«Обычное, доброе, последнее утро [СИ]»

Мария Бунто ОБЫЧНОЕ, ДОБРОЕ, ПОСЛЕДНЕЕ УТРО

Обычное утро

— Птолемей, почему ты такой странный?

— Я не странный, я оптимист.

— Ты все говоришь и говоришь. Странный ты все же.

— Разве общаться с людьми — это странность?

— Ну не так же много, — худощавая женщина сделала аккуратный надрез покрова черепа, и омертвевшая кожа податливо раскрылась на два лоскутка.

— Я не говорю много, — возражал невысокий средних лет мужчина с назойливо веселым взглядом.

— Вот именно. Ты не говоришь. Ты болтаешь, — женщина продолжала производить вскрытие, пока ее суетливый коллега, меняя резко траекторию движения, метался по холодному, нагроможденному трупами секционному залу, при этом не выполняя ничего полезного, по крайней мере, так казалось со стороны. Отпрепаровав передний лоскут с помощью распатора, женщина вместе с апоневрозом и надкостницей ловко захватила края кожи в свои бледные кулаки обеих рук и уверенно, с профессиональной силой потянула лоскут от себя, отделив кожу от костей черепа до глазниц. Однако на некоторых участках остались височные мышцы.

— Черт! — выругалась женщина, выпрямив спину. — Птолемей, прекрати петь и подай мне листовую пилу, — женщина обошла секционный стол и стала по левую сторону у изголовья послушного и молчаливого трупа. Помощник мигом отреагировал на призыв и, заменив слова свистом, бодро подал своему суровому прозектору необходимый инструмент. Женщина властно приняла ампутационный нож в свои тонкие жилистые руки и взглянула на помощника строгим, но отсутствующим взглядом.

— Птолемей. Ты меня раздражаешь, — открыто заявила женщина.

— Нила! Из нас троих вы — самая странная, — добродушно улыбнулся мужчина, сложив свои волосатые руки на груди. — Разве вы не знаете, что сообщать подобное крайне невежливо? — улыбка непробиваемого весельчака так отчетливо сияла дисгармонией, учитывая место, в котором пребывали участники диалога.

— Невежливо скрывать неприязнь к человеку и лгать, что все прекрасно, — голос женщины был ровный, спокойный и вполне приятный для восприятия. Захватив прочно передний лоскут кожи в левую руку, фиксируя голову, Нила приступила к распилу черепа. Она снова склонилась над трупом и сосредоточенно следила за симметричным распилом, который с потугами, но красиво и плавно держал свой смертельный путь через чешуи височных костей, минуя затылочную кость до затылочного бугра.

— Я знаю, что вам нужно! — так же беззаботно и весело продолжал Птолемей и с ловкостью фокусника подал женщине краниотом. Не поднимая глаз, Нила приняла инструмент и бережно ввела долото в распил. Легким, но достаточно четким ударом молотка, женщина с глубоким, и в тоже время совершенно отчужденным взглядом расколола внутреннюю пластинку черепных костей.

— Вот и славно, — улыбался мужчина. Он небрежно вернул голову трупа в прежнее положение лицом к верху и подал равнодушному прозектору молоток с крюком, рефлекторно насвистывая что-то из собственного произвольного репертуара.

— И что же в данной ситуации ты считаешь славным? — снисходительно вздохнула Нила, бережно отрывая крышу черепа от твердой мозговой оболочки.

— Вы же не любите, когда я болтаю! — оживился Птолемей, подготавливая блюдо для будущего осмотра твердой мозговой оболочки.

— Славного я ничего не вижу, по крайней мере в конкретной ситуации. Зачем так говорят люди? Просто лишь, чтоб заполнить тишину? Тогда лучше молчать, нежели сотрясать пространство глупыми, бессмысленными фразами. Мы жалуемся на шлаки в организме. Но сколько же фекалий мы бросаем в воздух, размазывая их по ушам друг друга, — рассуждала Нила, механически делая разрезы мозолистого тела над боковыми желудочками, собирая цереброспинальную жидкость в подставленный сосуд для бактериологического исследования.

Мужчина некоторое время молчал, но не настолько долго, как бы этого хотелось женщине.

— Нила! А давайте сегодня выпьем? Вместе. Ведь правда же! — неожиданно предложил он.

— Правда — что? — невозмутимо отвечала женщина, поддерживая мозг ладонью левой руки, после рассечения мозжечкового намета во избежание разрыва стволовой части мозга.

— Мы работаем уже три года вместе. Как-то вы же меня терпите? Мне… — он запнулся, но живо продолжил, — я был бы рад поужинать с вами.

— Я совершенно вас не терплю, — Нила приподняла глаза и едва-едва улыбнулась. И это была красивая, пусть и прозрачная, но улыбка. — Мы просто работаем, — женщина бережно положила мозг в блюдо и с облегчением стянула перчатки. — Для этого тела все кончено. С остальным вы справитесь сами, — Нила выключила видеокамеру и удивительно грациозно повернулась лицом к помощнику. — Мой милый коллега. Конечно, вас принято считать милым, — женщина высоко подняла бровь, скользнув взглядом по желтеющему кафелю, словно проверяя, на месте ли обувь и продолжила, — мне приятно ваше предложение. Однако постарайтесь простить меня. Я не приму ваше предложение, даже если кто-то из ваших близких умрет. И уверяю вас — это не моя личная жестокость. Просто вы мне не нравитесь. Позвольте оставить все как есть, — женщина еще раз слабо улыбнулась. — У меня есть с кем и о чем говорить. Я могу выпить с этим человеком и проснуться. И при любых движениях либо их отсутствии мне хорошо с теми, кто приятен мне. Не заставляйте совершать над собой насилие. Всего хорошего, — Нила развернулась и пошла в направлении выхода.

— Вы холодная женщина, — как-то невпопад, словно опоздав на трамвай, крикнул Птолемей.

— Отнюдь. Я еще теплая. Но, как и все, совсем скоро меня поглотят биогенные амины. Доброй ночи, Птолемей, — и Нила скрылась в окоченевших лабиринтах, наскоро сваленных в груду тел.

* * *

— Я обязана признаться, — в темноте голос Нилы звучал много иначе, нежели вечером в секционном зале. Шуршали простыни, по составу воздуха в комнате было понятно, что совсем недавно именно здесь происходила тайная месса любви. — Я не люблю тебя. Но ты знал об этом всегда, — Нила вздохнула и, опершись о смятые простыни на кровати, села, болтая обнаженными ногами.

— Конечно. Потому, что ты любишь только мой мозг. И некоторые особенности моего тела, — очень сочный, словно голос диктора, в комнате разливался приятный мужской шепот. Мужчина в темноте явно улыбался и бережно, едва касаясь пальцами, поглаживал красивую спину женщины.

— Нет, Амулий. Это… — женщина приложила худые руки к вискам, барабаня длинными пальцами по собственным вискам, — я не это хочу сказать, — Нила тяжело вздохнула. Кровать приятно заскрипела, но не жалко, как старая развалина, а как-то по-особенному. Мужчина осторожно сел, облокотившись о мягкие подушки, и возложил красивую руку на плечо женщины. Его рельефный брахирадиалиус очень надежно вырисовывался под скромным свечением сияющего блеском города. Мужчина бережно помассировал шею женщины, которой только что владел.

— Ты хочешь расстаться, — констатировал Амулий, и вся его мужественность подверглась легкой дрожи.

— Некорректное определение, — Нила села в пол-оборота и посмотрела в глаза любовника. В темноте она видела хорошо. — Понимаешь, Амулий, все, практически все наши поступки, действия, чувства — это сложные химические процессы, которым очень хочется придать романтическую окраску, придумать для каждого безумия свой термин. Но дело обстоит следующим образом, — Нила повернулась полностью к мужчине, прикрыв обнаженное тело простыней, которую с трудом, чуть ли не с остервенением вырвала из-под собственных бедер. — Сначала, я захотела секса с тобой. Потом… я влюбилась в твой мозг. Да-да, было много примесей и компонентов еще, таких как голос, строение тела и прочее. Но, знаешь ли… — Нила вздохнула, — мое проклятие — быстрая скука и пресыщение, — женщина слабо, как-то болезненно улыбнулась, — так банально будут звучать последующие фразы, но мне без них не обойтись, — она провела пальцем по упругому, ухоженному телу немолодого мужчины, — я не хочу больше секса с тобой. И не могу слушать тебя с тем же неподдельным восторгом. Я не хочу твоих объятий. И мне скучно ездить с тобой на озеро. Мне много чего не хочется делать с тобой. И… — голос подвел, сорвался, как приступ астмы, но Нила смогла вздохнуть и выровнять дыхание, продолжая речь, — это не твоя вина. И не моя, конечно. В постели ты не стал хуже себя вести. И шутки твои не утратили остроты. И знания твои не обесценились. Просто наше время истекло. Когда я не чувствую, не ощущаю, не воспламеняюсь, я… — Нила снова вздохнула и, отняв руки от лица Амулия, закончила, — я не вижу смысла продолжать общение. Это подло и нечестно. Я ухожу. И просто буду помнить тебя, — женщина улыбнулась легкой, светлой улыбкой, словно ее посетило невероятное счастье, и она ушла. А мужчина, будучи из вымирающего вида настоящих мужчин, не стал останавливать ее, не проронив ни слова, он остался лежать, поглаживая простыни, которые отдавали ему последнее тепло симпатичного ему человека.

* * *

— Привет, милая.

— Привет.

— Ты напряжена.

— Ты заметила.

— Люблю чувствовать тебя.

— Это так славно, когда наступает момент, приближающий людей к безмолвию, — Нила закурила прямо в комнате, выбросив руку в окно, дабы частично пресечь попадание никотина в квартиру. — Это как бы гармония двух душ. Но это опасное состояние, — Нила потерла виски, голова раскалывалась и анальгетики уже давно не спасали от боли. — Такое единение сродни растворению.

— Не согласна с тобой, — женский голос был более низким, с чувственной хрипотцой, в которой угадывались настойчивость и нежность. — Раньше мы угадывали друг друга. Повезет- не повезет, в точку или мимо. А сейчас… Мы знаем, без гаданий и промахов, что происходит между нами. Разве это плохо? Это всего лишь иной уровень отношений. И знаешь ли… — женщина приятно рассмеялась, — я не собираюсь ни в ком растворяться! Иначе потеряю себя! А мне это ни к чему.

Нила выбросила ловким движением окурок в пропасть ночного пространства.

— Это радует, — поежившись, Нила закрыла окно и натянула рукава банного халата до самых костяшек изящных рук. — Потерять себя — самое страшное, что может произойти с человеком, — она грациозно поджала ноги и уселась в отдутое, комфортное кресло. — Так интересно, — задумчиво прозвучала она, — ты спасаешь людей. В основном у тебя это получается. А я их спасти не могу. Но знаешь… — Нила тряхнула плечами и облокотила подбородок на исполосованное белыми шрамами запястье, — мне намного проще. Вот спускаюсь я каждый день вниз. И мне не страшно от того, что я причиню кому-то боль. Самое плохое, что могло произойти, уже свершилось с теми, кто ждет меня. Да нет же! — Нила весело протестовала самой себе, — они даже и не ждут меня! Они просто лежат. Лежат, лежат и ждут своей беззвучной очереди. Зачем-то, для чего-то и так нелепо, — Нила помолчала и продолжила, — наша система такая странная. И порочная. Уродливая и коррумпированная. А самое главное — неудобная. Вот, страшно неудобная. Ума не приложу, зачем складировать трупы? Зачем их изучать? Как будто от этого что-то изменится? Чудеса, да и только, — Нила хмыкнула и приняла в руки бокал шампанского, в котором игриво суетились пузырьки, отчаянно пробираясь вверх. — Отчетов никто не читает, ставят лишь галочки, мол, да, вскрытие доказало смерть. Смешно! — Нила в несколько глотков опустошила бокал и поставила на пол, не желая продолжать опьянение. — У меня будет просьба.

— Говори.

— Если со мной случится летальное происшествие, — Нила засмеялась и два женских голоса слегка растрясли глубокую ночную тишину, — умоляю тебя, милая Фрая, не позволяй никому ломать мою грудную клетку и срывать кожу с лица. Ничего нового там не обнаружат. А некрасивой я останусь навсегда, — на секунду повисло обоюдное молчание, — я серьезно. Вот представь. Жила я такая, красивая и умная, а потом — бац! Какой-нибудь полудурок, типа Птолемея, возьмет и разберет меня на части. И подумает он: «Фууу, такая красивая, а так воняет», — Фрая рассмеялась, — ты не смейся, я же серьезные вещи объясняю! — настаивала Нила, подавляя улыбку, — ты же с сонными работаешь, а я все. С теми, кому можно вытаскивать мягкие мозговые оболочки и рассматривать, словно калейдоскоп, их прозрачность, мутность, кровенаполнение, экссудат и все прочее желатинообразное нечто, что когда-то выдавало глупости, шутки и мудрость. Понимаешь? — Нила улыбалась. Она взяла женщину за руку и притянула к себе, — слушай меня очень внимательно. Если ты любишь меня взаправду, охраняй меня, пожалуйста. Оставь мое тело таким, какое оно было, что бы не случилось при переходе туда, — Нила подняла палец вверх и прищелкнула языком, — и еще очень важное, — женщина заговорила шепотом, почти у самого уха союзницы, чувствуя скулами и лобной частью приятное щекотание от темных прямых волос, которые благоухали чем-то свежим и определенно фруктовым, — если я впаду в терминальное состояние… не вытаскивай меня из того запределья, в котором я буду. Просто отпусти. А еще лучше — помоги.

— Идиотка. Я не собираюсь тебя убивать, — грубо отозвалась Фрая, всплеснув руками.

— Дурочка! — парировала Нила, — я не прошу тебя меня убивать! — она снова взяла в свои руки загорелые, крепкие руки подруги, — ну, поговори со мной там. Направь, что ли. Выведи, короче, меня к свету. Договорились? — Нила серьезно посмотрела в глаза кареглазой женщины, — пожалуйста. Ты будешь моим… — Нила мечтательно вскинула голову, — …Доктором Сон, — и улыбнулась, целуя мягкие губы.

* * *

— Зачем вам ехать в такую рань? — Фрая вышла на кухню, кутаясь пледом и щуря одолеваемые сном глаза.

— Я хочу выехать утром. Как можно раньше. Потому что не люблю дорог. А еще ты сама прекрасно знаешь, что водитель из меня так себе, — Нила была уже собрана, чемодан стоял у двери в прихожей, а по кухне разносился аромат свежего какао. — Когда я с тобой, мне спокойно, — Нила обняла Фраю и небрежно потрепала по голове, — но сегодня особая поездка. Даже не знаю, за кого я переживаю больше всего: за маму или собаку? — обе рассмеялись усталыми и сонными голосами. — Не переживай! Я буду аккуратна. Именно поэтому раннее утро — лучше всего! Меньше всяких уродов на дороге и мама, надеюсь, будет еще сонная и уволит меня от своей болтовни, — Нила допила какао и положила руки на плечи все еще сонной женщины, — ей Богу! Порой я вообще не понимаю, о чем она говорит. А главное — говорит она много. Я бы сказала, без умолку! И откуда только берутся темы? Точнее нет, темы отсутствуют напрочь! Но поток слов. О! — Нила закатила глаза, улыбаясь так светло, словно маленькая девочка, рассказывающая о своей маме, как о загадочном животном, — и так всю жизнь, ты представляешь? Чудеса, — женщина поцеловала подругу в точеные скулы и отпустила, — все, мне пора. Будь умницей. А то приеду, и выпорю, как следует!

Женщины попрощались. Нила спустилась к машине, а Фрая, стоя на просторном балконе, с грустью провожала подругу, всматриваясь в возлюбленный силуэт сверху вниз, удивляясь каждый раз тому, насколько разной бывает ее спутница. И Фрае стало грустно. Она что-то почувствовала, но это было таким бледным и мимолетным, что женщине не удалось проанализировать, тревога ли то была или простая влюбленность, не желающая расставаться. Фрая постояла еще немного на свежем воздухе, любуясь серым, темным небом в дрожащем ожидании рассвета и вернулась в постель, мысленно пожелав счастливого пути той, которую, скорее всего, любила.

Доброе утро

Я вернусь в доброе утро, с которого все началось.

Шелестел ветер. Безусловно, шелестела не сама естественная смесь газов, а листья, подгоняемые потоками. А также кривые газеты и деформированные пластиковые отходы активной жизнедеятельности человечества. Все разносилось по пространству и вновь встречалось в едином хороводе осеннего дня.

Шел непонятный год. Года имеют свойство быть непонятными и неопределенными, а еще они торжественно маршируют по улицам, наступая на асфальтированные души, звонко отбивая сапогами свое триумфальное шествие времени, которого всегда кому-то не хватает. В каждом году, какой бы не выбрал человек, есть что-то непонятное. Смутные времена — абстрактное объяснение именно этого непонятного, чему никак не дать объяснений. Не бывает прозрачных годов, всегда присутствуют вопросы, претензии, загадки, тайны и заговоры. Поэтому в шелестящем воздухе носился гимн непонятного года.

Где-то в больнице, наверное, в больнице, скорее всего в больнице, родился ребенок. Не исключено, что он орал, как это успешно делают все новорожденные, сотрясая пространство, с самых первых минут заявляя Вселенной о своем прибытии на Землю. Но, смею предположить, что именно этот ребенок не кричал. Такое бывает. Редко, но в акушерской практике известны случаи молчаливого пришествия. Поэтому в больнице было тихо, там просто свершилось очередное рождение.

Тишина, повисшая в пыльном воздухе, настороженно вибрировала так же беззвучно, как молчание новой жизни. И вот смотрит Вселенная в глаза новорожденного, а младенец, смотрит на Вселенную. Они молчат, изучая друг друга. Словно враги, оценивая силы и возможности своего противника. И думает Вселенная, что же ты успеешь натворить в моем королевстве? А младенец, в чьих глазах еще носятся миллиарды сияющих и умирающих планет, думает о том, что же Вселенная собирается сотворить с ним? Так они и решили. Молча, бессловесно заключили обоюдный контракт на жизнь.

* * *

Оранжевое платье навсегда сменилось черным. Вселенная осклабила зубы. Конечно, они не были гнилыми, да и вообще у Вселенной нет зубов. Однако периодические укусы, производимые якобы из самого сознания Нового Человека, были посланы и беззвучно нашептаны Вселенной. Насколько известно, человек сам себе не причиняет умышленную боль, если взять среднестатистическую оценку адекватности личности, исключая тяжелые психические отклонения. А учитывая, что Новый Человек был вполне здоров, изначально объективных причин для будущего истязания себя и окружающей его среды не было. Что наталкивает на мысль о том, что многие действия были навязаны Вселенной. Конечно, это весьма удобно обвинять во всем Вездесущее, однако, пребывание на планете Земля сопровождается сплоченным тандемом человека и Вселенной в их неразрывной близости по отношению друг к другу.

Но пока не началась борьба Нового Человека с Богом, он, Человек, жил в прекрасной байковой крепости, состоящей из воздушных шаров, разноцветных карандашей и акварели. Это был чудный, комфортный мир внутри мира. Эдакая отдельная Планета, которую счастливые дети часто наполняют своими собственными образами и предметами, осознанно натягивая платье антропоморфизма на все, что окружает дитя. И это так здорово! Зачем же жить в реальности, если можно создать свою личную, ничем не отличающуюся от действительности сказку? Добавьте яркости, насыщенного цвета, придумайте эскизы вычурного убранства, заставьте своих героев чаще улыбаться и вот вам добрый плед беззаботной и ласковой реальности.

Много позже любая крепость, любой замок и мосты будут разрушены, оставляя по себе уродливые ржавые и расколотые куски, а то и вовсе исчезнут с лица земли.

Крепость перестает быть крепостью, сначала она превращается в клетку, в камеру пыток, а позже, коль дух воспрянет и охладеет разум, словно японский меч, подвергается осмысленному уничтожению самим индивидуумом. Навсегда. Затем, расплескав ярость, иссушив кувшин ненависти, человек способен впустить в себя смирение, любовь и мудрость, наполняя пересохший сосуд живительной добродетелью, и только тогда он возвращается к истокам, словно блудный пьяница, и пытается изо всех сил собрать из черепиц разрушений нечто новое. Но это новое — только уродливая карикатура прошлого, такая неудачная, что хочется снести ее снова.

И вот на очередном этапе формирования духа, человек, лишь по собственному желанию при поддержке Верховных Сил имеет право и силы создать абсолютно новый остров, воздвигнуть новые мосты и выстроить замечательную крепость, пригласив в нее всех, кого посчитает его сердце достойным.

* * *

Ну а пока, в байковой, еще не разрушенной крепости проживали люди и Новый Человек. Волшебный замок состоял из нескольких персон и если судить по численности, в данном замкнутом государстве преобладал матриархат. Жителями замка являлись очень странные, такие не похожие между собой люди, что Новый Человек решил четко дать им свои имена: Добрая Королева, Желтая Королева, Новый человек и Бородатый Король.

В начале своего пути Новый Человек присматривался пристально, с недоверием, ко всему, что его окружало. Не доверяя Вселенной, человек был так же осторожен и с предлагаемой моделью жизни. Однако со временем связь, эта невидимая, но столь ощутимая бечевка между миром реальной плоти и духом, из невыразимой фабрики священных таинств, из которой мы приходим на планету Земля, оборвалась. Нет, она не исчезла совсем. Она стала какой-то блеклой и тонкой, практически незаметной и неощутимой так явственно, как раньше. И все же, человек по сути, как гелием наполненный шар. Не имея якоря, не имея груза или узла, соединяющих его с тем или иным миром — он, человек, не может существовать! Он оторвется, взлетит, потеряется, подбрасываемый сотнями свирепых ветров. И, в итоге, угодив в капкан, взорвется, иссякнет, прекратив навечно свой путь, свою жизнь. Человеку непременно необходимы канаты, которые идентифицируют его с данным миром, помогая понять сопричастность к конкретной системе бытия.

Посему исчезающую в руках Нового Человека нить с Богом он заменил иной формой. Страсть и любовь — мощные и непобедимые двигатели жизненно важного прогресса личности. Сначала Новый Человек предпочел выбрать два конверта: добрую любовь и пламенеющую желтую страсть. Чуть позже, в более созревшем сознании, Новый Человек совершит очередной выбор и будет идти с ядовитыми молекулами вперед, но это будет позже. Сейчас Новый Человек жил и любил так страстно и преданно, стараясь изо всех сил быть схожим хотя бы внешне с теми, кто пригласили его в свой Дворец.

И жил Новый Человек в волшебном замке. И сочетались дни и возрастали в нем недоверие к миру, к общей системе взаимодействий людей с Богом и обществом в целом. В его яблочном сознании весьма часто и резко стал переключаться тумблер эмоций — от неудержимой любови ко всему созданному и окружающему его — до свирепой ненависти, связанной с навязчивым чувством несоответствия балансов добра и зла, человека и природы, жизни и, конечно же, смерти. Это омрачало Нового Человека, и он решил посвятить себя мысли «почему это так?» Но для того, чтобы получить ответ, нужно вступить в полномасштабный бой не только с самим собой, но и со всеми проявлениями жизни. Именно так началась война между Новым Человеком и Вселенной.

Что делал при этом Бог? Не мешал. Однако Новый Человек навсегда разлюбил яблоки.

* * *

Это произошло не утром, скорее — ближе к вечеру. Возле Доброй Королевы появилась жаба. Ее мог видеть только Новый Человек и сама Королева, изредка улавливая присутствие странного существа.

Расплющенная, бесформенная, бородавчатая жаба преследовала Добрую Королеву повсюду, даже когда изнеможенное болезнью тело засыпало, жаба с неподдельной наглостью сидела у изголовья Королевы.

Это была странная, несообразных размеров бесхвостая, наземная жаба, сплошь покрытая бородавками, источающая смрад и отравляющие мозг газы. Когда же она раздувала свой горловой мешок, в комнате появлялись дети. Это были призраки, которые бегали по всему замку, кричали и плакали. Они всегда были голодны, просили, нет, требовали еды и пронзительно рыдали, сводя с ума не только Добрую Королеву, но и присутствующего рядом с ней Нового Человека.

Этих голодных детей не видел никто. И посему безумие, которым подвергалась Добрая Королева, приводило всех обитателей замка порою в скорбь, а порою в отчаянную злобу.

Так постепенно радужное, солнечное пространство окутал туман. Грозный, тревожный, пропитанный болью и бессилием, густой и липкий туман. Больше не сияло солнце и перламутровые ручейки навсегда остановили свой бег. Брызги радости и восторга были исторгнуты навсегда из сердца Нового Человека. Он решил облачить свои тела в черное, дабы защититься от духов злобы и элементарного человеческого невежества.

Спустя пять лет, долгих и мучительных для всех обитателей замка, Добрая Королева умерла. Это случилось утром, на рассвете. Сидя у ног любимого родственника, Новый Человек читал интересную, толстую книгу, периодически бросая взор на ускользающий, коченеющий профиль столь обожаемой личности. В комнате было трое: Добрая Королева, Новый Человек и жаба. Жаба и человек, конечно же, ненавидели друг друга, хотя это лишь предположение. Если проследить за поведением невозмутимого бородавчатого существа жабе было ровным счетом все равно. Жабу интересовала только Добрая Королева. И тогда Новый Человек наконец-то понял, что это Смерть. Конечно, Новый Человек догадывался об этом и ранее, но так упорно отвергал очевидное, что, возможно, своим упрямством и эгоистической любовью мешал естественному процессу, блокируя жабу в исполнении ее миссии. Когда же человек принял неизбежное, жаба повернула свою мерзкую морду и, улыбнувшись кривой, но исполненной благодарности улыбкой, не производя более истошных звуков, запрыгнула в рот умирающей Королевы и больше не появлялась. А Добрая Королева больше не дышала.

Так была разрушена первая башня. Так была выведена из строя первая, но очень важная часть сердца Нового Человека. И пусть башен и садов не осталось, Новый Человек помнил и носил священное имя Доброй Королевы всю свою долгую и не очень жизнь.

* * *

Прошли годы и Новый Человек после забытья и скорби вступил в ожесточенную войну со Вселенной. Человек посвятил себя поиску и изучению неведомых и темных долин, спускаясь в самые мрачные и жестокие пещеры порока в поисках собственной жабы. Человек, как опытный спелеолог, отдавался своим экспериментам и поискам так самозабвенно, пытаясь разгадать загадочные иероглифы небытия. Он хорошо помнил и вынашивал образ ненавистной жабы. Он искал ее повсюду, ломая неподдающиеся двери, но так и не смог отыскать Смерть. Все двери, в которые Новый Человек стучал, были не просто заперты, на них были наложены священные печати, снять которые ему, человеку, было неподвластно. И тогда Новый Человек капитулировал. Выбросив белый флаг, он помирился с Богом, соглашаясь с поражением и принимая иные светлые плоды добродетели. И союз их был долгим, и союз стал нерушим.

Только изредка, рисуя мир словами и музыкой, Новый Человек впадал в крайности и жестокость, однако это были всего лишь его основные компоненты индивидуальности, остаточные минералы, состоящие из его эмпирической органики.

* * *

Бледная, худая летучая мышь с кожистыми и цепкими крыльями села на живот Бородатого Короля. Так внезапно и совершенно неожиданно вернувшись из длительного путешествия, Новый Человек увидел это жуткое, предельно злобное рукокрылое существо, которое впилось в брюшину и не собиралось покидать свою новую жертву. Естественно, Новый Человек сразу понял, что это. Смерть, которая всегда приходит в разнообразных обликах, все равно остается Смертью. И не так уж она прекрасна, как мечтали о ней. И не дева это вовсе в струящихся одеждах, и не старуха она совершенно. Это нечто уродливое и очень цепкое. Такое голодное, но естественное существо.

Полгода Новый Человек рассматривал летучую мышь. И, удивительно для самого себя, не испытывал к ней отвращение, только страх и, конечно же, присущую всем человекам несправедливость.

— Зачем ты такая? — спрашивал летучую мышь человек, но, конечно же, Смерть не отвечала ему. Смерть вообще не вступает в диалог ни с жертвой, ни с родственниками, ни с кем-либо еще. Как со временем понял Новый Человек — Смерть не из болтливых. Она просто есть, она просто приходит и бесстрастно выполняет свою функцию, и ей совершенно безразлично то, что каждый так и норовит с ней поговорить.

Летучая мышь съела Бородатого Короля, высосав из него все соки жизни. Король стал абсолютно прозрачным и плоским. Перед неумолимым рассветом Король скончался. И как не держал его за руку Новый Человек, стараясь удержать любимого и беспредельно доброго Короля рядом с собой, именно в этой реальности, Смерть с легкостью взмахнула кожистыми крыльями и унесла Короля навсегда куда-то в иной, неведомый живым рассвет.

Траурное утро в очередной раз сковало сердце болью и бессилием. Однако в этот раз никаких претензий ко Вселенной у Нового Человека не возникло. Он просто сложил в коробочку разноцветные шары и елочные игрушки, туго обмотав черной лентой столь хрупкие воспоминания. И там, в его сокровищнице, все останется цветным и воздушным, лишь изредка покрываясь желтыми, бледными пятнами мертвеющей плоти.

* * *

Когда-то очень давно, когда все обитатели беззаботного королевства были живы, к Новому Человеку явился странный богомол. Он был высок и огромен, совершенно несоответствующий нормальному строению насекомого. И принес богомол в своих салатовых лапах два кувшина с горьким и приторно сладким отваром. Он предложил Новому Человеку испить до дна одно из предлагаемых зелий, однако Новый Человек был настолько пытлив и недоверчив, что решил заключить сделку, испив в равной доле из каждого сосуда. Так в его кровь и разум попали необузданная любовь и яростная ненависть. Богомол был недоволен сделкой, но отказать не мог. Отступив от человека, он предупредил его, что сие действие будет ему в проклятие, на что Новый Человек отреагировал спокойно и смело, уверяя, что невозможно познать жизнь, не впитав в себя крайности. Безвкусная и пресная жизнь для трусов, а он готов к борьбе, ибо пришел бороться за истину и свободу.

Богомол ушел, но страх перед любыми видами трахейнодышащих укоренился в Новом Человеке на весь его оставшийся извилистый путь.

* * *

Новый Человек, подходя к машине, заметил возле себя огромного белого пса. Человек удивился и попытался заговорить с собакой, но пес молчал и не проявлял никаких эмоций. Его морда и мохнатый хвост были невозмутимо спокойны и понял тогда человек, что это его Смерть.

— Как же здорово, что ты такая, — улыбнулся Человек. Да, очень хотелось потрепать собаку, почесать за ухом и прижаться к ней всем телом, но это, увы, было невозможно. Смерть не обнимают и не чешут за ушком. Ее сторонятся и безуспешно пытаются обходить стороной. Новый Человек открыл дверцу и пригласил собаку в салон.

— Что ж, поехали вместе. Интересно, мы успеем забрать Желтую Королеву? Или ты загрызешь меня прямо в пути? — зашуршал мотор, Новый Человек и собака в молчаливом согласии отправились в путь. Когда они подъезжали к Новому Королевству на крыльце в полной готовности стояла Желтая Королева, как всегда приветливо и удивительно для самого Нового Человека, крайне оптимистично, махала тонкой, аристократической рукой. Нового Человека радовало и удивляло, что не взирая на трудности и печали, эта странная женщина всегда оставалась в желтом цвете. Яркий оптимизм, граничащий порой с педалированным эгоизмом, сохраняли в Желтой Королеве ясность ума и заразительную любовь к жизни. Рядом с Королевой нервно кружилась собака, настоящая, живая собака, которую так преданно любил Новый Человек. Черная собака насторожилась и отчаянно взвизгивая, лаяла на машину. Послышались стандартные пресечения ее норова, и собака нехотя забежала в машину, искоса посматривая на незваного белого пса.

Только когда Желтая Королева основательно расположилась на пассажирском сидении, в окно заднего вида Новый Человек заметил обезьяну, которая кривляясь уродливой мордой, улюлюкая и размахивая кривыми отвратными лапами, присоединилась к их странной компании. Новый человек рассмеялся и живо обернулся назад, рассматривая пристально странных, но логичных гостей.

— Значит, вот оно как? Мечты в содружестве с молитвами сбываются, — Новый Человек еще раз улыбнулся и собирался тронуться в путь, но тут же отвернул ключ зажигания назад. Желтая Королева ничего не поняла, но Человек суетливо и озабоченно снова обернулся назад, обращаясь уже к своей живой собаке.

— А как же ты? — спросил Новый Человек, поглаживая свою возлюбленную скотину, которая напряженно смотрела прямо в глаза хозяина, нервно вздрагивая при вздохе всем своим прекрасным, милым, мохнатым телом, — как же ты, милая? — собака опустила голову, повернула морду в сторону окна и тогда Новый Человек с невероятным облегчением отвернулся назад, провернул ключ зажигания и, не обращая внимания на бесконечные трели Желтой Королевы, пребывая в невероятно тихой и светлой радости, отправился в свое последнее путешествие. На шее у живой собаки свисала Смерть. Набухший, толстенный сиреневый клещ, словно праздничный бант, болтался на шее любимого питомца. Но клещи не бывают сиреневыми, сиреневой может быть только собачья Смерть.

Было около пяти утра. Трое пассажиров вместе со своими «душеприказчиками» ехали на встречу приключениям по спокойной, еще сонной дороге. Машины практически не появлялись на их пути, лишь фуры проносились мимо с отчаянным хрустом асфальта под массивными колесами, да одинокие пьяные уроды, возвращающиеся из вечеринок куда-то еще. Было тихо и так спокойно, ведь они были все вместе, ведь за каждым из них сидела Смерть, значит никто никогда больше не будет туго вязать свои черные ленты, складируя коробочки таких хрупких и честных воспоминаний…

Наконец-то, спустя тысячи-тысячи лун, наступило доброе утро.

Последнее утро

Нила стояла перед ярко окрашенной дверью. Женщина удивилась, как бездарно были использованы цвета: синий, красный, салатовый, фиолетовы, желтый — ядовитые краски хаотичными кубиками да ромбиками въедались пятнами в добротную дверь. И что больше всего ее раздражало — подложка двери была полосатой. Нила терпеть не могла что-то полосатое и в горошек. Невольно женщина вспомнила Фраю, которая являлась некоторым антиподом для нее самой, не вызывая ярости и дисбаланса в душе Нилы. Да, Фрая так искренне любила смешные вещи в крапинку, что это забавляло их обеих. И Нила ласково, мечтательно улыбнулась. Воспоминания о другой женщине, да и вообще о человеке, вывели Нилу из ступора и агрессии к некрасивой двери. Высокая худощавая женщина повертела головой неспешно, можно сказать даже, вяло, с неохотой изучила пространство. Эти исследования привели женщину к предположению, что она находится в странном коридоре. Весьма узком, прямом и неприятном. Вдоль стен с обеих сторон располагались двери. Их бесчисленное количество таких ярких однотонных, разноцветных, да еще и закрытых снова вызвали в женщине брезгливость и гнев. Нила скривилась и ей показалось, что ей сдавила виски очень тупая, назойливая и цепкая боль. Она прижала руки к вискам и по обыкновению простучала нервными пальцами, будто шаман, изгоняющий духов злобы.

— Так не пойдет, — вслух сказала Нила, — даже идти некуда. Какое глупое выражение, — Нила снова скривилась и, опустив голову, заметила бледную, худую, серого цвета собаку. — Ой! Ты, наверное, выглядишь еще хуже, чем я, — Нила присела, с жалостью рассматривая животное. И правда, высокая, исхудавшая собака выглядела болезненной, изнеможенной. Острые ребра выпирали по обе стороны впалого живота. Женщина погладила животное и прикинув, решила, что это умирающий грейхаунд. — Будет смешно, если ты со мной заговоришь. Но ты почему-то здесь, — собака внимательно посмотрела на человека и, издав сдавленное скуление, направилась к разноцветной двери, остановилась и снова уставилась на женщину.

— Чего ты хочешь? — склонив голову набок, спросила Нила, аккуратно приближаясь к собаке, — ты хочешь, чтобы я вошла туда? — в качестве ответа животное поскребло худой длинной лапой по все той же ненавистной из-за цветового решения двери. — Хорошо, что у тебя черно-белый мир. Поверь. Эта дверь — такая безвкусица. Я бы не советовала тебе туда заходить, — Нила подошла к собаке. — Ну, посмотри, сколько здесь других дверей! — она обвела узкий коридор рукой. — Давай заглянем в другие двери! — собака слегка оттянулась назад, выражая недовольство, и слабо фыркнула. — Не сердись. Давай попробуем. Пожалуйста, — уговаривала Нила четвероногого спутника и направилась к красной двери. Животное ловко оббежало человека и преградило путь. — Фу! — рефлекторно скомандовала женщина, совершенно не опасаясь чужого незнакомого животного, — отойди! Я сказала — я зайду, — и Нила открыла дверь.

* * *

Фрая держала Нилу за руку. Тело худощавой женщины пребывало в полной неподвижности. Изо рта зловеще так несправедливо торчала трахеостомическая трубка цвета ярко синего неба. Фрая подумала, что такое несоответствие вряд ли понравилось Ниле. Порой она утверждала, что жизнеутверждающие цвета в палатах интенсивной терапии — простое невежество, ибо на подсознании вкладывают в души людей пустые надежды. Фрая улыбнулась и еще крепче сжала вялую, покрытую ссадинами и еще свежими шрамами руку подруги.

— Доктор Полак! — мужской голос прозвенел где-то сзади, Фрая обернулась.

— Не здесь, — твердо отрезала женщина и вышла в коридор к более чем пышных размеров мужчине.

— Доктор Полак, — повторил мужчина, не вытаскивая рук из карманов зеленого халата, будто эта поза придавала ему авторитетной значимости. Как и Нила, Фрая не разделяла подобную манеру общения. — Вы, как нейрохирург со стажем… — мужчина зачем-то прокашлялся, словно не доверяя тому, о чем говорил, — … вы эксперт. И вы должны понимать.

— Я ничего не должна понимать. — Резко перебила его Фрая, держа руки вдоль тела, лишь изредка сжимая и разжимая кисть правой руки в кулак. — Я знаю, — она склонила голову в пол, резко вскинула брови вверх и пристально посмотрела на стоящего в неподдельном раздражении врача, — увольте меня от пространных излияний. Я не горе-обыватель. Мне известна ситуация. Ситуация всего: больницы, пациентки, финансов и, конечно же, политика самого учреждения мне предельно ясна. Я знаю, что все оставляет желать лучшего, которое не настанет никогда, — Фрая недобро улыбнулась и скрестила руки на груди. — Уж не знаю, как там Бог, каковы его планы. Думаю, именно этим сейчас они заняты с доктором Богоевой — выясняют отношения. Но я предупреждала и повторю снова — я не намерена отключать пациента Нилу Богоеву, заслуженного специалиста по патологической анатомии, кандидата медицинских наук и просто еще живого человека, от аппарата ИВЛ, — Фрая говорила громко, четко выговаривая каждое слово. — Поэтому умоляю вас, перестаньте преследовать меня. Я не Фауст, а вы не будьте чертом, — Фрая даже не попыталась послушать реплику пузатого доктора и вышла вон из коридора, стремительно приближаясь к лифту.

* * *

Нила шаталась из стороны в сторону, словно тростник у неспокойной реки. Ноги едва слушались. Женщина плотно закрыла красную дверь. На ее лице было сожаление, испуг и сквозящее удивление. Она посмотрела на собаку и покачала головой. Животное молча сидело, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Чудеса, да и только, — слабо выдохнула Нила, присев на корточки возле животного, — ты представляешь, там, за дверью — Я, — Нила снова покачала головой. — Да нет же. Тебе все известно. Что говорить. Одно не могу понять, — женщина облокотила щеки о худые руки, — я вот как-то не так представляла загробную жизнь. Я думала… — Нила искренне и широко улыбнулась, — …буду летать себе. Парить. Потом падать. Здороваться с родственниками. Узнавать, как там у них дела. Кто где сидит, — женщина на какое-то мгновение задумалась, глядя в пол, куда-то мимо лап собаки. — Ну а потом, да. Встреча… Ну ты понимаешь?.. — Нила щелкнула языком и подняла глаза, как бы к небу. — … с ним, с Главным. А все вот оно как, — Женщина хотела погладить серую собаку, но животное увернулось от ее руки и оживленно, поджав хвост, протрусила к цветной двери, нетерпеливо приглашая человека. — Ну что же ты будешь делать? — Нила встала на ноги, — я поняла тебя. Но я не хочу. Веришь? Пока не хочу, — женщина тяжело вздохнула и отряхнула зачем-то платье, — я еще похожу тут немного. Посмотрю, как я жила. Может, чего нового вспомню, — женщина рассмеялась, — точнее, старенькое забытое навещу. А ты подожди меня здесь. Никуда не уходи, — Нила приветливо махнула собаке рукой, — я не долго. Но! Я пока побуду здесь. Дождись меня. Я скоро, — худощавая женщина решительно подошла к фиолетовой двери и рывком распахнула, скрывшись в собственном прошлом отрезке жизни.

* * *

— Доктор Полак, — возле Фраи, чуть в стороне от медицинской кровати, стоял врач, мужчина средних лет, высокий, с аккуратно подстриженной бородкой. Он обращался тихо, во всех жестах и интонации прослеживалась учтивость и уважение к собеседнику, — я премного сожалею о случившемся. Однако нам стоит обратить внимание на то, что терминальные паузы в последнее время участились, — врач сделал паузу и продолжил, — на данный момент, как вы сами понимаете и знаете, госпожа Богоева находится не просто в преагональном состоянии. К сожалению, наступил момент полного, абсолютного, агонального состояния. И мне правда жаль, — мужчина потер зачем-то руки и сделал шаг навстречу уставшей, исхудавшей от бессонных недель Фрае.

— Не подходите, пожалуйста, — спиной Фрая чувствовала движение в пространстве, но повернуться к врачу не пожелала, — я… знаю… Однако запрещаю вам и кому-либо отключать пациента от аппарата.

— Но не помогает даже парентеральное питание! — воскликнул мужчина, оставаясь на прежнем расстоянии от женщин, — пожалейте ее. Это, простите, конец.

— Замолчите. Это не конец, — более мягко продолжала Фрая, — мы пережили коллапс, шок IV степени. Переживем и запредельную кому. Прошу вас, дайте мне время. Смерть — вот окончательный конец. А пока… Я буду с госпожой Богоевой столько, сколько потребуется, — Фрая повернулась к мужчине и подошла очень близко. От мужчины приятно пахло ванилью и кофе, возможно, он не так давно обедал. Приблизив аккуратно вырезанный небесным скульптором рот, почти в самое ухо врача, Фрая прошептала, — уверяю вас, завтра нас не будет, — мужчина дернулся, но Фрая придержала его плечи, — естественным образом. Просто поверьте мне. Завтра. На рассвете. Нила покинет свое запределье навсегда. Обещаю.

* * *

Нила захлопнула за собой гридеперлевую дверь. Протерла лицо длинными пальцами. Огляделась вокруг, выискивая серую собаку. Животное сидело в преданном ожидании у разноцветной двери. Женщина подошла к ней и устало облокотилась о стену. Животное с явным осуждением глядело на человека.

— Вот что я тебе скажу. Это удивительно, — Нила прижала указательный палец к вискам. Возможно, у нее все еще болела голова, хотя внутри себя она понимала, что это невозможно, однако дискомфорт, приносивший ей столько лет страданий, распространял свои сети и на территории запределья, — я предполагаю, что там, за дверью. И ты… — женщина не нашлась, как обратиться к собаке, на ум не пришло ни одного имени, — и ты, конечно же, все это знаешь. Но. То, что я увидела там… — Нила сделала вялый выпад рукой в сторону коридора, — … это стоило того. Ты понимаешь. Это ж надо было! Я большую часть жизни мечтала. Точнее, рассуждала. Над тем, что, если вдруг мне выпадет шанс пережить мою жизнь снова, без единых изменений, просто как пересмотреть любимый фильм. Я была уверена, что хочу пережить все это снова, — женщина помолчала и продолжила, — мне казалось, что там, в прошлом, было столько любви, что все так мило и красиво. Но вот. Как бы признаться? — Нила опустилась на колени ближе к серой собаке, которая, как показалось женщине, начала менять окрас, — там столько боли и порока, что, веришь, я ни за что не хочу назад. Вот правда, — женщина протянула руку к морде животного и действительно, из серого собака прямо на глазах меняла свой цвет на странный вердепешевый окрас, — не хочу. И вот еще что… — Нила последний раз вздохнула и отняла руки от Смерти, — ты уж прости, что так долго. Задержалась я что-то. Не обижайся. И спасибо тебе за все. Жаль, не поболтали. Но, видимо… Мифы все это. Смерть скупа на разговоры. Надеюсь, Создатель будет более расположен к диалогу, — Нила слабо улыбнулась, поднялась на ноги и положила руку на керамическую ручку разноцветной последней двери. — Прощай.

* * *

— Чувствую себя крайне глупо. Но ты не причем, — Фрая держала почти прозрачную руку Нилы. Нервно, с особой интенсивностью, она поглаживала большим пальцем головку локтевой кости, словно втирая живительную мазь в холодную и коченеющую кисть. — Просто слушай мой голос. И давай… Выберемся оттуда, где ты сейчас находишься. Я уверена, ты слышишь меня, — Фрая тихо прочистила горло, прибирая реверс в голосе, который выдавал ее волнение. — Понятия не имею, где ты. Но слушай. Помнишь? Я обещала тебе быть рядом. Так вот, радуйся. Я вот. Здесь, возле тебя. Держу тебя за руку и пытаюсь нести какую-то чушь, — Фрая изнеможенно выдавила улыбку. — Когда мы болтали вместе, это не казалось таким уж сложным. А сейчас. Ума не приложу, что говорить. Но главное. Слушай мой голос. Представь. Только по-честному, Нил. Представь дверь! — в голове у Фраи возник наконец четкий образ, и она этому чрезвычайно обрадовалась. Сжала руку подруги еще крепче и явно с большим и искренним энтузиазмом продолжила. — Точно! Дверь. Видишь ее? Уверена, видишь. Главное, не отворачивайся от нее. Смотри на нее и иди к ней. Поняла? А знаешь, какая она? Дверь эта? Она такая, — Фрая прищурила глаза, пытаясь визуализировать дверь, какой же она должна быть в другом мире, — она знаешь какая? Не такая, как обычная дверь. Это же дверь в небо, все-таки. Да. И… Вот только не злись. Но она… Она разноцветная! Пестрая, такая вся! И!.. — Фрая искренне рассмеялась собственным образам, — в полосочку! Да. Именно! В зигзагах, в горошек, короче, такая чудо-дверь! — Фрая погладила практически безжизненные щеки пациентки. — Да, да. Все, как ты не любишь. Это вот специально. Это я так тебе отомстить решила, — голос Фраи дернулся, но она овладела собой вновь. — Сама виновата. Ты виновата. Говорила тебе. Не выезжай в такую рань. Ну да ладно! — опомнилась женщина и устыдилась собственных обвинений, но она была просто человеком. Нет. Не просто. Любящим человеком и, конечно, ко всей сложившейся ситуации возникали оправданные претензии. — Слушай меня дальше. Дверь. Там, дверь. А еще. Еще там собака. Да. Я знаю, ты любишь собак и доверяешь им. Порою мне казалось, что собакам ты доверяешь куда охотнее, чем людям, — Фрая грустно улыбнулась. — Так вот, там собака. Но я не знаю, какая собака. Знаю, что большая. Ты же не любишь маленьких. Говоришь, мозгов у них нет. Точнее есть, но недостаточно, чтоб тебя боготворить, — женщина прикрыла лицо рукой, и уже было непонятно, смеется она или поддается слезам. — Так что это обязательно большая собака. Может ризеншнауцер какой-то, или дог, а может кавказец. Короче, большая собака. И ты. Ты доверяй ей, пожалуйста. Вот поверь мне. Верь этой собаке! — Фрая обхватила ладонь Нилы обеими руками. — Это очень важно! Я знаю, что ты несносно, паталогически упрямая! Но в этот раз. Прошу. Слушайся собаку, — электрокардиограф предупредил о замедлении биения жизни в теле, душа которого скоро будет где-то очень далеко. — Правильно! Доверяй собаке. Она выведет тебя к свету. И все будет кончено. Но только для меня. Главное — не бойся, — Фрая очень тихо, совсем тихо добавила, изо всех сил сдерживая негативные, печальные эмоции бессилия перед неизбежным прощанием, — и вот еще что. Я… Люблю тебя. И желаю тебе… Пусть это будет не конец, а начало твоего света, — Фрая все же выронила слезу. — Найди все, что ты хотела найти. И пусть Бог… Твой Бог приятно удивит тебя. Прощай. — Датчики хладнокровно констатировали асистолию. Фрая взглянула на монитор, потом в окно, в котором созревал рассвет, поцеловала удивительно быстро хладеющую щеку подруги и покинула палату, встречая последнее утро, в котором они были вместе.

Оглавление