«Школа ведьмовства №13. Сладкий запах проклятия (СИ)»

Школа ведьмовства №13. Сладкий запах проклятия (СИ) (fb2) - Школа ведьмовства №13. Сладкий запах проклятия (СИ) (Школа ведьмовства №13 - 1) 843K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Шавлюк

Школа ведьмовства № 13. Сладкий запах проклятия

Глава 1

Шепот. Шелест. Шорох. Голые ступни утопают в тумане. Холодном. Невесомом. Непроницаемом. Он всюду. И лишь узкая тёмная тропа разрывает это плотное полотно. В царящей серости даже странные грибы на тонкой извивающейся ножке, растущие по краям тропинки, кажутся туманными. Но они светятся. Подмигивают. Зовут. Уводят дальше, вперед, в неизвестность.

Промозглый холод пробирает до костей. Обнимаю себя за плечи в жалкой попытке согреться. Кажется, туман проник в самую душу. Страшно. Оглядываюсь, но ничего не вижу. Дрожь пробивает не то от холода, не то от ужаса. Передергиваю плечами, отгоняя страхи. Или все же холод? Мгновение и на плечи опустилась шаль. Серая. Словно из того же тумана сотканная. Но нет, бабушкина. Ее запах — трав, выпечки, светлого деревянного дома. Лета и солнца. Стянула мягкие края, окунаясь в теплые воспоминания из детства. И, словно наяву, увидела добрую любящую улыбку бабули, лучики морщинок, почувствовала прикосновение сухих горячих рук, окунулась в светлые, почти прозрачные, голубые глаза. И туман вокруг, будто под напором добрых воспоминаний, стал рассеиваться. Лучи солнца прорезали непроницаемое полотно, освещая густой лес.

Странный сон. Очень странный. И такой реалистичный. Но я побуду здесь еще. Ради нескольких минут с бабушкой. Ради этих ощущений. И шепота, который доносит горькое 'прости'. Ее голосом. Не понимаю. Но не могу обернуться. Ноги несут вперед. И свет становится ярче. Он заливает все вокруг. Слепит. Жмурюсь в глупой попытке рассмотреть хоть что-то. Прикрываю глаза рукой на манер козырька и чувствую… Странное. Словно из холодных глубин вынырнула на теплую поверхность. Проснулась внезапно. Вроде бы…

Солнце, висящее в высоком голубом небе, согревает макушку, птицы щебечут, пчелы жужжат, пахнет… летом. Голые пятки щекочет сочная травка, а пальцы рук утопают в пухе бабушкиной шали. Нахмурилась и приоткрыла глаза. Происходящее нравилось мне все меньше. Бабушкину шаль я так и не смогла найти после похорон, но вот же, держу ее. Бред! Сплю, наверное, еще!

С тихим стуком под ноги упала книжка в деревянном, украшенном выжженным узором, переплете. Не узнать ее я не могла. Знала каждый завиток, каждую черточку витого узора. Тем удивительней стало увидеть книгу здесь. Сердце подскочило к горлу, когда я коснулась этой кладези знаний, в сторону которой до сих пор не смела даже смотреть. Бабушка была очень мягкой и доброй, но однажды увидев меня у этой раскрытой своеобразной тетради, строго-настрого запретила к ней приближаться. И ослушаться суровую в тот момент бабушку, я боялась до самой ее смерти. А уж после, книжка, как и шаль, просто исчезла.

Осторожно, как величайшую ценность, подняла фолиант с травы, смахнула несуществующую пыль и прижала книгу к груди. Сердце дрогнуло. Рана от потери любимой бабушки еще не затянулась, в груди заныло с новой силой, на глаза набежали слезы.

— Че стоим? Проход загораживаем?

Я встрепенулась от раздраженного возгласа. И, как горная козочка подпрыгнув, развернулась к воинственно подбоченившейся женщине. Она одарила меня внимательным хмурым взглядом и раздраженно поджала губы. Незнакомка стояла неподалеку от меня. Она поправила съехавшую косынку, смешно сдула выбившуюся из-под белой ткани прядь и вновь посмотрела на меня волком.

— Э-э, извините, — отступила, настороженно приглядываясь к незнакомке.

Дородная женщина, чьи темные с проседью, будто пеплом присыпанные, волосы выглядывали из-под косынки, подхватила с земли большую плетеную корзину, накрытую белой тряпочкой, подозрительно покосилась и прошла мимо меня, к приветливо распахнутой калитке.

— Извините, уважаемая, — окликнула ее, еще не до конца решив, зачем это сделала. — Э-эм, а что это за место?

Брови моей собеседницы сошлись на переносице. Она, эта немного странноватая мадам в расшитом ярким узором передничке, снова оглядела меня своими льдисто-голубыми глазами, что-то пошептала себе под нос и вскинула пронзительный, неприветливый взгляд.

— Чужачка!? — ни то спросила, ни то констатировала она. Прищурилась, тихо и зло выплюнула, — от вас одни беды. — И уже гораздо громче, командным тоном велела: — коли с добрыми намерениями, так не стой столбом, проходи, — важно выпятила грудь, — а коли, мысли дурные, — она прищурилась, словно уже наяву видела их, мысли мои, которые показались ей явно дурными, — возвращайся туда, откуда пришла!

И вот что-то мне подсказало, что она была бы рада, если бы я второй вариант выбрала. Еще бы и пирожок из корзинки дала бы в дорогу (если там, конечно, пирожки). Да беда в том, что я понятия не имела, где нахожусь, как сюда попала, и как отсюда выбраться. А уж если бы знала, то статую в лучах полуденного солнца точно бы не изображала, и духа моего бы не было на этом месте. Я себе уже и так всю руку исщипала в попытке вырваться из этого странного сна, который все больше отдавал реальностью. Пугающей такой, совсем неприветливой и абсолютно непонятной реальностью. Врачу надо будет обязательно показаться после того, как доберусь до дома. Мало ли, может, на фоне стресса после смерти бабушки, моя крыша решила со мной распрощаться. А напоследок одарила странными видениями, чтобы я не скучала без нее. Или, я вдруг стала сомнамбулой. Неважно. В любом случае, я явно не здорова.

— Ну, — требовательно и как-то даже воинственно прозвучал возглас незнакомки, — иди, коли явилась.

То самое чувство, когда вроде ни в чем не виновата, но очень хочется посыпать голову пеплом и от души извиниться. Именно такое чувство возникало у меня рядом с раздраженной женщиной. Конфликты я не любила, предпочитала их избегать, поэтому, осторожно обошла женщину и юркнула в отворенную калитку. Лицо и тело обдало прохладой, но ощущение мгновенно схлынуло под напором жалящих солнечных лучей.

— Только городских нам и не хватало, — позади послышался бубнеж.

Я и осмотреться не успела. Устало вздохнула, прикрыла глаза, собрала остатки своего дружелюбия, зацепилась крохами сдержанности за воспитание, натянула на лицо улыбку и развернулась.

— Извините, я вас не знаю, вы меня не знаете, давайте сделаем друг другу одолжение — вы мне скажите, что это за место, и как мне вернуться, а я исчезну с глаз ваших долой. Очень надеюсь, что навсегда.

«Сто лет в обед вы мне сдались, чтобы тут задерживаться», — подумала я, но распалять и без того нервную незнакомку не стала.

— Ишь, прыткая какая, — фыркнула женщина, — иди, давай, — махнула она корзинкой, едва ли не задела меня, тем самым придав ускорения, — пусть с тобой Ядвига Пятровна разбирается.

Теперь уже я свободной от книги рукой подбоченилась. Поджала губы и пристально посмотрела на хамоватую мадам.

— И чего это вы мной командуете? — протянула негодующе, теряя остатки самообладания, — и кто такая ваша Ядвига Петровна? И почему это она со мной разбираться должна?

— Ты глазками-то не стреляй мне тут, — угрожающе потрясла полной корзинкой, отчего мне пришлось сделать шаг назад, — иди, говорю. С ней объясняться будешь. И чего тут забыла, и откуда книга ведьмовска при тебе, — она покосилась на прижатую к груди бабушкину тетрадь. — Украла, небось.

— Вы, женщина, говорите, да не заговаривайтесь, — вспыхнула я и покрепче прижала свою находку к груди, — а то мало ли, станется, что это ни я чего украла, а вы, — выразительно взглянула на накрытую корзинку, — чего запрещенного скрываете.

— От выдерга, — она зло сверкнула глазами и, выпятив нижнюю губу, прошла мимо меня. Нос задирала при этом так, словно не корзинку несла в руках, а державу со скипетром. — За мной иди, языкастая. Еще и бесстыжая совсем, — меня одарили пренебрежительным взглядом. — Не хватало, чтоб увидали твое непотребство.

Фыркнула. Подумаешь, майка на мне на бретельках, да шорты, едва мягкое место прикрывают. Я, когда спать укладывалась, совсем не планировала прогулку в незнакомое место. Если б знала, принарядилась бы поскромнее. А так… Сделала независимое лицо, вздернула нос, стянула края шали поплотнее, чтобы грудь прикрыть, и пошлепала босыми ногами за своей провожатой. Пусть не думает, что ее слова хоть как-то меня задели. Моя пижамка поприличнее многих нарядов современных девушек будет. И за нее, за пижамку, мне не стыдно ни капельки. А легкий румянец, от которого щеки потеплели, так это от солнца, от жары полуденной.

Сверлила взглядом широкую спину ворчуньи, что в провожатые мне досталась в добровольно-принудительном порядке. Забыла даже о том, что собиралась осмотреться. А когда вспомнила о своих планах и перестала прожигать дыру в темном платье, маячившем впереди, чуть было носом не пробороздила землю. Потому что от увиденного запнулась на ровном месте.

Позади вырастал высокий частокол, острыми пиками стремясь к небу. Огромные ворота были заложены большим засовом, а мы прошли в широко распахнутую калитку. От этой калитки тропинка разбегалась множеством узких лент в разные стороны. А впереди расположились домики. Много домиков. Целое село. Красивое, ухоженное, и домики, как игрушки, один к одному. Бревенчатые, двухэтажные, с резными ставнями, аккуратными заваленками, цветами, высаженными по периметру домов, светлыми занавесками, которые виднелись в растворенных окнах. Все они будто только что построенные. Даже запах тут витал особенный — свежего дерева, такого, из которого под жаром солнечного диска смола сочится из трещинок.

Мы прошли между двух таких теремков. Из одного из них доносился умопомрачительный запах выпечки. Сладкий, дурманящий, пробуждающий зверский аппетит и желание, как в детстве, у бабушки, отрывать зубами большие кусочки мягкой и еще горячей булочки. Сглотнула слюну и поспешила за мисс «недружелюбие». Мы выскользнули из узкого прохода между домами, и теперь мой взгляд скользил по большому добротному дому в три этажа. Огромное резное крыльцо, три ступени которого вели к большим двустворчатым дверям. Множество больших окон, большая часть из которых были распахнуты, а ветерок, пользуясь случаем, игрался с выглядывающими занавесками. Перед входом овальный половичок, у бабушки похожий в деревне был, цветастый, она сама вязала.

Вдохнула полной грудью и улыбнулась. И почему у меня снова ощущение, что я оказалась в далеком детстве у бабушки в гостях. Это только после первого инфаркта мы с мамой забрали ее к себе в квартиру, в город. А уж как бабушка противилась! Но мама была непреклонна. Обычно же, именно мы летом приезжали к ней погостить. Вместе ходили за ягодами, грибами и травами, вместе пекли булочки, когда я стала постарше, готовили травы для настоек и отваров, и даже дикий мед собирали. И, несмотря на все блага цивилизации, душа моя блаженствовала только у бабушки в деревне. Вот и тут я почувствовала вместо ожидаемой тревоги, неожиданную радость и удовольствие. Попади я сюда в других обстоятельствах, обязательно бы задержалась. А сейчас нужно выбираться. Может быть, когда-нибудь вернусь.

Три ступеньки я преодолела, пытаясь разобраться с устроившими дикие танцы в моей голове мыслями. А когда подняла взгляд на добротные двери с резными деревянными ручками, чуть было не попрощалась с жизнью тут же — поперхнулась так, что еще долго не могла нормально вдохнуть, рискуя умереть от удушья. Чуть выше уровня моих глаз висела чуть потертая, но до блеска начищенная табличка. Будто бы из золота. Я бы и на зуб попробовала, если бы могла, ведь дурное дело — такие деньжища тратить на обычную табличку. Но потом мне стало не до расточительства владельца огромного дома. Буквы на табличке были, вроде бы, и знакомыми, но все же какими-то чужими. И прочесть надпись в несколько строк не представлялось возможным. А потом… перед глазами все зарябило, заплясало, и я уже была готова позорно в первый раз жизни грохнуться в обморок от этой свистопляски перед глазами, как картинка вернула себе четкость, а надпись стала совсем понятной. А имела она, ни много ни мало, весьма чудаковатое содержание: «Школа ведьмовства № 13. Основана в честь вечной хранительницы нашего мира — Ольги Ясноликой».

— Чудненько, — просипела я, когда смогла нормально вдохнуть. — Ведьмы? Реально верите в это? — настороженно спросила свою провожатую, медленно пятясь от нее в сторону. Мало ли чего ожидать от ненормальной, которая меня в это сумасшедшее место притащила. Нет, пришла-то я сама, да только она обратный путь показывать отказалась. К этой…школе привела.

— Отчего же мне не верить, — фыркнула незнакомка, — иди, давай, — корзинка в ее руках снова угрожающе покачнулась, — не весь же день мне с тобой возиться, — она толкнула дверь, и из проема повеяло приятной прохладой.

Прошмыгнула в темный проход, вжавшись в стену, чтобы оказаться подальше от воинственной женщины.

Видимо, ночью кто-то круто шарахнул меня по голове, иначе весь этот бред я объяснить не могла. Узнаю, кто это со мной сделал, убью! А пока, я наверняка лежу в какой-нибудь больничке, оплетенная множеством трубок, в глубокой коме. А это все — сон.

Глава 2

— Ядвиг Пятровна, — без стука распахнула дверь моя провожатая. — Вот, полюбуйтесь, чужачка. А при ней и книга ведьмина. Да только откуда у нее она быть может. Не доросла же еще. Где это видано?! — она всплеснула руками, а я в очередной раз забеспокоилась о содержимом корзинки.

Я же, оставшись без присмотра всевидящей мисс «Недружелюбие», с любопытством осматривала кабинет (видимо, директора школы). Добротный круглый стол на трех резных ножках, которые плавно от центра расходились к краям. За ним и сидела, судя по всему, Ядвига Петровна, которая поднялась сразу после нашего появления. Поднялась со стула с высокой спинкой. Обогнула стол, кивнула моей провожатой и подошла ко мне. Я же рассматривала природный рисунок деревянной рейки, которой был выстлан весь пол в школе. И только краем глаза наблюдала за новой знакомой.

Она оказалась совсем невысокой, даже чуть ниже меня, женщиной средних лет. Морщинки едва тронули уголки глаз, словно женщина часто щурилась, и на лбу виднелись три тонкие полоски, будто бы она часто вскидывала брови. А в глазах — мудрость, нажитая с годами. Темное платье только сильнее оттеняло бледную кожу, но оно прекрасно гармонировало с черными глазами, которые казались бездонными.

— Доброго дня… — она вскинула брови, глядя на меня.

— Здравствуйте, Милана, — наконец, открыто посмотрела в ее глаза и представилась. Она улыбнулась, коротко, но приветливо, заставив скрутившуюся в душе пружину волнения, медленно растаять.

— Очень красивое имя, Милана. Меня зовут Ядвига Петровна Погодина, я — хранительница тринадцатой школы ведьмовста. А ты?

«А я… а дайте мне кто-нибудь телефон, я вызову всем нам дурку. Вместе будет даже веселее», — подумала я, а вслух сказала совсем другое, ведь с психами нужно соглашаться и лучше их не провоцировать.

— А я понятия не имею, о чем вы говорите, как сюда попала, и как вернуться, — еще и виновато плечами пожала под удивленным взглядом хранительницы. Провожатой же, которая смотрела на меня так, словно я у нее корзинку сперла, хотелось показать язык.

— Очень любопытно, — она улыбнулась, а потом, ее глаза словно полыхнули темным огнем, крылья носа затрепетали, как у настоящего хищника, и она покачнулась ко мне. Нахмурилась и взглянула на меня уже обеспокоенно. — Видишь ли, Милана, до ближайшего полнолуния тебе придется задержаться у нас, а вообще я бы советовала тебе пройти у нас обучение. Кто из ведьм провел тебя ведьмовской тропой снов и туманов? Кто отдал тебе эту книгу? — она прищурилась, пронзительно глядя в глаза. Под этим взглядом стало жутко, захотелось сбежать.

— Я не знаю, как здесь оказалась, — с нажимом произнесла я, — и эта книга — тетрадь моей бабушки. Она никакая ни ведьма. Травницей была замечательной, — кивнула, в подтверждение, — заговоры кое-какие знала. Ее книга. Я ее случайно нашла. И вам не отдам, — обвела их взглядом исподлобья, давая понять, что книгу, как и шаль, они смогут забрать только с боем.

— Не стоит беспокоиться, — губы женщины растянулись в снисходительной улыбке, — никто не заберет у тебя эту книгу. Лишь предостерегаю тебя, — ее голос стал жестким, резким, он бил по нервам, отзываясь дрожью во всем теле, — знания, которые она хранит, могут быть опасными для той, что не умеет ими пользоваться.

— Не говорите ерунды, — взвилась я, — бабушка была добрейшей души человеком, она никогда ничего дурного не делала, и хранить опасные вещи не стала бы. Она всю жизнь только и делала, что помогала всем вокруг. Безвозмездно, между прочим.

За бабушку было обидно. И двусмысленные намеки по поводу моей бабушки злили меня так, что все лицо горело от гнева, а из ушей, казалось, вот-вот повалит пар.

— Знание, девочка, великая сила, — хранительница глядела мне в глаза, словно пыталась до самой души добраться. — Ведающая зла избежит, знания к добру приложит, а коли знания попадут к той, что силу имеет, да пользоваться не научилась, станет она причиной большого горя, да бед бесчисленных.

— Вот-вот, — поддакнула мадам хмурость и заработала мой раздраженный взгляд.

— Мир, знаете ли, не делится на черное и белое. Нельзя быть такой категоричной, — пробурчала я и перевела взгляд на свои пальцы. Они сейчас казались диво какими любопытными.

— Не делится, — покорно согласилась со мной хранительница, — да, коли дороги не знаешь, да тропы не видишь, ведаешь ли куда придешь? Вот тут-то и оно, — проговорила она после недолгой паузы, так и не дождавшись моего ответа, — что по пути столько шишек насобираешь, что до конца дойдешь уже совсем другим человеком.

— Разговоры вы ведете занятные, и очень может быть, что правы во всем, да только мне здесь не место. Мне бы домой вернуться. К маме. Она же с ума от тревоги сойдет.

— Тебе здесь самое место. Таким, как мы, Милана, девам ведающим, да даром награжденным, тот мир чужд.

Ну бред же! И вот я была готова поспорить, что где-то за углом сидит какой-нибудь «Петросян» недоделанный и ржет надо мной, восхищается своей фантазией и грандиозным розыгрышем, в который меня втянули. Наверняка же, вчера, когда с девчонками пиццу трескали и газировкой запивали, кто-то из них мне лошадиную дозу снотворного насыпал, чтобы я проспала весь путь, пока сюда везли. Но никто не смеялся. Ни тени улыбки. Провожатая моя вовсе смотрела так, словно мысленно уже освежевала. Брр.

— Держать тебя силой здесь никто не будет, но вернуться ты сможешь лишь через месяц, в следующее полнолуние, когда откроется тропа снов, — с серьезным видом, совсем без намека на улыбку продолжала заливать хранительница.

Блеск! Держать меня никто не будет, но месяцок я все же в заточении. И где? Фраза про «тот мир» мне не понравилась. Сильно не понравилась. И я на какое-то короткое мгновение решила, что со мной что-то случилось, и я все-таки отошла в мир иной, но из того иного мира, вроде как, обратного хода нет, значит, этот мир не иной, а другой. А значит… А что это значит, я понять не могла. Шарики за ролики окончательно заехали, и соображалка решила на этом закончить со мной сотрудничество.

— А можно мне воды? — вскинула взгляд и умоляюще посмотрела на хранительницу, — и таблеточку какую-нибудь для ясности мысли. Если такие вообще существуют. А еще для чайников подробный рассказ о том, что это за место, и почему я тут. И что значит сакраментальное: «тот мир чужд»?

— Марья Федоровна, — Ядвига Петровна обратилась к моей провожатой, — подготовьте для нашей гостьи комнату. И одежду. А мы пока побеседуем.

Глава 3

Шлепала босыми ногами по нагретым солнцем, заглядывающим в окна, ступенькам и пыталась уложить все услышанное в голове. А оно не укладывалось. Я почти чувствовала, как голову распирает от бредовости рассказа хранительницы. И чем больше об этом думала, тем сильнее оно кипело, грозясь разнести остатки сдержанности и самообладания в щепки. Хотелось истерически рассмеяться. И поставить всем, а в первую очередь себе, неутешительные диагнозы. Те, при которых белые рубашки в комплекте бонусом идут. Но блин! Блин, блин, блин! Вот они и перила деревянные, твердые под ладонью, и ступеньки крепкие под босыми ногами, и Марья Федоровна впереди идет, пыхтит, как паровоз. Живая, настоящая. Трогать для проверки, правда, ее не стану, убьет еще ненароком. Я ей почему-то очень не нравлюсь. Она мне, в общем-то, тоже. Как и все вокруг вдруг потеряло свою прелесть и очарование. Наверное, потому что я стала заложницей этого мира. Волшебного, ага. С ведьмами. И меня ею обозвали, благо, на костре обещали не сжигать. И даже с камнем на шее притапливать не станут. Ядвига Петровна прямо оскорбилась, когда я об этом спрашивать начала. Тьфу! Какой же бред.

Из хаотичных мыслей меня вырвал громкий свист. Выразительный такой. Я сразу вспомнила и о своем внешнем виде, и о том, что Марья Федоровна одежду мне приготовила, да с собой не принесла. Она, одежда, ждала меня в отведенной камере, в смысле, в комнате. А я в пижамке. И сразу поняла, что объектом чьего-то внимания стала именно она, пижамка. Или я, в нее одетая. И тот, кто ею, или мною, без разницы, был привлечен, нашелся быстро.

Чуть в стороне, подпирая плечом стену одного из домиков, стоял парень. Взгляд его блуждал по моим ногам. Я и сама на ноги свои посмотрела. Ноги, как ноги, самый обычные. Оголенные, правда, до предела. Это-то меня и смутило немного. Ну, как немного, так, что даже грудь, шалью едва прикрытая, огнем загорелась. Ведь этот наглец, что еще секунду назад домик подпирал, а теперь медленно приближался, явно не собирался облегчать мне задачу, и хотя бы ради приличия отворачиваться. Нет! Он с нескрываемым удовольствием рассматривал меня и нагло улыбался. А я хотела провалиться сквозь землю. Ведь его сверкающие в свете яркого солнца зеленые глаза, обрамленные пушистыми черными ресницами, неотрывно следили за мной. И интерес в них плескался недвусмысленный.

Помощь пришла, откуда не ждали. Марья Федоровна, буквально, своей грудью меня прикрыла. Встала на пути у этого хама и загородила меня своей фигурой.

— День обещает быть добрым, — голос у этого обладателя красивущих наглых глаз был тоже приятным, и от этого стыд только сильнее расцветал на моем лице ярким румянцем.

Ну почему? Почему я не могла пришлепать сюда дорогой снов в нормальной одежде? Почему именно сейчас этот образчик девичьих мечт стоял на этом месте? И ведь не сбежать. Только и остается — прятаться за надежной спиной Марьи Федоровны.

— Ой ли, — воскликнула Марья Федоровна и подбоченилась, — так соскучился по мне, родненький? По веничку моему, которым я тебя давеча по всему двору гоняла? Так подём, приласкаю еще разок. Так сказать, для памяти.

— Ой, теть Маш, то была ошибка, с кем не бывает, — он явно не внял угрозам моей провожатой, которой я поверила сразу. За такой не заржавеет. А зеленоглазый тем временем попытался заглянуть воинственной женщине через плечо. Я тут же потупила взгляд, еще и волосами занавесилась, чтобы скрыть красное лицо. — А кто это у нас тут?

— Покровский, — прорычала Марья Федоровна, — дуй отседова по добру, по здорову, иначе, я Никонору Иванычу расскажу о том, сколько ты энергии тратишь, да не по делу. Он в миг найдет тебе занятие по уму, да по силе. Времени на ошибки не останется.

— Нельзя быть такой черствой, теть Маш. И жестокой, — немного обиженно проговорил Покровский, — я, может, счастье свое разглядел, у меня, может, любовь случилась, а вы на пути ее обретения стоите. Совестно вам должно быть.

— Ой, речи-то, речи, какие… — Марья Федоровна покачала головой, — вот уж в чем ты мастак, так языком трепать. От я щас по совести тебе надаю, если не сгинешь тотчас.

— Нас, может, судьба свела, а вы поперек нее идете.

— Пшел, — не отступала Марья Федоровна, пока я кусала губы, чтобы не рассмеяться в голос, и изучала каждую травинку под ногами.

— Буду с нетерпением ждать новой встречи, красавица, — чуть понизив голос, проговорил он. И судя по удаляющемуся свисту, все же послушался моей провожатой. А я смогла, наконец, нормально вдохнуть. И улыбку попыталась спрятать, когда ко мне обернулась моя спасительница.

— Чей-то ты лыбисся? — прищурилась Марья Федоровна.

Видимо, буря еще не миновала и грозила обрушиться на меня. Собственно, сегодня, судя по всему, именно я выбрана на роль козла отпущения. А еще недавно был Покровский. Тьфу, чудище зеленоглазое, мне сейчас из-за него влетит, похоже.

Пожевала губы, чтобы они не разъезжались в дурацкой улыбке, подавила в себе приступ хохота (а это было нетрудно под грозным взглядом женщины с корзинкой) и сделала глубокий вдох.

— Радуюсь, — выдала, как на духу, — что меня провожает такая смелая, отчаянная женщина. Спасибо! — одарила удивленную Марью Федоровну самой благодарной, на какую только была способна, улыбкой, и прошла мимо нее. Остановилась через несколько шагов, обернулась, глядя на настороженную женщину, и вскинула одну бровь, — так мы идем?

Женщина что-то буркнула, странно фыркнула, зыркнула в ту сторону, где между домами скрылся Покровский, и снова взялась за свою миссию — проводить меня до выделенных апартаментов.

Мне досталась комнатка на втором этаже одного из теремков. Каждый домик был рассчитан на четырех учениц. Две жили на первом этаже, две — на втором.

Как только вошла в свое новое временное пристанище и вдохнула полной грудью, ощутила легкую ностальгию и грусть. Пахло травами. В просторных сенях под потолком и вдоль стен висело множество разных пучков: уже хорошо просушенных, и совсем недавно собранных. Совсем как у бабушки. Мы часто в моем недалеком детстве вместе собирали разные травки, о чудодейственных свойствах которых бабушка могла рассказывать часами, а вечером за чашкой сборного чая разбирали всю нашу добычу по пучкам, перематывали нитями и подвешивали в сенях. Оттого и ностальгия закралась в мою душу. А вместе с ней и странная тревога. В этом чужом, совсем незнакомом и странном месте было столько всего… знакомого с детства. Столько всего родного, отчего сердце сжималось от боли. Ведь с каждой минутой, проведенной здесь, мне все больше казалось, что бабушка выросла в подобном месте. Или вовсе…здесь. Нет! Быть такого не может! Не хочу даже верить в существование параллельных миров. Хотя бы потому что бабушка не стала бы скрывать такую значительную деталь своей жизни от самых близких ей людей.

«А ведь она людей лечила, страхи заговаривала, беду отваживала, дар у нее был, не зря же к ней со всей области за помощью ехали», — предательски шептало подсознание, с которым мне сейчас совсем не хотелось общаться. Молчало бы оно лучше. И без его шепота тошно. Слишком все реально. И душа рвалась из груди, словно ее не занимали страхи, которые подлыми змеями скользили по сердцу, ей (душе) хотелось летать, словно только здесь она могла стать свободной.

Пока я разглядывала светлые сени, моя провожатая уже прошла дальше, в сам дом. Следующая комната, в которую мы попали, была общей, просторной, с большой русской печью в центре, двумя дверьми в противоположных концах и неширокой лестницей, которая уводила наверх. С первого этажа было видно, что и на втором этаже есть общая комната. Только там вместо печи был выложен настоящий камин, у которого стояли два плетеных кресла-качалки. Когда поднялись, разглядела небольшой квадратный коврик и столик за креслами. Светлое, чистое и очень уютное место. Ученицы здесь, наверняка, чувствуют себя, как дома.

Пока я пальцами водила по природному рисунку дерева, из которого была сделана дверь в мою комнату, соседняя дверь тихо скрипнула и отворилась. Но тут же поспешно была прикрыта. Тихо так, чтобы никто не услышал. Но мы услышали. А моя провожатая еще и обрадовалась несказанно.

— Златка! — закричала она.

Но моя соседка притворилась глухой и не отреагировала на сотрясший все наше, теперь уже общее, жилище. Видимо, главная страшилка в этом поселении — Марья Федоровна. И встреча с ней никому не сулила ничего хорошего.

— Удальцова, поди сюда, — приказала моя сопровождающая, упорно разглядывая захлопнувшуюся дверь, — от ты бы так молчала, когда косточки ведьмакам перетираете тут вечерами. Ан нет же, соловьем разливаешься, не остановить. Выходи, давай, долго мне ждать?

Но ответом все еще была тишина. Забавное местечко, все-таки. И люди тут забавные. Наблюдать — одно удовольствие. Жаль, что мне во всем этом цирке на колесиках еще и поучаствовать придется. И сейчас мне отведена, по мнению Марьи Федоровны, главная роль.

— От когда ты ко мне за новым бельем, да за нитками явишься. Или же мыло како душистое появится, ждать тебе тоже долго придется, — протянула Марья Федоровна, и тут я окончательно уверилась, что шутки с этой ушлой женщиной плохи. Не убьет, так зашантажирует до смерти.

Дверь тут же отворилась, и из-за нее высунулась медноволосая голова. На нас взирали большие голубые глаза. Такие честные-честные.

— Ой, Марья Федоровна, а вы меня звали? — прощебетала незнакомка, чье симпатичное круглое личико было усыпано веснушками. А чуть вздернутый носик делал ее просто супер милой. Глядя на нее хотелось улыбаться. Она словно дочерью самого солнца была. — А я тут уборку затеяла, — нам продемонстрировали веник в подтверждение, — а когда делом занята, так ничего же не слышу.

— От, нова соседка, — без предисловий перешла к делу Марья Федоровна. — Принимай на попечение. Будешь у нее за старшую. Поможешь обжиться, на вопросы какие ответишь. Она из городских. Все поняла?

— Правда из городских? — с придыханием прошептала Злата.

Волна любопытства, которым меня окатили, грозила захлестнуть. Мне даже страшно за себя стало немного. Захотелось вцепиться в руку Марьи Федоровны и умолять не оставлять меня наедине с этой жаждущей получить новую сплетню соседкой. Но здраво рассудив, все же решила остаться с соседкой. Хотя бы нет риска быть покусанной.

— Все! — Марья Федоровна хлопнула себя ладонями по бедрам, — от твоя комната, там твоя одежда, от твоя соседка, занимайтесь делом. А мне некогда с вами нянчиться. И без того пол дня потерявши.

Завела руку за спину и нащупала ручку. Неотрывно глядела на соседку, в чьих больших небесно-голубых глазах плескался восторг вперемешку с предвкушением. Веник был откинут в сторону в то же мгновение, как стихли тяжелые шаги Марьи Федоровны.

— Правда из городских? — шепотом проговорила Злата, видимо, опасаясь возвращения местного кошмара с корзинкой. — А как у вас там? А правда, что по дорогам эти ездят? На колесах? Как их там? Без лошадей совсем?

— Машины, — подсказала, обхватив крепко ручку двери. Чувствовала себя мелкой живностью перед взглядом голодной львицы. — Без лошадей, — коротко кивнула.

— А правда, что дома такие огромные, что облака руками достать можно?

— М-можно, наверное, — нервно проговорила я, — стой, — вскрикнула, когда соседка набрала полную грудь воздуха для новой порции вопросов. — Я не одета. Мне бы переодеться и ответы получить на свои вопросы. Животрепещущие! И мне надо прям здесь и сейчас. Я тут еще месяц буду жить, отвечу на все твои постепенно. Не все сразу. Ладно?

Курносый носик был сморщен, в глазах поселилась вселенская тоска, но мне все-таки обреченно кивнули.

Проскользнула в свою комнату и огляделась. Хм-м. А цивилизация, все же, частично и сюда добралась. Об этом говорил плафон под потолком. Электричество в этом обиталище ведьм имелось. Комнатка, конечно, крохотная. У стены стояла узкая кровать, застеленная расшитым покрывалом, на ней лежало темное платье и белая лента, видимо, для волос; у окна — небольшой стол со стулом, у двери — сундук, на котором лежала стопка белья и полотенца. Небольшие половички у двери и у кровати. На этом все. Немного, но для жилья достаточно. Еще бы душ… Хотя бы общий. Надо узнать у Златы, где тут принято мыться.

Злата ждала меня на первом этаже. Я же сразу поспешила к своей новой знакомой и по совместительству — пока единственному источнику знаний. Теперь, надев приготовленное для меня платье, чувствовала себя гораздо лучше и увереннее. Платье, кстати, село, как влитое. Черное, с белым воротничком, и с белыми манжетами на рукавах в три четверти длиной. Ленту вплела в косу, а на ноги надела мягкие туфли из кожи.

— Это ученическое платье, — пояснила Злата, разглядывая меня, — ты без вещей? А как там на дороге снов?

— Жутко, слушай, Злата, давай так, я тебе сейчас очень кратко расскажу, в какой зад… трудной ситуации оказалась, а ты, если не сложно, расскажешь, чего мне ждать, и как все устроено. Ладно?

— Ага. А зовут-то тебя как? — она забавно нахмурилась.

Да уж, классное знакомство. За всеми вопросами, даже представиться не успела. Но исправив эту маленькую ошибку, принялась за рассказ. А Злата по-свойски подхватила меня под локоть и потащила из дома, попутно засыпая ворохом вопросов.

Оказалось, что тихо и безлюдно на улице из-за жары полуденной и времени обеденного. Все прятались в прохладных домах или расслаблялись на берегу озера, который находился за частоколом, недалеко от школы. Озеру я обрадовалась. Очень. Воду я люблю, а уж в такую жару просто необходимо рядом иметь хоть какой-то водоем. Но радость моя была недолгой.

— Там у озера и баньки стоят. Напаришься и в воду. Ух! Банный день по вторникам и четвергам.

— П-подожди, — остановилась я недалеко от ступенек, ведущих в школу, — а в остальные дни?

— А что остальные дни? Ну, если дело какое шибко грязное, то и в другой день баню затопят, а так, хочешь в озере купайся, хоть три раза за день. Когда дел других нет.

— О, нет, — застонала я. — Ни душа, ни ванной, как в настоящей деревне? — последняя надежда осыпалась пеплом, когда Злата покачала головой. — А туалет? — решила сразу добить себя плохими новостями, чтобы не растягивать эту пытку. — Тоже на улице?

— Ну да, — протянула Злата, там, — мотнула головой в сторону, — у самого частокола. Ну что бы это, не пахло, в общем. Да ладно тебе, не печалься, привыкнешь.

Ага, куда уж там, после белого фаянсового друга, такого родного и удобного, привыкнуть к деревенской деревянной коробке, по-моему, невозможно. Но не в поле с лопухом наперевес — и то хлеб.

— А у Ясноликой уже была? — спросила Злата, сверкнув глазами и широко улыбнувшись.

— Н-нет, а кто это?

— Так хранительница наша, та, в честь которой школа названа.

— А-а-а, — понятливо протянула я, вспомнив о надписи на табличке у входа в школу. — Э-э-э, на могилу, что ли? Я кладбища не люблю. Может, не надо.

— Ну, ты темная, — фыркнула Злата, — на какую могилу? Идем, покажу!

Не успели мы и шагу ступить, как нас накрыла огромная тень, а все вокруг заполнил жуткий, оглушающий и внезапный рев, от которого у меня колени подкосились. Я пригнулась и накрыла голову руками. Ну все, мне капец!

Глава 4

Выглянула из-под своего локтя и выпрямилась от удивления.

— Ох, ё! — невольно вырвалось, и я попятилась, прижав руки к груди — д-дракон, — заикаясь, проговорила и пальцем указала в огромную тушу, которая загородила своей массивной фигурой солнце и приличный кусок неба.

Я бы и дальше продолжила пятиться, в подсознательном желании увеличить расстояние между собой и драконом (который, кстати, летел очень низко, и едва не цеплял крыши домов своим длинным хвостом), но наступила на какой-то камушек и смачно встретила землю своим мягким местом. Но и это меня не остановило. Быстро перебирая ногами и руками, продолжила свое отступление в позе очень поломанного, кривого мостика.

Мое отступление вызвало у Златы ступор. Она огромными глазами, в которых плескалось что-то совсем непонятное, следила за каждым моим движением и даже не думала двигаться с места. Самоубийца! Сейчас как полыхнет огнем, останутся одни рожки да ножки!

— Мила! — соседка конвульсивно дернулась, пошатнулась и рванула ко мне, — что с тобой? А ну вставай! Ты что? Это же дракон. Тьфу ты, тёмные городские! Они ж не опасны даже в дикой природе, если им ничего не угрожает. А этот и вовсе с погонщиком.

— Не опасны? — замерла и спустя несколько секунд села. — С погонщиком?

— Конечно! Дикие-то к нам редко забредают. Им тут и делать нечего, в горах они живут. А этот наш, местный. Тут за холмом школа погонщиков, они у нас частые гости, — она хитро улыбнулась и снова ухватила меня за руку. Потянула вверх и помогла подняться, — к девчонкам прилетают, — шепотом добавила она. — Полюбиться, — на ее щеках заиграл легкий румянец. Но я заметила его лишь краем глаза, потому что неотрывно смотрела на сказочное создание, которое и существовать-то не могло (в моем понимании). А Злата тем временем развернула меня и от души отряхнула мое платье. Так, словно пыль из ковра выбивала. Или душу из меня. Еще бы чуть-чуть и получилось бы. Маленькая, хрупкая, а силы в ней ого-го.

— Даже не испачкалась почти, — констатировала она, — все, не стой столбом, всего лишь дракон. Привыкнешь. Слу-ушай, — протянула она и взглянула на меня сияющими глазами, — а пойдем я тебе еще кое-кого покажу. Хочу увидеть твою реакцию, — она была в восторге от своей идеи, а вот я ее энтузиазма не разделяла, поэтому, уперлась ногами, как баран на веревочке, и не сдвинулась с места, когда Злата потянула меня куда-то обратно, к домикам.

— Этот кое-кто тоже огромный, с зубами и мясом питается? — осторожно поинтересовалась я.

— Да нет же! Пошли, сейчас все увидишь. Они вообще безобидные.

— Точно-точно? — моя подозрительность вдруг разродилась хаотичными сигналами и никак не хотела замолкать. — Может, к этой? Ясноликой?

— Да потом и к ней сходим, — отмахнулась от меня соседка и с большим рвением потянула в неизвестном направлении.

Тревога в душе заголосила с новой силой, когда мы вышли за пределы школы. Нырнули в странную, обдающую прохладой калитку, оставили за спиной высокий частокол, и спрятались от палящего солнца в тени разлапистых высоких сосен и редких, тоненьких березок. Но пролесок оказался совсем крохотным, а мы шли по хорошо вытоптанной тропинке. Видимо, ученицы и ученики были частыми гостьями этого места.

Через десяток минут мы преодолели лесок и вышли на небольшую полянку, покрытую по обеим сторонам от тропинки высокой травой. Такой высокой, что ее немного колючие колоски доставали до пояса. А вот в конце этого зеленого коридорчика виднелось озеро, край которого порос высоким рогозом, чье бархатное соцветие немного покачивалось на ветру.

Но тропинка ширилась и уводила нас на другой край берега — песчаный.

Мы совсем немного не дошли до пологого спуска к маленькому, укрытому с другой стороны пышными кустарниками берегу, как из-за этих кустов вышел никто иной, как мой недавний почти знакомец Покровский в сопровождении совсем незнакомого парня.

— Блеск! — сквозь зубы проговорила я и остановилась, ухватив за локоть соседку, — Злат, давай в другой раз, а? Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — сложила руки в умоляющем жесте и посмотрела на нее просящим взглядом.

— Что такое? — она повернулась и взглянула в ту сторону, откуда приближались двое парней. А мне сейчас, встрепанной после падения, немного напуганной и чрезвычайно смущенной после нашей первой встречи, совсем не хотелось общаться с этим Покровским. — Покровский, — сквозь зубы выплюнула Злата так, словно ни фамилию произносила, а настоящее оскорбление. — Уже познакомились? — она подозрительно на меня посмотрела.

Покачала головой и потянула ее в обратную сторону, пока увлеченные беседой, видимо друзья, нас не заметили.

— Нет, не успели, но я не очень-то и хочу.

— И правильно!

Злата расправила плечи, выпятила грудь, очень выразительно фыркнула и поспешила вместе со мной обратно, подальше от озера. Но судьба, видимо, решительно не хотела поворачиваться ко мне приятным глазу местом, потому что уже через несколько минут до моего слуха донесся знакомый голос с лениво-ласкательными нотками:

— Ры-ыжи-ик, — протянул этот голос.

Я на рыжика ну никак не годилась со своими светлыми, пшеничными волосами, а вот Златка — да. Ее волосы на солнце приобретали цвет темного золота, красивый такой, глубокий. И, видимо, очень узнаваемый.

А судя по тому, как она вспыхнула, речь точно шла о ней. Видимо, Покровский тут местный катализатор румянца на женских щеках. И если я пыталась мысленно дать себе затрещину, чтобы не смущаться, то Златка, резко развернувшись, пылала гневом и даже не пыталась этого скрыть.

— Покровский, — прорычала она, сжимая на бедрах ткань своего светло-зеленого сарафана на широких лямках, в кулаках, — не смей меня так называть.

— Что ты, как не родная? — он вскинул одну четко очерченную бровь и обвел соседку ласковым взглядом.

Вот кобелина!

— А я тебе и не родная, — фыркнула Злата, — и даже не планирую, ясно! Не по зубам тебе, понял?!

«Ага-ага, — мысленно проговорила я и хмыкнула, — а чего это мы так бесимся тогда на ровном месте?»

— Не злись, Рыжик, — улыбался этот чертёнок и сверкал зеленющими, ну точно колдовскими, глазами. — Зубы у меня крепкие, не переживай так за меня, — явно издевался он, распаляя мою соседку. Но тут его взгляд метнулся ко мне. Губы расползлись ее шире, а я захотела стать маленькой-маленькой и совсем незаметной. — О-о, видно, судьба сегодня благоволит мне.

Но не мне! А это обидно.

— Этот наряд мне тоже нравится, но тот был интереснее, — протянул он, обжигая взглядом.

«Хочешь, поносить дам, если понравился?» — чуть было не ляпнула я, но вовремя прикусила язык.

— И как нашу милую незнакомку зовут? — он остановился в паре шагов от нас. Его друг встал рядом, с ленивым любопытством наблюдая за разворачивающимся концертом.

Вашу милую? Не знаю!

— Милана, и я бы попросила… — строгим уверенным голосом начала я, но слушать меня дальше Покровский был не намерен.

— Милая Милана, — прокатил он по языку это словосочетание, словно пробовал на вкус, — как символично.

Какая дурная, набившая оскомину тавтология!

Один скользящий, плавный шаг и я едва успела ускользнуть из его загребущих лап. Как сказала бы Марья Федоровна: «Ишь, какой прыткий». За такое близкое и совсем нежеланное знакомство в первый день и по мордасам получить можно.

— Ты руки-то при себе держи, — возмущенно пыхтела я, исподлобья глядя на жаждущего общения Покровского.

— Не удержался, — он повинно пожал плечами, а в глазах все еще горел яркий огонь любопытства и нездорового интереса. Вернее, вполне здорового для молодого парня, но неподходящего для знакомства, — таких красавиц нужно сразу красть, иначе, в любой момент уведут.

Он сделал шаг на встречу, я попятилась и уткнулась в чью-то грудь. Большие и сильные руки ухватили меня за плечи.

— Очень зря, — раздался над ухом теплый, тихий голос.

Я в ловушке!

Время замерло. Секунды сменяли одна другую тягуче медленно, мучительно. Широко распахнутыми глазами наблюдала за тем, как Покровский сантиметр за сантиметром сокращает расстояние между нами. Сердце то замирало от внезапно обрушившегося совсем беспричинного страха, то набирало запредельную скорость от накатывающего истерического смеха. Смешила ситуация. Глупая до безобразия. А пугала игра моего подсознания, которое решило, словно издеваясь, все происходящее показать мне в замедленной съемке. Все вокруг застыло. Только треск, скрытых в высокой траве насекомых стал оглушительным, ветер все еще был ласков и игрив, а солнце пламенным прикосновением оглаживало все тело. И руки. Горячие, сильные, все еще сжимали мои плечи. И дыхание друга Покровского касалось затылка.

Сдавленно пискнула, дернулась из захвата, но мой пленитель словно и не почувствовал моего слабого, едва заметного сопротивления.

И в момент, когда сердце ухнуло в пятки от понимания того, что вот сейчас меня из рук в руки передадут ушлому Покровскому, все пришло в движение.

Златка прошипела что-то невразумительное. Я сверлила злым взглядом Покровского и уже настроилась от души вдавить пятку в носок моего пленителя, когда меня словно куклу, перехватили, оттолкнули и задвинули за спину. Всего за мгновение, как Покровский достиг меня. Так, а к чему тогда было это ровное, констатирующее «очень зря»?

— Ты что, как с цепи сорвался? — послышался совершенно спокойный голос моего незнакомца, который внезапно переквалифицировался в спасителя. — Хоть бы представился своей новой знакомой, прежде чем переть напролом. Мало ли что она о тебе подумает. Или ты теперь предпочитаешь, чтобы девчонки от тебя шарахались, как души потерянные от света солнечного?

Мой герой!

И только когда ко мне обернулся обладатель темных с зелеными искрами глаз, я поняла, что ляпнула это вслух. И даже сама этого не услышала за громким стуком собственного сердца. Зато теперь, по густоте своего румянца могла в щепки уделать Златку, которая огнем горела от негодования.

Зеленоглазый незнакомец (везет же мне на них, как утопленнику) вскинул насмешливо бровь, глядя на меня через плечо, улыбнулся одним уголком губ, хмыкнул и вновь отвернулся, оставляя меня за своей, пусть не такой уж и широкой, как у Покровского, но тоже очень надежной спиной. Я надеюсь.

Блеск! Я просто могла тут рекорды Гиннеса устанавливать по нелепым ситуациям с моим участием. И когда только стала такой неудачницей?

Но об этом я подумаю потом. Сейчас мне надо брать ноги в руки и улепетывать с тропинки, ставшей просто сложнейшим квестом. А как это сделать быстро и незаметно, если там, впереди стоит и жаждет близкого знакомства Покровский? Вот же, прилип, как банный лист.

— Радислав, — заглянув через плечо, назвал свое имя Покровский, подарил мне шальную улыбку и перевел все свое внимание на моего спасителя, который изображал непреодолимую преграду на пути ко мне. По крайней мере, мне хотелось верить, что она непреодолима. Пока она, эта преграда стоит, я думаю над вариантами побега. Не через траву же ломиться. Хотя и этот вариант сойдет, в худшем случае. И пусть опять буду выглядеть нелепо.

Отважное подсознание рисовало приятные глазу картины, в которых я смело покидаю свое скромное, но надежное убежище, даю крепких затрещин и пощечин напористому ни то ухажеру внезапно обретенному, ни то просто местному наглецу и бабнику, что вероятнее, а разум шептал, что стоит мне только выйти, и меня тут же настигнет Покровский, от которого отбиться у меня не выйдет. Силёнок не хватит.

Моя проблема решилась без моего участия. Решительно, с видом зверского убийцы и с напором асфальтоукладчика ко мне подошла Златка. Клещами вцепилась в мое запястье и выдернула из-за спины незнакомца. Только сейчас я увидела, что Покровского его друг удерживал за плечо.

— Станислав, — мне весело улыбнулись, едва заметно склонили голову и подмигнули.

— Задолбали! — прорычала Злата, — королобый курощуп, — припечатала она, глядя на Покровского, который столбом замер после ее слов.

Я поперхнулась. Разобрать не разобрала, что она имела в виду, но что-то явно не очень приятное. Но главное, что нам удалось беспрепятственно пройти мимо, пока заклейменный оскорблениями и удерживаемый другом Покровский приходил в себя.

Златка что-то бубнила себе под нос, а я сдерживала подкатываемые смешки. Подруга была слишком зла и явно не разделила бы моего веселья.

— Как хорошо, что Покровский был с другом. Иначе, пришлось бы отбиваться, — я все-таки не выдержала и хихикнула.

— С другом? — как-то странно хрюкнула Златка. — Это его брат. Старший. И ты на его счет не обольщайся, — зло цедила Злата, — они с Радом одного поля ягодки. Только младший сам блудоум, каких поискать надо, а за этим бобыней половина нашей школы волочится. А он всем улыбается, весь из себя такой добрый, да только сердец разбил своим равнодушием не меньше братца своего младшего. Р-р-р, — натурально зарычала Златка, — столько лет в школе из-за этих двоих никакого покоя. Еще наслушаешься, про этих героев. А говорят, у них еще один брат есть, через пару лет явится. Слухи ходят, он уже попрал все «заслуги» своих братьев, своими похождениями. Дар колдовской у них, что ли. Или они — проклятие наше всеобщее? И где мы так провинились только? — она горестно вздохнула, вскинула взгляд к небу, словно ожидая ответа из его лазурных глубин.

Так-так-так! Какая прелесть! То есть мне даже не на зеленоглазых везет, а на бабников Покровских?! Сомнительное такое везение. И что-то мне подсказывало, что намаюсь я еще из-за них.

А еще меня беспокоило это тихое «очень зря». Я сначала подумала, что зря в его руки попалась, но оказалось, что не зря. Так что же он имел в виду? Хотя, фиг с ним, все равно расспрашивать не пойду и встречи искать не буду. Пропади они пропадом. Оба.

— Злат? — дернула соседку и подругу по несчастью за локоть. Она взглянула на меня глазами, в которых все еще тлели угольки злости. Я состроила скорбную мину, тяжело вздохнула, положила вторую руку на ее локоть и тихо, обреченно спросила: — чем мне все это безобразие грозит? Чего он ко мне прицепился?

— А я почем знаю? — фыркнула она и недовольно поджала губы, — видать, понравилась ты ему. Одно только сказать могу, ничего хорошего не жди. Забодает в усмерть, пока позиции не сдашь. А там и сама не заметишь, как голову потеряешь. Рад настойчивый и наглый, для него «нет», как для снежного кома — толчок с заснеженной горы. Он только сильнее напирать будет. А вот братец его, — она вновь повернула голову ко мне, оценивающе оглядела и вынесла вердикт: — от него проблем не должно быть. Он так не действует. Тут видишь какое дело: от настойчивого внимания Рада может спасти только старший Покровский, младший старшего уважает, поперек брата не пойдет, если тот хорошо попросит, да только пока со старшим объясняться будешь, да под защитой его ходить, не заметишь, как в старшего влюбишься, а там вообще, пиши пропало.

— А не обидят? — настороженно спросила я, вспомнив горящие светло-зеленые глаза Радислава.

— Эти-то? — невесело улыбнулась Злата, тряхнула рыжей головой и заговорила уже спокойно, словно сумела погасить бушующий в душе огонь, — в том-то и дело, Мила, что когда обида сердце сожмет, уже поздно будет. Если ты, конечно, на поцелуй внезапный, да объятия иногда чересчур крепкие смертельной обиды не затаишь. Только этого и бояться можешь. А в остальном… Обижать не будут. В том-то и беда, что всегда помогут и заступятся, коли нужда будет.

Благородные кобели, вид уникальный, подвид маги! Но в слова Златки верилось безоговорочно. Было в этих двоих что-то привлекательное, по-своему очаровательное, взгляд притягивающее. И самое главное, стоило только подумать об этих двоих, как перед мысленным взором всплывали их образы, еще размытые, не четкие, потому что виделись всего ничего, но глаза… Глаза полыхали и завораживали. Наваждение какое-то, не иначе.

— Все вот так плохо? Без исключения? — с тяжким вздохом спросила я, когда мы нырнули под сень леса. Воздух тут был более влажный и прохладный. Ласкал разгоряченную на солнце кожу и остужал все еще помнящие свой огненный румянец щеки.

— Знала б ты, сколькие считали, что вот они — исключения. Вот у них-то получится захомутать одного или другого. Не получилось, как видишь. Ты, конечно, другая. Прости за прямоту, но диковиная, интересная. Если хочешь, то попытайся, у кого-то ведь получиться должно.

— Да только ты в это не веришь, — криво усмехнулась, глядя перед собой, но не видя ничего вокруг.

Это же надо было так основательно вляпаться в первый день. А что дальше будет? Даже страшно представить. И справляться со всем приходится в одиночку. Злата, конечно, помогает, рассказывает обо всем, но в голову ведь ко мне не залезет, а душу нараспашку открывать перед первым встречным я не приучена. Жаль, мамы рядом нет.

Сердце сбилось с ритма, чтобы на мгновение замереть, а потом пуститься в сумасшедшую пляску. Я сипло выдохнула и замерла, глядя огромными глазами куда-то между деревьев, где виднелись просветы. Душу льдом сковало, а горло сжал спазм. Мама! Бедная моя мама! Она ведь там с ума, наверняка, сходит!

— Мил? — Злата встала передо мной, ухватила за плечи и легонько встряхнула. В ее глазах плескалось неподдельное беспокойство, — ты чего? Так расстроилась из-за Покровских? Да ты брось. Они, конечно, хороши, но не стоит так убиваться, у нас и другие парни есть, ничуть не хуже.

— Да леший с ними, с этими Покровскими, — выругалась я, вцепилась в руку Златы, вывернулась из ее захвата и потащила за собой быстро перебирая ногами. — Мне кровь из носу нужно домой. Вернее, сначала к вашей Ядвиге Петровне, а потом домой. Иначе, — осеклась. Даже думать страшно, что будет с мамой, когда она не обнаружит меня утром в кровати. Да и вечером я не вернусь. Она с ума сойдет.

Ворвалась в кабинет директора школы без стука, чем заслужила недоуменный, недовольный взгляд.

— Моя мама, — выдохнула я. Приложила руку к груди, пытаясь перевести дыхание и заговорила прежде, чем Ядвига Петровна успела вставить слово, — она не знает, где я и что со мной. Я не могу ждать месяц. Мне нужно прямо сейчас вернуться домой.

— Это невозможно, — припечатала женщина нетерпящим возражений тоном.

— Да как вы не понимаете?! Она же с ума сойдет. У нее кроме меня и нет никого больше. Вообще. Мы только бабушку потеряли, а тут еще я с вашими сонными тропами и всей этой магией.

— А вот магия, девочка, пренебрежения не терпит, — раздраженно поджала губы, сверля меня взглядом. Между бровей директора пролегла хмурая складка. — Весточку маме ночью передашь, когда грани истончаются. Маму в безызвестности оставлять не станем.

— Но как? Голубиной почтой? Или у вас тут МТС с Билайном ловят? — недоверие сквозило в каждом моем слове. Беспокойно пыталась натянуть короткие рукава платья до самого запястья. Губы от переживаний искусала, чтобы сдержать подступающие слезы. Сердце из груди выпрыгивало от волнения.

— Я помогу, — отрывисто бросила Ядвига Петровна и поднялась из кресла. — Но впредь, будь добра, проявляй уважение.

— Простите, — выдавила я, — я волнуюсь. День не задался с самого утра.

Глава 5

Глава 5

Чувствовала себя лабораторной крысой, которая, по глупости своей сама вляпалась в эксперимент. Сердце громко ухало в груди, ударяясь о ребра. Руки мелко подрагивали, впрочем, как и колени. Во что я опять ввязываюсь?

— А как я пойму, что все получилось? Что весточка дошла до адресата? — закусила губу и вцепилась пальцами в сиденье стула, на котором сидела.

За окном уже давно царила ночь. Яркая, потрясающе красивая, с темным глубоким небом, усыпанным бесчисленным количеством звезд. Будто какая-то неряшливая любительница блесток рассыпала по небу весь свой огромный запас. И среди этой переливающейся пыльцы висела круглая луна, чей яркий холодный свет хорошо освещал все вокруг. Пока шла из своего нового временного дома, вздрагивая и прислушиваясь к шорохам, шелесту листьев, скрипу, доносящемуся то тут, то там, вглядывалась в завораживающее небо. И первой моей эмоцией стало возмущение, которое затопило с ног до головы.

«Как же так?! — подумала я и остановилась, запрокинув голову к небу, — ведь луна-то полная!»

Она и казалась такой. Я разглядывала лик ночной красавицы, медленно перебирая ногами. Удивительно, но ориентировалась в темноте незнакомого места так, словно всю свою жизнь провела здесь. Тропинка стелилась под ногами, даже не думая, увиливать от меня, пока я таращилась на светлый диск. А потом я увидела, разглядела, почувствовала, что никто не пытался меня обмануть. Полнолуние закончилось. С неба на меня глядела круглая, но все же не полная луна. Словно кто-то снял с одного ее бока тонкий слой, стружку, лишив права называться полной.

Печально вздохнула, вбежала по ступенькам и отправилась на встречу, которую с нетерпением ждала остаток дня. А теперь сидела на жестком стуле перед открытым окном, освещаемая лунным светом.

— Ты поймешь, Милана, не сомневайся, — уверенность сквозила в каждом звуке, исходящем от Ядвиги Петровны, да только от меня она, эта уверенность, которой сейчас отчаянно мне недоставало, отражалась, как солнечные лучи от искристого снега в морозный день. — Ты готова?

Женщина приблизилась. Меня окутал легкий цветочно-фруктовый аромат, принеся толику расслабления и успокоения. На плечи легли странно-тяжелые горячие руки, пригвоздив к стулу.

— Бояться не надо. Слушай сердце, что так тревожится за родную кровь, оно приведет тебя.

— Хорошо, — кивнула, шумно выдохнула, медленно вдохнула и прикрыла глаза.

Обжигающе горячее прикосновение руки директора заставило вздрогнуть. Вторая рука легла на грудь туда, где отчаянно билось сердце.

— Слушай сердце, девочка, да душой к маме стремись.

Это легко. Все мое существо сейчас только к ней и стремилось. Успокоить, уберечь от переживаний, увидеться…

Постаралась успокоиться. К сердцу прислушиваться не пришлось, оно стучало так громко и отчаянно, будто выпрыгнуть из груди пыталось.

Тихий шепот Ядвиги Петровны наполнил темный кабинет.

Лунная дорога, что под ноги стелется,

Душе путь осветит, если сердце мается

От тревог, от забот за кровь родную, мирами разделенную.

Встреча желанная надеждой полнится,

Теплотой наполнит и душу, что пустует.

Кровь родная на зов откликнется,

Закружит, завьюжит, да на встречу ринется,

Разговор недолгий, да слова нужные

На язык лягут, в сердцах успокоением отзовутся.

Снова и снова она речитативом повторяла заговор. Тихо и уверенно. И сердце мое на ее слова отзывалось. Стук его с каждым словом был сильнее и громче. Нарастал, усиливался так, что вскоре я и вовсе перестала слышать голос ведьмы. Только грохот, который заполнил все. А потом все затихло. Сердце словно остановилось, а я внезапно почувствовала свободу. Такую, какую, наверное, при свободном падении ощущают. От страха глаза распахнула. И кабинета вокруг уже не было. Лишь знакомая тропа. Ликование затопило. Получилось! Все получилось! Дернулась вперед, но ни шагу сделать не смогла. Беспомощно потянулась рукой вперед и чуть было не закричала.

Рука была прозрачная. Я бестелесным духом висела на середине тропы. Словно сама из того самого лунного света соткана была. Страх затопил, сердце отбивало бы дробь, наверняка, если бы было со мной.

— Мам, — беззвучно позвала, с трудом совладав с паникой. Попыталась закричать, но бесполезно.

Что там говорила ведьма? Душой звать? Сердце слушать? А как же его слушать, если и сердца-то не чувствуешь? Отчаяние чуть было не взяло верх, но я отмела его. Пока стою здесь, пока есть шанс встретиться с мамой, буду до исступления продолжать звать. Пусть и молча, беззвучно, но всей душой желая этой встречи. И я звала. Раз за разом отправляла зов в пустоту, думала о маме и звала, звала, звала… Пока по тропе не поплыл уже знакомый туман, который в прошлый раз бабушкиным голосом шептал «прости».

Туман заклубился, пополз вверх, словно на расстоянии пары шагов от меня возникла невидимая стена. А я, затаив дыхание, следила за происходящим. Секунды длились тягуче медленно. Туман лениво переваливался, клубился, словно нехотя наползал на незримую преграду, а потом в одно мгновение схлынул. Резко опал, сорвался вниз, как воды бурной реки срываются со скал водопадами. Там, на месте, где еще секунду назад властвовало серое марево, стояла мама. Живая, немного бледная, с запавшими от беспокойства и усталости глазами. Они сверкали даже в царившем полумраке, словно на их дне таились непролитые слезы. Мама вздрогнула, огляделась, нахмурилась, слегка сморщив нос и сузив глаза. Так привычно. Такая обычная ее реакция на что-то странное, непонятное, необычное. Эта реакция отозвалась в душе радостным волнением, ликованием и тоской. Беспокойством и сомнениями, которые острыми пиками раздирали душу.

А вдруг все привиделось? Вдруг наведенный сон? Обман, иллюзия? Маленькая ложь, чтобы успокоить непредсказуемую чужачку?

Но душе было все равно. Она рвалась навстречу родному теплу. Это разум занимали сомнения и беспокойные мысли, душа же устремились к той, к которой так отчаянно взывала.

— Мама! — мысленный не то стон, не то вздох облегчения.

Я и сама своего голоса не слышала, но мама вдруг вскинула голову и посмотрела мне прямо в глаза. Я дрогнула и почувствовала, как все мое существо жаждет окунуться в привычные теплые объятия, вдохнуть родной запах с нотками жасмина — ее любимых духов — почувствовать крепкие объятия тонких изящных рук. И оцепенение спало. Я подплыла к маме вплотную и сумела даже прикоснуться, почувствовать похолодевшую кожу маминой щеки под моей рукой.

— Миланка, — с облегчением выдохнула мама и попыталась перехватить мою руку. Безуспешно. Она хватала лишь воздух, а я чувствовала то, чего и хотела — родственное тепло от ее присутствия.

— Все-таки сбежала от меня, — уголки маминых губ скорбно опустились, несмотря на то, что она пыталась улыбнуться. В глазах поселилась печаль, но какая-то понимающая, смиренная. — Мама давно предупреждала. А я надеялась… Останешься, не пойдешь тем путем. Блага цивилизации… Общество другое… Да все ерунда. Ты другая. Такая, как мама. У тебя улыбка сверкала, глаза горели живым огнем только там, на речке в деревне, в лесах… Я вот не смогла. Другой всегда была. Не мое это.

Ее путаный монолог — тихое признание — заставило похолодеть, сомкнуть губы и настороженно вслушиваться в каждое слово, ловить каждую эмоцию, которые отражались на родном лице.

— Мама ушла, думала все, миновала беда, а нет, — она криво усмехнулась. — От судьбы не убежишь.

— Ты знала! — Не вопрос, утверждение. Но как ни странно даже намека на обвинение в моем тоне не было. Легкая грусть и даже облегчение. Не будет волноваться. Поймет. Уже поняла и приняла, оттого в глазах плещется эта нежность с налетом грусти.

— И ты знала, — она протянула руку и провела по моей щеке. Тень улыбки, наполненной горечью потери бабушки, легла на ее лицо, — помогала ей, слушала истории, с недоверием, да, оно-то и наполняло нас сомнениями. Меня, — исправилась она, — не обижайся на бабушку. По моей просьбе она молчала. Должна была рассказать позже, но не успела. Может, оно и к лучшему.

— Почему? Почему не сказали раньше? Я бы поверила. Вам бы поверила, — жарко, сбивчиво заговорила я, — в самый невероятный бред бы поверила, ведь вы не стали бы дурить голову. Да и бабушка… — осеклась и вдруг поняла: ведь и правда знала, бабушка была особенной. Не такой, как другие. С даром, который тратила даже в ущерб себе, чтобы помочь людям. Иногда днями напролет не могла с постели встать после помощи нуждающимся. — Она ведь учила меня. С самого детства. Для меня игрой было, а она исподволь готовила.

— И учила, и готовила, — кивнула мама, — ушла из того мира, да только душу и мысли там оставила. Жалела ежечасно. Знала, что не быть тебе счастливой в мире, что саму суть твою отвергнет.

— Но почему тогда ушла?

Мамино лицо потемнело. Она опустила глаза, сомкнула полные губы в тонкую нитку и тихо, словно нехотя проговорила:

— Ты учись. Внимательно, старательно, а об этом мы поговорим, когда время придет. Когда знания у тебя будут достаточные. Я не смогу объяснить, тонкостей не понимаю, — она вскинула виноватый взгляд и развела руками, — знаний не достает. А время придет, ты и сама все поймешь. И знать будешь, что делать. Только голову не теряй, доченька, она тебе светлой нужна. И помни: я люблю тебя, и буду ждать новых встреч. Тебе пора, — она вновь коснулась моей щеки, мягко улыбнулась, — иди.

— Подожди, — дернулась вперед, но что-то сильно ударило в грудь, отшвыривая от мамы, унося далеко от тревожного взгляда и мягкой улыбки. Воздух из груди выбило, а уже в следующее мгновение я очнулась, сидящей на стуле в кабинете директора, шепча, что тоже ее очень люблю и буду скучать. Услышала ли…

Ядвига Петровна шумно выдохнула, убрала ото лба и груди обжигающе ледяные руки и тяжело оперлась мне на плечи.

— Подождите, — взвилась я со стула и развернулась к директору, лихорадочно соображая, — я ведь не успела спросить, понять…

— Не так-то просто, девочка, душу на тропе удерживать, когда дорога лунная под ногами тает, — недовольно поджала губы женщина.

Оглядела ее, отчаянно хотела попросить новой попытки, еще несколько минут, но увидела испарину на лбу, которая в лунном свете сверкала, губы плотно сжатые, легкую бледность в серебристых лучах… Женщина была вымотанной, и у меня язык не повернулся просить о большем. Спасибо и на том, что было. А с остальным разберусь потом. В другой раз.

— Спасибо, — искренне поблагодарила директора. Сомнений в реальности происходящего не осталось.

— Отдыхай, Милана. Через три дня начнутся занятия, а если уж не изменишь решения своего, то через месяц я провожу тебя домой.

— Спасибо, — нервно кивнула, обняла себя за плечи и понуро поплелась к выходу. Если мамино сердце и обрело успокоение, как в заговоре Ядвиги Петровны говорилось, то мое — тревожно билось, отзываясь ворохом вопросов в голове.

Глава 6

Глава 6

— Девочки, не отвлекаемся! — грозный оклик Ядвиги Петровны заставил вздрогнуть, с большим нажимом дописать предложение и еще ниже склониться над тетрадью.

Над головой поднималось солнце, причудливые белоснежные облака огромными небесными сугробами зависли над школой. Едва-едва, с огромной неохотой они сдвигались с места в час по чайной ложке. Но самое главное, изредка дарили убежище нам, юным ведьмам-первогодкам, в своей тени, заслоняя набирающее силу солнце. Оно не щадило никого. Воздух еще помнил утреннюю свежесть, осыпавшую траву крупной росой, но уже наполнялся жаром.

В траве, что мягким густым ковром стелилась под ученическими кожаными туфлями, переговаривались кузнечики, разбавляя звонкий голос главной ведьмы своей стрекотней. Ей подпевали редкие птицы, которые вспархивали из крепко переплетенной кроны невероятного дерева. Листья, которых ласково касался легкий летний ветерок, отзывались тихим шелестящим шепотом. Ветер приносил легкую свежесть с текущей недалеко реки, пьянящий запах луговых цветов и звуки далеких разговоров. Здесь же, на внутреннем дворике школы, шел учебный процесс. Первый день обучения. Скрипели перья, оставляя свой черный след в выданных толстых тетрадях в безликих плотных обложках. Я усердно выводила буковку за буковкой, но то и дело на чистых, не расчерченных даже линейкой, листах появлялись темные кляксы и подтеки. Это злило, но я старалась успокоить себя и приободрить. Писать пером — та еще наука. А других писчих принадлежностей здесь не имелось.

— Вредно, — пожала плечами Златка, когда я попыталась понять, почему в этом мире, который знал о достижениях нашего, не использовали хотя бы простые карандаши, если пластик был строжайше запрещен к проносу. — А от ваших карандашей что толку? — усмехнулась соседка. — Через годок-другой и не разберешь, чего понаписано-то. А перья наши не простые, — поучительным тоном вещала Златка, видимо, проникнувшись ролью старшего товарища для несмышленой чужачки, — заговоренные. В чужую тетрадь не подсмотришь, не покажутся без ведома хозяйки, да и с годами не выцветут, не исчезнут. Служить будут до самой смерти. А коли приемницу не найдешь, так и сотрутся из мира сего вместе с душой твоей, ушедшей на покой.

Вот я и выводила буквы со всем усердием, на какое была способна. Шпаргалку тут не сделаешь, списать не у кого, да и учебников, как выяснилось, не имелось. Знания передавались из уст в уста. Из поколения в поколение.

— Хватит считать ворон, — со снисходительно улыбкой проговорила Ядвига Петровна. — Рассмотреть священное дерево вы сможете в любой другой момент. У вас за 4 года обучения будет масса возможностей. Уверяю, вы изучите каждую трещину, впадинку и выпуклость на его стволе. А сейчас рекомендую слушать и записывать то, что рассказываю я. Спрашивать буду строго.

Угрозе вняли все. Головы склонились над столами, тихие перешептывания и вовсе стихли, и больше никто не прерывал рассказ Хранительницы.

Я внимательно слушала, не отвлекаясь на рассматривание многовекового дерева. Этим меня заняла Златка уже на следующий день после моего прибытия в этот зачарованный мир. Благо, следующий день был гораздо спокойнее, словно судьба подкинула передышку, дала возможность смириться с неизбежным пребыванием здесь, обдумать разговор с мамой и просто обвыкнуться. За весь день, что провела под сенью листьев этого великана, не встретила ни одного из Покровских, не набила ни одного синяка и не вляпалась ни в одну неприятность. Просто слушала рассказы и сплетни Златки, которыми она охотно делилась. И водила пальцами по шероховатому стволу, гладила листики и никак не могла определить, что же это за растение.

Огромное, необъятное и явно древнее. Глубокие борозды морщин испещрили всю кору этого неведомого мне дерева. Его толстые тяжелые ветви свисали до самой земли, укрывали густой зеленью широких листьев, поросшую травой землю, создавали наполненные прохладой зеленые пещеры, в которых мог бы укрыться даже человек. И судя по примятой местами траве, кто-то пользовался этим укрытием регулярно. Бабушка многому меня научила, я с легкостью различала не только съедобные и несъедобные грибы, но и могла определить, какая трава передо мной, не говоря уже о деревьях, но это… Это было мне незнакомо. Высокое, широкое, кривое, словно два ствола с течением времени переплелись и срослись так плотно, что разделить их было невозможно. В густой листве я рассмотрела старое, теперь уже заброшенное гнездо. С одной стороны, между толстыми ветками кто-то натянул гамак, на который я подозрительно косилась, давя в себе желание забраться в него и покачаться в тени, ни о чем не думая.

А еще Златка заставила меня продраться сквозь ветки, из-за чего на моих руках теперь красовалась мелкая паутинка зарапин, чтобы показать то, что повергло меня в шок. И именно увиденное заставило ловить каждое слово Ядвиги Петровны.

— Многим из вас известно, что наша жизнь не всегда была спокойной, непринужденной и наполненной светом, — вещала Хранительница, заложив руки за спину и дефилируя вдоль наших столов, которых еще вчера не наблюдалось на заднем дворе, — несколько столетий назад, наше существование оказалось под угрозой. Магия оказалась под угрозой исчезновения. Кучка дурней и завистников, которых мирные ведьмы не считали угрозой, сумели посеять в сердцах обычных людей страх перед нашим даром. Люди всегда боялись того, что им неподвластно, неведомо, то, чего нельзя объяснить. Этим и воспользовались те, кто хотел от нас избавиться. Этим страхом, напряжением, которое нужно было периодически сбрасывать народу, а с этой задачей прекрасно справлялись публичные казни, и ошибки. Конечно, глупо было бы скрывать правду и говорить, что среди наших предшественниц не было тех, кто совершал ошибки. Тех, которые поддавшись искушению, использовали свой дар для личной выгоды. Или же во вред другим. Все это привело к тому, что ведьм стали преследовать и уничтожать. Уничтожались ведьмы, знания, и крупицы магии, которая взаимодействовала с одаренными. Нити, которые связывают нас с природой, которые подпитывают нас и позволяют взаимодействовать, влиять на многие процессы, стали истончаться, натягиваться, отдаваясь тревожным звоном в сердцах всех ведьм. Тогда-то, когда мы оказались на грани исчезновения, тринадцать ведьм решились на невероятную доселе жертву. В отчаянии они провели утерянный в летах ритуал, отдали свои жизни, чтобы уберечь своих сестер и прекратить бесконечную травлю. Всплеск, сила которого была просто неслыханной, разорвал два мира, воздвигнув между ними незримую, но нерушимую стену, преодолеть которую может только одаренный человек. Имена ведьм, спасших своих сестер, навсегда остались в памяти благодарных последователей: Мерцана Тихая, Альциона Лунная, Гельхелия Разумная, Ведана Мудрая, Агния Сердцем Горящая, Ольга Ясноликая, Сивилла Светлоокая, Василиса Прекрасная, Эрида Удачливая, Веста Хранящая, Купава Сияющая, Лана Миролюбивая, Мара Спокойная. Тринадцать ведьм обреченных на вечные страдания, не имеющих возможности уйти на покой, охраняющие наш мир от вторжения. В миг, когда были произнесены последние слова ритуала, в землю одновременно ударило тринадцать молний. Тела совсем еще юных, но наполненных храбростью девушек, задеревенели. Руки стали ветвями, ноги, изогнутыми, цепкими корнями ушли глубоко под землю, а дерево с годами разрасталось. Но одно оставалось неизменным, как тогда, так и сейчас — лики Великих Хранительниц проступают на стволе деревьев до сих пор.

Именно его. Этот лик я и увидела вчера, когда продралась сквозь переплетение тонких мелких веточек, усыпанных свежими молодыми листиками. Сначала подумала, что кто-то подурачился, вырезал на стволе… Но когда обвела пальцами шероховатый абрис лица, почувствовала живое тепло под пальцами, естественный рисунок коры, поняла, что жутко хочу выбраться из зеленого плена. Стало не по себе. Златка не понимала моего испуга, а я не спешила им делиться. Соседка хотела меня впечатлить, когда звала на «свидание» с Ясноликой. У нее это получилось. Я была готова увидеть все, что угодно, но не отчаянную женщину, по собственной воле, превратившуюся в дерево.

Меня до сих пор бросало в дрожь от воспоминаний, а пальцы покалывало от того ощущения пульсации под подушечками. Златка так и не поняла, отчего я кувырком вывалилась из плотно сплетенных веток и бросилась подальше от дерева. А я всего лишь испугалась. Да, именно испугалась. И даже сейчас, зная о том, что Ольга Ясноликая по собственной воле отдала свою жизнь, обрекла себя на вечное существование в виде дерева, я испытывала трепет, но замешан он был на ужасе.

— Ведьмы, объединившие свои силы в магический круг, — тем временем Ядвига Петровна размеренно продолжала излагать давнюю историю, которая изменила жизнь многих людей, — хотели лишь защитить себя и других одаренных. Есть предположение, что они не ожидали, что мир разделится на два, отрезая тот, непримиримый, враждебный, от нас. Но магия порой непредсказуема и своенравна. Она нашла наилучший способ обезопасить ведьм.

— Правильно ли я понимаю, что тропой снов может пройти только одаренный? — все же не сдержалась и прервала рассказ Хранительницы, цепко следила за выражением лица, чтобы уловить даже малейшее изменение. С самого начала рассказа о храбрых девушках меня преследовало чувство недосказанности. А вопросы в этом мире копились с геометрической прогрессией, грозясь свести меня с ума, разнести остатки самообладания и трезвость мысли в щепки.

— Правильно, — с самым невозмутимым видом ответила Ядвига Петровна и коротко кивнула, — только те, чья кровь несет дар, могут пройти сквозь защиту по хрупкому мосту, связавшему наши миры. Как и озвучила Милана — тропой снов. Также известной как туманная тропинка и лунная дорога.

— Но ведь я не сама на нее ступила. До недавнего времени я и понятия не имела о ее существовании. Меня проводили. Подтолкнули. Значит ли это, что знающий человек, с даром, естественно, может провести этой дорогой и обычного человека?

— Нет, Милана, — покачала головой ведьма и одарила меня снисходительным взглядом. — Как слепец не различит яркости красок, так и обычный человек никогда не увидит нужной дороги. Обычному человеку не дано увидеть проявления магии. Изредко — лишь ощутить воздействие. Но, даже получив помощь от настоящей ведьмы, они сочтут произошедшее чудом в первую очередь, и только потом — умениями ведьмы.

— А семья? — озадаченно выдохнула я. По разговору с мамой поняла, что она однажды уже бывала здесь, значит, дар, пусть и спящий, неразвитый, имела, но выбрала другую судьбу. Отца своего я никогда не знала. У мамы сохранилась единственная, пожелтевшая от времени фотография, с которой на меня взирал молодой мужчина, а если говорить точнее, то и вовсе паренек, чье лицо помутнело с годами. Он умер, когда я была еще младенцем. Но я была уверена, что не имел никакого отношения к миру волшебства и чудес. А что если бы был жив? Как бы отнесся к моему исчезновению, смог бы принять правду?

— Те, что уходят тропой, почти всегда возвращаются. Тот мир нам чужд. Но случается и любовь. Редко. Бывали случаи, что девушки, побывав здесь, все же возвращались. Или же их просто никто не проводил этой тропой. Они так и остаются в неведении.

Занятно. Я мысленно хмыкнула, отмечая, что наша семья — сплошное исключение. Бабушка из этого мира ушла навсегда, так и не вернувшись (вопрос о причинах так и продолжал сверкать неоновой вывеской в моих мыслях), мама, побывав, ушла. "Не мое это", — твердила она, хотя теперь мне казалось, что могли быть и другие причины. Та же влюбленность. А вот я… Бабушка умерла, но и с того света умудрилась каким-то образом затащить меня на лунную, надеюсь, что не скользкую, дорожку. И если бы ни ее упорство, я бы так и осталась в неведении. Мама бы не стала посвящать меня в подробности. Но рада ли я тому, что случилось? Я и сама ответить себе не могла на этот вопрос. Моя душа словно на две части рвалась. Одна летала, пребывала в эйфории от нахождения здесь, сердце замирало в предвкушении чудес и приключений, а другая стремилась в родной, привычный мир, к маме, к знакомым, к немногочисленным подругам… К привычному укладу, нормальной сантехнике, горячей воде. Но я сидела под открытым небом и слушала Хранительницу.

— Есть еще вопросы? — нас обвели вопрошающим взглядом. Ядвига Петровна совсем не разозлилась из-за прерванного рассказа.

Мне показалось, что моя любознательность пришлась ей даже по вкусу. По крайней мере, я надеялась, что чуть приподнятое в намеке на улыбку уголки губ говорят именно об этом, потому что понимала: в отличие от тех, которые жили и выросли в этом мире, у меня будет возникать масса вопросов, и я хотела бы ответы на них получать, а не отвоевывать и выуживать.

— Итак, — продолжила экскурс в историю директор, — миры разделились. Но это было не единственным изменением, с которым нашим предкам предстояло столкнуться. Быт пришлось налаживать с нуля. В нашем мире уцелели всего десятки домов, остальные либо вовсе исчезли, либо перенеслись с нами частично. Благо, какая-то часть скотины с ними все же осталась, голодать не пришлось. Но это мелочи по сравнению с тем, что стали замечать позже. Совершая ритуал в ведьмовском круге, девушки пропустили через себя и сконцентрировали огромное количество магии, чтобы выбросить во вне, наполнив одним желанием — защитить. И магия разорвала миры, она ушла из того мира и выплеснулась здесь. Ее количество для нашего небольшого мира было таким огромным, что со временем мы стали сталкиваться с чудесными и ужасными созданиями, которые она породила, наполняя все вокруг: воздух, земли, реки, живых существ. Говорят, первых ведьм и ведьмаков магия затопила так, что они без труда выжили и устроились в новом мире. Силы росли, а мир с каждым годом все больше и больше отличался от того, что оказался за гранью. И когда, спустя множество десятилетий, обнаружилась заветная нить, которая каждый месяц связывает два мира, разница между ними была безграничной. Но самое главное — в том мире от магии остались крупицы и воспоминания. Ведьма никогда не сможет дышать полной грудью там, чувствуя зияющую дыру в душе. Те из вас, которые решатся пройти той дорогой, поймут, о чем я говорю, — мне достался прямой, пронизывающий взгляд, от которого хотелось поежиться. — На сегодня достаточно. На следующем занятии поговорим о тех заветах, которые оставили нам предки, о непреложных правилах и о вашей сути.

Вокруг все пришло в движение. Ведьмы-первогодки закрывали свои еще безликие тетради, поправляли темные платья с белыми воротничками и короткими рукавами, и тихо щебеча, нестройным рядом отправились к зданию школы, где вскоре должен был начаться новый урок по травам. Я же задержалась. Подхватила тетрадь, прижала ее к груди, глубоко вдохнула и поспешила к Ядвиге Петровне, которая стояла ко мне спиной. Она вскинула голову, словно пыталась что-то рассмотреть среди сочной, плотно укрывающей ствол дерева, листвы.

— Что ты хотела узнать, Милана?

Замерла, переминаясь с ноги на ногу. И как только догадалась, что это я?

— У тебя очень выразительные глаза, — в голосе Хранительницы звучала усмешка, не злая, понимающая, — спрашивай.

— Школа очень маленькая, — неуверенно начала я, — учениц чуть больше ста, насколько я могу судить, учеников и того меньше, — об этом мне поведали уже мои соседки, которые с удовольствием делились информацией, — здесь обитают только ведьмы и ведьмаки? А обычных людей совсем нет? Настолько крохотный мир?

— Отчего же? — она повернулась ко мне и вскинула брови, — не все среди обитателей нашего мира одарены. Дети, которые были еще связаны с матерью прочной нитью, оказались в этом мире при разрыве. Часть из них не имели магических сил. И по сей день даже у ведьм рождаются дети, как с даром, так и без оного. Как распорядится природа.

— А они могут покинуть этот мир?

— Нет, — она покачала головой, — и пусть, они дети этого, волшебного, мира, но даже им дорога снов закрыта.

— Значит, — пожевала губы, решая, могу ли озвучить свои мысли, не оскорбится ли при этом ведьма, — история может повториться? Рано или поздно, тех, что не имеют дара, станет больше, и над ведьмами снова возникнет угроза?

— Эти дети — потомки ведьм, — вздохнула главная в школе ведьма, — воспитаны ими, выращены, вскормлены их молоком. История может обернуться по-разному, — она повела плечом, словно не желала даже думать о дурном исходе, — но мы надеемся, что повторения все же не случится. Тебе пора, Милана, — строго взглянула на меня, намекая на то, что разговор окончен, — Алевтина Ивановна добродушна, но пренебрежения к своему предмету не терпит, как и любой другой учитель, любящий свое дело.

Поблагодарила директора и поспешила к школе. Мои одноклассницы (или однокурсницы, кто ж их разберет, как правильно они называются) уже скрылись в прохладном холле. Я же надеялась, что успею их догнать, иначе, могла и заблудиться, ведь все еще не очень хорошо ориентировалась в стенах школы.

Взлетела по ступеням, нырнула в проход и замерла, привыкая к хлынувшей на меня темноте помещения, в котором будто бы царили сумерки, но дело всего лишь в слишком ярком солнце на улице.

— М-м-м, — довольное не то урчание, не то мурчание, заставило напрячься. — Мила, Мила, — знакомый голос, который мурашками проникал под кожу, обволакивал и заставлял оглядываться в поисках путей отступления, настиг меня так внезапно, что я вздрогнула. — А я все жду, когда же судьба улыбнется мне и подарит очередную, хотя бы короткую, мимолетную, но очень желанную встречу с той, чьи глаза снятся мне уже которую ночь подряд. И ведь я не высыпаюсь, — вкрадчиво прошептали мне, останавливаясь в паре шагов.

Покровский, чтоб его! А ведь я все дни удачно от него скрывалась.

— У меня урок, — буркнула, сбрасывая оцепенение и встречаясь взглядом со светлыми глазами младшего Покровского. Смотрела исподлобья, опасаясь его следующего шага. Глядишь, опять вздумает руки распускать. Жаль, что моя тетрадь начинающей ведьмы еще не обзавелась твердой и крепкой обложкой, которая с тихим стуком могла бы опуститься на его темно-русую макушку.

— Прилежная ученица, — сверкнув озорным взглядом, протянул он.

— Чего тебе? — я в отличие от него не источала дружелюбие.

А он, остановившись, даже не предпринимал попыток приблизиться. И на том спасибо. Видимо, понял, что я не стремлюсь оказаться в его крепких объятиях. А они, наверняка, очень горячие. Не зря же местные девчонки так жаждут их ощутить. Тьфу! Тряхнула головой, отбрасывая ненужные мысли. Да что со мной? Почему искры в светлых глазах кажутся такими притягательными? А губы, которые кривились в понимающей, лукавой улыбке, такими чувственными? Блеск, Мила! Давай, растекись тут восторженной лужицей перед малознакомым бабником. Как там его Златка называла? Курощуп! Вот точно! Не стоит об этом забывать.

— Нахохлилась, как воробей студеной зимой, — ласково проговорил он. Вот же местный афродизиак. Даже голос, казалось, ластится и невесомо оглаживает.

— Некогда мне с тобой разговоры разговаривать, — сделала шаг в сторону, чтобы обойти местного ловеласа, но он отзеркалил мое движение.

— Почему ты меня боишься? — как-то обвинительно и даже немного обиженно проговорил он, сложив руки на могучей груди.

— Вот еще, — тут же вскинулась и задрала подбородок, все еще прижимая к груди свою тетрадь, — предпочитаю юбочников стороной обходить. Оказаться очередной в списке побед — не предел моих мечтаний, — сразу дала понять, что наслышана о его похождениях. Девочки щедро делились подробностями его многочисленных романов. Щедро, но тоскливо.

— Очередной? — он вскинул брови в искреннем удивлении. Руки его беспомощно повисли плетьми вдоль тела. Надо же, какой актерский талант пропадает. Станиславский бы рыдал от натуральности игры. Но я была настроена враждебно. — Жаль, что ты думаешь обо мне так. Но, Мила, — посмотрел мне прямо в глаза. Искры разгорелись, пробуждая решительное пламя, — я буду надеяться на новую встречу. Лишь об этом прошу. Ты словно видение, не даешь покоя ни днем, ни ночью. Я всюду вижу тебя, но ты словно дымка исчезаешь, стоит лишь обернуться.

Права была Марья Федоровна — языком чесать он горазд. Даже у меня возникло мимолетное желание дать слабину, слушая его тихие речи. Но как возникло, так и испарилось.

— В одной школе учимся. Волей не волей, свидимся, — отрывисто бросила и фактически сбежала.

Обогнула его по широкой дуге, бросила на прощание строгий взгляд и встретилась с его грустным. Сердце дрогнуло, запнулось, и я поспешила отвести глаза, быстро перебирая ногами. Сердце хоть и шалило, но было целым, я не желала потом собирать его по осколкам, поведясь на глупое желание остановиться, продолжить разговор.

— У меня сердце не на месте с нашей первой встречи, — ударились мне в спину жаркие слова Покровского.

Сказала бы я, что у него не на месте после того, как он увидел меня в неглиже. Не трудно догадаться. Да лучше промолчать. С таким, как Покровский, вообще лучше не разговаривать, уж очень он умело подбирал нужные слова, которые затрагивали тонкие струны девичьей, мечтательной души.

— Я не отступлюсь, — угрозой прозвучало снизу, когда я взлетела по ступеням вверх.

Об этой черте характера Златка меня тоже предупреждала. Как она говорила? Как снежный ком, мчащийся по заснеженному склону? Что же, и снежный ком рано или поздно растает под яркими лучами моего сопротивления. А я отдаваться во власть чарам Покровского не собиралась. Ни на грамм. А то, что сердце бьется часто-часто, так это от нервов и забега по ступеням. К тому же, я рисковала опоздать на первое занятие по травам, что не добавляло спокойствия.

Глава 7

Глава 7

На столе, под потолком и вдоль стен — везде были разложены и развешены пучки трав. Многие из них были мне знакомы, бабушкины труды, ее поучения, не прошли даром, но некоторые, за которые цеплялся глаз, я видела впервые. Пожалуй, многие бы сочли занятие скучным и нудным, но я не понаслышке знала о том, какими, порой чудодейственными, свойствами обладала зелень, стелящаяся под ногами. Поэтому слушала внимательно и записывала в свою тетрадь все, даже то, что было уже известно. Тщательно и немного яростно, ведь стоило отвлечься, как перед мысленным взором возникал образ грустного Покровского. Вот же, змей-искуситель, ни секунды покоя. Наваждение какое-то. А может, этот ведьмак недоделанный, успел приворожить меня? Подсыпал чего или нашептал, пока я глазами хлопала, любуясь красотой его глаз, движением губ, ленивой улыбкой, что сверкала в лучах солнца? Тьфу, твою дивизию, опять! Не мозги, а кисель какой-то, еще и в тумане розовом. И ведь никогда не была романтичной дурочкой, вешающейся на шею первому встречному-поперечному. Однозначно, надо узнать, что со мной происходит, и откуда «ноги растут» у моего помутнения.

Кстати, дело может быть и в какой-нибудь пыльце, которая витала в воздухе и странным образом влияла на меня. Нет, этот вариант стоит отмести сразу, ведь на других учеников школы ведьмовства я не реагировала столь бурно. Значит, все-таки, либо я лишилась рассудка, пока по тропе бодро шагала в неизвестный мир, либо нашептал Покровский чего-то, заворожил, околдовал, да что угодно, может, и травы какой-нибудь подсунул, а значит, как мама и говорила — надо учиться, учиться и еще раз учиться.

Тряхнула головой и вся обратилась в слух, как и остальные двадцать две ученицы-первогодки. Солнце заливало всю аудиторию ярким светом, нагревало деревянный пол, не жалело горячих прикосновений для наших спин и боков и щекотало макушки. Мы сидели на жестких, совершенно неудобных табуретах, от которых уже через четверть часа невыносимо ныла попа. Перед нами стояли маленькие квадратные столики, у каждой ученицы отдельный, из темного дерева. Темный лак, которым были покрыты все деревянные поверхности в этом кабинете, был испещрен тонкой сеткой царапинок. В воздухе одуряюще пахло сушеными травами, которых в кабинете было множество, и луговыми цветами, аромат которых приносил ветерок, раздувающий занавески.

четырехногого добротного стола стояла невысокая пухлая женщина в строгом, наглухо закрытом темном платье, но его строгость разбавляли светлый кружевной воротничок и забавный цветастый передник. На белоснежной ткани, которая была основой передника, красовались крупные яркие алые маки. Черные с проседью волосы были заплетены в тугую простую косу и свернуты в ракушку на затылке, открывая круглое лицо с пухлыми щечками и милыми ямочками, которые появлялись даже при намеке на улыбку. А карие глаза взирали на всех с мягкостью и добротой, лучились теплом и источали спокойствие. Легкая улыбка зажглась с началом урока и горела, не сходя с лица женщины, которая с явным удовольствием делилась премудростями своего предмета.

— Щедроты природы, — ее тихий голос, на дне которого плескалась едва уловимая хрипотца, стелился по аудитории, завораживая, обволакивая и проникая в сознание. Ей не нужно было повышать голос, чтобы привлечь внимание, все взгляды принадлежали ей, а уши были навострены и не пропускали ни звука. — Ценнейший клад, огромная сокровищница для ведающих, скромный дар для обывателей и безмерное количество опасностей для несведущих, но мнящих себя знающими. Леса, поля, луга — все вокруг пестрит яркими красками, манит ароматами, таит в себе силу, дарует жизнь и несет смерть. Каждая из вас обязана знать каждую травинку, что может встретиться вам на пути, отличать пылинки, раскрошенные в ступках по запаху, цвету и вкусу. Надеюсь, — она широко улыбнулась, прижала сцепленные руки к подолу передника и обвела нас возбужденным, искрящимся предвкушением взглядом, — наши занятия станут для вас настоящими приключениями. А самых прытких, тех, кто будет выполнять задания в числе первых, в конце каждого практического занятия будут ждать небольшие подарки от меня, — хитрый прищур всколыхнул волну взбудораженного перешептывания. Все вокруг загомонили, пытаясь догадаться, что же за подарки ждут тех, кто будут самыми успешными на занятиях Алевтины Ивановны.

Довольная собой женщина, несмотря на свою полноту, резво развернулась, так что подол платья взметнулся, демонстрируя черные туфли из кожи на плоской подошве. Травница обошла стол, мягко опустилась на стул, дала нам еще несколько секунд на обсуждения, а потом, немного повысив голос, все же прервала щебетание ведьмочек: — Достаточно! — разговоры мгновенно стихли, женщина удовлетворенно кивнула, положила руки на стол и переплела пальцы в замок. — Уже в конце следующей недели ваше любопытство будет утолено. А сейчас, мои красавицы, не отвлекаемся. Первое, о чем я хотела вам рассказать — группы, в которые принято объединять травы. Каждый вид мы будем относить к одной из трех групп. Итак, многие заблуждаются, когда делят травы на съедобные и несъедобные. Или ядовитые и не ядовитые. Издавна принято делить травы на опасные, безопасные и ядовитые.

— Простите, — звонкий голосок разрезал приятную тишину и прервал тихую лекцию Алевтины Ивановны, — а в чем же разница между опасными и ядовитыми? Ядовитые ведь тоже опасные.

— Смертельно опасные, милая, — подтвердила учитель. — Разница существенная, и вам важно ее усвоить. Может быть, кто-нибудь из вас, красавицы, знает, почему все травы разделили именно так? — обвела нас вопрошающим взглядом.

Я знала. С самого детства знала. В очередной раз убедилась, что бабушка обучилась всем хитростям и премудростям в подобном месте. Таких совпадений быть не может. Она всегда делила травы и грибы по такому же принципу, и меня приучила.

— Не знаешь, доча, — строго наказывала она, почему-то всегда называя дочкой, а не внучкой, — лучше вообще не трогай, живее будешь. А коли знаешь, что трава безопасна — бери смело. В лесу знающему человеку голодным никогда не остаться, а вот незнающий — едва живым выберется: заплутает, отравится, со зверьем диким повстречается. Только ты не бойся леса-то, он тебя всегда укроет и от непогоды, и от встреч нежеланных, волков отведет, медведя в чащу уведет, к поляне ягодной выведет.

Я улыбалась, кивала, считала все сказками, но удивительно спокойно чувствовала себя в лесу полном зверья.

— Смотри-ка, милая, — бабушка склонилась ко всем известному чистотелу, который слепил своей желтизной даже в тени густого леса. Аккуратно поддела землю с двух сторон от крупного куста сорной травы и вытянула за стебель вместе с корнем. Стряхнула прицепившуюся к тонким белым корням землю, и протянула мне, — знакомая трава? — прищурилась она, когда я потянулась к ярко-желтому цветку пальцами, чтобы прикоснуться к лепесткам.

— Чистотел, — послушно кивнула я. Мы с деревенскими девчонками часто баловались им, надламливая стебель и рисуя на руках желтым соком, который мгновенно выступал в месте надлома.

— Чистотел, — кивнула она и бросила в корзину. — Опасная травка, — припечатала она, а я даже вздрогнула от вынесенного вердикта. Как же так? Мы столько раз баловались им, и остались невредимыми. — Сколько пользы в руках ведающих приносит, столько же вреда принести может в руках бестолковых баловниц. Пока знаний в голове нужных нет, к траве этой руки попусту не тяни. А с другими травами и вовсе никогда не используй.

Это была первая травка, которую я причислила к опасным. Потом было множество других, а еще несколько ядовитых, но чаще бабушка все же рассказывала про безопасные, а о двух других группах ограничивалась скупым: «Не трогай. Придет время, все узнаешь». Видимо, время пришло.

— С безопасными и ядовитыми все и без объяснений ясно. А вот опасные, — зазвучал девичий голос, пока я предавалась воспоминаниям, — они в разных сочетаниях и количествах могут быть, как безопасными и полезными, так и смертельно-ядовитыми. Их поэтому к отдельной группе и причислили. Мама всегда говорила, что к ним нужно относиться с особой осторожностью.

— Правильно, Машенька, — кивнула Алевтина Ивановна и обвела нас всех строгим взглядом, — и теперь мы перейдем к запретам, которые все вы должны помнить каждый день, — из глаз учителя исчезла доброта, с лица сползла улыбка, теперь лицо женщины было строгим и даже жестким, — записываем.

Нам запрещалось с сегодняшнего дня использовать любые травы во зло. Более того, запрещалось даже прикасаться к опасным и ядовитым травам до тех пор, пока в наших тетрадях, а главное — в головах, не отложатся необходимые знания о каждой, о том, как они воздействуют и какую беду несут в себе. Собирать травы во время обучения мы сможем только под строжайшим контролем травницы.

— Наш дар — добро. И знания ваши должны быть использованы только во благо. А покуда будете знать, что за хворь сразила несчастного, найдете и способ его излечить. Только для этого вам даны знания об опасностях, которые некоторые травы в себе несут. Посмеете нарушить запреты, будете строго наказаны.

Очень жаль! Очень-очень жаль. Я бы с удовольствием угостила одного зеленоглазого змея чем-нибудь этаким, что мозги на место ставит через неприятные ощущения. Уверена, у той же Златки каждый раз руки чешутся дать что-нибудь гадкое Покровскому младшему.

Глава 8

Глава 8

Взбежала по ступеням, с силой дернула деревянную тяжелую дверь, услышала уже привычный короткий скрип и нырнула в полумрак прохладного помещения нашего домика. Да так и застыла, держа в одной руке свою тетрадь с писчими принадлежностями, а другой — закрывала двери.

В паре шагов от меня стояли девочки — мои соседки. Со скорбными, взволнованными минами они мазнули по мне взглядами и снова уставились под свои ноги. Сердце тревожно забилось. Что случилось? Почему они так дружно отвели взгляды? Интуиция мертвым сном дрыхла. Но я самостоятельная, я и без нее справилась. За пару минут накрутила себя до состояния провода, трещащего и искрящегося от напряжения. От того и мой голос, прервавший горестные вздохи, прозвучал излишне громко и отвратительно скрипуче.

— Девочки, что случилось? — переводила подозрительный взгляд от одной к другой. Плечом прислонилась к стенке и готовилась услышать что-нибудь отвратительно неприятное, что однозначно испортит настроение.

— Васька потерялся, — проблеяла Оляна, две другие печально громко вздохнули и снова опустили взгляд к полу.

Кто есть вышеупомянутый Васька, я не знала. И понятия не имела, почему его потеря вызвала такое слаженное, ничем не прикрытое горе. Девочки очень сильно переживали, причем сразу все. Мысль о том, что Васька чей-то ухажер, отпала сразу. Тогда одна бы страдала особенно сильно, а две другие пытались ее утешить. Но нет. Страдали все. А я очень сомневалась, что в этом мире, который явно в технологическом плане, впрочем, как и в вопросе нравов и устоев, разительно отличался от нашего, знают, что такое шведская семья.

Только теперь я проследила направление их взглядов. У стеночки, в тени, стояли два неприметных блюдца. Одно — наполненное не то молоком, не то сметаной, с моего места не разобрать, другое — водой. И все это великолепие было нетронутым. Либо упомянутый Васька, которого я в глаза не видела все эти дни, окончательно зажрался и нос воротил от угощений, либо, действительно, просто не заходил к нам в гости.

Теперь понятно. Что может расстроить группку добросердечных девушек одновременно? Правильно, усатая (наверняка широкая, судя по количеству выделенной сметанки, а это была все-таки она) морда. Девочки потеряли котика. Я к котам не чувствовала такого яркого трепета, но животинку все же было жаль. Не дай Бог, что случилось. Словно подслушав мои мысли, в комнате прозвучал тихий, едва слышный голос:

— А коли собаки задрали? — всхлипнула Азовка.

На нее тут же зашикали Златка и Олянка. Да так яростно, что Аза стушевалась, начала теребить темную ткань своего платья и больше головы не поднимала.

— Да загулял, котейка, — нарочито бодро хмыкнула я, — кошку нашел, может, где в другом доме наелся. Вернется, — хлопнула свободно ладонью по бедру и широко улыбнулась.

— Не-е, — покачала головой Златка и тяжело вздохнула, — день-два — да, мог гулять. Так он четвертый день глаз не кажет. А раньше как?! Покушать всегда забегал. А коли у кого из нас на сердце хмуро, то и он тут как тут. Мурлычет, щурится, ластится. И все беды вдруг кажутся не такими важными, когда он теплом делится. Оберегом нам был, не иначе.

— Так может, его помощь кому из ведьм нужней сейчас, вот и запропастился? — выдвинула я очередную версию, которая показалась мне вполне логичной.

— Так и не нашли нигде, — включилась в разговор Оля, громко шмыгнула носом и поджала губы, — но собаки наши котов не трогают. В мире живут, кто бы что ни говорил. Ушел, видать. Может, заболел, да в лес ушел. Лечиться. Они ж природой ведомые. Вот как подлечится, так и вернется, — кивнула соседка своим мыслям. И тут же себе противоречила: — пойду еще по соседям схожу, разузнаю, у девочек-то мы побывали, а к парням идти не решились. Может, у кого из них загостился.

Девочки напутствовали Олю, я снова попыталась их приободрить, но они все также пребывали в объятиях грусти и раздрая. Переплели руки в локтях и поплелись готовить нам ужин. К моему огромному сожалению вопросами пропитания тут занимались сами ученики. Причем, была и общая столовая, где по очереди дежурили по два домика, но готовили там быстро и без особых стараний, поэтому, девочки предпочитали питаться у себя, разделяя обязанности по-соседски. Я возрадовалась, что сегодня не моя очередь готовить, проводила девочек сочувствующим взглядом и помчалась к себе. Взлетела по ступеням, не глядя по сторонам, развернулась к своей двери и замерла на пороге.

— Э-э-э, — глубокомысленно выдала от удивления и сделал шаг к двери.

На пороге, на цветастом коврике лежал цветок. Одинокий и красивый. Нежно сиреневый, почти белый и словно ненастоящий. На моем пороге лежал колокольчик. Аккуратно взяла в руки и вдохнула едва уловимый аромат. «Думаю о тебе» тут же всплыли в голове знания. Так и есть, бабушка с легкой усмешкой рассказывала о языке цветов. Но я даже не могла представить, что эти знания пригодятся мне когда-нибудь. Но вот сейчас, трепетно сжимая в пальцах тонкий стебель, мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы этот цветок появился не просто так, а именно с потаенным смыслом. С тем смыслом, о котором я знала. «Неужели? — вспорхнула в голове невероятная мысль — неужели это младший Покровский?»

Глупо улыбаясь, толкнула дверь и вошла в свою комнату. Прислонилась спиной к деревянной шершавой поверхности, откинула голову, касаясь макушкой нагретого дерева, и прикрыла глаза. Как бы ни пыталась, а глупая улыбка никак не хотела сползать с лица.

Перекатывала стебелек цветка между пальцами и улыбалась, глядя в пустоту. Надо же, а Покровский умеет быть милым. Или это просто смена тактики поведения? Не получилось нахрапом завоевать «неведому зверушку» из другого мира, он пошел другим путем? Тряхнула головой. Розово-романтическое настроение сдуло без следа. Да уж, Мила, тебе луговой цветочек подбросили, а ты и поплыла уже. Еще и тайный смысл приплела. Вряд ли такой, как Покровский, вдавался в подробности языка цветов. Хмыкнула, вновь покосилась на нежные лепесточки. Трепета они во мне уже не вызывали. Миленький жест, ничего не скажешь. Неожиданный даже. Я думала Рад будет и дальше напролом переть, не слушая отказов и не понимая намеков. Но что я о нем знала? Может быть, тут у каждой второй на пороге когда-то появлялись подобные трогательные презенты. От этой мысли сердце неприятно кольнуло. Я поморщилась. Вот надо же быть такой скотиной! Такой притягательно очаровательной скотиной. И бессовестно пользоваться этим. Без стыда распылять свои чары то на одну, то на другую беспомощную перед его зелеными колдовскими глазами девицу. И ведь он даже не скрывает этого. Скольких уже поймал в свои сети? Но сколько бы их ни было, одна за другой рыбки снова оказывались на крючке. Но ничего! Я, конечно, может и дурочка, но не настолько наивна и глупа, чтобы покупаться на его ухаживания и речи с красивостями. Главное в глаза не смотреть. Эти бирюзовые, прозрачные, с зелеными переливами омуты — единственное, отчего я давала слабину. Но и с этим справлюсь.

Перед глазами вдруг возник фрагмент из известного фильма, а в голове тут же всплыли знакомые с детства строчки «Моргалы выколю! Всю жизнь работать на лекарства будешь». Жаль, среди учеников провернуть такой вот финт с Покровским ни у кого желания не возникло до сих пор. А скольким бы девчонкам жизнь облегчили… Эх, вот уж точно «Сарделька, сосиска…редиска!» этот Покровский. Что б ему в жены дочь кикиморы и лешего досталась с характером подколодной змеи! Вот.

Закончив мысленно слать на голову Рада все мыслимые и немыслимые злоключения, отлепилась от двери, дошла до стола, положила свою тетрадь, достала с полочки бабушкину и уже по привычке завалилась на кровать, чтобы в сотый раз пролистать заполненную записями тетрадь. Я надеялась, что знакомство с этими записями хоть немного приоткроют завесу неизвестной мне бабушкиной жизни. Хоть какой-то намек на то, откуда она родом, почему и как оказалась в другом мире, и отчего держала все в тайне. Но все безуспешно. Ничего личного. Аккуратные ровные строчки испещряли все страницы. Кое-где записи прерывались на какие-то зарисовки, где-то — на символы, но ничего о жизни. Только знания, которые она, похоже, собирала всю жизнь: травы, настойки, какие-то зелья, заговоры, отвороты, привороты, проклятия… Чего там только не было. Не тетрадь, а маленькая энциклопедия.

В очередной раз пробежавшись по строкам взглядом, захлопнула неизвестно откуда взявшийся подарок, отложила на край кровати и повернулась на бок. Подложила ладошку под щеку и прикрыла глаза. Ну вот опять! Стоило взять тетрадь в руки, как накатывала тоска. Слезы уже не пытались обрушиться неконтролируемым потоком, но сердце вновь чувствовало уколы ледяных игл потери.

Самый страшный день в моей жизни навсегда отпечатался в памяти яркими картинками.

Обычный зимний день. Ветер сильными порывами подхватывал с земли колючие снежинки и мелкими пригоршнями бросал в лицо, заставляя жмуриться и ниже опускать нос в обвитый вокруг шеи шарф. Мороз усилился, нещадно щипая щеки, прикусывая кончики пальцев, затянутых в перчатки, и пробираясь под теплую куртку. Шапку пришлось натянуть по самые глаза. Еще и автобус оказался ужасно холодным. А из колледжа, в который я поступила после девятого класса, дорога занимала больше получаса. Вот такая я, продрогшая, краснощекая и запыхавшаяся от быстрой ходьбы, влетела в подъезд. Тепло! Хорошо-то как. Подтянула сумку, которая постоянно норовила сползти с плеча, шмыгнула носом и потопала по ступенькам к лифту. Сердце отчего-то билось неровно, в голове все утро звенели тревожные колокольчики, но я от них отмахивалась. Это все из-за курсовой, о которой я волновалась, но сдала на отлично без проблем. Только ощущение надвигающейся беды не оставило в покое.

Тихий перезвон оповестил о том, что лифт спустился. В ту же секунду дверцы с тихим шорохом разъехались, яркий свет пролился из небольшой коробки, а передо мной оказалась высокая незнакомая женщина. Я бросила на нее мимолетный взгляд, отступила в сторону, выпуская чью-то гостью, мимолетно подивилась удивительной красоте черных глаз. Я таких и не видела никогда. Неземные просто. Огромные в половину лица. Одарила же природа красотой такой.

Вошла в лифт, нажала кнопку и вновь судорожно вздохнула, когда сердце подскочило к горлу и грохнулось в пятки. Да что же такое-то?

— Ба, это я, — захлопнула входную дверь и скинула сапожки. Пальцы на ногах одеревенели и не желали двигаться.

Стянула перчатки, бросила их на тумбу с зеркалом, прислушалась. Странно. Бабушка так и не ответила. Я подумала, что спит. Скинула куртку, на ходу стала разматывать длиннющий шарф и заглянула в бабушкину комнату. И тут же встретилась с ее горящим взором. Блеск показался мне нездоровым, лихорадочным таким, возбужденным, а вот голос бабули прозвучал слабо и тихо.

— Миланка, — бледные морщинистые губы дернулись в намеке на улыбку, — подойди, моя девочка, — она раскрыла ладонь, но поднять ее не смогла.

Меня начинал затапливать испуг. Глаза расширились, руки затряслись, а в голове звучал один вопрос — что делать? Куда звонить? Маме, в скорую?

— Ба, тебе плохо? Давай врача вызовем? — бросилась к кровати и схватила бабушку за сухую горячую руку.

— Что ты, доча, — хрипло усмехнулась бабушка, — от такого недуга нет лечения. Да и времени у нас нет, — она остро взглянула на меня, взгляд прояснился, а в ослабевших руках появилась недюжая сила. Сухие тонкие пальцы крепко обхватили мою ладонь, бабушка приподнялась и тихо торопливо заговорила: — ты, Миланка, прости старую, коли обиды, какие на меня остались, и зла не держи, ежели когда-нибудь старинных друзей моих повстречаешь, да какая правда вскроется. Я молода была много глупостей натворила, да сделанного не воротишь. Знать одно должна — я всегда тебя любила, да из любви и оберегала от дурных вестей и слухов, и мать твоя любовью любит тебя необыкновенной, да мы ведь всего лишь женщины. Слабы обе, не чета тебе. В тебе характер что надо. Уж не знаю, от отца, что ли, достался. Да не важно. Главное знай, что каки бы преграды на пути не возникали, каки бы сомнения не одолевали, тебе все под силу, ты со всем справишься, а там глядишь, и матери подсобишь, и свою жизнь, не в пример нашей, счастливой сделашь.

— Ба, — проблеяла я. Эмоции переполняли. Уж очень мне этот разговор не нравился, но бабушка слушать не желала.

— Помалкивай пока, — беззлобно шикнула она, — Олька-то меня по головке за то не погладит, да только чует сердце мое, что так будет лучше для вас обеих. Для тебя безопасней, да для меня спокойнее. Дай-ка руку втору, — она приподняла свою руку, и я вложила в нее свою. — Так-то лучше. Да ты не бойся, чего ты, родну бабку испугалась? Успокойся, доча, все правильно, все своим чередом. Только подмогу тебе немного, чтобы уж точно по нужному пути пошла.

Она откинулась на подушки и прикрыла глаза. Ее руки крепко удерживали мои, а бледные губы что-то беззвучно шептали. И только я снова попыталась подать голос, как в ответ донеслось недовольное «помалкивай». А потом сердце вдруг сделало кульбит, грудь сдавило и обожгло. Но всего на мгновение, а потом от груди по всему телу разлилось тепло, которое убаюкивало и успокаивало. Голова закружилась, перед глазами все поплыло, и я, не успев зацепиться за ускользающее сознание, уплыла в темноту.

Глаза распахнула как от толчка. Надо же, впервые в жизни сознание потеряла. Это все от переживаний за бабушку. Подняла голову и тряхнула ею, разгоняя пелену перед глазами. Я, полусидя, распласталась на бабушкиных ногах, одной рукой сжимая ее теплую ладонь. Глаза бабушки были плотно закрыты, а рот наоборот чуть-чуть приоткрыт.

— Ба, — тихо позвала я и сжала руку.

Вроде бы и спит, но нехорошее предчувствие уже поднималось в груди, разгоняя ток по венам. Попыталась разбудить, но не вышло. Слезы уже застилали глаза, губы дрожали, а голос упал до истеричного шепота. Бросилась к ее груди, прижалась ухом, но слышала лишь сильный стук своего сердца. Бабушкино больше не билось. В моей душе разливалась пустота, и я знала, что уже ничем не смогу ее наполнить.

— Подмогла, бабуль, — вслух проговорила я, вспоминая ее манеру говорить, — ох, кто бы еще мне объяснил, как теперь со всем этим быть. Что-то подсказывает мне, что ты тогда не просто так за руки меня держала перед смертью, да и в этом мире я оказалась не без твоей помощи. Да уж, мама бы тебя по головке не погладила.

Тяжело вдохнула, медленно выдохнула и решила проветриться. Отчего-то внезапно потянуло меня к Ясноликой, хоть меня и бросало от нее в дрожь. Только интуиции я своей привыкла доверять. Если вдруг возникло такое желание, значит, надо пройтись.

Глава 9

Глава 9

Девочки в скорбном молчании что-то готовили. Мимолетно мазнули по мне взглядами и снова обратили все свое внимание на готовку.

Выскочила на улицу и огляделась. Поднялся ветер. Горячие потоки уже не ласково касались лица, но еще не хлестали своими сильными порывами. В воздух поднималась песочная пыль, которая колючими ударами врезалась в оголенные ноги. Откуда-то принесло облака. Легкие, белые, перистые, они неразрывным полотном затянули все небо, укрыли нас от обжигающих лучей солнца, отчего свет его стал размытым и тусклым. Похоже, надвигалась буря, а может и вовсе гроза… В воздух, пропахший зноем, неуловимо вплетались нотки предстоящего дождя.

Обернулась, бросила короткий взгляд на закрывшуюся за спиной дверь. Может, ну ее, эту прогулку, что-то погодка, мягко говоря, настораживает. Но снова кольнуло какое-то предчувствие, а ноги, подчиняясь интуиции, а не голосу разума, понесли меня на задний двор школы, к раскинувшемуся дереву.

Несмотря на то, что погода портилась, вокруг сновали ученики и ученицы. Кто-то торопился в свой домик, кто-то быстрым шагом направлялся в школу, щуря глаза, чтобы в них не попала пыль, а я, мысленно пытаясь вправить себе мозги, шлепала к дереву.

Остановилась в нескольких шагах от этого зеленого старца. Вернее, от этой многовековой Ясноликой. Это же какое надо иметь мужество, насколько нужно быть отчаянной, чтобы обречь себя на вечное заключение? Медленно, не обращая внимания на усилившийся ветер, обошла огромный ствол по кругу и остановилась в том месте, где в прошлый раз пролезла к деревянному лику. Поежилась от воспоминаний. И чего, спрашивается, притащилась? И снова встрепенулось шестое чувство, которое по ощущениям напоминало мне сейчас надоедливого дятла, который долбил меня по макушке до тех пор, пока я не разразилась шумным обреченным вздохом и не полезла в густую листву и переплетенные ветки.

Исцарапав руки, ноги и даже лицо, от души наслала всяческих кар на себя любимую за неугомонную натуру и бестолковость, сквозь зубы шипела такие витиеватые ругательства не прибегая даже к могучему матерному, что если бы кто-то слышал, то обзавидовался бы моей фантазии!

— О, Господи! — вздрогнула и выдохнула, когда подняла взгляд и лицом к лицу столкнулась с ликом Ясноликой. Тьфу, белиберда мысленная какая получилась. — И что же меня к тебе привело? — тихо и задумчиво проговорила я, не поднимая глаз, сквозь полуопущенные ресницы, разглядывая одеревеневшую много столетий назад женщину. Она вызывала у меня священный ужас и неконтролируемый трепет.

Спустя какое-то время почувствовала, как начинает болеть спина от неудобной позы, как затекла шея и вообще, пора бы выбираться из этого деревянно-листового плена. Вскинула голову, прямо глядя на покрытую глубокими бороздами кору, в которое угадывалось лицо. На секунду замешкалась, взметнула руку и прикоснулась к абрису ее лица. И стоило только дотронуться подушечкой пальца до шершавой поверхности, как меня тряхнуло и прошибло током. Секундная боль, которая отступила сразу, как только появилась, смешалась со странным ощущением — мне вдруг показалось, что по телу прокатилась волна, а я впервые в жизни могу дышать полной грудью, словно раньше что-то мешало… Но и это ощущение исчезло, возвращая все на круги своя. И я бы решила, что моя фантазия решила надо мной подшутить, и все, начиная от удара током до одного полного вдоха, которого мне так не хватало всю жизнь — это результат нервного напряжения; что мне почудилось. Но в воздухе вдруг появился странный, совсем нетипичный для этого места запах. Потянула носом и нахмурилась. Сладость. Терпкая неприятная, от которой хотелось поморщиться. Так пахло от гниющих фруктов…

Бр-р. Передернула плечами, еще какое-то время смотрела на Ясноликую, принюхивалась, прикасалась к коре, но больше ничего странного не происходило. Чувствовала лишь пульсирующее тепло, как и в прошлый раз. Впрочем, пережитые эмоции унесли с собой и страх перед одной из спасительниц ведьм. Даже не так. Ясноликая — одна из создательниц этого мира.

Откуда-то издалека донесся рокот грома. Вот же блин! Гроза. Надо выбираться скорее.

Когда я, пыхтя, вывалилась из веток, по пути потеряв значительную часть своих волос, на улицу словно опустились сумерки. Подняла взгляд к небу и поджала губы. Тонкое покрывало перистых облаков сменилось чернотой грозовых туч, которые стремительно надвигались, гонимые сильным ветром. Это же сколько я там простояла? Один из порывов ветра ударил мне в лицо, заставив отступить на шаг. Надо же, как быстро все изменилось. В лоб мне прилетела первая крупная капля, которая, разбившись на мелкие брызги, скатилась в глаза.

— Да что ж за невезение! — выругалась я.

Втянула голову в плечи и рванула к школе. Но едва добежала до крыльца, как ливень с громким шумом обрушился на изголодавшуюся по влаге землю. Пришлось нырнуть в школу, чтобы переждать ливень. Небо яркими вспышками расчерчивали молнии, следом за которыми по всей округе прокатывался такой грохот, что стекла в окнах дрожали.

— Люблю грозу, — раздался над ухом тихий голос.

Тихо взвизгнула от неожиданности и шарахнулась в сторону. Ну кто бы сомневался, что госпожа Удача и в этот раз не решится повернуться ко мне лицом. С невозмутимым видом в паре шагов от меня стоял Покровский. Старший.

Я от страха чуть второй проход на улицу не выломала. Прямо тут, возле окна. В бревенчатой стене… Так сильно влепилась в нее плечом, что место, которым приложилась, жгло болью, а я шипела, потирая его и злобно глядя на Стаса. А он… Стоял! И смотрел. Глазища большие, темные, как ночь, а в них росчерки молний отражаются, зажигая благородную изумрудную зелень. И смешинки искрятся. Еще и губы поджал, подлюга, чтобы уголки в разные стороны не разъезжались. Издевается.

— Ушиблась? — и голос такой участливый. И брови светлые медленно вверх ползут.

— Нет, — рявкнула я и насупилась. Плечо неприятно ныло.

— Извини, не хотел напугать, — он все же мягко улыбнулся.

Сократить расстояние даже не пытался, что радовало. Перекатился с пятки на носок, скинул куртку на рядом стоящую лавочку и заложил руки за спину. Темная рубашка тут же обтянула весьма натренированный торс, как вторая кожа. Внимательно оглядела Покровского старшего. В прошлый раз я могла увидеть лишь его спину. Да и не до разглядываний было.

Высокий. Да уж, в росте он своему младшему брату не уступал. А вот в плечах Рад был заметно шире Стаса. Рад был настоящим бугаем. Надень на него кольчугу — будет богатырем. Стас таким разворотом плеч похвастаться не мог, но и тощим тюфяком его вряд ли кто-то осмелился бы назвать. От него вообще веяло такой уверенностью и силой, от которой мурашки невольно начинали щекотать где-то в загривке. Хотелось поежиться, но любопытство оказалось сильнее, и я продолжила разглядывание. Сильные, рельефные руки, длинные тренированные ноги, узкие бедра, четкий рельеф пресса, который был заметен даже сквозь тонкую ткань рубашки. Подбородок с небольшой ямочкой, легкая светлая щетина, прямой нос, глаза… Колдовские! Темно-зеленые, большие, красивущие, опять же, обрамленные пушистыми светлыми ресницами. Хорош, подлец! Как и его младший братец. Вот уж удались у чьих-то родителей дети.

Мысли развеялись в ту же секунду, как я поняла, что тишина заметно затянулась. А я смотрю в эти глаза уже неприлично долго. И они на меня смотрят. Глаза эти. Жуть! И в глазах этих плещется понимание. И насмешка. Легкая, издевательская и даже снисходительная, мол, все вы девки одинаково реагируете на меня такого неотразимого.

— Нравлюсь? — тут же прозвучало со смешком.

И я разозлилась. Вскинула подбородок, расправила плечи и даже не поморщилась, когда одно из них прострелило болью. Снова оглядела его с ног до головы, словно приценивалась, прямо посмотрела в глаза и криво улыбнулась.

— Ничего так, да, — поцокала языком, — брат твой тоже ничего, — словно невзначай бросила я. — Но в моем мире таких на каждом шагу. Пруд пруди. Но знаешь, что печально? — нарочито тяжело вздохнула я и понизила голос до шепота.

Стас приподнял брови и заинтересованно поглядел на меня.

— Часть из этих лощеных мальчиков совсем не обращают внимания на девчонок, — дождалась снова понимающего, снисходительного взгляда и припечатала: — они мальчиков предпочитают.

Стас поперхнулся воздухом, закашлялся, а я довольная собой повернулась к окну. Тоже мне, местный сердцеед нашелся. Понимает он, что девчонки от него голову теряют, а сам нос от всех воротит. Вот и пусть теперь гадает, пошутила я или на самом деле о нем думаю как о тех самых «лощеных».

А мне что-то делать надо срочно. Нельзя так себя вести. У меня гормоны после перемещения в пляс пошли, и танец их меня не устраивает. Мне об учебе думать надо.

— Милана, ты из очень странного мира.

— Ой, да брось, — снова обвела его красноречивым взглядом, полуобернувшись, — наши миры ведь так похожи, — пошевелила бровями и отвернулась к окну, широко улыбаясь.

— Я бы не спешил на твоем месте с выводами, — осторожно проговорил он.

Легкомысленно пожала плечами, но отвечать уже не стала. Авось, еще примется доказывать, как сильно я ошибаюсь на его счет. Мне и одного Покровского по самые уши хватает, а от двоих, боюсь, не отобьюсь совсем. Но Стас, видимо, именно в этот момент жаждал общения. Или же просто решил сменить тему, во избежание, как говорится.

— Рад не достает? — и снова этот участливый тон.

Передернула плечами, печально посмотрела на стену дождя. Так надеялась, что ливень быстро закончится, но плотная водяная завеса и не планировала развеиваться. А так хотелось скорее сбежать в свой уютный домик и прекратить все разговоры.

— С чего бы ему меня доставать?! — безразличным тоном проговорила я, делая вид, что не понимаю, о чем говорит Стас. — Пару раз виделись в школе и во дворе.

— Понятно, — в низком голосе слышалась улыбка, — а я как раз его жду, — обронил Стас.

Внутренне напряглась, бросила затравленный взгляд на улицу. Уж лучше вымокшее платье, чем болтовня Рада, его загребущие руки и соблазнительные улыбки.

— У него через десяток минут занятия закончатся. И больше сегодня не будет, — продолжал говорить Стас.

Значит, у меня есть еще десять минут. Можно, конечно, зайти в какой-нибудь кабинет и переждать. Наверняка есть пустые. Но лучше бы дождь за эти минуты стих.

Но стих только Стас. Он продолжал стоять за моей спиной, на оконном стекле я видела его размытое отражение, но говорить больше не стал. А я с печалью понимала, что быть мне мокрой сегодня в любом случае.

— Придется идти, — сама себе под нос проговорила я.

— Думаю, он скоро закончится, — тут же отреагировал на мои слова Стас.

— Эмм, да, но мне надо, это, э-э, к девочкам. Они уже заждались.

По широкой дуге обошла его и двинулась к выходу. Вот-вот закончится занятие и пред мои светлые очи явится младший Покровский, который такой сдержанностью в поведении и словах, как брат, не отличался.

— Промокнешь, — констатировал Стас, будто я и без него этого не знала.

Подхватил с лавочки куртку и в одно мгновение приблизился ко мне. Я и попятиться не успела. Странный он. Пугающий. И ходит неслышно, быстро, словно и не человек вовсе. А на мои плечи была уже наброшена тяжелая куртка, от которой веяло запахом нагретого солнцем леса. Приятный запах, я даже не удержалась от глубокого вдоха.

— А ты? — непроизвольно стянула края на груди, чтобы куртка не упала.

— А я уж как-нибудь обойдусь, — он широко улыбнулся, и легким движением отбросил прядку волос с моего лба, — не переживай, — шепнул, лукаво глядя в глаза, развернул и мягко подтолкнул в спину.

По инерции сделала пару шагов вперед и обернулась. Стас, не мигая, смотрел на меня. В глазах на секунду мелькнула хмурая задумчивость, но сразу сменилась на налет невозмутимости. Парень снова заложил руки за спину, перекатился с пятки на носок и приподнял брови в немом вопросе.

— Спасибо, — немного смущаясь под пристальным взглядом темных глаз, пролепетала я и крепче стиснула в кулаке края куртки.

Он лукаво подмигнул, вскинул голову, глядя на верх лестницы. Занятия вот-вот закончатся, значит, Рад скоро объявится. Отвернулась и собралась уходить, но снова взглянула на Стаса.

— Ты ведь уже закончил школу. Девочки говорили. А ближайшее поселение далеко… — с намеком протянула я. — Р-работаешь тут? — с запинкой проговорила я.

— Девчонки говорили, — хитро протянул он.

Щеки запылали от его красноречивого взгляда. Ну да, ну обсуждали мы его с девчонками. Но ведь совсем немного, да и как они могли не рассказать о местных «звездах»? Только под насмешливым взглядом Покровского становилось немного стыдно. Это же надо было так проболтаться.

А Стас молчал, словно давал мне время для самобичевания, или же наслаждался румянцем, который по-хозяйски обосновался на моем лице. И я уже решила, что хватит на сегодня глупых недоразумений, собралась попросту сбежать от Стаса, как он все же заговорил:

— Не работаю, — медленно, лениво покачал головой. Обвел меня взглядом, а когда посмотрел в глаза, мои колени дрогнули и меленько затряслись. Как я не завизжала — одному Богу известно. На меня из глубин души смотрел не человек. Потусторонний, зеленый огонь плясал в диких глазах. Голос моего собеседника звучал глухо, словно издалека, настолько я была ошеломлена увиденным. — Я учусь. В соседней школе.

Стоило моргнуть, как передо мной вновь стоял все тот же Станислав Покровский. Немного отстраненный, довольно-таки привлекательный в своей невозмутимости, притягательный в своей холодности и с лукавой улыбкой на пухлых губах. Тряхнула головой, не понимая, что со мной творится. Может, давление скачет из-за перемен в погоде, оттого сегодня мне многое чудится…

— Учишься? — гулко сглотнула образовавшийся комок в горле и сипло переспросила. — Г-где?

— В соседней школе, — терпеливо ответил Стас и снова вскинул голову, глядя на лестницу. Кое-где уже слышались голоса учениц и учеников, отпущенных с занятия незадолго до сигнала об окончании.

— А-а, — понятливо протянула я, натужно пытаясь вспомнить, какая еще тут школа рядом. И вспомнила. — Оу, — уже совсем другими глазами оглядела Стаса. С толикой уважения и даже восхищения. — Погонщик? — еще не до конца поверив в свою догадку, спросила я.

— Я только учусь, — он лукаво подмигнул мне и широко улыбнулся.

Не зная, что ответить, потопталась на месте и все же пошла к выходу. Протянула руку к ручке. Вокруг появилась стайка щебечущих учениц, которые хмуро заглядывали в окна и громко возмущались по поводу непогоды. Прозвучал легкий перезвон, ознаменовавший окончание очередного занятия.

Отворила дверь и вдруг осознала одну маленькую деталь. Бросила взгляд на Стаса и сама себе под нос проговорила:

— Это был ты в день нашего знакомства на драконе!

И что удивительно, он улыбнулся еще шире и кивнул. Я вздрогнула. Даже не могла представить, что он меня услышит сквозь все нарастающий шум. С этим Стасом точно что-то не так.

— Я ведь тогда чуть коньки от страха не отбросила, — буркнула, стушевавшись, а Стас повинно склонил голову, мол, прости, дорогая Милана, но не желал пугать нервную попаданку.

— Стас! — громкий оклик заставил вздрогнуть и юркнуть за дверь.

В лицо тут же ударил похолодевший влажный воздух, гул голосов сменила дробь дождя, а я удрученно рассматривала свои повседневные туфельки, который не выстоят в борьбе с грязью и слякотью, в которую превратились все тропинки.

Попыталась добежать до своего дома, но поняла, что так рисковать я не готова. Лучше вымокнуть местами, чем растянуться на скользких тропинках. Аккуратно ступала по размытой дороге, чувствовала, как капли барабанят по макушке, голова тяжелеет от намокших волос, а ноги неприятно хлюпают в туфлях.

Краем глаза заметила мелькнувший черных хвост между домами.

— Васька, — резко остановившись, позвала я кота. Кот обернулся, безразлично обвел меня взглядом и, быстро переставляя лапы, побежал вдоль домика подальше от меня. — А может, и не Васька.

Этого, как и других котов, я вообще не видела в пределах этого мини села. И уж о том, как выглядит та усатая морда, которая ввела в уныние всех моих соседок, я не имела никакого понятия. Но за котом все же последовала. Вдруг он тот самый, девочки обрадуются, а если нет, то спасу животину от дождя. Хотя бы этого накормим, зря, что ли, девочки сметану каждый день накладывали в блюдце.

Как только кот оказался в пределах досягаемости и понял мои намерения, все его спокойствие смыло дождем. Намокшая шерсть вздыбилась, стоило мне протянуть к нему руки, глаза засверкали, а предупреждающее шипение сменилось таким рыком, что тигры бы позавидовали. От такого неласкового приема, чуть было ни села в лужу прямо там, где стояла. Отдернула руки, поджала губы и фыркнула.

— Ну и мокни, шерстяной клубок, — бросила я, сделала шаг назад, не поворачиваясь спиной к животному. Уж очень он воинственно выглядел. Потом еще один шаг и еще… И только тогда развернулась и, наконец, ушла к себе.

И мужики у них тут ненормальные, и коты — дикие, даром, что домашние!

Глава 10

Глава 10

Вчерашний вечер я провела в обороне. Всеми правдами и неправдами пыталась уйти от вопросов по поводу хозяина куртки, которая спасла меня от полного намокания, пыталась увести разговор к пропавшему Ваське, даже рассказала о встрече с недружелюбным котом. И девочки даже заинтересовались, перестали ковыряться в тарелках, нахмурились, расспросили о котейке, но потом отмахнулись. Мол, наш Васька серый, как дым, а кончик хвоста с белым пятном. Да и вообще, впечатлительная я, преувеличиваю, быть того не может, чтобы ведьмин кот на ведьму кинулся. Дружелюбные они, к ведьмам ласковые, а вот я напридумывала, наговариваю на несчастную животинку за-ради того, чтобы бдительных соседок от интересностей всяких увести, заговорить, запутать, да вокруг пальца обвести. А не получится у меня, у коварной, хитрой лисы, ничего, да и из-за стола меня не выпустят до тех пор, пока не узнают, кто это из наших парней облагодетельствовал меня, бедную, несчастную ведьмочку теплой, надежной защитой. Курткой то есть.

— Ну и надоеды же вы, — раздраженно фыркнула, скрипнула зубами и отбросила ложку в сторону. Сложила руки на груди и хмуро оглядела соседок. Их не проняло. В глазах застыл вопрос, который за вечер был озвучен уже сотню раз, шеи были вытянуты, наверняка, чтобы слышать меня лучше и, не дай Бог, не пропустить ничего лишнего.

— Рассказывай уже, а?! — Злата нетерпеливо стукнула по столу кулачком, отчего вся посуда тихо звякнула.

— Стасик пожалел меня сирую и убогую, — язвительно произнесла я, — сунул куртку, чтобы я не промокла, и выпроводил из школы, пока его шустрый братец не подоспел. Все? — вскинула руки, предупреждая вопросы и выводы. — Голова у меня на месте, терять ее не собираюсь, слюни даже подбирать не пришлось. Уж не знаю, чего вы в этом Покровском нашли, кроме симпатичной мордашки, но на меня он наводит ужас.

— Ага-ага, — девочки переглянулись, улыбнулись и многозначительно покивали.

И пусть. Переубеждать никого я не собиралась. Знала, что сказала правду. Благо, соседки не стали шутить и вставлять колкости по этому поводу при любом удобном случае. Получили порцию сплетен и оставили меня в покое, словно вовсе забыли о разговоре.

Утром меня обрадовали новостью, что наступил банный день и вечером всех девчонок отправят к озеру, где выстроились баньки.

— Представляю, какой ажиотаж вокруг этих банек. Вы там часовых с винтовками не выставляете, чтобы парней жаждущих приобщиться к прекрасному, отгонять? — хмыкнула я.

Именно по этой причине, приходилось все дни мучиться с тазиками. Побаивалась, что в самый неподходящий момент на озере появятся какие-нибудь Покровские.

— Ха! Так им за частокол не пройти, — свысока взглянула на меня Златка, — погонщиков тоже с некоторых пор за пределы их школы не выпускают. Так что, поплескаться можно вдоволь.

Воодушевленная этими новостями, подхватила выданные банные принадлежности и в компании своих соседок рванула к баням.

М-м-м! Чуть кисловатый, влажный запах дерева, пар, клубящийся под потолком, запах березовых веников, распаренных в воде, хохот девчонок, их же визг, когда одна принималась хлестать веником другую. Шипение воды на раскаленных камнях… И дыхание, которое перехватывает, когда очередная горячая волна воздуха касается тела.

Я сидела на одной из ступенек парной и млела. Даже глаза открывать не хотелось. Дышать приходилось ртом, потому что горячий воздух нещадно жег ноздри. Пот катился крупными горошинами по всему телу. Еще некоторое время назад я чувствовала себя неловко, ведь девчонки, не стесняясь, скинули с себя всю одежду, а потом плюнула и тоже сбросила простынь, в которую куталась поначалу. И теперь по телу разливалась нега. Меня укачивало на волнах расслабления, хотелось лечь спать и больше никуда не ходить. Златка уже прошлась по моей спине хлесткими ударами веника, но после того, как она проделала это и с другими соседками, я поняла, что меня щадили. Улыбнулась уголками губ, наблюдая за девчонками из-под полуопущенных век. Как жаль, что банный день в этой маленькой деревушке всего два раза в неделю. Вот уж точно, выйду отсюда заново родившейся. Уже сейчас казалось, что все переживания не такие уж и важные, а впереди только приключения и приятные хлопоты, а не испытания. И даже мое невезение казалось мнимым. Ну, подумаешь, Покровские, обычные уверенные в себе бабники. Да сколько их было? Устоим, дадим отпор и утрем нос. А сейчас…

— Девчонки, айда купаться, — и я не успела даже глаза раскрыть, как с двух сторон меня подхватили под руки и потащили к выходу. В чем мать родила. От шока даже не стала сопротивляться. Только быстро-быстро ногами перебирала, чтобы не растянуться на полу и поспеть за шустрыми девчонками.

С визгом, взметнувшимися брызгами и громоподобным хохотом мы влетели в воду. Я почти сразу с головой ушла под воду, но успела закрыть рот. Вскочила, забежала чуть дальше и отдалась во власть приятной прохладной воде.

— Как хорошо-то, — выдохнула я, не в силах сдержать эмоции.

Что-то коснулось ноги. Отдернула ногу и огляделась. Наверное, водоросли. Кто-то хихикнул, и тут же над ухом раздалось звонкое:

— Новенькая!

От неожиданности вскрикнула и ушла под воду. Кто-то, не очень церемонясь и заботясь о моих ощущениях, за волосы выдернул меня на поверхность.

— С ума сошла? Захлебнешься! — тот же звонкий голосочек звучал резко, как звон бьющегося хрусталя.

Боги, как я орала, когда увидела обладательницу этого голоса. Только потом, вечером, смеясь, девчонки мне расскажут, что от моего крика на берег выскочили те, кто был в воде, а те, кто только к ней направлялись, резко сменили траекторию своего движения в обратном направлении. Да я и сама бы подобно Моисею в этот момент могла по воде пройти от страха. Потому что перед моими глазами была девушка. Потом, вдоволь наоравшись, я ее рассмотрела и вынесла мысленный вердикт, что девушка даже красивая, несмотря на странности во внешности. Светлая кожа с серо-зеленым отливом, пухлые, сине-зеленые губы, тонкий длинный нос, огромные глаза мутноватые, без белка, словно водная гладь, по которой идет рябь, отчего цвет неуловимо меняется от синего к зеленому. В серых, словно пеплом припорошенных волосах путались зеленые водоросли. На шее были видны прорези жабр, а между пальцами, одним из которых девица сейчас грозила, тонкие прозрачные перепонки.

— От глуподырая, — встряхнула меня хрупкая девица, держа в одной руке, благо, хоть перехватила и держала теперь за плечо, а не за волосы, — чего орешь, божедурье? Всех рыб распугала, — и снова встряхнула меня так, что я тут же захлопнула рот. — То-то же. Ишь, удумала мне тут вой поднимать.

— Милка, — до меня донеслись обрывки ругательств Златки, — совсем безумная, что ли? Мы уж думали, ты чёрта лысого увидела!

— Не поминай, — тут же со всех сторон на нее зашикали, — а то ж, явится.

Златка только отмахнулась. А я уже почти шею свернула, глядя на соседку, которая оказалась у меня за спиной. И глаза на нее таращила так, что они чуть из орбит не повылазили, но соседка моим немым попыткам призвать ее на помощь не внимала. Стояла по пояс в воде, упирая руки в бока, и грозно сверкала на меня глазами.

— То ж берегини наши, я ж говорила тебе! — сплюнула она в воду и пошагала, наконец, к нам.

Я лишь головой покачала, мол, нет, не говорила. Но снова поворачиваться к берегине побаивалась. Не внушала у меня доверия жительница вод.

— Значит, забыла сказать, — махнула рукой Златка. — Лия, отпусти. Новенькая это, городская. Темная, — припечатала соседка.

— Потонет же, — с сомнением протянула упомянутая Лия и аккуратно отпустила меня.

Как только почувствовала под ногами песчаное дно с редкими мелкими камешками, сделала несколько шагов назад и осторожно вскинула взгляд на новую знакомую. Она не выглядела враждебно. Глаза, пусть немного странные и пугающие, лучились добром и любопытством, а улыбка, которая оголила (хоть тут мне не пришлось содрогаться от ужаса) нормальные вполне человеческие белоснежные зубы, тоже была добродушной.

— Постой-ка-постой-ка, — протянула берегиня и прищурилась.

Я и глазом моргнуть не успела, как водяная девушка оказалась рядом со мной. Проплыла вокруг меня, пока я глядела сквозь воду на ее ноги. Даже почувствовала укол разочарования от того, что это были ноги с перепонками между пальцев, а не красивый чешуйчатый хвост.

— Айя, Ния, идите-ка сюда, — не отрывая хмурого сосредоточенного взгляда, проговорила берегиня. Ее настороженность и даже беспокойство немного пугали меня и заставляли нервничать.

Рядом с уже знакомой берегиней появились еще две. Тоже довольно симпатичные. Они приветственно булькнули (иначе охарактеризовать этот звук я не могла), широко улыбнулись и обратили вопросительные взгляды на Лию.

— Что тебя так взволновало, сестрица? — веселым ручейком прозвенел голос одной из появившихся.

— А ты глянь сама, — Лия махнула рукой в мою сторону. — Нехорошее что-то. Уж больно мне не нравится, — она сморщила носик и снова подплыла ко мне. — Не бойся, Милана, — подцепила ледяными пальцами подбородок и заставила взглянуть в глаза. Но тут же отвлеклась. — Ишь, уши развесила, — фыркнула обитательница вод, — иди-иди, Златка, нам тут есть о чем посекретничать, — она весело хихикнула, да только смех этот вышел совсем неискренним, натужным. А я очень не хотела, чтобы Златка уходила. С ней как-то спокойнее, привычнее. — Не бойся, Мила, страх твой силен, да причин для него нет. Мы ведьмам не враги, зла причинить не можем, а вот помощь оказать — завсегда. Посмотри-ка, сестрица, мне в глаза, да страх отгони, чтобы душа не трепетала.

И она взглянула мне в глаза. Жуть жутчайшая! Если до этого мне ее глаза казались странными, но красивыми в своей необычности, то теперь они пульсировали, затягивали в свои омуты и заставляли дрожать. У меня душа не трепетала, она тело покинуть была готова от страха.

— Ну что, сестры, — Лия снова обратилась к берегиням сразу, как только отпустила меня из зрительного плена, — видите? — тяжело вздохнула она, мягко коснулась щеки, словно успокаивая, и отплыла к сестрам.

— Чернота, — тихо проговорила одна из берегинь и покачала головой, поджав губы, — не в душе, да на сердце. Душа чистая, как слеза младенца, да сердце тьмой окутано, околдовано, да не ей предназначавшейся.

— Вы меня пугаете, — тут же отозвалась я и обняла себя за плечи. Вода, которая еще несколько мгновений была приятной, даже теплой, сейчас казалась ледяной. — Что все это значит?

— Черноту убрать надо, — прохладный голос третьей, до сих пор молчавшей, берегини, обладающей почти черными волосами, прозвучал тогда, когда пауза заметно затянулась.

— Как? Что это за чернота? Порча какая-нибудь? — после всего случившегося я могла поверить во все, что угодно. Поверить, потом проверить, перепроверить и только тогда думать над тем, что с этим делать.

— Может и порча, — пожала темноволосая берегиня, — как же так вышло, что ты не знала? Не твоя это грязь, но тебе доставшаяся. Кто-то на тебя скинул, или же от матери передалось… — задумчиво скользила она по мне взглядом, — ох, уж не ведьма я столько лет, сложно мне, поди к хранительнице, она подскажет, что делать, да как выяснить.

— А коли наша помощь нужна будет, — Лия на секунду скрылась под водой, а когда вынырнула, в ее руках были небольшие бусы, сделанные из речных крохотных камешков, — опустишь в водоем любой и по имени позовешь.

— Л-ладно, — осторожно приняла внезапный подарок и крепко сжала в кулаке.

В голове была мешанина из вопросов, непонимания и остатка страха. Из воды я выходила на автопилоте. Так же быстро ополоснулась, обтерлась полотенцем, оделась и пошла домой. Все это время сжимала в руках бусы, иногда бездумно их поглаживала и перекатывала между пальцами. И чувствовала взгляды, которые бросали на меня со всех сторон другие девочки.

Глава 11

Глава 11

На коврике у моей двери меня снова ждал подарок. Одинокая веточка с нежными крохотными синими цветочками ждала моего возвращения. Несмотря на обуревавшие меня тягостные мысли не смогла сдержать тихого восхищенного вздоха, с улыбкой и трепетом подняла эту веточку. Вдохнула легкий аромат и зажмурилась. Так мило и трогательно. Незабудки. Если действия Рада — это отлаженная схема по обольщению глупеньких ведьмочек, то его коварство просто поражает. Потому что… Потому что при таких милых ненавязчивых знаках внимания сложно оставаться равнодушной и не думать… Думать о том, что все же может быть, что эти зеленые глаза не зря так часто вспыхивают в памяти, и, может быть, именно со мной будет по-другому.

«Ага, или же Рад просто добивается разжижения мозгов на фоне неописуемого восторга и одержит очередную победу, когда я буду «тепленькой» и готовой сдаться», — тут же вернул меня с небес на землю ехидный внутренний голос. А ему я была склонна верить, как и рассказам девочек про всех остальных, с которыми тоже могло быть все «по-другому».

Тряхнула головой, разгоняя розовый туман. Усилий прилагать не пришлось. Мое здравомыслие отойти в сторонку не успело, удерживаемое впечатлениями от встречи с берегинями. Тут же в душу ворвался тревожный вихрь. Цветок был осторожно пристроен в стакан к уже увядшему цветку. И был забыт. Мысли затопило волнение. О чем говорили берегини? Что их насторожило во мне? Прислушалась к себе. Нет. Все как обычно. Никаких новых ощущений, никакой «черноты» я не ощущала. Мысль мелькнула, и я с трудом ухватила ее «за хвост». А может ли быть так, что инцидент с деревом как-то на меня повлиял? Или местные ведьмочки, увидев интерес Рада к новенькой, наградили эту самую новенькую какой-то гадостью? Из зависти, например, или из-за неразделенной любви… Ух, если из-за него, я ему уши точно откручу. Не хватало из-за его внимания еще каких-нибудь проблем получить. Решено! Как и посоветовали берегини, пойду-ка я к Ядвиге Петровне наведаюсь.

Просушила волосы полотенцем, заплела их в небрежную косу, убрала в сундучок подарок берегинь, предварительно завернув в платочек, и с полной решимостью отправилась в школу.

Вопросы, вопросы, вопросы. Они как взволнованная стая птиц вспархивали и метались в голове. В полной задумчивости, решая с чего начать разговор и как объяснить хранительнице, чего от нее хочу, преодолела весь путь. Даже не видела никого вокруг. Кажется, меня даже кто-то окликнул, но я не обратила внимания.

Быстро добралась до кабинета директора школы и постучала. Ответом была тишина. Постучала еще громче, а потом решила дернуть дверь. Заперто.

— Чего ломисся? — тут же прозвучал оклик, от которого я подпрыгнула. Из соседнего кабинета вышла моя «обожаемая» Марья Федоровна. Как же не вовремя. Только препирательства с местным диктатором мне сейчас не хватало. И так настроение ни к черту. — Заперто, — она сверкнула на меня глазами, свела брови и уже гораздо спокойнее, видимо, оценив мой взволнованный растерянный вид, спросила: — Чего хотела?

— Мне Ядвига Петровна нужна, — помялась, переступая с ноги на ногу. — Очень срочно. Со мной что-то странное происходит, — передернула плечами и отвела взгляд.

Марья Федоровна поджала губы, оглядела меня оценивающе и, кивнув собственным мыслям, наконец, проговорила:

— Срочное, говоришь, — протянула она задумчиво, — здесь жди, сейчас найду Ядвиг Пятровну.

Жарко поблагодарив местную комендантшу и проникнувшись к ней, в очередной раз, искренней благодарностью, привалилась к стене и смежила веки. Надеялась, что смогу хоть так немного успокоиться, унять нервное возбуждение и собраться с мыслями. И все же слова берегинь меня взволновали. Интуиция, словно издеваясь, дала обет молчания, а я за время ожидания извела себя самыми невероятными, смешными и даже бредовыми мыслями.

— От, стоит, стену подпирает, — ворвался в мое сознание голос Марьи Федоровны. Ну до чего же странная женщина. В который раз помогает мне, и все равно фыркает, а в тоне сплошные обвинительные нотки. Даже сейчас на секунду показалось, что подпирание школьных стен — страшное преступление.

— Милана, — Ядвига Петровна, как и всегда безукоризненно строга и собрана. Но в голосе прозвучали странные нотки, словно она совсем не удивлена моему появлению, словно ждала его. — Странно. Значит, встреча с мамой ничего не прояснила, — задумчиво пробормотала она и впилась в меня острым взглядом. — Что ты хотела? — она движением руки отпустила общешкольную надзирательницу, отперла дверь и пропустила меня в свой кабинет.

— А что должна была прояснить встреча с мамой? — выпалила я, как только дверь за моей спиной закрылась.

— Девочка, — главная школьная ведьма покачала головой и коротко улыбнулась, — это всего лишь домыслы, зачем плодить слухи и сомнения. Так зачем ты искала меня? — она вскинула изящные брови и тут же нахмурилась, когда я неловко попыталась объяснить причину своего внезапного визита.

Что-то невнятно промычав, попыталась собраться с мыслями. Руки от волнения перестали слушаться. Я то теребила юбку платья, то пыталась оттянуть ее еще ниже, и, в конце концов, начала издалека.

— Я тут, как вы знаете, ничего не знаю, ничего не понимаю. Нет, конечно, уже кое-какие знания есть. Бабушкин дневник, там, девочки рассказали. А вообще, для меня все в новинку, некоторые моменты пугают, некоторые настораживают, а некоторые в восторг приводят. Но в основном все они, так или иначе, ворох вопросов создают.

— Так, — она резко взмахнула рукой, останавливая мой неуверенный рассказ, — я очень сомневаюсь, что ты пришла, чтобы поделиться впечатлениями.

Я неловко пожала плечами.

— Ближе к тому, что душу потревожило и сюда привело, — строго приказала Ядвига Петровна.

— В общем, — затараторила я, боясь, что меня снова прервут и выставят из кабинета, — сегодня банный день, а там озеро, но девочки не сказали, что оно обитаемо. В нашем мире всякие легенды и мифы, конечно, существуют, но я когда берегинь увидела, так испугалась, что, похоже, всех напугала. Но дело не в этом. Берегини ваши, я уж не знаю как, но какую-то черноту увидели, и, судя по их реакции, ничего хорошего мне от этой черноты ждать не приходится. Они посоветовали к вам прийти, чтобы вы помогли разобраться. Ну вот, — выдохнула я, пытаясь отдышаться, — я и пришла.

— Так, Милана, — она поднялась из-за стола, за которым сидела, пока я все рассказывала, и подошла ко мне. Подхватила мой подбородок и заставила заглянуть в проницательные глаза, — скажи-ка мне, красавица, сердечко-то твое юное тебе принадлежит, али отдано уже кому? — с ласковым тоном и прожигающим серьезным взглядом спросила она. И при этом улыбнулась. Тепло так, ласково, но как-то натянуто. Если она хотела таким поведением меня напугать, то у нее получилось.

— Мое оно, — даже слишком резко ответила я, — не влюблена я, если вы об этом.

— А подле тебя нет ли того, кто сердце отдал тебе без остатка? — все также пропела Ядвига Петровна, отчего у меня колени начали меленько трястись. И чего она вопросы странные задает? С ума меня решила свести?

— Нет, — мотнула головой, насколько позволял стальной захват главной ведьмы, — наверное. Откуда ж мне знать? — с легким возмущением от несуразности заданного вопроса проговорила я. — В любви мне никто не клялся. Эм-м, — тут же замялась под мгновенно насторожившимся взглядом главной ведьмы. Ну нет, быть такого не может, но не сказать об этом в свете странных, но судя по всему очень важных вопросов, не могла, — Радислав Покровский за мной ухаживает. Но тут скорее из спортивного интереса, а не по любви.

Мой подбородок, наконец, отпустили. Ведьма еще какое-то время вглядывалась в мои глаза, хмурясь. И перед тем, как отвернуться, покачнулась, втянула с силой воздух, резко развернулась и отошла от меня к своему столу.

— Ты этого оболтуса не слушай, побереги свое сердце для любви настоящей. Милана, а у вас когда-нибудь были домашние животные?

— Н-нет, — уже совсем не понимая, о чем говорит ведьма, ответила я, — у бабушки куры были, да поросенок. Но больше никого.

— Ни кошек, ни собак? — она обернулась ко мне.

Я отрицательно мотнула головой и все же решилась прекратить этот странный допрос.

— И все-таки, объясните, пожалуйста, что берегини имели в виду? Честно говоря, мне немного страшно.

— Мы с тобой, Милана, значит, вот как поступим, — задумчиво щурясь, Ядвига Петровна обошла стол и села на свое место, — ты о словах берегинь пока не думай, а на следующей неделе ты ко мне зайди. Мы и поговорим обо всем.

— А когда? — растерянно застыв, уставилась на нее. Даже платье мучить перестала.

— Сама поймешь, когда время придет. А пока, сходила бы ты к Ясноликой. Она иногда знаки дает, помогает, к пути правильному подталкивает.

— А я у нее уже была, — осторожно заметила я. Ведьма вскинула брови, ожидая продолжения, — не знаю, зачем, просто захотелось нестерпимо. А знаки, — пожала плечами, задумавшись. — Гроза тогда была сильная. И запах. Но думаю, показалось.

— Какой запах? — подалась вперед Ядвига Петровна.

— Да не знаю, — протянула я, — сладкий такой, приторный до неприязни. Нанесло, наверное.

— Наверное, — кивнула директор. — Не переживай, ступай.

И больше не давая мне возможности задать хоть один вопрос, уткнулась в какую-то тетрадь.

Прекрасно. Чтобы я ни делала, итог один — вопросов больше, чем ответов.

Механически переставляя ноги, я вышла из кабинета, спустилась по ступенькам и оказалась на улице. Осознала это только тогда, когда почувствовала немного остывший воздух. Солнце уже скрылось за покачивающимися макушками деревьев. Здесь ночь наступала быстро. Стоило последним лучам скользнуть за зеленое укрытие, как мгновенно сгущались сумерки, тени разворачивались в полную силу, и только небо еще какое-то время не уступало ночной темноте, не зажигало на своем полотне звезд, а только пропустило размытый, нечеткий контур убывающей луны. Мне нравилось наблюдать за сменой времени суток, сидя у окна или на крыльце с дымящейся чашкой в руках. Но не сегодня. Сегодня я не замечала не только прелести и очарования происходящего, я вообще ничего вокруг не замечала. Смотрела перед собой и шла домой. Эта дорога, от школы до дома, стала такой привычной всего за несколько дней, что я могла бы пройти ее и с закрытыми глазами, преодолевая все препятствия. Но одно препятствие возникло неожиданно, и его я обойти не успела. Глядя себе под ноги, лбом уткнулась в чью-то грудь. Это привело ненадолго в чувство. Скользнула рассеянным взглядом по широкой груди, по светлой шее, выступающему кадыку, изогнутых в широкой улыбке губам, носу, встретилась на секунду с глубокими глазами, которые в стремительно сгущающейся темноте приобрели цвет морской волны.

— А, это ты, — еще не придя в себя, пробормотала я, — извини. Привет. Я пошла, — неловко взмахнула рукой, отметила округлившиеся от удивления глаза Рада и начала обходить его.

— Постой, Мила, ты в порядке? — меня схватили за плечи, щеку пощекотала веточка, выбившаяся из букета, зажатого в одной из рук Рада. Он обеспокоенно заглянул мне в глаза и нахмурился, видимо, увиденное ему не очень понравилось.

— Да-да, все нормально, — все так же плохо соображая, погруженная в свои мысли, я спокойно ответила, передернула плечами, сбрасывая руки, и снова попыталась его обойти. Но опять была остановлена.

Он снова заглянул мне в глаза, еще больше нахмурился, но больше вопросов не задавал. Взял меня за руку, легонько сжал, заставив меня нахмуриться, и прежде чем я выдернула свою руку из его ладони, вложил небольшой букет полевых цветочков.

— Это тебе, — тихо сказал он.

— Спасибо, — кивнула и все же ушла.

Добрела до дома, поставила букетик в тот же стакан, где стояла незабудка, рухнула на кровать, чувствуя, как начинает болеть голова от разрозненных мыслей, и не заметила, как забылась сном.

Глава 12

Глава 12

Следующие несколько дней провела в хмурой задумчивости. Тревога с каждым днем нарастала, заставляя сердце выскакивать из груди. Я всем своим существом ощущала приближение беды… Или все события и недомолвки так на меня подействовали. На занятиях я прислушивалась к каждому слову учителей, пытаясь выловить хоть какую-то подсказку, найти в их словах то, что зацепит, даст понять — вот оно, то, что нужно, с чем можно вернуться к Ядвиге Петровне и потребовать объяснений. Но ничего такого не происходило. Когда в начале следующей недели одна из ведьм-учителей не объявила тему занятия.

— Сегодня я расскажу вам о берегинях, — чуть растягивая слова, рассказывала совсем молоденькая девушка, чуть старше нас. Она сосредоточенно делала серьезное лицо, пытаясь придать себе большей важности, вышагивала вдоль наших столов и обводила всех нас внимательным взглядом, останавливаясь на тех, кто отвлекался от занятия. — Наши защитницы от некоторых видов нечисти и водяных чертей, помощницы, а иногда и проводницы. Думаю, каждая из вас сталкивалась с этими чудесными созданиями, ведь в любом селе, в любой деревне, ведьмы стараются привлечь хотя бы одну берегиню в ближайший водоем, чтобы обезопасить его. Я же сегодня расскажу вам о том, откуда они появились, как с ними стоит себя вести, что говорить, чтобы получить помощь, как призвать, о роли в школе и их особенностях.

Мы снова сидели под открытым небом. Я уже знала, что такие занятия- не редкость, и в теплую погоду многие преподаватели предпочитали проводить время на воздухе, а не в стенах школы. Сегодня стоял теплый, погожий денек. Солнце часто скрывалось за облаками, не жалило своими лучами и позволило насладиться теплым летним деньком. Я же навострила уши, надеясь, что вот, это то самое, что нужно мне. Сейчас молодая ведьма Богданка Ярославовна скажет что-то такое, что сразу расставит все точки над «i». Я вся превратилась в слух.

Оказалось, что первые берегини появились через несколько десятков лет после разделения миров. Магия, которую сконцентрировали в своих руках тринадцать Хранительниц по всему миру, хлынула в этот мир и создала множество волшебных существ. Так, некоторые погибшие девушки, наделенные даром, стали обережными духами. Те, что встретили свою смерть в водоемах, стали берегинями. Говорят, первые берегини — это те несчастные, которые пострадали от рук инквизиторов и жаждущих ведьмовской крови простых жителей, женщины, которых утопили. Жажда жизни, которая осталась в их не упокоенных душах, и преобразила их, изменила, отняла часть воспоминаний из прошлой жизни, наградила новыми силами и оставила в возникшем мире в роли помощниц и защитниц ведьм. Берегини оберегали свои водоемы от вторжения нечисти, совместно с ведьмами уничтожали водяных чертей и предупреждали об их появлении. Именно черти, принимавшие облик соблазнительных женщин или мужчин, утаскивали нерадивых зевак и путников на дно.

— С первым же поцелуем черта водяного вы не сможете сопротивляться, поэтому прежде чем воды касаться, нужно берегиню, водоем хранившую, призвать, да разузнать обо всех опасностях. А если хорошо попросите, то и прикроет вас, поможет, путь нужный укажет, — менторским тоном вещала ведьма.

Берегини, как и другие обережные души, помнили о своем ведьмовском прошлом, поэтому, на зов ведьм откликались охотно, а к людям простым относились с осторожностью и старались не попадаться им на глаза, отчего среди простого люда возникало много несуразных слухов и домыслов.

Привлечь в нужный момент берегиню можно несколькими способами. Позвать по имени уже знакомую. Если ее водоем недалеко — она откликнется. Если же имени берегини, как это чаще всего и случается, ведьма не знает, ей нужно всего лишь произнести несколько слов, на которые и откликнется хозяйка водоема:

«Берегиня-сестрица, помоги не ошибиться, на зов приди, от беды огради, дай воды напиться, чистою умыться, я дарами отплачу, слово в дело облечу».

Короткий заговор нужно всего лишь выучить. И отплатить, пришедшей на зов. Сразу или же позже, но отплатить обязательно — это может быть помощь, какая-нибудь безделушка или же просто разговор. Берегини никогда не берут от ведьм большой оплаты. Как бы это ни звучало, но между нами и ними, можно сказать, дружба.

— Некоторым берегини преподносят свои дары. Каждый со своими особенностями. Не отказывайтесь. Берегини на отказы обижаются, а дары их несказанно полезны. И, если берегиня вас амулетом одарит, то его нужно всего лишь опустить в воду и позвать духа по имени. Где бы вы ни были, она услышит, — ведьма взглянула на меня. Видимо, весть о том, что меня берегини одарили бусами, уже разлетелась по всей школе. Что же, спасибо им за такой подарок.

— Кстати, берегини терпеть не могут вранья, — прищурилась учитель, обведя нас всех прищуренным взглядом, словно в каждой подозревала обманщицу. — Не можете сказать правду, так и скажите, или же молчите. Чужие тайны их не волнуют, но ежели соврать попытаетесь, то в следующий раз уже не дозоветесь водного обережного духа.

Оказалось, что были среди ведьм и те, которые на помощь берегинь рассчитывать не могли вообще. Чернокнижницы. Когда это слово разнеслось над нашими головами, вокруг повисла напряженная тишина. Многие из девушек стыдливо опустили взгляды, другие нахмурились, а у некоторых и вовсе желваки загуляли от злости. Судя по названию, было не сложно догадаться, кто такие чернокнижницы, но почему слова о них вызвали такую яркую реакцию, я не понимала.

— О них вам обязательно расскажут позже, а сегодня хочу сказать только то, что берегини, как и другие обережные духи, лучше остальных чувствуют тех, которые свет променяли на тьму, чья душа темная, как ночь, обреченная на мучения и испытания. Поэтому, чернокнижницы стараются избегать леса, водоемы, дома, которые охраняются такими духами. Вот и все, что я хотела рассказать вам сегодня.

Подняла руку, привлекая внимание молодой ведьмы. Она кивнула мне, разрешая задать вопрос.

— Скажите, если берегини говорят, что душа у ведьмы черная, то это значит, что ведьма — чернокнижница, а если душа светлая, но тьма все равно присутствует?

На меня настороженно покосились девочки из моего класса. Но мне было плевать. После встречи с берегинями даже Златка стала немного меня сторониться, я ловила на себе ее внимательные, настороженные взгляды, но никто из нас не решался выяснить то, что нас терзало.

— Это значит, что беде быть, если к ведьме не обратиться, — припечатала меня учитель, отчего по спине побежали мурашки, — колдовство темное всегда свой след оставляет. У тех, кто им пользуется, душу разъедает, покоя лишает, муки предвещает, а у тех, кого коснулось это колдовство, отпечаток оставляет, чтобы дело свое дрянное делать.

Час от часу не легче. И вроде теперь стало все гораздо яснее, видимо, висит над моей головой топор, который рано или поздно рухнет вниз. И от встречи с ним мне ничего хорошего ждать не приходится. Но, несмотря на то, что я поняла, что кто-то темной магией на меня воздействовал, мне казалось, что это не то, что я должна была услышать. Должно быть что-то еще. И, несмотря на то, что первым порывом после занятий стало желание скорее встретиться с Ядвигой Петровной, поход к ней было решено отложить. Подождать еще немного.

О чем бы я ни пыталась думать, чем бы ни занималась, мысли все равно возвращались к этой черноте. Что это? Откуда взялось? Чем мне это грозит и как от этого избавиться? Вопросы, вопросы, вопросы, они множились в геометрической прогрессии, а ответов не было ни на один. Как только я отметала один вариант, на его месте возникал другой, и так до бесконечности. Голова гудела от напряжения, я стала чересчур раздражительной, замкнутой, не хотела никого видеть. Из зеркала уже который день на меня смотрела немного бледная, с темными кругами под лихорадочно блестящими глазами испуганная девушка. Кажется, даже мои светлые волосы потускнели, а в глазах навсегда поселился страх, но вместе с ним и какая-то болезненная решимость. Я смотрела на себя и понимала, что мысленно перебрала уже все варианты, но что бы ни сулила мне эта загадочная «чернота», я буду искать решение. Я найду способ от нее избавиться. Нужно только понять, с чего начать, найти ту зацепку, про которую говорила Ядвига Петровна.

Мои переживания по поводу того, что местные ведьмы-ученицы причастны к возникновению этой грязи на моем сердце, растаяли после того, как я проанализировала лекцию по берегиням. Богданка Ярославовна была очень убедительна и категорична, когда говорила, что берегини видят и чувствуют темную магию, а значит, если бы кто-то из местных ведьмочек сделал мне что-то дурное, то они бы уже опознали, и, думаю, в стороне бы не остались. Вообще, любопытно, как они поступают в случае обнаружения Чернокнижниц. Не топят же… Хотя, в этом мире все возможно, даже самое невероятное. Но понимание того, что младший Покровский избежал участи быть битым из-за моих проблем, очень обрадовало. И вовсе не из-за Покровского, а из-за камня, который сдавливал сердце, пока я думала, что виновный где-то рядом… Что она или он улыбается мне каждое утро, здоровается, или просто находится рядом. Нет. Теперь жить среди ведьмочек и ведьмаков стало проще. Я зря дурно о них думала. Но вместе с этим умозаключением пришло другое — еще более неприятное. Чернота пришла из прошлого. Из той, моей, как мне казалось, нормальной жизни. Сердце от этих мыслей билось быстро-быстро, и каждый его удар отдавался в душе болью. Кто? Кто мог так поступить? За что? Ведь у меня и врагов-то, как таковых, никогда не было… А ведь берегини говорили что-то о том, что чернота эта не моя. Неужели, кто-то маме подлость сделал, а мне как дочери тоже досталось?

В очередной раз прокручивала эти мысли, когда выходила утром из своей комнаты и едва не наступила на небольшой букетик. Тяжело вздохнула. Рад не оставлял попыток завоевать мое внимание. Его прошлый букет я выбросила всего пару дней назад, когда все цветы потемнели, скукожились и начали источать уже совсем не приятный запах. Эти милые презенты пришлись мне по душе, но в то же время рождали в ней и новые страхи, и сомнения. «Не сметь давать слабину, — рычал разум на глупое сердце, — этот букет — одно из орудий коварного змея искусителя, один шаг на встречу, мысленное поползновение, и ты у него в плену». И я соглашалась с разумом, но цветы ведь не причем! И от мысли, что Рад сам где-то их собирает, специально для меня, старается угодить, порадовать, становилось тепло на душе, а на лице, пусть ненадолго расцветала улыбка. Правда, после получения первого букета поняла, что никакого языка цветов Рад явно не знает. В предпоследнем букете были цветы, означающие злость, которые соседствовали с теми, что дарили в знак нежной любви. Но все же букет я подняла, поставила в стакан и отправилась на урок по травоведению.

Из класса, где в прошлый раз проходило занятие, Алевтина Ивановна повела нас на улицу, а потом в один из дальних уголков территории, огороженной частоколом. Там раскинулся огромный, просто невероятных размеров огород. Среди девочек разнесся отчаянный стон, который тут же прервала учитель.

— Страдалицы, — усмехнулась женщина, — рано умирать собрались, работа на грядках начинается у учеников со второго курса, и не в учебное время. А мы идем в теплицы.

— А что в школе есть еще и отработка? — шепнула я, наклонившись к одной из одноклассниц.

— Конечно, — отозвалась Агния, странно глядя на меня, а потом на лице нарисовалось понимание, — а, чужачка же. Все работают тут, и за скотиной ухаживают. А как иначе? Кто ж тебя задарма кормить будет? У школы свое хозяйство, чтоб учеников прокормить.

Приплыли, называется. Я от удивления и шока даже притормозила, и нагнала всех тогда, когда все в большой теплице скрылись. И когда заходила, услышала громкий возмущенный голос Алевтины Ивановны.

— От выпоротки, ворюги бессовестные, от я их поймаю, все корешки повыдергиваю, заовинники несчастныя, опять влезли, поганцы, — охая и ахая, ругалась учительница на неизвестных. Всплеснула руками возле очередной бреши среди буйства красок, в которой виднелась черная земля, прошипела что-то сквозь зубы, смачно сплюнула и, наконец, вспомнила о нас. Обвела всех хмурым взглядом. От всегда радушной и доброй женщины не осталась и следа. Я уж подумала, что и нам сейчас достанется, но нет. Женщина взяла себя в руки и спокойно, несмотря на сверкающие от злости глаза, дала нам задание: — девочки, ваша задача на сегодня — отыскать здесь все известные вам безопасные растения, которые найдете. Трогать ничего категорически нельзя, — только на этом предложение ее выдержка дала сбой, послышалось шипение, но и оно растворилось уже в следующий момент, — смотрите, записываете, в конце урока список оставите мне.

Ведьмы разбрелись по огромной, просто ошеломляющей своими размерами, теплице. Глаза разбегались от буйства красок, рот открывался от удивления, когда я видела цветы, которые должны были отцвести еще пару месяцев назад. В воздухе разливался одуряющий запах цветов, настолько насыщенный, что хотелось прикрыть нос. И только легкий ветерок, который врывался через открытую дверь, приносил облегчение. Вдохнула свежий воздух, принесенный им, схватила с полочки у входа листок и поплелась вдоль грядок, скользя взглядом по многочисленным растениям.

Клевер: красный и полевой, одуванчики, их желтые махровые шапки виднелись издалека, подорожник, чьи широкие лапы-листы виднелись то тут, то там, бузина, чьи темные ягоды уже налились… Карандаш выводил одно название за другим, пока я медленно изучала теплицу. Трав было много, как и цветов, иногда встречались и ягодные кустарники, которые предпочитали теплый и влажный климат. Полевой чеснок, синие цветы цикория… Проплешина среди этого куста явно говорила о том, что расхититель сокровищницы Алевтины Ивановны позаимствовал несколько цветков. Лилейник, спаржа — почти все это можно употреблять в пищу. Многое — даже сырым. Лес богат, никогда не оставит голодным того, кто знает, что искать. Лишь зимой укрывает снежным покрывалом свои дары, но не для того, чтобы спрятать, а для того чтобы сохранить от трескучих морозов. Иван-чай, мелисса… Как много здесь собрано всего, просто удивительно, как удается содержать их в одном месте. В дальнем уголке, в отдельной, накрытой стеклянным куполом грядке цвели яркие, потрясающе красивые цветы ультрамаринового цвета. Настолько же красивые, насколько и ядовитые. От одного вида, когда я поняла, что это за растение, содрогнулась. Теперь понятно, почему Алевтина Ивановна строго-настрого запретила прикасаться к чему-либо. Если здесь рос даже такой беспощадный убийца, как Аконит. Бабушка называла его голубым лютиком и говорила, что даже его запах ядовит. Я видела его только на картинках, но прелестные цветы хорошо врезались в память. Оглядевшись, заметила, что еще несколько грядок были плотно накрыты куполами. Да уж, теперь понятна причина такой ярости учителя. Ведь, не имеющий понятия о последствиях ученик, мог пострадать, присвоив себе неизвестное растение.

Теперь я с большим интересом глазела по сторонам. И занятие затянуло, даже тревожные мысли отошли на второй план. Ненадолго. Но и этой передышки было достаточно, чтобы выдернуть себя из плена сомнений и волнений.

Листы на выходе забирала Алевтина Ивановна. Она за время занятия тоже успокоилась и уже не препарировала взглядом все вокруг. Отдала ей лист с внушительным списком. Она пробежалась по нему глазами, одобрительно взглянула на меня и кивком отпустила.

Я поспешила на очередное занятие. Учеба! Мама и Ядвига Петровна говорили, что я должна учиться, что это необходимо, и только сейчас я осознала, насколько хорошо это помогает. Стоит только сосредоточиться, увлечься и от дурных мыслей остается лишь легкий флер и немного подрагивающее в нервном биении сердце.

Завернула за угол одного из «мужских» домов, которые находились на противоположной стороне от наших, и носом уткнулась в темную рубашку. Руки встреченного парня тут же обхватили меня за плечи. Стоило только вдохнуть, как обладатель сего элемента одежды сразу стал ясен. И хоть глаза не поднимай! Мысленно ругнулась сначала на судьбу, потом на удачу, а потом и на себя, снова вдохнула. Глубоко. Обреченно. Приятный, кстати, запах. Головокружительный. Или дело в том, что в теплице надышалась? Или Рад приворотным зельем душится? Или природный афродизиак использует? Надо об этом подумать на досуге, может, привлекательность Покровских в этом заключается? Мысли пронеслись молниеносно. И тут же над головой прозвучал веселый голос:

— Какая приятная встреча! — тихо, мягко и оттого, мне показалось, слишком интимно прозвучал его голос.

Очнулась от собственных мыслей и дернулась назад. Руки, на мгновение крепче сжав мои плечи, отпустили.

— Здравствуй, Радислав, — как можно ровнее сказала я и подняла взгляд. Тут же вспомнила и о букете, отчего губы сами собой разъехались в улыбке, а к щекам прилил жар. Черт! Только не это.

Рад явно был доволен увиденным. Еще бы! Я тут беззастенчиво смущаюсь, руша на корню свою легенду о полном равнодушии.

— Прекрасный день, — проникновенно сказал он, — и он становится теплее и ярче при виде тебя.

— У меня занятие, — отвела взгляд, сжала руки в кулаки и уставилась себе под ноги, моля всех Богов о помощи. Дайте хоть шанс сбежать.

— У меня тоже, — вкрадчиво заметил Рад, коснулся моей пылающей щеки большим пальцем, но убрал свои руки раньше, чем я успела отдернуть голову, — нам по пути.

Обреченно вздохнула и поплелась вперед, когда он отошел с пути.

— Милана, — подстроившись под мой шаг, заговорил Рад, — у меня нет сил видеть тебя такой взволнованной. В прошлую нашу встречу я чуть не сошел с ума от беспокойства за тебя. Ты была такой… грустной. Тебя что-то тревожит? — он коснулся моей ладони, сжал и тут же отпустил.

Тревожит! В данный момент ты меня тревожишь! И твое беспокойство за меня, и то, что руку так быстро отпустил. Я и возмутиться не успела. А так хотелось, что бы успела…

— Все в порядке, — чувствовала сильнейшую неловкость, особенно, когда мы вышли к школьному двору и на нас стали бросать взгляды: завистливые, многозначительные, веселящиеся и любопытные. Кто-то из парней даже одобрительно присвистнул.

— Мила, — он остановился, схватил меня за руки и заглянул в глаза, — маленькая ведьмочка, — зашептал он, восторженно оглядывая меня, — прекрасное видение. Я каждый день ищу встречи с тобой. Каждую секунду думаю о тебе, мучаясь без сна, не могу забыть о твоих глазах, хочу увидеть мягкую улыбку. Я только об одном прошу, — он поднял мои руки и щекотно коснулся губами моих пальчиков. Теперь горело не только лицо, но и грудь, и уши. Но самое ужасное, что меня словно невидимые путы сковали, я не могла пошевелиться. — Прости меня, — тихо с хрипотцой проговорил он, виновато заглядывал в глаза, все еще удерживая мои руки у своего лица, — прости дурака за безобразное поведение тогда у озера, — еще один легкий поцелуй достался пальчикам, отчего я не выдержала и опустила взгляд. Если бы могла, то сгорела бы на месте от стыда и смущения. — Я потерял разум, но боюсь, не в силах ничего с этим поделать. Сердце при виде тебя бьется так громко, что заглушает его голос.

— Отпусти, пожалуйста, — прошептала я и неловко переступила с ноги на ногу.

Он отпустил. Моментально. Бросила на него взгляд и увидела в глазах вселенскую тоску. И даже, кажется, его плечи поникли. Он отвел взгляд и опустил голову.

— Я тебя прощаю, — выдохнула, сдаваясь на милость взбунтовавшейся жалости и доброте. Невозможно остаться равнодушной, когда он такой печальный.

На меня бросили удивленный взгляд, который постепенно превратился в радостный и какой-то предвкушающий. Кажется, я допустила ошибку! В душу заползли змеи сомнения, и я в очередной раз усомнилась в своем здравомыслии. Зачем я его простила? Ну и пережила бы как-нибудь муки совести, покусала бы губы, зато не чувствовала бы себя, как загнанная в угол мышка перед голодным удавом. Передернула плечами и покосилась в сторону. Надо бежать, пока не поздно. Вон, Покровский уже даже дернулся в мою сторону, но остановился.

— Покровский, — прозвучал раздраженный голос Алевтины Ивановны, — а ну, поди сюда.

Я немного отклонилась, чтобы увидеть нашу травницу, которая сегодня пребывала в отвратительнейшем настроении. Она стояла недалеко от нас, одной рукой подпирала бок, пальцем другой манила к себе Покровского и, подозрительно прищурившись, смотрела на него исподлобья.

— Алевтина Ивановна, — на лице Покровского расцвела широченная обворожительная улыбка. Он взглянул на меня, одними губами шепнул «Подожди» и развернулся к травнице, — милейшая вы наша женщина. Как я рад вас видеть.

Я еще раз бросила взгляд на травницу, которая уже не сводила хмуро брови, пока Покровский соловьем пел о том, как счастлив он видеть, ну прям-таки любимую учительницу, и как ему стыдно, просто до глубины души стыдно, что он все еще не сдал какую-то работу по буквально любимому предмету. И дело ведь совершенно не в лени или не желании, наоборот, он-таки жаждал выполнить работу идеально, оттого и медлил. И пока он заговаривал зубы травнице, которая, судя по всему, хоть и знала любовь Покровского к сладким речам, но не могла сдержать улыбки, слушая этого подхалима, я под шумок смылась. И едва успела на следующее занятие, чтобы вновь послушать Ядвигу Петровну, которая тихо рассказывала нам о ведьмах, об их предназначении — сохранять природу и помогать людям, о том, что ведьмы и ведьмаки немного по-разному взаимодействуют с природой. В то время, когда мы используем в основном внутренние резервы своих сил, чтобы как-то повлиять на текущий порядок жизни, ведьмаки же подходят к этому моменту с другой стороны — используя крохи внутреннего резерва, сливают свою силу с силой природы и управляют ею. И если ведьмы работают чаще с более тонкими вещами, такими как заговоры, обережные вышивки, привороты, отвороты и тому подобное, для чего нужно силу вливать медленно, аккуратно, чтобы не сделать ошибку, ведьмаки предпочитают использовать собственную силу и мощь природную. Они управляют погодными катаклизмами, устраняют стихийные бедствия и борются с нечистью. Оттого внутренний резерв ведьм немного больше и лучше развит, нежели у ведьмаков. Но все это совершенно не значит, что ведьмы не сражаются с нечистью и в случае необходимости не смогут остановить наводнение, а ведьмаки не смогут принять роды, сделать заговор и приворожить кого-нибудь к кому-нибудь. Нет, просто девушки предпочитают действовать мягко и осторожно, в то время как мужчины издревле привыкли использовать более грубую силу. Интересно, но ничего полезного для меня. Для моей проблемы. Вернулась после занятий в свою комнату, чтобы переодеться и спуститься в кухню. Моя очередь готовить. Взглянула на букет, улыбнулась, собрала волосы в тугую косу и снова взглянула на букет. Первый смешок вырвался как-то сам по себе, нервно, а потом я, запрокинув голову, уже хохотала во весь голос. Ну Рад! Ну дает! Я смотрела на пушистое разноцветное облако, возвышающееся над стаканом и источающее тонкий приятный аромат, и вспоминала многочисленные проплешины в теплицы Алевтины Петровны. И клевер, и ромашки и лилейник! Он надрал цветов у Алевтины Ивановны. Видимо, именно поэтому сегодня был так «рад» ее видеть, что даже не заметил моего исчезновения. Все силы бросил на околдовывание разгневанной травницы.

Глава 13

Глава 13

На следующий день, когда вошла в школу и заприметила Рада, который скользил внимательным взглядом по холлу, я снова пожалела, что его простила. Интуиция, весело встрепенувшись, сообщила мне, что ищет он меня. Да-да! Точно меня. И быть мне теперь преследуемой чрезмерно настойчивым ухажером. Я же отмахнулась от этих мыслей, постаралась не отсвечивать и просочиться к лестнице незамеченной. И мне это почти удалось. Уже занося ногу на первую ступеньку, услышала «Мила», произнесенное Радом, мысленно застонала, совсем не мысленно закатила глаза и, не оборачиваясь, крикнула:

— У меня урок, — взлетела вверх по ступеням так, что школьный физрук бы похвалил меня за скорость.

В общем, попросту сбежала. И выдохнула только тогда, когда закрыла дверь в кабинет, прислонилась к ней спиной, макушкой и прикрыла глаза. На недоуменные взгляды одноклассниц ответила пожатием плеч и невинным выражением лица. И не важно, что дышала я так, словно бежала от голодного волка, который по следам несся.

И этот день не принес мне тех знаний, которые могли бы помочь в разгадывании моей загадки. А уходить из школы опять пришлось окольными путями, потому что Покровский младший ждал меня у школы. Теперь не только моя интуиция, но и я сама уверилась в этом. Поразилась его глупости, подумав, что он мог подкараулить меня у дома, но тут же удостоверилась в том, что он не настолько глуп. Стоило спокойно вывернуть из-за угла собственного дома к крыльцу, как взгляд тут же наткнулся на его улыбку. Младший Покровский во всей красе восседал на одной из ступенек. И смотрел на меня при этом очень выразительно. Весело, с насмешкой и азартом. Локтями упирался в колени, а ладонями подпирал подбородок. И весь его вид говорил: «Ну что, бежать будем?».

Отвела взгляд и закусила губу. «Не будем», — мысленно вздохнула, а вслух немного устало спросила:

— Что ты здесь делаешь?

— Привет, — он улыбнулся и, несмотря на свои крупные габариты, поднялся с грацией хищника. Потянулся с громким хрустом, демонстрируя сильное тело, и весело мне ответил:

— Ты так бодро улепетывала утром, что я не в силах был догнать, да и предпочел полюбоваться твоей прелестной фигуркой. А сейчас так тщательно старалась слиться с местностью, что я решил не портить тебе игру. Вот, сижу, жду. Дождался.

— А зачем ждал? — осторожно спросила я, не спеша сокращать между нами расстояния. Авось, опять бежать придется.

— Мы вчера не договорили, душа моя, — выдохнул он, а его светлые глаза засверкали, источая буквально осязаемое тепло.

Я даже немного растерялась, выбирая причину для возмущения. То ли возразить и заявить, что, по моему мнению — договорили, то ли просветить его на тему того, что не его я душа. Не его. Но эта заминка стоила мне того расстояния, которое разделяло нас.

— Ты меня простила, — он снова ухватил меня за руки, но помня вчерашние его мягкие обжигающие прикосновения губ к пальчикам, я настойчиво отобрала у него свои конечности. Он разочарованно проследил за моими руками, но тут же вернулся к глазам. На губах, правда, тоже задержался, всего на несколько секунд, но не заметить этого было нельзя.

— Я тебя простила, это мы выяснили еще вчера, — поторопила его, когда пауза затянулась, а его глаза все сильнее заслоняли весь окружающий мир. — А ты меня зачем-то тут ждал… — с намеком произнесла я.

— Безумие, — прошептал он, — ни о чем не могу думать, кроме красоты твоих глаз, о твоих губах, — его взгляд скользнул к моему рту, — таких мягких, манящих.

— А за ними зубы твердые, кусачие, — фыркнула я, чтобы скрыть свое смущение.

Но, похоже, мою игру разгадали, потому что, Рад сверкнул озорным взглядом и уже без соблазнительных ноток сказал:

— Есть тут одно место красоты неописуемой, поэтому рассказывать о нем бессмысленно, — он сделал огромные глаза, — большая-пребольшая тайна. Место это видеть надо, и только на закате оно свое волшебство открывает, — таинственным голосом вещал этот менестрель недоделанный, но все же заинтересовал меня. — И такой прелестной девушке, как ты, просто необходимо увидеть эту магию.

— И показать ее, эту магию, естественно, доблестно вызываешься ты? — с лукавой усмешкой спросила я.

— Не веришь, — обиженно взглянул на меня и поджал губы, — а тебе бы понравилось.

— Мне не понравится, если ты опять руки распускать начнешь, — довольно жестко произнесла и скрестила руки на груди.

— Ну я же извинился. И обещаю, что приставать не буду. Пока, — последнее слово он произнес тихо, но я услышала.

Смерила его подозрительным взглядом. Вроде, не врет. Да и девочки говорили, что не обидит. Они бы врать тоже не стали. Обиженные и злые на похождения Покровских, скорее преукрасили бы их коварство и вредительство, но все в голос заявляли, что не обидят. Если конечно разбитое сердце не брать в расчет. Так в нем, в разбитом сердце, винить только одних Покровских нельзя, девчонки сами виноваты, что поддались на их чары. А я? А не поддаюсь ли я им здесь и сейчас? Нет, Рад мне нравился, но только, как картинка, не больше, а значит, бояться нечего.

— Ладно, — нерешительно выдохнула я, — куда мне прийти?

Он засиял, как начищенный самовар, что стоял в нашей с девочками кухне, встрепенулся и уже гораздо бодрее выдал:

— Так я сам за тобой зайду, как солнце к горизонту клониться начнет, так и зайду.

И наглым образом чмокнув меня в щеку самым невинным поцелуем, исчез. Я раздраженно фыркнула, но улыбки скрыть не могла, слушая удаляющееся посвистывание. А когда вскинула взгляд встретилась с ухмыляющейся Олянкой.

— А Милка-то у нас вертихвостка, — очень громко, но беззлобно хохотнула Олянка, входя в дом. Я едва успела за ней, чтобы уже внутри расслышать ее следующие слова: — Она у себя куртку Стаса хранит, не возвращает, а по углам с Радом прячется. Попомните мое слово, девочки, с такой хваткой, она и того, и другого без зубов оставит.

Блин, куртка! Я совсем забыла про куртку Стаса. Надо вернуть. Только знать бы как. Не на свидание же с Радом тащить.

— Да ну тебя, Олька, — фыркнула я, — ни на того, ни на другого я видов не имею. Так что, девочки, вперед, на покорение этих вершин.

— Это ты не имеешь, а вот они… — хитро протянула соседка.

Ее смешками поддержали другие две. А я махнула рукой и отправилась к себе. Еще со Златкой надо поговорить и, наконец, выяснить, почему она стала так холодна после банного дня. Столько дел, хоть разорвись.

По мере того, как солнце медленно катилось по небосводу к земле, во мне нарастало волнение. Оно сворачивалось в груди, заставляя сердце биться в бешеном темпе, от него дыхание перехватывало, и хотелось зажмуриться. Я поняла, что совершила ошибку, приняв это приглашение, только тогда, когда небо уже окрасилось золотом, а я смотрела на свои дрожащие от волнения руки и ждала… С нетерпением и предвкушением ждала этой встречи. И как сошедшая с вершин горы лавина, меня накрыло понимание того, как сильно я влипла. Ведь как бы я себя ни уговаривала, как бы ни убеждала девочек, но я уже давно в толпе искала его глазами. Твердила себе, что это только для того, чтобы не столкнуться, чтобы вовремя взять ноги в руки и смыться, но каждый раз при удавшейся или неудавшейся из-за моего побега встречи я получала какое-то странное удовлетворение. Мне нравилась эта игра в прятки, нравилось ускользать от него, нравилось осознавать, что он раз за разом ищет, как охотник идет по следу. А уж эти букетики, тихие разговоры и проникновенные взгляды… Бли-ин! Я вляпалась по самые уши.

С тихим стоном уронила голову себе на ладони и зажмурилась. Ну как я могла? Я же знала, что нельзя увлекаться этим прохвостом, знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, и что я сделала? Правильно, согласилась идти с ним на свидание! Идиотка! Круглая!

— Ми-ил, — послышался приглушенный ехидный голос Оляны из-за двери, — за тобой пришли, выходи.

Вот и все, пришел мне полный капец. Я поднялась, оправила платье, вздернула голову и тут же втянула ее в плечи. Я же ему и в глаза смотреть теперь не смогу. И раньше-то не очень хорошо получалось, а теперь… А и иди оно все к черту! Надо выдержать это свидание и обрубить на корню все следующие попытки Рада сблизиться. Твердо дать понять, что ему не на что рассчитывать.

Твердой уверенной походкой вышла из комнаты, хмуро посмотрела на улыбающуюся Олянку, которая даже не пыталась скрыть ехидства, фыркнула и все так же решительно спустилась вниз. Распахнула дверь и замерла, чувствуя, что моя решительность утекает как песок сквозь пальцы.

Рад стоял ко мне спиной. В светлой рубашке, которая прекрасно оттеняла его загорелую шею, в темных брюках, которые облегали шикарную задницу и подчеркивали длинные сильные ноги. Когда он обернулся и мягко улыбнулся, я была готова развернуться и позорно сбежать в свою комнату. Потому что… Потому что отрезвляющие мысленные подзатыльники не помогали. Он был так хорош, подлец, что я с трудом успела подобрать слюни. А осознание того, что вот это великолепие в полу-расстёгнутой рубашке пришло за мной, и в теории может стать моим, убивало напрочь все доводы разума. Ну почему такой убийственно привлекательный парень, такой ко… нехороший человек?

«Это потому что у него любимой девушки не было», — голосом Печкина ответил мой внутренний голос, который в последнее время был не в ладах с разумом.

— Ты готова? — мягкий голос с бархатными нотками будто наяву обволакивал и посылал полчища мурашек по коже.

Нервно кивнула и спустилась с крыльца. Рад протянул мне ладонь. Настороженно на нее посмотрела, но свою не вложила. Во второй руке он держал какой-то темный сверток.

— Ты чего? Не обижу же, — прогудел он, все еще удерживая свою раскрытую ладонь навесу.

— Рад, — набрав полную грудь воздуха, хотела отказаться и сказать, что это ни к чему.

— Ну я же аккуратно, — не позволил он продолжить, и в голосе появились просительные нотки.

«Дура, дура, дура!» — кричала я на себя мысленно, вкладывая свою крохотную по сравнению с его ладонь в руку.

Пальцы Рада мгновенно сомкнулись, заключая мою руку в теплый кокон. Ведьмак весь лучился довольством, а я настороженно косилась на наши переплетенные конечности. Непривычно, но тепло и приятно.

— Ты меня боишься, — весело проговорил Рад, вновь принимая привычный облик самоуверенного Казановы.

— Куда мы идем? — попыталась уличить момент и выпутать свою ладонь из его, но он только сильнее сжал пальцы, давая понять, что не отпустит.

Мы уже отошли от домиков, и меня терзали догадки по поводу того, куда ведет меня Покровский, сверкая озорным загадочным взглядом.

— Это тайна, — хмыкнул и снова сделал огромные глаза, чтобы я прониклась.

В этот момент он был ужасно забавным, и сдержать улыбку стало просто невозможно. Губы дрогнули и разъехались.

— Улыбаешься, — довольно проурчал Покровский, — я рад, надеюсь, она сегодня уже не исчезнет. Будет греть меня своим мягким теплом.

Ну вот. Началось. Болтун. И зубы он мне заговаривал неспроста, как я поняла. Только ничего у него не вышло. Потому что, как только я увидела открытую калитку, затормозила.

— Я с тобой с территории школы не уйду, — воспоминания о том, какой была последняя встреча за пределами частокола, были еще свежи, — пока не скажешь, куда ты меня ведешь.

Улыбка померкла не только на моем лице, но и на его.

— Не веришь, — с горечью произнес Рад и опустил взгляд, — не трону я тебя, Миланка, если сама того не пожелаешь, нечего тебе бояться. На холм у озера мы идем. А потом обратно тебя провожу.

— Ладно, — выдохнула я и потянула его к выходу, — показывай свое волшебное место.

Глава 14

Глава 14

Обхватила плечи, чтобы немного согреться. На вершине холма, на который привел меня Рад, гулял прохладный вечерний ветер. Он коварно проникал под тонкую ткань моего платья и холодным касаньем проходился по всему телу.

— Замерзла, — на ухо прошептал Рад, опаляя кожу горячим дыханием.

Тут же на мои плечи была накинута темная мягкая кофта. Тело окутало тепло и узнаваемый запах — леса и свежести. Запах Рада. Руки парня так и остались лежать на моих плечах. Но стоя к нему спиной, я не чувствовала всепоглощающего смущения. Его осторожные, невинные прикосновения не казались мне неправильными и недопустимыми. Только его близость будоражила. Я спиной чувствовала исходящее от него тепло. Стоило сделать только шаг назад, и окажусь притиснутой к его груди. Такая соблазнительная мысль, которую я гнала от себя со всем присущим мне упорством.

— Сейчас, — снова слуха коснулся его шепот, — еще пара минут и ты увидишь, — пальцы слегка сжались на моих плечах.

Снова скользнула взглядом по открывшемуся перед нами виду. Красиво, бесспорно, но ничего особенного, волшебного, поражающего воображение. Трава, идущая волнами, колышется под порывами сильного ветра, словно небольшое зеленое море. Темный провал озера уже был объят сумерками, они сгустились над водой и среди кустов, и только песчаный берег светлой полоской выделялся на общем темном фоне. Озеро было окружено высоким вековым лесом, и лишь широкая просека, та самая тропа, по которой мы шли из школы до озера, разрывала единый лесной забор из деревьев. Солнце уже почти полностью скрылось за верхушкой леса. Лишь тонкий округлый бок еще цеплялся за зеленые макушки. Небо окрасилось в золотисто-багряные тона, предвещая теплый следующий день.

— Сейчас, — дыхание Рада пошевелило волосы у виска.

Миг, один бок заходящего солнца скрывается за деревьями, и почти в тоже мгновение другой выплывает в просвете между деревьями, освещая просеку. Лучи, коснувшись веток, задорно юркнули дальше, осветили тонкую линию зеленого моря травы и коснулись еще секунду назад черных вод озера. Еще мгновение, и я задохнулась от восторга. Вода пошла золотистой рябью и тут же полыхнула огнем. Красно-оранжевые всполохи отразились от вод, окрашивая все вокруг. Бесподобно. Всего несколько лучей заходящего солнца преобразили обычную поляну, наполнили ее светом, яркими сполохами и невероятным волшебством. Я старалась охватить своим взором все и сразу, скользила по траве, словно припорошенной золотом, по водяным бликам, которые языками пламени вспыхивали на озерной глади, по небу, которое будто бы ярче загорелось багрянцем. Затаив дыхание, увидела на водной глади три темные точки, которые появились из ниоткуда. Ветер донес переливчатый смех, поверхность озера дрогнула от их движения, и в воздух взлетели искры водных брызг, словно россыпи желтых топазов, сверкнули в лучах заходящего солнца и обрушились на обитательниц озера.

— Берегини забавляются, — хмыкнул Рад.

Кажется, я даже не дышала все это время, потому что легкие горели от недостатка воздуха. Да и руки Рада, как-то совсем неожиданно, оказались на моей талии. И когда только успел переместить их с плеч?

Я оглянулась. Глаза Рада мягко светились в свете убегающего солнца.

Смущение сию же секунду опалило щеки. Мгновенно отвернулась. Дрожь неуверенности и неловкости прокатилась по телу, и я, стянув края его кофты, сделала крохотный шаг вперед, ближе к крутому склону холма. Руки Рада соскользнули с моей талии. А я все еще глядя на то, как последний солнечный луч ласково касается всего вокруг, чтобы до следующего дня скрыться за горизонтом, тихо проговорила:

— Ты обещал не трогать, — тихо, но уверенно. Его прикосновения слишком сильно действовали на меня. Это пугало, будоражило и заставляло делать глупости. А я и так их уже наделала целый воз.

— Прости, Милана, не сдержался, — позади послышался тяжкий вздох, — засмотрелся, увлекся, сам не понял, как так получилось. Но врать, что был не рад, не буду. И то мгновение в памяти моей останется надолго. Такая маленькая, нежная и хрупкая в моих руках.

— Спасибо, — передернул плечами, пытаясь сбросить наваждение, которое мягким покрывалом укутало меня от его проникновенных слов, — место, действительно, удивительное. Только, — взгляд коснулся потемневшего леса, — теперь совсем темно стало, как возвращаться будем.

— Нам повезло, в другое время солнце ускользает раньше или позже, — он по-хозяйски ухватил мою ладонь, которая дрогнула от прикосновения, и на несколько секунд замер. — Не бойся, — шепнул он, — в обиду не дам.

Прошлая попытка выдернуть руку из его захвата не привела к успеху, а в этот раз даже не хотелось этого делать. Ну, хотя бы потому что без его помощи я бы обязательно споткнулась, пока спускалась по склону холма. А от Рада исходила уверенность, которая через это теплое прикосновение передавалась и мне. И с ним рядом я чувствовала себя в безопасности.

До школы дошли в молчании. Я все еще ловила отголоски пережитого восторга и была немного смущена. В темноте и прохладе леса особенно остро чувствовала приятное тепло, исходившее от Рада. Я не теряла голову, трезво оценивала ситуацию и с какой-то насмешкой над собой понимала, что он меня приручает, и как бы это ни было сложно признавать — у него это получается. Когда преодолели лес и нырнули в открытую калитку, с каким-то отчаянием подумала, что «волков бояться — в лес не ходить», в смысле, может, стоит и попробовать с Радом… Он таким искренним казался…

В окнах домиков горел уютный свет, где-то недалеко чирикали птицы, а я в смятении не знала, как себя вести. Мы остановились у крыльца моего дома. В мягком свете, льющемся из окна, улыбка Рада казалась завораживающей, а глаза загадочно мерцали. Он не торопился выпускать мою ладонь из своей руки, аккуратно поглаживал ее большим пальцем и заглядывал в глаза. Сердце нервно билось о грудную клетку, словно хотело выпрыгнуть прямо в руки парню.

— Не беги от меня, Милана, — бархатный голос впивался в самую душу. — Подари улыбку на прощание.

Он приподнял мой подбородок и провел пальцем по нижней губе. Щекотно. От этого касания захотелось прикусить губу, чтобы избавиться от внезапно зуда. Что я и сделала, не в силах сдержаться. Глаза Рада полыхнули. Я сдержанно улыбнулась, мысленно молясь о скорейшем завершении этой прогулки.

Он склонился, чем вызвал во мне приступ паники. Еще никогда я так не боялась поцелуя. Видимо, мои глаза так сильно расширились от испуга, что Рад мягко улыбнулся и невесомо коснулся моей щеки.

— Сладких снов, — прошептал он, опаляя потеплевшую щеку своим дыханием.

— Спокойной ночи, — растерянно пробормотала я.

Он выпустил мою руку, отстранился и, тихо насвистывая, скрылся за углом моего дома. Приложила руку к горящей от его прикосновения щеке и мысленно ругнулась на себя. Его кофта. Я так и сжимала ее края другой рукой. Резко развернувшись, поняла, что Рад уже ушел. С тяжелым вздохом стянула мягкое одеяние, перекинула через руку и поплелась домой.

— Смотрите-ка, — хохотнула Азовка, — наша Мила обзавелась новой одежкой.

— На память собирает, — весело отозвалась Оля, когда я встретила их на первом этаже, попивающими чай.

— Отдать забыла, — буркнула я, обводя их хмурым взглядом. А сама подумала, что скоро придется обзаводиться отдельным сундуком, чтобы складывать туда одежду Покровских.

— И как погуляли? — равнодушно спросила Златка, глядя на меня ничего не выражающим взглядом.

— Нормально, — передернула плечами, — на холм ходили. Там красиво.

— Ага-ага, — покивала Олянка, — глаза блестят от красоты вида, а щеки алеют от непередаваемых ощущений.

— А вот и не завидуйте, — показала им язык и пошла к себе. Вот же сороки приставучие. Мне бы самой разобраться, как мы погуляли, а тут еще и они подначивают. И так на душе неспокойно.

Глава 15

Глава 15

— Со следующей недели ваши занятия станут немного интереснее и насыщеннее, потому что каждый из вас будет пытаться использовать не только свои знания, но и свой дар. И традиционно, перед началом таких занятий, мы говорим о том, о чем вы должны знать и помнить ежедневно. Каждый раз, когда вы обращаетесь к своей силе.

Ядвига Петровна сидела за учительским столом в одном из кабинетов школы и взирала на нас внимательным взглядом. Ее необычайная серьезность и сосредоточенность передалась и нам. Мы прониклись, притихли и внимали каждому ее слову.

— Ваши умения, способности — это не только дар, но и огромная ответственность; важная роль, которую природа отвела вам. Но, к сожалению, нередко случается так, что об этой роли — защищать, помогать, оберегать — забывают. Ее извращают и преподносят в ином свете. Намеренно ли, или же случайно кто-то из нас нарушает запреты, неминуемо грозит наказание. В нашей школе только одно правило — вы беспрекословно подчиняетесь учителям. Каждый учитель расскажет о том, какие запреты накладывает его предмет. И запомните, это не шутки, не попытка вас в чем-то ограничить. Мы хотим вас всего лишь уберечь. В школе за мелкие проступки вас, конечно же, никто не будет наказывать, как настоящих преступников. Как правило, работа со скотиной, уборка снега зимой, работа в огороде — прекрасно отбивает всякое желание нарушать правила школы, — она улыбнулась уголками губ, и я сразу поверила, что действительно такие меры работают. — Но есть такие преступления, которые даже в пределах школы будут наказываться строго, а некоторые из них будут выноситься на рассмотрение в Ковен.

Ковен ведьм. Мне уже рассказали о том, как устроено управление в этом мире. И Ковен — высшая власть этого мира. Тринадцать ведьм, те самые директора школ и Хранительницы магии этого мира, составляли совет, который решал многие вопросы. В том числе, они занимались вынесением приговоров по преступлениям, совершенным с применением магии. И сейчас нам расскажут, насколько страшные приговоры они выносят.

— И если за проделки в школе, мы, в общем-то, только пальчиком вам погрозим, то за нарушение правил применения вашего дара, придется заплатить очень высокую цену, — она обвела нас строгим взглядом, — некоторые из вас могут решить, что непомерно высокую цену. И зачастую, эту цену назначает даже не Ковен. Сама природа дара наказывает своего носителя за применение силы во зло. Ковен своим решением может лишить одаренного силы. Срок определяется соразмерно совершенному преступлению. Дар, воспротивившись злым деяниям своего носителя, может лишить души.

По рядам прошла волна шепотков. Девочки, сидящие передо мной, синхронно вздрогнули и шумно выдохнули. А я все превратилась в слух, пытаясь понять, как дар может лишить души. И Ядвига Петровна не заставила изнывать меня от любопытства.

— Душу одаренный может потерять, как в одночасье, так и истончать связь души и тела постепенно, раз за разом совершая какое-то мелкое зло, которое рано или поздно поглотит сознание одаренного.

Я нахмурилась и подняла руку, чтобы уточнить непонятный момент. Ядвига Петровна кивнула, разрешая задать вопрос:

— Простите, но я немного не понимаю, насколько знаю, в вашем мире есть чернокнижники, так? — учитель кивнула, — то есть они регулярно используют свою силу, чтобы творить зло, используют темную магию, ведь так? — снова согласный кивок. — Тогда получается, что они все теряют душу. Кто-то сразу, кто-то нет, но все. И что, они сразу умирают? Тогда чего с ними бороться? Сами вымрут, как динозавры, рано или поздно.

— Нет, Мила. Они не умирают. То, что они лишаются души в момент совершения зла — это образное выражение. Суть его в том, что перейдя черту, они уже не могут вернуться назад. Их души обречены на мучения. После смерти, когда тело уже не удерживает душу, она не может обрести покой. Обречена на скитания, на выжигающую боль, с которой зло медленно разъедает ее. И такая душа уже никогда не возвратится. Израненная, растерзанная за многие века мучений, она растворится в мире без следа. Кто-нибудь из вас слышал о Лесе Заблудших Душ? — директор вскинула брови и обвела всех вопросительным взглядом. Кивнула кому-то за моей спиной и тут же раздался голос одной из моих одноклассниц:

— Проклятый лес, отравленный темной магией. Говорят, что он существует уже с момента создания нашего мира. Перенесся из того мира, без магии. По слухам и рассказам, именно в том лесу находят свое последнее пристанище темные души. Говорят, в этом мертвом лесу слышно, как они стонут от боли.

— Да, Ярослава, очень много слухов ходит вокруг этого места, но в одном вы можете быть уверенными — Лес, действительно, последнее пристанище таких душ. Место их страданий. Да, Василиса? — взметнулась рука сидящей впереди меня одноклассницы.

— А ведь говорят, что не только темная душа может оказаться в том лесу, но и невинная, это правда?

— М-м, — задумчиво протянула Ядвига Петровна, — да, насколько я знаю, бывали случаи. Но это несколько другое. Душа, очерненная злом, в лесу этом испытывает невыносимые муки и страдания. Каждый миг, каждое движение, каждую секунду они испытывают боль за то, что пошли против природы, за то, что загубили невинных людей, за свои злодеяния. У них практически нет шанса на спасение, а муки их будут длиться так долго, пока душа в муках не растворится в нашем мире. Их обычно называют черными или потерянными душами. Но, как правильно заметила Василиса, есть и другие — неупокоенные. Раз уж мы затронули эту тему сегодня, то сразу и осветим этот вопрос. Неупокоенные души. Есть три варианта их возникновения, но в Лесу Заблудших Душ вы можете повстречать представителей только двух, а начнем мы с третьего. Особенно важно знать о нем тем, кто планирует когда-нибудь перебраться в мир, оставшийся без магии, и тем, чья семья проживает там сейчас. Дело в том, что мы, одаренные, — дети этого мира. Души наши созданы в союзе с магией, и вернуться они должны к ней же. Душа ведьмы или ведьмака за грань может уйти лишь в нашем мире. В том мире она никогда не сможет уйти на покой.

Я вздрогнула и похолодела. Тело сковало от нехорошего предчувствия, помещение показалось слишком тесным и душным. Мне не хватало воздуха, а на лбу мгновенно выступила испарина. Я испугалась. Впервые в жизни так сильно за кого-то испугалась. Более того, я впервые в жизни испугалась за уже умершего человека. Ведь моя бабушка, моя родная и любимая, она умерла ни здесь, но принадлежала этому миру. А это значит… Видимо, я и сама сейчас напоминала ходячий труп: бледная, взмокшая, со взглядом, направленным в пустоту, глубоко в себя — и это не осталось незамеченным.

Больше книг на сайте - Knigoed.net

— Милана, — передо мной возникло озабоченное лицо Ядвиги Петровны. Женщина хмурилась, поджимала в беспокойстве губы и пыталась отцепить мои пальцы, которые сжимали край парты, — что с тобой? Тебе плохо?

— Что? — голос прозвучал надрывно и хрипло, — что происходит с такими душами?

От одной мысли, что бабушка уже больше половины года провела в невыносимых мучениях даже после смерти, меня бросало то в жар, то в холод.

— Тише девочка, — успокаивающе погладила меня по голове, — ничего непоправимого. Они просто ждут. Не могут уйти за грань. Это заставляет их тревожиться. Единственное неприятное ощущение, которое они испытывают — растущее желание уйти, покинуть мир живых, но сделать это самостоятельно они не в силах, — она говорила громко, чтобы услышал весь класс, но заглядывала мне в глаза, словно мысленно просила не беспокоиться, своей уверенностью успокаивала и внушала, что все будет в порядке.

— Как таким помочь? — прошептала я, чувствуя, как тугая пружина волнения, которая скрутилась где-то глубоко внутри, начала медленно раскручиваться, снижая напряжение. Горло уже не сжимал комок страха, а поджилки не тряслись от переживаний.

— Об этом мы поговорим на следующем занятии, — она выпрямилась, коснулась кончиками пальцев подбородка и тихо проговорила, — не стоит волноваться об этом.

Я чуть было не спросила: «А о чем стоит?», — но почему-то прикусила язык. Не время. Я чувствовала это, возможно, интуиция шептала.

— Итак, — тем временем, Ядвига Петровна вновь приняла бесстрастный и хладнокровный вид и продолжила лекцию. — В том мире неупокоенными оказываются все без исключения одаренные. Поэтому, как правило, чувствуя прикосновения нашей костлявой подруги, одаренные стараются вернуться к своим истокам. В наш мир. Но и в нашем мире душа чистая, не омраченная темными делами, может стать неупокоенной. И происходит это в двух разных, но очень похожих случаях. В первом случае одаренный испытывает такие душевные страдания, такую боль, которая лишает воли, заставляет забыть обо всем на свете, сойти с ума. И душа в стремлении избежать этих ощущений стремительно покидает тело. Одаренный сначала теряет сознание, а потом и жизнь. И есть лишь несколько минут, в лучшем случае — два-три часа для того, чтобы вернуть душу, дозваться ее, вытянуть с приграничья миров. Процесс этот сложный, энергозатратный и малоосуществимый. Но если шанс есть, то им нужно пользоваться. Даже если этот шанс — призрачный. Во втором же случае, при тех же обстоятельствах, связь души и тела оказывается сильнее, но уже сам одаренный, не выдержав испытаний, не выдержав страданий, убивает себя.

Самоубийца. Все, как и в нашем мире. Таких у нас тоже считают неупокоенными, и даже в церквях не отпевают. Потому что убийство — грех.

— Это противоестественно, чуждо нашей созидающей природе, поэтому, эти души тоже отправляются в мертвый лес. Но всех этих не упокоенных можно отправить за грань, о том, как это происходит, поговорим на следующем занятии.

— Простите, — немного успокоившись, я вновь вскинула руку. — Вы сказали, что шанса на упокоение у темных нет практически. То есть теоретически шанс все же есть вырвать темную душу из проклятого леса?

— Вы очень внимательны и наблюдательны, — похвалила меня учитель.

Ну так, еще бы. Пожалуй, после разговора с ней в кабинете, я вообще стала самым сосредоточенным и фантастически старательным человеком в этом учебном заведении. А уж после открывшейся невзначай информации о том, что моя бабуля там мается и до конца умереть не может, я и вовсе окончательно осознала ценность, важность и мудрость всем известной фразы «знание — сила». Не попала бы сюда и понятия бы не имела о том, что бабушка мучается.

— Милана, задала очень хороший вопрос. Но немного неправильно истолковала мои слова. Отправить темную душу за грань невозможно. Там царство света и добра. Но темную душу можно избавить от многолетних мучений. Можно позволить ей раствориться раньше, чем зло расщепит ее полностью. Все просто, и одновременно сложно. Нужно прощение или раскаяние. Искреннее, абсолютное и добровольное. А теперь скажите, много ли найдется смельчаков, которые отправятся в самое жуткое и даже опасное место нашего мира, чтобы встретить своего недруга, наславшего на них множество бед, избавить его от страданий, потратив время и силы и простить? Вот тут-то и оно, — она поцокала языком, оглядывая нас притихших, — что совершая преступление, каждый должен понимать, что обратно пути не будет. И вряд ли кто-то станет рисковать собой ради подлой душонки.

— А перечень преступлений, которые приводят к такому итогу, вы нам дадите? — вновь спросила я, чем заслужила очередной одобрительный взгляд главной ведьмы.

— Боишься, Милка, что ненароком чего натворишь? — весело шепнула Василиска, обернувшись ко мне.

— А ты, небось, знаешь, что можно, чего нельзя? — прошептала я и криво усмехнулась, — авось заговоры любовные, которые ты пишешь с заядлым постоянством (и которые, кстати, совсем не действуют, что всем известно), тоже на темную сторону перетягивают?

— Что бы ты понимала, — насупилась Васька.

— А то и понимаю, Вась, что насильно мил не будешь. И заговоры твои не помогут. К тому же, — хихикнула я, подалась вперед и на грани слышимости прошептала, — он тебя и без заговоров глазами жрет каждый раз. Только вы в своей любви оба слепые, как кроты. И вместо того, чтобы в глаза своей любви посмотреть, каждый раз при встрече их отводите. Над вами вся школа потешается.

— А давно ли ты такой сведущей в делах любовных стала? — она развернулась ко мне всем корпусом. Щеки от смущения горят, глаза в предвкушении сверкают, в глубине их надежда тлеет, но губы поджаты так явно и заметно, что наводит на мысли, что Васька только казаться сердитой хочет, а сама в моем лице ответы на свои вопросы невысказанные ищет.

— Так знамо дело, когда, — фыркнула сидящая со мной Дина, — слухи ходят, что Покровские-то оба вокруг чужачки петухами ходят. Да только говорят, что она уже младшенького охомутала. А по мне так зря. Славка-то вон какой, — она зажмурилась и восторженно улыбнулась, — сильный, мужественный, весь такой…такой… Самый лучший. А как улыбнется, так сердце из груди выпрыгивает.

Ага, от страха! И Славка… Ну не подходит Стасу это имя. Я даже не сразу поняла, что Дина о нем говорит.

— Так что, — продолжила Дина, — если уж кто тут в любовных делах-то что-то понимает, так это Миланка наша. Околдовала ты их, что ли.

Вот же… одним словом деревня. Такого напридумывали, что страшно становится. Вдруг завтра проснусь, а уже замужем и у меня семеро по лавкам? Сначала хотела возмутиться, а потом только головой покачала. Сплетни — они такие… сплетни. Чем больше буду возмущаться и отрицать все, тем большими подробностями будет обрастать невероятная история. И плевать, что выдуманная. У меня ни с одним, ни с другим Покровским ничего пока нет.

Подумала и осеклась. Пока. Даже в мыслях я уже сомневаюсь. Плохой, плохой знак.

Глава 16

Глава 16

Перечень злодеяний, которые могли привести к страшным последствиям, нам также пообещали дать на следующем занятии. Я вышла из кабинета в глубокой задумчивости. С одной стороны, меня переполняла радость от того, что я оказалась в этом мире. Здесь все дышало жизнью, она здесь была пусть немного неудобной из-за отсутствия душа, туалета, телевидения и интернета, но, тем не менее, жизнь здесь была яркой, настоящей, насыщенной, какой-то… полноценной. Наверное, именно это имели в виду учителя, когда говорили о том, что мы принадлежим этому миру, а тот — нам чужд. Здесь моя жизнь, по ощущениям, впервые стала полной. С другой стороны, я чувствовала страх перед неизведанным. Сколько, сколько еще мне предстоит пережить потрясений подобно тому, которое коснулось меня сегодня? Сколько раз еще сердце собьется с размеренного ритма, когда я осознаю, что кому-то из близких грозит опасность, кому-то из них необходима помощь? Но я вдруг отчетливо поняла, что, сколько бы раз я не замирала от страха, лучше знать опасность в лицо и пытаться ее предотвратить, чем пребывать в счастливом неведении, пока дорогие сердцу люди будут страдать. Значит, мне нужно учиться, учиться и еще раз учиться.

Кто-то подхватил меня под локотки, заставляя остановиться и вскинуть голову. Так глубоко погрузилась в себя, что ничего вокруг не замечала, вот и угодила, как обычно, прямо к Раду в руки.

— Моя птичка ничего вокруг не замечает, что случилось?

Заглянула в его волнующие глаза со светлыми переливами и почувствовала, как щеки обжигает румянец. Вчерашний вечер, неловкое прощание… Я половину ночи не могла сомкнуть глаз, переживая снова и снова минуты сладких переживаний. А утром встала с полной уверенностью, что так дальше продолжаться не может, и нужно четко сказать свое «нет», глядя в глаза этому змею-искусителю. И вот стою я перед ним, а весь мой воинственный настрой пропал под этим ласковым взглядом, слово «нет» застряло где-то в горле, когда я увидела мягкую улыбку Рада, а от его пальцев, которые держали мои локти, вверх к плечам бегут мурашки теплой волной. Осталось только белый флаг вывесить и контрибуцию выплатить в виде собственного тела в знак поражения. Мысленно застонала, но видимо, скрыть своего разочарования не смогла. А Рад это разочарование принял на свой счет. Ну надо же какие мы мнительные.

— Это из-за меня? — он стыдливо опустил взгляд. — Я снова нарушил обещание вчера. Не сдержался. Прости, Мила. Но так хотелось коснуться твоей кожи, мягкой, нежной, — его руки спустились к запястьям и прошлись в невесомом поглаживании до самых плеч, где и замерли.

— Рад, — выдохнула я, сердце отбивало дробь, а слова этого ловеласа густым туманом опутывали разум, в котором завяз весь мыслительный процесс, — я об учебе задумалась. Ты не при чем.

Он вскинул голову, его взгляд прояснился, в глазах искрами заиграли бесенята, а я дала себе мысленный подзатыльник за чрезмерную честность. Нет бы соврать, сказать: «Да-да Рад, ты был излишне настойчив, ай-яй-яй тебе за это, моя честь поругана, чувствую себя оскорбленной, бла-бла-бла, убери руки, подлый соблазнитель юных доверчивых девушек». И все, проблема решена. Но нет, Мила, ты виртуозно усложняешь себе жизнь своими силами. С такими умениями мне и врагов не надо, я сама себя рано или поздно угроблю.

— Значит, — ох же блин, опять эти бархатные нотки в голосе, легкая хрипотца, от которой что-то сжимается от предвкушения в груди, и голова идет кругом, — я могу рассчитывать на новую встречу, может быть даже сегодня.

«Да!» — радостно встрепенулось сердце.

— Нет, — выдала я, пока еще сохранила остатки разума. А увидев, как опустились плечи Рада, как померкла его улыбка, и потухли искры в глазах, стушевалась, — э-э, хм, у меня это, уроки, — потрясла перед его лицом своей тетрадью. — Готовиться надо, в общем. Вот. Не получится сегодня. В другой раз, — опять ляпнула, не подумав, последнюю фразу и мысленно застонала.

— А давай я помогу? — встрепенулся Рад, который не собирался сдаваться. Правду сказала Златка, для него отказ, как красная тряпка в руках тореадора для быка — только сильнее раздражает и побуждает к действию. — Я в травах не силен, а в остальном, хорошо учусь, и тебе помогу.

— Нет-нет, я справляюсь, просто сегодня надо кое-что доделать. Вечер занят. А сейчас у меня урок, — аккуратно выпуталась из его рук, которые до сих пор лежали на моих плечах, — извини, тороплюсь.

— Буду ждать встречи, моя птичка, — он подхватил мою руку, поцеловал пальчики, отчего их словно искрами обожгло. Я вздрогнула и отвела взгляд, чтобы скрыть свое смятение. Смущение скрыть не удалось. Наверное, я была краснее помидоров, которые сегодня утром в корзине тащила куда-то Марья Федоровна.

Излишне резко выдернула свою руку из его захвата и сбежала. И только дойдя до нужного кабинета, смогла перевести дыхание. Так больше продолжаться не может. Нужно с этим что-то делать. Только что делать, если как бы я ни старалась, а все равно умудрилась влюбиться в этого оболтуса?

занятие проходило в кабинете, окна которого выходили прямо на внутренний дворик. В центре возвышалось заколдованное дерево, ветви под тяжестью зелени клонились к земле, и лишь мелкие веточки неуклюже топорщились вверх. Я сидела у окна, отчего все занятие могла наблюдать за происходящим на улице. В руках был маленький кусочек ткани, на столе передо мной листок с нарисованным символом, а рядом подушечка с воткнутой иглой и несколько катушек с нитями. Занятие по обережной вышивке напоминали мне земные уроки труда. Так же все вокруг шили и тихо болтали. Отличное время для того, чтобы отдохнуть и подумать. Вдела в узкое ушко иглы красную нитку, бросила внимательный взгляд на выданный символ. Мне достался молвинец. Пригляделась. Этот знак напоминал переплетение двух Коловратов. Еще ребенком, увидев у бабушки изображение этой свастики, была крайне возмущена и предъявила бабуле претензии, решив, что она, как потомок (а я была в этом уверена) великого народа, победившего Гитлера огромной ценой, просто не имеет никакого морального права даже хранить в своем доме изображение фашисткой символики. И ее ненормальная реакция в форме мягкого смеха поразила меня даже больше, чем сама свастика, изображенная в красном цвете. Только потом, бабушка рассказала, что знак этот выдуман совсем не немецкими фашистами, а создан задолго до них. Свастика была символом благополучия, движения жизни и солнца. Изначально было так, и никаких дурных мыслей у язычников этот знак не вызывал. А уже потом, много позже, с Гитлеровской Германией этот светлый символ стал ассоциироваться с ужасными деяниями и кровопролитной войной.

А теперь я и сама, без труда запомнив рисунок, стежок за стежком вышивала на серой ткани аккуратный символ — молвинец. Еще на прошлом занятии по обережной вышивке нам рассказали, что этот красивый, замысловатый знак, состоящий из переплетающихся Коловратов, оберегал своего носителя от дурного слова. От порчи, сглаза и даже проклятий. В нашем мире считают, что есть закон бумеранга, который возвращает людям, как хорошее, так и плохое. Что-то вроде высшей справедливости и природного равновесия. Здесь же люди верили, что молвинец работает примерно также. Отражает злые слова и пожелания, возвращая их хозяину. Так что, этот знак зачастую можно было увидеть на одеждах или в виде вырезанных деревянных или выплавленных металлических подвесок.

Я задумчиво бросала взгляды то в окно, то на свою работу. И даже не сразу заметила, что каждый раз, глядя в окно, взгляд находит одну и ту же фигуру. Светловолосый парень в темно-коричневом свитере. Ведьмак стоит у дерева и смотрит куда-то в самую гущу листвы. Я просто смотрела на него, ни о чем не думая. Скользила взглядом, наверное, даже сквозь него, не задумываясь над тем, почему он привлекает мое внимание. До тех пор, пока он не обернулся и не взглянул прямо на меня. Его глаза засветились каким-то потусторонним магическим светом, отчего по спине понеслись мурашки. Руки похолодели, и от неожиданности я с силой воткнула иголку в свой палец. Взвыла, засунула палец в рот и слизнула капельку крови, выступившую на подушечке. Дурная привычка, я всегда так делала, когда ранила себя при шитье. Бросила злой взгляд на парня. Злой и осознанный. Прищурилась и поняла, что этот гад еще и улыбается. И улыбка такая знакомая. Мне даже напрягаться не пришлось, чтобы вспомнить, кому она принадлежит. Покровский. Старший. А он еще и поклон мне отвесил. Издевательский. Вот же семейка! Один другого краше и ехиднее. И за что мне такое «счастье» привалило? Где я так нагрешила? Хотя… хорошо, что он здесь, в школе. Надеюсь, не уйдет никуда, и мне удастся вернуть ему куртку. Желательно без лишних глаз. А то и без того, судя по всему, слухи ходят такие, что хоть сквозь землю проваливайся.

Теперь взгляды, которые я бросала в окно, были вполне осознанными. И мысленно я просила только об одном: «Не уходи. Пожалуйста. Стой на месте. Искать потом тебя по всей территории не очень хочется». Да и Стас, словно почувствовал мое настроение, обернулся к окну уже всем телом, сложил руки на груди и все оставшееся время сверлил меня взглядом, чем несказанно нервировал. А еще я старалась скорее закончить свой символ. Быстро, но качественно. Сухонькая старушка, которая вела у нас занятия по обережной вышивке, только с виду казалась божьим одуванчиком. Цепкий ястребиный взгляд, который придирчиво осматривал каждую работу, насмерть убивал этот мягкий и безобидный образ. Так что, сжав губы, доделала свою работу, осталась ею довольна и поспешила к учителю, чтобы выскочить во двор еще до сигнала об окончании урока.

На улицу летела на всех парах. Даже учительское: «Неплохо, но вот тут, тут и тут стежки неровные, в следующий раз будьте внимательнее и аккуратнее», — нисколько не расстроило и не задело. Выскочила на улицу, завернула за угол и уже по традиции уткнулась в грудь Покровского. Хорошо хоть в грудь того, который и был мне нужен.

— Это у вас семейная черта выныривать перед самым носом? — сбросила с плеч его руки, которые удержали меня от падения, и сделала шаг назад, увеличивая расстояние.

— В прошлый раз ты обвинила меня в том, что я подкрадываюсь со спины, — усмехнулся Стас. — Мне показалось, или ты спешила ко мне на встречу? — вкрадчиво с легкой полуулыбкой проговорил он и спрятал руки за своей спиной.

— Не так чтобы спешила, — такая постановка вопроса заставила растерять всю свою уверенность. Я, конечно, спешила, но не ради самой встречи, а чтобы потом его не искать.

— Рад совсем достал? — предположил он.

— Не то чтобы достал, — неуверенно проговорила я, уставившись себе под ноги. Этот парень заставил в одно мгновение стушеваться и забыть все слова. Интересно, он только на меня так влияет? Если нет, то я не понимаю, как девчонки могут в него влюбляться. Он, конечно, красив, но пугающ. И пугал больше, чем завораживал красотой.

— Какая ты сегодня неуверенная, — криво усмехнулся он, потешаясь надо мной. Это злило.

— Твоя куртка, — выпалила я и уставилась в его темные омуты — глаза. Вот теперь просто из природного упрямства не отведу глаза, чтобы ни происходило, — хочу вернуть.

— Ах, вот ты о чем, — покачал он головой, бросая на меня странные взгляды, — ну, пойдем, вернешь.

— К-куда пойдем? — удивилась я.

— К тебе?! — не то предложил, не то спросил он, — или где ты припрятала мою куртку, чтобы не всколыхнуть очередную волну сплетен?

Признаться, я думала, что попрошу его не уходить от Ясноликой, сгоняю до дома и принесу ему куртку. Вести его в свою комнату — не входило в мои планы. А уж что подумают девчонки, если кто-то из них окажется дома. Даже представить страшно. И уж после этого новой воны слухов просто не избежать.

Я старалась не обращать внимания на косые взгляды и перешептывания, которые сопровождали нас все время нашего короткого пути. А Стас, словно специально, не торопился, вальяжно и лениво делал шаг за шагом, и на любые мои попытки ускориться вскидывал брови в искреннем изумлении с неизменным: «Ты куда-то торопишься?». А ведь я торопилась. Очень. Скрыться от всех этих любопытных глаз, которые с рвением прислушивались к нашим редким репликам, чтобы потом разнести очередную сплетню по всей школе. И я вот даже обижаться на этих сорок не могла. В этой маленькой деревушке из всех развлечений и были только учеба, да сплетни.

— Жди здесь, — довольно резко и, наверное, даже грубо прозвучала моя не то просьба, не то приказ.

Его компания меня тяготила. Я и сама не могла понять, почему. Было в нем что-то странное, какой-то налет непостижимой силы, флер властности и загадочности. Это не позволяло расслабиться. Да и мои соседки меня потом до белого каления доведут с очередной волной вопросов.

— Парням вход закрыт в девичье царство? — лукаво улыбнулся он, подмигнул своими серьезными темными глазами, но все же остался на крыльце. Как обычно заложил руки за спину и застыл каменным изваянием.

Меньше чем через пару минут я вышла с его курткой в руках. Была мысль захватить и кофту Рада, но я ее быстро отмела. Я и без того королева нелепых ситуаций. Сама отдам. Так будет лучше и правильнее.

— До встречи, кнопка, — усмехнулся он, когда пауза затянулась.

А что я могу сказать, когда он сверлит меня непроницаемым взглядом? Я терялась и вообще забывала, как звуки издавать. Но, когда услышала, как он меня назвал, вскинула возмущенный взгляд и грозно засопела. Вот же, взяли моду, один птичкой называет, другой — кнопкой. Будто у меня имени нет. Не люблю я прозвища. Пусть и такие безобидные. Но прежде чем с языка успели слететь гневные слова, я подумала, что лучше задать вопрос, ответ на который поможет мне определиться.

— Стас, — окликнула я его, когда он уже спустился по ступенькам. Обернулся, перекинул куртку через плечо, удерживая пальцами, и вопросительно взглянул на меня.

Да уж. Поспешила. О чем спросить, я знала, но как? Огонь смущения расцвел пунцовым цветом на щеках. Глаза забегали, лишь бы не встречаться с его взглядом. А будь, что будет.

— Девочки говорили, что единственное спасение от твоего брата — ты?!

— Это звучит очень любопытно и странно, — он склонил голову и обвел меня взглядом снизу вверх, — была пара случаев, когда я отговаривал Рада от решительных действий. Поговорить с ним? — вполне серьезно спросил он.

И я поверила, что если скажу «да», то такой разговор состоится. И была почти уверена, что результат от этого разговора тоже будет. Несмотря на то, что Рад бы крупнее и массивнее, Стас был каким-то более…внушительным и основательным. Не думаю, что этот человек бросает слова на ветер, в то время как его младший брат был тем еще балаболом.

— Н-нет, — качнула головой, — с этим я, надеюсь, разберусь сама. У меня вопрос есть. Наверное, в любой другой ситуации родной брат парня стал бы последним человеком, которому я его задала, — неловко пробормотала я себе под нос последние слова, но Стас снова удивил отличным слухом. Подбодрил и даже не удивился тому, о чем я его спрашивала: — Рад играет со мной? Я — это очередной повод повеселиться и развлечься?

— Ты интересная, — медленно проговорил Стас, — забавная и красивая. Это привлекло внимание. А насчет игр, — он помолчал, задумчиво скользя по мне пустым взглядом, — знаешь, кнопка, не думаю, что Рад с кем-либо играет или играл. Он просто дурак, который не думает о последствиях. Рад, как и многие люди, всего лишь ищет свою любовь. Уж как умеет, — развел он руки и как-то невесело улыбнулся. Да и в глазах эта улыбка не отражалась, они оставались холодными и… не знаю, будто бы взволнованными.

Интересное определение кобелизму. Все думают, что он по бабам таскается, а он, оказывается, любовь ищет. Блеск! И вот же мерзость всего моего положения в этом мире даже здесь отразилась. Каждый раз, когда я задаю вопросы, то получаю такие ответы, что вопросов становится еще больше. Вот и тут, думала, что сейчас добрый, благородный местный рыцарь Стас вразумит дурную мою головушку, скажет обо всех похождениях своего братца нерадивого, наставит меня на путь истинный, и приму я, наконец, правильное решение. Но нет, только больше надежд и сомнений в душе всколыхнул. И вот что бесило больше всего — я почему-то опять безоговорочно поверила в искренность Стаса. По крайней мере, он сам верил в то, что его брат не козел, при котором любовь для местных девчонок стала зла, а бедная овечка, не ведающая, что по сердцам топчется, а ищущая истинное чувство. А что если это я?.. Очень хочется прогуляться по этой скользкой дорожке и дойти до конца, но как бы не расквасить себе нос и не сломаться на середине пути.

Глава 17

Глава 17

Следующий день был банным. Надеялась на новую встречу с берегинями. Может, они скажут что-нибудь толковое, потому что я уже отчаялась. Меня снедали грустные мысли. А следующий день был последним учебным перед выходными, а я ни на шаг не продвинулась в поисках ответов. И либо сегодня-завтра я узнаю что-то полезное, либо в этом мире даже директору школы нельзя верить. В любом случае, завтра после занятий, я пойду штурмовать кабинет Ядвиги Петровны и не сдвинусь с места до тех пор, пока не получу хоть какие-то объяснения.

Разомлев от жары, царившей в парной, лежала на лавке, прижав щеку к горячему дереву. Тело налилось тяжестью, двигаться не хотелось совершенно. Даже веки свинцовыми занавесями опустились на глаза и не поднимались. Но разговор давно назрел, а отчужденность моих соседок стала еще одним испытанием моих и без того расшатанных нервов. Поэтому, набрав в грудь горячего влажного воздуха, я выдохнула:

— Девочки, что происходит между нами? — соскребла себя с лавки, села, разлепила веки и обвела соседок осоловелым взглядом. — Почему вы меня сторонитесь? Это из-за слухов и Покровских?

Девочки осторожно переглянулись, Олянка опустила взгляд и пожала плечами, Злата так и замерла с занесенным над Азой веником, а последняя распахнула глаза и бросила на меня странный взгляд. Что-то среднее между смятением, страхом и возмущением.

— Это из-за них? Кто-то из вас любит кого-то из них, а я мешаю? — предположила я.

— Ну вот еще, — фыркнула Злата и хлестанула ни в чем неповинную Азовку березовым веником, — из-за мужиков бабски разборки устраивать. Много чести будет курощупам недоделанным.

Я настороженно взглянула на Азовку, которая тихо сквозь зубы шипела, похоже, проклятия, но останавливать Златку, которая нещадно хлестала ее, не торопилась. Не дай Бог и мне достанется, если вмешаюсь.

— И правда, — встрепенулась Олянка и сдавленно хихикнула, — к тому же, со скуки померли бы, если б не они. Каждое утро с девочками спорим, кто на этот раз тебя до дому провожать будет. Да и когда ты уже, — она не сдержалась и громко хохотнула, — не кофточки-курточки притащишь, а что посерьезней. Штаны, например.

— Дура ты, Олька, — сквозь зубы проговорила Азовка, собирая себя по кусочкам после экзекуции и поднимаясь с лавки, — как он без штанов-то уйдет? В одних портках, что ли? Ему за такой вид тетя Маша оторвет все, за что зацепиться сможет. Шоб не совращал юных дев, оболтус, — передразнила Азовка нашу вездесущую комендантшу и потрясла кулаком в воздухе.

— Это, конечно, все очень весело, — без тени улыбки проговорила я, глядя на улыбающихся соседок, — только от нашего общения одни ваши шуточки да подколы остались. И я хочу понять, почему. А ты, Златка, — обвинительно посмотрела на нее, — вообще слова цедишь, да как на врага смотришь.

— А то ты не понимаешь? — скривилась она.

— А вот представь себе, — раздраженно выплюнула я и развела руками. — Понимала бы, не спрашивала.

— Мы, знаешь ли, ведьмы добрые, дурных мыслей не терпящие, — бросала она мне в лицо непонятные обвинения, словно ударить побольнее хотела, а я не понимала вообще, о чем она говорит. — Зло, оно знаешь ли, жизнь отравляет всем, кого касается, а колдовство темное и вовсе может отпечаток оставить на тех, кто того не заслужил.

— Так, — выпрямилась и обвела девочек пристальным взглядом, — а я тут при чем?

— Так ясно дело при чем, — тихо и уже совершенно неуверенно хмыкнула Азовка, — ежели черноту берегини в тебе увидели, значит, причиной бед кого-то ты была. Кому-то страдания причинила.

Я аккуратно подняла свою челюсть с пола. Вот оно что. Слышу звон, да не знаю, где он. Интересно! И многие из школы, наслушавшись сплетен, думают так же?

— Только непонятно, как тебя Ядвига Петровна до сих пор из школы не поперла, — высказалась Злата.

А я шумно выдохнула. И так мне обидно стало. Сердце просто сжалось от несправедливых обвинений, от того, что они даже разбираться не стали, сразу на меня клеймо злодейки поставили и отвернулись. Одна Олька бросала на меня печальные взгляды и помалкивала.

Они настороженно наблюдали за мной. Думали, что я и на них сейчас какую-нибудь порчу наведу? Горько усмехнулась. А ведь они лучше других знали, что все вокруг мне в новинку. Да я даже не знала, как эту самую порчу наводить.

Натянула на себя сорочку, сглатывая комок обиды. Смотреть на девочек не могла. Слезы жгли глаза. Уже и с берегинями говорить не хотелось. Одно желание — ответов добиться от главной ведьмы.

Остановилась у входа и подхватила свои вещи. Чувствовала, как три пары глаз прожигают спину взглядами. Не оборачиваясь тихо проговорила:

— В моем мире про таких, как вы говорят «слышат звон, да не знают, где он». Берегини сказали, что душа у меня чистая, а сердце темным колдовством окутано, — криво улыбнулась, — так что, единственное, чем вы от меня заразиться можете — неуклюжестью и неудачливостью. Особенно последним. Неудачи меня просто преследуют. Думала, что хоть с соседками повезло, — покачала головой и вышла.

Не сдержалась, да. Не хотела этого говорить, да и не думала так, в общем-то, но обида и злость — плохие советчики. Натянула платье в предбаннике и бросилась на выход.

— Мила, постой, — ударился в спину крик Олянки, но я наоборот только ускорилась.

Напряжение, которое копилось с первого дня пребывания в этом мире, вырвалось из-под контроля, и по щекам потекли горячие тонкие струйки слез. Не хочу! Не хочу, чтобы кто-то видел меня такой…слабой. Пусть думают, что угодно, сплетничают, обзывают злодейкой и вертихвосткой, плевать! Я со всем справлюсь, разберусь и с чернотой, и с Покровскими. Вот сейчас успокоюсь и горы сверну!

Если бы я знала, сколько открытий мне принесет день грядущий, то задушила бы себя той подушкой, которую поливала слезами. Чтобы не мучиться.

Вечером кто-то настойчиво стучался ко мне. Но у меня не было ни сил, ни желания с кем-либо разговаривать. Да и я, наверняка, представляла такое жалкое зрелище, что становилось просто стыдно. Стыдно за свой вид и за свою ранимость. Ну и подумаешь, соседки ополчились! Я их знала-то без году неделю. Закадычными подругами мы стать не успели, доверие между нами было только в зачаточном состоянии, так что, и особое разочарование испытывать причин нет.

Утром умылась прохладной водой, хорошо, что небольшой кувшин всегда стоял на столе, нацепила на себя ледяную маску и спустилась вниз перед самым началом занятий. Обида все же притаилась где-то на дне души и была готова встрепенуться в любой момент, я же не хотела давать ей такой возможности. Но мои надежды на то, что девочки к этому времени уйдут на занятия, не оправдались. У выхода стояла нервная Олянка. Услышав мои шаги, соседка вскинула голову и сжала руки в кулаки.

— Привет, Мил, — напряженно и осторожно проговорила она, словно боялась, что я брошусь на нее.

— Привет, — ровно проговорила я, спускаясь по ступенькам.

— Мил, мы вчера с берегинями разговаривали, — она тронула меня за руку, когда я уже была готова пройти мимо, — извини, — совсем тихо проговорила она и опустила голову. Убрала руку от моей, когда я остановилась. Растопырила пальцы и сжала их в кулак. — Я не хотела тебя обидеть. Ты можешь не верить, но я и не верила в то, что ты зло кому-то сделала. Но все же… — она замолчала, закусила губу и вскинула голову. — Все же и я немного испугалась, когда Златка про черноту эту рассказала.

— Знаешь, Олянка, — глубоко вдохнула и резко выдохнула, глядя на виноватую подругу, — вот на тебя я меньше всего обижаюсь. Ты хоть и заноза в мягком месте, но хотя бы говорила со мной нормально и не обливала презрением каждый раз. Я не злюсь.

Сказала все это и поняла, что действительно не злюсь на соседку. Она и вчера, и все время до этого вела себя осторожно, но ее поведение практически не изменилось, несмотря на подозрения. Видимо, все же не верила она в темноту моей души. И сейчас единственная осмелилась извиниться, поговорить. Я была ей за это благодарна.

Из дома мы вышли вместе. Молчали, больше не говорили, но мне стало легче. Только у входа в школу Оля снова коснулась мое руки, прошептала «извини», коротко улыбнулась и убежала в один из коридоров первого этажа. Я же помчалась на второй этаж, на урок Ядвиги Петровны.

— В прошлый раз мы разговаривали с вами о непреложных правилах жизни ведьм и ведьмаков, — вещала наша главная ведьма, сидя за учительским столом. — Главное из них — не навреди.

Еще бы! А если навредишь, то секир башка придет незамедлительно.

— И основную часть времени мы будем обучать вас тому, как помогать, используя свой дар. Но, уверяю вас, рано или поздно, в стенах школы или же за ними, вы столкнетесь с последствиями темного колдовства. И не говорить о нем мы не можем.

Ага, знаем, знаем, незнание законов не освобождает от ответственности. Здесь принцип такой же, значит, лучше знать, чего избегать.

— Чтобы суметь помочь, нужно уметь определять это колдовство. И первое, о чем мы поговорим — проклятия. Страшное, непростительное преступление, которое очернит душу в тот же миг, как будут произнесены последние слова проклятия. Наш дар — соблазн. Огромное искушение. Ведь мы можем не только помочь другу, но и навредить недругу. И, к сожалению, нередко ведьмы уступают низкому желанию свести с кем-нибудь счеты по средствам этого страшного колдовства.

Да уж, я тут всего ничего, а меня уже посещали мысли сделать какую-нибудь пакость одному красивому, зеленоглазому молодому человеку, который одной улыбкой вышибал весь воздух из легких. Так стоп, не время и не место о нем думать.

— Предвещая вопросы, говорю сразу, ведьмы, которые хотя бы однажды наслали на кого-то проклятие, обрекают свои души на страдания. Потому что проклятия несут смерть. Именно то, что они ходят с костлявой подругой рука об руку и отличает их от порч, сглазов и дурного слова. Проклятия могут быть личными и родовыми. Личное проклятие накладывается на определенного человека и действует только на нем. Родовые проклятия страшны тем, что затрагивают большое количество людей. Они могут передаваться по женской или мужской линии, по кровному родству (от матери к дочери, от отца к сыну) или брачным привязанностям, выкашивают целые рода, если наложены на несколько поколений.

Нехорошее предчувствие кольнуло сердце. Внутренне холодея, вспомнила слова берегинь о том, что чернота эта не мне предназначалась, да мне передалась. Спина окаменела, а уши превратились в локаторы. Я должна услышать все, несмотря на нарастающий шум крови, которая ускоренно понеслась по венам.

— Количество тех поколений может быть самым разным и определяется желанием черной ведьмы, — продолжала Ядвига Петровна. Я хотела поймать ее взгляд, но она медленно скользила по головам всех учениц, ни на ком не останавливаясь. — Либо же может накладываться на весь род и будет действовать до тех пор, пока этот род не перестанет существовать. И заденет в таком случае даже косвенные линии. Иногда проклятия действуют не напрямую, а лишь косвенно касаются проклятого. Тогда вокруг проклятого умирают другие люди, — она, наконец, бросила на меня короткий серьезный взгляд.

Я сжалась, пытаясь слушать ведьмы и одновременно вспомнить о том, кто же из близких умирал у меня. Выходило что-то непонятное. Я навскидку вспомнила только бабулю. Но тут же пришло осознание, что кроме мамы и бабушки у меня никого и никогда не было. Ни теть, ни дядь, никого! Но мама говорила, что их просто нет и не было. Мама — единственная дочь, я тоже. Мы — это вся наша семья.

— Если ведьма накладывает проклятие на одиночество, то проклятый будет бесконечно хоронить своих родных и друзей, оставаясь живым.

Это не про нас. Как бы там ни было, а мы друг у друга были, и всегда были близки, не одиноки.

— Любовные проклятия, как правило, убивают не носителя, а возлюбленного.

Вспышка, осознание, и мир словно кувырок сделал. Голова закружилась, резко накатила тошнота, а во рту все пересохло. Бабушка говорила, что дедушка умер совсем молодым, мой отец повторил его судьбу. Бабушка больше никогда не выходила замуж, мамины отношения всегда были мимолетными и кратковременными. Кажется, кто-то из ее увлечений тоже оказывался на волоске от смерти. Чем дело закончилось, меня не просвещали. Неужели? С трудом сглотнула комок в горле и прислушалась к речи Ядвиги Петровны. Очень хотелось услышать опровержение своим догадкам. Просто не хотелось верить.

— Так или иначе, вокруг проклятых возникает вихрь из горя и страданий, который затягивает одну жертву за другой. Снять проклятие может только ведьма, наложившая его. В ином же случае, проклятие можно перекинуть на другого человека. Но это злодеяние по своей сути ничем не отличается от обычного накладывания проклятия. Но тут природа оставила небольшую лазейку. Личное проклятие без вреда можно вернуть той ведьме, от которой оно пошло, закольцевать на ней и позволить вкусить свое же собственное черное колдовство злодею. Но это касается только личных проклятий. Родовые проклятия так же можно закольцевать на ком-то из семьи, чтобы прекратить его действие. Это ужасный выбор, но, как правило, кто-то из старшего поколения берет на себя эту жертву, чтобы подарить остальным шанс на спокойную жизнь. Такие ритуалы очень сложны и энергозатратны, поэтому, только очень сильная и одаренная ведьма может провести его без вреда для себя и других, иначе, велика вероятность, что грязь останется на ней и начнет действовать. Нужно уметь сбрасывать ее, отсекать откаты и очищаться после таких ритуалов. Вам, недоучкам, запрещено заниматься этим колдовством до конца обучения. А некоторым будет запрещено и после, — она зыркнула на нас так, словно к лавкам хотела пригвоздить.

Я уже едва дышала. Кажется, мое состояние принято называть «не жива, не мертва». Рыба, выброшенная на берег у кромки воды, на которую волнами набегает надежда, принося на несколько мгновений облегчение. Но потом она уходит, уступая место безжалостному, в данный момент удушливому здравому смыслу, который категорично заявляет, что мне капец. Полный и окончательный.

— Как распознать проклятого? — я снова навострила уши, пытаясь протолкнуть воздух сквозь сжавшееся горло, чтобы не хлопнуться в обморок. Я всегда была впечатлительной, но в последнее время впечатлений было столько, что я стала тверже и сдержанней. — Очень просто и непросто одновременно. Если речь идет о родовых проклятиях, то о них, как правило, начинают задумываться тогда, когда смерть уже не единожды касается семьи, не давая возможности передохнуть. И смерти в таких семьях, обычно, похожи одна на другую. Довольно странно, не правда ли, когда в большой семье у одного за другим сердце останавливается без видимых причин. Или один за другим, прекрасные пловцы и рыбаки, тонут. Иногда нелепо, в крохотных лужах или в тазах для умывания. Горят в пожарах, падают с высоты. Смерть начинает преследовать семью. Но, как вы понимаете, семьи такие к моменту осознания своего бедственного положения, сполна испробуют горя. Но при определенных обстоятельствах смогут спасти хотя бы часть семьи. — Она сделала паузу, давая нам время для осознания, а потом вновь продолжила наставительным тоном. — Есть же признаки, которые могут натолкнуть на мысль о проклятии еще до того, как оно начнет активно действовать. В этом могут помочь обережные духи. Они, кстати, могут сказать не только о наличии проклятия, но и могут помочь определиться с тем, какого рода проклятие наложено. Но обережные духи не различают вид темного колдовства. Поэтому, велика вероятность, что темный отпечаток, который они увидят — след не проклятия, а сглаза или порчи, от которых избавиться в разы легче, и которые очень редко приводят к смерти.

Да-да-да, пожалуйста! Пусть это будет мой случай! Пусть порча, пусть сглаз или еще какая-нибудь гадость, которая не грозит мне смертью!

— Но эти виды темного колдовства не передаются, накладываются и действуют только на определенного человека, — тут же разбила все мои надежды учитель. — Итак, мы уже разобрались, что проклятие сеет смерть и оставляет свою черную отметину, которая заметна некоторым порождениям светлой магии. Идем дальше. Очень яркий признак наличия проклятия — нелюбовь животных. Животные — дети природы, живущие по ее законам, чувствуют источаемый след темной магии и инстинктивно боятся его, избегают контакта. Поэтому, всячески будут избегать как проклятых, так и чернокнижников. Особенно чувствительны к этому — домашние животные, привыкшие жить с человеком бок о бок. Особенно коты. Так что, если ваш любимый котик вдруг сбежал из дому, а все соседские коты бросаются наутек при вашем появлении — это повод задуматься.

Васька! Из-за меня. И тот кот. Бле-еск! Я готова расплакаться прямо на месте.

— Внезапная смерть домашних животных — повод очень глубоко задуматься, потому что братья наши меньшие нередко оттягивают на себя черное колдовство и страдают самыми первыми. Предполагают, что именно это заставляет их сбегать. Впрочем, и внезапно почерневшее серебро сигнализирует о темном колдовстве. Еще один вариант — свеча. Обычную свечу нужно зажечь перед собой и подойти к зеркалу. Если она начнет трещать, коптить, а пламя — волноваться, стоит обратиться к сильной ведьме. Кстати, ведьмы могут обойтись и без всех этих способов. Проклятого можно определить по запаху. Не всем удается этому научиться, поэтому об этом способе будут рассказывать на последнем курсе обучения в качестве дополнительных знаний. Но некоторым очень одаренным удается это по наитию. На данном этапе вам стоит просто знать, что у проклятых меняется естественный запах. В него вмешиваются тонкие нотки сладости и гнили. И чем ближе смерть, тем ярче этот запах для ведьмы.

Все! Это был последний удар. Мне хотелось сползти под стол и тихо сдохнуть. Я проклята. И я не знаю, как это работает, кто его наложил, и как с этим жить. Хотя, возможно, и жить мне осталось недолго.

Ядвига Петровна еще недолгое время рассказывала о том, как распознать проклятие и о малой вероятности определения проклявшего, если свое колдовство он творил тайно. Я же сидела, ссутулившись, беззвучно проговаривала все признаки проклятой, которые нашла у себя, и безумно глядела в одну точку. И ждала. Ждала окончания занятия. Я должна поговорить с Ядвигой Петровной. Иначе, вероятно, что мое сердце разорвется от переживаний раньше, чем меня убьет проклятие. Или не меня.

От последней мысли содрогнулась всем телом. Лучше уж умереть самой, чем всю жизнь жить и знать, что кто-то умер из-за меня.

Глава 18

Глава 18

После занятия непослушными руками подхватила тетрадь и на негнущихся ногах пошла к Ядвиге Петровне, которая не торопилась подниматься из-за своего стола.

— Я… — не голос, а полузадушенный писк. Горло свело судорогой, и я никак не могла совладать с собой.

Ядвига Петровна встретила меня внимательными глазами, на дне которых затаилось сожаление и сочувствие.

— Милана, — она сжала губы в тонкую линию.

Ноздри женщины вновь затрепетали, как у хищника, лицо заострилось, а глаза потемнели. Жуткое зрелище. Наверное, в другое время заставило бы меня отступить, отвести взгляд и постараться слиться с обстановкой, но сейчас я не боялась никого и ничего, пожалуй, кроме смерти, которая уже занесла надо мной свой острый безжалостный клинок.

— Вы обещали, — выдавила я с огромным усилием и умоляюще уставилась на главную ведьму. Договорить не смогла, голос снова сорвался на беззвучный шепот, но женщине и не нужны были мои слова.

— После занятий. Вечером. В мой кабинет. А сейчас — учиться. Тебе, как никому другому, могут пригодиться любые знания. Все, — она поднялась и решительно зашагала к выходу.

— Я проклята? — обреченный полувздох-полустон вырвался из моей груди неожиданно даже для меня. Разум уже принял правду, а душа все еще надеялась…

— Да, — ровный, уверенный ответ, наверное, убил бы меня на месте, если бы не решительный взгляд главной ведьмы, которая не пыталась пожалеть или обнадежить, но одним взглядом пообещала, что постарается помочь.

Я кивнула на автомате. Все мое существо отвергало эту правду. Остаток дня провела, как в тумане. Занятия? Они были, но я словно тонула в вязкой серой неизвестности, захлебываясь холодом, который расползался уродливым узором по всей душе, давил надежду, вытеснял веру и опутывал меня безнадегой. И я сопротивлялась лишь из-за упрямства и ожидания разговора с Ядвигой Петровной. Я даже не замечала, как хмурятся мои одноклассницы и бросают на меня осторожные озабоченные взгляды. Покивала, когда ко мне подошла Азовка и что-то говорила. А сделав шаг в сторону от нее, я с трудом могла вспомнить, о чем она говорила. Похоже, извинялась, признавала свою неправоту и несправедливость обвинений неосторожно брошенных вчера. Но разве теперь это важно? Какая ерунда — эти их подозрения по сравнению со свалившейся реальностью.

Мне пришлось маяться еще пару часов после занятий. Мои закончились, а вот у Ядвиги Петровны рабочий день продолжался. Но к окончанию рабочего дня я уже металась по коридору у кабинета директора.

Когда ее статная фигура появилась в поле зрения, я накрутила себя до предобморочного состояния. Голова раскалывалась на мелкие кусочки от пульсирующей боли, а руки хаотично поправляли одежду. Психопатка.

— Марья Федоровна, — тихий властный голос директора разнесся по коридору.

Из соседней двери выглянул кошмар всех нарушителей порядка в школе. Женщина коротко кивнула директору, бросила на меня, как и всегда, недружелюбный взгляд. Грозно свела брови над носом и поцедила:

— Чавой натворила, моль?

— Девочка ничего не натворила, — усмехнулась одними губами Ядвига Петровна, провернула ключ в замке своей двери и распахнула ее, приглашающе махнув мне, — заварите ей успокоительного отварчику, уж больно нервная она.

— На сносях, что ли? — прищурилась и просканировала меня взглядом. Но я сейчас даже на нее злиться не могла. Апатия почти полностью завладела мной, оставляя только нервозность.

— Тьфу на вас, — не выдержала директор, — Марья Федоровна, — повысив голос, строго выговаривала директор, — девочка хоть и пришлая, да не такая, как те, что раньше к нам попадали. Присмотрелись бы получше, да поняли, что ее в любви, свете и доброте растили.

— Та, — не сдавалась грузная женщина, но я ее видеть уже не могла, прошмыгнула в знакомый кабинет и замерла недалеко от стола. А из коридора доносились слова отчего-то невзлюбившей меня домомучительницы, как говорил герой сказки, Карлсон. — В чем ее растили мине не важно, чай не редкий цветок, чтобы такими вопросами озадачиваться, а то, что вертихвостка знатна, так то всей школе известно. Да только жалко немочь эту, потом горькими слезами будет умываться, да весь свет в своей глупости винить.

— Всех не защитишь, Марья Федоровна, — смягчилась Ядвига Петровна, — наши дети сами должны свои шишки набивать. Принесите отвар.

Дверь закрылась, отрезая нас от внешнего мира. Ядвига Петровна подхватила меня под локоть, довела до стула у стола, нажала мне на плечи, заставляя сесть, и обошла стол, устраиваясь напротив. Облокотилась на стол, сложила пальцы домиком и внимательно посмотрела на меня поверх них.

— Вы же в первый день поняли? — я дышала так, словно только что сдавала норматив по физкультуре на дистанции в километр.

— Предположила, — уклончиво ответила Ядвига Петровна. — Надеялась, что показалось, но, к сожалению, ошиблась.

— Что вам известно? Я ничего не понимаю, — всхлипнула и обняла себя за плечи.

— Тише, девочка, — она прикрыла глаза, — я буду спрашивать, а ты отвечай. Как можно честнее. Здесь тебя некому судить. Чем полнее ответ, тем легче нам будет понять, с чего начать, — взглянула пронзительными глазами и отвлеклась, когда раздался короткий стук.

Марья Федоровна бросила на меня несчастную короткий взгляд, поставила чашку и молча удалилась.

— Выпей. Станет немного легче. Марья Федоровна хоть и не ведьма, но травницу лучше не сыскать.

Я вдохнула насыщенный травяной аромат и аккуратно сделала крохотный глоток обжигающей жидкости. Вкус оказался приятным, насыщенным, даже немного вяжущим. Вот так, попивая чай и пытаясь согреться, я отвечала на ворох вопросов ведьмы.

Рассказала о своей семье, сама удивившись тому, как мало о ней знала. Мама, бабушка… О деде я знала лишь его имя — Михаил Федорович Воронцов, и то, что он умер еще молодым, а бабушка, не выдержав его смерти, переехала в село Луговое, которое я всегда называла деревней.

— Хотя, вы знаете, — почувствовала себя немного лучше и будто наяву вспомнила однажды подслушанный разговор мамы и бабушки. И так четко перед мысленным взором встала картинка из прошлого, словно это случилось вчера, а не несколько лет назад. Я прикрыла глаза и начала рассказывать о странном воспоминании.

Судя по темноте, разлившейся за окном, стояла глубокая ночь. Прохладный летний воздух приятно касался кожи в тонкой ночнушке. Во рту пересохло от жажды. От этой выматывающей жары, которая стояла уже вторую неделю, не спасала даже речка. Я перевернулась с живота на спину, вставать было лень, надеялась, что желание смочить горло не разгонит сонливость и не заставит меня подняться с постели.

Я уже была готова провалиться обратно в сон, когда уха коснулся тихий голос бабушки. Большинство комнат отделялись всего лишь тонкими шторками и занавесками, которые совсем не препятствовали звуку.

Видимо, мама и бабушка опять чаёвничали до поздней ночи.

— Так и не пойму до сих пор, Оленька, для чего он то сделал? — в голосе бабули переливалась тоска, от которой сердце тиски сжимали. — И ведь себя погубил, Славку загубил, да и меня чуть было за собой не утащил.

Тяжелый вздох был таким громким, словно я стояла лицом к лицу с бабушкой. О чем же она говорит? О ком? И почему ей так тяжело даются эти слова? Сон сняло, как рукой. Я навострила уши, распахнула глаза, бездумно глядя в побеленный потолок, и продолжила подслушивать.

— И ведь не любил никогда, — тихо продолжила бабушка, — эт я молода да глупа была, могла обманываться, убеждать… Думала, верила… А сейчас-то все вижу, понимаю, с глаз пелена спала, годы дурь выветрили. Не любил, Оленька. Мстиславку любил. Ей сердце было отдано, да душа за мной, как привязанная неслась. Вот так и рвался между нами. Да только я ж в его глазах подругой была закадычной, в какие передряги мы вляпывались, — впервые послышался веселый смешок, видимо, воспоминания в памяти бабушки были до сих пор яркими, — этими приключениями связаны и были. И почему выбор он сделал неправильный? Со мной, дурехой, все понятно, я ж ведь по пятам за ним шла, лишь бы рядом быть, понимала, знала, что не моя судьба он, но отпустить не могла. Ни словом, ни делом о чувствах своих не дала понять, а он вдруг, словно прозрел. Венок тот злополучный, ночь Ивана Купалы… Ох, — очередной вздох, наполненный печалью, — все бы отдала, чтобы вновь ту ночь пережить, объятия жаркие, да поцелую несмелые. Но еще больше отдала бы, чтобы ничего этого не случилось бы. Одна отрада, Оленька — не случись тех бед, не было бы у меня вас с Миланкой.

Ой-ёй! Это ж они про деда моего. Тема в нашей семье почти запретная. Мама, насколько я понимала, и сама о нем знала чуть больше моего, а бабушка мрачнела и чернела, как только о нем речь заходила. А в глазах в эти моменты такая тоска дикая разливалась, что просто язык не поворачивался расспросы устраивать.

— Мама, — голос моей мамы едва удалось различить. Он звучал так тихо и подавлено, — так разве это жизнь? Как же я Миланке скажу? Я каждый день об этом думаю. С самого ее рождения. Что делать-то?

— Ничего, — тоном нетерпящим возражений произнесла бабушка, — не смей. Обещай, Ольга! Время придет, все узнается. Не поймет она сейчас. Да и мала еще. Как провожу ее по тропе туманов и снов, так и поведаю о нашей доле несчастной.

— Мама! — воскликнула моя родительница и тут же понизила голос до полушепота, — мы же обсуждали, незачем Миланке в тот мир. Тут ей лучше будет. Привычнее.

— Хватит! — таких властных ноток в голосе бабушки я не слышала никогда. — Ты поперек судьбы пошла, я слова не сказала, не лишай Миланку жизни полноценной, да шанса на счастье. Я ошибок наворотила с три короба, да только сил исправить все, уже нет. Дочь свою не обрекай на такую же судьбу.

— Так, а если и Миланка в любовь окунется раньше, чем правду узнает? — упрямилась мама, а я даже могла представить, как непримиримо сверкают ее глаза.

— Не окунется. Не такая она, как мы с тобой. Не бестолковая. Девочка к знаниям тянется, а к мальчишкам, — бабушка фыркнула, — Митька наш, вон, ужо второй год вокруг нее ужом вьется, а наша дуреха, словно слепая, не видит ничего дальше своего носа. Всех мальчишек в друзья записывает, да и намеков не понимает.

Глупости! Возмущенно фыркнула я. Мы с Митькой с самого детства дружим. Я егослишком хорошо знаю, чтобы не заметить такой мелочи, как его влюбленность!

— Ох, мама! Миланка всегда была упряма и независима. Если уж она захочет, то ни ты, ни я не сможем ее убедить.

— Упрямая, независимая, — ворчала бабуля, — сильная она у нас и хрупкая, как росточек. Столько в ней жизненной силы, а одно неосторожное движение и растопчут в вашем мире. Не для нее он. Слишком добра она и наивна. У ней здесь не жизнь, а мука будет. Уж поверь мне, Оленька. Все! Хватит. Ночь на дворе. А мне вставать засветло. Спать иди. И не тревожься.

— Вот. Не знаю, важно это или нет. Но почему-то вспомнилось сейчас, — выдохнула я, удивляясь своей памяти, в которой мельком услышанный разговор отпечатался так точно.

— Нам сейчас, Мила, все важно. Каждая мелочь, которая на ответ натолкнет.

И мой допрос продолжился. Я рассказывала о жизни бабушки в деревне, о маме, о папе, о паре маминых неудачных романов. О себе.

— Кстати, — встрепенулась я, выныривая из воспоминаний, — Ядвига Петровна. Моя бабушка! Она ведь в том мире умерла, там и похоронена, ведь ее душа там, она страдает.

— Не страдает, — уголками губ улыбнулась женщина, — ждет. Раз уж ты завела разговор об этом, то нужно нам с тобой определиться с одним моментом, — она побарабанила пальцами о стол и бросила на меня какой-то странный, будто хитрый взгляд. — Ты хотела вернуться домой в новое полнолуние. Луна уже новой жизнью наливается, скоро оно настанет. Но, чтобы вернуть бабушку на родную землю и помочь ей отойти за грань, тебе придется задержаться здесь еще на месяц.

— Я об этом как-то даже не подумала, — честно призналась я, но и следующие мои слова были абсолютно искренними, — знаете, еще несколько дней назад я приняла решение, что останусь и возьму от обучения все. Сильно за бабушку испугалась, вот и подумала: мало ли какие неприятности меня еще поджидают, а я о них даже и не знаю, — скривилась как от зубной боли, — правда, я тогда даже не представляла, каких размеров неприятности меня поджидают. Ядвига Петровна, все, что я могла, я рассказала, теперь скажите вы, что думаете и, что мне делать дальше.

— Узнать надо имя проклявшей и содержание проклятия, — задумчиво проговорила Ядвига Петровна. — Значит так, в первый день полнолуния мы с тобой вместе отправимся в твой мир, ты под моим руководством подцепишь душу бабушки, только тебе нужно будет раздобыть ее личную вещь. Любую. А на обратном пути попробуем поговорить с ее душой на тропе Снов. Там грань между мирами истончается, есть шанс.

— И с мамой надо поговорить, может, она больше моего знает. По крайней мере, судя по разговору и ее многим оговоркам, о проклятии она знала точно.

— Да. Поговорим. Как с этим решим, так и будем дальше думать.

— Так чего же мне все-таки опасаться надо? — вклинилась я в рассуждения ведьмы и затаила дыхание.

— Ты ведь и сама уже поняла, — сверкнула она глазами, — поняла, да верить отказываешься, — понимающе покачала головой, — в любви несчастны женщины в вашей семье. И несчастье это самое страшное из возможных — любимых вы теряете безвозвратно. Смерть их забирает. Только, судя по всему, — она задумчиво нахмурилась, сведя брови на переносице, — не сразу она их касается, а в момент наивысшего счастья. Если я права, то ведьма, наложившая это проклятие, была ужасно жестокой, — она кивнула своим мыслям и взглянула на меня, — чернота на сердце всегда говорит о темном колдовстве на любви замешанном. Ну что ты, девочка, не время еще пугаться. Сейчас тебе все силы нужны, чтобы решение искать, а не жалеть себя и хоронить свое счастье заранее. Ведь сердце твое еще не занято. Или, — она прищурилась, словно пыталась взглядом проникнуть в мою голову и прочитать мысли, — любовь уже нагрянула?

— Нет, — передернула я плечами, — не знаю, не уверена, — закусила губу и обняла себя за плечи.

— Когда любовь придет, девочка, никаких сомнений не останется. Сердце отдашь любимому без раздумий и даже сама не успеешь заметить, как окажешься в плену своих чувств. Будь аккуратной, Милана. А теперь, допивай чай и иди к себе. Отдохни. Ты же на бледную тень самой себя стала похожа.

— Хорошо, — проглотила одним махом остатки чая и поднялась, — спасибо вам, Ядвига Петровна. Если бы не вы, — я закашлялась и прошептала, отгоняя дурные мысли, — я бы не знаю, что сделала с собой от отчаяния.

Последнего, к слову, не осталось. После разговора с главной ведьмой отчаяние отпустило мое сердце из своего ледяного захвата, а в душе уже уверенно поселилась надежда в компании с воодушевлением. На дне все еще шевелился страх, который заставлял подрагивать, но я знала, что с этим чувством мне придется смириться надолго. Оно не уйдет никуда до тех пор, пока я не избавлюсь от темного пятна, которое образовалось на моем сердце.

— Мила, — у самого дома меня кто окликнул.

От тени у соседнего дома отделилась массивная фигура, которую я сразу узнала. Рад. Его я не хотела видеть больше всего. Я смотрела, как он ко мне приближается, как мерцают в темноте его светлые глаза, как грациозно, плавно и бесшумно он ступает по земле, как мягко улыбается одной мне, но в голове пульсировала только одна мысль — нельзя! Теперь мне точно нельзя быть с ним. И теперь последнее, чего я захочу, — это его любовь. Не нужна мне любовь даже самого отпетого ловеласа, в которого я оказалась влюблена, ценой его жизни. Не хочу видеть его улыбку, чувствовать осторожные прикосновения и думать о том, что он может умереть. Из-за меня.

— Что случилось? — он нахмурился. Улыбка сползла с лица, уступая место беспокойству. — Тебя кто-то обидел? — угрожающе спросил он, давая понять, что тому, кто меня может обидеть, не поздоровится.

И вопреки своим мыслям, всем возможным запретам, я шагнула к нему, вцепилась в рубашку на боках и прижалась лбом к груди, прикрывая глаза.

— Мне так страшно, — прошептала я, сдерживая подступившие слезы.

Он осторожно коснулся руками моей спины, а через секунду прижал, отгораживая от всего мира. Что-то спрашивал, поглаживал широкими ладонями спину и не выпускал из объятий. А я мотала на все вопросы головой, не желая отвечать, корила себя за свою слабость и радовалась ей, потому что его объятия согревали и успокаивали. Глубоко дышала приоткрытым ртом, не позволяя себе позорно разреветься, и продолжала сжимать ткань в кулаках, боясь, что он отпустит, отодвинется раньше, чем я приду в себя. Но он не двигался. Позволил моей слабости взять надо мной вверх и дал шанс вернуть самооблодание. Но это только сейчас. Один раз. Я в последний раз согреюсь в его руках и больше не подпущу к себе. Он найдет другую, а может, еще десяток других. Гад, конечно, но лучше живой гад, чем мертвый любимый.

Я стояла, греясь в его объятиях. Зажмурилась и не желала открывать глаза, хотела продлить этот миг спокойствия, приятной нежности, которая разливалась в груди, и теплоты, которая волнами разбегалась от его легких успокаивающих поглаживаний. Но я знала, что стоит открыть глаза и это волшебство рухнет.

Мое дыхание выровнялось, сердце уже не подпрыгивало, чтобы трусливо рухнуть в пятки, и в нем поселилась решительность.

Распахнула глаза, мягко, но без сомнений вывернулась из объятий непонимающего Рада и набрала воздуха в грудь. Правда, глаза так и не решилась поднять. Не хватит у меня сил, чтобы сохранить на лице маску равнодушия. Слишком яркие эмоции обуревали меня. Но я должна была это сказать. Решение пришло мгновенно и было единственно верным.

— Спасибо, Рад, — выдохнула я. Сжала руки в кулаки и посмотрела на верхнюю пуговицу его рубашки.

— Что с тобой, птенчик? — его голос обволакивал, манил и обещал заботу, но я не могла позволить себе слабость. Больше нет.

— Ничего, — качнула головой и мысленно похвалила себя за выдержку. Голос звучал ровно. — Все в порядке. Не стоит беспокоиться, Радислав. У меня к тебе одна просьба, — бросила на него короткий напряженный взгляд и снова вернулась к разглядыванию неприметной пуговицы.

— Ты можешь на меня рассчитывать, — уверенно произнес он, чем вызвал мою горькую усмешку, которую я не смогла сдержать.

— Не приходи больше. Я не хочу тебя видеть.

«Чтобы не подвергать опасности», — только последние слова я произнесла уже мысленно.

Рад явно не ожидал ничего подобного. Иначе, я уверена, он не позволил бы мне так просто уйти. Он даже не окликнул, не остановил, когда я медленно, едва переставляя ватные ноги, брела по ступенькам своего нынешнего дома.

С этого мгновения я запретила себе любить. И пообещала, что даже шанса не оставлю этому чувству. С этого дня все, что я буду делать, — учиться и искать выход. Никаких чувств. А те, что уже расцвели в душе, я спрячу за семью печатями. Спрячу так глубоко, что и сама о них забуду, что и сама поверю, что их нет.

Глава 19

Глава 19

Всю следующую неделю я тщательно избегала встреч с Радом, хотя, он, кажется, не собирался оставлять попыток поговорить. Боже, я даже не представляла, что его может быть так много. И что он может устроить настоящую осаду. Кажется, он поджидал меня на каждом углу. Его правда было много, будто в школе учились десятки Радов. Почкованием он размножался, что ли. Но стоило мне завернуть за угол, как он оказывался в поле зрения, стоило свернуть на другую тропинку, как он снова вставал на пути. Я думала, что сойду с ума к концу третьего дня, но каким-то чудом мне удавалось избежать прямых столкновений. Пару раз спасала Олянка, возникая рядом и не позволяя Раду завладеть моим вниманием. Она — единственная, кому я рассказала всю правду. И моя неунывающая соседка, хоть и приобрела сметанный оттенок кожи в момент моего откровения, но взгляд пылал решительностью, с которой она и заявила, что выход обязательно найдется. По-другому и быть не может. И я ей верила. И благодарна была за поддержку и помощь в избегании Рада. Лишь однажды за неделю ему удалось перехватить меня. Причем, в прямом смысле слова. Вопреки своему обещанию не трогать без позволения, он крепко, но аккуратно схватил за локоть, не позволяя сбежать.

— Мила, — напряжение в его голосе можно было черпать ложками, но я не дала ему договорить.

Мне было больно. Не от его захвата, а от его присутствия. Так хотелось к нему прильнуть, почувствовать надежные объятия, вдохнуть древесный запах. Но я не могла. Нельзя.

— Отпусти, — едва слышно попросила я, удивляясь тому, насколько жалким и молящим был мой голос. Подняла на Рада взгляд, и он тут же отпустил локоть. Видимо, что-то в моих глазах не позволило больше удерживать.

Но, уже разворачиваясь, чтобы уйти, я видела, как он поджал губы, а глаза полыхнули решительным огнем. Не отступится, поняла я и только тяжело вздохнула.

И продолжала избегать его. Я стала, буквально, затворницей. Из дома выходила только в школу и к озеру в банный день. Ну и по нужде, естественно. Остальное время читала свои лекции и штудировала бабушкину ведьмовскую книгу, раз за разом пытаясь найти там хоть какой-то намек на то, что нужно делать дальше. Но я просто не знала, что искать.

Зато за эти дни в нашем доме, наконец, воцарилось спокойствие и перемирие. Злата тоже извинилась. Коротко, но, вроде, искренне. И отношения наши теперь пусть и отдавали холодком, но все же стали более мягкими.

Однажды после занятий меня вызвала к себе Ядвига Петровна и сообщила, наконец, что через два дня мы отправимся в мой мир за душой бабушки, и я надеялась, что за ответами. Личная вещь у меня имелась — ее шаль, поэтому проблем с упокоением бабушки возникнуть не должно было. Впереди забрезжил свет надежды на скорые ответы, и моя апатия была вытеснена предвкушением. Я и думать о Раде забыла в этот момент, а вот он обо мне — нет. И даже зная, на что он способен, я не представляла, что он решится на что-то подобное, а вспоминая глаза моих соседок, еще долго не могла прекратить смеяться.

Укутавшись в бабушкину шаль, медленно дышала, наслаждалась ее запахом, который еще был свеж в памяти и не покрылся толстым слоем временной пыли. Колени притянула к груди, положила на них голову и сидела. В который раз, отгородившись от всего мира, жалела себя. В другое время не позволяла себе этого. А в такие тихие минутки отдыха лелеяла свои обиды на жизнь и пыталась понять, как так получилось. Хотя бы предположить. Но в голову ничего не шло. Только внезапно вспомнившийся разговор между мамой и бабушкой о дедушке не выходил из головы. Неужели, дело в нем? Какая-нибудь соперница прокляла бабушку? Но ведь это ужасно! Мне казалось, что я бы на такое не пошла ни при каких обстоятельствах. Даже если бы…

Додумать мне не дали.

Ба-бах! Я взвилась с кровати, едва не запутавшись во всех своих конечностях, и только чудом не рухнула с кровати. Грохот был такой, будто что-то взорвалось. А нет! Это всего лишь любимая, драгоценная Марья Федоровна ворвалась в мою комнату и, видимо, дверь открыла ударом ноги. С разбегу. Иначе я объяснить это не могу. С потолка даже побелка посыпалась.

— Привечаешь?

Она остановилась прямо передо мной, взглянула с прищуром на растрепанную меня и обвела комнату подозрительным взглядом. Прямо ходячий сканер.

— Кого? — испуганно проговорила я и тоже огляделась. Ну, мало ли, на всякий случай.

— Так того, что к тебе в окно лез, — с издевкой произнесла она и уперла руки в бока.

— К-куда? — поперхнулась я.

— В окно, — услужливо повторила Марья Федеровна.

Улыбка с ее лица уже сползла. Губы поджались, а брови сошлись на переносице. Она хмуро оглядела меня, пока я переваривала информацию.

— Что? — воскликнула я и бросилась к окну, когда смысл сказанного все же дошел до меня.

— Неужто, не знала? — теперь в голосе смотрительницы звучало сомнение.

Бросила на нее равнодушный взгляд и уставилась в окно. Там никого не было. Взглянула вниз. Тоже тишина и пустота. И только две ромашки белыми пятнами на зеленом полотне травы выделялись из общей картины.

Марья Федоровна бесцеремонно сдвинула меня в сторону, сама убедилась в том, что никого я не «привечаю». Недовольно цыкнула и отошла.

— От нахал, — хлопнула она себя по бедру, — от наглец, — возмущалась она. — К девке в окно. Романтик, едрить-колотить. А если б сорвался? Что? Школа виновата? От я его, — потрясла кулаком в воздухе, круто развернулась и бодро пошагала к выходу.

— Так кто лез-то? — спросила я, даже не надеясь на ответ. Но попытаться стоило.

— Так знамо, кто! — фыркнула смотрительница. — Радиславка. Или ты, вертихвостка, кого другого ждала? — она прищурилась.

— Я вообще никого не ждала, — окинула женщину враждебным взглядом. — И не привыкла, что ко мне в комнату вот так врываются.

— Так уж простите, стару, что не через окно. Не по возрасту как-то, — язвительно проговорила она, а потом стала серьезной. — Я тут тожа ваших ухажеров гонять не нанималася, а вот видишь, приходится, — она развела руками, — шоб потом по повитухам не бегать и сопли вам не подтирать из-за сердец разбитых.

— Здрасти, теть Мань, — послышался голос Ольки, которая выглянула из-за плеча Марьи Федоровны и сделала страшные любопытные глаза. — А чего эт вы у нас так поздно? Случилось чего?

— Здравствуй, Олянка, — гаркнула смотрительница и хлопнула дверью так, что у меня подпрыгнуло и звонко звякнуло все, что стояло на столе. Вообще удивительно, как после таких манипуляций дверь с петель не слетела.

Но об этом я думала уже после. А сейчас, все еще ошарашенная приходом местной домомучительницы, снова вернулась к окну. Распахнула створки, чтобы обзор был лучше. Перегнулась через подоконник и вперила взгляд в ромашки. Валяются. Сиротливо так. Видимо, Рад с букетом приходил. А эти две выпали, когда он ноги уносил. Вон и трава примята. А прямо под моим окном и вовсе видны два небольших темных пятна. Углубления на небольшом расстоянии друг от друга. Интересно, откуда? Прищурилась. Ну точно! Похоже, этот романтик лестницу сюда припер! Углубления явно от нее. Осмотрелась. Лестницы нигде не было. Фыркнула. А потом сползла с подоконника и осела. Первый смешок вырвался сам собой, а потом я, не таясь, расхохоталась так, что Олянка не выдержала и заглянула в комнату.

— Эй, Мил, ты чего?

— А как представлю, как Покровский по нашему селу с лестницей подмышкой и ромашками в зубах от Федоровны улепетывает, так все, — снова закатилась я, не сумев даже закончить.

Олянка фыркнула, а потом присоединилась ко мне, заливаясь смехом.

Так мы и просидели с ней до вечера, смеясь и фантазируя на тему того, как все бы закончилось, если бы Марья Федоровна зашла бы немного позже. Даже представить страшно.

— Я только одного не понимаю, — спросила я, когда в очередной раз отдышалась после приступа смеха, — чего она с той стороны не зашла? На месте преступления бы и поймала, а так проворонила.

— Так и парни у нас не дураки, — усмехнулась соседка, — они в таком случае всегда при себе пару гвоздей и молоток имеют. И не придерешься. По делу лез. Помочь хотел. Знаешь, сколько таких ловили? Они все одно — на благо школы стараемся. Так что, теперь только так она их ловит. Не всегда удачно, как видишь. Говорят, она одного парня вообще без штанов у девчонки в комнате как-то застала. Уж не знаю, что сделала, но обещание «оторвать ему все бубенчики и колокольчики со стебельками» еще долго разносились над нашими домами.

Мы снова рассмеялись, утирая слезы. И ведь все равно лезут в окна. Даже за «колокольчики» не переживают. Мысленно усмехнулась я. Было легко, весело и приятно. В окна ко мне еще никто никогда не залезал с романтической подоплекой. И я рада, что у него ничего не вышло, но сердцу было приятно и тепло.

Глава 20

Глава 20

В спину бьет холодный лунный свет. Чувствую, как он рассыпается на мелкие осколки, соприкасаясь с живыми. С нами. Тишину вновь разбавляют пугающие шорохи, шелест, раздающийся отовсюду и ниоткуда. Деревья словно застыли по велению какого-то великого волшебника, впрочем, как и все вокруг кажется застывшим, только шелест и шепот проникает сквозь корявые ветви деревьев. Оттого каждый шаг дается с трудом. Хочется обернуться и сбежать, вернуться. В первый раз все казалось сном, а во сне не так страшно, во второй раз меня мало занимал окружающий мир, я старалась успеть поговорить с мамой, а теперь, идя бок о бок с Ядвигой Петровной, которая, как и всегда, была невозмутима и непрошибаемо спокойна, я смогла оглядеться. Неприятное место — эта дорога снов и туманов. Вот уж действительно, если и существует граница между мирами, то она, наверное, именно такая — пугающая и завораживающая, простая и загадочная. А еще давящая. Будто воплощается главный кошмар клаустрафоба, кажется, что невидимые стены двух миров сжимаются в попытке раздавить тех, кто посмел пересечь границу.

— Не беспокойся, Милана, — тихий голос Ядвиги Петровны, прозвучавший внезапно, заставляет вздрогнуть, — со мной тебе здесь ничего не грозит. А ощущения, — она повела плечами, — пройдет, как только выйдем. Именно поэтому впервые на лунную тропу все ступают во сне. Но чем чаще ею будешь пользоваться, тем меньше будет ощущаться здешняя магия.

— А без вас мне что-то грозит? — зацепилась за странную оговорку. Говорила тихо, шепотом, боялась нарушить тишину, царившую на этом пути.

— Ты удивительно внимательная девушка, — улыбнулась женщина уголками губ. — Тропа не так безобидна, как кажется. Те, кто не ведает, как по ней пройти и найти выход, рискуют заблудиться и никогда не выйти. Но о правилах прохождения и сопровождения вам расскажут на третьем году обучения. Тогда же некоторые желающие смогут посетить твой мир.

— Вы и экскурсии к нам водите, — хмыкнула я.

— Некоторые заблуждаются, когда думают, что там их ждет лучшая жизнь. Стремятся любыми, не всегда безопасными и безвредными, способами туда попасть. Твои предшественники зачастую недовольны тем укладом, к которому привыкли мы. Жизнь без техники и благ цивилизации не каждому по нраву, вот и стремятся наивные и глупые одаренные в ваш мир за лучшей жизнью. А побывав там, большинство понимает, что не стоят никакие блага того, что они теряют, уходя из нашего мира. Ты поймешь сейчас. Там, — она нахмурилась и поджала губы в задумчивости, — словно пустота вот здесь возникает, — она коснулась груди, — а заполнить ее нечем.

— Понятно. А я как прошла в первый раз? Меня ведь никто не вел?

— Никто ли? — она покачала головой. — Чую бабушка твоя к тебе не только душой привязана была, но и дарами своими, она-то тебя и провела. Да только сама преодолеть границу не может. А ты бы, красавица, о доме думала, да во всех красках его представляла, а то кружить будем тут до рассвета, или выйдем туда, куда я заведу, а до дома твоего потом неизвестно, как добираться будем.

Уже через несколько минут я почувствовала, как тело обдало теплом, в глаза ударил свет, заставив зажмуриться, а носа коснулся до боли знакомый аромат. Так пахнет дом.

Мамин шок от нашего внезапного появления в квартире передать сложно. Она, вооружившись любимой вазой, крадучись вышла из своей комнаты, готовая обрушить весь свой гнев, замешанный на страхе, на наглецов, пробравшихся в квартиру.

— Совсем ворье страх потеряло, — с этим возгласом она размахнулась, да так и замерла с занесенной над головой вазой, когда увидела меня, опешившую не меньше нее.

После невнятных извинений, звучавших с обеих сторон, перешли к слезам и объятиям, и только после покашливания Ядвиги Петровны, которой пришлось пережидать наш слезорозлив, перебрались из коридора в кухню. И за чашкой чая все же перешли к объяснениям нашего странного появления, а потом и вовсе — к вопросам.

— Правда, Миланка, правда, — мама уткнулась и носом, и взглядом в чашку и тихо вздохнула. — Проклятые мы. Всю жизнь нам жить в одиночестве. А если любовь повстречаем, то она несчастьем нам оборачивается.

— Мам, а почему раньше не сказали?

Ядвига Петровна деликатно не вмешивалась в разговор, но слушала внимательно, переводя взгляд от меня к маме и обратно.

— Так ты же ребенок еще, — на этих словах мамы Ядвига Петровна странно усмехнулась, но молчание все же сохранила, — чего говорить, если поделать ничего не можем. Мама сказала, чтобы я не смела даже заикаться. Она была уверена, что ты по ее стопам пойдешь, да разговор этот сам собой случится. Права была.

— Что ты знаешь, мам? Рассказывай. Я всю жизнь шарахаться от мужиков не хочу. Я нормальной жизни хочу.

Мама сделала большой глоток чая, словно давала себе время собраться с мыслями, сжала чашку ладонями и прикрыла глаза.

— Я ведь из-за любви в том мире не осталась. Судьба у нас, что ли, бежать оттуда из-за нее, проклятой, — горько хмыкнула мама, — влюблена была, вот и не захотела учиться там, вдалеке от любимого. Какой скандал был с мамой. Тогда-то она мне и рассказала о том, что любовь моя обречена. Только я не поверила. Думала, что она специально это говорит, чтобы меня в школу эту волшебную запихнуть. В общем, Мил, я и сама знаю все только из ее рассказов, да предположений. Была у нее подруга, имя такое странное, редкое.

— Мстислава, — подсказала я, когда мама нахмурилась, пытаясь вспомнить.

— Ты знаешь?

— Подслушала однажды обрывок вашего разговора. Дальше, мам.

— Ну так вот, дружили они крепко. Их там целая компания была. А среди них и твой дед. Уж не знаю, что и как, но мама в него влюблена была, а он за этой Мстиславой увивался. А она от него нос воротила.

— Санта Барбара, короче, — подытожила я, за что получила укоризненный взгляд мамы.

— А потом все изменилось. Как по мне, так я думаю, что ему просто надоело бегать за этой Мстиславой и получать крохи внимания, которые она все же ему оказывала.

— Ага, на коротком поводке, значит, держала. Типа, и сам не ам, и другим не дам.

— Мила, — раздраженно окликнула мама, но тут же успокоилась, — не перебивай. Хотя, по рассказам мамы, примерно так все и было. Да только в один момент на каком-то празднике, он не к Мстиславе пошел, а к маме. И все, роман закрутился такой, что даже мне мама не обо всем рассказывала, — хитрая улыбка расползлась на лице мамули. — Да только в Мстиславе то ли ревность взыграла, то ли чувство собственности, то ли просто чувства, которые она так старательно прятала, но дружба между ними разладилась. Мстислава маму обвинила в том, что она опоила деда твоего, приворожила. Да только глупости это. А Мстислава стала изводить маму с отцом. Да и он по маминым рассказам сам не свой был. Здоровый мужик, а болеть стал часто, да в бреду Мстиславу звал всегда, а как в себя приходил, так от любви к маме сгорал. Мама говорила, что то время было самым счастливым и ужасным одновременно. А уж как мною забеременела, так и он успокоился. Все наладилось. Да только стоило мне только что рожденной вскрикнуть, как он рухнул замертво. Так и умер со слезами счастья на глазах. Сердце встало.

— Мам, какая жуть, — передернула я плечами. Вот уж такого и врагу не пожелаешь.

— И не говори, доча. Мама много печали в своей жизни пережила. А на похоронах с Мстиславой и столкнулась нос к носу. Эта женщина и там не постеснялась скандал устроить. Гадостей маме наговорила, но самое главное — дала понять, что не быть ей счастливой. Ни ей, ни мне. Как оказалось, и тебе тоже. Прокляла она маму еще тогда, когда поняла, что отца не заполучить, а на похоронах призналась. И как только мама убедилась в том, что проклятие есть, собрала кое-какие деньги, пожитки, меня забрала, да и ушла в этот мир. Надеялась, что из-за малого количества магии проклятие ослабнет, если и вовсе действовать не перестанет. Перекладывать на кого-либо она не стала бы, а снимать его было некому. И она опять оказалась права. Проклятие ослабло, только мы от того счастливее не стали. Теперь наши мужчины не умирали сразу. По крайней мере, здесь. Ты прости нас, Миланка, за ложь, но не могли мы иначе. Когда ты родилась, а через неделю твой отец в кому впал по неведомой причине, я решила, что больше не приближусь к нему. Передачки в больницу носила, на крыльце рыдала от бессилия, но к нему больше не приходила. А когда он больной и бледный сам заявился на пороге, то и его прогнала. Мы тоже переехали на другой конец города.

— Мам, подожди, — я соскочила со стула и замерла, глядя на нее огромными глазами, — так это что же значит, папа жив? — закричала я, прикрывая рот руками.

— Жив, доча, да только долго он не проживет, если мы постоянно в его жизни появляться будем. Не суди меня, скажи я тебе правду, и ты бы искать его стала. А сейчас сама понимаешь, что ему это сильно дорого может обойтись.

— Боже, — я рухнула обратно на стул, не чувствуя ног, — мне иногда кажется, что я вообще вас не знаю. Ничего о вас.

— Это наша вина, и я пойму, если ты будешь злиться. Пойму и приму, но любить тебя меньше не стану.

— И ты не отправилась искать эту Мстиславу, чтобы из нее душу вытрясти и заставить снять проклятие?

— Куда мне, когда у меня ты на руках была? Мама уходила. Думаю, к ней и ходила, только вернулась хмурая, мрачная и печальная. Ничего у нее не вышло. Я так поняла, что Мстислава та к тому моменту уже умом немного тронулась, да и ненависть к маме с годами никуда не ушла. Не стала она помогать нам.

— Почему не закольцевали проклятие на матери? — вклинилась в разговор Ядвига Петровна. — Думаю, она была бы согласна.

— Пыталась она что-то там сделать. Нашла ведьму какую-то, да что-то там пошло не так. Мама сказала, что больше рисковать не станет посторонними людьми.

— Если подводить итог, — уныло проговорила я, — сидим мы, мам, по самые уши в одной крайне неприятно пахнущей субстанции. Если уж в то время Мстислава уже была ненормальной, то сейчас вообще вряд ли жива.

— Рано еще вешать нос, — как и всегда спокойно проговорила Ядвига Петровна. Конечно, это ведь не над ней проклятие висит и давит, давит, давит… — Ольга, нам нужно попасть на могилу вашей матери. И еще в магазины заскочить. Будем вам признательны за помощь.

Мама, конечно же, не отказала. Отпросилась с работы и провела весь день с нами. Заварила травяного чая, залила его в термос, и мы покинули нашу квартирку. Вопреки моим ожиданиям, сначала мы отправились по магазинам. Оказалось, что ведьмы из волшебного мира продавали в нашем свои магические штучки — зелья, отвары, настои, заговоренные амулеты, травы и прочую ерунду, чтобы иметь запас наших денег. Предусмотрительные они. Впрочем, и они не гнушались использованием вещей нашего мира, изготовленных из натуральных материалов.

И пока Ядвига Петровна покупала что-то себе, мы с мамой отправились за покупками для меня. Я рассказала маме о тяготах своего проживания в иномирной деревне, и о том, что попала туда в неглиже, вооружившись шалью и дневником бабушки. Так что, совместно было принято решение, что мне крайне необходимы несколько платьев из натуральных материалов, без грамма синтетики, и нормальное белье. Хлопковое и удобное.

И уже с полными пакетами, купив бабушкин любимый белый шоколад и букет гвоздичек, сели в машину и отправились на кладбище.

Могилку нашли без труда. К горлу привычно подступил ком, который мне не сразу удалось сглотнуть. Я очень скучала по бабушке, мне не хватало ее тепла, улыбки и мудрых советов. На секунду прикрыла глаза и почувствовала легкое прикосновение к макушке. Так, как делала только она. Зажмурилась и тут же распахнула глаза, ошарашенно глядя на портрет родного человечка. Неужели, это была она?

— Ты готова, Милана? — отвлекла меня Ядвига Петровна.

Я мотнула головой, потом кивнула и подошла к ней ближе, пока мама разливала чай, ставила цветы и прибиралась на могилке.

— Что нужно делать?

Когда мама вышла за оградку могилы, вошла я. Тихо поздоровалась с бабушкой, опустилась на корточки и глубоко вдохнула. В руке сжимала небольшую баночку, которую дала Ядвига Петровна, на плечах лежала бабушкина шаль, а в голове звучали замысловатые строчки, которые мне нужно повторить трижды.

— Не волнуйся, Милана, это не сложно. Просто закрой глаза и почувствуешь, как земля откликается на твою магию, — наставляла Ядвига Петровна. — Как будешь готова, начинай. Когда закончишь, почувствуешь результат. Если все получится, то сомнений не останется.

Прикрыла глаза и попыталась услышать, почувствовать отклик природы. Как же это сложно человеку не привыкшему и неподготовленному. К тому же, если верить тому, что я уже узнала, и магии в этом мире немного — крупицы. Хотя я теперь и сама чувствовала это свербящую нехватку чего-то. Что-то вроде того ощущения, когда где-то зудит, но где именно — непонятно.

Я слушала. Себя, природу, все вокруг. И слышала — шелест листьев, которые шевелил легкий ветерок, шорох шин проезжающих машин, недалеко — перекличку птиц, собственный стук сердца и дыхание… Ничего нужного. Но продолжала дышать глубоко, размеренно и слушать. И даже сама не поняла, в какой момент вдруг поняла, что не слышу больше этих звуков, а чувствую странное тепло в ладони, которой упиралась в землю, ощущаю ласковые касания ветра, который словно что-то шепчет, неразборчиво, но тепло и по-доброму, словно встретил старую подругу. И мне от этого так хорошо стало, что захотелось улыбаться. Вот оно, то, что нужно.

Взяла горстку земли, раскрыла глаза и медленно стала насыпать в приготовленную баночку, а губы уже нашептывали нужные слова:

Зачерпну земли пригоршню полную

Той, что домом стала, последним пристанищем.

Привяжу к вещи, душу опутаю,

Оторву от мира ее ранящего.

Уведу за собой дорогой лунною,

Проведу меж мирами, узкими коридорами,

Возверну на родную землю, жизни полную,

Чтоб душа освободилась, стала вольною.

Пока наполняла банку землей, шептала и шептала заговор, чувствуя, как мой шепот превращается в беззвучную мелодию, которую слышу только я, природа и нужная мне душа. Ветер затанцевал, отзываясь на мои слова, завертелся вокруг, ластясь и отгораживая меня от всего мира, затягивая в этот вихрь душу, которую я в последний момент сумела даже увидеть. Испугалась немного, но не остановилась, была уже захвачена этим волшебством. Лишь сдернула шаль с плеч, завернула в нее полную банку земли и улыбнулась светлому туману, сгустившемуся напротив меня. Может, мне хотелось так думать, но ответную улыбку я все же ощутила.

С последними словами магия развеялась, и в мой тихий уютный мир волшебства ворвались звуки привычного мира. А вместе с ними навалилась такая дикая усталость, что я повалилась вперед, и носом не пробороздила землю только потому, что уперлась в нее руками. Вот так волшебство! Похоже, я сейчас потеряю сознание, чего со мной еще не случалось.

— Умница, девочка, — меня с двух сторон подхватили мои сопровождающие и помогли встать. Перед носом тут же появился одноразовый стаканчик с чаем. — Магии тут крохи, поэтому и сил тратить приходится больше. Но ты справилась. Сейчас посидишь пару минут, и все пройдет. А вечером сможем уже вернуться.

— Хорошо, — пробормотала я, грея ледяные руки о бока стаканчика, — успею в ванне поваляться. Как я соскучилась по нормальной ванне!

Глава 21

Глава 21

На тропу мы вышли вместе с луной, которая выскользнула на небосклон и вытеснила солнце. Ночь была светлой и ясной. Холодный лунный свет ярко освещал все вокруг, отдавая теням лишь укромные уголки и закоулки. Я с удовольствием и пользой провела оставшееся до перехода время. Отлежалась в ванной, собрала кое-какие вещи, которые одобрила Ядвига Петровна, поговорила с мамой, по которой безумно соскучилась и которой мне не хватало. И даже утреннее возмущение по поводу тайн, которые хранились в моей семье, сошло на нет перед скорой разлукой. Хотелось просто сидеть рядом, обнимать маму и не отрывать головы от ее плеча. Слушать ее голос, вдыхать до боли знакомый и родной запах и просто улыбаться. Все же я всегда была маминой дочкой и бабушкиной внучкой. Но пришло время расставаться. К тому же, все время я ощущала беспокойство и нетерпение, и только лежа в ванной, нежась в горячей воде с ароматом лаванды, поняла, что эти чувства принадлежат не мне. Это душа бабули волновалась и переживала. Я чувствовала ее очень отчетливо, но видела лишь боковым зрением. А стоило перевести взгляд на то место, где она была замечена, как душа растворялась и исчезала. А попав на тропу туманов и снов, душа и вовсе испытала такой ворох чувств, что мои были на несколько секунд погребены под ними. Зато уже через пару шагов, когда мы отошли от тонкой границы моего мира, которая напоминала мыльную пленку, душа бабушки стала видимой, и чем дальше мы шли по тропе, тем четче становились ее очертания. Это было завораживающе жутко. Я видела призрака. А вот Ядвига Петровна не ощущала по этому поводу никакого дискомфорта. В какой-то момент ведьма остановилась, обернулась и приветливо улыбнулась призраку. А после и вовсе заговорила, как с живой.

Бабушкин голос звучал приглушенно, отдавался эхом, и я могла с трудом разобрать слова. Хорошо, что со мной была Ядвига Петровна. Она и взяла на себя роль переговорщика и переводчика. Бабушка подтвердила, что проклятие наслала Мстислава, удивила тем, что эта ведьма даже пыталась отменить свое проклятие, но к тому моменту уже потеряла душевный покой и с трудом контролировала свои силы, поэтому снять проклятие не удалось. Рассказала и о том, где она жила — маленькая деревня Ручейки, которая находилась в трех днях пути от нашей школы. И просила прощения. Много-много раз. Но я на нее не злилась. Вряд ли моя бабушка знала, чем обернется ее любовь. Да и не могла я на нее злиться. Боль от потери была сильнее остальных чувств.

Когда мы вышли у школьной калитки, перед высоким частоколом, душа бабушки замерцала, затрепетала и стала растворяться.

— Это все? — спросила у Ядвиги Петровны, когда призрак бабули исчез с наших глаз. Я с трудом сдерживала слезы.

— Нет, Мила, — снисходительная улыбка осветила уставшее лицо ведьмы, — в мире живых нет места душам. Мы не видим мертвых в обычном мире. Надо ее отпустить. Ты готова?

Даже если бы я не была готова, я бы сделала это. Не могу я держать ее на привязи, зная, что ей от этого плохо. Как бы ни хотелось снова почувствовать ее едва ощутимое касание, нутром ощутить улыбку, знать, что она рядом, ее нужно отпустить. Не место ей среди живых. А значит…

Откупорила банку с землей и высыпала под ноги.

— Отпускаю душу родную, вольную на земле родной в мир мертвых со спокойным сердцем.

Сморгнула набежавшие слезы и прижала шаль к груди. Вот теперь все. Теперь она уйдет навсегда и безвозвратно. Смогу ли я свыкнуться с этой мыслью когда-нибудь? Наверное, со временем смогу. А сейчас все еще больно. Шепнула Ядвиге Петровне «спасибо» и ушла к себе. Рана еще не затянулась, а все эти разговоры и встречи всколыхнули боль, которая еще не улеглась на дно. Надо отдышаться, выспаться и успокоиться, чтобы уже завтра начать думать над тем, как и когда отправиться в Ручейки. Пора делать нас с мамой счастливыми! В конце концов, мы не заслужили такой жизни, и мама уже достаточно настрадалась и натерпелась. Даже представлять не хочется, что она испытывала, когда на живую вырывала из своего сердца моего отца. И ведь любила. До сих пор, кажется, любит, не смогла забыть и переболеть. Но вырвала и выбросила из своей жизни только ради того, чтобы он жил. Смогла бы я так? Хотя… Рада я тоже выбросила из своей жизни по той же причине. Правда, он еще не забрался в мое сердце так глубоко. Я была влюблена, но нас еще ничего не связывало.

Две недели. Именно столько прошло с того дня, как я освободила бабушку из клетки чуждого ей мира. И этот факт придал мне уверенности, добавил веры в свои силы, хоть надежда и была очень и очень призрачной. Но мой оптимизм иссяк уже на третий день после возвращения. Рад не оставлял попыток поговорить. А я, оказавшись рядом с ним, чувствовала, как тает мое сопротивление, как истончается броня, и сквозь нее проникает розовый туман грез. Улыбка парня, его теплый обеспокоенный взгляд и тихий вопрос: «Почему ты бежишь от меня?», — заставляли трепетать всем телом и сжимать кулаки, впиваясь ногтями в ладони, чтобы не броситься к ведьмаку на грудь. Я боялась говорить ему правду. Как он отреагирует? Сбежит? «И правильно сделает», — с горечью думала я, наблюдая за ним издалека. А пока он не знает правды, я могу мечтать о том, как все хорошо закончится, о том, как вскоре я найду решение, и никакая чернота уже не будет лежать между нами широкой пропастью. И эта борьба с ним, с собой и, казалось даже со всем миром, изматывала меня просто неимоверно. В поисках вариантов и ответов я затерроризировала весь преподавательский состав, ночами до боли в глазах вчитывалась в строчки бабушкиной ведьмовской книги, но сидя в комнате, не двигалась с места во всех смыслах. Тогда-то я и поняла, что нет иного выхода, как посетить деревню Ручейки и поговорить с местными жителями, а если повезет и Мстислава жива, то и с ней. А уж если она уже тоже покинула мир живых, то я решительно настроилась посетить их жуткий Лес Заблудших Душ. Хуже уже просто не может быть. И пусть я поседею от страха, пока буду искать нужную душу, но использую и этот шанс, чтобы стать счастливее.

Мои планы, которыми я поделилась с Ядвигой Петровной, были понятны женщине, хоть она их и не одобряла. Мы договорились, что пока мое сердце до конца не отдано кому-то, да и я не успела завладеть безраздельно чьим-то, нет причин торопиться. Стоит поучиться, в таком путешествии любые знания пригодятся. К тому же, осень неумолимо брала свое. Еще две недели назад солнце опаляло своими лучами все вокруг, а теперь небо все чаще затягивают густые серые тучи. Так что, я не сбежала из школы, чтобы набраться знаний и храбрости для путешествия. Но с каждым днем сама становилась все больше похожа на ту самую грозовую тучу, которая сегодня висела над школой.

Закутавшись в тонкую кожаную куртку с капюшоном, купленную в родном мире, я бегом добежала до школы, боясь попасть под дождь, который наверняка вскоре ударит по земле. Скинула одежду, перехватила ее поудобнее и свернула в один из коридоров первого этажа. Шла, как на казнь, ожидая в очередной раз увидеть Рада перед дверью нужного мне кабинета. Он поджидал почти каждый день. Но чаще всего я делала вид, что не замечаю его, проходя мимо. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что стену у нужной двери подпирает Стас, а не Рад. И ждет парень явно меня.

— Совсем уморила мужика своими играми, — хмыкнул мимо проходящий парень и покосился на меня. — Уже и брата привлек для поимки очередной жертвы.

— Иди, куда шел, — буркнула я, зло глядя на сплетника.

И так на душе гадко, еще и все вокруг не упускают возможность прокомментировать наши недоотношения с Радом. Причем, если от девочек это ожидаемо, то парни чуть ли не ставки ставили на то, чем закончится эпопея под названием «Впервые брошеный Радислав». Да-да, все вокруг шушукались и не понимали причин моего поведения, не понимали «отчего сначала принимала парня, а потом нос воротит». Другие же посмеивались (в основном парни) над Радом, который впервые получил такой «отворот-поворот, когда добыча была уже в сетях». Это дословные обрывки фраз, которые зачастую долетали и до меня. Парни гоготали, что в этот раз в сети заманили его, а он теперь не знает, как из них выбраться. Я даже вначале часто слышала фразу от девчонок «так ему и надо», но, видимо, мой несчастный замученный вид не лучился довольством и счастьем, поэтому, варианты множились. Меня даже «забеременели» местные кумушки, но я уже перестала обращать внимание. А тут еще и Стас, принесла нелегкая.

— Привет, — устало вздохнула я, бросив на него мимолетный взгляд. Отвела глаза и буркнула, — у меня урок, так что, говори сразу и по делу, зачем ждал.

— Ты выглядишь болезненно.

Усмехнулась и покосилась на него. Лицо спокойное, только губы немного пожаты, выдавая недовольство. Еще бы я выглядела здоровой и румяной, когда сплю плохо и ем без аппетита.

— Стас, — голос звучал тихо и ровно, но нотки раздражения все же проскользнули, всколыхнув его, — я в порядке, правда. Жива, здорова, как видишь. Если ты за этим меня ждал, то я, пожалуй, пойду, извини.

— Что у вас с Радом? — он преградил мне путь, как и всегда заложив руки за спину. Взгляд испытующий, прямой, чуть прищуренный. Я бы сказала даже выжидательный. Только зря старался, ничего нового я ему сказать не могла.

— Ничего, Стас, у нас с Радом ни-че-го, — скривилась я, но продолжила, — и чем раньше он это поймет, тем лучше.

— Он тебе, вроде, нравился, да и сейчас ты явно не согласна с тем, о чем говоришь. Он это видит и борется. Лучше скажи честно, почему ты его избегаешь, решила подразнить?

— Я похожа на ту, кто играется и дразнит? — криво улыбнулась и развела руками, подавив желание еще и покрутиться, чтобы, так сказать, предстать перед заботливым братом моего неудавшегося ухажера во всей своей бледной красе.

— В том-то и дело, что нет. Ты похожа на ту, что страдает, но не пытается ничего изменить. Зачем ты и над ним, и над собой издеваешься?

— Слушай, Стас, — довольно резко и зло прошептала я, чтобы не подливать масла в огонь сплетен, — просто оставьте меня в покое. Ему не нужно быть со мной. И точка.

— Если бы ты сейчас сказала: «Не хочу быть с ним», — я бы и сам ушел, и Рада отвадил. Это было бы трудно, но я бы постарался. Но ты сказала другое, — он сделал шаг и буквально навис надо мной. — Почему ему не нужно? Что с тобой не так?

И снова этот странный отблеск огня в глазах, который так завораживал и пугал. И шепот моего ответа, который я мысленно произносила каждый раз, когда говорила с Радом, чтобы не поддаться чувствам:

— Я проклята, ему нельзя, нельзя, нельзя… Проклята, — шептала я, глядя в увеличившиеся глаза Стаса. И только тогда осознала, что призналась. Опустила голову, боясь увидеть реакцию на мое признание, отступила и тихо попросила: — только не говори никому. И ему особенно. Просто не нужно больше за мной ходить. Это опасно, — на грани слышимости проговорила я.

— Я могу чем-то помочь?

Я вскинула голову. Стас словно окаменел. Его темные глаза почернели, желваки ходуном ходили, но он даже не смотрел на меня. Его взгляд был направлен выше моей головы. Конечно, злится. За брата переживает, но благородный, как девочки и говорили, помощь все же предлагает.

— Спасибо, нет, — покачала головой, вновь опуская взгляд, — только с Радом поговори, чтобы он прекратил меня преследовать. Он только хуже делает. Я не знала раньше, а если бы знала, — закусила губу и покачала головой. Обошла замершего на месте Стаса и уже у двери тихо проговорила, зная о прекрасном слухе Стаса, — ты только за братом присматривай, если он вдруг сейчас заболеет и перед смертью окажется, скажи мне сразу. Я уйду, это поможет. Должно помочь.

Стас обернулся, перехватил меня за локоть и заставил взглянуть уже в обычные, пусть и все еще черные глаза.

— Если тебе понадобится помощь, то ты всегда сможешь найти меня за холмом, в школе.

С сожалением оглядел меня, невесомо коснулся волос, словно хотел погладить, как ребенка, которого пытаются успокоить, но сдержался. Дождался моего кивка, сжал ободряюще пальчики, шепнул: «Все наладится», — и быстро ушел. Надеюсь, хотя бы Рад оставит меня в покое.

Глава 22

Глава 22

И снова дни потекли рекой. Я старательно с головой погружалась в обучение, научилась отгораживаться от сплетен и косых взглядов, свыклась с мыслью о своем проклятии и училась. Настойки безобидные — успокаивающие, сонные, укрепляющие и бодрящие. С маниакальным рвением варила, записывала и повторяла дома. Мало ли что понадобится в пути и в борьбе с моей проблемой. Обережные вышивки: от сглаза, на удачу, здоровье, богатство, крепость духа, любовь… Особенно последнюю… Многие мои вещи обзавелись аккуратно вышитыми знаками с изнаночной стороны. Чаще всего в незаметных местах. А некоторые вещи и вовсе обзавелись целыми орнаментами на рукавах, воротничках и подолах. Все свое свободное время я тратила на повторение заговоров. Шутка ли — каждый из них до запятой выучить, я в школе на литературе столько не учила, сколько за пару месяцев жизни в этом мире. И никаких вам пассов, вывихов пальцев, чтобы нужную финтиклю изобразить, магических шаров и прочей атрибутики, которая с лихвой присутствовала в наших фильмах и книгах. Нет. Все гораздо тоньше, на каких-то других уровнях, которые я приноровилась улавливать, но пока еще это удавалось из ряда вон плохо. Словно погружаешься в вязкий туман, который скрывает много тайн и возможностей. И в этом тумане, среди серой мглы, сокрыто множество тоненьких ниточек, которые оплели весь мир. И дергая за нужную, можно добиться определенного результата. Это как игра на многострунном инструменте. Если знаешь и умеешь, то из-под пальцев вырывается чарующая музыка, но стоит неумехе пройтись пальцами по струнам, как уши в трубочку сворачиваются от жуткого бренчания. Так и тут, только масштабнее. Залезет какой-нибудь «умник» в серое марево, запустит свои лапы в струны природы, и все, пиши пропало, вызывай ведьм и ведьмаков усмирять ураган, бороться с восставшей нечистью или взбесившейся живностью. Так что руки тянуть к неведомой магии я не торопилась, а бормотать стишки-заговоры за обедом не мешал никто. Главное, беззвучно, чтобы не назаговаривать чего-нибудь. Только Олька с сочувствием поглядывала, подсказывала, да кормила.

Повезло, что Рад свои осадные действия прекратил. Уж не знаю, какое внушение ему сделал Стас, но преследование закончилось. Теперь при неожиданной встрече мой неудавшийся ухажер бросал на меня хмурые, задумчивые, а иногда и полные надежд взгляды, но больше не пытался выловить. Только цветочки стали вновь появляться на коврике у двери. И я была готова дать голову на отсечение, что несмотря на свои слова о том, что Рад говорил о своих пробелах в знаниях о травах, все же о языке цветов он знал. Или знакомился, когда готовил очередную маленькую радость для меня. Алевтина Ивановна все же рассказывала на своих занятиях о такой романтической мелочи, как цветочные послания. Но в конце первого года обучения. И вот на пороге я регулярно находила одинокие цветочки, передающие мне слова поддержки, говорящие о том, что он скучает и думает обо мне. Эти маленькие дары хоть и навевали тоску, сжимая сердце, но и придавали мне сил. Да и, несмотря на тоску, я все же не могла не улыбнуться, глядя на очередной нежный цветочек у моих ног.

В этот день на пороге лежал нарцисс. Не сдержала улыбки. «Вот же балбес, — с нежностью подумала я и аккуратно погладила пальчиками светлые непонятного цвета листочки — не белые и не желтые, скорее молочного оттенка, — Алевтина Ивановна поймает, голову оторвет, а он все равно таскает из ее теплицы цветы».

Осень уже не подкрадывалась, она напирала с неумолимой силой. Но удивительное дело — всю территорию, огороженную частоколом, будто накрывал невидимый купол, который не пускал на свою территорию золотую и холодную красавицу. За частоколом среди вечнозеленых елок виднелись солнечно-золотые березки, которые еще не скинули свои листья, а у нас даже трава не пожухла. Стало заметно прохладней, ветер, как и дождь, стали нашими частыми спутниками, но осень словно замерла за невидимой границей и была не в силах ее переступить. Лишь ее запах — прохлады, предстоящих холодов и скорого снега доносился до нас. Девочки говорили, что это защитная магия Ясноликой, которая защищает не только от дурных гостей, но и от холодов, но в первую очередь дерево защищало не все вокруг, а само себя, не позволяло себе заснуть крепким сном на зиму и ослабить защиту этого мира. Мы больше не бегали на озеро, а в банный день теперь устанавливалась очередь на шесть бань, которые находились на территории школы. Неудобно? Ерунда! Особенно для той, кого эти неудобства уже не волновали.

Я уже уходила из школы, когда столкнулась с Радом на лестнице. Он лишь скользнул по мне взглядом, а я уже привычно отвела свой, но тут, как назло, вспомнила о нарциссе, смысл послания которого я никак не могла выудить из закоулков памяти, а девчонки, которых спрашивала, не знали. И вот именно в этот момент я не смогла сдержать улыбки. Легкой, нежной, мечтательной, такой, какая была сегодня утром у входа. Просто блеск! Молодец, Мила! Потому что это провал. Разнесла свою игру в неприступность в щепки. Осознав, что сейчас фактически чайной ложечкой себе могилку вырыла, если Рад видел мою реакцию, ускорила шаг и завернула от него голову так, что едва вывих не заработала. Будем надеяться, что не заметил. Иначе, второй осады я не выдержу. Честное слово, сбегу. Я только дышать нормально начала, расслабилась немного… Ну и вот, собственно, результат.

О результате я узнала тем же вечером. Когда тревога улеглась, мой провал уже казался не таким пагубным, а все переживания — надуманными. Вот тогда-то из темноты, царящей за окном, до меня донесся стук, который отвлек меня от повторения пройденного материала.

Медленно, словно не веря своим ушам, перевела взгляд на окно. А там, за стеклом, он. И стекло мутное-мутное, вымыть надо обязательно в ближайшее время, запылилось от таких ветров-то. Да и Марья Федоровна беспорядка не одобряет. Суровая она у нас. Вот сейчас дверь откроется и все, буль-буль карасики. Я вот даже и стук ее шагов слышу… А нет, это Рад в окно снова стучит. Глаза пучит непонимающие, головой машет, руками водит. Ой-ей, ступор, ёшки-матрешки, сижу тут, рот раззявила об уборке думаю. Подскочила, как ужаленная, окно распахнула, вцепилась в его кофту, что есть сил и втащила в комнату. Так испугалась, что даже не дышала. Только сердце громко в груди ухало. А если бы упал? Разбился бы? Хотя нет, не разбился бы, но покалечился бы точно. Ох, как я сейчас нашу надсмотрщицу понимала.

— Фьюить, — заковыристо свистнул Рад через плечо и на меня глянул. Победоносно так, предвкушающе.

За окном что-то скрипнуло, зашуршало и стихло. А я на ноги подскочила (пока его тушу через окно тянула, сама на полу выстелилась), шарахнулась в сторону от этого лазутчика несчастного и зашипела:

— Совсем ополоумел? — злым взглядом сверкнула. — Меня ж чуть Кондратий не хватил! — дурак, как есть дурак. И я — дура. Разулыбалась, видите ли, цветочки вспомнила. Тьфу!

— Кто это? — хмуро спросил Рад, внимательно осматривая мою комнату. О чем это он? — Что ему от тебя надо? — распалялся уже поднявшийся с пола парень. В руках ромашки злосчастные сжимает. И в комнате сразу так тесно стало и дышать трудно. Он ведь своей широкой фигурой почти все пространство занял. И видно, что злится, губы поджимает. Но я не понимала почему. Сам ведь пришел, цветы припер, а теперь вопросы странные задает. — На каком году обучения? Это из-за него ты меня бросила? Я ему расскажу, как хватать мою девочку. Где этот рукастый?

Я глазами похлопала, сначала ничего не поняла, а потом до меня дошло… Он ревнует меня. По-настоящему. К Кондратию. Рукастому.

Как мне удалось удержать серьезное лицо и не заржать, переполошив соседок, одному Богу известно. Тело подрагивало в беззвучном смехе, а лицо закаменело, чтобы не выдать истинных эмоций. Только губы приходилось кусать, чтобы не разъезжались.

— Еще нас темными называют, — сквозь плотно сжатые зубы пробурчала я. — Ты зачем по стене полез? А если бы разбился?

— Но ведь не разбился, — тут же самодовольно улыбнулся он и шагнул ко мне. А я от него, к стеночке.

— А если бы Марья Федоровна увидела? Поймала! Она бы нам уши бы точно поотрывала, а тебе, — прищурилась, вспомнив рассказ девчонок, — и не только уши.

— Но ведь не поймала, — лучась довольством, проурчал он, — А я тебя… — Один плавный шаг, и его руки оказались за моей спиной, — поймал, — прошептал он мне в губы.

Смех, как рукой сняло. Зато тело стало совсем непослушным. Ноги к полу приросли, пальцы снова в кофту вцепились. И хоть тресни, отпускать не хотели. Сердце совсем ошалело, то замирало и в пятки падало, то к самому горлу подскакивало, когда хотелось сказать что-нибудь, чтобы гостя внезапного прогнать. Но и слова выдавить не могла. Только в глаза его светлые, зеленые вглядывалась, тонула и забывалась. А когда губ коснулось его теплое дыхание, то и голову потеряла, мир закружился, увлекая меня за собой.

— Моя птичка, — прошептал он и легонько губ коснулся.

Осторожно, словно ждал, что я оттолкну. А у меня совсем сил не осталось на борьбу. Вот сейчас поцелую, окунусь в его тепло, а завтра сбегу. Сбегу, куда глаза глядят. И без всяких знаний проживу, до Мстиславы доберусь. А сейчас… На носочки встала, обвила его шею руками и сама за поцелуем потянулась.

А Раду большего оказалось и не нужно. Широкая ладонь прошлась по моей спине, вынуждая притиснуться к сильному телу, вторая рука зарылась в мои волосы, которые неизвестно когда распустить успел. Оттянул их и приник к губам. Жадно, сладко и яростно. Играючи скользнул языком по моим губам, нежно куснулся языка и довольно заурчал, видимо, почувствовав дрожь, которая прокатилась по моему телу. Но я только с большей яростью отвечала ему. Хотелось напиться этим поцелуем, согреться в этих собственнических объятиях, слышать его тяжелое дыхание, которое с хрипами вырывается из груди в перерывах между поцелуями, и тот ласковый бред, который он шептал, покрывая мое лицо поцелуями. И я улыбалась, не сопротивлялась, только глаза не открывала, потому что их уже жгли слезы. Это из-за внутренней борьбы. Я так хотела, чтобы эти минутки сумасшествия, когда я внезапно оказалась полностью в его власти, никогда не заканчивались. Но я знала, что так нельзя. Что своей улыбкой все испортила. А он своим приходом только все усугубил.

— Что же ты бежишь от меня, птенчик, — шептал он, подхватывая меня на руки.

Дошел до моей кровати, всколыхнув во мне волну паники, но вопреки моим мыслям, укладывать меня не стал. Сел сам, усадил меня на свои колени и покрыл шею легкими летящими поцелуями. Тяжелый полустон-полувздох вырвался сам собой. Тело уже горело, низ живота налился щекочущей жаркой тяжестью, а перед глазами плыл туман.

— Прости, прости, Миланка, если сделал, что не так, — уткнувшись носом в мои волосы, глубоко вдохнул и снова принялся зацеловывать меня. — Прости, если обидел, только не убегай, моя красавица.

Убегу. Обязательно убегу. Но не сегодня. Врать не стану. Отшучусь.

— Сейчас Марья Федоровна придет, — прошептала я припухшими горящими губами, — и ни ты, ни я убежать не сможем. Она нам ноги вырвет, спички вставит, чтобы больше не бегали. Ты — по девкам, я — вообще.

— Не придет она, — шепот коснулся уха. А потом его коснулись и губы, пуская по телу лавину мурашек. — Она на другом конце парней гоняет. Некогда ей нами заниматься, — прикусил мочку уха, сорвав очередной стон, который заставил меня густо покраснеть, и усмехнулся. — Милая, моя милая девочка! Миланка! Я так по тебе скучал. А ты чернее тучи ходила, глаза отводила, да нос воротила. За что ты так со мной? — заглянул он в глаза, словно в самую глубь души забраться хотел.

А я… А что я ему скажу? Не хочу правду говорить. Жуткая она, безнадежная, беспросветная. Но я все равно верю, что у меня все получится, ведь, если не верить, то и жить незачем. Так что, придется вести себя, как настоящая ведьма. Настоящая безрассудная ведьма.

Склонилась, нашла его губы и поцеловала. Со всем своим желанием, со всей своей влюбленностью, жадностью, страхом и верой. Хотела в этом поцелуе передать все свои чувства, поделиться с ним и забыться на мгновение. И у меня получилось, несмотря на то, что он быстро перехватил инициативу и буквально распластал меня у себя на руках.

Глава 23

Глава 23

Проснулась от того, что дышать было тяжело и жарко. Вот и рука затекла, онемела, и нос во что-то теплое уперся, да так, что едва воздух поступал. И это теплое — живое. Сопит рядом, лапищи свои на меня сложил. Ох, мамочки! Все воспоминания мигом промелькнули. И окно это злосчастное, и герой-любовник-скалолаз, который тут на моей кровати сладко посапывал и поцелуи жаркие дарил до самого утра. И ведь совсем голову от них потеряла. А уж руки Рада, тьфу, стыдоба какая. Хорошо хоть ум за разум не совсем зашел, вовремя остановились, а то чего доброго и сдалась бы на волю этим рукам, губам и глазам завораживающим. Только не позволила себе глупость совершить страшную. И пусть тело вновь загорелось от воспоминаний приятных, как губы обжигали кожу нежную, как руки наглые по ногам скользили, под сорочку забрались, как голос бархатистый обволакивал да глупости приятные нашептывал. Да и я сама хороша, в долгу не осталась, все же в современном мире выросла, мужика красивого грех не полапать, когда он вот тут сам прижимался. Красивый, зараза. И мешать никто не спешил. Только в самый последний момент струсила, взбрыкнула. Из объятий вывернулась, в одеяло завернулась, да ладони горячие к щекам прижала. Не могла я так. Не время. Да и уверенности в правильности не было. Кто ж его знает, поматросил бы, да и с видом победителя заявил, что больше бегать за мной, причин нет. Но ведь такой искренний был, и от желания горел не меньше меня. Но настаивать не стал, понял, что не готова я к такому продолжению. Только, вот упрямый, и уходить не торопился. В одеяле меня, как была, так и сграбастал, на кровать на мою узкую завалился и целовал, целовал, целовал, словно жажду утолить никак не мог. Только ближе к утру и успокоился, когда я едва глаза уже могла разлепить, да и язык уже заплетался ото сна. Или от поцелуев, кто его знает. Так и уснули, на кровати в обнимку тесно друг к другу прижавшись. А теперь вот страшно стало. Вдруг не проснется? От этой мысли по спине холодок пробежал. Дура! Спит ведь, дышит, волосы на макушке моей шевеля.

Завозилась в объятиях его медвежьих, чтобы воздуха глотнуть, да и вставать уже пора, скоро занятия начнутся. А тут и он глаз свой хитрый зеленый открыл, один. На меня глянул, улыбнулся, как кот сметаны обожравшийся до полуобморочного состояния и к губам потянулся. Ну уж нет. Я в твою власть больше не дамся. Чмокнула этого лиса зеленоглазого, да и соскочила с кровати со всей прытью.

— Опять шарахаешься, — недовольно пробурчал он и тоже поднялся.

Отвернулась, чтобы не глазеть на его торс оголенный, да по комнате заметалась, чтобы одеться скорее, не щеголять же перед ним в одной сорочке. Да так и замерла, платье ученическое натягивая. И как мне его теперь из комнаты своей выводить, чтобы незаметно? Вот смеху-то будет, когда он средь бела дня через окно полезет… Всем смешно будет. Кроме меня. Марья Федоровна точно нам головы открутит, если узнает. А через дом вести, так девчонки по всей округе растрезвонят, как этот страдалец общешкольный из моей комнаты с наглой моськой выходил. Вот же дура, сразу гнать надо было этого ухажера соблазнительного.

— Чего испугалась, птичка моя, — платье дернул, поправляя, да тут же руки его на моей талии сомкнулись. Губы мягко к шее у самого плеча прикоснулись, опять жар по телу разгоняя.

— И как теперь уходить будешь? — прошептала я, словно кто услышать нас мог.

— Как-как, — хмыкнул он, — ножками да через дверь.

— Я те дам через дверь! — развернулась в его руках и гневно в глаза посмотрела, — чтобы меня девчонки с потрохами сожрали?

— Через окно не полезу, — упрямо смотрел на меня и снова к губам склоняться начал. Голову хотел задурить. Только если вчера от неожиданности и страха я соображала плохо, то сегодня голова ясная была, и туманить ее я не собиралась.

— Вот как все мы уйдем, так и ты следом из пустого дома уйдешь, — отклонилась от него и губы упрямо поджала.

— Так на занятия опоздаю, — удивленно смотрел на меня.

— Вчера надо было думать, — дернулась, отступила от него. — А мне и без этого сплетен хватает. Новые совсем с ума сведут. И не спорь.

А в голове уже, как комары на болоте, мысли одна другой хуже крутились. И одна особенно навязчивой была — ошибкой была эта ночь нежности полная. Как есть — ошибкой. Уходить теперь придется. Снова из себя недотрогу равнодушную строить не получится. А форточник этот недоделанный снова в окно полезет, если избегать начну. Да и глупо это. Вся моя игра в щепки разлетелась о поцелуи вчерашние. Значит, придется в ближайшие дни уходить. Только все вещички необходимые соберу, с Ядвигой Петровной объяснюсь, да советом ее заручусь. И пойду искать эту Мстиславу, которая всю жизнь нам с мамой и бабушкой загубила.

Рад только глазами сверкал, пока я по комнате суетилась, на занятия собираясь. Вздрогнула, когда крик Олянки снизу услышала, которая на завтрак звала, да только отказаться пришлось. Лишь уже на выходе меня этот ведьмак поймал, поцеловал крепко, в объятиях сжал.

— Не сбежишь теперь, моя птичка, — многообещающе улыбнулся, чем только уверенность мою подкрепил. Бежать надо. И чем быстрее, тем лучше. Не дай Бог, и правда сердце его украду, жизни долгой и счастливой лишу.

Согласно помычала, улыбку вымучила и ускользнула из его рук.

В школе оглядывалась постоянно, да прислушивалась, не шепчутся ли сороки о том, как этот герой-любовник из домика нашего выходил, но, вроде, тихо было. Значит, ушел он спокойно. И только вечером уже к себе вернувшись, выдохнула. Успокоилась немного, а то весь день сердце от волнения дробь отбивало, а щеки от воспоминаний жаром обдавало. Надеюсь, сегодня даст отдышаться мне, не явится опять лазутчик через окно.

От мыслей дурных делом отвлечься решила. Сначала все травки, какие к этому моменту подсобрать успела, в кулек собрала, вещички кое-какие поближе переложила, чтобы быстрее собраться, когда уходить решусь, да за тетрадь свои школьную села. И не заметила, как вечер сгущаться начал.

За окном какой-то шум нездоровый появился. Выглянула, вроде никого. Видимо на школьном дворе шумели. А я снова за тетрадь уселась. Вот и топот слышен. Нервный какой-то. И сердце бьется неспокойно. А как Олянка в комнату ворвалась, так я и поняла, что беда случилась.

— Там твой, — пыхтела Олянка. Бледная, как смерть, только одни глазищи огромные сверкают, — Рад, — она выдохнула и руками в колени уперлась, чтобы отдышаться.

А я вовсе дышать перестала. Прямо почувствовала, как кровь от лица отливает.

— Что? — выдавила, сквозь сжавшееся горло.

— Его из теплиц вынесли. Дышит едва. Сказали, что еще бы немного и совсем мертвый был бы. Если бы не Стас, он тоже там. Только тот живее будет. А так, — она махнула рукой на выход, — непонятно ничего.

Сорвалась с места, чуть Олянку не снесла. Как ступеньки пролетела, не убилась, сама не поняла. Да я себя и помнить перестала. Бежала, дороги не разбирая.

Я не думала. Старалась не думать ни о чем. Но мысли ввинчивались в душу, заставляя чувствовать вину и быстрее перебирать ногами. Это из-за меня. Из-за этой ночи. Из-за того, что позволила. Как же я могла? Зачем? Разве стоили поцелуи такой цены?! Что с ним? Жив ли?

Вопросы разрывали голову. Закусила губу, чтобы не взвыть в голос. И дорога, которая обычно занимала всего несколько минут, в этот раз казалась просто бесконечной. А когда я прибежала к школе, ученики и ученицы уже разбредались кто куда.

Первая попытка выведать подробности и узнать, куда унесли Рада со Стасом, не привела к успеху. То ли мое мычание невразумительное и глаза бешеные ввели в ступор малознакомых девочек, то ли они просто не поняли, что я от них хочу, то ли поняли, но помочь не могли. Развели руками и в сторону скорее отошли. А вот со вторыми девчонками мне повезло, потому что в той компании стояла Азовка. Она-то сразу поняла причину моего помутнения и неадекватности. Махнула рукой за угол школы:

— Там на заднем дворе изба добротная, она от остальных шибко отличается, — проговорила хмурая Азовка, качая головой, — мимо не пройдешь. Туда их поволокли. Только кто ж тебя туда сейчас пустит, когда этих двоих с того света тащить придется, не до сопливых девок, слезы по лицу размазывающих.

— Ты бы Аза в воздух-то не говорила, — перебила ее пышногрудая девушка с толстенной русой косой через плечо перекинутой, — авось накаркаешь. Да и Стасу, вроде, меньше досталось. Живой он. Алевтина Ивановна его сбором каким лечебным огребет за то, что в ее теплицу да без спросу сунулся, да и выпустит живее всех живых. А вот Радиславке-то меньше повезло. С тем непонятно, что станется. Уж больно серый он был.

— Беги уж, болезная, — встряла в разговор третья девушка с сочувствием на меня глядящая, — там твои мужики, а ты уши развесила, этих сплетниц слушаешь. Пока бегаешь, вся школа их сотню раз похоронит и столько же — воскресит. Нечего слушать. Алевтина Ивановна сама тебе все расскажет — отчего и почему.

Кивнула девочкам и бросилась туда, куда послали. «Добротная изба» нашлась сразу. Она в отличие от жилых домиков имела только один этаж, зато какой. Раза в два больше, чем в нашем доме.

Из открытой настежь двери доносился громкий злой голос Алевтины Ивановны. На него я и пошла. Заглянула в светлую комнату и замерла с раскрытым ртом. На двух широких лавках, стоящих параллельно друг другу, лежали Рад и Стас. Стас был бледен, судя по тому, что его поддерживала за голову какая-то девушка, совсем без сил, но в сознании. Он закрывал на несколько секунд глаза, словно уплывал в темноту, но его кадык дергался при каждом глотке из глиняной чаши, которую держала у губ все та же девушка. А потом он открывал глаза, смотрел сквозь нее и снова прикрывал их.

Рад же… При взгляде на него из горла вырвался судорожный хрип, потом всхлип, а потом я сползла на пол, потому что ноги ослабли. Казалось, что Рада кто-то изрядно извалял в земле. Весь грязный, в волосах трава и ветки, одежда испачкана, а лицо… Белое с бледно-синими губами, с черными кругами под глазами — лицо мертвеца. В первое мгновение решила, что он все-таки умер, и чуть было сознания не лишилась от тех эмоций, который хлестанули по мне. Но в самую последнюю секунду, когда перед глазами уже поплыли круги, взгляд выцепил едва заметное движение груди Рада. Дышит. Едва-едва, но дышит. Слезы хлынули от облегчения. Только спустя пару минут поняла, что на меня никто не обращает внимания. Три девушки, явно старше меня, суетятся вокруг парней, то примочки какие-то делают, то поят чем-то, то шепчут что-то. Но разобрать слова было не дано, потому что Алевтина Ивановна ругалась так громко и отборно, что заглушала все остальные звуки.

— Ишь ты, спаситель нашелся. А если б сам помер бы? Дурачье неотесанное. Вот, как я его отсюда выпру, так мы с вами по травам-то побеседуем. Ох, как побеседуем, — она с остервенением перемалывала какие-то травки в ступе. Да уж, не хотела бы я на такую беседу попасться.

Стас что-то ответил женщине, но говорил он так тихо, что я ни слова не расслышала. А Алевтина Ивановна развернулась резко, глаза гневно сузила и прошипела:

— А ты знаешь, где я твою школу видала? Ишь ты, хорошо он травы знает, вот и проверим. А иначе, вместе с братом будешь все лето в моих теплицах семью потами обливаться под присмотром. И плевать мне погонщик ты али ведьмак простой. Хворостиной вытяну, вся дурь сразу выйдет, да к знаниям жажда проснется.

Вот тут-то я и была замечена. Женщина сверкнула на Стаса взглядом, пригвоздив его к лавке, потому что он попытался подняться, да ко мне обратилась:

— Мне тут соперничества в том, кто бледнее, не надобно. Чего пришла? Беспокоит что?

Мотнула отрицательно головой, потом кивнула и, с трудом совладав с голосом, проговорила:

— Беспокоит. Эти двое беспокоят. Что случилось? Он, — кивнула на Рада, — живой? — И снова взглянула на Стаса, который сейчас смотрел прямо мне в глаза. И взгляд у него был страшный — зеленые глаза посветлели до желтизны, а в них словно огонь плещется, злой, яростный. Так захотелось ноги сделать, подальше оказаться, но сначала надо разузнать все.

— Живой, ирод проклятый. Не знамо как без мозгов живет, но ведь живет как-то, чтоб ему крапивой и по печени, безголовому, — сыпала ругательствами Алевтина Ивановна, суетясь вокруг парней. И видно было, что не от злости ругается, а от беспокойства за парней. — Главное, чтобы до сердца гадость эта синяя не добралась. Но мы с ней поборимся. Ты мне тут не шастай, от работы-то не отвлекай. Через три дня приходи. Там и ясно станется, будет жить али… — она замолчала, тряхнула головой, сжала губы и зло проговорила: — али я его с того света достану и заставлю каждую травинку изучить. Гаденыш! Так бы и прибила бы, если б не помирал тут.

Глава 24

Глава 24

— Мила, — окликнул меня Стас, когда я с трудом поднялась на дрожащие ноги, оперлась рукой о стену и собралась покинуть место, где царствовала Алевтина Ивановна. Обернулась, с трудом подавила желание отвести взгляд, потому что вина уже вгрызлась в сердце и отпускать не собиралась. Это все из-за меня. — Не делай глупостей, — он смотрел в мои глаза, не моргая. Едва смог оторвать голову от деревянной лавки, но голос уже звучал твердо и уверенно.

— Я должна, — прошептала, шмыгнула носом, развернулась и, больше не реагируя на зов Стаса, пошла к Ядвиге Петровне.

Школа взбудоражено гудела, выдвигались все новые и новые предположения случившегося, ситуация обрастала подробностями и слухами, но меня они не интересовали. Собрала остатки сил, подпитала их решительностью, поднялась к кабинету директора, громко постучала и, не дожидаясь позволения, распахнула дверь.

Ядвига Петровна была на месте, но не одна. Напротив нее сидела девушка, похоже, чуть старше меня. Она бросила на меня хмурый взгляд, поджала губы и резко развернулась к директору.

— Совсем, тётушка, у вас тут беспорядок. Мальчишки травятся, полумертвые ведьмы в кабинеты врываются, — беззлобно проворчала незнакомка.

— Помолчала б, Людмила, много ты знаешь, — фыркнула директор, — давно ли, пигалица, сама в этих стенах козочкой подпрыгивала, — женщина покачала головой, улыбнулась и перевела взгляд на меня. Улыбка ее тут же померкла, брови сошлись на переносице, а губы поджались вот точно так же, как у большеглазой незнакомки. — Будет жить твой Покровский, не хорони этого балбеса почем зря.

— Алевтина Ивановна сказала, — всхлипнула я и сгорбилась, не в силах справиться со сведенным горлом, не смогла продолжить.

— А я говорю, будет жить, — жестко, чуть повысив тон, проговорила Ядвига Петровна. — И твоей вины в том, что случилось, нет. Это ж каким нужно быть, — она скрипнула зубами, заглушая рвущееся наружу ругательство, — остолопом, чтобы решиться букетик голубых лютиков нарвать?!

— Э-э, — недоуменно раздалось от незнакомки.

— О, Господи, — протянула я, пряча лицо в ладонях. Да уж, много ли ума надо, чтобы решить собрать букет из смертельно ядовитого, пусть и красивого, аконита. Видимо, пока рвал, надышался.

— Стас же, вроде, всегда в травах разбирался, — проговорила Людмила, глядя на меня огромными глазами.

— Он-то братца и обнаружил, — кивнула Ядвига Петровна, а я поняла, что Людмила знакома со старшим Покровским, и решила, что именно он при смерти из-за цветов. — И сразу понял, в чем дело. Да только пока этого героя из теплички тащил, сам ненароком успел залезть к этому голубому убийце. Брат его, Стаса, дурак дураком. Это же надо, из одной семьи, а такие разные.

— Это он мне букет рвал, — прошептала я, — он постоянно их мне таскал. Так что, из-за меня он там сейчас, — снова всхлипнула и закусила губу.

— Да эти балбесы каждый год набеги на теплицы устраивают, — не сдавалась Ядвига Петровна. — Нет твоей вины в том. Так что, иди к себе, потом с тобой поговорим.

— Я уйду завтра, — вскинула голову и твердо посмотрела на директора сквозь пелену слез. — Уйду, так и знайте, — сжала кулаки и притопнула ногой. — Если надо будет, то сбегу. Уйду с вашей помощью или без нее. Завтра утром и пойду.

— И куда пойдешь? — вскинула женщина брови в притворном удивлении. — Далеко собралась?

— Да хоть бы и в те Ручейки, о которых бабушка говорила, — передернула плечами, — как-нибудь доберусь. Я больше ждать не хочу.

Убеждать директора в том, что именно из-за меня Рад пострадал, не было смысла. Да и не хотела я рассказывать о тех минутах счастья, которые испытала накануне. Все равно не поверит.

— Ладно, Вьюгина. К себе иди. Завтра ко мне зайдешь, решим, чем помочь тебе можно.

Уже уходя, услышала одобрительный голос Людмилы:

— Надо же, какая самоотверженность, редко такую встретишь.

— Та было б из-за кого. Но сердце не спрашивает, кого любить.

— Дела-а, — протянула Людмила, а я прислонилась к стене у кабинета и на несколько секунд прикрыла глаза.

Сначала порывалась вернуться к Алевтине Ивановне, но потом поняла, что затея эта глупая. Не пустит она меня. Пусть я и знала много о травах благодаря бабуле, только по школьной программе мы только азы проходили, а с таким багажом меня в помощницы не возьмут, разве что, компрессы на головах Покровских менять. Да и травница ясно понять дала, что мое присутствие только мешает. У нее и своих помощниц достаточно. Так что, горестно вздохнув, поплелась к себе, чтобы приготовиться к путешествию. Надо бы вещички подсобрать, еды в дорогу собрать, кое-какие травы уложить… Ночка бессонная предстоит. Да и не смогу я глаз сомкнуть, когда сердце от тревоги за парней заходится. Ведь точно из-за меня пострадали. Один все букеты свои таскал, другой по моей просьбе за ним присматривал. Ох, даже думать страшно, что было бы, если бы Стас рядом не оказался. Повезло нам. И пусть винит, злится, даже кричит и ругается, лишь бы выжили оба. А я уж больше не отступлюсь. Пора разобраться с этим проклятием раз и навсегда.

Мешок с вещами получился внушительным. Уже глубокой ночью, когда все было упаковано, а к моим вещам добавились пара амулетов и несколько настоек от более опытной Олянки, я решила составить список всего необходимого, чтобы еще раз проверить, все ли собрала и ни о чем ли не забыла. Главной проблемой, которая встала передо мной, стало средство передвижения. Пешком через лес по незнакомой местности, когда зима уже наступает на пятки, а утрами трава и вовсе покрывается инеем… Сомнительное удовольствие. Тогда мое путешествие может затянуться надолго. Мелькнула трусливая мыслишка остаться и подождать, но образ Рада близкого к смерти быстро ее прогнал. К тому же, я четко решила для себя, что если мое путешествие не обернется успехом, то в школу я не вернусь до тех пор, пока Рад ее не покинет. Пришлось договариваться с Олянкой, чтобы она в случае чего за моими вещами присмотрела.

Сердце сжималось от страха и боли. Обида просто душила, выдавливая слезы. Приходилось замирать на несколько минут посреди комнаты, глубоко дышать и часто-часто моргать, чтобы прогнать предательские слезы. Сколько раз за эту ночь я задавала вопросы «за что?» и «почему я?», не сосчитать. Я то проваливалась в вязкую дрему, когда все же прилегла после сборов, то выныривала в реальность, чтобы захлебнуться от переживаний, тоски и вины.

К утру я была похожа… наверное, на умертвие. Свеженькое такое, которое и умереть до конца не успело, а его уже темным колдовством какой-то гаденыш из могилы поднял. Одним словом, красавица. Если по пути встретится медведь или стая волков, то они в ужасе сбегут от меня. Волосы сбились в колтун из-за того, что я металась по постели, под глазами пролегли синяки, сами глаза украсились красной сеткой, взгляд безумный, руки подрагивают, губы искусаны, потрескались, цвет кожи тоже оставлял желать лучшего — бледненький, нездоровый. В общем, недосып, нервоз и самобичевание на лицо… или на лице, отпечатком, что тоже правда.

Вот такой красавицей, с вещь-мешком наперевес я и заявилась в кабинет к Ядвиге Петровне, дабы сразу своим видом показать, что от принятого решения отступать не планирую. Оценили. Все. И главная в школе ведьма, и Людмила, которая снова тут ошивалась, только сегодня выглядела как-то тоже болезненно, и самое удивительное — Стас. Он отлично гармонировал и со мной, и с Людмилой. Мы могли бы устроить соревнования по глубине цвета мешков под глазами, белизне кожи и насыщенности кровавой сетки в глазах. Поздоровалась со всеми и замерла в нерешительности. Таких зрителей я не ожидала увидеть.

— Здравствуй, Милана, — кивнула Ядвига Петровна, — надеялась, что ты передумаешь, но вижу, зря. А Станислав тут вот как раз о своем бедовом брате рассказывает. О том, что вчера произошло. И сомнения у меня большие в том, что твоя беда на Радиславе отразилась. Сам виноват, нет в том твоей вины.

— Это вы меня так успокоить пытаетесь? Или отговорить? Неважно, в общем-то. Я ведь все равно собиралась. Только не думала, что так скоро. А о том, кто или что виновато, мы с вами долго рассуждать можем, только правда никому неизвестна. Так или иначе, из-за меня он пострадал. Не от, — покосилась на Людмилу, — недуга моего, так из-за цветов, которые он носил, а я принимала.

— Ежели человек винить себя хочет, его от этого дела отговорить сложно, — выдохнула Ядвига Петровна. — Слушай, Вьюгина…

Меня устроили на одном из стульев и рассказали о той помощи, которую Ядвига Петровна была готова оказать. А это было многое — деньги, набор ведьмовских штучек, баночек, скляночек, амулетов зазывных-призывных, отворотно-приворотных… На случай, если помощь срочно понадобится, чтобы удачу притянуть, да беды отвести и много других, назначение каждого я даже не запомнила. Бумагу важную мне продемонстрировали, рассказали, что с ней к любой ведьме прийти можно, помощи просить — не откажет. И две лошади. На мой закономерный вопрос, почему две, дали удивительный ответ:

— Так кто ж тебя одну пустит по миру нашему, тебе незнакомому, шастать? Я все думала, кого же тебе в помощь снарядить, уже и Людмилу уговорила, да она захворала что-то, а утром, вот, явился, — криво ухмыльнулась Ядвига Петровна, — Станислав, да сам вызвался тебя проводить. О твоем, — она сделала паузу, — недуге ему известно, значит, доверие меж вами уже есть, он ведьмак, что надо, и поможет, и подскажет, и защитит. Жаль на драконе его не улететь, нельзя ему еще до конца обучения далеко от школы летать, так на лошадях все сподручнее, чем пешком. А там по пути в ближайшей деревне и Людмилу ссадите. Дом у нее там.

— Он же болен, — протестующе воскликнула я, даже не обратив внимания на то, что мне еще одну больную в попутчики (пусть и не долгие) дают. Мало того, что Стас слаб, так еще и вину рядом с ним буду чувствовать каждое мгновение. Не расслабиться.

— Я уже в порядке, — твердо и уверенно проговорил Стас и прожег меня негодующим взглядом. — И пойду с тобой.

— Ты на него-то глянь, — у главной ведьмы сегодня, несмотря ни на что, было отчего-то очень хорошее настроение, — здоровеет на глазах. Все. Я все решила, с Иваном Добромирычем договорюсь, — она кивнула Стасу, — все ему разъясню. Иди за вещами, да поторапливайся, как бы наша Вьюгина не сорвалась и не сбежала.

Глава 25

Глава 25

Меня под конвоем Людмилы, которую трясло и морозило, отправили к выходу с территории школы. Даже к Раду не пустили на минуточку, словно действительно думали, будто бы сбегу. Ядвига Петровна лишь сказала о том, что он жив, и мне делать там пока нечего. И Людмилу дали в нагрузку, чтобы не вздумала ослушаться. Моя спутница выглядела с каждой минутой все хуже. При взгляде на нее меня терзали жуткие сомнения в том, что она сможет доехать с нами до деревни. Лучше бы осталась у Алевтины Ивановны, она бы ее подлечила и спокойно отправила восвояси. Но на это предложение девушка ответила категорическим отказом и заявила, что ей срочно нужно домой. Хозяин-барин. Я лишь обреченно вздыхала, совсем не радуясь подобравшейся компании. Лучше бы одна поехала. И быстрее, и спокойнее. Не безопасно, конечно, но безопасность — последнее, о чем я думала в тот момент. Мне вообще это путешествие представлялось, как недолгая волнующая прогулка. Вжух, и я уже в Ручейках, вжух, и вернулась свободная от проклятия. Или не свободная, но об этом я старалась не думать.

О том, что все пошло совсем не по моему плану стало понятно, когда мы с Людмилой вышли за калитку. Девушка глубоко вдохнула и протяжно выдохнула, видимо, совсем ей тяжело было. Но меня чужие проблемы занимали мало. У меня своих вагон, хоть раздавай безвозмездно. И одна из них стояла передо мной. Вернее, целых две. Лошади. Фыркали, ушами прядали, переступали с ноги на ногу, утаптывая травку. Большие такие, красивые, гнедые, явно ухоженные. Дядька Пётр за поводья держит, да то одну, то другую поглаживает, да похлопывает любовно. За животными школьными ухаживал и присматривал этот тихий бородатый дядька. Свое дело он любит и знает хорошо. А я вот на лошади пару раз за всю жизнь каталась. В виде развлечения. И когда Ядвига Петровна про лошадей сказала, я обрадовалась, а теперь вот поняла, что рано радовалась. Я ведь даже влезть на нее не смогу с первого раза, хоть и не в привычное этому миру платье была одета, а в удобные штаны. А уж управлять лошадью… И так стыдно стало за свое неумение. Они-то тут, наверное, все с детских лет знают, как с лошадьми обращаться. Что уж там, если они и драконов оседлать умудрились, то лошади — как мопед для опытного автомобилиста.

И лошади, к тому же, всего две. А нас трое. Значит, кому-то с кем-то придется ехать, как минимум до деревни Людмилы. Одна я не могу, с Людмилой не хочу, со Стасом стыжусь. Хоть пешком иди. Наш транспорт звали Стрелкой и Черничкой. Я стояла у второй и рассматривала сильное тело темной лошадки.

— Чего стоишь? — бодрый голос Стаса, раздавшийся над самым ухом, заставил подпрыгнуть на месте и громко ойкнуть. — Садись, давай, — хмыкнул он, когда я вперила в него гневный взгляд.

Людмила уже взгромоздилась на своего скакуна и успокаивающе его поглаживала, вцепившись в поводья. Стас, не обращая внимания на мое негодование, закрепил свой мешок на моей лошади и вновь повернулся ко мне, вопросительно глядя.

— Я не умею, — сквозь зубы процедила я, — как-то привыкла, знаешь ли, передвигаться немного на другом транспорте. Я на него даже не залезу с первого раза, а вы смеяться будете.

— Ох, горе ты, кнопка, — глубоко вдохнул он и покачал головой. — Левую ногу в стремя, — указал он и встал позади меня.

Скептически взглянула на стремя, ногу задрать придется почти до подбородка! Оглядела себя, усомнилась в том, что способна на такие подвиги, но все же проделала то, что сказали, ухватившись за седло. Конь фыркнул. Я бы тоже фыркнула, если бы не сжимала так сильно зубы.

— А теперь отталкивайся правой и перекидывай ее через седло, — проговорил убийственно спокойным голосом Стас.

Я даже обернулась, чтобы убедиться, что он не шутит. Отталкиваться? Да я на носке стою, потому что, если на пятку опущусь, то завалюсь сама и лошадь за собой утяну. С моим-то везением.

Позади раздался горестный, такой печальный-печальный вздох и… Меня схватили за бедра, под мой сдавленный писк подняли над землей, подтолкнули под попу и прошипели снизу:

— Ногу перекидывай!

Оставалось сказать «але оп» для полного эффекта. Я сидела на лошади, вцепившись в седло, и сгорала от стыда. Хорошо началось путешествие.

— Пару раз попробуешь, и все получится, — не замечая моего красного, аки солнце на закате, лица проговорил Стас и пошел к Людмиле.

Я сначала обрадовалась, а потом запаниковала.

— Э-э, Стас, эй, подожди, — заерзала в седле. Лошадь тоже заволновалась, то ли мои переживания ей передались, то ли я в качестве наездницы не особенно ей понравилась.

Парень же прошел ко второй лошади, попросил Людмилу сдвинуться, взлетел и оказался позади бледной девушки.

— Ты, правда, думаешь, что при неумении залезать на лошадь, я умею ею управлять? — едва не сорвалась на крик от страха, что сделаю что-нибудь не так, и лошадь рванет галопом по лесу, потом меня по частям собирать можно будет.

— Деточка, ты бы глотку-то не рвала, — укорил меня дядька Пётр, — напужаешь зверюгу, она тебя из седла-то и выкинет.

— Я вообще молчу. Дядь Петь, — жалобно захныкала я, — помогите слезть, я пешком пойду.

Стас свесился с лошади, перехватил поводья обеих лошадей и кивком поблагодарил дядьку Петра.

— Кнопка, не паникуй. Людмила плохо себя чувствует, если в обморок свалится, из седла вывалится, шею сломает, а ты хотя бы сидишь ровно. Лошадь не понесет, если ты будешь слушаться меня, не будешь делать резких движений и издавать резких звуков.

Судорожно кивнула, закусила губу и вздрогнула, когда моя Черничка зашагала рядом с лошадью Стаса.

Мерное покачивание в седле, тихий шорох шагов лошадей, перешептывание леса, которое разносит юркий ветерок, стылый, по-осеннему холодный воздух, теплая куртка, мягкий шарф, в который так удобно прятать нос. Даже напряжение потихоньку стало отпускать. Впереди бежала довольно широкая тропинка, даря надежду, что не придется лезть вглубь леса, в непролазную чащу. Казалось бы, закрывай глаза и спи. Или хотя бы подремать попробуй после бессонной ночи, но уже через пол часа я почувствовала, как спина начинает ныть, а попа проситься на свободу, подальше от этого жесткого, совершенно неудобного седла. Ощущение тоски по современным автомобилям с мягкими креслами росло соразмерно ненависти к седлу и ни в чем не повинной лошадке. Но я молчала. Стойко. Терпела, сжимала зубы, пыталась усесться удобнее, размять поясницу и спину. Но фига с два мне что-то помогло. Я уже была готова спуститься с лошади, объявить всем, что я — проворная лань, и потрусить на своих двоих дальше. Но лес становился все гуще, лазурное небо, едва проглядывало сквозь густую сосново-еловую крону над нашими головами, света было достаточно, чтобы видеть дорогу, но дальше лес тонул в загадочной темноте, которую изредка взрывало золото березок. И вот когда я подумала о пешей прогулке, мое чувство самосохранения возмутилось и завопило, что оно не согласное на такие подвиги, все же на лошади как-то безопаснее. «Если что, ее съедят первой», — шептала трусливая моя часть. Тряхнула головой, отгоняя дурные мысли, и стиснула зубы еще крепче. Как ни крути, а на лошади и правда безопаснее и быстрее.

Когда Стас объявил привал, я уже не чувствовала свое седалище. Оно онемело и, если бы могло, наверное, тоже прокляло меня за такое испытание. Я же поняла, что без посторонней помощи спуститься не смогу. Была не уверена, что вообще в силах хотя бы ногу перекинуть. Поборолась со своей глупой гордостью и все же окликнула Стаса, который страховал Людмилу. Наша временная спутница выглядела все еще бледной, но уже гораздо лучше, чем утром, как мне показалось. Хорошо, что хоть кому-то наше путешествие пошло на пользу. Наш единственный мужчина подхватил ее, спросил о самочувствии и поставил на землю.

На мою просьбу о помощи тоже отреагировал спокойно. Даже не смеялся и не подначивал. Подхватил, когда я буквально вывалилась из седла и соскользнула по лошадиному боку в его руки. Не сдержала мучительно-довольного стона и выгнулась в руках парня, пытаясь размять поясницу. Он надавил пальцами на спину, вынудив снова застонать от наслаждения и боли.

— Кхм, кхм, — ядовитый голос Людмилы разрушил момент моей радости отдыху и счастья моего тела из-за окончания пытки. — Очень мило, конечно, но, может, мы сначала поедим, а потом вы тискаться будете.

Я вспыхнула и дернулась из рук Стаса. Но он удержал. Опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Стыдно было ужасно. А от мысли о том, как все выглядело со стороны, стало жарко. А потом смешно. Не сдержавшись, хрюкнула и затряслась. Да уж. Красота. Стою тут, в руках мужчины, который пальцами впивается в мою спину, выгибаюсь, прикрыв глаза, и тихо постанываю. Вот попробуй докажи, что никакого романтического подтекста нет. Одни только мучения и страдания, от которых меня Стас спасал.

— Глупо получилось, — шепотом фыркнула я. — А ты не завидуй, — уже громче проговорила Людмиле. Мне показалось, что в ней говорила ревность, а возможно и зависть, но яд девушки, который сочился и растворялся в воздухе, вынудил огрызнуться. Да и ее внезапное и скорое выздоровление намекало на то, что она, увидев Стаса, решила присоединиться к нам, а болезнь — просто повод.

Отступила от Стаса на шаг, но старалась все же не встречаться с ним взглядом. Не хотелось увидеть в его глазах хотя бы искру сомнения в том, что все вышло случайно. Или того хуже — полное разочарование. Подумает еще, что решила утешиться в его объятиях.

Наскоро перекусила бутербродом с вяленым мясом, запила водой из фляжки, и снова пришлось вернуться в седло. Стас (на этот раз к моей радости) снова уселся с Людмилой.

До самой ночи мы еще несколько раз останавливались. Пару раз из-за меня, чтобы я могла размять неприученное к таким путешествиям тело. А когда небо над головой стало темнеть, а между деревьями стали просачиваться сумерки, Стас свернул с дороги. Я заволновалась.

— Глупая. Не устраиваться же на ночлег посреди тропинки, — усмехнулась Людмила.

— Не волнуйся, кнопка, сейчас найдем подходящую поляну, разведем костер, поужинаем, и растянешься на покрывале, отдыхать будешь, — улыбнулся Стас, но в сгущающейся темноте я скорее слышала его улыбку, а не видела.

Возможно, отблески света, которые еще боролись с темнотой, сыграли злую шутку, но в какой-то момент мне показалось, что глаза Стаса светятся. Вот так прям по-настоящему, как неоновая вывеска. Откуда-то изнутри. Но стоило моргнуть и наваждение пропало. Нормальные глаза. В темноте и цвета не различить. Но холодок неприятно скользнул вдоль позвоночника. Наверное, это от страха перед ночевкой под открытым небом.

— А если волки? — нервно передернула плечами.

— Они ж не дураки. Чуют хищника пострашнее. Не сунутся, — уверенно заявила Людмила. — А если рядом кружить будут, так и хорошо это, никаких других гостей ждать не придется.

Да, нам же как-то говорили, что дикие животные ведьм и ведьмаков не трогают, стороной обходят, но к хищникам я себя причислить никак не могла. Так, трусливый зайчишка, который вздрагивает от каждого шороха, которым был наполнен лес.

Остановились мы среди деревьев, которые окружили крохотный островок уже местами пожухлой, потерявшей свою сочность и яркость травы, которая проглядывала сквозь желтый ковер прошлогодних иголок. Уже стемнело, и я даже не пыталась понять, по какому принципу Стас выбрал именно это место, просто безропотно остановилась, вновь соскользнула в руки Стаса, который в этот раз уже не стал ждать моей просьбы. Осела на землю, когда он, дважды переспросив меня о самочувствии, отпустил.

— Глупая девчонка, — проворчал он, поднимая меня с земли. — Зачем солгала? Хочешь еще и застудиться на земле стылой? — гневно заглядывал в глаза.

— Не будешь же ты со мной подмышкой таскаться, — буркнула в ответ и отвела взгляд.

Руки плетьми висели вдоль тела, ноги дрожали и отзывались болью при каждом движении. Спина… Кажется, я теперь знаю, как чувствует себя человек, попавший под асфальтоукладчик. Меня будто расплющило, и теперь я тщетно пыталась собрать себя в кучу.

— Не буду, — раздраженно проговорил он, — но подстелить тебе хотя бы плед я могу!? — не то спросил, не то рыкнул утвердительно.

— Где вы только эту ромашку взяли, — Людмила не осталась в стороне и снова кинула в меня насмешкой, как комком грязи, — лошадей боится, леса не знает, не ведьма, а фея, — фыркнула она, словно сказала что-то оскорбительное.

Я нахмурилась, шипя сквозь зубы, оперлась на ноги, которые тут же пронзили тысячи тонких иголочек боли, скривилась и бросила злой взгляд на Людмилу. Ох, как же я не люблю ругаться, но как же меня бесят вот такие, как она.

— Слушай, уважаемая, — не хуже Стаса прорычала я. Исподлобья глядела на Людмилу. Убрала руки Стаса от себя, выпрямилась, насколько могла, и продолжила, сжимая кулаки, — помнится, это тебя нам в довесок дали. Я с собой никого не звала. Лошадь у тебя есть, судя по всему, ты, как раз-таки, далеко не фея, ничего не боишься, все знаешь. Судя по тому, как язык развязался, чувствуешь ты себя прекрасно, симулянтка из тебя знатная. Так и скачи отсюда. Или ты тут из-за Стаса? У тебя подгорает, что он и мне помогает, а не с одной тобой возится? Ты из-за этого ко мне цепляешься?

— Да больно ты нужна кому-то, — криво усмехнулась она, важно подбоченившись. — И не твоего…

— Хватит, — резкий оклик, от которого голову хочется вжать в плечи, прервал речь Людмилы. Стас привязывал лошадей, но смотрел на нас. Осуждающе, отчего стало стыдно. Во мне говорила усталость, да и чего скрывать, откровенная неприязнь к Людмиле. Это чувство возникло практически сразу, при первой встрече. Девушка не вызывала у меня никакого доверия и симпатии, а ее едкие фразы разогревали в душе желание сделать то, чего я никогда не делала — вцепиться в волосы и проредить их.

— Людмила, ты за хворостом, — Стас мотнул головой в сторону, — по окраинам поляны тут подсобери. Далеко в лес одна не ходи. Мила, ты со мной пойдешь, тут рядом ключ, воды наберешь. Пока я по лесу брожу, вы костер разведите и ужин готовьте. Не можете общаться, так и молчите обе. А то ор стоит на весь лес. Зачем его тревожите?

Каша с мясом вышла ароматная, с дымком, такая, какая дома ни при каких условиях не получится. А вот чай травяной, как и всегда — вкусный, согревающий и успокаивающий. Стас накапал мне в чашку какой-то настойки, сказав, что это для того, чтобы завтра не чувствовать себя вековой развалиной. Людмила весь вечер пыталась ко мне цепляться, но я, вняв Стасу, не отвечала и не обращала внимания, и девушка со временем смолкла. Стас вернулся, когда я начала уже заметно переживать. Оказалось, что парень где-то нашел хороший лапник, из которого собирался сделать для нас лежанку. Все же осень уже глубокая, воздух холодный изо рта клубами пара вырывался, а от земли пахло холодом и сыростью. Простыть на такой земле — раз плюнуть. От костра вверх поднимался дым, наполняя легкие приятным ароматом горящего дерева. В воздух взвивались снопы искр, которые на несколько мгновений затмевали даже яркие звезды, подмигивающие на небосклоне. Стас остался дежурить у костра, а нас прогнал на лапник, под пледы, устраиваться на ночевку.

Лес жил, дышал, говорил и шумел. Иногда успокаивающе, иногда угрожающе. Тряс ветками, словно в укор нам, посмевшим нарушить его покой, пугал звуками и иногда слишком резко наступающей тишиной. Лишь на мгновение, но мне казалось, что я оглохла, и сердце испуганно подпрыгивало к горлу, глаза распахивались и искали Стаса. Он сидел у костра, шевелил угли, подбрасывал кое-какие дрова, которые смогли найти в лесу, и нес свой караул. И я снова прикрывала глаза. До следующего шороха, который покажется мне слишком близким или громким… И снова взгляд впивается в темную лесную чащу. И от страха мерещится, что деревья двигаются, что между ними светятся чужие глаза, ветер доносит чей-то смешок… Но стоит моргнуть и все прекращается. Я будто с ума сходила от страха. И не могла уснуть, загоняя себя все дальше в паутину придуманных ужасов. Когда вдалеке послышался волчий вой (которого я и опасалась больше всего), я не выдержала, подскочила с нагретого места. Людмила что-то сонно проворчала, перевернулась на другой бок, натянула плед по самую макушку и довольно засопела. Я же посеменила к Стасу.

— Чего, не спится в лесной чаще? — понимающе улыбнулся он. От былого раздражения или злости, которые в последнее время чаще всего доставались мне, не осталось и следа.

— Кажется, я схожу с ума, — нервно улыбнулась и присела рядом на какую-то деревяшку, — видится всякое, да и слышится — тоже.

— Да, меня тоже это беспокоит. Отчего-то лесной дух нас не рад видеть. Недоволен. Не гонит нас, но проверяет. Знать бы, что ему так не понравилось…

— То есть мне не мерещится? — сдавленно прошептала и поежилась. Затравленно огляделась и вздрогнула, когда заметила, как огромное дерево, не издавая ни звука, семенит на огромных корнях в нашем направлении. Ветки бесшумно покачивались в такт каждому его шагу, с корешков на землю опадали комья земли, но лес звучал обычно, не выдавая странностей, которые тут творились.

— И-и-и, — шепотом пропищала я и метнулась к Стасу. Оглядываясь на чудище лесное, чуть не столкнулась с сидящим по ту сторону костра Стасом.

Запнулась о какую-то ветку и рухнула на колени перед парнем. Видимо, мой ошалелый взгляд и глаза на выкате были достаточным поводом для решительных действий. Ворча под нос, он поднял меня, усадил на свое место, всунул в руки чашку с чаем. Присел на корточки напротив и заглянул в глаза.

— Кнопка, бояться нечего, — как с маленькой разговаривал со мной, — мы чем-то ему не приглянулись. Или же наоборот, слишком приглянулись, оттого он и шалит. Возможно, ему не понравилось, что вы в лесу скандал затеяли, покой его потревожили своей враждебностью, вот он и безобразничает. Кнопка, он вреда ведьмам светлым не причиняет. Балуется иногда, но не больше. Если бы был зол на нас, то ни к ключу не дал добраться, ни на поляну эту не вывел, да и вообще, вышвырнул бы нас уже из леса своего. Ты посиди тут, я попробую с ним поговорить, успокоить. По сторонам не гляди, за огнем наблюдай.

Стас поднялся, с хрустом потянулся и, уже разворачиваясь, прошептал:

— Он завораживает!

«Нет, нет, нет, только не оставляй меня одну», — хотелось заорать. Но зубы словно смолой склеило. Может, это последствия страха, но в итоге, я лишь взглядом проводила высокую гибкую фигуру парня, пока он не скрылся из виду. Руки грела чашка с травяным чаем, лицо опаляло волнами горячего воздуха, исходящих от пляшущих языков пламени. А Людмила дрыхла. Похрапывала во сне, причмокивала сладко и горя не знала. Вот что за человек?! Спит в лесу на лапнике так, словно на шелковых простынях в царских покоях устроилась. И вот я даже себе не могла объяснить, почему даже ее крепкий сон (в то время, как я не могу глаз сомкнуть, а лес вокруг ходуном ходит в прямом смысле) раздражает меня до зубовного скрежета. Скорее бы до деревни ее добрались.

К чаю я даже не прикоснулась. Смотрела в яркие всполохи и старалась не обращать внимания на шум вокруг. Вздрогнула и подняла взгляд только тогда, когда совсем рядом хрустнула ветка. Но это был всего лишь Стас. Вернее, ура, это был он, он вернулся, а с ним не так страшно.

— Пойдем, поспим, а с рассветом будем выдвигаться, — он протянул мне руку, помогая подняться. В отблесках пламени его лицо казалось неестественно бледным, между бровями пролегла хмурая складка, и губы были досадливо поджаты.

— А-а, — влекомая Стасом, попыталась задать хоть какой-то вопрос.

— Лес успокоится. Переживать не о чем. Нам даже пообещали защиту, так что, можем спать спокойно.

— Но почему тогда ты так зол и расстроен? — остановилась и доверчиво заглянула в глаза.

— Эх, кнопка, знала бы ты, сколько ведьм любопытство сгубило, — усмехнулся он, — спать укладывайся, непоседа.

Людмилу, которая почувствовала волю и развалилась на все наше лежбище, пришлось потеснить и сдвинуть к краю. Когда Стас устроился с другого края, а я оказалась зажата посередке, отчего-то стало трудно дышать. Вернулась неловкость, которая вспыхивала сегодня уже в который раз, вспомнились крепкие объятия Стаса и мои стоны облегчения, за которые было до сих пор стыдно… В общем, согрелась я моментально, и дело было совсем не в теплой одежде и толстом пледе.

— Стас, — прошептала я, чтобы прогнать непрошенные мысли и избавиться от смущения.

— М-м-м, — промычал парень и перевернулся на другой бок — ко мне лицом.

— Рад выживет? — задала вопрос, который звучал в моих мыслях постоянно. Старалась думать о хорошем, но все равно скатывалась к этому вопросу.

— Выживет, конечно, куда он денется?! — легкомысленно фыркнул Стас. Но в этом легкомыслии слышалась неподдельная тревога. А следующая фраза прозвучала абсолютно серьезно, даже с серьезными нотками. — Нет в том твоей вины. Сам он виноват, кнопка. Я когда тебя там увидел, так разозлился. Ведь по глазам понял, что глупость сделать решила. А все из-за чего? Из-за того, что этот оболтус к знаниям относился беспечно. Его же Алевтина Ивановна до сих пор гоняет в хвост и гриву по травам, но все без толку. Не дружит он с ними. Хорошо еще лопух от подорожника отличает и крапиву от полыни, а в остальном, — усмехнулся Стас, — я ему всегда говорил, что добром оно не кончится, а он все на удачу свою надеялся. Вот она его и проучила. Так что, не виновата ты. Но я сразу понял, что отговаривать тебя бесполезно. Вот и напросился в проводники. Не хватало, чтобы из-за этого балбеса еще ты пострадала.

— Так ты не злишься на меня? — с сердца будто камень упал.

— На тебя? — удивился Стас, — так мне и не из-за чего. Этот дурень, если в голову себе что-то вбил, то его с места сдвинуть сложно. Я ведь надеялся, что отстанет он от тебя после нашего разговора, а он в окно полез, а потом за голубым лютиком. Эх, кнопка, я ведь, когда его увидел с этими цветами в руках, да без сознания, думал сам убью, на том же месте. Но жалко дурака стало, все же брат мой, пришлось спасать.

Отчего-то неприятно кольнуло понимание того, что Рад сразу же растрезвонил брату о нашем ночном рандеву, пусть оно и было почти безобидным и невинным. Но он сразу решил поделиться своей победой с братом. Неприятно. Я всегда считала, что счастье любит тишину.

— Так что, не кори себя за то, чего не совершала, — погладил меня по голове и шепнул:

— Спи. Завтра будет тяжелый день. Особенно для некоторых нежных ромашек, — тихо рассмеялся он.

Я тоже улыбнулась, стукнула его кулачком в грудь и расслабленно вздохнула. А потом не заметила, как уснула.

Глава 26

Глава 26

— Ы-ы-ы, — выдала я, когда Стас подвел ко мне мою Черничку, чтоб ее на тушенку пустили.

Тело отзывалось болю на каждое движение. Я после сна подняться смогла только с помощью Стаса. Казалось, суставы жалобно скрипели, а мышцы окаменели. От мысли о новой поездке меня не передергивало, ибо больно. Хотелось сесть и завыть. И плевать, что луна меня бросила и спряталась, занимался рассвет, а у меня от волчьей породы, разве что голод.

— Ы-ы-ы, — снова промычала я, со слезами глядя на личное орудие пыток.

Попа болела. Да неспроста. Когда я утром ходила близко знакомиться с природой (надеясь, что не вызову этой интимной ноткой в наших отношениях новый приступ неприязни со стороны лесного духа) узрела синяки на мягком месте. И что-то мне подсказывало, что новая многочасовая поездка не поспособствует их исчезновению. Поэтому, я лупила глазами на лошадь, как упертый баран на новые ворота, в которые входить он категорически не согласен. Лошадь смотрела на меня подозрительно и опасливо. Видимо, мы обе боялись того, что может принести нам очередное совместное путешествие.

— Что, ночевка в лесной глуши отразилась на твоих способностях говорить, — фыркнула Людмила, — ромашка, поди всю ночь дрожала, глаз не сомкнула, волков выглядывала.

— Куда там, — прошипела я, — от твоего храпа земля дрожала. Ни один волк в своем уме не приблизился бы. Так что, мы себя в безопасности чувствовали, твоими стараниями.

— Хватит, — вновь прервал разгорающийся скандал Стас. — Держи, — сунул мне в руки мягкий сверток, взлетел в седло моей Чернички, забрал сверток, разложил его перед собой и протянул руку.

— А ты со мной поедешь? — вскинула брови и перевела взгляд на нашу симулянтку.

— Людмила, — он бросил короткий ничего не выражающий взгляд на девушку, — чувствует себя гораздо лучше. Справится сама. А если я поеду с тобой, то мы сможем передвигаться быстрее. Запрыгивай, кнопка.

— Не тормози, — ввернула свою «бесценную» реплику Людмила, которая выглядела независимо, гарцуя на Стрелке.

— Стас, — потупила взгляд и тихо призналась, — я скорее сдохну, чем смогу сегодня так задрать ногу.

Стас хмыкнул, странным образом, на манер циркача свесился с лошади (и как только носом в землю не слетел, я бы обязательно уже размазывала комья грязи по лицу), подхватил меня за талию и втащил в седло. Ногу все же перекинуть пришлось. Пошипела сквозь зубы, но все же устроилась.

— Так будет немного мягче, — пояснил мой спаситель, когда я поерзала в седле, в котором было сложено что-то мягкое, на чем я и сидела. — Держись, пожалуйста, потому что такие подкладки — нехорошо. Не хватало, чтобы ты свалилась и шею себе свернула.

Он просунул свою руку под моей, устроил ее на моем животе, притиснул к себе, отчего щеки тут же обожгло румянцем и щелкнул поводьями.

Долго тревожиться по поводу такой близости не пришлось. Неудобство и неловкость быстро сменилось ощущением безопасности и более комфортной поездки. Тело, конечно, болело, но я стоически терпела, пока мы скакали по тропинкам леса. Вскоре я и вовсе расслабилась. Ночь, половину которой я провела без сна, давала о себе знать, и в скором времени под мерное покачивание, я откинула голову на грудь Стаса и задремала.

Во сне дорога прошла легче и быстрее. Когда солнце уже медленно скользило по небосклону, одаривая все вокруг последним осенним теплом, меня разбудил Стас. Оказалось, что мы добрались до деревни Людмилы. И пришло замечательное время — время прощания. Стас уговаривал остановиться в деревеньке, передохнуть, заночевать и только на следующий день снова отправляться в путь. Но я не хотела задерживаться, особенно в компании Людмилы. Похоже, даже мегаспокойного и терпеливого Стаса стали раздражать ядовитые шпильки Людмилы. Так что, избавившись от вынужденной попутчицы, снова отправились в путь, но уже каждый на своей лошади.

Лес за деревней Людмилы ничем не отличался от того, по которому мы ехали вчера. Но лишь до определенного момента. Стоило Стасу свернуть на развилке, как все изменилось. Сначала это было что-то неуловимое, на уровне раздражающего жужжания комара над ухом или щекотки надоедливой мухи. Оно зудело где-то в груди и заставляло тревожно хмуриться. Но с каждым шагом это ощущение нарастало. Теперь это было сравнимо с пчелой, которая присела на руку: вроде, ничего страшного, но стоит только полосатой собирательнице пыльцы почувствовать опасность, как она выпустит жало. Страх становится все отчетливее. И идти вперед уже совсем не хочется. Совершенно. Словно болотная трясина затягивает все глубже и глубже. Сердце уже подпрыгивает на каждом ухабе, пальцы до боли стискивают поводья, а тревожное «Стас» срывается с губ все чаще. Я, конечно, ведьма, но первогодка. Так что, из меня настоящая ведьма, как из соседа дяди Васи с пивным пузом — космонавт. Но Стас хмурится, вглядывается в лесную чащу и только нервно бросает «тише». И я снова молчу. Какое-то время. Пока ледяная рука страха снова не погладит по спине, заставив голову вжать в плечи.

— Оп-па-на!

Прямо перед мордой моей Чернички откуда-то сверху свалилось нечто мелкое, зеленое, говорящее мерзким голосом. Черничка заржала, встала на дыбы и… не знаю, чтобы случилось, если бы в этот миг рядом не оказался уже спешившийся Стас, который успел утихомирить взбесившееся животное. Как я осталась в седле — загадка. Но визжала я так, что заглушала испуганное ржание своего транспорта. А с веток вокруг нас падали зеленые не-понятно-кто. Один, два, пять, семь… Их было больше десятка.

— Какая чистенькая, — дрожащий, словно от волнения, тихий мерзкий писклявый голос раздался справа.

— Свеженькая, — вторил ему с другой стороны идентичный голос.

— Вкусненькая…

От этого эпитета меня передернуло. С ужасом взглянула на Стаса и помотала головой. Нет. Я не вкусненькая.

— Я гадкая, — покивала головой, с ужасом озираясь. — Да-да, горькая, гадкая… И вообще, во мне черноты, во, — развела руки в стороны, чтобы обозначить объемы той черноты, впервые ей обрадовавшись, — по самые не балуй.

— С перчинкой, — запрыгало нечто от радости и захлопало в ладоши.

— Ы-ы-ы, — сегодня это мой коронный звук, которым я выражала несогласие. Похоже, придется отбиваться подручными средствами. Русские так просто врагу не сдаются. Только с боем!

Видимо, эта мысль заставила со скрипом провернуться шестеренки, которые были ответственны за реакцию в экстренной ситуации. А она, реакция, у неподготовленного человека в таких ситуациях, как известно, непредсказуема. Поэтому, что вышло, то вышло.

— Шашлык! — нервно взвизгнула я и потерла ладони друг об друга. Глаза наверняка лихорадочно блестят и округлены до предела. А крик, который скрылся между деревьями, разнося мой голос по лесу, в принципе, с натяжкой можно было бы назвать и радостным. — И полный лес приправы, — с энтузиазмом добавила я, чтобы закрепить эффект.

На меня подозрительно покосились все. Даже рядом стоящий Стас. Ближайший зеленый уродец нервно икнул и сделал шаг назад, когда мой взгляд коснулся его и изучающе прошелся от макушки до пяток. Широкое зеленое лицо с миндалевидными черными глазами без белков, нос сплющенный с тонкими прорезями ноздрей, рот широкий, буквально от одного большого уха с оттянутой мочкой до другого. На голове не было ни единого волоска, только какие-то странные не то шишки, не то наросты, которые выступали на головах почти всех странных существ, образуя индивидуальный замысловатый узор. Ноги были тонкими, удивительно, как выдерживали вес этих существ. Чуть согнутые в коленях, с пятипалыми лапами, как у обезьян. Не удивительно, что они спрыгнули на нас с деревьев. Руки были тоже тонкими, словно высохшие ветки, а вот когти на пальцах были внушительными. Такие под ребра загонят, и ни какого кинжала не нужно. Ростом эти чудо-юды были около метра, не больше. Но странно блестящие глаза вкупе с мелкими острыми зубами и теми самыми когтями внушали реальный страх.

— Разводи костер, я такая голодная, — продолжала воодушевленно вещать и облизываться, переводя взгляд с одного чудика на другого.

Их боевой пыл поубавился, они растерянно переглядывались, но отступать не планировали.

— Больная, что ль? — неуверенно осведомился ближний, доверчиво глядя на Стаса.

— Отравленная, — авторитетно заявила я и закивала с энтузиазмом японского болванчика, — как в рот попадаю, поперек горла встаю и наружу выбраться пытаюсь. Несъедобная, в отличие от вас, — клацнула зубами так, что стало больно и противно самой себе от раздавшегося звука. Думала, зубы прямо на седло и осыпятся. Зато зеленухи впечатлились. Сделали уже дружный шаг назад.

Лес молчал, наблюдая за разворачивающимися действиями, мы с плотоядными разумными страшилами переглядывались, пытаясь понять, кто и кого все же собирается тут есть. И пока они раздумывали, насколько мы опасны, Стас что-то беззвучно шептал и едва заметно перебирал пальцами, словно что-то плел, я бурча под нос, что где-то в сумке есть лимон, а мясо с ним на диво сочным и вкусным получается, пыталась выудить из недр вещь-мешка все обереги, которые тащила с собой. Если помогут, я ими как ёлка новогодняя обвешаюсь, еще и на Стаса накину. Понимала, что долго наши переглядывания не продлятся. Рано или поздно эта стая поймет, что есть их не собираются, и нам придется туго. Мне казалось, что время тянется, как загустевший кисель. Медленно-медленно. Мучительно. Но на деле прошло, кажется, не больше пары минут, за которые я успела выудить пять разных оберегов (и фиг с ним, что два из них — от сглаза, защитные же, может, и тут хоть какую-то фору но дадут), вынуть одну ногу из стремени, чтобы перекинуть ее в любой момент и выскользнуть из седла.

Все началось внезапно. Откуда-то издали раздался чей-то писклявый голос:

— Да дурит нас девка! Ща я ее на зуб, там и глянем, шо с ней станется, — мерзко захихикал и издал выбившее меня из равновесия, — тр-р-ря-я!

Я от шока чуть не выронила сначала вещь-мешок, а потом и себя из седла. Крякающие зеленые человечки — это нечто. Так и замерла до тех пор, пока это «тря» не пронеслось по рядам людоедов, и я не поняла, что это своеобразный боевой клич.

Я только и успела накинуть на себя два оберега (помимо того, что висел уже на шее), спрыгнуть на землю, не сломав себе шею, и набросить один оберег на Стаса. Другие два остались в моих руках, потому что какой-то гад просочился мимо Стаса, над руками которого дрожал воздух, и вцепился в мою ногу острыми зубами. Я взвыла, но все вокруг визжало, пищало и шипело. И мой возмущенный болезненный вскрик потонул в общей какофонии звуков. Но я не растерялась. В конце концов, мелкий пакостник почему-то долго не мог удерживать меня. Ему приходилось отдергивать лапы, но зубы он все же долго не разжимал. А у меня в руках обереги. Защитные. Один — деревянный, другой — металлический. И за неимением другого оружия пришлось использовать подвески на крепких нитях по прямому назначению. Я не знаю, что делал Стас, похоже, ведьмак занялся магической стороной нашей защиты, а моя импровизация дала немного времени на подготовку, и я отбивалась оберегами. Хлестала от души, размахивая руками, как мельница, попадая по гаденышу, который присосался ко мне, как пиявка, и громко и выкрикивала строки всех выученных к этому моменту заговоров. Их было немного, поэтому, зачитывала все подряд. Наверное, я и правда выглядела, как обезумевшая ведьма, потому что после первого смельчака, который улепетывал от меня так, что пятки сверкали, ко мне больше никто не пытался подобраться. По крайней мере так, чтобы оказаться лицом к лицу. Со спины, засранцы, хотели достать. Чтобы я их оберегами отмутузить не могла. Гады. Конечно, тот мелкий даже к бою возвращаться не стал. У него на спине и голове живого места не осталось. От соприкосновения с деревянным оберегом, его кожа шипела и покрывалась волдырями, а металлический с острыми краями наносил помимо этого еще и глубокие раны.

— Ну я вам сейчас! — рыкнула, ухватившись за ручонку одного дикаря, который спрыгнул сверху и живым рюкзаком повис на плечах.

Дернула с такой силой, что удивилась, как не вырвала ему конечность. Еще бы, так испугалась, что этот вампирюга мелкопакостный сейчас мне своим ртом немытым и нечищенным никогда в жизни в шею вцепится. Не убьет, так заразу какую-нибудь занесет. И он перед моим лицом так и оказался с открытым ртом. А я уже неадекватная. Злая и напуганная. Себя не контролирую. Поэтому:

— На, закуси, — запихнула ему в глотку оберег металлический, только веревочка изо рта и свисала.

Что тут началось! Шум боя заглушил короткий писк на такой ноте, что я не выдержала и закрыла уши. Тишина воцарилась мгновенно. Все без исключения, как по команде, повернулись в нашу сторону. И тут этот звуковой прерыватель военных действий рухнул на свои тощие коленки, схватился руками за горло, захрипел и из его рта повалил дым. Сначала серая тонкая струйка вырвалась сквозь зубы едва заметной лентой, но стоило жертве моих необъяснимых действий в борьбе за жизнь открыть рот, как оттуда клубами повалил уже черный дым. Едкий запах, который заставил меня отшатнуться и прищуриться, мгновенно заполонил пространство. Невозможно даже представить этот ни с чем несравнимый смрад, от которого слезились глаза.

— Чего это с ним? — послышался писклявый голос уцелевшего в схватке людоеда из стаи.

— Меня попробовал, — на автомате сказала я и коснулась пульсирующей болью ноги. Пальцы тут же окрасились в алый. Неприятно. Это первый смельчак меня укусил, но остальным же знать это не обязательно.

А этот несчастный, который на зуб испробовал вовсе не меня, а металлический символ, оберегающий от злого умысла, издал булькающий хрип, повалился на бок и замер. Когда клубы дыма развеялись, оказалось, что зеленый местный житель почернел, а глаза наоборот стали абсолютно белыми.

— Я же говорила, — передернула плечами и резко обернулась. Страх все еще подгонял меня и не давал расслабиться, отметая любые мысли, которые могли бы помешать спасению. — Кто там жрать хотел, кроме меня? — осклабилась я, поражаясь собственной храбрости. — Кушать подано, — раскачивая в руке деревянный оберег, двинулась к остаткам голодных обитателей странного леса. А их всего четверо осталось. Не хило Стас тут развернулся. Они растерянно переглянулись, обвели тропинку взглядами, поняли, что силы теперь явно не на их стороне, когда на нашей стороне нервная, и они уже уверились, что ядовитая, я, помимо хорошего ведьмака, и тогда в их голову пришла первая здравая мысль — улепетывали они дружно и быстро. Одно мгновение и нет. Растворились среди веток.

Я устало осела на землю. Ноги и руки дрожали, а глаза все еще впивались в темный лес, пытаясь высмотреть возможную опасность. В руках я все еще сжимала один из оберегов. На тропинке мы остались вдвоем со Стасом. Лес снова безмолвствовал, даря оглушающую тишину, которая казалась звенящей после устроенных тут баталий. Черничка и Стрелка с громким испуганным ржанием еще вначале слиняли с тропы войны. А я даже представить себе не могла, как мы теперь будем добираться, ноги меня не держали, но выбраться из странного леса хотелось безумно.

— Блин, какую чепуху я несла, — то ли хмыкнула, то ли всхлипнула я и подняла взгляд на Стаса. Его одежда тоже была изрядно потрепана, кое-где виднелись красные пятна.

— Ты такая молодец, — он сел напротив меня на корточки и серьезно обвел взглядом, нахмурился, когда увидел рану на ноге. Скинул куртку, вытащил полы рубашки из-под ремня и оторвал внушительный кусок ткани. — Ты просто умничка, Мила. Если бы не твоя находчивость, твоя храбрость и ловкость, то мы оба могли бы пострадать намного сильнее.

Я смутилась от похвалы, потому что она звучала так серьезно и искренне, что даже отнекиваться и объяснять, что действовала, не задумываясь, не хотелось. Было приятно и даже неловко. А потом пришло облегчение. Мы выжили! Боже! Как же нам повезло! Нас не сожрали! Теперь пришел наш черед улепетывать, а то не дай Бог, эти приведут подмогу. Второй раз такого ужаса я не переживу.

Глава 27

Глава 27

Когда пережитый ужас немного отпустил, а конечности перестали сотрясаться, я огляделась. На тропинке и между деревьев то тут, то там лежали эти необычные существа без признаков жизни. Кто-то вообще без повреждений, неизвестно каким образом убитый, кто-то буквально размазанный по стволам деревьев, а другие оплетены корнями так крепко и туго, что их кости явно не вынесли этих объятий, переломившись. Пока Стас рылся в той единственной сумке, которая осталась с нами (из нее я доставала обереги, и, когда схватка началась, она упала с моих колен тогда же, когда я с лошади спрыгнула), рассказывал о том, куда мы вляпались. Я оказывается вообще слепа, как новорожденный котенок, в этих магических делах и не заметила стольких деталей, что окажись в этом путешествии в одиночку, наверное, умерла бы в первые же часы.

Оказывается, лес «очерненный злым колдовством», как назвал его Стас, парень почувствовал за десяток минут, как мы в него въехали. Его оговорка о том, что если бы он был простым ведьмаком, то и не почувствовал ничего особенного и развилку бы пропустил, заставила меня насторожиться и сделать мысленную зарубку, что нужно как-то невзначай поинтересоваться, что бы это значило «непростой ведьмак». Но сейчас внимательно слушала и старалась не расплакаться от боли, когда он плеснул на рану какую-то настойку. Похоже, своим рассказом пытался отвлечь меня от неприятных ощущений.

— А когда морок ощутил, под слои глянул, так и понял, что дело плохо. Надо бы мимо пройти, по открытой тропе идти, да сообщить куда положено, а я не смог, свернул на ту, откуда злом тянуло. Не привык я от проблем и опасностей бежать. Да только не подумал, что это окажется настолько опасно. Думал, глянем одним глазком, метку поставим, а потом вернемся и уж из ближайшей деревни по нашему следу ведьм да ведьмаков пустим. Прости, кнопка, не подумал, что ты пострадать можешь. Моя вина. Не уберег.

— Давай, не будем заниматься самобичеванием, — я его не винила, даже и мысли не было. Это ведь ему со мной пришлось тащиться неизвестно куда. Из-за меня мы оказались тут, так что, оба хороши. — Ты лучше расскажи, что значит «открытая тропа», какой такой «морок», что это были за звери, какие метки ставить надо, и как ты вообще почувствовал это зло? Я вообще ничего не чувствовала, пока мы не углубились. Это сейчас, словно изнутри, в душе, все вымораживает, и воздух здесь какой-то странный, густой. Дышу, а надышаться не могу. Ну и голос внутренний сиреной воет, что убираться отсюда надо.

Оказалось, что ту развилку я бы и не заметила, если бы Стас меня на нее не вывел. Одна тропа, которая и вела в лес, в котором творилось черное колдовство, была скрыта под мороком. Но у Стаса на такую магию «чутье», как сказал он с хитрым прищуром, поэтому странности его и заинтересовали. И когда он на тропу, скрытую от лишних глаз, вошел, так сразу и понял, что темное волшебство творится тут давно. Дух лесной эту часть покинул, а на его смену пришли порождения злого колдовства.

— Черти лесные это были, — перетянул мне рану и помог подняться. — Надо уходить, — оглянулся по сторонам. — Надеюсь, лошади просто сбежали в ту часть леса, которую еще дух защищает. Осталось только метку поставить.

Он вскинул голову, глядя в небо. Взгляд парня расфокусировался, глаза снова полыхнули, заставив вздрогнуть, а в следующий момент и вовсе поежиться. Подсвеченные внутренним огнем глаза Стаса разрезали вертикальные, совсем нечеловеческие зрачки. Ы-ы-ы! Я стояла в двух шагах от него ни жива, ни мертва.

Стас же, не обращая внимания на то, что рядом с ним стою я, готовая уподобиться чертям и свалить уже от Стаса куда подальше, вытянул руки перед собой, дернулся, словно ухватив одну из нитей природной магии, пошевелил пальцами и сложил руки лодочкой. Его сильный тихий голос заставил задрожать воздух вокруг. Пейзаж словно поплыл, оставив четкими только очертания парня.

Над злом, что свету ненавистно,

Звездою яркою зависни,

Огнем гори, зови с собой,

Будь путеводною звездой!

Воздух дрогнул в последний раз, скрутился в ладонях парня, набирая силу. Сначала показалось, что внутри этого туманного сгустка лишь слабый едва заметный огонек пульсирует, но с каждой секундой он становился ярче. Пульсировал, разгораясь и увеличиваясь. Уже меньше чем через секунду свет стал нестерпимо ярким. Пришлось зажмуриться и отступить. Прикрыв глаза руками, сквозь щели между пальцами продолжала наблюдать. Любопытно же. Я ведь даже не видела, как Стас с чертями расправился. И, о боже, лучше бы я не подглядывала сейчас. Потому что, стоило взглянуть в глаза парня, поняла, что его вертикальные зрачки тоже пульсируют. В такт светящемуся шару. То расширяясь, словно вот-вот заполнят всю радужку, то сужаясь до тоненькой, едва заметной нити. «Кто ты такой?», — хотелось закричать мне, но я завороженно продолжала смотреть на это чудовищно-странное действо.

Стоило Стасу лишь легонько подбросить на ладонях шар, как он взмыл в небо и завис над головой ведьмака. Стас перевел взгляд на меня. Звериный взгляд. Жуткий. Темно-зеленые светящиеся глаза. Теперь они станут моим кошмаром. Вряд ли я вообще смогу уснуть, когда Стас будет рядом. Значит, те странности, которые я замечала раньше, мне не привиделись.

Я так и стояла с закрытым ладонями лицом. Даже пошевелиться боялась. А вдруг, черти-то как раз оказались не самыми опасными в этом лесу. Тут же и слова Людмилы о хищнике вспомнились. И мурашки активизировались, пробегая в панике по всему телу и поднимая волоски дыбом. Будто бы это поможет в случае чего. А он смотрел на меня. Не мигая.

— Не бойся, Мила, — тихо проговорил он, не двигаясь с места. — Я не причиню тебе зла. Я и забыл совсем, что ты из другого мира. Что таких, как я, ты и не встречала раньше.

— Я таких вообще не встречала, — шепотом выдала я и медленно убрала руки от лица. — Ты оборотень? — срывающимся голосом спросила его.

Губы Стаса дрогнули. Он еще пару секунд старался удержать серьезное выражение лица, а потом запрокинул голову и расхохотался. Глаза его сверкнули в последний раз и приняли нормальный человеческий вид.

Но минутка веселья быстро иссякла.

— Нет, кнопка, благо, я не оборотень. Я человек. Всего лишь человек. А это, — он провел ладонью перед лицом, — всего лишь некоторые последствия моего выбора. Но об этом тш-ш, никому, — подмигнул он, — я еще плохо это контролирую. А оборотни, — он вмиг стал серьезным. Подхватил меня под талию и повел по тропинке, — никому не пожелаю такой участи. Одно из самых страшных проклятий. Никакого покоя. Каждое полнолуние — неконтролируемое обращение, при котором человек теряет разум, остается только голод и жажда смерти. Это ужасно, кнопка. К утру они не помнят о том, что делали под покровом ночи. И даже страшно представить, каково это, проснувшись узнать, что, например, убил свою любимую, или родителей…

— Хватит, — передернула плечами, чтобы прогнать мурашки, которые хлынули врассыпную по спине. — Думаю, на сегодня хватит ужасов, — отвернулась, чтобы не смотреть на Стаса. Мало того, что на языке вертелись тысячи вопросов по поводу его странностей, на которые он ясно дал понять, что не будет отвечать, так еще и его рука, которая тесно прижимала меня к его боку, немного раздражала. Но я хромала, нога болела, и без помощи ведьмака, пришлось бы продолжать путь с черепашьей скоростью. Или вприпрыжку на одной ноге. Или ползком. Ползущая Мила — гроза лесных чертей.

Стас умело увел тему от неудобных вопросов. Расспрашивал меня о том, что же я сделала с бедным чертом, что он умер в страшных муках. Пришлось, смеясь, поведать об отчаянных мыслях, которые двигали мною. Как заливался Стас, когда я рассказывала о нечищенных ртах… Я не могла удержаться и не поддержать его. Настолько заразительный смех был у всегда собранного и серьезного старшего Покровского.

За разговором мы и не заметили, как вышли из темного леса и попали в «живой», наполненный чистой энергией лес. А вскоре и наши лошадки нашлись. Моя Черничка заметно припадала на одну ногу. Пришлось устраиваться со Стасом на Стрелке вдвоем. Уже покидая лесочек, когда впереди замаячили крыши домов какой-то деревеньки, Стас все-таки прошмыгнул в лес, чтобы пообщаться с местным духом.

— Жди здесь, — он спрыгнул с лошади и помог спуститься мне. — Я быстро. Одна в деревню не суйся. Не известно, какая ведьма или ведьмак темным колдовством балуется.

С собой меня брать почему-то не стал. И пусть любопытство меня сжирало изнутри не хуже лесных чертей, я сделала вид, что мне вот совсем, ни капельки не обидно, что меня с собой не зовут. И совсем не интересно. Вот рану Чернички осмотреть гораздо интереснее. И пусть я ничего в этом не смыслю, и быстрее подковой в лоб схлопочу, чем помогу пострадавшему животному.

В деревню мы прибыли уже под покровом ночи. Стас отделался от меня лишь фразой, что ничего лесной дух не знает, кроме того, что ведьма черная захаживает, но уж больно сильна, чтобы с ней связываться.

Остановились у пожилой ведьмы. Маленькая старушка по имени Марта с хитрющими медовыми глазами, с цветастым передничком и снежно-белыми волосами приютила нас без лишних вопросов. Встретила нас цепким, внимательным взглядом, который потеплел мгновенно, словно она старых знакомых встретила, улыбнулась и пустила в свою приземистую избу.

Зажгла свечи, растопила печь и досыта накормила, кося на нас любопытными глазами. И стоило нам отодвинуть тарелки, как град вопросов все-таки посыпался на нас.

Спать легли уже глубокой ночью, когда утолили свой голод и любопытство бойкой старушки, которая смотрела на нас всё понимающим взглядом.

— Ох, и навозишься ты с ней, мальчик, — она покачала головой и хлопнула его по плечу. — Не тебе принадлежит, так чего вслед за ней попёрси?

Стас повел плечами и ответил что-то про обязательства и необходимость. Я настороженно слушала их разговор, подглядывала из-под опущенных ресниц, лежа на широкой лавке, на которой мне постелили постель. Все лучше, чем лесная чаща.

— Время придет, позабудет тебя девка. Как есть позабудет. В глаза смотреть будет, имени не вспомнит. Не будет ее вины в том. Стара ящерица поможет. А вот тот, кто ее через тот путь проведет, тот и отыщет то, что найти не мог много лет.

Маразм. Тихо вздохнула, прикрыла глаза и почти мгновенно провалилась в сон. Нет смысла слушать дальше. Баба Марта сама, похоже, не понимает, что мелет. Старость — не радость. К ней с терпением и пониманием относиться надо.

Чем закончился разговор старушки и Стаса, я не знала. Но почему-то утром Стас был таким же хмурым, как и небо за окном. Тяжелые недвижимые тучи висели низко над нашими головами. Я боялась, что они разразятся дождем со снегом. Но и задерживаться не желала, несмотря на предложение старушки остаться еще на денек. И к моему удивлению Стас был согласен с пожилой ведьмой. Но я была непреклонна, особенно, когда мой попутчик случайно обронил, что до нужного нам места мы сможем добраться уже к вечеру. Поэтому, плотно позавтракав, мы двинулись в путь. Только Черничку оставили на попечение ведьмы. Баба Марта обещала о ней позаботиться. От нее же и весточку в школу отправили о скрытом черном лесочке, который нужно почистить, проверить и выяснить, кто же зло творит в том месте.

А уже к вечеру, когда тучи все же разразились, пусть не дождем, но снегом, мы выехали на холм, перед которым раскинулась деревенька, которая нам нужна. Ручейки.

Глава 28

Глава 28

Найти дом Мстиславы не составило труда. Первый же встреченный мужичонка с соломинкой в зубах и куцой седой бородой, хмуро оглядел нас прозрачно-голубыми глазами, задумчиво пожевал соломинку и заговорил:

— Померла ведьма сумасшедша. Уж с год как померла, — снова покосился на нас.

У меня сердце в пятки рухнуло, там и затаилось. Я так верила, надеялась, что с годами все обиды прошли, что на пороге смерти женщина поможет мне, избавит от проклятия, хотя бы ради самой себя, чтобы уберечь свою душу от жутких и долгих мучений. Но Мстислава уже мертва.

— Такмо одно не уразумею, зачем молодой ведьме больна да стара понадобилась? — он прищурился.

— Дело у нас к ней было. Из далекого прошлого. Но раз уж зря мы путь проделали, то и здесь задерживаться не стоит, — мягко отбрил Стас любопытного мужичка.

— Так, мабудь, дочка ее подмогнет? Тут она, в материном доме живет. Марьянкой кличут.

— А может и поможет, — ухватилась я и за эту соломинку. Кому, как не дочери знать свою мать. К тому же, в сердце надежда затеплилась, что раз уж дочка есть, значит, и счастье в жизни Мстиславы, вероятно, встретилось, может и злости поубавилось. — А как же нам ее найти?

— Так вот по этой Звонкой до упору пойдете, на Весеннюю выйдете, направо сворачивайте, вот с нее на Ключевую и выйдете. Аккурат к Марькиному дому. Не обшибешься, больно крыльцо красиво, резно. Мужик у Марьки рукастый. Что надо.

— Спасибо! Большое спасибо, — прижала руки к груди, пытаясь выразить всю свою благодарность. Мужик лишь усмехнулся в усы и дальше пошел, на нас оборачиваясь.

Дом дочери Мстиславы мы нашли без проблем. Стоило Весенней улице упереться в Ключевую, как мы оказались перед большим добротным домом из кругляка. Резные ставни, аккуратный палисадник, крыльцо с вырезанными цветами, в которых обереги были очень замысловато скрыты. Красивый домик, ухоженный. Только я его красотой недолго любовалась. Как представила, что сейчас придется хозяйку кричать или в дверь стучать, а потом объяснять, кто я и зачем пришла, так живот в узел скручивало от волнения, а руки покрывались холодным потом. Истуканом замерла и не могла сдвинуться с места. Смотрела на окна, за которыми висели белые занавески, на трубу, из которой вился дым тонкой струйкой, даже не сразу поняла, что наше появление и без действий с нашей стороны не осталось незамеченным. Какая-то мелкая беленькая собачонка, сидящая у крыльца на небольшой цепи, заливалась лаем, оповещая хозяев о гостях.

— Кого там нелегкая принесла? — дверь распахнулась так внезапно, что я вздрогнула и отступила.

На пороге стояла крупная фигуристая женщина — высокая, черноволосая, с живым, цепким взглядом, чуть нахмуренными бровями и чуть поджатыми губами. Плечи накрывала серая пуховая шаль, совсем как у моей бабушки, темно-зеленый сарафан без каких-либо украшений отлично сидел на чуть полноватой фигуре.

— Кто такие? Чего надо? — Перекрикивая собачий лай, спросила она, параллельно топая ногой и шикая на собаку, которая и не думала прекращать лаять.

— Здравствуйте, — крикнула я, косясь на мелкое громкоголосое животное, — меня зовут Милана, я ищу дочку Мстиславы, ведьмы, которая тут когда-то жила.

— Ну я ее дочка, — еще больше нахмурилась женщина, — чего надо? — она посильнее натянула концы шали, передернув плечами. Да, на улице заметно похолодало за последние дни. Но приглашать нас внутрь хозяйка не торопилась.

— Видите ли, — замялась я, пытаясь подобрать нужные слова, но они никак не шли на язык. Мне казалось, что я уже тысячу раз обдумала речь, которую скажу при встрече, но все слова в одно мгновение вылетели из головы.

— Милана — внучка Есении, — взял в свои руки ситуацию Стас, и я в очередной раз порадовалась, что он поехал со мной, — и, насколько нам известно, Есения дружила в молодости с вашей мамой. Судя по вашей реакции, чем закончилась та дружба, вы примерно представляете.

При одном упоминании имени моей бабушки Марьяна дернулась, ее глаза увеличились, а руки сильнее сжали шаль. Она что-то пробормотала себе под нос, но из-за неугомонной собаки, разобрать что-либо я не смогла.

— Заходите. Не стоять же на холоде, раз пришли, — ее голос прозвучал как-то обреченно. А уж когда Стас поддел крючок на калитке, пропустил меня вперед, и собака вовсе словно взбесилась, хозяйка совсем посмурнела, тяжело вздохнула и уже явно смирившись, загнала надрывающую горло собаку в будку, Стасу рассказала, куда привязать лошадь, а мне махнула рукой, чтобы я шла следом.

Дом у Марьяны пах чистотой, печным теплом и чем-то одуряюще аппетитным. Мы со Стасом за весь день только перекусывали в пути, не останавливаясь на привалы. Мой живот, недовольный режимом питания последних дней, возмущенно заурчал, требуя нормальную пищу. А телу стоило окунуться в расслабляющее тепло чужого дома, почувствовать твердую, но устойчивую поверхность лавки, как оно по ощущениям превратилось в рухлядь, которую тронь — развалится. Тело ныло и болело от долгой езды на лошади. Вообще, путь до Марьяны оказался долгим и трудным.

Женщина дождалась Стаса, отвела нас в отдельную крохотную комнатку, где стоял умывальник с тазиком, веники, тряпки аккуратными стопками лежали на нижних полках, прибитых прямо к стене, на верхних полках расположились стопки белых полотенец, одно из них, с ярким васильковым орнаментом, предложили нам. В деревянной мыльнице на столике возле умывальника лежало душистое травяное мыло. После посещения маленькой хозяйственной комнатки, нас вывели в просторную кухню, венцом которой, конечно же, была большая белая печь. Огонь весело трещал и гудел в ее глубинах, отдавая приятное тепло дому. У окна со светлыми занавесками, украшенными обережным орнаментом, стоял большой стол, накрытый чистой скатертью и уже уставленный угощениями. В блюдцах красовались румяными боками булочки и пирожки, в чашки Марьяна уже наливала горячий чай, а две глубокие тарелки еще стояли пустыми и ждали своей очереди.

— Садитесь, — кивнула хозяйка, — вижу, что с дороги устали. Сначала ешьте, а уж потом будем разговоры разговаривать.

Горячая каша с мясом была просто потрясающе вкусной. И если сначала мелькнула подлая мыслишка отказаться от угощений (мало ли что на уме у дочери той, что прокляла мою семью), то когда Марьяна ловко достала из печи чугунок, подняла с него крышку, и нос пощекотал невероятный аромат, я решила все же попробовать. И не смогла остановиться.

Разделавшись с кашей и ухватив ближайший пирожок, я все же не сдержалась и заговорила о том, ради чего пришла:

— Вы знаете об истории моей бабушки и вашей мамы? — осторожно начала я, боясь броситься сразу в омут с головой.

— А кто ж в Ручейках не знает? — горько усмехнулась Марьяна. — Если б мама сама не рассказала, так нашлись бы люди добрые…

Рассказ Марьяны не нес в себе почти ничего нового. Две подруги стали врагами из-за мужчины. Можно ли кого-то из этого несчастного треугольника винить? Так разве виновны люди в том, что не властны над своими чувствами? Вот и Марьяна не винила, да и я не могла ненавидеть. Злилась на Мстиславу за нашу жизнь сложную, за судьбы мамы и бабушки поломанные, но ненависти не испытывала. А выслушав Марьяну, и вовсе испытала даже жалость. Мстислава не только нам жизнь сломала, но и себя, и дочь на мучения обрекла.

— Папку моего она не любила. Уж как у них вышло не знаю, да только не вынес он ее сумасшествия. Ушел, когда мне еще и двух не было. Да и люд простой нам жизни не давал. Разве ж можно пройти мимо Славки сумасшедшей, которая подругу за мужика-то загубила, и не плюнуть? — явно копируя кого-то, проговорила Марьяна. — И мне здорово доставалось. До сих пор некоторые кумушки на меня косятся, будто это я дурные дела замышляю. Хорошо хоть Всеволод не из таких оказался. Он моим спасением и стал. Володюшка долго меня отстаивал да добивался. Только мамино зло и на нас отпечаток оставило. Не дает нам Матушка Природа детишек, словно в наказание. Уж столько лет, — женщина сморгнула слезу и утерлась передничком, — хорошо у Володюшки племянников орава. Забегают, не забывают тетку с дядькой, а нам и отрада. Уже и внуки у Володькиной сестры старшей появились. Крепкие мальчишки, загляденье. Удивительно, как маме забеременеть удалось.

— А почему же вы не переехали? — я была подавлена, услышав откровения Марьяны.

— Так маме Ковен запретил. Как о проклятии известно стало, так сил лишили, переезжать запретили. Тёмная это история. Уж не знаю, правда ли, но мама часто говорила, что не любил Михаил твою бабушку. Приворожила она его, а в следующий момент принималась бормотать, словно сама с собой спор вела, мол, не могла она, Есения, если бы приворожила, то после разбирательства и ее бы сил лишили, пусть ненадолго, но лишили бы. А Ковен ее невиновной признал. Еще и с переселением помог, когда понял, что проклятие в силу вступило, а мама снимать его не возьмется. Не знаю, что из этого правда, а что — ложь. Мама много болтала сама с собой. Говорят, после смерти Михаила и сама чуть душу не потеряла. Душа-то при ней осталась, а вот покоя она навсегда лишилась. Одна только тетка Апраксия от мамы не отвернулась. До самой смерти маму проведывала, не забывала. Только однажды разлад у них случился. Когда Апраксия бабушку твою в дом наш привела. Я тогда еще не заженихалась, оттуда и узнала, что проклятие коснулось не только Есении, но и дочери ее, которая только-только материнство познала. Уж не знаю, поверишь мне, али нет, но я тогда и сама маму умоляла скинуть зло с сердца, забыть об обидах старых, помочь Есении, но мама к тому моменту уже плохая* стала, да и без сил совсем. В общем, прогнала она тогда Есению, а мне сказала, что не может ничего поделать, не по силам ей проклятие снять. Через шесть седмиц уж год будет, как мама дух испустила, — женщина прикрыла глаза, словно этот рассказ у нее последние силы забрал, — уж почти год, как она в собственном темном огне горит, — горьким шепотом проговорила женщина и зажмурилась, совсем как ребенок, который пытается сдержать слезы. А когда она все же распахнула глаза, они уже были сухими. — Так чего вы, ребятки, сюда пришли? Я вам помочь не смогу, как бы ни хотела. Не могу я вашу любовь спасти — только мысленно за вас радеть.

Глоток чая, который я сделала именно на последних словах Марьяны, встал поперек горла. Каким чудом мне удалось его проглотить — останется загадкой. Но кашляла я еще долго. И уж либо от натужного кашля, либо от смущения, но лицо мгновенно запылало, словно факел. Стас легонько похлопал меня по спине, сохраняя невозмутимое выражение лица. Вот выдержка у парня, обзавидуешься! Его бы в наш мир, да за покерный стол… Эти все со своими покер-фейсами удавились бы от зависти, прячась под капюшонами и за темными очками.

— Извините, — хриплым, как у самого Папанова голосом проговорила я, утирая выступившие слезы, — вы нас неправильно поняли. — Прочистила горло и заговорила нормально, — мы не пара, Стас просто вызвался мне помочь, ведь от этого зависит жизнь его брата.

— Не зависит, — лаконично откликнулся Стас. Тихо, но и я, и хозяйка дома услышали.

— И я ему за это безгранично благодарна! — с нажимом продолжила я, игнорируя реплику Стаса. Можно бесконечно спорить о том, есть ли моя вина в болезни Рада или нет, но меня она снедала в любом случае.

— Да? — удивилась Марьяна, перевела взгляд с меня на Стаса и обратно, отвела глаза и виновато улыбнулась, — простите, ребятки, видать, показалось, подумалось.

— Ничего, — вместо меня ответил Стас, сложил руки на столе, переплел пальцы в замок и выпрямился, — и вы напрасно думаете, что не сможете нам помочь. Если вы дадите нам какую-нибудь личную вещь Мстиславы, то заметно облегчите нашу задачу. И, возможно, нам удастся не только избавить Милану и ее семью от проклятия, но и сократить срок мучений вашей матери.

— Правда?

Огонь надежды полыхнул в глазах женщины так ярко, что мне стало не по себе. Не хотелось бы обнадеживать ее, ведь мы были не уверены в успехе нашего похода. Да что там, сейчас, понимая, что эта ниточка оборвалась, я понимала, что не знаю, что делать дальше. Мои порывистые мысли о том, что пойду хоть на край света были искренни, и я бы пошла… Но чем это помогло бы? Мстислава умерла. Снять проклятие некому. Единственный выход — закольцевать эту гадость на маме, но… Она еще такая молодая и тоже достойна счастья. Я так хотела бы, чтобы оно у нее случилось.

— Правда? — кажется, в моем голосе прозвучало даже больше надежды, чем в голосе Марьяны.

Я взглянула на Стаса, боясь увидеть на дне его глаз молчаливое «нет», но взгляд парня горел решимостью и невероятной уверенностью. Только голос прозвучал тихо, с сомнением:

— Это сложно, будет страшно, скорее всего, больно, и есть некоторые, временные, — он выделил это слово особенным тоном и короткой паузой, — последствия и неудобства. И, не буду обманывать, то, что нам предстоит, не всегда получается.

— Что ты знаешь, — придвинулась ближе, схватила его обеими руками за большую горячую ладонь и сжала. — Расскажи, прошу, — заглянула в глаза, готовая услышать все, что угодно, — я не боюсь, поверь, жить, зная, что никогда не сможешь любить, а если полюбишь — кто-то умрет, гораздо страшнее, больнее и привносит в жизнь массу неудобств. Я готова.

— Так у вас найдется личная вещь вашей мамы? — Стас повернулся к притихшей Марьяне, которая наблюдала за нами с надеждой и смирением.

— Да-да, — она закивала головой, — хоть мама и требовала, чтобы я не хранила вещи покойника в своем доме, но я не могла не оставить кое-какие мелочи на память.

— Мы были бы вам безмерно благодарны, если бы вы одолжили что-то из них нам.

Я продолжала держать Стаса за руку, чувствовала нарастающее внутри напряжение, руки начали подрагивать, губу закусила, пытаясь сдержать лавину вопросов, которые вертелись на языке, и сверлила светлую голову парня пристальным взглядом. Когда хозяйка скрылась от нас, Стас все же повернулся ко мне, накрыл мои руки своей и мягко улыбнулся. Тепло так, странно, как никогда еще не улыбался.

— Придется мне довериться, кнопка. Доверить самое главное, — улыбка так же быстро соскользнула с его губ, как и появилась, — жизнь. Сможешь?

После ночей в лесу, битвы с чертями и его помощи и самоотверженности?

— К-конечно, — закивала я.

— Ядвига Петровна рассказала мне об одном способе на крайний случай. Тебе придется ступить за грань.

Глава 29

Глава 29

Тонкий лунный серп только-только наливался на ночном глубоком небе. На нем уже зажглись крупинки звезд, лес за нашими спинами давно скинул листву, шевеля голыми корявыми ветками. Лишь единичные листочки все еще сопротивлялись натиску надвигающейся зимы, свирепого ветра, который набрасывался на них с завываниями, и земному притяжению. Но и они уже потеряли свой цвет и сочность зелени.

Небольшое озеро еще не покрылось льдом. Лишь у самого берега наметилась хрустящая тонкая корочка. Тихая темная вода покрывалась рябью от порывов ветра, который ни на секунду не давал озеру замереть недвижимым зеркалом.

Но нас это не волновало. Нас интересовала тонкая лунная дорожка, которая словно серебром присыпала темные воды.

Я не могла даже представить, что меня ждет. Что нас ждет. Дрожала от страха и волнения, но упрямо сжимала зубы и ждала, когда Стас закончит.

— Готова? — он обернулся и сверкнул на меня своими звериными глазами. Когда вернемся, обязательно выпытаю у него природу этого жуткого взгляда.

Ответить не могла. Зубы сжимала, чтобы они дробь не отбивали. Порывисто кивнула и вцепилась в протянутую руку.

— Не бойся, кнопка, у нас все получится.

Тихие слова, наполненные магией, тонкая игра на струнах природы и вот, лунный свет, словно блестящая пыльца, взметнулся над водой, закружил, засвистел оглушающе, взмыл под самое небо и в тот же миг рухнул, чтобы застыть светящимся туманным мостом перед нами. Казалось, что серебряный туман стелился в метре над водой.

— Идем, — шепнул Стас.

— Только не отпускай меня, — взмолилась я, делая первый шаг на магический мост. Я до безумия боялась потеряться в Лесу Заблудших Душ. А, по словам Стаса, это было проще простого.

— Не отпущу.

Страх затопил сознание, когда я занесла ногу над волшебным мостиком между миром живых и мертвых. Казалось, стоит ступить на призрачную опору, как я полечу в темные холодные и совсем неприветливые воды незнакомого озера. А вдруг в нем черти водятся? Утащат в омут…

Стоило сделать первый шаг по мосту, который мягко пружинил под нашими ногами, как все вокруг размылось, словно неизвестный плеснул воды на невысохшие краски реального мира. Окружающий пейзаж поплыл, теряя очертания, смазался, превратившись в мешанину темных тонов.

Стас крепко сжимал мою ладонь, но даже это не помогало почувствовать себя увереннее, спокойнее. Он шел на пол шага впереди, но постоянно оглядывался, одаривая меня решительными взглядами. Я лишь слабо улыбалась, глядя под ноги на блестящую пыль, которая удивительным образом удерживала нас, и изредка бросала взгляды по сторонам.

Момент, когда мы оказались в Лесу Заблудших Душ, трудно было упустить. Это произошло не постепенно, не было никаких предвестников, просто в какой-то миг нас накрыла оглушительная тишина, сердце забилось чуть сильнее, ветер внезапно стих, но теплее от этого не стало. Здесь царил иной холод. Он проникал в душу и вымораживал все изнутри. Невольно подняла ворот куртки и вжала голову в теплый шарф, но согреться не удалось. Вместе с холодом в груди разливался ужас.

Стас остановился и притянул меня к себе, глядя куда-то вперед. Я встала рядом, плечом касаясь его плеча. Но руку не отпускала. Место было, мягко говоря, странным. Я словно оказалась героем фильма «Мгла». Вокруг непроглядный туман. Но он живой, наполненный тенями и темными пятнами. Я слышу дыхание, чувствую, как оно касается меня, как поднимаются волоски от ужаса, но туман настолько плотный, что не видно даже собственных ног. Поворачиваю голову и вижу тень большого дерева с толстыми ветвями, устремленными вверх. Стоит моргнуть и эта тень, словно капля чернил опадает на землю и растворяется в сером мареве. Слуха касаются далекие стоны, скрип, и снова дыхание… Или ветер? Единственное, чего я хочу — уйти. Вернуться, сбежать в свой мир, но не оставаться больше в этом Лесу. Теперь понятно, почему так мало смельчаков, которые могли бы похвастаться походом в это место. Здесь, в месте, где нет никаких запахов, а воздух густой и влажный, витает аромат сумасшедшинки и безысходности. Мне приходилось до боли закусывать щеку, чтобы не закричать от страха. Только слезы медленно катились по щекам. Я никогда так не боялась.

— Нам нужно зайти глубже, — Стас повернул голову и взглянул на меня.

Всхлипнула, из горла все же вырвался хрип, но я даже мутного от слез взгляда не отвела. Глаза Стаса горели. Но теперь не потусторонними зелеными всполохами, а настоящим ярким огнем, который вырывался из глаз и касался бровей, не причиняя им вреда.

Видимо, в моих глазах он разглядел свое отражение и зажмурился.

Неожиданно, — хрипло, удивленно проговорил Стас, словно и сам не думал, что увидит подобное. — А ты светишься, — он улыбнулся, не открывая глаз, — как лунный проход в этот мир. И только в районе сердца эта пыльца тусклая, опутанная клубком черных нитей. О том, что это будет так, Ядвига Петровна не предупреждала. Я не хочу, чтобы ты меня боялась.

— Открой глаза, — шепотом попросила я.

Он взглянул на меня, и я все-таки вздрогнула. Не смогла сдержаться. Стас тут же вновь закрыл глаза.

— Если ты боишься, мы вернемся.

— Нет-нет, — было стыдно за свою трусость и страх перед тем, кто помогал мне. — Извини. Просто… неожиданно. Непривычно. Но я привыкну. Наверное. Открывай глаза, не стоять же тебе вечность так.

Этот раз был удачнее прошлого. Я твердо смотрела в полыхающие костры его глаз и мысленно убеждала, что бояться мне нечего.

— Тут так холодно, — прошептала и поежилась.

— А я не чувствую, — задумчиво хмыкнул Стас, оглядел меня и нахмурился. Его взгляд расфокусировался. — Нити магии тут такие же яркие, как и в нашем мире, так что, — он отпустил мою руку, отчего я чуть не вскрикнула.

Без тепла его ладони оказалось совсем холодно и невыносимо боязно. Хотелось запротестовать и вернуть конечность себе. Но Стас сделал какие-то пассы, глаза его полыхнули еще ярче, огонь легким заревом подсветил все его тело и дрожащей прозрачной занавесью бросился ко мне. Я сделала шаг назад от неожиданности, но тут же вернулась, когда фигура Стаса вдруг начала скрадываться туманом.

Удивительно, но эта легкая вуаль огня, которая накрыла меня, принесла не только тепло, но и немного рассеяла туман. Словно кто-то тщательно протер запотевшее окно, сквозь которое я рассматривала Лес. Теперь я могла различить и тропинку, на которой мы стояли, и голые кусты, и очертания нескольких деревьев вокруг. Но теперь и темные тени стали видны гораздо лучше. Они скользили в тумане, просачивались между деревьями, застывали и вновь начинали свое движение. Видимо, это и были души, которые были заключены в этой тюрьме на долгие годы. Скорее всего, именно их стоны доносились до нашего слуха.

— Так лучше?

— Гораздо, — кивнула и все же вновь ухватилась за руку Стаса. — Мы идем дальше, — предвещая вопросы, проговорила и постаралась принять уверенный вид. — Мне так страшно, что сейчас сдохну, — тут же призналась, как на духу, — но, как сказал один умный человек: «Лучше умереть и знать, что сделал все, что от тебя зависело, чем умереть, даже не попытавшись что-то изменить». Что-то вроде того.

— Ядвига Петровна не разрешила бы нам посетить это место, если бы оно несло большую угрозу, — успокаивающе сжал мою руку и даже улыбнулся. Лучше бы не делал этого. Зубы тоже огоньком подсвечены были изнутри.

— Но небольшую все же несет? — нервный смешок вырвался против воли.

— Если все время чего-то бояться, то и за порог дома выйти будет страшно. Идем?

Кивнула. Стас перекинул сумку с кое-какими вещами, которые было решено взять с собой, и уверенно пошагал вперед. Туда, где шныряли души людей, сотворивших непоправимое зло.

Шорох наших шагов, хруст веток под ногами тонули в царившей здесь мгле. Она поглощала не только окружающий пейзаж, но и почти все звуки. Я слышала, как шумно вырывается мое дыхание изо рта, как грохочет сердце в груди, как потрескивает магия, которая окружала нас, и изредка до нас доносились чьи-то полные мук стоны. В остальном же лес казался вымершим. Даже тени уже не пугали так, как тишина. Я и боялась столкнуться с какой-нибудь черной душой лицом к лицу, и испытывала странное любопытство. Когда взгляд цеплялся за очередное качающееся темное пятно, которое то продвигалось вперед, то возвращалось на несколько шагов назад, мое любопытство вспархивало из глубин души и надоедливо жужжало: «Ну! Какие они? Вот сейчас, сейчас увидим их, а вдруг…», — а после мысленно перечислялись тысячи вариантов уродств, которые были присущи этим душам то ли из-за злых деяний, то ли из-за десятилетий в мучениях… Но стоило нам приблизиться к темному пятну среди серого плотного тумана, когда казалось, что еще шаг и удастся разглядеть хоть какие-то подробности, как душа замирала на секунду и срывалась с места в противоположном направлении. Мы боялись их, а они — нас.

— Думаю, уже достаточно, — Стас притормозил, стянул с плеча сумку и огляделся. Будто бы мы могли разглядеть хоть что-нибудь, что находилось дальше пары метров.

И снова чей-то леденящий душу стон, от которого по всему телу волоски поднялись дыбом.

— Вам надо потенциальных преступников водить сюда на экскурсии. Думаю, даже четверти часа хватит на то, чтобы навсегда отбить желание совершать преступления. По крайней мере, вряд ли в моей жизни случится что-то, отчего я захочу сюда вернуться. Что при жизни, что после смерти, — с жаром прошептала, вертя головой, пока Стас выгружал атрибуты для ритуала.

— Поделись впечатлениями и идеей с Ядвигой Петровной. Возможно, она подумает над этим предложением. Тем более, ходить далеко не придется. Думаю, берегини не будут против, если по их озеру дорогу будут прокладывать иногда.

— Если вернусь, так и сделаю, — себе под нос прошептала, завороженно наблюдая за четкими действиями Стаса.

Мысли вдруг все улетучились, любопытство спрятало голову и не высовывалось, а вот страх развернулся во всю силу. Я боялась, что ничего не получится, и мне придется уйти. Наверное, к маме. В родной мир. Странно, когда-то, чуть больше двух месяцев назад я мечтала о возвращении, а теперь в груди разливается тоска от одной только мысли об этом.

— Что значит, если? — Стас резко выпрямился, полыхнул на меня своим горячим в прямом смысле взглядом и нахмурился, — мы вернемся. Это не обсуждается. А тебе сейчас должно быть стыдно, кнопка. В ком ты сомневаешься? В себе? Желание стать счастливой, влюбленной и любимой пропало? Решила опустить руки в самый важный миг? Или во мне ты сомневаешься? Думаешь, я посмею тебя подвести, проделав такой путь? — закончил гневную отповедь, сложил руки на груди и взглянул на меня сверху вниз. За ярким пламенем, которое плясало в его глазах, было не разобрать его чувств, но мне казалось, что во взгляде сквозит осуждение и даже какая-то обида за недоверие к нему. — Если бы я, — он говорил медленно и с расстановкой, а я чувствовала стыд, который затопил меня уже по самые пылающие уши, — хотя бы на секунду усомнился в том, что смогу провести этот ритуал, не подвергнув тебя опасности, я бы не стал пытаться и рисковать.

— Нет-нет, Стас, — вновь вцепилась в его руку. На нее и смотрела не в силах поднять взгляд, — в тебе я не сомневаюсь. Правда-правда. Я просто боюсь, — глаза жгли слезы, готовые сорваться с ресниц, — боюсь боли, неизвестности, что сумею сделать все, как положено. Я трусиха, — виновато пожала плечами и шмыгнула носом, — и в себе не уверена, ты прав. Но я очень хочу это сделать, иначе бы просто сбежала на Землю. Но там у меня еще мама есть. И хотя бы ради нее я должна.

Стас шумно выдохнул и вывернул свою ладонь из моих рук, отчего я совсем поникла, готовая разреветься. Но в следующую минуту, меня приняли в теплые крепкие объятия и сжали. Под щекой была прохладная кожа куртки, сквозь которую так хотелось услышать уверенный стук сердца невозмутимого ведьмака, чтобы понять, что он действительно не волнуется. На макушку опустился его твердый подбородок. В этот раз шумно и тяжело выдохнули мы оба. Я, почувствовав поддержку Стаса, почти мгновенно успокоилась, слезы высохли, а вера в лучшее вновь укрепилась.

— Когда будет больно, — тихо заговорил Стас, все также не разжимая рук, — думай о том, что это для мамы. О том, что это пройдет, и ты станешь свободной. А теперь давай, будем звать Мстиславу. Давно пора ей забрать свой сомнительный подарочек.

Глава 30

Глава 30

От земли тянуло холодом, и даже теплый плед, на котором я сидела, не помогал. Да и магия Стаса, которая раньше согревала и мерцала завесой перед глазами, испарилась. В этом ритуале не должно быть ничего лишнего. Во рту до сих пор разливался отвратительный привкус железа, а ладонь жгло от боли. Несмотря на готовность, я все же не сдержала крика и даже двух слезинок, когда Стас полоснул по моей ладони ножом. С содроганием смотрела на то, как парень повторяет это действие и со своей рукой.

Наши окровавленные руки долго были соединены над глиняной чашей. Стас еще у Марьяны рассказал, что первым этапом сложного и долгого ритуала станет своеобразная подготовка, которую я идентифицировала как кровное братание. Насколько я поняла, это было нужно для формирования связи между нами, чтобы Стас смог вытянуть мою душу и вернуть ее в тело, если я не сумею вернуться самостоятельно. Пришлось, подавив рвотный рефлекс и отвращение, сделать небольшой глоток нашей смешанной крови, когда Стас закончил с заговором. Гадость невероятная.

В руках у меня был потрепанный ведьмовской дневник. Эта была та самая вещь, которую отдала нам Марьяна. Светлая кожаная обложка с черной немного выцветшей вязью рун. В центре, в темном узорчатом круге красовалась большая металлическая руна, значение которой мне пока было неизвестно, а Стас отделался фразой «Всему своей время».

Передо мной лежал листок испещренный крупными аккуратными буквами. Ровные строки, выведенные рукой Ядвиги Петровны, пошагово и очень подробно рассказывали о том, что нам нужно сделать. И сейчас я должна была позвать Мстиславу и связать ее с собой опять же каплей крови. Всего лишь мазнуть алой жидкостью по вещи Мстиславы. Это легко. Рана-то на руке была свежей. После того, как с кровью было покончено, Стас туго перевязал мою ладонь и сел рядом.

— Я буду рядом.

Кивнула и без промедлений начала зачитывать слова, которые должны были привести Мстиславину душу ко мне и не позволить ей ускользнуть раньше, чем я того пожелаю.

Стены серые, непроглядные

Разойдитесь, рассейтесь пред взором живым,

Мгла вздрогнула, пошла рябью, в лицо ударил ветер, который не принес ни единого запаха, лишь шорохи, стоны и будто бы взволнованный шепот, но я постаралась не отвлекаться на то, что происходило вокруг.

Покажите ту, что Мстиславой зовется,

Вещью ведьминой приманю душу ее, опутаю,

Привяжу кровью к душе тьмой не испорченной.

Не со злым умыслом, для добра зову,

Душу черную, во зле уличенную.

Светом душу наполненную к ней на встречу шлю.

Сердце дрогнуло и затихло. И все вокруг затихло. Перед взглядом уже не было ни светлого листка, ни тетради, которую я сжимала пальцами. Вокруг вообще ничего не было. Темнота. Абсолютная, плотная. Лишь вокруг меня тусклый свет сеялся. А нет. Стоило взглянуть на себя, как стало ясно, что не вокруг, а от меня он исходил. Вернее, моя душа светилась в этом мраке. Тело осталось там, в лесу, а я оказалась здесь… Только еще бы знать, где и что делать дальше.

Стоило так подумать, как невдалеке что-то замерцало и потухло. А потом опять замерцало, но уже ближе. И снова. Когда оно оказалось в нескольких метрах, я поняла, что это. Душа Мстиславы. Света в ней почти не осталось. Темные нити опутали душу плотным коконом. И нити эти были живыми. Они сжимались, словно хотели раздавить душу. И именно в эти мгновения она начинала мерцать. Тогда можно было разглядеть и размытые черты лица сквозь множество нитей. Черты, которые искажались в муках.

Оторопь. Моя душа дрогнула от увиденного. Здесь, в этом месте, было даже страшнее, чем там, среди густой серости, в окружении страшных звуков, теней и холода. Я вздрагивала каждый раз, когда душа Мстиславы заходилась в беззвучном крике, когда смазанные черты лица искривлялись и плыли, когда черные нити впивались в душу, терзая ее. Я оказалась настолько не готова к этому, что замерла в нерешительности и с нарастающим ужасом наблюдала за жутким представлением, которое, словно короткая запись, поставленная на повтор, повторялось каждую минуту.

«Так! — мысленно подбадривала себя и пыталась вспомнить, что от меня требуется, — нужно достучаться до памяти ее духа».

Ядвига Петровна в своей инструкции уверяла, что души помнят свое зло. Вроде бы, так предусмотрено природой. Души помнят, за что были обречены существовать в этом кошмаре.

Когда попыталась заговорить, поняла, что голоса нет. Да и вряд ли это возможно, когда отделён от тела и перенесен в своеобразное чистилище. Да-да, именно чистилищем я считала это место.

Ладно. Отчаиваться рано. Нужно задавить панику и обратиться мысленно. Ведь душа Мстиславы привязана ко мне моей кровью. Наверное, услышит.

И я стала сосредоточенно воспроизводить в памяти картинки своей жизни, бабушку, маму, все разговоры, в которых мне открылась правда. Старалась припоминать все дословно, делать картинку прошлого как можно ярче.

Не знаю, сколько времени прошло. В этом вакууме время ощущалось совершенно иначе, все ощущалось по-другому. Но на десятый, а может, на сотый раз, когда показалось, что я и сама вот-вот потеряюсь в этих воспоминаниях, заметила, что взор искаженного лица обращен ко мне. Глаза души будто прояснились. И в следующий раз она снова смотрела на меня. И потом. Значит, получилось? Хотелось бы верить. Для надежности снова прокрутила все воспоминания, мысленно посылая их Мстиславе, и перешла к тому, для чего пришла.

Не знаю, почему, но когда во всех красках мысленно рассказывала о том, какой путь мне пришлось преодолеть, насколько сильно мое желание избавиться от проклятия, насколько ярка моя мольба, обращенная к душе, вспомнила и о Марьяне. Женщина, которая, так же как и я, пострадала ни за что, и продолжала страдать.

Душа Мстиславы задрожала. Замерцала меленько-меленько, но уже не исчезала из поля зрения, не тонула на несколько мгновений в темноте.

Я приняла это за хороший знак. Ядвига Петровна писала, что тот ритуал, на который я решилась, можно провести и без всяких бесед, без согласия виновной души, но в таком случае он потребует гораздо больше сил. Ведь, грубо говоря, если душа будет сопротивляться, мне придется силой всучить ей ту черноту, что поселилась во мне благодаря ведьме. А если душа не будет противиться, то и сил прилагать не придется.

А силы здесь ощущались слабо. Казалось, сама темнота тянет их с невероятной скоростью. Словно это место саму жизнь высасывает. От этой мысли ужас взметнулся с новой силой. Тянуть времени нет. Строки на удивление всплывали в памяти легко, но с губ не срывались, тонули в тишине. Только душа моя кричала и молила, чтобы слова были услышаны. И с первым словом, моя душа засветилась ярче, а сила плеснула в темноту.

В серой мгле, где нет жизни и смерти,

Где покоя душе не найти,

Зла границу с тобою отчертим

Нашим жизням не по пути.

Нитку черную, что связала нас

С силой выдерну и возверну

Той, что силу свою предала ни раз,

Окунувшись душою во тьму.

Твой поступок прощенья не знающий

Лишь раскаянье искупит

Разгорится огонь очищающий,

Справедливый суд сотворит.

Когда Стас говорил о боли, я и не думала, что эту будет так… Так больно. Даже слова об огне казались мне всего лишь образным описанием того, что произойдет. Но стоило сказать последнее слово, как я охнула. Там, где должно быть сердце, разгорался настоящий пожар. Сначала почувствовала тепло и обрадовалась. Ведь именно там, по мнению берегинь, была сосредоточена чернота, но с каждой секундой жжение усиливалась и уже спустя, кажется, мгновение я рухнула и зашлась в беззвучном крике. Я горела. Теперь я знаю, что ощущают люди, горящие заживо. Боль и безысходность. Силы, которые стремительно утекают, кажется, вместе с жизнью. Сердце разрывалось от боли, я и забыла, что сейчас у меня и сердца нет, одна дымка души, но боль была невыносимой. Если бы я могла, кричала, рыдала и билась бы в попытках унять этот раздирающий изнутри пожар.

В последний момент, когда я уже смирилась с тем, что умираю, перед глазами возникла душа Мстиславы, которая полыхала в настоящем огне, белом, ярком, ослепляющем и испепеляющем. Я лишь краем сознания отметила, что оно полностью поглотило душу Мстиславы, а потом схлопнулось и растворилось вместе с ней. И я растворилась, чувствуя облегчение. Все закончилось. Эта пытка закончилась. И как же приятна эта успокаивающая, умиротворяющая темнота, в которой сейчас так хочется раствориться, где нет боли и страданий. И я закрыла глаза. Да, нужно раствориться. Мне так хочется покоя.

Последней мыслью перед тем, как темнота меня поглотила, была мысль о маме. Теперь, когда проклятие пало, она снова может стать счастливой.

После долгой пытки я расслабилась так резко и абсолютно, что даже очнуться не успела. Облегчение в одно мгновение накрыло с головой и оттеснило здравый смысл, который что-то там нашептывал. Все это стало безразличным. Ведь мне так легко и хорошо. Только голос этот противный и навязчивый лезет и лезет в мысли. Я на него уже и шикнула, и притопнула, и руками помахала, и поспорила — все это, естественно, мысленно, — а он доколупался, как пьяный до радио. Мила, Мила, Мила, Мила… Вернуться уговаривал. Дурак. Кто так уговаривает? Я тут сплю, между прочим, в ус не дую, а он мне говорит, что спать нельзя. Это ж какому студенту можно запретить сон? Это ж святое. Мы ж, студенты, спать можем в любом положении и в любых обстоятельствах. А тут всего лишь голос навязчивый. Я его уже и слышать почти не слышу. Только голос этот, Чернобыль ему папа, руки отрастил, да по темечку мне ка-а-ак даст.

— Уй-й, — сжалась я от резкой боли в голове, обхватила ее несчастную руками и зажмурилась. Резко выдохнула и тут же вдохнула. Странный воздух. Тягучий такой, не надышаться. И холодно вдруг стало, словно меня из кровати в сугроб выбросило. Сжалась еще сильнее и снова застонала от нового приступа боли, который в этот раз пришел не один, вместе с тошнотой. Желудок скрутило в узел. Выдохнула сквозь плотно сжатые зубы и задышала часто-часто.

Да что происходит-то?

И в этот миг мир кувыркнулся, а воспоминания нахлынули бурным потоком. И пока я пыталась прийти в себя, хватала ртом воздух и пыталась унять нарастающую боль, почувствовала чье-то приближение. Под меня просунули руки, которые казались удивительно теплыми и родными. Сквозь узкие щелочки глаз — а это было все, на что я оказалась способна, потому что веки свинцовой тяжестью налились, — разглядела размытые черты лица Стаса. Точно он. Такие глаза жуткие только у него быть могут. Парень в этот миг очень осторожно приподнял меня и переложил к себе на колени. И сразу стало легче. И дышать стало легче, и боль начала стихать, да и от холода меня уже так не колотило. От рук Стаса по телу бежало тепло, просачиваясь сквозь несколько слоев одежды, прогоняло усталость и боль. Уткнулась носом в его куртку, вдохнула до боли знакомый и особенный аромат — запах летнего леса, наполненного солнцем.

— Вредная девчонка, — сквозь гул в ушах донесся до меня голос Стаса, его губы коснулись макушки в успокаивающем поцелуе. — Разве можно засыпать в мире мертвых? Мы же договаривались, — ругался Стас. Но как-то беззлобно и очень устало. Еще бы, ведь ему пришлось выдергивать меня из мира мертвых силой. Буквально тащить по той нитке, которой мы связали друг друга.

— Надеюсь, — прохрипела я, и тут же губ коснулось холодное горлышко фляжки. С жадностью сделала несколько глотков и все же сумела открыть глаза, — надеюсь, все получилось.

— Уверен, — Стас приподнял меня и усадил, но с рук не отпустил. Теперь я не лежала в его руках, а сидела. Так удобнее. Но сил у меня не осталось, так что без поддержки парня, снова бы сползла на землю. — Но я не на шутку испугался за тебя, кнопка, — волнение прорвалось хрипотцой в голосе ведьмака.

Вскинула голову и вопросительно на него уставилась.

— Как только ты рухнула замертво, — принялся за рассказ и чуть крепче обнял меня, — ты погасла. С первого шага в Лес, твоя душа светилась, а как только ты вырвала ее и отправила на Грань, тело перестало светиться. И наша связь стала едва ощутимой, слабой, — он поморщился.

Ох уж эта связь. Одни из тех последствий, с которыми нужно будет мириться еще некоторое время. Во-первых, теперь, в течение нескольких дней, я буду ощущать Стаса, как какую-то часть себя. Буду ловить отголоски его ярких чувств, чувствовать его приближение, а еще смогу поделиться, как магической, так и жизненной энергией в случае необходимости. И связь эта работала в оба направления. Стас ощущал тоже самое. И благодаря ей смог буквально вытащить меня с того света. Но прогулка на Грань имела еще одно последствие, по сравнению с которым наша связь — мелочь. В ближайшие несколько дней любые потрясения, любые яркие негативные эмоции могут спровоцировать потерю сознания, а вместе с ней — смерть. Моя душа будет связана не только со Стасом, но и с Мстиславой, пусть и не так крепко, как с ведьмаком. Только мое пребывание на Грани оставило след. И если я вдруг перенервничаю до обморока (чего со мной никогда не случалось) то высока вероятность, что душа моя вернется в темноту. Уже навсегда.

Я этого боялась, но отказаться от шанса на счастье даже при таких условиях не могла.

Эти мысли порывом ураганного ветра пролетели в голове, и я тут же вся превратилась в слух.

— А потом началось страшное. — Стас мотнул головой, словно хотел забыть об увиденном, — нет ничего хуже, кнопка, чем видеть, как человек мучается, и не иметь возможности хоть как-то ему помочь. Особенно, — он замолчал, прокашлялся, прикрыл глаза. Душу кольнула холодная иголка страха. Не моего. — Особенно, если это маленькая, ни в чем не виновная девчонка. Ты не кричала. Только металась по земле, выгибалась так, что в какой-то момент я подумал, что позвоночник не выдержит, переломится. И слезы. Их было так много. Я бы никогда не подумал, что в тебе, кнопка, столько слез, — совсем невесело хмыкнул Стас. — А потом ты затихла. Из-под куртки, изо рта просочился черный дым. Когда я почувствовал, что запахло гнилью, понял, что все закончилось. Все хорошо. А потом, — он сжал меня еще сильнее, так, что кости затрещали, — ты, моя дорогая, подруга, — выплюнул Стас, — обмякла и даже не попыталась вернуться.

— Я так устала, — прошептала и уткнулась носом в его куртку. — Решила, что умерла. И все…

— И сдалась! — припечатал Стас. — За свою мечту, за свою жизнь надо сражаться даже тогда, когда нет ни сил, ни веры в победу.

— Ста-ас, — прохныкала я, обвила его талию руками и судорожно выдохнула, — не ругайся, пожалуйста, — умоляла его, — я… я сдалась, наверное, правда. Но от боли я и себя уже не помнила. Просто отключилась, как почувствовала облегчение, — шептала, уткнувшись лбом в его грудь. — А ты… Стас, ты…, - по щекам покатились слезы облегчения и благодарности. — Я так, — всхлипнула, — если бы не ты, — выдохнула и зажмурилась, чувствуя подступающую истерику, — если бы тебя не было…

— Тише, кнопка, — он поглаживал меня по спине, по волосам и шумно дышал в мою макушку, — извини. Я испугался. Все закончилось. Все получилось. Теперь можно возвращаться, — он осекся и вновь чмокнул меня в макушку.

А я подумала лишь о том, как мне повезло, что он все это время был рядом. Даже и представить сложно, чем я заслужила. Но как же я рада, что он со мной. Здесь и сейчас. И все это время. Размер моей благодарности даже словами описать сложно. Поэтому, я смогла лишь крепко обнять его, потратив остатки сил, и прошептать банальное «спасибо». А потом отключилась.

Глава 31

Глава 31

— Просыпайся, кнопка, — слуха коснулся шепот.

Я встрепенулась, разлепила тяжелые веки и огляделась. Не сразу сообразила, где мы и что делаем. Впрочем, когда серое марево недвусмысленно напомнило о месте нашего нахождения, я все еще не очень хорошо понимала, почему Стас держит меня на руках. А когда сон окончательно отпустил, мысли прояснились, лицо тут же обдало жаром. Стас же бодро куда-то шагал. И как только ориентируется в этом жутком месте? Уголки губ подрагивали, но он сосредоточенно хмурился. Я не мешала. Пыталась понять, как допустила такую странную прогулку. Или поездку? Черт его знает. Помню, как обняла, сказала «спасибо» и…все. Сознание отключилось. Хороша, Милана!

— Отпусти, — прошептала и завозилась в руках Стаса.

Он крепче прижал меня к своей груди и даже не сбавил шаг.

— Ты слишком много сил отдала ритуалу, — мягко, как с ребенком говорил он, — и сейчас сможешь только ползти. Это до-олго, — он поморщился и все же улыбнулся. — Судя по ощущениям и отголоскам магии, мы уже близко к тому месту, через которое входили.

Я послушно затихла. Строить из себя супергероиню приключенческого романа, которой все по плечу, и которая не знает ни страха, ни усталости — глупо. Чувствовала я себя отвратительно и разбито. Слабость отдавалась мелкой противной дрожью в руках и ногах, меня немного мутило и морозило. А в руках Стаса было тепло, чуть-чуть неудобно, но, по крайней мере, тратить остатки сил не приходилось. Только за Стаса переживала и чувствовала все нарастающую неловкость. Пару раз все же не сдержалась и шепотом, едва слышно попросилась на свободу. Ведь он тоже устал. И нес меня уже неизвестно сколько. Но он лишь качал головой и шел дальше. И даже тогда, когда выбрались до точки входа-выхода, поставил на ноги только для того, чтобы открыть проход. И как только перед нами возникла серебристая полупрозрачная занавесь, снова подхватил на руки, не дав даже пикнуть в знак протеста.

Шумно вдохнула ночной, холодный воздух и блаженно выдохнула клубы пара. О, Боже, как приятно дышать свободно и полной грудью. Как чудесно ощущать легкость, чувствовать дуновения ветерка, который приносит запах воды, снега и леса. Как невероятно приятно знать, что холод, который еще не кусает, но уже ласково касается щек и оголенных рук, — это всего лишь природное явление, предвестник наступающей зимы, а не мертвая аура леса, которая заползает в самую душу.

Силы хлынули ко мне, стоило пройти сквозь проход. С каждым шагом Стаса по лунному мосту, я чувствовала, как оживаю. Сердце стучало увереннее, руки переставали дрожать, и я продолжала глубоко дышать, чувствуя, как ликование нарастает, готовое на время лишить меня рассудка. Хотелось смеяться. Раскинуть руки, кружиться, обнимать весь мир и расцеловать всех-всех.

— Получилось, — выдохнула я и зажмурилась, пытаясь сдержать ту волну счастья, которая выросла во мне до размеров цунами, пока мы шли над озером.

— Получилось, — эхом отозвался Стас и поставил на землю.

Только отпускать не спешил. Скользил взглядом по лицу и мягко улыбался. Его руки удерживали меня за плечи, но я с этим мириться не собиралась. Рванулась вперед и снова обняла его. Сжала, что есть сил и прижалась щекой к куртке. Он скользнул руками на мою талию и ответил на мои порывистые объятия.

— Стас, — голос прозвучал удивительно звонко, видимо, от переполнявших меня эмоций, — Стас, ты знаешь, что ты самый лучший? — отклонилась и заглянула в его темные как ночь глаза. Самые обыкновенные, но не менее колдовские. — Конечно знаешь, — хохотнула я, — самый-самый. Ты просто чудо. Я теперь… теперь… по гроб жизни тебе должна, — улыбалась так, что сводило скулы.

— Не надо по гроб, — усмехнулся Стас, — а то потом иди за тобой, возвращай, — улыбаясь, проворчал он и щелкнул легонько по носу.

— Проси, что хочешь, Стас, — посерьезнела я, — все, что угодно и когда угодно. В любом количестве. Все, что в моих силах.

— Не давай, кнопка, таких обещаний, — он тоже утратил улыбку и покачал головой. Коснулся большим пальцем щеки и неожиданно хрипло проговорил, — если не уверена, что, действительно, готова на все.

Я нахмурилась, попыталась разглядеть в его глазах то, отчего меня бросило в жар, а объятия стали чрезмерно тесными и какими-то…интимными. Да и вся ситуация… Кхм, мягко говоря, двусмысленная. Хотя мы всего лишь друзья, и Стас столько для меня сделал… Но вряд ли Раду понравились бы наши объятия тут, под луной. И этот взгляд Стаса, которым он медленно скользит по лицу, и легкие прикосновения к потеплевшим от смущения щекам. Боги, как все неправильно… и правильно одновременно. Оттолкнуть Стаса, чтобы не было стыдно перед Радом за это проявление благодарности, которое независимо от меня превратилось во что-то иное… Но разве я могу после всего, что Стас для меня сделал? И ведь он ни на что не намекает, ничего постыдного не делает. Наверное, это я схожу с ума на фоне подозрительности и нервозности, в которых прожила последние несколько недель.

— Спасибо, — громко и напряженно, несмотря на попытку скрыть это напряжение за радостным восклицанием, проговорила я, снова порывисто обняла Стаса, чмокнула его в щеку и отстранилась.

Он держать не стал. А я судорожно пыталась собрать свои разбежавшиеся в разные стороны мысли в кучу.

— Так, — встряхнувшись, огляделась, — теперь домой?

Стас кивнул, перекинул сумку через плечо и своим видом показал, что готов отправляться хоть сейчас.

— М-м-м, да, — кивнула и бросила быстрый взгляд на озеро. — Только попробуем кое-что сделать. У меня бусы есть, нашими берегинями подаренные. Я тебе их показывала. Давай через них весточку в школу передадим? — и уже гораздо тише, глядя в сторону проговорила, будто извиняясь, — заодно и узнаем, как там Рад. Я все это время боялась. А теперь, когда все закончилось, — пожала плечами и бросила мимолетный взгляд на Стаса. Он выглядел невозмутимо.

— Давай, — спокойно согласился он. В глазах парня отражался блеск лунной дорожки. Или это затухающие искры его внутреннего огня?

Удивительно, но больше особенности Стаса не пугали. Я чувствовала небывалую до этого уверенность в нем. Настолько невероятную, что она буквально бурлила и затапливала меня. А еще, когда выбросила все лишние мысли, ощутила тепло. Такое легкое, нежное, родное… Будто крохотный лепесток пламени жил теперь и во мне. Не сразу, но я догадалась, что дело в той связи, которая образовалась в Лесу Заблудших Душ. Но эта связь заставляла меня постоянно смущаться. Я ничего не могла поделать, но каждый раз, когда смотрела на Стаса, на лице сама собой расцветала улыбка. Хотя нет, она не расцветала, не распускалась робко, а цвела буйным цветом. И все бы ничего, если бы Стас каждый раз, будто чувствуя мой взгляд (а может, и в самом деле так и было, ведь он странный, и я не знала, как на него влияла наша связь), поворачивался ко мне и отвечал на улыбку. Все это выяснилось позже, после того, как мы пообщались с Лией и Айей. Нию оставили охранять школьное озеро.

Берегини откликнулись на мой зов сразу же, стоило только опустить бусы и пальцы в ледяную воду и позвать их по именам. Не прошло и минуты, как из воды вынырнули две головы с мерцающими в лунном свете жуткими глазами. Но я не испугалась, разве что самую малость, но потом обрадовалась им. А вот вымолвить хоть слово не успела, берегини опередили.

— Ну, наконец-то, — выдохнула Айя, чем нарушила тишину озера, — а мы уж испереживались все. Ядвига Петровна лично к нам приходила и просила оповестить ее, если вы позвать решитесь. Она ведь вам вслед уже парней из выпускных классов снаряжает под предводительством Никонор Иваныча, да ведьмам всем, какие поблизости живут, письма разослала.

Я нахмурилась и вопросительно взглянула на Стаса. Он тоже стоял хмурый, как грозовая туча. И задумчивый очень-очень.

— А чего всполошились? — Стас первым задал вопрос, который и меня мучал. — Ядвига Петровна же знает, что нам только сюда три дня пути. Мало ли, задержались, где.

— Вас уже две седьмицы нет, — припечатала Лия.

Я в осадок выпала. Вот серьезно. Едва на попу не плюхнулась от новостей. Еще и булькнула от шока не хуже тех самых берегинь. Стас был сдержаннее. Он только брови поднял. Но я почувствовала, тоже удивлен.

— Как две седьмицы? — выдохнула я. — Мы как Марьяну нашли, на третий день нашего пути, так в ночь в Лес отправились… А там… там, — беспомощно перевела взгляд на Стаса. У меня время там протекало необычно. Сколько я была в отключке, даже не представляла, да и ориентироваться во времени там невозможно. Никаких намеков. Наверное, и днем, и ночью серая непроглядная хмарь. Но Стас-то должен был заметить.

— По ощущениям прошло около суток, — подтвердил мои догадки Стас. Выходит, там время совсем иначе идет. — Может, двое, — с смонением протянул он. — Не больше.

— Хвала природе, живые, — выдохнула Лия. — Напиться хотите или умыться? Купаться-то уже поздновато.

— Нет, — заторможенно качнула головой, потому что еще не пришла в себя от новостей. Две недели! Две! Это же ужас. Так задержались бы там, и вся жизнь мимо прошла. — Хотели узнать, — немного замялась и все же спросила о том, что так волновало: — Рад, он жив? — голос осип внезапно. От одной мысли, что мы не успели, душа похолодела.

— Жив, что с ним станется, — фыркнула Айя.

— Точно?

— Точно, — отмахнулась Лия, — помер бы, нам бы уже донесли. Да и почувствовали бы мы. Живой он. И вы живые, хвала Природе. Возвращайтесь скорее. Вас там уже заждались.

Перекинувшись с нами еще парой фраз, берегини ушли. На душе стало легко и свободно. Еще один камень, который давил на сердце, рухнул. И снова захотелось броситься к единственному человеку, который был рядом, с объятиями, расцеловать его в обе щеки и тысячу раз сказать «спасибо». Но этот порыв я сдержала. Еще и смутилась от воспоминаний о том, что случилось в прошлый раз. Стас лишь выразительно выгнул бровь, когда заметил перемены в моем настроении. Но я помотала головой и не стала ничего пояснять.

К Марьяне вернулись с рассветом. Женщина, как и ее огромный, как медведь, муж с доброй улыбкой, встретила нас взволнованными глазами. Но шумно, с облегчением выдохнула, когда мы поведали о том, что все прошло хорошо. Дневник ее мамы тоже вернули. Изрядно потрепанный, с опаленными краями и темными пятнами крови на обложке. Марьяна благодарила нас, не скрывая слез. Что бы ни натворила ее мама, а любила ее Марьяна сильно и искренне.

Нас уговаривали остаться, отдохнуть, но помня о двух неделях (боже, я до сих пор не могу в это поверить), мы согласились только позавтракать, не стали отказываться от выпечки в дорогу и кое-какой снеди, а после, запрыгнув на лошадь, отправились в путь.

Неловкость вскоре отступила. Радость поутихла, но теплилась на глубине души. Зато проснулось здоровое любопытство. И как бы я с ним не боролась, но все же не сдержалась.

— Стас, — бросила взгляд через плечо на парня, который придерживал меня за талию, — а почему там, — передернула плечами от воспоминаний, — ты был таким, мягко говоря, необычным.

Он помолчал. И когда пауза уже неприлично затянулась, а я решила, что ответов мне снова не услышать, он все же заговорил:

— Не знаю, кнопка, но есть предположение.

— И какое? — снова взглянула на него и поймала в ответ теплую снисходительную улыбку.

— Думаю, там, на границе живых и мертвых, душа становится ярче и проявляется. Там мы обретаем истинный облик. Ты вот, — он снова улыбнулся и прижал меня к своей спине, голос прозвучал тихо, а уха коснулось теплое дыхание, — светлая ведьма до кончиков пальцев. Светлая, храбрая и очень-очень сильная.

Кашлянула, чтобы скрыть смущение, которое уже норовило выплеснуться на щеки обжигающим румянцем. Что он творит? Зачем? Это связь эта дурацкая так повлияла? Раньше он не был таким…таким странным. Или это я так реагирую?

— А с тобой, — прочистила горло, — почему ты такой?

— А я, кнопка, погонщик. У нас есть свои тайны, но всем известно, что с драконом мы проходим ритуал привязки. И, думаю, то, что ты увидела — ее результат.

— А что за ритуал? — нет, я снова не удержалась и обернулась. А он снова улыбался, как маленькой и глупенькой.

— А об этом мы, может быть, когда-нибудь поговорим. При определенных обстоятельствах, — подмигнул и улыбнулся так широко, что я замерла, не веря своим глазам. Вот такой улыбки, какой-то по-хулигански мальчишеской я еще никогда не видела у него. Теперь понятно, почему девчонки и по этому Покровскому с ума сходили. Если он хоть иногда выдавал вот это, от которого воздух из легких вышибало, то неудивительно. Младшему до старшего еще расти и расти. Рад! От мысли о нем сердце застучало быстрее. В груди защемило от радости и предвкушения. Неужели? Неужели, я теперь смогу быть счастливой без оглядки? Раньше я об этом и думать боялась… А теперь… И теперь страшно. Страшно сойти с ума от нетерпения. Что скажу? Как он встретит?

Глава 32

Глава 32

В школу мы торопились. Вернее, я торопилась, сгорая от нетерпения. Мы останавливались на ночлег поздней ночью и вставали с рассветом, чтобы скорее добраться до нашего учебного заведения. И дело было не только в моей нетерпеливости, но и в погоде. Вскоре и без слов берегинь стало понятно, что мы «немного» задержались. Воздух стал прозрачнее и холодней, ветер беспощаднее, а с серого хмурого неба то и дело сыпались колючие снежинки. Ночи и вовсе стали морозными. Те участки земли, которые еще не прикрылись тонким снежным одеялом, к утру сверкали от инея. Ночами я сворачивалась в клубок и уже откровенно завидовала Покровскому старшему, который уверял, что не мерзнет.

— Привязка, — коротко и емко отвечал на мои вопросы и пожимал плечами.

А ночами прижимал меня к своей груди, чтобы я не тряслась. Еще и ворчать при этом умудрялся. Говорил что-то о слишком нежных вредных ромашках, которые отказываются останавливаться на ночь в деревушке, и рискуют своим здоровьем. Я делала вид, что не слышу или не понимаю, о ком речь. Душа моя неслась впереди меня, туда, в школу. Увидеться, убедиться, что берегини не соврали, чтобы не заставлять волноваться, что он жив, здоров, что…ждал. Об этом я старалась не думать вовсе. Но мысли упорно лезли в голову. Нас не было две недели. Для того, кто любит — пшик, а для Рада? Ведь я все знала, понимала, но это было бы нечестно с его стороны… От этих безрадостных мыслей на лицо наползала горькая усмешка, душа скручивалась и сжималась, и когда меня уже начинало тошнить, я отбрасывала эти горькие мысли, делала несколько глубоких вдохов и успокаивала себя. Глупости же. Он столько сил потратил на то, чтобы привлечь мое внимание. Даже опасными цветочками не побрезговал (дурак бестолковый), из шкуры вон лез, и вот, когда я ради него бросилась вон из школы, даже не подозревая, какие опасности меня ждут, ради его жизни, ради него, нас… Нет! Даже если у него запал и пропал, то он достаточно смел и благороден (в своей, пусть слегка и необычной манере), чтобы дождаться меня и объясниться.

Так что, когда мы вынырнули из лесной чащи, а впереди показался знакомый частокол, я подпрыгнула в седле от нетерпения.

— Наконец-то, — выдохнула, даже не пытаясь скрыть радости. Стас ответил мне понимающей улыбкой и только головой покачал.

Наша связь истончалась. И если раньше я могла уловить хоть какие-то эмоции, то теперь иногда чувствовала только отголоски его усталости. Вот и сейчас меня мягко коснулось это чувство с примесью чего-то еще, чего-то совсем неясного. Но мои эмоции захлестнули, не дав и шанса на раздумья. Я пришпорила свою лошадку (которую забрали от бабы Марты по пути) и помчалась к распахнутой калитке.

Споро спрыгнула с Чернички, похлопала ее по шее, благодаря за послушание и путешествие, привязала к коновязи, схватила спешившегося Стаса за руку и рванула на территорию школы.

Боже, как тут тепло. Просто рай по сравнению с тем, что творится за пределами школы. Но я лишь краем сознания отметила разницу температур, вдохнула знакомый аромат: травы, прелая листва, дым и запах сдобы. Как же я скучала.

— Может, сначала домой? — предложил Стас, притормаживая меня. — Умыться, переодеться, а потом и к Ядвиге Петровне на доклад? Или я могу сам?

— Нет, вместе пойдем, а потом уже и все остальное, — сверкнула глазами и потащила его между домов.

Нас окликали редкие ведьмочки и ведьмаки. Все же лето сдало позиции осени, и гулять уже не рвались. Да и день учебный был в самом разгаре.

Когда мы подходили к школе, послышался сигнал об окончании очередного занятия. Сердце споткнулось и устремилось вскачь. Вдруг, вдруг сейчас я его увижу! Блин, надо было послушаться Стаса и привести себя в порядок. А то выгляжу… Да как те гоблины из леса, наверное, не лучше. Грязная, потрепанная, расчесанная кое-как, пахнущая точно не французскими духами. М-да. Прям мечта любого мужика. Сейчас как зайду в школу, так все ведьмаки штабели уложатся перед моими ногами. Потому что не выдержит их тонкая душевная натура такой красоты неописуемой и ароматов вырвиглазных.

Фыркнула и даже притормозила, чтобы все же поменять свое решение и вернуться в дом. Хотя бы в тазе ополоснуться, в одежду чистую переодеться. Но Стас уже поднимался по ступенькам и его-то совершенно не волновал его внешний вид. Пришлось склонить голову и топать за ним.

Что тут началось! Уже через пару минут я пожалела, что от меня не воняет еще хуже, потому что… Потому что та толпа ведьмочек (большинство которых я и знала-то едва), которая, видимо, раньше остальных покинула один из кабинетов, увидев нас, хлынула лавиной и чуть не погребла под собой. Они так радовались, так обнимали и что-то голосили на все лады, что у меня тут же закружилась голова, и стало дурно. Благо, Стас это заметил, заверил всех, что мы сейчас дела завершим и вернемся, и как ледокол попер сквозь эту толпу, таща меня на буксире. А я улыбалась, как последняя дурочка. Нас правда ждали. Волновались и переживали. И встретили так, словно мы герои какие-то. Это оказалось неожиданно приятно.

Когда мы поднялись на второй этаж, я застыла. Замерла. Не могла издать ни звука. Сердце застучало быстро-быстро. Словно хотело вырваться, пробиться сквозь ребра.

На подоконнике, глядя в окно, выходящее во внутренний дворик, сидел Рад. В неизменно темной рубашке, подогнув одну ногу и вытянув вторую, он был совершенно здоров, как и всегда умопомрачительно притягательный и невероятно уверенный в себе.

Стас не торопился окликать своего брата, словно давал мне возможность оповестить его о нашем возвращении. А я не могла выдавить хоть слово. Улыбалась и скользила взглядом по фигуре парня. Какой же он все-таки красивый.

Сделала шаг, готовая сорваться на бег и…

— Рад! — звонкий голос Златки резанул по ушам. Рыжий вихрь выскользнул из кабинета и кинулся к Раду. А он принял девушку в распростертые объятия.

Я остановилась так резко, что едва не упала. Будто впечаталась в невидимую стену. Сердце тоже остановилось. Проследила, как губы Рада и Златки встречаются, как глаза соседки прикрываются от удовольствия, и чуть не взвыла. В груди разлился обжигающий холод. Было так больно и обидно. И непонятно, чего больше. Боли от того, что даже две недели разлуки стали для него непосильным испытанием, или от того, что я все же для него была очередной… А как заливался соловьем. Я улыбнулась, чувствуя на языке привкус горечи. Игрок. Гадкий, беспринципный игрок. Боже, как больно и обидно. И сердце рвется на части. Мерзавец. Я ведь чуть с ума не сошла, когда он без сознания валялся. И весь путь от тревоги покоя не знала! Горло колит от застрявшего в нем кома. Или крика? Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться. Даже сглотнуть не могу. Из меня словно все силы выкачали в один миг и дух вышибли. Как завороженная смотрю за тем, как Златка отрывается от Рада, как счастливо заглядывает в его глаза и улыбается. Как хочется закрыть глаза, но не могу. Она что-то говорит. Но за шумом собственной крови в ушах я не могу расслышать. Меня мутит. Златка. Она-то за что так со мной? Ведь знала. Знала и о проклятии, и о том, почему я так спешно покинула школу. Но не постеснялась воспользоваться случаем. А ведь могла всего лишь сказать, еще тогда, до того, как я влюбилась, что и сама к нему неравнодушна, и я бы не подпустила Рада к себе. И сердце бы не рассыпалось осколками.

Пошатываясь, не издавая ни звука (я на это надеялась), развернулась назад. Я и забыла, как вообще здесь оказалась и для чего. Хотелось броситься наутек, чтобы никто-никто не видел, насколько мне плохо, чтобы он не увидел меня такой: раненой, уязвленной, едва на ногах держащейся от скручивающей душу боли.

Подняла взгляд, когда уперлась лбом в кого-то. Стас. Да, он же все это время был рядом. Его брат.

— Я не могу, — не уверена, что сказала это вслух. И губы едва шевелились.

Как он мог? Неужели, не мог потерпеть и объясниться? Было бы больно, но не так. А он поступил подло. И меня предупреждали, что так будет. Я сама виновата. Сама позволила впустить в сердце эти чувства. Дура. Какая же я дура. Ненавижу!

По щекам хлынули слезы, которые только сейчас сорвались с ресниц. Но мне было уже так все равно. Ненавижу! Себя, его, Златку… Особенно себя — за дурость, и его — за подлость. Ненавижу.

Темнота медленно сгущалась, укрывая от меня и звуки, и картинки. Я ждала ее. И расслабилась, когда поняла, что она избавит меня от участи и дальше видеть все это. «Хорошо, что Стас опять рядом. Он подхватит», — последнее, о чем я подумала.

— Мила! — раздался разъяренный голос Стаса, который прорвался сквозь вязкую тьму бессознательности. И все. Тихо и спокойно.

Глава 33

Глава 33

«Боже, что за запах?» — мелькнула в голове мысль и уплыла от меня далеко-далеко.

Тело отчего-то ломило и болело. Так, похоже, я на полу. Неужели с кровати во сне свалилась? Тогда понятно, отчего так тело болит. Под спиной-то был не матрас на пружинном блоке, а пол на деревянной основе. И все же, что за гадость там мама варит, что такой жуткий запах вокруг? У-у-у, и голова трещит, стоит только попытаться перевернуться и глаза открыть. А почему? А вот это вопрос! Что вчера было?

Я сосредоточилась, пытаясь вспомнить. Так, не помню. Помню девчонок, кафешку, пиццу, коллу… Но, вроде бы, это и вчера, но как будто давным-давно. Может, по пути домой меня машина сбила? И я сейчас в больнице? Хотя нет, в больнице пахнет иначе. Пора знакомиться с действительностью и выспрашивать у мамы, что случилось. Ох, чую, влетит мне. Еще не знаю, за что, но точно влетит.

Медленно разлепила глаза и прищурилась. Светло. Тепло. Но мама дорогая!

— Ы-ы-ы, — хрипло вырвалось у меня, и я тут же захлопнула рот. Где я? Что за место? Бить меня не торопятся, значит, мой многозначительный вскрик никто не услышал.

Повернула голову. Печка. Выбеленная, в ней дрова трещат. Деревенский дом. Под потолком пучки висят разной степени свежести и засушенности. Ну прям как у бабули. Только… только нет бабули больше. И дом ее продан уже давно. Чуть приподняла голову и повернулась в другую сторону. Взгляд успел зацепиться только за пухлую женщину, которая стояла ко мне спиной у стола и что-то делала. А потом тяжелое одеяло начало съезжать, и я поняла, что на мне одна тонкая и совсем не моя сорочка. Ну такая, как моя бабушка носила. А под ней, под сорочкой, ни-че-го. Вот тут я не выдержала и заорала.

— Мила! — воскликнул незнакомый мужской голос. Рядом тут же появился он, тот, что по имени меня знает.

Я заорала еще громче, шарахнулась от этого белобрысого, кувыркнулась через себя и с грохотом рухнула на пол. Одеяло, чтоб его, спеленало меня намертво. Я шипела, брыкалась, орала до хрипа и выдавала такие выражения на великом и могучем, когда мужик меня схватить и успокоить (надеюсь, что не досмерти) пытался, что даже та, с виду милейшая женщина в цветастом передничке, которая, видимо, сообщница этого белобрысого, покраснела до кончиков ушей.

— Мила, прекрати, — заорал прямо в лицо этот хмырь, когда все же сумел собрать меня в кучу и поднять с пола. Силен, зверюга.

— Ага, счаз! Я орать буду, пока могу. Вы тут, тут, — оторопела. Пыталась подобрать нужное слово и вспомнила о том, что была голой. — Изнасиловали? — просипела я, чувствуя, как меня начинает колотить, а по лицу покатились обжигающие слезы.

— Дура! — выдохнул белобрысый и зеленоглазый, аккуратно опустил меня на лавку, которая тут роль моей кровати играла, прижал рукой, чтобы даже не рыпалась вставать, устало прикрыл глаза, пока я захлебывалась от рыданий и страха и тихо проговорил: — Алевтина Ивановна, дайте ей успокаивающего. Она, — он странно на меня взглянул, опустился на лавку, сдвинув меня немного, — похоже, ничего не помнит, — горько улыбнулся, коснулся пальцем щеки, отчего я вновь попыталась шарахнуться в сторону, еще не до конца понимая, о чем он говорит. — Но оно и к лучшему, наверное. Пока. Пока ты, кнопка, — я вздрогнула отчего-то, наверное, от того, как нежно и тихо это было произнесено, без капли пошлости или издевательства, — не наберешься сил. А потом, — он тяжело вдохнул, — потом мы что-нибудь придумаем.

Конец первой книги.

Больше книг о любовной фантастики на сайте - Knigoed.net

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg