочь мне затащить веревку обратно. Пока я не почувствовал, что веревка немного ослабла, я не видел, что она одной рукой схватилась за край вентиляционного отверстия, и что теперь я могу наклониться вперед, чтобы подтянуть ее.

Наши ладони находят друг друга, и я хватаю ее железной хваткой, игнорируя боль в плечах, когда я отталкиваюсь от вентиляционного отверстия, таща ее за собой. Она дико скребется, чтобы опереться ногами, когда я тяну себя назад, отпуская ее, как только она оказывается на руках и коленях. Я хочу спросить, все ли с ней в порядке, но не могу отдышаться, чтобы сделать это.

— Уходим, — еле выговаривает она из-за отдышки, глядя широко раскрытыми глазами туда, где, как она считает, в темноте должен быть я. Я засовываю планшет в сумку и отступаю. Она меньше меня и может более спокойно передвигаться по воздуховоду, но я застрял отступать на локтях и коленях, и сейчас вынужден выбирать скорость относительно тихую, пробираясь к перекрестку позади меня. Лазерный выстрел пробивает воздуховод позади нее, и она пригибается к металлическому полу с идеальными рефлексами — опытными рефлексами — на мгновение закрывая глаза. Сразу же позади нее я вижу луч света, сияющий через отверстие. Кто-то включил свет на прицеле пистолета.

Мы добираемся до перекрестка, и я разворачиваюсь, пригибая спину, чтобы не соприкоснуться с крышей, чтобы дальше лезть лицом вперед. Это наш лучший и единственный шанс, и вариантов не так уж много. Воздуховоды змеятся по всему зданию, и если мы сможем заставить себя оставаться медленными и тихими, они не будут знать, какое направление мы выбрали. Теперь настало время затаиться, а не мчаться сломя голову.

У Алексис нет проблем позади меня — она маленькая и легкая, и может опираться руками и коленями по краям туннеля, где металл с меньшей вероятностью прогнется с предательским звуком. Из-за того, что ей не видно, иногда ее рука оказывается на моей лодыжке отслеживая где я, и она следует за мной. Я слишком большой для того, что мы пытаемся сделать, и хотя мой мозг на задворках кричит мне бежать, бежать, я заставляю себя проверять каждый дюйм туннеля, прежде чем передвину свой вес. Гарнитура подбрасывает проецируемое изображение схемы туннеля передо мной, и с мучительной медлительностью мы прослеживаем путь, который я взял, чтобы вытащить ее.

Теперь, когда они знают, что мы здесь, шахты лифта в вестибюле будут автоматически заблокированы, даже служебный лифт. Мы не сможем выбраться таким образом. Я пытаюсь вспомнить расположение зданий вокруг нас, особенно новых, которые строятся по соседству. Время от времени я слышу всплеск помех где-то под нами, и понимаю, что мы не можем отсидеться здесь. Они разделились, чтобы найти нас. Мне нужно найти новый выход.

Я хочу спросить, в порядке ли Алексис, но если слышен случайный шум ищеек, я не могу рисковать даже шепотом. Каждый сустав болит, мышцы и сухожилия в огне от принуждения к такому неестественно стесненному передвижению, и я чувствую, как пот стекает по моим бокам.

Проходит почти час, прежде чем мы достигнем шахты лифта, и я сразу же выползаю на выступ обслуживания, чтобы сделать, наконец-то, нормальный вдох. Лампы технического обслуживания на каждом этаже отбрасывают ограниченное количество света. Я поворачиваюсь к Алексис, и вижу, что она зажмуренная сжимает край воздуховода белыми костяшками пальцев.

— Эй, — шепчу я, протягивая ей руку. — Все в порядке, мы все еще впереди них. Но мы должны продолжать двигаться, если хотим выбраться.

Она слегка качает головой.

— Я не могу, — слова даются ей с трудом. — Я… я боюсь высоты.

Я уставился на нее.

— Ты живешь в пентхаусе.

Ее лицо, обращенное ко мне, становится свирепым.

— Да, с окнами, которые невозможно разбить, даже если бросить в них рояль, — ее голос обостряется до раздражения, и хотя нет причин радоваться этому — оно же направлено прямо на меня, и мы торчим здесь вместо того, чтобы подниматься — я обнаруживаю, что мне это нравится. Это, как одна ямочка, кривоватая улыбка… что-то настоящее. Ведь большую часть времени я не могу сказать, что творится на душе у этой девушки. — Вид из пентхауса отличается от… я не могу спускаться вот так, Гидеон!

Ну, не хрена себе! Это намного затрудняет осуществление моей стратегии отступления. У меня перехватывает дыхание.

— Тебе повезло, потому что мы не спускаемся. Мы будем подниматься.

Это заставляет ее открыть глаза, хотя бы для того, чтобы впиться в меня ужасным взглядом.

— И в чем везение? — выдыхает она.

— Доверься мне, это намного легче, чем идти вниз. Нам нужно подняться всего-то на десять этажей, и мы окажемся у перехода в соседнее здание. — Я роюсь в своей сумке, пока не нахожу запасной тонко-волоконный жгут. — Выползай, выступ достаточно широкий, чтобы стоять.

— О, Боже, — шепчет она, ее движения вялы и медлительны, когда она начинает выпускать сначала одну ногу, затем другую из воздуховода. Она держит глаза закрытыми, двигаясь на ощупь и я заботливо протягиваю руку, чтобы поддержать ее.

— Вот так, — шепчу я, желая знать, что лучше сказать ей при такой фобии. За исключением того, что это на самом деле не фобия, потому что иначе это подразумевает абсурд. Мы на двадцать этажей над землей, и падения отсюда могут бояться даже самые логичные умы. Единственный плюс падения отсюда в том, что вы, безусловно, будете мгновенно мертвы после удара, и не будете лежать в агонии со сломанными конечностями. Но не думаю, что Алексис нашла бы в этом утешение.

Я надеваю на нее страховочный ремень… я понимаю, что она напугана, потому что она даже не моргает, когда я проверяю связки, пробегающие вокруг каждого бедра.

— Ты пойдешь первая, — говорю я ей. — Здесь у меня будет трос, привязанный к тебе. — Я позволяю ей посмотреть, как я привязываю трос к ее ремню. — Твоя работа — нести вот это, — я вручаю ей мешок с магнитными захватами, — и проложить нам путь. Ты прижмешь их к стене, вот так, затем сделаешь поворот на девяносто градусов, вот так, чтобы активировать магнит. Затем ты просто протаскиваешь веревку через карабин до щелчка…и всегда с этого направления, чтобы, если мы упадем, веревка не могла сама себя освободить.

Я поднимаю взгляд и вижу, что она смотрит на меня, словно я сказал ей выстрелить мне в лицо.

— Да ты шутишь.

Я медленно выдыхаю.

— Не в этот раз.

Она сглатывает, прижимаясь спиной к стене шахты лифта, будто может избежать всего этого одной только силой воли. Ее волосы в беспорядке, и на одном виске виднеется красное пятно, которое выглядит так, как будто скоро это будет величественный синяк. На щеках до сих пор виднеются ручейки размытой туши и остался след крови на опухшей нижней губе, с того момента, как ее преследователь ударил ее. Я не ожидаю укола боли где-то внутри себя, при виде ее. Потом она фыркает.

— Тогда чего же мы ждем?

Плечи снова начинают болеть, прежде чем мы преодолеваем этаж, в немалой степени из-за того, что с Алексис подъем занимает вдвое больше времени. Но, несмотря на боль, это не совсем плохие новости. Вид, когда я смотрю вверх, чтобы проверить ее прогресс — больше утешает. Я держу это наблюдение при себе. К ее чести, она справляется со своей задачей без жалоб, хотя в какой-то момент я слышу, как она вздрагивает при вдохе, и я понимаю, что она плачет с каждым дрожащим движением вверх.

Когда мы добираемся до тридцатого этажа, она подползает на коленях к краю выступа обслуживания и дрожа заползает на него, прижавшись к стене. Я позволяю ей оставаться там и продолжаю подниматься, ставя еще несколько магнитных захватов, пока не добираюсь до панели управления в верхней части. В идеале я бы просто взломал панель, но чип в кармане, а карман под упряжью, а моя упряжь — это все, что удерживает меня от падения на тридцать этажей до… по общему признанию, очень быстрой смерти. Я собираюсь сделать это физически, и это не сильная моя сторона.

Я снимаю крышку и прослеживаю проводку, когда какой-то шум вторгается в мою концентрацию.

— Гидеон… — зовет меня Алексис. — Гидеон!

— Что?

— Лифт… он должен двигаться?

Я смотрю на нее, а затем перевожу взгляд вниз, чтобы обнаружить, что лифт под нами плавно поднимается. О, черт! Хотя сначала он движется медленно, но затем быстро набирает скорость. Я снова на долю секунды встречаюсь взглядом с Алексис, а затем сильно ругаясь склоняюсь к панели. Пальцы дрожат, дыхание замирает, ладони потеют, и я не могу ухватиться за провод, ногти слишком короткие, чтобы сорвать с них изоляцию, а Алексис кричит что-то рядом со мной, и, наконец, наконец, я скрепляю два провода вместе и двери лифта на уровне талии со скрипом открываются на шесть дюймов.

Я тяну руку к Алексис, крича ей, чтобы она двигалась, и на этот раз она не колеблется. Я направляю ее стопу на свою ногу и слегка подталкиваю ее вверх. Тело кричит о лишнем весе, и хватка в моей другой руке слабеет — один зажим замкнутого страховочного устройства начинает отказывать. Она карабкается в отверстие, извиваясь, царапая себя, когда протискивается внутрь. Затем я вижу ее снова, когда она толкает ногой одну из дверей и заставляет ее открывать еще несколько дюймов. Затем она наклоняется — Боже, какого черта ты делаешь, иди! — и я понимаю, что она тянется ко мне.

Лифт пыхтит под нами, как встречный поезд, и я понимаю, что она что-то кричит мне, потому что я вижу, как ее губы шевелятся. Ее руки хватаются меня за запястье, и я отказываюсь от страховочного устройства, позволяя веревке ослабнуть и хватаясь за захват другой рукой. На один ужасный момент я понимаю, что не смогу этого сделать, мышцы судорожно дрожат, но затем я двигаюсь, карабкаюсь, ноги кратковременно повисают в воздухе, прежде чем мы с Алексис оба растягиваемся на полу, когда лифт начинает визжать. Искры выскакивают из открытых дверей, когда лифт срезает мои захваты со стен шахты, как листья со стебля.

Задыхаясь, кашляя, запутавшись вместе, потея и трясясь, мы с Алексис растянулись на полу. Я прижимаюсь лицом к холодному мрамору, постепенно приходя в себя и возвращаясь в окружающий мир. Окна в дальнем конце зала говорят мне, что настал рассвет. Первые намеки на свет пронизывают небо и золотят оконные рамы. Выход к переходу прямо за углом, и как только мы окажемся в соседнем здании, будет делом минуты взломать систему и спуститься до уровня улицы. Мы спасены.

С этим приходит осознание того, что Алексис лежит на мне. На мгновение у меня возникает соблазн замереть, чтобы как можно дольше оставаться там, где я нахожусь, потому что теперь, когда угроза неминуемый битвы прошла, я мог бы привыкнуть к этому. Но когда мы оба медленно садимся, я понимаю, что она не отстраняется, потому что слишком сильно дрожит, чтобы двигаться.

Я обнимаю ее одной рукой и мне становится тревожно.

— Как ты? Ранена?

Она молча качает головой, и я вижу ужас на ее заплаканном лице. Она не шутила о том, что боится высоты. Если бы я знал, что у нее такая фобия, я бы ни за что не стал бы заставлять ее подниматься. Я бы… я не знаю, придумал бы что-нибудь. Как, ради всего святого, ей это удалось?

Моя рука сжимается вокруг нее, прежде чем я понимаю, что прижимаю ее к себе.

— Ты сделала это, — бормочу я, склоняя голову, чтобы говорить ей на ухо. — У нас все хорошо. Мы почти выбрались.

Она на мгновение замирает в моих объятиях, а затем резко прижимается ко мне, обхватывая мою грудь, прижимаясь лицом к футболке. Она все еще дрожит, тяжелое дыхание приглушено моим телом, и я обхватываю ее другой рукой, чтобы крепче сжать. Это не один из ее номеров. В этот момент она не играет со мной, я в этом уверен.

Я внезапно становлюсь уверен во многих вещах, и первая из них заключается в том, что у меня много проблем.

— Мы должны идти. Как только мы попадем в переход, нам по дороге нужно спланировать наш следующий шаг.

Как будто мои слова — это сигнал, и она, прочищая горло, отдаляется от меня, и достаточно долго поворачивает голову в мою сторону, чтобы незаметно вытереть глаза. Я притворяюсь, что не замечаю этого, и мы поднимаемся на ноги.

— Мне нужно вернуться в свою квартиру, — говорит она, усталость сквозит в ее надтреснутом голосе.

— Ямочки, ты не можешь туда вернуться. И ты это знаешь.

Покрасневшие глаза резко спиваются на меня.

— Ты не понимаешь, у меня… у меня там есть вещи, вещи, в которых я нуждаюсь.

— Твоя жизнь тебе нужнее, — шепчу я и мой голос срывается, когда осознание начинает накрывать меня. Я знаю, куда мы пойдем.

Ее глаза наполняются слезами, но она кивает.

— Я знаю, — сглатывая, она повторяет: — Я знаю. Но куда еще мы можем пойти? У меня нет денег, даже моего наладонника или какого-либо удостоверения личности.

Я знаю ответ, но даже когда слова собираются вырваться, я их проглатываю.

Я не могу. Моя берлога священна. Никто, не может находиться там кроме меня. Никто. Это правило поддерживало во мне жизнь последние пять лет. Это правило держало мою личность в секрете. Я не могу пренебречь им ни для кого, ни по какой причине. Мне слишком много еще надо сделать, прежде чем они поймают меня.

Но я втянул ее в это, именно меня они хотели, когда схватили ее. Когда я медленно встаю на ноги, тщетно ища любой другой ответ, который будет держать ее в такой же безопасности, я чувствую, как что-то меняется в воздухе. Я чувствую, что курс, который я задал себе, меняется.

— Ко мне. — Я слышу как говорю это. — Мы пойдем ко мне.

«Еще один тест», — говорит голубоглазый. — «Еще один, и вы отправитесь домой».

Мы сделаем, как он просит. Мы будем держать эту новую планету молодой и юной, поддерживая такой ход и подавляя ее рост. Земля останется сырой, а небо — непроглядным. Когда мы украдкой заглядываем в мир глазами тех, кто здесь живет, это место всегда серое.

«Вы должны оставаться незамеченным», — говорит голубоглазый. Сохраняя молодость планеты, мы будем молчать. Никто и не подумает нас искать. Но здесь тоже темнота, как и в прошлом месте. Страх следует за нами. Этот вид зол, всегда зол, и нам это больше не интересно. Мы желаем вернуться домой. Мы хотим закончить это испытание.

Но здесь есть сны.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СОФИЯ

ДВЕРИ ЛИФТА ПОД воздействием теплого пара открываются на уровне трущоб, и влажный воздух отбрасывает назад мои волосы с лица. Я стараюсь не сморщить нос, так как в его пазухах смешиваются вонь грязи и запахи уличной еды, но, несмотря на все мои старания, живот начинает урчать. Воздух здесь не похож ни на сухой, много раз очищенный воздух без запаха в моем пентхаусе, ни на воздух торфяных болот Эйвона. Здесь пахнет людьми. Будто много, много людей собрались все вместе в одном пространстве, слишком малом, чтобы вместить даже половину из них.

Рядом со мной Гидеон поднимает голову, и мои глаза подмечают почти незаметный подъем в уголке его рта. Для него это настоящий дом.

Полагаю, если ты вырос в таком месте, как это, все казалось бы не таким ужасным. Возможно тогда, постоянный шум: выкрики продавцов, торгующих своими товарами; рекламные щиты, прокручивающие ролики по кругу над головой; калейдоскоп велосипедов, пешеходов, полицейских сирен, грузовых дронов — казался бы комфортным. Но я привыкла к окутанным туманом, мягким и тихим ночам Эйвона, и первые пару месяцев, которые я провела на Коринфе, здесь, в подземном городе, мне было недостаточно, чтобы привыкнуть к шуму. Но если бы это было все, что вы знали по мере взросления…

Это если предположить, что Гидеон вырос здесь. У Кристины он обращался со «СмартВэйтэ» словно привык к первоклассной технике, а когда я вышла, он безошибочно обратил внимание на самый дорогой предмет роскоши во всей квартире — на работы Миске. Он может передвигаться в толпе с легкостью местного, но и я могу. Два месяца было достаточно, чтобы узнать многое. Тем не менее, мы все откуда-то пришли, и что важно для меня сейчас, так это то, что здесь он может обеспечить себе безопасность… обеспечить безопасность нам. И не сводя глаз с его шеи, чтобы не потерять его в толпе, я должна признать, что приятно видеть, как он немного расслабляется.

Во время спуска в лифте он не сказал ни слова, делая вид, что проверяет небольшое портативное устройство, которое немного похоже на наладонник. Я могу сказать, что по слишком равномерной скорости с которой он прокручивал его, он притворялся. Большой палец двигался вверх и вниз по экрану, как часовой механизм. Я вижу правду в его напряженных плечах, несмотря на то, как он небрежно откинулся на стенку лифта; в отсутствии усмешки, в вытянутом в тонкую линию рте и в карих глазах, которые едва поднимаются, чтобы встретить мой взгляд.

Мы делаем небольшой крюк, чтобы Гидеон мог купить мне пару дешевых ботинок. Ходить босиком по городу — это рецепт заработать некое количество безымянных болезней. Но крюк… это нечто больше — он не хочет приводить меня в «его место». Что совершенно очевидно. Не знаю, предложил бы он это, если бы я не была потеряна после того, как мы выбрались из шахты лифта. Было нетрудно найти эти слезы. На самом деле, это было тревожно легко, учитывая, как сильно я дрожала и как сильно паника охватила меня, но это просто заставило их казаться более реальными.

Я поняла, что он у меня в кармане, когда мы оказались за пределами шахты лифта, когда я почувствовала, что он обнимает меня. Наполовину растянувшись на полу в холле, моя щека прижалась к выемке чуть ниже его плеча. Мы подходим друг другу. Как и те кулоны, которые продаются в сувенирных магазинах, что образуют символ Инь-Янь, если сложить их вместе.

Я делаю краткий, глубокий вдох через нос, морщась от симфонии разномастных запахов. Те кулоны — просто дешевый пластин с шелушащейся краской. Они разваливаются почти так же быстро, как дружба, которую они должны символизировать. Сосредоточься. Просто потому, что это было легко, не означает, что ничего больше не надо делать.

— Оно прямо здесь, — говорит через плечо Гидеон, его голос возвращает меня обратно в настоящее как раз вовремя, чтобы я повернулась боком и пропустила особенно целеустремленного велосипедиста, нагруженного кувшинами домашнего саке.

Желудок снова урчит, хотя на этот раз в ответ на самый слабый запах чего-то соленого и терпкого. Я вытягиваю шею, но все, что я вижу — это тележка фалафеля в половине квартала отсюда. Все равно где-то кто-то готовит лапшу. На мгновение я чувствую запах сои, чеснока и лайма. Затем Гидеон тянется ко мне рукой, затаскивая меня в переулок, и все, что я чувствую — это склизкий мусор и старые пищевые упаковки, засоряющие сточные канавы.

Здесь нет уличных указателей или вспомогательных карт, как наверху. Что в сочетании с дрянным приемом наладонника, означает, что если вы не знаете, куда вы идете, вы уже, вероятно, потерялись. Я пытаюсь мысленно запоминать каждый поворот, но мне легче запоминать маршруты с высоты птичьего полета. С помощью карты или модели я могла бы изучить весь этот сектор за несколько дней. Здесь же я оказываюсь в замешательстве, вкупе с грязью, забрызгивающею мои ботинки и шумом повсюду, и с фонарями, качающимися на ветру от воздушного движения над головой.

Не до тех пор, когда я снова вижу тележку фалафеля на другой стороне улицы, и я понимаю, почему. Он пытается сбить меня с толку. Он хочет убедиться, что я не смогу вернуться сюда. Моя грудь сжимается с каждым нашим шагом.

Стоит почти полдень, когда Гидеон, наконец-то, останавливается у выцветшей, зеленой двери с облупленной краской и наполовину оклеенной распадающимися листовками, слишком старыми для чтения. На ней нет номера, хотя, когда я осматриваю фасад здания через ресницы, я вижу крошечную камеру, не больше, чем тюбик помады, расположенную у пожарной лестницы. Этого достаточно, чтобы сказать мне, что это должно быть место Гидеона.

Он вытаскивает устаревшее кольцо для ключей с настоящим металлическим ключом, который он всовывает в замок, взглянув на меня одной из своих дерзких усмешек. Здесь даже засова нет. Я открываю рот, чтобы выразить протест, указать, что здесь вряд ли безопаснее, чем в моем пентхаусе — по крайней мере, я могла бы настроить оповещение в лифте — когда он проводит меня в подъезд, немногим больше, чем одна из информационных кабин наверху. Стена завешана почтовыми ящиками, хотя если судить по грязи и пыли в углах, никто не живет в этом здании кроме Гидеона, я думаю… годами. Иногда, запечатанные за такими дверьми, забываются целые здания. Гидеон тянется к одному из ящиков и прижимает пальцы к цифровой панели. Раздается щелчок. Крышка почтового ящика отрывает наружу для того, чтобы явить оптический сканер и три разных клавиатуры. Неудивительно, что снаружи все выглядит как дешевая квартира — с такой охраной, как у Гидеона, это будет большой мигающий неоновый знак для всех, у кого есть глаза, что здесь живет кто-то важный. Или кто-то, кому есть что скрывать.

Он прижимает большой палец к одной из клавиатур — замаскированному сканеру отпечатков пальцев — и наклоняется к камере, чтобы просканировать сетчатку глаз.

— Дорогая, я дома, — бормочет он. Распознавание голоса? Или просто Гидеон есть Гидеон? На другой клавиатуре он достаточно быстро вводит цифровой код, но я, стараясь изо всех сил, не успеваю за ним, хотя он и не удосуживается скрыть его от меня. В конце концов, если у меня не будет его большого пальца и глазного яблока — и, возможно, его голосовых связок — я все равно не смогу войти без приглашения.

После веселого звукового сигнала о принятии вся стена лязгает и сдвигается. Гидеон протискивается внутрь и встает боком, что становится видно ведущую вниз металлическую лестницу, подсвеченную тусклыми, мерцающими огнями.

— После вас.

— Прекрасно, — отвечаю я, скрывая свое истинное беспокойство под сарказмом. Лестница ведет в темную, маленькую комнату, обставленную небольшим количеством мебели с завешанной экранами стеной. Оборудование и кресло — одно из тех эргономических вещей сделанных на заказ — на что он явно потратил деньги. Красно-голубой коврик на полу — единственное, что придает этому месту чувство дома. Кровать в углу — немногим больше, чем детская кроватка с перекинутым через нее древним матрасом. Я вздыхаю. — Полагаю, что на тайный дворец здесь мне нечего было надеяться.

— Мне многого не нужно, — отвечает он легкомысленно и совершенно беззаботно. Он прыгает вниз на цементный пол, пропуская последние ступеньки, затем протискивается мимо меня, чтобы наклониться над столом, глядя на свои экраны. Некоторые из них он закрывает, прежде чем я успеваю заметить, что он делает. Другие показывают закодированную тарабарщину, которая для меня ничего не значит. Остальные, похоже, заняты чатами и сайтами заговора. Наверное, у каждого есть какие-то тайный страсти, припрятанные от остальных.

Здесь негде сесть, кроме компьютерного кресла, поэтому я осторожно опускаюсь на край провисающего матраса. По крайней мере, хоть он и древний, но кажется, относительно чистым. Другая сторона комнаты пуста, но потолок полон всяких приспособлений. Я узнаю турник и веревки.

— Так вот где ты тренируешься лазить по шахтам лифтов? — спрашиваю я, сохраняя голос легким. Все еще пытаюсь восстановить равновесие с ним.

Угол рта Гидеона поднимается, когда он отворачивается от экранов компьютера.

— Нет, на самом деле просто тщеславие. Знаешь ли, нужно много работать, чтобы выйти на пик физического совершенства.

— Я бы притворилась, что верю тебе, но у тебя явно не часто бывают девушки. — Изношенный матрас и невзрачный ковер на холодном цементном полу тому пример.

— Подловила, — говорит он, осматривая свое логово, будто никогда раньше его не видел. — Большая часть того, на что я нацелен, изолирована. Никаких подключений к серверам, никаких шансов на удаленный взлом. Приходится наносить визит, если хочешь знать, что там, а это означает, что иногда приходится лазить.

— Получается, ты взламываешь и входишь.

— Ну, как только ты встаешь на этот путь, небольшое проникновение — наименьшая из твоих проблем. Хотя, Ямочки, я специализируюсь на шахтах лифта в особых случаях. Они крутые.

— Я предпочитаю проникать по-своему, а не вламываться.

Гидеон ухмыляется мне, но я замечаю намек на то же напряжение, которое имелось у него в маг-лифте до трущоб.

— Спорим, ты жалеешь, что не узнала больше деталей, прежде чем проникнуть сюда. Если бы я знал, что ты придешь, я бы купил занавески или еще что-нибудь. — Несмотря на полное отсутствие окон в его подземном логове. Его глаза встречаются с моими, легкое высокомерие успокаивается на мгновение, становится задумчивым, размеренным. — Ты меня не предупредила.

Я сглатываю, мой взгляд сползает с его.

— Как ты меня нашел?

— Получил твое сообщение, подключился к системе безопасности у тебя дома. — Он опускается на кресло и расслабляется, а все вокруг начинает двигаться, приспосабливаясь к форме его тела. — Я оттуда следил за тобой.

— Служба… — внезапно, все, о чем я могу думать, это то, что я разделась догола посреди гостиной, в то время как эти люди заставили меня переодеться там, а камера безопасности находится посередине потолка. — Ты мог просматривать записи с камеры в моей квартире?

Гидеон смеется, не особо успокаивая внезапное жжение на моем лице.

— Не волнуйся, Ямочки. Если я захочу увидеть тебя без одежды, я сделаю это по старинке.

Я закатываю глаза, внезапно осознав, что сижу на его кровати. Но встав сейчас, я бы выдала себя, так что я остаюсь там, где нахожусь.

— Хорошо. Слушай, я благодарна, что ты пришел за мной. Просто не настолько благодарна. Моя одежда останется на месте.

Гидеон снова смеется, хотя и более мягко на этот раз, звук прерывается скрипом кресла, когда он наклоняется вперед, чтобы упереться локтями в колени.

— Как скажешь, Ямочки.

Не очень тонкое напоминание о том, что он до сих пор не знает моего имени, заставляет меня долго чесать кожный пластырь, скрывающий мой генный маркер. Я медленно и тихо выдыхаю, и мои глаза переключаются на экраны. На одном из них я вижу запущенную функцию поиска… я не могу сказать отсюда, что он ищет, но я вижу, как он расчесывает гиперсеть в поиске информации, собирает данные здесь и там, сопоставляет их для легкой обработки. У меня бегут мурашки по коже, внезапно одолевает зуд на предплечье.

Какого черта я связалась с хакером из всех людей? Мне следует просто сбежать, когда он в следующий раз откроет дверь. Когда я только приехала на Коринф, сойдя с бесплатной поездки на орбитальной станции «Иванофф», я думала, что способна очаровать любого, кого встречу, заставляя его сделать все, что мне нужно.

Но моя первая попытка аферы здесь стоила мне почти половины моих с трудом заработанных сбережений и оставила меня в бегах от парня по имени Тор. В течение недели было два шага вперед и один шаг назад. Я брала все, что могла найти, все, что могла получить, пока не построила доверительные отношения с моими первыми контактами, а затем использовала их как ступеньки к следующим.

Начать с нуля, выстроить свои контакты заново… это займет месяцы. Месяцев у меня может и не быть, теперь, когда «Компания Лару» нацелена на меня.

Было достаточно плохо, когда они просто думали, что я могу сдать им Валета… теперь они точно знают, что я видела разлом и что он может сделать. И этого достаточно, чтобы они преследовали меня по всей Галактике. Я должна найти способ добраться до Лару быстрее. Прежде, чем он доберется до меня.

Возможно, хакер — это именно то, что мне нужно.

— Смотри, — говорю я тихо, не сводя глаз с пола, опустив ресницы. — Я хочу доверять тебе, Гидеон. — Я позволила ему услышать тоску… что достаточно легко, потому что это правда. Но хотеть и делать — это две совершенно разные вещи. — Ты спас мне жизнь. И ты… ты мне нравишься.

— Ага. — Голос звучит плоско, сухо… скептически. Не идет ни в какое сравнение с тихим бормотанием на крыше.

Ладно, это не сработает. Перегруппировываемся. Мне придется раскрыть ему пару карт, если я хочу узнать, что у него в рукаве. Частично правду, частично ложь.

— Я серьезно. — Я гляжу сквозь ресницы, затем поднимаю подбородок, как бы бросая ему вызов, чтобы он поверил мне. — Ты знаешь, что я лгунья, ты знаешь, что я накалываю людей… ты не глуп. Прошло очень, очень много времени с тех пор, когда у меня был кто-то, кому бы я могла доверять.

Правда.

Глаза Гидеона встречаются с моими, затем он откатывается к дальней стене. Язык его тела портит кресло, но лицо его, по крайней мере, выглядит противоречивым.

— У меня так же.

— Может, тогда мы сможем помочь друг другу. Мне нужна информация о смерти отца, информация, которая находится где-то в «Компании Лару». И ты тоже что-то там ищешь, иначе в тот день тебя бы не было в их главном офисе.

Правда.

На этот раз он не отвечает, но я вижу, что он размышляет. Он хочет довериться мне. Легкая мишень всегда хочет доверять тебе… легкая мишень хочет, чтобы ты обманул его. Зрители хотят, чтобы ты преуспел. Мне просто нужно не облажаться.

Я с трудом сглатываю.

— Все, что я хочу — это узнать правду о том, что случилось с моим отцом.

Ложь.

— «Компания Лару» опасна, Ямочки, — говорит Гидеон медленном катясь. — Может быть, тебе лучше просто покинуть Коринф, снова изменить свое имя, исчезнуть.

Я сражаюсь, чтобы не стиснуть зубы. Мне не нужно рассказывать об опасности. Я дочь Эйвона… я жила в тени того, что «Компания Лару» может сделать, почти всю свою жизнь. Я видела, как моя единственная семья была уничтожена яростью, созданной Лару. Я была той, кому собирались стереть разум, чище, чем один из дисков с данными Гидеона. И я точно не представляю себя ускользающей после убийства Родерика Лару в легкую жизнь. Моя цель — билет в один конец. Хотя, конечно, Гидеон этого не знает. И нет причин, чтобы он знал.

Вместо того, чтобы огрызнуться, я моргаю, смотря на него, а затем наклоняюсь вперед так, чтобы гнев в моем голосе звучал как страсть.

— Если бы они были ответственны за смерть кого-то, кого ты любил, был бы ты удовлетворен просто исчезновением?

Он долго молчит, так долго, что я начинаю задаваться вопросом, может быть, он мог бы сказать, что я озлоблена после всего. Затем он шумно выпускает воздух и почти незаметно кивает.

— Хорошо, — мягко говорит он. — Возможно, мы сможем помочь друг другу.

Я почти вздыхаю с облегчением.

— Просто пообещай мне одну вещь?

Гидеон приподнимает бровь, и часть веселья возвращается к его взгляду.

— Уже с требованиями и мы даже не прошли через второе свидание.

— Не говори Валету обо мне. — Я показываю экраны компьютеров и их бесконечные данные, поступающие и исходящие одним движением глаз. — Пожалуйста. Я выживала так долго, держась за себя, и работать с союзником будет достаточно трудно. Я просто… я на твоей стороне. Пока это только твоя сторона. Ты можешь это сделать?

На этот раз его брови поднимаются, и он колеблется.

— Я никому не расскажу о тебе, — отвечает он в конце концов.

Я не могу не выдохнуть, и дыхание становится более дрожащим, чем хотелось бы. Мои ладони горячие там, где они прижаты к бедрам. Хорошая актриса чувствует некоторые эмоции, но мне нужно взять себя в руки. Меня не должно волновать, доверяет он мне или нет, просто доставит ли он меня туда, куда мне нужно.

Он наблюдает за мной с его обычным видом ленивого очарования, хотя теперь я вижу проницательность за ленивой усмешкой. На дикий, безумный момент я хочу сказать правду… я хочу рассказать ему все. Я душу это в себе. Ступай осторожно, София.

Я снова поднимаю подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Тогда я с таким же успехом могу сказать тебе… София. Меня зовут София.

Правда.

— Боже, я не помню, когда в последний раз я говорила кому-то свое настоящее имя.

Правда.

— Так что… больше никаких секретов.

Ложь.

— Время — это болезнь, созданная этим видом, и так как мы их пленники, время заражает и нас. Симптомами являются нетерпение, скука, безумие и отчаяние. И хуже всего — понимание. Эти существа не могут видеть друг друга так, как это делаем мы, и поэтому они узнают друг друга только через слова, что они придумывают. А слова порождают ложь.

И голубоглазый человек лгал нам.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГИДЕОН

СОФИЯ. ИМЯ ЕЙ ОЧЕНЬ ИДЕТ. Оно изящно, словно может проскользнуть между пальцами, не оставляя никаких следов.

— Больше никаких секретов, — повторяю я, хотя знаю, что сам не могу этого обещать. На мгновение я ощущаю это… сколько еще есть в этом пространстве между нами, сколько еще мы могли бы открыть друг другу. Но как только я чувствую себя на грани того, чтобы сделать глупость, она вздыхает, откидывается на кровать, облокачиваясь головой на стену, разрушая момент. Я его отпускаю.

— У тебя есть здесь что-нибудь поесть? — спрашивает она и скидывает ботинки, которые я стащил для нее, притягивая колени к груди и закрывая глаза.

— Я не думаю, что еда придется тебе по вкусу, — предупреждаю я, вставая на ноги и тянясь к полочке шкафчика, которая, я почти уверен, забита снеками.

— Эй, — отвечает она, открывая один глаз. — То, что ты нашел меня в пентхаусе, не значит, что я там родилась.

— Я понятия не имею, где ты родилась, — соглашаюсь я, хотя серый шарик, который является Эйвоном, мелькает в моем сознании. — Но ты просила меня не пытаться это выяснить. — Я нахожу кучу энергетических батончиков и пару банок энергетика. Откупоривая одну, я передаю ее ей, затем открываю свою, делая затяжной глоток.

Она потягивает энергетик и гримасничает, затем снова потягивает.

— Тебе не нужно этого знать, чтобы мы работали вместе.

— И то правда, — соглашаюсь я. — Я могу жить с этой тайной.

— Ты работаешь на Валета, Гидеон. — Ее ресницы немного приподнимаются, чтобы взглянуть на меня. Это не извинение, но что-то связанное с этим… это объяснение, она хочет, чтобы я что-то понял. — Я знаю, что все слухи не могут быть правдой, но если даже часть из них правда, то он безжалостен, его невозможно загнать в угол. Он может быть Лару, потому что все о нем знает. Ты его лакей, в конце концов. Чем меньше ты знаешь, тем лучше.

— Лакей… звучит немного грубовато. — Я пытаюсь отшутиться, но слышу по своему голосу, что у меня не особо получается. — Я предпочитаю слово приспешник. — Она не улыбается, и я тоже. — Я сам по себе. Ты можешь доверять мне, я обещаю тебе это.

— Я пытаюсь, — устало отвечает она. — Ты пришел за мной, когда не должен был. — Но я не доверяю ему.

— Кто сказал тебе не делать этого? — Ничего не могу с собой поделать. Когда все закончится, я найду того, кто разрушил мою репутацию, и придумаю наказание, которое заставит будущие поколения спасовать перед ним. Наказание, которое заставило бы Командира Тауэрс посмотреть на год ее жизни, который она провела в бегах от меня, как на прогулку по парку.

— Я не хочу говорить об этом, — отвечает она, морщась, когда снова потягивает из банки, а затем ставит ее рядом с кроватью, поскольку ее готовность пить иссякла. — Но поверь мне, я знаю.

Тишина заполняет пространство между нами, и хотя нахождение кого-то в моей берлоге заставляет меня нервничать, есть что-то уютное в ее присутствии здесь. Я был бы последним, кто признал бы это, но после того, что я видел в главном офисе «КЛ», я действительно не хочу быть один.

— Теперь они никогда не перестанут нас искать, — бормочет София. Она тоже думает о нашем маленьком побеге.

— По крайней мере до тех пор, пока «Компания Лару» не доведет до конца все, что планирует сделать с этим разломом.

София поднимает голову, глядя на меня с нехарактерным колебанием.

— Ну, если ты этого не скажешь, то это сделаю я. Все слышали трансляцию с Эйвона. Вот о чем говорил Флинн… Флинн Кормак, парень на той записи… вот об этом он говорил. О существах, которые могут влиять на разум.

Звучит безумно. За пределами безумия. И если бы я не видел, через что прошли Тарвер с Лили, если бы я не следил за женщиной, которая помогла Лару скрыть заговор Эйвона, я бы вежливо показал этой девушке на дверь и вернулся к своим экранам.

— Да, — говорю я вместо этого, мой голос кажется картонным, тонким даже для моих собственных ушей. — Шепоты… так он их называл. Он сказал, что эти шепоты из другой Вселенной.

— Несомненно должен быть какой-то способ просто отрезать нашу Вселенную от их, чтобы Лару не смог использовать шепоты.

Я качаю головой.

— Они появились из гиперпространства. Если мы закроем дверь в их Вселенную, мы останемся без возможности прыгать через их измерение с места на место. Не станет быстрых, световых путешествий, и гиперсетевой связи между планетами.

София хмурится.

— Хорошо, давай не будем этого делать. Так как же бороться с тем, что может проникнуть в твой разум и контролировать твои мысли?

Жаль, что у меня нет ответа, но вместо этого тишина снова затягивает нас, на этот раз густая и удушающая. Я не знаю, как бороться с шепотами. Вот почему я пытаюсь бороться с самим Лару, пытаясь вытащить его на свет. Несмотря на то, что я знаю ее недолго, странно видеть Софию в такой растерянности. Я делаю глубокий вдох и говорю вслух то, что никогда никому не говорил, кроме как самому себе.

— Вместо этого мы сражаемся с ним. С его компанией.

Ее взгляд снова открывается от пола, а брови приподнимаются.

Я киваю в сторону экранов.

— Мы ничего не можем сделать против существ, которые могут проникнуть в наши головы, но мы можем остановить то, что они привыкли делать. Что бы это ни было. Люди Эйвона сумели противостоять Лару, несмотря на то, что эти существа были там. И… — мои слова обрываются, и я почти задыхаюсь, пытаясь остановить свой импульс. — И я думаю, что выжившие с «Икара» тоже столкнулись с ними, — заканчиваю я наконец. Я не готов дать ей знать о моей связи с младшей Лару.

София опять хмурится.

— Откуда ты можешь это знать?

— Это длинная история, — отвечаю я. — Но я до сих пор ищу. В течение многих лет я рылся в «Компании Лару». Я говорил тебе, что у меня есть свои причины, чтобы уничтожить ее.

София откидывается назад, упираясь плечами в стену рядом с кроватью. Она не торопится с ответом, и взгляд серых глаз ложится на меня, как ощутимый вес.

— Я рассказала тебе о себе, — тихо произносит она. — Ты не думаешь, что я должна знать, почему ты в этом? Почему я должна тебе доверять?

В одно мгновение передо мной встает лицо брата. Я всегда его вспоминаю, он был старше, хотя сейчас я стал выше, чем был он, когда умер. Веснушчатый, улыбающийся, он всегда смеется в моей памяти, хоть я никогда не помню над чем. Над такими вещами, над которыми смеются братья, глупые детские шутки, которые не понятны никому другому. Горе обвивается вокруг моего горла, сжимаясь, как рука, так что трудно сглотнуть.

— Потому что семья Лару убила моего брата.

София молчит какое-то время, но я все еще чувствую, что она смотрит на меня.

— Мне очень жаль, — говорит она наконец, и на данный момент этого достаточно.

Я откашливаюсь, чтобы прочистить горло, и выпрямляюсь в кресле.

— Ну, пока мы здесь в безопасности. Никто никогда не находил это место, а я здесь уже много лет. Мы можем перегруппироваться и придумать следующий ход. Подождем несколько недель, посмотрим, спадет ли напряжение.

— Несколько недель… — София повторяет мои слова, внезапно больше не глядя на меня, а глядя скорее мимо меня с беспокойным выражением на лице.

— Что не так? Я знаю, что это не пентхаус, но это лучше, чем…

— Нет, нет, это место прекрасно, — пренебрежительно отвечает София, от чего я понимаю, что мыслями она где-то далеко. — Я помню, что сказал один из тех парней, в главном офисе «КЛ», прямо перед тем, как ты появился там. Что-то насчет недели, чтобы исправить разлом и убедиться, что он работает исправно.

— Итак… что случится через неделю, что так важно для Лару?

София поднимает брови.

— Серьезно? Ты не знаешь? — Одна сторона ее рта приподнимается, вырисовывая слабейший призрак ямочки и изгоняя затяжные остатки горя. — Ты когда-нибудь выглядывал из-за этих экранов?

— За неделю столько всего случится, Ямочки. Я, наверное, знаю об этом больше, чем ты.

— Возможно. Но качество важнее количества, мой добрый друг. Запусти поиск по «Дедалу».

Это название пробивает меня насквозь. Мне не нужно искать его… вся Галактика знает о братском корабле «Икара».

— О, святое дерьмо, ты права. Скоро состоится торжественное открытие музея «Дедала».

— И гала-вечер открытия будет иметь продолжение приветственной вечеринкой для всех планетарных посланников, посещающих саммит мира. — Ее рот изгибается таким образом, что совершенно не связанно с улыбкой. — Чтобы обсудить эти надоедливые восстания.

Правящие сенаторы с каждой планеты Галактики, все в одной комнате, все с отпущенной охраной.

— О, черт.

— Лару жаждет власти, — продолжает София. Ее лицо, когда она произносит это имя, становится твердым, как гранит. Она может быть непревзойденной актрисой, но не может скрыть свою ненависть. — Если он сделает с сенаторами то, что он делал с людьми на Эйвоне или с людьми в главном офисе «КЛ»…

— Тогда он сможет контролировать всю Галактику. — Во рту становится сухо, холодок поселятся внизу живота, что заставляет меня дрожать. Достаточно тяжело разоблачить Лару и его компанию без контроля властей. — Сможет ли он переместить что-то такое же большое, как разлом, который мы видели? И спрятать его от целого корабля, полного персонала и гостей, не говоря уже о средствах массовой информации, которые будут роиться на празднике?

София колеблется, поглядывая то на меня, то на мои экраны, то отводит глаза.

— У меня есть контакт, — говорит она наконец, — в «КЛ». Я получила от нее немного… мы собирались встретиться в тот день в голокомнате. Но она рассказала мне до этого, что технология, которую Лару использовал для создания разломов, та же технология, что и в новых гиперпространственных двигателях, что имеет смысл, учитывая то, что ты только что сказал мне о том, откуда шепоты. Мой контакт разбирается в разломах… думаю, она работала над проектом или, по крайней мере, над новыми двигателями, как на борту «Икара».

— И она та, кто будет на борту «Дедала». — Не нужно быть гением, чтобы понять, куда она ведет, и мне уже не терпится взглянуть на чертежи корабля. — Там может оказаться разлом, скрывающийся у всех на виду.

— И если мы не доберемся до него первыми, Лару превратит весь Галактический Совет в оболочки под своим командованием.

— О, черт, — повторяю я, прикрывая глаза.

— И ад воспламенится, — соглашается она.

— Верните ее! — кричит голубоглазый на нас, на маленькое пятнышко в сером мире. — Вы возвращали ученых на Элизиуме снова и снова! Вы сводили их этим с ума! Все, что я прошу, это одна жизнь, одна… — слова покидают его.

Лицо измождено, темные волосы поседели и побелели на висках и на затылке. Его страдания отличаются от страданий, которые мы узнали в сером мире. Эта тоска особенная, индивидуальная, неповторимая. Он учит нас получать удовольствие. У этого вида есть слово для этого. Месть.

— Пожалуйста, — шепчет голубоглазый. — Если не для меня, то для моей маленькой девочки. Она нуждается в своей маме.

Мы молчим. Пусть он познает одиночество. Пусть он поймет. Пусть он будет тем, кто смотрит, ждет и учится. Его уроки были горькими.

А я познаю удовольствие.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

СОФИЯ

Я ПОНИМАЮ, ЧТО ЗАСЫПАЮ, пока Гидеон работает на своих экранах, пытаясь выяснить, с кем мы должны связаться, чтобы предупредить участников торжества «Дедала» о планах Лару. Я понимаю, что должна бодрствовать, но впервые, с тех пор как увидела разлом в главном офисе «КЛ», я действительно чувствую себя в безопасности, и усталость догоняет меня. Здесь я понятия не имею, который сейчас час, но думаю не больше, чем начало дня, и я чувствую, что готова отключиться. Какое-то время я размышляла о том, чтобы отправиться за едой. Я достаточно готовила на Эйвоне, и узнала о внеземных ингредиентах, когда провела некоторое время в роли Люси, официантки на Парадизе, но перспектива идти куда-то, похоже, делает мое тело еще тяжелее. Я вклиниваю себя вертикально в угол, чтобы не упасть, но, несмотря на все мои усилия, кажется, что прошло всего несколько секунд, когда я открываю глаза в темноте.

На мгновение я дезориентирована, но затем подушка, на которую я опираюсь, дергается и память возвращается ко мне. Я опираюсь не на подушку. Это Гидеон. Должно быть, он перестал работать и решил присоединиться ко мне. На мгновение негодование вспыхивает во мне, когда он снова смещается, его грудь поднимается и падает под моей щекой со вздохом, но когда мои глаза приспосабливаются к темноте, я осознаю, что я больше не в своем углу. Я переместилась на другой конец кровати, чтобы опереться на него.

Боже, я еще более одинока, чем думала.

Мне следовало бы отползти и вклиниться в свой угол, надеясь, что он спит достаточно глубоко, чтобы не заметить меня. Я едва знаю его, за исключением того, что он стал мне самым близким человеком за долгое время, тем, кому я смогла довериться. Тем не менее, строго напоминаю я себе, он работал на Валета. Он, вероятно, попытается остановить меня, если узнает, почему я преследую Лару. И ты не знаешь, говорит ли он правду о чем-либо.

И все же я не шевелюсь.

Крошечный звук поднимается над нежным жужжанием различных компьютеров Гидеона, когда я снова открываю глаза. Я прислушиваюсь и приподнимаю голову, чтобы сердцебиение Гидеона не заглушило его. Это пронзительное нытье, как шум далекой стройки, только звучит он неподалеку. Я не привыкла к звукам здесь, в подземелье, так что, возможно, ничего страшного.

До тех пор пока не слышится глухой стук, достаточно различимый, чтобы признать, что он рядом, так что я сажусь. Я хватаю Гидеона за руку, уже не заботясь о том, заметит ли он, как близко я подползла к нему, пока мы спали.

Он просыпается быстро, но вяло, его силуэт едва различим в темноте.

— Мммм? — произносит он, садясь.

— Кто-нибудь еще пользуется этим зданием? — шепотом спрашиваю я.

Гидеон обретает голос, но, к счастью, держит его низким, чтобы соответствовать моему.

— Нет, только я.

— Снаружи кто-то есть. Прислушайся. — На несколько секунд наступает тишина, но затем снова начинается пронзительное жужжание.

Предплечье Гидеона становится твердым под моей рукой.

— Этого не может быть, — бормочет он. Он ждет еще секунду, прежде чем резко вскакивает с кровати, все еще одетый в то же, в чем он был, когда пришел мне на помощь. Он подскакивает к экранам и машет рукой, чтобы разбудить их. Звучит мягкий перезвон, и синтетический женский голос спокойно говорит: «Угроза вторжения. Нарушение безопасности.»

— Ты только теперь мне об этом говоришь? — срывается он. Несколько щелчков пальцев вызывают дисплей с камеры наблюдения. — О, Боже.

Я сползаю с кровати и подхожу к экранам, где самый центральный показывает трио людей, которых трудно разглядеть через размытость съемки. Но я вижу достаточно, чтобы сказать, что один из них присел перед дверью, используя какое-то устройство на запирающих механизмах Гидеона.

Мое сердце сжимается, страх изгоняет последние остатки сонливости и тепла от тела Гидеона.

— Что они…

— Они сверлят дверь, — жестко и холодно отвечает Гидеон, и не теряя ни секунды, он приходит в движение, бросаясь открывать шкафы, являя на свет банки компьютерных дисков, полки с оборудованием для взлома, и множество других вещей, которые я не могу идентифицировать.

— Как они смогли нас найти? — выдыхаю я… я не трачу время, чтобы спросить, кто есть «они». Это дело рук Лару.

— Неважно, — отвечает Гидеон. — Нам надо бежать. Есть запасной выход. Вот, возьми и упакуй все полезное, что увидишь. — Он бросает в меня пустую сумку, а затем сам хватает другую сумку, ту, что была с ним, когда он пришел за мной в главный офис Лару. Он запихивает пару пригоршней электроники, затем тянется к нижнему ящику стола, чтобы вытащить старую, потрепанную, устаревшую бумажную книгу. Он осторожно, преосторожно кладет ее в сумку, прижимая к планшету. Он тратит драгоценное время осторожно закрывая сумку, а затем кидает ее на пол.

Я приступаю к работе и запихиваю в сумку вещи и пакеты с протеиновым гелем. Внезапно из-за двери раздается крик, слышимый даже сквозь слои стали, и когда мой взгляд обращается к экранам безопасности, одна из нечетких фигур лежит на земле.

— Меры защиты не будут удерживать их вечно, — твердо говорит Гидеон. — Газ должен выпуститься через минуту, но если они умны, у них будут маски. — Он хватается за карманное устройство, которое, как только он нажимает на него, испускает настолько высокий гул, хотя и почти неслышный, но в то же время заставляющий мои челюсти болезненно сжаться. Он начинает проводить им вверх и вниз по банкам дисков и экран с камерой видеонаблюдения начинает мерцать, потом покрывается белыми и черными полосками, а затем становится черным. Скрепка, лежащая на одном из приводов, открепляется и цепляется за устройство-электромагнит. Он заметает за собой следы.

— Здесь, — приказывает он, указывая на шкаф, и я покорно опустошаю коробку с флешками в свою сумку. Затем Гидеон прикрепляет крошечные кирпичики, похожие на толстую глину, к внутренней части шкафа компьютера. Я собираюсь положить большой, более тяжелый внешний диск к другим в свою сумку, когда он вскакивает на ноги и забирает его у меня. — Нет. Он должен быть здесь. — Он укладывает диск в свою сумку, ласково похлопывая его. — Он покрыт алюминием, чтобы не стереться. Этот драйв слишком важен, чтобы им рисковать. — Пока он говорит, он движется… несколько шагов, и он оказывается сбоку от меня, нагибается, чтобы схватить край выцветшего ковра на полу и отбросить его в сторону.

— О, ради всего святого… — на мгновение я забываю, что люди пытаются проникнуть в наше убежище, глядя на люк, спрятанный под ковром. — Ты как злодей из старого фильма. Я должна была догадаться, что единственное домашнее прикосновение здесь скрывает путь отступления.

— Нельзя ошибаться с классикой, — отвечает Гидеон, и хотя он шутит, по голосу этого не слышно. Он все еще напряжен, и я вижу, как паника начинает сочиться в его взгляде, несмотря на то, что должно быть хорошо отрепетированным планом действий в чрезвычайных ситуациях.

Я понимаю, что он не привык к тому, что его обнаруживают. Он не жил той жизнью, что была у меня за последний год, всегда только на шаг или два впереди Валета, всегда ожидая, что он найдет меня и заставит снова двигаться дальше.

— Двигайся, — говорю я, и он перестает просто смотреть на люк и открывает его. Я начинаю спускаться по лестнице, которую он раскрывает, а затем останавливаюсь. — Нам нужно как-то вернуть ковер на люк, или они легко выяснят, куда мы делись.

— Они будут думать о другом, — мрачно замечает Гидеон. — Поспеши.

Лестница ведет вниз, в то, что должно быть старой, забытой канализацией, когда подземка Коринфа была единственным городом. Теперь она сухая и пустая, и, когда Гидеон захлопывает люк над нами, совершенно темная. Я замираю, пытаясь вспомнить, засунула ли я фонарик в сумку со снаряжением на спине, и прежде чем я успеваю посмотреть, мягкое красноватое свечение освещает туннель.

Я оглядываюсь назад и вижу, как Гидеон прикрепляет светодиодную лампу к воротнику и бросает вторую мне. Умно… красный свет является частью спектра, наименее вероятным, чтобы разрушить наше ночное видение. Если нам придется выключить лампы и спрятаться, мы все еще сможем видеть.

— Мы должны продолжать двигаться, — говорит Гидеон, его голос все еще напряжен, из-за чего начинает ныть мое сердце. Я сделаю это для него.

— Гидеон, мне очень жаль. Я никогда не подразумевала…

— Это не твоя вина, — прерывает он меня, прежде чем поднять взгляд, чтобы встретиться с моим. Красный свет стирает другие краски с его лица, вымывая песчано-коричневый цвет из его волос, карий из его глаз. Он вздыхает, и когда он снова говорит, голос звучит немного больше похоже на него. — Я могу начать все сначала. Мы в этом вместе.

Я сглатываю, и хотя мне жаль, что я не могу придумать, что сказать, на это нет времени. Несмотря на обещание Гидеона, я ожидаю, что головорезы откроют люк в любой момент. Я снова иду по туннелю, шаги Гидеона раздаются сразу за мной.

Я слышу, как он считает что-то себе под нос, пока мы идем, но не сохраняет интервал, если бы это было о времени… он считает наши шаги. Я собираюсь спросить зачем, но когда он достигнет ста, он останавливается. Я поворачиваюсь, чтобы увидеть, как он держит что-то размером с флешку или игровую фишку. Он втягивает воздух и поглядывает на меня.

— Приготовься.

Я не успеваю узнать подробности, потому что он нажимает кнопку на устройстве, а затем гул проносится по туннелю, заставляя меня несмотря ни на что закричать и закрыть уши руками. Лавина пыли и паутины и другие ошметки, о которых я точно не хочу ничего знать, рушится мне на голову и плечи, и мне приходится бороться с импульсом бросится на землю. Мне знаком этот звук. Я знаю его очень хорошо, это он звучит фоном в моих кошмарах, заставляет мое плечо пульсировать от вспомнившейся боли.

Взрыв.

Эхо гаснет в туннеле, оставляя меня задыхающейся, дрожащей и глядящей на Гидеона, который возвращает устройство в карман.

— Что… ты сказал…

Он качает головой и мягко произносит:

— Эхо разносится громче, чем было на самом деле. Взрывчатка должна была просто уничтожить все, что осталось на моих дисках. Даже если они уже были внутри, худшее, что они получат — это звон в ушах и, возможно, синяки, если сила взрыва отбросила их назад.

Во рту стоит горечь, и хотя я пытаюсь заставить себя снова двигаться, мышцы напряжены и дрожат. Через тусклый красный свет светодиодов я почти вижу, как первые ответчики на базе Эйвона бегут к огню, почти чувствуют запах едкого дыма и химикатов, почти слышу крики и стоны раненых солдат, которые начинают наполнять воздух.

— Эй, — раздается голос Гидеона, гораздо ближе ко мне. — Ты в порядке? Извини, я должен был предупредить тебя… обещаю, здесь мы в безопасности. Это место может выдержать дюжину таких взрывов и не разрушиться.

Я моргаю, пытаясь прочистить глаза от дыма, которого не существует, и понимаю, что он взял меня за руку, его рука теплая и настоящая, в отличие от запомненного жаром казарме, охваченной огнем.

— Я в порядке, — выдыхаю я, не в силах остановить дрожь в голосе. — Я не хочу об этом говорить. Пойдем.

Гидеон колеблется, пристально глядя на мое лицо, пока я не отворачиваюсь. Если я расскажу ему о так называемом самоубийстве отца, он сможет выяснить, кто я, как только получит доступ к гиперсети. И хотя он говорит, что не работает больше на Валета, я не знаю, насколько тесна его связь с ним, и как он поведет себя, если узнает, что Валет преследовал меня весь последний год.

Я начинаю двигаться, отрывая свою руку от его руки, и после еще одной секунды колебаний, его шаги снова начинают стучать позади меня. Несколько беговых шагов и он догоняет меня, прочищая горло.

— Мы направляемся к Мэй, — говорит он, вызывая облегчение где-то посреди тумана памяти в моей голове, что он не поднимает вопросов. — Она — старый друг, и если кто-нибудь в сети слышал слухи о чем-то плохом, что произойдет на торжестве «Дедала», она узнает об этом.

— Мы можем доверять ей?

— Абсолютно. — Гидеон смотрит на меня, сверкая улыбкой в тусклом красном свечении светодиодных ламп. — Она одна из немногих людей на этой планете, которым я действительно доверяю. Я знал ее в течение многих лет через гиперсеть, прежде чем мы встретились лично. Она хороший человек. И у нее хорошее логово, так что мы можем использовать ее место для перегруппировки.

Я испускаю медленный вдох. Достаточно трудно было научить себя доверять Гидеону… довериться еще кому-то… еще труднее. Но я киваю, напоминая себе, что хоть он и доверяет ей, я не обязана. Я все еще могу бежать, если нужно. Я все еще знаю, как исчезнуть.

— И где она?

— Она на самом деле живет в этом секторе на северной стороне. Средний уровень.

— О, прекрасно. — Я пытаюсь скрыть свое удивление. Средний уровень означает деньги, по крайней мере, достаточные, чтобы позволить себе приличное место, ховер, хороший уровень жизни. Я ожидала встретить женскую версию Гидеона и готовилась к очередному логову. — Но Гидеон… что же нам тогда делать? Если что-то произойдет на «Дедале», у нас остается не так много времени, чтобы остановить Лару.

Гидеон проводит пальцами по волосам, жест разочарования, который быстро становится знакомым, чем дольше я его знаю.

— Я знаю. Я не могу поверить, что говорю это, но мы должны сказать полиции… у нас нет доказательств, но, может быть, если они начнут хотя бы половинчатое расследование, этого может быть достаточно, чтобы испортить планы Лару.

Полицию? Я сглатываю с трудом, из-за усталости я не могу вспомнить, что я говорила Гидеону, а что нет. Он знает, что я мошенница, знает, что у меня нет особого желания втягивать в это власти. Но он не знает всех причин, почему я не хочу, чтобы полиция обратила на меня внимание. Внимание, что может привести к вопросам типа: «Почему у вас есть незаконное оружие?» и «Что вы делаете с чертежами главного офиса «КЛ»?» и «Почему вы скрываете свой генотип и вашу личность?

— Уверенна, что у Лару есть люди в правоохранительных органах, — говорю я наконец. — Не говоря уже о том, что сектор в значительной степени зависит от частных сил безопасности Лару, и, как бы не забавно было танцевать с ними в прошлый раз, я бы не прочь избежать их внимания на этот раз.

Гидеон качает головой, его глаза задумчивы, а губы вытянуты в тонкую линию, его выражение настолько ясное, что я почти чувствую его страдание, как будто оно мое. Потеря его логова означает гораздо больше, чем было потерять мою квартиру.

Смягчаясь, я спрашиваю:

— Мы действительно можем доверять им?

— Мы должны хоть кому-то доверять, — наконец произносит Гидеон. — Мы сохраним анонимность. Нам даже не нужно говорить, что это Лару… это может быть даже просто угроза взрыва, что-то обыденное, что-то, что они должны проработать. Все, что угодно, чтобы посетить «Дедал», потому что я не знаю, что еще мы можем сделать.

И проблема в том, что он прав. До гала-вечера «Дедала» осталось несколько дней, и наш арсенал сводится к сумкам с тем, что мы успели прихватить, прежде чем он разровнял свою берлогу с землей. У нас ничего нет. Я сглатываю горький вкус адреналина, все еще держащийся во рту, и позволяю Гидеону вести меня сквозь тьму.

Мы наносим визит серому миру, и высматриваем в людях ненависть и недоверие, но находим немного. Их моменты храбрости и героизма похоронены в жажде насилия и мести, которая разрывает их на части.

Здесь живет девушка с огнем в крови, которая будоражит других тем же магнетизмом, что и голубоглазый, заставляя других следовать за ней только словами. Они восстают против своих лидеров, как мы когда-то пытались восстать против человека с голубыми глазами.

Но больше всего наше внимание привлекает маленький мальчик, который часто находится рядом с ней. Эти существа не могут заглянуть друг в друга или заглянуть вперед в бесконечные переплетения возможного будущего. Но мы можем.

И этот зеленоглазый мальчик будет важен.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

ЗВУК НАШИХ ШАГОВ приглушен мягким песком под ногами. Мое дыхание отдается в ушах, слишком громкое и рваное, для скорости, с которой мы бежим. Но, конечно же, не из-за бега мое сердце пытается выпрыгнуть из груди. В мою голову вторгается хор голосов, просто чтобы добавиться к шуму.

Берлога.

Вот что бывает, когда впускаешь кого-то. Я точно стер диски в углу?

Я положил книгу? Да, положил. О, черт.

Это то, что чувствует Тауэрс? Постоянно, в спешке хватать сумку и бежать, ожидая преследователей позади себя в любую секунду?

Я чертовски на это надеюсь. Я надеюсь, что пугаю ее до чертиков.

Каждый солдат под ее командованием доверял ей, а она закрыла на все глаза, когда это действительно имело значение. Она не смогла защитить их также, как и много лет назад командир брата не смог защитить его.

Они взяли на себя ответственность. Они должны были соответствовать более высоким стандартам. И принять последствия, когда не смогли с чем-то справиться.

Но как же они нашли нас?

— Как они нашли нас?

Через мгновение я понимаю, что София озвучила мою собственную мысль вслух, и качаю головой, не сбиваясь с шага.

— Я понятия не имею. Может, они отсканировали одно из наших лиц, засняв нас на камеру распознавания лиц, когда мы спускались.

— На одну из тех камер, что ты указал, когда мы входили в ту дверь? — скептически замечает она. — Я предполагала, что ты довольно хорошо заблокировал их.

— Ну да. Они не подключены ни к одной сети, кроме моей… никто не мог перехватить сигнал.

— Нам нужно выяснить, как они нашли нас, прежде чем мы отправимся к твоему другу, иначе, и так понятно, что они могут настигнуть нас прямо там.

Мое сердце немного сбивается с ритма от этой идеи. Эта девушка хороша в заметании следов… я даже не думал об этом. Я позволяю себе замедлиться.

— Хорошо, давай подумаем. Давай предположим, что они не выследили нас с камер, потому что этому трудно найти подтверждение, тем более надо было хорошо потрудиться. Ты вынесла что-нибудь из главного офиса Лару, с чем не приходила?

Она уходит в себя, проводя как бы мысленную инвентаризацию, а затем медленно качает головой.

— Я уверена, что ничего.

— Ты что-нибудь ела или пила?

— Нет.

Я выпускаю свое разочарование в виде рычания, затем резко замолкаю, когда она внезапно поднимает руку и ее глаза расширяются в тусклом, красном свете.

— Они сделали мне укол.

Я поднимаю облако пыли, когда останавливаюсь и кричу:

— Они что?

— Я предположила, что это было что-то, чтобы сделать меня более сговорчивой, я не отвечала на их вопросы. Но я не знаю этого наверняка. — Она упорно старается говорить спокойно, но я слышу сквозящий в нем страх… почти уверен, что слышу его, потому что мне кажется, что он пульсирует сквозь меня. — Что, если они ввели мне что-то, что они могут отследить? Что-то типа маячка?

Я качаю головой, прикрывая глаза, заставляя себя сосредоточиться. Уношу свои мысли подальше от моего разрушенного логова, где они хотят задержаться.

— Они знали, где ты, и не могли подумать, что ты сбежишь. Я имею в виду, отбрасывая скромность, это было очень маловероятно, особенно учитывая, что они не знали, что мы были в контакте, или что ты отправила сообщение о помощи. Внедрение трекера выходит за рамки упреждающих мер и распространяется на параноидальную территорию.

Тишина в ответ заставляет меня снова открыть глаза. Ее лицо совершенно неподвижно, и на этот раз она не может сдержать дрожь в голосе.

— Они собирались сделать из меня оболочку, забрать мой разум с… с помощью разлома. Я бы сделала все, что мне сказали, но, возможно, я не могла бы отчитаться. Возможно, им нужен был способ найти меня, если… я не смогу с ними связаться.

Она с трудом сглатывает, и я хочу обнять ее и прижать к себе, пока мы оба не почувствуем себя в безопасности. Вместо этого я сжимаю руки в кулаки и ровно произношу:

— Это рабочая теория. Посмотрим, что мы сможем обнаружить.

Мы оба напрягаемся, пытаясь услышать разносящийся по туннелю звук преследования, и мы не двигаемся дальше, пока не становимся уверены, что не приведем их к Мэй. София молча наблюдает, как я собираю сканер, снимая запчасти с одного прибора и присоединяю их к другому, подключаю его к планшету и вытаскиваю чип из кармана, чтобы оживить все это. Это моя крайняя мера безопасности, если кто-то получит мой планшет в свои руки. Возможно, это паранойя, но сегодня именно тот день, чтобы быть параноиком.

Она поворачивается и оттягивает воротник рубашки, пока мне не становится видно воспаленное красное пятно чуть ниже мускульной части ее плеча. Я сжимаю челюсти и прижимаю сканер к ее коже, пытаясь игнорировать то, как она вздрагивает. Затем она вытягивает руки, чтобы я мог пройтись сканером по каждой из ее конечностей по очереди. Я медленно вожу им, давая время изображению на экране стабилизироваться.

Что бы они ни вживили в ее руку, это немного сдвинулось. Я нахожу его прижатым близко к плечевому суставу, где штуковина проложила свой путь вниз от точки входа. Не больше пары песчинок, но я знаю, что вижу.

— Вырежи это, — шепчет она, глядя на маленькое изображение на экране. — У тебя есть нож?

Я качаю головой.

— У нас нет времени, нет аптечки, и есть то, что я могу повредить рядом с твоим плечевым суставом. Мы можем нейтрализовать его сейчас, а избавиться позже.

Она плотно сжимает губы, когда я вытаскиваю ручной электромагнит, который я прихватил с собой, прикрепленный снаружи моей сумки. Я держу его подальше от всего оборудования, и прижимаю его к ее коже, прежде чем включить его. Я понимаю ее чувства… я бы тоже хотел вырвать это из себя, но нам нельзя терять время, и это мы отлично оба знаем.

Как только мы убеждаемся, что он обезврежен, она помогает мне засунуть оборудование обратно в сумку, и мы снова отправляемся в путь так тихо, как можем.

Мы выходим из туннеля в переулке за круглосуточным танцевальным клубом, пульс ритма внутри сотрясает стены вокруг нас. Дневной свет, даже рассеянный и искусственный, как здесь, заставляет меня спотыкаться и моргать. Я собираюсь развернуться и выйти из переулка, когда София хватает меня за руку и поворачивает лицом к себе. Мое сердце сбивается с ритма… от удивления, не более, и тогда она протягивает руку, чтобы снять с моей головы фонарик, распутать мои волосы, а затем сорвать паутину с моей груди.

— Мы не хотим привлекать внимание, — говорит она, беря мою руку и располагая ее ладонью вверх, чтобы она могла опустить в нее два фонарика, а затем быстро проводит руками по своей одежде, стараясь распрямить ее. Как будто она собирает себя воедино. Когда она снова смотрит на меня, она само спокойствие. Все, что происходит внутри нее заперто. Я завидую ее способности.

Я убираю фонари в сумку и поворачиваюсь, чтобы идти первым. Мы выбираем прямой маршрут. Пока мы уверены, что они не отслеживают нас удаленно, нам нужно убраться отсюда, прежде чем они заприметят нас. Не высовываясь, мы пробираемся через рынок, и я не могу не задаться вопросом: вернусь ли я сюда когда-нибудь вообще. Такое чувство, что мы сейчас на верном пути, направляемся к конфронтации, которую я планировал годами, без возможности избежать ее. Разлом, шепоты… они здесь, на Коринфе, так что либо мы вступим в бой против Лару, либо каким-то образом он вовлечет нас в него.

Лифт до уровня Мэй движется тихо, и разница от какофонии рынка очевидна в тот момент, когда открываются двери. Мы протискиваемся мимо кучки евангелистов, что стучат в каждую дверь, и пары, явно находящейся на свидании… сконцентрированных на губах и бедрах, а потом выходим на чистые и аккуратные улицы ее района. На средних уровнях не хватает показного пентхауса Кристины Макдауэл, но маленькие компактные дома здесь не похожи на квартиры в трущобах. Высота зданий не превышает десяти этажей, и большинство домов имеют целую историю. Речь идет об уровне, где у вас есть собственная спальня, даже если это просто небольшая нора.

Мы добираемся до Мэй через три квартала, и она открывает дверь после третьего стука. Ее рот раскрывается, когда она видит меня, и, хотя я вызываю призрак моей обычной улыбки, это, похоже, не помогает.

— Дорогой, какого черта? — шепчет она, отступая, приглашая нас быстро зайти внутрь. — Вся твоя система потемнела час назад, и все треплются о том, что в квартале Ботигес произошел взрыв. Я в бешенстве. Внутрь, быстро.

Я закрываю входную дверь, откидываюсь на нее, медленно выдыхая. Сердце все еще колотится, легкие болят, будто я бежал километры. «Это дом Мэй», — рассказываю я своему телу. — «Веди себя хорошо. Здесь мы в безопасности».

— Правда лучше, чем слухи, — говорю я. — Мэй, это… — я останавливаюсь. — Алиса. Алиса — это Мэй.

Независимо от того, что ожидала София, я на сто процентов уверен, что точно не этого… Мэй выглядит совершенно безопасной, как все вокруг, в одном из винтажных чайных платьев, которые в моде прямо сейчас, волосы собраны в аккуратный хвост, будто она только недавно была твоим партнером по теннису. Она выглядит так, будто входит в родительский комитет, что на самом деле так и есть вместо того, чтобы быть моим напарником в самых известных взломах Галактики.

Тем не менее, я должен отдать девушке должное. Она протягивает руку для рукопожатия, как будто ее только что представили Мэй на коктейльной вечеринке, и ее улыбка выглядит намного натуральнее моей.

— Мы твои должники, — просто говорит она.

— Дорогая, здесь запутанный счет, поверь мне, — смеется Мэй. — Полагаю, ты войдешь в курс дел. Дорогой, ты уверен, что за вами не следили?

Я киваю и внезапно неловко осознаю, что мне нужно сказать Мэй не называть меня Валетом при Софии. Как будто мне нужно, чтобы этот день был еще более запутанным.

— Уверен, хоть моей берлоги больше нет. Мне пришлось взорвать ее.

Она тяжело вздыхает.

— Тебе нужно снаряжение?

Я снова киваю.

— Мы не останемся дольше, чем должны, но это единственное место, где есть то, что мне нужно, чтобы выработать наш следующий шаг. Я подумал… — но то, что я прошу, неимоверно: обычный то пользователь достаточно приватен, чтобы позволить кому-то войти в его систему. Для Мэй позволить другому хакеру залезть в ее систему сродни ее приглашению повальсировать с ней голой. Я не могу дать никаких гарантий, они не будут ничего значить. Правда в том, что я смогу делать все, что захочу, как только она даст мне к ней доступ, и она это знает. Так что все сводится к доверию.

Мэй медленно кивает.

— Мы настолько увязли в этом, то что уж тут скрывать. Проходите, проходите вы, оба. Давай дам тебе доступ, пока дети не вернулись из школы.

Я наблюдаю, пока мы проходим внутрь, как София вбирает в себя все вокруг. В конце концов, я разбираюсь в электронике, а она хорошо ориентируется в социальной среде. Получается, она делает то, что у нее лучше всего получается. Я вижу, как она изучает школьные расписания на экране на кухне, фотографии Мэй и ее детей, удобную мебель по средним ценам. Мэй и ее подруга Таня использовали донора для зачатия детей, а затем Мэй осталась матерью-одиночкой, когда выяснилось, что растить детей тяжёлый труд. Тогда она пожала плечами и сказала, что проще поднять двоих, чем троих. Для Мэй дети — это главное. Я почти уверен, София уже выяснила это, посмотрев вокруг.

Хоть и очень слабо, она почти улыбается, когда мы направляемся в кабинет Мэй. Я думаю, что большинство из подобных мне не имеют ухоженных горшечных растений и оформленных семейных портретов в своих тайных притонах хакерства.

Я же… мне просто не терпится добраться до огромной системы экранов Мэй. То, что у меня нет возможности выйти в онлайн раздирает меня изнутри… что является зависимостью, и я понимаю это, но здесь присутствует то, что мне так нужно. Я натягиваю перчатки и опускаюсь в кресло Мэй. Оно тихо гудит, края корректируются, когда оно обтекает меня, и вот так я оказываюсь дома. Позади себя я слышу, как Мэй разговаривает с Софией о еде и напитках, но я уже погружаюсь в свой мир.

Большинство экранов заняты форумами, которые Мэй, должно быть, проверяла, когда мы приехали. Это ее специализация, хотя я тоже там балуюсь. Что ни говори о конспирологах, их паранойя пригождается. Если что-то интересное попадает в гиперсеть, один из них обязательно заметит это. А пара вовремя отпущенных комментариев отправит их маршировать, как армию муравьев, на расследование. После этого все, что вам нужно сделать, это отсортировать правду от призрачных теней. Тем не менее, можно найти иголку в стогу сена, и именно поэтому Валет предоставляет анонимные, защищенные места для их обсуждений. Похоже, Мэй проверяла группу «Коринф против тирании», после их протеста в тот день, когда мы с Софией встретились. Группа их сторонников до сих пор отсутствует. С мертвой хваткой Лару на СМИ, у них никак не получается поднять шум. Это проблема для всех групп, которые слышали печально известную трансляцию Флинна Кормака с Эйвона. Даже если они верят ему, они никак не могут его поддержать.

Я вставляю пару флешек, чтобы настроить программы, которые мне нужны, и наблюдаю, как начинает появляться информация. На мгновение я вижу перед собой все свои файлы, проходящие через гиперсети, скрытые и зашифрованные за пределами самых смелых мечтаний правительственных учреждений, часть бесконечной реки данных. Все ли это скользит по гиперпространству в какой-то форме, познаваемой теми, кто там живет… шепотами? Интересно, что они скажут о наших любовных письмах, налоговых декларациях и обо всем остальном.

Я отмахиваюсь от вопроса, и пока жду, когда они проведут проверку безопасности, обращаю свое внимание на дискуссию об Эйвоне, которая занимает верхние два экрана справа.

Ничего нового на первом — перефразирование тех же самых старых аргументов о том, является ли Флинн Кормак обыкновенным сумасшедшим, никаких упоминаний о Тауэрс, некоторые новые данные о последних отчетах о терраформировании Эйвона… а затем. О, очень мило. Кумико и ее группа ветеранов Эйвона, предполагаемо выживших после ярости, болтают о том, о чем я до этого не слышал. Сам автор эфира Эйвона приезжает на Коринф!

Кто-то скопировал и вставил пресс-релиз, с некоторыми саркастическими комментариями о том, что «Тот самый» продолжает пытаться притворяться, что речь Кормака была ложью. «Часть официальной делегации с Эйвона прибыла на Коринф, чтобы представить верительные грамоты первого избранного сенатора планеты в Галактический совет и принять участие в мирном саммите. Кормак известен своим участием в широко обсуждаемой трансляции с Эйвона, в которой он утверждал…» Остальное я знаю.

Мой эксперт по Эйвону, вероятно, получила больше информации о делегации, которую она разместила на форумах, но мое любопытство на этом фронте придется попридержать. Я могу представить Кумико в ее собственном логове к югу от этого сектора, сгорбившуюся перед своими экранами. Она более надежный источник информации, чем большинство, особенно когда дело доходит до ярости Эйвона, но я никогда не доверял ей достаточно, чтобы сказать ей, что я гоняюсь за Тауэрс. Я не знаю, кто руководил Кумико на Эйвоне, и поскольку роль Тауэрс в эпидемии ярости не совсем известна общественности, я не могу быть уверен, где будет лояльность Кумико.

Всплывают текстовые поля, которые я ждал, и я начинаю поиск, пока Мэй открывает банку с энергетиком и ставит ее рядом со мной. Я быстро задаю нужные мне параметры. Создаю серию закулисных профилей пользователей, от которых я могу отправить сообщение о бомбе на торжестве «Дедала», чтобы полиция обратила на них внимание, но не имея возможности выяснить, кто их предупредил. Позади меня Мэй и София тихо говорят о «Дедале»… я слышу удивление в голосе Мэй. Даже она, королева слухов гиперсети, ничего не слышала о какой-либо акции, запланированной на гала-вечере.

Теперь, когда моя программа познакомила меня с системой Мэй, она начинает открывать мои обычные окна одно за другим. Подпрограмма по поиску Тауэрс оживает, хотя, как обычно, там нечего сообщать. Я не уверен, но не думаю, что она покинула Коринф. Я впервые нашел ее, когда она эвакуировалась с Эйвона — якобы для тихого выхода на пенсию. В то время я не купился, что после нескольких лет закрывания глаз на происходящее, после зачистки для Лару, она просто оставила работу и стала спокойно жить. Поэтому я установил программу для поиска странностей в схемах путешествий, вычисляя людей, которые регистрируются для прыжка в гиперпространство, но не проверяются на другом конце, что исчезают из списка пассажиров по прибытию, и тому подобное.

Это самый простой способ выяснить, на что надо обратить внимание. Не прочесывать терабайты данных, пока глаза не начнут косить. Просто искать исключения, элементы данных ведущих себя так, как не должны, и отслеживать их. Они будут интересными. И прямо в то время, когда Тауэрс подала в отставку, высветился идентификационный номер, предположительно принадлежащий сироте войны на следующем транспорте, покидающим Эйвон. Предполагаемая сирота, обычная гражданка Эйвона, абсолютно без средств к существованию, исчезла из транспорта, направляющегося в детский дом, и бросая вызов всем ожиданиям и вероятностям, прыгает с планеты на планету, изменяя свой идентификатор чаще, чем большинство людей меняют одежду. Это был кто-то, кто хотел сбить гончих со следа, и единственное, что на Эйвоне стоило такой секретности, было то, что Лару заселил туда.

Так что в прошлом году я был личным ищейкой Антье Тауэрс, и я никогда не давал ей отдохнуть. Она где-то на моей планете, и даже когда я сплю, мои боты и подпрограммы ищут ее. Как бы тяжело мне не было жить вне сети, я превращаю ее жизнь в сущий ад. Чем дольше она бежит, тем больше устает, и тем более неаккуратными становятся ее уклонения. В конце концов, она совершит ошибку. И я буду рядом, когда она это сделает.

С мягким перезвоном на экране вспыхивает диалоговое окно с вопросом, хочу ли я отправить свое сообщение. Я осознаю, что сижу с анонимной угрозой запугивания, которую набирал в течение полных десяти минут, пока София не подошла после ее разговора с Мэй, из-за чего мне пришлось вернуться к реальности. Обычно полиция — это последние, кому бы мы хотели позвонить, но у нас нет другого выбора. Я смотрю на Софию, которая читает сообщение. Она делает вдох и кивает, и щелчком пальцев я посылаю наше предупреждение, отправляющееся в гиперсеть, чтобы сделать свою работу.

Я выдыхаю и откидываюсь на спинку стула, чувствуя, как каждая унция напряжения и усталости догоняет меня. Мы передали эстафету, и даже если копы не знают истинной причины, по которой они отправляются расследовать ситуацию на борту «Дедала», их присутствие привлечет достаточно внимания на торжестве, что Лару не может ничего сделать, чтобы остановить их.

София выдыхает, и мне не нужно смотреть на нее, чтобы понять, что ее лицо выказывает такое же облегчение.

— Так что же нам теперь делать?

— Теперь ждем. — Я распрямляю плечи, морщась, когда движение вызывает серию прострелов вдоль верхнего отдела позвоночника. — И пойдем спать, пока у нас есть безопасное место для отдыха.

Впервые, за все время нашего существования, мы находимся в противоречии. Мы всегда были одним целым, бесконечно находясь на одной волне, разделяя каждую мысль. Но те из нас, кто существовал в маленьких пятнышках, кто касался умов и сердец этих существ, что несут в себе такую страсть… теперь мы стали различаться.

Различия, в существующей полной гармонии и завершенности, разрушают нас.

Некоторые хотят изгнать людей, навсегда закрыть для них наш мир, лишить их кораблей и их потоков данных и снова стать единым целым.

Но есть те из нас, кто не так уверен. Те из нас, кто видел, кто был хотя бы ненадолго кем-то еще…

Кем-то… единственным в своем роде.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

СОФИЯ

— ВЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО ВАМ БОЛЬШЕ ничего не нужно? — Мэй убирает посуду в посудомоечную машину, а мы сидим за кухонным столом, едим бутерброды и пьем чай со льдом. Прошел час, и хотя Гидеон не засек вспышку переговоров правоохранительных органов относительно гала-вечера, он, кажется, уверен, что просто требуется время, чтобы информация просочилась по соответствующим каналам.

— Не-а, спасибо, Мэй, — отвечает Гидеон, жуя свой сэндвич. Он стал выглядеть более расслабленным с тех пор, как он проснулся и обнаружил людей, вламывающихся в его логово.

Я сопротивляюсь желанию засунуть руку под свитер, который дала мне Мэй, и почесать повязку на плече. Гидеон позаимствовал у Мэй аптечку, и с помощью небольшого анестезирующего спрея, одного быстрого пореза и второго спрея «Ньюскин», он избавился от поврежденного трекера «КЛ». Раны на моем плече, оставшейся после извлечения трекера, кажется, уже нет. «Лучше перестраховаться, чем сожалеть», — сказал он, и был прав.

Я обнаруживаю, что я никак не могу успокоиться. Эта комната, эта женщина — все это так непохоже на то, к чему я привыкла, что трудно понять, как сюда вписаться. Будь то дома, в нищете или в богатстве, будь то трущобы Коринфа или болота Эйвона, или пентхаус в самом богатом районе сектора — я изучила эти миры. Я знаю, как ориентироваться в них. Но здесь… это просто чья-то мама, к тому же незнакомая мне, в комнате, которая может спокойно быть комнатой одного из тех ситкомов типа «Заурядного Джо».

Я кусаю сэндвич и позволяю глазам рассмотреть комнату, пока Мэй с Гидеоном болтают, хотя мой разум автоматически анализирует все, о чем они говорят. Если создастся такое впечатление, что я сосредоточена на чем-то другом, у них не будет чувства, что я их подслушиваю, и я смогу узнать больше о них. Они явно знают друг друга уже много лет, и длина этой связи вызывает у меня слабую, ноющую нотку зависти. Я не думаю, что они часто видят друг друга воочию, судя по комментарию Мэй о росте Гидеона и его восклицаниям, когда она принесла фотографию своих детей — двойняшек Мэтти и Лив. Но, несмотря на все эти свидетельства долгой разлуки, они легко заводят разговор, будто общаются каждый день.

Может, так оно и есть. Вспоминается десятки экранов Гидеона, которые он постоянно отслеживает, многие из которых были заняты чатами с именами пользователей, которых я не знаю.

— Упс, это из школы детей, — восклицает Мэй, выпрямляясь и поднимая руку к наушнику, который она носит. — Я пойду поговорю, пока вы ребята заканчиваете есть.

Комментарий больше для меня, чем для Гидеона, чей сэндвич исчез несколько минут назад. Когда Мэй уходит в гостиную, Гидеон поджимает ноги под перекладину стула и крутится туда-сюда, искоса глядя на меня.

— Ты в порядке?

Я быстро откусываю сэндвич и киваю, указывая на то, что я просто выполняю приказ Мэй. Однако Гидеон ждет, и, в конце концов, мне приходится проглотить, чтобы ответить.

— Просто позволяю вам, ребята, наверстать упущенное. Кажется, она очень милая.

— Так и есть, — отвечает Гидеон с усмешкой. — Я знаю ее с двенадцати лет, хотя тогда она не знала мой возраст. Большинство людей в сети до сих пор его не знают. Никто не воспринимает подростка всерьез.

— Правда, — отвечаю я, откусывая еще один кусок, а затем пододвигаю к нему оставшуюся четверть бутерброда. — Но это только облегчает мою работу. Никто не подозревает, что это я натворила.

Гидеон принимает мое предложение без лишних вопросов, и то удовольствие, с которым он приканчивает мой сэндвич, напоминает мне, что все, что у него было в его берлоге — это были энергетики и протеиновые гели.

— Мэй — специалист по прогнозным данным для одной из крупных фармацевтических компаний, поэтому она может работать дома. Что дает ей возможность и время, необходимое для побочных проектов. И для ее детей.

Я выглядываю через арку в гостиную, где Мэй все еще разговаривает по телефону, спиной к нам.

— Она кажется счастливой.

— Говоришь будто удивлена.

Я моргаю, фокусируясь на Гидеоне.

— Нет, просто… — колеблюсь я, играя соломинкой в холодном чае. — Полагаю, я склонна считать, что каждый, кто занят тем, что делаем мы, должен отказаться от такой жизни. Мы преступники. Большинство преступников не могут быть счастливы.

Гидеон отвергает эту идею щелчком пальцев.

— Это то, что мы делаем, а не то, кто мы есть. Ты останешься собой, если завтра перестанешь обманывать людей.

— И ты будешь тем же без своих мониторов и банков данных? — Я поднимаю бровь.

Гидеон колеблется, но его спасает от ответа Мэй, когда возвращается в комнату, сверкая каждому из нас яркой улыбкой.

— Как насчет кино? — спрашивает она. — У меня стоит головизионная приставка, около миллиона вариантов на выбор.

— Разве тебе не нужно забирать детей? — спрашиваю я, глядя на мерцающий на стене экран, транслирующий информацию о погоде.

Мэй прослеживает мой взгляд, а потом отводит глаза.

— После школы они едут домой к друзьям. Все нормально. Может комедию, вы как?

Гидеон морщится, сползает со стула и следует за Мэй в гостиную.

— Я в меньшинстве, не так ли? — жалуется он.

Я видела, может быть, одну романтическую комедию с тех пор, как я приехала на Коринф, и мне она не очень понравилось, но я не особо хочу говорить ни Мэй, ни Гидеону, что я выросла на болоте без доступа к голотрансляциям или гиперсети. Поэтому я иду за ними, стараясь не обращать внимания на беспокойство.

Мэй включает головизор, который занимает половину стены гостиной. Ее дети явно развлекательные наркоманы, пол завален игрушками и сопутствующими товарами, что делают программы для детей более захватывающим. Каналы мерцают слишком быстро, Мэй откашливается.

— Извините, глазные трекеры сбоят.

Гидеон плюхается на один из диванов, вытаскивает наладонник и, без сомнения, изучает, есть ли какие-нибудь сподвижки после нашего сообщения детективу. А я не спускаю глаз с Мэй, наблюдая, как она борется с управлением, моргая слишком быстро для того, чтобы трекеры работали должным образом.

Что-то здесь не так.

Она, наконец, находит нужное кино, а затем жестом приглашает меня расположиться на диване.

— Я пойду немного приберусь на кухне, а потом присоединюсь к вам.

Я иду к дивану, когда она возвращается на кухню, безупречно чистую кухню, и останавливаюсь, где я все еще могу видеть ее под углом, через зеркало в прихожей. Как только она выходит из прямой видимости гостиной, она снова прижимает руку к наушнику, губы двигаются, но голос неслышен из-за звуков вступительных титров фильма. Она до сих пор не закончила общаться по телефонному звонку, что произошел ранее.

Мое сердцебиение учащается, я опускаюсь на диван в нескольких футах от Гидеона, пытаясь поймать его взгляд. Он даже не отрывает глаз с наладонника — когда он чем-то поглощен, его не оторвешь — поэтому я потихоньку пододвигаюсь ближе, пока бедром не упираются в него. Это заставляет его подпрыгнуть, наладонник падает на колени, когда он смотрит на меня, подняв брови.

— Алиса, с тобой все хорошо? — спрашивает он, и хотя его голос дразнящий, я вижу, как его рука начинает ползти ко мне.

— Говори тише и постарайся выглядеть нормально, — говорю я тихо, не шепотом, потому что шипящие шепота разносится дальше, чем тихий голос, — просто бормоча, как будто мы просто общаемся. — Что-то не так.

— Что ты имеешь в виду? — Гидеон смотрит на наладонник, как будто там может быть ответ на его вопрос.

— Мэй. С ней что-то происходит… язык ее тела полностью изменился.

— О чем ты вообще? — Гидеон откидывается назад, но даже в зеркале невозможно разглядеть кухню с того места, где мы сейчас находимся. — София, ты должна как-нибудь расслабиться. Мы сделали то, что должны были сделать, полиция займется этим. И я знаю Мэй уже четыре года. Она могла сдать мою личность в гиперсети десятки раз, но так и не сделала этого. Здесь мы в безопасности.

— Именно то, что раз ты так хорошо ее знаешь, не делает это невозможным. — Я не против использовать нашу близость, чтобы привлечь его внимание, и положить свою руку на его руку. — Я ее совсем не знаю, никаких предубеждений, и говорю тебе, что бы это ни был за телефонный звонок, что-то происходит. Она сдала нас, или думает об этом, или о чем-то, что я даже не могу предсказать, но что-то не так. Ты должен послушать меня.

Гидеон колеблется, затем резко отводит руку, нахмурив брови.

— Зачем ты пытаешься разыграть меня? Настроить меня против друга? Что это тебе дает?

Я смотрю на арку, ведущую на кухню, чтобы убедиться, что разочарование не заставит мой голос повыситься.

— Ничего! Боже, Гидеон, ты же не думаешь, что я бы отдала что-нибудь, чтобы просто сидеть здесь и смотреть фильм, и быть в безопасности, хоть раз, хоть раз? — К моему ужасу, я чувствую, что мои глаза начинает жечь, и не потому, что я пытаюсь плакать. Теперь слезы сделают Гидеона еще более уверенным, что я пытаюсь его разыграть. И вот они, угрожая выплеснуться наружу, заставляют меня моргать, чтобы сдержать их.

Потому что даже когда я говорю эти слова, я понимаю, что они правдивы. Впервые после смерти отца желание быть здесь, в безопасности, на диване с парнем, которого я едва знаю, кажется более реальным, чем необходимость заставить Лару заплатить. И это пугает меня больше всего.

— Я доверяю Мэй, — говорит он низким и твердым голосом. Только сейчас я вижу его страдания из-за потери его берлоги. Он не готов в придачу ко всему потерять последнее убежище. — Я доверяю ей гораздо больше, чем тебе.

Я делаю медленный вдох, стараясь не замечать, как мне больно. Но я не могу его винить. Он не должен мне доверять.

— Купить можно кого угодно, — мягко отвечаю я. — У каждого есть слабости. Ее верность тебе перевешивает ценность ее собственной жизни? Жизни ее детей?

Назло самому себе, взгляд Гидеона скользит к каминной полке над головизором, где фотографиями близнецов заставлено каждое пустое место.

Я использую свое преимущество, как только могу.

— Скажи ей, что мы собираемся проверить зацепку, встретиться с контактом, что угодно. Придумай какой-нибудь предлог, из-за чего мы должны уйти, и если она попытается заставить нас остаться, ты поймешь, что она задерживает нас здесь по какой-то причине.

Гидеон, онемевши, только качает головой, глядя на экран головизора, где разыгрывается сцена на борту космической станции под звуки недавнего поп-хита. Когда Мэй возвращается, неся большую миску попкорна, он смотрит на нее с улыбкой, его гнев тает. Мое сердце замирает.

— Вот, пожалуйста, — говорит она, передавая нам миску. — Никакой синтетики, только настоящая кукуруза. Сделав ошибку, попробовав ее как-то раз, теперь мои дети не притрагиваются к ней. — Она откашливается и отворачивается, чтобы вернуться на кухню.

— Ты не собираешься смотреть с нами? — спрашивает Гидеон, ставя миску на колени.

— О нет, у меня есть дела поважнее. — Мэй не оборачивается.

Гидеон замолкает, глядя на миску и заметно сжимая челюсти. Затем, медленно, произносит:

— Ну, мы тоже не можем долго здесь оставаться. Я сконнектился с одним из моих контактов, и нам нужно добраться до места встречи до того, как связь с ним оборвется.

На какой-то дикий момент мне хочется протянуть руку и дотронуться до него, но я подавляю этот порыв. Даже если он проверяет мою теорию, это не значит, что он хочет меня утешить.

Мэй замирает в арке. Ей требуется всего лишь доля секунды, чтобы обернутся, а затем она принимает такую непринужденную позу, когда опирается на дверной проем, что все становиться слишком очевидно даже для Гидеона.

— Не беспокойся об этом, — улыбаясь, говорит она. — Вы оба выглядите уставшими. Просто отправь сообщение, скажи своему контакту, что заскочишь вечером или завтра. Тебе нужен отдых больше, чем та информация.

Гидеон наклоняется вперед, ставит миску на кофейный столик и встает.

— Мне бы действительно хотелось сделать это Мэй. Но это может дать нам некоторые доказательства того, что замышляет Лару, которые нам понадобятся, даже если полиция остановит то, что произойдет на «Дедале».

Мэй чуть выпрямляется, кидает взгляд в сторону кухни, смотря на часы, а затем обратно.

— Я подам знак ИксФактору или одному из админов на нижнем уровне, они могут быть тебе полезны.

Гидеон шумно выдыхает, опуская плечи.

— Мэй, — шепчет он, — что ты сделала?

По лицу Мэй пробегает рябь, и, когда ее улыбка омрачается, мое сердце сжимается. Я была права. Хотела бы я чувствовать себя оправданной. Вместо этого мне становится трудно дышать. Предательство приносит такую боль, от которой трудно оправиться.

— У них мои дети, — отвечает она со слезами. — У меня не было выбора.

С губ Гидеона срывается пара крепких слов, и он начинает запихивать вещи обратно в свою сумку.

— Что им известно? Как они узнали, что нужно забрать детей?

Мэй качает головой.

— Не знаю, но это был Мэтти по телефону. — Ее голос дрожит. — Они забрали их из школы. Он сказал, что я должна держать вас здесь до тех пор, пока…

— Черт, черт, черт. — Гидеон убирает свой экран в рюкзак, затем поднимает глаза, встречая мои.

В них светится что-то вроде извинения, среди всех других эмоций, запутавшихся в нем.

— У «КЛ» должны быть люди в полиции. — Мои мысли кружатся, усталость мешает понять, что происходит. — Люди, которые перехватили угрозу раньше… но как они смогли отследить ее до сюда?

Гидеон качает головой, глаза расширяются.

— Я не знаю. Они не должны были этого сделать. Должно быть, я ошибся, где-то промахнулся. — Он спал всего несколько часов с тех пор, как ушел, чтобы вызволить меня из «КЛ». Я не знаю, как мы не заметили, такого промаха, как этот. Он стискивает челюсти, и я знаю, что он паникует не только из-за детей Мэй, но и из-за нашей собственной безопасности.

Мне хочется плакать, броситься на пол и сдаться. Дом Мэй — последний из множества убежищ, которые Лару забрал у нас. Если его люди перехватили нашу угрозу, значит, мы не остановили его, даже не замедлили. Он все равно принесет разлом на «Дедал», и делегации Совета все равно попадут под влияние шепотов, способное изменять сознание, и наша Вселенная все равно станет чем-то неузнаваемым. Они будут делать все, что захочет он, и не будет никакого способа остановить их. Каждая унция напряжения, которую я несла, пока мы не послали эту угрозу о бомбе, обрушивается на меня. Вес, который стал еще более невозможным из-за того, что я действительно начала верить, что мы свободны.

Я с огромным усилием встаю, крепко ставя ноги к пол. «Делай это, шаг за шагом», — говорю я себе.

— Сколько у нас времени? — спрашиваю я Мэй, стараясь не говорить обвинительно. Дело сделано, никакое чувство вины не может изменить это сейчас.

— Я не знаю. Они, должно быть, отследили ваше сообщение отсюда… или они знают, что я напарник…

— Мэй, — прерывает ее Гидеон. — Ты знаешь где они держат твоих детей?

Она качает головой, затем тяжело опирается на дверной проем и медленно опускается на пол.

— Боже, я не могу поверить, что это происходит. Этого не может быть.

Гидеон, явно разорванный на кусочки, стоит на месте. Язык его тела показывает его желание остаться на стороне Мэй, борясь с желанием бежать.

— Гидеон, — тихо говорю я. — Нам нужно уходить. Мэй, разбросай кое-какие вещи, чтобы выглядело, будто ты боролась.

Она глотает воздух, но без колебаний вскакивает, опрокидывая кофейный столик, и ваза на нем разбивается вдребезги.

Гидеон делает шаг, затем останавливается.

— Мы разберемся с этим, — говорит он ей, его голос напряжен от срочности. — Скажи им, что ты сделала все, что могла, что они только что разминулись с нами. Скажи им… — он колеблется, и когда я смотрю в его сторону, я вижу нерешительность, четко написанную на его лице.

На мгновение я почти ощущаю его мысли, как свои собственные. Чем больше Мэй даст «КЛ» на Гидеона, тем больше ее будут рассматривать как сотрудничающую, и тем больше у нее будет шансов вернуть детей. Но каждая крупица информации, которую она им даст, лишает Гидеона анонимности, сделает его более открытым и уязвимым. Я могу это понять.

Его колебания длятся недолго.

— Скажи им все, что знаешь обо мне. — Лицо Мэй уже белое, но ее глаза расширяются еще больше.

— Все? Ты имеешь в виду… — Гидеон прерывает ее на полуслове рукой.

— Да, абсолютно все. Либо мы победим Лару, либо нет, и в любом случае… — он сглатывает. — В любом случае, мне больше не понадобится моя онлайн-личность. Его голос смягчается. — Сотрудничай с ними, Мэй, и они отпустят детей.

Он не хочет, чтобы я знала, кто он в сети, и хотя часть меня возмущена фактом, что эта женщина знает о нем больше, чем я, я не могу винить его за то, что он хранит свои секреты. В конце концов, я свои храню.

Мэй плачет, отбрасывая в сторону подушку с дивана, когда создает последствия борьбы, ее рука окровавлена одним из осколков вазы, но она кивает. Гидеон поднимает рюкзак и смотрит на меня. Я понимаю намек и направляюсь к двери.

— Они знают, кто я такой. Они уже засекли наши лица по нескольким каналам безопасности. Вся моя секретность ничего не стоит, кроме денег, поэтому тебе надо доказать, что ты сотрудничаешь, чтобы вернуть детей. Просто скажи им все, что они хотят знать.

Мэй молча кивает, и Гидеон поворачивается ко мне, касаясь моего локтя, когда я кладу ладонь на цифровой замок у двери, чтобы открыть ее. Но потом я слышу, как она всхлипывает, прочищает горло, и мы оба останавливаемся.

— Гидеон… Алиса… — она смотрит на нас. — Мне жаль.

Рука Гидеона на моем локте сжимается.

— Мне тоже. — Затем он проводит меня через дверь, и когда смех в фильме эхом отдается на заднем плане, дверь закрывается за нами.

Он не двигается, и я стою, чувствуя его горячие пальцы на локте, пытаясь придумать, что сказать.

К черту все это. Я смогу вычислить безопасное расстояние позже.

Я делаю шаг, чтобы обнять его за талию, прижимаясь к нему.

— Мне жаль.

Гидеон издает небольшой звук, затем наклоняется, так что его лоб касается моего плеча. Он обнимает меня. Я все еще в той же одежде, что была на мне, когда меня забрали из моей квартиры, и это, должно быть, ужасно, но его руки просто сжимаются. Он утыкается мне в плечо, когда он бормочет:

— Я только что… Мэй…

Я медленно вздыхаю.

— Она семья, — отвечаю я. — И Лару забрал и ее тоже.

Я чувствую, как пальцы Гидеона сжимаются у меня на спине, сжимая в кулаки мой свитер.

Я поворачиваю голову, чтобы мой голос пронесся через его грудь.

— Давай не позволим ему забрать что-нибудь еще.

Мы будем следить за ними. Мы будем следовать за ними, через маленькие пятнышки, через образы и слова, которые текут через наш мир. Так мы ненадолго сможем вырваться за пределы тюрем голубоглазого человека.

Если мы должны решить, стать ли нам личностями, мы должны понять, что значит быть человеком. Мы должны познать их, каждый их атом, каждую искру того, что делает их теми, кто они есть. Мы должны сузить наш фокус, найти избранных, чья жизнь содержит вместе боль и радость. Немногих избранных, которые могут стать кем угодно. Кто может впасть во тьму, ненависть и месть, или кто сможет использовать эту боль, чтобы стать кем-то большим.

Начнем с маленькой золотоволосой девочки, чьи глаза такие же, как у нашего захватчика. Она засмеялась однажды и показала нам любовь.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

СЕРДЦЕ ПЫТАЕТСЯ ВЫCКОЧИТЬ через горло, пока мы бежим по улице. Ноги словно налиты свинцом, и я практически спотыкаюсь, когда мое дыхание становится рваным. Бессмысленно пытаться скрыться. Мы в семейном пригороде, здесь нет толпы, чтобы смешаться, нет темных переулков, чтобы исчезнуть. Мы разоблачены всеми возможными способами. Я всегда говорил Мэй, что здесь опасно. Она, смеясь, отвечала, что здесь хорошо детям.

Дети.

Мой разум закручивается в спираль после этой мысли, ноги ударяются об тротуар, отчаяние превращается в ярость, хватаясь за что-то более легкое, чем боль. Кто берет детей в заложники? Если бы дело касалось только меня, я бы променял СЕБЯ на них, но София и я — это все, что стоит между Лару и ужасами, которые может вызвать разлом. Мысль о Мэй, стоящей там, позади нас, совершенно одинокой, посылает сквозь меня ранящую боль, и мое дыхание сбивается, как будто кто-то схватил меня за горло.

София дергает меня за руку, когда мы попадаем на перекресток с более широкой улицей, и, наконец-то, тут есть несколько человек, несколько парящих автомобилей. Появляется шанс смешаться. Наши пальцы сплетаются, и хотя я знаю, что должен отпустить ее, я не могу найти в себе силы сделать на это. Она все что у меня сейчас есть.

Только София, и цель, которая горит во мне, ярче, чем когда-либо.

Лару сделал это — он забрал мой дом, он забрал Мэй… и он больше ничего не заберет у меня. Ни у кого. Больше ничего.

Мы должны преодолеть столько уровней, сколько сможем, и как можно быстрее. Нам нужно найти место, о котором никто не знает, где мы можем исчезнуть. Забытое место.

София сжимает мою руку, когда мы поворачиваем к ближайшему лифту, и я крепко сжимаю ее. Клубок страха и гнева, боли и обиды сплетается воедино. Мы теперь вместе, и я не потеряю ее.

Итак мы спускаемся.

Ниже.

Ниже.

Ниже.

Скрываясь в темноте.

Есть мальчик, тот, что в сером мире, с сестрой, полной огня. Она сделала свой выбор, и мы можем видеть ее будущее, где все ее пути приведут… к оборванной жизни. Слишком короткой на для того, чтобы изучить и понять.

Но будущее мальчика все еще темно и туманно, как облака, окутывающие эту планету. Мы не можем видеть, куда он пойдет, кем станет. Смерть сестры изменит его навсегда, посеет в его душе семена мести и прощения, но что он выберет, мы не можем сказать.

Мы будем следить за ним, за этим зеленоглазым мальчиком, дитем воды и камыша, и бесконечного серого неба.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

СОФИЯ

МЫ ПРИСЕЛИ НА КОРТОЧКИ в переулке, в нескольких километрах от того места, где было логово Гидеона, укрывшись от улицы за громадным мусоропроводом. Здесь, внизу, невозможно сказать сколько времени прошло, но мое тело говорит, что прошло несколько часов. Наверху приближаются сумерки. Гидеон до сих пор не отпустил мою руку, а я не пыталась ее высвободить. Несмотря на звуки траффика и дыхания подземного города вокруг нас стоит плотная, жаркая и неумолимая тишина. Я закрываю глаза.

— Нам придется самим туда отправиться. — Гидеон прерывает молчание после бесконечного ожидания. Я поднимаю голову, с трудом фокусируясь на его профиле.

— Куда?

— На «Дедал». — Он слегка сжимает мои пальцы. — Обращение к властям не принесло нам ничего, кроме большего накала страстей. Мы должны остановить его сами. Уничтожить разлом или как-то его отключить, не дать ему захватить сенаторов Совета.

Все внутри меня кричит против этого. Привлечь внимание к Лару означает привлечь внимание к себе, к Гидеону, к своему прошлому. И даже если мы победим, даже если остановим то, что должно произойти, Лару никогда не заплатит по-настоящему.

Но он сам будет там, на борту этого корабля…

Часть меня хочет признаться Гидеону, сказать ему, что остановить план Лару — это здорово, но все, чего я действительно хочу — чтобы Лару заплатил за то, что он сделал с моим отцом. Со мной. Я сглатываю.

— Корабль огромен. Если он скрывает разлом от гостей, как мы найдем его?

— Я могу с этим справиться, — отвечает Гидеон, наконец поворачиваясь ко мне, чтобы посмотреть на меня искоса. — Разлому нужно огромное количество энергии… в день, когда мы встретились в главном офисе «КЛ», я начал наблюдать некоторые странные всплески энергии. Я не знал, что разлом был в той же комнате, что и мы, но я уверен, что это было так. Если бы я только мог попасть на борт, я мог бы отследить энергопотребление корабля. Но у них будет восемь разных уровней безопасности… я никогда не смогу протащить нас внутрь.

Мои мысли уже переносятся к моим знакомым, отделяя тех, которые, скорее всего, уже были скомпрометированы, от тех, кого я все еще могу использовать.

— Я смогу доставить нас на корабль, — шепчу я.

— София, — бормочет он, после минутного колебания, — я знаю, что это… это не то, что мы должны делать, ни один из нас. Но я не знаю, кто еще его остановит.

Я говорю осторожно, стараясь изо всех сил, чтобы он не услышал тяжесть того, что я собираюсь сказать.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь просто… положил этому конец. Ему. — Мое сердце колотится в тишине, которая следует за этими словами. Это самое близкое, что я могу сказать Гидеону, какова моя конечная цель. Я не могу быть уверена, будет ли он со мной или будет ругать меня за то, что я просто даже думаю о мести.

Гидеон снова вздыхает и прислоняется головой к искусственному кирпичу здания за нашими спинами.

— Это ничего не решит. В его компании должно быть полдюжины заместителей, которые займут его место и продолжат оттуда, где он остановился. Компанию, а не человека, мы должны остановить. — Его хватка вокруг моей руки, наконец, немного ослабевает, как будто он собирается отстраниться.

Я снова закрываю глаза. Я думаю о пистолете, что по-прежнему валяется на полу моей квартиры. Я представляю лицо отца с пустыми глазами, прямо перед тем, как он вошел в казарму. Я думаю о Флинне, о последнем разе, когда я видела его, о парне, которого я когда-то знала, уничтоженного всем, что сделал с ним Лару и о том, что он сделал с нашим домом. Какое значение имеет компания, если человек, стоящий за всем этим, никогда не платит за то, что он сделал?

— Ты прав, — глухо говорю я, стараясь не обращать внимания на то, как ложь ранит меня. Я не могу себе этого позволить. Поэтому вместо этого я сжимаю его руку, делая вид, что не хочу его отпускать.

И худшая часть из этого, я действительно не хочу.

Мы не можем рисковать и остановиться в легальном ночлежном доме, не тогда, когда нас будут искать во всех уголках сектора. Но уже поздно, мы оба очень устали, и нам нужно найти место для сна. Гидеон знает, где мы можем спрятаться на следующие несколько дней, и клянется, что это полностью вне сети и камер, и без людей, что здесь, внизу, должно быть, почти невозможно. Но он знает это место лучше, чем я, и все контакты, которые были здесь у меня, давно уже потеряны. У меня не остается выбора, кроме как довериться ему.

Пока Гидеон направляется в секонд-хенд за одеялами и кое-какими припасами, я начинаю наводить движуху. Используя один из его наладонников, я связываюсь с одним из моих знакомых, пытаясь достать для нас приглашения на гала-вечер на «Дедале», потом с другим, чтобы найти наряды, чтобы мы вписались. К тому времени, когда появляется Гидеон, я готова выбросить наладонник в ближайший мусорный бак.

Ночь в подземном городе не так уж сильно отличается от дня, если речь идет о солнечном свете. Его не так много оказывается на улицах, парках и проспектах среднего и верхнего слоев даже в самые солнечные дни. Сумерки — это лишь небольшое сгущение мрака, переход света от тускло-серого к истинной тьме.

И ночью в подземном городе оживают улицы.

Гидеон ведет меня по улицам и переулкам, завешанными фонарями. Они всех видов и цветов: бумажные и тканевые — чтобы их можно было легко заменить, когда загрязнение обесцветит их, и яркие, как огонь. Продавцы еды заполонили улицы, и запахи чеснока, масла, кофе, душистого перца и дрожжей наполняют воздух так, что, в конце концов, заглушают неприятные запахи нечистот. Где-то вдалеке я слышу музыку, с некоторой нотой неотесанности к звуку, что дает мне понять, что она воспроизводится вживую на улице. Скрипка и эрху* сражаются на фоне пары кахонов**, и на мгновение я забываю о «Дедале» и пистолете, оставленном в своей квартире. На какой-то безумный момент все, о чем я могу думать, это как сильно я хочу бросить все это и просто пойти танцевать под эту музыку вместе с Гидеоном.

По улице грохочет грузовик и Гидеон хватает меня за руку, привлекая мое внимание.

— Давай прокатимся.

— Стой, я не…

Но он не ждет и начинает бежать все еще держа меня за руку, так что мне тоже приходится бежать за ним, иначе он потащит меня за собой. Грузовик едет не быстро. Невозможно быстро проехать по забитым улицам подземного города, и когда он минует нас, Гидеон протягивает руку, чтобы схватиться за решетку рядом дверью погрузки и втаскивает меня за собой.

В другой раз я бы резко высказалась о том, что он красуется, или использует это как предлог, чтобы обнять меня, так как он тесно прижимает нас обоих к задней части грузовика. В другой день я бы боролась, чтобы не оказаться в такой ситуации. Но это не любой другой день, и как только мы доберемся до этого торжества, все может измениться. Если я получу возможность, на которую я надеюсь на «Дедале». Когда мне представится такая возможность.

Поэтому я позволяю Гидеону обнимать меня за талию и откидываю голову назад. Фонари просвистывают над головой, пролетая над нами, как метеориты в густой, темной ночи. За те месяцы, что прошли с тех пор, как я сменила свою убогую квартиру на пентхаус, я забыла, как здесь красиво.

Грузовик останавливается на свету, и Гидеон сжимает мою руку, прежде чем спрыгнуть вниз с задней части грузовика. Он поддерживает меня за руку, помогая спуститься за ним, но потом отпускает, как только я встаю на ноги.

— Сюда. — Кивает он в сторону особенно темного переулка, на котором не хватает фонарей.

Я позволяю ему тащить себя за собой, держась позади достаточно близко, чтобы я могла видеть его силуэт. Я вытаскиваю из кармана еще один наладонник, который он мне одолжил, и нажимаю на него, используя слабое сине-белое свечение дисплея, чтобы осветить себе путь. Гидеон направляется на несколько метров дальше в темноту, затем останавливается у заколоченной двери. Я ожидаю разочарованного рычания. Очевидно, это не то место, где мы должны были оказаться. Это закрытое, заброшенное здание. Но вместо этого он начинает ощупывать края досок. Я не вижу, что он находит, но через несколько мгновений вся панель из досок отодвигается, а вместе с ней и дверь.

— После вас. — Он делает низкий поклон, который одобрит даже самый крутой модник на торжестве «Дедала». Поклон, от парня, знающего, каким искусством восхищаться на стенах в квартире Кристины. Я отложила эту мысль на потом.

— Ты же не собираешься убить меня, так ведь? — бормочу я, пробираясь в пространство за дверью. Оно кажется большим, мой голос слегка раздается эхом. Свет наладонника становится слишком тусклым, чтобы разогнать темноту более чем на метр передо мной.

Гидеон не отвечает. Я слышу только его шаги, удаляющиеся и исчезающие в тишине. Как раз перед тем, как я могу начать паниковать по поводу того, что меня бросили, в темноте начинает мерцать свет. На некотором расстоянии оживает написанная яркими, зелеными и синими буквами неоновая вывеска — «ЖИВАЯ МУЗЫКА». Затем загорается еще один свет, и еще, и еще, пока они не превращаются в каскад светящихся витрин и уличных фонарей.

Это целая аркада заброшенных магазинов и ресторанов. Пол выложен полированной каменной плиткой, а тонкий слой пыли, покрывающей все вокруг, превращает отражения неоновых огней в туманные, похожие на огни обычного дома, отраженные в реке.

Я оборачиваюсь и вижу Гидеона у входа, закрывающего дверь старомодным блоком предохранителей. Удивление, должно быть, заметно на моем лице, потому что, когда он поворачивается ко мне, его собственное выражение лица расплывается в самодовольную усмешку.

— Достаточно хорошо, чтобы переночевать здесь несколько дней? — дразнится он.

— Что это за место? — выдыхаю я.

— Раньше это был какой-то торговый центр, — отвечает Гидеон, отходя от входа, чтобы присоединиться ко мне. — Должно быть, его закрыли лет тридцать назад… заметь, ни одной вывески с использованием гиперсети, только ретро-неоновые и цифровые вывески. Я предполагаю, что они опустошили его с намерением выровнять место и построить вместо этого жилье, но застройщик, наверное, изменил предписание, или компания отказалась от проекта, я не знаю. Насколько я могу судить, он был полностью забыт.

Я подыскиваю ответ и не могу говорить связно, слишком ошеломленная странностью этого места, когда целая часть города потерялась во времени. Я хочу сказать ему, что здесь красиво, потому что это так, и в то же время грустно. Слишком одиноким ощущается это место в яркости своих вывесок, призывающих клиентов, которые никогда не придут. С сияющим светом, отражаемым на мраморном полу, где единственные следы, оставленные на пыльном полу, наши.

Гидеон уходит, позволяя своей сумке и сумке с нашими припасами соскользнуть на пол. Он использует одно из одеял, чтобы вытереть часть пыли, затем складывает другие сверху, чтобы сделать место для сидения. Я медленно иду к нему, все еще очарованная галереей, но слишком усталая, чтобы не опуститься на пол рядом с ним. За последние два дня я спала только несколько часов, проведенных в берлоге Гидеона. А он спал еще меньше.

— Я нарыл кое-какие схемы «Дедала», — говорит он, вытаскивая наладонник из сумки и включив его. — Инженерия, где вероятнее всего будет разлом, находится в нескольких палубах от места проведения торжественного мероприятия. Охрана будет усилена, чтобы люди не выходили из общественных мест, но туда-то я и залезу.

— Ты собираешься взломать службу безопасности Лару с такой легкостью? — Я поднимаю бровь, но он сосредоточен на экране.

— Я уже делал это раньше, — рассеянно говорит он, как будто это небольшой подвиг. — Но это торжество будет кишеть людьми, и у меня нет нескольких недель, чтобы попытаться наняться в качестве АйТи-специалиста.

— Мы придем туда как гости. — Когда он от удивления поднимает голову, я улыбаюсь ему. — Не паникуй. Не так уж сложно вписаться в эту толпу. Мы приятно проведем время, выпьем шампанского, потанцуем и пофлиртуем, и в какой-то момент появится Лару и, без сомнения, его дочь, чтобы произнести кучу речей.

Рот Гидеона дергается, брови слегка хмурятся.

— А что, если Лару узнает наши лица по каналам безопасности? Они могут опознать нас.

— Мы ускользнем, когда он выйдет на сцену. Сам музей будет закрыт, у нас будет достаточно времени, чтобы добраться до инженерного отсека, прежде чем они откроют экспонаты для публики.

Если только я не успею хорошенько выстрелить в самого Лару, прежде чем мы выскользнем из бального зала. Я прочищаю горло.

— Позволь мне просто пробежаться по этикету такого рода событий, чтобы ты случайно не оскорбил половину планетарных делегаций.

Когда мы начинаем обсуждать то, что произойдет на торжестве, я не могу не думать о Дэниэле, женщине, которая научила меня большей части того, что мне нужно было знать в первые нескольких недель после того, как я покинула Эйвон. В свои тридцать с хвостиком она больше не могла представляться невинным подростком. Более молодая сообщница получила ее место, куда она не могла пробраться куда-либо одна. Три месяца мы были вместе. И когда пришло время, Дэни предала меня так же легко, как и взяла под свое крыло, предоставив меня властям, когда выяснилось, что одна из наших меток узнала, что мы охотимся за его деньгами.

Мой мозг отказывается сформулировать вопрос, волнующий мое сердце. Я не буду спрашивать себя, будет ли мне так же легко предать Гидеона, особенно теперь, когда он потерял Мэй. Это должно быть просто. Я хочу остановить Лару так же сильно, как и он, но если дело дойдет до выбора между разоблачением разлома с целью уничтожить компанию и уничтожением Лару, как человека, непосредственно… Гидеон ясно дал понять, что он выберет первое. А это значит, что я должна быть готова покинуть его.

Мы разрабатываем наше прикрытие. Мы будем Джеком Россо и Бьянкой Рейн, парой, только что окончившей школу в альфа-сити на Парадизе, оказавшейся на торжественном открытии в рамках тура по Галактике, прежде чем отправиться в университет. Я не забываю про договоренность с дизайнером, который хочет продать одно из подиумных платьев прошлого сезона по дешевке, и сообщаю портному из центра города о размерах Гидеона. Кажется, у него есть неограниченные средства для этого всего. Я не без собственных ресурсов, но он явно тоже преуспел, так что мог выбрать себе жилище получше, чем то, что он только что взорвал.

По мере того, пока я организовываю наши наряды, Гидеон использует какую-то магию со своими базами данных и умудряется создать поддельные идентификационные чипы для нас обоих, в комплекте с голографическими проекциями наших лиц на случай, если кто-нибудь удалит их из наших наладонников.

Я не спрашиваю, когда он отсканировал меня трехмерным томографом. Я не хочу ничего знать.

Гидеон обнаруживает фотографию Мэй, выставленную ею вместе со своими близнецами, с отметкой времени… ее способ сообщить нам, что она их вернула. Некая тяжелая напряженность, что была в нем, покидает его при виде их вместе, но я знаю, что потеря этой последней безопасной гавани оставила его раздавленным.

Дни проходят скачкообразно: то в бурной деятельности, то все, что мы можем делать — это ждать. Мы могли бы использовать это время, чтобы рассказать о себе, сблизиться, раз уж мы связанны выбранной миссией. Но никто из нас этого не делает. Мы храним наше молчание и наши секреты, и прячемся в месте, которое остановлено во времени, от чего создаётся впечатление, что мы тоже поставлены на паузу.

Я пытаюсь найти способ уйти, хотя бы на несколько часов, но Гидеон прилип ко мне, как клей… и у него есть на это все основания. Каким-то образом я должна вернуться в свою квартиру, только на мгновение, чтобы забрать пистолет из спальни Кристины. Получение такого крайне незаконного оружия заняло у меня месяцы работы, и нет никакого способа получить еще один, прежде чем мы выполним наш план по посещению «Дедала». И я не хочу, чтобы Гидеон знал, зачем я хочу тащить с нами пистолет.

За два дня до торжества я наконец сдаюсь.

— В какой-то момент мне нужно будет улизнуть отсюда на некоторое время, — говорю я, не сводя глаз с экрана новейшего наладонника, который он мне дал. Я могу сказать, что он смотрит на меня. Слышно его дыхание, когда он смотрит на меня, но я не поднимаю глаз. Я говорю как обычно. — Просто нужно забрать нашу одежду и несколько других вещей.

— Конечно, — легко отвечает Гидеон. — Я пойду с тобой. Помогу тебе не попасть в неприятности, прежде чем ты их заметишь.

Я прочищаю горло, и, наконец, оторвав глаза от наладонника, обнаруживаю улыбку.

— Не хочу ранить твое мужественное чувство рыцарства, но я справлюсь сама.

— Как ты справилась с этим в своей квартире? — Его улыбка гаснет, и я могу сказать, что он сожалеет о вылетевших только что словах.

Хотела бы я вести себя беззаботно, как будто это меня не волнует. Но тут же в уме я снова оказываюсь в своем пентхаусе, прячусь на кухне от мужчин вдвое больше меня. Я сглатываю и соглашаюсь на это, опускаю глаза, чтобы Гидеон не заметил моего страха.

— Мне легче исчезнуть, когда я одна.

Когда он не отвечает, я поднимаю глаза. Он все еще наблюдает за мной, и совершенно не стыдится, что его поймали. Он не отворачивается, а слегка наклоняет голову на бок, как будто пытается рассмотреть меня под другим углом. Меня снова поражает его острый ум, который так легко не заметить, когда он играет роль высокомерного, самодовольного козла, которого он проецирует на мир. Внезапно я перестаю быть уверена, что обманываю его своими оправданиями за желанием побыть одной. И что еще хуже — внезапно я абсолютно уверена, что не хочу.

— Я должна вернуться в свою квартиру, — шепчу я, прежде чем могу остановиться.

Глаза Гидеона закрываются слишком надолго, и я могу сказать, что была права. Он знал, что я что-то скрываю. Позволь ему так думать.

— София, ты не можешь.

— Вот почему я тебе не говорила, — резко отвечаю я. — Я понимаю, что это опасно. Но я войду и выйду не более чем через минуту. Они не успеют засечь меня, даже если у них есть наблюдение.

Гидеон морщится, хмурится, глядя на пол.

— Что там такого важного, ради чего стоит рисковать жизнью?

Мой пистолет. Слова гремят в моей голове. Мой единственный выход из этого ада. Мой единственный выстрел, буквально, единственное оружие, которое я могу протащить через охрану Лару. Горло начинает сжиматься, и к моему ужасу, я чувствую, как мои глаза начинают гореть. Я пытаюсь оттолкнуть это, пытаюсь направить это во что-то другое: в негодование, пыл или уверенность, во что угодно… но я не могу. Он продолжает смотреть на меня, и прямо сейчас, в этот момент, я понимаю, что не могу солгать.

— Мой папа, — шепчу я, и наконец, моргая, выпускаю слезку, которая задерживается на щеке. — Единственный его рисунок остался в той в квартире. Если я потеряю его… — мои руки сжимаются вокруг одеяла, на котором я сижу. Бесполезная попытка захватить контроль. — Если я не смогу его вернуть, то полностью потеряю его. Навсегда.

Правда. Мне нужен этот рисунок, надежно спрятанный за одной из фальшивых фотографий на буфете, почти так же, как пистолет оставшийся в спальне. Почти… но не совсем.

Лицо Гидеона, которое я вижу сквозь слезы, смягчается.

— Я понимаю, понимаю. Ты знаешь об этом. — Его глаза устремляются на сумку, и на мгновение я вижу, как мое горе отражается на его лице.

Внезапно я вспоминаю книгу, которую он забрал с собой, единственное, что он захватил из своего логова, что не относилось к компьютерам.

— Но Соф, это всего лишь вещь.

Я качаю головой, движение посылает еще одну слезу, чтобы присоединиться к первой. Даже сейчас моя память о рисунке, нарисованном для меня Михалом, из-за отсутствия фотокамеры, размыта. Я пытаюсь представить лицо отца, его голос, и фрагменты воспоминаний мимолетно мелькают передо мной, но я не могу их собрать. Особый рисунок мозолей на ладони; песенка на полутоне, которую он насвистывал себе под нос, пока работал; шарканье сапог на коврике, когда возвращался домой. Каждый раз, когда я хватаюсь за одно воспоминание, другие исчезают.

Но с этим листом бумаги в руках фрагменты восстанавливаются. Они притягиваются к линиям чернил и графита, как мотыльки к бумажным фонарикам, освещающим подземный город ночью.

— Это не просто вещь, — шепчу я.

Гидеон долго колеблется, потом вздыхает.

— Нет. Это не… Просто… будь осторожна, ладно? — Он поднимает руку, движение достаточно медленное, чтобы я могла оттолкнуть ее. Чего я не делаю. Краешком пальца он касается моей скулы, и слеза, прилипшая к ней, исчезает после его прикосновения.

Я моргаю, чтобы прочистить зрение и нахожу его карие, с зеленой окантовкой глаза на моих.

Он откашливается и откидывается назад, восстанавливая равновесие, когда встает.

— В конце концов, если тебя схватят и мне придется отправиться на «Дедал» одному, какая-нибудь светская львица, вероятно, пригласит меня на танец, и тогда со мной будет покончено.

Я настолько удивлена, что даже на мгновение забыла про свое горе.

— Ты не умеешь танцевать?

Гидеон поднимает бровь.

— Я выгляжу так, будто умею?

Я обнаруживаю, что пытаюсь улыбнуться, несмотря на мокрые пятна от слез, которые я все еще чувствую на своем лице.

— Я могу научить тебя.

Гидеон задумчиво замолкает, не сводя глаз с моего рта. Думаю, он тоже видит улыбку, потому что начинает улыбаться мне в ответ.

— Если на торжестве «Дедала» будут танцы, то было бы преступной небрежностью направиться туда, не зная нескольких па, не так ли?

— Ну… — медленно говорю я. — Не то чтобы. Если тебя спросят, ты всегда можешь сказать, что не чувствуешь…

— Я сказал, — Гидеон перебивает меня, подчеркивая каждое слово, — что было бы преступлением не заняться танцами, не так ли? — Его глаза сверкают, и он хватает планшет, чтобы увеличить громкость и открыть приложение «Гипернет-радио».

— Найди станцию классической музыки, — прошу я, прочищая горло и поднимаясь на ноги. — Желательно вальс, его легко выучить.

Только после произнесения этих слов, я понимаю, что он может даже не знать, что такое вальс. Я не знала до Дэни, но он даже не колеблется. Не в первый раз, я задаюсь вопросом, не может ли это быть его первое знакомство с высшими классами. Я так мало знаю о нем, о его прошлом и о том, что привело его сюда, что с таким же успехом могу смотреть на совершенно незнакомого человека. После тестирования нескольких разных точек, чтобы найти спутниковый прием, и пролистывания несколько станций, он находит оживленный, веселый вальс. Я не узнаю его. Я не знаю классическую музыку, или вообще никакой музыки, если только это не живые скрипки и бойраны*** Эйвона.

— Хорошо, так как это работает? — Гидеон выпрямляется, поглядывая на меня, а затем оглядывается на планшет, как будто источник музыки, эхом разносящейся по галерее, может помочь ему больше, чем я.

Он нервничает. Я бы рассмеялась, если бы мой собственный пульс не скакал как бешенный за эти несколько дней. Возьми себя в руки, София.

— Иди сюда, — говорю я, стараясь звучать бодро и деловито. Я больше не могу обманывать себя, вот и все… но я также не могу позволить себе сдаться. Мои мысли хотят открыться, заглянуть за пределы «Дедала», но я знаю, что после него ничего не будет. И если я позволю себе думать, что такое возможно, я не смогу сделать то, над чем работала в течение последнего года своей жизни. Он работал, чтобы раскрыть планы Лару, а я работала, чтобы подобраться к нему достаточно близко, чтобы заставить его ответить за убийство отца. Я не могу позволить Гидеону стать более важным, чем убийство монстра Родерика Лару.

Гидеон наблюдает за мной, ждет, когда я его проинструктирую. Глядя на него, я не могу не думать, что, возможно, после «Дедала» может быть жизнь. Я так долго не хотела ничего, кроме смерти Лару, что забыла, как хотеть чего-то другого, но здесь, напротив лица Гидеона, эта холодная уверенность с каждой секундой становится все менее твердой.

— Соф?

Я отбрасываю мысли в сторону и заставляю себя говорить спокойно.

— Возьми меня за руку вот так. Другая моя рука ложится на твое плечо, а твоя — на мою талию. — Я останавливаюсь. — На мою талию, Гидеон.

Его глаза вспыхивают, являя озорной блеск, прежде чем он поднимает руку выше.

— Должно быть, я ослышался.

— Мм-хмм. — говорю я невозмутимо. — А теперь вслушайся в ритм музыки. Слышишь эту схему раз-два-три? В этот такт пойдут наши шаги…

Он быстро учится. Если бы я еще не видела достаточно доказательств его ловкости, когда он лазил по трубам и взбирался по шахтам лифта, это убедило бы меня, что все те тренажеры в его берлоге нашли хорошее применение. К концу первого вальса он понял основную идею. Следующие несколько произведений — это множество других стилей, что дает мне возможность объяснить различия в нескольких танцах.

Судя по количеству песен к концу первого часа, он более-менее компетентен. Текущая композиция заканчивается, и мы делаем паузу, слегка затаив дыхание. Это была более быстрая песня, и Гидеон стал достаточно уверен в себе, чтобы раскрутить меня… с ограниченным успехом. Он не блестящий танцор, но он достаточно хорош. Он не привлечет ни хорошего, ни плохого внимания на танцполе. Именно к этому мы и стремимся.

Я знаю, что должна предложить остановиться на ночь, я знаю, что я должна предложить снова разделить одеяла и разойтись спать в разные углы. Выключить свет и остаться в темноте этого пыльного места еще раз.

Но я не могу.

Следующая композиция начинает играть, начинаясь с знакомого набора нот на фортепьяно… и я замираю.

Я узнаю ее. Это единственная композиция, которую я узнаю. И я знаю ее только благодаря записи, сделанной другом моего отца за двадцать лет до моего рождения, до наложения эмбарго на трансляции на Эйвоне. Когда я впервые услышала ее, я заплакала, и друг моего отца… чье имя я не могу вспомнить… почему я не могу вспомнить его…? отдал запись мне на хранение.

Только после того, как я покинула Эйвон, я узнала ее название: «Вальс бабочек ми минор». Она была написана четырнадцатилетней девочкой-вундеркиндом в стране под названием Иран, на Земле, в двадцать третьем веке. Она погибла при крушении шаттла вскоре после того, как закончила работу. Это была единственная композиция, которую она написала. Каким-то образом эта трагическая и ужасная деталь — как бы то ни было — сделала произведение еще более красивым. Более острым. Возможно, она умерла ребенком, но это произведение, эта часть ее все еще здесь. Эхом отдается в пустых помещениях галереи, заброшенных еще до моего рождения.

— Что-то не так?

Только после вопроса Гидеона, я осознаю, что не танцую.

— Прости… да нет. Ты молодец, я впечатлена. — Я стараюсь выбросить из головы все остальное и следовать его примеру в медленном повороте. Просто сосредоточься на своих шагах.

— Это не так сложно, — отвечает он мягко, как будто на него тоже влияет музыка. — Кто научил тебя этому?

Не отвечай. Придумай что-нибудь. Смени тему. Однако мой рот открывается, и я отвечаю правду:

— Папа.

Рука Гидеона на моей талии смещается и притягивает меня немного ближе.

— Как давно он умер? — ласково спрашивает он.

— Около года назад.

— И ты с тех пор одна?

Я думаю о Дэни и о мальчике на космической станции «Полярис», который помог мне получить мое первое поддельное удостоверение личности, и о паре на «Старчазере», которая позволила мне спрятаться в их каюте по пути на Коринф. Я сглатываю.

— Я предпочитаю быть сама по себе.

— Я тоже. — Взгляд Гидеона, когда я поднимаю глаза, ждет моего. — Так проще. Никаких осложнений. — Он больше не пробует повороты и вращения. Его ладонь на моей спине теплая, и только тогда я понимаю, что если его рука прижата к моей спине, а не к талии, то мы, должно быть, за последний час приблизились, дыхание за дыханием.

— Никто не вмешивается в твои планы, — отвечаю я едва слышным голосом.

Его шаги замедляются, и мои отражают его, пока мы не стоим в луче света, отбрасываемом вывеской книжного магазина позади нас.

— Никто не пострадает, если ты все испортишь.

— Никто не причинит тебе вреда.

Он опускает наши соединенные руки, больше не притворяясь, что мы все еще танцуем, пока они не оказываются между нами. Его пальцы сжимаются, и хотя я знаю, что происходит, я не могу заставить себя отодвинуться. Неоновые огни превращают его глаза во все цвета, цвета, которых я даже не знала, когда росла на Эйвоне. Его горло шевелится на свету, когда сглатывает.

— Гидеон, — шепчу я, не в силах говорить громче шепота. — Это плохая идея.

— Я знаю. — Его глаза не отрываются от моего лица, рассматривая мои черты, задерживаясь на моих глазах, губах. — Пусть это будет плохой идеей через несколько минут. — Когда он опускает голову, его губы становятся мягкими, прикасаясь к моим один раз… потом снова, задерживаясь немного дольше, прижимаясь немного ближе. Затем он чуть заметно расслабляется, давая мне шанс отстраниться.

Я именно это и должна сделать. Или я должна поиграть с ним. Мне следует покончить с этим сейчас, до того, как это произойдет, или мне следует воспользоваться моментом и обеспечить его привязанность и изгнать любой намек на недоверие. Я должна сделать тысячу, миллионов вещей по-другому, и вместо этого я делаю то, что не должна была, то, что хочу.

Я придвигаюсь, чтобы прижаться плотнее, и тянусь вверх, вставая на мысочки, снова встречая его губы. Его рука у меня за спиной сжимается и притягивает меня к нему. Его тело дарит мне тепло, и наши губы разделяются, когда я скольжу руками по его шее. Он издает крошечный стон прямо мне в рот, и я внутри воспламеняюсь, пока «Вальс бабочек» на заднем плане рассказывает о желании, о сне, и о вещах, потерянных слишком рано.

Возможно, есть что-то большее, чем убийство Лару. Может быть… может быть…

Внезапно музыка обрывается, оставляя нас в тишине. Я отшатываюсь от него в удивлении, глядя на наладонник, который буферизует и ищет сигнал. Мое дыхание становится слишком быстрым, слишком громким. Я слышу его эхо в тишине. Опухшие губы горят, и мой взгляд возвращается к Гидеону, словно притягиваемый магнитом.

Он неотрывно смотрит на меня, выглядя таким же измотанным, как и я. В его глазах горит первобытный огонь, его волосы растрепались с той стороны, куда я запускала свои пальцы. Он с трудом сглатывает, и когда он говорит, его голос слегка дрожит.

— Ты права, — выдавливает он, глядя на меня. — Это была ужасная идея.

*Эрху (кит. 二胡) — старинный китайский струнный смычковый инструмент, оригинальная двухструнная скрипка с металлическими струнами.

**Кахон — один из самых многогранных и популярных перкуссионных инструментов.

***Бойран — ирландский ударный музыкальный инструмент, напоминает бубен диаметром примерно полметра (обычно 18 дюймов).

В сером мире голубоглазый человек нашел способ оторвать нас от нашей Вселенной. Мы больше не можем чувствовать других, ни в этом мире, ни в нашем. Когда-то мы составляли бесконечность. Теперь нас трое.

Пустота — это боль, и единственное облегчение приходит к нам в коротких вспышках, которые мы видим, когда на мгновение прорываемся через тюрьму голубоглазого человека. Мы пытаемся наблюдать за зеленоглазым мальчиком, пытаемся вспомнить наш план, но нас так мало.

Мы одиноки. А одиночество — это грызущее безумие. Двое других позволили своей агонии ускользнуть во вспышках и разрывах тюрьмы, сводя людей этого мира с ума.

Но мы… я… я помню океан и маленькую девочку, которая называла меня другом. Я помню сны.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

В МОЕЙ ГОЛОВЕ ПРОИСХОДИТ некое короткое замыкание. Я чувствую, как пульс стучит в висках, и все, что я хочу сделать — это снова наклониться и закрыть любую потребность говорить, по крайней мере, еще на несколько минут. Я умирал от желания сделать именно то, что только что сделал, в течение нескольких дней. И теперь я хочу поцеловать ее снова.

Но хотя ее зрачки расширены так же, как скорей всего мои. Она сжимает мою руку, убирая ее с талии, и я ничего не могу поделать, кроме как позволить ей это. Она прочищает горло и говорит:

— Последний раз ты немного отстал в ритме, но я думаю, что если придется, то мы вполне впишемся на танцполе.

— Это… — помнится, это все, на что я способен на танцполе. Я киваю, потому что понимаю, что кивать — это то, что я по идее должен сделать. Мои мысли медленно цепляются друг за друга и приходят в порядок. — Хорошо. Значит, больше никакой практики?

Она мне криво улыбается в ответ на поддразнивание, но я знаю, что она так же, как и я, ошеломлена интенсивностью этого поцелуя. Поэтому, когда она отступает, я отворачиваюсь, чтобы взять наладонник и выключить его, прежде чем снова начнется музыка. Мне нужно дать нам обоим немного времени, чтобы восстановиться.

— Ну что, давай спать? — предлагает она.

— Да уж, поздно уже, — соглашаюсь я и кладу наладонник после того, как чуть не уронил его. Я опускаюсь в наше гнездо одеял, прислоняясь спиной к стене. Она подходит и опускается рядом со мной, потом берет наладонник, который она использовала сегодня, проверяя есть ли сообщения от ее знакомых. Что поглощает ее.

Я сверхчувствителен к ее присутствию, ее колено на волосок от моего. Я мог бы дотянуться до нее, дотронуться малейшим движением, и я практически чувствую, как статика прыгает между нами, но я сдерживаюсь. Надо собраться и успокоиться, потому что, если я не буду держать дистанцию между нами, я не смогу ни на чем сосредоточиться.

— А знаешь что? Давай-ка, пока ты тут сидишь, я принесу тебе кое-что, что опозорит твою шикарную еду в верхнем городе.

С камерами на каждом углу я не могу позволить себе часто выходить наружу, но я знаю, что в конце переулка находится слепая зона, и это одна из причин, по которой я выбрал это место. Поэтому, когда выхожу на улицу, я опускаю голову, и направляюсь к яркому, красному баннеру, что мне нужен, который находится всего через две палатки. На самом деле это кафе на вынос — не более чем палатка с холщовой крышей, натянутой между двумя соседними зданиями, с кухней, спрятанной в задней части здания за ней.

В «Миссис Фан» лучшая в секторе паназиатская еда, которая на световые годы впереди претенциозного дерьма, что подают в четырехзвездочных, сто-галактических-сидячих местах в верхнем городе. София заслуживает перерыв от протеиновых батончиков и гелиевых пакетов. Чувак, ты что творишь? Пытаешься ухаживать за ней?

Я отмахиваюсь от внутреннего голоса и киваю миссис Фан, которая сама сидит за стойкой. У них здесь есть меню, но местные жители просто просят что-то приготовить и это всегда хорошо. Я поднимаю два пальца, чтобы указать на мой заказ, и она суетится, отправляя непонятные инструкции кухонному персоналу. В углу сидят два парня, пристально глядя друг другу в глаза, а женщина у другой стены размышляет над логической головоломкой на своем наладоннике, и ни один из них не бросает на меня повторного взгляда.

Фан выставляет на прилавок два контейнера с дымящейся лапшой, две бутылки домашнего пива, сделанного ее мужем, и две пары одноразовых палочек для еды. Она берет у меня деньги, я выхожу, и все это занимает две минуты. Успех.

Глаза Софии загораются, когда я возвращаюсь, и она практически отбрасывает наладонник в сторону, протягивая руки за лапшой.

— Пахнет невероятно, — шепчет она почти благоговейно, улыбаясь при этом, так что я улыбаюсь в ответ. Мы оба молчим, когда мы снимаем крышки с контейнеров и пива, а потом посылаем облака пара, когда копаемся в лапше палочками. Я пробую и острый соус обжигает язык. Восхитительно. София тоже пробует и ее глаза расширяются. Ее прекрасные манеры испаряются, когда она говорит с набитым ртом. — О, Боже.

— Я же говорил? — Мы находимся на более безопасной территории с едой, и в течение нескольких минут мы оба молчим. Никаких расчетов, никаких соображений, просто наслаждаемся едой. Все еще не оправившиеся от поцелуя. Я стараюсь не подсматривать, как она слизывает соус с кончиков палочек.

— Тебя точно никто не заприметил? — спрашивает она в конце концов.

— Уверен, — отвечаю я с набитым ртом. — Это место безопасно. Никто не войдет без приглашения.

— Мое место тоже было в безопасным, — сухо замечает София. — Как и твое было.

Как и Мэй.

У меня было время подумать о том, что она сделала. Я не осмеливаюсь вступить с ней в контакт. Если она сделала то, что я сказал ей, и сдала Валета, чтобы вернуть детей, они будут следить за всем, к чему она будет прикасаться. Они не будут выпускать ее из виду. Нет безопасного способа связаться с ней… ни для кого из нас. Она тоже это понимает, я уверен в этом, и вот почему она опубликовала фотографию с Лив и Мэтти в своем публичном профиле. Чего я не ожидал, так это того, что мне будет так не хвать общения с Мэй. Прошло много лет с тех пор, как я мог провести день без сети. Во мне засела боль, частью которой является одиночество, а другой частью, что она отказалась от меня. Но на самом деле, я не могу винить ее. Не должен.

Я виню тех, кто использовал детей, чтобы угрожать ей.

Это мое оправдание, хотя я не знаю, к кому обращаюсь, когда не сплю по ночам и излагаю свои доводы, обсуждая какого-то воображаемого противника. Молча указывая на то, что угроза невинным детям — это последнее в длинной череде причин, по которым мое дело на правой стороне, и я делаю только то, что требуется, чтобы уничтожить «Компанию Лару». Я не раз заглядывал в себя, пытаясь найти сочувствие к женщине, которую я выслеживаю, заставляя ее бегать по всей Галактике, или даже просто пытаясь подавить свое удовлетворение, когда она вынуждена отказаться от каждого последнего прикрытия и снова бежать. Но правда в том, что ее страх кормит меня. Я могу представить, совсем на чуть-чуть, что это страх Лару. Что это его я преследую. И в конце концов, великий командир Тауэрс сама в это вляпалась, когда решила прикрывать его.

— Мне хочется надеяться, что это место безопаснее, чем любой из наших домов, — говорю я в конце концов, вспоминая о разговоре. — И я прикрою твою спину, София, обещаю.

— Знаю, — тихо отвечает она. Почти задумчиво. — Я не помню сколько времени прошло с тех пор, чтобы кто-то сказал мне эти слова, и я поверила ему. У меня не было никого, кому бы я могла доверять.

Мне хочется отодвинуть еду и повернуться к ней. Но вместо этого, я просто бормочу:

— Теперь у тебя есть я.

Она нашла визитку кафе, где я купил лапшу, вытащив ее сбоку контейнера. Она рассеянно вертит ею между пальцев, отправляя взад и вперед, довольно быстро, чтобы я успевал следовать за ней взглядом, передавая из рук в руки. Потом она поднимает руку, чтобы заправить волосы за ухо, и карточка просто исчезает из ее ладони. Она смеется над моим выражением лица.

— Напомни мне не играть с тобой в азартные игры, — говорю я, наклоняя голову, чтобы попытаться понять, заправила ли она ее в волосы. — Я бы разорился и остался без рубашки.

— Разве это недостаток? — Она с улыбкой смотрит на меня.

— Я бы предпочел, чтобы ты потеряла свою.

Я знал девушек, которые бы покраснели, уставились бы на меня, или даже встали и ушли. Но София снова смеется, подперев подбородок кулачком.

— Это кажется сложным — ловкость рук, но это просто практика. Любой так сможет. Настоящий фокус в том, чтобы читать людей, зная, что они будут делать дальше. Дело не только в том, чтобы заставить их делать то, что ты хочешь. Надо, чтобы они думали, что это их идея. Вот это настоящий навык.

— Она говорит это парню, который пригласил ее в свою берлогу и показал ей все свои секреты, — подчеркиваю я, кривясь. — Я почти уверен, что это была моя идея, так ведь?

— Конечно, — отвечает она торжественно.

Я, конечно, не раскрыл ей всех своих секретов, но тот факт, что она оказалась в моей берлоге, ее отличает. Это было моим золотым правилом, и я нарушил его, и вот мы здесь. Тем не менее, я не могу не приблизиться к одному из тех секретов, которые я ей не рассказал.

— Ты бы ничуть не уступила бы Валету, — пытаюсь я, и, конечно же, ее улыбка умирает.

— Он пугает меня. — Карточка снова появляется у нее в руке, и она не сводит с нее глаз, словно признание дорого ей стоит. — Кто-то, кто может узнать все твои секреты, даже когда ты пытаешься стереть все следы. Как будто кто-то читает твои мысли. Знает твои личные воспоминания. — Ее лицо напряжено, когда она говорит, и расслабленное состояние после танцев, еды и даже после нашего поцелуя перекрывается той усталой осторожностью, которую она никогда не откидывает полностью.

— Никто не может знать все, — тихо отвечаю я. И не сумев сдержать себя… я протягиваю руку, чтобы заправить волосы ей за ухо и прижимая два пальца к виску. — Некоторые вещи ты никогда не выпускаешь отсюда.

— То, что он делает — это самое близкое из возможных, — отвечает она, снова поднимая палочки и засовывая их в лапшу.

— София, можно я попрошу тебя о кое-чем?

Мой тон что-то подсказывает ей, и она настороженно поднимает взгляд. Она пытается отвлечься улыбкой, но это не та улыбка. Две ямочки, не одна.

— Я не отдам тебе остальную часть моей еды, если тебя это интересует.

Я продолжаю, хотя знаю, что ответ мне не понравится.

— Я просто… то, что ты говоришь о Валете. Если бы ты могла рассказать мне, что он сделал, чтобы тебя так испугало, возможно, я мог бы помочь.

Она не сводит глаз с еды.

— Тебе не о чем беспокоиться.

— Но я это делаю.

— Гидеон, ты работал на него, — говорит она, мягче. — Я не ставлю тебя в положение, когда тебе нужно выбирать между мной и тем, что он может попросить тебя сделать.

— Я бы выбрал тебя, — говорю я слишком быстро, и мне хочется проглотить язык. Возьми себя в руки, Гидеон. — Я не подвергну тебя опасности, обещаю. Пожалуйста, ты же доверяешь мне с «Дедалом». Поверь мне еще чуть больше.

— Это не имеет ничего общего с доверием, — отвечает она, наклоняясь над миской. — Если ты не дашь кому-то оружие, то он никогда не сможет использовать его против тебя. — В ее голосе внезапно появляется жар, и она сглатывает. — Достаточно сказать, что он превратил мою жизнь в ад, и я не знаю, почему. Я не хочу знать, зачем.

Я чувствую, что задыхаюсь от ее слов. Я потратил годы на создание имени Валета, сделав свою репутацию лучшей на Коринфе… лучшей где бы то ни было. В свое личное время я делаю то, что не позволит мне попасть на небеса. Я гоняюсь за Антье Тауэрс и ищу способ вытащить на свет преступления Лару на Эйвоне и в Вероне. Но в остальное время Валет — лучший хакер, которого можно купить за деньги, и все же он делает большую часть своей работы бесплатно. Я практически Робин Гуд. Я оставил свои первые, агрессивные годы позади, когда понял, что мой брат был бы в ужасе от того, кем я стал. По большей части я изменился.

И теперь кто-то, где-то, использует ту репутацию, на которую я работал годами, чтобы причинить боль девушке рядом со мной. Эта девушка небезразлична мне гораздо больше, чем следовало бы. Гораздо больше, чем безопасно для нас обоих.

— Он не собирается использовать меня как оружие, — тихо говорю я. — Никто не может заставить меня сделать это.

Она качает головой.

— Я знаю, что он работает на семью Лару, или когда-то работал. И друг моего врага — тоже мой враг. Он мог бы использовать тебя против меня, если бы захотел.

— Он не… — я заставляю себя говорить спокойно, подавляя разочарование, которое хочет просочиться в моем голосе. Невыносимо спорить о себе в третьем лице. — Я никогда не находил доказательств его причастности к «Компании Лару». Не думаю, что они ему нравятся больше, чем нам.

— Ты ошибаешься, — говорит она мягко, но уверенно. — Однажды я пыталась его выследить. Деньги на ветер, конечно. Он слишком умен, чтобы позволить себя выследить. Но я доискалась до новой планеты в Сульфат системе, нашла небольшую собственность с двумя именами в документе: Тарвер Мерендсен и Лили Лару.

Ты что? Она, должно быть, нашла кого-то хорошего, чтобы сделать эту работу. Сейчас, вероятно, не время выяснять, кто этот человек, и выбивать его или ее из бизнеса, но я добавлю это к списку вещей, которые нужно сделать после того, как мы остановим Лару.

— Это не значит, что он работал на «Компанию Лару», не так ли? Возможно, он шпионил за ними.

— Было не очень-то на это похоже. — Закрыв глаза, она выглядит усталой. — Какое это имеет значение?

— Это важно, потому что ты не только мой союзник, и я знаю, что ты достаточно хорошо меня знаешь. — Этих слов было достаточно, чтобы она открыла глаза, и я продолжаю. — Скажи мне, почему он причинял тебе боль, и я смогу защитить тебя.

Она потянулась за пивом, сделала длинный глоток и с усердием поставила его на пол.

— Не знаю, почему. Просто пообещай мне, что не скажешь ему, где я. Обещай мне, Гидеон. — Она все еще сжимает бутылку, белыми костяшки пальцев. Что бы там ни происходило, она в ужасе.

Что я могу на это ответить? Если я признаюсь, кто я, она сбежит. Если я пообещаю, то солгу. Мне ничего не остается, как кивнуть. И что-то в ней расслабляется, когда я это делаю.

— Он охотится на меня, — шепчет она. — Вот уже почти год он преследует меня. Мне пришлось научиться определять, когда он приближается. Сигнализация, цифровые растяжки, что-то в этом роде. У него стоят флажки на моих счетах, есть данные о моих транспортных перемещениях. Каждый раз, когда я думаю, что в безопасности, каждый раз, когда считаю, что оторвалась от него, он тут как тут. У меня есть всего несколько недель… месяц или два, прежде чем он найдет меня. Сейчас, на Коринфе, самый долгий срок, который я смогла пробыть в одном месте. Но он найдет меня в конце концов. Я просто никогда не была так близко к Лару, и если Валет найдет меня раньше, чем я смогу… — ее губы плотно сжимаются, и она не заканчивает предложение.

Мне кажется, будто я рухнул с десятого этажа. Я знаю эти трюки… черт возьми, я изобрел большинство способов, которыми хакеры вроде меня выслеживают людей в наши дни… но я бы никогда не использовал их, чтобы навредить кому-то вроде Софии. Кому-то невинному. Но кто-то использовал мой арсенал, тот, что я храню для таких людей, как Лару и Тауэрс, и всех, кто потворствует их преступлениям, и использует его, чтобы терроризировать людей. Все, что я могу сделать, это повторить ее слова, как идиот.

— Он охотится на тебя? — Она кивает.

Я накрываю ее ладонь своею ладонью.

— Я обещаю тебе, кто бы ни преследовал тебя, теперь ты в безопасности. Я умею играть в эти игры.

— Кто бы ни? — вторит она, сдвигая брови. — Это Валет, Гидеон. Я уверена. Три разных хакера подтвердили мне это по отдельности. Он, самовлюбленно, подписывает свою работу. Как художник. — Затем появляется искривленная улыбка без капли юмора. — Или как убийца.

Я собираюсь выяснить, кто копирует меня, и сделаю день с серийным убийцей похожим на детский день рождения.

— Мы будем держать тебя в безопасности, — тихо говорю я. — Обещаю. Поверь мне на слово. — Мне просто нужно, чтобы она осталась со мной, и я смогу это решить. Может, когда все это закончится, Валет мне больше не понадобится. Но прежде чем я позволю ему исчезнуть, я найду того, кто причинил ей боль, и сделаю ему больно в сто раз сильнее.

София успокаивает себя медленными вздохами, переворачивая свою руку под моей, пока она не становится ладонью вверх, и переплетает наши пальцы. Теперь немного больше контроля.

— Прошло очень, очень много времени с тех пор, как я не была одна, — шепчет она, и когда я смотрю на нее, наши глаза встречаются. — Мне не хватало этого чувства.

Ее взгляд устремлен прямо мне в сердце. Я тоже по нему скучал. Столько всего понамешано в этой девушке. Такая сила, такая ранимость, такая непримиримость в своих целях, но такое одиночество. Она сводит на нет все мои лучшие намерения.

Она не сводит с меня глаз, когда я отставляю еду, затем беру ее еду и бутылку, и тоже отставляю их в сторону. Она сглатывает, когда я наклоняюсь, чтобы прижаться лбом к ее лбу, обняв ее за шею, где кончики пальцев находят обнаженную кожу.

Все, что есть между нами — близкие, которых мы потеряли; наши руки, держащиеся друг за друга, когда мы бежали после предательства Мэй; безумный побег из главного офиса Лару; таксист, кричащий нам вслед; мучительный подъем по шахте лифта; этот идеальный вальс — все эти моменты кружатся в моей голове и сливаются в один импульс чистого инстинкта.

Все, что мне следует сказать: я — Валет, ты не знаешь, кто мои союзники, я влюбляюсь в тебя — отброшено в сторону.

У нее перехватывает дыхание, мое застревает в горле, а потом мы вместе приподнимаемся, вставая на колени, чтобы она могла дотянуться до моей шеи, а я смог наклонить голову, чтобы найти ее рот… и я теряюсь в ней.

Через несколько часов София шевелится и бормочет во сне, что меня будит. Наше гнездо освещается только тусклым светом моего планшета, и я осторожно опускаюсь на один локоть, чтобы проверить время. Еще несколько часов до рассвета.

Когда я оглядываюсь назад, она сворачивается клубочком, лоб ее морщится, какой-то сон заставляет ее вытянуть руку, как бы защищаясь. Я видел это много раз в течение последних нескольких дней, но это снова поражает меня. Даже во сне она не чувствует себя в безопасности.

Я осторожно приподнимаю одеяло, натягиваю его на нее там, где она его сбросила. Этого достаточно, чтобы успокоить ее в большинстве случаев, и на этот раз это тоже срабатывает.

— Ты проснешься как вопросительный знак, — бормочу я, и она сворачивается в маленький шарик, затихая. — Маленькая, удивительно красивая принц… я говорю, как идиот. И я разговариваю сам с собой.

К тому же я улыбаюсь как идиот. Я должен собраться, пока она не проснулась и не увидела меня таким.

Я расслабляюсь, чтобы снова лечь рядом с ней, и пусть ее кожа согреет мою, когда я буду смотреть на это.

Ее рука обнажена, и там, где раньше всегда была идеальная кожа, теперь виден размытый макияж, скрывающий намек на какой-то рисунок. Это татуировка? Или… подождите. Это генная метка. Я искал ее у нее на руке в ту первую ночь в квартире Кристины, когда понял, что София, должно быть, с Эйвона. Тогда я ее не нашел, и теперь понимаю почему. Она проделала хорошую работу, скрывая ее. Я не видел ни одной на реальном человеке раньше. Метки используются колониями, не имеющего планетарного статуса. Они играют роль надлежащего государственного удостоверения личности. И у большинства людей с тех планет никогда не было денег, чтобы поехать куда-нибудь, где я мог бы их встретить. Или куда-нибудь вообще. Существует быстро развивающийся черный рынок для продажи генетических последовательностей полноценным гражданам, которые хотят работать под радаром. У меня где-то их полдюжины. Такие удостоверения личности используют люди, как Тауэрс, когда пытаются исчезнуть. Но это на самом деле ее татуировка на ее коже.

Я подтягиваю планшет, чтобы лучше разглядеть ее в тусклом свете, и рукой, не думая, осторожно счищаю пятно большим пальцем. Покалывание, проносящееся по шее говорит мне, что я не должен этого делать, но я не могу устоять перед шансом узнать что-нибудь об этой девушке, которая захватила мою жизнь. Возможно, это шанс узнать, кто она такая, узнать, почему кто-то преследует ее, используя мое имя. Цифровой мир принадлежит мне, а не ей.

Если я пойму, от кого защищаю ее, я узнаю, как смогу победить в этой борьбе.

Я повторяю это про себя, как будто это поможет мне поверить, что это единственная причина, по которой я делаю это.

Татуировка сделана в виде спирали, консилер блокирует поворот черных линий. Число, идущее вдоль их кривой, медленно становится видимым, когда я провожу по нему подушечкой большого пальца. Дыхание останавливается, грудь сдавливает, когда цифры становятся видны.

Я видел эти цифры раньше.

О, нет.

Я перекатываюсь на живот, подпираю себя локтями, оживляя планшет. Я открываю свою подпрограмму «Тауэрс», и вот она. Мое загадочное удостоверение. Сирота войны, покинувшая Эйвон — человек, чей идентификатор командир Тауэрс использовала, чтобы сбежать. Тот, кого не должно существовать, кто был слишком маловероятен. Тот, кого я…

Голос Софии возвращается ко мне. «Он охотится на меня. Вот уже почти год он преследует меня…. Каждый раз, когда я думаю, что в безопасности, каждый раз, когда считаю, что оторвалась от него, он тут как тут.»

Я тут как тут.

У меня трясутся руки. Несколько нажатий оживляют ее историю, файлы и картинки заполняют мой экран. Я мог понять это с самого начала. Я мог бы посмотреть и найти ее там, настоящую девушку. Но я был так чертовски самонадеян, так уверен, что Тауэрс заслуживает страданий, уверен, что я достаточно умен, чтобы выследить грязные секреты Лару… так решительно настроен сделать это любой ценой.

Любой ценой. Как будто никакая цена не может быть слишком высокой.

Каждый раз, когда я представлял себе, как Тауэрс бежит, пытается оказаться в безопасности. Каждый раз, когда я ухмылялся в темноте, вытаскивая ее из каждого укрытия, заставляя ее сердце биться чаще… вместо нее это была девушка, спящая рядом со мной с губами, изогнутыми в слабой улыбке. Это была девушка, от которой я без ума. Она бежала в страхе, ее жизнь была разрушена тенью Валета, идущего за ней, по причинам, которые она не могла понять. Тауэрс, вероятно, все это время была на своей тихой ферме, никогда не была заговорщицей Лару, как я ее себе представлял. Я принес Софию в жертву вместо нее. Я был ее монстром, и она оказалась прямо в мои объятьях.

Я не могу точно определить момент, когда я стал этим существом, и я не знаю, как мне удалось ослепить себя настолько. Лару убил моего брата и поставил меня на путь, который я считал благородным. Что это нормально причинять боль тем, кто этого заслуживает, пока я остаюсь хорошим парнем все оставшееся время. Что это нормально быть собакой, и гоняться только за достойной добычей.

Как мне убедить Софию, что я никогда не охотился на нее, никогда не хотел причинить ей боль? Поверит ли она мне, когда я скажу, что все ее страхи были напрасны?

Простит ли она меня?

Как я могу даже сказать ей?

Я откладываю планшет, снова ложусь рядом с ней, и страх пробегает по моему позвоночнику. Я пока не могу разбудить ее. Пока я не знаю, что сказать. Нет, пока не узнаю, как это сказать. Я найду слова, чтобы она поняла, что я никогда не хотел причинить ей боль, никогда не хотел напугать ее. Я покажу ей, что преследовал ее только потому, что искал что-то, что может навредить «Компании Лару», а не ей. Я преследовал женщину, которая, как мне казалось, заслуживала этого, которая хранила секреты. За исключением того, что Антье Тауэрс никогда не использовала удостоверение личности Софии для побега, она делала то, о чем заявила в свое время. Она дождалась отставки и отправилась жить своей жизнью в тишине, в мире, вдали от технологий. Подальше от мира, в котором живет Лару… и людей вроде меня.

Я лежу рядом с Софией в темноте, крутя объяснения в голове, планируя речи, оттачивая слова, чтобы несколько первых остановили ее достаточно надолго, чтобы услышать меня. Она должна услышать меня, даже если она никогда не простит меня. Она должна поверить, что этот негодяй больше не придет за ней. Она должна знать, что она в безопасности от меня. Мои мысли крутятся все круче и круче, пока я не проваливаюсь в беспокойный сон.

Когда я просыпаюсь, одеяла рядом со мной холодные, а Софии нет. Я встаю на колени, сердце учащенно бьется, когда я кручусь, чтобы найти ее.

Она стоит рядом, одетая, и держит мой планшет на коленях. Я забыл выключить его, прежде чем заснуть.

Освещенная призрачно-бледным светом, она позволяет ему покачиваться в одной руке, так что я могу видеть досье, которое я открыл, используя ее номер генотипа. Я вижу ее фотографию, ее настоящую фотографию. Я вижу папки на ее отца, судимости, медицинские справки, трудовые книжки. Вскрытие трупа.

Мое сердце сжимается, разум отключается. Я должен найти оправдание, сказать ей правду, сказать что-нибудь. Но я словно заморожен.

Затем ее взгляд опускается, и я вижу, что лежит у ее ног. Моя книга. Моя древняя, бесценная копия «Алисы в Стране Чудес». Мой счастливый талисман, мой ключ к жизни, которой я жил. Она открыта, и в ней… последний гвоздь в моем гробу. Игральная карта из старомодной колоды, в которую мы с братом играли.

Сердце колотится. Во рту пересохло.

Это Валет Червей.

Валет.

— Все это было притворством? — Я ожидал холода, пустоты… вместо этого София говорит звонко и с жаром от страха, от предательства. В этот момент она не может сдерживаться. — Что-нибудь из этого было настоящим?

Я в ступоре, поток всего, что я должен был сказать, накапливался, как вода в плотине.

— София… — заикаясь, выдавливаю я.

Она приходит в движение, опуская экран, отступая от меня к двери.

Я хочу протянуть руку и схватить ее, заставить остановиться, заставить ее выслушать меня. Если бы я только мог заставить ее выслушать меня. Но я не могу заставить ее остановиться. Я не могу преследовать ее, после всего этого. Уже нет.

— Пожалуйста, подожди, — умудряюсь произнести я. — Пожалуйста… позволь мне…

Она останавливается в дверях достаточно надолго, чтобы оглянуться на меня.

— Если ты снова будешь искать меня, — жестко говорит она, — и я убью тебя. Понял?

Я смотрю на нее с того места, где стою на коленях.

И затем она уходит.

Их слова летят по нашему миру, как волны, и мы учимся ловить их и кататься на посланиях, которые они посылают друг другу. Письма о потерях в их войнах легче всего проследить. Они рассказывают нам о горе и гневе, эмоции настолько сильные, что мы можем цепляться за них и погрузиться в их мир еще на один вздох. Сила их чувств ощутима через невидимые стены между нашей Вселенной и их.

Нет ничего примечательного в том, что одно отправляет нас к маленькому домику, окруженному цветами. Нет причин задерживаться, нет ничего, что заставило бы нас остановиться. Горе этих людей ничем не отличается от горя других, которые мы испытали.

И все же мы обнаруживаем, что остаемся, втянутые внутрь, ведомые через поля и вершины холмов к дереву, на ветвях которого ютится маленький мальчик, прижимая к груди блокнот. Он держит свои слова на бумаге, поэтому мы не можем прочитать их через их гиперсеть, но на мгновение мы можем почувствовать их в его душе.

Затем, когда поэзия иссякает, мы остаемся ждать следующей волны слов, что приблизят нас к пониманию.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

СОФИЯ

ПРОСТО ПРОДОЛЖАЙ ИДТИ.

Эти слова эхом разносятся в моей голове, в такт шагам, заглушая другие мои мысли. Фоновая мозаика шума уличных торговцев и дорожного движения исчезает в тусклом, пульсирующем гуле под ревом в моих ушах. Мне хочется бежать, как можно дальше от Червонного Валета, но бег привлечет слишком много внимания. Я не могу оглянуться, не могу пригнуться. Я должна идти так, будто мне здесь самое место. Я стащила шляпу из газетного киоска, пару черных очков с другого, скрыла лицо от любой камеры, которую может использовать «КЛ» для распознавания лиц. Я должна выглядеть так, будто мне на все наплевать. Если бы не постоянное стаккато слов, марширующих в моей голове, как барабанный бой, я не уверена, что смогла бы.

Сначала мне нужно добраться до своей старой квартиры раньше него. Взять пистолет, взять рисунок папы. Если я не сделаю это сейчас, у меня больше не будет возможности. Я не могу думать о завтрашнем дне на «Дедале». «Дедала» больше нет, не с Гидеоном, но я должна забрать свои вещи. Это все, что я знаю. И после этого, мне нужно направиться к парню, что подделывает удостоверения, в южный округ, за новым именем и идентификационным чипом. Гидеон… Валет знает Алексис. И он знает Бьянку Рейн — Белую Королеву. Боже, он дал мне это имя. Я идиотка.

И худшее… он знает Софию.

Я позволила ему поцеловать себя. Я позволила ему прикоснуться к себе. Я позволила ему… мои глаза горят за защитным блеском темных очков. Я позволила себе думать, что, возможно, я теперь не одна, что, возможно, мне больше не придется быть одной. Что, возможно, моя жизнь больше не будет состоять из ненависти, горя и мести. И в результате я позволила себе оказаться в объятиях человека, который превратил последний год моей жизни в кошмар. Клубок горя, печали и ненависти закручивается во мне, заставляя меня содрогнуться, заставляя меня искать душ, настоящий душ с водой, которого у них тут нет, чтобы стоять под ним часами, днями, пока я не смою все клетки кожи, которые когда-либо прикасались к Червонному Валету.

Даже к тому времени, когда я добираюсь до лифта на другие уровни города, моя кожа не перестает зудеть. Смог тускнеет, уступает место солнечному свету, ясности, но я едва замечаю это. Я не сбавляю шаг, вспоминая, как легко Валет выследил меня, когда я была у Лару. Легкие болят… нет, сердце болит.

Просто продолжай идти.

Мозг фиксирует только кадры минут, часов, которые следуют за этим. Я знаю, что должна сосредоточиться, я знаю, что не могу развалиться. Ещё не время. Но единственные осколки, которые прилипают ко мне, это те, которые причиняют боль, те, которые проникают сквозь густой туман паники. Ногтями я пытаюсь вытащить кирпичик в переулке, где держу свою аварийную перчатку: ключ от квартиры Кристины. Ноги болят и становятся тяжелыми, когда я прокрадываюсь мимо швейцара в своем старом доме, пока его голова повернута назад. Руки дрожат так сильно, что у меня практически не получается приспособить перчатку с ключом, чтобы отправить лифт в пентхаус. Глаза расплываются и горят, когда я пробираюсь в спальню в поисках пистолета, молясь, чтобы качки Лару не вернулись за ним. Сердце бешено колотится где-то в горле, когда я нахожу его спрятанным под одеялом, которое я стащила с кровати во время борьбы. Острая боль бьет вдоль указательного пальца, когда я разбиваю стекло фоторамки, скрывающей рисунок папы. Тошнота поднимается в животе, когда я роюсь в шкатулке Кристины, цепляя нити с бриллиантами и жемчугом, к которым я ни разу не прикасалась за три месяца, что прожила здесь. Сердце колотится, пока я жду лифт, страх поднимается с каждым ударом, ожидая, что когда двери откроются, лицо Гидеона окажется передо мной.

На этот раз, когда я пробираюсь через вестибюль, я не тружусь смотреть в сторону швейцара. Я никогда сюда не вернусь. Неважно, что я выгляжу так, будто разваливаюсь на части.

Солнечный свет режет, как ножом, глаза, когда вращающиеся двери выплевывают меня обратно на улицу. Глаза все еще горят, и когда я сталкиваюсь с парой, направляясь к тротуару. Они бросают на меня один взгляд и быстро уходят. Я смотрю на стеклянные двери и вижу красные глаза, алую полоску там, где я, должно быть, потерла кровоточащую руку о лицо, растрепанные волосы. Мне нужно спуститься с верхнего уровня, я не смогу сейчас сюда вписаться. Я надеваю украденную шляпу на голову и вытираю руку о рубашку.

Я начинаю возвращаться к лифту, но передумываю и направляюсь к лифту в противоположном направлении. Он дальше, но слишком рискованно использовать тот, что я использовала раньше, тот, на котором я ездила с Гидеоном. Слишком поздно я вспоминаю про наладонник, что он мне дал, который все еще у меня в кармане. Блин, блин, блин. Даже я могла бы отследить кого-нибудь на таком GPS-устройстве, как это. Я не думаю. Мне нужно думать.

Посыльный ждет сигнал о переходе в конце тротуара, проверяет свой наладонник, под ним гудит электробайк. Я заставляю свои трясущиеся руки ждать удобного момента, чтобы засунуть свой одноразовый наладонник в боковой карман сумки, обмотанной вокруг его тела.

Пусть Гидеон… Валет разыскивает посыльного по всему городу, пока я бегу. Пока я не исчезну.

Когда жара и смог подземного города снова окутывают меня, это похоже на утешительные объятия друга, приветствующего меня дома. Вдруг я вспоминаю, почему пряталась здесь в первый месяц или два, оказавшись на Коринфе. Дело было не только в недостатке средств. Здесь, несмотря на кровь на моем лице, панику в моих движениях, никто не посмотрит на меня дважды.

Когда наверху стемнеет, здесь, внизу, зажгутся фонари. Мне становится все труднее двигаться вперед. Я должна найти место, где остановиться.

Я не могу заплатить за комнату без доступа к моим счетам, которые он скорее всего отслеживает. Реализация украденных драгоценностей, чтобы открыть себе путь, бросит красные флаги в респектабельном месте и к тому же нарисует цель на моей спине. Здесь есть несколько бесплатных общежитий и приютов, которые не требуют удостоверения личности или сканирования сетчатки глаза, чтобы остаться там, но Гидеон будет прочесывать их. Он знает, что я слишком умна, чтобы использовать идентификационный чип Алексис или Бьянки, и предположит, что я отправлюсь туда, где смогу быть анонимной. Поэтому я направляюсь в одну из ночлежек, контролируемых полицией. Было бы безумием отправиться в место, где личности всех жителей и арендаторов немедленно попадают в государственную систему. Даже опытный хакер может получить к ним более легкий доступ, чем частные системы общежитий.

Обычно я ошивалась поблизости, пока не находила вероятную цель, чтобы проникнуть внутрь. Кого-то достаточно отчаявшегося, кто нашел бы понимание и утешение в больших глазах и доброй улыбке… но я не могу вспомнить, как это делается, как оценивать людей. Лица, мимо которых я прохожу, чужие, их выражения написаны на языке, который я больше не умею читать. Поэтому вместо этого я оглядываюсь назад и жду, пока не приоткроется пожарный выход… и девушка с бритой головой и флуоресцентными желтыми серьгами выпрыгивает из него, чтобы покурить, вклинивая ботинок на платформе в дверной проем, чтобы дверь не закрылась.

Я плюю на все и просто сую нитку жемчуга ей в руку.

— Мне нужно попасть внутрь, — хриплю я. — Без шума. — Она смотрит на жемчужины, потом на меня. Она не знает, настоящие ли они. В любую секунду она может послать меня к черту и захлопнуть дверь перед моим носом.

Но вместо этого она тушит сигарету, и засовывает ее вместе с жемчугом себе под рубашку, а затем распахивает дверь. Она ничего не говорит, хотя ее глаза впиваются в меня, когда я прохожу мимо нее. Когда я оглядываюсь, ее уже нет рядом. Я вижу лишь сгорбленные плечи, когда она практически бежит по переулку, чтобы исчезнуть в толпе за его пределами.

Внутри царит такой же густой мрак, как в переулке снаружи. В комнате установлены двухъярусные кровати со стальным каркасом, покрытые голыми матрасами. Несколько голов поднимаются, когда я вхожу, но если кто и замечает, что я не та девушка, которая вышла, то они молчат. Вот почему я выбрала это место. Половина из этих людей — уголовники, отмечающиеся на условно-досрочном освобождении, а другая половина последует по их дорожке через несколько лет. Им все равно, с кем они спят рядом. Сканирование заполняемости, которое происходит каждые полчаса или около того, не проверяет удостоверения личности, если количество людей в комнатах совпадает с количеством людей, которые прошли регистрацию до этого.

Я нахожу свободную нижнюю койку в углу, если не считать нескольких фантиков на ней. Я избегаю большого пятна на матрасе в ногах, неопознанного в скудном свете, и ползу к стене, пока не прячусь в тени.

Я хочу, чтобы меня перестало трясти. Твержу себе, что я в безопасности. Что он не может меня найти. Что я вне поля зрения камеры службы безопасности в центре потолка, и даже тщательное сканирование камерами распознавания лиц в округе не могло меня обнаружить. Но теперь, когда я остановилась, меня трясет не от страха.

Глаза жжет, я пытаюсь заглушить запахи, шум, царапающий матрас и запах плесени, доносящийся от ткани.

Здесь, на дне города, никого не волнует, когда ты начинаешь плакать. Половина людей в этой комнате страдает от какой-либо ломки, и остальные знают, что их лучше не трогать. Ты приходишь сюда не за утешением. Ты приходишь сюда, чтобы исчезнуть.

Окружающее убожество должно заставить меня тосковать по пентхаусу. Мне следовало бы представлять в своем воображении коктейли, которые может приготовить «СмартВэйтэ»; вспоминать ощущение мягких простыней Кристины; закрыть глаза и увидеть ложные звезды, появляющиеся за окнами.

Но вместо этого, единственное, о чем я могу думать, единственное, что я слышу, что заглушает звуки моих рыданий — это «Вальс бабочек», прокручивающийся снова и снова в моей голове.

Когда наступает утро, мои глаза опять сухие. Сон, хотя бы каплями, по несколько минут за раз, привел меня в себя. Я понимаю, что за эмоциональный шторм вчера произошел со мной. Это была паническая атака. У меня не было ни одной в течение нескольких месяцев. Они оставляли меня разбитой и опустошенной все время в течение нескольких недель после смерти папы. Но даже разбитая и опустошенная, я могу продолжать двигаться.

Я должна попасть на борт «Дедала» сегодня вечером. Ничего не изменилось из-за предательства Гидеона, за исключением того, что теперь мне нечего терять, нет ничего, что могло бы вызвать у меня хоть каплю вины. Даже если он решит отправиться на «Дедал» один, чтобы отключить разлом без меня, это не имеет значения. Но не к разлому я буду стремиться. Гидеон, конечно, будет наблюдать, ждать моего появления, но мне все равно, что он будет знать, где я буду. Он доказал, что не имеет значения, куда я иду, кем становлюсь — он всегда найдет меня. Работает ли он на «Компанию Лару» или у него есть свои причины охотиться за мной по всей Галактике — не имеет значения. Даже не важно, найдет ли он меня на «Дедале», потому что к тому времени у меня будет шанс, момент, к которому я шла с тех пор, как сбежала из шаттла, везущего меня в приют.

Сегодня я буду в той же комнате, что и человек, убивший папу. И если Валет найдет меня на «Дедале», пусть будет так. Ничто из того, что он может сделать со мной, не может быть хуже, чем смотреть, как умирает мой отец. Пусть он убьет меня, если это его конечная цель. Я все равно умру к концу ночи, так или иначе. Если меня поймают, «Компания Лару» незаметно сотрет мое существование с лица земли. А если мне это удастся, если я получу шанс, охранники убьют меня в любом случае.

Потому что сегодня вечером я собираюсь пустить пулю в Родерика Лару.

В сером мире так легко найти отчаяние и гнев. Их боль обжигает так сильно, что иногда она ослепляет нас. Но бывают моменты, редкие вспышки света во тьме, радость настолько яркая, что мы не можем не видеть ее.

В сером мире есть маленькая девочка, отец которой учит ее танцевать. Ее шаги не верные, но она все равно смеется, и он тоже, и мы на мгновение чувствуем, как его сердце наполняется при виде ее ямочки от улыбки.

Затем музыка останавливается, и свет тоже, и тьма проносится по серому миру, как это часто бывает, когда их механизм выходит из строя. Повсюду мы чувствуем страх и гнев, поднимающиеся, как горячие шипы, но в сердце маленькой девочки ощущается лишь удовлетворение, когда ее отец несет ее в постель. Мы цепляемся за этот крошечный свет, когда сгущается тьма.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

Я ИДИОТ.

И это даже не все. Я тупее любой метки, которую я когда-либо, смеясь, взломал. Мой IQ ниже подвала, и я понятия не имею, что с этим делать. Я беспомощно наблюдаю, как все, что я планировал, и все, чего я хотел, уплывает от меня.

Она снова и снова повторяла мне не доверять никому. Я все еще слышу ее голос.

Если ты не дашь кому-то оружие, то он никогда не сможет использовать его против тебя.

Но я сделал все это и даже больше. Она знает мое лицо, знает мое настоящее имя. Она знает, что я — Валет. Ошибка за ошибкой.

Но ничего из этого не было самым глупым. Эта честь даже не распространяется на тот момент, когда я забыл приглушить планшет, чтобы она могла увидеть свой файл, когда проснется. И даже не в те разы, когда я игнорировал знаки, которые должны были указать мне, что моей целью не является Тауэрс.

Золотая медаль достается тому моменту, когда я встал на колени, как идиот, и лишился дара речи, в то время как девушка, в которую я влюбился, уходила из моей жизни. Я должен был сказать что-нибудь, что угодно, а не просто наблюдать, как это происходит.

Я никак не могу оправдать то, что сделал, никак не могу оправдать то, во что меня превратила моя одержимость… но я должен был попытаться. Я должен был извиниться. Я должен был умолять.

Я следил за ее наладонником после того, как она ушла, наблюдая, как ее значок перемещается вверх по уровням на моем планшете, направляясь к ее старой квартире. Я наблюдал, пока он не начал двигаться слишком быстро, а затем камеры наблюдения показали мне, что она сбросила его на курьера. Вскоре после этого она просто исчезла.

Если я не смогу найти ее сегодня вечером, тогда я не знаю, найду ли я ее снова. Я не могу следить за ней после того, через что я заставил ее пройти. Я не могу заставить себя предать ее таким образом, даже ради шанса, чтобы она выслушала мои извинения. Я просто должен молиться, чтобы она была там, где я думаю, и я готов рискнуть полицией. Я готов рискнуть самим Лару ради шанса увидеть ее еще раз.

Потому что я знаю, что должен ей. И даже если я потеряю ее навсегда, я хочу вернуть этот долг.

Я ожидаю в доке посадку на шаттл в одном из смокингов, в которые одеты все парни. Я мог бы кормить десять семей в течение месяца, сколько он стоил, но сейчас не время экономить на расходах и давать кому-то повод смотреть на меня дважды. С тем, что Валет зарабатывает на элитных хакерских работах, мой кредитный баланс может это принять. Если я справлюсь с этим, уничтожу «Компанию Лару», я помогу гораздо большим, чем десяти семьям.

И я помогу Софии.

Я специально стараюсь сосредоточится на том, как смокинг ограничивает мои движения, а ботинки не имеют надлежащего сцепления, потому что я не хочу думать о том, почему она еще не появилась. Она должна приехать. Не только потому, что это ее лучший и единственный шанс найти компромат на Лару, не только потому, что я не думаю, что смогу блефовать без нее, но и потому, что… она должна прийти.

Слова засели в моей голове, эхом отзываясь в ней в быстром, безжалостном ритме. София, пожалуйста. София, пожалуйста. София, пожалуйста.

У меня перехватывает дыхание каждый раз, когда открывается дверь машины, крошечные выстрелы адреналина стреляют во мне, посылая дрожь по позвоночнику каждый раз, когда я вижу новое платье, намек на того, кто внутри. Затем, каждый раз, наступает катастрофа, когда появляется новое лицо, и это не она.

София, пожалуйста. София, пожалуйста.

Когда она выходит из гладкого, черного автомобиля, одного из последних, мое сердце выбивает стаккато, а затем практически останавливается, когда я понимаю в чем она одета. Черт возьми, Ямочки. Она в длинном обтягивающем платье лавандового цвета с подкладкой из электрических лампочек, которые мигают и мерцают через разрез, который идет вверх к ее бедру и приоткрывается каждый раз, когда она двигается. Платье с глубоким вырезом, обрамленное бахромой, напоминает старомодные платья-халаты на древней Земле. При ее ходьбе платье отсвечивает аметистовым цветом на тротуаре. На ней одета пара каблуков, которые заставили бы побледнеть подиумную модель. Она, должно быть, почти такая же высокая, как и я.

В ее волосы также вплетена волоконная оптика. Кстати, она осталась блондинкой и не пытается это скрыть. Либо она не думала, что я приду, либо знала, что я приду, и ей все равно. Я не уверен, какой вариант лучше. Огни мерцают из-под ее кудрей и отбрасывают тени на ее безупречную кожу. В руках у нее маленькая сумочка, из которой она достает приглашение, пока идет ко входу. У меня пересыхает во рту, и я даже не могу притвориться, что это все из-за нервов. Она потрясающе выглядит.

Почти так же хорошо она выглядела, когда развалившись лежала в нашем гнезде, в галереи, с растрепанными волосами, с белковым гелем в руке, стреляя в меня улыбкой с одной ямочкой, которую я так люблю — той, которая реальна.

Я не могу надеяться, что если она заметит меня, то не ускользнет от меня, но я ни за что не пущу ее одну, когда могу ей помочь. Даже если у нее есть план, как найти разлом и отключить его без меня, она будет в безопасности, если я помогу. И что бы ни произошло между нами, попытка Лару захватить власть важнее всего. Мы не можем позволить себе потерпеть неудачу сегодня.

Нервозность никогда не беспокоит меня, когда я занят работой, но здесь другое, и мое сердце стучит в груди, когда я пробираюсь к ней. Она может выдать меня, она может назвать мое имя перед всеми. Она может обвинить меня в преследовании или сталкерстве, и натравить на меня охранников. Она может повернуться ко мне спиной и подвергнуться опасности.

Я держусь позади нее, вне поля ее зрения, до последнего момента. Когда охрана начинает сканировать приглашения пары прямо перед ней, я наклоняюсь вперед и обнимаю ее за талию так, чтобы мы безошибочно выглядели как пара. Она, замерев, напрягается, а затем осторожно поворачивает голову, чтобы проверить, кто только что взял на себя такую вольность. Черты ее лица едва проглядываются, но я вижу, как страх вспыхивает в ее глазах. В следующую минуту она берет себя в руки, и ее рука хватается за мою там, где она лежит на талии.

— Я думала, ты не придешь, — говорит она так легко и дружелюбно, как будто ее ногти не впиваются в сухожилие на моем запястье, посылая боль и лишая меня слов.

Дежурный у шлюза вежливо кланяется и протягивает руку для приглашения Софии.

— Джек Росс и Бьянка Рейн, — сладко говорит она. Ее человек отлично сработал и приглашение выдерживает проверку. Я выдыхаю с облегчением.

Сам шаттл — это нечто. Я не видел таких богатств уже много лет. Мягкое освещение, шикарные красные ковры и удобные кресла, а не стандартные сиденья в шаттлах. Даже ремни безопасности непростые. Они задрапированные бархатом и вышиты как шторы на видовых экранах. Все это кусочек Викторианского декаданса, забота «Компании Лару», и хотя мода снаружи, возможно, пошла на новый виток, но мы сегодня вечером телепортированы назад во времени в эпоху «Икара». София выбирает пару кресел позади, все еще отказываясь смотреть мне в глаза, и когда мы пристегиваемся, молодой человек в элегантном одеянии дворецкого пробирается по проходу с серебряным подносом, полным мягко пузырящихся бокалов с шампанским. Я избавляю его от двух. К черту, что я не пью, я не уверен, что справлюсь со всем этим без посторонней помощи, и выпиваю один за пару глотков. София отклоняет тот, который я пытаюсь передать ей, качая головой.

— Слушай, — бормочу я, стараясь не слишком крепко сжимать оставшийся бокал. Ужасно хочу, чтобы она действительно меня услышала. Я репетировал эти слова в своей голове. Я знаю, что нет смысла апеллировать к тому, что она могла бы чувствовать ко мне. Мне нужно воззвать к стальной решимости, которая живет в ней, к той ее части, которая поддерживала ее в течение прошлого года. — Тебе все еще что-то нужно. Как и мне. Приведи меня туда и я сдержу свое обещание. И после этого, если ты мне скажешь, я больше никогда не приближусь к тебе.

Она молча смотрит в смотровое окно, наблюдая, как отдаленная толпа возвращается в зал, как последние гости садятся на шаттл, и ей больше не на что таращиться. Только когда двери закрываются, и легкий гул двигателей поднимается до приглушенного рева, она отвечает.

— Я сказала, что убью тебя, если ты снова будешь меня искать.

Я сглатываю, смотрю ее профиль.

— Я помню.

— Но вот ты здесь.

— Мы должны остановить Лару. — И даже если я могу признаться в этом только себе, возможно, ее безопасность важнее всего. Я в долгу перед ней. И я так же хочу этого для нее.

Шаттл слегка вздрагивает и быстро набирает скорость. Все идет практически гладко, но София бросает сумочку на колени, чтобы ухватиться за подлокотники, прислонив голову к подголовнику, и зажмуривает глаза. Когда она снова говорит, ее слова обрывочны и резки.

— Когда мы вернемся на Коринф, ты уйдешь от меня и никогда не оглянешься назад. Ты не будешь меня искать. Ты даже не будешь вводить мое имя в одну из своих поисковых программ.

Чувство, будто мои внутренности сжимаются, но я заставляю себя кивнуть. Затем, вспомнив, что она не может видеть этого с закрытыми глазами, я отвечаю:

— Я понимаю. А пока мы не вернемся на Коринф?

— Давай просто сделаем то, ради чего мы пришли. Если я позволю тебе бродить там без меня, ты выдашь себя, и тогда они узнают, с кем ты пришел.

Мне все равно, даже если это нехорошо. Этого достаточно. Я хочу помочь ей. Я хочу, чтобы она была в безопасности. Я хочу компенсировать все, через что она прошла за последний год, и я хочу, чтобы Лару ответил за то, что он сделал. Надеюсь, мне не придется выбирать между этим всем.

Она все еще сжимает кресло, как будто шаттл может упасть с неба, если она лично не сосредоточится на том, чтобы держать его в воздухе, и я осознаю, что она боится полетов. Полагаю, на Эйвоне она не много летала на шаттлах. Я задаю вопрос, чтобы отвлечь ее, понижая голос.

— Расскажи мне о нашем сегодняшнем расписании. Мы знаем, когда наше окно? — Мы должны были сегодня провести заключительный брифинг. Мы должны были быть сегодня вместе.

Она медленно выдыхает, успокаивая себя и глядя прямо перед собой, бормочет свой ответ. Если она и понимает, что я хочу отвлечь ее от мыслей о полете, то она не обращает на это внимание.

— Служба охраны усилена. Лару будет там сам вместе со своей дочерью и солдатом, за которого она выходит замуж.

Мое бедное, израненное сердце снова начинает биться. Все нормально. Лили с Мерендсеном знали Валета, но они никогда не видели его воочию. И хотя Лили может узнать меня, я сомневаюсь, что она вообще вспомнит меня, ведь прошло так много времени.

— Вся семья? — я стараюсь говорить легко. — Все в одном месте — это большое дело. Я не думаю, что солдат выйдет на публику.

София закатывает глаза.

— Он не тот герой, каким его изображали в новостях, — бормочет она. — Некоторые медали на его груди за так называемые победы над Эйвоном, над моим народом. Он вернулся туда, прямо перед трансляцией, после… моего папы. И он сбежал, как только стало плохо.

У меня во рту появляется горький привкус. В конце концов, он покинул Эйвон сразу же после передачи информации, которую я нашел для них, Джубили Чейз и Флинну Кормаку. Конечно, София восприняла это как побег.

— Я думаю, что СМИ ошибаются во всем, — говорю я, чтобы заполнить молчание. — А как насчет службы безопасности? Полагаю, там будет большая команда.

— Это будет другая команда, чем та, которую мы… — София замолкает. Думаю, то, что в ее дом вторглись похитители, уже не самое худшее, что случилось с ней за последние две недели. — Встречали. Мы должны быть в безопасности, если только кто-нибудь не заметит, как ты взламываешь их компьютеры.

Я похлопываю себя по карману, где припрятал самую урезанную версию своего оборудования, с которой я смогу справиться с заданием.

— Если повезет, это займет не больше нескольких минут, как только мы найдем разлом. — Может, мне стоит притвориться, что это занимает больше времени, что даст мне повод поговорить и изложить свою точку зрения.

Шаттл проходит через атмосферу, и поездка сглаживается, рев двигателей затихает, смертельная хватка Софии на кресле ослабевает. Через смотровое окно рядом с ней звезды выходят из закопченного загрязнения, окутывающего Коринф.

— Перед торжеством будет фуршет, — говорит она мягко и деловито. — Тусовка, танцы. Позже открытие музея. Проблема в том, что они предлагают частные экскурсии по выставке в течение первой половины вечеринки, и наш путь к инженерному отсеку ведет нас прямо через экспозицию, поэтому у нас небольшой промежуток времени. Мы должны попасть туда после окончания экскурсий, но до открытия музея… во время выступлений. Промежуток будет около получаса, может, минут сорок пять.

— Этого достаточно, — обещаю я. Я надеюсь, что говорю правду.

Мы оба молчим, когда «Дедал» появляется в поле зрения, настолько массивный, что я могу разглядеть только часть его через смотровое окно. Звезды исчезли за его массой. Он точная копия «Икара», построенного бок о бок со своим братом-кораблем, запуск которого был запланирован только через несколько недель. Но когда «Икар» пошел ко дну, планы на «Дедал» были отложены до тех пор, пока Лару не понял, что может извлечь выгоду из этой трагедии, превратив «Дедал» в своего рода музейный аттракцион для всех тех, кто хочет поглазеть на разрушение.

По внутренней связи мягко раздается объявление, и затем мы входим в док, и с серией мягких перезвонов вокруг нас расстегиваются ремни безопасности. Персонал поднимается на ноги, чтобы вывести нас наружу. София выдергивает мою руку из кармана и я стараюсь выглядеть непринужденно, когда она насильно сгибает ее в локте, чтобы она могла проскользнуть через нее, походя на другие пары. Прошло много лет с тех пор, как мне приходилось проходить через такое мероприятие, и маленькие навыки исчезли.

— Притворись, что ты играешь в исторической драме, — шепчет она. — Это то, что все они делают.

Мы направляемся через двери и оказываемся в другом мире. Сводчатый потолок парит над нами, сверкающие люстры преломляют хрустальный свет на каждой поверхности. Все отделано бархатом, золотом и бесценным полированным деревом. Подносы скользят по толпе, принимая заказы и предлагая еду и напитки. Гости кружатся в калейдоскопе цветов: мужчины в рассудительном черном, а женщины в каждом оттенке, который я когда-либо видел. Музыканты играют на возвышении в конце зала, и на мгновение я снова ребенок, выглядывающий маму в этой толпе.

Потом София толкает меня и кивает на красную веревку, оцепляющую один выход. Из него появляется группа посетителей вечеринки, во главе с гидом, одетым как солдат. Как один из мертвых пассажиров «Икара».

— Это отвратительно, — бормочу я, отводя взгляд. — Это должно было быть величайшим позором Лару. Пятьдесят тысяч человек погибли. Думает ли он, что если он выставит это перед всеми, словно у него есть право показывать это, они просто примут, что это не его вина?

— Это был самый громкий заголовок за последние десятилетия, — мягко отвечает София, — Для этих людей единственное, что было хуже смерти на корабле… пропустить это. Это позволяет им притворяться, что они были там.

— Без неудобств смерти, — бормочу я. — Лару заслуживает того, чтобы его планы были раскрыты Галактике.

Она отводит взгляд, когда музыканты переходят на вальс, музыка становится громче, и пары начинают выходить на танцпол.

— Он заслуживает правосудия. — В ее голосе слышится сталь, от которой у меня мурашки бегут по спине, что заставляет меня на мгновение задуматься, что значат для нее эти слова. Хотя ее улыбка, как всегда, такая же мягкая и приятная. С обеими ямочками… фальшивая. Может, я больше никогда не увижу ее настоящую улыбку. Люди вокруг нас начинают отправляться на танцпол, чтобы присоединиться к вальсу, и вскоре мы останемся стоять практически одни. Прежде чем я успею спросить ее, как может выглядеть правосудие, за которым она гонится, она тащит меня за собой в самую гущу событий. Нет лучшего места, чтобы спрятаться.

Несколько мгновений спустя я обнимаю ее, как позавчера… целую жизнь назад. Все точно так же, но ничего похожего на наш «Вальс бабочек». Я все еще ошеломлен ее внешним видом, до боли желаю наклониться и поцеловать ее, чувствуя ее прикосновения как электрический ток. Но это полмира отсюда, потому что, хоть я и пристально смотрю на нее, она отводит взгляд, отслеживая быструю смену толпы, наблюдая за выходами, впитывая каждую деталь. Для нее это работа. Она отсчитывает время, пока мы не сделаем нашу работу, и я покину ее навсегда.

— Выступления должны начаться примерно через десять минут, — говорит она, наконец, поворачивая лицо ко мне, чтобы она могла говорить мне на ухо, если я наклоню голову. — Вот почему я хотела быть на последнем шаттле. Меньше времени, чтобы разрушить свое прикрытие. Видишь парней по краям комнаты?

Я разворачиваю ее, чтобы взглянуть в ту сторону, позволяя своему взгляду пробежаться по людям, которые не танцуют, мужчинам и женщинам, стоящим через одинаковые интервалы. Они наблюдают за толпой так же, как и София, и, как бы вдруг мой взгляд фокусируется, я вижу их такими, какие они есть: охрана Лару.

— Засек их, — выдыхаю я. — Будем надеяться, что ни один из них не решит прогуляться во время выступлений.

— Они не будут, — уверенно говорит она.

— С чего ты взяла? Здесь можно только гадать.

— На самом деле нет, — отвечает она, когда мы огибаем другую пару, музыка нарастает. — Люди предсказуемы. Вот когда ты думаешь, что они ни за что это не сделают — вот тогда ты попадешь в беду.

И этого достаточно, чтобы заткнуть мне рот. Я провожу следующие несколько минут, придумывая и отбрасывая извинения, ища слова, которые убедят ее посмотреть мне в глаза без той настороженности, которая живет в ее взгляде сейчас. Пытаюсь игнорировать боль, которая хочет сковать мое горло и заставить меня полностью замолчать. И пока я занят всем этим, я следую ее шепчущим инструкциям, ведя нас через толпу, пытаясь скрыть, как ее дыхание на моей коже посылает искру тока прямо по моему позвоночнику.

Она ведет нас к колонне у входа в экспозицию, где мы можем ненадолго остановиться, чтобы не попадаться на глаза охране. Однако мы все еще видны с некоторых ракурсов, и она без колебаний откидывается назад. Она обвивает руки вокруг моей шеи, тянет мою голову вниз, чтобы ей было удобно шептать мне на ухо.

— Лару придет через минуту, — бормочет она, и я заставляю себя улыбнуться каждому, кто смотрит.

Следующие несколько минут определят нашу судьбу. Если нас поймают, пока мы пробираемся на выставку, когда она закрыта, наша жизнь может зависеть от нашей способности блефовать. Мне надо кое-что сказать, прежде чем мы сделаем это. Я должен попытаться.

— Прости, — бормочу я, изворачиваясь, чтобы шепнуть ей на ухо. — У меня есть оправдания, и я знаю, что ты не хочешь их слышать, поэтому я не буду пытаться. Я просто… мне очень жаль. Я никогда не хотел причинить тебе боль. Я никогда не собирался охотиться на тебя.

Она поворачивается ко мне лицом, и наши глаза встречаются. Как будто толпа вокруг нас просто тает, когда она держит меня в плену своего взгляда. Затем она шепчет, совершенно ясно, словно обливая меня холодной водой.

— Гидеон, мне все равно, что ты думаешь. Не хочу слышать, что ты хочешь сказать. Я здесь только из-за одного, и это Лару. Он заслуживает смерти.

Лед стекает по моему позвоночнику. В этот момент наши взгляды встречаются, и я вижу глубину этого в ее глазах.

— Смерть проста, — бормочу я. — Мы… — но я замолкаю. Потому что это прямо в ее глазах. Я вижу, как далеко она хочет зайти… я вижу, чего она хочет.

Я не знаю, как она это сделает, но я вижу, что она хочет сделать.

Я наклоняюсь ближе, лишенный дыхания, пытаясь подобрать слова. У меня есть минута, может, две.

— София, я… я не спал прошлой ночью.

Ее губы раздвигаются, когда она дышит, и я качаю головой, блокируя неприятный ответ, который, как я знаю, уже на подходе.

— Я не мог заснуть. Я разговаривал со своим братом. Ты когда-нибудь говорила со своим отцом?

Ее рот захлопывается, губы вытягиваются в тонкую линию, и она пытается оттолкнуться от колонны. В отчаянии я сжимаю ее руку, чтобы удержать.

— Пожалуйста, я умоляю тебя, просто выслушай меня одну минуту. Прошлой ночью я понял, что это преследование Лару сделало со мной. Это превратило меня в того, кто переступит через кого угодно, кто заплатит любую цену, чтобы погубить человека, которого я ненавижу. Человека, который забрал у меня моего единственного брата. И я делал это. Я пытался разрушить твою жизнь, потому что думал, что ты та, кто отдаленно связан с Лару. Пока я лежал без сна, разговаривая с парнем, который был моим героем, я понял, что давно его не слушал.

— Как мило, — тихо отвечает она, ее шепот скрипучий, будто слова продираются из нее. — Это не имеет ко мне никакого отношения.

— Разве ты не понимаешь? — Я практически спотыкаюсь о свои слова, мой собственный шепот свиреп. — Это все имеет отношение к тебе. Прошлой ночью я понял, что есть цена, которую я не заплачу, несмотря ни на что. Что есть цена, которую мой брат никогда бы не хотел, чтобы я заплатил.

Наши взгляды все еще неотрывны, и я вижу, как что-то шевелится в ее глазах. Я отчаянно продолжаю. Я должен заставить ее понять.

— Думаю, твой отец сказал бы тебе то же самое. Думаю, он сказал бы тебе, что есть цена, которую не стоит платить. Что это сделает с тобой, что ты потеряешь… ты не такая. Поверь мне, я был на краю этого обрыва, я смотрел прямо на него. Я не позволю тебе сделать это.

— Ты не я, Гидеон, — шипит София, выражение ее лица свирепо. — И ты меня не знаешь. Мы разные. Я потеряла отца, свой дом, всех, кто был мне дорог, и если я потеряю еще что-то, убрав Лару, пусть будет так. Все будет кончено, и ничего не имеет значения.

Ее глаза наполнились слезами, и я отчаянно хочу прикоснуться к ней. Не так, как сейчас, когда мои руки сдерживают ее, а правильно. Медленно, осторожно, чтобы она могла повернуть голову, если захочет, я провожу большим пальцем по ее скуле, вытирая слезы.

— Это важно, — шепчу я. — Ты не знаешь, сколько еще можешь потерять. О, Соф. Это важно.

Она не отворачивается, и тот факт, что она позволяет мне держать ее, заставляет все мое тело гудеть. Она на один градус оттаяла, всего на один, но когда ее глаза снова встречаются с моими, кажется, что это первые капли оттепели.

— Я не знаю, что еще делать, — шепчет она. — Это все, что у меня есть.

— Мы сделаем то, что планировали. Если мы найдем разлом, мы остановим Лару от захвата Совета. Мы можем это сделать, — опрометчиво обещаю я, зная, что не должен… зная, что не могу давать такое обещание. И потом, когда мы закончим, будет время заслужить твое прощение. Будет время оставить Валета позади.

Градус повышается. Еще пара капель, лед тает. Она чуть приподнимает подбородок, и мое сердце замирает, когда я узнаю приглашение. Медленно, благоговейно, я наклоняю голову, чтобы коснуться ее губ, а затем углубить поцелуй. Моя рука прижимается к холодному мрамору у нее за спиной, а ее рука скользит под пиджак, кончиками пальцев перебрасывая оборудование, которое я привязал к торсу, чтобы найти место, где они могут протиснуться сквозь тонкую ткань рубашки, к моей коже.

Во мне все гудит, я наэлектризован, и мне требуется несколько ударов сердца, чтобы понять, что некоторые из этих гудений являются внешними. Танцы приостановились для аплодисментов. Что-то происходит на сцене, но я все еще слишком рассеян, чтобы думать об этом. Я поднимаю голову, моргаю, и она на мгновение показывает мне свою ямочку, когда проводит пальцем, чтобы убедиться, что ее помада не размазалась.

— Он здесь, — шепчет она, хотя все еще смотрит на меня.

Я киваю, все еще неохотно отстраняясь. Все еще ища ее взгляд.

— Обещай мне, — бормочу я. — Мы сделаем это вместе.

— Вместе, — шепчет она, и мое сердце парит. Теперь, все, что ей нужно, это мягчайшие толчки, чтобы облегчить мне путь отступления, так чтобы я мог развернуться и проследить аплодисменты до сцены в передней части бального зала.

Месье Лару выходит на сцену.

Он выглядит так же, как и всегда. Пронзительные голубые глаза и коротко подстриженные белые волосы, лицо, узнаваемое во всей Галактике. Он окружен парой телохранителей, и сразу за ним идет пара, которая провела последний год на почти таком же количестве экранов головизоров, как и он. Даже с черным галстуком Мерендсен по-прежнему выглядит военным. Все дело в том, как он держится. Он смягчается только тогда, когда кладет руку на спину Лили Лару и ведет ее вверх по лестнице вслед за отцом, чтобы он мог встать между ней и фотографами у подножия лестницы.

Я общался с ними в текстовом чате десятки раз, а через каналы, которые я хакнул, блокируя их личные меры безопасности, я могу взглянуть на их лица в любое время, когда мне захочется. Но это первый раз, когда мы все оказались в одном физическом пространстве, и я замираю. Они выглядят точно так же, как и на рекламных щитах, от того, как она поворачивает голову, чтобы посмотреть на него, до того, как он обнимает ее, слегка улыбаясь, когда их глаза встречаются. Все знают, как эти двое смотрят друг на друга. Как будто в комнате больше никого нет. Я проглатываю момент горечи, которая всегда поднимается, когда я смотрю на них вместе на экране. Создается впечатление, что им так легко быть вместе.

София смотрит рядом со мной, но мы едва ли рискуем провалить наше прикрытие. Вся комната потрясена. Затем она переносит свой вес, шагает вперед к трио на сцене, как будто она забыла, что я тоже здесь. Я хватаю ее за руку, и она пытается стряхнуть меня.

— Что ты делаешь? — шепчу я, приближаясь к ней.

Она игнорирует меня, поворачивая голову, чтобы медленно осмотреть комнату. Она еще раз ловит головорезов из службы безопасности, останавливает взгляд на сцене, каждый мускул в ее теле напрягается. Как гончая, идущая по следу, заметившая свою добычу.

Я сжимаю ее руку.

— Пора идти, — шепчу я ей на ухо, таща ее обратно к колонне. Нервозность снова нарастает, меня охватывает страх, что она забудет свое обещание мне.

И внезапно, как будто было принято какое-то решение или заключение, она позволяет мне увести ее. Она поворачивается, чтобы взять меня за лацканы и прижать к колонне, затем вытягивается на цыпочках, чтобы поцеловать. Ее рука обвивается вокруг моей шеи, посылая еще один заряд электричества по моему позвоночнику, когда ее кожа касается моей, и ее губы касаются моего уха.

— Пора идти, — соглашается она. — Мы должны выглядеть так, будто мы крадемся… Ну, попробуй выглядеть так, как будто ты хочешь меня.

Нет проблем, Ямочки. Совсем нет проблем.

Мы держимся за руки, когда проскальзываем через дверь, пространство между моими лопатками дергается от дискомфорта, когда я поворачиваюсь спиной ко всей этой службе безопасности. Она использует свою хватку, чтобы остановить меня, когда я собираюсь пойти дальше по коридору, и вместо этого тянет меня на несколько шагов назад. Затем останавливает, чтобы отпрыгнуть еще назад и прижать ухо к двери, прислушиваясь к преследованию. Через несколько секунд она кивает.

— Расслабься, — говорит она, подходя ближе, чтобы начать одной рукой развязывать галстук, а другой расстегивать верхние пуговицы рубашки.

— Разве время уже настало? — я замираю, как только шутка вылетает из моего рта… может, она и согласилась, но я знаю, что еще не получил ее прощения.

Но она слегка улыбается и достает из сумочки тюбик губной помады, аккуратно наносит ее, затем тянет меня вниз, чтобы она могла прижаться губами к моему воротнику, оставляя на нем багровое пятно. Она отступает, чтобы еще раз осмотреть меня, затем выдергивает одну сторону моей рубашки, пока та не выскакивает из-под пояса.

Дальше ее собственные приготовления. Она растрепывает волосы, проводя пальцами по кудряшкам, пока они не ложатся криво, затем наклоняется, чтобы расстегнуть свои высокие каблуки, снимает их и хватает их за ремешки, чтобы было удобно нести. Если кто-нибудь увидит нас, они будут скорее всего смущены тем, что мы делали, выглядя вот так.

Когда она снова смотрит на меня, она опять становится стальной, ничего, кроме решимости в ее взгляде.

— Пойдем. Время не ждет.

Голубоглазый мужчина навещает маленькие пятнышки теперь лишь изредка, и больше никогда не приводит малышку с восторженным смехом, так преобразившим его лицо. Но те же звуки и цвета, что заливали тишину, заливают маленькое пятнышко, и сквозь них мы можем видеть больше этой Вселенной. Мы изо всех сил пытаемся многому научиться из их слов, букв и посланий, и образы говорят, неся за собой призраки сердец.

На это уходят годы, но мы находим голубоглазого мужчину и его дочь, и обнаруживаем, что она уже не такая маленькая. За годы плена мы узнали, как называется выражение лица этого человека, которое так очаровывало нас. И теперь ее лицо такое же, но для кое-кого другого, мальчика ее возраста. Она влюблена в первый раз, и мы чувствуем, будто мы влюблены в первый раз.

Голубоглазый мужчина держит в сердце ненависть к мальчику, и с течением времени все будущие возможности для мальчика, которого любит его дочь, сужаются: он умрет, и ее сердце разобьется.

Мы не можем знать, что будет с ее сердцем после.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

СОФИЯ

РЕВ В УШАХ не прекращается, даже когда плюшевый ковер в коридоре поглощает звуки моих спотыкающихся шагов, ступающих рядом с Гидеоном. Маленькая сумочка, висящая на плече, будто сделана из свинца, вес пистолета внутри нее тяжелее, чем любая физическая нагрузка.

Я была в комнате с ним. Мой мозг не позволяет это забыть. Я была в комнате с Родериком Лару и не убила его.

Но слабое мерцание вокруг сцены гарантирует присутствие защитного поля, и с Гидеоном рядом со мной я бы никогда не подобралась достаточно близко для моего единственного выстрела, чтобы получить шанс поразить свою цель. Служба безопасности была прямо там. На мгновение я потеряла себя, и если бы Гидеон не схватил меня за руку, я бы все равно попыталась. Возможно, я зря потратила свой единственный шанс.

Хотя я понимаю, что умнее было уйти и дождаться лучшего момента. Я не могу избавиться от чувства, что я должна была найти способ обойти его. Я вспоминаю список из тысячи вещей, которые должна была сделать. Убедить Гидеона, что нам нужно отключить охрану по всему кораблю, чтобы уменьшить наши шансы быть пойманными, и заставить его убрать поле для меня. Броситься на сцену, когда внимание зала было приковано к дочери и ее жениху. Все было бы сделано, тем более, что мне больше не нужно было оставаться под радаром. Это должно было быть путешествие в один конец.

А вместо этого я просто стояла, с рукой Валета на локте, с его губами у моего уха, в то время как Родерик Лару и вся его счастливая семья стояли на сцене и улыбались. Это все, что я могла делать, чтобы не кричать… не плакать… чтобы меня не вырвало.

Коридор, ведущий к выставке, и лифты вдали не подсвечены. На полу выложен ковер декадентского красного цвета, который был в моде, когда «Икар» совершил свое обреченное, первое путешествие. Мои босые ноги не издают ни звука, и даже шаги Гидеона почти бесшумны. Приглушенная музыка и смех из бального зала постепенно исчезают по мере нашего отдаления. Комнаты, открытые по обе стороны от нас, воссоздают то, как «Икар» когда-то выглядел, чтобы показать, как жили его пассажиры перед смертью. Справа имитация смотровой площадки. Слева каюты и общие комнаты, расположенные на разных уровнях корабля, от штабных кают до палубы военного персонала, и далее до первого класса. Рядом с каждой из них висит знак, информирующий посетителей «Дедала», что, надев очки «Икарус Экспириенс», они смогут увидеть, как выглядели эти комнаты после аварии.

Без трупов я подозреваю.

Я с трудом сглатываю, обхватив себя руками, чтобы перестать дрожать.

Гидеон смотрит на меня, его руки тянутся ко мне.

— Тебе холодно? — шепчет он и его голос разрушает тишину… и заклинание удерживающее меня.

— Нет, — бормочу я, заставляя себя говорить спокойно. Он опускает руки. — Давай перейдем к инженерному отсеку. — Я прохожу мимо него, отчаянно пытаясь собраться с мыслями.

Гидеон все еще верит, что мы оба здесь из-за того, чтобы найти разлом, саботировать планы Лару. Пусть он так думает… может, я все-таки смогу его использовать. Чтобы получить доступ к компьютеру, ему нужно обойти охрану, и, возможно, я смогу заставить его убрать поле безопасности, защищающее сцену. Или я могу включить сигнализацию, пока он делает свое дело, и пока охрана гонится за ним, я могу вернуться в бальный зал.

Он утверждает, что хочет разоблачить злодеяния Лару в Галактике. Я не могу поверить, что он настолько наивен, чтобы считать, что он может чего-то добиться. Какая справедливость в том, чтобы арестовать такого человека, как Лару? Даже если его адвокатам не удастся снять с него все обвинения, в лучшем случае он проведет несколько месяцев в «тюремной» камере, что сделает мой пентхаус больше похожим на реабилитационный центр. Гораздо более вероятно, что все это будет свалено на какого-то подчиненного из его компании, и Лару будет доминировать в следующих пятидесяти новостных циклах, выражая свой шок и ужас от того, что было сделано от его имени. Он, вероятно, бросит еще одно пособие семьям, «пострадавшим» от крушения, и от резни на Эйвоне, и в итоге выйдет из всего этого более обожаемым, чем когда-либо. Хотя число тех, кто видит его насквозь, растет, мы все еще капля в океане масс, и вопреки изложению фактов, в которые люди хотят верить, нас просто смоет.

Перед нами открывается воссоздание салона первого класса, когда мы направляемся к лифтам. Мои шаги замирают. Комната освещена слабым, теплым светом, но голографические проекторы выключены, нет ни призрачных пассажиров, ни музыки, ни подносов. Полная тишина легко дает нам понять, что мы здесь не одни.

Я хватаю Гидеона за руку, когда он начинает двигаться мимо меня, и его взгляд задерживается. Рядом с одной из роскошных кабинок с кожаной отделкой стоят Лили Лару и Тарвер Мерендсен.

Мы с Гидеоном отступаем в тень, ожидая какого-то признака, что они заметили нас. Но солдат обнимает ее, а она лицом уткнулась ему в плечо, и никто из них не смотрит в нашу сторону. Я была так занята тем, чтобы нас с Гидеоном не заметили, когда мы ускользнули, что, должно быть, не заметила, когда эти двое сделали то же самое. Пока мы наблюдаем, Лили Лару поднимает голову. Под макияжем ее лицо белое, губы обведены красной помадой, которая подчёркивает ее сжатый рот. На ней надето черное платье, как будто она скорбит обо всем, что их окружает. Теперь, присмотревшись, я вижу, что глаза солдата покраснели.

Солдат бормочет что-то, чего я не слышу, и в ответ девушка шепчет:

— Мы с тобой как призраки.

На мгновение я почти хочу их пожалеть. Что бы они ни сделали, с кем бы они ни были связаны, они единственные выжившие люди во Вселенной, кто находился здесь, кто знал людей, смоделированных в голограммах и мертвых сейчас, кто, возможно, даже был в салоне первого класса до того, как «Икар» упал.

Я видела это выражение на лице девушки Лару дюжину раз на Эйвоне. Как будто у нее все отняли, оставив только скелет того, кем она была. Если бы не волосы, платье, богатое окружение, она могла бы стать почти сиротой войны, ожидая, когда шрамы от травмы исчезнут. Я могла бы сэкономить ей время и сказать, что они никогда не исчезнут никогда.

Внезапно она протягивает руку, хватается за край стола, чтобы выпрямиться, морщится, и руки солдата обхватывают ее молниеносно. Голос его встревожен, слова ясны.

— Лили, ты здесь, ты со мной.

— Я их чувствую, — шепчет она, стиснув челюсти, едва шевеля губами, что на мгновение становятся видны сухожилия на шее. Потом все заканчивается, и она медленно выдыхает, снова выпрямляясь.

Мы с Гидеоном переглядываемся, и он взглядом задает вопрос: Кого их? — но у меня нет ответа. Полагаю призраки ее прошлого, спрашивают, почему она замешана в планах такого злого человека, как ее отец.

Солдат снова говорит, понизив тембр голоса, что теперь становится труднее разобрать слови, и девушка кивает в ответ. Он наклоняет голову, чтобы поцеловать ее в висок, и когда он отстраняется, она снова становится Лили Лару. Яркая улыбка, распрямленная спина — все признаки того, что я видела, стерты.

— Вот это моя девочка, — говорит солдат с усмешкой, и все клочки сочувствия растворяются. Хотела бы я так беспечно забыть о трагедии.

Я смотрю на Гидеона, собираясь наклонить голову и предложить нам двигаться дальше. Нам не нужно знать, что делают здесь эти двое, нам просто нужно держаться подальше от них… и обнаруживаю, что он наблюдает за парой так же пристально, как и я. Моргая, я понимаю, что его руки сжаты а кулаки так сильно, что костяшки пальцев побелели, и что салонные огни, отраженные в его глазах, мерцают, потому что в его глазах стоят слезы. Он смотрит на них так же, как я смотрю на рисунок своего отца. Как будто человек, обнимающий Лили Лару — это последний кусочек его, который он давно потерял.

Я колеблюсь, затем дотрагиваюсь кончиками пальцев до его рукава. Он резко вдыхает через нос, потом отворачивается, не глядя на меня. Не говоря больше ни слова, мы продолжаем путь, оставляя выживших «Икара» бродить по залам «Дедала» в одиночестве.

Лифты, которые Гидеон хочет использовать, расположены в крыле выставки, посвященной самой катастрофе, в зале, где представлено около двух десятков фрагментов обломков. Голографический текст, объясняющий каждый обломок кидается на нас, когда мы проходим мимо. Наше движение привлекает пусковые дисплеи, и они пытаются привлечь наше внимание. Но глаза Гидеона смотрят только на богато украшенные двери в конце комнаты, направляясь к ним в тишине.

Мы заходим внутрь лифтов, и я все еще пытаюсь найти нужные слова. Когда мы тихо скользим мимо этажей по пути к инженерному отсеку, я чувствую, как Лару все дальше отходит на второй план. Но каков мой следующий шаг? Гидеон, я знаю, что между нами много… всего происходит. Сейчас не время и не место для разговоров. Но, может быть, когда все закончится, как только мы получим необходимую информацию, мы сможем… да, что-то в этом роде. В связи с этим разве тебе не нужно убрать поля безопасности повсюду, просто чтобы убедиться, что ничего нигде не скрыто?

Я делаю осторожный вдох.

— Ладно, я отключил сигнализацию, — говорит Гидеон, прежде чем я успеваю хоть что-то сказать, а он смотрит на планшет. — Мне удалось изолировать только инженерный этаж и если мы остановим весь корабль, то весь ад вырвется на свободу.

Проклятие.

Я все еще думаю, что ответить, когда двери открываются, чтобы явить инженерный отсек, и я вынуждена следовать за ним в коридор. Возможно, если мы последуем плану Гидеона и отключим разлом, это отвлечет Лару от полностью охраняемого бального зала и даст мне возможность, в которой я так нуждаюсь. Часть меня тошнит от того, как легко улыбаться Гидеону и притворяться, что все в порядке. Но я никогда не забуду, что это Валет идет рядом со мной. Он никогда больше не будет просто Гидеоном.

На этом этаже нет богато украшенных атрибутов как наверху. Здесь все чисто и функционально. Слева от нас по стенам вверх поднимаются леса, металлический портал ведет к центру отсека. Из планов, которые я изучала, я знаю, что весь этот уровень открыт на несколько этажей вверх. Это похоже на огромный стадион с гиперпространственными двигателями в центре, с рабочими местами прижатыми к стенам, в виде металлических гнезд, что связаны со сложными лестницами. Таким образом двигатель можно просмотреть с десятков ракурсов.

Гидеон идет быстро, и я радуюсь, что мои туфли болтаются в руке, так что я могу идти с ним в ногу. Босыми ногами я спешу за ним по коридору и металлическая решетка на полу впивается в мою кожу. Возможно, это будет быстро. Возможно, мы быстро найдем разлом, отключим его, и вернемся на вечеринку. У меня еще есть время для выстрела. Я могу поправить волосы, макияж, вернуться в строй. Я так занята мысленным восстановлением себя, что дыхание выходит из меня с недостойным писком, когда я внезапно сталкиваюсь с широкой спиной Гидеона.

— Какого черта? — шепчет он, но его спина закрывает мне обзор.

Только когда я отхожу в сторону, я вижу сцену, раскинувшуюся перед нами. Наш коридор заканчивается балконом, выходящим к огромному пространству для двигателя, в несколько этажей в высоту. Лестницы ведут в обоих направлениях, и являются частью гигантской металлической паутины лесов и порталов… но не это заставило его остановиться.

В огромной пустоте, где должен быть гиперпространственный двигатель… где должен быть разлом — нет ничего. Массивные металлические когти, которые должны удерживать двигатель на месте, просто хватают пустой воздух. На мгновение я поражена тем же замешательством, что и Гидеон. Мы были так уверены, что план Лару с разломом будет выполнен здесь сегодня вечером. Теперь я борюсь с инстинктом развернуться на пятках и вернуться в бальный зал. С полем безопасности или без него, чтобы я могла выстрелить в Лару.

— Я войду в систему, — говорит он, резко мобилизуясь, прежде чем я успеваю что-то сказать, шагая по нашему маленькому балкону к лестнице в конце. Он продолжает говорить, стуча по ней, и я мчусь за ним. — Разлом в главном офисе вызвал огромные энергетические колебания. Он должен находиться где-то еще на корабле. Я прослежу за показаниями энергии и выясню где. Он должен быть где-то здесь. — В его голосе слышится нотка отчаяния, неуверенности, с которой он не готов столкнуться. На таком корабле не так много мест, где можно спрятать что-то столь же массивное, как разлом, который мы видели в главном офисе «КЛ».

— У нас не так много времени, — предупреждаю я его, когда мы достигаем основания возвышающейся установки. Это длинный ряд консолей, в основном бездействующих мониторов, расположенных над командными трекпадами. — Нет совсем, если мы направимся во второй отсек на корабле.

Гидеон даже не отвечает, его внимание приковано к работе. Раньше я почти наслаждалась, наблюдая, как он делает свое дело. Полная концентрация, более сосредоточен, чем кто-либо, кого я когда-либо видела. Наверное, я могла бы раздеться догола и лечь на стол перед ним, а он бы просто передвинул свой монитор, чтобы видеть поверх меня. В этом было что-то захватывающее, что-то привлекательное в том, как он просто исчезал в этой задаче.

Теперь… теперь я могу представить, как он следил за мной. Следовал за мной с таким целеустремленным вниманием.

Я смотрю поверх его плеча, как план корабля вспыхивает на его планшете. Мой разум снова возвращается к моему плану. Если наш маршрут поведет нас обратно через бальный зал, есть шанс, что я смогу ускользнуть от него, выискать возможность с месье Лару. Я могла бы…

Волосы на затылке встают дыбом, инстинкт предупреждает меня, прежде чем мой мозг интерпретирует звук, который сообщают мои уши: слабый гул открывающихся дверей лифта.

— Кто-то идет, — шиплю я, хватая Гидеона за руку, чтобы привлечь его внимание.

Он вскидывает голову и выдергивает провода из своего планшета, ныряя под консоль. Нет времени, чтобы сделать рывок в другую сторону. Я проскальзываю за ним, вставая на колени, хватая пригоршни многослойных юбок и запихивая их в свободное пространство вокруг себя, чтобы они не попадались на глаза. Как будто у платья своя жизнь, оно борется со мной, пытается высвободиться. Мое сердце колотится в такт шагам, торопящимся вниз по той же металлической лестнице, по которой мы спустились после лифта.

— Сук…, — слышится женский, грубый и раздраженный голос. Ее ботинки становятся видны, когда она достигает нижней части лестницы, а затем она сама появляется в поле зрения. Она высокая, с темной кожей и карими глазами, всего на пару лет старше меня.

Она в униформе службы безопасности, и хотя она выглядит непринужденно, ее правая рука находится всего в нескольких дюймах от кобуры на бедре, содержащей какое-то оружие. Это не форма «КЛ». Она один из сотрудников службы безопасности с посещающими планетарными делегациями. Те самые послы, которых мы пришли сюда защищать. Или, по крайней мере, Гидеон пришел сюда защищать. Она поворачивается прежде, чем я замечаю герб на ее куртке, и оглядываюсь на лестницу, где остался ее спутник.

— Его здесь нет, — кричит она через плечо. — Здесь ничего нет. Тебе лучше связаться с ними и сказать, что она может спокойно спускаться сюда. Они должны это увидеть.

В голове роится куча мыслей, сумятица переплетается с оправданиями. Она тут из-за разлома? Из-за двигателя? Будет ли это иметь значение, если она вытащит нас из-под консоли? Мои инстинкты уже включаются, связывая воедино историю. Мои волосы растрепаны, Гидеон сбоку. Я могу сказать, что мы улизнули с вечеринки. Я могу сказать, что двигатели меня заводят, и я хотела приключений в инженерном отсеке.

— Я только что ему позвонил, — говорит парень на лестнице, его голос проходит сквозь меня, электризуя. Я узнаю этот голос. Мгновенно, он вызывает пару смеющихся зеленых глаз, падение темных кудрей. Этот голос… из дома.

Мое тело берет верх, и даже не задумываясь, я вылезаю из-под пульта, на мгновение запутавшись в своем платье, пока вскакиваю на ноги.

— Флинн!

Он стоит на лестнице, с открытым ртом, неподвижный, как статуя. В этом черном костюме он так непохож на мальчика, с которым я выросла, но в то же время, ничего в нем не изменилось.

Щелчок слева выбивает меня из колеи, и я понимаю, что девушка рядом со мной вытаскивает пистолет.

Этот звук выводит Флинна из шока и заставляет спускаться по лестнице.

— Нет, нет, не трогай ее! — Он раскрывает объятия, и я бросаюсь в них, закрывая глаза, когда он крепко обнимает меня. К моему ужасу мои глаза начинают гореть от слез. Это то, как чувствуется доверие. Я думала, что начала находить его с Гидеоном, но теперь эта связь, потрепанная и сломанная его ложью и моей, бледнеет по сравнению с этим.

Девушка снова говорит, ее тон сухой.

— Я полагаю, ты уверен.

— Я уверен, ghrá*, - говорит он ей, когда отпускает меня. — Это София. Это она спрятала меня в городе, когда… — ему не нужно заканчивать предложение. Она знает. Я вижу это в ее глазах: она знает, кто я, и мое место в их истории на Эйвоне. О моем отце…

— Я понятия не имела, что ты будешь здесь с делегацией Эйвона, — говорю я, полностью осознавая, что бормочу. — О Боже, Флинн, я не могу поверить… ты понятия не имеешь, как сильно я… — я отступаю от него, чтобы посмотреть на девушку, наблюдающую за нами. Гидеон выползает из-под пульта. Он не выглядит довольным, увидев меня в объятиях Флинна. В то время как девушка Флинна не выглядит даже отдаленно угрожающей.

Потому что она именно такая. Хотя я и покинула Эйвон до того, как у нас появился официальный флаг, я узнала герб на ее куртке: кельтский узел вокруг звезды. И теперь, когда у меня есть понимание, не говоря уже о том, что Флинн назвал ее моя любовь, я знаю, кто она. Капитан Ли Чейз. Бич Эйвона. Защитник Эйвона, если послушать версию Флинна.

Флинн качает головой.

— Я думал, они отправили тебя в Парадиз. Какого черта ты здесь делаешь?

У меня перехватывает дыхание. Я здесь, чтобы прикончить Родерика Лару, кричат мои мысли. Но Флинн никогда не был склонен к насилию, и Гидеон попытается остановить меня, если узнает, что я все еще хочу смерти Лару. Поэтому я проглатываю клубок эмоций и вместо этого говорю:

— Я предполагаю, что мы здесь по той же причине, что и вы.

Флинн бросает взгляд на Гидеона, поднимая брови.

— Кто твой друг?

Для любого другого быстрое изменение темы было бы не последовательностью. Но я знаю, почему Флинн спрашивает.

— Кто-то, у кого есть основания полагать, что трансляция с Эйвона была правдой, — осторожно отвечаю я.

— Ты доверяешь ему? — Глаза Флинна возвращаются ко мне.

У меня нет ответа для него. Нет, я не доверяю ему. Нет, он монстр, который терроризировал меня весь последний год. Нет, и вы можете вытолкнуть его из ближайшего шлюза. Нет, но он мой единственный союзник.

— Мы здесь вместе, — говорит Гидеон, когда мое продолжающееся молчание начинает неловко растягиваться.

— У нас были основания полагать, что Лару что-то планирует на торжестве. — Я уклоняюсь от вопроса доверия, пытаясь игнорировать то, как брови Флинна взлетают вверх при слове вместе. Я смотрю на девушку, Чейз, которая все еще выглядит настороженной, хотя ее рука больше не висит над пистолетом. — Что-то, что связанно с… хм…

— С разломом. — Флинн заканчивает фразу за меня, заслужив резкий взгляд Джубили и испуганный взгляд Гидеона. — С таким же успехом можно узнать слона в комнате. Или не в комнате, в зависимости от обстоятельств. — Он кивает в сторону пустого пространства, где должен был быть гиперпространственный двигатель… или разлом.

— Если ты с Эйвона, — говорит Чейз, подходя к нам, — тогда ты поймешь. Мы должны убедиться, что то, что там произошло, больше никогда не повториться.

Флинн тяжело вздыхает.

— Послушайте, через минуту здесь будет остальная часть нашей команды. Я послал им сигнал, когда мы обнаружили исчезновение разлома. И тебе будет трудно в это поверить, но…

Он замолкает. Он видит по нашим лицам, что мы смотрим мимо него, на лестницу. Во главе нее стоит Тарвер Мерендсен в своем безупречном вечернем костюме, а рядом с ним Лили Лару во всей своей великолепной красе.

Как такое возможно? Я чувствую, как пульс стучит в висках. Остальная часть нашей команды, сказал Флинн, но перед нами стоит и смотрит на нас семья Родерика Лару.

Как эти четыре человека могли оказаться в этом месте? И все вместе?

И тогда я вспоминаю слова Гидеона, когда мы впервые встретились: что он был уверен, что выжившие с «Икара» столкнулись с теми же существами, которые терроризировали Эйвон в прошлом году… с шепотами, как Флинн назвал их в своей трансляции.

Я все еще пялюсь на них, и каждая моя последняя придумка вылетает у меня из головы, когда я понимаю, что Лили Лару смотрит мимо меня. Я оглядываюсь и вижу Гидеона. Когда я вижу его лицо, мое сердце поднимается еще на одну невозможную ступеньку. Серьезное, неулыбчивое, застывшее. И когда я снова возвращаю взгляд, лицо Лили Лару становится абсолютно белым.

Ее рот открывается, губы формируются в форме слова, которое я не могу определить. У нее уходят долгие секунды на то, чтобы перевести дыхание и заговорить, а когда она говорит, это получается тонкий, испуганный шепот.

— Саймон?

*ghrá (ирл.) — любовь, в данном случае скорее всего он говорит: любимая.

Дочь нашего хранителя; зеленоглазый мальчик из серого мира; девушка, чей отец умрет и оставит ее сломленной; поэт со сталью и красотой в душе; сирота, чьи мечты имеют такую надежду…

Скоро они все будут разбиты из-за мужчины с голубыми глазами, и когда это произойдет, мы увидим, кем они станут. Ибо если они падут, как пали мы, мы отвернемся от этой Вселенной навсегда и оставим ее во тьме.

Прослеживая их пути, их возможное будущее, мы видим тусклость там, где пересекутся их линии. Сдвинься так или иначе, и они пойдут своими путями, никогда не встретятся, никогда не покажут нам, каким может быть человечество.

Но есть… шестой. Добавь его к остальным и мрак рассеется. Это не так уж трудно, потому что его путь уже близок к пути дочери нашего хранителя.

Шесть жизней, шесть нитей. Мы увидим, как они переплетутся.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГИДЕОН

ГЛАЗА ТАРВЕРА МЕРЕНДСЕНА переводятся с моего лица на Лили. Он напрягается, на его лице явно вырисовывается удивление.

— Саймон? — вторит он… имя что-то значит для него. — Саймон, парень, с которым…

— С которым она должна была быть, — заканчиваю я за него, когда Лили не делает ни малейшего намека на ответ. — Саймон, который умер за нее, Саймон, которого она забыла, как только его отправили на линию фронта. — Я не хочу смотреть на лицо Лили, но ничего не могу с собой поделать. Она смотрит на меня так, будто я воскрес из мертвых. Она смотрит на меня, будто я просто еще один призрак.

Тарверу приходится взять ее под локоть, когда они спускаются по лестнице. Она не смотрит, куда ставит ноги, и практически спотыкается.

— Что, черт возьми, происходит? — требует он, теперь игнорируя Софию. Софию, стоящую всего в нескольких футах, молчаливую и бесстрастную. Софию, которая услышала, как я раскрыл еще одну ложь. Я и не понимал раньше, как много из того, что говорил ей, было ложью. Но теперь, видя, как ложь выстраивается одна за другой… и я думал, что не могу доверять ей?

— Саймон… — голос Лили едва слышен, брови нахмурены, первоначальный шок от моего появления, начинает спадать. Самое сюрреалистичное в этом моменте то, что ни она, ни Тарвер, похоже, не думают, что я никак не могу быть Саймоном, хотя бы потому, что он мертв уже много лет.

— Нет, — в конце концов, отвечаю я. — Но ты близко.

— О, мой Бог, — шепчет она. — Гидди*.

Я не слышал этого прозвища четыре года, и оно пронзает меня, как нож. Внезапно мне хочется снова свернуться калачиком в шкафу брата, спрятаться среди обуви, схем и коллекций открыток. Я сглатываю, заставляя голос звучать ровно.

— Бинго.

Тарвер кладет руку на спину Лили… сколько раз я видел, как мой брат также прикасался к ней?

— Лили, — осторожно говорит Флинн. — Это моя подруга София, она с Эйвона. Этот парень здесь с ней. Ты его знаешь?

Заметно собравшись, Лили выпрямляется и с трудом сглатывая, говорит:

— Это Гидеон. Тарвер, он младший брат Саймона Маршанта.

Глаза Тарвера немного расширяются, и хотя он не расслабляется, его голос становится спокойнее, когда он спрашивает:

— Саймон, тот юноша, которого убил твой отец за то, что он влюбился в тебя?

— Очень верно, — отвечаю я, прежде чем успевает Лили. — Но на самом деле вы оба меня знаете.

У него сужаются глаза.

— Я не думаю, что…

— Вы знаете меня как Валета.

В тишине, которая следует после моих слов, я слышу, как София дышит. Когда я краем глаза смотрю на нее, я вижу, как она медленно делает шаг к лестнице. Я почти вижу ее мысли, когда она подумывает о том, чтобы сбежать. И, на самом деле, я не виню ее. Она до сих не оправилась от знания, что я Валет, который терроризировал ее последний год. Теперь я добавляю к этому, что я старый друг семьи людей, ответственных за смерть ее отца.

Хотя «друг» немного неточное определение.

— Это он откопал информацию, которую вы прислали нам на Эйвон? — спрашивает Джубили, уставившись на меня.

Лили игнорирует вопрос.

— Это ты помог нам установить систему безопасности? — взрывается она, наконец, преодолевая шок и на короткое мгновение становится больше похожа на девочку, которую я знал в детстве. — Но почему… зачем ты на самом деле нам помогал?

Мышцы на моей челюсти напрягаются, вспышка гнева заставляет меня скрежетать зубами.

— К какому выводу вы пришли, мисс Лару? Вы раните меня. Исторически сложилось так, что обычно моя семья не обманывала вас.

Лили делает шаг вперед, отходя от Тарвера, ее глаза смотрят мне в лицо.

— Прости, что не пришла к тебе после… — ее голос срывается, и она пытается снова. — Мне было всего четырнадцать. Я была убита горем, и это была моя вина, я не могла…

Я чувствую взгляды Флинна и Джубили, но, что еще хуже, я чувствую, как София смотрит на меня, и какая-то отдаленная часть моего ума задается вопросом, сколько из этой истории она способна собрать по фрагментам. Сосредоточься на этом. Сосредоточься на ней. Не думай о Саймоне. Кровь ревет в ушах, несется, как ветер, как шепчущие голоса. Я пытаюсь сосредоточиться на этом, а не на девушке передо мной.

— Я любила твоего брата, Гидди. — Лили замолкает, не приближаясь ко мне, хотя по языку ее тела я могу сказать, что она этого хочет. — Я никогда не хотела, чтобы с ним что-нибудь случилось. И я никогда, никогда не забуду его.

Позади нее молчит ее жених. Ему должно быть больно слышать, как Лили говорит о своей так называемой любви к другому парню, но Тарвер этого не показывает.

— Ну, хорошо. — Я хочу засунуть руки в карманы, ссутулиться, спрятаться от всего этого. Межличностные отношения… в этом София мастер, не я. — Значит, нас таких двое. По крайней мере, у тебя не было проблем двигаться дальше.

— Это несправедливо. — Голос Лили немного учащается, заставляя кровь сильнее биться в ушах. — Гидди… Гидеон… только потому, что я влюбилась в Тарвера, это не отменяет моих чувств к Саймону. Саймон… Саймон всегда будет… со мной. Так же, как он всегда будет с тобой. — Она медленно и долго выдыхает. — Ты так на него похож.

— Ну, ты, должно быть, тогда не слишком высокого мнения о нас обоих, если твоя первая мысль была о том, что я помогал вам со службой безопасности, чтобы кинуть вас.

— Почему тогда такая секретность? — спрашивает Лили. — Зачем прятаться за псевдонимами и… почему бы просто не сказать нам, кто ты такой?

— Потому что я больше не тот, кем был, — выплевываю я в ответ, пытаясь успокоиться. — Младший брат Саймона умер тогда же, когда и он.

Лили медленно отвечает.

— Значит, это тоже на моей совести.

— Слушай, — говорит Тарвер, мягко вклиниваясь в разговор. — Что бы здесь ни происходило, сейчас не время и не место говорить об этом. Судя по всему, мы не единственные, кого ты обманываешь. Его взгляд скользит в сторону Софии, и внезапно я понимаю, что он понимает гораздо больше, чем кажется.

Когда я следую за его взглядом, София долго смотрит на меня, ее лицо безжизненное. Я знаю, что потерял ее. Я потерял ее в тот момент, когда она нашла игральную карту брата. Но теперь, с этой связью с Лили Лару, я потерял ее даже как союзника, и я не готов к глубине этого пореза, к его ожогу на груди. Это как ощутимый удар, настолько интуитивный, что я почти чувствую его вкус во рту, как горький поток меди.

Флинн Кормак наконец-то обретает голос и мягко произносит:

— Они здесь из-за шепотов. Они знают, что он с ними делает. Мы должны поговорить об этом.

— И мы это сделаем, — спокойно соглашается Тарвер. — Но мы с Лили должны вернуться, пока нас не хватились. Ей еще надо выступить с речью.

— Точно, не хотел бы пропустить шампанское и икру. — Мой голос звучит пронзительно, ненавистно даже для моих собственных ушей. Я хватаюсь за любую опору. Я в свободном падении.

— Вот и все, — вспыхивает Лили, ее глаза на мгновение становятся так похожи на глаза ее отца, что я делаю шаг назад. Этого огня у нее никогда не было. Я не единственный, кто изменился с тех пор, как мы были детьми. — Ради Бога, Гидеон, неужели ты думаешь обо мне так плохо, веришь, будто я приехала сюда, на Коринф, чтобы отпраздновать это… это отвратительное зрелище?

— Я ничего не знаю о тебе, — спокойно отвечаю я. — И не хочу.

— Ну, тебе это понадобиться, — говорит Джубили, ее рука покоится на плече Флинна. — Мы все здесь по той же причине. Мы все здесь ради этого разлома, чтобы выяснить, что ее отец делает с шепотом. Мы здесь, чтобы выяснить это и вытащить на свет.

— Флинн, как ты можешь… — голос Софии прерывается. — Она его семья.

— Да, это так, — быстро и резко отвечает Лили. — Так что я точно знаю, на что он способен.

У меня есть только несколько секунд, чтобы осознать, что, возможно, мы не на противоположных сторонах, что мы преследуем одно и то же, прежде чем рев в моих ушах внезапно усиливается. София делает шаг назад, качая головой, будто пытаясь прочистить ее, и внезапно я понимаю: это не пульс стучит в моей голове. Это совсем не в моей голове. Воздух полон шепотов, и прежде чем я успеваю заговорить, шепот превращается в крик, проносящейся по все длине палубы.

Он ударяет в Лили, как ураганный ветер, отбрасывая ее платье и волосы назад и сильно отбрасывая ее от Тарвера… но больше это никого не затрагивает. Для нас в воздухе царит тишина, которую можно ощутить лишь в космосе, за дюжиной разных шлюзов.

— Лили? — настойчиво спрашивает Тарвер, и я вижу, как он сглатывает. Во рту у него тот же вкус, что и у меня, густой металлический привкус, как у крови или электричества. — Ты…

— В порядке, — выдыхает она, хватаясь за него, когда она снова встает на ноги. — Это они. Я чувствую как они пытаются… Все в порядке. Я в порядке, все под контролем.

— Но разлома здесь нет. — Тарвер говорит тихо и быстро, его глаза осматривают Лили в поисках… чего-то, чего я не знаю.

— Его нет на корабле, — тихо говорю я, хотя не знаю, почему я хочу предложить им хоть какое-то утешение. — Я только что закончил поиски энергетического всплеска, когда вы прибыли и ничего. Мы думали, что он переместил его сюда, или что у него был второй… мы ошибались.

— Я в порядке, — бормочет Лили, поднимая голову, чтобы улыбнуться Тарверу. — Действительно. Я на секунду потеряла концентрацию.

— Я знаю, каково это. — Голос Софии прерывает Лили, как лазерный огонь шелк. Она, бледная с напряженным лицом, сжимает сумочку. — Эти голоса, этот металлический привкус… это ярость.

— Не совсем, Соф, — говорит Флинн, кладя руку на ее руку. — Лили… она причина, по которой мы здесь.

— Разлом здесь, — тихо произносит Лили. — Где-то поблизости. Я чувствую его.

— Смотрите, — говорит Тарвер, спешно выдыхая. — У нас нет времени объяснять почему, но Лили связана с этими разломами, и мы знаем, что последний есть где-то поблизости или на Коринфе.

— Связана, — вторит София, и я вижу, что это слово не делает его с ней друзьями.

Тарвер медленно кивает.

— Я не могу сказать, почему и как, но мы должны найти последний разлом и закрыть его, чтобы спасти ее.

София переводит глаза с его лица на Лили и обратно.

— Она Лару.

— Да, — мягко отвечает Флинн, все еще находясь рядом с Софией. — И именно из-за нее наша планета теперь свободна. Она — причина, по которой ты не размазана на какой-нибудь стене после того, как ярость солдата вступила во владение. Тебе нужно остановиться и послушать, Соф.

— Это правда, — неохотно и тихо говорю я. — Они оба помогли Флинну Кормаку и Ли Чейз освободить Эйвон. Я знаю. Я наблюдал.

Она открывает рот, чтобы продолжить. Но прежде, чем она успевает это сделать, другой голос прорезает тишину. На платформе, над нами, к нам идет мужчина и останавливается на вершине лестницы.

— Дорогая, — обращается месье Лару мягким голосом, зорко рассматривая нас глазами. — Мне было интересно, куда ты запропастилась.

*от английского Giddy — легкомысленный, ветреный, непостоянный.

Голубоглазый человек приходит и отсоединяет нас друг от друга, отправляя нас в новый мир. Последний мир, говорит он. Мы только мельком можем увидеть его, как и людей, столь многочисленных, что даже нам трудно увидеть их всех. Здания, что тянутся к небу, шум, свет и хаос складываются в единую картину.

Но нам не разрешается его исследовать. Мы остаемся ограничены. Мы заперты. Мы…

Я.

Я одинок здесь.

Одинок… но для голубоглазого мужчины.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

СОФИЯ

МЕСЬЕ ЛАРУ, ОДЕТЫЙ В безупречный смокинг, спускается по лестнице, засунув руки в карманы. Его голубые глаза скользят по нам четверым, останавливаясь, в конце концов, на ближайшей к нему Лили, которая стоит прямо за Тарвером.

— Они почти готовы к твоей речи, дорогая, — говорит он и его губы изгибаются в легкой улыбке, столь непринужденной, будто он не вошел в комнату полную напряжения, которое можно резать ножом. — Мне интересно, что заинтересовало вас здесь. Не могу сказать, что в моторных отсеках, есть что-то, что можно считать достопримечательностью.

Я не могу думать, не могу реагировать. Здесь нет ни охранного поля, ни самой охраны. Все, что мне нужно сделать, это залезть в сумочку, схватить пистолет и нажать на курок. Мой мозг выкрикивает приказы пальцам, но я не могу пошевелиться.

Лили нарушает ошеломленное молчание.

— Где разлом? Где шепоты?

— Дорогая, — он вытягивает обычно невозмутимое лицо. — Понятия не имею, о чем ты говоришь, но это может подождать, иначе мы опоздаем.

В голосе Тарвера слышится сталь.

— Все здесь понимают, о чем мы говорим. Ответьте на вопрос. Где последний разлом?

Месье Лару смотрит на него куда менее ласковым взглядом.

— Шепоты? Разлом? Откуда ты взял эти сказки?

— От меня, — отвечает Лили сквозь зубы.

— Он же на Коринфе, не так ли? — холодно спрашивает Гидеон. Он, по крайней мере, может говорить, я же все еще заморожена, неподвижна. — Он никогда не покидал главный офис «КЛ».

— Я уверен, что не понимаю, о чем вы говорите, — отвечает Лару. — Но если вы говорите о чем-то таком большом, как один из гиперпространственных двигателей, то не имеет смысла пытаться сдвинуть его с места, не так ли?

Голос Лили сильно отличается от его… она дрожит.

— Если бы ты только знал, что со мной происходит…

Он отвергает ее слова, быстро покачав головой.

— Дорогая, просто невозможно представить, чтобы какое-то гипотетическое существо в гипотетическом разломе могло добраться до тебя из главного офиса «Компании Лару». Мы на орбите… мы слишком далеко.

— Они могут добраться до нее с другого конца Галактики, засранец, — рычит Тарвер, сжимая кулаки. — Вы должны отпустить их и отправить обратно.

— Мальчик мой, — говорит Лару, вставляя какой-то механизм в свое ухо, возможно, какое-то устройство связи. — Как бы мне ни хотелось вас облагодетельствовать, в следующие несколько дней я слишком занят, чтобы сидеть здесь и обсуждать все это с вами. Лили, пойдем со мной. — Он наполовину поворачивается в сторону лестницы, словно ожидая, что Лили послушно пойдет за ним.

— Нет, — говорит Лили тихим, натянутым голосом. — Не в этот раз, папа. Я не могу продолжать в том же духе. Мы знаем о твоих экспериментах, об Эйвоне, о шепотах, о разломах… обо всем этом. И ты знаешь, что мы знаем. Мы не можем продолжать скрывать это, притворяясь счастливой семьей. Ты… ты уничтожаешь меня этим.

Спокойный на внешний вид Лару немного напрягается.

— С тобой все хорошо, — настаивает он. — И даже если этот разлом, как вы его называете, затрагивает тебя, есть гораздо лучшие способы обезопаситься от него, чем разрушить работу всей моей жизни. — Он с улыбкой касается устройства над ухом. Такие же жесты я видела у людей в главном офисе, когда они собирались использовать разлом на мне.

Осознание обрушивается на меня, как ледяной взрыв.

— Конечно, — шепчу я, от гнева у меня дрожат руки. — Вы никогда не создадите оружие, которое можно было бы использовать против вас. У вас есть способ сделать себя неуязвимым.

— Умная девочка, — отвечает Лару, его притворство исчезает. И хотя эти слова выглядят как комплимент, тон его жесток. — Ну что, мы здесь закончили? Они должны раздавать шампанское во время наших тостов.

— У вас была возможность. — Мой голос звучит тонко и напряженно, и мне приходится моргать, чтобы прочистить глаза от яростных слез. — У вас было средство, которое могло спасти всех на Эйвоне.

Лару приподнимает брови.

— Я искренне сожалею о тех смертях. Но всегда нужно быть готовым идти на жертвы в погоне за прогрессом. Если это принесет вам хоть какое-то утешение, подумайте, как много сейчас значит их жизнь… как много значит их смерть. Они бы трудились в безвестности в своей коротенькой, бессмысленной жизни на маленькой, бессмысленной планете. Теперь они часть чего-то гораздо большего, чем они сами. — Блеск в его глазах пугает меня гораздо больше, чем сами слова. Он верит в то, что говорит, верит в это всеми фибрами своей души.

Я двигаюсь, прежде чем успеваю подумать, дрожь в моем теле утихомиривается, все фокусируется на единственной цели. Я вытаскиваю пистолет из сумочки и наставляю его на Лару. Весь мой мир сужается на его лице.

Он едва реагирует.

Я смутно слышу низкий и дрожащий от напряжения голос Гидеона.

— София, не надо. — Он в нескольких шагах от меня, слишком далеко, чтобы успеть дотянуться до меня, прежде чем я нажму на курок. — Не делай этого. Ты обещала мне, что не станешь такой.

Не обращай на него внимания, говорю я себе, сосредоточившись на человеке перед стволом.

Тарвер и Лили стоят совершенно неподвижно, но ее отец просто смотрит на меня, как на какое-то очаровательное насекомое нового вида.

— Полагаю, я не смогу уговорить вас использовать эту штуку, чтобы застрелить мистера Мерендсена?

— Папа, — прерывает его Лили натянутым голосом. Сейчас ее голос особенно похож на его, когда борется за контроль.

— Шучу, моя дорогая, — отвечает он и протягивает руку, чтобы погладить ее щеку полусогнутым пальцем. Если бы я не знала его лучше, я бы посчитала его веселым, пожилым профессором или добрым филантропом. Я сглатываю, стараясь не обращать внимания на то, как липнут мои ладони, пытаясь удержать пистолет. Лару снова поворачивается ко мне. — На самом деле я знаю довольно много об этой молодой леди, — продолжает он. — Она недавно провела с нами некоторое время, и нам, наконец, удалось идентифицировать ее. Как бы мне этого ни хотелось, она не собирается стрелять в мистера Мерендсена.

— Нет, — выдавливаю я, напоминая себе как дышать. Я не смогу выстрелить, если буду на грани обморока от недостатка кислорода. — Не в него.

— София Куинн, — продолжает Родерик Лару, как бы читая по памяти. — Шестнадцати лет, с незапятнанной биографией до ее исчезновения в пути из космопорта Эйвона в приют на Парадиз больше года назад. — Лару обращает свою улыбку на меня. — Ты не первая, кто наставляет на меня пистолет, моя дорогая. Убери это, и мы обсудим все… тебе понравится. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе.

— Тут нечего обсуждать, — выплевываю я в ответ, меня охватывает гнев, что долго копился. — Если вы знаете кто я, тогда вы знаете, почему я здесь. Мой отец умер из-за ваших больных экспериментов на Эйвоне.

Лару только качает головой.

— Боюсь, моя дорогая, трагические события на Эйвоне унесли так много жизней, что я не могу надеяться, что вспомню их все, но я искренне сочувствую твоей утрате.

Он ничего не знает. Он вообще ничего не знает. Он вообще не… У меня опять трясутся руки.

— София, — произносит Лили мягким голосом и когда она говорит, ее взгляд внезапно наполняется сочувствием, к которому я не готова, не от нее. — София… пожалуйста. Опусти пистолет, и вы с Гидеоном можете пойти со мной. Поговорим после моей речи. Мы поговорим обо всем. — Она не смотрит на отца, даже когда он обнимает ее за плечи. Жест такой отеческой привязанности, что становится больно в груди.

— Просто опусти его, — голос не более чем шепот, и я чувствую Гидеона рядом с собой. Он как якорь, его тепло успокаивает меня. — София, пожалуйста. Это не ты. Я знаю тебя.

— Ах да, сообщник. — Глаза Лару устремляются на Гидеона. — У нас было достаточно улик, чтобы опознать мисс Куинн, но мы так и не смогли сфотографировать вас.

Я бросаю быстрый взгляд на Гидеона, который находится всего в нескольких футах от меня, мышцы его напряжены, челюсти сжаты.

— Я не очень фотогеничен, — отвечает он.

Брови Лару хмурятся, и скульптурные черты его лица превращаются в выражение задумчивого внимания.

— Теперь, когда я вижу тебя, ты кажешься мне знакомым. — Он слегка наклоняет голову, а затем, как бы общаясь на какой-то вечеринке или на благотворительной акции, замечает: — Разве я уже не убивал тебя однажды?

Звук, который исходит из горла Гидеона, скомканный и полный боли. Это то, что размораживает меня. Мой голос возвращается ко мне.

— Ты… ты сукин сын, ты кусок… — на этот раз у меня нет проблем с поднятием пистолета. Я держу его устойчиво, отбрасывая безопасность в сторону.

Время замедляется. Я слышу, как Гидеон выкрикивает мое имя, чувствую воздушный сдвиг, когда он поворачивается, чтобы броситься на меня. Я вижу движение Тарвера, его инстинкты остры, как бритва, когда он тянется к Лили. Я вижу, как его пальцы не успевают схватить ее за руку, когда Лили поворачивается к отцу. Ее волосы вспыхивают, как пламя. Я вижу ее лицо, ее панику, сердце, отраженное в ее глазах, и, несмотря на все, несмотря на то, что мой палец сжимает спусковой крючок, несмотря на мою ненависть, отчаяние и боль, я задаюсь вопросом, было ли такое же выражение на моем собственном лице в момент перед тем, как мой папа взорвал казармы.

Затем моя рука взрывается в огне, осколки пистолета рассекают мне подбородок, плечо, осыпая стену позади меня. Сила выстрела сбивает меня с ног, и когда я пытаюсь поднять голову, кажется, будто я пьяна. В моих ушах стоит звон. Мои движения медлительны и слишком плавные, мышцы не слушаются. Лару отшатывается, и мое сердце поет… но он отшатывается потому, что Лили оттолкнула его в сторону. Я слышу кричащий от боли голос Лили, и это кровь Лили, что забрызгала дисплей позади нее, и это Лили, которая падает на пол. Лили.

— Вы могли вернуть ее обратно. — Голубоглазый знает, что я слышу его, отрезанный в своей тюрьме из стали и электричества. — Ты мог вернуть мою Розу, но позволил ей сгнить, потому что ненавидишь меня.

Когда он приходит, он отсылает ученых, изучающих мое существование. Иногда месяцы проходят без его визита, а иногда он приходит каждый день, но его ненависть ко мне, к моему виду… не меняется.

— Ты еще не знаешь, что такое ненависть, — шепчет мужчина с обещанием в голосе. Он поворачивается спиной к моей тюрьме.

Ненависть. Если ненависть — это то, что он хочет… тогда ненависть — это то, что он получит.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГИДЕОН

В УШАХ ЗАЗВЕНЕЛО. Звук выстрела проносится в голове и меня ослепляет вспышка. Я бросаюсь к Софии, но растягиваюсь на полу, и только когда я осознаю, что она стонет, наполовину кричит, я стряхиваю пелену с глаз и ползу к ней.

Ее рука покрыта ожогами в том месте, где она соприкасалась со взорванным плас-пистолетом. Она истекает кровью из порезов на шее и плечах, где осколки зацепили ее. Есть дюжина причин, по которым это оружие запрещено, и наименьшая из которых заключается в том, что они незаметны даже для самых современных систем безопасности. Главная же причина состоит в том, что у вас больше шансов убить себя, когда он взорвется, чем на самом деле поразить вашу цель.

Я сгребаю Софию в объятия, паника во мне смывает все остальное: гнев, что она планировала это, страх из-за того, что произойдет с ней, когда она будет арестована, горечь, сохраняющаяся на языке после разговора с Лили Лару. Я прижимаю Софию к груди, и она не сопротивляется. Боль преодолевает все, что она сейчас чувствует ко мне. Она с трудом сглатывает, задыхается от необходимости кричать, прижимая раненую руку к груди.

— Ш-ш-ш, все хорошо, — бормочу я, прижимаясь губами к ее волосам. — Я с тобой. Я держу тебя.

Кормак падает на колени по другую сторону от нее, он в ужасе.

— О Боже, Соф.

Как будто звук его голоса открыл какие-то шлюзы, и теперь, внезапно, я начинаю слышать другие звуки. Кто-то кричит, кто-то задыхался, ревущая волна шепота накатывает снова в неподвижном воздухе. Я поднимаю голову, ожидая увидеть Лару на полу, но вижу, что он склонился над кем-то еще, отчаянно бормоча:

— Дорогая, — говорит он, и этот слишком культурный голос задыхается от эмоций. — Посмотри на меня… это папа, посмотри на меня.

Тарвер с белым лицом отрывает подкладку от смокинга, его челюсти напряжены и решительны. Он приподнимает тело на полу — Лили — и кладет ее голову себе на колени.

— Зацепило плечо, — говорит он дрожащим голосом, начиная перевязывать рану полосками шелка. — С ней все будет хорошо, просто…

Лару отвечает что-то резкое. Его лицо в этот момент преображается из-за такой ярости и ненависти, что я не могу разобрать, что он говорит.

Тарвер, однако, остается спокойным, встречая ледяной взгляд.

— Вы хотите, чтобы она истекла кровью?

Джубили, которая находится рядом с ним, стягивает с себя ремень и передает ему для закрепления импровизированных бинтов. Она пригвождает Лару таким взглядом, который, кажется, должен сделать с ним то, чего не сделала пуля.

Лару вздрагивает, тянется к руке Лили и, зажав ее между своими руками, подносит к губам.

— Держись, дорогая моя девочка.

София шевелится в моих руках, голос дрожит от боли, когда она бормочет:

— Это должна была быть не она… Зачем, зачем она это сделала? Я никогда не хотела…

— Потому что он ее отец, — тихо отвечает Флинн. — Потому что она любит его, а ты пыталась убить.

— Он — монстр, — шепчет София, изо всех сил пытаясь сесть. Часть шока от ее ранения начинает ослабевать.

— И он ее отец, — отвечает Флинн.

Лицо Софии кривится, из глаз текут слезы, смешиваясь с кровью на подбородке. Я изучил ее биографию. Я знаю, что случилось с ее отцом. И я знаю, как много голосов называли его монстром после его смерти. Каково это — любить кого-то, несмотря на то, что он сделал. Я крепко обнимаю ее.

— Я рядом, — шепчу я.

Лили шевелится, и этого достаточно, чтобы привлечь внимание обоих мужчин к ней. Тарвер как раз заканчивает перевязывать ее плечо шелковой подкладкой своего смокинга.

— Тарвер… — бормочет она, и я вижу, как лицо ее отца напрягается. Появляется выражение отвращения, когда он переводит взгляд на своего будущего зятя.

— Вот это моя девочка, — отвечает Тарвер, не обращая внимания на… или игнорируя взгляд, который он получает от Лару. Он улыбается, наклоняя голову, чтобы коснуться губами ее лба. — С тобой все будет в порядке.

— Ты опять мне врешь? — Ее голос такой тихий, что я едва слышу его.

Звук, похожий на смех, но без особого юмора, слетает с губ Тарвера.

— Не в этот раз, — отвечает он. — Обещаю. Ли, вызови врача, мы не можем ее передвигать.

Джубили встает на ноги и подбегает к точке связи на стене. В этот момент Лили шевелится.

— Я чувствую… — ее голос замолкает, и на какой-то ужасный момент мне кажется, что она мертва, что Тарвер что-то упустил, что ей было больно где-то еще. Но потом она говорит, и ее голос не похож на ее. Что-то в нем заставляет все мое тело замереть. — Злость.

Словно в ответ, шепчущие, вздымающиеся голоса в воздухе умолкают, оставляя нас в полной тишине. Рот снова наполняется вкусом крови, и, несмотря на то, что мои руки сжимаются вокруг Софии, мышцы начинают дрожать, как будто я поднимался в течение часа. Тело слишком истощено, чтобы бороться.

Спокойствие Тарвера рушится.

— Лили… Лили, посмотри на меня. Посмотри на меня, красавица, не… — его взгляд устремляется на Лару. — Сделайте что-нибудь! — кричит он.

— Я не понимаю, — медленно и тупо произносит Лару, глядя на то, что происходит с Лили, чего не видим мы.

— Она под влиянием, — огрызается Тарвер. — Это то, что мы скрывали от вас. Она связана с ними, и она знает, что вы все еще держите их в плену в последнем разломе здесь. Они хотят ее, разве вы не понимаете? Они пытались проникнуть в ее голову весь последний год. Вы должны закрыть разлом, отослать шепоты обратно. Немедленно.

— Я же говорил вам, здесь, на «Дедале», нет никакого разлома, — отвечает Лару. Лицо его побелело. — Там осталось только одно существо, это невозможно…

— Они убивают ее! Если они внизу на Коринфе, тогда звоните!

— Просто не может быть… — голос Лару срывается и задыхается. — Они не могут до нее добраться…

— Тихо, — это снова голос Лили, но под контролем, больше не сбивчивый, шепчущий или раненый. Она тянется, не замечая израненного плеча, мягко отталкивает руку Тарвера от себя, чтобы она могла сесть. — Я в порядке.

Тарвер молчит, и Лару тоже. Как будто эта вежливая команда была магическим заклинанием, лишающим обоих мужчин голоса.

— Что за странная вещь, — говорит Лили, медленно поворачивая раненое плечо, даже не замечая, что движение вызвало свежий поток крови, которая сочится из-под импровизированной повязки. — Боль так отличается от того, что я себе представляла.

Мороз покрывает коркой позвоночник и нарастает страх прежде, чем я успеваю даже понять, почему я боюсь. Я сжимаю Софию, и как будто она может читать мои мысли, она изо всех сил пытается встать на ноги. Мы вместе, шатаясь, встаем, стоя бок о бок.

Лили, заметив движение, поднимает голову, чтобы посмотреть на нас. Но вместо ярких, небесно-голубых глаз, так похожих на глаза ее отца, я вижу только черноту, словно пустые черные дыры.

Тарвер просто смотрит на Лили. Я впервые смотрю на него и действительно осознаю, как он смотрит на нее. Я был настолько ослеплен ненавистью к нему за то, что он заменил моего брата, что даже не заметил… Его чувства ясно написаны на его лице, и агония, отраженная там, когда он смотрит на Лили, заставляет мое собственное сердце болеть в ответ.

— Лили, — шепчет он. — Девочка моя.

Черные глаза Лили устремляются на него, и хотя ее лицо остается нейтральным, почти пустым, ее голос несет холод, такой сильный, что по коже бегут мурашки.

— Я знаю тебя.

Тарвер дрожит, стоя на коленях и тянет руку, чтобы взять Лили за руки, пристально глядя на нее.

— Лили, я знаю, что ты где-то там. Ты можешь бороться с этим. Ты сильнее, чем он. Пожалуйста… пожалуйста. Пожалуйста.

Лили долго смотрит на него, прежде чем по ее лицу пробегает рябь. Она слегка провисает, словно марионетка, у которой перерезаны нити. Ее глаза скользят вверх, чтобы замереть на лице жениха.

— Т-Тарвер?

У Тарвера перехватывает дыхание, и он тянется ближе, глядя ей в глаза, ища какое-то мерцание девушки, которая раньше была там.

— Лили.

Девушка всхлипывает и наклоняется вперед, прижимаясь губами к его губам, с отчаянным поцелуем. На мгновение больше никто не двигается. Вся комната сужается только до них двоих. Рука Тарвера поднимается, чтобы коснуться ее щеки. Лили придвигается, когда углубляет поцелуй.

Затем она резко отстраняется, открывая глаза — черные глаза — и коротко, безрадостно смеется.

— С тобой все так просто. — Она поднимает одну руку и, словно отмахнувшись от мухи, отшвыривает его назад. Сила удара посылает солдата в полет и он ударяется о дальнюю стену с тошнотворным хрустом.

Она поднимается на ноги, даже не вздрагивая, когда Ли Чейз мгновенно направляет на нее пистолет.

— Ты убил моих братьев, — говорит Лили… или то, что раньше было Лили, все еще глядя на Мерендсена. — Чтобы спасти свою шкуру… спасти эту шкуру — добавляет она, с отвращением показывая на свое тело, — ты убил их всех.

— Они хотели… они просили…. — Тарвер стонет, еле-еле поднимаясь с пола. Его глаза никак не могут сфокусироваться, и я знаю, что он едва ли в сознании.

— Ты врешь. Никто не просит о смерти. — Лили оглядывается вокруг, наклоняя голову, как будто хочет получше рассмотреть каждого из нас. — Хотя, может быть ты будешь, перед концом.

— Не двигайся. — Джубили целится пистолетом в Лили. Каждый мускул ее напряжен, тело уравновешено. — Я не хочу стрелять в тебя, но выстрелю, если ты сделаешь хоть шаг.

— Нет… Ли… — Тарвер одной рукой опирается о стену, когда поднимается на ноги. — Она там. Она все еще там. Не стреляй.

Ствол пистолета опускается. Автоматическая реакция на то, что явно было приказом.

— Черт возьми, сэр… — Она сжимает пистолет, явно разрываясь. Инстинкт повиноваться ему борется с инстинктом защитить его.

— Если ты застрелишь мою дочь, — холодно, но явно с трудом сдерживаясь, говорит месье Лару, — я лично буду смотреть, как тебя казнят.

— Все в порядке, — говорит существо внутри Лили, улыбаясь Джубили. — Я был первым, я самый старший, а теперь я последний в своем роде. Мне не нужно двигаться, чтобы убить вашего капитана.

Вдалеке раздается громкий, низкий рев, похожий на стон огромного зверя, который эхом разносится по кораблю. Только через полсекунды, когда пол под нами начинает содрогаться, и мы с Софией, шатаясь, отступаем к стене, я понимаю, что это было. Звук, который издает очень толстый металл, разрывающийся, как папиросная бумага.

Флинн неуверенно поднимается на ноги и встает рядом с Джубили, его движения замедляются.

— Мы уже встречались с такими, как ты, — медленно произносит он. Его голос успокаивает. Я могу уловить лишь слабые намеки на тот ужас, который должен быть в нем, тот же самый ужас, который заставляет Софию дрожать рядом со мной. — Мы знаем, что с тобой сделали, и мы не хотим причинить тебе вреда. Пожалуйста, дай нам сказать. Ты можешь уничтожить нас, когда тебе приспичит, но сделав это, мы уже никогда не сможем поговорить друг с другом. Ты ничего не потеряешь, если подождешь и выслушаешь нас. Уничтожь нас сейчас и эта дверь закроется.

Он даже лучше, чем был в эфире с Эйвона. Я бы сдался, если бы у меня была возможность. Но существо в Лили просто безучастно смотрит на него, не затронутое его мольбой.

— Я собиралась раздавить его, — комментирует она, глядя на Тарвера, прислонившегося к стене. — Но это гораздо лучше. Пусть он умрет, зная, что не сможет спасти ее. Пусть он умрет так, как должен был умереть — упав в склеп из искореженного металла и огня.

Слова звенят в воздухе, прерываясь отдаленными скрипами и стонами того, что происходит с кораблем. Некоторое время я не могу понять, что имеет в виду это существо. Металл и огонь… падают… И вдруг мои колени подгибаются.

— Ты не можешь… — мой голос срывается от страха, захлебывается от долгого молчания.

София приходит к тому же выводу, что и я.

— О Боже, — шепчет она.

Лили собирается обрушить «Дедал».

Как остальные расплачиваются, оказавшись в сером мире, я никогда не узнаю. Может ли моя родня по ту сторону разлома видеть меня, чувствовать меня, я не могу сказать. Все, что я знаю — это голубоглазый мужчина и связь ненависти между нами.

Он часто рассказывает мне о своей жене, дочери, работе. Он начал работу над парой кораблей, которые будут бороздить нашу Вселенную. Он рад поделиться со мной всеми успехами в своей жизни, уверенный, что они причинят мне боль.

Жаль, что я не вернул ему его жену, потому что тогда я мог бы использовать ее, чтобы высвободиться из этой тюрьмы. Отмеченная нашим прикосновением, она стала бы уязвима, как сосуд, ожидающий наполнения. Я мог бы забрать у него то, что он любит больше всего на свете, и улыбаться ему ее губами, пока он не тронется умом.

Я мог бы сказать ему, что его новая технология рискует пробить брешь в нашем мире. Я мог бы сказать ему, что игра с тканью Вселенной — это риск разрушения. Я мог бы сказать ему, что его новые корабли обречены.

Но у меня нет рта, чтобы говорить. И я буду ждать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

СОФИЯ

КОРАБЛЬ СОДРАГАЕТСЯ ОТ ЕЩЕ ОДНОЙ ДРОЖИ, отбросив меня на Гидеона. Я не протестую против его объятий, черт, мои руки сами обнимают его, но лишь потому, что мне сейчас все равно.

Мне плевать на Валета, меня не волнуют его связи с семьей Лару, мне плевать, потому что я работаю одна, я не предам, не влюблюсь и не привяжусь. Мы находимся на корабле, который падает с неба, и если это мои последние мгновения жизни, я проведу их, обнимая Гидеона.

— Обрушишь корабль, и тоже умрешь, — повышая голос вмешивается Флинн, чтобы быть услышанным при звуках крушения вокруг нас.

— Да ладно тебе. — Губы Лили изгибаются в едва заметной улыбке. У меня мурашки бегут по коже. Было бы проще, если бы она выглядела и вела себя не так, как будто это она и есть. Но я видела эту улыбку дюжину раз в журналах и в интервью по головизору, и если бы не ужасная тьма в ее глазах, я бы подумала, что ничего не изменилось. Это совсем не похоже на то, что произошло с моим отцом, который потерял самого себя, прямо перед тем, как войти в казарму. Эта… штука, что бы это ни было, все еще Лили. И все же это не так. Улыбка Лили становится шире. — Я разорву корабль на части, не пошевелив и пальцем. Думаешь, кораблекрушение убьет меня?

— Тогда подумай о тысячах, сотнях тысяч людей в округе внизу. Они никогда ничего не делали с тобой или твоим видом, и ты убьешь их всех, когда этот корабль ударится о землю. Сделаешь это, и ты будешь ничем не лучше Лару.

Улыбка Лили еще немного расширяется, и она отводит взгляд в сторону. Я почти забыла о Лару, и это осознание пронзило меня… я почти забыла о нем. Он все еще стоит на коленях там, где оказался после того, как подстрелили его дочь. Он смотрит на нее изможденным, покрытым морщинами лицом. Голубые глаза кажутся почти водянистыми, нерешительными, по сравнению с глубочайшим черным взглядом Лили.

— Правда, — отвечает она, все еще глядя на Лару с болезненным выражением отвращения и любви. — Я такая, какой меня сделал мой отец. — Она слегка наклоняется, чтобы положить руку на щеку Лару, и этот нежный жест заставляет меня вздрогнуть. — Но ты ошибаешься, когда говоришь, что я не лучше его.

Флинн не отвечает, и я знаю почему. Он провел всю жизнь в окружении людей, которые не хотели или не могли слышать логику, сострадание и разум. Он узнает безумие, когда слышит его.

Лили ждет, а когда не слышит ответа, ее улыбка иссякает, оставляя после себя что-то полное стали и огня.

— Родерик Лару — существо, которое определяет себя силой. И я… я лучше его во всех отношениях.

Корабль снова вздрагивает, раздается взрыв, от которого мое тело сжимается, паника и адреналин захлестывают меня, приглушая боль в руке. Каждая мышца кричит, чтобы я бежала. Но куда бежать? Чтобы добраться до шаттлов, нам пришлось бы направиться в сторону звуков разрушения… если там вообще остались шаттлы.

Лили оглядывается на отца и улыбается.

— Папа, — тихо говорит она. — Ты ведь пойдешь со мной, правда?

Губы Родерика Лару раскрываются, глядя на то, что на самом деле больше не его дочь… и, как будто срабатывает переключатель, его лицо меняется. Напряжение в его плечах спадает, губы раскрываются в дрожащей улыбке. Я вижу, что он сам верит в это с той же убежденностью, которая помогала ему верить, что существо в разломе никогда не сможет навредить его Лили.

— Ты меня прости, — шепчет он. — За Саймона, за «Икар»… ты простишь меня?

Штука-Лили тянет руку к его руке, чтобы подтянув, поставить его на ноги.

— Ты мой отец, — говорит она, целуя его щеку. — И я с тобой еще не закончила.

Лару долго смотрит на нее, прежде чем на его лице появляется улыбка. Преднамеренное выражение, когда он выбирает слепоту над реальностью.

— О, моя дорогая. — Голос Лару приглушен, и я почти ожидаю, что его глаза станут черными, как у Лили… но они остаются ясными и голубыми. Его собственная готовность обманывать себя — это все, что нужно Лили. — Сердце мое. Да. Пойдем.

Лили бросает еще один взгляд через плечо на Тарвера, чья рука, не держится за стену, а странно свисает. Он делает шаг вперед, пытаясь заговорить, но не говоря больше ни слова, наследница Лару и существо в ее сознании отворачиваются, ведя своего отца вверх по лестнице в сторону разрушения.

— Лили! — хрипло зовет Тарвер, и внезапно он бежит к ней, несмотря на травму, несмотря на то, что у него, должно быть, сотрясение, которое заставляет его спотыкаться. — Лили…

— Сэр, нет! — Джубили бросает пистолет, поворачивается, чтобы успеть перехватить Тарвера, и встает между ним и лестницей, по которой поднимается Лили. Он сталкивается с ней достаточно сильно, чтобы заставить ее застонать, но она не падает. Она обхватывает его обеими руками и тянет назад, сапоги скользят по металлической решетке пола. — Помоги мне! — кричит она, и Флинн мгновенно прибавляет ей сил, пытаясь помешать Тарверу следовать за Лили.

— Отпусти! — кричит Тарвер, изо всех сил стараясь не обращать внимания на женщину, которая тащит его назад. — Отпусти, отпусти меня… я должен… это приказ, лейтенант! — Он сильнее ее, сильнее их обоих, наполовину обезумевший от горя, страха и боли, едва соображающий.

Она борется с ним, задыхаясь, крича ему в ухо.

— Вы не можете спасти ее… Тарвер, шепот проследит, чтобы она выжила в этой катастрофе, и вы не сможете спасти ее, если умрете!

Он рычит какой-то ответ и на полсекунды вырывается из ее объятий, а затем она вначале размахивает рукой и ладонью ударяет его по лицу, а потом отпихивает его в сторону. Наполовину ошеломленный, он отшатывается к стене, где его удерживает Флинн, чьи собственные мышцы напрягаются от усилия.

Ли стреляет в нас глазами, и как будто этот взгляд для меня — выброс адреналина. Весь кислород возвращается в мои легкие.

— Ты можешь идти?

Я пытаюсь, чувствуя головокружение от смятения и шока, выпрямиться. Я киваю и чувствую, что Гидеон снова начинает дышать рядом со мной. Внезапно я понимаю, что пальцы моей здоровой руки переплелись с его.

— Я больше не буду сопротивляться, — говорит Тарвер, все еще пытаясь в полубессознательном состоянии, оттолкнуть Флинна от себя. — Я не хочу жить без нее. Я не могу. Я не могу. Ли… пожалуйста. Пожалуйста, оставьте меня здесь. Пожалуйста, Ли…

Джубили оглядывается на него через плечо, и я вижу боль в ее взгляде. Затем она присоединяется к Флинну и закидывает здоровую руку Тарвера на свое плечо.

— Флинн?

Он, кажется, понимает ее с первого взгляда и кивает в дальний конец палубы.

— Где-то здесь должны быть шаттлы… мы не успеем добраться до стартовых площадок послов. — Я повышаю голос, чтобы меня услышали из-за очередного металлического скрежета и кричу: — ремонтные шаттлы находятся вдоль той дальней стены. — Другая сторона этого огромного пространства едва различима в тусклых тенях.

Перед моими глазами мелькают заученные планы этажей, слишком разрозненные, чтобы быть полезными. Мы не должны были проводить здесь больше нескольких минут, но я все равно выучила всю палубу. Каждый может составить план. Это то, что выделяет людей, попадавших в трудные ситуации. Ничего не мешает им подготовиться к тому моменту, когда все идет не по плану. Мой шок начинает проходить, и боль распространяется по моей руке. Я слышу шепчущие голоса в ухе, и страх, окутавший меня, слишком плотный и слишком ощутимый, чтобы видеть сквозь него.

— Нам надо двигаться! — орет Джубили, все еще борясь с Тарвером. — Мы должны отступить, сэр! Гидеон, заставь ее двигаться, — кричит Флинн с другого бока бывшего солдата, все еще удерживая его.

Гидеон тянет меня за собой и когда он начинает бежать, мы оба спотыкаемся, потому что по полу проходит волна, что сбивает нас с ног и отправляет в полет. Мы пытаемся встать, наши пальцы все еще крепко переплетены, и когда я оглядываюсь назад, я вижу, наконец-то, бегущего Тарвера в окружении Флинна и Джубили.

Над нами раздается громкий, визжащий звук, который поджигает мои нервы, когда меня настигает мучительная боль, обжигающая мои обожженные руки, опаляющая мой мозг, пока я не вспоминаю, как бежать. С оглушительным хлопком одна из рабочих станций, прикрепленная болтами к стенам над нами, отрывается, ударяясь об пол всего в нескольких метрах справа от нас.

Я так резко торможу, что Гидеон теряет хватку на моей руке и делает несколько шагов без меня, когда я падаю на колени. Огонь в моей руке распаляется, в ушах звенит. Я смутно слышу его голос, зовущий меня по имени. Он приглушенный и нечеткий, как будто я под водой. Дальняя стена огромного машинного отсека теряет фокус, когда земля дрожит подо мной. Этот корабль падает с неба, и мы никогда не доберемся до шаттлов.

Мы наблюдаем из-за завесы между мирами, соединяя воедино то, что нашли другие. Дети взрослеют, каждый выбор, который они делают, сближает их, связывает их судьбы.

Наш род в сером мире не слышит нас, но мы их слышим. Они разрываются между отчаянием и надеждой, не приближая нас к пониманию этих существ. Остальные, удерживаемые в плену в том месте, где впервые появилось маленькое пятнышко, слабеют и устают. За многие годы никто не пришел, чтобы положить им конец или освободить их.

Есть один, которого мы больше не видим и не слышим — голубоглазый человек запер его так надежно, что мы ощущаем только слабое чувство, что он все еще существует.

Возможно, он найдет ответы, которые мы ищем.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГИДЕОН

ПОЛ ВЗДРАГИВАЕТ ПОД НОГАМИ, и я, спотыкаясь, направляюсь к Софии, все еще выкрикивая ее имя. Пока она, ошеломленная, не знает, что делать, я хватаю ее за здоровую руку и ставлю на ноги.

Кормак оглядывается после того, как он, Мерендсен и Джубили минуют нас, и я указываю ему рукой направление, где, я молюсь, должны быть пришвартованы шаттлы. Он уклоняется от падающих перил, что обрушиваются на палубу в ливне искр, а затем кричит что-то неразборчивое другим.

Толчком я заставляю двигаться мертвенно-бледную Софию. Она прижимает раненую руку к телу. Мы несемся через открытое пространство инженерного отсека, а я отчаянно пытаюсь следить за падающими обломками и так же отчаянно пытаюсь выбрать верный путь через разбитые рабочие места, балконы и порталы, которые валяются на нашем пути. На какой-то безумный момент я задаюсь вопросом, цел ли корпус — но если бы это было не так, мы бы это уже поняли. Нам бы немного не хватало дыхания.

Флинн и Джубили тащат Тарвера впереди нас, пока я сжимаю здоровую руку Софии, пытаясь блокировать ее крики боли, когда я тащу ее в обход дымящихся руин консоли. В последний момент я замечаю на нашем пути змеящиеся по земле искрящиеся провода, и я отталкиваю ее, снова заставляя ее споткнуться.

Я осознаю, что она все еще босиком. Она же сняла туфли, чтобы изобразить загулявшуюся гостью на случай, если нас засекут. Она, должно быть, уронила их во время стрельбы. Кровь окрашивает ее правую ногу в красный цвет, но я не могу остановиться, чтобы проверить, серьезно ли это. Когда мы меняем курс и снова направляемся к стыковочному шлюзу, весь корабль дрожит, и ударная волна бежит по полу в нашу сторону. София опять спотыкается, и я поворачиваюсь, чтобы поймать ее. Но когда ее руки обвиваются вокруг меня, я теряю опору, и следующее, что мы делаем — это падаем со всего размаху на пол, что выбивает воздух из моих легких.

Так ли это было для пятидесяти тысяч погибших на «Икаре»?

Я приподнимаюсь на локтях, втягивая воздух. Проход в стыковочный шлюз выходит из мрака. Остальные почти на месте, и всего в нескольких метрах впереди нас.

Флинн снова оглядывается, и его рука взлетает вверх и рот открывается от ужаса. Я вовремя оглядываюсь и вижу как один из огромных когтей, построенных для удержания части двигателя на месте, летит прямо на нас. Я выкрикиваю предупреждение, и мы с Софией двигаемся как единое целое. Она прижимается ко мне, я крепко обнимаю ее, быстрее перекатываюсь влево, чтобы оказаться под упавшим столом, лежащим на боку. Коготь врезается в него мгновение спустя, и, хотя стол сминается, он достаточно высок, чтобы его грань защитила нас. Дисплеи стола начинают коротить, извергая над нами искры.

Когда я поднимаю взгляд, стол начинает сгибаться пополам. Я бросаюсь на Софию, прижимая ее к полу, когда обломки толкают нас к зазору между столом и полом, и мы как бы оказываемся в крошечной, металлической палатке. Она кричит, и я понимаю, что ее раненая рука застряла между нами. Ее глаза расширяются, и я прижимаюсь к металлической решетке пола, отталкиваясь изо всех сил, чтобы попытаться сбросить с нас вес.

Затем две сильные руки, оказавшейся рядом с нами Джубили, хватают меня под руки, и она, стиснув зубы, вытаскивает нас из груды обломков. Я прижимаю Софию к себе, и мы карабкаемся последние несколько метров до открытого люка шаттла на четвереньках, где нас ждет Флинн, чтобы помочь нам попасть внутрь. Чейз бежит обратно к Мерендсену, чтобы поддержать его, после чего люк шаттла задраивается. Она что-то говорит ему на ухо, но мне не слышно из-за шума «Дедала», разваливающегося на части вокруг нас.

— Джубили, — кричит Флинн из кабины пилота, — если ты не хочешь, чтобы я управлял этой штукой, тебе лучше подняться сюда!

Джубили бросает еще один мучительный взгляд на Мерендсена, а затем освобождается, чтобы бежать к месту пилота.

— Хорошо.

Мы с Софией, запутавшись, лежим на полу, пока двигатель набирает обороты, и с мягким грохотом шаттл освобождается от «Дедала». Дыхание Софии разносится тихими стонами, и медленно замолкает. Я почти уверен, что это не хороший знак. Когда я открываю глаза, первое, что я вижу — ее руку, покрытую красными волдырями в том месте, где взорвался пистолет. Из ее ран течет блестящая жидкость.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть мимо нее, и вижу Мерендсена, прижавшегося к креслу с закрытыми глазами, и Флинна, с трудом пытающегося вставить его плечо. Каким-то образом Кормак выглядит таким же аккуратным, каким и был в начале вечера. Смокинг все так же идеален, один локон падает на лоб. Мерендсен же, напротив, потерял свой пиджак, который он порвал, чтобы приложить ткань к ране Лили, его белая рубашка вся в крови.

— Готовьтесь, — кричит Джубили с места пилота. Мерендсен ни на что не реагирует, даже когда Флинн вправляет ему плечо. Флинн, игнорируя его еле заметное вздрагивание от боли, пристегивает его к креслу и хватается за другое кресло, чтобы не упасть Я сажусь рядом с Софией и прижимаю ноги к нижней части ряда сидений, когда шаттл резко поворачивает влево, наклоняясь под углом сорок пять градусов так, что двигатель орет в знак протеста. — Повсюду шаттлы и обломки, — предупреждает нас Джубили. — Держитесь за что-нибудь, я освобождаюсь от поля.

Мы все держимся на своих местах, пока она это делает, а я еще и обнимаю лежащую рядом Софию, прикрыв глаза. Я начинаю молча считать, пытаясь отвлечься во время лавирования. Живот поднимается к горлу, а сама рама шаттла дрожит от напряжения. Я достигаю ста двадцати семи, прежде чем мы выравниваемся, и Джубили ставит на автопилот, отрываясь от стула.

— Можно передвигаться, — говорит она, глядя сначала на Флинна, а затем на Тарвера, который теперь смотрит в иллюминатор так, что его тело провисает на ремнях.

— Пожалуйста, — шепчет он. — Пожалуйста, только не это.

Как один, мы вскакиваем со своих мест к иллюминаторам, выходящим на одну сторону шаттла.

Я могу вспомнить дюжину вещей, о которых он мог бы умолять, но одного взгляда достаточно, чтобы сказать мне, что ни одна из них не сбывается.

«Дедал» падает.

Накренившись на бок он распадается в небе. Секции размером с небоскребы отрываются от его корпуса, падая на город внизу. Он невероятно огромен, и все же мой разум продолжает видеть модель корабля, раскалывающегося на куски, как будто чудовищность происходящего не может быть реальной.

Первые обломки падают на город внизу. Дыхание покидает мое тело, когда я вижу, как один прорезает полосу шириной в четыре квартала по пригороду Коринфа, далее катится по земле и прорезает жилые комплексы, как нож масло. Далеко под нами расцветает пламя. Черные клубы дыма скрывают руины. Падает следующий обломок. Металл на мгновение поблескивает на свету, прежде чем погрузиться в пламя и дым.

Я наблюдаю, как умирают тысячи людей, а когда обрушится основная масса «Дедала», я буду наблюдать, как умирают сотни тысяч людей. Я могу произнести эти слова про себя, и, хотя они кружатся в моей голове в ужасном скандировании, я не могу их осознать. Коринф непобедим. Коринф всегда там. Коринф всегда будет там.

Коринф в огне.

— Пожалуйста, только не это, — снова шепчет Тарвер рядом со мной, прислонившись лбом к иллюминатору. Слезы текут по его щекам, когда «Дедал» стонет, падая на город.

Это все равно, что наблюдать, как камень падает в воду. После сильного удара обломки подлетают вверх. Огромные части руин корабля разрушают целые здания, отправляя в пространство пыль и дым, оставляя раскореженный металл и пламя.

Коринф в огне.

Я отворачиваюсь от иллюминатора, когда София подходит ко мне. Она обнимает меня, и я прижимаю ее к себе, зарываясь лицом в ее волосы. Я вдыхаю ее тепло, ее жизнь, отчаянно пытаясь блокировать образы умирающего города, который я вижу даже с закрытыми глазами. На данный момент мы не Валет и мошенница, и нет никаких ухищрений, когда она притягивает меня к себе. Когда я поднимаю голову, Флинн обнимает Джубили, и она что-то шепчет ему на ухо, отчего он только крепче сжимает ее.

А Тарвер Мерендсен остается один, белый, как простыня, в окровавленной рубашке, все еще смотря в иллюминатор, будто наблюдая за собственной казнью.

И в тот момент, чтобы я не имел против него, какая бы часть меня не обвиняла его в том, что он занял место моего брата — эта часть растворяется в ничто. Саймон хотел бы, чтобы именно такой человек был рядом с Лили. Я осознаю это сейчас.

Он любит ее. Наблюдая за смертью и разрушением внизу, зная, что существо, осуществившее это, украло ее у него, я понимаю, что он продолжает ее любить.

— Тарвер, — хрипло зову я, даже не пытаясь откашляться. Я думаю, что мои щеки тоже мокрые, так и должно быть. Мой мир кровоточит под нами.

Он поворачивает голову, во взгляде горит одержимость.

— Мы еще не закончили, — тихо говорю я.

Все еще прислоненная ко мне София поднимает голову.

— Черт возьми, нет, — говорит она со сталью в голосе, что никто не осмелится противоречить ей.

Никто этого и не делает.

— Нам нужно найти место посадки, — говорит Джубили, проходя мимо нас, чтобы проверить автопилот. За ней я вижу еще одну группу обломков, исчезающую в густом облаке дыма, теперь покрывающем полосу разрушения на севере города. — Этот шаттл предназначался только для технического обслуживания, производя поставки на корабль. Он не заправлен, чтобы оставаться здесь надолго.

— Куда мы можем отправиться? Где безопасно? Мы понятия не имеем, сможет ли нас найти Лили, — тихо вопрошает Флинн, пробегая рукой по своим кудрям, явно находясь в раздрае, как и мы все.

Я смотрю на Джубили. Она собрана как солдат на службе, на ее каменном лице нет ни намека на чувства, когда она смотрит на нас четверых. «Крепкий орешек» Чейз — так ее называли на Эйвоне. Я прочел это в ее досье. Это все равно впечатляет, когда видишь лично. И возможно, из-за того, что когда я смотрю на нее, я думаю о солдате, который до сих пор живет внутри нее, у меня появляется идея. Внезапно, я знаю, куда мы должны отправиться.

— Я знаю одно место.

Четыре головы поворачиваются в мою сторону.

— Я знаю женщину, ее зовут Кумико. Она бывший солдат.

— Мы можем доверять ей? — в конце концов спрашивает Джубили.

София задавала мне тот же вопрос о Мэй, и я чувствую ее взгляд. На этот раз я с трудом сглатываю и отвечаю.

— Не знаю. Не могу обещать. Но вы с Мерендсеном бывшие военные, это кое-что для нее значит. И она была размещена на Эйвоне. Она знает, на что способен Лару. Я имел дело с ней раньше, как Валет. Она доверяет ему так же, как доверяет кому бы то ни было. У нее есть охрана, это практически крепость. И у нее будут медикаменты. — Я стараюсь не смотреть на руку Софии, на ее лицо, где осколок пистолета рассек подбородок.

— Мы не можем оставаться здесь. — София кажется измученной, и когда я обнимаю ее, она просто наклоняется ко мне, положив голову мне на плечо. — Мы должны использовать… неразбериху, чтобы приземлиться.

Неразбериху. Сотни тысяч жизней, которые были уничтожены прямо под нами. Миллионы людей, которые только что потеряли ребенка, или родителя, или любимого. Нет ничего, что мы могли бы назвать справедливым, и надтреснутость в ее голосе говорит мне, насколько она близка к тому, чтобы сломаться. Мне и самому не лучше.

Джубили смотрит на Флинна, потом встречает взгляд Софии. Она не пытается поймать взгляд Мерендсена, который сейчас наклонился вперед и держит голову в руках. Затем она медленно кивает.

— Дай мне координаты.

Мы приземляемся на крыше комплекса Кумико, и когда шаттл садится на нарисованный крестик посадочной площадки, в окнах лестничной клетки появляется полудюжина пушек, нацеленная на нас.

— У нас будет шанс представиться до того, как нас застрелят? — спрашивает Флинн, глядя на них через иллюминатор. В свете аварийного освещения шаттла все видно смутно.

— У нас будет шанс, — говорю я. — Они бы открыли огонь по нам во время приземления, если бы Кумико хотела этого.

— Утешительно, — бормочет Флинн.

— Хорошо, что она этого не сделала, — говорит Мерендсен, присоединяясь к нему у иллюминатора. — Это технический шаттл, без брони.

У нас есть только пистолет Джубили, а пистолета Софии уже давно нет. Я засунул свой набор для взлома в карманы и привязал его к телу под одеждой. Если я полностью ошибся, и меня где-то запрут, у меня будет выбор оружия. Предполагая, конечно, что люди Кумико не просто застрелят меня.

Я поднимаю руки и спускаюсь по ступенькам шаттла. Джубили прикрывает меня от двери люка со своим пистолетом.

Коренастая фигура появляется в дверном проеме, ведущем снизу вверх, неся аварийный фонарь и поднимая его высоко в одной руке, чтобы осветить посадочную площадку. Она одета в черное, на лице повязан платок, и если у нас не хватает оружия, то у Кумико его достаточно. У нее пистолет толщиной с предплечье, и она дергает ствол, давая мне сигнал остановиться в нескольких шагах от шаттла.

— Отлично, ты можешь остаться здесь.

Я медленно втягиваю воздух и выдыхаю.

— Кумико, это я…

— У тебя есть имя для меня? — обрывает она меня, поднимая пистолет. Она делает еще что-то, что издает щелчок, и я почти уверен, что безопасности приходит конец.

О, черт.

— Валет, — говорю я, руки дергаются от желания опустить их, защитить себя. — Валет Червей.

Ее рот раскрывается.

— Пароль, — требует она собравшись, и на мгновение я теряюсь. Пароль? Мозг начинает лихорадочно работать, перебирая память, чтобы найти это слово, и как только я начинаю паниковать, вот и оно. Когда я создавал форум для ее отряда, мы вместе выбирали пароль, который позволил бы любому из нас взломать его, на случай, если их обнаружат. Тогда я думал, что потакаю ее паранойе.

— Trodaire, — выдавливаю я заикаясь.

Медленно, она опускает оружие.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Это невероятно длинная история, — начинаю я. — Я здесь с… — я замолкаю, не зная, что сказать. Друзьями?

Это уж чересчур.

Но она не слушает. На самом деле, она смотрит мимо меня на дверь шаттла.

— Капитан? — голос Кумико неуверенно понижается, становясь мягче. — Капитан Чейз? — Она опускает платок, обнажая нижнюю половину лица.

Джубили Чейз медленно спускается по ступенькам и становится рядом со мной, опустив пистолет. Я стою спокойно, молча желая, чтобы Кумико не взбесилась и не начала стрелять.

Но оказалось, что мне не о чем беспокоиться, потому что Кумико просто смотрит на Джубили, как будто увидела привидение, и медленно качает головой.

А Джубили спокойно смотрит в ответ.

— Капрал Мори? Какого черта ты здесь делаешь?

Мы наблюдаем, как они растут. Мы втроем одиноки, и не знаем, видят ли другие то, что видим мы, но мы продолжаем нашу миссию, ищем ответ на наш вопрос.

Девушка, чьи сны нас так очаровали, теперь солдат, и хотя она меньше и моложе других, она тренируется усерднее, чем любой другой. Она уже показывает сталь, которая привлечет к ней поэта. Смена нескольких символов на военном документе, пролетающем через нашу Вселенную, отправляет ее служить вместе с ним.

Они будут друзьями. Она будет учиться у него, но они не станут парой. Она останется здесь, с нами, в сером мире.

И мы будем оберегать ее.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

СОФИЯ

Я ПРИХОЖУ В СОЗНАНИЕ от жара и боли, садясь в вертикальное положение с придушенным стуком колотящегося сердца. Рядом сразу оказывается кто-то, кладя теплую рука на плечо, и тихо, на ухо, призывая меня лечь обратно.

— Гидеон? — хрипло зову я, пытаясь отогнать сон и дрему.

— Он в порядке, он с Мори и Джубили. — Я моргаю, пытаясь сфокусироваться, и лицо Флинна оказывается передо мной. — Оставайся на месте, Соф, ты еще какое-то время будешь слаба.

Я позволяю ему уложить меня обратно на то, что кажется военной койкой, и с дрожью вздыхаю. Я не чувствую своей руки, и после укола страха смотрю вниз. Она все еще на месте, только завернута в кокон бинтов и онемела вниз от плеча. Мы в большой, тусклой комнате. Свет странно падает на голые цементные стены. Тут и там рассредоточены несколько человек, лица которых я не узнаю. Они выглядят напряженными и испуганными, некоторые лица заплаканы, некоторые безжизненные. Пара из них сгорбилась над наладонником, пытаясь, и, похоже, безуспешно, поймать сигнал.

— Где мы? — шепотом спрашиваю я.

— База Мори. Кумико Мори. Подруги Гидеона. Ей также довелось служить на Эйвоне с Джубили.

Я смотрю на него, пытаясь заставить мозг работать сквозь густой, непроницаемый туман, окутывающий мои мысли.

— А как так получилось…?

— Она солдат, подвергнувшийся ярости, — тихо отвечает он. — Она и остальные здесь… все эти солдаты когда-то были на Эйвоне, переназначенные после того, как шепоты заставили их сорваться. Из того, что она мне рассказала, они занимались здесь тем же, чем и мы — пытались выяснить, как уничтожить Лару.

Ни один из верхних фонарей не горит. Все, что я вижу, это пара светодиодных лампочек и аварийный фонарь.

— Почему… что со всеми этими… — но я не могу вспомнить слова, которые мне нужны, не могу заставить губы сформировать их.

Флинн прослеживает мой взгляд, направленный к аварийному фонарю, стоящему на упаковочном ящике рядом с моей койкой. Его взгляд возвращается ко мне.

— Что ты помнишь? Нам пришлось усыпить тебя, чтобы обработать руку. У нас не было выбора, ты держала… — он сглатывает, лицо становится мрачным, а глаза немного дикими. — Нам пришлось тебя вырубить.

Я прочищаю горло, мой голос звучит грубо и надтреснуто, будто я кричала. Или визжала. Я закрываю глаза и глубоко вздыхаю.

— Я помню «Дедал».

Флинн находит пальцы моей здоровой руки и обхватывает их, сжимая.

— Удар после падения обесточил все, по крайней мере, на километры. Связь потеряна, сети высокого напряжения вырублены. Гидеон даже не может войти в гиперсеть, это то, чем он и Мори сейчас заняты.

— Что насчет… — но мой голос замирает, когда в памяти всплывает образ улыбающейся наследницы Лару с черными глазами. Я даже не могу заставить себя произнести ее имя. — Л-Л-Лару? Что насчет Лару?

— Мы не знаем. Мы пока ничего не знаем.

Я делаю еще один вдох, а затем снова пытаюсь сесть, отталкивая руку Флинна, когда он пытается остановить меня.

— Флинн, я пыталась… — мой голос срывается. — Лару стоял прямо там. Я не могла оставить его в живых. Я не могла…

— Шшш, я понимаю. — Флинн стал выглядеть старше за прошедший год, чем следовало бы. Зеленые глаза остались такими же, волосы темные и волнистые. И все же он кажется каким-то более реальным, чем был раньше, твердым, теплым. Боль в его взгляде, симпатия, так глубока, как никогда. — Я понимаю, Соф.

— Это моя вина, — шепчу я, слишком онемевшая и слабая, чтобы плакать. — Если бы я этого не сделала…

— Ничего подобного, — прерывает меня Флинн. — Судя по тому, что мы узнали от Тарвера, это уже давно тянется. Этот шепот пытается добраться до Лили с тех пор, как они с Тарвером оказались на той планете вместе. Я думаю, что боль просто нарушила ее концентрацию… в конце концов, он бы все равно заполучил ее.

Но такого бы не произошло на борту «Дедала». Тысячи людей, десятки тысяч, может быть, даже сотни тысяч сейчас… они были бы живы, если бы я не пыталась убить Родерика Лару.

— Я хочу видеть Гидеона, — слышу я себя к своему удивлению. — Разве он…

Но прежде чем я заканчиваю вопрос, Джубили входит в одну из дверей с Гидеоном и женщиной с короткими, черными волосами и косынкой на шее. Кумико, подсказывает мой мозг. Капрал Мори. Trodaire, которая застрелила на улице Гаррета О'Рейли и нарушила перемирие. Но потом мой отец убил гораздо больше одного человека из-за ярости Лару, и его взрыв привел к войне. Мои мысли так переплелись со злостью и горем, что я не знаю, что и думать, глядя на бывшего солдата рядом с капитаном Чейз.

Гидеон отходит он них, его ноги направляются к моей койке, прежде чем он поднимает голову и видит, что я сижу… его шаги замедляются на секунду, а затем ускоряются, когда он бежит. Флинн смотрит на меня, уголки его рта дергаются, когда он отступает, освобождая место для Гидеона, чтобы тот присел рядом со мной.

— Эй, Ямочки. — В его глазах, в голосе заметно облегчение… и все же что-то сдерживает его, заставляет замешкаться. Внутри него идет война, его рука дергается, будто он хочет дотронуться до меня, но не может. Это не ты, сказал он, когда я наставила пистолет на Лару. Я тебя знаю.

— Эй, — шепчу я в ответ. Ты никогда меня не знал.

Я не думала, что когда-нибудь столкнусь с ним после того, как он узнает, что я никогда не работала с ним над тем, чтобы разоблачить «КЛ», что я только пыталась убить Родерика Лару. Я думала, что буду мертва.

И на самый крошечный момент, я желаю, чтобы так и было.

Джубили прочищает горло, стоя на некотором расстоянии рядом с Кумико.

— У нас есть сетевая связь, — мягко объявляет она, нарушая тишину между Гидеоном и мной. — Флинн, ты должен на это посмотреть.

— Я тоже иду, — говорю я, прежде чем кто-нибудь успеет оставить меня в койке.

Гидеон бросает взгляд на Флинна, у которого, без сомнения, гораздо больше опыта в полевой медицине, чем у него, а Флинн просто качает головой.

— Я перестал говорить ей, что делать, когда мы были еще детьми, — говорит он, подходя ко мне и предлагая мне руку.

Гидеон отступает на шаг, переводя взгляд с меня на него, затем поворачивается, чтобы присоединиться к Джубили и Мори, когда они направляются в соседнюю комнату. Что бы они не использовали, чтобы вырубить меня, это все еще со мной. Мои шаги кажутся резиновыми и медленными, мышцы не реагируют на команды мозга. Флинн вынужден пригнуться, чтобы я могла обнять его за плечо, направляясь к двери.

— К счастью, Мори получает излишки военного снаряжения, — бормочет он, пока мы идем. — У нее оказался кожный регенератор. Твоя рука будет в норме через день или два… вероятно, даже шрамов не останется.

Я ненавижу себя за то, что чувствую облегчение, которое проходит через меня. Я должна терпеть боль, получить шрамы, как напоминание о том, что я пыталась сделать. О том, что я сделала. Сотни тысяч людей в этом городе мертвы из-за меня.

— Упс, эй… — руки Флинна сжимаются вокруг меня, когда я провисаю. Лекарство угрожает лишить меня сознания.

— Я в порядке, — отвечаю я, стиснув зубы, снова вставая на ноги. Как бы я ни старалась сосредоточиться, где-то в глубине души я вижу, как Лили кричит и падает, вижу ее окровавленную руку, вижу, как чернильная тьма кровоточит в ее взгляде, когда она лежит на полу.

Дверной проем ведет в меньшую комнату, возможно, предназначенную для личного кабинета, с окнами на двух стенах. Хотя они выходят только на соседние здания, в воздухе царит туман, а проглядывающийся из-за него свет яркий и красно-оранжевый, что заставляет сердце сжаться. Я слишком часто видела огонь, чтобы не понимать, что это. Коринф горит.

В комнате находится только один человек, и когда свет освещает его лицо, мое сердце сжимается еще сильнее. Это Тарвер, утонувший на складном стуле, с глазами устремленными в окно. Он не оглядывается, когда мы входим.

Флинн находит для меня стул, поспешно усаживает меня на него и направляется к Джубили. Он переводит взгляд с нее на бывшего солдата у окна.

— Он…

Лицо Джубили вспыхивает, и я удивлена глубиной эмоций, которые вижу там, на этом лице, которое всегда было таким каменным, таким неумолимым на Эйвоне.

— Он не хочет со мной разговаривать, — бормочет она в ответ. — Он… — она качает головой. — Я не знаю, что делать.

Флинн не отвечает, и вместо этого берет Джубили за руку и притягивает ее ближе к себе, прижимая лоб к ее лбу. Я смотрю на них, как их пальцы переплетаются вместе. Это маловероятное зрелище Флинна, обнимающего самого печально-известного солдата из когда-либо существовавших на Эйвоне, поражает меня. Я знала, что у него есть чувства к ней, но…

— Я не могу ему помочь. — Ее голос едва слышен.

— По шажочку, постепенно, — отвечает Флинн с той же терпеливой решимостью, которая годами вела его после убийства сестры.

Я скольжу взглядом в сторону, где нахожу Гидеона, но он не смотрит на меня. Он смотрит на Тарвера, стоящего у окна, отнюдь не проявляя той горькой неприязни, которую я видела на борту «Дедала», когда он говорил о том, что Тарвер заменил его брата. На его лице теперь только горе. Как будто он разделяет что-то из того, что заставило Тарвера Мерендсена впасть в ступор.

Пока я смотрю, он глубоко вздыхает, заметно заставляя себя собраться.

— У нас есть сигнал, — говорит он бодрым голосом, вытаскивая наладонник, подходя к потрепанному столу недалеко от окна. — Большинство новостных сайтов ничего не публиковали с момента крушения, и мы должны предположить, что те студии, которые не были поражены, все еще пытаются найти электричество.

— Но у некоторых оно есть? — Флинн поднимает голову, наблюдая, как Гидеон ставит наладонник на стол, настраивая интерфейс с голопроекцией.

Гидеон кивает, не отвечая до тех пор, пока экран наладонника не оживает, и проекция не зависает прямо над столом.

— Снимки разрушения, пара видео крушения от людей, чьи устройства синхронизировались с облаком, прежде чем они… — он останавливается, скривив губы, и не заканчивает предложение. — Я думаю, что этот сайт работает в прямом эфире.

Он начинает пролистывать несколько различных сайтов, пока не находит потоковое видео.

Образы оживают в сопровождении скрипучего звука, раздающегося из динамиков на панели наладонника.

— …из различных отчетов, которые мы получаем, мы можем подтвердить, что приблизительное число погибших в настоящее время увеличилось до ста пятидесяти тысяч… это сто пятьдесят тысяч предполагаемых жертв крушения. — Изображение смещается с высоты птичьего полета от дыма и огня к искаженному лицу женщины, смертельно белому даже под макияжем. — Если вы только что присоединились к нам, это экстренное сообщение о том, что орбитальный музей «Дедал», в середине его открытия, упал со своей орбиты и врезался в поверхность Коринфа. Корабль и обломки нанесли огромный ущерб, по крайней мере, трем секторам города, и неизвестно, есть ли какие-либо…

Она замолкает, отводя глаза, и прижимает руку к уху.

— Хорошо, — произносит она дрожащим голосом. — Хорошо, теперь я получаю сообщения, что несколько дипломатических шаттлов — четыре или, может быть, пять — были замечены покидающими «Дедал», прежде чем он попал в атмосферу. Мы слышали, что президент Муньос в качестве меры безопасности была эвакуирована и доставлена в неизвестное место, где она останется до тех пор, пока не будет установлена степень угрозы. Неясно, кто сейчас возглавляет правительство. У нас нет подтверждения, кто был на борту других шаттлов, и был ли среди выживших создатель корабля, техно-магнат Родерик Лару.

Я бросаю взгляд на Тарвера, но не могу сказать, слушает ли он репортаж. Он не сводит глаз с окна.

Репортерша делает вдох, а затем продолжает, явно борясь за то, чтобы сохранить спокойствие и выполнить свою работу.

— Родерик Лару — основатель и генеральный директор «Компании Лару», был на борту «Дедала» незадолго до катастрофы вместе с дочерью Лили Лару и будущим зятем, майором Тарвером Мерендсеном. Неизвестно, смогли ли выжившие с «Икара»… — репортер прерывается, ее призрачные глаза на мгновение смотрят в камеру. — Их текущее местонахождение и состояние неизвестно.

Изображение возвращается к кадру с высоты птичьего полета, медленно меняющейся панораме разрушения. Вздымающиеся облака дыма скрывают большую часть сектора. Здания, не разравненные ударной волной, все еще горят несмотря на полчища пожарных дронов, кишащих в эпизоде. Репортерша снова начинает подводить итоги событий, и с рывком Гидеон приглушает репортаж, а затем опускает голову и обхватывает ее руками.

Глаза Джубили красные, когда она смотрит кадры. Ее лицо так же населено призраками, как и у репортерши, что выглядит так, будто она смотрит на воспоминание, на призраки прошлого. Рука Флинна сжимается вокруг нее, и она прочищает горло.

— Мы должны предположить, что она выжила, и что это не конец. — Ее взгляд начинает обращаться к Тарверу у окна, но она с видимым усилием останавливается. — А это значит, что мы должны остановить ее.

— Она одной мыслью разорвала «Дедал» в небе. — Гидеон отрывает голову от рук. Наступившее онемение на его лице смягчает шок последних нескольких часов. — Как ты с этим борешься?

Джубили смотрит на Флинна.

— Так же, как мы боролись с невозможным все это время. Постепенно. Каждый из нас, вместе.

Что-то в кадре привлекает мое внимание, и я поднимаюсь на шатких ногах со стула, чтобы посмотреть поближе. Флинн делает шаг ко мне, но я отмахиваюсь от него, желая, чтобы я могла убрать слои дыма и тумана, скрывающие город в проекции. Затем показывается клочок зелени, и я знаю, что это такое — двор в форме полумесяца.

— Это «Компания Лару», — шепчу я, глядя на кадры.

— Что? — резко вырывается у Флинна.

— На кадре… они показывают главный офис «КЛ»… или где тот был раньше. Видите вот этот блок, здесь было отделение прикладных наук. — Сейчас это всего лишь развалины. По мере того, как дым рассеивается, мы улавливаем проблеск чего-то, что должно быть невозможно. По крайней мере, одно целое здание все еще стоит среди обломков корабля и сооружений. Я знаю этот район наизусть после года, проведенного в поисках путей проникновения в него, и я узнаю его даже в огне. Мой мозг работает с ускоренной силой, пытаясь все осознать. — Она бросила «Дедал» на главный офис «Компании Лару.»

Подача репортажа сводится к кадру с репортершей, от дикого взгляда которой, кто привык со стоическим лицом рассказывать новости Галактики, хочется бежать и прятаться.

— Срочные новости: наш репортер на земле обнаружил очаг выживших в центре места крушения, в том числе Генерального директора «Компании Лару» Родерика Лару и его дочь, Лили Лару. Нет никаких признаков ее жениха. Сейчас мы отправляемся туда.

Подача новостей сокращается до проецируемого двумерного, плоского кадра, как с экрана наладонника. Кадр шаткий, будто его снимают с портативного устройства, вероятно, не слишком отличающегося от того, который использует Гидеон, чтобы показать нам новости. Ничего особо не видно, видео освещено только прожекторами на генераторах. Но, несмотря на вызывающее тошноту колебание камеры, несмотря на толпы людей здесь и там, несмотря на окровавленные раны на заднем плане, все мы смотрим на то, что находится на переднем плане.

На месье Лару без единой царапины, и стоящую под руку рядом с ним, склоненную, будто утешающуюся присутствием отца, Лили.

И ее глаза голубые.

Джубили громко выдыхает, наклоняясь ближе, как будто она хотела бы увеличить изображение.

— Она… она сама по себе? Посмотрите на ее глаза.

— Вряд ли… она бы попыталась найти Тарвера…. — Флинн всегда был хорош в спорах, и хотя он звучит уверенно, его глаза обеспокоены. — Она ни за что бы не осталась рядом с этим человеком, если бы ее не контролировали.

Мы все начинаем говорить одновременно, даже Мори, пытаясь понять, что происходит.

— Заткнитесь, — голос Тарвера прерывает спор, его глаза неотрывно смотрят на изображение девушки, которую он любит. — Слушаем.

Она продолжает:

— Я не знаю, что с ним случилось, — говорит Лили в ответ на вопрос человека, держащего камеру. Одна рука разглаживает юбку черного платья, в котором она была на «Дедале», которое все такое же безупречное, как и в первый раз, когда я увидела его на ней. — Мы расстались. Но, по правде говоря… может, так будет лучше.

— Лучше? — громкий от микрофона голос невидимого интервьюера доносится из-за камеры.

— Майор Мерендсен… он, конечно, хороший парень, и я всегда буду благодарна, что он спас мне жизнь после крушения «Икара». Но я думаю, что просто увлеклась этой благодарностью. Я никогда не хотела выходить за него замуж. — Она закрывает глаза, словно это трудно для нее, будто слова, которые она произносит, причиняют ей боль. — Надеюсь, с ним все в порядке, правда. Но я рада, что я здесь с отцом, что могу поддержать его.

Я понимаю, что рассматриваю Тарвера, который смотрит новости без выражения. С таким же успехом он мог бы быть вытесан из камня, потому что признание Лили, похоже, не влияет на него.

— Это не она, — говорит Джубили, и на этот раз ее тон не терпит возражений. — Даже если бы она так считала… и поверьте мне, она так не считает. Она бы никогда не сказала об этом в новостях. Она бы никогда не поступила так с Тарвером. Каким-то образом шепот научился притворяться, чтобы казалось, что это настоящая Лили.

— С этой целью, — теперь говорит Лару, обнимая дочь за плечи и сжимая ее, — я обращаюсь ко всем планетарным делегациям, где бы вы ни находились, кто бы где ни оказался, с просьбой продолжать работу Галактического саммита, несмотря на эту великую трагедию. Мир слишком важен, чтобы его можно было приостановить… мы должны найти способ для всех людей во всей Галактике жить безопасной, счастливой, безболезненной жизнью. Я отправил все имеющиеся в моем распоряжении ресурсы на спасательные операции, проходящие здесь, но я хотел бы пригласить все выжившие планетарные делегации приехать завтра в мой дом на встречу. Хотя мы еще не знаем, что привело к крушению «Дедала», мы не можем сбрасывать со счетов возможность вмешательства мятежников-террористов, что делает этот саммит о мире еще более жизненно важным. Возможно, палаты Галактического Совета рухнули и были разрушены, но дух мира не должен погаснуть.

Даже я начинаю сомневаться, несмотря на ненависть, которую я должна испытывать к нему, задаваясь вопросом, а вдруг он делает что-то благородное. Даже зная, что это не мятежники разрушили «Дедал», я обнаруживаю, что хочу слушать его. Возможно, я и провела последний год, учась уговаривать людей делать то, что мне было нужно, но Лару в этом мастер. Сердце сжимается при мысли, что я могу иметь что-то общее с этим монстром.

Флинна, однако, трясет… его голос свиреп:

— Неправда, — шепчет он. — Невозможно, чтобы каждый сенатор покинул «Дедал» живым… любая принятая резолюция потребовала бы голосования выборных должностных лиц. Он что-то задумал.

Камера сотрясается, затем головокружительно виляет в сторону, показывая только разрушенные здания и странно зеленый газон двора «КЛ», а затем она снова замирает и воздух покидает комнату.

Мы видим разлом. Его медленно, кропотливо перемещает команда из двух десятков человек, и только некоторые из них в форме «КЛ». Он активен, отбрасывает голубое свечение на траву, на лица людей, которые его переносят.

— Ах, да. — Камера снова поворачивается, чтобы показать Лару, повернувшегося, чтобы понаблюдать за прогрессом перенесения разлома. С этого ракурса хорошо видно устройство над его ухом, которое замаскировано под микрофон. Маленький кусочек электроники — все, что стоит между ним и доминированием шепота, населяющим Лили. — Я надеялся подождать, чтобы представить эту новую технологию, пока не поговорю с планетарными делегатами, но в свете данной катастрофы я думаю, что это необходимо сделать больше сейчас, чем когда-либо.

Он замолкает, оглядываясь в сторону, взглядом отыскивая Лили, которая улыбается ему в ответ, являя каждый дюйм обожающей дочери. Я рассматриваю ее лицо, пытаясь найти какой-то признак того, что внутри нее, какой-то намек на ужасающее существо, которое мы видели на «Дедале». Но она только улыбается и ободряюще кивает отцу. И она не отпускает его руку.

— В «Компании Лару» мы пытались подключиться к источнику чистой, возобновляемой энергии в течение десятилетий. И наконец, наконец-то… мы добились этого.

Камера начинается трястись, затем стабилизируется. Затем голос за ней заикаясь, произносит:

— Простите, месье Лару. Вы говорите…

Лару кивает, его лицо светится серьезностью и решительностью.

— Перед вами первый в Галактике стабильный, безопасный генератор гиперпространства. Мы давно знаем об огромных, бесконечных запасах энергии по ту сторону пространственной ткани, отделяющей нас от гиперпространства. В действительности одна из проблем, с которой мы сталкивались при проектировании кораблей, заключалась в том, чтобы безопасно скользить через гиперпространство, чтобы сократить межзвездные путешествия, не нанося вреда нам или нашим кораблям. Но после десятилетий экспериментов мы, наконец, усовершенствовали процесс.

Оператор лишается дара речи, да и мы тоже, собранные вокруг свечения наладонника.

Когда я поднимаю взгляд, я вижу только кружок бледных лиц.

— Это еще не все, — говорит Лили, глядя на отца, — скажи им, папа… продолжай, скажи им.

Лару похлопывает ее по руке и улыбается.

— Возможно, сейчас неподходящее время для такого объявления, но я намерен поделиться схемами этого устройства со всеми планетарными делегациями. Бесплатно. Никаких подвохов, никаких бахвальств. Я верю, что разделение этой свободной, безграничной власти с Галактикой устранит необходимость в восстаниях. Все люди, будь то колонисты, граждане или мятежники, будут иметь доступ к компьютерам, школам, больницам. Усилия по терраформированию будут продолжаться с беспрецедентной скоростью, сокращая период времени до того, как новые планеты станут самоподдерживающимися, самоуправляющимися. С образованием, медициной и свободным обменом идеями, я уверен, мы все сможем, наконец, обрести мир.

Камера возвращается к разлому, который продолжают тащить люди Лару, а затем замирает. В нижней части проекции появляется тоненькая полоска, сообщающая нам, что идет буферизация, а затем она становится серой, указывая нам, что соединение потеряно. Гиперсеть снова отрубилась.

Стоит тишина. Только отдаленные сирены и еле слышные звуки, издаваемые людьми Кумико в соседней комнате, подсказывают мне, что я не оглохла.

Проходит кажущаяся вечность, прежде чем кто-то… Гидеон двигается. Он наклоняется вперед, тянется к наладоннику, изображение которого застыло на разломе. Он приближает картинку щелчком пальцев, и хотя он не может сделать ее менее зернистой, всем очевидно, что он заметил. Одна из тех, кто помогает сдвигать разлом, повернула голову так, что мы можем видеть ее глаза. Они пустые и черные, как беззвездная ночь.

Я чувствую, что дрожу, и прижимаю руки к телу, словно так могу как-то утешить себя. Лару не смог бы сделать это лучше, если бы все спланировал. Без сомнения он планировал попытаться отправить технологию разлома на другие планеты после саммита. Теперь он может извлечь выгоду из катастрофы, чтобы сделать ее похожей на миссию милосердия. Никто не будет винить его за крушение «Дедала», если они поверят, что он принесет чистую, возобновляемую энергию во все уголки Галактики. Если они думают, что он в одиночку восстановит Галактику, они воспоют его как героя и вспомнят «Дедал», как трагический катализатор золотого века.

За исключением того, что мы знаем, что на самом деле представляет собой разлом. Эти черные глаза смотрят на нас с зернистого лица женщины на стоп-кадре наладонника.

Он не мог бы спланировать это лучше…

Я так учащенно дышу, что у меня болит горло, и я чувствую, как все глаза в комнате устремляются на меня.

— Одна неделя, — выговариваю я, поднимая взгляд, пока не нахожу лицо Гидеона. — Когда мы впервые обнаружили этот разлом в «Компании Лару», мы слышали, как они сказали, что у них есть одна неделя, чтобы заставить его работать должным образом. Мы думали, что они говорили о торжестве на «Дедале», что он что-то запланировал на гала-вечер.

Пока я говорю, лицо Гидеона постепенно бледнеет. Он поднимает дрожащую руку, чтобы провести ею по лицу.

— Речь никогда не шла о торжестве. Речь шла о саммите. Он не мог спланировать крушение, но это… Он хотел представить разлом на саммите.

— Если он соберет выживших планетарных лидеров, — медленно произносит Флинн, — и даст им чертежи, чтобы построить то, что они считают источниками бесконечной, чистой энергии…

— Тогда через несколько недель на всех планетах будут разломы, — заканчивается Джубили, когда голос Флинна замолкает. — И он сможет контролировать каждого человека в Галактике. Как он практиковал на Эйвоне. Что он совершенствовал здесь, на Коринфе. — На этот раз она не похожа на идеального солдата, которого мы все так боялись на Эйвоне. Она не похожа на «Крепкого орешка», которая вела в бой самые быстрые и смертоносные отряды. Сейчас она выглядит испуганной.

Я проглатываю кислый страх, угрожающий задушить меня.

— И вот как он остановит восстания.

— Но почему шепот, контролирующий Лили помогает ему? — спрашивает Джубили, нахмурив брови. — Он же использовал их для своих целей.

Тарвер сглатывает и говорит хриплым голосом.

— Лили говорила, что она чувствовала этот последний шепот в разломе, что он был злой и измученный годами пыток. А что если он хочет отомстить не только Лару, но и всем нам… тогда доступ к разломам по всей Галактике будет соответствовать его целям, расширяя его досягаемость, чтобы человечеству негде было спрятаться.

— Лару и шепот хотят одного и того же, — бормочет Флинн. — Вопрос только в том, кто отвечает за включение этих разломов.

Пустые черные глаза голографической женщины доминируют в комнате, больше, чем жизнь в проекции наладонника. Мир, сказал Лару. Как будто мир — это просто отсутствие конфликта. Как будто это то, что можно навязать каждому разуму в Галактике. Как будто выбор — это пламя, которое нужно погасить удушающим одеялом.

Скрежет стула по цементу вырывает нас из наших собственных ям страха. Я смотрю вверх, чтобы найти Тарвера на ногах в первый раз после аварии.

— Мы остановим его, — тихо произносит он. — Мы отправимся на саммит, разоблачим его планы и остановим их обоих.

Мальчик, потерявший брата из-за ревности голубоглазого, теперь тоже повзрослел. Он проживает в нашем мире больше времени, чем в своем собственном, ища связи по всей гиперсети. Его горе не так сильно отличается от горя дочери нашего хранителя, и все же они не ищут друг друга, чтобы разделить эту боль.

Вместо этого он ныряет глубже в паутину потоков данных и информации, а она отступает, чтобы скользить по поверхности мира. Он старается быть незаметным, придерживаясь темноты и тени, желая не оставлять следов там, где он был. Она же освещает собой мир, видимая всеми и неузнанная никем.

Они оба так одиноки.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГИДЕОН

ВЕРХНИЙ ГОРОД ПРАКТИЧЕСКИ заброшен, даже после наступления рассвета, который потихоньку начинает ползти по улицам между зданиями. Солнце, кажется, поднимается медленнее, чем обычно, просачиваясь сквозь смог и дым. Постепенно оно сочится по улицам и превращает белокаменные руины огромного торгового центра перед нами в бледно-золотые. С далекими, наконец-то, умолкнувшими сиренами, создается ощущение, что эти здания рухнули столетия назад, а не прошлой ночью.

Некоторые из них кажутся совершенно прекрасными, нетронутыми, другие пострадали от структурных повреждений даже вдали от места крушения. Все, кто мог эвакуироваться, уже эвакуированы. Это похоже на прогулку по съемочной площадке из фильма-катастрофы, на постапокалиптический пейзаж города после извержения вулкана, который покрыл мир пеплом. Здесь на удивление мало тел… Джубили объясняет мне шепотом, что они будут в основном внутри зданий, погребенные под обломками. В этом есть какая-то жуткая красота, и чувство ожидания, будто сейчас люди выйдут из-за своих картонных коробок в любой момент… как посещение школы в неурочное время или взлом парка развлечений в межсезонье.

За исключением, конечно, тех людей, что лежат неподвижно, или оболочек шепотов, которых мы видим только издалека. Но все они движутся в одном направлении: к обломкам «Дедала» и разлому.

Поместье Лару занимает площадь, охватывающую по крайней мере десять городских кварталов, и даже когда нас согласились подбросить несколько солдат Кумико, нам еще идти и идти. К счастью, у них были запасы одежды, которыми они снабдили нас, иначе нам пришлось бы проникать в поместье Лару в потрепанной, вечерней одежде. На самом деле, странно видеть Софию, одетую в черные брюки-карго, жилет и ботинки в стиле милитари, что я никак не могу уложить это в голове.

Массивные кованые ворота у входа с улицы в основном для вида — воздух сияет контрольным проблеском охранного поля. Тарвер набирает комбинацию чисел, которая заставляет поле замерцать, а затем исчезнуть.

— Код Лили, — бормочет он. — Никто не потрудился его сменить.

За воротами раскинулось поле пышной зеленой травы и сады, засаженные десятками бледно-розовых кустов роз — любимцы Лили, согласно колонкам сплетен и архитектурным журналам, которые брали интервью у семьи. Мы минуем скамейку в тени плакучей ивы, из-за вида которой Тарвер сжимает челюсти. Что-то это напоминает, поначалу никак не могу вспомнить, пока не щелкает в мозгу. В этом саду были сделаны фотографии их помолвки.

Территория, как и город снаружи, устрашающе безлюдна. Если здесь должен проходить саммит, даже неофициальный, здесь должны находиться люди. Камердинеры, официанты, телохранители, персонал… но вместо этого все тихо и спокойно, как в сказочном замке, заброшенном на сто лет. Я почти ожидаю увидеть слуг и поваров, спящими на своих постах. Вместо этого здесь только мы, наши следы на траве и камнях, как если мы единственные люди, оставшиеся в мире.

Мы и призрак Лили Лару.

Я никогда не был в поместье Лару на Коринфе. Мы с Саймоном приходили после школы в их особняк на Парадизе, в один из их многочисленных домов отдыха, и там играли… Саймон играл, во всяком случае. Я же проводил дни, наблюдая за ними через перила лестницы на чердак, что был над игровой комнатой. Это было настолько близко, насколько мне было позволено приблизится, прежде чем Саймон прогонит меня. Я помню, как они забавлялись с электронной аппаратурой, как Саймон показал ей, как перепрограммировать автономные чистящие боты, чтобы они воспроизводили музыку через случайные промежутки времени, или чтобы они начали жевать бахрому на коврах. Я подглядывал, мечтая быть вместе с ними, когда они запускали петарды на теннисных кортах с кузенами Лили, или, позже, когда они смотрели фильмы в кабинете, старательно сидя на расстоянии вытянутой руки. Я помню, как наблюдал за этой дистанцией, неделя за неделей. Помню, что после наблюдения, когда мой старший брат вместо того, чтобы смотреть фильм весь вечер косился на нее, собираясь обнять ее за плечи, я решил, что никогда не стану таким… боящимся девушки.

А теперь София может остановить мое сердце одним взглядом.

Тарвер сходит с тропинки и ведет нас к восточному крылу дома, направляясь ко входу для слуг, что может дать нам больше укрытия, когда мы ворвемся внутрь. Несмотря на безлюдность территории, у входной двери наверняка будут охранники… если не кто-то покруче, например, телохранители, привезенные различными сенаторами и их делегациями. Я мельком рассматриваю дом через окна, пока мы идем. Рояль здесь, солнечный солярий там. В комнатах ни души.

Вход для слуг снабжен замком с набором цифр и ручным сканером. И хотя система с радостью принимает код, который вводит Тарвер, она выдает громкий сигнал и вспышку красного цвета, когда он кладет руку на сканер.

— Они знали, что мы придем? — бормочет Джубили бессознательно потянувшись, как я уверен, за пистолетом.

Тарвер пытается второй раз, и результат выходит таким же, из-за чего он становится мрачным.

— Трудно сказать. Он мог запросто лишить меня доступа неделю назад, просто чтобы вывести меня из себя. Мы с Лару совсем не отец и сын. — Он отходит в сторону, чтобы заглянуть в окно, прикрывая глаза от солнечного света руками по бокам.

София смотрит на меня, и я понимаю почему… я слегка качаю головой.

— Возможно, я смогу взломать цифровой замок, но это займет какое-то время, возможно, пару часов. Все было бы по-другому, если бы у меня было время спланировать все заранее, но… — я морщусь.

— Может тогда, все-таки попробуем через парадную дверь? — спрашивает София и ожидает ответа, переводя взгляд с меня на других. — Флинн входит в состав делегации Эйвона, так что мы можем оставить Тарвера здесь, а потом открыть ему дверь…

Ее бормотание прерывается громким, резким треском бьющегося стекла, заставляя меня отскочить на полшага назад. Тарвер, игнорируя остальных, стряхивает осколки стекла с локтя куртки.

— Не могу сказать, сколько раз я хотел это сделать, — комментирует он, протягивая руку через разбитое окно, чтобы отпереть раму.

Мы все начеку, когда пересекаем первый этаж, но, кажется, никто не слышал, как разбилось окно. Я не могу стряхнуть озноб, ползущий вверх и вниз по спине, из-за неправильности такого дома, такой стерильной жизни.

— Ты же был здесь раньше, — говорит Флинн Тарверу, когда мы прокрадываемся мимо большой, темной кухни. — Где он мог бы провести импровизированную встречу на высшем уровне?

— Вероятно, в обеденном зале, — нахмурив брови отвечает Тарвер. — Или в большом зале. Мы никогда не проводили там много времени. — Он останавливается, делает неуверенные шаги, а затем глубоко вздыхает. — Давайте остановимся на секунду и прислушаемся… мы должны услышать голоса, если они где-то есть.

Мы все останавливаемся. Звук наших шагов по мраморному полу разносится эхом еще секунду прежде, чем затихнуть. Слева, изгибаясь, вокруг фонтана в виде колонны, стоит величественная лестница. Невидимая сила, притягивая капельки воды из бассейна внизу, заставляет их исчезать где-то наверху. В течение нескольких секунд я слышу лишь тихое журчание воды.

Затем слышится звук, но это не голоса. Низкий, механический гул, чья вибрация отдается глубоко в животе. Я поднимаю глаза, смотря на остальных. Они тоже его слышат, и на мгновение мы все смотрим друг на друга.

Джубили вздыхает.

— Это шаттл. Разогревают двигатели.

Тарвер, отказываясь от невидимости, срывается с места, переходя на бег, и мы все устремляемся за ним. Несмотря на спортивные тренировки, скалолазание и спуски достаточно сложно не отстать от него. Мои легкие болят. Если есть хоть малейший шанс, что Лили здесь, Тарвер не упустит его.

Мы выскакиваем через широкие французские двери на залитый солнцем двор и, моргая, останавливаемся. Один шаттл — орбитальный корабль, предназначенный для достижения Коринфской станции космопорта — уже взлетает. Вертикальные взлетные двигатели медленно вращаются, наклоняясь к небу. Тарвер выхватывает оружие, и на полсекунды он колеблется, направлять ли его на корабль, а затем опускает его.

— Ты пришел раньше, чем я ожидал, — голос принадлежит Родерику Лару, и на этот раз Тарвер не колеблется, когда поднимает пистолет и наставляет его на отца Лили.

— Где она? — требует он, делая пару шагов вперед.

Однако он вынужден остановиться, так как несколько человек во дворе поворачиваются к нему лицом с легким, но достаточно заметным угрожающим видом. Они не охранники, большинство из них слишком худы, слишком хорошо одеты или слишком стары для этой роли. И только после того, как я взглянул на их лица и нашел некоторых из них до боли знакомыми, я понял, кто они. Сенаторы из Галактического Совета. Я видел их по телевизору в новостных лентах.

И у каждого из них черные глаза и пустые лица, как у оболочек шепота.

— Я не думаю, что ты хочешь застрелить дюжину избранных чиновников, чтобы добраться до меня, — говорит Лару, и хотя он пытается казаться спокойным, даже забавным, я вижу, что что-то не так. Его костюм, обычно безупречно скроенный, потерт на манжетах и испорчен пятнами пепла и пыли. Его седые волосы в беспорядке на висках. Его взгляд устремляется в сторону Софии, и веселье в его взгляде застывает. — Опять ты. Это ты пытался навредить моей девочке.

София не скрывает ненависти в собственном выражении лица, но отвечает спокойно.

— Нет. Я пыталась причинить боль Вам.

— Так недальновидно, — отвечает Лару, и если бы не обстановка с сенаторами с пустыми глазами и их персоналом, с оружием, направленным на Лару, с шаттлами, жужжащими позади него, звучало бы так, будто он отчитывает школьницу. — Убив меня, вы только заклеймите всех убийц. Даже если вы уничтожите всех, кто здесь стоит, уже много сенаторов находятся на пути к своим планетам.

— Зачем вы это делаете? — задаю вопрос я. Сколько раз я говорил Софии, что убийство одного человека ничего не решит? Прямо сейчас это звучит актуальней не придумаешь. — У вас уже больше власти, чем у кого-либо в истории. Что еще вам нужно?

— Я хочу мира! — отрезает Лару.

Полудюжина сенаторов поворачиваются в унисон, словно по какой-то неслышной команде, чтобы начать загружать другой орбитальный шаттл. Третий, меньший корабль — это простой транспортник, не предназначенный покидать атмосферу… Лару не покидает Коринф. Пока нет.

— Мира, — повторяет он, восстанавливая контроль над своим голосом, достаточно громко, чтобы быть услышанным над двигателями шаттла. — Вы, дети, не понимаете, что такое потеря. Трагедию войны, когда невинные люди попадают в руки бессмысленного насилия.

— У нас нет понимания потери? — выдает со смешком Джубили. — Лару, здесь нет ни одного человека, кто бы не потерял кого-то из-за бессмысленного обмена насилием. Вы думаете, необходим возраст, чтобы познать боль? — Ее пистолет не колеблется, когда она направляет его на Лару.

Лару едва замечает этого.

— Их братья, — говорит она, кивая в сторону Тарвера и меня. — Его сестра. — Флинн, стоящий недалеко от Джубили, вздыхает, выпрямляя спину. Джубили сглатывает. — Мои родители.

— Мой отец, — шепчет София, заставляя меня податься к ней.

— И моя жена, — отвечает Лару холодным голосом. — Мама Лили.

Тарвер качает головой.

— Мама Лили погибла в аварии шаттла на Парадизе. Тогда ей было семь лет. Она рассказывала мне.

Лару засовывает руки в карманы и на мгновение опускает голову.

— Она умерла на шаттле. Но это было не на Парадизе. И это не был несчастный случай. — Его взгляд вспыхивает, линия его рта кривится от боли, такой же реальной, как у любого из нас. — Я посещал одну из своих исследовательских станций на планете, а она поехала со мной. Вспыхнули беспорядки… мятежники протестовали Бог знает против чего… и я приказал своим людям довезти ее до космопорта и посадить на шаттл, чтобы она была в безопасности. Шаттл был подорван.

Джубили меняет хватку на пистолете.

— Что за планета?

— Какое это имеет значение?

— Что это была за планета?

— Верона. Это была… это была Верона.

Джубили издает проклятие приглушенным голосом, пистолет опускается на долю секунды, прежде чем ее натренированность стабилизирует ее, и она подавляет шок и замешательство в выражении своего лица.

— Почему вы никогда не рассказывали об этом Лили? — Тарвер же не колеблется ни на секунду.

— Зачем мне это? — Лару переводит взгляд на него. — Зачем мне причинять ей боль, давать повод кого-то ненавидеть? Лили добрая и щедрая, и невинная… правда только причинит ей боль. Несчастный случай… можешь забыть об этом. Зачем мне говорить ей, что ее мать была убита теми самыми людьми, которым я пытался помочь?

— Помочь? — выдавливает Джубили.

Флинн понимает, что должен успокоить свою подругу, чей гнев настолько сильный, что пытается вырваться из нее. Он издает один из тех медленных, осторожных вдохов, которые я узнаю из эфира Эйвона, прежде чем заговорить.

— Ваша «помощь», сэр, привела к бесчисленным смертям на Эйвоне. Ваши эксперименты, ярость, возвращение к восстанию, от которого мы бы с легкостью мгновенно отказались бы в обмен на самую малость человечности…

— Эйвон. — Губы Лару слегка кривятся. — Эйвон — ничто. Несколько тысяч человек. Да, я построил разлом на Эйвоне, перевез туда сущности с Вероны. Ты же не имеешь в виду, что было бы лучше оставить их там, где погибли бы миллионы, а не сотни?

— Зачем кому-либо обязательно надо было умирать? — выпаливает София, ее глаза покраснели, кровь прилила к лицу.

— Чтобы спасти миллиарды, — отрезает Лару. — Я обнаружил этих существ, узнал на что они способны… если бы я только мог обуздать их. А что если часть из нас должна пасть, чтобы возвысить остальных? Это жертва… и ужасная. Большинство людей никогда не могли заставить себя сделать такой выбор. Большинство людей не имеют видения… большинство людей недостаточно сильны, чтобы сравнить жизни на чаше весов. Но представьте себе золотую эру, время абсолютного мира… где нет места ни убийствам, ни взрывам, ни боли. Никакого горя. Представьте… представьте, что вам больше никогда не придется терять любимого человека. — Впервые голос Лару дрогнул, треснул.

— Не вам выбирать, кого принести в жертву, кто должен умереть, — говорит Тарвер. — Возможно, вы пытались оберечь Лили, солгав о ее матери, но вы потеряли ее, когда убили Саймона Маршанта.

Глаза Лару мелькают в мою сторону, и я понимаю, что его равнодушие по отношению ко мне на «Дедале» было, по крайней мере, отчасти налетом… в его взгляде есть вина. Он точно знает, кто я такой.

— Я… Саймон Маршант был ошибкой. Я хотел, чтобы его отослали. Я не ожидал… его смерть была непредвиденным побочным эффектом.

Побочным эффектом. Слова прожигают мой мозг, уничтожая все остальное. Я не могу пошевелиться, не могу говорить, гнев и горе, которые, как мне казалось, я оставил позади, нахлынули, как приливная волна. Только почувствовав прикосновение руки, я осознаю, что закрыл глаза и прежде чем открыть их, я понимаю, что это София. Ее пальцы касаются моей руки, раскрывают кулак и переплетаются с моими пальцами.

— Достаточно. — Голос Тарвера тихий, почти нежный, если не считать намека на лед. — А где Лили?

— Она в безопасности. — Взгляд Лару встречается со взглядом своего будущего зятя. Пронзительный синий цвет его глаз становится все более интенсивным в утреннем свете. Взгляд, который он направляет на Тарвера, слишком дикий, слишком свирепый. — Она счастлива. Этого должно быть достаточно для тебя, если ты действительно любишь ее.

На мгновение все потрясенно молчат. Я обнаруживаю, что смотрю на Лару и ищу на его лице признаки сумасшествия. Для него верить в то, что перемена сердца его дочери, ее внезапная готовность согласиться с его планами, проистекает из чего-то другого, кроме шепота, овладевшего ею… это безумие.

— Счастлива? — Тарвер холоден и спокоен. Безжалостен. — Она одна из них. Существо из разлома. Вот что стояло рядом с вами, улыбалось вам, называло вас папочкой. Вы говорите, что никогда не хотели, чтобы Лили ненавидела, но теперь она состоит из этого… все, что у нее внутри — это не что иное, как ненависть. А вас она ненавидит больше всего на свете.

Глаза Лару расширяются, брови сходятся вместе, и он делает шаг назад к транспорту позади него. Группка оболочек все еще окружает его, явно готовая встать на его защиту, если палец Тарвера нажмет на спусковой крючок.

— Ты ошибаешься, — отрезает Лару, обнажая зубы так, что когда-то, возможно, это можно было назвать улыбкой. — Ты просто не можешь вынести, что она выбрала меня. Она первая… вся Галактика научится любить меня так, как она снова любит сейчас, так, как она должна была.

Тарвер едва заметно качает головой.

— Трагедия в том, что она и так любила. Она действительно любила тебя. Несмотря на все, что ты сделал с ней, с Саймоном, со мной, с Эйвоном, с Галактикой… ты был ее отцом, и она любила тебя. Она получила пулю за тебя. Она, возможно, единственный человек, последний человек в этой действительности, кто заботился о тебе. — Тарвер делает паузу, чтобы перевести дух, а затем медленно опускает пистолет. — И ты продал ее душу, чтобы поиграть в семью еще немного.

Губы Лару раскрываются, как будто ему нужно глотнуть воздуха.

— Н-н-нет, — заикаясь отвечает он. — Нет. Ты ошибаешься. Ты ошибаешься. Она любит меня. Она знает, что я поступаю правильно и справедливо. Она моя девочка. Моя. — Оболочки окружают его, и, когда он напрягается, становится ясно, что не он контролирует их. Они тащат его к шаттлу. Из-за их толчков с его уха срывается некое устройство, так что оно падает на тротуар у их ног. Лару даже не замечает этого, его широко раскрытые глаза устремлены на Тарвера до тех пор, пока оболочки не смыкаются вокруг него и не заносят его обратно на корабль, где люк с шипением закрывается за ними.

Заводятся двигатели, транспорт с Лару и другой орбитальный шаттл взлетают с земли. Джубили передергивает и она освобождается от любого заклинания гнева и страха, которое удерживало ее, бросаясь вперед и поднимая пистолет только для того, чтобы Тарвер схватил ее за руку, снова опуская ствол.

— Мы должны остановить его, — выдыхает разъяренная Джубили, отрывая руку от своего бывшего командира.

— И сделаем это. — Голос Тарвера, наконец, выказывает его напряжение, дрожит сейчас, когда он наблюдает, как шаттлы поднимаются выше и начинают поворачиваться, готовясь улететь. — Но он прав… его смерть ничего не остановит. Слишком много сенаторов уже возвращаются на свои планеты с проектами разлома.

Я молча отхожу от Софии, направляясь к тому месту, где стоял Лару, чтобы взять устройство, которое защищало его от влияния шепота. Шепоту даже не надо было касаться его разума, чтобы заставить его сломаться, как ветка. Но для остальных… если я найду способ воспроизвести технологию — это может дать нам шанс бороться против шепотов.

— Мы ничего не можем сделать, — взрывается София. Я оглядываюсь, и вижу, что она плачет, и в выражении ее лица так много всего намешано, что я не могу сказать от ярости ли ее слезы, или от горя, или от страха, или от всего этого вместе взятого.

— Я знаю. — Тарвер наблюдает, как шаттлы ускоряются: один устремляется вверх, к верхней атмосфере, а другой взлетает над городом. Он убирает пистолет обратно в кобуру, и теперь я вижу, что костяшки его пальцев побелели от такого сильного захвата. Он заставляет себя расслабить палец за пальцем. — Мы не можем их остановить. Мы должны пойти к ней… к Лили. И я знаю, где она находится.

— Где?

— Там, куда направляются все оболочки… там, где все началось. — Он медленно выдыхает. — На «Дедале.»

Зеленоглазый мальчик в бегах, прячется от тех, кто хотел бы забрать его из серого мира, чтобы поселить среди других детей войны. Несколько лет назад казнь его сестры наполнила его уверенностью, которой мы завидовали, и когда солдаты приближаются к нему на окраине города, мы собираем все свои силы и выходим во тьму.

Наш бледный свет вспыхивает среди камышей, и солдаты отклоняются, чтобы исследовать его, оставляя зеленоглазого мальчика свободно бежать в другую сторону. Он поворачивает и сталкивается лицом к лицу с девочкой с ямочкой на щеке, которая только что вышла из дома.

Они были друзьями, давным-давно, до того, как восстание разлучило их. Теперь они молча смотрят друг на друга, пока отдаленный лай собаки не пугает зеленоглазого мальчика, и он не уходит в ночь.

Позже солдаты спросят девочку, что она видела, а она посмотрит на них широко раскрытыми серыми глазами и скажет:«Ничего».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

СОФИЯ

ТАРВЕР УЖЕ ОПЯТЬ НА НОГАХ прежде, чем остальные успевают прийти в себя. К тому времени, когда мы отправляемся за ним обратно в особняк Лару, он уже хозяйничает на кухне, вытаскивая продукты на столешницу: хлеб, арахисовое масло, сыр, сухофрукты.

Я призадумываюсь, глядя на остальных. Если Лару был явно безумным, говорил наполовину бессвязно, когда эти твари тащили его на шаттл, то Тарвер… он не так уж далек от этого. У него недавно был вывих плеча, которое на данный момент перевязано скотчем и намазано обезболивающими, он не спал, и чем больше проходит времени, тем менее эмоциональным он кажется. Он, по идее, должен сломаться. Девушка, которую он любит, вполне возможно, ушла навсегда, и монстр, носящий ее лицо, постепенно уничтожает человечество. И все же он спокойно роется в кладовке в поисках припасов.

Джубили, наконец, делает осторожный шаг навстречу своему бывшему капитану.

— Сэр, — тихо говорит она. — Нам нужно сделать перерыв.

— Я в порядке.

— Да, но я нет. — Голос Джубили напряженный, натянутый, как тонкая проволока. Она говорит так, как я себя чувствую… на лезвии бритвы. — И никто другой тоже.

— И мне понадобится некоторое время, чтобы разобраться с этой штукой, — вклинивается в разговор Гидеон с наушником Лару в руке. — Без этой защиты мы можем размахивать белым флагом.

Тарвер игнорирует Гидеона, указывая на еду.

— Поешьте, — говорит он, кивая. — Спать некогда, но съешьте что-нибудь, это поддержит нас.

— Я знаю это, я научилась этому у вас. — Джубили делает паузу, наблюдая за Тарвером… а потом, стиснув зубы, наклоняется вперед и с силой отталкивает его к холодильнику. — Сэр. Вы должны остановиться! Вам нужно перевести дыхание.

— Я не могу! — отвечает он надтреснувшим голосом, налет спокойствия соскальзывает на одно жизненно важное мгновение, за которым я вижу боль. — Я не могу, Ли. Если я остановлюсь, если подумаю, я буду… это ведь Лили. Я не могу думать. Не могу остановиться. Не могу потерять ее. Ты не знаешь, что… — он вздрагивает, отталкивает Джубили и идет пошатываясь. — Нам просто нужно двигаться. — Он обретает равновесие и направляется в коридор, а затем ко входу.

Джубили права. Мы не можем штурмовать обломки «Дедала», не зная, что найдем. Место будет кишеть оболочками и даже если бы это было не так, штука в теле Лили может убить нас всех, даже не вспотев. Она специально позволила нам остаться в живых, чтобы увидеть, как мы будем страдать, но если мы станем настоящей угрозой… я понимаю его панику, я понимаю реальную угрозу. Логика не дойдет до него. Он не может позволить, чтобы она до него дошла, потому что если это случится, это сломает его.

Я вызываю пренебрежительный тон голоса, который мне нужен.

— Значит, ты действительно хочешь убить любовь всей своей жизни?

Тарвер останавливается. Я ловлю взгляд, который бросает на меня Джубили. Ее брови взлетают вверх, глаза вспыхивают и в ее взгляде читается: ты-совершенно-чертовски-безумна. Когда Тарвер поворачивается, я нахожу, что делаю шаг назад от силы его взгляда.

— Прошу прощения?

— Таков твой план, верно? — выдавливаю я. — Мы уже знаем, что ты не можешь отговорить ее от этого, ты пробовал на «Дедале». Лару, конечно, не поможет тебе, он явно потерял все свое влияние. И если Гидеон не сможет воспроизвести эту технологию, ничто не помешает шепоту захватить нас. У нас нет других идей, туза в рукаве. Я просто удивлена, что тебе так не терпится добраться туда и убить ее.

На мгновение правая рука Тарвера дергается к бедру. Я выросла на Эйвоне в окружении солдат с тем же инстинктом, с теми же реакциями: «бей или беги». И я знаю, потому что видела, что его пистолет снят с предохранителя. Но, несмотря на колотящееся сердце, я боюсь не его. Возможно, он наполовину безумен от горя и паники, и я знаю его лишь день, но мне потребовалось всего десять минут, чтобы понять, что это за человек. И он не причинит мне вреда, как бы сильно ему ни хотелось найти виноватого.

Тем не менее мое дыхание останавливается.

Затем он поникает, разворачивается и отшатывается назад, ударяясь о стену, и издает стон от боли, когда та пронзает его плечо. Он оседает, скользя вниз по стене, пока не оказывается на мраморном полу. Он упирается локтями в колени и прижимает сжатые в кулаки руки к глазам.

Взгляд Джубили перемещается от Тарвера ко мне, и на этот раз говорит совсем другое. Она кивает, и хотя это практически незаметный жест, это похоже на то, что крошечное зерно уважения в нем дает разрешение моим легким снова работать. Она с Флинном направляются ко входу с Тарвером на полу. Я провожу дрожащей рукой по волосам, пытаясь побороть желание оглянуться на Гидеона. Я чувствую, как он смотрит на меня. Я держала его за руку, когда он общался с Лару, не в силах видеть смесь гнева и отчаяния на его лице… но теперь между нами снова расстояние.

Если бы ничего этого не произошло, если бы он был просто хакером, а я — мошенницей… было бы все по-другому? Могли бы мы больше доверять друг другу?

Он проходит мимо меня, чтобы собрать остатки еды, вытащенной Тарвером, и направляется к остальным. Я следую за ним, опускаясь на пол. Я ожидаю холодный мрамор, но вместо этого я обнаруживаю, что полы подогреваемые. Роскошь, о которой я даже не знала. На какое-то дикое мгновение мне хочется лечь, прикоснуться лицом к теплому камню и заснуть. Гидеон же вытаскивает инструменты из сумки: крошечные отвертки и кусачки для снятия изоляции, что разобрать наушник по кусочкам.

— Мы разрушим разлом. — Тарвер игнорирует не очень тонкие попытки Джубили засунуть ему в руку батончик мюсли.

Раздается голос Флинна:

— Он говорил правду о нем в своем заявлении, о механизме разломов. Именно он связывает этот мир с миром шепотов. Они живут в гиперпространстве, и если мы разрушим эту связь, мы уничтожим шепот.

Тарвер кивает.

— Это сработало в первый раз, и это сработало на Эйвоне.

— Она могла уничтожить нас или захватить на «Дедале». — Мой голос звучит усталым даже для моих собственных ушей. — Почему она этого не сделала?

На лице Тарвера появляется гримаса, когда он отталкивает руку Джубили.

— Она хотела, чтобы мы страдали. Хотела, чтобы страдал я. Нельзя страдать, если мы мертвы, или если у нас не осталось ума, чтобы это осознать.

Джубили сдается, бросая батончик мюсли на пол, и прислоняется спиной к стене.

— Даже если бы мы могли добраться до разлома, прежде чем она раздавит нас, и здесь большое «если». Я не уверена, что разрушение разлома сработает на этот раз. Я видела такие вещи, видела, каким становится человек, когда им управляет шепот. — Она смотрит на Флинна, ее голос понижается. — Лили… другая. По сравнению с остальными, с оболочками, с людьми, которых контролируют… они как марионетки, танцующие под чужую дудку.

— А что касается Лили… она, как настоящая. Как будто она действительно стала этим существом. — Флинн качает головой. — Разрушить «Дедал», бросить Тарвера, как тряпичную куклу… это ненормально.

— Разве в этом вообще есть что-то нормальное? — сухо задается вопросом Гидеон.

— В точку.

Мой мозг чувствует себя вялым, обдумывая мысли на сброшенной скорости. Есть кое-что, что я знаю, что-то, что я помню, что-то жизненно важное… но я не могу ухватиться за это. Я прочищаю горло.

— Почему Лили?

Тарвер поднимает голову.

— Что?

Я смотрю на него, и он, кажется, простил меня за то, что я обвинила его в желание убить Лили. Я жую губу, пытаясь разобраться в своих мыслях.

— Почему она? Я имею в виду, ведь шепот должен ненавидеть Лару, не так ли? Почему бы не захватить его? Он тот, у кого есть власть, влияние, способность заставить сенаторов и их подчиненных вернуться и построить разломы по всей Галактике… ему нужны они, если он собирается наказать все человечество, а не только нас. Зачем ему было втягивать в это Лили?

— Ну… наблюдать за ним, причиняя ему боль? — Гидеон тоже задумывается, и его глаза, оторвавшись от изучения устройства Лару, встречаются со мной. — Чтобы забрать то, что ему небезразлично?

— За исключением того, что она притворяется настоящей Лили, по крайней мере, настолько, что ему удалось заставить себя поверить в это. — Я тру виски. Я даже не знаю, какой сегодня день… неужели меньше двадцати четырех часов назад я танцевала с Гидеоном в бальном зале «Дедала»? — Должна быть какая-то причина, почему Лили особенная, почему он не захватил Лару, или кого-то из ученых, работающих с ним, чтобы освободиться. Есть какая-то причина, почему шепот выбрал ее, почему он нуждается в ней.

Ни у кого не находится ответа на этот вопрос. Измученная тишина, прерывается лишь слабым шуршанием оберток здесь и там, когда мы пытаемся протолкнуть еду в горле, высохшем от страха и усталости.

— Мы потеряли мою флягу. — Тарвер нарушает тишину хриплым голосом. Все головы поворачиваются к нему, но он не поднимает глаз. — На Элизиуме, где мы с Лили застряли. Так, ученые, которые умерли там, назвали эту планету, вы знали? Так называлось древнее место в загробной жизни, куда уходили герои. После того, что случилось с исследователями, они решили, что это уместно. В любом случае мы потеряли мою флягу после крушения. Она была нам очень нужна, чтобы собирать и отфильтровывать воду. На следующий день мы нашли идеальную ее копию, прямо посреди нашего пути.

— Ты никогда не упоминал об этом на допросе, — произносит Гидеон. А когда Тарвер бросает на него взгляд, тот вздрагивает, понимая, что он не должен был видеть эту запись.

Но Тарвер только качает головой.

— Шепоты… они создавали что-то из ничего. А потом… — его голос срывается, и я вижу, как костяшки его пальцев побелели, когда он сжал пригоршню волос, овладевая собой. — Лили погибла.

Ошеломленная тишина опускается на нас, все глаза устремлены на него. Джубили произносит шепотом.

— Если Лили умерла, то кто… что…

— Через несколько дней после того, как я похоронил ее, — говорит он беспристрастно, — они вернули ее мне. Я не знаю, как… я не хочу знать, как. Но это была она, это была моя Лили. Ее мысли, ее голос, ее воспоминания. Ее сердце.

— Невозможно, — произносит Джубили с вытянутым, растерянным лицом. Она познакомилась с Лили только после крушения «Икара», и я знаю, о чем она думает… я не могу не думать об этом. Кто-нибудь из нас знал настоящую Лили? Вот только… мой взгляд возвращается к Гидеону. Он знал ее еще ребенком, он рос с ней. И он, казалось, ничего не заметил, что в ней есть что-то другое.

Тарвер смотрит на Джубили тревожным взглядом.

— С тех пор у нее стала связь с ними. Она может чувствовать их. После того, как разлом на Эйвоне был разрушен, она ощущала этот последний шепот, одинокий в последнем разломе, тянувшийся к ней в ее сознании. И хотя шепоты, которые мы встретили на Элизиуме, были мирными, после Эйвона мы узнали, что ее отец разозлил остальных. Сделал их опасными.

Джубили все еще смотрит на Тарвера с чем-то вроде обвинения во взгляде.

— Вы говорили нам, что на нее влияет шепот, что нам нужно уничтожить разлом, который, как мы думали, мы обнаружим на «Дедале». Почему было не сказать нам всю правду?

— Потому что никто не должен знать, — выпалил Тарвер с разочарованием в голосе. — Она стала бы частью эксперимента, предметом изучения. Она держалась бы где-нибудь в лечебнице, подальше от меня, подальше от всего, что напоминает реальную жизнь. — Он закрывает глаза. — Думаю, теперь все кончено.

— Итак… — в мозгу все кружится, пытаясь разобраться во всем этом. — Если Лили не человек, не совсем… — Тарвер быстро перебивает.

— Она настоящая, она живая, она — человек. Она Лили. Она просто…

— Просто немного другая, — заканчиваю я за него, пытаясь звучать примирительно. — Я не имела в виду, что она ненастоящая. Но если это не так, если ее тело создано шепотами, создано энергией с их стороны разлома…

— Тогда вот почему шепот нуждался в ней. — Гидеон пришел к тому же выводу, что и я. — Если она создана из той же энергии, что и они, неудивительно, что шепот смог захватить ее полностью. Как надеваешь перчатку, сделанную по твоим точным меркам.

Джубили морщится.

— Тогда маловероятно, что здесь сработает та же тактика, что работала на Эйвоне и на Элизиуме. Мы понятия не имеем, с чем имеем дело.

— Нам нужно узнать больше о разломе. — Флинн комкает обертку от батончика мюсли и отбрасывает ее в сторону. — Гидеон?

Гидеон качает головой.

— «КЛ» не хранит секретные или запатентованные документы на серверах, подключенных к гиперсети. Ни одна компания не стала бы. Это стало бы приглашением для меня. Мне придется отправиться в главный офис «КЛ» и…

— И она в основном оказывается кучей щебня, кишащая оболочками, контролируемыми шепотом, — бормоча проклинает Флинн.

Я откашливаюсь и произношу:

— Я… я думаю, что знаю кое-кого, кто может нам помочь.

— Продолжай, — говорит Гидеон, снимая еще один кусочек проволоки и кладя его в кучу частей, которые он собирает для наших импровизированных щитов-барьеров против влияния шепотов. У него не получается сделать шесть наушников, поэтому он собирает пару наладонников, чтобы они излучали то же поле, что и устройство Лару… прямо сейчас они оба разложены по частям.

— Она — мой контакт в «Компании Лару», которая была готова передать мне информацию. Она сказала мне, что технология разлома такая же, как и новые гиперпространственные двигатели. Вот почему мы считали, что Лару переместил разлом на «Дедал». Я была в главном офисе «КЛ» пару недель назад, чтобы встретиться с ней, но это долгая история, и это был тот день, когда я встретила Гидеона, и тот день, когда мы узнали о разломе в главном офисе. Началась суматоха, и она не появилась.

— Ты доверяешь ей? — мягко спрашивает Гидеон, но взгляд его тверд… оглядываясь на него, я вижу горечь.

Доверие. Такая простая вещь. Такая невозможная вещь.

Я сглатываю.

— Не знаю. Она, насколько я понимаю, вполне может быть мертва, или они могли схватить ее перед тем, как отправились за мной. Но если она все еще там… если она размышляла, стоит ли ей помогать мне тогда, может быть, она будет готова сделать это сейчас. Она наш лучший шанс узнать, как уничтожить разлом и освободить Лили. Но мне понадобится твоя помощь, чтобы выследить ее. Адрес, который я получила от нее больше не активен. Она уничтожила его, когда ты встретил меня.

— Как ее зовут?

— Рао. — Я прижимаю ладони к полу, когда Гидеон уже отложив устройство Лару начинает вытаскивать планшет, чтобы приступить к работе, ища имя в каждой доступной сети.

Я сглатываю, продолжая объяснять.

— Ее зовут доктор Рао, и она работает над теорией…

— Рао. — Прерывание мягкое, но меня бесит молчание. Тарвер же не произнес ни слова с тех пор, как рассказал нам о смерти Лили и о шепотах, которые вернули ее к нему. Он поднимает голову, красные глаза устремлены на меня. — Ты сказала Рао?

— Да, доктор Рао.

— Доктор Санджана Рао?

Желудок сводит.

— Откуда ты знаешь ее имя?

Тарвер закрывает глаза, и на мгновение он выглядит почти умиротворенным, смирившимся. Затем с его губ срывается смешок и он снова открывает глаза.

— Какая у всех короткая память. Патрон был всего три года назад.

У Джубили перехватывает дыхание.

— Я поняла, что слышала это имя раньше… она была одним из исследователей на Патроне. Одной из ученых «ВериКорп», которым вы помогли сбежать от рейдеров, что стало причиной, по которой вам дали медаль и отправили на «Икар» на время пресс-тура.

Тарвер кивает, наклоняясь вперед, чтобы упереться локтями в колени. Он выглядит усталым, старше, без какого-либо легкого обаяния и мальчишеской внешности, которые сделали его таким любимцем СМИ.

— Только она не работала на «ВериКорп», и на них напали не рейдеры. Это все было прикрытием.

— Она работала на «Компанию Лару», - шепчу я.

Тарвер на мгновение кидает на меня взгляд, а затем отводит глаза.

— Утвердительный ответ. И она тогда занималась секретным проектом, я едва его понял. София права — она единственный человек в Галактике, у которого могут быть ответы, которые нам нужны.

— Нашел ее, — говорит Гидеон с оттенком триумфа в голосе. Но его радостная улыбка искажается, когда он неотрывно смотрит на экран планшета. — Она… она была ранена, после падения «Дедала», она зарегистрирована в травматологическом центре. На месте крушения.

Место крушения, несколько километров разрушений, каждый дюйм которых кишит оболочками. Десятки, сотни, может быть, даже тысячи из них сейчас там, и если шепот Лили решит, что мы угроза, мы не сможем сравниться с их численностью.

Желание лечь возвращается, желание позволить теплому, мраморному полу овладеть мной почти непреодолимо. Я вижу, как мои мысли отражаются на окружающих меня лицах. Даже Джубили, пресловутая капитан Чейз, выглядит так, будто она скорее сейчас уляжется.

Но потом я встречаю смотрящие на меня карие глаза Гидеона, и на мгновение наше недоверие исчезает, мы опять заодно. Одна частичка меня, самое маленькое ядрышко успокаивается, и я могу дышать. Затем его рот дергается, и он подмигивает мне. Этого достаточно.

Я приподнимаюсь, вставая дюйм за дюймом, и это оживляет остальных. Они поднимаются, встают на ноги, проверяют заряды своих пистолетов, скребут руками по лицам, словно могут стереть усталость. Один за другим они смотрят на меня. Поэтому я делаю глубокий вдох и киваю в сторону двери.

— Пошли.

Мы так долго ждали в том месте, где голубоглазый впервые нашел нас. Все исследователи давно исчезли, но не раньше, чем их разум разрушился, оставив нас в пустом здании, заполненном только призраками сумасшедших. Мы ждем, утомленные и ослабевающие.

Затем тишина раскалывается, в небе происходит громадный разрыв, что разбивает сами звезды… и появляется корабль, где раньше был только пережиток экспериментов голубоглазого человека.

Корабль падает, а мы слишком слабы, чтобы предотвратить это. Он несет в себе тысячи душ, каждая из которых может освободить нас из этого ада… но все они умрут.

А потом все озаряется светом. Проблеском чего-то знакомого. Голубыми глазами и лицом, которое когда-то смеялось, когда его омывало сияние разлома. С ней солдат, чья душа все еще осталась где-то в саду, сжимающая в руках книгу стихов.

У нас достаточно сил, чтобы подтолкнуть их в спасательную капсулу так, чтобы она безопасно скользила по атмосфере, достаточно сил, чтобы наблюдать, как они делают свои первые, дрожащие шаги по поверхности этого мира.

У нас достаточно сил, чтобы надеяться.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГИДЕОН

НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО УЛИЦЫ ПУСТЫ, мы держимся группой, направляясь к месту крушения и к травматологическому центру, из чьих списков мы узнали, что там находится доктор Санджана Рао. Я держу пари, что с тактической точки зрения было бы лучше, если бы Джубили или Тарвер вначале провели разведку на местности по поводу выявления потенциальных угроз, но никто этого не предлагает. Тем не менее, у них обоих есть оружие, а у Тарвера и Флинна внутри военных жилетов спрятаны собранные мной защитные щиты-барьеры. Теоретически, если мы будем находиться рядом с ними, в пределах досягаемости щитов-барьеров, мы будем защищены от шепота. Я молюсь, чтобы я правильно скопировал поле с устройства Лару, и что они передают короткие электрические импульсы, которые нам нужны, дабы помешать любым попыткам шепота захватить нас. С другой стороны, если я ошибаюсь, есть все шансы, что я никогда об этом не узнаю.

Каждый карман в жилете, который мне выдали люди Кумико, забит инструментами и снаряжением, а внутри него — тонкая алюминированная сумка, которую я брал с собой на «Дедал», держа ее под пиджаком. Я хотел быть уверенным, что ни одно мое оборудование не повредится чем-либо магнитным на корабле, если у нас, в итоге, возникнут проблемы на пути к разлому.

Все наши попытки дозвониться до Санджаны по телефону, связаться по сети, оказались бесплодны. Мы не можем сказать, произошло ли это потому, что сети до сих пор перегружены, или потому, что она слишком ранена, чтобы ответить, или потому, что ее там нет, и записи ошибочны. Все, включая поспешно возведенные травматологические центры для жертв крушения, находится в хаосе, и мы не можем позволить себе ждать ее ответа. Без дополнительной информации о том, как уничтожить разлом, мы слепы. Я отправил ей пакет информации, который она получит, если заработает сеть. В нем заключены координаты центра, куда мы направляемся в надежде найти ее, схемы моих самодельных щитов-барьеров, защищающих от шепотов и небольшие детали, которые мог отправить только Тарвер, в знак того, что она имеет дело с союзниками. Я молюсь, чтобы она получила это все, молюсь, чтобы она доверилась этому. Молюсь, чтобы она была еще жива.

Я каждый раз оглядываюсь на своих спутников, когда у меня встают волоски на затылке, но щиты-барьеры, похоже, работают. С другой стороны, узнал бы я, если бы это случилось, не посмотрев им прямо в глаза? Не в первый раз, мне жаль, что у меня нет проницательности Софии. Она бы мгновенно поняла по языку тела, если один из нашей группы собрался обернуться.

Но она выглядит такой же напуганной, как и я.

Мы придерживаемся небольших улиц, вынужденные идти обходными путями вокруг обрушившихся участков верхнего города, которые раздавили центр города под собой. Сначала мы видим других людей только на расстоянии, слишком далеко, чтобы сказать, выжившие они или оболочки. Но по мере того, как запах горящих химикатов усиливается, как сгущается пепел в воздухе, наш путь становится все более и более завален обломками. Все больше валяющих мертвых тел попадается нам на глаза, что становится очевидно: единственные люди, кроме нас, находящиеся в движении так близко к месту крушения, больше не люди.

— Это пятый, кто попался на пути, — шепчет София, нарушая долгое молчание, когда мы прячемся за стеной разрушенного офиса банка и наблюдаем, как шаркающая оболочка пересекает улицу. Даже сирены затихли. Единственные звуки — это редкий, далекий рокот в какой-то части города, обрушивающейся в пространство внизу.

— Они прочесывают город, — приглушенным голосом произносит Джубили. — Я узнаю эту модель.

Она смотрит на Тарвера, который мрачно смотрит на нее, и я не сразу понимаю что она имеет в виду.

— Лили научилась этому у меня, — тихо говорит он. — Стандартная поисковая сетка.

— Она ищет нас, — бормочу я, когда лысеющий мужчина-оболочка средних лет, одетый в поношенный деловой костюм, на которого ты никогда не посмотришь дважды, исчезает за углом.

— Надеюсь, ей мешают наши щиты-барьеры, — говорит София, выпрямляясь. — Мы должны двигаться спокойно. С одним или двумя мы справимся. Но если мы столкнемся с их группой… — Она сглатывает и не заканчивает предложение.

Ей и не нужно. Слишком легко представить, что может сделать с нами достаточно большая группа этих неуклюжих существ с пустыми глазами. Солдаты, которые не чувствуют боли и не раскаиваются в ее причинении.

Вверху улицы три полицейских ховера стоят на тротуаре в виде блокады, прямо перед линией временных барьеров. Периметр места крушения. Теоретически, никто, кроме спасателей, не может пройти внутрь. На табличке, прислоненной к одной из машин, большими печатными буквами написано: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН», а другая предупреждает: «СТРУКТУРНАЯ НЕСТАБИЛЬНОСТЬ». Несмотря на безлюдность города, все еще шокирует, что никто за этим не следит. Дорогу должны по меньшей мере преграждать полицейские и специальные официальные службы.

Вместо этого здесь никого.

Мы пересекаем периметр один за другим, перебрасывая ноги через цементные барьеры. Хотя мы все еще слишком далеко, чтобы разглядеть обломки, мои глаза различают головокружительную пустоту вдалеке, где должны быть небоскребы. С городом, который простирается почти на всю планету, нет узнаваемости пейзажа. Моя память подсказывает, что там должно быть что-то, что теперь исчезло.

Металлический лязг нарушает тишину, от неожиданности я дёргаюсь и сильно ударяюсь об один из барьеров, подавляя проклятие. Оба солдата уже держат оружие на изготовке, оглядывая переулок, откуда донесся звук. Они двигаются синхронно, не сообщая друг другу никакого плана. Один взгляд, кивок, а затем Джубили делает широкий круг, чтобы добраться к выходу из переулка, и прижимается спиной к кирпичной стене, в то время как Тарвер пригибается, и прикрываясь припаркованными ховерами, переходит на другую сторону. Остальные следуют за ними, а когда Тарвер и Джубили отправляются дальше по переулку, мы занимаем позиции у входа.

Еще один, более тихий лязг, предупреждает нас об источнике звука. В одном из мусорных баков в конце переулка кто-то есть. Тарвер кивает Джубили, которая бесшумно обходит его, а он освобождает одну руку от хватки пистолета. Я оглядываюсь назад и по шее начинают бежать мурашки, когда я вижу фигуру в квартале от нас, которая останавливается, поворачивается… и начинает двигаться в нашу сторону. Подавив желание поднять тревогу, я дотрагиваюсь до локтя Софии, чтобы она проследила за моим взглядом. Флинн замечает это движение, бросает на меня быстрый, испуганный взгляд, и мы все сворачиваем в переулок, надеясь, что шум не привлечет большого внимания. Щит-барьер Тарвера защитит его и Джубили, а нам с Софией надо держаться Флинна.

Тарвер хватается за край крышки мусорного бака, Джубили подкрадывается ближе, чтобы наставить пистолет на того, кто внутри. Как только мышцы Тарвера начинают напрягаться, в звенящей тишине раздается резкий шепот Софии:

— Стойте!

Пистолет Джубили дергается в нашу сторону, глаза сканируют то, что находится за нами, пока она не понимает, что это произнесла София. Мы здесь не на виду, никакой другой опасности не видно, и ее пистолет возвращается назад. Она нахмуривается, и я понимаю, что она собирается подать Тарверу знак продолжать.

Но София встряла не просто так. Она сейчас такая настоящая, что никакая ложь или заблуждение не могут изменить этого.

— Что такое? — спрашиваю я мягко, предвосхищая Джубили.

София переводит взгляд с меня на мусорный бак.

— Оболочки, — еле слышно выдыхает она. — Они не прячутся. Они на задании… ты сама сказала, — добавляет она, кивая на Джубили. — Они ведут поиск. Зачем кому-то из них прятаться?

Тарвер отпускает край мусорного бака, хотя и не опускает пистолет, его глаза мечутся между мной и Софией.

Но прежде чем кто-либо успевает ответить, крышка мусорного бака распахивается, отбросив Тарвера назад и издает звук, похожий на раскаты грома. Из бака пытается выпрыгнуть человек, но он явно слишком стеснен, слишком напуган, чтобы заниматься акробатикой. Он вылезает, подается вперед к дальней стене, спотыкается и падает. Прежде чем кто-либо из нас успевает заговорить, человек поднимает руки, явно защищая от нас свое лицо.

— Пожалуйста! — дыша с трудом, просит он. — Не трогайте меня… пожалуйста, не трогайте.

— Тсс! — Джубили смотрит в переулок, ее пистолет нацелен туда, ожидая новое прибытие.

Но он не замечает предупреждение, все еще бормоча мольбы. Ему где-то за пятьдесят или за шестьдесят лет, он не в униформе, на нем остатки костюма. Он грязный, от него несет мусором и страхом, но когда его глаза в ужасе испуганно вспыхивают, видя нас пятерых, я вижу это: его глаза карие. И хотя они расширены от страха, они не пустые.

— Вы должны успокоиться! — голос Тарвера низкий и настойчивый, и хотя он прерывает бормотание человека, кажется, это не производит никакого эффекта.

В моей памяти вспыхивает образ той оболочки в соседнем квартале, поворачивающей в нашу сторону, и я двигаюсь прежде, чем успеваю подумать. Я опускаюсь на корточки, зажимаю рукой рот мужчины, заставляя его на мгновение замолчать. Он стонет, переводя взгляд с солдат на меня и обратно.

София подходит ко мне и смотрит вверх, прослеживая за взглядом мужчины.

— Ребята… — она делает успокаивающий жест рукой, ладонью вниз, тихо прося: — опустите оружие.

— Мы не причиним вам вреда, — шепчу я. — Но вы должны вести себя тихо. Если я уберу руку, вы обещаете не шуметь?

Он кивает, снова переводя взгляд на меня. Я убираю руку, и человек глотает воздух.

— Кто вы? Что вы здесь делаете? — голос Софии мягок, несмотря на ее вопросы.

— Мы были… я Чак. Мы с женой были… завыли сирены эвакуации. Они сказали, что эта часть города небезопасна и может рухнуть. Мы были… мы были… — он замолкает, дико глядя куда-то вдаль.

София мягко кладет руку ему на плечо.

— Все в порядке. Просто сделайте глубокий вдох. — Татуировка генетотипа, которую она так старательно скрывала, теперь обнажена и резко выделяется на тыльной стороне ее руки, когда она сжимает плечо мужчины. Мой живот скручивает, когда я понимаю, что это, вероятно, не первый раз, когда она успокаивает кого-то после сильной травмы. Она ведь выросла на Эйвоне в разгар войны.

Его колотит.

— Она просто остановилась. Как будто ее переклинило. Остановилась, повернулась и пошла обратно. — Он кивает подбородком, в сторону «Дедала». — Когда я попытался остановить ее, спросить, что она делает, она как будто даже не узнала меня… она смотрела на меня, и ее глаза были… — он закрывает глаза, словно может отгородиться от воспоминаний о пустом взгляде жены. — Она схватила меня и потащила за собой, но я вырвался…

— И спрятались здесь, — заканчивает за него София. Ее глаза встречаются и с моими, и в этот момент я точно знаю, о чем она думает. Он не в состоянии идти в ногу с нами, все зависит от нашего успеха, мы не можем позволить себе замедлиться. И он может превратиться в одну из этих оболочек, если выйдет за пределы защитного поля моих наспех сконструированных щитов-барьеров против влияния шепотов, и если Лили не сможет почувствовать нас из-за поля щитов, она наверняка сможет получить доступ к тому, что он знает о нас.

Глазами я обшариваю переулок и останавливаюсь на Чаке, пытаясь понять, как ему удалось так долго сдерживать влияние шепотов, а затем мой взгляд падает на мусорный бак. Его толстые металлические стены могли бы защитить его так же, как наши электромагнитные устройства.

— Вы должны вернуться внутрь. — Я тянусь к руке мужчины, в то время как взгляды остальных устремляются на меня. — Это самое безопасное место, где можно спрятаться. Вы должны оставаться там, или закончите как ваша жена.

Чак пытается стряхнуть мою руку, не понимая, что я говорю ему, чувствуя облегчение от того, что он нашел других выживших. Я открываю рот, чтобы пояснить, но прежде чем я успеваю заговорить, мое внимание привлекает какое-то движение.

Из-за края стены, в тени, в конце переулка показалась рука. Кончики пальцев ощупывают цемент, пока не находят опору в трещине, и только тогда они изгибаются и сжимаются. Я осознаю, что один палец как-то странно изогнут, скручен и не движется, как другие. Дальше появляются голова и плечи, превращаясь в фигуру, перелезающую через край стены.

Я вскакиваю на ноги, инстинктивно тянусь рукой, чтобы схватить Софию и потащить ее за собой. Остальные мгновенно это замечают. Флинн тянется к Чаку, Джубили наставляет пистолет на фигуру, переползающую через стену, Тарвер чертыхается и направляет оружие в сторону входа в переулок… и мы срываемся на бег.

Я вытягиваю шею, и вижу, как фигура соскальзывает со стены и падает на мостовую. В тени фигура снова отрастает руками и ногами, и я вижу ее профиль, голову, повернутую к нам, когда мы выскакиваем на солнечный свет. Я сталкиваюсь с кем-то прямо перед собой, потому что остальные остановились. Мне так хочется кричать им: бегите, бегите, ради любви…

И затем я понимаю, почему они не бегут.

Улица за переулком наводнена оболочками.

Их несколько десятков, насколько я могу видеть. Большинство из них выглядели бы совершенно нормальными, если бы не дряблые лица и пустые черные дыры на месте глаз. У некоторых из них очевидные травмы, как у того, в конце переулка со сломанным пальцем. Девочка, не старше одиннадцати-двенадцати лет, стоит всего в нескольких футах от нас. Неглубокая царапина на ее руке алеет на фоне бледно-желтого сарафана. Мужчина чуть поодаль, достаточно высокий, чтобы видеть поверх моря лиц, смотрит на нас только одним черным глазом, другой запекся от крови из раны на голове.

— Нет, — шепчет Чак, отпрянув от Флинна, который все еще сжимает его руку. — Нет, нет, нет, нет. — Его шепот превращается в стон, и он вырывает руку из хватки Флинна.

— Погодите. — Флинн бросается за ним. — Не надо!

Но мужчина отступает в переулок, к мусорному баку, за пределы досягаемости защитного поля щита-барьера, спрятанного под жилетом Флинна. Но хотя это могло бы защитить его от психического воздействия шепотов, мусорный бак ничего не сделает против самих оболочек. Другие присоединились к одинокой тени в конце переулка, и теперь они приближаются к Чаку сзади. Он начинает карабкаться обратно в свое укрытие, но оболочки хватают его. Десятки пальцев впиваются в его одежду, волосы, оттаскивают его от мусорного бака, который отодвигается на дюйм от стены, когда он цепляется за его край. Затем он исчезает, затянутый в гущу тел.

— Черт возьми! — Джубили нацеливает на них пистолет и я вижу, как ее фокус меняется с каждым небольшим движением ствола. Она не знает, куда целиться, не говоря уже о том, куда стрелять. Эти люди невинны. Они ничем не отличаются от Кумико и солдат на Эйвоне, сломленных вторжением в их разум. Одна из фигур, помогающих прижать Чака, крошечная… это ребенок.

Мгновение, кажется, растягивается на вечность, нам надо бежать. Мы должны оставить Чака на произвол судьбы, раз он сделал такой выбор, продолжить наши попытки связаться с доктором Рао. Но все мы слышим, как он зовет некую Алишу, без сомнения, свою жену. Я не могу сказать, то ли он зовет ее, потому что думает о ней в эти последние мгновения, то ли выкрикивает ее имя, потому что она одна из нападавших.

Я держу Софию так крепко, что, должно быть, причиняю ей боль, но она ничего не говорит, ее тело дрожит, когда она прижимается ко мне.

Тарвер выходит из ступора, делает шаг по переулку и ругается. Но прежде чем он успевает двинуться дальше, крики прекращаются. Мое сердце сжимается от внезапной тишины, нарушаемой пятью парами панических вздохов. Он мертв… они убили его. Они убили его.

Но потом оболочки отстраняются, выпрямляются, вставая на ноги. И Чак тоже. На какую-то долю секунды мы все застываем в замешательстве. Затем Чак поворачивает голову, его взгляд находит нас… его глаза черные и пустые.

Я чувствую, как София вздрагивает.

— Пора идти, — шепчет она.

Мы бежим.

Когда-то, давным-давно, мы могли бы поговорить с ними, с этими одинокими выжившими в этом призрачном мире. Но сейчас мы так слабы и можем только наблюдать. Мы видим их такими, какими они не могут, не хотят видеть друг друга. Мы видим его чувства в том, как он смотрит на нее, мы видим ее душу, взывающую к нему в каждом прикосновении. Было бы так легко, если бы они могли видеть друг друга изнутри, как мы.

И все же в том, как они находят друг друга, присутствует красота. Медленно, в хрупком танце косых взглядов и случайных прикосновений. Наблюдать, как они сближаются, как их души переплетаются, не зная друг друга, как мы, не будучи уверенными в том, что внутри сердца другого — означает познать что-то новое…

Веру.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

СОФИЯ

СУХОЙ, НАСЫЩЕННЫЙ КИСЛОТОЙ ВОЗДУХ раздирает мои легкие, словно пила. Химикаты, оставшиеся после падения «Дедала» обжигают нос и горло. Я концентрируюсь на темпе, пока бегу за остальными, стараясь не пыхтеть. Если мы сможем убежать достаточно далеко, достаточно быстро, достаточно тихо, возможно, мы сможем оторваться от толпы оболочек за нами. Возможно, мы снова сможем погрузиться в тишину и стать незаметными.

Глаза слезятся от усилий. Новый вид паники начинает подниматься по мере того, как другие постепенно удаляются от меня и Гидеона… Боже, не оставляй нас… пока я не осознаю, что Гидеон нарочно бежит в ногу со мной. Он быстрее меня, он должен быть впереди, он должен быть в безопасности в пределах досягаемости щитов-барьеров Тарвера и Флинна. И внезапно причитания в моей голове меняются в другую сторону. Идиотка… просто НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ.

А затем Джубили и Тарвер расходятся. Тарвер направляется в одну сторону улицы в следующем квартале, а Джубили в другую. Глазами я ловлю кого-то из них, даже не уверенная, кого именно, подающего нам сигнал рукой. Когда мы добираемся до них, Тарвер подходит к нам и отводит в сторону, чтобы следовать за Джубили и Флинном по боковой улице.

— Сюда, — кратко и лаконично, указывает он. — Уже улица — меньше оболочек.

Я рискую оглянуться, когда сворачиваю за угол вслед за остальными, и мое сердце замирает. Оболочки могут медленно реагировать, могут плестись в поисках цели, но, получив задание, они двигаются так же быстро, как и любой из нас. Их не меньше сотни всего в нескольких метрах от нас. Если они поймают нас и сорвут щиты-барьеры с Флинна и Тарвера, или утащат за пределы их досягаемости, у нас не останется защиты от ментальной сети, которую шепот накинул на город. Я бы предпочла, чтобы они разорвали нас на части, чем стать одной из этих тварей.

Мое дыхание вырывается с рыданием, и я спотыкаюсь. Рука Гидеона подхватывает меня, не давая упасть. Тарвер следует за нами.

Улицы головокружительно мелькают вокруг нас, когда мы бежим по лабиринту обломков и провалов. В какой-то момент тротуар начинает крошиться подо мной, и мне приходится прыгать на другую сторону. У меня нет времени оглядываться, но через несколько секунд я слышу отдаленный грохот, когда обломки с уровня улицы падают на средний уровень города, разбиваясь там. Мы поворачиваем за один угол, потом за другой, потом еще, затем разворачиваемся, попав в тупик, потеряв ценные секунды. Улицы сужены обломками с обеих сторон. Затем, внезапно, перед нами встает стена из камней и скрученных металлических опор. Это часть соседнего небоскреба, который осел и рухнул на улицу. Мои ноги останавливаются только на мгновение, прежде чем я снова беру старт. На этот раз я тащу за собой Гедеона, начиная подъем на гору щебня.

Наши руки и ноги карабкаются по обломкам, и мой мозг лихорадочно цепляется за воспоминания. Держись ближе к стене. Не смотри вниз. Я прямо за тобой. Все эти мелочи, которые Гидеон говорил мне, когда я взбиралась по отвесной стене шахты лифта в «Компании Лару», что кажется было много лет назад.

Чего бы я только не отдала, чтобы вернуться в шахту лифта.

Мы движемся недостаточно быстро. Хотя куча щебня не настолько крута, невозможно сказать, что является незыблемым, а что поддастся, как только мы схватимся за его. И оболочки все приближаются.

Тарвер поворачивается, упирается спиной в обломки и направляет пистолет в то, что уже карабкается за нами по разрушенному зданию.

— Не останавливайтесь! — кричит он, его слова перемежаются с визгом военного лазерного пистолета. Лазер пронзает мясистую часть руки оболочки, заставляя ее откатиться назад и упасть. Еще один выстрел, еще и еще, двое падают, но первый уже снова на ногах, возобновляет подъем, едва замедленный раной на руке, которая теперь свободно кровоточит.

Боль их не останавливает, и никто из нас: ни я, ни Гидеон, ни Тарвер, ни Джубили, ни Флинн — никто не хочет убить невинного. Потому что это то, чем являются оболочки: реальные люди, с реальной жизнью, просто их мозги и тела порабощены.

Джубили пытаясь отдышаться, останавливается и присоединяется к Тарверу. Она выхватывает свой пистолет, стреляя раз, другой. Выстрелы едва пробивают брешь в надвигающейся на нас толпе. Я тянусь ухватиться за край куска цемента размером с валун — большие куски обычно сдвигаются меньше — только чтобы почувствовать, как он сдвигается и начинает сползать в мою сторону. Я вскрикиваю и отскакиваю в сторону, когда он катится вниз по насыпи, врезаясь в одну из оболочек и сбивая ее.

Я бросаю взгляд на Гидеона, чьи глаза встречаются с моими, и затем мы оба тянемся за любыми обломками, которые мы можем найти, швыряя их вниз по насыпи в толпу. Звуки разбивающегося цемента смешиваются с визгом лазерного пистолета. Флинн отползает в сторону, чтобы его бетонные ракеты не попали в нас, и тоже присоединяется к битве.

Затем голос Гидеона срывается на крик, и я вижу, как он скользит вниз по насыпи. Я отправляюсь вслед за ним, хватая его за руку, как раз в тот момент, когда мой взгляд выхватывает руку, схватившую его за лодыжку, руку, принадлежащую пожилой женщине. Ее лицо пугающе безмятежно, когда ее тонкие, костлявые пальцы достаточно сильно впиваются в кожу Гидеона, делая ее белой. Я издаю бессловесный крик, обхватываю Гидеона обеими руками и упираюсь ногами в стальную балку, в то время как Гидеон пытается отпихнуть ее другой ногой. Тарвер вздыхает и, не колеблясь, роняет пистолет и несется вниз по насыпи. Он обеими руками хватает Гидеона за другую руку, помогая мне вытащить его из хватки оболочки, карабкающейся всего в паре метрах впереди толпы.

Мои руки обвиваются вокруг Гидеона и он в ответ обнимает меня. Мое тело больше не слушает безумное стаккато, барабанную линию команд от мозга — залезь повыше — двигайся — беги — борись — останься в живых — и на мгновение ни один из нас не двигается. Я не должна смотреть на него, чтобы понять, что он чувствует тоже самое. Что ничего не имело значения: ложь, обман, фальшивые имена и надуманные предлоги. Неважно, что было правдой или ложью. Теперь у нас никогда не будет шанса узнать друг друга, узнать какие мы есть на самом деле.

Импульс давления врезается в нас, взрываясь в ушах, оставляя мою голову звенящей от… тишины. Все, что я слышу, это свое собственное, рваное дыхание, хватающее воздух. Мое дыхание и дыхание Гидеона, сила которого шевелит мои волосы. И Тарвера, в нескольких метрах от нас. И… я открываю глаза и вижу Флинна, обнимающего Джубили, держащего дрожащей рукой ее пистолет потому, что она почему-то ранена. Не понимаю, как это произошло. Он нажимает на спусковой крючок, и ничего не происходит. Пистолет молчит и темнеет, становится мертвым и бесполезным, как инертный кусок обломков.

Все застыли, как будто кто-то нажал на «паузу» во время воспроизведения этого момента. Я отчаянно пытаюсь понять, что произошло.

Я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как оболочки — все они, все до единого, толпа из сотни человек, несущаяся за нами — падают в унисон, падают, как марионетки, у которых перерезали нити. Только после того, как они ударяются о землю, становится видна одна фигура, единственно стоящая всего в нескольких метрах от основания насыпи. Это женщина, старше нас, но ненамного, одетая в какой-то грязный, потрепанный костюм. Одна рука безвольно и неподвижно висит вдоль ее тела, другая, дрожащая, сжимает предмет, издали похожий на гранату. Что-то в ее смуглой коже и волосах кажется мне знакомым, хотя я знаю, что никогда не видела ее раньше. Что-то на задворках моего сознания.…

— Эй, вы, — зовет она тонким, дрожащим голосом. Я прослеживаю за ее взглядом и вижу там ошеломленного Тарвера, хватка которого так ослабла, что он буквально соскользнул на несколько метров вниз в ручейке обломков. Женщина покачивается, и только тогда я понимаю, что не вся грязь на ее комбинезоне является грязью, там также засохшая кровь, растекшаяся по одной стороне ее туловища. — Вы, ребята, ужасно шумные.

Движение позади нее заставляет мое сердце резко дернуться. Тарвер одновременно со мной замечает оболочку, и сразу же, не замедляя хода, спускается по куче щебня, вызывая оползень из мусора и пыли. Но он не успеет вовремя. К женщине в комбинезоне, ковыляя, бредет мальчик, одна из его лодыжек вывихнута. Он, должно быть, так сильно отстал от остальной группы, что то, что вырубило их, полностью пропустило его.

Женщина, увидев внезапный стремительный спуск Тарвера по обломкам, оглядывается. Она тяжело дышит, роняет предмет из здоровой руки в сумку и вытаскивает что-то еще, как раз в тот момент, когда мальчик позади тянется к ней. Она тычет чем-то ему в ребра, и воздух раскалывается от треска электричества. Контролируемый шепотом мальчик дергается, оказывается предмет в ее руке является электрошокером, а затем падает на землю, становясь неподвижным, как море тел между нами.

— Санджана! — кричит Тарвер, приземляясь на груду обломков и нетвердо вскакивая на ноги.

Меня захлестывает волна узнавания, быстрая и острая, как удар электрошокера. Я видела фотографию этой женщины раньше, одну из десятков, которые я пересмотрела, делая себе удостоверение сотрудника «КЛ» несколько месяцев назад, но я тогда не знала, кто она.

Санджана. Доктор Рао. Наш эксперт по разлому.

— Ты звонил? — слабо парирует она, электрошокер выпадает из руки, потерявшей чувствительность. Она покачивается, что заставляет Тарвера устремиться вперед, и он еле успевает поднырнуть под нее, чтобы ее голова не ударилась об обломки на разбитом тротуаре, когда она падает на землю.

Их вера дает нам силу, достаточно силы, чтобы попытаться, единственными доступными нам способами, достичь их. Попросить их о помощи. Умолять о конце.

Мы проникаем в их мысли и пытаемся общаться через образы людей, которых они знали, через души, потерянные в катастрофе, но встречаемся со страхом. Мы пытаемся говорить, использовать слова, выученные за долгие годы наблюдения, но они не могут нас понять. Мы стараемся показать им, что они не одиноки. Мы даем ему его дом, стихотворение, которое дорого его сердцу. Мы даем ей цветок, как напоминание об уникальной и хрупкой вещи, за которую она борется.

Мы выкладываем им дорогу хрупкими лепестками, и с каждым их шагом мы чувствуем себя сильнее.

Они научили нас вере и надежде, и в них мы снова обрели силу.

А затем она умирает.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГИДЕОН

МЫ ПРОХОДИМ НЕСКОЛЬКО КВАРТАЛОВ и оказываемся у торгового пассажа. Часть пути Тарвер нес ученую на руках, но как только она пришла в сознание, она слабым голосом заявила, что способна идти сама. Впрочем ей пришлось согласиться на компромисс, что мы с Тарвером будем поддерживать ее. Джубили несильно поранила руку. Она соскользнула вниз во время подъема, и ладонь поранилась о зазубренный кусок стали, но она на ногах рядом с Флинном. София, нашедшая пещерообразный лаз в упавшем фасаде пассажа, заползает в него, а затем жестом приглашает нас последовать за ней.

В принципе, поддерживать Санджану должно было оказаться пустяком. Она не очень тяжелая, да и нас двое, но к тому времени, когда мы заносим ее через проем в фасаде, я готов рухнуть сам. Как только мы оказываемся внутри, я спотыкаюсь и слишком резко отпускаю ее, заставляя Тарвера осесть под неожиданным дополнительным весом, и в итоге мы все падаем на пыльный, потрескавшийся пол.

Единственный свет, попадающий внутрь, исходит от частично заблокированного входа, и София, которая тоже сидит на полу — а я даже не заметил, как она упала — со стоном подтаскивает свой рюкзак, чтобы найти фонарик. Когда она его включает, становится понятно, что он не работает. Я вижу ее профиль, освещенный светом с улицы, вижу, как она безучастно смотрит на фонарик, как будто его неисправность отключила и ее мозг, и это последнее препятствие невыносимо.

— ЭМИ… взрыв электромагнитного импульса, — хриплым от усталости голосом произносит Тарвер, откашливаясь от пыли, поднятой нашим появлением. — Не знаю, почему им было больно от этого самого импульса. Фонарик не заработает. Пистолеты тоже. Ничего, что работает от энергии.

София выпускает из рук фонарик, который падает со стуком, и побежденная оседает на пол. Если бы моя нога не была прижата к полу полубессознательным телом Санджаны, я бы подполз к ней, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, но я даже не могу сказать, в порядке ли я. Мои мышцы продолжают дрожать, что говорит о том, что, по крайней мере, все мои конечности все еще со мной. Если это только не фантомные подергивания. Разве это не так называется, когда теряешь руку или ногу и все еще чувствуешь, что она на месте? Фантомные подергивания, фантомное истощение, фантомные ощущения частей тела, которых больше нет… Смех, который я едва узнаю, как что-то смутное, отдаленное, несколько истерическое, срывается с моих губ, прежде чем я прижимаю лицо к каменному полу, даже не заботясь о том, что пыль прилипнет к потному лбу.

Раздается треск, свист, и красный свет расцветает перед моими закрытыми глазами… мои глаза закрыты? Когда я успел? Я заставляю себя приоткрыть веки и вижу сияющее лицо Джубили. Затем она двигается, и мой усталый мозг понимает, что я вижу. Это сигнальный огонь, который, должно быть, был у нее в рюкзаке. Она передает его Флинну, сидящему рядом с ней, который прячет его под камень, прикрывая свет так, чтобы он выдавал нам лишь немного света. Надеюсь, снаружи он будет невидим.

Большая часть пассажа рухнула и хотя обломки «Дедала» находятся в нескольких километрах отсюда, шок от его удара сравнял с землей половину зданий в городе. Несколько витрин магазинов до сих пор целы, обещая высококлассные покупки, которые их потрепанные, затемненные интерьеры, вряд ли смогут обеспечить. Решетка, закрывающая вход в ювелирный магазин, разбита упавшей мраморной колонной, и от того факта, что пыль и щебень на полу остались нетронутыми, по моей коже бегут мурашки. При нормальных обстоятельствах, даже в верхнем городе, это место было бы обворовано мародерами.

Вес на моей ноге смещается, возвращая меня в настоящее, и я вспоминаю о Санджане. Я сажусь и пытаюсь рукой освободить ногу из-под нее, когда она издает стон. Тарвер наклоняется над ней, убирает волосы с ее лица, чтобы получше рассмотреть ее.

— Ты в порядке? — спрашивает он, пристально смотря. — Санджана?

Она снова стонет, словно протестуя против необходимости отвечать, но потом открывает глаза и с трудом приподнимается на локтях, чтобы посмотреть на Тарвера.

— Ты продолжаешь спасать мне жизнь, капитан.

— Теперь майор, — замечает Джубили, отрывая взгляд от своей раненой ладони, которую Флинн разглядывает в неустойчивом свете сигнального огня. — Его повысили после Патрона.

— На самом деле, теперь просто Тарвер, — поправляет бывший солдат. Мрачная линия его рта, наконец, смягчается чем-то вроде улыбки. — И, честно говоря, я почти уверен, что ты только что спасла нам жизнь. Как ты это сделала?

Санджана морщится, когда Тарвер помогает ей сесть и прислоняется к каменной глыбе.

— Электромагнитный импульс. Я была почти уверена, что сверхъестественные способности сущностей разлома на самом деле напрямую связаны с различиями в энергии между их измерением и нашим, и что их метод контроля не что иное, как энергетический перехват сигналов, посылаемых нейронам человека… — она замолкает, переводя взгляд с пустого лица Тарвера на Джубили, затем на остальных, или то, что можно увидеть в тусклом свете. — М-да. Не та аудитория.

— Нет, я понимаю. — Моя усталость проходит, уступая место искре любопытства. Я понятия не имею, кто эта женщина, кроме того, что она та, с кем София пыталась связаться в «Компании Лару», но кем бы она ни была, она великолепна. — По сути, они взламывают человеческие мозги.

Губы Санджаны трогает улыбка и глаза встречаются с моими.

— Я бы так не сказала, но более-менее верно.

То, что она говорит, имеет смысл. Это соответствует маленьким устройствам Лару, объясняющим, почему электромагнитные поля, создаваемые нашими щитами-барьерами, скрывают нас от шепота. А потом я понимаю кое-что еще, и со срочностью вскакиваю, стягивая с себя жилет, чтобы вытащить из него свое снаряжение.

— О, черт.

Шесть пар глаз обращаются ко мне, и я смотрю на Тарвера, а затем на Флинна.

— Мы просто поджарили их. Я не знаю, как быстро шепот найдет нас, но ему больше не нужна будет оболочка, чтобы увидеть нас. Наши умы не защищены.

Тихие проклятия эхом раздаются вокруг меня. Происходит обмен испуганных взглядов, а затем Тарвер и Флинн, оба, пытаются вытащить наладонники из своих жилетов, и передают их мне.

— Ты можешь их починить? — спрашивает Джубили, надавливая на сложенную повязку, которой Флинн остановил кровотечение на ее ладони. — ЭМИ поджарил и твое оборудование?

Я поднимаю сумку.

— Она в алюминии.

Я получаю те же пустые взгляды, что и Санджана минуту назад.

— Любой технарь, понюхавший пороху, держит свое снаряжение защищенным, в алюминии, который защищает от статических зарядов, магнитных полей… и ЭМИ.

Санджана медленно вытаскивает наладонник из кармана комбинезона и протягивает его мне здоровой рукой.

— Я следовала инструкциям, которые ты прислал. Умно. Как далеко они проецируют, когда работают?

— На несколько футов, — отвечаю я, начиная отвинчивать кожухи, чтобы добраться до их внутренностей. — Они могут даже вернуть оболочку, но я думаю, что это займет в лучшем случае несколько минут, а минуты с этими парнями дольше, чем у нас когда-либо будут.

В наступившей тишине я понимаю, что все думают о том, что повлечет за собой эти несколько минут. Флинн, представившись, нарушает молчание, что затем делают все остальные, и София протягивает Санджане бутылку воды и батончик мюсли.

Флинн хмурит брови на протяжении всего знакомства, и я не виню его. Эта физика за пределами моего понимания, а я не вырос на захолустной болотистой планете на полпути через Галактику.

— Итак, доктор Рао… вы знаете, как она это делает? Управляет людьми?

Санджана делает паузу, явно перестраивая свои мысли, раздумывая, как объяснить концепцию.

— В основном… наш мозг работает на электричестве, да? Биохимическое электричество, конечно, не как батарея, но… все маленькие импульсы в нашем мозгу — это электрические искры, которые говорят нам, что мы видим, пробуем, слышим… и все, что мы делаем, все наши мышечные реакции и движения, они также являются реакциями на электрические сигналы. Я считаю, что сущности разлома…

— Сущности… ай! — начинает перебивать Джубили, а потом шипит, когда Флинн прикладывает спирт из аптечки к ране на ее ладони.

Он поднимает глаза, губы его подергиваются.

— Плакса.

— Замолкни. — Но ее губы, кажется, вторят его губам, дернувшись один раз, потом второй, в улыбке. Ее глаза снова переводятся на Санджану. — Я имела в виду: сущности разлома? Что это?

— Они… правильно, вы же ведь не знаете о них. Знаете, почему все… так странно себя ведут? Люди снаружи, те, кто напал на вас?

— Да, они контролируются шепотами.

— Контролируются… — Санджана поднимает брови. — Шепотами? Так вы их называете?

— Лили придумала им название, — тихо вставляет Тарвер. — Она первая узнала о них. Когда мы потерпели кораблекрушение, они появились в ее сознании, как шепчущие голоса.

Санджана колеблется, в ее взгляде сочится сочувствие, когда она поворачивает голову к своему старому другу. Ее колебание затягивается, она явно хочет спросить его о Лили… та может обманывать своего отца и публику, но Санджана понимает, что что-то не так.

— Верно. Ну, тогда вы знаете, на что они способны. Вызывают мышечные спазмы, расширение зрачков, вкус, который люди описывают как металлический…

— На вкус как кровь, — бормочет Джубили, когда Флинн заканчивает обматывать пластырь вокруг ее ладони.

— Я бы описала это скорее как ощущение, которое вы получаете, когда лижете батарею, но я полагаю, что и это точно. При определенных обстоятельствах они могут даже вызывать слуховые и зрительные галлюцинации, как шепоты, которые слышала Лили. И в самых крайних случаях они могут полностью контролировать двигательные функции человека.

— Но какое это имеет отношение к взрыву ЭМИ? — в голосе Тарвера слышится срочность, в нем гораздо больше оживления, чем до прибытия Санджаны.

— Ну… способности шепотов связаны со «взломом» электрических импульсов в мозгу. Моя теория состояла в том, что достаточно большой электромагнитный импульс может помешать этому контролю достаточно надолго, чтобы разорвать связь. Я забрала свои разработки из лаборатории, когда получила твое сообщение… я работала допоздна, это единственная причина, по которой я была в «КЛ», когда «Дедал» упал. Я не могла дозвониться до тебя и знала, что ты пойдешь прямо в… Ну, вот так. — Она кивает в сторону входа в нашу импровизированную пещеру, где несколько мгновений назад мы спасались бегством.

— Вы пришли, чтобы найти нас, не зная, сработают ли эти штуки? — Брови Флинна удивленно взлетают вверх.

— Это было ненамного рискованнее, чем оставаться там, где я была. Половина травматологического центра уже пала жертвой этих тварей, и я не собиралась оставаться и становиться одной из них. Я настроила наладонник в соответствии с инструкциями, которые вы прислали, и я до сих пор не оболочка, так что я предполагаю, что это работает. — Санджана потирает руку чуть ниже локтя. Я думал, что на ней какая-то металлическая, сетчатая перчатка, но когда она массирует то место, где начинается «перчатка», я понимаю, на что смотрю — это кибернетический протез. И взрыв ЭМИ вырубила его так же верно, как и оболочку, что объясняет, почему она не могла позволить себе проверить свою теорию, прежде чем нашла нас.

— Вы отказались от использования своей руки, чтобы спасти нас? — спрашивает София, молчавшая до этих пор, но ее глаза проследили за тем же движением, которое заметил я.

— Я многим обязана Тарверу, — тихо отвечает Санджана. — Если бы не он, я бы потеряла гораздо больше, чем руку.

Тарвер не отвечает, и Джубили откашливается.

— Вы одна из выживших с аванпоста на Патроне, который освободил Тарвер. В каком-то смысле вы… этот аванпост… начало всего этого. Тарвер никогда бы не попал на «Икар», если бы после той операции его бы не отправили в рекламный тур, чтобы заставить людей проявлять более теплые чувства к военным.

— Полный круг, — бормочет Санджана.

— Так вот, насчет ЭМИ, — настаивает Тарвер, прерывая дискуссию гримасой, как будто они обсуждают его недостатки, а не героизм. — Это сработало. А те люди… они живы? Они не пострадали?

— Они должны быть в порядке, — отвечает Санджана. — Теоретически они проснутся с сильной головной болью. И, конечно, с травмами, которые они получили до… погоди, куда ты собрался?

Тарвер приходит в движение прежде, чем Санджана успевает закончить предложение, и тянется за своей сумкой.

— Сколько у тебя осталось? — настойчиво спрашивает он.

— Две, может… а зачем?

— Вот как мы спасаем Лили. — Тарвер вытаскивает одну из гранат — сферический предмет размером с мандарин. Его глаза мелькают в сторону Санджаны. — Шепот захватил и ее тоже. Она делает все это, вернее, шепот заставляет ее делать все это.

— Тарвер… я знаю. Я видела ее. — Санджана протягивает здоровую руку и кладет ее на руку Тарвера, чтобы остановить его. — Она в главном офисе КЛ». Тарвер…

— Мы используем одну из них, чтобы прорваться сквозь оболочки туда, где она находится, затем используем другую на ней… освободим ее… затем уничтожим разлом.

Но Санджана качает головой, боль ясно написана на ее лице.

— Тарвер, остановись… нет. Те, другие, их просто контролируют. Они как марионетки или андроиды, работающие по одной программе. Лили… — она сглатывает, и боль переходит в страх. — Лили — другое дело. Я видела ее перед тем, как уйти. Ее не контролируют, как какую-то безмозглую оболочку…. Она и есть это существо. Я видела, на что она способна. Я не знаю, как это возможно и почему, но она другая, и это существо носит ее, как костюм. Не думаю, что ЭМИ окажет на нее большее влияние, чем на тебя или меня. Это часть ее.

Тарвер смотрит на нее долгим, напряженным взглядом, его рука сжимает гранату. Затем он опускает ее обратно в сумку, плечи его опускаются, и он снова садиться на потрескавшийся пол.

— А как насчет щитов-барьеров? Если один из них окажется достаточно близко к ней, достаточно долго…?

Я качаю головой.

— Они менее мощные, чем ЭМИ. Никаких шансов.

Тишина звенит в течение одного или двух ударов сердца, пока я не обретаю голос, прочищая горло.

— Мы знаем, почему она другая, — тихо говорю я. Когда Тарвер ничего не говорит, я пересказываю Санджане историю, которую он рассказал нам о том, как Лили умерла, и вернулась, и принесла с собой какую-то связь с другой стороной разлома, которая неумолимо тянула ее назад к шепотам.

— А теперь, — добавляет София, когда я заканчиваю, — Лару посылает своих представителей на каждую планету с планами построить новые разломы, как на Эйвоне, так и здесь. Мы думаем, что она позволяет ему думать, что он все еще правит балом, что он не рискует. Он сходит с ума, и она может довести его до грани, когда захочет. Как только он все расставит по местам, она сможет распространять слухи, как инфекцию, пока каждый человек в Галактике не превратится в пустую оболочку. Если только мы не найдем способ остановить ее.

— На Эйвоне мы уничтожили разлом, — возмущенно вставляет Флинн. — И это тоже остановило шепоты. Мы надеялись, что вы знаете достаточно о разломе, чтобы рассказать нам, как его уничтожить.

— Мы надеялись, — добавляет София, — что вы нам поможете. С тех пор, как однажды вы почти захотели помочь мне.

— Помочь. — Санджана хмурит брови, но потом ее глаза расширяются. — Ты Алексис? Ты та, с кем я собиралась встретиться в день беспорядков в главном офисе «КЛ»?

— Да, за исключением того, что я на самом деле София, — отвечает София. — Я волновалась, что они поймали вас, когда они появились в моей квартире. — Спасибо, что предупредили.

— Я рада, что ты в безопасности, я никогда не думала… — Санджана качает головой. — Не знаю, смогу ли я вам помочь, но постараюсь. Как вы уничтожили другие разломы?

— Не думаю, что когда мы были на Эйвоне, Лару знал, как собирать щиты-барьеры, подобные тем, что мы используем сейчас, — быстро отвечает Джубили. — Я полагаю, там был встроенный механизм самоуничтожения, чтобы он мог прекратить проект, если ситуация выйдет из-под контроля. Хотя теперь, он не нужен.

— Нет, — соглашается Санджана. — Сомневаюсь, что на этот раз есть механизм самоуничтожения. Он не мог повторить одну и ту же ошибку дважды.

Тарвер медлит с ответом.

— Не знаю, — наконец говорит он. — Я прыгнул в разлом вместе с Лили. Честно говоря, я думал, что это убьет меня, но также считал, что есть шанс спасти ее. Я думаю, что именно шепоты уничтожили разлом.

— Любой портал между измерениями по идее очень нестабильный, — тихо продолжила Санджана. — Прыгнув в него, добавив собственной энергии, вы разрушили поле. Шепоты, содержащиеся внутри, могли высвободиться, что позволило им разрушить их собственную тюрьму. Но все, что неустойчиво — непредсказуемо, и мы не можем знать, какие изменения внес Лару. В конце концов, это был самый первый разлом. Он узнал больше с тех пор, как его построили. Если вы попытаетесь сделать это снова, вы можете в итоге сделать именно то, что хочет шепот — открыть путь для большего количества его вида.

— И я не думаю, что на этот раз можно остаться в живых, — добавляет Тарвер. Его голос звучит немного пугающе для меня — он как бы утверждает, что выжить не удастся и это вариант подходит для него, если он того стоит. — Не знаю, было ли у нас двоих что-то, чтобы рассеять энергию, или связь Лили с ними защитила меня.

Санджана моргает, потом качает головой.

— Это всего лишь теория. Я работаю вслепую, без сети. Я могу работать над проектом только косвенно, поэтому мои знания ограничены.

— Но ты что-то придумала, — настаивает Тарвер. — Я узнаю этот взгляд.

Санджана медленно выдыхает.

— Ну… эти существа… шепоты. Им здесь не место. Они принадлежат своей Вселенной, которую мы называем гиперпространством. Точно так же, как требуется огромное количество энергии, чтобы корабль прошел через гиперпространство для путешествия между звездными системами, требуется огромное количество энергии, чтобы удержать шепоты здесь. Их постоянно тянет обратно в их собственную Вселенную, но механизм разлома… вы же видели его, верно? Он выглядит точно как гиперпространственный двигатель: гигантское кольцо, светящееся синим, когда он включен. — Она замолкает, глядя на рассеянные по кругу кивки. — Их удерживает здесь, на нашей стороне, механизм разлома. Он создает крошечный разрыв в ткани, разделяющей наши миры, и держит их внутри. Это очень сложный, тонкий баланс, управляемый самыми сложными программами, которые когда-либо были написаны. Но теоретически, если бы кто-то мог переписать программу, чтобы открыть разлом чуть шире, силы, притягивающие их, могли бы затянуть шепот обратно через разлом в его собственный мир. Оставив Лили, физически, позади.

— Физически? — голос Тарвера слегка дрожит. — А как насчет ума? Что насчет нее, ее мыслей и воспоминаний?

Санджана потирает висок, явно встревоженная.

— Понятия не имею. Она может быть в порядке.

— Так и будет, — бормочет Тарвер. — Если кто и может выжить, так это она. Ты можешь это сделать? Перепрограммировать разлом, чтобы отправить его обратно?

Санджана качает головой, ее глаза немного расширяются.

— Тарвер… я не программист. Я имею дело с теорией, физикой и создание чего-то подобного выходит за пределы моего опыта. У Лару есть команда из пятнадцати лучших программистов Галактики, постоянно работающих над настройкой и усовершенствованием этой машины. Я получила распечатки некоторых фрагментов программы, прежде чем сбежала, но мне понадобятся годы, чтобы понять, что я читаю. Это… это просто теория.

Взгляд Тарвера, теперь затравленный, остается прикованным к лицу Санджаны. София та, кто начинает говорить, и хотя она обращается ко всем, ее глаза смотрят на меня.

— Так случилось, что с нами один из лучших программистов в Галактике. Доктор Рао, познакомьтесь с Червонным Валетом.

Я чувствую, как все взгляды устремляются на меня, но я все еще смотрю на Софию, пытаясь прочесть то немногое, что вижу на ее лице в размывающемся красном свете сигнального огня. То ли в ее голосе слышится горечь, когда она произносит мой никнейм, то ли то же предательство, то же отвращение преследует ее глаза, когда она смотрит на меня, я не могу сказать. Я не уверен, что даже она знает.

— Ты можешь это сделать? — Внимание Тарвера теперь полностью переключилось на меня и ощущается как двухтонный вес… теперь я понимаю, почему Санджана так колебалась.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Мне придется изучить эти распечатки, распознать язык. — Возможно, смогу. У меня нет моего снаряжения, у меня почти ничего нет. Без него шансов не много.

Лицо Тарвера меняется, мышцы челюсти напрягаются. В нем появляется новая энергия, когда он тянется к сумке Санджаны. Не уверен, что он вообще расслышал эти слова. Он ищет распечатки, которые объяснят мне, что, черт возьми, я должен сделать. Несмотря на вновь обретенную надежду Тарвера, Санджана, кажется, не убеждена. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но останавливается в нерешительности.

София снова нарушает тишину, распознавая дискомфорт Санджаны, как неоновую вывеску.

— Что еще? — мягко спрашивает она ученую. — Просто скажите нам.

Санджана сглатывает.

— Я… я думаю, это плохая идея.

Это ставит Тарвера в тупик.

— Почему?

Санджана делает глубокий вдох.

— Послушай, Тарвер… я знаю, что это невозможно. Боже, если бы там была Элли, если бы это была та, кого я люблю, я бы сделала все, чтобы спасти ее. Я просто…

— Скажи мне. — Надежда Тарвера угасает, как угасает пламя, и он ждет, когда его снова зажгут.

— Этого баланса, энергии, необходимой для удержания разрыва достаточно, чтобы удержать их, но недостаточно, чтобы освободить их… вы не можете себе представить, насколько это деликатно. Изменение этого баланса может освободить Лили. Да. Но это также может дать Лили доступ к бесконечной силе, сделать ее непобедимой, неудержимой. Это может привязать ее к существу навсегда. Они будут безвозвратно слиты. Не стало бы ничего, что она бы не могла сделать. Она сможет нанести любой вред. И это не худший сценарий.

Тишина осязаема, когда каждый из нас пытается представить себе нечто худшее, чем всемогущий шепот, одержимый жаждой мести.

В конце концов Санджана снова говорит, глядя на свою неподвижную руку, и я вижу, как сильно она ненавидит говорить это.

— Возня с разломом может дать шепоту силу, чтобы полностью отрезать нас от гиперпространства. Только представь, что это может значить.

Мое сердце падает, и мы с Софией переглядываемся. Мы говорили об этом, когда впервые признались друг другу в существовании шепотов.

— Мы потеряем все межпланетные путешествия, — говорю я. — Мы вернемся к скорости ниже световой. Понадобятся десятки поколений, чтобы куда-либо добраться.

— Мы никогда не сможем вернуться домой, — выдыхает Флинн, бросая взгляд на Джубили.

— Погибнут целые планеты, — бормочет София. — Каждая колония, которая все еще терраформируется, которая все еще полагается на внешние ресурсы.

— Черт, — бормочу я. — Коринф полагается на внешние ресурсы. У нас здесь нет сельскохозяйственных угодий, мы не производим пищу, мы импортируем ее. — Он вспыхивает перед моими глазами, как фильм в ускоренной перемотке. Хаос, вызванный падением «Дедала», будет ничем. Мы увидим бунты, голод. Это был бы конец нашего мира, буквально.

— И без доступа в гиперпространство у нас не будет гиперсети, — указывает Санджана, повторяя другое предупреждение, которое я давал Софии. — Наша связь тоже будет ограничена скоростью света.

— Так что мы не сможем даже рассказать другим планетам, что случилось, — заканчивает за нее Флинн. — Все просто потемнеет.

Лицо Софии бледнеет под пятнами грязи на коже.

— Может быть, это то, чего она сейчас хочет? Мы предположили, что она пытается сделать то же самое, что и Лару, что они оба хотят поставить разломы на каждой планете, и единственная разница в том, кто будет их контролировать, когда они оживут. Что если шепот пытается расширить свои возможности, чтобы отрезать нас от своей Вселенной?

— Итак, если мы не сможем уничтожить разлом, мы не сможем попытаться отправить шепот обратно в его Вселенную, в таком случае, если мы полностью отрежем себя… — разочарование Джубили говорит за всех нас. — А разве у нас есть выбор?

Санджана не смотрит на Тарвера, вместо этого она смотрит на свой холодный и неподвижный протез.

— До сих пор существа всегда обитали в разломах, посылая свои ментальные способности наружу, чтобы воздействовать на вас, воздействовать на тех, кто на Эйвоне и Вероне. Уничтожив эти разломы, эти трубопроводы уничтожат и шепоты. Но теперь это существо обитает в Лили. Разлом больше не является каналом. Теперь это она.

— О чем вы говорите?

Мое сердце уже падает, а лицо Софии становится еще белее, глаза находят мои. Повисает тишина. Никто не хочет понять, о чем говорит ученая. Вопрос Джубили висит в воздухе, и никто не смотрит на Тарвера.

Но именно он наконец-то отвечает ей.

— Она говорит, что мы должны убить Лили.

Много долгих лет прошло с тех пор, как голубоглазый человек был у меня, но теперь он приходит каждый день изможденный и с дикими глазами.

— Где она? — спрашивает он, расхаживая кругами вокруг разлома и останавливаясь, чтобы стукнуть кулаками по механизму. — Корабль упал Бог знает куда. Я знаю, что ты можешь найти ее. Ты должен найти ее. Черт возьми, должен же быть способ… я не потеряю и ее тоже!

Если бы я мог говорить, я бы сказал ему, что ничего не чувствую из-за тюрьмы, которая держит меня. Если я вообще что-нибудь ему скажу.

И тогда я действительно начинаю что-то чувствовать: прилив силы, такой сильный, что я ощущаю его даже сквозь полную пустоту, окружающую меня. Последний вздох моих собратьев в изначальном слабом месте, поток радости, облегчения, благодарности, такой сильный, что я почти забываю свое отчаяние. Пока они не исчезают, оставив меня снова в одиночестве.

Нет… не в одиночестве. Я все еще чувствую что-то, остаток того, что сделали мои братья. Сейчас где-то в Галактике возник какой-то сосуд, связанный с моим миром. Они что-то вернули. Кого-то.

Ее.

Я буду сидеть тихо и не шевелиться. И я буду ждать своего шанса.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

СОФИЯ

— НЕ ВАРИАНТ, — резко высказывается Джубили и вскакивает на ноги.

— Мне это нравится не больше, чем вам, — парирует Санджана, и оживленно продолжает. — Но это единственный ответ, который у меня имеется.

— Найдите другой! — рявкает Джубили и ее крик отдается эхом от разбитых мраморных стен, оставляя после себя острую, мучительную тишину.

Санджана протяжно вздыхает.

— Это так не работает. Вы не можете просто решить, что переменные не верны, что доказательства не соответствуют вашим ожиданиям… капитан, я не могу просто придумать способы изменить физику.

Воспользовавшись кратким затишьем, я встаю, не обращая внимания на головокружение, которое приходит с усталостью.

— Нам надо отдохнуть. — Я стараюсь говорить ровно, с теплотой в голосе. Внимайте мне, слушайте меня. Я на вашей стороне. Этот голос всегда действовал на солдат Эйвона, всегда успокаивал мои контакты. И он работает только до тех пор, пока продолжаешь говорить так, чтобы они не осознали, что я не могу быть на стороне каждого. — Мы не можем изменить того, что произошло, и если она защищает разлом, то сделает все, чтобы не привлекать к нему внимания. У нас есть время, и мы должны дать Гидеону возможность починить щиты-барьеры, прежде чем мы рискнем быть замеченными. У нас есть время все обдумать. Мы должны все обдумать… прежде, чем действовать.

Остальные устало расходятся, находя свободные пространства в витринах магазинов, чтобы вытянуть ноги. Джубили бросает Гидеону еще один сигнальный огонь из своего рюкзака, затем отправляется вслед за Флинном в тень около завалов, блокирующих другой выход из пассажа. Гидеон помогает Санджане подняться на ноги, оказывая ей поддержку, и они ныряют в ближайший ювелирный магазин. Я понимаю, что Гидеон хочет обсудить этот теоретический взлом разлома там, где не услышит Тарвер, чтобы не вызвать у него лишних надежд. Но Гидеон задерживается у арки магазина после того, как устраивает Санджану, и я ловлю блеск его глаз, направленный на меня, прежде чем я опускаю взгляд. Я ощущаю, как он смотрит на меня, чувствую тяжесть всего, что хотела бы ему сказать.

Мы не разговаривали друг с другом со времен «Дедала». У нас не было ни времени, ни места, чтобы остаться наедине. Но я так ясно вижу шок в его глазах, когда он увидел, как я вытаскиваю пистолет, словно это было всего пять минут назад, и каждый раз, когда я снова переживаю это, что-то во мне все глубже переворачивается. Я хочу извиниться и объясниться… я хочу сказать ему, что предпочла бы его мести, если бы могла сделать это снова, и что я все равно стреляла бы в Лару, если бы могла… я хочу доверять ему и хочу, чтобы он ушел и никогда больше не смотрел на меня так. Я хочу упрекнуть его за то, что он солгал мне про Валета и о том, что рос рядом с дочерью моего врага. Хочу напомнить ему, что на его счету своя доля обмана.

Я хочу, чтобы он знал, что единственная причина, по которой я не рассказала ему о своем плане убить Родерика Лару, заключается в том, что я понимала, что он попытается отговорить меня от этого, и что где-то в глубине души я знала, что он преуспеет. Я хочу, чтобы он понял, как бы мне этого хотелось. Я так сильно хочу доверять ему. И все же мои губы не шевелятся. Я молчу.

Когда мне удается снова поднять голову, в двери никого нет, и я слышу его низкий голос, смешанный с голосом ученой.

Мы с Тарвером одни. Он был на автопилоте с момента аварии, гоняясь то за одним отдаленным проблеском надежды, то за другим. Не нужно быть экспертом, чтобы прочесть пустоту на его лице. Я понятия не имею, знает ли он, что я все еще здесь, достаточно ли он осведомлен о своем окружении, чтобы заметить меня.

Затем он хрипло произносит:

— В первый раз, когда я потерял ее, — говорит он, — я собирался покончить с собой.

Я сглатываю, не уверенная, думает ли он, что говорит сам с собой, пока его голова не поднимается, и его глаза не скользят по моему лицу.

— Не знаю, как сдержался. Не знаю, что помешало мне нажать на курок. — Он медленно прислоняется к стене, поднимает подбородок и смотрит в потолок. — Теперь мне все равно.

Мое сердце сжимается, становится трудно дышать. В том, что я делаю, присутствует определенная доля вины. Использование людей всегда оставляет за собой осколки в их сердце и в моем. Но это никогда не было чем-то вроде сокрушительного, удушающего веса, прокладывающего свой путь все глубже и глубже внутрь меня.

— Прости, — шепчу я. — Я никогда не хотела… — мой разум прокручивает момент, когда Лили упала, как слайд, повторяющийся снова и снова. — Мне очень жаль.

Тарвер вытирает лицо рукой, будто он может стереть свою реакцию на мой голос.

— Это не твоя вина.

— Я стреляла…

— Может ты и сорвала предохранитель, — перебивает он, оглядываясь на меня, — но взрыв уже приближался.

Я не должна чувствовать себя лучше… и все же, каким-то ужасным образом, чувствую. Я делаю еще один вдох, но не могу придумать, что сказать.

— Последний год… — Тарвер качает головой. — Она оставалась по-прежнему Лили, она всегда была Лили. Но она тоже изменилась. Она чувствовала их, шепотов, независимо от того, как далеко мы уезжали. Ей снились сны. Она просыпалась посреди ночи в слезах. Иногда она засыпала, разговаривая с людьми, которые не… — он снова качает головой, сглатывая. — Я думаю, они всегда приходили за ней.

— Зачем?

— Не знаю. — Он снова смотрит на меня, беспомощность в его взгляде так не сочетается с улыбкой, волевым характером, которое он показывал во всех своих интервью и фотосессиях. — Существа, которых мы встретили на Элизиуме, не сделали бы этого. Я бы не сказал, что они были хорошими… я даже не уверен, что у них было понятие «хорошие»… Но они не были злыми, не были жестокими. Полагаю, у них было чувство справедливости. Эта штука, которая забрала Лили, когда она поцеловала меня… — по его лицу проходит рябь, затем он напрягается. — Это было жестоко.

Я не могу придумать, что сказать, поэтому некоторое время мы сидим молча, не глядя друг на друга с противоположных концов комнаты. Есть странное утешение в том, чтобы быть здесь, с кем-то таким же разбитым и раненым, как я. На этот раз я не более сломлена, чем мир вокруг меня, и это ужасает и исцеляет одновременно.

— Ты была права, — тихо произносит Тарвер, прерывая тишину. — Нам нужно отдохнуть, пока есть возможность.

— Я оставлю тебя в одного. — Я опираюсь ладонью о пол, готовясь встать на ноги, чтобы найти уголок среди руин, где можно поспать.

— Нет. — быстро отвечает Тарвер, и хотя он не смотрит на меня, я знаю, что он видит меня краем глаза. — Останься.

Я медлю. Я настолько уставшая, что у меня звенит в ушах каждый раз, когда он говорит. Мои усталые мысли вырывают воспоминания, и я ловлю себя на том, что думаю о Флинне и о времени, которое он провел, скрываясь в моем доме на Эйвоне, когда был в бегах. Я помню, как, в конце концов, заснула после стольких ночей, проведенных без сна. Я каким-то образом чувствовала его в комнате, которая принадлежала моему отцу. Крошечные движения в воздухе, неслышные звуки, неуловимые намеки на другую жизнь в том пустом пространстве.

— Ладно, — шепчу я.

В конце концов он снова опирается головой о стену, а потом ложится, положив голову на руку. Я жду, пока его дыхание не станет размеренным, а потом медленно, тихо встаю на ноги и проскальзываю через арку, чтобы присоединиться к Гидеону и Санджане.

— Даже если бы мы знали, что это сработает, — говорит Санджана тихим, но решительным голосом, — даже если бы мы знали, что ты не можешь случайно разорвать разлом… риск для тебя слишком велик.

Мой ботинок задевает обломок, заставляя их обоих подпрыгнуть. Головы вытягиваются, чтобы посмотреть в мою сторону.

— Чем он рискует? — спрашиваю я, не потрудившись извиниться за подслушивание.

Гидеон выдыхает со вздохом, эхом отражающимся от разрушенных стен.

— Да ничем. — У него куча бумаг, покрытых текстом, которые он читает при свете факела. Распечатки Санджаны по программе. Я не помню, когда в последний раз видела что-то напечатанное на бумаге. Ее предусмотрительности достаточно, чтобы у меня закружилась голова. Если бы она принесла информацию на диске или на наладоннике, мы не смогли бы взглянуть на нее сейчас, после ЭМИ.

— Ничем? — возражает Санджана. Голос ее становится резче, когда она смотрит на Гидеона, затем обратно на меня. — Он должен быть там, у разлома. До разлома не добраться по сети. Лару слишком умен, чтобы оставить в удаленном доступе нечто подобное. Гидеон должен написать вирус, а затем залить его лично, физически, подключившись непосредственно к механизму разлома.

Я откидываюсь назад, позволяя колонне позади меня снять часть моего веса с усталых ног.

— Мы тоже можем быть там. Мы можем помочь ему пробраться сквозь толпу оболочек.

— Это не та опасность, о которой я говорю. — Санджана проводит рукой по глазам, и я понимаю, что она так же измучена, как и все мы. — Я говорила, что шепоты управляют нейронной энергией, что именно так они делают то, что делают. Разлом — источник этой энергии. Гидеон должен войти в контакт с этим разломом, чтобы получить к нему доступ, что рискованно, потому что может затопить его разум этой энергией.

Гидеон не смотрит на меня, вместо этого он разбирает распечатки, перелистывает их и приводит в порядок стопку бумаг. Я сглатываю.

— А что с ним будет?

— Может, и ничего, — отвечает Санджана. — Но это может и убить его. Это может свести его с ума. Это может стереть все его воспоминания и мысли. Невозможно предсказать.

Во рту пересыхает. Где-то в глубине души я знаю, что причина, по которой мы не осмеливаемся на это, заключается в том, что если что-то пойдет не так, это может дать Лили еще больше силы. Может привести к разрушению мира, каким мы его знаем. Может уничтожить человечество. Но здесь, сейчас, все, что я могу понять — это то, что эта попытка может убить парня, сидящего в нескольких футах от меня, теребящего стопку бумаги, чтобы только не смотреть в мою сторону.

Я не могу отвести от него глаз, хотя его лицо по-прежнему опущено, и я не вижу, что происходит внутри него. Нет, хочу сказать я. Ни за что на свете. Это слишком опасно. Это требует слишком многого. Мне плевать, что он Валет, мне плевать, что больше никто на это не способен. Я ему не позволю.

Санджана прерывает молчание, прочищая горло.

— Я постараюсь немного поспать, — говорит она, и когда я поднимаю глаза, то вижу, как ее взгляд мечется между нами. Она протягивает свою здоровую руку, чтобы предупредить Гидеона, когда он начинает предлагать помощь, добавив: — Я не собираюсь бегать марафон в ближайшее время, но несколько сломанных ребер не помешают мне найти место, где упасть в обморок. — Она слабо улыбается и медленно выходит из магазина.

Я смотрю вниз на Гидеона, но вижу только его волосы. Лицо остается в тени и под углом, и мне становится невыносимо. Я отталкиваюсь от колонны и падаю на пол рядом с ним.

— Ты не можешь этого сделать, — выпаливаю я срывающимся от усталости голосом.

Его глаза вспыхивают, выражение непроницаемо, но не потому, что там нет эмоций, а потому, что его черты настолько противоречивы, что я не могу отличить одну вспышку эмоции от другой.

— Это всего лишь теория, — тихо отвечает он. — Все бесполезно, если мы не придумаем способ сделать это. Мы не можем рискнуть наугад, иначе сделаем Лили настолько сильной, что она сможет уничтожить нас или отрезать от мира.

Я сглатываю, пытаясь прочистить пересохшее горло, и наклоняюсь в сторону, пока с глухим стуком не ударяюсь о стену. Мои глаза закрываются, как будто, отгородившись от него, я могу отгородиться и от всего остального.

— Как твоя рука? — тихо спрашивает Гидеон.

Вздрогнув от удивления, я открываю глаза и смотрю на руку, на грязную и наполовину сорванную после нашего побега по улицам повязку. Я пользовалась рукой, когда мы с Тарвером оттаскивали его от оболочки, и ничего не почувствовала. Я сгибаю пальцы. Тупая боль пульсирует там, где были ожоги — единственное напоминание о выборе, который я сделала на «Дедале». Взрывающийся плазменный пистолет мог легко убить меня, а вместо этого кожный регенератор Мори оставил меня без единой царапины.

— Лучше, — шепчу я.

Тишина, прерываемая лишь слабым шорохом Тарвера, ворочающегося во сне в соседней комнате, оседает, как сплетенная лоза. Чем дольше она растет между нами, тем труднее ее пробить. Я хочу что-то сказать, но не знаю, что именно… Что мне жаль, но я не сожалею, потому что и он обманывал меня, как я обманывала его. Мы с Гидеоном были карточным домиком, не более того. Мы, в итоге, в конце концов, разваливались на части.

Я не должна оплакивать потерю того, чего никогда не было. И все же, сидя здесь, в темноте, борясь с желанием повернуться к нему, дотянуться до него, броситься в его объятия и сказать ему… сказать ему все, что угодно, все, что смогу — это отнимает у меня все силы.

Мое самообладание немного рушится, и я ловлю себя на том, что поворачиваю голову. Глазами я ищу его профиль, но он уже смотрит на меня, и его глаза сверкают в свете вспышки. Он тянется ко мне и я задерживаю дыхание. Кончики его пальцев касаются моей щеки, прослеживая изгиб вниз к подбородку, а затем задерживаются там, будто не желая отстраняться.

— Что-нибудь из этого было настоящим? — шепчет он.

И я не знаю, действительно ли он хочет узнать правду или только повторяет мои собственные слова.

Я невольно, слегка наклоняю голову, не в силах сопротивляться его прикосновению.

— Понятия не имею.

У Гидеона перехватывает дыхание, и света от вспышки достаточно, чтобы я увидела намек на улыбку на его губах.

— Я тебе не верю.

Сердце колотится, болит… единственное, что хуже, чем сидеть здесь, не двигаясь — это кинуться к нему в объятия, прижаться к нему и почувствовать, как он отшатывается. Или отталкивает меня. Я хочу поцеловать его, обнять его, но все, что я чувствую к нему, настолько запутано, что даже этот инстинкт может быть ложью.

— Гидеон, этот план… — но я не знаю, что сказать, и замолкаю.

Гидеон молчит, затаив дыхание, обдумывая ответ. Когда он говорит, то произносит шепотом.

— Если бы это была ты…

— Если бы это была я, — перебиваю я, забыв шептать, — я бы этого не делала. — По правде говоря, я понятия не имею, что бы я сделала на его месте, но я не знаю другого способа убедить его не заниматься этим. — Я не стала бы безумно рисковать, рисковать… потерять себя ради плана, который в любом случае может покончить с миром. Это глупо и безрассудно, и как бы тебе ни нравилось делать глупые и безрассудные вещи, ты не можешь рискнуть собой впустую. Я не могу сидеть здесь и смотреть, как ты решаешь это сделать.

Гидеон ждет, слегка приподняв одну бровь, пока после моей речи не воцаряется тишина.

— Ты закончила?

От этой вспышки у меня перехватывает дыхание. Я так устала, что мои эмоции слишком близко к поверхности. Я прислоняюсь к стене и провожу рукой по волосам.

Когда я смотрю на него, я ожидаю увидеть раздражение, но вместо этого я вижу, как он улыбается. Уголки его рта подергиваются от удовольствия.

— Я хотел сказать, — бормочет он, — что, если бы это была ты, там, в том крушении… если бы ты была той, чья жизнь, или душа, или собственное «я» стояли на кону, и если бы мне пришлось выбирать между тобой и всей Вселенной? Я был бы уже на полпути. Я бы даже не раздумывал.

Я не могу ответить… я не могу сформулировать ни единой мысли. Он украл мое дыхание, мои слова, оставил меня с глухим ревом в ушах. Я не могу дышать, чувствуя, как земля разверзается подо мной, готовая поглотить меня, и я даже не уверена, что меня это волнует.

— Гидеон…

— Мой брат чувствовал к ней то же самое. Я пока не готов отказаться ни от одного из них. — Он снова протягивает руку, но его пальцы замирают в паре сантиметрах от моего лица. Они висят там, и я чувствую его притяжение, чувствую, как физическая сила тянет меня к нему. Я наклоняюсь к нему, когда он опускает руку и встает на ноги.

— Поспи немного, — шепчет он, прежде чем выйти.

Звук шуршащих под ногами обломков будит меня, и только когда я выбираюсь из-под обрушившегося ювелирного магазина, я вижу бледный, тонкий лучик рассвета, струящийся через дыру в стене. Когда мы вошли, было еще светло и, должно быть, я проспала двенадцать часов. Мышцы шеи затекли, словно протестуя против моего ложа из холодного мрамора и мусора.

Флинн и Джубили уже проснулись и ходят по помещению, а их шаги производят шум, который разбудил меня. Заметив меня в арке, Флинн одаривает меня улыбкой и бросает мне яблоко, взятое с кухни поместья Лару.

— Доброе утро, — приветствует он меня, умудряясь вызвать улыбку в ответ.

— Неужели уже утро? — бормочу я, с трудом ловя яблоко. Мои рефлексы все еще пытаются стряхнуть сон.

— Сейчас действительно утро. — Это Санджана, которая сидит на другой стороне зала и ест завтрак из банана и чего-то из мешочка с напечатанной «Лямбдой», знаком Лару, без сомнения, взятого с работы. — Как спалось?

— Будто в коматозе. — Я вгрызаюсь в яблоко, мои вкусовые рецепторы вздрагивают от его вкуса, и тогда я обнаруживаю, что голодна, будто теперь, когда мое тело немного отдохнуло, оно решает другие проблемы из списка, одну за другой.

Я, жадно поглощая яблоко, не могу заставить себя сесть, и обхожу небольшое пространство пассажа, свободное от упавших балок. Я наклоняюсь, заглядываю в нишу, где вчера исчезли Флинн и Джубили, и нахожу ее пустой. Я выпрямляюсь и снова оглядываюсь.

— Ребята… — проглатываю я яблоко, — а где Гидеон?

Санджана отрывает глаза от банана.

— Он был не с тобой? — она кивает в сторону магазина, где я провела ночь.

— Нет. — Во мне зарождается тревога. — А Тарвер где?

Джубили смотрит на Флинна, тот качает головой.

— Я просто подумала… — она смотрит на вход и мягкий утренний свет за ним. — Я думала, он вышел подышать свежим воздухом.

Я продолжаю осматривать пассаж, хотя знаю, что еще один взгляд не заставит ни одного из них материализоваться из воздуха, и тогда меня захлестывает осознание.

— Снаряжение, — выдыхаю я, роняя яблоко.

— Что? — Джубили поворачивается, стоя в дверях.

— Снаряжение Гидеона. Его очки, диски, планшет… они исчезли.

Санджана издает бессловесный возглас.

— Щиты-барьеры… — она указывает туда, где они находились, починенные, один поверх другого у двери… ее и Флинна. Тот, которым пользовался Тарвер, пропал.

Я перевожу взгляд с нее на Флинна и на солдата у двери. Джубили долго смотрит мне в глаза, а потом я обнаруживаю, что мои ноги несутся в сторону лаза. Я протискиваюсь мимо нее на улицу, выкрикивая имена Гидеона и Тарвера. Она и Флинн присоединяются к поискам, хотя мы и должны прекратить кричать, чтобы крики не привлекали оболочек. Мы расходимся веером по всему кварталу, здание за зданием. Только когда мы снова оказываемся в пассаже, чтобы увидеть пепельное лицо Санджаны при входе, мои ноги перестают двигаться.

— Распечатки языка программирования пропали, — шепчет она.

Гидеон и Тарвер ушли.

— Мы должны пойти за ними. — Голос Джубили звучит настойчиво, ноги несут ее прямо к рюкзаку, чтобы начать запихивать туда припасы, готовясь на выход.

— Джубили, остановись. — Мое собственное тело требует, чтобы я действовала. Страх и беспокойство заставляют меня хотеть выскочить из укрытия и броситься за ними. — Мы ни за что не догоним их. Они могут опередить нас на несколько часов, а мы даже не знаем, какой дорогой они пошли.

— Мы не можем позволить им попытаться спасти Лили. — Санджана морщится, задевая здоровой рукой сломанные ребра.

Брови Джубили слегка приподнимаются, когда она бросает на ученую косой взгляд.

— Вы ничего не позволяете делать Мерендсену. Он делает, что хочет, а вы либо помогаете ему, либо убирайтесь с его пути.

— Слушайте, — быстро вмешиваюсь я, когда Санджана открывает рот, чтобы возразить, — мы не знаем, где они, но мы знаем, куда они направляются. — Я с трудом сглатываю, пытаясь прогнать мешанину вины, боли и страха, душащую мой голос. — И я знаю способ добраться до «Дедала», не сражаясь с каждой оболочкой в городе. Мы могли бы опередить их там, если спустимся в подземный город.

Джубили смотрит на меня.

— Спустимся? В трущобы? — Ее лицо напрягается. — Там внизу будет хаос. Слишком много людей, чтобы успеть эвакуироваться… будут грабежи, беспорядки.

— А это значит, что там, внизу, в этом хаосе, оболочкам будет намного труднее обнаружить нас. Мы можем смешаться с толпой. Лифты не работают без электричества, но мы можем спуститься по шахтам техобслуживания вниз, а затем вернуться в комплекс «Компании Лару».

Я говорю быстро, и остальным требуется несколько секунд, чтобы осмыслить план, поглядывая друг на друга. Первая, откашливаясь, высказывается Санджана.

— Я не могу никуда спускаться, — говорит она тоном не терпящим возражений, поднимая руку с мертвым протезом. — Нет, пока я не починю эту штуку. Вам придется оставить меня здесь. — Флинн начинает спорить, Джубили присоединяется к нему секунду спустя, но Санджана прерывает спор. — Это больше, чем любой из нас. Я не могу утверждать, что это больше, чем Лили, и не могу применять ту же логику к себе.

Джубили шумно выдыхает, проводя пальцами по волосам.

— Мы подадим сигнал Мори… союзнику… как только найдем работающую рацию. Она и ее парни придут за вами.

— Я буду тут, — отвечает Санджана с дрожащей улыбкой. — Просто постарайтесь попасть туда вовремя. И мы в расчете.

— Постараемся.

— А потом? — В ее взгляде сквозит извинение за вопрос, но она не колеблется. — Когда вы доберетесь до разлома, когда найдете Лили… что тогда?

Джубили смотрит на Флинна, и воздух наполняется словами, которые никто не хочет произносить вслух. В конце концов, я единственная, кто способна дышать.

— У нас есть день, чтобы придумать что-нибудь другое. Если к тому времени, когда мы достигнем «Дедал», мы все еще не… — я выдыхаю, дрожа. — Тогда мы уничтожим канал.

Серый мир полон гнева и боли, обе стороны этой войны так окрашены ненавистью, что каждая имеет тот же оттенок тьмы, что и другая. Они так похожи, жаждут мира, справедливости, покоя, и все же они убивают друг друга, как будто ищут смерть, а не жизнь.

Поскольку наш хранитель заставляет нас все больше и больше разрушать, мы… я… делаю все, что могу, чтобы найти равновесие. Я не могу помешать отцу привязать взрывчатку к груди, но я могу проникнуть внутрь зеленоглазого мальчика и внушить ему мысль отойти достаточно далеко, чтобы взрыв не убил его. Я не могу защитить девушку с ямочками на щеках от горя, вызванного потерей отца, но я могу помочь ей заснуть, помочь ей решить дышать каждый день.

И я не могу спасти девочку с прекрасными снами, девочку, которую я когда-то знал в другом мире, в другой жизни, от всего, что должно произойти. Но я могу уберечь ее от других. И я могу найти веру в ее сны.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГИДЕОН

Я ХВАТАЮСЬ ЗА ГУБУ, рассеченную осколком бетона. Переутомленные мышцы рук протестуют от костяшек пальцев до плеч, когда я подтягиваюсь, пытаясь найти опору, прежде чем зацепиться ногой за край и начать контролируемое скольжение вниз.

Я и раньше видел катастрофы на нижних уровнях. Обрушения зданий или пожары, угрожающие распространиться на целый квартал. Но в те времена всегда выявлялось лучшее в людях: целые семьи собирались вместе, чтобы спасти попавших в ловушку незнакомцев. Соседи образовывали цепи ведер для борьбы с пожарами. Этот мир другой… безлюдный, насколько хватает глаз. Целые сектора ярко освещенного, шумного Коринфа просто стерты с лица земли. Этот мир небезопасен, и где-то там, в нем, Тарвер один.

У него не может быть большой форы. Не больше часа, прежде чем я понял, что он ушел, плюс дополнительные четверть часа, которые потребовались мне, чтобы настроить планшет на излучение частоты щита-барьера, чтобы защитить себя от Лили. Я даже не знаю, как долго он будет работать. Мне надо догнать его и быстро.

Я догадываюсь, какое направление он выбрал. Большинство моих вариантов заблокированы обломками, поэтому я надеюсь, что он идет по пути наименьшего сопротивления, который приведет его к главному офису Лару как можно быстрее. Вокруг меня стоит тишина, аварийные сирены иногда воют вдалеке, но больше никаких пожарных дронов не проносятся над головой. Время от времени части зданий рушатся без предупреждения, чей грохот оглушает, и эхо разносится по всему ландшафту.

Когда рухнул корабль, он превратил все выше головы в щебень, срезав на своем пути здания, а огромные куски обломков разнеслись по этому кварталу в следующий. Верхние этажи теперь выходят на улицу, а на первых этажах некоторые дверные проемы до сих пор остались целы, давая представления о том, что стало внутри. В основном это были квартиры и офисы. Одежда валяется на сломанных столах и стульях, электроника превратилась в хлам, торчат куски проводки. Есть еще свертки, которые я сначала принял за одежду… что оказались скрюченными телами, безмолвно лежащими там, где они пали.

Я останавливаюсь, чтобы поправить рюкзак, а затем пробираюсь через разрушенный нижний уровень юридической фирмы. Приемные столы и декоративные растения, раздавлены грудами щебня. Здесь полумрак, и я стараюсь ступать осторожно, чтобы звук моих шагов не нарушал тишину, избегая предательского хруста обломков. Я вижу свет в дальней стороне, и я надеюсь, что есть открытый участок дороги, и что я смогу добраться туда.

Я перелезаю через упавшую балку, загораживающую дверной проем, и просовываю голову в щель, чтобы проверить, что находится по другую сторону. Размытым движением что-то приближается ко мне. Я пригибаюсь, ударяясь торсом о балку и из меня выходит воздух. Железный прут — потому что это именно он — с лязгом ударяется о дверной косяк. Я бросаюсь обратно в комнату, из которой вышел, карабкаюсь по обломкам, не думая о шуме. Кровь стучит в ушах, тело наполняется энергией.

В дверном проеме кто-то перемахивает через балку, чтобы одним плавным движением догнать меня, и снова поднимает прут. Я откатываюсь в сторону, втискиваюсь под сломанный стол, который дает мне минутное убежище, и пинаю ногой его другую сторону, чтобы выползти там из-под него. Я слишком широк для этого, но снова и снова бью носком ботинка по разбитому столу, отчаянно пытаясь вырваться, пока железный прут снова не опустился.

За исключением того, что этого не происходит.

— Гидеон? — Тарвер приседает на корточки возле стола, держа в руке железный прут. — Какого черта ты делаешь? Я чуть не убил тебя.

— Я заметил, — бормочу я, откидывая голову назад и с глухим стуком ударяюсь об обломки за спиной.

— Быстрее, мы наделали слишком много шума. — Он сразу становится деловым и предлагает мне руку, чтобы вытащить меня из-под стола. — Они будут здесь через минуту.

Мне не нужно спрашивать кто. Вместо этого я следую за ним, когда он взбирается по другой балке, хватается за нее и почти бесшумно карабкается вверх, пока не оказывается на уровне глаз, сидя на сломанном карнизе. Я забираюсь на его насест, и он подносит палец к губам, опуская взгляд. Всего несколько секунд спустя, первая из оболочек движется через пространство, которое мы оставили, медленно ища то, что вызвало шум.

Мы сидим на месте, прижавшись друг к другу, целых десять минут, пока они бродят по зданию. Их, должно быть, сотня, они методично прочесывают обломки и карабкаются друг за другом. Они не эффективны, не особенно изобретательны, но они неумолимы. И как будто я нуждаюсь в напоминании о хрупкости нашей ситуации, мой планшет садится, пока мы сидим там, делая меня зависимым от Тарвера еще больше. Через пару минут после того, как последний уходит, Тарвер тихо спрашивает:

— Что ты здесь делаешь?

— Какого черта, как ты думаешь, я здесь делаю, Мерендсен? Я слышал про резкое падение цен на недвижимость в этом районе, я хотел проверить некоторые места, которые, как я видел, рекламируются. — Я фыркаю. — Я здесь, чтобы помочь.

— Ты здесь, чтобы помочь мне. — Взгляд у него тусклый, плоский, недоверчивый. С перепачканным лицом и усталым взглядом, он так далек от парня, которого я видел поднимающимся на сцену рядом с Лили в бальном зале «Дедала». Я должен пробиться к нему, и быстро, или я потеряю его снова. Что бы сделала София?

И в тот момент, когда я задаю вопрос, я уже знаю ответ. Она сказала бы правду. И почему я так в этом уверен, хоть не могу поверить, что она когда-либо говорила правду мне? Я протяжно вздыхаю.

— Это не из-за тебя. Я здесь, чтобы помочь Лили. И Саймону. Вот чего бы он хотел для нее, и я понял, что она совсем не изменилась по сравнению с девочкой, которую я знал в детстве. Мне нужно было винить кого-то, а она была одной из них, но мы должны были скорбеть о Саймоне вместе. Это то, чего бы он хотел, и я тот, кто сделает это.

Мерендсен встречается со мной взглядом и после затяжной паузы кивает, словно я сдал экзамен.

— Тогда пошли.

Через пару минут мы снова медленно продвигаемся по пустынному ландшафту. Мерендсен взбирается впереди меня, выглядя совершенно непринужденно в черной форме. Ему не хватает только пистолета, который вырубился после ЭМИ, чтобы выглядеть идеальным солдатом. Хотя его плечо, должно быть, все еще болит после того, как он вывихнул его на «Дедале», он двигается быстрее, чем большинство здоровых людей.

Он выглядит так, будто среди руин Коринфа он находится в своей стихии, как будто разрушение вокруг нас — это внешнее проявление боли внутри него. Хотя внешне я одет так же, я не в своей стихии и понимаю это.

Физический аспект нашей борьбы за пересечение горящего города меня не беспокоит. Подъемы и карабканье вверх ничем не отличаются от моих взломов, но я привык к тихим, стерильным местам, а не к окровавленным тротуарам и обломкам зданий, лежащим поперек моего пути. Я привык к службам безопасности, которые я могу отслеживать, а не к молчаливым оболочкам, целенаправленно прочесывающим город в медленной, методичной поисковой сетке. Пока мы пробираемся через обломки, часть моего мозга активно работает, я раскладываю по полочкам то, что узнал из распечатки Санджаны, снова и снова прокручивая эту информацию в голове. Я все еще пытаюсь понять программу разлома, не говоря уже о том, чтобы закрыть его, не дав шепоту возможности покончить с миром. И в голове у меня обратный отсчет, который идет слишком быстро.

Мы пробираемся через ресторан, в котором находились люди, когда упали обломки. Повсюду разбросана еда, а под одной из плит упавшей стены собралась лужа крови, которая свернувшись после стольких часов, стала темно-красной. Пламя до сих пор бушует, когда мы пробираемся к центру разрушений. Едкий запах целых опустошенных городских кварталов, проникает в мой нос, заставляя слезиться глаза. Теперь мы видим части самого «Дедала», огромные куски металла, наполовину расплавленные после входа в атмосферу и при ударе.

Тарвер на мгновение задерживается на вершине разрушенной стены, обозревая местность под нами: искореженные куски металла, сломанные спасательные капсулы. В конце концов, когда становится ясно, что он не собирается двигаться дальше, я окликаю его:

— Мерендсен?

Он моргает, смотрит на меня так, словно понятия не имел, что я здесь, и качает головой.

— Я видел это раньше, — бормочет он, снова переводя взгляд на разрушенный город.

— Такое… здесь? — Когда речь идет о шепоте, о видении не может быть и речи.

Он снова качает головой.

— Упавший корабль, — тихо отвечает он. — Никогда не думал, что снова увижу что-то похожее на крушение «Икара». И вот я снова направляюсь в сердце крушения. — Его губы складываются в призрачный намек на улыбку. — Ты видел запись моего допроса. Но я солгал о том, что произошло на месте крушения.

— Что же произошло на самом деле?

Его улыбка изгибается еще на несколько градусов.

— Лили спасла мне жизнь, вот что произошло. И мы нашли путь, который вывел нас. Крушение «Икара» стало нашим поворотным событием. — Затем он снова отправляется в путь, осторожно скользя вниз по склону, сделанному из безумно наклоненной стены. Я соскальзываю за ним, приземляясь с ворчанием.

Он продолжает, когда мы достигаем ровную землю.

— После Саймона Лили больше ни к кому не позволяла себе испытывать чувства. До Элизиума. До тех пор, пока она не решила, что отец никогда ничего не узнает. Часть ее умерла вместе с Саймоном, Гидеон. Ты должен это знать. — Эти слова — подарок, единственная благодарность, которую он может мне сейчас предложить. Я это принимаю.

— Знаю, — отвечаю я и понимаю, что это правда. Что я должен был знать это с самого начала. Саймон был мечтателем, но он никогда не был дураком. Он не отдал бы свое сердце той, кто сразу же забыла бы о нем. Мне понадобилось четырнадцать лет, чтобы проникнуть в военные базы данных и выяснить, как именно он умер.

Это был случай дружественной стрельбы… один перепуганный рекрут, испугавшись тени, по ошибке направил пистолет на Саймона. Сам он застрелился через несколько недель.

Но каждый раз, когда я думал о Саймоне, умирающем в одиночестве на поле боя, каждый раз, когда я думал о его страхе и смятении, вся вина лежала на господине Лару. Никогда на Лили.

— Она рассказывала мне о нем, — тихо произносит Мерендсен. — Если бы она знала, что ты до сих пор нуждаешься в ее поддержке, я знаю…

— Я тоже это знаю. — Мы останавливаемся, огибаем трещину в дороге, перепрыгиваем через пропасть, откуда открывается вид на нижние уровни, где бушуют пожары, поднимая черный дым. — Она ничего не могла поделать. После смерти Саймона мои родители разошлись. Отец не смог вынести того, что Лару сделал с нами. Мама проглотила это, потому что была деловой женщиной, и нажить себе врага в лице месье Леру она просто не могла. Она понимала, за месть придется расплачиваться. И они пошли разными дорогами.

— А что насчет тебя? — Взгляд, который бросает на меня Тарвер, мог принадлежать Саймону… тихо оценивающему меня.

— Я сорвался. Не смог смириться с горем отца, не смог смотреть на предательство матери. К двенадцати годам я уже был в трущобах.

— И там ты научился взлому?

— Там я научился грязному хакерству. Я уже многое знал. Саймон научил меня.

— Он и ее научил. Умение обращаться с электроникой, которому она научилась у него, спасло ей жизнь… жизнь нам обоим.

Мы молча идем по краю открытого участка дороги, оба настороже, но какое-то время мой брат словно третий член нашей группы, молча идет рядом с нами. Не легче думать о нем, чем о Софии. Я не хочу представлять ее лицо, когда она поймет, что мы ушли. Я ничего ей не должен после того, как она мне солгала. Но когда я иду по своему горящему городу рядом с человеком, который рискнет всем человечеством, чтобы спасти любимую девушку, я знаю, что «должен» ничего не значит, когда дело доходит до сердца. Надеюсь, она развернется и побежит, надеюсь, она найдет место, чтобы спрятаться от того, что надвигается. Но почему-то я знаю, что она этого не сделает.

Я вырываюсь из своих мыслей, когда Тарвер хватает меня за руку и тащит в разрушенный магазин. Я следую за ним, опускаясь на корточки за остатками стены, и сразу понимаю причину его спешки. Низкий рокот тяжелой машины раздается по улице позади нас, и с таким городом, какой он есть, нет причин предполагать, что люди, которых мы встретим, будут дружелюбными. Тарвер находит металлический стержень и молча поднимает его обеими руками, а я поднимаю кусок бетона из кучи щебня у своих ног.

Оказалось, что рокот принадлежит грузовику, за рулем которого находится женщина, а на открытой платформе сидят четверо парней. Он на магнитных подушках, парит на пару футов над землей, не задевая большую часть мусора. У всех пятерых зловещая черноглазая неподвижность оболочек. Их головы описывают медленные, постоянные дуги, когда они осматривают окрестности. Судя по их одежде, я бы сказал, что это работники склада и офисные работники фирмы, чей логотип нанесен на дверях кабины.

— Плохие новости, — бормочу я, наблюдая, как они медленно проплывают мимо. — Если они умеют водить, то смогут передвигаться по земле гораздо быстрее, чем мы.

— Это еще не самое худшее, — тихо отвечает Тарвер, и я поворачиваю голову, чтобы проследить за его взглядом. Медленная процессия оболочек исчезает за углом. Десятки… нет, сотни, некоторые пешком, другие на машинах, направляются к центру места катастрофы. Все они идут плавной, неестественной походкой. Все с пустыми лицами и черными глазами. Между нами и Лили их, должно быть, тысяча.

О, черт, София. Это плохо.

И это так. Одержимые повсюду. Мы взбираемся на развалины зданий, пробираемся сквозь завалы и бежим по опасным, открытым пространствам улиц. Наши руки кровоточат от хватания за неровные края, глаза щиплет от пыли, а горло першит от дыма, который мы не можем не вдыхать во время продвижения. Звуки, которые издает город, когда руины оседают, помогают замаскировать издаваемый нами шум от черноглазой, расслабленной армии Лили. Сейчас их тысячи, и каждый маршрут, который мы пытаемся проложить, заблокирован.

Тарвер целеустремлен и непоколебим. Когда сгущаются сумерки, я боюсь того, что он может сделать, если мы не сможем найти проход в ближайшее время. В конце концов, когда мы натыкаемся на лопнувшую водопроводную трубу, я уговариваю его остановиться на несколько минут, и мы присаживаемся возле нее в тени, попивая из сложенных чашечкой ладоней.

Именно он нарушает молчание, глядя на руины за нашим временным убежищем.

— Шепоты спасли ее на Элизиуме. Они сделали это добровольно, отдавая ей последние силы. Достаточно, чтобы сделать ее настоящей, постоянной.

— Это невероятный подарок. — Не знаю, что еще сказать.

— Высший дар, — соглашается он, глядя на свои сложенные чашечкой руки, позволяя воде медленно течь сквозь пальцы. — В тот момент, когда это случилось, Лили сказала, что она была на краткий миг частью их. Что они могут видеть ее, всю ее… все хорошее, все плохое, и что они считают, что ее стоило спасти. Это существо того же вида. Как он мог это сделать? Как он может питать такую ненависть?

— Люди — это один вид, — отвечаю я, — но мы все разные. Возможно, при достаточно суровых обстоятельствах любой из нас был бы вынужден совершить невообразимое.

И вот она, София, появляется перед моим мысленным взором, как по сигналу, с пистолетом в руке. При определенных обстоятельствах любой из нас мог бы оказаться в такой ситуации… Я начинаю понимать тебя, Ямочки. Жаль, что я не доживу до того, чтобы сказать тебе об этом.

Тарвер вскакивает на ноги.

— Нам пора двигаться.

Я встаю рядом с ним, мои колени и спина протестующе кричат.

— Так не пойдет. Они множатся с каждым часом… они снова заметят нас, и мы не выберемся, если они погонятся за нами.

Лицо Тарвера мрачнеет.

— Тогда мы будем сражаться.

Я смотрю на него, пытаясь понять, не пошутил ли он.

— Их тысячи. Лучший боец в мире не продержится и пяти минут, а у нас даже нет настоящего оружия. Нам нужен другой вариант.

— У тебя есть идея? — грубо спрашивает он, его лицо грязное, глаза горят, когда он смотрит на меня.

— Мы должны спуститься вниз. Использовать одну из этих трещин, возможно, одну из старых шахт лифта. Проникнуть в подземный город, использовать укрытие трущоб и спрятаться на виду у людей. Там, внизу, я могу достать больше оборудования. У меня в голове не так много всего, что я могу сделать, и мне нужно закончить расчеты для этой программы, прежде чем мы туда доберемся.

— Мы зря потратим время, — огрызается он. Весь его образ говорит мне, что он намерен идти напролом через безмолвные армии, разделяющие нас и Лили. Его отчаянное желание добраться до нее вытесняет все остальное из его мыслей.

— Ты хочешь попасть туда или умереть, пытаясь? — резко уточняю я, и это привлекает его внимание. — Потому что если мы останемся здесь, то это произойдет. Мы должны спуститься. Мы можем подобраться поближе и прятаться, пока она не перестанет нас ждать. К рассвету мы будем готовы подняться в главный офис Лару. Это то, что поможет Лили… это то, что даст нам шанс добраться до нее. Пробиться сквозь них невозможно. Это невозможно сделать.

Он напрягается, руки сцеплены за головой, когда он смотрит на руины. Костяшки пальцев побелели от силы его хватки. Затем он чертыхается, резко садится на корточки и обхватывает голову руками. Как будто он пытается физически держать себя в руках ради нее.

Я копаю глубже, делаю свой голос жестким.

— Теряем время. Пойдем.

Остальные настолько сосредоточены на задачах, которые ставит перед нами хранитель, что не чувствуют, как в глубине болот нарастает ярость. Они так сосредоточены на месте, заполненном солдатами, что не видят безумия, вскипающего под защитой из камня и грязи, который скрывает дом зеленоглазого мальчика.

Я понимаю, что делает этот безумец, и это разобьет сердце зеленоглазого мальчика. У меня так мало сил, что я не могу остановить безумца или прикоснуться к кому-нибудь рядом с ним. Моя единственная надежда — обратиться к девочке, чьи сны я разделял, чей разум мне знаком, как ничто в этом мире. Она остановит этот ужас… она должна.

Только когда я смотрю ее глазами на кровавую бойню, я понимаю, что опоздал. Ее собственный ужас снова вытесняет меня из ее мыслей. Последнее, что я вижу ее глазами — это лицо зеленоглазого мальчика, полное потрясения, предательства и такой глубокой скорби, что боль в сердце девочки — это пытка, более мучительная, чем любая другая, которую мог бы причинить мне наш хранитель.

Прости меня.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

СОФИЯ

ПОДЗЕМНЫЙ ГОРОД В ХАОСЕ. Без электричества все погружено в сумрак. Ложная полночь окутывает трущобы. Ни запахов еды от уличных торговцев, ни музыки далеких исполнителей. Фонари не горят, вереницы их валяются на улицах и раздавлены ногами.

И здесь ужас того, что случилось с Коринфом, слишком реален.

Все покрыто тонким слоем обломков размером с песчинку, смесью золы и осколков цемента, которые хрустят под ногами. Люди вооружились против мародеров всем, что смогли найти. Мы минуем молодую женщину, сжимающей в руках кусок цемента, которая смотрит на нас испуганными глазами, пока мы не сворачиваем за угол.

Я пытаюсь представить себя такой, какой она видит меня — угрозой, способной лишить ее крова или жизни.

Ты ведешь других к Лили, зная, что они собираются убить ее. Разве это не делает тебя именно той, кем она тебя видит?

Я отталкиваю этот голос, говоря себе, что это потому, что к нам придет какая-то другая идея, какой-то другой вариант решения проблемы, какая-то альтернатива. Последнее предупреждение Санджаны было кристально ясным.

У нас есть единственный шанс остановить это.

Я все еще дрожу после спуска. Во рту стоит привкус горькой желчи и адреналина. Лифты в подземный город не работают без электричества, что заставило нас спускаться по лестнице в шахте обслуживания лифта. Намного, намного дольше, чем в шахте лифта, в которой я поднималась с Гидеоном… и без него рядом со мной, без его страховочных тросов поддерживающих меня. Да и к тому же тогда я лезла вверх, подальше от опасности.

Он был прав, говоря, что спускаться намного, намного хуже.

Я откашливаюсь, пытаясь прогнать страх. Должно быть, смешно, что я боюсь спускаться по лестнице, когда всего в нескольких километрах от меня межпространственное существо медленно и методично разрушает мир… но мозг не играет никакой роли в страхе. Может быть, это просто страх, который я знаю, страх, который я могу переварить. Другое дело… я не могу об этом думать.

Требуется несколько часов, чтобы пересечь местность, что не заняло бы много времени на более чистых улицах наверху… или не заняло бы до крушения. Джубили находит работающую рацию. Она заметила кого-то в военной форме, но оказалось, что это не солдат, и как только Джубили дала понять, что не собирается арестовывать его за кражу государственной собственности, он позволяет ей отправить сигнал Мори, чтобы та забрала Санджану. Голос Мори потрескивает и срывается, слышно ее беспокойство, но она обещает найти ученую. Даже несмотря на помехи, ясно, что она предпочла бы быть с нами, направляясь навстречу опасности.

Джубили дает парню с рацией меньше выбора в передаче украденного лазерного пистолета, и хотя это только одно оружие на нас троих, это уже что-то.

Ближе к месту крушения большинство верхних и средних уровней города были разрушены, но под ними части подземного города почти полностью целы. Впереди луч света освещает место, куда упал небоскреб верхнего города, где его обломки пробили опоры, предназначенные для разделения слоев конструкции. Когда мы подходим ближе, мне виден разрушенный город наверху… всего в квартале от моего старого пентхауса.

Кажется, что прошло много лет с тех пор, как я сидела на диване, латала руку Гидеона и заказывала напитки у «СмартВэйтэ».

— Ты уверена, что это сработает? — спрашивает Джубили, не глядя на меня, ее взгляд слишком занят исследованием окрестностей. Я могу понять, почему она нервничает. Слишком много людей, слишком много тел толпится здесь и там, чтобы отследить каждого. Я уверена, мы выглядим слишком компетентно, чтобы стать легкой мишенью для оппортунистических головорезов, использующих хаос, но это не значит, что какая-то отчаянная банда не нападет на нас. И это при условии, на самом деле надеясь, что шепоты здесь не имеют распространение, и что по трущобам не бродит ни одна из контролируемых разумом оболочек Лили. У нас есть щит-барьер, который Гидеон оставил нам, засунутый глубоко в мой внутренний карман. Второй мы оставили Санджане, но внизу то же самое, что и наверху — если они увидят нас, ей не понадобится контроль над разумом, чтобы причинить нам боль.

— Когда я пыталась найти способ проникнуть в «Компанию Лару», — говорю я, скрипя неподходящими по размеру ботинками по слою мелкой пыли, усеявшей тротуар, — я, должно быть, дюжину раз наносила на карту каждую физическую точку входа в комплекс.

— И ты можешь добраться до главного офиса «КЛ» из трущоб? — в тоне Джубили слышится сомнение.

— Из трущоб можно добраться куда угодно, — отвечаю я. — Если знать как.

— Лучше доверься ей, — весело замечает Флинн. — Соф может попасть внутрь куда угодно.

Джубили колеблется… в конце концов, у нас нет времени пробовать другой маршрут, если мой не сработает… но только на долю секунды, прежде чем кивнуть и прибавить шагу.

— В течение дня хаос будет только нарастать, — предупреждает она, как будто этот беспорядок неудобен только сейчас. — Все будет как на Вероне, когда вспыхнуло восстание. — Ей не могло быть больше восьми или девяти лет, но она говорит так, словно говорит о чем-то, что произошло только вчера. Ее рот плотно сжат, рука лежит на новом пистолете у бедра. — Держитесь рядом.

Мои глаза продолжают различать знакомые черты: мужчина такого же роста, или вспышка песочного цвета волос, или мелькание ткани цвета индиго, которая соответствует его рюкзаку… но я вижу не Гидеона, а только фрагменты памяти. Если они с Тарвером уже наткнулись на оболочки наверху, то, возможно, они тоже где-то здесь, пытаются обойти армию Лили так же, как и мы.

Но я едва могу держать в поле зрения Джубили и Флинна из-за толкотни напуганной толпы. Гидеон и Тарвер могут пройти рядом в десяти метрах, и мы никогда их не заметим.

Внезапно чья-то рука хватает меня за руку и дергает назад. Мои губы складываются в крик, прежде чем я успеваю его остановить. Я резко оборачиваюсь и вижу женщину средних лет с окровавленным лицом. Ее зрачки расширены, и на мгновение я уверена, что это одна из оболочек Лили. Но глаза женщины смутно всматриваются в мое лицо, и я понимаю: у нее сотрясение мозга. Должно быть, ее ударило обломком.

— Мэнди? — спрашивает она. — Мэнди, это ты?

— Н-н-нет, — заикаясь, отвечаю я. Во рту пересыхает, сердце бешено колотится. Я в отчаянии оглядываюсь, но Флинн и Джубили уже исчезли в толпе. — Извините, я не….

— Мэнди? — снова спрашивает женщина, притягивая меня ближе, ее пальцы болезненно сжимают мою руку, когда я пытаюсь ее высвободить.

Затем появляется Джубили, проталкиваясь сквозь толпу. Никаких признаков Флинна.

— Отпусти ее, — приказывает она резко, держа руку на пистолете.

— Все в порядке, — выдыхаю я, пытаясь отцепиться от пальцев женщины. — Она запуталась. Не опасно.

— Я просто пытаюсь найти свою дочь, — стонет женщина, прежде чем ее рука соскальзывает с моей.

Джубили тянет меня прочь, уворачиваясь от толпы.

— Слишком много людей, — шепчет она мне на ухо, перекрывая шум голосов, сирен и разрушения. — Мы должны найти место, где можно спрятаться до ночи, когда будет безопаснее передвигаться. Иначе нас затопчут.

Я оглядываюсь и на краткий, застывший миг вижу женщину, сцепившую руки с растерянным, бегающим туда-сюда взглядом, стоящую на том же месте, а затем толпа набухает, смыкается вокруг нее, и она исчезает.

Мы забаррикадировались внутри того, что до мародеров было рестораном. Еды не осталось, большинство стульев и столов исчезли или разлетелись на куски. Передняя его часть была не более чем кабинкой, но дальше дверь все еще крепка, а кухня одно из тех мест с металлическими воротами. Пока они продержатся, тем более что внутри не осталось ничего, что стоило бы украсть.

Флинн и Джубили действуют эффективно, работая вместе, как будто они были рождены для этого, перемещая столы и стулья к двери, ища другие выходы. Один ведет в переулок, но имеет достаточно хороший засов, чтобы удовлетворить их. Только когда работа почти закончена, я вижу, что руки Джубили дрожат, когда она тащит мебель, и что ее лицо выглядит пепельным, несмотря на более смуглую кожу. Наконец Флинн кладет руку ей на плечо и что-то шепчет на ухо, от чего она кивает и переводит дыхание.

— Нам придется остаться здесь до темноты, — тихо произносит она. — Снаружи хаос.

Мы устраиваемся в тишине, прячась за стойкой и пытаемся немного отдохнуть. Они достали новые фонарики из заброшенного ларька и установили их под прикрытием стойки, чтобы нам не пришлось сидеть в темноте. Мы находим там еще один пистолет, засунутый туда, где бывший владелец мог вытащить его в случае ограбления. Интересно, что случилось, раз у них не было времени взять его с собой, когда они бежали. Это, вероятно, сертифицированный антиквариат, но так как ЭМИ Санджаны поджарил наше передовое оружие, то этот антиквариат в этом свете выглядит довольно хорошо.

Пока мы пережидаем, когда шум снаружи утихнет, я пытаюсь проглотить горсть крекеров и арахисового масла из наших запасов, и мои мысли возвращаются к Гидеону и Тарверу. Где-то над нами они окружены оболочками.

— Как вы думаете, Лили понимает? Думаете, она знает, что он творит? — слышу я свои вопросы.

— Возможно, — тихо отвечает Джубили. — Я выросла на Вероне и несколько раз сталкивалась там с шепотами, хотя была еще ребенком. Я снова встретила такого же на Эйвоне.

Я роняю пригоршню крекеров, крошки рассыпаются по полу.

— Ты общалась с одним из них? С шепотами?

Губы Джубили дрогнули, когда она взглянула на Флинна.

— В каком-то смысле, да. — Она видит выражение моего лица и поднимает брови. — Не все они плохие. Это то, что с ними сделал Лару… он их мучил. Превращая их в оружие.

Мое горло сжимается, заставляя меня сглотнуть, прежде чем начать говорить.

— Правильное давление может превратить любого в монстра. — Звук выстрела. Лили падает. Лицо Тарвера, когда он смотрит на меня. — Любого.

Глаза Джубили переводятся на меня, и, хотя мне это могло показаться, на мгновение мне кажется, что я почти вижу сочувствие на ее лице. Она кивает.

— Тот, с кем я общалась… он не поддался ярости. Он был мне другом. — Ее голос становится грубее, и ей приходится откашляться, когда она замолкает.

— На «Дедале» шепот сказал, что он не только последний, но и самый старый. Первый, с кем начали экспериментировать, — тихо произносит Флинн. — У Лару было много времени, чтобы превратить это существо во что-то злое.

— Но они не люди, — протестую я, голова идет кругом. — Санджана сказала, что они были сущностями чистой энергии. Такие понятия, как месть, боль и ненависть… которые известны нам… но они даже не испытывают эмоций.

— Так и есть, — спешит возразить Джубили. — Может, они и не начинали понимать эмоции, но тот, которого я знала… Он чувствовал все. Он умер, чтобы спасти нас от других шепотов на Эйвоне.

— Это не поможет нам сейчас. — Я со стуком ударяюсь головой о полку. — Лили — единственный шепот, оставшийся по эту сторону разлома, так что мы сами по себе. У нас нет других людей, готовых помочь нам. И если Лили все еще где-то там, не похоже, что она может что-то сделать.

Мы все замолкаем после этого, и я хочу только, чтобы я могла заставить замолчать одну мысль, кружащуюся в моей голове. Гидеон все еще там.

И если он до сих пор жив, он все ближе и ближе к шепоту.

Только когда я поднимаю голову и моргаю, прогоняя сон, я понимаю, что каким-то образом мне удалось задремать. Джубили спит или, по крайней мере, притворяется спящей, положив голову на колени Флинна. Он смотрит на нее сверху вниз, и кончиками пальцев поглаживает волосы на ее виске. Я сглатываю. Он поднимает голову, моргает и смотрит на меня. Его губы слегка подергиваются в слабой улыбке. Но в его взгляде есть что-то, что меня смущает.

— С ней все в порядке? — шепотом спрашиваю я, глядя на Джубили, которая не шевелится.

Флинн кивает, отводит от меня взгляд, задерживаясь на девушке, спящей у него на коленях.

— Она сильная.

У меня самой губы подергиваются.

— Я не об этом спрашиваю.

Флинн смотрит на меня, издавая слабый смешок.

— Забыл, с кем говорю. — Он прислоняет голову к полкам позади себя. — Это пробуждает плохие воспоминания.

— Верона?

Он снова кивает.

— Она там выросла. Ее родители погибли во время беспорядков, последовавших за взрывами. Их застрелили на ее глазах.

Мое сердце сжимается.

— Не знала об этом.

— Я тоже, пока… ну, можно назвать вещи своими именами. Пока я не похитил ее с военной базы.

— Когда-нибудь тебе придется рассказать мне всю историю того, что произошло между этим и… ну, и этим. Я киваю в их сторону, что-то в моей голове все еще инстинктивно возражает против вида моего друга Флинна, предводителя фианны, обнимающего trodaire. Если Гидеон и Тарвер потерпят неудачу, если шепот полностью отключит нас от гиперпространства, мы окажемся в ловушке здесь, на Коринфе. То, что мы с Эйвона не будет значить ничего.

Флинн выдает смешок и снова понижает голос, когда Джубили шевелится.

— Есть несколько дней? — серьезно спрашивает он, глядя на меня. — Кстати, спасибо. За то, что ты сделала на шаттле на Эйвоне, когда мы с Джубили были в бегах… спасибо, что отвлекла солдат, чтобы мы с ней могли уйти. Я знаю, у тебя не было причин доверять ей.

— Я доверяла тебе, — мгновенно отвечаю я и замираю, мысли скрежещут друг о друга. Потому что я полностью ему доверяла. Как могло случиться, что за год я забыла, как это делается? Почему я должна доверять Гидеону меньше, чем Флинну?

Потому что он солгал тебе.

Ну, ты тоже лгала ему. Что еще у тебя есть?

— А ты то как?

Я открываю глаза и вижу, что Флинн наблюдает за мной, его выразительные черты лица выражают беспокойство. Я начинаю отвечать, замирая с приоткрытыми губами, голос застревает в горле.

— Я тоже сильная, — наконец, говорю я.

Уголок рта Флинна приподнимается.

— Я не об этом спрашиваю.

Я закрываю глаза, жалея, что не могу заткнуть и уши. Несмотря на мой разговор с Тарвером, каждая часть меня кричит, что это все-таки моя вина. Одно дело примириться с мыслью стать убийцей, убить злого человека, ответственного за смерть сотен, если не тысяч людей. Другое дело быть в мире с причиной конца света.

— Он будет в порядке, — спокойно говорит он.

— Это то, на что я должна надеяться? — шепчу я. С закрытыми глазами я слышу звуки все еще отдающиеся эхом снаружи, хотя толпа поредела почти до нуля.

— Конечно, — отвечает Флинн. — Послушай, я не видел Мерендсена в действии, но я видел Джубили. Она клянется, что он научил ее всему, что она знает, и он даже лучше, чем она. И хотя мне трудно в это поверить, это говорит о том, что он знает, что делает, и Гидеон с ним в такой же безопасности, как если бы он был здесь.

Я качаю головой, как бы отмахиваясь от беспокойства, так и пытаясь стряхнуть жжение в глазах.

— Гидеон сделал свой выбор.

— Как ты сделала свой на «Дедале». — Я открываю глаза и вижу, что Флинн смотрит на спящую Джубили. — Забавно, как мы позволяем нашему выбору определять нас.

Как бы я ни любила Флинна, философская дискуссия — последнее, что мне сейчас нужно. Я прижимаю ладони к глазам, пытаясь вытереть их и привести в порядок мысли, и молчу.

Он, кажется, этого не замечает.

— Там, на Эйвоне, каждый мой выбор превращал меня в предателя. Иногда мне казалось, что я делаю то, что лучше для фианны, иногда мне казалось, что я лгу себе, и все это ради нее.

— А теперь? — Я искоса смотрю на него, наблюдая, как он наклоняет голову.

— Я доверился своему сердцу. — Флинн на мгновение встречает этот косой взгляд, затем вздыхает. — Это не значит, что в твоем сердце не может быть противоречий. Но, по крайней мере, для меня и для Джубили, и для Эйвона оказалось, что я был прав, доверяя ему.

Я повторяю его вздох, мой больше похож на взрыв смеха.

— Следовать зову сердца? Серьезно? Это твой совет? Я уверена, что однажды читала это в печеньке с предсказанием.

Флинн улыбается мне.

— Как ты думаешь, где я его взял? — Но потом его улыбка смягчается, и он слегка качает головой. — Это просто совет. Но, вероятно, следовать труднее всего. Всегда легче сделать ожидаемое, чем правильное.

— Если ты пытаешься поблагодарить меня за попытку убийства, то делаешь это окольным путем.

— Думаешь, стрельба в Лару была правильным решением? — Флинн поднимает бровь. — То, что велело тебе сердце?

Я хочу, чтобы Гидеон знал, что единственная причина, по которой я не рассказала ему о своем плане, это то, что я понимала, что он попытается отговорить меня от этого. И я знала, что он добьется успеха.

Я стискиваю зубы. Это не имеет значения. Гидеон ушел. Я отвожу взгляд от Флинна, выискивая что-то, что угодно, но только не сочувствие, беспокойство, заботу. Пол усыпан мусором и осколками стекла, на них напечатаны карточки с логотипом ресторана. Мое сердце внезапно сжимается, когда я протягиваю руку, чтобы взять одну из них «Миссис ФАН», гласит она, рядом с кодом сканирования для открытия меню.

Мы отсиживаемся в ресторане, куда Гидеон ходил за ужином в тот вечер, когда мы были в галерее. В ночь перед тем, как я узнала, что он Валет. В ту ночь, когда мы… у меня перехватывает дыхание, в глазах блестят слезы, и я пытаюсь сдержать кашель.

— Соф? — встревоженно спрашивает Флинн. Джубили шевелится, бормоча что-то, похожее на вопрос, и полусонная тянется к бедру, где лежит пистолет.

— Нет, все в порядке. — Я засовываю карточку в карман.

— Я не хотел тебя расстраивать. — Он бросает на меня испытующий взгляд, а потом Джубили ерзает у него на коленях, и он отвлекается.

— Я в порядке. Я… я бы хотела подышать свежим воздухом, если можно. Вроде бы там тихо.

Флинн потирает руку Джубили, и она опять успокаивается.

— Ты уверена? Там совсем не безопасно.

— Ну же. Это я. — Я улыбаюсь ему своей старой улыбкой, которую все еще легко обнаружить, несмотря ни на что. — Я могу о себе позаботиться.

Флинн все еще колеблется, запрокидывает голову, словно хочет посмотреть, пусты ли улицы.

— Если завтра наступит конец света, — добавляю я сухо, — я бы хотела размять ноги в последний раз.

— Дай ей пистолет, — бормочет Джубили, не открывая глаз. — Сейчас там тихо.

Рот Флинна дергается, он снова смотрит на меня и тянется за пистолетом, который отложил в сторону.

— Ты слышала ее.

Я удостоверяюсь, что пистолет на предохранителе, прежде чем заправляю его за пояс брюк. Тихо откладываю щит-барьер, чтобы Флинн не заметил, и не заспорил, и неуверенно поднимаюсь на ноги. Здесь так много людей, что шепот не сможет выделить меня из толпы беженцев, и мне отчаянно нужно побыть одной, чтобы вздохнуть. Схватив один из фонариков, я проскальзываю к заднему выходу и когда оглядываюсь, вижу сонно сидящую Джубили кладущую руку на щеку Флинна. Он наклоняется к ней, но дверь между нами закрывается прежде, чем его губы касаются ее губ.

Я дрожу, но не только от холода. Однако холодает — все машины, люди, торговцы и жизнь, которые нагревают подземный город, теперь молчат, и без солнца наверху температура падает так, как никогда. Если это то место, куда Гидеон ходил за едой, то это недалеко от галереи. И, не принимая никакого сознательного решения, я нахожу, что именно туда ведут меня ноги.

Мне требуется несколько минут, чтобы сориентироваться, найти в памяти ориентиры, которые я видела в начале переулка. Без фонарей над головой, и только с фонариком, чтобы направлять мои шаги, все выглядит по-другому. Но, в конце концов, я нахожу фасад из искусственного кирпича, который помню, и нахожу вход, где Гидеон отрывал доски, и проскальзываю внутрь.

За дверью темно, но звук моих шагов меняется. Эхо говорит о необъятности скрытой за стеной галереи. В моей памяти я слышу щелчок выключателя, вижу неоновые огни, вспыхивающие один за другим. Их молочные отражения скользят по пыльному мраморному полу. Я слышу «Вальс бабочек» и ощущаю вкус поцелуя Гидеона.

Я поворачиваю фонарик, рука дрожит… и сердце падает.

Половина витрин исчезла. На их месте груды кирпича, камня и битого стекла. Несколько неоновых вывесок разбиты вдребезги, и даже если бы было электричество, ни одна из них не светилась бы сейчас. Я позволила лучу фонарика опуститься и мой взгляд последовал за ним. Мраморный пол разбит вдребезги, пыль потревоженная дождем обломков сверху, исчезла, наверное, когда «Дедал» рухнул в нескольких кварталах. Я даже не вижу, где были наши следы, узоры, которые мы создали, пока я учила его танцевать.

Я отступаю на шаг и провожу фонариком вдоль стены, пока не вижу гнездо спутанных одеял, в котором мы спали. Оно все еще там, будто Гидеон ушел в спешке после того, как я сбежала отсюда. Следы давно исчезли, но я все еще вижу очертания нас в одеялах. Два тела, свернувшиеся друг против друга, как переплетающиеся запятые, как подвески Инь и Ян. Дешевый пластик, который всегда ломается.

— Привет, Ямочки.

Голос разрушает тишину и заставляет меня с судорожным вздохом отшатнуться назад. Фонарик дико мечется, пока я не вижу, кто там… хотя я это уже знаю и часть меня даже не удивлена. Ночь перед битвой, затишье перед бурей… куда еще мы придем, как не в последнее безопасное место?

Гидеон держит руки в карманах, прислонившись к дверному косяку, опустив голову так, чтобы луч фонарика не ослепил его. Это также означает, что я не могу прочитать выражение его лица. Как хорошо он меня знает.

— Я не думал, что ты когда-нибудь вернешься сюда.

Я все еще пытаюсь отдышаться, заставить сердце не выпрыгнуть из груди. Адреналин поет в мышцах, заставляя их напрячься.

— Т-Тарвер?

— Он в порядке. — Гидеон на мгновение поднимает глаза, моргая от света. Его глаза налиты кровью, он выглядит измученным. — Ну, не совсем в порядке. Но он не ранен. Он спит, ну, или по крайней мере отдыхает в нескольких кварталах отсюда. А остальные?

— Тоже. — Я снова могу дышать, но сердце все еще колотится, стучит в ушах в такт отдаленному вою сирены. — Ты ранен?

— Просто устал. — Я слышу ее в его голосе — усталость. Он на грани. Он пытается скрыть это, но одного взгляда достаточно, чтобы мне захотелось бросить фонарик и подойти к нему.

Вместо этого я крепче сжимаю его и смотрю на стену рядом с ним. Я не могу находиться здесь и болтать с ним, как будто все в порядке, как будто мы встретились где-то за кофе и болтаем ни о чем.

— Перепрограммирование разлома, ты можешь это сделать?

— Почти, — отвечает он. — Я доведу дело до конца. Код обалденный, такой сложный. Я никогда не видел ничего подобного. Если не заморачиваться на цели, просто видеть, что они сделали, это… это искусство.

— Но ты не можешь не заморачиваться, — указываю я, мой голос звучит жестко в моих ушах. — Это не просто искусство, Гидеон. Это не какая-то загадка, которую нужно разгадать, чтобы доказать, что Валет лучший в своем деле.

— Знаю.

И голос у него такой слабый, такой усталый, что я смягчаюсь… или, может быть, просто, если мы будем ссориться из-за этого, я развалюсь на тысячу кусочков.

— Гидеон, почему ты здесь?

— Хорошо побыть в знакомом месте, даже если это всего на несколько минут, — отвечает он так тихо, что я едва его слышу. — Где-нибудь, где остались хорошие воспоминания, о чем я хочу подумать. Мне это было нужно сегодня вечером. Разве не поэтому ты здесь?

Сегодня вечером. Вполне возможно, что он имеет в виду нашу последнюю ночь во Вселенной. Скорее всего, это наша последняя ночь. Я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на сердцебиение, и снова пытаюсь собраться с мыслями. Мы не на одной стороне. Если он это сделает, то рискует потерять рассудок и навсегда отрезать нас от гиперпространства, и я не уверена, что из этого пугает меня больше. Я не могу ответить, потому что у меня так сжало горло. И даже если бы я могла бы, я не уверена, что смогла бы слушать себя, говоря правду: я тоже нуждалась в этом.

Молчание растягивается на несколько секунд, затем Гидеон вынимает руки из карманов и отталкивается от стены.

— София… — начинает он, делая шаг ко мне.

Я двигаюсь прежде, чем успеваю подумать, роняю фонарик и тянусь за пистолетом, заткнутым за пояс. Увидев его, он останавливается. Луч фонарика упирается в стену, отражая ровно столько света, чтобы я могла видеть его лицо. На нем замешательство, когда он останавливается в нескольких шагах от меня.

— Стой. — Мой голос звучит намного сильнее, чем я думала. — Ты сделал свой выбор. Ты с Тарвером. Я с остальными. Мы хотим разных вещей. — Не подходи ко мне, потому что я не знаю, сколько я смогу выдержать.

— Только мы этого не делаем, — тихо отвечает Гидеон, наблюдая за мной, а не за пистолетом, который все еще на предохранителе. Я даже не могу направить его на него. Ствол парит где-то посередине, не совсем опускаясь, не совсем поднимаясь, чтобы прицелиться в него. — Ты хочешь смерти Лили не больше, чем мы хотим уничтожения Вселенной.

— Ты не слышишь, как это звучит? — вспыхиваю я и перехватываю пистолет. — Одна жизнь против всей Вселенной? Тарвер, я понимаю, он… конечно, выбирает ее. Но ты… почему ты с ним? Почему ты ушел, почему не поговорил со мной?

Гидеон молчит несколько секунд, заставляя меня пожалеть о том, что я уронила фонарик, затрудняя обзор его лица.

— Почему ты не поговорила со мной до того, как попыталась убить Родерика Лару?

Удар от этого — тупая боль, его слова — еще одна ноша, лежащая поверх горя и вины, от которых у меня уже подгибаются колени. Я переступаю с ноги на ногу, шурша сапогом по грязному полу.

— Просто уходи, — выдавливаю я. — Я должна заставить тебя вернуться со мной, должна заставить тебя привести нас к Тарверу, чтобы мы могли остановить его. Но просто… Просто уходи.

Вес Гидеона тоже смещается, но он останавливает себя, прежде чем сделать еще один шаг ко мне.

— Это потому, что у меня есть вера, — медленно произносит он. — В Тарвера, в Лили. В том, что мой брат любил ее, потому что она того стоила, за нее стоило умереть. — Он сглатывает. — Я тебе уже говорил. Потому что, если бы ты была там вместо нее, во Вселенной не было бы силы, которая остановила бы меня.

Я качаю головой, горло слишком сжато, чтобы говорить. Лицо пылает, пылает от гнева, от разочарования, от всего того, что я говорила себе, что сказала бы Гидеону, если бы могла… а он стоит передо мной, и я до сих пор не могу произнести ни слова.

— Это потому, что должен быть способ, чтобы это сработало, — продолжает он, его глаза разглядывают мое лицо. — Потому что это во всяком случае невозможно, чтобы ты об этом не думала, и я отказываюсь признать, что так все и закончится.

Я прерывисто дышу, дуло пистолета все еще колеблется между нами.

— Ты все еще говоришь о Лили?

Его рот изгибается, улыбка такая грустная, что кажется, будто все мое тело разрывается надвое.

— Ты ж эксперт, — бормочет он. — Это ты мне скажи.

— Мы не можем доверять друг другу, — шепчу я. — Нельзя любить того, кому не доверяешь. Ты никогда не узнаешь, играю ли я с тобой, и я всегда буду задаваться вопросом, не играешь ли ты со мной, как Валет.

— И поэтому я здесь, — отрезает Гидеон, в отчаянии проводя рукой по волосам. — Я хотел вернуться в то место, где мы с тобой узнали правду друг о друге. Скорее всего, мы все умрем, и что хуже того, что это будет завтра. Мы никогда не узнаем, могли ли мы научиться доверять друг другу.

— Любил бы ты настоящую меня. — Мои глаза горят, тяжесть всего, что я хотела сказать ему, давит мне на горло, делая невозможным говорить.

— Думаешь, я не знаю тебя настоящую? — Глаза Гидеона расширяются, и в них появляется боль. Я такого не ожидала.

В тусклом свете он выглядит таким усталым, таким другим, в своем военном снаряжении, таким непохожим на нахального парня в рубашке «КЛ», который подмигнул мне с другой стороны голокомнаты. Я вижу, как его дыхание кружит пыль в воздухе, заставляя ее плясать в луче фонарика. Пока я смотрю на него, она ускоряется, пока я почти не слышу вальс, и каждая частичка пыли кружится в призраке той старой песни.

— Да пошло все, — выпаливаю я. Пистолет выскальзывает из пальцев больше не подчиняющихся моим командам и с грохотом падает на пол. — Мне все равно. — Я иду вперед, сокращая расстояние между нами и протягиваю к нему руку. Мои пальцы хватают края его пиджака, притягивая его ближе. Он наклоняет голову, его губы приоткрываются, чтобы встретиться с моими. Одна рука скользит вокруг моей талии, прижимая меня к нему, а другая запутывается в моих волосах. Его ладонь обжигает мою щеку.

Мы отступаем, пока я спиной не ударяюсь о стену. Чья-то нога соприкасается с фонариком, отсылая его вместе с лучом в темноту. Мои руки дрожат, когда они снимают с него пиджак, когда пальцы касаются его плеч, когда мышцы под его футболкой напрягаются в ответ на мое прикосновение. Его рот находит мой подбородок, горло, впадину за ухом и воздух выходит из меня со стоном.

— София, — бормочет он, прижимаясь ко мне бедрами и обнимая за талию. — Я всегда тебя знал.

Все, что я хотела сказать… Прости. Я должна была сказать тебе. Я хотела тебе сказать. Плевать мне на этого Валета. Мысли приходят обрывками, слишком запутанные, чтобы высказать их вслух, слишком трудные и слишком многочисленные, чтобы их отследить. Я подвела тебя. Я позволю тебе причинить мне боль. Я вернула бы все назад и сделала бы это снова.

— Боже, помоги мне, — выдыхаю я, слова сыплются из меня, врезаются в мои собственные уши и заставляют мир остановиться. Все, что я слышу — это дыхание Гидеона, его разгоряченная кожа обжигает мою, его твердое тело врезается в меня. Я изо всех сил пытаюсь дышать. Воздух врывается в мои легкие, будто пытаясь меня утопить. — Я доверяю тебе.

Я никогда не видел ее лица, девочки с прекрасными снами, только ее сознание. Но сейчас, глазами мальчика, который ее любит, я вижу, что она прекрасна. Я чувствую, как другие пытаются протиснуться мимо меня в поисках новых разрушений, ибо разрушение — это все, что они знают. Но я не могу перестать смотреть на нее. Хотел бы я смотреть на нее вечно.

Она позволяет мне взять ее за руку, наши пальцы переплетаются так же, как она и зеленоглазый мальчик позволили своим сердцам соединиться. Раздельно, но неотделимо. В этот момент я завидую их индивидуальности, их уникальности, красоте того, что они могут так касаться. В этот момент я завидую зеленоглазому мальчику, что он всегда сможет прикоснуться к ней вот так.

В этот момент я решаю, что они должны жить, что они должны показать другим все, чему можно научиться у человечества.

— Джубили Чейз, — шепчу я губами зеленоглазого мальчишки. — Я желаю…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГИДЕОН

ВСЕ, ЧТО Я ЧУВСТВУЮ — это ее тело, прижавшееся к моему. Тепло ее кожи, сочащееся сквозь ткань ее рубашки. Горячее дыхание на моей шее.

Все, что я слышу — это ее слова, эхом отдающиеся в тишине заброшенной галереи. «Любил бы ты настоящую меня? Я доверяю тебе».

Мы двое — единственные теплые точки в этом мире тьмы, и я больше всего на свете хочу, чтобы у меня нашлись слова, чтобы заставить ее увидеть правду. Хотя она играла со мной почти каждую минуту, что я ее знал, я знаю ее.

Мое сердце колотится с того момента, как она вошла в галерею, и я хочу отдать себя ей… этому, хотя знаю, что любить ее и доверять ей две разные вещи.

Я не могу ей доверять. И все же я это делаю.

О, черт.

Мои руки сжимаются вокруг нее по собственной воле, и она прижимается ко мне. Губы приоткрываются, когда мы теряемся друг в друге, отчаянно пытаясь сократить расстояние между нами, которого, мы оба хотим, чтобы не было. Мой пиджак с глухим стуком падает на пол, карманы полны снаряжения, и я пинком отправляю его в темноту. Ее руки скользят под мою футболку, обнажая кожу, и мой мозг начинает отключаться, чтобы я мог сосредоточиться на снятии ее рубашки, не прерывая поцелуй более чем на пару секунд.

Но одна мысль не покидает меня, рикошетом отдается в голове, требуя, чтобы ее услышали.

Имела ли она ввиду то, что сказала?

Я доверял ей на «Дедале», а она играла со мной каждую секунду. Она поцеловала меня, и когда я обнял ее, я подумал, что она искренне обещала отказаться от мести. Я бы не вынес, если бы она использовала свой лучший, последний шанс, чтобы смягчить меня, изменить мое решение.

Возможно, ей нужно помириться в ночь перед тем, как все закончится. Возможно, ей нужно сказать правду. Возможно, это правда.

— София, я должен… — бормочу я, уткнувшись лицом в ее плечо, половина моего сознания занята мысленным отображением расстояния до нашего старого гнезда из одеял.

— Хмм? — рассеянно произносит она. Этот единственный слог превращается в стон, который я хочу услышать снова. Затем она стягивает с меня рубашку и кладет обе руки мне на грудь, чтобы оттолкнуть меня от стены в сторону нашего гнезда. О да, Ямочки.

— Неважно, — бормочу я. Она ощущается так правильно в моих объятиях. Она то, что мне надо, и все же какая-то маленькая часть меня все еще не может удостовериться, не специально ли она это делает. Может ей надо перетащить меня со стороны Тарвера, убедиться, что Лили умрет, как говорила Санджана. Я знаю, ей было бы больно так мной манипулировать, но ставки слишком высоки… могу ли я винить ее?

— Скажи это, что бы это ни было, — бормочет она, когда моя спина ударяется о стену возле нашего гнезда, и она прижимается ко мне.

— Я должен это сделать. — Я шепчу эти слова, в то время как какая-то маленькая версия меня воет в глубине мозга, требуя заткнуться. — Я не оставлю Тарвера одного.

— Я знаю, — шепчет она в ответ, и когда я опускаю голову, она прижимается своим лбом к моему. — После всего, что было сделано с шепотом, возможно, именно это и свело его с ума. Одиночество.

Печаль в ее голосе вызывает ответную боль глубоко в моей груди. Мы оба знаем, что значит быть одинокими. Я осторожно приглаживаю ее волосы, чтобы мои пальцы не зацепились за завитки, оставшиеся там за последние несколько дней.

— Они по своей природе не злые. Если бы это было так, Лили вообще бы здесь не было. Она бы осталась мертвой на той планете, где они разбились.

— Я знаю, — отвечает она, отворачиваясь, чтобы положить голову мне на плечо. — Джубили знала одного из них, когда была еще ребенком, того самого, который помог ей и Флинну на Эйвоне. Мы превратили его в монстра, того, кто захватил Лили.

— Это сделал Лару. — Точно так же, как Лару ранил Софию, превратив девушку в моих объятиях в человека, способного на убийство. Так же, как он превратил меня в кого-то, кто терроризируя ее, мог оправдать охоту на нее. Мысль зависла прямо передо мной… какой вид действительно опаснее?

В голове проносится мысль, которая мелькнула у Мэй всего несколько дней назад, хотя кажется, что прошла целая жизнь. Теперь я произношу ее вслух.

— Однажды я подумал, что шепоты могут видеть все наши данные, все, что мы посылаем через гиперсеть. И что они об этом думают, если так и есть. Что они думают о нас.

— Наши данные, — эхом отзывается она. — Ты имеешь в виду…

— Все, что мы посылаем. От штрафов за парковку до поэзии.

— Если бы я могла видеть все это, — тихо говорит она в темноту, — весь наш гнев, все, что мы говорим друг другу, я бы не думала о нас много.

Я сгибаю колени, и она опускается за мной, когда моя спина сползает по стене, чтобы сесть в наше гнездо из одеял. Мы сидим вместе в почти полной темноте, переплетя конечности, прижавшись друг к другу, как будто только контакт спасет нас.

— Должен быть другой способ остановить ее, Гидеон, — шепчет она.

Обнимая ее здесь, глядя на ее лицо, в ее глаза, в изгиб ее рта, где его очерчивает луч фонарика, я хочу верить, что любовь к ней означает, что я могу доверять ей, что ее «я доверяю тебе», что-то значит. Потому что, если это правда… если она смогла почувствовать это, после того, как я мучил ее… тогда это значило бы все. Но неуверенность, как крохотный осколок, проникает все глубже и глубже в мое сердце, прокладывая путь сомнению, которое захватывает меня, как инфекция. Другого выхода нет, и если это ее попытка отвлечь меня от моего выбора, моего пути с Тарвером, я не могу позволить ей отговорить меня.

Она наклоняется вперед, поднимая лицо, и я сдаюсь и позволяю своим губам найти ее, а не искать слова. По крайней мере, это правда. Это тепло, эта потребность… что бы не возникло и не исчезло между нами, чтобы еще не возникнет, этот момент истинен.

Это станет прыжком веры. Да и, в конце концов, ни один из нас не особо хорошо помнит, как доверять. По крайней мере, наедине, она со своим планом, а я со своим, остается шанс, что один из нас может быть прав.

Так что вместо того, чтобы строить новый план, мы забираемся под одеяло. Мое сердце не перестает болеть и мы прощаемся единственным способом, которому мы оба можем доверять. Вообще без слов.

Мы чувствуем потерю наших родичей в сером мире так же остро, как мы чувствовали смерть первого из нашего вида. Мы пытаемся понять смерть, понять, как вещь может перестать существовать. Знание об уникальности этих существ только углубляет наше замешательство, ибо как может нечто столь редкое и столь драгоценное существовать в один момент и исчезнуть в следующий?

В их мире остался только один из нашего вида, которого мы не можем видеть. Но из-за мальчика, который живет в гиперсети, мы знаем, что последняя тюрьма находится каком-то в мире в сердце Галактики. Мы должны привести шестерых в это место, найти нашего последнего эмиссара и отправить его домой, чтобы, наконец, узнать, можем ли мы сосуществовать с этими странными, грубыми существами, которые живут и умирают, не позволяя неуверенности уничтожить их.

Всех остальных, все их пути ведут к этому месту… всех, кроме девушки с ямочками на щеках. Мы должны как-то привести ее туда, переплести ее нить поближе к остальным.

Мы узнаем, что мальчик, зарытый в провода и данные, ищет кого-то, кто, по его мнению, может привести его к голубоглазому мужчине. Вместо этого мы отправим его по следу девочки… и он направит ее туда, куда нам надо.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

СОФИЯ

ТЕМЕНЬ, В КОТОРУЮ Я ПОПАДАЮ с Джубили и Флинном, выбравшись из заброшенного ресторана, абсолютна. Я вынуждена двигаться с мучительной медлительностью. Не рискуя привлекать внимание фонариками, мы на ощупь выбираем каждый шаг, ориентируясь по заваленным мусором улицам подземного города, основываясь только на моей памяти. Чего бы я только не отдала за знание Гидеоном этого места. Я никогда не чувствовала себя здесь как дома, но он знает эти улицы как свои пять пальцев.

Я покинула его, пока он еще спал, и вернулась к остальным, молясь, чтобы они не заметили, как долго меня не было. Я пролежала так всю ночь, мечтая о сне, который так и не пришел, а в голове все еще звенело от того, что мы говорили друг другу, и от того, чего не говорили. С образами черноглазых оболочек и планет, погруженных в изоляцию. С шепотом, который извивался и мучился, пока не превратился в оружие… и в тот момент, я поняла, что со мной произошло то же самое. Даже сейчас, я не могу перестать дрожать, и это не от пронизывающего холода, оседающего на улицах в нижней части Коринфа.

Рука Джубили опустившаяся на мою руку сигнализирует об остановке, и я возвращаюсь мыслями к настоящему. До рассвета еще несколько часов, а электросеть до сих пор не восстановлена после крушения «Дедала». Я выясняла, где мы находимся, основываясь на ориентирах, которые я могла коснуться, и интуиции, когда этого не удавалось, но теперь… даже Джубили и Флинн, незнакомые с этой частью Коринфа, узнают объект, вырисовывающийся в темноте.

Шахта лифта технического обслуживания.

Подъем заставляет меня задыхаться и дрожать, но я держусь на ногах, когда мы выходим в апокалиптический пейзаж верхнего города. Я провела так много последних нескольких дней в страхе, что не уверена, что мое тело боится так же, как и раньше.

Загрязнение атмосферы из других секторов Коринфа окрашивает небо в темный, красновато-оранжевый цвет, и мне становится намного легче различить здания… или где они были раньше. Там, где должны быть небоскребы, я вижу только пустое пространство, а там, где должно быть широкое, зеленое пространство парка появилось массивное, неповоротливое сооружение, которое я никогда раньше не видела. Какое-то мгновение я не была уверена, что выбрала правильный путь, пока не увидела внизу двор «Компании Лару», ярко-зеленую траву, выщелоченную мраком.

Мы на месте. И это сооружение вовсе не здание.

Обломки «Дедала» расположились на фоне пейзажа, как огромный неуклюжий зверь. Его металлическая оболочка была содрана, являя длинные, рваные раны, обнажив провода и трубопроводы, вывалившиеся как внутренности на землю. Скрученные металлические опоры толщиной в метра два, как обломки костей, были вырваны, и теперь они тянутся к небу. Дым все еще поднимается здесь и там, как будто существо еще не совсем мертво, словно оно все еще делает последние, тяжелые вздохи, которые парят в предрассветном воздухе. Он наполовину погрузился в землю, будто бетонные и стальные опоры внизу давали ему не больше сопротивления, чем вода. Будто в любой момент он может снова подняться из глубин.

Невозможно связать этого темного, чудовищного Левиафана, полного зазубренного металла и сожженных химикатов, со сверкающим бальным залом, который возникает в моей памяти, когда я думаю о слове «Дедал». Все, что там произошло… встреча лицом к лицу с Лару, выяснение, кто такой Гидеон, пропавший разлом, новая встреча с Флинном, стрельба в Лили Лару — все это, кажется, случилось с кем-то другим целую жизнь назад. И мысль о том, что кто-то из нас, кто-то вообще был внутри этой штуки, каркаса огромного орбитального корабля, кажется безумной.

Мысль о том, что люди все еще внутри него, раздавленные ударом или задохнувшиеся в вакууме космоса, попавшего внутрь через огромные трещины по борту корабля… немыслима.

Мы стоим в тени служебного лифта, прижавшись к нему и смотрим на огромное существо, распростертое перед нами. Мы вышли на уровень, который когда-то, должно быть, был двумя этажами выше двора. Обломки тянутся от нас вниз по крутому склону. Даже бесстрашная Джубили не собирается спускаться, и когда я оглядываюсь на своих спутников, то вижу две пары широко раскрытых, сверкающих глаз, изучающих обломки.

С огромным усилием я сглатываю, пытаясь прочистить пересохшее горло и нарушить тишину, которая растянулась за последний час, пока мы путешествовали под землей, чтобы незаметно добраться до этого места.

— Мы должны двигаться дальше.

Я изучаю землю между нами и «Дедалом», пытаясь выбрать самый ровный маршрут по разрушенной местности. Земля на мгновение плывет перед глазами, и я, зажмурившись, пытаюсь сморгнуть усталость. Когда я открываю их, она все еще движется, потому что это вовсе не земля.

Оболочки повсюду. Как насекомые, вылезшие из гнезда, они карабкаются по изломанному ландшафту, между нами и прорехами в борту корабля, которые позволят нам проникнуть в «Дедал». Колени почти подкашиваются, когда волна тошноты поднимается к горлу. Если я считала, что страх теряет свою власть надо мной, я ошибалась.

Мои мысли перескакивают на щит-барьер, который соорудил Гидеон, спрятанный под жилетом Флинна. Он может защитить нас от того, чтобы стать одной из них, но он не защитит нас от разрыва на части, как только они нас увидят. Неужели Гидеон и Тарвер вылезли из-под земли за те несколько часов, что я его не видела?

— Как, черт возьми, мы это сделаем? — бормочет Джубили, вторя моим мыслям.

— Нам нужно отвлечь их внимание, — с тяжестью в голосе говорит Флинн, такой же усталый и убитый горем, как и я, при виде этой невыполнимой задачи. — Я бы мог…

— Нет. — Ее голос — это хлопанье дверью, обрывающее идею еще до ее рождения.

Но правда в том, что ни у нее, ни у меня нет лучшей идеи или какой-либо другой идеи. Мы будем окружены прежде, чем успеем пройти четверть пути до места крушения.

В горле пересыхает. Сердце колотится так сильно, что я чувствую как оно стучит в висках, когда новая волна оболочек поднимается на верхушку разрушенного здания слева от нас и начинает спускаться с другой стороны в недавно созданную долину. Их возглавляет блондинка с волосами, собранными в конский хвост. Одной рукой она удерживает равновесие, а другой сжимает что-то черное и прямоугольное.

Я присматриваюсь. Она странно двигается. Или, скорее, она двигается правильно, не в стиле рыхлого шарканья шелухи. Она спускается, а другие взбираются на холм позади нее, скользя вниз по обломкам у ее на хвосте.

Боже мой.

Узнавание ударяет меня в живот, знакомство озаряет меня в одно захватывающее дух мгновение.

Это Мэй. Подруга Гидеона, которой пришлось предать его после того как, были взяты в заложники ее дети.

Подруга Гидеона возглавляет группу, и когда я издаю сдавленный, бессловесный звук, ударяя рукой по Джубили, чтобы привлечь ее внимание, Мэй ударяет шокером ближайшую к ней оболочку. Та падает как камень.

— Кто это, черт возьми? — шепчет Джубили, замирая на месте.

Но прежде чем я успеваю ответить, на гребне появляется новая группа, и Флинн выпаливает.

— Санджана здесь!

Мертвая, кибернетическая рука ученой туго привязана к ней поперек груди, и она использует свою здоровую руку, чтобы ударить шокером. Повсюду вокруг нее грязные фигуры в униформе «Компании Лару», сливающиеся с толпой Мэй… они оттесняют оболочек, обездвиживая их одну за другой.

— Черт, Флинн, это Мори. — Джубили оживляется, и та же энергия, та же надежда бурлит и во мне. С другой стороны долины прибывают еще, по крайней мере, двадцать пять ее бывших солдат, одетых в черное, которые карабкаются по развалинам, чтобы сразиться с оболочками. Это похоже на первый луч света, проникающий в темную тюремную камеру. Надежда, которая, как я думала, исчезла, наполняет меня, выпрямляет спину и поднимает голову, когда Мори обездвиживает черноглазую оболочку в остатках делового костюма. Опять же, держа шокер наготове, она поднимает голову, чтобы осмотреть остатки главного офиса Лару, устремив взгляд на горизонт.

— Она ищет нас. — Слова вырвались в тот момент, когда я поняла это. Я бросаюсь вперед. — Они знают, что мы здесь… они расчищают нам путь. Пойдем.

Мы вместе отправляемся вперед. Обломки осыпаются под нашими ногами, когда мы наполовину бежим, наполовину падаем к быстро расчищающемуся двору внизу. Мори выкрикивает команды достойные поля битвы, и солдаты устремляются к нам. Вблизи я вижу, как некоторые держат в одной руке наладонники, у некоторых они пристегнуты к поясам, а у других их очертания виднеются через одежду. Санджана научила их собирать щиты-барьеры, чего достаточно, чтобы обезопасить их разум, пока хватит заряда батареи.

— Мы будем сдерживать их так долго, как сможем, капитан, — кричит Мори, когда мы достигаем уровня земли.

— Как ты сюда попала? — Джубили в несколько прыжков преодолевает расстояние между собой и бывшим капралом.

— Доктор Рао, когда мы забрали ее, рассказала нам, куда вы направились, — отвечает Мори, поворачиваясь, чтобы посмотреть на драку, продолжающуюся дальше по двору. Она стоит наготове с пистолетом наголо, и повышает голос, чтобы перекричать лазерный визг пушек и гортанное жужжание электрошокеров. Оболочки теперь движутся быстрее. Возможно теперь шепот Лили обратил свое внимание на источник беспокойства. — У Рао с собой куча людей из «КЛ», большинство из которых чертовски испуганы, узнав, что задумал их босс. — Мори замолкает, переводя дыхание. — А вон та блондинка выискивала в сетях, пытаясь разузнать, куда направился Валет. Она нашла нас, как только нашла его. У нее куча хакеров, которых я никогда раньше не видела, и толпа заговорщиков «Коринф против тирании», и эти парни в бешенстве. — Мори качает головой, но улыбается. Несмотря на разрушения вокруг нас, какая-то часть ее наслаждается этим. — Думаю, они наконец-то нашли того, кто действительно хочет от них избавиться.

Но как только Джубили открывает рот, чтобы ответить, справа и слева от нас появляется новая волна оболочек, с мрачной решимостью шаркая в поле зрения, возвращая нас к реальности. Их, должно быть, сотни. Небольшая надежда, укоренившаяся в моей груди, мерцает, а затем гаснет. Мори и ее команда не смогут сдержать их.

— Идите, они там, — рявкает Мори. — Мы выиграем вам столько времени, сколько сможем. Удачной охоты.

Джубили хватает ее за руку, на мгновение сжимает обеими руками, прежде чем Мори отпускает ее и поворачивается к драке.

Издалека наша точка входа в «Дедал» выглядит как трещина, достаточно широкая, чтобы любой мог проскользнуть внутрь, но масштаб этой трещины не поддается пониманию. Прореха в боку корабля достаточно широка, чтобы мы могли пробежать через нее без необходимости пригибаться. Нам придется пролезть через несколько раздавленных до неузнаваемости уровней, прежде чем мы найдем место, достаточно расчищенное для продвижения внутри. Звуки битвы затихают позади нас, а потом наступает тишина, и мы снова оказываемся в нашем собственном, безмолвном мире.

Прореха выводит нас на скудно обставленную ремонтную палубу. Металлическая решетка пола наклонена под крутым углом, что заставляет нас упираться ногами в углы и цепляться за иллюминаторные рамы вдоль стены, когда мы дюйм за дюймом пробираемся внутрь.

Корабль настолько огромен, что при нормальных обстоятельствах у нас не было бы никакой надежды найти Лили и разлом внутри него, и даже оболочки не смогли бы сдвинуть массивный разлом так далеко внутрь в таком хаосе. Они должны быть близко.

Мой нос, наполовину онемевший от зловония горящих химикатов, покалывает, когда мы находим лестницу, ведущую дальше в развалины. Новый запах охватывает на меня. Я задыхаясь, отступаю на шаг и натыкаюсь на Флинна, который кряхтит и хватается за перила, чтобы не поскользнуться.

— Что за запах? — бормочу я, прикрывая нос краем футболки.

Флинн смотрит на меня с недоумением в глазах. Джубили же качает головой, ее глаза мрачны.

— Кровь, — коротко отвечает она.

Только тогда я замечаю у подножия лестницы что-то темное. Только тогда я вижу вспышку розового и понимаю, что это туфля на высоком каблуке, и что передо мной куча тел. Перед моим мысленным взором встают танцующие в бальном зале пассажиры в разномастной одежде, и мне приходится сжать губы, чтобы сдержать рвоту.

Чья-то рука, не знаю чья, хватает меня за запястье и тянет вниз по лестнице, прочь от тел. Я пытаюсь дышать ртом и продолжаю двигаться.

Лестница, покрытая мягким ковром, ведет в холл, по которому мы шли вместе с Гидеоном, когда прибыли. Ковер заглушает шаги, делая тишину полной. Оболочки в основном снаружи обломков, удерживаемые Мори, Мэй, Санджаной и их союзниками, но мы натыкаемся на них тут и там внутри. Каждый раз, когда мы видим их, мы отступаем и ныряем в укрытие. Лили должна знать, что мы где-то внутри корабля, но если мы сможем избежать встречи с оболочкой, которая отчитается, что видела нас, у нас все еще будет элемент неожиданности. Судя по тому, как они движутся по концентрическим, сужающимся кругам, мы почти уверены, что разлом где-то под нами. Но только когда в темноте расцветает свет, такой слабый, что я чувствую, будто мои глаза играют со мной в злую шутку, я понимаю, что наша догадка верна.

Свет нетвердо мерцает и отблескивает синим на фоне металла, торчащего из стены. В мгновение ока я возвращаюсь в главный офис «КЛ», наблюдая, как перед моими глазами оживает разлом.

— Мы близко, — выдыхаю я, касаясь руки ближайшего ко мне человека, как выясняется, Флинна, и указываю на свет. — Сюда. — Мы можем только надеяться, что наши друзья снаружи смогут задержать армию Лили еще немного.

Коридор поворачивает за угол и ведет в то, что когда-то было красивым фойе. Свет становится ярче. Мы, пробираясь к полуразрушенной арке в противоположной стороне, вынуждены карабкаться, чтобы удержаться на некогда отполированном мраморном полу, используя гигантские зазубренные трещины на его поверхности, чтобы найти опору. Мы подтягиваемся к ней, и я останавливаюсь, чтобы при слабом голубом сиянии, исходящем из-за пространства за ней, рассмотреть лица моих товарищей.

Никто не придумал, как спасти Лили. Лицо Джубили в голубом сиянии кажется пепельно-серым. Она не смотрит никому в глаза, уставившись на стену позади меня, где настоящие деревянные панели прогнулись и раскололись по трещине, идущей от пола до потолка.

— Он никогда не простит меня, — шепчет она, прижимая ладонь к ноге, словно желая дотянуться до оружия, но не в силах это сделать.

Флинн переступает с ноги на ногу. Сапоги скользят по наклонному полу, пока он не добирается до нее.

— Возможно нет, — отвечает он, удивляя меня. Я ожидала услышать одну из его страстных речей, а не эти пару слов, произнесенных мягким голосом. — Но он будет жив. Он будет в здравом уме. Как и все остальное человечество. Ты знаешь, что Лили хотела бы, чтобы мы сделали это.

В глазах Джубили появляются слезы и осознание этого поражает меня. Я не знала, что такие люди, как она, плачут.

— Но это Лили, Флинн. Как я могу… Она моя подруга.

— Я знаю, — хрипло говорит Флинн. — Хотел бы я тебе сказать… Я не знаю, что правильно. Только то, что мы зашли так далеко не одни. Ты сейчас не одна. Мы сделаем это вместе. — Он берет ее руку, убирая ее от кобуры, и подносит к губам.

Какая-то часть меня чувствует, что я должна отвести взгляд, позволить им разделить этот момент наедине, но я не могу. Ее глаза, когда они встречаются с его глазами, так доверчивы, что у меня болит сердце. Я чувствую боль, радость, что Флинн нашел ее, несмотря на разделяющие их барьеры, и ощущаю зависть, настолько глубокую, что у меня перед глазами все расплывается. В моем сознании вспыхивает последнее видение Гидеона, дремлющего в гнезде из одеял в галерее. Одна рука все еще протянута туда, где я лежала. Как получилось, что trodaire и лидер фианны могут полностью доверять друг другу, в то время как Гидеон и я… Они преодолели стены, сформированные поколением ненависти и насилия, а я не могу проникнуть за стены в своем собственном сердце. Мы втроем стоим в тишине, впитывая всю тяжесть того, что собираемся сделать. Затем, не говоря ни слова, мы проскальзываем в разрушенные двери.

Арка ведет в бальный зал. Хотя я была здесь всего несколько дней назад, до падения «Дедала», я почти не узнаю эту комнату. Только люстра, лежащая в куче разбитого стекла и электропроводки в углу, пробуждает мою память. Ранее сверкающий пол теперь тусклый и разбитый, изогнутый вниз, похожий на яму, словно тонущий под тяжестью массивного металлического кольца, угнездившегося в его сердце.

Сам разлом доминирует над похожим на пещеру бальным залом, как будто механизм оказал услугу помещению вокруг себя. Синий свет струиться с каждой искривленной поверхности, отражаясь миллион раз в осколках зеркал, которые когда-то выстраивались вдоль дальних стен. Сцена, на которой когда-то стояли Лили и Тарвер рядом с Родериком Лару, разбита вдребезги, ее обломки разбросаны по яме перед нами. Огромный потолок с иллюминаторами, когда-то смотревшими в космос, исчез, оставив зазубренную пустую дыру, в которой не видно ничего, кроме тускло-красноватой черноты коринфского ночного неба.

Голос, который мы слышали, продолжает разносится как один длинный поток слогов, что распадаются на слова, только когда мы приближаемся, прячась за упавшей колонной.

— …подумал, что пикник будет приятным, таким же, как любила твоя мама. Только ты и я, моя дорогая девочка… ничего не изменилось. Теперь уже ничего не изменится.

Мои глаза выхватывают темный силуэт слева от разлома, и когда свет из разлома поднимается и опускается снова, я различаю его черты: Родерик Лару. Он скорчился на полу, все еще одетый в грязную, рваную, сальную от пота вечернюю одежду, в которой он был на торжестве. На мгновение мне кажется, что он обращается к самому разлому, но тут из-за него появляется вторая фигура.

Лили тоже до сих пор одета так же, как в ночь крушения «Дедала». Но в отличии от грязной одежды ее отца, ее наряд безупречен, как будто она только что приготовилась к празднику. Ее черное платье ниспадает гладкими складками, двигаясь как шелк, когда она проходит мимо отца, даже не взглянув на него. Ни один волосок не выбился из прически, только один локон падает ей на шею.

— Конечно, папа, — бормочет она, и ее голос отдается странным эхом, словно доносится не из одного места. — После того, как мы поможем всем остальным.

— Конечно, — повторяет он. — Конечно, конечно… разломы… чтобы везде было безопасно. Никогда больше никого не теряй. — Его бормотание продолжается, потом стихает, и, несмотря на вспышку ненависти и отвращения, со мной происходит что-то настолько удивительное, что на мгновение у меня перехватывает дыхание, и я прижимаюсь к колонне.

Я чувствую жалость.

Рядом со мной раздается тихий щелчок. Джубили снимает пистолет с предохранителя. Мое сердце колотится, желудок болит, и я слышу, как ее дыхание дрожит. Я не знаю ни Тарвера, ни Лили. Я ненавидела их обоих, потому что они были частью Лару, привязанные к тому, кому я хотела причинить боль больше всего во всей Вселенной… но я ненавидела их на расстоянии, как вы ненавидите плохую погоду или пробки. Я никогда не ненавидела их самих. Не по-настоящему. В те короткие мгновения на «Дедале», прежде чем все рухнуло, они мне действительно понравились. Спокойный юмор Тарвера, остроумие Лили. Их преданность друг другу.

Но теперь мы должны уничтожить их обоих.

— Папа, — внезапно раздается голос Лили, прерывая неразборчивый монолог, доносящийся с пола. — У нас гости. Ах, ты хитрая штучка.

Мое сердце сжимается, глазами я встречаюсь с Джубили, затем с Флинном, прячась за колонной. Я уже собираюсь поднять голову и посмотреть поверх колонны, чтобы отвлечь Джубили, когда третий голос останавливает меня.

— Да я и не пытался прятаться, — раздается голос с противоположной стороны зала. Выглянув из-за края колонны, я вижу, как Тарвер пробирается вниз, в провалившийся бальный зал, и из-под его сапог стекают струйки пыли и мусора. Мне вспоминаются слова Мори. Они там. Она имела в виду не только Лили и ее отца. Голос Тарвера низкий, почти готовый к диалогу. — Я недостаточно умен для этого.

— Просто большой, тупой солдат? — Лили произносит слова так, будто они имеют значение. Я вижу ее улыбку отсюда.

Тарвер вздрагивает и останавливается на полу разрушенного бального зала.

Я осматриваю темноту за ними. Надежда и страх посылают по крови панику, когда она мчится мимо моих ушей, но я нигде не вижу никаких признаков Гидеона. Возможно, они отказались от своего плана запечатать разлом. Возможно… я задерживаю дыхание.

— Зачем ты здесь? — спрашивает Лили, поворачиваясь к нему лицом, разглаживая складку на платье. Движение настолько человеческое, настолько привычное, что я вздрагиваю, видя его в сочетании с выражением ее лица. Ни один человек так не ненавидит.

— Ты не знаешь? — Тарвер поднимает брови. — Ты не можешь просто прочитать мои мысли, разгадать мой план?

— Только не с этой мерзкой безделушкой в кармане, — отвечает она, словно комментируя faux pas* в моде. — Но я знаю тебя и не думаю, что ты пришел один и без плана. Я не думаю, что ты всех своих друзей оставил снаружи. — Глаза Лили скользят по теням, и на мгновение она морщится, но, кажется, она не может найти Гидеона… или нас. — Между прочим, дела у них там идут не очень хорошо. Цифры против них.

Тарвер сжимает челюсти, но он явно заставляет себя расслабить их, расправляя плечи.

Лили тихо смеется.

— Я вижу, как ты стараешься. Я уверена, ты думаешь, что сможешь «спасти» меня в последнюю минуту.

— Не тебя, — бормочет Тарвер. — Лили.

Но она продолжает, как будто он ничего не сказал, как будто она не замечает разницы между тем, кто она сейчас и кем она была раньше.

— Хотя, это не сработает… и знаешь почему? Если хочешь, я открою тебе секрет. — Она направляется к нему и останавливается в пару шагах, на расстоянии вытянутой руки.

Тарвер молча смотрит ей в лицо. Он вооружен, я вижу оружие в кобуре, но его рука далеко.

— Ты не можешь спасти меня, — говорит Лили наклоняясь, словно делясь каким-то глубоким, личным секретом сценическим шепотом, — потому что я уже мертва.

Пальцы Тарвера скручиваются в кулаки. Свет из разлома резко очерчивает черты его лица, вырисовывая тени линии мышц, когда он сжимает челюсти. Лили просто смеется тем же сладким серебристым смехом, который я слышала на шоу знаменитостей и пресс-конференциях, и гладит его по щеке.

Она отворачивается, и это снова заставляет Тарвера пошевелиться. Шаг, который он делает за ней, прерывистый. В голосе сквозит срочность.

— Постой. Я знаю, что ты там. Лили, послушай меня. Я знаю, ты меня слышишь. Продолжай бороться… держись.

— Как сладко. — Лили, кажется, ничуть не встревожена, но останавливается, и я вижу, как она поворачивается к Тарверу. Он выглядит почти… облегченно.

По спине пробегают мурашки, когда до меня доходит: Тарвер отвлекает ее. Он хочет выиграть Гидеону время, где бы тот ни был, чтобы попытаться осуществить их план. А это значит, что у нас может быть только несколько мгновений, чтобы действовать, прежде чем они рискнут взорвать разлом и дать Лили доступ ко всей силе, которая ей когда-либо была нужна.

Я оглядываюсь на остальных и вижу, как Флинн молча достает из кармана щит-барьер и вручает его Джубили. Ее рот мучительно кривится, когда она прячет его под жилет. Мы не знаем, как далеко простирается его защита, и если мы разделимся, мы не лишимся нашего последнего выстрела. Затем, по кивку Джубили, мы все выползаем из-за колонны. План Тарвера и Гидеона не сильно отличается от нашего: только мы с Флинном отвлекаем ее от Джубили, а не Тарвер покупает Гидеону время, чтобы тот добрался до разлома и внедрил вирус.

Лили стоит к нам спиной, но для Тарвера мы на прямой видимости, и как только мы двигаемся, он настораживается. Теперь его рука тянется к пистолету на бедре, глаза обшаривают нас. Лили поворачивается, двигаясь так же грациозно, как настоящая Лили. Она не могла быть более непохожей на оболочку, ползущую по обломкам.

Флинн быстро поднимает руки, и я следую его примеру.

— Мы безоружны, — говорю я дрожащим голосом.

— Что за вечеринка, — бормочет Лили. Ее рыжевато-золотистая бровь приподнимается в изумлении, хотя, несмотря на то, что я отвлеклась, часть моего сознания отмечает, что ее улыбка немного натянута. — Мне любопытно… чего вы хотите добиться? Я могу передвигаться быстрее любого из вас, и я умнее вас всех. У меня были годы, чтобы изучить ваш вид. — Ее взгляд останавливается на Флинне, губы кривятся. — И в чем, собственно, проблема? — Она приподнимает идеально наманикюренную руку, указывая на него пальцем. — Ты привел еще одну. — И безошибочно ее рука поворачивается, указывая на Джубили, где та кралась вдоль стены в почти полной тишине.

Губы Джубили сжимаются в оскале, она застывает на месте. Я не знаю, пытается ли она отвлечь Лили от пистолета в руке, или ее ярость настоящая. Возможно и то и то.

— В чем его проблема? На твоих руках кровь сотен тысяч людей. Ты даже не притворяешься, что тебе все равно! Новэмбэ горит вокруг нас, и…

— Это Коринф. — Лили плавно перебивает ее, в ее голосе сквозит скука. — Новэмбэ был много лет назад. — Она делает паузу, затем ее губы раздвигаются в улыбке. — О, теперь я понимаю. Ты пришла не с моим Тарвером… ты здесь для чего-то другого. Ты пришла убить меня? Ваша маленькая группа легко распалась, не так ли?

— Легко? — Я нахожу свой голос, выдавливая слова. Я должна вернуть их внимание к себе. — Смерть целых городских секторов — это ничто? Просто неудобство?

Тарвер, как и Лили, переводит взгляд на меня, и я вижу, как Джубили поднимает пистолет. Я знаю, что малейший проблеск моего взгляда выдаст меня. Взгляд Лили начинает поворачиваться к Джубили, и я знаю, что как только она ее увидит, то сможет отбросить ее в сторону так же легко, как и Тарвера на «Дедале». Мои чувства обострились почти до невыносимой интенсивности, мир сузился до одного движения, когда палец Джубили нажмет на спусковой крючок.

Один выстрел, предупредила нас Санджана.

Затем раздается выстрел, сотрясающий воздух и мои уши, и он возвращает меня на борт «Дедала» в момент после выстрела из пистолета, а потом я оказываюсь на Эйвоне рядом со взрывом. Я сжимаюсь и опускаюсь на пол.

Только когда я выпрямляюсь и реальность берет верх надо мной, я поднимаю глаза и вижу, что Тарвер стоит с пистолетом в руках. Пистолет древний, из тех, что стреляют пулями. Должно быть, он нашел его в подземном городе и он направлен прямо на Джубили.

Обломки ее пистолета разбросаны вокруг ее ног, и она, потрясенная, баюкает свою руку. Какая-то отрешенная часть моего сознания пытается вычислить шансы, кто сделает следующий выстрел… из чьей руки будет выбит пистолет.

— Ты в порядке, Ли? — тихо и напряженно спрашивает Тарвер, и какое-то время мы тупо смотрим на него, пытаясь понять вопрос. — Твоя рука.

Она кивает с пепельно-серым лицом, затем смотрит на Флинна, который все еще вооружен вторым из двух наших пистолетов, что мы достали из-под прилавка магазина.

Тарвер проследил за ее взглядом и тоже посмотрел на Флинна.

— Хочешь попробовать? — спрашивает он по-прежнему тихим, пугающе спокойным голосом. Но Флинн только качает головой, не в силах отвести взгляд от Джубили, сидящей на полу среди обломков ее пистолета.

Мое тело покалывает от шока, в ушах все еще звенит от выстрела. На какое-то мгновение мне кажется, что мой разум полностью сдается, когда я замечаю расплывчатую тень где-то за и над разломом, которая постепенно перемещается. И тут я понимаю, что вижу.

Гидеона.

Он медленно спускается из зазубренной дыры на крыше. Снаряжение и веревка позволяют ему спускаться бесшумно. Я не вижу его лица с такого расстояния, но он останавливается на полпути, и почему-то я знаю, что он смотрит на меня. Я отвожу глаза, пока кто-нибудь еще не увидел, что вижу я, и с усилием поднимаюсь с пола, чтобы он понял, что со мной все в порядке.

Тарвер привлекает внимание Лили к себе… внимание всех присутствующих. Я изо всех сил стараюсь не сводить глаз с Тарвера, но, хотя мне всегда удавалось контролировать даже самые незначительные изменения в выражении лица, мне вдруг становится трудно ничего не выдать наблюдая за Гидеоном. Изо всех сил я стараюсь не привлекать внимания к юноше, тихо крадущемуся в темноте, несущему вирус, который либо наша последняя надежда остановить ее, либо конец света.

* faux pas (франц.) — неверный шаг ложный шаг, промах, ошибка

Из своей тюрьмы я тянусь к девушке, которую они вернули. Я улавливаю вспышки ее жизни ее глазами, настолько краткими, что она не может знать, что я был там. Море лиц и камер направлено на нее, когда она описывает кораблекрушение. Блеск драгоценного камня, зажатого между двумя пальцами, и лицо молодого человека, смотрящего на нее. Дом, наполовину построенный в пустыне. Небо усыпанное звездами.

И голубоглазый мужчина.

Каждый раз, когда я вижу его, я толкаюсь сильнее, но ум девушки силен. Она приближается все ближе и ближе к моей тюрьме, а я все еще не могу прорвать ее защиту. Все, что мне нужно — это один шанс, один миг, чтобы проскользнуть в ее разум, сбежав из моей тюрьмы навсегда.

Затем еще одна вспышка. Блондинка в бальном платье с оружием в руках. Сокрушительный звук. Слепящая боль пронзила нас обоих.

И на мгновение защитные стены Лили Лару падают.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГИДЕОН

ГОРЛО НАПОЛОВИНУ сжалось от паники, и только когда София шевельнулась, я смог начать дышать. Я заставляю дрожащие руки успокоиться, сгибаю пальцы и снова ползу вперед.

— Лили, дорогая, — зовет месье Лару со своего места на полу. — Ты не можешь просто избавиться от них?

Я и забыл, что он здесь, и судя по тому, как остальные поворачивают головы, они тоже.

— Из-за их маленьких игрушек так трудно понять, где они, — отвечает Лили. — Так что щиты-барьеры простираются достаточно далеко, чтобы защитить меня… защитить всех нас, так как ни у кого еще не почернели глаза. — Нам не хватает только Гидди, — продолжает она, и за этой улыбкой, за этим прозвищем, которое бесит меня в ее устах, слышится стальная нотка, которая посылает ледяную стрелу прямо вниз по моей спине. Добыча, говорит этот голос. Вот кто ты такой. И я хочу поиграть с тобой.

— Чертовы мальчики Маршанты, вечно опаздывают, — бормочет Лару.

— Мой отец не понимает, — обращается Лили смотря в глаза Софии, которая стоит слегка покачиваясь. — Он решил увидеть то, что видит сейчас. Как он сможет взглянуть правде в глаза? Он отнял у меня свободу. Мою жизнь. Мою смерть. Он забрал все, ради собственной выгоды. — На мгновение мне кажется, что она скажет что-то еще, но ее глаза закрываются, плечи расправляются, и напряжение поет в ее теле. Прерывисто вздохнув, она снова выпрямляется.

— Остальные, — продолжает Лили, — тоже не понимают. Остальные из моего вида, по ту сторону разлома… они хотели узнать, стоит ли изучить человечество, стоит ли учиться у него. Мы были одни в нашей Вселенной, пока ваши корабли не начали прорываться сквозь нее, и мы решили, что есть что-то, что можно приобрести, связавшись с вами. — Она резко выдыхает с отвращением в глазах. — Они ничего не понимают. Я здесь с самого начала. Я видела, что вы такое на самом деле.

— Лили? — голос Лару дрожит… в нем слышится резкость, нечто грубое. Это та его часть, которая понимает, что происходит, погребенная под слоями умышленного непонимания и зарождающегося безумия.

— Пятеро вас, — шепчет Лили, не обращая внимания на отца, — и эта безвкусная, полоумная идиотка Лили, которую я вынуждена носить. В итоге шесть душ, чьи судьбы переплелись таким образом, что вы никогда не сможете постичь, встали на этот путь, чтобы оказаться здесь. Каждый из вас видел худшее в человечестве, и вы должны были показать нам, стоило ли с вас познавать.

Хотел бы я иметь возможность остановиться, пошатнуться после этих слов. От мысли о том, что нашим путям суждено было пересечься, что я всегда должен был оказаться здесь, лицом к лицу с девушкой, из-за которой умер мой брат. Будучи влюбленным в девушку, чей отец погиб при взрыве, который в результате свел Джубили и Флинна вместе, которые теперь наблюдают, как бывший капитан Ли смотрит на лицо Лили с таким большим чувством в глазах. Мне становится трудно дышать.

— Но правда, — продолжает Лили с горящими глазами, — в том, что мы никогда не нуждались ни в ком из вас. Нам никогда не приходилось заглядывать дальше человека, который открыл самую первую дверь.

Наконец она поворачивается и смотрит на Лару, все еще лежащего на полу, который смотрит в ответ на нее с трогательной надеждой в глазах.

— Начнем с нашего хранителя, — шепчет она. — Мы причиним ему такую же боль, какую он причинил нам. Мы заберем у него его семью, и все, что он знает, и каждую душу, которая когда-либо прикасалась к нему. И тогда мы навсегда закроем для вас наш мир, отрежем вас друг от друга и не дадим вам распространиться, как болезни, которой вы являетесь. Мы будем держать его в живых, чтобы он наблюдал. А потом, когда он поймет, что натворил, мы оставим его, воющего, в темноте, которая поглотит вас всех.

Джубили ахает, прижимая руку к животу, словно ее ударили. Она покачивается на ногах, ее взгляд отстранен. Она сейчас в каком-то другом месте, в какой-то другой момент.

— Ли? — Тарвер делает шаг вперед, затем резко останавливается, когда Лили поднимает руку, запрещая ему двигаться. Но Флинн уже рядом с ней, его рука ползет к пистолету на бедре. Не знаю, хватит ли у него духу выстрелить.

— Один из моего вида сказал ей нечто подобное в другом месте, — отвечает шепот. — Я видела это в ее сознании на корабле, прежде чем… — ее рука поднимается, затем опадает, пальцы разводятся, чтобы небрежно сымитировать взрыв и крушение «Дедала». — Мне очень нравится, как это звучит. Кажется справедливым, не так ли?

Я заставляю себя двигаться, я уже так близко к разлому, чувствуя, как флэшка в кармане давит на бедро. Такой маленький сосуд для такого смертоносного оружия, для вируса, который я создал по записям Санджаны. Моя единственная пуля. Мой единственный шанс.

Внезапно Лили начинает дышать с трудом, наклоняет голову и поднимает руку, чтобы провести ею по волосам. Первый признак чего-то неуютного, растрепанного.

— Осторожно, — говорит София, поднимая подбородок. — Ты испортишь прическу перед камерами. — Теперь она тянет время… время для меня.

— Вряд ли, — отвечает Лили, но за ее весельем скрывается напряжение. — Они пытаются прорваться. Я им не позволю. — Слова произносятся шепотом, почти про себя, при этом ее взгляд устремлен на разлом, на дверь в ее Вселенную.

— Лили, я… — месье Лару хочет что-то сказать, но Лили останавливает его поднятой рукой.

— Извините его, — говорит она с такой легкостью, будто он доставляет неудобство, как какой-нибудь дядя, который слишком много выпил за обедом. — Семья. Знаете, как это бывает.

София делает шаг вперед, и хотя все ее тело сотрясает дрожь, какая-то сила удерживает ее позвоночник прямо.

— Нет, — говорит она тихо, но отчетливо.

— Прошу прощения? — Лили поднимает одну бровь.

— Мой отец умер, благодаря тому, что он сделал. — София указывает дрожащим пальцем на Лару. — Так что у меня больше никогда не будет шанса узнать, как оно бывает. Джубили потеряла родителей из-за того, что он сделал. Флинн потерял сестру в войне, вызванной тем, что он сделал. Гидеон потерял брата, благодаря тому, что он сделал. И Тарвер… — ее голос срывается, и она судорожно втягивает воздух, заставляя себя продолжать. — Тарвер потерял Лили из-за того, что он сделал.

Я делаю еще один шаг вперед… я уже так близко к разлому, что голубые искры освещают мне путь. Треск электричества искажает их голоса в моих ушах, заставляя каждый волосок на моих руках встать дыбом. Создается впечатление, что каждым шагом я будто прохожу сквозь паутину.

Они пытаются прорваться.

Так она сказала. Она имеет в виду остальных шепотов. Синие искры вспыхивают и толкаются, центр разлома ярко светится. Они пытаются прорваться… а она не хочет этого.

Это значит, что она не хочет, чтобы они попали сюда?

— Получается, вы не можете простить его, — предполагает шепот под кожей Лили, глядя на дерзкую фигуру Софии. — И все же вы, кажется, возражаете против его наказания. Вы же должны это приветствовать.

— Нет, — снова говорит София.

— Нет?

— Каждый из нас держал свое сердце открытым, несмотря на то, что он сделал. — Руки Софии сжаты в кулаки. — В нас осталась любовь. В нас осталась вера. Даже этот монстр чувствует любовь. Он позволил своей любви к дочери управлять его действиями.

— Любовь, — повторяет Лили пропитывая это слово крайним отвращением. — Когда-то мы думали, что ей можно восхищаться, научиться ею от вас. Оказалось, это просто часть болезни, которую вы называете человечеством.

Флинн и Джубили стоят бок о бок, переплетя руки. В другой руке Флинн сжимает оружие, сжав челюсти.

Тарвер смотрит на Лили, на его лице написано отчаяние.

— Любовь, — эхом отзывается София, но с нежностью, болью в голосе, которая является полной противоположностью этому отвращению. — И доверие. И самое главное, о чем ты забыла в своих разговорах о судьбе и предопределенных путях… выбор. Вот что делает нас людьми. Любовь и доверие — это то, что мы все выбирали несмотря ни на что, снова и снова.

Любовь и доверие. Вот, что делает нас людьми.

Они могли бы быть со мной, если бы я только мог прыгнуть. Если бы мы только могли прыгнуть.

Я вытаскиваю флэшку из кармана и медленно, осторожно переношу свой вес вперед. Луч света, проникающий через разрушенный корпус «Дедала», освещает мое лицо, когда я подхожу ближе, и София поворачивает голову, чтобы встретиться со мной взглядом.

Жаль, что у меня не было возможности сказать ей.

Агония горит на лице солдата, когда он понимает, что я не его девушка. Ужас захлестывает тысячи разумов, когда корабль начинает падать. Миллионы голосов смолкают, когда вспыхивает город. Легкость, с которой я могу крутить их умами, вся сила этой девушки теперь моя.

Все это меркнет по сравнению с тем, как рушится разум голубоглазого. От его отчаянного желания верить, что я все еще его Лили, все еще его маленькая девочка в его руках с волосами персикового цвета и мечтательными голубыми глазами. Месть гораздо слаще, чем я мог себе представить.

Его я оставлю напоследок. Я позволю ему увидеть меня, понять сердцем, что я забрал у него дочь, пока он пытается убедить себя во лжи. Пытка в его собственной душе гораздо сильнее, чем любая боль, которую я мог бы причинить ему сейчас.

Но остальные люди… они заслуживают справедливости.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

СОФИЯ

МНЕ ПРИХОДИТСЯ ОТВЕСТИ ВЗГЛЯД. Я не могу позволить Лили проследить за моим взглядом и заметить Гидеона, и я не могу позволить Джубили или Флинну увидеть его, на случай, если они запаникуют и попытаются застрелить Лили. Но я не могу оторвать от него глаз. Голубое сияние разлома омывает его лицо.

Я чувствую на себе взгляд Лили. Ее ненависть едва не ставит меня на колени. Там ничего нет, ни намека на то, что девушка, которую я встретила на «Дедале», все еще там. Затем она поворачивается и видит Гидеона, наполовину скрытого за разломом.

В мгновение ока все разворачивается кадр за кадром: Тарвер ныряет за Лили, отчаянно пытаясь дать Гидеону шанс с вирусом… Джубили выхватывает оружие у Флинна и перекатывается в поисках укрытия… Лили выбрасывает руку, чтобы отбросить в Джубили упавший кусок мрамора, лежащий у дальней стены… Флинн издает бессловесный крик и бежит к Джубили, которая теперь лежит неподвижно.…

Лили поворачивается к Гидеону. Она рычит от ярости, вызывая невероятный рев из своих человеческих легких. Она поднимает обе руки, и корабль вокруг нас начинает завывать с ней дуэтом, скручивая металл и вырывая его из швов. Дрожь пробегает по всему этажу, и пол под Гидеоном яростно дергается, заставляя его упасть со своего места у разлома.

Кажется, что он висит в воздухе вечно, как и мое сердце с ним. Затем он падает на пол, флэшка вылетает из его руки. Он оказывается на четвереньках, бросается за ней. Я предупреждающе кричу, когда отрывается кусок крыши и падает прямо на флэшку, вдавливая ее в пол. Он вдавливает в пол все наши последние надежды, и меня отшатывает. Дыхание вырывается из легких.

Огромный пласт потолка рушится на разбитую люстру, лежащую на полу, поднимая в воздух брызги сверкающего стекла. Я ныряю в укрытие, когда смертоносные осколки дугой проносятся по воздуху.

— Лили, пожалуйста! — кричит Тарвер, пробиваясь к ней, когда она поворачивается к разлому, который теперь пульсирует ярче, чем когда-либо, отбрасывая синий свет на каждый сантиметр разрушенного бального зала. Я больше не вижу ни Флинна, ни Джубили, ни месье Лару.

Лили даже не оборачивается. Она просто поднимает руку, и Тарвер отлетает. Он с тошнотворным шлепком ударяется о стену. Пистолет вываливается из его руки и рикошетом отскакивает от вздымающегося пола, падая к моим ногам. Как только он, шатаясь, оказывается в вертикальном положении, его взгляд сосредотачивается на мне.

Пистолет в пределах досягаемости. Вирус может и пропал, но у нас все еще есть шанс. Все, что мне нужно сделать, это наклониться и поднять его. Нацелить его на сердце Лили. Она стоит лицом к разлому. Я успею пошевелиться прежде, чем она обернется.

Мгновение зависает, энергия из разлома поднимает волоски на моей коже, потрескивает на моем лице, наполняя мой рот привкусом металла.

Гидеон, шатаясь, поднимается на ноги, и наши глаза встречаются. Я сказала ему, что он не знает меня и не может любить. Не может доверять, значит не может любить меня.

Но дело было не в этом. Речь никогда не шла о Гидеоне, или о желании подпустить его к себе, или веры, что он из тех людей, которым может понравиться то, что он там найдет.

Это всегда была я. Я так долго убеждала других доверять мне, что больше не доверяю себе сама. Своему собственному сердцу. Собственным инстинктам и вере.

Своему выбору.

Мои мышцы напрягаются, готовые к движению. Я смотрю в тепло-ореховые, зеленые глаза Гидеона, с отблеском голубых огоньков.

Вот что я знаю: я люблю его.

Вот, во что я верю.

Я не та, кем меня сделал Лару. Я больше не та девушка, что была на «Дедале». Я выбираю кто я, каждый день. И сейчас я выбираю быть собой.

В этот момент мне не нужно читать мысли Гидеона, чтобы заглянуть в его сердце, чтобы разделить его мысли: он любит меня. Всю меня. Хорошее, плохое. С борьбой между ужасными порывами, которые я никогда не смогу разделить, и проблесками надежды на то, что я слишком напугана даже прошептать. Он видит меня всю.

Они пытаются прорваться, сказала Лили, и в это мгновение, которое тянется целую вечность, я знаю, что делать. Я знаю, что то, что мы с Гидеоном воображали в галерее правда. Они могут видеть нас, они знают нас. Шепот Лили сказал это сам.

Вы должны были показать нам, стоило ли с вас познавать.

Остальные шепоты в своей Вселенной по ту сторону разлома наблюдали за нами. Судили нас, испытывали нас, расставляли нас, как фигуры на доске, чтобы понять, кто мы. И если Гидеон знает меня, любит меня, доверяет мне, я смогу выучить этот урок в ответ. Если мы и все наши друзья, и союзники можем сделать выбор и принести жертвы, которые исходят из наших сердец, тогда я готова к тому, что нас будут судить.

Я пропущу шепоты. Я закорочу разлом, как когда-то это сделали Тарвер с Лили. Я сделаю свой прыжок веры… и поверю в их выбор.

Гидеон протягивает мне руку, и я осознаю, что он понимает мои намерения, что он со мной во всех смыслах этого слова.

Я оставляю пистолет и все, что он сделал со мной. Я бросаюсь бежать, смутно сознавая, что Тарвер что-то кричит, что Лили яростно визжит, отбиваясь от него. Что она должна быть в состоянии раздавить его одной мыслью, и все же она борется, толкает его руками, кричит, чтобы ее отпустили. О том, что я, должно быть, уже за пределами досягаемости щитов-барьеров, и все же мой разум принадлежит мне. Я спотыкаюсь о кучу обломков и карабкаюсь по ним, царапая ладони и колени, используя толчок адреналина, который приносит боль, чтобы двигаться намного быстрее. Я бросаюсь вперед и чувствую, как ладонь Гидеона хватает мою. Тепло его прикосновения более реально, чем что-либо еще.

Я выбираю тебя.

Наши пальцы переплетаются, словно две половинки одной подвески, и мы вместе прыгаем в разлом.

Остальные дети, те, за которыми мы должны были наблюдать и судить, роятся вокруг меня в тщетной попытке убить Лили или спасти ее, но сейчас они ничего не значат. Я познал человечество. Если мои братья еще не научились делать выбор, то я сделаю выбор за всех нас. А тех, кого не убьют, когда их связь с нашим миром будет разорвана, я найду сам и уничтожу.

Теперь так легко увидеть выбор, который сделают эти пять душ. Некоторые могут выбрать попытку убить меня… остальные вместо этого будут пытаться спасти меня. Что бы они ни выбрали, они потерпят неудачу.

Но потом я вижу, как двое из них бегут к самому разлому, двигаясь слишком быстро, чтобы я мог остановить их. Выбор, которого я не видел. Решение, которое я не мог предсказать. Я протягиваю руку, чтобы отобрать их разумы, но что-то тянет меня назад, сила, исходящая из меня, голос, говорящий «НЕТ».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ЛИЛИ

ЛИЛИ.

Это приходит как свет в темноте. Не голос, не мысль, а прикосновение чего-то неуловимого, как теплый ветерок… хотя нет ни воздуха, ни тепла. Только это ощущение: Лили.

Я цепляюсь за него, отчаянно нуждаясь в этом проблеске чего-то в мире ничего, и он ведет меня вперед через пустоту, пока я не ощущаю еще одно прикосновение, а затем еще, и затем внезапно я окружена другими, такими же, как я, ошеломленными тем, что я снова стала частью их.

Я уже была здесь.

Да.

На планете… когда я была кем-то другим. Кем-то еще.

Лили Лару.

Я помню. Вы…

Мы… их имена приходят не в словах, а в порыве чувств. Миллиарды разумов вместе, бесконечные мысли, объединенные, как каждый цвет во Вселенной, формирующие ослепительную, прозрачную истину, которая, если бы я дышала или говорила, заставила бы меня закричать. Мы привели тебя домой.

Домой?

Когда мы дали тебе жизнь, мы сказали, что тебе не время к нам присоединяться. Ещё нет. Но мы видели, что мы сделали с тобой, и ты можешь остаться с нами, если хочешь. Стать одной из нас.

Все мое «я» все еще болит и пульсирует от силы того, что они есть, и из-за желания присоединиться к ним, по-настоящему понять, становится трудно думать.

Но… есть кое-кто, кем я должна быть. Была волна, которая принесла меня сюда, воспоминания приходят бессвязными вспышками. Пара соединенных рук, две души, чей выбор принести себя в жертву открыл дверь в этот мир. Существо в моем теле пыталось остановить их, когда я собрала последние силы, чтобы оттащить его назад. НЕТ… ты не причинишь им вреда. Существа по ту сторону двери смогли прорваться, чтобы вернуть измученное существо в их мир.

И есть кто-то, чье лицо — единственный образ, который могут вызвать мои ослепленные мысли, как после того, как я смотрю на солнце.

Тарвер.

Ты — энергия, ты — от света. Он — человек, уникальный, один из миллиардов. Мы не можем привести его.

Я хочу назад.

Мы должны были принять решение с тех пор, как первый корабль твоего народа пронзил тишину — то, что вы называете гиперпространством. То ли закрыть дверь между нашими мирами, то ли оставить ее открытой. Вы затопили наш мир образами, словами и идеями, настолько мощными, что, если их не остановить, они уничтожат нас. Боль, одиночество, ненависть, а также прекрасные вещи, такие как любовь к семье, к любимым, к друзьям, вера. Мы узнали это от тебя. И от пятерых, кто пришел спасти тебя.

Вы следили за нами? Все это время?

Время для нас не совсем то же самое, что для вас. Мы видим все возможности будущего. Мы должны были следовать за теми, кто познал боль, утрату и ярость, ибо нечестно наблюдать за теми, чья жизнь свободна от печали.

И что это… судьба? Что мы все собрались здесь, в этом месте?

Небольшие подталкивания, здесь и там. В клетках твоего отца мы мало что могли сделать. Но крошечные изменения — обеспечение двух выживших в смертельной катастрофе, или предотвращение взрыва, унесшего жизнь повстанца, или привлечение внимания хакера к определенной личности — это мы сделать могли.

Нет. Я отказываюсь верить, что все это было предопределено. Что мы просто марионетки, играющие под вашу дудку.

Нисколько. Мы видим возможности, Лили. Мы знаем, что может случиться, а не что произойдет. И если мы чему-то и научились, наблюдая за вами, так это тому, что человечество никогда не перестает удивлять нас. Ваши действия — это ваши собственные действия. Ваш выбор, хороший или плохой, за вами. Как и выбор твоих спутников.

И вы основываете свое решение навсегда отрезать нас от гиперпространства, на том, хорошие ли мы люди?

У нас нет желания уничтожить ваш вид. Мы знаем, что один, одинокий, сделал бы это. Но мы стремимся лишь сохранить существование нашего собственного мира. Мы дадим вашим мирам достаточно времени, чтобы подготовиться к разделению, стать самодостаточными или переселить их население. Тогда мы бы укрепили стены между нашими Вселенными так, чтобы ваши двигатели, ваши сигналы больше не могли пройти.

Вы говорите, что должны принять решение. Значит, вы еще не решили?

Мы ждали возвращения последнего эмиссара.

Вы… вы имеете в виду существо, которое захватило меня. Использовало меня, чтобы убить всех этих людей, угрожало тем, кого я люблю, угрожало всему нашему образу жизни?

Да.

Мой отец пытал это существо… это ужасно, то, что с ним случилось, но нельзя судить о целом виде по действиям одного человека. Среди нас есть монстры, это правда. Но есть и герои. Есть люди, которые борются с такими, как он. Которые никогда не перестанут бороться с такими, как он.

Наш выбор еще впереди. Если взорвать этот разлом навсегда и позволить нашему виду исследовать ваш мир, чтобы понять его, не будет никакой гарантии, что ваши человеческие качества не уничтожат нас, как они уничтожили нашего последнего эмиссара. Или, возможно, это раз и навсегда свяжет вашу Вселенную с нашей, гарантируя выживание нашего вида и сохранение нашего мира. Мы можем отправить тебя обратно к ним, или оставить здесь с нами, если хочешь, но откроем ли мы врата, чтобы присоединиться к вашему миру, или закроем навсегда их для вас… мы пока решить не можем.

Почем нет?

Из всего, чему научило нас человечество, самым странным для нас является выбор. Для нас все возможно, и все, что может быть, будет. Выбирать то или иное существование… это человеческая способность формировать свою судьбу. Нам нужна ваша помощь.

Я позволяю своим мыслям открыться им, мое чувство себя размывается по краям, когда я пытаюсь почувствовать, что они чувствуют, понять, что они впитали от нас. Здесь ярость, кипящая сила, как шторм, который вот-вот разразится. Это то, чего боятся шепоты — огня, пожирающего их мир.

Я позволяю им прикоснуться к моему горю из-за смерти Саймона, вновь открытой ране из-за смерти моей матери много лет назад, печали и вины из-за того, что я была одной из немногих выживших с «Икара». Я позволяю им увидеть мой гнев на отца, мучительный укол предательства, кипящую ярость на существо, которое использовало меня, чтобы причинить такое разрушение. Затем, с усилием, я тянусь к другим, более глубоким воспоминаниям, проскальзывая сквозь покров боли и ненависти в то, что лежит за ними.

Потому что за этим кроется нечто большее, радуга более глубоких сил, ожидающих, когда их призовут. Радость маленькой девочки, чьи мечты были окрашены в цвет моря. Привязанность мальчика, который был готов защищать свой дом голыми руками и силой воли. Любовь человека, чья вера превосходит смерть, чья сила ощущается как огонь и поэзия.

Огонь девушки, у которой отняли все, и которая все же нашла в себе силы прыгнуть в неизвестность, чтобы открыть эту дверь. Решимость юноши, который протянул руку, чтобы прыгнуть вместе с ней, который в тот момент верил, что мы все достойны спасения, если только у нас будет шанс доказать это.

Этот шанс.

И изнутри, в окружении радости, преданности и верности моих друзей, мерцание ярости снаружи нашей жизни кажется тонким, как бумага.

Когда мои мысли открываются им, я улавливаю слабый вкус их разума. Они намного превосходят все, что я когда-либо знала, вес бесконечных умов, настолько переплетенных, что невозможно узнать, где заканчивается один и начинается другой. Я чувствую то, что мы им дали, волну эмоций и идей, которые они не понимают. Но за страхом, гневом, желанием безопасности, я чувствую что-то слишком знакомое… тоску.

Я делаю паузу, пытаясь облечь свои ошеломленные мысли в слова. Нам всегда было интересно, одиноко ли человечество во Вселенной. Где-то за постоянно расширяющимися границами новых планет и терраформированных лун всегда было ощущение незавершенности, что мы ищем что-то еще. Нечто большее, нечто величайшее, чем мы сами. Быть одному в этой Вселенной — пустота, которую никто из нас не смог бы вынести.

Возможно ли, что, несмотря на все наши различия, несмотря на то, что мы никогда не понимали друг друга, шепоты тоже не хотят быть одни?

Помоги нам в выборе.

Не могу. Я не могу сказать вам, что если вы останетесь и будете учиться у нас, научитесь понимать нас, то ваш вид будет в безопасности. Потому что если вы останетесь, ярость, горе и боль неизбежны. Жить — значит чувствовать все это.

Так вы хотите, чтобы мы ушли?

По эту сторону разлома, в этом мире, нет ничего определенного. Но единственными щитами от тьмы являются моменты, которые приносят свет, и вы видели это в этих людях, в их историях. Они уникальны, и все они одинаковы. Я не могу придумать лучшей брони. И мы можем научить вас, как создавать собственные щиты.

Подумайте обо всем, что вы узнали от нас, обо всем, через что мы прошли, о каждом выборе, который сделали шестеро из нас, что привел нас сюда. Испытав это, почувствовав жизнь, любовь, доверие, веру… вы действительно хотите отказаться от всего этого, чтобы быть в безопасности?

Я жду ответа, но его нет. Я чувствую, как их разум отдаляется от моего, и настойчивый рывок, который я инстинктивно узнаю, привязывает меня к моему собственному миру, к моему собственному телу. На мгновение мне хочется прильнуть к этому миру, к осколкам другого существования, которое ни один человек не сможет по-настоящему понять.

Но я должна позволить всему этому ускользнуть и раствориться в свете, снова окутав себя ревущей тишиной. В мои мысли вползает один образ, пара сцепленных рук… и с ним голос, произнесший: «Я выбираю тебя».

Я не вернусь. Боль — это все, что есть, все, что я есть, все, что я могу дать. Я больше не один из вас, и я не могу снова стать частью вас. Я не могу вернуться домой.

Мы — часть тебя. Ты так долго был один, но ты всегда будешь принадлежать нам.

Больше нет. Я — месть. Я — страх. Я — все, что вы должны оставить позади.

Мы научимся переносить тьму. Они покажут нам как.

Вы не можете понять. Я… я не принесу вам этой боли. Мне было невыносимо видеть, как их разделяют. Пожалуйста, просто отпустите меня. Дайте мне умереть.

Если это действительно то, чего ты хочешь, выбор за тобой. Но мы видели, как ярко светит в темноте, как сладко музыка наполняет тишину. Все эти годы ты знал только тень и безмолвие, и нам так много нужно тебе показать. Спасти тебя.

Я не стою спасения.

Мы все стоим спасения.

Откуда вы знаете?

Мы никогда не можем знать, не по-настоящему.

Но мы верим.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГИДЕОН

КТО-ТО ШЕВЕЛИТСЯ РЯДОМ СО МНОЙ, и когда промаргиваясь, я открываю глаза. Голубые искры все еще мельтешат передо мной и я осознаю тепло Софии на своей груди. Мы в моей берлоге? Она во сне перекатилась на мою половинку кровати?

На мгновение я оказываюсь в невероятно огромном пространстве, мои мысли бегут с бесконечной скоростью… а затем, мгновение спустя, это пространство сжимается, возвращаясь ко мне, пока мир снова не обретает правильный размер и форму.

Правда выплескивается на меня, как ведро холодной воды, наэлектризованная и внезапная. Мы лежим на полу, заваленные обломками разлома, как куча мусора, и я сжимаю Софию в руках.

— Сработало? — шепчет она устало. Затем, словно спохватившись, добавляет: — Мы живы?

Ребра в синяках, плечо болит в том месте, где я, кажется, приземлился на него, но я сажусь, оглядываясь в поисках остальных.

Я сразу вижу Флинна и Джубили. Она бормочет проклятия на другом языке, которому, должно быть, научилась у него, судя по тому, что он похоже понимает его. Я встречаюсь взглядом с Флинном, и он поднимает руку, показывая, что с ними все в порядке.

Проследив за его взглядом, я вижу свернувшись калачиком Тарвера в центре зала. Он начинает выпрямляться, двигаясь так, словно каждая его часть испытывает боль. Как старик.

— …черт возьми, что это было? — стонет Джубили.

— Разрушение разлома освободило шепотов, — отвечаю я, пытаясь подняться на ноги, но безуспешно. — Это сработало на Элизиуме, когда в разлом прыгнули Тарвер и Лили. Это сработало на Эйвоне с тобой. Она сказала, что они пытаются прорваться, и так как она не хотела, чтобы они… мы подумали, может они помогут нам остановить ее.

Рядом со мной София втягивает воздух, когда я произношу имя Лили

— Гидеон, где Лили?

— Она просто… — голос Флинна затихает. — Она исчезла. Ее затянуло в разлом вместе с вами.

Мой взгляд лихорадочно обшаривает зал, и я снова пытаюсь подняться на ноги. Я шатаюсь и падаю на колено, когда мои ноги отказывают. Нет. Нет, нет, нет. Я чувствовал ее в разломе. В то мгновение, когда мы попали в это бесконечное пространство, я почувствовал ее там, я знаю это.

Раннее утреннее солнце пробивается сквозь прорехи в корпусе «Дедала», прогоняя тени, так что ей негде спрятаться. Ее отец лежит в углу разрушенного зала, глядя на разлом, словно проводит какие-то мысленные вычисления или дискутирует с кем-то.

Когда я делаю вдох, беспомощно пытаясь понять, что делать дальше, свет резко меняется. Ленивые, голубые искры разлома становятся неистовыми, и зал темнеет, будто весь свет вытягивается из нашего пространства в одну точку.

Мягкий электрический гул в разломе заполняет пространство без предупреждения, и когда искры становятся невыносимо яркими, он поднимается до пронзительного крика, нарастающего каждую секунду.

С другого конца зала Ли что-то кричит нам, но я не слышу ее из-за гула. Я различаю слова только в последний момент: «убирайтесь». Двигаясь как единое целое, мы с Софией карабкаемся по груде обломков, чтобы укрыться за ней с другой стороны, в это же время Тарвер спешит в другой конец зала, а Флинн и Ли вместе перекатываются за цементную глыбу. Мое сердце колотится, в ушах звенит, легкие сжимаются, зал дрожит… и кажется, что в любую секунду «Дедал» распадется вокруг нас.

Оглушительный рев заглушает оглушительный гул разлома, и перед тем как я закрываю глаза, я вижу, как металлическая рама, содержащая свет, раскалывается на тысячи сверкающих осколков, зависающих в воздухе подобно звездам. Голубые искры змеятся в безумном танце, рассыпаясь вокруг нас.

А потом наступает тишина. Полное молчание.

София первая приходит в движение, ползет назад по куче обломков, что укрывала нас, и протягивает мне руку сверху. Я хватаюсь за нее, переплетая наши пальцы, и забираюсь к ней, приподнимаясь на локтях. Остальные тоже выползают из своих укрытий, чтобы посмотреть. Свет по-прежнему на месте, снова слившийся в высокую овальную форму вокруг разлома. Но там, где когда-то было холодное бледно-голубое свечение разлома, теперь сияет золотым, переливающимся, насыщенным светом.

И механизм, откуда он светил, клетка, исчезла.

В течение нескольких долгих секунд мы просто смотрим на него, пытаясь заставить наши измученные мозги поработать снова, пытаясь понять, что делать дальше. Затем корпус «Дедала» издает дрожащий стон, и мы словно возвращаемся к жизни.

Тарвер встает на ноги, спотыкаясь делает два шага вперед, словно собирается идти прямо в разлом. Но вдруг он резко останавливается, просто глядя на него. Свет играет на его измученном лице.

У основания разлома скорчилась фигура, и она осторожно поднимается на ноги, поднимая облако пыли, которое медленно оседает обратно на землю.

Белая пыль прилипает к подолу ее черного платья, волосы наполовину распущены и падают на спину.

Она больше не безупречна… она великолепна, восхитительна, вернувшийся к жизни человек.

Лили.

Она дрожит, словно от внезапного холода. Пыль окрасила ее рыжие волосы в пепельный цвет. Только теплая рука Софии говорит мне, что это не сон и не галлюцинация. Глаза Лили обшаривают зал, перебегая от одного человека к другому, но особенно бросается в глаза тот, на кого она не смотрит. Она смотрит куда угодно, только не на бывшего солдата у упавшей люстры, чьи глаза неотрывно устремлены на ее лицо.

Никто не произносит ни слова, слишком боясь ее реакции. Никто не хочет разрушить чары, надежду, что ее разум снова принадлежит ей. В тишине есть миллион возможностей, и на этот миг она снова может быть просто Лили, даже если в следующий момент все снова рухнет.

Наконец она нарушает тишину.

— Кто-нибудь, скажите что-нибудь, — шепчет она. — Ну пожалуйста!

— Боже мой, это она. — Это Джубили, которая, шатаясь, поднимается на ноги и нетвердой трусцой бежит к девушке в развалинах. Флинн на шаг отстает от нее.

Округленные, голубые глаза Лили затравленно смотрят на нее. Она испуганно сглатывает, и на мгновение я чувствую ее неуверенность, как свою собственную. Как девушке начать извиняться за попытку уничтожить человечество? Но прежде чем она успевает что-то сказать, Джубили, не колеблясь, бросается к подруге, обнимает ее и высвобождает смех, который лишь слегка истеричен от усталости и облегчения, и руки Флинна обнимают их обоих.

Мои ноги наконец-то повинуются приказу, и я начинаю карабкаться вниз по другой стороне груды разбитого мрамора, за которой мы прятались, все еще держа Софию за руку.

Лили продолжает обнимать Джубили, когда поднимает голову и смотрит в нашу сторону. Она видит меня первым, и я узнаю проблеск, промелькнувший на ее лице — призрак Саймона, которого она видит во мне, и ее улыбка смягчается.

— Спасибо, — шепчет она.

Ее глаза встречаются с глазами Софии, и что-то проходит между ними — узнавание, память, понимание, прощение, все в одно мгновение.

Но она по-прежнему не смотрит на Тарвера, который стоит неподвижно, словно прирос к месту, на котором оказался в тот момент, когда Лили вернулась из пространственного портала. Ее взгляд устремлен куда-то за плечо Джубили. Каждая линия ее тела напряжена, словно она борется с какой-то невидимой силой, пытающейся притянуть свое лицо к себе.

Джубили смотрит на своего бывшего капитана, затем сжимает руку Лили, и они с Флинном, отступая, отпускают ее.

— Лили… — Тарвер не двигается, и если бы я не видел, как шевелятся его губы, то не узнал бы хриплый, убитый горем голос. Потом он делает несколько неуверенных шагов к ней, но останавливается за пару шагов.

Лили морщится при звуке его голоса. На глазах появляются слезы, губы дрожат, руки вцепились в грязное платье. Она закрывает глаза, и слезы текут по ее щекам, когда она резко поворачивается к Тарверу.

— Мне так жаль, — выпаливает она, повышая голос от волнения. Слова сливаются в один поток. — Я не могла остановить его… остановить это… я видела все, слышала каждое слово, но я не могла… это было похоже на то, как я обращалась с тобой на «Икаре», только в тысячу раз хуже, в миллион раз хуже, потому что я тоже чувствовала его ненависть. Боже, Тарвер, ничего из этого…

— Думаешь, меня это волнует? — Тарвер прорывается сквозь поток ее слов, и если ее голос ясен, богат и трепещет от волнения и боли, то его — тих и спокоен. Только хрипота, видимое напряжение в линиях плеч и ног, когда он стоит неподвижно, показывает, что происходит под всем этим.

Лили тяжело дышит, поток слов на время застопорился, и хотя я вижу только ее профиль, я понимаю то, что она не сказала, то, что ясно написано на ее лице… так ясно, что я чувствую, как мои щеки горят. Пальцы Софии сжимают мои, когда она прижимается ко мне.

— Я держалась. — Лили сглатывает, не сводя глаз с Тарвера. Теперь она говорит очень тихо, почти шепотом. — Чтобы я могла вернуться к тебе.

Я не могу сказать, кто из них ломается первым, но внезапно она делает шаг вперед, и Тарвер шагает к ней, а затем он держит ее так крепко, что ее ноги отрываются от пола, а ее руки обвиваются вокруг его шеи. Их губы встречаются и остаются там. Тоска, отчаяние и исцеление в этом поцелуе продолжают распространяться, как теплое сияние разлома позади них. Существа, находящиеся сразу за порталом, посылают каскадом свой расколотый свет в разрушенный бальный зал, купая всех нас в золоте.

Проходит некоторое время, когда Джубили прочищает горло.

— Не знаю, как вы, а я умираю от голода. По-моему, там еще остались крекеры и арахисовое масло, если наше снаряжение не стерло в порошок.

— Э-э… — я оглядываюсь на разлом, на фоне которого выявляется силуэт, что является обнимающимися Тарвером и Лили. — А что насчет них?

Джубили фыркает, ее голос становится сухим, когда она отвечает:

— Я почти уверена, что мы для них сейчас просто отдаленные размытые фигуры.

Мы не слышим возражений от пары, и на мгновение мне кажется, что они даже не услышали ее, но затем Тарвер убирает руку со спины Лили, чтобы изобразить некий грубый жест в сторону Джубили, что заставляет ее расхохотаться.

Пока Флинн и Джубили карабкаются по обломкам, чтобы вытащить свои рюкзаки из-под обломков, мы с Софией медленно сближаемся. Тишина между нами стала другой, наполненная всем тем, что произошло между нами за мгновение до того, как мы прыгнули в разлом.

Выбор, который она сделала, оставив пистолет у ног и доверившись надежде, заставляет ее покраснеть и затаить дыхание. Медленно, неуверенно ее губы изгибаются в улыбке, которую я так люблю… кривой, с одной ямочкой на щеке, которая указывает мне, что она не носит маску, не играет ни в какие игры. Эта улыбка только ее, и она для меня.

— Я чувствую себя по-другому, — шепчет она, все еще сияя золотом в свете разлома.

— Нет, — шепчу я в ответ. — Ты именно та девушка, какой я тебя всегда знал.

Она смягчается в ответ, протягивает руки, чтобы обнять меня за шею, и как раз в тот момент, когда я думаю, что Тарвер и Лили выбрали лучший способ отпраздновать возращение, момент прерывается криком Джубили.

Мы все четверо оборачиваемся, но опасности нет. Кумико Мори обнимает Джубили, а Мэй с Санджаной минуют ее, чтобы пройти в разрушенный бальный зал. Все трое грязные, со следами борьбы, но на лицах усталые улыбки.

— Оболочки пали, — говорит Санджана. — Они рухнули, и теперь некоторые из них начинают просыпаться. Мы знали, что вы должны были… — она замолкает, глядя на новый золотой разлом без клетки.

Я смотрю мимо нее, чтобы встретить взгляд Мэй, и впитываю ее улыбку. Даже после того, как я принес опасность к ее двери, к ее семье, она пришла, чтобы помочь мне. Я никогда не знал, что у Валета есть кто-то, кто сделает это для него. С другой стороны, я не думаю, что она сделала это ради Валета. Думаю, она сделала это ради меня.

Шум с другого конца зала заставляет нас остановиться, и мы обмениваемся смущенными взглядами. Затем слабый стон эхом разносится во внезапно наступившей тишине. Лили отрывается от Тарвера, ее взгляд внезапно наполняется болью… и только когда она бежит к источнику звука, я вспоминаю, что с нами был седьмой человек до того, как разлом взорвался.

Месье Лару.

Когда мы подходим к Лили, она сидит на пыльном, потрескавшемся полу, наполовину протянув руку к мужчине, свернувшемуся в метре от нас. Его волосы поседели от пыли после взрыва. Грязь на морщинистом лице прорезана ручейками слез на щеках. Он обхватил себя руками, втиснувшись в угол обломков. Водянистые голубые глаза устремлены куда-то мимо лица дочери.

— Папочка? — шепчет Лили, дрожащим, неуверенным голосом. — Папа, это я. Лили.

Но титан «Компании Лару», кажется, даже не слышит ее, его глаза не дрогнули. Он что-то бормочет что-то себе под нос, и только когда он выдыхает и слова на мгновение становятся громче, я могу разобрать, что он говорит.

— …и мы все снова будем счастливы.

Я смотрю на Софию, лицо которой мрачно. У нее столько же причин ненавидеть этого человека, сколько и у меня, и все же я вижу в ее глазах отражение своих собственных чувств. Когда я смотрю на крошечную тень человека, скорчившегося на полу, мне трудно найти ту ненависть, ту горькую решимость, которая вела меня после смерти Саймона. Я смотрю на него и ничего не чувствую… я смотрю на него и чувствую… жалость.

Флинн привлекает мое внимание тихим вздохом, и когда я поднимаю голову, он указывает на разлом позади меня. Я поворачиваюсь, сердце колотится, когда мое измученное тело пытается подготовиться к… чему-то. Золотистый туман, шелковистый и эфирный, медленно, нитями выползает из разлома, становясь сильнее и ярче с каждой минутой.

— Что это? — шепчет Тарвер, сидя на корточках.

— Это они, — так же тихо отвечает Лили. — Они собираются снять барьеры. Мы должны… многому у них научиться. И они хотят узнать нас, узнать от нас, что значит быть человеком.

— По-моему, — бормочет Флинн, — у них только что был первый урок.

— Что нам теперь с ним делать? — нерешительно спрашивает Джубили, глядя на Родерика Лару.

— Не думаю, что теперь с ним можно что-то сделать. — Горе Лили написано на ее лице и на мгновение я снова оказываюсь во дворе особняка Лару и слушаю, как Тарвер разговаривает с ее отцом. Она, возможно, единственный человек, последний человек в этой действительности, кто заботился о тебе.

— Что нам теперь делать? — тихо спрашивает София, но достаточно близко к моему уху, чтобы вопрос срезонировал в моих костях.

Лили закрывает глаза рукой и выпрямляется, выдыхая, когда рука Тарвера обвивается вокруг ее талии.

— Теперь… — начинает она, переводя взгляд на нас. — Теперь мы будем все восстанавливать.

Мы снова едины.

Мы усталые от ожидания, когда пара потерпевших кораблекрушение влюбленных освободит нас. Мы те, кто гневался, кто боролся, слишком жаждал причинить боль тем, кто причинил боль нам. Мы сильные, которые любили и были любимы, открывая надежду в украденных снах и в переплетенных пальцах.

И мы, самые темные из нас, кто жил в агонии и ярости, обнаружили, что даже в тишине и тьме всегда есть искра.

Мы есть и всегда будем теми, что выберем.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

СОФИЯ

ДВЕРЬ В НОВОЕ ЛОГОВО ГИДЕОНА закрывается за мной с тихим стуком. Он, растянувшись на матрасе, что валяется на полу и служит кушеткой, смотрит на меня с улыбкой… или на пакет с едой, которую я принесла, распространяя в воздухе запахи кориандра, кокосового молока и лайма.

— Миссис Фан приготовила первую порцию лаксы*, - объявляю я, пересекая комнату, чтобы плюхнуться на матрас рядом с ним.

За три недели, прошедшие с момента крушения «Дедала», Гидеону удалось создать достаточно респектабельное логово. Он доволен безопасностью своих линий гиперсети, и на этот раз тут есть холодильник для еды… для свежеприготовленной еды, а не для пайков в фольгированных пакетах. Я планировала обзавестись собственным жилищем, зная почти религиозную одержимость Гидеона анонимностью, но прежде, чем я смогла поднять этот вопрос, он запрограммировал код безопасности и для меня. Ему пришлось переписать всю систему, чтобы сделать возможным более одного пароля для входа. Наряду со световыми люками, впускающими естественный, дневной свет, через умную серию зеркал, установленных по шахтам вверх к поверхности над подземным городом.

Гидеон залезает внутрь пакета, практически разрывая его от нетерпения добраться до супа внутри.

— Молодец, Ямочки, — говорит он, протягивая руку за палочками и ложками. — Все будут праздновать открытие ее ресторана отсюда до следующего сектора.

Улицы подземного города до сих пор усеяны обломками, что стали убежищем для людей потерявших свой кров, которым больше некуда идти. Они до сих пор завешаны траурными знаменами черного, белого, синего и серого цветов, но с каждым днем во все больше секторов поступает электричество. Один за другим бизнес возвращается к жизни, семьи находят друг друга, и общество делает первые шаткие шаги к нормализации.

Я думала посмотреть, в каком состоянии пентхаус Кристины, но правда в том, что я хочу быть здесь. С людьми, которые больше всего пострадали от всего, что случилось. Таких, как я и Гидеон.

Хотя серия мониторов и жестких дисков были первыми покупками Гидеона для нового логова, он еще не нашел кресло-консоль, которое ему нравится. Однако у меня есть смутное подозрение, что он откладывает поиски кресла, потому что сидеть на матрасе означает, что рядом с ним есть место для меня. Держа миску в одной руке, другой он обнимает меня и притягивает к себе.

— Они уже начали? — спрашиваю я, пытаясь палочками достать лапшу из его миски. Его главный монитор, подключенный к каналу центральной сети, показывает аэросъёмку бурлящей толпы, собравшуюся на месте крушения «Дедала». Теперь это место обеспеченно структурными опорами и покрыто строительными лесами, пока идет восстановление слоев города. Гидеон прикрыл световые люки ставнями, поэтому цвета монитора яркие и четкие.

— По-моему, несколько минут назад. Муньос произносит речь… Сейчас включу звук. — Он щелкает пальцами перед монитором, и внезапно из динамиков доносится глухой рев толпы и голос президента.

— Мы не одни. — Беспилотный аппарат приближается к президенту Муньос, которая стоит за кафедрой и смотрит на толпу, пока разносится ее голос. — Слова, которые человечество воображало услышать веками, с тех самых пор, как первые древние народы взглянули на звезды и решили, что это Боги. Я стою здесь сегодня перед вами с нашим ответом: мы не одиноки, мы никогда не были одиноки. — Позади нее находится разлом, его золотое сияние видно даже при ярком полуденном солнце. С постоянно открытой дверью между Вселенными шепоты, официально называемые Коллективом, медленно исследуют наш мир за пределами машин Лару. Их встречают с подозрением, гневом, любопытством, почтением… и, в основном, с надеждой. Благодаря их помощи, восстановление города после крушения пошло в два раза быстрее, чем мы могли бы сделать это самостоятельно.

Президент Муньос делает паузу, вглядываясь в лица толпы.

— Теперь мы знаем, что интеллект, эмпатия и любопытство присущи не только человечеству. Нам нужно многому научить и многое постичь. Мы обогатим жизнь друг друга, построив фундамент доверия и надежды. Я знаю, что у многих из нас есть вопросы или даже страхи… я знаю, что многие находят, что в свете наших ужасных потерь, доверие особенно дается нелегко. Вот почему я создала новую должность, один голос, который держал бы ответ от имени Коллектива и перед Коллективом. В свете всего произошедшего некоторые из вас могут найти это решение удивительным. Но наш новый посол красноречив и уравновешен, и остается единственным человеком, который когда-либо присоединялся, пусть и ненадолго, к Коллективу по ту сторону разлома. И ни у кого нет причин усерднее работать на благо мира и восстановления. Прошу присоединиться ко мне в поздравлении посла Лару.

Президент делает шаг назад, чтобы дать возможность новому послу присоединиться к ней на трибуне.

— Вот она! — визжу я, тыча палочками в ногу Гидеона. — Святая корова, посмотри на это платье. Боже, она не шутила.

— Мне твое все равно больше нравится, — говорит Гидеон с набитым лапшой ртом. — То, что со светом и бахромой.

— То, которое было все разорвано и осталось в дырах, потому что я носила его во время крушения космического корабля? — Я искоса поглядываю на него. — По-моему, там мало что осталось от платья.

— Так почему, ты думаешь, оно мне нравится?

Я снова тычу в его колено палочками.

— Тише, я хочу послушать.

Когда Лили присягает президенту в новой должности, беспилотник камеры перемещается по делегациям с каждой планеты. Мои глаза пытаются найти кельтский узел и единственную звезду на гербе Эйвона, но первым я выделяю из толпы лицо Флинна. Я хватаю Гидеона за руку, но он уже ухмыляется. Джубили сидит рядом с Флинном, и ее платье насыщенного персикового цвета красиво смотрится на солнечном свете. Не думаю, что оно было бы заметно, если бы вы не искали его. Так же я замечаю, что Флинн смотрит на нее, а не на сцену у разлома.

Когда президент Муньос пожимает руку Лили и отступает к одному из мест на сцене, Лили подходит к микрофонам.

Несколько дней назад, когда мы вшестером собрались в гостиничном номере Флинна на ужин, Лили провела большую часть времени с пепельно-серым лицом в углу, что-то записывая, а потом разрывая записи. Тарвер предупредил нас, чтобы мы не поднимали вопрос о ее предстоящей речи на церемонии приведения к присяге.

Но сейчас, глядя на нее, этого не скажешь. Улыбка, знакомая большинству людей по рекламным билбордам косметики и модным журналам, не дрожит… ее руки не дрожат. На ней зеленое платье, сшитое по моде нескольких лет назад, но оно ей идет. Тарвер стоит неподалеку с отрешенным лицом, глаза устремлены на нее. Лишь ветер колышет ткань.

— Мой отец, — начинает Лили, и ее голос эхом отдается в толпе, — выдающийся человек. Взрослея, я верила, что он не может ошибаться. Я представляла его себе одним из древних Богов, о которых говорила президент, подходящим спутником для звезд.

Она оглядывает толпу, умолкая, чтобы перевести дыхание.

— Но звезды не Боги, и мой отец тоже. Он был… является… человеком. Все, что он делал, каждый путь, который он избрал, он считал правильным. Его ошибкой была не жажда власти, славы или богатства. Это не была гордыня или высокомерие, даже не покорение целого вида.

Позади нее мерцает сияние разлома. Несколько шепчущихся золотых нитей вылетают из него, вьются в волосах Лили и оседают вокруг сцены. Коллектив тоже прислушивается к тому, что она говорит.

— Ошибка Родерика Лару заключалась в том, что он считал, что имеет право принимать решения за нас. Вера в то, что бремя выбора было возложено на него, и только на него, в конечном счете, погубила его. Однажды он назвал корабль «Икар»… и стоял потрясенный вместе с остальной Галактикой, когда тот в огне упал с неба. — Она оглядывается, камера направляется на Тарвера, чье бесстрастное лицо только улучшилось за последние несколько недель освещения в СМИ. — Но свобода воли — это то, что значит быть человеком, и никто не может определить путь, по которому вы пройдете через эту Вселенную. Выбор — это наше величайшее право, наш величайший дар… и наша величайшая ответственность.

Лили опускает глаза, хотя аэросъемка показывает, что у нее нет записей. Она молчит так долго, что я смотрю на Гидеона, беспокоясь, не забыла ли она остальную часть своей речи. Я больше не слышу толпу через микрофоны, настолько полна тишина. Как будто весь Коринф, вся Галактика, смотрящая на это по каналу через гиперпространство, затаила дыхание.

Но затем она поднимает голову, и актриса во мне распознает в ней мастерство. Она оратор. Никто не знал, что ее самообладание может быть настолько развитым.

— Так что теперь, здесь, сегодня, у всех нас есть выбор. — Голос Лили повышается, страсть слышна даже сквозь искажение динамиков. — Мир навсегда изменился теперь, когда разлом открыт для добра. Мы никогда больше не будем одни в необъятности этой Вселенной. Поэтому мы можем приветствовать этих новых существ с подозрением и недоверием, с виной и гневом, или мы можем показать им, почему человечество стоит знать, стоит к нему присоединиться, стоит спасти.

Она делает паузу, словно ожидая, что от своих слушателей… от сотни тысяч людей, собравшихся на улицах Коринфа, от миллиардов, наблюдающих за происходящим на экранах по всей Галактике, от меня, лежащей на этом потрепанном матрасе, обнимаемой Гидеоном… что мы сами сделаем свой выбор.

— Я, например, сделала свой выбор. — Лили поднимает голову, окидывая взглядом леса, образующие каркас здания штаба, перестраиваемого для разлома. — Вот почему мы супругом возглавили «Компанию Лару» и направляем ее значительные ресурсы на восстановление нашего города и на изучение всего, чем могут поделиться с нами наши новые соседи. Новая штаб-квартира, которую вы сейчас видите строящейся, станет местом для всех, для людей или нет, куда можно будет прийти, поделиться историями и воспоминаниями, и узнать о том, что значит быть человеком. Они хотят знать все… хорошее, плохое, тьму и свет. Они хотят, чтобы вы принесли свои истории.

Лили снова опускает глаза на толпу, и ее заразительная, знаменитая улыбка возвращается.

— «Икар» был назван с высокомерием. Теперь мы обращаем эту традицию имен к чему-то хорошему, к чему-то обнадеживающему. Новый проект будет называться «Эос» — в честь древней богини рассвета, в честь нового мира, в котором мы оказались. Я надеюсь, что когда этот новый день настанет на планетах по всей Галактике, мы все сможем разглядеть надежду в рассвете.

После того, как она заканчивает, наступает тишина, короткий момент, который, тем не менее, тянется от дюжины возможностей. Но затем толпа взрывается, уровень звука на каналах отчаянно регулируется, чтобы сбалансировать рев. Я вижу, как шевелятся губы Лили, и, хотя я не слышу ее из-за толпы, легко читаю слово: «Спасибо».

Дикторы новостей начинают говорить наперебой, готовые начать разбирать речь и анализировать политические последствия, в то время как аэросъёмка показывает, как Лили отступает от кафедры, возвращаясь к Тарверу, который сжимает ее руку своими обеими руками и подносит ее к губам.

Гидеон машет руками перед экраном, чтобы приглушить новости, затем втыкает палочки в лапшу и откидывается назад. Он некоторое время молчит, а потом позволяет воздуху выйти из легких с тихим свистом.

— Черт.

— Ты хочешь сказать, что она не произносила волнующих, эпических речей, когда вы были детьми? — поддразниваю я, сильнее прижимаясь к его плечу.

— Она была больше хороша в перепрограммировании домашних ботов с моим братом, говоря: «Гидди — неудачник, которому пора уже прекратить пытаться шпионить за нами».

Я смеюсь, слезая с матраса, чтобы собрать наши объедки и засунуть их в холодильник. Ополаскивая ложки в раковине, я ловлю себя на мысли о проекте «Эос» и о том, какую историю хочу рассказать я. Я вспоминаю, как отец учил меня танцевать. Я думаю о сестре Флинна и о том, как она остановила хулигана, который втирал грязь мне в волосы. Я вспоминаю свою первую аферу с Даниэлой и кувшин вина, который мы купили на часть прибыли, распив его вместе на крыше.

Правда в том, что я не знаю, какая история определяет меня. Я так долго была кем-то другим, кем угодно, кроме Софии, что не уверена, что знаю, кто такая София. Больше нет ни Кристины, ни Люси, ни Алексис, ни Алисы. Нет больше и Валета, пока Гидеон не решит воскресить его. Пока что мы просто Гидеон и София… какими бы они не были.

Кем бы мы не решили стать.

Гидеон встает с матраса, выключает мониторы и тянется к блокам, которые управляют ставнями на потолочных окнах, так что они заливают солнечным светом маленькую комнатку размером с чердак.

— Так что ты собираешься делать?

Я откидываю голову назад, позволяя свету согреть мое лицо. Возможно, я расскажу им историю девочки, которая жила очень давно, в стране под названием Иран на Земле, которая написала самую красивую музыку, которую я когда-либо слышала. Музыку, которая изменила мою жизнь.

Когда я открываю глаза, я вижу мерцание тени в потолочной шахте надо мной. Я моргаю как раз вовремя, чтобы увидеть силуэт бабочки на фоне света, прежде чем она исчезает в трепете крыльев.

Я опускаю глаза и вижу Гидеона, прислонившегося к стене, где на полке рядом с потрепанным экземпляром «Алисы в Стране Чудес» стоит рисунок папы в рамке. Он смотрит на меня с улыбкой, которая становится еще шире, когда я ловлю его взгляд.

Я протягиваю руку.

— Потанцуй со мной.

*Лакса — это блюдо перанаканской кухни, широко распространенное в Сингапуре, Малайзии и Индонезии, представляющее собой острый суп с рисовой лапшой и морепродуктами (креветками и моллюсками) в подливе из кокосового молока.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg