«Эхо прошлого. Книга 1. Новые испытания»

Эхо прошлого. Книга 1. Новые испытания (fb2) - Эхо прошлого. Книга 1. Новые испытания [litres] (пер. Инесса Алексеевна Метлицкая,Елена Валерьевна Парахневич,Александра Михайловна Сафронова) (Чужестранка - 7) 2895K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Диана Гэблдон

Диана Гэблдон Эхо прошлого Книга 1. Новые испытания

Пролог

Тело на удивление податливо. А дух – и того более. Однако существуют испытания, после которых уже никогда не станешь прежним.

Твои слова, a nighean?[1] Это правда – тело легко искалечить, и дух можно сломить, но все же в человеке есть то, что нельзя уничтожить.

Часть первая Возмущение вод[2]

Глава 1 Иногда они и вправду мертвы

Уилмингтон, колония Северная Каролина

Июль, 1776 г.

Голова пирата исчезла. Уильям услышал, как кучка зевак на причале неподалеку оживленно гадает, покажется ли она снова.

– Не-а, утоп, и с концами, – качая головой, произнес оборванец метис. – Ежели олли-гатор его не сожрет, то вода точно утащит.

Какой-то малый, похоже из лесной глуши, перекатил во рту табачную жвачку и в знак несогласия сплюнул в воду.

– Нет, еще денек-другой протянет. Хрящи, что удерживают голову, высыхают на солнце. Становятся жесткими, что твое железо. Сколько раз я видел, как это происходит с оленьими тушами.

Уильям заметил, что миссис Маккензи бросила взгляд на гавань и поспешно отвела глаза. Ему показалось, что она побледнела, и он чуть подвинулся, пытаясь загородить собой зевак и бурую воду, хотя высокий прилив и так скрывал привязанный к столбу труп. Впрочем, сам столб торчал, как суровое напоминание о расплате за преступление. Несколько дней назад пирата приговорили к утоплению в илистых прибрежных водах, и стойкость его разлагающегося трупа успела стать притчей во языцех.

– Джем! – внезапно воскликнул мистер Маккензи и рванул мимо Уильяма вдогонку за сыном. Мальчуган, такой же рыжеволосый, как его мать, ускользнул от присмотра, чтобы послушать людские разговоры, и теперь, держась за швартовую тумбу и едва не падая в воду, пытался разглядеть мертвого пирата.

Мистер Маккензи поймал парнишку за ворот и поднял на руки, хотя тот отчаянно вырывался и тянул шею, оглядываясь на заболоченную гавань.

– Папа, я хочу посмотреть, как олли-гатор сожрет пирата!

Зеваки расхохотались, даже Маккензи слегка усмехнулся, но улыбка тотчас исчезла, когда он взглянул на жену. В ту же секунду он бросился к ней и подхватил за локоть.

– Думаю, нам пора идти, – сказал Маккензи, поудобнее взял сына, чтобы поддержать жену, которую явно что-то тревожило, и продолжил: – У лейтенанта Рэнсома… то есть лорда Элсмира, – поправился он, взглянув на Уильяма с извиняющейся улыбкой, – наверняка есть другие дела.

Что верно, то верно: Уильям собирался поужинать с отцом. Впрочем, они договорились встретиться в таверне как раз напротив причала, захочешь – не разминешься.

Уильям не преминул сообщить об этом семейству Маккензи и попросил их остаться: они ему нравились, особенно миссис Маккензи. Хотя краска уже вернулась на побледневшее лицо молодой женщины, она лишь сокрушенно улыбнулась и погладила по голове маленькую дочь, которую держала на руках.

– Нет, нам и вправду пора. – Миссис Маккензи посмотрела на сына, который все еще пытался вырваться из рук отца, украдкой взглянула на гавань и торчащий над приливной водой столб, затем решительно перевела взгляд на Уильяма. – Малышка вот-вот проснется и захочет есть. И все же я очень рада нашей встрече. Жаль, что мы так мало поболтали.

Она сказала это с подкупающей искренностью и легонько коснулась руки Уильяма, отчего у того сладко заныло внизу живота.

Теперь зеваки бились об заклад, появится ли снова утопленник или нет, хотя, судя по всему, в карманах у них гулял ветер.

– Два против одного, что он никуда не денется после отлива.

– Тело останется, а вот головы не будет, ставлю пять к одному. Чего бы ты там ни болтал, Лем, про хрящи, голова-то чуть ли не на ниточке держалась, когда его приливом накрыло. Как пить дать, оторвется.

Надеясь отвлечь внимание от этого разговора, Уильям начал изысканно прощаться и дошел до того, что в самой любезной придворной манере поцеловал руку миссис Маккензи, а потом, в порыве вдохновения, чмокнул ручку малышки, отчего все рассмеялись. Мистер Маккензи странно посмотрел на него, но, похоже, не обиделся и пожал ему руку совершенно по-республикански, а потом, продолжая шутку, опустил сына на землю, чтобы тот тоже обменялся рукопожатием с Уильямом.

– А вы кого-нибудь убили? – с интересом спросил мальчуган, глядя на его палаш.

– Пока нет, – улыбнулся Уильям.

– Мой дедушка убил две дюжины человек!

– Джемми! – в один голос воскликнули родители мальчугана, и тот сразу втянул голову в плечи.

– Это правда!

– Я уверен, что твой дед храбрый и неистовый воин, – серьезно сказал Уильям. – Королю всегда нужны такие люди.

– Дедушка говорит, что король может поцеловать его в задницу, – как ни в чем не бывало ответил мальчишка.

– ДЖЕММИ!

Мистер Маккензи закрыл ладонью рот своего чересчур прямодушного отпрыска.

– Ты же знаешь, что твой дедушка не говорил ничего подобного! – сказала миссис Маккензи.

Мальчуган согласно закивал, и отец убрал руку с его рта.

– Он не говорил, а бабуля говорила!

– Вот это больше похоже на правду, – пробормотал мистер Маккензи, с трудом сдерживая смех. – Тем не менее мы не говорим таких вещей солдатам, ведь они служат королю.

– Да? – рассеянно переспросил Джемми, явно теряя интерес к разговору. – А отлив уже начался?

– Нет, – твердо произнес мистер Маккензи. – И начнется еще не скоро. Ты уже будешь спать.

Щеки миссис Маккензи очаровательно заалели от смущения. Она одарила Уильяма извиняющейся улыбкой, и все семейство несколько поспешно удалилось, а Уильям, в душе которого желание рассмеяться боролось с отчаянием, остался.

– Эй, Рэнсом!

Услышав свое имя, он оглянулся и увидел Гарри Добсона и Колина Осборна – оба были вторыми лейтенантами из его полка, которые, судя по всему, пренебрегли службой, желая поскорее наведаться в злачные места Уилмингтона, какими бы те ни были.

– Кто это?

Добсон с любопытством уставился вслед уходящему семейству.

– Мистер и миссис Маккензи, друзья моего отца.

– Так она замужем? – Добсон втянул щеки, все еще разглядывая молодую женщину. – Хм, это слегка осложняет дело, но что за жизнь без трудностей?

– Трудности? – Уильям бросил скептический взгляд на своего невысокого друга. – Если ты не заметил, ее муж больше тебя раза в три.

Осборн рассмеялся и покраснел.

– Она сама в два раза больше Добби! Да она тебя раздавит!

– А с чего ты взял, что я буду внизу? – с достоинством спросил Добсон.

Осборн присвистнул.

– Откуда у тебя такая страсть к великаншам? – поинтересовался Уильям, взглянув на семью, которая почти скрылась из виду в конце улицы. – Эта женщина почти с меня ростом!

– Давай, сыпь соль на раны, не стесняйся!

Осборн, будучи выше Добсона с его пятью футами, все же был на голову ниже Уильяма и теперь шутливо пнул приятеля в коленку. Уильям увернулся и ткнул кулаком Осборна. Тот пригнулся и толкнул Уильяма на Добсона.

– Джентльмены!

Грозный голос с простонародным лондонским акцентом, принадлежащий сержанту Каттеру, прозвучал как гром среди ясного неба. Может, молодые люди и превосходили его по званию, но никто из них не осмеливался напомнить об этом сержанту. Весь батальон трепетал перед сержантом Каттером, который был старше самого Бога и примерно одного роста с Добсоном, зато в его тщедушном теле бурлила неистовая ярость огромного извергающегося вулкана.

– Сержант!

Лейтенант Уильям Рэнсом – граф Элсмир и старший по званию из всех четверых – выпрямился, уткнув подбородок в шейный платок. Осборн и Добсон поспешно последовали примеру приятеля, содрогаясь от страха.

Каттер прохаживался перед ними как леопард, преследующий добычу. Уильям буквально видел этого хищника, который подергивает хвостом и облизывается. Ожидание укуса было чуть ли не хуже, чем боль от впившихся в задницу клыков.

– И где же ваши подчиненные, сэ-эры? – прорычал Каттер.

Осборн и Добсон торопливо пустились в объяснения, но лейтенант Рэнсом в кои-то веки оказался в числе праведников.

– Мои люди под руководством лейтенанта Колсона охраняют резиденцию губернатора, сержант. А я получил увольнительную, чтобы поужинать с отцом, – почтительно сказал он. – Сэр Питер разрешил.

С именем сэра Питера Пэкера приходилось считаться, и Каттер замолк на полуслове. Впрочем, к большому удивлению Уильяма, вовсе не имя сэра Питера оказало столь волшебное действие.

– С отцом? – прищурился Каттер. – Ваш отец – лорд Джон Грей, так?

– Э-э… да, – осторожно ответил Уильям. – Вы… вы его знаете?

Не успел Каттер ответить, как дверь таверны неподалеку открылась и оттуда вышел отец Уильяма. Уильям улыбнулся, радуясь столь своевременному появлению, но под пристальным взглядом сержанта улыбка тотчас исчезла.

– А ну, не скальтесь тут, словно какая-то обезьяна, – свирепо начал сержант, однако осекся, когда лорд Джон панибратски хлопнул его по плечу. Никто из трех лейтенантов не решился бы на подобную фамильярность даже за большие деньги.

– Каттер! – сказал лорд Джон, тепло улыбаясь. – Я услышал ваши нежные трели и сказал себе: «Будь я проклят, если это не сержант Алоизиус Каттер! В мире нет другого человека, чей голос так походил бы на рык бульдога, который проглотил кошку и выжил, чтобы рассказать об этом!»

– Алоизиус? – одними губами спросил Добсон Уильяма. Тот лишь коротко проворчал что-то в ответ, не в состоянии пожать плечами, так как в этот миг отец повернулся к нему и приветливо кивнул.

– Уильям, да ты весьма пунктуален! – сказал он. – Приношу свои извинения за опоздание: меня задержали.

Прежде чем Уильям успел ответить или представить приятелей, лорд Джон вместе с сержантом Каттером погрузились в долгие воспоминания о том, как сражались на Авраамовых полях[3] под предводительством генерала Вольфа. Они словно заново переживали старое доброе время.

Трое молодых офицеров несколько расслабились, и для Добсона это означало, что можно вернуться к прежней теме разговора.

– Так ты говоришь, та рыжая красотка – знакомая твоего отца? – прошептал он Уильяму. – Спроси у него, где она остановилась, ладно?

– Придурок! – зашипел Осборн. – Она ведь даже не хорошенькая! Длинноносая, как… как Вилли!

– Да не смотрел я вверх, на ее лицо, – ухмыльнулся Добсон. – А вот ее сиськи как раз торчали у меня перед глазами, и они…

– Осел!

– Ш-ш! – шикнул Осборн и наступил на ногу Добсону, чтобы тот замолчал: лорд Джон вновь повернулся к молодым людям.

– Может, представишь меня своим друзьям, Уильям? – вежливо спросил он.

Уильям густо покраснел – он знал, что у отца прекрасный слух, несмотря на службу в артиллерийских войсках, – и представил приятелей. Осборн и Добсон поклонились с довольно испуганным видом. Раньше они не догадывались, кто его отец, и теперь Уильям одновременно гордился произведенным впечатлением и слегка смущался из-за того, что друзья узнали о его родстве с лордом Джоном. Похоже, к завтрашнему ужину об этом будет судачить весь батальон. Конечно, сэр Питер все знает, но…

Он собрался с мыслями, обнаружив, что отец прощается за них обоих, торопливо, хотя и подобающим образом, отсалютовал сержанту Каттеру и поспешил за отцом, предоставив Осборна и Добсона самим себе.

– Я видел, как ты разговаривал с мистером и миссис Маккензи, – заметил вскользь лорд Джон. – Полагаю, у них все хорошо?

Он бросил взгляд на причал. Семейство Маккензи давно скрылось из виду.

– Вроде бы да, – ответил Вилли.

Он не собирался спрашивать, где они остановились, однако его никак не отпускало впечатление от молодой женщины. Уильям не мог сказать, красивая она или нет, но его поразили ее глаза: восхитительного синего цвета, обрамленные длинными золотистыми ресницами, они глядели на него с приятной проницательностью, от которой теплело на сердце. Необычайно высокая, конечно, но… Господи, о чем он только думает! Замужняя женщина, с детьми! Да еще и рыжеволосая!

– Ты… хм… давно их знаешь? – спросил Уильям, думая о довольно своеобразных политических настроениях, которые, похоже, процветали в этой семье.

– Достаточно долго. Она – дочь моего старинного друга, мистера Джеймса Фрэзера. Может, ты его помнишь?

Уильям нахмурился. Имя ничего ему не говорило, у отца тысячи друзей, разве можно…

– О! Он не англичанин, ты это имеешь в виду? А не у мистера ли Фрэзера мы гостили в горах, когда ты подцепил эту, как ее… корь?

Внутри у него что-то дрогнуло, когда он вспомнил об ужасе, который тогда пережил. Мать умерла всего лишь месяц назад, и Уильям путешествовал в горах, охваченный тоской. А потом лорд Джон заболел корью, и Уильям не сомневался, что отец тоже умрет и оставит его одного посреди диких лесов. В его мыслях не осталось ничего, кроме страха и горя, и от того визита он сохранил самые путаные впечатления. Впрочем, Уильям смутно помнил, что мистер Фрэзер был добр к нему и взял с собой на рыбалку.

– Да, – криво улыбнувшись, ответил отец. – Как трогательно, Вилли. Я предполагал, что то путешествие запомнилось тебе больше из-за собственных злоключений, нежели из-за моих.

– Злоключений… – Память обрушилась на Уильяма, обдав волной жара, куда более горячей, чем влажный летний зной. – Вот спасибо! Мне удалось вычеркнуть из памяти то происшествие, а ты взял и напомнил!

Отец от души веселился и даже не пытался этого скрыть. Он просто покатывался со смеху.

– Прости, Вилли, – выдавил он, задыхаясь и утирая глаза уголком носового платка. – Ничего не могу с собой поделать! Это было самым… самым… о господи, я никогда не забуду, как ты выглядел, когда тебя вытащили из того нужника!

– И ты прекрасно знаешь, что всему виной несчастный случай! – сдержанно произнес Уильям. Щеки горели от перенесенного стыда. Хорошо еще, что дочь Фрэзера не видела тогда его унижения.

– Да, конечно…

Отец прижал платок ко рту. Плечи лорда Грея тряслись от беззвучного смеха.

– Давай, насмехайся сколько тебе угодно, – холодно сказал Уильям. – И вообще, куда мы идем?

Они дошли до конца набережной, и отец, все еще отфыркиваясь, как косатка, свернул на тихую, усаженную деревьями улочку, прочь от таверн и гостиниц, располагавшихся неподалеку от гавани.

– Мы ужинаем с капитаном Ричардсоном, – ответил отец, явно сдерживаясь. Он кашлянул, высморкался и убрал носовой платок. – В доме мистера Белла.

Дом мистера Белла, аккуратный, с выбеленными стенами, выглядел зажиточным, но без показной роскоши. Точно такое же впечатление производил капитан Ричардсон, средних лет, опрятный и хорошо одетый. В его внешности не было ничего примечательного, а если бы вы вдруг выделили в толпе его лицо, то через пару минут уже забыли бы.

Гораздо сильнее Уильяма впечатлили две мисс Белл, особенно младшая, Мириам. Ее кудри медового цвета выбивались из-под чепца, а сама она весь ужин не сводила с Уильяма огромных, широко распахнутых глаз. Девушка сидела слишком далеко, и он не мог с ней заговорить, однако надеялся, что ответным взглядом сумел выразить свое восхищение. «А может, нам удастся продолжить знакомство?» – словно говорили его глаза. Улыбка, скромно опущенные золотистые ресницы, а потом быстрый взгляд в сторону открытой двери на боковую веранду. Уильям улыбнулся в ответ.

– Ты тоже так думаешь, Уильям? – произнес отец достаточно громко, давая понять, что спрашивает уже во второй раз.

– Да, конечно. Хм… А что именно? – переспросил он. Все-таки это папа, а не командир.

Лорд Грей окинул сына взглядом, и Уильям понял, что, будь они одни, отец закатил бы глаза. Теперь же он лишь терпеливо ответил:

– Мистер Белл поинтересовался, долго ли сэр Питер собирается пробыть в Уилмингтоне?

Мистер Белл, который сидел во главе стола, любезно кивнул, но, сузив глаза, посмотрел на Мириам. Заметив его взгляд, Уильям решил, что лучше зайти завтра, когда мистер Белл уйдет по делам.

– О, думаю, мы здесь ненадолго, сэр, – вежливо ответил Уильям. – Насколько я знаю, основные беспорядки творятся в глуши, и нас, несомненно, срочно отправят туда, чтобы навести порядок.

Похоже, мистера Белла ответ обрадовал, но краем глаза Уильям заметил, что Мириам очаровательно надула губки, услышав о его скором отъезде.

– Замечательно, – весело сказал мистер Белл. – Полагаю, сотни сторонников короля примкнут к вашему маршу.

– Несомненно, сэр, – пробормотал Уильям, проглотив очередную ложку супа.

Вряд ли среди примкнувших будет сам мистер Белл, подумал молодой офицер. Не похож он на любителя солдатской жизни. Да и не стоит рассчитывать, что толпа вооруженных лопатами колонистов сможет оказать армии существенную помощь. Конечно, вслух Уильям ничего не сказал.

Он попытался смотреть на Мириам боковым зрением, но поймал взгляд, которым отец обменялся с капитаном Ричардсоном, и его охватило любопытство. Отец сообщил о сегодняшнем ужине, явно подразумевая, что встреча с капитаном и есть основная цель вечера. Почему?

Он встретился глазами с мисс Лиллиан Белл, которая сидела напротив, рядом с его отцом, и совершенно забыл о капитане Ричардсоне. Темноглазая Лиллиан была выше и стройнее сестры, и Уильям только сейчас заметил, что она очень хороша собой.

Тем не менее, когда после ужина миссис Белл с дочерьми встали из-за стола, а мужчины вышли на веранду, Уильям нисколько не удивился, обнаружив, что беседует с капитаном Ричардсоном, а в другом конце веранды отец и мистер Белл оживленно обсуждают цены на деготь. Папа мог говорить с кем угодно и о чем угодно.

– У меня есть для вас предложение, лейтенант, – сказал Ричардсон после обычного обмена любезностями.

– Слушаю, сэр, – почтительно произнес Уильям.

Его любопытство усилилось. Капитан служил в легкой кавалерии, но в настоящее время находился не со своим полком. Об этом он сам упомянул за ужином, мимоходом заметив, что его откомандировали с важным поручением. Интересно, каким?

– Не знаю, что ваш отец счел нужным сообщить вам о моей миссии.

– Ничего, сэр.

– Я занимаюсь сбором разведданных для Южного департамента армии. Не то чтобы я руководил всей операцией… – Капитан скромно улыбнулся. – Лишь небольшой частью.

– Я… я понимаю важность подобной работы, – сказал Уильям со всей дипломатичностью, на которую был способен. – Хотя лично меня, как бы сказать…

– Лично вас шпионаж не интересует. Конечно, нет, – сухо произнес капитан; даже царящая на веранде темнота не могла скрыть его недовольства. – Немногие из тех, кто считает себя солдатами, интересуются шпионажем.

– Я не хотел вас обидеть, сэр.

– Все в порядке. Впрочем, я предлагаю вам стать не шпионом – занятие это довольно деликатное и требует недюжинной смелости, – а скорее курьером. Конечно, если вам представится случай собрать по дороге кое-какие сведения… что ж, это было бы дополнительным вкладом, к тому же весьма ценным.

Уильям вспыхнул от предположения, что ему не хватает деликатности и смелости, но сдержался и только тихо переспросил:

– Да?

Как выяснилось, капитан раздобыл важные сведения о ситуации в обеих Каролинах, и теперь ему нужно было переправить информацию командиру Северного департамента – генералу Уильяму Хау, который в настоящее время находился в Галифаксе.

– Посыльных будет несколько, – сказал Ричардсон. – Разумеется, морем добираться быстрее, но мне бы хотелось хотя бы одного курьера отправить сушей, как из соображений безопасности, так и для того, чтобы он вел наблюдения по дороге. Ваш отец очень хорошо отзывается о ваших способностях, лейтенант.

Уильяму показалось, что в сухом, как опилки, голосе промелькнула нотка удивления, а капитан продолжил:

– Насколько я знаю, вы много путешествовали по Северной Каролине и Вирджинии. Это хорошо. Как вы понимаете, мне бы не хотелось, чтобы мой посыльный навсегда исчез в пучинах Великого Мрачного болота[4].

Уильям вежливо усмехнулся, предположив, что это шутка. Похоже, капитан Ричардсон никогда не бывал рядом с Великим болотом. Уильяму доводилось бывать в тех местах, и он даже представить не мог, что кто-либо в здравом уме отправится туда просто так, ну, если только поохотиться.

Еще Уильям серьезно сомневался относительно самого предложения, но – хотя он и говорил себе, что не должен покидать своих людей, свой полк, – невольно представлял себя в романтическом образе: один-одинешенек в бескрайней глуши, он несет важные вести сквозь бури и опасности.

Впрочем, основные сомнения возникали насчет того, что ждет его в конце пути. Но не успел Уильям заговорить, как Ричардсон ответил, предвосхищая вопрос:

– Когда прибудете на север, то можете присоединиться к штабу генерала. Это уже согласовано.

Ага, вот оно, яблочко! Да к тому же красное и сочное! Он понимал, что «это согласовано» с генералом Хау, а его, Уильяма, согласия никто и не спрашивал, но был уверен в собственных способностях и не сомневался, что сможет принести пользу.

За те несколько дней, что Уильям провел в Северной Каролине, он успел сравнить шансы на продвижение по службе в Южном департаменте и в Северном. Вся Континентальная армия во главе с Джорджем Вашингтоном находилась на севере, в то время как повстанцы-южане – разрозненные группки бунтовщиков из местного захолустья и отряды импровизированной милиции – не представляли собой серьезной угрозы. А уж если сравнивать положение сэра Питера и генерала Хау как командиров…

– Если позволите, капитан, я бы хотел обдумать ваше предложение, – произнес Уильям, надеясь, что его голос прозвучал достаточно бесстрастно. – Могу ли я дать ответ завтра?

– Конечно. Думаю, вам хочется обсудить перспективы со своим отцом. Что ж, обсудите.

После этих слов капитан намеренно сменил тему, и спустя несколько минут, когда к ним присоединились лорд Джон и мистер Белл, разговор перешел на общие предметы.

Уильям почти не слушал, его внимание отвлекли два стройных белых силуэта, которые призрачно мелькали среди зарослей в дальнем конце двора. Две головы в белых чепцах то склонялись друг к дружке, то вновь отодвигались. Время от времени одна из них, как бы в раздумье, поворачивалась к веранде.

– «И об одежде его бросали жребий»[5], – пробормотал отец, качая головой.

– Что?

– Не важно.

Отец улыбнулся и повернулся к капитану Ричардсону, который сказал что-то о погоде.

Светлячки освещали двор, мелькая зелеными искрами среди влажных зарослей. Как здорово снова увидеть светлячков! Уильям скучал по ним в Англии, и по этой особенной мягкости южного воздуха, от которой льняная рубаха липла к телу, а кровь пульсировала в кончиках пальцев. Вокруг стрекотали сверчки, и на какой-то миг их пение заглушило все, кроме биения пульса.

– Кофе готов, жентльмуны.

Мелодичный голос служанки проник в сознание, успокаивая волнующуюся кровь, и Уильям пошел в дом вместе с остальными мужчинами, бросив лишь мимолетный взгляд в сторону двора. Два белых силуэта исчезли, но в мягком теплом воздухе осталось обещание.

Часом позже Уильям шагал к месту расквартирования своего полка, в мыслях царила приятная неразбериха, а отец молча шел рядом.

В самом конце вечера мисс Лиллиан Белл подарила Уильяму поцелуй среди светлячков, невинный и мимолетный, однако в губы, и казалось, в густом летнем воздухе витали ароматы кофе и спелой клубники, несмотря на всепроникающий гнилостный запах гавани.

– Капитан Ричардсон рассказал мне о предложении, которое тебе сделал, – небрежно бросил лорд Джон. – Ты собираешься его принять?

– Не знаю, – с такой же нарочитой небрежностью ответил Уильям. – Мне будет не хватать моих людей…

Мисс Белл взяла с него обещание, что на неделе он зайдет к ним на чашку чая.

– В военной жизни мало постоянства, – заметил отец, покачав головой. – А я ведь тебя предупреждал.

Уильям почти не слушал, но согласно хмыкнул.

– Прекрасная возможность продвинуться по службе, – продолжил отец и как бы между прочим добавил: – Хотя, конечно, в этом предложении есть и немалая доля опасности.

– Что? – Уильям презрительно фыркнул. – Проскакать от Уилмингтона до Нью-Йорка, где пересесть на пароход? Да там же почти на всем пути проложена дорога!

– На которой полным-полно солдат Континентальной армии, – напомнил лорд Джон. – Вся армия генерала Вашингтона расположилась по эту сторону Филадельфии, если то, что я слышал, правда.

Уильям пожал плечами.

– Ричардсон сказал: я ему нужен потому, что знаю эти места. Я смогу добраться куда угодно даже без дорог.

– Уверен? Ты не был в Вирджинии почти четыре года.

Недоверчивый голос отца разозлил Уильяма.

– Думаешь, я не найду верный маршрут?

– Да нет же, – ответил отец все еще с некоторой долей сомнения. – Просто предложение довольно рискованное, и я бы хотел, чтобы ты хорошенько подумал, прежде чем его принять.

– Так вот, я подумал, – сказал Уильям, уязвленный недоверием. – Я согласен.

Лорд Джон молчал несколько шагов, затем неохотно кивнул.

– Это твое решение, Вилли, – тихо произнес он, – и все же я буду тебе признателен, если ты будешь осторожен.

Недовольство Уильяма тотчас исчезло.

– Конечно, – хрипло пробормотал он.

Они продолжили путь под темным пологом кленов и пеканов, молча, то и дело соприкасаясь плечами.

Возле гостиницы Уильям пожелал лорду Джону спокойной ночи, но не пошел сразу к себе, а отправился побродить вдоль пристани. Спать совершенно не хотелось.

Прилив сменился отливом, причем довольно давно, запах дохлой рыбы и гниющих водорослей усилился, но неподвижная простыня воды все еще закрывала илистое дно под бледным светом месяца.

Уильям увидел столб почти сразу. На какой-то миг показалось, что он исчез, но нет, вот он, пересекает поблескивающую водную гладь тонким штрихом. Пустой.

Столб больше не стоял прямо, он наклонился, словно вот-вот упадет, и тонкая веревка свисала с него, как петля палача, болталась в убывающей воде. На душе Уильяма стало неспокойно. Отлив не смог бы утащить все тело целиком. Поговаривали, что здесь водятся крокодилы или аллигаторы, однако сам Уильям их еще не встречал. Он невольно глянул вниз, как будто ожидая, что одна из этих тварей вот-вот вынырнет прямо у его ног. Теплый воздух еще не успел остыть, но по телу Уильяма пробежала легкая дрожь.

Он встряхнулся и повернул обратно, к месту квартирования. Уильям шел и думал, что до отъезда у него еще будет денек-другой. Может, за это время удастся вновь увидеть голубоглазую миссис Маккензи?

* * *

Лорд Джон постоял на крыльце гостиницы, глядя, как сын скрывается в тени деревьев. Лорда одолевали сомнения: все устроилось с несколько большей поспешностью, чем хотелось бы, но он и вправду был уверен, что Уильям не подведет. Конечно, предложение довольно рискованное. Конечно, такова солдатская жизнь, и все же некоторые ситуации куда опаснее других.

Он помедлил, слушая гул голосов, доносящийся из общего зала, потом решил, что на сегодня с него хватит компании. Расхаживать туда-сюда под низким потолком комнаты, душной от дневного зноя, тоже не хотелось, и потому лорд решил прогуливаться до тех пор, пока уставшее тело не запросит покоя.

Впрочем, дело было не только в духоте, понял он, когда спустился с крыльца и зашагал в сторону, противоположную той, куда ушел Вилли. Лорд Джон слишком хорошо себя знал и понимал, что, несмотря на явный успех своего плана, будет долго лежать без сна, как собака над костью, выискивая недостатки и придумывая способы их исправить. Ладно, в конце концов, Уильям уедет только через несколько дней, еще есть время подумать и, если нужно, внести изменения в план.

Вот, например, генерал Хау. Может, был выбор лучше? Скажем, Клинтон… Хотя нет. Генерал Клинтон – капризная старуха, он и с места не сдвинется без приказа, желательно в трех экземплярах.

Братья Хау, один – генерал, а другой – адмирал, славились тяжелым нравом и обладали манерами, внешним видом и запахом вепрей во время гона. Впрочем, соображали они прекрасно, и, Бог свидетель, смелости обоим было не занимать. Грей не сомневался, что Вилли вполне способен выдержать дурные манеры и крепкие словечки. Да и молодому субалтерну наверняка легче иметь дело с командиром, который плюет на пол (Ричард Хау как-то плюнул на самого Грея, но это вышло случайно: ветер внезапно переменился), чем с причудами кое-каких других знакомых Грею военных джентльменов.

Однако даже самые эксцентричные из братства клинка все же предпочтительнее дипломатов, лениво подумал Грей. Интересно, каким собирательным термином можно назвать сборище дипломатов? Если писателей называют братьями по перу, а группу лис – стаей… может, банда дипломатов? Братство стилета? Нет, слишком прямолинейно, решил он. Скорее, дипломатический дурман. Братство зануд. Хотя те, кто не наводит скуку, бывают опасными.

Сэр Джордж Жермен[6] принадлежал к редкой породе: он был опасным занудой.

Некоторое время лорд Грей бродил по улицам города, надеясь хорошенько устать перед тем, как вернуться к себе в душную комнатушку. Низко висело хмурое небо, среди туч мелькали зарницы, а атмосфера был насыщена влагой, словно губка в ванной. Лорд Грей вспомнил, что сейчас он должен был быть в Олбани[7] – таком же душном и изобилующем насекомыми, но все же чуть более прохладном городе, возле чудесных густых лесов Адирондака[8].

Тем не менее он нисколько не жалел о своей поспешной поездке в Уилмингтон. Вилли теперь пристроен, а это самое важное. И сестра Вилли, Брианна… Закрыв глаза, лорд Грей замер, еще раз переживая ощущение невероятности происходящего, у него вновь защемило сердце, как сегодня днем, когда он увидел их вдвоем во время первой и, скорее всего, последней встречи. Он едва дышал и не сводил глаз с двух высоких фигур, чьи красивые, открытые лица были так похожи. А еще они удивительно напоминали человека, который неподвижно стоял рядом с Греем, но, в отличие от него, жадно хватал ртом воздух, словно боялся, что никогда больше не сможет дышать.

Лорд Грей рассеянно потер безымянный палец левой руки, на котором больше не было кольца, к чему он никак не мог привыкнуть. Они с Джейми Фрэзером сделали все, чтобы уберечь своих близких, и теперь, несмотря на печаль, лорд Грей утешался мыслью, что общая ответственность их сроднила.

Интересно, встретится ли он когда-нибудь с Брианной Фрэзер Маккензи вновь? Она сказала, что нет, и, похоже, ее это огорчило не меньше, чем его самого.

– Храни тебя Бог, дитя, – прошептал он, качая головой, и повернул назад, к гавани. Он будет скучать, но, как и в случае с Вилли, облегчение оттого что Брианна вот-вот окажется за пределами Уилмингтона и в безопасности, пересиливало ощущение потери.

Он подошел к причалу, невольно бросил взгляд на воду и облегченно вздохнул, увидев пустой столб, покосившийся после отлива. Лорд Грей не понимал, зачем Брианна сделала то, что сделала, но он слишком хорошо знал ее отца – и ее брата, если на то пошло! – чтобы не заметить в синих кошачьих глазах упрямую целеустремленность. Именно поэтому он нашел небольшую лодку, а потом, задыхаясь от тревоги, стоял на причале, готовый, если придется, отвлечь внимание, пока муж Брианны вез ее к столбу с привязанным пиратом.

Лорд Грей много раз сталкивался со смертью: большинство людей умирали неохотно, некоторые – со смирением, но он ни разу не видел, чтобы кто-то умирал с такой горячей благодарностью во взгляде. Лорд почти не знал Роджера Маккензи, но подозревал в нем человека незаурядного, раз тот не только выжил в браке с этой роскошной и опасной женщиной, но и завел с ней детей.

Грей покачал головой и пошел обратно в гостиницу. У него еще есть в запасе пара недель, а потом придется ответить на письмо Жермена, которое он искусно выудил из сумки с дипломатической почтой, когда увидел на нем имя Уильяма. И тогда с чистой совестью можно будет написать, что письмо, к сожалению, доставили, когда лорд Элсмир уже отбыл в лесную глушь между Северной Каролиной и Нью-Йорком, и потому никак нельзя сообщить ему о приказе вернуться в Англию. Впрочем, он, Грей, уверен, что Элсмир будет весьма огорчен из-за упущенной возможности присоединиться к штабу сэра Джорджа, когда узнает об этом – через несколько месяцев. Печально.

Насвистывая «Лиллибуллеро»[9], лорд Грей в прекрасном расположении духа зашагал к гостинице.

Он задержался в общем зале и попросил прислать ему в номер бутылку вина, но служанка сообщила, что «тот джентльмен» уже взял с собой наверх бутылку.

– И два бокала, – добавила служанка с улыбкой, от которой на ее щеках появились ямочки. – Вряд ли он собирается пить один.

Грею показалось, что по спине пробежала сороконожка.

– Прошу прощения, вы сказали, что у меня в комнате какой-то джентльмен? – переспросил он.

– Да, сэр, – подтвердила служанка. – Сказал, что вы с ним старые друзья… Погодите, он назвал свое имя… – Она нахмурила брови, но ее лицо тут же прояснилось. – «Бо-Шан», так он сказал, или что-то в этом роде. Имя вроде французское. Да и сам джентльмен вылитый француз. Может, вам закуску подать, сэр?

– Нет, спасибо.

Взмахом руки он отпустил служанку и начал подниматься по лестнице, торопливо прикидывая, не оставил ли он там чего-либо, не предназначенного для чужих глаз. Француз по имени Бо-Шан… Бичем. Имя сверкнуло в мозгу, как молния. Лорд Грей застыл на середине лестницы, потом вновь зашагал наверх, уже гораздо медленнее.

Не может быть… но тогда кто? Когда несколько лет назад он оставил военную службу, то занялся дипломатией, став членом английского «Черного кабинета», тайной организации, которая перехватывала и расшифровывала официальные дипломатические письма – и куда более личные послания, – что текли бесконечным потоком между европейскими правительствами. У каждого правительства был собственный «Черный кабинет», и служащие одного кабинета обычно знали тех, кто выступает на другой стороне. Они никогда не встречались, но узнавали друг друга по подписи, инициалам, даже по заметкам на полях.

Бичем считался одним из самых активных французских агентов. Грей несколько раз сталкивался с его деятельностью в прошлом, даже когда его собственные дни в «Черном кабинете» остались далеко позади. Ему пришло в голову, что если он знает Бичема по имени, то вполне естественно предположить, что и тот его знает. Но ведь со времен их невидимого сотрудничества много воды утекло… Они никогда не встречались лично, и чтобы такая встреча произошла здесь… Лорд Джон тронул потайной карман своего сюртука и приободрился, услышав шелест бумаги.

На самом верху лестницы он помедлил; впрочем, не было смысла прятаться: его явно ждали. Уверенным шагом Грей прошел по коридору и повернул белую фарфоровую ручку двери, гладкую и холодную под его пальцами.

Грея словно обдало жаром, горло перехватило, и он невольно охнул. Наверное, к лучшему, ибо только нехватка воздуха не дала ругательству сорваться с его губ.

Джентльмен, что расположился на единственном в комнате кресле, действительно выглядел «вылитым французом»: его отлично пошитый костюм украшали каскады белоснежного кружева у горла и запястий, серебряные пряжки на туфлях гармонировали с благородной сединой на висках.

– Мистер Бичем, – произнес Грей и медленно затворил за собой дверь. Влажное белье прилипло к телу, в висках пульсировала кровь. – Боюсь, вы застали меня врасплох.

Персеверанс Уэйнрайт едва заметно улыбнулся.

– Рад тебя видеть, Джон.

* * *

Грей прикусил язык, дабы не сказать чего-нибудь необдуманного. Впрочем, все слова, которые он мог бы сказать, были необдуманными, за исключением разве что фразы: «Добрый вечер».

– Добрый вечер, – сказал он и вопросительно поднял бровь. – Месье Бичем?

– О да.

Перси попытался было встать, но Грей жестом велел ему оставаться на месте, а сам пошел за стулом, надеясь, что за эти несколько секунд успеет прийти в себя. Ничего не получилось, и он еще немного потянул время, открыв окно и пару раз вдохнув густой влажный воздух, и только потом повернулся и сел.

– Откуда ты его взял? – с деланой небрежностью спросил он. – Я имею в виду имя Бичем. Или это всего лишь псевдоним?

– Ах нет. – Перси достал обшитый кружевом носовой платок и аккуратно вытер пот со лба, волосы над которым, как заметил Грей, уже начали редеть. – Я женился на одной из сестер барона Амандина. Фамилия их семейства – Бичем, и я тоже ее принял. Родственные связи позволили мне войти в определенные политические круги, из которых…

Он очаровательно пожал плечами и грациозно взмахнул рукой: жест, который выразил всю его карьеру в «Черном кабинете». «И один бог знает, где еще», – мрачно подумал Грей.

– Поздравляю с женитьбой, – произнес он, даже не пытаясь скрыть иронию в голосе. – Так с кем из них ты спишь, с бароном или с его сестрой?

Перси довольно улыбнулся.

– Вообще-то, с обоими.

– Одновременно?

Перси улыбнулся еще шире. Зубы у него по-прежнему были хорошими, хотя и слегка потемнели от вина.

– Иногда. Хотя Сесиль – моя жена – предпочитает компанию своей кузины Лючианны, а мне больше нравятся ласки младшего садовника. Милейший юноша по имени Эмиль. Он очень похож на тебя… в молодости. Такой же стройный, белокурый, мускулистый и грубый.

К своему ужасу, Грей почувствовал, что едва сдерживает смех.

– Звучит весьма по-французски, – сухо произнес он. – Уверен, что тебя это вполне устраивает. Чего ты хочешь?

– Вопрос в том, чего хочешь ты.

Перси еще не притронулся к вину. Он взял бутылку и аккуратно наполнил стаканы темно-красной жидкостью.

– Или, вернее сказать, чего хочет Англия, – он с улыбкой протянул бокал Грею. – Ведь твои личные интересы неотделимы от интересов твоей страны, не так ли? В сущности, должен признаться, ты всегда казался мне олицетворением самой Англии, Джон.

Грей отчаянно желал, чтобы Перси прекратил называть его по имени, но возразить не мог – это бы только усилило воспоминания об их былой близости, чего, собственно, Перси и добивался. Решив не обращать внимания на фамильярность, Грей глотнул вина, которое оказалось на удивление хорошим. Интересно, заплатил ли за него Перси, а если заплатил, то как?

– Значит, чего хочет Англия, – скептически повторил он. – А ты как считаешь, чего она хочет?

Перси отпил из бокала, подержал вино во рту, смакуя, и только потом проглотил.

– Вряд ли это секрет, милый.

Грей вздохнул и посмотрел ему в глаза.

– Ты уже видел эту «Декларацию независимости», принятую так называемым Континентальным конгрессом? – спросил Перси.

Он повернулся, достал из висевшей на спинке кресла кожаной сумки пачку сложенных бумаг и протянул Грею.

Грей еще не видел этого документа, хотя, конечно, о нем слышал. Его опубликовали всего лишь две недели назад в Филадельфии, но копии «Декларации» распространились по колониям, как семена сорняков, подхваченные ветром. Вопросительно подняв бровь, Грей развернул бумаги и пробежал по ним взглядом.

– Так, значит, король – тиран? – сказал он, усмехнувшись. Авторы документа явно не стеснялись в выражениях. Он снова сложил листки и бросил на стол. – Если я – олицетворение Англии, то ты в нашем разговоре, полагаю, воплощаешь Францию?

– Я представляю там определенные интересы, – прямо ответил Перси. – И в Канаде тоже.

В мозгу Грея звякнул тревожный колокольчик. Грей воевал под командованием Вольфа в Канаде и прекрасно знал, что, хотя французы и потеряли в той войне значительную часть своих колоний в Северной Америке, сейчас они яростно сражаются за северную территорию от долины реки Огайо до Квебека. Достаточно ли это близко, чтобы доставить неприятности? Не похоже, но нельзя утверждать наверняка, когда речь идет о французах. Или о Перси.

– Англия, само собой, хочет, чтобы эта заварушка поскорее закончилась. – Перси махнул длинной узловатой рукой в сторону бумаг. – Так называемая Континентальная армия – всего лишь жалкое сборище неопытных людей с противоречивыми взглядами. Что, если бы я предложил тебе информацию, которую можно было бы использовать для… скажем, для того, чтобы поставить под сомнение верность одного из старших офицеров Вашингтона?

– Допустим, – ответил Грей, не скрывая скептической нотки в голосе. – Но какую пользу это принесет Франции? Или тебе лично, ибо я смею предположить, что ваши интересы не совсем совпадают.

– Я вижу, Джон, что ты как был, так и остался циником. Одно из самых неприятных твоих качеств… Не помню, говорил ли я тебе об этом.

Грей слегка округлил глаза, и Перси вздохнул.

– Ну хорошо, речь идет о землях, – сказал он. – Северо-Западные территории. Мы хотим их вернуть.

Грей насмешливо хмыкнул.

– Кто бы сомневался.

Эти территории, обширный кусок земли к северо-западу от долины реки Огайо, отошли от Франции к Британии в конце франко-индейской войны. Впрочем, из-за вооруженного сопротивления аборигенов и затянувшихся попыток заключить с ними договор Британия не заняла эту территорию и не пускала туда колонистов. Понятное дело, колонистам это не нравилось. Грею доводилось сталкиваться с аборигенами, и он считал позицию Британского правительства разумной и честной.

– Французские торговцы имели обширные связи с аборигенами, а у вас ничего нет.

– Так ты представляешь интересы торговцев пушниной?

Перси широко улыбнулся.

– Не только.

Грей не стал спрашивать, почему Перси обратился именно к нему, отставному дипломату, к тому же не особо влиятельному. Перси прекрасно знал о возможностях и связях семьи Грея еще с тех пор, когда они были близки, и наверняка «месье Бичему» удалось узнать гораздо больше о нынешних знакомствах лорда Джона из источников информации, доступных европейским «Черным кабинетам». Конечно, от самого Грея ничего не зависит, но он может втайне сообщить о предложении людям, облеченным властью.

На душе стало тревожно, волосы на теле приподнялись, словно усики насекомого.

– Нам потребуется несколько больше, чем просто предложение, – холодно произнес Грей. – Например, имя того офицера.

– Сейчас я не могу его назвать, но, как только начнутся честные переговоры…

Грей уже прикидывал, кому стоит передать предложение Перси. Только не сэру Джорджу Жермену. Может, людям лорда Норта?[10] Впрочем, это пока подождет.

– А как насчет твоих личных интересов? – резко спросил он, поскольку хорошо знал Перси и понимал, что тот ничего не станет делать без выгоды для себя.

– Ах, это. – Перси отпил вина, опустил бокал и посмотрел сквозь него ясным взглядом на Грея. – Мне поручили найти одного человека. Знаешь ли ты некоего шотландского джентльмена по имени Джеймс Фрэзер?

Ножка бокала Грея треснула, однако он не опустил бокал, а осторожно сделал глоток, благодаря Бога за то, что, во-первых, никогда не упоминал имя Джейми Фрэзера при Перси, а во-вторых, за то, что сегодня днем Фрэзер уехал из Уилмингтона.

– Нет, – спокойно произнес Грей. – А что, собственно, тебе нужно от этого самого мистера Фрэзера?

Перси пожал плечами и улыбнулся.

– Всего лишь хочу задать ему пару вопросов.

Грей чувствовал, как из рассеченной ладони сочится кровь. Аккуратно сжимая надтреснутый бокал, он допил вино. Не говоря ни слова, Перси тоже выпил.

– Мои соболезнования по поводу кончины твоей жены, – тихо произнес он. – Я знаю, что она…

– Ты ничего не знаешь! – Грей положил разбитый бокал на стол; чаша покатилась, остатки вина омывали стекло изнутри. – Ничего. Ни о моей жене, ни обо мне.

Перси едва заметно пожал плечами. Типично галльский жест, словно говорящий: «Ну, как скажешь». И все же его глаза… по-прежнему прекрасные, чтоб его, глаза, темные и ласковые… Казалось, они смотрят на Грея с искренним сочувствием.

Грей вздохнул. Конечно, с искренним. Перси нельзя было доверять – ни в прошлом, ни сейчас, – но он поступил так, как поступил, исключительно из-за своей слабости, а не по злому умыслу или от недостатка чувств.

– Чего ты хочешь? – повторил он.

– Твой сын…

Грей резко повернулся к нему и схватил за плечо так грубо, что Перси охнул и сжался. Грей наклонился, вглядываясь в лицо Уэйнрайта… простите, Бичема. Грей ощущал тепло его дыхания на своей щеке, чувствовал запах одеколона… Кровь из пораненной ладони испачкала сюртук Уэйнрайта.

– В нашу последнюю встречу я едва не всадил тебе пулю в голову, – очень тихо сказал Грей. – Не дай мне пожалеть о своей сдержанности.

Он отпустил Перси и выпрямился.

– Держись подальше от моего сына… и от меня тоже. А вот тебе добрый совет: возвращайся во Францию. И как можно скорее.

Повернувшись на каблуках, он стремительно вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Он уже дошел до середины улицы, когда понял, что оставил Перси одного в своей комнате.

– Ну и черт с ним, – пробормотал Грей и отправился просить приюта у сержанта Каттера. Утром надо будет удостовериться, что семейство Фрэзеров и Вилли благополучно покинули Уилмингтон.

Глава 2 А иногда – нет

Лаллиброх, Шотландия

Сентябрь, 1980 г.

– Мы живы, – повторила Брианна Маккензи дрожащим голосом. Она посмотрела на Роджера, прижав письмо к груди обеими руками. По ее лицу бежали слезы, но голубые глаза радостно сияли. – Живы!

– Дай мне взглянуть.

Сердце Роджера стучало так сильно, что он едва расслышал собственные слова. Он протянул руку, Брианна неохотно отдала исписанные странички и тут же подошла, прильнула к нему. Пока Роджер читал, она крепко держала его за руку, не в силах отвести глаз от листа старинной бумаги.

Бумага ручной работы, со следами вдавленных в волокна цветов и листьев, была приятно шероховатой на ощупь. Она пожелтела от времени, но осталась плотной и на удивление гибкой. Бри сделала ее сама – двести с лишним лет назад.

Роджер вдруг понял, что у него трясутся руки: листок дрожал так, что было почти невозможно прочитать неровные, выцветшие строки, написанные размашистым почерком.

«31 декабря 1776 года.

Доченька, если получишь это письмо, знай, что мы живы…»

Глаза Роджера заволокло слезами, и он вытер их тыльной стороной ладони. Какая разница, говорил он себе, ведь сейчас они точно мертвы, Джейми Фрэзер и жена его, Клэр, – но от слов на бумаге его охватила такая радость, словно они вдвоем стояли перед ним и улыбались.

Как выяснилось, они действительно были вдвоем. Письмо начал писать Джейми – Роджер, казалось, слышал его голос, – однако на второй странице повествование продолжила Клэр. Роджер узнал ее твердый наклонный почерк.

«Рука твоего отца уже не слушается, а это чертовски длинная история. Он целый день рубил лес и теперь едва разгибает пальцы, но захотел лично сообщить тебе о том, что мы не сгорели дотла, во всяком случае, пока. Впрочем, это может произойти в любую минуту: нас четырнадцать человек, и мы все набились в старую хижину. Я пишу эти строки, почти сидя на очаге, умирающая бабуля Маклауд хрипит на соломенном тюфяке у моих ног, чтобы, если вдруг она начнет умирать, я могла бы влить ей в глотку немного виски.

– Господи, я прямо-таки слышу ее! – удивился Роджер.

– Я тоже, – по лицу Бри все еще текли слезы, но они были слепым дождиком, что закапал солнечным днем, и она вытерла их, смеясь и шмыгая носом. – Читай дальше. Почему они в нашей хижине? Что случилось с Большим домом?

Роджер провел пальцем вниз по странице, чтобы найти место, где остановился.

– О боже! – вырвалось у него.

«Помнишь того придурка, Доннера?»

От одного имени по рукам побежали мурашки. Доннер, путешественник по времени. Один из самых никчемных людей, которых Роджер когда-либо встречал, и потому еще более опасный.

«Так вот, в этот раз он превзошел сам себя, собрав банду головорезов из Браунсвилля и убедив их, что у нас есть драгоценные камни, которыми можно поживиться. Только у нас ничего, конечно, не было».

Конечно, не было, ведь он сам, Брианна, Джемми и Аманда забрали оставшиеся драгоценности, чтобы наверняка пройти через стоячие камни.

«Они взяли нас в заложники и перевернули весь дом (черт бы их подрал!), умудрившись разбить бутыль с эфиром в моей операционной. От паров эфира мы чуть было все не заснули прямо на месте…»

Роджер торопливо дочитал письмо. Брианна заглядывала через плечо, негромко охая от волнения и тревоги. Закончив, он отложил листок и, едва сдерживаясь, повернулся к жене.

– Значит, это твоя работа! – Роджер понимал, что не должен так говорить, но промолчать и не фыркать от смеха было выше его сил. – Ты и твои чертовы спички… Ты сожгла дом!

На ее лице попеременно отразились ужас, негодование и, да, безудержное веселье, под стать его собственному.

– Ничего подобного! Это все мамин эфир. Могло рвануть от любой искры…

– Это была не любая искра, – заметил Роджер. – Твой кузен Йен зажег одну из твоих спичек!

– Значит, виноват Йен!

– Нет, только ты и твоя матушка. Ох уж эти ученые женщины! – Роджер покачал головой. – И как только восемнадцатый век вас пережил?

Брианна чуточку рассердилась.

– Ничего бы не случилось, если бы не идиот Доннер!

– Согласен, – кивнул Роджер, – но он ведь тоже был баламутом из будущего, так? Хотя, если честно, его нельзя назвать ни ученым, ни женщиной.

Фыркнув, Брианна взяла письмо и бережно сложила.

– Что ж, он и не пережил восемнадцатое столетие.

Она говорила, опустив глаза с покрасневшими веками.

– Неужели тебе его жалко? – Роджер не верил своим ушам.

Брианна покачала головой, водя пальцами по плотной мягкой бумаге.

– Не столько его самого… Просто… сама мысль о том, чтобы умереть вот так… Я имею в виду, совсем одному, вдали от дома.

Нет, не о Доннере она думала. Роджер обнял Бри, прижался к ее голове своей. Уловив запах шампуня и свежей капусты, он понял, что Бри вернулась с огорода. Выдавленные пером на бумаге слова поблекли, но были четкими и разборчивыми – как-никак, почерк хирурга.

– Она не одна, – прошептал Роджер, проводя пальцем по постскриптуму, который, судя по размашистому почерку, дописал Джейми. – И он тоже. И неважно, есть ли у них над головой крыша или нет: они оба дома.

* * *

Я отложила письмо, решив, что у меня еще будет время закончить. Я писала его уже несколько дней, когда улучала свободную минуту. Если уж на то пошло, мне не нужно спешить, чтобы отправить его с уходящей почтой, так что особой спешки и нет. От этой мысли я усмехнулась и, аккуратно сложив листки бумаги, сунула их в новую рабочую сумку, чтобы не потерять. Промокнула перо, отложила в сторону и растерла занемевшие пальцы, стараясь продлить то чудесное ощущение единения, которое давала работа над письмом. Пишу я, конечно, легче и быстрее Джейми, но возможности человеческого тела не безграничны, а сегодняшний день был ужасно долгим.

Я взглянула на тюфяк, который лежал с другой стороны очага, как делала каждые несколько минут, но оттуда доносилось только хриплое дыхание бабули Маклауд. Пожилая женщина дышала так редко, что, ожидая очередного вдоха, я могла бы поклясться: его не последует. Но она все не умирала, и, по моим наблюдениям, должна была еще протянуть какое-то время. Я надеялась, что она отойдет в мир иной до того, как мои скудные запасы опиумной настойки закончатся.

Я не знала, сколько ей лет: выглядела она на сотню или около того, но вполне могла быть моложе меня. Два внука-подростка привезли ее пару дней назад. Они спустились с гор, чтобы отвезти бабушку к родственникам в Кросс-Крик, а потом присоединиться к отрядам ополчения в Уилмингтоне, но бабушке, как они выразились, «поплохело». Кто-то подсказал парням, что неподалеку в Ридже есть хорошая лекарка, вот они и притащили пожилую женщину ко мне.

У бабули Маклауд, как я ее называла – внуки не догадались сообщить мне ее имя, а сама она по понятным причинам сказать его не могла – почти наверняка была какая-то разновидность рака на последней стадии. Тело женщины иссохло, лицо болезненно морщилось, хотя она лежала без сознания, кожа посерела.

Огонь почти догорел, следовало бы пошевелить его и подбросить пару сосновых поленьев, но на моем колене покоилась голова Джейми. Может, я дотянусь до поленницы, не потревожив его? Я легонько оперлась на плечо Джейми, чтобы не потерять равновесия, и с трудом дотянулась до небольшого чурбачка. Прикусив нижнюю губу, осторожно вытащила его и ухитрилась отправить в очаг, выбив из тлеющих угольков облако искр и дыма.

Джейми заворочался под моей рукой, пробормотал что-то невнятное, но потом, когда я сунула полено в огонь и выпрямилась, вздохнул, повернулся на другой бок и снова заснул.

Бросив взгляд на дверь, я прислушалась, но снаружи слышался только шум ветра в кронах деревьев. Впрочем, других звуков бы и не было, учитывая, что ждала я Йена-младшего.

Они с Джейми ходили в дозор по очереди, прячась в деревьях за обгорелыми развалинами Большого дома. Йен караулил уже более двух часов и вот-вот должен был вернуться, чтобы перекусить и погреться у очага.

– Кто-то пытался убить белую свинью, – озадаченно сообщил он за завтраком три дня назад.

– Что? – Я передала ему миску политой медом овсянки с куском тающего масла. К счастью, когда произошел пожар, бочонки с медом и ящики с сотами были в кладовой у родника. – Ты уверен?

Йен кивнул и, взяв миску, с наслаждением вдохнул поднимающийся над ней пар.

– Ага, у нее порез на боку. Неглубокий, и уже заживает, тетушка, – добавил он, кивая в мою сторону. Похоже, Йен считал, что здоровье свиньи интересует меня ничуть не меньше, чем физическое благополучие остальных обитателей Риджа.

– Да? Вот и хорошо, – сказала я, хотя вряд ли смогла бы помочь, если бы рана не заживала. Я могла лечить и не раз успешно лечила лошадей, коров, коз, овец и прочую живность, включая кур, которые перестали нестись, но эта свинья была сама себе хозяйка.

Услышав про свинью, Эми Хиггинс перекрестилась.

– На нее напал медведь, – сказала она. – Больше бы никто не осмелился. Эйдан, а ну-ка послушай, что говорит мистер Йен! Не отходи далеко от дома и присматривай за братом, когда выходите на улицу.

– Мам, медведи зимой спят, – рассеянно ответил Эйдан, не сводя глаз с волчка, новой игрушки, которую вырезал Бобби, его новоиспеченный отчим.

У Эйдана никак не получалось запустить волчок правильно. Скосив глаза к переносице, он сосредоточенно уставился на игрушку, поставил ее на стол и, затаив дыхание, дернул за бечевку. Волчок пролетел через стол, со звоном ударился о банку с медом, отскочил и едва не угодил в молоко – Йен успел поймать игрушку. Жуя поджаренный хлеб, он жестом попросил у Эйдана бечевку, смотал ее и натренированным движением запястья отправил волчок прямо на середину стола. Эйдан смотрел на него, открыв рот, а потом, когда игрушка докатилась до края и упала, нырнул за ней под стол.

– Не, это не зверь, – произнес Йен, наконец проглотив еду. – Рана слишком ровная. Кто-то напал на свинью с ножом или палашом.

Джейми оторвал взгляд от подгорелого тоста.

– Ты нашел тело?

Йен коротко ухмыльнулся и покачал головой.

– Нет, если она его убила, то наверняка сожрала… но я не обнаружил никаких останков.

– Свиньи едят очень неаккуратно, – заметил Джейми. Он осторожно откусил подгорелый хлеб, поморщился, но мужественно съел.

– Думаете, индейцы? – спросил Бобби. Маленький Орри завозился, пытаясь слезть с колен новоиспеченного отчима, и тот послушно усадил малыша на его любимое место под столом.

Джейми и Йен переглянулись, и я почувствовала, как волосы на затылке слегка зашевелились.

– Вряд ли, – ответил Йен. – Все местные чероки ее отлично знают и даже близко к ней не подойдут. Считают, что она демон, да.

– А кочевые индейцы с севера вооружены стрелами и томагавками, – закончил Джейми.

– Вы уверены, что это не пантера? – с сомнением спросила Эми. – Они ведь охотятся зимой?

– Конечно, – согласно кивнул Джейми. – Вчера я видел кошачьи следы вверх по Зеленому ручью. Эй вы там, слышите? – Он нагнулся к мальчишкам под столом. – Будьте осторожны, ясно?

Он выпрямился и добавил:

– Но на свинью напала не пантера. Думаю, Йен способен отличить следы когтей от ножевых порезов.

Он бросил насмешливый взгляд на Йена, который из вежливости не закатил глаза, а лишь кивнул, с подозрением глядя на корзинку с тостами.

Никому и в голову не пришло предположить, что свинью ранил кто-либо из обитателей Риджа или Браунсвилля. Хотя религиозные взгляды местных пресвитерианцев и индейцев чероки совершенно не совпадали, и те, и другие считали белую свинью исчадием ада.

Лично я подозревала, что они правы. Эта тварь умудрилась выжить в пожаре Большого дома и вылезла из своего логова под фундаментом прямо в россыпь разлетающихся головешек, ведя за собой подросших поросят.

– Моби Дик! – вдохновенно воскликнула я.

С недоуменным «вуф!» Ролло поднял голову, посмотрел на меня желтыми глазами и, вздохнув, снова положил морду на лапы.

– Кто-кто дик? – сонно спросил Джейми.

Кряхтя и потягиваясь, он сел, потер рукой лицо и, моргая спросонья, уставился на меня.

– Я просто подумала, кого мне напоминает эта свинья, – объяснила я. – Это долгая история. Про кита. Завтра расскажу.

– Если я доживу, – сказал он и зевнул так, что едва не вывихнул челюсть. – Где виски? Или ты бережешь его для бедной женщины?

Джейми кивнул на укутанную одеялом бабулю Маклауд.

– Пока нет. Держи.

Я пошарила в корзинке под своим стулом и достала закупоренную бутылку.

Он выдернул пробку и выпил. На его щеки постепенно возвращался румянец. Днем Джейми либо охотился, либо рубил лес, а полночи проводил в стылом лесу, и даже его огромный запас жизненных сил стал истощаться.

– Сколько времени это продлится? – спросила я, понизив голос, чтобы не разбудить Хиггинсов – Бобби, Эми, двух мальчишек и двух золовок Эми от первого брака, которые приехали на свадьбу несколькими днями раньше, прихватив с собой пятерых детей не старше десяти лет. Сейчас вся компания спала в маленькой спальне.

После отъезда парней Маклауд в хижине стало чуть попросторнее, но нам с Джейми, Йену, его псу Ролло и бабуле Маклауд пришлось ютиться на полу большой комнаты, где вдоль стен громоздились пожитки, которые удалось вытащить из огня. Неудивительно, что порой я испытывала приступы клаустрофобии, а Джейми и Йен проводили много времени в дозоре не только потому, что искали в лесу чужаков, но и чтобы глотнуть свежего воздуха.

– Недолго, – уверил меня Джейми, чуть вздрогнув от большого глотка обжигающего виски. – Если сегодня никого не найдем…

Он замолчал на полуслове и резко повернулся к двери.

Я ничего не услышала, но увидела, как дернулась щеколда, и почти сразу ледяной порыв ветра ворвался в комнату, запустил холодные пальцы мне под юбку и выбил из огня фонтан искр.

Поспешно схватив тряпку, я прихлопнула их прежде, чем они успели поджечь волосы или постель бабули Маклауд. Когда я совладала с пламенем, Джейми уже пристегивал к поясу пистолет, патронташ и пороховой рожок, вполголоса разговаривая у двери с Йеном, раскрасневшимся от холода и явно взволнованным. Ролло тоже поднялся и теперь обнюхивал ноги Йена, виляя хвостом и предвкушая приключения в морозном лесу.

– А тебе лучше остаться, псина, – сказал Йен, почесывая холодными пальцами собаку за ушами. – Sheas![11]

Ролло недовольно заворчал и попытался протиснуться мимо Йена, но тот ловко остановил пса ногой. Джейми натянул сюртук, расправил плечи, повернулся ко мне и, нагнувшись, торопливо поцеловал.

– Запри дверь, a nighean, – прошептал он, – и не открывай никому, кроме меня или Йена.

– Что… – начала было я, но они уже ушли.

* * *

Ночь стояла холодная и ясная. Джейми глубоко вздохнул и вздрогнул, позволяя холоду завладеть своим телом, унести прочь тепло жены, дым и запах очага. Кристаллики льда обожгли легкие, проникли в кровь. Он повернул голову в одну сторону, потом в другую, принюхиваясь, словно волк, вдыхая ночь. Ветра почти не было, но двигающийся с востока воздух нес от развалин Большого дома горьковатый запах пепла и, как показалось Джейми, слегка отдавал кровью.

Джейми бросил взгляд на племянника, вопросительно дернув головой. Йен, чей силуэт темнел на фоне лавандового неба, кивнул.

– Там мертвая свинья, – негромко сказал он. – Прямо за тетушкиным садом.

– Да? Неужели белая свиноматка?

От этой мысли сердце Джейми екнуло. Вот интересно, пожалеет ли он эту тварь или спляшет от радости на ее останках? Но нет, Йен покачал головой – движение, которое Джейми скорее почувствовал, нежели увидел.

– Нет, не эта злобная зверюга. Подсвинок, может, из прошлогоднего помета. Кто-то его убил, но забрал лишь пару небольших кусков из задней ноги. А добрую часть того, что взял, мелко нарубил и разбросал вдоль тропы.

Джейми удивленно оглянулся.

– Что?

Йен пожал плечами.

– Ага. Да, еще, дядя: свинью убили и выпотрошили топором.

Кровь заледенела в жилах Джейми, сердце едва не остановилось.

– Иисусе, – вымолвил он, но не потому, что новость его потрясла, нет, она скорее подтвердила давнишние подозрения. – Значит, все-таки он.

– Ага.

Они оба знали, что это так, но обсуждать ничего не хотелось. Не проронив ни слова, они пошли от хижины в сторону деревьев.

– Ну, что же. – Джейми сделал глубокий вдох, выдохнул, и дыхание повисло в темноте белым облачком.

Он надеялся, что Арч заберет свое золото, жену и уберется из Риджа, но понимал, что этого не произойдет. Арч Баг был Грантом по крови, а клан Грантов славился мстительностью.

Лет пятьдесят назад Фрэзеры из Гленхельма поймали Арча Бага на своей земле и предложили ему на выбор лишиться глаза или указательного и среднего пальцев на правой руке. Он смирился с искалеченной рукой, и, не имея возможности стрелять из лука, мастерски освоил топор, которым, несмотря на преклонный возраст, владел не хуже любого могавка.

А не смирился он с провалом дела Стюартов и с потерей якобитского золота, слишком поздно посланного из Франции, которое спас – или похитил, в зависимости от точки зрения, – Гектор Камерон. Он привез треть сокровища в Северную Каролину, и там у его вдовы Арч Баг это золото украл – или вернул законному владельцу.

Договориться с Джейми Фрэзером Арч тоже не смог.

– Думаешь, это угроза? – спросил Йен.

Они отошли довольно далеко от хижины и, стараясь держаться ближе к деревьям, зашагали вокруг большой поляны, где недавно стоял Большой дом. Печная труба и половина стены до сих пор стояли на пепелище, обугленные и угрюмые на фоне грязного снега.

– Вряд ли. Если он решил угрожать, то почему так долго ждал? – ответил Джейми, но про себя поблагодарил Бога, что дочь и ее малыши в безопасности.

Мертвая свинья – не самая страшная угроза, и Джейми не сомневался, что Арч Баг способен на все.

– Возможно, он уходил, – предположил Йен. – Пристроил где-то жену и только сейчас вернулся.

Вполне разумное предположение: если Арч Баг и любил кого-нибудь на этом свете, то только жену Мурдину, которая вот уже более полувека была его опорой и поддержкой.

– Может, и так, – сказал Джейми.

И все же… И все же с тех пор, как Баг исчез, Джейми не раз ощущал спиной чей-то взгляд. Чувствовал тишину, которая не имела отношения к безмолвию деревьев и скал.

Он не спросил, искал ли Йен следы старого рубаки, – будь там хотя бы один след, Йен его нашел бы. Но уже больше недели не было свежего снега, а тот, что еще оставался, лежал на земле грязными клочьями, истоптанный бесчисленным количеством ног. Джейми взглянул на небо: похоже, вот-вот пойдет снег.

Он поднимался по уступу скалы, осторожно ступая по льду. Днем снег таял, но ночью вода снова замерзала, свисая с крыши хижины и ветвей деревьев блестящими сосульками, которые наполняли лес цветом голубого предрассветного неба, а затем падали золотыми и бриллиантовыми каплями под восходящим солнцем. Теперь же они стали бесцветными и стеклянно звенели, когда рукав задевал обледеневшие кусты. Джейми добрался до самого верха и присел, оглядывая поляну.

Так-так. Уверенность в том, что Арч Баг недавно был здесь, вызвала череду подсознательных умозаключений, которые оформились в четкую и ясную мысль.

– У него есть только две причины вернуться сюда, – сказал он Йену. – Чтобы рассчитаться со мной или чтобы забрать золото. Все, что еще осталось.

Джейми дал слиток золота Багу, когда выдворил его вместе с женой, узнав об их предательстве. Половины французского слитка пожилым супругам хватило бы, чтобы прожить остаток жизни скромно, но в тепле и уюте. Однако Арч Баг не отличался скромностью. Когда-то он был арендатором у лэрда Гранта во владениях Грантов, и, хотя ему пришлось на время схоронить свою гордыню, рано или поздно она бы восстала из могилы.

Йен, похоже, заинтересовался.

– Все, что еще осталось, – повторил он, глядя на Джейми. – Думаешь, он спрятал золото где-то здесь, но в таком месте, откуда не смог забрать, когда ты его выгнал?

Джейми дернул плечом, всматриваясь в поляну. Дом больше не закрывал крутую тропинку, которая вела наверх, туда, где совсем недавно был садик жены, огороженный от оленей частоколом. Сейчас там осталось несколько кольев, которые чернели на фоне грязного снега. Ничего, подумал Джейми, когда-нибудь, даст Бог, он сделает для нее новый сад.

– Если Арч хотел только свести счеты, у него была такая возможность, – заметил Джейми.

Сверху он прекрасно видел зарубленную свинью: темная туша лежала на тропе в большой луже крови. Отогнав внезапную мысль о Мальве Кристи, Джейми вновь принялся рассуждать.

– Да, Арч спрятал золото где-то здесь, – повторил он более уверенно. – Если бы ему удалось забрать все золото, он давно бы ушел. А он выждал, пытался найти способ добраться до сокровища. Но незаметно достать золото он не смог, вот и пытается что-нибудь придумать.

– Ага, только вот что? Эта… – Йен кивком показал на бесформенную груду на тропе. – Я вначале подумал, что там какая-то ловушка или западня, но нет. Я смотрел.

– Может, приманка?

Даже сам Джейми явственно чувствовал запах крови, что тогда говорить о хищниках, для которых он был настоящим приглашением на обед. Едва Джейми об этом подумал, как возле свиньи что-то мелькнуло, и он схватил Йена за плечо.

Еще одно почти незаметное движение, и маленький гибкий зверек юркнул за свиную тушу.

– Лиса! – в один голос воскликнули оба и тихо рассмеялись.

– Как насчет той пантеры с Зеленого ручья? – с сомнением в голосе сказал Йен. – Я видел вчера следы. Что, если Арч хочет подманить ее этой свиньей и достать золото, пока мы будем разбираться с кошкой?

Джейми нахмурился и посмотрел на хижину. Ну да, заметив пантеру, мужчины могут броситься за ней, но женщины и дети наверняка останутся внутри. Да и куда можно спрятать золото в месте, где живет так много людей? Взгляд Джейми упал на длинные неровные очертания обжиговой печи, которая стояла чуть в стороне от хижины и не использовалась с тех пор, как уехала Брианна. От волнения Джейми резко выпрямился. Неужели… Но нет, Арч таскал золото у Иокасты Камерон по слитку зараз и тайком приносил его в Ридж, начав задолго до отъезда Брианны. А вдруг…

Неожиданно Йен замер, и Джейми повернул голову, чтобы посмотреть, в чем дело. Поначалу он ничего не увидел, но затем до него донесся звук, который услышал Йен. Приглушенное хрюканье, шорох, треск, потом среди обугленных балок сгоревшего дома что-то зашевелилось, и тут Джейми осенило.

– Господи Иисусе, – выдохнул он и вцепился в руку Йена с такой силой, что тот охнул. – Золото под Большим домом!

Огромная белая свинья вылезла из своего логова под развалинами дома – массивная, розовеющая в ночном мраке туша, – встала, поводя головой туда-сюда и принюхиваясь, после чего со злобным видом устремилась вверх по холму.

Джейми чуть не рассмеялся от подобной красоты.

Хитроумный Арч Баг прятал золото под фундаментом Большого дома, выбирая то время, когда свинья уходила по своим делам. Никому бы и в голову не пришло вторгнуться во владения белой свиньи: лучшего сторожа не сыщешь. Несомненно, Арч думал, что когда он соберется уходить, то сможет забрать золото тем же путем: осторожно, по одному слитку зараз. Но дом сгорел, обугленные балки завалили фундамент, и достать сокровище, не привлекая внимания, стало делом почти невозможным и весьма хлопотным. И только сейчас, когда мужчины расчистили почти все завалы (и разнесли сажу и уголья по всей поляне), появилась возможность незаметно вытащить что-либо из тайника под фундаментом. Однако стояла зима, и белая свинья, хотя и не впала, как медведь, в спячку, почти не выходила из логова, разве только поесть.

Йен охнул, услышав хруст и чавканье, доносящиеся с тропы. Его передернуло от отвращения.

– Свиньи напрочь лишены нежных чувств, – пробормотал Джейми. – Если наткнутся на труп, то непременно слопают.

– Так это ж, поди, ее собственный отпрыск!

– Она частенько сжирает живых поросят, сомневаюсь, что побрезгует мертвым.

– Ш-ш!

Джейми тут же замолчал, глядя на чернеющее пепелище, которое когда-то было самым красивым домом в округе. Так и есть, из-за кладовой над ручьем возникла темная фигура, которая осторожно кралась по скользкой тропе. Свинья, увлеченная ужасной трапезой, не обращала внимания на укутанного в плащ человека, который нес что-то вроде мешка.

* * *

Я не сразу закрыла дверь на засов, а, заперев Ролло, вышла из хижины, чтобы глотнуть свежего воздуха. Не прошло и нескольких секунд, как Джейми с Йеном скрылись за деревьями. Я беспокойно оглядела поляну, посмотрела на черную громаду леса, но ничего особенного не увидела. Ничего не двигалось, в ночи ни звука, ни шороха. Что же такое нашел Йен? Может, незнакомые следы? Тогда понятно, почему он торопился: вот-вот пойдет снег.

Луны не было видно, но небо окрасилось в глубокий розовато-серый цвет, истоптанную землю кое-где покрывал старый снег, и потому казалось, что в воздухе висит странная молочная дымка и все предметы парят в ней, расплывчатые и неясные, как будто нарисованные на стекле. Обгорелые развалины Большого дома виднелись в дальнем конце поляны и с этого расстояния выглядели грязным пятном, похожим на огромный отпечаток большого пальца, измазанного сажей. Я чувствовала тяжесть надвигающегося снегопада, слышала его в приглушенном шелесте сосен.

Когда ребята Маклауд со своей бабулей спустились с гор, они сказали, что еле-еле перешли через высокие перевалы. Очередная снежная буря, скорее всего, отрежет нас от мира до самого марта. Или даже до апреля.

Вспомнив таким образом о своей пациентке, я еще раз оглядела поляну и взялась за щеколду. Ролло скулил и царапал дверь, и, когда я ее открывала, мне пришлось бесцеремонно выставить колено прямо перед собачьей мордой.

– Стоять, псина, – скомандовала я. – Не тревожься, они скоро придут.

Тоскливо заскулив, Ролло заметался под дверью, тычась в мои ноги и пытаясь выскочить наружу.

– Нет! – сказала я, отпихивая пса, чтобы запереть дверь.

Глухо звякнув, задвижка встала на место, и я повернулась к огню, потирая руки. Ролло запрокинул голову и заунывно завыл. От его тоскливого воя у меня зашевелились волосы.

– Что такое? – встревоженно спросила я. – Тихо!

От шума кто-то из детей в спальне проснулся и заплакал. Я услышала, как зашуршали одеяла и сонный материнский голос успокоил малыша. Присев, я схватила Ролло за морду, прежде чем он снова завыл. Шикнув на пса, я посмотрела, не разбудил ли он бабулю Маклауд. Та лежала неподвижно, глаза на бледном, словно восковом лице закрыты. Автоматически отсчитывая секунды, я ждала, когда ее грудная клетка поднимется в очередной раз. Шесть… семь…

– Ох, черт побери! – выругалась я, поняв, что произошло.

Торопливо перекрестившись, я подползла к ней на коленях, но при более близком осмотре не обнаружилось ничего, что я не видела бы раньше. Оставаясь скромной до последнего, она умерла тихо и незаметно в те несколько минут, когда я отвлеклась.

Ролло больше не выл, но беспокойно метался по хижине. Я положила руку на впалую грудь мертвой. Я не пыталась поставить диагноз или оказать помощь – уже незачем. Просто… просто признавала, что женщина, чьего имени я так и не узнала, отошла в мир иной.

– Что ж… Да упокоит Господь твою душу, бедняжка, – тихо сказала я и села на пятки, пытаясь сообразить, что делать дальше.

По обычаю горцев сразу после смерти полагалось распахнуть дверь, чтобы выпустить душу. Я в сомнении потерла губы костяшками пальцев: могла ли душа поспешно вырваться наружу, когда я вошла в хижину? Вряд ли.

Возможно, кто-то решил бы, что в негостеприимном шотландском климате позволительна некоторая свобода действий в определенных ситуациях, но я знала, что только не в этом случае. Дождь, снег, ледяной дождь, ветер… горцы всегда открывают дверь и часами держат ее распахнутой, одновременно желая освободить уходящую душу и опасаясь, что, если ей помешать, она станет призраком и навсегда поселится в жилище. Не слишком заманчивая перспектива, учитывая, что большинство лачуг слишком тесные.

Проснулся малыш Орри; я слышала, как он радостно напевает себе под нос песенку, состоящую из имени отчима:

– Бааа-би, баа-би, БАА-би…

До меня донесся негромкий сонный смешок и шепот Бобби:

– Ах ты мой маленький! Хочешь на горшок, акушла?

Гаэльское ласковое словечко a chuisle – «кровь моего сердца» – вызвало у меня улыбку. Меня умилило и само слово, и то, как забавно оно прозвучало в устах Бобби с его дорсетским выговором. Ролло вновь тревожно заскулил, словно напоминая мне, что пора действовать.

Если через несколько часов Хиггинсы и их свойственники проснутся и обнаружат на полу труп, их душевное равновесие будет нарушено, а чувство правильности оскорблено. Кто бы не встревожился при мысли, что теперь душа постороннего человека, возможно, навсегда останется в доме? Очень плохой знак и для новобрачных, и для нового года. Да еще Ролло явно беспокоило присутствие мертвой женщины, а меня беспокоило то, что он вот-вот всех перебудит.

– Ладно, – проворчала я. – Иди сюда, псина.

На крючке у двери, как всегда, висели обрывки упряжи, которую нужно было починить. Я выбрала прочный кусок поводьев, соорудила самодельный поводок и накинула его на шею Ролло. Он страшно обрадовался и рванул прочь из хижины, едва я открыла дверь. Впрочем, радости поубавилось, когда я затащила его в пристроенную к хижине кладовку и торопливо привязала импровизированный поводок к стойке, на которой держались полки, после чего пошла за телом бабули Маклауд.

Вспомнив, что говорил Джейми, я внимательно огляделась, прежде чем войти в хижину, но вокруг было тихо, как в церкви, даже шелест деревьев не нарушал безмолвие ночи.

Я прикинула, что бедняжка весит не больше семидесяти фунтов. Ее ключицы выпирали сквозь кожу, а тонкие пальцы походили на сухие веточки. Тем не менее поднять семьдесят фунтов, выражаясь буквально, мертвого веса мне было не под силу, так что пришлось снять с несчастной одеяло и использовать его вместо саней. Я вытащила ее из хижины, бормоча молитвы вперемешку с проклятиями.

Несмотря на холод, я запыхалась и вспотела, пока отволокла труп в кладовку.

– Ладно, теперь, по крайней мере, у вашей души уйма времени, чтобы уйти, – пробормотала я и опустилась на колени, чтобы осмотреть тело, уложить как следует и накрыть наспех сделанным саваном. – В любом случае не думаю, что вам захочется стать призраком в этой кладовке.

Из-под полуприкрытых век женщины виднелась белая полоска, словно бабуля Маклауд пыталась открыть глаза, чтобы в последний раз взглянуть на мир или, возможно, найти знакомое лицо.

– Bепеdictie[12], – прошептала я и осторожно закрыла ее глаза, спрашивая себя, сделает ли то же самое какой-нибудь незнакомец и для меня. Вполне возможно. Если только…

Джейми когда-то объявил, что вернется в Шотландию за печатным станком, а потом приедет обратно, чтобы сражаться. «А что, если бы мы не вернулись? – прошелестел тихий трусливый голосок внутри меня. – Если бы остались в Лаллиброхе?»

Я еще думала о подобной возможности – прекрасные картины мирной семейной жизни в окружении родных и близких, неспешного старения без постоянного страха перед разрухой, голодом и насилием, – но уже знала, что так никогда не будет.

Я не знала, прав ли был Томас Вулф, утверждавший, что невозможно вернуться домой[13]. «Да и откуда мне знать, – подумала я с легкой горечью, – если у меня никогда не было дома, чтобы туда возвращаться?» Впрочем, я хорошо знала Джейми. Если не касаться идеалов – а их у него хватало, хотя и довольно прагматичных, – приходилось считаться с фактом, что Джейми, как настоящему мужчине, нужно было дело. Не просто труд ради заработка, а настоящее дело. И я прекрасно понимала разницу.

Конечно, семья Джейми приняла бы его с радостью, – правда, сомневаюсь, что такой же радостный прием оказали бы и мне, хотя, возможно, вызывать священника, чтобы изгнать из меня бесов, сразу бы не стали. Тем не менее факт оставался фактом: Джейми больше не был лэрдом Лаллиброха и никогда им снова не станет.

– «…и место его не будет уже знать его»[14], – прошептала я, обмывая влажной тряпицей интимные места бабули Маклауд, на удивление, не слишком увядшие; похоже, она была не такой старой, как я думала. Она несколько дней ничего не ела, и даже посмертное расслабление почти не подействовало, но каждый имеет право лечь в могилу чистым.

Я замерла. Тут было над чем подумать. Сможем ли мы ее похоронить? Или ей придется до весны покоиться среди жбанов черничного варенья и мешков с сушеными бобами?

Приведя в порядок ее одежду, я выдохнула с открытым ртом: хотела определить температуру по выходящему пару. Надвигающийся снегопад будет только вторым большим снегопадом за эту зиму, да и настоящих морозов пока не было: обычно они приходят во второй половине января. Если земля не промерзла, возможно, нам и удастся похоронить бедняжку – конечно, если мужчины смогут разгрести снег.

Ролло успокоился и лежал, пока я занималась своими делами, но вдруг вскинул голову и навострил уши.

– Что такое? – встревоженно спросила я и повернулась на коленях, чтобы выглянуть в открытую дверь кладовой. – Что случилось?

* * *

– Возьмем его прямо сейчас? – прошептал Йен. Он опустил руку, и лук с его плеча тихо скользнул в ладонь.

– Нет, пусть сначала найдет золото, – медленно произнес Джейми, пытаясь решить, как поступить с человеком, который внезапно появился снова.

Только не убивать. Да, он и его жена доставили немало беспокойства своим предательством, но они не хотели причинить вред семье Джейми, по крайней мере поначалу. Можно ли считать его настоящим вором? Как ни крути, у тетушки Джейми, Иокасты, было не больше – если не меньше! – прав претендовать на это золото, чем у Арча.

Джейми вздохнул и положил руку на ремень, где висели пистолет и кинжал. И все же нельзя позволить Багу забрать золото и уйти, нельзя и просто прогнать: на свободе он продолжит вредить. А вот что с ним сделать, когда они его поймают… Это все равно что держать в мешке змею. Ладно, сейчас главное – его поймать, принять решение можно и позже. Может, удастся заключить какую-нибудь сделку…

Фигура добрела до черного пятна фундамента и неуклюже пробиралась среди камней и обугленных бревен; темный плащ колыхался под порывами ветра. Внезапно пошел снег – крупные ленивые хлопья, казалось, не падали сверху, а возникали из ниоткуда и бесшумно кружились в воздухе. Снег касался лица, облеплял ресницы. Джейми стер его рукой и махнул Йену.

– Заходи сзади, – прошептал Джейми. – Если он побежит, пусти перед его носом стрелу, чтобы остановить, а сам держись подальше, понял?

– Это ты держись подальше, дядя, – тихо ответил Йен. – Стоит подойти к нему на расстояние выстрела, и он вышибет тебе мозги топором. А я не собираюсь объясняться с тетушкой Клэр.

Джейми коротко хмыкнул и толчком отправил Йена прочь. Зарядил пистолет, взвел курок и решительно направился сквозь пелену снега к развалинам своего дома.

Джейми доводилось видеть, как Арч сбивал индейку топором с двадцати футов. И да, большинство пистолетов попадали в цель примерно с такого же расстояния. Но ведь он, Джейми, не собирается никого убивать. Он поднял пистолет.

– Арч!

Человек стоял к Джейми спиной и, согнувшись, разгребал золу и уголья. Услышав голос, он замер, но не спешил выпрямляться.

– Арч Баг! – снова позвал Джейми. – Иди сюда, давай поговорим!

Фигура в ответ резко выпрямилась, повернулась, и яркая вспышка озарила падающий снег. В тот же миг бедро Джейми словно обожгло пламенем, и он покачнулся.

Сильнее всего было удивление: Джейми и не знал, что Арч Баг умеет стрелять из пистолета, а уж как ему удалось так точно прицелиться левой…

Джейми упал в снег на одно колено и еще не успел пустить в ход свое оружие, когда понял: темная фигура целится в него из другого пистолета и не левой рукой, что означало…

– Господи! Йен!

Йен видел, как Джейми упал, заметил он и второй пистолет. Из-за ветра и снега Джейми не услышал свиста стрелы, она возникла как по волшебству, уже торча из спины фигуры. Человек сделал еще пару шагов и рухнул как подкошенный, но не успел он упасть, а Джейми уже бежал к нему, прихрамывая на правую ногу.

– Господи, нет, нет! – твердил он, и его голос звучал словно чужой.

Сквозь снег и ночь донесся отчаянный вопль, потом мимо Джейми размытым пятном промчался Ролло – кто его выпустил? – и из-за деревьев грохнул ружейный выстрел. Где-то рядом раскатисто крикнул Йен, подзывая собаку, но у Джейми не было времени оглядеться. Он с трудом пробирался среди почерневших камней, спотыкался, скользил на свежевыпавшем снегу, раненая нога горела и мерзла одновременно, но разве это имело значение?

– О боже, пожалуйста, нет!

Он добрался до фигуры в темном, упал на колени, обхватил ее руками. Джейми уже знал, все понял, когда увидел пистолет в правой руке. Арч, у которого не хватало пальцев, не смог бы выстрелить правой. Но, господи, нет…

Джейми перевернул ее, чувствуя, как приземистое грузное тело обмякает и тяжелеет, словно только что убитый олень. Откинул капюшон плаща, бережно и беспомощно погладил мягкое круглое лицо Мурдины Баг. Она вздохнула под его рукой, может… Но нет, Джейми нащупал древко стрелы, которая прошла сквозь шею, а из горла Мурдины вырывалось влажное клокочущее дыхание. Ладонь Джейми тоже стала влажной и теплой.

– Арч? Мне нужен Арч, – прохрипела Мурдина и умерла.

Глава 3 Жизнь за жизнь

Я отвела Джейми в кладовую. Там было темно, а еще холодно, особенно для человека без штанов, но я боялась разбудить кого-нибудь из Хиггинсов. Господи, только не сейчас! Они же вырвутся из своей спаленки, словно стая испуганных перепелок! Меня передернуло от мысли, что придется разбираться с ними раньше времени. Даже днем мне будет тяжело рассказать о ночном происшествии, а уж прямо сейчас это было бы просто невыносимо.

Не видя лучшего выхода, Джейми с Йеном положили миссис Баг в кладовой рядом с бабулей Маклауд – под нижнюю полку, накинув на лицо женщины плащ. На виду остались лишь ее ноги в полосатых чулках и потрескавшихся, истоптанных ботинках. Я вдруг представила себе Злую Ведьму Запада и зажала ладонью рот, чтобы не ляпнуть какую-нибудь истеричную глупость.

Джейми повернулся ко мне, но его взгляд был обращен внутрь. В отблесках свечи лицо казалось изможденным и покрытым глубокими морщинами.

– Да? – рассеянно произнес он.

– Ничего, – ответила я дрогнувшим голосом. – Ничего особенного. Давай садись.

Я поставила табурет и свою аптечку, взяла у Джейми свечу и жестянку с горячей водой, стараясь думать только о предстоящей задаче. Никаких полосатых чулок. Никакого, прости господи, Арча Бага.

Джейми закутал плечи одеялом, но ноги остались обнаженными, и когда я коснулась их ладонью, то почувствовала, как они покрылись гусиной кожей. Подол рубахи, пропитанный кровью, уже наполовину высохшей, прилип к бедру, но Джейми не издал ни звука, когда я отодрала ткань и раздвинула его ноги.

Он двигался как в кошмаре, но зажженная свеча в опасной близости от мошонки привела его в чувство.

– Ты поосторожнее с этой свечкой, саксоночка, – сказал он, прикрывая рукой гениталии.

Поняв причину его беспокойства, я отдала ему свечу, предупредила, чтобы он не обжегся каплями горячего воска, и вернулась к осмотру.

Из раны сочилась кровь, но не сильно, и я, намочив тряпицу в горячей воде, принялась за работу. Тело Джейми закоченело от холода, который заглушал даже резкие запахи кладовой, но я все же чувствовала привычный терпкий аромат мускуса, сейчас отравленный запахами крови и пота.

Глубокая рана, дюйма четыре в длину, тянулась вверх по мышце бедра, Хорошо хоть, чистая.

– Прям как у Джона Уэйна[15], – сказала я, стараясь говорить легко и сдержанно. Джейми перевел глаза с пламени свечи на меня.

– Что там? – хрипло спросил он.

– Ничего серьезного, – ответила я. – Пуля тебя лишь царапнула. Денек-другой похромаешь, зато герой жив и готов к новым сражениям.

На самом деле пуля пролетела у него между ног и вспорола внутреннюю поверхность бедра совсем рядом с яичками и бедренной артерией. Дюймом правее, и Джейми бы погиб. На дюйм выше и…

– Слабое утешенье, саксоночка, – заметил он, но в его глазах промелькнула тень улыбки.

– Согласна, – кивнула я. – Но хоть какое-то?

– Хоть какое-то, – сказал он и мимолетно коснулся моего лица.

Его рука была очень холодной и дрожала; по костяшкам другой стекал горячий воск, но Джейми, похоже, ничего не чувствовал. Я осторожно забрала у него подсвечник и поставила на полку.

От Джейми исходили волны скорби, его мучило чувство вины, и я видела, как он старается не поддаться эмоциям. Я подумала, что не смогу ему помочь, если сейчас дам слабину – правда, трудно сказать, смогу ли я вообще что-то для него сделать, но стоит попытаться.

– Господи Иисусе, – еле слышно пробормотал он. – Ну почему я не дал ему забрать золото? Какое это имело значение? – Он беззвучно ударил кулаком по колену. – Господи, почему я просто не дал ему забрать золото?

– Ты же не знал, кто сюда пришел и зачем, – так же тихо сказала я и положила руку ему на плечо. – Это был несчастный случай.

Его мышцы свело от душевной муки. Я тоже ее чувствовала – тугой комок протеста и отрицания: «Нет, это неправда, такого не могло случиться!» – застрял в горле, но нужно было доделать начатое. С неизбежным разберусь позже, решила я.

Джейми закрыл лицо рукой, медленно качая головой, замолчал и больше не двигался, пока я промывала и перевязывала рану.

– Можешь хоть чем-то помочь Йену? – спросил он, когда я закончила.

Он убрал руку и глядел, как я поднимаюсь. Лицо его искажало страдание, но голос снова звучал спокойно.

– Ему… – Джейми сглотнул и посмотрел на дверь. – Ему очень плохо, саксоночка.

Я посмотрела на виски, который захватила с собой: четверть бутылки. Перехватив мой взгляд, Джейми покачал головой.

– Маловато.

– Тогда выпей сам.

Он снова замотал головой, но я вложила бутылку ему в ладонь и сжала его пальцы вокруг нее.

– Предписание врача, – сказала я тихо, но твердо. – От шока.

Джейми сопротивлялся, пытался поставить бутылку обратно, но я лишь крепче стиснула его руку.

– Знаю, – произнесла я. – Джейми, я все понимаю. Но тебе нельзя сдаваться. Только не сейчас.

Секунду он смотрел на меня, затем кивнул, соглашаясь, что так надо, и его рука расслабилась. Мои собственные пальцы закоченели от воды и холодного воздуха, но все равно были теплее, чем у него. Я взяла в свои ладони его свободную кисть и крепко сжала.

– Знаешь, герой никогда не умирает, и на то есть причина, – заметила я и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла натянутой. – Когда случается самое худшее, кто-то все равно должен принимать решения. Иди в дом и согрейся. – Я выглянула в ночь, где под лавандовым небом снег кружился дикими вихрями. – А я… я найду Йена.

* * *

Куда же он подевался? Далеко не ушел, погода слишком скверная. Учитывая его состояние, когда они с Джейми вернулись с телом миссис Баг, он мог просто уйти в лес, не разбирая дороги и не думая о том, что ждет его в лесной чаще. Но он взял с собой пса. Как бы ни было тяжело на душе у Йена, он бы никогда не вытащил Ролло в снежную бурю.

А метель поднялась нешуточная, впрочем, как мы и ждали. Я медленно взбиралась по холму к хозяйственным постройкам, прикрывая фонарь полой плаща, когда внезапно подумала, что Арч Баг вполне мог спрятаться в кладовой над ручьем или в коптильне. И… о господи, знает ли он? Я замерла как вкопанная, и густой снег тут же укутал мою голову и плечи, словно вуалью.

Меня так потрясло ночное происшествие, что я даже не задумывалась, известно ли Арчу Багу о смерти его жены. Джейми сказал, что он громко звал Арча, просил его выйти, но тот не ответил. Возможно, заподозрил подвох или просто сбежал, когда увидел Джейми и Йена, предположив, что Мурдину-то они не обидят. Значит…

– Ох, чтоб тебя! – в ужасе прошептала я.

К сожалению, с этим ничего нельзя было поделать. Я надеялась, что смогу помочь хотя бы Йену. Вытерев рукавом лицо и сморгнув с ресниц снежинки, я медленно побрела дальше. Слабый свет фонаря едва пробивался сквозь снежную пелену. Что, если я столкнусь с Арчем? Мои пальцы судорожно сжали ручку фонаря. Придется рассказать ему все, отвести в хижину, чтобы он увидел… О боже. Если я вернусь с ним, то успею ли вытащить миссис Баг из кладовки и привести в пристойный вид, пока Джейми и Йен будут занимать Арча? У меня не было времени, чтобы выдернуть стрелу и уложить тело как подобает. Я вонзила ногти свободной руки в ладонь, пытаясь успокоиться.

– Господи Иисусе, пожалуйста, сделай так, чтобы я его не нашла, – пробормотала я. – Только бы не нашла!

Но ни в кладовой, ни в коптильне, ни в амбаре для кукурузы, слава богу, никого не оказалось, и вряд ли кто-нибудь смог бы укрыться в курятнике, не потревожив кур, а те молчали, мирно уснув под завывания бури. Однако при виде курятника я сразу вспомнила миссис Баг, как она разбрасывала зерно из передника, вполголоса напевая что-то глупым птицам. Она называла всех кур по именам. Мне всегда было чертовски безразлично, едим ли мы на ужин Исабель или Аласдейр, но сейчас при мысли, что больше никто никогда не сможет отличить одну птицу от другой или порадоваться десяти цыплятам, которых высидела Элспет, у меня разрывалось сердце.

В конце концов я нашла Йена в сарае. Темная фигура съежилась на соломе у копыт мула Кларенса, который при моем появлении поднял уши и восторженно заревел, радуясь компании. Козы истерично заблеяли, приняв меня за волка, а лошади изумленно вскинули головы, потом вопросительно захрапели и заржали. Ролло, устроившийся в сене рядом со своим хозяином, коротко и недовольно гавкнул.

– Да тут прям как в чертовом Ноевом ковчеге! – заметила я, стряхивая с плаща снег и вешая фонарь на крюк. – Сюда бы еще пару слонов. Тише, Кларенс!

Йен повернулся ко мне, но, судя по бессмысленному выражению лица, он не понял, что я сказала. Я присела на корточки, коснулась ладонью его щеки, холодной, с пробивающейся щетиной.

– Это не твоя вина, – мягко сказала я.

– Знаю, – ответил он и сглотнул. – Вот только не знаю, как с этим жить.

Он нисколько не драматизировал, в его голосе звучала растерянность. Ролло лизнул руку хозяина, и Йен запустил пальцы в собачью шерсть, словно ища поддержки.

– Что мне теперь делать, тетушка? – Он беспомощно посмотрел на меня. – Ничего, да? Я ведь не могу ничего изменить или повернуть вспять. А я ищу хоть какой-нибудь выход, чтобы все исправить. Но ничего… нет.

Я уселась на сено рядом с ним, обняла за плечи, прижала его голову к себе. Йен нехотя послушался, хотя я чувствовала, как его трясет от усталости и горя, словно он замерз.

– Я любил ее, – еле слышно произнес он. – Она была мне как бабушка. А я…

– Она любила тебя, – прошептала я. – И не стала бы винить.

Я отчаянно цеплялась за собственные чувства, чтобы делать то, что требуется, но сейчас… Йен совершенно прав. Уже ничего нельзя сделать, и от этой полной безысходности по моим щекам потекли слезы. Я не плакала, просто не могла прийти в себя от потрясения, и горе захлестнуло меня. Я больше не могла сдерживаться.

Не знаю, почувствовал ли Йен слезы на своей коже или просто понял, как я скорблю, но внезапно он тоже поддался и заплакал, сотрясаясь от рыданий.

Я всей душой жалела, что он уже не маленький мальчик, тогда бы буря скорби смыла вину, очистила душу и принесла покой. Но Йен давно вырос, и сейчас все не так просто. Мне оставалось только обнять его и ласково гладить по спине, беспомощно всхлипывая. И тут Кларенс предложил свою поддержку: тяжело дыша в голову Йена, он зажевал прядь его волос. Йен отпрянул, шлепнув мула по морде.

– Эй, отстань!

Йен поперхнулся, ошеломленно засмеялся, снова заплакал, а потом выпрямился и вытер нос рукавом. Какое-то время Йен сидел молча, словно собирал себя по кусочкам, и я ему не мешала.

– Когда я убил того человека в Эдинбурге, – наконец сказал он; голос звучал хрипло, но, похоже, Йен взял себя в руки, – тогда дядя Джейми отвел меня на исповедь и научил молитве, которую надо произносить, когда кого-нибудь убьешь. Чтобы вверить их души Богу. Помолишься со мной, тетушка?

Много лет я не вспоминала, а уж тем более не произносила «Проводы души», поэтому спотыкалась почти на каждом слове, но Йен знал эту молитву наизусть и проговорил без запинок. Сколько же раз за эти годы он обращался с ней к Богу?

Слова казались жалкими и бессильными, их заглушал шелест сена и шорохи жующих животных, но после них на сердце стало чуть легче. Возможно, я немного успокоилась, ощутив прикосновение к чему-то большему, чем я сама, осознав, что это большее существует. А оно непременно должно существовать, иначе меня одной просто не хватит.

Какое-то время Йен сидел с закрытыми глазами. Наконец он открыл их и посмотрел на меня помрачневшим взглядом. Лицо под щетиной казалось очень бледным.

– А потом он сказал, что мне придется с этим жить, – тихо проговорил Йен и вытер лицо рукой. – Только я вот не думаю, что смогу.

Он просто констатировал факт, и это пугало. Слез у меня больше не осталось, но я чувствовала, будто смотрю в черную бездонную пропасть и не могу отвести взгляд. Глубоко вздохнув, я попыталась найти уместные слова, затем вытащила из кармана платок и дала Йену.

– Ты как, дышишь?

Его губы слегка дрогнули.

– Думаю, да.

– Пока этого достаточно. – Я встала, отряхнула с юбки сено и протянула Йену руку. – Пойдем. Нужно вернуться в хижину, иначе нас занесет здесь снегом.

Снег стал еще гуще. Порыв ветра задул свечу в моем фонаре, но это не имело значения: даже с завязанными глазами я бы без труда нашла хижину. Йен молча шел впереди, прокладывая путь по свежевыпавшему снегу. Он нагнул голову, шагая сквозь бурю, узкие плечи сгорбились.

Я надеялась, что молитва хоть немного помогла ему. Может, у могавков есть более действенные способы совладать с несправедливостью смерти, чем у католической церкви?

Вдруг я поняла, что точно знаю, как в подобном случае поступил бы могавк. И Йен тоже знал, и даже делал. Я поплотнее закуталась в плащ, чувствуя себя так, словно проглотила огромный кусок льда.

Глава 4 Не сейчас

После долгого обсуждения оба трупа бережно вынесли из кладовой и уложили на краю крыльца. Просто в хижине не было места, чтобы расположить их там подобающим образом, к тому же, учитывая обстоятельства…

– Нельзя, чтобы старина Арч и дальше оставался в неведении, – сказал Джейми, завершая спор. – Если тело будет на виду, он, может, выйдет, а может, и нет, но, по крайней мере, узнает, что его жена мертва.

– Узнает, – согласился Бобби Хиггинс, бросив тревожный взгляд на деревья. – Как вы думаете, что он сделает?

Джейми постоял, глядя в строну леса, затем покачал головой.

– Будет горевать, – спокойно сказал он. – А утром мы решим, что делать.

Устроить нормальное бдение мы не могли, но постарались соблюсти надлежащие обычаи. Эмили пожертвовала для миссис Баг свой собственный саван, который сшила, когда в первый раз вышла замуж, а бабулю Маклауд обрядили в мою запасную сорочку и пару передников, наспех зашитых для благопристойности. Тела уложили по сторонам крыльца, на груди у обеих усопших стояло по блюдечку с солью и кусочком хлеба, хотя пожирателя грехов не предвиделось. Наполнив небольшой глиняный горшок углями, я поставила его рядом с телами. Мы договорились, что ночью будем бдеть над покойными по очереди, так как крыльцо выдержит только двух-трех человек, не больше.

– «Там в лунном свете голубом сверкает белый снег, как днем»[16], – тихо сказала я.

Так оно и было. Буря закончилась, и неполная луна сияла чистым и холодным светом, отчего каждое заснеженное дерево выделялось отчетливо и тонко, словно на японских рисунках тушью. А среди далеких развалин Большого дома груда обгорелых бревен скрывала все, что лежало под ней.

Мы с Джейми вызвались посидеть первыми. Никто не возражал, когда Джейми объявил о своем решении. Хотя эту тему не затрагивали, перед мысленным взором каждого представал Арч Баг, который затаился где-то в лесу, один-одинешенек.

– Думаешь, он там? – шепотом спросила я у Джейми, кивая в сторону темных деревьев, что покоились в своих пушистых саванах из снега.

– Если бы ты лежала здесь, a nighean, – ответил он, глядя вниз на неподвижные белые фигуры на краю крыльца, – я был бы рядом с тобой, живой или мертвый. Присядь.

Я села возле него. Горшок с тлеющими углями стоял у наших закутанных в плащи коленей.

– Бедняжки, – сказала я, немного помолчав. – Так далеко от Шотландии!

– Да, – согласился он и взял мою ладонь. Его рука была такой же холодной, как моя, но большой и сильной, и это успокаивало. – Но их похоронят среди тех, кто знал и чтил их традиции, пусть эти люди и не приходятся им родней.

– Ты прав.

Если внуки бабули Маклауд когда-нибудь вернутся, то найдут, по крайней мере, могильный камень и поймут, что к ней отнеслись по-доброму. У миссис Баг не было родственников, кроме Арча. Никто не будет искать ее могилу, но Мурдина упокоится среди тех, кто ее знал и любил. А как же Арч? Даже если у него и осталась родня в Шотландии, он об этом никогда не упоминал. Жена стала для него всем, впрочем, как и он для нее.

– Ты, э-э, не думаешь, что Арч может… покончить с собой? – осторожно спросила я. – Когда узнает?

Джейми уверенно покачал головой.

– Нет, это не в его характере.

С одной стороны, я обрадовалась, услышав слова Джейми, но часть меня, более приземленная и менее сострадательная, тревожно задавалась вопросом: на что может пойти человек вроде Арча, когда ему нанесли смертельный удар, навсегда лишив женщины, которая почти всю жизнь была его опорой и спасительной гаванью?

«Как поступит такой человек? – размышляла я. – Будет безвольно плыть, гонимый ветром, пока не наскочит на риф и не затонет, или, за неимением лучшего, привяжет свою жизнь к якорю гнева, а месть сделает новым компасом? Я видела, как Джейми и Йена гложет чувство вины. Что же тогда чувствует Арч? Способен ли человек выдержать подобное? Или ему необходимо дать волю чувствам, чтобы просто выжить?»

Джейми не сказал ни слова о собственных предположениях, но я заметила у него на поясе и пистолет, и кинжал. Пистолет был заряжен и взведен, сквозь смолистый аромат елей и пихт пробивался запах пороха. Конечно, вполне возможно, что Джейми собирался отпугивать волков или лис…

Какое-то время мы сидели молча, наблюдая за мерцающими угольками в горшке и отблесками света в складках саванов.

– Как ты думаешь, должны ли мы помолиться? – прошептала я.

– Я не перестаю молиться с тех пор, как это случилось, саксоночка.

– Понимаю.

Я и вправду понимала – страстная мольба, чтобы все это оказалось не на самом деле, сменялась отчаянной просьбой наставить и указать путь. Стремление что-то сделать, хотя уже ничего, совсем ничего сделать нельзя. И, конечно, молитва за упокой новопреставленных. По крайней мере, бабуля Маклауд ожидала смерть и обрадовалась ей, подумала я. А вот миссис Баг, должно быть, страшно удивилась, когда так внезапно погибла. Перед моим мысленным взором промелькнула печальная картина: бедная женщина стоит в снегу рядом с крыльцом и глядит на свой труп, руки уперты в могучие бедра, губы недовольно поджаты из-за такого грубого освобождения от телесной оболочки.

– Представляю, каким это было потрясением, – обратилась я извиняющимся голосом к ее тени.

– Это точно.

Джеймс достал из кармана плаща флягу. Вытащил пробку, наклонился, аккуратно вылил по несколько капель виски на голову каждой из покойниц и поднял флягу в молчаливом тосте сначала за бабулю Маклауд, а потом и за миссис Баг.

– Мурдина, жена Арчбальда, ты была великой стряпухой, – сказал он просто. – Я всю жизнь буду помнить твое печенье и думать о тебе за утренней кашей.

– Аминь, – произнесла я, и мой голос дрогнул от смеха и слез.

Взяв флягу, я сделала большой глоток. Виски обожгло горло, и я закашлялась.

– Я знаю, как она готовила маринованные овощи пиккалилли. Обязательно запишу рецепт, он не должен быть забыт.

Мысль о записи вдруг напомнила мне о неоконченном письме, которое так и лежало, аккуратно сложенное, у меня в рабочей сумке. Джейми почувствовал, что я напряглась, и вопросительно посмотрел на меня.

– Я просто подумала о том письме, – сказала я, откашливаясь. – То есть, мне кажется, что, хотя Роджер и Бри знают о пожаре, они обрадуются, когда прочтут, что мы все еще живы. Если, конечно, когда-нибудь получат письмо.

Прекрасно понимая, что времена опасные, а исторические документы могут и не сохраниться, Джейми и Роджер придумали несколько способов передачи информации, начиная с публикации зашифрованных сообщений в различных газетах и заканчивая куда более сложными схемами с участием Церкви Шотландии и Банка Англии. Все это, конечно, имело смысл только в том случае, если семья Маккензи прошла через камни и благополучно оказалась в более-менее правильном времени. Ради собственного спокойствия я убеждала себя, что они добрались.

– Но я не хочу заканчивать письмо рассказом вот об этом. – Я кивнула в сторону фигур в саванах. – Они любили миссис Баг, а Бри очень расстроится из-за Йена.

– Ты права, – задумчиво проговорил Джейми. – И вполне вероятно, что Роджер Мак пораскинет мозгами и догадается насчет Арча. А когда знаешь, но ничего не можешь сделать… да, они будут волноваться, пока не найдут другое письмо, где будет написано, чем обернулось дело. И один Бог знает, сколько пройдет времени, пока все уладится.

– А если они не получат следующее письмо?

«Или мы погибнем раньше, чем успеем его написать», – подумала я.

– Да, уж лучше ничего им не рассказывать. Не сейчас.

Я подвинулась ближе, прильнула к нему, и он обнял меня. Некоторое время мы сидели тихо, встревоженные и скорбящие, но нас успокаивали мысли о Роджере, Бри и детях.

Из хижины доносились звуки. Сначала все притихли, ошеломленные, но обыденность брала свое. Дети не могли долго молчать, и сейчас из-за двери слышались тоненькие голоса, которые задавали вопросы и просили еду. Малыши о чем-то возбужденно переговаривались, довольные, что их не отправляют спать, несмотря на поздний час, и их болтовня пробивалась сквозь звяканье посуды и звуки приготовления пищи: для поминок готовили лепешки и пироги с мясом – миссис Баг была бы довольна. Внезапно из трубы вылетел сноп искр и рассыпался вокруг крыльца падающими звездами, ослепительно яркими на фоне темной ночи и свежего белого снега.

Джейми покрепче прижал меня к себе и вздохнул, любуясь красивым зрелищем.

– Так что ты там говорила про белый снег, который сверкает как днем? – Знакомая строка звучала непривычно от мягкого горского выговора. – Это стихи, да?

– Да, правда, не совсем подобающие для бдения над покойником: шутливое рождественское стихотворение про визит святого Николая.

Джейми фыркнул, его дыхание повисло белым облачком.

– Не думаю, что слово «подобающий» имеет какое-то отношение к бдению или поминкам, саксоночка. Дай скорбящим достаточно выпивки, и они затянут: «А ну-ка, передай бутылку» – и пустятся в пляс во дворе под луной.

Я сдержала смех, но очень живо представила себе эту картину. Чего-чего, а выпивки у нас хватало: бадья свежего, недавно сваренного пива стояла в кладовке, а Бобби принес из амбара бочонок виски, припрятанный для непредвиденных случаев. Я подняла руку Джейми, поцеловала холодные костяшки пальцев. Отчаяние и растерянность постепенно проходили, мы все сильнее чувствовали пульс жизни за нами. Хижина походила на маленький яркий островок жизни, дрейфующий в холоде черно-белой ночи.

– «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе»[17], – тихо произнес Джейми, словно уловив мои невысказанные мысли.

– Вот это подобающие слова, – суховато сказала я. – Может, даже слишком.

– Да? Ты о чем?

– «Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол, он звонит и по тебе…» Мне доводилось слышать фразу «Нет человека, который был бы как остров…» только вместе со строкой про колокол.

Джейми хмыкнул.

– Знаешь его наизусть? – не дожидаясь ответа, он наклонился и палкой поворошил угли, подняв бесшумный фонтанчик искр. – Знаешь, а ведь это вовсе не стихотворение… Вернее, так считал сам автор.

– Не стихотворение? – удивилась я. – А что же тогда? Или чем было?

– Медитацией, это нечто среднее между проповедью и молитвой. Джон Донн написал ее как часть «Обращения к Господу в час нужды и бедствий». Вполне подобающие слова, не так ли? – добавил он с ноткой мрачного юмора.

– И чем они проникновеннее других? Или я что-то упускаю?

– М-м-м, – пробормотал Джейми, притянул меня к себе и наклонился, пристроив свою голову на мою макушку. – Сейчас попробую вспомнить. Не все, конечно, только те строки, что меня поразили. Поэтому я их и помню.

Я слышала, как он медленно и размеренно дышит, пытаясь сосредоточиться.

– «Все человечество – творение одного автора, – медленно произнес Джейми. – Оно есть единый том, и когда человек умирает, соответствующую главу не вырывают из книги, а переводят на другой, более совершенный язык. И каждую главу должны перевести в свой черед». Дальше я не помню наизусть, но мне всегда нравились эти строки: «Колокол действительно звонит о том, кто внемлет ему». – Его рука нежно сжала мою ладонь. – «И хотя звон порой умолкает, слышащие его соединяются с Богом».

– Хм, – я немного поразмышляла над его словами. – Ты прав, не так поэтично, но все же более обнадеживающе.

Я почувствовала, как он улыбается.

– Да, для меня всегда так было.

– Где ты нашел это стихотворение?

– Джон Грей дал мне почитать книжицу произведений Джона Донна, когда я был узником в Хелуотере.

– Весьма просвещенный джентльмен.

Меня слегка задело напоминание о значительном куске жизни, который Джейми разделил с Джоном Греем, а не со мной. И все же хорошо, что в то тяжелое время у него был друг, неохотно признала я. Внезапно я задалась вопросом: а сколько раз Джейми слышал этот колокольный звон?

Я привстала, дотянулась до фляжки и глотнула виски. Через дверь просачивался запах выпечки, лука и вареного мяса, и мой желудок неприлично заурчал. Джейми не заметил; задумчиво прищурившись, он смотрел на запад, туда, где за тучей пряталась огромная гора.

– Парни Маклауд говорили, что, когда они спускались, снега уже навалило выше колена, – сказал он, а потом добавил: – Если здесь свежего снега на фут, то перевалы на все три засыплет. До весенней оттепели мы никуда не пойдем, саксоночка. По крайней мере, будет достаточно времени, чтобы вырезать подобающие надгробия.

Он взглянул на наших безмолвных гостий.

– Значит, ты по-прежнему собираешься поехать в Шотландию?

Джейми объявил о своем намерении после того, как сгорел дом, но с тех пор больше об этом не заговаривал. Я не знала, действительно ли он хочет вернуться или тогда просто сказал так в сердцах.

– Да, собираюсь. Думаю, нам нельзя здесь оставаться, – произнес он с некоторым сожалением. – Наступит весна, и в глубинке опять все забурлит. Мы слишком близко подошли к огню. – Он указал подбородком в сторону обгорелых руин Большого дома. – У меня нет желания поджариться в следующий раз.

– Э-э… да.

Я знала, что Джейми прав. Мы могли бы построить другой дом, но вряд ли нам дадут жить там спокойно. К тому же Джейми был – или по крайней мере когда-то числился – полковником местной милиции и теперь мог оставить должность, только если бы тяжело заболел или просто-напросто сбежал. Далеко не все жители горных районов поддерживали восстание. Я знавала людей, у которых сожгли имущество, а их самих избили и загнали в леса или болота либо убили на месте из-за неосторожно выраженных политических взглядов.

Скверная погода помешала нам уехать, но она же остановила продвижение ополченцев и банд головорезов. От этой мысли у меня все внутри похолодело, и я поежилась. Джейми заметил и спросил:

– Может, зайдешь в хижину, a nighean? Я могу и один покараулить.

– Отлично. А когда мы выйдем с лепешками и медом, то увидим, что ты лежишь, бездыханный, рядом со старушками, а из головы у тебя торчит топор. Нет уж, мне и тут хорошо.

Я хлебнула еще виски и передала фляжку Джейми.

– Ведь нам необязательно ехать в Шотландию, – сказала я, глядя, как он пьет. – Мы могли бы перебраться в Нью-Берн. Ты бы мог заняться печатным делом вместе с Фергусом.

Джейми тогда сказал о своих планах: поехать в Шотландию, забрать печатный пресс, который он оставил в Эдинбурге, а затем вернуться и воевать, только свинец на его войне будет в виде литерных колодок, а не ружейных пуль. Даже не знаю, какой способ более опасный.

– Неужели ты думаешь, что Арч постесняется проломить мне голову в твоем присутствии, если он уже это решил? – Джейми слегка улыбнулся, отчего у чуть раскосых глаз появились треугольники морщинок. – Нет, сам Фергус может лезть на рожон, если захочет, но я не имею права рисковать им и его семьей.

– Значит, мне только нужно знать, что ты собираешься печатать. А мое присутствие, может, и не остановит Арча, но зато я смогу крикнуть «Берегись!», если увижу, что он крадется к тебе.

– Я не против, если ты всегда будешь прикрывать мою спину, саксоночка, – серьезно сказал он. – Ты ведь уже поняла, что я собираюсь делать?

– Да, – вздохнула я. – Иногда я надеюсь, что хоть в этот раз ошиблась насчет тебя, но, увы, все тщетно.

Джейми от души рассмеялся.

– Да уж, ты ни разу не ошиблась, – согласился он. – Но ты же еще здесь?

Он поднял фляжку и, отсалютовав мне, глотнул виски.

– Приятно слышать, что кому-то будет меня не хватать, когда я погибну.

– А почему «когда» вместо «если»? – холодно заметила я.

– Всегда было «когда», саксоночка, – мягко произнес он. – «Так каждой главе суждено быть переведенной в свой черед». Так ведь?

– Искренне надеюсь, что до этого не дойдет, но если вдруг возникнет такой вопрос… Где бы ты хотел, чтобы тебя похоронили: здесь или отвезли обратно в Шотландию?

Я подумала о гранитном супружеском надгробии на кладбище Сент-Килды, камне с именем Джейми и моим тоже. У меня чуть разрыв сердца не случился, когда я увидела чертову штуковину. Боюсь, я так и не простила за это Фрэнка, хотя надгробие и помогло ему осуществить задуманное.

Джейми невесело усмехнулся.

– Повезет, если меня вообще похоронят, саксоночка. Скорее всего, меня утопят, сожгут или оставят гнить где-нибудь на поле боя. Не мучай себя. А если тебе вдруг придется что-то делать с моей тушей, просто брось ее на корм воронам.

– Не премину, – ответила я.

– Ты не хочешь ехать в Шотландию? – спросил он, подняв брови.

Я вздохнула. Я точно знала, что Джейми не упокоится под тем самым надгробием, но все равно не могла отогнать мысль о его возможной гибели.

– Я не хочу покидать горы. И не хочу смотреть, как на корабле ты позеленеешь и тебя вывернет наизнанку, а еще я против всего, что может произойти на пути к вышеупомянутому кораблю, но… Ладно, отставим Эдинбург и печатные прессы, ты ведь хочешь поехать в Лаллиброх, да?

Джейми кивнул, не сводя глаз с тлеющих в горшке угольков. Слабый, но теплый свет озарял рыжеватые дуги его бровей, а по длинному прямому носу спускалась золотистая линия.

– Я же обещал, – сказал Джейми просто, – что отвезу Йена-младшего обратно к матери. А теперь… Ему лучше уехать.

Я молча кивнула. Чтобы сбежать от горестных воспоминаний, Йену может и не хватить трех тысяч миль океана, но и лишними они не будут. А еще радость от встречи с родителями, братьями и сестрами, родные горы… Наверное, это поможет ему исцелиться.

Джейми кашлянул, потер губы костяшками пальцев.

– Есть еще кое-что, – слегка смущенно произнес он. – Так сказать, еще одно обещание.

– Какое?

Он повернул голову и посмотрел мне в лицо темными серьезными глазами.

– Я поклялся, что никогда не прицелюсь в своего сына.

Глубоко вздохнув, я кивнула. Немного помолчала, глядя на облаченных в саваны женщин, потом посмотрела на Джейми.

– Ты не спросил, как я хочу распорядиться своим телом.

Вообще-то, я говорила лишь наполовину серьезно, хотела повеселить Джейми, но он так сильно стиснул мою руку, что я охнула.

– Нет, – тихо сказал он. – И никогда не спрошу.

Джейми смотрел не на меня, а в белое пространство перед нами.

– Я не могу представить тебя мертвой, Клэр. Что угодно, но только не это. Не могу.

Он резко встал. Треск дерева, грохот упавшего оловянного блюда и громкая брань, донесшиеся из хижины, избавили меня от ответа. Я просто кивнула и позволила Джейми поднять меня на ноги, когда дверь открылась, пролив на крыльцо лужицу света.

* * *

Утро выдалось ясным и солнечным, свежий снег лежал слоем почти в фут толщиной. К полудню сосульки, что свисали с краев крыши, подтаяли и стали беспорядочно падать, словно кинжалы, ударяясь о землю с глухим резким стуком. Джейми и Йен, взяв лопаты, пошли на холм к маленькому кладбищу, чтобы посмотреть, можно ли выкопать две достаточно глубокие могилы.

– Возьмите с собой Эйдана и еще одного-двух мальчишек, – предложила я за завтраком. – Нечего им крутиться здесь под ногами.

Джейми бросил на меня испытующий взгляд, но кивнул. Он прекрасно понял, о чем я думаю. Если Арч Баг еще не знает о смерти жены, то наверняка догадается, увидев, как роют могилу.

– Лучше всего, если он выйдет потолковать со мной, – тихо сказал мне Джейми, пока мальчики шумно снаряжались в поход, их матери собирали им еду в дорогу, а малыши играли в задней комнате.

– Да, и ребятишки ему не помешают, – согласилась я. – Но если он не захочет выйти к тебе и поговорить…

Йен сказал, что во время ночной стычки слышал ружейный выстрел, но Арч Баг стрелял так себе, и мы надеялись, что он не станет палить по компании с маленькими детьми.

Джейми молча кивнул и послал Эйдана за двумя старшими двоюродными братьями.

Бобби вместе с мулом Кларенсом тоже пошли с могильщиками. Чуть выше по склону хранился запас свежераспиленных сосновых досок, на том месте, где, как когда-то объявил Джейми, в один прекрасный день поднимется наш новый дом. Было решено, что, если удастся выкопать могилы, Бобби привезет несколько досок для гробов.

Со своего наблюдательного пункта на крыльце я видела тяжело нагруженного Кларенса, который вышагивал по склону с изяществом балерины. Уши он аккуратно растопырил в стороны, словно балансируя. Я заметила Бобби, который шел за мулом и время от времени придерживал груз, не давая ему упасть. Бобби улыбнулся мне и помахал рукой. Клеймо на его щеке было видно даже издали; синевато-багровое, оно отчетливо выделялось на обветренной и покрасневшей от холода коже. Я помахала в ответ и вернулась в дом – сказать женщинам, что похороны состоятся.

* * *

Следующим утром мы отправились по извилистой тропинке к маленькому кладбищу на холме. Две пожилые дамы, невольные товарки по смерти, покоились бок о бок в гробах на санях, которые тащили Кларенс и маленькая черная мулица по кличке Пудинг, принадлежавшая женщинам семьи Маккаллум.

Мы не облачились, как принято, в лучшую одежду, да у нас ее и не было. Только Эми Хиггинс Маккаллум надела в знак уважения свой обшитый кружевами свадебный платок. Зато мы были, насколько могли, чистыми, а взрослые – трезвыми (хотя бы с виду) и бдительными. Очень бдительными.

– А кто станет новым стражем, мам? – спросил Эйдан у матери, разглядывая два гроба, пока сани, поскрипывая, медленно ползли в гору впереди нас. – Которая из них умерла первой?

– Что… хм, я не знаю, Эйдан, – ответила Эми с несколько озадаченным видом. – А вы знаете, миссис Фрэзер?

Вопрос ударил меня словно камешком, и я моргнула. Конечно, я знала, но… Я с трудом сдержалась, чтобы не посмотреть на деревья, которые высились вдоль тропы. Я не знала, где именно находится Арч Баг, но не сомневалась, что рядом. И если он достаточно близко, чтобы подслушать разговор…

Шотландское поверье гласило, что последний похороненный на кладбище должен стать стражем и защищать покоящиеся там души от любого зла, пока другой человек не умрет и не займет его место, и только после этого предыдущий страж получает свободу и отправляется на небеса. Вряд ли Арч обрадуется, узнав, что его жена застряла на земле, чтобы сторожить могилы пресвитериан и грешников, вроде Мальвы Кристи.

У меня похолодело на сердце при мысли о Мальве, которая, как я предположила, и была нынешним стражем кладбища. Именно предположила, потому что она была последней, кого похоронили по всем правилам, хотя в Ридже и после нее умирали люди. Брата Мальвы Алана схоронили неподалеку, в укромном месте в лесу и без подобающего надгробия. Не знаю, достаточно ли это близко, чтобы считаться. А ее отец…

Я кашлянула в кулак и прочистила горло.

– Ах да, миссис Маклауд. Она была мертва, когда мы вернулись в хижину с миссис Баг.

Чистая правда, если на то пошло. А о том, что бабуля Маклауд умерла до того, как я покинула хижину, я предпочла умолчать.

Я говорила и смотрела на Эми, а когда повернула голову к тропе, то сразу же увидела его, Арча Бага. В своем порыжевшем черном плаще он, склонив непокрытую седую голову, медленно брел за санями, словно ворон с подрезанными крыльями. Среди провожающих возникло легкое смятение. Арч оглянулся и заметил меня.

– Не споете ли, миссис Фрэзер? – тихо и учтиво спросил он. – Я должен похоронить ее как полагается, с должным почтением.

– Я… да, конечно.

Сильно смутившись, я попыталась подобрать что-нибудь подходящее. Вряд ли я бы сумела с ходу сочинить настоящий caithris – плач по мертвым, – не говоря уже о том, чтобы исполнить его как плакальщица на первоклассных шотландских похоронах.

Я торопилась и выбрала гэльский псалом, которому меня научил Роджер: «Is e Dia fein a’s buachaill dhomh»[18]. Этот псалом поют построчно, регент произносит нараспев строку за строкой, а прихожане повторяют за ним. Он достаточно прост, поэтому, хотя мой голос на склоне горы казался слабым и тонким, остальные скорбящие подхватили слова, и к тому времени, как мы добрались до кладбища, нам удалось достичь подобающей громкости и воодушевления.

Сани остановились на краю окруженной соснами поляны. Несколько деревянных крестов и пирамид из камней виднелись на подтаявшем снегу, а посредине зияли две свежевырытые могилы, грязные и безжалостные. Пение тут же умолкло, как будто процессию окатили холодной водой из ведра.

Чахлые лучи солнца пробивались сквозь ветви. Стайка поползней с неуместной веселостью пересвистывалась в кронах деревьев. Джейми вел мулов и не оглянулся, когда Арч внезапно присоединился к похоронам. Однако сейчас Джейми повернулся к нему, легким жестом показал на ближайший гроб и тихо спросил:

– Не взглянешь ли на свою жену еще раз?

Только когда Арч кивнул и подошел к саням, я поняла, что мужчины заколотили гроб миссис Маклауд, а крышку гроба миссис Баг просто положили сверху, ничем не закрепив. Бобби и Йен подняли ее, потупив глаза.

Арч в знак скорби распустил волосы, раньше я его таким не видела. Тонкие белоснежные пряди развевались у его лица, словно струйки дыма, когда он наклонился и бережно отодвинул саван с лица Мурдины.

Я с трудом сглотнула, стискивая кулаки. Стрелу я вытащила – дело не из приятных! – и аккуратно обернула горло миссис Баг чистым бинтом перед тем, как расчесать ей волосы. Выглядела она прилично, хотя до жути неузнаваемо. По-моему, я никогда не видела ее без чепца, а белая повязка на полной шее придавала Мурдине чопорный вид пресвитерианского пастора. Я заметила, как Арч чуть вздрогнул, и горло у него дернулось. Он почти сразу совладал с собой, но глубокие морщины прорезали его лицо от носа до подбородка и походили на овраги в сырой глине, а еще он снова и снова сжимал и разжимал руки, словно пытался ухватиться за что-то несуществующее.

Он долго смотрел на гроб, потом полез в спорран и достал какую-то вещицу. Когда он откинул плащ, я заметила, что на поясе ничего нет – Арч пришел безоружным.

Небольшая вещица блестела в его руках. Он наклонился и попытался прикрепить ее к савану, но не смог из-за недостающих пальцев. Он замешкался, пробормотал что-то на гэльском и бросил на меня взгляд, в котором промелькнула паника. Я тут же подошла к нему и взяла вещицу.

Это была маленькая изящная брошь в виде летящей ласточки. Золотая и, похоже, совсем новая. Откинув саван, я прикрепила украшение к платку миссис Баг. Раньше я никогда не видела эту брошь ни на Мурдине, ни в ее вещах, и вдруг меня осенило: скорее всего, Арч сделал ее из золота, которое забрал у Иокасты Кэмерон, может, когда начал один за другим таскать слитки или позже. Он обещал жене, что с годами нужды и зависимости покончено. Ну… и вправду покончено. Я взглянула на Арча и, когда он кивнул, бережно закрыла холодное лицо его жены саваном.

Я непроизвольно протянула руку, чтобы поддержать Арча, но он отодвинулся и отошел назад, бесстрастно наблюдая, как Бобби заколачивает гроб. В какой-то миг он поднял взгляд и медленно посмотрел на Джейми, потом на Йена.

Я снова встала рядом с Джейми, взглянула на него и плотно сжала губы: на его лице читалось искреннее горе. Каким же виноватым он выглядел! Куда уж больше… и, несомненно, Арч тоже чувствовал себя виноватым. Неужели никто из них не понимает, что миссис Баг сама навлекла на себя беду? Если бы она не стреляла в Джейми… Но люди далеко не всегда поступают разумно и правильно, да и тот факт, что кто-то сам поспособствовал своей гибели, нисколько не смягчает горечь утраты.

Взгляд упал на небольшой валун на могиле Мальвы и ее сына. Из-под снега виднелась только верхушка камня, круглая, влажная и темная, как макушка младенца, когда он появляется на свет.

«Покойся с миром, – подумала я, чувствуя, как напряжение последних двух дней слегка ослабло. – Теперь ты можешь уйти».

До меня вдруг дошло: что бы я ни сказала Эми и Эйдану, правда о том, какая из женщин умерла первой, не изменится. Впрочем, учитывая характер миссис Баг, я предположила, что роль стража придется ей по вкусу, будет кудахтать и суетиться вокруг душ умерших, как вокруг стаи своих любимых несушек, отгоняя злых духов острым словом и размахивая колбасой.

Эта мысль помогла мне продержаться, пока читали отрывки из Библии, молились, плакали – в основном женщины и дети, большинство из которых не понимали, почему плачут, – снимали гробы с саней и довольно нескладно повторяли «Отче наш». Мне сильно не хватало Роджера, его спокойствия, умения организовать достойные похороны и искреннего сострадания. Наверняка он нашел бы, что сказать в хвалебной речи о Мурдине Баг. А сейчас, когда закончили молитву, никто не вызвался говорить, повисла долгая, неловкая пауза, люди переминались с ноги на ногу. Мы стояли в глубоком снегу, и юбки у женщин промокли почти до колена.

Джейми повел плечами, как будто сюртук был ему маловат, и посмотрел на сани, где под одеялом лежали лопаты. Прежде чем он успел махнуть Йену и Бобби, Йен шумно вздохнул и шагнул вперед.

Он встал у гроба миссис Баг – напротив овдовевшего мужа – и замер, явно собираясь что-то сказать. Арч долго не обращал на него внимания, уставившись в яму, но наконец поднял бесстрастное лицо. Он ждал.

– От моей руки погибла эта… – Йен сглотнул, – эта достойная женщина. Я лишил ее жизни невольно и не по злому умыслу, и я скорблю, что так все вышло. Но она приняла смерть от моей руки.

Ролло, чувствуя горе хозяина, негромко заскулил, но Йен положил руку на голову пса, и тот успокоился. Йен вытащил из-за пояса нож, положил на гроб перед Арчем, затем выпрямился и посмотрел ему в глаза.

– Однажды, во времена великой несправедливости, вы дали клятву моему дяде и предложили жизнь за жизнь этой женщины. Я клянусь железом и предлагаю вам то же самое. – Йен на миг сжал губы и сглотнул, но темные глаза глядели спокойно. – Возможно, вы имели в виду что-то другое, сэр… но я предлагаю свою жизнь.

Я вдруг поняла, что непроизвольно сдерживаю дыхание, и заставила себя дышать. Неужели это задумка Джейми? Йен говорил совершенно искренне. Хотя вряд ли Арч примет предложение Йена и перережет ему глотку на глазах дюжины свидетелей, как бы сильно ни жаждал мести. Но если он прилюдно откажется, что ж, тогда появится шанс на более официальную и менее кровавую компенсацию, а Йен-младший не будет чувствовать свою вину так остро. «Чертов горец!» – подумала я, взглянув на Джейми не без восхищения.

Однако я чувствовала, что ему приходится сдерживать порывы энергии, которые, как электрические разряды, пробегали сквозь него. Он не станет мешать Йену пытаться искупить вину, но и не даст его в обиду, если старина Арч вдруг решит пролить кровь. Похоже, Джейми не исключал подобной возможности. Я посмотрела на Арча и подумала то же самое.

Старик смерил Йена взглядом – кустистые серо-стальные брови нависали над глазами такого же серо-стального цвета, холодными, как металл.

– Слишком просто, парень, – наконец вымолвил он, его голос скрипел, как ржавое железо.

Он перевел взгляд на Ролло, который стоял рядом с Йеном, навострив уши; волчьи глаза пса смотрели настороженно.

– Дашь мне убить твою собаку?

В тот же миг маска слетела с лица Йена, от потрясения и ужаса он вдруг стал похож на маленького мальчика. Он ахнул, хватая ртом воздух и пытаясь взять себя в руки, но голос его дрогнул, когда он ответил старику:

– Нет! Он ничего не сделал! Это мое… мое преступление, не его!

Тогда Арч чуть улыбнулся одним ртом, глаза оставались серьезными.

– Да. Вот видишь, а ведь это всего лишь блохастая тварь. Не жена.

Он произнес «жена» почти шепотом. Горло его дергалось, пока он откашливался. Старик пристально посмотрел на Йена, перевел взгляд на Джейми, а потом на меня.

– Не жена, – еле слышно повторил он.

Мне казалось, что моя кровь уже застыла в жилах, но от слов Арча заледенело сердце.

Нарочито не торопясь, Арч оглядел обоих, сперва Джейми, затем Йена, которого рассматривал всего лишь мгновение, долгое, словно жизнь.

– Когда у тебя, парень, появится что-то действительно стоящее того, чтобы забрать, ты увидишь меня снова, – тихо сказал он, резко повернулся и пошел к лесу.

Глава 5 Мораль для путешественников во времени

В кабинете Роджера была электрическая настольная лампа, но по вечерам он часто работал при свечах. Он достал из коробка спичку и, легко чиркнув, зажег. Подумал, что после письма Клэр всякий раз, зажигая спичку, будет думать о том, как сгорел Большой дом. Роджер жалел, что не видел это собственными глазами.

Огонек съежился, когда он поднес спичку к фитилю свечи, прозрачный воск на миг потускнел, занялся таинственно синим пламенем, а затем снова посветлел и привычно замерцал. Роджер посмотрел на Мэнди, которая на диване что-то напевала своим мягким игрушкам. Мэнди уже искупалась, и папа должен был следить, чтобы она не набедокурила, пока купают Джема. Поглядывая на дочь одним глазом, Роджер сел за стол и открыл дневник.

Роджер начал его вести отчасти для забавы, а отчасти потому, что не смог придумать, как еще бороться с парализующим страхом.

– Ты же можешь научить детей не переходить улицу в одиночку, – заметила Брианна. – И конечно, ты сможешь, черт возьми, научить их держаться подальше от стоячих камней.

Он согласился, но мысленно сделал оговорку. С маленькими детьми это работает: да, вы можете капать им на мозги до тех пор, пока они не усвоят, что нельзя совать столовые вилки в розетки. Но что делать с подростками с их изначальной тягой к познанию себя и всего неизвестного? Роджер прекрасно помнил себя подростком. Запрети мальчишке совать вилку в розетку, и он в тот же миг кинется обшаривать ящик со столовым серебром, стоит только отвернуться. Может, девочки совсем другие, но это вряд ли.

Роджер снова взглянул на диван, где Аманда теперь лежала на спине, подняв ножки и удерживая на ступнях большого, изрядно потрепанного плюшевого медведя, которому она пела французскую песенку «Frère Jacques»[19]. Мэнди была еще совсем маленькой, она ничего не вспомнит. А Джемми помнит. Роджер понял это, когда малыш как-то проснулся от кошмара – огромные глаза смотрели в никуда, и он не смог рассказать, что видел во сне. Слава богу, это случалось нечасто.

Роджер до сих пор покрывался холодным потом, когда вспоминал тот последний переход. Он прижал Джемми к груди и шагнул в… Господи, этому нет названия, ведь человечеству в основной своей массе не доводилось испытывать ничего подобного, и к счастью для него. Это ощущение даже сравнить не с чем.

Все органы чувств отказали, но в то же время находились в состоянии такой повышенной чувствительности, что от нее можно было бы умереть, продлись переход чуть дольше. Ревущая пустота, где любой звук, казалось, расплющивает тебя, вибрирует в теле, пытаясь раздробить его на отдельные клеточки. Абсолютная слепота, но такая, словно ты долго смотрел на солнце. И прикосновения… тел? Призраков? Невидимых сущностей, которые пролетают мимо и легко, словно бабочка крыльями, касаются твоей кожи, или проносятся прямо сквозь тебя, да так, что кости глухо стучат друг о дружку. И крик, постоянное ощущение, что кто-то пронзительно кричит.

Был ли запах? Роджер замер и нахмурился, вспоминая. Да, черт возьми, там сильно пахло. Как ни странно, запах вполне поддавался описанию: так пахнет воздух, обожженный молнией. Озон.

«Там сильно пахло озоном», – написал он, чувствуя необыкновенное облегчение, оттого что нашел хотя бы крошечную точку опоры, упомянув нормальный мир.

Впрочем, облегчение исчезло, едва Роджер вернулся к воспоминаниям.

Он чувствовал, что удержит их вместе только благодаря собственной силе воли, и только безумное стремление выжить не даст ему рассыпаться на куски. Он примерно знал, чего ожидать, но это нисколько не помогло, впрочем, как и предыдущий опыт. Все было по-другому и намного хуже, чем в последний раз.

Роджер знал, что нельзя смотреть на них. На призраков, если это действительно были призраки. «Смотреть» – не самое подходящее слово… Обращать внимание? Снова не то… Роджер сердито вздохнул.

– Sonnez les matines, sonnez les matines…[20]

– Динь-дан-дон! – тихо подпел он дочери. – Динь-дан-дон!

С минуту Роджер думал, постукивая ручкой по листу, затем покачал головой и снова склонился над бумагой, пытаясь объяснить свой первый переход, почему он прошел за считаные… минуты? Дюймы? Невообразимо малая величина, которая отделила его от встречи с отцом… И от гибели.

«Я думаю, что в ходе жизни невозможно пересечься с самим собой», – медленно написал он. И Бри, и Клэр, обе женщины-ученые, убедили его, что два идентичных объекта не могут существовать в одном пространстве, и неважно, элементарные это частицы или слоны. Роджер полагал, что этот факт вполне объясняет, почему нельзя существовать дважды в одном и том же времени.

Роджер допускал, что именно поэтому он чуть не погиб, когда впервые проходил через камни. Тогда Роджер думал о своем отце, каким он его помнил. Что было, конечно, во время его собственной жизни.

Он задумался, вновь постукивая ручкой по странице, но так и не смог заставить себя описать то, с чем в тот раз столкнулся. Позже. Вместо этого он перелистал дневник назад и вернулся к незаконченному содержанию.

«Практическое пособие для путешественников во времени».

Глава I. Физические явления

А. Известное местоположение (лей-линии?[21]).

Б. Генетическая предрасположенность

В. Смертность

Г. Влияние и наличие драгоценных камней

Д. Кровь

Роджер зачеркнул последнее слово, но потом засомневался, должен ли он излагать все, что знал, во что верил или о чем подозревал? Клэр считала полной чушью утверждение о том, что кровавая жертва необходима и приносит практическую пользу, – языческое суеверие без реальных доказательств, говорила она. Может, она и права, в конце концов, образованности у нее не отнять, но у Роджера остались ужасные воспоминания о той ночи, когда Гейлис Дункан прошла через камни.

Он помнил длинные белокурые волосы, развевающиеся на фоне пылающего огня, непослушные локоны, мелькнувшие перед стоячим камнем. Удушающий запах бензина, смешанный с вонью паленого мяса, и обожженное бревно в середине круга, которое было вовсе не бревном. Гейлис Дункан ушла слишком далеко.

«Двести лет, в старинных легендах о феях всегда упоминают две сотни лет», – сказала ему Клэр. Сказки и подлинные истории о людях, похищенных «маленьким народцем», которых «забрали через камни» на холмах фей. «Давным-давно, лет двести назад…» – так часто начинаются сказки. А иногда в них говорится о тех, кто вернулся в родные места, но только через двести лет после своего ухода. Две сотни лет.

Клэр, Бри, он сам – всякий раз, когда они переходили в другое время, промежуток был один и тот же: двести два года, достаточно близко к двумстам, как в старинных легендах. Но Гейлис Дункан ушла слишком далеко.

Медленно и неохотно Роджер снова написал «Кровь», а в скобках добавил: «Огонь?», и больше ничего. Не сейчас. Позже.

Для утешения он посмотрел на книжную полку, где под маленькой змейкой, вырезанной из вишневого дерева, лежало письмо. «Мы живы…»

Внезапно Роджеру захотелось сходить за деревянной шкатулкой, вытащить остальные письма, вскрыть и прочитать все до единого. И не только из любопытства, здесь было нечто большее: Роджеру хотелось дотянуться до Клэр и Джейми, прижать доказательства их жизни к лицу, к сердцу и стереть пространство и время, которые пролегли между ним и Фрэзерами.

И все же Роджер сдержался. Они так решили – или, точнее, так решила Бри, – а Клэр и Джейми были ее родителями.

«Я не хочу прочесть все письма сразу, – сказала она, перебирая содержимое шкатулки длинными нежными пальцами. – Это… словно, как только я закончу читать, они… и вправду умрут».

Роджер понимал. До тех пор пока хоть одно письмо оставалось непрочитанным, Клэр и Джейми были живы. Несмотря на свое любопытство историка, Роджер разделял чувства жены. Кроме того…

Родители Брианны писали те письма не как дневниковые записи, которые, возможно, прочитают далекие потомки. Нет, письма писались с определенной и конкретной целью: для связи с ним и Бри. Это означало, что в них вполне могли найтись тревожные сообщения, ведь и тесть, и теща обладали талантом к подобным откровениям.

Вопреки себе Роджер все же встал, взял письмо, развернул и еще раз прочитал постскриптум – хотел удостовериться, что ему не померещилось.

Да, он ничего не выдумал. Слово «кровь» тихонько звенело в ушах Роджера, когда он снова сел. «Итальянский джентльмен». Речь, несомненно, шла о Чарльзе Стюарте, и ни о ком другом. Господи! Какое-то время Роджер сидел, глядя в пустоту, – Мэнди теперь напевала рождественскую песенку «Джингл беллз», – потом встряхнулся, перевернул несколько страниц и вновь начал усердно писать.

Глава II. Мораль

А. Убийство и причинение вреда жизни

Естественно, мы считаем, что убийство по любой причине, исключая самооборону, защиту другого человека или узаконенное использование силы в военное время, абсолютно предосудительно.

Пару секунд он смотрел на эти строки, затем пробормотал: «Напыщенный осел!» – вырвал страницу из дневника, скомкал и выбросил.

Не обращая внимания на Мэнди – а та уже заливисто распевала пародийную версию песенки: «Динь-дилень, Бэммен – пень, Вобин – дуячок!», – Роджер схватил дневник и направился по коридору в кабинет Брианны.

– Кто я такой, чтобы разглагольствовать о морали? – требовательно спросил он.

Брианна оторвалась от страницы с изображением разобранной электрической гидротурбины и посмотрела на мужа бессмысленным взглядом, означающим, что она услышала, но пока еще не соображает, кто говорит и о чем именно. Роджер знал об этой особенности жены и потому с легким нетерпением ждал, когда ее разум переключится с турбины и сосредоточится на нем.

– …разглагольствовать? – переспросила Брианна, нахмурившись, потом моргнула, и ее взгляд принял осмысленное выражение. – Перед кем ты разглагольствуешь?

– Ну… – Роджер поднял исписанную тетрадь и неожиданно смутился. – Наверное, перед детьми.

– Ты и должен разглагольствовать перед своими детьми о морали, – рассудительно заметила она. – Ты же их отец, это твоя обязанность.

Роджер слегка растерялся.

– Ох, но я ведь сам совершил много такого, что говорю им не делать.

Кровь. Да, возможно, это и была защита другого человека. А может, и нет.

Брианна приподняла густую рыжую бровь.

– А ты не слышал о лицемерии во благо? Я думала, что в семинарии вас этому учили, раз уж ты заговорил о разглагольствованиях на тему морали. Это ведь работа священника, так?

Она уставилась на него голубыми глазами, явно ожидая ответа. Роджер глубоко вздохнул. Да уж, доверять Бри – это все равно что подойти к слону и схватить его за хобот, подумал он с иронией. С тех пор как они вернулись, она ни разу не упомянула о его почти состоявшемся рукоположении и ни разу не спросила, что он теперь собирается делать со своим призванием. Ни единого слова за весь год, пока они жили в Америке, ни после операции Мэнди, ни после того, как они приняли решение переехать в Шотландию. Брианна не касалась этой темы и тогда, когда они купили Лаллиброх, а потом несколько месяцев приводили поместье в порядок. Молчала, пока он сам не открыл эту дверь. А раз уж открыл, конечно, подошла к нему, свалила наземь и поставила ногу на грудь.

– Да, – ровным голосом ответил Роджер и посмотрел жене в глаза. – Ты права.

– Хорошо. – Она ласково улыбнулась. – Так в чем проблема?

– Бри, – сказал Роджер и почувствовал в изрубцованном горле ком, – если бы я знал, то сказал бы тебе.

Она встала, положила ладонь на его руку, но никто из них не успел ничего добавить, потому что в коридоре раздался топот маленьких босых ножек, которые бежали вприпрыжку, и из дверей кабинета Роджера донесся голос Джема:

– Папа?

– Я здесь, дружище, – отозвался Роджер, но Брианна уже пошла к двери.

Роджер последовал за ней и увидел возле стола Джема в пижаме с изображением Супермена и мокрыми, стоящими как иглы волосами. Мальчик с любопытством разглядывал письмо.

– Что это? – спросил он.

– Сто ето? – послушным эхом повторила подбежавшая Мэнди и вскарабкалась на стул, чтобы посмотреть.

– Письмо от вашего дедушки, – ответила Брианна, нисколько не растерявшись. Словно невзначай она положила одну руку на письмо, прикрыв почти весь постскриптум, а другой показала на последние строчки. – Он прислал вам поцелуй. Видите?

Джем просиял.

– Он сказал, что он нас не забудет, – довольно произнес он.

– Поцелуй, дедуська! – воскликнула Мэнди, наклонилась так, что густые черные кудряшки упали ей на лицо, и приложилась губами к письму, громко чмокнув.

Разрываясь между ужасом и смехом, Бри выхватила письмо и вытерла с него слюни, но старая бумага оказалась на удивление прочной.

– Ничего страшного, – сказала Бри и незаметно передала письмо Роджеру. – Пойдемте! Что мы будем читать сегодня?

– Сказки про зивотных для малысей!

– Животных, – отчетливо произнес Джем, наклонившись к сестре. – Сказки про животных для малышей.

– Хорошо, – дружелюбно кивнула она. – Я первая!

Весело хихикая, Мэнди бросилась к двери и выбежала. Брат рванул за ней. Брианне потребовалось всего три секунды, чтобы схватить Роджера за уши, притянуть к себе и поцеловать в губы. Отпустив его, она пошла вслед за отпрысками.

Чувствуя себя гораздо счастливее, Роджер сел и прислушался к долетавшему сверху шуму: дети умывались и чистили зубы. Вздохнув, Роджер сунул дневник обратно в ящик. Времени еще предостаточно. Пройдет много лет, прежде чем эта тетрадь понадобится, подумал он. Годы и годы.

Бережно сложив письмо, Роджер встал на цыпочки и положил его на самую высокую полку книжного шкафа, прижав маленькой змейкой для пущей сохранности. Задул свечу и направился к своей семье.

«P.S. Вижу, что сказать последнее слово выпало мне – редкая роскошь для человека, который живет в доме с восемью (по последним подсчетам) женщинами. Как только потеплеет, мы хотим покинуть Ридж и отправиться в Шотландию, чтобы найти мой печатный станок и вернуться с ним обратно. По нынешним временам путешествие – дело рискованное, и я не могу предсказать, когда напишу снова, если это вообще будет возможно. (Не знаю я и того, получите ли вы это письмо или нет, но продолжаю его с надеждой, что получите.)

Я хотел бы рассказать вам о том, как распорядился имуществом, которое некогда доверили Кэмеронам для Итальянского Джентльмена. Я решил, что неразумно везти его с собой, и потому спрятал в укромном месте. Джем знает это место. Если вам когда-нибудь понадобится это имущество, скажите, что его охраняет Испанец. Если вы захотите забрать это имущество, то пусть его обязательно освятит священник – на нем кровь.

Иногда мне жаль, что я не могу заглянуть в будущее, однако чаще я благодарю Бога за то, что он не дал мне этой возможности. Но я всегда буду видеть ваши лица. Поцелуйте за меня детей.

Ваш любящий отец,

Дж. Ф.»

* * *

Дети почистили зубы и умылись, после чего их поцеловали и отправили спать, а родители вернулись в библиотеку, чтобы выпить по глотку виски и поговорить о письме.

– Итальянский Джентльмен? – Бри посмотрела на Роджера, приподняв одну бровь так, что тот сразу же вспомнил Джейми Фрэзера и невольно взглянул на листок бумаги. – Неужели он имеет в виду…

– Чарльза Стюарта? Да, кого же еще?

Она взяла письмо и, наверное, уже в десятый раз перечитала постскриптум.

– Если он действительно имеет в виду Чарльза Стюарта, то имущество…

– Он нашел золото. И Джем знает, где оно? – Роджер не смог удержаться и произнес последнюю фразу с вопросительной интонацией, подняв глаза к потолку, над которым предположительно спали его дети, ангелочки в пижамах с персонажами из мультиков.

Бри нахмурилась.

– Джем? Это не совсем то, что написал папа… а если он и вправду знает… нет, это слишком серьезный секрет, чтобы доверить его восьмилетнему мальчику.

– Верно.

Роджер подумал, что, несмотря на свои восемь лет, Джем умеет хранить секреты. Но и Бри права: ее отец никогда бы не стал обременять столь опасной информацией другого человека, не говоря уже о любимом внуке. По крайней мере, без уважительной причины, а постскриптум давал понять, что эту самую информацию сообщили на случай крайней нужды.

– Ты права. Джем ничего не знает о золоте, только о том Испанце, кем бы он ни был. Джем тебе ничего не говорил?

Бри покачала головой и резко повернулась, когда внезапный порыв ветра ворвался сквозь занавески в открытое окно, принеся с собой запах дождя. Бри вскочила и поспешно закрыла створки, затем побежала наверх, чтобы закрыть окна и там, махнув Роджеру, чтобы тот проверил первый этаж. Дом был большой, и окон в нем оказалось необычайно много. Дети все время пытались их пересчитать, но у них ни разу не выходило одно и то же число.

Роджер полагал, что мог бы как-нибудь сам пересчитать окна, решив этот вопрос раз и навсегда, но не хотел этого делать. Лаллиброх, как и большинство старинных зданий, обладал ярко выраженной индивидуальностью. Его построили большим и уютным, отказавшись от величественности в пользу удобства, и голоса прошлых поколений до сих пор эхом отдавались в стенах дома, который, несомненно, таил немало секретов. Сокрытие точного количества окон было вполне в игривом духе этого дома.

Окна на кухне – теперь оборудованной холодильником, современной плитой марки «Ага» и водопроводом, но все еще со старинными гранитными столешницами, покрытыми пятнами от смородины и крови домашней птицы и дичи, – были закрыты. Тем не менее Роджер прошел через кухню и буфетную. Свет в глубине холла не горел, но Роджер разглядел около стены решетку в полу, через которую воздух проникал в «убежище священника»[22].

После неудачного восстания якобитов там недолго прятался тесть, еще до того, как попал в Ардсмурскую тюрьму. Роджер спускался туда всего лишь один раз (и тоже ненадолго), когда они купили дом, и вылез из сырой вонючей ямы, отлично понимая, почему Джейми Фрэзер предпочел жить в глуши на уединенной горе, где ничто не сдерживало его передвижений.

Годы скитаний, невзгод, заточения… Джейми Фрэзер не был политиканом и лучше других знал истинную цену войны, вне зависимости от предполагаемой цели. Но Роджер не раз видел, как тесть рассеянно потирал запястья, где следы от оков давно исчезли, но память об их тяжести осталась. Роджер не сомневался, что Джейми Фрэзер лучше умрет, чем будет жить в неволе. На миг Роджеру так сильно захотелось оказаться рядом с тестем и сражаться с ним плечом к плечу, что от тоски заныли кости.

Начался дождь, капли забарабанили по шиферным крышам надворных построек, и вскоре он уже лил как из ведра, окутав дом туманом и водой.

– Ради нас… и наших потомков, – сказал Роджер вслух, но очень тихо.

То была сделка, которую мужчины заключили между собой, негласно, но полностью понимая друг друга. Главное – сберечь семью и защитить детей, больше ничто не имело значения. И если за это нужно платить кровью, по́том или отдать душу, что ж, всему своя цена.

– Oidche mhath, – произнес Роджер, кивнув в сторону убежища священника. – Спокойной ночи.

Он еще немного постоял на старой кухне, чувствуя, как дом словно обнимает его, надежно защищает от грозы. Роджер подумал, что кухня всегда считалась сердцем дома, и вдруг обнаружил, что от тепла плиты так же уютно, как когда-то от пылающего огня в ныне пустом очаге.

Роджер встретил Брианну у подножия лестницы. Она уже переоделась для постели, но вовсе не для того, чтобы спать. Воздух в доме всегда оставался прохладным, а из-за дождя температура понизилась еще на несколько градусов. Однако Брианна надела не теплую пижаму, а тонкую ночную рубашку из белого хлопка, отделанную узкой красной лентой и обманчиво целомудренную на вид. Белая ткань льнула к груди Брианны, словно облако к вершине горы.

Роджер сказал об этом жене, она рассмеялась и не стала возражать, когда он прямо поверх ткани накрыл ее грудь ладонями, чувствуя, как затвердели соски, став похожими на камешки.

– Наверху? – прошептала Брианна, и, прижавшись к нему, провела кончиком языка по его нижней губе.

– Нет, – ответил он и крепко поцеловал жену, возбуждаясь от прикосновения и сдерживая желание, – на кухне. Там мы еще этого не делали.

Роджер овладел Брианной, склонившись над старинным кухонным столом, заляпанным таинственными пятнами. Тихие стоны сливались с шумом ветра и стуком дождя, бьющего по старинным ставням. Роджер почувствовал, как она содрогнулась в сладкой судороге, обмякла, и тоже кончил. Колени ослабли, и он медленно навалился на жену, держа ее за плечи и прижимаясь лицом к пахнущим шампунем волосам. Гладкий старый гранит приятно холодил щеку. Сердце Роджера стучало медленно, тяжело и ровно, как будто били в большой барабан.

Роджер был без одежды, и от холодного сквозняка его спина и ноги покрылись мурашками. Брианна почувствовала, как он дрожит, и повернулась к нему лицом.

– Замерз? – прошептала она.

Ей самой было жарко, она пылала, как раскаленный уголь, и Роджеру больше всего хотелось лечь в постель рядом с ней и переждать грозу в уютном тепле.

– Все в порядке. – Он нагнулся и сгреб с пола одежду. – Пойдем спать.

Наверху шум дождя слышался еще громче.

– И звери шли по два, по два, – тихонько напевала Бри, когда они поднимались по лестнице. – Два кенгуру и два слона…

Роджер улыбнулся. Можно представить, что дом – это ковчег, который плывет по бурным водам, а внутри его уютно и тепло. И всех по двое: два родителя, два ребенка. Впрочем, возможно, когда-нибудь их станет больше. В доме полно места.

Лампу потушили, и под размеренный стук дождя в ставни Роджер балансировал на грани сна и бодрствования, желая продлить сладостные минуты.

– Мы ведь не будем его спрашивать? – прошептала Бри сонным голосом. Теплая тяжесть ее тела согревала бок Роджера. – Я имею в виду Джема.

– Конечно, нет. Ни к чему.

Он вдруг почувствовал укол любопытства. Интересно, кем был тот Испанец? И всегда существует соблазн, если знаешь о спрятанных сокровищах. Впрочем, пока клад им не нужен, денег у них достаточно. Предположим, что золото лежит себе спокойно там, куда Джейми его положил много лет назад. Хотя вряд ли.

Роджер не забыл последнее указание Джейми в пост- скриптуме.

«Пусть его обязательно освятит священник – на нем кровь». Слова расплывались, и, так как он все время повторял их в памяти, ему приснились не золотые слитки, а старый стол с гранитной поверхностью, в которую намертво въелись темные пятна. И ведь ничем их не отчистишь. Молитвы тоже не помогали.

Хотя, собственно, какая разница? Кем бы ни был тот Испанец, пусть спокойно охраняет свое золото и дальше. Семья в безопасности.

Часть вторая Кровь, пот и маринованные огурчики

Глава 6 Лонг-Айленд

4 июля 1776 года в Филадельфии была подписана Декларация независимости.

24 июля генерал-лейтенант сэр Уильям Хау прибыл в Нью-Дорп на Статен-Айленде и устроил походную штаб-квартиру в таверне «Роза и корона».

13 августа генерал-лейтенант Джордж Вашингтон прибыл в Нью-Йорк, чтобы усилить оборону города, который удерживали американцы.

21 августа лейтенант Уильям Рэнсом, лорд Элсмир, прибыл в таверну «Роза и корона» в Нью-Дорпе и доложил, хотя и несколько запоздало, что приступил к исполнению обязанностей самого младшего офицера при штабе генерала Хау.

22 августа…

Лейтенант Эдвард Маркхэм, маркиз Клэрвелл вгляделся в лицо Уильяма, выставив, в свою очередь, на обозрение весьма неаппетитный зрелый прыщ у себя на лбу, готовый вот-вот лопнуть.

– Элсмир, с тобой все в порядке?

– Замечательно, – с трудом выдавил Уильям сквозь стиснутые зубы.

– Только выглядишь ты несколько… зеленоватым. – Клэрвелл с обеспокоенным видом полез в карман. – Хочешь, дам пососать маринованный огурчик?

Уильям едва успел добежать до поручней. Сзади доносились скабрезные шуточки насчет «огурчика» Клэрвелла: кто бы мог его пососать и сколько владелец «огурчика» должен будет заплатить за оказанную услугу. Сальности перемежались заверениями Клэрвелла, что его престарелая бабушка считала маринованный огурчик лучшим средством от морской болезни и всем его рекомендовала. Этот способ отлично работает, божился Клэрвелл, вот посмотрите на него, Клэрвелла, крепок, как скала…

Уильям заморгал слезящимися глазами и уставился на приближающийся берег. Море почти не волновалось, но, похоже, надвигался шторм. Впрочем, какая разница, ведь даже при малейшей качке, во время наикратчайшего плавания, Уильяма буквально выворачивало наизнанку. И так каждый чертов раз!

Его все еще тошнило, но в желудке уже ничего не осталось, и потому Уильям сделал вид, что все хорошо. Он вытер рот, чувствуя, что покрыт липким холодным потом, хотя день стоял жаркий. Уильям расправил плечи.

Вот-вот должны были бросить якорь, значит, пора вниз, подумал Уильям, привести своих людей в некое подобие порядка, прежде чем они погрузятся в лодки. Он бросил осторожный взгляд через поручни и прямо за кормой увидел «Ривер» и «Феникс». «Феникс» был флагманским кораблем адмирала Хау, и его брат, генерал, тоже находился на борту. Неужели придется ждать, подпрыгивая, словно поплавки на бурных волнах, пока генерал Хау и его адъютант капитан Пикеринг не сойдут на берег? Уильям надеялся, что нет.

В конечном счете им разрешили высадиться сразу.

– И пошевеливайтесь, джентмуны! – во всю глотку проорал сержант Каттер. – Нам нужно застать этих сукиных детей мятежников врасплох! И не дай бог, кто-то помешкает, солоно ему придется! Эй, вы там!

Он зашагал прочь, крепкий, как плитка прессованного табака, чтобы задать взбучку очередному провинившемуся лейтенанту, и Уильяму полегчало. Разве может случиться нечто по-настоящему ужасное в мире, где существует сержант Каттер?

Уильям последовал за своими людьми вниз по трапу, к шлюпкам, от возбуждения совершенно забыв о своем желудке. Где-то на равнинах Лонг-Айленда его ждало первое настоящее сражение.

* * *

Восемьдесят восемь фрегатов. Уильям слышал, что именно столько адмирал Хау привел с собой, и нисколько не сомневался. Лес парусов заполнил залив Грейвсенд, небольшие шлюпки теснились на воде, переправляя войска на берег. В груди Уильяма тоже теснило, он чувствовал, как его распирает от предвкушения. Оно нарастало и среди его сослуживцев, Уильям ощущал это, когда капралы высаживали свои подразделения из шлюпок и уводили прочь в строевом порядке, освобождая место для следующей волны солдат и офицеров.

Берег был довольно близко, и потому офицерских лошадей не перевозили на лодках, а пустили вплавь. Уильям отпрянул в сторону, когда огромный гнедой вскинулся на дыбы неподалеку, обдав дождем соленых брызг всех в радиусе десяти футов. Парнишка-конюх с побледневшим от холода лицом цеплялся за уздечку коня и походил на мокрую крысу, но тоже встряхнулся, как его подопечный, и восторженно улыбнулся Уильяму.

Лошадь Уильяма была где-то здесь, знать бы, где именно. Капитан Грисуолд, старший офицер при штабе Хау, одолжил ему одну из своих лошадей, по-другому решить вопрос не получилось – не хватало времени. Уильям предполагал, что тот, кто за ней присматривает, сам его найдет, хотя и не понимал, как.

Вокруг царил организованный беспорядок. Прилив отошел, и группки красномундирников суетились на плоском берегу среди выброшенных прибоем морских водорослей, словно стайки ржанок, а зычные команды сержантов вторили пронзительным крикам чаек над головой.

С некоторым трудом – Уильяма представили капралам только утром, и он еще толком не запомнил их лица – Уильям нашел свои четыре подразделения и повел их от берега вверх, в песчаные дюны, заросшие жесткой, словно проволока, травой. Было очень жарко, и Уильям, сам изнемогая от зноя в тяжелом обмундировании и при полном снаряжении, дал своим людям отдохнуть: попить воды или пива из фляжек и перекусить сыром с галетами. Он знал, что скоро поступит приказ двигаться дальше.

Вот только куда? Именно этот вопрос терзал сейчас Уильяма. Первое заседание штаба, на котором он присутствовал, наспех проведенное накануне вечером, подтвердило намеченный план наступления. Из залива Грейвсенд половина армии отправится в глубь острова и повернет на север к Бруклинским высотам, где, как считали, окопались отряды повстанцев. Остальные войска должны двигаться вдоль берега к Монтоку, образуя линию обороны, которая в случае необходимости могла бы переместиться в глубь Лонг-Айленда и загнать мятежников в ловушку.

Уильяму невероятно сильно, до боли в позвоночнике, хотелось быть в авангарде, атаковать, но пришлось признать, что это маловероятно. Он совсем не знал своих солдат, и их вид не произвел на него впечатления. Ни один здравомыслящий командир не послал бы эти подразделения на передовую, разве что в роли пушечного мяса. Эта мысль несколько охладила пыл Уильяма, но только на миг.

Хау не любил терять людей понапрасну, он слыл человеком осторожным, порой даже чрезмерно, как рассказывал отец. Лорд Джон не говорил, что пресловутая осторожность и стала основной причиной, почему он дал согласие на службу Уильяма при штабе Хау, но Уильям и так это знал. Да какая разница, думал Уильям, ведь шансы стать свидетелем важных событий сейчас намного выше, чем когда он прохлаждался в болотах Северной Каролины под командованием сэра Питера Пэкера.

И все же… Он медленно огляделся по сторонам. Море кишело британскими судами, сушу перед взором Уильяма заполонили солдаты. Он никогда бы не признался вслух, что впечатлен зрелищем, но почувствовал, как шейный платок сдавил горло. Уильям понял, что затаил дыхание, и выдохнул.

На берег переправлялась артиллерия, опасно маневрируя на плоскодонных баржах, которыми, чертыхаясь, управляли солдаты. Орудийные лафеты и повозки с боеприпасами тащили по мелководью к берегу ломовые лошади и волы, сбившись в исхлестанное бичами, покрытое мокрым песком стадо, которое ржало и мычало в знак протеста, когда выходило на сушу южнее места высадки людей. Это была самая большая армия, которую когда-либо видел Уильям.

– Сэр, сэр!

Он увидел перед собой невысокого круглощекого солдатика, чем-то встревоженного и совсем юного, не старше самого Уильяма.

– Да?

– Ваш эспонтон[23], сэр. И ваша лошадь тоже здесь, – добавил солдат, кивнув на статного светло-гнедого мерина, которого держал за поводья. – Капитан Грисуолд шлет свое почтенье.

Уильям взял семифутовый эспонтон – отполированный стальной наконечник тускло блестел даже под затянутым тучами небом – и, ощутив в руке его тяжесть, вздрогнул от волнения.

– Благодарю. А вы…

– Ах да. Перкинс, сэр! – Солдат торопливо козырнул, коснувшись лба костяшками пальцев. – Это моя третья кампания, сэр. Нас еще называют взломщиками.

– Правда? Что ж, надеюсь, у вас будет немало возможностей оправдать это прозвище.

Перкинс стоял с невозмутимым видом.

– Благодарю вас, Перкинс, – сказал Уильям, жестом отпуская солдата и беря лошадь под уздцы.

Восторг переполнял его сердце. Уильям подумал, что это самая большая армия, которую он когда-либо видел. И он стал ее частью.

* * *

Уильяму повезло больше, чем он предполагал, но не так сильно, как он надеялся. Его подразделениям надлежало следовать вторым эшелоном за пехотой, которая шла в авангарде, и охранять артиллерию. Это не гарантировало участия в боевых действиях; тем не менее шансы были, и довольно неплохие, окажись американцы хотя бы наполовину такими хорошими бойцами, каковыми слыли.

Уже далеко за полдень он поднял эспонтон вверх и скомандовал:

– Шагом марш!

Ненастье, которое давно назревало в воздухе, разразилось мелким дождем, принеся долгожданное облегчение от жары.

За берегом полоса деревьев сменилась широкой красивой равниной. Перед войсками раскинулось море колышущейся травы, которая пестрела полевыми цветами, настоящее буйство красок в тусклом свете непогожего дня. Далеко впереди Уильям увидел стайку вспорхнувших птиц. Голубей? Перепелов? Не понять, слишком далеко, но он видел, как птицы, несмотря на дождь, взлетают из своих укрытий, вспугнутые солдатами на марше.

Подразделения Уильяма шли ближе к середине первой линии продвигающихся войск, змеились за ним стройными рядами, и он мысленно поблагодарил генерала Хау. Вообще-то, как младшему штабному офицеру, Уильяму полагалось исполнять обязанности ординарца и сновать туда-сюда между отрядами, разнося приказы из ставки Хау и передавая донесения других двух генералов, сэра Генри Клинтона и лорда Корнуоллиса.

Но Уильям прибыл слишком поздно и не был знаком ни с офицерами, ни с нынешней дислокацией армии, к тому же понятия не имел, кто есть кто, не говоря о том, где кто сейчас находится. Как посыльный он был бы совершенно бесполезен. Однако генерал Хау каким-то образом нашел время в суматохе грядущего наступления и не только любезно поприветствовал Уильяма, но и предложил выбор: сопровождать капитана Грисуолда и выполнять его поручения или принять командование несколькими ротами, потерявшими своего лейтенанта, который свалился с лихорадкой.

Уильям ухватился за эту возможность и теперь гордо ехал верхом, ведя своих людей на войну, а его эспонтон покоился в петле. Уильям поерзал в седле, с наслаждением ощущая на плечах новый красный шерстяной мундир. Аккуратно заплетенная косица упруго касалась шеи, жесткий кожаный воротник приятно подпирал горло, а офицерский горжет – маленькое серебряное напоминание о римских доспехах – радовал своей легкостью. Уильям не надевал военную форму почти два месяца, ее возвращение казалось ему апофеозом блаженства, и даже дождь не мог этому помешать.

Рядом с Уильямом и его людьми рысила рота легкой кавалерии. Внезапно их командир что-то крикнул, и Уильям увидел, как всадники поскакали вперед и свернули к роще вдали. Неужели они что-то заметили?

Но нет. Из зарослей поднялось огромное облако черных дроздов, которые так громко щебетали, что многие лошади испуганно отпрянули. Кавалеристы прочесали местность, они пробирались между деревьями, обнажив палаши и кромсая ветви, но только для вида. Если в рощице кто-то и прятался, то успел скрыться, и всадники повернули назад, к наступающей армии, пересвистываясь и улюлюкая на скаку.

Уильям опустился обратно в седло, отпустив древко эспонтона.

Никаких американцев поблизости, да и откуда им взяться? Занимаясь сбором данных, Уильям видел и слышал вполне достаточно, чтобы прийти к выводу: только солдаты Континентальной армии будут, скорее всего, сражаться организованно. Он видел, как ополченцев обучают на деревенских площадях, делил трапезу с этими людьми. Они не знали военного дела, выглядели смешными потому, что не могли просто пройти строем, не говоря уже о том, чтобы шагать в ногу, но почти все были опытными охотниками. Уильям столько раз видел, как многие из них сбивают на лету диких гусей и индюшек, что не разделял обычное среди британских солдат презрение к мятежникам.

Нет, если бы американцы находились поблизости, скорее всего, первым признаком стали бы убитые солдаты. Уильям подозвал Перкинса и велел передать капралам, чтобы те держали своих людей начеку, с оружием заряженным и готовым к бою. Он заметил, как передернул плечами один из капралов, явно сочтя приказ издевательством, но распоряжение выполнил, отчего на душе Уильяма стало поспокойнее.

Он мысленно вернулся к недавней поездке и задался вопросом, когда и где можно встретиться с капитаном Ричардсоном и передать ему результаты своей разведывательной работы.

В дороге Уильям в основном держал свои наблюдения в памяти и лишь самое важное записывал шифром в маленьком томике Нового Завета, который ему подарила бабушка. Книжица все еще лежала в кармане гражданского сюртука, оставшегося на Статен-Айленде. Теперь, когда он, Уильям, благополучно возвратился в лоно армии, может, следует написать о своих наблюдениях в рапортах по всей форме? Он мог бы…

Неведомая сила подняла его в стременах как раз вовремя, чтобы заметить вспышку и грохот ружейных выстрелов из леса слева.

– Не стрелять! – закричал Уильям, увидев, как его солдаты снимают с плеч оружие. – Подождите!

Стреляли слишком далеко, а там, ближе к лесу, находилась еще одна колонна пехоты, которая заняла позицию для стрельбы и выпустила в лес первый залп: солдаты первой шеренги опустились на одно колено, а вторая шеренга выстрелила над их головами. Из леса донеслись ответные выстрелы, несколько солдат упало, другие зашатались, но сомкнули ряды.

Еще два залпа, вспышки ответного огня, но теперь лишь единичные. Краем глаза Уильям заметил движение, резко повернулся в седле и увидел шайку лесных деревенщин в охотничьей одежде, которые бежали от дальнего края рощи.

Рота, что шла впереди, тоже их заметила. По зычной команде сержанта солдаты сомкнули штыки и побежали, хотя было ясно, что они никого не догонят.

Такие беспорядочные стычки продолжались весь день, пока армия двигалась вперед. Убитых поднимали и относили в конец колонны, но погибших было немного. Как-то раз обстреляли одну из рот Уильяма, и он почувствовал себя богом, когда отдал приказ атаковать. С примкнутыми штыками они ворвались в лесок, словно рой разъяренных шершней, и убили одного повстанца, тело которого потом выволокли на равнину. Капрал предложил повесить его на дереве в назидание другим, но Уильям категорически это запретил, сочтя подобный поступок недостойным, и велел оставить мертвеца на опушке леса, где его могли бы подобрать сообщники.

К вечеру войска облетел приказ генерала Клинтона. Они не будут разбивать бивак, а устроят небольшой привал, чтобы наскоро перекусить сухим пайком, и затем двинутся дальше.

По рядам пронесся удивленный ропот, но никто не возмущался. Они прибыли сюда, чтобы сражаться, и марш вскоре возобновился.

Время от времени моросил дождь, а с наступлением сумерек перестали нападать мятежники. Было прохладно, но не холодно, и несмотря на то, что одежда сильно отсырела, Уильяму больше нравились сегодняшние прохлада и сырость, чем душная жара накануне. К тому же дождь несколько охладил норов его лошади, и это радовало. Мерин оказался нервным и пугливым, и Уильям начал сомневаться, что капитан Грисуолд одолжил ему это создание исключительно из любезности. Впрочем, измученный долгим переходом мерин перестал шарахаться от колышущихся под порывами ветра ветвей деревьев и дергать поводья и теперь с усталой покорностью брел вперед, опустив уши.

Первые несколько часов ночного перехода люди держались неплохо, но после полуночи стало сказываться переутомление от нагрузки и недосыпа. Солдаты зашагали медленнее, начали спотыкаться, на них действовало ощущение бескрайней темноты и непомерных усилий, которые отделяли их от рассвета.

Уильям подозвал Перкинса. Круглощекий солдат подошел, щурясь и зевая, и зашагал рядом, держась за стремя Уильяма, пока тот объяснял, чего хочет.

– Петь? – переспросил Перкинс с сомнением в голосе. – Думаю, я умею петь, да, сэр. Правда, только псалмы.

– Это не совсем то, что я имел в виду, – сказал Уильям. – Тогда идите и попросите сержанта… Милликина. Кажется, так его зовут, да? Он же ирландец? Пусть поет что хочет, лишь бы громко и весело.

В конце концов, они не пытались скрыть своего присутствия, и американцы прекрасно знали об их передвижениях.

– Да, сэр, – неуверенно ответил Перкинс, отпустил стремя и растворился в ночи.

Прошло несколько минут, и Уильям услышал, как зычный ирландский голос Патрика Милликина воодушевленно затянул весьма непристойную песню. Среди солдат прокатилась волна смеха, и к тому времени, когда Милликин дошел до припева, ему подпевали несколько человек. Через пару куплетов песню громко и дружно выводили все, в том числе и Уильям.

Конечно, они не смогли бы петь те несколько часов, что маршировали при полном снаряжении, но ко времени, когда солдаты перепели любимые песни и сбились с дыхания, все проснулись и были снова бодры и веселы.

Перед самым рассветом до Уильяма донесся запах моря и тяжелый дух раскисшего под дождем болота. Солдаты, уже и так промокшие, зашлепали по мелким приливным протокам и ручьям.

Парой минут позже тишину ночи разорвал пушечный выстрел, и болотные птицы с пронзительными тревожными криками поднялись в светлеющее небо.

Следующие два дня Уильям никак не мог сообразить, где он находится. В армейских депешах и срочных донесениях время от времени встречались такие названия, как «Джамейка-Пасс», «Флэтбуш» и «Гованус-Крик», но с таким же успехом там могло бы быть написано «Юпитер» или «Обратная сторона Луны», Уильям все равно бы ничего не понял.

Наконец-то он увидел солдат Континентальной армии, которые полчищами вылезали из болот. Первые несколько стычек были жестокими, но роты Уильяма держали в тылу, для поддержки, и только один раз они подошли к огневым позициям достаточно близко, чтобы отразить атаку американцев.

Тем не менее Уильям, опьяненный запахом порохового дыма, постоянно пребывал в ажитации и пытался услышать и увидеть все сразу, даже когда тело содрогалось от грохота канонады. На закате стрельба прекратилась, и он поел галет и сыра, совсем немного, даже не ощутив вкуса, после чего ненадолго уснул от изнеможения.

К вечеру второго дня они оказались на какой-то ферме, за большим каменным домом, где британские войска и гессенские наемники устроили артиллерийскую позицию. Из окон верхнего этажа высовывались стволы орудий, влажно блестевшие под дождем, который все шел и шел.

Теперь основной заботой стал подмокший порох. С патронами проблем не возникало, но порох, насыпанный на пороховую полку, после нескольких минут начинал слипаться и приходил в полную негодность. Из-за этого с приказом заряжать приходилось тянуть до последнего мгновения перед выстрелом, и Уильям стискивал зубы, тревожась, что не успеет отдать приказ вовремя.

Впрочем, иногда сомневаться не приходилось. Вот и сейчас из-за деревьев перед домом вылетел с громким гиканьем отряд американцев и устремился к дверям и окнам. Засевшие в доме солдаты сразили выстрелами из мушкетов несколько человек, но остальные добежали до здания и стали забираться в разбитые окна. Почти не думая, Уильям натянул поводья и направил лошадь вправо, чтобы взглянуть на дом сзади. И точно, туда добралась большая группа мятежников, и некоторые уже карабкались наверх по плющу, который разросся по задней стене дома.

– Сюда! – прокричал Уильям, разворачивая лошадь и размахивая эспонтоном. – Олсон, Джеффрис, в обход! Когда подойдете поближе, заряжайте и стреляйте!

Двое из его роты побежали, на бегу надкусывая бумажные патроны, но их уже опередили гессенцы в зеленых мундирах: наемники хватали американцев за ноги, стаскивали с плюща и добивали прикладами на земле.

Уильям развернулся и поскакал в другую сторону – взглянуть, что происходит перед домом, и выехал из-за угла как раз в тот миг, когда из открытого окна верхнего этажа вылетел британский артиллерист и тяжело шлепнулся на землю, нелепо подвернув под себя ногу. Он лежал, истошно крича от боли. Один из солдат Уильяма бросился к нему, схватил за плечи, но его тут же подстрелили из окна, и он упал, обмякнув, а его шляпа укатилась в кусты.

Остаток дня они провели возле этого фермерского дома. Четыре раза американцы атаковали; дважды им удавалось одолеть засевших в доме и ненадолго захватить орудия, но оба раза свежие британские войска выбивали их из здания и отгоняли прочь либо убивали на месте. Уильяму не удалось подойти к дому ближе чем на двести ярдов, но один раз он все же успел выставить своих людей перед домом как раз во время очередной ожесточенной вылазки американцев, одетых, как индейцы, и вопящих, словно банши. Один из них поднял длинноствольную винтовку и выстрелил в Уильяма, но промахнулся. Уильям выхватил палаш, намереваясь прикончить мятежника, но тот вдруг упал ничком, сраженной чьей- то пулей, и покатился вниз по пригорку.

Повстанцы, за которыми гнались британские войска, уже скрылись за дальним углом дома, и Уильям попытался подогнать лошадь ближе, чтобы взглянуть, мертв тот человек или нет. Однако мерину эта затея совсем не понравилась. Он привык к ружейным выстрелам, но грохот артиллерии его пугал. К несчастью, именно в этот миг прогремела пушка, и мерин, прижав уши, рванул вперед.

В одной руке Уильям все еще держал палаш, а поводья свободно намотал на другую, и, когда лошадь внезапно дернулась влево, его вышибло из седла. Правая нога Уильяма выскользнула из стремени, и его отшвырнуло в сторону. Едва сообразив выпустить из рук меч, он приземлился на одно плечо и перекатился на бок.

Благодаря бога за то, что левая нога не застряла в стремени, и одновременно проклиная лошадь, Уильям, перемазанный в траве и грязи, с трудом встал на четвереньки. Сердце отчаянно колотилось.

Из дома больше не стреляли – должно быть, американцы в очередной раз ворвались внутрь и схватились врукопашную с артиллеристами. Уильям выплюнул забившуюся в рот грязь и начал осторожно отползать, понимая, что иначе в него могут попасть из окон верхнего этажа. Вдруг слева на мокрой траве он увидел того самого американца, который пытался его застрелить. Бросив опасливый взгляд на дом, Уильям пополз к неподвижному человеку, лежавшему лицом вниз. Уильяму захотелось увидеть его лицо, хотя он и сам не знал, зачем. Встав на колени, он приподнял тело за плечи и перевернул.

Вне всяких сомнений, человек был мертв – убит выстрелом в голову. Глаза у него запали, рот открылся, а тело казалось каким-то странным: тяжелым и обмякшим. На мятежнике было что-то вроде военного мундира, и на деревянных пуговицах Уильям заметил выжженную надпись: «ПАТ». Она явно что-то означала, но мысли путались в его голове, и он ничего не соображал. Бережно положив мертвеца обратно на траву, Уильям поднялся и на негнущихся ногах пошел за своим палашом.

На полпути он замер, развернулся и пошел назад. Опустившись на колени возле мертвеца, Уильям похолодевшими пальцами закрыл ему глаза от дождя, чувствуя в желудке ноющую пустоту.

* * *

К всеобщей радости, в тот вечер встали биваком. Установили полевые кухни, подвезли фургоны с продовольствием, и вскоре сырой воздух наполнили ароматы жареного мяса и свежего хлеба. Едва Уильям присел, чтобы поесть, как перед ним, словно вестник судьбы, возник Перкинс и виновато сообщил, что генерал Хау велел незамедлительно явиться к нему. Уильям прихватил с собой краюху хлеба с дымящимся куском жареной свинины и, жуя на ходу, отправился в штаб.

В штабе три генерала и все штабные офицеры обсуждали итоги дня. Генералы сидели за маленьким столом, заваленным грудами депеш и наспех нарисованными картами. Уильям отыскал местечко среди офицеров, которые почтительно стояли у стен просторной палатки.

Сэр Генри доказывал, что нужно атаковать Бруклинские высоты, как только наступит утро.

– Мы легко выбьем оттуда мятежников, – сказал Клинтон, показывая на депеши. – Они уже потеряли половину людей, если не больше, да их и с самого начала было немного.

– Легко не получится, – заметил милорд Корнуоллис, скривив толстые губы. – Вы же видели, как они сражаются! Да, мы могли бы их выбить, но какой ценой? А вы что скажете, сэр?

Он почтительно повернулся к Хау. Тот сидел, поджав губы, которые сейчас почти исчезли, и лишь тонкая бледная линия напоминала об их существовании.

– Я не могу позволить себе еще одну такую победу, как эта! – резко ответил он. – А если бы и мог, то не желаю!

Генерал перевел взгляд со стола на молодых офицеров у стены.

– Я потерял всех людей из своего штаба на том треклятом Холме в Бостоне, – уже спокойнее произнес он. – Двадцать восемь человек. Всех до единого.

Глаза генерала задержались на Уильяме, самом юном из всех присутствующих младших офицеров. Хау покачал головой и повернулся к сэру Генри:

– Нужно прекратить боевые действия.

Уильям понимал, что сэр Генри недоволен, но тот просто кивнул.

– Предложить перемирие?

– Нет, – коротко сказал Хау. – Вы сами сказали, что они потеряли почти половину своих людей. Только сумасшедшие будут воевать без причины. Они… Эй вы там, сэр! У вас есть какие-нибудь соображения?

Уильям вдруг понял, что вопрос Хау адресован именно ему, так как генерал вперил в него взгляд своих круглых глаз, пронзающий, словно заряд дроби.

– Я… – начал было Уильям, тут же спохватился и встал навытяжку. – Да, сэр! Теми мятежниками командует генерал Патнэм. Там, у ручья.

Уильям замялся и осторожно добавил:

– Он… он, возможно, не сумасшедший, однако прослыл упрямцем.

Хау помолчал, сощурив глаза.

– Упрямец, – повторил он. – Да, должен признать, что это верно.

– Он ведь был одним из командиров при Бридс-Хилл, не так ли? – вмешался лорд Корнуоллис. – И американцы сбежали оттуда довольно быстро.

– Да, но…

Уильям осекся, оцепенев под пристальными взглядами всех трех генералов. Хау нетерпеливо кивнул, требуя, чтобы он продолжил.

– Со всем уважением, милорд, – произнес Уильям, радуясь, что его голос не дрогнул. – Я… я слышал, что американцы в Бостоне отступили только после того, как расстреляли все боеприпасы до последнего патрона. Думаю… это не тот случай, сэр. А что касается генерала Патнэма… Там, на Бридс-Хилл, за ним никто не стоял.

– А здесь, вы думаете, стоит.

Это был не вопрос, а утверждение.

– Да, сэр. – Уильям старался не смотреть на груду донесений на столе. – Уверен, сэр. Думаю, что почти вся Континентальная армия сейчас на острове.

Уильям пытался говорить уверенно, без намека на сомнение. Он услышал об этом накануне от проезжего майора, но кто знает, вдруг тот говорил неправду?

– Если здесь командует Патнэм…

– А с чего вы взяли, что Патнэм, лейтенант? – перебил Клинтон, подозрительно взглянув на Уильяма.

– Я недавно вернулся из… из разведывательной экспедиции, сэр, которая проходила через Коннектикут. И там я от многих слышал, что собирается ополчение, чтобы вместе с генералом Патнэмом присоединиться к войскам генерала Вашингтона возле Нью-Йорка. А сегодня днем я видел на одежде мертвого бунтовщика пуговицу, сэр, на ней было вырезано «ПАТ». Они так его называют, сэр, генерала Патнэма, – «Старина Пат».

Генерал Хау выпрямился, прежде чем Клинтон или Корнуоллис успели что-либо вставить.

– Упрямец, – повторил он. – Что ж, возможно, так и есть. Однако… Прекратите боевые действия. Он сейчас в затруднительном положении и наверняка это осознает. Дадим ему шанс все обдумать, пусть посоветуется с Вашингтоном, если захочет. Возможно, у Вашингтона больше здравого смысла. И если мы заставим Континентальную армию капитулировать без дальнейшего кровопролития… Я думаю, джентльмены, стоит рискнуть. Но мы не будем предлагать никаких условий.

Это означало, что капитуляция будет безоговорочной, если американцы образумятся. А если нет? Уильям слышал рассказы о сражении при Бридс-Хилл… Правда, слышал от американцев, и потому воспринимал их с некоторой долей сомнения. Тем не менее говорили, что, когда у мятежников закончились пули, они вырывали гвозди из окрестных заборов – и даже из подметок собственных ботинок! – и стреляли в британских солдат. И отступили, только когда не оставалось ничего, кроме как забросать противника камнями.

– Если Патнэм надеется на подкрепление от Вашингтона, то просто сядет и подождет, – заметил Клинтон, нахмурившись. – И тогда нам придется иметь дело со всей их армией. Не будет ли лучше, если мы…

– Он не это имел в виду, – оборвал его Хау. – Так ведь, Элсмир? Когда вы сказали, что при Бридс-Хилл за ним никто не стоял?

– Да, сэр, – благодарно ответил Уильям. – Я имел в виду… У него есть что защищать. За его спиной. Вряд ли он ждет, когда остальная армия придет к нему на помощь. Думаю, он прикрывает ее отступление.

При этих словах лорд Корнуоллис поднял брови. Клинтон исподлобья посмотрел на Уильяма, и тот запоздало вспомнил, что именно на Клинтоне, который служил в те времена полевым командиром, и лежит ответственность за пиррову победу при Бридс-Хилл, и потому он весьма чувствителен к разговорам об Израэле Патнэме.

– А с какой стати мы спрашиваем совета у мальчишки, у которого еще молоко на губах не обсохло? Вы когда-нибудь участвовали в бою? – требовательно спросил Клинтон Уильяма.

Тот залился краской.

– Я бы и сейчас сражался, сэр, – с жаром произнес он. – Если бы вы меня здесь не задерживали!

Лорд Корнуоллис рассмеялся, и по лицу Хау тоже скользнула мимолетная улыбка.

– Мы еще посмотрим, как вы проливаете кровь, лейтенант, только не сегодня, – сухо сказал Хау. – Капитан Рамзи?

Он подал знак одному из старших офицеров, коротышке с очень широкими плечами, который шагнул вперед и отдал честь.

– Возьмите Элсмира, и пусть он вам расскажет о результатах своей… разведки. После доложите мне обо всем, что может представлять интерес. А тем временем… – он повернулся к двум другим генералам: – Я приказываю приостановить боевые действия до дальнейшего распоряжения.

* * *

Капитан Рамзи увел Уильяма, и тот больше не слышал, о чем говорят генералы. Он размышлял, не наговорил ли лишнего. Конечно, генерал Хау спросил напрямую, и нужно было ответить, но стоило ли выставлять свой жалкий, чуть больше месяца, опыт в разведке против объединенных знаний такого количества старших офицеров?

Уильям поделился сомнениями с капитаном Рамзи, который выглядел человеком немногословным, но вполне дружелюбным.

– У вас не было другого выбора, – заверил его капитан. – Хотя…

Уильям обошел кучку оставленного мулом навоза и зашагал дальше, стараясь держаться рядом с Рамзи.

– Хотя что?

Рамзи ничего не ответил. Он провел Уильяма через весь лагерь, сквозь аккуратные ряды брезентовых палаток, время от времени помахивая рукой окликавшим его людям, которые сидели вокруг костров.

Наконец они дошли до палатки Рамзи, и тот придержал откидное полотнище, жестом приглашая Уильяма внутрь.

– Слышали о дамочке по имени Кассандра? – сказал наконец Рамзи. – Она вроде как была гречанкой. Ее сильно недолюбливали.

* * *

После тяжелого дня солдаты спали крепко, и Уильям тоже.

– Ваш чай, сэр.

Ничего не соображая, Уильям заморгал, еще не очнувшись ото сна, в котором он прогуливался по домашнему зверинцу герцога Девонширского под ручку с орангутаном. Но вместо обезьяньей морды его поприветствовало встревоженное пухлощекое лицо рядового Перкинса.

– Что? – тупо переспросил Уильям.

Перкинс, казалось, плавал в каком-то мареве, и сколько Уильям ни моргал, оно не рассеивалось, и только когда Уильям сел, чтобы взять дымящуюся чашку, до него дошло, что в воздухе висит плотная водяная дымка.

Все звуки были приглушены. Отовсюду доносился привычный шум пробуждающегося лагеря, но звучал он глухо, словно издалека. И неудивительно – когда через несколько минут Уильям высунул голову из палатки, то обнаружил, что земля окутана стелющимся туманом, который приполз с болот.

Впрочем, это никого особо не волновало. Армия не собиралась никуда двигаться. Из ставки Хау пришел официальный приказ о прекращении боевых действий, и потому оставалось только ждать, когда американцы образумятся и капитулируют.

Солдаты зевали, потягивались и искали развлечений. Уильям как раз играл в кости с капралами Ярнеллом и Джеффрисом, когда перед ним вновь возник запыхавшийся Перкинс.

– Полковник Спенсер шлет свое почтение, сэр, а еще вы должны явиться с докладом к генералу Клинтону.

– Да? Зачем? – спросил Уильям.

Перкинс растерялся, похоже, ему не пришло в голову расспросить посыльного.

– Просто… думаю, он хочет вас видеть, – ответил он, стараясь хоть чем-то услужить.

– Большое спасибо, рядовой Перкинс, – сказал Уильям с сарказмом, совершенно напрасным: Перкинс радостно просиял и поспешил ретироваться, не дожидаясь, пока его отпустят.

– Перкинс! – рявкнул Уильям.

Рядовой испуганно оглянулся, на круглощеком лице читалось недоумение.

– Куда ехать?

– Что? Э-э… Я хотел сказать: что, сэр?

– Где находится штаб генерала Клинтона? – с наигранным терпением спросил Уильям.

– Ой, гусар… Он приехал вон… – Перкинс медленно, словно флюгер, повернулся на месте, сосредоточенно наморщив лоб. – Вон оттуда!

Он махнул рукой.

– Я видел за ним вот этот пригорок!

Над землей по-прежнему висел густой туман, но кое-где уже виднелись гребни холмов и деревья, и Уильям без труда разглядел холм с причудливыми выступами, на который показывал Перкинс.

– Спасибо, Перкинс. Можете идти, – торопливо добавил он, прежде чем Перкинс успел снова убежать.

Мерину туман не нравился. И Уильяму тоже. Из-за тумана у него появилось неприятное ощущение, что кто-то дышит ему в затылок.

Впрочем, это был морской туман: тяжелый, сырой и холодный, но зато не удушливый. Он то редел, то вновь сгущался, и казалось, находился в постоянном движении. Уильям не видел перед собой дальше чем на несколько футов и потому различал лишь неясные очертания показанного Перкинсом холма, хотя его вершина то появлялась, то исчезала, словно по волшебству.

Интересно, что нужно генералу Клинтону? Этот вопрос не давал покоя Уильяму, а еще ему хотелось знать, его ли одного вызвали в ставку или там собирают всех офицеров, чтобы сообщить об изменениях в стратегии? Вполне возможно, что солдаты Патнэма наконец-то сдались. Все к тому шло: в нынешней ситуации у них не осталось надежды на победу, и они наверняка это уже поняли.

Хотя, скорее всего, Патнэм решил посоветоваться с Вашингтоном. Во время сражения возле старого фермерского дома Уильям заметил на гребне холма вдалеке маленькую группу всадников, над которыми развевался незнакомый флаг. Тут же кто-то показал на знамя и сказал со смехом: «А вот и Вашингтон. Эх, жаль, что нас здесь всего пара дюжин, уж мы бы ему задали жару, не стал бы больше пялиться!»

Разум подсказывал Уильяму, что мятежники все равно сдадутся, но его не оставляло тревожное предчувствие, и к туману оно не имело отношения. За месяц пути Уильям общался со многими американцами. Большинство из них сильно тревожились, не хотели ссориться с Англией и меньше всего желали оказаться где-нибудь поблизости от мест боевых действий. Весьма разумное соображение. Но были и другие, те, кто осмелился примкнуть к мятежу. Вот они были настроены очень решительно.

Может, Рамзи и передал хотя бы часть собранной информации генералам, но, похоже, она не особо его впечатлила, а уж что касается мнения самого Уильяма… Но все же…

Лошадь споткнулась, Уильям покачнулся в седле и случайно дернул поводья. Оскорбленное животное резко повернуло голову и укусило его, царапнув по сапогу зубами.

– Ах ты, ублюдок!

Он хлестнул мерина по носу поводьями и натянул их с такой силой, что лошадиная морда с выпученными глазами и перекошенными губами оказалась почти у его коленей. Дав понять мерину, кто здесь хозяин, Уильям ослабил поводья. Лошадь захрапела, яростно встряхнула гривой, но послушно продолжила путь.

Уильяму показалось, что он едет уже довольно долго, но ведь и время, и расстояние в тумане обманчивы. Он взглянул на холм, который служил ему ориентиром, и обнаружил, что тот снова исчез. Уильям решил, что ничего страшного, и холм вскоре покажется.

Только этого не произошло.

Туман по-прежнему окутывал все вокруг. Было слышно, как падают капли с ветвей деревьев, которые внезапно вырастали из тумана и так же неожиданно исчезали. Но холм упрямо не показывался.

Вдруг Уильям понял, что уже давно не слышит звуков, которые производят люди. А должен был бы.

Если бы он приближался к ставке Клинтона, то вокруг должен был привычно шуметь лагерь, навстречу попадались бы люди, лошади, походные костры, повозки, палатки… Но не было слышно ничего, кроме журчания воды. Он, Уильям, проехал мимо этого треклятого лагеря.

– Черт тебя подери, Перкинс! – шепотом выругался Уильям.

Он ненадолго остановился, чтобы проверить запал и понюхать порох в пистолете: если бы тот отсырел, то стал бы пахнуть по-другому. Уильям остался доволен осмотром: в носу слегка запершило от острого запаха, но серной вони тухлых яиц, которой отличался отсыревший порох, не было.

Уильям держал пистолет в руке, хотя до сих пор ничего угрожающего не встретил. Впрочем, густой туман не давал видеть дальше чем на несколько футов, и Уильям боялся, что если вдруг кто-нибудь появится из мутной пелены, то придется срочно принимать решение: стрелять или нет.

Кругом стояла тишина: артиллерия молчала, ружейных выстрелов, как накануне, тоже не было слышно. Похоже, враг отступил. Но если вдруг он, Уильям, наткнется на каких-нибудь заплутавших в тумане мятежников, должен ли он стрелять? От этой мысли у него вспотели ладони, но Уильям решил, что стрелять все-таки придется: любой солдат Континентальной армии пальнет в него не задумываясь, как только увидит красный мундир.

Хотя Уильяма больше беспокоила унизительная перспектива быть подстреленным своими же войсками, чем возможная смерть от рук повстанцев, полностью забыть о подобной опасности он не мог.

Треклятый туман становился все гуще, и напрасно Уильям искал солнце, чтобы сориентироваться: даже небо куда-то делось. Он подавил легкий приступ паники, от которого защекотало в копчике. Так, на этом чертовом острове тридцать четыре тысячи британских солдат, и хотя бы несколько из них должны сейчас находиться на расстоянии выстрела. «Тебе достаточно оказаться на расстоянии выстрела от одного-единственного американца», – напомнил себе Уильям, мрачно продираясь сквозь заросли лиственниц.

Неподалеку раздался какой-то шум и треск ветвей. В лесу, несомненно, кто-то был. Только вот кто?

Британские войска точно бы не стали передвигаться в таком тумане. Будь ты проклят, Перкинс! Уильям решил, что если услышит американцев, то замрет и постарается, чтобы его не заметили, иначе… Он надеялся, что все-таки наткнулся на войсковое подразделение, и вот-вот раздадутся типичные для войск звуки, например громкие команды…

Некоторое время он ехал медленно и в конце концов убрал пистолет, от тяжести которого устала рука. Господи, как долго он уже едет? Час? Два? Может, развернуться и поехать назад? Но Уильям не знал, куда именно повернуть, наверное, он просто кружил на одном месте. Все вокруг выглядело одинаково: серые размытые очертания деревьев, скал, травы. Еще вчера Уильяма трясло от возбуждения, он рвался в атаку. Сегодня же его боевой задор существенно поостыл.

Вдруг кто-то выскочил перед ним, отчего мерин так резко встал на дыбы, что Уильям толком не разглядел незнакомца. Впрочем, тот не был одет в британскую форму – это Уильям заметить успел. Он бы выхватил пистолет, если бы не держался обеими руками за поводья, пытаясь совладать с лошадью.

А у мерина началась настоящая истерика: он подпрыгивал, как ворона, и бешено кружился на месте, с каждым прыжком сотрясая позвоночник Уильяма. Вокруг все вертелось и мелькало, сливалось в сплошное серо-зеленое пятно, но Уильям будто сквозь сон услышал громкие голоса, которые не то подбадривали его, не то насмехались.

Казалось, это продолжалось целую вечность, но на самом деле прошло всего секунд тридцать, прежде чем Уильям усмирил чертову тварь, которая теперь стояла, фыркая и тяжело дыша, но по-прежнему крутила головой с выкаченными, влажно поблескивающими глазами.

– Ах ты, проклятый кусок конины! – выругался Уильям, натягивая поводья и выворачивая мерину голову.

Бока животного тяжело вздымались под Уильямом, влажное и горячее дыхание проникало сквозь бриджи из оленьей замши.

– Не самая покладистая лошадь на моей памяти, – согласился чей-то голос, и кто-то схватил мерина за уздечку. – Но выглядит неплохо.

Уильям мельком увидел человека в охотничьей одежде, плотного и загорелого, но тут его самого кто-то хватил за пояс и рывком стащил с лошади.

Уильям грохнулся на землю, упал навзничь, и у него перехватило дыхание, но он мужественно попытался достать оружие. Чье-то колено придавило ему грудь, а здоровенная ручища отняла пистолет. Бородатое лицо, ухмыляясь, наклонилось над Уильямом.

– Не очень-то дружелюбно, – с упреком произнес бородач. – А я-то думал, что вы, англичане, культурные.

– А ты отпусти его, Гарри, он встанет и «окультурит» тебя так, что мало не покажется!

Из-за плеча Гарри выглянул другой человек, пониже ростом и тощий, но с приятным, похожим на учительский голосом.

– Впрочем, ты можешь дать ему подышать.

Давление на грудь ослабло, но едва Уильям успел сделать пару вдохов, как из него снова вышибли воздух: тот, кто опрокинул его на землю, теперь ударил кулаком в живот. Чьи-то руки торопливо обшарили карманы Уильяма и, больно ободрав ему нос, сдернули через голову горжет. Кто-то обхватил Уильяма, расстегнул ремень и снял, восхищенно присвистнув при виде прикрепленного снаряжения.

– Весьма неплохо, – одобрительно заметил второй незнакомец, глядя на Уильяма, который лежал на земле и хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. – Спасибо, сэр. Мы премного благодарны. Как там у тебя, Алан?

Он повернулся к человеку, удерживающему лошадь.

– В порядке, коняга у меня, – отозвался гнусавый голос с шотландским акцентом. – Все, сматываемся!

Бандиты отошли в сторону, и на миг Уильяму показалось, что они исчезли навсегда, но тут широченная ладонь схватила его за плечо и дернула вверх. Корчась от боли, Уильям с трудом поднялся на колени, и та же самая рука схватила его за косицу и оттянула голову назад, обнажая горло. Уильям увидел отблеск ножа, широкую ухмылку бородача, но не успел ни сделать вдох, ни помолиться, ни выругаться.

Нож полоснул вниз, и от резкого рывка за волосы у Уильяма выступили слезы. Человек недовольно хмыкнул, рубанул еще пару раз и наконец торжествующе выпрямился с косицей Уильяма в огромной, похожей на окорок руке.

– На память!

Он ухмыльнулся Уильяму и побежал догонять приятелей. Словно в насмешку, до Уильяма сквозь туман донеслось лошадиное ржание.

* * *

Уильям страшно жалел, что не убил хотя бы одного из бандитов. Они застали его врасплох, как ребенка, ощипали, как гуся, и оставили лежать на земле, как кусок дерьма! Злость переполняла его, он остановился и со всего размаху ударил кулаком по стволу дерева. От резкой боли Уильям чуть не задохнулся, но и почти бездыханный, он все равно жаждал мести.

Он зажал ушибленную руку между бедрами и шипел сквозь зубы до тех пор, пока боль не утихла. Потрясение смешалось с яростью; Уильям никогда еще не чувствовал себя настолько растерянным, и у него кружилась голова. Тяжело дыша, он провел здоровой рукой по затылку и, нащупав колючий ежик коротких волос – остатки косицы, – изо всех сил пнул дерево в новом приступе бешенства.

Хромая и чертыхаясь, Уильям бродил кругами, пока не рухнул на камень и не опустил голову на колени, шумно втягивая воздух.

Постепенно дыхание выровнялось, и способность рассуждать начала возвращаться к Уильяму.

Значит, так. Он по-прежнему блуждает в дикой глуши Лонг-Айленда, только теперь без лошади, без съестного и без оружия. И без волос. От этой мысли Уильям выпрямился, сжал кулаки, но ему удалось совладать с яростью, хотя и не сразу. Так. Сейчас нет времени злиться. Эх, попадись они ему снова – Гарри, Алан или коротышка с учительским голосом… Ладно, у него еще будет время, когда их пути вновь пересекутся.

Главное сейчас – найти любую воинскую часть. Уильяму вдруг захотелось сбежать, дезертировать, сесть на корабль до Франции и больше никогда сюда не возвращаться, и пусть все думают, что его убили. Однако по разным причинам Уильям не мог этого сделать, и не в последнюю очередь из-за отца, который, возможно, предпочел бы, чтобы Уильям действительно погиб, а не трусливо сбежал.

Что ж, ничего не поделаешь. Уильям обреченно поднялся на ноги, пытаясь радоваться хотя бы тому, что бандиты не сняли с него мундир. Кое-где туман рассеялся, но, сырой и холодный, по-прежнему стелился по земле. Впрочем, холод и сырость не тревожили Уильяма – его кровь все еще кипела от гнева.

Уильям огляделся, посмотрел на призрачные силуэты скал и деревьев вокруг. Они выглядели точно так же, как прочие чертовы скалы и деревья, что попадались ему на пути за весь этот поганый день.

– Так, – произнес Уильям вслух и стал поворачиваться на месте, тыча пальцем и декламируя детскую считалочку: – Эни-мини-майни-мо… Ох, к черту все!

Слегка прихрамывая, он пустился в путь. Уильям понятия не имел, куда идти, но не мог не двигаться, иначе бы его разорвало. Некоторое время он развлекался, воображая недавнюю стычку в несколько другом, более приятном свете. Он представлял, как хватает Гарри за грудки и разбивает ему нос в кровавое месиво перед тем, как размозжить голову толстяка о камни. Отобрав нож, потрошит высокомерного маленького ублюдка… вырывает у него легкие… Так называемый «кровавый орел», развлечение диких германских племен: через разрезы на спине они вытаскивали легкие человека, чтобы те хлопали, словно крылья, пока несчастный не умрет…

Постепенно Уильям успокоился, но только потому, что больше не мог выдерживать подобный накал злости. Нога почти не болела, ободранные костяшки пальцев уже не ныли, а фантазии о кровавой мести стали казаться слегка нелепыми. Уильям задавался вопросом, похожа ли ярость сражения на те чувства, что он испытал. Неужели человек стреляет и наносит удары ножом потому, что ему это нравится, а не только потому, что так велит долг? Хочет убивать так же сильно, как желает женщину? А потом чувствует себя дураком?

Уильям уже думал об убийстве в бою. Не постоянно, но время от времени. Он приложил немало усилий, чтобы представить себе, как все это происходит, когда решил стать военным. И он прекрасно понимал, что иногда ему придется сожалеть о содеянном.

Однажды отец рассказал ему, откровенно и не оправдывая себя, о том, как впервые убил человека. Убил не в бою, а уже после сражения. Добил раненого шотландца, которого бросили на Каллоденском поле.

– Был приказ никого не щадить, – сказал тогда отец. – Письменный приказ, подписанный герцогом Камберлендским.

Рассказывая, отец не отрывал взгляда от книжных полок, но в этот миг он в упор посмотрел на Уильяма.

– Приказ, – повторил отец. – Конечно, тебе придется выполнять приказы, но иногда приказов не будет или обстоятельства вдруг изменятся. И обязательно, слышишь, Уильям, обязательно придет час, когда твоя честь скажет тебе, что следовать приказу невозможно. И тогда ты должен будешь руководствоваться лишь собственным мнением, а потом жить с последствиями принятых решений.

Уильям серьезно кивнул. Он только что принес отцу документы о своем назначении: там требовалась подпись лорда Джона, как его опекуна. Сам Уильям считал эту подпись простой формальностью и не ожидал ни исповеди, ни проповеди, чем бы ни был рассказ отца.

– Я не должен был этого делать, – внезапно сказал отец. – Не должен был в него стрелять.

– Ты действовал по приказу…

– Он не касался меня лично. Тогда я еще не получил назначение и в той кампании лишь сопровождал брата. Я не был солдатом, не поступил на военную службу и мог бы отказаться.

– А если бы ты отказался, разве его не застрелил бы кто-нибудь другой? – рассудительно спросил Уильям.

Отец невесело улыбнулся.

– Конечно, но суть не в этом. И да, мне даже не пришло в голову, что у меня есть выбор, вот в чем дело. У тебя всегда есть выбор, Уильям. Помни об этом, ладно?

Не дожидаясь ответа, лорд Джон вытащил перо из сине-белой китайской вазы у себя на столе и откинул крышечку хрустальной чернильницы.

– Ты уверен? – спросил он, серьезно глядя на Уильяма.

Тот кивнул, и отец поставил на бумагах размашистую подпись. Потом поднял голову и улыбнулся.

– Я горжусь тобой, Уильям, – тихо сказал он. – И всегда буду гордиться.

Уильям вздохнул. Он не сомневался, что отец всегда будет его любить, но вот что касается гордости… Именно эта кампания вряд ли покроет его славой. Если повезет, он вернется в свой полк прежде, чем кто-либо заметит его отсутствие и поднимет тревогу. Господи, какой позор, все запомнят, что первым делом он заблудился и его ограбили!

И все же это лучше, чем если бы он прославился из-за того, что его почти сразу убили бандиты.

Уильям пошел дальше, осторожно пробираясь через окутанный туманом лес. Идти было довольно легко: земля не раскисла, хотя кое-где в низинах попадались заболоченные участки с застоявшейся дождевой водой. Один раз до Уильяма донеслись разрозненные ружейные выстрелы, он поспешил на них, но они стихли, прежде чем Уильям разобрал, откуда стреляли.

Он угрюмо брел по лесу, задаваясь вопросом, сколько времени понадобится, чтобы пересечь этот треклятый остров пешком, и как близок он, Уильям, к тому, чтобы это сделать? Дорога круто пошла в гору, и теперь Уильям карабкался, обильно обливаясь потом. Ему показалось, что туман слегка рассеялся, пока он лез вверх по склону. И действительно, когда Уильям очутился на небольшом скалистом выступе и глянул вниз, то увидел, что клубящийся серый туман спустился вниз, почти полностью скрывая землю. От этого зрелища у Уильяма закружилась голова, и ему даже пришлось посидеть, закрыв глаза, и только потом двигаться дальше.

Пару раз Уильям слышал людские голоса и ржание лошадей, но звучали они как-то неправильно, не было в них армейской четкости, и он разворачивался и осторожно уходил в другую сторону.

Внезапно местность изменилась, теперь Уильям брел по редколесью из невысоких чахлых деревьев, которые торчали из светлой, хрустящей под сапогами почвы. Вскоре до него донесся шум воды – волны бились о берег. Море! «Ну, слава богу!» – подумал Уильям и ускорил шаг, идя на звук. Рокот волн приблизился, стал громче, но теперь Уильям услышал и другие звуки.

Лодки. Он слышал, как корпуса с шуршанием трутся о гальку, скрипят уключины, плещет вода. А еще до него доносились голоса. Приглушенные, но возбужденные. Проклятье! Уильям нырнул под ветку приземистой сосны, надеясь, что в стелющемся тумане появится просвет.

Рядом что-то задвигалось, и Уильям отпрянул в сторону, потянулся за пистолетом, не сразу вспомнив, что он теперь безоружен. Через секунду выяснилось, что его напугала большая голубая цапля, которая смерила его взглядом желтых глаз и взметнулась ввысь, оскорбленно щелкая клювом. Неподалеку, всего лишь футах в десяти, раздался встревоженный крик, грохнул выстрел, и прямо над головой Уильяма цапля взорвалась в воздухе ворохом перьев. На Уильяма брызнули капли птичьей крови, которые были гораздо теплее, чем холодная испарина на его лице. От неожиданности он сел, перед глазами мелькали черные пятна.

Уильям не смел даже шевельнуться, а тем более подать голос. Из кустов доносились приглушенные голоса, но недостаточно громкие, чтобы разобрать, о чем они говорят. Через несколько секунд он услышал негромкий шорох, который постепенно удалялся. Стараясь не шуметь, Уильям опустился на четвереньки и полз в другую сторону до тех пор, пока не почувствовал, что можно без опаски встать на ноги.

Ему показалось, что он все еще слышит голоса. С колотящимся сердцем он осторожно подкрался поближе и замер, уловив запах табака.

Рядом не было никаких передвижений, и, хотя Уильям по-прежнему слышал голоса, они доносились издалека. Он осторожно принюхался, но табаком больше не пахло. Уильям решил, что ему померещилось. И пошел дальше, на звуки.

Теперь они стали отчетливее: приглушенные, взволнованные возгласы, скрип уключин и шлепанье ног по мелководью. Шорох шагов и негромкий гомон почти сливались с шумом прибоя и шелестом травы. Уильям в отчаянии посмотрел на небо, но солнце по-прежнему не показывалось. Должно быть, он сейчас в западной части острова, подумал Уильям. Нет, не должно быть, а точно, он почти уверен. А если это так…

Если это так, то звуки, которые он слышит, издают американские войска, бегущие с острова на Манхэттен.

– Стой смирно! – услышал он шепот сзади, и одновременно кто-то довольно жестко двинул его ружейным дулом прямо в почку.

Уильям замер. На какой-то миг ствол отвели, а потом ткнули в то же место с такой силой, что в глазах Уильяма потемнело. Он крякнул от боли и выгнулся, но не успел сказать ни слова, как чьи-то мозолистые руки схватили его за запястья и вывернули их за спину.

– Ну и зачем? – проворчал надтреснутый низкий голос. – Отойди-ка в сторону, я его пристрелю.

– Нет, не пристрелишь! – ответил другой голос, такой же низкий и сердитый. – Глянь, он же совсем мальчишка! Да и прехорошенький!

Шершавая ладонь погладила Уильяма по щеке, и он напрягся, но сделать ничего не смог: ему крепко связали руки.

– Если бы ты хотела его пристрелить, сестра, то уже давно бы так и сделала, – произнес тот же голос и добавил: – А ну-ка, паренек, повернись!

Уильям медленно повернулся и увидел, что его взяли в плен две невысокие и коренастые, как тролли, старухи. Одна из них – та, что с ружьем, – курила трубку; это запах ее табака он учуял. Заметив на его лице ужас и отвращение, старуха ухмыльнулась уголком морщинистого рта, крепко зажав мундштук пеньками почерневших зубов.

– Красив, как сама красота, – заметила она, оглядывая его с ног до головы. – И ни к чему тратить на него выстрел.

– Мадам, – обратился к ней Уильям, взяв себя в руки и пытаясь быть обходительным. – Полагаю, вы ошибаетесь насчет меня. Я – солдат короля, и…

Обе старухи расхохотались, скрипя, как ржавые дверные петли.

– В жизни бы не догадались, – ухмыльнулась курильщица, не вынимая изо рта трубки. – А мы-то думали, ты так, погулять вышел.

– Помолчи-ка, сынок! – Другая сестра не дала Уильяму ответить. – Мы тебе ничего не сделаем, пока ты стоишь и помалкиваешь.

Она окинула Уильяма взглядом, оценивая его потрепанный вид.

– Небось воевал? – не без сочувствия спросила старуха.

Не дожидаясь ответа, она толкнула его на валун, заросший мидиями и еще влажными водорослями, из чего Уильям сделал вывод, что берег моря совсем рядом.

Уильям ничего не ответил, и не потому, что испугался старух, просто сказать было нечего.

Он сидел и вслушивался в звуки массового бегства. Уильям не представлял, сколько там человек, потому что не знал, как долго это уже длится. Ничего интересного он не услышал, только обрывки разговоров людей, тяжело дышащих от натуги, негромкий ропот ожидающих своей очереди да редкие сдавленные смешки, которые возникали скорее от волнения.

Туман над водой рассеялся, и в сотне ярдов, не более, Уильям отчетливо увидел маленькую флотилию, состоящую из весельных лодок, легких плоскодонок и рыбачьих суденышек, которые сновали туда-сюда по гладкой, как стекло, воде, а еще толпу людей на берегу. Она постепенно сокращалась, но люди стояли, сжимая в руках оружие и настороженно озираясь, видимо, опасались погони.

«Знали бы они!» – с горечью подумал Уильям.

Меньше всего Уильяма сейчас беспокоило собственное будущее. Было стыдно за то, что он видит, как вся американская армия бежит у него прямо из-под носа, а он ничего не может сделать. От мысли, что придется вернуться и доложить обо всем генералу Хау, на душе стало еще горше. Даже если бы старухи решили зажарить его и съесть, это уже не имело значения.

Уильям настолько увлекся происходящим, что не сразу сообразил: раз он так хорошо видит американцев, то и они его прекрасно видят. Впрочем, солдаты Континентальной армии и ополченцы настолько увлеклись отступлением, что никто не обращал внимания на Уильяма, пока один из отступающих не оглянулся и не стал всматриваться в верхнюю часть берега.

Человек замер, бросил короткий взгляд на своих ничего не замечающих товарищей и решительно зашагал по гальке, не сводя глаз с Уильяма.

– Что там у вас, мамаша? – спросил он.

В форме офицера Континентальной армии, невысокий и плечистый, он чем-то напоминал тех двух женщин, но был гораздо мощнее. Он сохранял внешнее спокойствие, но, судя по выражению налитых кровью глаз, замыслил что-то недоброе.

– Вот, рыбачили, – отозвалась хозяйка трубки. – Выловили этого красноперого окунька, теперь думаем, может, бросить его обратно?

– Да? Ну, может, чуть попозже.

С появлением незнакомца Уильям настороженно застыл и теперь смотрел на него снизу вверх, стараясь выглядеть как можно суровее.

Мужчина взглянул на редеющий позади Уильяма туман.

– Ты здесь прям как дома, да, паренек?

Уильям промолчал. Незнакомец вздохнул, размахнулся и ударил его кулаком под дых. Уильям согнулся пополам, упал с камня, и его стошнило прямо в песок. Незнакомец схватил его за шиворот и поднял, как будто он ничего не весил.

– Давай, парень, отвечай! У меня мало времени, и вряд ли ты хочешь, чтобы я тебя поторопил, – мягко сказал он, коснувшись ножа на своем поясе.

Уильям, как смог, вытер рот о плечо и уставился на незнакомца пылающим взором. «Ну и ладно, – подумал он и вдруг ощутил некое спокойствие. – Если я погибну, то, по крайней мере, за что-то».

Но тут вмешалась сестра курильщицы и прервала драматическую сцену, ткнув его мучителя в бок дулом ружья.

– Да если бы их здесь было больше, мы бы с сестрой давно их услышали, – сказала она с легким отвращением. – Вояки шумят будь здоров.

– Верно, – согласилась курильщица и замолчала, чтобы вытащить изо рта трубку и сплюнуть. – Ты же видишь, малец потерялся. И говорить с тобой он не станет.

Она по-свойски ухмыльнулась Уильяму, показав единственный сохранившийся желтый клык.

– Скорее умрешь, чем заговоришь? Так ведь, парень?

Уильям слегка наклонил голову, и женщины насмешливо захихикали. Они насмехались над ним, по-другому и не скажешь.

– Шел бы ты к своим, – сказала тетка незнакомцу, – а то уплывут без тебя.

Но тот даже не взглянул на нее, он не сводил глаз с Уильяма. Однако через пару секунд он коротко кивнул, повернулся и зашагал прочь.

Уильям почувствовал, как одна из сестер зашла ему за спину, и что-то острое коснулось запястий, а потом бечевка, которой его связали, лопнула. Уильяму хотелось потереть затекшие запястья, но он сдержался.

– Ступай, паренек, – почти ласково велела хозяйка трубки. – Пока тебя не увидели, а то мало ли что кому взбредет в голову.

И Уильям ушел.

На самом верху берега он остановился и посмотрел назад. Старухи исчезли, а незнакомец сидел на корме лодки, которая стремительно удалялась от берега, уже почти обезлюдевшего, и пристально глядел на Уильяма.

Уильям отвернулся. Наконец-то показалось солнце: бледно-оранжевый диск, пылающий сквозь туман. Сейчас, после полудня, оно уже спускалось к горизонту. Уильям повернулся и побрел в глубь острова на юго-запад, но еще долго чувствовал спиной взгляд, даже после того, как берег исчез из поля зрения.

Живот болезненно ныл, а в голове крутилась одна-единственная мысль – слова капитана Рамзи: «Слышали о дамочке по имени Кассандра?»

Глава 7 Неясное будущее

Лаллиброх, Шотландия

Сентябрь, 1980 г.

Не на всех письмах стояла дата, только на некоторых. Бри осторожно перебрала с полдюжины верхних посланий и, чувствуя, что у нее перехватывает дух, как на американских горках, выбрала одно, с надписью на клапане: «2 марта, год 1777 от Рождества Христова».

– Думаю, это следующее. – Горло сжалось, стало трудно дышать. – Оно… такое тоненькое. Совсем короткое.

Так оно и было, письмо занимало не более полутора страниц, но Брианна сразу поняла почему: все письмо написал отец. При виде его угловатого решительного почерка у нее сжалось сердце.

– Мы никогда не позволим учителям заставлять Джемми писать правой рукой, – свирепо сказала она Роджеру. – Никогда!

– Хорошо, ты права, – ответил тот. Неожиданная вспышка его удивила и позабавила. – Или, если угодно, лева.

«2 марта 1777 года от Рождества Христова

Фрэзер Ридж, колония Северная Каролина.

Моя дорогая доченька!

Сейчас мы готовимся к отъезду в Шотландию. Не навсегда и даже не на сколько-нибудь продолжительный срок. Моя судьба – наши судьбы – теперь здесь, в Америке. И, честно говоря, я бы предпочел умереть от жал шершней, нежели подняться на борт очередного корабля, но я стараюсь не задумываться о грядущих тяготах. Есть два главных соображения, которые вынуждают меня принять это решение.

Ежели бы я не был наделен знаниями, которыми ты, твоя мать и Роджер Мак поделились со мной, то, скорее всего, как и преобладающее большинство людей в колониях, считал бы, что Континентальный конгресс не протянет и полгода, а армия Вашингтона и того меньше. Я говорил с человеком из Кросс-Крика, коего (с почетом) отправили в отставку из Континентальной армии из-за гнойной раны на руке, – раной, конечно, занималась твоя мать, а из-за его воплей меня позвали на помощь, чтобы я сел на него, – и он рассказал, что у Вашингтона не более нескольких тысяч солдат регулярных войск, у всех не хватает припасов, оружия и обмундирования и всем задолжали жалованье, которое они вряд ли получат. Большинство его людей – ополченцы, завербованные по краткосрочным контрактам на два-три месяца, но и те уже сбегают, чтобы вернуться домой к посевной.

Но я-то знаю. И при этом не уверен, как произойдет то, о чем я знаю. Суждено ли мне стать частью грядущих событий? Должен ли я остаться в стороне, дабы не помешать исполнению наших чаяний? Как бы мне хотелось обсудить эти вопросы с твоим мужем, и, хотя он пресвитерианин, думаю, они бы встревожили его еще больше, чем меня. Впрочем, в конце концов, не важно. Я таков, каким меня сотворил Бог, и должен справляться с тем временем, куда Он меня поместил.

Хотя я еще не утратил ни зрения, ни слуха и даже способен контролировать кишечник, я уже не молод. У меня есть палаш и ружье, я неплохо владею и тем и другим, но еще у меня имеется печатный станок, который можно использовать гораздо действеннее. Я вполне осознаю, что палашом или ружьем можно одолеть лишь одного врага зараз, в то время как словом можно поразить любое их число.

Твоя мать – несомненно предвидя, что ей придется присутствовать при моей многонедельной морской болезни, – предложила мне войти в дело с Фергусом и использовать его станок, а не ездить в Шотландию за моим собственным.

Я думал над этим, но совесть не позволяет мне подвергать опасности Фергуса и его семью, используя его станок для своих целей. Между Чарльстоном и Норфолком не так уж много работающих станков, и даже если я буду печатать в полной тайне, в первую очередь под подозрение попадут Фергус и его близкие. Нью-Берн – рассадник лоялистских настроений, и происхождение моих памфлетов станет известно почти незамедлительно.

Но дело не только в Фергусе. Я надеюсь, что смогу извлечь еще одну выгоду из поездки в Эдинбург за станком. У меня там остались самые разные знакомые, и некоторые из них, возможно, избежали тюрьмы или виселицы.

Вторая, и самая важная причина, которая вынуждает меня отбыть в Шотландию, – это твой кузен Йен. Много лет назад я поклялся его матушке памятью нашей собственной матери, что привезу его домой. Именно это я и собираюсь сделать, хотя мужчина, которого я верну в Лаллиброх, совсем не тот парнишка, что его покинул. Один Господь знает, что они дадут друг другу – Йен и Лаллиброх, – ведь у Бога весьма своеобразное чувство юмора. Но если Йену суждено вернуться, то сейчас самое время.

Снег тает, вода капает с карниза весь день, а к утру сосульки свисают с крыши хижины почти до земли. Через несколько недель дороги расчистятся и по ним можно будет проехать. Довольно странно просить вас помолиться о благополучном исходе путешествия, которое давно завершится (хорошо или плохо) к тому времени, как вы о нем узнаете, но тем не менее я прошу об этом. Передай Роджеру Маку: я думаю, Бог не принимает в расчет время. И поцелуй за меня детей.

Твой любящий отец,

Дж. Ф.»

Роджер слегка откинулся назад, приподняв брови, и посмотрел на Брианну.

– Французские связи, как ты думаешь?

– Что? – Она нахмурилась, глядя через его плечо на письмо, туда, куда Роджер показывал пальцем. – Там, где он пишет о своих друзьях в Эдинбурге?

– Да. Разве большинство его тамошних знакомых не были контрабандистами?

– Так говорила мама.

– Вот к чему упоминание о виселице. А откуда чаще всего доставляли контрабанду?

У Бри екнуло сердце.

– Шутишь! Думаешь, он будет якшаться с французскими контрабандистами?

– Ну, не обязательно именно с ними, наверняка он знавал немало мятежников, воров и проституток. – Роджер коротко улыбнулся, но потом вновь посерьезнел. – Я рассказал ему о революции все, что знал. Конечно, не очень подробно, я ведь не изучал тот период в деталях, но упомянул, какую важную роль сыграет для американцев Франция. Просто я думаю…

Роджер смущенно помолчал, затем посмотрел на Бри.

– Он собирается в Шотландию не для того, чтобы избежать сражения. Он довольно ясно дал это понять.

– Думаешь, он будет искать политические связи? – медленно спросила она. – Не просто схватит печатный станок, сбросит Йена в Лаллиброхе и унесется обратно в Америку?

От этой мысли у Брианны полегчало на сердце. Образ родителей, плетущих интриги в Эдинбурге и Париже, пугал куда меньше, чем когда она представляла их посреди взрывов и сражений. И Бри знала, что, где бы они ни были, они были там вместе. Куда бы ни отправился отец, мать будет рядом.

Роджер пожал плечами:

– А вот он еще упомянул мимоходом, что он таков, каким его создал Бог. Ты знаешь, что он имел в виду?

– Воин, – тихо ответила она, придвинулась к Роджеру и положила руку ему на плечо, как будто боялась, что он внезапно исчезнет. – Он говорил мне, что всегда был воином. Он редко вступал в сражение, но знал, что рожден именно для этого.

– Да, правда, – произнес Роджер так же тихо. – Но он уже не тот молодой лэрд, который взял свой палаш и повел тридцать арендаторов в заведомо обреченный на поражение бой, а потом вернул их домой. Теперь он знает гораздо больше о том, на что способен человек в одиночку. Думаю, именно так он и поступит.

– Я тоже так думаю.

У нее перехватило горло, и не только от страха, но и от гордости. Роджер накрыл ее руку своей, ласково сжал.

– Я помню слова твоей матери, – медленно сказал он. – Что она нам рассказывала о… о своем возвращении и о том, как она стала врачом. И то, что твой… Фрэнк… что он ей сказал. То, что ее решение создаст чертовские неудобства людям вокруг нее, но ей выпал великий дар судьбы: она точно знает свое предназначение. Думаю, он был прав. И Джейми тоже знает.

Брианна кивнула. Наверное, не следует говорить об этом, подумала она, но больше не могла сдерживаться.

– А ты знаешь?

Он долго молчал, глядя на страницы на столе, но в конце концов покачал головой так незаметно, что Брианна скорее почувствовала это движение, чем увидела.

– Раньше знал, – тихо произнес он и отпустил ее руку.

* * *

Первым побуждением Брианны было треснуть его по затылку, а вторым – схватить за плечи, притянуть к себе, чтобы между их глазами осталось не больше дюйма, и спокойно, но отчетливо спросить: «Что за хрень ты несешь?»

Она воздержалась от каких-либо действий, но исключительно потому, что они, вероятно, привели бы к долгой беседе из тех, которые совершенно неуместно вести при детях. Дети же были в коридоре в нескольких футах от кабинета; до Брианны доносился их разговор.

– Видишь это? – спрашивал Джемми.

– Угу.

– Плохие люди пришли сюда очень давно, искали дедушку. Плохие англичане. Это они сделали.

Роджер повернул голову, когда уловил смысл сказанного Джемми, и с полуулыбкой взглянул Брианне в глаза.

– Плохие анвичане, – послушно повторила Мэнди. – Пусть все испвавят!

Несмотря на злость, Брианна не удержалась и тоже улыбнулась Роджеру, хотя и почувствовала холодок внизу живота, вспомнив, как ее дядя Йен – обычно спокойный и добрый – показал ей следы сабельных ударов на деревянной обшивке стен и сказал: «Мы оставили все как есть, чтобы показать детям и рассказать: вот такие они, англичане». Тогда в его голосе прозвенела сталь. Сейчас Брианна уловила слабый, по-детски нелепый отзвук той стали в голосе Джемми и впервые усомнилась в необходимости поддерживать такую семейную традицию.

– Это ты ему рассказал? – спросила она Роджера, когда детские голоса удалились в сторону кухни. – Я-то не рассказывала.

– Энни рассказала ему часть истории, вот я и подумал, что будет лучше, если он узнает ее полностью. – Он поднял брови. – Нужно было сказать, чтобы он поговорил с тобой?

– Ох, нет. Нет, – неуверенно повторила Брианна. – Но мы ведь не должны учить его ненавидеть англичан?

Роджер улыбнулся ее словам.

– «Ненавидеть», наверное, слишком сильно сказано. И Джем сказал: «плохие англичане». Так они и были плохими англичанами – те, кто это сделал. К тому же если он будет жить здесь, в Шотландских горах, то наверняка услышит немало колкостей в адрес англосаксов – чужестранцев, и соотнесет с воспоминаниями о твоей матери. В конце концов, твой отец всегда звал ее «саксоночка».

Он посмотрел на письмо на столе и, бросив взгляд на настенные часы, резко встал.

– Господи, я опаздываю! Зайду в банк, пока буду в городе. Тебе нужно что-нибудь в магазине «Для фермы и дома»?

– Да, – сухо ответила Брианна. – Новый насос для молочного сепаратора.

– Хорошо, – сказал он, торопливо поцеловал ее и поспешно вышел, на ходу засовывая руку в рукав куртки.

Брианна открыла было рот, чтобы крикнуть ему вдогонку, что пошутила, но подумала и закрыла. В магазине «Для фермы и дома» вполне может найтись и сепаратор для молока. В громадном, до ужаса многолюдном строении на окраине Инвернесса можно было отыскать практически все, что нужно для фермы, включая вилы, резиновые пожарные ведра, вязальную проволоку и стиральные машины, а также посуду, банки для консервирования и еще кучу всякой утвари, о назначении которой Брианна только догадывалась.

Она высунула голову в коридор, но дети были на кухне с Энни Макдональд, помощницей по хозяйству. Из-за обитой потертым зеленым сукном двери на кухню доносились смех, негромкое позвякивание древнего тостера, который достался им с Роджером вместе с домом, и соблазнительный аромат горячих тостов с маслом. Запах и смех как магнитом притягивали Брианну, а тепло и домашний уют обволакивали, словно золотистый мед.

Прежде чем присоединиться к компании на кухне, Брианна остановилась, чтобы сложить письмо, и, вспомнив о словах Роджера, поджала губы.

«Раньше знал».

Сердито фыркнув, она засунула письмо обратно в коробку, вышла в коридор и тут же замерла, увидев большой конверт на столике у двери, обычно заваленном ежедневной почтой и содержимым карманов Роджера и Джемми. Брианна выхватила конверт из груды рекламных проспектов, камешков, карандашных огрызков, звеньев велосипедной цепи и… что это, дохлая мышь? Так и есть, сплющенная и высохшая, но украшенная жесткой петелькой розового хвостика. Брианна брезгливо подняла ее и, прижав конверт к груди, пошла дальше, к чаю и тостам.

Если честно, подумала она, не только Роджер предпочитает отмалчиваться. Разница в том, что она, Брианна, собирается рассказать ему о своей задумке, как только все уладится.

Глава 8 Весенняя оттепель

Фрэзер Ридж, колония Северная Каролина

Март, 1777 г.

Одно точно могу сказать об опустошительном пожаре: собирать вещи стало гораздо проще. У меня осталось одно платье, сорочка, три юбки – одна шерстяная и две муслиновые, – две пары чулок (одна пара была на мне, когда сгорел дом, а вторая, небрежно оставленная сушиться на кустах за несколько недель до пожара, нашлась позже, потрепанная, но вполне пригодная для носки), шаль и ботинки. Джейми притащил для меня жуткого вида плащ; уж где он его раздобыл, я не знала, а спрашивать не хотелось. Это одеяние из плотной шерсти цвета гниющего мяса воняло так, словно в нем кто-то помер, да так и лежал пару дней, пока его не нашли. Я прокипятила плащ с дегтярным мылом, но дух его прежнего владельца по-прежнему напоминал о себе.

Что ж, по крайней мере, я не мерзла.

Упаковать аптечку оказалось почти так же просто. Скорбно вздохнув над кучкой пепла, в которую превратился мой замечательный медицинский саквояж с изящными инструментами и множеством бутылочек, я перебрала кучку спасенных остатков моей хирургической. Помятый цилиндр микроскопа. Три почерневшие от огня керамические банки, одна из которых была без крышки, а другая треснула. Большая жестянка гусиного жира, смешанного с камфарой, сейчас почти пустая после долгой зимы с простудами и кашлем. Стопка обгорелых страниц, вырванных из журнала с медицинскими записями, который начал еще Дэниел Роулингс, а я продолжила. Мое настроение слегка улучшилось, когда среди спасенных листков обнаружился один с рецептом особенного слабительного, изобретенного самим доктором Роулингсом.

Это было одно из немногих его средств, которое оказалось весьма действенным. Я давно уже знала точную формулу наизусть, но порадовалась, что теперь у меня есть напоминание о докторе. Я никогда не встречалась с Дэниелом Роулингсом в реальной жизни, но он стал моим другом с того самого дня, как Джейми вручил мне его медицинский саквояж и журнал для записей. Я бережно сложила листки бумаги и положила в карман.

Большинство моих трав и готовых снадобий погибли в огне вместе с глиняными кувшинами, стеклянными флаконами и большими чашами с питательным бульоном, в которых я выращивала пенициллиновую плесень. И хирургическими пилами. У меня оставался один скальпель и почерневшее лезвие малой ампутационной пилы. У нее сильно обгорела ручка, но я не сомневалась, что Джейми сделает новую.

Жители Риджа щедро поделились с нами тем немногим, что осталось у них в конце зимы. Мы собрали достаточно еды в дорогу, а многие женщины принесли кое-какие хозяйственные мелочи. У меня были баночки с лавандой, розмарином, окопником и семенами горчицы, две драгоценные стальные иголки, небольшой моток шелка, который я собиралась употребить для швов и как зубную нить (хотя и не упомянула о последнем способе использования тем двум леди, боюсь, их это бы оскорбило), а также весьма скудный запас бинтов и марли для повязок.

Вот спирта хватало с избытком. Пожар не коснулся ни амбара с зерном, ни винокурни. Поскольку зерна для домашних нужд и на корм животных было более чем достаточно, Джейми бережливо перегнал излишки в очень мутный, но крепкий самогон, который мы собирались взять с собой в дорогу и обменивать в пути на необходимые товары. Впрочем, один небольшой бочонок оставили специально для моих нужд, и я аккуратно написала на нем «Квашеная капуста», чтобы ни один воришка не покусился на его содержимое.

– А если на нас нападут неграмотные бандиты? – со смехом спросил Джейми.

– Я это предусмотрела, – сообщила я, показывая ему закупоренный пузырек с мутной жидкостью. – Одеколон с запахом кислой капусты. Оболью им бочонок, как только увижу какого-нибудь подозрительного типа.

– Значит, будем надеяться, что на нас не нападут бандиты-немцы.

– Ты когда-нибудь видел немцев-бандитов? – спросила я.

За исключением нескольких пьяниц и тех, кто избивал своих жен, почти все наши знакомые немцы были честными, работящими и до неприличия добродетельными людьми. Собственно, чему удивляться? Большинство из них перебрались в колонии по религиозным мотивам.

– Настоящих бандитов – нет, – признал Джейми. – Но ты же помнишь Мюллеров, да? Что они сделали с твоими друзьями. Сами Мюллеры не назвали бы себя бандитами, но вот индейцы тускарора с ними бы не согласились.

Джейми сказал чистую правду, и я почувствовала, что затылок словно сдавило холодными пальцами. У Мюллеров, наших немецких соседей, от кори умерли любимая дочь и ее новорожденный сын, и семья решила, что они заразились от индейцев из деревни неподалеку. Помешавшийся от горя старый Мюллер, собрав своих сыновей и зятьев, отправился мстить – и снимать скальпы. Я до сих помню охвативший меня ужас, когда черные с проседью волосы моей подруги Найавенны рассыпались из мешка по моим коленям.

– Как ты думаешь, я уже поседела? – внезапно спросила я.

Джейми удивленно поднял брови, но наклонился и начал ласково перебирать волосы, разглядывая макушку.

– Ну, примерно один волосок из пятидесяти побелел и один из двадцати пяти стал серебристым. А что?

– Тогда, думаю, у меня еще есть время. Найавенна… – Несколько лет я не произносила ее имя вслух, и сейчас, когда выговорила его, почувствовала странное утешение, как будто подруга воскресла. – Она говорила, что я войду в полную силу, когда мои волосы побелеют.

– Мне даже страшно от этой мысли, – ухмыльнулся Джейми.

– А то. Но раз этого пока не случилось, мне придется скальпелем защищать свой бочонок, если в пути мы вдруг наткнемся на шайку воришек – любителей квашеной капусты.

Джейми как-то странно на меня посмотрел, но потом рассмеялся и покачал головой.

Сам он собирался в дорогу более основательно. В ночь после похорон миссис Баг они с Йеном-младшим перетащили золото из-под фундамента дома в другое место. Этот процесс требовал большой осторожности, и перед самым началом я приготовила огромный таз с черствым хлебом, вымоченным в кукурузном самогоне, поставила его неподалеку от развалин, а затем, стоя на садовой дорожке, изо всех сил прокричала: «Свинка-а-а, кушать!»

Какое-то мгновение стояла тишина, а потом белая свинья вылезла из своего логова под фундаментом, огромное бледное пятно на фоне потемневших от дыма камней. Конечно, я прекрасно знала, кто это, но при виде белесой, быстро надвигающейся на меня массы стало не по себе. Пошел густой снег – одна из причин, почему Джейми решил не откладывать задуманное на другой день, – и свинья с такой скоростью неслась вперед через завихрения больших и мягких хлопьев, что походила на самого духа снежной бури, который ведет за собой ветер.

Мне вдруг показалось, что она вот-вот нападет: ее голова качнулась в мою сторону, и зверюга шумно втянула воздух, почуяв мой запах. Но тут, похоже, свинья унюхала еду и повернула к тазу с хлебом. Секундой позже сквозь снежную пелену донеслось отвратительное чавканье: свинья была в восторге от угощения. Джейми с Йеном торопливо выбрались из-за деревьев и приступили к делу.

Потребовалось больше двух недель, чтобы перенести все золото. Джейми с Йеном работали исключительно по ночам и только в снегопад или перед ним, чтобы скрыть следы. Кроме того, они по очереди охраняли развалины Большого дома, высматривая, не появится ли Арч Баг.

– Думаешь, он еще интересуется золотом? – спросила я Джейми в разгар всей этой возни.

Я растирала ему руки, чтобы они согрелись и могли держать ложку. Он зашел домой позавтракать, голодный и окоченевший после того, как всю долгую ночь кружил вокруг сожженного дома, пытаясь разогнать по жилам кровь.

– А что ему остается? – ответил Джейми вполголоса, чтобы не разбудить Хиггинсов. – Его больше ничего не заботит, ну, разве что Йен.

Я поежилась не только от мысли, что где-то в лесу, словно призрак, таится Арч Баг и только жгучая ненависть помогает ему выжить, но и от холода, который принес с собой Джейми. Как все мужчины в горах зимой, он отрастил бороду для тепла, и сейчас в его усах блестели льдинки, а брови заиндевели.

– Ты похож на Санта-Клауса, – прошептала я, подавая ему миску с горячей кашей.

– Я так себя и чувствую, – сипло сказал он, поднес миску к самому носу и, вдыхая горячий пар, блаженно закрыл глаза. – Передай виски, а?

– Предлагаешь налить его в кашу? Там уже есть масло и соль.

Тем не менее я достала бутылку с полки над очагом и передала Джейми.

– Не, хочу разогреть брюхо, иначе не смогу проглотить ни ложки. Ниже шеи я, считай, целиком заледенел.

Со дня похорон от Арча Бага не было ни слуху ни духу, даже следов на снегу никто не видел. Возможно, он укрылся на зиму в надежном убежище или ушел в какую-нибудь индейскую деревню. А может, вообще умер. И, хотя даже думать об этом было жестоко, лично я надеялась, что так оно и случилось.

Я рассказала о своих чаяниях Джейми, но он покачал головой. Лед в его волосах уже растаял, и капельки воды в бороде сверкали в свете огня, словно алмазы.

– Если он погиб и мы никогда об этом не узнаем, то у Йена всю жизнь не будет ни минуты покоя. Всю жизнь! Неужели ты хочешь, чтобы он озирался по сторонам на собственной свадьбе, ожидая, что пуля сразит его жену в самое сердце, когда она будет произносить брачную клятву? Или чтобы он, став отцом семейства, каждый день боялся оставить дом и детей, страшась того, что может увидеть, когда вернется?

– Я впечатлена масштабами твоего больного воображения, но да, ты прав. Ладно, не буду надеяться на смерть Арча, но, может, мы все-таки найдем его тело.

Однако никто так и не нашел Арча Бага мертвым, и золото по частям перенесли в новый тайник. Джейми и Йен долго думали, где его устроить, и серьезно обсуждали этот вопрос в секрете от всех. Точно не в пещере виски. Мало кто знал, где она находится, но некоторым было известно. Например, Джозеф Уэмисс, его дочь Лиззи и два ее мужа – тут я удивилась, что уже могу думать о Лиззи и обоих Бердсли без привычного недоумения, – узнали в силу обстоятельств. А перед нашим отъездом нужно показать пещеру Бобби и Эми Хиггинсам, раз уж они будут гнать виски в наше отсутствие. Арчу Багу никто не говорил, где пещера, но, скорее всего, он и так знал.

Джейми был непреклонен: никто не должен знать, что в Ридже вообще есть золото, не говоря уже о том, где оно находится.

– Если пойдут слухи, то все здесь будут в опасности, – сказал он. – Ты же помнишь, что произошло, когда Доннер рассказал своей компашке, что у нас есть драгоценности.

Конечно, я помнила. И все еще просыпалась от кошмаров, в которых слышала, как с приглушенным хлопком взрывались пары эфира, лопалось стекло и трещало дерево, когда грабители крушили наш дом.

В некоторых снах я металась туда-сюда в безуспешных попытках спасти чью-то жизнь – только вот чью? – но всегда натыкалась на запертые двери, глухие стены или объятые пламенем комнаты. В других – стояла на месте, не в силах пошевелиться, пока огонь полз по стенам, с изысканной жадностью пожирал одежду на лежавших у моих ног мертвецах, вспыхивал в их волосах, охватывал мою юбку и пробирался по ней все выше и выше, обвивая ноги раскаленной паутиной.

Меня по-прежнему охватывала печаль, смешанная с глубокой очистительной яростью, когда я смотрела на выгоревшее пятно посреди поляны, где когда-то был мой дом, но после каждого кошмара мне было необходимо выйти утром из хижины и снова вглядеться в то страшное место, обойти холодные развалины, вдыхая запах мерзлого пепла, и все для того, чтобы погасить пламя, что горело в моих глазах.

– Ты прав, – сказала я, плотнее закутываясь в шаль. Мы стояли возле кладовой над ручьем и разговаривали, глядя вниз на руины. Я промерзла до костей. – Но… тогда где?

– В пещере Испанца, – сказал Джейми.

Я растерянно моргнула.

– Где-где?

– Я тебе покажу, a nighean, – улыбнулся он. – Когда снег растает.

* * *

Неожиданно наступила весна, и вода в ручье поднялась. Бурный поток, разбухший от талого снега и сотен крошечных ручейков, что струились и прыгали по склону горы, плескался и ревел у моих ног. Я чувствовала на лице его холод и знала, что в считаные минуты промокну до колен, но это не имело значения. На берегах ручья ярко зеленели стрелолисты и понтедерия; поднявшаяся вода вырывала часть растений из земли и уносила вниз по течению, другие же изо всех сил цеплялись корнями за жизнь, их листья стелились в быстрых струях. В тени берегов под водой извивались темные переплетения водяного кресса. Его свежая зелень и была моей целью.

Я уже наполовину заполнила корзинку ростками папоротника. Хороший большой пучок свежего нежного кресса, такого хрустящего и холодного, прямо из ручья, – как раз то, что нужно, чтобы восполнить нехватку витамина С, которая образовалась за зиму. Я стащила ботинки и чулки, немного поколебавшись, сняла платье вместе с шалью и повесила на ветку дерева. В тени нависающих над ручьем серебристых берез было довольно прохладно, и я вздрогнула, но, не обращая внимания на холод, подоткнула подол сорочки и вошла в ручей.

Не обращать внимания на его температуру было гораздо труднее. Я ахнула и чуть не выронила корзинку, однако устояла на скользких камнях и осторожно двинулась к ближайшим зарослям соблазнительной темной зелени. Уже через пару секунд у меня онемели ноги, но, охваченная азартом добытчика и страстным желанием поесть свежего салата, я не чувствовала холод.

Довольно много наших припасов уцелело после пожара, поскольку они хранились в хозяйственных постройках – в кладовой над ручьем, в амбаре и коптильне. Однако огонь уничтожил погреб для овощей, а вместе с ним погибли не только наши запасы моркови, лука, чеснока и картофеля, но и большая часть сушеных яблок и дикого ямса, а еще огромные свисающие грозди изюма, в общем, все, что было призвано уберечь нас от тяжелых последствий цинги. Травы, конечно, тоже превратились в дым вместе со всей моей хирургической. Правда, у нас осталось очень много тыкв и кабачков, потому что они хранились в сарае, но пироги с кабачками и суккоташ[24] наскучат любому через пару месяцев… Скажу начистоту, мне они надоедают уже на второй день.

Уже в который раз я оплакивала кулинарные способности миссис Баг, хотя, конечно, мне не хватало и ее самой. Эми Маккаллум Хиггинс выросла в семье арендатора в Шотландском высокогорье и, как она сама выразилась, «стряпала хорошо, но просто». По сути, это означало, что она умеет одновременно печь лепешки, варить кашу и жарить рыбу, и ничего не подгорит. Серьезное достижение, но, если говорить о рационе, несколько однообразное.

Моим коронным блюдом стало рагу, которое за неимением лука, чеснока, моркови и картофеля превратилось в некое подобие похлебки из оленины или индейки, тушенных с дробленой кукурузой, ячменем, а порой и с кусками черствого хлеба. Как ни странно, вполне сносным поваром оказался Йен. Как раз суккоташ и пирог с кабачками стали его вкладом в общее меню. Мне очень хотелось узнать, кто научил его готовить, но я решила, что лучше не спрашивать.

В общем, пока никто не голодал и не потерял ни одного зуба, но к середине марта я была готова бродить по самую шею в холодной воде, лишь бы раздобыть что-нибудь зеленое и съедобное.

Слава богу, Йен немного оклемался. Через неделю или около того он перестал вести себя словно контуженный и стал возвращаться в свое обычное состояние. Но я замечала, как Джейми то и дело посматривает на него, а Ролло завел привычку спать, положив голову на грудь хозяина. Интересно, действительно ли пес чувствовал боль в сердце Йена или просто в хижине было слишком мало места для сна?

Я потянулась и услышала легкий хруст позвонков. Теперь, когда снег почти растаял, я не могла дождаться, когда же мы наконец уедем. Конечно, я буду скучать по Риджу и по всем его обитателям… Ну, почти по всем. Кроме, возможно, Хирама Кромби. Или Чишолмов, или… Я оборвала список, пока он не стал чересчур длинным.

– С другой стороны, – сказала я себе твердо, – подумай о кроватях!

Разумеется, в дороге нам довольно долго придется спать прямо на земле, но когда-нибудь мы доберемся до цивилизации. Постоялые дворы. С едой. И с кроватями. Я на миг закрыла глаза, представив невыразимое блаженство сна на матрасе. О перине я даже и не мечтала: все, что обещало больше дюйма мягкой прослойки между мной и полом, было райским наслаждением. И, конечно, будет еще лучше, если ко всему этому добавится немного уединения.

После декабря мы с Джейми не отказались от секса. И дело не только в вожделении – а оно никуда не делось! – мы нуждались в уютном тепле тел друг друга. Но как бы мы ни прятались под одеялами, стараясь не шуметь, сам процесс под пристальным желтым взглядом Ролло в паре шагов от нашего ложа был далеко не столь удовлетворительным, как нам бы хотелось. Даже если предположить, что Йен-младший всегда мирно спал; впрочем, ему хватало такта притворяться, даже если это было не так.

Истошный крик прорезал воздух, я вздрогнула и выронила корзину. Бросилась за ней и едва успела схватить за ручку, пока корзину не унесло течением. Затем выпрямилась, дрожащая и вымокшая насквозь, и стала ждать, не повторится ли крик. Сердце бешено колотилось.

Крик повторился, а через пару секунд последовал такой же пронзительный, но более глубокий по тембру вопль, в котором мой натренированный слух сразу же распознал рев шотландского горца, с размаху плюхнувшегося в ледяную воду. А более слабые и высокие взвизги вперемешку со сдавленным «Твою ж мать!», произнесенным с дорсетским акцентом, означали, что все мужчины нашего дома принимают весеннюю ванну.

Я отжала подол сорочки, сдернула шаль с ветки, на которой ее оставляла, и, надев ботинки, пошла на шум.

Мало на свете занятий приятнее, чем сидеть в относительном тепле и уюте, наблюдая за тем, как твои человеческие собратья мокнут в холодной воде. А уж если вышеупомянутые собратья представляют собой все разнообразие обнаженной мужской натуры, это еще лучше. Я пробралась сквозь невысокие заросли речной ивы с распустившимися почками, нашла скрытый от посторонних глаз камень, устроилась на солнышке и расправила мокрый подол сорочки, наслаждаясь теплом на своих плечах, пряным запахом пушистых сережек и очаровательным зрелищем.

Джейми стоял по плечи в воде, его блестящие, заглаженные назад волосы сейчас походили на красновато-коричневый сургуч. Бобби остался на берегу. Крякнув, он поднял Эйдана и швырнул его Джейми. Мальчишка завопил от восторга, размахивая в воздухе руками и ногами.

– Меня, меня, меня! – Орри приплясывал вокруг ног отчима, пухлая попка подпрыгивала среди камышей, словно розовый воздушный шарик.

Бобби рассмеялся, подхватил малыша, который визжал как недорезанный поросенок, и, подержав высоко над головой, бросил низкой дугой над заводью.

Орри шлепнулся в воду с громким всплеском, Джейми, хохоча, поймал его и вытащил на поверхность. У мальчугана был такой ошарашенный вид, что все остальные заухали, как гиббоны. Эйдан и Ролло с криками и лаем плавали вокруг по-собачьи.

Я посмотрела на другой берег и увидела голого Йена: он пробежал вниз по невысокому склону и рыбкой нырнул в заводь, издав громкий боевой клич, который сделал бы честь любому могавку. Звук оборвался, когда Йен почти без брызг исчез в холодной воде.

Я, как и остальные, ждала, что он вот-вот вынырнет, но он не появлялся. Джейми подозрительно огляделся, остерегаясь внезапной атаки, но через секунду Йен с душераздирающим воплем выскочил на поверхность прямо перед Бобби, схватил того за ногу и стащил в воду.

А дальше наступила полная неразбериха с фонтанами беспорядочных брызг, воплями, уханьем и прыжками с камней. Я смотрела на все это и думала, насколько прекрасны обнаженные мужчины. Конечно, в свое время я повидала их достаточно, но, кроме Фрэнка и Джейми, большинство из них были либо больными, либо ранеными, и потому обстоятельства наших встреч исключали всякую возможность неторопливо любоваться красивыми телами.

Пухленький Орри, Эйдан с тонкими и длинными, как у паучка, конечностями, белыми после зимы, и Бобби, сухощавый, с бледным торсом и маленьким, плоским задом – в общем, все Маккаллумы-Хиггинсы занимали меня в той же мере, как если бы я наблюдала за обезьянками в вольере.

Йен и Джейми от них отличались и выглядели скорее как бабуины или мандрилы. Вообще-то, они мало походили друг на друга, разве только ростом, но все же явно были вылеплены из одного теста. Глядя, как Джейми напряг бедра перед тем, как нырнуть в воду с камня над заводью, я легко могла представить, что он готовится напасть на леопарда. Йен, сверкая мокрым телом, растянулся на берегу, подставив теплому солнышку интимные части, но при этом все время был настороже, на случай, если появится кто-то незваный. Им с Джейми еще бы пурпурные задницы, и могли бы смело отправляться в африканские вельды, подумала я.

Каждый из них был по-своему прекрасен, но мой взгляд снова и снова возвращался к Джейми. Он был изрядно потрепан жизнью, с ног до головы покрыт шрамами, поджарый и жилистый, впадинки между мышцами с возрастом стали глубже. По бедру змеился толстый рубец от штыковой раны, широкий и уродливый, а шрам поменьше, тонкая белая полоска от укуса гремучей змеи, почти полностью исчез под густой порослью волос на теле, которые уже начали подсыхать и поднимались над поверхностью кожи красновато-золотистым облачком. Серповидный шрам на ребрах после удара палашом тоже зажил, став тоненькой, словно волос, линией.

Джейми наклонился, чтобы взять с камня кусок мыла, и у меня перехватило дыхание. Конечно, его зад не был пурпурным, но, округлый и мускулистый, с восхитительными впадинками по бокам и словно припорошенный красноватым золотом, он выглядел великолепно. А когда я увидела его яички, действительно пурпурные от холода, мне захотелось подкрасться сзади и обхватить их нагретыми от камня ладонями.

Интересно, если бы я на это решилась, смог бы Джейми от испуга перемахнуть через всю заводь одним прыжком?

На самом деле я уже несколько месяцев не видела его голым, ну, или хотя бы достаточно раздетым.

Но теперь… Я запрокинула голову и закрыла глаза под теплым весенним солнцем. Свежевымытые волосы приятно щекотали между лопаток, и я наслаждалась этим ощущением. Снег сошел, погода стояла хорошая, и сама природа призывно манила, полная потаенных мест, где ничто не помешает уединению, разве что случайно забредший скунс.

* * *

Я оставила мокрых мужчин греться на камнях под солнцем и отправилась за своей одеждой, но одеваться не стала. Вместо этого я поспешила к кладовой над ручьем и погрузила корзинку с зеленью в прохладную воду; если бы я отнесла зелень в хижину, Эми тут же схватила бы травы и варила, пока бы они не стали как тряпка. Я свернула платье, корсет и чулки, засунула на полку с сырами и зашагала обратно к ручью.

Плеск и вопли стихли, но с тропы до меня донесся низкий голос, который пел песню. Это Бобби нес Орри, заснувшего после веселого, но утомительного купания. Темноволосый Эйдан, осоловелый от чистоты и тепла, брел рядом с отчимом, качая головой в такт песне.

Бобби пел чудесную гэльскую колыбельную, которой его, должно быть, научила Эми. Интересно, сказала ли она, что означают слова песни?

«S’iomadh oidhche fhliuch is thioram Sìde nan seachd sian Gheibheadh Griogal dhomhsa creagan Ris an gabhainn dìon»[25]. «Òbhan, òbhan òbhan ìri Òbhan ìri ò! Òbhan, òbhan òbhan ìri ’S mòr mo mhulad’s mòr»[26].

Глядя на Бобби с детьми, я улыбнулась, но у меня перехватило горло. Я вспомнила, как прошлым летом Джейми нес Джема домой после купания, и как ночью Роджер пел для Мэнди хриплым, надтреснутым голосом, – и все же это была музыка.

Я кивнула Бобби, который улыбнулся и, не прекращая петь, кивнул в ответ. Потом поднял брови и махнул большим пальцем через плечо, видимо, показывая, куда пошел Джейми. Бобби не выказал ни малейшего удивления, увидев меня в одной сорочке и шали; он, несомненно, решил, что я, воодушевившись особенно теплым деньком, тоже направляюсь к ручью помыться.

«Eudail mhòir a shluagh an domhain Dhòirt iad d’ fhuil an dè ’S chuir iad do cheann air stob daraich Tacan beag bhod chrè»[27]. «Òbhan, òbhan òbhan ìri Òbhan ìri ò! Òbhan, òbhan òbhan ìri ’S mòr mo mhulad’s mòr».

Я коротко помахала им рукой и свернула на боковую тропку, которая вела к поляне на горе. Все называли это место «Новым домом», хотя о том, что здесь когда-нибудь поднимется дом, говорил только штабель бревен и множество вбитых в землю колышков с натянутой между ними бечевкой. Они отмечали место и размеры дома, который Джейми собирался построить взамен сгоревшего, – конечно, когда мы вернемся.

Я заметила, что Джейми передвинул колышки. Большая гостиная стала еще просторнее, а рядом с задней комнатой, где я собиралась устроить хирургическую, появилось нечто вроде нароста, скорее всего, отдельная кладовая.

Сам архитектор, совершенно голый, сидел на бревне и обозревал свои владения.

– Меня ждешь? – спросила я, снимая шаль и вешая на ветку неподалеку.

– А то! – Он улыбнулся и почесал грудь. – Я подумал, что тебя наверняка воспламенит вид моей голой задницы. Или это был зад Бобби?

– У Бобби нет задницы. Ты знаешь, что ниже шеи у тебя нет ни одного седого волоска? Интересно, почему?

Он глянул вниз, рассматривая себя, но я сказала чистую правду. В его огненно-рыжей шевелюре серебрилось всего несколько прядей, но борода, которую он отрастил зимой, а несколько дней назад тщательно и с великими муками сбрил, сильно поседела и казалась подернутой инеем. Зато волосы на груди по-прежнему были темно-каштановыми, а те, что росли ниже, – пушистой массой ярко-рыжих.

Джейми опустил взгляд еще ниже и задумчиво почесал буйную растительность.

– Думаю, он прячется, – заметил он и, приподняв бровь, посмотрел на меня. – Хочешь подойти и помочь его отыскать?

Я подошла и послушно опустилась на колени. Потерянное сокровище на самом деле отлично просматривалось, хотя, надо признать, после недавнего купания выглядело поникшим и приобрело довольно интересный бледно-голубой оттенок.

– Что ж, – сказала я после секундного осмотра, – большие дубы растут из крошечных желудей. Ну, мне так говорили.

От тепла моего рта по телу Джейми пробежала дрожь, и я невольно обхватила ладонями его яички.

– Пресвятой боже, – выдохнул он, и его руки легко коснулись моей головы, словно благословляя.

– Что ты сказала? – спросил он мгновением позже.

Я оторвалась от своего занятия, чтобы вздохнуть.

– Я говорю, что нахожу «гусиную кожу» весьма эротичной.

– Гораздо эротичнее то, от чего она появляется, – заверил Джейми. – Сними рубашку, саксоночка. Я почти четыре месяца не видел тебя обнаженной.

– Ну… да, не видел, – согласилась я, чуть помешкав. – И я не уверена, что хочу, чтобы ты смотрел.

Джейми поднял бровь.

– Почему это?

– Потому, что я долгие недели не выходила из дома, не видела толком солнца и почти не двигалась. Сейчас я, наверное, выгляжу, как одна из личинок, что живут под камнями, – жирная, бледная и рыхло-влажная.

– Влажная? – переспросил он, расплываясь в улыбке.

– Рыхло-влажная, – с достоинством ответила я, обхватив себя руками.

Джейми сжал губы, медленно выдохнул и, склонив голову набок, принялся меня разглядывать.

– Мне нравится, когда ты пухленькая, но я прекрасно знаю, что это не так, – сказал он. – Каждую ночь с конца января я обнимаю тебя и чувствую твои ребра. Что касается белизны – так ты всегда была белой, сколько я тебя знаю, меня этим не удивишь. А уж если говорить о влажности…

Он протянул руку и, шевельнув пальцами, поманил меня к себе.

– Думаю, мне это понравится.

Я хмыкнула, все еще неуверенно. Джейми вздохнул.

– Саксоночка, я не видел тебя без одежды целых четыре месяца. Значит, если ты сейчас снимешь рубашку, то будешь самым прекрасным зрелищем из всего, что я видел за эти четыре месяца. Не думаю, что в моем возрасте я вспомню, что было раньше.

Рассмеявшись, я без дальнейших возражений встала и потянула за тесемки на горловине сорочки, потом изогнулась, и она соскользнула, упав у моих ног.

Джейми закрыл глаза, глубоко вздохнул и снова открыл.

– Я ослеплен, – тихо сказал он, протягивая мне руку.

– Ослеплен, как лучами солнца, которые отражаются от снежной равнины? – спросила я с сомнением в голосе. – Или как если бы ты столкнулся лицом к лицу с Горгоной?

– От взгляда на Горгону превращаешься в камень, а не слепнешь, – назидательно сообщил Джейми. – Хотя, если подумать…

Он потыкал себя указательным пальцем.

– Я еще могу превратиться в камень. Да иди же сюда, ради бога!

Я подошла.

* * *

Заснула я в тепле тела Джейми, и через некоторое время проснулась, уютно закутанная его пледом. Я потянулась и потревожила белку, которая которая рискнула спуститься по ветке над моей головой, чтобы лучше меня рассмотреть. Ей явно не понравилось то, что она увидела, и она возмущенно зацокала.

– Ох, тише! – сказала я, зевнув, и села.

Белка сочла это оскорблением и устроила настоящую истерику, но я не обращала на нее внимания. Как ни странно, Джейми ушел.

Сначала я подумала, что он отошел в лес по нужде, и быстро огляделась, но Джейми нигде не было. Тогда я завернулась в плед и встала на ноги, однако не обнаружила никаких следов Джейми.

Я ничего не слышала, пока спала; наверняка если бы кто-то пришел, я бы проснулась… или Джейми бы меня разбудил. Я прислушалась, но, поскольку белка ускакала по своим делам, услышала только обычные звуки просыпающегося по весне леса: шепот и порывы ветра в свежей листве деревьев, редкий треск падающей ветки, приглушенный стук отскакивающих от земли прошлогодних сосновых шишек и каштанов, далекий зов сойки, пересвист стайки крохотных поползней, искавших, чем бы поживиться в высокой траве, шуршание голодной полевки среди прелой листвы.

Сойка все кричала, вскоре к ней присоединилась еще одна, вторила пронзительно и тревожно. Может, Джейми ушел в ту сторону?

Размотав плед, я надела сорочку и ботинки. Близился вечер. Мы – ну, по крайней мере я – проспали довольно долго. Солнце еще грело, но в тени под деревьями стало прохладно. Я накинула шаль и сунула под мышку свернутый плед Джейми, наверняка пригодится.

Я пошла на зов соек вверх по холму, прочь от поляны. Пара соек гнездилась у Белого ручья, всего лишь пару дней назад я видела, как они вьют гнездо.

Белый ручей находился совсем рядом от места для нового дома, но почему-то именно у этого источника казалось, что вокруг непроходимая глушь. Он брал начало посреди небольшой рощицы, где росли белый ясень и болиголов, а с восточной стороны его закрывал скалистый выступ, изъеденный лишайником. Любая вода создает вокруг себя ощущение жизни, а горные родники несут с собой особое чувство тихой радости, которая поднимается прямо из сердца земли. Белый ручей, названный так из-за огромного белого валуна, который, как страж, стоял над его заводью, дарил нечто большее: чувство непоколебимого спокойствия.

Чем ближе я подходила, тем крепче становилась уверенность, что именно там я и найду Джейми.

– Здесь есть то, что слушает, – однажды сказал он Брианне, как бы невзначай. – Похожие водоемы встречаются в горах Шотландии, там их называют священными. Поговаривают, что возле этих источников живут святые и слушают людские молитвы.

– И какой же святой живет у Белого ручья? – скептически спросила она. – Святой Киллиан?[28]

– Почему именно он?

– Святой покровитель больных подагрой и ревматизмом, а также маляров.

Джейми рассмеялся и покачал головой.

– Уж не знаю, что обитает в этих водах, но оно намного старше понятия «святой», – заверил он Брианну. – И оно слушает.

Я мягко ступала, приближаясь к ручью. Сойки затихли.

Джейми был там: в одной рубашке сидел на камне у воды. Стало понятно, почему сойки вновь занялись своими делами, – Джейми сидел неподвижно, как и сам белый валун, закрыв глаза и расслабленно положив руки ладонями вверх на колени, словно ждал, когда на него снизойдет благодать.

Увидев его, я сразу остановилась. Однажды я уже видела, как Джейми здесь молился: просил Дугала Маккензи о помощи в битве. Не знаю, с кем теперь говорил Джейми, но у меня не было ни малейшего желания вмешиваться в этот разговор.

Наверное, мне следовало бы удалиться, но я боялась, что могу побеспокоить его нечаянным шумом, а еще мне просто не хотелось уходить. Почти весь источник закрывала тень, но лучи пробивались сквозь деревья и ласкали Джейми. В воздухе висела пыльца, и солнечный свет, казалось, переполняли крупинки золота. Солнечные блики играли на макушке Джейми, на гладком высоком своде его стопы, на остром как клинок носу, на высоких скулах. Он словно родился и вырос здесь, был частью и земли, и камня, и воды, а может, самим духом этого ручья.

Я не чувствовала себя нежданной гостьей. Умиротворенность этого места нежно охватила меня, замедлив сердцебиение.

Может, именно покоя искал здесь Джейми? Впитывал спокойствие горы, чтобы сохранить в памяти и потом обращаться к нему в долгие месяцы (а может, и годы) предстоящего изгнания?

Я бы сохранила.

Свет потускнел, воздух утратил яркость. Джейми наконец пошевелился и приподнял голову.

– Пусть меня будет достаточно, – тихо произнес он.

Я вздрогнула от звука его голоса, но он разговаривал не со мной.

Открыв глаза, он поднялся на ноги – так же бесшумно, как и сидел, – и зашагал вдоль воды, длинные голые ноги легко ступали по ковру из влажных листьев. Выйдя из-за выступа, он увидел меня и, улыбнувшись, потянулся за пледом, который я подала ему без единого слова. Джейми молча сжал мою холодную руку своей большой теплой ладонью, и мы направились к дому, зашагали бок о бок в безмятежном спокойствии окружавших нас гор.

* * *

Через несколько дней Джейми нашел меня, когда я рыскала вдоль берегов ручья в поисках пиявок, которые только-только начали выходить из зимней спячки, голодные и жаждущие крови. Ловить их было легко, я просто залезла в воду и медленно бродила возле берега.

Поначалу мысль о том, чтобы послужить живой приманкой для пиявок, показалась мне отвратительной, но ведь именно так я обычно их и получала: отправляла вброд через ручьи Джейми, Йена, Бобби или кого-нибудь еще из дюжины молодых людей, а потом снимала с них пиявок. А когда привыкнешь к виду этих тварей, постепенно наливающихся кровью, становится уже не так противно.

– Нужно дать им достаточно крови, чтобы подкрепиться, – объяснила я с гримасой отвращения, потому что как раз в эту минуту подсовывала ноготь большого пальца под присоску пиявки, чтобы отсоединить ее. – Но не слишком много, иначе они впадут в сонное состояние и станут совершенно бесполезными.

– Главное – не упустить момент! – согласился Джейми, когда я бросила пиявку в кувшин с водой и ряской. – Как закончишь кормить своих маленьких питомцев, пойдем, я покажу тебе пещеру Испанца.

Идти было далеко – наверное, мили четыре от Риджа, через холодные илистые ручьи, потом вверх по крутым склонам и через расселину в гранитной скале, где у меня возникло чувство, что меня похоронили заживо. Мы вышли из нее и оказались в довольно глухом месте. Там теснились каменные глыбы, которые дикий виноград опутал плотной сетью.

– Мы с Джемом нашли это место, когда охотились, – пояснил Джейми, приподняв полог из листьев и пропуская меня вперед. Виноградные лозы толщиной с мужскую руку, узловатые от старости, змеились по камням, еще не полностью укрыв их ржаво-зелеными листьями. – Это был наш с ним секрет. Мы договорились, что никому не скажем, даже его родителям.

– Даже мне, – сказала я, но не обиделась, услышав, как дрогнул голос Джейми, когда он говорил о внуке.

В пещеру вела расщелина в земле, которую Джейми завалил большим плоским валуном. Напрягшись, Джейми отодвинул камень, и я осторожно заглянула внутрь, чувствуя, как у меня задрожало что-то внутри от тихого свиста воздуха, проходящего через расселину. На поверхности воздух был теплый, и пещера его затягивала, а не выдувала.

Я прекрасно помнила пещеру Абандауи, как она, казалось, дышала вокруг нас, и сейчас мне пришлось собраться с силами, чтобы последовать за Джейми, когда он скрылся под землей. Там обнаружилась грубая деревянная лестница, довольно новая, но я заметила, что она заменяет старую, рассыпавшуюся на части: кое-где полусгнившие деревяшки на ржавых железных штырях по-прежнему торчали из скалы.

До дна было, наверное, не больше десяти или двенадцати футов, но спуск показался бесконечным из-за узкого, похожего на бутылочное горлышко входа в пещеру. Наконец я достигла самого низа и увидела, что здесь пещера расширяется, словно колба.

Джейми нагнулся на один бок: я увидела, как он вытаскивает небольшую бутылку, и почувствовала острый запах скипидара. Джейми захватил с собой факел, пучок сосновых веток; их верхушки он заранее обмакнул в деготь и обмотал тряпкой. Полив тряпку скипидаром, он поднес к ней огниво, которое смастерила для него Бри. Сноп искр осветил сосредоточенное и обветренное лицо Джейми. С третьего удара факел загорелся, огонь охватил ткань и перекинулся на деготь.

Джейми поднял факел и жестом показал на пол сзади меня. Я обернулась и чуть не подскочила от испуга.

Испанец сидел, прислонившись к стене и вытянув костлявые ноги. Голову он свесил на грудь, будто дремал. На черепе еще кое-где торчали клочья тусклых рыжеватых волос, но кожи не было совсем. Впрочем, кисти и стопы тоже практически исчезли – мелкие косточки растащили грызуны. Крупные животные до него не добрались, поэтому туловище и длинные кости уцелели, но на них виднелись многочисленные следы зубов. Ребра торчали сквозь ветхую ткань, которая так вылиняла, что определить ее первоначальный цвет было невозможно.

И действительно, это был испанец. Возле него лежал испанский шлем, порыжелый от ржавчины, железный нагрудник и нож.

– Иисус твою Рузвельт Христос! – прошептала я.

Джейми перекрестился и встал на колени рядом со скелетом.

– Я понятия не имею, сколько времени он уже здесь находится, – так же тихо сказал он. – Мы не нашли у него ничего, кроме доспехов и вот этого.

Он показал на гравий рядом с тазовыми костями. Я наклонилась поближе, чтобы лучше рассмотреть вещицу – небольшое распятие, возможно, из серебра, но теперь почерневшее. В нескольких дюймах от него лежал маленький треугольный предмет, тоже черный.

– Четки? – спросила я, и Джейми кивнул.

– Полагаю, он носил их на шее. Видимо, они были деревянные, на веревочке, а когда та сгнила, металлическая часть упала. Вот, смотри. – Джейми осторожно коснулся пальцем крошечного треугольника. – На одной стороне здесь написано «Nr. Sra. Ang». Думаю, это означает «Nuestra Señora de los Angeles» – «Богоматерь ангелов». А на обратной стороне изображена Пресвятая Дева.

Я невольно перекрестилась, почтительно помолчала и спросила:

– Джемми испугался?

– Это я испугался, – сухо ответил Джейми. – Когда я спустился, в пещере было темно, и я чуть не наступил на этого парня. Я подумал, что он живой, и у меня чуть сердце не остановилось.

Он рассказал, что тревожно вскрикнул, и Джем, которого Джейми оставил наверху и строго-настрого велел не сходить с места, тут же полез в проход, на полпути сорвался со сломанной лестницы и упал ногами вперед на деда.

– Я услышал возню, глянул вверх, и как раз вовремя – он свалился с неба и ударил меня в грудь что твое пушечное ядро. – Джейми с печальной улыбкой потер левую сторону груди. – Не посмотри я вверх, он сломал бы мне шею, а сам бы никогда отсюда не выбрался.

А мы бы так никогда и не узнали, что с ними случилось. От этой мысли у меня пересохло в горле, и я сглотнула. И все же… Что-нибудь непредвиденное может произойти в любой день. С каждым из нас.

– Просто удивительно, как это вы ничего себе не сломали, – сказала я, а потом кивнула на скелет: – Как ты думаешь, что случилось с этим джентльменом?

Его родственники так и не узнали.

Джейми покачал головой:

– Понятия не имею. Но врагов он точно не ждал, иначе надел бы доспехи.

– Может, он упал и не смог выбраться?

Я присела на корточки возле скелета и тщательно осмотрела левую большую берцовую кость. Она давно высохла, потрескалась, с одного конца кто-то обглодал ее мелкими острыми зубами, но я заметила нечто, похожее на перелом по типу «зеленой ветки», – неполный перелом, когда кость не ломается полностью, а покрывается трещинами. Впрочем, возможно, кость потрескалась от времени.

Джейми взглянул вверх и пожал плечами:

– Вряд ли. Он был гораздо ниже меня, но, думаю, старая лестница уже была здесь, когда он умер. Ведь если бы кто-то соорудил лестницу позже, то наверняка бы не оставил тут внизу этого джентльмена. А взобраться по лестнице он смог бы и со сломанной ногой.

– Хм. Возможно, он умер от лихорадки. Тогда понятно, зачем он снял шлем и нагрудник.

Лично я бы сняла их при первой же возможности: в зависимости от времени года, наполовину облаченный в металл испанец наверняка либо варился заживо, либо страдал от плесени.

Джейми хмыкнул. Он явно был не согласен с выводом, хотя допускал, что в моих рассуждениях есть резон.

– Думаешь, его убили? – спросила я, посмотрев на Джейми.

Он пожал плечами:

– У него есть доспехи, но нет оружия, кроме ножа, да и то совсем маленького. И, обрати внимание, он правша, а нож лежит слева.

Испанец при жизни точно был правшой: кости правой руки выглядели заметно толще, даже в тусклом свете факела. Может, испанец был мечником?

– В Вест-Индии я знавал многих испанских солдат, саксоночка. У них с лихвой хватало и палашей, и копий, и пистолетов. Если бы этот человек умер от лихорадки, его спутники, конечно, могли бы забрать оружие, но тогда взяли бы и доспехи, и нож. Зачем добру пропадать?

– Допустим, но почему тот, кто его убил – если его убили, – оставил доспехи и нож?

– А зачем кому-то его доспехи? Они никому не нужны, разве только солдатам. А вот нож… Нож не взяли потому, что он был воткнут в тело, – предположил Джейми. – Да и нож так себе, плохонький.

– Логично, – согласилась я и снова сглотнула. – Ладно, отвлечемся от его смерти. Для начала, что, ради всего святого, он делал в горах Северной Каролины?

– Лет пятьдесят или шестьдесят назад испанцы посылали своих разведчиков аж до самой Вирджинии, – сообщил Джейми. – Правда, болота их остановили.

– И неудивительно. Но зачем… вот это все?

Я встала и обвела рукой пещеру и лестницу. Джейми не ответил, но взял меня за запястье и, подняв факел повыше, повернул в противоположную от лестницы сторону. Высоко над головой я увидела в скале небольшую расщелину, чернеющую в свете факела и такую узкую, что туда можно было втиснуться лишь с большим трудом.

– Там есть еще одна пещера, поменьше, – сказал Джейми, кивком показывая вверх. – Когда я поднял Джемми посмотреть, он сказал, что там много следов. Квадратные отпечатки на пыли, как будто там стояли тяжелые ящики.

Теперь я поняла, почему Джейми подумал про пещеру Испанца, когда понадобилось спрятать сокровище.

– Мы перенесем сюда оставшееся золото сегодня вечером, – сказал он, – и завалим вход камнями. А потом оставим сеньора в покое.

Пришлось признать, что эта пещера ничем не хуже других мест упокоения. К тому же присутствие испанского солдата, скорее всего, отобьет охоту к дальнейшим исследованиям у любого, кто наткнется на пещеру, будь то индейцы или переселенцы, подумала я. И те и другие явно испытывали отвращение к призракам. По правде говоря, горцы тоже, и я с любопытством повернулась к Джейми.

– Неужели вы с Джемми не испугались, что он будет вам являться?

– Не, мы прочитали молитву за упокой его души, когда я закрыл вход в пещеру и посыпал вокруг солью.

Я не удержалась от улыбки.

– А ты знаешь молитвы на все случаи жизни, да?

Он едва заметно усмехнулся и потер горящим факелом о сырой гравий, чтобы погасить огонь. Слабый луч света освещал макушку Джейми сверху.

– Всегда есть подходящая молитва, a nighean, даже если это всего лишь «A Dhia, cuidich mi».

Господи, помоги мне.

Глава 9 Нож, который знает мою руку

Не все золото схоронили с Испанцем. У двух моих нижних юбок по краю подола появился дополнительный подгиб с маленькими кармашками, в которые равномерно распределили золотую стружку, а еще несколько унций золота я вшила в шов на дне большого кармана. Джейми с Йеном тоже спрятали немного золота в спорраны; кроме того, они оба собирались повесить на пояс по два увесистых мешочка с пулями. Втроем мы удалились на поляну Нового дома, чтобы без посторонних глаз отлить эти самые пули.

– Надеюсь, ты не забудешь, откуда заряжать, а? – Джейми вытряхнул из формы в горшок с жиром и сажей новенькую ружейную пулю, сияющую, словно крошечное солнце.

– Не-а, если только ты по ошибке не возьмешь мою дробницу, – ехидно ответил Йен.

Он занимался свинцовой дробью и высыпал свежие горячие шарики в устланную мокрыми листьями ямку, где они дымились и шипели в прохладе весеннего вечера.

Струйка дыма попала в нос Ролло, который лежал неподалеку, и пес чихнул, а потом раскатисто фыркнул.

– Интересно, понравится ли тебе гонять оленей по вереску, псина? – спросил Йен. – Только держись подальше от овец, а не то тебя примут за волка и подстрелят.

Ролло вздохнул, и его глаза превратились в сонные щелочки.

– Ты думаешь о том, что скажешь матери, когда ее увидишь? – спросил Джейми, держа над костром ковшик с золотой стружкой и щурясь от дыма.

– Стараюсь не думать слишком много, – честно сказал Йен. – Когда я думаю о Лаллиброхе, у меня странно ноет нутро.

– По-хорошему странно или по-плохому? – поинтересовалась я, осторожно вытаскивая из жира деревянной ложкой остывшие золотые шарики и опуская их в мешочки для пуль.

Йен нахмурил лоб и уставился на свой ковшик, в котором помятые свинцовые пули начали таять, превращаясь в дрожащую лужицу расплавленного металла.

– Думаю, и так, и эдак. Брианна как-то говорила мне, что читала в школе книгу, где говорилось, что домой возврата нет. Наверное, так оно и есть… но я бы хотел вернуться, – тихо добавил он, не сводя глаз с ковшика. Расплавленный свинец с шипением полился в форму.

Я отвела взгляд от его опечаленного лица и увидела, что Джейми смотрит на меня с ласковым сочувствием. Я отвернулась от него и встала, ойкнув, когда у меня хрустнул коленный сустав.

– Что ж, – бодро произнесла я, – полагаю, все зависит от того, что ты считаешь домом, так? Знаешь, это ведь не только место.

– Да, верно. – Йен подержал формочку для пуль на весу, давая остыть. – Но даже если это человек, ты же не всегда можешь туда вернуться, да? Или можешь? – Его губы чуть скривились в насмешливой улыбке, когда он посмотрел на Джейми, а потом на меня.

– Полагаю, твои родители не слишком изменились с тех пор, как ты их оставил, – сухо заметил Джейми, сделав вид, что не заметил намек Йена. – А вот ты их удивишь, даже не сомневаюсь.

Йен оглядел себя и ухмыльнулся.

– Немного подрос, – сказал он.

Я весело фыркнула. Он покинул Шотландию пятнадцатилетним парнишкой, долговязым тощим несмышленышем. Сейчас он на пару дюймов вырос, стал жилистым и крепким, словно кнут из сыромятной кожи. Такого же оттенка была и кожа самого Йена, обычно загорелая, хотя сейчас она посветлела за зиму, и на его лице отчетливо проступили вытатуированные точки, полукружиями разбегающиеся по скулам.

– А ты помнишь еще одну фразу, которую я тебе сказала? – спросила я. – Когда мы вернулись из Эдинбурга в Лаллиброх после того, как я… снова нашла Джейми. «Дом там, где нас, когда бы мы ни пришли, не могут не принять»[29].

Подняв бровь, Йен посмотрел на меня, затем перевел взгляд на Джейми и покачал головой.

– Неудивительно, что ты ее так любишь, дядюшка. Должно быть, она большое для тебя утешение.

– Ну, она по-прежнему принимает меня, – сказал Джейми, не отрываясь от своего занятия, – так что, думаю, она и есть мой дом.

* * *

Когда мы закончили работу, Йен в компании Ролло понес наполненные пулями мешочки в хижину, Джейми затаптывал костер, а я собирала приспособления для литья пуль. Вечерело, и воздух – и так уже свежий до того, что щекотал легкие, – приобрел ту живительную прохладу, которая ласкает кожу; дыхание весны неутомимо витало над землей.

Какое-то время я просто стояла и наслаждалась. Мы работали на свежем воздухе, тем не менее изрядно надышались дымом и вспотели, и теперь холодный ветерок, который сдувал волосы с моей шеи, казался восхитительным.

– У тебя есть пенни, a nighean? – раздался рядом голос Джейми.

– Что?

– Любые деньги подойдут.

– Не уверена, но…

Я стала рыться в завязанном на талии кармане, в котором за время наших сборов накопилась почти такая же обширная коллекция самых невероятных предметов, как в спорране у Джейми. Среди мотков ниток, бумажных кулечков с семенами или высушенными травами, кожаных лоскутков с воткнутыми иголками и прочей всячины вроде баночки с шовным материалом, черно-белого пера дятла, куска мела и половинки печенья, которое я, видимо, не успела доесть из-за того, что меня отвлекли, я действительно отыскала потертый, весь в пыли и крошках шестипенсовик.

– Подойдет? – спросила я, вытирая монетку и вручая ее Джейми.

– Да, – ответил он и протянул мне какую-то вещицу.

Моя ладонь непроизвольно сжалась на чем-то, что оказалось рукоятью ножа, который я чуть не выронила от неожиданности.

– Всегда нужно давать монетку за новый клинок, – сдержанно улыбаясь, пояснил Джейми. – Чтобы он признал тебя своей хозяйкой и не повернулся против тебя.

– Своей хозяйкой?

Солнце уже касалось верхушки хребта, но света еще хватало, и я взглянула на свое новое приобретение. Узкое, но крепкое лезвие было прекрасно заточено с одной стороны, под лучами уходящего солнца режущая кромка сияла серебром. Рукоять из рога оленя мягко легла в мою руку и казалась теплой. Благодаря двум маленьким вырезанным в ней углублениям она идеально подходила под мою хватку. Определенно, мой нож.

– Спасибо, – сказала я, любуясь ножом. – Но…

– С ним ты будешь чувствовать себя более защищенной, – деловито сказал Джейми. – Да, вот еще что. Дай-ка его сюда.

Я, недоумевая, отдала нож обратно и с удивлением увидела, как Джейми легко провел лезвием по подушечке большого пальца. Неглубокая ранка сразу же наполнилась кровью. Джейми вытер ее о штаны, сунул порезанный палец в рот и вернул мне нож.

– Нужно пустить клинком кровь, чтобы он знал свое предназначение, – вынув палец изо рта, объяснил он.

Рукоять ножа в моей руке все еще хранила тепло, но у меня мороз пробежал по коже. За редким исключением, Джейми не был склонен к романтическим поступкам, и, раз он дал мне нож, значит, считал, что я им воспользуюсь. И не для того, чтобы выкапывать корни или сдирать с деревьев кору. Вот уж точно, знать свое предназначение.

– Прямо по моей руке, – заметила я, глядя вниз и поглаживая маленькую выемку, которая идеально подходила для моего большого пальца. – Как тебе удалось сделать так точно?

Джейми рассмеялся.

– Твоя рука держалась за мой член достаточно часто, так что я прекрасно знаю твою хватку, саксоночка!

Я коротко фыркнула в ответ, но повернула клинок и ткнула острием в подушечку собственного большого пальца. Нож оказался необычайно острым: я почти не почувствовала укола, но из ранки сразу выступила капля темно-красной крови. Заткнув нож за пояс, я взяла руку Джейми и прижала к его пальцу свой.

– Кровь от крови моей, – произнесла я.

И это тоже не было романтическим поступком.

Глава 10 Брандер[30]

Нью-Йорк

Август, 1776 г.

На самом деле вести Уильяма о тайном бегстве американцев были приняты гораздо лучше, чем он ожидал. Войска Хау передвигались с необыкновенной скоростью, опьяненные чувством, что враг загнан в угол. Флотилия адмирала по-прежнему находилась в заливе Грейвсенд, и в течение суток тысячи солдат спешно отправили на берег, откуда на кораблях переправили на Манхэттен. К закату следующего дня войска в полной боевой готовности начали наступление на Нью-Йорк, но обнаружили только пустые окопы и брошенные фортификационные сооружения.

Уильям, который ждал, что ему представится возможность отомстить, испытал некоторое разочарование, но генерала Хау такой поворот событий только обрадовал. Он вместе с штабом занял большой особняк под названием Бикмэн-хаус и принялся укреплять свою власть в колонии. Среди старших офицеров были недовольные, которые считали, что нужно преследовать американцев, пока те не сдадутся – Уильям, конечно, поддерживал эту идею, – но генерал Хау считал, что поражение и серьезные боевые потери разобщат оставшиеся войска Вашингтона, а зима окончательно их добьет.

– Таким образом, мы с вами теперь оккупационная армия, – заметил лейтенант Энтони Фортнэм, окидывая взглядом душную мансарду, куда поселили трех самых младших офицеров штаба. – Следовательно, у нас есть право на все причитающиеся удовольствия, согласны?

– И что же это за удовольствия? – поинтересовался Уильям, который тщетно искал место для изрядно потрепанного саквояжа, где лежало почти все его имущество.

– Женщины? – предположил Фортнэм. – Ну да, конечно, женщины! В Нью-Йорке ведь есть бордели?

– Ни одного не видел, пока сюда ехал, – с сомнением сказал Ральф Джослин. – А я смотрел!

– Значит, плохо смотрел! – твердо произнес Фортнэм. – Уверен, здесь должны быть бордели!

– Есть пиво, – предложил Уильям. – Весьма приличный паб сразу за Уотер-стрит, таверна Фронса. Я выпил там пинту отличного пива по дороге сюда.

– Наверняка есть что-нибудь поближе, – возразил Джослин. – Я не собираюсь тащиться пешком несколько миль по такой жаре!

Бикмэн-хаус располагался в прекрасном обширном парке с чистым воздухом, но довольно далеко от города.

– Ищите, и обрящете, братья мои! – Фортнэм подкрутил завиток на виске и накинул мундир на одно плечо. – Идешь, Элсмир?

– Чуть позже. Нужно написать парочку писем. Если найдете хоть какие-нибудь злачные места, представьте мне письменное донесение. И в трех экземплярах, не забудьте!

Оставшись наедине с собой, Уильям бросил на пол саквояж и вытащил небольшую пачку писем, которую ему передал капитан Грисуолд.

Пять писем. На трех письмах виднелась печать отчима – улыбающийся полумесяц. Лорд Джон писал Уильяму пятнадцатого числа каждого месяца, впрочем, в другие дни тоже. Одно послание было от дяди Хэла, и при виде этого письма Уильям невольно улыбнулся: порой дядя писал загадочно, но всегда увлекательно. Почерк на последнем письме с гладкой печатью Уильям не узнал, но, похоже, писала женщина.

Заинтригованный, Уильям сломал печать и обнаружил в конверте два плотно исписанных листка от кузины Дотти. Он удивленно поднял брови: Дотти никогда не писала ему раньше.

Брови не опускались все время, пока он читал послание.

– Будь я проклят! – произнес он вслух.

– Что-то случилось? – спросил Фортнэм, который вернулся за шляпой. – Плохие новости из дома?

– Что? О, нет. Нет, – повторил Уильям, возвращаясь к первой странице письма. – Просто… занимательно.

Уильям сложил письмо, засунул во внутренний карман мундира – подальше от любопытного взгляда Фортнэма – и взял послание от дяди Хэла, скрепленное герцогской печатью, при виде которой Фортнэм вытаращил глаза, но промолчал.

Кашлянув, Уильям сломал печать. Как обычно, все письмо занимало меньше страницы, и в нем не было ни приветствия, ни прощания. Дядя Хэл считал, что раз на письме указан адрес, то предполагаемый получатель очевиден, а печать совершенно ясно дает понять, кто автор послания. Дядя Хэл не тратил время на переписку с идиотами.

«Адам получил назначение в Нью-Йорк, к сэру Генри Клинтону. Минни передала тебе с ним несколько возмутительно громоздких вещей. Дотти шлет свою любовь, что занимает гораздо меньше места.

Джон сказал, что ты делаешь кое-что для капитана Ричардсона. Я знаю Ричардсона и считаю, что ты не должен.

Передавай мое почтение полковнику Спенсеру и не играй с ним в карты».

Уильям подумал, что из всех его знакомых только дядя Хэл мог сообщить так много информации (как всегда, загадочной) в коротенькой записке из нескольких слов. Интересно, полковник Спенсер жульничает в карты или очень хорошо играет? А возможно, ему просто везет. Вне всяких сомнений, дядя Хэл специально не стал уточнять, поскольку, если бы дело было в мастерстве или удаче, Уильям обязательно захотел бы проверить собственные умения, хотя и понимает, как опасно постоянно выигрывать у старшего по званию офицера. Впрочем, разок-другой… Нет, дядя Хэл сам прекрасно играет в карты, и если он счел необходимым предупредить Уильяма, то благоразумнее последовать его совету. Возможно, полковник не жульничает, да и игрок так себе, но зато обидчив и вполне может отомстить, если будет проигрывать слишком часто.

«Ну и хитер же старый дьявол!» – не без восхищения подумал Уильям о дяде.

Уильяма больше беспокоил второй абзац. «Я знаю Ричардсона…» В данном случае Уильям хорошо понимал, почему дядя Хэл опустил подробности: почту мог прочитать кто угодно, а уж послание с гербом герцога Пардлоу наверняка привлекло внимание. Хотя непохоже, что печать вскрывали, но Уильям не раз видел, как его собственный отец при помощи нагретого ножа ловко снимает печати, а потом возвращает на место, и не питал иллюзий по этому поводу.

Уильям озадачился вопросом: что именно дядя Хэл знает о капитане Ричардсоне и почему советует прекратить сбор информации? Судя по всему, отец рассказал дяде Хэлу, чем занимается Уильям.

А вот еще пища для размышлений: если бы папа сообщил брату о его, Уильяма, занятиях, то тогда дядя Хэл наверняка поведал бы отцу все компрометирующие факты о капитане Ричардсоне, коли таковые имеются. А если он это сделал…

Уильям отложил записку дяди Хэла и вскрыл первое письмо отца. Нет, ни слова о Ричардсоне… Во втором? Тоже ничего. И только в третьем нашлась завуалированная ссылка на разведку, да и то лишь просьба об осторожности и непонятный намек на его, Уильяма, рост.

«Высокий человек всегда заметен среди других людей, особенно если опрятно одет и смотрит прямо».

Уильям улыбнулся. Он ходил в школу в Вестминстере, где все уроки проходили в одной большой комнате, перегороженной занавеской, которая разделяла учеников на аристократов и простолюдинов. Однако мальчики разных возрастов учились все вместе, и Уильям быстро понял, когда и как стоит привлекать к себе внимание, а когда лучше оставаться в тени. Все зависит от окружения.

Ладно. Что бы там дядя Хэл ни разузнал о Ричардсоне, отца это нисколько не тревожило. Уильям напомнил себе, что информация не обязательно должна быть компрометирующей. За себя герцог Пардлоу не беспокоился, но был чрезвычайно осторожным в отношении своей семьи. Возможно, он всего лишь считал Ричардсона самонадеянным и безрассудным. Если дело только в этом, то отец, скорее, полагался на здравый смысл Уильяма, потому и не стал ничего писать.

В мансарде стояла духота, пот стекал по лицу Уильяма на рубашку. Фортнэм снова ушел. Из-под его койки торчал наполовину высунутый дорожный сундук, образуя с краем койки такой дурацкий угол, что на полу оставалось ровно столько свободного места, чтобы Уильям мог протиснуться к двери. С чувством облегчения Уильям вырвался на улицу. Воздух снаружи был жарким и влажным, но, по крайней мере, не спертым. Уильям надел шляпу и отправился искать, где встал на постой кузен Адам. «Возмутительно громоздкие» – звучало многообещающе.

Пробираясь сквозь толпу фермерш, которые направлялись на рыночную площадь, он почувствовал, как шуршит в кармане письмо, и вспомнил сестру Адама. «Дотти шлет свою любовь, что занимает гораздо меньше места». Дядя Хэл, конечно, хитрый дьявол, подумал Уильям, но и на старуху бывает проруха.

* * *

«Возмутительно громоздкие» вещи оправдали ожидания: книга, бутылка превосходного испанского хереса и к нему кварта оливок, а еще три пары новых шелковых чулок.

– Я завален чулками, – заверил кузен Адам Уильяма, когда тот попытался поделиться своим подарком. – Думаю, матушка покупает их оптом, а потом отправляет при первой оказии. Еще повезло, что она не додумалась прислать тебе новые подштанники. Я получаю по паре с каждой дипломатической почтой, и, как ты понимаешь, это довольно щекотливая тема для объяснений с сэром Генри… Впрочем, я бы не отказался от стаканчика твоего хереса.

Уильям так и не понял, шутит ли Адам насчет подштанников или нет. Кузен всегда держался степенно и серьезно, благодаря чему был на хорошем счету у старших офицеров, но еще он владел семейным трюком Греев – умел говорить самые возмутительные вещи, сохраняя невозмутимый вид. Тем не менее Уильям рассмеялся и крикнул вниз, чтобы принесли два стакана.

Один из приятелей Адама принес три и любезно остался – помочь в уничтожении хереса. Откуда ни возьмись появился еще один друг – уж больно хорош был херес! – достал из своего сундука полбутылки портера и добавил к угощению. Бутылки и друзья множились с присущей подобным сборищам неизбежностью, и вскоре все поверхности в маленькой, по общему признанию, комнате Адама были заняты либо одними, либо другими.

Уильям великодушно добавил к хересу оливки и, когда показалось донышко бутылки, провозгласил тост за свою тетушку и ее щедрые дары, не забыв упомянуть шелковые чулки.

– Хотя, думаю, книгу твоя матушка не посылала, – сказал он Адаму, с шумным выдохом опуская стакан.

Адам захихикал, его обычная степенность явно растворилась в кварте ромового пунша.

– Конечно, нет! И папа тоже. Это был мой личный вклад в оклутуривание… Я имею в виду, в развитие клутуры в колониях.

– Пиршество для очей и чувственности культурного человека, – со всей серьезностью заверил его Уильям, демонстрируя собственную способность пить и разговаривать, не теряя четкости произношения, сколько бы сложных буквосочетаний ни попадалось в процессе.

Последовали возгласы: «Что за книга? Какая книга? Давай, покажи нам эту замечательную книгу!», и Уильяму пришлось достать жемчужину своей коллекции подарков – экземпляр знаменитого «Списка ковент-гарденских леди», составленного мистером Харрисом, который в своем творении подробно описал прелести, специализацию, цену и доступность лучших шлюх во всем Лондоне.

Появление «Списка» было встречено восхищенными криками, затем последовала короткая борьба – каждый хотел первым заполучить томик. Уильям спас книгу, прежде чем ее успели разодрать на листочки, но позволил уговорить себя прочесть несколько пассажей вслух. Его артистичное исполнение вызвало восторженное улюлюканье и град оливковых косточек.

Чтение, несомненно, иссушает глотку, и потому было велено подать еще выпивки, которую тут же и употребили. Уильям не мог сказать, кто из участников попойки первым предложил учредить экспедиционный отряд с целью составить аналогичный список для Нью-Йорка. Впрочем, от кого бы ни прозвучало предложение, все радостно его подхватили и даже выпили по этому поводу ромового пунша: в бутылках к тому времени ничего не осталось.

Вот так и случилось, что Уильям обнаружил себя в трущобах: он в пьяном дурмане блуждал по узким улочкам, темноту которых изредка разрывали освещенные свечами окна да случайные фонари, подвешенные на перекрестках. Похоже, никто точно не знал, куда нужно идти, но в то же время вся подвыпившая компания дружно двигалась в одном направлении, словно почуяв некие флюиды.

– Как кобели за течной сукой, – заметил он и удивился, получив тычок и одобрительный возглас от одного из приятелей Адама: Уильям даже не осознал, что говорит вслух.

И все-таки он оказался прав, ибо в конечном итоге они набрели на переулок, в котором висели два или три фонаря, обтянутые красным муслином, их свет играл тусклыми кровавыми отблесками на приветливо приоткрытых дверях. От этого зрелища потенциальные исследователи радостно завопили и устремились вперед, на сей раз целенаправленно, лишь на минутку остановившись посреди улицы, дабы в кратком споре решить, с какого заведения начать инспекцию.

Сам Уильям в споре почти не участвовал: в спертом, удушливом воздухе витало зловоние сточных вод и коровьего навоза, к тому же он почувствовал, что одна из съеденных оливок, похоже, была испорченной. Тело покрылось противным вязким потом, влажное белье навязчиво липло к коже, и Уильям с ужасом думал, что, если внутреннее расстройство внезапно устремится вниз, он может просто не успеть вовремя снять бриджи.

Он выдавил улыбку и слабо махнул рукой, показывая Адаму, что тот волен поступать, как хочет, а сам он попытает счастья чуть дальше.

Так Уильям и сделал: оставив компашку разгулявшихся молодых офицеров, он, шатаясь, побрел дальше, мимо последнего из красных фонарей. Почти с отчаянием Уильям искал укромный уголок, чтобы там проблеваться, но ничего подходящего не попадалось. В конце концов он споткнулся о какую-то ступеньку, и его тут же вырвало прямо на дверь. К ужасу Уильяма, она распахнулась, явив разъяренного хозяина дома, который не стал дожидаться объяснений, извинений или предложения компенсации, а выхватил из-за двери дубинку и погнался за Уильямом по переулку, громко и непонятно ругаясь на языке, очень похожем на немецкий.

Все эти злоключения привели к тому, что Уильям некоторое время блуждал по загонам для свиней, брел мимо лачуг и зловонных причалов, пока наконец не попал в нужный район, где и обнаружил Адама, который метался по переулку, стуча в двери и выкрикивая его, Уильяма, имя.

– Не стучи сюда! – встревоженно предупредил он, увидев, что кузен собирается штурмовать дверь вооруженного дубиной немца.

У Адама явно отлегло от сердца, когда он удивленно повернулся к Уильяму.

– Вот ты где? Все в порядке, старина?

– О да! Замечательно.

Уильям сильно побледнел и чувствовал, что весь покрыт липким холодным потом, несмотря на изнуряющую жару летней ночи, но острое недомогание прошло после того, как желудок очистился, а сам процесс возымел еще одно благотворное действие – Уильям протрезвел.

– Я думал, тебя убили или ограбили в подворотне. Я бы никогда не посмел взглянуть в глаза дяде Джону, если бы пришлось рассказать ему, что это я во всем виноват.

Они пошли по переулку обратно, к красным фонарям. Все их приятели разбрелись кто куда, но доносящийся из борделей грохот и звуки кутежа свидетельствовали, что воодушевление никуда не исчезло, а просто сменило дислокацию.

– Тебя там достойно обслужили? – спросил Адам, мотнув подбородком в сторону, откуда пришел Уильям.

– О, прекрасно. А тебя?

– Ну, вряд ли бы она удостоилась хотя бы одного абзаца в списке Харриса, но для такой дыры, как Нью-Йорк, вполне сносно, – вынес приговор Адам. Небрежно завязанный платок болтался на его шее, и Уильям заметил, что одна серебряная пуговица на мундире кузена исчезла. Сам же Адам продолжил:

– Но могу поклясться, что видел парочку из этих шлюх в лагере.

– Неужели сэр Генри поручил тебе сделать перепись всех полковых девок? Или ты провел среди них так много времени, что знаешь всех их в…

Уильяма прервал необычный громкий шум из одного заведения дальше по улице. Вместо добродушных пьяных выкриков из борделя доносился взбешенный мужской рев вперемешку с пронзительным женским визгом.

Уильям с Адамом переглянулись и, не сговариваясь, пошли в ту сторону.

Чем ближе они подходили, тем сильнее становился шум, и когда кузены поравнялись с самым дальним домом, из него в переулок высыпало несколько полуодетых солдат, а вслед за ними – здоровяк лейтенант, который волок за руку полуголую шлюху. Он тоже участвовал в недавней попойке, но Уильям не запомнил его имени.

На лейтенанте не было ни мундира, ни парика; мощные плечи и темные, коротко стриженные волосы, которые низко росли надо лбом, придавали ему вид быка, готового броситься в атаку. Он и вправду бросился: развернувшись, он с силой толкнул шлюху плечом, впечатав ее в стену дома. Здоровяк был в стельку пьян и бессвязно чертыхался.

– Брандер.

Уильям не слышал, кто это сказал, но слово подхватили возбужденным шепотом, и словно что-то мерзкое пробежало среди людей в переулке.

– Брандер! Она – брандер!

В дверях дома столпились проститутки. Их лица были почти неразличимы в тусклом свете, но женщины испуганно жались друг к дружке. Одна из них протянула руку и что-то неуверенно выкрикнула, но остальные затащили ее обратно. Черноволосый лейтенант ничего не замечал: он избивал шлюху, нанося удар за ударом в грудь и живот.

– Эй, приятель!

Уильям рванулся было вперед, но сразу несколько рук удержали его, схватив за плечи.

– Брандер!

Мужчины начали скандировать это слово, повторяя с каждым ударом кулака.

Брандером называли шлюху, зараженную сифилисом, и когда лейтенант перестал избивать женщину и вытащил ее под свет красного фонаря, Уильям увидел, что так оно и было – на ее лице отчетливо виднелась сыпь.

– Родэм! Родэм!

Адам выкрикивал имя лейтенанта, пытаясь пробиться сквозь толпу мужчин, но они двигались вместе, оттесняя его назад и все громче скандируя: «Брандер!»

Проститутки в дверях пронзительно завопили и отпрянули, когда Родэм швырнул женщину на порог. Уильям вырвался, ему удалось пробиться сквозь толпу, но прежде чем он успел добраться до лейтенанта, тот схватил фонарь и швырнул в фасад дома, облив шлюху пылающим маслом.

Сам он отошел назад, тяжело дыша, и, словно в недоумении, вытаращился на то, как вспыхнули волосы и полупрозрачная сорочка женщины, и она вскочила на ноги, в панике беспорядочно размахивая руками. В считаные секунды пламя охватило ее полностью, и она закричала тонким истошным голосом, который прорезал суматошный гомон, проникая Уильяму прямо в мозг.

Мужчины отпрянули, когда несчастная побрела к ним, пошатываясь и простирая руки, то ли в тщетной мольбе, то ли желая забрать обидчиков с собой, Уильям так и не понял. На него нахлынуло ощущение непреодолимой катастрофы, он будто прирос к месту, чувствуя, как тело сводит от необходимости действовать и от невозможности что-либо сделать. От настойчивой боли в руке он невольно посмотрел в сторону и увидел рядом Адама, который вцепился в его предплечье и сжимал изо всех сил.

– Пошли, – прошептал Адам, его побледневшее лицо покрывал пот. – Ради бога, давай уйдем!

Дверь борделя захлопнулась. Горящая женщина упала на нее, прижала руки к дереву. Аппетитный запах жареного мяса наполнил тесный, душный переулок, и Уильяма снова затошнило.

– Будьте вы прокляты! Пусть ваши чертовы члены сгниют и отвалятся!

Кричали из верхнего окна. Уильям поднял голову и увидел женщину, она грозила кулаком стоящим внизу мужчинам. Те недовольно зашумели, один из них грязно выругался в ответ, другой поднял булыжник и швырнул в дом. Не долетев до окна, камень отскочил от стены ниже и попал в какого-то солдата. Тот чертыхнулся и толкнул парня, который бросил булыжник.

Пылающая женщина сползла вниз по двери, на которой осталось обугленное пятно. Она все еще поскуливала, но больше не двигалась.

Внезапно Уильяма охватило бешенство. Схватив за шиворот бросившего камень солдата, он с размаху ударил его головой о дверной косяк. Парень замер, обмяк и, застонав, тяжело осел на дорогу.

– Убирайтесь! – взревел Уильям. – Все вы! Пошли вон!

Сжав кулаки, Уильям повернулся к черноволосому лейтенанту, но тот уже не буйствовал в приступе ярости, а неподвижно стоял, не сводя глаз с женщины на ступенях. Ее юбки сгорели, почерневшие ноги слабо подергивались в тени.

Уильям шагнул к нему, схватил за грудки и рывком развернул к себе.

– Пошел отсюда! – грозно велел он лейтенанту. – Сейчас же уходи!

Он отпустил здоровяка, тот заморгал, тяжело сглотнул, развернулся и машинально побрел в темноту.

Тяжело дыша, Уильям повернулся к остальным, но жажда насилия в них угасла так же быстро, как и вспыхнула. Они топтались на месте, невнятно переговаривались, кое-кто бросал взгляды на женщину, которая уже не двигалась. Никто не смотрел друг другу в глаза.

Он смутно осознавал, что рядом с ним стоит Адам, дрожащий от потрясения, но, как всегда, надежный. Уильям положил руку на плечо кузена, который был ниже ростом, и не отпускал, пока остальные расходились. Его тоже била дрожь. Сидевший на дороге человек медленно встал на четвереньки, с трудом поднялся и пошел прочь за своими приятелями, шатаясь и натыкаясь на стены домов.

В переулке воцарилась тишина. Огонь потух. Кто-то погасил другие красные фонари по всей улице. Уильяму казалось, что он врос в землю и теперь навсегда останется в этом ненавистном месте, но Адам отодвинулся, рука упала с плеча кузена, и Уильям понял, что может идти.

Они молча пошли обратно по темным улицам. Миновали сторожевой пост, где караульные собрались вокруг костра, неся каждодневную службу. Они, караульные, должны были поддерживать порядок в оккупированном городе. Часовые мельком взглянули на них, но не остановили.

В отблесках пламени Уильям увидел влажные следы на лице брата и понял, что кузен плачет.

Сам он тоже плакал.

Глава 11 Поперечное предлежание

Фрэзер Ридж

Март, 1777 г.

Мир капал. По склонам гор неслись потоки талой воды, трава и листья были мокрыми от росы, под лучами утреннего солнца над кровельной дранкой поднимался пар. Наши приготовления закончились, а с перевалов сошел снег. Оставалось только одно дело, которое требовалось завершить до того, как отправиться в путь.

– Думаешь, сегодня? – с надеждой спросил Джейми.

Он был не из тех, кто способен спокойно ждать. Ему не терпелось приступить к действию, раз уж мы определились с планом. К сожалению, младенцы не считаются с чьим-то удобством или нетерпением.

– Возможно, – ответила я, пытаясь сохранить спокойствие. – А может, и нет.

– Я видел ее на прошлой неделе, тетушка, и она выглядела так, будто вот-вот лопнет, – заметил Йен, скармливая Ролло последний кусок булочки. – Знаешь те грибы? Большие и круглые? Коснешься их и – пуфф!

Он щелкнул пальцами, разбрасывая крошки.

– Вот так!

– У нее же будет только один, да? – хмурясь, спросил Джейми.

– Я тебе уже раз шесть говорила, что так думаю. Вернее, чертовски на это надеюсь, – добавила я, подавив желание перекреститься. – Но иногда трудно сказать наверняка.

– От близнецов часто рождаются близнецы, – услужливо вставил Йен.

Джейми перекрестился.

– Я слышала биение только одного сердечка, – сказала я, стараясь держать себя в руках. – А слушаю я уже несколько месяцев.

– А разве нельзя сосчитать выпирающие части тела? – поинтересовался Йен. – Я имею в виду, если вдруг там окажется шесть ног…

– Легче сказать, чем сделать.

Конечно, я могла определить формы ребенка в общем: головка прощупывалась довольно легко, ягодички – тоже, а вот с руками и ногами все было не так просто. Собственно, именно это меня и тревожило.

Весь прошлый месяц я осматривала Лиззи раз в неделю, а с недавних пор ходила к ней каждый день, хотя путь до их хижины был неблизкий. Ребенок – а я и правда считала, что он там только один, – казался очень крупным, и дно матки находилось гораздо выше, чем следовало бы. И хотя в последние недели перед рождением младенцы частенько меняют свое положение, этот долго оставался в горизонтальном. Поперечное предлежание, и я сильно беспокоилась.

Дело в том, что вне больничных условий, без нормальной операционной или анестезии у меня практически не было шансов успешно справиться с поперечным предлежанием. Без хирургического вмешательства у акушерки есть всего четыре варианта: дать женщине умереть после несколько дней мучительных схваток; позволить роженице умереть в результате кесарева сечения без обезболивания и обеззараживания, но, вероятно, спасти дитя; возможно, спасти мать, убив ребенка в утробе и вытащив его по частям (в записках Дэниела Роулингса было несколько страниц – с иллюстрациями! – на которых подробно описывался весь процесс), или попытаться повернуть ребенка внутри матки в положение, из которого он сможет родиться без особых трудностей.

Последний вариант выглядел самым привлекательным, но он был не менее опасным и вполне мог закончиться смертью как матери, так и ребенка.

На прошлой неделе я попыталась провести наружный поворот плода, и мне с трудом удалось перевернуть его головкой вниз, но через пару дней малыш вернулся в прежнюю позицию – видимо, ему нравилось лежать на спине. Я надеялась, что перед родами он перевернется сам, но, кто знает, возможно, и нет.

Моего опыта хватало, чтобы не путать разумную готовность ко всяческим неожиданностям и бесполезные переживания из-за того, что, возможно, и не случится, и потому я обычно могла спать по ночам, но всю последнюю неделю почти до рассвета лежала без сна, представляя, что ребенок не перевернулся в правильное положение, и мысленно пробегаясь по списку возможных вариантов в тщетном поиске какого-нибудь еще, менее мрачного.

Вот если бы у меня был эфир… Но все мои запасы сгорели вместе с домом.

Убить Лиззи, чтобы спасти новорожденного? Нет. Если дойдет до этого, то лучше убить плод в утробе и спасти Родни мать, а Джо и Кеззи – жену. Но сама мысль о том, чтобы раздробить череп здоровому, доношенному ребенку или обезглавить его петлей из тонкой проволоки…

– У тебя с утра нет аппетита, тетушка?

– Э-э… я не голодна. Спасибо, Йен.

– Что-то ты бледная, саксоночка. Ты не заболела?

– Нет!

Прежде чем они продолжили расспросы, я торопливо встала и, взяв ведро, пошла за водой к колодцу. Вовсе необязательно, чтобы кто-нибудь еще мучился из-за моих переживаний.

Возле хижины Эми развела костер под большим котлом для стирки и теперь подгоняла Эйдана и Орри, которые собирали хворост неподалеку, время от времени останавливаясь, чтобы запустить друг в друга комком грязи.

– Вам нужна вода, a bhana-mhaighstir?[31] – спросила она, увидев в моей руке ведро. – Эйдан принесет.

– Нет, все в порядке, – заверила я. – Просто хочу подышать свежим воздухом. Утром сейчас так хорошо!

Так оно и было: немного зябко, потому что солнце висело еще довольно низко, но зато свежий воздух пьянил запахами травы, набухших смолистых почек и первых сережек на деревьях.

Я поднялась к колодцу, наполнила ведро и медленно пошла вниз по тропе, внимательно оглядываясь по сторонам, всматриваясь в окружающий меня мир. Так обычно делаешь, когда знаешь, что, возможно, очень долго не увидишь всего этого снова. Или вообще никогда не увидишь.

В Ридже все сильно поменялось с тех пор, как сюда пришло насилие вместе с разрухой войны и сгорел Большой дом. И изменится еще больше, когда мы с Джейми уедем.

Кто станет настоящим вожаком? Общину рыбаков-пресвитерианцев, которые перебрались в Америку из Терсо, фактически возглавляет Хирам Кромби, но он – суровый, лишенный чувства юмора человек, и скорее спровоцирует стычки с остальными обитателями Риджа, нежели поддержит порядок и укрепит сотрудничество.

Бобби? После основательных раздумий Джейми назначил его управляющим, поручив следить за нашей собственностью, вернее, за тем, что от нее осталось. Но, если не принимать в расчет его способности или отсутствие оных, Бобби был молод. Его, как и многих других мужчин Риджа, могло смести надвигающейся бурей. В любой день Бобби могли забрать в ополчение, правда, ему не грозило стать солдатом короля, хотя когда-то он и служил в британской армии. Семь лет назад он служил в Бостоне, где на него и его товарищей напала толпа из нескольких сотен разъяренных горожан. Спасая свою жизнь, солдаты зарядили ружья и направили их на толпу. Полетели камни, в ход пошли дубинки, в ответ раздались выстрелы – кто именно стрелял, так и не установили, а я никогда не спрашивала Бобби, – и погибли люди.

Последовал суд, Бобби помиловали, но выжгли на его щеке клеймо – букву «У», что означало «убийство». Я понятия не имела о его политических взглядах – Бобби никогда о них не говорил, но точно знала, что в британскую армию он никогда не вернется.

Я распахнула дверь в хижину, чувствуя, что немного успокоилась.

Джейми и Йен теперь спорили о том, кем будет приходиться Родни новорожденный – родным братом или сестрой, или только единоутробным.

– А как ты определишь? – сказал Йен. – Никому не известно, кто отец малыша Родни, Джо или Кеззи. То же самое и с этим ребенком. Если отец Родни Джо, а этот ребенок от Кеззи…

– Это не имеет никакого значения, – вмешалась я, переливая воду из ведра в котел. – Джо и Кеззи – идентичные близнецы, а это значит, что их… э-э… сперма тоже идентична. – Я несколько упростила, но утро было слишком раннее, чтобы вдаваться в подробности репродуктивного деления клеток или объединения фрагментов ДНК. – Если мать одна и та же – а так оно и есть – и отцы генетически одинаковые – и это тоже так, – то все рожденные дети будут родными братьями и сестрами.

– Их семя тоже одинаковое? – недоверчиво переспросил Йен. – А ты откуда знаешь? Ты что, смотрела?

Он уставился на меня с ужасом и любопытством.

– Нет, – строго ответила я. – Да мне и не нужно, я и так знаю.

– Ах да, конечно, – уважительно кивнул Йен. – Иногда я забываю, кто ты, тетушка Клэр.

Я не знала, что именно он имел в виду, но, по крайней мере, не пришлось ни уточнять, ни объяснять, что мое знание некоторых интимных деталей из жизни братьев Бердсли было академическим, а не сверхъестественным.

– Отец этого конкретного ребенка Кеззи, так ведь? – вставил Джейми, хмурясь. – Я отослал Джо прочь, и весь прошлый год Лиззи жила с Кеззи.

Йен бросил на него сочувственный взгляд.

– И ты думаешь, он ушел? Джо?

– Я его не видел, – сказал Джейми, но густые рыжие брови сошлись на переносице.

– Само собой, – согласился Йен. – Они весьма осторожны на этот счет, не хотят тебя злить. Ты никогда не увидишь больше чем одного из них… зараз, – небрежно добавил он.

Мы с Джейми уставились на него. Йен оторвал взгляд от куска бекона, который держал в руке, и поднял брови.

– Я знаю, о чем говорю, – мягко сказал он.

* * *

После ужина домочадцы засуетились и принялись готовиться ко сну. Все Хиггинсы удалились в спальню, где все они спали на одной кровати.

Я как одержимая развернула свой акушерский сверток и разложила аптечку, чтобы в очередной раз проверить ее содержимое. Ножницы, белая нить для пуповины, чистые тряпицы, многократно выполосканные, чтобы удалить все следы щелочи, ошпаренные кипятком и высушенные. Большой квадратный кусок вощеного холста, чтобы защитить матрас от протекания. Бутылочка спирта, наполовину разбавленного кипяченой водой. Маленький мешочек с рулончиками хорошо промытой, но не вываренной шерсти. Скатанный в трубку пергамент вместо сгоревшего в пожаре стетоскопа. Нож. И кусок тонкой проволоки с заостренным концом, свернувшийся, словно змея.

Я почти не ела за обедом, да и в течение дня тоже, но постоянно чувствовала, что к горлу поднимается желчь. Сглотнув, я вновь завернула аптечку и туго обвязала бечевкой.

Почувствовав на себе взгляд Джейми, я посмотрела на него. Он ничего не сказал, лишь слегка улыбнулся, тепло глядя на меня, и я сразу успокоилась. А потом сердце снова сжалось при мысли о том, что он подумает, если произойдет самое худшее и мне придется… Джейми заметил, как мое лицо исказилось от страха. По-прежнему глядя мне в глаза, он достал из споррана четки и начал беззвучно молиться, потертые деревянные бусины медленно скользили под его пальцами.

* * *

Через две ночи я внезапно проснулась от звука шагов на тропинке и вскочила на ноги, натягивая одежду, еще до того, как Джо постучал в дверь. Джейми впустил его, и я слышала их приглушенные голоса, когда доставала из-под скамьи свою аптечку. Джо явно волновался и немного тревожился, но не паниковал. Добрый знак, ибо, если Лиззи сильно испугалась или ей что-то угрожало, он бы сразу понял: близнецы ощущали ее настроение и состояние почти так же хорошо, как чувствовали друг друга.

– Мне тоже пойти? – прошептал Джейми, возникнув за моей спиной.

– Не нужно, – шепнула я в ответ, касаясь его для моральной поддержки. – Ложись спать. Я пришлю за тобой, если ты понадобишься.

От мерцающих в очаге угольков на взлохмаченных после сна волосах Джейми играли тени, но глядел он бодро. Кивнув и поцеловав меня в лоб, Джейми не отошел, а положил руку мне на голову и прошептал по-гэльски: «О, блаженный Михаил, предводитель алого воинства…», затем нежно коснулся моей щеки, прощаясь.

– Утром увидимся, саксоночка, – сказал он, ласково подталкивая меня к двери.

К моему удивлению, шел густой снег. Серое небо светилось и, казалось, ожило от сонма огромных, кружащихся в воздухе хлопьев, которые таяли, едва коснувшись моего лица. Мела весенняя вьюга, я видела, как снежинки ненадолго ложились на стебли травы, а потом исчезали. Наверняка к утру снег растает, но сейчас ночь наполнилась его таинством. Я оглянулась, но хижины не увидела, только наполовину укрытые пеленой силуэты деревьев, расплывчатые в жемчужно-сером свете. Тропа перед нами тоже выглядела нереальной: путь, исчезающий в переплетении фантастических деревьев и таинственных теней.

Я ощущала себя странно бесплотной, как будто зависшей между прошлым и будущим, и ничего не видела, кроме вихря белого безмолвия, которое меня окружало. Меня вдруг охватило спокойствие, какого я давно не испытывала. Я чувствовала на голове тяжесть руки Джейми и шепот благословения: «О, блаженный Михаил, предводитель алого воинства…»

Этими словами благословляли воинов, которые шли на битву. Я сама не раз говорила их Джейми, но он никогда не благословлял так меня, и я понятия не имела, что побудило его сделать это теперь. И все же слова сияли в моем сердце, словно маленький щит против всех грядущих опасностей.

Снег укутал землю тонким одеялом, которое спрятало темную почву и пробивающуюся поросль. Джо оставлял четкие темные следы, по которым я шла за ним вверх по склону. Холодные пахучие иголки пихт и елей касались моей юбки, и я прислушивалась к звенящей, словно колокол, тишине.

Я подумала, что если случаются ночи, когда ангелы сходят на землю, то пусть сегодня будет одна из них.

* * *

При свете дня и в хорошую погоду до хижины Бердсли было около часа ходу, но страх ускорил мой шаг, и Джо – по голосу я решила, что это именно он, – с трудом поспевал за мной.

– Когда у нее начались схватки? – спросила я.

Трудно представить, но первые роды Лиззи оказались стремительными: она родила малыша Родни совершенно одна и очень легко. Я не думала, что сегодня ночью нам так же повезет, но невольно представляла, как мы приходим в хижину, а Лиззи уже качает младенца, который без всяких затруднений выскочил наружу.

– Недавно, – задыхаясь, выдавил Джо. – У нее внезапно отошли воды, когда мы все были в постели, и Лиззи велела, чтобы я срочно привел вас.

Я постаралась не заметить этого «все в кровати», в конце концов, он и/или Кеззи вполне могли спать на полу, но семейные отношения Бердсли были буквальным воплощением двусмысленности; и все, кто знал правду, не мог думать о них, не представляя…

Я даже не стала спрашивать, с каких пор они с Кеззи оба живут в хижине. Судя по тому, что сказал Йен, близнецы жили там все это время. Учитывая обычные условия жизни в глуши, никто бы и глазом не повел, узнав, что супруги живут в одном доме с братом мужа. Население Фрэзер-Ридж считало мужем Лиззи Кеззи, и, собственно, так оно и было. Но после ряда хитроумных махинаций, которые до сих пор меня изумляют, Лиззи вышла замуж и за Джо, однако по приказу Джейми все семейство Бердсли держало это в секрете.

– Ее папаша тоже придет, – сообщил Джо, выдыхая белое облачко. Тропинка стала шире, и он поравнялся со мной. – И тетушка Моника. Кеззи пошел за ними.

– Вы оставили Лиззи одну?

Словно защищаясь, Джо неловко втянул голову в плечи.

– Она сама так велела, – просто сказал он.

Я ничего не ответила, но ускорила шаг и, только почувствовав острую боль в боку, пошла медленнее. Если Лиззи не истекла кровью после родов и с ней не случилось какого другого несчастья, пока она была одна, то помощь «тетушки Моники» – второй жены мистера Уэмисса – будет весьма кстати. Моника Берриш Уэмисс, немка по происхождению, плохо и весьма оригинально говорила по-английски, но обладала безграничной храбростью и здравым смыслом.

У мистера Уэмисса тоже имелось мужество, хотя и неприметное. Он вместе с Кеззи ждал нас на крыльце, и сразу стало ясно, что именно тесть поддерживает зятя, а не наоборот. Кеззи заламывал руки, переминался с ноги на ногу, а худенький мистер Уэмисс, положив ладонь на плечо молодого человека, наклонился к нему и тихо бормотал что-то утешительное. Увидев нас, они обернулись и с надеждой расправили плечи.

Из хижины донесся долгий низкий вой, и мужчины застыли, словно на них из темноты внезапно выскочил волк.

– Судя по звуку, все идет как надо, – мягко сказала я, и мужчины разом выдохнули.

Мне хотелось рассмеяться, но я сдержалась и распахнула дверь.

– О-ох, – простонала Лиззи, выглянув из кровати. – О, это вы, мэ-эм! Слава богу!

– Бог благодарить, да, – невозмутимо согласилась тетушка Моника, которая стояла на четвереньках и протирала пол тряпкой. – Надеюсь, теперь недолго.

– Я тоже надеюсь, – морщась, выдавила Лиззи. – А-А-А-Р-Г-Х!

Ее лицо покраснело и перекосилось от боли, раздавшееся тело выгнулось дугой. Казалось, Лиззи не готовится стать матерью, а страдает от острого приступа столбнячных судорог, но, к счастью, схватка оказалась недолгой, и женщина, тяжело дыша, мешком повалилась на постель.

– В прошлый раз было не так, – пожаловалась она, приоткрыв один глаз, пока я прощупывала ее живот.

– Каждый раз бывает по-разному, – рассеянно ответила я.

Один быстрый взгляд, и мое сердце подскочило: ребенок больше не лежал боком. Хотя… в головное предлежание он так и не повернулся. Он не шевелился – обычно во время родов дети не двигаются. Мне показалось, что я нащупала его головку вверху, под ребрами Лиззи, но вот как расположено все остальное?

– Дай-ка посмотрю вот здесь…

Под одеялом Лиззи была голой. Ее влажная сорочка висела на стуле перед огнем, от нее исходил пар. Кровать не промокла, и я догадалась, что Лиззи, почувствовав, как разрывается плодная оболочка, успела встать, пока не отошли воды.

Поначалу я боялась смотреть, но, взглянув, облегченно выдохнула. Самое страшное с ягодичным предлежанием плода то, что, что когда оболочка разрывается, часть пуповины может выпасть, и петля оказывается зажатой между тазовой костью роженицы и предлежащей частью плода. Но у Лиззи все было чисто, и быстрый осмотр показал, что шейка матки почти открылась.

Оставалось только сидеть и ждать, что покажется вначале. Я развязала свой сверток, поспешно затолкав моток проволоки с заостренным концом под груду тряпок, расправила навощенный холст и вместе с тетушкой Моникой перетащила на него Лиззи.

Когда та в очередной раз истошно завопила, Моника моргнула и посмотрела на низенькую кроватку, где посапывал малыш Родни. Моника взглянула на меня, словно показывая, что все в порядке, затем взяла Лиззи за руки и тихонько зашептала что-то по-немецки, пока та кряхтела и тяжело дышала.

Дверь тихонько скрипнула, я обернулась и увидела одного из братьев Бердсли: он заглядывал в хижину, и его лицо выражало страх вперемешку с надеждой.

– Уже родился? – хрипло прошептал он.

– НЕТ! – взревела Лиззи, резко сев на постели. – Убери свою физиономию с глаз моих долой, иначе я откручу вам яйца! Все четыре!

Дверь тут же закрылась, и Лиззи, пыхтя, обмякла.

– Ненавижу их! – выдавила она сквозь сжатые зубы. – Чтоб они сдохли!

Я сочувственно хмыкнула.

– Ну, я уверена, что они, по крайней мере, страдают.

– Вот и хорошо. – В считаные секунды ярость Лиззи сменилась сентиментальностью, глаза наполнились слезами. – Я умру?

– Конечно, нет! – сказала я, стараясь придать голосу уверенность.

Лиззи вновь издала пронзительный вопль.

– Gruss Gott! – воскликнула тетушка Моника и перекрестилась. – Ist gut?[32]

Я заверила ее, что все в порядке, и спросила, есть ли в хижине какие-нибудь ножницы.

– О, ja! – ответила она и достала из своей сумки пару крошечных, очень потертых, но когда-то позолоченных ножниц. – Фы это хотеть?

– Danke.

– Ч-Е-О-О-О-О-Р-Р-Р-Р-Т-Т!

Мы с Моникой вместе посмотрели на Лиззи.

– Не перестарайся, – сказала я. – Они, конечно, напуганы, но далеко не идиоты. А еще ты пугаешь своего отца. И Родни, – добавила я, бросив взгляд на маленький холмик постельного белья на кроватке.

Лиззи затихла, тяжело дыша, но сумела кивнуть и даже чуть-чуть улыбнуться.

Затем дела пошли быстрее: Лиззи и вправду была быстрой. Я проверила ее пульс, затем шейку, и мое сердце забилось в два раза быстрее, когда я нащупала то, что явно было крошечной ножкой на пути наружу. Может, я смогу достать вторую?

Я бросила взгляд на Монику, оценивая ее размер и силу. Жилистая, словно плеть, но совсем не крупная. А вот Лиззи сейчас размером с… ладно, возможно, Йен и не преувеличивал, когда решил, что у нее будет двойня.

От ужасающей мысли, что детей там действительно двое, у меня волосы стали дыбом, несмотря на влажную духоту хижины.

«Нет, – твердо сказала я сама себе. – Никаких близнецов, ты прекрасно это знаешь. И с одним придется нелегко».

– Похоже, нам понадобится кто-нибудь из мужчин, чтобы придержать ее за плечи, – сказала я Монике. – Приведите, пожалуйста, одного из близнецов.

– Обоих, – выдохнула Лиззи, когда Моника повернулась к двери.

– Одного вполне…

– Обоих! А-А-А-А-А-Х!

– Обоих, – велела я Монике, которая деловито кивнула.

Близнецы ворвались в хижину с порывом холодного воздуха, на их лицах застыли одинаковые маски тревоги и волнения. Я не успела ничего сказать, как они тут же бросились к Лиззи, словно пара железных стружек к магниту. Лиззи с трудом села, один из близнецов встал позади нее на колени и принялся ласково разминать ее плечи, когда прошла последняя схватка. Его брат сел рядом с Лиззи, заботливо обняв то, что когда-то было ее талией, а другой рукой убирая назад со лба взмокшие от пота волосы жены.

Я попыталась накрыть ее торчащий живот одеялом, но разгоряченная Лиззи сердито его оттолкнула. В хижине было влажно и жарко от кипящего котла, пота и наших усилий. Я подумала, что близнецы гораздо лучше меня знакомы с анатомией Лиззи, и отдала скомканное одеяло тетушке Монике. При родах нет места скромности.

Взяв ножнички, я опустилась на колени перед Лиззи и быстро надрезала промежность, почувствовав на руке крохотную струйку теплой крови. Довольно редкая процедура при обычных родах, но сейчас мне требовалось место для манипуляций. Я прижала к разрезу чистую тряпицу, но кровотечение почти прекратилось, а внутренняя поверхность бедер Лиззи уже и так была вся в крови.

Это и правда была ножка. Увидев длинные, как у лягушонка, пальчики, я машинально взглянула на босые ноги Лиззи, крепко упертые в пол по обе стороны от меня. Нет, у нее пальцы короткие и пухленькие, значит, это вклад близнецов.

Сырой, болотный запах околоплодных вод, пота и крови поднимался от тела Лиззи, словно туман, и по моим бокам тоже струился пот. Я просунула палец под крохотную пяточку, захватила ее и вытащила наружу ножку, чувствуя, как в плоти ребенка пульсирует жизнь, хотя сам он не шевелился, беспомощный, скованный процессом рождения.

Другая… мне нужна другая ножка. Наскоро прощупывая между схватками брюшную стенку, я просунула внутрь другую руку вдоль появившейся ножки и нашла крохотные выпуклости ягодиц. Торопливо поменяв руки и закрыв глаза, нащупала изгиб согнутого бедра. Черт, похоже, колено ребенка подтянуто к подбородку… Среди хлюпающей жидкости я нашла податливую жесткость похожих на хрящи косточек, эластичную плоть мышцы… нащупала один пальчик, второй, обхватила другую лодыжку и, прорычав: «Держите ее! Крепче!», вытащила вторую ножку, когда Лиззи выгнулась, а ее нижняя часть оказалась прямо передо мной.

Я отодвинулась и открыла глаза, тяжело дыша, хотя и не от физических усилий. Маленькие лягушачьи пяточки разок дернулись и повисли, когда со следующей схваткой обе ножки полностью вылезли наружу.

– Еще разок, милая, – прошептала я, положив руку на напрягшееся бедро Лиззи. – Давай еще так же.

Лиззи утробно зарычала, достигнув той точки, когда женщине уже все равно, выживет ли она, умрет или разорвется на части, и нижняя часть ребенка медленно выскользнула наружу. Петля пуповины вокруг животика пульсировала, словно жирный пурпурный червь. Я не могла отвести взгляд от этого зрелища и только мысленно благодарила Бога, когда поняла, что тетушка Моника пристально смотрит из-за моего плеча.

– Ist das яички? – озадаченно спросила она, показывая на гениталии младенца.

Меня больше беспокоила пуповина, и я не успела посмотреть, но теперь взглянула вниз и улыбнулась.

– Нет. Ist eine Madchen[33], – сказала я.

Половые органы малышки отекли и походили на снаряжение маленького мальчика, потому что клитор выступал из опухших половых губ, но все же это был не пенис.

– Что такое? Что там? – спросил один из Бердсли и наклонился посмотреть.

– У фас есть маленький дефочка, – улыбаясь, сказала тетушка Моника.

– Девочка? – ахнул другой Бердсли. – Лиззи, у нас дочка!

– Да заткнись ты на хрен! – рявкнула Лиззи. – А-Р-Р-Р!

Проснулся маленький Родни и сел, открыв рот и вытаращив глазки. Тетушка Моника тут же вскочила и выхватила его из кроватки, прежде чем он успел заплакать.

Сестренка Родни неохотно, дюйм за дюймом, выходила в этот мир с каждым толчком схватки. Я считала про себя: «Один гиппопотам, два гиппопотама…» После выхода пуповины до появления рта и первого вдоха должно пройти не больше четырех минут, иначе недостаток кислорода вызовет необратимое повреждение мозга. Но я не могла просто выдернуть малышку, боялась повредить шею и голову.

– Тужься, милая, – попросила я спокойным голосом, положив обе руки на колени Лиззи. – Давай, изо всех сил!

«Тридцать четыре гиппопотама, тридцать пять…»

Все, что нам было нужно, – это чтобы из-под тазовой кости показался подбородок. Когда схватка закончилась, я торопливо сунула пальцы внутрь, нащупала личико ребенка и нашла верхнюю челюсть. Началась новая схватка, и я стиснула зубы от боли, когда мою ладонь зажало между тазовой костью и черепом малышки, но не убрала руку, боясь выпустить с таким трудом нащупанную головку девочки.

«Шестьдесят два гиппопотама…»

Схватка ослабла, и я медленно потянула головку вниз, осторожно вытащила подбородок за кромку таза…

«Восемьдесят девять гиппопотамов, девяносто гиппопотамов…»

Синюшный, покрытый кровью младенец свисал из тела Лиззи, поблескивая в свете пламени. Он раскачивался меж ее бедер, словно язык колокола, или как висельник на… я сразу же отбросила эту мысль.

– Может, надо взять… – прошептала мне тетушка Моника, прижимая к груди маленького Родни.

«Сто гиппопотамов».

– Нет, не трогайте его… ее, – сказала я. – Пока не нужно.

Сила тяжести медленно помогала родам. Если потянуть, то можно повредить шею, а если головка застрянет…

«Сто десять гиппопотамов… много их было, этих гиппопотамов», – подумала я, рассеянно представляя, как все стадо строем марширует в лощину, где они будут барахтаться в грязи, восхити-и-ительно…

– Давай! – велела я, готовясь очистить ротик и носик, как только они появятся.

Но Лиззи не стала дожидаться понукания, она глубоко вдохнула, вся головка выскочила из нее с отчетливым хлопком, и ребенок упал в мои руки, словно спелый плод.

* * *

Я зачерпнула еще немного кипятка из дымящегося котелка и добавила холодной воды из ведра. От теплой жидкости руки защипало: кожа между пальцами потрескалась от долгой зимы и постоянной дезинфекции разбавленным спиртом. Я только что закончила зашивать и мыть Лиззи, и сейчас кровь с моих рук повисала в воде темными облачками.

Позади меня в кровати лежала Лиззи, бережно укрытая одеялом и одетая в рубашку одного из близнецов, потому что ее собственная сорочка еще не высохла. Лиззи смеялась в послеродовой эйфории и от радости, что выжила. Близнецы суетились по обе стороны от нее, что-то шептали с восхищением и облегчением. Один из них поправлял распущенные светлые волосы Лиззи, мокрые от пота, другой нежно целовал ее в шею.

– Тебя не лихорадит, любимая? – с ноткой беспокойства в голосе спросил кто-то из близнецов.

Я встревоженно оглянулась и посмотрела на Лиззи: она страдала от малярии, и, хотя приступов не было довольно давно, возможно, стресс при родах…

– Нет, – ответила Лиззи и поцеловала Джо или Кеззи в лоб. – Я просто раскраснелась от того, что счастлива.

Кеззи или Джо с обожанием улыбнулся ей, в то время как его брат с другой стороны в свою очередь принялся целовать Лиззи в шею.

Тетушка Моника кашлянула. Она обтерла новорожденную влажной тряпицей и мягкими, пропитанными ланолином клочками шерсти, которые я принесла с собой, а потом завернула малышку в одеяло. Родни уже давно наскучило происходящее, и он заснул на полу возле корзины с дровами, посасывая большой палец.

– Тфой отец, Лиззи, – с легкой ноткой неодобрения в голосе сказала тетушка Моника. – Он там софсем самерзнет. Und die Mädel он хотеть фидеть, с тобой, но не столько много с эти…

Она умудрилась кивнуть на кровать и в то же время скромно отвести взгляд от игривого трио. Мистер Уэмисс и его зятья потихоньку восстанавливали отношения после рождения Родни, но лучше было не торопить события.

От ее слов близнецы засуетились, вскочили на ноги. Один подхватил с пола Родни, обращаясь с ним с ласковой непринужденностью, другой поспешил к двери, чтобы привести мистера Уэмисса, которого в суматохе забыли на крыльце.

Он слегка посинел от холода и волнения, но его худое лицо просияло от радости, словно осветилось изнутри. Он весело и сердечно улыбнулся Монике, коротко взглянул на маленький сверток и нежно его погладил, но все внимание было отдано Лиззи, а она смотрела только на отца.

– Па, у тебя руки заледенели, – сказала она, хихикая, но сжала отцовские ладони еще крепче, когда он попытался отодвинуться. – Нет, останься, мне тепло. Давай, присядь рядом и поздоровайся со своей маленькой внучкой.

Голос Лиззи звенел от застенчивой гордости, когда она протянула руку к тетушке Монике. Моника осторожно положила малышку на руки Лиззи и встала, положив ладонь на плечо мистера Уэмисса. Ее немолодое суровое лицо смягчилось, и на нем читалась нежность и еще что-то, более глубокое, чем просто привязанность. Уже не в первый раз я удивилась тому, как сильно Моника любит этого скромного, худенького мужчину, и в очередной раз слегка смутилась – почему я должна удивляться?

– Ох, – тихо вздохнул мистер Уэмисс и погладил пальцем щечку малышки. Та еле слышно причмокивала. Пройдя через травму рождения, она сперва не заинтересовалась маминой грудью, но, похоже, теперь передумала.

– Она проголодалась.

С кровати донесся шорох одеял, когда Лиззи привычной рукой подносила малышку к груди.

– Как ты назовешь ее, a leannan?[34] – спросил мистер Уэмисс.

– Я как-то не думала об имени для девочки, – ответила Лиззи. – Она была такой огромной, что я не сомневалась… Ой!

Лиззи рассмеялась гортанным, ласковым смехом.

– А я и забыла, какими голодными бывают новорожденные. Ох! Вот так, a chuisle, да, теперь лучше…

Я потянулась к мешочку за мягким клочком шерсти, чтобы смазать маслом собственные истерзанные руки, и случайно наткнулась взглядом на близнецов, которые бок о бок стояли в сторонке, не сводя глаз с Лиззи и своей маленькой дочери, и на лицах обоих братьев было точно такое же выражение, как у тетушки Моники. Тот Бердсли, который держал маленького Родни, наклонил голову и, все еще глядя на Лиззи с малышкой, ласково поцеловал макушку сына.

Столько любви в таком маленьком месте! Мои глаза затуманились, и я отвернулась. Действительно, какая разница, традиционный или нетрадиционный брак лег в основу этой странной семьи? Для Хирама Кромби это очень важно, подумала я. Глава общины непоколебимых пресвитерианцев-иммигрантов из Терсо как минимум пожелал бы забросать Лиззи, Джо и Кеззи камнями, причем вместе с рожденными в грехе плодами их чресел.

Этого не произойдет, пока Джейми в Ридже, но что будет, когда мы уедем? Я медленно вычищала кровь из-под ногтей, надеясь, что Йен был прав и братьям Бердсли хватит хитрости и сообразительности.

Отвлекшись на свои размышления, я не заметила, как ко мне тихонько подошла тетушка Моника.

– Danke, – негромко произнесла она, положив узловатую руку на мою.

– Gern geschehen[35], – я накрыла ладонью ее ладонь и слегка сжала. – Вы мне очень помогли. Спасибо!

Она все еще улыбалась, но ее лоб прорезала морщина тревоги.

– Не так уж и сильно. Но я бояться, ja? – Она взглянула через плечо на кровать, затем снова на меня. – Что будет в следующий раз, а фы нет здесь? Фы же знать, они не остановиться.

Незаметно для остальных Моника сомкнула большой и указательный пальцы и несколько раз вставила в импровизированный круг средний палец другой руки, весьма нескромно иллюстрируя, что именно она имеет в виду.

Прыснув, я торопливо сделала вид, что закашлялась. К счастью, никто не обратил на нас внимания, только мистер Уэмисс озабоченно оглянулся через плечо.

– Вы будете здесь, – сказала я, приходя в себя.

Моника пришла в ужас.

– Я? Nein, – возразила она, качая головой. – Das reicht nicht. Я…

Видя, что я не понимаю, она ткнула себя в тощую грудь.

– Я… Меня недостаточно.

Я глубоко вздохнула, зная, что Моника права. И все же…

– Вам придется, – очень тихо произнесла я.

Она моргнула, пристально посмотрела на меня мудрыми карими глазами, а затем кивнула, соглашаясь.

– Mein Gott, hilf mir[36], – сказала она.

* * *

Джейми никак не мог вновь заснуть. Впрочем, в последние дни это стало привычным, он часто допоздна лежал без сна, наблюдая за угасающим мерцанием тлеющих в очаге углей, или искал ответы на вопросы в тенях стропил над головой. Даже если ему удавалось быстро заснуть, то спал он совсем недолго и неожиданно просыпался, весь мокрый от пота. Джейми понимал, почему так происходит, и знал, как с этим справиться.

Почти все способы провалиться в благословенное забытье включали в себя Клэр: поговорить с ней, заняться любовью. Или просто смотреть, как она спит, находить умиротворение в крепком длинном изгибе ее ключицы, в трогательно закрытых веках, при виде которых у Джейми сжималось сердце, наслаждаться ее мирным теплом, позволяя сну постепенно овладевать сознанием.

Но сейчас, конечно, Клэр не было рядом.

Джейми полчаса читал молитвы по четкам, пока не решил, что этого достаточно для блага Лиззи и ее будущего ребенка. Читать розарий в качестве наказания – да, в этом есть смысл, особенно если произносить молитвы, стоя на коленях. Чтобы успокоить разум, укрепить душу, найти вдохновение или постигнуть суть священных материй – да, тоже понятно. Но только не когда чего-нибудь просишь. На месте Бога или даже Пресвятой Девы, которая славится своим терпением, он, Джейми, подумал бы, что весьма утомительно выслушивать чью-либо просьбу по несколько десятков раз подряд. И, конечно, нет смысла надоедать тому, чьей помощи ты ищешь.

А вот гэльские молитвы куда больше подходят для этой цели, потому что они по сути своей сосредоточены на конкретной просьбе или благословении, и к тому же гораздо красивее и ритмом, и разнообразием. Конечно, это его, Джейми, личное мнение, и вряд ли оно кому-нибудь интересно.

Moire gheal is Bhride; Mar a rug Anna Moire, Mar a rug Moire Criosda, Gun mhar-bhith dha dhi, Cuidich i na ’h asaid, Cuidich i a Bhride! Mar a gheineadh Criosd am Moire Comhliont air gach laimh, Cobhair i a mise, mhoime, An gein a thoir bho ’n chnaimh; ’S mar a chomhn thu Oigh an t-solais, Gun or, gun odh, gun ni, Comhn i ’s mor a th’ othrais, Comhn i a Bhride![37]

Он шептал эти слова, когда поднимался в гору.

Джейми вышел из хижины, потому что уже не мог выносить удушливого заточения внутри, и задумчиво побрел через Ридж сквозь падающий снег, перебирая в мыслях все сделанное и еще не сделанное. Но на самом деле все приготовления уже закончились, оставалось только нагрузить лошадей и мулов. Не отдавая себе отчета, Джейми пошел вверх по тропе к хижине Бердсли. Снег уже перестал, но небо, серое и мягкое, нависало над головой, а холодная белая пелена лежала на деревьях, усмиряя порывы ветра.

«Прибежище», – подумал Джейми. Нет, конечно, сейчас Ридж им не был – в военное время не существовало безопасных мест, но ночь в горах напомнила ему то ощущение, которое испытываешь в церкви: умиротворение и ожидание.

Собор Нотр-Дам в Париже… собор Святого Эгидия в Эдинбурге. Маленькие каменные церквушки, куда он иногда заходил, когда скрывался в шотландских горах, – если не было опасности. Джейми перекрестился, вспомнив то время: простые каменные стены, внутри порой ничего, кроме деревянного алтаря, и все же какое блаженство войти, посидеть прямо на полу, если нет скамей. Просто посидеть, зная, что ты не один. Прибежище. Святилище.

Мысли то ли о церквях, то ли о Клэр пробудили у Джейми еще одно воспоминание: церковь, где они поженились. Джейми невольно улыбнулся. Нет, умиротворенного ожидания тогда не было. Джейми до сих пор ощущал громкий стук своего сердца в тот миг, когда вошел в церковь, и запах своего пота – от него воняло, как от похотливого козла, и Джейми надеялся, что Клэр не заметит. Еще он помнил, что не мог тогда дышать полной грудью, и чувствовал руку Клэр в своей: маленькие замерзшие пальчики, которые вцепились в его ладонь, ища поддержки.

Прибежище. Тогда они стали прибежищем друг для друга… Так было и сейчас. «Кровь от крови моей». Крошечный порез давно зажил, но Джейми потер подушечку большого пальца и улыбнулся, вспомнив, как просто Клэр произнесла эти слова.

Он вышел к хижине и увидел на крыльце Джозефа Уэмисса, который терпеливо ждал, ссутулившись и постукивая одной ногой о другую, чтобы не замерзнуть. Джейми уже хотел было окликнуть Джозефа, но дверь вдруг распахнулась, и один из близнецов Бердсли – Иисусе, а они-то что там делают? – схватил тестя за руку, чуть не столкнув того с крыльца от восторга.

Да, это был восторг, а не горе или тревога: Джейми разглядел лицо парня в отблесках огня, пылающего в очаге.

На душе сразу полегчало, Джейми прислонился к стволу дерева и коснулся четок на шее.

– Moran taing[38], – тихо поблагодарил он, коротко, но от всего сердца.

Кто-то в хижине подкинул дров в очаг: из трубы вырвался сноп искр, осветив снег красным и золотым и шипя черным там, где искры падали на снег.

«Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх»[39]. В тюрьме Джейми много раз читал эту строку из книги Иова, но не совсем ее понимал. Улетающие вверх искры по большей части ничем не грозят. Ну, разве только если крыша покрыта очень сухой дранкой. Вот те, что вылетают из очага, вполне могут поджечь дом. Может, автор имел в виду, что человеку свойственно страдать, а так, похоже, и есть, если учитывать его, Джейми, опыт. Но тогда получается, что автор категорично утверждает: искры всегда летят вверх. Меж тем любой, кто хоть раз долго наблюдал за костром, может сказать, что это не так.

Впрочем, кто он такой, чтобы критиковать логику Библии, когда должен повторять хвалебные и благодарственные псалмы? Джейми попытался вспомнить хотя бы один, но ему было так хорошо, что он не мог вспомнить ничего, кроме бессвязных отрывков и фраз.

Слегка ошеломленный, Джейми вдруг понял, что абсолютно счастлив. Конечно, то, что ребенок благополучно родился, уже само по себе прекрасно. А еще это означает, что Клэр успешно справилась со своей задачей и теперь они свободны. Могут уехать из Риджа, зная, что сделали все возможное для тех, кто здесь остается.

Да, всегда грустно покидать дом, но в данном случае можно поспорить, ведь дом сам их оставил, когда сгорел. Впрочем, печаль уравновешивало нарастающее чувство предвкушения. Он будет в пути и свободен, рядом с Клэр, и никаких повседневных обязанностей, не надо улаживать мелкие дрязги, заботиться о вдовах и сиротах… Ладно, это недостойная мысль, и все же…

Любая война ужасна, и грядущая будет такой же… Зато его ждет нечто весьма захватывающее. Джейми почувствовал, как кровь закипела в жилах.

– Moran taing, – с искренней благодарностью повторил он вновь.

Немного погодя дверь хижины снова распахнулась, на крыльцо упал свет, и с корзинкой на сгибе руки вышла Клэр, натягивая капюшон плаща. Вслед ей что-то кричали, в дверях хижины столпились люди. Клэр повернулась, помахала им рукой на прощанье, и Джейми услышал ее смех, от которого по всему телу пробежала приятная дрожь.

Дверь закрылась, и Клэр пошла вниз по тропе в серой мерцающей темноте. Джейми заметил, что Клэр чуть пошатывается от изнеможения, но все же было в ней что-то такое… Возможно, чувство такого же радостного восторга, что переполняло его самого.

– Словно искры, что устремляются вверх, – тихонько пробормотал Джейми и вышел навстречу Клэр.

Она нисколько не удивилась, просто повернулась и пошла к нему. Казалось, что она плывет над снегом, не касаясь его ногами.

– Значит, все хорошо, – сказал Джейми.

Клэр, вздохнув, вошла в его объятия, такая крепкая и теплая внутри холодных складок плаща. Джейми залез под его полы обеими руками, притянул Клэр поближе к себе, под свой большой и теплый плащ.

– Пожалуйста, ты мне нужен, – прошептала она, прижавшись губами к его рту.

Джейми молча подхватил Клэр на руки – боже, она права, от ее плаща несет падалью, неужели тот тип, что его продал, таскал в нем из леса убитых оленей? – крепко поцеловал и вновь поставил на землю. Он повел ее вниз по склону, и, пока они шли, легкий снег таял под их ногами.

Казалось, путь до сарая занял считаные минуты. По дороге они говорили совсем мало, Джейми даже не мог бы сказать, о чем именно. Главное, они были вместе.

Нельзя сказать, что в сарае было тепло и уютно, но мороз там не чувствовался. Джейми уловил в темноте приятный теплый запах скотины, и на ум ему пришло слово «радушно». Внутрь просачивался странноватый серый свет небес, немного, но достаточно, чтобы разглядеть силуэты лошадей и мулов, дремлющих в стойлах. А еще там нашлась сухая солома, на которую можно было лечь, и не имело значения, что она старая и слегка отдает плесенью.

Было слишком холодно, чтобы раздеться, но Джейми застелил солому своим плащом, уложил на него Клэр, а сам лег на нее. Оба дрожали, и, когда начали целоваться, их зубы клацнули. Джейми и Клэр со смехом отодвинулись друг от друга.

– Дурацкая затея, – сказала Клэр. – Я вижу собственное дыхание, да и твое тоже. Так холодно, что можно пар выпускать кольцами. Мы замерзнем.

– Нет, не замерзнем. Знаешь, как индейцы добывают огонь?

– Ну, они трут сухую палочку о…

– Верно, трение. – Джейми задрал юбки Клэр, погладил гладкое и холодное бедро. – Хотя, как я понимаю, сухо не будет… Господи, саксоночка, чем это ты занималась?

Он просунул руку, крепко стиснул, чувствуя, какая Клэр теплая, мягкая и истекает соком, от холодного прикосновения она взвизгнула, напугав мула, который встревоженно захрапел. Она заерзала, чуть повернулась, Джейми убрал руку и быстро вставил между ног Клэр кое-что другое.

– Ты сейчас весь сарай перебудишь, – заметил он, задыхаясь.

От обволакивающего жара ее тела у него закружилась голова. Клэр запустила холодные руки под его рубашку, провела по телу и сильно ущипнула оба соска. Джейми вскрикнул, а потом рассмеялся.

– Сделай так еще раз, – сказал он, прильнул к жене и засунул язык в ее холодное ухо, исключительно ради удовольствия услышать, как она взвизгнет. Клэр извивалась и выгибала спину, но, как заметил Джейми, не пыталась отвернуться. Он прихватил мочку ее уха зубами и принялся нежно покусывать, медленно овладевая Клэр и радостно слушая звуки, которые она издавала.

Слишком долго они занимались любовью молча.

Руки Клэр ласкали его спину. Джейми только отстегнул клапан бриджей и раздвинул полы рубашки, чтобы не мешались, но теперь Клэр задрала его рубашку, обеими руками схватила его за ягодицы и, впившись ногтями в тело, прижала к себе. Джейми понял, чего она хочет. Он отпустил ухо Клэр, приподнялся на руках и начал двигаться с такой силой, что солома под ними затрещала, словно охваченная пламенем.

Джейми хотелось кончить, излиться и упасть на Клэр в теплой радостной истоме, прижимаясь к ее телу и вдыхая запах ее волос. Однако смутное чувство долга напомнило, что, если Клэр попросила, значит, ей это нужно. Он не мог кончить сам и оставить ее неудовлетворенной.

Он закрыл глаза и стал двигаться медленнее, опускаясь и входя в Клэр так, что она выгнулась, прижимаясь к нему всем телом. Одежда между ними скомкалась и шуршала. Джейми завел руку под Клэр, обхватил ее зад, проник пальцами в теплую складку между ягодиц и просунул один палец чуть глубже. Клэр ахнула, застонала и подняла бедра, пытаясь вырваться из его хватки, но Джейми держал крепко. Он гортанно рассмеялся и пошевелил пальцем.

– Давай еще разок, – прошептал он в ее ухо. – Повтори это для меня.

Клэр застонала еще громче – Джейми ни разу не слышал от нее таких звуков, – потом задергалась под ним, дрожа всем телом и поскуливая.

Он вытащил палец, быстро и легко провел рукой вдоль всех влажных и глубоких частей ее тела, чувствуя под пальцами собственный член, большой и скользкий, растягивающий ее…

Джейми и сам издал жуткий звук – словно издыхающая корова. Но ему было слишком хорошо, чтобы стыдиться.

– Не слишком-то ты тихая, саксоночка, – прошептал он чуть позже, вдыхая запах мускуса и новой жизни. – Что ж, мне нравится.

Глава 12 Достаточно

Я начала прощание с кладовой над ручьем. Постояла внутри, вслушиваясь в журчание воды в каменном русле, вдохнула холодный свежий запах с едва заметной примесью сладковатых ароматов молока и масла. Выйдя наружу, я повернула налево и пошла вдоль обшарпанного забора, на котором висели, шурша, высохшие остатки тыквенной лозы. Когда-то здесь был мой сад. Я в нерешительности остановилась: моя нога не ступала сюда с того дня, как в саду умерли Мальва и ее ребенок. Взявшись руками за деревянные колья, я наклонилась, чтобы посмотреть в щели.

Хорошо, что я не заглядывала сюда раньше, было бы невыносимо видеть сад в зимнем запустении: поломанные стебли высохли и почернели, земля покрыта ковром гниющих листьев. Сад до сих пор являл собой печальное зрелище для садовника, но, по крайней мере, не приводил в отчаяние. Повсюду пробивалась свежая зелень, украшенная маленькими цветочками, – добросердечная весна возлагала венки на кости зимы. Конечно, сад наполовину зарос травой и бурьяном, и я знала, что к лету лес предъявит права на этот участок и поглотит чахлые побеги капусты и лука. Эми разбила у старой хижины новый огород; она, как и остальные обитатели Риджа, обходила бывший сад стороной.

Трава зашевелилась, и небольшая сосновая змейка проползла мимо меня в поисках добычи. Я не очень люблю змей, но от вида живого существа на душе полегчало. Я подняла глаза и улыбнулась, когда увидела пчел, что с жужжанием сновали туда-сюда и кружили над старым ульем, который все еще стоял в нижнем конце сада.

Напоследок я взглянула на то место, где когда-то выращивала салат. Мальва умерла на этой грядке. Я навсегда запомнила растекающуюся лужу крови, казалось, она по-прежнему там, воображаемое темное пятно, пропитавшее землю среди разбросанных останков вырванного латука и увядших листьев. Но пятно исчезло, и ничто не отмечало то место, только ведьмино кольцо грибов, крошечные белые головки которых выглядывали из травы.

– «На остров Иннисфри хочу уйти, уйти скорей, – тихо произнесла я. – Там, над водою, хижину из прутьев я бы сплел, поставил улей, посадил бобы – и на своей поляне жил один, в гуденье пчел».

Я на миг замолчала, отвернулась и шепотом добавила:

– «Там мне спокойно будет: там с одежд рассвета тишина стекает каплями в траву»[40].

Попрощавшись с садом, я быстро спустилась по тропе; не было ни желания, ни особой необходимости глядеть на развалины дома, а тем более на белую свинью, чтобы сохранить их в памяти. Их-то я точно никогда не забуду. А что до амбара для зерна и курятника – если видел один, то видел их все.

Перед хижиной царил неторопливый хаос: лошади, мулы и люди переходили с места на место, готовясь к отъезду. Вот только я еще не была готова попрощаться и потому зашла в лес, чтобы успокоиться и взять себя в руки.

По сторонам тропы росла высокая пушистая трава, которая мягко задевала потяжелевший подол моих юбок. Вдруг я почувствовала более ощутимое прикосновение, взглянула вниз и увидела Адсо. Что ж, показаться в самую последнюю минуту вполне в его духе.

– Вот ты где, – осуждающе сказала я.

Кот спокойно посмотрел на меня огромными серовато-зелеными глазами и принялся вылизывать лапу. Поддавшись чувству, я схватила его и прижала к себе, чувствуя под руками мягкий густой мех серебристого брюшка и рокочущее мурлыканье.

Я знала, что с котом все будет хорошо. Лес он считал своими личными охотничьими угодьями, Эми Хиггинс его любила и пообещала, что для Адсо всегда найдется молоко и теплый уголок у печки в плохую погоду. Я знала.

– Ладно, ступай, – сказала я, опуская кота на землю.

Он постоял, неторопливо подергивая хвостом и подняв голову, наверное, искал пищу или более интересные запахи, а потом нырнул в траву и исчез.

Заломив руки, я очень медленно согнулась и затряслась в беззвучном исступленном рыдании.

Я плакала, пока не заболело горло. Задыхаясь, я села на траву, сжалась в комок, как высохший лист. Слезы никак не прекращались, они все капали на мои колени, словно первые крупные капли надвигающейся грозы. О господи. И это еще только начало.

Я сильно потерла глаза, размазывая слезы, как будто пыталась соскрести печаль, и вдруг почувствовала, что к лицу прикоснулась мягкая ткань. Всхлипывая, я подняла взгляд и увидела Джейми, который с носовым платком в руке опустился рядом со мной на колени.

– Мне жаль, – тихо промолвил он.

– Это не… не волнуйся, я… Он же просто кот, – сказала я, и новый приступ маленького горя обручем сжал грудь.

– Да, я понимаю. – Джейми придвинулся ближе, обнял меня за плечи и прижал мою голову к груди, ласково промокая слезы своим платком. – Но ты не можешь плакать по детям. Или из-за дома и твоего маленького сада. Или из-за несчастной мертвой девушки и ее ребенка. А если ты плачешь по своему коту, то знаешь, что всегда можешь остановиться.

– Почему ты так думаешь?

Мой голос прозвучал глухо, но обруч уже не так туго сжимал грудь.

Джейми горестно вздохнул.

– Потому что я тоже не могу оплакивать все это, саксоночка. А кота у меня нет.

Всхлипнув, я в последний раз вытерла лицо, высморкалась и вернула ему платок, который Джейми, не моргнув глазом, тут же запихнул в спорран.

«Господи, – говорил он, – пусть меня будет достаточно». С тех пор как я услышала эту молитву, она застряла в моем сердце, словно стрела, но я думала, что Джейми просит помощи в предстоящем деле. Только он имел в виду совсем другое. И когда я поняла, о чем он просил, мое сердце раскололось на две части.

Я взяла его лицо в ладони и пожалела, что у меня нет его дара – способности высказать то, что лежит на сердце, да так, чтобы он понял. Но я не обладала этим даром.

– Джейми, – наконец сказала я. – Ох, Джейми. Ты… ты мое все. Навсегда.

Через час мы покинули Ридж.

Глава 13 Смятение

Йен улегся, подложив под голову мешок с рисом. Жестковато, но Йену нравилось шуршание маленьких зернышек, когда он поворачивал голову, и легкий запах крахмала. Ролло с головой забрался под плед, ворча, подлез поближе к хозяину и уютно уткнул нос тому под мышку. Йен ласково потрепал пса за ушами, снова лег на спину и уставился на звезды.

Светил месяц, тонкий, как срезанный ноготь, в фиолетово-черном небе ярко сияли крупные звезды. Йен выискивал над головой созвездия. Интересно, увидит ли он эти звезды в Шотландии? Дома, в горах, он нечасто обращал на них внимание, а в Эдинбурге звезд почти не видно из-за чада тлеющего в печах и каминах угля.

По другую сторону догорающего костра лежали дядя с тетей, которые, чтобы сберечь тепло, так тесно прижались друг к другу, что выглядели единым целым. Йен заметил, как одеяла пошевелились, потом замерли, снова задвигались и опять замерли, как будто выжидая. Послышался шепот, такой тихий, что Йен не разобрал слова, но их смысл был вполне понятен.

Йен размеренно задышал, хотя и чуть громче обычного. Миг – и осторожные движения возобновились. Дядю Джейми трудно провести, но иногда мужчина бывает рад обмануться.

Йен ласково положил руку на голову собаки, Ролло вздохнул, огромное теплое тело расслабилось и отяжелело под боком хозяина. Йен подумал, что, если бы не пес, он бы никогда не смог спать в лесу. Вообще-то, он всегда спал мало и чутко, но сейчас, по крайней мере, можно было время от времени поддаться слабости организма, зная, что Ролло услышит любой шорох гораздо раньше его самого.

– Пока ты в безопасности, – сказал дядя Джейми в первую же ночь на их пути.

Йен сильно тревожился и не мог заснуть, даже когда Ролло положил ему голову на грудь. Пришлось встать, и Йен сел у костра, подкидывая в тлеющие угли хворост до тех пор, пока чистые и яркие языки пламени не взвились в ночи.

Он прекрасно знал, что хорошо виден любому, кто решил бы за ним проследить, но тут уж ничего не поделаешь. Раз на груди у него нарисована мишень, не имеет значения, с подсветкой она или нет.

Бдительный Ролло, лежавший у разгорающегося костра, вдруг поднял голову, но лишь повернул ее на слабый звук, донесшийся из темноты. Значит, это кто-то свой, подумал Йен и нисколько не удивился, когда из-за деревьев вышел дядя, который ходил туда по нужде, и уселся рядом с ним.

– Ты же знаешь, ему не нужна твоя смерть, – без предисловий сказал дядя Джейми. – Пока ты в безопасности.

– Я не знаю, хочу ли я быть в безопасности, – выпалил Йен, а дядя лишь кивнул, глядя на него.

Йен понимал, что имеет в виду дядя: Арч Баг не хочет его смерти, потому что тогда будет покончено с чувством вины и, соответственно, с его муками. Йен тогда заглянул в стариковские глаза с пожелтевшими белками и красными прожилками, слезящиеся от стужи и горя, и увидел там то, от чего похолодел до глубины души. Нет, Арч Баг не убьет его, во всяком случае пока.

Дядя пристально смотрел в огонь, теплый отсвет которого играл на его широких скулах, и Йен вдруг почувствовал, что немного успокоился, но в то же время у него появился новый страх.

«И как это не пришло мне в голову раньше? – с тоской думал Йен, но вслух ничего говорил. – Арч Баг пообещал забрать то, что мне дорого. И вот ты сидишь рядом со мной, и только слепой тебя не увидит».

Когда эта мысль появилась впервые, он отогнал ее: старый Арч обязан дяде Джейми за все добро, что тот сделал Багу и его жене. А старина Баг из тех людей, что признают долги, хотя, похоже, он скорее готов взимать их с других. В любом случае Арч уважает дядю как мужчину. На какое-то время Йен успокоился.

Но потом у него возникли другие мысли, они стали приползать, как кошмарные многоножки, бессонными ночами с тех пор, как он убил Мурдину Баг.

Арч Баг – старик. Крепкий, как закаленное в огне копье, и вдвое опаснее копья, но все же старик. Он сражался еще при Шерифмуре, должно быть, ему лет восемьдесят. На какое-то время жажда мести поддержит в нем жизнь, но всякая плоть в конце концов умирает. Арч вполне может решить, что у него нет времени ждать, пока Йен обретет что-либо по-настоящему ценное. Если Баг намерен осуществить свою угрозу, ему придется действовать, и очень скоро.

С другой стороны костра до Йена донеслись едва различимые шорохи, приглушенный шепот и шевеление, и у парня пересохло в горле. Йен сглотнул. Старина Арч может попытаться забрать его тетю, потому что он, Йен, конечно, любит и ее. А убить Клэр гораздо легче, чем дядю Джейми. Но нет… Арч, может, и ополоумел от горя и гнева, но он не сумасшедший: обидеть тетушку Клэр, не прикончив до того дядю Джейми, сродни самоубийству.

А может, старику уже все равно? Йену показалось, что от этой мысли по телу пробежали холодные мурашки.

Йен понимал, что должен уйти, оставить дядю и тетю. Он и хотел… И все еще не передумал. Он решил, что подождет, пока они не уснут, а потом встанет и незаметно ускользнет. Тогда они будут в безопасности.

Но сердце подвело его той, первой ночью. Тогда у костра он пытался собраться с силами и уйти, но дядя догадался, он вышел из леса и молча сидел с Йеном, пока тот не почувствовал, что может снова заснуть.

Завтра, подумал Йен. В конце концов, со дня похорон Мурдины от Арча Бага не было ни слуху ни духу. Как ни крути, он стар и одинок, может, он уже умер.

А еще Йен подозревал, что, если уйдет, не сказав ни слова, дядя Джейми отправится за ним. Он ясно дал понять, что Йен вернется в Шотландию, даже если придется запихнуть его в мешок. Несмотря на мрачные мысли, Йен невольно усмехнулся, и Ролло заворчал, почувствовав, как грудь хозяина под его телом вздрогнула от беззвучного смеха.

Йен почти не думал о Шотландии и о том, что ждет его там.

С другой стороны костра внезапно донесся сдавленный стон, а за ним два одновременных выдоха, настолько знакомых, что Йен мгновенно и очень живо представил, что могло вызвать подобные звуки. «А может, в Шотландии я найду себе жену?» – подумал он.

Нет, нельзя. Или можно? Способен ли Арч Баг последовать за ним так далеко? Возможно, старик уже умер, снова подумал Йен и пошевелился. Ролло заворчал, но, поняв намерения хозяина, сполз с него и свернулся калачиком неподалеку.

Там, в Шотландии, рядом с Йеном будет его семья. В окружении Мюрреев он и его жена наверняка будут в безопасности. Это здесь, в густых горных лесах, легко затаиться или незаметно подкрасться к добыче, но в горах Шотландии все по-другому. Там глаза остры у всех, и никто не пройдет незамеченным.

Йен не знал, что скажет мать, когда его увидит, но, когда попривыкнет, возможно, найдет девушку, которая не слишком его испугается.

Он услышал звук всасываемого воздуха и почти всхлип, который издал дядя, – он всегда так стонал, когда Клэр приникала к его соску. В тусклом свете тлеющих в очаге углей Йен пару раз видел, как она это делает: глаза закрыты, мимолетный влажный блеск зубов, волосы скользят по обнаженным плечам облаком света и тени.

Юноша поддался соблазну и положил руку на свой член. У Йена имелась личная коллекция образов, которые он бережно хранил для этой цели, и немалое их число так или иначе имело отношение к его кузине, хотя ему и было немножко стыдно. Ведь Брианна замужем за Роджером Маком! Впрочем, Йен одно время думал, что ему самому придется жениться на ней, и, хотя подобная перспектива приводила его в ужас (ему было всего семнадцать, а она значительно старше), мысль о том, что Брианна окажется в его постели, придавала ему храбрости.

Несколько дней он пристально за ней наблюдал и, когда она пошла купаться, разглядел под тонким муслином ее сорочки крепкую круглую задницу, темную тень рыжих волос внизу живота и представил себе, с каким восторгом увидит это ночью, когда Брианна ляжет и раздвинет перед ним ноги.

Черт, что он творит! Нельзя думать о Брианне в таком духе, ведь ее отец лежит в дюжине футов от него, Йена!

Он поморщился, зажмурил глаза и замедлил движения руки, пока подбирал другой образ из своей коллекции. Не ведьму, только не сегодня! Воспоминание о ней сильно возбуждало Йена, порой до боли, но к желанию примешивалась толика беспомощности. Мальва… Нет. Йен побаивался вызывать ее образ, поскольку считал, что ее дух все еще где-то неподалеку.

Малютка Мэри. Точно, она. Рука Йена ритмично задвигалась, и он вздохнул, с облегчением вызывая в памяти маленькие розовые грудки и ободряющую улыбку первой девушки, с которой переспал.

Чуть позже, уже паря на краю сна, в котором маленькая светловолосая девушка была его женой, Йен сонно подумал: «Да, может, он уже умер».

Ролло утробно заворчал, словно не соглашаясь, и перевернулся лапами кверху.

Глава 14 Деликатные материи

Лондон

Ноябрь, 1776 г.

«И у возраста есть свои преимущества», – думал лорд Джон. Мудрость, широкий кругозор, положение в обществе, чувство удовлетворения от достигнутого и от того, что время потрачено не зря, роскошь любви к друзьям и близким… А еще то, что не нужно вжиматься спиной в стену, когда беседуешь с лордом Джорджем Жерменом. Хотя и зеркало, и камердинер уверяли, что он по-прежнему великолепно выглядит, лорд Джон был, по меньшей мере, лет на двадцать старше, чем объекты пристрастий государственного секретаря по делам колоний, который предпочитал юношей с нежной кожей.

Секретарь, жестом пригласивший его войти, полностью подходил под это описание и к тому же обладал длинными темными ресницами и мягкими, капризно надутыми губками. Грей едва удостоил юношу взглядом: его собственные вкусы были более брутальными.

Было уже довольно поздно – хорошо зная привычки Жермена, Грей дождался часа пополудни, – но последствия бессонной ночи все еще сказывались на государственном секретаре. Под его глазами набрякли синюшные мешки, напоминающие яйца всмятку, и он смотрел на Грея без особого энтузиазма. Тем не менее Жермен попытался соблюсти правила приличия, предложив Грею присесть и послав секретаря с телячьими глазами за бренди и печеньем.

Грей почти никогда не пил крепкого спиртного до вечернего чаепития и сейчас хотел сохранить свежую голову, и потому только пригубил бренди, который оказался превосходным. Жермен погрузил в бокал свой знаменитый сэквиллский нос, длинный и острый, как нож для вскрытия конвертов, глубоко вдохнул и выпил до дна, а потом налил еще. Судя по всему, жидкость обладала восстанавливающим действием, ибо, когда Жермен оторвался от второго бокала, он выглядел несколько веселее и наконец спросил, как дела у Грея.

– Прекрасно, благодарю вас, – любезно ответил Джон. – Я недавно вернулся из Америки и привез вам несколько писем от общих знакомых.

– Неужели? – Жермен немного просветлел. – Очень любезно с вашей стороны, Грей. Как прошло путешествие? Удачно?

– Довольно сносно.

На самом деле плавание оказалось прескверным: на пути через Атлантику они попали в штормовой фронт, который несколько дней болтал корабль и швырял его из стороны в сторону, да так сильно, что Грею захотелось, чтобы судно затонуло и мученьям пришел конец. Но сейчас он не хотел тратить время на праздные разговоры.

– У меня произошла весьма интересная встреча, как раз перед отъездом из колонии Северная Каролина, – сказал Грей, решив, что Жермен уже готов его выслушать. – Позвольте мне рассказать о ней.

Жермен был тщеславен и мелочен, он в совершенстве овладел искусством политической неопределенности, но при желании мог помочь в решении определенных вопросов, особенно если ситуация сулила ему выгоду. Упоминание Северо-Западных территорий явно привлекло его внимание.

– Вы больше не говорили с этим Бичемом?

Третий бокал бренди стоял у локтя Жермена, уже полупустой.

– Нет, он передал сообщение, но я счел нецелесообразным вести с ним дальнейшие переговоры, так как выяснилось, что он не обладает свободой действий. Если бы Бичем намеревался разгласить имена своих хозяев, он бы это сделал.

Жермен поднял бокал, но пить не спешил, а крутил его в руке, как будто это помогало ему собраться с мыслями. Простой, не ограненный бокал, весь в смазанных отпечатках пальцев Жермена и его губ.

– Вы знакомы с этим человеком? Почему он искал именно вас?

«А он отнюдь не глупец», – подумал Грей.

– Я сталкивался с ним много лет назад, – ровно произнес он. – Когда работал с полковником Боулзом.

Ни за что на свете Грей не сказал бы Жермену, кто такой Перси на самом деле. Он был – вообще-то, и до сих пор остается – сводным братом ему и Хэлу, и только счастливая случайность вкупе с решимостью самого Грея предотвратила вселенский скандал во время предполагаемой смерти Перси. Некоторые скандалы со временем утихают, но этот бы не утих.

Услышав имя Боулза, который много лет возглавлял английский «Черный кабинет», Жермен приподнял выщипанные брови.

– Шпион?

В его голосе послышалось легкое пренебрежение: шпионы были вульгарной необходимостью, настоящий джентльмен никогда бы не стал с ними якшаться.

– Возможно, какое-то время. Очевидно, после этого он значительно преуспел в жизни.

Грей поднял свой бокал, сделал большой глоток – все-таки бренди был необыкновенно хорош! – поставил бокал на стол и встал, чтобы откланяться. Не стоит давить на Жермена. Пусть лучше дело останется в его ведении, а там личные интересы секретаря заставят его действовать.

Пока Жермен сидел развалившись в кресле и задумчиво рассматривал пустой бокал, Грей попрощался и взял свой плащ у секретаря с пухлыми губами, который как бы ненароком коснулся Грея рукой.

* * *

Заворачиваясь в плащ и натягивая поглубже шляпу, Грей размышлял. Нет, он не положился целиком и полностью на непредсказуемое чувство ответственности Жермена. Да, тот был государственным секретарем по делам американских колоний, но дело Грея касалось не только Америки. В Кабинете лорда Норта было еще два государственных секретаря, один отвечал за Северный департамент, включающий в себя всю Европу, другой – за Южный, который охватывал все остальные страны. Грей предпочел бы вообще не иметь никаких дел с лордом Жерменом, однако и требования протокола, и политические соображения не позволяли обратиться к лорду Норту напрямую, что было первым порывом Грея. Он решил, что даст Жермену день форы, а потом сообщит о возмутительном предложении Бичема государственному секретарю Южного департамента Томасу Тинну, виконту Уэймуту. В его служебные обязанности входило взаимодействие с европейскими католическими странами, следовательно, Франция тоже относилась к сфере его интересов.

Если они оба решат заняться этим делом, то оно непременно привлечет внимание лорда Норта, а уже Норт (или кто-то из его министров) обратится к Грею.

Вверх по Темзе двигался шторм. Грей видел клубящуюся черную тучу, казалось, что она вот-вот обрушит всю свою ярость прямо на здание парламента.

– Толика грома и молнии им бы не помешала, – злобно пробормотал Грей и окликнул кеб: первые тяжелые капли дождя уже падали на землю.

Дождь стоял стеной к тому времени, как он прибыл в клуб «Бифштекс», и Грей чуть не промок за те три шага, что отделяли входную дверь клуба от кромки тротуара.

Мистер Бодли, пожилой дворецкий, встретил Грея так, будто бы тот приходил сюда только вчера, а не около полутора лет назад.

– Сегодня у нас черепаховый суп с хересом, милорд, – сообщил он, знаком велев помощнику взять у Грея мокрую шляпу и плащ. – Хорошо согревает желудок. А потом подать вам превосходную баранью котлету с молодым картофелем?

– То, что нужно, мистер Бодли, – улыбнулся Грей.

Он занял свое место в столовой, несколько успокоившись при виде пылающего камина и прохладной белизны столового белья. Откинувшись на спинку стула, Грей позволил мистеру Бодли подоткнуть ему салфетку под подбородок и вдруг заметил нечто новое в убранстве зала.

– Кто это? – изумленно спросил Грей.

Напротив него на самом видном месте висела картина с изображением величественного индейца, украшенного страусовыми перьями и расшитыми тканями. Он выглядел довольно странно среди портретов выдающихся, но в основном уже покойных членов клуба.

– О, так это же мистер Брант[41], – сказал мистер Бодли с ноткой укора в голосе. – Мистер Джозеф Брант. В прошлом году, когда он приезжал в Лондон, мистер Питт приводил его сюда отобедать.

– Брант?

Мистер Бодли удивленно поднял брови. Как большинство лондонцев, он полагал, что каждый, кто хоть раз бывал в Америке, просто обязан всех там знать.

– Полагаю, он вождь племени могавков, – сказал он, тщательно выговаривая слово «могавк». – Представляете, он был с визитом у короля!

– Надо же, – пробормотал Грей. Интересно, подумал он, кого больше впечатлил этот визит, короля или индейца?

Мистер Бодли удалился, очевидно, чтобы принести суп, но через минуту вернулся и положил на скатерть перед Греем письмо.

– Это прислали для вас через секретаря, сэр.

– Да? Благодарю вас, мистер Бодли.

Грей взял письмо и сразу же узнал почерк сына. Сердце екнуло. Почему Вилли не захотел отправить письмо через бабушку или Хэла?

Разум услужливо подсказал логичный ответ: «Наверное, боялся, что они это письмо прочитают». Грей взял нож для рыбы и с некоторой тревогой вскрыл конверт.

Может, дело в Ричардсоне? Хэлу он не нравился, и не нравилось, что Вилли на него работает, хотя брат так и не объяснил, почему. Грей подумал, что, возможно, и не стоило направлять Уильяма по этому пути, тем более сам он знал грязный мир шпионажа не понаслышке.

Тем не менее тогда требовалось немедленно убрать Вилли из Северной Каролины, пока он не столкнулся лицом к лицу либо с Джейми Фрэзером, либо с так называемым Перси Бичемом.

И конечно, ты должен отпустить сына, позволить ему сделать собственный выбор в этом мире, и неважно, во что это тебе обойдется. Так говорил ему Хэл, и не раз. «Три, если быть точным, – с улыбкой подумал Грей, – каждый раз, когда один из сыновей Хэла получал патент на звание».

Он осторожно вскрыл письмо, как будто боялся, что оно взорвется. Увидел аккуратно исписанный листок и счел это дурным знаком: обычно Вилли писал довольно разборчиво, но с помарками.

«Лорду Джону Грею

Общество любителей английского бифштекса

От лейтенанта Уильяма лорда Элсмира

7 сентября 1776 г.

Лонг-Айленд

Королевская колония Нью-Йорк

Дорогой отец!

Мне нужно рассказать Вам об одном очень деликатном деле».

Грей подумал, что у любого родителя кровь застынет в жилах от подобной фразы. Неужели Вилли нашел себе женщину с ребенком? Проиграл значительную сумму в азартные игры? Подхватил венерическую болезнь? Вызвал кого-то на дуэль? Или вызвали его? А может, он столкнулся с чем-то очень опасным, пока собирал разведданные для генерала Хау?.. Грей взял бокал с вином, сделал хороший глоток для подкрепления сил и только потом вернулся к чтению письма. Как выяснилось, ничто не смогло бы подготовить его к следующему предложению:

«Мы с леди Доротеей любим друг друга».

Грей поперхнулся, забрызгав вином руку, однако отмахнулся от дворецкого, который поспешил к нему с полотенцем, а просто вытер руку о штаны, торопливо пробегая страницу глазами.

«Хотя некоторое время мы чувствовали растущее влечение, я не спешил признаваться в своих чувствах, зная, что мне скоро придется отплыть в Америку. Но случилось так, что на балу у леди Бельведер за неделю до моего отъезда мы внезапно оказались наедине в саду, и красота этого места, романтика вечера и опьяняющая близость леди Доротеи взяли верх над моей рассудительностью».

– Господи Иисусе! – вырвалось у лорда Джона. – Ради бога, скажи, что ты не лишил ее девственности где-нибудь под кустом!

Заметив, что из-за соседнего стола на него бросают любопытные взгляды, он коротко кашлянул и вновь вернулся к чтению письма.

«Чувства охватили меня до такой степени, что я не решаюсь доверить бумаге все, что случилось. Конечно, я попросил прощения, хотя, разумеется, никаких извинений не хватит, чтобы загладить столь бесчестное поведение. Леди Доротея великодушно меня простила и была весьма настойчива, убеждая меня не ходить к ее отцу, что я намеревался сделать поначалу».

– Очень благоразумно, Дотти, – пробормотал Грей, слишком хорошо представляя реакцию брата на подобное откровение. Оставалось только надеяться, что Вилли заливается краской стыда не из-за по-настоящему серьезного проступка…

«Я намеревался попросить тебя замолвить за меня словечко перед дядей Хэлом в следующем году, когда я вернусь домой и смогу официально попросить руки леди Доротеи. Однако я только что узнал, что она получила предложение от виконта Максвелла и что дядя Хэл серьезно его рассматривает. Как бы то ни было, я бы никогда не стал порочить честь леди, но при сложившихся обстоятельствах совершенно очевидно, что она не может выйти замуж за Максвелла».

«Ты хочешь сказать, что Максвелл обнаружит, что она не девственница, и сразу же после первой брачной ночи поспешит рассказать об этом Хэлу», – мрачно подумал Грей. Он крепко потер рукой лицо и продолжил читать.

«Папа, невозможно передать словами, как я раскаиваюсь в своем поступке. Я понимаю, что разочаровал тебя, и не могу собраться с силами, чтобы просить прощения, которого не заслуживаю. Не ради себя, но ради леди Доротеи я умоляю тебя поговорить с герцогом. Надеюсь, его можно убедить принять мое предложение, избежав откровений, которые могут причинить страдания леди, и он разрешит нам обручиться.

Твой покорный заблудший сын

Уильям».

Грей откинулся назад и закрыл глаза. Первое потрясение прошло, и разум попытался найти правильное решение.

В принципе, это вполне осуществимо. Серьезных препятствий для женитьбы Уильяма на Дотти не существует. Хотя номинально они приходятся друг другу двоюродными братом и сестрой, кровного родства между ними нет. Уильям его сын во всех смыслах, но не по крови. И хотя Максвелл молод, богат и весьма подходящая партия, Уильям – граф, наследник титула баронета Дансени и к тому же далеко не беден.

Нет, с этим все в порядке. И Минни Уильям очень нравится. Хэл и мальчики… ну, если они не пронюхают о поступке Уильяма, то наверняка согласятся. С другой стороны, если кто-нибудь из них потом узнает правду, Уильяму очень повезет, если он отделается только тем, что его высекут хлыстом и переломают все кости. И Грею тоже.

Хэл, конечно, удивится: кузен с кузиной часто виделись, когда Вилли бывал в Лондоне, но Уильям никогда не говорил о Дотти так, чтобы можно было предположить…

Грей взял письмо и перечитал его снова. Потом еще раз. Положил письмо и, прищурившись, какое-то время пристально смотрел на него и думал.

– Будь я проклят, если поверю в это! – наконец сказал он вслух. – Что ты, черт подери, задумал, Вилли?

Он скомкал письмо, взял с ближайшего стола подсвечник, извинившись кивком, и поджег послание. Дворецкий заметил и тут же подал маленькое фарфоровое блюдечко, куда Грей уронил пылающий ком бумаги.

– Ваш суп, милорд, – произнес мистер Бодли и, аккуратно развеяв дым костерка салфеткой, поставил перед Греем тарелку с дымящимся супом.

* * *

Так как Уильям находился вне пределов досягаемости, Грей решил, что первым делом нужно встретиться с соучастницей его преступления, каким бы оно ни было. Чем больше Грей думал, тем больше убеждался: что бы ни связывало Уильяма, девятого графа Элсмира, и леди Доротею Жаклин Бенедикту Грей, это не имело отношения ни к любви, ни к греховной страсти.

Но как же поговорить с Дотти незаметно от ее родителей? Он же не может слоняться по улице, пока Хэл и Минни не уйдут куда-нибудь и не оставят Дотти одну. Впрочем, даже если удастся застать ее дома и поговорить с ней наедине, слуги обязательно обмолвятся о встрече, и Хэл, который трясется над своей дочуркой, как огромный мастиф над любимой косточкой, непременно захочет узнать причину разговора.

Грей отказался от предложения швейцара найти ему экипаж и пошел пешком к дому матери, размышляя над способами и средствами. Можно, конечно, пригласить Дотти на ужин, но было бы странно не пригласить одновременно и Минни. То же самое с приглашением в театр или оперу. Грей часто сопровождал женщин, потому что Хэлу не хватало терпения прослушать всю оперу целиком, а большинство пьес брат считал нудной болтовней.

Путь пролегал через Ковент-Гарден, где Грей ловко увернулся от брызг воды, которую выплеснули из ведра, чтобы смыть скользкие капустные листья и гнилые яблоки с булыжной мостовой у прилавка зеленщика. Летом тротуар покрывала увядшая зелень. На рассвете из окрестных сел на телегах привозили цветы, и они наполняли площадь ароматом и свежестью. Осенью здесь воцарялся запах подгнивших раздавленных фруктов, разлагающегося мяса и треснувших овощей – признак того, что в Ковент-Гардене сменился караул.

Весь день продавцы зазывали покупателей, торговались, устраивали между собой грандиозные побоища, отбивались от воров и карманников, а вечером отправлялись в таверны на улицах Тависток и Бриджес, чтобы прокутить половину заработка. С приближением ночи Гарден заполоняли шлюхи.

Заметив парочку девиц, которые пришли пораньше и теперь прохаживались в надежде найти клиентов среди собирающихся домой торговцев, Грей ненадолго отвлекся от семейных неурядиц и мысленно вернулся к более ранним событиям этого дня.

Прямо перед ним простиралась Бриджес-стрит. Почти в самом конце улицы он видел элегантный особняк, который с изящной скромностью расположился в стороне от проезжей части. А что, это мысль: шлюхи многое знают и могли бы узнать еще больше за соответствующее вознаграждение. У Грея возникло искушение прямо сейчас навестить Несси, хотя бы для того, чтобы просто насладиться ее обществом. Но нет, во всяком случае, пока.

Вначале нужно выяснить, что известно о Перси Бичеме в более официальных кругах, а только потом выпускать собственных гончих в погоню за этим кроликом. Или встречаться с Хэлом.

Было уже слишком поздно для официальных визитов. Тем не менее лорд Джон написал записку с просьбой о встрече и уже утром собирался посетить «Черный кабинет».

Глава 15 Черный кабинет

Интересно, что за романтичная душа придумала название «Черный кабинет», размышлял Грей. Или это отнюдь не романтичное определение? Возможно, в прежние времена шпионам приходилось довольствоваться темной каморкой без окон под лестницей ныне сгоревшего Уайтхолльского дворца, и название носило чисто описательный характер. Сейчас слова «Черный кабинет» обозначали скорее род занятий, нежели конкретное место.

Во всех европейских столицах (и многих городах поменьше) были свои «Черные кабинеты» – места, где корреспонденция либо перехватывалась шпионами на пути ее следования, либо ее просто изымали из пакетов с дипломатической почтой, досматривали, с переменным успехом расшифровывали, а затем отправляли тому конкретному лицу или ведомству, которое нуждалось в добытой информации. Когда Грей работал на английский «Черный кабинет», тот состоял из четырех джентльменов, не считая клерков и мальчишек-курьеров. Теперь людей там стало гораздо больше, они ютились в разных комнатушках и закутках на улице Пэлл-Мэлл, но главный центр всех операций по-прежнему находился в Букингемском дворце.

Не в тех красиво обставленных помещениях, что предназначались для королевской семьи, их секретарей, горничных, экономок, дворецких или другой старшей прислуги, но все же в самом дворце.

Проходя мимо караульного у задних ворот, Грей кивнул – он специально надел свой мундир подполковника, чтобы было проще войти, – и спустился по ободранному, плохо освещенному коридору, где запах старой мастики для пола, смешанный с легким душком вареной капусты и подгорелого пирога к чаю, вызвал у него приятное чувство ностальгии. Третья дверь слева была приоткрыта, и лорд Джон вошел, не постучав.

Его ждали. Артур Норрингтон поприветствовал его, не вставая, и показал на стул. Грей давно знал Норрингтона, хотя они не были близкими друзьями, и сейчас его несколько приободрило, что Артур, казалось, нисколько не изменился за все годы со дня их последней встречи: все такой же крупный и дородный, с большими, слегка навыкате глазами и толстыми губами, которые придавали ему вид палтуса на льду – величественный и чуточку укоризненный.

– Я ценю вашу помощь, Артур, – сказал Грей, затем сел, положил на угол стола маленький сверток и добавил, махнув рукой: – Небольшой знак признательности.

Норрингтон приподнял тонкую бровь и, взяв подарок, тут же развернул жадными пальцами.

– О! – воскликнул он с неподдельным восторгом. Бережно повертел в больших мягких руках крошечную фигурку из слоновьей кости, завороженно поднес к лицу, чтобы лучше рассмотреть детали. – Цудзи?

Грей пожал плечами, довольный произведенным эффектом. Сам он ничего не смыслил в нэцке, зато знал человека, который торговал китайскими и японскими резными фигурками из слоновой кости. Грея поразило изящество и мастерство исполнения крохотной вещицы, изображающей полуголую женщину, в весьма причудливой позе занимающуюся любовью с тучным обнаженным джентльменом, волосы которого были забраны в пучок.

– Боюсь, что историю ее происхождения установить невозможно, – сказал лорд Джон извиняющимся тоном, но Норрингтон лишь отмахнулся, не сводя глаз с новообретенного сокровища. Спустя мгновение он счастливо вздохнул и спрятал фигурку во внутренний карман сюртука.

– Благодарю вас, милорд, – произнес он. – А что касается субъекта, которым вы интересуетесь, то, боюсь, у нас очень мало сведений о таинственном мистере Бичеме.

Он кивнул на стол, где лежала потертая кожаная папка без ярлыка. Грей заметил, что внутри находится что-то объемное, но не бумаги. Папка была пробита, и через отверстие пропущена короткая веревка, удерживающая предмет внутри.

– Вы меня удивляете, мистер Норрингтон, – учтиво сказал Грей и потянулся к папке. – Все же дайте взглянуть, что там у вас, и, возможно…

Норрингтон прижал пальцами папку к столу и на миг нахмурился, пытаясь создать впечатление, что официальные секреты нельзя раскрывать первому встречному. Грей улыбнулся.

– Да ладно вам, Артур, – сказал он. – Если хотите узнать, что мне известно о нашем загадочном мистере Бичеме, – а я в этом не сомневаюсь! – то покажете все, что на него есть, до последней буквы!

Норрингтон чуточку расслабился, с неохотным видом убрал руку, скользнув пальцами по папке. Грей взял ее, приподняв бровь, и открыл. Объемный предмет оказался маленьким холщовым мешочком. Кроме него, внутри оказалось несколько листков бумаги, и все. Грей вздохнул.

– Плохо работаете, Артур, – с упреком произнес он. – Существуют целые завалы из бумаг, имеющих отношение к Бичему, а также множество ссылок на его имя. Конечно, в последние годы он исчез из виду, но кто-то должен был проверить!

– А мы так и сделали, – ответил Норрингтон с необычной ноткой в голосе, отчего Грей резко поднял голову. – Старина Крэббот вспомнил имя, и мы проверили. Все материалы исчезли.

Плечи Грея свело, словно по ним ударили плетью.

– Странно, – спокойно сказал он. – Ну, тогда…

Он склонился над папкой, хотя ему потребовалось какое-то время, чтобы успокоить скачущие мысли и понять, на что он смотрит. Едва Грей сосредоточился на странице, как взгляд выхватил из текста имя «Фрэзер», и сердце сжалось.

Уф, не Джейми Фрэзер. Грей медленно вдохнул, перевернул страницу, прочел следующую, вернулся назад. Всего четыре письма, только одно расшифровано полностью. Еще одно начато – на полях чьи-то предварительные заметки. Грей сжал губы: в свое время он был хорошим дешифровщиком, но уже давно отошел от дел и понятия не имел о современных идиомах, которые используются французами, не говоря уже о характерных для каждого конкретного шпиона выражениях. К тому же очевидно, что письма писали по меньшей мере два разных человека.

– Я их просмотрел, – заявил Норрингтон, и Грей, подняв взгляд, обнаружил, что Артур уставился на него выпученными светло-карими глазами, словно жаба на сочную муху. – Еще не расшифровал как положено, но имею представление, о чем там говорится.

Что ж, Грей уже принял решение и пришел сюда, готовый все рассказать Артуру, который умел хранить молчание лучше, чем кто-либо из его прежних коллег по «Черному кабинету».

– Бичем – это не кто иной, как Персиваль Уэйнрайт, – сказал Грей без обиняков, удивляясь, почему он хранил в секрете настоящее имя Персиваля. – Он британский подданный, армейский офицер, которого арестовали по обвинению в содомии, но не осудили. Считалось, что он умер в Ньюгейтской тюрьме, пока ждал суда, но…

Он разгладил письма, закрыл папку и добавил:

– Как видите, нет.

Пухлые губы Артура округлились в беззвучном «О».

Какое-то мгновение Грей думал, что, может, стоит на этом остановиться, но потом решил продолжить. Артур настойчив, как такса, раскапывающая барсучью нору, и если он узнает правду самостоятельно, то тут же заподозрит, что Грей многое скрывает.

– А еще он мой сводный брат. – Грей произнес это как бы между прочим и положил папку на стол Артура. – Я встретил его в Северной Каролине.

Артур слегка скривил рот, но тут же моргнул, и его лицо приняло обычное выражение.

– Ясно, – сказал он. – Ну, тогда… Понимаю.

– Да, вы прекрасно понимаете, почему мне нужно знать содержание этих писем, – сухо согласился Грей, кивком указав на папку. – И как можно скорее.

Поджав губы, Артур кивнул, устроился поудобнее и взял письма. Раз уж дело приняло такой оборот, он сразу стал серьезным.

– Похоже, большая часть из того, что я уже расшифровал, связана с торговым флотом, – сказал он. – Контакты в Вест-Индии, грузы, которые нужно доставить, – обычная контрабанда, хотя и с размахом. Одно упоминание банкира из Эдинбурга; с ним я пока еще не разобрался. Но в трех письмах встречается одно и то же имя, причем не зашифрованное. Вы, конечно, это заметили.

Грей не стал отрицать.

– Кому-то во Франции очень хочется разыскать некоего Клоделя Фрэзера, – продолжил Артур и приподнял одну бровь. – Как вы думаете, кто это?

– Понятия не имею, – ответил Грей, хотя, разумеется, у него возникли кое-какие мысли. – А вы как думаете, кто хочет его найти… или зачем?

Норрингтон покачал головой.

– Зачем его ищут, я не знаю, – откровенно сказал он. – А вот кто именно – полагаю, что, возможно, французский дворянин.

Он снова открыл папку и осторожно достал из закрепленного внутри мешочка две сургучные печати, одну наполовину сломанную, другую – почти целую. На обеих было изображение ласточки на фоне восходящего солнца.

– Я пока не нашел никого, кто бы знал, чье это, – сообщил Норрингтон, аккуратно поддев одну из печатей толстым коротким пальцем. – Вы случайно не знаете?

– Нет, – ответил Грей. В горле внезапно пересохло. – Но вы можете проверить некоего барона Амандина. Это имя назвал Уэйнрайт… кто-то из его хороших знакомых.

– Амандин? – Норрингтон выглядел озадаченным. – Никогда о нем не слышал.

– И никто не слышал. – Грей вздохнул и поднялся на ноги. – Я уже сомневаюсь, что он вообще существует.

* * *

По дороге к дому брата Грей продолжал размышлять, существует ли барон Амандин на самом деле или нет. Если да, то он вполне мог быть ширмой, скрывающей интересы куда более важной персоны. Если нет… Дело усложнялось и в то же время становилось проще: если нельзя узнать, кто за этим стоит, значит, единственный путь к разгадке – Перси Уэйнрайт.

Ни в одном из писем Норрингтона не упоминались Северо-Западные территории и не содержалось ни одного намека на предложение, которое озвучил Перси. Впрочем, неудивительно: было бы чрезвычайно опасно доверить такую информацию бумаге, хотя Грей, конечно, знавал шпионов, которые делали нечто подобное и раньше. Если Амандин существует и непосредственно заинтересован в решении вопроса Северо-Западных территорий, то, по всей видимости, он благоразумен и осторожен.

Ладно, в любом случае нужно рассказать о Перси Хэлу. Возможно, он что-нибудь знает об Амандине или сможет разузнать: у Хэла много друзей во Франции.

Размышления о предстоящем разговоре с Хэлом внезапно напомнили Грею о письме Вилли, про которое он почти забыл за утренними интригами. При мысли о письме Грей резко втянул воздух носом. Нет, об этом он точно не скажет брату, пока не поговорит с Дотти с глазу на глаз. Возможно, получится перекинуться с ней парой слов наедине и назначить встречу.

Однако, когда Грей прибыл в Аргус-хаус, Дотти не оказалось дома.

– Она на музыкальном вечере у мисс Брайрли, – сообщила ему невестка Минни, когда он учтиво поинтересовался, как поживает его племянница и крестница. – Дотти сейчас не удержишь. Но ей будет жаль, что вы разминулись.

Улыбаясь, она встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Рада снова видеть тебя, Джон.

– И мне приятно тебя видеть, Минни, – искренне ответил он. – Хэл дома?

Минни выразительно закатила глаза к потолку.

– Всю неделю никуда не выходит из-за своей подагры. Еще несколько дней, и я подсыплю ему яду в суп.

Джон понимающе хмыкнул. Слова Минни подкрепили его решение не говорить с Хэлом о письме Уильяма. Брат и в добром здравии наводил ужас как на бывалых солдат, так и на опытных политиков, а уж Хэл захворавший… Теперь понятно, почему Дороти сочла нужным исчезнуть.

Вряд ли его новости улучшат настроение Хэла, подумал Грей. Он с должной осторожностью толкнул дверь в кабинет брата: тот имел обыкновение швыряться вещами, когда злился, и ничто не сердило его больше, чем недомогание.

Хэл спал, сгорбившись в кресле перед камином; забинтованная нога покоилась на табурете. В воздухе висела резкая вонь какого-то едкого лекарства, перекрывая запахи горящего дерева, топленого сала и черствого хлеба. Рядом с Хэлом стоял поднос с нетронутой тарелкой супа. «Похоже, Минни озвучила свою угрозу», – с улыбкой подумал Грей. За исключением его самого и их матери, Минни была, пожалуй, единственным человеком, который никогда не боялся Хэла.

Грей тихо сел, размышляя, стоит ли будить брата. Хэл выглядел больным и усталым, худощавее, чем обычно, а ведь он всегда был тощим. Даже сейчас, одетый в бриджи и поношенную льняную рубаху, босоногий и с потрепанной шалью на плечах, Хэл умудрялся сохранять элегантный вид, но морщины на его лице красноречиво свидетельствовали о жизни, полной сражений.

Сердце Грея сжалось от внезапной нежности, и он засомневался, стоит ли вообще тревожить Хэла дурными новостями. Однако существовала опасность, что известие о несвоевременном воскрешении Перси застанет брата врасплох, а этого Грей допустить не мог. Придется Хэла предупредить.

Прежде чем он принял окончательное решение, Хэл открыл глаза, ясные и настороженные, того же светло-синего цвета, как и у самого Грея. В них не было ни следа дремоты или рассеянности.

– Ты вернулся, – сказал Хэл и тепло улыбнулся. – Налей-ка мне бренди.

– Минни говорит, что у тебя подагра, – ответил Грей, взглянув на забинтованную ногу брата. – Неужели врачи не говорили тебе, что при подагре следует воздерживаться от употребления крепких спиртных напитков?

– Говорили, – подтвердил Хэл, выпрямляясь в кресле. Движение отозвалось болью в ноге, и брат поморщился. – Но, судя по твоему виду, ты хочешь рассказать мне нечто такое, отчего мне срочно потребуется выпивка. Лучше принеси графин.

* * *

Он покинул Аргус-хаус через несколько часов, отклонив предложение Минни остаться на ужин. Погода заметно испортилась. Уже чувствовалась осенняя прохлада, поднялся порывистый ветер, а в воздухе ощущался вкус соли – остатки морского тумана плыли в сторону берега. В такую ночь лучше всего сидеть дома и никуда не высовываться.

Минни извинилась, что не предложила свою карету: Дотти укатила в ней на музыкальный вечер. Грей заверил ее, что с радостью прогуляется пешком: ходьба помогает думать. Так оно и было, но порывы резкого ветра мешали Грею сосредоточиться, развевая полы мундира и норовя унести шляпу. Грей уже было пожалел о карете, как вдруг увидел тот самый экипаж, который стоял в проезде у одного из особняков неподалеку от Александра-Гейт. Лошади были укрыты от ветра попонами.

Грей повернул у ворот, услышав крик «Дядя Джон!», посмотрел в сторону дома и сразу же увидел свою племянницу Дотти, которая буквально летела к нему, как корабль на всех парусах. Ветер дул ей в спину и угрожающе раздувал пышное шелковое платье-мантуа сливового цвета и бледно-розовую накидку. Дотти неслась с такой скоростью, что Грею пришлось поймать ее в объятия, чтобы остановить.

– Ты девственница? – без обиняков спросил он.

Дотти расширила глаза, рывком высвободила руку и влепила ему пощечину.

– Что? – воскликнула она.

– Мои извинения. Несколько неожиданный вопрос, да?

Грей взглянул на ожидающий экипаж и кучера, который с каменным выражением лица смотрел прямо перед собой, велел тому подождать, затем взял Дотти за руку и повел к парку.

– Куда мы идем?

– Просто немного прогуляемся. У меня есть к тебе несколько вопросов такого свойства, что мне не хотелось бы, чтобы нас подслушали. Уверен, что и ты не захочешь.

Глаза Дотти расширились еще больше, но она не стала спорить, лишь поправила свою кокетливую маленькую шляпку и пошла с Греем; ее пышные юбки взбивал ветер.

Скверная погода и случайные прохожие не дали Грею возможности задать хотя бы один вопрос, пока они с Дотти не зашли в парк и не оказались на относительно безлюдной аллее, ведущей через небольшой садик с кустами и деревьями, подстриженными в виде затейливых фигур.

Ветер неожиданно стих, хотя небо потемнело. Дотти остановилась под сенью топиарного[42] льва и спросила:

– Дядя Джон, что за чушь вы несете?

Дотти, как и ее мать, походила на осень: волосы цвета спелой пшеницы и щеки с румянцем оттенка нежно-розового шиповника. Но если лицо Минни было просто миловидным и привлекательным, то у Дотти черты матери обрели изящные контуры, унаследованные от Хэла, и дополнились его же темными ресницами, что делало красоту племянницы чрезвычайно опасной.

Эта опасность больше всего чувствовалась во взгляде, который Дотти обратила на дядю, и он подумал: пожалуй, неудивительно, что Уильям ею очарован. Если, конечно, он очарован.

– Я получил письмо от Уильяма, в котором он намекает, что откровенно тебя домогался, или, по меньшей мере, повел себя неподобающим для джентльмена образом. Это правда?

Дотти открыла рот в неподдельном ужасе.

– Что-что он вам написал?

Так, похоже, одной проблемой меньше. Она, скорее всего, еще девственница, и ему не придется отправлять Уильяма в Китай, чтобы обезопасить от ее братьев.

– Как я и сказал, это был всего лишь намек. Уильям не сообщил мне подробности. Давай-ка пройдемся, пока мы совсем не замерзли.

Он взял Дотти под руку и повел по дорожке, которая вела к маленькой часовне. Там они укрылись в притворе, куда выходило единственное витражное окно с изображением святой Варвары, несущей на блюде свои отрезанные груди. Грей отвлекся на изучение сего возвышенного образа, что позволило Дотти привести в порядок растрепанную ветром одежду и решить, что она скажет дяде.

– Что ж, – начала она, вздернув подбородок. – Это правда, что мы… ну, что я позволила ему себя поцеловать.

– Да? И где же? Ох, я имею в виду… – торопливо добавил Грей, заметив по ее глазам, что она потрясена до глубины души.

А вот это уже интересно: откуда бы совершенно неопытной юной леди знать, что можно целовать не только губки или ручки?

– В каком месте географически, – пояснил он.

Румянец на щеках Дотти стал ярче: она не хуже Грея понимала, что сейчас выдала себя.

– В саду у леди Уиндермир. Мы оба пришли к ней на музыкальный вечер, и ужин еще не подали, поэтому Уильям пригласил меня немного прогуляться и… и я пошла. Был такой прекрасный вечер! – простодушно добавила она.

– Да, Уильям тоже это отметил. Раньше я не осознавал дурманящего воздействия хорошей погоды.

Дотти бросила на него неприязненный взгляд.

– Как бы то ни было, мы любим друг друга. Хоть это он вам сказал?

– Да, – ответил Грей. – Собственно, Уильям с этого и начал, прежде чем пуститься в скандальные откровения насчет твоей добродетели.

Глаза Дотти округлились.

– Он… что именно он вам сказал? – требовательно спросила она.

– Достаточно, как он надеялся, чтобы убедить меня немедленно пойти к твоему отцу и объяснить ему, почему он должен согласиться отдать тебя в жены Уильяму.

– Ох!

Дотти глубоко вздохнула, как будто с облегчением, и отвела взгляд.

– Значит, вы собираетесь это сделать? – спросила она, вновь посмотрев на Грея огромными голубыми глазами, а потом с надеждой добавила: – Или вы уже?

– Нет, я еще не говорил с твоим отцом о письме Уильяма. Решил, что для начала нужно поговорить с тобой и выяснить, разделяешь ли ты его чувства в той мере, как он думает.

Дотти моргнула и одарила дядю ослепительной улыбкой.

– Ох, дядя Джон, вы такой внимательный! Многих мужчин нисколько бы не заботило женское мнение в подобной ситуации. Вы же, как всегда, очень деликатны. Мама не устает превозносить вашу доброту и отзывчивость.

– Не перестарайся, Дотти, – сдержанно сказал Грей. – Значит, ты утверждаешь, что согласна выйти замуж за Уильяма?

– Согласна? – вскричала она. – Да я хочу этого больше всего на свете!

Он посмотрел на нее долгим, внимательным взглядом.

– Неужели? – произнес Грей со всей иронией, на которую был способен. – И почему же?

Дотти дважды очень быстро моргнула.

– Почему?

– Почему? Я имею в виду, что особенного ты нашла в характере Уильяма, – терпеливо повторил он и уточнил, понимая, что юные девушки не слишком хорошо разбираются в людях: – Или, скорее, в его внешности, что хочешь выйти за него замуж, к тому же так скоропалительно?

Грей уже был готов поверить, что в одном из них или сразу в обоих развиваются нежные чувства, но зачем так спешить? Даже если Уильям боится, что Хэл согласится на предложение виконта Максвелла, сама-то Дотти наверняка знает, что заботливый отец никогда не выдаст ее замуж насильно.

– Ну, мы ведь любим друг друга! – произнесла она, хотя ее голос прозвучал несколько неуверенно для такого страстного признания. – А что касается его… его характера… как же, дядя, вы же его отец и, конечно, не можете не знать о его… его уме!

Дотти победоносно выдала это слово и торопливо продолжила, набирая обороты:

– Его доброте, его веселом нраве… его кротости…

Теперь настала очередь лорда Джона ошеломленно моргать. Несомненно, Уильям отличался умом, веселым нравом и разумной добротой, но вот определение «кроткий» к нему никак не подходило. Более того, дыру в обшивке столовой его матери, через которую Уильям нечаянно выбросил собеседника во время чаепития, еще не заделали, и этот образ был свеж в памяти Грея. Возможно, что в компании Дотти Вилли вел себя более сдержанно…

– Да он же само воплощение истинного джентльмена! – провозгласила Дотти, похоже, закусив удила. – А его внешность… конечно, все женщины, кого я знаю, от него в восторге! Такой высокий, стройный…

С холодным беспристрастием лорд Джон отметил, что, хотя Дотти и назвала несколько свойственных Вилли особенностей, она ни слова не сказала о его глазах. Ведь кроме роста, который, разумеется, трудно не заметить, самой примечательной чертой в образе Уильяма были его глаза: ярко-голубые и с необычным, кошачьим разрезом. Вообще-то, это были глаза Джейми Фрэзера, отчего у Джона сжималось сердце всякий раз, когда Вилли смотрел на него с определенным выражением.

Сам Вилли прекрасно знал, как действует его взгляд на женщин, и беззастенчиво этим пользовался. Посмотри он хоть раз с вожделением в глаза Дотти, она бы завороженно замерла на месте, и не имело бы значения, влюблена она или нет. А трогательный рассказ об очаровании сада… После музыкального вечера или на балу… у леди Бельведер или у леди Уиндермир…

Грей настолько погрузился в собственные размышления, что не сразу заметил молчание Дотти.

– Приношу свои извинения, – учтиво произнес он, – и благодарю за восхваление характера Уильяма, которое не могло не согреть отцовское сердце. И все же, к чему такая спешка с женитьбой? Через год или два Уильяма наверняка отправят домой.

– Его могут убить! – воскликнула Дотти, и в ее голосе прозвучал неподдельный страх, такой искренний, что Грей насторожился.

Она сглотнула и прижала руку к горлу.

– Я этого не вынесу, – проговорила Дотти внезапно ослабшим голосом. – Если его убьют и мы никогда… у нас никогда не будет шанса…

Она посмотрела на Грея заблестевшими от чувств глазами и с мольбой коснулась его руки.

– Я должна, – твердо сказала Дотти. – Правда, дядя Джон. Я должна это сделать и не могу больше ждать. Я хочу поехать в Америку и выйти замуж.

У него отвисла челюсть. Одно дело хотеть выйти замуж, но такое…

– Дотти, скажи, что ты шутишь, – произнес он. – Ты же не думаешь, что твои родители – а особенно твой отец! – когда-нибудь это одобрят.

– Он бы согласился, если бы вы изложили все должным образом, – возразила Дотти. – Ваше мнение он ценит выше, чем чье бы то ни было.

Она стиснула руку Грея и настойчиво продолжила:

– А вы, как никто другой, должны понимать, какой ужас я испытываю при мысли, что с Уильямом… может что-то случиться, прежде чем мы снова увидимся.

Действительно, подумал он, единственным доводом, что перевешивал в ее пользу, было чувство пустоты в его собственном сердце, которое возникало всякий раз при одном упоминании о возможной смерти Уильяма. Да, его могли убить. Как и любого другого во время войны, а особенно солдата. Это риск, на который идешь – а совесть не дала бы ему помешать Уильяму выбрать этот путь, – хотя, стоило ему представить Уильяма разорванным на куски пушечным ядром, или лежащим с простреленной головой, или умирающим в мучениях от дизентерии…

У лорда Джона пересохло во рту, он сглотнул и с некоторым трудом запихнул малодушные образы назад, в закрытый мысленный чулан, где они обычно и хранились под замком.

Грей глубоко вздохнул.

– Доротея, – твердо произнес он. – Я выясню, что ты задумала.

Она долго и задумчиво глядела на него, словно оценивая шансы. Уголок рта Дотти медленно приподнялся, глаза сузились, и он прочитал ответ на ее лице так же ясно, как если бы она произнесла его вслух: «Нет, вряд ли».

Впрочем, это выражение исчезло так же быстро, как появилось, и Дотти вновь посмотрела на него с негодованием, смешанным с мольбой.

– Дядя Джон, как вы смеете обвинять меня и Уильяма, своего собственного сына, в том… в том… а в чем, собственно, вы нас обвиняете?

– Понятия не имею, – признался он.

– Вот и отлично! Так вы поговорите с папой, ради нас? Ради меня? Пожалуйста? Сегодня?

Дотти была прирожденной кокеткой: говоря с ним, она придвинулась ближе, чтобы он почувствовал нежный аромат фиалок от ее волос, а пальчиками очаровательно теребила лацканы его мундира.

– Не могу, – ответил Грей, пытаясь высвободиться. – Только не сейчас. Он уже испытал из-за меня ужасное потрясение, еще одно наверняка его добьет.

– Тогда завтра, – уговаривала она.

– Дотти!

Он взял ее ладони в свои. Его удивило и тронуло, что ее руки похолодели и дрожали. Похоже, девочка говорит серьезно, что бы она ни пыталась сказать.

– Дотти, – повторил лорд Джон уже мягче. – Даже если твой отец согласится отправить тебя в Америку, чтобы ты вышла там замуж – а лично я считаю, что это может произойти только в том случае, если ты ждешь ребенка, – то все равно нет никакой возможности отплыть туда до апреля. И поэтому пока не нужно ничего рассказывать Хэлу и загонять его в могилу раньше времени. Пусть хотя бы оправится от нынешней болезни.

С недовольным видом Дотти признала, что его доводы вполне разумны.

– Кроме того, – добавил лорд Джон, выпуская ее руки, – ты знаешь, что в зимнее время кампания прекращается. Боевые действия скоро приостановят, и Уильям будет в относительной безопасности. Тебе незачем бояться, нет никаких поводов для беспокойства.

«Кроме несчастных случаев, дизентерии, лихорадки, заражения крови, несварения желудка, потасовок в питейных заведениях и более десятка других смертельно опасных угроз», – мысленно добавил он.

– Но… – начала было Дотти, потом замолчала и тяжело вздохнула. – Да, полагаю, вы правы. Все же… дядя Джон, вы поговорите с папой в ближайшее время, правда?

Он тоже вздохнул.

– Поговорю, если ты действительно этого хочешь.

Сильный порыв ветра сотряс часовню, и витраж с изображением святой Варвары задрожал в своей свинцовой раме. Внезапно начался ливень, забарабанил по кровле, и Грей плотнее закутался в плащ.

– Подожди здесь, – велел лорд Джон племяннице. – Я велю кучеру подъехать к дорожке.

Пока он шагал против ветра, одной рукой придерживая шляпу, чтобы та не улетела, ему на ум пришли его собственные слова, сказанные племяннице чуть раньше: «это может произойти только в том случае, если ты ждешь ребенка». На душе стало тревожно.

Дотти бы так не поступила. Или поступила бы? Нет, ни в коем случае, уговаривал себя Грей. Забеременеть от одного мужчины, чтобы убедить отца позволить ей выйти замуж за другого? Весьма сомнительно. Хэл выдал бы ее за виновника, она бы и рта не успела открыть. Хотя, возможно, она выбрала кого-то непригодного для женитьбы, например, уже женатого или… Но это же полная чушь! Что бы сказал Уильям, явись Дотти в Америку, беременная от другого мужчины?

Нет, даже Брианна Фрэзер Маккензи, самая прагматичная (до ужаса!) женщина из всех, кого он когда-либо знал, не сделала бы ничего подобного. Он слегка улыбнулся, вспомнив, как грозная миссис Маккензи пыталась шантажом женить его на себе, будучи беременной, но совершенно точно не от него. Грей постоянно задавался вопросом, а действительно ли этот ребенок от ее мужа? Вот она, возможно, смогла бы. Но не Дотти.

Наверняка нет.

Глава 16 Невооруженный конфликт

Инвернесс, Шотландия

Октябрь, 1980 г.

Старейшая в Инвернессе церковь, так называемая «Старая Высокая церковь Святого Стефана», невозмутимо стояла на берегу реки Несс, выветренные камни ее погоста свидетельствовали о благочестивой безмятежности. Роджер знал об этом спокойствии, но сам его не чувствовал.

Кровь все еще пульсировала в висках, и, хотя день выдался довольно прохладный, воротник рубашки взмок от физических усилий. Роджер шел пешком от парковки на Хай-стрит, шагал торопливо и яростно, как будто пожирал расстояние с каждым шагом.

Господи, Брианна назвала его трусом! Она много еще чего наговорила, но уязвило именно слово «трус», и она это прекрасно знала.

Ссора началась вчера после ужина, когда Брианна поставила пригоревшую кастрюлю в старую каменную раковину, повернулась к нему и, сделав глубокий вдох, сообщила, что идет на собеседование, чтобы получить работу в Управлении гидроэлектростанциями Северной Шотландии.

– Работу? – тупо переспросил он.

– Работу, – повторила она, сощурив глаза.

У Роджера чуть было не вырвалось: «Но у тебя же есть работа», но он успел заменить это более мягким (как ему казалось). «Зачем?».

Брианна не обладала способностями к тихой дипломатии и потому вперила в него сердитый взгляд и сказала:

– Потому, что кому-то из нас нужно работать, и если ты не хочешь, то, значит, придется мне.

– Что ты понимаешь под «нужно работать»? – спросил Роджер.

Проклятье, Бри права, он – трус, ведь он чертовски хорошо знает, что она имеет в виду.

– Нам пока хватает денег, – добавил он.

– Пока да, – согласилась она. – На год или два, может, больше, если будем экономить. А ты считаешь, что мы должны просто сидеть на задницах, пока не кончатся деньги? И что тогда? Тогда ты наконец начнешь думать, чем бы тебе заняться?

– Я уже думал, – буркнул он сквозь зубы. Бри права, он уже давно почти ничем не занимался. Нет, конечно, была еще книга. Роджер записал все песни, которые запомнил в восемнадцатом веке, и снабдил их комментариями. Только это занятие вряд ли можно было назвать работой, да и больших денег оно не сулило. Но большую часть времени он все-таки думал.

– Да? И я тоже.

Бри повернулась к нему спиной и включила воду, словно хотела смыть все, что мог сказать в ответ Роджер. А может, просто улучила секунду, чтобы взять себя в руки. Вода перестала течь, и Бри повернулась к мужу.

– Послушай, – произнесла она, стараясь говорить взвешенно. – Я больше не могу ждать. Нельзя надолго выйти из игры, а потом в любую минуту вернуться. Прошел почти год с тех пор, когда я в последний раз работала консультантом, я не могу больше ждать.

– Ты никогда не говорила, что собираешься вернуться на постоянную работу.

В Бостоне, когда Мэнди выздоровела и ее выписали из больницы, Бри пару раз поработала консультантом на краткосрочных проектах, заказы ей нашел Джо Абернети.

«Послушай, парень, – доверительно сказал он тогда Роджеру, – она на месте сидеть не будет. Я знаю эту девочку, ей необходимо двигаться. С самого рождения малышки она отдавала ей все свое внимание, постоянные больницы, врачи, а сейчас она неделями приклеена к дому и детям. Ей надо отвлечься от своих мыслей».

«А мне не надо?» – подумал Роджер, но не сказал этого вслух.

Пожилой человек в плоской кепке выдирал сорняки вокруг одного из надгробий. Рядом с ним на земле лежала рыхлая кучка вырванной с корнями зелени. Старик посмотрел на Роджера, когда тот остановился у стены, приветливо кивнул, но ничего не сказал.

Роджер хотел сказать Брианне, что она же мать. Хотел сказать о близости между ней и детьми, что она нужна им, как воздух, вода и еда. Порой он даже завидовал Бри, ведь дети не нуждались в нем так сильно. Разве можно отвергать этот дар?

Нет, он попытался сказать нечто подобное. Результат был примерно такой, как если бы в заполненной газом шахте чиркнули спичкой.

Роджер резко повернулся и вышел с кладбища. Он не мог прямо сейчас говорить с пастором, если честно, он вообще не мог говорить. Сначала нужно было остыть, вернуть голос.

Он свернул налево и пошел вдоль Хантли-стрит, краем глаза поглядывая через реку на фасад церкви Святой Марии, единственного католического храма в Инвернессе.

Вначале, в один из более рациональных моментов ссоры, Бри попыталась узнать, не она ли виновата.

– Это все из-за меня? – серьезно спросила она. – Из-за того, что я католичка? Я знаю… Понимаю, это все усложняет.

Ее губы дернулись.

– Джем рассказал мне о миссис Огилви.

Сейчас Роджеру было не до смеха, но, вспомнив, он не смог удержаться от короткой улыбки. Он тогда работал за амбаром, кидал в тачку хорошо перепревший навоз, чтобы разбросать по огороду. Джем помогал со своей маленькой лопаткой.

– «Шестнадцать тонн выдал, а что досталось тебе?»[43] – пропел Роджер, если хриплое карканье, которое у него получилось, можно было назвать пением.

– На день стал старше и глубже в дерьме! – проорал Джем, стараясь как можно лучше скопировать голос и интонации «Теннесси» Эрни Форда.

Именно в этот неудачный миг Роджер повернулся и обнаружил, что у них гости: миссис Огилви и миссис Макнейл – столпы «Женского общества алтаря и чая» при Свободной Северной церкви Инвернесса. Роджер их знал, и что они здесь делают, тоже знал.

– Мы пришли навестить вашу добрую жену, мистер Маккензи, – сообщила миссис Макнейл, улыбаясь поджатыми губами.

Роджер не был уверен, что означает это выражение лица: либо внутреннюю сдержанность, либо миссис Макнейл просто боялась, что плохо подогнанные вставные челюсти выпадут, если она откроет рот шире чем на четверть дюйма.

– О, боюсь ее нет дома, она уехала в город. – Роджер вытер руки о джинсы, решая, стоит ли протянуть ее для рукопожатия, но, взглянув на ладонь, передумал и просто кивнул. – Пожалуйста, заходите. Попросить девушку приготовить чай?

Обе гостьи в унисон затрясли головами.

– Мы до сих пор не видели вашу жену в церкви, мистер Маккензи. – Миссис Огилви пригвоздила его тусклым взглядом.

Что ж, Роджер этого ждал. Конечно, можно было выиграть немного времени, сказав: «Ах, ребенок болел…», но какая разница, лучше покончить с этим одним махом.

– Разумеется, – любезно произнес он, хотя его плечи невольно напряглись. – Ведь она католичка. В воскресенье она пойдет на мессу в церковь Святой Марии.

Квадратное лицо миссис Огилви вытянулось от удивления, на миг превратившись в овал.

– Ваша жена папистка? – спросила она, давая ему возможность исправить очевидную нелепость, которую он только что произнес.

– Да, с рождения. – Роджер слегка пожал плечами.

Беседа после такого признания была относительно недолгой. Быстрое знакомство с Джемом и строгий вопрос, посещает ли он воскресную школу, резкий вдох после ответа и пристальный буравящий взгляд, брошенный на Роджера перед тем, как дамы ушли.

«Ты хочешь, чтобы я стала пресвитерианкой?» – требовательно спросила Бри во время ссоры. И это было отнюдь не предложение, скорее вызов.

Роджеру вдруг отчаянно захотелось попросить ее именно об этом, просто чтобы убедиться, что она его любит и сделает, как он хочет. Но совесть верующего человека никогда бы не допустила подобных просьб, не говоря уже о совести любящего человека. Ее мужа.

Хантли-стрит внезапно перешла в Бэнк-стрит, толпы пешеходов, наводнявших торговую зону, исчезли. Роджер прошел мимо маленького мемориального сквера, разбитого в память о службе медсестер во время Второй мировой войны, и, как всегда, подумал о Клэр. Правда, в этот раз с меньшим восхищением, чем обычно.

«А что бы ты сказала?» – мысленно спросил он, хотя и так чертовски хорошо знал, что сказала бы Клэр или чью сторону приняла бы в этой ссоре. Сама Клэр недолго оставалась в статусе неработающей матери, не так ли? Пошла учиться в медицинскую школу, когда Бри было семь. И отцу Брианны, Фрэнку Рэндоллу, пришлось подменить жену, хотел он этого или нет. Роджер ненадолго замедлил шаг, размышляя. Ну да, тогда понятно, почему Бри думает…

Он прошел мимо Свободной Северной церкви и слегка улыбнулся, вспомнив миссис Огилви и миссис Макнейл. Они обязательно вернутся, если он ничего не предпримет. Роджер был знаком с подобной непреклонной добротой. Господь всемогущий, а если они услышат, что Бри вышла на работу и, по их мнению, бросила его с двумя маленькими детьми, то начнут по очереди бегать к нему с пастушьими запеканками и горячим жарким по-шотландски. Может, это и неплохо, подумал он, мечтательно облизнувшись. Вот только они наверняка станут совать носы в ведение домашнего хозяйства, а пусти их на кухню Брианны – и это станет не просто игрой с динамитом, а прицельным броском бутылки с нитроглицерином прямо в сердце его брака.

«Католики не верят в развод, – однажды сообщила ему Бри. – Мы верим в убийство. Ведь, в конце концов, существует исповедь».

Вдали на берегу виднелся единственный англиканский храм Инвернесса – собор Святого Андрея. Одна католическая церковь, одна англиканская и не менее шести пресвитерианских, и все располагаются квадратом у реки, на расстоянии меньше чем четверть мили. И это все, что нужно знать о сути Инвернесса, подумал Роджер. Он говорил об этом Бри, хотя и не упоминал о собственном кризисе веры.

А Бри и не спросила. Надо отдать ей должное, она не донимала его расспросами. В Северной Каролине его почти рукоположили – и он с трудом пережил последствия трагических событий, прервавших обряд, – но после рождения Мэнди, с распадом общины Риджа, с решением рискнуть и пройти через камни… никто не упоминал об этом. А когда они вернулись, нужно было срочно позаботиться о сердечке Мэнди, а потом как-то обустроить жизнь… в общем, вопрос о его служении священником не поднимался.

Он думал, что Брианна не затрагивала эту тему потому, что не знала, как он собирается решать вопрос, и не хотела его подталкивать. То, что она католичка, усложняло для него исполнение обязанностей пресвитерианского пастора в Инвернессе, но Роджер не мог закрыть глаза на то, что его служение создало бы серьезные трудности и в ее жизни. И Бри это понимала.

В результате никто из них не касался этого вопроса, когда они обсуждали детали возвращения.

Они продумали каждую мелочь настолько хорошо, насколько смогли. Роджер не мог вернуться в Оксфорд, во всяком случае, без тщательно отработанной легенды.

– Нельзя так просто выпасть из научного сообщества и попасть обратно, – объяснил он Бри и Джо Абернети, доктору, который долгое время дружил с Клэр, пока та не вернулась в прошлое. – Правда, можно уйти в творческий или просто продолжительный отпуск, но тогда нужно заявить, что ты собираешься делать, а когда вернешься, показать результат, например публикацию.

– Ты же можешь написать убойную книгу, скажем, о зарождении революции на Юге, – заметил Джо Абернети.

– Могу, – согласился Роджер. – Но она не будет научным трудом.

Роджер криво усмехнулся, чувствуя, как слегка ноют суставы пальцев. Он мог бы написать книгу, да такую, какую никто другой не написал бы. Но только не как историк.

– Нет источников, – объяснил он, кивнув на полки в кабинете Джо, где они собрались на первый из нескольких военных советов. – Если я напишу книгу как ученый-историк, нужно будет перечислить все источники, которыми я пользовался, а о большинстве уникальных ситуаций, которые я могу описать, конечно, нигде не упоминается. Утверждение, что автор видел все собственными глазами, не сойдет за доказательство в университетской прессе, я тебя уверяю. Если уж браться за книгу, то нужно писать роман.

Эта мысль несколько привлекала Роджера, но он понимал, что художественная литература не впечатлит коллег из Оксфорда.

А вот в Шотландии…

Новые люди не появляются в Инвернессе незамеченными, впрочем, как и в любом другом месте Шотландского высокогорья. Но Роджер не был чужаком. Он вырос в доме пастора в Инвернессе, и в городе еще было немало людей, кто знал его и взрослым. А жена-американка и дети вполне объясняли его отсутствие…

– Видишь ли, местных не волнует, чем ты занимался, пока тебя не было, – объяснил он, – им важно только то, что ты делаешь здесь, рядом с ними.

Он уже дошел до островов на реке Несс. Маленький тихий парк расположился на островках всего лишь в нескольких футах от берега реки, настоящий парк с грунтовыми дорожками, высокими деревьями и почти безлюдный в это время дня. Роджер бродил по тропинкам, стараясь очистить разум и наполнить его лишь звуком журчащей воды да спокойствием хмурого неба.

Роджер добрел до конца острова и немного постоял, почти не замечая мусор, застрявший в кустах, растущих у кромки воды, – кучки опавших листьев, птичьи перья, рыбьи кости, несколько пустых сигаретных пачек, принесенных паводком.

Конечно, он думал только о себе. Чем он займется, что о нем подумают люди. Почему ему никогда не приходило в голову поинтересоваться, что будет делать Брианна, если они переедут в Шотландию?

Что ж, это было очевидным, – тогда, в прошлом. В Ридже Брианна делала… ну да, несколько больше, чем обычная женщина. Разве можно забыть, как Брианна выслеживала бизонов, стреляла индеек, словно сама богиня охоты, и даже убила пирата, но ведь она же занималась и тем же, что и остальные женщины! Заботилась о семье, кормила их, одевала, утешала, а иногда и наказывала. А из-за болезни Мэнди и печали Брианны от того, что ей пришлось расстаться с родителями, вопрос о работе был просто неуместным. Ничто не могло разлучить ее с дочерью.

Но сейчас Мэнди совершенно здорова, и это сразу видно по хаосу, который она за собой оставляет. Их семья полностью восстановила свою идентичность в двадцатом веке, Лаллиброх выкупили у банка, который владел поместьем, переезд в Шотландию удачно завершился, Джем более-менее привык к деревенской школе неподалеку, и еще они наняли милую девушку из той же деревни помогать по хозяйству и присматривать за Мэнди.

И теперь Брианна собирается работать…

А он, Роджер, идет ко всем чертям. Метафорически, если не буквально.

* * *

Брианна не могла сказать, что ее не предупреждали. Мир, куда она собиралась войти, был мужским.

Это всегда было работой на износ, тяжелым трудом – тяжелейшим! – прокладка туннелей, в которые укладывают мили кабеля от турбин гидроэлектростанций. «Туннельные тигры», так называли мужчин, выбравших это занятие, и многие из них были польскими и ирландскими иммигрантами, приехавшими на работу еще в пятидесятых годах.

Брианна читала о них, видела фотографии их перемазанных, как у шахтеров, лиц с белыми глазами. В конторе электростанции все стены были увешаны этими снимками, доказательствами важнейшего достижения Шотландии в наши дни. Интересно, что было бы важнейшим достижением Шотландии в древности? Килт? При мысли об этом Брианна едва сдержала смех, что явно придало ей очарования, потому что мистер Кэмпбелл, менеджер по персоналу, дружелюбно улыбнулся.

– Повезло вам, девушка! Мы открываем Питлохри – запуск уже через месяц, – сообщил он.

– Замечательно. – У нее на коленях лежала папка с портфолио, но мистер Кэмпбелл не попросил его показать, что весьма удивило Брианну. Она положила папку на стол, открыла. – Вот мое…

Он уставился на лежащее сверху резюме, и у него отвисла челюсть, да так сильно, что Брианна заметила металлические пломбы в его коренных зубах.

Захлопнув рот, он бросил на нее изумленный взгляд, затем снова посмотрел на папку и медленно вытащил резюме, словно боялся найти под ним что-нибудь еще более скандальное.

– Думаю, у меня достаточно квалификации, – сказала Брианна, сдерживая нервное желание вцепиться пальцами в ткань юбки. – Я имею в виду, чтобы стать инспектором электростанции.

Она чертовски хорошо знала, что чего-чего, а знаний и опыта у нее хватает. Да она могла бы построить долбаную электростанцию, не говоря уже о том, чтобы ее инспектировать!

– Инспектором… – слабым голосом пробормотал мистер Кэмпбелл, потом закашлялся и слегка покраснел.

Похоже, заядлый курильщик, подумала Брианна; она чувствовала запах табака, пропитавший его одежду.

– Моя дорогая, боюсь, произошло небольшое недоразумение, – сказал он. – Мы ищем секретаршу для работы в Питлохри.

– Возможно, – произнесла Брианна, поддавшись желанию сжать пальцами ткань. – Но я откликнулась на объявление о должности инспектора станции, и я претендую именно на нее.

– Но… моя дорогая! – менеджер затряс головой, явно ошарашенный. – Вы же женщина!

– Да. И что? – ответила она. Любой из сотни мужчин, кто знал ее отца, немедленно отступил бы, услышав в ее голосе отзвук стали. К несчастью, мистер Кэмпбелл не знал Джейми Фрэзера, но был близок к тому, чтобы узнать. – Не будете ли вы так любезны объяснить мне, когда именно во время инспекции электростанции нужен пенис?

Его глаза полезли на лоб, а лицо приобрело оттенок, который бывает у бородки индюка в брачный сезон.

– Так вы… То есть…

С видимым усилием менеджер взял себя в руки настолько, чтобы говорить вежливо, хотя на грубоватом лице все еще сохранялось ошеломленное выражение.

– Миссис Маккензи, я знаком с понятием «женское освобождение». У меня самого есть дочери.

«И ни одна из них не скажет мне ничего подобного», – словно говорила его приподнятая бровь.

– И не то чтобы я считал вас некомпетентной… – Он взглянул на открытую папку, вскинул обе брови и решительно ее захлопнул. – Дело… в рабочей среде. Она не совсем подходит для женщины.

– Почему?

К менеджеру вернулась уверенность.

– Зачастую условия тяжелые и сложные чисто физически, и, честно говоря, миссис Маккензи, мужчины, с которыми вам пришлось бы столкнуться, такие же. Скажу вам честно, компания заботится о своей репутации и не может рисковать вашей безопасностью.

– Вы нанимаете мужчин, которые могут напасть на женщину?

– Нет, что вы! Мы…

– На ваших станциях опасно работать? Тогда вам и правда нужен инспектор, вы согласны?

– Юридически…

– Я ознакомилась со всеми правилами, регулирующими деятельность электростанции, – твердо произнесла Брианна и достала из сумки замусоленный буклет с правилами, который взяла в Управлении по развитию Шотландского высокогорья и островов. – Я могу обнаружить проблемы и сказать, как решить их быстро и экономично.

Мистер Кэмпбелл выглядел глубоко несчастным.

– И, насколько я слышала, у вас не так много кандидатов на эту должность, – закончила она. – Ни одного, если быть точной.

– Мужчины…

– Мужчины? – переспросила Брианна, выделив это слово, чтобы слегка позабавиться. – Я работала с мужчинами раньше и умею с ними ладить.

Она молча посмотрела на него. «Я знаю, как убить человека, – подумала она. – И знаю, как это легко. А вот ты – нет». Наверное, у нее изменилось выражение лица, потому что Кэмпбелл слегка побледнел и отвел взгляд. Интересно, отведет ли взгляд Роджер, если прочитает это знание в ее глазах? Но сейчас не было времени думать о Роджере.

– Может, покажете мне какую-нибудь рабочую площадку? – мягко спросила она. – А потом еще поговорим.

* * *

В восемнадцатом веке церковь Святого Стефана использовали как временную тюрьму для пленных якобитов. По некоторым сведениям, двоих из них казнили прямо на кладбище. Не самое плохое из того, что видишь на Земле в последний раз, подумал Роджер. Широкая река и просторное небо сливаются с морем. Ветер, облака и вода несут неизменное ощущение покоя, несмотря на то, что беспрестанно движутся.

«Если ты когда-нибудь обнаружишь себя посреди парадокса, будь уверен, что стоишь на краю истины», – сказал ему как-то приемный отец. «Знаешь, ты можешь ее не увидеть, – с улыбкой добавил он, – но она там есть».

Пастор церкви Святого Стефана, доктор Уизерспун, тоже мог поделиться парочкой афоризмов.

«Когда Бог закрывает дверь, он открывает окно». Точно. Только вот это самое окно открывалось на десятом этаже, и Роджер сомневался, что Бог снабдит его парашютом.

– Или как? – обратился Роджер к плывущему над Инвернессом небу.

– Простите, что вы сказали?

Испуганный кладбищенский сторож выглянул из-за надгробия, у которого работал.

– Извините! – Роджер смущенно махнул рукой. – Я просто… просто разговариваю сам с собой.

Старик понимающе кивнул.

– Да, значит, все в порядке. Вот если вам начнут отвечать, тогда стоит встревожиться.

Хрипло посмеиваясь, он ушел и вскоре исчез из вида.

Роджер спустился с холма, где находилось кладбище, на улицу, медленно пошел к парковке. Что ж, первый шаг сделан. Намного позже, чем следовало бы – в чем-то Бри права, он действительно трус, – но все же он его сделал.

Конечно, трудности пока еще не преодолены, но как хорошо, что у него появилась возможность поделиться ими с кем-то, кто понимает и сочувствует! «Я буду молиться за вас», – сказал на прощание доктор Уизерспун, пожимая Роджеру руку. И это тоже утешало.

Роджер стал подниматься по влажным цементным ступеням парковки, нашаривая в кармане ключи. Нельзя сказать, что он полностью примирился с самим собой, но уже чувствовал себя гораздо спокойнее по отношению к Бри. Теперь можно вернуться домой и сказать ей…

Нет, черт возьми, нельзя! Нет, пока нет. Он должен удостовериться.

Вообще-то, проверять необязательно, он и так знает, что прав, но ему нужны доказательства, чтобы предъявить Бри.

Роджер резко повернулся, прошел мимо озадаченного сторожа парковки, который посеменил за ним, спустился, перешагивая по две ступеньки зараз, и поспешил вверх по Хантли-стрит с такой скоростью, как будто ступал по раскаленным углям. Он ненадолго остановился у магазинчика «Фокс», выудил из кармана несколько монеток и позвонил в Лаллиброх. Энни ответила в своей обычной грубоватой манере, произнеся «Дасс?» так резко, что это прозвучало как вопросительное шипение.

Роджер не стал ей выговаривать за невежливость.

– Это Роджер. Передайте хозяйке, что я еду в Оксфорд, нужно кое-что выяснить. Останусь там на ночь.

– Мммфм, – неразборчиво пробормотала она и повесила трубку.

* * *

Брианне хотелось ударить Роджера по голове каким-нибудь тяжелым предметом. Возможно, чем-то вроде бутылки шампанского.

– Куда-куда он поехал? – переспросила Бри, хотя прекрасно услышала Энни Макдональд.

Та высоко, до самых ушей, подняла узкие плечи, показывая, что понимает риторический характер вопроса.

– В Оксфорд, – повторила она. – В Англию!

Тон ее голоса подчеркивал чрезвычайную возмутительность поступка Роджера. Он не просто уехал, чтобы поискать что-то в старых книгах – одно это уже было бы странно (хотя ученые чего только себе не позволяют!), – а без предупреждения бросил жену и детей и укатил в другую страну.

– Сказал, что приедет завтра, – добавила Энни с большим сомнением.

Она достала из бумажного пакета бутылку шампанского очень осторожно, как будто та вот-вот взорвется.

– Как вы думаете, поставить это на лед?

– Поставить на… нет, только не в морозильную камеру. Поставьте в холодильник. Спасибо, Энни.

Энни скрылась на кухне, а Бри на какое-то время осталась в продуваемом насквозь холле, стараясь взять себя в руки перед тем, как найти Джема и Мэнди. Дети есть дети, они – самый чувствительный радар во всем, что касается родителей. Они уже знают, что между ней и Роджером пробежала кошка, и неожиданное исчезновение отца вряд ли поможет им чувствовать себя уютно и безопасно. Он хотя бы попрощался с ними? Сказал, что скоро вернется? Наверняка нет.

– Чертов эгоист, самодовольный… – пробормотала она.

Бри безуспешно попыталась найти подходящее определение, чтобы закончить фразу, но на ум пришло только «ублюдочный крысюк», и она невольно фыркнула от смеха. Не только из-за дурацкого оскорбления, но и от мрачного осознания, что она добилась чего хотела. В обоих случаях.

Конечно, Роджер не смог бы запретить ей выйти на работу, подумала Брианна, да и вообще, пройдет немного времени, неурядицы утрясутся, он все поймет и смирится с ее решением.

«Мужчины ненавидят перемены, – как-то между делом сказала ей мать. – Конечно, если не сами их затеяли. Но иногда можно заставить их поверить, что это их рук дело».

Возможно, нужно было быть не столь прямолинейной. Если уж не убеждать Роджера в том, что идея с выходом на работу принадлежит ему, то как минимум попытаться дать понять, что ее, Брианну, интересует его мнение. Это бы его подтолкнуло. Но Брианне не хотелось хитрить. Или применять дипломатию.

А что до того, как она поступила с Роджером… что ж, она слишком долго мирилась с его бездействием и только сейчас, устав терпеть, столкнула его со скалы. Сознательно.

– И мне ни капельки не стыдно! – сказала она вешалке.

Брианна медленно повесила пальто, еще немного потянула время, вытаскивая из карманов одежды использованные салфетки и смятые квитанции.

И все же, почему Роджер уехал? Назло ей, чтобы отомстить за то, что она решила выйти на работу? Или рассердился из-за того, что она назвала его трусом? Роджеру это очень не понравилось: глаза у него потемнели, и он едва не лишился голоса. Сильные эмоции душили Роджера в буквальном смысле – гортань немела, и он не мог говорить. Но Брианна обозвала его намеренно. Она знала его слабые места, а он знал о ее слабостях.

При мысли об этом Брианна невольно сжала губы, и тут же ее пальцы нащупали во внутреннем кармане жакета что-то твердое. Старая, потертая ракушка, выпуклая и гладкая, побелевшая от солнца и воды. Роджер подобрал ее на галечном берегу озера Лох-Несс и отдал Брианне.

– Чтобы ты в ней пряталась, – с улыбкой сказал он, но хриплый после травмы голос предательски дрогнул. – Когда тебе понадобится укромное место.

Брианна бережно сомкнула пальцы на раковине и вздохнула.

Роджер никогда не был мелочным. Он бы не уехал в Оксфорд – Брианна вспомнила, с каким возмущением Энни произнесла: «В Англию!» – и невольно улыбнулась, – только для того, чтобы ее позлить. Значит, у него была причина. Наверняка что-то произошло, когда они ссорились, и это немного беспокоило Брианну.

Ему пришлось преодолеть немало трудностей с тех пор, как они вернулись. Ей, конечно, тоже: болезнь Мэнди, решение о том, где жить, все детали перемещения семьи во времени и пространстве – этим они занимались вместе. Но кое с чем Роджеру пришлось бороться в одиночку.

Брианна росла единственным ребенком, так же как и Роджер, и прекрасно знала, каково это – замыкаться в себе. Но, черт возьми, что бы ни творилось у него в душе, оно буквально съедало его у нее на глазах. И если Роджер ничего ей не говорил, значит, он либо считал свои переживания слишком личными, чтобы поделиться (что раздражало Брианну, но она смирилась), либо думал о чем-то слишком тревожном и опасном, чтобы рассказать жене. А вот с этим, черт побери, она мириться не собиралась.

Пальцы стиснули ракушку, и Брианна заставила себя ослабить хватку, пытаясь успокоиться.

Она слышала голоса детей наверху, доносящиеся из комнаты Джема. Он что-то читал Мэнди… похоже, «Пряничного человечка». Брианна не слышала слов, но узнала сказку по ритму, в который врывались возбужденные возгласы Мэнди: «Убежав! Убежав!»

Не стоит им мешать. Она еще успеет сообщить, что папочка не придет ночевать. Может, если она невзначай скажет об этом, дети не расстроятся. Роджер никогда не покидал их с тех пор, как они вернулись, но пока они жили в Ридже, он часто уходил на охоту с Джейми или Йеном. Мэнди, конечно, не помнит, но Джем…

Брианна собиралась пойти в свой кабинет, но поймала себя на том, что шагает через коридор к открытой двери в кабинет Роджера. Это была старая «переговорная» комната: оттуда дядя Йен годами управлял делами поместья, а до него – отец, правда, очень недолго, а до отца – дед Брианны.

А теперь здесь был кабинет Роджера. Он спросил, хочет ли она занять эту комнату, но Брианна отказалась. Ей понравилась маленькая гостиная через коридор, с окном, полным солнца, и тенью от очень старой вьющейся желтой розы, которая украшала ту сторону дома цветами и ароматом. А еще Брианна просто чувствовала, что кабинет с чистым истертым деревянным полом и удобными, но обшарпанными полками должен принадлежать мужчине.

Роджеру удалось отыскать старинную, 1776 года, хозяйственную книгу; она лежала на верхней полке, и под потрепанным матерчатым переплетом хранились все, до последней мелочи, подробности жизни на шотландской ферме: одна четверть фунта пихтовых семян, племенной козел, шесть кроликов, тридцать мер семенного картофеля… Неужели это писал ее дядя? Брианна не знала, она никогда не видела его почерка.

Ей до дрожи хотелось узнать, вернулись ли ее родители в Шотландию – сюда, в Лаллиброх. Увидели ли они снова Йена и Дженни; сидел ли отец – будет ли сидеть? – вот в этом кабинете, вновь у себя дома, обсуждая дела поместья с Йеном? А мама? Из оброненных Клэр слов следовало, что они с Дженни были не в лучших отношениях, когда расстались, и Брианна знала, что мать сильно переживала из-за этого, ведь когда-то они крепко дружили. Возможно, все было поправимо, и, может, им и вправду удалось все наладить.

Брианна взглянула на деревянную шкатулку, которая стояла на верхней полке рядом с той самой хозяйственной книгой, и свернувшуюся рядом маленькую змейку из вишневого дерева. Поддавшись порыву, Брианна взяла змейку, находя какое-то утешение в гладких изгибах ее тельца и забавном выражении мордочки, оглядывающейся через несуществующее плечо, и невольно улыбнулась.

– Спасибо, дядя Вилли, – негромко произнесла она и почувствовала, как по телу пробежала легкая дрожь. Не от страха или холода, а от чего-то вроде сдержанного восторга.

Она часто видела эту змейку – в Ридже, а теперь и здесь, где вырезали фигурку, – но никогда не думала о ее создателе, старшем брате отца, умершем в одиннадцать лет. Он тоже был здесь, в вещах, созданных его руками, в комнатах, которые его знали. Когда Брианна попала в Лаллиброх в восемнадцатом веке, на верхней лестничной площадке висел его портрет – невысокий крепыш с рыжими волосами стоял, положив руку на плечо младшего брата, голубоглазого и серьезного.

Интересно, где сейчас эта картина? И другие картины, написанные бабушкой? Сохранился один автопортрет, который каким-то образом попал в Национальную портретную галерею, – не забыть бы отвезти детей в Лондон посмотреть на него, когда они подрастут! – но куда делись остальные? Была еще одна картина с изображением совсем юной Дженни Мюррей, кормившей ручного фазана с добрыми карими глазами, совсем как у дяди Йена. Бри улыбнулась воспоминанию.

Они поступили правильно. Приехали сюда, привезли детей… домой. И неважно, если им с Роджером придется приложить усилия, чтобы найти свое место. Бри подумала, что, возможно, ей не следует говорить за Роджера, и поморщилась.

Она еще раз посмотрела на шкатулку. Как жаль, что рядом нет родителей – хоть кого-то из них! Она бы рассказала о Роджере, спросила бы, что они думают по этому поводу. Не то чтобы ей нужен совет… Если честно, она просто хочет, чтобы ей сказали, что она поступила правильно.

С заливающимися краской щеками Брианна обеими руками взяла шкатулку и стащила вниз, чувствуя себя виноватой из-за того, что не дождалась Роджера, хотя они договаривались читать письма вместе. Но… ей так нужна мама, прямо сейчас. Брианна взяла верхнее письмо, конверт которого был надписан рукой матери.

«Контора газеты «L’Oignon»,

Нью-Берн, Северная Каролина

12 апреля 1777 года

Дорогая Бри (конечно, и Роджер, и Джем, и Мэнди)!

Мы добрались до Нью-Берна без серьезных происшествий. Я так и слышу, как ты думаешь: «Серьезных?» Тем не менее это правда, хотя на дороге южнее Буна нас задержала парочка потенциальных бандитов. Учитывая, что им, вероятно, было лет девять и одиннадцать соответственно, а из оружия у них был лишь древний колесцовый мушкет, который наверняка разорвал бы их обоих на куски, сумей они его запалить, – серьезная опасность нам не грозила. Ролло выскочил из фургона и сбил одного с ног, после чего второй бросил ружье и пустился наутек. Твой кузен побежал за ним и за шкирку притащил обратно. Твоему отцу пришлось потратить довольно много времени, чтоб добиться от них мало-мальски вразумительного ответа, но небольшое угощение творит чудеса. Они сказали, что их зовут Герман и – нет, серьезно! – Эрман.

Их родители погибли зимой: отец пошел на охоту и не вернулся, мать погибла при родах, а младенец умер через день, потому что мальчики не могли его накормить. Они никого не знают со стороны отца, но сказали, что девичья фамилия их матери была Кьюкендалл. К счастью, твой отец знает семейство Кьюкендалл неподалеку от Бейли-Кемп, так что Йен повел маленьких бродяжек туда, чтобы отыскать Кьюкендаллов и выяснить, смогут ли они приютить мальчишек. Если нет, то, думаю, он привезет их в Нью-Берн и мы постараемся пристроить их куда-нибудь подмастерьями или, возможно, возьмем их в Уилмингтон и определим в юнги.

У Фергуса, Масали и их детей, кажется, все хорошо, как со здоровьем – если не считать семейной склонности к росту аденоидов и самой большой бородавки из всех, что я когда-либо видела, на левом локте Жермена, – так и в финансовом отношении.

Не считая «Уилмингтонского вестника», «L’Oignon» – единственная регулярная газета в колонии, так что Фергусу работы хватает. А если учесть, что он еще печатает и продает книги и брошюры… В общем, дела у него идут очень хорошо. Теперь у их семьи есть две дойных козы, стая кур, свиньи и три мула, считая Кларенса, которого мы оставим им, когда уедем в Шотландию.

Из-за сложившихся обстоятельств и неопределенности («Это означает, – подумала Брианна, – что вы не знаете, кто и когда прочитает это письмо») я не стану уточнять, что он печатает помимо газеты. Сама по себе «L’Oignon» исключительно беспристрастна и публикует яростные разоблачения как лоялистов, так и тех, кто куда менее лоялен, а также сатирические стихи нашего доброго друга «Анонимуса» и памфлеты обеих сторон нынешнего политического конфликта. Я редко видела Фергуса таким счастливым. Некоторые люди находят себя во время войны, и, как ни странно, Фергус один из них.

Твой кузен Йен – тоже из таких, хотя в его случае, может, это и к лучшему, поскольку удерживает его от разных ненужных мыслей. Интересно, как встретит его мать? Впрочем, насколько я знаю Дженни, она начнет подыскивать ему жену, едва пройдет первое потрясение. Дженни весьма проницательна, и она такая же упрямая, как твой отец. Надеюсь, он об этом помнит.

Раз уж речь зашла о твоем отце – он часто отсутствует вместе с Фергусом, занимаясь мелкими «делами» (он не уточняет, чем именно, и это значит, что чем-то таким, из-за чего мои волосы побелеют еще больше или совсем поседеют, если я узнаю). Еще он расспрашивает торговцев о попутном корабле, но я думаю, что у нас будет больше шансов найти его в Уилмингтоне, куда мы отправимся, как только вернется Йен.

Тем временем я пометила территорию – в буквальном смысле. У входа в типографию Фергуса теперь висит моя табличка, на которой написано: «УДАЛЕНИЕ ЗУБОВ, ЛЕЧЕНИЕ СЫПИ, МОКРОТЫ И ЛИХОРАДКИ». Ее смастерила Марсали. Она хотела добавить строку про оспу[44], но мы с Фергусом ее отговорили. Он – из боязни, что это может навредить репутации его заведения, а я – из-за болезненного пристрастия к точности в рекламе, так как ровным счетом ничего не могу сделать с теми недугами, которые здесь называют оспой. А что касается мокроты… ну, с ней всегда можно что-нибудь сделать, хотя бы выпить чашку горячего чая (а сейчас это залитые кипятком корни сассафраса, котовника или мелиссы) с толикой виски.

По дороге сюда я заглянула в Кросс-Крик к доктору Фентиману и купила у него несколько необходимых инструментов и некоторые лекарства, чтобы пополнить свою аптечку (за все пришлось отдать бутылку виски и восхититься последним пополнением его отвратительной коллекции засоленных диковинок – нет, ты не хочешь этого знать, правда, не хочешь. Хорошо, что он не видел бородавку Жермена, иначе сразу бы примчался в Нью-Берн и уже кружил бы с ампутационной пилой у типографии).

Мне по-прежнему не хватает хороших хирургических ножниц, но Фергус знает в Уилмингтоне ювелира по имени Стивен Морэй, и тот, как утверждает Фергус, может сделать пару ножниц по моему заказу. На данный момент я в основном удаляю зубы, поскольку цирюльник, который обычно этим занимался, утонул в ноябре прошлого года: пьяным свалился с пристани в воду.

С любовью, мама

P.S. Да, кстати, об «Уилмингтонском вестнике» – твой отец собирается зайти туда и попытаться выяснить, кто оставил то проклятое объявление о пожаре. Впрочем, мне грех жаловаться, если бы ты его не увидела, то никогда бы не вернулась в прошлое. И пусть в результате твоего возвращения произошло многое, чему бы лучше никогда не случаться, я никогда не буду сожалеть о том, что ты узнала своего отца, а он – тебя».

Глава 17 Чертенята

Эта тропа почти ничем не отличалась от остальных оленьих троп, которые им попадались, по крайней мере, начиналась она так же. Но все же было в ней нечто особенное, то, что подсказывало – здесь есть люди, а Йен уже давно привык к подобным предостережениям и редко обращал на них внимание сознательно. Не сделал он этого и сейчас, лишь дернул поводья Кларенса, заставив свою лошадь повернуть голову.

– Чего это мы остановились? – подозрительно спросил Герман. – Здесь же ничего нет!

– Там наверху кто-то живет. – Йен указал подбородком на поросший лесом склон. – Тропа слишком узкая для лошадей. Мы привяжем их здесь и пойдем пешком.

Герман и Эрман молча обменялись скептическими взглядами, но слезли с мула и потащились за Йеном вверх по тропе.

Его начали одолевать сомнения: никто из тех, с кем он разговаривал на последней неделе, и слыхом не слыхивал о каких-либо Кьюкендаллах, а тратить время на дальнейшие поиски он уже не мог. Вообще-то, можно было взять маленьких дикарей с собой в Нью-Берн, но Йен понятия не имел, как они отнесутся к такому предложению.

Если на то пошло, Йен не имел ни малейшего представления, что у них на уме. Они были не застенчивыми, а скорее скрытными, все время перешептывались за его спиной, а когда он поворачивался, сразу замолкали, замыкались, как ракушки, и лишь молча смотрели на него с деланой кротостью, но Йен видел по их лицам, что они усиленно думают. Что же они замышляют?

Если пострелята надумают сбежать, решил Йен, он не станет догонять их слишком усердно. Но если они собираются украсть Кларенса и лошадь, пока он, Йен, спит, то это совсем другое дело.

Наверху они обнаружили хижину; из трубы вился дымок. У Германа был весьма удивленный вид, и Йен улыбнулся мальчугану.

– Я же говорил! – сказал Йен и окликнул хозяев.

Дверь со скрипом приоткрылась, и из щели высунулось дуло ружья. В глухомани нередко привечают незнакомцев подобным образом, и Йена это нисколько не смутило. Он повысил голос и объяснил, в чем дело, выдвинув перед собой Германа и Эрмана как доказательство своих добрых намерений.

Дуло не убрали, но подняли с вполне определенной целью. Повинуясь инстинкту, Йен бросился на землю, дернув мальчишек за собой, и в тот самый миг над их головами прогрохотал выстрел. Скрипучий женский голос что-то выкрикнул на иностранном языке. Слов Йен не разобрал, но смысл понял, и потому, подняв мальчишек на ноги, торопливо повел их вниз по тропе.

– Я с ней жить не буду, – сообщил Эрман, прищурившись и бросая через плечо неприязненные взгляды. – Точно тебе говорю…

– Конечно, не будешь, – согласился Йен. – Поехали дальше, ладно?

Но Эрман встал как вкопанный.

– Мне надо посрать.

– Что? Давай тогда побыстрее.

Йен отвернулся, он еще раньше заметил, что мальчишки всегда тщательно прячутся, когда справляют нужду.

Меж тем Герман ушел вперед: спутанная копна грязных белокурых волос уже едва виднелась ярдах в двадцати вниз по склону. Йен однажды предложил мальчишкам подстричься, раз уж они не расчесываются, или хотя бы умыться в знак уважения к родне, которой, возможно, придется забрать их к себе, но оба предложения были встречены яростным отказом. Йен подумал, что, к счастью, ему не нужно следить за тем, чтобы маленькие паршивцы мылись. Да и, честно говоря, умывание не помогло бы им избавиться от вони, учитывая состояние одежды, которую они, видимо, не снимали несколько месяцев. По ночам Йен укладывал сорванцов спать с другой стороны костра, надеясь, что вши, которые у них так и кишели, не доберутся до него и Ролло.

Он задался вопросом, почему младшему мальчишке родители дали такое странное имя. Неужели только из-за того, что оно рифмовалось с именем старшего?

Оглушительный рев Кларенса вырвал Йена из раздумий. Он зашагал быстрее, коря себя за то, что оставил ружье притороченным к седлу. Ему просто не хотелось идти к дому вооруженным, вот и…

Снизу раздался пронзительный вопль, и Йен нырнул в заросли у тропы. Крик внезапно оборвался, и Йен стал спускаться так быстро, как только мог, не поднимая при этом шума. Пантера? Медведь? Нет, Кларенс тогда бы ревел словно бешеный, а сейчас он храпит и взвизгивает, как будто видит…

Кого-то знакомого.

Йен замер, притаившись за куртиной тополей. У него похолодело сердце.

Арч Баг повернул голову на едва слышный шорох.

– Выходи, парень, – велел он. – Я тебя вижу.

Он не лгал: старческие глаза уставились прямо на Йена, и тот медленно вышел из-за деревьев.

Арч забрал ружье Йена – оно висело у него через плечо. Одной рукой он сжимал горло Германа; лицо мальчишки налилось кровью от удушья, а ноги дергались в нескольких дюймах от земли, как у издыхающего кролика.

– Где золото? – напрямую спросил Арч.

Белые волосы старика были аккуратно завязаны, и, судя по всему, он вполне благополучно пережил зиму. Наверное, нашел, с кем перезимовать. Интересно, где? Может, в Браунсвилле? Чертовски плохо, если он рассказал Браунам о золоте, впрочем, старина Арч – стреляный воробей и не станет распускать язык с кем попало.

– Там, где ты его никогда не найдешь! – резко ответил Йен.

Он лихорадочно соображал, что делать: за поясом есть нож, но расстояние слишком велико, чтобы его метнуть, а если не долетит…

– Что тебе нужно от ребенка? – спросил Йен, пододвигаясь чуть ближе. – Он ничего тебе не сделал.

– Нет, зато, похоже, он кое-что значит для тебя.

Герман хрипло попискивал, ноги еще дергались, но уже медленнее.

– Да нет, он мне никто, – с деланой небрежностью произнес Йен. – Я лишь помогаю ему найти родню. Собираешься перерезать ему глотку, если я не скажу, где золото? Валяй, все равно ты от меня ничего не узнаешь.

Он не заметил, как Арч вытащил нож, но в правой руке старика появился клинок, который Арч держал неловко из-за недостающих пальцев, но, безусловно, сумел бы им воспользоваться.

– Ладно, – спокойно произнес Арч и приставил острие ножа к шее Германа.

Из-за спины Йена раздался пронзительный вопль, и Эрман наполовину пробежал, наполовину кубарем пролетел последние футы тропы. Арч озадаченно замер и поднял голову, Йен пригнулся, чтобы броситься на него, но Эрман его опередил.

Мальчишка налетел на Арча Бага и изо всех сил пнул его в голень, выкрикивая:

– Ах ты, старый мерзавец! Отпусти ее немедленно!

Старика, похоже, ошеломил не только увесистый пинок, но и смысл сказанного, однако он не выпустил Германа.

– Ее? – переспросил Арч, взглянув на свою жертву, а она – она? – улучив момент, повернула голову и яростно укусила старика за запястье.

Йен бросился вперед, но его снова опередил Эрман, который мертвой хваткой вцепился в ногу Арча и пытался ударить его кулачком по яйцам.

Свирепо зарычав, Арч встряхнул едва стоявшую на ногах девочку – если это действительно была девочка – и отшвырнул к Йену, а затем обрушил тяжелый кулак на голову Эрмана, оглушив его. Арч стряхнул мальчишку со своей ноги, пнул с такой силой, что тот отлетел в сторону, повернулся и побежал прочь.

– Труди, Труди! – Герман бросился – нет, бросилась! – к брату, который лежал на прелой листве, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег форель.

Йен разрывался: ему хотелось броситься в погоню за Арчем, но в то же время он боялся, что Эрман сильно пострадал. К тому же и Баг уже исчез, скрылся в лесу. Сжав зубы, Йен присел и наскоро ощупал Эрмана. Крови не было, и мальчишка уже пытался дышать, сглатывая и хрипя, как дырявые кузнечные мехи.

– Труди? – спросил Йен у «Германа», который крепко обнимал Эрмана за шею.

Не дожидаясь ответа, Йен задрал рваную рубаху Эрмана, оттянул пояс слишком больших штанов, заглянул внутрь и тут же отпустил ребенка.

«Герман», выпучив глаза и прижав руки к промежности, вскочила – да-да, вскочила! – на ноги.

– Нет! – завопила она. – Я не позволю тебе совать в меня свой мерзкий член!

– Тебе не нужно со мной расплачиваться, – успокоил ее Йен. – Если это Труди… – он кивнул на Эрмана, который (нет, которая!) стояла на четвереньках и блевала в траву, – то как, черт подери, зовут тебя?

– Гермиона, – хмуро буркнула девочка. – А ее – Эрминтруда.

Йен провел рукой по лицу, пытаясь переварить услышанное. Сейчас он видел… нет, они по-прежнему походили на двух грязнущих чертенят, а не на маленьких девочек; прищуренные глазенки сверкали из-под сальных, свалявшихся волос. Скорее всего, девчушек придется обрить наголо, подумал он и понадеялся, что во время процесса его не будет рядом.

– Понятно, – сказал он, не придумав ничего лучше.

– У тебя есть золото? – спросила Эрминтруда, уняв рвоту. Девочка села, вытерла ладошкой рот и умело сплюнула. – Где?

– Если я не сказал ему, то с какой стати расскажу тебе? И вообще, лучше забудь об этом прямо сейчас, – строго сказал Йен, заметив, как взгляд девочки метнулся к ножу на его поясе.

Проклятье. И что теперь делать? Он отогнал от себя мысли о появлении Арча Бага – об этом можно подумать и позже – и медленно взъерошил волосы пятерней, размышляя. То, что они девчонки, ничего не меняет, но вот то, что они узнали о золоте… Йен подумал, что теперь побоится оставить их с кем бы то ни было, потому что, если он это сделает…

– Если ты нас бросишь, мы расскажем о золоте! – объявила Гермиона. – Мы не хотим жить в вонючей хижине. Мы хотим поехать в Лондон.

– Что? – Йен изумленно уставился на девочку. – Во имя всего святого, что ты знаешь о Лондоне?

– Наша мама оттуда родом.

Герман, нет, Гермиона закусила губу, дрогнувшую при упоминании о матери. Йен с интересом отметил, что раньше девочка никогда не говорила о матери, а уж тем более не проявляла открыто свою уязвимость.

– Она нам рассказывала, – продолжила Гермиона.

Йен фыркнул.

– А почему бы мне не прикончить вас собственными руками? – сердито спросил он.

К его удивлению, девочка улыбнулась, и он впервые увидел на ее лице хоть слегка приятную гримаску.

– Пес тебя любит, – ответила Гермиона. – Он бы тебя не любил, если бы ты убивал людей.

– Ты ошибаешься, – буркнул Йен и встал.

Ролло, который отлучался по своим делам, выбрался из кустов, деловито принюхиваясь.

– И где тебя носило, когда ты был мне нужен? – требовательно осведомился Йен.

Ролло тщательно обнюхал место, где стоял Арч Баг, задрал лапу и помочился на куст.

– Думаешь, этот старый мерзавец убил бы Герми? – внезапно спросила младшая из девочек, когда Йен усаживал ее на мула позади сестры.

– Нет, – уверенно ответил Йен.

Однако, вскочив в седло, он задумался. У него возникло весьма неприятное чувство, что Арч Баг слишком хорошо понимает природу вины. Достаточно ли убить невинное дитя, чтобы он, Йен, почувствовал себя виноватым в его смерти? А Йен бы почувствовал, и Арч Баг это прекрасно знал.

– Нет, – твердо повторил Йен.

У Арча Бага хватало и мстительности, и злопамятности – и он имел на то полное право, напомнил себе Йен, однако монстром, как ни крути, старик не был.

И все же Йен заставил девчушек ехать впереди себя до тех пор, пока они не остановились на ночь.

* * *

Арч Баг исчез бесследно, но, пока они устраивались на ночлег, у Йена то и дело возникало ощущение, что за ним следят. Неужели старик все это время его преследовал? Похоже, так оно и было, не случайно же он на них натолкнулся.

Значит, Арч Баг вернулся к развалинам Большого дома, намереваясь забрать золото после отъезда дяди Джейми, только вот сокровище исчезло. На миг Йен задался вопросом, удалось ли Арчу прикончить белую свинью, но сразу же отмел это предположение: дядя говорил, что та тварь – исчадие ада, ее просто так не уничтожишь, и Йен охотно ему верил.

Он бросил взгляд на Ролло, который мирно дремал у его ног и ничем не показывал, что рядом кто-то чужой. Уши пса были настороженно приподняты. Йен немного расслабился, хотя и не расставался с ножом даже во время сна.

Конечно, не только из-за Арча Бага, ведь еще существовали и мародеры, и дикие звери. Йен взглянул на Труди и Гермиону, которые лежали рядышком по другую сторону костра, закутавшись в его одеяло. Вот только девчушек там не оказалось. Одеяло взбили, чтобы создать видимость, будто под ним кто-то лежит, но внезапный порыв ветра откинул угол, и Йен убедился, что там никого нет.

Он в отчаянии закрыл глаза, потом открыл и посмотрел на пса.

– Почему ты ничего не сказал? – спросил он у Ролло. – Ты-то наверняка видел, как они сбежали!

– А мы не сбежали, – сообщил хрипловатый голосок за его спиной.

Йен обернулся и увидел девчушек. Они обе сидели на корточках возле его седельной сумки и сосредоточенно копались в ней в поисках еды.

– Мы просто проголодались, – сказала Труди, деловито набивая рот остатками лепешки.

– Я же вас накормил!

Он подстрелил несколько куропаток и запек их в глине. Не самое роскошное пиршество, но…

– А мы не наелись, – честно заявила Гермиона.

Она облизала пальцы и рыгнула.

– Вы что, выпили все пиво? – возмутился Йен, поднимая пустую керамическую бутыль, которая перекатывалась у ног девочки.

– Ммм-хмм, – сонно сказала она и неожиданно села.

– Нельзя воровать еду! – сурово произнес Йен, забирая у Труди опустевшую седельную сумку. – Если вы съедите все сейчас, то нам придется голодать, пока я не… не доставлю вас туда, куда бы мы ни ехали, – почти неслышно закончил он.

– А если мы не поедим, то будем голодать сейчас, – резонно заметила Труди. – Лучше голодать потом.

– А куда мы направляемся?

Гермиона слегка покачивалась из стороны в сторону, словно маленький грязный цветок на ветру.

– В Кросс-Крик, – ответил Йен. – Это первый большой город на нашем пути, и я там кое-кого знаю.

А вот есть ли у него знакомые, которые могли бы помочь в сложившихся обстоятельствах… жаль, что нельзя обратиться к двоюродной бабушке, Иокасте. Живи она по-прежнему в поместье «Горная река», можно было бы оставить девчонок там, но Иокаста и ее муж Дункан перебрались в Новую Шотландию. Была еще служанка Иокасты, Федра… Кажется, она работает в пивной в Уилмингтоне. Но нет, она не сможет…

– Такой же большой, как Лондон?

Гермиона легко опрокинулась на спину и легла, широко раскинув руки. Ролло поднялся, подошел к ней и обнюхал. Она захихикала – первый невинный звук, который услышал от нее Йен.

– Что с тобой, Герми?

Встревоженная Труди бросилась к сестре и присела рядом с ней на корточки. Ролло, который тщательно обнюхал Гермиону, переключил свое внимание на Труди, но та лишь оттолкнула любопытную морду пса. Меж тем Гермиона начала что-то фальшиво напевать себе под нос.

– С ней все в порядке, – заверил Йен, бегло взглянув на девочку. – Она просто немного опьянела. Это пройдет.

– А-а. – Успокоенная Труди села рядом с сестрой, обхватив колени. – Папа часто напивался. А еще орал и ломал все подряд.

– Правда?

– Угу. Однажды он сломал маме нос.

– О, – произнес Йен, не зная, что на это ответить. – Плохо.

– Думаешь, он умер?

– Надеюсь.

– И я тоже, – удовлетворенно сказала девочка.

Она зевнула так широко, что Йен почувствовал запах гнилых зубов с того места, где сидел, а Труди свернулась калачиком на земле, крепко обняв Гермиону.

Йен вздохнул, сходил за одеялом и накрыл их обеих, бережно подоткнув его под обмякшие тельца.

Он думал, что теперь делать. Недавний обмен словами почти походил на нормальный разговор, раньше они так не говорили, но Йен не обольщался, прекрасно понимая, что краткая попытка проявить дружелюбие не дотянет и до утра. Где бы найти кого-нибудь, кто захочет и сумеет с ними справиться?

Из-под одеяла послышалось негромкое сопение, словно пчела зажужжала крылышками, и юноша невольно улыбнулся. Маленькая Мэнди, дочка Бри, издавала точно такой же звук, когда спала.

Ему приходилось держать на руках спящую Мэнди, как-то раз даже больше часа, и он смотрел на бьющуюся на шейке жилку и не хотел отпускать крошечное теплое тельце. Представлял с тоской и болью, сглаженными временем, свою собственную дочь. Она родилась мертвой, он никогда не видел ее лица. Йекса – назвали ее могавки. «Малютка» – слишком маленькая, чтобы иметь имя. И все же имя у нее было – Ишебел. Так он ее назвал.

Йен завернулся в потрепанный плед, который дал ему дядя Джейми, когда он, Йен, решил стать могавком, и лег у костра.

Молись! Вот что посоветовали бы ему родители и дядя. Но Йен не знал, кому именно молиться или что говорить. Должен ли он обращаться к Иисусу Христу, или к Богородице, а может, к какому-нибудь святому? К духу красного кедра, что стоит за костром, как часовой, или к жизни, которая движется в лесу и шепчет что-то под ночным ветерком?

– A Dhia, cuidich mi[45], – наконец прошептал Йен в открытое небо и заснул.

Был ли это Бог или Йену ответила сама ночь, но на рассвете он проснулся с идеей.

* * *

Йен ожидал увидеть косоглазую горничную, но дверь открыла сама миссис Сильви. Она вспомнила его: в ее глазах мелькнула искорка узнавания и, как ему показалось, радости, но, конечно, все ограничилось улыбкой.

– Мистер Мюррей, – холодно и спокойно произнесла она, затем бросила взгляд вниз, и ее невозмутимость дала сбой.

Миссис Сильви поправила на носу очки в проволочной оправе, желая получше разглядеть тех, кто сопровождал Йена, потом подняла голову и с подозрением уставилась на юношу.

– Что это?

Йен ожидал подобной встречи и был к ней готов. Он молча поднял небольшой, плотно набитый мешочек, который приготовил заранее, и потряс, чтобы она услышала металлический звон.

От этого звука выражение лица миссис Сильви изменилось, она отошла в сторону, пропуская нежданных гостей в дом, но смотрела по-прежнему настороженно.

Впрочем, не так настороженно, как две маленькие дикарки – Йен все еще с трудом воспринимал их как девочек, – которые упирались до тех пор, пока он не взял обеих за тонкие шейки и не втолкнул прямо в гостиную миссис Сильви. Они сели (вернее, их заставили сесть), но выглядели так, будто что-то замышляли, и Йен не сводил с них глаз, даже когда разговаривал с хозяйкой заведения.

– Горничные? – в полнейшем недоумении переспросила она, глядя на девочек.

Йен вымыл их прямо в одежде, насильно, за что был покусан. К счастью, ни один укус пока не воспалился. Правда, с волосами сделать ничего было нельзя, разве что обрезать, а Йен не собирался даже близко подходить к девчонкам с ножом – опасался поранить себя или их в процессе последующей борьбы. Они сидели и бросали свирепые взгляды сквозь спутанные патлы, совсем как горгульи – злобные и красноглазые.

– Ну, они не хотят быть шлюхами, – мягко сказал Йен. – Да и мне бы этого не хотелось. Конечно, нельзя сказать, что я лично не одобряю это занятие, – из вежливости добавил он.

Уголок рта миссис Сильви дернулся, она пристально и чуть весело взглянула на Йена сквозь очки.

– Рада это слышать, – сухо произнесла она и, опустив глаза, начала медленно, почти оценивающе, оглядывать его тело с ног до головы так, что Йену вдруг показалось, будто его окунули в кипяток. Глаза миссис Сильви вновь задержались на его лице и повеселели еще больше.

Йен закашлялся, представив со смесью смущения и вожделения несколько занимательных образов, которые хранились в его памяти со времени их прошлой встречи пару лет назад. С виду миссис Сильви была самой обычной женщиной за тридцать, ее лицо и манеры скорее подошли бы властной монахине, а не шлюхе. Однако под скромным коленкоровым платьем и муслиновым фартуком… она стоила всех потраченных денег, настоящая госпожа Сильви.

– Я ведь не прошу об услуге, – сказал Йен и кивнул на увесистый мешочек, который положил на столик возле своего стула. – Я подумал, что, может, вы возьмете их в подмастерья?

– Девочки-подмастерья. В борделе. – Слова миссис Сильви прозвучали не как вопрос, но уголок рта снова слегка дернулся.

– Для начала они могли бы стать прислугой. Вам же нужно, чтобы здесь убирали? Опорожняли ночные горшки и все такое? А если окажется, что они достаточно смышленые… – Йен, прищурившись, взглянул на девочек, и Гермиона показала ему язык. – Можно выучить их на кухарок. Или на швей. Да у вас тут, наверное, полно штопки. Рваные простыни и все такое?

– Скорее, рваные сорочки, – очень сухо сказала она, бросив взгляд на потолок, откуда доносился ритмичный скрип, свидетельствующий о присутствии клиента.

Девочки слезли с табуретов и рыскали по гостиной, как дикие кошки, настороженно изучая все подряд. Внезапно до Йена дошло, что они никогда не видели города, не говоря уже о приличном человеческом жилище.

Миссис Сильви подалась вперед, взяла мешочек и удивленно округлила глаза, почувствовав его тяжесть. Она развязала его, высыпала на ладонь горстку черной, покрытой жиром дроби и подняла взгляд на Йена. Тот молча улыбнулся, взял один шарик, с силой царапнул по нему ногтем большого пальца и бросил обратно в руку миссис Сильви. Процарапанная полоска сверкнула золотом на темном фоне.

Поджав губы, она снова взвесила мешочек.

– Все полностью?

По приблизительной оценке Йена, там было золота фунтов на пятьдесят, если не больше, половина того, что он вез с собой.

Он протянул руку и забрал у Гермионы фарфоровую статуэтку.

– Работенка будет не из легких, – сказал он. – Думаю, это справедливая плата.

– Я тоже так думаю, – согласилась миссис Сильви, наблюдая за Труди, которая без всякого стеснения сняла штаны и села облегчиться в углу возле очага. С тех пор как секрет их половой принадлежности раскрылся, девочки перестали прятаться, справляя нужду.

Миссис Сильви позвонила в серебряный колокольчик, и обе девочки удивленно повернулись на звук.

– Почему я? – спросила она.

– Я больше не знаю никого, кто мог бы с ними справиться, – честно ответил Йен.

– Я весьма польщена.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся он. – Значит, по рукам?

Миссис Сильви тяжело вздохнула, разглядывая девочек, которые, сдвинув головы, о чем-то шептались, бросая в ее сторону взгляды, исполненные глубочайшей подозрительности. Вздохнув еще раз, женщина покачала головой.

– Похоже, я продешевила, но сейчас тяжелые времена.

– Неужели? В вашем-то бизнесе? Мне думается, что у вас всегда есть спрос.

Йен хотел пошутить, но миссис Сильви вдруг вызверилась.

– О, чего-чего, а клиентов у меня предостаточно, – сказала она, сузив глаза. – Только денег ни у кого нет, все на мели. Я-то возьму и курицу, и свиной бок, но у половины посетителей и этого нет. Они платят «прокламационными» деньгами, либо континентальными долларами, либо временными облигациями ополчения – хотите угадать, сколько стоят на рынке эти бумажки?

– Да я…

Но она уже закипела, как чайник, и, шипя, напустилась на Йена:

– Или вообще ничего не платят. Когда времена честные, то и люди в основном тоже. Но прижми их чуть-чуть, и они перестают понимать, почему нужно платить за собственные удовольствия. В конце концов, мне же это ничего не стоит? И я не смею отказать, иначе они все равно возьмут то, что хотят, а потом сожгут мой дом или навредят нам из-за моей несговорчивости. Полагаю, это вам ясно?

Горечь в ее голосе жалила, как крапива, и Йен сразу же отказался от почти созревшей мысли предложить ей скрепить сделку частным образом.

– Ясно, – ответил он как можно спокойнее. – Но ведь это и есть издержки вашей профессии, разве нет? И вы до сих пор процветаете.

Она на миг поджала губы.

– У меня был… покровитель. Джентльмен, который меня защищал.

– В обмен на…

На впалых щеках женщины вспыхнул яркий румянец.

– Не ваше дело, сэр!

– Неужели? – Он кивнул на мешочек в ее руке. – Раз уж я оставляю здесь своих… этих… ну, их… – Йен показал на девчушек, которые теребили шторы, мусоля пальцами ткань, – то, несомненно, имею право знать, не подвергаю ли я их опасности.

– Они девочки, – коротко ответила миссис Сильви. – Родились в опасности и проживут в ней всю свою жизнь, независимо от обстоятельств.

Ее рука крепче сжала мешочек, костяшки пальцев побелели. Йена впечатлила ее честность, учитывая, что, судя по всему, миссис Сильви отчаянно нуждалась в деньгах. Несмотря на ее злобу, он получал удовольствие от стычки.

– Значит, вы считаете, что жизнь мужчин не опасна? – поинтересовался он и тут же добавил: – Что случилось с вашим сутенером?

Кровь отхлынула от ее лица, и она побледнела, словно выбеленная кость. Глаза миссис Сильви пылали.

– Он был моим братом. – Ее голос упал до яростного шепота. – Сыны Свободы[46] облили его дегтем, вываляли в перьях и бросили умирать на моем пороге. А теперь, сэр, есть ли у вас еще вопросы касательно моих дел или мы договорились?

Прежде чем Йен придумал, что сказать в ответ, дверь открылась и вошла молодая женщина. Его словно обухом по голове ударили, земля ушла из-под ног, и в глазах побелело. Затем комната перестала качаться, и Йен понял, что снова может дышать.

Это была не Эмили. Молодая женщина с любопытством переводила взгляд с него на маленьких дикарок, завернувшихся в шторы. Она была наполовину индианкой, невысокой и грациозной; длинные, как у Эмили, густые волосы цвета воронового крыла свободно ниспадали на спину. Широкие, как у Эмили, скулы. Мягкий округлый подбородок. Но это была не Эмили.

«Слава богу!» – подумал Йен, но в то же время почувствовал внутри жуткую пустоту. Появление девушки пушечным ядром ударило его и прошло сквозь тело, оставив зияющую дыру.

Миссис Сильви что-то коротко велела девушке-индианке, указав на Гермиону и Труди. Черные брови на миг поднялись, но она кивнула, улыбнулась девчушкам и позвала их на кухню перекусить.

Девочки мигом выпутались из штор: завтрак был уже довольно давно, да и тот состоял из овсяного толокна, разведенного водой, и нескольких кусочков вяленой медвежатины, жесткой как подошва.

Сестры пошли за индианкой к двери, не удостоив его взглядом. Уже на пороге Гермиона оглянулась, подтянула мешковатые штаны и, вперив в Йена испепеляющий взгляд, обличительно подняла длинный тощий указательный палец.

– Ты, мудак, если в конечном итоге мы станем шлюхами, я тебя найду, отрежу твои яйца и затолкаю их тебе в задницу.

Собрав остатки достоинства, Йен откланялся и ушел, а в его ушах все звенели раскаты смеха миссис Сильви.

Глава 18 Удаление зубов

Нью-Берн, колония Северная Каролина

Апрель, 1777 г.

Ненавижу удалять зубы. Фигура речи, которая сравнивает нечто чрезвычайно трудное с вырыванием зубов, – отнюдь не гипербола. Даже в самой благоприятной ситуации – когда перед тобой взрослый человек с большим ртом и спокойным нравом, а больной зуб находится в верхней челюсти и спереди (то есть у него слабые корни и к нему легко подобраться), – дело это грязное, кровавое и в буквальном смысле зубодробительное. А чисто физическую непривлекательность занятия обычно сопровождает неизбежное чувство депрессии от возможного исхода.

Удалять пораженный абсцессом зуб необходимо, поскольку нарыв весьма болезнен, и из-за него бактерии могут попасть в кровоток и вызвать сепсис или даже смерть. Но вырвать зуб, не имея возможности его заменить, означает не только ухудшить внешность пациента, но и нарушить строение и работу ротовой полости. Отсутствие одного-единственного зуба приводит к смещению всех остальных, расположенных рядом, и изменяет прикус, что мешает как следует пережевывать пищу. А это, в свою очередь, сказывается на пищеварении пациента, его здоровье и перспективах на долгую счастливую жизнь.

«Впрочем, удаление даже нескольких зубов не сильно ухудшит состояние бедной девочки», – мрачно размышляла я, в очередной раз меняя положение в надежде получше рассмотреть зуб, которым сейчас занималась.

Она была не старше восьми-девяти лет, с узкой челюстью и выраженным неправильным прикусом – верхние зубы сильно выдавались вперед. Молочные клыки девочки вовремя не выпали, а за ними выросли постоянные, и две пары клыков придавали ей зловещий вид. Ко всему прочему у нее была необычайно узкая верхняя челюсть, из-за чего два растущих передних резца искривились так сильно, что их передние поверхности почти соприкасались.

Я дотронулась до нарывающего верхнего коренного зуба, и привязанная ремнями к стулу девочка дернулась, испустив пронзительный вопль, от которого возникло ощущение, будто мне под ногти загнали бамбуковые щепки.

– Йен, дай, пожалуйста, ей еще немного.

Я выпрямилась. Поясница ныла, словно ее зажали тисками. Уже несколько часов я работала в передней комнате типографии Фергуса, и маленькая мисочка у моего локтя до краев наполнилась окровавленными зубами, а толпа зевак за окном увлеченно наблюдала за действом.

Йен, как истинный шотландец, скептически фыркнул, но взял бутылку и, бормоча что-то ободряющее, двинулся к девочке, которая снова закричала при виде его татуированного лица и крепко сжала губы. Потеряв терпение, ее мать шлепнула малышку и, вырвав у Йена бутылку, вставила горлышко в рот дочери, а другой рукой зажала ей нос.

Глаза малышки округлились, как монетки, из уголков рта фонтаном брызнул виски, но худенькая шейка несколько раз дернулась, и девчушка начала глотать.

– Думаю, уже достаточно, – заметила я, несколько встревоженная количеством алкоголя, которое выпил ребенок.

Качество виски, который мы приобрели уже здесь, оставляло желать лучшего, и, хотя Джейми с Йеном его попробовали и пришли к выводу, что от него никто не ослепнет, я решила использовать этот виски исключительно в малых дозах.

Мать девочки хмыкнула, критически осматривая дочь, но бутылку не убрала.

– А вот теперь, полагаю, хватит.

Глаза ребенка закатились, напряженное маленькое тельце внезапно обмякло, откинувшись на спинку стула.

Мать убрала бутылку, аккуратно вытерла горлышко своим фартуком и, кивнув, вернула виски Йену.

Я торопливо проверила пульс и дыхание девочки, но, похоже, все было в порядке, по крайней мере пока.

– Capre diem[47], – пробормотала я, хватая зубные щипцы. – Или следует сказать «capre vinorum»? Йен, следи, чтобы она дышала.

Йен рассмеялся и, наклонив бутылку, смочил виски клочок чистой ткани, чтобы вытирать кровь и гной.

– Думаю, у тебя хватит времени не только на один зуб, тетушка. Ты можешь вырвать у бедной девчушки все зубы, и она ничего не почувствует.

– А это мысль! – сказала я, поворачивая голову ребенка. – Йен, принеси, пожалуйста, зеркало.

У меня было крошечное квадратное зеркальце, чтобы, если повезет, направлять в рот пациента солнечный свет. Сейчас свет, теплый и яркий, в изобилии лился через окно, но, к сожалению, его загораживали головы зевак, они прижимались к стеклу и мешали Йену направить солнечный зайчик туда, куда мне нужно.

– Марсали! – позвала я, на всякий случай держа палец на пульсе девочки.

– Да? – Вытирая тряпкой перемазанные чернилами руки, она вышла из задней комнаты, где очищала или, скорее, пачкала типографский шрифт. – Тебе снова нужен Анри-Кристиан?

– Если ты… или он… не против.

– Только не он! – уверила меня Марсали. – Он это обожает, маленький тщеславный поросенок! Джоан! Фелисите! Сходите за малышом, ладно? Он нужен на улице, у витрины.

Фелисите и Джоан, или, как называл их Джейми, адские кошечки, с радостью побежали за Анри-Кристианом: они любили его представления почти так же сильно, как он сам.

– Пошли, Пузырик! – позвала Джоан, придерживая дверь на кухню.

Анри-Кристиан поспешил наружу, переваливаясь с боку на бок на коротеньких кривых ножках. Румяное лицо сияло от удовольствия.

– Опля, опля, опля! – восклицал он, направляясь к двери.

– Наденьте на него шапочку! – крикнула Марсали. – А то ветер в уши надует!

День стоял солнечный, но ветреный, а у Анри-Кристиана легко простужались уши. У него была вязаная шерстяная шапочка в белую и голубую полоску, украшенная красными помпонами, которая завязывалась под подбородком. Брианна связала эту шапочку, и когда я ее увидела, то почувствовала, как сердце слегка сжалось от нежности и боли.

Девочки взяли Анри-Кристиана за руки – в последний миг Фелисите успела сдернуть с вешалки старую фетровую шляпу своего отца, чтобы собирать монетки, – и все трое вышли на улицу под радостные возгласы и свист толпы. Через окно я видела, как Джоан убрала с уличного стола выставленные книги, а Фелисите поставила на их место Анри-Кристиана. Улыбаясь во весь рот, он раскинул коротенькие сильные руки и изысканно поклонился сперва в одну сторону, потом в другую. Затем наклонился, уперся ладонями в столешницу и со сдержанной грацией встал на голову.

Я не стала смотреть все представление – большей частью оно состояло из танцев и брыканий вперемешку с кувырками и стойками на голове, но яркая личность Анри-Кристиана и его гномья фигурка придавали зрелищу милое очарование. Он моментально отвлек толпу от окна, как мне и хотелось.

– Давай, Йен, – велела я, возвращаясь к работе.

Под бликующим светом зеркальца дела пошли лучше, и я почти сразу ухватила зуб щипцами. Предстояло самое сложное: зуб был сильно разрушен, и я боялась, что, когда начну его выворачивать, он не выйдет целиком, а сломается. А уж если это произойдет…

К счастью, все обошлось. Раздался приглушенный треск, когда корни зуба выскочили из челюсти, и я уже держала крошечный белый предмет – не сломанный.

Мать девочки, которая напряженно следила за происходящим, вздохнула и немного расслабилась. Девочка тоже вздохнула и раскинулась на стуле. Я еще раз проверила ее состояние: пульс ровный, разве что дыхание стало поверхностным. Наверняка она проспит до…

И тут меня осенило.

– Знаете, – нерешительно обратилась я к матери малышки, – я могу вырвать еще один или два зуба, и ей не будет больно. Вот, взгляните… – Я отодвинулась, жестом приглашая женщину посмотреть. – Вот эти… – Я коснулась невыпавших молочных клыков. – Их нужно срочно удалить, чтобы зубы за ними встали на свое место. И вы же видите передние резцы… Я удалила верхний передний коренной слева, а если удалю такой же справа, то, возможно, ее зубы слегка сместятся, чтобы заполнить пустое пространство. А если вам удастся убедить девочку нажимать языком на передние зубы всякий раз, когда она об этом вспомнит…

Разумеется, это было трудно назвать ортодонтией, к тому же опасность заражения слегка увеличивалась, но мне безумно хотелось это сделать: бедный ребенок выглядел как летучая мышь-людоед.

– Х-м-м, – протянула мать девочки, хмуро вглядываясь в ее рот. – Сколько вы мне за них заплатите?

– Сколько?.. Вы хотите, чтобы я вам заплатила?

– Это прекрасные, крепкие зубы, – тут же ответила мать. – Зубодер в порту наверняка даст по шиллингу за штуку. А Глории нужны деньги для приданого.

– Приданого? – удивленно повторила я.

Мать пожала плечами.

– Ну, за красоту-то бедняжку вряд ли кто возьмет.

Мне пришлось признать, что это правда: даже не беря в расчет ужасное состояние зубов девчушки, назвать ее внешность заурядной уже было бы комплиментом.

– Марсали! – позвала я. – У тебя есть четыре шиллинга?

Золото, вшитое в подол юбки, тяжело качнулось у моих ног, но сейчас я не могла его использовать.

Марсали удивленно отвернулась от окна, через которое приглядывала за Анри-Кристианом и девочками.

– У меня нет наличных.

– Все в порядке, тетушка, у меня есть немного денег.

Йен положил зеркальце, полез в спорран и вытащил оттуда пригоршню монет.

– И учтите, – сказал он, устремив на женщину тяжелый взгляд, – за здоровый зуб вы больше трех пенсов не получите… и не больше пенни за молочный, точно вам говорю.

Женщина высокомерно посмотрела на него, нисколько не смущаясь.

– Вот ведь сквалыга шотландец! – сказала она. – Пусть и татуированный, что твой дикарь. Тогда по шестипенсовику за зуб, ты, крохобор!

Йен широко улыбнулся, показывая собственные зубы, которые хоть и были чуточку неровными, все же находились в превосходном состоянии.

– Хотите отнести малышку к набережной, чтобы тамошний живодер разодрал ей рот в клочья? – любезно спросил он. – Она как раз к тому времени проснется, вы же понимаете. Крику-то будет… Три.

– Йен! – сказала я.

– Нет, тетушка, я не позволю ей тебя обмануть. Мало того что она хочет, чтобы ты выдернула девочке зубы задаром, так еще требует денег за оказанную честь!

Мое вмешательство приободрило женщину, она выставила вперед подбородок и повторила:

– Шесть пенсов!

Подошла Марсали, привлеченная перепалкой, и заглянула в рот девочки.

– Меньше чем за десять фунтов вы ей мужа не найдете! – напрямик сказала она женщине. – С такой-то внешностью. Мужчина испугается, что она его покусает, когда он будет ее целовать. Йен прав. На самом деле это вы должны заплатить двойную цену!

– Вы же согласились заплатить, когда пришли сюда, так ведь? – нажимал Йен. – Два пенса за то, чтобы выдернуть зуб, и моя тетя уступила только из жалости к ребенку!

– Кровопийцы! – воскликнула женщина. – Точно говорят, вы, шотландцы, медяки с глаз покойника заберете!

Я поняла, что все это надолго: и Йен, и Марсали явно настроились приятно провести время, торгуясь с женщиной. Вздохнув, я забрала у Йена зеркальце. Клыки я выдерну и без подсветки, а к тому времени, когда займусь верхним коренным справа, Йен, возможно, снова сосредоточится на работе.

Честно говоря, клыки особой трудности не представляли: молочные зубы, почти без корней, да еще готовые в любую минуту выпасть… наверняка я смогла бы их вытащить пальцами. Быстрый поворот на каждый зуб, и они выскочили, десны почти не кровоточили. Довольная, я промокнула ранки тампоном, смоченным виски, и стала думать, как подступиться к коренному.

Он находился с другой стороны рта; если я наклоню голову ребенка назад, то у меня будет достаточно света и без зеркала. Я взяла руку Йена – он был так занят спором, что ничего не заметил, – положила на лоб девочки, чтобы удерживать голову, и осторожно наложила щипцы.

На миг перед светом мелькнула какая-то тень, потом исчезла… и вновь появилась, полностью загородив свет. Я сердито оглянулась и увидела весьма элегантного джентльмена, который с любопытством заглядывал в окно.

Я бросила на него недовольный взгляд и жестом велела отойти. Он моргнул, кивнул, извиняясь, и шагнул в сторону. Я не стала дожидаться дальнейших помех, наклонилась, крепко взялась за зуб и удачно выкрутила его одним движением.

Довольно напевая себе под нос, я капнула виски на кровоточащую ранку, затем наклонила голову девочки в другую сторону, осторожно прижала тампон к десне и выдавила гной из нарыва. Вдруг я почувствовала, что безвольно качающаяся шейка ребенка как-то странно обмякла, и замерла.

Йен тоже это почувствовал и, замолчав на полуслове, бросил на меня озадаченный взгляд.

– Развяжи ее, – велела я. – Быстро!

Он тут же высвободил девочку из ремней, а я подхватила ее под мышки и уложила на пол. Голова малышки болталась, как у тряпичной куклы. Не обращая внимания на встревоженные восклицания Марсали и матери девочки, я отклонила голову девочки назад, вытащила изо рта тампон, зажала пальцами ее нос, прижалась ртом к ее губам и начала делать искусственное дыхание.

Как будто надуваешь маленький тугой воздушный шарик: неподатливость, сопротивление и, наконец, грудь поднимается. Только вот ребра не растягиваются, как резина, и вдувать воздух не становится легче.

Пальцы другой руки я держала на шейке девочки, отчаянно пытаясь нащупать пульс на сонной артерии. Вот… Нет? Да, вот он! Ее сердечко все еще билось, хотя и очень слабо.

Вдох. Пауза. Вдох. Пауза… Я почувствовала едва заметный выдох, потом худенькая грудь немного поднялась. Я ждала, слыша, как в ушах колотится кровь, но грудь больше не двигалась. Вдох. Пауза. Вдох…

Грудь снова шевельнулась и теперь уже продолжила подниматься и опускаться самостоятельно. Я села на пятки, тяжело дыша; на лице выступил холодный пот.

Мать девочки уставилась на меня, открыв рот. Словно в тумане я невольно отметила, что ее зубы в довольно хорошем состоянии. Один бог знает, как выглядел ее муж.

– С ней… она… – неуверенно сказала женщина, моргая и переводя взгляд с меня на свою дочь.

– С ней все в порядке, – решительно сказала я и медленно встала, чувствуя, что у меня кружится голова. – Только она не сможет идти, пока не выветрится виски. Думаю, все будет хорошо, но у нее опять может случиться остановка дыхания. Кто-то должен присмотреть за ней, пока она не очнется. Марсали?

– Да, я положу ее на выдвижную кровать, – ответила Марсали, подходя ближе, чтобы взглянуть. – А, вот и вы… Джоани, присмотришь за бедной девочкой? Ей нужно немного полежать в твоей кроватке.

Раскрасневшиеся дети зашли домой, хихикая и неся полную шляпу мелких монет и пуговиц, но, когда увидели на полу девочку, тут же подбежали посмотреть.

– Опля! – сказал пораженный Анри-Кристиан.

– Она умерла? – деловито спросила Фелисите.

– Если бы она умерла, маман не просила бы меня за ней присмотреть, – резонно заметила Джоани. – Она же не заблюет мою постель, да?

– Я подложу полотенце, – пообещала Марсали, наклоняясь, чтобы поднять маленькую девочку. Йен ее опередил и бережно поднял ребенка.

– Тогда мы возьмем с вас два пенса, – сказал он матери. – Зато отдадим все зубы бесплатно, идет?

Женщина ошарашенно кивнула и вслед за толпой направилась в заднюю часть дома. Я услышала топот множества ног, которые поднимались по лестнице, но сама никуда не пошла: мои собственные ноги стали как ватные, и я неожиданно села.

– С вами все хорошо, мадам?

Я подняла голову и увидела элегантного незнакомца, который вошел в типографию и с любопытством глядел на меня.

Взяв полупустую бутылку виски, я сделала большой глоток. Жидкость со вкусом горелых костей обожгла горло. Я несколько раз хрипло выдохнула, хотя и не закашлялась; на глаза навернулись слезы.

– Все хорошо, – просипела я. – Просто великолепно. – Я рукавом вытерла слезы. – Что вам угодно?

Незнакомец едва уловимо улыбнулся. Похоже, его забавляло происходящее.

– Зуб мне вырывать не нужно, и это, возможно, к лучшему для нас обоих. Однако… вы позволите? – Он вытащил из кармана плоскую серебряную фляжку, протянул мне и сел. – Полагаю, этот напиток чуть лучше подкрепит ваши силы чем… тот.

Я открыла фляжку, и оттуда, подобно джинну, выплыл насыщенный аромат превосходного бренди.

– Спасибо, – коротко поблагодарила я и, закрыв глаза, выпила. – В самом деле, огромное спасибо, – добавила я секундой позже, когда открыла глаза.

И правда, подкрепляющий напиток. Тепло собралось в центре моего тела и оттуда, словно дым, заструилось по конечностям.

– Всегда к вашим услугам, мадам, – сказал незнакомец и улыбнулся.

Он определенно был франтом, да еще далеко не бедным: его костюм щедро украшали роскошные кружева, на жилете блестели позолоченные пуговицы, и все это дополнял напудренный парик и две черные шелковые мушки на лице – звездочка у левой брови и вздыбленный конь на правой щеке. «Мда, такой наряд нечасто встретишь в Северной Каролине, особенно в эти дни», – подумала я.

Несмотря на все украшательства, он был красивым мужчиной. Лет сорока или около того, с мягкими темными глазами, в которых светился юмор, и утонченным, чувственным лицом. По-английски незнакомец говорил очень хорошо, хотя и с явным парижским акцентом.

– Имею ли я честь обращаться к миссис Фрэзер?

Судя по взгляду, он заметил мою возмутительно непокрытую голову, но из вежливости ничего не сказал.

– Ну да, – неуверенно произнесла я. – Возможно, я не та, кого вы ищете. Мою невестку тоже зовут миссис Фрэзер, они с мужем – владельцы этой типографии. Если вам нужно что-нибудь напечатать…

– Миссис Джеймс Фрэзер?

Я инстинктивно замолчала, но выбора не было, пришлось ответить.

– Да, это я. Вы ищете моего мужа? – осторожно спросила я.

Люди искали Джейми по разным причинам, и далеко не всегда было желательно, чтобы они его нашли.

Незнакомец улыбнулся, возле глаз появились симпатичные морщинки.

– Совершенно верно, миссис Фрэзер. Капитан моего корабля сказал, что мистер Фрэзер приходил к нему сегодня утром, спрашивал, не берет ли он пассажиров.

У меня подпрыгнуло сердце.

– О, так у вас есть корабль, мистер…

– Бошан, – сказал он, взял мою руку и с изяществом поцеловал. – Персиваль Бошан, к вашим услугам, мадам. Да, у меня есть корабль… он носит имя «Охотница».

Мне показалось, что мое сердце остановилось, но нет, оно забилось с громким стуком.

– Бошан, – повторила я. – Бичем?

Незнакомец произносил свою фамилию на французский манер, но, услышав «Бичем», кивнул и улыбнулся еще шире.

– Да, так эту фамилию произносят англичане. Вы сказали, ваша невестка… значит, мистер Фрэзер, хозяин типографии, приходится вашему мужу сыном?

– Да, – машинально ответила я.

«Не будь дурочкой, – выругала я себя. – Это имя не такое уж и редкое. Скорее всего, он не имеет никакого отношения к твоей семье!» И все же… Англо-французские связи. Я знала, что семья моего отца перебралась в Англию из Франции в восемнадцатом веке, но больше ничего мне не было известно. Я завороженно уставилась на мистера Бичема: есть ли в его лице что-либо знакомое? Хоть какая-то черточка, которую можно было бы сравнить с моими смутными воспоминаниями о родителях и с более яркими – о дяде.

Кожа белая, как у меня, но, с другой стороны, почти все аристократы могут похвастаться бледностью, потому что усиленно прячут лица от солнца. Глаза у него гораздо темнее моих и очень красивые, но другой формы: круглее. Брови… Были ли у дяди Лэмба брови такой же формы? Густые и тяжелые у переносицы, разлетающиеся от нее изящными арками?

Меня настолько поглотила эта головоломка, что я не услышала, что он сказал.

– Простите, не расслышала.

– Маленький мальчик, – повторил Бичем, кивнув на дверь, за которой скрылись дети. – Он кричал «Опля!», как французские бродячие артисты. У вашей семьи есть родственники или друзья во Франции?

Я ощутила запоздалую тревогу, волосы на руках встали дыбом от смутного беспокойства.

– Нет, – сказала я, пытаясь удержать на лице вежливо-недоуменное выражение. – Скорее всего, он просто от кого-то услышал это слово. В прошлом году небольшая труппа французских акробатов колесила по обеим Каролинам.

– А, наверное, так оно и есть. – Он подвинулся ближе, не сводя с меня темных сосредоточенных глаз. – А вы сами их видели?

– Нет. Мы с мужем… здесь не живем, – торопливо закончила я и чуть было не сказала, где мы жили, но не знала, что ему известно – если вообще известно! – об обстоятельствах Фергуса.

Бичем снова сел, поджав губы с легким разочарованием.

– Как жаль! Я подумал, что джентльмен, которого я ищу, мог бы входить в эту труппу. Хотя, скорее всего, вы вряд ли узнали бы имена артистов, даже если бы их видели, – подумав, добавил он.

– Вы кого-то ищете? Француза?

Я взяла миску с окровавленными зубами и стала их перебирать с деланым безразличием.

– Да, человека по имени Клодель. Он родился в Париже… в борделе, – уточнил Бичем слегка извиняющимся тоном – он ведь использовал при мне такое неприличное слово. – Сейчас ему, должно быть, чуть за сорок, возможно, сорок один или сорок два.

– Париж, – повторила я, прислушиваясь, не спускается ли по лестнице Марсали. – А с чего вы взяли, что сейчас он в Северной Каролине?

Бичем изящно пожал плечом.

– Вполне возможно, что его здесь нет. Я точно знаю лишь то, что лет тридцать назад его забрал из борделя шотландец, которого все описывали как мужчину весьма впечатляющей внешности: очень высокий, с роскошными рыжими волосами. А вот дальше мнения расходятся… – Он криво улыбнулся. – Чего только не говорили мне про Фрэзера! Он-де и виноторговец, и якобит, и лоялист, и предатель, и шпион, и аристократ, и фермер, и импортер… или контрабандист, что почти одно и то же. И что у него обширные связи, от монастыря до королевского двора.

Я подумала, что это исключительно точное описание Джейми, и стало ясно, почему Джейми так трудно по нему найти. Хотя, с другой стороны… Вот же он, Бичем, сидит передо мной…

– Я нашел виноторговца Майкла Мюррея, который, услышав это описание, сказал, что оно напоминает его дядю, некоего Джеймса Фрэзера, переехавшего в Америку более десяти лет назад. – Темные глаза стали серьезными и пристально уставились на меня. – Однако, когда я поинтересовался ребенком по имени Клодель, месье Мюррей самым решительным образом заверил меня, что ничего о нем не знает.

– Неужели?

Я взяла большой коренной зуб, пораженный кариесом, и, прищурившись, начала его рассматривать.

Иисус твою Рузвельт Христос. Я знала Майка только по имени: он был одним из старших братьев Йена-младшего и родился после моего отъезда, а к тому времени, когда я вернулась в Лаллиброх, он уже перебрался во Францию, чтобы получить там образование и заняться виноторговлей вместе с Джаредом Фрэзером, старшим и бездетным кузеном Джейми. Само собой, Майкл, который вырос в Лаллиброхе вместе с Фергусом, чертовски хорошо знал его настоящее имя. Он явно что-то заподозрил или почуял неладное в манере поведения незнакомца и встревожился.

– Вы хотите сказать, что проделали весь долгий путь в Америку, зная только имя человека и то, что у него рыжие волосы? – спросила я, стараясь изобразить легкую недоверчивость. – Бог мой… вы, должно быть, очень хотите найти этого Клоделя!

– Так и есть, мадам. – Он посмотрел на меня с легкой улыбкой и слегка наклонил голову. – А скажите, миссис Фрэзер, у вашего мужа рыжие волосы?

– Да, – ответила я. Нет смысла отрицать очевидное, тем более что любой в Нью-Берне мог бы сказать об этом Бичему. И, скорее всего, уже сказали, подумала я. – Впрочем, как и у большинства его родственников, да и у половины населения Шотландского высокогорья.

Серьезное преувеличение, но я была уверена, что сам мистер Бичем ту местность не прочесывал.

Сверху донеслись голоса; Марсали могла в любую минуту спуститься вниз, а мне не хотелось, чтобы она вошла посреди именно этого разговора.

– Что ж, – произнесла я и решительно встала. – Думаю, вы хотите поговорить с моим мужем, как и он с вами. Но сейчас он уехал по делам и не вернется до завтра. Вы где остановились?

– В «Королевской гостинице», – ответил он, тоже поднимаясь со стула. – Мадам, передайте, пожалуйста, своему мужу, чтобы он меня там нашел. Благодарю вас.

Он низко поклонился и снова поцеловал мою руку, затем улыбнулся и вышел из типографии, оставив за собой аромат иссопа и бергамота, смешанный с запахом превосходного бренди.

* * *

Многие торговцы и деловые люди покинули Нью-Берн из-за полной неразберихи в политической ситуации: гражданские власти бездействовали, и общественная жизнь, за исключением самых простых торговых операций, остановилась. Люди – как сторонники короля, так и сочувствующие мятежникам, – уезжали из Нью-Берна, опасаясь насилия. В городе осталось лишь две приличные гостиницы, одной из них была «Королевская гостиница», а другой – «Уилзи-Армз». К счастью, мы с Джейми сняли комнату в последней.

– Ты пойдешь к нему?

Я только что закончила рассказывать Джейми о визите мсье Бичема, и между бровями мужа залегла глубокая морщина тревоги.

– Господи, откуда он все это узнал?

– Он знал, что Фергус жил в борделе, вот с него и начал расспросы. Полагаю, ему не составило особого труда найти тех, кто тебя видел или слышал о том происшествии. В конце концов, тебя нелегко забыть. – Несмотря на тревогу, я улыбнулась, вспомнив, как двадцатипятилетний Джейми, вооруженный (совершенно случайно!) огромной колбасой, нашел временное пристанище в борделе, а потом сбежал оттуда, прихватив с собой десятилетнего карманника Клоделя, который время от времени приторговывал телом.

Слегка смутившись, Джейми пожал плечами.

– Ну да, наверное. Но он слишком много знает… – Джейми в раздумье почесал голову. – Что же до разговора с ним… сперва я потолкую с Фергусом. Думаю, нам захочется узнать чуть больше об этом месье Бичеме, прежде чем мы ему представимся.

– Я бы тоже хотела узнать о нем побольше, – сказала я. – Меня вот что интересует, может… Хотя вряд ли, имя довольно распространенное… Но все равно любопытно, вдруг он приходится мне дальним родственником. Насколько я знаю, в восемнадцатом веке мои предки действительно жили во Франции, но это все, что мне известно.

Джейми улыбнулся.

– А что бы ты сделала, саксоночка, если бы он и вправду оказался твоим предком?

– Я…

Не договорив, я замолчала, потому что понятия не имела, как бы поступила в этом случае.

– Скорее всего, ничего, – признала я. – Да и в любом случае, вряд ли нам удастся это выяснить, ведь я не помню, как звали моих прапрадедов, даже если когда-то и знала. Просто… просто было бы интересно узнать побольше, вот и все, – смущенно, будто защищаясь, закончила я.

– Само собой, тебе бы хотелось узнать побольше, – согласился он. – Но только если мои расспросы не подвергнут Фергуса опасности, так ведь?

– Что ты, конечно! Но как ты…

В дверь тихо постучали, и я замолчала. Подняв брови, бросила взгляд на Джейми, который, немного помешкав, пожал плечами и открыл дверь.

Комнатка была такой маленькой, что со своего места я без труда увидела, кто пришел. К моему удивлению, в дверях была целая компания женщин, а коридор превратился в море белых чепцов, которые подрагивали в полумраке, словно медузы.

– Мистер Фрэзер? – Один из чепцов коротко качнулся. – Я… меня зовут Эбигейл Белл. Мои дочери. – Она повернулась, и я мельком увидела застывшее бледное лицо. – Лиллиан и Мириам. – Другие два чепца (да, их оказалось всего три) тоже качнулись. – Можно с вами поговорить?

Джейми кивнул, пригласил их в комнату и зашел за ними, подняв брови и глядя на меня.

– Моя жена, – сказал он, кивнув в мою сторону, пока я вставала, бормоча приветствия.

В комнате были только кровать и стул, так что нам всем пришлось стоять, неловко улыбаясь и кивая друг другу.

Невысокая и довольно плотная миссис Белл, похоже, когда-то была такой же хорошенькой, как ее дочери. Но сейчас некогда пухлые щечки обвисли, словно она внезапно похудела, а кожа от волнений покрылась морщинками. У дочерей тоже был встревоженный вид: одна из них теребила свой передник, а другая искоса поглядывала на Джейми из-под опущенных ресниц, будто боялась, что он рассвирепеет, если смотреть на него прямо.

– Прошу прощения, сэр, что мы заявились без приглашения. – Губы миссис Белл дрожали, ей пришлось на миг их сжать и только потом продолжить: – Я слышала, вы ищете корабль, который направляется в Шотландию.

Джейми настороженно кивнул, явно прикидывая, откуда женщина об этом узнала. Похоже, он оказался прав, когда сказал, что через пару дней это станет известно всему городу.

– Вы знаете кого-то, кто туда собирается? – вежливо спросил он.

– Нет, не совсем. Я… то есть… возможно… дело в моем муже, – проговорила она.

Тут голос женщины дрогнул, и она прикрыла рот подолом фартука. Одна из дочерей, темноволосая, ласково взяла мать под локоть и отвела в сторону, чтобы самой встретиться лицом к лицу с ужасающим мистером Фрэзером.

– Мой отец в Шотландии, мистер Фрэзер, – сообщила она, – и мама надеется, что, возможно, вы его там найдете и поможете ему вернуться к нам.

– А кто ваш отец? – спросил Джейми.

– О, мистер Ричард Белл из Уилмингтона, сэр. – Девушка торопливо сделала книксен, как будто дополнительная вежливость могла помочь в ее деле. – Он… он был…

– Он и сейчас есть! – вполголоса, но категорично прошипела ее сестра, и первая, темненькая, бросила на нее сердитый взгляд.

– Отец занимался торговлей в Уилмингтоне, мистер Фрэзер. У него были обширные деловые связи, и в интересах бизнеса он поддерживал связь со многими британскими офицерами, которые покупали у него разное снаряжение и припасы. Это были исключительно деловые контакты! – заверила его девушка.

– Но в такие ужасные времена бизнес перестает быть просто бизнесом. – Миссис Белл взяла себя в руки и встала рядом с дочерью. – Они сказали… враги моего мужа… они пустили слух, что мой муж – лоялист.

– Так оно и было! – вставила вторая сестра. Эта девушка, светловолосая и голубоглазая, не дрожала. Подняв подбородок и сверкая глазами, она смотрела в лицо Джейми. – Мой отец был верен своему королю! И я, во-первых, не думаю, что за это нужно оправдываться или извиняться! А во-вторых, считаю неправильным делать вид, что отец не был лоялистом, только для того, чтобы получить помощь человека, который нарушил все возможные клятвы…

– Ох, Мириам! – сердито перебила ее сестра. – Неужели ты не могла помолчать хотя бы секунду? Теперь ты все испортила!

– Ничего подобного! – огрызнулась Мириам. – А даже если и так, то все равно из этого бы ничего не вышло! С какой стати он бы нам…

– Да все бы получилось! Мистер Форбс сказал…

– Зануда он, твой мистер Форбс! Ему-то откуда знать!

Миссис Белл тихонько застонала в свой фартук.

– Почему ваш отец уехал в Шотландию? – спросил Джейми, чтобы прекратить неразбериху.

Вопрос захватил Мириам врасплох, и она ответила:

– Он не уехал. Его похитили на улице и бросили на корабль, который направлялся в Саутгемптон.

– Кто? – удивилась я, пробираясь к двери через непроходимое море юбок. – И зачем?

Высунув голову в коридор, я увидела мальчишку, который чистил обувь на верхней площадке, и жестами велела ему спуститься в таверну и принести кувшин вина. Судя по тому, в каком состоянии сейчас Беллы, подумала я, самое время вернуться к принятым в обществе любезностям.

Я вернулась обратно в комнату, когда миссис Лиллиан Белл говорила, что они не знают похитителей отца.

– По крайней мере, их имена, – сказала она, и ее лицо вспыхнуло от ярости. – Злодеи натянули на лица капюшоны, но это были Сыны Свободы, я точно знаю!

– Да, это они, – решительно заявила мисс Мириам. – Они и раньше ему угрожали: прикрепляли к двери записки, подбросили на крыльцо дохлую рыбу, завернутую в красную тряпку… И все в таком роде.

В прошлом августе недруги от угроз перешли к делу. Мистер Белл направлялся к своему складу, когда из переулка выбежали несколько человек в капюшонах, схватили его и оттащили в порт, где швырнули на корабль, который тут же снялся с якоря и медленно отчалил, ловя парусами ветер.

Я слышала, что неугодных лоялистов «депортируют» таким манером, но никогда раньше не сталкивалась ни с чем подобным.

– Если корабль направлялся в Англию, – поинтересовалась я, – то как ваш отец попал в Шотландию?

Возникла небольшая сумятица, когда все три леди одновременно попытались объяснить, что произошло, но вновь победила Мириам.

– Разумеется, отец прибыл в Англию без гроша в кармане, из всего имущества только то, что было на нем, да еще и задолжал за проезд на корабле и еду. Но в пути он подружился с капитаном, который взял его из Саутгемптона в Лондон, где у отца нашлись знакомые: он с ними водил дела в прошлом. Один из них дал отцу взаймы денег, чтобы вернуть долг капитану, и пообещал оплатить дорогу в Джорджию, если папа присмотрит за грузом, который должны были отправить в Америку через Вест-Индию. Корабль отплывал из Эдинбурга, и потому отец отправился туда при содействии своего покровителя, но в Эдинбурге выяснилось, что груз, который нужно забрать в Вест-Индии, – это полный трюм негров.

– Мой муж – аболиционист, – с застенчивой гордостью вставила миссис Белл. – Он говорил, что не поощряет рабство и тем более никогда не будет помогать его распространению, чего бы это ни стоило ему самому.

– А мистер Форбс рассказал, что вы сделали для той женщины, служанки миссис Кэмерон, – обеспокоенно добавила Лиллиан. – Вот мы и подумали… даже если вы…

Она смущенно замолчала.

– Ну да, предатель и мятежник, – сухо произнес Джейми. – Понимаю. Мистер Форбс… Должно быть, это Нил Форбс, адвокат?

В его голосе прозвучал легкий сарказм, и, надо сказать, не без оснований.

Несколько лет назад Форбс сватался к Брианне, а Иокаста Кэмерон, тетя Джейми, его поощряла. Бри не слишком вежливо отвергла нежеланного ухажера, и спустя некоторое время он отомстил, организовав ее похищение печально известным пиратом. Дело приняло весьма скверный и неприятный оборот: в отместку Джейми похитил престарелую мать Форбса (хотя пожилой леди приключение понравилось), а Йен-младший отрезал Форбсу ухо. Может, время излечило телесные раны, но трудно представить человека, кто меньше Форбса хотел бы возносить хвалу Джейми.

– Он самый, – сказала Мириам, но я заметила неуверенные взгляды, которыми обменялись миссис Белл и Лиллиан.

– Что именно сказал обо мне мистер Форбс? – спросил Джейми. Все три леди побледнели, и он поднял брови. – Так что же? – с нажимом повторил он, обращаясь к миссис Белл, поскольку безошибочно определил, что она и есть самое слабое звено в семейной цепи.

– Он сказал: как хорошо, что вы погибли, – слабым голосом ответила леди, после чего ее глаза закатились и она рухнула на пол, как мешок с зерном.

* * *

К счастью, я приобрела у доктора Фентимена флакончик нюхательных солей. От них миссис Белл тут же пришла в себя и начала чихать. Она задыхалась и хватала ртом воздух, и дочери уложили ее на кровать. Именно в этот момент принесли вино, и я щедро налила его всем присутствующим, не забыв оставить большую кружку и для себя.

– Ладно, – сказал Джейми, медленно обводя дам пронзительным взглядом, от которого даже у закоренелого злодея подкосились бы ноги и он признался бы во всех грехах. – А теперь расскажите мне, где вы слышали, как мистер Форбс говорил о том, что я погиб.

Миссис Лиллиан устроилась поудобнее на кровати и положила руку на плечо матери, словно хотела ее защитить.

– Я это слышала. В таверне Саймондса. Мы тогда еще жили в Уилмингтоне, до того как перебрались сюда к тете Бертон. Я пошла за кувшином горячего сидра, – дело было в феврале, и еще стояли холода. Ну вот, и та женщина – ее зовут Федри, она там работает – отправилась налить и разогреть мне сидр. Пока я ждала, пришел мистер Форбс и заговорил со мной. Он знал, что случилось с отцом, и посочувствовал, все спрашивал, как мы справляемся. Потом Федри принесла кувшин, и он ее увидел.

Само собой, Форбс узнал Федри, ведь он много раз видел ее в поместье «Горная река», у Иокасты. Он весьма удивился, увидев ее в таверне, и потребовал объяснений, на что и получил несколько модифицированную версию правды, в которой Федри, конечно же, превозносила доброту и заслуги Джейми в ее освобождении.

Я тихо фыркнула в кружку. Федри прекрасно знала, что случилось с ухом Нила Форбса. Спокойная и мягкая, она не упускала возможности подколоть тех, кто пришелся ей не по душе. А я точно знала, что Нила Форбса Федри не любила.

– Мистер Форбс весь покраснел, наверное, от холода, – тактично сказала Лиллиан, – и заявил, что да, он слышал, как хорошо мистер Фрэзер относится к неграм… Боюсь, он сказал это в очень неприятных выражениях, – добавила она, бросив извиняющийся взгляд на Джейми. – А потом мистер Форбс рассмеялся, хотя и притворился, что кашляет, и сказал, дескать, какая жалость, что вы со всей семьей сгорели дотла и что, несомненно, рабы в бараках будут сильно горевать по этому поводу.

Джейми поперхнулся вином.

– А с чего мистер Форбс это взял? – требовательно спросила я. – Он сказал?

Лиллиан горячо закивала.

– Да, мэм. Федри тоже спросила… Думаю, она решила, что он просто хочет ее огорчить, а мистер Форбс сказал, что прочитал о пожаре в газете.

– В «Уилмингтонском вестнике», – вмешалась Мириам, явно недовольная тем, что все внимание приковано к сестре. – Мы, конечно, газет не читаем, а с тех пор, как папа… ну, к нам теперь редко кто заходит.

Она невольно опустила глаза, машинально разгладила передник, чтобы скрыть большую заплатку на юбке. У сестер и их матери был чистый и ухоженный вид, а одежда – дорогая и хорошего качества, но уже пообтрепавшаяся на рукавах и по подолу. Похоже, дела мистера Белла сильно пошатнулись, как из-за его отсутствия, так и по причине войны.

– Дочь рассказала мне о встрече, – сказала миссис Белл. Она уже пришла в себя и сидела, обхватив чашку с вином ладонями. – И потому, когда вчера вечером сосед сказал, что встретил вас в доках… Я даже не знала, что подумать, но предположила, что, должно быть, произошла какая-то дурацкая ошибка… В самом деле, сейчас нельзя верить всему, что пишут, газеты совсем одичали. А мой сосед упомянул, что вы ищете корабль в Шотландию. Вот мы и подумали…

Женщина умолкла и смущенно спрятала лицо в чашке с вином.

Джейми задумчиво потер пальцем нос и медленно проговорил:

– Да, я собираюсь отправиться в Шотландию. И, конечно, я буду рад поспрашивать о вашем муже и помочь ему, если смогу. Но, к сожалению, я никак не могу найти корабль. Эта блокада…

– Так у нас есть для вас корабль! – с воодушевлением перебила Лиллиан. – В том-то и дело!

– Мы думаем, что сумеем помочь вам сесть на корабль, – поправила Мириам.

Она задумчиво посмотрела на Джейми, чуть прищурившись, словно оценивала его характер. Джейми слегка улыбнулся, показывая, что вполне понимает ее недоверие, и спустя миг девушка неохотно улыбнулась в ответ.

– Вы мне кого-то напоминаете, – призналась она.

Кем бы ни был этот человек, он определенно нравился Мириам, потому что она кивнула матери, выражая согласие. Миссис Белл облегченно вздохнула, ее плечи немного расслабились.

– У меня еще остались друзья, – сказала она чуточку вызывающе. – Несмотря… ни на что.

Среди этих друзей оказался некий Дилэнси Холл, который владел двухмачтовым рыболовецким судном и, как половина города, время от времени промышлял контрабандой.

Холл сказал миссис Белл, что ждет корабль из Англии, который должен прийти в Уилмингтон на следующей неделе или чуть позже, – конечно, если по пути его не захватят или он не потонет. Корабль со всем грузом принадлежит одному из местных Сынов Свободы, и потому он вряд ли рискнет зайти в уилмингтонский порт, где до сих пор стоят два английских военных фрегата. Скорее всего, он встанет на якорь неподалеку от гавани, где его встретят разномастные суденышки, выгрузят товар и незаметно переправят на берег. После чего корабль отправится на север, в Нью-Хейвен, и там снова загрузится.

– И поплывет в Эдинбург! – вставила Лиллиан, ее лицо осветила надежда.

– Родственника моего отца в Эдинбурге зовут Эндрю Белл, – перебила сестру Мириам, слегка вздернув подбородок.

– Малыш Энди Белл? – оживился Джейми. – Тот, кто напечатал Большую энциклопедию?

– Да, это он, – с удивлением произнесла миссис Белл. – Вы хотите сказать, что знаете его, мистер Фрэзер?

Джейми громко расхохотался, приведя дам в замешательство.

– Эх, сколько же вечеров я провел в таверне с Энди Беллом! – сообщил он. – Вообще-то, Энди Белл – тот самый человек, к которому я собирался заехать в Шотландии, у него в мастерской хранится мой печатный станок. Ну, по крайней мере, я на это надеюсь, – добавил он, но веселья у него не убавилось.

Такая новость вкупе с еще одним кувшином вина чрезвычайно воодушевила наших гостий, и когда они, разрумянившиеся от возбуждения, наконец ушли, то щебетали, словно стайка радостных сорок. Я выглянула в окно и увидела, как они, слегка пошатываясь от вина и избытка чувств, идут по улице, прильнув друг к дружке, оживленные и полные надежд.

– «Мы не только поем, но еще и танцуем, так же хорошо, как и ходим»[48], – пробормотала я, глядя им вслед.

Джейми бросил на меня озадаченный взгляд.

– Арч Белл со своей группой, – объяснила я. – Ладно, не бери в голову. Думаешь, безопасно будет сесть на тот корабль?

– Господи, конечно, нет! – Он содрогнулся и поцеловал меня в макушку. – Если не принимать во внимание штормы, короедов, плохо проконопаченные швы, перекошенную обшивку и так далее, есть еще английские военные корабли в гавани и каперы за ее пределами…

– Я не о том, – перебила я. – Ко всему такому мы были готовы с самого начала, правда? Я имею в виду владельца корабля и этого Дилэнси Холла. Миссис Белл думает, что знает их политические взгляды, но…

От одной мысли, что придется доверить наши жизни (и наше золото) совершенно незнакомым людям, мне стало не по себе.

– Ладно, – согласился Джейми, – я собираюсь завтра утром пойти поговорить с мистером Холлом. И, возможно, с мистером Бичемом тоже. А пока… – Он погладил меня по спине, сжал рукой ягодицу. – Йен с псом вернутся через час, не раньше. Хочешь еще вина?

* * *

«С виду вылитый француз», – думал Джейми. И, надо сказать, в Нью-Берне такой вид был совсем не к месту. Бичем только что вышел из склада Фороугуда Нортропа и остановился, разговаривая с владельцем. Ветер с моря развевал шелковую ленточку, которая стягивала темные волосы Бичема сзади. Как Клэр его и описывала: щеголеватый, но не расфуфыренный, одет со вкусом и дорого. Очень дорого.

– Он похож на француза, – заметил Фергус, вторя мыслям Джейми.

Они сидели у окна в таверне «Уинбуш», заведении средней руки, где завсегдатаями были рыбаки и грузчики со складов. Внутри воняло пивом, потом, табаком, дегтем и протухшими рыбьими внутренностями.

– Его корабль? – спросил Фергус, наморщив лоб и кивая на элегантную черно-желтую одномачтовую яхту, которая тихо покачивалась на волнах, стоя в некотором отдалении на якоре.

– Это корабль, на котором он плавает, но не могу сказать, принадлежит ему судно или нет. Ты узнаешь лицо?

Фергус придвинулся ближе к окну, почти прижав нос к волнистому стеклу, чтобы лучше разглядеть месье Бичема. А Джейми, в свою очередь, изучал лицо Фергуса, и ему вдруг пришло в голову, что, хотя Фергус с десяти лет жил в Шотландии, а последние десять или больше лет провел в Америке, он по-прежнему похож на француза. И дело не только в чертах лица, а, возможно, в самом строении костей.

Фергуса отличало костистое лицо: подбородок настолько острый, что казалось, он мог разрезать бумагу, выдающийся клювообразный нос, глубокие глазницы под высоким лбом. В откинутых с этого лба густых темных волосах серебрилась седина, и Джейми вдруг ощутил какое-то странное чувство. В его душе образ Фергуса не менялся: десятилетний сирота-карманник, которого он спас из парижского борделя, и этот образ никак не соотносился с красивым худощавым лицом мужчины перед ним.

– Нет, – покачал головой Фергус, снова усаживаясь на лавку. – Я его никогда не видел.

В глубоко посаженных темных глазах Фергуса вспыхнуло любопытство и подозрение.

– И в городе его никто не знает. Хотя я слышал, что он спрашивал о Клоделе Фрэзере в Галифаксе и Эдентоне.

Ноздри Фергуса возбужденно раздулись: Клоделем его назвали при рождении, другого имени у него не было, хотя Джейми сомневался, что кто-нибудь называл его так вне Парижа или в последние тридцать лет.

Джейми хотел было спросить, не выдал ли себя Фергус, когда расспрашивал людей о Бичеме, но передумал и просто допил пиво. Фергус не стал бы удачливым печатником в это тяжелое время, не будь он осторожным.

– Он тебе никого не напоминает? – спросил Джейми.

Фергус бросил на него удивленный взгляд, но снова вытянул шею, потом покачал головой и сел на место.

– Нет, а должен?

– Не думаю, – ответил Джейми.

Он и правда так не думал, но был рад, что Фергус подтвердил его мысли.

Клэр предположила, что Бичем мог оказаться в родстве с ней, возможно, ее прямым предком. Она старалась говорить как бы между прочим, сама отвергла эту идею, даже не высказав до конца, но Джейми заметил в ее глазах воодушевление, тронувшее его. В свое время у Клэр не осталось близких родственников, что казалось Джейми ужасным, хотя он и понимал, что, будь по-другому, возможно, она бы не была так сильно привязана к нему.

С этой мыслью Джейми пристально вглядывался в лицо Бичема, но не заметил ничего, что напоминало бы Клэр, не говоря уже о Фергусе. Джейми подумал, что самому Фергусу вряд ли придет в голову мысль о возможном родстве с Бичемом. Он был абсолютно уверен: Фергус относится к Фрэзерам из Лаллиброха как к своей единственной семье, не считая Марсали и детей, которых любит всем пылким сердцем.

Теперь Бичем прощался: он поклонился Нортропу с истинно парижским шиком и изящно помахал шелковым платочком. Как удачно, подумал Джейми, что этот тип вышел из склада прямо перед ними. Они с Фергусом собирались отыскать Бичема позже и как следует к нему приглядеться, но его своевременное появление избавило их от дальнейших забот.

– Хороший корабль, – заметил Фергус, переключая внимание на яхту «Охотница». Он задумчиво посмотрел на Джейми. – Ты уверен, что не хочешь напроситься пассажиром к мистеру Бичему?

– Уверен, – сухо ответил Джейми. – Отдать себя и жену во власть совершенно постороннего человека, чьи мотивы весьма подозрительны, да к тому же на крошечной лодчонке посреди бескрайнего моря? Даже человека, который не страдает от морской болезни, подобная перспектива приведет в ужас.

Фергус широко улыбнулся.

– Миледи снова собирается воткнуть в тебя добрый десяток иголок?

– Да, – довольно сердито буркнул Джейми.

Он ненавидел, когда в него втыкали иголки, ему претило появляться в таком виде на людях – ощетинившись иголками, словно заморский дикобраз, – пусть даже и в ограниченном пространстве корабля. Но Джейми прекрасно понимал, что в противном случае его всю дорогу будет выворачивать наизнанку, и потому терпел.

Фергус не заметил его недовольства и снова приник к стеклу.

– Nom d’nom… – тихо чертыхнулся он по-французски. В его голосе прозвучала тревога, и Джейми тут же повернулся к окну.

Бичем ушел довольно далеко, но еще не скрылся из виду. Похоже, его что-то остановило, и теперь казалось, что он отплясывает нелепую джигу. Одно это выглядело довольно странно, но еще большую тревогу вызывал Жермен, сын Фергуса, который прыгал на корточках перед Бичемом, похожий на взволнованного лягушонка.

Непонятная суета продолжалась еще несколько секунд, затем прекратилась. Теперь Бичем стоял на одном месте, но возмущенно размахивал руками, пока Жермен, как казалось, ползал перед ним на коленях. Мальчик встал и засунул что-то под рубашку. После недолгого разговора Бичем рассмеялся и протянул Жермену руку. Они обменялись рукопожатиями, коротко поклонились друг другу и разошлись. Жермен зашагал в сторону таверны «Уинбуш», а Бичем продолжил свой путь.

Жермен вошел в таверну, увидел Джейми и Фергуса и с довольным видом уселся на скамью рядом с отцом.

– Я встретил того человека, – без лишних слов сообщил мальчик. – Того, кто ищет папу.

– Да, мы видели, – кивнул Джейми, подняв брови. – Что, черт возьми, ты там делал?

– Ну, я увидел, что он идет, но понял, что он не станет со мной говорить, если я его просто окликну. Вот я и бросил ему под ноги Саймона и Питера.

– Кто… – начал было Джейми, но Жермен уже полез за пазуху.

Не успел Джейми договорить, как мальчуган извлек двух огромных лягушек, одну зеленую, а другую мерзкого желтоватого оттенка. Испуганно выпучив глаза, они прижались друг к дружке на голых досках столешницы.

Фергус влепил сыну оплеуху.

– Убери этих треклятых тварей со стола, пока нас отсюда не вышвырнули! Неудивительно, что ты весь покрыт бородавками, раз возишься с les grenouilles![49]

– Grandmère мне велела, – возразил Жермен, но тем не менее сгреб своих питомцев и снова сунул за пазуху.

– Бабушка велела?

Джейми уже не удивлялся способам лечения, которые предлагала его жена, но этот казался слишком странным, даже по ее меркам.

– Ну да, она сказала, что с бородавкой у меня на локте уже ничего не сделать, разве что натереть дохлой лягушкой и похоронить ее – я имею в виду лягушку! – на перекрестке в полночь.

– Хм, думаю, она, скорее всего, пошутила. Ладно, а что тебе сказал тот француз?

Жермен поднял голову, посмотрел с любопытством, широко раскрыв глаза.

– Да никакой он не француз, Grandpère.

Джейми удивился.

– Не француз? Ты уверен?

– О, да. Когда Саймон шлепнулся ему на туфлю, он сильно ругался, но совсем не так, как папа. – Жермен кротко посмотрел на Фергуса, который, похоже, собирался отвесить сыну еще одну оплеуху, но Джейми его удержал. – Он англичанин, даже не сомневайтесь.

– Он ругался по-английски? – спросил Джейми.

Что верно, то верно: французы, когда сквернословят, частенько обращаются к овощам, зачастую смешивая их с упоминанием религиозных святынь. Англичанин же, ругаясь, не затронет святых, таинства или огурцы, но помянет Бога, шлюх и экскременты.

– Да, но я не могу повторить его слова, иначе папа рассердится. У папы очень деликатные уши, – добавил Жермен, хитро поглядывая на Фергуса.

– Прекрати дразнить отца и скажи, что еще говорил тот человек.

– Хорошо, – с готовностью отозвался Жермен. – Когда он увидел, что это всего лишь пара лягушечек, то рассмеялся и спросил, не несу ли я их домой, чтобы съесть на обед. Я сказал: нет, это мои питомцы, и спросил, не ему ли принадлежит вон тот корабль, потому что все так говорят, и это очень красивое судно. Я прикинулся простаком, понимаешь? – объяснил он на случай, если дед не оценил его уловку.

Джейми подавил улыбку.

– Очень умно, – сухо сказал он. – Что еще?

– Он сказал, что нет, корабль не его, им владеет французский вельможа. Конечно, я спросил: «Какой?» А он ответил, что барон Амандин.

Джейми обменялся взглядом с Фергусом, который лишь удивленно пожал плечом.

– Потом я спросил, долго ли он еще здесь пробудет, потому что я хочу привести братишку посмотреть на корабль. Он сказал, что отплывает завтра, с вечерним отливом, и спросил – думаю, что в шутку, – не хочу ли я присоединиться к ним и стать юнгой. Я отказался, сказал, что у моих лягушек морская болезнь, совсем как у моего деда.

Жермен, ухмыльнувшись, посмотрел на деда, а тот смерил его суровым взглядом.

– Твой отец никогда не говорил тебе: «Ne petez pas plus haute que votre cul’»?[50]

– Мама вымоет тебе рот с мылом, если будешь произносить такие слова, – благовоспитанно сообщил ему Жермен. – Хочешь, я обчищу его карманы? Я видел, как он входил в гостиницу на Черри-стрит. Я бы мог…

– Нет, не мог бы, – поспешно вмешался Фергус. – И никогда не говори ничего подобного там, где тебя могут услышать. Твоя мать убьет нас обоих.

Холодок пробежал по шее и спине Джейми. Он торопливо огляделся, чтобы убедиться: никто ничего не слышал.

– Ты что, учил его, как…

Лицо Фергуса приняло слегка плутоватое выражение.

– Я подумал, что жаль терять такие навыки. Это же, можно сказать, семейное достояние! Конечно, я не позволяю ему красть по-настоящему. Мы все возвращаем.

– Так, мы еще поговорим с глазу на глаз, – сказал Джейми, сурово глядя на обоих.

Господи, да если Жермена поймают за воровством… Уж лучше он сам нагонит на них страху, пока они оба не закончили у позорного столба, а то и в петле.

– А как насчет того человека, которого тебе велели найти? – спросил Фергус сына, уводя разговор в сторону, чтобы предотвратить гнев Джейми.

– Я его нашел, – ответил Жермен, кивая на дверь. – Вот он.

* * *

Дилэнси Холл оказался маленьким опрятным человечком с осторожными повадками церковной мыши, подергивающей носиком. Его наружность никак не вязалась с привычным образом контрабандиста, и Джейми подумал, что это, должно быть, весьма ценное качество для данной профессии.

– Поставщик галантерейных товаров, – так осторожно Холл описал свой род занятий. – Я содействую в поиске кораблей для определенных грузов, что, как вы, наверное, догадываетесь, далеко не легкое дело в наши дни.

– Понимаю. – Джейми улыбнулся человечку. – У меня нет груза для отправки, но я надеюсь, что вы, возможно, знаете, как мне помочь. Мы с женой и племянником ищем корабль до Эдинбурга.

Он сунул руку под стол, в спорран. Джейми заранее расплющил молотком несколько золотых шариков и теперь вытащил три неровных диска. Незаметным движением он положил их на колени контрабандисту.

Ни один мускул не дрогнул на лице Холла, но Джейми почувствовал, как он схватил диски, мгновенно взвесил в руке и спрятал в карман.

– Думаю, это можно устроить, – любезно произнес Холл. – Я знаю капитана, который через пару недель покидает Уилмингтон. Полагаю, его можно убедить взять с собой пассажиров, разумеется, за вознаграждение.

Спустя какое-то время Джейми с Фергусом шли к типографии и говорили о том, сможет ли Холл раздобыть корабль. Жермен мечтательно брел впереди и вилял из стороны в сторону, повинуясь причудам своего необычайно изобретательного мозга.

Мозг Джейми тоже напряженно работал. Барон Амандин. Знакомое имя, но Джейми никак не мог вспомнить лицо, которое бы с ним ассоциировалось, или откуда он его знает. Только то, что имя связано с Парижем. Но когда он его слышал? В университетские годы… или позже, когда они с Клэр… да! Джейми вспомнил, что слышал это имя при дворе, но как ни напрягал мозг, тот больше ничего не выдал.

– Хочешь, я поговорю с Бичемом? – вдруг спросил Джейми. – Возможно, мне удастся выяснить, что ему от тебя нужно.

Фергус на миг сжал губы, потом покачал головой.

– Нет, – ответил он. – Я говорил тебе, что, по слухам, он расспрашивал обо мне в Эдентоне?

– Ты уверен, что именно о тебе? Не то чтобы Северная Каролина кишела Клоделями, но все же…

– Думаю, да, – еле слышно произнес Фергус, краем глаза наблюдая за Жерменом: тот принялся тихонько квакать, явно разговаривая с лягушками за пазухой. – Человек, который рассказал мне об этом, сообщил, что француз знает не только имя, у него есть еще кое-какие сведения. Говорит, что того Клоделя Фрэзера увез из Парижа высокий рыжеволосый шотландец по имени Джеймс Фрэзер. В общем, не нужно тебе с ним встречаться, вот что я думаю.

– Согласен, он непременно обратит внимание, – согласился Джейми. – Только… мы ведь не знаем, какую цель он преследует, дело может оказаться для тебя весьма выгодным. Зачем кому-то во Франции тратить уйму сил и денег, посылая типа вроде Бичема, чтобы тебе навредить, когда вполне достаточно того, что ты живешь за тридевять земель, в Америке? – Он замялся. – Может, барон Амандин какой-нибудь твой родственник?

Сама идея казалась романтической выдумкой, более того, чистейшим вздором, но Джейми не мог придумать ни одной более-менее разумной причины, по которой французский дворянин отправился бы через два континента, чтобы отыскать рожденного в борделе бастарда.

Фергус кивнул, но ответил не сразу. Вместо набитой отрубями перчатки, которую носил по торжественным случаям, он сегодня прицепил крюк и сейчас осторожно почесал им кончик носа, прежде чем заговорить.

– Когда я был маленьким, – наконец сказал Фергус, – то представлял себе, что я незаконнорожденный сын какого-нибудь великого человека. Думаю, все сироты так делают, – бесстрастно добавил он. – Легче выжить, когда веришь, что жизнь не всегда будет такой тяжелой и однажды появится человек, который вернет тебя на твое законное место.

Он пожал плечами.

– А потом я подрос и понял, что это все чушь. Никто меня не спасет. Но потом… – Он повернул голову и ласково улыбнулся Джейми. – Потом я повзрослел и обнаружил, что, в конце концов, все оказалось правдой. Я сын великого человека.

Жесткий и ловкий крюк коснулся руки Джейми.

– А большего мне и не нужно.

Глава 19 Прощальный поцелуй[51]

Уилмингтон, колония Северная Каролина

18 апреля 1776 г.

Контора «Уилмингтонского вестника» отыскалась без особого труда. Угли уже остыли, но в воздухе все еще стоял сильный запах гари, такой до боли знакомый. Небрежно одетый джентльмен в фетровой шляпе зачем-то ворошил обугленные доски, но остановился, когда Джейми его позвал, и выбрался с пепелища, высоко поднимая ноги и стараясь не запачкаться.

– Вы владелец газеты, сэр? – спросил Джейми, протягивая руку, чтобы помочь ему перешагнуть через кучу обгоревших книг на пороге. – Сочувствую, если так.

– О, нет! – ответил незнакомец, стирая сажу с пальцев большим грязным носовым платком, который он потом передал Джейми. – Газетой заправлял Амос Крупп, печатник. Он исчез, когда подожгли контору. А я – Герберт Лонгфилд, хозяин земли и настоящий владелец этой типографии, – добавил он, горестно глядя на руины. – А вы случайно не приобретаете старье и обломки? У меня есть хорошая груда железа, вон там.

Было ясно, что печатный станок Фергуса и Марсали теперь стал единственным работающим печатным прессом между Чарльстоном и Ньюпортом. Станок «Вестника», искореженный и почерневший, стоял среди развалин. Еще узнаваемый, он годился только в утиль.

– Когда это случилось? – поинтересовалась я.

– Позапрошлой ночью, сразу после полуночи. Все сгорело еще до того, как люди подоспели с ведрами и выстроились в цепочку.

– За печью недосмотрели? – спросил Джейми.

Он наклонился и поднял одну из разбросанных брошюрок. Лонгфилд цинично рассмеялся.

– Да вы, похоже, нездешний! Вы сказали, что ищете Амоса?

Он переводил настороженный взгляд с меня на Джейми и явно не собирался откровенничать с незнакомцами непонятно каких политических взглядов.

– Джеймс Фрэзер, – сказал Джейми и крепко пожал руку Лонгфилду. – Моя жена, Клэр. Так кто это сделал? Сыны Свободы?

Брови Лонгфилда удивленно взлетели.

– Вы точно не местный. – Он невесело улыбнулся. – Амос поддерживал Сыновей. Может, и не был одним из них, но разделял их взгляды. Я просил его соблюдать осторожность и следить за тем, что он пишет или печатает в газете, и в основном он старался. Но сейчас многого не требуется – слушок об измене, и человека изобьют до полусмерти на улице, вываляют в смоле и перьях, сожгут имущество или вообще убьют.

Он в раздумье посмотрел на Джейми.

– Итак, вы незнакомы с Амосом. Могу ли я поинтересоваться, какое у вас к нему дело?

– Я хотел задать вопрос по поводу небольшой заметки, которая была опубликована в «Вестнике». Вы сказали, что Крупп исчез. А вы не знаете, где его найти? Я не причиню ему зла, – добавил Джейми.

Мистер Лонгфилд бросил на меня задумчивый взгляд, судя по всему, прикидывая, может ли человек, склонный к расправам над политическими противниками, привести с собой жену. Я улыбнулась, изо всех сил пытаясь выглядеть мило и респектабельно. Он ответил мне нерешительной улыбкой. Длинная верхняя губа придавала ему сходство с весьма встревоженным верблюдом, а необычное расположение зубов это сходство усиливало.

– Нет, не знаю. – Он повернулся к Джейми с видом человека, который принял решение. – Но у него был деловой партнер, а еще помощник. Может, кто-то из них в курсе того, что вас интересует?

Теперь настала очередь Джейми смерить Лонгфилда оценивающим взглядом. Мгновенно приняв решение, он вручил мне брошюру.

– Вполне возможно. В прошлом году опубликовали маленькую заметку о сгоревшем в горах доме. Я хотел бы знать, кто сообщил о пожаре в газету.

Лонгфилд озадаченно нахмурился и потер длинную верхнюю губу, оставив на ней пятно сажи.

– Сам я этого не помню. Впрочем… Ладно, я скажу вам, сэр. Я собирался встретиться с Джорджем Хамфрисом, партнером Амоса, после того, как посмотрю, что осталось от помещения… – Он оглянулся через плечо, и его лицо скривилось. – Почему бы вам не пойти со мной и не задать свой вопрос?

– Весьма любезно с вашей стороны, сэр.

Джейми поднял бровь, давая мне понять, что мое присутствие для отвода глаз больше не требуется и я могу идти по своим делам. Я пожелала мистеру Лонгфилду доброго дня и отправилась пополнять запасы в местных заведениях.

Дела здесь шли несколько лучше, чем в Нью-Берне. Уилмингтон обладал глубоководной гаванью, и, хотя английская блокада неизбежно влияла на импорт и экспорт, местные суденышки и каботажные пакетботы пока еще заходили в порт. Кроме того, Уилмингтон был гораздо больше и по-прежнему мог похвастаться оживленным рынком на городской площади, где я приятно провела час, приобретая нужные травы и выслушивая местные сплетни. Потом я купила булочку с сыром и спустилась к гавани, чтобы спокойно перекусить.

Я неторопливо прошлась по набережной в надежде увидеть корабль, который отвезет нас в Шотландию, но ни одно из стоявших на якоре суденышек не выглядело достаточно большим и надежным для подобного путешествия. И неудивительно, ведь Дилэнси Холл сказал, что вначале нам придется сесть на небольшое судно, возможно, на его собственный рыболовный кеч, и выйти из гавани, а уже в море встретиться с большим судном.

Я присела на швартовою тумбу, чтобы поесть, и сразу же собрала маленькую стайку заинтересовавшихся моим завтраком чаек, которые слетались ко мне, как растолстевшие снежинки.

– Подумай еще раз, подруга! – сказала я, предостерегающе направив палец на одну особенно упорную особь, которая подбиралась к моим ногам, не сводя глаз с корзинки. – Это мой завтрак!

Я все еще держала полуобгоревшую брошюру, которую мне дал Джейми. Я свирепо махнула книжицей на чаек, которые закружились с тревожными криками, но снова уселись вокруг меня, правда, на более почтительном расстоянии. Их глаза-бусинки сосредоточенно смотрели на булку в моей руке.

– Ха! – сказала я им, на всякий случай спрятала корзину за ноги и откусила хороший кусок от булки, одним глазом следя за чайками. Другим глазом я обозревала гавань. Чуть в стороне на якоре стоял британский военный корабль, и при виде реющего на его носу флага я испытала смешанное чувство гордости и неловкости.

Гордость была подсознательной. Всю свою жизнь я была англичанкой, служила Великобритании в госпиталях и на полях сражений, честно исполняя свой долг, и видела многих своих соотечественников, которые делали то же самое. Флаг передо мной несколько отличался от того, что существовал в мое время, но, определенно, это был тот самый флаг, и, глядя на него, я испытывала то же воодушевление, что и тогда.

Тем не менее я слишком хорошо понимала, какую угрозу теперь несет этот флаг для меня и моих близких. Верхние орудийные порты корабля были открыты, видимо, на нем проходили учения, потому что я увидела катавшиеся взад-вперед пушки, которые одна за другой то высовывали, то втягивали обратно тупые рыла, похожие на головы воинственных сусликов. Накануне в гавани стояло два военных корабля; один ушел… Куда? Выполнял задание или просто кружил у входа в гавань, готовый захватить, расстрелять или потопить любое судно, которое покажется подозрительным?

И по-моему, не было судна более подозрительного, чем то, что принадлежало занимающемуся контрабандой другу мистера Холла.

Я снова вспомнила о таинственном мистере Бичеме. Франция по-прежнему сохраняла нейтралитет; мы были бы в большей безопасности на корабле под французским флагом. По крайней мере, он уберег бы нас от бесчинств британского военного флота. А что касается мотивов самого мистера Бичема… Я неохотно согласилась с желанием Фергуса не иметь ничего общего с этим человеком, но все-таки почему Бичем так сильно интересовался Фергусом?

Еще мне хотелось узнать, не имеет ли он отношение к моим родственникам Бичемам, что вряд ли было возможно. Я помнила, что дядя Лэмб составил примитивную родословную нашей семьи, главным образом для меня, но тогда я не обратила на нее должного внимания. Интересно, куда она делась? Дядя Лэмб вручил картонную папку с аккуратно напечатанной родословной нам с Фрэнком в день свадьбы.

Возможно, я упомяну мистера Бичема в следующем письме к Брианне. У нее остались все наши старые семейные записи: коробки древних налоговых квитанций, коллекция ее собственных школьных работ и художественных проектов… Я улыбнулась, вспомнив глиняного динозавра, которого она слепила в восемь лет: зубастое чудовище, пьяно перекосившееся на один бок. Из его пасти торчало что-то цилиндрическое.

– Это он поедает млекопитающее, – сообщила Брианна.

– А что случилось с ногами млекопитающего? – поинтересовалась я.

– Отвалились, когда динозавр на них наступил.

Воспоминание отвлекло меня, и тут же наглая чайка спикировала вниз и клюнула меня в руку, выбив оставшийся кусок булки на землю, где его мгновенно подхватили галдящие сородичи птицы.

Я чертыхнулась – клюв чайки оставил кровоточащую царапину на тыльной стороне моей ладони, – схватила брошюру и швырнула ее в самую гущу суетящихся птиц. Книжица попала одной из них в голову, и птица перевернулась в сумасшедшем вихре крыльев и страниц, разогнавшем сборище. Выкрикивая чаячьи ругательства, стая разлетелась, не оставив за собой ни крошки.

– Ха! – повторила я с мрачным удовлетворением.

Повинуясь смутному предубеждению против мусора на улице, явно вынесенному из двадцатого века – здесь, конечно, ничего подобного не существовало, – я подобрала брошюрку, которая распалась на несколько частей, и сложила листы неаккуратной стопкой.

Книжица называлась «Исследование милосердия», а подзаголовок гласил: «Размышления о природе Божественного сострадания и его проявлениях в человеческой натуре, а также наставление о его приобретении для совершенствования отдельного индивидуума и всего человечества». Я подумала, что подобные названия вряд ли пользуются большим спросом, и запихнула брошюрку на самое дно корзинки.

У меня вдруг возникла другая мысль. Интересно, найдет ли когда-нибудь Роджер эту брошюрку в архивах? Вполне возможно.

Означает ли это, что мы – или я – должны делать нечто особенное, чтобы удостоиться упоминаний, которые попадут в пресловутые архивы? Учитывая, что в любые времена пресса уделяет больше всего внимания войнам, преступлениям, трагедиям и другим бедствиям, я решила, что лучше не нужно. Несколько раз меня задевала скандальная известность, и каждый раз это было довольно неприятно. Меньше всего мне хотелось, чтобы Роджер нашел сообщение о том, что меня повесили за ограбление банка, казнили за колдовство или заклевали до смерти мстительные чайки.

Нет уж, лучше я просто расскажу Бри о мистере Бичеме и нашей семейной родословной, а если Роджер захочет узнать об этом поподробнее, что ж, ему и карты в руки. Конечно, я никогда не узнаю, нашел ли он мистера Персиваля на том листке, но если так, то Джем и Мэнди будут немного больше знать о своем генеалогическом древе.

И все-таки, где же эта папка? В последний раз я видела ее в кабинете Франка, она лежала на его шкафу для хранения документов. Я отчетливо ее помнила, потому что дядя Лэмб нарисовал на ней нечто причудливое, скорее всего, фамильный герб семьи…

– Прошу прощения, мадам, – учтиво произнес глубокий голос позади меня. – Я увидел, что вы…

Внезапно вырванная из своих воспоминаний, я недоуменно оглянулась, смутно узнавая…

– Иисус твою Рузвельт Христос! – воскликнула я, вскакивая на ноги. – Это вы!

Отпрянув назад, я зацепила ногой корзинку и упала бы в гавань, если бы Том Кристи инстинктивно не схватил меня за руку. Он оттащил меня от края пристани, и я упала ему на грудь. Том отшатнулся, словно я была из раскаленного металла, затем схватил меня в объятия, крепко прижал к груди и поцеловал страстно и самозабвенно. Потом отстранился, вглядываясь в мое лицо, и выдохнул:

– Вы же мертвы!

– Как видите, нет, – сказала я, ошарашенно оправдываясь.

– Прошу… Прошу прощения, – выдавил он, отпуская мои руки. – Я… я… я…

Он побелел, словно призрак, и я даже испугалась, что он сейчас свалится в воду. Вряд ли я сама выглядела намного лучше, но, по крайней мере, твердо держалась на ногах.

– Вам лучше присесть, – сказала я.

– Я… Нет, только не здесь, – резко бросил Том.

Что верно, то верно. На набережной толпились люди, и наше небольшое столкновение уже привлекло внимание. Пара зевак уставились в открытую, подталкивая друг друга локтями, а спешащие по своим делам торговцы, моряки и докеры бросали на нас чуть менее откровенные взгляды. Я понемногу пришла в себя и снова смогла соображать.

– У вас есть комната? Ох нет… туда нельзя, да?

Я слишком хорошо представляла, какие истории разнесутся по городу буквально через минуту после того, как мы покинем доки. А уж если мы направимся в комнату к мистеру Кристи… Сейчас я могла думать о нем только как о «мистере Кристи».

– Таверна, – решительно произнесла я. – Идемте.

* * *

Таверна Саймондса находилась в нескольких минутах ходьбы, и мы дошли до нее в полном молчании. Время от времени я украдкой посматривала на Тома, чтобы убедиться, что он не призрак, и чтобы понять, как у него теперь идут дела.

А дела, похоже, шли неплохо. Он был одет в приличный темно-серый костюм и чистую рубашку – может, не слишком модно (я прикусила губу, представив модного Тома Кристи), но, по крайней мере, не в обноски.

Он выглядел почти так же, как в нашу последнюю встречу. Хотя нет, подумала я. Сейчас он выглядел гораздо лучше. В последний раз, когда я его видела, он был измучен горем, совершенно разбит после трагической гибели дочери и возникших сложностей. А видела я его почти два года назад, на «Крузере», военном британском корабле, где нашел пристанище губернатор Мартин, изгнанный из колонии.

Тогда мистер Кристи заявил, что, во-первых, собирается признаться в убийстве своей дочери, в котором обвинили меня. Во-вторых, он любит меня и, в-третьих, хочет, чтобы его казнили вместо меня. Все это вместе делало его внезапное воскрешение не только удивительным, но и в значительной мере неловким.

К имеющейся неловкости добавлялся вопрос, что Том знал – если вообще знал! – о судьбе своего сына Алана, который и был виновен в смерти Мальвы Кристи. Сопутствующие обстоятельства были не из тех, что хотел бы услышать отец, и меня охватила паника при мысли, что придется все ему рассказать.

Я снова посмотрела на Тома Кристи. Лицо покрыто морщинами, но не изможденное и не встревоженное. Парика нет, жесткие волосы цвета соли с перцем коротко подстрижены, так же как и аккуратная ухоженная борода. Мое лицо горело, и я едва сдержалась, чтобы не потереть ладонью губы, соскабливая это ощущение. Том явно был в замешательстве (впрочем, как и я), но взял себя в руки и с безупречной вежливостью открыл передо мной дверь в таверну. Его выдавало лишь легкое подергивание мышцы под левым глазом.

Мне казалось, что все мое тело тоже подергивается, но Федра, которая работала в таверне, только взглянула на нас с легким интересом и дружелюбно кивнула. И неудивительно, она никогда не встречала Тома Кристи, и хотя, несомненно, слышала о последовавшем за моим арестом скандале, никак не соотнесла с ним сопровождающего меня джентльмена.

Мы нашли столик у окна в обеденном зале и сели.

– Я думала, вы мертвы, – резко сказала я. – Вы говорите, что считали мертвой меня. С чего вы это взяли?

Он открыл было рот, чтобы ответить, но ему помешала Федра, которая, приятно улыбаясь, подошла к нам.

– Вам что-нибудь принести, мэм? Хотите перекусить? У нас сегодня превосходная ветчина с жареной картошкой, а к ним – специальный горчично-изюмный соус миссис Саймондс.

– Нет, – ответил мистер Кристи. – Я… просто кружку сидра, пожалуйста.

– Виски, – велела я. – И много.

Судя по виду мистера Кристи, его несколько шокировал мой заказ, но Федра только рассмеялась и упорхнула, изяществом движений вызывая сдержанное восхищение большинства посетителей мужского пола.

– Вы не изменились, – заметил он, жадно разглядывая все детали моей внешности. – Я должен был сразу узнать вас по волосам.

В его голосе звучало неодобрение, смешанное с невольным радостным удивлением. Он всегда громко высказывался по поводу моего отказа носить чепец или как-то по-другому укрощать свои волосы. «Буйные», так он их называл.

– Да, должны были, – согласилась я и пригладила эти самые волосы, которые выглядели хуже, чем во время наших прежних встреч. – Вы ведь не узнали меня, пока я не повернулась, да? А почему вы со мной заговорили?

Он поколебался, затем кивнул на мою корзинку, которую я поставила на пол возле стула.

– Я увидел у вас в руках один из моих памфлетов.

– Что? – не поняла я, но, проследив за его взглядом, увидела обугленную по краям брошюру о Божественном сострадании, которая торчала из-под капусты. Я вытащила книжицу и только теперь заметила имя автора: мистер Т. У. Кристи, магистр гуманитарных наук, Университет Эдинбурга.

– А что означает «У»? – поинтересовалась я, положив буклет на стол.

Том моргнул.

– Уоррен, – угрюмо сказал он. – Откуда, во имя всего святого, вы появились?

– Отец всегда утверждал, что нашел меня в огороде под листом капусты, – легкомысленно ответила я. – Или вы спрашивали про сегодня? Тогда из гостиницы «Королевские руки».

Том понемногу приходил в себя после потрясения, и привычное недовольство тем, что я веду себя не так, как подобает женщине, вернуло на его лицо суровое выражение.

– Прекратите дурачиться. Мне сказали, что вы умерли, – произнес он обвиняющим тоном. – Со всей семьей сгорели при пожаре.

Федра, которая принесла напитки, взглянула на меня, удивленно вскинув брови.

– Она не выглядит так, будто ее поджарили, сэр, прошу прощения за то, что вмешиваюсь.

– Благодарю за ценное наблюдение, – сквозь зубы процедил он.

Мы с Федрой обменялись веселыми взглядами, и она вновь ушла, качая головой.

– Кто вам об этом сказал?

– Человек по имени Маккрири.

Должно быть, у меня был озадаченный вид, потому что Том добавил:

– Он из Браунсвилля. Я встретил его здесь – то есть в Уилмингтоне, – в конце января. Он сказал, что недавно спустился с гор, и сообщил о пожаре. Так был пожар или нет?

– Да, был, – медленно произнесла я, прикидывая, рассказать ли ему о пожаре, и если да, то что именно и в каком объеме. Я решила, что расскажу совсем немного, поскольку место слишком людное. – Может, этот мистер Маккрири и дал объявление о пожаре… Хотя нет, он не мог.

По словам Роджера, объявление появилось в 1776 году, почти за год до самого пожара.

– Это я поместил объявление, – сказал Кристи.

Теперь пришла моя очередь недоуменно моргать.

– Что вы сделали? Когда? – Я сделала большой глоток виски, чувствуя, что нуждаюсь в нем больше, чем когда-либо.

– Как только об этом услышал. Или… нет, позже, – поправился он. – Через несколько дней. Я… очень горевал, когда мне сказали, – опустив глаза, добавил Том и отвел от меня взгляд впервые с той минуты, как мы сели за стол.

– Ну, простите, – сказала я, понизив голос и чувствуя себя виноватой, хотя, собственно, почему я должна извиняться за то, что не сгорела…

Том откашлялся.

– Да, хм. Просто, э-э, мне показалось, что нужно хоть что-то сделать. Нечто вроде официального признания вашего… вашей кончины. – Он поднял на меня взгляд серых глаз. – Я не мог смириться с мыслью, что вы… Все вы, – запоздало добавил он, – просто исчезнете с лица земли, и никто официально не отразит… сам факт.

Том глубоко вздохнул и осторожно отпил сидр.

– Даже если бы устроили настоящие похороны, как полагается, мне не стоило возвращаться во Фрэзер Ридж, в любом случае… В общем, я не мог. Вот и подумал, что надо хотя бы оставить запись об этом трагическом происшествии. В конце концов, – добавил он еще тише и снова отводя взгляд, – я не мог положить цветы на вашу могилу.

Виски немного меня подкрепило, но обожгло горло, и я не могла говорить, хотя меня переполняли эмоции. Я протянула руку и коснулась ладони Тома, затем откашлялась, моментально отыскав нейтральную тему.

– Ваша рука, – произнесла я, – как она?

Он удивленно посмотрел на меня, но суровые черты его лица немного смягчились.

– Очень хорошо, благодарю вас. Видите? – Том повернул правую руку, показывая большой зигзагообразный шрам на ладони, вполне заживший, но еще розовый.

– Дайте-ка посмотрю.

Его рука была холодной. Я, как ни в чем не бывало, взяла его ладонь, повернула, сгибая пальцы, чтобы проверить, как они двигаются. Том не солгал, рука зажила и действовала почти нормально.

– Я… я делал упражнения, которые вы посоветовали, – выпалил он. – Я делаю их каждый день.

Я подняла голову и увидела, что Том разглядывает меня со страдальческой серьезностью; его щеки над бородой пылали. До меня вдруг дошло, что тема не такая уж и нейтральная, как я думала. Прежде чем я успела отпустить его руку, он повернул ее, накрыл ладонью мои пальцы и сжал, не очень сильно, но достаточно, чтобы высвободиться сразу не получилось.

– Ваш муж… – Он замолчал. Похоже, до этой минуты мысль о Джейми не приходила ему в голову. – Он тоже жив?

– Э-э, да.

К чести Тома, он не поморщился, а только выдохнул и кивнул головой.

– Я… рад слышать.

Какое-то время он сидел молча, разглядывал недопитый сидр и по-прежнему держал мою руку, а потом, не глядя на меня, тихо произнес:

– Он… знает? Что я… Как я… Я не сказал ему, почему взял на себя вину. А вы?

– Вы имеете в виду ваши… – я попыталась подобрать подходящее выражение. – Ваши галантные чувства ко мне? Ну да, он знает и весьма вам сочувствует. Я имею в виду, что он по собственному опыту знает, каково это – любить меня, – добавила я с сарказмом.

Том почти рассмеялся, и мне удалось высвободить пальцы. Я отметила, что он не сказал, что больше меня не любит. О господи!

– Ладно, как бы то ни было, мы не погибли, – сообщила я, еще раз прочистив горло. – А вы-то как? В последний раз, когда я вас видела…

Том вздохнул. Выглядел он довольно несчастным, но потом взял себя в руки и кивнул.

– Ваше более чем поспешное отбытие с «Крузера» оставило губернатора Мартина без секретаря. Узнав, что я в некотором смысле образован… – Том чуть скривился и продолжил: – И благодаря вашей помощи могу разборчиво писать, он велел забрать меня из корабельного карцера.

Меня это нисколько не удивило. Навсегда изгнанный из колонии, губернатор Мартин был вынужден вести дела из крошечной каюты британского корабля, на котором нашел пристанище. А дела эти в основном состояли из писем, каждое из которых нужно было не только составить, набросать черновик и переписать начисто, но и несколько раз скопировать. Одна копия оставалась в личном архиве губернатора, всем людям или организациям, заинтересованным в содержании письма, тоже требовалось по копии, и, наконец, нужно было сделать несколько добавочных копий любых документов, которые отправляли в Англию или Европу. Дело в том, что их посылали с разными кораблями, надеясь, что хотя бы одна из них достигнет цели, даже если остальные потонут, попадут в руки пиратов или просто затеряются в пути.

От одного только воспоминания у меня заболела рука. Запросы бюрократии того времени, когда не существовало магии ксерокса, не дали мне сгнить в тюрьме; неудивительно, что и Тому Кристи они помогли выйти из заточения.

– Вот видите, – довольно сказала я, – если бы я не вылечила вашу руку, губернатор, скорее всего, велел бы вас казнить или, по меньшей мере, отправил бы на берег и замуровал в каком-нибудь подземелье.

– Весьма вам признателен, – чрезвычайно сухо произнес он. – Правда, тогда не был.

Как оказалось, Кристи провел несколько месяцев, исполняя обязанности секретаря губернатора, но в конце ноября из Англии пришел корабль, который привез губернатору приказы, требующие, чтобы он вновь подчинил себе колонию, но не содержащие ни советов, как это сделать, ни предложений об отправке дополнительных войск и вооружения. С этим же кораблем прибыл официальный секретарь губернатора.

– Тогда перед губернатором встала необходимость избавиться от меня. Мы с ним… хорошо узнали друг друга, пока работали вместе…

– И поскольку вы уже не были незнакомым убийцей, он не мог выдернуть из вашей руки перо и повесить вас на рее, – закончила я за него. – Поистине очень добрый человек.

– Так оно и есть, – задумчиво сказал Кристи. – Бедняга, нелегко ему пришлось.

Я кивнула.

– Он рассказывал вам о своих малышах?

– Да.

Том сжал губы, но не от злости, а пытаясь сдержать эмоции. Мартин с женой потеряли одного за другим троих маленьких сыновей из-за вспышек лихорадки в колонии. Неудивительно, что, когда Том услышал о горе губернатора, его собственные раны вновь открылись. Том слегка покачал головой и вернулся к теме своего освобождения.

– Я… немного рассказал ему о… о своей дочери. – Он поднял почти нетронутую кружку сидра и одним глотком выпил половину, словно умирал от жажды. – В личной беседе я признался Мартину, что оговорил себя… Но еще я сказал, что абсолютно уверен в вашей невиновности, – заверил он меня. – Если вас когда-нибудь арестуют, мое признание останется в силе.

– Спасибо вам за это.

Мне вдруг захотелось узнать, известно ли ему, кто убил Мальву, и чувство неловкости усилилось. Наверное, ему приходило на ум… Но одно дело предполагать, и совсем другое – знать наверняка, а если еще и знаешь, почему это случилось… Кроме того, никто, кроме меня, Джейми и Йена-младшего, даже не догадывался, что стало с Аланом.

Губернатор принял откровения секретаря с некоторым облегчением и решил, что единственный выход в сложившихся обстоятельствах – отправить Кристи на берег, и пусть там с ним разбираются гражданские власти.

– Но ведь гражданских властей больше нет, – удивилась я. – Или я ошибаюсь?

Том покачал головой.

– Таких, чтобы могли разобраться с подобным делом, – нет. Еще существуют тюрьмы и шерифы, но нет ни судов, ни магистратов. – Он почти улыбнулся, хотя его лицо оставалось мрачным. – Вот я и подумал, что только зря потеряю время, пока буду искать, кому сдаться.

– Но вы сказали, что отправили копию своего признания в газету, – сказала я. – Наверняка люди в Нью-Берне приняли вас… э-э… холодно.

– Милостью Божественного провидения газета перестала выходить до того, как там получили мое признание, – печатник оказался лоялистом. Думаю, мистер Эш и его друзья нанесли ему визит, и он благоразумно решил сменить занятие.

– Весьма резонно, – сухо сказала я.

Джон Эш, приятель Джейми, был вожаком местных Сыновей Свободы, и именно он подбил людей на поджог форта Джонстон и выпроводил губернатора Мартина в море.

– Одно время ходили слухи, – сообщил Том, снова отводя взгляд, – но тогда столько всего произошло… Никто точно не знал, что случилось в Фрэзер-Ридж, и постепенно у всех в умах засело, что я пережил какую-то личную трагедию. Люди стали относиться ко мне с некоторым… сочувствием.

Губы Тома скривились: он явно был не из тех, кто благодарно принимает сочувствие.

– Вы, похоже, процветаете. – Я кивнула на его костюм. – Или, по крайней мере, не ночуете в подворотне и не подбираете в порту выброшенные рыбьи головы. Я даже не подозревала, что писать памфлеты так прибыльно.

Пока мы разговаривали, лицо Тома приобрело свой привычный цвет, но теперь снова залилось краской, на этот раз от досады.

– Вовсе нет! – огрызнулся он. – У меня есть ученики. И я… я проповедую по воскресеньям.

– Не представляю, кто бы справился лучше, – весело произнесла я. – У вас всегда был талант в библейских выражениях говорить людям, что с ними не так. Значит, вы стали священником?

Том еще сильнее покраснел, но сдержал гнев и ответил спокойно:

– Я приехал сюда почти нищим. Рыбьи головы, как вы сказали… да изредка кусок хлеба или миска супа, который раздавала церковь Нового Света. Я пришел поесть, но из вежливости остался послушать службу и услышал проповедь преподобного Петерсона. И она проникла мне в душу. Я попросил священника выйти, и мы… поговорили. Сначала одно, потом другое… – Он поднял на меня горящий взор. – Знаете, Господь отвечает на молитвы.

– О чем вы молились? – поинтересовалась я.

Том слегка смутился, хотя вопрос был вполне невинный, и я задала его из чистого любопытства.

– Я… я… – он замолчал и сердито уставился на меня, хмуря брови. – Вы невозможная женщина!

– Вы далеко не первый, кто так считает, – уверила его я. – И я не собиралась лезть не в свое дело. Мне просто… интересно.

Я видела, что его раздирают противоречивые чувства: желание встать и уйти борется с неудержимой тягой рассказать, что с ним произошло. Но Том всегда был упрямцем и никуда не пошел.

– Я спросил: «За что?» – наконец произнес он очень ровным голосом. – И все.

– Что ж, у Иова это сработало, – заметила я.

Похоже, Том сильно удивился, и я чуть не рассмеялась: Тома всегда поражало, если выяснялось, что кто-то кроме него читал Библию. Впрочем, он овладел собой и уставился на меня в более свойственной ему манере.

– И вот вы здесь, – сказал он, и его слова прозвучали как обвинение. – Полагаю, ваш муж собирает ополчение… или присоединился к нему. А с меня хватит войны. Удивляюсь, как она не надоела вашему мужу.

– Ну, я не думаю, что он питает особое пристрастие к войне, – довольно резко ответила я, но что-то заставило меня добавить: – Просто чувствует, что рожден для этого.

Что-то промелькнуло в самой глубине глаз Тома. Удивление? Понимание и принятие?

– Так и есть, – тихо сказал он. – Но неужели… – Не закончив, он вдруг спросил: – Что вы здесь делаете? В Уилмингтоне?

– Ищем корабль, – призналась я. – Хотим уехать в Шотландию.

Мне всегда удавалось его ошарашить, но в этот раз я превзошла саму себя. Он как раз поднял кружку, чтобы отхлебнуть сидра, но после моих слов поперхнулся и, выплюнув сидр на стол, захрипел и закашлялся, привлекая внимание других посетителей. Я отодвинулась, стараясь казаться как можно незаметнее.

– Э-э… мы едем в Эдинбург за печатным станком моего мужа, – сказала я. – Может, хотите, чтобы я кого-нибудь там навестила? Я имею в виду, передала письмо. У вас, кажется, там брат?

Том резко поднял голову, его глаза слезились. Я вдруг вспомнила, что случилось с его братом, на миг пришла в ужас, и мне захотелось откусить себе язык. Этот самый брат завел интрижку с женой Тома, пока тот сидел в шотландской тюрьме после восстания якобитов, а потом жена отравила брата, и впоследствии ее казнили за колдовство.

– Ох, простите, пожалуйста, я не хотела, – тихо произнесла я. – Мне так жаль…

Внезапно Том обеими руками стиснул мои ладони, да так сильно, что я ахнула, и несколько голов с любопытством повернулись в нашу сторону. Не обращая внимания, Том перегнулся через стол ко мне.

– Послушайте меня, – тихо и яростно сказал он. – Я любил трех женщин. Одна оказалась ведьмой и шлюхой, вторая – только шлюхой. Вы вполне можете быть ведьмой, но это не имеет никакого значения. Любовь к вам привела к моему спасению и к тому, что я считал покоем, пока думал, что вы мертвы.

Он посмотрел мне в глаза и покачал головой, губы под бородой на миг сжались.

– И вот вы здесь.

– Эм-м… да. – У меня снова возникло ощущение, что я должна извиниться за то, что жива, но извиняться я не стала.

Том сделал глубокий вдох и сокрушенно выдохнул.

– Мне не будет покоя, пока ты жива, женщина.

Он поднес мою руку к губам и поцеловал, затем встал и пошел к выходу. У самой двери он обернулся и взглянул на меня через плечо.

– Заметьте, я не говорю, что жалею об этом.

Я взяла стакан с виски и выпила залпом.

* * *

Остальными делами я занималась как в тумане, и не только из-за виски. Я не знала, что и думать о воскрешении Тома Кристи, но оно выбило меня из колеи. Впрочем, я не могла ничего с ним поделать и потому отправилась в лавку Стивена Морэя, серебряных дел мастера из Файфа, чтобы заказать пару хирургических ножниц. К счастью, ювелир оказался человеком умным и, похоже, понял все мои указания насчет инструмента, а также зачем он мне нужен. Морэй пообещал, что ножницы будут готовы через три дня. Воодушевленная его обещанием, я приступила к более проблемному заказу.

– Иголки? – Морэй озадаченно свел седые брови. – Вам нужен серебряник, чтобы…

– Иголки не для шитья. Мне нужны более длинные и без ушка. Для медицинских целей. И я бы хотела, чтобы вы сделали их вот из этого.

Морэй вытаращил глаза, когда я положила перед ним на прилавок золотой самородок размером с грецкий орех. На самом деле это был обрубок французского слитка, который сплющили молотком в бесформенный кусок и для маскировки натерли грязью.

– Муж выиграл в карты, – пояснила я с гордостью, но как будто оправдываясь, что вполне подходило для подобного признания.

Мне не хотелось создавать впечатление, что во Фрэзер Ридж есть золото – в любой форме, – и я решила, что Джейми не повредит, если я преумножу его репутацию карточного игрока, тем более что он уже и так был хорошо известен, если не знаменит, своими талантами в этой области.

Морэй слегка нахмурился, увидев изложенные на бумаге характеристики игл для акупунктуры, но согласился их сделать. К счастью, он, похоже, никогда не слышал о куклах вуду, иначе у меня бы возникли сложности.

Выйдя из ювелирной мастерской, я прошлась по рынку, чтобы купить зеленый лук, сыр, мяту и любые травы, которые могли бы мне пригодиться. В «Королевские руки» я вернулась далеко за полдень.

Джейми в пивной играл в карты, а Йен-младший следил за игрой из-за его плеча. Увидев меня, Джейми передал свои карты Йену, забрал мою корзину и поднялся за мной по лестнице в нашу комнату.

Мы вошли, и я повернулась к нему, но не успела произнести ни слова, когда он сказал:

– Я знаю, Том Кристи жив. Встретил его на улице.

– Он поцеловал меня! – выпалила я.

– Да, я слышал, – кивнул Джейми, разглядывая меня с веселым любопытством.

Почему-то я сильно разозлилась, а когда он это заметил, то развеселился еще больше.

– Понравилось, да?

– Не смешно!

Веселость никуда не делась, но слегка поубавилась.

– Так тебе понравилось? – повторил он, и теперь в его голосе скорее слышалось любопытство, а не поддразнивание.

– Нет! – Я резко отвернулась. – Хотя… у меня не было времени, чтобы… чтобы подумать об этом.

Внезапно Джейми схватил меня сзади за шею и коротко поцеловал. Я рефлекторно ударила его по щеке. Несильно – одновременно я пыталась отстраниться, – и вряд ли причинила ему боль. Тем не менее меня это так поразило и смутило, словно я сбила его с ног.

– Недолго думала, а? – бросил он небрежно и, шагнув назад, с интересом окинул меня взглядом.

– Прости, – сказала я, чувствуя себя одновременно униженной и злой. Я не понимала причину своей злости и оттого злилась еще сильнее. – Я не хотела. Мне очень жаль…

Он склонил голову набок, разглядывая меня.

– Может, мне пойти и убить его?

– Ой, не говори глупости!

Я суетливо принялась развязывать карман, не желая встречаться с Джейми взглядом. Чувствовала себя взвинченной, растерянной, раздосадованной, а хуже всего было то, что я не понимала причину этих эмоций.

– Я задал тебе честный вопрос, саксоночка, – тихо произнес он. – Не слишком серьезный, но честный. Думаю, что ты должна дать такой же честный ответ.

– Конечно, я не хочу, чтобы ты его убивал!

– Хочешь, я скажу, почему ты меня ударила?

– Почему… – На миг я застыла с открытым ртом, потом закрыла его. – Давай, говори.

– Я коснулся тебя против твоей воли, – сказал он, не сводя с меня глаз. – Так ведь?

– Да. – Мне стало легче дышать. – Так же, как и Том Кристи. И да, мне это не понравилось.

– И дело не в том, что Кристи жив, – закончил он мою мысль. – Бедолага.

– Он бы не желал твоего сочувствия, – ехидно заметила я, а Джейми улыбнулся.

– Конечно. Тем не менее я ему сочувствую. Однако я рад, – добавил он.

– Чему рад? Что он жив? Уж точно не его заявлению, что он меня любит. Или я ошибаюсь? – недоверчиво произнесла я.

– Не умаляй его чувств, саксоночка, – еще тише сказал Джейми. – Однажды он уже отдал за тебя свою жизнь. И отдаст еще раз, если понадобится.

– А я и в первый раз этого не хотела!

– Тебя это беспокоит, – заметил он с чисто клиническим интересом.

– Да, чертовски беспокоит! – рявкнула я. – И… – Меня вдруг осенило, и я пристально посмотрела на Джейми: – Тебя тоже, да?

Я вдруг вспомнила, как Джейми сказал, что встретил Тома Кристи на улице. Что ему сказал Том?

Джейми наклонил голову, словно сомневался, но отрицать не стал.

– Не скажу, что мне нравится Том Кристи, – взвешенно сказал он, – но я его уважаю. И очень рад, что он жив. Не было ничего плохого в том, что ты его оплакивала, саксоночка, – мягко произнес он. – Я тоже скорбел.

– Я даже и не подумала об этом. – Я была настолько потрясена встречей с Томом, что совершенно забыла, как оплакивала его и его детей. – И я не жалею, что горевала.

– Хорошо. Беда Тома в том, что он хочет тебя, – продолжил Джейми. – Очень сильно. Но он ничего о тебе не знает.

– А ты знаешь, – полувопросительно и с некоторым вызовом сказала я.

Джейми улыбнулся. Повернувшись, он запер дверь на задвижку, затем прошел через комнату к единственному окошку и задернул ситцевую занавеску, погрузив комнату в приятный голубоватый полумрак.

– О, я тебя тоже очень хочу, и ты мне нужна… но у меня есть и знание. – Он стоял так близко, что мне пришлось поднять голову, чтобы видеть его лицо. – Я никогда не целовал тебя, не зная, кто ты… а бедняга Том этого никогда не узнает.

Господи, что Том ему наговорил?

Мой пульс, который до этого то ускорялся, то замедлялся, превратился в быстрые легкие удары, отдающиеся в кончики пальцев.

– Ты ничего не знал обо мне, когда мы поженились.

Его ладонь легонько стиснула мой зад.

– Да?

– Я имею в виду, помимо этого!

Джейми издал какое-то шотландское восклицание, тихий гортанный звук, почти смех.

– Да, мудр тот человек, который знает, что ничего не знает… Но я быстро учусь, a nighean.

Он бережно привлек меня к себе и поцеловал, задумчиво и нежно, зная, что делает… и с моего согласия. Поцелуй не стер в памяти пылкое и неловкое объятие Тома Кристи, и я подумала, что Джейми и не хотел этого делать, он просто хотел показать мне разницу.

– Не может быть, что ты ревнуешь, – сказала я спустя минуту.

– Ревную, – серьезно сказал он.

– Ты же не думаешь, что…

– Нет, не думаю…

– Ну что ж…

– Ну что ж. – Его глаза потемнели, как морская вода в сумерки, но их выражение было вполне понятным, и мое сердце забилось быстрее. – Я знаю, что ты чувствуешь к Тому Кристи, а он честно признался в своих чувствах к тебе. Но ты же понимаешь, что любовь не имеет ничего общего с логикой, саксоночка?

Я прекрасно знаю, что такое риторический вопрос, и потому не стала ничего отвечать, а просто аккуратно расстегнула рубашку Джейми. Мне было нечего сказать по поводу чувств Тома Кристи, зато я могла выразить свои собственные. Сердце Джейми быстро билось, я ощущала его так отчетливо, словно держала в руках. Мое тоже отчаянно колотилось, но я глубоко вздохнула и нашла успокоение в привычной теплоте его тела, в мягкости упругих волос коричного цвета на его груди и в мурашках, которые появились от моих прикосновений. Пока я ласкала его грудь, он запустил пальцы в мои волосы, отделил прядь и оценивающе на нее взглянул.

– Еще не побелели. Думаю, у меня есть еще немного времени, прежде чем ты станешь для меня в постели слишком опасной.

– Конечно, стану, кто бы сомневался, – подтвердила я, принимаясь расстегивать его бриджи и жалея, что он не в килте. – А что именно, по твоему мнению, я могу сделать с тобой в постели?

Он задумчиво почесал грудь и рассеянно потер небольшой выпуклый рубец на том месте, где когда-то было клеймо Джека Рэндолла, которое Джейми вырезал из своего тела.

– Ну, до сих пор ты царапала меня, кусала, колола – и не один раз! – и…

– Я тебя не колола!

– А вот и колола, – сообщил он, – втыкала мне в задницу свои ужасные острые шипы – пятнадцать раз! Я считал… А еще раз десять или больше тыкала мне в ногу клыком гремучей змеи.

– Я спасала твою чертову жизнь!

– Так я и не отрицаю. Только не говори, что не получала от этого удовольствия!

– Ну… только не с клыком змеи. А что касается подкожных инъекций… – Мои губы против воли дернулись. – Ты их заслужил.

Он окинул меня скептическим взглядом.

– Как там говорят? Не навреди?

– Вообще-то, ты подсчитывал, что я сделала тебе в постели, – сказала я, ловко возвращаясь к теме разговора. – Уколы не считаются.

– Я был в постели!

– Зато я нет!

– Да, ты воспользовалась несправедливым преимуществом, – кивнул он. – Но я не держу на тебя зла.

Он снял с меня жакет и, сосредоточенно наклонив голову, принялся деловито распускать шнуровку.

– А тебе бы понравилось, если бы я ревновала? – спросила я в его макушку.

– О, конечно! – ответил он, обдавая теплым дыханием мое тело. – Ты и ревновала, к Лири. – Джейми, ухмыляясь, посмотрел на меня и поднял брови. – Может, ты до сих пор ревнуешь?

Я снова хлестнула его по лицу, на этот раз намеренно. Он мог бы меня остановить, но не стал.

– Да, я так и думал, – сказал он, вытирая слезящийся глаз. – Теперь ты пойдешь со мной в постель? И мы там будем только вдвоем, – добавил Джейми.

* * *

Я проснулась уже поздно вечером. В комнате было темно, хотя над занавеской виднелась полоска гаснущего неба. Камин еще не зажигали, в комнате было прохладно, но я тепло и уютно устроилась под одеялами, прижавшись к Джейми. Он лежал на боку, а я, как ложечка, прижалась к нему сзади, обняла, чувствуя, как его спина легко поднимается и опускается.

Нас действительно было только двое. Вначале я боялась, что образ Тома Кристи и его неудобной страсти окажется между нами, но, видно, Джейми тоже об этом подумал и, решив избегать всего, что могло бы напомнить мне об объятии Тома, начал с другого конца, целуя пальцы моих ног.

Комната была маленькой и тесной, а кровать плотно втиснута между стенами, и потому Джейми пришлось оседлать меня, чтобы дотянуться до моих ног. Он легко покусывал мои пальцы, и это ощущение вместе с видом обнаженного шотландца, на которого я смотрела сзади и снизу, вытеснило из моей головы все лишнее.

Успокоенная и согретая, я чувствовала себя в безопасности и могла думать о недавней встрече без мысли о том, что мне угрожают. А у меня была такая мысль, и Джейми это понял. «Хочешь, я скажу, почему ты меня ударила? Я коснулся тебя против твоей воли».

Он прав, это одно из последствий того, что произошло со мной, когда меня похитили. Я беспокоюсь, когда вокруг много людей, и сразу отшатываюсь и начинаю отбиваться, если меня неожиданно хватают. Почему я сама этого не поняла?

Потому, что не хотела размышлять на подобные темы, вот почему. И сейчас не хочу. Ну что хорошего дадут мне такие мысли? Пусть все пройдет само по себе, если получится.

Впрочем, раны затягиваются, но после них остаются шрамы. Доказательства этого в буквальном смысле были у меня под носом, вернее, я прижималась к ним лицом.

Шрамы на спине Джейми посветлели, стали похожи на блеклую паутину, и только кое-где едва прощупывались, словно колючая проволока под кожей, когда мы занимались любовью. Я вспомнила, как когда-то Том Кристи язвительно о них отзывался, и сжала челюсти.

Я ласково коснулась спины Джейми, провела большим пальцем по бледной кривой полоске. Джейми дернулся во сне, я замерла, прижав ладонь к его спине.

«Что будет дальше?» – вдруг подумала я. С ним? Со мной? В ушах звучал язвительный голос Тома: «А с меня хватит войны. Удивляюсь, как она не надоела вашему мужу».

– С тебя точно хватит, – вполголоса пробормотала я. – Трус!

Том Кристи попал в тюрьму как якобит. Он действительно был якобитом, но не солдатом. Он поставлял продовольствие армии Чарльза Стюарта, рисковал своим здоровьем и положением – и все потерял, – но не жизнью или телом.

Тем не менее Джейми его уважал, а это что-то значило, ведь он прекрасно разбирался в людях. И я достаточно долго наблюдала за Роджером, чтобы понять, что путь священнослужителя совсем не легок, даже если кто-то думает иначе. Роджер тоже не был трусом. Интересно, как он найдет свой путь в будущем?

Я беспокойно повернулась в постели. Внизу на кухне готовили ужин: до меня доносился густой, насыщенный морем аромат жареных устриц, сдобренный запахом печеного картофеля и древесного дыма.

Джейми заворочался и перекатился на спину, но не проснулся. Время еще есть. Джейми что-то снилось; я видела, как его глаза двигаются под закрытыми веками, а губы сжимаются.

Тело тоже напряглось, внезапно словно окаменело рядом со мной, и я ошеломленно отодвинулась. Джейми негромко и гортанно застонал, и его тело с усилием выгнулось. Он издавал полузадушенные звуки, то ли стонал, то ли кричал во сне, я так и не поняла, но не стала ждать, чтобы выяснить.

– Джейми, проснись! – резко сказала я, но не прикоснулась к нему, зная, что Джейми лучше не трогать, когда ему снится дурной сон: пару раз он едва не сломал мне нос. – Проснись!

Джейми охнул, восстановил дыхание и открыл затуманенные глаза. Он явно не понимал, где он, и я заговорила с ним ласковее, повторяла его имя и уверяла, что все в порядке. Джейми заморгал, с трудом сглотнул, затем повернул голову и увидел меня.

– Клэр, – подсказала я, видя, что он пытается вспомнить мое имя.

– Хорошо, – хрипло произнес он, закрыл глаза, потряс головой, потом снова их открыл. – Ты в порядке, саксоночка?

– Да. А ты?

Джейми кивнул и вновь ненадолго закрыл глаза.

– Да, все нормально. Мне приснился пожар. И еще я сражался. – Джейми чихнул. – Что-то горит?

– Наверное, ужин. – И правда, аппетитные запахи снизу сменились едкой вонью подгоревшей пищи и дыма. – Думаю, рагу убежало на плиту.

– Может, поужинаем сегодня в другом месте?

– Федра днем сказала, что у миссис Саймондс сегодня запеченная ветчина с горчично-изюмным соусом. Возможно, еще что-нибудь осталось. Ты точно в порядке? – снова спросила я.

В комнате стоял холод, но на груди и лице Джейми блестел пот.

– О, да, – ответил Джейми, сел и с силой пригладил волосы руками. – С такими снами я справлюсь. – Он откинул с лица волосы и улыбнулся. – Ты растрепанная, как молочай, саксоночка. Ты тоже спала беспокойно?

– Нет, – ответила я, вставая и надевая сорочку, потом взяла щетку для волос. – Беспокойно было до того, как мы заснули. Или этой части ты не помнишь?

Он рассмеялся, вытер лицо, встал, чтобы воспользоваться ночным горшком, и начал натягивать рубашку.

– А как насчет других снов? – внезапно спросила я.

– Что? – Он с недоуменным видом вынырнул из рубашки.

– Ты сказал, что с такими снами ты справишься. А с какими нет?

Лицо Джейми дрогнуло, словно поверхность воды, когда бросаешь в нее камень, и я, повинуясь порыву, протянула руку и сжала его запястье.

– Не прячься, – тихо сказала я, глядя ему прямо в глаза и не давая скрыться под маской. – Доверься мне.

Джейми все же отвел взгляд, но только для того, чтобы взять себя в руки. Он не прятался. Когда он снова посмотрел на меня, в его взгляде был ответ на вопрос: там смешались смущение, униженность, замешательство и остатки давно сдерживаемой боли.

– Иногда… мне снится… – запинаясь, произнес Джейми, – то, что со мной делали против моей воли. – Он глубоко и сердито дышал носом. – И я просыпаюсь со стояком и набухшими яйцами, и мне хочется пойти и убить кого-нибудь, а в первую очередь себя, – торопливо закончил он и скривился. –   Но это случается нечасто, – добавил он, коротко и прямо взглянув на меня. – И я никогда… никогда бы не полез к тебе после такого сна. Ты должна это знать.

Я сильнее сжала его запястье. Мне хотелось сказать: «Ты мог бы… Я бы не возражала». Это было правдой, и раньше я бы не колеблясь произнесла эти слова. Только сейчас я знала куда больше, и если бы мне когда-нибудь приснился Харли Бобл или тот тяжелый мужчина с мягким телом и я проснулась бы возбужденной, – слава богу, такого никогда не случалось! – нет, я ни за что бы не стала приставать к Джейми или использовать его тело, чтобы удовлетворить похоть.

– Спасибо, – тихо проговорила я, – за то, что рассказал. И за нож тоже.

Джейми кивнул и повернулся, чтобы взять бриджи.

– Я люблю ветчину, – сказал он.

Глава 20 Я сожалею…

Лонг-Айленд, колония Нью-Йорк

Сентябрь, 1776 г.

Уильям жалел, что не может поговорить с отцом. И вовсе не потому, что лорд Джон пустил бы в ход какие-то рычаги, нет. Ему просто хотелось услышать парочку полезных советов. Но, к сожалению, лорд Джон вернулся в Англию, и Уильям остался наедине со своими печалями.

Если быть точным, то не совсем наедине. Сейчас Уильям командовал отрядом солдат, которые охраняли таможенный пропускной пункт на краю Лонг-Айленда. Уильям злобно прихлопнул комара, севшего на его запястье. Жаль, что нельзя сделать то же самое с Клэрвеллом.

Лейтенант Эдвард Маркхэм, маркиз Клэрвелл. Известный Уильяму и паре его самых близких друзей еще как Нед-без-подбородка или Понс[52]. Почувствовав комариный укус, Уильям хлопнул по собственному выдающемуся подбородку и вдруг заметил, что двое его людей куда-то исчезли. Громко зовя их по имени, Уильям направился к фургону, который они проверяли.

Рядовой Уэлч выскочил из-за фургона, словно чертик из табакерки, испуганно тараща глаза и вытирая рот. Уильям подался вперед, принюхался и коротко обронил:

– Виновен. Где Лонфол?

Тот был в фургоне: торопливо заключал сделку с его владельцем за три бутылки контрабандного бренди, который вышеуказанный джентльмен собирался незаконно провезти. Угрюмо отмахиваясь от полчищ комаров-людоедов, налетевших с болот неподалеку, Уильям арестовал владельца фургона, подозвал трех солдат из своего подразделения и велел отвести контрабандиста, Уэлча и Лонфола к сержанту. Затем поправил ружье и встал посреди дороги, одинокий и безжалостный, всем своим видом угрожая любому, кто попытается пройти или проехать.

Словно в насмешку, дорога, на которой все утро не прекращалось движение, ненадолго опустела, что дало Уильяму возможность вернуться к злобным мыслям о Клэрвелле.

Наследник из очень влиятельной семьи, находящийся в интимной связи с лордом Нортом, прибыл в Нью-Йорк неделей раньше Уильяма, и его тоже отправили в штаб Хау. Там он уютно устроился, всячески угождая генералу Хау, который, к его чести, имел обыкновение моргать и таращиться на Понса, словно пытаясь вспомнить, кто он такой и какого черта делает в штабе. Кроме того, Клэрвелл обхаживал и капитана Пикеринга, главного генеральского адъютанта, человека тщеславного и куда более восприимчивого к безудержному подхалимству Неда.

В результате Неду постоянно перепадали самые интересные задания: короткие разведывательные экспедиции с генералом, сопровождение его на встречах с индейскими вождями и тому подобное, в то время как Уильям и несколько других младших офицеров перебирали бумаги и умирали от скуки. Прискорбное положение, особенно после упоительной и свободной жизни разведчика.

Уильяма не тяготили трудности казарменного быта и армейская бюрократия. Отец научил его сохранять самообладание в сложных ситуациях и противостоять скуке, умело обращаться с болванами и использовать в качестве оружия ледяную вежливость. Но в один прекрасный день кто-то, не обладающий силой воли Уильяма, сорвался и, не устояв перед выразительностью профиля Неда, нарисовал карикатуру на капитана Пикеринга, изобразив того со спущенными до лодыжек бриджами. Капитан что-то выговаривал младшему составу и, очевидно, совершенно не замечал Понса, который, нагло ухмыляясь, выглядывал из его задницы.

Сам Уильям не участвовал в создании этого возмутительного образа – хотя и был бы не против, – но Нед увидел, как он смеется над рисунком, и в редком для себя проявлении мужественности ударил Уильяма кулаком в нос. Последовала потасовка, в ходе которой младшие офицеры очистили помещение, а кое-какая мебель оказалась поломанной. В результате Уильям с капающей на рубашку кровью предстал перед холодным взором капитана Пикеринга, а оскорбительная карикатура лежала на столе в качестве доказательства.

Уильям, конечно, отрицал свое авторство, но наотрез отказался сказать, кому оно принадлежит. Он использовал ледяную вежливость, которая сработала так хорошо, что Пикеринг не отправил Уильяма на гауптвахту. Всего лишь на Лонг-Айленд.

– Чертов жополиз! – пробормотал Уильям, глядя на приближающуюся торговку молоком с такой яростью, что женщина вначале замерла как вкопанная, а потом боязливо прошла мимо, не сводя с него выпученных глаз, словно боялась, что он вот-вот взорвется.

Уильям оскалился, отчего она испуганно пискнула и припустила с такой скоростью, что расплескала молоко из ведер, которые несла на коромысле.

Уильяму стало стыдно, захотелось догнать женщину и извиниться, но он не мог: двое погонщиков гнали вниз по дороге стадо свиней прямо ему навстречу. Бросив взгляд на приближающуюся массу шевелящейся визжащей плоти в пятнистых, перемазанных грязью шкурах и с разодранными ушами, Уильям проворно запрыгнул на перевернутое ведро, которое служило ему командным пунктом. Погонщики весело замахали руками, выкрикивая то ли приветствия, то ли ругательства. Уильям не был уверен, что они говорили на английском, и не собирался это выяснять.

Свиньи прошли, оставив его посреди моря взбитой копытами грязи, обильно усеянной свежим пометом. Уильям хлопнул, разгоняя тучу надоедливых комаров, вьющихся над головой, и подумал, что с него хватит. Он торчит на Лонг-Айленде уже две недели, тринадцать с половиной бесконечных дней. Впрочем, недостаточно долгих, чтобы заставить его извиниться перед Недом-без-подбородка или капитаном Пикерингом.

– Подхалим! – пробормотал Уильям.

Вообще-то, альтернатива у него была. И чем дольше Уильям торчал здесь с комарами, тем привлекательнее она казалась.

Путь от штаба до таможенного поста был довольно долгим, особенно если проделывать его дважды в день, поэтому Уильяма определили на постой к некоему Калперу и его двум сестрам. Калперу это совсем не нравилось, и у него начинал дергаться левый глаз всякий раз, когда он видел Уильяма, но обе пожилые дамы души в нем не чаяли, и Вилли по мере возможности благодарил их за заботу, принося то конфискованную ветчину, то отрез батиста. Прошлым вечером он пришел с куском хорошего копченого бекона, когда мисс Эбигейл Калпер сообщила шепотом, что у него гость.

– Курит во дворе, – сказала она, наклонив голову в чепце в сторону дома. – Боюсь, сестра против того, чтобы в доме курили.

Уильям подумал, что кто-то из его друзей приехал составить ему компанию или, возможно, привез известие об официальном прощении, которое вернуло бы его из ссылки на Лонг-Айленде, но вместо этого увидел капитана Ричардсона. Тот с трубкой в руке медитативно наблюдал, как петух Калперов топчет курицу.

– Радости буколической жизни, – заметил капитан, когда растрепанный петух свалился наземь, вскочил, пошатываясь, и победно прокукарекал, в то время как курица отряхнулась, приводя в порядок перья, и продолжила клевать как ни в чем не бывало. – Тихо здесь, не правда ли?

– О, да, – ответил Уильям. – К вашим услугам, сэр.

На самом деле тихо там не было: мисс Бьюла Калпер держала полдюжины коз, которые день и ночь блеяли. Она утверждала, что они не дают ворам залезть в амбар. Внезапно одна из этих тварей заблеяла так громко и пронзительно, что капитан Ричардсон уронил кисет. Еще несколько коз присоединились к товарке и начали громко мекать, словно издеваясь.

Уильям наклонился и поднял кисет, сохраняя невозмутимое выражение лица, хотя сердце бешено колотилось. Вряд ли Ричардсон проделал весь долгий путь до Лонг-Айленда только для того, чтобы убить время.

– Иисусе, – пробормотал Ричардсон, бросив взгляд на коз, затем покачал головой и махнул рукой в сторону дороги: – Не прогуляетесь со мной, лейтенант?

Уильям охотно согласился.

– Я кое-что слышал о вашем нынешнем положении. – Ричардсон улыбнулся. – Если хотите, я поговорю с капитаном Пикерингом.

– Весьма любезно с вашей стороны, сэр, – ответил Уильям, – но, боюсь, я не смогу извиниться за то, чего не делал.

Ричардсон пренебрежительно махнул трубкой.

– Пикеринг вспыльчив, но отходчив. Я позабочусь, чтобы он не держал на вас обиды.

– Благодарю вас, сэр.

«И что же тебе нужно взамен?» – подумал Уильям.

– Есть некий капитан Рэндолл-Айзекс, – как бы между прочим произнес Ричардсон. – Через месяц он отправляется в Канаду, где займется кое-какими военными делами. И вполне вероятно, что, находясь там, он встретится с… одним человеком, который может передать армии ценную информацию. У меня есть основания полагать, что этот человек почти не владеет английским, а капитан Рэндолл-Айзекс, увы, не знает французского. Попутчик, который свободно говорит на французском, мог бы… оказаться весьма полезным.

Уильям кивнул, но не стал задавать вопросов. Будет еще уйма времени, если он согласится выполнить поручение Ричардсона.

На обратном пути они обменивались банальностями, а потом Ричардсон вежливо отклонил приглашение мисс Бьюлы отужинать с ними и ушел, еще раз пообещав поговорить с капитаном Пикерингом.

«Стоит ли давать согласие?» – раздумывал Уильям под доносящийся снизу свистящий храп Абеля Калпера. Луна была полной, и, хотя на чердаке не было окон, Уильям чувствовал ее притяжение – он всегда плохо спал в полнолуние.

Должен ли он торчать в Нью-Йорке, надеясь, что его положение улучшится или что он наконец увидит хоть какие-то военные действия? Или разом со всем покончить и принять предложение Ричардсона?

Отец наверняка бы посоветовал первый вариант: чтобы продвинуться по службе и покрыть себя славой, офицеру лучше отличиться в бою, нежели ступать на скользкую и несколько дискредитирующую тропу шпионажа. И все же… Уильяма раздражали ограничения и рутина армейской жизни, особенно после долгих недель свободы. И он знал, что был тогда полезен.

Но чего может добиться один лейтенант, погребенный под внушительным весом вышестоящих чинов? Ну, дадут ему командовать собственными подразделениями, но все равно придется выполнять приказы, а не действовать по своему усмотрению… Уильям ухмыльнулся стропилам, смутно маячившим в футе от лица, представив, что сказал бы дядя Хэл о собственном усмотрении младших офицеров.

Только вот дядя Хэл был не просто обычным профессиональным военным. Он всегда радел о благополучии и чести своего полка, о людях, которыми командовал. А Уильям рассматривал военную карьеру только как занятие на ближайшее будущее. Американская кампания скоро закончится, и что дальше?

Он богат – или станет богатым, когда достигнет совершеннолетия, а оно уже близко, – хотя порой ожидание напоминало одну из любимых отцом картин, где перспектива исчезала, открывая взгляду невероятную бесконечность. Но когда у него все-таки появятся деньги, подумал Уильям, он сможет купить офицерскую должность, где захочет – возможно, чин капитана в уланском полку… И будет уже неважно, отличился он в Нью-Йорке или нет.

Отец – Уильям словно услышал его наяву и потому зарылся под подушку, чтобы заглушить голос, – сказал бы, что зачастую репутация зависит от самых незначительных поступков, каждодневных решений, принятых с честью и ответственностью, а вовсе не от героических сражений, исполненных драматизма. Уильяма не интересовала ежедневная ответственность.

Под подушкой оказалось слишком жарко, и Уильям сбросил ее на пол, сердито ворча.

– Нет, – сказал он лорду Джону вслух. – Я поеду в Канаду!

И с размаху вновь улегся на скомканную и влажную от пота постель, закрыв глаза и уши от дальнейших мудрых советов.

* * *

Через неделю ночи стали такими прохладными, что Уильям радовался теплу очага мисс Бьюлы и ее рагу из устриц – и, слава богу, достаточно холодными, чтобы чертовы комары исчезли. Дни по-прежнему стояли теплые, и Уильям почти обрадовался, получив приказ прочесать вместе со своими людьми берег, чтобы найти тайник контрабандистов, о котором пронюхал капитан Хэнкс.

– Тайник с чем? – спросил Перкинс, рот которого был, как всегда, полуоткрыт.

– С лобстерами, – легкомысленно ответил Уильям, но смягчился от растерянного вида Перкинса. – Не знаю, но, думаю, вы поймете, когда найдете. Только не пейте это, отправьте кого-нибудь за мной.

Суденышки контрабандистов доставляли на Лонг-Айленд почти все, но в этот раз шансы отыскать тайник с постельным бельем или ящиками голландских тарелок были невелики. Может, бренди или эль, но почти наверняка что-то из выпивки – контрабанда спиртного была самой выгодной. Уильям разбил людей по двое и отправил выполнять задание, а сам наблюдал, пока они не отошли на приличное расстояние. Тогда он глубоко вздохнул и прислонился к дереву.

Эти деревья, низкорослые кривые сосны, росли возле берега, и морской ветер игриво шевелил их иглы и успокаивающе шелестел в ушах. Уильям снова вздохнул, теперь от удовольствия, вспоминая, как сильно он любит одиночество, на которое не мог рассчитывать уже целый месяц. А вот если согласиться на предложение Ричардсона… Нет, конечно, там будет Рэндолл-Айзекс, но все равно… Несколько недель в пути, свобода от оков армейского долга и рутины. Тишина, в которой можно спокойно подумать. И никакого Перкинса!

Он лениво размышлял, удастся ли ему проникнуть в казарму для младших офицеров и избить Неда до полусмерти, прежде чем скрыться в глуши, подобно краснокожему индейцу. Понадобится ли маскировка? Он решил, что нет, если дождаться наступления темноты. Конечно, Нед сразу его заподозрит, но не сможет ничего доказать, если не увидит лицо Уильяма. А не подло ли нападать на Неда, когда тот спит? Впрочем, это поправимо, Уильям вылил бы на него содержимое ночного горшка, чтобы разбудить, а только потом приступил бы к делу.

В паре дюймов от головы Уильяма пролетела крачка и отвлекла от приятных размышлений. Его невольное движение, в свою очередь, испугало птицу, которая, выяснив, что он не годится в пищу, возмущенно закричала и взмыла над водой. Уильям швырнул в птицу сосновой шишкой, промазал, но не расстроился. Он решил, что сегодня же вечером пошлет капитану Ричардсону записку с согласием. От этой мысли сердце забилось сильнее, и Уильяма охватило радостное предчувствие, такое же парящее, как полет чайки.

Он вытер песок с пальцев о штаны и замер, заметив на воде какое-то движение: неподалеку от берега туда-сюда сновал шлюп. Всмотревшись, Уильям расслабился: всего лишь этот негодяй Роджерс.

«Интересно, а тебе что здесь понадобилось?» – пробормотал Уильям. Он вышел на песчаную кромку берега и, уперев руки в бока, встал в зарослях тростника так, чтобы было видно красный мундир, – на случай, если Роджерс не заметил солдат, которые рассыпались по всему берегу: красноватые точки ползали по песчаным дюнам, словно клопы. Если Роджерсу известно о тайнике контрабандистов, то пусть знает, что все права на него принадлежат его, Уильяма, людям.

Роберт Роджерс был темной личностью. Несколько месяцев назад он пробрался в Нью-Йорк и как-то ухитрился получить от генерала Хау чин майора, а от его брата, адмирала, – шлюп. Поговаривали, что Роджерс охотился на индейцев, да он и сам любил наряжаться как индеец. Впрочем, действовал он вполне успешно и завербовал достаточно людей, чтобы сформировать десяток отрядов рейнджеров, одетых в аккуратную форму. Однако Роджерс по-прежнему рыскал на шлюпе вдоль побережья в небольшой компании дружков такого же непотребного вида, как и он сам: видимо, искал рекрутов, шпионов, контрабандистов и, как думал Уильям, все, чем можно поживиться.

Шлюп подошел поближе, и Уильям увидел на палубе Роджерса: разменявшего пятый десяток смуглого человека с порочным лицом, покрытого шрамами и изрядно потрепанного жизнью. Он увидел Уильяма и приветливо помахал. В ответ Уильям вежливо поднял руку: если его люди что-нибудь найдут, Роджерс может понадобиться, чтобы доставить груз в Нью-Йорк, – разумеется, под охраной, чтобы ничего не пропало в пути.

Про Роджерса ходило немало слухов, и некоторые он, похоже, пустил сам. Но, насколько знал Уильям, лучше всего характеризовал Роджерса тот факт, что однажды он попытался засвидетельствовать свое почтение генералу Вашингтону, который не только отказался его принять, но и бесцеремонно вышвырнул из лагеря Континентальной армии, запретив появляться впредь. Уильям считал это происшествие бесспорным доказательством здравомыслия вирджинца.

Так, что теперь? На шлюпе убрали паруса и спустили на воду небольшую лодку. В ней был Роджерс, и он греб сам. Уильям насторожился, но все же вошел в воду и схватился за планширь, помогая Роджерсу вытащить лодку на песок.

– Какая приятная встреча, лейтенант! – Роджерс ухмыльнулся, щербатый, но самоуверенный. Уильям поприветствовал его коротко и официально:

– Здравствуйте, майор.

– Ваши ребята, случайно, не тайник с французским вином ищут?

«Проклятье, он его уже нашел!»

– До нас дошел слух, что в этом районе действуют контрабандисты, – сухо ответил Уильям. – Мы проводим расследование.

– Разумеется, – любезно согласился Роджерс. – Сэкономить вам немного времени? Попробуйте с другой стороны… – он обернулся и мотнул подбородком в сторону нескольких покосившихся рыбачьих лачуг примерно в четверти мили от них с Уильямом. – Оно…

– Мы там уже искали, – перебил Уильям.

– Оно зарыто в песок за лачугами, – закончил Роджерс, не обращая внимания на то, что его прервали.

– Весьма вам признателен, – сказал Уильям со всей сердечностью, какую только мог изобразить.

– Вчера вечером видел, как двое ребят его закапывали, – объяснил Роджерс. – Не думаю, что они успели вернуться.

– Я смотрю, вы наблюдаете за этим участком берега, – заметил Уильям. – Что-нибудь ищете? Сэр, – добавил он.

Роджерс улыбнулся.

– Раз уж вы об этом заговорили, сэр, то да. Бродит тут один тип, чертовски любопытный, все выспрашивает, вот мне и хочется с ним поговорить. Может, если вы или ваши люди обнаружат его…

– Конечно, сэр. Вы знаете его имя или как он выглядит?

– И то, и другое, – торопливо ответил Роджерс. – Высокий, со шрамами от порохового взрыва на лице. Как увидите, сразу узнаете. Мятежник, и вся семья у него такая, родом из Коннектикута. Зовут его Хейл.

Уильяма будто ударили под дых.

– О, так вы его видели?

Роджерс говорил мягко, но взгляд его темных глаз стал настороженным. Уильям ощутил укол досады из-за того, что выражение его лица настолько легко прочитать, но кивнул.

– Он прошел через таможенный пункт вчера. Весьма болтливый малый, – добавил он, пытаясь вспомнить, как тот выглядел. Уильям заметил шрамы: щеки и лоб парня испещряли побледневшие рубцы. – Сильно нервничал: потел, и голос у него дрожал. Рядовой, который его остановил, думал, у него табак припрятан или еще какая контрабанда, и заставил вывернуть карманы, только ничего не нашли. – Уильям закрыл глаза и нахмурился, пытаясь вспомнить. – У него были документы… Я их видел.

Он действительно их видел, но лично не просматривал, поскольку был занят торговцем, который вез целую телегу сыров, по его словам, для британского армейского магазина. К тому времени, как Уильям закончил с торговцем, парень уже исчез.

– Человек, который с ним говорил… – Роджерс вглядывался в беспорядочно суетившихся на берегу солдат. – Который из них?

– Рядовой по фамилии Хадсон. Я позову его, если хотите, – предложил Уильям, – только вряд ли он расскажет что-нибудь путное о документах того молодчика – он не умеет читать.

Роджерс, явно раздосадованный, кивнул Уильяму, чтобы тот все же позвал Хадсона. Хадсон подтвердил слова Уильяма, но не смог вспомнить ничего, касающегося документов, кроме того, что на одной странице были какие-то цифры.

– И еще, как мне кажется, рисунок, – добавил рядовой. – Только я не заметил, что это было, сэр.

– Значит, цифры? Очень хорошо, – произнес Роджерс, потирая руки. – А он сказал вам, куда направляется?

– Навестить друга, сэр, который живет подле Флашинга. – Хадсон говорил учтиво, но с любопытством разглядывал рейнджера: Роджерс был босиком, одетый в потрепанные льняные бриджи и короткую жилетку из ондатрового меха. – Я не спросил имя друга, сэр. Не знал, что это может быть важно.

– О, сомневаюсь, что это важно, рядовой. Вряд ли друг вообще существует, – усмехнулся Роджерс. Похоже, новости его обрадовали. Прищурив глаза, он уставился куда-то вдаль, как будто мог разглядеть среди дюн шпиона, и медленно кивнул.

– Очень хорошо, – как бы про себя пробормотал он и уже собрался уходить, когда его остановил Уильям:

– Благодарю вас за информацию о контрабандистском складе, сэр.

Пока Уильям и Роджерс расспрашивали Хадсона, Перкинс следил за раскопками и теперь подгонял группку солдат, которые катили вниз по дюнам облепленные песком бочонки. Один из них ударился о засыпанный песком камень, подскочил, тяжело упал и покатился под странным углом, а солдаты что-то громко кричали вслед.

При виде этого Уильям слегка вздрогнул. Если вино и переживет спасательную операцию, то еще две недели будет непригодно для питья. Хотя вряд ли это кого-нибудь остановит, все равно выпьют.

– Я бы хотел попросить разрешения погрузить конфискованную контрабанду на борт вашего шлюпа для дальнейшей перевозки, – официальным тоном обратился он к Роджерсу. – Разумеется, я буду сопровождать груз и сам его доставлю.

– О, конечно! – Роджерса, похоже позабавила просьба, но он согласно кивнул, а потом в раздумье почесал нос. – До завтра мы все равно не отчалим, может, присоединитесь к нам сегодня вечером? Поможете нам, вы ведь видели того человека, которого мы ищем.

Сердце Уильяма восторженно забилось. Рагу мисс Бьюлы померкло в сравнении с возможностью поохотиться на опасного шпиона. К тому же участие в поимке преступника наверняка пойдет на пользу его, Уильяма, репутации, даже если почти все лавры достанутся Роджерсу.

– Буду рад вам помочь, сэр!

Роджерс усмехнулся и оглядел Уильяма с ног до головы.

– Вот и хорошо. Но, лейтенант, нельзя отправляться на охоту за шпионом в таком виде. Поднимайтесь на борт, мы вас переоденем.

* * *

Он оказался на шесть дюймов выше самого высокого из экипажа Роджерса. В конце концов Уильяма нарядили в грубую льняную рубаху навыпуск – ее полы прикрывали расстегнутые верхние пуговицы холщовых бриджей, таких тесных, что при каждом резком движении они угрожали его кастрировать. Согнуться в них тоже было практически невозможно, и потому он решил, подражая Роджерсу, ходить босиком, а не мучиться из-за слишком коротких полосатых чулок, которые оставляли на виду коленки и дюйма четыре волосатых голеней ниже бриджей.

Шлюп подошел к Флашингу, где Уильям, Роджерс и четверо его людей сошли на берег. В задней комнате одной из лавок, стоявших у большой проселочной дороги, Роджерс держал неофициальный пункт по найму рекрутов, куда теперь и заглянул на пару минут. Вышел он с хорошей новостью: во Флашинге Хейла не видели, и скорее всего, он остановился в одной из двух таверн в Элмсфорде, в двух-трех милях от деревни.

Компания двинулась в указанном направлении, из осторожности разбившись на группы. Таким образом, Уильям оказался рядом с Роджерсом, шагал, прячась от вечерней прохлады под накинутой на плечи рваной шалью. Конечно, он не побрился, и воображал, что выглядит почти так же, как рейнджер, который дополнил свой наряд фетровой шляпой с прилипшей к полям высохшей летучей рыбой.

– Наверное, нам нужно изображать ловцов устриц или возчиков? – спросил Уильям.

Роджерс насмешливо хмыкнул и покачал головой.

– Ты не сойдешь ни за одного из них, особенно если заговоришь. Да и вообще, парень, держи рот на замке и открывай, только если захочешь туда что-нибудь положить. Мы с ребятами сами управимся. Твое дело – кивнуть, если заметишь Хейла.

На берег налетел ветер, обдав их запахом холодных болот со слабой примесью печного дыма. Жилья вокруг не было, и блекнущий к ночи пейзаж казался необитаемым. Но песчаная грязь проселка приятно холодила ноги, и Уильяма нисколько не угнетало унылое зрелище: он с нетерпением ждал, что будет дальше.

Роджерс в основном молчал и шагал навстречу холодному ветру, опустив голову, но через какое-то время небрежно заметил:

– Я вез капитана Ричардсона сюда из Нью-Йорка. И обратно тоже.

Уильям хотел было переспросить с холодной вежливостью: «Капитана Ричардсона?» – но вовремя сообразил, что делать этого не стоит.

– Неужели? – спросил он и замолчал.

Роджерс рассмеялся.

– А ты не из болтливых, да? Тогда он, возможно, и прав, что выбрал тебя.

– Он сказал вам, что выбрал меня для… чего-то?

– Молодец, парень. Никогда не говори ничего забесплатно, но иногда полезно чуть-чуть подмазать колеса. Ричардсон – стреляный воробей, он о тебе вообще не упоминал, но мне-то известно, кто он и чем занимается. И я знаю, где его высадил. Готов поспорить, он там не Калперов искал.

Уильям неопределенно хмыкнул. Роджерс явно хотел сказать что-то еще. Пусть говорит.

– Сколько тебе лет, парень?

– Девятнадцать, – сердито ответил Уильям. – А что?

Роджерс пожал плечами. В густеющих сумерках его силуэт почти не выделялся среди теней.

– Тогда ты достаточно взрослый, чтобы сознательно рисковать своей шеей. Но, возможно, тебе захочется еще раз подумать, прежде чем согласиться на предложение Ричардсона, что бы он ни предлагал.

– Допустим, он действительно кое-что предложил, – опять-таки, а что?

Роджерс слегка подтолкнул его в спину, поторапливая.

– Скоро сам увидишь, парень. Пойдем.

* * *

Теплый дымный свет таверны и запахи еды объяли Уильяма. До этой минуты он не ощущал холода, тьмы или голода, его разум сосредоточился на предстоящем приключении. Но сейчас Уильям сделал медленный и долгий вдох, наполняя ноздри ароматами свежего хлеба и жареного цыпленка, и почувствовал себя трупом, который в день Воскресения восстал из могилы и вернулся к жизни.

Однако следующий вдох застрял у него в горле, сердце резко сжалось, и кровь быстрее побежала по жилам. Роджерс рядом что-то предупреждающе буркнул и пошел к столу, как бы невзначай оглядывая зал.

Тот человек сидел у огня, ел курицу и болтал с парочкой фермеров. Большинство людей в таверне оглянулись на дверь, когда вошли новые посетители, кое-кто удивленно моргнул при виде Уильяма, но шпион был настолько занят едой и разговором, что даже не поднял головы.

Хотя Уильям не обратил особого внимания на этого человека при первой встрече, но сразу бы его узнал. Он был не таким высоким, как сам Уильям, но все же на несколько дюймов выше среднего роста, а его необычная внешность сразу бросалась в глаза: светлые льняные волосы, высокий лоб, покрытый шрамами от порохового взрыва, о котором упомянул Роджерс. На столе, рядом с тарелкой шпиона, лежала круглая широкополая шляпа, а одет он был в скромный неприметный костюм коричневого цвета.

Не в мундире… Уильям тяжело сглотнул, не только от голода и запаха еды.

Роджерс уселся за соседний стол, показал Уильяму на табурет напротив и вопросительно поднял брови. Уильям молча кивнул, не глядя в сторону Хейла.

Хозяин принес им еду и пиво, и Уильям увлеченно занялся едой, радуясь, что не должен участвовать в разговоре. Хейл же чувствовал себя совершенно свободно и много болтал, рассказывая собеседникам, что он голландец, школьный учитель из Нью-Йорка.

– Однако сейчас там не до ученья, – сказал он, качая головой, – большинство моих учеников уехали – сбежали вместе с семьями к родственникам в Коннектикут или Нью-Джерси. Здесь, наверное, творится то же самое. Или еще хуже?

Один из сидящих за его столом лишь хмыкнул, но другой глумливо присвистнул.

– Можно и так сказать. Проклятые красные мундиры хватают всех кого ни попадя! Тори, виги, мятежники – для этих жадных ублюдков ни черта нет разницы. Скажешь слово против, сразу настучат по башке или бросят в чертову тюрьму, лишь бы долго не возиться. Да вот, на прошлой неделе один здоровенный олух остановил меня на таможенном пункте и забрал весь мой груз яблочного сидра и проклятый фургон в придачу! Он…

Уильям подавился куском хлеба, но не посмел откашляться. Господи Иисусе, он не узнал человека, который сидел спиной к нему, но прекрасно помнил яблочный сидр. Здоровенный олух?

Он глотнул пива, надеясь протолкнуть кусок дальше, но это не помогло. Уильям негромко кашлянул, чувствуя, как багровеет лицо. Роджерс нахмурился и взглянул на него с испугом. Уильям слабо махнул рукой в сторону бывшего владельца сидра, ткнул себя в грудь и как можно незаметнее вышел из зала. Великолепная маскировка Уильяма не скрывала ни его роста, ни стати, и если бы фермер признал в нем британского солдата, все пошло бы прахом.

Он сдерживал дыхание до тех пор, пока не оказался на улице, а уже там зашелся кашлем, да так, что желудок едва не вывернулся наизнанку. Когда кашель утих, Уильям прислонился к стене таверны, хватая ртом воздух и тяжело дыша. Вставая из-за стола, он прихватил с собой куриную ножку и теперь жалел, что не взял вместо нее пива.

К таверне приблизились последние из людей Роджерса и, недоуменно взглянув на Уильяма, зашли внутрь. Он вытер рот тыльной стороной ладони, выпрямился и осторожно пошел вдоль стены, пока не добрался до окна.

Новые посетители рассаживались неподалеку от стола Хейла. Затаившись у окна, Уильям увидел, что Роджерс уже вовсю разговаривает с Хейлом и двумя фермерами и, похоже, рассказывает им что-то смешное. Когда он закончил, поставщик сидра громко захохотал и стукнул кулаком по столу. Хейл попытался улыбнуться, но вид у него был ошарашенный, должно быть, шутка оказалась чересчур забористой.

Роджерс откинулся назад, небрежным жестом привлек внимание всего стола, что-то сказал, и остальные закивали, заговорили наперебой, соглашаясь. Роджерс подался вперед, явно обращаясь к Хейлу.

Из-за шума в таверне и свиста холодного ветра в ушах до Уильяма доносились только обрывки разговора. Судя по всему, Роджерс признался, что он тоже из мятежников. Его люди согласно кивали из-за своего стола, потом стали подсаживаться ближе, присоединяясь к крамольной беседе вокруг Хейла. Тот же говорил увлеченно, взволнованно и очень искренне. Уильям подумал, что он вполне мог бы быть учителем, хотя Роджерс утверждал, что Хейл – капитан Континентальной армии. Уильям покачал головой: надо же, Хейл совсем не похож на солдата.

Впрочем, шпионом он тоже не выглядел: слишком приметный. Довольно привлекательный блондин с покрытым шрамами лицом, высокий…

Уильям почувствовал в желудке ледяной ком. Господи Иисусе. Уж не об этом ли предупреждал его Роджерс? Намекнув, что Уильяму следует остерегаться заданий капитана Ричардсона и что сегодня ночью он сам увидит, почему?

Уильям давно привык и к своему росту, и к тому, какое впечатление он производит на людей. Ему даже нравилось, что на него смотрят снизу вверх. Однако, когда Уильям выполнял первое поручение капитана Ричардсона, ему и в голову не приходило, что люди запомнят его из-за роста и без особого труда дадут описание его внешности. Здоровенный олух – характеристика исчерпывающая.

Не веря своим ушам, Уильям услышал, как Хейл не только назвал свое имя и сообщил о симпатиях к мятежникам, но и признался, что наблюдает за британской армией, а потом серьезно спросил: может, присутствующие видели поблизости красные мундиры?

Подобное безрассудство так сильно потрясло Уильяма, что он выглянул из-за края оконной рамы и увидел, как Роджерс с нарочитой осторожностью оглядел зал, доверительно наклонился к Хейлу и, взяв того за предплечье, сказал:

– Да, сэр, я видел их, точно вам говорю, видел, но вам не мешало бы быть поосторожнее, когда разговариваете в общественном месте. Мало ли кто вас услышит!

– Ерунда, – рассмеялся Хейл. – Я здесь среди друзей. Разве мы только что не пили за генерала Вашингтона и поражение короля?

Слегка протрезвев, Хейл оттолкнул свою шляпу и махнул хозяину таверны, чтобы тот принес еще пива.

– Давайте, выпейте еще, сэр, и расскажите, что вы видели!

Уильяму вдруг захотелось крикнуть: «Да замолчи ты, дурень!» или бросить что-нибудь в Хейла через окно. К сожалению, даже если бы он решился на это, было уже слишком поздно. Уильям вдруг понял, что все еще держит в руке полуобглоданную куриную ножку, и отшвырнул ее прочь. Желудок крутило, в горле ощущался привкус рвоты, хотя кровь все еще кипела от возбуждения.

Хейл продолжал делать еще более сокрушительные признания под одобрительные возгласы и патриотические выкрики людей Роджерса, которые, нужно признать, превосходно играли свои роли. Уильям задавался вопросом, как долго Роджерс будет ломать комедию. Возьмут ли Хейла прямо здесь, в таверне? Вряд ли – некоторые посетители наверняка сочувствовали бунтовщикам и могли вступиться за Хейла, если Роджерс решится арестовать того при всех.

Роджерс, похоже, не спешил. После получаса скучного обмена шутками он вроде кое в чем признался, на что Хейл ответил куда более серьезными откровениями; его впалые щеки разрумянились от пива и волнения, видимо, он считал, что получил очень важные сведения. Ноги Уильяма, ступни, руки, лицо – все онемело, плечи ныли от напряжения. Неподалеку раздался хруст, который и отвлек Уильяма от наблюдений. Он глянул вниз, почувствовав въедливый запах, который незаметно распространился вокруг.

– Господи Иисусе!

Уильям отпрянул, едва не угодив локтем в окно, и шумно ударился о стену таверны. Скунс, которого потревожили как раз в тот момент, когда он наслаждался выброшенной куриной ножкой, мгновенно поднял хвост; белая полоса позволила разглядеть это движение. Уильям застыл.

– Что это было? – спросил кто-то в таверне, и послышался скрип отодвигаемых скамеек.

Не дыша, Уильям осторожно отвел одну ногу в сторону и снова остановился, заметив слабое постукивание и подрагивающую белую полосу. Проклятье – чертова тварь топала передними лапами. Судя по рассказам, это означало, что зверь вот-вот нападет, и так утверждали люди, чье плачевное состояние не оставляло сомнений в том, что их слова основаны на личном опыте.

К двери приближался звук шагов, кто-то шел посмотреть, что происходит. Господи, если обнаружат, что он подслушивает… Уильям стиснул зубы, готовясь самоотверженно скрыться из виду, как велит долг. Только вот что потом? Он не сможет появиться перед Роджерсом и остальными, провоняв скунсом. Но если…

Дверь таверны открылась, прервав его размышления. Уильям инстинктивно рванул за угол. Скунс тоже повиновался инстинкту, однако в последний миг поменял цель, испугавшись открытой двери. Уильям споткнулся о ветку, растянулся во весь рост на куче мусора и услышал позади себя истошный вопль. Ночь превратилась в кошмар.

Уильям захлебнулся от кашля и попытался задержать дыхание, чтобы убраться подальше, но пришлось вдохнуть, и легкие заполнились некоей субстанцией, настолько далекой от понятия «запах», что требовалось совершенно новое описание ощущений. Уильям давился и отплевывался, в слезящихся глазах жгло. Спотыкаясь, он доковылял в темноте до противоположной стороны дороги и оттуда увидел, как рассерженный скунс удирает восвояси, а его жертва рухнула на порог таверны и страдальчески стонет.

Уильям надеялся, что это не Хейл. Даже если не принимать во внимание трудности при аресте и перевозке человека, на которого напал скунс, простая человечность наводила на мысль, что повешенье жертвы станет дополнительным оскорблением.

Это оказался не Хейл. Уильям увидел, как льняная шевелюра сияет в свете факелов среди голов, которые с любопытством высовывались наружу только затем, чтобы поспешно убраться назад.

До него долетели голоса, обсуждающие, как лучше поступить. Все согласились, что нужен уксус, причем в большом количестве. Пострадавший уже достаточно оправился, чтобы отползти в заросли бурьяна, и теперь, судя по доносящимся оттуда звукам, отчаянно блевал. Это, да еще висящая в воздухе вонь привели к тому, что у нескольких джентльменов тоже началась рвота. Уильям и сам почувствовал, как тошнота подступает к горлу, но сдержал позыв, больно ущипнув себя за нос.

Он ужасно замерз, хотя, к счастью, слегка проветрился к тому времени, как друзья несчастного увели его прочь, сопровождая по дороге, словно корову, и стараясь к нему не прикасаться. Таверна опустела – в такой обстановке никому уже не хотелось ни есть, ни пить. Уильям услышал, как тихо выругался хозяин, когда снял горящий у вывески факел и с шипением опустил его в бочку с дождевой водой.

Хейл пожелал всем спокойной ночи – его голос образованного человека отчетливо прозвучал в темноте – и зашагал по дороге к Флашингу, где, похоже, собирался заночевать. Роджерс, которого Уильям узнал по меховой жилетке, выделяющейся даже при свете звезд, задержался у дороги и, пока толпа расходилась, молча собрал своих людей. Уильям рискнул к ним присоединиться, только когда все остальные скрылись из виду.

– Ага, – сказал, увидев его, Роджерс, – теперь все в сборе. Идем.

И они пошли: молчаливая стая, направляющаяся вниз по дороге, преследуя по пятам ни о чем не подозревающую жертву.

* * *

Они заметили пожар еще с моря. Город горел; в основном полыхали районы рядом с проливом Ист-Ривер, но поднялся ветер, и огонь стремительно распространялся. Люди Роджерса взволнованно обсуждали: а не сторонники ли мятежников подожгли город?

– Это вполне могли сделать и пьяные солдаты, – мрачно заметил Роджерс бесстрастным голосом.

Уильяма затошнило, когда он увидел в небе красное зарево. Пленник молчал.

В конце концов они нашли генерала Хау в его загородной штаб-квартире в Бикмэн-хаусе. Глаза генерала покраснели от дыма, недосыпа и скрытой ярости, которую он до поры до времени сдерживал. Хау вызвал Роджерса и пленника в библиотеку, которая служила ему кабинетом, бросил короткий удивленный взгляд на одежду Уильяма и отправил его спать.

В мансарде Фортнэм смотрел из окна на горящий город. Уже ничего нельзя было сделать. Уильям подошел и встал рядом. Он чувствовал себя странно опустошенным и как будто ненастоящим. А еще его знобило, хотя пол под босыми ногами был теплым.

То и дело в небо взмывали фонтаны искр, когда пламя охватывало что-нибудь легковоспламеняющееся, но пожар бушевал слишком далеко, и молодые люди видели только кроваво-красные отблески.

– Знаешь, а ведь обвинят нас, – через некоторое время произнес Фортнэм.

* * *

Густой дым по-прежнему висел в воздухе, хотя время перевалило за полдень.

Уильям не мог отвести взгляд от рук Хейла. Они непроизвольно сжались, когда рядовой их связывал, хотя Хейл, не сопротивляясь, сам завел руки за спину. Сейчас его пальцы переплелись так крепко, что костяшки побелели.

Несомненно, плоть протестует, даже если разум смирился, подумал Уильям. Его собственная плоть противилась даже тому, что он находится здесь: кожа подергивалась, как у лошади, которую замучили мухи, кишки то сводило, то отпускало от ужасного сострадания – рассказывали, что кишечник повешенного опорожняется. Произойдет ли такое с Хейлом? От этой мысли кровь прилила к лицу, и Уильям уставился в землю.

Он услышал голоса и поднял голову. Чуть раньше капитан Мур спросил, не желает ли Хейл сделать какие-либо распоряжения. Хейл кивнул, видимо, он был готов к этому.

Уильям почувствовал, что ему самому надо было подготовиться. Последние два часа Хейл провел в палатке капитана Мура – писал письма родным и близким, в то время как люди, которым велели присутствовать при поспешной казни, нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Но Уильям не был готов.

Почему он чувствует себя так странно? Он ведь и раньше видел, как умирают люди, порой ужасной смертью. Но эта предваряющая казнь любезность, эта официальность, эта… непристойная цивилизованность – и полная уверенность, что за всем последует неизбежная и позорная смерть. Преднамеренность. Да, жуткая преднамеренность, вот в чем дело.

– Наконец-то! – пробормотал ему в ухо Клэрвелл. – Пора, черт возьми, заканчивать. Я умираю от голода.

Темнокожему парню по имени Билли Ричмонд, рядовому, которого Уильям немного знал, велели подняться на лестницу, чтобы привязать к дереву веревку. Сейчас он спустился и кивнул офицеру.

Теперь по лестнице поднимался Хейл, его поддерживал старшина. На шее у Хейла была петля из толстой веревки, на вид совсем новой. А разве не говорят, что новые веревки растягиваются? Но лестница вроде высокая…

Хотя день был нежарким, Уильям сильно вспотел и стоял мокрый, как мышь. Нельзя закрывать глаза или отворачиваться, подумал он. Только не перед Клэрвеллом.

Уильям напряг мышцы горла и снова сосредоточился на руках Хейла. Лицо его оставалось спокойным, но пальцы беспомощно дергались, оставляя едва заметные влажные следы на одежде.

Надсадное кряхтение, скрежет металла: лестницу выдернули, и Хейл успел лишь издать ошеломленное «вууф», когда падал. Была ли тому виной новая веревка или что-то еще, но его шея сразу не сломалась.

Хейл отказался от капюшона, и зрителям пришлось минут пятнадцать смотреть на его лицо, пока он не умер. Уильям с трудом подавил ужасное желание нервно рассмеяться при виде вылезших из орбит бледно-голубых глаз и вывалившегося языка. Хейл выглядел удивленным. Каким же удивленным он выглядел!

На казни присутствовала лишь небольшая группа людей. Немного поодаль Уильям увидел капитана Ричардсона, который отрешенно наблюдал за происходящим. Будто почувствовав взгляд, Ричардсон пристально посмотрел на Уильяма. Тот отвел глаза.

Глава 21 Кошка священника

Лаллиброх

Октябрь, 1980

Брианна встала рано, задолго до того, как проснулись дети, хотя и знала, что это глупо: с какой бы целью Роджер ни уехал в Оксфорд, добираться туда он будет часа четыре или пять и столько же потратит на обратный путь. Даже если Роджер выехал на рассвете – что вряд ли, так он не успеет сделать то, ради чего туда отправился, – то раньше полудня домой не вернется. Но Брианна спала очень беспокойно: ей снился монотонный и безысходно неприятный сон, в котором она видела прилив, слышала его рокот, волна за волной, волна за волной… Бри проснулась с первым лучом солнца, чувствуя, что ее подташнивает и у нее кружится голова.

На какую-то кошмарную долю секунды ей пришло в голову, что, возможно, она забеременела, но стоило сесть в кровати, как все сразу пришло в норму. Ни намека на то ужасное ощущение, которое Бри всегда испытывала на раннем сроке беременности, – словно попадаешь в зазеркалье. Бри осторожно поставила на пол одну ногу, и мир – и желудок тоже! – не дрогнули. Что ж, прекрасно.

Тем не менее чувство смутной тревоги не покидало ее все утро – то ли из-за неприятного сна, то ли из-за того, что Роджер уехал, то ли из-за призрака беременности, – и потому повседневными делами Брианна занималась рассеянно.

Уже ближе к полудню она разбирала носки, когда вдруг поняла, что стало слишком тихо. Настолько тихо, что на затылке зашевелились волосы.

– Джем! – позвала она. – Мэнди!

Абсолютная тишина. Брианна вышла из прачечной, надеясь услышать наверху привычные вопли, стук и бряцанье, но оттуда не доносилось ни топота маленьких ножек, ни грохота опрокинутых кубиков, ни пронзительных криков – непременного сопровождения братско-сестринских войн.

– Джем! – крикнула Бри. – Ты где?

Молчание в ответ. В последний раз нечто в этом роде случилось пару дней назад, когда она обнаружила на дне ванны свой будильник, аккуратно разобранный на составные части, а оба ребенка с неестественно невинным видом играли в дальнем углу сада.

– Я этого не делал, – благонравно сообщил Джем, когда его приволокли в дом и предъявили улики. – А Мэнди слишком маленькая!

– Исем аинькая, – согласилась Мэнди, так яростно кивая копной черных кудрей, что они закрывали ее мордашку.

– Не думаю, что это сделал папа, – сказала Бри, строго поднимая бровь. – И я уверена, Энни Мак тоже ни при чем. Как видишь, осталось не слишком много подозреваемых.

– Падазиваемых, падазиваемых, – радостно повторила Мэнди, завороженная новым словом.

Джем сокрушенно покачал головой, глядя на рассыпанные шестеренки и отломанные стрелки.

– Наверное, у нас завелись пискис[53], мама.

– Писькись, писькись, – защебетала Мэнди, задирая юбочку выше головы и стягивая отделанные рюшами трусики. – Надо идти писькись, мама!

В разгар возникших после этого заявления неотложных дел Джем мастерски исчез и не показывался до самого ужина, а к этому времени «дело о будильнике» забылось за обычным бурным течением повседневных событий. О нем вспомнили, только когда уже ложились спать и Роджер обнаружил, что будильника нет.

– Джем обычно никогда не врет, – задумчиво сказал Роджер, глядя на маленькую керамическую чашку, где лежали останки часов.

Брианна, которая расчесывала перед сном волосы, бросила на мужа скептический взгляд.

– Ты тоже считаешь, что у нас завелись пикси?

– Пискис, – рассеянно поправил Роджер, пальцем перемешивая горстку шестеренок в чашке.

– Что? Ты хочешь сказать, что здесь их вправду называют «пискис»? Я думала, Джем просто оговорился.

– Вообще-то, нет: «пискис» – корнуоллское слово; но в западных графствах их называют пикси.

– А как их называют в Шотландии?

– Ну, у нас пискис не водятся. В Шотландии полно своих волшебных народцев, – сказал Роджер, набирая горсть деталей будильника и ссыпая их с мелодичным позвякиванием обратно в чашку. – Но шотландцы склонны к более мрачным проявлениям сверхъестественного: водяные лошади – келпи, банши, Синяя ведьма и Нукелави. Пикси несколько легкомысленны для Шотландии. Впрочем, у нас есть брауни, – добавил Роджер, забирая у Бри щетку для волос. – Только они больше по хозяйству помогают, а не озорничают, как пикси. Ты сможешь заново собрать будильник?

– Конечно… если только пискис не потеряли какие-нибудь детали. А что это за чудо такое, Нукелави?

– Существо с Оркнейских островов. Но, поверь, лучше не слушать о нем на ночь глядя, – уверил он и ласково подул ей в шею, чуть ниже мочки уха.

От воспоминания о том, что произошло дальше, у Брианны приятно заныло внутри, и все подозрения об очередной шалости детей на миг исчезли, но ощущение прошло, сменившись нарастающей тревогой.

Ни Джема, ни Мэнди в доме не было. Энни Макдональд по субботам не приходила, а кухня… На первый взгляд она казалась нетронутой, но Бри хорошо знала, на что способен Джем.

Так и есть – из верхнего шкафчика пропали пачка шоколадного печенья и бутылка лимонада, хотя все остальное было в идеальном порядке. Сам же шкафчик висел футах в шести над полом. Похоже, у Джема есть все навыки, чтобы стать вором-домушником, подумала Бри. Ладно, по крайней мере, без занятия он не останется, если в один прекрасный день его выгонят из школы после того, как он расскажет одноклассникам что-нибудь особенно пикантное из случившегося в восемнадцатом веке.

Пропавшая еда немного рассеяла тревогу Бри. Если дети решили устроить пикник, значит, они на улице и, хотя могут быть где угодно в пределах полумили от дома – дальше Мэнди уйти не сможет, – скорее всего, просто сидят неподалеку и едят печенье.

Стоял прекрасный осенний день, и Бри обрадовалась возможности выйти на свежий воздух, навстречу солнцу и ветру, даже несмотря на то, что нужно было отыскать маленьких разбойников. Носки подождут. И перекопка грядок тоже. И разговор с водопроводчиком о водонагревательной колонке в верхней ванной. И…

«Не имеет значения, сколько ты работаешь на ферме. Дел всегда больше, чем ты успеваешь выполнить. Удивляюсь, как еще само место не взвилось над моей головой и не поглотило меня, как кит Иону».

Она словно услышала полный сердитого смирения голос отца, столкнувшегося с очередной неожиданно возникшей работой по хозяйству. Улыбнувшись, Бри повернулась к нему и тут же застыла, осознав, что его здесь нет. Ее захлестнула тоска.

– Ох, па, – тихо сказала Бри и пошла дальше, замедлив шаг.

Она вдруг увидела в большом полуразрушенном доме не тяжкое бремя постоянных хлопот, а живой организм, Лаллиброх, частью которого были и до сих пор оставались те, с кем ее связывали кровные узы.

Фрэзеры и Мюрреи поливали потом, кровью и слезами эту землю и постройки, вплетая в них свои жизни. Дядя Йен, тетя Дженни… целый рой кузенов и кузин, которых она знала так недолго. Йен-младший. Все они давно умерли… Но, как ни странно, не исчезли.

– Нет, не исчезли, – произнесла вслух Бри, и на душе стало легче.

Бри дошла до задней калитки огорода, остановилась и посмотрела на холм, где стояла старинная башня, брох, которая и дала название поместью. На том же склоне расположилось кладбище; большинство надгробий так сильно обветшали, что надписи и даты почти стерлись и их было невозможно прочитать, да и сами камни почти скрылись под ползучим дроком и душистым ракитником. И посреди мазков серого, черно-зеленого и ярко-желтого виднелись два маленьких пятнышка – красное и синее.

Тропинка сильно заросла; плети ежевики цеплялись за джинсы Брианны. Подойдя ближе, она увидела, что дети на четвереньках следуют за цепочкой муравьев, которые, в свою очередь, ползут по дорожке из крошек печенья, выложенных так, чтобы провести муравьев через полосу препятствий из прутиков и камешков.

– Мама, смотри!

Джем едва взглянул на нее, увлеченный зрелищем. Он показал вниз, на вкопанную в грязь старую чайную чашку с водой. В ней барахтался черный комок из муравьев, которые соблазнились крошками.

– Джем! Это жестоко! Нельзя топить муравьев… если только они не в доме, – добавила Брианна, живо вспомнив недавнее нашествие насекомых в кладовке.

– Они не тонут, мам. Смотри… Видишь, что они делают?

Брианна присела рядом, всмотрелась и действительно увидела, что насекомые не тонут. Отдельные, оторвавшиеся от массы муравьи изо всех сил старались подобраться к центру, где множество их собратьев сцепились вместе, образовав шарик, который плыл, почти не тревожа поверхность воды. Муравьи в шаре медленно шевелились, постоянно меняясь местами. Хотя несколько насекомых по краям и не двигались – возможно умерли, – большей части, которую поддерживали тела товарищей, смерть определенно не грозила. А сама масса медленно, но верно приближалась к краю чашки, подталкиваемая движениями составляющих ее муравьев.

– Вот это да! – потрясенно произнесла Брианна и еще некоторое время сидела рядом с сыном, наблюдая за муравьями, после чего велела их помиловать.

Джемми при помощи листочка вытащил из воды муравьиную массу, и, как только они очутились на земле, шар сразу же распался, а насекомые поспешили по своим делам.

– Как ты думаешь, они специально так делают? – спросила она Джема. – Я имею в виду, собираются в комок? Или просто ищут, за что ухватиться?

– Не знаю, – ответил он, пожав плечами. – Посмотрю в своей книжке про муравьев, может, там написано.

Брианна собрала остатки пикника, отложив пару кусочков печенья для муравьев: она считала, что те заслужили угощение. Пока Бри и Джем наблюдали за муравьями в чашке, Мэнди поднялась по склону и теперь сидела на корточках под кустом неподалеку и оживленно разговаривала с невидимым собеседником.

– Мэнди хотела поговорить с дедушкой, – сказал Джем обыденным тоном. – Поэтому-то мы и поднялись сюда.

– О? – медленно произнесла Брианна. – А с чего вы взяли, что это место подходит для разговора с дедом?

Джем удивленно взглянул на выветренные, покосившиеся камни кладбища.

– А он разве не здесь?

Брианна вздрогнула. Это была не просто дрожь, которая порой пробегает по спине, а другое, куда более сильное ощущение. Дыхание перехватило, и не только от будничности тона Джема. А вдруг отец и вправду здесь?

– Я… я не знаю, – сказала она. – Думаю, что вполне возможно.

Брианна старалась не думать о том, что родители давно мертвы, но иногда у нее появлялось смутное ощущение, что они похоронены в Северной Каролине или, если война вынудила их покинуть Ридж, где-нибудь в Колониях.

Внезапно она вспомнила о письмах. Отец писал, что собирается вернуться в Шотландию. Джейми Фрэзер – человек упрямый, вполне возможно, что он так и сделал. Неужели он потом не уехал обратно в Америку? И если нет… Значит, мама тоже здесь?

Почти неосознанно Бри пошла наверх, мимо подножия старой башни, между кладбищенских камней. Однажды она приходила сюда с тетей Дженни. Это было на исходе дня, в траве шептался ветерок, а склон холма дышал покоем. Дженни показала Брианне могилу дедушки и бабушки: Брайан и Эллен покоились вместе под одним надгробием. Брианна и сейчас видела его очертания, хотя камень совсем зарос и покрылся мхом, а имена на нем почти полностью стерлись. Рядом с Эллен лежал ее третий сын, умерший вместе с ней. «Роберт», – сказала тогда Дженни. Он умер при родах, но ее отец, Брайан, настоял, чтобы его окрестили, и маленького мертвого братика назвали Робертом.

Теперь Брианна стояла посреди могильных камней – как же их много! На некоторых, более поздних, еще сохранились надписи. Эти надгробия появились в конце девятнадцатого столетия: большей частью Мюрреи, Маклахлены и Маклины.

Более ранние же были слишком изглоданы ветром, и надписи на них уже не читались: сквозь черные пятна лишайника и мягкий мох проглядывали только призраки букв. Рядом с могилой Эллен было маленькое квадратное надгробие Кейтлин Мейзри Мюррей – шестого ребенка Дженни и Йена, который прожил чуть больше одного дня. Дженни тогда показала Брианне камень, а потом ласково погладила буквы и положила возле них желтую розу, сорванную по пути на кладбище. Когда-то здесь стояла небольшая пирамидка из камешков, оставленных теми, кто приходил сюда. Она давным-давно развалилась, но Бри подобрала камешек и положила рядом с маленьким надгробием.

Сбоку стояло еще одно, тоже крошечное, словно для ребенка. Камень не сильно выветрился, но выглядел таким же старым, как соседние. Бри увидела на нем всего два слова и, закрыв глаза, медленно провела пальцами по буквам, ощущая неглубокие изломанные линии. В первой строчке была «Э». Во второй она нащупала «Й» и, может быть, «К».

Интересно, какая шотландская фамилия начинается с «Й»? Есть, конечно, Маккей, но буква не на том месте…

– Ты… э-э… не знаешь, какая из могил может быть дедушкина? – нерешительно спросила Брианна у Джема, почти боясь услышать ответ.

– Нет.

С удивленным видом Джем бросил взгляд туда, куда смотрела Брианна, – на скопление камней. Очевидно, он никак не связывал их с дедом.

– Он просто говорил, что ему бы хотелось, чтобы его похоронили здесь, и если я приду сюда, то должен оставить для него камень. Я так и сделал.

Джейми произнес слово «камень» с отчетливым шотландским акцентом, и Брианне вновь показалось, что она слышит голос отца. На этот раз она слегка улыбнулась.

– Где?

– Там, наверху. Ты же знаешь, ему нравится быть высоко наверху, откуда все видно, – буднично сказал Джем, показывая на вершину холма.

Там, рядом с тенью от башни, виднелось что-то похожее на прерывистую тропку среди зарослей дрока, вереска и обломков скалы. На гребне холма из густых кустов выглядывал огромный валун, на уступе которого возвышалась едва различимая пирамидка из камешков.

– Ты все их принес сегодня?

– Нет, я кладу по одному камню каждый раз, когда прихожу. Ведь так надо делать, да?

В горле встал ком, но Брианна проглотила его и улыбнулась.

– Да, правильно. Я поднимусь и тоже положу камешек.

Мэнди теперь сидела на поваленном могильном камне, раскладывая листья лопуха, исполняющие роль тарелок, вокруг грязной чашки, которую она вытащила из земли и поставила посредине. Увидев, что дочка вежливо и оживленно болтает с гостями на воображаемом чаепитии, Брианна решила пока ее не беспокоить и пошла за Джемом вверх по каменистой тропке, такой крутой, что последнюю часть пути пришлось преодолевать на четвереньках.

Здесь, почти у самой вершины холма, дул сильный ветер, зато не беспокоила мошкара. Взмокшая от пота Бри церемонно положила камешек на пирамидку и ненадолго присела, чтобы полюбоваться видом. Отсюда хорошо просматривался почти весь Лаллиброх и ведущий к шоссе проселок. Брианна взглянула в ту сторону, но там не было никаких признаков ярко-оранжевого «морриса-мини» Роджера. Она вздохнула и отвернулась.

Наверху было хорошо. Тишина, только дыхание прохладного ветра да жужжание пчел, которые усердно трудились в желтых соцветиях дрока. Неудивительно, что отец любил…

– Джем?

Он удобно прислонился к скале и разглядывал холмы вокруг.

– Да?

Бри помедлила.

– Ты… ты же не видишь дедушку, так?

Он бросил на нее озадаченный взгляд голубых глаз.

– Нет. Он умер.

– О, – произнесла Брианна с облегчением, но чуть разочарованно. – Я знаю… Просто любопытно.

– Думаю, может, Мэнди его видит, – сообщил Джем, глядя на сестру – яркое красное пятнышко на фоне пейзажа внизу. – Точно сказать нельзя, ведь маленькие дети болтают с уймой невидимых людей, – снисходительно добавил он. – Бабушка так говорит.

Брианна не понимала, хочет ли она, чтобы Джем говорил о бабушке с дедушкой в настоящем времени или нет. Это выбивало ее из колеи, но ведь Джем сказал, что не видит Джейми. Она не стала спрашивать, видит ли он Клэр. – Бри полагала, что нет, – но сама ощущала присутствие родителей всякий раз, когда Джем или Мэнди о них упоминали. И, конечно, ей хотелось, чтобы дети тоже чувствовали, что Джейми и Клэр рядом.

Брианна с Роджером постарались все им объяснить, если подобное вообще можно объяснить. И, похоже, ее отец поговорил с Джемом с глазу на глаз. Что ж, хорошо, подумала Брианна. Наверняка смешавшиеся в Джейми истовый католицизм и свойственное шотландским горцам обыденное принятие жизни, смерти и всяких невидимых сущностей куда лучше подходили для того, чтобы растолковать, как по одну сторону камней ты можешь быть мертвым, но…

– Он сказал, что присмотрит за нами. Дедушка, – уточнил Джем и повернулся, чтобы взглянуть на нее.

Брианна прикусила язык. Нет, он не читает ее мысли, твердо сказала она себе. В конце концов, они говорили о Джейми, а Джем выбрал именно это место, чтобы чтить его память. Вполне естественно, что он все еще думает о дедушке.

– Конечно, присмотрит, – подтвердила Бри, положила руку на угловатое плечо сына и большим пальцем помассировала выступающие ключицы. Джем захихикал и, вынырнув из-под ее руки, вдруг рванул вниз по тропе, проехав часть пути на попе, что явно не пошло на пользу его джинсам.

Брианна не сразу пошла за сыном, а немного задержалась, чтобы в последний раз оглядеться вокруг. Примерно в четверти мили от того места, где она стояла, на вершине холма виднелась куча камней. Нечто подобное довольно часто встречается в шотландских горах, но это нагромождение отличалось от других. Брианна прищурилась, прикрыв глаза ладонью. Может, она и ошибалась, но чутье инженера подсказывало, что перед ней дело рук человека.

«Может, какое-нибудь укрепление времен железного века?» – подумала она, заинтригованная. Она могла бы поклясться, что в основании груды камни уложены рядами. Похоже на фундамент. В ближайшие дни надо будет подняться туда, чтобы разглядеть получше. Может, завтра, если Роджер… Брианна снова взглянула на дорогу, которая и на этот раз оказалась пустой.

Мэнди уже наскучило играть в чаепитие, и она была готова идти домой. Сжимая одной рукой ладошку дочери, а другой – чашку, Брианна пошла вниз по холму к большому белокаменному дому, свежевымытые окна которого приветливо блестели.

Интересно, кто их помыл, может, Энни? Надо же, а она, Бри, и не заметила, а ведь чтобы вымыть так много окон, наверняка требуется много времени и хлопот. Хотя она столько думала о новой работе – предвкушала и одновременно побаивалась, – что ей определенно было не до уборки. Сердце Бри слегка екнуло при мысли, что в понедельник она вернет на место еще один кусочек той личности, которой когда-то была. Положит еще один камень в фундамент себя нынешней.

– Может, это сделали пискис, – сказала она вслух и рассмеялась.

– Деали писькис, – радостно подхватила Мэнди.

Джем уже почти спустился вниз и теперь нетерпеливо оглядывался, ожидая их.

– Джем, – сказала Брианна, поравнявшись с ним: ей в голову пришла одна идея. – Ты знаешь, кто такой Нукелави?

Глаза Джема стали огромными, он зажал ладонями уши Мэнди. Брианне показалось, что по ее спине пробежало что-то с сотней крошечных ножек.

– Да, – сдавленно выдавил Джем.

– Кто тебе о нем рассказал? – спросила Бри, стараясь говорить спокойно, а сама подумала, что убьет Энни Макдональд.

– Он рассказал, – прошептал Джем.

– Он? – резко перепросила она и схватила Мэнди за руку, когда девочка высвободилась и сердито набросилась на Джема. – Не пинай брата, Мэнди! Кого ты имеешь в виду, Джемми?

Джем зажал губу нижними зубами.

– Его! – выпалил он. – Нукелави!

* * *

«Дом этой твари был в море, но чудище отваживалось выходить на сушу, чтобы пожирать людей. По земле Нукелави передвигался на коне, и был этот конь порой неотличим от его собственного тела. По размерам голова чудища в десять раз превышала человеческую, а морда выдвигалась вперед, как свиное рыло, и зияла огромной разверстой пастью. Вместо кожи тело твари покрывала красная слизистая пленка, под которой виднелись желтые вены, мышцы и сухожилия. Чудище обладало ядовитым дыханием и великой силой, но имелась у него одна слабость – оно не выносило пресную воду. Коня, на котором ездил Нукелави, описывали как существо с одним красным глазом, ртом размером с пасть кита и наростами вроде плавников на передних ногах».

– Мерзость какая!

Брианна отложила книгу, которую позаимствовала из коллекции Роджера о шотландском фольклоре.

– Ты видел одного из них? Наверху возле башни?

Сын переминался с ноги на ногу.

– Ну, он сказал, что он и есть Нукелави и что, если я не уберусь оттуда, он превратится в самого себя. Я не хотел этого видеть и потому убрался.

– Я бы тоже не захотела.

Сердце Брианны стало биться чуть медленнее. Хорошо. Он повстречал человека, а не чудовище. Не то чтобы она и вправду поверила… но сам факт, что кто-то околачивается возле башни, уже достаточно тревожил.

– Как выглядел тот человек?

– Ну… большой, – неуверенно сказал Джем.

Учитывая, что Джему не исполнилось и девяти, большинство мужчин казались ему большими.

– Такой же большой, как папа?

– Наверно.

Дальнейшие расспросы почти ничего не дали. Джем прочитал самые сенсационные материалы из коллекции Роджера и потому знал, кто такой Нукелави. Мальчик так испугался, встретив существо, которое могло в любую минуту сбросить кожу и сожрать его, что не запомнил человеческий облик этого создания. Высокий, с короткой бородкой, не слишком темными волосами, одетый «вот как мистер Макнил». Значит, рабочая одежда как у фермера.

– Почему ты не рассказал о нем папе или мне?

Казалось, Джем вот-вот расплачется.

– Он сказал, что, если я проболтаюсь, он вернется и съест Мэнди.

– Ох, Джем. – Бри обняла сына одной рукой и притянула к себе. – Не бойся, милый. Все хорошо.

Мальчуган дрожал и от облегчения, и от воспоминаний, а Брианна успокаивала его, гладя по ярким волосам. Скорее всего, бродяга, подумала она. Заночевал в башне? Наверное, он уже ушел, – насколько она поняла из рассказа Джема, он встретил этого человека больше недели назад, но…

– Джем, – медленно произнесла она, – почему вы с Мэнди сегодня пошли туда, к башне? Ты не боялся, что человек еще там?

Он удивленно взглянул на нее и покачал головой, отчего рыжие волосы разлетелись.

– Нет, я тогда убежал, но спрятался и подсматривал за ним. Он ушел на запад. Туда, где его дом.

– Он так сказал?

– Нет, но такие, как он, живут на западе. – Джем показал на книгу. – Когда они уходят туда, то уже не возвращаются. И я больше его не видел, хотя наблюдал, на всякий случай.

Бри чуть было не рассмеялась, но все еще тревожилась. И правда: большинство шотландских сказок заканчивалось тем, что некое сверхъестественное существо уходило на запад, или в скалы, или в воду, – туда, где был его дом. И, само собой, раз история закончилась, оно уже не возвращалось.

– Это был всего лишь мерзкий бродяга, – уверенно сказала Брианна и, прежде чем отпустить Джема, похлопала его по спине. – Не бойся его.

– Правда? – спросил сын, явно желая поверить, но пока еще неготовый признать, что он в безопасности.

– Правда, – решительно ответила Бри.

– Хорошо. – Джем глубоко вздохнул и отстранился. – И вообще… – добавил он с повеселевшим видом, – дедушка не позволил бы ему съесть Мэнди или меня. И как я сразу об этом не подумал?

* * *

Уже на закате с дороги донеслось урчание машины Роджера. Брианна выскочила на улицу и кинулась в объятия мужа, который едва успел выбраться из машины.

Не тратя время на расспросы, он обнял ее и поцеловал так, что сразу стало ясно: недавняя ссора осталась позади, а подробности взаимных извинений могут и подождать. На миг Брианна позволила себе забыть обо всем, чувствуя себя невесомой в руках мужа, вдыхая запахи бензина, пыли и библиотек, полных старых книг. Эти ароматы смешивались с собственным запахом Роджера, едва уловимым мускусом согретой солнцем кожи, даже если солнца не было.

– Говорят, женщины не могут узнавать мужей по запаху, – заметила Бри, неохотно возвращаясь на землю. – Глупости. Я бы узнала тебя в кромешной тьме на станции метро «Кинг-Кросс».

– Я принимал утром ванну, веришь?

– Да, и ночевал в колледже, потому что я чую запах отвратительного хозяйственного мыла, которым там пользуются, – сказала Бри, наморщив носик. – Удивляюсь, как с тебя кожа не слезла. А на завтрак ты ел кровяную колбасу. С жареными помидорами.

– Верно, Лесси[54], – улыбнулся он. – Или, скорее, Рин Тин Тин?[55] Ты сегодня спасала маленьких детишек или преследовала разбойников, пока не нашла их логово?

– Ну да. Вроде того. – Брианна взглянула на холм за домом, туда, куда падала длинная черная тень от башни. – Но я решила, что лучше дождаться возвращения шерифа из города, а уже потом действовать дальше.

* * *

Вооружившись тяжелой терновой тростью и электрическим фонарем, Роджер осторожно подошел к башне. Даже если бродяга еще там, вряд ли у него есть оружие, подумал он. Тем не менее Брианна стояла у кухонной двери, поставив рядом телефон, провод которого растянулся на всю длину, и уже набрав две девятки, первые цифры номера экстренных служб. Она хотела пойти с ним, но Роджер убедил ее, что кто-то должен остаться с детьми. Хотя, конечно, было бы хорошо, если бы она прикрывала его спину. Высокая и сильная, она не из тех, кто боится ввязаться в драку.

Дверь в башню висела криво: старинные кожаные петли давно сгнили, и их заменили дешевыми железными, которые, в свою очередь, проржавели. Дверь еще держалась в раме, но уже еле-еле. Роджер поднял щеколду и толкнул тяжелые рассохшиеся доски внутрь, чуть приподняв над полом, чтобы они не задели его и не заскрипели.

Снаружи были сумерки, полная темнота должна была наступить примерно через полчаса. Внутри же башни оказалось черным-черно, как в колодце. Роджер посветил под ноги фонариком и увидел на покрытом засохшей грязью полу свежие следы, как будто здесь что-то волокли. Да, похоже, здесь действительно кто-то был. Джем мог бы открыть дверь, но детям запрещали заходить в башню без взрослых, и сын поклялся, что он этого не делал.

– Эй, кто здесь? – крикнул Роджер, и откуда-то сверху донесся встревоженный шум.

Роджер инстинктивно сжал трость, но тут же узнал шорохи и шелест крыльев. Летучие мыши, которые висели вниз головой под конической крышей башни. Он посветил фонариком на пол и заметил у стены несколько грязных и скомканных газет. Роджер поднял одну и принюхался: хоть и застарелые, запахи рыбы и уксуса еще чувствовались.

Роджер и не думал, что Джем выдумал историю с Нукелави, но теперь сам увидел следы человеческого присутствия и пришел в ярость. Кто-то посмел не только проникнуть в его собственность, но и угрожать его сыну… Роджер почти надеялся, что бродяга еще здесь. Он бы сказал ему пару ласковых!

Однако в башне никого не было. Никто в здравом уме не полез бы на верхние этажи башни: доски наполовину сгнили, и, когда глаза Роджера привыкли к темноте, он увидел зияющие дыры, через которые сочился слабый свет из узких окошек наверху. Роджер ничего не слышал, но на всякий случай решил удостовериться и пошел вверх по узкой каменной лестнице, которая спиралью поднималась внутри башни. Прежде чем перенести вес на шаткие камни, Роджер осторожно проверял их ногой.

На верхнем этаже он спугнул стаю голубей, они в панике закружились внутри башни, как пернатый вихрь, роняя перья и помет, пока не нашли путь наружу через окна. С отчаянно бьющимся сердцем Роджер прижался к стене, пока птицы слепо метались перед его лицом. Какое-то существо – крыса, мышь или полевка – пробежало по его ноге, и Роджер судорожно отпрянул, едва не выронив фонарь.

Да уж, башня жила своей жизнью. Летучие мыши наверху тоже пришли в движение: их потревожил доносящийся снизу шум. Но никаких признаков незваного гостя: ни человека, ни сверхъестественного существа.

Роджер спустился вниз и, высунувшись наружу, дал Бри сигнал, что все в порядке, затем закрыл дверь и пошел к дому, по дороге стряхивая с одежды грязь и голубиные перья.

– Я навешу на ту дверь новые петли и замок, – прислонившись к старой каменной раковине, сказал он Брианне, пока та готовила ужин. – Хотя сомневаюсь, что он вернется. Скорее всего, просто бродяга.

– Думаешь, с Оркнейских островов? – Бри уже успокоилась, но между ее бровями залегла тревожная морщинка. – Ты говорил, что легенда о Нукелави пришла оттуда.

Роджер пожал плечами.

– Возможно. Но ты нашла записанные истории: Нукелави не столь популярен, как келпи или феи, но любой может натолкнуться на него в книгах. А это что?

Бри полезла в холодильник за маслом, и Роджер увидел, как на полочке блеснула этикетка из фольги – бутылка шампанского.

– Ах, это. – Бри посмотрела на мужа, готовая улыбнуться, но с некоторой тревогой в глазах. – Я… э-э… получила работу и подумала, что, может… отпразднуем?

Неуверенность в ее голосе поразила Роджера в самое сердце, и он хлопнул себя ладонью по лбу.

– Господи, я совсем забыл спросить! Как здорово, Бри! И, заметь, я знал, что у тебя получится, – произнес он со всей теплотой и убежденностью, на которые только был способен. – Никогда в тебе не сомневался.

Бри просияла, ее тело расслабилось, и Роджер почувствовал, что на него тоже снизошло некоторое умиротворение. Это приятное чувство длилось до тех пор, пока она обнимала его до хруста в ребрах, а потом целовала, но тут же исчезло, когда Бри отошла, взяла кастрюлю и с нарочитой небрежностью спросила:

– А ты… ты нашел то, что искал в Оксфорде?

– Да, – вместо слова вышло хриплое карканье. Роджер откашлялся и попытался еще раз. – Да, более или менее. Слушай… может, ужин немного подождет? Думаю, если я сначала тебе все расскажу, аппетит у меня только улучшится.

– Конечно, – медленно произнесла она, отставив кастрюлю, и посмотрела на него с интересом, смешанным с легким страхом. – Я накормила детей перед твоим приездом. Если ты не умираешь с голоду…

На самом деле Роджеру очень хотелось есть – на обратном пути он нигде не останавливался на обед, и теперь желудок сжимался от голода, – но это не имело значения. Роджер протянул жене руку.

– Пойдем подышим воздухом. Такой прекрасный вечер!

А если ей не понравится, то кастрюль на улице нет, подумал он.

* * *

– Я заходил в Старую церковь Святого Стефана, – сказал Роджер, как только они вышил из дома, – чтобы поговорить с доктором Уизерспуном, тамошним пастором. Он дружил с преподобным и знал меня еще мальчишкой.

Бри сжала его руку. Роджер осмелился взглянуть на жену и увидел, что она смотрит на него с тревогой и надеждой.

– И? – робко спросила она.

– Ну… теперь у меня тоже есть работа. – Роджер неловко улыбнулся. – Помощник хормейстера.

Бри моргнула – конечно, это было не совсем то, чего она ожидала, – затем перевела взгляд на его горло. Роджер прекрасно знал, о чем она думает.

– Ты собираешься идти в этом? – нерешительно спросила она, когда они в первый раз собирались за покупками в Инвернесс.

– Да, а что? У меня там пятно? – поинтересовался тогда Роджер вместо того, чтобы взглянуть на плечо своей белой рубашки. Он бы не удивился, если бы там и вправду было пятно: Мэнди, бросив игру, кинулась к нему поздороваться и обхватила его испачканными песком руками. Роджер, конечно, слегка отряхнул ее, прежде чем поцеловать как следует, но…

– Я не о том. – Брианна на миг поджала губы. – Просто… Что ты будешь говорить о…

Она сделала жест, будто перерезает себе горло.

Роджер поднял руку к распахнутому воротнику рубашки, где шрам от веревки образовывал закругленную линию, отчетливо различимый на ощупь, как цепочка из крошечных камешков под кожей. Немного посветлевший, но по-прежнему хорошо заметный.

– Ничего.

Брови жены удивленно поднялись, и Роджер криво улыбнулся в ответ.

– Но что подумают люди?

– Наверняка решат, что я практикую аутоэротическое удушение и однажды чересчур увлекся.

Роджер хорошо знал сельские районы Шотландского высокогорья и потому предполагал: это самое меньшее, что люди могут здесь вообразить. С виду его гипотетическая паства была весьма благопристойной, но невозможно представить себе большего развратника, чем набожный шотландский пресвитерианин.

– Ты… ты сказал доктору Уизерспуну? Что ты ему сказал? – спросила теперь Бри после недолгого раздумья. – Я имею в виду… Он же должен был заметить.

– Ну да, он и заметил. Только я ничего не сказал, а он ничего не спросил.

– Послушай, Бри, – сказал Роджер тогда, в первый день, – выбор прост: либо мы рассказываем всем чистую правду, либо никому ничего не говорим… ну, или говорим как можно меньше. И пусть думают что хотят. Даже если мы придумаем абсолютно достоверную историю, ничего не получится. Слишком высока вероятность проколоться.

Ей тогда это не понравилось: Роджер до сих пор помнил, как опустились уголки ее глаз. Но он был прав, и она это знала. Она решительно расправила плечи и кивнула.

Конечно, им пришлось много лгать, чтобы легализовать существование Джема и Мэнди. Заканчивались семидесятые, в Штатах множились коммуны, а по Европе колесили вереницы ржавых автобусов и потрепанных фургонов с импровизированными группами «путешественников», как они себя называли. Кроме самих детей, Роджер и Бри почти ничего не пронесли с собой через камни, но среди немногих вещей, которые Брианна распихала по карманам и в корсет, были два написанных от руки свидетельства о рождении, выданные некоей Клэр Бичем Рэндолл, доктором медицины, присутствовавшей при родах.

– Это положенная форма для домашних родов, – сказала Клэр, тщательно выводя петельки в своей подписи. – А я являюсь… или являлась, – уточнила она, иронично скривив рот, – зарегистрированным врачом с лицензией, выданной в штате Массачусетс.

– Значит, помощник хормейстера, – произнесла теперь Бри, не сводя глаз с мужа.

Роджер глубоко вздохнул: вечерний воздух был прекрасен, чистый и мягкий, но постепенно налетала мошкара. Он отмахнулся от облачка насекомых у лица и решил взять быка за рога.

– Знаешь, я ходил к нему не за работой. Я пошел… чтобы разобраться в себе. Понять, становиться ли мне священником или нет.

Брианна замерла как вкопанная и тут же спросила:

– И что?

– Пойдем. – Роджер ласково потянул ее за собой. – Нас съедят заживо, если мы здесь останемся.

Они прошли через огород, мимо амбара и зашагали по дорожке, которая вела к дальнему пастбищу. Роджер уже подоил обеих коров, Милли и Блоссом, и они устроились на ночь, темные сгорбленные силуэты в траве, мирно пережевывающие жвачку.

– Я ведь говорил тебе о Вестминстерском исповедании веры?[56]

Это был эквивалент католического Никейского символа веры[57] у пресвитерианцев – изложение принятой ими доктрины.

– Угу.

– Так вот, чтобы стать пресвитерианским священником, я должен поклясться, что принимаю все Вестминстерское исповедание целиком, без оговорок. Я и принимал, когда… в общем, раньше.

Он был так близко, пронеслось в мозгу у Роджера. Ведь его почти рукоположили, когда вмешалась судьба в лице Стивена Боннета. Роджеру пришлось все бросить, чтобы найти и спасти Брианну из пиратского логова на Окракоке. И он не жалел об этом… Брианна шагала рядом с ним, рыжая, длинноногая и грациозная, как тигрица, и Роджер даже не представлял, что она так легко могла исчезнуть из его жизни. И он никогда бы не узнал своей дочери…

Роджер кашлянул, прочищая горло, и машинально коснулся шрама.

– И, может, все еще принимаю. Но я не уверен. А должен.

– Что изменилось? – с любопытством спросила Бри. – Что ты мог принять тогда, а теперь не можешь?

«Что изменилось? – с иронией подумал он. – Хороший вопрос».

– Предопределение, – ответил он. – Если можно так выразиться.

Было еще довольно светло, и он увидел, что на лице Брианны промелькнуло выражение слегка насмешливого удовольствия, но не знал, что стало его причиной: ироническое противопоставление вопроса и ответа или сама идея. Они никогда не спорили на религиозные темы, щадя друг друга, но имели общее представление, во что верит другой.

Роджер объяснял идею предопределения простыми словами: это не какая-то неизбежная судьба, предназначенная Богом, и даже не представление о том, что Бог наметил детали жизни каждого человека еще до его рождения – хотя многие пресвитерианцы воспринимали все именно так. Понятие предопределения связано со спасением, а еще с убеждением, что Бог избрал путь, который ведет к спасению.

– Только для избранных? – скептически спросила Брианна. – А остальные осуждены на адские муки?

Многие задавались подобным вопросом, и мощнейшие умы, не чета ему, Роджеру, пытались оспорить это мнение.

– Об этом написано много книг, но основная идея в том, что спасение – не просто результат нашего выбора: сначала действует Бог. Можно сказать, продлевает приглашение и дает нам возможность ответить. Но у нас по-прежнему есть свобода выбора. И знаешь, – торопливо добавил он, – единственное, чего не может выбрать пресвитерианец, – верить в Иисуса Христа или нет. Я все еще верю.

– Хорошо, – сказала Бри, – но этого недостаточно, чтобы стать священником, да?

– Да, наверное. И… вот, гляди.

Роджер достал из кармана сложенную фотокопию и протянул Брианне.

– Я решил, что не стоит воровать саму книгу, – нарочито весело сказал он. – Я имею в виду, вдруг я все-таки решу стать священником. Нельзя подавать плохой пример пастве.

– Ха-ха, – рассеянно произнесла Бри, читая, а затем, подняв бровь, посмотрела на Роджера.

– Она изменилась, да? – сказал Роджер, чувствуя, что у него вновь перехватывает дыхание.

– Она… – Брианна снова бросила взгляд на документ и нахмурилась. Спустя секунду она, побледнев, посмотрела на Роджера и сглотнула. – Другая. Дата изменилась.

Роджер почувствовал, как ослабевает напряжение, которое терзало его последние двадцать четыре часа: значит, он пока еще в здравом уме. Он взял у Бри фотокопию страницы «Уилмингтонского вестника» с извещением о смерти Фрэзеров из Риджа.

– Только дата, – сказал Роджер, проводя большим пальцем под смазанными напечатанными строками. – Текст, я думаю, тот же самый. Ты таким его запомнила?

Брианна наткнулась на ту же самую информацию, когда искала свою семью в прошлом, и именно это заставило ее пройти через камни, а его – вслед за ней. «И это решило все остальное[58], – подумал Роджер. – Спасибо, Роберт Фрост».

Бри прижалась к мужу и еще раз перечитала заметку. Один раз, второй и третий, чтобы убедиться окончательно, и только потом кивнула.

– Только дата, – сказала она сдавленным голосом. Похоже, у нее тоже перехватило дыхание. – Она… изменилась.

– Хорошо, – хрипло произнес Роджер. – Когда я начал сомневаться… я должен был поехать и посмотреть, прежде чем рассказать тебе. Просто удостовериться, потому что статья, которую я видел в книге, не могла быть исправлена.

Бри кивнула, все еще бледная.

– А если… если я вернусь в архив в Бостоне, туда, где нашла ту газету… Как ты думаешь, она и там изменилась?

– Да, думаю, изменилась.

Она долго молчала, глядя на листок бумаги в его руках, а потом спросила:

– Ты сказал, что начал сомневаться. А почему? Что тебя побудило?

– Твоя мама.

* * *

Это случилось за пару месяцев до того, как они покинули Ридж. Однажды ночью Роджера мучила бессонница, и он пошел в лес, где беспокойно бродил туда-сюда, пока на одной полянке не наткнулся на Клэр. Она стояла на коленях среди белых цветов, которые окружали ее, словно туман.

Роджер тогда просто присел рядом, наблюдая, как Клэр срывает стебли, обрывает листья и складывает в корзинку. Он заметил, что она не трогает цветы, но выдергивает что-то растущее под ними.

– Их нужно собирать ночью, – сообщила Клэр спустя некоторое время. – Предпочтительно в новолуние.

– Я даже не ожидал… – начал было Роджер, но осекся на полуслове.

Клэр прыснула от смеха, явно забавляясь.

– Не ожидал, что я восприимчива к подобным суевериям? – спросила она. – Погоди, юный Роджер. Когда проживешь столько же, сколько я, возможно, сам начнешь уважать суеверия. А что касается этого…

Ее рука, похожая в темноте на белое пятно, с тихим сочным треском сломала стебелек. Воздух вдруг наполнился острым травяным запахом, перебивающим нежный аромат цветов.

– Понимаешь, насекомые откладывают яйца на листьях некоторых растений. Чтобы отпугивать вредителей, растения выделяют определенные сильно пахнущие вещества, а в нужное время их концентрация увеличивается. И эти убивающие насекомых субстанции одновременно обладают сильными лечебными свойствами. Данный вид растений… – она провела пушистым влажным стебельком у Роджера под носом, – тревожат в основном личинки мотыльков.

– Следовательно, больше всего веществ накапливается в них глубокой ночью, потому что именно тогда гусеницы выползают поесть, да?

– Точно.

Стебелек исчез, растение с муслиновым шорохом отправилось в сумку, а Клэр наклонила голову и потянулась за следующим.

– А некоторые растения опыляются мотыльками. Эти, конечно…

– Цветут по ночам.

– Но большинству цветов и трав вредят дневные насекомые, и потому эти растения начинают выделять полезные вещества на заре, значит, их концентрация возрастет рано утром… С другой стороны, когда солнце печет слишком сильно, из листьев испаряются некоторые масла, и тогда растения прекращают их производить. Так что большинство самых ароматных трав нужно срывать поздним утром. Именно поэтому шаманы и травники велят своим ученикам собирать одни растения в новолуние, а другие – в полдень. Вот так и возникают суеверия, да? – Клэр говорила довольно сухо, но все еще весело.

Роджер присел рядом и смотрел, как она шарит вокруг руками. Его глаза привыкли к темноте, и он хорошо видел ее фигуру, хотя почти не различал лица.

Клэр поработала еще немного, потом села на пятки и потянулась, хрустнув спиной.

– Знаешь, а я его однажды видела.

Голос Клэр звучал приглушенно, потому что она отвернулась, ища что-то под нависающими ветками рододендрона.

– Кого – его?

– Короля.

Клэр нашла искомое: зашуршали листья, а затем послышался треск сорванного стебля.

– Он приехал в госпиталь в Пембруке, навестить солдат. И специально зашел поговорить с нами – медсестрами и докторами. Тихий, сдержанный человек, но обращался с людьми очень тепло. Я не помню ни слова из того, что он говорил, но это так… невероятно вдохновляло. То, что он просто приехал к нам, понимаешь?

– Хм.

Интересно, почему она об этом вспомнила, подумал Роджер. Неужели из-за надвигающейся войны?

– Журналист спросил королеву, увезет ли она детей из Лондона… Знаешь, тогда многие уезжали.

– Знаю. – Перед мысленным взором Роджера вдруг предстала парочка притихших детей с худенькими личиками – мальчик и девочка, которые жались друг к дружке возле знакомого камина. – У нас тоже жили двое, в нашем доме в Инвернессе. Странно, я про них совсем забыл, только сейчас вспомнил.

Но Клэр словно не слышала.

– Королева ответила… Не могу сказать дословно, но смысл такой: «Дети не могут разлучиться со мной, а я не могу покинуть короля… И, разумеется, король никуда не уедет». Когда убили твоего отца, Роджер?

Роджер ожидал услышать что угодно, но только не это. На миг вопрос показался нелепым, даже почти бессмысленным.

– Что?

Тем не менее он прекрасно ее расслышал и, тряся головой, чтобы избавиться от чувства нереальности, ответил:

– В октябре сорок первого. Не уверен, что помню точную дату… Нет, помню. Преподобный записал ее в родословной. Тридцать первого октября тысяча девятьсот сорок первого года. А что?

Роджеру хотелось сказать: «Ради бога, почему вас это интересует?», но он старался не упоминать имя Господа всуе. Роджер не поддался порыву отвлечься беспорядочными мыслями, и он очень спокойно спросил:

– Почему вы спрашиваете?

– Ты говорил, что его сбили в Германии, верно?

– Над Ла-Маншем, по пути в Германию. Так мне сказали. – Теперь Роджер видел в лунном свете лицо Клэр, но не мог прочитать его выражение.

– Кто тебе сказал? Ты помнишь?

– Преподобный, наверное. А могла и мама. – Чувство нереальности постепенно проходило, и Роджер потихоньку начинал злиться. – Какая разница?

– Может, и никакой. Когда мы с Фрэнком впервые встретили тебя в Инвернессе, преподобный сказал нам, что самолет твоего отца сбили над Ла-Маншем.

– Да? Ну…

«И что?» – вертелось на языке у Роджера, и Клэр, видимо, догадалась, потому что слегка фыркнула, почти рассмеялась из рододендронов.

– Ты прав, разницы никакой. Но… и ты, и преподобный упоминали, что отец твой был пилотом «Спитфайра». Так?

– Да.

Неизвестно почему, но у Роджера вдруг возникло странное ощущение в затылке, что сзади кто-то стоит. Он кашлянул, чтобы был повод отвернуться, но не увидел за спиной ничего, кроме черно-белого леса в пятнах лунного света.

– Я знаю совершенно точно, – сказал Роджер, словно защищаясь, и сам этому удивился. – У мамы была фотография отца рядом с его самолетом. Он назывался «Рэгдолл»[59], и рядом с названием на фюзеляже была нарисована куколка с черными кудряшками и в красном платье.

Роджер хорошо помнил эту фотографию, потому что долгое время спал с нею под подушкой, после того как погибла мама. Студийный портрет матери был слишком большим, и он боялся, что кто-нибудь заметит его отсутствие.

– Тряпичная куколка, – ошеломленно повторил он.

Его вдруг словно громом поразило.

– Что? О чем ты?

Он неловко махнул рукой.

– Э-э… ничего. Я… я просто только сейчас понял, что «Тряпичная куколка» – это, наверное, мамино прозвище, так ее папа называл. Прозвище, понимаете? Я читал несколько его писем к ней: они были адресованы Долли. А сейчас я вспомнил черные как смоль кудри на мамином портрете… Мэнди. У Мэнди волосы, как у моей матери.

– О, хорошо, – грустно сказала Клэр. – Было бы ужасно думать, что только я в этом виновата. Обязательно скажи ей, когда она повзрослеет, ладно? Все девочки с очень кудрявыми волосами их ненавидят, по крайней мере в юности, когда им хочется выглядеть как все.

Роджера одолевали собственные мысли, но он расслышал легкую нотку печали в голосе Клэр и взял ее за руку, не обращая внимания на растение, которое она все еще сжимала.

– Я скажу ей, – тихо произнес он. – Расскажу обо всем. Даже не думайте, что мы позволим детям о вас забыть.

Клэр стиснула его ладонь, и ароматные белые цветы рассыпались на темной юбке.

– Спасибо, – прошептала она и тихо всхлипнула, потом торопливо вытерла глаза тыльной стороной другой руки. – Спасибо, – произнесла Клэр уже увереннее и выпрямилась. – Помнить очень важно. Если бы я этого не знала, то не сказала бы тебе.

– Сказала… О чем?

Ее ладони – маленькие, сильные и пахнущие лекарствами, обхватили руки Роджера.

– Не знаю, что произошло с твоим отцом, – сказала Клэр. – Но точно не то, что тебе говорили.

* * *

– Я была там, Роджер, – терпеливо повторила Клэр. – Я читала газеты… Выхаживала летчиков и разговаривала с ними. Видела самолеты. «Спитфайры» – маленькие и легкие, они предназначались для обороны и никогда не летали через Ла-Манш. Они просто не смогли бы долететь от Англии до Европы и вернуться обратно. Хотя позже их использовали и в Европе.

– Но…

Все аргументы, которые собирался привести Роджер – сбился с курса, ошибся в расчетах, – вдруг исчезли. И он даже не заметил, как по предплечьям побежали мурашки.

– Конечно, всякое случается, – сказала Клэр, словно прочитала его мысли. – Со временем даже точные данные искажаются. Тот, кто сообщил весть твоей матери, мог ошибиться, а преподобный мог неправильно истолковать слова твоей матери. Все возможно. Но во время войны я получала письма от Фрэнка. Он писал так часто, как только мог, пока его не завербовали в МИ-6, а после этого от него месяцами ничего не приходило. Но незадолго до того, как Фрэнк стал работать на разведку, он написал мне и упомянул – просто случайно, среди остальных новостей, понимаешь, – что наткнулся на нечто странное в донесениях, с которыми работал. В Нортумбрии упал и разбился «Спитфайр». Его точно не сбили, и потому предположили, что отказал мотор. Как ни странно, самолет не сгорел, а пилот бесследно исчез. Фрэнк упомянул имя пилота, так как подумал, что обреченному очень подходит имя Джеремайя.

– Джерри, – произнес Роджер онемевшими губами. – Мама всегда называла его Джерри.

– Да, – тихо сказала Клэр. – А вся Нортумбрия усеяна кругами стоячих камней.

– А там, где нашли самолет…

– Не знаю. – Клэр беспомощно пожала плечами.

Закрыв глаза, Роджер глубоко вдохнул: в воздухе висел густой аромат сломанных стеблей.

– И вы сказали мне только сейчас, потому что мы возвращаемся, – очень спокойно произнес он.

– Несколько недель я спорила сама с собой, – ответила Клэр извиняющимся тоном. – Да и вспомнила об этом всего лишь около месяца назад. Я редко думаю о… своем… прошлом, но вся эта кутерьма… – Клэр махнула рукой, обозначая их предстоящее отбытие и сопутствующие ему споры. – Я просто размышляла о Войне – интересно, те, кто воевал, думают ли о ней без заглавной буквы «В»? – и рассказала обо всем Джейми.

Это Джейми спросил ее о Фрэнке. Хотел узнать, какую роль тот сыграл в войне.

– Ему любопытен Фрэнк, – внезапно добавила Клэр.

– На его месте мне бы тоже было любопытно, – иронично заметил Роджер. – А разве Фрэнку было не интересно узнать о Джейми?

Вопрос, похоже, обескуражил Клэр, потому что она не ответила, а решительно вернула разговор в прежнее русло. Если только это можно назвать разговором, мелькнуло у Роджера.

– Как бы то ни было, – сказала Клэр, – я подумала о письмах Фрэнка. Попыталась вспомнить, о чем он мне писал, и вдруг в памяти всплыла та фраза: что обреченному очень подходит имя Джеремайя.

Роджер услышал вздох Клэр.

– Я не была уверена… но поговорила с Джейми, и он сказал, что я должна тебе рассказать. Он считает, ты имеешь право знать… И что ты правильно распорядишься этим знанием.

– Я польщен, – сказал Роджер.

Скорее раздавлен.

* * *

– Вот и все.

Начали появляться вечерние звезды, проливая на холмы слабый свет. Они были не такими яркими, как над Риджем, где горная ночь опускалась, словно черный бархат. Роджер с Брианной уже подошли к дому, но задержались во дворе, продолжая разговор.

– Иногда я думал о том, как путешествия во времени встраиваются в Господни планы. Можно ли что-нибудь изменить? Нужно ли что-либо менять? Твои родители – они ведь пытались переломить ход истории, старались изо всех сил… И не смогли. Я думал, что это и есть доказательство, причем с точки зрения пресвитерианина, – сказал Роджер с некоторой долей юмора. – Мысль о том, что ничего не переделаешь и не исправишь, почти утешает. История и не должна поддаваться изменениям. Ну, знаешь: «Бог взирает с высоты, в мире все в порядке»[60] – и тому подобное.

– Есть одно «но»…

Бри отмахнулась сложенной фотокопией от пролетающего мотылька, мелькнувшего в темноте крошечным белым пятнышком.

– Есть, – согласился Роджер. – Доказательство, что некоторые события изменить можно.

– Как-то я говорила об этом с мамой, – после секундного раздумья сказала Бри. – Она рассмеялась.

– Неужели? – сухо произнес Роджер.

– Нет, она вовсе не посчитала сам факт забавным, – уверила его Бри. – Я тогда спросила, не думает ли она, что путешественник во времени может поменять что-нибудь, изменить будущее, и мама сказала, что да, конечно, – она ведь меняет будущее каждый раз, когда спасает чью-то жизнь. Ведь не окажись ее там, человек умер бы. У некоторых выживших родились дети, которых иначе бы не было… И как знать, что эти дети совершат того, чего бы не случилось, если бы они не появились на свет… Вот тут она рассмеялась и сказала: «Хорошо, что католики верят в таинство и, в отличие от протестантов, не пытаются выяснить, как работает Бог».

– Даже не знаю, что бы я на такое ответил… Ох, Клэр говорила обо мне?

– Вполне возможно. Я не спрашивала.

Теперь рассмеялся Роджер, хотя от смеха у него болело горло.

– Доказательство, – задумчиво пробормотала Брианна. Она сидела на скамейке возле главной двери, складывая длинными ловкими пальцами какую-то фигурку из фотокопии. – Не знаю. Думаешь, это доказательство?

– По твоим строгим инженерным стандартам, возможно, и нет, – сказал Роджер. – Но я-то помню, и ты тоже. Если бы только я, тогда ладно, – я бы решил, что у меня не все в порядке с головой. Но ты – другое дело, твоим умственным процессам я доверяю. Ты что, делаешь из фотокопии самолетик?

– Нет, это… погоди-ка… Мэнди!

Брианна вскочила еще до того, как Роджер услышал плач из детской наверху. И в ту же секунду скрылась в доме, оставив Роджера, чтобы он запер входную дверь. Обычно они оставляли ее открытой – никто здесь, в шотландских горах, не удосуживался запирать замки, – но сегодня…

Длинная серая тень метнулась перед ним через дорожку, и сердце Роджера бешено заколотилось. Затем снова забилось нормально, и он улыбнулся: малыш Адсо вышел на охоту. Несколько месяцев назад соседский мальчишка ходил по округе с корзинкой котят, чтобы пристроить их в добрые руки, и Бри выбрала серого с зелеными глазами, как две капли воды похожего на кота своей матери, и назвала его тем же именем. Роджеру стало любопытно: а если бы у них был сторожевой пес, они бы назвали его Ролло?

– Кошка священника… – пробормотал Роджер. Кошка священника – кошка-охотница. – Что ж, счастливой охоты, – добавил он вслед хвосту, исчезнувшему под гортензиевым кустом, и наклонился, чтобы поднять наполовину сложенный листок, который уронила Брианна.

Нет, это не самолетик. А что тогда? Бумажная шляпа? Так и не поняв, Роджер засунул листок в карман рубашки и вошел в дом.

Роджер нашел Бри и Мэнди в передней гостиной. Они сидели у камина, где пылал недавно разведенный огонь. Успокоенная Мэнди уже напилась молока и почти засыпала на руках у Бри, засунув большой палец в рот. Взглянув на отца, девочка сонно моргнула.

– Ну, что случилось, a leannan? – ласково спросил Роджер, убирая с ее глаз растрепанные кудряшки.

– Плохой сон, – подчеркнуто спокойным голосом сказала Бри. – Ужасное существо пыталось залезть в окно.

Роджер с Брианной как раз сидели под этим самым окном, но Роджер машинально посмотрел на соседнее, где отражалась только семейная сцена, частью которой был он. Мужчина в отражении выглядел настороженным: его плечи сгорбились, как будто он готовился броситься в атаку. Роджер поднялся и задернул шторы.

– Иди ко мне, – коротко позвал он, садясь и протягивая руки, чтобы взять Мэнди. Она переползла к нему с медлительной приветливостью древесного ленивца, по пути засунув мокрый большой палец в ухо Роджера.

Бри пошла приготовить им по чашке какао и вернулась, позвякивая посудой и неся с собой запах теплого молока и шоколада. У нее был вид человека, который обдумывает, как сказать что-то непростое.

– А ты… Я имею в виду, учитывая масштабы, э-э… затруднения… Не думал ли ты спросить у Бога? – неуверенно спросила она. – Напрямую?

– Конечно, думал, – заверил ее Роджер. Вопрос несколько разозлил его, но и позабавил. – И да, я спрашивал… И не раз. Особенно по дороге в Оксфорд, где нашел вот это. – Он кивнул на листок бумаги. – Кстати, что это? Что за фигура, я имею в виду?

– Ах, это!

Брианна взяла листок, быстро и уверенно сложила его еще несколько раз, и на открытой ладони протянула фигурку Роджеру. Какое-то время он хмуро смотрел на поделку, пока не понял, что это. «Китайская гадалка», так называют ее дети. В поделке четыре открытых кармашка, куда, задав вопрос, нужно просунуть пальцы и двигать ими, открывая «гадалку» в разных комбинациях, чтобы прочитать ответы, написанные на клапанах внутри – «да», «нет», «иногда», «всегда».

– Весьма уместно, – признал Роджер.

Несколько минут они пили какао и молчали, а тишина осторожно балансировала на острие вопроса.

– В Вестминстерском исповедании еще говорится, что «один Бог есть Господин совести». Я смирюсь с этим, – наконец тихо произнес Роджер, – или нет. Я сказал доктору Уизерспуну, что довольно странно нанимать помощника хормейстера, который не может петь. А он просто улыбнулся и сказал, что хочет, как добрый пастырь, приглядеть за мной, пока я все не обдумаю, как он выразился. Наверное, боялся, что я снова сбегу и стану католиком, – добавил он, пытаясь пошутить.

– Это хорошо, – тихо сказала Брианна, не поднимая взгляда от какао, к которому не притронулась.

Они снова замолчали. И тень Джерри Маккензи, летчика Королевских военно-воздушных сил Великобритании, вошла в кожаной лётной куртке с подкладкой из овчины и села у огня, наблюдая за игрой света в черных как смоль волосах своей внучки.

– Так ты…

Похоже, у Бри пересохло во рту – Роджер услышал, как ее язык отделился от нёба с легким цоканьем.

– Ты собираешься его искать? Попробуешь выяснить, куда исчез твой отец? Где он может… находиться?

Где он может находиться. Здесь, там, тогда, теперь? Сердце внезапно сжалось, когда Роджер вспомнил о бродяге, который ночевал в башне. Господи… нет. Не может быть. Нет причин так думать. Вообще нет. Только желание.

По дороге в Оксфорд Роджер между молитвами много думал об отце. О чем бы спросил его, что бы сказал, будь у него шанс. Хотелось расспросить обо всем, сказать все… Но на самом деле было только одно, о чем бы стоило рассказать отцу, и это чудо сейчас похрапывало, словно пьяный шмель, на руках Роджера.

– Нет.

Мэнди тихонько рыгнула во сне, поерзала и снова прижалась к его груди. Роджер не отрываясь смотрел на темные спутанные кудряшки.

– Не хочу, чтобы мои дети потеряли своего отца. – Голос почти пропал, Роджеру казалось, что голосовые связки скрежещут, как несмазанные шестеренки, проталкивая слова. – Это слишком важно. Невозможно забыть, что у тебя когда-то был папа.

Бри отвела взгляд, в свете огня ее глаза сверкнули голубым блеском.

– Я подумала… ты же был совсем маленьким. Ты правда помнишь своего отца?

Роджер покачал головой, чувствуя, как сжимается сердце, в котором зияла пустота.

– Нет, – тихо сказал он и наклонился к дочери, вдыхая аромат ее волос. – Но я помню твоего.

Глава 22 Бабочка

Уилмингтон, колония Северная Каролина

3 мая 1777 г.

Я сразу поняла, что Джейми опять что-то снилось, – он сидел с рассеянным видом человека, погруженного в свои мысли, словно видел не жареную кровяную колбасу на тарелке, а нечто другое.

Я смотрела на мужа, и меня одолевало желание узнать, что же он увидел, но пришлось сдержаться: если спросить сразу, подробности сна могут ускользнуть из памяти. Честно говоря, я завидовала Джейми. Я бы что угодно отдала за возможность видеть то, что видел он, и неважно, реально оно или нет. Какая разница, ведь это была связь с моими близкими, и всякий раз, когда я замечала на лице Джейми такое рассеянное выражение, разорванные нервные окончания, соединявшие меня с исчезнувшей семьей, искрили и пылали, как закороченные провода.

Я не могла устоять перед искушением узнать, что ему снится, хотя, подобно всем снам, его видения редко бывали четкими и ясными.

– Тебе приснились они, да? – спросила я, когда ушла служанка, которая принесла еду.

Мы встали поздно, потому что устали от вчерашней долгой дороги в Уилмингтон, и сейчас были единственными, кто обедал в маленьком зале гостиницы.

Джейми посмотрел на меня и медленно кивнул, но между бровями у него залегла складка. Мне стало не по себе: обычно после редких снов о Бри или детях он просыпался счастливым и умиротворенным.

– Что? – требовательно спросила я. – Что случилось?

Он пожал плечами, по-прежнему хмурясь.

– Ничего, саксоночка. Я видел Джема и малышку. – На лице Джейми мелькнула улыбка. – Господи, какая же она дерзкая маленькая драчунья! Похожа на тебя, саксоночка.

Весьма сомнительный комплимент, но на душе стало теплее от воспоминаний. Я часами наблюдала за Мэнди и Джемом, запоминая каждую черточку, каждый жест, пытаясь мысленно перенестись в будущее, представить, какими они будут, взрослея, – и почти не сомневалась, что у Мэнди мои губы. Я знала совершенно точно, что у нее моя форма глаз и мои волосы – бедное дитя! – хотя они и были черными как смоль.

– Что они делали?

Джейми потер пальцем между бровями, как будто у него зачесался лоб.

– Они гуляли, – медленно произнес Джейми. – Джем сказал Мэнди найти себе занятие, а она пнула его в голень и побежала прочь, он погнался за ней. По-моему, была весна. – Он улыбнулся, сосредоточившись на том, что увидел во сне. – Помню, в волосах Мэнди запутались маленькие цветочки, их еще много росло между камнями.

– Какими камнями? – резко спросила я.

– Надгробными, – тут же ответил Джейми. – Точно! Они играли среди камней на холме за Лаллиброхом.

Я счастливо вздохнула. Ему уже в третий раз снилось, что они в Лаллиброхе. Возможно, мы лишь принимали желаемое за действительное, но я знала: Джейми, как и меня, радует мысль о том, что они обрели там дом.

– Вполне возможно, – сказала я, – Роджер ездил туда, когда мы искали тебя. Он говорил, что дом пустовал и его выставили на продажу. У Бри должны быть деньги, так что они могли купить Лаллиброх. Они могут жить там!

Я и раньше говорила об этом Джейми, но он довольно кивнул.

– Могут.

Его глаза все еще туманились от мысли о детях, которые бегали друг за дружкой по склону холма среди высокой травы и выветренных серых камней, отмечающих семейное кладбище.

– С ними была бабочка, – внезапно произнес Джейми. – А я и забыл. Синяя такая.

– Синяя? Разве в Шотландии водятся синие бабочки?

Я нахмурилась, пытаясь вспомнить. По-моему, все бабочки, которых я там видела, были в основном белыми или желтыми.

Джейми посмотрел на меня с легким недовольством.

– Это же сон, саксоночка! Мне могли бы присниться бабочки с крыльями в тартановую клетку, и я бы не возражал.

Я рассмеялась, но решила не отвлекаться.

– Точно. И все же, что тебя беспокоит?

Он посмотрел на меня с любопытством.

– Откуда ты знаешь, что я встревожен?

Я взглянула на него свысока, ну, или настолько свысока, насколько смогла, учитывая разницу в росте.

– Может, лицо у тебя и не зеркало, но я замужем за тобой тридцать с лишним лет.

Джейми не стал уточнять, что меня не было с ним лет двадцать из этого времени, и просто улыбнулся.

– Да. На самом деле ничего страшного. Единственное – они вошли в башню.

– В башню? – нерешительно переспросила я.

Древняя башня, брох, давшая имя Лаллиброху, стояла на холме за домом. Ежедневно ее тень, как от гномона гигантских солнечных часов, размеренным шагом пересекала кладбище. Мы с Джейми частенько поднимались туда по вечерам в начале нашей жизни в Лаллиброхе, чтобы посидеть на скамейке, стоявшей у стены башни, побыть вдали от домашней суеты, насладиться мирным видом поместья и его угодий, которые расстилались перед нами бело-зеленым ковром, расплывчатым в сумерках.

Между бровями Джейми вновь появилась складочка.

– В башню, – повторил он и беспомощно посмотрел на меня. – Не знаю, в чем там дело. Только мне не хотелось, чтобы они туда заходили. Было… ощущение, будто внутри кто-то есть. Поджидает. И мне это совсем не понравилось.

Часть третья Приватир[61]

Глава 23 Письма с передовой

«3 октября, 1776 г.

Элсмир

Леди Доротее Грей

Дорогая кузина,

пишу Вам в спешке, чтобы успеть отправить письмо с курьером. Я в компании еще одного офицера отправляюсь в небольшое путешествие по поручению капитана Ричардсона и не знаю, где окажусь в ближайшем будущем. Вы можете писать мне на имя Вашего брата Адама: я постараюсь поддерживать с ним переписку. Ваше поручение я выполнил, приложив все свои способности, и по-прежнему готов к Вашим услугам. Передайте моему отцу и своему тоже мои наилучшие пожелания и почтение, а также мою глубокую привязанность, значительное количество которой не забудьте оставить себе.

Ваш покорный слуга,Уильям».

«3 октября, 1776 г.

Элсмир

Лорду Джону Грею

Дорогой отец!

После долгих размышлений я решил принять предложение капитана Ричардсона сопровождать старшего офицера в поездке в Квебек, исполняя обязанности его переводчика, – мое владение французским сочли для этой цели достаточным. Генерал Хау дал свое согласие.

Я пока еще не видел капитана Рэндолла-Айзекса, но присоединюсь к нему в Олбани на следующей неделе. Не знаю, когда мы вернемся, и неизвестно, будет ли возможность писать письма, но напишу, как только смогу, а пока прошу, чтобы ты с любовью думал обо мне,

твоем сынеУильяме».

Конец октября 1776 г.

Квебек

Уильям не знал, что и думать о капитане Дэннисе Рэндолле-Айзексе. С виду тот был добродушным, ничем не примечательным малым, какой найдется в любом полку: около тридцати, неплохо играет в карты, всегда готов пошутить, смугловатый, но хорош собой, с открытым лицом и благонадежный. К тому же он оказался очень приятным попутчиком: хорошим рассказчиком с большим запасом увлекательных историй, чтобы скоротать путь, и великолепным знатоком похабных песенок и непристойных стишков.

А вот чего капитан не делал, так это не распространялся о себе. Уильям по собственному опыту знал, что большинство таких балагуров охотно и часто вдаются в подробности своей биографии.

Вилли пытался немного разговорить попутчика, рассказав довольно драматичную историю собственного рождения, а в ответ получил несколько скудных фактов: отец Рэндолла-Айзекса – офицер драгунского полка, – погиб в ходе кампании в Шотландском высокогорье еще до рождения Дэнниса, а его мать через год повторно вышла замуж.

– Мой отчим – еврей, – сказал Рэндолл-Айзекс. – Из богатых, – добавил он с кривой усмешкой.

Уильям дружески кивнул.

– Лучше, чем бедняк, – сказал он тогда и дальше продолжать расспросы не стал.

Не так уж много информации, но она отчасти объясняла, почему Рэндолл-Айзекс работает на Ричардсона, а не гонится за славой и великолепием уланов или уэльских фузилеров[62]. За деньги можно купить звание, но это не обеспечило бы ни теплого приема в полку, ни определенных возможностей, которые могли бы дать семейные связи и влияние, деликатно именуемые «интересом».

Уильям мимолетно удивился тому, что сам он отказался от собственных влиятельных связей и возможностей ради того, чтобы заниматься темными делишками капитана Ричардсона, но решил подумать об этом в другой раз.

– Потрясающе, – пробормотал Дэннис, глядя вверх.

Они придержали своих лошадей на дороге, что вела от берега реки Святого Лаврентия к Квебекской крепости. Отсюда хорошо просматривалась крутая отвесная скала, на которую семнадцать лет назад поднялись войска генерала Вольфа, чтобы отбить крепость и Квебек у Франции.

– Мой отец тоже участвовал в том восхождении, – произнес Уильям с деланой небрежностью.

Рэндолл-Айзекс изумленно повернулся к нему:

– Правда? Лорд Джон… ты хочешь сказать, что он воевал на Авраамовых полях с Вольфом?

– Да.

Уильям с почтением осмотрел скалу. Она вся поросла молоденькими деревцами, но порода под ними состояла из сланца и осыпалась: сквозь листву виднелись неровные темные трещины и прямоугольные провалы. Можно только представить, как было трудно оценить масштабы этой высоты в темноте, и не только взобраться туда, но и затащить по скале наверх всю артиллерию!

– Отец рассказывал, что битва закончилась, не успев начаться: хватило одного мощного залпа. Но восхождение к месту сражения было самым ужасным из всего, что ему приходилось когда-либо делать.

Рэндолл-Айзекс почтительно хмыкнул и на мгновение замер, прежде чем натянуть поводья.

– Ты вроде говорил, что твой отец знаком с сэром Гаем? – спросил капитан. – Несомненно, он с удовольствием послушает эту историю.

Уильям взглянул на попутчика. Вообще-то, он не упоминал, что лорд Джон знает сэра Гая Карлтона, главнокомандующего британскими войсками в Северной Америке. Отец знал всех. И эта простая мысль вдруг помогла Уильяму осознать, почему его отправили в Канаду: он стал визитной карточкой Рэндолла-Айзекса.

Да, он действительно очень хорошо говорил по-французски – языки давались ему легко, а вот французский Рэндолла-Айзекса оставлял желать много лучшего. Скорее всего, здесь Ричардсон не лукавил – куда как хорошо иметь переводчика, которому доверяешь. Но, хотя Рэндолл-Айзекс и проявлял к своему спутнику интерес, льстивший его самолюбию, Уильям запоздало понял, что гораздо больше капитана интересует именно лорд Джон: основные этапы его военной карьеры, места назначений, под чьим командованием и вместе с кем служил, кого знал.

Такое произошло уже дважды. Они обратились к начальству форта Сен-Жан и форта Шамбли, и в обоих случаях Рэндолл-Айзекс, сообщая о своих полномочиях, невзначай упоминал, что Уильям – сын лорда Джона Грея. После чего официальные приемы тут же становились радушнее и плавно перетекали в долгие вечера воспоминаний и задушевных бесед, подогретые хорошим коньяком. Во время которых – Уильям только сейчас понял! – разговаривал лишь он, да еще командиры, а Рэндолл-Айзекс молча слушал: его красивое румяное лицо светилось неподдельным интересом.

Уильям задумчиво хмыкнул. Он разгадал подоплеку своего задания, но не знал, как к этому относиться. С одной стороны, приятно, что он смог разгадать хитрость. С другой – куда менее радостно осознавать, что его в основном ценят за связи, а не за личные достоинства.

Что ж, полезное знание, хотя и унизительное. Но одно оставалось невыясненным: какова истинная роль Рэндолла-Айзекса? Только сбор информации для Ричардсона? Или у него есть другое задание, негласное? Довольно часто Рэндолл-Айзекс предоставлял Уильяма самому себе, небрежно упомянув, что отправляется по личному делу, для которого вполне сгодится и его собственный французский.

В соответствии с весьма ограниченными инструкциями, которые дал ему капитан Ричардсон, в Квебеке они оценивали настроения жителей французского происхождения и поселенцев-англичан с целью выяснить, окажут ли те поддержку британским войскам в случае наступления американских повстанцев и как себя поведут, если Континентальный Конгресс попытается им угрожать или соблазнять обещаниями.

До настоящего момента настроения казались очевидными, хотя и несколько неожиданными. Местные французские поселенцы симпатизировали сэру Гаю, который, как генерал-губернатор Северной Америки, принял «Квебекский акт», легализовавший католицизм и защитивший торговую деятельность французских католиков. Англичане же по понятным причинам остались недовольны этим законом и прошлой зимой, во время нападения американцев на город, в массовом порядке проигнорировали призывы сэра Гая помочь ополчению.

– Они, должно быть, рехнулись, – заметил Уильям, пересекая с Рэндоллом-Айзексом открытую равнину перед крепостью. – Я имею в виду американцев, которые предприняли попытку штурма здесь, в прошлом году.

Теперь они достигли вершины скалы, и крепость, спокойная и мощная, – очень мощная! – возвышалась на равнине в лучах осеннего солнца. Стоял погожий теплый день, и воздух наполняли пряные землистые запахи реки и леса. Уильям никогда не видел такого леса. Деревья, которые окаймляли равнину и росли вдоль берегов реки Святого Лаврентия, теснились непроходимыми зарослями, пылающими золотом и багрянцем. Они резко выделялись на фоне темной воды и ослепительно-голубого бескрайнего октябрьского неба. Все вместе создавало волшебное ощущение, что он, Уильям, скачет внутри средневекового полотна, сияющего позолотой и пылающего потусторонним жаром.

Но за внешней красотой чувствовалась дикость этого места, Уильям ощущал ее настолько явственно, что его кости словно оголились. Днем еще было тепло, но с наступлением сумерек зимний холодок острыми зубами кусал все сильнее и сильнее, и не требовалось особой яркости воображения, чтобы представить, что произойдет через несколько недель: вся равнина покроется негостеприимной белизной твердого льда. Уильям подумал о двухстах милях, которые остались позади, вспомнил, как нелегко снабдить всем необходимым двух всадников, держащих путь на север (и это в хорошую погоду!), прикинул, что ему известно о трудностях с обеспечением армии в непогоду…

– Если бы они не рехнулись, то не пошли бы на такое, – прервал его размышления Рэндолл-Айзекс. Он тоже воспользовался моментом, чтобы изучить панораму взглядом солдата. – Хотя это полковник Арнольд привел их сюда. Вот он точно сумасшедший. Но чертовски хороший солдат!

В его голосе послышалось восхищение, и Уильям с любопытством взглянул на капитана.

– Вы его знаете? – небрежно спросил Уильям, и Рэндолл-Айзекс рассмеялся.

– Совсем чуть-чуть, – ответил Дэнис. – Ну же, давай!

Он пришпорил лошадь, и всадники повернули к воротам крепости.

Впрочем, на лице капитана появилось насмешливое и чуть презрительное выражение, словно на него нахлынули воспоминания. Через некоторое время он снова заговорил.

– Он мог бы это сделать. Я имею в виду Арнольда. Взять город. У сэра Гая почти не было солдат, и попади сюда Арнольд вовремя, да со всеми необходимыми боеприпасами… что ж, история повернулась бы совсем по-другому. Но он выбрал не того человека, чтобы спросить дорогу.

– Что вы имеете в виду?

Рэндолл-Айзекс, похоже, насторожился, но затем как будто мысленно пожал плечами, словно говоря: «Какая разница?» Он пребывал в хорошем настроении и после нескольких недель ночевок в темных лесах уже предвкушал горячий ужин, мягкую кровать и чистое постельное белье.

– Пройти по суше Арнольд не мог, – начал Рэндолл-Айзекс, – и тогда решил переместить армию и все необходимое на север по воде. Он принялся искать того, кто уже совершал этот рискованный переход и знал реки и переправы. И действительно нашел – некоего Самуэля Гудвина. Но полковнику даже в голову не пришло, что Гудвин может оказаться лоялистом. – Рэндолл-Айзекс покачал головой, осуждая подобную беспечность. – Гудвин пришел ко мне и спросил, что нужно сделать. Я все объяснил, и он дал Арнольду свои карты, тщательно переделанные для этой цели.

И цель была достигнута. Благодаря неверно указанным расстояниям, стертым ориентирам, несуществующим дорогам и полностью выдуманным фрагментам карты мистер Гудвин заманил войска Арнольда далеко в глухомань, вынудив их много дней тащить по суше свои корабли и все снаряжение. В конце концов они настолько задержались, что зима застала их отнюдь не в окрестностях Квебека.

Рэндолл-Айзекс засмеялся, но в его смехе Уильяму послышались нотки сожаления.

– Я удивился, когда мне сообщили, что он таки добрался до Квебека. Вдобавок ко всему его еще и плотники обманули – те, кто строил ему корабли, – уверен, здесь виной была полная некомпетентность, никакой политики. Хотя трудно сказать в наши дни. Суда изготовили из сырого, плохо подогнанного бруса. Больше половины их развалились и затонули через несколько дней после отплытия. Наверное, там был ад кромешный, – сказал Рэндолл-Айзекс как бы сам себе, а затем покачал головой и выпрямился. – Но они следовали за ним. Все его люди. Только одна рота повернула обратно. Голодные, полуголые, замерзшие… Они шли за ним, – повторил он в изумлении.

Улыбаясь, он покосился на Уильяма:

– Думаете, ваши люди последуют за вами, лейтенант? В таких условиях?

– Надеюсь, что буду более благоразумным и не приведу их в такие условия, – сухо ответил Уильям. – А что стало с Арнольдом? Его схватили?

– Нет, – задумчиво произнес Рэндолл-Айзекс, подняв руку, чтобы помахать охране у ворот крепости. – Нет, не схватили. Одному лишь Богу известно, что с ним случилось. Или Богу и сэру Гаю. Надеюсь, последний нам и расскажет.

Глава 24 Joyeux Noёl[63]

Лондон

24 декабря, 1776 г.

Лорд Джон давно пришел к выводу, что самые преуспевающие мадам обычно женщины дородные. То ли из-за хорошего аппетита, который не могли удовлетворить в молодости, то ли из-за страха вернуться на более низкую ступень в профессии, все они облачались в солидные доспехи из плоти.

Только не Несси. Он видел, как сквозь муслин сорочки просвечивает тело (лорд Джон нечаянно разбудил ее своим приходом), когда Несси, стоя перед огнем, натягивала пеньюар. На худеньком тельце не прибавилось ни одной лишней унции с тех пор, как он впервые ее встретил. Несси, по ее словам, тогда было четырнадцать, хотя Грей подозревал, что не больше одиннадцати. Значит, теперь ей чуть за тридцать. Но она по-прежнему выглядела на четырнадцать.

Лорд Джон улыбнулся этой мысли, и Несси, завязывая халат, улыбнулась ему в ответ. Улыбка немного ее старила, потому что не все зубы сохранились, да и оставшиеся почернели у корней. Если она и не растолстела, то только потому, что не обладала склонностью к полноте: Несси обожала сладкое и могла за считаные минуты съесть целую коробку засахаренных фиалок или рахат-лукума, возмещая голодную юность в шотландских горах. Лорд Джон принес ей фунт засахаренных слив.

– Думаете, я так дешево стою? – подняв бровь, спросила она, беря у него красиво обернутую коробку.

– Ни в коем случае, – уверил он. – Просто в качестве извинения за то, что потревожил твой отдых.

Лорд Джон сымпровизировал, потому что в одиннадцатом часу вечера ожидал увидеть ее за работой.

– Ну да. Но ведь сегодня канун Рождества, – сказала Несси, отвечая на незаданный вопрос. – Все, у кого есть дом, сейчас дома.

Она зевнула, стянула ночной чепец и взбила пальцами буйную шевелюру темных курчавых волос.

– Однако у тебя, похоже, есть посетители, – заметил лорд Джон.

Снизу через два этажа доносилось пение, а гостиная, мимо которой он проходил, когда шел сюда, выглядела весьма многолюдной.

– Ох, это совсем отчаявшиеся. Я оставила их на Мейбел, она справится. Сама я не люблю на них смотреть – бедолаги. Жалкие. Тем, кто приходит в канун Рождества, на самом деле женщина не нужна – только компания, чтобы не быть одному, да местечко возле огня. – Она махнула рукой и уселась, с жадностью срывая обертку с подарка.

– Тогда позволь мне пожелать тебе счастливого Рождества, – сказал Грей, глядя на нее с веселой симпатией.

Засунув в рот один лакомый кусочек, Несси закрыла глаза и в экстазе вздохнула.

– М-м-п, – произнесла она и, не проглотив предыдущую сливу, сразу же засунула в рот и начала жевать следующую. По дружескому тону отклика Грей понял, что его поздравили в ответ.

Конечно, Грей знал, что сегодня канун Рождества, но эта информация как-то совершенно выпала у него из головы. День был длинный и холодный, и лило как из ведра. Разящие иголки ледяного дождя время от времени дополнялись мерзкими зарядами града, и лорд Джон продрог насквозь еще с раннего утра, когда перед рассветом его разбудил посыльный от Минни и срочно вызвал в Аргус-хаус.

В небольшой, но элегантной комнате Несси уютно пахло сном. Гигантская кровать занавешивалась шерстяными шторами, сшитыми по последней моде из ткани в розово-черную клетку в стиле «Королевы Шарлотты». Усталого, продрогшего и голодного Грея тянуло в тепло манящей пещеры с горами набитых гусиными перьями подушек, одеял и чистых мягких простыней. Ему стало любопытно, что подумает Несси, если он попросит ее разделить с ним постель на ночь?

«Компания, чтобы не быть одному, да местечко возле огня». Что ж, у него это есть, по крайней мере сейчас.

Грей понял, что поблизости раздается слабый жужжащий звук, как будто в стекло закрытого окна бьется большая навозная муха. Взглянув туда, откуда доносился шум, он понял: то, что казалось грудой скомканного постельного белья, на самом деле укрывало тело – поперек подушки лежала искусно расшитая бисером кисточка ночного колпака.

– Это всего лишь Рэб, – произнес с шотландским акцентом довольный голос, и когда лорд Джон повернулся, то увидел, что Несси с улыбкой смотрит на него. – Хочешь быть третьим, да?

Краснея, он понял, что Несси нравится ему не только сама по себе или как умелый агент разведки, но и потому, что обладает непревзойденной способностью его смущать. Грей считал, что Несси не знает точно, к кому его влечет, но, с детства будучи шлюхой, она, скорее всего, остро чувствует желания практически любого человека – осознанные или нет.

– О, думаю, не стоит, – любезно сказал он. – Не хочу беспокоить твоего мужа.

Грей старался не думать о сильных руках и крепких бедрах Рэба Макнаба, который был носильщиком портшеза до того, как женился на Несси и стал совладельцем процветающего борделя. Неужели он занимался еще и…

– Этого балбеса и пушечный выстрел не разбудит, – с любовью взглянув на кровать, произнесла Несси, но все же поднялась и задернула шторы, чтобы приглушить храп.

– Кстати, о пушках, – добавила она, когда, вернувшись на свое место, наклонилась, чтобы рассмотреть Грея. – Вы сами выглядите так, будто только что с войны. Вот, выпейте-ка глоточек, а я велю подать горячий ужин.

Она кивнула на графин и бокалы на угловом столике и потянулась к шнуру колокольчика.

– Нет, благодарю. У меня мало времени. Но глоточек выпью, чтобы согреться, спасибо.

Виски – а Несси не пила ничего другого, презирая джин как пойло для нищих и считая вино хорошим, но не соответствующим своему предназначению напитком, – согрело Грея. В камине пылал огонь, и от промокшего мундира начал подниматься пар.

– Мало времени, – повторила Несси. – С чего бы это?

– Я уезжаю во Францию, – ответил Грей. – Утром.

Вскинув брови, она отправила в рот еще одну конфетку.

– О-о, вы не стричаите Ражсво с семей?

– Не разговаривай с набитым ртом, дорогая, – сказал Грей – тем не менее улыбаясь. – У моего брата прошлой ночью был сильный приступ. Сердце подвело, как сказал тот шарлатан, но я сомневаюсь, что он в чем-либо разбирается. Так что обычный рождественский обед, скорее всего, будет не очень праздничным.

– Печально слышать, – произнесла Несси более отчетливо. Она вытерла сахар с уголка губ и тревожно нахмурилась. – Его светлость – прекрасный человек.

– Да, он… – начал было Грей, но умолк, уставившись на нее. – Ты знакома с моим братом?

На щеках Несси появились ямочки, и она с наигранной скромностью посмотрела на Грея.

– Конфиденциальность – самое це-е-е-нное качество мадам, – нараспев проговорила она, явно повторяя свою бывшую работодательницу.

– Говорит женщина, которая шпионит для меня.

Грей попытался представить Хэла… Или лучше не представлять Хэла… Потому что, разумеется, он бы не стал… Может, не хотел оскорбить Минни своими нуждами? Но Грей считал…

– Ну да, шпионить – далеко не то же самое, что просто сплетничать, так ведь? Я хочу чаю, даже если вы не хотите. От разговоров во рту пересыхает. – Несси позвонила в колокольчик и вызвала лакея, затем снова повернулась к Грею, подняв бровь. – Ваш брат умирает, а вы уезжаете во Францию? Должно быть, что-то срочное.

– Хэл не умирает, – резко сказал Грей. При мысли об этом ему показалось, что в ковре перед ним разверзлась ухмыляющаяся пропасть, которая только и ждала, чтобы его поглотить. Он решительно отвернулся. – У него… было потрясение. Пришла весть, что его младшего сына ранило и он попал в плен в Америке.

Глаза Несси расширились, и она крепче прижала пеньюар к плоской груди.

– Младший. Это… Генри, так?

– Да. И откуда, черт побери, ты это знаешь? – резким от волнения голосом потребовал ответа Грей.

На лице Несси промелькнула щербатая улыбка, но тут же исчезла, когда она увидела, как сильно он расстроен.

– Один из лакеев его светлости наш постоянный клиент, – просто ответила она. – По четвергам у него выходной на всю ночь.

– О, – произнес Грей. Он сидел неподвижно, положив руки на колени и пытаясь взять свои мысли и чувства под хоть какой-то контроль. – Да… Понимаю.

– Поздновато, чтобы получать послания из Америки, не так ли? – Несси взглянула в сторону окна, занавешенного несколькими слоями красного бархата и кружева, которые не заглушали звуки проливного дождя. – Приплыл запоздалый корабль?

– Да. Он сбился с курса и с поврежденной грот-мачтой едва добрался до Бреста. А сообщение доставили по суше.

– Так вы в Брест едете?

– Нет.

Прежде чем она успела спросить что-нибудь еще, у двери кто-то тихо поскребся, и Несси пошла впустить лакея, который принес – безо всякого напоминания со стороны хозяйки, как заметил Грей, – поднос со всем необходимым для чаепития, включая покрытый толстым слоем глазури кекс.

Грей все думал: можно ли ей рассказать? Но она не шутила насчет конфиденциальности, Грей это знал. На свой манер Несси хранила секреты так же долго – и так же хорошо! – как и он сам.

– Дело касается Уильяма, – произнес Грей, когда Несси закрыла дверь и вернулась к нему.

* * *

По тому, как заныли кости, и по тихому звону своих карманных часов Грей понял, что рассвет уже близко, хотя на небе не виднелось ни единого признака зари. Облака цвета каминной сажи касались лондонских крыш, и улицы были черней, чем в полночь, потому что все фонари давным-давно погасили, а огни в очагах едва теплились.

Лорд Джон всю ночь бодрствовал – были дела. Теперь надо пойти домой и поспать хоть несколько часов перед тем, как сесть в почтовую карету до Дувра, подумал он. Но лорд Джон не мог уехать, не повидав еще раз Хэла. Просто чтобы удостовериться.

В окнах Аргус-хауса все еще горел свет: даже сквозь задернутые шторы на влажные булыжники мостовой пробивалось слабое мерцание. Валил густой снег, который еще не укутывал землю, но все шло к тому, что карета задержится – наверняка будет еле тащиться по грязным, топким дорогам.

Кстати о каретах: сердце у лорда Джона болезненно ёкнуло, когда он увидел у ворот под домом потрепанный экипаж, скорее всего, принадлежавший доктору.

Лорд Джон постучал, и ему тотчас открыл дверь полуодетый лакей, спешно заправлявший ночную рубашку в бриджи. Его встревоженное лицо немного просветлело, когда он узнал Грея.

– Герцог…

– Ночью было очень плохо, милорд, но сейчас стало легче, – перебил лакей – его звали Артуром, – и отступил, впуская Грея в дом. Затем отряхнул снег с плеч лорда Джона и снял с него плащ.

Не дожидаясь, пока его проводят, Грей кивнул и направился к лестнице, где встретил спускавшегося худого седовласого мужчину – доктора, которого узнал по сумке в руке и черному, плохо пахнущему сюртуку.

– Как он? – требовательно спросил Грей, схватив за рукав доктора, когда тот достиг лестничной площадки. Доктор с возмущением отшатнулся, но потом, разглядев в тусклом свете канделябра лицо Грея и увидев его сходство с Хэлом, перестал хорохориться.

– Немного лучше, милорд. Я пустил ему кровь, три унции, и ему стало гораздо легче дышать.

Грей отпустил рукав и, чувствуя, как стеснило грудь, побежал вверх по лестнице. Дверь в покои Хэла была открыта, и Грей тут же вошел, испугав горничную. Та выносила закрытый крышкой ночной горшок, поверх которого была изящно накинута салфетка, красиво вышитая большими блестящими цветами. Грей протиснулся мимо горничной, извинился кивком и вошел в спальню брата.

Хэл сидел, опершись на валик из подложенных под спину подушек, и выглядел почти мертвым. Рядом с ним сидела Минни, ее милое круглое лицо осунулось от тревоги и бессонницы.

– Я смотрю, вы даже испражняетесь с шиком, ваша светлость, – заметил Грей, присаживаясь на кровать с другой стороны.

Хэл приподнял одно серое веко и взглянул на него. Лицо брата, может, и напоминало череп, но светлый пронзительный взгляд принадлежал живому Хэлу, и Грей почувствовал, как по груди волной разлилось облегчение.

– О, ты про салфетку? – слабо, но отчетливо произнес Хэл. – Это все Дотти. Она отказывается выходить в свет, даже несмотря на мои заверения, что если я пойму, что умираю, то обязательно дождусь ее возвращения. – Он замолчал, чтобы вздохнуть со слабым свистящим хрипом, затем кашлянул и продолжил: – Слава богу, она не из тех, кто ударяется в набожность, да и музыкальных талантов у нее нет, зато нрав такой, что кухонная прислуга боится ее как огня. Вот Минни и усадила ее за рукоделие, чтобы дать выход неуемной энергии. Ты же знаешь, Дотти вся в нашу мать.

– Прости, Джон, – извиняясь, сказала Минни. – Я отправила ее спать, но видела, что свечка у нее еще горит. Думаю, она сейчас работает над парой домашних тапочек для тебя.

Грей подумал, что домашние тапочки – вполне безобидный подарок, какой бы рисунок ни выбрала племянница, и тут же сказал об этом.

– До тех пор, пока она не начнет вышивать для меня пару кальсон. Ну, знаете, узелки…

Хэл рассмеялся и тут же сильно закашлялся, но зато его лицо немного порозовело.

– Значит, ты не умираешь? – спросил Грей.

– Нет, – коротко ответил Хэл.

– Хорошо, – сказал Грей, улыбаясь брату. – И не надо.

Хэл моргнул и, видимо, вспомнив случай, когда сказал Грею то же самое, улыбнулся в ответ.

– Буду стараться, – сухо сказал он, затем повернулся к жене и ласково положил ладонь на ее руку. – Дорогая…

– Я прикажу подать чаю, – сказала Минни, вставая. – И хороший горячий завтрак, – добавила она, бросив испытующий взгляд на Грея, потом вышла и тихо закрыла за собой дверь.

– Что случилось? – Хэл немного приподнялся на своих подушках, не обращая внимания на обмотанную вокруг предплечья окровавленную ткань. – Есть новости?

– Очень немного. Зато уйма тревожных вопросов.

Записка для Хэла о том, что Генри попал в плен, была вложена в письмо, которое написал лорду Джону один из его знакомых по миру шпионажа. В письме содержался ответ на вопрос относительно связей некоего Персиваля Бошана во Франции. Но Грею не хотелось обсуждать это с Хэлом до встречи с Несси, да и в любом случае Хэл сейчас не в том состоянии, чтобы говорить о чем-то важном.

– Ничего не известно о связях Бичема с министром иностранных дел Верженном, но зато его часто видели в компании Бомарше.

Это известие вызвало еще один приступ кашля.

– И неудивительно, черт возьми! – хрипло заметил Хэл, перестав кашлять. – Видимо, взаимный интерес к охоте, не иначе.

Последняя фраза весьма саркастично намекала как на нелюбовь Бичема к кровавым видам спорта, так и на титул Бомарше – «Генерал-лейтенант королевской охоты», пожалованный тому несколько лет назад еще предыдущим королем.

– И, – продолжил Грей, не обращая внимания на реплику брата, – с неким Сайласом Дином.

Хэл нахмурился.

– Это еще кто?

– Американский торговец. Находится в Париже по поручению американского конгресса. В основном околачивается вокруг Бомарше. Видели, как он разговаривал с Верженном.

– А, этот. – Хэл хлопнул рукой. – Слышал о нем. Кое-что.

– А слышал ли ты о фирме под названием «Родриго Горталес эт Сиэ»?

– Нет. Вроде звучит по-испански, да?

– Или по-португальски. Мой осведомитель не знает ничего, кроме этого названия и слухов о том, что Бомарше имеет к ней какое-то отношение.

Хэл хмыкнул и откинулся на подушки.

– Бомарше чем только не занимается. Господи, он даже часы делает, словно писать пьесы ему недостаточно! А Бичем имеет какое-нибудь отношение к этой фирме?

– Неизвестно. Тут только неопределенные ассоциации, больше ничего. Я просил выяснить абсолютно все, что имеет хоть какое-то отношение к Бичему или к американцам, – я имею в виду не общеизвестную информацию. И вот что пришло в ответ.

Тонкие пальцы Хэла выстукивали на покрывале беспокойные гаммы.

– А твой осведомитель знает, чем занимается эта испанская компания?

– Торговлей, чем еще? – иронически ответил Грей, и Хэл фыркнул.

– Если бы они еще были банкирами, я бы сказал, что ты, возможно, кое-что нашел.

– Да, возможно. Но, думаю, единственный способ узнать наверняка – это поехать и потыкать там острой палочкой. У меня карета до Дувра через… – Грей прищурился на едва различимые в полутьме бронзовые дорожные часы, стоявшие на каминной полке, – три часа.

– Понятно.

Голос звучал почти равнодушно, но Грей очень хорошо знал своего брата.

– Я вернусь из Франции самое позднее к концу марта, – сказал он и мягко добавил: – И сяду на первый же корабль, который в новом году отправится в Колонии, Хэл. И я привезу Генри.

«Живым или мертвым». Никто из них этих слов не произнес: и так все было понятно.

– Я буду здесь, когда ты вернешься, – наконец тихо сказал Хэл.

Грей положил ладонь поверх руки брата, которая тут же повернулась, и их пальцы соединились. Рука Хэла, может, и выглядела слабой, но у Грея полегчало на душе от решительной силы ее хватки. Так они и сидели, взявшись за руки и не говоря ни слова, пока в открывшуюся дверь боком не вошел Артур, уже полностью одетый. Он принес огромный, размером с карточный столик, поднос, нагруженный беконом, колбасками, почками, копчеными селедками, яйцами в сливочном масле, жареными грибами и помидорами. Еще там были тосты, джем, мармелад, огромный чайник ароматного дымящегося чая, сахарница, молочник и накрытая крышкой тарелка, которую лакей церемонно поставил перед Хэлом. В ней оказалась противная жидкая каша.

Артур поклонился и вышел, оставив Грея гадать: был ли он тем самым лакеем, который ходит к Несси по четвергам. Грей вновь повернулся к брату и увидел, что Хэл накладывает себе щедрую порцию почек с его тарелки.

– Разве ты не должен есть свою размазню? – поинтересовался Грей.

– Вот только не говори, что и ты намерен поскорее свести меня в могилу, – ответил жующий Хэл, на миг закрыв глаза от удовольствия. – Неужели они, черт возьми, думают, что я поправлюсь, если буду есть всякую дребедень вроде сухариков и кашки… – Он выдохнул и подцепил следующий кусок.

– Как думаешь, с сердцем нелады? – спросил Грей.

Хэл покачал головой.

– Вряд ли, – отстраненно ответил он. – Я прислушивался к нему, понимаешь, после первого приступа. Бьется, как обычно. – Хэл замолчал и потыкал себя в грудь кулаком, повернув зажатую в руке вилку зубцами к Грею. – Здесь не болит. А ведь должно бы, так ведь?

Грей пожал плечами.

– Тогда что это был за приступ?

Хэл проглотил последний кусочек почки и потянулся за намазанным маслом кусочком поджаренного хлеба, взяв в другую руку нож для мармелада.

– Не мог дышать, – небрежно сказал брат. – Посинел, ну и тому подобное.

– О, теперь все понятно.

– А сейчас я чувствую себя вполне сносно, – немного удивленно произнес Хэл.

– Да? – улыбнулся Грей.

На миг лорд Джон засомневался, но, в конце концов… Он уезжает за границу, а всякие неожиданности не только могут приключиться, но часто и происходят. Лучше не оставлять дело в подвешенном состоянии – просто на случай, если с одним из них что-нибудь произойдет.

– Ладно, тогда… Если ты уверен, что твои бренные останки не рассыплются от небольшого потрясения, позволь мне кое-что тебе рассказать.

Услышав о существующих между Дотти и Уильямом нежных чувствах, Хэл моргнул и застыл с куском за щекой, но после недолгого размышления кивнул и снова принялся жевать.

– Хорошо, – сказал он.

– Хорошо? – переспросил Грей. – Ты не против?

– Вряд ли тебе бы понравилось, если бы я возражал, да?

– Если ты ждешь, что я хоть на миг поверю в твою заботу о моих чувствах, значит, болезнь повредила тебе сильнее, чем я думал.

Коротко улыбнувшись, Хэл допил чай.

– Нет, – сказал он, отставляя пустую чашку. – Не то. Просто… – Хэл откинулся на подушки, сложив руки поверх чуть-чуть выступающего живота, и посмотрел Грею в глаза. – Я могу умереть. Не собираюсь, даже и не думай. Но могу. И я умру спокойнее, если буду знать, что жизнь Дотти устроена с кем-то, кто защитит ее и как следует о ней позаботится.

– Я польщен тем, что ты так уверен в Уильяме, – сухо произнес Грей, хотя на самом деле ему было чрезвычайно приятно.

– Конечно, уверен, – искренне сказал Хэл. – Он ведь твой сын, разве нет?

Откуда-то издалека донесся звон церковного колокола, и Грей вспомнил о празднике.

– О, счастливого Рождества!

Хэл тоже удивился, а потом улыбнулся.

– И тебе тоже!

* * *

Когда Грей отправился в Дувр, его все еще переполняло рождественское настроение, причем в буквальном смысле: карманы пальто Грея были набиты сладостями и маленькими подарочками, а под мышкой он нес сверток с пресловутыми домашними тапочками, щедро украшенными вышитыми кувшинками и зелеными лягушками. Лорд Джон обнял Дотти, когда та вручала ему свой подарок, и успел шепнуть на ухо, что ее поручение выполнено. Племянница поцеловала его с таким пылом, что Грей все еще ощущал место поцелуя и рассеянно потер щеку.

Надо сразу же написать Уильяму… Впрочем, на самом деле, особой спешки нет, поскольку письмо в Америку доставят не раньше чем сам лорд Джон туда доберется. Он действительно намеревался выполнить данное брату обещание: как только весной первый корабль сможет пуститься в плаванье, он, Грей, поднимется на его борт. Лишь бы успеть вовремя.

И не только ради Генри.

Как он и ожидал, дороги были ужасными, а паром до Кале – еще хуже, но Грей не замечал холода и неудобств путешествия. И раз уж беспокойство о брате немного улеглось, он решил подумать о том, что рассказала ему Несси. Частью этой информации он хотел поделиться с Хэлом, но не стал, не желая загружать голову брата: побоялся, что это может помешать выздоровлению.

– Ваш француз сюда не приходил, – сказала ему Несси, слизывая с пальцев сахар. – Но он частенько бывает у Джексона, когда приезжает в город. А сейчас он уехал; говорят, обратно во Францию.

– Значит, у Джексона, – задумчиво проговорил лорд Джон.

Сам Грей не опекал публичные дома – за исключением заведения Несси, – но знал особняк Джексона и пару раз бывал там с друзьями. Бордель, предлагавший музыку на первом этаже, игры – на втором и более интимные развлечения – еще выше. Весьма популярное заведение среди армейских офицеров среднего эшелона. Но не из тех, в которых угождали специфическим пристрастиям Перси Бичема, в этом Грей был абсолютно уверен.

– Понятно, – сказал он, спокойно отпивая чай и чувствуя, как в ушах колотится пульс. – А ты когда-нибудь сталкивалась с офицером по имени Рэндолл-Айзекс?

Именно об этой части письма Грей не рассказал Хэлу. Осведомитель сообщал, что армейского офицера Дэнниса Рэндолла-Айзекса часто видели в компании с Бичемом как во Франции, так и в Лондоне. И имя вонзилось в сердце Грея, словно ледяная иголка.

Конечно, то, что известный связью с Перси Бичемом человек взял Уильяма в экспедицию в Квебек, могло быть не более чем простым совпадением, но будь он проклят, если поверит в подобное.

При упоминании имени Рэндолл-Айзекс Несси резко подняла голову, словно собака, которая услышала в кустах шорох.

– Да, сталкивалась, – медленно сказала она.

К ее нижней губе прилипла крупинка мелкого сахара. Грею хотелось стереть ее с губ Несси – и при других обстоятельствах он бы так и сделал.

– Или слышала о нем. Говорят, он еврей.

– Еврей? – поразился Грей. – Да ну, нет.

Еврею никогда бы не позволили получить звание в армии или на флоте, равно как и католику.

Несси изогнула темную бровь.

– Вероятно, он не хочет, чтобы кто-нибудь знал, – произнесла она и, словно кошка, слизнула с губы сахарную крупинку. – Но если нет, он должен держаться подальше от домов терпимости – вот все, что я могу сказать!

Несси искренне расхохоталась, затем, посерьезнев, поправила на плечах пеньюар и уставилась на Грея темными в свете огня глазами.

– Он тоже как-то связан с твоим парнишкой, тем французиком, – сказала она. – Потому что одна из девочек Джексона рассказала мне об одном еврейском молодце и о том, как она просто обалдела, когда тот снял свои бриджи. Девица сказала, что отказалась, но там был его дружок, француз, который хотел наблюдать. И когда он – французик, я имею в виду, – понял, что она не хочет, то удвоил цену, и девочка согласилась. Она говорила, что когда дошло прямо до… – и тут Несси похотливо улыбнулась, зажав кончик языка передними зубами – теми, которые у нее все еще оставались. – Это было приятнее, чем с другими.

– Приятнее, чем с другими, – рассеянно пробормотал Грей себе под нос, почти не заметив настороженного взгляда, который бросил на него единственный, кроме самого Грея, пассажир, кому хватило стойкости, чтобы находиться на палубе парома. – Черт подери!

Над Ла-Маншем валил густой снег, летевший почти горизонтально сейчас, когда завывающий ветер сменил направление, и корабль тошнотворно накренился. Другой человек, отряхиваясь, спустился вниз, оставив Грея вытаскивать из маленькой баночки в кармане персики в бренди, поедать их и мрачно смотреть на приближающийся французский берег, который время от времени проглядывал за низко нависающими облаками.

«24 декабря, 1776 г.

Город Квебек

Дорогой папа!

Пишу тебе из монастыря. Спешу объяснить: нет, не такого рода, что в Ковент-Гардене, а из настоящего католического монастыря, которым управляют монашки-урсулинки.

Мы с капитаном Рэндоллом-Айзексом прибыли в крепость в конце октября, намереваясь навестить сэра Гая и узнать его мнение по поводу местных настроений касательно восстания американцев, но нам сообщили, что сэр Гай направился в форт Сен-Жан, чтобы лично подавить вспышку упомянутого восстания. Произошло морское сражение (или, полагаю, так я должен его называть) на озере Шамплейн – узком водоеме, соединенном с озером Джордж, о котором, возможно, ты знаешь еще с тех времен, когда сам находился здесь.

Я очень хотел присоединиться к сэру Гаю, но капитан Рэндолл-Айзекс воспротивился из-за предполагаемого расстояния и неподходящего времени года. На самом деле его мнение оказалось верным: следующий день принес ледяной дождь, который вскоре сменила ужасающая метель. Небо потемнело настолько, что невозможно было отличить день от ночи. Всего лишь за несколько часов буря похоронила землю под снегом и льдом. Наблюдая за этим спектаклем природы, я должен признать, что мое разочарование по поводу упущенной возможности присоединиться к сэру Гаю значительно умерилось.

Как бы то ни было, я бы в любом случае опоздал, поскольку сражение уже состоялось 1 октября. Однако мы не знали никаких подробностей до середины ноября, пока несколько гессенских офицеров из полка барона фон Ридезеля не прибыли в крепость с новостями. Скорее всего, ты услышишь более официальное и полное описание сражения к тому времени, как получишь это письмо, но оно может содержать некоторые интересные подробности, опущенные в официальной версии. И, если говорить честно, то составление отчета о битве – единственное занятие, доступное мне в данный момент, поскольку я отклонил любезное приглашение матушки настоятельницы присутствовать на мессе, которую будут служить в полночь по случаю Рождества. (Колокола городских церквей звонят каждые четверть часа, отмечая время и днем, и ночью. Монастырская часовня расположена прямо за стеной гостевого дома, где меня поселили на самом верхнем этаже, так что, когда я лежу в кровати, колокол находится примерно в двадцати футах от моей головы, и поэтому могу правдиво сообщить тебе, что сейчас 9.15 пополудни.)

А теперь о подробностях: несмотря на то, что в прошлом году попытки вторжения в Квебек закончились полным провалом, они встревожили сэра Гая, и потому он решил усилить свои позиции у верховий Гудзона в связи с тем, что это единственно возможное направление, откуда могут прийти новые неприятности. Трудности передвижения по суше здесь достаточно серьезны, чтобы отвратить от путешествия любого человека, кроме самого упорного. (У меня есть маленькая баночка со спиртом, которую я тебе покажу; в ней содержится слепень длиной почти в два дюйма, а также несколько очень больших клещей, которых сняли с моей персоны при помощи меда: если нанести его достаточно щедро, насекомые задыхаются и отваливаются от тела.)

Хотя прошлой зимой вторжение не увенчалось успехом, люди полковника Арнольда твердо вознамерились перекрыть сэру Гаю подступы к озерам и потому, отступая, сожгли или потопили все корабли у форта Сен-Жан, а также подожгли лесопилку и саму крепость.

Тогда сэр Гай отправил официальное прошение, чтобы из Англии прислали разборные корабли (вот бы на них посмотреть!), и, получив десять штук, отправился в форт Сент-Джон, чтобы лично наблюдать за их сборкой в верховьях реки Ришелье. Тем временем полковник Арнольд (похоже, на удивление предприимчивый и трудолюбивый человек, если половина того, что я о нем слышал, правда) отчаянно строил свою собственную флотилию из разбитых галер и покореженных шлюпов.

Не удовольствовавшись своими собранными диковинами, сэр Гай вдобавок получил «Неутомимый» – фрегат водоизмещением около 180 тонн, который в разобранном виде перевезли к реке и там заново собрали. Мои информаторы немного поспорили о том, сколько на нем пушек, но после второй бутылки монастырского кларета (который делают сами монашки и, судя по оттенку носа священника, немало здесь употребляют), сошлись на том, что их «чертовски много, приятель», что и стало окончательным количеством, ведь все можно списать на ошибку в переводе.

Полковник Арнольд, видимо, решил, что дальнейшее ожидание приведет к потере тех преимуществ, которые могла принести ему инициатива, и 30 сентября отплыл из своего укрытия на острове Валькур. Согласно донесениям, его флотилия состояла из пятнадцати кораблей, и это против двадцати пяти у сэра Гая. Ко всему прочему, суденышки Арнольда были построены на скорую руку, непригодны для плавания, укомплектованы полными профанами в морском деле, которые не отличали нактоуза от натоптыша, – да уж, американский флот во всей красе!

И все же я не должен насмехаться. Чем больше я слышу о полковнике Арнольде (а о нем довольно много говорят здесь, в Квебеке), тем больше думаю, что он, похоже, джентльмен, которому присущи характер и упорство, как сказал бы дедушка сэр Джордж. Хотел бы я когда-нибудь познакомиться с Арнольдом!

Снаружи доносится пение: французские канадцы направляются в собор неподалеку. Музыка незнакомая и слишком далеко, чтобы разобрать слова, но из моего орлиного гнезда видны пылающие факелы. Колокола говорят, что уже десять часов.

Кстати, матушка настоятельница – ее зовут сестра Иммакулята – сказала, что она тебя знает… Почему-то меня это не удивляет. Я сообщил ей, что ты знаком с архиепископом Кентерберийским, и с римским папой, что произвело на нее сильное впечатление. Сестра Иммакулята просила тебя передать ее скромное почтение его Святейшеству, когда увидишься с ним в следующий раз. Она любезно пригласила меня на обед и рассказывала истории о взятии крепости в пятьдесят девятом и о том, как ты расквартировал в монастыре горцев из хайлендского полка. Сказала, что все сестры были шокированы их голыми ногами и потому потребовали конфискованный холст, чтобы сшить для горцев штаны. Моя униформа заметно поизносилась за последние недели путешествия, но я рад сообщить, что по-прежнему прилично прикрыт ниже талии. Не сомневаюсь, что матушка настоятельница тоже этому рада.

Но возвращаюсь к рассказу о сражении: флотилия сэра Гая поплыла на юг, намереваясь вернуть под свой контроль Краун-Пойнт, а затем – Тикондерогу. Но стоило им миновать остров Валькур, как на них напали два корабля Арнольда, вызывая на бой выстрелами. Потом эти суда попытались отступить, но один («Королевский Дикарь», как мне сказали) не сумел совладать со встречным ветром и наскочил на мель. Нескольким британским канонерским лодкам удалось подобраться к нему и захватить часть экипажа, но под шквальным огнем американцев они были вынуждены отойти, хотя и успели попутно поджечь «Королевского Дикаря».

Затем в проливе начались большие маневры, и только к полудню разгорелось настоящее сражение. Главный удар приняли на себя «Карлтон» и «Несгибаемый», они же и атаковали вместе с канонерскими лодками. Корабли Арнольда «Месть» и «Филадельфия» были сильно повреждены бортовым залпом, и к вечеру «Филадельфия» затонула.

«Карлтон» продолжал палить из пушек, пока удачный выстрел американцев не перебил ему якорную цепь. Корабль медленно поплыл, подвергшись шквальному огню, и многие члены команды были убиты или ранены, включая капитана судна, лейтенанта Джеймса Дакрса – я смутно помню, что встречался с ним, вероятно, на балу в прошлом сезоне, – и старших офицеров. Один из младших офицеров принял команду на себя и отвел «Карлтон» в безопасное место. Говорят, это был Эдвард Пеллью… Я пару раз встречал его в клубе «Будлз», когда ходил туда с дядей Гарри.

Однако продолжим: еще один удачный выстрел попал в пороховой трюм канонерской лодки, и та взорвалась. Но тем временем в игру наконец ввели «Несгибаемый»: он-то и разбил американские суда огнем тяжелой артиллерии. А между тем один из меньших кораблей сэра Гая высадил индейцев на берег озера и на остров Валькур, отрезая тем самым все наземные пути к отступлению, вследствие чего остатки флотилии Арнольда были вынуждены уходить по воде.

Ночь была туманной, и им удалось проскользнуть мимо сэра Гая, найдя убежище на острове Шуйлер несколькими милями южнее. Однако суда сэра Гая преследовали их и догнали уже на следующий день, потому что продвижение кораблей Арнольда сильно замедлилось из-за протечек и повреждений, да и погода обернулась дождем со шквальным ветром. «Вашингтон» окружили и атаковали, ему пришлось спустить флаг, а его команду из более чем сотни человек взяли в плен. Но оставшимся судам Арнольда удалось пройти до залива Баттон, где, как я понял, было слишком мелко, чтобы корабли сэра Гая могли их преследовать.

Там Арнольд вытащил на берег, разобрал и сжег большую часть своего флота… Флаги кораблей все еще развевались в знак неповиновения – так рассказывали немцы, которых это удивило и восхитило. Полковник Арнольд (или мы теперь должны называть его адмирал Арнольд?) лично поджег свой флагманский корабль «Конгресс», а сам отправился по суше, едва убежав от индейцев, которых послали, чтобы ему помешать. Его войска добрались до Краун-Пойнта, но долго не задержались, остановившись лишь затем, чтобы разрушить крепость, а потом направились в Тикондерогу.

Сэр Гай не увел своих пленников в Квебек, а вернул их в Тикондерогу под белым флагом – этот весьма красивый жест очень восхитил моих собеседников.

10.30 пополудни. Довелось ли тебе видеть северное сияние, когда ты был здесь? Или стояло слишком раннее время года? Это потрясающее зрелище. Весь день падал снег, но к закату прекратился, и небо прояснилось. Мои окна обращены на север, и прямо сейчас я наблюдаю удивительное мерцание, которое наполняет все небо: бледно-голубые волны с зеленым отливом, порой переходящие в красноватые, закручиваются, словно чернила, которые капнули в воду и размешали. Сейчас я не слышу его из-за пения – кто-то вдалеке играет на скрипке очень милую и пронзительную мелодию, но когда я наблюдал это явление за городом, в лесу, то слышал весьма странный звук или звуки, которые его сопровождают. Иногда – нечто вроде слабого свиста, вроде как ветер проносится мимо здания, хотя воздух совершенно неподвижен. Временами – странный шум, высокий и шипящий, который изредка перемежается пощелкиванием и потрескиванием, как будто на слушателя сквозь сухие листья надвигается целая орда сверчков… Хотя к тому времени, когда на небе показывается северное сияние, мороз уже уничтожает всех насекомых. (Вот уж кого не жалко! В пути мы мазались мазью, которой пользуются местные индейцы. Она помогает от мошки и комаров, но совершенно не препятствует назойливости уховерток, тараканов и пауков.)

На пути из Сент-Джона до Квебека у нас был проводник, метис (у него просто замечательная грива густых и кудрявых, как овечья шерсть, волос цвета корицы). Так вот, он рассказал, что некоторые аборигены считают небосвод куполом, который отделяет землю от небес, но в нем имеются дыры. А северное сияние – это светочи небес, которые послали, чтобы направлять души умерших сквозь эти отверстия.

Но я вижу, что не закончил свой отчет, хотя осталось только добавить, что после битвы сэр Гай отправился на зимние квартиры в Сент-Джон и, похоже, не вернется в Квебек до весны.

И вот я подошел к основной цели моего письма. Проснувшись вчера, я обнаружил, что капитан Рэндолл-Айзекс ночью исчез, оставив мне короткую записку, в которой написал, что у него есть неотложные дела и что он наслаждался моей компанией и ценной помощью. А я должен оставаться на месте до тех пор, пока либо он сам не вернется, либо не поступят новые распоряжения.

Сейчас здесь лежит глубокий снег, и снегопад может начаться в любую минуту. Дело должно быть действительно весьма срочным, чтобы отправиться даже на самое небольшое расстояние. Я, конечно, несколько встревожен внезапным исчезновением Рэндолла-Айзекса. Мне любопытно, что могло вызвать его отъезд, и я слегка волнуюсь за благополучие капитана. Однако, похоже, это не та ситуация, в которой меня оправдают за неповиновение приказам, и поэтому… Я жду.

11.30 пополудни. На некоторое время я перестал писать и поднялся, чтобы взглянуть на небеса. Огни северного сияния загораются и гаснут, но, думаю, сейчас они исчезли насовсем: небо черное, звезды яркие, но такие крошечные по сравнению с блеском пропавшего сияния. Небо огромное и пустое, в городе такое редко увидишь. Несмотря на звон колоколов, костры на площади и людское пение – сейчас здесь проходит какое-то шествие, – за всем этим ощущается великая тишина.

Монахини направились в свою часовню. Я высунулся из окна понаблюдать, как они спешат, пара за парой, словно марширующая колонна. Темные одеяния и мантии делают их похожими на маленькие кусочки ночи, двигающиеся среди звезд их факелов. (Я пишу уже довольно долго, так что прости мне причуды измученного мозга.)

Это первое Рождество, которое я провожу, не видя ни дома, ни семьи. Без сомнения, первое из многих.

Я часто думаю о тебе, отец, и надеюсь, что у тебя все хорошо и ты сейчас с нетерпением ждешь запеченного гуся в доме у бабушки и дедушки сэра Джорджа. Пожалуйста, передай им, что я их люблю. И дяде Хэлу, и всей его семье. (И особенно моей Дотти.)

Желаю тебе самого счастливого Рождества.

Твой сын Уильям

P.S. 2.00 пополуночи. В конце концов я спустился вниз и постоял за часовней. Сильно пахло ладаном, и я сразу подумал, что это как-то чересчур по-католически, но все же помолился за матушку Джиниву и маму Изабель. Когда я вышел из-за часовни, то увидел, что сияние снова вернулось. Теперь огни были голубыми».

Глава 25 Морская пучина

«15 мая 1777 г.

Мои дорогие!

Я ненавижу корабли. Презираю их всеми фибрами души. И, несмотря на это, я вновь нахожусь над морской пучиной на борту судна, известного как «Безмятежный чирок», и по одному этому абсурдному названию вы поймете, какой мрачной фантазией обладает капитан. Указанный джентльмен – контрабандист смешанной расы, с порочной внешностью и чувством юмора самого низкого пошиба – заявил мне с крайне серьезным видом, что его зовут Надежный Робертс».

Джейми остановился, чтобы обмакнуть перо, взглянул на удаляющиеся берега Северной Каролины, тревожно наблюдая, как они покачиваются вверх-вниз, и тут же устремил свой взгляд на лист бумаги, который пришпилил к переносному столику: дул сильный ветер, наполняющий паруса над головой, и Джейми не хотел, чтобы он унес письмо.

«Мы в добром здравии», – медленно написал он, не упоминая морскую болезнь, о которой не собирался подробно рассказывать. «Надо ли писать о Фергусе?» – подумал Джейми.

– Ты в порядке?

Он поднял глаза и увидел Клэр, склонившуюся к нему с таким выражением пристального, но осторожного любопытства, которое она приберегала для людей, которых в любой момент может вывернуть наизнанку, или они начнут истекать кровью, или вот-вот умрут. Джейми уже выполнил и первое, и второе, когда Клэр случайно воткнула иглу в небольшой кровеносный сосуд на голове, но надеялся, что она не разглядит еще каких-нибудь признаков его скорой кончины.

– Вполне, – Джейми не хотел даже думать о своем желудке, чтобы не вызвать очередной приступ рвоты, и сменил тему, дабы избежать дальнейшего обсуждения. – Думаешь, стоит написать Брианне и Роджеру Маку о Фергусе?

– У тебя много чернил? – спросила она с кривой улыбкой. – Да, конечно, напиши. Им будет очень интересно. И это отвлечет тебя, – добавила Клэр, окинув его прищуренным взглядом. – Ты все еще зеленоватый.

– Да, спасибо за комплимент.

Она рассмеялась с веселой черствостью бывалого матроса, поцеловала Джейми в макушку, остерегаясь четырех иголок, торчащих из его лба, и подошла к поручням, чтобы понаблюдать, как качающаяся земля теряется из виду.

Джейми отвел взгляд от удручающей картины и вернулся к письму.

«У Фергуса и его семьи тоже все хорошо, но я должен рассказать вам о загадочном происшествии. Человек, который называет себя Персивалем Бичемом…»

Ему понадобилась почти вся страница, чтобы описать Бичема и его необъяснимое любопытство. Джейми взглянул на Клэр, гадая, нужно ли отметить возможность родства Бичема с ее семьей, но передумал. Дочь, разумеется, знает девичью фамилию матери и сразу же обратит на нее внимание. Никакой дополнительной полезной информации о данном факте не имелось, а рука Джейми начинала побаливать.

Клэр по-прежнему с мечтательным видом стояла у поручня, одной рукой держась за него для равновесия.

Она перевязала копну волос лентой, но ветер вырывал локоны из прически, и Джейми подумал, что с этими волосами, и юбками, и с развевающейся за спиной шалью, в платье, облегающем по-прежнему прекрасную грудь, Клэр похожа на корабельную носовую фигуру, изящную и грозную, которая защитит от опасностей морской пучины.

Он нашел эту мысль несколько успокаивающей и вернулся к своему сочинению в лучшем настроении, несмотря на тревожную информацию, которой сейчас делился.

«Фергус решил не разговаривать с месье Бичемом, что я считаю разумным, и потому мы полагали, что все закончилось.

Пока мы были в Уилмингтоне, я как-то вечером спустился к докам, чтобы встретиться с мистером Дилэнси Холлом – посредником между мной и капитаном Робертсом. Поскольку в гавани находился британский военный корабль, мы договорились, что незаметно отправимся на борт рыболовецкого кеча мистера Холла, который доставит нас за пределы гавани, где мы встретимся с «Чирком» – капитану Робертсу не нравится близкое соседство с британским флотом. (Достаточно распространенное явление среди капитанов частных и торговых судов – как из-за повсеместного наличия контрабанды на борту большинства кораблей, так и благодаря разбойническим нападениям представителей военно-морского флота на экипажи судов: их членов регулярно похищают – вербуют, так они говорят, – и фактически порабощают на всю жизнь. Если только матросы не готовы к риску быть повешенными за дезертирство.)

Я взял с собой немного багажа, намереваясь поднять его на борт и под этим предлогом поближе познакомиться с кечем и мистером Холлом, прежде чем доверить им наши жизни. Однако кеч не стоял на якоре, и господин Холл не появлялся некоторое время, так что я уже начал волноваться: не перепутал ли чего в его указаниях. Или вдруг он нарвался либо на судно Его Величества, либо на собрата-бандита, либо на такого же капера.

Я дождался темноты и намеревался возвратиться в нашу гостиницу, когда увидел входящую в гавань небольшую лодку с синим фонарем на корме. Это был сигнал мистера Холла и его кеч, который я помог пришвартовать к набережной. Мистер Холл сказал, что есть новости, и мы отправились в местную таверну, где он сообщил, что днем ранее был в Нью-Берне и там стал свидетелем волнений в городе из-за печально известного нападения на печатника мистера Фрэзера.

Как говорили, печатник Фергус развозил товар и как только спустил с мула корзину, кто-то накинулся на него сзади и набросил ему на голову мешок, а другой человек попытался схватить его за руки, видимо, чтобы связать. Фергус, естественно, сопротивлялся изо всех сил, и, по словам мистера Холла, ему удалось ранить одного из нападавших своим крюком – на земле впоследствии обнаружилась кровь. Раненый с громким воплем упал на спину, изрыгая проклятья (меня заинтересовало содержание этих проклятий, по ним можно было бы узнать, кто нападал, француз или англичанин, но таких подробностей не сообщалось). После чего Кларенс (которого, думаю, вы помните) разволновался и, очевидно, укусил второго нападавшего, поскольку в пылу борьбы тот вместе с Фергусом упал на мула. Второго человека обескуражило такое энергичное вмешательство, но в эту минуту в бой вернулся первый, и Фергус, который по-прежнему ничего не видел из-за мешка на голове и звал на помощь, сцепился с ним, вновь бросившись на него с крюком. По словам мистера Холла, одни очевидцы утверждали, что негодяй сорвал крюк с запястья Фергуса, в то время как другие говорили, что Фергусу удалось снова поразить злодея, но крюк запутался в его одежде и слетел во время драки.

Так или иначе, люди из таверны Томпсона услышали шум драки и выбежали, после чего злодеи скрылись, оставив Фергуса в синяках и в сильном негодовании из-за потери крюка, но в остальном невредимого, за что спасибо Господу Богу и святому Дисмасу (особому покровителю Фергуса).

Я расспросил мистера Холла так подробно, как только мог, но не узнал почти ничего нового. Он сказал, что общественное мнение разделилось: многие говорят, что это была попытка депортации, и в нападении замешаны Сыны Свободы. Однако некоторые из Сынов Свободы упорно отрицали обвинение, утверждая, что это дело рук лоялистов, которых разъярила напечатанная Фергусом особо подстрекательская речь Патрика Генри, и что похищение, несомненно, является прелюдией к смоле и перьям. По-видимому, Фергусу настолько успешно удавалось не принимать чью-либо сторону, что оба противника в равной степени оскорбились и решили от него избавиться.

Конечно, все это вполне возможно. Но, помня о месье Бичеме и его расспросах, я думаю, что более вероятно третье объяснение. Хотя и Фергус отказался разговаривать, для Бичема не составило бы большого труда узнать, что, несмотря на шотландские имя и жену, Фергус – француз. Несомненно, большинство жителей Нью-Берна об этом знают, и кто-нибудь вполне мог рассказать.

Надо признать, что сам я нахожусь в недоумении: почему Бичем решил похитить Фергуса, а не просто прийти и спросить его лично, не является ли Фергус тем самым человеком, которого он, Бичем, разыскивает. Надо полагать, что он не желал причинить Фергусу непосредственного вреда, ибо если бы у него возникло подобное намерение, то было бы достаточно просто организовать убийство: слишком много бродяг с подлым характером шатается сейчас по Колониям.

Это происшествие вызывает тревогу, но я мало что могу поделать в моем теперешнем жалком состоянии. Я послал Фергусу письмо, якобы касающееся печатной работы, в котором сообщил, что оставил у ювелира в Уилмингтоне некоторую сумму, и в случае нужды Фергус может ею воспользоваться. Я обсуждал с ним опасности его нынешнего положения, даже не подозревая в то время, насколько опасным оно может быть на самом деле, и Фергус согласился, что для благополучия семьи есть некоторые преимущества в переезде в город, где общественное мнение в основном совпадает с его собственными убеждениями. Этот последний инцидент, возможно, подтолкнет его к решению, тем более что близость к нам уже не важна».

Джейми пришлось снова остановиться, так как боль распространилась вверх по руке до запястья. Он размял пальцы, подавив стон: жгучая боль словно током пронзала его безымянный палец и отдавалась в предплечье.

Джейми очень беспокоился за Фергуса и его семью. Если Бичем попытался однажды, он попытается снова. Но зачем?

Возможно, того, что Фергус – француз, было недостаточно, чтобы доказать, что он и есть тот самый Клодель Фрэзер, и Бичем намеревался удостовериться в своих догадках тайно и любыми подручными средствами? Может, и так, но тогда это только подтверждает холодную целеустремленность Бичема, которая тревожила Джейми гораздо больше, чем он хотел показать в своем письме.

Впрочем, справедливости ради нужно признать: версия, что нападение совершили из жгучей политической нетерпимости, тоже имела право на существование, и, возможно, даже в большей степени, чем версия о зловещих замыслах месье Бичема, весьма романтичная, но все же чисто гипотетическая.

– Однако я бы не прожил так долго, если бы не чувствовал подвох, когда он есть, – пробормотал Джейми, все еще потирая руку.

– Иисус твою Рузвельт Христос! – воскликнуло его личное корабельное украшение, внезапно возникнув рядом с Джейми. – Твоя рука!

Клэр смотрела на него с тревожным беспокойством.

– Да? – Джейми взглянул на руку, злясь на боль. – А что с ней? Все мои пальцы пока на месте.

– Это лучшее, что можно сказать о ней. Она похожа на гордиев узел.

Клэр опустилась на колени, взяла его руку в свои ладони и стала разминать, что, несомненно, было полезно, но так больно, что у Джейми заслезились глаза. Он закрыл их, медленно дыша сквозь стиснутые зубы.

Клэр отругала его за то, что он так долго писал. Куда торопиться, в конце концов?

– Пройдет много дней, прежде чем мы достигнем Коннектикута, а потом еще несколько месяцев пути в Шотландию. Ты можешь писать по одному предложению в день и процитируешь всю Книгу Псалмов за это время.

– Мне хотелось написать, – ответил он.

Клэр пробурчала себе под нос что-то неодобрительное – можно было расслышать слова «шотландец» и «упрямый», но Джейми предпочел не обращать внимания. Ему было необходимо написать это письмо: мысли прояснились, когда он вывел их черным по белому. И в какой-то степени стало легче, оттого что он выразил их на бумаге, а не оставил тревогу в голове, словно грязь в корнях мангровых зарослей.

И, кроме того, ему не требуется оправдания, думал Джейми, сузив глаза над склоненной головой жены. При виде удаляющихся берегов Северной Каролины его вдруг охватила тоска по дочери и Роджеру Маку и захотелось почувствовать связь с ними, которую давало письмо.

– Думаешь, вы их еще увидите? – спросил Фергус у Джейми незадолго до того, как они распрощались. – Вполне возможно, что вы съездите во Францию.

До сих пор Фергус, Марсали и люди из Риджа считали, что Брианна и Роджер Мак уехали во Францию, спасаясь от надвигающейся войны.

– Нет, – ответил тогда Джейми, стараясь скрыть безысходность в голосе. – Сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидим их снова.

Сильная правая рука Фергуса сжала его предплечье и тут же отпустила.

– Жизнь долгая, – тихо произнес он.

– Да, – ответил Джейми, но подумал, что ничья жизнь не может быть настолько долгой.

Его руке стало легче, Клэр по-прежнему массировала ее, но движения уже не причиняли такую боль.

– Я тоже скучаю по ним, – тихо произнесла она и поцеловала костяшки его пальцев. – Дай-ка мне письмо, я закончу.

«Рука твоего отца сегодня больше не выдержит. Есть еще кое-что примечательное на этом корабле, кроме имени капитана. Сегодня днем я была внизу, в трюме, и увидела множество коробок – все помечены надписями «Арнольд» и «Нью-Хейвен, Коннектикут». Я сказала матросу (чье имя весьма заурядно – Джон Смит, хотя, похоже, чтобы компенсировать огорчительное отсутствие оригинальности, он носит три золотых серьги в одном ухе и две в другом. Он сообщил, что каждая из них символизирует его спасение с тонущего корабля. Надеюсь, твой отец не знает этого), что мистер Арнольд, должно быть, очень успешный торговец. Мистер Смит рассмеялся и ответил, что на самом деле Бенедикт Арнольд – полковник Континентальной армии, а также очень храбрый офицер. Ящики предназначены для доставки его сестре, мисс Ханне Арнольд, которая приглядывает за тремя его маленькими сыновьями и его магазином импортных и галантерейных товаров в Коннектикуте, в то время как сам Арнольд занимается военным делом.

Нужно отметить, что по моему телу пробежали мурашки, когда я это услышала. Я встречала людей, чью историю знала заранее, и по крайней мере один из тех, кого я знала, был обречен. Мне никогда не привыкнуть к этому чувству. Я смотрела на коробки и задавалась вопросом: не следует ли мне написать мисс Ханне? Сойти с корабля в Нью-Хейвене и увидеться с ней? Но что именно я ей скажу?

На сегодняшний день весь наш опыт показывает, что я абсолютно ничего не могу сделать, чтобы изменить то, чему суждено произойти. И, глядя на ситуацию объективно, я не вижу иного пути… Но все же. Все же!

Все же я сблизилась со многими людьми, чьи действия имели определенное значение, и не важно, вершили они в итоге историю или нет. Невозможно на нее не влиять, говорит твой отец. Действия каждого человека оказывают влияние на будущее. И он определенно прав. Но все же, оказавшись так близко к Бенедикту Арнольду, кто угодно захочет скомандовать «Право руля!» – как любит говорить капитан Роджерс. (Без сомнения, ситуация, в которой некто свернет налево, будет по-настоящему скандальной.)

Итак. По касательной возвращаюсь к исходной теме письма – к таинственному месье Бичему. Если коробки твоего отца – я имею в виду Фрэнка… если у вас еще сохранились коробки с документами и книгами из его кабинета и есть свободная минутка, чтобы их просмотреть, то, возможно, вы найдете старую картонную папку с гербом, нарисованным цветными карандашами. Мне кажется, что герб лазурный с золотом, и я помню, что на нем были ласточки. Если повезет, в ней еще найдется генеалогия семьи Бичем, которую дядя Лэмб составил для меня много лет назад.

Вы можете просто посмотреть, упоминается ли в 1777 году имя Персиваль. Так, любопытства ради.

Ветер крепчает, и океан неспокоен. Ваш отец побледнел и стал липким и мокрым, как наживка для рыбы, поэтому я заканчиваю и сейчас отведу его вниз, чтобы он мирно проблевался и лег спать.

С любовью,

мама».

Глава 26 Загнанный олень

Роджер задумчиво подул в горлышко пустой пивной бутылки, издав глухое гортанное гудение, похожее на стон. Близко. Может, чуть ниже, хотя… и, конечно, не хватает того алчного звука, рычащей интонации. Но высота… Он встал и, пошарив в холодильнике, нашел то, что искал, – за остатками сыра и шестью банками из-под маргарина, наполненными бог знает чем. Роджер мог бы поклясться, что не маргарином.

На дне бутылки плескалось немного шампанского – всё, что осталось после праздничного ужина в честь новой работы Бри. С тех пор прошла неделя. Кто-то заботливо обмотал горлышко фольгой, но, разумеется, шампанское уже давным-давно выдохлось. Роджер пошел к раковине, чтобы вылить остатки, но не тут-то было: пожизненная шотландская привычка экономить дала о себе знать. Поколебавшись секунду, он опрокинул шампанское в рот и, уже опуская бутылку, увидел Энни Макдональд, которая стояла, вытаращив глаза, и держала за руку Аманду.

– Хорошо, что хоть хлопья этим не поливаете, – проворчала она, проходя мимо. – Так, детка, давай сюда.

Посадив Мэнди на высокий детский стульчик, она вышла, качая головой и явно не одобряя безнравственное поведение своего работодателя.

– Папа, дай! – Мэнди потянулась к бутылке, привлеченная блестящей этикеткой.

Как и полагается ответственному родителю, Роджер с минуту подумал, прокручивая в голове все возможные сценарии развития событий, оценивая возможный ущерб, и протянул дочери свой стакан с молоком. Приложив к губам рифленый край бутылки, он извлек из нее глубокий, мелодичный звук. Да, вот оно – почти чистая «фа» малой октавы.

– Еще, еще, папа! – восхищенно залопотала Мэнди. Немного смутившись, он загудел снова, вызвав заливистый смех дочери. Взяв бутылку от портера, Роджер подул в нее, потом еще раз в бутылку от шампанского, наигрывая двухнотную вариацию детской песенки «У Мэри был барашек».

Весь этот шум и восторженные возгласы Мэнди привлекли внимание Брианны. Она появилась в дверях, держа в руках ярко-синюю пластиковую каску.

– Готовишься создать свой шумовой оркестр? – спросила Бри.

– Уже создал, – ответил Роджер и передал бутылку Мэнди, решив, что та не сможет сделать с ней ничего ужаснее, чем уронить на ковер.

Роджер вышел в коридор к Брианне, привлек ее к себе и страстно поцеловал. Обитая сукном дверь, покачнувшись, захлопнулась с глухим стуком.

– Шампанское на завтрак? – на миг оторвавшись от поцелуя, спросила Бри и тут же продолжила, пробуя его губы на вкус.

– Бутылка нужна была, – пробормотал он, делая то же самое.

На завтрак Бри ела кашу с маслом и медом, и Роджер ощущал, как от сладости ее губ шампанское горьким привкусом тает на кончике его языка. В коридоре веяло прохладой, но под своим флисовым джемпером Бри была теплая, словно тост. Рука Роджера задержалась на ее пояснице, поглаживая обнаженную мягкую кожу.

– Хорошего тебе дня, – прошептал Роджер. Его одолевало желание скользнуть пальцами ниже, под кромку ее джинсов, хотя не очень-то почтительно лапать зад новоиспеченного инспектора Управления гидроэлектростанциями Северной Шотландии. – Захватишь потом каску домой?

– Конечно. А зачем?

– Ты могла бы лечь в ней в постель. – Роджер взял у нее каску и осторожно надел ей на голову, отчего голубизна глаз Бри приобрела оттенок морской синевы. – Прихвати ее, и я расскажу, для чего мне понадобилась бутылка от шампанского.

– О, от этого предложения я просто не могу отка… – Взгляд темно-синих глаз внезапно скользнул в сторону, и, проследив за ними, Роджер увидел Энни, которая стояла в конце коридора. В руках она держала метлу и совок, а на узком лице застыло выражение живейшего интереса.

– Ага. А… хорошего дня, – сказал Роджер, торопливо отпуская Брианну.

– Тебе тоже.

С подергивающимся от смеха лицом Брианна схватила его за плечи и поцеловала, а потом пробежала по коридору мимо таращившейся Энни, которой мимоходом пожелала на гэльском хорошего дня.

Вдруг из кухни раздался оглушительный грохот. Роджер автоматически повернулся к двери, думая не столько о той катастрофе, которую ему предстояло увидеть, сколько о том, что его жена, похоже, отправилась на работу без исподнего.

* * *

Один бог знает как, но Мэнди ухитрилась выбросить бутылку от шампанского в окно. Когда Роджер ворвался в кухню, дочь стояла на столе, пытаясь дотянуться до края разбитого стекла.

– Мэнди!

Он схватил ее, сдернул со стола и шлепнул по попке. Дочь пронзительно заверещала, а Роджер, взяв ее под мышку, отнес к Энни Мак, которая стояла в дверях, округлив глаза и рот, похожие теперь на букву «о».

– Уберете стекло, ладно? – попросил Роджер.

Он чувствовал себя чертовски виноватым: и о чем он только думал, когда давал Мэнди бутылку? Не говоря уже о том, что оставил ее без присмотра!

Вместе с тем Роджер немного злился и на Энни Мак: в конце концов, ее наняли, чтобы следить за детьми! Однако чувство справедливости взяло верх, и он признал, что следовало бы дождаться, пока она вернется, а не оставлять Мэнди одну. Раздражение коснулось и Бри, которая с важным видом унеслась на свою новую работу, оставив на него все хозяйство.

Роджер вдруг осознал, что, злясь на всех вокруг, лишь пытается снять с себя вину. Он изо всех сил отгонял эти чувства прочь, пока успокаивал Мэнди и читал ей коротенькие нотации вроде того, что нельзя залезать на стол, бросать вещи в доме, трогать острые предметы, и когда ей требуется помощь, надо всегда звать взрослых. «Дохлый номер!» – подумал он, криво улыбаясь про себя. Мэнди была самым независимым трехлетним ребенком из всех, кого он когда-либо видел. А это о чем-то да говорило, ведь Джема в таком возрасте он тоже помнил.

Но что было хорошо в Аманде: она никогда не держала зла. Уже через пять минут после того, как ее отшлепали и отчитали, она смеялась и упрашивала его поиграть с ней в куклы.

– Папе сегодня надо на работу, – сказал Роджер, наклоняясь, чтобы дочка могла взобраться к нему на плечи. – Пойдем-ка, найдем Энни Мак, может, вы с куклами поможете ей навести порядок в кладовой.

Оставив Мэнди вместе с Энни Мак весело возиться в кладовой под наблюдением целой оравы затасканных кукол и потрепанных плюшевых игрушек, он вернулся к себе в кабинет и достал тетрадь, куда переписывал песни, которые когда-то с таким трудом заучивал. На этой неделе у него была назначена встреча с Зигфридом Маклаудом, хормейстером в церкви Святого Стефана, и Роджер собирался скопировать для него несколько самых редких песен, чтобы завоевать его расположение.

Возможно, оно ему понадобится. Доктор Уизерспун обнадежил его, сказав, что Маклауд будет рад помощи, особенно с детским хором, но Роджер достаточно времени провел в академических кругах, масонских ложах и тавернах восемнадцатого века, чтобы понять, какие законы правят местной политической жизнью. Маклауд мог возмутиться тем, что ему без предупреждения навязали чужака.

Да и кому нужен хормейстер, который не может петь. Он коснулся бугристого шрама на горле.

Роджер ходил к двум специалистам – в Бостоне и Лондоне. Оба сказали одно и то же: операция может улучшить его голос, если удалить нескольких рубцов на гортани. Но с тем же успехом она может еще сильнее навредить связкам, а то и вовсе лишить Роджера голоса.

– Операция на голосовых связках – дело тонкое, – сообщил ему один из врачей, качая головой. – Обычно мы идем на риск только в самом крайнем случае: когда есть, к примеру, раковая опухоль или врожденные пороки развития, мешающие нормальной членораздельной речи, или профессиональная необходимость. Скажем, известный певец с узелковым утолщением. В этом случае желание восстановить голос может стать достаточной мотивацией для того, чтобы пойти на рискованную операцию, хотя тогда риск оставить человека немым на всю жизнь практически отсутствует. В вашем же случае…

Нажав двумя пальцами на горло, Роджер стал издавать гортанный звук, чувствуя обнадеживающую вибрацию. Нет. Он слишком хорошо знает, что такое быть немым. Тогда он был уверен, что больше не заговорит, не говоря уже о том, чтобы запеть. От этого воспоминания его бросило в пот. Никогда не поговорить с детьми, с Бри? Нет, он не станет так рисковать.

Доктор Уизерспун скользнул любопытным взглядом по его горлу, но ничего не сказал. Маклауд, возможно, не будет настолько тактичен.

«Ибо Господь, кого любит, того наказывает»[64]. Уизерспун, надо отдать ему должное, не упомянул об этом во время их беседы. Тем не менее это была цитата недели у группы, изучающей Библию. Напечатанная на их листовке, она красовалась у пастора на столе. А в состоянии чрезвычайно обостренной восприимчивости, в котором пребывал тогда Роджер, все расценивалось как намек.

– Что ж, если это то, что у Тебя на уме, я ценю комплимент, – сказал он вслух. – И все же не стану возражать, если хотя бы на этой неделе не попаду в ряды твоих любимчиков.

Последние слова были сказаны не всерьез, но в них, без сомнения, чувствовался гнев. Неужели придется еще раз что-то доказывать самому себе? При мысли об этом внутри все переворачивалось. В последний раз ему пришлось пожертвовать ради этого своим телом. И как сделать это снова? Теперь духовно и в современном скользком, не столь прямолинейном мире? Ведь он хотел этого, правда?

– Ты сам спросил. С каких это пор слово «да» перестало быть для тебя ответом? Неужели я что-то упустила?

Бри так и думала. Сейчас он вспомнил, до какого накала разгорелась их ссора, и покраснел от стыда.

– У тебя ведь было призвание… То есть, я так думала, – поправилась она. – Может, протестанты называют его как-то по-другому, но ведь это оно, так ведь? Ты сказал, что Господь говорил с тобой.

Ее глаза с решимостью впивались в него, непреклонные и такие проницательные, что он хотел отвернуться, но не сделал этого.

– Думаешь, Господь может передумать? – более спокойно спросила Бри и, коснувшись его руки, сжала ее, будто тисками. – Или ты думаешь, что ошибался?

– Нет, – не раздумывая, ответил Роджер. – Нет. Когда происходит что-либо подобное… То есть когда это на самом деле произошло, я нисколько не сомневался.

– А теперь?

– Ты говоришь, как твоя мать. Когда она ставит диагноз.

Он хотел пошутить, но получилось иначе. Внешне Бри так сильно напоминала своего отца, что Роджер редко замечал в ней черты Клэр. А сейчас Бри так хладнокровно задавала свои жестокие вопросы, словно сама Клэр Бичем во плоти. Даже бровь у нее так же выгибалась, когда она ждала ответа.

Роджер глубоко вздохнул.

– Я не знаю.

– Нет, знаешь.

Внезапно он рассердился и выдернул свою руку из ее ладоней.

– Какого черта ты решила, что можешь говорить мне о том, что я знаю?

Брианна изумленно уставилась на него.

– Ты мой муж.

– Думаешь, это дает тебе право читать мои мысли?

– Думаю, это дает мне право за тебя тревожиться!

– Так не тревожься!

Конечно, они все уладили. Поцеловались (ну, может, немного больше, чем поцеловались) и простили друг друга. Но простить – еще не значит забыть.

«Нет, знаешь».

Знает ли он?

– Да, – с вызовом сказал Роджер башне, виднеющейся из окна. – Да, черт возьми, отлично знаю!

Только что с этим делать – вот в чем вопрос.

Может, ему было суждено стать священником, но не пресвитерианским? Внецерковным служителем, евангелическим священником… католиком? Эта мысль так взбудоражила его, что он встал и принялся мерить комнату шагами. Не то чтобы у него были возражения против католицизма (за исключением той рефлекторной неприязни, которая выработалась за годы протестантской жизни в Шотландском высокогорье), но он его просто не понимал. Миссис Огилви и миссис Макнил, да и все остальные тоже, сказали бы, что он «переметнулся к римлянам» (что в их понимании означало «попал прямехонько в ад»). С тихим ужасом они судачили бы о его ренегатстве на протяжении… что ж, пожалуй, нескольких лет. Роджер неохотно улыбнулся при этой мысли.

К тому же он не может стать католическим священником. Только не с Бри и детьми. Это его немного успокоило, и Роджер снова присел. Нет. Придется довериться Богу, чтобы тот в лице доктора Уизерспуна указал ему путь в это особенно сложное для него время. И если Он уже указал… Чем не доказательство того, что предопределение существует?

Со стоном Роджер отогнал от себя навязчивые мысли и углубился в упорное изучение своей тетради.

Некоторые из песен и стихов, записанные им, были очень известны: избранные произведения из его прошлой жизни, народные песни, которые он пел во время своих выступлений. Но среди них были и редкие: те, что он собирал в восемнадцатом веке у шотландских иммигрантов, путешественников, уличных торговцев и моряков. А некоторые он откопал в коллекции преподобного, которую тот оставил после себя. Гараж старого особняка был доверху набит коробками с его богатствами, и вместе с Бри они разобрали лишь малую толику. Ему очень повезло так быстро наткнуться на эту деревянную шкатулку с письмами после того, как они вернулись.

Чувствуя искушение, Роджер глянул наверх, туда, где стояла шкатулка. Нельзя читать письма без Бри, это неправильно. Но ведь там были еще две книги. Они почти не заглядывали в них, когда нашли коробку, их интересовали только письма и то, что произошло с Клэр и Джейми.

Чувствуя себя Джемом, ворующим пачку шоколадного печенья, он бережно снял с полки шкатулку – та была очень тяжелой! – и, поставив ее на стол, аккуратно пошарил под письмами.

Книги были маленькими: та, что побольше, – всего сантиметров тринадцать в ширину и девятнадцать в длину. Это был обычный формат – crown octavo – для тех времен, когда бумага была дорогой и труднодоступной. У второй был формат crown sixteenmo – всего около десяти сантиметров в ширину и тринадцать в длину. На мгновение он улыбнулся, вспомнив Йена Мюррея. Брианна рассказала ему, как потрясен был ее кузен, когда она поведала ему о туалетной бумаге. Теперь Роджер никогда не сможет вытирать задницу, не чувствуя себя при этом ужасным транжирой.

Та, что поменьше, была аккуратно обшита телячьей кожей, окрашенной в синий цвет; страницы блестели золоченым обрезом: красивая и дорогая книга. Титульный лист гласил: «Карманный справочник здоровья. Автор К. Э. Б. Ф. Фрэзер, доктор медицины. Ограниченный тираж, печатник Э. Бэлл, Эдинбург».

Сердце Роджера затрепетало. Так, значит, им все-таки удалось добраться до Шотландии с помощью капитана Робертса по прозвищу Надежный. Или, по крайней мере, он предполагал, что так оно и было, хотя внутренний голос ученого твердил, что это еще ни о чем не говорит: всегда существовала вероятность того, что рукопись попала в Шотландию благодаря случайным обстоятельствам и не обязательно сам автор ее туда доставил.

Интересно, они приезжали сюда? Он оглядел уютную старомодную комнату и сразу представил себе, как Джейми сидит за большим старым столом у окна и вместе с зятем просматривает хозяйственные книги. Если кухня всегда была сердцем дома (в чем никто не сомневался), то здесь, в кабинете, очевидно, обитал его разум.

Поддавшись внезапному порыву, он раскрыл книгу и чуть не подавился. На фронтисписе, выполненном в привычном для восемнадцатого века стиле, была гравюра – портрет автора. Врача в аккуратном парике, перевязанном сзади лентой, и черной накидке с высоко подвязанным черным шейным платком, над которым Роджер увидел невозмутимое лицо тещи.

Роджер громко рассмеялся, отчего Энни Мак с опаской взглянула на него – вдруг он уже разговаривает сам с собой или с ним случился припадок? Роджер отмахнулся и закрыл дверь, прежде чем вернуться к книге.

Это точно была Клэр. Широко распахнутые глаза, темные брови, благородные очертания скул, лба и подбородка. Кто бы ни рисовал эту гравюру, ему явно не удалось верно передать очертания ее рта, здесь он выглядел слишком суровым. Что ж, это и к лучшему: ни у одного мужчины не могло быть такого рта, как у нее.

Сколько ей здесь? Роджер проверил дату выхода в печать: MDCCLXXVIII. 1778 год. Значит, ненамного старше, чем когда он видел ее в последний раз. И по-прежнему Клэр выглядела гораздо моложе своих лет, а Роджеру был известен ее точный возраст.

Интересно, есть ли изображение Джейми во второй книге? Роджер схватил томик и быстро распахнул. Ну конечно. Еще одна точечная гравюра, только более домашняя и уютная. Тесть сидел в кресле с подголовником, волосы перевязаны лентой, сзади виднелся перекинутый через спинку плед, на колене лежала раскрытая книга, которую он читал ребенку, – маленькой девочке с темными кудрявыми волосами, сидящей на другом колене. Поглощенная историей, она отвернулась. Ну, конечно, откуда граверу было знать, как выглядит Мэнди?

Книга называлась «Дедушкины рассказы», с подзаголовком: «Истории Шотландского высокогорья и отдаленных уголков Каролины», автор: Джеймс Александр Малкольм Маккензи Фрэзер. И снова: «Напечатано Э. Бэллом, Эдинбург», тот же год. В посвящении написано только: «Моим внукам».

Портрет Клэр рассмешил его. Это изображение, напротив, растрогало так, что он чуть не заплакал. Роджер осторожно закрыл книгу.

Сколько же веры в них было! Чтобы создавать, прятать, отправлять вещи, вот эти хрупкие документы сквозь века, надеясь только на то, что они сохранятся и достигнут тех, кому предназначены. Вера в то, что Мэнди однажды окажется здесь и прочтет их. Роджер с болью сглотнул, в горле стоял ком.

И как только им удалось? Что ж, говорят, вера горами движет, хотя его собственная сейчас, похоже, не способна сдвинуть и кротовью кучку.

– Иисусе, – пробормотал он то ли от чувства безнадежности, то ли взывая к Божьей помощи.

Мелькнувшее за окном движение отвлекло Роджера от чтения бумаг, он посмотрел и увидел Джема, который выходил из кухонной двери в дальнем конце дома. Раскрасневшись и ссутулив плечи, он нес в руках сетчатую сумку, сквозь которую Роджеру удалось разглядеть бутылку лимонада, буханку хлеба и еще какую-то еду. Ошарашенный, Роджер глянул на каминные часы, испугавшись, что напрочь потерял счет времени, но нет. Часы показывали ровно час дня.

– Что за…

Отодвинув бумаги, он встал и поспешил в другой конец дома, но успел лишь увидеть, как маленькая фигурка Джема, одетая в ветровку и джинсы (в школу их носить не разрешалось), идет через луг.

Роджеру не составило бы труда его догнать, но вместо этого он замедлил шаг и, соблюдая дистанцию, последовал за ним.

Джем явно здоров, значит, в школе случилось что-то ужасное. Интересно, он сам ушел или его выгнали с уроков? Пока никто не звонил, но сейчас в школе как раз заканчивается обед. Если Джем воспользовался этим, чтобы сбежать, вполне возможно, что никто пока ничего не заметил. До школы почти две мили пешком, но для Джема это сущий пустяк.

Джем подошел к окружавшей поле каменной ограде и, перемахнув через нее, целенаправленно устремился в сторону пастбища, на котором паслись овцы. Куда он направился?

– Черт подери, что ты натворил на этот раз? – пробормотал Роджер себе под нос.

Джем посещал деревенскую школу в Брох-Мордхе всего пару месяцев, и это было его первое знакомство с образовательными учреждениями двадцатого века. После их возвращения Роджер обучал Джема дома в Бостоне. Бри ухаживала за Мэнди, пока та восстанавливалась после операции, спасшей ей жизнь. Когда Мэнди благополучно вернулась домой, им пришлось решать, что делать дальше.

По большей части именно Джем настоял на переезде в Шотландию, хотя Бри тоже этого хотела.

«Это их наследие, – утверждала она. – В конце концов, Джем и Мэнди – шотландцы по крови, как с твоей, так и с моей стороны. Я хочу, чтобы они не забывали, кто они». И, конечно, связь с дедом, это было понятно без слов.

Роджер согласился и подумал, что в Шотландии Джем, возможно, не будет так сильно выделяться: несмотря на знакомство с телевидением и месяцы, проведенные в Штатах, он до сих пор разговаривал с ярко выраженным шотландским акцентом, который сделал бы его весьма заметной персоной в Бостонской начальной школе. «С другой стороны, – заметил про себя Роджер, – Джем из тех, кто всегда и везде привлекает к себе внимание».

Все же не было никаких сомнений в том, что жизнь в Лаллиброхе, в маленькой шотландской сельской школе гораздо больше похожа на то, к чему привык Джем в Северной Каролине. Учитывая природное умение детей приспосабливаться к новым условиям, Джем без особых проблем приживется в любом месте, где бы ни оказался, подумал Роджер.

А что до его собственных планов в Шотландии… Об этом он помалкивал.

Джем дошел до конца пастбища и разогнал кучку овец, которые закрыли проход к воротам, выходящим на дорогу. Черный баран наклонил голову и угрожающе направился в его сторону, но Джем не испугался. Крикнув, он замахнулся сумкой, и напуганный баран резко отскочил, вызвав улыбку у Роджера.

Он не беспокоился насчет умственных способностей Джема, хотя… Может, и беспокоился, но уж точно не из-за их недостатка, а скорее из-за того, в какие неприятности они могли завести сына. В школе всем сложно, не говоря уже о новой школе. И уж тем более там, где ты выделяешься, словно белая ворона, и неважно, по какой причине… Роджер вспомнил свою школу в Инвернессе, где он всегда был изгоем: сначала как сирота, а потом – как приемный сын священника. Прошло несколько ужасных недель тычков, насмешек и украденных обедов, прежде чем он научился давать сдачи. Хоть эти действия и вызвали некоторые трудности с учителями, но в итоге проблема разрешилась.

Может, Джем подрался? Крови Роджер не видел, но, возможно, это только издалека. Хотя он порядком удивился бы, если бы Джем затеял потасовку.

Неделю назад было одно происшествие, когда Джем заметил огромную крысу, сбежавшую в дыру под школой. На следующий день он принес кусок веревки и поставил силок перед тем, как идти на занятия. На переменке он пришел за своей добычей и деловито ее освежевал. Такое зрелище вызвало восторг среди мальчишек-одноклассников и привело в ужас всех девочек. Учительнице тоже не слишком понравилось: мисс Гленденнинг была горожанкой из Абердина.

И все же это была деревенская школа, в которую большинство учеников приходили из близлежащих ферм и хозяйств. Их отцы ловили рыбу и охотились, они-то уж точно не питали особого сочувствия к крысам. Директор школы, мистер Мензис, похвалил Джема за его мастерство, но попросил, чтобы в школе это больше не повторялось. Он позволил Джему сохранить шкурку, и Роджер торжественно пригвоздил ее к двери сарая.

Джем не стал открывать ворота пастбища, а проскользнул между перекладинами, протащив сумку за собой.

Неужели он пошел на главную дорогу, чтобы словить попутку? Роджер прибавил шаг, обходя кучки овечьего помета и расталкивая коленями пасущихся овец, которые нехотя пропускали его, издавая негодующее «ме-е-е».

Нет, Джем повернул в другую сторону. Куда, черт возьми, он направился? Проселок, который вел к шоссе, не вел никуда, если двинуться по нему в другую сторону, и заканчивался там, где земля постепенно переходила в крутое скалистое нагорье.

Судя по всему, туда-то Джем и шел – в горы. Он свернул с тропинки и принялся карабкаться наверх. Его маленькую фигурку почти скрывали буйные заросли папоротника-орляка и свисающие ветки рябин, растущих на склонах внизу. Очевидно, Джем, следуя освященной веками традиции шотландских горцев-изгнанников, решил скрываться среди скал.

Именно при мысли о горцах-изгнанниках Роджера осенило – Джем направляется к Пещере Серого Берета.

Джейми Фрэзер прожил там семь лет после разгрома при Каллодене – прятался от солдат герцога Камберлендского, практически в двух шагах от родного дома и под защитой своих арендаторов. Они никогда не произносили его имени вслух, называя его Серым Беретом – по цвету вязаной шотландской шапки, которую он надевал, чтобы скрыть свою огненно-рыжую шевелюру.

Такая же рыжая шевелюра маяком мелькнула на полпути к вершине холма и исчезла за скалой.

Роджер понял, что среди скал может легко упустить Джема, даже с его ярко-рыжими волосами, и ускорил шаг. Может, окликнуть? Он примерно знал, где пещера – Брианна рассказывала о ней, – но никогда там не был. Внезапно ему стало интересно, откуда Джем знает о ее местонахождении. Впрочем, возможно, и не знает, а просто ищет наугад.

Роджер не стал окликать сына, а сам полез на холм. Поднявшись достаточно высоко, он увидел сквозь поросль узкую оленью тропу и смазанные отпечатки маленьких кедов в грязи. Это немного успокоило его, и он пошел медленнее. Теперь-то он не потеряет Джема.

На склоне холма было тихо, только неутомимый ветер сновал среди рябин.

В углублениях нависшей над Роджером скалы виднелись фиолетовые пятна вереска. Уловив в дуновении ветра какой-то необычный запах, Роджер с любопытством повернулся. Еще одна вспышка рыжего цвета: внизу на склоне, всего шагах в десяти от Роджера, стоял олень с большими роскошными рогами; судя по исходящему от него запаху, олений гон уже начался. Роджер застыл, но олень поднял голову, шевеля своими широкими черными ноздрями и вдыхая воздух.

Вдруг Роджер понял, что рука сжалась на поясе, где раньше находился охотничий нож, а тело напряглось, готовое броситься на оленя, как только выстрел повалит его наземь, и перерезать животному горло. Он практически ощущал упругую шкуру, хлопок трахеи и поток горячей пахучей крови, струящейся между пальцев, уже видел длинные желтые зубы с налипшей травой – последней трапезой оленя.

Олень издал глубокий гортанный рев, эхом раздающийся по округе: так он бросал вызов другим самцам поблизости. На миг Роджеру показалось, что из зарослей рябины за оленем сейчас вылетит стрела Йена или в воздухе прогремит выстрел ружья Джейми. Но Роджер тут же встряхнулся и пришел в себя. Он поднял камень, чтобы швырнуть в зверя, но олень услышал и с шумом умчался в заросли высохшего папоротника.

Сбитый с толку, Роджер стоял как вкопанный, чувствуя запах собственного пота. Нет, это не горы Северной Каролины, а нож в кармане годится лишь на то, чтобы перерезать веревку или открыть бутылку пива.

Сердце бешено колотилось, но он повернул обратно к тропинке, все еще пытаясь совладать с ощущением времени и пространства. Когда-нибудь ведь должно стать легче? Уже больше года прошло с тех пор, как они вернулись, но он по-прежнему просыпался по ночам, не понимая, где он и какой сейчас век, или, что еще хуже, ненадолго наяву попадал в прошлое, словно через внезапно возникшую дыру во времени.

Дети, похоже, не слишком страдали от этого ощущения нахождения… в ином месте. На то они и дети. Мэнди, естественно, была слишком мала и слишком больна, чтобы запомнить жизнь в Северной Каролине или путешествие во времени. Джем помнил. Но Джем… Ему хватило одного лишь взгляда на автомобили, которые они увидели на дороге спустя полчаса после перехода через камни на острове Окракок, и по его лицу расползлась широкая улыбка. Словно зачарованный, он стоял и смотрел на пролетающие мимо машины.

«Др-р-р», – довольно проурчал он себе под нос, и, похоже, душевная травма от расставания с родными и путешествия во времени тут же бесследно исчезла, в то время как Роджер еле держался на ногах, чувствуя себя так, будто оставил в тех камнях очень важную частичку себя, которую уже никогда не вернешь.

Их подобрал один добродушный водитель и, посочувствовав истории о неудачной лодочной прогулке, отвез в деревню. Там они позвонили Джо Абернети за его же счет, и это сразу решило трудности с деньгами, одеждой, комнатой и едой. Когда они проезжали по узкой дороге, Джем, сидя у Роджера на коленях, с разинутым ртом глазел в окно. Ветер трепал его мягкие рыжие волосы.

Джем влюбился в автомобили. После переезда в Лаллиброх он постоянно приставал к Роджеру, чтобы тот покатал его по проселочным дорогам на «моррисе-мини» и дал порулить. Сидя на коленях у отца, он радостно цеплялся маленькими руками за руль.

Роджер криво усмехнулся про себя: пожалуй, ему повезло, что на этот раз Джем решил сбежать пешком. Через пару лет он наверняка будет доставать до педалей. Да, пора начинать прятать ключи от машины.

Он забрался уже достаточно высоко и немного замедлил шаг, чтобы посмотреть вверх по склону. Брианна говорила, что пещера находится на южной стороне холма, где-то футах в сорока над огромным белесым камнем, известным здесь как «Прыжок бочонка». Его так назвали из-за слуги, который нес эль своему лэрду, Серому Берету, и, встретив на дороге отряд британских солдат, отказался отдать бочонок, за что лишился руки…

– Господи Иисусе, – прошептал Роджер. – Фергус. Боже мой, Фергус.

Он тут же вспомнил смеющееся лицо Фергуса с тонкими изящными чертами и как радостно распахивались темные глаза, когда он подцеплял бьющуюся рыбину крюком, прикрепленным к левому предплечью, и вдруг представил маленькую безжизненную руку, лежащую в крови на дороге.

Потому что это произошло здесь. Прямо здесь. Повернувшись, он увидел большую неровную скалу – молчаливого невозмутимого свидетеля ужаса и отчаяния. И прошлое стиснуло ему горло мертвой хваткой, жестокое, словно затянувшаяся петля.

Пытаясь восстановить дыхание, Роджер с усилием прокашлялся и услышал поблизости, чуть выше по склону, зловещий хриплый рев еще одного оленя, пока еще невидимого. Роджер свернул с тропинки и прижался к скале. Боже правый, неужели его кашель спровоцировал того оленя? Нет, скорее всего, тот спускался, отвечая на вызов самца, виденного им несколькими минутами ранее.

Так и есть: спустя мгновение огромный олень спустился вниз, почти изящно пробираясь сквозь заросли вереска и груды камней. Это было красивое животное, но на нем уже сказывался гон: под толстой шкурой проступали ребра, морда осунулась, а глаза покраснели от похоти и нехватки сна.

Олень тоже его заметил. Большая голова повернулась, и выпученные, налитые кровью глаза уставились прямо на Роджера. Животное не испугалось: видимо, оно не думало ни о чем, кроме борьбы и спаривания. Олень вытянул шею и заревел, сверкая от напряжения белками глаз.

– Послушай, приятель, если она тебе нужна, пожалуйста, забирай, я не претендую.

Роджер медленно попятился, но олень последовал за ним, угрожающе опустив рога. Испугавшись, Роджер замахал руками и закричал на оленя – при других обстоятельствах тот уже давно бы ускакал прочь. Но в брачный период благородный олень ведет себя не как обычно. Животное опустило голову и бросилось на Роджера.

Он увернулся и упал ничком у подножия скалы. Вжался всем телом в камень, надеясь, что свихнувшийся олень не растопчет его. Оступившись, олень остановился в нескольких футах от Роджера, рьяно бодая вереск и пыхтя, как паровоз, – но вдруг он услышал зов соперника, донесшийся откуда-то снизу, и вскинул голову.

Снизу снова донесся рев, и олень, повернувшись на задних ногах, поскакал через тропу. Грохот безумных прыжков вниз по склону сопровождали треск ломающегося вереска и стук камней, рассыпающихся под ударами копыт.

Роджер вскочил на ноги; адреналин, словно ртуть, пробегал по венам. Надо же, он и не подозревал, что благородный олень так опасен, иначе не стал бы тратить время на прогулки и досужие воспоминания о прошлом. Нужно немедленно найти Джема, пока парень не наткнулся на одну из этих тварей.

Оттуда, где стоял Роджер, оленей не было видно, но до него доносился рев самцов, выясняющих внизу, кому из них достанется гарем самок.

– Джем! – закричал Роджер, совершенно не заботясь о том, звучит ли его голос как рев оленя в период гона или как трубный клич слона. – Джем! Где ты? Отзовись сейчас же!

– Я здесь, па.

Слегка дрожащий голос донесся сверху, и, обернувшись, Роджер увидел Джема, который сидел на камне «Прыжок бочонка», прижимая к груди сумку.

– Отлично. А теперь вниз. Немедленно.

Чувство облегчения некоторое время боролось с негодованием, но в итоге взяло верх. Роджер протянул руки, и Джем соскользнул со скалы, грузно приземлившись прямо в руки к отцу.

Охнув, Роджер поставил сына на землю и наклонился за упавшей сумкой. Кроме хлеба и лимонада, там лежало несколько яблок, большой кусок сыра и пачка шоколадного печенья.

– Что, собирался здесь задержаться? – спросил он.

Джемми вспыхнул и отвел взгляд.

Роджер посмотрел наверх.

– Она там, наверху? Пещера твоего деда?

Сам он не видел никаких признаков пещеры: склон был сплошь усеян камнями и вереском, повсюду торчали пучки утесника и росли разрозненные побеги рябины и ольхи.

– Ага. Вон там. – Джемми показал наверх. – Видишь, где склонилось ведьмино дерево?

Роджер пригляделся и увидел рябину – уже старое дерево, покореженное возрастом (не могло же оно стоять здесь еще со времен Джейми?), но по-прежнему не замечал ни намека на вход в пещеру. Звуки борьбы внизу утихли. Роджер огляделся на случай, если проигравший зверь пойдет назад этой дорогой, но, судя по всему, опасался он зря.

– Покажи, – сказал он.

Джем, который явно чувствовал себя не в своей тарелке, немного успокоился от этих слов и, развернувшись, стал продираться вверх по склону. Роджер последовал за ним.

Можно было стоять рядом с входом в пещеру и ни за что его не увидеть, потому что его прикрывали выступ горной породы и густая поросль утесника. Узкое отверстие невозможно было заметить, если только не стоять прямо перед ним.

Из пещеры дохнуло прохладным воздухом, лицо обдало влагой. Роджер присел, чтобы заглянуть внутрь, но увидел лишь несколько футов не особо приветливого пространства перед собой.

– Холодновато спать там будет, – вздохнул он и, взглянув на Джема, жестом показал на ближайший камень. – Не хочешь присесть и рассказать, что произошло в школе?

Джем сглотнул и переступил с ноги на ногу.

– Нет.

– Садись. – Роджер не повышал голос, но было понятно, что возражений он не потерпит. Джем не то чтобы сел, а, скорее, тихонько отодвинулся назад и оперся о скалистый выступ, за которым скрывался вход в пещеру. Мальчуган не поднимал глаз.

– Меня выпороли, – пробормотал он, уткнувшись подбородком в грудь.

– Серьезно? – Роджер старался говорить своим обычным тоном. – Да уж, это досадно. Со мной такое бывало в школе раз или два. Мне не особо понравилось.

Джем поднял голову и, широко распахнув глаза, уставился на отца.

– Да? И за что же?

– В основном за драки, – ответил Роджер. Наверно, не стоило говорить такое сыну и подавать дурной пример, но это была правда. И если у Джема та же проблема… –   И что же сегодня произошло?

Он уже бегло осматривал Джема, когда тот садился, но сейчас взглянул на него более пристально. На первый взгляд Джем выглядел совершенно обычно, но, когда он повернул голову, Роджер заметил, что с его ухом что-то не так. Оно было темно-малинового цвета, а мочка – чуть ли не фиолетовая. Роджер сдержал удивленный возглас и лишь спросил:

– Что случилось?

– Джеки Макэнро сказал, если ты узнаешь, что меня выпороли, то отлупишь еще раз, когда я приду домой. – Джем сглотнул, но смотрел отцу прямо в глаза. – Это так?

– Не знаю. Надеюсь, не придется.

Один раз он выпорол Джема – пришлось! – и никому из них не хотелось повторения. Роджер ласково коснулся пылающего уха Джема.

– Сынок, расскажи, что произошло.

Джем глубоко вдохнул и надул щеки, потом, сдаваясь, выдохнул. Наконец.

– Хорошо. Все началось, когда Джимми Гласскок сказал, что мама, и я, и Мэнди – все мы сгорим в аду.

– Вот как?

Роджер нисколько не удивился. Шотландские пресвитериане никогда особо не славились религиозной терпимостью, и мало что изменилось спустя двести лет. Возможно, большинству из них вежливость не позволяет сообщать своим знакомым католикам, что они попадут прямиком в ад, но думают об этом почти все.

– Ну, ты ведь знаешь, что делать в таких случаях?

Джем уже слышал подобные заявления в Ридже, хотя и менее громкие, поскольку все знали, кто такой Джейми Фрэзер. Но они обсуждали эту тему, и сейчас Джем точно знал, что ответить, чтобы обойти диалоговый гамбит.

– О да. – Джем пожал плечами и снова потупил взгляд. – Просто сказать: «Вот и отлично, там и увидимся». Я так и сказал.

– И что?

Глубокий вздох.

– Я сказал на гэльском.

Роджер озадаченно почесал за ухом. Гэльский исчезал в горных районах Шотландии, но на нем до сих пор говорили, и изредка его можно было услышать в пабе или на почте. Одноклассники Джема наверняка слышали его от своих бабушек, но даже если дети не поняли, что он сказал…

– И что? – повторил Роджер.

– И мисс Гленденнинг схватила меня за ухо и чуть не оторвала его. – При воспоминании об этом у Джема вспыхнули щеки. – Она трясла меня, па!

– За ухо? – Роджер почувствовал, как его щеки тоже запылали.

– Да! – Из глаз Джема хлынули слезы унижения и злости, но он вытерся рукавом и ударил кулаком по колену. – Она твердила: «Мы. Так. Не. Говорим! Мы. Говорим. По-английски!»

По сравнению с грозным голосом мисс Гленденнинг голос Джема был на несколько октав выше, но и так можно было догадаться, в какую ярость она пришла.

– И после этого она тебя выпорола? – с недоверием спросил Роджер.

Джем покачал головой и вытер нос рукавом.

– Нет, – ответил он. – Не она, а мистер Мензис.

– Что? Как это? На, держи. – Роджер достал из кармана скомканный бумажный платок, протянул Джему и подождал, пока тот высморкается.

– Ну… Я уже поругался с Джимми, и, когда она вот так схватила меня, было очень больно. И… В общем, я разозлился, – сказал он, глядя на Роджера голубыми глазами, в которых пылала жажда справедливости. Сейчас он так сильно походил на своего деда, что Роджер чуть было не улыбнулся, невзирая на всю серьезность ситуации.

– И ты сказал ей еще кое-что, да?

– Да. – Джем опустил глаза, ковыряя грязь носком кеда. – Мисс Гленденнинг не нравится гэльский, но она его и не знает. А вот мистер Мензис знает.

– О господи.

Прибежав на крики, мистер Мензис появился во дворе как раз в ту минуту, когда Джем во весь голос излагал мисс Гленденнинг одно из лучших гэльских проклятий своего деда.

– Так что он заставил меня перегнуться через стул и три раза хорошенько хлестанул. А потом отправил в раздевалку, чтобы я ждал там до конца уроков.

– Вот только ты не остался.

Джем покачал головой, рыжие волосы взметнулись.

Роджер наклонился и, сдерживая гнев, негодование, смех и сжимающее горло сочувствие, подобрал сумку. Немного подумав, он все-таки дал волю сочувствию:

– И ты решил сбежать из дома?

– Нет. – Джем поднял глаза и с удивлением посмотрел на него. – Просто не хотел идти завтра в школу. И терпеть издевательства Джимми. Поэтому я решил пожить здесь до выходных, может, к понедельнику все уладится. Вдруг мисс Гленденнинг умрет, – с надеждой добавил он.

– А может, мы с твоей мамой так бы извелись к тому времени, что не обошлось бы без еще одной порки?

Темно-голубые глаза Джема удивленно округлились.

– О нет. Мама устроила бы мне взбучку, если бы я ушел, ничего не сказав. Я оставил записку на кровати. Написал, что побродяжничаю денек-другой, – обыденно сказал Джем, затем повел плечами и со вздохом встал. – Может, уже закончим с этим и пойдем домой? – спросил он слегка дрогнувшим голосом. – Я есть хочу.

– Я не собираюсь тебя пороть, – уверил его Роджер и притянул сына к себе. – Иди сюда, дружище.

При этих словах вся бравада Джема мигом улетучилась, и он растаял в объятиях Роджера. Слегка всплакнув от облегчения, он позволил себя утешить, свернувшись, словно щенок, у отца на плече, поверив, что папа со всем разберется. «И папа непременно разберется, черт побери!» – пообещал про себя Роджер. Даже если ему придется задушить мисс Гленденнинг голыми руками.

– Пап, а почему говорить по-гэльски плохо? – пробормотал Джем, обессилевший от переизбытка чувств. – Я не хотел поступать плохо.

– Не плохо, – прошептал Роджер, убирая за ухо Джема шелковистую прядь. – Не терзай себя. Мы с мамой все уладим. Обещаю. И завтра можешь не ходить в школу.

Джем облегченно вздохнул и обмяк, словно мешок с зерном. Потом поднял голову и тихо рассмеялся.

– Как ты думаешь, мама устроит взбучку мистеру Мензису?

Глава 27 Туннельные тигры

Первым признаком надвигающейся катастрофы для Брианны стал треугольник света на путях, который съежился и исчез за долю секунды, потребовавшуюся на то, чтобы огромные двери сзади захлопнулись с таким грохотом, что казалось, воздух в туннеле содрогнулся.

Брианна ругнулась – Джема за такие слова она непременно отправила бы вымыть рот с мылом – с искренней злостью. Но негромко, так как поняла, что происходит, едва дверь захлопнулась.

Брианна ничего не видела – за исключением цветных разводов, которыми сетчатка глаз отреагировала на внезапную темноту. Однако вход в туннель был всего футах в десяти или около того, и Бри услышала, как задвижки возвращаются на место: они приводились в движение большими колесами на стальных дверях и издавали скрежещущие звуки, как будто кто-то разгрызал кости. Она осторожно повернулась, сделала пять шагов и вытянула руки. Да, это действительно двери: большие, массивные, отлитые из стали и теперь накрепко закрытые. С той стороны она услышала смех.

«Хихикают, – подумала она с негодованием. – Как мальчишки!»

Точно, мальчишки. Она сделала несколько глубоких вдохов, борясь со злостью и паникой. Теперь, когда глаза привыкли к темноте, она разглядела между пятнадцатифутовыми дверями тонкую полоску света. Тень человека заслонила свет, но тут же отпрянула, сопровождаемая шепотом и хихиканьем. Кто-то пытается заглянуть внутрь, вот идиот, подумала Бри. Что ж, удачи ему, пусть попробует что-нибудь разглядеть. Не считая ниточки света, разделяющей двери, гидроэлектрический туннель под озером Эррочти был темным, как преисподняя.

По крайней мере, можно использовать эту ниточку света, чтобы сориентироваться. Размеренно дыша, Брианна с осторожностью – не хотелось споткнуться и с грохотом упасть, чтобы еще больше позабавить бабуинов снаружи, – двинулась к металлическому ящику на левой стене, в котором были расположены силовые переключатели, контролирующие освещение туннеля.

Она нащупала ящик и, обнаружив, что он заперт, на мгновение запаниковала, пока не вспомнила о большой бряцающей связке потертых ключей, которую вручил ей мистер Кэмпбелл. На каждом ключе была потрепанная бумажка с написанной от руки пометкой о его назначении. Естественно, Бри не могла прочитать эти чертовы пометки. И гребаный Энди Дэвис как бы между делом позаимствовал фонарик, которому полагалось висеть на ее ремне, сказав, что хочет заглянуть под грузовик: мол, масло подтекает.

«Они это очень хорошо спланировали», – угрюмо подумала Бри, перебирая ключи и, после нудного копошения и царапания, вставляя их один за другим в крошечную невидимую скважину. Все трое были явно в этом замешаны: Энди, Крейг Маккарти и Роб Камерон.

Она трезво оценивала ситуацию, и когда ее попытки осторожно повернуть поочередно все ключи не увенчались успехом, перестала экспериментировать. Брианна поняла, что добрые коллеги предусмотрели и это: Крейг брал у нее ключи, чтобы отпереть ящик с инструментами в грузовике, и вернул их с чрезмерно учтивым поклоном.

Они все вытаращились на нее – само собой! – когда ее представили как нового инспектора по безопасности, хотя Бри предполагала, что им заранее был известен тот шокирующий факт, что она женщина. Роб Камерон, привлекательный молодой мужчина, который явно сам себе нравился, откровенно осмотрел ее с ног до головы, прежде чем с усмешкой подать руку. Бри окинула его таким же медленным оценивающим взглядом перед тем, как ответить на рукопожатие, а двое других рассмеялись. Впрочем, и Роб тоже, надо отдать ему должное.

Бри не ощутила никакой враждебности, пока они все ехали до озера Эррочти, и подумала, что заметила бы ее сразу. Это всего лишь глупая шутка. Скорее всего.

«Честно говоря, захлопнувшиеся позади тебя двери – не первый намек на то, что что-то происходит», – уныло размышляла Бри. Она была матерью слишком долго, чтобы упустить выражение скрытого удовольствия на лице мальчишки или нарочито невинный вид, который он на себя напускает перед тем, как устроить шалость. Именно такое выражение она бы заметила на лицах всей ремонтно-обслуживающей бригады, если бы внимательнее к ним пригляделась. Однако половину мыслей Бри занимала работа, а другая половина пребывала в восемнадцатом веке, беспокоясь за Фергуса и Марсали и воодушевляясь образом своих родителей и Йена, благополучно добравшихся наконец до Шотландии.

Но что бы ни происходило в прошлом… «Давно произошло», – решительно поправила она себя, – сейчас у нее есть другие поводы для беспокойства.

Бри стало интересно: чего они ожидают от нее? Что она будет кричать? Плакать? Колотить в двери и умолять выпустить ее?

Она тихонько вернулась к двери, прижала ухо к щели и в ту же минуту услышала рев двигателя грузовика и шорох выброшенного из-под колес гравия: машина повернула на дорогу для обслуживающего транспорта.

– Вы, чертовы ублюдки! – громко произнесла она.

Что они хотят этим сказать? Поскольку она не потешила их криками и плачем, они решили просто оставить ее тут замурованной? И вернуться позже, в надежде найти ее испуганной и в слезах… Или даже лучше: с красным от ярости лицом? Или – задумка еще коварнее! – не желают ли они вернуться в Управление гидроэлектростанциями с невинным видом и сообщить мистеру Кэмпбеллу, что новый инспектор просто не появилась на работе сегодня утром?

Бри медленно выдохнула через нос, размышляя.

Хорошо. Она выпотрошит их, как только представится возможность. Но что делать сейчас?

Бри отвернулась от силового ящика, глядя в кромешную тьму. Именно в этом туннеле она еще не была, хотя и видела подобный во время экскурсии с мистером Кэмпбеллом. Один из самых первых туннелей гидроэлектрического проекта, который вручную, киркой и лопатой, выкопали в далеких пятидесятых. Он тянулся около мили сквозь гору и под частью затопленной долины, где сейчас простиралось значительно увеличившееся озеро Эррочти. По туннелю проходили рельсы для похожего на игрушечный электропоезда.

Поначалу поезд возил рабочих – «туннельных тигров» – к месту работы и обратно. Сейчас от него остался только локомотив, им иногда пользовались сотрудники гидроэлектростанции, которые проверяли огромные кабели, протянувшиеся вдоль стен туннеля, или ремонтировали гигантские турбины у подножия плотины, расположенные далеко, на другом конце туннеля.

До Бри дошло, что Роб, Энди и Крейг именно этим сейчас и занимаются: они должны были поднять одну из массивных турбин и заменить поврежденную лопасть.

Бри оперлась спиной о стену туннеля, прижав ладони к неровной скале, и задумалась. Так вот куда они направились. Хотя в темноте в этом не было необходимости, она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться, и вызвала в памяти страницы увесистой папки – сейчас та лежала на сиденье исчезнувшего грузовика, – в которой были конструкционные и технические детали всех гидроэлектростанций, что находились в ведении Бри.

Она просматривала схемы прошлой ночью и еще раз утром – наспех, пока чистила зубы. Туннель вел к плотине, им, очевидно, пользовались, когда строили ее нижние уровни. Какие именно? Если туннель связан с самой камерой турбины, то он заканчивается тупиком. Но если он примыкает на уровне верхнего помещения техобслуживания – огромного зала, оснащенного многотонными потолочными подъемными кранами, чтобы поднимать турбины из их гнезд, – тогда там должна быть дверь: раз с обратной стороны воды нет, то герметичность не нужна.

Как Бри ни старалась, она не могла вспомнить схему в подробностях, чтобы с уверенностью утверждать, что на дальнем конце туннеля есть проход, но проверить было несложно.

* * *

Она заметила поезд в тот краткий миг, когда закрывались двери, и ей не пришлось долго блуждать на ощупь, чтобы попасть в открытую кабину крошечного локомотива. Интересно, забрали ли эти клоуны и ключ от локомотива? Ха. Ключа не нужно: мотор запускался при помощи переключателя на консоли. Брианна повернула переключатель, засветилась красная кнопка, и торжествующая Бри ощутила гул электрического тока, бегущего по рельсам внизу.

Поезд работал проще некуда. У него имелся один-единственный рычаг, который следовало толкать вперед или назад, в зависимости от выбранного направления. Она аккуратно сместила его вперед и почувствовала движение воздуха, овевающего ее лицо, когда поезд тихо тронулся и поехал прямо в глубь земли.

Двигаться пришлось медленно. Маленькая красная кнопка бросала слабые красноватые отблески на руки Бри, но этот свет совершенно не проникал сквозь плотный мрак впереди, и она понятия не имела, где и сколько раз дорога делает поворот. Еще Бри не хотела бы на высокой скорости врезаться в стену в конце пути и сбить поезд с рельсов. Ей казалось, что она словно протискивается сквозь тьму, но в любом случае это было намного лучше, чем идти пешком больше мили в туннеле с проложенными высоковольтными кабелями, отыскивая дорогу на ощупь.

Вдруг в темноте она ощутила это. На долю секунды у Брианны мелькнула мысль, что кто-то оставил на путях оголенный кабель. В следующее мгновение звук, который не был звуком, прогудел сквозь нее, перебирая каждый нерв в ее теле, отчего перед глазами побелело. Затем ее рука коснулась скалы, и Брианна поняла, что упала на панель управления и сейчас почти свисает из маленького катящегося локомотива, готовая свалиться во тьму.

Голова кружилась, Бри с трудом ухватилась за край панели и втащила себя обратно в кабину. Дрожащей рукой она щелкнула переключателем и рухнула на пол, свернувшись калачиком и обхватив колени, жалобно всхлипывая в темноте.

– Боже святый, – шептала Брианна. – О пресвятая Матерь Божья! О Иисусе.

Она почувствовала, что оно там. Все еще чувствовала. Сейчас оно не издавало ни звука, но Брианна чувствовала его близость и не могла унять дрожь.

Бри долгое время сидела неподвижно, уткнув голову в колени, пока вновь не обрела способность внятно мыслить.

Она не могла ошибиться. Она дважды проходила через время и знала это ощущение. Однако нынешнее вовсе не было столь ошеломляющим. Кожу все еще покалывало, нервы были на пределе, и во внутреннем ухе звенело, как будто она сунула голову в осиное гнездо, но Бри ощущала себя целой. У нее осталось чувство, будто раскаленная проволока разрезала ее надвое, но она не испытывала того ужасного, выворачивающего наизнанку ощущения, что ее разделило на несколько частей.

Кошмарная мысль заставила ее подняться на ноги, цепляясь за консоль. А если она перешла? Возможно, она уже где-нибудь в другом месте или другом времени? Но металлическая консоль была холодной и твердой под ее руками, и Бри по-прежнему чувствовала запах влажной скалы и изоляции кабеля.

– Нет, – прошептала Бри и слегка ударила по сигнальной лампе для подтверждения. Оно не заставило себя ждать: поезд, все еще стоявший на передаче, резко накренился. Брианна поспешно уменьшила скорость до минимума.

Она не прыгнула в прошлое. Небольшие объекты, находящиеся в непосредственном контакте с путешественником, по всей видимости, могли перемещаться вместе с ним, но поезд целиком, да еще и вместе с рельсами, – это уж слишком.

– Кроме того, – произнесла она вслух, – если бы ты отправилась назад более чем на двадцать пять лет, туннеля бы не было. Ты была бы внутри… сплошной скалы.

Тошнота подкатила к горлу, и Брианну вырвало.

Ощущение, что оно рядом, отступило. Чем бы оно ни было, это осталось позади.

«Ну вот, все и уладилось», – подумала она, вытирая рот тыльной стороной ладони. Черт побери, там, на дальнем конце, должна быть дверь, потому что она, Бри, не может вернуться тем же путем, что пришла!

А вот и дверь. Простая, обычная дверь из промышленного металла. И навесной замок не заперт, подвешен на открытой дужке. Брианна почувствовала запах машинного масла: кто-то смазал петли совсем недавно, и дверь легко отворилась, когда она повернула ручку. Внезапно Бри ощутила себя Алисой после падения в нору Белого Кролика. Настоящей безумной Алисой.

По ту сторону двери начинался крутой, тускло освещенный пролет лестницы, а наверху была еще одна металлическая дверь, обрамленная светом. Бри услышала грохот и металлический визг работающих потолочных кранов.

Ее дыхание участилось, и не из-за подъема по лестнице. Что она обнаружит с другой стороны? Насколько Бри помнила, здесь, внутри плотины, располагалась камера техобслуживания. Но будет ли с другой стороны четверг? Тот четверг, когда за ней закрылись двери туннеля?

Бри сжала зубы и открыла дверь. Роб Камерон ждал, привалившись спиной к стене и держа в руке зажженную сигарету. Увидев ее, он расплылся в широчайшей улыбке, бросил окурок и наступил на него.

– Знал, что ты справишься, цыпочка, – сказал он.

На другом конце комнаты Энди и Крейг оторвались от своей работы и зааплодировали.

– Значит, с нас пинта после работы, барышня, – откликнулся Энди.

– Две! – прокричал Крейг.

Бри все еще ощущала привкус желчи во рту. Она смерила Роба Камерона таким же взглядом, каким она одарила мистера Кэмпбелла.

– Не называй меня цыпочкой, – сказала она спокойно.

Его симпатичное лицо дернулось, и он с наигранной покорностью взъерошил челку.

– Как скажешь, босс!

Глава 28 Вершины холмов

Было около семи, когда Роджер услышал подъехавшую машину Брианны. Дети ужинали, но тут же выскочили и облепили мать, цепляясь за ноги, как будто она только что вернулась из дебрей Африки или с Северного полюса.

Прошло какое-то время, прежде чем угомонившиеся дети легли спать и у Брианны появилась возможность уделить внимание исключительно ему. Роджер не возражал.

– Ты голоден? – спросила она. – Я могу приготовить…

Он прервал ее, взяв за руку и потянув в свой кабинет, где тщательно затворил и запер дверь. Бри стояла перед ним. Ее волосы, грязные после проведенного под землей дня, спутались под каской. От Бри пахло землей. Еще машинным маслом, сигаретным дымом, потом и… пивом?

– Мне столько нужно тебе рассказать! – произнес Роджер. – И, похоже, у тебя есть что рассказать мне. Но для начала… Может, стянешь джинсы, сядешь на стол и раздвинешь ноги?

Глаза Бри стали совершенно круглыми.

– Да, – мягко сказала она. – Я могу это сделать.

* * *

Роджер частенько задавался вопросом, правда ли то, что говорят по поводу рыжеволосых людей – будто они более вспыльчивые, чем остальные. Или просто все их эмоции так внезапно и отчетливо проступают на лицах? Наверное, и то и другое, подумал он.

Может, стоило подождать, пока она оденется, прежде чем рассказывать о мисс Гленденнинг. Хотя, если бы он это сделал, то упустил бы замечательное зрелище – его жена, обнаженная и гневно раскрасневшаяся от пупка до макушки.

– Чертова старая карга! Если она думает, что это сойдет ей с рук…

– Нет, – решительно перебил ее Роджер. – Конечно, не сойдет.

– Будь уверен, что нет! Я отправлюсь туда завтра первым делом и…

– Ну, может, и нет.

Она остановилась и посмотрела на него, прищурив один глаз.

– «Может, и нет» – что?

– Может, не ты. – Он застегнул джинсы и подобрал ее штаны. – Я подумал, будет лучше, если пойду я.

Брианна нахмурилась, обдумывая его слова.

– Я вовсе не считаю, что ты утратишь самообладание и прибьешь старую перечницу, – улыбаясь, добавил Роджер, – но тебе нужно на работу, так ведь?

– Хм-м, – протянула Бри, судя по всему, сомневаясь в его способности произвести на миссис Гленденнинг впечатление, соразмерное ее преступлению.

– А если ты все-таки потеряешь голову и пристукнешь тетку, мне бы не хотелось объяснять детям, почему мы навещаем мамочку в тюрьме.

Бри засмеялась, и Роджер немного расслабился. На самом деле он не думал, что Бри прибегла бы к физическому насилию, однако она не видела ухо Джемми сразу после того, как тот пришел домой. У него самого возникло сильное желание немедленно отправиться в школу и устроить старой карге выволочку. Но сейчас он лучше владел собой.

– Итак, что ты собираешься ей сказать?

Она выудила из-под стола свой бюстгальтер, дав Роджеру возможность полюбоваться аппетитным задом, поскольку все еще не надела джинсы.

– Ничего. Я пообщаюсь с директором. Он может с ней поговорить.

– Да, так, наверное, и лучше, – медленно произнесла она. – Мы же не хотим, чтобы мисс Гленденнинг срывала зло на Джемми.

– Верно.

Очаровательный румянец на щеках Бри угасал. Каска укатилась под стул. Он поднял ее и водрузил на голову жены.

– Как прошел первый день? И почему ты не надеваешь на работу трусики? – спросил он, внезапно вспомнив.

К его изумлению, румянец вспыхнул вновь, словно небольшой пожар.

– Отвыкла от них в восемнадцатом веке, – резко ответила Бри, явно негодуя. – Я ношу трусы только по формальным поводам. Ты что, думаешь, я планировала соблазнить мистера Кэмпбелла?

– Ну, если он хоть немного похож на человека, которого ты мне описала, то нет, – мягко сказал Роджер. – Я просто обратил на это внимание, когда ты утром уходила, вот и заинтересовался.

– О!

Она по-прежнему злилась, и Роджер не мог понять, из-за чего. Он хотел было повторить свой вопрос о том, как прошел ее день, когда Бри сняла каску и бросила на него изучающий взгляд.

– Ты пообещал, что, если я надену каску, ты расскажешь, зачем тебе понадобилась та бутылка из-под шампанского. Надеюсь, не только для того, чтобы позволить Мэнди выбросить ее в окно, – добавила Бри с легким налетом свойственной женщинам придирчивости. – О чем ты думал, Роджер?

– Ну, честно говоря, я думал о твоей заднице, – ответил он. – Но я и предположить не мог, что Мэнди ее бросит. Тем более в окно.

– Ты спросил ее, зачем она это сделала?

Роджер замер в замешательстве.

– Мне и в голову не пришло, что у Мэнди имелась какая-то причина, – признался он. – Я сдернул ее со стола, когда она чуть не упала лицом вниз в разбитое окно, и так перепугался, что просто шлепнул ее по попе.

– Не думаю, что она бы сделала что-нибудь подобное без повода, – задумчиво проговорила Брианна. Она отложила каску и надела бюстгальтер – зрелище, которое Роджер находил весьма занимательным почти при любых обстоятельствах.

Только после того, как они вернулись на кухню, чтобы наконец поужинать, Роджер снова спросил, как прошел ее день.

– Неплохо, – ответила Бри, притворяясь беззаботной. Не слишком хорошо, чтобы убедить его, но достаточно, чтобы он решил не выяснять подробности, а вместо этого спросил:

– Значит, надеваешь по формальным поводам?

Широкая улыбка расплылась по ее лицу.

– Ты же знаешь. Для тебя.

– Для меня?

– Да, из-за твоего фетиша по поводу женского кружевного белья.

– Что… Ты хочешь сказать, что носишь трусики только для…

– Для того, чтобы ты их снимал, конечно.

Невозможно было предположить, куда мог завести этот разговор, но его прервал громкий плач сверху, и Бри поспешила к лестнице, оставив Роджера обдумывать последнее откровение.

Он поджарил бекон и разогрел консервированную фасоль к тому времени, когда Бри вернулась. Между ее бровей залегла небольшая морщинка.

– Плохой сон, – сказала она, увидев вопросительно поднятую бровь мужа. – Тот же самый.

– Что-то плохое вновь пытается проникнуть к ней через окно?

Брианна кивнула и взяла кастрюльку с фасолью, которую подал Роджер, но не стала сразу раскладывать еду.

– Я спросила ее, зачем она бросила бутылку.

– Да?

Брианна взяла ложку для фасоли, держа ее как оружие.

– Она сказала, что увидела его по ту сторону окна.

– Его? Неужели…

– Нукелави.

* * *

Утром башня выглядела точно так же, как и в последний раз, когда он видел ее. Темная. Безмолвная, за исключением шелеста голубиных крыльев над головой. Роджер убрал мусор, и больше не появилось ни одного нового клочка пахнущей рыбой бумаги. «Выметенная и прибранная, – подумал Роджер. – Словно ждет вторжения какого-нибудь странствующего духа».

Он выбросил эту мысль из головы и накрепко закрыл дверь, решив, что обязательно купит новые петли и висячий замок, когда в следующий раз будет проезжать мимо магазина «Для фермы и дома».

Действительно ли Мэнди кого-то видела? И если да, был ли это тот же бродяга, что напугал Джема? От мысли о том, что кто-то околачивается поблизости, подглядывая за его семьей, в груди Роджера как будто сжалось что-то твердое и черное, похожее на остроконечную железную пружину. Он задержался на миг, внимательно осматривая дом и окрестности и пытаясь найти следы незваного гостя. Все места, где мог бы укрыться человек. Он уже обыскал сарай и другие надворные постройки.

Пещера Серого Берета? От этой мысли Роджера бросило в холод, к тому же он вспомнил, как Джем стоял прямо перед пастью пещеры. «Ничего, скоро все выясню», – хмуро подумал Роджер и, бросив последний взгляд на Энни Макдональд и Мэнди, мирно развешивающих выстиранное белье внизу, во дворе, спустился с холма.

Весь день Роджер продолжал прислушиваться. До него доносились отзвуки оленьего рева, от которого ему все еще было не по себе, а один раз он даже увидел вдалеке небольшую группу олених, но, к счастью, не встретил ни одного озабоченного самца. Как и ни одного притаившегося бродяги.

Потребовалось некоторое время, прежде чем Роджер нашел вход в пещеру, хотя был там только вчера. Он хорошенько пошумел, приближаясь, но остановился снаружи и крикнул на всякий случай:

– Привет, пещера!

Ответа не было.

Роджер подошел ко входу сбоку, отодвигая предплечьем покров дрока, на случай, если вдруг бродяга окажется внутри, но, как только влажное дыхание пещеры коснулось его лица, он сразу понял, что там никого нет.

Тем не менее он просунул в отверстие голову, а затем спустился вниз. Пещера была довольно сухой для горной местности, что объясняло не все, но многое. Однако холодной, как могила. Неудивительно, что горцы славились выносливостью: все, кто не обладал этим качеством, наверняка в считаные дни погибли бы от голода или воспаления легких.

Несмотря на холод, он с минуту постоял в пещере, представляя своего тестя. «Здесь пусто и стыло, но на удивление спокойно», – подумалось Роджеру. И никакого предчувствия беды. На самом деле он ощущал… что ему здесь рады, и от этого ощущения волоски на руках встали дыбом.

– Дай бог, чтобы они были в безопасности, – тихо произнес он, опершись рукой на скалу у входа. Затем выбрался наружу в благословенное солнечное тепло.

Странное ощущение радушного приема и того, что его здесь признали за своего, осталось с Роджером.

– Ну, и что теперь, athair-céile?[65] – полушутя спросил он вслух. – Куда мне еще посмотреть?

Еще только произнося эти слова, Роджер понял, что уже смотрит. На вершине ближайшего небольшого холма находилась груда камней, о которой упоминала Брианна. «Рукотворного происхождения», – сказала она и предположила, что это может быть укрепление времен железного века. Не то чтобы оно выглядело сколько-нибудь надежным убежищем для кого бы то ни было, но Роджер, движимый тревогой, направился вниз через каменные завалы и вереск и перешел через маленький ручей, который пробивался сквозь камни у подножия холма, затрудняя подъем к груде древних обломков.

Убежище было древним, но не настолько, чтобы относиться к железному веку. То, что обнаружил Роджер, выглядело как руины маленькой часовни: на вросшем в землю камне виднелся грубо высеченный крест, а возле входа валялось нечто похожее на выветренные обломки каменной статуи.

Сооружение оказалось больше, чем выглядело издалека: одна стена была Роджеру примерно по пояс, имелись остатки и двух других стен. Крыша давно провалилась и исчезла, но стропила еще сохранились, и их древесина затвердела, словно металл.

Вытерев пот на затылке, Роджер нагнулся и подобрал голову статуи. Очень старая. Кельтская, пиктская? Трудно сказать. По тому, что осталось, даже определить ее пол было невозможно.

Роджер осторожно провел большим пальцем по незрячим глазам статуи, потом аккуратно установил голову на остаток стены: там была выемка, как будто некогда в стене располагалась ниша.

– Ладно, – сказал он, испытывая неловкость. – Увидимся позже.

И, повернувшись, направился к дому, вниз по поросшему бурьяном склону, с прежним странным ощущением, словно его кто-то сопровождает.

«В Библии сказано: «Ищите, и обрящете», – подумал он. И произнес вслух, ощущая губами дрожь воздуха:

– Но никакой гарантии, что именно вы найдете, не так ли?

Глава 29 Разговор с директором школы

Мирно пообедав с Мэнди, которая, казалось, забыла свои кошмары, Роджер с особой тщательностью оделся для разговора со школьным директором Джема.

Внешность мистера Мензиса стала неожиданностью для Роджера. Он не додумался спросить у Бри, как выглядит директор школы, и ожидал увидеть человека средних лет, коренастого и властного, похожего на директора его собственной школы. Но Мензис оказался примерно одного возраста с Роджером, стройным, светлокожим мужчиной в очках и с насмешливыми глазами за ними. Однако, заметив твердую линию рта, Роджер подумал, что был прав, отговорив Бри от визита.

– Лайонел Мензис, – сказал директор, улыбаясь.

Говорил он приветливо, ответил твердым рукопожатием, и Роджер решил пересмотреть стратегию разговора.

– Роджер Маккензи.

Он отпустил руку директора и занял предложенное ему место – напротив Мензиса, по другую сторону стола.

– Отец Джема, Джеремайи.

– Да, конечно. Я так и думал, что увижу вас или вашу жену, когда Джем не явился сегодня в школу.

Мензис откинулся немного назад, сложив руки на груди.

– Прежде чем мы продолжим… могу я спросить, что именно Джем рассказал вам о случившемся?

Мнение Роджера о сидящем напротив человеке невольно улучшилось.

– Джем сказал, что учительница услышала, как он говорил кое-что другому пареньку на гэльском, после чего схватила Джема за ухо и дернула как следует. Он разозлился и обозвал ее тоже по-гэльски, за что вы его и выпороли.

Роджер бросил взгляд на ремень, висевший на стене возле шкафа – не слишком на виду, но все же так, чтобы можно было его заметить. Брови Мензиса приподнялись над очками.

– Что-то не так? – спросил Роджер, впервые задавшись вопросом, неужели Джем солгал или опустил в своем рассказе нечто более ужасное.

– Нет, именно так все и произошло, – сказал Мензис, – просто я никогда не слышал от родителей такой короткий рассказ. Обычно это получасовая прелюдия, приправленная кучей неважных мелочей, оскорблений, противоречивых мнений – это если приходят оба родителя, – и даже личные нападки. И все еще до того, как я разберусь, в чем проблема. Спасибо.

Он улыбнулся, и Роджер, совершенно непроизвольно, улыбнулся в ответ.

– Мне жаль, что пришлось сделать это, – продолжил Мензис, – мне нравится Джем. Он умный, трудолюбивый и действительно забавный.

– Да, он такой, – сказал Роджер. – Но…

– Но у меня не было выбора, правда, – решительно перебил его Мензис, – если бы никто из учеников не услышал его слова, мы могли бы обойтись простым извинением. Но… он сообщил вам, что именно он сказал?

– Нет, не в подробностях.

Роджер и не спрашивал: раза три или четыре он слышал, как Джейми Фрэзер клянет кого-то на гэльском, и это было весьма впечатляюще, а Джем обладал прекрасной памятью.

– Ну, тогда и я промолчу, если вы не слишком настаиваете… Дело в том, что пока только несколько детей из тех, что играли во дворе, поняли его слова. Но они расскажут своим друзьям – впрочем, уже рассказали, не сомневаюсь. И они знают, что я тоже это понял. Я должен поддерживать авторитет своих учителей, ведь если нет уважения к сотрудникам, все полетит к чертям… Ваша жена упоминала, что вы преподавали. Мне кажется, она говорила об Оксфорде? Впечатляет.

– Да, это было несколько лет назад, и я тогда был младшим преподавателем. Я понимаю, о чем вы говорите, но я привык добиваться порядка и уважения без угрозы физического воздействия.

По правде говоря, ему порой хотелось двинуть в нос одному-двум из его оксфордских студентов-второкурсников.

Мензис посмотрел на него с легким блеском в глазах.

– Думаю, ваш вид этому способствовал, – сказал директор, – а учитывая, что вы вдвое больше меня, я рад, что вы не склонны применять силу.

– А что, другие родители применяли? – Роджер приподнял брови.

– Ну, никто из отцов на самом деле меня еще не тронул, хотя пару раз мне угрожали. Правда, одна мамаша как-то пришла с семейным дробовиком.

Мензис кивнул на стену позади себя, и Роджер увидел на штукатурке россыпь черных оспин, частично прикрытую картой Африки.

– По крайней мере, стреляли над головой, – сказал Роджер сухо, и Мензис рассмеялся.

– Вообще-то, нет, – возразил он. – Я вежливо попросил ее положить оружие, она и положила, но недостаточно аккуратно. Нечаянно зацепила спусковой крючок и… бум! Бедную женщину очень потрясло случившееся, хотя не так, как меня.

– Вы чертовски хороши, старина. – Роджер улыбнулся в знак признания мастерства Мензиса в обращении с трудными родителями, включая и его, Роджера, но слегка наклонился вперед, показывая, что намерен сам направлять разговор.

– В любом случае, я здесь не из-за того, что вы выпороли Джема. Я пришел поговорить о причине…

Мензис перевел дух и кивнул, поставив локти на стол и сложив ладони вместе.

– Да, я вас слушаю.

– Я понимаю, что вы должны поддерживать авторитет ваших учителей. – Роджер, в свою очередь, положил руки на стол. – Но эта особа чуть не оторвала ухо моему сыну всего лишь за несколько слов – не ругательств, а просто слов! – на гэльском.

Мензис сощурил глаза, уловив акцент.

– А-а, так, значит, вы им владеете. Интересно, только вы или ваша жена тоже?

– Вы говорите так, будто мы заразны. Моя жена – американка, думаю, вы заметили.

Мензис посмотрел на Роджера восхищенным взглядом – кто бы не заметил Брианну! – но сказал только:

– Да, я заметил. Она сказала, что ее отец был шотландским горцем. Вы общаетесь дома на гэльском?

– Нет, нечасто. Джем научился от своего дедушки, – и добавил: – Он… его больше нет с нами.

Мензис кивнул.

– Понимаю, – мягко сказал он, – я тоже научился языку от своих дедушки с бабушкой по материнской линии. Сейчас они умерли. Они были родом с острова Скай.

Вопрос повис в воздухе, и Роджер ответил:

– Я родился в поселке Кайл-оф-Лохалш, но рос в Инвернессе. И в основном учился гэльскому на рыбацких лодках в проливе Минч.

«А еще в горах Северной Каролины…» – добавил он про себя.

Мензис снова кивнул, впервые глядя вниз, на свои руки, а не на Роджера.

– Ходили на рыболовном судне последние двадцать лет?

– Нет, слава богу.

Мензис коротко улыбнулся, но не поднял головы.

– Да. В наши дни нечасто услышишь гэльский. Испанский, польский, эстонский… всего понемногу, но только не гэльский. Ваша жена говорила, вы провели несколько лет в Америке, так что, возможно, не заметили, что в общественных местах на нем почти уже не говорят.

– Если честно, не обращал особого внимания… до сего момента.

Мензис снова кивнул, как бы самому себе, затем снял очки и потер след, оставшийся на переносице. Взгляд бледно-голубых глаз показался неожиданно беззащитным без очков.

– Этот спад происходит уже много лет и стал гораздо заметнее за последнее десятилетие. Поскольку Шотландское высокогорье вдруг вошло в состав Великобритании – ну, или так считает остальная часть Великобритании, – и приобрело новый статус, которым раньше не обладало, то сохранение самостоятельного языка стало рассматриваться как нечто не только старомодное, но и откровенно вредное. Нельзя сказать, что существует… официальный запрет, но употребление гэльского в школах очень… не приветствуется. Имейте в виду… – он поднял руку, опережая возражение Роджера, – ничего не было бы, если бы родители протестовали, но они совсем не против. Большинство из них стремятся, чтобы их дети стали частью современного мира, владели английским языком, нашли хорошую работу и уехали отсюда. Здесь не так уж много рабочих мест, разве что в Северном море…

– Родители…

– Если они выучились гэльскому у своих предков, то сами намеренно не передают его детям. А если они им не владеют, то, конечно же, не прилагают никаких усилий, чтобы выучить. Этот язык расценивается как невежество и отсталость, да и, чего греха таить, как явный признак низшего класса.

– Варварства, точнее, – сказал Роджер жестко. – Грубая речь варваров?

Мензис узнал пренебрежительное определение, которое дал в восемнадцатом веке языку своих гостеприимных хозяев знаменитый лексикограф Сэмюэль Джонсон после путешествия по Шотландии и Гебридам, и быстрая, печальная улыбка вновь осветила его лицо.

– Точно. Существует множество предубеждений, в основном негласных, против…

– Тьюхтчеров?

«Тьюхтчеры» – так презрительно назвали жители низменных районов Шотландии обитателей высокогорья, говорящих на гэльском, это означало «деревенщина» или «нищее отребье».

– О, ну тогда вы в курсе.

– Немного.

Он правда был в курсе, ведь даже совсем недавно, в шестидесятые годы, носители гэльского были объектом насмешек и некоторого пренебрежения, но сейчас… Роджер откашлялся.

– Несмотря на это, мистер Мензис, – он сделал упор на слово «мистер», – я категорически возражаю против того, чтобы учитель ругал моего сына за использование гэльского языка и тем более наказывал физически.

– Я разделяю ваше беспокойство, мистер Маккензи. – Директор посмотрел на него таким взглядом, как будто и вправду был согласен с мнением Роджера. – Я сказал пару слов мисс Гленденнинг и думаю, подобное больше не повторится.

Роджер пристально посмотрел в глаза директору, желая многое ему высказать, но понял, что Мензис не несет вины за большую часть возникших проблем.

– Если такое повторится, – сказал Роджер ровным голосом, – я вернусь не с ружьем, а с шерифом. И с фотокорреспондентом из газеты, чтобы заснять, как мисс Гленденнинг уводят в наручниках.

Мензис моргнул и снова надел очки.

– Вы уверены, что не пришлете сюда вашу жену с семейным дробовиком? – спросил он с сожалением, и Роджер невольно рассмеялся. – Тогда все в порядке.

Мензис отодвинул свой стул и встал.

– Я провожу вас. Мне нужно запереть дверь. Мы увидим Джема в понедельник, не так ли?

– Он будет здесь. В наручниках или без.

Мензис засмеялся.

– Что ж, ему не стоит беспокоиться о том, как его примут. Поскольку говорящие на гэльском дети уже сообщили своим друзьям, что именно он сказал, да еще, не пикнув, вытерпел порку, то, думаю, весь класс теперь считает его Робин Гудом или Билли Джеком.

– О боже.

Глава 30 Корабли, что разошлись в ночи

19 мая 1777 г.

Акула была длиной футов двенадцать, а то и больше. Темное гибкое тело плыло вровень с кораблем, едва видимое сквозь взбаламученную штормом серую воду. Она появилась внезапно, незадолго перед полуднем, и сильно меня напугала, когда я, перегнувшись через поручни, увидела, как ее плавник прорезает поверхность воды.

– Что случилось с ее головой? – Джейми, прибежавший на мой испуганный крик, неодобрительно глядел в темную воду. – На ней какие-то наросты.

– Думаю, это так называемая рыба-молот.

Я крепко вцепилась в скользкие от брызг поручни. Голова твари и правда выглядела деформированной: странная, несуразная тупая штуковина, завершающая такое зловеще грациозное тело. Пока мы наблюдали, акула поднялась ближе к поверхности и перевернулась – на миг из воды показался один из мясистых отростков с холодным, ничего не выражающим глазом.

Джейми издал звук, полный смешанного с ужасом отвращения.

– Они обычно так и выглядят, – сообщила я ему.

– Почему?

– Полагаю, однажды Богу стало скучно.

Джейми рассмеялся, и я с одобрением разглядела на его лице здоровый румянец. Завтрак Джейми съел с аппетитом, и я подумала, что пока можно обойтись и без акупунктурных игл.

– Какое самое странное существо ты видел? Я имею в виду животное – не человеческое существо, – добавила я, припомнив доктора Фентимана и его жуткую коллекцию засоленных уродств и «природных курьезов».

– Странное само по себе? То есть не деформированное, а такое, каким его замыслил Бог? – Джейми прищурил глаза, глядя на море, задумался, а потом улыбнулся. – Мандрил в зоопарке Людовика. Или… Ну, нет. Наверное, носорог, хотя я не видел ни одного вживую. Это считается?

– Давай лучше тех, которых видел во плоти, – сказала я, вспомнив нескольких нарисованных животных, сильно пострадавших от воображения художников восемнадцатого века. – Думаешь, мандрил выглядит более странно, чем орангутан?

Я вспомнила, в какой восторг Джейми пришел от орангутана – важного молодого самца, который, казалось, с таким же восхищением рассматривал Джейми. И как присутствующий там герцог Орлеанский премного шутил по поводу происхождения рыжих волос.

– Нет, я видел немало людей, которые выглядели более странно, чем орангутан, – ответил Джейми. Ветер сменился и выбивал из-под его ленты рыжие пряди. Джейми повернулся к ветру лицом, пригладил волосы и немного посерьезнел. – Мне было жаль то существо: казалось, он знал, что одинок и, возможно, больше никогда не увидит своих сородичей.

– Может, он решил, что ты на них похож, – предположила я. – Кажется, ты ему понравился.

– Это было милое маленькое создание, – согласился Джейми. – Когда я дал ему апельсин, он взял его весьма учтиво – словно христианин, а не животное. Ты полагаешь… – Джейми затих, а его взгляд затуманился.

– Что полагаю?

– О. Я просто подумал… – Джейми быстро оглянулся через плечо, но матросы нас услышать не могли. – Роджер Мак говорил о том, насколько Франция будет важна для Революции. Я подумал, что надо будет прощупать почву, когда мы окажемся в Эдинбурге, и поискать, не остались ли еще там мои знакомые со связями во Франции…

Он пожал плечом.

– Ты ведь не собираешься на самом деле отправиться во Францию? – спросила я, вдруг насторожившись.

– Нет, нет, – поспешно ответил Джейми. – Я только подумал… а вдруг орангутан все еще там и мы, отправившись туда как-нибудь, могли бы на него посмотреть? Времени прошло очень много, а я не знаю, долго ли они живут.

– Не думаю, что так же долго, как люди, но они могут доживать до весьма преклонного возраста, если о них хорошо заботятся, – произнесла я с сомнением, которое к орангутану не относилось. Вернуться ко двору французского короля? От одной мысли у меня скрутило живот.

– Знаешь, он умер, – произнес Джейми тихо и, повернув голову, посмотрел мне прямо в глаза. – Людовик.

– Правда? – спросила я сухо. – И… когда?

Наклонив голову, Джейми издал тихий звук, который вполне можно было принять за смешок.

– Он умер три года назад, саксоночка, – с ухмылкой сказал он. – Об этом писали в газетах. Хотя, по правде сказать, «Уилмингтонский вестник» особо не распространялся о его кончине.

– Не обратила внимания.

Я взглянула вниз, на акулу, по-прежнему терпеливо следующую вровень с кораблем. Сердце мое, сначала подскочившее от удивления, теперь успокоилось. Главной реакцией на самом деле была благодарность, и это меня скорее удивило.

Я давным-давно смирилась со своими воспоминаниями о тех десяти минутах, в течение которых делила с Луи постель. И мы с Джейми тоже давно пришли к соглашению забыть об этом из-за всех ужасных событий, которые произошли во Франции перед восстанием якобитов, когда воссоединились друг с другом после потери нашей первой дочери, Фейт.

Не то чтобы известие о смерти Людовика имело хоть какое-то значение… Но все же я почувствовала облегчение, словно некий назойливый мотив, который звучал в отдалении, пришел наконец, к своему изысканному завершению, и теперь только мирная тишина услаждала мой слух.

– Упокой Господь его душу, – произнесла я несколько запоздало.

Джейми улыбнулся и накрыл ладонью мою руку.

– Fois shìorruidh thoir dha, – откликнулся он.

«Прими Господь его душу».

– Знаешь, о чем я подумал? Каково это для короля – предстать перед Богом и держать ответ за свою жизнь. Я имею в виду, должно быть, просто ужасно, когда тебе приходится отчитываться за всех, кто находится под твоей властью?

– Думаешь, он будет держать ответ? – спросила я, заинтригованная и несколько смущенная такой мыслью. Я не знала Людовика близко… Ну, только в самом прямом смысле – и это казалось менее интимным, чем рукопожатие, ведь он даже ни разу в глаза мне не посмотрел. Но король никогда не выглядел человеком, поглощенным заботой о подданных. – Можно ли кого-то привлекать к ответственности за благополучие целого королевства? А не только за собственные мелкие грешки, как считаешь?

Джейми всерьез задумался, медленно постукивая неподвижными пальцами правой руки по скользким поручням.

– Думаю, да, – сказал он. – Ты отвечаешь за свою семью, так? Скажем, человек плохо относится к детям, пренебрегает ими или заставляет голодать. Разумеется, это будет свидетельствовать против его души, ведь он ответственен за них. А раз уж ты родился королем, значит, придется отвечать за своих подданных. И если приносишь им вред, то…

– Ладно, но где граница ответственности? – возразила я. – Предположим, ты сделал кому-то хорошо, а кому-то плохо. Допустим, есть люди, за которых ты отвечаешь, – образно говоря – и нужды одного противоречат нуждам другого? Что ты на это скажешь?

Джейми расплылся в улыбке.

– Скажу: я очень рад, что я не Господь и мне не приходится решать подобные вопросы.

Некоторое время я молчала, воображая стоящего перед Богом Людовика, который пытается объяснить те десять минут со мной. Наверное, он считал, что имел на это право – короли есть короли, в конце концов. Но, с другой стороны, как седьмая, так и девятая заповеди совершенно недвусмысленны и вроде бы не содержат каких-либо оговорок в отношении королевских особ. Не прелюбодействуй. Не лги.

– Если бы ты был там, на небесах, – повинуясь порыву, сказала я, – и наблюдал бы тот суд… Ты бы его простил? Я бы – да.

– Кого? – удивленно спросил он. – Людовика?

Я кивнула, и Джейми нахмурился, медленно потирая переносицу. Потом, вздохнув, тоже кивнул.

– Да, простил бы. Хотя, знаешь, я бы сначала немного поглядел, как он корчится, – добавил Джейми мрачно. – И хорошенько ткнул бы его вилами в задницу.

Я рассмеялась, но тут сверху донесся крик:

– Вижу корабль!

Всего мгновение назад мы были совершенно одни, но от этого выкрика матросы повыскакивали из трюмов и люков, как долгоносики из корабельных сухарей: все карабкались наверх, чтобы посмотреть, что случилось.

Я напрягла глаза, но ничего поблизости не видела. Йен-младший, который поднялся со всеми остальными, с грохотом приземлился на палубу рядом с нами, румяный от ветра и возбуждения.

– Корабль маленький, но пушки есть, – сказал Йен Джейми. – И он под английским флагом.

– Это военный куттер[66], – сказал капитан Робертс, который появился рядом со мной с другой стороны и мрачно смотрел вдаль через подзорную трубу. – Дерьмо.

Рука Джейми неосознанно потянулась к кинжалу, проверяя, на месте ли он. Прищурившись против ветра, Джейми вглядывался поверх плеча капитана. Теперь и мне стали видны паруса, быстро приближавшиеся по правому борту.

– Мы можем уйти от него, кэп? – Первый помощник присоединился к толпе у поручней, глядя на приближающийся корабль, у которого и правда были пушки – шесть, насколько я видела… И за ними стояли люди.

Капитан задумался, рассеянно щелкая подзорной трубой, которую то раздвигал, то складывал. Потом поднял взгляд на такелаж, по-видимому, оценивая, сможем ли мы поднять достаточно парусов, чтобы оторваться от преследователей. Но в грот-мачте была трещина: он собирался провести ремонт в Нью-Хейвене.

– Нет, – угрюмо ответил капитан. – Грот-мачту снесет, если увеличить нагрузку. – Он решительно защелкнул подзорную трубу и засунул ее в карман. – Лучшее, что можно сделать, – это просто все отрицать.

Мне стало интересно, какая часть груза капитана Робертса была контрабандой? Его невозмутимое лицо ничего не выражало, но среди матросов отчетливо ощущалось беспокойство, которое заметно усилилось, когда куттер с нами поравнялся, и с него послышался оклик.

Робертс кратко приказал остановиться, и паруса ослабили, замедляя корабль. Возле пушек и поручней куттера я разглядела моряков. Искоса взглянув на Джейми, я поняла, что он их пересчитывает, и снова посмотрела на парусник.

– Я насчитал шестнадцать, – вполголоса произнес Йен.

– Черт возьми, нас меньше, – сказал капитан и, качая головой, посмотрел на Йена, оценивая его рост. – Скорее всего, они захотят завербовать всех, кого смогут. Прости, парень.

Смутная тревога, которую я ощутила при приближении куттера, приобрела четкие очертания, и страх еще больше усилился, когда Робертс оценивающе оглядел Джейми.

– Вы же не думаете, что они… – начала я.

– Жаль, что вы сегодня побрились, мистер Фрэзер, – заметил Робертс, не обращая на меня внимания. – Помолодели лет на двадцать. И, черт возьми, вид у вас куда здоровее, чем у мужчин вдвое моложе вас.

– Благодарю за комплимент, сэр, – сухо ответил Джейми, поглядывая на поручни, из-за которых внезапно, словно зловещий гриб, выглянула треуголка капитана куттера. Джейми расстегнул ремень, снял ножны с кинжалом и отдал мне.

– Спрячь-ка это, саксоночка, – вполголоса сказал он, снова застегивая ремень.

На борт поднялся капитан куттера – хмурый приземистый мужчина средних лет в латаных-перелатаных бриджах. Быстро и внимательно осмотрев палубу, он кивнул сам себе, словно его худшие подозрения подтвердились, затем крикнул через плечо, чтобы за ним последовали еще шестеро человек.

– Обыщите трюм, – приказал он подчиненным. – Вы знаете, что искать.

– Что вы себе позволяете? – возмутился капитан Робертс. – У вас нет права обыскивать мой корабль! Кем вы тут все себя возомнили? Бандой чертовых пиратов?

– Я похож на пирата? – капитан куттера был скорее доволен, чем оскорблен подобной оценкой.

– Что ж, вряд ли вы капитан королевского флота, – холодно произнес Робертс. – Я всегда считал моряков Его Величества приятными и воспитанными людьми. Которые не поднимаются без приглашения на борт приличного торгового судна, не говоря уж о том, что вы даже не представились как положено.

Капитану куттера это показалось забавным. Он снял шляпу и поклонился… Мне.

– Позвольте представиться, мэм, – сказал он. – Капитан Уорт Стеббингс, ваш покорнейший слуга. – Он выпрямился, надевая шляпу, и кивнул своему лейтенанту. – Прочешите трюмы, и мигом. А вы, приятель… – Он постучал указательным пальцем по груди капитана Робертса, – соберите всех своих людей на палубе и выстройте в ряд. Всех до единого! Предупреждаю: если я кого-нибудь выволоку наверх сам, мне это очень не по-нравится.

Снизу послышался страшный грохот и стук, время от времени оттуда выскакивали матросы, которые докладывали о своих находках капитану Стеббингсу, расположившемуся у поручней. Оттуда он наблюдал за тем, как сгоняли на палубу и собирали в кучу команду «Чирка», а вместе с ними и Йена с Джейми.

– Послушайте-ка! – капитан Робертс, надо отдать ему должное, был боец. – Мистер Фрэзер и его племянник не являются членами команды: они пассажиры, заплатившие за проезд! Вы не можете приставать к свободным людям, занимающимся законным делом. И также не имеете права вербовать мою команду!

– Они британские подданные, – коротко сообщил Стеббингс. – И у меня есть все права. Или вы утверждаете, что вы американцы?

Он хитро усмехнулся: ведь если корабль признают судном мятежников, то капитан может запросто взять его в качестве трофея вместе с командой и всем грузом.

Среди людей на палубе пробежал ропот, и я видела, как многие матросы поглядывают на кофель-нагели[67] вдоль поручней. Стеббингс тоже это заметил и крикнул, чтобы с катера на борт прислали еще четверых солдат. Вооруженных.

«Шестнадцать минус шесть, да минус четыре – это шесть», – подумала я и придвинулась чуть ближе к поручням, чтобы взглянуть на привязанный канатом к «Чирку» куттер, который покачивался на волнах чуть ниже. «Это если в число шестнадцати не входит капитан Стеббингс. А если входит…»

Один человек находился у руля, причем это было не колесо, а похожее на палку устройство, торчащее из палубы. Еще двое на носу занимали свои места возле орудия – длинной пушки, направленной в сторону «Чирка». Где остальные? Двое на палубе. Другие, наверное, где-то внизу.

Позади меня капитан Робертс все еще спорил со Стеббингсом, но команда куттера уже вытаскивала на палубу бочки и свертки, требуя веревку, чтобы спустить все это вниз, на свой корабль. Обернувшись, я увидела, что Стеббингс прохаживается вдоль ряда матросов, указывая идущим за ним четырем крепким парням на тех, кого выбрал. Их тут же выдергивали из шеренги и связывали одной веревкой, которая тянулась от лодыжки к лодыжке. Отобрали уже троих, и среди них Джона Смита, который побледнел и напрягся. При виде него мое сердце подпрыгнуло, а затем почти остановилось, когда Стеббингс подошел к Йену, который бесстрастно смотрел на него сверху вниз.

– Вполне, вполне, – одобрил Стеббингс. – Похоже, строптивый сукин сын, но мы живо выбьем из тебя дурь. Взять его!

Я увидела, как Йен сжал кулаки, и мускулы на его предплечьях напряглись, но вербовщики были вооружены, а двое из них вытащили пистолеты, и он шагнул вперед с таким злым взглядом, что мудрый человек поостерегся бы. Но я уже заметила, что капитан Стеббингс мудрым не был.

Отобрав еще двоих, Стеббингс остановился возле Джейми, осматривая его с головы до ног. Лицо Джейми ничего не выражало и было зеленоватым, поскольку по-прежнему дул сильный ветер, и стоящий на якоре корабль тяжело вздымался и опускался на волнах, накреняясь так, что укачало бы и более крепкого моряка, чем Джейми.

– Отличный верзила, сэр, – одобрил один из вербовщиков.

– Немного староват, – усомнился Стеббингс. – И мне не слишком нравится выражение его лица.

– А мне плевать, что выражает ваше, – любезно произнес Джейми. Он расправил плечи, выпрямился и свысока посмотрел на Стеббингса. – Если бы из-за вашего поведения я уже не считал вас отъявленным трусом, сэр, то по маленькой глупой мордашке сразу бы догадался, что вы жополиз и тупой фат.

Обруганный Стеббингс побледнел от удивления, затем потемнел от бешенства. Вербовщики за его спиной усмехнулись, но поспешно стерли с лиц ухмылки, когда капитан резко обернулся.

– Взять его, – зарычал он вербовщикам, плечами прокладывая путь к добыче, сложенной у поручней. – И уроните его там хорошенько пару раз, пока ведете.

Потрясенная, я просто замерла. Понятно, Джейми не мог позволить им завербовать и увести Йена, но, в самом деле, он же не собирается бросить меня одну посреди Атлантического океана?

Даже с его кинжалом, засунутым в привязанный под юбкой карман, и с моим собственным ножом в ножнах, закрепленных вокруг моего бедра.

Открыв рот, капитан Робертс наблюдал за этим маленьким спектаклем то ли с уважением, то ли с изумлением, трудно сказать. Будучи мужчиной невысоким, довольно плотным и явно не созданным для физического сопротивления, он тем не менее сжал челюсти и шагнул к Стеббингсу, схватив того за рукав.

Команда куттера увела пленников.

Времени придумать что-нибудь получше не было.

Я схватилась за поручни и, взметнув юбки, кое-как перекатилась через них. На одно ужасное мгновение я повисла на руках и, чувствуя, как пальцы скользят по мокрой древесине, пыталась нащупать мысками ботинок веревочную лестницу, которую моряки с куттера перебросили через поручни. Корабль качнулся, и меня швырнуло о борт. Я разжала руки, пролетела несколько футов и уцепилась за лестницу чуть выше палубы куттера.

Я так сильно ободрала правую руку о веревку, что казалось, будто на ладони не осталось кожи, но беспокоиться об этом было некогда. В любую минуту меня мог увидеть кто-нибудь из команды куттера…

Подгадав свой прыжок к очередному крену палубы куттера, я отпустила канат и грохнулась, словно мешок с камнями. Острая боль пронзила правое колено, но я поднялась на ноги и, покачиваясь из стороны в сторону вслед за движениями палубы, бросилась к сходному люку.

– Эй! А вы что там делаете?

Один из канониров увидел меня и изумленно глазел, явно не в состоянии решить, то ли спуститься вниз и разобраться со мной, то ли остаться возле пушки. Второй посмотрел на меня через плечо и велел первому никуда не ходить, добавив, что это просто какая-то дурацкая выходка. «Черт тебя подери, стой на месте!»

Я сделала вид, что не слышу их, но сердце стучало так сильно, что почти невозможно было дышать. Что теперь? Что дальше? Джейми и Йен исчезли.

– Джейми! – крикнула я во всю мощь своих легких. – Я здесь!

Я побежала к канату, который удерживал куттер у «Чирка», на бегу задирая подол, поскольку нижние юбки перекрутились во время моего бесславного спуска и мне никак не удавалось найти разрез, чтобы просунуть в него руку и достать нож из ножен на бедре. Но само действие, похоже, обескуражило рулевого, который обернулся на мой крик.

Открыв рот, он таращился на меня, словно золотая рыбка, но сохранил достаточно хладнокровия, чтобы не выпускать румпель. Я схватилась за канат и вставила в узел нож, используя его как рычаг, чтобы ослабить тугие петли.

Робертс и его команда, благослови их Бог, подняли на «Чирке» ужасную бучу, и никто не услышал криков рулевого и канониров. Один из них, бросив отчаянный взгляд на палубу «Чирка», наконец решился и, спрыгнув с носа, направился ко мне.

«Что угодно отдала бы сейчас за пистолет!» – мрачно подумала я. Но у меня был только нож, и, выдернув его из полуразвязанного узла, я со всей силы ударила матроса в грудь. Его глаза округлились, и я почувствовала, как нож, ударившись о кость, провернулся в моей ладони, вспарывая плоть. Мужчина закричал и, чуть не вырвав нож из моей руки, с глухим стуком упал навзничь на палубу.

– Простите, – выдохнула я и, тяжело дыша, возобновила работу над тугим узлом, теперь измазанным кровью. Из сходного люка доносился шум. Джейми с Йеном, может, и не были вооружены, но в тесном помещении это не имело особого значения.

Я дернула последний виток, веревка неохотно подалась и повисла, шлепнувшись о борт «Чирка». Тут же течение понесло корабли врозь – меньший по размеру куттер заскользил вдоль более крупного шлюпа. Мы двигались медленно, но оптическая иллюзия скорости заставила меня пошатнуться, и для равновесия я схватилась за поручни.

Раненый канонир поднялся на ноги и, злой как черт, направился ко мне, пошатываясь. Из раны текла кровь, но не сильно, и было непохоже, что я его покалечила. Я быстро шагнула в сторону и, взглянув на сходной люк, почувствовала безмерное облегчение при виде Джейми, который выбрался на палубу.

В три прыжка он оказался рядом со мной.

– Быстро, мой кинжал.

Секунду я просто пялилась на него, но потом вспомнила и почти сразу нашла карман. Я рывком потянула кинжал за рукоять, но он запутался в ткани. Джейми схватил кинжал и высвободил одним движением, попутно разодрав не только карман, но и пояс моей юбки. Потом повернулся и нырнул обратно в глубины куттера, оставив меня разбираться с обоими канонирами. Второй уже оставил свой пост и осторожно спускался ко мне. А еще был рулевой, который истошно вопил, требуя, чтобы хоть кто-то поднял хоть какие-нибудь паруса.

Я сглотнула и покрепче ухватилась за нож.

– Не подходите, – сказала я таким громким и командным тоном, на какой только была способна. Мне не хватало дыхания, свистел ветер и стоял жуткий шум, заглушавший остальные звуки, так что вряд ли меня услышали. С другой стороны, даже если бы и услышали, это не имело бы никакого значения. Одной рукой я поддернула вверх свисающую юбку, пригнулась и решительно подняла нож, стараясь показать, что знаю, как с ним обращаться. Собственно, я и знала.

Меня бросало то в жар, то в холод, на затылке выступал пот, который мгновенно высыхал на холодном ветру. Но паника прошла: сознание стало очень спокойным и отрешенным.

В голове была единственная мысль: «Вы не тронете меня». Раненный мною канонир осторожно держался поодаль. Другой же видел перед собой обычную женщину и не удосужился взять оружие, а просто шел ко мне со злобным презрением на лице. Я увидела, как нож метнулся вверх и по дуге, словно сам по себе, и его блеск потускнел от крови, когда я полоснула нападавшего по лбу.

Кровь хлынула по лицу канонира, ослепляя его; ошарашенный, он сдавленно вскрикнул от боли и попятился, прижав к лицу руки.

Не зная, что делать дальше, я на миг замешкалась. В висках по-прежнему стучала кровь. Корабль дрейфовал, качаясь на волнах. Почувствовав, что нагруженный золотом подол юбки царапает по доскам, я со злостью поддернула разорванный пояс вверх.

И тут я увидела торчащий из отверстия в поручнях кофель-нагель, вокруг которого был обмотан линь. Подойдя ближе и за неимением лучшего места воткнув нож за шнуровку корсета, я обеими руками выдернула штырь. Держа его, как короткую бейсбольную биту, я повернулась на одной ноге и с размаху опустила деревяшку на голову человека с порезанным лицом. Деревянный штифт с полым звонким стуком отскочил от черепа. Моряк зашатался и побрел прочь, попутно ударившись о мачту.

Тут рулевой потерял терпение и, оставив руль без присмотра, сорвался со своего поста и набросился на меня, словно разъяренная обезьяна, вытянув руки и оскалив зубы. Я попыталась стукнуть его деревянным штифтом, но после предыдущего удара едва удерживала деревяшку, и когда рулевой набросился на меня, она выскользнула у меня из рук и покатилась по качающейся палубе. Рулевой был маленьким и худым, но под его весом меня повело назад, и мы вместе свалились на поручень. Я ударилась спиной, сильно ушибив почки и на миг лишившись дыхания: воздух со свистом вырвался из моих легких. От боли я судорожно затрепыхалась под рулевым, соскальзывая вниз. Он упал вместе со мной, упорно пытаясь схватить за горло. Я замахала руками, словно крыльями ветряной мельницы, отбиваясь ладонями, локтями, предплечьями и обдирая кожу о его череп.

В ушах ревел ветер, я ничего не слышала, кроме задыхающихся проклятий, хриплых выдохов, может, моих, а может, его. А потом ему удалось отвести мои руки назад и схватить меня за шею, надавливая большим пальцем под челюсть.

Было больно, и я попыталась его пнуть, но мои ноги запутались в юбке, да и вес матроса прижимал их к палубе. В глазах у меня потемнело, и в темноте, словно крошечные фейерверки, мелькали вспышки золотого света, возвещая мою смерть. Кто-то тихо попискивал, и я вдруг смутно осознала, что это, должно быть, я. Хватка на горле усилилась, и светящиеся вспышки померкли.

* * *

Я очнулась от ужаса и одновременно от ощущения, что качаюсь в колыбели. Горло саднило, и когда я попыталась сглотнуть, то подавилась от боли.

– Все хорошо, саксоночка, – донесся из окружающего мрака мягкий голос Джейми, и его ладонь крепко и ободряюще сжала мое предплечье… Где это я?

– Поверю… тебе… на слово, – прохрипела я, и от усилия на глазах выступили слезы. Я кашлянула. Было больно, но, похоже, это немного помогло. – Что…

– Глотни воды, a nighean. – Большая рука обхватила мою голову, немного приподнимая, и к губам прижалось горлышко фляжки. Глотать тоже было больно, но я не возражала: губы и горло пересохли и казались солеными.

Глаза постепенно привыкли к темноте, и я различила фигуру Джейми, который согнулся под низким потолком. А над ним – очертания стропил – нет, балок. Сильный запах трюма и дегтя. Корабль. Конечно, мы на корабле. Вот только на котором из них?

– Где? – прошептала я, махнув рукой.

– Понятия не имею, – довольно сердито ответил Джейми. – Люди с «Чирка» управляются с парусами… Надеюсь… А Йен приставил пистолет к голове одного из моряков, чтобы тот управлял кораблем. Но, насколько я в этом разбираюсь, он ведет нас прямо в открытое море.

– Я имела в виду… на каком мы… корабле.

Впрочем, из его ответа стало понятно: мы на военном куттере.

– Они сказали, что он называется «Питт».

– Очень подходяще. Потонем, как пить дать.

Невидящим взглядом я всматривалась в окружающую темноту, и мое чувство реальности снова пошатнулось, когда в нескольких футах позади Джейми я увидела смутные очертания какого-то огромного пестрого свертка, похоже, подвешенного в воздухе. Я резко села – ну, или попыталась сесть, только сейчас осознав, что нахожусь в гамаке.

Тревожно вскрикнув, Джейми схватил меня за талию – и как раз вовремя, а иначе я бы просто выпала головой вниз. Схватившись за Джейми, я приняла устойчивое положение и только тогда поняла, что огромный кокон на самом деле – человек в соседнем гамаке, подвешенном к балкам. Только он был замотан в гамак, словно паучий обед, и с кляпом во рту. Прижав лицо к сетке, он свирепо смотрел на меня.

– Иисус твою Рузвельт… – прохрипела я и снова легла, тяжело дыша.

– Отдохнешь немного, саксоночка, или вытащить тебя оттуда? – довольно резко спросил Джейми. – Мне бы не хотелось надолго оставлять Йена одного.

– Нет, – ответила я, снова пытаясь подняться. – Помоги мне выбраться, пожалуйста.

Комната… Каюта, или как ее там, кружилась вокруг меня, поднималась и опускалась, и мне пришлось на мгновение прижаться к Джейми и закрыть глаза, пока мой внутренний гироскоп не заработал вновь.

– А капитан Робертс? – спросила я. – «Чирок»?

– Бог их знает, – сердито ответил Джейми. – Мы улепетываем от них с той минуты, как мне удалось заставить людей поднять паруса. Я знаю только то, что они у нас на хвосте, но, сколько ни смотрел за корму, ничего не вижу.

Мне стало немного лучше, хотя с каждым ударом сердца кровь все еще болезненно пульсировала в горле и в висках. Я ощущала, как саднят ушибы на плечах и локтях, а еще болела спина, там, где я ударилась о поручень, – пульсирующая полоса поперек ребер.

– Почти всю команду мы заперли в трюме, – сказал Джейми, кивком головы указывая на мужчину в гамаке. – Кроме этого. Я подумал, может, ты сначала захочешь взглянуть на него. Я имею в виду, как врач, – добавил он тут же, видя, что я не понимаю. – Хотя вряд ли он сильно ранен.

Подойдя, я увидела, что в гамаке находился тот самый рулевой, который пытался меня задушить. На лбу у него виднелась здоровенная шишка, а под глазом намечался огромный синяк. Наклонившись, я смогла разглядеть в тусклом свете, что его зрачки одинакового размера и дышит он ровно – насколько позволяет кляп во рту. Значит, скорее всего, сильных повреждений нет. Секунду я стояла и смотрела на него. Поскольку свет проникал в трюм только сквозь стеклянную призму палубы, разобрать было трудно, но, похоже, то, что я сначала приняла за свирепый взгляд, было, скорее, отчаянием.

– Вам нужно отлить? – вежливо поинтересовалась я.

Матрос и Джейми почти одинаково застонали, хотя в первом стоне звучала нужда, а во втором – раздражение.

– Бога ради! – Джейми схватил меня за руку, когда я потянулась к несчастному. – Я сам с ним разберусь. Иди наверх.

По его голосу было понятно, что он жутко устал, его терпение сейчас на грани и с ним лучше не спорить. Под аккомпанемент продолжительного ворчания на гэльском, которое я даже не пыталась переводить, я осторожно направилась к сходному трапу.

Порывистый ветер наверху поймал мои юбки, и я опасно пошатнулась, но, схватившись за веревку, удержалась. От свежего воздуха в голове прояснилось, и я почувствовала себя настолько устойчиво, что отправилась на корму. Там, как и было сказано, я нашла Йена, который, небрежно положив заряженный пистолет на колено, сидел на бочке и оживленно беседовал с матросом, стоявшим у штурвала.

– Тетушка Клэр! Как ты? – спросил он, спрыгивая с бочки и жестом приглашая меня присесть.

– Прекрасно, – ответила я, усаживаясь.

Я не думала, что сильно повредила колено, но оно слегка подкашивалось.

– Клэр Фрэзер, – представилась я, вежливо кивнув джентльмену у румпеля – негру с затейливыми татуировками на лице, одетому в обычные матросские обноски.

– Гвинейский Дик, – он широко улыбнулся, обнажив явно подпиленные зубы. – Ваш па-акорнай, мэм.

Секунду я просто смотрела на него, открыв рот, но потом восстановила некое подобие самообладания и улыбнулась.

– Вижу, Его Величество набирает своих моряков где только может, – тихо сказала я Йену.

– Это точно. Мистера Дика завербовали прямо на гвинейском пиратском судне, куда он попал с корабля работорговца, который, в свою очередь, увез его из бараков на побережье Гвинеи. Не уверен, считает ли он предложенные Его Величеством условия лучшими… Но говорит, что не против того, чтобы присоединиться к нам.

– Твое доверие лежит на нем? – спросила я на своем хромом гэльском.

Йен поглядел на меня почти возмущенно.

– Разумеется, нет! – ответил он на том же языке. – И ты сделаешь мне одолжение, если не будешь подходить к нему слишком близко, жена брата моей матери. Он говорит, что человеческое мясо не ест, но это не означает, что ему можно доверять.

– Понятно, – уже по-английски сказала я. – А что случилось с…

Прежде чем я успела закончить предложение, палуба загрохотала, и, повернувшись, я увидела Джона Смита – того, что носил пять золотых сережек, – который спустился со снастей. Увидев меня, он тоже улыбнулся, хотя его лицо было усталым.

– Пока достаточно далеко, – сказал он Йену и, коснувшись вихра на лбу, отсалютовал мне. – У вас все в порядке, мэм?

– Вполне. – Я поглядела за корму, но не увидела ничего, кроме вздымающихся волн. И тот же вид везде, куда ни кинь взгляд. – Э-э… Вы, случайно, не знаете, куда мы направляемся, мистер Смит?

Вопрос его слегка удивил.

– Что? Нет, мэм. Капитан не сказал.

– Капи…

– Это он о дяде Джейми, – довольным голосом пояснил Йен. – А где он? Опять блюет внизу, да?

– Нет, когда я его в последний раз видела. – У меня появилось странное ощущение в копчике. – Вы хотите сказать, что никто на борту этого судна не имеет представления, куда – или хотя бы в какую сторону! – мы движемся?

Ответом было красноречивое молчание.

Я кашлянула.

– Э-м… Канонир. Не тот, что с порезанным лбом… Другой. Где он, ты знаешь?

Йен повернулся и посмотрел на воду.

– Ох, – вырвалось у меня. На палубе виднелось большое пятно крови – там, где матрос упал, когда я его ударила. – Ох, – повторила я.

– О, кстати, тетушка. Я нашел это на палубе.

Йен вытащил из-за пояса мой нож и отдал мне. Я заметила, что лезвие чистое.

– Спасибо.

Просунув нож сквозь прорезь в нижней юбке, я обнаружила, что ножны по-прежнему прикреплены к бедру, хотя порванную верхнюю юбку и карман кто-то с меня снял. Вспомнив о золоте в подоле одежды, я понадеялась, что это был Джейми. У меня возникло странное ощущение – будто мои кости наполнены воздухом. Я кашлянула и сглотнула, потирая больное горло, а потом вернулась к тому, что меня интересовало.

– Так что же, никто не знает, куда мы направляемся?

Джон Смит слегка улыбнулся.

– Ну, мы не плывем в открытое море, мэм. Если вы этого боитесь.

– Вообще-то, боюсь. Откуда вы знаете направление?

Все трое улыбнулись в ответ.

– Сама солнце вон тама, – с акцентом произнес мистер Дик, показывая плечом на светило, а потом кивнул в том же направлении. – Значит, она земля тоже тама.

– А-а.

Что ж, это, несомненно, успокаивало. И правда, раз уж «сама солнце» находилось там – то есть быстро садилось на западе, – значит, в действительности мы держали курс на север.

Тут к компании присоединился Джейми, который выглядел довольно бледным.

– Капитан Фрэзер, – почтительно произнес Смит.

– Мистер Смит.

– Что прикажете, кэп?

Джейми мрачно на него уставился.

– Будет хорошо, если мы не потонем. С этим справитесь?

Мистер Смит, не стесняясь, ухмыльнулся.

– Если не натолкнемся на другой корабль или на кита, сэр, то, думаю, мы удержимся на плаву.

– Хорошо. Уж постарайтесь. – Джейми вытер тыльной стороной ладони губы и выпрямился. – Есть ли какой-нибудь порт, до которого мы могли бы добраться, например, завтра? Рулевой сказал, что пищи и воды у нас дня на три, но чем меньше ее нам понадобится, тем счастливее я буду.

Смит повернулся и прищурился в сторону невидимой земли, отчего на его сережках заблестело заходящее солнце.

– Ну, Норфолк мы прошли, – задумчиво сказал он. – Следующим большим портом будет Нью-Йорк.

Джейми бросил на него желчный взгляд.

– А разве не в Нью-Йорке стоит британский флот?

Мистер Смит кашлянул.

– Думаю, да, насколько я слышал. Конечно, они могли и перебазироваться.

– Я, скорее, имел в виду маленький порт, – сказал Джейми. – Очень маленький.

– Там, где прибытие куттера королевского флота произведет неизгладимое впечатление на жителей? – поинтересовалась я.

Я понимала его страстное желание как можно скорее ступить на сушу. Только вот что потом?

До меня только сейчас начала доходить вся чудовищность нашего положения: за какой-то час мы из пассажиров, следовавших в Шотландию, превратились в беглецов, направляющихся бог знает куда.

Закрыв глаза, Джейми протяжно и глубоко вздохнул. Подошла большая волна, отчего он снова позеленел. И меня словно громом ударило: я вдруг поняла, что осталась без игл для акупунктуры, оставшихся на так поспешно покинутом «Чирке».

– А как насчет Род-Айленда или Нью-Хейвена в Коннектикуте? – спросила я. – Кстати, именно в Нью-Хейвен направлялся «Чирок»… И вероятность того, что в каком-то из этих портов мы наткнемся на лоялистов или на британские войска, тоже невелика.

Не открывая глаз, Джейми кивнул и поморщился от этого движения.

– Да, наверное.

– Только не Род-Айленд, – возразил Смит. – Англичане еще в декабре приплыли в Ньюпорт, и американский флот – все что от него осталось – заперт внутри бухты Провиденс. Стрелять в нас они, может, и не станут, если мы войдем в Ньюпорт с развевающимся британским флагом, – он указал на мачту, где все еще трепетал на ветру флаг Объединенного Королевства. – Но на берегу нас могут принять несколько жарче, чем нам бы хотелось.

Джейми, приоткрыв один глаз, задумчиво посмотрел на Смита.

– Я так понимаю, сами вы не из лоялистов, мистер Смит? Потому что, если бы вы им были, то посоветовали бы мне высадиться в Ньюпорте: я бы сам лучше не придумал.

– Нет, сэр. – Смит потеребил одну из своих сережек. – Заметьте, я и не сепаратист. Но мне очень не хочется снова тонуть. Думаю, я уже израсходовал всю свою удачу в этом отношении.

Джейми выглядел больным, но кивнул.

– Значит, в Нью-Хейвен, – решил он, и я почувствовала легкий толчок тревожного возбуждения. А вдруг я все-таки увижу Ханну Арнольд? Или самого полковника Арнольда? Вполне возможно, что он навещает свою семью.

Выбор курса потребовал серьезного технического обсуждения, и матросы на снастях долго перекрикивались с теми, что на палубе: Джейми знал, как пользоваться секстантом и астролябией (а на куттере как раз имелся секстант), но понятия не имел, как применить результаты к управлению кораблем. Завербованные матросы с «Чирка» неохотно, но согласились вести корабль, куда мы только захотим, поскольку их единственной альтернативой был немедленный арест, суд и казнь за невольное пиратство. Но хотя все они считались хорошими и умелыми моряками, никто из них ничего не смыслил в навигации.

Было предложено допросить пленных моряков в трюме и выяснить, не умеет ли кто-нибудь из них управлять кораблем. А если найдется такой человек, то либо заставить его силой, либо подкупить золотом, в зависимости от того, что лучше сработает. Можно было еще держаться берега, плывя в пределах его видимости, что было гораздо медленней и гораздо опасней из-за возможности наткнуться на песчаные отмели либо на британские военные корабли. И ненадежно, поскольку никто из находившихся сейчас на борту матросов «Чирка» никогда раньше не бывал в порту Нью-Хейвена.

Раз уж добавить к этому обсуждению мне было нечего, я отошла к поручням – смотреть на закат и размышлять, насколько велик шанс сесть на мель, если на небе нет солнца, чтобы по нему ориентироваться.

Мысль холодила, но ветер был еще холоднее. Столь внезапно покинув «Чирок» в одном легком жакете и к тому же оставив там свою верхнюю шерстяную юбку, я сейчас ощущала, что морской ветер, словно нож, пронзает мою одежду насквозь. Это неудачное сравнение напомнило мне о мертвом канонире, и, взяв себя в руки, я взглянула на темное пятно крови на палубе.

В тот же миг я краем глаза уловила движение у руля. Я открыла было рот, чтобы закричать, но не смогла выдавить ни звука, однако Джейми как раз взглянул на меня, и, что бы ни отразилось на моем лице, этого оказалось достаточно. Оглянувшись, он без промедления кинулся на Гвинейского Дика, который, вытащив откуда-то спрятанный нож, собирался напасть на Йена, неосмотрительно повернувшегося спиной.

Йен оглянулся, увидел, что происходит, и, сунув пистолет в руки удивленного мистера Смита, ринулся в трепыхающийся клубок человеческой плоти, перекатывающийся под качающимся румпелем. Потеряв управление, корабль замедлился, паруса повисли, и он начал опасно крениться.

Я сделала пару шагов по наклонившейся палубе и аккуратно выхватила пистолет из рук мистера Смита. Он ошеломленно посмотрел на меня и моргнул.

– Не то чтобы я вам не доверяла, – извинилась я. – Просто, учитывая все обстоятельства, не хочу рисковать.

Спокойно и методично я проверила пистолет. Он был заряжен и взведен. Хорошо, хоть не выстрелил сам по себе, пока мы вырывали его друг у друга! Я прицелилась в самую гущу потасовки, ожидая, кто первым из нее вынырнет.

Мистер Смит, переводя взгляд с меня на дерущихся, медленно попятился прочь, осторожно поднимая руки.

– Я… тогда… буду наверху, – сказал он. – Если вдруг понадоблюсь.

Исход схватки, конечно, был предрешен, но мистер Дик показал себя достойным звания британского моряка. Йен медленно поднялся на ноги, чертыхаясь и прижимая руку с рваной раной на предплечье к рубашке, испачканной кровью.

– Этот двуличный ублюдок меня укусил! – бушевал Йен. – Чертов нехристь-людоед!

Пнув своего недавнего врага, который застонал от удара, но не пошевелился, Йен злобно выругался и схватил болтающийся румпель. Медленно подвигал его вперед и назад в поисках направления. Корабль выровнялся, и паруса вновь наполнились ветром.

Джейми скатился с распростертого тела мистера Дика и сел возле него на палубе, свесив голову и пытаясь отдышаться. Я опустила пистолет и поставила на предохранитель.

– Как ты себя чувствуешь? – для проформы спросила я у Джейми.

Сама я ощущала странное спокойствие и отстраненность.

– Пытаюсь вспомнить, сколько жизней у меня осталось, – ответил он, хватая ртом воздух.

– Думаю, четыре. Или пять. Неужели ты всерьез считаешь, что сейчас был близок к смерти?

Я взглянула на мистера Дика, чье лицо выглядело ужасно. У самого Джейми на щеке было красное пятно, которое через пару часов, несомненно, станет черно-синим. Еще он держался за живот, но в целом выглядел невредимым.

– А то, что я чуть не умер от морской болезни, считается?

– Нет.

Опасливо поглядывая на валяющегося рулевого, я присела возле Джейми на корточки, чтобы как следует его рассмотреть. Красный свет заходящего солнца заливал палубу, и потому было невозможно понять, какого цвета сейчас лицо Джейми. Джейми протянул руку, и я отдала ему пистолет, который он заткнул за ремень, где, как я заметила, уже висел кинжал в ножнах.

– Ты даже вытащить его не успел? – кивнула я на кинжал.

– Я не собирался никого убивать. Он же не умер, да? – С заметным усилием Джейми встал на четвереньки и немного отдышался перед тем, как рывком подняться на ноги.

– Нет. Очнется через пару минут.

Я посмотрела на Йена, который отвернулся, но язык его тела был весьма красноречив. Напряженные плечи, покрасневшая шея и напрягшиеся мускулы предплечий выдавали злость и стыд, оно и понятно. Но в сгорбленной спине Йена ощущалось безнадежное отчаяние. Я никак не могла себе этого объяснить, пока в голову не пришла одна мысль. Я вдруг поняла, отчего он потерял бдительность, и странное ощущение спокойствия мгновенно исчезло, уступив место ужасу.

– Ролло! – прошептала я, хватая Джейми за руку. Удивленный, он взглянул на Йена и перевел полный смятения взгляд на меня.

– О господи, – тихо произнес Джейми.

Акупунктурные иглы были не единственной ценной вещью, оставшейся на борту «Чирка». Ролло многие годы был самым близким другом Йена. Плод случайной любви суки ирландского волкодава и волка, огромный и свирепый, он до такой степени пугал матросов «Чирка», что Йен запер его в каюте. В противном случае пес, возможно, вцепился бы зубами в горло капитана Стеббингса, когда моряки схватили Йена. Что сделает Ролло, когда поймет, что Йен исчез? И что могут сотворить с ним капитан Стеббингс и его люди или команда «Чирка»?

– Господи Иисусе. Они пристрелят пса и выкинут в море, – озвучил Джейми мои мысли и перекрестился.

Я вспомнила о рыбе-молоте и содрогнулась. Джейми крепко сжал мою руку.

– О господи, – снова очень тихо произнес он. Постоял секунду в раздумье, потом отпустил мою руку и встряхнулся, почти как Ролло после купания.

– Я должен переговорить с командой, и нам нужно их накормить… Так же, как и моряков в трюме. Может, спустишься вниз, саксоночка, и посмотришь, что там с камбузом? Я только… скажу словечко Йену сначала.

Я увидела, как дернулось его горло, когда он взглянул на Йена, который неподвижно, словно вырезанный из дерева индеец, стоял у руля; уходящий свет резко очерчивал его бесстрастное лицо.

Кивнув, я неловко зашагала к черной зияющей дыре сходного люка и спустилась в темноту.

* * *

Камбуз располагался под палубой, в дальнем конце общей столовой, и был не более чем комнатушкой размером четыре на четыре ярда. Там обнаружилось нечто, похожее на невысокий кирпичный жертвенник, в котором горел огонь, а также несколько шкафов на переборке и подвесная штуковина, на которой висели котлы, прихваты, тряпки и другая кухонная утварь. Найти камбуз оказалось нетрудно: печка все еще светилась тусклым красным жаром, и, слава богу, там тлели несколько угольков.

Под маленьким столом стояли ящики с песком и углем, а еще корзина щепы для растопки, и я тут же принялась возвращать к жизни огонь, над которым висел котел. Когда корабль накренился, немного содержимого выплеснулось через край и пригасило пламя, оставив на одной стороне котелка липкие потеки. «И снова повезло», – мелькнуло у меня в мозгу. Ведь если бы варево не притушило большую часть огня, содержимое котла давно бы уже выкипело и подгорело, и мне пришлось бы готовить какой-никакой ужин с нуля.

Возможно, в буквальном смысле с нуля. Рядом с камбузом высились несколько поставленных одна на другую клеток с курами, дремавшими в теплой темноте. Но от моих перемещений они проснулись и принялись хлопать крыльями и квохтать, взволнованно поворачивая глупые головки; из-за деревянной решетки подслеповато глядели красноватые глаза-бусинки.

А вот интересно, есть ли на корабле другая живность? Но если и была, то, слава богу, обитала она не на камбузе. Я хорошенько перемешала клейкое варево, напоминавшее мясное рагу, и принялась искать хлеб. Я точно знала, что здесь где-то должно быть что-то мучное: моряки ели либо галеты, называя так пресные корабельные сухари, либо «мягкий хлеб» – любой хлеб на опаре, хотя слово «мягкий» часто бывало весьма неточным определением. Тем не менее у них должен быть хлеб. Где?

Наконец я его нашла: жесткие круглые бурые буханки висели в сетке на крюке в темном углу. Наверное, чтобы уберечь их от крыс. Я тщательно осмотрелась вокруг, просто на всякий случай. «Где-то должна быть и мука», – подумала я. Ах, ну да, конечно. Она в трюме, вместе с другими корабельными запасами. И с недовольными остатками первоначальной команды. Что ж, подумаем об этом позже. Тут достаточно еды, чтобы накормить всех, кто на борту. А о завтраке я тоже подумаю потом.

Пока я разжигала огонь и осматривала камбуз и столовую, мне удалось согреться и отвлечься от мыслей о своих синяках и ушибах. Ощущение леденящего недоверия, которое не отпускало меня с того самого момента, когда я перевалилась через поручни «Чирка», тоже начало проходить.

Впрочем, нельзя сказать, что это было к лучшему. Понемногу приходя в себя от потрясения, я начала осознавать истинные масштабы нынешнего бедствия. Мы больше не направлялись в Шотландию и к опасностям Атлантики, но плыли бог знает куда на незнакомом судне с неопытной и охваченной паникой командой. И к тому же мы только что фактически совершили акт пиратства в открытом море и все остальные виды преступлений, которые сопровождают сопротивление вербовке и нападение на флот Его Величества. И убийство. Я сглотнула, горло все еще саднило, и кожа покрылась мурашками, несмотря на тепло от огня.

Вибрация ножа, ударившего в кость, эхом отдавалась в моих собственных костях. Как я могла убить этого человека? Я знала, что лезвие не проникло в грудную полость и не могло задеть крупные кровеносные сосуды на шее… Понятно, шок… Но неужели только от шока…

Я не могла прямо сейчас думать о мертвом канонире и потому решительно отогнала от себя мысль о нем. «Потом», – сказала я себе. Когда-нибудь я приму это – в конце концов, я защищалась. И помолюсь за упокой его души, только позже. Не сейчас.

Впрочем, другие мысли, которые всплывали в мозгу, пока я занималась стряпней, тоже не радовали. Йен и Ролло… Нет, об этом я тоже не буду думать.

Я упорно скребла дно котла большой деревянной ложкой. Густое и липкое варево немного подгорело, но все еще было съедобным, правда, выглядело не очень аппетитно: густое, клейкое, с костями и комками. Подавив приступ тошноты, я наполнила водой котелок поменьше и повесила кипятить.

Навигация. Я выбрала эту тему для переживаний потому, что, хотя она серьезно меня беспокоила, в ней отсутствовала эмоциональная составляющая, в отличие от других пунктов повестки дня. Так, в какой фазе находится луна? Я попыталась вспомнить, как она выглядела прошлой ночью с палубы «Чирка». Поскольку я практически не заметила ее, значит, сейчас не полнолуние. Ведь встающая над морем полная луна – зрелище, от которого захватывает дух. Сверкающая на воде дорожка манит вдаль, и кажется, что можно легко перешагнуть через поручни и уйти по ней в безмятежное сияние.

Нет, безмятежного сияния прошлой ночью точно не было. Тогда я довольно поздно поднялась на нос корабля вместо того, чтобы воспользоваться горшком в каюте, – хотелось глотнуть свежего воздуха. Ненадолго задержавшись возле поручней, я заметила в длинных перекатывающихся волнах фосфоресцирующее свечение: зловеще-прекрасный зеленоватый блеск, который мерцал под водой. За кораблем виднелся след, похожий на сверкающую вспаханную борозду.

Значит, сейчас новолуние, решила я. Или месяц только народился, что почти одно и то же. Тогда нам нельзя ночью подходить близко к берегу. Я не знала, как далеко мы ушли на север, – может, Джон Смит знает? – но понимала, что береговая линия Чесапикского залива включает в себя все виды каналов, песчаных и приливных отмелей, не говоря уже о том, что залив кишит судами. Хотя подождите: Смит сказал, что мы прошли Норфолк.

– Черт подери! – сердито выругалась я. – Где находится Норфолк?

Я знала, где он находится относительно шоссе I—64, но понятия не имела о том, как этот чертов Норфолк выглядит со стороны океана.

А если придется ночью встать на якорь вдали от берега, вдруг корабль снесет в открытое море?

– Зато нам не нужно беспокоиться о том, что кончится горючее, – ободряюще сказала я себе. Еда и вода? Ну, они еще есть, по крайней мере пока.

И тут у меня, похоже, закончились поводы для тревоги. А как насчет морской болезни Джейми? Или любой другой случайности, требующей медицинского вмешательства, которая может приключиться на борту? Да, это подойдет. Трав у меня не было, как и игл, и шовного материала, а также бинтов и инструментов… В данный момент у меня не было абсолютно ничего, чем я реально могла лечить, кроме кипяченой воды и тех навыков, которым обладали мои руки.

– Полагаю, я смогу вправить вывих или прижать большим пальцем разорванную артерию, – сказала я вслух, – но только и всего.

– Э-э… – произнес позади меня весьма неуверенный голос, и я повернулась, нечаянно выплеснув варево из поварешки.

– О! Мистер Смит.

– Не хотел напугать вас, мэм. – Бочком, словно настороженный паук, он вышел на свет, осмотрительно держась от меня подальше. – Особенно после того, как увидел, что племянник вернул вам тот ваш ножик. – Он слегка улыбнулся, показывая, что пошутил, но ему определенно было не по себе. – Вы… э-э… неплохо с ним управляетесь, должен сказать.

– Да, – подтвердила я, беря тряпку, чтобы вытереть лужицу. – У меня была хорошая практика.

Многозначительная тишина. Через пару секунд он кашлянул.

– Мистер Фрэзер послал меня очень осторожненько спросить, скоро ли будет готово что-нибудь поесть?

Фыркнув, я неохотно рассмеялась.

– «Осторожненько» – это он так сказал или вы сами придумали?

– Он, – тотчас ответил моряк.

– Можете передать ему, что еда готова и можно приходить есть когда угодно. О… Мистер Смит?

Он тут же повернулся, и его серьги качнулись.

– Я всего лишь хотела поинтересоваться, что матросы… Полагаю, они сильно расстроены, это понятно… но что матросы с «Чирка» думают по поводу… э-э… последних событий? Если вам, конечно, что-то известно, – добавила я.

– Знаю. Мистер Фрэзер задал мне тот же вопрос буквально десять минут назад, – слегка удивленно произнес мистер Смит. – Мы как раз разговаривали там, наверху, как вы могли догадаться, мэм.

– О, понимаю.

– Ну, мы весьма рады, конечно, что нас не загребли. Если бы это случилось, то, скорее всего, никто из нас многие годы не увидел бы ни дома, ни семьи. Не говоря уж о том, что пришлось бы воевать против своих. – Смит почесал подбородок: как и у остальных мужчин, у него отросла щетина, из-за чего он выглядел истинным пиратом. – Но, с другой стороны… Ну, вы же понимаете, что в данный момент мы в положении, которого и врагу не пожелаешь. В опасном, я хотел сказать. К тому же мы теперь не получим ни жалованья, ни одежды.

– Да, понимаю. С вашей точки зрения, какой самый желаемый исход в этой ситуации?

– Подойти как можно ближе к Нью-Хейвену, но в гавань не входить. Посадить корабль на мель и поджечь его где-нибудь на речном каменистом мелководье, – незамедлительно ответил он. – Добраться на лодках до берега и бежать со всех ног.

– Вы сожгли бы корабль с матросами в трюме? – спросила я из любопытства.

К моей радости, Смит от подобного предположения пришел в ужас.

– Что вы, мэм! Может, мистер Фрэзер захочет отдать их континенталам для обмена, но мы не против, чтобы их освободили.

– Очень великодушно с вашей стороны, – серьезно заверила я его. – И, уверена, мистер Фрэзер очень благодарен за ваши рекомендации. Вы знаете, где… э-э… сейчас находится Континентальная армия?

– Где-то в Нью-Джерси, насколько я слышал, – ответил Смит, коротко улыбнувшись. – Хотя не думаю, что их будет сложно найти, если они вдруг вам понадобятся.

Если не считать королевский флот, последнее, что мне хотелось видеть, – это Континентальная армия, даже издалека. Но, судя по всему, Нью-Джерси как раз довольно далеко.

Я отправила мистера Смита в матросский кубрик отыскать столовые принадлежности – у каждого матроса имелись свои собственные миска и ложка – и принялась за непростую задачу: нужно было зажечь две лампы, которые висели над обеденным столом. Тогда, по крайней мере, мы сможем увидеть, что едим.

Однако, взглянув на рагу поближе, я изменила свое мнение насчет хорошего освещения, но решила не гасить лампы, раз уж пришлось затратить столько усилий, чтобы их зажечь.

Как ни странно, еда оказалась неплохой. Впрочем, я могла бы накормить всю команду сырой крупой и рыбьими головами, и никто бы не возражал: мужчины изголодались. Они заглатывали еду, как стайка веселой саранчи, и находились в удивительно хорошем расположении духа, несмотря на все наши трудности. И я уже не в первый раз подивилась тому, как люди приспосабливаются к обстоятельствам и продолжают жить нормальной жизнью посреди неопределенности и опасности.

Конечно, отчасти этому поспособствовал Джейми. Нельзя было не увидеть иронии судьбы в том, что человек, который ненавидит море и корабли, внезапно стал фактическим капитаном куттера, потому что, хотя Джейми терпеть не мог корабли, он более-менее знал, как ими управлять. И перед лицом хаоса сохранял спокойствие, а также обладал прирожденным талантом командовать.

«О, если ты покоен, не растерян, когда теряют головы вокруг…»[68] – подумала я, наблюдая за тем, как он спокойно и разумно разговаривает с людьми.

До сих пор я держалась исключительно на адреналине, но теперь, когда непосредственная опасность миновала, он почти иссяк. Встревоженная, усталая, с саднящим горлом, я смогла проглотить только пару ложек. Все мои ушибы и синяки пульсировали, колено все еще ныло. Я мрачно составляла список телесных повреждений, когда увидела, что Джейми пристально смотрит на меня.

– Ты должна поесть, саксоночка, – мягко произнес он. – Ешь.

Я хотела было сказать, что не голодна, но передумала. Ему и без меня хватало забот.

– Да, капитан, – сказала я и смиренно взялась за ложку.

Глава 31 Путешествие по камерам сердца

Я должна лечь спать. Боже, как же мне нужен сон! А ведь его практически не будет, пока мы не доберемся до Нью-Хейвена. Если вообще доберемся, скептически отозвалось мое подсознание, но я отмела это замечание, совершенно бесполезное в нынешней ситуации.

Я мечтала погрузиться в сон: нужно было и избавить разум от страхов и сомнений, и восстановить измученную плоть. Впрочем, я настолько устала, что разум и тело уже начали разделяться.

Знакомое явление. Врачи, солдаты и матери сталкиваются с ним регулярно – я сама испытывала подобное бессчетное количество раз. Затуманенный усталостью разум становится неспособным отвечать на непосредственную опасность и просто слегка тормозит, аккуратно отделяясь от подавляющих его эгоистичных потребностей тела. А когда он хладнокровно отстранится, то может управлять ситуацией, не обращая внимания на эмоции, боль и усталость, принимая необходимые решения, равнодушно отклоняя глупые потребности организма в пище, воде, сне, любви, грусти, заставляя себя работать на пределе своих возможностей.

«Но почему эмоции?» – как в тумане мелькнула мысль. Безусловно, эмоция – это функция разума. И все же, очевидно, она настолько глубоко укореняется в плоти, что подобное отстранение сознания, в свою очередь, подавляет и ее.

Я подумала, что тело возмущает это отстранение. Обделенное вниманием и измученное, оно не позволяет разуму с легкостью вернуться. Часто разделение сохраняется до тех пор, пока наконец не удастся поспать. Когда тело занято тихим, но интенсивным восстановлением, разум, используя извилистые каналы снов, осторожно возвращается обратно в бунтующую плоть и заключает мир. И ты просыпаешься – снова целым.

Но не сейчас. Меня одолевала мысль, что нужно еще что-то сделать, только вот я не знала, что именно. Я накормила мужчин, отправила еду пленникам, проверила раненых… Перезарядила все пистолеты… Отмыла котел… Заторможенный разум отключился.

Я положила руки на стол, чувствуя под кончиками пальцев волокна древесины, похожие на крошечные горные хребты, сглаженные за годы службы. Может, это окажется картой, которая позволит мне найти дорогу в сон.

Внезапно я увидела себя со стороны. Худая, почти тощая: под кожей на предплечьях резко выступают лучевые кости. За несколько недель путешествия я похудела сильнее, чем могла себе представить. Ссутулилась от усталости. В густой спутанной массе кудрявых волос виднеются серебряные и белые пряди с десятком оттенков темного и светлого. Мне вспомнилось, как Джейми говорил о выражении, которое используют индейцы-чероки… «Вычесывать змей из волос» – вот оно. Чтобы освободить сознание от беспокойства, гнева, страха, одержимости демонами, просто вычесывай змей из волос. Лучше не скажешь.

Конечно, в данный момент у меня не было гребня. Вернее, он раньше лежал у меня в кармане, но потерялся во время борьбы.

Я ощущала свой разум, как воздушный шарик, который упрямо рвется ввысь и тянет за веревочку. Однако отпускать его я не собиралась: мне вдруг стало страшно, что он не вернется.

Вместо этого я отчаянно сосредоточилась на незначительных, но физически ощутимых мелочах: тяжесть куриного рагу и хлеба у меня в животе, резкий рыбный запах масла в светильниках. Топот ног по верхней палубе и пение ветра. Плеск воды вдоль бортов корабля.

Ощущение лезвия, вошедшего в плоть. Не демонстрация власти как таковой, не хирургическое вмешательство, причиняющее вред ради исцеления. А панический удар ножом: разрыв и неожиданная запинка лезвия, воткнувшегося в кость, неуправляемый, безумно накренившийся клинок. И огромное темное пятно на палубе, сырое и пахнущее железом.

– Я этого не хотела, – прошептала я вслух. – О боже. Я этого не хотела.

Совершенно неожиданно я заплакала. Без рыданий, без сжимающих горло спазмов. Слезы просто наполнили глаза и потекли вниз по щекам, неторопливо, словно холодный мед. Я молчаливо признавала свое отчаяние, оттого что все постепенно катится в тартарары.

– Что такое, милая? – От двери послышался приглушенный голос Джейми.

– Я так устала, – еле ворочая языком, произнесла я. – Так устала.

Лавка скрипнула под его весом, когда он сел рядом со мной и стал аккуратно вытирать мои щеки грязным носовым платком. Обняв меня, Джейми зашептал на гэльском что-то успокаивающе ласковое, как делал это с испуганными животными. Я прильнула щекой к его рубашке и закрыла глаза. Слезы еще текли по моим щекам, но я уже чувствовала себя лучше: хоть и уставшей до смерти, но не полностью уничтоженной.

– Я не хотела убивать того человека, – прошептала я.

Пальцы, приглаживающие мне за ухом волосы, на мгновение замерли, а потом вновь задвигались.

– Ты никого не убила, – с изумлением в голосе сказал Джейми. – Тебя это тревожит, саксоночка?

– Помимо всего прочего, да. – Я села, вытирая нос рукавом, и уставилась на Джейми. – Я не убила канонира? Ты уверен?

Его губы растянулись, изобразив нечто похожее на улыбку, правда, довольно мрачную.

– Уверен. Я убил его, a nighean.

– Ты… Ох! – Я пристально взглянула на него, шмыгнув носом. – Ты ведь говоришь это не для того, чтобы меня успокоить?

– Нет. – Улыбка исчезла. – Я тоже не хотел его убивать. Только выбора не было. – Он указательным пальцем заправил прядь волос мне за ухо. – Не тревожься, саксоночка. Я справлюсь.

Я снова заплакала, но теперь от всего сердца. Я рыдала от боли и горя и, конечно, от страха. Но мучилась и печалилась я о Джейми и том человеке, которого он убил потому, что другого выбора не было. И это все меняло.

Немного погодя буря в моей душе улеглась, оставив меня обессиленной, но исцеленной. Гудящее чувство отрешенности ушло. Джейми развернулся на скамье и теперь сидел, прислонившись спиной к столу и держа меня на коленях. Так мы и застыли в мирной тишине, наблюдая за свечением угасающих угольков в очаге камбуза и за струйками пара над котелком с горячей водой. Я вяло думала, что надо бы прямо сейчас поставить на огонь еду, к утру сварится, и бросила взгляд на клетки: куры там уже устроились спать, и лишь иногда раздавалось редкое кудахтанье, когда какая-нибудь из птиц вздрагивала от того, что ей там виделось в ее курином сне.

Нет, сегодня я не смогу заставить себя убить курицу. Команде придется довольствоваться тем, что попадется под руку утром.

Джейми тоже обратил внимание на кур, но подумал о другом.

– Ты вспомнила кур миссис Баг? – произнес он с печальным юмором. – Малыша Джема и Роджера Мака?

– О боже! Бедная миссис Баг!

Когда Джему было лет пять, ему поручили каждый день пересчитывать кур, чтобы знать наверняка, что они все вернулись в курятник на ночь. После чего, конечно же, дверь нужно было запереть от лис, барсуков и других хищников – любителей курятины. Только вот Джем не запер. Всего лишь раз, но этого оказалось достаточно. В курятник залезла лиса и устроила кровавую бойню.

Полная чушь, что человек – единственное существо, которое убивает ради удовольствия. Возможно, все семейство псовых научилось этому от людей: лисы, волки и, теоретически, домашние собаки тоже. Стены курятника были буквально покрыты кровью и перьями.

– О, мои детки! – причитала миссис Баг, а слезы, как бусины, скатывались по ее щекам. – О, мои бедные детишки!

Джем, которого позвали на кухню, не смел поднять глаза.

– Мне жаль, – уставившись в пол, шептал он. – Мне правда жаль.

– Так и должно быть, – сказал ему Роджер. – Только сожаление тут не поможет, ведь так?

Джемми молча покачал головой, и глаза его наполнились слезами.

Роджер грозно откашлялся.

– Значит, так. Если ты достаточно вырос, чтобы тебе доверили работу, значит, ты уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за последствия, раз не справился с ней. Понятно?

Было очевидно, что Джему ничего не понятно, но он, отчаянно всхлипывая, кивнул.

Роджер протяжно втянул носом воздух.

– Я имею в виду, – проговорил он, – что собираюсь выпороть тебя.

Маленькое круглое личико Джемми побелело. Он моргнул и изумленно посмотрел на свою маму.

Брианна двинулась было к нему, но на ее предплечье сомкнулась рука Джейми, останавливая.

Не глядя на Бри, Роджер положил ладонь на плечико Джема и решительно развернул его к двери.

– Ладно, приятель. Выходи. – Он указал на дверь. – Иди к хлеву и жди меня там.

Джемми громко сглотнул. Лицо малыша болезненно посерело, когда миссис Баг принесла первую покрытую перьями тушку, а последующие события нисколько не улучшили его цвет.

Я думала, что Джемми стошнит, но обошлось. Плакать он перестал и заново начинать не собирался, но, казалось, весь сжался, сгорбив плечики.

– Идем, – сказал Роджер, и тот ушел.

Когда Джемми с опущенной головой поплелся на улицу, он выглядел, как идущий на казнь заключенный, и я не знала, смеяться мне или плакать. Поймав взгляд Брианны, я увидела, что та борется с похожими чувствами: она выглядела расстроенной, но уголок рта подрагивал, поэтому ей пришлось поспешно отвернуться.

Роджер очень тяжело вздохнул и, расправив плечи, пошел следом.

– Господи, – пробормотал он.

Джейми молча стоял в углу и не без сочувствия наблюдал за происходящим. Он шевельнулся, и Роджер взглянул на него. Джейми кашлянул.

– Хм-м… Знаю, ему впервой… Но, думаю, лучше выпороть пожестче, – тихо произнес он. – Бедный парнишка чувствует себя ужасно.

В изумлении Брианна искоса на него посмотрела, но Роджер кивнул, и его вытянутые в угрюмую линию губы немного расслабились. Расстегивая на ходу ремень, он отправился вслед за Джемом.

Мы втроем неловко стояли в кухне, не зная, что делать дальше. Брианна тяжело вздохнула, совсем как Роджер, выпрямилась, встряхнулась, словно собака, и взяла одну из убитых куриц.

– Их можно есть?

Для проверки я потыкала одну птицу – плоть под кожей была мягкой и дряблой, но кожа еще не начала отделяться. Взяв петуха, я его понюхала: ощущался резкий и сильный запах засохшей крови и кислый душок помета, но сладковатой тухлятиной не пахло.

– Думаю, да, если тщательно приготовить. Часть мы потушим, а остальное отварим для бульона и фрикасе, но вот перья никуда не годятся.

Пока миссис Баг пошла прилечь, Джейми отправился в погреб за луком, чесноком и морковкой, а мы с Брианной принялись за грязную работу – стали ощипывать и потрошить жертв. Мы практически не разговаривали, лишь изредка бормоча что-нибудь в процессе работы. Но когда Джейми вернулся и поставил корзинку с овощами на стол возле Бри, та подняла на него глаза.

– Это же поможет? – спросила она серьезно. – Правда?

Он кивнул:

– Когда сделал что-то плохое, то чувствуешь себя паршиво и хочешь все исправить, так? Но исправить что-либо подобное уже невозможно. – Джейми указал на груду мертвых кур. Начали появляться мухи: они ползали по мягким перьям. – Лучшее, что ты можешь сделать, это почувствовать, что искупил свою вину.

Через окно донесся приглушенный вопль. Брианна инстинктивно вздрогнула, но потом тряхнула головой и, отмахиваясь от мух, потянулась за курицей.

– Я помню это, – сказала я мягко, очнувшись от образов минувшего. – Уверена, что Джемми тоже.

Джейми тихо усмехнулся, после чего замолчал. Я чувствовала, как его сердце бьется за моей спиной, медленно и уверенно.

* * *

Мы дежурили по очереди всю ночь, каждый по два часа, так, что кто-то из нас троих – либо Джейми, либо Йен, либо я – все время был начеку. Джон Смит казался надежным, но существовала вероятность, что кому-нибудь из команды «Чирка» взбредет в голову освободить моряков из трюма в надежде, что позже это поможет ему спастись от повешения за пиратство.

С полуночным дежурством я справилась достаточно хорошо, но подниматься на рассвете пришлось с трудом. Пробуждаясь, я пробивалась к сознанию, словно выбираясь из глубокого колодца, выстланного мягкой черной шерстью, а болезненная усталость цеплялась за мои израненные и ноющие руки и ноги.

Как только я вылезла из застеленного одеялом гамака, в него тут же завалился Джейми, и, несмотря на острое рефлекторное желание вытащить его оттуда и самой забраться в гамак, я слегка улыбнулась. Либо он полностью уверен в том, что я могу продолжать дежурство, либо уже готов умереть от усталости и морской болезни. Или и то и другое вместе, подумала я, поднимая морской офицерский плащ, который Джейми попросту с себя сбросил. Единственное, что я выиграла в нынешней ситуации: жуткий плащ покойного прокаженного остался на борту «Чирка». Этот плащ был гораздо лучше: сшитый из новой темно-синей толстой шерсти, на алой шелковой подкладке, и все еще теплый от тела Джейми.

Поплотнее завернувшись в плащ, я погладила мужа по голове, чтобы посмотреть, улыбнется ли он во сне, – да, его губы слегка дрогнули в улыбке! – и, зевая, побрела в камбуз.

Еще одна маленькая радость: в буфете обнаружилась металлическая банка хорошего чая «Дарджилинг». Перед тем как отправиться в постель, я развела огонь под котлом с водой, и сейчас она была горячей. Я зачерпнула кипяток раскрашенной фиалками чашкой, похоже, из личного сервиза капитана.

Чай я взяла с собой наверх. Деловито обойдя палубу и взглянув на двух вахтенных матросов – мистер Смит держал румпель, я встала у борта, чтобы выпить свой ароматный трофей, глядя, как из моря встает солнце.

Если кому-то вдруг приспичило бы сосчитать минуты блаженства – к примеру мне самой, – то эта минута определенно попала бы в их число. Мне приходилось видеть рассветы в теплых морях. Будто раскрывался какой-то восхитительный цветок: великолепное медленное распространение тепла и света. Этот восход был северным. Он походил на медленно открывающуюся двустворчатую раковину: холодный и нежный, с перламутровым небом, которое переливалось над бледным серым морем. Мне подумалось, что в этом чувствуется нечто интимное, словно рассвет предвещает день, полный тайн.

Как только я всецело погрузилась в поэтические размышления, их прервал возглас: «Вижу корабль!» – прозвучавший прямо надо мной. Расписанная фиалками фарфоровая чашка капитана Стеббингса разбилась о палубу, я повернулась и увидела на горизонте позади нас верхушку белого треугольника, который с каждой секундой увеличивался.

Следующие несколько минут походили на граничащую с фарсом комедию, когда я ворвалась в капитанскую каюту, настолько взволнованная и запыхавшаяся, что могла только ловить ртом воздух, как безумный Санта-Клаус: «Эй!.. кр… Эй!» Джейми, обладающий способностью мгновенно пробуждаться от самого глубокого сна и вскакивать на ноги, именно так и поступил. Попытался выскочить из постели, совершенно забыв, что находится в гамаке. Когда Джейми, чертыхаясь, наконец поднялся с пола, по палубе уже грохотали сапоги, а остальные матросы с «Чирка» куда более ловко выпрыгивали из своих гамаков и спешили посмотреть, что происходит.

– Это «Чирок»? – спросила я Джона Смита, напрягая глаза, чтобы рассмотреть. – Вы можете сказать?

– Да, – проговорил он рассеянно, искоса посмотрев на парус. – Или, скорее, нет. Точно говорю, это не «Чирок». У него три мачты.

– Поверю вам на слово.

С такого расстояния приближающийся корабль выглядел словно трепещущее облако, несущееся к нам над водой; я до сих пор не могла различить его корпус.

– Нам же не нужно бежать от него, правда? – спросила я Джейми, который откопал в столе Стеббингса подзорную трубу и, нахмурившись, изучал нашего преследователя. Джейми опустил трубу и покачал головой.

– Не имеет значения, нужно или нет, у нас нет никаких шансов.

Он передал трубу Смиту, который, приложив ее к глазу, пробормотал:

– Флаги… На нем нет флагов…

От этих слов Джейми резко повернул голову, и внезапно я поняла, что на «Питте» все еще развевается британский флаг.

– Это же хорошо, да? – спросила я. – Наверняка они не станут беспокоить военный корабль.

И Джейми, и Джон Смит явно сомневались в логичности подобного заявления.

– Если они подойдут поближе, то, скорее всего, заметят нечто подозрительное, и это будет не кит, – сказал Смит. Он покосился на Джейми. – Все же… Может, накинете капитанский мундир? Вдруг сработает… На расстоянии.

– Если они подойдут близко, это не поможет, – с мрачным видом сказал Джейми.

Тем не менее он все же скрылся внизу, ненадолго остановившись у бортика, чтобы проблеваться, и вскоре вернулся. В форме капитана Стеббингса он выглядел замечательно – если отойти подальше и прищуриться. Но, поскольку Стеббингс был, пожалуй, на фут ниже Джейми и гораздо круглее в средней части, то мундир сильно обтягивал плечи и болтался вокруг талии. Из рукавов мундира и штанин выглядывали рукава рубашки и чулки, причем гораздо заметнее, чем обычно. А бриджи, чтобы они не упали, Джейми затянул портупеей, многократно собрав их на поясе в складки. Я заметила, что, вдобавок к собственному кинжалу, он теперь щеголял капитанским клинком и двумя заряженными пистолетами.

Увидев своего дядю в таком облачении, Йен вскинул брови, но Джейми бросил на него свирепый взгляд, и племянник промолчал, хотя выражение его лица просветлело впервые с тех пор, как мы наткнулись на «Питт».

– Не так уж и плохо, – ободряюще сказал мистер Смит. – Может, все-таки рискнем, а? Ничего не потеряем, в конце концов.

Джейми фыркнул.

– «Охвачен флагман был огнем. Ушли, кто жить хотел. Остался мальчик лишь на нем»[69], – проговорила я, и Джейми перевел свирепый взгляд на меня.

Я уже видела Гвинейского Дика и не переживала, что Йен со своими татуировками и прочим не сойдет за матроса королевского флота. Остальные моряки с «Чирка» выглядели вполне прилично. Мы могли выйти сухими из воды.

Теперь приближающийся корабль подплыл достаточно близко, чтобы я смогла разглядеть его носовую фигуру – черноволосую женщину, которая, казалось, сжимала…

– Она и вправду держит змею? – с сомнением спросила я.

Йен подался вперед, прищурившись из-за моего плеча.

– У нее есть клыки.

– Как и у корабля, парень.

Джон Смит кивнул на судно, и в этот момент я увидела, что действительно так: длинные морды двух маленьких латунных пушек торчали из носа корабля, а когда ветер погнал его к нам под небольшим углом, стали видны и орудийные порты. Они могли быть, а могли и не быть настоящими: на бортах торговых кораблей иногда рисовали фальшивые орудийные порты, чтобы отпугнуть желающих напасть на судно.

Однако носовые пушки были настоящими. Одна из них выстрелила с облачком белого дыма, и небольшое ядро плюхнулось в воду рядом с нами.

– Это вежливо? – с сомнением спросил Джейми. – Он подает нам сигнал?

Стало очевидно, что нет: обе носовые пушки пальнули одновременно, и ядро пробило один из парусов у нас над головами, оставив огромную дыру с опаленными краями. Мы изумленно глазели на нее.

– О чем он думает, стреляя в королевский корабль? – возмущенно воскликнул Смит.

– Он думает, что он чертов приватир, и хочет захватить нас – вот о чем! – проговорил Джейми, приходя в себя и торопливо скидывая капитанскую одежду. – Ради бога, спустите флаг!

Смит тревожно переводил взгляд с Джейми на приближающийся корабль, у бортов которого виднелись люди. Вооруженные.

– У них есть пушки и мушкеты, мистер Смит, – сказал Джейми, швырнув мундир за борт с такой силой, что тот несколько раз перевернулся, пока долетел до воды. – Я не стану с ними сражаться за корабль Его Величества. Спускайте уже этот флаг!

Мистер Смит побежал и принялся перебирать бесчисленные веревки, чтобы отыскать ту, которая присоединена к флагу. Носовые пушки еще раз выстрелили, но на этот раз волна удачно погрузила нас во впадину между гребнями, и оба ядра пролетели над нами.

Флаг с грохотом начал опускаться и в конце концов соскользнул на палубу жалкой горкой. Я испытала мгновенное возмущение, рефлекторный порыв броситься и поднять его, но остановила себя.

– Что теперь? – спросила я, с беспокойством глядя на корабль. Он был настолько близко, что удалось рассмотреть фигуры канониров, которые наверняка уже перезаряжали носовые латунные пушки и повторно наводили их. А мужчины, которые стояли за ними у поручня, были вооружены буквально до зубов. Мне показалось, что я разглядела палаши и сабли, а также ружья и пистолеты.

Канониры остановились: один из команды стал указывать через поручень и, повернувшись, крикнул кому-то сзади. Затенив глаза рукой, я заметила, как на вздымающихся волнах плавает капитанский мундир. Казалось, это сбило с толку приватир: я увидела на носу человека, который пристально нас разглядывал.

«Что теперь?» – думала я. Приватиром мог стать кто угодно, начиная от профессиональных капитанов с официальным разрешением на каперство, выданным тем или иным правительством, и заканчивая отъявленными пиратами. Если судно у нас на хвосте относится к первому типу, то есть шансы, что мы сойдем за пассажиров. Если к последнему, то они запросто могут перерезать нам глотки и выбросить в море.

Человек на носу что-то крикнул своим людям и спрыгнул вниз. На какую-то секунду судно встало против ветра, затем нос корабля повернулся, и паруса с глухим хлопком снова раздулись.

– Он собирается нас протаранить, – в полнейшем недоумении проговорил Смит.

Я не сомневалась, что он прав. Носовая фигура была уже настолько близко, что я разглядела стиснутую в руке женщины змею, прижатую к обнаженной груди. Такова природа шока, что я, находясь в здравом уме, праздно размышляла о том, что, должно быть, судно называется «Клеопатра» или «Аспид», а оно тем временем пронеслось мимо нас в пене волн, и воздух содрогнулся от грохота раскаленного металла.

Мир исчез, я лежала ничком: мое лицо вдавилось в пол, от которого пахло бойней. Оглушенная, я изо всех сил прислушивалась к визгу очередного пушечного снаряда, летящего прямо в нас. На меня рухнуло что-то тяжелое, и я неосознанно начала бороться, чтобы вырваться, встать на ноги и бежать, бежать куда угодно, лишь бы подальше… Подальше…

Я почувствовала, как першит в горле, и постепенно осознала, что издаю всхлипывающие звуки и что поверхность под моей сплющенной щекой – липкая от соли доска, а не пропитанная кровью грязь. Вес на моей спине вдруг сам по себе переместился, поскольку Джейми скатился с меня, поднимаясь на колени.

– Господи Иисусе! – в ярости воскликнул он. – Да что с тобой такое?!

Единственным ответом на его вопрос стал одиночный выстрел, очевидно, раздавшийся из пушки на корме того судна, которое проходило мимо нас.

Я встала, вся дрожа, но была настолько далека от обычного испуга, что с абсолютно беспристрастным интересом заметила – на палубе в нескольких футах от меня лежит нога: босая, в оторванной парусиновой штанине. Все вокруг было забрызгано кровью.

– Святый Боже, святый Боже, – твердил кто-то не переставая.

Я отрешенно огляделась и увидела мистера Смита, который в ужасе смотрел наверх.

Я тоже подняла глаза. Верхушка единственной мачты исчезла, а остатки парусов и снастей изодранной дымящейся массой нависли над палубой. Орудийные порты приватира, очевидно, не были показными.

Ошарашенная, я даже не стала раздумывать, почему они в нас стреляли. Джейми тоже не тратил время на вопросы. Он схватил мистера Смита за руку.

– Черт возьми! Подлый nàmhaid возвращается!

Так оно и было. Я с опозданием поняла, что тот корабль движется слишком быстро. Развернувшись и проплывая мимо нас, он выстрелил. Скорее всего, в нас попало только одно из тяжелых пушечных ядер, снеся мачту-горемыку с «Чирка», который был в тот момент на снастях.

Остальные матросы высыпали на палубу, наперебой спрашивая, что происходит. Приватир в это время описывал широкий круг, явно намереваясь вернуться и закончить начатое. Похоже, таков был единственный ответ.

Я увидела, как Йен бросил взгляд на пушку «Питта», но вряд ли мы могли что-либо сделать. Даже если люди с «Чирка» обладали некоторым опытом в канонирском деле, сейчас у них не было возможности занять места у орудий.

Приватир завершил разворот. Он возвращался. По всей палубе «Питта» люди кричали, размахивали руками, врезались друг в друга, когда бежали к поручню.

– Мы сдаемся, вы, грязные ублюдки! – кричал один из них. – Оглохли, что ли?!

Видимо, оглохли. Случайный порыв ветра принес серный запах тлеющего фитиля, и я разглядела мушкеты, которые выставили, чтобы нас напугать. Несколько человек рядом со мной, похоже, потеряли голову от страха и бросились в трюм. Я поймала себя на мысли, что, возможно, это не такая уж плохая идея.

Возле меня Джейми размахивал руками и кричал. Однако внезапно он исчез, и, повернувшись, я увидела, что он бежит по палубе. Стягивая через голову рубашку, он запрыгнул на наше носовое орудие: сверкающую медную пушку, именуемую «длинной девяткой». Опираясь для равновесия свободной рукой на плечо Йена, Джейми размахивал рубашкой, которая, развеваясь, описывала огромную белую дугу. На мгновение это вызвало недоумение: треск стрельбы прекратился, хотя шлюп продолжал свой смертоносный круг. Джейми снова замахал туда-сюда рубашкой. Несомненно, они должны его видеть!

Ветер дул в нашу сторону. Я услышала, как вновь раздался грохот орудий, и кровь застыла в моих жилах.

– Они намерены нас потопить! – завопил мистер Смит, и эта мысль эхом отозвалась в криках ужаса еще нескольких людей.

Ветер донес до нас резкий и едкий запах черного пороха. С такелажа доносились крики людей, половина из которых сейчас тоже отчаянно размахивала рубахами. Я увидела, как Джейми на мгновение сделал передышку, сглотнул, а затем нагнулся и что-то сказал Йену. Он сильно сжал плечо племянника, затем опустился на четвереньки возле пушки.

Йен промчался мимо, в спешке чуть не сбив меня с ног.

– Ты куда? – закричала я.

– Вызволить пленников! Они погибнут, если мы затонем! – прокричал он через плечо, исчезая в сходном люке.

Вновь обратившись лицом к приближающемуся кораблю, я обнаружила, что Джейми с пушки не слез, как мне сначала показалось. Вместо этого он обхватил орудие, повернувшись спиной к тому судну.

Сопротивляясь ветру, он для равновесия развел руки в стороны, а коленями изо всех сил сжал пушечное дуло. С распростертыми руками Джейми вытянулся в полный рост, демонстрируя свою обнаженную спину с паутиной шрамов, которые полыхали на побледневшей от ледяного ветра коже.

Встречное судно начало замедляться, маневрируя таким образом, чтобы скользить параллельно с нами и взорвать наш корабль следующим бортовым залпом. Я видела головы людей, высовывающихся из-за борта, вытягивающихся на вантах, – все моряки тянули шеи от любопытства. Но не стреляли.

Внезапно я ощутила мощные и болезненные удары собственного сердца, как будто оно, остановившись на минуту, снова вспомнило о своем долге и пыталось наверстать упущенное.

Над нами навис борт корабля, и наша палуба погрузилась в глубокую холодную тень. Шлюп находился так близко, что можно было услышать, как сбитые с толку солдаты из орудийных расчетов вопросительно переговаривались между собой. Доносился гулкий звон и грохот ядер в стеллажах, скрип орудийных лафетов. Я не могла посмотреть вверх, не смела пошевельнуться.

– Кто вы? – спросил сверху гнусавый и очень американский голос. Говорил он с крайней подозрительностью и с большим недовольством.

– Если вы имеете в виду корабль, то он называется «Питт», – Джейми слез с пушки и встал рядом со мной.

Полуголый, он весь покрылся гусиной кожей, отчего волоски на его теле встали дыбом, как медная проволока. Его трясло, хотя я не знала, от ужаса ли, от гнева, или просто от холода. Однако голос его не дрожал, а был наполнен яростью.

– Если же вы имеете в виду меня, то я – Джеймс Фрэзер, полковник, ополчение Северной Каролины.

Наступило короткое молчание, пока капитан приватира осознавал услышанное.

– А где капитан Стеббингс? – спросил голос. Подозрительности в нем не убавилось, но недовольства стало меньше.

– Это чертовски длинная история, – зло проговорил Джейми. – Но на корабле его нет. Если желаете пойти и поискать его, будь по-вашему. Не возражаете, если я надену рубашку?

Замешательство, ропот – и щелчки курков стихли. К этому моменту я пришла в себя настолько, что смогла поднять глаза. За поручнем корабля щетинились стволами ружья и пистолеты, но сейчас большинство из них убрали и направили вверх, пока их владельцы глазели поверх борта.

– Одну минуту! Повернись-ка! – скомандовал голос.

Джейми глубоко вдохнул через нос, но повернулся. Он мельком посмотрел на меня, затем встал, высоко задрав голову и сжав челюсти, а взгляд устремил на мачту, вокруг которой под присмотром Йена собирались заключенные из трюма. Они выглядели совершенно сбитыми с толку: таращились, раскрыв рты, на приватир, озирались по сторонам, пока не замечали на палубе Джейми, который стоял полуголый и сверкал глазами, как василиск. Если бы я не начала беспокоиться, что у меня начинается сердечный приступ, то сочла бы это забавным.

– Дезертировал из британской армии, не так ли? – с любопытством произнес голос со шлюпа. Джейми повернулся, сохраняя свирепый взгляд.

– Нет, – резко сказал он. – Я свободный человек – и всегда им был.

– Да неужели? – Владелец голоса явно забавлялся. – Ладно. Надевай рубашку и поднимайся сюда на борт.

Я едва дышала и утопала в холодном поту, но мое сердце стало биться более размеренно.

Одевшись, Джейми взял мою руку.

– Моя жена и племянник идут со мной! – крикнул он и, не дожидаясь утвердительного ответа со шлюпа, схватил меня за талию и поднял, чтобы поставить на поручень «Питта», откуда я смогла дотянуться до веревочной лестницы, которую корабельная команда сбросила вниз. Джейми не хотел рисковать и снова разлучиться со мной или Йеном.

Корабль раскачивался на волнах, и мне пришлось мертвой хваткой вцепиться в лестницу, закрыв глаза. У меня кружилась голова. Вместе с головокружением я ощущала и тошноту, но это была всего лишь реакция на шок. Пока глаза были закрыты, желудок немного успокоился, и я смогла поставить ногу на следующую перекладину.

– Вижу корабль!

Сильно запрокинув голову, я углядела лишь машущую руку человека сверху. Я повернулась, чувствуя, как лестница крутится вместе со мной, и увидела приближающийся парус. Наверху, на палубе, гнусавый голос прокричал приказания, и босые ноги зашлепали по доскам, когда экипаж побежал по своим местам.

Джейми стоял на поручне «Питта», удерживая меня за талию, чтобы я не свалилась.

– Иисус твою Рузвельт Христос! – проговорил он крайне изумленно, и, взглянув через плечо, я увидела, что Джейми повернулся и следит за приближающимся кораблем. – Это же чертов «Чирок»!

* * *

На другом конце лестницы нас встретил высокий, очень худой человек с седыми волосами, торчащим кадыком и пронзительными голубыми глазами.

– Капитан Эйса Хикмен! – рявкнул он на меня, а затем мгновенно переключил свое внимание на Джейми. – Что это за корабль? И где Стеббингс?

Йен позади меня перелез через борт, тревожно оглядываясь.

– На вашем месте я бы поднял лестницу, – быстро сказал он одному из матросов.

Я взглянула вниз на палубу «Питта», где кучка людей, отталкивая друг друга, рвалась к поручням. Кругом махали руками и вопили, корабельные матросы и бывшие завербованные наперебой что-то выкрикивали, но капитан Хикмен был не в настроении.

– Поднимите лестницу, – приказал он матросу и велел Джейми следовать за собой. Не дожидаясь ответа и не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идет ли Джейми следом, капитан зашагал по палубе. Джейми обвел матросов подозрительным взглядом, но, видимо, решил, что они достаточно безобидны, и, бросив Йену: «Присматривай за своей тетушкой!» – пошел за Хикменом.

Йен же ничего не видел, кроме приближающегося «Чирка».

– Иисусе, – прошептал Йен, пристально глядя на парусник. – Думаешь, с ним все в порядке?

– С Ролло? Непременно. Я на это надеюсь.

Мое лицо окоченело. Сильнее, чем просто от морских брызг; у меня онемели губы. И повсюду на краях зрительного поля мерцали крошечные огоньки.

– Йен, – проговорила я как можно спокойнее. – Думаю, я сейчас упаду в обморок.

Казалось, что давление в моей груди нарастает, не давая мне дышать. Заставив себя кашлянуть, я почувствовала мгновенное облегчение. Господи боже, у меня что, сердечный приступ? Боль в левой руке? Нет. Боль в челюсти? Да, но я сжала зубы, так что неудивительно… Я не поняла, что падаю, но ощутила хватку чьих-то рук: кто-то поймал и опустил меня на палубу. Наверное, глаза у меня были открыты, но я ничего не видела. Словно в тумане в мозгу мелькнуло, что, похоже, я умираю, но я тут же отвергла эту мысль. Нет, черт побери! Я не могу! Но меня уже окутывал непонятный серый туман.

– Йен, – сказала я или подумала, что сказала. Я чувствовала себя очень спокойной. – Йен, просто, на всякий случай, скажи Джейми, что я люблю его.

К моему удивлению, ничего не померкло, но туман настиг меня, и я ощутила, как тело мягко обволакивает безмятежное серое облако. И давление, и удушье, и боль – все утихло. Беспечно счастливая, я могла бы уплыть в эту серую мглу. Вот только не было уверенности, что я действительно произнесла те слова, и необходимость передать их не давала покоя, словно гвоздь в башмаке.

– Скажи Джейми, – повторяла я расплывающемуся в тумане Йену. – Скажи Джейми, что я люблю его.

– Открой глаза и скажи мне сама, саксоночка, – произнес глубокий встревоженный голос где-то рядом.

Я попыталась поднять веки и поняла, что могу. Видимо, я все-таки не умерла. Попробовав осторожно вдохнуть, я обнаружила, что грудь с легкостью двигается. Мои волосы были влажными, и лежала я на чем-то твердом, укрытая одеялом. Лицо Джейми плавало надо мной, но, когда я моргнула, перестало двигаться.

– Скажи мне, – повторил он, слегка улыбаясь, хотя вокруг его глаз залегли морщинки от тревоги.

– Сказать тебе… Ох! Я люблю тебя. Где я? – Воспоминания о недавних событиях нахлынули на меня, и я резко села. – «Чирок»? Что…

– Не имею ни малейшего понятия. Когда ты в последний раз что-нибудь ела, саксоночка?

– Не помню. Прошлой ночью. Что ты имеешь в виду? Что значит «не имею ни малейшего понятия»? Он все еще там?

– О да, – довольно мрачно сказал он. – Еще там. Он выстрелил в нас два раза несколько минут назад… Хотя, подозреваю, ты не слышала.

– Он выстрелил… – Я потерла рукой лицо, с удовольствием обнаружив, что снова чувствую свои губы и что кожа снова стала теплой. – Я выгляжу серой и потной? – спросила я у Джейми. – У меня губы синие?

Его это встревожило, но он наклонился, чтобы рассмотреть поближе мой рот.

– Нет, – с уверенностью ответил Джейми, выпрямляясь после тщательного осмотра. Затем наклонился и быстро поцеловал меня, словно заверяя печатью нормальный цвет моих губ. – Я тоже тебя люблю, – прошептал он. – И рад, что ты не мертва. Пока еще, – добавил он нормальным голосом и выпрямился именно в тот момент, когда где-то в отдалении прогрохотал пушечный выстрел.

– Полагаю, капитан Стеббингс захватил «Чирок»? – спросила я. – Не думаю, что капитан Робертс стал бы наобум палить по незнакомым кораблям. Но интересно, почему Стеббингс по нам стреляет? Отчего он не пытается взять на абордаж «Питт» и вернуть его себе? Сейчас это проще простого.

Мои странные симптомы практически исчезли, и мысли прояснились. Приподнявшись, я села и обнаружила, что меня уложили на плоские крышки двух больших сундуков в каком-то закутке грузового отсека. На потолке был решетчатый люк, через который я увидела порхающие тени развевающихся парусов, а вдоль стен стояли всевозможные бочки, тюки и ящики. Воздух был наполнен запахами дегтя, меди, тряпья, пороха и… кофе? Я вдохнула поглубже, на миг почувствовав себя немного окрепшей. Да, кофе!

Из-за стены донесся очередной негромкий пушечный выстрел, приглушенный расстоянием, и я ощутила легкую внутреннюю дрожь. Осознания того, что я заперта в трюме корабля, который в любой момент может быть потоплен, было достаточно, чтобы перебить даже запах кофе.

Джейми тоже услышал выстрел и, привстав, повернулся. Прежде чем я поднялась на ноги и предложила немедленно пойти наверх, в люк просунулась круглая коротко стриженная голова, загораживая свет.

– Леди вроде пришла в себя? – вежливо спросил парнишка. – Кэп говорит, если она мертва, вы больше здесь не нужны, и он желает, чтобы вы сразу шли наверх поговорить с ним, сэр.

– А если я не мертва? – поинтересовалась я, пытаясь расправить нижние юбки, которые насквозь промокли и безнадежно помялись. Проклятье! А теперь я оставила свою нагруженную золотом юбку и карман на борту «Питта». Коли так пойдет и дальше, то мне несказанно повезет, если я доберусь до суши в сорочке и корсете.

Мальчуган – ему было лет двенадцать или около того, хотя выглядел он еще моложе, – улыбнулся моим словам.

– В таком случае он пообещал прийти и собственноручно бросить вас за борт, мэм, надеясь, что это поможет вашему мужу сосредоточиться. Кэп Хикмен немного поторопился со своим заявлением, – виновато поморщившись, добавил он. – Он ничего такого не делает. Как правило.

– Я пойду с тобой.

Я встала, не потеряв равновесия, но руку Джейми приняла. Мы прошли по кораблю, ведомые нашим новым знакомым, который любезно сообщил мне, что его имя Эйбрам Зенн. «Мой па был начитанным человеком, обожал словарь мистера Джонсона и трепетал от одной мысли, что мое имя будет начинаться на первую букву алфавита, а заканчиваться на последнюю, понимаете?» – сказал он. Еще мальчик рассказал, что он юнга, а судно и правда называется «Аспид» (это меня порадовало), и что причиной сегодняшней заварухи была давняя обида капитана Хикмена на военного капитана Стеббингса: «Между этими двумя произошла не одна стычка, и кэп Хикмен поклялся, что следующая будет последней».

– Я так понимаю, капитан Стеббингс того же мнения? – сухо спросил Джейми, на что Эйбрам энергично закивал.

– В Роаноке один малый в таверне сказал мне, что там выпивал кэп Стеббингс, который заявил собравшимся, как он намеревается повесить кэпа Хикмена на его собственной рее, и пусть чайки выклюют ему глаза. Они так и сделают, – добавил он, мрачно поглядывая на птиц, которые кружили над океаном неподалеку. – Мерзкие твари, эти чайки.

Дальнейшие пикантные подробности были прерваны нашим прибытием в святая святых капитана Хикмена – тесную кормовую каюту, так же до отказа забитую грузом, как и трюм. Здесь находился Йен, напустивший на себя вид пленного могавка, которого вот-вот сожгут на костре, из чего я сделала вывод, что он не понравился капитану Хикмену. Впечатление, похоже, было взаимным, если судить по ярким лихорадочным пятнам, горящим на впалых щеках капитана.

– Ага, – коротко сказал Хикмен, увидев нас. – Рад видеть, что вы не покинули этот мир, мэм. Была бы прискорбная потеря для вашего мужа. Что за преданная женщина! – Последняя фраза была произнесена с саркастической интонацией, и я с растущим чувством неловкости вдруг задумалась, сколько именно раз я попросила Йена рассказать Джейми о моей любви и многие ли слышали, как я это говорила? Но Джейми попросту пропустил колкость Хикмена мимо ушей и усадил меня на неубранную капитанскую кровать, прежде чем заговорить с ним.

– Мне сказали, что нас обстреливает «Чирок», – мягко заметил Джейми. – Неужели данное обстоятельство вас не волнует, сэр?

– Нет. Пока не волнует. – Хикмен бросил беспечный взгляд на свои кормовые окна, половину из которых закрывали штормовые крышки, вероятно, потому, что большинство стекол потрескалось. – Он просто палит в надежде на удачный выстрел. Мы в выгодном положении, поскольку находимся с наветренной стороны и, скорее всего, сохраним это преимущество на ближайшие пару часов.

– Согласен, – весьма убедительно сказал Джейми, словно понимал, о чем речь.

– Дядя, капитан Хикмен обмозговывает, стоит ли втягивать «Чирок» в бой, – тактично вставил Йен, – или лучше бежать. Нахождение с наветренной стороны влияет на маневренность, и, таким образом, дает ему чуть больше свободы, чем сейчас имеется у «Чирка».

– Вы не слыхали, что отступить – не значит сдаться? – смерив Йена взглядом, сказал Хикмен. – Если я смогу потопить его, так и сделаю. Конечно, будет лучше, если получится расстрелять его на его же собственном квартердеке и захватить корабль, но я согласен просто отправить его на дно. И я не позволю ему потопить меня! Не сегодня!

– А почему не сегодня? – спросила я. – Какой-то особенный день?

Хикмен очень удивился, он, видимо считал, что я здесь исключительно для красоты.

– Потому что у меня важный груз для доставки, мэм. Которым я не смею рисковать. Разве что мне подвернется мало-мальски подходящий шанс добраться до этой крысы Стеббингса, – угрюмо добавил он.

– Полагаю, вы предположили, что Стеббингс находится на борту куттера и потому самым решительным образом вознамерились потопить «Питт»? – спросил Джейми.

Потолок каюты был настолько низким, что всем – и ему, и Йену, и Хикмену – приходилось разговаривать, согнувшись в три погибели, и они выглядели, словно шимпанзе на совещании. Присесть действительно было некуда, кроме кровати, а устроиться на коленях на полу, конечно, джентльменам не подобало.

– Да, сэр, и я признателен, что вы вовремя меня остановили. Пожалуй, нам стоит распить кувшинчик вина, когда будет больше свободного времени, и вы расскажете, что случилось с вашей спиной.

– Пожалуй, нет, – вежливо сказал Джейми. – Я так понимаю, что мы идем под парусом. Где сейчас «Питт»?

– Болтается на волнах примерно в двух милях от нас со стороны кормы. Если удастся разделаться со Стеббингсом… – от предвкушения глаза Хикмена загорелись, – я вернусь и захвачу еще и его корабль.

– Если на борту хоть кто-то останется в живых, чтобы им управлять, – заметил Йен. – Когда я видел корабль в последний раз, там, на палубе, была настоящая битва. Что может склонить вас захватить «Чирок», сэр? – спросил он, повышая голос. – Мы с дядей можем рассказать вам о имеющемся вооружении и команде. И даже если Стеббингс захватил корабль, я сомневаюсь, что он сумеет отстоять его. У него своих не более десяти человек, а капитан Робертс и его команда совершенно не захотят участвовать в стычке, я уверен.

Джейми пристально посмотрел на Йена.

– Знаешь, они, скорее всего, его уже убили.

Йен нисколько не походил на Джейми, но это выражение непреклонного упорства на лице было мне хорошо знакомо.

– Да, возможно. Вы бросили бы меня, если бы думали, что я умер?

Я заметила, как Джейми собрался уже сказать: «Он же пес!» – но передумал. Он закрыл глаза и вздохнул, очевидно, думая, что ему теперь не только грозит обвинение в подстрекательстве к морскому бою, но и придется подвергнуть огромному риску наши жизни, не говоря уже о жизнях людей на борту «Чирка», и все ради старого пса, который, может быть, уже мертв и его давно сожрала акула. Некоторое время спустя он открыл глаза и кивнул.

– Ладно. – Он выпрямился, насколько позволяла тесная каюта, и повернулся к Хикмену. – Близкий друг моего племянника находится на борту «Чирка», и, вероятно, ему угрожает опасность. Я понимаю, что вас это не касается, но зато объясняет нашу заинтересованность. А что до вашей… Помимо капитана Стеббингса на борту «Чирка» имеется груз, который тоже мог бы вас заинтересовать, – шесть ящиков с винтовками.

Мы с Йеном одновременно ахнули. Хикмен резко выпрямился и стукнулся головой о балку.

– Ой! Святой Моисей! Вы уверены?

– Абсолютно. Полагаю, Континентальная армия сможет их использовать?

Я подумала, что Джейми ступил на зыбкую почву. В конце концов, тот факт, что Хикмен испытывает сильную неприязнь к капитану Стеббингсу, вовсе не означает, что он американский патриот. Капитана Стеббингса я видела совсем недолго, но, судя по всему, он вполне мог вызвать сугубо личную неприязнь, независимо от каких-либо политических соображений.

Однако Хикмен не стал отрицать. На самом деле, взбудораженный от упоминания винтовок, он едва ли обратил внимание на замечание Джейми. Интересно, правду ли сказал Джейми? Но он говорил с полной уверенностью. Я мысленно вернулась к содержимому трюма «Чирка», пытаясь отыскать хоть что-нибудь…

– Иисус твою Рузвельт Христос, – вырвалось у меня. – Ящики, которые нужно отвезти в Нью-Хейвен?

Я еле удержалась, чтобы не упомянуть имя Ханны Арнольд: мне пришло в голову, что капитан может оказаться всего лишь дельцом, охотно торгующим с любой из сторон. К счастью, я вовремя поняла, что если Хикмен истинный патриот, то он может узнать имя и догадаться, что эти винтовки почти наверняка должны были попасть в Континентальную армию через самого полковника Арнольда.

Джейми кивнул, наблюдая за Хикменом, который разглядывал небольшой барометр на стене, словно тот был магическим хрустальным шаром. И что бы он ни показывал, предсказание, по-видимому, оказалось благоприятным, потому что Хикмен кивнул, после чего выскочил из каюты, словно у него загорелись штаны.

– Куда это он? – спросил Йен, глядя ему вслед.

– Полагаю, хочет проверить ветер, – сказала я, гордясь тем, что хоть что-то знаю. – Убедиться, что корабль по-прежнему находится с наветренной стороны.

Джейми порылся на столе Хикмена и обнаружил там довольно сморщенное яблоко, которое бросил мне на колени:

– Съешь его, саксоночка. Черт побери, что значит наветренная сторона?

– Ах. Ладно, тут ты меня подловил – понятия не имею, – призналась я. – Но это как-то связано с ветром, и, кажется, очень важно. – Я понюхала яблоко: оно, похоже, знавало лучшие времена, но все еще сохранило слабый сладкий запах, который вдруг воскресил призрак моего исчезнувшего аппетита. Я осторожно откусила, чувствуя, как рот наполнился слюной, и жадно, за два укуса, прикончила фрукт.

С палубы донесся пронзительно высокий гнусавый голос капитана Хикмена. Я не расслышала, что он сказал, но ответ последовал незамедлительно: по палубе туда-сюда затопали ноги, а корабль внезапно изменил положение, повернувшись так, чтобы подстроить паруса. Раздался грохот орудийных лафетов и скрипучее звяканье поднимаемых пушек. Видимо, мы по-прежнему владели преимуществом нахождения с наветренной стороны.

Я заметила, как лицо Йена озарилось свирепым восторгом, и порадовалась увиденному, но не могла удержаться, чтобы не высказать свои опасения.

– Неужели ты нисколечко не сомневаешься? – спросила я Джейми. – В конце концов, он всего лишь пес.

Джейми посмотрел на меня и угрюмо пожал плечами.

– Да, и что? Мне известны сражения, которые затевались и по более незначительному поводу. А со вчерашнего дня я уже совершил пиратство, мятеж и убийство. Почему бы не добавить к этому и государственную измену?

– Кроме того, тетушка, – укоризненно сказал Йен, – он очень хороший пес.

* * *

С наветренной стороны или нет, наше осторожное маневрирование продолжалось бесконечно долго, пока наконец корабли не встали таким образом, что оказались на опасном расстоянии друг от друга. Солнце уже садилось, до горизонта ему оставалось чуть больше ширины ладони, отчего паруса пылали зловещим красным светом, и все шло к тому, что мой чистый целомудренный рассвет, похоже, завершится в бушующем море крови.

На «Чирке», осторожно курсирующем меньше чем в полумиле от нас, подняли лишь половину парусов. Стоя на палубе «Аспида» и вцепившись руками в поручень так, будто это горло Стеббингса, капитан Хикмен походил на борзую, которая ждет, когда выпустят кролика.

– Пора вам спуститься вниз, мэм, – проговорил Хикмен, не глядя на меня. – Прямо сейчас обстановка здесь начнет накаляться.

Его руки сжались в предвкушении.

Я не стала спорить. Напряжение на палубе было таким сильным, что я ощущала его запах – тестостерон, щедро приправленный серой и черным порохом. Мужчины – удивительные создания: они все до одного казались веселыми.

Я задержалась, чтобы поцеловать Джейми; он ответил столь увлеченно, что моя нижняя губа слегка запульсировала. Я решительно отогнала от себя мысль, что в следующий раз, возможно, увижу его разорванным в клочья. Мне и прежде приходилось сталкиваться с подобной вероятностью, и, хотя с опытом она не становилась менее пугающей, я научилась не обращать на нее внимания.

Или, по крайней мере, думала, что научилась. Я сидела в главном трюме, практически в полной темноте, вдыхая затхлую вонь трюмных вод и прислушиваясь к тому, что, без сомнения, было крысами, которые шуршали в цепях. Гораздо хуже получалось не обращать внимания на грохот орудийных лафетов, раздающийся сверху. На борту «Аспида» было только четыре пушки, но это были двенадцатифунтовые орудия – довольно тяжелое вооружение для береговой шхуны. «Чирок» же, оснащенный как океанское торговое судно, готовое отбить любую атаку, имел по восемь шестнадцатифунтовых пушек на каждый борт, две карронады на верхней палубе, а еще кормовое орудие и два носовых.

– Предполагалось, что он должен уходить от военных кораблей, – объяснил мне Эйбрам после того, как попросил меня описать вооружение «Чирка». – И, скорее всего, он бы не пытался захватить или потопить другое судно, и потому вряд ли на нем много боеприпасов, даже если его строили как боевой корабль, в чем я сильно сомневаюсь. И еще: у капитана Стеббингса слишком мало людей, у него не получится поставить канониров ко всем орудиям хотя бы по одному борту, так что мы не должны унывать.

Он говорил с потрясающей уверенностью, которую я нашла забавной и странным образом успокаивающей. Казалось, он понял это, потому что склонился вперед и ласково погладил мою руку.

– Не беспокойтесь, мэм, – сказал он. – Мистер Фрэзер сказал мне, что я ни в коем случае не должен допустить, чтобы вы пострадали, и я не допущу – будьте уверены!

– Спасибо, – со всей серьезностью ответила я. Не желая ни смеяться, ни плакать, я откашлялась и спросила: – Ты знаешь, что стало причиной неприязни между капитаном Хикменом и капитаном Стеббингсом?

– Да, мэм, – тут же ответил Эйбрам. – Капитан Стеббингс был местной чумой в течение нескольких лет. Останавливал суда, которые не имел никакого права обыскивать, забирал легальные грузы, называя их контрабандой, и никто не сомневался, что ни один из товаров никогда не окажется на таможенном складе! – добавил он, очевидно, цитируя то, что слышал уже не раз. – Но на самом деле это случилось из-за «Аннабели».

Как оказалось, «Аннабелью» звался большой кеч, который принадлежал брату капитана Хикмена. «Питт» остановил судно и попытался завербовать членов его экипажа. Тео Хикмен запротестовал, началась потасовка, и Стеббингс приказал своим людям стрелять в «Аннабель», что привело к смерти трех членов команды. Среди них был и Тео Хикмен.

Происшествие вызвало большой общественный резонанс, и капитана Стеббингса даже попытались привлечь к ответственности за его преступления. Однако капитан заявил, что ни один из местных судов не имеет права судить его за что бы то ни было. А если кто-нибудь хочет подать против него иск, то пусть обращается в английский суд. И местные судьи согласились с этим.

– Это было до войны, объявленной в прошлом году? – с любопытством спросила я. – Ведь если после…

– Задолго до нее, – подтвердил юный Зенн. – И все же, – добавил он с праведным негодованием, – они трусливые псы, которых следует облить смолой и извалять в перьях. Большинство из них, и Стеббингс тоже!

– Не сомневаюсь, – сказала я. – Думаешь…

Но возможности узнать его мнение больше не было, потому что в этот момент корабль резко накренился, швырнув нас обоих на мокрые доски, и звук сильного и протяжного взрыва сотряс все вокруг.

Я сразу не поняла, какой корабль стрелял, но мгновение спустя над головой прогрохотали пушки «Аспида», и стало ясно, что первый залп дали с «Чирка».

Ответ «Аспида» был довольно нестройным, наверху пушки по правому борту палили с произвольными интервалами, перемежаясь слабыми хлопками ружейных выстрелов.

Воспротивившись галантным попыткам Эйбрама, который бросился прикрывать меня сверху своим тощим тельцем, я перевернулась и встала на четвереньки, внимательно прислушиваясь. Раздавались многочисленные крики, но слов было не разобрать, хотя пальба прекратилась. Насколько я могла судить, вода у нас нигде не просачивалась, так что, похоже, повреждений ниже ватерлинии не было.

– Они же не сдались, верно? – поднимаясь на ноги, разочаровано проговорил Эйбрам.

– Сомневаюсь.

Опершись рукой на большую бочку, я встала. Главный трюм был забит так же плотно, как и дальний, но только крупногабаритными грузами: мы с Эйбрамом едва могли протиснуться между накрытыми сетью большими ящиками и рядами бочек – от некоторых сильно пахло пивом. Сейчас корабль кренился на одну сторону. Мы, должно быть, возвращались, вероятно, чтобы совершить еще одну попытку. Колеса пушечных лафетов скребли по палубе. Да, похоже, орудия перезаряжали. Интересно, кого-нибудь уже ранили? И что, черт побери, я буду делать, если это так?

Сверху донесся звук единственного пушечного выстрела.

– Этот пес, должно быть, удирает, – прошептал Эйбрам. – А мы гонимся за ним.

Надолго наступила относительная тишина, и мне показалось, что корабль лавирует, но я не могла сказать наверняка. Возможно, Хикмен действительно преследовал «Чирок».

Внезапно сверху донесся удивленный и тревожный вопль; корабль резко вздыбился, в очередной раз опрокинув нас на пол. Теперь я приземлилась сверху. Деликатно убрав колено с живота Эйбрама, я помогла ему сесть, задыхаясь, как выброшенная на берег рыба.

– Что… – прохрипел было он, но продолжить не удалось. Чудовищный удар в борт корабля снова сбил нас обоих с ног. За ним последовал душераздирающий скрежет трескающейся древесины. Казалось, корабль разваливается на части, и я не сомневалась, что так оно и есть.

Послышался пронзительный, словно крик банши, визг, и по палубе загрохотали ноги.

– Нас берут на абордаж! – Я расслышала, как Эйбрам сглотнул, и моя рука потянулась к прорези в юбке, для храбрости касаясь ножа. Если…

– Нет, – прошептала я, напряженно вглядываясь в темноту, как будто это могло помочь лучше слышать. – Нет. Это мы берем их на абордаж.

Топот ног стих.

* * *

А вот вопли не стихли. Даже издалека в них слышался отголосок безумия, абсолютная радость свирепого берсерка. Мне казалось, что я распознаю горский клич Джейми. Но это разыгралось воображение: они все орали одинаково дико.

– Отче наш, сущий на небесах… Отче наш, сущий на небесах… – в темноте шептал себе под нос Эйбрам: похоже, его заклинило на первой строчке молитвы.

Невольно сжав кулаки и закрыв глаза, я сморщилась, будто могла помочь одним усилием воли.

Но этого не мог никто.

Казалось, целое столетие раздавался приглушенный шум, слышались случайные выстрелы, удары и грохот, стоны и крики. А затем наступила тишина.

Увидев, что Эйбрам с вопросительным выражением на лице повернулся ко мне, я сжала руку мальчика.

Затем корабельная пушка выстрелила с жутким грохотом, который эхом прокатился по палубе, а ударная волна так сильно сотрясла воздух в трюме, что заложило уши. Последовал другой залп, и я скорее ощутила, чем услышала страшный треск, после чего пол вздыбился и опрокинулся, и корабельные балки вздрогнули со странным низким гулом. Я сильно затрясла головой, сглатывая, пытаясь продуть воздух через евстахиевы трубы. Наконец мне это удалось, и я услышала топот ног на борту корабля. Это точно был не один человек. Передвигались медленно. Я вскочила на ноги и, подняв Эйбрама, стала толкать его к лестнице. Я слышала воду. Не плеск ее вдоль бортов судна, а то, как она хлестала сквозь пробоину в трюме.

Люк наверху был закрыт, но не задраен, и я обеими руками выбила его отчаянным толчком, едва не потеряв равновесие и чуть не свалившись во тьму, но, к счастью, меня подхватил Зенн, который в качестве поддержки подставил маленькое, но твердое плечо под мою задницу.

– Благодарю, мистер Зенн, – сказала я и, потянувшись назад, вытащила его на лестницу к свету.

Первое, что бросилось мне в глаза на палубе, – это кровь. И еще раненые, но среди них не было Джейми. Он был вторым, что я увидела: Джейми вместе с несколькими моряками стоял, перевесившись через остатки разрушенных поручней. Я поспешила посмотреть, что же они там разглядывают, и в нескольких сотнях ярдов увидела «Чирок».

Его паруса неистово трепыхались, а мачты выглядели странно покосившимися. Потом я поняла, что это сам корабль накренился и его нос наполовину поднялся из воды.

– Чтоб меня! – изумленно проговорил Эйбрам. – Он наскочил на скалы.

– Мы тоже, сынок, но не так сильно, – сказал Хикмен, обернувшись на голос юнги. – Есть ли в трюме вода, Эйбрам?

– Есть, – я ответила раньше Эйбрама, который загляделся на поврежденный «Чирок» и не мог собраться с мыслями, чтобы ответить. – У вас на борту есть какие-либо медицинские инструменты, капитан Хикмен?

– Что у меня есть? – Он растерянно заморгал. – Сейчас не время… Зачем?

– Я врач, сэр, и нужна вам, – ответила я.

* * *

Примерно через пятнадцать минут я вновь очутилась в небольшом закутке грузового отсека, где несколькими часами ранее приходила в себя после обморока. Сейчас здесь решили устроить лазарет.

На «Аспиде» не было корабельного врача, но имелся небольшой запас лекарств и инструментов: полбутылки настойки опия, ланцет и чаша для кровопусканий, большой пинцет, сосуд с дохлыми и высохшими пиявками, две ржавые ампутационные пилы, сломанный хирургический держатель, мешочек корпии для обработки ран и огромная банка камфарной мази.

У меня возникло искушение самой напиться опийной настойки, но долг звал. Завязав волосы, я стала обследовать грузы в поисках чего-нибудь полезного. Мистер Смит и Йен поплыли на «Чирок», надеясь найти там мою собственную аптечку, но я не питала особых надежд после того, как увидела повреждения на месте нашей бывшей каюты. Удачный выстрел «Аспида» пробил борт «Чирка» ниже ватерлинии, и если бы он не сел на мель, то, вероятно, все равно рано или поздно затонул бы.

На палубе я произвела быструю сортировку раненых: один человек убит, у нескольких незначительные повреждения, трое тяжелых, но опасности для жизни нет. Скорее всего, раненых было больше на «Чирке», судя по тому, что рассказывали моряки про корабли, которые обменялись залпами с расстояния не более нескольких ярдов. Стремительный и кровавый маневр.

Через несколько минут после того, как все закончилось, в поле зрения показался «Питт»: его разношерстная команда, по-видимому, пришла к определенному компромиссу, и судно теперь переправляло раненых. Сквозь завывание ветра я услышала окрик их боцмана.

– Следующий, – пробормотала я и, взяв в руки меньшую из ампутационных пил, приготовилась к собственным стремительным и кровавым маневрам.

* * *

– У вас же есть пушки, – сказала я Эйбраму Зенну, который прилаживал для меня пару подвесных фонарей, потому что солнце уже почти зашло. – Предполагается, что капитан Хикмен был готов их использовать. Неужели он не подумал, что возможны потери?

Эйбрам виновато пожал плечами.

– Это наше первое плавание по каперскому свидетельству, мэм. В следующий раз мы подготовимся лучше, я уверен.

– Первое? Что за… Как давно капитан Хикмен плавает? – резко спросила я, одновременно с остервенением перерывая груз, и, наконец, порадовалась, обнаружив сундук с отрезами печатного ситца.

Эйбрам задумался, хмуро глядя на фитиль, который резал.

– Ну-у-у, – произнес парнишка, – какое-то время у него была рыбацкая лодка, где-то около Марблхеда. Он, я имею в виду капитан, владел ею вместе с братом. Но после того как брат погиб от рук капитана Стеббингса, Хикмен начал работать на Эммануэля Бейли, первым помощником капитана на одном из его, мистера Бейли, я имею в виду, кораблей. Мистер Бейли – еврей, – пояснил Эйбрам, заметив мои вскинутые брови. – Владеет банком в Филадельфии и тремя кораблями, которые регулярно плавают в Вест-Индию. Наш корабль также принадлежит ему, и именно он получил для капитана Хикмена каперское свидетельство от конгресса, когда была объявлена война.

– Понятно, – проговорила я более чем ошарашенно. – Но это первый рейс мистера Хикмена в качестве капитана шлюпа?

– Да, мэм. Но у приватиров, как правило, нет ведающего грузом, понимаете, – искренне сказал он. – Это работа ведающего грузом – заботиться о снабжении корабля и не забывать о таких вещах, как медикаменты.

– А ты в курсе всего этого, потому что… Как давно ты ходишь в море? – с любопытством спросила я, вытаскивая бутылку чего-то похожего на очень дорогой бренди, чтобы использовать его в качестве антисептика.

– О, с восьми лет, мэм, – сказал он и встал на цыпочки, чтобы подвесить фонарь, который отбрасывал теплый, успокаивающий свет на мою импровизированную операционную. – У меня шесть старших братьев, и самый старший вместе со своими сыновьями управляет фермой. Остальные… Ну, один – корабельный плотник в Ньюпорт-Ньюс, это он как-то раз поговорил с капитаном и замолвил за меня словечко. Я стал одним из юнг на «Антиохии», судне, которое ходило в Ост-Индию. Я вернулся с капитаном в Лондон, а через день мы отправились в Калькутту. – Эйбрам присел на корточки и улыбнулся мне. – С тех самых пор я стал моряком, мэм. И мне это нравится.

– Здорово, – сказала я. – А твои родители… Они еще живы?

– О, нет, мэм. Моя мать умерла, рожая меня, а папа – когда мне было семь. – Казалось, его это нисколько не беспокоило. «Но, в конце концов, – подумала я, разрывая ситец на перевязочные полоски, – все это случилось половину его жизни назад».

– Что ж, надеюсь, море и дальше будет тебе по душе, – сказала я. – Ты же не стал сомневаться… после сегодняшнего?

Эйбрам задумался, его мальчишеское искреннее лицо сосредоточенно наморщилось в отблесках фонаря.

– Нет, – неторопливо ответил он и посмотрел на меня своими серьезными глазами, уже не столь юными, какими они были несколько часов назад. – Я знал, когда подписывал контракт с капитаном Хикменом, что возможны сражения. – Эйбрам сжал губы – наверное, чтобы унять дрожь. – Я смогу убить человека, если придется.

– Не сейчас… не надо, – очень тихо проговорил один из раненых. Он лежал в тени, вытянувшись вдоль пары ящиков английского фарфора, и медленно дышал.

– Нет, не сейчас, – сухо согласилась я. – Но, возможно, тебе захочется поговорить об этом с моим племянником либо с мужем, когда все немного успокоится.

Мне показалось, что на том мы и закончим, но Эйбрам последовал за мной, когда я выложила свои примитивные инструменты и принялась стерилизовать единственным возможным способом – обильно поливая их бренди, пока в трюме не запахло так, словно здесь гнали виски. Это возмутило раненых, которые считали подобное использование хорошего напитка расточительством. Огонь в камбузе потух во время сражения, и я поняла, что пройдет некоторое время, прежде чем у меня появится горячая вода.

– Вы патриотка, мэм? Простите за любопытство, – добавил Эйбрам, краснея от неловкости.

Вопрос застал меня врасплох. Простым ответом было бы: «Да, конечно». Ведь Джейми был мятежником, о чем сам и заявил. И хотя первоначально он сделал признание из-за простой необходимости, я подумала, что сейчас необходимость становилась убеждением. Но я? Конечно, когда-то была.

– Да, – ответила я. А что еще я могла сказать? – А ты явно патриот, Эйбрам. Почему?

– Почему? – Его, казалось, поразило, что я спрашиваю об этом, и он застыл, глядя на меня поверх фонаря, который держал в руке.

– Расскажешь позже, – предложила я, забирая фонарь.

На палубе я сделала все, что могла, и раненых, которым требовалось мое дальнейшее внимание, спустили вниз. Сейчас не было времени для политических дискуссий. Или так мне казалось.

Эйбрам отважно взялся мне помогать и делал это довольно хорошо, хотя время от времени ему приходилось прерываться и блевать в ведро. После второго приступа рвоты он принялся расспрашивать раненых – тех, кто мог отвечать. Не знаю, делал ли он это из простого любопытства или пытался отвлечься от кровавых манипуляций.

– Что вы думаете о революции, сэр? – серьезно спросил он у седого моряка с раздробленной ногой. Тот был из команды «Питта».

Моряк бросил на него недовольный взгляд, но ответил – наверное, для того, чтобы отвлечься самому.

– Чертовски пустая трата времени, – хрипло проговорил он, впившись пальцами в край сундука, на котором сидел. – Лучше воевать с «лягушатниками», чем с англичанами. Что с них возьмешь? Господи боже, – бледнея, пробормотал он себе под нос.

– Эйбрам, дай ему что-нибудь, чтобы он зажал зубами, ладно? – сказала я, собирая воедино раздробленные кусочки кости и раздумывая, не будет ли лучше для раненого, если я проведу быструю и легкую ампутацию. Пожалуй, она уменьшит риск заражения, а он в любом случае навсегда останется хромым… Но все равно я ненавидела ампутации…

– Нет, все в порядке, мэм, – сказал раненый, всасывая воздух. – А ты, парень, что думаешь?

– Я думаю, что это правильно и необходимо, сэр, – решительно ответил Эйбрам. – Король – тиран, а все добрые люди должны бороться с тиранией.

– Что? – потрясенно произнес моряк. – Король – тиран? Кто тебе сказал такую чушь?

– Ну как же… Мистер Джефферсон. И… и все мы! Все мы так думаем! – заявил Эйбрам, ошеломленный таким ярым расхождением во мнениях.

– Что ж, тогда вы все – сборище олухов, не при вас будет сказано, мэм, – добавил седой моряк, кивнув мне. Он посмотрел на свою ногу, слегка пошатнулся, закрыв глаза, но спросил: – Вы же не поддерживаете подобные глупости, мэм? Вам бы надо вразумить своего мальчика.

– Вразумить? – воскликнул Эйбрам, разозлившись. – Вы думаете, разумно, что мы не можем говорить или писать, как мы хотим?

Моряк открыл один глаз.

– Конечно, разумно, – сказал он, явно пытаясь быть рассудительным. – Вы слушаете придурков, простите, мэм, которые много чего говорят, не заботясь о том, что взбаламученный народ добром не кончит, и к чему это ведет? К бунту – вот к чему, и к тому, что зовется беспорядками, когда у людей сжигают дома, а их самих убивают посреди улицы. Доводилось ли тебе слышать о бунтах английских ткачей, мальчик?

Очевидно, что Эйбрам о них не слышал, но с жаром осудил «Невыносимые законы»[70], после чего мистер Ормистон – к этому моменту мы уже с ним познакомились – принялся громко и насмешливо возмущаться, перечисляя претерпеваемые лондонцами лишения и сравнивая их с роскошью, которой наслаждаются неблагодарные колонисты.

– Неблагодарные! – воскликнул Эйбрам, и лицо его налилось кровью. – И за что же мы должны быть благодарны? За то, что нам навязывают солдат?

– О! Навязывают, да неужели?! – воскликнул мистер Ормистон в праведном гневе. – Какое слово! И если оно действительно означает то, что я думаю, молодой человек, тогда вам следует встать на колени и благодарить Бога за такое «навязывание»! Как вы думаете, кто не дал краснокожим индейцам снять ваши скальпы и защитил вас от французов? И кто, по-вашему, за все это заплатил, а?

Хитрый и находчивый ответ вызвал возгласы одобрения – и немало насмешек! – у ожидающих своей очереди моряков, которые теперь все присоединились к разговору.

– Это абсолютно… пустая… болтовня, – начал было Эйбрам, выпячивая свою тощую грудь, как худосочный голубь, но его прервал мистер Смит, вошедший с холщовым мешком в руках и извиняющимся выражением на лице.

– Боюсь, вашей каюте пришел каюк, мэм, – сказал он. – Но я подобрал то, что осталось и раскатилось по полу, на случай, если…

– Иона Марсден! – Пытавшийся встать мистер Ормистон с открытым от изумления ртом плюхнулся обратно на сундук. – Будь я проклят, если это не он!

– Кто? – спросила я, вздрогнув.

– Иона… Ну, это не его настоящее имя, а его звали… Кажется, Билл, но мы стали называть его Ионой – из-за того, что он столько раз тонул.

– Хватит тебе, Джо. – Мистер Смит, или мистер Марсден, нервно улыбаясь, попятился к двери. – Все это было давным-давно, и…

– Не так уж и давно, как кажется. – Мистер Ормистон тяжело поднялся и, чтобы не наступать на перевязанную ногу, оперся одной рукой на составленные друг на друга бочонки с сельдью. – Не так давно, чтобы военный флот забыл тебя, ты, поганый дезертир!

Неожиданно мистер Смит ринулся вверх по трапу, протиснувшись мимо двоих моряков, которые пытались спуститься и волокли, словно кусок мяса, третьего. Бормоча проклятия, они с грохотом бросили его на палубу прямо передо мной и, тяжело дыша, отошли в сторону. Это был капитан Стеббингс.

– Он не мертв, – любезно сообщил мне один из моряков.

– О, хорошо, – проговорила я.

Тон моего голоса, должно быть, оставлял желать лучшего, ибо капитан открыл один глаз и уставился на меня.

– Вы оставляете меня… на растерзание… этой стерве? – прохрипел он между мучительными вздохами. – Я препредпочитаю у-умереть до-достойно-о-о…

Клокочущее возмущение перешло в бульканье, и я поспешила распахнуть залитые кровью и пропахшие дымом повседневный мундир и рубашку. Так и есть, в правой стороне груди зияла аккуратная круглая дырка, и отвратительное хлюпанье исходило именно из этого проникающего ранения.

Я произнесла очень плохое слово, и двое моряков, которые принесли его ко мне, затоптались на месте, что-то ворча себе под нос. Повторив ругательство, и на сей раз громче, я схватила руку Стеббингса и закрыла дырку его ладонью.

– Держите ее здесь, если хотите, чтобы у вас был шанс на достойную смерть! – сказала я ему и, стараясь отодвинуться, крикнула одному из моряков: – Эй, ты! Принеси мне немного масла из камбуза. Живо! А ты… – Мой окрик привлек другого, который дернулся и виновато замер. – Парусины и дегтя. И побыстрее!

– Не разговаривайте, – посоветовала я Стеббингсу, который, казалось, собирался что-то сказать. – У вас пневмоторакс, и либо я расправлю ваше легкое, либо вы умрете как собака прямо здесь.

– Кх-г, – произнес он, и я приняла это за согласие.

Его рука была довольно мясистой и в настоящий момент довольно плотно закрывала рану. Беда в том, что у Стеббингса, очевидно, дыра была не только в груди, но и в легком. Придется плотно закрыть наружное отверстие, чтобы воздух не попал в грудную полость и не помешал легкому расправиться. Но еще нужно убедиться, что у воздуха из плевральной полости вокруг легких есть выход. Сейчас же всякий раз, когда Стеббингс выдыхал, воздух из поврежденного легкого попадал прямо в эту полость, усугубляя проблему.

Еще он мог истечь кровью, но тут я ничего не могла поделать и потому решила не беспокоиться.

– С другой стороны, – сказала я ему, – это была пуля, а не шрапнель или осколок. Плюс раскаленного железа в том, что оно стерилизует рану. Поднимите руку на секунду, пожалуйста. Выдыхайте. – Схватив его за руку, я на счет «два» сама подняла ее, пока он выдыхал, затем прижала ее обратно к ране. Раздался хлюпающий звук – из-за крови. Для такого отверстия было довольно много крови, но он не кашлял и не харкал ею… Где… О!

– Это ваша кровь или чья-то еще? – резко спросила я.

Глаза Стеббингса были полузакрыты, но он повернул голову и ощерил в волчьем оскале испорченные зубы.

– Вашего… мужа, – хрипло прошептал он.

– Мерзавец, – огрызнулась я, снова поднимая его руку. – Выдыхайте.

Моряки смотрели, как я управляюсь со Стеббингсом. Там были другие пострадавшие с «Чирка» – некоторые пришли сами, других принесли товарищи, но большинство из них могли ходить. Им я отдала беглые распоряжения о том, чтобы они крепко зажали свои раны, и советы, как лучше разместить сломанные конечности, чтобы не повредить их еще сильнее.

Казалось, прошла вечность, прежде чем принесли масло и ткань, и у меня было достаточно времени, чтобы поразмышлять, куда же делись Джейми и Йен, но наконец-то предметы первой помощи прибыли. Отрезав ножом кусок парусины, я оторвала длинную полоску ситца, чтобы использовать вместо бинта. Затем оттолкнула руку Стеббингса, стерла кровь своей нижней юбкой, плеснула лампового масла ему на грудь и на лоскут парусины, после чего плотно прижала ткань, соорудив примитивную прокладку. Потом вернула на место его руку, положив сверху таким образом, что один конец лоскута остался свободным, пока я обматывала импровизированный бинт вокруг его туловища.

– Ну, ладно, – сказала я. – Мне нужно приложить лоскут с дегтем для лучшей герметизации, но чтобы его разогреть, потребуется немного времени. Вы можете пойти и сделать это сейчас, – сообщила я матросу, который принес масло и опять пытался втихую удрать. Я стремительно окинула взором раненых, которые сидели на корточках или лежали на полу. – Так. Кто умирает?

Как ни странно, погибли только два человека с «Чирка»: у одного голова была страшно изранена разлетевшимися осколками и картечью, а другой истек кровью, потеряв половину левой ноги. Наверное, оторвало пушечным ядром.

Я подумала, что его наверняка можно было спасти, но минутное сожаление сменилось более насущными делами.

Не так все и плохо, подумала я, торопливо ползая на коленях вдоль ряда раненых, проделывая поспешную сортировку и одновременно инструктируя своих невольных помощников. Осколочные травмы, два касательных ранения от мушкетных пуль, у одного пол-уха оторвано, еще одному в бедро врезалось ядро, но, слава богу, не вблизи от бедренной артерии… Из трюма, где проводились ремонтные работы, доносились стуки и возня. Пока я занималась делом, мне удалось из разговоров раненых, которые ждали помощи, воссоздать хронологию сражения.

После шумного обмена бортовыми залпами, которые повалили надломленную грот-мачту «Чирка», а «Аспид» пробили выше ватерлинии, «Чирок» – и тут мнения о том, сделал ли капитан Робертс это намеренно или нет, разделились, – резко вывернул в сторону «Аспида» и, обдирая борт корабля, расположил оба судна бок о бок.

Казалось непостижимым, что Стеббингс намеревался взять «Аспид» на абордаж с таким небольшим количеством надежных людей, какое у него имелось. Если он действовал продуманно, то наверняка хотел нас протаранить. Я посмотрела на него, но капитан не открывал глаз и был отвратительного цвета. Подняв его руку, я услышала тихое шипение воздуха, после чего, вернув ладонь ему на грудь, продолжила свою работу, решив, что Стеббингс явно не в той форме, чтобы выдать полный отчет о своих замыслах.

Какими бы они ни были, капитан Хикмен их предвосхитил, сиганув с воплем через борт «Чирка», а за ним последовала команда с «Аспида». Они прокладывали себе путь через палубу, не встречая особого сопротивления. Люди с «Питта» собрались возле руля вокруг Стеббингса и яростно сражались, но уже было понятно, что «Аспид» одержит победу… И вот тут-то «Чирок» сильно ударился о мель, опрокинув всех до единого на палубу.

Уверенные, что корабль сейчас утонет, все, кто мог передвигаться – и нападавшие и защищавшиеся, – вместе бросились обратно через борт на «Аспид», который резко отклонился в сторону. А один отставший защитник задержался на «Чирке», послав вслед пару выстрелов, но «Чирок» лишь проскреб днищем по каменистой отмели.

– Не беспокойтесь, мэм, – заверил меня один из мужчин. – Как только придет морской прилив, корабль поплывет.

Шум внизу начал утихать, и каждые несколько секунд я поглядывала через плечо в надежде увидеть Джейми и Йена.

Я осматривала одного бедолагу, которому осколок попал в глазное яблоко, когда его здоровый глаз вдруг расширился от ужаса. Повернувшись, я увидела возле себя Ролло. Он тяжело дышал, с него стекала вода, а огромные зубы оскалились в ухмылке, по сравнению с которым жалкая попытка Стеббингса показать зубы выглядела убогой.

– Пес! – воскликнула я в восторге. Обнять его я не могла, – да и не стала бы, честно! – но стремительно огляделась в поисках Йена, который, тоже насквозь мокрый и с точно такой же ухмылкой, хромал ко мне.

– Мы упали в воду, – хрипло сообщил он, присаживаясь на корточки рядом со мной на палубе. Под ним сразу же натекла небольшая лужа.

– Это я вижу. Дышите глубже, – сказала я человеку с осколком в глазу. – Один… Да, вот так… Два… Да… – Пока он выдыхал, я ухватила осколок и сильно потянула. Он вышел, а вслед за ним вылилось стекловидное тело и кровь. При виде этого я стиснула зубы, а Йена вырвало. Однако крови было немного. «Если осколок не прошел сквозь глазницу, можно попытаться предотвратить инфицирование, удалив глазное яблоко и наложив повязку. Впрочем, с этим придется подождать», – подумала я. Отрезав полоску ткани от подола рубахи раненого, я поспешно скрутила тампон и, пропитав его бренди, прижала к поврежденному глазу, приказав моряку ни в коем случае не сдвигать тампон с места. Моряк так и сделал, хотя при этом стонал и пугающе раскачивался, и я боялась, что он упадет.

– Где твой дядя? – спросила я с гложущим чувством, что не хочу слышать ответ.

– Вон там, – ответил Йен, кивая в сторону. Все еще сжимая одной рукой плечо одноглазого, я оглянулась и увидела, как Джейми спускается по трапу, горячо споря с капитаном Хикменом, который идет за ним следом. Рубашка Джейми вся пропиталась кровью, а одной рукой он прижимал к плечу что-то скомканное и тоже пропитанное кровью. Возможно, Стеббингс не просто пытался досадить мне. Впрочем, Джейми пока не падал, а бледным стал от ярости. Я была вполне уверена, что, пока он разъярен, не умрет, и оторвала еще одну полоску парусины, чтобы зафиксировать сложный перелом руки.

– Пес! – сказал Хикмен, подойдя и остановившись около лежащего Стеббингса.

И хотя он произнес это не с такой выразительной интонацией, как я, Стеббингс открыл один глаз.

– Сам ты пес, – проговорил он, едва ворочая языком.

– Пес, пес, пес! Чертов пес! – добавил для разнообразия Хикмен и попытался пнуть Стеббингса.

Схватив Хикмена за ногу, я умудрилась оттолкнуть его, отчего он потерял равновесие и сильно качнулся вбок. Джейми поймал его, закряхтев от боли, но Хикмен, удержавшись в вертикальном положении, оттолкнул Джейми прочь.

– Вы не можете хладнокровно убить человека!

– Могу, и еще как! – тут же ответил Хикмен. – Сейчас увидишь!

Он выхватил из обшарпанной кожаной кобуры огромный седельный пистолет и взвел курок. Джейми взялся за ствол и ловко выхватил оружие, оставив Хикмена в недоумении сжимать и разжимать пальцы.

– Ну, в самом деле, сэр, – произнес Джейми, пытаясь сохранять благоразумие, – вы же не собираетесь убить раненого врага, да еще в мундире, да еще захваченного под его собственным флагом. И который сам сдался вам. Это неприемлемо для любого благородного человека.

Хикмен выпрямился, багровея.

– Вы ставите под сомнение мою честь, сэр?

Я увидела, как шея и плечи Джейми напряглись, но прежде чем он смог заговорить, Йен встал рядом с ним, плечом к плечу.

– Да, ставит. Как и я.

Ролло, чья шерсть все еще топорщилась мокрыми иголками, зарычал и, подняв черную губу, показал большую часть зубов в знак солидарности с мнением хозяина.

Хикмен переводил взгляд с хмурого татуированного лица Йена на внушительные клыки Ролло и обратно на Джейми, который снял пистолет с боевого взвода и положил его себе за пояс. Хикмен тяжело дышал.

– Тогда пеняйте на себя, – резко сказал он и отвернулся.

Капитан Стеббингс тоже тяжело дышал – с влажным, противным звуком. Он весь побелел – кроме губ, которые посинели. Тем не менее он находился в сознании. Во время всего разговора он не сводил глаз с Хикмена и неотрывно смотрел вслед, пока тот уходил. Когда дверь за Хикменом закрылась, Стеббингс немного расслабился, переведя взгляд на Джейми.

– Могли бы… и не… беспокоиться, – прохрипел он. – Но передаю вам… свою благодарность. Если она… – он сдавленно кашлянул, сильно прижав руку к груди, и, скривившись, покачал головой, – чего-нибудь стоит.

Стеббингс закрыл глаза, дыша медленно и мучительно – но все-таки дыша. Я неловко поднялась на ноги, наконец-то улучив минуту, чтобы взглянуть на собственного мужа.

– Всего лишь крохотный порез, – заверил он меня в ответ на мой пристальный подозрительный взгляд. – Пока что я справляюсь.

– Это всё твоя кровь?

Джейми посмотрел на прилипшую к ребрам рубашку и пренебрежительно повел неповрежденным плечом.

– У меня осталось вполне достаточно, чтобы жить дальше. – Он улыбнулся мне, а потом оглядел палубу. – Вижу, у тебя тут все под контролем. Я велю Смиту принести тебе что-нибудь поесть, ладно? Скоро дождь пойдет.

Это точно, запах надвигающегося шторма пронесся по трюму, свежий и колючий от озона, и волосы на моей взмокшей шее чуточку приподнялись.

– Вероятно, не Смиту, – сказала я и, увидев, что Джейми поворачивается, спросила: – А куда ты собрался?

– Мне нужно поговорить с капитаном Хикменом и капитаном Робертсом, – довольно мрачно ответил Джейми. Он взглянул вверх, и спутанные волосы у него за ушами разметались на ветру. – Не думаю, что мы поплывем в Шотландию на «Чирке», но будь я проклят, если знаю, куда мы направляемся.

* * *

В конце концов корабль затих – настолько, насколько способен такой большой объект, состоящий из скрипучих досок, хлопающей парусины и этого жуткого гула, производимого натянутыми снастями. Наступил прилив, и корабль действительно поплыл; мы снова двигались на север под легким парусом.

Я выпроводила последнего из пострадавших, и остался только капитан Стеббингс, который лежал на грубо сколоченной паллете за сундуком контрабандного чая. Он еще дышал, и, похоже, даже без особого труда, но я посчитала состояние капитана слишком нестабильным, чтобы оставлять его без присмотра.

Каким-то чудом пуля, похоже, прожгла себе путь в его легкое, а не просто разорвала кровеносные сосуды на своем пути. Это не означало, что в самом легком нет кровотечения, но если оно и было, то очень слабое, иначе я давно бы уже о нем знала. Должно быть, в капитана стреляли с близкого расстояния, сонно подумала я. Раскаленная пуля еще светилась, когда попала в него.

Я отправила Эйбрама спать. Мне и самой надо было бы прилечь: усталость стянула мои плечи и засела в ноющих буграх у копчика. Однако я не легла.

Джейми еще не вернулся. Я знала, что он найдет меня, когда закончит важную встречу с Хикменом и Робертсом. Оставалось сделать еще кое-что – на всякий случай.

Ранее, когда Джейми рылся на рабочем столе Хикмена в поисках еды, я заметила связку новеньких гусиных перьев. И послала Эйбрама выпросить парочку, а еще найти мне самую большую, какая только здесь есть, парусную иглу. Потом попросила отыскать пару выкинутых из рагу на «Питте» косточек от куриных крылышек и тоже принести мне.

Обрубив края тонкой косточки, я удостоверилась, что костный мозг полностью вытек, пока рагу готовилось, затем аккуратно заострила кость с одного конца, используя для этого небольшой точильный камень корабельного плотника. С пером было легче: кончик уже отрезали, чтобы можно было писать, и все, что требовалось сделать, – это срезать зазубрины, а затем погрузить перо, косточку и иглу в неглубокую тарелку с бренди. Вполне подойдет, решила я.

Сладкий и тяжелый аромат бренди разлился в воздухе, смешиваясь с запахами смолы, скипидара, табака и пропитанной солью корабельной древесины. Что ж, по крайней мере, он частично уничтожил вонь крови и экскрементов, оставшуюся после моих пациентов.

Среди груза я обнаружила ящик вина «Мерсо» и сейчас, задумчиво вытащив бутылку, поставила рядом с ополовиненным бренди и стопкой чистых ситцевых бинтов и повязок. Присев на бочонок с дегтем, я прислонилась к «хогсхеду»[71] – большой бочке с табаком, зевая и лениво размышляя, почему она так называется. Своей формой она совершенно не походила на кабанью голову, как и на голову любого другого известного мне представителя семейства свиней.

Я отогнала от себя эту мысль и закрыла глаза, чувствуя, как пульс бьется в кончиках пальцев и веках. Я не спала, но медленно погрузилась в своего рода полусознательное состояние, смутно улавливая шум воды вдоль бортов судна, дыхание Стеббингса, ставшее более громким, неторопливые движения моих собственных легких и медленный, спокойный стук моего сердца.

Казалось, прошли годы с момента полуденных ужасов и волнений, и сейчас, с расстояния, которое еще больше увеличилось из-за усталости и приложенных усилий, мой страх, что, возможно, у меня случился сердечный приступ, выглядел нелепым. И все же, что это было? Саму вероятность сердечного приступа исключать нельзя. Конечно, скорее всего, просто паника и гипервентиляция – нелепые сами по себе, но не опасные. Хотя…

Я положила два пальца себе на грудь и стала ждать, когда пульсирование в кончиках войдет в один ритм с биением сердца. Почти засыпая, я неторопливо начала обследовать свое тело от макушки до пальцев ног, ощущая, что прохожу через длинные тихие коридоры вен такого насыщенного фиолетового цвета, который бывает у неба перед наступлением ночи. Поблизости виднелось свечение артерий, мощных и клокочущих багровой энергией. Я вступила в сердце и почувствовала себя защищенной в его камерах: толстые стенки двигались в размеренном, успокаивающем, бесконечном, непрерывном ритме. Так, похоже, никаких повреждений ни в сердце, ни в его клапанах.

Я ощутила, как желудочно-кишечный тракт, долгие часы сжатый в тугой узел под диафрагмой, сейчас на время расслабился и успокоился, благодарно побулькивая, и хорошее самочувствие растеклось по всем членам и позвоночнику, как теплый мед.

– Не знаю, чем ты там занимаешься, саксоночка, – раздался поблизости тихий голос, – но вид у тебя весьма довольный.

Я открыла глаза и села. Джейми осторожно спустился по трапу и присел. Он выглядел очень бледным, и его плечи поникли от изнеможения. Тем не менее он слабо улыбался, и глаза его были ясны. Мое сердце, крепкое и надежное, в чем я только что удостоверилась, потеплело и размякло, словно было из масла.

– Как ты… – начала я, но он поднял руку, останавливая меня.

– Терпимо, – сказал он, глянув на паллеты, где громко и поверхностно дышал распростертый Стеббингс. – Он спит?

– Надеюсь, что да. И тебе надо поспать, – заметила я. – Давай-ка я тебя осмотрю, и ложись.

– Да там ничего серьезного, – сказал Джейми и осторожно взялся за скомканную заскорузлую тряпку, засунутую под рубашку. – Но, возможно, потребуется стежок или два.

– Я тоже так думаю, – проговорила я, разглядывая коричневые пятна, идущие вниз по правой стороне его рубашки. Учитывая обычную склонность Джейми к преуменьшению, я предполагала, что, скорее всего, у него на груди зияет рассеченная рана. Ладно, по крайней мере, до нее легко добраться, что не скажешь о нелепом ранении, полученном одним из моряков с «Питта»: его каким-то образом ранило картечной дробью прямо за мошонкой. Я подумала, что, скорее всего, дробина сперва попала во что-то другое, а потом срикошетила вверх. К счастью, она не проникла глубоко, но оказалась сплющенной, как шестипенсовик, когда я ее достала. Я отдала дробину парню на память.

Эйбрам перед уходом принес котелок свежей горячей воды. Опустив палец в воду, я обрадовалась, что она еще теплая.

– Отлично, – сказала я, кивнув на бутылки на сундуке. – Хочешь бренди или вина, прежде чем мы начнем?

Уголок рта Джейми дернулся, и он потянулся за бутылкой вина.

– Позволь мне ненадолго сохранить иллюзию цивилизованности.

– О! Думаю, что это вполне цивилизованная штука, – сказала я. – Вот только штопора у меня нет.

Джейми прочитал этикетку и поднял брови.

– Неважно. Есть что-нибудь, во что налить?

– Только если сюда. – Из вороха соломы внутри упаковочного ящика я вытащила небольшую изящную деревянную коробку, торжественно ее открыла и продемонстрировала китайский фарфоровый чайный сервиз с золотыми ободками, украшенный крошечными красными и синими черепашками, которые смотрелись по-азиатски загадочно, плавая в зарослях золотых хризантем.

Джейми рассмеялся – не более чем выдох, но определенно смех! – и, поскоблив горлышко бутылки острием своего кинжала, аккуратно сбил его о край табачной бочки. Осторожно налил вино в две чашки, которые я достала, и кивнул на ярких черепашек:

– Вон та синяя крошка похожа на мистера Уиллоби, да?

Я рассмеялась, а потом виновато взглянула на ноги Стеббингса, единственную часть его тела, которая была в поле зрения. Еще раньше я сняла с него сапоги, и мыски грязных чулок комично свисали со стоп. Впрочем, ноги не дергались, а медленное тяжелое дыхание, похоже, не изменилось.

– Я не вспоминала о мистере Уиллоби много лет, – заметила я, поднимая свою чашку в тосте. – За отсутствующих друзей.

Джейми ответил что-то по-китайски и прикоснулся краешком своей чашки к моей с тоненьким «дзинь».

– Ты помнишь китайский? – спросила я, заинтригованная, но он покачал головой.

– Не очень. Не говорил на нем с тех пор, как последний раз виделся с мистером Уиллоби. – Он вдохнул аромат вина, закрыв глаза. – Кажется, это было давным-давно.

– Давным-давно и очень далеко. – Вино тепло пахло миндалем и яблоками; сухое, но очень насыщенное, оно роскошно обволакивало небо. Если быть точной, Джейми в последний раз видел Уиллоби на Ямайке более десяти лет назад. – Как летит время! Думаешь, он еще жив? Мистер Уиллоби?

Потягивая вино, Джейми задумался.

– Думаю, да. Человек, который сбежал от китайского императора и приплыл на другой конец света, чтобы сохранить свои яйца, обладает большой решимостью.

Впрочем, Джейми, казалось, не собирался предаваться дальнейшим воспоминаниям о старом знакомом, и я дала ему выпить в тишине, ощущая, как ночь уютно окружает нас, а корабль легко покачивается вверх-вниз. После второй чашки вина я содрала с Джейми заскорузлую рубашку и осторожно подняла скомканный носовой платок, весь в запекшейся крови, которым он заткнул рану.

К моему удивлению, Джейми оказался прав: рана была небольшая, и не потребовалось бы больше двух-трех стежков, чтобы ее зашить. Лезвие проникло вглубь как раз под ключицей и вырвало треугольный лоскут плоти, вылезший наружу.

– Эта кровь вся твоя? – озадаченно спросила я, поднимая брошенную рубашку.

– Не, у меня еще осталось, – сказал он, прищурившись на меня поверх чашки. – Хотя, думаю, не очень много.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – серьезно проговорила я.

– Да, моя.

Он допил из чашки вино и потянулся к бутылке.

– Но как из такой незначительной… О боже!

Я чуть не упала в обморок, увидев нежную голубую линию подключичной вены, которая проходила точно над запекшейся раной.

– Да, я тоже удивился, – небрежно произнес Джейми, сжимая тонкий фарфор большими ладонями. – Когда он выдернул лезвие, кровь брызнула, словно фонтан, и залила нас обоих. Такого я никогда не видел.

– Вероятно, ты раньше никому не давал зацепить свою подключичную артерию, – сказала я, стараясь собрать все свое спокойствие, и искоса взглянула на рану.

Она запечаталась: края лоскута посинели, и прорезанная плоть под ним была почти черной от запекшейся крови. Рана даже не сочилась, не говоря уже об артериальном кровотечении. Лезвие, минуя вену, вошло снизу и лишь укололо артерию позади нее.

Я протяжно и глубоко вдохнула, безуспешно пытаясь не представлять, что могло бы случиться, пройди лезвие чуть глубже, или что было бы, не окажись у Джейми платка, или если бы он не знал, как зажать рану, или если бы у него не было возможности это сделать.

С опозданием до меня дошло, что он сказал: «Кровь брызнула, словно фонтан, и залила нас обоих». А когда я спрашивала Стеббингса, не его ли это кровь пропитала рубашку, он, ухмыляясь, ответил: «Вашего мужа». Я думала, что он просто гадко себя вел, но…

– Тебя пырнул капитан Стеббингс?

Джейми утвердительно фыркнул и откинулся назад, чтобы я могла добраться до раны. Он снова осушил чашку и со смиренным видом поставил на ящик. – Я этого не ожидал. Думал, что свалил его, но он упал на пол и поднялся с ножом в руке, маленький засранец.

– Ты стрелял в него?

Он моргнул от моей интонации.

– Ну, разумеется.

Я не могла придумать ни одного ругательства, которое бы точно охарактеризовало ситуацию, и, бормоча себе под нос: «Иисус твою Рузвельт Христос!» – принялась к промывать и зашивать рану.

– А теперь послушай меня, – проговорила я со всей строгостью военного хирурга. – Насколько я могу судить, это весьма незначительный порез, и тебе удалось остановить кровотечение достаточно надолго, чтобы сформировался сгусток. Но этот сгусток – единственное, что уберегает тебя от смертельной кровопотери. Ты меня понимаешь?

Не совсем правда, или, точнее, перестанет ею быть, как только я пришью на место поддерживающую плоть, но сейчас не время, чтобы давать ему лазейку.

Джейми долго и довольно невозмутимо смотрел на меня.

– Понимаю.

– Это означает, – подчеркнула я, втыкая иглу в его тело с такой силой, что он вскрикнул, – что ты не должен использовать свою правую руку, по крайней мере, ближайшие сорок восемь часов. Ты не должен тянуть канаты, не должен лазить по такелажу, не должен бить людей. Правой рукой ты можешь лишь почесать задницу, не более того, слышишь меня?

– Да тебя весь корабль слышит, – пробормотал он, но скосил взгляд ниже, пытаясь разглядеть ключицу. – Вообще-то, я чешу задницу левой рукой.

Капитан Стеббингс определенно слышал нас: из-за сундука с чаем донесся тихий смешок, за которым последовал рокочущий кашель и слабое довольное кряхтение.

– И, – продолжила я, протягивая нить через кожу, – тебе нельзя сердиться.

Джейми с присвистом вздохнул.

– Почему?

– Потому что тогда твой сердечный ритм усилится, и это приведет к повышению кровяного давления, которое…

– Взорвет меня, как бутылку пива, которое было закупорено слишком долго?

– Примерно так. Теперь…

Все, что я собиралась произнести дальше, тут же улетучилось из моей головы, потому что дыхание Стеббингса неожиданно резко изменилось. Я бросила иглу и, повернувшись, схватила блюдо. Отодвинув сундук с чаем, я поставила на крышку сундука блюдо и упала на колени возле тела Стеббингса.

Его губы и веки посинели, а кожа лица стала цвета замазки. Задыхаясь, он издавал жуткие звуки и широко разевал рот, хватая воздух, но безуспешно.

К счастью, для данной ситуации имелись общеизвестные нецензурные слова, и некоторые я употребила, торопливо откидывая одеяло и погружая свои пальцы в его пухлый бок в поисках ребер. Стеббингс скрючился и захихикал, тоненько и нелепо, отчего Джейми (игла все еще раскачивалась на нити, торчащей из его ключицы) нервно засмеялся в ответ.

– Сейчас не время бояться щекотки, – сказала я сердито. – Джейми! Возьми одно из тех перьев и вдень в него иголку.

Пока он это делал, я быстро обтерла кожу Стеббингса смоченным бренди куском ткани. Затем взяла перо-иглу в одну руку, бутылку бренди в другую и, словно забивая гвоздь, вогнала перо острым концом во второе межреберье. Когда перо прошло сквозь хрящ в плевральной полости, я почувствовала в глубине хлопок.

В ответ капитан издал высокий звук «и-и-и-и-и», но это был не смех. Я отрезала перо немного выше иглы, но от удара иглу засосало. Я запаниковала, пытаясь ногтями вытащить ее, и наконец мне это удалось. Затхло пахнущая кровь вместе с жидкостью брызнули через полое перо, затем напор уменьшился и послышалось слабое шипение воздуха.

– Дышите медленно, – проговорила я более спокойно. – Оба.

Я с тревогой смотрела на перо, ожидая дальнейшего оттока крови. Если у Стеббингса сильное легочное кровотечение, то я практически ничем не смогу помочь. Но пока я заметила только небольшое подтекание: красную слизь на наружном конце пера.

– Сядь, – сказала я Джейми, который сел, скрестив ноги, на полу рядом со мной.

Стеббингс стал выглядеть лучше: легкое, по крайней мере, частично расправилось, и теперь он был просто белым, а губы его, хоть и бледные, уже слегка порозовели. Шипение из пера замерло на вздохе, и я положила палец на открытый конец трубочки.

– В идеале, – произнесла я светским тоном, – я бы провела длинную трубку от вашей груди в банку с водой. Таким образом, воздух, скапливающийся вокруг легких, выходил бы, но не смог бы вернуться. Но пока у меня не будет чего-нибудь вроде трубки длиной в несколько дюймов, ничего не получится.

Привстав на коленях, я жестом подала знак Джейми.

– Иди сюда и положи палец на кончик пера. Если он снова начнет задыхаться, убери палец на секунду, пока оттуда не перестанет с шипением выходить воздух.

Джейми было неудобно тянуться к Стеббингсу левой рукой, и, косясь на меня, он осторожно вытянул правую и заткнул перо большим пальцем.

Кряхтя, я поднялась на ноги и опять отправилась обшаривать груз. Там должен быть деготь. Я прилепила промасленный лоскут к груди капитана теплым дегтем, и осталось еще довольно много. Не самый подходящий вариант, и сейчас слишком мало времени, чтобы возиться с дегтем. Может, лучше использовать клочок мокрой ткани?

В одном из сундуков Ханны Арнольд я нашла сокровище: небольшую коллекцию сушеных растений в стеклянных банках, в одной из которых был порошкообразный гуммиарабик. Сами растения тоже меня заинтересовали, поскольку их явно импортировали: хинная кора (надо попробовать отправить ее в Северную Каролину для Лиззи, если мы когда-нибудь выберемся с этой жуткой посудины), мандрагора и имбирь, – то, что никогда не произрастало в колониях. Я ощутила себя внезапно разбогатевшей. Стеббингс застонал позади меня, и послышалось шуршание ткани и тихое шипение, когда Джейми ненадолго убрал свой палец.

Но даже все богатства сказочного Востока не помогут Стеббингсу. Я открыла баночку гуммиарабика и, зачерпнув немного в ладонь и смочив водой, стала мять, придавая липкому шарику форму неровной цилиндрической затычки, которую я завернула в обрывок желтого ситца с рисунком в виде пчелок и завязала наверху аккуратный узелок. К счастью, все получилось. Я вернулась, без лишних слов вытащила из отверстия полое перо – на нем уже появились трещинки из-за сокращений реберных мышц Стеббингса, – и вкрутила на его место более крупную по размеру полую куриную кость.

В этот раз он уже не смеялся. Я аккуратно заткнула конец кости и, опустившись на колени перед Джейми, продолжила зашивать рану у его ключицы.

Голова у меня была ясная, но все постепенно теряло реальность, и это было признаком полного изнеможения. Я сделала все, что должна была, но знала, что долго на ногах не продержусь.

– Что сказал капитан Хикмен? – спросила я, скорее, чтобы отвлечь нас обоих, нежели потому, что действительно хотела знать.

– Много всего, как ты можешь догадаться. – Джейми сделал глубокий вдох и уставился на огромный черепаший панцирь, втиснутый между ящиками. – Тем не менее, отбросив сугубо личные мнения и определенное количество ненормативной лексики… мы направляемся вверх по Гудзону. К форту Тикондерога.

– Мы… что? – Я нахмурилась, глядя на иглу, наполовину воткнутую в кожу. – Зачем?

Руки Джейми, прижатые к палубе, напряглись: пальцы так сильно вжались в доски, что ногти побелели.

– Он направлялся туда, когда возникли сложности, и намеревается продолжить путь. Я нахожу, что он – джентльмен с весьма принципиальными воззрениями.

Из-за сундука с чаем донеслось короткое фырканье.

– Я тоже заметила нечто подобное. – Завязав последний шов, я аккуратно обрезала нить своим ножом. – Вы что-то сказали, капитан Стеббингс?

Фырканье повторилось, погромче, но с той же интонацией.

– А нельзя его убедить, чтобы он высадил нас на берег?

Пятерня Джейми зависла над свежими швами, явно желая почесать зашитое место, но я отпихнула ее.

– Да, но… Есть и другие сложности, саксоночка.

– Рассказывай, – пробормотала я, вставая и потягиваясь. – О боже, моя спина. Что за сложности? Хочешь чаю?

– Только если в нем будет достаточно виски.

Прислонившись к переборке, Джейми откинул голову и закрыл глаза. Его щеки слегка порозовели, хотя лоб блестел от пота.

– Бренди сойдет?

Я сама очень хотела чаю – без алкоголя! – и, не дожидаясь кивка Джейми, направилась к трапу. Поставив ногу на первую ступеньку, я увидела, как Джейми потянулся за бутылкой вина.

Наверху дул сильный ветер, который, едва я показалась из недр корабля, закрутил длинный плащ вокруг меня и взметнул вверх мои юбки весьма игривым образом. Это оживило мистера Смита – или, точнее, мистера Марсдена. Он моргнул и поспешно отвернулся.

– Добрый вечер, мэм, – произнес он вежливо, когда мне удалось разобраться со своей спутанной одеждой. – Полковник чувствует себя лучше, я надеюсь?

– Да, Джейми… – Я замолчала и пристально посмотрела на Марсдена. – Полковник?

У меня возникло ощущение, что я тону.

– Да, мэм. Он же полковник ополчения, не так ли?

– Был, – сказала я с нажимом.

Лицо Смита расплылось в улыбке.

– Никаких «был», мэм, – сказал он. – Мистер Фрэзер оказал нам честь, приняв командование ротой «Ополчение Фрэзера», – так мы будем именоваться.

– Как удачно, – проговорила я. – Какого черта… Как это произошло?

Смит нервно потеребил одну из своих серег, видя, что я, возможно, не так обрадована новостями, как ожидалось.

– Э-э. Ну, сказать по правде, мэм, боюсь, это моя вина. – Он пристыженно склонил голову. – Один из матросов с «Питта» меня узнал, и когда он сказал капитану, кто я…

Раскрытие настоящего имени мистера Марсдена в совокупности с его украшениями вызвало среди разношерстной команды, находящейся в данный момент на борту «Аспида», большой переполох. Достаточный для того, чтобы вышеупомянутого мистера либо выбросили за борт, либо посадили в лодку и отправили плыть по воле волн. После продолжительных споров Джейми предположил, что, возможно, мистеру Марсдену стоит сменить профессию и стать солдатом – ведь многие матросы с «Аспида» уже собирались покинуть корабль и присоединиться к Континентальным силам в Тикондероге, чтобы перевозить товары и оружие через озеро Шамплейн, а потом остаться там в ополчении.

Это вызвало всеобщее одобрение, хотя некоторые недовольные по-прежнему ворчали, дескать, Иона есть Иона, и не важно: моряк он или нет.

– Вот, собственно, почему я решил, что лучше уберусь в трюм, если вы понимаете, о чем я, мэм, – завершил мистер Марсден.

Таким же образом решился и вопрос, что делать с захваченными матросами с «Питта» и перемещенными моряками с «Чирка»: тем, кто предпочтет вступить в американское ополчение, позволят это сделать, а британских моряков, которые согласятся на то, чтобы остаток жизни провести в плену, разместят в форте Тикондерога. После недавних морских приключений примерно половина команды «Чирка» выразила решительное желание отправиться служить на сушу и тоже примкнуть к ополчению.

– Понятно, – сказала я, потирая двумя пальцами между бровей. – Что ж, если позволите, мистер… Марсден, пойду-ка я заварю себе чашку чая. И налью туда побольше бренди.

* * *

Чай достаточно взбодрил меня, и я отыскала Эйбрама, который, несмотря на то, что ему было велено идти в постель, дремал возле огня в камбузе, и попросила отнести по чашке чая Джейми и капитану Стеббингсу, пока я совершаю обход своих пациентов. В основном раненые чувствовали себя так, как я и ожидала, то есть не очень хорошо. Но они стоически это претерпевали и не нуждались в неотложном медицинском вмешательстве.

Впрочем, прилив сил, который придали мне чай и бренди, почти исчез к тому времени, как я направилась вниз по трапу обратно в трюм. На последней ступеньке моя нога соскользнула, и я тяжело рухнула на пол с грохотом, от которого Стеббингс испуганно вскрикнул, после чего застонал. Отмахнувшись от Джейми, вопросительно вскинувшего брови, я поспешила проверить пациента.

На ощупь он был очень горячим, его полное лицо раскраснелось, а рядом стояла почти нетронутая чашка чая.

– Я пытался заставить его попить, но он сказал, что не может, больше глотка в него не лезет, – тихо проговорил Джейми, который встал за моей спиной.

Я наклонилась и приложила ухо к груди Стеббингса, прослушивая его настолько тщательно, насколько позволял слой жира. Вытащенная на мгновение трубочка из куриной кости выдала лишь незначительное шипение воздуха и не более чем каплю крови.

– Насколько я могу судить, легкое, по крайней мере частично, раскрылось, – сказала я, для проформы обращаясь к Стеббингсу, который просто смотрел на меня затуманенным взором, – и я думаю, что пуля, должно быть, прижгла большую часть повреждений. В противном случае мы бы наблюдали гораздо более тревожные симптомы.

В противном случае он был бы уже мертв, подумала я, но решила, что будет тактичнее этого не говорить. Он еще вполне может умереть от лихорадки, и очень скоро, мелькнуло у меня в мозгу, но и этого я не сказала.

Я уговорила Стеббингса выпить немного воды и обтерла мокрой тряпкой его голову и торс. Крышку люка оставили откинутой, и в трюме было довольно прохладно, хотя и душновато. Все же я не видела никакой пользы в том, чтобы поднять Стеббингса на палубу, на воздух: чем меньше лишних движений, тем лучше для раненого.

– Это… мой… плащ? – внезапно спросил Стеббингс, приоткрыв один глаз.

– Э-э… вероятно, – ответила я в замешательстве. – Хотите, чтобы я его вернула?

Он ненадолго сморщился и покачал головой, потом лег на спину и закрыл глаза, дыша неглубоко.

Джейми облокотился на сундук с чаем, запрокинул голову и тяжело дышал с закрытыми глазами. Однако, почувствовав, что я села рядом с ним, он поднял голову.

– Ты выглядишь, словно вот-вот свалишься, саксоночка, – мягко сказал он. – Ложись, а? Я присмотрю за капитаном.

Я понимала, о чем он. На самом деле, я видела двух капитанов – и двух Джейми. Я моргнула и потрясла головой, тут же собрав раздвоившегося Джейми в одно целое, но нельзя было отрицать, что он прав. Я снова утратила связь со своим телом, но мое сознание, вместо того чтобы продолжить работу, просто заблудилось где-то в тумане. Я энергично растерла руками лицо, но это нисколько не помогло.

– Мне надо поспать, – объяснила я мужчинам, которые сейчас смотрели на меня, широко раскрыв глаза, совсем как совы-сипухи. – Если вы почувствуете, что давление снова повышается, а я думаю, что так и будет, – сказала я Стеббингсу, – выдерните затычку из трубки, пока не станет легче, а затем верните ее на место. Если кто-то из вас подумает, что умирает, разбудите меня.

Без лишних слов и с ощущением, словно наблюдаю за своими действиями со стороны, я опустилась на пол, положила голову на отворот плаща Стеббингса и заснула.

* * *

Проснувшись через какое-то время, я несколько минут лежала в прострации, мой разум взмывал и опускался в такт движений палубы подо мной. Вскоре сквозь шипение и грохот волн до меня донеслись мужские голоса.

Я так глубоко впала в забытье, что потребовалось какое-то время, чтобы восстановить предшествующие сну события, но голоса помогли вернуть их. Раны, запах бренди, треск грубо рвущейся парусины в моих руках и запах красителя от яркого мокрого ситца. Окровавленная рубашка Джейми. Всасывающий звук из отверстия в груди Стеббингса. Вспомнив все это, я хотела было вскочить на ноги, но тело онемело от лежания на досках. Резкий приступ жуткой боли пронзил меня от правого колена до паха, а мышцы спины и руки сильно заныли. Прежде чем я успела их размять и подняться, до меня донесся голос капитана.

– Позовите Хикмена. – Голос Стеббингса был хриплым и низким, но четким. – Пусть меня лучше пристрелят, чем это терпеть.

Не думаю, что он шутил. Джейми тоже так не думал.

– Я вас не виню, – сказал он.

Его голос был мягким, но серьезным и таким же четким, как и у Стеббингса.

Когда парализующая боль в мышцах немного утихла, мои глаза снова начали фокусироваться. С того места, где я лежала, мне были видны лишь голени Стеббингса и практически весь Джейми, который сидел рядом. Его долговязая фигура ссутулилась у чайного сундука, голова почти упиралась в согнутые колени.

После некоторого молчания Стеббингс сказал:

– Значит, не вините, да? Хорошо. Идите, приведите Хикмена.

– Зачем? – спросил Джейми, помедлив.

Он как будто раздумывал над ответом или, возможно, просто собирался с силами. Он говорил, не поднимая головы, почти одурманенный усталостью.

– Ни к чему вытаскивать человека из его постели, не так ли? Если хотите умереть, просто выньте эту штуку из своей груди.

Стеббингс издал какой-то звук, который, возможно, начался как смех, стон или гневное возражение, но закончился шипением воздуха сквозь стиснутые зубы. Мое тело напряглось. Неужели он на самом деле последовал совету Джейми?

Нет. Я услышала, как грузно передвинулось тело Стеббингса, а ноги согнулись, пока он искал более удобное положение. Джейми, кряхтя, наклонился, чтобы помочь.

– Кто-то… может еще и получить… удовлетворение от моей смерти, – прохрипел Стеббингс.

– Я проделал в вас эту дыру, – заметил Джейми. Он выпрямился и потянулся с болезненной осторожностью. – И мне не очень-то радостно наблюдать, как вы теперь умираете.

Я подумала, что, должно быть, он уже благополучно миновал все пределы изнеможения, и, похоже, его тело, как и мое, отказывается повиноваться. Нужно подняться и заставить его лечь. Но Джейми продолжал говорить со Стеббингсом равнодушным тоном, словно человек, обсуждающий заумный вопрос естественной философии.

– А что касается капитан Хикмена… Вы чувствуете себя чем-то ему обязанным?

– Нет. – Его голос прозвучал коротко и резко, хотя, ответив, Стеббингс жадно втянул ртом воздух. – Это чистая смерть, – удалось ему произнести после нескольких вдохов. – Быстрая.

– Да, я так же думал, – проговорил Джейми сонным голосом. – Когда подобное произошло со мной.

Словно обозначая вопрос, Стеббингс хмыкнул. Джейми вздохнул. Через мгновение я услышала шорох ткани и увидела, что он со стоном подвинул левую ногу и откинул полу килта.

– Видите это? – Палец Джейми медленно прошелся по всей длине бедра, начиная чуть выше колена и закончив почти в паху.

Стеббингс хмыкнул чуть более заинтересованно и на этот раз определенно вопросительно.

Свисающие мыски чулок качнулись, когда дернулись его ноги.

– Штык, – сказал Джейми, небрежно прикрывая килтом извилистую борозду шрама. – После того как меня ранили, я провалялся два дня, и лихорадка пожирала меня заживо. Моя нога распухла и завоняла. И когда явился английский офицер, чтобы вышибить нам мозги, я почти обрадовался.

Наступило недолгое молчание.

– Каллоден? – спросил Стеббингс. Его голос все еще был хриплым и звучал лихорадочно, но сейчас в нем появился интерес. – Слыхал… об этом.

Джейми ничего не сказал в ответ, но неожиданно зевнул, не удосужившись прикрыть рот, и неторопливо потер руками лицо. Я слышала, как мягко шуршит его щетина.

Молчание, но уже другое. Я чувствовала гнев Стеббингса, его боль и страх, но в его затрудненном дыхании появился намек на любопытство.

– Хотите… чтобы я… спросил?

Джейми покачал головой.

– Слишком долгая история, да и не люблю я ее рассказывать. Достаточно того, что я очень хотел, чтоб он меня застрелил, но ублюдок все равно этого не сделал.

Воздух в маленьком трюме был затхлым, но едким: его переполняли смешавшиеся запахи крови и роскоши, промышленных товаров и болезни. Я осторожно и глубоко вдохнула, ощутив резкий аромат мужских тел, – острый медный первобытный дух, горьковатый от изнеможения и усилий. «Женщины никогда так не пахнут, – подумала я, – даже в самых сложных ситуациях».

– Значит, это месть? – немного погодя, спросил Стеббингс. Его беспокойные ноги замерли, грязные чулки обвисли, а голос звучал устало.

Плечи Джейми шевельнулись, когда он вздохнул, и его собственный голос был почти таким же усталым, как у Стеббингса.

– Нет, – сказал Джейми очень тихо. – Считайте, что я возвращаю долг.

«Долг? – подумала я. – Кому? Лорду Мелтону, который отказался бесчестно убить его и отправил из Каллодена домой, спрятав в телеге с сеном? Его сестре, которая не позволила ему умереть и вернула к жизни исключительно благодаря своей силе воли? Или тем, кто умер, когда он остался в живых?»

Я уже достаточно размялась, чтобы подняться, но пока не вставала – не было необходимости. Мужчины молчали, их дыхание сливалось с дыханием корабля и вздохами моря за бортом.

Осознание пришло ко мне медленно, но уверенно. Я часто заглядывала в бездну из-за чужого плеча, когда кто-то стоял на краю, глядя вниз. Но однажды вниз смотрела и я. И хорошо знала эта манящую пустоту, предлагающую облегчение.

И теперь они стояли плечом к плечу, но каждый сам по себе, и глядели вниз.

1

Девочка, девушка (гэльск.). (Здесь и далее – примечания переводчика.)

(обратно)

2

Ин. 5:3,4.

(обратно)

3

Авраамовы поля – историческое место в Канаде, где 13 сентября 1759 года произошло одно из решающих сражений франко-индейской войны. Победа в битве обеспечила англичанам возможность захватить последний французский порт Квебек и тем самым установить свою власть на всей территории Канады. Генерал Вольф погиб в сражении.

(обратно)

4

Великое Мрачное болото – болотистая местность, расположенная на прибрежной равнине в юго-восточной части штата Вирджиния, США.

(обратно)

5

Ин. 19:24.

(обратно)

6

Джордж Жермен (1716–1785) – британский военный деятель, государственный секретарь правительства Великобритании в Америке во время Американской войны за независимость.

(обратно)

7

Олбани – столица штата Нью-Йорк.

(обратно)

8

Адирондак – горная цепь на северо-востоке штата Нью-Йорк.

(обратно)

9

Английский военный марш времен «Славной революции» 1688 года.

(обратно)

10

Фредерик Норт (1732–1792) – 12-й премьер-министр Великобритании с 1770 по 1782 год, недальновидная политика которого во время Американской войны за независимость стоила Британии потери заокеанских колоний.

(обратно)

11

Стоять! (гэльск.)

(обратно)

12

Благослови (лат.).

(обратно)

13

Томас Вулф (1900–1938) – американский писатель, представитель так называемого «потерянного поколения», автор книги «Домой возврата нет».

(обратно)

14

Книга Иова. 7:10.

(обратно)

15

Джон Уэйн (1907–1979) – американский актер, которого называли королем вестерна. Лауреат премий «Оскар» и «Золотой глобус».

(обратно)

16

Строка из известного стихотворения Кларка Клемента Мура (1779–1863) «Рождественская ночь». Перевод с англ. Л. Яхнина.

(обратно)

17

Здесь и далее цитаты из «Духовных стихотворений» (другое название «Молитвы») английского поэта Джона Донна (1572–1631). 17-е стихотворение.

(обратно)

18

«Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться». Псалтирь, псалом 22.

(обратно)

19

«Братец Яков» – французская детская песенка, широко известное музыкальное многоголосное произведение, т. н. «канон».

(обратно)

20

Звонят к заутренней! Звонят к заутренней! (фр.)

(обратно)

21

Лей-линии – с точки зрения магии: линии, соединяющие различные места Силы на Земле, по которым передается земная энергия.

(обратно)

22

Убежище священника – потайное помещение, где укрывались католические священники во время преследования католиков.

(обратно)

23

Эспонтон – колющее древковое холодное оружие. Служило отличительным знаком офицеров.

(обратно)

24

Суккоташ – блюдо североамериканской кухни, которое готовится в основном из кукурузы и фасоли или других бобовых.

(обратно)

25

Дождливы ли ночи или ясны, И пусть непогода злится, Грегор отыщет приют средь камней, Чтобы любимой укрыться. (обратно)

26

Ох, горе мое, горькое горе! Глубокое, словно море! (обратно)

27

Единственный мой, моя любовь, Враги пролили твою кровь, На дубовом колу твоя голова, Рядом тело лежит, остыло едва. (обратно)

28

Святой Киллиан – апостол Франконии, шотландец или ирландец. В VII в. пришел в Баварию и был посвящен папой в епископы.

(обратно)

29

Строка из стихотворения американского поэта Роберта Фроста (1874–1963) «Смерть работника». Перевод С. Степанова.

(обратно)

30

Брандер – судно, нагруженное горючими и взрывчатыми веществами; во времена парусного флота эти суда применяли для поджога неприятельских кораблей.

(обратно)

31

Хозяйка, госпожа (гэльск.).

(обратно)

32

Великий Боже! Все хорошо? (нем.)

(обратно)

33

Это девочка (нем.).

(обратно)

34

Дорогая (гэльск.).

(обратно)

35

Спасибо. – Не за что (нем.).

(обратно)

36

Боже, помоги мне (нем.).

(обратно)

37

Мария, светлая Дева, Как Анна родила Марию, Как Мария родила Христа, Как Елисавета родила Иоанна Крестителя Без порока в нем. Помоги Ты и ей разрешиться от бремени, Помоги ей, о Приснодева! Как Христос был зачат Марией, Совершенен во всем, Помоги ей, Мать-Кормилица, Помоги зачать, выносить и родить, Как ты помогаешь, Дева радости, Без золота, без зерна, без волов, Помоги ей, ибо велика ее боль. Помоги ей, о Приснодева! (обратно)

38

Спасибо (гэльск.).

(обратно)

39

Иов, 5:7.

(обратно)

40

Строки из стихотворения ирландского поэта Уильяма Батлера Йейтса (1865–1939) «Остров на озере Иннисфри». Перевод Сергея Сухарева.

(обратно)

41

Тайенданегеа, в крещении Джозеф Брант (1743–1807), – вождь племени могавков, офицер английской армии, отличившийся во время войны за независимость США. Встречался с известнейшими людьми своего времени, включая короля Георга III и Джорджа Вашингтона.

(обратно)

42

Топиар, или топиари – искусство фигурной стрижки деревьев и кустарников, старейший вид садово-паркового искусства.

(обратно)

43

«Шестнадцать тонн» (Sixteen Tons) – популярная песня, повествующая о тяжелых условиях труда и бедственном положении шахтеров-угольщиков США в период Великой депрессии 1929–1939 годов. Исполнитель – «Теннесси» Эрни Форд (1919–1991), американский певец, звезда жанра кантри.

(обратно)

44

Речь идет о сифилисе, одно из исторических названий которого – «Большая оспа».

(обратно)

45

Господи, помоги мне (гэльск.).

(обратно)

46

Сыны Свободы (Sons of Liberty) – революционная американская организация, боровшаяся за самоопределение североамериканских колоний. Основана в 1765 году Сэмюэлем Адамсом.

(обратно)

47

Лови момент (лат.).

(обратно)

48

Строка из песни «Tighten up» американской вокальной ритм-н-блюзовой группы «Archie Bell & the Drells».

(обратно)

49

Лягушками (фр.).

(обратно)

50

Не перди выше задницы (фр.). Здесь в значении: «Не прыгай выше головы».

(обратно)

51

«Прощальный поцелуй» – название стихотворения шотландского поэта Роберта Бернса (1759–1796).

(обратно)

52

Ponce – педик, гомосексуалист (англ.).

(обратно)

53

Пискис, пикси (Piskies, Pixies) – небольшие создания из английской мифологии, считаются разновидностью эльфов или фей.

(обратно)

54

Лесси – вымышленная собака породы колли, персонаж романа Эрика Найта, а также многих фильмов и сериалов.

(обратно)

55

Рин Тин Тин – немецкая овчарка, известная своими ролями в фильмах «Зов Севера», «Рин Тин Тин спасает своего хозяина», «Геройский поступок Рин Тин Тина». В честь Рин Тин Тина установлена звезда на Аллее славы в Голливуде.

(обратно)

56

Вестминстерское исповедание веры (Westminster Confession of Faith) – краткий свод кальвинистской религиозной доктрины, разработанный Вестминстерской ассамблеей в период Английской революции XVII века и утвержденный в качестве официальной доктрины пресвитерианских церквей Шотландии (1647 год) и Англии (1648 год).

(обратно)

57

Никейский символ веры (Symbolum Nicaeum) – христианский символ веры, формула вероисповедания, принятая на Первом никейском соборе в 325 году.

(обратно)

58

Строка из стихотворения американского поэта Роберта Фроста (1874–1963) «Неизбранная дорога». Перевод Г. Кружкова.

(обратно)

59

Rag Doll – тряпичная кукла (англ.).

(обратно)

60

Строка из стихотворения английского поэта Роберта Браунинга (1812–1889) «Год добрался до весны. (Песнь Пиппы)». Перевод Я. Фельдмана.

(обратно)

61

Приватир, капер – частное лицо, которое с разрешения верховной власти воюющего государства снаряжало за свой счет корабль с целью захватывать купеческие суда неприятеля. Так же назывался и корабль, принадлежащий этому лицу.

(обратно)

62

Фузилер – солдат, вооруженный фузеей – кремниевым ружьем. Уэльские фузилеры – одни из старейших полков британской регулярной армии.

(обратно)

63

Счастливого Рождества! (фр.)

(обратно)

64

К Евреям. 12:6.

(обратно)

65

Тесть (гэльск.).

(обратно)

66

Куттер – тип одномачтового парусного судна XVII–XX вв. Использовался для посыльной и разведывательной служб, а также в таможне и береговой охране.

(обратно)

67

Кофель-нагель – деревянный или металлический стержень с рукоятью и заплечиками на верхнем конце, вставляемый в гнездо кофель-планки для крепления и укладки на него снастей бегучего такелажа парусного судна.

(обратно)

68

Строка из стихотворения английского поэта Редьярда Киплинга (1865–1936) «Если…». Перевод С. Маршака.

(обратно)

69

Строка из стихотворения английской поэтессы Фелисии Доротеи Хеманс (1793–1835) «Касабьянка». Перевод Е. Фельдмана.

(обратно)

70

«Невыносимые законы» (Intolerable Acts), или «Принудительные акты» (Coercive Acts), – название, которое часть жителей тринадцати американских колоний Великобритании дали пяти законам, принятым британским парламентом в 1774 году. Законы в основном были направлены на усиление роли Великобритании в управлении американскими колониями. С помощью этих законов король и парламент намеревались остановить растущее движение сопротивления в колониях. Однако они только усугубили ситуацию, поскольку колонисты сочли их деспотическим нарушением своих прав.

(обратно)

71

Хогсхед (англ. hogshead – голова кабана) – мера веса и измерения объема жидкости, а также название для деревянных бочек. Единица измерения «хогсхед» зависит от того, что именно измеряется. В колониальные времена табак транспортировали и хранили именно в таких бочках. Стандартный хогсхед для табака имел 48 дюймов в длину и 30 дюймов в диаметре в верхней части. Полностью наполненный табаком хогсхед весил около 1000 фунтов (453,6 кг).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая Возмущение вод[2]

  Глава 1 Иногда они и вправду мертвы

  Глава 2 А иногда – нет

  Глава 3 Жизнь за жизнь

  Глава 4 Не сейчас

  Глава 5 Мораль для путешественников во времени

Часть вторая Кровь, пот и маринованные огурчики

  Глава 6 Лонг-Айленд

  Глава 7 Неясное будущее

  Глава 8 Весенняя оттепель

  Глава 9 Нож, который знает мою руку

  Глава 10 Брандер[30]

  Глава 11 Поперечное предлежание

  Глава 12 Достаточно

  Глава 13 Смятение

  Глава 14 Деликатные материи

  Глава 15 Черный кабинет

  Глава 16 Невооруженный конфликт

  Глава 17 Чертенята

  Глава 18 Удаление зубов

  Глава 19 Прощальный поцелуй[51]

  Глава 20 Я сожалею…

  Глава 21 Кошка священника

  Глава 22 Бабочка

Часть третья Приватир[61]

  Глава 23 Письма с передовой

  Глава 24 Joyeux Noёl[63]

  Глава 25 Морская пучина

  Глава 26 Загнанный олень

  Глава 27 Туннельные тигры

  Глава 28 Вершины холмов

  Глава 29 Разговор с директором школы

  Глава 30 Корабли, что разошлись в ночи

  Глава 31 Путешествие по камерам сердца Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg