«Сколько ты стоишь? (сборник рассказов) [СИ]»

Сколько ты стоишь? (сборник рассказов) [СИ] (fb2) - Сколько ты стоишь? (сборник рассказов) [СИ] 809K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Николаевна Сакрытина

Мария Сакрытина СКОЛЬКО ТЫ СТОИШЬ? (сборник рассказов)

Сколько ты стоишь?

Друг детства, ставший королем, угрожает принцессе Елене разорить её страну, если она не согласится выйти замуж или за него, или за того, кого он ей укажет. Кого выбрать — короля-завоевателя, согласного на всё, лишь бы получить Елену? Или юношу из борделя, чья любовь продаётся, и свадьба с которым обесчестит навсегда?

Как сложно, оказывается, посмотреть в глаза совести.

С глянцевых от недавнего дождя листьев ветер жадно слизывает влагу и обдаёт меня моросью. Машинально стираю капли со щёк.

Противно скрежещет мокрый гравий — шаги приближаются. Стискиваю холодный подлокотник скамейки и встаю им навстречу.

Вместе с сахарным ароматом сирени ветер обдаёт горьким запахом лекарств. Шаги уже совсем близко — я боюсь смотреть, но пересиливаю себя.

Он идёт под руку с лекарем, который что-то тихо говорит спокойным уверенным голосом. Я не слышу, что. Впрочем, я и не вслушиваюсь. Я просто смотрю, и с трудом верю тому, что вижу.

Он страшно похудел за эти годы. Спал с лица, осунулся, постарел. Некогда золотые волосы потускнели и свалялись. Молочно-фарфоровая кожа посерела. Тонкие изящные пальцы нервно комкают рукав больничной робы.

Мне хочется закрыть глаза, убедить себя, что это страшный сон, и убежать. Только даже в кошмарах я никогда не видела его таким.

Шаги приближаются и проходят мимо.

— Дэни? — каркаю я им вслед.

Лекарь останавливается, и он тоже послушно замирает. Оглядывается, когда оглядывается его спутник. Но так и не поднимает взгляда.

— Госпожа, здесь нельзя находиться посетителям…

Я подхватываю юбки, и, проваливаясь в гравий, спешу заступить дорогу.

— Госпожа, — хмурясь, говорит лекарь, — я вынужден просить вас немедленно…

— Дэни.

Медленно, он поднимает голову и смотрит на меня.

Я отшатываюсь.

Ветер швыряет первые капли дождя.

Он равнодушно отворачивается.

— Госпожа, я буду вынужден уведомить стражу. Немедленно вернитесь в приёмный зал, — тем же уверенным голосом говорит лекарь и, улыбнувшись ему, ведёт по садовой дорожке к зданию больничных палат.

Я смотрю им вслед, понимая, что теперь его образ превратится в моих снах в куклу. И будет преследовать стеклянным неживым взглядом. Мне ещё не страшно, только очень-очень больно и тесно в груди.

И сад расплывается перед глазами. Это просто всё дождь…

* * *

У него были прекрасные — самые красивые на свете, тёмно-синие — глаза. В волшебном, неровном свете свечей они даже казались мне фиолетовыми.

Он смотрел открыто и спокойно — и это так диссонировало с обстановкой, фривольно-неприличной, и поведением всех гостей того места — что не могло не привлекать к нему внимание.

Я видела, как жадно глядели на него высокородные вейстерские девицы. Как кошки на сметану. Дорогие, сверкающие золотом и брильянтами кошки. Посмеивались, постукивали друг друга по пальцам веерами и совсем не замечали меня, серую мышку в пыльном дорожном платье.

Но мышка не знала и не хотела знать их правил, и, пока кошки спорили, кому из них он достанется, я успела первой.

Он посмотрел насмешливо, и меня кинуло в жар от его взгляда. Странное чувство — я не привыкла смущаться.

Этот взгляд я храню в памяти — и первые слова, с которыми обратилась к нему:

— Сколько ты стоишь?

Он улыбнулся, изогнув бровь и, взяв мою руку, нежно провёл пальцем по серой от пыли перчатки.

— Больше, чем ты можешь себе позволить, госпожа.

Я усмехнулась и рванула воротник плаща, одновременно взглядом ища распорядителя. Совсем не помню его, ни лица, ни голоса. Зато помню, как слаженно выдохнули «кошечки», когда я положила на золотое блюдо сапфировое ожерелье, стоящее парочки небольших провинций в Вейстере.

И с вызовом глянула на него — он поднял брови и поднёс мою руку к губам. Сердце пропустило удар.

Я пошла за ним, теряя последние остатки самообладания.

А ведь у меня и в мыслях не было влюбляться.

…Крон-принц Эрик, наследник Вейстера не принимал отказов. Он всегда получал, что хотел — примерно это он имел обыкновение кричать мне в лицо, когда ребёнком пытался забрать мои игрушки. Получал в ответ куклой по лбу, надувался, дёргал меня за волосы, срывал вплетённые в косы цветы — молча, всегда молча. Я тоже молча давала ему сдачи. Дрались мы обычно в полной тишине, и когда воспитатели и няньки спохватывались, на моей скуле красовались синяки, а принц Эрик хлюпал разбитым носом. Гудел потом, что он всё равно своё получит.

Мы часто встречались — наши родители постоянно подписывали союзные договоры друг с другом. Так же постоянно их нарушали — и потом опять подписывали… Моё детство проходило бок о бок с Эриком, пока меня не отправили в закрытую школу для юных леди. Эрик учился в Вейстере в военной академии и умудрялся слать мне письма. Требовал ответ — не получал и примерно раз в месяц совершал рейд в мою школу. Наши родители и руководство школы смотрели на причуды юного наследника сквозь пальцы. А Эрик увозил меня на белом коне в соседнюю рощу и пытался показать небо в алмазах. Обычно это всё равно заканчивалось потасовкой — и когда я вернулась однажды в школу в порванном платье, директриса упала в обморок, а отец всё-таки вспомнил о приличиях. Он написал отцу Эрика, тот запретил сыну лихачить и приказал выбрать невесту дабы остепениться.

В списке будущих королев Вейстера моё имя не значилось — отец уже обещал мою руку сыну короля Фиделии. Узнав об этом, Эрик расстроился. Настолько, что задушил отца, желавшего от сына покорности. И, став королём, потребовал у моего отца расторгнуть договор с Фиделией. Отец отказался — началась война.

Больше всего в этой истории меня удивляло, что Эрик даже не подумал спросить моё мнение.

В нём открылся полководческий гений. За два месяца он прошёл победным маршем по Фиделии, оттяпал у нас серебряные рудники, убил отца и заявил моему старшему брату, что без принцессы Елены, то есть меня, домой он не вернётся. И пусть столица готовится к пышной свадьбе.

А потом поехал ко мне в школу. Красавец во главе свиты — девчонки на него вешались, преподаватели бледнели и краснели, директриса дрожала, а он уверял, что всё, что ему нужно — это принцесса Елена. Он получит её и тут же уедет.

Я разбила о его дурную голову директрисину вазу и долго тащила потом потерявшего сознание короля к воротам. Хотела ещё эффектно захлопнуть их перед его носом, но они тяжёлые оказались, а жаль.

Потом мы орали друг на друга, и этот мерзавец пытался изнасиловать меня при своих гвардейцах, моих учителях и подругах-ученицах. А я чуть не перерезала ему горло, объясняя, что в случае со мной всё не всегда будет так, как он хочет.

Я совершенно не хотела за него замуж, и мне плевать было, что он об этом думает. Я хотела после окончания проклятой школы уехать в причитающиеся мне владения на юге и быть там полновластной хозяйкой года так три. Потом, может быть… Но не Эрик, нет.

Эрик пообещал убить моего брата, разорить мою страну и увезти меня к себе наложницей. Потом ходил с разбитым носом и гундосил, что я ничего не понимаю и всё равно буду его.

Эта игра длилась полгода. К зиме Эрик чуть остыл и, проиграв мне в шахматы, объявил, что или я выйду замуж за него, или — за того, кого он мне укажет. Да так победно ухмылялся, будто уже одевал на меня свадебное ожерелье.

Я выбрала второй вариант — скорее из любопытства. Не знаю, что значило это для Эрика, но для меня происходящее было не более чем занимательной игрой — примерно как те, в какие мы играли в детстве. Азарт сжигал меня — я хотела показать Эрику, что выиграю несмотря ни на что. Да, и что всё не будет по его на этот раз.

На следующий день Эрик назвал мне имя, а ещё через день брат в бешенстве рассказывал мне, кем был этот человек, мой будущий жених.

Дэниел Глэстер. Приставку «ви» убрали из его имени десять лет назад за мятеж отца Дэниела против короля Вейстера. Заодно уничтожили весь род, кроме старшей дочери мятежника и единственного сына — собственно Дэниела. Дочь король забрал себе — и через семь месяцев выкинул, беременную, за ворота. А сына продал в бордель.

«Шлюха! — плевался брат. — Елена, даже не думай, не позорь семью! Завтра же я дам согласие королю Эрику от твоего имени!»

Брата я по голове вазами не била — он понимал и отказ, и убеждения куда лучше Эрика. Я попросила дать мне три месяца на размышления. Брат согласился. Как согласился и Эрик, очевидно решивший, что я собираюсь морально готовиться к свадьбе — с ним, естественно.

Я действительно уехала в своё имение на юге. И оттуда, инкогнито, в Вейстер. Знакомиться с этим Дэниелом. Я предвкушала прекрасно проведённое время. И собиралась убедить Дэниела отказать мне. Тогда план Эрика потерпел бы крах, и наша игра продолжилась бы. Я была не против. Кураж, азарт, ярость Эрика…

Я только совсем не собиралась влюбляться.

* * *

Это был дорогой бордель, но убранство комнаты меня всё равно неприятно удивило. Местному декоратору следовало бы отрубить голову за подобное. Кричащая роскошь, безвкусица на грани скандала. Свечи — только у кровати и одна на столике с фруктами. Но даже так свет резал глаза. Впрочем, я плохо спала прошлой ночью в придорожном трактире, так что глаза болели и до этого. Но неровный яркий свет, бликовавший в зеркальных стеклах, заставил растеряться. Я замерла посреди комнаты, потерянно глядя на десяток отражений взволнованной девушки в серо-коричневом пыльном плаще. Пыль давно въелась в кожу и забилась в волосы — хорошая ванна в трактирах прискорбно редкая вещь. Подозреваю, что и пахла я не любимыми розовыми духами.

Мысленно я ругала себя на все лады, что поддалась любопытству и, не заезжая в приготовленный для меня особняк, сразу же отправилась в бордель. Сколько раз отец, а потом и учителя отчитывали меня за то, что я сначала думаю, потом делаю. И всё бесполезно.

Дэниел сидел на кровати — неприлично огромной и вопиюще безвкусной — и с лёгкой улыбкой смотрел на меня. Встал, когда мы встретились взглядом, подошёл, снова взял за руку и поцеловал. Меня бросило в жар от стыда — я очень ясно осознала, что грязная, в несвежей одежде. И что не такой я хотела предстать перед женихом, пусть и возможным.

Он поймал мой взгляд и удивлённо поднял бровь.

— Госпожа, тебе неприятно?

Я кивнула. Вдохнула поглубже — воздух пах лимонным бальзамом пополам с пылью — и взяла себя в руки.

— Здесь можно где-нибудь принять ванну?

Он кивнул, не отрывая от меня внимательного взгляда.

— Но госпоже придётся подождать.

— Я подожду, — отозвалась я, опускаясь на кровать и прикрывая рукой глаза.

Он разбудил меня около получаса спустя — спросонья мне представился вместо него Эрик. Я поймала его руку, поглаживавшую мою щёку и уставилась в расплывающееся перед глазами лицо совсем, думаю, не дружелюбно. Впрочем, его это не смутило.

— Ванна готова. Госпожа, отнести тебя?

Я потёрла пульсирующие виски.

— Если можно.

— Всё можно, госпожа, — усмехнулся он, легко поднимая меня на руки. — Ты заплатила.

Жаль, что в оплату не входила нормальная комната. И ванна, которая оказалась вовсе не ванной, а бассейном. Здесь тоже были зеркала, отражающиеся в них свечи и вычурный фонтан при виде которого меня снова бросило в жар. Не то, чтобы я совсем не знала, откуда берутся дети, но думала, что это действо происходит исключительно брачной ночью под одеялом в темноте. А не так… открыто и пошло, как совокуплялись золотые мужчина и женщина фонтанной статуи.

Дэниел аккуратно поставил меня на пол. Я потянулась к застёжке плаща, но он перехватил мои руки.

— Позволь мне, госпожа.

Он снял с меня меховую накидку, перчатки и, наконец, плащ. Замер, изумлённо разглядывая.

Я обернулась, ища, куда бы сесть — и избавиться, наконец, от сапог. Не нашла ничего лучше бортика бассейна. Влажный мрамор скользил — я держалась за край одной рукой, другой пыталась справиться со шнуровкой. И снова он осторожно убрал мои руки. Я смотрела сверху вниз, как блестят его волосы в свечах, и кусала губу. Нужно было начинать разговор, ради которого я приехала — всего-то спросить, сколько будет стоить его отказ. Но я почему-то медлила.

Ха, почему-то! Мне не хотелось признавать, как приятны прикосновения его ловких пальцев к моим ногам. И как мне хочется запустить руку в его волосы и проверить, действительно ли они такие мягкие, как кажутся. И что мне нравится смотреть в его глаза, и улыбка его тоже совершенно меня очаровывает…

— У госпожи должна быть охрана, как у королевской сокровищницы, — сказал он, снимая с меня платье и словно невзначай поглаживая рубиновые подвески.

Я поймала его взгляд и, улыбнувшись, сорвала подвески. Протянула.

— Нравятся? Забирай.

— Госпожа, верно, не знает, сколько они стоят, — с сомнением произнёс он, глядя на переливающиеся в пригоршне рубины.

— Бери, у меня их много, — отмахнулась я.

Он снова поцеловал мне руку, и рубины из неё на этот раз исчезли, как по волшебству.

— Тогда госпожа станет у нас частой гостьей.

Я открыла было рот — возразить. А потом в голове пронеслось: «А почему бы и нет? У меня ещё два с половиной месяца. И полный сундук этих рубинов — благодаря Эрику. Так почему бы и нет?»

Окунуться в приятно-горячую воду, пахнущую розовым маслом, было истинным блаженством — особенно после двух недель дороги. Я снова чуть не заснула, откинув голову на бортик — тепло и шелестящие струи фонтана усыпляли лучше снотворных зелий.

А может, и правда заснула — потому что когда почувствовала прикосновение губ к моим губам, мне и в голову не пришло, что это не Эрик. Он единственный целовал меня — так же нежно, так же мягко. Только и жадно тоже, а в этом поцелуе страсти не было.

Я дёрнулась, машинально размахиваясь, а когда руку перехватили — как Эрик всегда делал — подалась назад. Стукнулась о мраморный бортик и чуть не ушла под воду с головой от испуга.

И только тогда поняла, что рядом не Эрик — он никогда не стал бы шептать мне: «Тише, тише, не бойся». Он бы сам меня ударил.

Я замерла, ошеломлённая, позволяя целовать себя. И только спустя долгие минут пять пришло воспоминание, зачем я действительно здесь. Я вздохнула, попыталась открыть рот и приказать прекратить делать это со мной — но вместо слов вырвался стон.

А потом я держалась за его плечи, смотрела в пронзительно синие глаза — весь мир сузился до этих глаз и капелек воды на его коже, сливочно-белой. Мне даже хотелось попробовать её на вкус, но сил не было. Остатками разума я понимала, что то, что мы делаем — неприлично, пошло, преступно. Но я всегда с трудом могла отказаться от удовольствия. Я прогнала эти мысли, закрыла глаза — перед ними всё равно уже плыло и заволакивалось розовым туманом. И сама наощупь нашла его губы.

Только на краю сознания мелькнула и исчезла мысль, что сапфировое ожерелье за такое — слишком дёшево. Эрик дарил их мне за улыбки. И он никогда не смог бы подарить мне такую ночь, это я знала точно. Не знаю, откуда.

Следующий раз я проснулась, отдохнувшая и свежая, ожидая увидеть солнечный свет — но снова горели свечи, и Дэниел одевался. Я следила за ним из-под ресниц, улыбаясь украдкой. Я, принцесса и будущая королева — Эрика, Фиделии, неважно — потеряла девственность со шлюхой из борделя. Смешно. Что скажет брат?

И действительно собиралась проводить так все оставшиеся два с половиной месяца. Где были тщательно вбиваемые в школе мораль и приличия?

И когда Дэниел спросил меня:

— Госпожа, приказать отвезти тебя домой? Или тебя ждут?

Я только назвала ему адрес. И улыбалась, как дурочка, заглядывая в его глаза.

Он поцеловал мне руку, подсаживая в карету, и у меня вырвалось невольное:

— Я приеду сегодня снова.

Он поклонился.

— Я буду ждать, госпожа.

И я понимала, что это фальшиво — и его улыбка, и слова. Но мне было плевать, совершенно и абсолютно. Два с половиной месяца — могу я себе позволить развлечься, не вспоминая, что я принцесса, и мой жених — цербер?

Могу, решила я, слушая, как стучат по пустынной мостовой колёса кареты. Могу.

Я всегда получаю то, что хочу.

* * *

Эрик как-то рассказывал мне про одну южную травку, из которой ушлые торговцы варят зелье, и оно отравляет простофилю, купившего такой настой, превращает в пускающего слюни идиота.

Я не верила — как за какие-то недели можно сотворить такое с человеком обычной травой? Подруги, с которыми я поделилась этой историей, наоборот, верили безоговорочно — и кормили меня сказками про мандрагору и тому подобный бред.

Эрик привёз мне это зелье в наше следующее свидание. И долго орал на меня, когда я потребовала дать его мне попробовать. Я злилась, искренне не понимая, почему он мне не доверяет. Я сильная, а тут трава какая-то. И да, мы снова подрались — и каждый остался при своём.

Я вспомнила эту историю спустя месяц по приезде в вейстерскую столицу. Удовольствие действительно развращает — особенно постоянное удовольствие.

Я слилась с теми расфуфыренными кошечками — с одним лишь исключением: денег у меня было больше, и я могла покупать Дэниела на всю ночь. Каждую ночь. Я пила его улыбки, его взгляды — как пили то злое зелье обманутые глупцы. Я научилась не обращать внимания на кричащую обстановку борделя. Я не щурилась от слепящего света и уже не смущалась. Я отдавала ему подарки Эрика, и мне в голову не приходило поинтересоваться, зачем они ему. Зачем он всё ещё работает в этом борделе, когда я уже подарила ему целое состояние, с которым он вполне мог выкупить свой старый титул. Я просто разбрасывала вокруг него жемчуга, сапфиры или рубины — и видела, что ему нравится. Искренне нравится.

Искренности мне не хватало. Удовольствие приедалось, а я не понимала, чего ещё мне хочется. Искренности и честности, конечно. Но их рубинами не купишь.

Я чутко ловила проблески этой искренности — в его взглядах, когда он обнимал меня. Да, усталость в них была настоящая. Но я гнала от себя неизбежные вопросы, желая просто наслаждаться. За это же я платила. И конечно, мне и в голову не приходило требовать от него любви. Удовольствие — всё, на что я имела право.

Впрочем, я тогда ещё не понимала, что влюбилась. Ровно до того момента, когда приехала, как обычно, в бордель, а Дэниела там не оказалось. Распорядитель не мог ответить на мои вопросы ничего, кроме: «Подождите, госпожа, он будет завтра, а пока вот посмотрите, у нас отличный выбор…»

Я дождалась обещанного «завтра», но Дэниела снова не было. Другие, расхваленные распорядителем, меня не волновали — я вернулась домой и никак не могла успокоиться. Теперь уже не кураж, а волнение съедало меня заживо. Я думала, что Эрик, быть может, устал ждать и наведался в мой замок. Не нашёл меня, сложил два и два, и Дэниел теперь под стражей. И когда Эрик узнает, что мы не в ладушки в спальне играли, боюсь, и мне несдобровать.

Надо было собираться и уезжать домой, где меня может защитить брат — пока ещё есть время. Пока люди Эрика не ломятся в ворота. Но мысль больше никогда не увидеть Дэниела оказалась настолько невыносимой, что я взяла собственную охрану из присягавших мне гвардейцев, вернулась с ними в бордель и потребовала хозяина.

Хозяин оказался каким-то там лордом, графом или бароном, не помню. Жил он в особняке за городом. И знал меня в лицо.

Я лгала ему с улыбкой, объясняя, что Эрик сделал мне подарок в виде одного из бордельных мальчиков. И почему сейчас этот мальчик ещё не в моей постели? Лорд краснел, бледнел, искал дрожащими неловкими пальцами какие-то бумаги — кажется, на владение Дэниелом. Уверял, что его слуги найдут мне хоть Дэни, хоть чёрта. Только пусть Её Высочество не гневается.

Я понимала. Его Сиятельство был уже в почтенном возрасте — и Эрик украшал пики головами таких вот стариков, когда ему надоедало их «бурчание». Конечно, милорд боялся. И из кожи вон лез, чтобы угодить будущей королеве.

Бумаги он мне отдал. Дэниела его люди нашли действительно быстро — и доставили в мой особняк, «чтобы не тревожить госпожу». Госпожа растревожилась только сильнее и, кое-как попрощавшись с любезным лордом, полетела домой, ругаясь на чересчур медлительного возницу.

Дэниел действительно ждал меня в спальне — и если я хотела искренности, то я её получила сполна. Усталое отчаяние — им можно было бы даже освещать комнату вместо камина и свечей.

— Госпожа, прошу прощения, но я не смогу сейчас работать, — сказал он непривычно-хриплым голосом. — Ты подождёшь до завтра?

Я молча подала ему бокал подогретого вина. Молча смотрела на его усталое, и всё ещё почему-то привлекательное лицо. Молча же наблюдала, как тряслись его пальцы, когда он брал бокал.

А потом, оттянув рукав и рассмотрев чёрные синяки на запястьях, мрачно потребовала:

— Рассказывай.

Он коротко глянул на меня, усмехнулся:

— Зачем?

Я поражённо переводила взгляд с запястий на его лицо. Слова не шли.

— Я смогу работать завтра, госпожа, — тихо повторил он, сделав пару глотков вина. — Подожди немного. Пожалуйста.

Я молча смотрела на него. А он поставил бокал на столик у камина и встал.

— До завтра, госпожа.

— Сядь, — он всегда заставлял меня смущаться, а я никак не могла к этому привыкнуть. И прятала смущение за раздражением или глупыми шутками, которых много знала благодаря Эрику.

Он сел. Хмурясь, выжидательно посмотрел на меня.

Я взглядом указала на его запястье.

— Расскажи, как это получилось.

— Ты не хочешь этого знать, госпожа, — отозвался он, слабо улыбаясь.

— Ты не будешь мне указывать, чего я хочу, а чего — нет.

Он пожал плечами и действительно стал рассказывать. Равнодушным тоном — такие вещи, от которых у меня волосы встали дыбом. И да, эти вещи не предназначались для ушей приличной девушки.

Когда в комнате, наконец, повисла тишина, я залпом выпила отставленный им бокал. И, откашлявшись, спросила:

— Зачем?

Он удивлённо поднял брови, насмешливо глядя на меня.

— Что, госпожа?

— Зачем ты это делал?

Повисла тишина — несмотря на потрескивание огня в камине неуютная.

— Деньги, госпожа, — сказал он, наконец. — Зачем же ещё? Что ещё может быть нужно такому, как я?

— Деньги? — повторила я. — На что? Я подарила тебе целое состояние — уверена, другие тебя подарками тоже не обделяли. Что такое дорогостоящее ты собрался приобрести? Небольшое королевство?

Он рассмеялся — тихо и горько.

— Племянницу всего лишь.

Да, у его беременной от короля сестры родилась дочь. Тиша. Слабенькая девочка, выжившая чудом и стараниями юного Дэни. В отличие от своей матери, умершей не то от бесчестья, не то от родовой горячки. И хорошо — она не узнала, что её дочь родилась глухонемой. Вечной обузой. Дэниел сухо рассказывал мне о ней, внимательно глядя в камин, и я понимала, что девчонка ему действительно почему-то важна. Почему? Что хорошего в слабой глухонемой сестре — её же даже замуж нормально не выдашь, за неё ничего не получишь. Совершенно ненужная вещь.

А Дэниелу она была нужна. И тот, кто положил на него глаз, это знал. Деньги! Было совершенно ясно, что деньги в этом шантаже излишни. Я понимала, прекрасно понимала — сама бы повела себя так же, если бы Дэниела не было так легко купить. Очевидно, то, что от него хотел этот таинственный «кто-то», было за гранью расценок борделя. И хорошо — от того, что Дэни рассказал, мурашки бежали по телу.

— Ясно, — сказала я, когда он закончил. — Ну что ж, я богата. Твоя племянница будет здесь завтра же.

Он перевёл взгляд на меня. Прищурился.

— И что я должен для этого сделать?

Я улыбнулась ему.

— Женись на мне.

— Что?

— Женись. На мне, — раздельно повторила я, подаваясь вперёд. Мне очень хотелось его поцеловать — но я понимала, что поцелуем не ограничусь. А сейчас он скажет «да», и нам нужно будет ехать. В церковь и за его сестрой. Я же сказала «завтра», значит, будет завтра. Я так хочу.

— Да, — устало отозвался он, спокойно глядя на меня.

Да! Я всегда получаю всё, что хочу.

— Тогда едем.

— Сейчас? — удивлённо спросил он, вставая.

Я подала ему руку.

— А чего тянуть?

* * *

Отец не был набожным человеком. Мать, вроде бы, была, но на неё никто не обращал внимания. А потом она выпала из окна — говорят, отец толкнул, чтобы новую жену получить, красивенькую дурочку Тильду. Впрочем, мать вечно была не от мира сего, так что, может, просто перепутала окно с дверью, не знаю. Но в итоге все остались довольны: у отца — новая миленькая жена, мама блаженствует в том, лучшем мире, с арфой и нимбом. Только у нас с братом ничего не изменилось. Ну что ж, мы явно не были заинтересованными сторонами в этой «трагедии».

Так что никто меня кланяться иконам не заставлял, и молитв я ни одной не знала. Учителя в школе пытались вдолбить — для общего развития. Но я покопалась в библиотеке и нашла старый дедушкин закон (дед вечно с церковью собачился) о свободе совести. А раз свобода, значит, имею право не тратить время на эту чепуху.

Но свадебный ритуал я более-менее знала. На всякий случай — если будущему мужу захочется что-нибудь интересное в клятву вставить.

С Дэниелом это, конечно, исключалось. Идеальный супруг, рассудила я. Прекрасен в постели и слова поперёк никогда не скажет. У меня же будет его Тиша.

Думаю, мы оба это понимали.

Разбуженный моими гвардейцами священник вёл обряд без запинок. Мальчишки-служки благостно пели. Дэниел устало смотрел на них из-под ресниц. А я наслаждалась, представляя лицо Эрика, когда он узнает, что я замужем — в соответствии с его условием, кстати. А, и лицо брата, конечно. «Елена, ты обесчестила семью!» Ха!

Когда дело дошло до клятв, я прислушалась — но всё было как надо. И Дэниел в соответствии со всеми правилами поклялся любить меня, защищать и в горе, и в радости — и дальше по списку.

Священник повернулся ко мне — я протянула руку, коснулась алтаря, и, не скрывая торжества, произнесла клятву.

Когда я сказала своё имя, глаза Дэниела изумлённо распахнулись. А меня кольнуло осознание: он же никогда не спрашивал, как меня зовут. Одна из многих, да?

Нет, уже нет. Теперь одна-единственная.

— Принцесса?! — выдохнул Дэниел в карете, когда мы ехали с повторным визитом к лорду-хозяину борделя.

Я улыбнулась.

— Да. Так что ты теперь герцог Озёрного края, Северных островов и…э-э-э… вечно забываю…

— Ты с ума сошла! — испуг в его глазах мне не понравился — волновался он, конечно, за себя. И за эту, как её, Тишу. — Что скажет твой отец? Что…

— Ничего он не скажет, он мёртв, — отмахнулась я.

— Значит, брат…

— Надо будет, и его убьём.

Дэниел замолчал — только бросал на меня странные взгляды всю дорогу. Ха, а он думал, я серая мышка, содержанка какая-нибудь у богатого любовника? Ну-ну.

С лордом снова проблем не возникло. Я подняла его из постели, выгнала парочку голых девиц из его спальни и потребовала вернуть моему Дэниелу племянницу. Лорд, правда, посмел поинтересоваться: «Зачем?», но его интерес быстро угас, когда я вспомнила про Эрика — и то, как он меня любит, жить без меня не может.

За Тишей пришлось ехать на другой конец города, вместе с сопровождающими лорда, вмиг ставшего любезным и галантным. «Конечно, Ваше Высочество, всё, что хотите, Ваше Высочество…».

Я проспала всю дорогу. И когда мои гвардейцы вместе с посыльными лорда вломились в красивый купеческий домик-игрушечку — тоже. Проснулась только когда карета качнулась — Дэниел бросился к дверце.

Визг, крик домочадцев купца, стоял — ну точно как на скотобойне. Морщась, я выглянула из окошка — пара гвардейцев как раз тащили какую-то упирающуюся бабищу в чепце и сорочке такого размера, что с тем же успехом из неё получился бы парус. Я хотела было приказать, чтобы бабу заткнули, но разглядела в этой суматохе Дэниела, и мне стало не до того.

Он нёс завёрнутую в чей-то плащ девочку — щупленькую, слишком маленькую для десятилетней. И то, как он держал её, как тихо говорил что-то, наклонив голову, и как доверчиво девочка льнула к нему, — всё это заставило меня отшатнуться от окна и рывком задёрнуть занавеску.

Мне и в голову не могло прийти, что у бордельной шлюхи и его глухонемой воспитанницы найдётся что-то, чему я буду завидовать.

Не выпуская девчонку, Дэниел залез в карету. Как и раньше, устроился напротив, поймал мой взгляд. И торопливо закрыл сонную девчонку собой.

Я отвернулась.

Оставшуюся дорогу девочка спала — я поглядывала украдкой. Дэниел рассеянно гладил её спутанные серебристые, как у Эрика, волосы и лишь однажды посмотрел на меня.

— Спасибо, госпожа.

— Ты можешь звать меня Елена, — тихо отозвалась я. — Раз мы теперь супруги.

Дэниел промолчал.

Дома я отвела Тише лучшие гостевые комнаты — подальше от моих. Дэниел, конечно, остался с ней — он кружил над девчонкой, как наседка, и отчего-то это совсем не выглядело глупым.

Я ушла в свою спальню и честно проворочалась целый час в постели, пытаясь заснуть. Нормальный сон не шёл, а в дрёме мне мерещился Дэниел, воркующий над своей девчонкой, взбешенный Эрик и брат, лишающий меня наследства.

Промаявшись, я встала и взялась писать письма — угроза остаться без гроша в кармане была теперь слишком реальной, чтобы закрыть на неё глаза. Стоило обезопасить себя заранее.

То ли слуги, наконец, смазали дверные петли, и те не скрипнули, то ли я так увлеклась, что не услышала, но поцелуй за ухом заставил вздрогнуть и поставить на очередное письмо жирную кляксу.

За этим поцелуем последовал ещё один — в щёку — и ниже, губы пробежались по моей шее, привычно нежные. Меня бросило в дрожь — я опустила перо от греха подальше. Заляпую написанное, потом даже скопировать не смогу.

— Дэниел, иди спать, — пробормотала я, откидываясь в кресле. — Ты мне уже объяснил, что работать сегодня не сможешь. Я поняла.

Меня вытащили из кресла и мягко опустили на кровать.

— А как же брачная ночь? — улыбнулся он, приникая ко мне.

Я схватила его за волосы.

— Переносится на «потом». Лучше действительно иди спать. Завтра будет тяжёлый день. Мы уезжаем.

Он лёг на бок рядом, подпёр щёку кулаком — я видела его лицо надо мной.

— У меня нет вещей, чтобы их собирать. И я хочу тебя отблагодарить.

— Я это поняла. Но тебе нужен отдых. Иди.

Он криво усмехнулся, не двигаясь с места.

— Хорошая, заботливая хозяйка…

— Жена, — перебила я.

— Что это меняет?

Я задумалась. И была вынуждена признать, что действительно ничего. Я же не настолько глупа, чтобы не понимать: он не будет любить меня, как свою Тишу. Даже если прикажу. Он вообще меня любить не будет.

— Зачем она тебе?

Он вскинул брови, непонимающе глядя на меня, и я повторила:

— Твоя глухонемая девчонка. Зачем она тебе?

Он продолжал смотреть на меня — только взгляд изменился с устало-непонимающего на осторожно-внимательный. Так смотрят из окна на бешеную собаку. Вроде бы не страшно — но вдруг, вдруг…

— Какой с неё прок? — я приподнялась на локте. — Обуза, слабость. Почему ты не убил её, когда она родилась? Почему ты до сих пор её не убил?

Он рассмеялся — тихо и горько.

— Ты всех людей судишь по их полезности или бесполезности, госпожа?

— Конечно, — недоумённо откликнулась я.

Он кивнул. Вздохнул.

— Когда мы приедем в твой Озёрный край, принцесса, прошу, не отсылай Тишу. Я действительно сделаю за это всё, что ты захочешь.

— Слабость, — повторила я, и он снова рассмеялся.

— Ошибаешься, госпожа. Сила. Но не думаю, что ты когда-нибудь это поймёшь.

Я поймала его взгляд.

— Объясни.

— Тебе никогда не бывало одиноко? — подумав, спросил он.

— Никогда.

Он почему-то снова усмехнулся — я не понимала, что такого смешного он находит в нашем разговоре?

— Тогда почему ты уже меня ревнуешь, принцесса?

Я открыла рот — и не нашлась, что сказать.

— Только потому, что ты заплатила, а Тиша нет, но её я люблю, а тебя, — он спокойно улыбнулся, — никогда любить не буду?

— Никогда? — выдохнула я.

— Никогда, — повторил он. — Ты понимаешь, что можешь купить меня, мою покорность. Только любовь ты купить не сможешь.

— Неужели? — фыркнула я, уже представляя, как дома одену его Тишу в лучшие платья, найму ей лучших учителей или отправлю в лучшую школу — хотя бы в ту, в которой я училась. Кстати, тогда её, быть может, получится выгодно выдать замуж… А Дэниел будет мне благодарен. И его осторожность и недоверие сменятся сначала признательностью, а потом… кто знает?

Может, любовь и нельзя купить напрямую. Но сделки тоже не всегда бывают прямыми. Шаг за шагом, медленно, но верно можно добиться всего. Всего.

— Однажды кто-то купит и тебя, принцесса, — тихо произнёс Дэниел, садясь на кровати и поправляя одежду.

— Я не против и постараюсь, чтобы я осталась в выгоде от этой сделки.

Он усмехнулся, глянув на меня через плечо.

— Всё это звучит прекрасно. Как бы только твоя цена не оказалась слишком низкой, принцесса.

* * *

Мы выехали на рассвете следующего дня.

Я торопилась — и отправилась налегке, приказав выслать вещи вдогонку. Из писем мне было известно, что Эрик всё ещё «гостит» у нас — и я хотела вернуться раньше, чем ему сообщат о моих похождениях в его столице.

Дэниел снова баюкал свою Тишу — та спала, свернувшись клубочком у него на коленях. Я пыталась отвлечься, разглядывая в окно однообразный вейстерский пейзаж и перебирая в голове список важных дел. Получалось, что всё готово — я сделала всё, что могла, чтобы обезопасить себя. Но почему же тогда так тоскливо на душе?

Дэни в который уже раз погладил девчонку, что-то нежно шепнув ей на ухо — и я не выдержала.

— Ты же говорил, она глухонемая.

Дэниел поднял взгляд на меня.

— Да, госпожа.

Девочка завозилась, посмотрела сонно на Дэни, потом на меня. Я зыркнула на неё в ответ.

— Тогда зачем ты с ней разговариваешь?

Девочка прижалась к Дэниелу и робко улыбнулась мне. Дени погладил её по плечу и спокойно ответил:

— Меня это успокаивает.

Хмурясь, я снова повернулась к окну.

Прав он был вчера — мне не понять. Разговаривать с глухонемой — это почти как со стулом. Интересно, если бы я начала общаться со стульями, брат бы меня сразу отправил в далёкую заброшенную башню на границе или сначала всё-таки попытался пристроить замуж?

Я представила, кому нужна сумасшедшая принцесса — список получился длинный, благо государство у нас не из последних. На двадцатом кандидате я заснула.

Меня разбудил толчок — карета так резко остановилась, как будто на дороге вдруг возник ров, и возница заметил его в последний момент.

Откинув мешающуюся занавеску, я высунулась в окно, собираясь пригрозить кучеру как минимум четвертованием, если он ещё хотя бы раз повторит такой фокус. Но слова замерли, так и не сорвавшись с губ. Оцепенев, я мгновение разглядывала причину остановки, потом откинулась на спину дивана и задёрнула занавеску. Очень хотелось малодушно забиться в угол и убедить себя, что это всё галлюцинации.

Дэниел, обнимая свою Тишу, пытливо посмотрел на меня, потом, чуть оттянув занавеску, в окно. И опять на меня — молча, но очень красноречиво.

Я отвернулась. Вдохнула поглубже — и, когда дверца распахнулась, спокойно подала руку, позволяя помочь мне выйти.

Дэниел выбрался следом, держа девчонку на руках. Их тут же окружили солдаты, а офицер, державший мою руку, всё-таки соизволил поклониться и сказать:

— Госпожа, вы поедете с нами.

Я не стала спорить. Бесполезно: я узнала их форму.

Эрик всё-таки до меня добрался.

* * *

В камине потрескивал огонь — и это был единственный звук в комнате, где меня оставили солдаты Эрика. Огонь трещал — и я заставляла себя сидеть спокойно и смотреть на него, а не бегать по комнате, как какая-нибудь истеричка. Тем более это всё равно было бесполезно. А устраивать пустую сцену — слабость…

Я смотрела на огонь, пытаясь отрешиться, задремать, быть может, а мысли всё равно лезли, непрошеные мысли. Эрик не может, не имеет права навредить моему супругу, ведь так? Я же не кто-нибудь, я принцесса, а Эрику, конечно, не нужен политический скандал. Эрик проиграл, я замужем — всё. Пусть теперь красиво закончит этот спектакль со свадьбой, благословит нас с Дэниелом и отстанет от меня, желательно навсегда.

Впрочем, кого я обманываю? Эрик не из тех, кто смирится с поражением. Но он не может, не может, не может навредить Дэниелу. Я сжимала руки в кулаки и повторяла это, как заклинание, удивляясь в глубине души: почему благополучие Дэниела так меня волнует? Всё, игры кончились, теперь надо спасать себя, Дэни с его Тишей потянут на дно, и я это прекрасно понимала. И всё равно боялась — наверное, впервые, за другого.

Спустя час меня — по-прежнему под конвоем — наконец, отвели к Эрику.

Очередная комната с очередным камином и потрескивающим — будь он проклят — огнём плыла перед глазами от ярости. Я кое-как сдержала себя и дождалась, пока солдаты исчезнут за дверью. А потом, размахнувшись, отвесила Эрику пощёчину.

— Как ты смеешь!..

— Моя страстная девочка, — перехватив руку, усмехнулся Эрик, поворачиваясь к кому-то. — Надеюсь, её темперамент не угасает, когда дело доходит до постели?

Ответ я не услышала — в ушах звенело. Но комната мгновенно перестала вращаться и кутаться в туман, сфокусировавшись на Дэниеле у чёртового камина. Живом Дэниеле. Целом.

Эрик, похоже, наблюдавший за мной, больно сжал руку. Потом, дёрнув её — я ахнула, — поднёс к губам и поцеловал пальцы. Жалкая пародия на нежность. Жалкая пародия на Дэниела.

— Сядь, Елена, ты устала.

Я вцепилась ногтями в его пальцы.

— Немедленно прикажи…

— Я сказал: сядь!

И, так как подчиняться я не собиралась, меня швырнули в кресло. Оно не опрокинулось только потому, что стояло спинкой к стене — но затылком я ударилась знатно.

Эрик тем временем повернулся к Дэниелу и с улыбкой сказал, продолжая прерванный разговор:

— Ну что ж, свадьба — это замечательно. Рад за вас, очень рад… Я, конечно, предпочёл бы, чтобы ты держался от моей невесты подальше — и, честно говоря, думал, что достаточно занял тебя в последний месяц. Но это и не твоя вина…

Я потрясла головой, унимая звон в ушах. Занял в последний месяц? Проклятье! Чувствовала же, что-то здесь нечисто. О да, это совсем в духе Эрика — заплатить какому-нибудь извращенцу, рассказать про Тишу (наверняка же знал, мерзавец) и «занять» моего Дэни. Надо было сразу уезжать, а не ждать ночь. Надо было…

Надо было уезжать без Дэниела и без свадьбы. Спасаться самой. Только так и было бы правильно.

— Я больше не твоя невеста.

— Елена, милая, не перебивай, — вздохнул Эрик.

Я привстала, держась за подлокотники.

— Я больше не твоя невеста! Освободи нас немедленно! Ты не имеешь на меня прав! Никаких!

— Пока не имею, — усмехнулся Эрик. Снова повернулся к Дэниелу. Протянул ему свиток. — Елена, как обычно, торопится. Что ж, тогда и я буду краток. Подпишешь это — и твоя племянница будет жить.

Дэниел развернул свиток, вчитался. По его лицу ничего нельзя было понять — я выпустила подлокотники и, пошатываясь, пошла к камину.

Эрик подал мне руку.

— Елена, отдохни, ты еле на ногах стоишь…

— Что там? Что ты ему дал?

— Просьбу о разводе, — отозвался Эрик с такой приторной улыбкой, что у меня в глазах потемнело.

Я мотнула головой и глянула на Дэниела.

— Но односторонняя просьба…

— Елена, милая, ты ещё в Вейстере, — явно наслаждаясь собой, сообщил Эрик. — А у нас поданная мужем просьба о разводе решает дело.

— Нет…

— Тебе стоит повнимательнее изучить законы моей страны, Елена. Ты же моя будущая королева…

Дэниел перевернул свиток, изучил оттиск королевской печати и поднял взгляд на Эрика.

— Насколько хорошо будет жить моя племянница?

— Умный мальчик, — хмыкнул Эрик. — Так сразу и не скажешь, что шлюха… Хорошо она будет жить. Она всё-таки моя сестра, хоть и сводная. А я ценю свою семью, — улыбнулся он, и, думаю, мы с Дэниелом оба вспомнили, как год назад Эрик вешал братьев-бастардов. Видимо, они в семью не входили. — Девочку воспитают как принцессу — и я выдам её замуж как принцессу.

Дэниел прикрыл на мгновение глаза.

— Я могу с ней увидеться?

— Нет, — улыбнулся Эрик.

Дэни кивнул, подошёл к столу, взял перо, склонился над свитком.

— Дэниел, не надо, — выдохнула я.

Он поднял на меня усталый взгляд.

— Моего супруга не тронут. Даже Эрик не посмеет, — я судорожно подбирала слова, а Эрик стоял рядом и с наслаждением переводил взгляд с меня на Дэниела. Точно смотрел интересный спектакль. — Когда мы приедем в моё королевство, ты будешь богат, у тебя будет титул. Я дам тебе власть. Мы даже брачный договор заключим, если захочешь…

«…И разве всё это стоит глухонемой девчонки?» — повисло в воздухе невысказанным, но Дэниел, конечно, всё понял. Мгновение, он смотрел на меня. Потом размашисто черкнул пером — и я осела в кресло у камина — комната опять закружилась волчком.

Но почему?..

Эрик, по-прежнему благостно улыбаясь, махнул появившимся в дверях гвардейцам, и те увели Дэниела. Только когда дверь за ним закрылась, я опомнилась.

— А с ним ты что сделаешь?

Эрик тихо рассмеялся. И также смеясь, протянул мне другой свиток — официальное согласие моего брата на свадьбу короля Вейстера и принцессы Елены.

— Мерзавец… он не имеет права…

— Это он ещё не знает, что ты выскочила замуж за шлюху, — фыркнул Эрик. — Но мы же ему не скажем, да, Елена? Ты будешь хорошей девочкой?

— Да пошёл ты!..

— А ты любишь его? Этого Дэниела? — сменил тон Эрик. — Красивый мальчик, да? Жаль, если изуродуют…

Сжав кулаки, я подняла взгляд.

Эрик снова рассмеялся.

— Елена… давай так: ты будешь хорошо себя вести, и я тоже буду ласков. Ну неужели я не позволю своей королеве маленькие радости? Вроде обученного мальчика для хитрых женских удовольствий. Получишь ты своего Дэни — вопрос только, каким. Как думаешь, отсутствие одной руки ему не помешает? Или он будет уже не так умел?

Я попыталась швырнуть в Эрика свитком, который ещё держала в руках — но Эрик перехватил и больно сжал мои запястья.

— Подумай, Елена. Сегодня мы едем в столицу, в твой новый дом. Королевой ты станешь, даже если я потащу тебя к алтарю, закованную в цепи. Но строптивость будет стоить твоей игрушке дорого. Очень дорого.

— Ты думаешь, что сможешь так дёшево меня купить? — прошипела я, вырываясь. — Думаешь, я как шлюха, буду улыбаться тебе, а ты меня — шантажировать?

Эрик, усмехнувшись, спокойно кивнул.

— Будешь, Елена. Будешь.

* * *

Во время церемонии помолвки я врезала Эрику лежащей на подушке короной и попыталась задушить тяжёлым свадебным ожерельем, больше напоминающим ошейник, чем украшение. А когда гвардейцы отрывали меня от потерявшего сознание короля, кричала оскорбления, которые не стоило бы знать порядочной девушке. И, кажется, покусала кого-то из стражи, когда мне попытались заткнуть рот.

Я собиралась показать Эрику, что если он так хочет меня в жёны, значит, ему придётся терпеть мой «темперамент». И я буду унижать мужа при каждом удобном случае. При дворе, при послах — неважно. Чем больше зрителей, тем лучше.

Вести себя, как должно леди в таких случаях — то есть смириться — я не собиралась.

На следующее утро после помолвки вместе с завтраком я получила затейливо украшенную шкатулку — подарок от венценосного жениха. Внутри, на алом бархате лежал отрезанный палец вместе с запиской: «Надеюсь, твоя игрушка ещё сможет выполнять свои обязанности».

В обморок я не упала. Хотя служанка настойчиво совала мне нюхательную соль, клуша тупая…

Вечером, увидев меня в своей спальне, Эрик только довольно улыбнулся. И поинтересовался:

— Он правда был так хорош в постели?

— Был? — тихо повторила я.

Эрик рассмеялся, поглаживая мою щёку.

— Ничего. Я буду лучше.

Он полночи показывал мне это «лучше» — я терпела. Повторять ещё один такой день, когда я изводила себя, представляя Дэниела в пыточной, мне совершенно не хотелось. Желание увидеть его невредимым сделалось таким навязчивым, что я даже рискнула попросить об этом Эрика.

— После свадьбы, Елена, — усмехнулся он.

Свадьба состоялась через месяц. Месяц, за который голова Дэниела на пике под окнами стала постоянным гостем моих снов. Эрик умело подогревал моё беспокойство, делая прозрачные намёки и пару раз прислав пустую шкатулку вместе с завтраком. Месяц ночь за ночью я терпела мужа — и когда становилось совсем невмоготу, пыталась защищаться. Эрик и раньше любил показывать мне, что он сильнее — физически, по крайней мере. В постели он делал это постоянно. О какой нежности могла идти речь? Мне шили свадебное платье, глухое, как монашке — чтобы скрыть синяки и ссадины.

В «первую» брачную ночь пьяный Эрик называл меня дешёвкой и смеялся, дыша мне в лицо перегаром. «Твоя цена — шлюха, Елена. Ты понимаешь?»

Ещё месяц после свадьбы — и я научилась терпеть. Эрика вело не на боль, ему нравилось, когда я сопротивлялась. И если пролежать в постели бревном какое-то время — Эрик «терял настрой». Довольно быстро, к счастью.

Примерно тогда я снова получила шкатулку — с другим пальцем. «Надеюсь, любимая жена, это хоть немного тебя расшевелит».

Ночью, когда я снова изображала из себя труп, Эрик воскликнул в сердцах: «Что, ты его больше не любишь?» Я промолчала.

Эрик закончил тем, что пообещал прислать мне всю руку — а потом что-нибудь ещё — и заснул. Я слизывала кровь из разбитой губы, смотрела на узорчатый потолок и думала.

Никакие подкупы не помогали мне узнать, где держат Дэниела. Про Тишу я знала — Эрик отдал её какому-то захудалому барончику на границе. А Дэни как будто больше не существовало.

Неизвестность сводила с ума. Я терпела Эрика только из надежды, что он разрешит мне наконец увидеть Дэниела — но встреча откладывалась, а Эрик становился всё неистовей.

— Ну хорошо, моя королева, — сказал он однажды, — я покажу тебе твою игрушку. Но ты же разрешишь мне сначала поиграть с ним самому? У мужа с женой всё должно быть общим.

— Тогда жизнь у нас тоже будет одна на двоих, — прошептала я.

— Конечно, Елена, — и Эрик продолжил, заводя себя фантазиями, как он прикуёт меня цепью к постели, как будет пускать ко мне своих гвардейцев — может, кто-нибудь из них вернёт мою страсть?

— Или шлюхи, ты же любишь шлюх, да, Елена?

Я дождалась, когда он закроет глаза, купаясь в наслаждении, которого лишал меня уже второй месяц. И вонзила тонкий стилет, замаскированный под шпильку для волос, ему в грудь по самую рукоять.

Эрик изумлённо распахнул глаза. Пробормотал запёкшимися губами:

— Ну наконец-то, Елена…

И скатился с меня.

Я подождала, держа наготове подсвечник — но Эрик не двигался. Тогда я поставила подсвечник, аккуратно вынула стилет — крови почти не было. Встала и, не стесняясь ни синяков, ни разбитой губы, открыла дверь.

Стражники, которые обычно уносили меня утром в мою спальню, стояли у порога.

— Вашему королю плохо, — безмятежно сообщила я, проходя мимо. — Кажется, он умирает.

И впервые за эти два месяца отправилась в спальню своими ногами. Впервые меня не ждал там врач — потому что его вызвали к Эрику. И служанки не ждали — уже спустя полчаса во дворце воцарилась суматоха.

Я швырнула заляпанный кровью кинжал на столик, где стояли Эриковы шкатулки. И, не обращая внимания на шум за дверью, расстелила постель.

Первую ночь за эти два месяца я спала спокойно.

* * *

Эрик оставил завещание. Я долго смеялась, когда мне его пересказывали. Интересно, Малый совет Вейстера тоже хохотал до упаду?

Так как всех возможных претендентов на престол Эрик казнил — и даже о бастардах позаботился — королевской династии следовало бы угаснуть. Если бы не один маленький, глухонемой казус. Тиша, которую Эрик, прежде чем сдать на руки пограничному барончику, торжественно объявил своей сестрой. Впрочем, и до этого, в их родстве никто не сомневался, но практичный Эрик сделал всё, чтобы повысить глухонемую девчонку в цене.

А потом, очевидно, напившись, составил завещание, в котором ясно говорилось, что пока у нас с Эриком не родится ребёнок, Тиша является официальной наследницей престола.

Представляю, Эрик, наверное, до слёз смеялся, когда сочинял этот бред.

Итак, Тиша становилась крон-принцессой, но пока она не вошла в возраст, в случае смерти короля ей требовался опекун, а стране — протектор. Уверена, что все господа советники, читавшие последнюю волю почившего короля, надеялись увидеть там своё имя.

Но Эрик не был бы Эриком если бы не подложил всем свинью. Протектором назначалась я, его «возлюбленная королева».

Я всегда знала, что у Эрика есть чувство юмора, но эта шутка определённо превзошла даже его предложение мне выйти замуж за бордельного мальчика.

Завещание было зачитано утром после смерти короля, при свидетелях из палаты судей, — всё как полагается. В кой-то веки и судьи, и советники пришли к общему мнению: «нафиг нам такая королева и такая протекторша?» Действительно, что они, дети малые — за женские юбки прятаться. Перед другими странами обидно…

Тише-то хорошо, к её барончику ещё надо было доехать. А вот я сидела взаперти в своих комнатах и была в полной власти мерзавцев-советников…

Ну, точнее, была бы, если бы не нашлись «добрые» ушлые люди, прикинувшие свою несомненную выгоду в случае, если они мне помогут, и я сяду на трон.

Лорд Грегори, близкий друг и соратник короля (Эрик его терпел только за то, что этот «серый мыш» не путался под ногами), предложил мне свои руку, сердце и кошелёк, а так же небольшую армию в количестве трёх тысяч всадников — только за ними надо было ехать в провинцию. Я приняла и руку, и сердце, и всадников, благословила Грегори на ратные подвиги, а сама, выбравшись из столицы, поспешила к Тише. Просто я была протектором только при ней, как королеве, и терять тёплое местечко, так на нём и не посидев, мне не хотелось совершенно.

Да, глухонемая девчонка неожиданно взлетела в цене.

В гостях у барончика меня встретил вооружённый отряд (судя по их одежде, оружию и выправке — из недавних крестьян). Барончик, не будь идиотом, орал мне с крепостной стены, что опекуном Тиши его назначил король. И на два месяца раньше меня. А значит, он (чёрт, забыла имя этого болвана) и должен стать протектором. Так-то.

В этой истории был только один очевидный плюс: гонца от советников, прискакавшего сюда раньше меня и пытавшегося напоить юную королеву отравленным вином, повесили на воротах. В назидание — похоже, что мне.

Три дня барончик и его «солдаты» признавались моим хмурым гвардейцам в любви к короне, безудержном патриотизме и прочих добродетелях. Пока не подошли солдаты Грегори, и не повесили барончика рядом с послом.

Жена барончика торжественно бросилась с башни в ров (судя по вышине башне, баронесса просто утонула). Детей я приказала не трогать, а с Тиши больше не спускала глаз.

Девчонка обрадовалась мне, как небесному посланнику. Жестикулировала, знаки какие-то показывала — я не понимала. Только записками кое-как и объяснились. То, что она королева, Тишу не волновало. Её волновал Дэниел. «Где Дэни?» Даже не дядя — Дэни.

Я орала на неё. Кричала, что если бы не её Дэни, я бы свернула её тонкую шею — и дело с концом. Кричала, чтобы она не смела даже называть, то есть, писать его имя. Что Дэни мой и только мой.

Потом стояла у распахнутого окна, делала вид, что рассматриваю дымящийся горизонт, и глотала злые слёзы.

Тиша, вместо того чтобы реветь в уголочке, всё время моей истерики непонимающе таращилась на меня. А потом тихонько подошла и обняла, прижалась к моей спине, как доверчивый котёнок. Я дёрнулась, попробовала освободиться, оттолкнуть девчонку. Но комок слёз в горле сделался таким громадным, что стало невыносимо дышать — я повернулась, стиснула девчонку, спрятала лицо в её серебристых, точь в точь как у Эрика, волосах. И разрыдалась.

«Тебе никогда не бывало одиноко?»

Наверное, именно тогда я и призналась себе, что хочу трон не потому что он означает власть. А потому что власть означает Дэниела. Я найду его, и он снова будет мой — если я стану протектором. То есть если я сохраню жизнь его девчонке. Всё просто.

А Тишу теперь пытались убить все, кому не лень. Ей подавали отравленную воду в трактирах, где мы останавливались. В её спальню врывались наёмники — четверо за одну ночь. В неё летели стрелы — чуть не из-за каждого куста…

Драгоценную глухонемую Тишу, дочь и племянницу шлюхи, я всё-таки привезла в столицу живой. И, так как ехали мы во главе трёхтысячного отряда Грегори, советники и судейская палата согласились готовить коронацию. А то они уже пытались убедить себя, что никакого завещания не было.

«Какая коронация?» — поинтересовался ночью Грегори, когда я, уложив Тишу в свою кровать, привычно дежурила у двери. «Елена, на троне будем сидеть мы с тобой. Девчонку надо убить — сейчас». Я объяснила, что убить Тишу нужно принародно, чтобы потом не возникло лже-Тиш. И тогда сесть на трон — законно. Грегори посмеялся, сказал, что Вейстеру вполне хватает и одного глухонемого недоразумения, чтобы ещё его двойников плодить. И пообещал подготовить убийство во время коронации.

Утром голову Грегори надели на пику солдаты моего брата, которому я, естественно, написала как только вырвалась из королевского дворца. Братец во главе армии гордо въехал в вейстерскую столицу, радостно улыбался обалдевшим вейстеровским советникам и с энтузиазмом подключился к коронации.

Месяц я терпела его присутствие во дворце — а народ терпел его солдат в своих домах. Потом, заручившись помощью советников и судей (которые с удовольствием задружили со мной против моего хозяйственного братца), выдворила его и его армию прочь из Вейстера.

Народ это отпраздновал и прославил королеву. Меня не славили — я же была чужеземкой, сестрой «этого проклятого» и, кстати, убийцей их короля. Но ещё протектором. Так что меня терпели. А я не теряла времени и, честно говоря, не гнушалась интригами, довольно грязными — что совсем не было мне внове.

Тиша жила вместе со мной. Я в прямом смысле не спускала с неё глаз и таскала, как куклу, на церемонии и приёмы. Я пробовала её еду, я укладывала её в свою постель. Я стерегла её с большей страстью, чем мать стережёт своё дитя. Дэниела, тем временем, искали. Эриковы шпионы, слуги, советники, — все клялись мне, что знать не знают никакого Дэниела. А кое-кто из советников приватно поделился со мной мнением, что даже если дядя королевы действительно существует, то его следует убить, потому что по закону именно он должен опекать племянницу.

Я понимала, что они правы. И, честно говоря, не могу сказать, что делала, если бы нашла Дэниела тогда. Нет, переспала бы с ним, естественно. А вот потом — потом, быть может, и убила. Его и Тишу. Это в лучшем случае.

Но Дэниела не было — не было нигде, как бы тщательно я ни искала, какую бы награду ни предлагала. Его не было, а я так хотела его увидеть! И не получала то, что хочу.

Я заботилась о Тише. Сначала потому что она была ценной как королева и как способ давить на Дэниела. Потом — по привычке. К этой девчонке, тихому зверьку оказалось легко привыкнуть. С ней можно было, не боясь, разговаривать о её дяде. Да обо всём можно было. И это приносило облегчение, которое я сначала воспринимала как слабость, а потом — как наркотик. Вроде её же Дэни.

Дэниел превратился для меня в навязчивую идею. Эрик правильно называл его игрушкой — я хотела его, как девочка хочет красивую куклу. И расстраивалась как расстраивалась бы эта девочка, если над куклой кто-то надругался. Я не любила расстраиваться — поэтому я спала с Эриком. А может, ещё и потому, что чувствовала, что нужно этому венценосному мерзавцу — моё сопротивление и моя ярость, которую он путал со страстью. И не хотела её давать. Меня Эрик не получил бы — никогда, я доказывала это ему каждой ночью, не отвечая на его попытки меня «расшевелить». Но всё равно уже тогда Дэниел был нужен мне, как воздух. Однако глупо признаваться воздуху в любви.

Чем дольше я не получала то, что хочу, тем сильнее становилось желание. Через два года, сходя по Дэниелу с ума, видя его во снах, замечая его глаза в каждом мужском взгляде, я уже не знала, что буду с ним делать, когда, наконец, получу.

Я тискала его Тишу и почему-то утешалась. Мне казалось, что через неё я становлюсь ближе к нему. Я заботилась о девчонке, как о любимой подруге. И грезила Дэниелом.

Спустя три года я убедила себя, что если и найду его, то вряд ли живым. Наверняка Эрик убил его ещё тогда, до нашей свадьбы. Это было бы логично, а Эрик был логичным человеком. По крайней мере, всегда казался мне таким.

Я отчаялась и, чтобы отвлечься, интриговала — в Вейстере теперь царил мир, на границах — покой, и даже брат уяснил, что не получит от сестры ни кусочка, ни деревеньки. А также вспомнил, что со мной лучше дружить. И не он один.

Тиша росла — народу она очень нравилась. Глухонемая девчонка как-то сумела договориться со слугами — я больше не боялась оставлять её одну. И на переговоры Тройственного союза три года спустя поехала одна.

Переговоры устраивал брат — и там-то, у себя дома, я случайно наткнулась на Дэни.

Мне и в голову не могло прийти, что Эрик спрячет его не в Вейстере. Да вообще я их обоих уже похоронила… Но по привычке предлагала награду наёмникам — предложила и сейчас. Точнее, отдала приказ секретарю где-то между разбором черновиков договора.

И однажды вечером среди писем нашла у себя на столе пухлую папку на имя «Дэниела Глэстера» и записку от секретаря. За папку наёмники просили пятьсот тэленнов — цена загородного дома недалеко от столицы. Мало, но деньги я приказала пока попридержать. А по указанному на папке адресу отправилась сама на следующее же утро.

И ещё думала, что, судя по слухам про эти дома для душевнобольных, лучше бы Дэниелу быть мёртвым.

Я совершенно не верила, что действительно найду его там.

* * *

…Но это был он.

Я смотрю ему вслед, и не замечаю начавшейся грозы. Дорожку заволакивает туманом дождя, а я стою, не в силах шевельнуться, даже стереть проклятые капли со щёк. А в голове настойчиво бьётся мысль, что самым правильным сейчас будет уйти. Уйти и постараться забыть про эту тюрьму, маскирующуюся под дом для душевнобольных, куда ссылают «неудавшихся» детей богатенькие родители. Или любовников своих жён — как Эрик. Да, уйти будет правильно, потому что таким мне Дэниел не нужен. Потому что от него осталась только тень, а она не сможет приносить мне удовольствие. И потому что существование Дэниела опасно для моего положения при вейстерском дворе. Конечно, его нужно оставить здесь, в этом «госпитале» — тут его никто не найдёт. Заплатить врачам, как наверняка платил Эрик. И спать спокойно.

Всё это логично и правильно. И я, наконец, опускаю взгляд, набрасываю на голову капюшон и иду к садовой калитке.

А потом долго стою у неё, ломаю руки и думаю, что избавляться от наркотика нужно именно силой воли. Но этой самой воли у меня слишком мало, чтобы просто протянуть руку, открыть калитку и шагнуть к экипажу.

Я слабая.

Странно, но эта мысль не вызывает негодования. Наоборот, мне становится только лучше, когда я разворачиваюсь и иду к дорожке, по которой увели Дэни. Мне лучше и лучше с каждым шагом. Мне просто никогда не было так хорошо — за все эти проклятые три года. А я не умею отказываться от того, что делает меня счастливой. Даже если это логично и выгодно — отказаться.

Я поднимаю голову, стираю влагу со щёк и спокойно смотрю на заступивших мне дорогу санитаров.

— Госпожа, — начинает один, — вы не должны здесь находиться.

Нет, именно здесь я и должна находиться. Здесь и нигде больше.

Я делаю требовательный жест рукой и высокомерно приказываю провести меня к Дэниелу Глэстеру. Приказ и пара словно бы обронённых золотых решают дело.

— Я буду неподалёку, госпожа, — говорит один из санитаров, с надеждой поглядывая на кошелёк, который я всё ещё верчу в руках.

Киваю, убираю кошелёк в рукав и открываю дверь.

Дэниел не оборачивается, когда я вхожу. Он сидит на заправленной кровати и смотрит на идеально белую стену. А я замираю у порога и смотрю на него.

Наркотики, конечно. Как ещё можно сделать из человека куклу?

— Дэни, — хрипло шепчу я.

Не шевелясь, он по-прежнему смотрит на стену. А я сглатываю подступивший к горлу ком и оглядываю комнату. Где-то здесь должна быть нормальная одежда, а не больничная роба? Или хотя бы плащ?

— Дэни, мы уезжаем. Сейчас.

Он встаёт, когда я тяну его за руку.

Натужно, тоскливо скрипит, открываясь, дверь.

Я оборачиваюсь и сталкиваюсь взглядом с тем доктором, которого уже видела в саду.

— Госпожа, — вздыхает он, — ну я же говорил, что вам нельзя…

Ярость, которую так любил во мне Эрик, захлёстывает ледяной волной. Я заслоняю Дэниела, не отпуская его руки — безвольной и прохладной, точь в точь, как у фарфоровой куклы. И выплёвываю:

— Можно. Мне — можно.

Врач хмурится — и я вижу в его глазах досаду. А ещё — когда он смотрит на Дэниела — алчность. Я его понимаю, но Дэни теперь мой.

— Госпожа, поверьте, даже если вы знали его при жизни, — и это «при жизни» пронзает меня больнее кинжала, — вы очень скоро поймёте, что тот человек умер. Он уже никогда не оправится, поверьте мне как…

— Ничего, у меня есть подходящее лекарство, — говорю я, думая о Тише.

Врач вздыхает.

— Госпожа, я всё-таки вынужден проводить вас…

— «Ваше Величество», — перебиваю я, — а не госпожа. Полагаю, мой супруг платил вам достаточно, чтобы вы проявляли уважение. Что ж, в любом случае, больше корона в ваших услугах не нуждается. Мы сейчас же уезжаем.

— Ваше Величество, король Эрик оставил чёткие инструкции…

— Король мёртв, — я подталкиваю Дэниела к двери. — Освободи дорогу королеве. Если не хочешь на тот свет со своими инструкциями.

Усаживая Дэниела в карету, я мысленно напоминаю себе, что когда буду расписываться в чеке с суммой награды, нужно не забыть предложить наёмникам убить этого надоедливого врача. За двойную плату, конечно.

По дороге в Вейстер я шлю приказы: и в южном крыле, где живёт Тиша, готовят комнату для её дяди. А также ищут врача, лучшего врача. И королевского, конечно — для советников, чтобы подготовить приказ о восстановлении в правах рода Глэстеров и официально уведомить свет в недееспособности единственного лорда этой семьи.

Дэниелу не становится лучше. Он ничего не может делать самостоятельно — не сиделкой я себя видела, когда мечтала о нём. Но я ухаживаю за ним так же трепетно, как три года назад — за Тишей. На нас косятся слуги, лорды из моей свиты, гвардейцы. Мне плевать. Я сама кормлю его, мою, рассматриваю синяки — и утраиваю сумму за голову того врача. Ночью слушаю мерное дыхание и вспоминаю чьё-то мудрое изречение, выученное ещё в школе: нет ничего хуже исполнившейся мечты.

Действительно, нет.

* * *

Если бы только я была сильнее. Если бы только смогла уйти, забыть и жить свободно. Я должна была, знаю.

Наркотик хуже стен темницы. Из неё хотя бы можно выбраться.

Я наблюдаю, как врач осматривает Дэниела, слушаю, как он диктует ученику рецепт какого-то лекарства, и очень остро понимаю, что мне ни одно лекарство уже не поможет. Это как шагнуть в пропасть — зная, что шагаешь именно в пропасть и делая это с улыбкой.

Я провожу рядом с Дэниелом всё свободное время. Я не пускаю к нему Тишу, она даже не знает, что её дядя жив, что он вернулся. Пусть лучше так, чем видеть его таким.

Я всё ещё надеюсь, что ему станет лучше, но дни идут, а рука Дэни так же холодна в моей руке, и взгляд так же пуст.

Мне страшно и больно смотреть на него, чужого и холодного.

А Тиша улыбается принцу Фиделии, младшему брату того, за которого чуть не вышла замуж я. Мальчик мил, хорош собой и не кажется достаточно сильным, чтобы быть помехой. Он очень старается понравиться вейстерской королеве. Я наблюдаю с балкона, как они гуляют в саду, два голубка, юных и чистых. Глаза Тиши счастливо сияют, и я не понимаю, что удерживает меня от благословения их помолвки.

Наверное, я просто вижу ворона, спрятавшегося за перьями голубя в фидельском принце. Тиша всегда будет желанной добычей для таких воронов, невинная голубка. Как она сможет править?

Мысль свернуть голубке шейку раньше, чем это сделает кто-то другой, мелькает в голове, и я усмехаюсь.

Не смогу. Мне нравится делать эту девочку счастливой — её так легко радовать, и её радость так искренна. Она смотрит на меня сияющими глазами Эрика, улыбается, как должен улыбаться Дэниел — и мне становится теплее. Я успокаиваюсь.

Теперь я понимаю, что Дэни имел в виду тогда, в карете по пути в Озёрный край три года назад. Мне жаль, что я понимаю это слишком поздно — но не настолько поздно, чтобы не наслаждаться обществом кроткой искренней Тиши, чистой, как роса.

И я держу фидельское посольство так долго, как только можно, и день за днём наблюдаю, как принц играет для моей девочки превосходный спектакль. «Моей девочки», надо же…

Это днём. А ночью я обнимаю неподвижного равнодушного Дэниела и хочу убить всех, всех до единого, сделавших его таким.

Но тогда надо начинать с себя.

Я получаю то, что хочу. Всегда — но не в случае с Дэни.

Шиповник отцвёл — я взяла за правило приносить в спальню Дэниела цветы. Однажды мне показалось, что в его взгляде появилось какое-то выражение, отблеск интереса, как солнечный луч в пасмурный день. И на мне тогда был венок из шиповника. А потом цветы стали традицией — только менялись от месяца к месяцу. Простенькие ромашки, гордые астры, высокомерные гиацинты. Когда земля укрылась снегом, я ставила в вазу веточки ели, а на новогодье украсила их омелой.

Тогда, в прощальную ночь умирающего года, под музыку из танцевальной залы, где вместе с подругами плясала Тиша, под фейерверк и радостный гомон с дворцовой площади Дэниел впервые осмысленно посмотрел на меня. Он не мог ещё говорить — или не хотел? И взгляд сначала был растерянным — я поняла, что он меня не узнаёт. И даже почему-то обрадовалась.

Дэни моргнул растерянно — а потом во взгляде возникла знакомая усталость. Холодные пальцы дрогнули в моей руке — и Дэниел отвернулся, снова уставился в стену, но уже осмысленно. Просто чтобы меня не видеть. И это было красноречивее любых слов.

* * *

Тише он радуется. Я позволяю им увидеться утром после новогодья — и врач потом насколько можно почтительно выговаривает, что поступила я глупо, что это могло закончиться сердечным приступом или того хуже.

Да нет, конечно. Разве что у Тиши хватит сил задушить дядю. Но сколько я ни кормлю эту былиночку, сколько ни заставляю упражняться с луком или кинжалом, сильнее девчонка не становится. Да и с оружием у неё не ладится. Некоторые просто рождаются не-войнами, так уж есть, и это не изменишь.

Я стою у окна и искоса смотрю, как отчаянно Тиша жестикулирует, как пытается отвечать ей дрожащими пальцами Дэниел, и думаю, что ещё немного, и в этой идиллии мне не будет места.

Мне никогда не было в ней места. Но раньше меня это не волновало.

Не знаю насчёт сердечного приступа, но после новогодья Дэниел выздоравливает быстрее — и день, которого я боюсь, день, когда к нему возвращается голос, наступает.

К этому времени Дэни уже может ходить — и фидельский принц уезжает домой, мальчишка с приклеенной к губам улыбкой. Теперь Дэниел гуляет под руку с Тишей в саду — и я смотрю на них с балкона. Меня тянет к ним, как к наркотику, но теперь мне уже мало просто дёргать их за верёвочки, как марионеток. Мне хочется искренности, жизни.

Как, наверное, того же хотелось Эрику после нашей свадьбы.

Я приглашаю Дэниела в свой кабинет — большая часть того, что требуется обсудить, касается политики. Род Глэстеров восстановлен в правах, но Дэниел не может распоряжаться привилегиями лорда, пока считается недееспособным. Раньше это было необходимо, потому что любой мало-мальский интриган, любая придворная крыса могла воспользоваться им, безвольной куклой. Сейчас я вижу, что Дэниел приходит в себя. Теперь он отдаёт отчёт своим поступкам.

Мы сидим друг напротив друга, разделённые письменным столом Эрика. Передо мной лежат свитки с дарственными короны, заключения придворного врача, а так же — высочайший указ, по которому Глэстеры снова входят в десятку лучших родов. И я стараюсь смотреть на эти свитки, на поблёскивающие в уголках печати, а не в лицо Дэниелу. Он теперь красив почти как раньше. Почти такой, каким я его помню. Только перчатки на руках без мизинцев — и шкатулки Эрика на моём столе, у меня перед глазами.

Я молчу, потому заговаривает Дэниел.

— Госпожа, — его голос всё так же чудесен. Так же он говорил мне: «Елена, любимая» — в борделе, когда я приказывала. — Когда я должен приступать к своим обязанностям?

Я гляжу на свиток с указом и усмехаюсь.

— Завтра. Или сегодня вечером, если у тебя достаточно сил.

— Достаточно, — насквозь фальшивый голос, фальшивое обещание, фальшивая страсть. — Что ты желаешь, моя госпожа? — Дэниел протягивает руку к моей руке.

Я откидываюсь на спинку кресла и, не поднимая взгляда, кладу в его руку свиток с указом.

— Прочти.

Мгновение его рука со свитком не двигается — и воздух в комнате будто застывает, словно время останавливается. Я замираю на вдохе.

И только огонёк свечи пляшет, пляшет, бросая тени по стене.

Дэниел берёт свиток, раскрывает, читает. Тишина наполняется звуками — треском огня в камине, шелестом дождя в окно, тиканьем часов.

Я тру глаза, потом виски. Тянусь к кувшину с вином, наполняю два кубка. Один оставляю на столе, второй подношу к губам.

Вино горчит, как украденный поцелуй.

— Госпожа, что это значит? — тихо спрашивает Дэниел, и теперь его голос настоящий — растерянный, усталый.

Облизываю губы — в вине маячит моё отражение, пурпурное. Королевский цвет.

— Что ты снова ви Глэстер, — я протягиваю ему оставшиеся свитки. — Тебе нужно только подписать прошение Совету, но это пустая формальность. Заочно они эту просьбу уже удовлетворили, вот, здесь их подписи.

Снова тишина, гулкая на этот раз, удивлённая.

Я медленно пью вино.

— Госпожа, зачем это тебе?

Хороший вопрос. Я и сама им задаюсь. И поэтому сейчас отвечаю уклончиво:

— Ты дядя королевы. Конечно, ты должен быть лордом.

— Зачем это тебе? — настойчиво повторяет Дэниел.

Я поднимаю голову. Мы смотрим друг на друга, и пламя свечи бросает вокруг тени — как будто Дэниел единственный источник света в комнате.

Нет, это свеча стоит рядом с ним.

Дэниел отдаёт мне свитки.

— Не нужно, госпожа.

Я смеюсь — тихо, горько.

— Отказываешься? От свободы отказываешься? Не глупи, Глэстер.

Он улыбается — почти незаметная, но такая яркая улыбка.

— Ты это называешь свободой, госпожа? Я в твоей власти. Тиша в твоей власти. Мы оба здесь, и мы оба несвободны. К чему эти игры? Это, — он всё-таки берёт меня за руку, невесомо целует пальцы. А я остро чувствую шёлк перчатки вместо кожи, — будет честнее.

Я протягиваю вторую руку ладонью вперёд и не даю ему перегнуться ко мне через стол.

— Не надо, Дэниел. Ты свободен. Подпиши прошение — и клянусь, ты полностью свободен. Если хочешь, оставайся, но как лорд, как должно быть. Хочешь — уезжай. С Тишей ничего не случится, что бы ты ни выбрал. Ты свободен, я клянусь.

Какое-то время он смотрит на меня изучающе. И, посмеиваясь, берёт перо.

— Как хочешь, госпожа. Если тебе нравятся такие игры…

— Это не игра, — начинаю я, но Дэниел отворачивается, склоняется над прошением.

Смотрю, как он расписывается, и невольно вспоминаю, как таким же росчерком пера он отказался от меня.

А ведь правда — зачем все эти реверансы? Вот он, мой наркотик, моя услада и удовольствие. Протяни только руку.

Тогда я закончу как Эрик.

Огонёк свечи вздрагивает, когда я отворачиваюсь.

— Вы свободны, милорд. Доброй ночи.

— Доброй ночи, Ваше Величество, — точь-точь копирует мой тон Дэниел, и я усмехаюсь.

— Я не королева, герцог. Я только протектор при вашей племяннице. Вы можете звать меня по имени — Елена.

— Только, — повторяет он, вставая вслед за мной. — Доброй ночи, Ваше Величество.

Я смотрю, как за ним закрывается дверь. Залпом осушаю кубок и наливаю ещё.

Его вино, нетронутое, так и стоит на столе рядом с подписанным прошением. Свеча в панике мечется, когда я прохожу мимо и швыряю кубок в камин. Яркая вспышка, довольное урчание огня и требовательный стук капель в окно. И мои слёзы по щекам.

Надо ещё вина. Тогда плакать будет легче.

Тогда мне ненадолго станет спокойнее.

* * *

Очень ненадолго.

Тиша льнёт к нам обоим. Кто-то из герцогов дарит ей алмазный гарнитур — безделица, но искусно сделанная. Девочка играет с алмазами и примеряет новое платье, сшитое ко дню рождения. Красивая, лёгкая бабочка, танцует у зеркала. У неё прекрасно получаются танцы — так легко, как никогда у меня.

Я поправляю сбившуюся шаль и жестами объясняю, что королеве следует успокоиться. Тиша перебивает — беззвучно хохочет и пляшет пальцами, пляшет, пляшет… А я ловлю удивлённый взгляд Дэниела. Интересно, как скоро заботливый дядя объяснит племяннице, что опекуншу в моём лице стоит не любить, а остерегаться?

Мы вместе выходим в бальную залу. Гремит музыка — и одна только Тиша не морщится, потому что не слышит. Иногда я ловлю себя на зависти — её мир тих, беззвучен, зато она видит больше меня. Это всегда меня удивляет.

Тишу приглашает на танец юный герцог Вильям. Я смотрю на Дэниела, тот улыбается — и поворачивается к леди Диане, ей протягивает руку. Я помню эту «кошечку» в борделе, помню её масленые глазки — такие, как сейчас. Они танцуют, Диана и Дэниел. Диана выгибается в руках Дэниела, краснеет, когда он что-то шепчет ей на ушко.

Отказываюсь от чьей-то руки, отворачиваюсь, хватаю бокал с искристым вином и выхожу в сад.

Что ж, Дэниел свободен. Я сама его освободила.

Тиша находит меня через полчаса. Я возвращаюсь за ней в бальную залу — потому что так надо, потому что я леди-протектор, я должна быть сильной. И неважно, что мои доспехи уже давно пробиты. Кого это, в конце концов, волнует?

Да, теперь я знаю, что такое одиночество.

Дэниел развлекается, как только может — с его губ не сходит фальшивая улыбка, фальшивый смех звенит, вплетается в музыку, фальшивая страсть сверкает в глазах.

Устало напоминаю себе, что нужно найти ему камердинера. Когда новоиспечённый герцог Глэстер свалится, пьяный, от усталости — кому-то надо будет отвести его в спальню. Его спальню, а не одной из этих кошечек.

Серая мышка не вмешивается на этот раз. Теребит сапфировое ожерелье, потом вспоминает, что она у всех на виду, отдёргивает руку. И уходит задолго до конца бала.

— Хорошо отдохнули, герцог? У вас не болит голова? — спрашиваю я, встречая Дэниела в саду на следующий день.

Мой взгляд упирается в слишком откровенное декольте юной «кошечки», висящей на руке Дэни.

— Прекрасно, королева. А вы?

— Дэниел, что ты делаешь? — не выдерживаю я, наткнувшись на него в комнатах Тиши. Слава богу, одного на этот раз. — Что ты делаешь со своей репутацией? Ты же родной дядя королеве!

Он смеётся, весело и, кажется, искренне.

— Королева, — повторяет, целуя мою руку. — Все здесь знают, кто я на самом деле. О какой репутации речь? Я был шлюхой, я ей останусь. Только теперь бесплатной.

— Зачем ты так говоришь? Это неправда, — шепчу я, но он слышит.

— Правда. Я же говорил, будет честнее, если я буду принадлежать только тебе. Но ты любишь делиться игрушками, да? Пусть так. Скажи, как тебе нравится, Елена, — я вспыхиваю, когда он называет моё имя. Как девочка, как наивная дурочка. Как Тиша. — Скажи, чего ты желаешь.

— Я люблю тебя, — мой шёпот еле слышен, но в комнате так тихо…

— Мне нужно сказать тебе то же самое? — сладко говорит Дэниел. — Подожди, сейчас… Я люблю тебя, Елена.

Я размахиваюсь — пощёчина звенит. Как звенит смех Дэни.

— Ещё, моя королева?

— Не играй со мной! — шиплю я, и Дэниел фыркает:

— Нет, госпожа, играть — твоя привилегия.

Нас прерывает вернувшаяся с прогулки Тиша. Она смотрит на нас громадными глазищами, и я отворачиваюсь, не в силах видеть взгляд Эрика на лице слабенькой глухонемой девчонки.

* * *

Обстановка при дворе меняется. На шахматной доске появляется ещё одна фигура — Дэниел ви Глэстер — и его считают ферзём, как и меня — королевой. Нас очень быстро стравливают друг с другом.

Дэниелу плевать на политику, это видно. И мне приходится слать к нему шпионов — чтобы его не отравили, чтобы не увезли в укромный домик где-нибудь у реки или в чаще. Чтобы потом на стол ко мне или Тише (а скорее, Тише) не легло письмо с требованиями.

Но я слишком отвлекаюсь на это, и то, что происходит на празднике годовщины коронации, становится неожиданностью даже для меня.

Тиша принимает подарки и поздравления. Я сижу на троне слева от неё, наблюдая, как воркует Дэниел с расфуфыренной, как сорока, дочкой графа Кантийского.

И краем глаза замечаю характерный блеск стали среди придворных.

Арбалетный болт вонзается в спинку трона Тиши, а саму девчонку, ошеломлённую, я толкаю себе за спину. Ловлю полный ужаса взгляд Дэниела.

— Стража!

Гвардейцы смотрят на меня, но не двигаются. Я сжимаю руку Тиши.

— Стража! Защищайте королеву.

— Которую? — усмехается капитан гвардейцев, стоящий неподалёку от трона, и мой взгляд мечется от него к неприметной плите в стене — тайному ходу.

К трону выходит герцог Вильям, юнец в шейном платке с гербом моего рода. Указывает на меня и объявляет:

— Слава королеве!

И его гвардейцы слаженно шагают к возвышению трона.

Тиша шумно дышит, цепляется за меня. Я отступаю вместе с ней, впечатываю девчонку в стену и наощупь ищу неприметный рычажок.

— Опомнитесь, герцог, у вас в глазах двоится? Королева у вас одна, вы говорите с протектором. Или хотите на кол за измену?

— Вейстеру не нужна королева-марионетка, — говорит сводный брат Вильяма граф Верди, тоже выходя вперёд. — Хватит нам и одной женщины. Отойдите, Ваше Величество.

— Назад! — кричу я и ему, и гвардейцам. — Стража! Защищайте королеву! Вы ей, чёрт возьми, присягали!

— Кому из вас? — улыбается капитан гвардейцев, делая знак своим людям оставаться на местах. А стражники герцога Вильяма идут к нам — но я уже нащупала рычаг.

Тиша проваливается вниз, на пахнущую пылью и плесенью лестницу, тянет меня за собой. Еле успеваю нажать рычаг снова, и плита вовремя задвигается, отсекая нас от блещущего сталью тронного зала.

Потом я тащу испуганную Тишу по коридору. Забывшись, говорю ей, что сейчас мы выйдем в главном вейстерском храме — и что она должна держаться позади меня, всегда позади.

Потом быстро перевожу это на жесты — когда открываю плиту выхода и первая вылезаю наружу.

Примерно в это же время в храм врываются люди графа Верди — я прижимаюсь к открытой плите, закрывая Тишу.

— Где королева?! — вопит граф. Его голос, ещё мальчишески-неверный, ломается. Так хочется над ним посмеяться.

Я выпрямляюсь.

— Перед тобой. Немедленно уберите отсюда эту шваль, граф, это храм, в конце концов! Если хотели сделать переворот, к нему надо было готовиться. Иди сюда, мальчик, я расскажу, как это делается, — говорю я, украдкой вынимая спрятанный в юбках кинжал-шпильку.

— Погоди, Роб, — останавливает графа кто-то из его свиты. — Королева Тиша была с вами, Ваше Величество. Где она?

— Мертва, — отвечаю я, отчаянно шаря рукой, ища рычаг, задвигающий плиту обратно.

— Отойдите от стены.

Я сжимаю кулаки.

— С каких пор ты отдаёшь приказы своей королеве, мальчик?

— Отойдите.

Я смотрю на ощетинившееся клинками море лиц. Выдыхаю. И усмехаюсь.

— Убьёшь меня, граф, только тогда до неё доберёшься.

Кто-то в свите графа грубо хохочет, а сам мальчишка усмехается.

— Как прикажете, королева.

Свистит воздух. Я хватаюсь за плиту одной рукой, другой — за вспыхнувший болью бок. Тиша шумно дышит за спиной, море лиц идёт волнами. А тень мальчишки-графа вдруг ломается, оседает на мраморный пол рядом со мной.

Я смотрю в глаза возникшему, словно чудо Спасителя, Дэниелу и пытаюсь понять: это воображение так жестоко играет со мной, или чудеса действительно случаются?

В витражные стрельчатые окна влетает, как вспугнутая птица, вопль рога — армия, которую я отправила на помощь брату и Тройственному союзу возвращается на месяц раньше.

«Как удачно», — думаю я, прежде чем потерять сознание.

* * *

Тиша, свернувшись клубочком, спит рядом, когда я прихожу в себя. Морщась от боли, оглядываю её и рассказываю, какая она дура, как она всегда будет обузой, никчёмная слабая девчонка — таких убивать надо ещё в колыбели.

Тиша улыбается во сне. Конечно, она ничего не слышит — а я часто с ней так разговаривала в первый год после смерти Эрика. Потом — всё реже, реже.

Огонёк одинокой свечи на прикроватном столике вздрагивает, когда я, морщась, встаю с кровати и, держась за стену, иду к двери. За дверью гвардейцы — не из тех, что отказались мне подчиняться во время церемонии. Я внимательно вглядываюсь в их лица и требую позвать ко мне капитана королевской стражи. А ещё — вытащить из постелей советников.

А потом так же по стеночке бреду в свой кабинет.

Советники — сна ни в одном глазу — заверяют меня в своей преданности Тише, мне и хоть самому чёрту. Капитан гвардейцев отправляется в темницу к герцогу Вильяму. У герцога богатые владения, сестра и ещё нестарая мать. Убедившись, что на эту ночь мы с Тишей в безопасности, я иду обратно в спальню и размышляю, как этих девчонок выгоднее продать. А как минимум половина земель Вильяма отойдёт короне. Тише нравятся алмазы, а у Вильяма прииски…

Как ни крути, а от этого глупого мятежа я только в выигрыше. Ещё бы найти и лично казнить того арбалетчика из свиты герцога — бок болит до красных цветов перед глазами. Завтра могу и не встать…

В спальне меня ждёт врач. И Дэниел, склонившийся над спящей Тишей. Я тоскливо смотрю на них и позволяю врачу издеваться над моей раной. Судя по её виду, болт для любимой королевы полили ядом для верности.

Дэниел уносит племянницу. Не успевает дверь за ним закрыться, как в спальню заглядывает свеженазначенный мной капитан гвардейцев — я приказываю удвоить караул у дверей Тиши.

Врач ворчит что-то про покой и оставляет на кровати кубок с какой-то остро пахнущей гадостью. «Обязательно выпьете это, госпожа, иначе завтра вы не сможете даже сидеть». У меня и сейчас это плохо получается, но зелье пахнет так противно, что я верчу кубок в руке и всё никак не могу заставить себя проглотить лекарство.

Дверь снова отворяется. Щурясь, я смотрю, как Дэниел аккуратно закрывает её за собой.

— Тиша в порядке? — спрашиваю на всякий случай.

Дэниел проходит к креслу у кровати.

— Спасибо, госпожа.

Я залпом выпиваю горькую гадость и бросаю кубок на прикроватный столик.

— Не за что.

Тишина повисает, неловкая, горькая.

— Госпожа, — голос Дэниела вплетался в неё легко и правильно. Как часть этой тишины. — Объясни мне, что это был за спектакль?

Я смотрю ему в глаза — они снова кажутся фиолетовыми, как в наш первый вечер.

— Дэниел, иди спать.

Мы смотрим друг на друга — всё как всегда: он окутан светом, я путаюсь в тенях.

Отворачиваюсь.

— Ты могла отдать им Тишу, а потом объявить их мятежниками.

Да, раньше я бы так и сделала. Раньше я была уверена, что жизнь — игра, и выиграет в ней тот, кто заключит самую выгодную сделку. Мне казалось, у меня есть для этого все шансы. Ровно до Дэниела они у меня действительно были.

— Тебе это просто невыгодно — то, что ты сделала. Или я не постигаю размах твоего плана.

Со вздохом я снова сажусь, опираясь на подушку.

— Дэниел, ты меня утомляешь. Будь добр, уйди до того, как я позову стражу и прикажу им тебя увести.

— Елена.

Мы снова смотрим друг другу в глаза — и ничего, ничего не изменилось. Ничто и не изменится.

Я отвожу взгляд.

— Нет, мне это невыгодно. Мне плевать на власть. Я не испытываю никакого удовольствия, ругаясь с вейстерскими советниками, собственным братом и его союзниками, к которым он мечтает меня причислить. Я совершенно не хочу и никогда не хотела быть королевой, и раз Тишу назвал своей преемницей Эрик, то так тому и быть. Власть у неё отнимать я не собиралась и никогда не соберусь. Всё?

Дэниел переводит взгляд на огонёк стоящей рядом свечи.

— Я тебя не понимаю. Ты балуешь Тишу, сегодня ты чуть не умерла из-за неё. Ты же не могла просчитать, что арбалетчик промахнётся. Но ты всему всегда знаешь цену, что на этот раз? Тиша как королева ничего не стоит, ты же понимаешь.

— Зато я при Тише как королеве стою очень дорого.

— О да, — усмехается Дэни. — Например, если ты снова захочешь замуж…

— Вряд ли, — я смотрю на него в упор. — Ни первый, ни второй брак мне совершенно не понравились. Первый муж от меня отказался, второго я сама убила. Не везёт мне с браком, так что, пожалуй, воздержусь. Кстати, насчёт свадьбы — может, выберешь среди моих придворных потаскушек какую-нибудь знатную кошечку? Прости, леди. Ты как жених нынче тоже очень дорог. Почти бесценен.

— И ты мне позволишь? — поднимает бровь Дэни.

— Даже благословлю, — усмехаюсь я. — Ты надоел мне, Глэстер. Я устала за тебя бояться. Сначала муж тобой шантажировал, потом я не могла найти тебя целых три года. Теперь ты остаёшься при дворе, и тебя делают пешкой все, кому не лень. Честно — с меня хватит. Это твоя жизнь, и ты распоряжаешься ею, как хочешь.

Дэниел смотрит на меня — и я вижу в его глазах что-то новое. Злость.

— Это никогда не была моя жизнь. С десяти лет, когда отец провалился со своим заговором, это не моя жизнь. И ещё десять лет я пытаюсь выжить хотя бы ради Тиши, а потом появляешься ты, играешь мной, как тебе вздумается. И сейчас я должен поверить, что ты меня отпустишь? Давай, Елена, назови мне имя той «кошечки», на которой я должен жениться.

О, господи… В монастырь, что ли, податься — как мать мечтала? Что-то же её там привлекло. Может быть, покой?

Если б я не боялась, что потом тоже «случайно» вывалюсь из окна, ей-богу, подалась бы.

— Дэниел, послушай…

— Я весь внимание, госпожа. Елизабет Кантийская? У неё очень заботливый, любящий отец, всё сделает ради дочери. Или Миранда ви Дентская? Никому ещё не мешали серебряные рудники. А может…

— Стража!

Дверь немедленно распахивается.

— Уведите герцога Глэстерского… куда-нибудь, — устало бормочу я.

Дэниел бросает на меня злой, яростный, но зато совершенно искренний взгляд и уходит в сопровождении двух гвардейцев.

А я почти сразу проваливаюсь в горький, беспокойный сон. Наверное, было что-то в том лекарстве — сонное зелье? Надеюсь, что не яд.

* * *

Три дня спустя я кое-как прихожу в себя, попутно устроив показательную казнь мятежников и поболтав по душам с юным герцогом Вильямом (не знала бы, что сама его к отсечению головы приговорила, вот точно — лично бы четвертовала; дерзкий мальчишка посмел повысить на меня голос и обозвать шлюхой, между прочим, при гвардейцах). И три дня спустя я узнаю, что Дэниел всё-таки выбрал себе невесту. Сестрёнку Вильяма. Мало того, что девочка благодаря мне почти нищая, так ещё и сестра мятежника. Все вейстерские интриганы предвкушающе потирают руки, ожидая, что Дэни возглавит оппозицию. А я отправляю ему личную просьбу одуматься и вести себя как подобает дяде королевы.

Плевать Дэниел хотел на все мои просьбы. Опекун невесты, граф Селти устраивает им пышную свадьбу, на которую собирается полстолицы и на которую меня очень красноречиво не приглашают.

Впрочем, когда это меня останавливало?

Я являюсь в главный столичный храм вместе с отрядом гвардейцев. Священник в середине обряда теряет голос, граф Селти громко интересуется в наступившей тишине: «Ваше Величество, как вы смеете?». Я хватаю за руки белую, как её платье, невесту, толкаю к опекуну и рычу: «Даже думать про этот брак забудь, замуж за первого встречного пойдёшь!»

— Дорогая, — смеётся Дэниел у меня за спиной. — Первым встречным обязательно буду я, не волнуйся.

Я размахиваюсь и бью его по щекам.

— Как ты посмел! Я же просила!..

— Ну так не приказывала, — Дэниел ловит мои руки, пытается целовать. — Откуда мне знать, может, это очередная игра?

И на всё это смотрит сотня лордов и леди, пришедших на свадьбу.

— Вон! — я срываюсь на крик, — вон пошли! Прочь! Оставьте нас!

Мои гвардейцы бросаются к гостям, в дверях кто-то вопит, образуется давка. Граф Селти, унося повисшую на его руке без сознания невесту, объявляет, что так просто мне это с рук не сойдёт. Я мысленно делаю заметку: проверить уважаемого графа — если раньше в заговорах не состоял, то теперь точно хоть в один запишется.

Наконец двери храма закрываются, и наступает абсолютная звенящая тишина.

Я поворачиваюсь к несостоявшемуся жениху.

— Ну знаешь, Дэниел… Ты мог выбрать кого угодно, но не сестру мятежника. И знаешь, с меня хватит!

В следующее мгновение меня прижимают к алтарю — больно, твёрдый мраморный край впивается в поясницу — и целуют, грубо, жестоко, до крови.

— Знаешь, госпожа, с меня тоже, — низким хриплым голосом говорит Дэниел, когда прекращает терзать мои губы. — Хватит этих непонятных игр. Давай по старинке: ты говоришь, как ты хочешь, сидя, стоя, я сверху или ты — и я это делаю.

— Дэни, мы в храме, — я слизываю кровь с губ.

— Ты в храме со шлюхой, — он больно кусает мою шею, — куда уж ниже падать, а, госпожа?

— Мне надоело, — дыхание срывается, пока он раздевает меня (точнее, срывает с меня платье), — объяснять, что ты… Дэни… свободен… И ты… лорд… Я выкупила тебя из борделя…

— Чтобы я теперь вечно принадлежал тебе.

Я ловлю его руки, сжимаю запястья. Смотрю в сверкающие гневом синие глаза.

— Ну уж, милый. Я не собираюсь умирать, чтобы убедить тебя, что ты свободен. Поэтому я лучше…

Что «лучше», я придумать не успеваю. Дэниел толкает меня на алтарь и грубо раздвигает ноги. Я нахожу среди складок брошенной рядом юбки кинжал-шпильку. Стискиваю в кулаке рукоять.

И разжимаю пальцы.

В конце концов, ну храм, ну шлюха. Я, он — плевать. В этом храме меня недавно чуть не убили. Плевать на приличия. Плевать на мораль. На всё плевать.

Я обнимаю Дэниела за шею и шепчу:

— Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю…

Он молчит, в его глазах злость.

Зато искренняя.

После я лежу, расслабленная, обессиленная, а Дэниел поправляет одежду. Свою и зачем-то — мою.

Я устало смотрю на него из-под ресниц — Дэниел огревает меня яростным взглядом и зовёт священника.

Приподнимаюсь на алтаре. На старика-священника жалко смотреть, цепляющийся за его стихарь мальчишка-хорист обалдело таращится на нас. Священник, опомнившись, закрывают мальчику рукой глаза, а Дэниел подхватывает меня, полуголую, с алтаря и объявляет:

— Мы женимся, святой отец. Благословите нас.

Я должна возразить, прекратить это сумасшествие, позвать стражу, потребовать плащ, чтобы прикрыться…

Вместо этого я зачем-то спрашиваю:

— Милый, а ты будешь звать меня после свадьбы по имени?

— Конечно, любимая, — выплёвывает Дэни.

Улыбаюсь.

— Святой отец, ну что вы там копаетесь? Ваша королева очень хочет замуж…

— …за шлюху, — мстительно вставляет Дэниел.

— Милый, я зашью тебе рот после свадьбы…

— Ваше Величество, — не выдерживает священник, — здесь же дети!..

Мы с Дэниелом смеёмся в унисон — и никак не можем остановиться, даже чтобы сказать «да» на вопрос старающегося быть серьёзным священника.

— Как дёшево ты продала себя сегодня, — усмехается Дэниел уже во дворце в моей — нашей — спальне.

— Любимый, — я закрываю ему рот губами, — для меня ты бесценен.

Потом смотрю в его изумлённо распахнутые глаза, целую его пальцы и чувствую себя полностью, абсолютно счастливой.

Есть в жизни вещи, которые не продаются — просто потому что для одних они не стоят совершенно ничего, а для других слишком дороги.

— Дэниел, я люблю тебя. А ты когда-нибудь сможешь меня полюбить?

— Тебе ответить честно, Елена, или так, чтобы тебе понравилось?

— Конечно, честно.

— Когда-нибудь.

Я целую его грудь и улыбаюсь. Когда-нибудь. Сначала ему нужно научиться мне доверять. Я сделаю для этого всё. Я этого хочу, а я получаю то, что хочу.

— Спасибо, любимый.

Один лишь танец

Волшебница не должна танцевать с обычным человеком. Волшебница не должна привязываться к человеку. Даже если он аристократ, красив, хорошо образован и интересен. Волшебница и человек просто не могут быть вместе, если только он не её раб. Но кто же в здравом уме влюбится в бессловесную, безжизненную игрушку? Волшебница Мэйрилин пытается расколдовать понравившегося ей человека. Но не получает от него ни благодарности, ни признательности. Только много, очень много проблем.

На него невозможно было не обратить внимание. Одна улыбка чего стоила — сияла как солнце. А был ещё и взгляд — такой нежный и добрый, что Мейри, только увидев, немедленно захотела, чтобы так он смотрел только на неё.

Желание оформилось в мысль, и Мэйри закрыла глаза — пусть наваждение скроется. Не пристало ей, волшебнице, пялиться на обычного человека. Хотя какие у него взгляд и улыбка — это просто неприлично. Хорошо, что рядом нет никого из Высокого общества — волшебники редко посещали человеческие заведения, даже такие роскошные и дорогие, как этот ресторан. Но Мэйри хотелось экзотики, и, чёрт возьми, она не любила себе отказывать. Однако человеческий юноша всё-таки выходил за рамки. Может, бросить всё и отправиться в лес — всего-то около получаса езды верхом. В полых холмах Светлый Народец наверняка сейчас веселится на очередной пирушке. И обходительные рыцари-фэйри куда более подходящая компания для леди-чародейки.

— Госпожа желает, чтобы подали десерт? — негромко спросил подошедший официант, и Мэйри открыла глаза. Взгляд снова уткнулся в третий столик у окна — компания из четырёх человек, все мужчины, похоже, что-то празднуют.

— Госпожа?

— Нет, — отмахнулась Мэйри, — благодарю. Принесите лучше ещё вина. Розового. Искристого.

— Да, госпожа, — официант исчез, и Мэйри тут же о нём забыла, разглядывая непослушные кудрявые волосы юноши за третьим столиком — тёмно-русые, почти каштановые, но с золотым отблеском. И смешливые морщинки в уголках глаз. А как он поправляет мешающую ему чёлку — точно щёлкает себя по носу. Решительно на этого человека невозможно было смотреть, не улыбаясь. Невозможно было не смотреть вовсе. Таких, как он — смешливых, нежных и добрых утаскивают ночами в свои холмы фэйри, расставляют статуями из камня или льда, заставляют смеяться вечно. А потом удивляются, почему их улыбки больше не греют.

Мэйри покачала головой, не отрывая глаз от брюнета. Сорванные цветы, говорят, тоже пахнут сильнее. Но ни одно заклинание не заставит их жить вечно и быть ровно такими же, какими они привлекли внимание на клумбе. И этот милый юноша не будет улыбаться так же, если Мэйри шепнёт заклинание — хотя бы и банального приворота.

К сожалению, разницу между реальностью и иллюзией знал любой волшебник.

Мэйри вздохнула, зачем-то поправила перчатки и отставила пустой бокал.

Юноша за третьим столиком поймал её взгляд. Мэйри на мгновение застыла, наблюдая, как удивление в его глазах сменяется интересом.

А потом, завороженная, поднялась и пошла к его столику.

Смех веселящейся компании тут же стих, стоило ей приблизиться. Мэйри, улыбаясь, наклонила голову, присела в неглубоком реверансе. И, поймав краем уха новую песню, которую затянула человеческая певичка, подала руку.

— Господин. Могу ли я просить вас быть моим кавалером для этого танца?

Его глаза изумлённо расширились, но солнце из них не исчезло. Мэйри купалась в его лучах, не замечая смешков и перекрёстных взглядов его товарищей. Пока один из них не произнёс грубо:

— Во шлюхи пошли! Уже и здесь клеятся, — и глумливый смешок, эхом отдавшийся в ушах.

Мэйри убрала руку, выпрямилась, чувствуя, как начинает краснеть от ярости. На языке вертелись слова заклинания, которое превратило бы мерзавца в червяка или блоху. Или лучше просто сделать его навсегда немым? Или слепым в придачу? Или…

— Я не думала, что моё предложение вас оскорбит, — взяв себя в руки, холодно произнесла волшебница. — Прошу прощения.

Устраивать сцену в публичном месте? Ну уж нет, герцогиня Мэйрилин Лотарийская до такого не опустится.

Но проклятие грубияну она обязательно придумает… Немота, пожалуй, прекрасно подойдёт. Утром этот ничтожный смертный замолчит навсегда, и больше ни одна девушка не услышит от него оскорблений.

Мэйри отвернулась, но не успела сделать и шагу, как её достаточно бесцеремонно схватили за руку. Правда, тут же отпустили.

Волшебница обернулась.

— Госпожа, ваше предложение оказывает мне честь. Прошу вас, — солнечные глаза не отпускали, и Мэйри, как завороженная, забыв обо всём, проследовала на круглое возвышение для танцующих — куда угодно, хоть на край света за этими волшебными глазами.

Блеск чьих-то брильянтов ослепил на мгновение, и Мэйри пришла в себя, тряхнула головой, избавляясь от наваждения. Но тёплые руки — без перчаток, как у неё — легли ей на плечо и талию, и дыхание снова перехватило.

Они сделали первый круг — впервые в танце Мэйри следовала так самозабвенно, в прямом смысле забыв о себе, соглашаясь подчиняться. Видел бы её кто-нибудь из знакомых…

Мысль слегка отрезвила — реакция лордов и леди Высокого общества представилась весьма ярко. Мэйри подавилась воздухом.

— Всё в порядке, госпожа?

Мысленно надавав себе пощёчин, Мэйри заставила себя улыбнуться — только слегка, а не расплыться в счастливой улыбке, как какая-то простушка.

— Всё просто отлично, господин…

Снова этот взгляд — Мэйри украдкой грелась в нём, точно в солнечных лучах.

— Стивен, госпожа, — и быстрая улыбка. — Но можете называть меня Стив. Меня все так зовут.

Поворот — и снова медленная проходка.

— Мэйрилин, — услышала свой голос волшебница. И закусила губу — больше всего хотелось спросить, чем занят красавчик ночью. Но это было бы слишком… особенно для неё — слишком. Хотя вся ситуация выходила за рамки обычной. Она, леди Мэйрилин, волшебница, танцует с… человеком? И не прочь провести с ним ночь? Да ещё и ловит каждую его улыбку? Чёрт возьми!

— Леди Мэйрилин, — её имя, произнесённое его голосом, звучало так же волшебно, как песни фэйри-менестреля, зачаровывающие разум и выворачивающие душу. — Миледи прибыла к нам издалека?

Мэйри удивлённо вскинула брови.

— Простите, госпожа, — снова улыбнулся юноша… Стив? — у нас не принято, чтобы дама приглашала кавалера. Но, полагаю, там, откуда вы — это естественно.

Мэйри вспыхнула. Нет, неестественно — просто волшебница может делать с человеком всё, что ей вздумается. Даже танцевать. Она же волшебница. А он — всего лишь человек.

— Поэтому простите, пожалуйста, моих друзей, — продолжал Стив, — они вас неправильно поняли. Но это было грубо, так что позвольте…

— Всё в порядке, — отозвалась Мэйри, готовая в этот момент простить все оскорбления в мире, лишь бы на неё продолжали смотреть. — Я не хотела показаться навязчивой. И я не подумала. Просто…

Просто он слишком красив. Просто она его хочет. Просто ей нужно, чтобы он смотрел только на неё.

Мэйри запнулась, и юноша, улыбнувшись, снова закружил её.

Песня сменилась другой, а они всё танцевали… А потом, когда Мэйри подала ему руку для поцелуя, больше всего желая схватить его и не отпускать — никогда, — вдруг услышала:

— Леди, возможно, вы разрешите мне показать вам город? Если вы издалека… И если у вас найдётся время…

Мэйри знала Валисию как свои пять пальцев, но с удовольствием согласилась. И, уже в карете, напевала ту песню, под которую они танцевали вначале, и никак не могла перестать улыбаться.

— Завтра. На площади у фонтанов в шесть. Леди окажет мне честь. Леди Мэйрилин, — и солнечная улыбка.

Мэйри отдала бы голову на отсечение, что, несмотря на перчатки, он не узнал в ней волшебницу. Но даже если принял за человеческую девушку — Мэйри это не злило. Должно бы, но не злило. Зачем — куда интереснее думать о его глазах и улыбке, а в животе тем временем порхают бабочки, и голова кружится, и хочется петь и обнять весь мир.

— Госпожа избавилась от меланхолии? — улыбнулась горничная-пикси, расплетая ей волосы.

Мэйри широко улыбнулась и с трудом подавила желание обнять ещё и горничную.

— Да. О да!

* * *

На площадь у фонтанов Стив не явился. Ни в шесть, ни в семь, ни в восемь. Мэйри приехала домой в девятом часу и первым делом разнесла в пух и прах свою спальню. Потом устроила истерику слугам-низшим фэйри. После меланхолично следила, как они убирают осколки и колдуют, возвращая кровати нормальный вид.

В голове было пусто, сердце билось медленно-медленно, точно вот-вот остановится.

Мэйри даже не стала задаваться вопросом — почему он не пришёл, всё и так было ясно. Может, и танцевал с ней тогда из жалости или простой учтивости. Или…

Или догадался, кто она. Будет хвалиться перед друзьями? Или наоборот, постарается забыть навсегда? Показать, что он понял тогда, в ресторане, было бы для него опасно, вот он и разыграл заинтересованность. Но зачем же тогда приглашать?

Абсолютно неважно. Это совершенно неважно. Мэйри вовсе не хотелось унижаться дальше и искать его, может, слушать его мысли. С одной стороны, она боялась, что её гнев несчастный человечишка не переживёт. С другой — уходить надо тоже красиво. Сейчас она просто убедит себя, что ничего не было. Бессмысленных часов ожидания у фонтанов на промозглом ветру — не было. Танца — не было. Солнечных глаз и улыбки — никогда, никогда не было!

Зелье на ночь и вызванный демон-инкуб исправили дело. На следующий же день Мэйри приняла приглашение маркиза Риаты и до упаду танцевала на балу, слушая комплименты, раздавая комплименты и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь…

В конце концов, она приехала в Валисию отдыхать. Вот и надо отдыхать, как приличествует леди. А не посещать человеческие заведения. Мэйри только раз съездила во дворец князя — человека, но лишь потому, что его придворный колдун очень просил. А колдуна просил, конечно, князь. Наверное, даже умолял. Из того, что Мэйри слышала — принималось очередное соглашение между людьми и Высоким обществом. Мэйри не интересовала политика, поэтому в подробности она вдаваться не стала. Куда приятнее было ловить восхищённые взгляды юных волшебников и завистливые — ведьм. И флиртовать. Приглашение одного из ухажёров она даже приняла и на следующий день поехала в его загородную усадьбу.

Всё было мило — Тибби улыбался, целовал её спрятанные в перчатки пальцы, говорил, как прекрасны её глаза, даже исполнил пару серенад на гитаре. И скучно — Мэйри с трудом удерживалась от зевка, слушая одни и те же глупости и постоянно-постоянно улыбаясь. Всё это один в один походило на десятки свиданий, которые у неё уже были. Мэйри знала, что вернётся домой усталая, разбитая, будет долго разминать лицевые мышцы, которые ныли от фальшивых улыбок. И снова ляжет спать с мигренью, сорвавшись на несчастных служанок-пикси. Изо дня в день одно и то же.

Часам к шести вечера любезный граф Тибби уговорил её остаться на маленький семейный ужин с его младшей сестрой — шестнадцатилетней ведьмой, в розовых бантиках и брильянтах от кончика носа до кончиков пальцев на ногах. Мэйри смотрела на неё и уже жалела, что согласилась на этот чёртов ужин — в глазах рябило от блеска, а во рту было приторно-сладко от всего этого розового, душистого, в рюшечках и кружевах… какая безвкусица! Ещё что-то бубнил фоном граф. Наверняка хвастался — все они ходят гоголем, рассказывая десятки и сотни небылиц, и всё это так скучно! Мигрень была обеспечена, и Мэйри искала повод вежливо уйти, когда отлучившаяся было сестра Тибби вернулась — со счастливым видом ведя на серебряном поводке раба.

Мэйри бросила короткий взгляд и поспешила отвернуться. В её семье рабство не то что не приветствовалось, но считалось безвкусицей. Да, порой магам нравилось подчинять людей — почти как фэйри. Но смертных околдовывали так, что они начисто забывали обо всём кроме своего хозяина. Доставить удовольствие господину — единственная мысль, остававшаяся в их голове. Именно за это Мэйри рабство не любила. Кому нужна послушная кукла? Так, побаловаться разок и понять, что реальность куда интереснее, куда многообразнее. Настоящие, не навеянные магией чувства ярче… Но откуда это знать шестнадцатилетней ведьме? В её возрасте и Мэйри радовалась простому подчинению, возможности возвысить себя в глазах хоть кого-то. Пара лет — и она поймёт, насколько это неумно. А пока — пусть играет.

Но смотреть на это — фи!

— Анит! — поймав раздражённый взгляд Мэйри, воскликнул Тибби. — Зачем ты притащила сюда эту мерзость? Ты оскорбляешь нашу гостью!

Девочка тут же скуксилась. Дёрнула цепочку, раб тихо вздохнул.

— Но брат…

— Всё в порядке, Тибби, — перебила её Мэйри, отмахиваясь и машинально бросая ещё один взгляд на несчастное существо, переставшее быть даже человеком. — Меня это нисколько…

И осеклась.

На четвереньках, худой, полуголый, покрытый свежими рубцами он совершенно не походил на того красавца, который танцевал с ней в человеческом ресторане. И взгляд теперь прятал. И улыбку с его губ стёрли. Но Мэйри его узнала. И почувствовала сильное, плохо контролируемое желание выхватить цепочку у юной дурёхи и саму её отходить так, что мало не покажется.

Как они… Зачем? Зачем?! Потому что был красив? Эта малявка Анит заметила его, как и Мэйри, и не погнушалась заклинанием? Но шрамы… Их могла оставить и Анит, но… Недоразумение в розовых бантиках? С кнутом? А это наверняка был кнут или что похуже.

Мэйри с трудом отвела взгляд.

— Вам понравился мой раб? — разулыбалась Анит, дёргая цепочку и дожидаясь, когда заколдованный юноша подползёт к ней поближе. — Правда, он красавец?

— Правда, — медленно произнесла Мэйри, думая про себя: «И ты мне его отдашь. Сейчас же!».

— Леди Мэйрилин? — изумлённо выдохнул граф Тибби. — Всё в порядке? У вас такой странный взгляд. Моя сестра…

Мэйри с улыбкой повернулась к нему.

А произнесла, обращаясь к Анит:

— Скажите, милая, вы очень дорожите этой вашей собственностью? Если я предложу за него… ну, скажем, клад гоблинов — вы мне его уступите?

И у сестры, и у брата одинаково перехватило дыхание. Клад гоблинов — потрясающая редкость в этих краях, а уж для какого-то графа в захолустье… И пустяк для неё, Мэйри — герцогини из столицы.

— Но зачем? — всё-таки высказался Тибби.

Мэйри плотоядно улыбнулась, бросив на раба короткий взгляд.

— Он действительно очень красив.

— Но не настолько…

Не настолько чтобы терять клад гоблинов — с его-то амулетами и артефактами? Мэйри лишь пожала плечами.

Раб послушно уполз вслед за Анит, которая должна была перестроить ошейник-артефакт и отвести свою бывшую собственность в карету новой хозяйки. Но Мэйри ожидала, что юной ведьме захочется попрощаться с игрушкой, и потому благосклонно позволила тянуть время, выслушала об очередном маленьком восстании людей — из-за которого и пересматривали недавно договор. Вроде бы людская местная элита попыталась избавиться от навязанной власти магов. Конечно, не преуспела. Кто-то погиб, кто-то попал в плен и был превращён в раба…

Мэйри удивлённо вскинула брови. Значит ли это..? Значит, ответил Тибби. Этот юноша… как же его звали?.. был среди восставших, умудрился попасть в плен и после был продан на аукционе Тибби, подарившему игрушку сестре. Но герцогине не следует бояться, он полностью укрощён… Впрочем, герцогиня же понимает…

Мэйри понимала. Храбрый солнечный мальчик решил поиграть в войну и доигрался. Как глупо.

В карете, морщась от головной боли, волшебница долго смотрела на юношу, замершего у её ног. Цепочку она отстегнула сразу же, но Стив никак не отреагировал — и не должен был. Кукла. Игрушка. Зачем он ей такой?

Слуги удивлённо поглядывали на раба, но задавать Мэйри вопросы не решались. Волшебница заперлась на ночь в спальне, чего отродясь не делала, и долго, сидя рядом со стоящим на коленях рабом, смотрела ему в глаза. Пустые. Он выполнит любой её приказ не задумываясь, даже если она даст ему кинжал и прикажет заколоться. Но это не то, не нужна ей игрушка. А снять эти заклинания… Все книги писали, что они навсегда, а на практике Мэйри никогда не проверяла.

— Стив? — позвала волшебница. — Ты меня слышишь?

Юноша не шевелился.

— Скажи что-нибудь.

Стеклянные глаза смотрели в пол. Не мог он говорить. Больше не мог.

Мэйри встала. Отошла к кровати.

— Иди ко мне.

Раб послушно пополз.

— Встань, — поморщилась волшебница. — Ходи нормально.

Раб тут же встал. Остановился перед кроватью, глядя в никуда.

Мэйри похлопала рядом с собой по покрывалу.

— Садись.

И, когда он сел, наклонилась, поймала его губы.

Это тоже было сродни приказу, потому он отвечал — но без огня, без страсти. Просто покорно впустил её и не отстранился, даже когда дышать стало тяжело.

Мэйри вскочила, торопливо отворачиваясь. Ещё рабы не видели, как она краснеет!

— Ты мне не нужен. Не нужен такой. Зачем я тебя взяла?

Кукла, бывшая когда-то человеком, сидела неподвижно. По подбородку тянулась ниточка слюны.

Мэйри оглянулась. В памяти снова возник лучащийся взгляд, согревающая улыбка. Какого чёрта!..

Но, в конце концов, хотя бы развлечётся.

Всю ночь Мэйри готовила зелья и чертила схемы для заклинаний. Спохватилась только под утро, сунулась в спальню: раб спал, наклонив голову, так и оставшись сидеть на кровати. Но тут же распахнул глаза, стоило ей позвать.

Мэйри вызвонила пикси, приказала ей сводить раба в уборную и набрать ему ванну. А потом что-нибудь приготовить лёгкое, бульон, например. И накормить. Рабу был отдан приказ слушаться.

Оставшись одна, Мэйри с облегчением выдохнула и снова нырнула в зелья-схемы-заклинания.

* * *

Жизненный опыт и книги по теоретической магии говорили, что лучше всего заклинания отменять в Кругах Силы. Около Валисии был такой, и сравнительно недалеко. Мэйри сгоняла пикси за мужской одеждой, отдала предпочтение зелёному и коричневому, дорогому, модному по покрою. Но смотреть на одетого, вымытого и даже вроде бы выспавшегося человека было совсем нестерпимо. Он одновременно напоминал и о неожиданной влюблённости, и о том, чем она в итоге закончилась.

Мэйри отвернулась, деревянным голосом приказала следовать за собой.

Они долго скакали сначала по оживлённому Валисийскому тракту, потом по сельским грязным дорогам и, наконец, по лесу, взбираясь всё выше и выше в горы.

Непрошенные мысли лезли в голову — о несправедливости наказания (ну действительно, кого из магов удалось убить этим юным глупцам?), о глупости молоденьких ведьмочек вроде Анит, о вреде привязанностей, особенно к людям… И даже если всё получится с заклинанием — что дальше? Мэйри отпустит парня?

Волшебница старалась об этом не думать, но взгляд то и дело натыкался на Стива, и мысли возвращались в прежнюю колею.

Когда впереди показались огромные валуны, выложенные по кругу, Мэйри остановила коня, кивнула Стиву, подождала, пока он спешится и, прихватив сумку с флягами и свитками, повела юношу к плоскому, точно жертвенник, Срединному камню.

От природной магии искрился, волновался воздух, пока Мэйри читала заклинания. Поднялся и улёгся ветер. Пару раз солнце сменили звёзды, но волшебница не обращала внимания — иллюзии в Кругу Силы были обычным порядком вещей. А юноша равнодушно сидел на коленях у Срединного камня, глотал все зелья, выполнял, всё, что нужно, и тупо смотрел в одну точку.

Мэйри не заметила, когда этот взгляд стал осмысленным. Она только что закончила колдовать и хозяйственно убирала фляжки и использованные свитки в сумку, когда воздух рядом свистнул, сумка полетела на землю, а в шею волшебницы вцепились с такой силой и яростью, будто хотели голыми руками вырвать глотку. А может, и хотели. Опрокинувшись навзничь, глядя в совершенно разумные и совсем не солнечные глаза, Мэйри скребла дрожащие руки человека — в перчатках это получалось отвратительно. И, когда, казалось, шея вот-вот переломится, из последних сил саданула кулаком куда-то в бок. Удачно попала в пах, руки разжались, хрип заглушил её собственный кашель.

Перевернувшись, Мэйри с трудом успела лягнуть мелькнувшую на грани сознания тень, попала по чему-то мягкому, в ответ её руки схватили, попытались прижать к телу, но лягалась волшебница тоже хорошо. И, забавно, ни разу не вспомнила про заклинания.

Они катались по земле внутри круга, и в какой-то момент Мэйри удалось оттолкнуть человека (очевидно, достаточно ослабевшего за дни плена у магов) за пределы камней. Ведьма тут же получила по скуле и, сплёвывая кровь, тяжело дыша и чувствуя, что не в силах подняться, смотрела, как ярость в зелёных глазах человека почему-то меркнет, сменяясь удивлением, испугом и, наконец, ужасом.

Когда юноша вдруг свернулся в клубочек и принялся испуганно всхлипывать, Мэйри расслабилась. А ещё минут через десять, наслушавшись рыданий, вспомнила, что она вообще-то ведьма. И истерично захихикала.

Стив судорожно вскинулся, когда она, пошатываясь, вышла из круга. Глянул с ужасом, а Мэйри отметила, что глаза уже не стеклянные, но слёзы… это странно. А, когда подняла руку, собираясь наложить сдерживающее заклинание — ещё чего не хватало, чтобы раб на хозяйку бросался — он вдруг кинулся к её ногам, так и не поднимаясь с колен.

Мэйри машинально отшатнулась, прижалась спиной к вибрирующему, тёплому от магии камню, вскинула руки, защищаясь. И с изумлением услышала истеричное:

— Госпожа, пожалуйста, не надо, госпожа! Не надо! Я хорошим буду, не наказывайте меня, не надо, умоляю, хорошая, добрая госпожа, смилуйтесь, не надо! — и всё это стискивая её колени и прижимаясь лбом к голенищу её сапог.

Мэйри закрыла рот. Опустила руки. Причитания только усилились. Раб дрожал так, что казалось, бьётся в предсмертной агонии.

Мэйри перевела взгляд на Круг у себя за спиной. На захлёбывающегося рыданиями человека. И обалдело пробормотала высокоинтеллектуальное:

— Твою мать!

Стив вздрогнул, поднял на неё до смерти испуганный взгляд и повалился набок, теряя сознание.

* * *

Уже дома, выудив испуганного человека из самого тёмного угла спальни, Мэйри рассматривала его глаза.

— Значит, говорить ты всё-таки начал. А в Кругу тебе и вовсе похорошело. Но за его пределами… Выходит, что-то всё-таки подействовало. Но дрожишь-то почему?

— Госпожа мной недовольна, — тихий всхлип.

Мэйри села удобнее, подпёрла щёку кулачком.

— Ты меня вообще-то убить пытался.

— Я? — опешил юноша. — Я — никогда! Госпожу — никогда! Нет, это не я был…

— А кто? — удивилась вконец запутавшаяся Мэйри.

Стив глядел на неё испуганными глазами, дрожал и повторял:

— Не я, я — никогда, это не я, нет, не я…

— Твою мать, — тоскливо выдохнула Мэйри, поднимаясь. — Что мне теперь с тобой делать?

— Только не наказывайте… — опять завёлся человек.

— Да ты мне такой вообще не нужен!

Это чуть не довело юношу до обморока — Мэйри вовремя плеснула в него водой из кубка. И, глядя как по сосулькам-волосам стекают прозрачные струйки, выслушала ещё одну серию «я преданный раб, госпожа — моё всё».

— Да не отдам я тебя, — вздохнула она, наконец. — Кому ты такой нужен?

Как оказалось, очень даже нужен. Когда Мэйри связалась с княжеским магом, тот, увидев ползающего у ног Мэйри и лепечущего испуганный бред Стива, просто загорелся.

— Леди, продайте! Что хотите за него?

Мэйри перевела взгляд на сжавшегося юношу.

— Ну… Я отдала за него клад гоблинов.

— Три клада и серебряный рудник троллей!

— Твою мать!

— Леди, — улыбнулся маг, — моя мать давно на небесах, советую не поминать её всуе, та ещё была стерва. Так вы согласны?

Мэйри глянула на раба, поймала полный ужаса взгляд и, сама себе удивляясь, отказалась. Потом слушала полное щенячьей благодарности:

— Спасибо, госпожа. Вы не пожалеете, госпожа. Я сделаю для вас всё, госпожа. Вы будете мной довольны, госпожа.

Хотелось биться головой о стену.

— Да заткнись ты!

Перед сном Мэйри удалось дозваться брата. Вечно занятый Тиарнак с видимым усилием сделал вид, что счастлив лицезреть сестру, но, когда услышал её рассказ, оживился. Тиа всегда нравилась теоретическая магия, а тут такой прецедент…

Посмотрев на сжавшегося Стива с разных ракурсов, заглянув в глаза, зачем-то в рот и даже в уши, брат завёлся. Мэйри выслушала про «остаточный эффект» и синдром Кес-Наитера. И даже что-то про теорему де Лангвиля, ещё б знать, что это такое.

— Умница, братик, — не выдержала волшебница. — А теперь давай попроще, для обывателей.

Тиа помрачнел, огрел Мэйри презрительным взглядом — «невежа!», — но объяснил:

— Ты как бы сдвинула его заклинание, теперь оно… м-м-м… «движется» вспять. Или двинулось. Повтори всё, что делала раньше, и он наверняка обретёт себя ещё чуть-чуть. А потом ещё.

— Обретёт? — фыркнула Мэйри, глядя на раба. — По-твоему, он обретает себя? Вот так?

— Ну, говорить же он начал. И двигаться самостоятельно. И…

— Поняла. И долго мне так… повторять?

Тиа пожал плечами.

— В зависимости от силы его личности. Кстати, сестричка, а какого беса тебе всё это надо?

Мэйри хмыкнула. Хороший вопрос.

— Не знаю. Захотелось.

Ответ брата вполне удовлетворил.

— Это на тебя похоже, — сказал он на прощание. — Смотри, люди после таких заклинаний обычно… не дружат с головой. Он может даже попытаться навредить тебе. Будь аккуратней.

Мэйри потом сняла с шеи шёлковый шарф, изучила в зеркало пожелтевшие синяки и рассмеялась.

Да уж! Попытается.

* * *

Человек разбудил её посреди ночи, заставив судорожно вскочить, запутаться в одеялах, подушках, испугаться и чуть было не начать в панике бросаться заклинаниями.

— Чего ты по дому шатаешься?! — рассержено выдохнула Мэйри, думая, что надо было связать паршивца. Чёрт возьми, он её испугал!

Юноша подался назад, к закрывшейся уже двери.

— Я подумал… я… думал… я…

Мэйри подняла взгляд к потолку, мысленно, но горячо пожаловалась, тяжело вздохнула. А несносный человечишка, наконец, составил ответ:

— Я подумал… вы захотите… чтобы я пришёл… Вы меня не позвали… На ночь. Я подумал, что должен сам…

Дьявол! Он подумал…

— И куда я должна была тебя звать? — устало поинтересовалась волшебница. Чёрт возьми, она приказала постелить ему в комнате через коридор. Там удобно, и пикси, если что, всегда готовы услужить. Ну и чего ему не спится?!

Юноша испуганно замотал головой.

— Вы не должны… нет… Госпожа! Но я подумал… вы меня захотите…

До Мэйри стало потихоньку доходить, к чему этот полуголый полуночник клонит.

— То есть ты решил, — медленно начала волшебница, обрывая неуклюжий лепет, — что должен мне прислуживать в постели? — про себя изумляясь, как ему в голову такое могло прийти.

Юноша истово закивал. И, подавшись к ней, точно получив приглашение, горячо зашептал:

— Госпожа, вам понравится. Меня учили, госпожа. Меня хорошо учили! Я умею, очень хорошо умею доставлять удовольствие!

Мэйри незаметно от себя отползала к спинке кровати, прочь от спятившего человека, наклоняющегося к ней всё ниже и ближе.

— И кто же тебя учил? — ошеломлённо поинтересовалась она.

Его лицо было слишком близко, а широкая вроде бы кровать неожиданно кончилась — Мэйри спиной упёрлась в стену.

— Господин Симур. Госпожа Рэбека. Госпожа, — последнее он шептал уже лаская ей ушко, — Твила. Госпожа Анит…

— Что, и эта малявка тоже?! — опешила Мэйри и с трудом сдержала стон — человек нашёл одну из её чувствительных точек.

— Вот видите, госпожа, — довольно шепнул юноша, проходясь быстрыми поцелуями по её шее и натыкаясь ещё на одну точку. — Я могу быть полезным. Я могу сделать вам приятно. Я…

— У-у-м-м-м…у-у-у-уберись! — с трудом выдохнула Мэйри. — Уберись! Хва…хва…хватит… Да хватит же! Я приказываю! — голос снова сорвался на стон, но человек остановился, замер, нерешительно глядя на неё.

— Госпожа…

— Свали отсюда! — от волнения переходя на грубый язык черни, выпалила Мэйри, вжимаясь в стену и дёргая одеяло.

— Госпожа меня не хочет? — в зелёных глазах снова плеснулся испуг.

— Нет! Я сказала — вали отсюда! Давай, в свою комнату. И спать! Спать, понял?!

— Да, госпожа, — тихий шелест от двери.

Мэйри упала на подушки. Твою мать, ну и вкусы у местного Высокого общества! Спать с людьми — ладно. Но когда они под заклинанием! Они б ещё со свиньями сексом занялись. Или с зомби.

Мэйри отогнала картинки, сглотнула подступивший к горлу едкий комок, вдохнула, выдохнула. Чуть расслабилась.

Да, на месте людей она бы тоже возмутилась. А они ещё в договоре о каких-то жертвах упоминали. Дьявол, плодить шлюх из людей, да ещё и спать с ними?!

— Твою мать, — как мантру повторила Мэйри, закрывая глаза.

Неудивительно, что парень попытался придушить её при первой возможности.

Мэйри вздохнула, повернулась с боку на бок, почувствовала, что подушка почему-то пахнет Стивом, вспомнила чёртов танец. Поняла, что не заснёт и поплелась пить снотворное.

Чёрт возьми, этот человек доведёт её до нервного срыва!

* * *

Мэйри безбожно проспала до полудня, проснулась, поняла, что голова раскалывается, а глаза режет — и решила, что вставать в таком состоянии не хочет совершенно.

В следующий раз она проснулась уже под вечер — тоже разбитая, но голодная, как волк. Горничная-пикси, принёсшая ей завтрак-ужин, как обычно щебетала что-то, но так старательно отводила взгляд, что Мэйри быстро заподозрила неладное.

— Ну? В чём дело?

Служанка замялась.

— Скажите, госпожа… А для людей это нормальное поведение: сжаться на полу в комок и отказываться от еды? Мы пытались накормить вашего человека, но он даже от воды отказывается. И, кажется, он очень расстроен.

Мэйри с тяжёлым вздохом принялась за десерт.

— Понятно. Ладно, сейчас разберусь.

В подобострастном, лепечущим какой-то странный бред рабе не было ничего от красавца Стива, от которого Мэйри не могла отвести глаз в ресторане. И от этого становилось паршиво. Мэйри слушала его восторженно-глупые причитания и впервые в жизни ненавидела магию. Какого чёрта! За что так с живым существом? Да ещё и тем солнечным юношей, добрым, нежным, учтивым… Сломали. Такие, как она. Сломали и выбросили. Гады.

Мэйри буквально силой заставила его привести себя в порядок, поесть и лечь спокойно спать. Да, на кровать. Нет, не на её. Вот же нормальная удобная кровать, чем не нравится?

А сама поспешила вернуться к зельям. Поскорее избавиться от этого беспомощного, робкого ничтожества, не смотреть на него, не слышать, не говорить! Мэйри рада была бы забыть про него совсем — но избавиться совсем не давало странное чувство вины. Такие, как она ему и так причинили достаточно боли, а если она ещё и убьёт… В общем, в контексте мироздания, волшебнице это казалось неправильным.

Уж лучше б это он пытался её убить. Это было бы нормальным. На его месте она бы тоже пыталась.

Через пару дней и три бессонные ночи злая на весь мир и больше всего на себя (говорили же не привязываться к людям!) Мэйри снова отправилась к Кругу Силы. Стив на этот раз упорно делал вид, что он ни черта не умеет ездить верхом. Пришлось ехать вместе на одной лошади, а вторую вести за повод. Впрочем, был ещё вариант, предложенный самим человеком — он бежит рядом. Мэйри оглядела его, прикинула, на какой минуте у него остановится от перегрузки сердце и приказала сесть в седло к ней. Потом ещё пару часов слушала робкий бред про «госпожа, я не смею» и терпела попытки доставить ей неземное удовольствие.

Садистами были те господа, которых Стив перечислял. Мэйри тошнота к горлу подкатывала, когда она представляла, что наверняка улыбалась им на балу, может, даже комплименты говорила. С Анит и вовсе ужинала. Своими бы руками прибила отребье!

К Кругу добрались только под вечер. Первым делом Мэйри связала ничего не понимающему рабу руки. Подумала, порылась в сумке и надела на человека заговорённый ошейник, который должен был его обездвижить при первой же попытке броситься на госпожу. Критически осмотрела, вздохнула и, захватив фляги-свитки, повела в центр Круга.

Всё было, как и в прошлый раз: вибрирующий воздух, резко поднявшийся ветер, солнце и звёзды. Но на этот раз, закончив, Мэйри не двинулась с места, готовая если что защищаться.

И заметила, как взгляд юноши изменился — буквально за долю секунды. Машинально отшатнулась, когда человек снова, похоже, не рассуждая, бросился на неё. А потом какое-то время смотрела, как он корчится на земле у её ног — магия ошейника действовала безотказно. Не зря она всё-таки его купила…

Дождавшись, пока человек хоть немного успокоится (а заодно успокоится и она), Мэйри взяла себя в руки и тихо позвала:

— Стив… Стивен, ты меня слышишь?

Он вздрогнул, сел рывком. И Мэйри уткнулась в знакомые теперь зелёные глаза, в которых действительно больше не было солнца. Но было изумление. И затопившая зелень горечь.

— Ты… — выдохнул он, сжимая кулаки. — Ты… Ты — ведьма! — последнее прозвучало с такой злостью, что Мэйри непроизвольно поёжилась. И, снова не в силах отвести взгляд, выдохнула:

— Да. А ты человек. Вот… — «вот как ужасно у нас получилось», — хотелось добавить ей. «Я не хотела, чтобы так. Я не думала… Я не хотела».

Он покачала головой, тихо пробормотав:

— Если бы я раньше знал…

Мэйри вздрогнула. Знал? И что? Послал бы её к чёрту ещё в ресторане? Нет, она бы не стала его проклинать, но… Вот уж не думала, что когда-нибудь ей захочется быть обычной человеческой девушкой. Бред какой.

Он снова поднял на неё взгляд. Протянул руки.

— Развяжи меня. Мэйрилин, — добавил он едко.

Мэйри вспыхнула. Глупая мысль: «Он помнит моё имя!» засела в голове и крутилась-крутилась, пока волшебнице не опомнилась.

— Ты снова попытаешься меня убить, — сказала она, удивляясь, как обиженно звучит её голос.

Стив поднял бровь и хмыкнул, показав на ошейник.

— Впрочем, даже если ты его снимешь, я не настолько глуп, чтобы не понимать: твоя магия меня пришибёт при первом же рывке. И ты не выглядишь одной из тех психопаток, с которыми я уже имел удовольствие общаться.

Мэйри подняла ритуальный кинжальчик, крепко сжала рукоять.

— Похоже, мне надо принять это как комплимент, — верёвки упали на землю. — Эй! Куда ты?

Стив остановился, не дойдя до пограничного камня пару шагов.

— А что ещё я должен сделать? Упасть сначала на колени и облобызать твои кривые ножки, поинтересоваться, могу ли я шагнуть, госпожа? Или вынести тебя на руках? Обойдёшься.

— Кривые?.. У меня кривые?.. Да как ты… Стой, идиот! — пришлось махнуть рукой и наблюдать, как человек неестественно замер. — Стой и слушай. Я пытаюсь снять с тебя заклятие подчинения… Слушай, я сказала! Молча. Так вот, в теории оно вообще-то не снимаемо, тебе, может, говорили. На практике пока вроде бы получается, но очень медленно. Ты помнишь прошедшие пару дней?

Стив нахмурился. Глянул на неё исподлобья.

— Смутно. А… То есть… Это не сон был?

Мэйри молча покачала головой, и зелёные глаза юноши полыхнули яростью.

— Ну ты и тварь!

— Ты тоже, я гляжу, не подарок, — огрызнулась волшебница. — Слушай дальше. Я пытаюсь тебя расколдовать, но выходит очень медленно. Быстрее, увы, никак, сама бы рада. Ты жутко меня достал за эти дни. Заткнись, я сказала! Ну вот, так что ты потихонечку обретаешь себя, но я не уверена, что с тобой будет, когда ты выйдешь за пределы Круга Силы.

— И что, мне теперь вечно здесь куковать? — зло поинтересовался юноша, оглядывая камни.

Мэйри повела плечами.

— Нет, конечно. Просто… ну… заранее извини, если что. Я… м-м-м… не хотела, чтобы так… я…

— Господь Всемогущий, — возвёл очи горе юноша. — Ведьма извиняется! Ты мне потом язык отрежешь, чтобы я никому не рассказал?

— Кретин! — выдохнула Мэйри, ёжась на ветру. — Поехали домой.

Стив с сомнением оглянулся.

— А может, я всё-таки тут хочу остаться…

— Мало ли, что ты хочешь, — толкая юношу вперёд, пробормотала волшебницу. — Только на колени не бросайся, умоляю! Ненавижу.

— Да? А все остальные… — начал Стив и осёкся. Открыл рот. Закрыл. Снова открыл, хватая воздух, как рыба или внезапно онемевший чело…

Мэйри снова вспыхнула.

— Чёрт! Значит, теперь эта стадия… Стивен, слушай меня: разрешаю тебе со мной разговаривать.

И тут же услышала возмущённое:

— Разрешаешь? Ты? Да ты знаешь… — юноша снова осёкся.

Мэйри грустно посмотрела на него.

— Лучше воздержись от оскорблений, человек. Заклинание всё равно не даст тебе их сказать.

— Почему ты тогда меня просто… — снова тишина.

Мэйри глянула, как он силится справиться с собой, и фыркнула.

— Я же говорила: я не могу сразу вернуть тебя в норму. Пока так. Терпи, я новые зелья приготовлю, схемы начерчу, а там посмотрим.

— Посмотрим?! — юноша снова задохнулся.

Мэйри вздохнула. Похоже, теперь всё будет куда интересней… И немного легче: свободную лошадь Стив оседлал без вопросов.

И только когда они выехали из леса, вдруг поинтересовался:

— Зачем тебе всё это?

Мэйри бросила на него холодный взгляд.

— Забываешься, человек.

И отвернулась, чтобы не наблюдать, как покрасневший от натуги Стив силится сказать ей всё, что он о ней думает.

* * *

Домой они приехали уже за полночь. Спешившись, Стивен грохнулся на колени перед Мэйри с таким видом, будто ноги сами подломились. И ещё силился встать. Волшебница со вздохом разрешила. Даже руку подала, но юноша очень показательно её проигнорировал.

— Давай я покажу тебе дом, познакомлю со слугами, — сказала волшебница тоскливо. — Пикси по ночам всё равно мало спят… А зелья для тебя требуют времени и концентрации. Так что следующие три дня ты будешь видеть меня хорошо если вечерами.

В глазах человека читалось: «Да я б вообще тебя не видел», но Стивен промолчал.

Мэйри опустила взгляд, посмотрела на свои перчатки.

— Возьми меня за руку.

— Зачем? — опешил юноша, и тут же осёкся.

Мэйри потянулась, поймала его руку.

— Затем.

На этот раз Стив благоразумно прикусил язык. Мэйри вела его по дому, рассказывала про пикси — машинально, почти не задумываясь. Ей действительно нравилось чувствовать его прикосновение. И тогда ночью, если бы не проклятье… Мэйри тоскливо глянула на стоящего у двери во внутренний дворик юношу. Если бы…

Стив поймал её взгляд, напрягся, рука сжалась и тут же расслабилась. В глазах мелькнула ярость пополам с обречённостью.

Мэйри поёжилась.

— Ну, в общем… Зови пикси, если что. Им приказано, они придут. А я пошла, — сбивчиво пробормотала она.

Обречённость сменилась изумлением.

— Куда…

Мэйри, глянув, как он снова давится словами, вздохнула.

— Ведьмину кухню, как вы, люди, называете наши лаборатории, ты смотреть не захочешь. Уж поверь.

Стив отшатнулся, ударившись спиной о стену.

— Но в отличие от ваших больных фантазий, мы не разделываем там людей, — отвернувшись, невесть зачем сообщила Мэйри.

И тут же услышала:

— Да ладно! А то я не виде…

Волшебница против воли вскинула взгляд на него.

— Что? Неужели кто-то… А, впрочем, не хочу знать. Доброй ночи, Стивен.

И уже вслед себе услышала тихое, задумчивое:

— Доброй… Мэйрилин.

Сердце немедленно забилось сильнее, и в лабораторию Мэйри ворвалась чуть ли не бегом.

Что с ней делает этот человек? И главное — как он это делает?

* * *

К вечеру второго дня, когда у Мэйри нашлось время посидеть в гостиной у камина с кружкой горячего шоколада, Стивен, похоже, совершенно в доме освоился. С пикси он общался на равных, постоянно отпуская какие-то шутки — Мэйри, то и дело пробегая в кладовую за ингредиентами или на кухню — за едой, — видела, как низшие фэйри, окружив человека, покатываются со смеху. Хорошо. Фэйри смешливы. Кажется, они воспринимали его, как своего. Это было, наверное, нормально — они все в услужении, правда, у пикси работа есть, а у человека нет. Мэйри некогда было думать на эту тему — пусть сам себя развлекает, как хочет.

Он и развлёк — уже на следующее же утро нашёл где-то меч и самозабвенно размахивал им во внутреннем дворике. Мэйри, у которой окна спальни как раз выходили туда, проснулась, заинтересовалась и долго наблюдала, пока человек зачем-то не поднял взгляд. Остановился, уставился с вызовом — Мэйри пожала плечами и отошла.

Пусть делает, что хочет.

Спустя день, вечером, когда она впервые за эти дни выбралась в гостиную, Стив вдруг присоединился к ней. По-хозяйски прошёл к креслу и упал около него на колени. Мэйри хмыкнула, отставила чашку и спокойно произнесла:

— Можешь сесть.

Юноша бросил на неё косой взгляд, поморщился, но не ушёл. Только перебрался в кресло.

Мэйри смотрела в огонь, попивая шоколад. Хотелось спать, но волшебница хорошо понимала, что сейчас не заснёт — слишком выложилась с заклинанием, нужно немного отдохнуть, просто чуть-чуть посидеть…

— Я так тебе понравился? — тоже глядя в огонь, вдруг подал голос Стив. — Настолько, что просто бессловесной куклы тебе показалось мало?

Чашечка звякнула о блюдце. Мэйри закрыла глаза, глубоко вдохнула.

— Я же помню, как ты на меня смотрела, когда приглашала на танец. И понимаю, какая это редкость среди вас, Высших, — последнее слово он выплюнул. — Ты могла просто заколдовать меня прямо там, в ресторане. Но тебе нравится играть, да? Зачем-то же ты это делаешь. Хочешь вернуть мне свободу, а потом приручить лично — так интересней?

Мэйри глянула на его и тут же отвернулась. Отставила чашечку.

— Нет.

— Тогда поче… — голос юноши снова оборвался, но Мэйри прекрасно всё поняла.

— Я не здешняя, Стивен. Мне незнакомы местные порядки. Но в моей семье подобные проклятья… не приветствуются. Мы никогда не издеваемся над людьми… так. Да, если нас обидят, мы ответим. Но проявление силы — да ещё и подобным образом — это слишком низко для нас. Я не привыкла к такому. Более того, в столице, где я жила до этого десять лет, среди магов это просто неприлично. Меня удивляют местные порядки. Я не могу их принять.

Стивен усмехнулся, не сводя с неё глаз.

— Да ну? И зачем же ты тогда забрала меня, если не можешь? Что — расколдуешь и отпустишь?

Мэйри замялась.

— Нет. Я… Ты должен понять… Я…

— Я так и думал, — хмыкнул юноша, отворачиваясь. — Тебе интересней держать при себе ручную собачку, чем играть с мёртвой мягкой игрушкой.

Мэйри поймала его взгляд. В нём чётко читалось: «Ты такая же, как они. Садистка. Извращенка. Ничем не лучше. Лучше б я сдох там, в темнице. Лучше…». Мэйри спохватилась, тряхнула головой. Вот только чужие мысли читать ещё не хватало. Это ж надо — настолько потерять над собой контроль!

— Ты правда очень мне тогда понравился, — тихо произнесла она, берясь за чашечку снова. — Я думать ни о чём не могла, кроме тебя. Я, конечно, понимала, что ты человек, но… я никогда не стала бы тебя… насильно. Это мерзко. Это унизило бы не только тебя, но и меня. Я думала, что если мы немного… с обоюдным удовольствием, конечно… Нам обоим это понравится. Если бы ты сказал мне «нет» тогда, я бы сразу ушла. И, клянусь, ничего бы тебе не сделала. Дьявол! Не понимаю, почему должна это объяснять. Это же естественно… Знаешь, я ждала тебя потом, на площади. Почти три часа ждала. Ты не пришёл. И я не стала тебя искать, хотя злилась, очень злилась. Ты мог и иначе мне отказать.

— И ты не знала, что тогда же днём маги напали на дворец князя? — перебил её Стив. Голос его звучал странно глухо. — Что устроили там бойню, спустили демонов?

Мэйри поёжилась.

— Я не лезу в политику. Конечно, я не знала!

— Я видел тебя на церемонии заключения договора, — искоса глядя на неё, добавил Стив.

— Когда? — Мэйри поморщилась. — Да. Но тогда был бал, пригласили всё Высокое общество. Было бы странно, если бы я не пришла. Ты, правда, думаешь, что мы все такие жадные до власти сволочи?

Стивен пожал плечами.

— А разве нет? Фэйри смешливы и проказливы. Маги амбициозны. Это даже дети знают.

— А люди — лгуны, — продолжила Мэйри. — Ты тоже?

Стивен молчал, разглядывая плитки пола.

— Почему я должен тебе верить?

Волшебница тихо рассмеялась, качая головой.

— А зачем мне лгать, Стивен? Человеку? Своему… — она оборвала себя, но юноша сам продолжил:

— …рабу. Действительно. Незачем, — и горько усмехнулся.

Мэйри посидела немного, слушая треск поленьев в камине. Потом отставила пустую чашку.

— И ты был в тот день в княжеском дворце? Как же ты выжил?

Юноша усмехнулся, опустив плечи.

— Потому что сначала им был нужен заложник. А потом они хотели наказать моего отца.

— Твоего отца? — подняла брови волшебница.

Стивен глянул на неё и фыркнул.

— Ты правда не знаешь? Что, в моих мыслях этого разве нет?

Мэйри вспыхнула.

— Я не читаю чужие мысли, человек! Это мерзко, неприятно — почти как подсматривать за кем-то в уборной. Как тебе в голову такое приш…

Стивен хохотнул.

— Вы все там такие в столице, или ты мне всё-таки лжёшь, ведьма? Хотя тогда понятно, почему король вас терпит.

— У нас с Его Величеством взаимовыгодное сотрудничество, — с достоинством сообщила Мэйри. И, не удержавшись, прибавила: — Куда бы этот толстяк делся без нашей магии. С его-то налогами и армией… Ну, человек, открой же мне, зачем это ты понадобился местным волшебникам живым?

— У меня есть имя, — пробормотал Стивен, отворачиваясь.

— У меня тоже, — кивнула Мэйри. — И мне тоже неприятно, когда ты называешь меня ведьмой. И всё-таки?

Стивен опустил взгляд, сжал руки в замок.

— Мой отец — князь Валисии и губернатор всего Озёрного края.

Мэйри с минуту смотрела на него, пытаясь осознать. Потом, не удержавшись, выдохнула:

— Твою мать!

— Её убили, — передёрнувшись, отозвался Стивен. — Её и младших сестёр. Тогда же, во время нападения.

Мэйри неверяще уставилась на него. Нет, она читала о таком… в истории. Знала, что может и сейчас случится, но где-то… не здесь. На диком Востоке, быть может. Но не здесь. Не рядом.

— Тва-а-ари.

Стивен недоверчиво глянул на неё и вдруг расхохотался.

* * *

— Так всё-таки не отпустишь?

Следующий разговор состоялся в саду, куда Мэйри вышла (точнее, выбежала) подышать свежим воздухом после амбре лаборатории.

— Стивен, — устало вздохнула волшебница. — Ну подумай, куда тебе идти? Допустим, я тебя освобожу. Куда ты потом? Вены резать? Вы же, люди, помешаны на чести. Нет?

— Вены? — фыркнул юноша, крутя в руке травинку. — Вот ещё. Мы, люди, ещё и мстить любим. Маги, говорят, тоже, — он искоса глянул на сидящую тут же, на лужайке, Мэйри.

— Угу, — хмыкнула волшебница. — Будешь мстить всем этим Анитам, Рэбекам, Симурам, — юноша вздрогнул, а Мэйри, глянув на него, продолжила: — Угадай, как быстро ты окажешься с тем же заклинанием, как то, что я сейчас снимаю. У какого-нибудь Симура. Или — в лучшем случае — просто умрёшь. Знаешь, вены резать как-то даже умнее, наверное.

— А быть твоим рабом ещё прекрасней, — осклабился человек. — Ну-ну. Послушай… Мэйрилин. Скажи, наконец, что ты от меня хочешь, я это сделаю, и мы расстанемся довольные друг другом. Тебе я мстить не буду. Идёт?

— Разве ты такой глупец? — вздохнула волшебница. — Я не хочу, чтобы ты умирал. Поклянись, что откажешься от своей высокой мести и… — она запнулась.

— Не отпустишь, — подытожил юноша минуту спустя. — Не понимаю, почему. Ты, кажется, и сама не определилась, зачем я тебе, иначе давно сказала бы. Может, тебе помочь? — и, наклонившись, чмокнул замершую Мэйри в щёку. Потом, перейдя к ушку, поиграл языком, почти дойдя до нужного местечка…

Мэйри, вспыхнув, ужом вывернулась и влепила ему пощёчину.

— Не смей! Трогать! Меня! Без разрешения!

— Тебе не понравилось? — потирая покрасневшую скулу, удивился юноша.

— Тебе не понравилось! — прошипела Мэйри. — Я этим не занимаюсь! Не так! Кто угодно — только не я! Никогда!

— Тогда отпусти меня к дьяволу! — вскинулся юноша. — Потому что я никогда, слышишь, ведьма, никогда не буду делать это по своему желанию! — и поперхнулся словами.

Мэйри вскочила, глядя, как он силится справиться с языком.

— Да пошёл ты… пошёл ты… Не пущу!

И, краснея пуще прежнего, бегом бросилась в вонючую лабораторию.

Чтоб этого человека черти забрали! Говорили же: не привязывайся. Дура! Сама виновата!

Внизу, во дворике, Стивен, подобрав меч, кромсал им кору векового дуба, портя лезвие.

* * *

Камни Круга Силы чернели на фоне рассвета гротескными сгустками тени. Мэйри покосилась на уже спешившегося Стивена, соскочила на землю — точнее, вывалилась из седла. Последняя пара дней ей далась тяжело — это человек мог хихикать и флиртовать с пикси, а она торчала в лаборатории денно и нощно, потому что хотелось, безумно хотелось разделаться с этим раз и навсегда.

Что будет потом, Мэйри до сих пор не знала. Знала только, что отпускать глупого человека мстить за своих родственников, друзей… и за что он там ещё мстить собирается, она не станет. Для него это самоубийство, а ей малодушно не хотелось, чтобы он умирал. Пока. Возможно, через недельку, если он продолжит также провожать её презрительным взглядом или фыркать при её приближении, она своё мнение и поменяет. Почти наверняка.

— Почему здесь? — голос человека прозвучал словно издалека.

Мэйри тряхнула головой, стащила с седла сумку и направилась к Срединному камню.

— Потому что. Какое тебе дело, человек? Магия тебя интересовать не должна.

— Правда? — спустя секундную удивлённую паузу, как обычно фыркнул Стив. — А что же должно?

— Глупости всякие, — Мэйри грохнула мешком, кивнула Стиву на камень. — Оружие. Девушки. Теперь вот месть. Да садись ты, наконец. Сейчас пару зелий выпьешь и всё.

Стив осторожно сел на край камня, с сомнением глядя на выуживаемые Мэйри фляги.

— Они хоть вкусные? Твои зелья.

— Ты их уже два раза пил, — буркнула ведьма, расстилая на земле свитки.

— Да? Я не помню.

— Судя по твоему виду в прошлые разы — ужасно паршивы. Судя по тем ингредиентам, из которых я их готовила…

— Ты специально? — перебил Стивен, глядя на неё, и Мэйри удивлённо заметила в его глазах нечто похожее на испуг.

Резкий ответ застыл на губах.

— Послушай, ты уже два раза это делал, — сказала вместо этого волшебница. — У меня нет причины тебя травить. Успокойся и получай удовольствие. Кстати, тебя не нужно связывать?

Юноша снова фыркнул.

— Лучше б ошейник с меня сняла.

Мэйри не удержалась и фыркнула тоже.

— Ну уж нет. Я тебя боюсь.

— Я не собираюсь…

— И я тебе тоже не верю, — перебила волшебница. — Всё, закрой рот и не мешай мне.

Третий раз прошёл так же, как и два предыдущих. Только Мэйри всё никак не могла сосредоточиться: уж больно забавные у Стивена были глаза, особенно, когда иллюзия солнца и звёзд появилась.

Когда всё закончилось, Мэйри долго его рассматривала.

— Ну? Как ты себя чувствуешь?

Стив молча пожал плечами, встал и направился к коням, оставленным за пределами Круга. Мэйри затаила дыхание, но падать на колени или даже ниц юноша не стал. Наоборот, вскочив в седло, обернулся и спокойно произнёс в ответ на выжидающий взгляд волшебницы:

— Нормально всё.

Мэйри выдохнула. Наконец-то.

…Неужели получилось? Брат будет в восторге! Это обязательно следует опубликовать в Ляхтестком журнале по теормагии. Может, даже на премию Рэйдела номинироваться?..

Задумавшись, Мэйри поздно заметила, что конь Стивена ускорил шаг, резко перешёл в галоп и рванул по лесу совсем не в нужную сторону.

— Кретин! — выругалась волшебница, понукая собственного коня. Ну что за… Глупец!

Ошейник, что был на юноше, Мэйри бы сейчас не помог, пришлось настраиваться на сознание юноши и играть с воздухом и давлением. И всё это галопируя по лесу — какая прелесть. Вывалились из сёдел в итоге и покатились в овраг они почти одновременно.

Ощупывая голову — шишка обязательно вскочит, Мэйри приподнялась, сплёвывая прелые листья.

— Идиот! Кретин! Глупец безмозглый! Тебе, что, жить совсем надоело?! Какого чёрта..!

Покрасневший Стивен лежал рядом, явно не в силах встать — перестаралась она с воздушной петлёй, похоже.

— Я. Не буду. Твоим. Рабом, — с трудом выпалил он, с ненавистью глядя на неё.

Мэйри вскочила. Руки тряслись, щёки наверняка пылали.

— Ну всё, человек! Ты меня достал!

Стивен сжался, когда она бросилась к нему. В глазах мелькнул даже не испуг, а зарождающийся ужас. Да, выглядела Мэйри сейчас наверняка ужасно. И он, конечно, прекрасно знал, на что способен маг в ярости.

Волшебница бухнулась рядом с ним на колени, принявшись остервенело распутывать воздушную петлю.

— Знаешь… Знаешь… что?! А пошёл… пошёл ты, — дрожащие от ярости руки переместились на ошейник, принялись сдирать и его тоже. Глаза юноши изумлённо распахнулись. — Вали ты на все четыре стороны! — вскакивая и отшвыривая ошейник, закричала Мэйри. — Ты прав! Ты мне не нужен! Вали! Мсти! Умирай! Достал ты меня! Видеть тебя не могу! Ненавижу! А-а-а! — и, рухнув обратно в листву, утонув в подлеске по пояс, зарыдала. — Что, что я тебе сделала?! Я тебя из этого ужаса вытащила! Я тебя расколдовала! За что ты так со мной! Дьявол! Как же… как же ты меня, — всхлипнув, волшебница поднялась и, пошатываясь, побрела к лошадям. — Ненавижу. Ненавижу тебя! Умри ты уже, и пусть всё это закончится. Пожалуйста…

И, не оглядываясь, оставив вторую лошадь так и лежащему среди листьев Стивену, поскакала к тракту.

Всё, что ей сейчас было нужно — успокоительное брата и лошадиная доза снотворного.

Что б она ещё раз хотя бы посмотрела на человеческого юношу, пусть хоть трижды солнечного! Нет-нет-нет! Никогда!

* * *

— Вы, маги, всегда так горазды спать? Или это ты такая соня?

Мэйри прищурилась. Но этот сон всё никак не желал кончаться.

— Ты…

— С добрым вечером, — как ни в чём не бывало улыбнулся Стивен, и Мэйри с удивлением увидела в его улыбке отблеск солнца — закатного, уже спустившегося за горизонт, но последний луч ещё остался, ещё греет…

Мэйри трусливо перевернулась на другой бок.

— Вон. Из моей спальни. Вон из моего дома!

— Мэйрилин, — сейчас человек был само очарование, и это злило неимоверно. — Ну хорошо. Прости меня. Но я до последнего тебе не верил. И до последнего думал, что ты читаешь мои мысли, и сбежать не удастся. Ты меня очень, очень удивила. Не злись. Пожалуйста.

Мэйри обернулась, глянула на него исподлобья.

— Дай угадаю: ты решил мстить с моей помощью. Прогулка по лесу пошла тебе на пользу, ты понял, что у тебя одного ни черта не получится, и решил заручиться помощью уже проверенной и вроде бы неопасной ведьмы, да? Так вот: помогать я тебе не собираюсь. Мне не нужны проблемы из-за какого-то человека. Так что пошёл вон. Из моей спальни особенно.

— Мэйрилин, — опустив голову, тихо произнёс юноша. — Мне действительно некуда идти. Отца контролируют маги. Мои друзья мертвы. И никто не будет помогать бывшему ментальному рабу. Ну хочешь, я буду звать тебя госпожой, ползать на коленях и носить ошейник? Это, право, лучше, чем быть игрушкой одного из этих… психов.

Волшебница пристально оглядела его.

— Додумался? — фыркнула она. И со вздохом добавила: — Ладно. Оставайся. Но, чёрт возьми, я об этом пожалею!

Стивен широко улыбнулся.

— Не беспокойтесь, госпожа, я сумею не слишком попадаться вам на глаза.

Мэйри тоскливо вздохнула. И, теребя покрывало, пробормотала:

— Но учти: я тебе всё равно не верю.

Стивен фыркнул, зачем-то взял её за руку — Мэйри обомлела — нежно поцеловал пальцы и, улыбаясь, наконец, вышел из спальни.

Мэйри прижала руку к груди и тихонько застонала.

Ну вот пожалуйста — люди не только причина депрессии, они ещё и прилипчивы, как банный лист!

* * *

Следующие пару дней человек был подозрительно вежлив и учтив. Действительно на глаза попадался редко, но словно шестым чувством угадывал, когда Мэйри становилось одиноко — по вечерам, — заходил в гостиную с кувшинчиком горячего шоколада и очень ненавязчиво начинал беседу.

Мэйри понимала, что снова привыкает, снова привязывается — а ведь надеялась, что тогда, в лесу, оборвала всё, сожгла все мосты. И ясно было, как день, что старается человек не просто так, что что-то ему нужно.

Но, чёрт возьми, Мэйри нравилось беседовать с ним, сидя у камина. Стивен был начитан, интересен, обладал отличным чувством юмора, прекрасно умел болтать, пока Мэйри хмурилась вначале, уставившись в чашку, и так же легко замолкал, когда волшебница говорила. Потрясающе умел слушать, спорить, не обижая собеседника. Впрочем, чего ещё ожидать от княжича — наверняка лучшая школа в Озёрном крае, лучший университет, возможно, неподалёку от столицы — Йетон, быть может.

Мэйри нравилось, и она всегда с трудом отказывалась от того, что было по душе. Не хотелось отказывать себе и в этот раз.

На третий день пришло приглашение на бал. Официальное, от князя. С припиской придворного мага, буквально умолявшего Мэйри прийти.

Мэйри связалась с магом немедленно и поинтересовалась, на черта она нужна. Выслушала сотню комплиментов, подытоженных: «Прекрасная леди, игрушки — это, конечно, интересно, но мы не имеем счастья лицезреть вас уже больше недели. Некоторые, особенно граф Тибби — вы помните графа? — беспокоятся. Будьте любезны, явитесь нам в блеске вашей красоты, или наше общество не так изысканно, как столичное?».

Мэйри тошнило от всех этих любезностей — особенно от «блеска красоты». Но волшебница прекрасно понимала, что если не придёт, половина местного Высокого общества будет донимать её наездами в её особняк. На черта ей это нужно? Им — понятно: столичная штучка, хоть какое-то разнообразие… хотя с разнообразием они и сами прекрасно справляются, развлекаются, можно сказать, с помпой. Но если леди Арида снова начнёт пытать её насчёт модных нынче в столице кружев и оборок, Мэйри стошнит прямо в бальной зале.

Была и ещё одна проблема, которую, похоже, предстояло как-то решать.

— Я пойду с тобой на бал, — излишне на взгляд Мэйри спокойно сказал Стивен, прочитав приглашение. — И буду вести себя подобающе. Я знаю, как.

Мэйри с сомнением покачала головой.

— Там будет твой отец. И почти наверняка все эти Симуры, Рэбеки и Аниты.

Стивен моргнул.

— Я знаю.

Мэйри пожала плечами.

Ну, раз так… В конце концов, она его не заставляла.

— Только умоляю, без глупостей. Если ты начнёшь осуществлять свою «месть», я тебе помогать не стану. И первая же свяжу заклинанием.

Стив искоса глянул на неё, улыбнулся и также фальшиво-спокойно кивнул.

— Я знаю.

Мэйри тяжело вздохнула. Поморщилась: голова снова разболелась.

— Что, ещё рано, да? Ты не довёл меня ещё до нужной кондиции, чтобы попросить о помощи, человек?

Стивен бросил на неё быстрый взгляд.

— Что ты имеешь в виду…

Мэйри отмахнулась и поспешила уйти. Слушать его ложь не хотелось.

Зачем, ну зачем она до сих пор держит его рядом?

* * *

Всё было просто ужасно, хотя и предсказуемо. Начиная от костюма для Стива — Мэйри отвергла все три купленные пикси наряды. Слишком откровенные, пошлые, сеточки-оборки какие-то ненормальные. И пустое лицо Стива, когда он эти костюмы надевал.

Мэйри наорала на служанок, дрожа от ярости бросилась к зеркалу. Портниха из Неблагих — громадная паучиха, только увидев взбешенную волшебницу, с удовольствием послала её… далеко. Последующая перепалка длилась долго, паучиха щёлкала жвалами, Мэйри рычала, пока позади не раздался спокойно-холодный голос:

— Может, мне пойти пока прогуляться? А вы разбирайтесь.

И ведьма, и фэйри замерли моментально, и спустя минуту молчания портниха торжественно согласилась сшить для «этого человеческого красавчика такое волшебство, что все ахнут».

— А попробовать красавчика дашь? — приникнув к зеркалу, поинтересовалась паучиха.

— Даже не надейся! — рявкнула Мэйри, разрывая связь.

А вот ошейник Стивен надел без вопросов. Зато Мэйри извелась, постоянно напоминая себе, что это понарошку, неправда и вообще — фарс.

И в карете сидела как на иголках — в противоположность спокойному, как скала, человеку. На бал приехала уже на взводе — и все, чёрт возьми, пялились. И отнюдь не на её неземную красоту. Да, портниха постаралась и действительно сотворила чудо, и в этом чуде Стивен смотрелся великолепно. А Мэйри видела, как все эти ведьмы слюной исходили, глядя на него.

Князя ожидаемо перекосило. Приветствие в лицо Мэйри он почти выплюнул, старательно не глядя на сына. А Стивен так же старательно не смотрел на него.

Потом подкатил придворный маг. И тоже скалился, вымазал Стивена взглядом, рассыпался в похвалах — у Мэйри зубы сводило.

А ещё танцы были. Мэйри послала Тибби и ещё пару-тройку кавалеров к дьяволу — ей к тому времени уже порядком надоело отгонять от Стивена волшебниц, подходящих к ней то спросить про чёртовы модные оборки, то про туфельки, то про «симпатичненькое ожерелье, какой ювелир делал?».

Танцевал Стивен ужасно — и это стало последней каплей. Мэйри прекрасно помнила, как он умеет, поэтому, когда он в третий раз наступил ей на ногу, она не выдержала, дёрнула его за руку и поволокла к выходу. А он ещё с таким видом шёл… убила бы! И его почтительное «госпожа» и коленопреклонённая поза, когда требовал обычай — а обычай требовал часто. И последнее: «Да-а-а, теперь я понимаю, что куклы не интересны. Вы, Мэйрилин — прекрасная волшебница. Так изящно „сдвинуть“ заклинание. Мальчик стал ещё великолепней, чем был прежде», — сказанное какой-то престарелой ведьмой у кареты, так и лезущей застывшего Стивена пощупать.

Домой Мэйри приехала в состоянии плохо контролируемой ярости. Слуги-пикси разбегались, только завидев её, а этот, что б его, человек тащился следом — как на балу.

Мэйри из последних сил стянула с него ошейник и, не выдержав, выплюнула:

— Как ты меня… как вы меня все… У-у-у! Вон отсюда, прибью!

И, развернувшись, с наслаждением грохнула об пол ближайшую вазу.

Вздрогнула, когда почувствовала, что её руку сжали.

Обернулась.

— Я сказала: вон…

Грубо рванув её на себя, Стивен впился ей в губы, терзая язык, кусая — совсем не так нежно, как было однажды в спальне, или как она представляла. Но, чёрт возьми, это было волшебно!

Мэйри рванула его рубашку — пуговицы брызнули на пол. Почувствовала, как руки человека точно так же рвут её платье, и застонала. Стивен снова укусил её губы — на это раз до крови — и с силой впечатал в стену. На пол полетели какие-то статуэтки, книги, свитки. Прижимаясь, Мэйри в ответ впилась ногтями в его спину, с наслаждением проводя, последним отблеском сознания с удивлением ощущая сеточки свежих шрамов. Но потом губы человека добрались до той самой точки за ухом, и всё стало уже неважно.

Позже, когда первый солнечный луч пробился сквозь сомкнутые занавески, пополз по потолку, а волшебница расслабленно лежала среди битого стекла и фарфора, понимая, что встанет ещё не скоро, Стивен поднялся, молча подхватил испачканную, порванную одежду и, не глядя на Мэйри, вышел.

Волшебница, моргнув, проводила его взглядом. Долго смотрела потом на закрывшуюся дверь. И, подняв липкие от крови руки к лицу, тихо всхлипнула.

* * *

Следующие два дня Мэйри человека не видела. Вечерами она теперь сидела одна, хмурая, угрюмая.

Один раз с ней говорил брат.

Тиа осторожно поинтересовался, как продвигается её эксперимент, выслушал равнодушный отчёт и принялся — как обычно — выговаривать ей за поведение на балу. Герцогине так вести себя не пристало. Герцогине её высокого рода так вести себя не пристало. Мэйри позорит память предков. Мэйри несносная девчонка, так и не поумневшая — а пора бы.

— Сестра, люди разлагают. Избавься от него, — подытожил брат.

Мэйри до утра потом сидела, глядя в огонь.

Избавиться было бы правильно. И она почти пришла к этому отличному решению — просто отвезти сонного Стивена куда-нибудь за пределы Озёрного края, за пределы страны, быть может. Оставить денег, а там пусть сам разбирается. Большой уже мальчик. Справится. Мэйри он почти безразличен.

Почти.

А на следующий вечер, точнее, ночь, на неё напали.

Мэйри проснулась от смутной тревоги, но даже защититься не успела. Её тут же скрутило, повалило на пол — и уже там волшебница корчилась от взрывающей сознание боли.

Сначала она даже решила, что это кто-то из местных магов. Может, за тем же Стивеном явился.

А потом увидела замершую у двери фигуру в чёрном балахоне, почувствовала — даже сквозь боль — ауру и поняла: не маг. Человек.

Выгибаясь на полу, Мэйри захлёбывалась истеричным смехом.

Её брат как-то все уши прожужжал про артефакт, не пускающий в их страну человеческих фанатиков, сумевших найти против волшебников какое-то странное оружие. Верой они это называли. Фанатики. Но действовало безотказно. А Тиа ещё хвалился, что он советовал Его Величеству не впускать фанатиков, что они принесут с собой войну, что от них одни беды. И хвастался, что так отлично промыл королю мозги, что фанатиков не будет на их земле ещё лет двадцать минимум.

Ну-ну. И трёх не прошло.

Мэйри не заметила, как в дверях показался Стивен — а может, он ей чудился. Запах гари был точно настоящим. А вот человек — что ему тут делать?

Фигура в балахоне повернулась к нему, что-то произнесла и подала кинжал. Стивен взял, медленно подошёл к лежащей на полу обездвиженной Мэйри.

Волшебница наблюдала, как красиво играют отблески пламени на клинке и думала, что сейчас человек её убьёт. А почему бы и нет?

Страшно не было, только горько. И всё ещё смешно.

А потом темнота сомкнулась окончательно.

Очнувшись в темнице, Мэйри никак не могла поверить, что до сих пор жива. Впрочем, натёртые до крови запястья и тяжёлые цепи волшебницу убедили.

* * *

Валисия пережила ещё один переворот — на этот раз в пользу людей. Кого-то из магов убили, кого-то отправили в княжескую темницу дожидаться суда. Забавно — суд и фанатики.

Мэйри было забавно весь так называемый «процесс». Очень забавно. Глядеть на всё ещё испуганных людишек, осыпающих бранью старающихся выглядеть гордо волшебников. А ещё было забавно слушать обвинителя и даже — ха-ха — защитника.

Если бы не фанатики, тоже присутствовавшие среди судей и не забывавшие то и дело парализовывать волшебников или пускать волны боли, было бы действительно смешно.

Всё это плыло в каком-то красном мареве, ставшем только гуще, когда Мэйри вывели к скамье подсудимых, а свидетелем вызвали Стивена. Мэйри смотрела на него, не обращая внимания на боль, и улыбалась. Человек так красиво говорил про то, какие ужасы творят злые волшебники, про то, что он видел в доме Мэйри, про ведьмину кухню и остальное… Про заклинания в Кругу Силы. Про то, как Мэйри на бал его, бедненького, таскала. Как он хотел с помощью неё отомстить, как пытался Мэйри обмануть. Впрочем, здесь слово взял князь — и понеслось. Мэйри сначала хихикала, потом хохотала в голос, пока не захлебнулась кровью и не потеряла сознание от боли, и приговор уже не слышала. Впрочем, нечего было слушать. Никого из пленных магов не оправдали.

Из разговоров тюремщиков Мэйри узнала, что их должны сжечь на площади у фонтанов. У неё снова тогда началась истерика, испугавшая какого-то мальчишку-тюремщика до дрожи. В остальном дни до казни были скучны, нелепы и унылы. Её не трогали — в отличие от местных магов. Всё ещё боялись, быть может, да и лично к ней претензии были только у князя. А тот, похоже, считал ниже своего достоинства издеваться над приговорённой.

Лишь один день Мэйри запомнился очень крепко.

— Что ты сделала со мной, ведьма?

Мэйри, глядя на прислонившегося к противоположной стене Стивена — красивого, свежего, в дорогом костюме княжича, — улыбалась.

— О чём ты, человек?

Стивен, наконец, закончив её разглядывать, подался вперёд.

— Мне сказали, что с меня сняли все заклинания. Я верю, что так оно и есть. Но объясни мне, ведьма, почему я вижу тебя в каждой женщине, почему, чёрт возьми, ты мне снишься каждую ночь, почему я думаю о тебе каждую свободную минуту?

Мэйри с искренним изумлением подняла брови и тихо рассмеялась.

— Даже не знаю, человек. Одно объяснение у меня есть, но ты его наверняка уже рассматривал.

И испуганно дёрнулась, когда Стивен схватил её за шею.

— Я жду-не дождусь, когда же ты сдохнешь, я постоянно представляю это, я постоянно… Тебе мало было играть со мной, ты ещё наложила на меня какое-то заклятье, которое даже священники снять не могут? Расколдуй меня! Сейчас же!

Мэйри хрипела, силясь вдохнуть, но смотрела в глаза Стивена — больше нет солнца, его убили, сожгли. Она ли? Страшно.

Отшвырнув волшебницу, Стивен поднялся и, глядя на свои руки, тихо пробормотал:

— Я надеялся, мне станет легче.

Мэйри хрипло дышала, скорчившись на склизком полу.

— Но мне точно станет легче, когда ты умрёшь.

Мэйри подняла голову и засмеялась ему в лицо. Стивен отшатнулся. Отступил к двери.

Даже оставшись одна, Мэйри всё никак не могла остановиться.

Вот оно, значит, как. Ведьма и человек! Действительно, что может быть глупее.

* * *

Мэйри плохо запомнила день казни. Приторно-сладко, до тошноты, пахло палёной плотью. Выдохшаяся толпа уже не швыряла камни и не орала — только утомлённо гудела. Волшебницу вытолкали на помост, привязали к столбу.

Мэйри подняла голову, облизала пересохшие губы, нашла на балкончике князя, поймала взгляд стоящего рядом Стивена. И улыбнулась.

Она улыбалась всё время идиотской речи фанатиков и идиотской речи князя, и даже когда костёр запалили — всё это было совершенно неважно, глупо и неуместно.

Не переставая улыбаться и не отводя взгляда, Мэйри из последних сил потянулась к сознанию княжича. Её тут же скрутило от боли, но это ничего. К боли Мэйри за последние дни привыкла.

«Я не заколдовывала тебя. Я хотела помочь. Я хотела, чтобы ты улыбался, как прежде. В твоей улыбке было солнце. Теперь нет. Ты доволен? Я ничего тебе не сделала. Смотри, чёрт возьми, на меня, человек. Легче тебе теперь точно не станет. Ты сам знаешь, — огонь добрался до ног, Мэйри закашлялась от едкого дыма. — За что ты так со мной?».

Сквозь дрожащий воздух она видела, как Стивен дёрнулся вперёд, к перильцам балкона, как его поймал и что-то зашептал на ухо князь, как изменился взгляд юноши…

А потом земля и небо поменялись местами пару раз, и в норму пришли уже в знакомом Мэйри кабинете брата.

— Дьявол, сестра, ты ещё и на плаху угодить умудрилась!

Мэйри глянула на тающий контур портала и, разрываясь от кашля, потеряла сознание.

* * *

— Госпожа желает, чтобы подали десерт?

Мэйри покачала головой.

— Принесите лучше ещё вина.

— Да, госпожа.

Мысли вязко застревали комками, Мэйри к этому уже привыкла. В конце концов, полгода она в столице, и да, сначала было плохо. Сначала она не вставала с постели, потом брат решил, что это странно, и потащил её к фэйри и троллям, после — на прогулку с гоблинами. Плюс десять ночей с инкубом. Мэйри пыталась убедить себя, что ничего не было, но занозу из сердца вытащить не удалось ни инкубу, ни фэйри, ни даже столичной круговерти.

Мэйри по-прежнему не лезла в политику. Вроде бы Озёрный край собирался отделиться. Вроде бы, дальше него фанатики не прошли. Да окажись они сейчас рядом, Мэйри было бы плевать. Умирать страшно, смотреть в пылающие ненавистью глаза оказалось страшнее.

Она совершила глупость, она должна поплатиться. Нельзя было привязываться к человеку. Поэтому сейчас Мэйри уже полгода общалась разве что со служанками. Брат возмущался, кричал пару раз, вытаскивал её на балы, но потом всё-таки оставил в покое.

Если бы ещё солнечные глаза перестали сниться…

Мэйри извелась, очень, очень устала и не знала, что делать.

Постоянно болела голова…

— Что-нибудь ещё, госпожа?

— Благодарю, нет, — выдохнула Мэйри, выпивая уже третий бокал вина. Надо бы остановиться.

Кому надо?

Где-то на краю сознания играла медленная музыка.

— Госпожа. Могу ли я попросить вас быть моей леди для этого танца?

Мэйри закрыла глаза. Голос звучал глухо и тоже словно издалека. Из другой жизни.

— Вашей леди? Опомнитесь, человек. Волшебницы не танцуют с людьми.

Пауза.

— Я не думал, что моё предложение вас оскорбит, госпожа. Прошу прощения.

Мэйри схватила его за руку до того, как он успел уйти. Медленно встала, не вполне веря, что всё это ей не снится.

Нет, точно не снится. Раньше он так на неё не смотрел. Раньше боли в его глазах не было. Откуда?..

Откуда он здесь?

Его рука медленно коснулась её плеча — словно бы поправить сбившийся шарфик.

Дыхание перехватило. Мэйри потянулась к его губам, как к глотку воздуха — одновременно с ним. И вцепилась в него так же крепко, как он прижимал её к себе.

— Я…

— …без тебя…

— …не могу.

Они смотрели друг на друга и только друг на друга, не обращая внимания, что творится рядом, не осознавая, что все посетители ресторана для Высокого общества глядят на них. Волшебница и человек! Просто не могут быть вместе, никак, никогда, невозможно.

— Отец будет против, — тихо выдохнул Стивен, и одновременно с ним Мэйри шепнула:

— Брат будет против.

— Плевать…

Мэйри промолчала, глядя на него, понимая, что, чёрт возьми, ей тоже плевать, но никуда она его не отпустит. Никуда, никогда и ни за что. И пусть маги, люди и кто там ещё сколько угодно воюют между собой. В конце концов, она никогда не лезла в политику.

— Так волшебница потанцует со мной? — шепнули ей на ухо.

— С княжичем свободного Озёрного края? — отозвалась Мэйри. — Ну, если только один танец.

И покорно пошла за ним, провожаемая недоумёнными, изумлёнными, непонимающими взглядами.

Ей был важен только один взгляд — зелёно-солнечных глаз. И он просил прощения.

«Я тебе верю», — попыталась она сказать тоже взглядом, когда они встали друг напротив друга. Его руки легли ей на талию.

«Я тебе тоже».

Прости меня

Виктории дарят дорогого раба, красивую игрушку для постели. То, что нужно женщине, пережившей изнасилование. Виктория не может даже смотреть на «подарок» — ведь он олицетворяет её страх перед насильниками. Только теперь Виктория — госпожа, и что спасёт раба от её ярости?

От автора: рассказ достаточно тяжёлый — в первой части есть сцены насилия; во второй части имеется парочка постельных сцен — очень схематично прописанных. Я предупредила.

В тексте есть строки из «Лесного царя» Гёте перевода В. Жуковского.

Он был южанином — первое, что бросилось в глаза. Оливковая кожа и раскосые глаза сомнений не оставляли. И ещё такие тонкие, точёные черты могли быть только у южан. Наши лица грубее. Тёмные, густые, наверняка накрашенные брови. Прямой нос, подведённые сурьмой глаза почему-то серого цвета. И волосы — светлые, настоящая редкость для южан.

Но самым замечательным была его улыбка. Чарующая, да. Это действительно очень красиво — когда полные, почти по-женски, губы так улыбаются. Соблазнительно — да. Зовуще — да. С обещанием — тоже да. И насквозь фальшиво.

Эта нервная, дрожащая улыбка, не сходила с его губ, как приклеенная, всё время, пока новый ученик королевского мага — Вильям, кажется — зачитывал мне послание Его Величества.

Король рассыпался в любезностях, комплиментах и похвалах милой и героической мне, а в знак своего признания за проявление исключительного патриотизма и спасение родины посылал это. Раба. Игрушку для удовольствий. Постельных утех. Наложника, как таких называют на юге, где процветает традиция гаремов. Дорогого наложника, исключительного — прямо как мой патриотизм. И не потому, что мальчик красив, как их южная ночь, и наверняка так же жарок. И даже не потому, что совершенно точно обучался в лучшей школе удовольствий где-нибудь в Ахнажаидзе. И даже не потому, что молод — шестнадцать лет, самый возраст для таких, как он. Хотя их, кажется, начинают использовать с одиннадцати. Молод, но уж точно не невинен. Естественно, ведь его главным достоинством было редкое и очень сложное проклятье волшебной, неземной сексуальной притягательности. Иными словами, у любого при виде этого мальчика, фигурально выражаясь, слюнки потекут и кое-что встанет.

И сейчас от него фонило этой притягательностью так, что даже я чувствовала. Так же чётко, как приторно-сладкий аромат иланг-иланга и орхидеи, исходящий от оливковой кожи. И это при том, что мальчишка-маг очень старался поставить «ледяной» щит, чтобы королевский подарок был доставлен в целости, а сопровождающие его солдаты вместе с магом, и подглядывающая за «милой» сценой прислуга не переквалифицировались в насильников.

А меня выворачивало от одного его присутствия. И ладно, что мужчин я с некоторых пор на дух не переношу, и вся прислуга у меня — женская. Но намёк на его, подарка, использование…

Впрочем, я веду себя невежливо, даже грубо — мне давно следовало бы представиться. И рассказать маленькую предысторию. Короткую — меня от неё и так трясёт. Меня извиняет только излишняя… ярость, но вполне понятная в силу недавних событий.

Во-первых, моё имя — Виктория. Вроде бы, до поступления в академию оно включало в себя ещё пять или шесть имён плюс родовой титул, но потом во мне обнаружили дар и забрали учиться. А у ведьм только одно имя — первое, оно же последнее. Моё — Виктория.

Во-вторых, я более не ведьма. Когда три месяца назад Южная Конфедерация чуть не вплотную подвела свои войска к нашей столице и пообещала вырезать всех, включая женщин и детей, я согласилась на проведение одного… обряда… Обряда. В результате которого я потеряла дар и более никогда не смогу колдовать. Но наша страна освободилась, южане вернули всё и даже заплатили громадную контрибуцию. А куда бы они делись — я не зря жертвовала своим будущим, статусом и спокойствием.

Мне следует описать обряд, просто, чтобы моё нынешнее поведение было понятным. Хорошо… Все могущественные заклинания требуют не только подготовки, но и странных, иногда забавных или ужасных ингредиентов-катализаторов. Для заклятья, обеспечившего нам мир, требовались добровольно отданные ведьмой честь, воля и радость. Последнее было самым лёгким — магический круг быстро выкачал её из меня — ощущения не хуже тех, что чувствуешь после проваленного экзамена, например. Обидно, печально, грустно, но жить можно. Воля — видения, результат запрещённых ментальных заклинаний, сделавшие из меня психическую развалину на ближайший месяц. И, чтобы добить окончательно — честь. Групповое изнасилование специально ради такого дела отпущенными и опоенными висельниками. Спустя неделю я смотрела как их всех — дружно, почти одновременно — вешают, но демон их забери, мне это не помогло. Боязнь прикосновений, депрессия, кошмары — по мнению королевского целителя и моего лучшего друга Аврелия это я ещё легко отделалась. Наверное. В общем, думаю, теперь понятно, почему ведьмы редко соглашаются на подобный обряд. Жизнь после этого можно смело заканчивать, ибо впереди нет даже туннеля, только туман. Да, меня объявили героиней. Да, мне выделили неплохое годичное жалование, всевозможные пособия, подарки и безумно удобный дом в самом живописном местечке страны, с прислугой, которую я лично нанимала. Но как мне жить дальше — на это ответить никто не мог, даже Аврелий, хотя он искренне старался помочь.

Если бы я знала раньше, чем всё это закончится, я бы не согласилась.

Я представляла — да. Я даже наивно думала, что выдержу. Я ошибалась.

…У меня не осталось в жизни ничего, совсем ничего. Но как будто это кого-то интересует…

И вот теперь он улыбается приклеенной улыбкой, стоя на коленях посреди моей гостиной. И мне тоже следует улыбаться, потому что именно так принимают королевские подарки. От них никогда не отказываются, даже если это насмешка, даже если я терпеть не могу любого мужчину подле себя сейчас, особенно этого демона похоти. Даже если он мечтает доставить мне удовольствие. Даже если он красив, покорен, и мальчишка-маг передаёт мне ларец с браслетами для прислуги, которые защитят их, если вдруг (королевский маг клянётся, что этого не произойдёт, но вдруг?) «ледяной» щит вокруг моего дома исчезнет.

— Моя госпожа, — сияющий ученик (Вильям?) наивно ищет в моих глазах радость. А его — горят от восхищения. — На сём Его Величество выражает свою признательность и желает вам долгих лет счастливой и благополучной жизни. Мне зачитать?

Я с трудом оторвала взгляд от светловолосой макушки.

— Нет.

— Моя госпожа, — мальчишка-маг нервно облизнул губы, и я до боли сжала кулаки за спиной. — Могу я… пожалуйста… выразить своё почтение… — и потянулся к моей руке с намерением галантно запечатлеть целомудренный поцелуй восхищения героиней.

Придурок!

Я отшатнулась, с трудом удерживаясь от желания схватиться за кинжал. И, мельком отмечая, как расширились серые глаза «подарка» за спиной мага, выдохнула:

— Не можете. Вам лучше уйти.

— Госпожа? — смутился маг, а стоящие у двери солдаты переглянулись.

— Сейчас! — рявкнула я.

Восторженного мальчишку Вильяма утащили солдаты. Я бросилась к окну, замерла, теребя передник.

— Госпожа, — подала голос Лия, моя экономка. — Капитан спрашивал, можно ли переночевать у нас. Ночь скоро, а путь неблизкий.

— Пусть выметаются!

Лия, понятливая (за что мной и нанятая), кивнула двум служанкам — соберите, мол, ребятам на дорогу. Те проворно убежали, вслед за ними потянулась и остальная прислуга. Я стояла у окна, неотрывно глядя, как собираются во дворе солдаты вместе с всклоченным, постоянно оглядывающимся на дом мальчиком-магом. Я тоже была наивной, тебе, малыш, в твои восемнадцать — простительно. Мне в мои тридцать — уже нет…

— Госпожа? — голос экономки звучал напряжённо. — А с ним что делать?

Ворота распахнулась, кавалькада всадников выехала навстречу яркому закату, и я облегчённо выдохнула.

«Подарок» по-прежнему стоял на коленях посреди гостиной. И, похоже, собирался стоять так ещё долго, если не вечно. Только больше на меня не смотрел — покорно потупился. Хорошо. Я с трудом выносила его присутствие, его взгляд точно стал бы последней каплей.

— Оденьте браслеты. Каждая из вас. И не снимать. Кто снимет хоть на секунду — уволю. Это… Отведи его в гостевые покои и запри.

— Но госпожа, комнаты не готовы, там бы протопить, да и не убирались давно, кто ж знал…

— Отведи, — перебила я. — И запри.

А ключ выброси к демонам.

— Покормить, госпожа? — вскинула брови экономка. — Он вон худющий какой. Да и с дороги…

— Лия. Я сказала. Вон отсюда!!

Экономка отлично знала, что если на меня «находит», лучше исчезнуть. Не в облаке дыма, конечно, но побыстрее.

Когда я повернулась минуту спустя, ни служанки, ни раба уже не было. Только лёгкий, но навязчивый запах иланг-иланга вперемешку с орхидеей.

Я вдохнула его поглубже и сжала кулаки — до красных лунок на коже.

* * *

— Вики, ты глупишь! — изборождённое оспинами и морщинами лицо главного королевского целителя поморщилось в огне — не то от гнева, не то от изумления. — Ты хоть представляешь, сколько он стоит?

— А что, я могу его продать? — съязвила я, не выдерживая, вставая и принимаясь нервно ходить по комнате. — Я не хочу его видеть.

— Вики, милая, — Аврелий был единственным человеком, который мог называть меня «милой». Его почтенный возраст и наше долгое знакомство давало и ему, и мне некоторые преимущества. — Ты собираешься прожить отшельницей всю оставшуюся жизнь?

Да.

— Ты красивая молодая женщина, ты должна…

— Ты уже говорил это, — перебила я, стискивая пальцы в «замок».

— Я говорил и повторяю, — привычным целительским все понимающим тоном продолжал Аврелий. — Ты молодая красивая женщина и ты не можешь запереть себя в славном домике в провинции…

Ещё как могу.

— …и жить так дальше. Уверяю тебя — сначала мужчины, потом ты не сможешь выносить женщин, потом кошечки-собачки, а потом и на птичек бросаться начнёшь!

— Очень смешно.

— Совершенно не смешно! — укоризненно глянул на меня из огня целитель. — Ты хоронишь себя заживо! Король оказал тебе дорогую, безумно дорогую услугу! Мальчик красив, покорен, делай с ним, что хочешь — и ты должна. Я говорю тебе как врач — ты должна, Вики. Я же учил тебя — чтобы справиться со своим страхом, надо…

— …встретиться с ним, — устало закончила я, садясь в кресло. — Я не могу. Не сейчас. Потом… Потом.

— Вики! Ты должна…

Я засыпала его золой раньше, чем он успел продолжить, и контакт прервался.

Я не могу. Я просто не могу. Меня трясёт от одной мысли.

Звонок случайно подвернулся под руку, я дёрнулась от громкой трели и привычно буркнула прибежавшей на звон служанке:

— Вина.

Та, быстро поклонившись, исчезла.

За вином последовал ликёр и деревенский самогон, по вкусу — почти как спирт для экспериментов.

Голова кружилась, в груди горел огонь, когда я в обнимку с хлыстом (как меня занесло на конюшню и, главное, когда?) упёрлась носом в дверь гостевых покоев.

В замочной скважине призывно торчал ключ.

* * *

В комнате и правда было холодно, и противно пахло затхлостью — очевидно, не только давно не убирали, но и давно не проветривали.

В сумраке лунной ночи чёрным провалом зиял не растопленный камин. И серая гибкая фигурка у него сгустком тени — на коленях. Светлые волосы серебрились — иначе я вряд ли бы его заметила без света, да ещё и под хмельком.

«Ха, на коленях. Весь вечер, что ли, стоял?» — мелькнула мысль. Естественно нет, просто не мог не слышать, как вожусь с замком.

Я зажгла свечу. Сначала пыталась по привычке — магией, потом, с проклятьями — обычным человеческим способом от искры. Всё это не выпуская почему-то хлыст.

Мальчишка изваянием застыл у камина, опустив голову и смиренно глядя в пол. Я ещё долго его рассматривала — красивый. Очень. Желанный. К нежной (наверняка же нежной) без изъяна коже хотелось прикасаться. В волосы цвета льна хотелось зарыться пальцами, проверить — такие ли мягкие, как видятся.

Гостевые покои — единственное место, где «ледяной» щит не действовал. Просто потому что здесь я поселила мальчишку, и заклинание это «отметило»… наверное, как спальню. Чего ради дарить инкуба, если нет возможности его использовать? Всё это машинально промелькнуло в голове, пока я смотрела на «подарок».

Желание ненастоящее, это магия, похоть. Хотя вряд ли раньше я бы прошла мимо такого красавца и без всякого проклятья…

Но сейчас насильное влечение всколыхнуло целую череду мерзких воспоминаний, когда тело тоже желало, а разум кричал от ужаса. Я же сопротивлялась во время последней части обряда, правда, только поначалу. А потом послушно… всё…

«Шлюха-а-а», — жаркий шёпот на ухо. «Сладкая…».

Он тоже сладкий. Лакомый кусочек. Мальчик-игрушка. И полностью в моей власти. Полностью.

Я не заметила, как губы пересохли, в висках застучала кровь, а рука, держащая хлыст, сжалась.

— Ну? Так и будешь стоять на коленях? — хрипло выдохнула я, тяжело дыша. — Вставай.

Он быстро поднял голову, глянул на меня. И, снова потупившись, поднялся.

Красивый. Красивый… Хочу!

К горлу подкатила тошнота, когда я хрипло прошипела, не вполне отдавая себе отчёт:

— Раздевайся.

На нём была всего лишь шерстяная туника. Плащ тоже был, вечером, а сейчас валялся на кровати вместо покрывала. Но даже из этой несчастной туники (серо-зелёной, я навсегда запомнила, с золотистой каёмочкой) он умудрился сделать целое представление, почти танец. Медленный, грациозный, гимн похоти. «Возьми меня…».

А глаза нервно поглядывали на хлыст, который я, не замечая, теребила.

Я облизала губы, опустила хлыст и приказала:

— Смотри на меня.

По-моему, он вздрогнул — движения на долю секунды сбились. Всё, конечно, тут же вернулось — и грация, и красота, и желание. Но это, и скрытый испуг — даже не испуг, тревога — в его глазах заставили насторожиться, как охотничью собаку, почуявшую след.

Я обошла его по кругу — только что не принюхиваясь. И, не замечая, что облизываюсь, провела пальцем по гладкой коже спины.

— Тебя никогда не били плетью или кнутом, правда, красивый мальчик? — даже голос изменился. — Никогда не гладили этим? — вместо пальца — рукоять хлыста.

Он задрожал — от холода, наверняка, комната выстыла совершенно. А мне было жарко. Мне было горячо, как у демонов в пекле.

— Нет, — шёпот на выдохе — я и так стояла вплотную. И даже несмотря на то, что я чувствовала его тревогу и зарождающийся страх всей кожей, он умудрился и такое простое слово шепнуть возбуждающе.

Желанный мальчик…

— Правда? — моё дыхание сбилось от запаха иланг-иланга и орхидеи. Уже не приторных, слабее, но таких… сладких… — Я буду первой?

И с наслаждением размахнулась.

Он даже не дрогнул, не то что не вскрикнул. Стоял, красиво выпрямившись, глядя в одну точку где-то у кровати. И когда я ударила во второй… третий… четвёртый раз — тоже. Конечно, его учили терпеть боль, хоть ни плетью ни, тем более, кнутом не трогали. Кто бы стал портить такую красоту?

Я. И, имейся у меня кнут, избила бы и им — до смерти, наверное. Такому худенькому и десяти ударов бы хватило с лихвой.

Перед глазами стоял красный туман, а ещё — красные капли на оливковой коже, и кровь на чём-то железном — когда хлыст измочалился до того состояния, что лучше выбросить. Я выбросила — и что мне там потом под руку попалось?

Когда мальчишка всё-таки упал на колени и застонал, меня впервые «пробило» на такой невероятный экстаз — сродни оргазму, только в десять, нет, в сотню раз сильнее. Кажется, я тоже не молчала — и перед глазами стояли рожи этих мерзавцев и кровь, немного, но такая яркая на оливковой коже…

Очнулась я в пропахшей потом и испачканной кровью одежде, с гудящей с похмелья головой — и сильно после полудня следующего дня. В своей комнате, хотя убей не помню, как туда попала. Отмахнулась от экономки, что-то говорящей про мальчика-подарок, искупалась. И снова пила. Вчерашнее удовольствие и вино почему-то крепко засели в моём сознании — в прямой связи.

Когда после заката я вновь оказалась у двери гостевых покоев, меня это даже не удивило. А бледный вид мальчишки, олицетворявшего теперь тех повешенных мерзавцев, просто требовал окрасить его в алый.

Я старалась. Не помню, что это было, но он уже кричал, а крови утром на одежде было намного больше. Думаю, я его не только била — помню оливковую кожу, лихорадочно-горячую под моими ледяными пальцами. И снова экстаз, снова оргазм, безумного удовольствие.

Не уверена, проклятье ли его на меня так действовало. Служанки, помню, жаловались, что, де, «демон, сущий демон похоти настоящий, госпожа, даже подойти к нему страшно, вся какая-то странная я делаюсь». И я тоже делалась… странная. Каждую ночь на протяжении, по-моему, недели, со мной были эти мерзавцы-висельники, и я била их, я уничтожала их, они кричали от боли, пару раз умоляли не трогать, оставить. Ха, я тоже умоляла. Я тоже… твари!

Неделя без кошмаров, даже без снотворного. По-моему, и без вина под конец — зато дикое, несравнимое ни с чем удовольствие.

Спустя семь дней мой мальчик-подарок, уже совсем не такой красивый, как раньше, разбил глиняную миску с едой (я о его кормёжке и не вспоминала, но жалостливые служанки сами позаботились). И осколком поострее попытался вскрыть себе вены. Грамотно, кстати, попытался, не как некоторые истерички — поперёк пилят. Нет, вдоль, с оттяжкой. Крови под ним натекло — к порогу. Служанка, которая за пустой миской пришла, так орала, что даже меня в другой части дома разбудила.

* * *

Эти курицы сердобольные дружно выли не то от страха, не то от жалости. Мои проклятья заставили их только увеличить громкость и затянуться в унисон.

— Медикуса, госпожа, — причитала Лия, торопясь за мной, — медикуса-то уже не успеем!

Какого медикуса! В этой глуши не то, что целителя, даже этого проклятого медикуса днём с огнём не сыщешь!

Мальчишка так и лежал у порога, лицо уже посерело. Королевский, что б его, подарок, что я потом королю-то скажу?!

Примерно это в голове и билось. Хотя нет, если честно — ничего не билось. Я просто вырвала у Лии ларец с аптечкой и принялась экстренно вспоминать уроки друга Аврелия и его же факультативы в академии.

А потом ещё часа два слушала причитания по всему дому, и всхлипывания прямо тут, пока служанки кровь отмывали. Чтобы их перебить, ругалась, материла наложника на чём свет стоит. Как, мать его, только рука поднялась — его же жизнь ему не принадлежит, как он посмел, как он смог, как ему в голову-то пришло?!

Я, когда его осматривала, отлично всё поняла — и как, и почему. Всё, что могла, я ему отбила. Сломала рёбра — он дышал с трудом. А я ещё и душила пару… тройку… четвёрку… э-э-э… раз и потом… разное. И не кормили его ведь нормально, так, урывками — в его-то состоянии. И воды давали тоже урывками. И я ещё, великомученица. Ведь знаю же, каково это, мне одного вечера тогда хватило… А он, хоть, и обучен, но конечно, раньше его так не использовали. Конечно, к такому его не готовили. Конечно, недели подобных издевательств он не выдержал — ему, демоны преисподней, всего лишь шестнадцать! Мальчишка наверняка решил, что так будет всегда, и конечно, сломался. Странно, что так поздно — аж через семь дней. Мне, вон, и вечера хватило.

Виктория! Что ж ты, твою мать, натворила…

А он даже таким серым, полумёртвым, без сознания, притягивал, как сладкий сироп — голодных мух.

Однажды, проснувшись в очередной раз у его кровати — утром, на рассвете — я смотрела, как встаёт солнце, как в золотых лучах, умываясь, оживает всё вокруг, и вдруг с изумлением поняла, что не только прошедшая неделя, но и лица, и голоса мерзавцев-висельников стёрлись из памяти.

Я могла теперь свободно дышать. Я даже улыбаться могла.

Я победила свой страх.

Избитый мальчик-раб на кровати пошевелился, сквозь дрожащие ресницы поймал мою улыбку. И попытался содрать повязку вокруг запястья.

Он потерял сознание секунду спустя, а с его открывшейся раной я возилась ещё долго.

* * *

Раньше дни были серым полотном, длящимся и длящимся, прерывающимся разве что кошмарами. Аврелий после обряда пытался меня расшевелить, но добился только того, что я перестала вести себя как кукла, которой надо управлять, чтобы двигалась.

Но, демоны бездны, даже тогда я не пыталась себя убить. Я слишком хотела жить. А, может, просто боялась умереть — хотя и жить-то мне было, собственно, не зачем. Особенно после обряда — ни семьи, ни друзей как таковых, ни магии. Три месяца серого полотна — и стоило какому-то строптивому мальчишке порезать вены, я днюю и ночую у его постели. И, дьявол, мне давно не было так хорошо! Серое полотно раскрасилось жёлтым, коричневым и алым — цвет солнечного света, кожи мальчишки и убранства комнаты. Зелёным — сейчас же лето, оказывается. Уже лето. За окном шелестят листья сирени, глянцево-изумрудные, налившиеся солнцем. А когда южане наступали, сирень только цвела…

Я радовалась, как ребёнок, как случайно избежавший плахи осуждённый. Жизнь была, она шла — до обряда, после обряда. Она продолжалась! И одной её гранью был слабенький юный наложник.

Я варила ему снадобья. Вспоминала лекции Аврелия и его коллег, посылала служанок к травнику, ругалась на травника — абсолютно растения собирать и хранить не умеет! — давала изумлённым и кудахчущим курицам-прислуге инструкции. Те шептали: «Ведьма!» — испуганно, но с благоговением — и покорно шли в полночь в лес за алой четрицей и папоротником, мышиной кашкой и листиницей. А я потом всё это сушила, толкла, настаивала… на самом деле мальчишке хватило бы и мяты, но во мне проснулись силы — поила его всеми рекомендованными отварами. И конечно, он поправлялся.

Дня через три, когда я перестала вливать в него болеутоляющее и снотворное, он снова пришёл в себя. Жуткая картина, честно говоря: синяки пожелтели, весь в повязках, в поту — его всё ещё лихорадило. За ту неделю в стылых комнатах он подхватил сильнейший кашель, и я теперь, пытаясь снять температуру, поила отваром малины и шиповника. В общем, работы было много, и мне хотелось, чтобы теперь хотя бы есть он стал самостоятельно.

Трогать повязки на запястьях — достаточно уже заживших — он не стал, и вообще вёл себя очень тихо. Но на меня смотрел так, словно я палач на плахе, к которой его ведут… В общем, я сунула ему кружку с бульоном, приказала пить, а сама вернулась к отварам — на соседнем столе разложенные пучки трав и всякие колбочки-миски, — в общем, всё, что нужно. Кроме маленькой фарфоровой ступки, которой до этого я не пользовалась, и потому принести из своих комнат забыла. Пришлось идти — служанки точно бы не поняли, чем отличается фарфоровая ступка № 3 и № 4. Да и вообще, не люблю, когда роются в моих личных вещах. Так что пришлось идти доставать самой.

Когда я вернулась, мальчишка-раб затягивал петлю у себя на шее шнуром балдахина.

Ступка № 3 грохнулась на пол, а я бросилась к наложнику, возомнившему, что он может распоряжаться своей жизнью, как угодно. Примерно это я ему и кричала, когда из петли вытаскивала. А он, стоило мне до него дотронуться, стал биться в истерике — сначала сухой и тихой, затем громкой — со слезами, рыданиями и сдавленным южным бормотанием. Больной и слабый, но удержать его на кровати мне стоило больших усилий. А когда я, ошеломлённая, машинально попыталась его утешить — ну, как это всегда делают, поглаживания по плечу и рукам, по лбу — откинуть влажные волосы и так далее, — он закричал. И так от каждого моего прикосновения. И бился — подушки и одеяла вспенились, потом я их с другого угла комнаты поднимала. Наконец, когда мне удалось влить ему снотворное — пришлось зажать ему нос, иначе пить не стал.

«Откуда такая строптивость? Это он теперь всегда такой будет? Нормальный же был, покорный… Мне, что, бракованного раба подарили?» — думала я, глядя на него, провалившегося в глубокий сон-оцепенение — в который раз.

Это если я его снотворным и седативным поить перестану, он снова в петлю залезет или вены вскроет?

Я оглядела комнату. При некотором воображении нашлось много-много всего, чем можно самоубиться… Но не держать же его вечно на травке!

…Аврелий сначала недовольно (была глубокая ночь), потом изумлённо и, наконец, испуганно глядел на меня, когда я его вызвала и спросила, что делать, если у человека вдруг суицидальные наклонности проснулись. И тут же завёл старую шарманку: «Вика, ты же ещё так молода!», которую я быстро перебила, буркнув: «Да не для меня». Аврелий замолчал и, прищурившись, принялся меня рассматривать. Я молча ёрзала у камина, зная, что прерывать созерцательный процесс главного королевского целителя чревато.

— Что ты с ним сделала? — спокойно поинтересовался, наконец, Аврелий.

Мой сбивчивый ответ его не устроил. Но, пропытав меня ещё с полчаса и так ничего не добившись, Аврелий исчез минут на десять. А, когда снова появился, мне на ладонь опустился невзрачный камешек с выцарапанным на нём замысловатым символом. Камень-«переносчик» я и сама узнала, а символ был странным.

— Это запрещённая ментальная магия, — сообщил Аврелий в ответ на мой вопрос. — Ты не хочешь знать подробности, Вики, поверь на слово. Но это заклинание мешает каждой попытке умереть.

— Надолго? — я сжала камешек в кулаке.

— Надолго, — кивнул целитель. — Но не навсегда. Так что если хочешь наслаждаться королевским подарком, принимай меры сама. И, Вика, для тебя не пройдёт бесследно его убийство. А мне не нужна подруга-сумасшедшая.

— Я не собираюсь его убивать!

— И подробности мне тоже не нужны, — отозвался Аврелий и исчез, прервав контакт.

Заклятье я наложила немедленно. Да, теперь мне, как и простым людям, приходилось пользоваться «переносчиками», в которых готовое заклятье уже «лежит» — как готовое зелье во флаконе. Какое убожество! Раньше достаточно было матрицы заклинания, если оно было незнакомым…

Символ зажегся на руке раба — у локтя — жирной каракатицей, точно ожог. Я надеялась, что это не навсегда — красоты больному наложнику он не добавил.

Что ж, это решили. А со строптивостью я знаю, что делать.

— Даже не думай, — дёргая шнур балдахина, посоветовала я. Серые (сейчас мутно-тёмно-серые) глаза широко распахнулись. — Всё равно не сможешь. Гляди, — когда я взяла его за безвольно повисшую руку, мальчишка содрогнулся и вскрикнул. Но я заставила его смотреть. И объяснила, что означает «каракатица». А, когда распахнутые до невозможности глазища снова наполнились слезами, и пересохшие (но почему-то всё равно манящие) губы задрожали, влепила звонкую пощёчину. Для концентрации внимания. — Значит так, мальчик. Я повторю то, что тебе и так уже говорили. Повторю только один раз: твоя жизнь принадлежит мне. Я ею распоряжаюсь. Как видишь, пока мне не хочется, чтобы она скоропостижно заканчивалась. Но строптивого раба обычно при себе не держат. Дарить тебя мне некому, да и кому нужен бракованный товар? Поэтому я просто верну тебя в ту школу, где тебя учили — пусть проведут образовательный курс заново, не впрок пошло. А потом заберу то, что от тебя останется.

Слышала я про эти школы. Калечить не калечат — для этого там работают слишком изобретательные палачи. Не обязательно оставлять следы на теле, чтобы сделать очень, очень больно.

Но я это знала только понаслышке, а мальчишка, похоже, на собственном опыте. Потому что слёзы мгновенно высохли, скулы горячечно-заалели, а тонкие руки вцепились в мои — отчаянно-крепко.

— Нет, госпожа, пожалуйста, не надо. Прошу вас, не возвращайте меня! Я буду послушным, вы не пожалеете, что оставили меня, я всё-всё сделаю, не возвращайте меня! — и всё в таком духе.

Я вырвала руки, поставила на столик у кровати поднос с едой. Кивнула на лохань с водой и выстроившиеся у неё флакончики с притираниями, маслами и прочей ухаживающей дребеденью.

— Поешь. И приведи себя в порядок. Смотреть на тебя противно.

И уже спокойно отправилась к себе — хоть немного посидеть в тишине.

В ушах уже звенело от его рыданий и мольб.

* * *

Забавно, но то «не отдавайте меня, пожалуйста» было единственным разом, когда я слышала его голос — если не считать стоны и крики. Мелодичный голос, приятный, даже при хрипотце от болезни. Красивый, как и сам мальчик.

Он довольно быстро пришёл в себя — внешне, я имею в виду. Спустя дней пять мог вставать, потом и вовсе нужды не было постоянно валяться в кровати. Понятия не имею, чем он у себя в комнатах занимался — я приказала горничным топить у него, проветривать, убирать и не забывать приносить еду. Кстати, с горничными он вроде бы тоже не общался. А те его побаивались — в большинстве. Тех, кто не побаивался, я отсылала на другие работы. В огромном богатом доме полно работы, особенно если нет мужской прислуги.

Этим я и занималась последующие дни, временно про подарок забыв. Мне было хорошо, энергия требовала выхода — я благоустраивала дом. Неделе через две дом был уютен и приятен, я довольна, а мальчишка-раб снова слёг. Я расспросила горничных — оказывается, он перестал есть. Строптивый раб! Высечь бы, да ведь впрок не пойдёт. Хотя я была близка и к этому. Снова бить его уже не хотелось, но надо же как-то вразумить!

Стоящая на коленях у заправленной кровати тонкая фигурка меня несколько отрезвила. Я заставила его встать, рассмотрела бледное лицо, обострившиеся черты (ему шло), лихорадочный румянец алым цветком горящий на скулах. Позволила сесть на кровать и провела «воспитательную беседу» с повторной угрозой вернуть в школу удовольствий. Естественно снова выслушала сбивчивое «госпожа, не надо, всё для вас сделаю» и сунула в руки поднос с едой.

Мальчик старался, честно старался — я видела. Куске на третьем он стал давиться, а от бульона его затошнило. Я стала подозревать отравление, но все чудодейственные отвары не помогли. А укрепляющие и вовсе шли не в то горло.

Ещё четыре дня — и мальчишка вял на глазах. Медленно, но заметно. Я всерьёз испугалась, что он умрёт. Не знаю, так ли уж он был мне нужен живым — пока дом благоустраивала я вообще о рабе забыла. Так что спасала я бледного красавца-наложника, похоже, по привычке. Нелегко вот так взять и уйти, когда на глазах человек умирает. Да и потом — демоны и бездна! — его мне подарили, он мой, я не хотела его пока отпускать! Взялся тут — умирать…

Он честно выполнял все мои приказы, пытался есть, вставал, когда требовала, пил лекарства, давал себя осматривать. Но больше походил на красивую куклу, чем на человека. Наверное, как я после обряда, когда Аврелий меня лечил.

Аврелий, кстати, выслушав мои жалобы, крякнул и посоветовал… сделать мальчику приятно. «Хорошее впечатление, счастливое воспоминание… Вик, ну ты же помнишь, я сам с тобой так поступил». Поразмышляв и полюбовавшись на восковой прекрасный профиль раба, утонувшего в подушках и одеялах, я решила, что смысл в этом есть. Только что, хм, приятное надо этому инкубу? Изысканные яства? Новую золотую цацку? Парчовый наряд?

* * *

День выдался замечательным — впрочем, в этой части страны почти все дни замечательные, особенно летом. Солнце светило ярко и радостно, небо — без единого облака — ярко-голубой глубиной заставляло верить в бога, которому так преданы крестьяне. Зелень — тёмная, зрелая — радовала глаз: луг с вкраплениями белых колокольчиков, лес с величественными соснами вперемешку с осинником.

Я нацепила на наложника чуть не все защитные артефакты, какие были в доме. Украсила браслетами и кольцами, как новогоднее дерево. Закутала в плащ и накидки — с ног до головы, как южане своих женщин закрывают. Тут, конечно, тишь и глушь, но мало ли… Девочки-то у меня языкастые.

Ехали мы на одной лошади — моей спокойной Снежинке. Шаг у неё ровный, норов отсутствует, послушная и верная. Если что, не понесёт. Двойной вес она, кажется, и не почувствовала — мальчик отощал так, что был лёгкий, как пушинка. Я, когда его в седло подсаживала, тоже вес почти не ощутила.

Приятно было прижимать его к себе, пока к лесу рысили — почти как мягкую игрушку-зайца, который у меня, помню, был в детстве ещё до академии. Тёплый, тонкий, живой. Волосы пахнут — тонко — цитрусом. Если прижаться к капюшону у виска, можно почувствовать…

Мальчику к тому времени так поплохело, что вряд ли он соображал, куда мы едем, и едем ли. Я его во двор выводила — почти на руках несла. А в седле он и вовсе на меня лёг — но я не возражала, нет, отнюдь. Приятный, тёплый — и только мой.

Нет, мне совсем не хотелось, чтобы он умирал.

Полянку эту посреди леса я облюбовала ещё несколько дней назад, когда сама здесь гуляла. Небольшая, но живописно пересекаемая чистым, весело звенящим ручьём. Окружённая осинами, вся в колокольчиках и каких-то белых цветочках, сладко пахнущих ванилью. Я и тогда не выдержала — валялась тут, просто отдыхала.

Сейчас я спешилась, убедилась, что за нами не подглядывают (артефакт-«следок» не так-то просто обмануть). И ссадила мальчишку с седла. Повозилась, разворачивая его из шарфов-плаща — ну правда, как южную красавицу. И, усадив на траву у ручья, отошла подальше — наблюдать.

Сначала он просто привычно сидел на коленях — пошатываясь, закрыв глаза. Я испугалась, что снова упадёт в обморок. И он действительно завалился вперёд — и упёрся руками, схватился за траву. Вздрогнул, кажется, от удивления. И, по-моему, только сейчас понял, где он.

Я смотрела, спрятавшись за малинник на дальнем конце поляны. А мальчик гладил траву, перебирал тонкими, прозрачными пальцами листья и лепестки. И улыбался — искренне. Сейчас он был по-настоящему прекрасен — лесной принц, наконец-то вернувшийся домой. Из его глаз текли слёзы, но это было, наверное, нормально — свет яркий, и потом, от радости же тоже плачут. Он по-детски сунул палец в воду, понаблюдал за рыбками-мальками, поднял голову и надолго так застыл, жмурясь, подставив лицо солнцу, слушая птичьи трели.

И как он был красив тогда!

Я поставила на заметку: вывозить его в лес почаще. А сама стала собирать малину в пригоршню — все же любят сладкое. Хотелось его порадовать. Хотелось, чтобы улыбался мне — вот так, искренно, по-человечески. Настояще. Я же не дура — приказом такого не добьёшься. А жаль.

Но с «приятным» я угадала. К чему ему украшения и платья? Когда меня «накрыло» после обряда, Аврелий не стал показывать мне королевские, герцогские, графские подарки. Он привёз меня в Нижний город — столицу бедняков. Там как раз раздавали дармовую еду — подачки от государя. Я помню, как смотрела через решётку носилок: сидящие у серой, поросшей мхом стены оборванцы — старики, хлюпающие носами дети, их матери, растрёпанные, в тряпье. Мужчин, конечно, не было — всех отловили и забрали в солдаты. А эти — старики, женщины и дети — ели даровый хлеб, дети что-то щебетали, матери переругивались между собой и смеялись, старики возились, шамкали и тоже посмеивались — не знаю, над чем. А на той самой мшистой стене был грубо выписан мой портрет. Я смотрела на него, не в силах оторвать глаз, и вспоминала, что даже портреты короля нищая братия «украшает» комичными усами и бородой почти мгновенно — даже если за это карают сумасшедшим штрафом. И моя физиономия, судя по линиям, тут уже давно весит, похоже, кем-то из здешних и написанная. Ещё и польстить пытались — сделать ли симпатичней, чем в жизни. Кто бы сказал, никогда б не поверила.

Я и тогда сначала только очень удивилась. А потом Аврелий сказал: «Ты сделала это возможным» — и кивнул на возящихся в грязи детей. «Если бы не ты, их трупы болтались бы на стенах или украшали дорогу к Южному тракту».

Я никогда не была альтруисткой и согласилась на обряд не для детей — уж точно не для нищих. Но та картина и слова Аврелия долго ещё грели сердце — до самого отъезда.

И никакое золото и драгоценности мне бы тогда не помогли — как не помогли бы и юному наложнику. Его же всю жизнь, скорее всего, держали взаперти — с момента наложения проклятья уж точно. Обычно таких, как он, запирают в спальнях — чтобы ни чужой взгляд, ни тем более прикосновение не осквернили собственность хозяина. Максимум, что он мог видеть у себя на юге — огороженный стеной сад с искусственно посаженными деревьями, цветами, птицами в клетках, рыбках в пруду и так далее.

Я показала ему свободу.

Он даже не шарахнулся от меня, когда подошла ближе. До этого всегда вскрикивал, когда прикасалась, а сейчас только вздрогнул и открыл глаза.

Я молча протянула ему горсть малины.

Потом мы обедали у ручья — я захватила с собой корзинку для пикника и всякие вкусности с кухни. Он теперь ел, а не давился. Не жадно, ещё не почувствовал голод. Но после малины лёгкая пища хорошо пошла.

Мы молчали — я лежала на траве рядом и тоже слушала птиц. А он рассматривал меня. Неявно, незаметно, но я чувствовала его взгляд. А потом гулял по поляне — с детской сосредоточенностью изучал бабочек, ловил кузнечиков, смеялся…

Обратно мы ехали вечером, почти на закате — небо уже золотилось. Он в седле, я рядом, ведя Снежинку под уздцы. Шагом.

Он крутил головой, с ожившим интересом глядел на горизонт, и в серых глазах светилось восхищение. А я думала, что с него, такого, надо писать портрет. Не для спальни, а для гостиной или кабинета. Похоти в нём не было, как тогда, по приезде. Но красота настоящая много-много ценнее. Такую лелеять и хранить надо у сердца, а не видеть во «влажных» стыдных снах.

Таким был бы крестьянский бог, если бы спустился на землю — или один из его посланцев.

На него и служанки пялились, а я, чувствуя колючую ревность, даже пожалела, что не заставила снова укутаться в плащ и шарфы.

Понимаю южных мужчин. Если их женщины так же прекрасны, их лучше прятать за покрывалами. От дурных похотливых глаз.

В гостевых комнатах мальчик стал гаснуть — я видела, у него глаза сияли, пока я на дверь его спальни не указала. А я вспомнила, как сама боялась даже пройти мимо двери, ведущей в подземелья, где проходил обряд.

Позвала Лию, приказала нести ужин в мои комнаты и туда же перенести все вещи мальчишки. Взяла его за руку и лично отвела в свою спальню — моё красивое уютное гнёздышко, ничем гостевые комнаты не напоминающее.

— Будешь жить со мной.

А, заметив, что серые глаза больше не горят, зачем-то добавила:

— И если хочешь, завтра снова в лес поедем.

Он бросил на меня изумлённый взгляд, стоя на коленях у окна.

Я резко кивнула, заметила, что его глаза снова засветились — тихонько, скрыто — и не выдержала, сбежала встречать ужин сама.

«Ох, госпожа, какая-то странная я с ним делаюсь…»

* * *

Он умел быть незаметным. То есть совсем, совершенно незаметным. Когда после ужина я взялась за переводы «Историй Маркуса», он сидел на коленях у открытого окна, смотрел на звёзды и слушал сверчков. И, по-моему, ни разу не пошевелился. С головой уйдя в текст, я даже вздрогнула потом, когда отложила книгу и увидела его тень на стене.

Было уже очень поздно, даже у меня глаза слипались. А он всё смотрел в окно. Хм, и что там интересного — ну звёздное небо, ну луг, ну светляки. Лес вдалеке чёрной стеной. Красиво, но скучно.

Я зевнула, прошла к зеркалу, убрала волосы, чтобы во сне не мешались, и решительно объявила, что пора спать.

Серые глаза посмотрели вопросительно, и я кивнула на кровать.

— Да, здесь. Со мной. Ложись.

На его лице мелькнула и вновь намертво приклеилась та дурацкая фальшивая улыбка. Ужасно неуместная, особенно после того, что я видела днём в лесу.

Он встал, и, я думала, пойдёт к кровати исполнять мой приказ. А он зачем-то направился ко мне.

Он был низким для юноши, мы оказались одного роста. Раньше я это как-то не замечала, сейчас, когда он остановился почти вплотную ко мне — с этой его спокойной улыбкой и тщательно скрытыми эмоциями во взгляде, — рост бросился в глаза. Я привыкла, что мужчины надо мной возвышаются — даже для женщины я довольно низкая.

Он поймал мой изумлённый взгляд, склонил голову — лучше не стало — а потом и вовсе снова встал на колени, склонившись почти к моим ногам.

Я заподозрила какой-то южный ночной ритуал. Ну, мало ли, как они у себя спать ложатся? Может, целые церемонии? Я же никогда не видела.

Но когда он снова встал и принялся неторопливо меня раздевать, проводя нежными ловкими пальцами по ключице, плечам — я, наконец, поняла. Меня бросило в жар и холод одновременно, когда его руки добрались до груди, я не выдержала. Отшатнулась — резко, ошеломив его. И схватила первый попавшийся под руку тяжёлый предмет — книгу. Совершенно зря, защищаться уже нужды не было — мальчишка снова упал к моим ногам, совсем неопасный и абсолютно беззащитный.

Ну хоть ныть не стал, только:

— Простите, госпожа. Я неверно понял ваш приказ. Жду ваших указаний.

Ждёт он… Чего он там неверно понял? Приказала же в кровать лечь. А..? Ага. Дьявол, наложник же. Неужели другие хозяева в свою постель его укладывали только для этого?

Ха, а мне самой пришло бы в голову с ним просто спать, если бы не обряд?

Я устало вздохнула, отложила книгу. Поёжилась и ткнула пальцем в постель.

— Ложись.

Он мгновенно поднялся и юркнул в кровать, свернувшись на покрывале калачиком.

Я потянулась к завязкам нательной рубашки и, словно между прочим, поинтересовалась:

— А у вас на юге принято спать одетыми и не укрываясь?

Серые изумлённые глаза снова взглянули на меня — так, что я на минуту заподозрила, может, он не очень хорошо наш язык знает? Говорит вроде правильно, только с лёгким акцентом. Ну мало ли…

Но, когда я забралась под одеяло, он лежал рядом, без своих туник-шаровар, близко, и аккуратно меня не касаясь.

— Да спать, спать мы будем, — не выдержала я. — И ещё раз ко мне полезешь без разрешения — пристукну. Понял?

— Да, госпожа, — прошелестел он.

— Ну тогда спокойной ночи, — я подоткнула подушку, поудобнее устраиваясь. — Хотя нет, погоди. Как тебя зовут?

— Как прикажет госпожа, — а он лежал, не шевелясь, очень-очень напряжённо.

— Госпоже лениво играть в угадайку, — раздраженно отозвалась я. — Отвечай.

— Все хозяева называли меня по-разному, — тихо произнёс он после паузы.

— И как чаще всего? — странные традиции на этом юге…

— Амани.

— И это значит?.. — я приподнялась на локте, чтобы лучше его видеть.

Он смотрел в потолок, лицо совершенно спокойное, без этой идиотской улыбки. Хорошо.

— Желание.

— Логично, — хмыкнула я, оглядывая его тягучим, томным взглядом. — Но тебе же дали имя при рождении? Какое?

Взгляд он принимал с потрясающим спокойствием — без лишних ужимок, которые можно было бы ждать от гаремного наложника. Очень хорошо.

— Я не помню его, госпожа. Простите.

Я не удержалась, подцепила прядь его волос. Да, мягкие.

— Ален. На нашем языке это значит «красивый». Тебе нравится?

— Да, госпожа, — спокойно ответил он. Впрочем, если бы я предложила те же Дезире, Амадея или Аиме, ответ наверняка был бы тот же. «Всё, что угодно, госпожа». Вроде как ему всё равно.

— Значит, будешь Аленом, — решила я. — Мне нравится это имя. Хорошее, — и никто из моих знакомых его не носит.

— Я счастлив доставить госпоже удовольствие.

Угу.

— А до этого, когда раздевал, тоже удовольствие пытался доставить? — поинтересовалась я.

Он наконец-то взглянул на меня — быстро, изучающе.

— Простите меня, госпожа, я ещё не знаю ваших привычек. Если вы скажете, что мне нужно делать, я это исполню и постараюсь сделать мою госпожу счастливой.

Звучит многообещающе.

— Ну конечно ты не знаешь моих привычек, — проворчала я, укладываясь удобнее. — Ты же был слишком занят умиранием. Не делай так больше.

— Простите, госпожа. Я ничтожно молю о прощении и жду дальнейших указаний.

— Спи уже.

Засыпая, я подгребла его к себе — ещё удивилась во сне, почему мой игрушечный заяц вдруг такой тёплый и пахнет вербеной.

«Заяц» уютно сопел мне в шею и не сопротивлялся.

* * *

Утром, когда я принимала ванну, он взялся прислуживать. Я никому не позволяла мне помогать во время водных процедур. Это, оказывается, удивительная уязвимость — когда ты обнажена и заперта в объятьях воды с лепестками роз и маслом фиалки. После обряда мне было мерзко от одной мысли, что кто-то увидит меня раздетой, беззащитной — снова. И на мальчишку, уже одетого и даже умытого — когда успел-то, я вставала, он ещё дрых! — тоже сначала смотрела волком. И засмотрелась — он ловко управлялся с флакончиками-притираниями, а потом ненавязчиво сидел на коленях в углу, пока я отмокала.

Так что прогонять его не стала. Зачем — всё равно его присутствие не ощущалось, пока я волосы мыть не принялась. Вот тут взгляд будто плетью ожёг.

Он наверняка думал, что не вижу, и, когда я неожиданно обернулась и откинула мокрые волосы, не успел отвернуться.

Я подхватила его взгляд, не отпуская, заставляя смотреть, и медленно встала. Ванны хватило, чтобы закрыть меня до бёдер — я это знала, и меня трясло от страха и злости. Но вместо ругани, я только угрожающе просипела:

— Ну как я тебе? Нравлюсь?

Он мягко перетёк с коленей на ноги, выпрямился и, подойдя — не отводя взгляда, — подал мне полотенце.

— Да госпожа. Но вы мы замёрзнете. Позвольте мне…

Я ошеломлённо дала себя завернуть, и только потом, придя в себя, обиженно вздохнула:

— Угу. Очень тонкий намёк на то, что мне лучше никому себя не показывать.

Ловкие руки замерли на моих бёдрах, послав волну жара к лобку.

Он поднял голову, снова встречаясь со мной взглядом.

— Моя госпожа прекрасна.

Я застонала. Ну уж лгать-то мог бы и искусней!

— Всем хозяйкам так говорил?

Он опустил взгляд, укрытые полотенцем руки снова заскользили по моему телу.

— Не каждая была прекрасна.

Я хрипло выдохнула и, подчиняясь желанию, подалась назад — он перешёл с полотенцем мне за спину — и нашла губами его губы.

Де-э-э-эмоны! Меня пронзило в оргазме от одного лишь поцелуя. Я задыхалась и всё равно не могла оторваться.

Вот оно, оказывается — небо в алмазах!

А он во время поцелуя даже не выпустил полотенце. Поддержал меня, когда пошатнулась. И — чем удивил совершенно — вытащил из ванной на руках.

Я стояла, положив руки ему на плечи, опираясь. И боролась с диким, невозможным желанием, понимая, что ещё не время, я ещё не готова на… большее.

А он, словно читая мои мысли, не делал шага навстречу.

— А ты, оказывается, сильный, — выпалила я так тоненько и изумлённо, что он улыбнулся — быстро, но снова искренне.

Я отпрянула. Поскорее схватилась за одежду.

— Ты хотел в лес, да? Поедем сейчас. А то после обеда, — я бросила беглый взгляд в окно, — гроза будет.

Он тоже удивлённо покосился в окно — на небе не было ни облачко. Склонил голову.

— Как пожелает госпожа.

У меня впервые тогда мелькнуло: «А что желаешь ты?».

* * *

Я снова захватила корзинку для пикника, и мы завтракали (или всё-таки обедали?) на той же поляне в лесу. Молча.

Он явно вознамерился вести себя как образцовый раб и прислуживать при первой же возможности. Ожидаемо — если он действительно боялся возвращаться в свою школу на юге, как я грозила, то должен был делать всё, чтобы я не захотела его отпускать.

Я уже не хотела. Мне нравилось смотреть, как танцуют его пальцы, пытаясь справиться с незнакомыми для него столовыми приборами, как ловко он разрезает мясо или шинкует на весу овощи — с ножом у него проблем не возникло. Ну, ножами, очевидно, и на юге пользуются. А вообще, забавно было подглядывать за его смущением — он явно пока не разбирался в наших застольных традициях, но очень хотел выглядеть красиво и уместно. Мне же нравился сам процесс его изучения вилки, например. Я и пальцем не шевельнула, чтобы ему помочь. Зачем — так же интересней.

А вот кормить себя с вилочки не дала. Оно, может, и эротично, но глупо. И хватило одного сердитого взгляда, чтобы он это понял и красиво обыграл, чтобы отвлечь моё внимание. Но улыбался искренне-фальшиво (как у него получалось?).

И как у него получалось делать из еды целое представление?

После полудня небо начало сереть постепенно сгущающимися облаками, и мы торопливо засобирались домой. Скакали потом по лесу наперегонки с ветром и успели зайти внутрь до того, как первые капли упали на землю.

Весь остаток дня — удручающе дождливого — я сидела за переводами в библиотеке, а Ален смотрел в окно там же, стоя на коленях и с живым интересом наблюдая за дождём. Неужели у них на юге и грозы другие?

Пару раз я ловила его взгляд, но делала вид, что не замечаю. А позже, уже вечером, когда ушла отдавать распоряжение насчёт ужина, поймала мальчишку, склонившегося над моим переводом.

— Что, тоже историей увлекаешься?

Он не вздрогнул — только поднял на меня серые блестящие глаза и фальшиво улыбнулся.

— Как пожелает моя госпожа.

Я выпустила ручку, и дверь с лёгким хлопком закрылась.

— Даже так? А если госпожа прикажет, — я подошла к нему почти вплотную, такому красивому в ореоле света от свечей на столе. — Прикажет тебе выбрать из этих книг, — я кивнула на шкафы, — то, что нравится именно тебе?

Он посмотрел на стеллажи. На меня, почти прижавшуюся к нему. И сказал, чуть нахмурившись:

— Простите, но я не понимаю, чего хочет моя госпожа.

Я схватила его за подбородок, заставляя смотреть только на меня. Мне так хотелось, демоны его забери!

— Осторожнее. Я не люблю повторять. И я хочу, чтобы ты выбрал книгу себе по вкусу. Раз уж ты умеешь читать. Мне не нравится, что ты сидишь и таращишься в окно, это раздражает, — тут я покривила душой, ничуть не раздражало. Но захотелось мне так сказать!

— Какую книгу я должен выбрать? — он не сделал попытки освободиться или отпрянуть.

— Которая тебе нравится, идиот, — прошипела я, начиная раздражаться.

Он моргнул — пушистые длинные ресницы бросили тень на скулы.

— Простите, госпожа. Но я не понимаю, чего вы хотите.

Да-да-да…

Я сжала его подбородок — наверняка следы от моих ногтей останутся.

— У тебя плохо с повиновением, мальчик? Я, конечно, не ваши учителя-палачи, но тоже кое-что могу. И поверь, если я сейчас рассержусь, тебе это очень, очень не понравится, — никакого отклика в глазах. Ни страха, ни желания исполнять приказ, ни презрения. Ничего.

Я грубо подтолкнула его к шкафу и прошипела на ухо:

— Когда вернусь, ты уже выберешь себе три книги. И попробуй только ослушаться!

А, идя, на кухню, рассматривала пальцы, которыми его касалась, и не могла отделаться от совершенно справедливой мысли: «Ну и зачем всё это?» У рабов нет пристрастий, нет любимых дел, нет любимых книг — это все знают. Особенно у таких вот уникальных, ценных рабов. Рабы не люди, у них нет свободы выбора. Зачем мне хочется видеть его человеком?

И отлично понимала, что когда вернусь, он будет стоять на коленях у шкафа, опустив голову, бормоча извинения. Потому что и впрямь не понимает, чего я хочу.

А всё его улыбка. Искренняя, красивая улыбка, которой мне он не улыбается! Человеческая.

Может, и хорошо, что он всего лишь раб, наложник. Человек бы меня ненавидел.

О каких глупостях, демоны меня забери, я думала!..

Когда я вернулась, Ален стоял на коленях у шкафа. Рядом с ним лежали три фолианта — что-то по этикету, что-то с куртуазными песнями, сказками и прочей чушью, и написанный когда-то мной трактат о магических когнитивных процессах.

Старясь сохранить лицо, я прошла к столу, отодвинула переводы, поставила поднос. И, не глядя, позвала:

— Давай ужинать.

А, когда он отнёс к комоду письменные принадлежности и книгу с моей работой, не выдержала и добавила:

— Ну, теперь я точно знаю, что читать на нашем языке ты умеешь.

Улыбка промелькнула почти незаметно, а, я, рассматривая его в вечернем сумраке, подумала, что он наверняка умеет ещё и петь, играть на чём-нибудь и танцевать.

Надо будет приказать. Это должно быть красиво.

* * *

Я начинала понимать, почему его брали в постель только для услужения. Ночь уже перевалила за середину — я чётко видела луну в окно сквозь щель занавесок балдахина. За середину, за полночь, а я не могла заснуть. Глаза слипались, но стоило их закрыть, тут же перед внутренним взором возникали волнующие картинки непристойного содержания. Я убеждала себя, что влечение и похоть фальшивы, как и неискренняя улыбка, что всё это действие заклинания. Я же бывшая ведьма, я же знаю, как действуют заклинания! Дело принципа, наконец — я ему не сдамся! И на самом деле я не хочу чувствовать его руки, губы у себя на груди, животе, внизу живота…

Я правда не хотела, я даже обряд вспоминала, от этого было мерзко, но заснуть не помогало.

Я возилась из стороны в сторону, твёрдо дав себе слово, что выдержу и отсылать этого инкуба не стану. Пусть лежит рядышком! Пусть я буду чувствовать его тепло. Пусть буду вспоминать вкус губ и запах — сейчас другой, не вербены — персика. Я сильная, я госпожа, и я хочу спать!

Я вконец умаялась, когда луна стала неуклонно заваливаться к горизонту, а звёзды — меркнуть. Улеглась на спину, гипнотизируя узор тускло поблёскивающих золотых линий. Вздрогнула, когда почувствовала руку поперёк моей груди, укрывшую меня покрывалом. Но прежде чем успела разозлиться как следует, услышала тихую-тихую песню — красивым, глубоким голосом на нашем языке. Колыбельную. Кормилица пела мне такую, когда я ещё жила с родителями. Что-то про кошку, мурчащую над котёнком, и ожидающих котёнка неприятностьях, от которых она, кошка, его обязательно оградит. Песня была длинной, с постоянно повторяющимся рефреном и действовала лучше бесконечных прыгающих через плетень овечек, которых полагается считать.

Я заснула очень быстро — видя над собой приподнявшегося на локтях Алена. Он улыбался, напевая.

В сумраке я не могла понять его улыбку.

И сама улыбалась в ответ.

* * *

Утром он напевал что-то на южном наречии, пока прислуживал мне с ванной. Похоже, понял, что мне приятно. Всё это очень напоминало то, как успокаивают норовистую лошадь, но дьявол меня забери, мне нравилось! И лишние сравнения ни к чему.

После завтрака мы поехали в лес. Я хотела дать ему вторую лошадь — его прикосновений мне хватило ещё во время купания, мои принципы летели в бездну, безумно хотелось приказать ему отдаться мне прямо здесь и сейчас — хоть во дворе, перед прислугой. Но мысли, кроме радостного предвкушения и возбуждения, вызывали испуг, и я боялась, что дойди до дела, и я снова превращусь в рыдающую психическую развалину — перед ним. Какая я потом госпожа?

От идеи с лошадью всё-таки пришлось отказаться: оказалось, он не умеет ездить верхом. Меня это поразило до глубины души — у нас даже крестьяне умеют. Но вообще-то, зачем верховая езда наложнику? Пришлось ехать вместе — хотя я и соскочила на землю, когда пересекли луг. Дальше — шагом, Ален — в седле, я веду Снежинку под уздцы. Ему я спешиться не позволила — во-первых, тогда пришлось бы идти рядом, ещё и время от времени его поддерживать — лес, ветки, а южанин непривычный. Во-вторых, после дождя — грязь и сырость, так с Аленом не сочетающиеся.

Хм, и откуда во мне задатки эстета?

Шуршали ветки, скрипели недовольно под ногами. Постукивали сучьями деревья, пошатываясь на ветру. Ветер гнал по небу стаи облаков. И полное, сокрушительное молчание звенело в ушах.

Из-за этого, или из-за вида Алена — действительно красивого, лес безумно ему шёл — я не выдержала:

— Ты похож на лесного принца фэйри.

Вряд ли для него это несло хоть какой-то смысл. Откуда южанину знать про фэйри?

— Благодарю, госпожа, — я фыркнула, отворачиваясь, а он неожиданно продолжил: — Но разве лесной принц ездил верхом на лошади?

Я ошеломлённо обернулась.

— Возможно, я неправильно понял эту часть истории, — добавил Ален, склонив голову.

Ах ну да, книга о мифах вчера вечером…

Я хмыкнула и промолчала.

Ещё пара минут молчания, потом тихое, не громче шелеста ветра:

— Госпожа, позвольте мне спросить.

Я быстро глянула на него, вскинув брови.

— Почему, — начал он, сочтя это, очевидно, за приглашение, — вы не разрешаете себя касаться, но держите меня при себе?

Я споткнулась. Пряча пылающее лицо, отвернулась.

— Ты забываешься, раб. Как ты смеешь?..

— Мне показалось, что вам не нравится молчание, — спокойно ответил он. — И мне бы хотелось понять, что делает мою госпожу счастливой.

Я глубоко вздохнула — после дождя воздух в лесу был изумительный, но вот с комарами не справлялся даже специальный амулет.

Глянув на расчистившееся небо, я хрипло приказала:

— Едем домой.

* * *

Он был прав: мне не нравилось молчание. Но разговаривать с рабом? Куда ни шло — судачить с прислугой, они хотя бы люди. С ними и впрямь можно поболтать — я, например, часто пила с ними вечерний чай в комнате экономки. Ну а что — вместе же живём. Я им плачу, конечно, но лучше же, если любят не из-за денег.

А вот раб… Глупо разговаривать с красивой вазой, даже если она чудесна, ласкает глаз и дарит эстетическое удовольствие. Глупо ждать от неё ответа.

Я пыталась сосредоточиться на переводах, нет-нет да поглядывая на красивого мальчика, склонившегося над книгой с нашими мифами.

Может, когда я всё-таки с ним пересплю, это странное томление исчезнет? Раз, второй, третий… Я возьму себя в руки, я буду смелой, я не буду передёргиваться от его рук и губ, ненароком вспоминая, как это уже было, и как моё тело мне не подчинялось. И то, что сейчас ситуация сильно напоминают ту — похоть и страсть тоже наверняка не мои, а заклинания — ничуть делу не помогало.

На ночь я всё-таки выгнала его в гостевые покои. Ну его, если снова есть перестанет, мне мои нервы дорожи. Выносить его присутствие рядом я больше не могла.

Муха, голодная муха на вареньи.

Ален ушёл молча — конечно, с поклоном, но молча. Без жалоб и мольб — хорошо, я бы сорвалась.

Хуже всего, что мне это совершенно не помогло. Я так же валялась на кровати, и теперь некому было петь мне успокоительную колыбельную. И ведь должен же «ледяной» щит действовать, а похоть должна была убраться вместе с мальчишкой в гостевые покои.

За полночь я, как дура, не выдержала, свалилась с кровати, зажгла свечу и сходила, забрала его обратно.

По-моему, в уголках его губ играла улыбка. Не знаю, я старалась не смотреть. И вообще пыталась до него не дотрагиваться.

А заставила его петь колыбельную. И заснула снова, как убитая — прижимаясь к его боку, положив голову на плечо, как любовнику. Рабу! Ужас.

Свихнулась я после обряда, что ли? Вещи олицетворяю.

На следующее утро после завтрака в лесу мы разговаривали. Точнее я заставила его пересказывать мне, что он там прочитал в своей книжке. У него был приятный голос, он успокаивал. Я чувствовала себя почти как в детстве, когда няня — тоже во время лесных прогулок — пугала меня сказками про лесного короля, возжелавшего красивого мальчика. И король не был бы королём, если бы не забрал ребёнка, когда тот скакал с отцом через лес. «Дитя, я пленился твоей красотой. Неволей иль волей, а будешь ты мой». В интерпретации няни ребёнком была, правда, девочка.

О чём я Алену и рассказала — закинув руку за голову и глядя на бегущие по небу облака. А потом — не иначе как под впечатлением легенды — поинтересовалась, а какие сказки он слушал в детстве.

Повисла пауза, во время которой я осознала, какую глупость сморозила, но не придумала, как её исправить. Госпожа не должна интересоваться детством раба. Какое, демон его забери, детство у вазы?

— На юге, госпожа, — тщательно подбирая слова, произнёс Ален, опустив взгляд, — верят в джинов, но не в фэйри, как здесь. Джины приходят к тем, кто ведёт себя… неподабающе.

Я приподнялась на локте, вглядываясь в его лицо.

— Тогда, полагаю, ты знаком с парочкой.

Теперь я совершенно точно видела улыбку — во взгляде так уж точно. Живую, настоящую.

— Это должно быть так же верно и для вас, моя госпожа, учитывая, что ваши фэйри любят красивых девушек.

Я отвернулась, чтобы он не видел, как запылали щёки. Он правда считает меня привлекательной? Меня? С роду не слыла красавицей!

Или это такая тонкая шпилька? Ну, конечно, шпилька!

— Ведьм они не очень любят, — проворчала я, обрывая травинки. — И не забывайся.

Он покорно склонил голову и, спустя минуту тишины, негромко поинтересовался:

— Госпожа не желает послушать о рыцаре-фэйри и лесной королеве?

Госпоже было плевать.

Но его голос и правда успокаивал.

Ночью я пила снотворное и спала, как сурок. Убедила себя, что нервишки пошаливают.

Да-да, пошаливают. Как у собаки на сене — себе да и другим покоя не даю. Хотя, какой у вазы покой? Правда, на Лию я тоже накричала — она, как мне показалась, громко разговаривала с моим немногословным рабом. Потом пришлось извиниться — перед экономкой, конечно, не рабом.

И неприятно-то как — в руках себя держать не могу. Не открытие, конечно, но неприятно, неприятно!..

* * *

А на следящий день ко мне заявились посетители. Точнее, посетитель. Уже после прогулки по лесу я, подъезжая к дому, заметила чужих всадников и хохочущих моих кумушек, флиртующих с бравыми солдатами гостя. Я заставила Алена закутаться в плащ, накинуть капюшон, а когда спешились, отослала наложника в мои комнаты.

Заинтересованных взглядов это всё равно избежать не дало.

Посетитель ждал в гостевых покоях, уминая вчерашних зажаренных рябчиков. Я полюбовалась на его застольные манеры, точнее, их отсутствие, некстати вспомнила, как порхали пальцы Алена за столом, и, поморщившись, не стала присоединяться.

Тем более что этот… кабан, заметив меня, вскочил, чуть не свернув стол, растопырил руки-сосиски и заревел на весь дом: «Доченька! Как я рад, как рад!».

— Да, папочка, я тебе тоже безумно счастлива. Чего припёрся? — не церемонясь, поинтересовалась я, уходя от его богатырских объятий.

Папочка улыбнулся до ушей, показав отсутствие двух резцов — выбили на турнирах — и, вернувшись к рябчикам, прочавкал:

— Нужна ты мне, дочка.

У нас в семье — с которой я лет двадцать не общалась, но это неважно — есть замечательная традиция: называть вещи своими именами и говорить правду в глаза. А ещё у нас кабан на гербе, но это тоже мелочи.

Так что обычно мы не церемонимся. Папочка в детстве величал меня не иначе, как «эта злобная дрянь», а мама, вздыхая и нанося пятый слой белил, кричала: «Уберите от меня эту чернявку!» — от ежедневных прогулок я была загорелая, а значит, неприлично «чёрная».

В общем, вполне понятно, что, отправившись в академию и зачеркнув последние имена, прилепившиеся к «Виктории», я не слишком по родным горевала.

А ещё у нас в семье наглость — второе счастье. Потому папа ничтоже сумнящеся заявил мне, давясь рябчиком, что, раз я больше не ведьма, а значит, снова Виктория-Матильда-Иоанна-Вероника-Констанция Алевсийская, то просто обязана оказать поддержку одному хорошему человеку, которому ну очень не нравятся последние королевские реформы по роспуску парламента.

Я догадывалась, что это за человек, за которого мой папочка так радеет. И, прямо, по-семейному, сообщила, что не пошёл бы он вместе с папой в… и… туда тоже, и если ещё раз с этим бредом ко мне явиться посмеют, я всё королю расскажу.

Папа вскипел. Он бросил рябчиков, заорал на весь дом: «Ах ты, дрянь!» и попытался меня придушить, впечатав в стенку. За что закономерно получил амулетом в глаз — да, я, закончивший академию магии параноик, без амулетов даже спать не ложусь. Этому нас в академии и научили.

В общем, следующие полчаса мы гоняли друг друга по дому, крича, как умалишённые. Уезжая, папа орал, что, когда в следующий раз приедет, я должна передумать, иначе это я пойду в… и… туда тоже. А я визжала ему вслед, что если ещё раз припрётся, я его прямой дорогой в… отправлю. А в… «туда тоже» пусть сам добирается.

Милая семейная встреча спустя двадцать лет разлуки.

Я попинала дверь, выдохнула, и, матерясь, полетела в свою спальню. Там дверь меня тоже невзлюбила, попытавшись заехать по лбу. Я и её тоже пнула, кажется, что-то отбила, и, рыча, как простолюдин на боях без правил, вылетела на середину комнаты, уставившись на замершего у окна раба.

Вид у меня наверняка был тот ещё — всклоченная (папа всегда любил руки распускать), красная — только что землю копытом не рою. Но не далеко ушла. Ужас, в общем.

И я бы поняла, если бы мальчишка испугался. Учитывая начало нашего знакомства — поняла бы. Но то, что он сделал, всё равно повергло меня в полнейшее изумление.

Быстро глянув на меня, Ален медленно встал и, не поднимая головы, подал мне хлыст — новенький, который я после того, измочаленного, заказала. Я непонимающе вытаращилась, а Ален, вложив хлыст мне в руки, принялся раздеваться — неторопливо, но, как обычно, очень красиво. Я завороженно наблюдала. И только когда он повернулся спиной, недоумённо поинтересовалась:

— Зачем?

Он обернулся и со спокойной улыбкой, почтительно не поднимая взгляд, ответил:

— Вам же это нравится, госпожа, — и добавил: — Я живу, чтобы приносить вам счастье.

— По-твоему, — прохрипела я, теребя хлыст, — это принесёт мне счастье?

Он быстро взглянул на меня из-под золотистой чёлки.

— Я ошибся, моя госпожа? Тогда, прошу, скажите, что мне сделать…

И осёкся, когда я, отшвырнув хлыст, застонав, отскочила к стене. Нравится? Значит, мне это нравится, да? Да?!

Я остервенело билась головой о стену — с каждым разом всё сильнее, до крови кусая губы. Кем я стала?! Во что превратилась после обряда? Что, что со мной такое?!

Голову я себе вряд ли бы разбила, но сотрясение наверняка бы заработала (я старалась), если бы меня от стены не оттащили. И не обняли.

В воздухе одуряюще пахло лаймом и мятой…

«Моя госпожа, моя прекрасная госпожа, — шептал он, покрывая мою шею и грудь поцелуями, раздевая, прижимая меня к себе, — делайте со мной, что хотите, я ваш, я только ваш, я живу ради вашего счастья, моя прекрасная госпожа». Я дрожала от его прикосновений, не в силах заставить его остановиться. И слышала непроизнесённое: «Не бойся. Я не обижу. Я не причиню вреда. Я сделаю для тебя всё. Только не бойся». И я ответила на поцелуй, и не убрала его руку.

Иногда быть уязвимой это, оказывается, очень приятно.

Я смотрела ему в глаза, не отрываясь, и держалась за него, как утопающий. И мне было не важно, раб он, наложник, и фальшивое ли это возбуждение. Не могло оно быть фальшивкой, я бывшая ведьма, я же знаю. Так любят, а не… Так любят.

В тот момент он был для меня человеком, любовником, которому я смогла довериться.

Как он сделал это со мной?

* * *

Я ошибалась: после ночи с ним лучше не стало. Хуже — намного. Может, если бы это было не так… нежно. Не так… Не так. Но разве можно с ним грубо? Я с содроганием вспоминала, как могла срываться на нём поначалу. Как я могла ничего не чувствовать? То, что он дарил мне, было действительно бесценно.

А хуже всего, я больше не могла думать о нём, как о невольнике, хотя он не переставал им быть.

Воздушные замки ещё никого до добра не доводили.

В постели он, конечно, превосходил меня во всём. Но я тоже старалась доставить ему удовольствие. Мне это нравилось. Мне это очень, очень нравилось — видеть изумление в его глазах, видеть его улыбку, почти искреннюю. Знать, что он счастлив.

«Я живу ради вашего счастья, госпожа». Ха, ха, ха.

И мы теперь разговаривали — с ним оказалось приятно поговорить, и не только о мифах. Мальчик неплохо разбирался в истории. И задавал вопросы — «мне показалась, госпожа, вам это нравится». Госпожа превращалась в податливую глину в руках гончара под его взглядом. Мне это нравилось…

Я катилась в пропасть, и некому было меня остановить.

Иногда я невзначай задавалась вопросом: всеми ли господами он раньше так манипулировал, мой золотой мальчик? Умный, а он был умным, наверняка быстро осознал, что его проклятье несёт в себе силу и для него тоже. И счастливый хозяин, получивший не только податливую красивую куклу, способен дать ему многое…

Я обрывала себя: раб не способен был додуматься до такого. А он был рабом.

На самом деле мне просто не хотелось думать, что он мной играет. Очень умно — понять, что взбесившаяся хозяйка лукавила с угрозами отправить его в школу, заставить её почувствовать привязанность, понять её страхи, сыграть на них.

Играл же. Играл.

Однажды во время лесной прогулки я поймала себя на том, что рассказываю ему базовые принципы ментальных заклинаний. Тема, за которую наш справедливый король Ричард мог бы приказать вырвать мне язык, если бы кто донёс.

Повисла пауза. Ален, идя бок о бок со мной, недоумённо глянул на меня. А у меня вырвалось:

— А ты бы хотел избавиться от своего проклятья?

Светло-серые глаза лесного принца сощурились.

— Госпожа мной недовольна и хочет, чтобы я умер? — и поднял руку, на которой тоненькими алыми линиями виднелся знак того, давнего заклинания от мыслей о суициде.

Я с усмешкой покачала головой.

— Нет, не это. Проклятье похоти, или как оно в действительности называется? То, что заставляет всех испытывать к тебе влечение. От него ты хотел бы избавиться?

Он опустил взгляд, и я сжала поводья, чувствуя внезапное раздражение.

Смотри на меня!

— Ни в коем случае. Иначе госпожа может отказаться от меня, — сказал он наконец.

— Отказаться? — опешила я. — Почему?

— Я вряд ли буду нужен вам, госпожа, если вы не будете меня хотеть.

Я удивлённо подняла брови.

— Ты думаешь, без заклятья тебя нельзя любить? Ты так красив и искусен — у тебя бездна достоинств. Без проклятья ты бы остался совершенным… — рабом. Я осеклась, так и не сказав это.

А он вдруг серьёзно посмотрел на меня и покачал головой.

— Вы сейчас так говорите, госпожа. Эта магия очень сильная, но без неё я — ничто.

Я рванула поводья, и Снежинка недовольно всхрапнула, мотнув головой. В ответ я скормила ей припасённое с завтрака яблоко — в качестве маленького извинения. И только потом, повернувшись к следящему за мной Алену, сказала:

— Никогда не рассуждай о том, чего не понимаешь. Заклятье создаёт видимость. Иллюзию. Пустоту за ней ты не скроешь ничем. Поэтому в твоей школе тебя наверняка учили и языкам, и танцам, и умным речам. Так?

— Да, госпожа, — кивнул он. — Но кто разглядит пустоту за красивой иллюзией?

— Любой маг разглядит! — отрезала я. — Нас этому учат — определять неискренность и фальшь.

Он опустил голову и дальше мы шли молча.

Лишь спустя время я поняла, что он имел в виду не «кто отличит», а «кто захочет отличить».

Я вот не хотела. Я строила свой воздушный замок, давая его иллюзии силу. Зачем? Мне так хотелось. И ещё — в моей жизни после обряда больше не было смысла. Он был всё время — я росла как маг, я шла к светлому богатому, великому будущему, по головам иногда шла. А после бенефиса, когда мечта исполнилась, когда я стала самой известной, самой почитаемой, самой популярной, жизнь потеряла смысл.

Красивый мальчик с серьёзным взглядом и фальшивой улыбкой как-то наполнял её. Рядом со мной давно, лет десять не было никого, в кого можно было бы влюбиться — мы, маги, вообще, одиночки. И вот…

Но влюбиться в раба? Как я могла так низко пасть. Как я могла — после всего — так рьяно строить этот воздушный замок?

Мои дни и ночи заполнялись им. Я стала интересоваться южным языком, я рассказывала Алену о своих научных изысканиях. Я, наконец, смотрела на него — как он ест, как читает, как спит… Иногда это доставляло такое же наслаждение, как наши с ним ночи.

И нет, это не было действием заклятья. Уж это я понимало. Это было результатом моей собственной дурости.

Демоны и бездна, ему же всего шестнадцать, я чуть не в матери ему гожусь!

Однажды в разговоре с Аврелием я даже поинтересовалась — вскользь, иначе нельзя — а как снимается проклятье Алена. Он тоже сначала подумал про то, суицидальное. «Всё-таки хочешь избавиться от мальчишки?» А когда понял, что я про сексуальное влечение, помрачнел, оглядел меня и попытался разорвать связь. У меня хватало амулетов, я его остановила. Якобы научный интерес, ну любопытно, такой материал для исследования под боком, а в книгах ничего про это нет. В наших книгах и впрямь ничего не было, это южные маги о таком писали. Аврелий всё равно долго уламывался, и я не могла точно сказать, поверил он мне или нет — хотя даже я поверила в научность своего «интереса».

Оказалось, южные маги перестраховались, как могли. Хозяин наложника вроде Алена должен был нарисовать заковыристый символ своей кровью на лбу раба, причём в момент собственной смерти. Точнее, за мгновение до неё.

Я изумилась: «И что, кто-то на такое соглашался?». Аврелий, чуть успокоенный моим вопросом, хмыкнул, глядя на меня у пор: «Да находились идиоты».

Умирать я не планировала, это была слишком большая цена даже для Алена, которой он наверняка не стоил. Мой воздушный же замок мог существовать только при мне живой. Так что да, научный интерес.

* * *

Насчёт предложения отца я, кстати, наябедничала почти сразу — на следующий же день. Совсем не понравилось папочкино обещание вернуться. Я связалась с королевским магом, расспросив перед этим Аврелия, и передала новость королю. Меня пообещали охранять, но незаметно, и солдат прислали. Я лично съездила к ним на заставу, чтобы точно знать, что в поездках в лес с Аленом мы с ними не столкнёмся. Взамен Его Величество попросил передать, что ему моя поддержка тоже не помешает, и если я разок пообщаюсь с народом от его лица, он будет весьма признателен.

Мой статус героини и спасительницы никому покоя не давал, я это понимала. Но идея кого-то поддерживать не сильно прельщала. Мне, правда, после всего хотелось покоя. И всласть предаваться иллюзии.

Конечно, мне не дали.

На этот раз папочка подстраховался и явился вместе с тем «хорошим человеком». А заодно и с армией — своей и «человека». Хорошей такой, большой армией. Они быстренько заняли соседние городки и деревушки, перебили королевских солдат, — в общем, начали форменное восстание, в котором я участвовать не желала. Но когда ты не ведьма, а у твоего папы армия… папа тебя не спрашивает.

«Человек» был герцогом Винесским, дальним родственником короля, богатым землевладельцем и кредитором короны. Разговор у него со мной был короткий — или помогаю, или… «или» мне не должно было понравиться, хотя я понимала, что нужна им живой. В итоге меня заперли в собственной же спальне — думать. Я металась от окна (под которым стояли солдаты) к двери, крича, что по ним плаха плачет, и я во всём этом не участвую, чтобы хоть как-то скрыть собственное волнение об Алене, которому приказала спрятаться в подвале. Уж наверняка герцог с папочкой о нём знали — королевский всё-таки подарок — и искали. И наверняка в первую очередь в подвале. Да, там самая прочная дверь, но пара-тройка человек её, если понадобится, вынесут. И что станет с моим наложником, и насколько он потом будет моим, я прекрасно осознавала.

Для усмирения меня — или для уговоров? — ко мне прислали папу. Или он сам пришёл — у нас очень нежные отношения в семье. Утешить решил. Для начала он проверил, нет ли у меня амулетов, снял — получив пару раз в глаз, но снял. Косвенную помощь ему оказывали держащие меня солдаты, пришедшие явно для моральной поддержки. Потом солдат отослали, меня связали и начали утешать. Или уговаривать. С криками про «дрянь» и кулаками. Хорошие у папочки кулаки…

Я шипела и плевалась, понимая, что лишь раззадориваю его. Но не могла иначе — лежать на полу просто так и терпеть молча было и страшно, и унизительно. Это Ален мог. Я — нет.

Папа старался, но удивительно недолго. Только-только войдя во вкус и дойдя до жизненно важных и болезненных точек, он почему-то осел на пол, хрипя и кашляя кровью.

Я, шипя от боли, вывернулась — глянуть, что происходит, заранее ни к чему хорошему не готовясь. И встретилась взглядом со спокойным, как их южные змеи, Аленом.

* * *

Он держал в руке окровавленный кинжал. Второй торчал у папы в спине. Ален спокойно его вытащил и под моим изумлённым взглядом так же спокойно разрезал верёвки, помог встать. У него даже руки не дрожали — хотя за дверью подозрительно шумели, а спустя минуты три — начали колотить.

— Госпожа, — Ален посмотрел на меня, заставив оторвать взгляд от его кинжалов. — Пожалуйста. Приказывайте.

Э…

— Госпожа, — он оглянулся на дверь, и я впервые увидела в его глазах волнение. — Пожалуйста.

Э-э-э…

Дверь загудела, и мой раб, не дожидаясь приказа, дёрнул меня за руку — к окну.

Он волшебно обращался с клинками — я только завороженно смотреть и могла. И ещё вспоминать, как легко он разрезал мясо на пикнике, и как спокойно я дала ему нож… Уж конечно, в школе его такому не учили.

У конюшни — у которой мы оказались в рекордные сроки — я отмерла. Снежинка — хорошая моя девочка, вылетела очень быстро (её наверняка даже в денник после лесной прогулки отвести не успели, не то что прибрать). И чудесно — я вскочила в седло, помогла Алену, забравшемуся позади, и рванула что есть мочи в лес, переходя в галоп.

На лугу нас чуть не догнали, даже пара стрел просвистела — уж точно не в меня целились, лошадь хотели прикончить. Но Снежинка умная девочка, даже шаг не сбавила. А в лесу мы быстро оторвались. Лес я знала лучше, чем они. Но всё равно скакала, пока Снежинка не начала хрипло, рвано дышать и не покрылась едкой пеной. Пришлось спешиться, тем более погони я давно не слышала, да и плутала, как могла, стараясь не пользоваться амулетами. Чародей герцога мог легко их отследить. Его не было, когда мы сбежали, но это значило лишь, что тогда он с герцогом не приехал. Вряд ли Его Светлость не обзавелся помощью магов.

Я спешилась и принялась водить Снежинку по кругу, размышляя, куда ехать, когда Ален, вместо того чтобы присоединиться ко мне, вывалился из седла.

Я подтолкнула Снежинку, и бросилась к мальчику. Без сознания, весь бок в крови, стрела — там же и сломанная пара рёбер. Как он мог сражаться в таком состоянии?

Как я могла думать, что он легко выбрался из подвала — без единой царапины.

Я подручными материалами его перевязала. Тормошила, хлопала по щекам, но если в себя он и приходил, то глаза были мутные. Или закатывались.

Мы снова скакали через лес — я гнала Снежинку к Аврелию, согласившись потратить амулет-портал, хоть его и легко отследить. Во-первых, у Аврелия я была под защитой, во-вторых, главный королевский целитель смог бы вытащить моего мальчика.

Ален лежал на мне, я держала его, не давая упасть и, забывшись, шептала, уговаривала потерпеть ещё чуть-чуть, ещё немного. Черные тени деревьев мелькали пред глазами, цеплялись, стремились задержать. Замерший в ночной тишине лес тянулся к моему лесному принцу живой иллюстрацией баллады. «Родимый, лесной царь нас хочет догнать; уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

«Не отдам, — шептала я, подгоняя коня. — Никому, никому не отдам!»

Ален безвольно мотался в седле, и я гнала Снежнику, сквозь слёзы уже не видя дороги.

Доехали мы чудом — и туда, куда нужно (ещё большее чудо). Я сама чуть не вывалилась из седла от изнеможения, когда услышала встревоженный голос Аврелия.

— Виктория! Что случилось?!

Аврелий говорил потом, что я шептала что-то про лесного короля — явно в бреду — и что он с трудом заставил меня отцепиться от еле живого Алена.

* * *

Аврелий уговаривал меня остаться под защитой короля. Видя так и не пришедшего в себя Алена в постели, я склонна была согласиться. Но этот самый король явился ко мне день спустя и потребовал присоединиться к его армии против герцога — живым знаменем. Я согласилась, и вечером же засобиралась — как по мне, легче было договориться с герцогом, чтобы оставил меня в покое, чем с королём, тем более что папочка наверняка уже мёртв. Можно было хотя бы попытаться. Убивать меня никто бы из них не стал, так что я чувствовала себя в относительной безопасности. А безрассудства мне и раньше было не занимать.

Как обычно я себя переоценила.

Аврелий назвал меня дурой, но обещал присмотреть за Аленом и ни в коем случае его не трогать. Аврелию я верила, и собиралась остаться живой и вернуться. К тому же, там, в нынешних владениях герцога остался мой дом и — что куда важнее — мои вещи. Не все из них я готова была бросить. Для этого я всё ещё была слишком ведьма.

Мне хочется думать именно так, а не то, что герцогский маг повесил на меня заклинание, заставившее вернуться. Хотя, положа руку на сердце, так наверняка и было.

У герцога меня, конечно же, ждали одни неприятности. Например, папочка всё-таки выжил. И горел праведной местью. Герцог, естественно, не собирался меня отпускать, желая сделать из меня знамя лучше королевского.

В первый же день, когда я отказалась, меня отдали их магу. Хорошо, что до этого мы друг друга не знали. Плохо, что без амулетов я уже не так чудесно сопротивлялась, как раньше.

В общем, жизнь была превосходна и замечательна.

Ещё краше она стала три дня спустя, когда мы должны были вот-вот двинуться навстречу королевской армии. Меня почти уговорили ехать рядом с герцогом и даже научили, что нужно сказать.

Не сомневаюсь, что и до этого о моём участии на стороне герцога трезвонили везде, где можно. Уж больно много молодых магов со взором горящим появилось в рядах Его Светлости.

Но совсем мне похорошело вечером третьего дня, когда я случайно (ну да, конечно!) увидела рядом с герцогом Алена. Точнее, на коленях у герцога, и целующим этого самого герцога.

— Ну как? — поинтересовался герцогский маг, любуясь потом на мою вытянувшуюся физиономию. — Твой мальчишка? Он сегодня приехал. Пришёл к нашему повелителю, они закрылись… ну а дальше ты наверняка сама знаешь. Хорош он, да, в постели? Хотя такие всегда хороши.

— Да, — кивнула я, набрасывая ему на шею золотой шнур от балдахина. — Очень.

По иронии, мы были в гостевых покоях. Тех самых. По счастью — совершенно одни. И маг был пожилой сволочью, у которой не было сил справиться с отчаявшейся девицей. И не обезопасился заклинанием. Глупая смерть, донельзя. Но от меня уже не ждали подобных подвигов. Да и зачем? Сбежать я бы всё равно не смогла, а у герцога были другие маги.

Прокрутив это в голове — но по большей части в который раз вспомнив порозовевшего красавца-наложника, стонущего от прикосновений борова, метящего в короли — я взяла колбу с рабочего стола мёртвого мага. Смешала парочку ингредиентов и выпила. Медленная и не очень приятная смерть была мне гарантирована.

И я уселась её ждать на кровать, гипнотизируя дверь — как некогда, наверное, делал Ален — и хихикая от начинающейся истерики.

Моя жизнь в очередной сыграла со мной злую шутку, и мне этого хватило.

Надоело. Просто надоело.

В дверь царапали, потом стучали, потом колотили. Потом замерли, снова стали царапать. А, когда меня настигла долгожданная слабость, всё-таки открыли.

Кажется, сначала это были стражники. А потом совершенно точно Ален, попытавшийся меня поднять. Снаружи ещё почему-то было странно шумно — удивительно, может, это у меня в ушах шумело?

Ален быстро обнаружил рядом со мной пустую колбу, понюхал, и его глаза расширились.

Я смотрела на него, как он меня тормошит, как зовёт приглушённым шёпотом, и думала, что не может это быть правдой. Просто очередная иллюзия, и мой воздушный замок в последний момент устроил для меня шикарное представление.

Ведь правда же — зачем наложнику умирающая госпожа? Перстни поснимать? У меня их и не было. И уж тем более, зачем ему звать меня по имени (!) и просить не умирать (!!). Я точно бредила. Совершенно точно.

И, чтобы отыграть до конца, с трудом подняла кинжал — кажется, Ален бросил его, пока меня тормошил. Подняла, царапнула палец и с усилием провела им по лбу замершего наложника.

— Госпожа, что вы делаете?

Я улыбнулась и шепнула:

— Отпускаю тебя.

И добавила — очень тихое, совсем не слышное за тем потоком наших и южных слов, которых он на меня обрушил:

— Пожалуйста, прости меня.

Глаза перестали видеть, я в последний раз вдохнула.

Грейпфрут и сандал.

* * *

Загробная жизнь оказалась полна сумрака, пляшущих, словно от свечи, теней и образа красивого юноши в ореоле света.

Я поглядела в его расширенные серые глаза и хрипло выдохнула:

— И тут ты.

Глаза вспыхнули и исчезли — юноша отвернулся, комкая складки зелёной с золотой строчкой туники. Потом снова покосился на меня — с каким-то донельзя странным выражением.

Я облизала пересохшие губы и хрипло пробормотала:

— Да когда же я от тебя избавлюсь!

Он вздрогнул, точно я его снова плетью огрела. Выпрямился неестественно, на губах заиграла фальшивая улыбка.

И попытался уйти.

Я поймала его за руку, притянула к себе, удивляясь реальности моего бреда.

Его глаза горели отчаянием, а губы шептали:

— Не надо. Пожалуйста, не надо. Дайте мне уйти. Пожалуйста, дайте мне уйти!

Я заставила его почти лечь на меня — он не сопротивлялся. Хорошо, я была слаба, как ребёнок.

И выдохнула в его рот:

— Нет. Никогда, — а потом, забрав поцелуй, шепнула, уверенная, что всё это предсмертный бред. — Не уходи.

Он сам прильнул ко мне, и я стёрла его фальшивую улыбку, заставив стонать от удовольствия и дрожать от возбуждения.

Странно, в посмертии он не был таким решительным, как в жизни.

И пах бергамотом…

А после, когда я в бессилии упала рядом с ним, он плакал, кусая губы. Слёзы тихо текли по щекам — я, приподнявшись на локте, стёрла их краем покрывала, встревоженно заглядывая в затуманившиеся серые глаза.

— Я не хочу быть вам обузой, госпожа, пожалуйста. А иначе я вам не нужен, я же знаю. Пожалуйста, продайте меня, а ещё лучше — убейте, потому что я сам умру, когда действие вашего заклинания кончится.

Где-то на этом месте я начала потихоньку понимать, что, кажется, это не бред, и я не умерла. И нахожусь в гостях у Аврелия. То, что главный королевский целитель вытащил меня с того света, не удивляло, удивляло, что здесь делает это сероглазое чудо.

— Умрёшь, — голос сорвался, дыхание перехватило. — Почему? Я такая плохая хозяйка? О, ну да, знаю, что плохая…

Он не дал мне продолжить, подался вперёд, закрывая мне рот солёным поцелуем.

— Вы самая лучшая госпожа, которая у меня когда-либо была!

Я облизала губы, не выдержала, провела пальцем по его щеке. Он зажмурился, подался к моей руке.

— Каждой этой говоришь?

Он снова с отчаянием взглянул на меня.

— Пожалуйста, госпожа. Я не хочу другого хозяина!

— У тебя его и не будет, — я села, опираясь о подушку, глядя на него сверху вниз. — Я тебя отпустила. Ты свободен. Всё, нет у тебя больше хозяев.

И, когда его глаза расширились, а губы задрожали, тихо, нерешительно добавила:

— Но, пожалуйста, не оставляй меня.

Он закрыл лицо руками, и я ещё минут десять потратила на то, чтобы его успокоить — хотя у самой сердце стучало у горла.

— Скажите это ещё раз, — хрипло просил он, так и не отнимая руки. — Пожалуйста.

— Не оставляй меня, — вздыхала я. — Ты же и сам это знал. Не мог не видеть. Зачем..?

— Зачем я вам нужен без проклятья? — шептал он, глядя на меня сквозь пальцы. — Кому я нужен без проклятья, я никто, меня нет, нет…

Я обнимала его за вздрагивающие плечи.

— Глупый мальчик, ты совершенен, ты прекрасен, ты умел, талантлив, ты очень, очень молод. И я, кстати, пойму, если ты уйдёшь, потому что без магии я очень скоро постарею, а ты только расцветаешь…

Он смеялся, целуя мне руки.

— Вы единственная, моя госпожа.

— Виктория, — поправила я, не в силах отнять рук.

— Госпожа, — вздохнул он. — Госпожа. Навсегда. Никогда не прогоняйте меня. Я последую за вами куда угодно. Я сделаю что угодно. Я ваш.

Я заглянула ему в глаза и криво улыбнулась.

— А я твоя.

* * *

Целебный настой горчил. Я морщилась, но пила — маленькими глотками. Надо бы залпом, но вкус хоть немного отвлекал, я всё ещё не могла рассказывать об обряде равнодушно. А Ален, похоже, единственный, кто не знал — и уж точно не о подробностях.

Я закончила — и так сократив насколько возможно. В кубке осталась ещё половина. Я с грустью глянула на него. Даже один глоток — мерзость, гадость.

И почувствовала сахарную тягучесть мёда на губах.

— Так легче, — кивнул Ален, убирая ложечку.

Я улыбнулась сахарными губами, поднимая кубок.

— Я подозревал что-то в этом роде, — спокойно продолжал юноша. — Вы меня боялись, я это видел, с первой минуты. Я только не понимал, зачем тогда меня вам подарили. Очевидно же было, что радость я вам принести не смогу, а как игрушка для битья я слишком дорог. Зачем?

Я вытерла губы.

— А ты спроси нашего безупречного короля, какого лешего он парламент распустил, если знал, что половина магнатов взбунтуется? Честно говоря, за моё с ним десятилетнее общение я ни разу не замечала, чтобы он умел думать хоть о чём-то, кроме пиров, охоты и красивых женщин. Ты, думаю, попадаешь в третью категорию — Его Величество уверен, что все такие же похотливые козлы, как и он.

Ален с улыбкой опустил голову.

— Однако это его солдаты освободили вас, госпожа.

Я удивлённо нахмурилась.

— Когда? — хотя, очевидно, кто же ещё, если не бравый король на белом жеребце — его коронная фишка. Иначе я бы, наверное, всё-таки познакомилась с посмертием.

— Они использовали меня как приманку. Я должен был открыть им ворота, — спокойно продолжал Ален.

Я сощурилась.

— И как ты… Я же ещё не сняла с тебя проклятья тогда. Да и… через сколько рук ты тогда прошёл?

Любой бы дал мне в зубы за такой вопрос, и не посмотрел бы, что женщина, и больная.

Но Ален только покачал головой.

— Моя госпожа путает шлюх и элитных наложников. Ворота открыл сам герцог, по собственному желанию. Поверьте, он очень-очень этого хотел, — добавил юноша и чарующе улыбнулся.

— О, демоны! — шепнула я, понимая. — Ты… всегда..?

— Я раб, госпожа, я должен любить моих хозяев и никогда не ставить их действия под сомнения, дарить им счастье и неземное удовольствие. Но если бы я был всего лишь безмолвной игрушкой, я очень быстро стал бы обыкновенной шлюхой. Я должен быть совершенным и уникальным, чтобы меня любили, только тогда я могу дожить хотя бы до двадцати. Подобные мне очень часто умирают ещё в четырнадцать, когда мы теряем детские черты. У нас на юге не все предпочитают взрослых юношей. Но я хотел жить, и я хотел, чтобы во мне нуждались. С моим проклятьем это было несложно.

— С твоим умом, — поправила я. — Я догадывалась… Ты всеми хозяевами так крутил? Только честно.

— Вами сначала не получалось, — вздохнул он, а в уголках губ мелькнула усмешка. — Вы хотели того, чего я не мог вам дать. Смерть была бы предпочтительнее. Но даже потом… Знаете, госпожа, вы единственная, кто увидел во мне человека. Другим и в голову не приходило требовать от меня принятия решения. А вы сами не очень любите это делать. А если и делаете, то не продумав до конца. Зачем вы согласились на обряд, если он принёс вам столько боли?

Я хмыкнула и закрыла глаза. Рука Алена нашла мою, наши пальцы переплелись.

— Хотела стать великой волшебницей. Войти в историю. Тщеславие.

— Вы вошли, — совершенно серьёзно сказал Ален. — Но к последствиям оказались не готовы, — и, посмотрев на меня, снова улыбнулся. — Простите меня, госпожа, ваш глупый раб опять говорит недозволенное. Но мне показалось, вам это нужно.

Я тихо засмеялась. А потом — тоже тихо — спросила:

— Где ты научился управляться с кинжалами? Кто-то из хозяев?

— Да, — Ален поднял наши сплетённые руки, нежно поцеловал. — Один из моих хозяев был воином. Очень хорошим воином.

— Ты скучаешь? — меня неприятно резанула ревность.

— Нет, госпожа, — не отнимая руки, продолжил Ален. — Он давно спился и погиб в пьяной драке. Он всегда любил выпить. Чрезмерно.

— Не везло тебе с хозяевами, — хмыкнула я.

— Не скажите, — смешинка в серых глазах.

Мы лежали так остаток ночи — пока не явился Аврелий, не прогнал Алена и не высказал мне всё, что он думает о моём недостойном поведении. «Только спроси ещё раз, только спроси меня про ментальные заклинания! Только попробуй! Дура!».

Я смеялась и смотрела через плечо королевского целителя, как встаёт солнце.

Моя душа пела в унисон с ранними птицами.

* * *

Я уговорила Аврелия изменить мне внешность. Чуть-чуть подправить — ему это было совсем несложно.

«Надеюсь, хоть сейчас ты понимаешь, что делаешь», — вздохнул целитель, отдавая мне вещевую сумку.

Сумку принял Ален. И поклонился, скрестив руки на груди — по южному обычаю.

— Присматривай за ней, — буркнул ему Аврелий, глядя на меня. — А лучше беги от неё, счастья она тебе точно не принесёт.

— И не нужно, господин, — улыбнулся бывший наложник. — Счастье приношу я.

Я не удержалась — чмокнула его в висок, вдохнув свежий аромат чайного дерева.

— Я передам Его Величеству, что ты очень благодарила его перед смертью. За подарок. Он порадуется, — фыркнул Аврелий. — Ну иди уже, Вик. И не забудь сообщить мне, как устроишся. Порошок для каминной связи в синем пузырьке без этикетки. Левый кармашек. Найдёшь.

— Найду, найду, — взбираясь на Снежинку, кивнула я. Подала руку Алену. — И спасибо тебе, Аврелий.

— Везучая ты ведьма, — вздохнул целитель. — Завидую.

— Я уже четыре месяца как не ведьма, — хмыкнула я, удивляясь, почему слова больше не жгут.

— Ведьма, ведьма, — Аврелий отпустил калитку, отворачиваясь. — Такие, как ты — ведьмы всю жизнь.

Комплимент, наверное.

На самом деле бывшая королевская ведьма Виктория умерла три дня назад. Из неё всё-таки сделали штандарт, закатили пышные похороны, король утирал скупую слезу, толкая пафосную речь. Даже пленный папочка буркнул что-то похвальное. Ему, папе, жизнь, кстати, оставили. Благодаря родственной связи со мной. Несправедливо, а?

Герцог ещё во время ночной стычки погиб, у ворот. Ален отказался об этом рассказывать, а я не настаивала.

Мы ехали к границе с востоком — там не я, ни Ален ещё не были. И там полно красивых лесов, где может поселиться травница с младшим братом.

— Не жалеешь? — поинтересовалась я, когда солнце поднялось уже высоко. — Мог бы остаться во дворце, свободный, наверняка получил бы титул, стал бы фаворитом. Деньги, состояние, слава.

Ален усмехнулся, идя рядом со мной. Поймал мою руку.

— Мне это не нужно.

— А что тогда?

Он посмотрел на меня. Потом обвёл взглядом жужжащий пчёлами и стрекочущий кузнечиками луг.

— Свобода.

Я приобняла его и шепнула на ухо:

— А я тогда зачем?

Он повёл плечом.

— Вы первая мне её показали. Вы первая заставили меня её почувствовать. Вы увидели во мне человека, хотя я сам его не видел. Мне перечислять дальше, госпожа?

— Давай, — хмыкнула я. — Мне нравится твой голос.

— Может, я тогда лучше спою? Хотите послушать о лесной королеве?

Я так до конца его и не поняла. На его месте я бы, наверное, осталась во дворце. И уж тем более, не ушла бы со мной.

Нам ещё долго придётся узнавать друг друга.

Что же касается меня, то у меня была теперь цель. Благородней, чем раньше.

Магия ушла, но мои знания никуда не делись. И я хотела найти заклинание, способное заставить видеть в рабах людей.

Ни с кем нельзя поступать так, как поступали с Аленом. Ни с кем.

Далёкая и очень… высокая цель. Но я тщеславно верила, что… кто, если не я?

Ну а мы с Аленом будем жить долго и счастливо… Хотя нет. Чувствуя, наша сказка только начинается. Одна ведьма и один прекрасный принц уже есть.

— Моя госпожа меня совсем не слушает.

— Слушаю, слушаю…

Ален усмехнулся, снял с моего плеча бабочку.

— Она перепутала вас с цветком, госпожа. Но я никому не позволю коснуться вас. Больше никому. Вы только моя госпожа, — и, подкинув, отправил бабочку к ближайшему настоящему цветку.

— Да, — улыбнулась я, замечая, как интересно смешивается запах луга, конского пота и чайного дерева. — Только твоя.

Ты не можешь мне запретить

Проклятый крысиной королевой, Обречен игрушкой стать навеки, Ты глядишь без боли и без гнева Сквозь полуразомкнутые веки Канцлер Ги «Страшная сказка»

Королевство Кармина управляется магами, которые мало того что отгородили страну от внешнего мира, так ещё и мозги подданным не-магам промывают, чтобы на их власть никто не покусился. Молодой повеса, ни разу не волшебник, совершенно случайно попадает в Кармину вместо настоящего лазутчика. И оказывается сначала гвардейцем, а потом и ментальным рабом карминской королевы. Правда, королева не любит рабство, но и избавиться от сомнительного «подарка» пока не может. Приходится терпеть… друг друга.

Часть первая

3-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Мой возлюбленный принц!

Да, это я споил тебе две бутылки винесского и одарил Альвина сигарами с «весёленькой» травкой. Зато теперь все сокровища неприступной Кармины — мои! Элиас, ну не бурчи, иначе в следующем рапорте твоему величественному отцу мне придётся упомянуть, как ты танцевал в одной набедренной повязке на столе перед послом Синты. А, да — и уверял, что твои прелести лучше всех его жён вместе взятых. Кстати, как там посол? Уже оклемался? Ручаюсь — он забросал тебя приглашениями в его гарем, о, прекрасный сладкий мальчик. Ай-ай-ай, наш наследный принц — такой шалун! Ну всё, всё, не рви письмо, Элиас, знаешь каких трудов мне стоило его отправить!

А жаль мне тебя, твоё высочество — ты сидишь в своём Зальсберге, а я геройски совершаю подвиг во имя Окулы и Его Величества по самой таинственной из стран в мире. Хм, что-то мне подсказывает, что с тех пор как Кармина закрыла границы, никто в ней не был, а? А вот он я тут: первый! Мораль: пить надо меньше, тебе и в особенности Альвину, которой должен был отправиться вместо меня. Меньше и с оглядкой. Запомни, высочество!

Ладно, Элиас — из чистого благородства я скрашу твою скуку и поделюсь своими впечатлениями о Кармине. Эксклюзив, мой прекрасный принц — внимание: этого нет в рапорте. Специально для тебя, о, мой сердитый повелитель!

Ну а если серьёзно: пока что я наблюдаю идиллию сродни рассказам о Квортингере. Помнишь, там пастушки такие розовощёкие танцуют со своими тросточками, а фавны им на свирели играют? Вместо фавнов — пастухи, но на всех пастушек их точно не хватит. Разве что их мужество сравнимо с фавнским. Но — сомневаюсь. Вследствие чего предвкушаю приятный вечер. За-ви-дуй.

Портал видящих выбросил меня, похоже, где-то на границе — которая, кстати, никем не охраняется. Правда, рябь какая-то по небу идёт, и в ушах у меня караул (вместе со свирелью). Но только время от времени. Местные вроде бы ничего не замечают. Уверен: это карминская магия конфликтует с амулетами видящих. Надеюсь, я не останусь без охраны окульских цацек — а то не досчитаешься ты, принц, одного (и любимейшего) из своих компаньонов.

Но, не считая этих мелочей, чувствую я себя почти как в парадизе — небо такое синее-синее (как под глюком), трава зелёная-зелёная и мягкая, как синтские ковры. Овцы вокруг — упитанные, пастушки — красивые, глазками стреляют… ну просто гурии! Интересно, они тоже девственны?

Начинаю сомневаться, не напортачили ли видящие с порталом? Может, я уже в Эдеме, а? Нет, я не в обиде — мне тут очень нравится. Только бы с обратной дорогой проблем не возникло. А то как же я вас снова увижу, мой принц? Без меня вы пропадёте, со-о-овсем.

Магов, кстати, которыми славится Кармина, не видать. Хотя я готов предположить, что льнущая ко мне и мешающая писать это письмо кудесница — ведьма. Уж очень у неё чарующие глазки…

Пойду-ка я, принц, займусь делом. А продолжение следует.

Весь мир к ногам розовощёких гурий!

Тем же вечером.

Моё путешествие в карминский Эдем продолжается. Элиас, как тут люди живут — я готов променять один из моих замков на такие чудеса! Магов до сих пор не встретил, но всё вокруг просто пронизано волшебством. Недавно наблюдал, как местная фермерша — моя хозяйка — убирает кухню после ужина. Всё, что она сделала сама — махнула каким-то свитком. И посуда полетела мыться, веник — мести, а тряпки всякие — вытирать. Изу-ми-тель-но. Мечта любой хозяйки, наверное — палец о палец не ударить, а всё само готово. Мне интересно, что из ужина (лишь слегка уступающего обедам наших бюргеров) она готовила сама?

И так везде. В приграничной деревне, живущей на одном фермерстве да бортничестве, (мёд, кстати — объедение; верю — без примеси магии не обошлось) дома у крестьян каменные, крыши — черепичные, и сад у каждого небольшой — но плодоносящий так, как у нас только в урожайные годы бывает. Правда, здесь урожай на всё.

Что б нам так жить! (И не забывай, Элиас, про розовощёких пастушек. Кровь с молоком, а не девицы!)

Одно меня удивило: немногочисленность этих самых крестьян. Детей почти нет, и за теми — глаз да глаз. Странно — ты же помнишь наших крестьян? У последнего батрака — выводок из семи ртов, а уж внебрачных не считает никто. И вся эта ватага либо по лесу гоняет, либо родителям помогает, либо в город «в люди» отправляется нищету пополнять. Здесь ничего такого нет. Детей раз-два и обчёлся — да и тех за ограду не пускают. И работать не заставляют, хотя лет им за десять точно. А есть дома и вовсе без наследников. Вот, взять мою хозяйку — одна, без мужа. И живёт припеваючи.

Поинтересовался, где её ребятишки? Неужели не страдает без помощи — да и хозяйство, поди, передать некому будет? Она только рукой махнуло — найдутся, говорит. И упомянула что-то про душевой налог. Расспрашивать не решился, амулет видящих и так опасно раскалился — жжётся, дрянь!

Но из слухов узнал, что этот самый душевой налог тут как раз будут собирать завтра. Мне везёт, Элиас — ещё уехать не успею. Посмотрю и всё тебе опишу.

Жди.

Твой верный и любимейший компаньон (особенно по всяким пьянкам),

Р.

* * *

4-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

я видел их душевой налог. Не хочу об этом писать, но ты всё равно прочтёшь в моём рапорте и потребуешь разъяснений.

Я удивлялся благам их жизни — я был полным идиотом, Элиас. Они платят за комфорт и богатство своими детьми.

Сегодня в полдень в деревню въехала карета — пижонская такая. Ну, знаешь, позолоченная упряжь, усыпанные жемчугами и бриллиантами конские гривы, — все дела. Вылезли из неё тоже два пижона — сияли под солнышком в зените, как корона твоего папочки.

Крестьяне уже выстроились — и детишек своих выстроили. Пятнадцать всего, девочек и мальчиков почти поровну. Малышей сразу отмели, на одном только задержались, но потом и его «отбраковали». А потом блестящая парочка прошлась мимо оставшихся, выбрала себе по одному — мальчика и девочку. Одели на них какие-то браслеты — у ребят лица стали как у умалишённых. Идиотские такие улыбочки. Они в ноги волшебникам упали — и давай их сапожки выцеловывать. А пижоны стоят — как так и надо. И крестьяне (а среди них должны быть родители тех несчастных) тоже стоят — будто всё в порядке.

Под конец, маги одели на детишек ошейники с цепочками — и так их за собой повели. Как наши дамы собачек водят. Только те собачки иногда упираются и гадят всяким герцогам под ноги. А эти только смотрели влюблённо и улыбались.

Не хочу знать, что с ними сделают пижоны-маги.

Не проезжай мимо деревни дилижанс в столицу — ушёл бы сегодня. Не могу смотреть на местных крестьян, разговаривать с ними не могу. Как можно — ради магии продавать собственных детей?

Я слышал, есть заклинания, промывающие людям мозги. Может, им всем здесь промыли?

Мне страшно, Элиас.

Уже почти готов извиниться за то, что провернул шутку с Альвином.

Твой друг — пока ещё с ясной головой,

Р.

* * *

5-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

что-то у меня с глазами. Нет, прекрати, с мозгами пока всё в порядке — я проверяю. Серьёзно, почти каждый час. Пока любовью к местным магам-садистам не воспылал, значит, всё в порядке. Но с глазами явно что-то не так. Мы проезжаем такие пасторали, что твоим придворным поэтам с их «травушкой-муравушкой, девственным лесом и пьянящим ароматом луговых трав» можно повеситься на первом же здешнем сучке. Красота невозможная, Элиас. Да что там — сказочная. И деревни да маленькие городишки — все как на подбор точно игрушечки. Уже жду, что появится на горизонте город со стенами из сахара и домами из карамели.

Но веришь, Элиас — я смотрю на всё это великолепие, и у меня на глазах оно превращается в мерзейшую гниющую выгребную яму. Трогаю брошку-амулет — прохладная. Или уже сломался, или заклинаний нет. Но несёт от этой идиллии зловонием. Хочется выскочить из дилижанса и нестись с воплем к границе, барабанить в сияющий купол: «Выпустите, я не хотел!». Блажь какая.

Ну да ладно. Вот, мой принц, что я тут из слухов насобирал.

Судя по всему (пока это только предположение, поэтому в рапорте ничего такого нет), в Кармине действует принцип: «маг равен богу». О волшебниках здесь говорят как о «господах» и то изредка. Очевидно, волшебники живут обособленно от, хм, плебеев. Во всяком случае, ни одного дворца, ни одной их башни по дороге я не заметил. Зато местных лордов-людей — предостаточно. Если правда то, что от качества «душ» — ментальных рабов — зависит благосостояние семьи, то не удивлюсь, если человеческая элита в Кармине когда-то заложила с сотню своих младенцев, чтобы получить то, что они имеют. Любой их замок не уступает королевскому дворцу. Правда, двор у них, конечно, поменьше.

На ночлег остановились в городе с труднопроизносимым названием (даже моя брошка затрудняется его перевести). Я размял ноги — прошёлся, осмотрел вдоль и поперёк, благо город не велик. Бедноты тут нет — неужели тоже забирают в «души»? Или сами себя закладывают? Я знаю парочку бездомных в нашей с тобой столице, которые от подобного бы не отказались. Трущоб, кстати, тоже нет. И вообще — порядок идеальный. Не хочу думать, что бывает с теми, кто его нарушает. Зато люди все приветливые, улыбающиеся и прямо-таки счастливые.

Господи, не сделай меня таким же безропотным идиотом!

Завтра прибуду в столицу — встречусь с нашим агентом. Молюсь, чтобы всё прошло успешно. Нервируют слухи, что в столице живут одни маги.

Пожелай мне удачи, мой принц.

Твой,

Р.

* * *

6-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

у них тут две столицы. Вздох облегчения — я был в той, что для людей. Но на местных магов всё равно насмотрелся — когда меня, хм, на «собеседование» водили.

Они тут тронутые — маги. Серьёзно. Такое чувство, что их единственная забота — нагадить друг другу, а наслаждение — смотреть, как рабы-люди бегают вокруг них на четвереньках и с обожанием повторяют: «Хозяин!». Меня тошнит от них! Да-да, пусть это будет моим наказанием за ту приснопамятную пьянку. Но уж больно оно строгое, это наказание.

Брошь раскалена постоянно. Удивляюсь, как не загорается одежда? Зато пока магия видящих работает — слава им, слава!

А вообще, крысятник здесь, скажу я тебе — знатный. От него просто разит интригами — прямо как гноем от помойки. А самая большая крыса здесь — канцлер. Он прибрал к рукам всё и всех, а королеву (ага, тут есть королева и она даже формально правит), очевидно, запер в башне, сиречь Хрустальном дворце, и ключи выбросил. По крайней мере, королеву тут никто всерьёз не воспринимает. Зато канцлер — ах, лорд Невус то, лорд Невус сё…

Ха, Элиас, ты ни за что не поверишь, кем я сумел тут стать! Моя смазливая рожа всё-таки сослужила благую службу. Я нынче гвардеец Её Величества и завтра отправляюсь в Хрустальный дворец. Вот и посмотрю на эту тёмную лошадку-королеву. По слухам, должна быть инфантильной мазохисткой, у которой в голове одни розочки да бантики. Хорошо, если так — попадусь ей на глаза, и мои рапорты станут в разы интересней.

Надеюсь, она не держит выводок «душ» у своей кривой ножки. Хотя верится с трудом. Говорят, у того же канцлера — целый…э-э-э… гарем идиотов с промытыми мозгами. Если проколюсь на шпионской ниве, мне грозит его пополнить.

Ладно, с женщинами-то я всяко знаю, как справляться. Ведьмы или нет — всё равно же слабый пол.

Хотя приятного, конечно, мало. Даже лордов, даже местную элиту самый распоследний маг сравнивает с червями и пылью под ногами. А представляешь, что творится в голове у канцлера? А у королевы?

Кстати, ты заметил, что меня в гвардейцы исключительно по роже выбрали? Чую — не к добру.

Помолиться, что ли, в который раз амулету видящих?

Мой принц, пока ещё в здравом уме и твёрдой памяти, признаюсь: это я спрятал твою печатку. В саду под деревом. Под каким — не скажу. Копай, для здоровья полезно.

Твой несчастный компаньон,

Р.

* * *

7-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

могу вздохнуть спокойно. В Хрустальном дворце нет магов, кроме королевы и её весьма любопытного компаньона. Зовут Саймон, физиономия весьма посредственная. Но на четвереньках за ним никто не бегает — уже хорошо. Зато смотрит как твой наставник по политическим искусствам — хочется прямо-таки упасть ему в ноги и загодя признаться, что, де, пустил таракана в шевелюру мадам К. - оттого так и вопила.

Остальные здесь — обслуга и гвардия — только люди. Они, конечно, готовы молиться на Её Величество, но не слепо, как ментальные рабы волшебников. Удивлён, Элиас. Не думаю, что в других дворцах волшебной столицы порядки такие же.

В общем, жить можно. Хотя магия разлита буквально в воздухе. Брошка видящих почернела и грозит скукожиться. Умру же без неё — караул!

Кстати, ты нашёл печатку?

Ну, позлорадствуй тогда: стоял сегодня полдня в карауле. В саду у беседки. Делал морду кирпичом — типа, нет меня. Подражаю остальным. Мы тут вообще, похоже, вместо мебели. Или скульптур. Красивые все — на подбор. И служанок почти нет — старухи одни. Вся работа на мужиках. С чего предположил сначала, что королева местная — нимфоманка. Понадеялся, что хотя бы не страшная.

Нет, Элиас, совсем не страшная. Королева красива, как куколка. Ты помнишь последний твой подарок моей сестре? Фарфоровая статуэтка ангела с розовыми крыльями? Вот, отними эти самые крылья, удлини волосы до пят, одень платье леди и ты получишь королеву Кармины.

Но действительно замечателен, Элиас, её голос. В нём магии, наверное, больше, чем во всей Кармине. Её Величество мурлыкала что-то навязчиво-прилипчивое (я до сих пор не могу избавиться от этой песенки, то и дело напеваю), наигрывала себе на лютне (весьма недурно) и поглядывала на фонтан с карпами.

Признаюсь, я даже почувствовал разочарование, когда песня вдруг прекратилась.

А ещё, Элиас, у королевы самые замечательные в мире глаза. Поверь мне, я объективен, как твой дражайший батюшка. Такого оттенка синего ты не увидишь больше ни у кого. Это предгрозовое небо над озёрами в Летуции или волшебные фонари в местных парках карминских вельмож, или море на закате в день нимф… Завораживающе — и с выражением, которое я не смог определить.

Мы смотрели друг на друга с минуту, потом я сообразил опустить взгляд. А ещё пару минут спустя её юбки прошелестели по дорожке мимо меня.

Я пишу тебе сейчас и вижу этот её взгляд — он смотрит на меня из темноты с тем же непередаваемым выражением. Очень надеюсь, что это не колдовство, от которого амулет видящих не в состоянии защитить.

Ну не ревнуй, Элиас, я пока ещё не готов броситься этой грустной (вот оно — грусть в её взгляде; интересно, с чего бы ей грустить?) девочке в ножки. И я ещё не уверен, насколько они прямые, её ножки — под платьем не разглядеть.

Впрочем, уже готов задрать её юбки и рассмотреть. Если она придёт ночью — не откажусь согреть ей постель.

Почти хочу, чтобы была нимфоманкой, которую я навооброжал. Р-р-р, страстная ведьма, ночь людьми, атласные подушки… Кажется, уже слышу чьи-то шаги.

До завтра, Элиас!

Пока ещё твой верный рыцарь,

Р.

* * *

8-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

не надо предвкушать сладкого рассказа о ночи любви с карминской ведьмой. Расстроили меня и тебя во всех ожиданиях. Шаги принадлежали караульщику, который, увидев свет, заинтересовался — а потом и вовсе остался часа на три: играли в карты. Парень туп, как пробка: всё радуется, как ему повезло с назначением (тут я с ним согласен) и мечтает послужить Отечеству. Я попробовал заразиться его настроением и заставить парнишку послужить на благо Окулы. Но в его хорошенькой головке мозгов нет вообще. Две темы, на которые он может общаться: любимая Кармина и великолепная королева. Причём великолепного в королеве не её кукольная мордашка, а её «о-о-о!» — чудесные душевные качества. Это я ещё, Элиас, перевожу — парнишка, как ты понимаешь, мог изъясняться исключительно междометиями.

Похоже, мозги тут промывают действительно всем, не только «душам».

Снова полдня стоял в карауле. Промок насквозь — шёл дождь, время от времени переходящий в ливень, а бедному гвардейцу никто даже плащик не выделил. Ну конечно, мокрый и в форме я, наверное, становлюсь ещё прекраснее. Чувствую себя иногда как девица на выданье — во всех этих блескучих причиндалах.

Зато снова посчастливилось увидеть королеву. Сад, Элиас, здесь громадный, а я после дежурства решил, что и так уже достаточно мокрый — хуже не будет. Да и дождь перестал. Вот и свернул не там, где надо — вроде как не специально — пока к караулке шёл.

На королеву наткнулся тоже чисто случайно — нос к носу, она даже отпрянула. Поскользнулась на мокрой дорожке — пришлось подхватить. Она маленькая, Элиас, меньше моей сестрёнки. Но наверняка старше. И взгляд у неё просто завораживающий. Я её забавно подхватил — как в танцевальном «па» во время пируэта. Она на моей руке лежала — я и веса-то не чувствовал. И долго, кажется, лежала, пока рассматривал: её косы из-под капюшона упали и повисли до самой земли. Она будто не замечала: тоже на меня смотрела. Странно так, с новым непередаваемым выражением. Потом тихим мелодичным голосом пропела: «Глупец!». Раздосадованно так. И тут же: «Пусти». Я посоветовал ей пожелать что-нибудь другое и с усмешкой сообщил, что если отпущу, она упадёт прямо на мокрую дорожку. Но если королева желает…

Она схватилась за мой ворот и, только встав на ноги, отшатнулась. Посмотрела на меня ещё, отвернулась, юбки подобрала и почти бегом припустила по дорожке в обратную сторону.

Вот что ни говори, Элиас, а странная. Жаль — в такой симпатичной головке, похоже, не все дома. Нормальная леди влепила бы мне пощёчину или позволила себя поцеловать — как раз та самая была позиция. Впрочем, нормальные леди не разгуливают по садам в одиночку.

Ещё из интересного — вот как раз только что — видел канцлера. Нагрянул с поздним визитом. Почти без свиты, только с полуголой девчонкой и мальчиком — оба на поводках, и «наряд» не оставляет сомнений в их, хм, использовании. Сам канцлер — старый сморчок, весьма, кстати, крысу напоминающий. Глазёнки такие бегающие, нос острый, борода до пола — белая, сам ходить не может — на какую-то крашеную палку типа жезла опирается. И всех исподтишка рассматривает. Меня от его взгляда бросило в дрожь — не знаю почему, но надеюсь, он в тот момент не колдовал.

Зато королеве он разулыбался, назвал «Лия», подхватил под локоток. Я шёл за ними, сколько мог — от ворот по мокрому саду, пока дверь личных покоев королевы не закрылась. Ничего особого услышать не успел, кроме разве что странного: «Лия, милая, я совершенно не понимаю, почему тебе так противен их вид?» Это канцлер про рабов — королева действительно, увидев их, поморщилась. «Лия, неужели тебе не нравится подчинение? — и звучало это как ставший традиционным спор. — Я мог бы выбрать тебе красивого мальчика, ласковую зверушку — только для тебя, моя милая». А я подумал, что красивых мальчиков у королевы и так хватает. «Лия, ну разве они не прекрасны? — настаивал сморчок-канцлер. — Посмотри, как они покорны. Почему же ты не хочешь?» Королева, не поворачивая головы, равнодушно отозвалась: «Потому что я их слышу». Не понял: бедняги вроде не шумели.

Канцлер ещё не уехал. Очень интересно, о чём они там с королевой шепчутся, но ходу на «женскую» половину мне пока нет.

Снова слышу шаги: наверняка давешний гвардеец. Будем играть в карты, попробую задать ему пару вопросов. Он кажется настолько туп, что неладного не заподозрит, и амулету видящих не придётся меня обжигать-спасать.

Надеюсь, следующее письмо будет интересней.

Твой,

Р.

* * *

9-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

помнишь, я надеялся, что это письмо будет интересным? Оно будет, можешь не сомневаться. В рапорте я уже мельком об этом прошёлся, но ты наверняка жаждешь подробностей. Ну вот они.

Как ты уже знаешь, в карты я не сыграл. Не знаю, откуда те два хмыря взялись — я их даже не рассмотрел особенно, но они меня усыпили, и никакая брошь видящих не помогла. Не уверен, что именно из того, что было дальше, произошло наяву, но, кажется, канцлер мне всё-таки не приснился. Этот крыс-сморчок с интересом осматривал меня всего, причём, заметь — голого. И шамкал губами: «Хорош… Новенький, значит…» Потом тянул ко мне свои паучьи лапы — а дальше я не помню, так как сознание снова помутилось. В себя пришёл в незнакомой комнате, плавающей в сумраке. Был я в ней один — это сразу понял. И у меня в глазах двоилось сперва, потом перестало — зато началась тошнота. Где-то в этот момент дверь открылась, и вошёл ангел. Прекрасный, Элиас, совершенно настоящий, даже в ореоле света — всё как положено. В голове у меня всё перемешалось: хотелось упасть перед ним на колени и целовать ему ноги, но, помню, сражаясь с тошнотой, я сумел выпалить только: «Госпожа!».

Ангел расстроился. Коснулся меня сверкающим пальчиком — я задрожал от счастья, — а он тихо произнёс: «Нет. Ну только не снова…» Потом он отошёл — я, невзирая на тошноту, скатился с дивана, на котором лежал, и бросился следом, желая только одного: обнять ноги, прижаться щекой и держаться, как ребёнок за материнские руки, чтобы не исчез. Ангел обернулся, строго приказал: «Прекрати» и отстранился. Мне оставалось только отползти и встать на коленях — на самом деле почти ниц — да тихо всхлипывать от горя.

Ангел не обращал внимания, ища что-то в ящике комода. Потом, найдя, приказал снова лечь на диван и протянуть руки. Я с радостью исполнил. Руки мне приковали к подлокотнику наручниками поверх одинаковых браслетов — странных, запаянных, без замка и совершенно простых. Ангел ещё подергал за цепочку наручников, пока я с обожанием на него глядел и пускал слюни. А потом потянулся к браслетам.

И снова накатила тошнота. Я тихо корчился минут пять, наверное — хотя мне показалось жутко долго. А когда пришёл в себя, ангел исчез. На его месте на коленях у дивана сидела королева и, хмурясь, всматривалась в меня.

Я в неё тоже всмотрелся и в то мгновение сообразил, что не одет. Чудесное, скажу тебе, Элиас, положение: голый, с заведёнными рука, да ещё и прикованный. Не так бы я хотел знакомиться с девушкой!

Королева — словно в ответ на мои мысли — вздохнула, повернулась и подняла с пола плед. Бросила его на меня. Я фыркнул и подёргал руками, выразительно глядя на неё.

— Сниму, если пообещаешь на меня не бросаться, — сказала королева в ответ. И, опустив взгляд, нехотя добавила: — Я совсем не желаю делать тебе больно.

Я ехидно уверил её, что и пальцем не трону мою обожаемую королеву, которой верой и правдой служу.

— Просто знай, что иначе мне придётся тебя оглушить. И не уверена, что после этого ты проснёшься в ясном уме, — предупредила она, потянувшись к наручникам.

Освободившись, я в несколько резкой форме выразил желание узнать, что за… тут происходит.

Королева фыркнула и, отвернувшись, ответила:

— Сам виноват. Не стоило тебе попадаться мне на глаза.

Я несколько обескураженно объяснил ей, что вовсе не желал попадаться — так получилось.

— Не лги, человек, — бросила она, вставая. — Королеве ведь лжёшь.

Я извинился, а она в ответ пожала плечами.

Завернувшись в плед, я огляделся и выразил желание, наконец, одеться и вернуться туда, где мне место — в казармы.

Королева, обернувшись, рассмеялась.

— Ты что, не понимаешь, человек? Посмотри на браслеты, — она кивнула на туалетный столик. — Ты не понимаешь, что они означают? Ты мой подарок от дяди. Теперь от меня ждут, что я одену на тебя цепочку и буду водить за собой по саду, пока торчу здесь.

Я поинтересовался, собирается ли она это делать.

— Ты правда идиот? — зло выплюнула она. — Конечно, нет. Иначе за мной бродил бы уже целый выводок. Нет, ты действительно не понимаешь, — вздохнула и объяснила: — Один раз я отпустила такого, как ты. Его потом видели в человеческом борделе — куда вас, отбракованных посылают. Как понимаешь, прожил он там недолго. Вот теперь сам скажи мне, человек: что мне с тобой делать?

Выбор и впрямь был не из лёгких.

Я посмотрел на браслеты и уточнил, обязательно ли мне одевать именно их, чтобы остаться в живых. Ведь вполне логично, что я могу сделать вид, будто ношу их. А раз королева не любит, чтобы за ней ходили на четвереньках, то, быть может, её «подарок» может пользоваться некоторыми вольностями?

— Лучше, чем ничего, — признала королева. — Но это одурачит их не больше, чем на месяц, если повезёт — на полтора.

Я пообещал очень стараться (Элиас, посуди сам: перспективы открывались невероятные: ведь при «душах» волшебники не церемонятся, а я же не умру постоять на коленях чуть-чуть ради ценных новостей). Так обещал стараться — что минимум на полгода.

Королева слабо улыбнулась.

— Не думаю, что ты такой хороший актёр, но допустим. Однако если я не забеременею через месяц, тебя всё равно заменят. Ты думаешь, ты один такой умный нашёлся, человек? Я делала подобное твоему предложению уже три раза. Три месяца. Угадай, где те три несчастных юноши?

Я удивился, ведь логики в этом не было: разве не должна королева понести ребёнка от супруга? Если канцлеру нужна беременность, не проще ли найти Её Величеству мужа?

Королева снова рассмеялась.

— Я уже замужем. Просто всем ясно, что ребёнка от мужа у меня не будет никогда. Развод же — долгая и утомительная процедура, на которую я не согласна. Делать «подарки» куда легче.

Это да — только не для «подарков».

Я всё равно выразил удивление: ведь если семя мужа мертво, даже королеве найдут другого консорта — чем вызвал ещё один взрыв грустного смеха.

— Я девственница, — улыбаясь, сообщила Её Величество. Спокойно так. — Мой муж, человек, меня боится и ненавидит. Даже забавно, что кто-то всерьёз думал, что он будет со мной спать… Ладно, всё, я устала. Будь пока тут, утром придумаю, как тебя устроить.

И сбежала в соседнюю с будуаром спальню. А я остался — спать. И вырубился сразу — наверное, остаточное действие промывки мозгов от крысы-сморчка.

Когда я проснулся, было раннее утро — солнечные лучи низко стелились по полу — и королева сидела в кресле напротив, рядом с круглым столом. И, кажется, ждала завтрак, читая переплетённую в выкрашенную кожу книгу.

— Доброе утро, — сказала, не отрывая глаз от пожелтевших страниц, — твоя одежда в ванной — левая дверь от входа в спальню, — и добавила, потянув носом: — если ты не против, я бы хотела, чтобы ты помылся. От тебя разит гаремными благовониями.

Я встал, завернувшись в плед, и поинтересовался, нет ли у моей обожаемой королевы аллергии на эти благовония. Королева в ответ только зевнула, аккуратно прикрыв рот рукой в синей перчатке.

Заблудиться в её спальне, наверное, не смог бы и слепой — королева или любительница маленьких комнат с низкими потолками (ну просто норы, честное слово!), или здесь у магов принято так строить. В человеческих дворцах-то всё примерно как у нас.

А вот ванна оказалась странной. Ну, кроме женских флакончиков и прочих финтифлюшек в ней, Элиас, не было труб. И, собственно, ванны. Только громадный бассейн, от которого поднимался струйками ароматный пар. И цветы кружились на воде в затейливом танце.

— Забыла тебе сказать, как им пользоваться, — раздался позади голос, приглушённый зевком.

Совершенно не обращая внимания на мой вид (а плед я, естественно, снял), королева, придерживая подол, обогнула край бассейна, прошла к выныривающей из стены русалке и показала на её сложенные «чашечкой» ладони.

— Просто дотронься до левого указательного пальца. Температура подладится под тебя.

Я не стал уточнять, как именно подладится — но вода и впрямь оказалась такой, как я люблю.

— И возьми это, — сказала напоследок королева, кинув мне один из флаконов. — Прекрасно от запахов избавляет.

Пока я рассматривал флакон, она ушла.

Вот спорь на что хочешь, Элиас, а не верю я, что она девственница. Любая из наших девиц, окажись в бане с голым мужчиной, орала бы, точно мышь увидела. Или замерла бы — как та же мышь перед котом. А эта… ну и что, что ведьма! Всё равно женщина, а значит, не все у неё дома, Элиас, вот увидишь.

Когда я вернулся, посвежевший и переодетый (между прочим, не в форму гвардейца), королева по-прежнему сидела в кресле с книгой в руках. На столе уже были расставлены чашечки, бокалы и мисочки. Судя по содержимому, Её волшебное Величество не равнодушна к сладкому и выпечке.

— Составишь мне компанию? — спросила королева, аккуратно закрывая книгу. — Не люблю есть в одиночестве.

Признаться, Элиас, я несколько растерялся. Нет, вопрос-то её был понятен — в отличие от неё самой. Я не понимал, чего она от меня ждёт и как себя вести. А между тем, как ты понимаешь, гарем канцлера в случае моего прокола вдохновлял несильно. И брошь видящих, прицепленная к моему новому камзолу, оставалась странно холодной. Я подозревал, что её подменили, а значит, я остался для всей этой магии беззащитен.

Королева тем временем бросила на меня странный взгляд, улыбнулась и постучала по серебряному блюду с пирогом в центре.

— Поможешь?

Я взялся за десертную вилку и нож. А заодно удивился, сказав, что думал, будто королева любит одиночество — учитывая, какие тропинки она в саду выбирает.

Волшебница улыбнулась. Кивком поблагодарила, когда я налил ей лимонад, и кивнула на стоящее у дальней стены кресло.

— Видишь её?

Ровно никого, Элиас, там не было — о чём я королеве и сказал.

Она снова улыбнулась и кивнула.

— А я вижу, — и принялась за пирог.

Вот, Элиас, я же говорил, она сумасшедшая. Несмотря на солнечное утро, мне даже жутко стало — одно дело сражаться с реальным врагом и совсем другое — вся эта магия и безумие, наверняка от неё проистекающая.

— Не бойся, — отозвалась королева, точно почувствовав мой страх. — Пока тебе ничего не угрожает. Особенно от неё.

Невольно поёжившись, я поинтересовался, кто это — она?

— Мой двойник, — точно само собой разумеющееся сказала волшебница. — И повторяю: тебе она неопасна. Да и мне, если уж на то пошло. Но назойлива и нервирует. Поэтому я не люблю это место… этот город, — она огляделась, поморщилась. И тут же сменила тему: — Но тебе это вряд ли интересно, так что не будем. На туалетном столике в шкатулке — посмотри. Твои браслеты. Они, скорее, амулеты, и уверяю тебя, глупее, чем сейчас твою голову они не сделают. Но будут подсказывать правильное поведение в нужной ситуации.

Конечно, я поинтересовался, что она имеет в виду.

— О, не беспокойся, — усмехнулась она, — никаких ментальных заклинаний на них нет. Просто я не доверяю твоей реакции и уж прости — артистическим способностям. А браслеты тебе помогут. Например, свалят на колени, когда это будет нужно.

Естественно, мне совсем не хотелось одевать на себя такую жуть — по соседству с холодным и наверняка поддельным амулетом видящих.

— У тебя есть выбор, — напомнила королева. — Бордель или гарем кого-нибудь из лордов.

Да уж, хорошенький выбор…

Позже, продолжая завтрак, королева уточнила, что мне придётся теперь быть при ней всё время (занятная перспектива), предупредила, что будет скучно и посоветовала найти себе книгу, потому что она намеревается ещё почитать.

Библиотека у неё и впрямь весьма, весьма… Но ты же знаешь, Элиас, как я люблю читать! Уже через полчаса, осмотрев и выучив всю комнату, я не выдержал и поинтересовался: неужели королева всегда так дни проводит? Вот так — скучно.

— Это тебе скучно, человек, — отозвалась волшебница, что переписывая из своей книги. — Но нет, не всегда. И будь добр, помолчи. Займись чем-нибудь, — и раздражённо добавила: — В конце концов, я тебя здесь не держу.

Я поинтересовался, действительно ли могу уйти.

— Ну конечно, — отозвалась королева, водя пальцем по строкам. — Иди. Только предупреждаю: дворец канцлера по соседству, а в саду и среди моих слуг полно шпионов. Какая птичка, думаешь, напела ему, что я тебя заметила?

Я изумился, вспомнив, что вообще-то мы были одни.

— Да, — откликнулась королева. — Поэтому не удивлюсь, если это был ты. Если так, отправляйся к нему. Нет — сиди здесь тихо. Всё, хватит, человек, ты мне мешаешь. Ступай, делай, что хочешь, только так, чтоб я тебя не замечала.

Вот, Элиас, я сижу и пишу тебе письмо. Не думаю, что королева будет его читать — похоже, магов здесь совершенно не интересует, чем занимаются «человеки». Мы по определению ведь глупее их, так?

Больше не удивляюсь, почему при королеве нет горничных и лакеев. Она вполне могла сама их отослать, если боится, что кто-нибудь из них «стучит». Как бы не отослала и меня — уж лучше с ней, чем с канцлером. И с браслетами вроде не обманула — по крайней мере, ничего подозрительного не чувствую.

Но мне уже совсем не хочется завалить её в койку. Слишком она странная, если не сказать пугающая — с её головкой набекрень.

Пока, пожалуй, всё.

Твой,

Р.

* * *

10-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

потихоньку осваиваюсь. Впрочем, ничего сложного, а к карминской королеве вполне можно привыкнуть. Она, конечно, того, но тихая.

Свободного времени — уйма. Большую часть дня королева читает. Или гуляет по саду, в моей компании. Но я иду чуть поодаль и порой мне кажется, что она вообще обо мне забыла. Со вчерашнего дня не разговаривали.

Зато я познакомился поближе с Саймоном. Ничего такой, хоть и волшебник. Без местных заморочек. Утром вчера его не было — как выяснилось, гостил у канцлера. Привёз с собой охапку бумаг, которые королева подписала, не читая. Но что возьмёшь с сумасшедшей — может, она и не понимает, что это документы?

Мной Саймон заинтересовался, и королева между росчерками пера представила меня как «новенького». Саймон кивнул и после оказался так любезен, что детально описал мне, что именно произошло с моими предшественниками. Не буду утомлять тебя, Элиас, подробностями. Двумя словами: ничего хорошего.

С Саймоном королева, кстати, разговаривает. Они обсуждали что-то магическое, какие-то термины, я ничего не понял, а вскоре перестал вслушиваться.

Скучно тут неимоверно — как в коллежском карцере. Только, конечно, потеплее. Маюсь. Вчера взялся наводить порядок на туалетном столике королевы — от скуки, Элиас, правда. После третьего упавшего флакона оказался на диване и полчаса не мог встать — а королева даже голову не подняла. Саймон, зайдя, увидел меня, покрасневшего от натуги, улыбнулся, сделал какой-то знак рукой — и меня отпустило.

До темноты резались с королевским компаньоном в карты, пока Её Величество что-то увлечённо из книги переписывала. Иногда она, не отрываясь, выдавала какую-то тарабарщину, Саймон ей так же отвечал, тоже не отвлекаясь, и снова наступала тишина.

Ближе к полуночи Саймон махнул рукой, собрал карты и ушёл, пообещав принести забавную клетчатую игру, популярную среди местных волшебников. Говорит, научит. Ну-ну, в карты ему уж наверно разонравилось — я десять раз у него выиграл.

Завтра королева собирается на приём к канцлеру. Или на бал — я не понял. Судя по её комментариям, особой радости Её Величество от этого не испытывает, но отказаться или не может, или не хочет.

Саймон объяснил, что королева Золотой сезон (это у них так конец лета называется) всегда проводит в Хрустальном дворце — ради церемоний. Получается, она не постоянно здесь живёт?

Всё, засыпаю.

Надеюсь, завтра после бала будет что интересного сообщить.

Скучаю, Элиас.

Твой,

Р.

* * *

12-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

вчера не отписался — не мог. Не сердись, сейчас всё объясню. Я тут, между прочим, старался, укреплял позиции. Королева, хм, сдвинулась с мёртвой точки. Представь, я сейчас в её постели. Но давай-ка с деталями, чтобы повкуснее.

Ну, утро я пропущу — ничего интересного. Саймон ездил забирать новое платье королевы, так что игре меня пока не научили. Вернулся к обеду, а уже после обеда королева долго примеряла новый наряд в спальне, куда меня не пустили. Саймон у неё, похоже, вместо горничной, и ему королева доверяет. Мило, учитывая, что подозревает она всех, и ни с кем, кроме своего компаньона не общается.

Кстати, спросил у Саймона, видит ли он таинственного двойника королевы — того, что сидел в кресле. Маг улыбнулся, и ответил, что вопрос смешон: кроме королевы его не может видеть никто. Наверное, он тоже имел в виду, что королева спятила, но выразился мягче, чем я тут описываю.

Ко времени приёма, назначенного на первый час после заката, королева начала нервничать — загодя. Книгу листала, явно ничего на страницах не видя, и записывать больше не пыталась. Потом принялась ходить по комнате туда-сюда. Вот забавно, Элиас — разве не все девицы любят балы и приёмы?

Понаблюдал, как она мельтешит перед глазами. Предложил сыграть в карты. Королева сначала не услышала, потом обернулась и ни слова не говоря, подошла, вырвала у меня колоду и принялась тасовать.

Во время игры у неё дрожали пальцы. И да, естественно, я выиграл.

Где-то после третьего сеанса, волшебница разложила карты веером — знаешь, как на рынках и площадях ушлые старухи гадают. Я поинтересовался, может ли она предсказывать будущее. В ответ королева пожала плечами и попросила меня выбрать десять карт. Потом снова их разложила, и я снова выбрал, но уже пять… В общем, всё как у тех старух. Даже ничего магического — если только уличные гадалки не ведьмы, в чём лично я сомневаюсь.

В конце королева посмотрела на оставшиеся две карты и лениво их отбросила, забыв сказать мне результат. А, когда напомнил, равнодушно откликнулась:

— Да как всегда: любовь и смерть.

Я поинтересовался, почему «как всегда», на что королева ответила:

— Когда я гадаю, всегда выпадают «любовь» и «смерть», — на что я рассмеялся. Королева даже не улыбнулась.

Потом пришло время ей одеваться — королеве это, конечно же, дольше. Хоть и волновалась она почему-то сильнее меня. Я уточнил у прибывшего Саймона, что там такое страшное на приёмах бывает.

— Ничего, — улыбнулся тот. — Просто королева не любит выходить в свет.

Я удивился: разве ей там скучно? А как же прекрасные рыцари, а тут ещё и маги — о которых все юные леди мечтают?

Саймон рассмеялся и похлопал меня по плечу.

— Зачем рассказывать — сам увидишь.

Из спальни раздался раздражённый голос королевы, и Саймон ушёл, составив меня теряться в догадках, что же предстоит увидеть.

Да, честно говоря, Элиас, ничего такого, о чём бы я уже не знал или чего бы не представлял.

Вообрази себе бордель. Вот хотя бы «Нефритового голубя» в нашей с тобой родной столице. А теперь запихни туда забегаловку вроде «Красного птенчика» — и ты получишь идеальное представление о приёмах в Высшем свете Кармины. Богато, лоск, бриллианты, сапфиры и рубины. Дамы и кавалеры. У них под ногами — рабы на цепочках, кто в золоте, кто без одежды, кто в рубище. Господа беседуют, флиртуют, спорят — и при этом тискают своих «душ». Ну а в саду или галерее наверху — форменная вакханалия. Из развлечений в одной из зал видел кулачный бой — конечно, тоже рабов. И всё это с душком секса, с гнилостным таким душком.

Меня сначала воротило, потом привык. У королевы, когда мы вошли в главную залу, тоже лицо сделалось такое, будто её сейчас стошнит. Но на замечание душки-канцлера: «Милая, вижу, мой подарок тебе понравился», она выдала длинную велеречивую фразу благодарности — конечно, дежурную. Но голос не дрогнул ни разу.

А потом забилась в самый тёмный угол — подальше от этой вакханалии и вылезла лишь однажды — для первого танца, тоже, видать традиционного. Ага, со своим консортом. Ничего, кстати, такой парень. Появился отдельно от королевы, рожа кирпичом — но симпатичный. Из таких, о которых девицы как раз и мечтают. Такой мужественный холёный красавец. Манеры безукоризненные, говорит только дежурные фразы, а супругу свою держал во время танца так, будто они только что познакомились, и знакомство это было не из приятных. Да, и лицом он, конечно, владеет, но со взглядом не всегда справляется: видно было, что ему не по себе. И я его понимаю: мы с ним были единственными людьми без поводков.

Оттанцевав, Его Высочество откланялся и исчез, а королева осталась сидеть под фикусом и — серьёзно, Элиас — читать книгу. Никто больше её не приглашал, и если бы не протокол, ей-ей, я бы сам вызвался её разок оттанцевать. Просто — до чего жалкое зрелище: веселье, бал, а красивая девушка сидит в углу и, хмурясь, читает книгу. Что-то прогнило в их Кармине, точно.

Саймон на вечере, кстати, не присутствовал — ещё одна странность.

Ну вот, а теперь про постель.

Я подумывал написать тебе, когда мы вернулись — но устал, как собака. Весь вечер пытался услышать что-нибудь интересное, но кроме эротичных вздохов да всякой чепухи ни до чего не дослушался. Наверное, на балах в Кармине политику не делают. Или к королевиному фикусу она не долетает. Нестрашно, это не последний приём, в следующий раз я уж что-нибудь придумаю.

Так что я решил отложить письмо и выспаться.

И вот посреди ночи меня разбудили крики. Наверное, сначала они были стонами, но когда я глаза продрал, точно стали криками. Из королевской спальни. Эротизма в них не было — короче, ясно, что вряд ли куколка-королева хорошо проводит время.

Дверь в спальню оказалась заперта, на помощь к Её Величеству никто не спешил, так что я с кочергой наперевес (больше ничего из оружия под руку не попалось) выбил замок.

Нападавших (как я сначала подумал) не было. Да и откуда им взяться — в спальне Её Величества даже окон нет, а проход только от комнаты, где я спал. А уж я бы проснулся, Элиас, ты же знаешь.

Королева спала — и кричала. Металась по громадной постели, сдирала простынь, скребла ногтями одеяло, всхлипывала и вопила, как резаная. Я решил было, что у неё приступ какой (может, сумасшествия) и, положив кочергу, чтобы под рукой была, встряхнул волшебницу. Потом влепил пару пощёчин, легонько сначала — потом от души. Была мысль кочергой приложить — но это от неожиданности, Элиас, ты же знаешь, я бы женщину никогда не тронул.

А вот она, похоже, не знала: открыла глаза и завопила ещё громче прежнего. До сих пор удивляюсь, почему никто не прибежал на помощь. Её же наверняка по всему дворцу услыхали. Ну вот, она вопит, бьётся, я её к себе прижимаю и пытаюсь успокоить. Где-то на очередном «тихо-тихо», она сама влепила мне пощёчину, обозвала идиотом, вырвалась и опустилась на кровать, тяжело дыша. Красивая картина была, кстати: растрёпанная, уже меньше похожая на куклу, но всё равно очень симпатичная девушка в расшнурованной сорочке лежит передо мной, испуганная, злая и…

— Даже. Не. Думай! — прорычала королева, оборвав мои мысли.

Я извинился, пожелал ей приятного сна и ушёл к себе, закрыв за собой дверь.

Но поспать мне было не суждено. Только-только я стал видеть во сне гурию с личиком королевы, вместо «не думай» льнущую ко мне с поцелуями, дверь спальни распахнулась, и я вздрогнул, просыпаясь.

— Пойдём, — сказала растрёпанная, бледная королева. — Ляжешь сегодня со мной.

Я удивился: то «не думай», то сама предлагает.

Королева вздохнула и взяла меня за руку, заставляя встать.

— Я не могу спать. Одна, — она говорила отрывисто и хрипло, точно после болезни. — Попробую с тобой. Может. Получится.

Только я улёгся, она прыгнула под одеяло, нырнула ко мне под бок, закрыла глаза и засопела.

Вот, уже утро, а она всё спит. Спокойно так, точно в парадизе своём, в мире снов гуляет. Даже будить жалко. А я тебе пишу — делюсь сожалениями, что куколку даже не пощупать. Да и как — после её криков.

Но она милая, когда вот так спит. Очень. Даже хочется чмокнуть в лоб, но нарвусь же на очередное «не думай». Осторожность, терпение и нежность, да, Элиас?

Ну, посмотрим, что дальше будет.

Твой

Р.

* * *

13-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

некоторые женщины — такие… дуры! Не понимаю, я и так, я уже всё… Что, мать её, ей нужно?! И не надо глаза закатывать. Помнишь графиню Л.? Вот-вот. Такая же. Сама, видать, не знает, чего хочет — да и ладно, я же и не горю желание завалить её в койку (хотя могли бы приятно время провести), но разговаривать у неё язык не отвалится? Сумасшедшая, избалованная девица. И кривится ещё.

Вчера думал, что всё у нас наладилось. Хотя, по здравому размышлению, глупый получался вывод. Она чокнутая, Элиас, странная и ведёт себя соответствующе. Уж если она меня голого в ванной не стеснялось, то почему я решил, что она вообще со смущением знакома? Я у неё прошлой ночью, наверное, вместо игрушки был. Плюшевый зайчик. Элиас, кончай ржать! Это неприятно, в конце концов.

У неё какая-то церемония была на полдень назначена. Так она её проспала со мной в обнимку — нас разбудил Саймон, понимающе ухмыльнувшийся, встретившись со мной взглядом. А эта проснулась и сразу такую рожу скорчила, будто с червём обнималась, ей-богу. И сразу: «Пошёл вон». Куда? В комнате на моём диване восседает её консорт при параде. Ждёт. И тоже на меня понимающе смотрит. Р-р-р!

В общем, мы, не завтракая, одевшись впопыхах (это я про королеву — она на Саймона рычала из спальни, пока я умывался; видать, корсет не зашнуровывался) отправились порталом во дворец канцлера. Там была церемония какая-то, короткая — похоже на ежегодную сходку магов в честь какого-то праздника (здесь очень странные праздники, Элиас). Потом волшебники, включая королеву, закрылись в громадном зале, напоминающем университетскую аудиторию, а мы снаружи в маленькой проходной комнатке остались. Мы — это я с консортом и с десяток «душ». Рабы вели себя как марионетки, чьи ниточки отпустили: или пялились в никуда стеклянными глазами, или, кажется, спали. Консорт мерил комнату шагами, прямо как королева до приёма. Я сначала осматривался, но это быстро наскучило, да и живот подводить от голода стало — я залез на широкий подоконник и принялся тасовать карты. Минут через пять рядом примостился консорт и посмотрел на меня. Мы друг друга поняли.

Уже через полчаса день перестал быть скучным. Мы сгоняли слуг за вином, едой и разговорились. Нормальный парень этот принц, как я и думал. И ему было также скучно, как и мне. Партии через две я рассказал принцу, что думаю о парочке приметных колдуний, которых видел на приёме, чем вызвал почти истеричный смех Алана — так зовут консорта. Я, кстати, тоже представился. Ещё через партию Алан сообщил, что я странный, и что с моими предшественниками невозможно было общаться. Я поинтересовался, почему. Принц пожал плечами.

— Я думал, из-за неё. Как видишь, у нас не очень… близкие отношения. А её все слуги во дворце обожают.

Я подлил ему ещё и поинтересовался, как его угораздило стать консортом королевы, с которой у него «не очень близкие отношения». Алан посмотрел на меня засиявшими от вина глазами, улыбнулся и весьма обстоятельно рассказал, как.

В принципе, ничего неожиданного. Я описал в рапорте, но там сухо и без забавных впечатлений самого принца о будущей невесте. «Холодная, как рыба», — наклонившись, шепнул он. Это правда, Элиас. Под такое откровение я не выдержал и поинтересовался, не кажется ли принцу, что его супруга, мягко говоря, того. Не совсем в себе, то есть. «Да они все чокнутые!» — выпалил принц под очередную рюмку и тут же закрыл себе рот рукой. Он, представь, Элиас, боялся, что его такой же «душой» после свадьбы сделают. Такой же, как я, или даже хуже.

Я справедливо заметил, что не сделали же. Принц фыркнул:

— Сейчас — нет. А ты сам-то можешь сказать, что у неё в голове? Сделает. Они все… — и снова захлопнул рот рукой.

Вот так-то. Под вино и карты он ещё рассказал мне парочку историй про канцлера и других колдунов — но их пересказывать смысла нет, они в рапорте подробно имеются. А я вот подумал, что забавно это: принц людей, практически, как ты, Элиас, только что не наследник. И боится чокнутую девчонку до дрожи.

Не смог не задать себе тот же вопрос: а я не боюсь? Ведь действительно не знаю, что у неё в голове.

Но справедливости ради должен заметить, что бояться Алану есть чего: королева и впрямь после свадьбы получила над ним полную власть, но отчего-то ею не воспользовалась. Ей не нравится страх? Странно, потому что остальным магам он очень даже нравится: я видел на балу. И я понимаю волнение консорта: поведение королевы не вписывается в шаблоны местного общества. От неё действительно не знаешь, чего ждать — а это, Элиас, сам понимаешь, иногда страшнее прямой угрозы.

По возвращении королева была тихая и уставшая — конечно, сразу отправилась в спальню. Когда я туда заглянул, она спала поперёк кровати, даже не раздевшись. Правда, быстро проснулась, когда я попытался хотя бы верхнее платье с неё снять и уложить нормально. Хрипло поинтересовалась, что я делаю, поморщилась и посоветовала проваливать. Я полюбопытствовал (чисто из вежливости, Элиас), не могу ли сделать что-нибудь для неё. Может, спеть колыбельную для хороших снов?

— Как же ты мне надоел, — со скучающей миной отозвалась она.

На том вечер и кончился.

Сегодня не было никаких приёмов и церемоний — и она снова читает, снова что-то пишет. И я пишу. Тебе.

С королевой не перемолвился даже словом.

Не понимаю, что ей нужно?

Твой умирающий от скуки,

Р.

* * *

17-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

не писал, прости. Да просто не о чем было! Скука смертная, я скоро на стенку полезу. Господи… ты видел мой последний отчёт? Это ж просто стыд какой-то: я все пять минут должен был игру описывать. Кошмар. Но больше сообщить нечего. Королева сидит и читает. Весь день, даже в сад выходить почти перестала. Иногда обедать забывает — ну, хоть меня кормят.

Саймон приносит ей от канцлера кипы бумаг. Королева нехотя отвлекается, подписывает — и снова утыкается в книгу.

Но, как ты уже знаешь, Саймон сдержал обещание и научил меня играть в эту их чёрно-белую игру. Описывать не буду — в рапорте достаточно наговорил. Вот, теперь сижу и сам себе фигурки переставляю. Саймон большую часть времени у канцлера проводит, или они с королевой запираются (или не запираются, но всё равно терминами так сыплют, что ничего толком не поймёшь).

Ску-у-ука!

Пару раз пробовал расшевелить куколку-королеву. Она каждый раз отмахивалась ручкой этак небрежно, а я потом сидел на диване без движения и говорить ещё долго не мог.

Дурочка в рюшах… Находятся же такие… холодные рыбы!

И вот уж не думал, что работа лазутчика может быть скучной.

На сём пока прощаюсь,

Твой умирающий от безделья,

Р.

* * *

20-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

рыба попалась. Муа-ха-ха, готов на одной ножке пропрыгать от коллежских ворот до твоего замка. Я уж думал, что умру не от заклинаний или вражеского меча, а от скуки. Глупее не придумаешь!

Но повезло: у королевы прорезалась человечность. В смысле, человеческие качества. В смысле, любопытство. Я её на «слабо», как зелёного первака взял — смех да и только.

В общем, представь: сидит эта куколка, читает. Как обычно. Вертит прядь за ухом — то на палец накрутит, то щёку себе ею щекочет. Раздражает этим, если честно. И усыпляет — потому что повторяет она эти жесты мерно, как заведённая. Прямо настоящая кукла.

Ну вот, а я сижу и переживаю очередной приступ бешенства от безделья. Я бы разворотил ей комнату со всеми коллекционными стеклянными штуковинами, которые невесть зачем вообще там стоят — всё равно некрасивые. Но — нельзя, это я ещё пока понимал. Отошлёт к тому же канцлеру — и всё. А мне это не нужно.

Но после очередного выигрыша самому себе кинуть в занудную куколку фигуркой я в удовольствии не отказал. Попал удачно — в книгу. Думал, девчонка опять отмахнётся, и буду я на диване куковать. Неприятно — но это меня уже не беспокоило. Честно говоря, хоть какое-то разнообразие.

Она и впрямь ручку подняла — и фигурка взмыла перед ней, закрутилась прямо у лица.

— А, — глубокомысленно сообщила королева, глянув на меня, — научился всё-таки.

Как будто я не играл сам с собой или Саймоном у неё под носом все эти дни!

Я не выдержал и заметил, что игра как игра, не сложнее карт.

— Ну-ну, — фыркнула королева, собираясь вернуться к книге.

Тогда я (больше для себя) пробубнил, что если бы волшебники людям эту игру показывали, то удивились бы, как легко «никчёмные зверьки» могут их обыграть.

Королева снова глянула на меня. Изогнула бровь.

— Да ну? Хочешь сказать, что если ты сам себя обыгрываешь, у тебя получается?

Я тоже на неё посмотрел (забыв, что волшебникам в глаза смотреть, вообще-то, не рекомендуется, это в Кармине все знают). И небрежно заметил: не сомневаюсь, что даже обыграю Их Величество волшебную королеву, ибо с играми у меня всегда ладилось.

Королева отложила книгу. Встала, не сводя с меня странного взгляда. И, улыбаясь, предложила:

— Попробуй, мальчик. Ты выигрываешь — и я отвечу, честно и полно, на пять твоих вопросов. У тебя же есть вопросы, так? Ну а если проиграешь, отдам тебя Саймону, пусть он с тобой носится.

Я принялся расставлять фигурки, а про себя подумал, что вот пусть хоть гром и молния, а я ей покажу, что она ошибается. По крайней мере, насчёт меня. Меня, Элиас, нельзя считать игрушкой, которую можно кому-то отдать. Или дураком — я такого не прощаю. Даже девчонкам — им особенно.

Ты уже, наверное, понял, в чём был подвох. Мне следовало оговорить условия игры заранее — а может, если бы я так сделал, ничего бы не получилось? Королева настроилась на быструю лёгкую победу, потому что собиралась читать мои мысли. После «душ» я подозревал, что для магов это как для нас свечу задуть. Но думал, что амулет видящих меня хоть чуть-чуть защищает. Нет, он даже не нагрелся — но я не подумал тогда, чем это может мне аукнуться. Другие проблемы были.

Ты пробовал когда-нибудь, Элиас, играть, просчитывая ходы и делая тем не менее совершенно не то, о чём только что думал? Не пробуй — мозги закипят. Не будь я настолько зол, сдался бы. Человека, подглядывающего в твою головы, невозможно обыграть — королева это понимала, потому подвоха не ждала. И расслабилась — мне удалось загнать её в простенькую ловушку, так что, когда она опомнилась, было поздно.

Я «съел» последнюю её фигурку и, откинувшись в кресле, встретился с ней взглядом. Голова раскалывалась, так что ровным счётом никакой радости я не испытывал. А королева смотрела на меня потемневшими от гнева глазами — я даже думал, забудет про своё обещание и снова «прикуёт» к дивану или что похуже придумает.

Но она только фыркнула, тоже откинулась на спинку кресла, точь-в-точь скопировав мою позу. И спокойно поинтересовалась, какие у меня есть вопросы.

Я тупо смотрел на неё пару секунд, а потом выпалил: «Почему дворец называется Хрустальным?».

Волшебница моргнула удивлённо. Склонила голову к плечу — волосы упали волнами на грудь, рассыпались, закрывая, точно плащ.

— Забавно, — пробормотала она, наконец. — Я думала, ты спросишь о себе, — и рассмеялась. — Дворец… Сам додумался или Саймон..? А, впрочем… Идём.

За всё время, что я тут, Элиас, по дворцу меня не водили ни разу. Гвардейцы живут в казармах — отдельно от основного здания. Во дворец нам, как ни странно, нельзя. Сама королева живёт в своих апартаментах и кроме сада больше никуда не ходит. Так что я крутил головой, озираясь, и пытался тем временем поспеть за королевой. А она быстро шла, почти бежала.

Странно, Элиас. Вокруг было богато, как у твоего отца в Тронном зале. Даже ещё шикарней. И всё это покрыто пылью и оплетено паутиной. Красота, роскошь — для чего? Нет, не понимаю я магов. Такое богатство коту под хвост… Честно говоря, это напоминает мне их королеву — тоже симпатичное личико, а в голове?

Бесконечными лестницами мы спускались всё ниже и ниже — я думал, в подвалы. Темницы? Решил: запрёт меня где-нибудь, раз уж надоел — в отместку, что разозлил. Волшебница, а в Кармине учишься ничего хорошего от них не ждать.

Но темниц не было. Громадный кристалл, Элиас, точно айсберг, вырастал из пола и тянулся вверх этажа на три (наверняка над ним стояла какая-нибудь полая башня без окон). Королева повела рукой — и свет вокруг зажегся ярче. Синий, колдовской — точно тысячи светляков в круглых и плоских, как чаши, светильниках. И спустя ещё пару мгновений на полу засияла схема, странная, похожая больше на изящный синтский иероглиф, но имеющая смещённый центр — как раз у подножия кристалла.

— Вот видишь, — нарушила гулкую тишину королева. — Хрусталь. Хочешь знать, зачем он здесь?

Я молча кивнул, и волшебница улыбнулась — бледно и как-то слабо, будто улыбка причиняла ей боль.

— Расскажу. Я же обещала отвечать полно.

Она подошла к кристаллу, поманила меня к себе.

— Ты знаешь, что у каждого волшебника есть ярко выраженные способности?

Я помотал головой. Как-то не было времени да и возможности разбираться ещё и в их магии.

— Ты забавный, — усмехнулась королева. — Что же ты… А, впрочем, неважно. Мы действительно разные — как и вы, люди. Не все среди вас умеют, например, красиво петь.

Я невольно вспомнил её голос — чарующе-красивый. И быстро заметил, что я, вот, умею красиво петь.

Королева фыркнула.

— Ну естественно. В этом мире есть что-то, чего ты не умеешь? Ах, оставь. Я не желаю с тобой спорить. К тому же, ты меня перебил. Итак, способности… Универсалов среди нас действительно мало… В моей семье было только двое. Обычно же — предсказатели, заклинатели, менталисты… Были сновидящие. Для них и построили этот дворец. А это, — она указала на кристалл, — рабочий кабинет.

Я подошёл ближе. Кристалл тихонько гудел и искрился, как может искриться шерсть в сухом воздухе.

— Не трогай, — предупредила волшебница, и я опустил руки.

Внутри, сквозь многочисленные грани, различалась выемка — узкая и длинная. При хорошем воображении её можно было принять за ложе.

— Неужели ваши сновидящие должны… засыпать? — удивлённо прошептал я. — В нём?

Королева не откликнулась. Она тоже смотрела на кристалл, и искры будто льнули к ней.

Я наугад поинтересовался, какие способности у неё. Она сновидящая? Поэтому живёт в таком дворце?

Волшебница повернулась.

— Это твой второй вопрос?

Я замешкался — не стоило, наверное, тратить все вопросы на такую чепуху, как способности королевы. Вот если канцлера…

— Идём, — бросила королева, не дождавшись моего ответа.

И мы отправились обратно — ещё быстрее, чем раньше.

Я обернулся, когда дверь в залу (башню?) с кристаллом закрывалась. И увидел, Элиас, две странные вещи. Даже не увидел — мне показалось, так что я не стал упоминать о них в рапорте. Но я уверен, они были: девушка, стоящая у кристалла — точь-в-точь королева. И возвышение в центре схемы, на которое не обратил внимания раньше. Оно напоминало жертвенник.

Второй вопрос, Элиас, я всё-таки потратил впустую. Но не давал он мне покоя.

Вечером — во внеурочно-позднее время к нам вдруг нагрянул Ален, консорт. Не в себе уж точно — одет небрежно, взволнованный, задыхается. Не замечая меня, бросился к королеве — та оторвалась от своей любимой книги и скучающе глянула на супруга.

Ален упал перед ней на колени и, заикаясь, принялся просить — как я понял, за кого-то из своих друзей. Или близких? То ли приглянулся этот «кто-то» канцлеру (а, может, и не ему), то ли ещё что, но по виду консорта ясно было, что случилось что-то ужасное.

Королева молча выслушала и поскучнела ещё больше. Откинулась в кресле, закрыла глаза — тут как раз на помощь прибыл Саймон и увёл беспомощно оглядывающегося принца. Королева же посидела, закрыв глаза, с полчаса, потом зевнула, села ровно и взялась за книгу.

Я поинтересовался, что случилось. Получил в ответ: «Это твой второй вопрос?» и счёл за лучшее промолчать.

Через час консорт ворвался снова, бухнулся перед королевой на колени и — довольно униженно — благодаря, попытался поцеловать ей руку. Волшебница поморщилась, а Алена снова увёл Саймон.

Я смотрел на неё, вспоминал слова Алена про «все они чокнутые» и думал, что королева тоже чокнутая, но очень по-своему.

— Почему ты на меня так смотришь? — раздражённо поинтересовалась она, а я вдруг выпалил:

— Почему у вас нет рабов? Настоящих, как у остальных волшебников.

Волшебница закатила глаза с видом «сговорились вы, что ли?». И ответила то же, что и канцлеру:

— Потому что я их слышу.

Я усмехнулся и заметил, что рабам наверняка можно приказать не шуметь.

— Дурак, — поморщилась королева. — Я слышу их чувства. Им можно приказать не думать — но не чувствовать! И к тому же, ещё никто не придумал заклинание покорности, у которого не было этого маленького побочного эффекта: часть сознания остаётся свободной. Ты представляешь, как она вопит от боли и ужаса? Вот её я-то и слышу — и слишком отчётливо, чтобы терпеть.

«А остальные?» — недоумевал я. Они что, не слышат?

Королева рассмеялась.

— А я тут самая сильная, а значит, самая чувствительная. Нет. Так — не слышат.

Я поймал её взгляд и быстро спросил: если бы она не слышала, это что-нибудь бы изменило?

— А ты, человек? Если бы у тебя была возможность получить волшебника в рабы, ты бы ею воспользовался?

Я не смог ей ответить, и она, довольная, снова взялась за книгу. Посмотрела на неё, отбросила и объявила, что у неё болит голова, и она идёт спать.

Я думал, что она уже ушла, и потому тихо, но всё равно вслух поинтересовался, зачем в мире вообще есть магия, если от неё одни ужасы. От того же меча хотя бы польза есть — он и защищать может. А магам волшебство служит только чтобы укрепить их власть — и извращённо ею пользоваться.

— То есть добру магия не служит? — остановившись в дверях, спокойно уточнила королева.

Я ответил, что есть, конечно, бытовая магия. Но если за неё надо отдавать детей, то какое же это добро?

— То есть волшебство — это извращённая, уродливая форма власти? — королева смотрела на меня в упор, и я опомнился. Но извиниться не успел — она фыркнула своё обычное: «Дурак» и захлопнула дверь.

Элиас, меня уже достал этот проклятый диван. И фыркающая королева. И, чувствую, после моей сегодняшней реплики, меня ждёт очередная пытка скукой.

Помолись за меня, что ли?

Твой,

Р.

* * *

21-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

рисую солнечных зайчиков. Они такие — длинноухие и светятся. Для свечения пользуюсь королевиной пудрой — она вроде не против. Ни королева, ни пудра. Ты тоже думаешь, что я спятил?

Ха, ты ещё эту коронованную ведьму не видел. Сидит на коленях перед тем креслом в дальнем углу, которым меня ещё в самом начале пугала, и разговаривает. То ли с креслом, то ли с мистическим двойником. Вот, уже целый день общаются. Продуктивно — если судить по тому, сколько бумаги королева извела. То сидит, бормочет. То к столу кидается, писать что-то начинает, схемы какие-то чертит. Вообще, говорят, ум за разум когда заходит, и не такое бывает. Лично я стараюсь быть незаметным. Ещё утром меня всё это пугало — сейчас хочется обсыпать королеву её светящейся пудрой, если сунется.

Около полудня заходил Саймон с ежедневной кипой документов. Поглядел на с жаром спорящую с креслом королеву, пожал плечами и преспокойно положил документы на стол, как обычно. На мой — вполне закономерный — вопрос также спокойно ответил, что «это нормально».

Кажется, таким макаром ещё через недельку-две я сам к канцлеру в гарем попрошусь.

Элиас, а ну как королева кусаться начнёт? А ну как она заразная? Точно заразная, ведьма же.

Пририсовываю тебе солнечного зайчика на прощанье.

Как же я устал от всех этих магов! Мрак!

Твой,

Р.

* * *

22-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

я видел дракона! Настоящего! Дракона! За-ви-дуй!

Ну ладно, по порядку.

Иногда королеву тут показывают народу. Простому, я имею в виду, Элиас — тем, которые зверушки. Красиво, пышная процессия — ну, сам знаешь, как это. Королева ко всему этому относится, как твой племянник — только что пелёнки в знак протеста не пачкает. И не трескает игрушкой канцлера по лбу (а зря). Только ещё сильнее замыкается. Вообще, Элиас, ты бы видел — забавное, наверное, зрелище для того, кто в состоянии оценить. Представь — кортеж едет по красивому, как дорогая шкатулка, городу. «Зверушки» радуются, улюлюкают. В воздухе — цветы, чепчики и ещё какая-то чепуха. Коляска королевы вся в гирляндах, сверкает, как алмаз на солнышке. А физиономии у них с консортом — как на похоронах, ей-богу. Вот я удивляюсь: им кричат, их славят, их любят (пусть и не совсем от души, ну так и что же?). А эта королевишна смотрит куда-то в одну сторону, и её принц — в другую. Хоть бы за руки взялись, что ли? Да хоть бы помахали!

Ну, зато я извернулся и помахал. Ну, кто-то же должен! На меня тут же прилетел здоровенный цветочный венок, а, когда я, поддавшись общему веселью, принялся им размахивать, королева процедила сквозь зубы: «Уймись». Я в долгу не остался и поинтересовался, кто из близких у неё недавно умер. Судя по брошенному на меня взгляду — к безвременно усопшим скоро присоединюсь я, и смерть моя будет ужасна.

А что, Элиас — один раз живём. Гулять так гулять! Я вспомнил, как ты после второй бутылки синтской горяченькой парад принимал у кадетов — и отрывался на всю катушку. Народ улюлюкал, я словил ещё парочку венков. Консорт, глядя на меня, посмеивался уголками губ, королева отворачивалась.

Тогда появился дракон. Я сначала его за птицу принял — только удивился: летела эта птица не плавно, а как летучая мышь (разве что не так стремительно). А потом вдруг парить стала — и над нами. Мы к дворцу человеческого лорда, отца консорта, как раз подъезжали — так шпили с узорчатыми загнутыми крышами здорово обзор закрыли. Я вертелся, шею выворачивал, а один раз даже вклинился между королевой и консортом — дракон как раз между шпилями вилял (прямо как я, только изящней).

Вот тогда я и почувствовал (к чести королевы — впервые) работу браслетов — меня потащило к своему месту на подушках, как на верёвке.

— Да уймёшься ты или нет! — выплюнула королева, делая рукой какой-то знак.

Меня отпустило, я смог сесть удобнее — и, снова вывернув шею, истово поинтересовался, что это там такое летает.

Королева возвела очи горе и промолчала, а её консорт оглянулся, улыбнулся удивлённо:

— Дракон.

Я только рот от удивления открыл… а потом завалил его вопросами: что, настоящий? Правда? Совсем-совсем? Вот как в сказках? Как в легендах? Про рыцарей? Здорово, наверное, ребёнка напоминал — принц всё улыбался.

— Можно подумать, ты никогда дракона не видел, — заключил он, наконец. — Из какой же ты дальней провинции, что там драконы не водятся?

Я замялся, а королева громко фыркнула, впервые показав, что слушает. Потом, когда мы оба к ней обернулись, картинно ткнула в супруга рукой.

— Надеюсь, сегодня вы не будете отвлекаться на мелочи, и мне не придётся за вас краснеть, Ваше Высочество?

Не знаю, как королева, а консорт покраснел немедленно — он вообще, я заметил, легко краснеет. Интересно, что у них там раньше произошло?

А мне бросили мимоходом:

— Сиди здесь.

И сидел, как миленький — точнее, как привязанный. Браслетами. Скоро лаять начну, как собачонки наших дам, те, которых их лакеи на поводке по парку выгуливают.

Ну не стерва она, а, Элиас?

И дракон больше не появлялся.

А вечером разразился скандал. Прямо буря — до сих пор, если честно, оторопь берёт. И смеяться тянет. Наверное, истерично.

Я, Элиас, пока в коляске на привязи сидел, думал. Не смейся! Ну вот — и придумал третий вопрос для королевы. Ага, про драконов. А что — со всех сторон полезно. Вот представь, собираемся мы на Кармину вдруг войной. А они р-р-раз — и драконов мобилизуют. Надо же про них знать, да?

Ну, и я уверен, тебе тоже интересно. И прекрати, я не пользуюсь служебным положением в собственных интересах, нет.

Ну вот, приехали мы домой, уже без консорта — так что совсем не так весело. Ты же знаешь, мне для моих выходок публика нужна. А какая из королевы публика?

В общем, я подождал, пока Её Величество в себя немного придёт — ну, переоденется, в ванной своей поплавает. Главное, чтобы за книгу сесть не успела — а то не оторвёшь. И с креслом разговаривать не принялась. Вот, дождался, момент поймал и озвучил ей мой третий вопрос про драконов. Грамотно так — я формулировку обдумал. Рассказала бы как миленькая.

Королева присела на мой диван, тихая такая. Я было подумал — она слова подбирает. Чтобы, хм, «зверушка» поняла.

А она ко мне повернулась и вместо ответа спокойно говорит:

— Отмени вопрос.

Я опешил. Почему? Что такого в драконах? Это что, их карминская тайна, которую тут, похоже, любая собака знает.

— Отмени, — повторила королева, придвинувшись ко мне. — Спрашивай о чём хочешь. Я дам тебе ещё три вопроса сверх, — она прищурилась нехорошо, — только отмени.

А я — ну как ребёнок в магазине: «Хочу этот». Ясно же, что тайна какая-то интересная — щас, отменю я.

Королева глаза закрыла — в руки себя взять пыталась. А я ещё и добавил: напомнил ей, что обещала отвечать полно и так, чтобы даже я понял.

Договорить не успел: она мне пощёчину влепила. Да больно — с оттяжкой, кровь от её перстней долго потом не останавливалась.

А королева схватила меня за воротник, трясёт и шипит:

— Как ты смеешь! Как ты смеешь ко мне лезть! Кто тебе право давал?! Отмени, я сказала! К дяде — к канцлеру отправишься! Сейчас же!

Я её вечную высокомерную улыбочку в ответ скопировал и заметил, что так-то господа маги держат свои обещания. Так она меня отпустила — аккуратно так. И прошлась потом по комнате. Всё, что билось, разлетелось вдребезги — точно ураган прошёлся. Ты бы видел, Элиас, честно — не для слабонервных зрелище. Молча, сосредоточенно ходит от полки к полке и швыряет свои коллекции флакончиков, стеклянных стауэточек, мишуры всякой. Потом, вроде успокоилась, произнесла в пустоту:

— Саймон, прикажи принести мне сладкого. Много. И забери этого кретина, иначе я его сама ненароком убью.

Так я побывал в кабинете королевского секретаря (уныло, почти как у тебя). Саймон, узнав, что я спросил, рассмеялся: «Ну ты и выдумал!». Но объяснять, как обычно, ничего не стал: «Сам всё увидишь. Её Величество обещания исполняет. Всегда».

Вот, пишу сейчас тебе, Элиас, и мне даже интересно, из-за чего весь сыр-бор.

Зато в скором времени я гарантированно познакомлюсь с драконами. Только бы кто-нибудь из них меня ненароком не съел. Забавно, но надеюсь на королевскую честь — у умалишённой-то.

А Её Величество на ночь умяла три блюда сладких булочек и теперь наверняка мается животом.

Так ей и надо, рыбе холодной.

Всё, Элиас, жди — в следующем письме расскажу про драконов.

Твой,

Р.

* * *

29-й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

ну прости, меня долго не было. Потерял меня, мой милый принц? Не ждал уже? А я вот он — меня ни чокнутыми ведьмами, ни драконами не возьмёшь.

Рапорт я уже приготовил — а вот и эксклюзивные впечатления. Может, хоть это меня растормошит… В общем, начну, пожалуй, с начала — чего кота за хвост тянуть?

Разбудило меня лёгкое прикосновение к щеке — будто пальцем кто-то водил. Причём, пальцем в шёлковой перчатке. Ну кто ж это мог быть в покоях королевы, где кроме меня разве что Саймон бывает, да консорт иногда захаживает?

Так что я, глаза не открывая, поинтересовался, не желает ли Её Величество наконец заняться тем, ради чего меня ей канцлер, хм, подарил. И добавил, что я, в принципе, не против.

В ответ получил шлепок по щеке.

— Вставай и собирайся, — шепнула королева. — Если хочешь посмотреть на драконов.

Конечно, меня с дивана как ветром сдуло.

Она ещё и до десяти, наверное, досчитать не успела, а я уже был, что называется, готовый. Впопыхах и не причёсанный — ну так не на светский раут, поди, собрались. Стою перед ней, улыбку сдержать не могу, а в груди всё пляшет от нетерпения.

Королева на меня посмотрела, фыркнула, вытащила откуда-то подбитый мехом плащ, накинула на меня.

— Капюшон одень, герой. Так, чтоб лица не было видно.

Я натянул, попутно интересуясь, зачем.

— Стража увидит — донесёт, — отозвалась волшебница. — Всё, умолкни, а то дома останешься.

Вот, Элиас — как ребёнку, ей-богу! Мне семнадцать лет, а она обращается как с мальчишкой! Так и хотелось её за косу дёрнуть — да только из-за капюшона ничерта не видать.

А тем временем мы куда-то шли. Сначала по дворцу, потом, кажется, по саду — уж больно птицы диковинные громко пели, значит, их вольер рядом. Ну, и шум такой чуть попозже — вроде как смена караула. Только это уже не рядом — вдалеке. И тоненький скрип, потом стук — калитки, наверное.

— Ты верхом-то умеешь, герой? — поинтересовалась чуть спустя Её Величество.

Я ответил, что с закрытыми глазами — нет. Королева снова фыркнула. Я не выдержал, поискал свободной рукой и дёрнул её за накидку. Чуть снова не заработал пощёчину — она тоже попала по плащу. По капюшону, то есть.

— Хам. Ещё раз меня тронешь, дракону и скормлю.

Я забыл едкий ответ про «отпустите тогда мою руку» и выдохнул:

— А они что, людей едят?

— Нет, — снова фыркнула королева. И добавила: — Только наглых, самоуверенных дураков.

Ещё минут пять я шёпотом вслух придумывал к себе приправу. Королева молчала, только время от времени фыркала. Как норовистая лошадь, честно.

К лошади мы, кстати, и шли. Мне капюшон снять разрешили, и я её рассмотрел. Симпатяга, такая, белая, грива длиннющая, во лбу зачем-то рог. Я потянулся потрогать — на чём держится?

— Залезай, — вздохнула королева, шлёпнув меня по руке. — Или лгал про верховую езду?

Взглядом королева не прожигается. Никак. Может, у магов защита какая против взглядов — ты же знаешь, Элиас, от моих глаз девицы обычно тают. Эта — нет. И даже не краснеет. Только на лошадь указала.

— Ну? Или тебя подсадить?

Я её сам потом подсадил — впереди себя. Лёгонькая, маленькая, в грудь мне головой упирается, волосы — косы длинные. Красота!

А она за поводья вцепилась и шипит:

— Руки убери!

Это я её за бёдра и грудь держал. Ничего такая грудь наощупь — без всяких девичьих подкладок, настоящая. Есть за что, как говорится, взяться.

Эх, заглянуть бы к ней как-нибудь в купальню… А то даже в спальне в неглиже не видел. А там точно есть на что посмотреть, Элиас, у меня же опыт — я и на ощупь определить могу…

Я её к себе прижал, когда лошадь поскакала — сначала, если честно, от страха. Это не лошадь, это какой-то монстр, Элиас! Нормальные лошади так не скачут. Так ровно и так быстро. У меня воздух в ушах буквально завизжал, а перед глазами всё в одну разноцветную линию слилось. Я было думал — всё, хана, сейчас разобьёмся. Нет, минуты текли, а мы летели… Точно тебе говорю, Элиас, летели. Или даже рвались — лошадка наша чудесная делала иногда натужные рывки. Может, перепрыгивала что-то?

— Если сейчас же руки не уберёшь, — прозвучал в ушах сквозь визг ветра голос королевы, спокойный — прямо завидно. — Я тебя по дороге случайно потеряю.

За косу я её всё-таки дёрнул — довыпендривалась. Я же заметил уже, Элиас, самое страшное, на что она способна — парализовать меня. А это, честно говоря, вовсе и не страшно.

Но заклинание она всё-таки наложила — и остаток пути (довольно короткий) я трясся в седле на манер мешка с мукой. Но когда приехали, милостивая королева меня отпустила — и спешивался я уже сам. После неё, правда.

И осматривался. Ох, Элиас…

Мы были в горах. Странных каких-то, точно чокнутый маг эти горы ваял — ветер, что ли, камни так затейливо тут оттачивает? То волны каменные, то лицо чьё-то, то зверя половина — хвост с ногами, а дальше — морда уже на другой скале. И всё громадное, гладкое и горячее. Серьёзно, Элиас, камни горячие. Ну, не такие, чтоб руке больно, а — тёплые. Приятно. И ручеёк неподалёку журчит — тоже горячий. От него даже пар идёт. И запах — как от тухлых яиц.

— Рот закрой, человек! — оборвала моё восхищение королева. — Идём, покажу тебе драконов.

Я карабкался за ней по камням, слышал становящийся всё громче рокот моря, стон в скалах и впервые за этот месяц в Кармине чувствовал себя невозможно счастливым. И даже волшебница с её извечной скучающе-выскомерной миной не могла это счастье испортить.

А здорово она по камням, кстати, лазает. Так, с виду и не скажешь, что умеет — нашу-то какую-нибудь леди отправь только в горы. Носик сморщит да лакеев позовёт, чтобы её несли. А эта даром что волшебница — сама лезла, точно кошка, а на руках у неё — не перчатки, а когти.

Жаль, я бы, пожалуй, не отказался её понести…

А ещё высоты она совсем не боится, Элиас. Головокружительной высоты. Но я потом узнал, почему — летать умеет. А пока — перед нами возник водопад. Неожиданно — в этих горах оно, похоже, нормально. Шум воды я за морским рёвом и не слышал, а потом не сразу даже понял, что это за светящийся шнур розово-золотое небо пересекает и куда-то вниз спускается. Красиво, Элиас, дух захватывает: голые камни, точно рама ненормально-плавная для рассветного неба, и её этак живенько водопад перечерчивает, как девичья коса… как королевина коса.

Долго мне этим наслаждаться, к сожалению, не дали.

— Высоты боишься, герой? — толкнув меня к ближайшей каменной стене, прокричала на ухо волшебница.

Я головой замотал — не боюсь, уж чего-чего, а высоты… Да я, может, ничего не боюсь!

Королева, видать, мои мысли прочитала, улыбнулась шало и выдохнула на ухо:

— Это пока, — и толкнула меня по покатому, гладкому, как хрустальный шар видящих, камню вниз, к шнурку-водопаду.

Не орал я только потому, что мне воздух в горло забился и дышать мешал — но это было меньшей из всех бед. Я по камню скользил, как по смазанной маслом сковороде — туда, вниз, в шумящую морем синюю бездну и растворяющийся в ней конец «шнурка». А королева, наверное, стояла позади и по-прежнему улыбалась — как все маги делают, если человеку плохо. И даже пальцем не шевельнула — помочь.

Я пьяной ласточкой сорвался, наконец, с камня, задел струи водопада (ледяные и жёсткие — точно кнутом огрели, даже след от них остался) и полетел вниз… Элиас, не буду врать: думал я в тот момент не о тебе. Ну, ты уж меня извини и поверь: когда ты летишь невесть с какой высоты, под тобой пенится море и огрызаются торчащие из воды камни — мысли вообще отказывают. Я, кажется, даже не сразу сообразил, что полёт кончился, и я вишу над морем рядом со шнурком-водопадом… точнее, сижу на чём-то упругом, тёплом (почти горячем) и прозрачном. А рядом точно так же покачивается королева. И улыбается…

Боюсь, Элиас, что у меня вырвались при виде неё слова, которые леди слышать совсем не должна… Но как и ванна, её это совершенно не смутило, даже развеселило.

— Не передумал ещё? — переворачиваясь на спину и ловко оказываясь рядом, поинтересовалась королева. — Драконы, знаешь ли, и поинтересней летают.

Я стиснул зубы — повторение речи так и рвалось на «бис», и волшебница вовремя меня отвлекла, ткнув пальцем в сторону берега.

— Вон они.

Да, Элиас, «они» были драконами. И только полный идиот вроде старика Зандца и иже с ним мог изображать драконов как «ящериц с крыльями». Они неуклюжи на земле — но только по сравнению с тем, какие они в небе. А если не сравнивать — представь себе красоту змеи, воссозданную лучшим ювелиров Синты. И вдохни в неё жизнь — получится бледное подобие настоящего карминского дракона.

Кстати, насчёт запаха — старик Зандц, когда свою нетленку сочинял, видать, себя нюхал. Дракон пахнет морской солью. И да, резким, ярким, острым запахом — когда дышит огнём. Не дымом и никакой не тухлятиной. Мне просто не хватает слов, чтобы описать тебе… ну вот скажи, чем пахнет огонь? Или вода — чистая, кристальная вода?

— Ещё не боишься, человек? — выдохнула королева, хватая меня за руку и так зависая над скалами.

— А что, дальше ты меня отпустишь, и я протараню песок головой вперёд? — поинтересовался я, вызвав у волшебницы смех — удивительно живой, почти нормальный.

— Угадал. Но раз так, — она снова усмехнулась, — то уже не интересно, — и тихо присвистнула что-то сложное — может, карминский гимн?

Мелодия стукнулась о скалы, срикошетила и, видимо, добралась до драконов, потому что они зашевелились, там, внизу, на лежбище. Завозились — вверх поднялась стайка чего-то, что я сначала принял за жухлые листья. А оказалось, маленькие драконята. Неуклюжие, на крыльях переваливаются — серьёзно, Элиас, как утята. И дышат искрами. Королеву окружили — и та смешно забарахталась, хохоча уже совершенно нормально, уже по-человечески. И отбиваясь от них — а они путались в её распущенных, растрёпанных волосах, как пчёлки, только большие. Я засмотрелся и не заметил, что один из драконов взлетел к нам. Его чешуя напоминала перламутр, искрилась на солнце, и от него тоже пахло морем — но самым удивительным были, всё же глаза: змеиные, да, медовые, и… знаешь, Элиас, змеи тоже смотрят странно — потому, что не мигают и взгляд не отводят. Этот тоже не мигал и взгляд не отводил, но это было почти как смотреть в глаза человеку, изучающему тебя с интересом, как диковинную бабочку или примечательный цветок. И в то же время остро понимать, что он не человек. Наверное, мы и впрямь весело смотрелись со стороны — и почти одинаково друг на друга глядя, потому что королева, хихикая, подплыла поближе, схватилась дракону за шею и невнятно крикнула мне делать то же, что и она.

Они общались, Элиас, я уверен — хотя, конечно, не сказали друг другу ни слова, и даже взглядом не встретились. Но это было всё равно ясно — как то же отражение дна в хрустальном озере. Она спросила, могу ли я… прости, Элиас, кляксу поставил, что-то рука сегодня дрожит. Она спросила, могу ли я дотронуться, могу ли сесть рядом. Может быть, рассказала, что мне интересно. Может, что-то ещё. А я по его взгляду понял, что да, можно. Или мне эту мысль кто-то в голову вложил.

— Они телепаты, — подтвердила потом мою догадку королева. — Видишь усы?

У драконов и впрямь усы, как у кошки, Элиас, только не чёрные, потому еле-еле заметные. В воздухе их и вовсе не видно — может, они солнечный свет не отражают, не знаю. Да и какая разница — эти особенности драконьей морфологии на совести видящих, я думаю.

Мне разрешили полетать на драконе — рядом с королевой, которая больше не фыркала и выглядела удивительно нормально и умиротворённо. И я снова был вынужден ухватиться за неё, потому что решительно не за что у дракона держаться — конкретно у этого не было никаких роговых выступов, да и рогов, кстати, не было. И чешуя очень скользка, и непривычно тёплая. Они теплокровные, Элиас — ну не забавно? Гибкие, красивые — я видел других драконов, поднявшихся вместе с нами в небо. Как солнечные лучи, как капельки радуги на переменчивом иссиня-фиолетовом небе.

Снова свистел ветер — только хуже, чем раньше. Он нас просто сдуть грозил, и я не понимаю, как мы держались — магия, наверно. Но, Элиас, это просто… ну вот, снова клякса. Я как первокашник… Элиас, у меня слов не хватит описать, какая это настоящая свобода, как это… Ну вот отчего люди не летают, как птицы — а я ведь летал тогда, Элиас, я правда летал. Я никогда не чувствовал себя настолько на месте, настолько правильно, настолько по-настоящему. Это было… как часть меня, которая раньше спала, о которой я не знал — а она была. И теперь и я был — полным целым, живым.

— Ты всё ещё думаешь, что магия — это зло? — выдохнула мне на ухо королева, а я посмотрел на неё, чтобы ответить, и точно впервые увидел. Обычная девушка, почти девочка, Элиас. Обычная, тоже живая, тоже… близкая сейчас, как никогда. Настоящая… — это магия, понимаешь — всё это! — говорила она. — Это — волшебство! — и рассмеялась, а ветер унёс её смех. И мой — ей в унисон.

Её глаза сияли. Так красиво, так живо, так… реально.

Когда небо и земля в очередной раз поменялись местами, а дракону вздумалось планировать почти у самой воды, я схватил её за руки — наши пальцы сплелись. Вроде бы случайно, вроде бы от волнения или страха — чтобы удержаться, чтобы я не упал. И она ничего не сказала и даже по обыкновению не фыркнула, а у меня — удивительно — задрожали руки.

А ещё я понял, почему она злилась, когда я спросил про драконов. Я же — по незнанию — но заставил её открыть часть себя. Почти как насильно ей под юбку заглянул. Сказать что мне стыдно, Элиас, значит, ничего не сказать. Помнишь, как было, когда я, семилетний, донимал тебя вопросами, почему твой отец меня не любит? Ну вот, а это хоть немного, но касалось меня. Драконы были чем-то личным для королевы волшебников, и я влез в это личное, грубо — заставил, может быть, почти изнасиловал. Мне, правда, жаль. И я знаю, что если бы она тогда не кричала, а нормально мне объяснила — или хотя бы попыталась — я бы не остановился. Я не понимал… да и она всегда такая кукла, манекен просто — тот самый ангел, которого ты моей сестре подарил. Неживой, ненастоящий. Будто за стеклом всегда, будто отгородилась ото всех, не пускает…

Теперь на стекле была трещина, и я смотрел на него — или сквозь него? — и видел настоящую, живую… Господи, а ведь я даже имени её не знаю. Как-то странно называть такую её королевой. Королева она во дворце — неживая кукла в дорогих нарядах, высокомерная, закрытая. А здесь…

Я же, Элиас, по дурости спросил, как её зовут. Так странно, негармонично: мимо нас проносились искрящиеся, серебристо-сизые облака — чудо само по себе. И у золотоволосой девочки рядом со мной (тоже по-своему чуда) умирала улыбка на губах и взгляд гас, принимая уже знакомый мне тёмный, гневный оттенок и знакомое же выражение.

— Не забывайся, человек.

А я поспешил исправиться:

— Меня зовут…

— Я знаю, как тебя зовут, — перебила она, и дракон под нами тревожно курлыкнул. — Что-то мы… я… пора возвращаться.

Я отпустил её руки, и она, кажется, не заметила.

А потом с неба вдруг хлынул мелкий лёд — миллионы алмазин, переливающихся в последних солнечных лучах. Когда он перешёл в снежные хлопья, волшебница выругалась, дракон резко и совсем не грациозно вильнул, бросившись куда-то под чёрную тень — как оказалась волн вставшего на дыбы моря, чуть было нас не захлестнувшего.

Домой мы так и не полетели, Элиас. Очень скоро началась буря — сам знаешь, как бывает в горах, когда не видно ни зги. Дракон ухал и тихо, тонко курлыкал, похоже, ориентируясь по звуку. А потом мы забились в какую-то пещеру-нору в утёсе, и прижимались друг к другу, чтобы согреться.

Ветер выл, не переставая.

— Я не могу использовать здесь магию, — пробормотала волшебница в ответ на мой вопрос. — Драконы забирают её всю. Я для них как факел. Горю ярко. Завтра, когда проснёмся, весь утёс будет облеплен теми, кто, как и мы, не успел добраться до берега.

Я прижал её к себе — она дёрнулась поначалу, но быстро успокоилась. У неё зуб на зуб не попадал — я же слышал. Да и у меня тоже.

Дракон, то ли поняв, то ли послушавшись, прикрыл нас от ветра крылом — и сразу стало теплее. Но я не спешил её отпускать, а волшебница не отодвигалась. Только тихо попросила:

— Прекрати. Пусти.

Я усмехнулся, прижимая её к себе ещё крепче:

— Прикажи мне, — как-то само-собой это «ты» получилось. Не была она сейчас королевой, не была…

Она подняла на меня усталый взгляд.

— Зачем тебе это? Зачем ты вмешиваешься… ко мне… в мою жизнь..? — она вздохнула. — Тебе нужны ответы? Спроси, я отвечу. Ну зачем ты спрашиваешь всегда не то, почему… почему ты просто не оставишь меня в покое?

Я усмехнулся и потряс запястьями. Вряд ли она разглядела браслеты, но поняла. И тихо предложила:

— Я сниму их и скажу, что ты мне надоел, и я тебя убила. Дядя… канцлер поверит. А тебя спрячу.

— Не надо, — как мне потом интересную для тебя и Его Величества информацию добывать?

Она нашла мой взгляд и смотрела — долго, настолько, что мне стало не по себе, и я тихо попросил (по наитию, наверно):

— Прости.

— За что? — удивилась она, а лёд во взгляде разбился, осталась только боль, глухая и совершенно мне не понятная.

— Ты права, я дурак, я не понимаю, — и неуклюже извинился за драконов: — я сделал тебе больно. Прости.

Она отпрянула, опустила голову, закрылась волосами, а я почему-то не смог (боялся?) протянуть к ней руку и снова обнять. Почему, Элиас?

— Ты дурак. Ты не понимаешь, — её голос звучал глухо и хрипло. — Спрашивай, — обречённо. — У тебя же есть вопросы. Спрашивай, давай, я отвечу.

Я придвинулся к ней поближе, и дракон над нами всхрапнул — то ли во сне, то ли меня стерёг.

— Канцлер, правда, твой дядя?

— Правда, — откликнулась волшебница. Подумала и добавила: — По матери. Она не была из королевского рода, отец её вроде бы по любви выбрал. Не знаю. Они умерли, оба, я ещё совсем маленькая была.

Я поднял руку — погладить её по голове. Она жалкая такая сидела рядом, хрупкая, сжавшаяся…

— Будешь меня жалеть — убью.

И я замер. И даже не сразу смог следующий вопрос вытолкнуть:

— Это он тебя воспитывал?

— Да.

«Да» — как же ты получилась такая, маленькая, такая странная, такая непохожая на остальных садистов-волшебников. Не от чрезмерной же чувствительности?

Если она и прочла этот вопрос в моей голове, то предпочла не отвечать.

— Ты не всё время проводишь в столице? — не знаю, почему я спрашивал весь этот бред. Понимал же, что когда у неё настроение переменится, то и на мои вопросы она отвечать перестанет.

— Нет. Я должна жить в Хрустальном дворце только в Золотой сезон. Этого достаточно.

— Достаточно для чего?

Она пожала плечами и ответила точно само собой разумеющееся:

— Документы, церемонии. С недавних пор — консорт. И мальчишки вроде тебя.

Вроде меня. Я усмехнулся и спросил то, что меня давно уже интересовало:

— Тебе нравятся эти мальчики? И Ален, твой консорт. Тебе нравится чувствовать свою власть? Над ними. Надо мной. Нравится? — должно же у неё быть с дядей что-то семейное, кроме крови, не может же она быть другой — откуда?

— Нет, — ответила волшебница через паузу. — Нет. Не нравится. Зачем ты спрашиваешь? Зачем ты…

— Тогда почему ты это терпишь? — вырвалось у меня. Она лгала, и мне хотелось (не знаю, почему) поймать её на лжи. Пусть перестанет быть этой хрупкой девочкой. Пусть снова станет куклой. Мне так будет легче. — Ты же королева. Ты же самая сильная здесь. Почему ты терпишь?

Она смотрела на меня какое-то время, потом рассмеялась.

— А что я могу сделать?

Я опешил. Ну правда, Элиас..!

— Как? Ты же королева. Прикажи, и…

— И ничего не случится, — она хихикнула, заглянула мне в глаза. Темно было, но я видел в сумраке — её глаза сияли, живо и по-настоящему, как и раньше. И удивительно напоминали мне драконьи. — Ничего, глупыш, совсем ничего. Ты не понимаешь — я могу стоять, кричать в тронном зале… да хоть на весь дворец вопить. Они не услышат. Да, я королева. Да, я самая сильная. Да я из великого рода Кармин-теру. И что? Я одна, ты понимаешь? Я совсем одна, — она повернулась, кивнула на вздымающийся и опускающийся в такт дыханию перламутровый бок. — Посмотри: драконы сильны, волшебны, великолепны. У них нет соперников ни на суше, ни в воздухе. И даже в море — хотя они не любят воду. При этом любят рыбу… Но если начинается ледяной дождь, они прячутся в скалах или даже в море, если совсем не везёт. Потому что дракон, король воздуха, оставшийся под открытым небом в такой дождь, рискует умереть: крошечные льдинки ранят чешую, повреждают глаза, ослепляют. А ведь это всего лишь льдинки — поймай, сожми, и она растает, исчезнет. Ничто. Но когда дождь, когда их много, прячется даже дракон… Понимаешь намёк?

— У льдинок нет предводителя, — тихо сказал я. — У магов…

— Есть, — подхватила она, грустно улыбнувшись. — Мой дядя. Он очень удобно правит в тени трона и у него нет моего дара, ему не надо бояться любого колдовства, не надо бояться, что сорвёшься, за ним не бродит… Но ты же не думаешь, что если я убью дядю, это что-то изменит?

Я удивился: почему нет?

— У меня ещё куча родственников, — усмехнулась волшебница. — А у дяди с полсотни приемников. Они, конечно, слабенькие… но маг никогда не захочет терять власть. Никогда. Маг по своей сути лжец и интриган. Мы такие. А люди… Простаки. Им не повезло, когда мои предки захватили власть.

Простаки.

— Ты мне тоже лжёшь? — тихо спросил я, и она откликнулась:

— Нет.

— Почему?

Её взгляд заледенел мгновенно, спрятав ту странную боль где-то глубоко внутри.

— Последний вопрос, человек. Я устала.

— Кто такой Саймон?

Она снова рассмеялась — тихо и совсем не весело.

— Шпион из Яктерсы.

— Что?! — вырвалось у меня. Яктерса — страна, в которой волшебников раз-два и обчёлся, да, Элиас? Сильные, правда… И одного из них отправили..?

— А ты не знал? — хихикнула волшебница. — Я окружена шпионами.

И я замолчал, подавившись её словами, а она, смеясь, закрылась волосами, прикорнула под боком у дракона, прижавшись к нему, свернувшись в клубочек.

Безумно выл ветер…

Я представлял (или мне снилась?) куклу за стеклом-витриной. Кукла-ангелочек в окружении людей-простаков и волшебников-дядей-канцлеров, и шпионов (ну надо же… Саймон!). У куклы был ледяной стеклянный взгляд, и она громко говорила мне: «Не смей меня жалеть». А я шептал в ответ: «Прости».

Утром пещера была полна драконов. У них тонкие крылья. Кожистые, но тонкие. Когда драконы их складывают, они… ну скукоживаются, что ли, и получаются тонкие такие складочки, полупрозрачные. И чешуйчатое змеиное тело. Представляешь ящерицу, Элиас? Знаешь, как она в трещины заползает, в самые маленькие протискивается. Ну вот, так они друг на друге в нашей пещере и лежали. Наверное, страшно должно было стать с непривычки: я просыпаюсь, наш перламутровый крыло откидывает, — а там огромный змеиный клубок. Но почему-то не страшно, а скорее весело — они так забавно «глаза продирают».

Потом мы летели обратно, королева набрала во флягу воду из того вонючего источника. И снова была рогатая лошадь.

Я спросил, можем ли мы ещё остаться. Знаю, что это для рапортов плохо, но не хотелось уезжать. Королева покачала головой. Объяснила, что нас канцлер хватится, когда Саймон ему очередную кипу подписанных бумаг не принесёт. Да и бал скоро.

Я чувствовал, что во дворце она снова замкнётся, закроется — может, ещё сильнее, чем прежде. И я эту жемчужину из устрицы не выковыряю. Так и получилось.

Я не знаю, Элиас, что на меня нашло. Ну живёт себе кукла, с рождения, похоже, окружённая людьми-манекенами, шпионами, как я, и сволочами-садистами, как канцлер. И нормальной становится только с драконами — существами, может, и высшего порядка, волшебными, но не людьми. Живёт в книжках. Знаешь, Элиас, заговоришь тут с креслом.

День прошёл (мы утром прилетели), я и слова от неё не услышал. Только нет-нет, но ловлю себя на том, что смотрю на неё чаще, чем когда считал просто красивой куклой. И взгляд у меня, наверное, другой. Но королева сидит за книгой, как за щитом, и не шевелится. Настоящий, образцовый манекен.

Элиас, скажи, что мне… (замазано)

Девчонки не должны страдать. Даже королевы. Даже маги.

Ну вот, опять кляксу поставил. Пойду-ка я спать.

Или стихи дурацкие напишу.

Я закрываю глаза, и вижу, как лечу… мы летим. Мои пальцы в её, её глаза сияют, она смеётся… Всё, хватит. Спать.

Твой,

Р.

* * *

31(?) — й день Близнецов, 587 год династии Декус-белли,

Королевство Кармина

Элиас,

твоя печатка закопана под буком, тем, у которого в прошлом году ствол расщепило. Прямо у корня, где ты в шутку повеситься по пьяни пытался.

А ещё это я сказал графине Р., что ты храпишь. И таракана в пироге, когда вы у нас последний раз гостили, запёк тоже я. Думал, ты съешь — а он Его Величеству попался. Я на тебя свалил. Прости. И за Кармину… В общем, у меня завещание в сейфе, ты знаешь, где. Доверенность на тебя. Седьмую часть того, что я тебе оставил, отдай Альвину. Фиговая у него работёнка. А тут ещё я с травкой… Хотел же героем стать, чтобы отец заметил, чтобы понял… Дурак я, и правда не думаю.

И ещё, Элиас, пожалуйста, обещай, что если когда-нибудь дойдёт до войны с Карминой, и ты будешь сидеть на троне — не трогай эту коронованную дуру с золотыми косами и тараканами в голове. Пожалуйста, Элиас, ради меня. Она дурочка, она девочка, она кукла, она только свои книжки знает. Не её вина всё, что здесь происходит. Обещай мне, слышишь?

В общем, ты понял, да? Я попался. Рапорт, не знаю, дойдёт ли, но письмо должно. У меня есть ещё время, и мне совсем не хочется провести его, как слюнтяй-философ, в размышлениях о жизни. А письма тебе… успокаивают.

А я ведь даже стал забывать твоё лицо… Или его из меня вытащили?

Ладно, по порядку… Да, мать его, к чёрту этот порядок! Я как лопух, как щенок малолетний, Элиас, ну честное слово! Там же девчонка была, малышка совсем, скулила, а я… как последний дурак…

В общем, не знаю, что папаша Алена, консорта, натворил, но чем-то он канцлера обидел, пока с королевой на драконах летали. Может, мнить о себе много стал — пузан этакий. Я ж видел, стоит, типа платочком глаза вытирает, а сам и рад, что не он на помосте… Так вот, не угодил — и всех его детей за исключением, конечно, Алена, пустили в расход. Точнее, приговорили к публичной казни. Четвертованию, колесованию, ещё там какие-то прибамбасы были — неслабо канцлер развлечься решил. Да и зверьков зарвавшихся приструнить — тоже дело. А дети — что? Ещё нарожают, они ж как кролики. Это канцлер так королеве сказал. И она не возразила, ничего — только лицо окаменело. Ну да, дело-то решёное — они даже подписи у королевы, кажется, не попросили.

Ален ей в ноги бросался, снова. Рыдал, край платья целовал, молил, обещал что-то. Саймон отпаивал его успокоительным. Потом королева и консорт стояли рядышком на балконе у того помоста и смотрели. Оба с каменными лицами. Со стеклянными взглядами. Оба — куклы, манекены. У Алена на щеке кровь засыхала — брызги с помоста. Палач плохо старался… Или наоборот, очень старался?

После старших двух братьев тошнило, наверное, даже самых зрелищеустойчивых из зрителей — но не магов. Канцлер прямо-таки болезненно наслаждался, рыдающую маменьку Алена по голове поглаживал, а рука нет-нет и на грудь спускалась. Чокнутый.

Когда дело дошло до сестры — девчонка, Элиас, десяти лет, вылитый Ален, я и не выдержал. У меня в ушах звенело, руки свинцом налились, но девчонку я сгрёб, у кого-то из гвардейцев меч вытащил. И, кажется, орал королеве: пусть прекратит это сейчас же.

А они, Элиас, ха, решили, я горло девчонке перерезать хотел. Типа чистая смерть. Канцлер решил — он мне так и сказал. Умора…

— Ваша зверушка распоясалась, — заметил канцлер королеве, когда меня скрутили. — Не пора ли от неё избавиться?

Королева только плечами пожала и промолчала.

Когда меня уносили, обездвиженного, но в сознании, сестру Алена как раз вешали на дыбу. Она кричала — единственный звук в словно громом поражённой площади, полной манекенов и заведённых на боль садистов.

Элиас, когда-нибудь, если видящие пробьют их защиту, выжги здесь всё, в щепки разнеси, уничтожь. Они же гниют, они разлагаются…

А в сизом небе над ними радугой парят драконы…

В темнице я просидел точно не долго, да и темницей это назвать сложно — так, тюрьма, окошко под потолком. И скучно, как у королевы в гостиной.

Потом имел содержательный разговор с канцлером. Он провёл мне экскурсию по местным пыточным (целый подвал — хорошо маги гуляют) и пообещал весь арсенал на моей нежной шкурке испытать, прежде чем мозги вынет. Показал скукожившуюся, почерневшую брошь видящих, рассказал, как его слуги засекли магический всплеск на границе. Назвал меня шпионом (интересно, они давно знали? и рапорты мне отправлять давали?) и тут же поклялся, что мучить не будет (чего там, правда, только ещё одной куклой сделают), если я расскажу ему о наших видящих. Лично, по своей воле — «а не то мы у тебя всё равно все воспоминания из головы вынем». Я для вида подумал и вызвался рассказать.

Беседовали мы часа три, судя по ощущениям, я почти добрался в своих воспоминаниях до графини Р. и посвятил господина канцлера во все тонкости окульского театра. А также борделей, вина и нелегальных развлечений. Борделями канцлер заинтересовался — слушал очень живо, комментировал. Мы даже обсудили преимущества синтских шлюх по сравнению с юноастскими. Да он ценитель, Элиас! А если честно, ничего такой мужик, только чокнутый. Его на боль ведёт, как бешеную псину. А вообще — о внешней политике рассуждает так, что заслушаешься.

В конце беседы он потрепал меня по щеке, сказал, что узнал во мне себя в юности, поделился, что ему меня даже жаль, поэтому от пыток он, наверно, откажется. И с видом знатока добавил, что на дыбе я бы всё равно плохо смотрелся. И так у меня есть час, чтобы морально приготовиться (читай: подумать о вечном), дабы стать образцовой куклой для Его Сиятельства. Ну я и пообещал готовиться — что мне оставалось?

Готовлюсь вот. Меня не обыскивали, Элиас — да и то, амулет, которым я для отправки почты пользуюсь, местный, чуть-чуть окульским видоизменённый. Я, правда, до сих пор не знаю, работает ли он, ведь ответы получать не могу. Но мне хочется верить, что мои письма читаешь ты, а не какой-нибудь маг. И «кнопку»-амулет для рапортов маги вроде не вскрыли. А ещё перо с бумагой, которые у меня всегда при себе, не отобрали — не обыскивали же. Так что я допишу, Элиас, и воспользуюсь пером — оно металлическое, конец острый, шею проткнуть в нужном месте хватит.

Не буду я куклой. В Кармине их и так довольно.

И вообще, твоему глупому, ничему не учащемуся компаньону хочется верить, что что-то в этой жизни может изменить и один человек, даже если все остальные против. Вот я могу обломать кайф канцлеру.

Всё, Элиас, пора прощаться, а то опоздаю. Весело же — на собственную смерть опоздаю. Кармина — страна шутников.

Я люблю тебя, Элиас, мой принц.

И мне правда жаль.

Твой,

Р.

Часть вторая

В стеклянных, широко открытых глазах отражалась стилизованная под утёс стена: мастерски наведённая иллюзия отображала мельчайшие детали вроде морских брызг на камне. Казалось, если подойти, то непременно увидишь и яростное, пенящееся море, и зубья камней внизу.

Канцлер Кармины казался на этом фоне стервятником, в которого давно уже превратился старый, одряхлевший дракон.

— Взгляни, Лия. Правда, он стал ещё лучше? Правда, он великолепен? — в голосе мага слышалась ничем не прикрытая гордость — за хорошо проделанную работу, без сомнения.

— Правда, дядя, — королева как раз стояла у стены — на краю иллюзии и на краю утёса. Но волн не видела — только стервятником нависшего над глупым жизнерадостным окульским мальчиком канцлера.

— Впрочем, он и раньше был неплох, — добавила она.

Канцлер обернулся, но глаза волшебницы не выражали ничего: ни сожаления, ни гнева, ни скуки. Они почти напоминали глаза новой игрушки канцлера.

Это «почти» мага и тревожило.

— Ты не злишься, что я взял твоего человека без разрешения?

Королева слабо улыбнулась в ответ одними губами.

— Ну что вы, дядя, это же вы его подарили.

— Забирать подарки — дурной тон, — покачал головой канцлер. — Я подберу тебе кого-нибудь вместо мальчишки.

— Лучше отдайте его обратно, — в голосе волшебницы впервые послышались эмоции: усталость.

Канцлер удивлённо изогнул брови.

— Мне казалось, милая, ты не любишь людей, — он кивнул на безучастного юношу, — такими.

— Он был довольно надоедлив раньше, — пожала плечами королева. — Хочу поиграть с ним, когда он спокоен. Думаю, это будет приятная перемена.

Канцлер усмехнулся: это он понимал.

— Тебе стоило приструнить его самой, Лия. Недопустимо для королевы…

— …тратить время на такую безделицу, — волшебница зевнула, аккуратно прикрыв рот ладошкой. — Доставьте его в мой дворец, дядя, буду вам очень признательна. И, если вы не возражаете… все эти ваши казни… Утомляют.

— Конечно, — кивнул канцлер, повернувшись к юноше, — милая, конечно… Отдохни. С твоей сенсорикой…

В глазах юноши отразилась тень, закрывшая собой и утёс, и выходящую из комнаты королеву.

— Хотел сбежать от меня, мальчик? — выдохнул волшебник, поглаживая юношу по щеке. — Глупыш… Ты бесполезен как информатор, но в другом качестве, уверен, будешь великолепен. Лия малодушна, она не будет играть с тобой правильно. А вот потом, когда ты снова попадёшь ко мне… Лучшее удовольствие — то, которого приходится ждать, не так ли, мой хороший?

Стеклянные глаза юноши молчали.

* * *

— Саймон, ты знаешь, что некоторые люди — я имею в виду вне Кармины — коллекционируют бабочек?

Волшебник встрепенулся, с трудом отвёл взгляд от кресла, где сидела новая кукла королевы.

— Я коллекционирую заклинания.

— Да, я знаю, — королева аккуратно отрезала кусочек пирога, наколола на десертную вилочку. — Просто интересно: они берут красивую бабочку, пришпиливают её и оставляют умирать? Так?

Волшебник кинул в сторону застывшего в кресле окульца ещё один взгляд.

— Вы собираетесь коллекционировать бабочек?

— Да я сама как бабочка, — весело отозвалась королева. — Только крыльями машу дольше. Но забавно: люди, маги… никакой ведь разницы. Совсем.

— Ваш дядя, если узнает, не будет рад подобным словам, — заметил Саймон, снова украдкой взглянув на окульца. — Что вы с ним сделаете?

— С дядей? Уточню, кто донёс — и в коллекции у моего бывшего опекуна прибавится кукол.

Волшебник повернулся к королеве, сжимая в кулаки холёные, ловкие, как у врача или музыканта пальцы.

— Вы меня прекрасно понимаете.

Королева опустила вилочку, со вздохом откинулась в кресле. В отличие от волшебника, на окульца она не смотрела.

— Понимаю, — отозвалась она. — Очень хорошо понимаю. Ты боишься, что когда-нибудь окажешься на его месте.

Мгновение волшебники молча смотрели друг на друга, потом Саймон выдавил:

— Лучше умру.

— Он тоже пытался, — кивнула королева, вновь принимаясь за пирог. — А что, Саймон, хоть одна бабочка вылетела из коллекции живой? Махала крыльями, смогла спастись? А?

— А от вашего дяди?

— Дался тебе мой дядя, — поморщилась волшебница. — Какой же ты скучный сегодня… Ты меня утомляешь, а я и так устала.

Саймон поднялся, не сводя с королевы глаз.

— Полагаю, новый мальчик, который спит сейчас в вашей спальне, послужит отличным развлечением, Ваше Величество.

— Ты думаешь? — равнодушно отозвалась волшебница. — Сомневаюсь. Иди, Саймон, иди. Тебе тоже нужно отдохнуть… Хороших снов.

Волшебник, уже взявшийся за дверную ручку, вздрогнул. Медленно обернулся. Королева поймала его взгляд и вымученно улыбнулась.

— И вам, Ваше Величество.

— Ты мне поможешь? — шепнула волшебница, когда дверь за ним закрылась. — Я могу на тебя положиться?

И сама себе усмехнулась в ответ.

* * *

Окульский лазутчик не пошевелился, когда волшебница встала на колени у его ног. Не вздрогнул, когда она взяла его руку и медленно подняла безвольные холодные пальцы.

— Глупый, глупый, — шептала королева, сжимая его ладонь, — глупый.

Стеклянные глаза смотрели вникуда, даже когда волшебница прижалась щекой к щеке юноши. Обнимая, шепнула на ухо:

— Ты был единственным живым среди всех, кого я здесь знала. За исключением Саймона. И ты прав, бесконечно прав, мы все гниём уже давно, и мой свихнувшийся дядя здесь ни при чём. Всё началось ещё полтысячи лет назад, когда мои предки и предки Алена заключили тот безумный договор о счастье взамен свободы. Ты видел, как они счастливы, да? — волшебница грустно улыбнулась. — Тебе не стоило в это вмешиваться, глупенький, глупенький человек. Теперь видишь, что бывает, когда пытаешься встать один против всех?

Юноша молчал. Волшебница отпрянула. Положила дрожащие руки ему на плечи и с силой тряхнула.

— Посмотри на меня!

Голова окульца мотнулась, ударившись о спинку кресла.

— Он выжег тебя, — выдохнула волшебница, заглядывая в стеклянные глаза, — до тла. Ты меня не слышишь. Ты меня больше не слышишь…

— Госпожа?

Королева резко обернулась, встретившись взглядом с золотоволосым, красивым, как картинка, юношей в форме гвардейца Хрустального дворца.

— Моя госпожа, — в глазах гвардейца была бездна обожания, — моя госпожа, — повторил он, рухнув на колени. — Прошу вас…

Что именно он просит, волшебница знала доподлинно. Канцлер вкладывал в головы её игрушек одни и те же слова — как заведённый механизм, они повторялись снова и снова. Неприятно резануло воспоминание, в котором лежащий на кровати обнажённый окулец говорил их — такой же пустой тогда, как и все они.

Для разнообразия её новый «мальчик» хотя бы был одет. И гвардеец. Ну конечно же.

— …чем я могу вам служить?

— Встань.

Королева долго, придирчиво рассматривала красавца, пряча дрожащие руки за спиной.

— Здоровый, — пробормотала она, наконец. — Сильный. Тебя хватит на год или два. Да?

Гвардеец истово закивал, и волшебница рассмеялась. Кивнула на окульца.

— Понесёшь его. Идём.

Потом, уже в подземелье королева усадила окульца у стены неподалёку от кристалла, а гвардеец лёг на жертвенник.

— Ты знаешь, как убивать вот этим? — поинтересовалась королева, показав красиво возлежащему на камне юноше ритуальный кинжал.

Гвардеец расплылся в счастливой улыбке: он может угодить госпоже, да, он знает, как.

— Хорошо, — кивнула волшебница, вкладывая в его руку кинжал. — Следи за мной. Когда я лягу в кристалл, ты должен перерезать себе горло. Быстро. Ты сделаешь это? Для меня.

— Да, госпожа, — влюблённо шепнул юноша.

Королева улыбнулась. Когда-то канцлер в приватной беседе с отцом Алена уверял, что бояться нечего, Её Величество никогда не сможет серьёзно навредить его сыну: рука не поднимется. Она даже ритуальное убийство совершить не способна: слишком чувствительная. Ещё тогда у королевы мелькнула мысль: зачем же убивать самой? Малодушная была мысль, вполне достойная мага.

Оставив гвардейца, королева медленно, словно ступая по льду, приблизилась к кристаллу. Закрыла глаза и дрожащим голосом выдохнула:

— Ты здесь?

Тишина. Королева облизала пересохшие губы, подняла руки… Опустила. Покачала головой, отворачиваясь. И уткнулась взглядом в равнодушно глядящего перед собой окульца. Вздохнула поглубже и шагнула к нему. Снова опустилась на колени.

— Ты меня не слышишь, — пробормотала она, — поэтому я могу сказать: я боюсь. И… это не ради тебя. Ты, наверное, был бы против — если бы меня, конечно, интересовало твоё мнение. Но ты же не можешь, — она улыбнулась, — мне запретить. А на самом деле… Я просто устала. Я смертельно устала… И… и ещё. Меня зовут Лианна, — шепнула она, подаваясь к юноше и целуя его губы. — Робин.

Кристалл вспыхнул чуть ярче, когда она вернулась. Глубоко вдохнув, словно перед прыжком в воду, волшебница посмотрела на своё отражение. Медленно пальцы её и отражения соприкоснулись.

— Иди ко мне, — грустно улыбнувшись, шепнула королева.

Отражение преломилось, сливаясь с настоящей королевой. Ярко вспыхнул кристалл.

На жертвеннике, всё ещё блаженно улыбаясь, гвардеец прижал кинжал к горлу…

Вся Кармина хорошо спала той ночью. И видела живые, яркие сны.

* * *

2-й день Золотого сезона, 1572 год династии Кармин-теру,

Королевство Кармина

Принц Элиас!

Прошу извинить меня за фамильярный тон: мне показалось, что предмет, о котором пойдёт речь, затрагивает не только интересы Кармины и Окулы, но и нашу с вами жизнь. Только поэтому я беру на себя смелость писать вам лично, и не чинясь.

Возможно, вы уже догадываетесь, что речь идёт о вашем компаньоне Робине. Если мои догадки верны, вы были с ним близки, возможно, даже имела места дружба. Если это так, я прошу вас прибыть в Кармину (в полночь, считая от дня, когда до вас дойдёт это письмо, с последним ударом часов подумайте о Робине или Кармине, и портал перенесёт вас в мои покои). Я заверяю вас, что вашей безопасности ничто угрожать не будет.

68-ая королева

династии Кармин-теру

* * *

— Ваше Высочество.

Высокий плотный мужчина с крупными чертами лица, больше напоминающий кузнеца, чем принца, резко обернулся, сжимая рукоять меча.

— Кто вы? Я ждал…

— Её Величество отдыхает, — поклонился волшебник. — Там, — он кивнул на украшенную серебряными рисунками дверь. — Мы можем поговорить здесь. Я секретарь Её Величества…

— Саймон, — кивнул принц, отпуская меч.

Волшебник, казавшийся по сравнению с окульцем хрупкой статуэткой, удивлённо вскинул брови. Потом усмехнулся и указал на кресло у камина.

— Прошу вас, Ваше Высочество. И прошу простить меня за фамильярность…

— Письмо написали вы? — перебил Элиас, грузно опускаясь в крякнувшее под его весом кресло.

— Нет, королева, — маг запнулся. Но быстро продолжил: — Её Величество просила меня объяснить вам…

— Где Робин? — оглядевшись, снова перебил принц. — Он… жив?

— Да, Ваше Высочество, — в голосе волшебника звучало только бесконечное терпение. — Пожалуйста, успокойтесь. Хотите чаю?

Принц скривился, оценивающе глянул на мага и процедил:

— Вина. И я хочу видеть Робина, если уж, как вы уверяете, он жив.

Саймон, колдуя у стеклянного шкафчика в углу, быстро отозвался:

— Конечно, жив, Ваше Высочество. Но позвольте же мне объяснить… Вот, прошу вас.

Принц уставился на поставленный перед ним кубок, как будто все ответы были там.

— Ваше Высочество, исходя из того, что вы знаете, кто я, могу ли я заключать…

— Да знаю я, знаю, — поморщился Элиас, вертя кубок в руках. — По правде, я полагал, что Робин мёртв. Обычно, если он что-то решал, он это делал.

Саймон улыбнулся, отпивая из своего кубка.

— Он не успел. Возможно, на нём было сигнальное заклинание канцлера… Ваше Высочество, то, что вы увидите…

— Будет лишь оболочкой моего друга, — фыркнул Элиас. — Саймон, не держите меня за глупца или ребёнка. Я читал письма Робина, я всё прекрасно понимаю. Теперь, разобравшись с прелюдией, мы можем, наконец, пойти к моему другу? Вино у вас поганое.

Волшебник, закрыв глаза, медленно выдохнул. Поднялся.

— Да, конечно. Простите, Ваше Высочество. Идёмте.

Элиас только удивлённо хмыкнул, поняв, что ведёт его Саймон как раз в спальню королевы.

Её Величество действительно спала. Очень тихо, очень спокойно, почти незаметно дыша. Тонкие руки лежали поверх одеяла, две длинные толстые косы с вплетёнными в золотистые волосы жемчужинами разметались по подушкам.

— Надо же. Она действительно похожа на куклу, — громыхнул Элиас, бесцеремонно разглядывая спящую. — А у вас странные порядки, в вашей Кармине. Водить мужчину в спальню к… — он запнулся, упёрся взглядом в угол, где у зеркала стояло кресло. — Робин?..

— Он вас не услышит, — тихо предупредил Саймон, оставшись стоять в дверях. — И не узнает.

Элиас шагнул к юноше, ищуще заглянул в глаза. На мгновение зажмурился, сжав кулаки.

— Кто. Это. С ним. Сделал?!

— Наш канцлер, Ваше Высочество, — откликнулся Саймон. — Но не ищите мести. Лорд Невус умер месяц назад. Повесился.

— Что, игрушки новой не нашлось? — рыкнул Элиас, не сводя глаз с Робина.

Саймон улыбнулся.

— Нет. Судя по его последнему письму, он сожалел и искренне раскаивался во всём, что сделал. И уверял, что не может жить с таким грузом на сердце.

— Забавные порядочки в вашей Кармине, — повторил Элиас. — Канцлера-то нового выбрали?

— Да, принца Алена, — кивнул Саймон.

Элиас, наконец, повернулся к нему и басисто расхохотался.

— Человека? Вы с ума тут посходили или грядут перемены?

— Полагаю, и то, и другое, — улыбнулся маг. — Так всегда бывает, Ваше Высочество, когда работает сновидец.

— Сновидец? — повторил Элиас и, проследив за взглядом мага, посмотрел на спящую королеву. — Вот эта девочка?..

— Эта девочка, Ваше Высочество, самый могущественный маг в Кармине и, я думаю, в мире тоже, — усмехнулся Саймон. — Такие, как она, могут менять мир. Посмотрите, принц, сейчас она просто спит, а карминцы, тем временем, привыкают к мысли, что… как вы сказали? Грядут перемены. Её Величество не хочет революции. Сон и внушённая идея — бескровный переворот в пользу людей. Люди захотят самостоятельности. Маги на несколько поколений забудут о жажде власти. И всё это делает сейчас эта девочка.

— Удобно быть сновидцем, — хмыкнул Элиас. — Нам, обычным людям, приходится убеждать и подкупать…

— Зато вы хорошо спите, — перебил Саймон. — А она, даже если проснётся, никогда не сможет отличить явь от сна.

— Если проснётся? — удивлённо повторил Элиас, и Саймон впервые посмотрел ему прямо в глаза.

— Письмо написал её двойник, её сон — два года назад. На тот случай, если произойдёт непредвиденное. Как раз перед тем, как исчезнуть: сны, Ваше Высочество, весьма недолговечны. Жертвы хватило только на два года. Достаточно, чтобы отсутствие королевы перестало вызывать вопросы: Её Величество первым делом это уладила.

— И что же непредвиденное должно было произойти? — поинтересовался Элиас, отворачиваясь от спящей девушки. — Почему вы не отдали мне Робина сразу? Зачем он вам?

— Королева надеялась найти его. Во сне, — пояснил Саймон. — Её Величество хотела снять с него заклинание — единственным доступным ей способом.

— И теперь вы убедились, что это невозможно? — буркнул принц.

— Напротив, — улыбнулся маг. — Вчера он сказал первое за пять лет слово и даже самостоятельно двигался, — принц, глядя на юношу, недоверчиво хмыкнул, а маг продолжал: — Поймите, Ваше Высочество, процесс восстановления личности медленный. И королева, и я считаем, что он пойдёт успешней в Окуле, а не здесь. В Кармине ещё… не достаточно здоровая обстановка. И очень яркие сны.

Позже, когда остановившийся в гостиной у камина Элиас перекинул поудобнее Робина через плечо, прежде чем шагнуть в портал, он повернулся к магу.

— А какое слово сказал мой брат?

Ничем не показав удивления, волшебник отозвался:

— Лианна.

* * *

Тень отделилась от стены, нервно покосилась на скрытое в сумраке зеркало и шагнула к кровати. Протянула руку, осторожно коснувшись плеча спящего, потрясла.

— Ален. Ален, проснись.

Спящий вздрогнул, перевернулся, открыл глаза — и рука тени закрыла ему рот.

— Только ради всего святого не шуми. Знаешь, с какими мучениями я сюда пробирался — героические хроники отдыхают. Всё, успокоился? Не будешь шуметь?

Человек на кровати закивал, и тень отняла руку.

— Тебя же убили, — тут же выдохнул он, таращась на тень с суеверным ужасом. — Тебя же к Невусу… и…

— Да, чёрт возьми, лучше бы убили, — отозвалась тень. — Слушай, мне вот что нужно: проведи меня в Хрустальный дворец, а? Сам не могу, там какая-то магия меня не пускает. Я там только что был — и вот, — тень продемонстрировала обуглившуюся серебряную брошь. — Но с тобой-то должны пустить… да?

Ален сел на кровати, всё ещё не сводя с незваного гостя глаз.

— Хрустальный дворец? Зачем? Там кроме крыс и Саймона никого нет!

— Вот одна из этих крыс мне и нужна, — отозвалась тень, кидая Алену плащ. — Вставай. Я не хочу тащить тебя силой — но мне позарез туда нужно. Ну помоги, а!

Ален потёр глаза, вздохнул — и вылез из-под одеяла.

— К Саймону, что ли? Так и скажи… И вообще, я ещё не верю, что ты не призрак. Или не шутка какого-нибудь из моих придворных магов.

— Придворных магов, — фыркнула тень. — На черта мне Саймон, мне жена твоя нужна!

Застёгивавший фибулой края плаща Ален замер.

— Ты сумасшедший! У меня нет жены!

— Думаешь, померла? — с сомнением поинтересовалась тень. — Тоже вариант, но хочу убедиться. Так, готов? Пошли. Идём-идём, я сказал, — и, обняв принца Кармины, потащила его к окну.

* * *

— Ну, я же говорил: нет тут уже никого, — отмахиваясь от летающей в воздухе пыли и стараясь не замечать зуд в носу, проворчал Ален, возясь с ключами. — Эта дверь?

— А то ты не помнишь! — сердито отозвался Робин, недовольно озираясь. — Это же покои твоей жены.

— Да нет у меня жены! И никогда не было! — не выдержал Ален.

Робин, отодвинув его, толкнул дверь и вошёл в неожиданно чистую комнату.

— Угу. И кто из нас сумасшедший?

— Конечно, ты! Это комнаты Саймона, вон его библиотека. И лаборатория…

— Угу. Лаборатория, — фыркнул Робин, распахивая украшенную серебряными знаками дверь и кивая на кровать. — А это, вон, гомункулус валяется.

Ален, пройдя вслед за окульцем, недоумённо уставился на спящую девушку. Поморщился, точно от головной боли, потёр лоб. И выдохнул:

— Она… она жива?

— Щас проверим, — обнадёжил Робин, ничтоже сумнящеся шагая к кровати и хватая девушку за плечи. — Эй! Я знаю, что ты меня слышишь! Просыпайся! Сейчас же!

— Робин, — осторожно позвал Ален, не отпуская дверь. — Оставь её. Что ты делаешь? И кто это? М-м-может, это кукла?

— Кукла? — расхохотался окулец и с размаху влепил девушке пощёчину. На нежной щеке остался болезненный красный след. — Кукла?! Это ведьма! Просыпайся, я сказал! Меня задрало видеть тебя в каждом сне, в каждом, мать твою, зеркале! Ну! — он затряс безвольно лежащую у него на руках девушку, и её голова замоталась — действительно как у куклы. — Просыпайся! Просыпайся!!

— Робин, что вы делаете? Зачем вы притащили сюда Его Высочество? — раздался спокойный голос от двери.

Ален отодвинулся и дальше удивлённо смотрел, как заспанный маг подходит к кровати и отводит окульца к стене. Потом осторожно укладывает девушку, поправляет одеяло, приводит в порядок растрепавшиеся косы.

— Саймон? — вздёрнул брови Робин. — А почему вы не в Яктерсе?

— Ну вы же знаете, как относятся к бывшим шпионам на родине, — усмехнулся волшебник. — Вы зря пришли, Робин, я ведь писал вам, что это бесполезно. Оставьте. Пойдёмте, Ваше Высочество, — повернулся он к Алену. — Пойдёмте. Этот невежа вытащил вас из постели?

— Саймон, что происходит?

— Ничего, Ваше Высочество, ничего, достойного вашего внимания…

Когда дверь за ними закрылась, Робин со вздохом опустился на кровать.

— Значит, не проснёшься? — произнёс он, не глядя на девушку. — Это же глупо! Я же не имел в виду жертвовать собой, если действительно хочешь что-то изменить. Можно же и не так… И я-то тут причём, что ж ты меня в покое не оставишь?

— Ты всегда думаешь только о себе. Глупый эгоист.

Робин поднял голову, моргнул и удивлённо обернулся.

— Ну вот… а говорили: не проснёшься.

— Я сплю, — слабым, хриплым голосом откликнулась сновидица. — Я сплю, и ты мне снишься.

— Хочешь, я докажу, что не спишь? — хмыкнул Робин. — Гляди, — он схватил с прикроватного столика книгу в красном кожаном переплёте и, выдрав пару страниц наугад, поднёс к ним свечу. В воздухе запахло гарью. — Ну, способен твой сон на такое кощунство?

— Ты в моём сне способен и на большее, — улыбнулась девушка. — Помнишь, как мы однажды танцевали в каком-то ресторане, а потом…

Юноша выронил книгу и зло откликнулся:

— Вот это был сон!

— Ну да, — сонно усмехнулась девушка, закрывая глаза. — Мне так жаль, Робин. Я бы хотела ещё хотя бы раз полетать с тобой. Мне было хорошо. Но в моём сне нет места драконам, — её голос затих, растворился в удивлённой тишине.

— Нет, значит? — повторил Робин, вставая и подхватывая заснувшую девушку на руки. — Ну-ну.

— Оставь её, — сказал Саймон, снова входя в спальню. Поймал угрюмый взгляд окульца и развёл руками. — Будет только хуже. По-настоящему она уже никогда не проснётся. Оставь, Робин. Её нельзя тревожить.

Юноша глянул на него исподлобья и фыркнул:

— Попробуй мне запретить.

* * *

Перламутровый, изящный красавец подставил крыло и только чуть покачнулся, когда Робин неудачно ухватился за тонкую кость. Потом терпеливо подождал, когда окулец подхватит лежащую на камнях девушку.

— Ты только это… аккуратно, ага? — повозившись, Робин устроил волшебницу удобнее и прижал её к себе покрепче. — Не как в прошлый раз — без вывертов. Хорошо?

Дракон, не ответив, взмыл в небо.

Робин засмотрелся на серебристые в лунном свете облака, на мириады звёзд, кажущиеся теперь, в небе, чуть ближе и чуть крупнее. И странно повсюду — точно мир превратился в огромный звёздный шар и сомкнулся, замерев и оглохнув. Не было слышно даже ветра и рокота моря: только ровное дыхание волшебницы. А потом и удивлённое:

— Я лечу. Робин? Лечу!

— Мы летим, — поправил юноша, обняв её.

Волшебница глубоко вздохнула, и в громадных кукольных глазах отразились звёзды.

— Какой красивый сон…

Робин только улыбнулся, прижимая девушку к себе, когда дракон всё-таки нырнул вниз, к торчащим зубьями скалам.

— Спой мне, Лианна.

— Я же недавно пела… когда мы гуляли в лесу…

— Это было во сне, — покачал головой юноша.

— Во сне, — усмехнулась волшебница. — Ну хорошо.

Из-за горизонта вырвался первый солнечный луч, заиграв на разноцветной чешуе, и тишина рассыпалась хлопаньем крыльев и весёлым повизгиванием молодняка.

Над Карминой капельками тумана, радужными всполохами в рассветных лучах парили драконы.

* * *

5-й день Козерога, 593 год династии Декус-белли,

Пустоши Синкты

Элиас,

иди ты к чёрту со своей политикой! Не хочу я быть послом в Кармине!

И возвращаться тоже не думаю.

Собираемся поехать в Южные земли, которые край света — вроде бы из наших там ещё никто не был. Ну, значит, мы будем первыми!

Интересно, а правду говорят, что там водятся солнечные котята с жалящими хвостами? Если да, пришлю тебе одного. Жди.

Лианна передаёт, что папаша скоро окочурится. Мои соболезнования.

Да здравствует король?

И пожалуйста, не посылай больше поисковые отряды — мне больно видеть, как легко они попадаются в наши ловушки. Какая там окульская гордость, если сонная девчонка-куколка околдовывает их на раз-два.

И не надо меня искать. Буду на краю света, напишу. Пришлю котика.

Твой,

Р.

Оглавление

Сколько ты стоишь?

Один лишь танец

Прости меня

Ты не можешь мне запретить

  Часть первая

  Часть вторая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg